Откровение. Мой порочный рай. Елена Бурунова

Отрывок 1
Мужчины. Сильные и слабые. Умные и глупые. Жестокие и милосердные. Какую бы форму они не носили. На каком языке они не разговаривали. Какую бы веру не исповедовали. Всех их объединяет одно и это же делает их уязвлёнными – Женщина. Да, мы их главная слабость. Мы их вынашиваем под своим сердцем. Мы даём им бесценный дар – жизнь. Мы вскармливаем их своим молоком. Они взрослеют на наших сказках, где добро и зло чётко разграничивается нами. Они знают только то, что мы позволяем им знать. Они слышат только то, что мы говорим и слышим. Они видят этот мир нашими глазами. Мы внушаем им с младенчества, что чёрное это чёрное, а белое – это белое и никак иначе. Мы их священный Грааль, ради которого они готовы на всё. Убить или умереть. Почему спросите вы с нескрываемым скептицизмом. Да хотя бы потому, что мы даём им жизнь, и внутри нас прорастает их семя. Мы их связь с прошлым и надежда на их бессмертие. Именно поэтому до сердца каждого мужчины можно достучаться. Его мать исполнила свой долг перед другими женщинами, вложила в подсознание сына жгучую потребность, как и в детстве, быть любимым.

Отрывок 2.
Подойдя ближе, как и тогда в гестапо, фон Таубе взял мою руку. Поднося её к губам, пристально смотрел на меня. Его губы коснулись моей кожи.
- Я гнал шофёра, как сумасшедший, – сказал он, не опуская глаз с моего лица. – Завидую Отто. Он имел возможность больше общаться с тобою. Целых два часа! Он украл у меня два часа с самой восхитительной женщиной.
О чём он? Какие два часа? Я у Отто с вчерашнего вечера. Ах, вот оно что? Какой добрый друг. Он соврал Рихарду. Отто украл не два часа. Он украл у тебя целую ночь и моё сердце. А ещё душу. Штандартенфюрер Клинге испил меня до дна и отдаёт другу пустоту. Видно, между ними я пробежала чёрной кошкой. А может, дружбы никакой и нет. По крайней мере, со стороны Отто. Похоже, и мужская дружба тоже миф. Они дружат, пока не начнут делить женщину. Но, штандартенфюрер не делил меня. Он поступил проще и коварней. Отто тайком украл у друга и незаметно вернул обратно. Мне надо бы разочароваться в Клинге ещё больше и возненавидеть его. Но, нет! Я восхитилась его расчётливостью. Браво! Захотелось ему кричать. Молодец. И подлец вдвойне.
Рихарду я, конечно, ничего не рассказала, помня о совете того же Отто. Новому ухажеру лучше не знать о нас. Я начну всё с чистого листа. Начну с Рихардом. Подальше от его подлого друга.
В гостиной был Отто. Он заложил одну руку за спину, а во второй сжимал стакан. По цвету не вино. Штандартенфюрер пил напиток покрепче. Увидев нас, хозяин квартиры скупо улыбнулся. Его глаза резали привычным холодом.
- Рихард, прости не вышел сразу встретить тебя, – он старался говорить спокойным равнодушным тоном, но я уловила злость в голосе. – Мы уже пообедали, но для тебя, Агнес разогреет. Если ты голоден?
Лжец! Какой же ты лжец Отто. Спрашиваешь друга, не голоден, а сам надеешься, что тот откажется. Рихард не отпускал мою руку. Это заметил Клинге. Теперь к недовольству в голосе присоединилось и нервная игра мышц челюсти. Это было так очевидно, но Рихард, казалось, не видел никого, кроме меня.
- Нет, Отто. Спасибо. Сегодня у меня насыщенный день. А времени, как всегда, не хватает, – отказывался Рихард. – Друг, не рановато для шнапса?
А так, это шнапс, употребляет Отто. Штандартенфюрер Клинге подошёл к столу и налил себе ещё.
- Могу себе позволить, – отпил глоток. – Сегодня мне никуда не надо.
- Жаль, не могу тем же похвастаться, – в голосе Рихарда было искреннее сожаление, в отличие от Отто. – Я бы составил тебе компанию. А знаешь, давай встретимся на днях, – предложил он.
Коварный друг ответил, только после того, как выпил весь стакан. А, говорят, что немцы не пью. В тот день, я убедилась в обратном. Немцы пью не хуже русских, когда им только и остаётся, что пить. Все мужчины одинаковы. Алкоголь самое лучшее средство от совести и горя у них, независимо к какой нации они принадлежат.
- Я уезжаю на днях, – отказался с наигранной вежливостью верный друг.
- Тогда, когда вернёшься, – не отчаивался Рихард, – сообщи.
Штандартенфюрер Клинге опять наполнил стакан.
- Обязательно, – и выпил.
Их разговор уже не походил, на дружескую беседу. Даже я ощутила натянутость. Слишком много любезности в словах. Это любезность скрывала ревность. Когда мы с Рихардом вышли из квартиры Отто, он спросил:
- Это ты причина его дневного пьянства?
Застал врасплох. Я не знала, что и ответить. Слава богу, фон Таубе сам дал ответ.
- Спорим? Он к тебе полез, а ты ему отказала, – ни капли злости и ревности в его словах. Он весел. – Отто не привык, когда ему отказывают. Женщины сходят сума по нему. Скажи, как тебе удалось устоять перед моим другом?
А мне и не удалось. Я сошла по нему сума. Но, ради тебя Рихард, я готова соврать.
- Наверно, я не все женщины, – гордо соврала я. – Отто не самый неотразимый мужчина на земле.
Рихард чуть не запрыгал от радости. Я никак не могла понять, чему он так радуется. Пока он сам мне не сказал.
- Я рад! Ты единственная женщина, отказавшая ему, – оберштурмбанфюрер снова поцеловал мою руку. – Знаешь, когда я ехал за тобой, то думал, что уже слишком поздно. Два часа и ты будешь его.
Это так приятно, когда мужчина тебя не только желает, но и мечтает о тебе. Рихард мечтал. Он мчался сломя голову ко мне. Я должна уже за одни эти слова броситься в его объятья. Но, я не бросилась. Я только улыбнулась.
На улице нас ждала машина. Фон Таубе открыл мне дверцу. Садясь в машину, я посмотрела на третий этаж. Отто стоял у окна и наблюдал за нами. Рихард поднял глаза и помахал другу на прощание. Клинге чуть качнул стакан, мол, рад за вас, прощайте. И мы поехали.
В машине Рихард не выпускал мою ладонь. Его взгляд блуждал по моему лицу. Я всё ждала, когда его держание за руку перейдёт в решительное наступление. Но, друг Отто только любовался мною. Это даже настораживало. Это в моей жизни было впервые. Быть так рядом с мужчиной, и он не использует эту возможность. Похоже, я встречала не благородных рыцарей, а просто мужчин. Рихард становился для меня загадкой. Улыбается и смотрит. С ним всё в порядке?

Отрывок 3.
Я лес никогда не любила. Не знаю, почему все бегут в лес? Для меня он представляется страшным и тёмным. А ещё в нём полно всякой опасной живности. Не животных. Их я не боялась. Насекомых и пресмыкающихся. Вот кто вызывает во мне неподдельный ужас. Особенно змеи и клещи.
Моя прогулка по раскатанной дорожке не продвинулась далеко вглубь лесополосы. Пройдя метров тридцать по колее, я остановилась. Моё внимание привлёк овраг над рекою. Небольшая полянка, окружённая деревьями. Овражек спускающейся к бережку реки. Я подошла близко, почти к самому краю оврага. К реке уже спускаться не стала. С высоты оврага открывался сказочный вид на медленно бегущие воды Двины. Перебегающие волны реки искрились на солнце. Красота.
Я любовалась этой красотой. Как давно я не замечала игру красок природы. Не слышала пенья птиц. С началом войны всё это любование выпало из моих потребностей. Не до красот Родины стало что ли? Раньше с Есфирь Исааковной бродя по полям в поисках лечебных травок, я могла часами наслаждаться пейзажами окружавшими меня. Но пришла война, и я забыла, как красив мой край. Как бесконечно голубое небо. Как глубоки и чисты реки с озёрами. Как заходятся песнями целые хоры певчих птиц. Как надрывно стрекочут кузнечики с приходом сумерек.
На берегу Двины так красиво и спокойно сейчас. Нет войны. О ней напоминают только немецкие голоса, доносившиеся с той поляны. Если в них не вслушиваться, то можно выбросить их из симфонии звуков окруживших меня.
Я закрываю глаза, старясь сконцентрироваться на лесе. У меня это получилось. Я погрузилась в мир самой себя, наслаждаясь тишиною. Сколько я так простояла, не знаю. Время для меня в те минуты не имело значение. В мою иллюзию одиночества ветерок донёс чужой запах. Не лесных цветов и речки, а парфюма Клинге. Этот аромат я узнаю среди тысячи похожих. Он не прикоснулся ко мне, а я уже ощущала спиною исходящих от него жар. Чем ближе он подходил, тем невыносимей мне становилось. Он, словно хищник, крался. Так беззвучны были его шаги. Если бы не страсть Отто к парфюмерии, я бы его не услышала. Между нами оставалось всего несколько сантиметров и дыхание Клинге уже обжигало мою шею, как я остановила охотника.
- Ты преследуешь меня, Отто?
Я не повернулась к нему, продолжая стоять спиною.
Он остановился.
- Мне говорили, что у меня талант подкрадываться незаметно.
Я усмехнулась.
- Тебе льстили.
Отто обошёл меня. Ах, я и забыла. Когда штандартенфюрер говорит, к нему нельзя стоять спиной. Хорошо хоть не развернул к себе, как прошлый раз.
Зачем пошёл за мною? Медсестрички Ванды не хватает?
- Как ты догадалась, что это я? Ведь это мог быть и Рихард. И даже Эрик, – улыбаясь, говорил он.
Ах, глазки! Глазки Клинге! Прищурились от широкой улыбочки чуть ли не до ушей. Рубашка расстегнута, оголяя накаченный торс. Подтяжки спущены до колен, болтаются. Красив – негодник! Только я старалась равнодушно взирать на его неотразимость.
- Открой секрет, как узнала, что это я? Может, когда-нибудь это спасёт мою жизнь, – он подошёл ближе. – Вся моя служба проходит в лесах. Спаси меня этим знанием.
Спасти? Мне бы хотелось тебя погубить. Ты так невыносим.
- Твой одеколон, штандартенфюрер Клинге. Я почувствовала его запах, – призналась я, отступая назад.
- Учту на будущее, – сказал он, приблизившись уже на два шага.
Выгодно стоит ко мне. Мои глаза на его обнаженной груди, что тяжело вздымается. Я задрала голову вверх, чтобы видеть лицо Отто. Смотреть, как он дышит для меня возбуждающе.
Отто прикоснулся пальцами к моей щеке. Я отдёрнулась. Не хотелось чувствовать его руки на моей коже. Кому я вру. Самой себе. Хотелось! Боже, как же сильно мне этого хотелось. А ещё хотелось не растаять под его сексуальным напором.
- Ты злишься? – спросил он.
Его рука потянулась к волосам. Настойчиво пытаясь прикоснуться ко мне. Не за щёку, так за локон потрогаю. Я опять отступила. Заранее знала, это игра не может долго продолжаться.
- Кусаешь губы. Отводишь взгляд, – говорил он, продолжая напирать на меня.
О, штандартенфюрер, как хорошо ты меня изучил. Браво! Да, я злюсь. Я злюсь сама на себя. Так много обещаний дала себе и, кажется, они впустую. Стою рядом с Клинге и ощущаю, как по телу бежит огонёк. От самых кончиков волос до ноготков на пальцах ног. Стоило только ему коснуться меня, и я забываюсь. А самое ужасное, что бежать мне некуда. Я опять в его ловушке. Сама себя загнала. Идя в лес, я подсознательно знала – он не упустит такой возможности. Он пойдёт за мной. Рихард увлечён соревнованием с группенфюрером. Офицеры напились и весело плескаются с Хельгой и Вандой.
Ты всё просчитал. Всё спланировал. Даже предсказал мою нелюдимость. Не пью, значит, будет скучно. Нахал Эрик меня обязательно зацепит и купаться я не пойду. На берегу останусь. Лесок рядом. Захочу прогуляться подальше от всех. Ну, что я могу сказать? Молодец, Отто! Ты хороший охотник.
- Да, злюсь! – сказала решительно я, убрав его руку с моих волос. – Каждая наша встреча злит меня.
Я лгала ему, а он улыбался. Опять та же чистая улыбка, полная удовольствия. Отто рад. Но, чему? А вот чему. Предвкушению. Он уже решил за меня. Я буду его подарком. Самым желанным подарком. Пусть уворованным на час, но всё равно таким сладким. Его десертом. Десертом, слаще, чем праздничный торт. Пьянящим, чем обжигающее вино. Я здесь для него, по его же желанию. Так меня ещё никто не желал. Он провернул целую операцию, чтобы заполучить этот час. Восхищена, но не побеждена Отто.
Штандартенфюрер Клинге резко прижал меня к себе. Он всегда в отношении ко мне был резок. Не мог контролировать себя. Его губы впились в мои губы. Он целовал меня с бешеной страстью. Я даже не смогла, да и не захотела, протестовать. На мгновение я потерялась в жаждущих объятьях Отто. И только, когда его руки подсадили меня наверх, а спина упёрлась в дерево, я отстранилась от него.
- Я закричу! Я буду кричать, – упираясь в грудь ладонями, и стараясь увернуться от его губ, говорила я, задыхаясь.
- Кричи. Я хочу, чтоб ты кричала, – шептал он. – Кричи…

Отрывок 4.
Когда мы с Хельгой подошли к столу, Рихард рассказывал, как поймал сома. Группенфюрер не менее живописно дополнял рассказ соперника по рыбалке. Эрик обнимал Ванду. Видно, отсутствие Отто сказалось на их отношениях. Генрих спорил с Гансом. Штандартенфюрер сидел, развалившись на стуле, запивая каждую затяжку сигареты вином. Он злился, но виду не подавал, и на меня с Хельгой не смотрел.
- Милая, где ты была? – очнулся Рихард.
Я не успела ответить. Хельга прикрыла.
- Мы гуляли.
Допрос Рихарда прекратился. Похоже, моё и Отто отсутствие не бросилось в глаза. Или, может, сыграл тот факт, с кем я вернулась. С Хельгой. Лучший друг давно за столом напивается. А меня не было.
Оставшийся день прошёл веселее. Особенно, когда мы разъезжались по домам. Я испытывала такой восторг, сообщая Эрику об участи его сапог.
- О, Эрик, – ухмылялась я, разыгрывая сожаление, – мне так жаль, но наш пёсик сожрал твои сапожки.
Эрик поиграл недовольно мышцами челюсти и сел в свою машину. С ним и Ванда. Думаю, именно присутствие медсестрички остудило бушующий гнев командира айнзацгруппы.
Рихард был слегка пьян. Как – только мы сели в машину, он с не свойственной ему страстью начал ласкать меня. Мне этого не хотелось. Особенно, после Отто. Всего несколько часов назад я была с его другом. Мужчины не глупы. Моя измена тут же стала бы очевидна, стоило Рихарду продвинуться чуть дальше в своих намерениях.
- Нет, милый, ты пьян. Прекрати, пожалуйста, – протестовала я, убирая его руки.
Он не наставал.
- Да, прости меня. Но, я так хочу тебя. На тебя сегодня все смотрели. Я счастлив, что ты только моя, – он прижал меня к себе и тяжело вздохнул. – Ты пахнешь Отто, – сказал он на выдохе, отстранившись.
Но, я нисколько не замешкалась с ответом. Я легко соврала ему.
- Знаешь, ты сегодня бы был в звании штандартенфюрера, – засмеялась я.
- Не понимаю, – впервые я увидела в нём сомнение.
- Я перепутала китель Клинге с твоим. Если бы не Хельга, то так бы и свезла на своих плечах, – улыбаясь, врала я.
Я старалась быть естественной, словно, ничего не происходит. Мои слова - правда. Рихард тоже улыбнулся. В его глазах исчезло сомнение. Он поцеловал меня.
- Да звание, конечно, желанное. Но, китель Отто я бы сразу постирал, – уже смеясь, сказал любовник.
- Почему?
- Мне не нравится его одеколон, – вот теперь Рихард не смеялся.
- Мне тоже, милый, – опять соврала я.
Мне кажется, именно тем вечером Рихард заподозрил нас. Но, догадка была так ужасна для фон Таубе, что он предпочёл не давать росткам недоверия возможность уличить любимую девушку и лучшего друга. Мы продолжали жить с Рихардом, словно, того дня рождения не было. Это было нетрудно. С Отто наедине я не скоро останусь. Мы будем видеться. И будем стараться избегать друг друга. Нам не стыдно. Мы просто не можем контролировать себя, когда посторонних нет.

Отрывок 5.

Верная жена – это статус или образ жизни? И что такое само определение словосочетания «верная жена»? В моём понимании – это женщина, слепо верящая мужу и благотворящая его. Она живёт жизнью своего супруга, забывая о своих потребностях и желаниях. Рожает ему детей. Создаёт уют в доме. Готовит завтраки, обеды и ужины. Стирает ему вещи. Закрывает глаза на измены. А ещё некоторые жёны сносят оскорбления и терпят побои. Это семья. Это жизнь, после свадьбы. Верной жене ничего не остаётся, как делать вид, что счастлива. Чем она хуже и лучше остальных? Так жили и живут тысячи женщин на нашей планете. Самопожертвование, а не жизнь.
Лично я сужу со стороны любовницы. Мне виднее их жизнь. Я наблюдала за ними глазами их мужей. Ни один мужчина не был верен своей жене. Он изменял всегда. Если не в реальности, то в своих иллюзиях.
А Верная Жена? Изменяла ли она в своей замужней жизни? Отважилась ли на смелый и коварный шаг, как позволить себе свободу сильных мира сего. Я, имею в виду, мужчин. Как не кричали и не кричат всюду о равноправии, это не так. Женщины всё равно зависимы от мужчин. И то, что можно мужчинам нельзя нам. Я об этом уже писала. Ну, ничего повторюсь.
И так, верна ли верная жена? Или это очередной миф? Но, только о женщинах. Может, она верная потому, что окружающим неведома её измена. Вот и весь секрет этой верности. А если она не решилась на измену за спиною мужа, то, как быть с мечтами? В мечтах каждой замужней женщины сотни любовников. Места для супруга в этих эротических фантазиях нет. Зачем портить свои миры безграничной свободы вечно хмурым и недовольным мужем. Страсти с ним нет и в реальности, так зачем пытаться получить её за гранью реальности.
Если нет огня в браке, мы ищем его на стороне или в иллюзиях. В наших хрустальных хрупких замках с принцами, созданными по образу и подобию всесильного творца – Женщины. Наши любовники в тысячу раз лучше реальных мужчин. Может быть и так, что образ создавать и ненужно. Вполне подходит и знакомый нам человек. Только наделим его респектабельным видом, страстью и вот наш принц готов. Люби, хоть залюбись!
По ночам, когда муженёк храпит под боком и детишки сопят на соседней кроватке, мы примеряем на себя в мечтах роль желанной и роковой женщины. Иногда этих иллюзий крайне не хватает и хочется реальной любви, страсти, чувства. Это желание толкает верных жён на сторону. Но, мы не мужчины. Мы очень осторожны, играя с огнём. Это мужчинам требуется сразу физическое удовлетворение, а нам необходимо душевное. Нам нужно загореться и сгореть изнутри, отдаваясь любовнику.
Я была любовницей и у меня были любовники. Нисколько не жалею об этом. Я хочу понять, неужели нам настолько сильно нужна страсть, что мы готовы поставить привычный уклад жизни на кон. Мы не лучше и не хуже мужчин. Только в нашем случае, измены должны быть незаметны для окружающих. Мы лучше мужей умеем скрывать свою ложь. Наши любовники остаются за дверями семьи. В эту жизнь мы их не впускаем. Держим на приличном расстоянии. Да и они, в отличие от любовниц мужей, не мечтают разрушить семью. Им не нужны чужие жёны. Достаточно и секса с ними. Любовницы мечтают о браке, а любовники о страсти. Поэтому измены остаются за семью печатями в сердечках благоверных супружниц.
Наверное, мои рассуждения циничны и жестоки для вас. Но, дорогие мои, это жизнь. И это моя правда. Моё откровение …

Отрывок 6.
Ночью я проснулась от холода. Приходя в себе после глубокого сна, я поняла – Рихарда нет рядом. Повернувшись на другой бок, я рассмотрела его силуэт у распахнуто окна. Мой рыцарь курил. Дым, выдыхаемый им, сливался с такими же белыми тучками. Блик сигареты загорался от каждой его затяжки. Взгляд Рихарда был устремлён куда-то за ночной горизонт. Он любовался небом, а я любовалась им. Мне всегда нравилось, как курят мужчины. Эта опасная привычка придаёт им некую ауру загадочности.
Широкие рельефные плечи, играли каждой мышцей, когда он подносил руку с сигаретой к губам. Медленно вздымающая грудь. Он дышал. Я слышала его вдох и выдох. Настолько тиха была та ночь. Даже кузнечики и птицы не пели, словно, затаились в выжидании чего-то особенного. А может тоже любовались моим рыцарем? Мои глаза сползли ниже. Надетые на голое тело галифе чуть оголяли ягодицы, на которых я пару часов назад оставила свои отметины от ногтей. Как же он был божественно красив в свете холодной луны той ночью.
Наблюдая за Рихардом, мне невольно в голову пришла одна мысль. Я вспомнила надпись на бляшках ремней у немецких солдат: «С нами Бог». Не знаю, почему именно эта мысль посетила мою голову. Я должна была думать о чём угодно, глядя на такого сексуального мужчину, как Рихард. Но точно, не о надписях и гравировках на ремнях. И, тем не менее, мой рыцарь у окна в божественном образе вызвал во мне эту ассоциацию.
Я задумалась не о желании, просыпающемся в моём теле всего минуту назад. Я задумалась о Боге и преступлениях людей с Его именем на устах.
- С нами Бог, – тихо повторила я слова из головы.
Рихард обернулся.
- Ты не спишь? Почему? – спросил он, а в глазах вопрос другой.
Он расслышал, о чём я говорила.
- Тебя нет рядом, – сказала я, дотягивая одеяло до подбородка.
Августовские ночи уже не так теплы, как июльские.
- Докурю и вернусь, милая, – сказал он, отворачиваясь, – и я не верю в Бога, – затянулся он и на выдохе. – Давно не верю.
Я не стала затягивать с разговором.
- Но вы уверены, что с вами Бог. Разве он делил людей на высших и низших? На достойных жить и не достойных? Разве мы так уж отличаемся друг от друга? – спрашивала я Рихарда.
Мой рыцарь не спешил с ответом. Сделав ещё несколько затяжек, всё так же смотрел на небо.
- Это не Бог, а мы так решили, – задумчиво сказал он.
- Почему? Не уже ли верующий человек не боится его гнева?
Я всегда думала, что верующие люди добрее и милосерднее. Только в моей жизни попадались верующие лицемеры. И большинство нацистов не зависимо от их национальности ходили в церковь по воскресеньям. Молились, прося благ себе и своим близким. Но, стоило им перейти через порог храма господнего, брали оружие и убивали невинных людей. Убивали только потому, что они не похожи на них. Почему такие боголюбы так поступали? И где в Новом Завете они нашли оправдание своим поступкам?
- Бога тоже придумали мы, – выдыхая клуб белого дыма, сказал Рихард. – Очень хочется верить, что после всех наших преступлений нас ждёт прощение. Полное прощение всех наших грехов. Только покайся перед Богом. Достаточно излить свою душу священнику на исповеди, и ты чист. Рай тебе обеспечен. Ангелы откроют врата небесного царства перед тобой. Не важно, что от твоей руки погибли сотни и тысячи. Тебя же простили. Ты покаялся, – он замолчал, делая пару затяжек. – Глупцы, – усмехнулся немецкий офицер. – Глупцы – все, кто в это верит. И я когда-то верил. Иногда мне кажется, что веря в этот великий обман, я был счастлив. Мир был лучше или я наивнее. Не знаю, – он ещё сделал затяжку и выдохнул. – Я перестал верить в Бога, когда забрал первую жизнь. Кара господня меня не настигла. Ничего не изменилось. День остался днём. Ночь ночью. Даже я не изменился. Рога и копыта не выросли. Совесть не мучает. Я так же живу. Только для того человека всё изменилось. Его не стало. Словно и не было вовсе.
Он открывал мне душу. Ту, сторону души, о которой я не подозревала. Мой рыцарь не так идеален, как виделось мне. Похоже, я тоже создала образ Благородного Рихарда, как он Милой Лизхен.
- Ты – мужчина, а это война, – прошептала я, не сводя с него глаз.
Оберштурмбанфюрера фон Таубе продолжал курить, стоя у окна.
- Ты пытаешься меня оправдать, Лизхен? – усмехнулся любовник. – Не стоит. Я убивал до войны. Это в 41-ом война пришла в Россию. В Европе она началась на несколько лет раньше, а в моей стране и не заканчивалась вовсе. Придя в 1914 году, так и осталась. Разруха, голод, демонстрации, партии, национал-социалисты, погромы евреев. Мы убивали уже не врагов, а друг друга. Я всё это видел и пережил. Я убивал вместе с ними, – сигарета блеснула красным огоньком в полумраке, когда он поднёс её к губам. – До сих пор помню глаза того старика. Он не сразу понял, зачем мы преследуем его. Мне не жаль. Старик должен был умереть, как и тайна, которую он знал, – Рихард замолчал на мгновение. Наверное, вспоминал убитого им человека. – Я убил его медленно. Закрыл рот, чтобы он не кричал и всаживал под рёбра нож. Я смотрел ему в глаза, а он до последнего не верил, что это конец. Той ночью мне было чуть за двадцать. От меня зависела другая жизнь. Не убей я старика, убили бы дорого мне человека. Я, не колеблясь, сделала выбор. Нисколько не жалею об этом. Если придётся ещё раз так поступить, то я поступлю так же. Убью ради близкого, – он опять затянулся, только в этот раз глубоко. – Я убил старика и не испытал чувства вины. У меня не тряслась рука. Мне не было плохо. Я спал крепким сном после убийства. Кошмары мне не снились. Я убивал и потом, Лизхен. Несколько раз побывал на передовой. Приходилось убивать, чтобы выжить самому. Я убийца, как и все солдаты.
Рихард докурил сигарету и выбросил окурок в окно. Он не затушил его в пепельнице, стоящей на подоконнике, а выбросил. Совсем не по-немецки. Видно, общение со мною уж очень сильно влияет на аккуратного Рихарда. Раньше такого я за ним не замечала. Ещё год другой и из немца выйдет отличный русский.
Похоже, мой рыцарь не идеален. Он честен со мною. Принципиален в отношении к военнопленным, не оправданной жестокости, предательству, убийствам женщин и детей. Но всегда есть «НО». И я увидела это «НО» той ночью. Мой благородный Рихард не святой. На войне трудно не запятнать свои руки кровью. Хочешь - не хочешь, а на курок рано или поздно придётся нажать. Оберштурмбанфюрера фон Таубе убил задолго до войны и несколько об этом не жалел.
Ну, почему я люблю не тех мужчин? Сотни раз спрашиваю себя об этом. А может, меня окружают именно те мужчины, что достойны такой Великой Лгуньи, как я.
Мне пришлось той ночью признать – я люблю обоих. И оба с изъяном в душе. Оба моих мужчины неидеальны и от этого я люблю их сильнее. Когда-нибудь мне придётся сделать выбор между ними. Надеюсь, это будет не скоро. Я ещё не готова отпустить одного из них. Мне нужны оба! И Рихард в своём уже неидеальном благородстве. И Отто не боящейся быть расчётливым холоднокровным монстром.
Я люблю их.
Мы живём на земле, по которой ходили, и будут ходить грешники. У каждого святого есть свой грех. Мы просто о них не знаем или предпочитаем не знать. А зачем? Нам необходим образ непогрешимости, чтобы было на кого ровняться и к чему стремиться. Человек так устроен. Ему жизненно необходим ИДЕАЛ. И у каждого этот идеал свой. У меня совесть. У Рихарда благородство. У Отто азарт. Но иногда, мы предпочитаем забывать о своих идеалах. Особенно, если они противоречат нашим желаниям. Наши желания делают нас уязвлёнными и слабыми. Но по-другому человек жить не может. Нам всем нужна своя Ахиллесова пята.
Проклятие всего человечества желание любви.

Отрывок. 7
- С вами пока только разговаривали, а другие методы убеждения мы не применяли.
Рихард был сегодня жесток. Так с женщиной он ещё не разговаривал при мне. Он пытался напугать Маргариту Захаровну, но это у него не вышло. Она по-прежнему гордо и бесстрашно взирала на нас с высоты своей верности.
- Ошибаетесь, – она посмотрела на распахнутые окна и тихо сказала. – Экскурсию в лагерь мне уже организовывали.
- Эта была только экскурсия, фрау. Терпение моего командования подходит к концу, и боюсь, вас ждёт скорый переезд, – равнодушно предостерёг её Рихард.
Маргарита Захаровна посмотрела на немецкого офицера и улыбнулась.
- Вы думаете, я испытываю страх перед лагерем? Нет. Я люблю своего мужа больше жизни. Если моя смерть пойдёт ему на пользу, пусть будет так.
Её слова повергли меня в ужас. Она готова принести себя в жертву ради неверного мужа. Что это? Любовь или безумие? Страсть к самопожертвованию? Что ею движет? Я никогда не смогу это понять. Нельзя так любить мужчину. Я их люблю, но не настолько безумной любовью. Отдать жизнь, защищая своё дитя, я это понимаю и принимаю.
Рихард потянулся к папке на столе. Я знаю, его начальство дало строгие указания «любой ценой заставить Ивлеву сотрудничать». Этот подлый козырь в вербовке остался на десерт. Рихард опустил все этапы общения с пленными. Они уже не имели смысла. Маргарита Захаровна сама говорила, что с ней уже беседовали неоднократно. Так зачем терять время на пустую болтовню.
- Это вырезка из газеты «Правда» за 1 июня, – Рихард вытянул статью с фотографией и положил перед генеральшей. – В ней рассказывается о вашем муже. Его хвалят. Поют дифирамбы. И всё в таком духе. Ничего интересного вроде бы, но в конце статьи всего пару строк о женщине, без которой этих подвигов не было бы. Это не о вас, фрау, - теперь оберштурмбанфюрера фон Таубе улыбнулся. – Это о санинструкторе Зинаиде Лопаткиной. Она спасла жизнь вашего мужа после ранения. Ухаживала за ним и осталась с ним в качестве личной медсестры.
Маргарита Захаровна быстро пробежала глазами по листочку. На лице не отразилось ни одной эмоции. Но это на лице, а глаза предательски заблестели. Я заметила, как лежащие на коленях ладони сжались в кулаки. Она старалась дышать ровно. Это у генеральши получалось. Видно, многолетняя практика сдерживать нервные порывы была кстати.
- Это всего лишь статья, – тембр её голоса изменился. В нём не было больше уверенности. – Медсестра ухаживает за своим пациентом. Что здесь такого?
- Абсолютно с вами согласен. Здесь нет ничего предосудительного. Но, как вам известно, ваш муж падок на красоту и молодость.
Это Рихард сказал намеренно. При всех достоинствах генеральши, молодости у неё уже нет. Она безвозвратно потеряна в прожитых годах несчастливого брака.
- А вот и фотографии, подтверждающие их близкие отношения, - оберштурмбанфюрер фон Таубе принялся раскладывать по порядку чёрно-белые фотокарточки.
Я видела эти фотографии. Их сделал один из шпионов в близком окружении генерала. Пять эпизодов измены. Три фотографии с объятьями. Две со страстными поцелуями.
Генеральша резко отвернулась от фотографий. Её глаза устремились куда-то вдаль за распахнутым окном. Ей хотелось плакать. Я видела, с каким трудом она сдерживает так рвущиеся наружу слёзы. Я бы на её месте именно так и сделала. Заплакала от обиды. Она в плену, а он нашёл ей очередную замену. Унизительно. Унизительно слышать эту правду от врага. Маргарите Захаровне надо было срочно взять себя в руки. Но как это сделать, когда перед тобой лежат фотографии мужа и его любовницы.
А вы знаете, ей стоит отдать должное уважение. Генеральша довольно быстро пришла в себя. Наверное, в сотый раз, проглотив боль обиды, гордо выпрямилась и заявила:
- Он - мужчина, а мужчина не может быть долго без женщины, – она посмотрела прямо в глаза Рихарда и спросила. – Вы, понимаете о чём, я говорю?
Рихард отлично понимал, что имела в виду генеральша. Мужчинам тяжело без женщины. На войне вдвойне тяжелее. После всего ужаса, что они видят и переживают, их потребность в ласке растёт в геометрической прогрессии. Жестокость хочется заполнить нежностью, чтобы чётко знать ради чего они всё это терпят. Ради нас и нашей любви. Рихард не исключение. Отто тоже попадает под категорию «жаждущих любви». Да все! И русские и немецкие солдаты хотят быть счастливыми хотя бы мгновение в женских объятьях. Война не у всех убивает человеческие чувства.
Рихард всё это понимал, но, тем не менее, Маргарите Захаровне ответил:
- Нет.
Она тяжело вздохнула.
- Всё вы понимаете. Ваша женщина рядом. Не будь её, искали бы утешения у другой.
Её глаза плавно перешли на меня. Она ждала, что я переведу. Я не спешила.
- Как вы догадались? – вместо перевода спросила я.
Пленница Рейха тихо ответила, опуская вниз глаза.
- Только слепой не увидит. Мой муж так же на меня смотрит. Любит…
Любит и изменяет. Кто поймёт мужчин в их поступках? Только мужчина. Любить жену и изменять ей одновременно. Я была любовницей. Вся моя жизнь – это второй план семейной драмы. Мои мужчины любили своих жён. Любили и меня, но не такой любовью, как их. Любовь ко мне была порывистой, страстной, будоражащей душу и сердце. Любовь к жёнам - постоянной, нежной, благодарной. Даже не знаю, какое из двух проявлений любви лучше. Мы всё равно для них были и остаёмся данностью их мужской жизни. Жена – хранительница очага. Любовница – услада тела и глаз. И обеим они лгут. Лгут из страха потерять жену и любовницу в одночасье.
Может, Маргарита Захаровна мудрая женщина. Она старалась жить, не замечая очевидных измен мужа. Не устраивала скандалы. Держалась за спасительную соломинку его любви во взгляде. Берегла его нервы. А свои? Свои нервы она сберегла, держа всю обиду в себе? Нет. Я всем своим нутром чувствовала её одиночество. Даже ясно видела, как много ночей проплакала верная жена в ожидании неверного мужа. Я испытала к ней жалость. Какой же надо было быть сильной духом женщиной, чтобы терпеть бесконечные измены мужа. Что ей угрозы Рейха? Ещё одна капля дёгтя в море её бескрайнего дёгтя. Её характер закалили слепая вера и любовь. Рихард не сломает жену генерала.

Отрывок 8.
Лицо Блондинки исказила гримаса злобы. Как же эти низменные чувства уродуют наши лица. И вот сейчас некогда красивое лицо актрисы походило на страшную маску с горящими от ненависти глазами.
- Что со мной? – спросила Блондинка, стараясь улыбаться, только это была уже не улыбка, а оскал. – А со мной всё хорошо! Я живу, как с дулом пистолета у виска. Моя жизнь сплошной страх. Страх, что меня расстреляют за ненадобностью, и моего брата некому будет смотреть. Страх, что моего братика заберут, как неполноценного. Он ведь умненький. Читать, писать, считать умеет, а какие картины рисует, но для всех он дурак. Я засыпаю с этим страхом. Я просыпаюсь с этим страхом. Я живу в этом страхе. И трахаюсь я с Герхардом ради моего брата. И буду этому эсэсовцу ноги целовать, если понадобиться, только бы мой братик жил, - отпив глоток с бокала, она продолжила свою исповедь, - Вот сейчас здесь улыбаюсь этим скотам. Слушаю их сказки. Слушаю ваши сплетни. Всё запоминаю. А потом, после приёма, за мной приедет машина Герхарда. И я, девочки, буду не только ублажать его, но и отвечать на вопросы. Что, где и когда было сказано и кем, - Блондинка залпом осушила бокал, и злоба в её глазах сменилось ненавистью. – Что со мной стало? А ничего. Я просто живу в Аду.
- И про нас ему рассказываешь? – спросила Журналистка, пихая ей свой бокал вина.
- И про вас, если спросит, - беря бокал из рук подруги, ответила любовница эсесовца.
- Когда же всё это закончится? Сколько ещё так жить? Скорей бы пришли наши, - заскулила Брюнетка.
Чуть не давясь сладковатым вином, Блондинка сорвалась на смех.
- А что наши? – спрашивала она, покашливая. – Они что лучше?! Забыла, как руководителя нашей труппы арестовали за связь с польской разведкой? Старого человека, который всю жизнь ходил по одной дороге с театра до дома и обратно. Никуда не сворачивал с этой дороги и ничего, кроме пьес не читал. Оказывается, Ежи Влацлович – шпион! Забыла, как нас всем театром на допросы таскали? До сих пор помню слова этого мерзкого майора. Он сказал: «ты сейчас мне всё расскажешь, иначе поедешь в Магадан ублажать вертухаев, а твоего брата в спец интернат для дураков». Я и ему всё рассказала. Всё, что он хотел. Я всё подписала, девочки. Всё…
- Им на нас плевать, - окидывая взглядом мужчин на приёме, задумчиво сказала Журналистка. – Придут наши и спросят нас, как мы здесь жили. Всё припомнят и ничего не упустят. Припомнят нам и Вильгельмов, и Герхардов, и Гансов. Так, что поедем, девочки, в одном вагоне в Магадан ублажать вертухаев, - с иронией заметила она.
Они замолчали, обдумывая сказанное своей подругой. А я вот почувствовала жгучее желание высказаться. Всё-таки эта тема и мне была близка. Я же русская, пусть и с немецкими документами. Да и девочек, чисто из-за женской солидарности хотелось поддержать.
- Мы всего лишь пешки в большой игре больших мальчиков, - вставила я свои пять копеек, - вот и всё. Либо мы принимаем их правила и выживаем, либо нас пускают в расход.
Вот зачем говорила? Я язык - враг мой, который раз убеждаюсь. Стояла бы и молчала, так нет, надо же сказать. Задели за живое их проблемы в оккупационной жизни.

Отрывок 9
Он отпускает меня, и я медленно сползаю по стене на пол. Моё лицо как раз напротив его ширинки. Я без стыда наблюдаю, как он заправляет своё хозяйство обратно. Рассматриваю его галифе, выбившуюся рубашку. Мой блуждающий бесцельно взгляд останавливается на одном пятне, потом на втором, на третьем, четвёртом. Отто – педант. Ужасная чистюля… ходить в грязном никогда себе не позволит. И тут меня осеняет догадка. Он только что с леса. Боже, это не пятна. Это кровь! Не его кровь. Чужая….
Я поднимаю глаза выше и холодею от ужаса. Он весь в крови. Я настолько была поглощена Отто, что не смотрела ниже его лица. Если бы я увидела эти кровавые росписи на мундире чуть раньше, отдалась бы я ему так просто?
- Я – тварь, - шепчу я, не сводя глаз с пятен крови. – Ты сегодня убивал мой народ, а я отдалась тебе в уборной гаулейтера Беларуси. И кто я после этого? Господи, кто я?
Штандартенфюрер одним рывком поднимает меня на ноги. Его глаза проникают мне в душу. Что я вижу в них? Когда-то я видела в них холод и пустоту. Теперь же глаза Отто полны не то злости, не то отчаянья. Он прижимает меня к себе, а я пытаюсь отстраниться от мундира пропитанного чьей-то жизнью.
- Перестань мучить себя угрызениями совести, Лиза, - говорит он, отпуская меня. – Это война и я солдат на этой войне. Я исполняю свой долг перед родиной. Они враги Рейха и я их убиваю. Ты – то здесь причём? Не в твоих руках было оружие.
Как всё просто и легко у мужчин. Они всегда готовы оправдать жестокость. Только мы не можем принять эти оправдания. Нет, Отто, я как раз причём. Косвенно я причастна к этим убийствам. Война поглотила и меня. Изменила меня и дала мне другое имя. Имя моих врагов. Подумать только, всего год назад я была Лизой Зарецкой. Я спасала раненых русских солдат в госпитале, переживала за Есфирь Исааковну, прятала Дашу и проклинала немцев. А что теперь? Теперь я люблю двоих из тех, кого проклинала.
- Может, мои угрызения совести хоть как-то не дают потерять мне человеческий облик, - сказала я, убирая руки Отто с себя. – Облик, который ты давно потерял.
Он не стал настаивать на объятьях. Отступив на шаг назад, сказал:
- Так, значит, я – монстр. А ты – святая мученица?
Я не сразу поняла, что он собирается сделать. Штандартенфюрер расстегнул кобуру и достал пистолет. Если честно, я испугалась, увидев в его руках оружие. Зная о его вспыльчивости, я сильнее прижалась к стене.
- На, - протягивая мне вальтер, сказал Отто, - убей монстра. Сделай одолжение своему народу. Потому, что я не остановлюсь. Я буду убивать, пока дышу, и пока идёт эта война. Давай стреляй. Нажми на курок, Лиза! - он сам вложил мне в ладонь пистолет и наставил на своё сердце. – Стреляй! Ну, же!
- Какой же ты глупец, Отто, - прошептала я, не сводя с него глаз.
Его брови чуть вскинулись вверх. Штандартенфюрер недоумевал, почему он глупец. Глупец потому, что я знала вальтер. Никита любил пистолеты этой немецкой марки. Он часто брал меня собой на природу пострелять. Я не любила оружие, но полковник Пичугин умел уговаривать. «Когда-нибудь тебе это пригодиться, милая», - шептал он на ухо, когда направлял мою руку. Господи, и мне это пригодилось.

Отрывок 10

Как цинично звучали слова Гитлера. Процветание для германской нации. Неполноценные народы. Скорая победа над жидами и коммунистами. Ошеломительные успехи на восточном фронте. Какое это всё было враньё. Ложь чистой воды. Вермахт давно не побеждал в грандиозных сражениях. Ступив на землю советов немецкие победы стали равносильны поражениям. Линия фронта стояла на месте и никуда не двигалась. Гибли сотни солдат с обоих сторон в стычках за мизерные участки земли.
Война вообще одно сплошное враньё. Ложная надежда, которой питают имущие неимущих. Пустые обещания, брошенные беднякам, подстёгивают голодную толпу убивать за лучик призрачного счастья в будущем. «Идите и заберите у не таких, как мы, их богатства! Добейтесь счастья для ваших детей! Наша победа принесёт нам достаток и процветания на столетия вперёд!», - вот основные призывы всех диктаторов и сторонников войн. А простой люд бежит за дармовым хлебом и по дороге к нему понимает - этот кусок не стоит их жизней. Война несёт для бедных одни разрушения, унижение, голод и смерть. Выигрывают только богатые. Потому что богачи получают львиную долю трофеев с этой мясорубки чужих жизней. И эти трофеи не пара колечек, снятых с убитых или отобранных у таких же бедняков, они грандиозны. Заводы, фабрики, земли, ресурсы. Баснословные суммы денег крутятся во время войны, наполняя карманы толстосумов, пока за это погибают тысячи солдат и мирного населения.
Так кому и зачем нужна война? Думаю, мой ответ очевиден. Война нужна тем, кто на ней зарабатывает. Нам – простым смертным, война не нужна. Нам есть, что терять. Наше богатство не толстый кошелёк, а жизни любимых нам людей.
Вот о чём я думала, пока искала Рихарда в толпе таких же лицемеров, как и я. Плевать на Гитлера, на Сталина, на принципы, на честь! Каждый в этом зале думал о своём, а не о чужих идеалах. Все кто пришёл на эту войну, преследовал свои личные цели. Так что рвите глотку диктаторы, но к вам присоединятся не из-за вашего ораторского искусства, а по велению алчных страстей. Жажда наживы не более.

Отрывок 11.

В блиндаж ворвался русский солдат. Первым, кто попался ему в поле зрение, стал немецкий связист с аппаратурой. Солдат расстрелял немца в спину и быстро перевёл свой взгляд на меня. Сколько ненависти было в этих глазах. Они горели ею, как стёклышки на солнце. Глаза русского солдата убивали меня своей ненавистью даже лучше, чем хаос вокруг. Он, как и немецкий солдат в декабре 1941 года, не видел во мне женщину. Он видел только форму. Форму, что внушала русскому солдату одну злобу. Я была для него врагом.
- Немецкая сучка! – процедил сквозь зубы он и вскинул автомат.
Я могла убить его ещё вбегающего в блиндаж. Мне нужно было только поднять руку и нажать на спусковой крючок. И связист был бы жив, и я в безопасности. Но нет. Я не смогла убить его. Одна только мысль забрать чью-то жизнь, для меня не выносима. Мне легче отдать свою, чем забрать чужую. Даже защищаясь, я не могу убить. Не могу…
Я закрыла глаза и во второй раз приготовилась к смерти. Мгновение. Это длилось всего мгновение. Как не странно в этот раз вся моя жизнь не промелькнула перед глазами. Я не надеялась на спасение. Я видела пред собой образ Рихарда, и страх покидал меня. Самое страшное уже случилось. Мой рыцарь не вернулся и моё сердце под прицелом. Глубоко вздохнув в последний раз, я разжала пальцы. Пистолет упал. В это самое мгновение меня оглушила беглая очередь автомата. Не знаю, как описать это страшное мгновение. Я слышала, как со свистом летели пули. Как врезались в брёвна над моей головой. Мою голову и свинец разделяли всего пара сантиметров. Так близко я была от смерти, что щепки от брёвен больно впивались в кожу. Одна так влетела в щёку, что я почувствовала тёплую кровь медленно выступившую наружу. Сердце бешено колотилось в груди. «Боже, оно ещё бьётся!», - молнией пронеслось в голове

Отрывок 12.

Он отрывается на мгновение от меня. В свете молний его глаза блестят, как у хищника, который загнал свою жертву. Но сегодня ночью я согласна быть его жертвой. Я готова на всё лишь бы Отто любил меня. Любил, не останавливаясь, так же безудержно, всепоглощающе, жадно, как и феврале 42 –го, когда у нас была целая ночь вместо нескольких минут.
- Когда, ты, возвращаешься к нему? – возбуждённо прохрипел Отто.
- Через десять дней, - задыхаясь, шепчу я.
Мне не хватает воздуха от желания. Я уже дрожу каждой клеточкой кожи. Моя одежда сдавливает грудь. Ещё секунда и я сама сорву эту удушающую ткань с себя.
- Тогда ты моя на все эти десять дней, - рычит он, впиваясь в меня.
Он кусает их до боли. Я так же кусаю его. Я упиваюсь его кровью, как лучшим напитком. Пьянею от этого солоноватого вкуса сильнее, чем от вина. Моё сознание уже не подвластно самоконтролю. Расстегнув китель Отто, я сбрасываю его. Падая, кресты на нём звякают об пол у моих ног. Высшие немецкие награды и я стою на них своими туфельками. Как много жизней уплачено за эти железки и они сейчас ничего не стоят. Всё меркнет перед нашей страстью.
Отто, словно безумный, сорвал с меня платье. И я не отставала от него в этом безумном танце желания. Впервые вкусив вседозволенность, я расстегнула ширинку на галифе. Запустила свою ладонь в неё и сжала так желанную мною горячую плоть. Гортанный стон вырвался из его рта. Замерев всего на секунду, Отто посмотрел на меня. Полумрак номера резко осветила вспышка молнии. Уголки его искривились в хитрой усмешке, а в глазах мелькнули озорные огоньки. Он что-то задумал. Но я не боялась ничего в его руках. Мои желания полностью подчинили разум телу.
Я хочу его! И мне не важно, как это будет. Я просто хочу его. Хочу всего и полностью.
Хочу…
Я больше ничего не чувствовала, только ноющую пульсацию внизу живота. Пустоту, которую он должен собою заполнить.
Отто так напористо наступает на меня, что прижимаюсь спиною в комод. Острая ручка комода врезается в поясницу, но я настолько поглощена его требовательными губами, что не чувствую боли. Я даже не вижу, как ваза летит с этого комода и разбивается о стенку. Отто одним резким движение подсаживает меня на комод. Платья на мне уже нет. Оно где-то в темноте. Бюстгальтер следует за ним, а губы любовника льнут к моим соскам, по очереди целуя их и чертя круги языком. Уже стону я, выгибаясь навстречу его мягким губам. Мои руки расстегивают пуговицы на рубашке и стаскивают её с плеч штандартенфюрера. Я пробегаю кончиками пальцев по его напряжённым каменным мышцам. Боже, какое идеальное сильное тело. Всегда упоительно любуюсь им, а когда прикасаюсь, то не могу сдержать восхищения. Чуть сжав ладони, мои ноготки снова, как тогда, впиваются в кожу Отто. Это сразу же отражается на его мышцах. Они напрягаются сильнее. Отто не пытается остановить меня. Он становится ещё более настойчив и даже груб. Словно мои впившиеся ноготки призыв к чему-то более безумному в наших отношениях.
С комода к стене. От стены по коридору. Мы в неконтролируемом танце сумасшедшей страсти разрушаем всё вокруг себя. Торшеры на полу. Плевать! Маленький столик перевернут. Ну и что! Не завидую постояльцам под нами! Их отдыху мешает не только бушующая стихия, но и мы.
И вот постель. Не я падаю в плен десятков подушек. Я толкаю Отто и усаживаюсь на него. Он пытается подняться. Тянется губами к моим губам. Я упираюсь в его грудь ладонью и чужим, не похожим на мой голос, приказываю:
- Лежать!
Озорно улыбнувшись, любовник подчинился. Откинувшись обратно, он крепко сжал жилистыми пальцами мои бёдра. Я не чувствую их силы. Моё тело уже и так пылает. Насаживаясь на Отто раз за разом, моё тело пронизывает волна сильнейшего экстаза. Я уже ничего не соображаю. В полнейшем бессознательном состоянии! Так сильны мои ощущения, когда он во мне. Именно в эти мгновение я не понимаю, как оказываюсь под ним. Тело Отто нависает надо мною, но он не спешит продолжить.