Хорошего понемножку. Отрывок из сборника

Пролог.

   Думаю сейчас о своей жизни. И о книге, которую собираюсь писать. И на ум приходит один-единственный образ – лоскутное одеяло.
   Именно так. Всё, что я напишу – только маленькие лоскутки, обрывки мыслей, наблюдений, воспоминаний, замечаний. Ничего глобального. С одной стороны. С другой – не из этих ли мелочей складывается, в конечном итоге, всё, что нас окружает? Немного грустного, немного смешного. Немного комедии, немного драмы. Всё, как у многих.
   Прочитала на днях, к слову, что лоскутные одеяла считались на Руси оберегом. Шили их обычно перед свадьбой, для молодых, – из кусочков тканей, принесённых всеми членами двух семей (родов) вместе с пожеланиями новой семье счастья и добра. И одеяло это так и «берегло» семью потом. И передавалось по наследству – если «выживало» в неравной битве со временем, конечно.
   Так вот, подумала я, лоскутное одеяло – прекрасный символ. Пусть будет.
   
   Детское
   
   Самое первое воспоминание… во всяком случае одно из первых, приходится на время, когда мне, судя по всему, ещё нет и трёх лет.
   
   Мы живём в коммунальной квартире с длинным общим коридором. В самом его конце – кухня и ванна с туалетом. По одной стороне – наша комната. По другой – по моим ощущениям – ещё две. В одной из двух – живёт семья армян с сыном Арменом.
   
   Мамина бабушка, приходящая к нам в гости, отчего-то никак не может запомнить, как его зовут.
   — Армянчик, не бегай по коридору! – кричит она. – Не шуми!
   — Не Армянчик, а Арменчик, – поправляет её моя мама.
   — Хорошо-хорошо, – соглашается та.
   И через минуту снова кричит:
   — Армянчик, ну я же тебя просила!
   
   
   Чёйтова бабушка
   
   Мне три года. День рождения. Приглашены гости – друзья родителей и родня.
   Мне в этот день надарили кучу кукол (три, на самом деле, но кто жил в советское время, тот понимает, что три большие куклы разом – это «куча» и невероятное детское счастье).
   Так вот… мне подарили кукол. Огромные (вполне сравнимые со мной ростом), в больших красивых коробках они стоят рядком на трюмо. «А Яночке пора спать».
   Ну, да… Уже десять часов. И меня отправляют в кроватку.
   
   А, вы помните, мы живём в коммуналке. Так что детская, спальня и гостиная – всё располагается на всё тех же пятнадцати метрах жилой площади.
   Кроватку мою занавесили покрывалом – чтобы свет не мешал. Гости сидят тихонько за столом, перешёптываются. Празднуют мой день рождения. И надеются, что я усну.
   
   А я сердита невозможно – мне не дали поиграть в куклы. «Завтра» для ребёнка в этом случае – то же самое что «через сто лет». То есть как дожить – непонятно.
   И я сержусь. Лежу, кручусь. Отодвигаю «занавеску», чтобы видеть своих кукол. На меня шикают – спи! Одна из моих бабушек поправляет покрывало, отделяя меня в очередной раз от моего же праздника.
   
   Я не плАчу. Я в ярости.
   Я замираю на какое-то время. Потом произношу тихо, но вполне внятно:
   — Чёйтова (чёртова) бабушка.
   
   Гости затихают. Прислушиваются. И я мстительно повторяю.
   — Чёйтова бабушка! Бабуля Фьида (Фрида). Бабуля Валя. Бабуля Дуся.
   
   То есть всех не люблю. Оптом.
   
   
   Воспитание
   
   У нас на кухне живёт огромный говорящий попугай.
   Вообще-то детям туда заходить запрещается – чтоб под ногами не болтались. Но, как и ко всякому другому закону, к этому есть «поправки». Когда никто не готовит и не моет посуду, заходить на кухню всё-таки можно, чем мы, дети, пользуемся при всяком удобном случае.
   Так, выбрав время, я прокрадываюсь в кухню, вспархиваю на табурет, чтобы лучше видеть птицу:
   — Кеша! Скажи «Ке-ша», – шепчу я.
   — Дура! – отвечает попугай.
   Я в обиде бегу в комнату:
   — Бабуля! Кеша меня дурой обозвал!
   Бабуля поднимает глаза от пяльцев:
   — А ты научи его говорить что-нибудь хорошее.
   Я мчусь в кухню, вновь влезаю на табурет и, вцепившись пальцами в днище клетки, яростно повторяю:
   — Хорошее! Хорошее! Хорошее!
   — Дура! – отзывается попугай. – Хорошая!
   
   Не оставляй меня без нужды
   
   В коммуналке решено сделать ремонт.
   А куда девать ребёнка? Как куда? К бабушке, разумеется! А там лето! Дача! Инжир с виноградом! Море. В самом деле, хорошо!
   Мама приезжает раз в неделю. Щупает лоб, щиплет за бока.
   «А поправилась! А загорела!»
   Одна только проблема: понятие «дедушка» как-то незаметно трансформировалось в моём сознании в «папа».
   Для приехавшей в очередной раз погостить мамы это… скажем, открытие.
   — Яночка, это нехорошо. У тебя же есть папа. Почему же ты называешь дедушку папой?
   — Потому что так называют его Саша с Ларисой, – размазываю я слезы по щекам.
   Саша и Лариса – младшие мамины сестры.
   — Ну, правильно. Для них твой дедушка – папа, а для тебя – дедушка, понимаешь?
   — Понимаю.
   Конечно, я понимаю.
   — Будешь называть его дедушкой?
   — Буду.
   
   Ни фига не буду. Ну, не поворачивается у меня язык назвать его дедом. Почему – не знаю.
   Но могу себе представить, какие невероятные догадки строили соседи, когда я, выскакивая на балкон, кричала вслед деду: «Папа, купи мороженое!»
   
   Горе от ума
   
   Мне лет пять.
   Мы едем с мамой в битком набитом автобусе.
   Я сижу у окна, и читаю всё, что попадается на глаза. Читаю громко, с интересом, будто это не вывески на серых стенах однотипных домов, а книжка с картинками.