Полуночные тени. Ветер полнолуния. Алена Кручко

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ первая. ПОЛУНОЧНЫЕ ТЕНИ
• ГЛАВА 1. ЛЕКАРКИНА ВНУЧКА
• ГЛАВА 2. «СПОЙ, МЕНЕСТРЕЛЬ!»
• ГЛАВА 3. РОДНАЯ КРОВЬ
• ГЛАВА 4. «ВЕРЮ – НЕ ВЕРЮ»
• ГЛАВА 5. ОСЕННИЕ ЗВЕЗДЫ
• ЧАСТЬ вторая. ВЕТЕР ПОЛНОЛУНИЯ
• ГЛАВА 1. ПЕС, БЕГУЩИЙ ПО СЛЕДУ
• ГЛАВА 2. НАСЛЕДСТВО
• ГЛАВА 3. ПУСТЯЧОК НА УДАЧУ
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

В этом мире магия доступна немногим, но боги могут наделять своих избранников дарами, которые ценятся выше магии. А если какой-то из этих даров обернется проклятием – что ж, слабый погибнет, а сильный справится.

   В этом мире простые люди не ввязываются в свары баронов и короля, но иногда сама судьба приходит на их порог и стучит в дверь.

   В этом мире ученица деревенской лекарки может вдруг оказаться наследницей родового дара, а наводящий ужас предводитель нелюдей... но тссс, в его тайны лучше не лезть!

   Светлые богини и темные дары, мирная жизнь и грязная политика, война и любовь – глазами королевского гвардейца, девушки из деревни, наследника приграничного баронства. Кому суждено погибнуть, кто сумеет выжить, кто обретет любовь?

ЧАСТЬ первая. ПОЛУНОЧНЫЕ ТЕНИ

ГЛАВА 1. ЛЕКАРКИНА ВНУЧКА

Колинова Звездочка никак не могла разродиться. Теленок шел правильно, головкой, но крупный был необычайно; мелкокостная, поджарая Звездочка вряд ли годилась в матери такому богатырю.

   Посеревший Колин бормотал молитву Хранителю стад, я пыталась передать измученной Звездочке еще немного сил. Винси, Колинов работник, дюжий флегматичный парень, мялся на подхвате: его дело было тянуть теленка, как появится. Колинова женка Джильда тем временем готовила отвар – я принесла с собой все нужные травы, как чувствовала, что понадобятся. Хотя – нетрудно было догадаться. Наш Колин, как любой, наверное, трактирщик, падок на сулящие выгоду авантюры, а эта вся прошла на моих глазах. Колин долго подмазывался к баронскому управляющему, чтобы тот в добрую минуту замолвил за него словечко перед господином; долго, но своего добился. Отвел Звездочку, когда пришла ее пора, к лучшему быку из господского стада знаменитой турской породы, рядом с которой деревенские буренки – что козы.

   – Сьюз, а Сьюз, – дрожащим голосом позвал трактирщик. – Ты скажи, он жив хоть? Если… то есть…

   Я поняла, о чем боится он сказать. Не пришлось бы звать живодера. Ради спасения такого приплода – можно и должно.

   – Погоди, – ответила я, – не трясись. Если отвар не поможет – тогда…

   Погладила дрожащую Звездочку, та ответила жалобным хриплым мычанием. Устала, бедная.

   Джильда вошла торопливо, держа в вытянутой руке исходящий паром ковшик.

   – Наконец-то, – буркнул Колин. Обычно добродушный, он, кажется, готов был рычать и кусаться, и сдерживался из последних сил.

   – Разбавь немного, – велела я. – Совсем немного, только чтоб не обожглась.

   Джильда долила в ковш колодезной воды из бочки в углу, подошла. Бросила опасливый взгляд на мужа, на Звездочку. Я приняла у трактирщицы ковш, нашептала над отваром нужный заговор, добавила короткое моление к Хранителю стад и, миг поколебавшись, к Звериной матери. Сунула обратно Джильде:

   – Вливай ей, быстро.

   Закрыла глаза, улавливая изменения. Ощутила прошедшую по мышцам волну тягучей боли, подстегнула: «Ну же, давай!» – и с трудом успела оборвать связь. Телиться вместе с коровой мне не улыбалось.

   Звездочка застонала почти по-человечески, Колин рявкнул на работника:

   – Тяни, болван!

   Зашумело в ушах. Я прислонилась к стенке стойла, отерла пот со лба. Больше от меня ничего не зависит, что могла – сделала. Теперь только ждать.

   Время словно остановилось. Жалобное мычание Звездочки, хриплая, вполголоса, ругань Колина, пыхтение Винси… Джильда стояла рядом со мной, прикусив край ладони: от нее, как и от меня, толку сейчас было чуть. Мы могли только молиться.

   Я даже не заметила, когда все кончилось.

   – Бычок, – обессилено и блаженно сказал Колин. – Бычок, слышите, вы?! Бычо-ок… Умничка моя!..

   Конечно же, сначала он обнял корову. Но потом пришел черед и нас с Джильдой. Звездочка вылизывала рыжего, как все турцы, сынулю, а счастливый трактирщик облапил нас сразу двоих, закружил, смеясь. Повторил:

   – Бычок, ну надо же! Хвала Хранителю стад!

   Я его понимала. Бычок-турец, хоть бы и полукровка – благо для всей деревни, но для хозяина – золотое дно. Уже лет через пять, подумала я, деревенское стадо не узнать будет.

   – Поздравляю, Колин!

   – Тебе спасибо, Сьюз! Кабы не ты…

   – Гляди, – засмеялась я, – какой шустрый!

   Рыженький уже успел найти вымя и старательно сосал, подрагивая хвостом и смешно отставив заднюю ножку.

   – Пойдемте, – растроганно прошептала Джильда. – Нечего тут шуметь.

   Шуметь мы продолжили в трактире. Счастье пополам с облегчением кружит голову не хуже крепкой браги; впрочем, и за брагой дело не стало: вести по деревне расходятся быстро, а предвечернее время располагает к трактирным посиделкам. Но я не собиралась засиживаться. Отпразднуют без меня. А я дождусь бабушку – и домой. Устала. Забавно: сегодня у нас с бабулей забота одинаковая…

   Я уминала поданную Джильдой кашу со свиными шкварками, запивала слабеньким элем и глупо улыбалась, вспоминая смешного рыжулю. Малыши – они все такие трогательные. Но в этом чувствовалась порода. Красавцем вырастет.

   Интересно, как у бабули обошлось?

   Словно откликаясь на мои мысли, в трактир заглянул мелкий Ронни. Взгляд мальчишки шустро обежал собравшихся и остановился на мне.

   – Сьюз, бабка Магдалена велела передать, чтоб ты ее не ждала, она до утра у нас останется!

   Голос – так и распирает счастьем. Но если все хорошо, чего ж тогда?…

   – Стой, подь сюды, – рявкнул готовому исчезнуть мальчишке Колин. – Что там у вас?

   – Мальчик! – сияя, сообщил Ронни. – Большо-ой! Бабка Магдалена говорит, все хорошо, но она хочет все равно с мамой побыть, так лучше будет.

   – Ну, беги, – трактирщик широко улыбнулся. – Да передай матери с отцом мое почтение!

   – И мое! – крикнула я вслед.

   – Пасиб, – донесся издалека ответ Ронни.

   Джильда присела рядом, сказала тихонько:

   – Ну вот, и у Гвенды все хорошо, благодарение богам. И Колин… он, бедный, последние дни сам не свой был, совсем извелся. Спасибо тебе, Сьюз.

   – Джил! – рявкнул Колин. Трактирщица подхватилась, убежала. Ее крахмальный чепчик и белый фартук замелькали меж гостей, проворные руки меняли пустые кувшины на полные, и была она – как шустрое, деловитое, расторопное привидение. Я покачала головой. Зимой Джильда подхватила жестокую простуду и скинула ребенка, первенца. И, хотя проболела недолго, душевно до сих пор не оправилась. Куда делась острая на язычок хохотушка, не спускавшая обычных для подвыпивших мужчин шуточек? Пройдет, говорила бабушка, время лечит. Но пока что смотреть на Джильду было больно.

   Веселье в трактире нарастало, и я поторопилась доесть. Поднялась, прощально махнула рукой. На пороге меня догнал Колин, сунул в корзинку каравай свежего хлеба и увесистый сверток, благоухающий свиными колбасками:

   – Бери, Сьюз, поужинаешь.

   Был он уже слегка пьян – и, верно, поэтому даже не попытался меня обнять. Что мне в Колине нравится, так это умение себя обуздать. Хотя, конечно, при его ремесле иначе нельзя.

   Я посвистела Серому, но пес не появился. Пришлось звать. «Извини, хозяйка», – пришел ответ. С картинкой… мда. Ну что ж, зато от Серого щенки хороши. Броке, хозяин пегой сучонки, небось, только рад, что нас с Серым нынче в деревню принесло.

   На запах колбасок за мной увязалась кузнецова шавка, рыжая, склочная и блудливая.

   – Пошла прочь, – буркнула я, – самой мало.

   «Жадина», – ответила рыжая. Но отстала – правда, обрехав напоследок.

   Я шла домой – сначала лугом, затем лесом, по натоптанной тропе, знакомой настолько, что с закрытыми глазами пробежать можно. Помахивала приятно увесистой корзинкой и знать не знала, что этот вечер – последний в спокойной жизни и нашей деревни, и замка его милости барона Лотара, что властвует над окрестными землями, и моей собственной.

   Наш с бабушкой дом стоит в лесу, и это не какая-нибудь покосившаяся избенка, в каких обитают ушедшие подальше от людей ворожейки. Он большой – по правде сказать, слишком большой для двоих, но у нас частенько задерживаются больные, и хорошо, что есть куда их пристроить. Вообще-то, это бывший охотничий домик его милости. Когда бабушка пришла в эти края, ее милость баронесса Иозельма – так уж совпало! – рожала первенца. И если б не бабушкино лекарское умение, и баронесса бы родами померла, и сыночек баронский навряд ли выжил бы. Вот ее милость и пожелала, чтоб умелая лекарка всегда была под рукой и ни в чем не нуждалась. А в замке жить бабушка отказалась наотрез – да оно понятно, пока войны нет, нечего лекарке в замке делать. Ни трав нужных вовремя собрать, ни огород развести. И барон поселил нас в пустующем лесном домике: сам-то он, с тех пор как умерла первая жена, не любит здесь бывать. Люди говорят, прежней баронессе нравился этот дом…

   С тех пор бабушка еще два раза принимала роды у баронессы Иозельмы. Правда, младшенький не выжил, он слабенький родился, раньше времени – слуги в замке шептались, это потому, что Иозельме явился призрак первой бароновой жены, чуть не до смерти напугал. Может, и вправду было что-то, а может, просто совпало: едва оправившись, баронесса переехала жить в столицу. Не то при дворе должность купила, не то у родни пристроилась – слухи всякие ходят. Но обоих деток – и первенца, Анегарда, и дочку, Иоланту, – оставила в замке, при отце. Девочку я видела почти каждый раз, попадая в замок; барон ее любил, холил и наряжал, и она казалась мне похожей на беспечную яркую бабочку. Бойкая, любопытная и беззаботная. Ланька, Ланушка, любимица отца, брата, замковой обслуги, даже собак и коней. Маленькая белокурая богиня, цветочный дух.

   А сыночек вырос бугай бугаем, половину девок у нас на деревне перепортил – правда, ни одной без согласия. Красив, зараза. Высокий, плечи – куда там нашим парням, разве у кузнецова Рольфа малость пошире будут. Темные волосы летом выгорают и отливают на солнце рыжиной, крупные губы и твердый подбородок у кого другого смотрелись бы грубо, но Анегарда ничуть не портят. Глаза… а вот в глаза молодому барону я не заглядывала. Но кто из девчат вблизи видел, говорят – в цвет неба зимой, когда снежные тучи стоят низко-низко. Да, красив наш молодой барон. Увидишь – аж сердце екает, и на душе делается тепло-тепло. Но мне такие ухажеры ни к чему, и бабушка тоже так считает. Да и младше он меня, почти на два года младше.

   Чтобы вернее выкинуть Анегарда из головы, я стала перебирать в памяти вечерние дела. Сначала те, что обычно делает бабушка: лекарские. Хорошо, больных у нас нет сейчас, летом самая частая хворь – натруженная спина, с таким недугом по знахаркам не ходят, разве что пришлют кого из ребятни едкой растирки попросить. Но надо просмотреть ту часть огорода, где высажены целебные травы, оборвать цветки ноготков и фиалки, разложить сушиться на чердаке. Поворошить вчерашний урожай, а позавчерашний, высохший, ссыпать по мешочкам. Осенью это добро только успевай раздавать, детворе да старухам от кашля и простуд. Потом – работу, что всегда на мне: накормить кур, собрать яйца, загнать и подоить козу Злыдню, приготовить ужин – хотя ужин, спасибо Колину, у меня нынче есть.

   Вечер прошел в точности так, как я надумала по дороге – сначала травки, потом куры да коза. Злыдня, как всегда, громко возмущалась: не любит она ночевать в сарае. Я, зная такое дело, частенько оставляю ее под навесом в загоне, но сегодня поблажек делать не собиралась.

   – И не на меня ругайся, – ворчала я, закидывая в кормушку ивовых веток и наливая в поилку свежей воды. – Все вопросы к Серому. А то он, понимаешь, по блудодейкам, а я виновата, что хозяйство охранять некому.

   Злыдня выдала совсем уж неприличную тираду.

   – Да уж, милая, – я почесала свою любимицу за ухом, – многие девчонки говорят, что все мужики – козлы, но от тебя не ожидала.

   Злыдня ткнулась носом мне в ладонь и сунула морду в кормушку, а я подхватила подойник и пошла в дом. Процедила молоко – сегодня никто не помешает мне выпить, сколько захочу, хоть все. Обожаю парное, что коровье, что козье, но козье – больше. А уж со свежим хлебом…

   Неторопливый ужин в одиночестве, когда переделаны все дела, но спать еще рано, – самое время для раздумий ни о чем и глупых мечтаний. Мои мысли снова вернулись к Анегарду. Молодой барон любит охотиться, но ни разу не упрекнул отца, что такой удобный для отдыха домик заняла пришлая лекарка с внучкой. Если б упрекнул, я бы знала: у замковой прислуги чуткие уши и длинные языки.

   И вообще он охотится в другой части леса, к северу от замка. Там глуше, деревенские туда не ходят. Только мы с бабушкой – летом за грушанкой да по осени за копытнем.

   Может, нам и лучше бы жилось в деревне, поближе к людям. Но я люблю наш дом, он родной для меня, другого не надо. Мы пришли в эти края, спасаясь от лихорадки, охватившей наши родные места. Наверное, страшная была болезнь, раз даже маму бабушка не смогла выходить. Мне едва исполнился год, когда мама умерла, я совсем не помню ее. Бабушка говорит, мы шли долго, всю весну и все лето, и пришли к замку Лотаров как раз в середине осени. Бабушка боялась, что не найдет пристанища на зиму, но нам повезло. Анегард вовремя вздумал родиться!

   Иногда мне кажется, что мамина душа живет с нами в этом доме. Наверное, поэтому я не боюсь оставаться здесь одной. Никогда не боялась. Будто сам дом хранит меня, когда бабушке приходится ночевать в деревне или в замке.

   Я еще немного посидела просто так, глядя в окно. На темнеющее небо над поляной, на облака, раскрашенные закатом в розовые, алые и золотые полосы – совсем как праздничная юбка задаваки Хенны, старостиной дочки! На старую яблоню у колодца – яблок она дает немного, но какие же они сладкие! На выбегающую из леса тропинку.

   И пошла спать.

   Разбудил меня ужас. Панический, необъяснимый, темный. Смертный – да, вот только теперь я поняла, что такое «смертный ужас». На себе прочувствовала. Когда словно отнимается все – ни убежать, ни защититься, ни даже закричать, а только смотреть молча, как подходит к тебе смерть – ближе, близко, вплотную… с закрытыми глазами смотреть, потому что смерть только так и увидишь… или нет? Не проверить, веки поднять сил нет…

   Мама… Мамочка!!!

   Спасите!!!

   Я дернулась и окончательно проснулась. Глаза открылись сами, без малейшего труда. Сердце заполошно колотилось, липкий пот пропитал ночную рубаху насквозь. Но…

   Но я жива, в комнате никого, и привычная ночная тишина… ой, нет! Совсем не привычная! Слишком тихая!

   И паника никуда не делась – просто теперь, проснувшись, я поняла, что не моя она была. Вернее, не совсем моя: уж вряд ли наши куры, и затаившийся на чердаке курятника приблудный хорек, и Злыдня стали бы в испуге звать мамочку! А страх – их, звериный, нерассуждающий… и, между прочим, не проходит!

   «Да успокойтесь вы все! Что вообще случилось?»

   Ответом на мысленный вопрос стал новый взрыв ужаса.

   Помянув нехорошим словом Звериную матерь и детей её, я откинула одеяло, встала и пошлепала к окну. И, не дойдя шагов трех, застыла, словно замороженная. Люди добрые, Матерь звериная, что это?!

   По залитой лунным светом поляне от края до края змеилась полоса тени. Извивалась, дергалась… текла темной рекой, брызгала размытыми черными пятнами на лунные берега. Тень. Просто тень.

   Я посмотрела на небо. Луны не было видно, зато угадывалась – черная на темном – широкая летящая полоса, как будто поразившая меня тень отразилась в небе.

   – Облако, – сказала я себе. И, конечно, ничуть этому не поверила. Ну не совсем же ты дура, Сьюз? Какое ж облако? Это кто-то живой там летит, живой и очень опасный.

   Смертельно опасный.

   Я осторожно отступила назад – но так, чтобы не терять непонятных летунов из вида. Показалось, или черная полоса впрямь стала уже? Нет, точно. Вот открылся краешек луны, проглянуло серебристое кружево облаков… я отчетливо видела край черноты, стремительно летевшей над нашим лесом; еще несколько мгновений – и небо очистилось. Полная луна, флер редких облаков, звезды… залитая лунным светом поляна, пустая тропинка… все как всегда, вот только страх никуда не делся.

   Что это было? Что???

   «Смерть», – ответило мне звериное нерассуждающее чутье.

   «Смерть, от которой нет защиты».

   – Ладно, – буркнула я, – у вас, может, и нет, а у людей, глядишь, найдется. Схожу завтра в деревню.

   А можно и в замок, мелькнула шальная мысль. Деревенские мужики правду с выдумками путать горазды, а капитан Гарник, начальник бароновой стражи, очень даже может знать доподлинно, что за твари летают по ночам, окутанные мраком.

   Но сначала нужно дождаться утра. Я подкралась к окну, еще раз, внимательно, оглядела небо и поляну. Закрыла окно тяжелым ставнем – обычно он все лето стоит у стены комнаты, в дело идет, только когда ливень хлещет. И ощутила, как отползает страх, отдаляется, становится лишь тенью на самой границе сознания. И – тенью, комком тьмы – остается на страже, готовый воспрянуть в единый миг от малейшей тревоги.

   Я так и не смогла заснуть.

   Стадо сегодня не паслось, гуси не щипали траву на берегу ручья, ребятишки не бежали в лес по ягоды. От деревни шли темные волны уже знакомого мне звериного ужаса. Я покачала головой: трудно будет успокоить тут всех, я с одной-то Злыдней еле справилась. Трудно, а надо. Но это после; сначала узнаю, что здесь было ночью.

   Собаки молча жались по щелям. Поджав хвост, ко мне метнулся Серый, проскулил коротко.

   – Что, – спросила я, – тоже перетрусил? Гуляка ты блудливый, где ночью был? Почему дом не охранял?

   Пес виновато прижал уши.

   Народ собрался у дома старосты – что само по себе показывало степень испуга, обычно новости обсуждают у Колина в трактире, под темное пиво и светлый эль. Мужики стояли хмурые и нетрезвые – для храбрости, что ль, хлебнуть успели? Завывали бабы – понятно, у коров да коз молоко пропало, да и куры хорошо если от страха не перемерли, а всего-то нестись перестали. Детей, похоже, позапирали: в толпу затесалось лишь несколько мальчишек постарше.

   Меня заметили.

   – Сьюз пришла! – крикнула белобрысая Лиз, главная деревенская сплетница. Глаза у нее на затылке, что ли?!

   – Давай сюда ее, – зычно скомандовал староста. – Сьюз, к нам иди!

   Люди расступились, давая дорогу.

   На высоком крыльце лучшего в деревне дома обнаружились, кроме старосты и кузнеца, Рольф, Колин, бабка Грета – заводила и предводительница деревенских женщин – и моя бабуля.

   – Рассказывай, – с ходу велел староста.

   Я передернулась, вспомнив черную полосу на ночном небе. «Смерть, от которой нет защиты»…

   Спросила:

   – Люди все живы? Оно у вас не охотилось?

   – Мимо пролетело, – ответил староста. – Только вот что это за напасть такая? А, Сьюз?

   – Не знаю, – вздохнула я. – Зверье говорит: смерть, от которой не защититься. Так перепугались, я чуть сама не сбрендила.

   Я рассказывала о том, что было со мной ночью, что я видела, как потом долго успокаивала Злыдню и подманивала хорька на сдохшую от страха Пеструшку – расспросить. Я рассказывала, а лица людей, без того хмурые, мрачнели все больше.

   Бабка Грета задумчиво пожевала губами:

   – Никогда о такой напасти не слыхала. А ты, Магдалена?

   – В наших краях такого не водилось, – покачала головой бабушка.

   – Покажи-ка еще, – попросил меня староста, – откуда и куда эта дрянь летела?

   Я прикинула, как стоит относительно деревни наш дом, куда смотрит мое окно. Повела рукой, обозначая направление:

   – Вот так примерно.

   Рольф прищурился, повел глазами вдоль воображаемой линии. Сказал непонятно напряженным голосом:

   – Так ведь это значит – к замку?

   – И верно, – ахнула бабушка.

   Кузнец почесал в затылке, прогудел:

   – Узнать бы надо, как там дела.

   – И рассказать его милости, что у нас было, – кивнул староста. – Заседлывай-ка ты, Рольф, Огонька, да скачи.

   Кузнецов Огонек был не то чтобы лучшим в деревне конем, а единственным пригодным для гонца. Остальные, привыкшие тянуть плуг да телегу, аллюров быстрее шага не признавали, как ни погоняй. Обычно, правда, с вестями отправляли Тони, кузнецова младшего – но после такой ночки слать через лес ребенка? Так что Рольфу и в голову не пришло спросить «Почему я?» или еще как заспорить, хотя и довольным он не выглядел. Молча кивнул, развернулся и двинул сквозь толпу – перед ним расступались почти испуганно, а кое-кто творил вслед охранительные знаки.

   – Рольф, погоди, – окликнула я. Бросила старосте: – Посмотрю Огонька, как он.

   Кузнец глянул благодарно, а бабушкин взгляд стал неприятно острым.

   – Давай, дочка, – кивнул староста. – По дворам-то сможешь потом пройти?

   – Постараюсь, – я не стала объяснять, что сил может не хватить: староста наш умный мужик, небось уже и сам все понял. Побежала за Рольфом. Остальные подождут, но гонца конь подвести не должен.

   Огонек не пуглив, скорей наоборот. Да что говорить, зараза он злобная, из тех, что только хозяина и признают. На что я зверья не боюсь, и то к нему без Рольфа или Тони подойти не рискну. Но после этой ночи и он стоял в деннике как пришибленный. Уши нервно прядали, солома вся была изрыта и раскидана тяжелыми копытами – метался, видно. И даже морковку от Рольфа не взял.

   – Куда вот его такого? – мрачно спросил Рольф. – А, Сьюз?

   – Ничего, – я погладила длинную черную гриву, положила ладони на рыжую шерсть. Ощутила, как мелко подрагивает сильная шея. Огонек пах страхом. – Хороший, – прошептала я. – Хороший наш, храбрый. Сильный. Самый лучший.

   Настроиться на разговор оказалось непривычно тяжело. Ночной ужас и меня ударил сильно: мне не хотелось, очень не хотелось даже отголоски его слышать. Я закрыла глаза, прижалась к Огоньку лицом. Резким до боли усилием выпихнула себя туда, где можно обходиться без слов. Где Звериная матерь слышит всех и говорит со всеми.

   «Успокойся, Огонек. Они улетели. Уже день, а они ведь ночные, верно? Ты ведь знаешь это, скажи?»

   «Ночные. Страшные. Вернутся».

   «Огонек, хороший наш, успокойся. Сейчас день. До ночи еще долго, далеко. Съешь морковку. Пожалуйста. Гляди, как твой хозяин волнуется за тебя».

   Коняка фыркнул и захрустел морковкой. Рольф шумно выдохнул. Я покачала головой, шепнула:

   – Помогай, Рольф. Он так испуган, что я сама не справлюсь.

   Я гладила длинную гриву, похлопывала Огонька по шее – и все время посылала одну и ту же мысль, тихо, но настойчиво: «Успокойся. Успокойся, все хорошо. Все спокойно. Вот твой хозяин, твой вожак. Видишь, он спокоен? С ним безопасно». Рольф так не умел – да никто в деревне не умел! – он просто гладил коня по морде, шептал что-то ласковое… Был рядом, и этого уже хватало.

   Наконец Огонек ткнулся мягкими губами Рольфу в лицо: так, я знала, он всегда предлагал прогуляться.

   – Сьюз, ты чудо! – выдохнул Рольф.

   – Сама вся взмокла, – призналась я. – И то без тебя не вышло бы. Не знаю, что за мерзость летала, но хорошо бы оно не возвращалось больше! Удачи, Рольф. Смотри там, в лесу…

   – Не бойся, – усмехнулся парень, – не пропадем. Ты молодец, хорошо его успокоила. Гляди, сам под седло просится!

   Рольф седлал своего любимца, а я все не могла понять, что встревожило меня в его словах. Поймала мысль, когда Огонек, отмахнувшись ушами от назойливой мухи, вслед за хозяином вышел из конюшни. Рольф сел в седло, повторил:

   – Не бойся, Сьюз, доберемся.

   – Погоди!

   – Чего ты? – Рольф глядел удивленно, наверное, мой голос был слишком уж не похож на обычный.

   – Послушай меня, Рольф, и запомни. Тебе может пригодиться. Никогда не говори «не».

   – Не понял?

   – Если придется успокаивать Огонька, не вздумай говорить «не бойся», «не пропадем»… нельзя так. Говори «успокойся», «все хорошо», «ты храбрый» – без «не», понял? Это важно.

   – Понял, – Рольф ответил серьезно, без улыбки. – Спасибо, Сьюз.

   Всадник на рыжем коне выехал за околицу.

   – Удачи, – прошептала я вслед.

   Сейчас он проедет через луг, а дальше почти до самого баронского замка – лесом. Пешком идти день; Рольф будет в замке к обеду. Если разговоры затянутся, лучше ему остаться там на ночь…

   Успокаивать каждую корову и каждую лошадь так, как Огонька, у меня не хватило бы сил. Поэтому для начала я прошла по деревне, рассылая вокруг легкое «все спокойно» – никому и всем сразу. Панику прекратить, и то хлеб. Потом вернулась к дому старосты – люди все шумели там, рядясь, кому и как сторожить ночью. Пробралась к бабушке, спросила:

   – Ты-то как, бабуль?

   – Что мне сделается, – отмахнулась бабушка. – Я и зверья не слышу, и сама не пугливая. А вот ты силы подсадила, а, Сьюз?

   – Есть хочу, – призналась я. – И выпить бы чего укрепляющего – сделаешь? С Огоньком едва не надорвалась, а по коровам пройти нужно, как люди без молока…

   Колин крякнул, ухватил меня за локоть:

   – Пойдем, Сьюз, накормлю. Прости дурня, сам бы догадаться мог! А ты, бабка Магдалена, отвар ей делай, какой надо, да тоже ко мне подходи.

   Та-ак, похоже, с Колина я и начну.

   Под вечер я валилась с ног, но по хлевам и конюшням все было спокойно. И Колин, и староста, и кузнец, и вчерашняя роженица Гвенда звали оставаться ночевать, но мы с бабушкой пошли домой. У нас там тоже хозяйство не бросишь.

   Рольф не вернулся. Броке, отряженный старостой нас проводить, всю дорогу не то нас, не то себя убеждал, что парня задержали расспросами, и тот не рискнул возвращаться на ночь глядя. Хорошо бы так, думала я. Чем ниже опускалось солнце, тем тревожней становилось на душе.

   Этим вечером даже Злыдня не возражала против сарая.

   Приблудившийся вчера хорек не сбежал: устроился на чердаке над Злыдневым обиталищем, в остатках прошлогоднего сена. Обиходив козу, я попыталась с ним поговорить, но зверек еще не отошел от вчерашнего ужаса и только просил не гнать. Живи уж, вздохнула я, только в курятнике не балуй. Мышей лови, их у нас в избытке.

   Ночь прошла спокойно – не считая того, что вряд ли кто-то в деревне спал. Мы с бабушкой закрыли окна ставнями и сидели на кухне. Сначала перебирали травки, потом, наскучив работой, пили земляничный чай под разговоры.

   – Пролетели мимо, напугали, – посмеивалась бабуля, – экая важность! Вот я слыхала, в одной деревне упыри попросту постучали в двери, да и вошли, когда им открыли. Сразу во все три дома. Вечером была деревня человечья, к утру стала упырячья.

   – И что? – я вцепилась в кружку, будто не кружка это вовсе, а защитный амулет какой. По спине пробежали мурашки.

   – Так и живут, а что делать? Поля под пастбища перевели, коров на кровь разводят, а так – все то же. И богам по-прежнему молятся, и налоги платят…

   – Да не может быть! – ахнула я.

   Бабуля не торопясь отхлебнула чаю, ответила:

   – Да почему ж не может? Сама подумай, девонька, всю жизнь свою они людьми прожили, с родными по-родственному, с соседями по-соседски, богов и законы уважали, трудились как положено и отдыхали как заведено… Ну, поменялись у них вкусы, ели мясо жареное, стали сырым глотать – и что? Все равно как ты сегодня черную юбку надела, а завтра зеленую – сама-то ты в новой юбке прежняя!

   Представила я, как рву на куски сырое мясо, как течет по губам теплая кровь, и чаем поперхнулась. Бабушка покачала головой:

   – Разве это главное, девонька? Как матери детей любили, так и будут любить, как отцы семьи кормили, так и будут кормить. Кто человеком был, тот в любом обличье человеком останется.

   Я покосилась на окно, на дверь. Представилось – вот так войдет гость незнаемый, а к утру будешь сырое мясо зубами рвать… А отказать путнику в ночлеге – Великого отца прогневить, ведь и сам он, сказывают, ходит иной раз по дорогам в смертном облике.

   – Человек, – повторила бабушка, – не то, что он ест, а то, кто он есть. А нечисть – тот, у кого душа нечиста, кем бы ни был он. Жаль, не все это понимают…

   Совсем неуютно мне сделалось. Чуяла, самым глубинным, нутряным чутьем чуяла – права моя бабуля. Но как же страшно от такой правды! Упыря или, скажем, оборотня можно хоть на вид различить, а в душу к человеку как заглянешь?

   Бабушка усмехнулась вдруг, спросила:

   – А знаешь, что в той истории самое забавное?

   Люди добрые, Звериная матерь, там еще и забавное было?!

   – Самое забавное, – сообщила бабуля, – как об этом вообще узнали.

   – И как?..

   – В ту ночь там менестрель ночевал прохожий. Он и рассказал, как дальше пошел.

   – Менестрель?! – Что-то я уже совсем ничего не понимаю! – А разве его… он…

   – Думаешь, если менестреля в упыря перекинуть, он песни петь да байки травить бросит? – бабуля покачала головой. – Да ни в жизнь! Тот еще и смеялся: вот, мол, обычно с меня за ночлег истории просят, а там сами историю подарили.

   Хорошо все же, подумала я, что у нас деревня большая. Десять дворов – не три, тишком не взять. Правда, мы с бабулей на отшибе…

   – А еще в наших краях рассказывали, как лесникова дочка, умница и красавица, влюбилась однажды в оборотня… – начала новую байку бабуля.

   Так мы и проболтали всю ночь. То есть болтала бабушка. Вспоминала услышанный где-то когда-то треп о «ночном ужасе» – упырях, оборотнях, разбойниках, всякой прочей нечисти, нежити и несмерти – и тут же, пересказав во всех леденящих душу подробностях, доказывала, что этакая чушь не может быть правдой. А то, что походило на правду, оказывалось после ее рассуждений совсем не таким жутким, как чудилось прежде. Я сначала вздрагивала, а потом начала смеяться, и бабушка, затаив улыбку в уголках губ, довольно кивала.

   После бессонной ночи я мало на что способна, и бабушка это знает. Так что с рассветом она загнала меня спать.

   – Ты ж только разбуди, если что, – пробормотала я.

   – Разбужу, разбужу, – ворчливо откликнулась бабуля. – Как «что», так и сразу…

   Она говорила что-то еще, но я не слышала: стоило голове прикоснуться к подушке, и мир тут же исчез.

   Подняли меня лай Серого, голоса, шаги за стенкой. Я аж подскочила – тревога никуда не делась, а мутное чувство близкой беды стало и вовсе невыносимым. Выскочила в кухню. Там за столом сидели Рольф и капитан Гарник, начальник бароновой стражи, и бабушка хлопотала, собирая им обед.

   У меня ослабли колени, пришлось прислониться к косяку.

   – Рольф, – сказала я, – как хорошо, что ты вернулся. Я боялась. Здравствуйте, господин капитан.

   – Сьюз, – Рольф шагнул ко мне, помялся несколько мгновений – и обнял.

   Я пискнула: силушки в кузнецовом сыне – подковы гнуть, а не девчонок обнимать! Да и дышать, уткнувшись носом в широкую грудь, все-таки затруднительно.

   – Сьюз, ты ж… Кабы не ты, точно мы пропали бы! – Рольф осторожно разжал руки, отступил на шаг. – За Ореховым ручьем как нашло на Огонька – насилу удержал. Все говорил, говорил – как ты учила. А он, пока голос мой слышит, держится, а замолчу – дрожит, храпит, аж меня жуть накрывает. Пока до замка добрались, весь в мыле был… Там уж его милости спасибо, успокоил. С меня уже и толку не было, самого, стыдно сказать, бражкой отпаивали. Уж не знаю, что за тварь там засела… – не договорив, кузнецов сын отер лоб и плюхнулся на лавку. Дерево жалобно скрипнуло, а я подумала: не знаю, как Огонек, а Рольфа пришибло крепко, раз до сих пор трясется. Первый парень на деревне! Чего ж тогда от остальных ждать? Мокрых штанов?

   – И тебе поздорову, Сьюз, – дождавшись, пока замолчит Рольф, степенно ответил Гарник. – Садись с нами, Магдалена говорит, ты не завтракала еще.

   На столе ждали горячая каша со шкварками, крынка молока, полкраюхи хлеба. Я села напротив мужчин, объяснила:

   – Сморило поутру. Ночью забоялись ложиться…

   – Ясное дело, – кивнул Гарник. – Ты ешь, а потом расскажешь толком, что тут у вас творилось.

   Рольфу не верит, что ли, зло подумала я. И только потом поняла: он хочет услышать, что чувствовала я. Что смогла узнать… а ведь ничего толком и не узнала.

   Каша с трудом лезла в горло. Вдруг вспомнилось: снился мне мертвый Рольф, белый, как первый снег поутру, и Анегард, отмахивающийся обломком меча от размытой черной тени. Я не выдержала, спросила:

   – А что, в замке тоже?..

   – Летали, – Гарник дернул плечом, словно сбрасывая чужую руку. – Коней насилу успокоили, свора охотничья до сих пор с поджатыми хвостами. И не понять, то ли стрелы их не берут, то ли высоко просто… Покружили – и в лес. Облаву устроить бы, да без собак что за облава?

   – Загонщиков, – буркнул Рольф. – Я бы пошел.

   Капитан не одернул деревенского парня за дерзость. Ответил спокойно:

   – То ты. Не все такие храбрые, а силой на такое дело не погонишь. Что в деревне-то у вас, многие захотят?

   Из парней, пожалуй, наберется с десяток охотников, подумала я. Рольф тоже, видно, начал перебирать имена да загибать пальцы, но Гарник покачал головой, сказал:

   – Подождем. Его милость в Оверте послал, за мэтром Куржем. Пусть поглядит сначала по-своему, по-магически.

   Бабушка водрузила на стол кувшин с холодным квасом. Пожевала губами, сомневаясь, стоит ли влезать в разговор. Проворчала:

   – Курж вам наглядит! И наглядит, и наговорит, и наобещает, лишь бы себя показать покрасивше да содрать побольше. Уж если кого звать, так Энниса, парень вроде и зеленый, а дельный, да и работает первым делом по нечисти. А Курж ваш за все подряд хватается, лишь бы денежку мимо себя не пропустить, а толком одно умеет – пыль в глаза пускать!

   – Нам с приказами не спорить, – примирительно ответил Гарник. Влил в себя кружку кваса, вытер усы, крякнул довольно: – Благодарствуй, Магдалена, за угощеньице. Рассказывай, Сьюз.

   Я повторила капитану все, что уже рассказывала старосте, а потом бабушке. Гарник слушал молча, серьезно. Иногда кивал, иногда в задумчивости теребил ус. Переспросил, когда я замолчала:

   – Значит, «смерть, от которой не защититься»?

   Я кивнула. По спине пробежал холодок. Капитан положил ладони мне на плечи, заглянул в глаза:

   – Не робей, малышка. Я знаю, чужой страх похуже своего будет, да ты ведь у нас не из трусих, верно?

   – Знать бы, что это, – призналась я, – не так бы страшно было.

   – Оно верно, – кивнул Гарник. – Неведомый враг всего хуже. Ничего, Сьюз, узнаем. А тебе спасибо – кабы не ты, Рольфу бы до нас не добраться, и знать бы не знали, что и у вас неладно. Его милость по другим деревням поутру дозоры отправил, да в Оверте гонца. Разберемся, что за дрянь такая летает, честным людям спать не дает.

   От слов капитана страх и впрямь отступил. Наверное, хороший командир так и должен, подумала я: вроде почти ничего и не сказал, а в победе сомнений нет. Не зря все-таки Гарника по всем баронским землям уважают.

   Между тем капитан поднялся, хлопнул Рольфа по плечу.

   – Ну что, парень, отдохнули, поговорили, теперь пора. Мне еще деревенских расспрашивать. Может, там и заночую.

   – Можешь там, – бабушка чуть заметно улыбнулась, – можешь здесь. Шумные они, деревенские.

   Капитан уважительно поклонился бабушке, подмигнул мне и, больше не медля, вышел. Рольф поспешил следом.

***

На мэтра Куржа, мага и главного знахаря славного города Оверте, бабушка держала зуб с тех давних пор, как мы только-только пришли в эти края. Бабуля всего-то остановилась в Оверте на денек, отдохнуть и осмотреться. Она не собиралась там работать, но все же заглянула, как водится, в лекарскую гильдию. А вечером пришлую лекарку нашел Курж – он как раз в тот год стал старшим городским магом – и потребовал платить гильдейский сбор или выметаться из города вон. Еще объяснил – знахарство, мол, та же магия, только недоделанная, и все вы, лекаришки да знахарки, примерно как наши подмастерья, только можете куда как меньше.

   Эту линию Курж, видно, обдумал тщательно и твердо ее держался. Полугода не прошло с того случая, как к должности старшего городского мага он прибавил еще одну – главного знахаря, прибрав к рукам лекарскую гильдию, а заодно и городских коновалов со всеми их доходами.

   Но бабуля по городам сроду не жила и в гильдиях никогда не состояла. И ей совсем не было интересно, правда ли знахари, лекари да коновалы должны подчиняться магу и есть ли в том справедливость. Она попросту плюнула мэтру Куржу под ноги и ушла. Переночевала в трактире за городской стеной, а под вечер следующего дня постучалась в ворота замка его милости барона Лотара – как раз вовремя, чтобы спасти его жену и первенца и заслужить благодарность человека познатней и поважней какого-то там возомнившего о себе городского мага. Против покровительства барона и баронессы Лотарских Курж только и мог, что зубами скрипеть и выдавливать кислую улыбочку. Впрочем, у городских знахарей бабуля хлеб не отбирала, ей хватало работы в замке и по окрестным деревням, так что Курж оставался единственным недовольным.

   Господин старший городской маг изволил явиться самолично, уже на третий день после переполошившей народ ночи – а значит, заплатил ему наш барон ой как немало.

   Я выглянула на голос Гарника.

   – Эгей, Сьюз, – кричал под окном капитан, – выходи, до деревни довезу!

   – Зачем это мне в деревню? – отозвалась я.

   – Приказ его милости! Почтенный мэтр Курж накладывает защиту на всех жителей баронства!

   Почтенный мэтр, подбоченясь в нарядном седле, изображал из себя особу рангом не ниже королевской. Даже с тропы не свернул. Я оглянулась на бабушку.

   – Ступай, – махнула она рукой, – хоть новости узнаешь. Спасибо, меня, старую, по такой ерунде не дергают.

   Гарник, видно, знает, что ты ему ответишь, подумала я. «Курж вам назащищает!» Чмокнула бабулю в щеку, наказала Серому охранять дом и вышла на крыльцо. Капитан подмигнул:

   – Поехали, дочка?

   Подхватил меня под мышки, поднял в седло – я и айкнуть не успела. Тронул коня, шепнул на ухо:

   – Ох и права бабуля твоя! Какая от него защита, когда сам осиновым листом трясется! Всю дорогу от каждого шороха вздрагивал.

   Вороной капитана поравнялся с гнедым Куржа, мэтр тронул поводья, пристроился стремя в стремя, благо тропа позволяла.

   – Здравствуйте, почтенный мэтр, – проворковала я. – Какое счастье для нас, что сам господин старший городской маг почтил наше захолустье своим высоким присутствием! Уж теперь точно бояться нечего!

   Гарник подавил смешок. «Господин старший городской маг» кивнул, поджав толстые губы. Я беззастенчиво пялилась на гостя, для порядку подпустив на лицо глупого восторга. Мэтр Курж – мужчина видный, дородный. Одет богато: черный бархатный камзол, кружевной воротник рубахи, цепь серебряная с алой подвеской-амулетом. И конь хозяину под стать – сытый, лоснящийся, с широкой грудью и мощными ногами. Но я-то видела: конь испуган, а хозяин и вовсе в панике. Может, в Оверте его и впрямь почитают за мастера, только я бабушке больше верю. И разве стал бы мастер-маг так трястись?

   – Да, – подыграл мне Гарник, – видела б ты, как господин маг ворожил в замке его милости! Все стены обошел, а потом еще и на башню поднялся, на самую верхнюю смотровую площадку! Потрудился на славу! Небось на добрых полдня пути вокруг теперь чар защитных хватит. Хватит ведь, а, мэтр Курж?

   – Сие, – важно ответствовал мэтр, – зависит от многих факторов, зачастую трудно поддающихся точному математическому расчету. Разумеется, я учел положение небесных светил, силу и направление ветра, природный рельеф и магический фон местности. – Мудреные магические слова Курж выделял особенно значимыми интонациями, поглядывая на нас искоса: впечатлились ли должным образом? – Однако учесть такие нюансы, как точное число хищников в окрестных лесах, уже не представляется возможным. Кроме того, эффективность защитных чар для каждого индивидуума зависит от его персонального гороскопа, и тут уж я, увы, почти бессилен…

   – Поняла? – Гарник усмехнулся в усы.

   А то, подумала я: будет все хорошо – господину магу спасибо, а ежели что случится – гороскоп виноват! Я подняла взгляд к небу:

   – Господин маг истинно великий мудрец…

   – Ото ж, – веско уронил капитан.

   Курж приосанился. Люди добрые, Звериная матерь, да он наш с Гарником разговор за чистое восхваление принял! Даже не понял, что я всего-то его обычное витийство передразнила! Ай да господин маг!

   Тропа вынырнула на луг; отсюда уже видна была деревня, спокойная и безмятежная. Вот только за стадом следил нынче не старик Берни с внучком, а трое крепких мужиков с увесистыми посохами, и у ручья не паслись гуси, не носилась, визжа и брызгаясь, мелкота, не полоскали стирку девчата.

   – Эгей! – заорал Гарник, да так, что у меня аж в ушах зазвенело. – Эгей, мужики, давай живо в деревню! Маг приехал, ворожить будет!

   Защелкали бичи; коровы, протяжно мыча, потянулись к тропе. Курж, чуть заметно поморщившись, поторопил коня: как видно, городскому магу совсем не улыбалось въехать в деревню предводителем Буренок, Чернушек и Звездочек.

   Капитан отвез высокого гостя прямиком к старосте, велел:

   – Пусть люди соберутся, все. Детей непременно.

   – А я пока что восстановлю силы, – мэтр Курж с намеком поглядел на старосту.

   Тот понял – староста наш мужик умный. Кликнул женку:

   – Накорми дорогого гостя, живо!

   Отправил мальчишек собирать народ, подошел, спросил:

   – Никак господин маг ворожить будут?

   – Будут, – подтвердил капитан. Ссадил меня с коня, подмигнул: – Еще как будут, мало не покажется.

   – Дыкть… а платить-то?..

   – Его милость платит.

   – А-а, ну тады… тады конечно, дай боги здоровья его милости…

   Люди подтягивались к дому старосты, спрашивали у подошедших раньше, что стряслось, поглядывали на Гарника с ожиданием и на незнакомого гнедого под дорогим седлом – с любопытством. Староста шмыгнул в дом – не иначе, проверить, как жена гостя кормит, не слишком ли привечает.

   – Господин капитан, – звонко крикнула белобрысая Лиз, – чего стряслось-то? Расскажите, будьте ласковы!

   – Мага вам привез, – откликнулся Гарник. – Аж из Оверте! Вот поколдует сейчас хорошенько, и станешь ты, Лиззи, тихая и скромная, и будешь…

   Договорить Гарнику не дали – грянул хохот.

   – Все б вам шуточки шутить, – обиженно протянула Лиз, когда народ притих. – Я серьезно спросила!

   Тут на крыльцо вышел почтенный мэтр, сытый и довольный.

   – А я серьезно ответил, – немедля откликнулся Гарник. – Вот, люди добрые, поглядите и убедитесь, самолично мэтр Курж, старший маг и главный знахарь славного города Оверте, изволил приехать в вашу глухомань, дабы защитить вас от зла своим великим искусством! Все здесь?

   – Дыкть вроде все, – окинув толпу взглядом опытного пастуха, сообщил староста.

   Капитан кивнул мэтру Куржу:

   – Прошу вас, господин маг.

   Курж напыжился, кашлянул.

   – Значит, так, люди добрые. У вас тут, мне сказали, паника внезапная приключилась. Пролетали, мол, какие-то твари, мраком окутанные, напугали скотину, а вы вослед за скотиной подхватились. Так что просмотрел я земли его милости барона Лотара магическим зрением с самой вершины его замка, дабы определить, где затаилось зло и что оно из себя представляет. И увидал я тьму вдоль, – маг обернулся к капитану, – как его там?

   – Ореховый ручей, – подсказал Гарник.

   – Да. Так что увидал я тьму, что угнездилась вдоль Орехового ручья, и связал ее заклятием, дабы сидела там тихо. Поскольку я маг, так сказать, мирный, и за истребление нечисти не берусь. Не в том моя специализация. Его милость господин барон сам будет решать, что делать дальше, пока же я накладываю защитную ворожбу на земли его и людей его. Но вы уясните, что защита сия на всех действует по-разному, кого-то сильней оградит, а кого и слабей. Так что проявите, люди добрые, благоразумие и осторожность, помните, что береженого и боги берегут, и на Ореховый ручей не ходите.

   – Близко не подойдем! – заверил кто-то из баб.

   – И детишкам накажите!

   – А как же, – отозвались сразу несколько женских голосов.

   – Вот и хорошо, – кивнул почтенный мэтр. – А теперь все стойте тихо, я ворожить начинаю.

   Люди замерли; кое-кто, кажется, и дышать перестал. Еще бы: нам здесь всей ворожбы – бабулины наговоры на травках, работу настоящего мага раз в жизни, может, и увидишь. Мэтр Курж раскинул руки – будто всех разом обнять захотел – и, прикрыв глаза, что-то забормотал себе под нос. Толстые губы шевелились все быстрей, лохматые брови нахмурились, на лбу прорезалась суровая складка. Пальцы начали подрагивать. Любому видно – выкладывается господин маг до самого донышка. Даже уведенные раньше времени с пастбища коровы перестали обиженно мычать по хлевам, и затихли в недоумении шавки-побрехушки.

   Продолжалась Куржева ворожба ровнешенько до того мгновения, как люди наскучили ее созерцанием. Едва по собравшейся у старостиного дома толпе прошел первый шорох – кто с ноги на ногу переступил, кто шумно выдохнул, кто шепнул словечко соседу, – Курж приподнялся на цыпочки и, натужась, свел ладони. Медленно, будто мешало что-то. И, едва кончики его пальцев соприкоснулись, открыл глаза. Достал из кармана большой клетчатый платок, отер лоб. Сказал благодушно:

   – Так что вот, люди добрые, навел я на вас защиту от всех тварей ночных, во тьме рыскающих, ползающих и особливо летающих. Теперь же надобно землицу вашу защитить тако же, поля, пашни да огороды. Но это уж и без вас можно, так что ежели кого дела зовут, я более не удерживаю. А вы, почтенный, – повернулся к старосте, – подскажите, куда здесь у вас повыше забраться можно?

   Конечно, никто не ушел.

   На крыше Куржу, похоже, не понравилось. Ясен пень, это вам не смотровая площадка на башне баронского замка. Чуть не так ступишь – и вниз кувырком. Маг поразмахивал руками на четыре стороны, то и дело хватаясь за трубу, и поспешно слез. Снова отер взопревший лоб, отряхнул бархатный камзол от приставшего воробьиного пуха и сообщил с чувством выполненного долга:

   – Так что здесь управились.

   – Значит, едем дальше, – Гарник взмыл в седло, поискал меня глазами: – Сьюз, до дому сама доберешься? Мы в другую сторону теперь, к мельнице и за пруды.

   – Доберусь, – махнула я рукой, – а то проводит кто. Спасибо, господин капитан.

   Сказать по правде, домой я не торопилась. Любопытно ведь послушать, что скажут наши деревенские о господине маге!

   Несколько спокойных дней и ночей, и жизнь вошла в привычную колею. Как прежде, старик Берни с внучком гоняли пастись деревенское стадо, мелкая ребятня следила за гусями у ручья, а детвору постарше снова отпускали в лес за земляникой – правда, строго-настрого наказав не заходить далеко и держаться вместе.

   Зато мои ночи превратились в один сплошной кошмар. Ужас лесных обитателей врывался в сны падающей с темного неба черной тенью, меркнущей луной, предсмертным стоном. Уж не знаю, чего стоила ворожба мэтра Куржа, но неведомое зло никуда не делось и даже, кажется, набирало силу.

   Как-то к нам прибежал мелкий Ронни. Выпалил, едва войдя:

   – Баб Магда, вас мамка моя прийти просит! У малыша животик пучит, всю ночь орал!

   – Как орал? – встрепенулась бабушка. – Рассказывай толком.

   – Ну, как, – растерялся Ронни, – громко!

   – Гро-омко, – передразнила бабуля. – Ясен пень, раз орал, так уж не шепотом. Ладно, что с тебя спрашивать! Сядь покуда, сумку соберу, да и пойдем. Сьюз, налей мальчонке кваса, ишь, упыхался по жаре.

   – Уже, – я поставила перед Ронни кружку, спросила: – Почему один пришел?

   – Дорогу знаю, – презрительно отозвался мелкий. – Уффф… вкусный квас, у мамки хуже выходит. Сьюз, дай еще, а?

   Я зачерпнула еще кваса.

   – Держи. И слушай меня внимательно, Рон. Что ты дорогу знаешь аж до самого замка, никто и не сомневается. Только в лесу плохо, понял? Уж не знаю, чего там господин маг наворожил, а никуда эти твари не делись, запомни сам и другим передай. Лучше бы в лес вообще не соваться, но… – без лесу что деревенским, что нам с бабушкой никак, и я только вздохнула. – Хотя бы поодиночке не ходите. Сожрут.

   – Я там скажу, – бабушка уже собрала сумку и слышала мои последние слова. – Ты, Сьюз, если я до сумерек не вернусь, не волнуйся – значит, у них на ночь осталась. Закрывайся тогда и спи. Я там тебе мяты заварила, от дурных снов нашептала, настоится к ночи, попей.

   Я покосилась на мелкого, вздохнула:

   – Что, снова кричала?

   – И кричала, и стонала… опять не помнишь, что снилось?

   Я покачала головой. Что-то я помнила. Заслонившую луну крылатую тень, прижавшую к земле тяжесть, рвущие горло зубы. Ничего ясного. Ничего такого, чтобы понять, что творится.

   – Одна не иди, – я чмокнула бабушку в щеку. – Пусть проводит кто.

   Бабуля насмешливо щелкнула меня по носу: мол, яйца курицу не учат. И ушла. А неясная тревога осталась.

   Серый ткнулся мокрым носом в ладонь: тоже хотел в деревню.

   – Беги, – сказала я. – Охраняй там нашу бабушку, понял?

   Шершавый язык проехался по моей руке: «Понял, хозяйка!» – Серый вильнул хвостом и припустил вслед. Скоро догонит. Надеюсь, бабуля не будет очень уж сильно ругаться.

   Я хлебнула кваску, поглядела на огород: давно прополки просит. Взяла берестяной туесок и пошла в лес – по землянику. До моей любимой поляны деревенские нынче не ходят; не пропадать же добру! Страха вблизи я не чуяла, лесное зверье спокойно паслось, охотилось, кормило и учило детенышей. Самый обычный летний денек, жаркий и томный. А Ореховый ручей от нас далеко.

   Туесок наполнился быстро, хоть и собирала я – горсть туда, две в рот. Самые земляничные деньки… Завтра еще приду, решила я. Вволю наевшись сладкой лесной ягоды, я разомлела, на душе стало легко и безоблачно, как будто зло и впрямь ушло, а то и вовсе не приходило, а так, почудилось. Приснилось.

   Я сделала шаг с поляны и остановилась. Та волна паники, что мчится сейчас по лесу, уж точно не чудится мне и не снится! Бежать? Или лучше переждать на месте? Вроде мимо идет… не пойму…

   Я прижалась спиной к бугристому столетнему дубу, закрыла глаза. Прислушалась – и отлегло от сердца. Эта паника мне знакома. Так шугается зверье, когда по лесу скачут всадники с собаками. Ладно, подождем. И лучше здесь: у всадника в лесу не очень хороший обзор, нечего мельтешить да под копыта соваться.

   Эй, Сьюз, спохватилась я через несколько мгновений, а почему собак не слышно?

   По хребту побежал колючий холод. В голову полезли страшные сказки – про дикую охоту, волков-оборотней, злобных лесных духов. Тут же вспомнился и призрачный болотный пес – родовое проклятие какого-то барона, одного из тех, по землям которых мы проходили с бабушкой до того, как осесть здесь. Надо же, двух лет мне не было, а запомнила трактирные пересуды! Да в них, небось, правды на медяк ломаный нет… Я зашептала молитву Звериной матери: охрани, Великая! Укрой от злобы лютой, хищной! Защити!

   Могучий черный жеребец выметнулся, ломая ветви, из чащи. Одним взглядом я охватила огромные копыта, мощную грудь, крутую шею, зло прижатые уши… Вороной всхрапнул, когда твердая рука хозяина осадила его, заставив, как вкопанного, застыть на месте. Охотник в зеленом камзоле, потертых замшевых штанах и порыжелых от конского пота сапогах небрежно спрыгнул наземь. Шагнул ко мне. Я невольно всхлипнула: облегчение накатило слишком уж резко, ослабило колени не хуже давешней паники.

   Анегард.

   Никаких лесных духов и призрачных псов, никаких волков-оборотней – всего лишь молодой барон. У седла – короткое охотничье копьецо, за спиной – легкий самострел, на поясе – длинный кинжал. За пояс заткнуты потертые замшевые перчатки. Темные волосы спутаны, на щеке едва подсохшая царапина. Вольно ж ему галопом по лесу скакать! Совсем шалый, коня бы хоть пожалел! И на то похоже, что один, без спутников. Ох, правильно его милость Эстегард ругает сына за бездумную горячность!

   – Ты, – Анегард прищурился, оглядел меня так пристально, как, наверное, на войне вражьих лазутчиков оглядывают. Но тут лицо его прояснилось: – Я тебя видел в деревне. Ты лекаркина внучка, да? Как тебя… Сьюз?

   Я молча кивнула.

   – Почему по лесу одна ходишь? – спросил он. В точности, как я – мелкого Ронни. – Опасно сейчас одной. Да еще, – молодой барон чуть заметно улыбнулся, – такой красивой девице.

   Та-ак, вот только этого мне не хватало!

   Черный с рыжими подпалинами пес шумно обнюхал мои ноги; подбежал второй, третий. Я прижала к груди туесок, коснулась чуть заметно их сознания: злобы нет, только щенячье любопытство.

   – Господин, – вопрос сам прыгнул на язык, – а почему собаки не лаяли?

   – Я молчать приказал, – усмехнулся Анегард. – Молодь это, только начал натаскивать. Лаять они должны, когда на след встанут. Попусту брехать и для деревенских шавок не дело, а уж для охотничьей своры…

   Пес вскинулся на задние лапы, черный нос смешно зашевелился, обнюхивая туесок. «Что, тоже землянику любишь?» – чуть не спросила я. Удержалась: еще не хватало с господской сворой фамильярничать! Но чуткий пес завилял хвостом: хватило и тени от доброй мысли. Ишь, каков, охотничек!

   – Господин, а… можно погладить?

   – Валяй, – ухмыльнулся Анегард.

   Я осторожно протянула раскрытую ладонь, шепнула:

   – Знакомиться будем, псень?

   Пес понюхал, прошелся по ладони шершавым языком. Я погладила лобастую голову, почесала за ухом.

   – Умеешь, – Анегард одобрительно кивнул, – молодец. Вот что, Сьюз, – молодой барон зачем-то оглянулся назад, погладил морду вороного, – давай-ка я тебя до дома довезу.

   – Да я сама…

   – Не спорь! Бабка твоя не в лесу хоть?

   – Н-нет, – до меня начало доходить, что не ухаживаниями тут пахнет: Анегард встревожен неподдельно, да и конь его явно был не так давно напуган. – Бабушка в деревне.

   Молодой барон одним движением взмыл в седло, протянул мне руку:

   – Хватайся, подсажу.

   Миг, и я сидела боком перед ним, неловко привалившись к широкой груди, обтянутой зеленым сукном охотничьего камзола. Никогда я не видела Анегарда так близко. Глаза его и впрямь оказались цвета зимнего хмурого неба, и сам он тоже хмурился.

   – Не ходи больше одна, – сказал, тронув жеребца. – Не нравится мне в лесу, с той самой ночи не нравится. Не знаю, что там Курж наворожил, а только ничего не изменилось.

   Вороной вышел на тропу, собачья молодь, оставленная хозяином без внимания, носилась кругами вокруг. Лес шумел под ветром, светлый, пронизанный полуденными лучами, и не верилось, что где-то в нем таится зло.

   – Что ж это, господин, – не выдержала я, – так и будем теперь? Незнамо чего бояться? В лес носа не высовывать? Разве ж это жизнь, а?!

   Молодой барон скрипнул зубами. Пообещал твердо:

   – Разберемся. Чертогом богов клянусь, на нашей земле злу не бывать. Иначе какие мы вам защитники?

   Я подняла голову, посмотрела Анегарду в лицо. Я здесь выросла, я привыкла… нет, не привыкла даже, а просто знала, твердо знала: барон защищает свои земли и своих крестьян, потому что иначе и быть не может. Ему так честь велит. Вспомнилось вдруг, что рассказывали люди о соседнем баронстве, том, что лежит меж славным городом Оверте и королевскими заповедными лесами. Что его милость барон Вилант, господин тех земель, может, охотясь, почем зря вытоптать крестьянские посевы, а одинокой девице вроде меня лучше не попадаться ему на пути: сочтет такой же завидной добычей, как оленя или кабана, и согласия спрашивать не станет. Нет, нам с господами повезло!

   Анегард поймал мой взгляд, улыбнулся – явно через силу. Повторил:

   – Клянусь. Веришь, Сьюз?

   – Верю, господин, – ответила я.

   Совсем скоро показался наш дом. Анегард хмуро оглядел заменявшую ограду коновязь, широкие окна – одно, то, что в комнате, было распахнуто, – колодец в десятке шагов от задней двери. Спросил:

   – И что, вы тут одни? Даже собаки нет?!

   – Есть собака, – сказала я. – Серый. Хороший кобель, умный. С бабушкой в деревню побежал.

   – Весело, – пробормотал себе под нос Анегард. Ссадил меня наземь, спрыгнул сам. – В дом пригласишь, прелестная хозяйка?

   Сердце толкнулось в груди – будто выпрыгнуть захотело.

   – Заходите, ваша милость…

   Молодой барон хлопнул ладонью по двери, оглядел небольшую прихожую, просторную кухню. Открыл заднюю дверь, несколько мгновений рассматривал не то поляну, не то колодец. Снова пробормотал:

   – Весело…

   Прошел в комнату, выглянул в окно. Качнул туда-сюда прислоненный к стене ставень. Повернулся ко мне – и следа давешней вымученной улыбки в лице не осталось, зато злость явно была неподдельной. Я догадывалась, конечно, что сейчас услышу. И не ошиблась.

   – Да вы тут с ума посходили, что ты, что бабка твоя! В доме никого, окна нараспашку, двери не заперты, и даже собаки нет! А ночью – тоже все открыто, добро пожаловать, зверье да нечисть, приятного вам аппетита? Вы ж лекарки, не клуши деревенские, должны понимать! Бабка да девка, одни в лесу! Как вас до сих пор не сожрали?

   Я заметила вдруг, что так и держу туесок с земляникой в руках. Поставила на лавку, пожала плечами. Спросила:

   – Квасу хотите, господин?

   – Че-его?!

   – Квасу. У нас хороший, на травах.

   Анегард, не дослушав, махнул рукой:

   – Давай. Дура девка, я ей, как живой остаться, а она мне – квасу.

   Сел к столу – так, чтоб не выпускать из виду дверь и окно. Я поставила перед ним кружку и замерла, нечаянно приметив на его лице то, чего не разглядела раньше.

   Тень бесконечной усталости. Темные круги под глазами и красные жилки бессонницы в глазах.

   – Вам надо отдохнуть, господин.

   – Я и отдыхаю. – Анегард взял кружку двумя руками, обхватив ладонями, как берут зимой, грея пальцы. – Посижу вот… и ты не стой, садись.

   Я присела на краешек лавки. Спросила неловко:

   – Может, еще чего дать? Молоко есть, с земляникой вон можно… вкусно…

   – Ничего не надо. – Анегард поглядел на меня задумчиво, сказал вдруг: – Сьюз, лекаркина внучка. Ты ведь вроде на год старше меня? Тебе семнадцать?

   – Уже восемнадцать, – ответила я. – На полтора, господин. Вы осенний, а я весенняя.

   – Маленькая ты для восемнадцати, – покачал головой Анегард. – Да и для семнадцати маленькая.

   Я пожала плечами: что за странные разговоры? Какая есть.

   – И глупая. Я ведь серьезно про окна-двери – нельзя так. Беспечно живете. Ты пойми, Сьюз, не приведи боги с вами что случится, других лекарок ближе Оверте нет. Вы нам здесь живыми нужны.

   – Я понимаю, господин. Мы привыкли просто. Сколько себя помню, всегда здесь бояться некого было. Люди лекарку не обидят, нечисти в этих краях не водится, а звери…

   Я запнулась, не зная, как объяснить: со зверями я умела договориться. С любыми.

   – Не водилось, – поправил Анегард, не заметив заминки. – Теперь водится. Привыкли – отвыкайте.

   В приоткрытую дверь просочился черный в подпалинах пес, тот самый, что вынюхивал мою землянику. Лег на пол, умильно повозил толстым хвостом-морковкой. Анегард хмыкнул, шлепнул ладонью по ноге. Пес подбежал, виляя всем задом.

   – Угости его, – тихо подсказал Анегард.

   Я зачерпнула земляники, протянула на ладони. Псень зачавкал. Прошелся языком по пальцам, подлизал с пола упавшую ягодку. Сел, оглянулся на хозяина и уставился на меня умильным щенячьим взглядом.

   – Его Рэнси звать, – сообщил Анегард, все еще баюкая почти полную кружку: – У тебя останется. Дарю.

   – Но, господин…

   Молодой барон взглянул на меня так, что возражения приморозились к языку. Матерь звериная, да что ж это творится?! Породистый кобель хороших кровей – а у нашего барона псы знатные! – стоит не дешевле такого коня, как Рольфов Огонек. И за что мне такие подарки, за красивые глаза или за кружку кваса? Анегарда, конечно, в скупости никто еще не обвинял, но даже тех наших девчат, которые за счастье считали прогуляться с ним до сеновала, он так не одаривал!

   – Не спорь. И дурного не думай. – Ишь ты, словно мысли мои прочитал! – Не дело бабке да девчонке совсем без защиты, а стражу к вам поселить – разговоров не оберешься, сами ведь и откажетесь.

   – Откажемся, – кивнула я.

   – Вот то-то. Рэнси охранять уже обучен, ты с ним поладила, значит, так тому и быть. А кто чего сболтнет по дурости, можешь ко мне отсылать, самолично мозги вправлю.

   Кривая ухмылка молодого барона не сулила предполагаемому болтуну ничего доброго. Я пробормотала «спасибо», все еще пребывая в некоторой оторопи. Рэнси просительно тявкнул, я зачерпнула земляники. Подумала: да тебя, дружочек, хоть пастись выводи! Псень умял ягоды и заколотил хвостом по бокам. А барон сказал мрачно:

   – Но ты, Сьюз, и с ним по лесу лишнего не болтайся. И вот что, – явственно поколебавшись, Анегард вытянул из-за пояса замшевую перчатку. – На, спрячь. Если нужна будет помощь, дай ему да вели хозяину отнести. Он дорогу найдет, а я пойму, что у вас беда.

   Я взяла, уже совсем ничего не понимая. Вот уж честь лекаркиной внучке! С чего бы?..

   Рэнси насторожился, заворчал. Рука молодого барона метнулась к поясу – к кинжалу. А я даже не сообразила сказать, что это бабушка возвращается. Вертела в руках мягкую, явно не новую перчатку, и думала, что ответить…

   Только услыхав горловой рык Серого, опомнилась. Крикнула:

   – Свои, не бойтесь! Серый, цыц!

   Анегард встал. Кажется, его ладонь так и сжимала рукоять кинжала, пока не вошла бабушка. Лишь тогда его лицо смягчилось, и молодой барон, поздоровавшись, как подобает, с хозяйкой дома, снова сел.

   Между тем Серый и не думал униматься. Стоял на пороге и рычал, вздыбив загривок. И Рэнси, даром что щеня против матерого кобеля, уступать не хотел. Стал передо мной, оскалив зубы, всем видом показывая: не пройдешь! Одно слово, благородный!

   – Будем знакомить. – Анегард вздохнул чуть заметно. – Рэнси… Серый…

   Мне показалось – молодой барон приказал псам без слов. Так, как говорю я – выйдя на миг туда, где правит миром живых тварей Звериная матерь. А может, это я истолковала в понятном мне образе его умение собачника, не один псиный выводок обучившего и натаскавшего. Как бы то ни было, оба кобеля успокоились и обнюхали друг друга уже по-приятельски.

   Анегард ухмыльнулся:

   – То-то.

   Бабушка оглядела гостя, покачала головой:

   – Нехорошо выглядишь, молодой господин. Немочь приступила иль тревога одолевает?

   – Да я так, – отчего-то смутился Анегард. – Отдохнуть зашел… квасу вот попить.

   И схватился за кружку.

   Бабушка впилась в меня острым взглядом. Я пожала плечами. Тут молодой барон собрался, видно, с мыслями – то ли сам, то ли квас помог. Поставил опустевшую кружку, спросил:

   – Что в деревне, баба Магдалена, спокойно?

   – Да как сказать, – бабуля села напротив Анегарда, подперла голову рукой. Ответила медленно, словно сама с собою рассуждая: – Вроде на первый взгляд тихо. Мужики уж посмеиваться начали: сдуру, мол, тогда перетрусили. Бабы детишек запирать бросили, только что поодиночке ходить не велели, да ведь малые и так вечно стайками.

   Я слышала в бабушкином голосе странную неуверенность; услыхал ее и Анегард. Спросил, насторожившись:

   – Что же не так?

   Бабуля задумчиво почесала кончик носа.

   – А вот Гвендин малый, к которому звали меня, он и не так. Гвенда решила, животик у малыша пучит, да только не в животике дело. Беспокойство его наведенное, извне воспринятое. Оно конечно, до храмового дня судить рано: боги младенца не видели, покровитель ему не назван, для любой хвори дитя уязвимо. А вот не хворь у него, хоть режьте, не хворь. На что похоже: всю ночь воплями заходился, не умолкал, а как утро – уснул себе, и хоть бы хны!

   Анегард потер лоб. Спросил:

   – Только эту ночь? А раньше?

   – Дитю боговорота нет, – объяснила бабушка. – На Хранителя стад родился.

   – И вокруг тихо? Псы не выли, скотина не билась?

   – Покой и благолепие, – вовсе даже не благолепным голосом сообщила бабуля.

   Ткнувшийся в ладонь холодный нос вывел меня из задумчивости. Так ты всю мою землянику схрумкаешь, подумала я. Рассеянно почесала псеня за ухом, погладила крутой лоб. Тяжелая голова легла ко мне на колени, всего через несколько мгновений рядом плюхнулась толстая лапа. Рэнси блаженно вздохнул. Ах ты ж подлиза!..

   – Вот что, – сказал Анегард, – ты, баба Магдалена, туда сейчас вернись. Отдохнешь, и я тебя отвезу. Посиди там ночь, глянь сама, что да как. А назавтра мне расскажешь. Странно это все…

   Взгляды бабушки и молодого барона столкнулись вдруг – и скрестились на мне. Показалось, даже воздух в доме заискрился. Эй, чуть не ляпнула я, что это вы оба себе вообразили?! Но тут Анегард усмехнулся, покачал головой:

   – Нет, глупость это. Если правильно я думаю, нельзя Сьюз одной ночевать. Придется мне самому.

   Прозвучало так, будто молодой барон ответил разом и на свои же слова, и на бабулины мысли. Меня даже ревность кольнула: обидным показалось, что моя бабушка и чужой парень вот так, с одного взгляда, друг друга поняли.

   – Вдвоем сходим, – буркнула я. – Гвенда только рада будет.

   – И отвозить никого не надо, – добавила бабуля. – Что там делать добрых полдня? Ввечеру соберемся да пешочком и дойдем.

   – Можно и так, – после чуть заметной заминки согласился Анегард. – Тогда, хозяюшки, спасибо вам за угощение, а мне пора. Заеду завтра, расскажете, как ночь пройдет.

   Молодой барон встал; заметная глазу усталость опала с него, стекла, как вода с гуся. Оглядел кухню прищуренным взглядом воина, бросил резко:

   – Окна позакрывайте. Еще раз такое увижу, тут же в замок вас отвезу, и сидите там за стенами.

   Бабушка покивала; спросила вдруг:

   – А вот скажи, молодой господин, в замке у вас все спокойно ли? Никому дурные сны не снятся?

   Анегард замер на полушаге. Развернулся к бабуле – медленно, словно через силу. Выдохнул сквозь зубы. Уронил тяжело, как камень на ногу:

   – Мне.

   И снова они поняли что-то без слов. Бабуля не стала спрашивать, что да как. Почесала кончик носа, выудила из ларя тыковку-горлянку, налила заваренной для меня мяты. Протянула Анегарду:

   – Выпьешь на ночь, господин. А завтра привези бутыль поболе, я тебе сделаю, чтоб хоть на боговорот хватило. И заварю, и нашепчу… так-то тоже не дело, вона, глаза красные, сам ровно ужас ночной.

   Анегард рассмеялся, бабуля согласно хихикнула. Так и распрощались – со смехом, будто и не беда свела.

   Мы с бабушкой вышли на крыльцо – проводить гостя. Смотрели, как садится он на коня, как поправляет копьецо и самострел, чтоб удобно было дотянуться. Как молча уметывают в лес братцы и сестрицы моего Рэнси.

   Махнул рукой, тронул коленями бока вороного. Отдохнувший жеребец не артачился, двинул спорой рысью.

   Серый, для порядка поворчав ему вслед, недовольно задрал лапу на коновязь: видно, кто-то из господских псов успел пометить.

   Я невольно оглянулась: где подарочек, что поделывает? Псень, стоя передними лапами на лавке, подъедал из туеска землянику.

   – Ах ты ж, зараза! – вскрикнула я.

   Бабушка обернулась так резко, будто ждала увидеть в кухне волка. Охнула, схватившись за поясницу:

   – Вот так напугаешь бабку, Сьюз, и… а это еще что?!

   – Это Рэнси, – вздохнула я. – Подарил вот… подарочек. – Наткнулась на острый бабулин взгляд и заторопилась, чувствуя, как полыхают щеки: – Бабуль, да ты не думай! Я сама не знаю, что на него нашло, честное слово, всеми богами клянусь! Вот взял и подарил! Сидите, говорит, одни посреди леса, совсем без охраны, не дело… Знаешь, как ругался?!

   – Не дело честной девушке принимать подарки от господина, да еще такие!

   – Ага, попробовала бы ты отказаться! Так посмотрел, думала, прибьет на месте! И ничего, сказал, дурного не думай, просто в лесу плохо, а кто чего скажет, ко мне отсылай. – Я помолчала и добавила тихо: – А в лесу ведь и вправду плохо, сама знаешь…

   – А земляника? – желчно вопросила моя остроглазая бабуля. Ах, Рэнси, Рэнси, ну что уж тебе было всю ее доесть!

   – Ну… тут ведь недалеко. И спокойно было, я послушала…

   – Сьюз!

   Когда бабуля говорит вот таким вот железным голосом, лучше поскорее умолкнуть. Я и умолкла. Достала с полки чистую глиняную миску, поставила на пол, вывалила туда остатки земляники. Сказала Рэнси: «Твое!»

   – Я думала, ты умная девушка, – выговаривала между тем бабуля. – Я думала, тебя можно оставлять без присмотра. И хватило же ума… Сама ведь ночами криком кричишь, знаешь ведь сама, что в лесу неладно! И куда тебя бесы понесли? А если б, не ровен час, и впрямь сожрали?

   – Кто? – не выдержала я.

   – Знали б, кто, спокойно бы жили, – отрезала бабуля. – А то ишь, невесть какая нечисть в лесу хозяйнует, а ей все трын-трава! Она у нас всякой ерунды не боится, она, понимаете ли, если уж захочет земляники, то никакой ночной кошмар ее не остановит! Правильно, Сьюз, так и надо! Если в следующий раз тебя съедят…

   – Да ладно, ба, – я обняла бабушку, чмокнула в щеку, усадила к столу. – Перестань. Все обошлось, и я больше не буду, вот. Как твоя поясница? Растереть?

   Рэнси доел землянику и теперь задумчиво жевал бабулин фартук.

   Гвенда нам обрадовалась. Особенно когда узнала, что мы собираемся просидеть ночь с ее малым. Вздохнула устало:

   – Хоть высплюсь…

   – Ей тоже постели, – бабуля мотнула головой в мою сторону.

   Я хотела было возразить, но бабушка – и откуда она всегда знает то, что я только собираюсь сказать?! – осадила:

   – Не спорь, Сьюз! Знаю, что говорю.

   И объяснила, когда Гвенда убежала собирать ужин:

   – Ты, Сьюз, будешь спать. Или хоть дремать. А я гляну… Сдается мне, девонька, что одно и то же вам с малым снится.

   Девонькой бабушка меня звала редко. Только когда очень за меня боялась.

   – Чего ты, ба? – тихо спросила я. – Все ведь хорошо?

   Бабушка только головой покачала.

   Тут прибежал мелкий Ронни, увидал Рэнси, и глаза его полезли на лоб.

   – Чего таращишься, – усмехнулась я, – никогда баронских гончих не видел?

   – А откуда он у тебя? – хитро спросил мелкий.

   – Много будешь знать, судейским станешь.

   Ронни презрительно фыркнул. Ох, пойдут по деревне пересуды, уже завтра пойдут!

   Захныкал за перегородкой малой. Тут же появилась Гвенда, сказала чуть виновато:

   – Кормить пора.

   – Так корми, – в голосе бабушки отчетливо послышалось: «Мне, что ли, тебя учить?».

   Пока Гвенда возилась с сынишкой, пока ужинали, пока Чарри, хозяин дома, неторопливо рассуждал о видах на урожай, а Ронни пытался угостить Рэнси корочкой (псень смотрел жалобно, однако без моего разрешения не брал) – вечер перетек в ночь. За окнами установилась сонная тишина, нарушаемая лишь далеким криком «обманщика пастухов» козодоя да редким взлаиванием собак.

   Ронни убежал спать на сеновал. Чарри увел, приобняв, смутившуюся Гвенду.

   – Ты смотри, не балуй, – кинула вслед бабуля.

   – Да что ж я, не понимаю, – усмехнулся тот.

   И мы остались одни с малым.

   Безымянный пока мальчишечка, рожденный в день Хранителя стад, сыто посапывал в старой, помнящей его отца и деда дубовой зыбке. Вековой дуб, дерево силы, мужества и долголетия, сохранит малыша от зла; но все же до первого своего храмового дня, без божественного покровительства, дитя уязвимо. Я смотрела на щекастое розовое личико и думала: неужели он тоже, как я и Анегард, видит сны, полные страха и смерти? Бабушка редко ошибается. И если так, если и в этот раз она не ошиблась, значит, у меня, у Анегарда, у этого малыша нет защиты перед неведомым злом?

   Холодный озноб пробежал вдоль спины. Я передернулась. Рэнси, как почуял, ткнулся в ладонь мокрым носом. Анегардов псень от меня не отходил. Щедро накормленный, он был благодушен, однако я ощущала исходящую от него привычную настороженность. С такой охраной и впрямь спокойней.

   – Ложись, – сказала бабушка. – Только вот глотни сначала.

   – Что это? – я качнула тыковку-горлянку; в ее утробе плеснуло незнакомое мне зелье. Защекотал ноздри терпкий запах, кольнуло недовольство: я-то думала, бабулину науку всю уже переняла, а выходит, нет!

   – Это чтоб спать. Выпей, Сьюз.

   Я пожала плечами. «Чтоб спать», мне до сих пор хватало нашепченной мяты, но если бабуля решила дать что-то посильнее – ей лучше знать. Не забыть только расспросить, как домой вернемся…

   Вкус зелья оказался горек – едва не выплюнула. Зажав нос, сглотнула судорожно. И провалилась в сон, как в глубокую черную яму с отвесными стенами. Захочешь – не выберешься.

   Все там, во сне, было как обычно, но четче и ярче. И намного, намного страшнее. Я бежала в панике, а полная луна предательски швыряла на тропу дрожащую изломанную тень, и сердце мое выпрыгивало из груди. Я зайчонком забивалась под куст, из последних сил сдерживая крик; мнилось, еще миг – и увижу чужих, пришедших в наш лес, увижу, узнаю и пойму, как спастись от них. Но упавшая с неба черная тварь прижимала к земле и рвала горло, и не было спасения.

   Кажется, я кричала. Кажется, я бормотала сама себе, тщась проснуться: Сьюз, милая, это всего лишь филин поймал зайчонка! Но ужас не отпускал, а гладкие черные стены не давали выбраться. Сон держал меня, и убивал раз за разом, и снова, снова, снова пыталась я разглядеть убийц… тщетно!

   Проснулась я взмокшая от пота, истерзанная, слабая, будто и вправду умерла пару десятков раз за одну эту ночь. Бабушка смотрела жалостливо и… виновато?

   – Чего ты, бабуль? – спросила я.

   – Ничего, – покачала головой бабушка. – Ничего, девонька. Ступай умойся, завтрак скоро.

   Я встала, растерла лицо ладонями. Руки дрожали, ноги подгибались, будто и впрямь не спала, а по лесу бегала в ужасе. Малыш сыто посапывал в своей зыбке, и не похоже было, чтоб для него ночь прошла плохо. Или я просто не слышала?

   – Он-то как?

   Бабушка вздохнула.

   – Как и ты. Как и ты, Сьюз… Гвенде я уже сказала. Если подумать, так оно и хорошо: сама знаешь, твой дар людям на пользу и тебе не во вред. Да только времена нынче тревожные.

   Ничего, подумала я, завтра храмовый день, назовут мальчонке покровителя… Хранителя стад или вон Звериную матерь, как у меня… стоп, это о чем?..

   – Погоди, – я уставилась на бабушку, – я не поняла. При чем тут мой дар? У него что, тоже?..

   Новым, придирчивым взглядом я воззрилась на Гвендиного малыша. Такой… обычный! Младенец как младенец. Это что же, и я была вот такой? Качалась в березовой девчачьей зыбке, но уже видела звериные сны? Плакала от чужого страха раньше, чем научилась бояться сама?

   А он – подрастет, и раньше научится понимать собак да коров, чем соседских одногодков? И всегда будет хоть и свой, да чуточку на отшибе…

   Я шла из деревни, ощущая себя непривычно растерянной и, как это ни глупо, чужой. Даже бабушке – чужой, что уж говорить о деревенских. Когда-то давно я спросила у бабушки, был ли у моей мамы тот же дар, что у меня, дар Звериной матери. Бабушка ответила – нет. До сих пор я не знала никого с этим даром. И вот – Гвендин малыш. Не мне ли придется лет через пять-шесть объяснять ему, что к чему? Мне никто не объяснял.

   Почему-то хотелось плакать. Рэнси, как чуял, крутился рядом, повизгивал, то тыкался носом в ладонь, то прихватывал зубами край юбки. Щеня игривое, даром что Серого на ладонь в холке выше.

   И дома все валилось из рук. Бабушка поглядывала искоса, не говорила ничего. Она всегда знала, когда лучше обнять меня и утешить, а когда – разрешить побыть одной в своих мыслях. Вот только сейчас мне плохо было одной. Мне нужен был рядом такой же, как я. Чтобы тоже знал этот страх, но умел прогнать его. Чтобы не было так бесконечно одиноко, чтобы, закрывая глаза, не ждать с ужасом темных снов о чужой смерти. Вольно ж тебе, Сьюз, мечтать о несбыточном…

   Всплеск ужаса ударил внезапно; разжались ослабшие пальцы, миска с кашей упала на пол, раскололась надвое. Преодолев мгновение оторопи, я метнулась к окну – открытому, ох, правильно Анегард ругал нас за беспечность! Так, ну и что стряслось? За окном все тихо и спокойно, обычный летний денек, Серый дремлет в тени колодца, Злыдня, зараза, объедает завязи с нижней ветки старой яблони. Как это бабуля выражалась – покой и благолепие?

   И только мне слышный смертный ужас.

   Заполошное кудахтанье указало направление – и подсказало отгадку. Бесов сын хорек! За хвост и об стену! Предупреждала куроцапа!..

   Злая, как дюжина бесов, я ворвалась в курятник. Отмахнулась от вихрящихся перед лицом перьев, проморгалась, всмотрелась. И увидела совсем не то, что ожидала. Нахально не обращая внимания на птичий переполох, куроцап тащил в зубах жирную черную крысу.

   Я прислонилась к косяку и расхохоталась. Выдавила сквозь смех:

   – Да ты, выходит, полезный постоялец!

   Хорек встряхнул добычу, словно понял мою похвалу. Я опустилась на корточки, поймала взгляд черных глазенок. Осторожно, одним пальцем, погладила золотисто-бурую шерстку. «Оставайся и живи, охотник».

   И, успокоив дур-несушек, пошла в дом. Закрывать окна, бесы бы их побрали вместе с неизвестной нежитью, Куржевой ворожбой и Анегардовыми выволочками.

   Рэнси, аккуратно обходя осколки, подъедал с пола кашу. Бабушка, не обращая внимания на это безобразие, хлопотала у печки. Здесь мне хорошо, меня любят, а дар… ну что дар, вон, тем же магам наверняка тяжелее приходится, и ничего, живут и радуются жизни. Утренняя тоска махнула крысиным хвостом и шмыгнула в тень.

   – Бабуль, – спросила я, наложив себе каши, – а что это было, ночью? И зелье незнакомое, ты мне такого не показывала.

   – Сны помнишь? – вопросом на вопрос отозвалась бабушка.

   Я вздрогнула. Бабушка кивнула:

   – Помнишь. Для того и затевалось. Ты прости, девонька… Отвар-то и впрямь, чтоб спала, но еще – для яркости снов, а наговор на нем – чтоб не забылись те сны поутру, не развеялись вместе с тьмою ночной. Вот приедет молодой барон, да попробуем разобраться вместе, что снится вам.

   – Ты что, – едва не подавилась я, – ему тоже такого дала?!

   – Нет, – бабуля хмыкнула чуть слышно, – зачем? Он своей земле хозяин и защитник, это посильнее наговоров будет. Ты лицо его вспомни – небось ни одной ночи с тех пор не спал спокойно.

   А и верно, вид у Анегарда… ой, спохватилась я, а сама-то? После такой ночки…

   Каша не полезла в горло. Я бросила ложку, вскочила. Заглянула в ведро с водой, ловя смутное отражение.

   О-ёй… бледная, как поганка… и страшная, наверное, как мертвяк!

   – Сьюз! – бабуля смотрела сердито. – Не дури! Перед кем прихорашиваться собралась? Сама вчера говорила!

   Я едва сдержала слезы: если парень не для тебя, разве это повод показываться ему уродиной? Повернулась ответить, но тут радостно залаял Рэнси, завилял хвостом.

   – Эгей, дома ли хозяюшки?

   Я закусила губу и убежала к себе. Хоть успокоиться.

   Когда вышла, Анегард сидел за столом, снова, как и вчера, баюкая в руках кружку с квасом. Мою недоеденную кашу бабушка убрала – что ж, и на том спасибо! Они замолчали при моем появлении, и я спросила едко:

   – Не помешаю?

   – Тебя ждем, – коротко ответил Анегард. Бабушка сердито поджала губы.

   Ладно, сказала я себе, бабуля права: все равно он на тебя и не смотрит. И хорошо. А то ишь, возомнила…

   Я и села не напротив – чуть сбоку. Он – воин! – отслеживал окно и двери, вот и прикинула, где под взгляд не попадусь. Не больно-то и хотелось!

   – Рассказывай, – велела бабушка, – что из снов помнишь.

   Я пожала плечами. Ответила коротко:

   – Смерть.

   – Верно, – кивнул Анегард. И добавил: – Незнакомая.

   Я невольно потерла шею; и, прежде чем поняла, почему, молодой барон кивнул:

   – Горло рвут, да. Неизвестный нам хищник, летающий, пикирует на жертву сверху, валит на землю и рвет горло. Не птица, потому что зубы.

   – И тяжелый, – вырвалось у меня.

   – Да, – согласился Анегард, – крупный. Примерно с человека, с мужчину. Но кто это может быть… Что скажете, баба Магдалена?

   – Никогда о таком не слыхала, – призналась бабуля. – Оборотни если, так не летают они, да и байки это пустые, оборотни. Кто их видел, кроме пьяни подзаборной?

   – Мэтр Курж видел, – голос Анегарда прозвучал не слишком уверенно, словно и сам он верил городскому магу не больше, чем трактирному забулдыге. Бабушка буркнула что-то себе под нос – наверняка весьма нелестное.

   – Но о летающих и мэтр Курж, кажется, не знает, – помолчав, добавил Анегард. – Вот разве съездить в Оверте и городского архивариуса расспросить? Пусть в старых бумагах пороется, вдруг чего нароет.

   Бабуля покачала головой:

   – Вряд ли. Люди бы помнили. Память людская – она лживая, но крепкая. Баек бы наплели, переврали бы несусветно, но что есть на свете такая дрянь – помнили бы.

   – Ладно, – вздохнул Анегард. – Отцу расскажу, пусть решает. Спасибо, баба Магдалена. И тебе, Сьюз.

   Молодой барон уехал, а мы долго еще молчали. Разговор всколыхнул пережитый ночью ужас, мне снова было страшно, и Рэнси поскуливал, чуя мой страх.

   – А ведь соврала я, – сказала вдруг бабуля. – Есть про таких – байка не байка, легенда не легенда, не пойми что, но есть. Не любят ее, правда, в наших краях, так просто не вспоминают. Будто давным-давно один безумный маг захотел потягаться с Прядильщицей и отобрать у нее власть над смертью.

   – Ну?..

   – Ну и отобрал. Стал не то нежитью, не то несмертью, а плата за его не-жизнь-не-смерть была – чужая кровь. Вот и летал с учениками своими вместе… охотился. И до сих пор где-то летает.

   – Так надо ж Анегарду рассказать?!

   – Не надо пока, – оборвала меня бабуля. – Не к добру их поминать. Может, так обойдется.

   – Пока что не обходится, – я поймала себя на том, что снова тру горло.

   Следующий день был храмовый. Наша деревенька слишком мала, чтобы в ней прокормился хотя бы храмовый служка, не говоря уж о храмовнике полного посвящения, так что у нас тут нестрого. У нас и храм-то – не храм, а так: круг простых каменных алтарей на поляне за деревней, ни мрамора с позолотой, как в столице, ни даже крыши-навеса, как в Оверте. Кому чего надо – сам возносит жертву и положенную к случаю молитву, и на том успокаивается. Но дети рождаются все-таки не каждый боговорот, да хоть бы и каждый – им здесь жить. Так что посмотреть, кто станет покровителем малышу Гвенды, пришли многие. И мы с бабулей тоже, а как иначе?

   В праздничной полосатой юбке и расшитой знаками богокруга выбеленной рубахе, с распущенными волосами – почти до колен! – Гвенда оказалась такой красавицей, что и богам впору. Совсем непохожая на простую селянку, что угощала нас ужином, жаловалась на неслуха Ронни и кивала рассуждениям мужа о видах на урожай. Словно все земное, суетное и маятное, было всего лишь лягушачьей шкуркой, сброшенной в единый миг. Малыш спал у нее на руках, взволнованный Чарри поддерживал жену под локоть. За ними шли свидетели: бабка Грета и кузнец. А уж позади валил прочий люд.

   Говорят, в настоящих храмах, где каждому богу служит свой посвященный, для любого случая заведен особый порядок. Но мы здесь обходим алтари, сообразуясь с собственным пониманием. Ясно ведь безо всяких посвященных, что при обручении надо восславить Звездную деву, на свадьбе – задобрить Хранителя стад и Жницу, а провожая умершего, поклониться Старухе-прядильщице. Ребенка же, только пришедшего в людской мир, прежде всего показывают Великому отцу, хранителю верхнего мира и господину над всеми прочими богами, кроме Прядильщицы, хозяйки судьбы и смерти. Перед его алтарем впервые произносят вслух назначенное ребенку имя. И так же, как родители дают дитю жизнь, так Отец и Старуха решают, продолжиться ли этой жизни в людском мире или отправиться сразу в мир верхний или нижний.

   Поэтому я понимала волнение Чарри, когда он, взяв из рук жены новорожденного сына, положил его на алтарь Великого отца, отступил на шаг и сказал:

   – Я прошу благословения и покровительства для своего сына Кевина.

   Понимала и страх Гвенды, когда она чуть дрожащим голосом повторила за мужем ритуальные слова.

   Ребенок лежал тихо, уже не спал, но и не хныкал. Тишина сгустилась над храмом – и прервалась общим вздохом, когда упавший с небес луч обвел малыша сиянием и угас. Благословение получено.

   Чарри взял малыша, передал Гвенде: следующим в кругу стоит алтарь Прядильщицы, с богиней первой должна говорить женщина. Три шага, и руки матери опустили дитя на грубый черный камень.

   – Я прошу благословения и покровительства для своего сына Кевина.

   Теперь уже Чарри повторил за женой. Я заметила, как Гвенда сжала его руку. Мне на ее месте тоже было бы страшно сейчас. А ну как хозяйка подземного мира сама, в зримом обличье, появится, чтобы заявить права на младенца?

   Но нет, вокруг голенького тельца лишь сгустилась на мгновение непроглядная тьма и растаяла, унеся страх. Долго ли, коротко, гладко или коряво – Старуха не отказала малышу в земной судьбе.

   Гвенда поклонилась, прежде чем взять сына с алтаря Прядильщицы.

   Малыша благословили на земную жизнь, и боязливая тишина сменилась веселым ожиданием. Не все ли равно, по большому счету, кто именно будет назван покровителем ребенка? Кто их видел, этих покровителей? Некоторым они и впрямь помогают, как мне Звериная матерь, но куда чаще знать своего бога лишь затем и нужно, чтобы не путаться, к какому алтарю ходить по храмовым дням. Зато после обряда счастливые родители выставят угощение, а праздник – всегда праздник.

   Поэтому событие заметили не все. Но я видела, как у предпоследнего алтаря сгустилась из воздуха светлая фигура с сияющим клинком. Как огненный меч коснулся плеча ребенка, ставя печать – настоящую, зримую печать бога, какая есть хорошо если у одного из тысячи!

   Бросил короткий взгляд на оторопевших Чарри и Гвенду, кивнул – и растаял.

   Замерли, кто видел. Заозирались, кто проглядел. Четверо у алтаря – родители и свидетели – будто вовсе окаменели. В нашей деревеньке – избранник Воина! В прежние времена такого ребенка сразу взял бы на воспитание местный барон, да не абы как, родным бы сыном вырастил: честь великая. Теперь же… хотя, почем мы знаем, что теперь? Не слыхала я, чтобы у простых людей избранники богов рождались. Только в старых легендах, которым и не знаешь, верить ли.

   Теперь уже Чарри низко, до земли поклонился, прежде чем взять сына. А подойдя к последнему алтарю, едва не забыл передать дитя Гвенде – хорошо, бабка Грета толкнула в бок. Последний алтарь принадлежал Звездной деве.

   Да уж, думала я мгновением спустя, этот день у нас забудут нескоро! Юная богиня любви, дева, слепленная из света звезд, не показывается в храмах: ее внимание принадлежит лишь одному или двоим. Но ведь совсем не обязательно снисходить к людям воочию, чтобы явить свою волю.

   Всего лишь упала звезда, и рядом с печатью Воина появилась еще одна.

   – Эй, сестренка, – услышала я, – что это ты делаешь? Я первый успел, он мой!

   – Твой, твой! – отозвался смеющийся голос. – Он-то твой, не спорю, но его любовь – моя!

   Или показалось? Я оглянулась на бабушку, вгляделась в лица людей. Показалось, наверное…

***

Ронни пропал через два дня, как раз на Воина. Пошел перед рассветом на реку, верши проверить, и не вернулся.

   Тревогу подняли ближе к обеду. Обыскали все известные нашей ребятне рыбные места, все ближние земляничные поляны, заглянули и к нам с бабушкой. Ясно, что мы отправились в деревню.

   С Гвендой сидели бабка Грета и Колин: денек выдался справный, кто на полях, кто на огородах, судачить без толку людям некогда. Гвенда то вскакивала, глядя в конец улицы, то начинала всхлипывать, и тогда бабка Грета гладила ее по плечу и шептала что-то успокаивающее. Проку с обеих было мало. Хорошо, Колин умеет объяснить толком.

   Верши Ронни поставил с вечера, а где именно, ни его приятели, ни Гвенда с Чарри знать не знали. Нашел рыбное местечко, а уж тем более прикормил – оно твое, допытываться не принято. Мальчишка обещался вернуться быстро, помочь матери с огородом – да ведь все они, мелкие, обещать горазды, а потом заиграются и не заметят, сколько времени прошло. Так что встревожилась Гвенда не скоро. Лишь тогда спохватилась, когда пришла пора отправить сына в поле с обедом для Чарри.

   Первым делом решили, что охламон сбежал на поиски приключений: хоть он и задрал нос перед остальной ребятней, что его маленького братца отметил печатью Воин, самого наверняка грызла зависть. Покровителем Ронни считался Хранитель стад – самое то для деревенского парня, и никогда раньше он не мечтал искать другую долю. Но мало ли, что стукнет в дурную пацанячью голову? А день Воина – самый что ни на есть подходящий для любых начинаний, где нужды отвага, сила духа и прочие почти бесполезные в сельской жизни, но ценимые мальчишками качества.

   Однако Гвенда сказала, что из дома не пропало даже старой тряпки, даже сухаря. Не говоря уж о том, что любимый нож Ронни как торчал в стене за поленницей, так и торчит.

   – Вчера допоздна лучину колол, позабыл, видать, – растерянная Гвенда мяла в руках край полосатого фартука. – Да не убежал бы он так. Он нам помощник, ему это нравится.

   Заплакал Кевин, Гвенда, всхлипнув, пробормотала:

   – Кормить пора…

   Я перебирала в памяти укромные места на речке, куда мальчишка из деревни может сбегать «быстро». Плавает Рон хорошо, лучше многих. Но – вода есть вода…

   Колин, видно, думал о том же. Сказал, вздохнув:

   – Рольфа, что ли, позову. Надо на реку идти, искать.

   На реку пошли вчетвером: Колин, Рольф, я и Ронов закадычный дружок Бени. Прочих мелких трактирщик шуганул: нечего галдеть почем зря. Я, не колеблясь, свистнула с собой Рэнси: Серый всего лишь охранник, а баронский пес умеет и по следу идти, и дичь за глотку брать. Да и по сердцу мне пришелся подарок Анегарда – уж от себя стоит ли таить? Хороший псень.

   Бени места знал, вел напрямик, а на вопрос Рольфа, почему утром Рон ушел один, ответил хмуро:

   – Подрались мы вчера.

   – Ну так и что? Как подрались, так бы и помирились.

   – Да хотел я, – Бени вдруг всхлипнул, поспешно вытер нос. – Так и думал – пойдем в поле, не туда так обратно вместе подгадаю, повинюсь. Я ж его обидел-то… А тут вона как…

   – Помиритесь еще, – неловко ободрил мальчишку Колин.

   Тропинка нырнула в заросли ивняка, побежала вниз; мы съехали с крутого обрыва на глинистый пляжик. Чуть слышно плескалась вода, набивая к берегу пену бурой ряски, лаская ветви низко склоненной, почти уже упавшей старой ивы; ходила под ивовыми ветвями крупная рыба – у Бени аж глаза загорелись, да и Рольф, кажется, равнодушным не остался. Вздохнул, с явным трудом отведя взгляд от расходящихся по темной воде кругов:

   – Пошли дальше, что ль?

   Тропинка здесь разделялась: шла вдоль берега и поверху. Бени почесал в затылке и пошел низом. Скоро мы вышли еще в одну бухточку, не хуже первой. Даже Колин восхитился:

   – Эк рыба-то играет!

   Рэнси повертелся по берегу и дружелюбно тявкнул.

   – Он был здесь, – хором сказали мы с Бени. Я – вспомнив, как Гвендин старший играл с моим псом, а Бени… Бени держал в руке сломанный, как видно, для кукана ивовый прут.

   Я присела на корточки рядом с Рэнси. Потрепала между ушей, спросила:

   – Найдешь, псень? Найдешь нам Ронни?

   И добавила без слов, посылая псу, как смогла, образ мальчишки: «Ищи!»

   Рэнси взвизгнул, завертелся и побежал по чуть заметной в густом ивняке тропке вверх.

   Скоро мы выбрались на тропу, идущую над рекой поверху; и почти тут же Рэнси, гавкнув, ткнулся в кусты.

   Рольф, раздвинув ветки, полез следом.

   Бени схватился за мою руку, и я поняла, что боюсь. Боюсь, что Рольф, появившись снова рядом, скажет мрачно: все, нашли…

   Рольф ничего не сказал. Вылез обратно на тропу озадаченный, держа в руках подранную вершу, измазанную глиной и чешуей.

   – Это его! – воскликнул Бени. – Ронни! Эй, Ро-он!

   – Не ори, – буркнул Рольф. – Нет его здесь. Это просто кто-то с тропы откинул.

   «Ищи, – велела я Рэнси, – ну же!»

   Псень сосредоточенно нюхал ронову снасть, и похоже было, что он в недоумении. Ну же, беззвучно шептала я, пожалуйста, Рэнси, найди его…

   Пес поднял голову, сделал круг. Вернулся. Снова долго нюхал. И, коротко взлаяв, потрусил по тропе прочь от деревни.

   Мы побежали следом.

   Первым держался Рольф; когда вперед попытался вырваться Бени, он молча отодвинул пацана назад.

   – Не лезь, – объяснила я, – мало ли…

   Колин пыхтел сзади, все больше отставая. Наш трактирщик не был предназначен для бега.

   Если Рон и вправду отправился на поиски приключений, думала я, мы его не догоним. Полдня форы! Но Гвенда права, не мог он уйти вот так – не попрощавшись, не взяв ничего. Что же случилось? Почему след уводит от деревни прочь? И Рэнси… давешняя неуверенность пса значила больше, чем простое неумение взять остывший след. Я чувствовала это. Чуяла отголоском песьего чутья, но понять, перевести на человеческий язык не могла. И оттого мне все больше казалось, что мы ошиблись.

   Но что еще могли бы мы сделать?

   Тропа свернула от реки к лесу.

   – На Оверте, – бросил Рольф.

   Я поняла, что он хотел сказать. Если бы след вел к замку его милости – свернул бы в лес сразу. А так – мы пройдем лес и выйдем на дорогу, ведущую от замка в город. Тропа для тех, кто не хочет показывать свой товар господам здешних земель.

   Холодок страха пробежал по спине. Эта часть леса считалась неспокойной. Здесь пошаливали волки; здесь же прошлой осенью его милость расправился с разбойной шайкой, без особых затей развесив грабителей по деревьям, и с тех пор, как говорили, долгими зимними ночами к волчьему вою примешивались замогильные стоны. Но сейчас летнее солнце щедро заливало лес, Рэнси уверенно бежал вперед, и никакого беспокойства не ощущалось далеко вокруг. Я обругала себя трусихой. Помогло слабо.

   Когда внезапный порыв ветра принес вкусный запах запеченной в углях рыбы, я чуть не расплакалась от радости.

   Но радоваться оказалось рано.

   Рэнси свернул с тропы в густой орешник, и впервые я услышала от своего умильного щеня настоящее злобное рычание. Рольф, коротко ругнувшись, ломанулся следом. Крик, полный ужаса, подстегнул меня, и я сама не заметила, как оказалась на скрытой в зарослях орешника крохотной полянке.

   Ронни здесь не было.

   У прогоревшего костра, разложив обед на листьях лопуха, сидел какой-то бродяга. То есть сидел он, очевидно, до нашего появления. Пес опрокинул его на землю; уж не знаю, о чем думал любитель печеной рыбки, разглядывая нависшие над своим лицом огромные клыки, но вряд ли что хорошее. Он замер, прикрывая ладонями горло, и Рольф, подойдя, буркнул:

   – Обделаешься – стираться не отпустим.

   – За что, добрые господа? – проныл бродяга.

   А ведь он не прост, подумала я. Рубаха – рвань замызганная, зато штаны почти новые, на ногах добротные сапоги, а рядом с рыбой торчит из краюхи хлеба очень даже серьезного вида нож, и хорошо, пожалуй, что до этого ножа ему никак не дотянуться. А то, небось, не ныл бы. Вон глаза какие цепкие…

   – Мальчишка где? – спросил Рольф.

   – Какой мальчишка?

   – Который ту рыбку наловил, что ты тут жрать собрался, – зло пояснил Рольф.

   – Да не знаю я никакого мальчишки! – бродяга попытался подняться, Рэнси зарычал громче. – Всеми богами клянусь, не знаю!

   – Брешет, – Бени зло сжал кулаки.

   – Брешет, – согласился Рольф. – Слышь, ты, мы ж не просто так до тебя прицепились. Пес по следу шел, так что признайся лучше добром.

   Я бы на его месте призналась, подумала я. Рольф и Рэнси и поодиночке выглядят убедительно, а уж на пару…

   – Да нашел я эту рыбу проклятую, – простонал бродяга, – нашел! Валялась она посреди дороги, и не было там никаких мальчишек и вообще никого! А я с голодухи помирал! Я ж снасть брать не стал, а рыба – обеднели вы с нее, что ли? Все равно протухла бы!

   Проломился сквозь орешник вконец упыхавшийся Колин, спросил:

   – Ну что?

   – Да вот, – мрачно ответил Рольф, – брехло какое-то побродяжное. Никого не видел, ничего не знает, а рыбу на дороге подобрал.

   – Так и было, всеми богами клянусь, – снова заскулил бродяга. – Я здешних мест не знаю, наугад шел… думал к жилью выйти…

   Колин обвел полянку внимательным взглядом. Подошел к разложенной на лопухах рыбе, поднял ближнюю за хвост, понюхал, отщипнул кусочек. Сказал одобрительно:

   – Умеет. Вот что, Рольф, я думаю, – трактирщик опустил рыбу и подобрал нож. – Надо его в замок вести. Господин барон с ним разберется лучше нас.

   Рольф глянул презрительно.

   – Вот есть у его милости время с каждым нищебродом возиться! Слышь, ты, признавайся лучше по-хорошему да и ступай куда шел. Нам рыбы не жалко, мы мальчишку ищем.

   – Рольф, – протянул трактирщик, – ты что? Ты на нож глянь! Таким нищебродом его милость не побрезгует, уж ты мне поверь!

   Бродяга дернулся; похоже, только теперь он испугался по-настоящему. Я подошла к Колину. Нож как нож, острый. Надо спросить, что в нем такого особенного, не сейчас только. А насчет барона трактирщик прав. На то и господин у здешних земель, чтоб судить и решать!

   – Он прав, Рольф, – сказала я. – В замок надо. Сами мы Рона уже не найдем.

   – Нечисто дело, – кивнул трактирщик. – Все одно к одному валится.

   Рольф оценивающе оглядел нашего пленника.

   – Тогда вы с Бени возвращайтесь, а мы – в замок. Как, Сьюз?

   Я кивнула: Гвенда, наверное, совсем уже извелась, а Рэнси не подведет.

   – Собачку придержи, – Рольф подмигнул. – А ты, отрепье, давай-ка руки за спину. Да не дергайся лишнего, а то как бы чего ни вышло.

   Я не стала отзывать Рэнси. Вместо этого подошла, ухватила «собачку» за холку и отшагнула назад. Пес глухо заворчал; бродяга неловко заворочался. Обманчиво равнодушный взгляд заметила, кажется, только я. Как и то, что бродяга перестал скулить – не с того ли мига, как Колин сказал про замок? Принято решение и больше ни к чему давить на жалость – так, что ли? Я глядела, как Рольф обматывает судорожно напряженные запястья снятой с роновых снастей бечевкой, старательно затягивает узел… а сильные у этого типа руки, под рваной рубахой не видно, а сильные… смутная тревога наконец-то оформилась во вполне внятную мысль: подозрительный бродяга понял, что в замок его поведут всего двое! Причем меня он не берет в расчет, и правильно: что девчонка против сильного мужчины? Рольф и Рэнси… Он надеется вырваться дорогой. Освободиться и уйти.

   «Сиди, – попросила я, – карауль. Хорошо карауль!»

   – Рольф!

   – Чего?

   Я развязала поясок. Сама плела, прочный, да не в том секрет, что прочный, а в том, что девичий!

   – Этим вяжи.

   Рольф не сдержал довольной ухмылки.

   В кои веки моя тревога оказалась не напрасной: бродяга и впрямь попытался сбежать. Не сразу – почти до самой дороги он брел, понурив голову, изображая покорность судьбе. Я уж и успокоилась на его счет, гораздо больше волновало меня, успеем ли дойти до замка посветлу. Наш пленник явно не торопился предстать перед господином здешних мест: медленнее, чем он, передвигался бы разве что безногий. Мы и расслабились… То есть не знаю, как Рольф, но уж я точно не ожидала, что снулый оборванец вдруг с разворота заедет ногой Рэнси по носу, оленем перепрыгнет через поваленный давней бурей ствол и кинется прочь.

   Рольф, не тратя сил на ругань, кинулся следом. Рэнси скулил; я упала рядом с ним на колени, ощупала морду. Подумала мрачно: за псеня – убью. По счастью, удар оказался не так уж силен, ушиб, не больше. Хотя тоже приятного мало. Его бы так, небось бы не побегал…

   Я гладила скулящего пса, сама не замечая, что бормочу сквозь зубы проклятия. Рольф не появлялся.

   – Давай за ними, – я встала. – «Ищи, Рэнси! Найди этого гада!»

   Пес понял. Рванул, только хвост-морковка мелькнул над рыжим мхом. Я вздохнула и поплелась следом. Потерять их всех я не боялась: бродяга, Прядильщица его забери, вовсе не был бестелесным духом, а Рольф так и вовсе целую просеку проложил. Но путь отсюда до замка и без беготни по лесу неблизкий! Я продиралась сквозь смятый Рольфом орешник, путалась ногами в траве, потеряла косынку и чудом не изорвала юбку, так что, догнав остальных, находилась в прескверном расположении духа.

   Но мне открылась такая уморительная картина, что я не выдержала. Схватилась за молодой дубочек – ноги почти не держали меня – и расхохоталась.

   – Ага, смейся, – хмыкнул Рольф. – Тебя ждали, между прочим, оцени.

   – Да уж, – сквозь смех выдавила я, – великий подвиг! Рэнси, отпусти придурка, он невкусный. Вечно ты тянешь в рот всякую гадость.

   Бродяга оказался скользок: ума не приложу, как исхитрился, но связанные руки были уже не за спиной у него, а спереди. Но это и все, чего он добился, сбежав. Теперь он лежал, прикрывая руками горло, а Рэнси аккуратно сжимал челюсти на его запястьях. Конечно же, связанных все так же крепко – а что он думал, я просто так Рольфу поясок на это дело дала? Когда девушка сама пояс плела, да с правильными словами, да с чистым сердцем, его только она сама и развяжет. Правда, на то, чтоб такими вот поясками пленным руки вязать, никто еще, кажется, не додумался.

   – А я лопух, – мрачно сообщил Рольф. – У него еще один нож был, в сапоге. Вот, гляди. Это я подумал: не зубами же он веревки грызть собирался?

   Рэнси разжал челюсти, но отходить не спешил. Бродяга не отводил от пса напряженного взгляда.

   – А этот? – острым бликом подмигнул из густого папоротника металл, я шагнула туда и нашарила еще один нож – двойник того, что показывал мне Рольф. Выронил, наверное… Наверное, мой поясок он как раз этим перерезать пытался, а Рольф нашел последний. А ведь прав Колин, непростую птичку мы изловили!

   Рэнси подбежал глянуть, холодный нос ткнулся мне в ладонь. Я погладила пса, шепнула мысленно: «Умница ты наш!» Поглядела на небо: день клонился к вечеру, а идти нам еще… охрани, Звериная матерь! Одно утешение, что Ореховый в стороне остается!

   Бродяга отер лоб связанными руками, откинул с глаз спутанные волосы и зло выдохнул сквозь зубы. Серые, очень светлые для таких темных волос и смуглой кожи глаза глядели пристально и недобро.

   – Знаешь, Рольф, – сказала я, – мне страшно. Этому типу охрана нужна посильней, чем мы.

   – Доведем, – пообещал Рольф – скорее ему, чем мне. – Доведем, а там их милости разберутся. А еще раз дернет – пусть твой пес ему что-нибудь отъест, а, Сьюз? Важное.

   – Это можно, – согласилась я. – Тем более он еще растет, ему много надо. Вечно голодный.

   – Добрые вы, – буркнул бродяга.

   – Точно, – согласился Рольф.

   Я отвечать побрезговала.

   Теперь мы стали внимательней.

   – Шустрей, – то и дело подгонял пленника Рольф.

   – Устал я! – огрызнулся наконец тот.

   Рольф хмыкнул:

   – Бегать мог, значит, и идти можешь. Или тебе нужно, чтоб собачка за пятки кусала?

   Бродяга выругался, да так, что у меня уши загорелись. Все больше он напоминал мне волка, случайно угодившего в плен к овцам. Если б не Рэнси, уже бы упустили – и всем богам бы кланялись, что сами живы-целы. Теперь мы держались настороже, и наш пленник это видел, но явно не собирался сдаваться. Кто ж нам попался, думала я, что за тип такой непростой? Колин понял… Жаль, не расспросила трактирщика. Теперь оставалось только ждать подвоха.

   Скоро вышли на дорогу – накатанную-наезженную, такую родную после мрачной чащобы! Я перевела дух; а вот Рольф, наоборот, напрягся. Шепнул:

   – В оба гляди! Здесь точно сбежать попробует.

   «Рыкни, Рэнси!» – попросила я. Псень заворчал; бродяга вздрогнул и оглянулся.

   – Пусть пробует, – негромко ответила я. – Пес только того и ждет.

   Рэнси, словно понял, согласно гавкнул.

   Между тем над дорогой постепенно сгущались сумерки. Еще бы, мрачно думала я, сколько времени прошло, пока на этого типа вышли, да пока он еле брел, да пока по лесу бегал…

   – А что, Сьюз, – спросил вдруг Рольф, – ты мэтру Куржу хоть на вот столько веришь?

   Как видно, размышления кузнецова сына шли с моими в лад.

   – Ни на ломаный медяк.

   – А комары-то перестали летать!

   Исчезновение после Куржевой ворожбы комаров стало в деревне любимой темой для шуток. Но сейчас мне было не до смеха, да и Рольфу, как видно, тоже.

   – Значит, нас съедят не комары, – я поймала себя на том, что уже привычно тру горло. Ткнула пальцем в спину замедлившего шаг бродяги, добавила мстительно: – Надеюсь, начнут с него.

   Рольф посмотрел на небо. Вздохнул:

   – Часа три еще идти. Слышь, ты, перебирай ногами-то! Иль правда жить надоело?

   Бродяга оглянулся; похоже, хотел он ответить, но – взгляд метнулся за наши спины, на миг исказило лицо злое разочарование, и вдруг перед нами оказался тот забитый оборванец, которого увидели мы в первый миг. Я оглянулась и чуть не подпрыгнула.

   – Господин Анегард! Рольф, Рольф, ты только глянь! Это ж наши!

   Рэнси уже выплясывал, радостно взлаивая, вокруг черного жеребца. Анегард оглядел нас, протянул мне руку:

   – Иди в седло, Сьюз. Рольф, хватайся за стремя – вон, хоть с Шонни. Какие бесы вас носят, так поздно и так далеко?! А этот?..

   – Я тоже могу за стремя, добрый господин, – торопливо сказал бродяга.

   – За ним глаз да глаз, – предупредил Рольф. – К вам вели, господин.

   – Ладно, – кивнул Анегард. – Доедем, разберемся. Дилан, проследи, – бросил одному из стражников. – Сделает хоть шаг не в ту сторону – стреляй. – Помедлил и добавил: – По ногам.

   Дорогой я успела рассказать Анегарду и про исчезновение Ронни, и про странного бродягу, и даже про храмовый день. Рассмотрев отобранные у бродяги ножи, молодой барон присвистнул; я вновь пообещала себе вытрясти из Колина объяснения, а пока лишь спросила:

   – Мы правильно сделали, господин?

   – Правильно, – кивнул молодой барон. – Но повезло вам… Нет, не скажу пока точно, но очень на то похоже, что сильно повезло. Не про вас улов, уж извини.

   – Да я поняла… – Я поежилась. – Страху с ним натерпелись… Он бы, кажется, и с Рэнси справился, если б руки развязал!

   – Может быть, – Анегард рассеянно кивнул и пришпорил коня. – Быстрее!

   Ночь догоняла нас, кусала за пятки, наваливалась тьмой на плечи. Но впереди уже открывались для молодого хозяина ворота замка, и скалился с герба на воротной башне медведь Лотаров, отгоняя зло, и зыбкий свет факелов обещал защиту…

   Только рухнув на лавку в замковой кухне, я поняла, как же устала за этот сумасшедший день. Тетушка Лизетт, жена баронского управляющего и полноправная хозяйка в замковой кухне, самолично поставила передо мной прикрытую ломтем хлеба миску, вокруг устроились обе поварихи, девчонки-посудомойки, все свободные служанки, и даже старуха Инора, кормилица его милости, приковыляла из своего угла – послушать.

   Рэнси не сменял меня на Анегарда, лежал у ног и шумно глодал мосол, и женщины почему-то ничуть не удивлялись, что пес из господской своры признает хозяйкой лекаркину внучку. Хотя чему удивляться, псари-то, небось, в тот же день одного щенка недосчитались и Анегарда о нем спросили, так что слушок о подарке мог уже и разойтись, и перестать быть новостью.

   Я хлебала густую мясную похлебку и рассказывала, тетушка Лизетт качала головой, служанки ахали, и все это было восхитительно безопасно. Так безопасно, что меня аж потрухивать начало – теперь, когда бояться стало нечего, когда с непонятным бродягой разбираются его милость и молодой барон, а тьма вместе с ночными страхами осталась за крепкими запорами, у меня кончились силы. Словно весь тот страх, который я отгоняла днем, навалился разом. Даже слезы на глаза навернулись.

   – Выпей-ка, девонька, – невесть откуда в руках тетушки Лизетт возник стаканчик.

   – Это что? – растерялась я. – Бражка, что ли? Не, я не это… не надо, не буду я!

   – Пей-пей, – прошамкала Инора. – Глотнешь, да спать ложись, а утром будешь как ягодка свежая, наливная да румяная. А то вона, бледная вся, дрожишь да плачешь, ровно сама с тою нежитью встретилась!

   Я взяла стаканчик. Руки и впрямь дрожали. Пить не хотелось, не люблю я брагу; но вспомнилось вдруг – почти так же, как мне сейчас Инора, бабушка говорила рыдающей Джильде: «Выпей да спать ложись, а утром все иначе покажется»…

   – А что нежить? – спросила я.

   – Да сидит, по всему видать, на Ореховом, – ответила Лизетт. – Давеча хотели стадо на ту сторону перегнать – не пошли коровы-то, забились. Косарей пришлось налаживать. А косари тоже боятся: третьего дня шорникова дочка пропала, по ягоды пошла и не вернулась. Неладно в лесу, и маг не помог. Одна надежда, что молодой господин в городе чего умного узнал. Видели ведь, не один приехал? Говорят, этот, как его, Эннис, хоть только из учеников, кое в чем посильней мэтра Куржа будет. Да ты пей, девонька. Быстро пей, не думай, чего над ней думать, над гадостью этой.

   Я зажмурилась и хлебнула добрый глоток. Брагу в бароновом замке гнали крепкую, даже покрепче, чем у нашего Колина. Шибануло в нос, обожгло рот и горло, а потом стало вдруг тепло, навалился сон, и вся нежить, сколько ни есть ее на свете, показалась не стоящей не то что страха, а даже памяти. Я подтерла миску корочкой, дожевала – лениво, почти через силу.

   – Вот и умница, – сказала где-то рядом тетушка Лизетт. – Пойдем, девонька, спать… Уложу тебя в Динушкиной каморе, а Динуша с бабушкой поспит.

   Динуша, внучка старой Иноры, согласно закивала. В ее каморке мне приходилось уже ночевать. Там было хорошо, тепло: Динушкин уголок помещался как раз между печкой и хлебной кладовой; от кухни его отделяла толстая полосатая занавеска, утро отмечали сонные голоса служанок и запах разгорающихся дров, и воду на умывание можно было брать не из колодца на дворе, а здесь же, в бочке. Это сейчас, летом, все равно, а зимой – очень даже кстати!

   Юбку я скинула сама и даже мимо подушки головой не промахнулась, но укрывал меня уже кто-то другой. Лизетт, наверное… Я засыпала, в кухне шушукались служанки, за стенкой шумно ужинали стражники, и Рольф с ними – его, верно, тоже раскрутили на рассказ – а в окно стучала тьма, но я совсем ее не боялась.

   Стремительной тенью я летела над залитой лунным светом тропой. Страха не было, только слегка разбавленное тревогой любопытство. «Запоминай дорогу», – бубнил над ухом смутно знакомый голос; я оглянулась, никого не увидела, зато заметила, что меня тут тоже вообще-то нет. Ни рук, ни ног, ни собственно ушей!

   Тут я вспомнила, что сплю, рассмеялась и полетела дальше. На всякий случай запоминая дорогу.

   Светлый березняк с земляничными полянами, с мягкой травой. Сюда ходят по ягоды детишки замковой обслуги, здесь набирают грибов – бочками, и господам и челяди хватает. В лунном свете он весь – сверкающее серебро на серебре черненом, чертог, достойный Звездной девы.

   Старая вырубка, заросшая кипреем, печальная, словно пеплом подернутая.

   Обширный малинник.

   Елки с осинами, места мокрые, буреломные, волчьи.

   Густой, почти непролазный орешник по склонам прячущего ручей неглубокого овражка.

   Мост – крепкий, слаженный на века прадедом его милости Эстегарда. За мостом тропа делится на две. Одна ведет вдоль ручья к реке, к рыболовным угодьям. Вторая – в нашу деревню и дальше, к мельнице. Но меня потянуло от натоптанных людьми путей прочь.

   Я летела над ручьем, и черная тень скользила по серебру воды, и лунный свет будоражил кровь. Наверное, было в этом что-то от любви – а верней, от страсти. Острая хмельная радость, восторг, сила и власть, и упоение, и тень печали, потому что все в этом мире в срок или до срока, добром или худом, но заканчивается…

   Полет мой закончился резко, неожиданно и больно. Словно в огненную стену с маху врезалась – опалило душу, золой осыпались крылья, швырнуло вниз, на прелый хвойный опад, во влажную стынь, в непроглядную тьму небытия. «Добром или худом», – мелькнуло в помраченном сознании, а следом – радостно: «Вот и конец».

   То, что случилось дальше, было так странно и страшно, что даже для сна – чересчур. Тень – моя тень! – поднялась с земли полузверем-получеловеком, чужим и чуждым. Шевельнулись острые уши, дрогнули чуткие ноздри. Незнакомые – мне, Сьюз! – звуки и запахи она – я, тень! – опознавала легко и безошибочно. Сходятся свои. В тех, кому пора, бурлит жажда, жжет, зовет, забирает. Их много. Больше, чем хотелось бы. Плачет девчонка, зло сопит мальчишка. Хватит ли на всех? Нужен третий, ох как нужен! Хорошо бы – большой и сильный.

   Я-тень медленно огляделась. Звериные глаза видели зорче человеческих. Различали каждую травинку, каждый листик. Взгляд остановился на детишках. Девчонка такая худенькая, слабая. Лучше бы пока ее не трогать. Но слишком мало осталось тех, кто держится.

   Я-Сьюз разглядывала вышедших навстречу. Были они разные, очень разные. Некоторые – совсем как люди. Мужчины и женщины, молодые и средних лет, подростки, несколько детей. Другие – в нетопыриных крыльях, словно в плащах, с мохнатыми острыми ушами, с волчьей пастью или когтями рыси на почти человеческих пальцах. С глазами, горящими желтым голодным блеском. Были и такие, человечий облик которых почти истаял, но моя – тени – память помнила их людьми, знала по именам и любила.

   И лишь одно было в них общее. Словно пеплом подернуты все; и я – тень – знала, почему. Опаленные виной души, сердца, израненные безнадежностью, желание забыть и страх забыться. А я – тень – была за них в ответе. И от меня ждали чуда.

   Много лет.

   Много десятилетий.

   Они верили. Вопреки очевидному, вопреки безнадежности и отчаянию. Наверное, только эта вера и держала их, помогая оставаться людьми.

   Вера – и чужая горячая кровь.

   Меньшее зло – самая страшная из ловушек, самый жестокий из всех выборов.

   Меня выдернуло из сна резко и внезапно, словно ледяной водой окатили. Было тихо, похоже, стоял самый глухой час ночи. Перед глазами плавала белесая муть, мелькали обрывочные картинки: березняк в лунном свете, мост над ручьем, болотистый островок, двое ребятишек, окруженные жуткого вида тварями – не то нелюдью, не то нежитью-несмертью…

   Чтоб я еще когда брагу в рот взяла? Да ни в жизнь!

   Я встала, на ощупь добрела до бочки с водой. Попила, плеснула в лицо. Приснится же такое! Тьфу, гадость!

   Дошлепала обратно до Динушкиной постели, свернулась в клубочек, натянула одеяло на голову. Тьфу на вас, дурные сны! Защити, Звериная матерь…

   Богиня-заступница не подвела: остаток ночи я проспала как младенец. И утро выдалось в точности таким, как вечером мечталось, с запахом разгорающихся дров и хлебного теста, с несуетливыми разговорами («А мне-то, девоньки, снова давешний менестрель снился! Да как обнимал, зараза, как обцеловывал! Уж будто и не во сне! – Гляди, Анитка, вот родишь невзначай менестрельчика, будет тебе «как не во сне»! Ему-то что, песен напел, а сам улетел, а тебе… – Ой, ну ты скажешь! С чего это я вдруг рожу, когда месяц уже прошел и женские дни как обычно… а я бы, – мечтательный вздох, – и не против совсем»).

   Я натянула юбку, завязала поясок. Поморщилась: после вчерашнего приключения он казался словно и не моим – вернее, не только моим. Как будто непонятный бродяга оставил на нем свою метку, невидимую, но ощутимую. Вот и Рэнси ворчит…

   – Брось, – я потрепала псеня по ушам. – Придем домой, я его в ключевой воде отполоскаю, на солнышке выжарю…

   Едва я вышла из-за занавески, ко мне кинулась Анитка:

   – Сьюз, вот скажи! Ты ж лекарка, ты знаешь! Ведь если женские дни прошли, значит, если и было что с мужчиной, все равно уже не рожу?

   – Не родишь, – кивнула я. – Ну, то есть в этот раз не родишь. А что, очень хотелось?

   – Хотелось, – Анитка, покраснев, теребила кончик длинной косы.

   – В другой раз так быстро не отпускай, – ввернула толстуха Берта. – Держи обеими руками, покуда ясно не станет!

   Девушки засмеялись. Анитка вздохнула, махнула рукой, перекинула косу за спину. Косища у нее… я завистливо вздохнула. На свои волосы не жалуюсь – и густые, и вьются в самый раз, чтоб плести легко, и цвет красивый, темный в рыжину. Но Аниткина коса… Хотя расчесывать такую, конечно, сплошное мучение, в полчаса не управишься. Я плеснула в лицо воды из бочки, вышла во двор. Рэнси выметнулся следом, задрал ногу на колесо груженой дровами телеги. Тебе проще, усмехнулась я…

   Когда вернулась на кухню, тетушка Лизетт поднялась навстречу:

   – Пойдем, Сьюз, господин Анегард с тобой говорить хочет. Да быстро, разбудить велел, коли спишь!

   Рано молодой барон поднимается, отметила я. Но о чем ему со мной говорить? Если о бродяге или Ронни, так Рольф лучше меня рассказал бы. Может, что узнал в городе?

   А я и косу переплести не успела, растрепа растрепой!

   Тетушка Лизетт вывела меня на господскую половину. Я ахнула, завертела головой. Парадный холл, огромный, высокий, со старинными подставками для факелов на стенах, с выложенным каменными плитами полом; широченная лестница, балкон-галерея вокруг холла: дубовые перила, дивной красоты резьба… Второй этаж, третий… Я торопилась следом за тетушкой Лизетт, изо всех сил стараясь не пялиться очень уж заметно на развешанные по стенам пики и алебарды, отмеченные алым гербовым медведем Лотаров старинные портреты и гобелены, цветное стекло в окнах…

   – Сюда, – тетушка Лизетт толкнула дубовую дверь, бросила куда-то туда, вглубь: – Вот вам ваша Сьюз, господин барон, привела, как велено.

   Развернулась и ушла.

   Я застыла столбом.

   – Заходи же!

   Дверь открылась. На пороге стоял Анегард (его милость Анегард, поправила я себя), взъерошенный, только в штанах и рубашке. Я попятилась.

   – Да заходи, не бойся! Чего эта клуша тебе наболтала?

   – Ничего не наболтала, – пискнула я. – А… а что, должна была?

   – Тут мэтр Эннис, ты ведь знаешь мэтра Энниса? Из Оверте? Он говорил, вы знакомы.

   Я знала Энниса – подмастерья мэтра Куржа. Года два, кажется, назад он заезжал к нам с бабушкой, просил кое-каких снадобий, из тех, что в городе не достать. Бабушка долго потом ехидствовала – мол, вона как выходит, лекари да знахарки почтенному мэтру в одной цене с неучами-подмастерьями, а и без них, выходит, не обойтись. Но Эннис ей глянулся: парень вежливый, умный и скромный, нос не задирает, пыль в глаза не пускает, зато на деле кой-чего может.

   Значит, за это время подмастерье выбился в маги?

   – Доброго тебе утра, Сьюз. – Эннис подошел к двери, отодвинул Анегарда. Шепнул ему – тихо, но у меня уши чуткие: – Оденьтесь, господин барон, не смущайте девушку! – Улыбнулся мне: – Заходи, не стой! Ты похорошела с нашей последней встречи, не узнать.

   – Здравствуй, Эннис. Ты уже маг? Поздравляю!

   Я вошла, украдкой огляделась. Какая из наших девчат может похвастать, что бывала в покоях его милости Анегарда в замке? Нет, я хвастать не собиралась, за такое хвастовство, пожалуй, и волосья повыдергивать могут, и рожу коготками разукрасить. Но любопытно ведь!

   Хотя комната наследника баронства могла бы быть и поинтереснее. Ни оружия на стенах, ни… что там еще полагается в обиходе благородным господам? Зеркала, серебряные кубки, покрывала и занавеси из дорогих тканей? Молодой барон жил просто, даже проще, чем мы с бабулей. Стол, четыре тяжелых табурета. На столе – пергаменты, придавленные кинжалом в потертых ножнах, початая бутыль с брагой и две кружки, пьянствовали они тут, что ли? Вроде трезвые… Полуоткрытая дверь – похоже, в спальню. Распахнутое настежь небольшое оконце. Сундук в дальнем углу. Самый обычный сундук, как в любом деревенском доме. У нас с бабулей в таком же точно для зимы одежда сложена.

   – Да ты садись, не стесняйся, – Эннис подхватил меня под локоть, подвел к табурету. Сел напротив. Я поморщилась: от молодого мага пахло каким-то снадобьем, резко и незнакомо, угадывались лишь горькая луговая полынь, смола и, вроде, еловые почки. Тот же запах витал над столом, смешиваясь с сивушным духом крепкой браги. Видимый мне уголок пергамента весь был исчеркан непонятными значками. Мне стало не по себе; убежала б, но его милость Анегард здесь хозяин, я живу на его земле и он в своем праве. Да и нехорошо ждать подвоха от господина и защитника. Он ведь ни одну девку в собственных деревнях даже не поцеловал иначе, чем по обоюдному согласию, и ни с одним парнем не отказался подраться по-честному, на кулаках. Опять же Эннис… Знать бы еще, зачем я им понадобилась…

   Анегард вышел причесанный, в охотничьем костюме. Посмотрел на меня долгим взглядом, будто впервые видел. Чего это он, подумала я; даже мурашки по спине побежали. Но когда молодой барон провел ладонями по лицу и, сев на сундук, прислонился к стене и закрыл глаза, поняла – он просто устал. Сильно устал, смертельно. Намного больше, чем в тот день, когда подвез меня домой…

   Похоже, они с Эннисом ночь не спали. Вон у мага глаза какие красные, припухшие…

   – Послушай, Сьюз, – прервал мои размышления Эннис. – Это очень важно. Мне… нам, – поправился торопливо, – нужна твоя помощь.

   – Моя? – удивилась я. – Вам?

   – Сьюз, ты ведь знаешь, что происходит, – хрипло сказал Анегард. – Мэтр Эннис взялся выяснить, что за твари завелись у нас в лесу. И где именно засели. Честно говоря, мы надеялись вдвоем справиться. Но не выходит. Не липнут ко мне чары, хоть тресни. Всю ночь без толку…

   Какие чары, подумала я, почему к Анегарду? Ничего не понимаю!

   – Вы запутали ее, господин барон, – сказал Эннис. Мысли он, что ли, читает, или у меня на лице все написано? – Лучше я объясню. Сьюз, мне нужен был человек, способный ощутить и увидеть этих ваших – уж не знаю, кто они! – во сне. Это самый удобный и безопасный способ выследить нечисть. Его милость Анегард (молодой барон поморщился на «его милость», но смолчал) видит сны о том, что творится в лесу ночью. Он мог бы – там, в своем сне, – поймать эту мерзость за кончик хвоста, крыла или что там у них еще есть, и выследить путь к логову. Есть такие чары. Но его милость (Анегард бросил на мага сердитый взгляд) относится к тем редким людям, у кого природный иммунитет к наведенным чарам.

   – У кого – что? – переспросила я. Вот уж достойный ученичок мэтра Куржа, тьфу на него!

   – Я же говорю, не липнут ко мне чары, – устало пояснил его милость Анегард. – Если еще простенькое что, вроде отваров твоей бабушки, то куда ни шло, а сложные – без толку. Всю ночь так и сяк колотились, и хоть бы хны. А я, дурак, только под утро и вспомнил, что ты тоже такие сны видишь.

   Кажется, меня шатнуло. Позабытый к утру кошмар вспомнился весь и сразу, от лунных бликов на ручье до боли в опаленном незримой огненной стеной теле, до желтого голодного блеска нелюдских глаз, до вкуса крови во рту.

   – Сьюз, да ты не бойся! Звездной девой клянусь, ничего в этом страшного нет. Разве что браги глотнуть придется.

   Голос Энниса долетал словно из далекого далека, с трудом пробиваясь сквозь девчоночий плач, злое сопение Ронни, шелест ночного леса и дыхание нелюди. «Не страшно, – хотела спросить я, – ты уверен? Ты – там – был?!» Но сквозь пережавшую горло судорогу протиснулся лишь тонкий, какой-то мышиный писк.

   – Сьюз, – укоризненно протянул его милость Анегард, – я не думал, что ты такая трусиха. Это же только сон. Не страшней всех тех, что ты видела в эти ночи. Зато он поможет справиться…

   Я мотнула головой; как видно, от обиды на «трусиху» голос вернулся, и я выдала наконец то, о чем сама должны была бы вспомнить, едва проснувшись.

   – Да видела я уже этот ваш сон, чтоб его! И дорогу, и логово, и еще кучу всего! Чароплеты недоделанные!

   Анегард осекся. Эннис выдавил ошарашенно:

   – Т-то есть?

   – Видела, – уже тише повторила я. – Только забыла. Постаралась забыть, как все эти кошмары. А могла бы догадаться, что не простой это кошмар, говорила ведь тетушка Лизетт, что у вас тут тоже дитё пропало.

   – Девочка, – кивнул молодой барон.

   – Опиши, – потребовал Эннис. – Подробно.

   Я прикрыла глаза.

   – Поменьше Ронни. Худенькая, белобрысая. Рубашка некрашеная, знаки Жницы вышиты…

   Голос барона дрогнул:

   – Она.

   – Такое описание к каждой второй подойдет, – возразил Эннис. – Худенькая, белобрысая…

   – Нет, точно она, – уверенно сказала я. – Там наш Ронни с ней был. Их в клетку посадили. Такую… вроде как в городе на площади стоит, только не железная, а из жердей сколочена.

   Увиденное ночью вставало перед глазами во всех подробностях. Теперь, когда я знала, что это не просто сон, не кошмар, который лучше всего попросту забыть, я не стала гнать его прочь. Я рассказывала, стараясь не упустить ни крупинки – мало ли что покажется важным Эннису! Говорила, и чудилось – снова прелый опад под ногами, и вкус крови во рту, и боль – не моя, чужая, за тех, кто еще человек, и тех, кто уже зверь, и перепуганных селянских детишек, которых на всех не хватит… и тоска, тоска, тоска…

   – Не плачь, Сьюз, – тихо сказал Анегард.

   Я и не плачу, хотела ответить я, и тут только поняла – и правда. Вытерла лицо рукавом рубашки, Анегард («Его милость Анегард, Сьюз, запомни уже наконец!») торопливо протянул платок.

   – Сьюз, ты… – Эннис глядел на меня, как ребенок на захожего сказителя, с восторгом и ужасом. – Ты просто чудо!

   – Дорогу сможешь объяснить? – спросил его милость. Он подошел к окну и глядел на далекий лес, и в голосе его мне почудилась смерть.

   – От моста через Ореховый свернуть с тропы и по ручью вверх, – ответила я. – Там, где болотце начинается, они и засели.

   – Понял, – кивнул молодой барон. – Найдем.

   – Не так все просто. – Эннис задумчиво потер подбородок. – Судя по рассказу Сьюз, там чары вокруг стоят. То, что ей показалось «как сквозь огненную стену пролетела»…

   – И что? – обернулся к магу Анегард.

   – Да то, – Эннис опустил глаза. – Ничего хорошего, вот что. Сьюз, похоже, только потому барьер прошла, что у кого-то из этих тварей на хвосте висела. Теперь, если я верно понимаю, ее их чары пропустят, за свою примут. А вот других…

   – Ты что предлагаешь, – Анегард сгреб Энниса за ворот, рывком поднял на ноги, – предлагаешь туда девчонку сунуть?!

   Молодой маг не попытался высвободиться, только голос его стал сухим и крайне вежливым.

   – Я ничего не предлагаю, ваша милость. Я только докладываю о положении дел тому, кто собирается, как я понял, вести людей в бой. Считайте это сведениями об укреплениях противника, это сравнение лучше прочих соответствует...

   – Прости, – Анегард медленно выдохнул, отпустил мага и повернулся ко мне. – Прости, Эннис. Продолжай, пожалуйста. Сьюз прошла «на хвосте» твари, и ее теперь пропустит. А других – что?

   – Других проведет она, – выдавил маг. – Поверьте, господин барон, если бы я мог что-то изменить, я бы это сделал.

   Мы вышли часа, наверное, через три. За это время я успела еще два раза пересказать свой сон – старому барону и Гарнику, позавтракать и отбрехаться от предложенной капитаном мужской одежды и доспеха-стеганки. Нет, то есть сначала я честно все примерила! Как они в этом ходят, ума не приложу! Да не просто ходят, а еще и дерутся! Даже в самом маленьком, что Гарник для меня нашел, я просто утонула, и уже через десяток шагов упыхалась и взопрела так, что скинула с себя всю эту воинскую сбрую и заявила:

   – Пусть меня лучше съедят!

   – А ну как правда? – спросил капитан.

   – По крайней мере, это быстро!

   – Дура девка, – вздохнул Гарник, но спорить не стал. Может, потому, что во двор замка вышли оба барона, маг и… и вчерашний бродяга.

   Пока его милость Анегард медленно шел вдоль неровного строя стражников, бродяга описал замысловатую кривую за спинами Энниса и его милости Эстегарда и остановился рядом со мной.

   Рэнси заворчал.

   – Что он у тебя, на людей натаскан? – недовольно спросил бродяга.

   Выглядел он точно таким же оборванцем, как и вчера, но чувствовал себя не в пример уверенней. Видать, наплел что-то… Ну да не мое это дело.

   – Он спокойный, добрый и ласковый пес, – ответила я. – Просто не любит тех, кто его бьет. А ты будто любишь?

   – Верно, – кивнул бродяга. – И я не люблю. Тебя, я слышал, Сьюз зовут?

   И что ему до моего имени?

   Я положила ладонь Рэнси на голову. Сказала:

   – Пес нервничает. Отойди лучше.

   – Послушай, – заторопился бродяга, – у меня дело к тебе.

   – Что еще за дело?

   – Чем вы меня вчера, а? Первый раз я так лопухнулся, чтобы рук освободить не суметь!

   Я поддела пальцами поясок.

   – Это?! – Он пощупал цветную тесьму, поднял на меня ошарашенный взгляд. – Чары, да? Продай, а! Хорошо заплачу, не сомневайся.

   – Нет, – рассмеялась я, – не продам. И не потому, что жаль, а просто без толку будет!

   Бродяга помрачнел:

   – Только тебя слушает, да? Ну да, то-то ты вчера сама развязывала.

   – Ты разве про такие чары не слышал?

   – Нет, – мотнул он лохматой головой, – не слыхал. Я из других мест.

   К нам подошел его милость Анегард. Сказал хмуро:

   – Сьюз, Рэнси лучше здесь оставить. Помочь он нам там не поможет, а…

   Обожгло стыдом: могла бы и сама подумать!

   – Я его уведу на псарню. А ты, – молодой барон окинул меня выразительным взглядом, – ты бы все-таки оделась. Не на гулянья идем.

   – Нет уж! – Гарнику сказала, и ему повторю! – Я в этой вашей справе через сотню шагов сдохну. Обойдусь. Звериная матерь защитит.

   – А если нет?

   Вот ведь, совсем как Гарник!

   – А нет, значит, судьба такая.

   Кажется, Анегард тоже с удовольствием объяснил бы, что я за дура. Но счел, как видно, неподобающим. Отошел молча; бродяга же вытянул вдруг из-за ворота странного вида цацку, вроде неровной каменной бусины на шнурке.

   – Чары на чары, Сьюз. Возьми, дарю.

   – Что это?

   – Да пустячок. Так, на удачу.

   Я огляделась. Анегарду втолковывал что-то старый барон, Эннис мялся рядом. Мага таки обрядили в стеганку, и не похоже, что ему это нравилось.

   – Эннис!

   Подошел, неуклюже переваливаясь:

   – Звала?

   – Глянь-ка. Можно в подарок принять?

   Ладонь мага зависла над ладонью бродяги, и на лице явственно проступило изумление. Вскинул голову – не на меня, на бродягу. Хотел, кажется, сказать что-то резкое, но осекся. Как будто, встретившись с бродягой взглядами, прочел в его глазах приказ молчать.

   Мне вдруг стало неуютно рядом с ними – так бывает, когда окажешься слишком близко от готовых как следует подраться парней. Я попятилась, но тут наваждение ушло.

   – Бери, Сьюз, не сомневайся, – голос Энниса звучал уверенно, если он и учуял что в нежданном подарке, то вряд ли подвох.

   Бусина упала мне в ладонь. Она была теплой, почти горячей, будто хранила жар прежнего хозяина. Мне стало вдруг неловко даже в мыслях звать его бродягой.

   – Хоть имя свое скажи, а то даришь…

   Он криво улыбнулся:

   – Неважно. Да и какая разница?

   Прекрасно! Спросит бабушка, чей подарок, а я что отвечу?

   Хотя как раз бабушке в любом случае одного имени мало будет. Я представила, какой допрос ждет меня дома – если доживу, конечно, – и едва не отдала подарок обратно. Отдала бы, да не успела. Наш вчерашний пленник умел, видно, читать по лицам куда лучше, чем я – прятать мысли.

   – Бери, не сомневайся, – торопливо сказал он. – Я от души дарю. А нужно тебе имя… ну зови хоть Марти, что ли. Какая разница.

   И добавил, повернувшись к Эннису:

   – Сними ты эту душегубку, все равно двигаться в ней не умеешь. Без привычки только хуже. Упаришься без толку, а до дела дойдет, никакой будешь.

   Подошел его милость Анегард, бросил:

   – Выходим. Эннис, готов?

   Маг вздохнул, помялся. Буркнул:

   – Прав ты, наверное.

   Скинул стеганку, расправил плечи, размял руки. Странно, без доспеха он выглядел… опаснее? Сила мага – не в оружии.

   – Удачи, – негромко сказал Марти. Вроде бы всем сразу, но мне показалось – для меня одной.

***

Ноги по щиколотку вязли в илистом дне, ветви орешника цеплялись за одежду, били по лицу и рукам. Хоть я и подоткнула повыше юбку, подол все равно намок, отяжелел. Представляю, какова б я сейчас была в стеганке! И так еле плетусь…

   А еще здесь стоял густой сумрак, будто и не ясный день сейчас… В общем, что-то в этом мире явно давало нам понять: зря мы суемся куда не просят, лучше повернуть обратно. Что-то – или кто-то? Я оглянулась. Интересно, Анегард, Рольф, Гарник и остальные тоже чувствуют неладное?

   – Устала? – посочувствовал Анегард.

   Я мотнула головой. Спрашивать расхотелось, а так – не понять. Мужчины. Воины. Мало ли что им там кажется! Для мужчины отступить позор, а смерть в бою – награда. Они пойдут вперед, даже если точно будут знать, что не вернутся. Даже Эннис, хотя он маг, а не воин.

   Скорей бы уж, подумала я. Ночью все казалось другим, да и летела я, а не брела по колено в воде, воюя с орешником. Никогда не думала, что с высоты, пусть и небольшой, лес видится настолько иначе!

   Ручей обмелел, разлился затянутой бурой пленкой лужей. Я остановилась. Странно, такого я здесь не помнила. Ни по сну, ни по-настоящему, а казалось, весь этот лес насквозь знаю.

   – Здесь, – свистящим шепотом выдохнул сзади Эннис. – Чувствую чары. Сьюз, дай руку и иди вперед. Медленно.

   Не глядя, я протянула руку назад. Кто-то – Эннис? – взял мои пальцы в свои, сжал легонько, будто желая ободрить. Шепнул:

   – Иди.

   Я и пошла. Даже не думая, что там впереди может быть, чего ждать, к чему готовиться…

   Шаг, другой, третий… Всякого я ждала. Что выпрыгнут из-за кустов, метясь в горло, виденные ночью зверолюди. Что провалится дно под ногой, расступится, затянет гостей незваных болотнице на обед. Что еще шаг, и перенесемся из пускай сумрачного, но все же дня, в родную нелюди ночь. Но не того, что так и будем брести, хлюпая, в полном безмолвии (и когда успели птицы затихнуть?), в невесть откуда взявшемся тумане – брести незнамо куда, готовые к драке, но не умеющие найти врага. Видно, нелюдские чары оказались сильней полученного мною во сне пропуска.

   Туман давил, с каждым шагом из-под ног поднималась волна тяжелого затхлого запаха. Давно уж мне не бывало так страшно – не извне наведенным страхом, а самым обычным, своим. Хотелось вырвать руку из чужой ладони и бежать, бежать без оглядки, все равно куда, лишь бы отсюда подальше. Я обернулась к Эннису:

   – Может, мы неправильно что-то сделали? Или не туда пришли?

   – Туда, – качнул головой маг. Он тоже казался встревоженным, и мне стало совсем жутко. – Туда, Сьюз. Ты правильно нас привела, я чую чары, сильные. А вот что пускать тебя эти чары не хотят – это да. Понять бы еще, почему.

   – Думай, – из тумана показался Анегард. – Ты маг или сопля-недоучка?

   Эннис вспыхнул.

   Выпустил мои пальцы.

   Туман разошелся клочьями, словно под порывом ветра. Я успела заметить, как грязные, вымокшие стражники мнутся, потеряв строй, с ноги на ногу, как изумленно оглядывается Гарник, как Рольф стирает с лица пот – за его ладонью остался грязный след. Мир вокруг истончался, расползался вместе с туманом, оборачивался другим – не то с лица на изнанку, не то с изнанки на лицо. Вместо орешника – старые кривые ели, вместо затянутой бурой пленкой стоялой воды – прелый хвойный опад. Взвизгнув, я схватилась за Энниса; почувствовала на своем локте чью-то железную хватку – Рольф? А в следующий миг…

   Не знаю, что это было. Не так, как ночью – словно в огненную стену врезалась. Но похоже. Опалило душу тягучей болью, перехватило дыхание – и отпустило. Мельничным жерновом навалился на плечи побелевший Рольф. Эннис с коротким придушенным стоном упал на колени. Выхватив клинок, встал в боевую стойку молодой барон.

   Из-под еловых лап, из сумрака нездешнего леса выныривали навстречу… они. Нелюдь, взвыл во мне страх. «Свои», – с печалью и жалостью ответила ночная память. При свете дня они уже не казались тенями. Женщина, похожая на Гвенду, такая же красивая, с длинной косой – вот только в косе седины не по возрасту. Худой мальчишка лет десяти–двенадцати, с рыжими лохмами, со злым лицом. Мужичок – вылитый Броке, взгляд сам метнулся к его ногам в поисках вредной пегой сучонки… метнулся и вернулся к лицу, зацепившись за что-то неправильное. Я охнула: у этого Броке звериная желтизна затопила глаза, а острые лохматые уши шевелились, как у настороженного пса. А за ним шел парень с лицом вовсе нечеловеческим – вот только не могла я назвать его звериной мордой, не могла никак! Будто наяву виделись сквозь шерсть и клыки прежняя задорная улыбка, молодой румянец и глаза не волчьи, а обычные карие, теплые и ласковые.

   Да что ж это со мной?!

   Эти… «свои»… эта нелюдь поганая наших детей ворует, а я их жалеть буду?!

   Подбитой птицей, сложив нетопыриные крылья, упал с неба еще один. Грянулся оземь меж нами и нелюдью, взвихрив еловый опад, шагнул к нам. Сощурил желтые рысьи глаза. От пристального взгляда словно пригоршня льда просыпалась за ворот.

   Похожие на людей отступили назад, оставив перед нами совсем или почти совсем утративших человечий облик. Клыкастых, когтистых, мохнатых… Много их было, десятка два, не меньше. И все равно, все равно – в каждом чудилось мне прежнее! Тенью, чужим воспоминанием… Да что ж это за наваждение такое?!

   Всхлип Рольфа привел меня в чувство. Засмотрелась! Наши-то как?

   Да так же. Прошло, наверное, всего-то несколько мгновений.

   Анегард оглянулся, крутнулся на месте, неловко, прочертив сапогами мокрый след. Обернулась и я. Баронской стражи не было. Ни Гарника, ни ребят. Там, за нашими спинами, стягивали круг эти, недозвери-нелюди, и в их глазах мне чудились вина, тоска и жажда.

   – Эннис, – взвизгнула я, – сделай что-нибудь!

   Маг только застонал. Зато Рольф, охнув, выпрямился. Вытер ладони – эй, об меня-то зачем?! – и перехватил поудобней выданный в замке боевой топор.

   Я подскочила к Эннису, потянула на ноги:

   – Вставай же, ну!

   – Сейчас, – пробормотал он, – встану.

   Вцепился в меня ледяными пальцами. Заворочался. Из носа его капала частыми каплями кровь, расплывалась алыми пятнами на мокрых рукавах рубахи.

   – Давай же, – почти зарычала я. За спиной послышался мерзкий чавк – верно, Рольфов топор пошел в дело. Эннис выпрямился, посмотрел шалыми глазами через мое плечо, вскинул руку…

   Разное рассказывали у нас в деревне о боевых магах. Будто и молниями швыряться умеют, и замораживать противника так, что вроде живой, а с места двинуться не может, и слепоту насылать… Или врали, или Эннису до таких умельцев еще учиться и учиться. Оглянуться я побоялась: хватило того, что на лице молодого мага разочарование быстро сменилось ужасом. Зашевелились губы – надеюсь, он чары плетет, а не молится! Молиться – это по моей части.

   Кстати, да.

   «Помоги, Звериная матерь, – беззвучно зашептала я. – Охрани, Великая! Защити от злобы лютой, от клыков хищных, от…»

   Неведомая сила закрутила Энниса волчком, швырнула оземь. Мелькнуло перед глазами кожистое крыло, ударил по лицу ветер. Сморгнув слезы, я увидела вдруг Анегарда; его клинок располосовал клыкастого амбала и, похоже, застрял у того в ребрах. Нелюдь отшатнулся, рявкнул что-то, очень похожее на «побери тебя Старуха». Анегард прыгнул следом и скрылся за спинами невесть откуда налетевших врагов. «Не отобьется», – обмирая, поняла я. На локте сомкнулась чья-то лапища, царапнула когтями. Я завизжала, развернулась, пнула вслепую.

   – Не дергайся, дурочка, – прохрипел на ухо чужак. – Добром пойдешь, лучше будет.

   И вовсе не то меня успокоило, что эти твари говорить умеют; просто есть такие слова, на которые у человека ответ всегда наготове, и для меня это как раз «добром пойдешь». Впечатать колено в то место, что парни пуще глаза берегут, пяткой с маху стопу приголубить, а как согнется, сверху по шее наддать. Когти разжались, я отскочила, крутанулась, оглядываясь: куда бежать? Эннис, забыв мудреные чары, сцепился с кем-то мохнатым по-бабьи, за волосья; немудрено, что дурня тут же схватили в десять рук. Анегард отмахивался обломком меча от наседающего на него крылатого, а со спины к нему примерялись еще двое, и ясно было – вот-вот завалят. И только к Рольфу с его топором никак не могли подступиться. Кузнецов сын, хэкая, встречал быстрой сталью любого, кто приближался к нему слишком близко; похоже, и меня до сих пор не тронули потому только, что слишком близко к нему стою… У Рольфа, вспомнила я, Молотобоец в покровителях – хоть и мрачный бог, и боятся его люди почти как саму Старуху, а кузнецам помогает. Жаль, мало нас. Прошли бы все, глядишь, отбились бы!

   Взгляд зацепился за смутное движение сбоку; я развернулась и увидела крылатого предводителя. Похоже, именно он ставил чары на обиталище нелюдей; во всяком случае, сейчас он именно колдовал. И направлял свое колдовство явно против Рольфа. Желтые рысьи глаза целились в кузнецова сына, быстро-быстро шевелились губы, а меж сведенных ладоней чуялась нарастающая сила.

   Выдох, мягкий шаг вперед…

   – Рольф! – взвизгнула я. И, не помня себя, кинулась вперед-наискось, между колдуном-нелюдем и человеком – единственным здесь по-настоящему своим.

   Наверное, то же испытывает хлебная крошка, когда ладонь хозяйки сметает ее со стола. Неодолимая сила сбила с ног, вышибла дух, швырнула куда-то прочь. Мелькнуло перед глазами исколотое вершинами елей небо, мир перевернулся – и погас.

   – Он так тебе дорог? – спросил высоко над головой чужой голос. – Впрочем, спасибо. Я погорячился, не рассчитал. Нам не нужны трупы.

   «Нужны живые», – поймала я недосказанное вслух. – «Кровь. Живая человечья кровь. Сами пришли».

   С трудом я подняла руку, провела ладонью по лицу. В затылке и висках бухал кузнечный молот. Перед глазами плавали цветные пятна, малейшая попытка шевельнуть головой отдавалась приступом тошноты. Из далекой выси наклонился чужак с рысьими глазами; лицо его казалось странно размытым, глядеть на него было тяжело, неприятно, и я, превозмогая тошноту, отвернулась.

   Зря.

   Есть на свете зрелища и похуже, чем звериные глаза на человеческом лице.

   – Рольф… – я всхлипнула, не в силах сдержаться.

   Парня, как видно, приложило крепче меня: был он без чувств, и нелюди безнаказанно суетились вокруг. Вырвали из рук топор, стащили промокшую стеганку, сорвали рубаху…

   – Не надо тебе этого видеть. – Чужак подхватил меня на руки и пошел прочь. Мир в очередной раз повернулся; теперь я не видела Рольфа, зато на моих глазах протащили куда-то вялого, явно ничего не соображающего Энниса, а следом проволокли Анегарда – за ноги, как тащат за два уголка мешок. Я дернулась. – Тихо, – буркнул чужак. Расправились крылья, закрыв обзор. Я уткнулась лицом в обтянутую драной рубахой, остро пахнущую псиной грудь, и беззвучно заплакала.

   Все бы отдала, чтобы это оказалось сном.

   Открыв глаза, я долго не могла понять, где нахожусь. Кривая щелястая стена, гора плохо выделанных вонючих шкур… В памяти смутно плыли оскаленные морды, звериные глаза на человеческих лицах, обломок меча в руках Анегарда, острый запах псины. Болела голова. Сильно болела. Но, странно, при этом казалось, что до того, как заснула, было намного хуже.

   Кстати, как заснула, я не помнила. Может, и вовсе не спала, а, скажем, без чувств валялась. Даже очень может быть, иначе с чего мне так плохо-то?

   Я осторожно повернула голову. Потом села. Подступила тошнота – и ушла; зато откликнулось на движение тело, и как откликнулось! Даже не думала, что в человеке так много всего может болеть. Колотили меня, что ли?! Я потерла лоб; от этого простого действия стало настолько легче, что я уже не могла остановиться. Растерла лицо, шею, плечи. Боль потихоньку отпускала, в голове прояснялось, я возвращалась на этот свет.

   И вспоминала. Болотистое русло Орехового ручья, долгое блуждание в тумане, короткую драку, что закончилась для нас так бесславно. Жадную суету вокруг оглушенного Рольфа. Хриплый голос крылатого чужака. Энниса и Анегарда – куда их волокли, уж не на съедение ли?!

   Чужая, в наведенном сне подслушанная мысль: «Нужен третий, ох как нужен! Хорошо бы – большой и сильный». Вот и сбылось вам. И третий, и четвертый, и пятый. И я шестая. На всех хватит.

   Боги великие, защитите! Я не хочу, не хочу умирать!

   Не хочу, чтобы умерли Рольф, Эннис, Анегард, Ронни с девчонкой! Не хочу! Слышишь, Звериная матерь, заступница моя? Молотобоец, покровитель Рольфа, Хранитель стад, покровитель Ронни, слышите? Жница, твои знаки у девчонки на рубашке – отзовись! Помогите, защитите! Или вам все равно, что мы, дети ваши, кончим жизнь на клыках у нелюди, словно какая-то кровяная колбаса?!

   Я поняла вдруг, что смеюсь. Смеюсь, хотя от слез плывет все перед глазами. Ну ты, Сьюз, и сказанула! Уж наверное, любая жертва – разбойников, нелюди, зверя лютого – хочет жить. Наверное, молит о спасении в последние свои мгновения. И что? Много ты слышала о чудесных спасениях, девонька?

   Среди нас нет избранников. Боги нам не помогут. Если и спасемся, то сами.

   Надо что-то делать.

   Я выпуталась из шкур, встала. Огляделась. Люди добрые, Звериная матерь, ну и конура! Потолок низкий, руки раскинь – в стены упрешься. Дверной проем шкурой завешен. Спасибо, под ногами не хлюпает…

   И спасибо, что рядом никого. Не ждали, что я так быстро очухаюсь, или опасной не считают? Скорей второе – и, как ни горько, в этом они правы. Что сделает безоружная девушка там, где трое мужчин ничего не смогли?

   Убежать, и то не сможет. Иначе бы караулили.

   Ох как страшно мне было выходить! Казалось, первый же шаг из этого, такого ненадежного, но все же убежища, станет шагом к смерти. Забиться в уголок… Очнись, Сьюз, толку тебе прятаться! Все равно ведь не отсидишься. Кто-то ведь здесь живет, кто-то спит на этих шкурах, кто-то принес тебя сюда! А зачем принес, как ты думаешь?

   Зачем… Что тут ответишь? Или – или. Или я понадобилась кому-то как женщина, или как еда. Что выберешь, девонька? Что больше нравится? Кровяная колбаса (вот же привязалось сравнение! я сглотнула вмиг набежавшую слюну, подумала: а есть-то хочется) или игрушка для нелюдя? Хотя, скорей всего, ни то ни другое от тебя не уйдет. Лучше бы сразу убили!

   Лучше бы сидела дома и не связывалась с недоделанными чароплетами, маги они или бароны, без разницы!

   И ведь могла отказаться. Могла. Тебя просили, не приказывали. А еще могла вернуться в деревню, вместо того, чтоб вести в замок подозрительного бродягу. Или не ходить Ронни искать. Сидела бы дома… пили бы сейчас с бабушкой земляничный чай, разбирали травки и болтали о всяком-разном.

   Хотя нет. Бабушка сейчас, должно быть, с Гвендой.

   Я вытерла слезы, обтерла лицо рукавом рубашки. От мокрой ткани озноб пробрал до костей. Эге, Сьюз, да ты вся осиновым листом трясешься! И поди разбери, страх тому виной, промозглый ночной холод или мокрая насквозь одежда? Все сразу, да и какая разница! Я шмыгнула носом и вышла наружу.

   Стояли здесь вечные сумерки, или вечер уже настал? Мохнатый, под пару нелюди, чернел в туманной сизой дымке вековой ельник – дремучим лесом из тех легенд, после которых страшно засыпать. Сердце трепыхнулось, подзуживая бежать: разве кто увидит в эдакой мгле, что одной пленницей меньше стало! Увидит, осадила я себя. Эти твари ночные. А не увидит, так почует.

   Да и не смогла бы я уйти, не узнав, что с другими сталось. Представить только… Пусть чудо, пусть не заметят, упустят… Вот я возвращаюсь, и?.. Что в замке скажу, как в глаза Гвенде гляну? От каких снов ночами кричать буду? Пусть уж… От судьбы не уйдешь, что напряла Прядильщица, то и встретишь.

   И я пошла наугад, не заботясь выбором дороги и не тревожась ощущением буравящего спину тяжелого взгляда. А то не ясно, кто смотрит! Глядите себе, от погляда меня не убудет. Зато сразу ясно, чего стоили все надежды на побег.

   Через несколько шагов я наткнулась на еловые ветки. Обойдя дерево, запуталась в кустах. Лес водил меня, путал, застил глаза стремительно густеющей тьмой. И звуки тоже обманывали, морочили голову: то зашуршит над головой и смолкнет, то филин ухнет вдали, то вдруг вода плеснет. И ни голосов, ни движения. Как будто на всей земле я одна осталась!

   Не знаю, сколько прошло времени, но в конце концов мне надоело так блуждать. Странно – никогда за собой такого не замечала! – но одиночество и отчаяние сделали меня безрассудной. Я остановилась, вздохнула глубоко и закричала:

   – Ро-онни-и! Ро-ольф! Э-энни-ис! Где-е вы-ы!

   Мой голос канул в пустоту, не породив не то что эха – малейшего отклика. Но зато, как будто обманный заморочный лес только этого и ждал, туман стал расползаться. Сначала проглянуло небо – едва начавшее чернеть, с редкими, еще робкими звездами. Выглянул из-за еловых верхушек обкусанный тучами краешек луны. Колыхнулись мохнатые еловые лапы, словно показывая: туда иди! И, стоило мне сделать шаг, последние пряди тумана рассеялись, открыв ту самую поляну, с которой унес меня крылатый чужак.

   С которой на моих глазах уволокли Энниса и Анегарда.

   Где оставался Рольф.

   И, если только нелюдь не умеет оживать после честной стали, с десяток не вполне человеческих трупов.

   Сейчас поляна была пуста. Но я примерно помнила, куда идти. Вот только заставить себя двинуться оказалось ой как трудно. Ты хотела узнать, что сталось с остальными? А ну как узнаешь сейчас? Помнишь ведь тот сон, ту жажду, помрачающую разум? Помнишь вкус крови, приправленный виной и тоской?

   Что, Сьюз, жуть пробирает? Сидела бы уж, не высовывалась!

   Я беззвучно всхлипывала, давясь слезами. А спину жег чужой пристальный взгляд.

   Клетка обнаружилась за кустами. Точно такая, какую видела я во сне, вот только были в ней теперь не Ронни с девчонкой.

   Молодой барон, бессильно уронивший руки на колени. Голова его упиралась в верхние прутья, глаза были закрыты, но по напряженному лицу мне стало ясно – Анегард, хвала богам, в полном сознании и готов действовать.

   Испуганно сжавшийся маг – от этого, похоже, толку будет чуть.

   Рольф…

   Еще недавно полный сил парень, последний, кого смогли одолеть зверолюди, лежал в забытьи, укрытый Анегардовой стеганкой, и лицо его было белее снега.

   Я кинулась вперед, ухватилась за неровные жердины:

   – Вы здесь!

   Анегард вскинул голову, на лице мелькнуло изумление.

   – Сьюз?!

   Я изо всех сил затрясла жердины, но клетка, на вид казавшаяся хлипкой и неустойчивой, держалась крепко.

   – Сьюз, ты с ума сошла! – зашипел Анегард. – Беги! Беги, отцу расскажешь, что к чему…

   Я мотнула головой. Всхлипнула:

   – Помогли бы лучше!

   – А то мы не пробовали, – маг нервно рассмеялся.

   – Скажешь, тут много их и чары сильные, – торопливо шептал Анегард, – пускай из столицы подмогу зовут.

   Тяжелая рука упала мне на плечо.

   – Никуда она не побежит и никому ничего не расскажет.

   Я дернула плечом, а уж потом обернулась. Кого увижу, знала: я теперь этот хриплый голос ни с каким бы не спутала. Да и запах…

   – А ведь могла убежать, – крылатый ухмыльнулся, показав песьи клыки. – Нет, орать начала, звать, искать. Зачем, девочка?

   Я промолчала. Только жалкий всхлип сдержать не удалось. Кабы не тот сон, ответила бы, наверное, что-нибудь вроде «кто сам таких вещей не понимает, тому не объяснить». Но я знала, он – понимает. Я слышала тоску и вину в его голосе. «Меньшее зло, самый жестокий из всех выборов». Он убьет нас – ради своих, за которых в ответе.

   – Ее не отпустишь, так хоть детей отпусти, – сказал Анегард. – Они вам не навредят. А сколько вам толку с них, ты и сам знаешь.

   Чужак подался вперед. Их с Анегардом взгляды столкнулись, как два клинка, и замерли, сцепившись. Меня аж озноб пробрал.

   – Я знаю, – прошипел крылатый. – А тебе откуда знать?

   – От тебя, – чуть слышно ответил молодой барон. – Больно громко думаешь.

   В голосе его звенело дикое, немыслимое напряжение, и почудилось мне, будто два поединщика застыли на крайней точке усилия, когда вот-вот решится – кто кого. Помоги, Звериная матерь! Что ж это делается?..

   Я зажмурилась. Что-то происходило – не здесь. Там, где властвуют боги, где нет слов, потому что не нужны слова. Там, где и у меня иногда получается говорить и слушать… вот только, как я ни вслушивалась, ловила лишь смутные отзвуки чужих мыслей. На большее моего умения не хватало.

   Но теперь я верила, что для нас не все еще потеряно. И, не умея помочь иным, всеми силами души молила Звериную матерь: «Дай сил, Великая! Не мне – Анегарду! Пусть у него получится, пусть он победит в этом поединке, смысла которого я не умею понять, пусть если не мы, то хотя бы дети выберутся отсюда живыми… Смилуйся, Великая, помоги!»

   В тот миг, когда у меня уже мутиться в голове начало от усилий, неслышный другим разговор оборвался. Всхлипнув, я села: ноги не держали. Хотелось спросить: что, как? Кричать хотелось. Или просто закрыть глаза, лечь и не видеть больше ничего и никого, до самого конца, каким бы он ни оказался. Вот только отчаянные попытки услышать не прошли бесследно – я чувствовала, что на самом деле ничего еще не кончилось. Что самое важное, быть может, только сейчас и начнется.

   Чужак что-то сделал с клеткой – наверное, отщелкнул незамеченные мной запоры, и молодой барон вылез наружу. С явственным усилием разогнулся, распрямил плечи. Анегард оказался с крылатым одного роста, и короткий обмен взглядами теперь еще больше походил на поединок. Вернее, походил бы, но теперь за ним не ощущалось такого яростного напряжения. Будто все уже сказано и понято, решение принято и надо лишь проверить – точно ли другой не отказался от решенного?

   А потом я услышала бессловесный зов, и на поляну стали выходить… эти. В точности, как во сне. Люди-звери, нелюди-незвери. Теперь, когда во мне не осталось страха, а лишь усталость, но не было и странного чувства сродства, с каким я смотрела на них впервые, я только удивлялась. Каким недобрым колдовством, чьим попущением могли появиться на свет такие существа? Слишком много от людей, чтобы спокойно называть нелюдью; слишком много боли в глазах, чтоб честить нечистью; слишком жутко, чтобы жалеть, но и не жалеть не получается. Похоже, думала я, что-то я про них знаю теперь, что-то такое, что мешает ненависти и страху. Вот только как выкопать из глубин души это нечаянное знание? И откуда оно вообще взялось? Сон отзывается? Или отголоски безмолвного поединка?

   – Три десятка и еще шестеро, – сказал вдруг чужак. К чему, о чем? Добавил: – И я.

   – Ничего, справлюсь, – отрывисто кинул молодой барон, и я поняла: они все еще продолжают разговор. Они нашли решение, сошлись на чем-то… в чем-то согласились…

   – Не переоценивай свои силы, парень. Хотя мы ведь можем дать тебе передышку.

   Передышку – в чем? Он что, драться будет, со всеми?!

   Ой, похоже… иначе зачем рубаху стаскивать?

   Да он сбрендил! Чем это поможет, как?! Боги великие, ему ж всего-то шестнадцать! Каким бы ни был бойцом, после такой ночки против троих не выдюжит, не то что…

   Но, когда я увидела, как на самом деле собрался решать вопрос наш молодой господин… придурок тронутый, псих безмозглый… я просто закрыла глаза, уткнулась лицом в колени и стала думать, как хорошо было бы помереть прямо сейчас. Чтобы не видеть – ну ладно, я и так уже не вижу, – чтобы забыть, навсегда-навсегда забыть, как его милость Анегард, молодой барон Лотарский, протягивает нелюдю руку, а тот впивается зубами в вену.

   – Сьюз!

   Я попыталась откликнуться, но и сама не услышала того писка, что продавился сквозь сжавшую горло судорогу.

   – Сью-уз! Очнись, все страшное уже закончилось!

   Может, и закончилось, вот только проверять почему-то не хочется.

   – Я думал, деревенские девчонки не такие трусливые! – его милость явственно ухмыльнулся. – Ладно бы еще Ланька в обморок хлопнулась, ей простительно. Сью-уз!

   Счастье, Ланька твоя не видела, что тут творилось, придурок! Представляю, какими глазами смотрело бы невинное дитя на любимого старшего брата!

   – Ну и зачем все это было? – не поднимая головы, буркнула я.

   – Помилуй хоть ты меня, Сьюз! Я и без рассказов чуть жив. – А по голосу и не скажешь, чуть не ляпнула я. – Дома расскажу, сразу всем, – как будто подслушав мои мысли, уже серьезно сказал Анегард. – Оно того стоит. Посмотри лучше, Рольфа сможешь в чувство привести? Рассвет скоро, лишнего здесь задерживаться неохота.

   Вот уж точно, молча согласилась я.

   И только потом поняла, что он, собственно, сказал.

   – Так мы… нас отпускают?!

   – Угу, – коротко буркнул господин барон. Кажется, рассусоливать на эту тему он не хотел. Или, может, считал опасным.

   Ладно, ему видней. Я все-таки подняла голову, посмотрела на стоявшего передо мной парня. Человеком он быть не перестал. По крайней мере, внешне. Разве что бледный сильно.

   Рольфа вытащили из клетки, натянули на него стеганку. Кузнецов сын бормотал что-то невнятное, глаза его были закрыты, руки холодны как лед, на венах багровели следы укусов. Вспомнив, как знатно приложило нас с ним чужачьей боевой магией и как раскалывалась и гудела моя голова, я начала тереть ему лоб, лицо и шею – так же, как растирала себе. Жаль, я не умею, как бабушка: она ведь не только всякие травки да наговоры знает, она чувствует, что делать надо – так же чувствует, как я зверей. А у меня дара к целительству вовсе нет, только то и знаю, чего от нее нахваталась.

   Вина бы теплого сейчас, или хоть укутать…

   – Эннис, – позвала я. Молодому магу втолковывал что-то Анегард, но мне показалось, тот не слишком соображает, на каком он свете. Тоже, что ль, чарами приложили? – Эннис, помоги.

   Маг присел со мной рядом. Сказал угрюмо:

   – Чем я помогу, если у меня как отшибло все. Ничего не выходит, что ни пробовал. Будто эти не только кровь, но и силу высасывают. А так лечить, без чар, я не умею.

   – Хотя бы согреть помоги. Я ведь тоже не ахти какая лекарка – так, у бабушки на подхвате.

   Эннис кивнул, начал растирать Рольфу ладони. Простое и понятное занятие ему, кажется, помогало – совсем скоро растерянность на лице молодого мага сменилась сосредоточенной деловитостью, а движения стали четче и резче. Ну хоть этого тащить не придется, про себя вздохнула я. А вот Рольф сам идти точно не сможет. Хоть бы до баронского отряда как-нибудь добраться, авось бравые ребята никуда за ночь не делись. А там уж донесут, будет кому.

   Анегард тем временем ушел вместе с крылатым чужаком. Я проводила их рассеянным взглядом.

   – Эннис, как думаешь, с ним все… в порядке?

   Маг понял недосказанное. Ответил лживо-мягким голосом, каким утешают напуганного ребенка:

   – Сьюз, от простых укусов не перерождаются.

   – Думаешь?..

   Мое недоверие его разозлило, мягкость ушла из голоса, сменилась резкостью уверенного в своих словах человека.

   – Знаю. Меньше слушай менестрельских баек. Разумеется, господин барон не в порядке, но не более, чем можно ожидать после тяжелого боя и сильной потери крови. До дома добраться, поесть, поспать, и на другой день как новенький будет.

   Я тайком перевела дух.

   – Что, легче стало? – сердито спросил маг.

   – Теперь да.

   Эннис кивнул, словно говоря: ну наконец-то дошло. Нащупал на запястье Рольфа слабо бьющуюся жилку, покусал губы.

   – Сьюз, ты ведь с ним рядом была? Можешь рассказать, чем его так знатно оглушило? Тут, я чую, без магии не обошлось.

   Я рассказывала, Эннис хмурился – хотя что там можно понять с моих слов? Да и вряд ли это магия, мрачно думала я. Вон, со мной-то уж сколько все в порядке. А из парня крови попили, еще бы ему худо не было!

   Но маг выспрашивал о самых крохотных мелочах, и я послушно вспоминала: где стояли мы, а где чужак, как двигались его руки, шевелились ли губы, ощущался ли какой-то непонятный мне «ток энергии» или хотя бы ветер, что я чувствовала, когда чары ударили, а что, когда пришла в себя…

   Наконец Эннис, как видно, что-то понял. Покачал головой, буркнул:

   – Силен. Дураки мы, что с простым оружием сюда поперлись. А и верно ж говорят, Сьюз, дуракам счастье! До сих пор не пойму, как живы остались.

   Что тут понимать, хотела сказать я, им трупы не нужны были, вот и все наше счастье. Они живую кровь хотели. И получили.

   Но тут Рольф открыл глаза.

   Я ахнула:

   – Хвала богам, очухался! Ну, Рольф, ты нас и напугал!

   – А… что… со мной… – просипел он.

   Эннис прикрикнул:

   – Молчи! Что, с кем, как да почему, после будем разбираться. Голова болит?

   – Ага…

   – Вот и молчи, пока не пройдет. Тебя, парень, так садануло…

   – Не… помню…

   Маг поморщился. Оглянулся; а я вдруг подумала: странно, мы тут совсем одни, но ощущение давящего в спину взгляда никуда не делось. Верно, из лесу караулят, на глаза не показываясь, но с чего бы такая деликатность?

   – Сьюз, а Сьюз, – смущенно сказал Эннис, – ты б воды раздобыла? Напоить парня надо.

   «Раздобыла», легко сказать! Как он себе это представляет? Что ручей в потемках искать, что у нелюди просить, одна малина.

   Я посмотрела в мутные глаза Рольфа, встала и побрела в лес. Туда, откуда так упорно чудился давящий чужой взгляд. Авось не съедят, раз до сих пор цела.

   На обжитой нами поляне уже ощущался близкий рассвет, здесь же стояла непроглядная ночь. Еловые лапы цепляли за одежду, за спутанные волосы – не пускали.

   – Эй, – тихо позвала я, – есть тут кто-нибудь?

   Зашумело над головой, словно от порыва ветра, и стихло. Проклятый лес, снова морочить взялся!

   – Э-эй, отзовитесь!

   – Чего тебе?

   Передо мной стоял мальчишка. Кажется, тот самый, рыжий и злой, которого я запомнила перед дракой. Хотя в такой темноте разве точно скажешь…

   – Воды, – спросила я, – можно?

   – Оглянись, – посоветовал мальчишка. – Курица слепая.

   Сделал шаг назад и исчез. Растворился в ночном лесу, как и не было.

   А позади меня и впрямь оказался родничок. Совсем крохотный, немудрено проглядеть. Пробивался ключом сквозь шкуру прелой листвы и тут же впитывался обратно.

   Ну и в чем нести прикажете? Было бы светло, хоть бы мху поискала… Я зачерпнула ледяной воды в пригоршню и пошла назад. При каждом шаге на колени падали крупные капли. Донесу ли хоть что-то?

   Донесла. На один глоток – но все лучше, чем ничего.

   – Второй раз не пойду, – буркнула в ответ на укоризненный взгляд мага. Сам пускай носит, раз такой умный. Чарами.

   – Ты считаешь, ему хватило напиться?

   – Хорошо, давай флягу.

   Несколько долгих мгновений мы с Эннисом буравили друг друга взглядами. Не люблю бестолковой работы, а маг, по моему разумению, именно ее от меня и требовал. Уж не знаю, кто вышел бы победителем, но тут, на наше счастье, вернулся господин барон. А с ним…

   – Сьюз!!!

   Ронни повис у меня на шее. Кажется, наш мелкий близок был к тому, чтобы разреветься. Белобрысая девчонка – та, что плакала в моем сне – цеплялась за рваную, окровавленную рубаху Анегарда и все повторяла, всхлипывая:

   – Мама, мамочка…

   Чужак – все тот же, крылатый с рысьими глазами – держался немного поодаль и словно чего-то ждал.

   – Как Рольф? – спросил его милость.

   – Живой, – буркнул Эннис. Под взглядом чужака магу явно стало неуютно, а тот, как назло, смотрел именно на нас троих. И как смотрел, будто гуся на рынке выбирает!

   Я поежилась, встала. Протянула Рольфу руку:

   – Поднимайся, что ли.

   Эннис спохватился, поддержал. С нашей помощью Рольф держался на ногах почти твердо, хотя идти вряд ли сумел бы. Но идти не пришлось. Чужак что-то сделал – как будто швырнул в нас слепленным из тумана снежком, – мир в очередной раз повернулся, и мы оказались среди баронских стражников.

   Дорога в замок выпала у меня из памяти. Остались только неимоверная усталость, хныканье девчонки, тяжелое дыхание Рольфа, сопение Ронни. Гомон выбежавшей навстречу челяди, расспросы Гарника, отрывистые, короткие ответы. Чей-то плач. И тягучий, беспрерывный звон – не в ушах и не в голове, а где-то далеко-далеко, чуть ли не там, на Ореховом. Отголосок не чар даже, а силы, что выше любой ворожбы. Той самой силы, о которой просила я богиню…

   – Сьюз, что с тобой? Что с ней?

   – Уложите ее спать, тетушка Лиз. Ничего страшного. Устала, перепугалась…

   – В бою побывала…

   – Чарами шарахнуло…

   – С нелюдью познакомилась…

   – Ох, мать честная, вот так и отпускай с вами девушку! Все им пустяки. Загнали, как есть загнали!

   Чьи-то руки помогли раздеться. Прохладная подушка, теплое одеяло… Темнота – ласковая и безопасная.

   И никаких кошмаров.

   Я проснулась до неприличия поздно. За знакомой полосатой занавеской – меня, значит, снова уложили в Динушиной каморке – стояла та ленивая тишина, какая отмечает спокойные послеполуденные часы. На пол падала широкая полоса света. Пахло свежим хлебом, парным молоком, тушеным с овощами мясом. Запах уюта, покоя и безопасности. Будто и не было ничего.

   Вставать не хотелось. Все живы, все вернулись, чего еще надо? Но я уже достаточно пришла в себя, чтобы понимать – не так все просто с нашим возвращением. И хорошо бы все-таки узнать точно, какую цену заплатил Анегард за наши жизни. Так что я поднялась, худо-бедно привела себя в порядок и пошла искать людей. Хоть кого-нибудь, кто может рассказать новости.

   Первой навстречу попалась Анитка. Всплеснула руками:

   – Сьюз, ты встала! Им милости о тебе спрашивали, и господин маг тоже! Сьюз, а правда, что на болоте настоящие оборотни поселились? А они какие?

   Я потерла лоб, поморщилась: голова все-таки побаливала.

   – Где господа-то? Раз спрашивали, наверное, пойти надо?

   – Да там, – махнула рукой Анитка, – старую казарму зачем-то смотрят. Сьюз, а правда, что эти оборотни колдовать умеют?

   – Умеют, – кивнула я. – Один так точно умеет. Только не знаю я, оборотни они, упыри или вообще нежить-несмерть какая. Не разбираюсь. У Энниса спроси, может, он понял.

   – Ой, ты что, я его смущаюсь! Городской, да еще и маг, а я… Ой, Сьюз, а давай ты спросишь? Интересно же…

   – Это кто там посередь бела дня лясы точит? – к нам шел баронский управляющий. Анитка оглянулась, ойкнула и убежала. – А, ты. Ступай к старой казарме, там его милость Анегард тебя видеть хотели. Знаешь, где?

   – Д-да…

   Я вдруг взволновалась: понятно, что мне хотелось поговорить с Анегардом, не только Анитка здесь такая любопытная, но я-то ему зачем? В голову полезла всякая дичь: вот прикажет молчать обо всем, что видела, а проговорюсь… вдруг Эннис такой же «знаток», как его учитель, и наш молодой барон… Я сглотнула окончание мысли. В менестрельских байках тоже, небось, правда встречается.

   – Так пошевеливайся, коли знаешь, – прикрикнул управляющий. Проворчал: – Вот ведь дуры девки, одно языками чешут да страхи себе всякие выдумывают.

   Та-ак… Кажется, пока я спала, слухи по замку уже пошли, и слухи не очень-то приятные… Поежившись от внезапного озноба, я поплелась к конюшням – именно там, за посыпанным крупным речным песком пятачком манежа и сенными сараями, медленно ветшала старая нежилая казарма.

   У ее дверей, покосившихся и вросших в землю, мялся Эннис. Увидев меня, повеселел, приосанился:

   – А, Сьюз! Выспалась?

   – Выспалась. А что, пока я спала, еще неприятности подоспели?

   Эннис рассмеялся:

   – Да ничего такого, не бойся. Ваш мальчишка умял половину кладовой, ваш кузнец на спор подковы гнет, перед девицами красуется, так что пора вас по домам налаживать, пока замок еще цел. Тебя ждали.

   – А-а, это хорошо. – Мне вдруг пришел в голову вопрос, который стоило бы задать магу по свежим следам. – Эннис…

   – Что, Сьюз?

   Я достала подарок Марти.

   – Что за цацка такая, можешь мне объяснить?

   Маг, мне показалось, смутился.

   – Кажется, он сказал «на удачу»?

   – Ой, Эннис, ну не надо! Ты же понял что-то, я видела! И Марти этот не так прост, как прикидывается, и подарок его, по-моему, тоже. Чего боишься, убьет он тебя, если расскажешь?

   – Все-то ты замечаешь, – грустно усмехнулся Эннис. – Парень тебе свою защиту отдал. Видно, глянулась ты ему.

   – То есть как – «защиту»? – От «глянулась» я предпочла отмахнуться.

   – Да вот так, – пожал плечами Эннис. – Очень просто. Эта, как ты выразилась, «цацка» эффективно нейтрализует направленную против хозяина агрессивную магию. Высокого качества вещь, я таких раньше и не встречал.

   Я застонала.

   – Ты по-простому можешь выражаться?

   – По-простому? – Эннис почесал в затылке. – Ну вот если против тебя чары какие-нибудь кинуть, боевые в особенности, она тебя от них защитит. Может, полностью, может, частично, тут все от разности потенциалов зависит… ой, прости! От сравнительной силы чар и амулета, так понятно?

   – Понятно, – вздохнула я. – Как наши мужики любят выражаться, дело ясное, что дело темное.

   – Да ладно тебе, темное! Оно ж видно, Сьюз! Ты разве сама не заметила… там? Ты вспомни!

   Я честно попыталась вспомнить. Опаляющий душу барьер, свалившие нас с Рольфом чары, замороченный лес…

   – Знаешь, Эннис, мне кажется, оно не работает. Или у меня не работает.

   – Сьюз, – Эннис посмотрел на меня, как на дурочку. – Да если б не эта штука, тебя бы там размазало! Уж ты мне поверь, я какой-никакой, а маг. Очень даже оно работает, просто там такие силы бушевали, ты себе представить не можешь. – Добавил, помолчав: – И я не мог, пока не увидел.

   Я задумчиво покатала по ладони каменную бусину.

   – Эннис, а этот парень, Марти, здесь еще?

   – Вчера ушел.

   – Жаль. Я б вернула.

   – Сьюз, – вздохнул маг, – такие подарки не возвращают. Он решил и отдал, а ты приняла. Все, дело сделано. Владей и не изводи себя всякими глупостями. Оно ни к чему не обязывает.

   – Ладно, – я надела амулет обратно на шею. – Дадут боги встретиться, хоть спасибо скажу. Эннис, а он вообще кто? Ведь не бродяга же?

   – Не знаю.

   Что-то подсказало: вот теперь Эннис соврал. Но, наверное, мне и не нужно знать. А то бы, наверное, сам Марти и рассказал. Вот так шел человек мимо, шел и прошел, а памятку оставил…

   Мне стало грустно. Эннис это заметил, спросил:

   – Ты хоть поела?

   Я покачала головой.

   – Ну, это не дело! Погоди, – маг заглянул в казарму, крикнул: – Господин барон, тут Сьюз пришла!

   – Сейчас, – откликнулся Анегард.

   – Сейчас, – подмигнув, повторил Эннис. – Нехорошо, господин барон, держать такую девушку голодной. Да и я, честно говоря, не откажусь лишний раз подкрепиться.

   – Подкрепиться? – его милость Анегард вынырнул из казармы внезапно, я даже вздрогнула. Выглядел молодой барон вполне бодрым, от вчерашнего и следа не осталось. – Извини, Эннис, мне подкрепляться некогда. Поешьте со Сьюз, ладно? Только быстро. Сьюз, я тебя домой отвезу, не возражаешь?

   Попробовала бы я возразить! Когда наш молодой господин говорит таким тоном, лучше кивать да помалкивать.

   – Вот и хорошо, – Анегард провел ладонью по волосам, стряхивая паутину. – Жди на кухне, я за тобой зайду.

   И умчался, на ходу выкликая Гарника.

   Ну и зачем звал? Убедиться, что жива?

   На кухне Анитка и Динуша встретили нас как дорогих гостей. Вот только похоже, усмехнулась я, придвинув мясо к себе поближе, Эннису придется расплачиваться за их доброту рассказами. Впрочем, маг явно не возражал. Пока я торопливо ела, удивляясь собственному звериному голоду, он вовсю распускал хвост перед девчонками. Сначала расписывал опасности нашего похода и чудесное спасение – правда, к чести его, не утаил, что спас нас всех господин барон. Затем начал рассуждать, с каким, собственно, видом нелюди мы повстречались, и быстро перескочил на магическую заумь. Вот уж Куржева школа!

   Я кое-как ухватывала смысл – помогало, что видела тех, о ком шла речь. Зато Аниткины глаза стремительно утрачивали осмысленное выражение.

   – …Таким образом, мы имеем дело не с оборотнями, упырями или лесными духами, и уж тем более не с легендарной Дикой Охотой, а с обыкновенными заколдунцами, сиречь несчастными людьми, пострадавшими от чужого злонамеренного колдовства…

   – Эннис, – хихикнула я, – говори проще, и все девушки твоими будут!

   – А что? – удивился маг. – Непонятно?

   – Не-а, – ответила бойкая Динуша. – Кровь-то они пьют? Пьют. Так почему ж тогда не упыри?

   – А если в зверей перекидываются и от честной стали не мрут, значит, оборотни! – добавила Анитка.

   Эннис закатил глаза. «Для кого я тут распинался?» – нарисовалось на его лице. Однако начал заново, старательно подбирая слова попроще. Я навострила уши, но тут заглянул его милость Анегард:

   – Сьюз, пошли!

   Мимо барона протиснулся Рэнси, кинулся ко мне, в порыве щенячьего восторга попытался запрыгнуть на колени. Анитка взвизгнула: псень едва не спихнул на пол кувшин с элем.

   – Рэнси! – смеясь, я трепала пса за уши, гладила умильную морду. – Хороший мой, веди себя прилично. А то в другой раз тебя здесь и на порог не пустят!

   Пес в ответ скулил и тянулся облизать мне лицо. Эннис покосился недовольно, переставил эль на середину стола, отодвинул подальше мясо. Его милость Анегард откровенно потешался.

   Пришлось мне прощаться с магом и с девчатами. Ну ладно, увидимся еще, тогда расспрошу. А может, господин барон понятней расскажет. Надо только набраться храбрости спросить.

   Во дворе ждал черный жеребец. Анегард сел в седло, протянул мне руку:

   – Давай, Сьюз, смелей!

   Кажется, подумала я, это становится моим законным местом. Ох, Сьюз, береги косу! Как бы кто ревнивый в нее не вцепился!

   Впереди Гарник вез по уши довольного Ронни. Следом ехал Рольф. Был он еще изрядно бледен, однако в седле держался уверенно. Для него нашли в баронских конюшнях резвую крепенькую кобылу-четырехлетку под пару Огоньку и вручили во владение торжественно, перед всей челядью и стражей: старый барон счел, что храбрость деревенского парня заслуживает награды.

   Их ждет дома радостная встреча, думала я. И пересудов теперь надолго хватит, и от невест Рольфу совсем прохода не станет. А мне одного хотелось – чтобы моя жизнь потекла по-старому, будто и не было ничего. Позабыть о ночных кошмарах, выкинуть из памяти жуткую ночь на болоте, страшные полузвериные морды, в которых угадываются былые человеческие лица, жажду крови, боль и страх, и тоску, тоску… Проклятый тот сон! Нет, не ночь на болоте оказалась для меня самым страшным испытанием, не ледяные ладони почти мертвого Рольфа, не Анегард, подставляющий вену под укусы. Куда страшней – жалость. Душу рвет. Главарь с нетопыриными крыльями, похожая на Гвенду женщина, обозвавший меня слепой курицей мальчишка – все они были раньше людьми. И те, кто готов был рвать на части Рольфа – тоже. Безумие кровавой жажды, отчаяние, удушливый туман чар, скрывающий клочок чужого леса – все, что осталось им от радостного людского мира.

   Проклятый сон, швырнувший в их шкуру! Разве такое позабудешь?..

   Анегард сказал, все страшное закончилось, не будет больше ни ночных кошмаров, ни пропавших детей. Но что-то во мне, какое-то мне самой непонятное чутье, говорило: прежняя жизнь ушла навсегда, и жалеть о ней так же глупо, как, например, мечтать стать баронессой.

   А новое меня пугало.

   Кони шли спокойно, озаренный солнцем лес медленно плыл назад, и не было в нем ни следа от ночных страхов. Рэнси носился кругами, то нырял в густые папоротники, то выпрыгивал на тропу едва не под самые копыта, взлаивал, звал побегать с ним. Анегард молчал, верно, задумался о чем-то. Да и ясно, о чем: похоже, от ночных соседей нам так просто не избавиться, назвались друзьями, так должны помочь. Значит, надо объяснять людям, как дальше жить. А может, ехать в столицу, у королевских магов просить совета… Заботы посерьезней, чем объяснять бабушке, что за цацка на шее висит, кем подарена да почему взята!

   Дорога показалась мне слишком короткой. Очень уж хорошо было ехать вот так, отложив страхи и тревоги на потом, посреди выпавшего вдруг островка безмятежности – быть может, слишком короткого. Чувствовать спиной тепло Анегарда, которого все трудней в мыслях называть бароном и его милостью. Забавляться весельем Рэнси, наслаждаться солнечным деньком и не думать о том, что будет дальше.

   К чему думать о том, что не в твоих силах изменить? Чего и предугадать пока не можешь?

   Анегард спешился у нашего домика. Сказал:

   – Приглашай в дом, хозяюшка. Вашим в деревне Гарник все расскажет, а я квасу выпью да обратно поеду.

   Бабушка выбежала навстречу, ахнула:

   – Наконец-то! Я уж заждалась, сердце не на месте! Заходите, ваша милость! А что ж господин капитан, неужто не отдохнет? А ты, Рольф, что-то совсем белесый, слезай-ка, гляну на тебя поближе. Охти ж, и пропажа нашлась… Что, герой, готов домой явиться? Мамка с папкой тебя ждут, ой жду-ут!

   – Здорова будь, Магдалена, – рассмеялся Гарник. – На обратном пути загляну, ты уж кваску твоего знаменитого на мою долю оставь!

   Ронни прыснул, Рольф пробормотал смущенно:

   – Не, я домой поеду. Тоже, небось, волнуются. Ниче, хорошо все…

   Два коня с тремя седоками пошли дальше, а нас с Анегардом бабушка потащила в дом. Вокруг увивался Серый, Рэнси, не будь дурак, просочился на кухню, свалил на пол горшок с кашей и начал торопливо хватать – уж его ли, проглота, в замке не кормили?! Бабушка кинулась убирать, замахнулась на псеня веником, тот рыкнул, развернулся боком, прикрывая неправедную добычу.

   – Бабуленька, – не выдержала я, – сядь ты, всех богов ради, спокойно! Пусть уж ест, потом подмету. Я с утра любопытством мучаюсь, так что сейчас квасу выставлю, и пусть господин барон нам с тобой рассказывает, каким чудом мы все живы остались и домой вернулись, что за нелюдь теперь у нас в соседях и как с такими соседями дальше жить.

   Бабуля даже не села – упала на лавку. Я грохнула на стол кувшин с квасом, выставила кружки:

   – Господин барон?

   – Что с тобой делать, – вздохнул Анегард. Сел, взял кружку. Поставил обратно. – Рассказать надо, сам знаю. Вот как начать…

   С начала, хотела сказать я. Но глянула в его лицо и осеклась. Молча села напротив.

   – На легенду похоже, – глухо сказал Анегард. – Из тех, которые слушаешь и веришь – да, раньше такое случалось, ну так раньше и боги по земле ходили, и люди были другими. А чтоб теперь…

   Он стал старше, подумала вдруг я. За каких-то несколько дней будто лет десять прошло.

   – Жил в старые времена один барон, – Анегард покачал головой, усмехнулся грустно. – Времена не такие уж и старые. Я не понял точно – век, два… Наверное, и архивные записи найти можно, если знать, что и где искать. В его родных местах наверняка еще помнят, вот только от наших краев далеко, не спросишь. Хотя оно и к лучшему, что далеко.

   Рэнси пристроился рядом, положил голову мне на колени. Анегард замолчал, и я услышала тишину – такую полную, такую глубокую, будто весь мир замер и ждет чего-то. Говорят, в такие мгновения можно услышать, как скрипит колесо прялки, на которой Старуха прядет нити людских судеб…

   – Он был обычный, – продолжал Анегард. – Не герой и не трус, не злой и не добрый; о таких легенды не слагают. Жил как все. Воевал за короля, женился, детей воспитывал. Правда, он умел ворожить и даже обучался у мага по молодости. Но, как подобает благородному, изучал только боевые чары, так что полноправным магом не стал. Обычный, да… Вот только был он избранник, отмеченный печатью богини. Прядильщицы.

   Могильным холодом повеяло от этих слов. Я поежилась. Избранник Воина станет великим воином, избраннику Хранителя стад будет удача в мирной жизни. Звездная дева подарит любовь, Жница – многочадие и долгую жизнь, а будет нужно – легкую смерть. Но что даст своему избраннику Хозяйка тьмы, та, во славу которой в темные и дикие времена приносили кровавые жертвы?

   – Слыхала я о печати Прядильщицы, – бабушка покачала головой. – В тех краях, откуда я родом, говорят, что таких детей нужно убивать прямо на алтаре.

   – Кто посмел бы убить единственного наследника благородного рода? – спросил Анегард. И ответил сам себе: – Я бы – теперь – убил. Даже собственного сына. Все лучше, чем… – Он тряхнул головой, провел по лицу ладонью, будто смахивая липкую паутину. – Однажды Старуха явилась к своему избраннику и потребовала службы, и клянусь, я на его месте лучше бы сам себе глотку перерезал, чем… Нет, он не согласился. Но он был не трус и не храбрец, а так, серединка-наполовинку, и он, ответив богине «нет», решил жить дальше, будто ничего не случилось. Дурак.

   Что ж там за приказ такой был, что за служба? Спросить я испугалась. Если Анегард не сказал, наверное, лучше об этом молчать. Не будить зло неосторожным словом.

   – Прядильщица отреклась от ослушника. – Анегард сцепил руки в замок, покачал головой. – Отреклась… Вы ведь понимаете, что такое, когда от тебя отрекается Смерть?

   Бессмертие?!

   Я открыла рот – и закрыла, не сказав ни слова. Очень уж не вязалось… что-то тут не то…

   – Он не мог умереть и не мог жить. Как человек – не мог. Старуха сделала ему подарочек на прощание, чтобы помнил. Он должен был пить кровь, иначе начинал сходить с ума, и… И опять же пил кровь. Только уже не разбирая, сколько, как и у кого. И каждый приступ безумия оставлял в нем все меньше человеческого.

   – И он превратился… – я запнулась, подбирая слово, – вот в это? Это ведь он был… там?

   – Да, – тяжело уронил Анегард.

   – А остальные?!

   – Сейчас объясню. Остальные… Понимаешь, Сьюз, он может питаться любой кровью. Как еда годится любая живая тварь. Но только кровь человека позволяет ему сохранить разум. А тот, у кого он возьмет слишком много, сам превратится в такого же.

   – И они все?!..

   – Да.

   – Сволочь, – прошипела я.

   – А Ронни? – спросила бабушка.

   – А… – «ты», хотела спросить я. Но как о таком спросишь?

   Анегард понял.

   – Там хитро, – сказал он. – Этот… его, кстати, Зигмонд зовут… он не сразу понял. А когда понял, стал осторожнее. По глотку от человека… Стаю свою в руках держал жестко – это ж все его люди, из тех, кто первым под клыки попался, когда он и не понимал еще ничего. Из родных мест улетели, чтоб таких же не плодить. И они поумнели с тех пор. Научились, как лучше… Я не все, наверное, уловил, это ведь не сам он мне рассказал, а…

   Молодой барон замялся, не умея объяснить. Я кивнула:

   – Да, я поняла. Сила Звериной матери. Ох и страшно было, когда вы с ним там взглядами сцепились! Аж воздух звенел!

   Анегард поглядел странно, как будто я сказала что-то такое, о чем и понятия иметь не должна. Потер лоб.

   – А, ну да. Я и забыл, о тебе говорят – звериная лекарка. Да и сны эти… А ты не избранница ли, Сьюз?

   Я мотнула головой:

   – Что вы, господин! Просто чувствую иногда, будто слышу без слов. Успокоить могу… Вот и все. Остальное – чему бабушка выучила. А там… Там, наверное, с перепугу чувства обострились. И я ведь не слышала, не поняла, что там между вами было, просто… ну, как сказать? Что-то было, вот и все.

   – Да, я понял, – кивнул Анегард. – Я знаю, как оно бывает. Перепугали мы тебя, да?

   – Еще как!

   – Ну, зато друг друга поняли. И выход нашли. Так что и с детьми, и с Рольфом, и со мной все в порядке будет. Да и с ними теперь легче.

   – Что-то я нить упустила, – проворчала бабушка. – Рассказали б вы лучше толком, чем так скакать…

   – Я расскажу потом, – я взяла бабушку за руку. – Там долго рассказывать, столько всего было. Сейчас другое важно. Почему легче? – Я посмотрела Анегарду в глаза. – Как вы договорились, господин, объясните уж, сделайте милость! Ведь просто так они бы нас не отпустили?

   – Я отдал кровь добровольно, – глухо сказал Анегард. – Сам предложил. А оказалось, это…

   – Снимает проклятие? – замирая, прошептала я.

   – Если бы! Нет, Сьюз, проклятыми они были, проклятыми и остались, и как тут помочь, никто не знает. Разве что сама Прядильщица. Но человеческая кровь им больше не нужна, и безумие им не грозит, и сколько в них от людей осталось, никуда уже не денется.

   – Заморозили, – буркнула бабушка.

   – Что? – переспросила я. При чем тут…

   Бабушка усмехнулась невесело:

   – Как вареники на морозе. Сколько надо, столько и лежат свеженькими.

   – Да, похоже. – Анегард рассеянно кивнул.

   – И что вы с ними сделаете?

   – А что сделаешь? Пусть в замок перебираются, живут по-людски, насколько смогут. Мы ж с ними теперь вроде как родня получаемся.

   – Верно, родня, – кивнула бабушка. – Да больше того! Раз им господин и защитник здешних земель свою кровь добровольно отдал… Ох, твоя милость, ну ты и удумал! А если б не помогло?

   – Дуракам везет, – ухмыльнулся Анегард. – Это посильней вассальной клятвы будет, верно. Я-то уж потом, задним умом понял. – Взял наконец-то свою кружку, выпил залпом давно согревшийся квас. На губах осталась мокрая дорожка, и мне захотелось взять платок и вытереть. Еле удержалась! – Поеду. Спасибо, хозяюшки, за угощение, рад бы еще посидеть, а только время не ждет. – Встал, глянул в окно, на скатившееся к вершинам деревьев солнце. – Как раз на Ореховый завернуть успею. Завтра устроим новоселье, а там уж…

   А там, подумала я, и начнется самое интересное.

ГЛАВА 2. «СПОЙ, МЕНЕСТРЕЛЬ!»

В вечерних сумерках, примерно за полчаса до закрытия ворот, в славный город Оверте въехал всадник на гнедой в белых «чулках» и с белыми боками кобыле.

   Кобыла была справная, с длинной гривой и лоснящейся от доброго корма шерстью, а неблагородный пегий окрас лишь подчеркивал очевидный любому лошаднику покладистый нрав. Иное дело ее хозяин. Сильные руки, разворот плеч и уверенная посадка выдавали человека, привычного к оружию и сражениям, светлые глаза глядели пристально и цепко. Такой на боевом жеребце разъезжать бы должен, смирная кобыла ему не к лицу.

   Стражникам у ворот он назвался менестрелем.

   – Сдается мне, – проворчал старший караула, – ты такой же менестрель, как я бургомистрова дочка. Лютня-то где?

   – Украли, – мрачно ответил всадник. – Так могу спеть, если хочешь.

   – Да уж ты, я чую, споешь. Надолго в город?

   – Тебе что за печаль?

   – О таких типах, как ты, я должен докладывать.

   – Ненадолго. День, два… может, три.

   – Едешь куда?

   Губы «менестреля» искривила улыбка, такая же неприятная, как взгляд.

   – Ты ж мне на медяк ломаный не веришь! Ну скажу я – в столицу. Или в Азельдор. Или вовсе – по святым местам. И что? Дорог много.

   – Много, – согласился стражник. – Откуда, тоже не скажешь?

   Всадник равнодушно пожал плечами:

   – Почему же. След, он проверяется. Еду от барона Лотарского.

   Караульный заметно смягчился: барон был для Оверте добрым соседом, и его имя служило вполне надежной рекомендацией.

   – Ладно, проезжай и не балуй. Да не вздумай в «Колесе и бочке» остановиться!

   – Что так? – светлоглазый придержал кобылу.

   – Нет, если любишь разбавленное пиво…

   – Понял, – ухмыльнулся «менестрель». – Спасибо.

   Подковы неторопливо зацокали по выложенной камнем мостовой. Караульный, прищурясь, смотрел вслед, пока всадник не свернул в проулок. Бросил с ноткой одобрения:

   – «Менестрель», ишь ты! Нахал.

   Выглянул из ворот: дорога, сколько хватало глаз, была пуста. И, зевнув в кулак, махнул страже:

   – Закрывай, ребята!

   Между тем непохожий на менестреля всадник петлял по извилистым улочкам Оверте. Он проехал мимо квартала оружейников, даже вечером чадного и громкого, мимо «Колеса и бочки» с ее разбавленным пивом и драчливыми посетителями, мимо храма, рыночных рядов, магистрата и спешился у дверей «Королевского стремени» – заведения респектабельного, дорогого и спокойного. Кинул поводья кобылы парнишке-конюху и толкнул тяжелую дверь.

   По вечернему времени зал был полон. Здесь собиралась публика под стать вывеске: гильдейские старшины и городские советники, купцы, маги, прикормленные магистратом писцы и поверенные, – говоря короче, не абы кто, а люди, отягощенные бременем власти, состояния либо учености. «Менестрель» без лютни, но с внешностью заядлого рубаки выглядел среди них не менее странно, чем на своей смирной пегой кобылке. Однако, как верно заметил старший караула у ворот, нынешний гость славного города Оверте отличался изрядным нахальством. Ни слишком пристальные взгляды, ни откровенно недовольный шепоток за спиной его не смутили; ловко пробравшись к стойке, он повертел под носом хозяина серебрушкой азельдорской чеканки и спросил пожрать и комнату.

   Деньги остаются деньгами в любых руках; ужин был предоставлен незамедлительно, хотя хозяин и не преминул повторить вопрос стражника: на какой именно срок намерен уважаемый господин задержаться в городе?

   – Поглядим, – буркнул в ответ нахал. Совершенно правильно поняв это как «не твое собачье дело», трактирщик отправил служанку приготовить гостю комнату и оставил его наедине с печеным гусем.

   Впрочем, следует отдать опасному гостю должное: вел он себя тихо-смирно, пышный зад подавальщицы, ловко сгрузившей на стол миску с кашей и кусками оного гуся, кружку с пивом и хлеб, остался в неприкосновенности, а серебрушка была честной, новенькой и необрезанной. Поэтому почтенный трактирщик ограничился короткой молитвой Великому отцу, покровителю странников и гостеприимцев, смысл которой сводился к банальному «пусть все будет хорошо», и вернулся к обычному для себя душевному покою.

   Вскоре неподобающий заведению гость перестал притягивать взгляды завсегдатаев, и в «Королевском стремени» возобновились привычные для вечернего времени беседы: о видах на урожай, ожидаемых к осени ценах, налогах, дорогах и прочих вещах, от которых напрямую зависят как власть, так и состояние.

   Гость, жадно уничтожив ужин, спросил еще пива. Но напиваться не стал: сидел себе, тянул неторопливо, по глоточку, всем своим видом показывая: «Устал, отдыхаю, никого не трогаю», – а разговоры стекали в его уши, как талые ручейки по весне – сами, без малейших усилий с его стороны. Впрочем, ничего особо интересного «менестрель» так и не услышал: заботы, волновавшие нынче почтенных жителей славного города Оверте, не назвал бы предосудительными даже самый пристрастный судья.

   Простыни в «Королевском стремени» отличались чистотой, служанки неназойливостью, а окна и двери – крепкими запорами, и путешественник имел все основания предвкушать спокойный сон. И все же среди ночи его разбудило ощущение опасности, иглой пронзившее сердце. В комнате стояла та прозрачная тишина, в которой легко слышен даже шорох лапок пробежавшей мыши; и ничто, кроме быстрого дыхания пробудившегося человека, не нарушало ее сейчас. Постоялец затеплил свечу, оглядел номер. Проверил дверь, окно. Все было заперто, ночь дышала покоем, вот только сердце стучало как бешеное.

   «Менестрель» выругался сквозь зубы, грязно и затейливо. Звук собственного голоса разбил тишину и – в какой-то мере – страх.

   – Спи! – сказал он себе. Но вместо того, чтобы вновь завернуться в одеяло и выбросить из головы помешавшие отдыху глупости, принялся одеваться.

   Ночь уже повернула к рассвету. Самый сонный час: время воров, темных колдунов и нечисти, время для удачной разведки и подлых штурмов, время самого тяжелого и опасного караула.

   Одевшись и вооружившись, «менестрель» почувствовал себя лучше. Страх ушел, но тревога не отступала.

   – Да что ж это со мной?!

   Рука шарила по груди, словно пытаясь защитить сердце. До странности пусто и холодно было там, и пустота подсказала ответ: что-то стряслось с девчонкой из замка Лотаров, которой он подарил амулет, как там ее – Сьюз? Ну, друг Марти, сказал себе «менестрель», раз уж ты разбрасываешься святыми амулетами ради ясных глаз деревенских красоток, не жалуйся, когда потом не спится! Слишком долго дар богини жил рядом с твоим сердцем, многолетняя связь не разорвется за день или два, вот и получай теперь весточки о чужих неприятностях.

   Марти попытался рассмеяться, но смех прозвучал хрипло и лживо. Да, все дело в амулете: его защиту проверили на прочность, и… Что «и», оставалось только гадать. Лишь одно не вызывало сомнений: амулет исправно защищает новую хозяйку.

   Надо было остаться, с досадой подумал Марти. Безумная вылазка… хоть бы Анегард вернулся цел! Сейчас только гибели наследника Лотаров не хватало для полного счастья.

   Но, думая так, он чуял в собственных мыслях ложь. Оставаться в замке Лотаров было нельзя, идти на вылазку с отрядом Анегарда – тем более. У баронов Лотарских свои дела, у него – свои. Спасибо им, конечно, за коня и за деньги, маска нищего бродяги не самая лучшая для того, кому не нужны неприятности в пути, но по нынешним временам эта помощь весит немного. Да и расплатился он по совести, предупреждение о том, что сосед набирает наемников, стоит не меньше. Лотары с Ренхавенами не в дружбе…

   Семью днями раньше, когда Марти подъезжал к замку его милости Ульфара Ренхавенского, лютня висела на положенном месте у седла, а уздечку гнедого меринка украшали бронзовые подвески-бубенчики, исконно менестрельский оберег. Лютня всегда его слушалась, и голосом боги не обделили; Ульфарова дочка едва не сомлела от любовных баллад, все просила: «Спой еще, менестрель!» В конце концов барон, зыркнув недобро, отправил певуна во двор, развлекать слуг и гарнизон. А ему того и надо: слуги разговорчивей господ, а на охрану всегда полезно поглядеть вблизи. Не в первый раз молодой «менестрель» осматривался в замке, который предстояло вскоре брать штурмом, и знал, куда смотреть и о чем словно невзначай спросить. Здесь, правда, готовились не к вражескому штурму, а к походу, но разница небольшая. Марти перебирал струны, скользя рассеянным взглядом по лицам слушателей: вот эти еще вчера коровам хвосты крутили, зато рядом – волки тертые, вкус крови знают не только из песен менестрельских. «Мой клинок не затупится, мне Старуха не приснится, и любая мне девица даст, что захочу…» – подхватывают, гогочут развязно, тянут к себе служанок, а те и не противятся. И ведь мало их, волков-то. По всему видать, Ульфар их десятниками нанял, над своими селянскими командовать. Что ж, зубы наточить любому увальню можно, было бы желание. «Губы милки слаще меда, мы вернемся из похода…»

   – Эй, певун, а «Три дочки у трактирщика» знаешь?

   – Как не знать! «Три дочки у трактирщика, девицы хоть куда, гостей встречают ласково, да вот одна беда: три дочки у трактирщика да девять сыновей…»

   Знаю, парни, я еще и не то знаю. Баллады для господ, любовные страдания для селянских девчонок и городских вдовушек, разудалая похабень для наемников. Веселитесь. Скоро менестрелю понадобится промочить горло, и вот тогда поговорим, ведь я уже стану вам своим, насквозь знакомым и почти родным. Общие песни сближают, ничего нет лучше, если хочешь быстро втереться в доверие – ненадолго, на час или на вечер, пока не развеются хмельные пары. «А младшая дочурка была сестер хитрей…»

   Марти любил эту маску. Она позволяла держаться независимо и дерзить в ответ на дерзость, а если острый язык становился поводом размять кулаки, тем лучше: пристрастие к доброй драке Марти отнюдь не считал недостатком для мужчины. Конечно, с господами следовало держаться в рамках: пусть менестрели и маги вне подлого сословия, против слуг с дубьем лютней не отмашешься, а стенам замковой темницы не докажешь неправоту хозяина, хоть весь на речи изойди. Но наемники уважают нахальство. Если, конечно, ты способен доказать на деле право быть наглецом.

   Через десяток-другой кружек и песен Марти знал о бароне Ульфаре Ренхавенском намного больше, чем безопасно знать незваному гостю. Конечно, любому в этом дворе ясно, что нет никакой тайны в давних дрязгах его милости с соседом, и в недавней обиде на обнесшего чином короля, и в любовной интриге с одной столичной штучкой («Ох и краси-ивая, волосы ровно золото, глаза синющ-щие, только взгляд недобрый – зыркнет, аж мороз по хребту!»). Да только, бывает, сложишь два-три всем известных слуха, а вместе они та-акое дадут…

   Столичная штучка с золотыми волосами, синющими глазами и недобрым взглядом у нас на все королевство единственная, гадать не приходится! Уж если она крутит шашни с захудалым провинциальным баронишкой, то… нет, ребята, про любовь кому другому рассказывайте! У ее высочества принцессы Вильгельмы любовь одна – братова корона. Сколько лет по ней чахнет.

   Тут бы и уходить, да кто ж на ночь глядя из-под крыши в путь пускается? Марти пристроился ночевать в сеннике над конюшней, благо, его милость Ульфар о менестреле вспомнить не соизволил. И подружка на ночь нашлась – одна из кухонных девчонок. По правде говоря, не ахти какая красавица, зато разговорчивая.

   Даже, пожалуй, слишком разговорчивая. Как же Марти благодарил всех богов скопом, что болтушка успела убраться, когда в конюшню вошли припоздавшие гости! Братья у нее, понимаете ли, да отец строгий… младшая дочурка…

   Уставший Марти начал уж задремывать; разбудил памятный – слишком памятный! – резкий голос.

   – Ого! Знакомый меринок, и сбруя знакомая. – Звон бубенчиков ударил погребальным колоколом. – У вас, никак, менестрель нынче пел?

   – Точно, ваша милость, пел. Знатно повеселил, ребята довольны остались.

   – И хозяин?

   – Дыкть, хозяева нам, ваша милость, не докладают…

   – И где он сейчас?

   – Хозяин-то? Дыкть, у себя. Велел, как появитесь, сразу вас к нему проводить.

   – Менестрель, дубина!

   – А-а… Да кто ж его знает… Вроде с Лиззи в обнимку уходил.

   – Так, вот что, давай-ка проверим. Менестрель молодой, с меня ростом, волосы темные, глаза светлые, смотрит нагло?

   – Дыкть… ага, вроде похоже…

   – Та-ак… Беги-ка ты, любезный, к хозяину и доложи, что не менестрель ему нынче пел, а Игмарт из «Королевских псов». Пусть стражу поднимает замок обыскивать, да тихо: раньше сроку нам переполох не нужен. Ну, чего зенки вылупил, беги!

   «Любезный» дернул с места в карьер, будто за ним волколаки гонятся.

   – Беги, – выцедил вслед новый гость барона Ульфара. – Беги, а я здесь постерегу. Авось попустят боги, выведут щенка к его мерину.

   Марти перевел дух. Ага, жди! Гнедого придется бросить, и все остальное тоже – лютню, деньги… а, будь ты проклят! Любимый тесак тоже там, в вещах, в одеяло увязан! С собой только потайные ножи. Ну что же, собственная шкура всяко дороже имущества, даже самого ценного. Придется драпать, в чем есть.

   Выскользнуть из сенника на крышу конюшни было самым трудным. Беглецу казалось, что чужая ненависть там, внизу, притягивает его, путает мысли и движения. Чужая – и его собственная. Давние счеты, сводить которые не время и не место – а жаль! Так неожиданно разоблаченный «менестрель» зло сплюнул под ноги и тенью в тени побежал к лестнице на стену – та, по счастью, оказалась рядом, и пробираться через двор не пришлось. Прыгать со стены в ров – жутенькое, конечно, развлечение, но не смертельное. Особенно если ров запущен до такой степени, как у Ульфара. Короткой форы как раз хватило: выбравшись из воды, лазутчик увидел мелькание факелов на стене. Усмехнулся: ищите, покуда не лопнете! И побежал в лес, пока что не особо выбирая дорогу, лишь бы подальше от Ульфарова замка. Правда, для начала нужно найти ручей и вымыться, иначе его и без собак найдут, по несусветной вони. Игмарт брезгливо отряхнулся. Превратить ров в сточную канаву, может, и умно в стратегическом плане, но разводить под собственными окнами такой смрад… Впрочем, ежели Ульфар согласен дышать нечистотами…

   Наткнувшись на вожделенный родничок, Марти добрых полчаса яростно отмывался, выполаскивал штаны, рубаху и сапоги, и думал: а может, барон Ренхавенский для того и не чистит ров, чтоб посмеиваться, представляя, как самые отчаянные его враги отплевываются, вылезая из этого оборонного недоразумения? А может, и не только представляя – кто знает, чем тешится его милость Ульфар на досуге?

   Он так и не узнал, была ли за ним погоня. Кого благодарить за свободу, собственную прыть и умение путать следы или Ульфарово попустительство? Расслабился уже в землях Лотаров. За то и поплатился: попался не погоне и даже не разъезду, а каким-то селянам, искавшим пропавшего мальца. Да мало что попался – сбежать не смог! Кому расскажи, позору не оберешься!

   Впрочем, в тот день, по пути к замку Лотаров, неминуемое грядущее осмеяние меньше всего занимало мысли Марти. Доживи сначала! Тут уж – либо божья милость, либо могильная сырость: старый барон Лотарский знает его и в лицо, и по имени, и по месту службы. Навряд ли у героя осады Готтебри вдруг отшибет память настолько, что он не угадает в оборванном бродяге одного из своих разведчиков, которых лично расспрашивал перед победным штурмом. Ох, расспрашивать барон умеет! И допрашивать, кстати говоря, – тоже… Ну и за кого ты нынче стоишь, барон Лотар? Все еще верен королю, или Вильгельма и тебя переманила, как многих?

   Оказалось – верен. Так что вовсе не за красивые глаза Марти отдал селянской девчонке драгоценный амулет. За такую удачу не отдарить – навек удачи лишиться. И вот оно – в первую же ночь ей пригодился.

   Что ж, думал невыспавшийся Марти, раз такой поворот, значит – судьба. Значит, ей нужнее. Откровенно говоря, королевскому псу было совсем неинтересно знать, какая такая нечисть завелась в Лотаровых лесах. Своих забот хватает, чего о чужих беспокоиться. Не о девчонке думать надо и даже не о молодом Лотаре, а о том, как быстрей в столицу добраться. В Оверте задерживаться не стоит: если Ульфар и его ночной гость все-таки послали погоню, у них вполне хватит ума и здесь его поискать.

   Едва забрезжил рассвет, неудобный постоялец затребовал завтрак и еды в дорогу – да поживей, бесы вас всех дери через три колена! Сонный трактирщик еще подумал: не иначе, Великий отец принял вчерашние молитвы слишком всерьез! Пусть в приличном заведении не место таким вот опасным типам, но уж лишние полчаса потерпели бы, чем носиться спозаранку как ошпаренным…

   Впрочем, ни тени столь неприветливых мыслей достойный трактирщик не выпустил на радушную физиономию профессионального гостеприимца. Подогнал служанок, сам подсуетился – известное дело, пока постоялец готов раскошеливаться, он прав. И лишь проводив гостя, разрешил себе облегченно перевести дух и покачать головой: мол, надо же, и не чаял так легко отделаться. Отрадно видеть, что и среди ловцов удачи встречаются еще приличные люди.

   Поддельный менестрель вполне представлял себе мысли трактирщика: не в первый раз. Обычно такое его забавляло; иногда, под настроение или по делу, он мог изобразить чванливого осла и затеять бучу; нынче же было все равно. Лишь зудело: скорей, нельзя задерживаться, опасно, опасно, опасно! Расплатился честь по чести, самолично заседлал подаренную бароном пегашку, выехал со двора – и остановился в нерешительности. Обвел взглядом просторную, безлюдную по раннему времени площадь – лишь в рыночных рядах начиналось уже утреннее оживление.

   Будь Игмарт на месте застукавших его на шпионаже мятежников, уж он бы королевского лазутчика так просто не отпустил. Дорог много, но мест, каких не минешь – мало, и проследить за каждым нетрудно. Поставить людей наблюдать за воротами, стражу расспросить, обойти постоялые дворы… долго ли? Даже странно, что на въезде не взяли. Дадут ли выехать?

   Тронул кобылу – не в паутину ведущих к воротам узких улочек, а через площадь напрямик, к магистрату. Очень кстати припомнилось оброненное вчера кем-то из посетителей «Королевского стремени»: мэтр Огьен, мол, после визита его милости Анегарда совсем заработался, и ночует в своем архиве, видать, хорошо молодого барона припекло, щедро платит. Вот и еще раз Лотар меня выручает, усмехнулся Марти, спешиваясь у боковых дверей магистрата, под вывеской, изображающей книгу и перо.

   Мэтр Огьен, архивариус славного города Оверте, оказался бойким юрким старичком. Лицом он был схож с печеным яблоком, а повадками походил на домовитую белку. Как и надеялся Марти, мэтр успел позавтракать и приступить к работе. Посетитель обнаружил хозяина архивов не без труда: тот сидел на верхней ступеньке шаткой стремянки, с поистине ураганной скоростью пролистывая растрепанный том.

   – Мэтр Огьен, доброе утро! Не позволите ли…

   Погруженный в изыскания архивариус и головы не поднял.

   – Почтенный мэтр! – На сей раз Марти рявкнул так, что с полок посыпалась труха.

   – А? Что? – Стремянка покачнулась, но устояла. – Что вы кричите, молодой человек? Что вам угодно?

   – Я хотел бы написать письмо.

   – Так пишите. Вон стол, – мэтр махнул рукой куда-то вглубь, – там есть и бумага, и перо с чернилами.

   – И отправить. Скоростной почтой, – уточнил, понизив голос, Марти.

   – Отправим, – мэтр Огьен безразлично отмахнулся, как будто речь шла о чем-то столь же скучном и рутинном, как подшивка магистратских счетов или, к примеру, поиски позапрошлогодних решений земельного суда. – Пишите пока, а я тут… – и снова уткнулся носом в книгу. Марти чуть заметно пожал плечами и пошел на поиски обещанного стола с бумагой, пером и чернилами.

   Древний, под стать архивариусу, расшатанный стол обнаружился в самой глубине архива, за полками, у окна. Марти присел, взял лист бумаги, на миг задумался: секретная почта стоила дорого, тем дороже, чем больше слов…

   Он уложился в дюжину, не считая имени адресата.

   И вышел из архива с пустым кошельком. Зато мэтр Огьен и впрямь оказался умельцем хоть куда: на глазах посетителя ровная чернильная вязь истаяла, а через пару минут на побелевшем листе проступила печать королевского архивариуса: принято. А деньги, что деньги – можно продать пегашку, жаль, конечно, зато без коня и к дорогам не привязан, а по лесу он любую засаду обойдет.

   Дело сделано, и сделано на совесть; однако Игмарт из «Королевских псов» не относился к породе людей, готовых умереть с чистой совестью, зная, что долг исполнен. Он предпочитал победить, выжить и победить снова.

***

В вечерних сумерках, примерно за полчаса до закрытия ворот, со стены славного города Оверте, с той стороны, что над рекой, спустился человек. Пауком скользнул по веревке вниз, без плеска ушел в воду, а вынырнул уж почти на стремнине. Да какая там стремнина в середине лета, не половодье же! Пересек реку, держа к заросшему ивняком мыску. Вылез, отряхнулся, сделал шаг… И застыл, оказавшись вдруг под прицелом сразу трех самострелов.

   А ведь ни души вокруг не было, когда со стены осматривался!

   Острое лезвие кольнуло шею под ухом: стой, мол, не дури. А куда дурить при таком раскладе? Игмарт из «Королевских псов» проигрывать, конечно, не любил, но признавать проигрыш умел. Сейчас, похоже, он проиграл вчистую. Этот кон. Потому что игра целиком еще не сделана.

   Стоявший против него стрелок, тот самый, что во дворе Ульфарова замка «Три дочки у трактирщика» заказывал, ухмыльнулся:

   – Споешь, менестрель?

   – Хватит с вас, – откликнулся Марти.

   – Невежливо так уходить, менестрель, – стрелок откровенно забавлялся. – Господин барон тебя наградить хотели за песни, а ты…

   Марти пожал плечами:

   – Не зря, видно, говорят, что награда героя всегда найдет.

   – Верно, – хохотнул Ульфаров наемник. – Пошли, герой. Господин барон тебя заждались.

   Мысли о побеге Марти отбросил сразу. Ясно ведь: не дадут. Позориться только. Шел, поглядывал искоса на довольных конвоиров – не иначе, награды за пленника ждут! Думал: если след потеряли и искали наудачу, то не только Оверте должны проверять. Кто встретит его сейчас? Только Ульфар, или?..

   Долго гадать не пришлось. Ульфар, даром что на чужой земле, не стеснялся расположиться с удобствами. Палатка, костер, мясо жарится… Коней два десятка, не так уж много – странно, чтобы вдоль всей стены караулить, а не только за воротами, людей побольше нужно. Впрочем, странность объяснилась, едва пленника втолкнули в палатку.

   Ульфар был не один, и все же Марти не смог удержать вздох облегчения. Его врага – того, встреча с которым сейчас могла означать только смерть – здесь не было. Зато рядом с Ульфаром сидел мэтр Гиннар, маг из столичных, наипервейший специалист в поисковых чарах. Такому хоть стену сигналками обнести, хоть след в городе найти да бубенчик на него навесить – не работа, а так, забава. Такому проиграть не стыдно.

   Хотя обидно все равно.

   – Ну что ж, здравствуй, – Ульфар сыто усмехнулся, – менестрель. О чем сегодня нам споешь?

   Отвечать Марти не стал.

   – Быстро бегаешь, – продолжал барон. – И сдался без боя, не ожидал, не ожидал… Или «Королевские псы» разучились сражаться? А?

   И снова Марти смолчал. Глаза барона Ульфара насмешливо сузились.

   – Что молчишь? Или не знаешь, как ответить?

   – «Королевские псы», – отозвался пленник, – не лезут драться там, где драка ничего не даст. Может, я и похож на дурака, но не настолько же.

   Барон хмыкнул. Кто-то из охраны подобострастно хохотнул, но тут же умолк, уловив неодобрительный взгляд мага. Затрещала лампа, на миг вспыхнув ярче, и по лицам вспугнутыми бесами метнулись тени.

   – Не дурак, говоришь? Посмотрим, посмотрим…

   Ульфар взглянул на мага, тот чуть заметно качнул головой. Заранее обсудили, понял Марти, как обломать фальшивого менестреля. Ну что ж, барон верно говорит: посмотрим.

   – Мой друг барон Герейн, – сказал Ульфар, – жаждет твоей крови. Подозреваю, что для тебя это не новость, Игмарт из «Королевских псов». Очень уж точно совпало, верно? Совсем как в той песне: «В дверь муженек, дружок в окно…» – знаешь, поди?

   – Знаю, – коротко согласился Марти. Ульфар заполнял паузы, похлопывая по широкой ладони кинжалом, и пленнику стоило больших усилий глядеть не на подсвеченное желтоватыми бликами лезвие, а хозяину палатки в лицо.

   – И про Герейна знаешь?

   – Конечно.

   Ульфар кивнул рассеянно: не то ответу, не то своим мыслям.

   – Хотел я, Игмарт, сделать тебе одно предложение. Ты ведь понял, что к чему? Понял, понял… Небось и доложить успел – я знаю, ты заходил в архив Оверте и отправил письмо в столицу. О чем письмо-то? – Отраженная лезвием полоска света легла на глаза, заставив прищуриться. – Сам расскажешь, или старичка из архива расспросить?

   Королевский пес пожал плечами:

   – О мятеже, конечно.

   Вот так, и моя смерть вам уже не поможет. Вопрос в другом: поможет ли моя жизнь? Или предпочтете месть? Ульфар молча вертит в руках кинжал, маг в задумчивости разминает пальцы, стража хрипло дышит в затылок – одно лишнее движение, и…

   Спокойно. Королевские псы не делают лишних движений.

   – О мятеже, – повторил барон. – Конечно. Я и не сомневался. Герейн, конечно, обрадуется… обрадуется, да… Видел бы ты, как его корежило, когда тебя упустили.

   И умолк. Лишь поглядывал лениво, словно дожидаясь – что скажет на это пленник, станет ли просить пощады, предлагать службу или еще как выторговывать жизнь? «Не дождешься, – зло подумал Марти. – Знаем мы эту манеру – играла кошка с мышкой».

   Ульфар помолчал еще и продолжил:

   – Жаль без толку отдавать на смерть такого ловкого и храброго парня. Ты мог бы мне пригодиться, а я – тебе. Правда, Герейн… А что, если я примирю тебя с ним?

   – Запросто, – хмыкнул Марти. – Как только я перережу ему глотку, можно будет считать, что вражде конец.

   – Послушай, Игмарт, – Ульфар подался вперед, впился в пленника острым взглядом. – Когда мы сбросим с трона чванливого дурака и посадим на его место достойного, в стране освободится немало земель. Я сделаю тебя шатленом, владельцем замка. Ты сможешь вызвать Герейна на поединок, и он не посмеет отказаться. Вы разберетесь с вашей враждой честно и законно.

   Пленник молчал, прикусив губу, и видно было, что в этот раз не из упрямства молчит – думает, крутит в голове неожиданно щедрое предложение. Подвох ищет, прикидывает варианты. Барон Ульфар не зря гордился своим умением подбирать ключики к трудным людям.

   – Что скажешь?

   Игмарт ответил медленно, словно каждое слово было тяжелым валуном.

   – А если я его убью… честно и законно убью… то смогу претендовать на его баронство? На Герейн?

   – Высоко метишь, – качнул головой Ульфар. – Я бы тебе пообещал – сам понимаешь, обещания раздавать много труда не надо. Но наследники…

   – А если я с наследниками разберусь? Честно и законно?

   – Ну, это уж будут твои дела, – ухмыльнулся барон Ульфар. – Мешать не стану, помочь… там поглядим. От того зависеть будет, насколько ты мне поможешь.

   Некоторое время тишину в палатке нарушали только шлепки лезвия по бароновой ладони и треск лампы.

   – Ладно, – выдохнул Игмарт. – Согласен.

   Ульфар неторопливо встал, потянулся. Сытый кот, сожравший пойманную мышь.

   – Уж простите, господин, а только не верю я ему, – подал вдруг голос кто-то из-за спины пленника – тот самый, кажется, стрелок из наемников. – Слишком легко согласился. Воля ваша, а только королевские псы хозяев не меняют, хоть на куски их режь.

   Барон усмехнулся:

   – Значит, наш гость скорее человек, чем пес.

   – Я ненавижу Герейна, – тихо сказал Игмарт. – Бесы все дери, я не доставлю ему удовольствия получить мою голову в подарок.

   – А его верность нам обеспечу я, – пообещал мэтр Гиннар. Спокойно эдак пообещал, с ленцой даже, однако у Игмарта мороз по хребту прошел, и подумалось: может, умнее было бы гордо и глупо умереть?

   – Выйдите все, – приказал мэтр.

   Через несколько мгновений в палатке остались Ульфар, маг и пленник. Причем Ульфару было откровенно не по себе, Марти видел это так же ясно, как жадный блеск в темных глазах мэтра Гиннара и отблески огня на лезвии баронова кинжала.

   – Ваша милость, позвольте…

   Кинжал послушно лег в подставленную ладонь столичного мага. Тот шагнул к пленнику, бросил небрежно:

   – Руку дай.

   «Выбора у тебя нет, – напомнил себе Игмарт. – Или покоряешься, или – к Герейну в лапы, и смерть, и ладно бы просто смерть, но стоит лишь представить торжество врага!..»

   Лезвие вспороло кожу, потекла темная струйка. Маг подставил ладонь, выговорил звучно и торжественно:

   – Услышь, Хозяйка тьмы, слова мои! Жертвую тебе кровь и прошу власти над этой кровью, через часть к целому, через каплю к полному, через кровь к человеку! Прими, дай знак, яви свою милость!

   В глазах у Марти внезапно потемнело – хотя с такой чепуховой царапины и морщиться-то стыдно! Он так и не понял, верно увидел или почудилось, как пустеет наполненная кровью ладонь мэтра Гиннара. Но то, что случилось после, запомнил накрепко.

   Как столичный маг смазал его кровью свой цеховой знак, подвеску-амулет на гильдейской цепи. Как приказал, недобро оскалясь:

   – На колени!

   И какая дикая боль смяла, перекрутила, расплавила тело, когда он подумал: «Ишь чего захотел, хмырь!»

   Очнулся Игмарт на полу, скрючившись, сжавшись в комок, словно жестоко избитый мальчишка.

   – Уж прости, – маг довольно усмехнулся, – я должен был показать, какой монетой плачу за неповиновение. Знаю вас, наемников, и обещания ваши тоже. Ты понял, чего добьешься, если хотя бы задумаешь нас предать? Если ослушаешься?

   – Понял, – выдохнул Марти, даже не пытаясь скрыть ненависть. – Что, игрушку завели? А вот сдохну, и все дела. И хрен вам от шелудивого пса вместо моей службы.

   – Не сдохнешь, – равнодушно отрезал маг. – Во-первых, даже смерть не поможет тебе выдать нашу тайну. Ты ведь не захочешь умереть зря, верно? Во-вторых, как только попробуешь выйти из подчинения, я тут же узнаю. Не сомневайся, я сумею удержать тебя. А в третьих, – потяжелевший голос мага ударил новой волной боли, – я тебе запрещаю даже пытаться. Понял?

   Игмарт впился зубами в ладонь. Пронизанная багровым тьма и соленый вкус крови. «Дурак ты, Марти. Кого перехитрил?»

   – Упрямый, – издевательски вздохнул мэтр Гиннар. – Мальчишка, когда я задаю тебе вопрос, ты должен отвечать! Понял?

   Боль ослабла ровно настолько, чтобы пленник смог выдохнуть.

   – Да…

   – Запомнил?

   «И не выпендривайся ты, всех богов ради! Не тот случай»

   – За…пом…нил… – точно так же глотают воздух вытащенные на берег рыбы. Наверное, им тоже кажется, что уж следующий глоток – поможет.

   – Отлично. Запоминай дальше. – Перед глазами прошествовали туфли из дорогой кожи, с посеребренными пряжками, остановились в опасной близости. Провоцирует? Нет уж, хватит. – Первое. Все, что здесь произошло и произойдет, все, что ты сейчас узнал и еще узнаешь, все наши приказы и запреты – тайна. Ты не расскажешь о ней, и не напишешь, и не намекнешь, и не станешь отвечать на вопросы, если твои ответы, правдивые или лживые, смогут выдать эту тайну или хотя бы намекнуть о ней. Понял?

   «Отвечай. Просто отвечай, не думай, думать станешь после».

   – Да.

   – Второе. Ты станешь выполнять то, что прикажу тебе я или барон Ренхавенский, в остальном же будешь вести себя как обычно. Ты не попытаешься вызвать какие-либо подозрения на твой счет, дабы тебя допросили, или заперли, или отослали. Ты не попытаешься сказаться больным или же вправду заболеть, покалечиться или навредить себе еще каким-либо образом. Понял?

   «Придумаю, все равно придумаю».

   – Да.

   – Третье. Ты не будешь добиваться нашей смерти или еще какого-либо вреда и ущерба для нас, ни самолично, ни чужими руками. Запомнил?

   «А думать «что б вы сдохли, твари» – можно?»

   – Да.

   – И последнее. Мне вовсе не обязательно быть рядом, чтобы следить за тобой. Малейшее ослушание, и… ясно?

   «Посмотрим!»

   – Да.

   – Замечательно. И впрямь не дурак. На колени.

   «Кажется, ты решил не выпендриваться? Ну давай, королевский пес… Показывай покорность, ш-шавка».

   В этот миг Игмарт ненавидел себя, как никого и никогда в жизни. Сделал шаг – сделаешь и второй, и третий; испугался позорной смерти – так получи позорную жизнь и не жалуйся, сам виноват! Стой на коленях перед врагами своего короля, жди, чего прикажут!

   – Повторяй за мной. Кровью своей, отданной добровольно, клянусь, что не нарушу своего соглашения с бароном Ульфаром Ренхавенским и буду ему верным соратником.

   – Кровью своей… – «Если это называется «добровольно», то я бургомистрова дочка!» – клянусь… – «Клятву верности – на коленях, спасибо, мэтр, удружил! Впрочем, толку в этих лазейках…»

   – Клянусь честно выполнять поставленные мне условия.

   «Вот именно – толку?..»

   – Клянусь…

   – Подтверждаю, что кровь моя – залог нерушимости клятвы, а Гиннар, принявший слово мое, властен следить за его исполнением и требовать ответа.

   – Подтверждаю… – «Что б ты сдох!»

   – И да будет клятва сия неразрывна, пока связывают нас узы крови, пролитой во славу Хозяйки тьмы!

   Затрещала, почти угаснув, лампа, окатило ледяным холодом. Вот так-то, Игмарт. Доигрался. Попробуй, нарушь клятву, богиней услышанную и одобренную!

   – Поднимайся.

   Игмарт попытался встать, упал. Зло выругался, помянув достоинства и происхождение всех присутствующих и богини заодно. Себя, впрочем, тоже не обошел.

   – Ну-ну, зачем же так, – Ульфар протянул руку, но Марти все же поднялся сам. Качнулся, ухватился за край стола. – Понимаю, некрасиво вышло. Все же ты воин, не шваль какая. Но уж больно дело серьезное. Досточтимый мэтр всего лишь принял нужные меры, чтобы ты не смог нарушить наше соглашение. – Его милость барон Ренхавенский скептически усмехнулся: – Ты ведь не дурак, верно? Но клянусь тебе, Игмарт, всеми девятью богами и жизнью своей, я не обману тебя с наградой. Любого спроси, барон Ульфар Ренхавенский умеет ценить верность и платит щедро.

   – Да уж вижу, какова щедрость…

   – Поверь, если бы ты попался Герейну, тебе пришлось бы хуже. Куда хуже.

   – Что правда, то правда, – хмыкнул Марти. Казалось, он уже оправился, и, если б не держала клятва, пожалуй, барону стоило бы поберечься эдакого гостя. – А где он, кстати?

   Барон расхохотался.

   – Далеко, быстро не достанешь. Отложи счеты на потом, Игмарт. Поужинай со мной, и я расскажу тебе твою задачу.

   Наутро, едва встало солнце, барон Ренхавенский простился с новым соратником. Всадник на резвом гнедом меринке рысил к столице, а барон размышлял, как представить дело для Герейна, что сказать и о чем умолчать. В грядущей схватке двух врагов, буде она все же состоится, Ульфар желал победы Игмарту – хотя бы потому, что бывший наемник будет помнить, кому обязан возвышением. Верные союзники – союзники, чья верность обеспечена, поправил себя барон – куда лучше строптивых друзей. Впрочем, вряд ли перекупленный королевский пес выживет. А жаль, право, жаль… хорошо бы, все же, сохранить его.

   Но для начала следовало решить с главным делом. Мэтр Гиннар уверял, что наемник из «Королевских псов», повязанный чарами крови – то самое последнее звено, с которым уж точно хватит сил и средств освободить трон; однако Ульфар, следуя нехитрой селянской мудрости, предпочитал складывать яйца по разным корзинам. Да и об отосланном Игмартом из Оверте доносе забывать не след – вот уж верно, истинный пес, и вынюхал, и пробрехал! Поэтому маленький отряд готовился возвращаться в замок, а в столицу – не вслед за Игмартом, а галопом, выехав глухой ночью, безжалостно погоняя коня – спешил гонец. В мешочке под дорожным камзолом, бережно свернутые и запечатанные, лежали два письма. Одно начиналось: «Шлю поклон и сотню поцелуев моей синеглазой богине». Второе заканчивалось: «С тем остаюсь верным слугой моего государя». Барон Ульфар, как и Игмарт из «Королевских псов», предпочитал побеждать. И в той опасной игре, что затеяла «принцесса-синеглазка», он при любом раскладе собирался быть на выигравшей стороне.

ГЛАВА 3. РОДНАЯ КРОВЬ

– Сьюз! Э-эй, Сью-уз!

   Я выглянула из курятника, но с этой стороны дома гостей было не разглядеть. Вроде голос Гарника…

   – Здесь я!

   – Бросай все, я за тобой, – точно, Гарник!

   Ну, бросать я не стала – еще чего. Прошла через дом, оставила решето с яйцами на кухонном столе и вышла на крыльцо.

   Рэнси уже стоял здесь, вздыбив загривок и утробно рыча. Не на Гарника, конечно: замкового капитана мой пес хорошо знал. Но с гостем знакомым приехал десяток чужих, и вида совсем не мирного. Кожаные безрукавки, густо ушитые железными бляхами, мечи у седел, самострелы за плечами, а уж рожи… Прогонять пса я не стала: с некоторых пор с ним мне было спокойней. Да и оставь этого проглота в кухне одного, есть нам с бабушкой будет сегодня нечего. Нажала ладонью на холку, приказывая сесть, спросила:

   – Что стряслось-то?

   – Магдалена где?

   – В деревне. У Гвенды малыш приболел.

   – Хорошо. – Гарник хмыкнул, поправился: – То есть ничего хорошего, конечно… В общем, закрывай дом, поехали.

   – Да куда?!

   – В деревню. Королевский указ слушать. Не видишь, герольд из Оверте пожаловал.

   Капитан мотнул головой куда-то вбок. Шагнув с крыльца, я заметила между разбойного вида охраной человека в ярком плаще глашатая, и возражения увяли сами собой.

   Я прикрыла окна ставнями – с утра хмарило, и бабушка обещала к вечеру дождь, – подперла двери.

   – Пошли, Рэнси!

   Гарник посадил меня к себе на седло и тронул коня.

   Новости – если они не касаются кого-то из своих – доходят до нашей деревни так медленно, что верней называть их «старостями». По большей части мы узнаем слухи от замковой челяди или людей капитана Гарника; иногда его милость Анегард, навестив очередную подружку, поделится чем интересным, что она весь боговорот взахлеб пересказывает любому, кто готов слушать. Бывает, хоть и редко, забредет торговец-коробейник или бродячий маг, а то и менестрель ночлега попросит. Ну, эти-то наболтают – не знаешь, чему верить. Известно, в их деле ловко подвешенный язык – главное достояние, не просто орудие ремесла, но зачастую и средство выживания.

   Но чтобы герольд с королевским указом по деревням разъезжал, да с повелением весь народ до человека собирать, припомнить могли, наверное, разве что старики. Даже когда наш король, храни его боги, на трон воссел, и то без такого обошлось: объявили по городам и замкам, а дальше языкастый народ сам разнес. Что же стряслось?..

   Спрашивать у Гарника я не стала: мог бы, сам бы рассказал. Капитан казался непривычно хмурым, не подшучивал, как обычно, да и чужая охрана совсем не успокаивала. Пока доехали, я вся извелась от тревоги.

   Взбудораженный небывалой честью деревенский люд собрался на удивление быстро. Герольд из Оверте и замковый капитан оглядывали толпу с крыльца дома старосты – один пытливо, другой – с некоторой брезгливостью. Наверное, подумала я, городской глашатай считает ниже своего достоинства – а может, ниже достоинства короля? – объявлять высокую волю рядом с валяющимися в лужах свиньями, перекрикивая визг поросят и гогот гусей.

   Герольд отточенно-красивым жестом развернул грамоту, кашлянул, и зычный его голос легко перекрыл деревенский шум.

   – Мы, Гаутзельм Гассонский, волею богов король и властелин, – тут белобрысая Лиз пихнула меня в бок, ойкнула, извиняясь, и часть вступления я досадно прослушала, – сим объявляем! Народу моему, верным подданным, будь они рода благородного или простого, сословия высокого или низкого, любого звания и занятия! Ибо есть деяния, знать о коих должен каждый, и как известны всем имена героев, так должны быть известны и имена подлецов.

   – Э, – буркнул кто-то сзади, – ща ихними столичными склоками будут головы морочить, вот уж делать больше нечего…

   – Цыть, окаянный! – а вот голосок бабки Греты легко узнать в любой толпе. – Слушай!

   – …злонамеренно покусившись на священную королевскую особу и тем пойдя против установлений божеских и человеческих! Волею богов…

   – Ого!

   – Да замолчишь ли ты!

   – …схвачены и сознались в злом умысле против священной королевской особы, и назвали соучастников своих, и тех, кто сподвиг их на злодейство подкупом и посулами. Ради чистосердечности признаний и раскаяния оные злоумышленники будут казнены милосердно, но не ранее, чем будут схвачены и допрошены названные ими мятежниками, во избежание ошибки и оговора. Посему, – глашатай еще возвысил голос, хотя было уж, казалось, и некуда, – имена тех, кто обвиняется в заговоре против особы короля, должно объявить пред всеми жителями государства, и любой, кто посодействует в поимке кого-либо из названных или же в бесспорном доказательстве их вины, получит достойную награду! Если же есть в сем списке кто, безвинно оклеветанный, пусть узнает о том, и явится пред королевские очи с чистым сердцем, и оправдается!

   Дальше шел список имен – пока что со всеми титулами. Длинный. Такой длинный, что даже мне ясно стало: в столице вскрылся не какой-нибудь хиленький заговор, а полновесный мятеж, из тех, на которые богато было прошлое царствование. С осадами то мятежных, то королевских замков и городов, с самыми настоящими битвами, перемириями по храмовым дням и грабежом вражеских земель. И после первого же названного заговорщика я подумала, что мрачность Гарника объясняется просто: барон Ульфар Ренхавенский приходится нам соседом, его земли начинаются сразу за озером, и само озеро вот уж три или четыре поколения считается спорным владением. Когда сосед, с которым и так жили не в дружбе, становится врагом, хорошего в том мало. Кто-то сзади охнул и сипло выругался, кто-то поддержал: урожай бы успеть собрать!

   Но имя барона Ульфара оказалось в королевском списке не единственным знакомым. Сюрприз похуже ждал под конец. Незадолго перед тем, как сложить грамоту и бережно спрятать в футляр, герольд выкрикнул:

   – Баронесса Иозельма Лотарская!

   У Гарника заметно дернулся кадык; за спиной у меня пронесся по собравшимся общий, один на всех вздох. Наверное, каждый подумал то же, что и я: за какими бесами понесло в мятеж Анегардову матушку?

   Последних имен никто, наверное, и не слыхал. Какое нам дело до заговорщиков далеких и никому здесь не известных, когда собственные господа, того гляди, в коронных преступниках окажутся?!

   Герольд отправился дальше, но люди не торопились расходиться. А уж гомон поднялся – почти как в Оверте на большой осенней ярмарке! Слушать королевский указ созвали всех, так что бабушка должна быть где-то здесь. Я проталкивалась меж людей, временами приподнимаясь на цыпочки и оглядываясь: звать в таком шуме без толку. Рэнси, получив строгий приказ никого не трогать, жался к ногам и временами взрыкивал.

   – И нечего тут думать, обмолотить да в замок! Оно и самим бы пересидеть, мало ли…

   – У тебя одно на уме, чуть что, «пересидеть». А дома пожгут?!

   – А то их так не пожгут! Сейчас, вилами да топорами отмашешься! Грозилась овца волка схарчить!

   – Тьфу на тебя!

   – Ой, бабоньки, чо деется-то!

   – Ну, завыла!..

   – А детвору бы и правда в замок отправить. Девчонок хотя бы.

   – И верно! За стенами-то оно надежней…

   – Не пойду я в замок!

   – Цыц, дура мелкая! Батя сказал – пойдешь, значит, пойдешь!

   – Не пойдуууу!!!

   – Ото Ульфару больше заняться нечем, как наши халупы грабить! Сам подумай, башка твоя дубовая, он против короля пошел! До нас ли?!

   – Еще вопрос, наши господа на какой стороне! Баронесса-то…

   – Змеюка она, твоя баронесса! И всегда змеюкой была!

   – Эй-эй, полегче! С каких это пор она моя стала?

   – Вот и умолкни!

   – Сам умолкни!

   – А ты на меня не лезь!

   – Сьюз, вот ты где!

   Я схватила бабушку за руку:

   – Пойдем отсюда! Эти дурни передерутся сейчас.

   Рэнси согласно залаял, взъерошенные мужики умолкли оба и дружно шарахнулись в сторону.

   – Куда прете, ослепли, что ли?!

   С ума люди посходили! Жаль, я только скотину умею успокаивать…

   Мы с бабулей выбрались из толпы, отделавшись отдавленными ногами. Выбрались удачно, в точности к старостиному крыльцу. Староста сидел на верхней ступеньке, подперев кулаком подбородок, и смотрел на сельчан пустыми глазами, будто не видел, что люди завелись почти уж до драки. Губы его шевелились беззвучно – молится, что ль, подумала я, так не время молиться!

   Тут к нам пропихнулся Колин. Сплюнул, отер кровь с разбитых губ, рявкнул:

   – Чего сидишь? Ты староста или тля огородная? Устроили, бесы их язви, сходку!

   – Сижу, – невпопад ответил староста.

   – Народ-то успокой, – посоветовала бабушка. – Я носы расквашенные лечить не стану, без того дел выше крыши.

   – И не лечи, – голос старосты был непривычно тих, зато в глаза вернулась, кажется, жизнь. – Пусть выбродятся. А ты, Колин, сядь.

   Старостова ладонь приглашающе хлопнула по ступеньке. Колин хмыкнул, сел. Спросил:

   – Что делать-то будем?

   – Не знаю.

   Бабуля, не спросясь, села рядом с трактирщиком. Обронила себе под нос:

   – Вот и верно говорят, что долгий мир не к добру. В прежние времена при таких вестях долго не раздумывали. Детвору и девиц – за стены, скот к замку ближе перегнать, мужикам с бабами за урожай взяться…

   – За стены? – в тихом голосе старосты мне почудилось отчаяние. – За какие стены, Магдалена?! Тут неровен час, те стены королевские войска брать придут, и всех, кто внутри – в мятежники! Куда ни кинь…

   – С какой это радости? – Колин снова сплюнул: приложили его, похоже, крепко. – Разве барона Лотарского среди мятежников назвали? Он королю всегда верен был. А баронесса уж сколько тут не появлялась. Не-е, нам не короля опасаться, нам Ульфаровых наймитов ждать. Где мятеж, там война, а где война, там солдат кормить. Грабить придут, так что Магдалена дело советует. Если, конечно, не хотим зимой кору жевать, а к лету байстрюков наемничьих богам показывать. Только, думаю я, для начала одному кому-то надо в замок сходить. Разузнать, что там, с управляющим поговорить…

   – Верно, – кивнул староста. – Так, может, ты и сходишь?

   – Могу и я.

   – А мы? – спросила я бабушку. Самая пора травки собирать, сейчас день потеряешь – зимой аукнется; но если война, наше место в замке, ведь так?

   Бабуля задумчиво почесала кончик носа.

   – Подождем, пожалуй. Нам сейчас не до переездов. А вот снадобий свежих в замок передать – это, пожалуй, надо.

   А если и не надо, подумала я, как предлог туда наведаться – очень даже сгодится. И, пока Колин будет с управляющим говорить, я смогу по-свойски поболтать с тетушкой Лизетт, Аниткой или толстухой Бертой, послушать на кухне сплетни, Динушу расспросить… Еще и лучше все разузнаю, во всех подробностях!

   Старосте, видно, пришла та же мысль. Он повеселел, хлопнул трактирщика по плечу:

   – Вот и решили! Когда пойдете, завтра?

   – Завтра, – согласился Колин.

   Бабушка привстала, выдернула из толпы растрепанную ревущую Зайку, подружку мелкого Ронни. Посадила к себе на колени, зашептала на ухо что-то успокаивающее. Староста вздохнул, встал. Рявкнул:

   – А ну тихо! Уймитесь!

   Умный он все-таки мужик, в который раз подумала я. Сейчас-то они все уже и сами рады уняться да послушать кого-нибудь, кто знает, что делать. Выбродились…

   – Завтра Колин сходит в замок, узнает, что обо всем об этом господин барон говорит. У кого что ценное в доме есть, прячьте, закапывайте – коли придется в замке отсиживаться, туда всего не увезешь, сами понимаете. С урожаем поднажать надо. Кто сам управится, соседу помогайте. Если семенное зерно спрятать не успеем…

   Многозначительная пауза подействовала куда лучше долгих увещеваний. «Сохрани Жница», – в один голос выдохнула толпа. Призрак голода подстегнул, вот уж кто-то из мужиков заворчал:

   – Чего ждем-то, пошли, покуда дождя не нанесло…

   И народ потянулся в поле.

   – Так-то лучше, – буркнул трактирщик.

   Староста покачал головой:

   – Лучше, хуже… Не о том ты, Колин, думаешь. Деревня теперь словно меж двух жерновов, не заметим, как в пыль перемелет. Тут Ульфар, там мятеж. Знать бы точно…

   Я поежилась. Уж если староста наш боится…

   Бабушка повернулась к Колину:

   – Ты к нам ночевать приходи. С рассветом выйдете, все лишний час.

   На том и порешили, и мы пошли домой – отбирать среди готовых снадобий те, что могут пригодиться воинам.

   – Кроветворка, жильник, бессонник, – бормотала себе под нос бабуля. – От жара, от надсады, от слабости. Боевую настойку смешать успеем…

   А я думала о том, что лечебные-то зелья точно надо отдать тетушке Лизетт, а вот боевые, если Гарника не будет в замке – сразу его милости. Анегарду…

   Ни старого барона, ни молодого в замке не оказалось.

   – Господин Анегард отца провожает, – шепнула мне Анитка. – До Оверте. Его милость Эстегард, говорят, к самому королю поехал.

   – За жену просить?

   – Ой, Сьюз, ты скажешь! – Анитка поставила передо мной миску с похлебкой, отрезала ломоть хлеба. Кинула Рэнси мосол. Присела рядом. – Станет его милость за нее просить, жди! Уж он ее честил, так честил… Я б тебе рассказала, да повторить неловко, я все-таки девушка приличная! – Анитка, покраснев, прыснула в ладошку, а я запоздало вспомнила, что баронессу Иозельму замковая челядь терпеть не может.

   – Значит, – спросила я между двумя ложками похлебки, – его милость Эстегард за короля стоит?

   Анитка фыркнула:

   – А кто сомневался?!

   – Да наши дурни деревенские. Не знают, кого ждать теперь, то ли королевские войска, то ли Ульфаровых грабителей.

   Вошла тетушка Лизетт, и Анитка шмыгнула к не дочищенным горшкам.

   – Колин говорит, паникуют ваши? – спросила управителева женка.

   Я кивнула.

   Тетушка Лизетт присела за стол напротив меня.

   – А сама-то?

   Я неловко пожала плечами:

   – Нам проще. Лекарку какой дурак тронет? Другое дело, если вправду война, так мы с бабушкой здесь нужнее. Чего ждать-то, тетушка Лизетт?

   – Не знаю, Сьюз, чего ждать, – вздохнула та. – Господа, вон, и то не знают. Его милость уезжал, как навсегда прощался, Анегарда за себя хозяином объявил. Ланушка плачет – слышала, как мать мятежницей оглашали, уже не маленькая ведь, понимает. Гарник с Зигмондом своих гоняют, посмотришь, аж оторопь берет. Вояки! Был бы толк…

   Посмотреть, что ль, подумала я. Выскребла из миски гущу, обтерла кусочком хлеба. Выставила на стол корзину.

   – Вот, тетушка Лизетт, это вам в запас. Дай боги, чтоб не пригодилось, но все-таки… Бабушка сказала, разберетесь. А та, – кивнула на другую, что так и стояла у дверей, – для Гарника.

   Любопытная Анитка посунулась ближе. Втроем мы разобрали корзину: отдельно, что на ледник, отдельно, что на чердак и в кладовку. Тетушка Лизетт в снадобьях разбиралась, объяснять мне почти ничего не пришлось. Закончив, велела Анитке:

   – Ступай, Гарника позови.

   – Не пойду я туда, хоть что хотите со мной делайте! – пискнула девчонка. – И так шагу лишнего по двору ступить боюсь. К колодцу бегала, так этот, с волчьими глазами, снова тут как тут! Караулит он меня, не иначе! Приволок молодой господин нелюдей, а нам того и жди, что съедят!

   – Тьфу, дура! Нужна ты им, есть тебя! Подавятся! Сьюз, сходила б ты сама до Гарника, что ли? Они на заднем дворе должны быть либо у старой казармы.

   Анитка аж подпрыгнула:

   – Не ходи! Съедят, как есть съедят! Вон, темнеет уже, и луна полная, нелюдь в самую силу входит!

   Я поднялась:

   – Уж если на Ореховом не съели… Рэнси, идем Гарника искать!

   Пес поглядел укоризненно, ухватил недогрызенный мосол и поволок в Динушину каморку – прятать. Ишь ты, запомнил, где спим!

   – Пойдем, – рассмеялась я, – никто твою кость не тронет.

   Рэнси вынырнул из-за занавески, ткнулся носом мне в ладонь и выбежал на двор. Я поймала всплывший в его сознании образ Гарника – запах кожи, металла и коней, и еще что-то неуловимо-особенное, свойственное лишь капитану. Вот и хорошо, блуждать по замковым дворам наугад не придется.

   – Сьюз, постой, – окликнула меня Лизетт. Кивнула на корзину. – Возьми, там и отдашь. А то ж он сюда и Зига своего разлюбезного притащит, переполошит мне девчонок. Зла на них не хватает! Эти, дуры, шарахаются, а те и рады дразнить!

   Я подхватила тяжелую корзину, сказала:

   – А что ж, может, и правда рады.

   – И верно, – вздохнула тетушка Лизетт. – Парни, они и есть парни, хоть с человеческими глазами, хоть с волчьими.

   Я понимала Аниткины страхи. Хотя с тех пор, как Анегард поселил Зигмондову стаю в замке, ночные кошмары перестали меня мучить, от близкого и открытого соседства с нелюдью было не по себе. Мне пришлось за это время бывать в замке, и каждый раз, встречаясь с Зигмондом, я терялась. Он приветствовал меня церемонно, как благородную, как равный равную, как гость – хозяйку, и это казалось странным, неправильным, тем более неправильным, что я не чувствовала ни насмешки, ни натяжки. А его парни глядели на меня так, как никогда не смотрели наши деревенские, привыкшие видеть во мне лекарку, а не подружку. Живи я здесь, тоже старалась бы держаться от них подальше! Хотя волчеглазого понять можно: Анитка мало кого из мужчин оставит равнодушным. А может, подумала вдруг я, им в замке чем-то и похуже, чем на Ореховом. Не нужно заботиться о пропитании и выживании, но тем обидней, наверное, видеть, как шарахаются красивые девчонки, а руки мужчин невольно ищут оружие. Слышать, как матери пугают непослушных детей: «Будешь баловать, Зигмонд в стаю возьмет!». Ловить шепоток челяди: «Совсем молодой господин спятил».

   Может, и зря Анегард решил именно так. Не место нелюди среди людей.

   Но сейчас я хотела поговорить с Гарником, и если для этого придется раскланиваться с Зигмондом и терпеть жадные взгляды его парней, значит, так тому и быть.

   Мне повезло. Гарник и Зигмонд уже, как видно, закончили учения и распустили бойцов отдыхать. Замковый капитан и заколдованный барон шли мне навстречу – вдвоем, увлеченно что-то обсуждая. Вот уж кому плевать на чужие страхи, подумала я. Что один, что второй – явно довольны обществом друг друга и Анегардово решение вполне одобряют. Хотя, если б Зигмонд не одобрял, его стая так бы и осталась на Ореховом. Да и Гарник, будь он против нелюди в замке, наверняка убедил бы господ.

   Рэнси залаял, Гарник с Зигмондом остановились. Заметили меня. Вожак стаи церемонно раскланялся:

   – Приветствую молодую госпожу.

   Как всегда, я растерялась. Поклонилась в ответ, чувствуя, как предательски загорелись щеки. Гарник пихнул нелюдя в бок:

   – Зиг, прекрати смущать девчонку! Сьюз, милая, не обращай внимания, Зигмонд просто хочет доказать, что не совсем еще одичал.

   – Мне совсем не нужно этого доказывать, – неловко пробормотала я.

   – Себе, – невесело усмехнулся заколдунец. На миг показались песьи клыки, уколов острым предчувствием опасности. Дрогнул плащ, будто укрытые им крылья дернулись вместе с тонкими губами. – Прежде всего – себе.

   Мне вдруг стало его жаль – до боли, до опаляющего жжения в сердце. И вместе с тем – остро захотелось оказаться от него подальше. Заворчал Рэнси. Я положила ладонь псу на голову, и ощущение мягкой шерсти под пальцами странно успокоило. Мой псень был зверем настоящим, правильным и таким же понятным, как люди.

   – Господин капитан, а я вас искала.

   Гарник пригладил усы, глянул вопросительно.

   – Бабушка для вас передала кой-чего.

   Брови Гарника поползли вверх.

   – Магдалена? Мне?

   – Ну, не то чтобы лично вам, – боги упаси от такого, про себя добавила я. – Просто… Вчерашние вести, господин капитан, уж больно тревожные.

   – Тревожные, – кивнул Гарник, – верно.

   – Ну и вот, – я сунула ему корзину и оглянулась в сторону кухни, мечтая сбежать от Зигмонда. Нелюдь молчал, но уже то, что он стоит рядом со мной, совсем близко, наполняло необъяснимой паникой. Хотя нет – вполне, наверное, объяснимой. – Мы снадобий всяких приготовили. На случай боя, чтоб запас был. Те, что для раненых, я тетушке Лизетт отдала, а…

   – Понял! Ай да Магдалена, ай порадовала, – Гарник, сияя, зарылся в бабулины снадобья, и мне стало совсем страшно. Как будто сама его радость подтвердила худшие наши опасения. – Спасибо ей от меня передашь. – Гарник откупорил бутыль с боевой настойкой, понюхал, крякнул: – Ай, молодца! Ну, Сьюз, порадовали!

   – Все так плохо? – не выдержала я.

   Капитан понял не сразу. Лишь через несколько мгновений кивнул, помрачнев:

   – Плохо, Сьюз. Дела серьезные намечаются, и мимо нас навряд ли пролетит. Анегард возмущался, что отец его дом хранить оставил, да только неизвестно, кому больше сражаться придется. Ульфар-то еще когда войско набирать начал…

   – Когда? – спросила я.

   – А вот помнишь того парня, что вы с Рольфом привели? Он первые вести принес, как раз оттуда и шел.

   Моя рука невольно нашарила висящую на шее неровную бусину, подарок Марти. Значит, правильно я подумала, что парень не так прост.

   – Я думала, он просто бродяга.

   – Бродяга… – Гарник аккуратно уложил бутыль с настойкой обратно в корзину, потрепал по загривку Рэнси. Сказал, с заметной тщательностью подбирая слова: – Твое дело, конечно, девичье, но ты все-таки запомни, Сьюз. «Просто» бродяг по дорогам мало ходит, и ждать от этой публики нужно всего. И оказаться такой бродяга может кем угодно. Наемником, шпионом, вором, убийцей…

   – А тот кем был?

   – Неважно, – отмахнулся Гарник. – Нам с ним детей богам не показывать, и ладно. Пойдем, Зиг. И ты, Сьюз, иди, отдыхай. Домой-то завтра поутру пойдете?

   Я растерянно кивнула.

   – Хорошо… – Гарник помялся, будто раздумывал, стоит ли говорить то, что просится на язык. – Слышал я, о чем Колин с управляющим совещается. Так вот, Сьюз. Чего там они нарешают, тебя с бабушкой не касается, поняла? Ваше место всяко здесь. Собирайтесь, вернется Анегард, приеду за вами.

   Спала я тревожно. Во сне Зигмонд и Марти спорили, кому из них больше подходит слово «бродяга», Анегард никак не возвращался в замок, а над нашей деревней летело войско барона Ульфара, отбрасывая на землю черную, похожую на бездонную реку тень.

***

Колину разговор с управляющим, хотя для деревни и удачный, спокойствия не прибавил. Что в замок шли, трактирщик одно беды и разорение пророчил, что обратно… В конце концов мне надоело слушать беспрерывные сетования, и я спросила:

   – А помнишь, Колин, когда мы Ронни искали и на бродягу напоролись, ты что-то такое про нож его сказал? Вроде, нищий с таким ножом?..

   – С чего вдруг ты вспомнила? – удивился Колин.

   – Да Гарник сказал вчера, что именно тот парень про Ульфара первые вести принес. Вроде не простой он бродяга, а то и не бродяга вовсе. Только я не поняла толком, а Гарник объяснить не захотел. Нам, говорит, с ним детей богам не показывать, а раз так, лучше не знать лишнего.

   – Любопытство девичье, – усмехнулся трактирщик. – Прав капитан, меньше знаешь – крепче спишь. Оно конечно, ему самому, или, к примеру, мне, или вон старосте нашему такая правота без надобности. Но тебе…

   И замолчал, не договорив.

   – Ну вот, – я проводила глазами выскочившего на тропинку и снова умчавшегося в папоротники Рэнси, – и ты загадками говоришь. Ну, любопытство, ну, девичье… Но интересно же! Он такой… Странный, что ли? Ведь не только в ноже дело.

   Колин остановился вдруг, взял меня за руку.

   – Сьюз, ты знаешь, я тебя как родную дочку люблю. Ты красивая, добрая, умная девушка, и держишь себя в строгости, не то что некоторые…

   – Ты к чему это, Колин? – я, пожалуй, даже немного испугалась.

   – К тому, – строго заявил трактирщик. – Не для тебя всякие проходимцы! Не знаю, кто он такой, и знать не хочу, но в одном уверен: этот хмырь и мизинчика твоего не стоит!

   Я рассмеялась:

   – Ох, Колин! Ты решил, я в него влюбилась?!

   – Девичий интерес на пустом месте не возникает, – смущенно проворчал трактирщик.

   – А любопытство?

   – Любопытство тоже.

   – Нет, – я покачала головой. – Честно, нет. Какая любовь, ты что! Но как мы с Рольфом его вели, век не забуду! Знаешь, сколько страху натерпелась?

   Я мягко отвела руку Колина, и мы пошли дальше. Вот ведь придумал – влюбилась!

   – Просто дурочкой себя чувствую, – призналась я. – Ты вон сразу понял, что с ним не так. А мне для этого Гарник понадобился. Вот вспоминаю – вроде мелькали тогда мысли… Не подозрения, но… А, – я махнула рукой, – сам понимаешь, что за мысли дурацкие, раз толком их словами объяснить не могу! Вот уж точно, курица слепая!

   – Да зачем оно тебе, Сьюз? Твое дело девичье.

   – Колин, – тихо сказала я, – ты меня совсем за клушу-то не держи. Я все-таки лекарка, мало ли кому помогать придется. Мне стыдно настолько в людях не разбираться.

   А сама подумала вдруг: хорошо, что ни Колин, ни кто другой в деревне не знает про амулет. То-то было б разговоров – от бродяги перехожего подарок приняла! Да не простой, а с невесть какими чарами! Бабушке рассказала, как иначе, но больше – никому. Еще, конечно, Эннис знает, но городскому магу об меня язык чесать незачем.

   Колин, помолчав, кивнул:

   – Может, ты и права. А нож… За его нож, Сьюз, всю нашу деревню купить можно, с землей, скотом и всем хозяйством.

   – Уж будто? – хмыкнула я.

   – А то! Линнская сталь, азельдорская работа. У его милости Анегарда оружие похуже будет.

   – Выходит, он из благородных?

   – Навряд ли, – покачал головой Колин. – Как ты это себе представляешь, благородному господину нищего бродягу изображать? Обноски напялить ради королевской службы, чтоб, допустим, мятежника изобличить или планы врага разведать – то еще полбеды. Но перед деревенскими лебезить? Руки себе вязать позволить?

   Я представила, как выглядел бы обрядившийся в тряпье Анегард – и особенно, как бы он ответил на попытку парня вроде Рольфа допросить его, связать и отволочь на суд к барону! – и согласилась с Колином.

   – Нет, Сьюз, он, видать, из наемников, да только не последнего разбору – из тех, что за службу золотом берут. Или шпион чей-то. Хотя одно другому не мешает.

   – Дерется здорово, – припомнила я. – Даже со связанными руками. Рэнси в нос дал…

   – Рэнси? – оторопел Колин. – В нос?!

   – Ногой, – я вздрогнула, вспомнив. – И в лес как сиганет! Если б не моим пояском связали… У него ведь еще и в сапогах ножи были.

   – Точно, наемник, – совсем уж уверенно кивнул трактирщик. – А я лопух, не догадался! Не-ет, Сьюз, у эдакого волка на дороге я бы встать не хотел.

   – Вот и его милость Анегард сказал, повезло. Не про вас, мол, добыча.

   Какое-то время мы шли молча.

   – А нож с виду простой такой, – вздохнула я. – Вот пытаюсь вспомнить, и… Ну обычный же!

   – На то и расчет, – хмыкнул Колин.

   – А как же ты узнал?

   Колин подмигнул:

   – Трактир держать – занятие хитрое, глаза на гостей требует верного. Да и не всегда я трактирщиком был.

   – Бабушка, – спросила я вечером, покончив с рассказом о походе в замок, – а кем Колин раньше был? Ну, не всегда ж он трактир держал?

   – Воевал вроде… Сьюз, как думаешь, одеяла брать?

   – Да зачем тебе там свои одеяла? Нет, конечно, если Гарник на подводе приедет, так можно и одеяла, но… Ой, ба, ну что нас там, спать по-людски не уложат?! А где воевал? С бароном вместе или в наемниках?

   – В наемниках, в охранниках… не знаю! Может, и с бароном. Дался он тебе, какая разница! Ой, а Злыдню-то, Злыдню?!

   – Гвенде завтра отведу.

   – Ох ты ж лапушка моя, Злыднюшка… Гвенда с нею как еще поладит…

   Голос бабушки предательски задрожал. Я вздохнула – отдавать Злыдню в чужие руки и самой было жаль.

   – Договорюсь я с ней, ба… поладят.

   – А может, с собой, а? Молочко-то, оно…

   Я села рядом с бабушкой, обняла трясущиеся плечи:

   – Не плачь. Хочешь ее с собой, значит, возьмем с собой. Все равно своими ногами побежит, живность не одеяла, места в телеге не запросит. А в замке авось не заругаются, найдут местечко для еще одной козы.

   – Как уходить-то, – всхлипывала бабушка. – Прижились мы с тобой здесь, хозяйством обросли, все равно, что с корнями выдираться. Ох, горюшко…

   – Так вернемся же.

   – Ты, девонька, войны не видела. Вернемся, а тут – пепелище. А нет, так разграблено все, а что не взято, то испохаблено. Весь-то дом с собой не унести.

   Дом… Мне вдруг и впрямь стало страшно. Вот вернемся – а его нет. Стола, за которым чаевничаем, принимаем гостей, разбираем травы. Жбана с квасом в углу, медного рукомойника, полки с расписными мисками. Накрытой лоскутным одеялом кровати, на которой я спала почти всю жизнь – уж сколько себя помню, точно. Сундука с нарядными рубахами, праздничной полосатой юбкой и зимним полушубком – невелико богатство, а все жаль. В таких сундуках, подумалось вдруг, деревенские девчонки собирают приданое. Только мне приданое без надобности, и вечера я провожу не за вышивкой и прочим рукоделием, а бабулину науку перенимая. Пришлую лекарку если кто и захочет за себя взять, так уж точно не ради сундука с добром или доли в отцовом наделе. Такая жена, как я, деревенскому мужику только в убыток: ни в поле помочь, ни в огороде, разве скотину обиходить… А лекарское дело хлопотное, времени берет изрядно. Какому мужу понравится, что жена одно в лес за травками бегает, да не всегда днем, бывает, и ночами? Вот и нет здесь для меня женихов…

   В этот вечер мы так ничего и не собрали. Носами прохлюпали…

   – Ладно, – сказала я, когда совсем уж стемнело, – завтра Гарник точно не появится, он сказал, приедет, когда Анегард вернется. Успеем. А может, еще и не будет никакой войны?

   Бабушка только вздохнула в ответ.

   Я долго сидела на кровати, завернувшись в одеяло и глядя в окно. Все думала, неужели война может дойти до нас, и что будет тогда с нашим домом, и с деревней, и с теми людьми, кого я привыкла называть соседями. Ничего хорошего из этих мыслей не получалось, и заснула я в слезах.

   А проснулась – в самый глухой час ночи – оттого, что показалось, будто кто-то меня зовет.

   Я села, прислушалась. Нет, все тихо. Приснилось? Слишком уж ярко для сна…

   Вспомнилось пробуждение в начале лета – той ночью, когда прилетела в наши края Зигмондова стая. По коже пробежал холодок. Я встала, подошла к окну.

   Под окном стояла лошадь. Черный конь, теряющийся в ночной тьме.

   Огрызок луны едва виднелся из-за туч, но все же я разглядела какой-то бесформенный груз на конской спине.

   И этот зов… Беззвучное отчаянное «помоги», не ко мне на самом деле, в никуда – или прямиком Звериной матери.

   Я выбежала, даже не одевшись. Не знаю, что за дикое предчувствие стукнуло меня, но я совсем не удивилась, увидев в седле, бессильно упавшим на шею вороного – Анегарда.

   Разжать его смерзшиеся на гриве пальцы удалось не сразу.

   – Слезайте, господин…

   Обхватила, потянула на себя. Стащить с седла здоровенного парня и при этом не уронить его и не упасть самой – не думала, что я на такое способна! Анегард был не вполне без чувств, но все же больше мешал мне, чем помогал. Спасибо, его вороной стоял как влитой, лишь раз или два переступил копытами – хотя страх и беспокойство благородного скакуна обдавали меня ледяным ознобом, мешая здраво мыслить и вгоняя в панический, почти животный ужас.

   Мы ввалились на кухню, и у меня отлегло от сердца: бабушка уже затеплила огонь и поставила греться воду.

   – Как хорошо, – выдохнула я, – что ты проснулась.

   – Что с ним?

   – Не знаю…

   Вдвоем мы кое-как усадили молодого барона на лавку. Он пробормотал что-то неразборчивое и окончательно провалился в обморок, навалившись грудью на стол. Бабушка вздохнула:

   – Вот и к лучшему, нам легче будет. Гляди, в него стреляли. – Из спины Анегарда торчали два глубоко ушедших толстых древка, и я ахнула, представив, что могла задеть их в темноте. – Иди-ка, девонька, перестели свою кровать. Его надо уложить и закутать хорошо. А здесь я без тебя управлюсь.

   У нас хватало места для гостей – все-таки не халупа деревенская, а баронский охотничий домик! – но я ни на миг не удивилась бабушкиному выбору. В моей комнате даже при открытом окне тепло – ее греет задняя стенка печки; да и не дотащить нам Анегарда до гостевых комнат. И вообще, чем удобней мы его устроим, тем лучше. Я никогда еще не видела серьезных ран, но бабушка рассказывала, и сейчас мне было страшно. Если я правильно все поняла, поставить Анегарда на ноги будет ой как непросто.

   Вернувшись на кухню, я поняла еще одно – не просто так бабуля меня отослала. При виде окровавленной одежды и уже промокших алым свежих повязок у меня подогнулись колени. Надо же, вроде никогда крови не боялась…

   – Приготовила? – отрывисто спросила бабушка. – Берись, поведем.

   Кухню наполнял аромат заваренных трав – кровохлебка, девятижильник и что-то еще, чего я не смогла определить. Я глубоко вдохнула, успокаиваясь. Все будет хорошо. Сама я не справилась бы, но бабушка его вылечит, и сомневаться нечего!

   Подхватив с двух сторон, мы кое-как дотащили Анегарда до кровати.

   – Тяжелый, – пропыхтела я. И подумала вдруг: а ведь всего шестнадцать парню! Каков же станет, когда заматереет…

   – Еще подушку, – скомандовала бабушка. – Повыше нужно устроить, ему дышать тяжело.

   Анегард очнулся на миг, напрягся. Безумный взгляд метнулся по нашим лицам, молодой барон хотел, кажется, что-то сказать, но снова потерял сознание.

   – Травка настоится, поить будешь, – говорила бабушка, укутывая раненого моим одеялом. – Оденься пока, коня его глянь. Дела неважные, Сьюз, с такими ранами всяко повернуться может. Придется тебе завтра в деревню сбегать, пусть Рольф в замок скачет.

   Как во сне, я стянула ночную рубашку. Белая ткань измазалась кровью, и я с трудом подавила рыдания. Оделась, вышла к вороному. Чудо, он оказался цел. Только дрожал крупной дрожью и весь был в мыле, словно на галопе от самого Оверте сюда летел. Я завела его в сарай к Злыдне, расседлала, путаясь дрожащими пальцами в пряжках и ремешках. И все-таки расплакалась, уткнувшись лицом в гриву. Вороной переступал ногами, фыркал беспокойно, Злыдня возмущенно орала, взбудораженные Серый и Рэнси крутились у моих ног, а я могла думать только об одном: война все-таки пришла к нам. И первым поразила того, кто должен был нас всех защитить.

   Я умылась у колодца: не хотела зареванной показываться. Могла бы не волноваться – кухня была пуста. Ну да, бабушка сидит, наверное, с Анегардом…

   На столе валялись две коротких стрелы, измазанных кровью, на лавке – пояс, камзол и рубаха молодого барона. Кровавые пятна расцветили пол и лавку, и я подумала: «Отмыть бы, пока не засохли». Но сил на уборку совсем не осталось.

   Рэнси ткнулся мордой мне в колени, заскулил жалобно.

   – Да, ты понимаешь, – я погладила черную лобастую голову. – С хозяином беда… что-то будет, Рэнси…

   Снова подступили слезы, и я злобно прикусила пальцы. Хватит уже реветь! Слезами Анегарда не вылечить, и нам всем не помочь, и даже Гарника не дозваться.

   Гарника…

   Имя капитана отозвалось эхом недавнего воспоминания, моим собственным, но словно чужим голосом: «Рэнси, идем Гарника искать!»

   А следом – давним, почти позабытым Анегардовым: «Он дорогу найдет».

   – Рэнси, – прошептала я.

   Анегардова пояса как раз хватило обернуть два раза вокруг могучей шеи пса. Я затянула пряжку, провела ладонью под ремнем, проверяя, не туго ли. Рэнси недовольно дергал головой, пришлось его успокаивать, а это не так-то легко, когда у самой поджилки трясутся.

   В кармане камзола обнаружился платок. Тонкий, с вышитым в уголке алым медведем Лотаров – как бы не тот самый, которым Анегард мне слезы вытирал…

   Намочила в не успевшей высохнуть крови, привязала к получившемуся ошейнику.

   – Рэнси, хороший мой! Ищи Гарника! Приведи нам помощь, Рэнси.

   Я вызвала в памяти понятный псу образ Гарника – запах кожи, металла, коней и чего-то еще, неопределимого для человека, но явственного для собаки. Не отвлекайся, Сьюз… Не трясись, успокойся, иначе пес тебя не поймет!

   «Найди Гарника, Рэнси. Беги в замок и найди Гарника!»

   Я повторяла и повторяла, и вслушивалась изо всех сил в неясные мысли пса, улавливая отклик. Смутные образы: лес, тропа, замок, двор казармы, ладонь капитана, запах кожи, металла и конского пота. Готовность: бежать, найти, позвать. Умница мой…

   «Давай, Рэнси, беги!»

   Гарник поймет, не может не понять.

   Бабушка встретила меня тревожным взглядом.

   – Все хорошо, – сказала я. – Рэнси в замок отправила.

   – Садись, – бабуля встала, уступая мне место. – Пойду питье заварю.

   – Как он?

   – Скоро очнется. Шевелиться не давай, говорить… эх, да разве ему рот заткнешь! А не надо ему говорить, нельзя. Так и скажешь, девонька, если жить хочет, пусть молчит и лежит смирно.

   Усаживаясь на низкую табуретку рядом с кроватью, я думала, что прекрасно обошлась бы без наглядного урока по лечению боевых ран. Особенно если учиться предстоит на нашем Анегарде.

   Пока я устраивала вороного, слезы разливала и отправляла Рэнси в дорогу, бабуля похозяйничала в моей комнате. Передвинула сундук ближе к кровати, на его широкую крышку поставила свечу. Закрыла окно ставнем – это я люблю спать под шорохи и лунный свет, а раненому ни к чему ночная стынь. Вроде мелочи, но комната сразу стала пусть не чужой – но и не моей. И потому его милость Анегард в моей кровати ничуть не казался… неподобающим, всплыло в памяти господское словечко. Я лишь мельком удивилась, как настолько глупые мысли могли забрести мне в голову, и тут же забыла о них.

   Ровный огонек свечи притягивал взгляд. Он был такой теплый, и свет его – тоже. Намного теплее лунного. Жаль, подумала я, что свечи так дороги. Что держать их в доме лекарка может только ради таких вот случаев – когда среди ночи вдруг что серьезное.

   Анегард шевельнулся, напрягся.

   – Лежи, господин, – я осторожно коснулась его плеча. – Тихо лежи, не шевелись.

   – Как я… здесь?..

   – Молчи, нельзя тебе говорить! Конь принес, вот как!

   – Очнулся? – вошла бабушка, и комнату наполнил запах лечебного отвара. – На-ка, господин, выпей.

   Я глядела, как уверенно бабушкина ладонь придерживает голову молодого барона, как ловко бабуля держит кружку – Анегарду только глотать остается, и ни капли мимо. Я бы не смогла, у меня до сих пор руки дрожат. Негодящая из меня лекарка.

   – Значит, так, – бабушка поставила наполовину опустевшую кружку на сундук, отерла чистым лоскутом выступивший на лбу Анегарда пот. – В замок Сьюз весточку послала, дадут боги – получат. Это я первым делом говорю, чтобы ты, господин, лишним беспокойством себе не навредил. А теперь вот что запомни: раны твои не из тех, что в единый боговорот лечатся. Знаю, война на носу, тебя в бой тянет. Так вот, один у тебя нынче бой – выжить. Я за свою жизнь многих на ноги подняла и за слова свои отвечаю: чтобы тебя Старухе не отдать, потрудиться нам всем придется.

   И подсунула ему еще кружку – с сонным отваром. И когда заварить успела?

   Я вдохнула успокаивающий парок. Когда за дело бралась бабушка, сразу верилось – все будет хорошо. Вот и Анегард послушно закрыл глаза, когда она велела строго: «Постарайся теперь заснуть, господин».

   – Будет просыпаться, давай первым делом вот это, – бабушка переставила одну кружку ближе к кровати, – потом это, – кивнула на ту, что дальше. – Сколько выпьет. Чем больше, тем лучше.

   – Он не умрет?

   – На все воля богов, – тяжело вздохнула бабушка.

   Остаток ночи я так и просидела, глядя то на ровный огонек свечи, то в лицо Анегарду. Отирала пот с его лба. Когда стонал или открывал глаза, поила. Молча молила богов о помощи: Звериную матерь, свою покровительницу, и Воина, покровителя Анегарда, и Жницу, в чьей власти обрезать спряденную Старухой нить, и саму Старуху, хоть и говорят, что она глуха к мольбам. Думала о Рэнси: добрался ли до замка? Потом вдруг сообразила, что перевезти Анегарда домой все равно не получится, раз ему даже в кровати лучше пока не шевелиться. А значит, молодой барон так и будет лежать здесь, беспомощный, и хорошо бы у Гарника хватило людей охранять и его и замок!

   Мне было страшно. Очень страшно.

   Под утро вошла бабушка, долила в кружки свежий отвар, сказала тихо:

   – Сьюз, девонька, иди поспи, я посижу.

   Я хотела отказаться, но вдруг зевнула – и поняла, что и впрямь почти засыпаю. Бабушкина кровать показалась мне самым желанным в мире прибежищем.

   Кажется, я заснула даже раньше, чем донесла голову до подушки.

   Конское ржание, голоса под окном… Я вскинулась с одной мыслью – помощь пришла! – и, только выбежав на крыльцо и увидав гостей, сообразила: Гарник всяко еще не успел бы.

   Десятка полтора всадников оглядывали наш дом. Неказистые вислобрюхие лошадки, явно больше привычные тянуть плуг или телегу, чем ходить под седлом, цепы с топорами вместо мечей. Не иначе Ульфарово ополчение, то-то и рожи смутно знакомы – небось на ярмарку в Оверте мимо нас ездили, у Колина ночевать останавливались. А теперь, значит, грабить пришли, по натоптанной дорожке? Ишь, стеганки понатягивали, железками увешались, уже и войско? Известно, в курятнике любой петух за сокола сойдет, а все же из селян воины – смех один! Был бы смех, если бы не понимала я, что вот такие вояки против безоружных – страшней настоящих наемников. Потому что тем с деревенскими всерьез воевать – курам на смех, а эти рвутся удаль показать, желательно так, чтобы в ответ мечом не приголубили.

   А вот главарь их явно не нашего выводка птица. И жеребец под ним почти так же хорош, как Анегардов вороной, и доспех – кожаный, железными бляшками ушитый, и меч у седла. Наемник, пес войны. Чем-то он мне Зигмонда напомнил, разве что в полностью человеческом облике. Та же властность в осанке и взгляде, а косой шрам через всю морду стоит, пожалуй, звериных глаз и клыков.

   – Ну и что у нас туточки? – с нарочитой ленцой выцедил наемник. – А туточки у нас дева сладкая, краса-мечта, – и причмокнул обветренными губами. – Что молчишь, гостей в дом не зовешь? Нехорошо, красавица.

   – Это… – подал голос рыхлый и белый, как квашня, парень на мышастой кобыле. – Ты б, командир, того… Лекарка она.

   – Лекарка? – недоверчиво протянул главарь. – Вот эта цыпонька – лекарка?

   – Точно-точно, – поддакнул кто-то из-за широкой наемничьей спины. – Все в округе знают, здесь баронова лекарка живет и внучка ее, тоже не последнего разбора знахарка. К ним даже молодой маг из Оверте за зельями приезжает!

   Губы главаря искривила похабная ухмылка:

   – Да уж ясно, за какими бесами тот маг так далеко мотается. Я и сам бы какую болячку себе придумал ради нежных ручек, что лечить станут!

   Приложить бы тебя, хмыря болотного, нежной ручкой да по темечку! Переоценила я разум наемничий. Наши-то, Ульфаровы то есть, поумней выходят.

   Скрипнула дверь сарая: оттуда вышла бабушка. Злыдню доила, с ужасом поняла я… Анегард, значит, один… Боги великие, хоть бы в себя не пришел! Не улежит ведь.

   – Та-ак, а это не та ли самая баронова лекарка? – обернулся главарь. – А кто у тебя туточки ржал, бабка, уж не корова ли?

   Сердце мое сжалось и замерло.

   – Коза, – сердито ответила бабуля, показывая подойник с молоком. – Ехали бы вы, добры молодцы, по своим мужским делам, здесь по вашим силам врагов нет.

   – А это мы сейчас проверим, – главарь соскочил с коня и шагнул к сараю.

   Бабушка стояла у него на пути, и он, взяв ее за плечо, с силой толкнул в сторону. Бабуля ударилась о стенку сарая, сползла на землю и осталась лежать. Покатился в сторону подойник, растеклась по траве белая лужица. Отлетел прочь, скуля, с маху поддетый сапогом Серый. Наемник рванул из ножен меч и ворвался в сарай, будто штурмом его брал.

   Словно со стороны я услышала свой крик; и поняла, что кинулась туда, к ним, лишь когда кто-то сжал мою руку – чуть плечо не вывернул! – и пробормотал виновато:

   – Погоди пока.

   Погодить?! Там бабушка моя лежит без движения – уж не насмерть ли эта мразь ее зашибла?

   – Отпусти, – прошипела я, – хуже будет. Или забыл – кто на лекарку руку поднимет, того…

   – И чей же у вас туточки конь боевой? – вынырнул из полумрака сарая наемник. Не найдя там врага, он вовсе не казался обескураженным, скорее довольным, словно того и ждал. Сощурил глаза, вперил в меня колючий взгляд: – Уж не ты ли, лапушка, на эдаком красавце катаешься? Хватает силенок в узде держать?

   И тут я озверела.

   – Ты! – заорала я. – Забыл, что на тебя боги смотрят?! На лекарку руку поднял, быть тебе прокляту вовек, в жизни и в смерти, мразь!

   – Умолкни, – главарь шагнул ко мне, и за напускной насмешкой в лице его проступила непритворная злоба. – Много болтаешь, цыпонька. Еще слово, и…

   Да нужен ты мне больно, с тобой препираться! Сказала уже все, что хотела сказать. Пришел черед делать.

   Никогда еще я не причиняла зла ни людям, ни зверью. Ну что ж, рано ли, поздно, всему приходится учиться. А кто умеет успокоить, сможет и напугать.

   Страх и злость – мне не пришлось долго искать их в себе. Того и другого было с избытком. Оставалось лишь выплеснуть наружу – беззвучным криком, понятным любой бессловесной твари. Всполошились куры, с шумом рванули прочь, подальше, лесные птахи. Шарахнулась мышастая кобылка державшего меня парня, испуганно взвизгнул каурый меринок, вскинулся, сбросив неумеху-ополченца, гнедой низкорослый жеребчик. Ну же! Страх и злость. Еще. Больше. Заплакала в сарае Злыднюшка, разнеслось над поляной злое ржание Анегардова вороного, наемничий жеребец ответил на вызов, вскинулся и замолотил копытами в заманчивой близости от хозяйской башки. Главарь повис на поводьях, усмиряя коня. Ржание, визги, ругань и вопли ввинтились в уши, добавляя суматохи. Отлично. Дальше само пойдет. Оказывается, паника – это как стронуть со склона неустойчивый валун: достаточно одного крохотного усилия.

   – Прекрати! – главарь, бросив поводья, подскочил ко мне, схватил за плечи, тряхнул так, что зубы клацнули. – Прекрати, или ты труп! Ну!

   Я испугалась от его взгляда, от уверенной холодной злобы в голосе, как не пугалась раньше никогда. Этот человек – самый обычный мужчина с косым шрамом от виска до подбородка, сильный, злой, пахнувший потом, кожей и железом – вблизи оказался намного страшней звероглазых клыкастых нелюдей, пьющих кровь. Не удержавшись, я тоненько всхлипнула. И – ответом на мой ужас – смирные крестьянские кони его отряда словно взбесились. Я закрыла глаза, но… Ох, даже если бы удалось еще и уши заткнуть, все равно, наверное, я знала бы, что происходит сейчас перед нашим домом. Хорошо, если просто в лес поубегают, а то ведь и перетопчут хозяев насмерть.

   Стой, Сьюз, ты что, жалеешь их?! Не надо.

   Наемник сжал мои руки, стиснул – оба запястья уместились в одном его кулаке. Шею кольнуло холодом.

   – Прекрати это, девчонка. Успокой их, или я, Воином клянусь, успокою тебя. Навек.

   Безумие захватывало, захлестывало с головой. Я и не заметила, как ушел страх.

   – Звериную матерь проси, – выдавила я. – Мне уже не справиться.

   – Ты выбрала, – прорычал он, и холод лезвия на шее сменился горячей струйкой крови. – Сначала я убью тебя, а после гляну, кого вы с бабкой прятали. Думаю, мне хорошо за него заплатят. Или, может, – голос его упал до вкрадчивого шепота, – все же будешь умницей? Кто он тебе, чтоб за него гибнуть? Лекарка и ворожейка, да еще такая лапушка, везде устроится.

   Наверное, он бы и вправду меня убил. Силы вытекли из меня, выплеснулись, как вода из разбитого кувшина – все одним махом. Мне как-то сразу, резко и вдруг стало все равно. Наверное, я и смерти бы не заметила. Но в тот миг, когда остатки чутья взвыли – спасайся! – похожая на ураган сила оторвала от меня чужие руки. Ударил по лицу тугой ветер, швырнуло наземь, надвинулся спасительный сумрак забытья. Но я еще успела открыть глаза и увидеть, как плещет на траву кровь из разорванного горла наемника.

   – И что мне с вами делать? – спросил Зигмонд. – Замок на ушах стоит, Гарник с ума сходит, мне б туда мчаться, а тут трое лежачих без помощи и охраны. В целебных чарах я смыслю не больше, чем ваш знаменитый мэтр Курж в защитных. А еще отряд придет – с меня одного толку мало.

   Сверкнули в невеселой ухмылке песьи клыки нелюдя, и я попыталась улыбнуться в ответ. Значит, это он был, Зиг…

   Я с трудом подняла руку, ощупала повязку на горле – тугую, мешавшую дышать и почему-то неприятно мокрую. Поднесла ладонь к глазам, долго рассматривала измазанные кровью пальцы. Способность думать возвращалась в звенящую пустотой голову медленно и неохотно. Зиг. Трое лежачих. Бабушка?

   – С бабушкой что? – прошептала я.

   – Головой ударилась, – ответил Зигмонд. – Сильно. Спиной тоже, но там не так страшно, все цело, поболит и перестанет. Я ее уложил, примочку холодную сделал, а больше ничем не помогу, не умею.

   Я неловко отерла пальцы об одеяло. Что-то важное нужно было сообразить, и поскорее, но что? Я тоже, что ли, головой ударилась?

   – Как Анегард у вас оказался?

   Анегард, вот что!

   – Зиг… там две кружки, напои… пить ему надо. Обе. – Как же трудно говорить! – И на кухне… на печке… как закончится…

   – Понял, – кивнул нелюдь. – Сейчас гляну.

   Я закрыла глаза. Плохо, ох, как все плохо! Надо встать. Надо разобраться, что с бабушкой и чем ее лечить, надо сделать свежие отвары для Анегарда, надо сообразить подходящий для них обед. Анегарду повязки, наверное, пора сменить, смогу ли сама? Надо выйти, проверить, что со Злыдней, Серым и Анегардовым вороным, как перенесли панику куры – небось, половина передохла от эдакой жути! А если там так и валяется этот… с разорванным горлом? А остальные?..

   Столько дел, а у меня сил – едва шевелюсь!

   Шаги Зигмонда, твердые, по-хозяйски уверенные, отдавались болью в голове. Но при этом – успокаивали. Я держалась за них, как тонущий – за протянутую с берега дружескую руку. Идет на кухню, возвращается… возится у постели Анегарда… бормочет что-то себе под нос, снова выходит…

   И – тишина…

   Не знаю, скоро ли я забеспокоилась – время как будто перестало существовать, замерло и затаилось, отодвинутое в сторонку. Но, когда совсем уж невмоготу стало вслушиваться в тишину, я села, опираясь на руки, и разлепила глаза.

   Оказалось, Зигмонд притащил в мою комнату один из гостевых тюфяков. Бросил под стенку, где раньше сундук стоял – вот и еще одна кровать. На ней меня и устроил. Я поерзала, прислонилась к стене. Посижу немного. Пока перестанет голова кружиться…

   Анегард заворочался, застонал глухо. Меня как пинком подбросило – сама не заметила, как у его кровати оказалась. Нашарила кружку – отвара в ней осталось на самом донышке, – поднесла молодому барону к губам. Он выпил жадно, облизнул губы. Попросил хрипло:

   – Еще…

   Вторая кружка оказалась пуста.

   – Сейчас, – пробормотала я. Бесов заколдунец, сказала же ему – на печке!

   Пока я дошла до кухни – осторожно, по стеночке, – в голове прояснилось, слабость отступила, зато заныли уже начавшие наливаться багровым синяки на руках. Ничего, усмехнулась я, живая, значит. Вспомнилась хватка наемника, запоздалый ужас сдавил сердце: ведь убил бы, точно убил! Кабы не Зиг… Вот только куда бесы понесли этого Зига, чтоб ему?! Не верилось, что нелюдь помчался в замок, слова мне не сказав, не убедившись, что смогу в случае чего встать и помочь – пусть не бабушке, что ему до незнакомой лекарки, но Анегарду…

   На кухонном столе остывал в ковшике процеженный отвар. Я осторожно наполнила кружку. Добрела – раз уж вышла – до бадьи с водой, плеснула в лицо, напилась из ладошки. Сразу стало легче. Оказывается, можно хотеть пить и самой этого не понимать, пока вода не освежит горло. Я вздохнула – воды осталось на самом донышке, надо к колодцу идти, а сил нет. Ладно, попозже… Не удержалась, шагнула к окну. Зиг, растопырив для равновесия крылья, волок за ноги к лесу чей-то труп. Нашел занятие!

   Анегард выпил полкружки – жадно, захлебываясь. Устало откинулся на подушку, закрыл глаза. Спросил сиплым шепотом:

   – Как я здесь оказался?

   – Не знаю, – медленно ответила я. – Я проснулась ночью – под окном конь…

   Говорить было больно, и я замолчала. Подумала: может, Зигмонда позвать? Что-то он говорил про панику в замке, про Гарника…

   – А с тобой что?

   – Что? – не поняла я.

   – Шея, – не открывая глаз, пояснил его милость. Надо же, заметил!

   – Да ерунда… пройдет…

   – Сьюз, – напрягся Анегард, – что – с тобой – случилось? Кто?..

   – А бесы их знают, кто! – от злости у меня вдруг прорезался голос. – Может, Ульфаровы наемники. Они не сказали.

   На мое счастье, тут вошел Зиг.

   – Что, – спросил, – очнулся? Как ты здесь оказался, а?

   Я всхлипнула и села на пол. Ну хоть плачь, хоть смейся!

   Сейчас ведь точно скажет: «У Сьюз спроси»!

   – У Сьюз спроси, – просипел Анегард. – Я не знаю.

   Вздохнув, я наконец-то изложила более-менее связно все события этой ночи. Заодно вспомнила и про Рэнси, спросила Зигмонда:

   – Он что, не дошел?

   – Не знаю, я разминуться мог, – ответил Зиг. – Если дошел, Гарник скоро здесь будет. Ты сам-то что помнишь? – спросил он Анегарда.

   – Ехали, – молодой барон неопределенно повел здоровым плечом. – Все тихо было. На развилке у Орехового кони взбесились. Как… прости, Зигмонд, как от твоих чар. Один к одному ощущения. Я успокоить хотел… – Анегард дышал все тяжелее, на губах лопались кровавые пузырьки. А ведь бабушка молчать ему велела, вспомнила я.

   – Молчите, господин, нельзя вам говорить, – я встала, отерла Анегарду губы, промокнула пот со лба. – Дальше ясно. Подстрелили его, а конь понес, куда придется.

   Анегард чуть приметно кивнул, прикрыл глаза. Похоже, короткий рассказ утомил его безмерно.

   – Стрелы где? – спросил Зиг.

   Я пожала плечами, поморщилась: засохшая повязка давила шею, царапину – вряд ли там что больше, раз я уже и хожу, и говорю! – начало печь. Стрелы… Кажется, они лежали на столе. Точно, на столе. А на лавке – окровавленные камзол и рубашка.

   – На кухне были.

   – Не было, – уверенно возразил Зигмонд.

   Может, бабушка утром убрала?

   – Пойду, поищу.

   Я остановилась у дверей, обернулась.

   – Зиг, пожалуйста, можешь бабушку сюда перенести? Я на две комнаты не услежу, а ты…

   – Да, – кивнул нелюдь, – в лечении я тебе не помощник. Сделаю, Сьюз.

   В кухне у нас – сплошные двери. Из моей комнаты и из бабулиной, в кладовку, на крыльцо и на задний двор. И еще окно – из него виден только лес и клочок неба, но это та сторона, откуда чаще всего натягивает дождь, так что я вглядываюсь туда уже по привычке. Сейчас там летала, нарезая над лесом широкие круги, черная точка, и веяло от нее тревогой и опасностью.

   – Зиг, – окликнула я, – погляди, не твой?

   Нелюдь оказался рядом мгновенно. Всмотрелся, кивнул:

   – Мой. Углядел что-то или провожает кого-то. Странно. Ты стрелу нашла?

   – Ой, нет, – спохватилась я. – Сейчас.

   – Ищи, – приказал Зигмонд, и в голосе его мне впервые после Орехового почудилась смерть. Аж холод по спине разлился. Зиг положил руку мне на плечо, сжал легонько: – Сьюз, что за дурость? Ты меня бояться вздумала?

   – Нет, – я дернула плечом, сбрасывая его ладонь. – Просто ты меня напугал.

   – Извини, не хотел, – рассеянно пробормотал заколдунец. Раскаяния в его голосе не было и на медяк. И не надо. Что я, томная барышня какая? Как бы ни пугал меня Зиг, счастье наше, что он здесь.

   Я отвернулась от окна, обвела взглядом кухню. Если стрелы убрала бабушка… ну, скорей всего… ага, точно!

   – Вот! – Я откинула крышку пустовавшего пока ларя, в который мы складывали к зиме готовые снадобья. Зигмонд оттолкнул меня, повел носом над заскорузлыми тряпками, которые еще вчера были одеждой молодого барона. Осторожно, двумя пальцами, достал стрелу. Долго вертел перед глазами, обнюхал, чуть ли не на зуб попробовал. Я тем временем рылась на полках и все больше впадала в панику: неужели мы с бабушкой отдали в замок всю кроветворку, совсем не оставив себе?!

   Зиг тронул меня за плечо, сунул под нос стрелу:

   – Я возьму ее.

   – Это не ко мне, – отмахнулась я. – Вон его милость Анегард лежит, с ним решайте. Зиг, – под руку мне попалась заживляющая мазь, что повернуло мои мысли немного в другом направлении, – поможешь повязки ему сменить?

   – Да, конечно, – Зигмонд развернулся и ушел в комнату. Собирая чистые тряпки, я слышала, как он спрашивает Анегарда про стрелу. И что в ней такого важного?

   Вернувшись в комнату, я первым делом подошла к бабушке. Зигмонд устроил ее на моем тюфяке, а для меня притащил еще один – и когда успел?

   – Девонька моя, – прошептала бабушка, беря меня за руку. – С тобой всё… они тебя не… не тронули?..

   – Все хорошо, ба, – я сморгнула непрошеные слезы. – Зигмонд вовремя подоспел. Что у тебя болит?

   – Страшного ничего, – помолчав, уже тверже ответила бабушка. – Спину потом разотрешь и от головы отвар сделаешь, я нашепчу. Плохо, что мне головой лучше пока не двигать. Лежать, не вставать…

   – Верно, – кивнул подошедший незаметно Зиг. – Видел я такое, лежать надо. Не боговорот, но дня три-четыре точно.

   – С шеей что? – бабуля тоже заметила мою повязку. Я поморщилась. Ответил Зиг:

   – Царапина, за пару дней заживет. Обработать только надо, я наспех завязал.

   – Оно и не болит даже, – сказала я. – Рукам и то хуже.

   – Синяки борцом смажь. – Бабушка, похоже, собралась с мыслями и решила, что без ее руководства мы никак не справимся. – Царапину обработай сейчас же. Промой и…

   – Да знаю я! Ну ба, ну что я, царапин не лечила?! Ты лучше скажи, чем Анегарда поить?

   Бабушка задумчиво почесала кончик носа.

   – Повязки не меняли?

   – Вот, – кивнула я на охапку чистых тряпок, – собираемся.

   – Ты, – бабуля ухватила за руку присевшего рядом Зигмонда, – сможешь разобраться, как рана? Сьюз такого не видела.

   – Разберемся, – успокоил бабулю Зиг. – Да все там хорошо должно быть, лихорадки нет, не бредит…

   Я вспомнила кровавые пузыри на губах молодого барона. И это – хорошо?!

   – Не трусись, справимся, – подбодрил меня Зиг. – Пошли.

   Справлялся в основном Зигмонд. Нелюдь бестрепетно сорвал старые повязки, и ухом не поведя на придушенный стон его милости, помял пальцами края раны, хмыкнул, подхватил обмякшего Анегарда под мышки и усадил ко мне спиной:

   – Мажь давай!

   А у меня руки дрожали, как овечий хвост. Намазать-то намазала, даже завязать смогла, послушно кивая на приказы Зига: «Туже! Кому говорю, туже!», – но, едва заколдунец опустил молодого барона обратно на подушки, села на пол и разревелась. Никудышная из меня лекарка.

   – Ну вот, – пробормотал Зиг. – Слышь, бабка, для успокоения что-нибудь есть?

   – Нету, – сквозь рев буркнула я. – Варить надо.

   – Тогда этого глотни, – клыкасто ухмыльнувшись, нелюдь отцепил с пояса флягу.

   – Бражка, небось? – я сердито вытерла нос. – Нет уж, спасибо!

   – Глотни-глотни, – Зиг выдернул пробку и чуть ли не силой сунул горлышко мне в зубы. – А то ж тебя сейчас тоже перевязывать, больно будет. Да и вообще после встряски не вредно.

   А что ж, может, он и прав. Я крепко зажмурилась и глотнула. И уплыла во тьму, едва успев подумать сердито: чего этот хмырь клыкастый туда намешал?!

   Похоже, Зигмонд сильно покривил душой в своем «в лечении я тебе не помощник». Когда я проснулась, шея совсем не болела, а вместо неудобной повязки пальцы нащупали лишь засохшую кровяную корочку. И синяки почти сошли – хотя тут уж навряд ли обошлось без бабулиных указаний. Комнату наполняли предвечерние сумерки, Анегард, похоже, спал, а сам Зиг сидел рядом с бабулей и что-то ей рассказывал – я, как ни вслушивалась, разбирала лишь отдельные слова. Я потянулась, зевнула. Шершавый язык радостно прошелся по лицу.

   – Рэнси!

   – А, проснулась, – обернулся Зигмонд. – Как ты, получше?

   – Хорошая у тебя бражка, – буркнула я. – Чтоб я еще когда-нибудь… Гарник здесь? Решили, что делать будем?

   Я села, обняла Рэнси, почесала за ухом. «Добрался, мой хороший!» Пес бухнул голову мне на плечо и блаженно замер.

   – В деревню поехали, – ответил Зиг. – Часа два тому…

   Два часа?!

   Значит, и там непорядок, иначе уже вернулись бы.

   – Снова ты трясешься, – прищурился нелюдь. – Сьюз, хорош уже себя пугать. Все живы, все нашлись – могло быть хуже. Справимся.

   – Иди-ка, девонька, отварами займись, – прошелестела бабушка. – Я Зигмонду все объяснила, он тебе расскажет.

   – А ты? – я подошла к бабушкиному тюфяку, села рядом. Бабулины глаза, обведенные темными кругами, казались чужими на знакомом до самой махонькой морщинки лице. – Как голова?

   – Пока не шевелю, терпимо. Злыднюшку не забудь…

   И правда, охнула я, дело к вечеру! Что ж я так?..

   – Вам же хоть поесть надо!

   – Покормил я их, – сообщил Зигмонд. – Их покормил, сам поел, скотину глянул. Что ж ты суматошная такая!

   – Напугалась, – бабушка погладила мою ладонь. – Все хорошо теперь будет, девонька. Пока Зигмонд поможет, а денька через три и я встану, и молодой господин от края отшагнет. Самый страшный ему нонешний день был… да ночь бы еще пережил, – закончила бабушка чуть слышно.

   Я оставила пса с бабушкой и Анегардом, строго-настрого велев караулить и, если что, звать меня. Правда, что такое это «если что», я и сама представляла слабо, но все ж так спокойнее. Зигмонд, пока я спала, похозяйничал на совесть: на столе ждал заботливо накрытый полотенцем куриный суп, на печке грелась вода сразу в трех горшках, и бадью наполнил доверху. Вот вам и бывший барон! Не всякий деревенский мужик так бы управился.

   – Ну, чего стала? – поторопил меня Зиг. – Пошли, с отварами разберемся, потом поешь.

   Зигмонд называл нужные травы, я складывала пучки в фартук. Память у нелюдя была отменная, или он и впрямь разбирался в лекарской науке, но не запнулся ни разу и ни разу не переврал заковыристого названия. В полутьме чердака его глаза светились желтым, но страх мой куда-то делся – и, я чуяла, навсегда. Зиг оказался из тех, с кем рядом – как за стеной крепости, надежно и спокойно. Даже странно, почему мне так много времени потребовалось, чтобы это понять?

   Два отвара для его милости, один для бабушки. Мазь для спины, по счастью, нашлась на полке. Но все же, пока я управилась с лечением и хозяйством – с ног валилась. Зиг, убедившись, что вокруг все спокойно, сказал:

   – Слетаю в деревню, что-то долго Гарника нет.

   Я не успела возразить – а ведь наверняка ему и капитан велел Анегарда охранять, а не порхать по окрестностям! Пожаловалась бабушке, пока мазь ей в спину втирала, но бабушка меня осадила:

   – Все правильно он делает, Сьюз. Не учи мужчину воевать.

   И добавила, помолчав:

   – Тем более благородного, не один бой повидавшего. Он знает, как лучше.

   Я только вздохнула в ответ. Сама ведь понимаю, просто страшно. Лекарку трогать боги запрещают, и то вон чуть живы остались… Но то лекарку, а раненого врага добить – пусть не ахти какой подвиг, но и позора в том нет, враг есть враг. Вот как нагрянет сюда сам Ульфар…

   А ведь не пущу, поняла я. К Анегарду, разве что через мой труп перешагнув, подойдут.

   Я тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли. Спросила:

   – Как, лучше?

   – Лучше, лучше, – проворчала бабушка. – Ты вот что, девонька, тащи ведро воды сюда и тряпок чистых побольше. И все снадобья, что для его милости приготовила, здесь под рукой поставь. – Заметила мое недоумение, объяснила, вздохнув: – Нынче ночью, девонька, решится, жить ли ему. Отшагнет от края или за край шагнет. Что с лихорадкой да жаром делать, ты знаешь. Только помни – метаться нельзя ему, рана разойдется.

   Вот почему, поняла я, Зигмонд все повторял «туже»!

   – Не бойся, – бабушка сжала мою ладонь. – Все у тебя получится, справишься. Да и я рядом. Навряд ли засну нынче, а засну, так буди, ежели чего.

   Я лишь растерянно кивнула в ответ.

   Ночь показалась мне самой долгой в моей жизни. Чудилось, что время застыло и утро не настанет никогда. Так и будет до скончания века – хриплые стоны Анегарда, руки Зигмонда, стискивающие его плечи («Лежи, парень, лежи… тихо, тихо…»), капли пота, росой сверкающие в отблесках свечного огонька, торопливое бормотание бабушки над отварами – снадобья с наговорами куда целительней обычных. Зиг вернулся из деревни один: Ульфаровы ребята успели нагнать там страху, и Гарник остался – успокоить деревенских, напомнить им, что такое «ополчение» и как должно встречать врагов.

   – Трусоватые ваши мужички, – оскалился нелюдь. – Этот-то, Ульфаров, им объявил: мол, меняете хозяина, теперь ваша земля под защитой его милости барона Ренхавенского, ему и подати платить станете. По амбарам да хлевам пошли, так хоть бы кто слово против сказал. Только кузнец чего-то там отдавать не хотел, и то притих, как жену за косы ухватили. Думаю, пока Гарник там, они драться станут, а как уйдет… – и презрительно махнул рукой, не договорив.

   – А ты стал бы драться, когда жену за косы или ребенку нож к горлу?

   – Стал бы, – вызверился Зигмонд. – Еще как стал бы. Пойми, Сьюз, «милость победителя» – это только слова. Захочет – смилуется, нет – у тебя же на глазах и с женой и с ребенком что хочет сделает. Лучше уж сразу, без позора и мучений.

   Я представила себя в роли схваченной врагами Зигмондовой жены – и согласилась. Верно он говорит, лучше сразу. Вот оно как, значит, когда муж из тех, с какими – как за стеной крепости, надежно…

   – Ничего, – Зиг, хвала богам, был слишком зол, чтобы заметить мое внезапное смущение. – Гарник им пообещал, как рассветет, сразу детей в замок отправить, уже спокойней. К тому же, поверь моему опыту, Сьюз, торчащая на шесте посреди деревни голова заметно прибавляет селянам бодрости. Особенно, если обладатель оной головы совсем недавно нагнал на них страху. А что деревню, пока урожай не соберут, охранять придется, так оно и к лучшему. Понятно и вопросов никаких. Кто подумает, что на самом деле они там Анегарда прикрывают?

   Было бы еще наутро, кого прикрывать, думала я. Спохватывалась, гнала такие мысли прочь, шептала: «Живи, только живи! Перетерпи эту ночь, ты же сильный, ты сумеешь!» Обтирала кровавую пену с темных губ, вливала в рот наговоренные отвары, уговаривала:

   – Глотай! Ну, еще немного!

   В редкие минуты затишья отбегала к бабушке, просила:

   – Скажи, что он выживет! Пожалуйста!

   – Вы молодцы, – ободряла в ответ бабушка. – Вы справитесь. Верь, девонька, ты только верь…

   И я верила. Изо всех сил старалась верить.

   Затрещала свеча, уронив огонек до едва тлеющей искры. Заскулил за окном Серый – и умолк. Тьма затопила комнату, тьма – и промозглый, стылый холод. Анегард захрипел, я чувствовала, как напряглось, выгибаясь дугой, его тело.

   – Держи его, Сьюз, – хлестнул свистящим шепотом Зиг.

   Навалиться на плечи, обнять, прижаться… ну же, не дергайся, нельзя, рана разойдется, и… дыши, лучше дыши! Зиг бормотал что-то неразборчивое, быстро, торопливо, и его голос отдавался смутным эхом там, где я привыкла слышать лишь бессловесное зверье. Наговор, заклятье, молитва? Да какая разница, лишь бы помогло! А силы в словах нелюдя немеряно, раз даже я чую… Что ж ты раньше не попробовал, а?

   Зигмонд умолк; тьма сгустилась, хоть ложкой черпай. Миг неустойчивого равновесия длился и длился – тот миг, когда высшие силы решают, в какую сторону качнуть людские судьбы, и от тебя уже ничего не зависит, ведь ты лишь букашка на ладони богов…

   Анегард расслабился и задышал – хрипло, часто, захлебываясь воздухом, как неумелый пловец – водой. Взвился вверх огонек свечи, бросил теплые отсветы на мокрое от пота лицо. Живой… Я вздохнула с ним вместе – и тут только поняла, что какое-то время не дышала вовсе.

   Зиг тяжело опустился на пол, откинул голову на край кровати. Я заметила вдруг, что он белей Анегарда. Спросила, с трудом продавив слова сквозь сжатое внезапным страхом горло:

   – Что с тобой?

   – Все хорошо. – Нелюдь хрипло рассмеялся. – Все хорошо, Сьюз. Замечательно все. Обошлось, хвала богам, судьбе и азельдорскому архивариусу.

   – Кому?! – переспросила я. – Причем тут, всех богов ради, азельдорский архивариус?!

   – Когда-то, – Зиг отвечал неторопливо и с явным удовольствием, – давно, очень давно, Сьюз, старый азельдорский архивариус научил меня очень древним и очень полезным чарам. Они, правда, еще и очень страшные, но тогда мне было все равно.

   – Так это ты?..

   Ты все это устроил, хотела спросить я, всю эту жуть? Но тут вспомнила – когда оно началось, нелюдь как раз попить решил. Ну да, вон и кружка на полу валяется, вода недопитая лужицей растеклась...

   – Что это было, Зиг?

   – Утром расскажу. – Зигмонд поднял к моим глазам ладонь, и я увидела сочившийся темной кровью длинный порез. Я поняла не сказанное: чары, что творятся на крови, посвящены Прядильщице, не стоит поминать ночью Хозяйку тьмы. Рука сама поднялась охранный знак очертить, но Зиг перехватил, прошептал: – Не надо, Сьюз.

   – Извини, – так же тихо ответила я. Взяла чистый лоскут, потянулась за мазью: – Давай перевяжу.

   Рысьи глаза насмешливо прищурились:

   – Зачем? Само затянется.

   И верно, сообразила я, у него – затянется. Страх понемногу отпускал, дыхание Анегарда становилось все ровнее, глубже, а когда я дотронулась до его лба, оказалось, что жар начал спадать.

   – Ты умница, – сказал вдруг Зигмонд. – Я боялся, завизжишь и собьешь мне все. Или заплачешь.

   – Некогда было плакать. И вообще, у меня просто горло страхом пережало.

   – Какая разница. Знаешь, Сьюз, ведь на самом деле не так уж важно, что человек чувствует, боится он или нет, готов драться или мечтает удрать. Все это остается внутри, а видны – дела. Ты все правильно делала.

   – Ну, спасибо, – смущенно хмыкнула я. Похвала от Зигмонда оказалась неожиданно приятной. Нелюдь или нет, а – бабушка права! – в таких вещах он толк знает.

   Спохватившись, я подбежала к бабушке.

   – Спит? – почти утвердительно спросил Зиг.

   – Да.

   – Она с наговорами сильно выложилась, – объяснил нелюдь. – Из последних сил держалась, я уж чувствовал, нехорошо дело. Ну и подставил ей «зеркальце», когда она Анегардовы травки на хороший сон нашептывала.

   Про «зеркальце» я слыхала, Эннис рассказывал. Не обязательно самому знать заклятия и уметь наводить чары – если ты как маг сильней того, кто ворожит против тебя, запросто можешь его ворожбу на него же и отразить. Вот только применяют его по большей части в сражениях – не зря к боевой магии относится.

   – Хитро придумал, – я вернулась к Анегардовой кровати, убедилась, что молодой барон тоже заснул, и села на пол рядом с Зигмондом.

   – Главное, вовремя, – кивнул он. – Ее счастье, что спала, когда…

   Он не стал продолжать, но я поняла. Благодарно сжала его ладонь, сказала:

   – Спасибо, Зиг. Что б мы без тебя делали?

   Победно заорал позабывший вчерашний ужас петух. И, словно его крик открыл ворота утренним звукам, я услышала вдруг и сонное взлаивание Серого, и фырканье Анегардова жеребца, и недовольное меканье Злыдни: что, мол, спишь, хозяйка, выпускать пора!

   Мы пережили эту ночь. Хвала богам, судьбе, азельдорскому архивариусу и нелюдю с рысьими глазами.

   Утро завертело хлопотами, но мысли снова и снова возвращались к ночной жути. Зигмонд молчал, хотя наверняка замечал мои вопросительные взгляды. Анегарду не становилось ни хуже, ни лучше, и я невольно спрашивала себя, не окажется ли следующая ночь для него роковой. И посоветоваться не с кем: бабушка постанывала то ли во сне, то ли в забытьи, я с трудом заставила ее выпить немного отвара, но в себя она так и не пришла.

   Только за полдень, когда, вконец умаявшись, я без сил рухнула на лавку в кухне и дрожащими руками налила себе молока, Зигмонд заговорил.

   Он сел напротив меня, cцепив в замок широкие ладони, и солнечные лучи путались в его темных волосах, рождая обманчивые рыжеватые отблески.

   – Ты знаешь, – спросил он, – каково быть избранником?

   Я молча покачала головой. Дар бога-покровителя, как у меня, – уже редкость, которой можно гордиться, а избранники – это и вовсе из легенд и менестрельских баек. Обычно ребенку называют покровителя, сообразуясь с невнятными, а то и случайными знаками, и чаще всего человек проживает жизнь, ни разу не ощутив внимания своего бога.

   Гвендин малыш был единственным избранником, кого я видела вживую, и мне думалось, пока он подрастет, любопытство наших деревенских поумерится и не будет ему мешать. Но даже если нет – одно дело любопытство людей, и совсем другое – то, что происходит между избранником и его покровителем. Если происходит, конечно. Баек о таком травят изрядно, а правда – кто ж ее знает, правду? Разве сами отмеченные, но они молчат.

   – Между тобой и твоим богом словно стальная нить протянута, – медленно начал Зигмонд. – Она не видна другим и не мешает тебе, но она есть, ее не разорвать, и эта связь рождает уверенность. Ты знаешь, что твой бог тебе поможет, когда будет нужно. А если вдруг не поможет – значит, такова его цель, а твое предназначение. Ты знаешь, что ты особенный. Что твоя жизнь или твоя смерть нужна богу. И что рано или поздно, в этой жизни или за порогом смерти, тебя ждет награда за службу.

   Что-то было в голосе Зигмонда такое, отчего у меня задрожали руки и ледяной озноб пробежал по хребту. Я отодвинула кружку с недопитым молоком.

   – Но это все, – жестко сказал Зиг, – подходит для избранника Звездной девы, или Воина, или Жницы… любого из богов, кроме… ты поняла, да, Сьюз?

   Я кивнула. Анегард говорил, да. Зигмонд был избранником Старухи-Прядильщицы.

   – Так вот, – продолжил нелюдь, – избранник Хозяйки тьмы – ровно пес на сворке. Связь есть, да. Крепкая связь, куда прочней, чем у прочих. А воли нет и выбора нет. Будешь послушен, получишь подачку. Вкусную, – Зиг презрительно скривился. – Заартачишься – отстегают, как непослушного пса.

   Он замолчал; молчала и я. Вспомнилось, что рассказывал о заколдунцах Анегард, и невольно пришло в голову сравнение куда хуже: Зигмонд стал бешеным псом, из тех, что несут смерть любому, кто не успеет убраться с дороги. Вот только бешеных псов убивают, а его – отпустили. Специально отпустили. Не из глупой жалости, а по жестокому расчету.

   Не знаю, понял он, о чем я думаю, или так совпало…

   – У меня не спрашивали согласия, Сьюз. Я тебе и рассказывать бы не стал все это, если бы не азельдорский архивариус, дай ему боги доброе посмертие. Ученый был старик, бывший маг, и мало что просто ученый – думать он умел. Ах, Сьюз, как он умел думать! Если бы не он…

   – Ты с ним встретился… уже таким?

   – Нет, – вздохнул Зиг. – К счастью или на беду, не знаю, но он умер раньше, чем со мной приключилась вся эта дрянь. Нет, я встретился с ним, когда был еще обычным человеком и об избранности своей задумывался не больше, чем какой-нибудь забитый смерд – о королевском венце. Жил, как все живут, и дурного не ждал. А тогда у меня с сыном… беда случилась.

   Зигмонд запнулся, умолк. А я подумала: у него был сын… жена, дети, дом…

   – Долго рассказывать, да и вспоминать не хочу, – глухо сказал нелюдь. – Не так уж важны подробности. Мне к нему пойти азельдорский городской маг посоветовал. Сказал: «Силу старик потерял, а знания остались». И верно… он меня и научил. У тебя, сказал, получится, тебя богиня услышит.

   – Магия на крови? – спросила я.

   – Не просто магия, – после недолгого, но тяжелого молчания ответил Зигмонд. – Не ворожба, а жертва. Кровавая жертва, – повторил медленно, словно на вкус пробуя страшные слова.

   – Но… – Когда-то, я знала, Старухе жертвовали жизнями. Своими или чужими, уж как придется. За горячую живую кровь Хозяйка тьмы платила щедро. Но другим богам это не нравилось, а когда против одного объединяются восемь, он проиграет, как бы ни был силен. Много сотен лет кровавые жертвы запрещены, и уличенного в подобном ритуале ждет позорная смерть, кем бы он ни был.

   – Знаю, о чем сказать боишься, – оскалился Зиг. – Видишь ли, Сьюз, запретить легче, чем уничтожить знание. Азельдорский архивариус… в общем, он помнил. От своего учителя, а тот от своего. Он объяснил мне, чем это грозит и чем может обернуться, но я хотел спасти сына, и никакая цена не показалась бы мне чрезмерной. И еще… видишь ли, Сьюз, когда говорят, что приносящий кровавую жертву губит душу, лишается доброго посмертия, впускает в мир зло, это все правильно, конечно. Только не относится к тому случаю, когда Хозяйке тьмы предлагают свою кровь, свою собственную – ради чьей-то жизни. А уж когда ради жизни родича, человека одной с тобой крови – это самые простые и самые безопасные из всех чар на крови. – Он снова оскалился, словно улыбнуться хотел, да не вышло. – Знаю, «безопасные» здесь странно звучит. Ладно – единственные, не угрожающие твоей жизни. Почти не угрожающие: моя богиня не любит излишней самоуверенности, так что риск остается всегда.

   Я поежилась – словно могильной стынью пахнуло. Наконец-то я поняла, что сделал Зигмонд этой ночью. Но спросила о другом:

   – Тогда почему запрет не говорит об исключениях?

   – Потому что люди слишком любят нарушать запреты. Если есть одно исключение, почему не быть другому и третьему? Нет, запрещать так запрещать, тут я согласен.

   Нелюдь криво ухмыльнулся, развернул ладонь: на месте ночного пореза осталась лишь тонкая линия, не зная, и не заметишь.

   – Я не колебался ни мгновения, в ту же ночь пошел к ее алтарю. Я ее избранник, конечно, она услышала меня. Тогда я уверен был, что это единственная кровавая жертва, которую я принесу.

   – И никто не узнал? – спросила я. Мне снова хотелось спросить другое – были ли еще жертвы, потом? Чего потребовала Старуха в уплату – крови? Но спрашивать такое я боялась.

   – Никто, – качнул головой нелюдь. – Ты первая. Между прочим, Сьюз, не держи меня за дурака. Чурбан безмозглый и тот догадался бы, о чем ты на самом деле подумала.

   Я пожала плечами:

   – Но ты же не ответишь на такое.

   – Да почему, отвечу. Вот это, – он сунул мне под нос все еще развернутую ладонь, – второй раз. Тебе не стану врать, крови на моей совести изрядно накопилось. Но только тогда, когда я над собой не волен был. Только зверем. Добровольного подношения она от меня не дождалась. И не дождется.

   Меж нами повисло молчание – трудное, неуютное.

   – Почему ты мне рассказал?

   – Почему? Сьюз, я немного узнал тебя за это время и хорошо узнал за эту ночь. Ты храбрая девочка, и у тебя благородное сердце. То, что я сделал этой ночью… Только выслушай меня до конца, ладно? Я предлагаю тебе… то же самое.

   Наверное, на моем лице отразился слишком явный ужас: Зиг покачал головой и повторил:

   – Выслушай сначала, потом решай. Магия крови – страшная штука. С Хозяйкой тьмы правильно боятся связываться. Но просить за родную кровь – можно. Даже, сама видишь, – Зиг кивнул на затянувшийся порез, – за родню только по принятой крови, но не по роду, за названых родичей, как мне Анегард. Плохо другое – я мог просить за него только один раз. Оглянуться не успеешь, как снова ночь, и ты сама видишь, что он все еще на грани.

   – И ты хочешь, чтобы я… – Я затрясла головой. – Постой, Зиг, я что-то совсем не понимаю. Ты ведь учился магии, так? И остался магом, сильным, сильней многих?

   – Так. Даже больше скажу, я сильнее стал, когда перестал быть человеком. Научился чуять силу Хозяйки тьмы – вряд ли кто из людей на такое способен, разве что самые сильные маги. – Зигмонд помолчал, добавил тихо: – Если б не это, я бы не успел… Ведь она Анегарда уже забрать хотела.

   – Но ты мог попросить Хозяйку тьмы только один раз?

   – Да.

   – Но почему, Зигмонд?!

   – Не знаю, Сьюз. Честно, не знаю. Может, потому что Старуха не любит отпускать добычу. А может, только из-за того, что это я просил – ослушник, отступник. Но я понял четко, следующая моя просьба к ней должна быть просьбой о смерти. Такова воля богини, Сьюз.

   – И ты хочешь, чтобы теперь попросила я? Зиг, ты правда думаешь, что богиню так легко и просто… скажем уж прямо – обмануть?

   Нелюдь пожал плечами, сказал наставительно:

   – Не обмануть, а обойти запрет. Это ведь будет твоя просьба. И жертва – твоя.

   Он замолчал. Молчала и я: тут надо было крепко подумать, вот только мысли не шли в голову. Лишь вспоминался бьющийся под моими руками Анегард, треск свечи, Зигмондово бормотание, затопившая комнату могильная стынь…

   Снова этот ужас?!

   Да, снова. Так или иначе, все равно его не избегнуть. Потому что молодой барон, наш господин и защитник, по-прежнему на краю, и моего скудного лекарского умения не хватает, чтобы удержать в нем жизнь. Зигмонд помог ему продержаться одну ночь, но следующая… А если бабушка встанет, уж она-то Анегарда Старухе не отдаст! Надо, Сьюз. Да, жутко, но другого выхода у тебя нет. Разве что примириться со смертью того, за чью жизнь ты в ответе.

   Едва я начала думать, как остатки здравого смысла, а может быть, просто трусость, нашли еще одно возражение.

   – Но я-то не маг! Разве я смогу?!

   – Нужны только твоя кровь и твои слова, Сьюз, – уверенно ответил нелюдь. – И, главное, желание. Остальное я сделаю сам. Так можно.

   Я встала. Пошла в комнату. Долго смотрела на Анегарда, на бабушку. Потом вернулась к Зигмонду и сказала:

   – Ладно, давай.

***

– Жертвую тебе кровь свою ради крови своей, лью тебе крови своей, испей, ради того, кто кровь от крови моей, – я повторяла за Зигмондом, твердила, едва слыша свой голос сквозь все нарастающий звон в ушах, а вокруг сгущалась могильная стынь, такая пронзительная, как будто и солнце перестало греть. Главное, предупредил меня Зиг, не испугаться и не отступить. Помнить, ради кого ты делаешь это, и держать в голове, постоянно держать. Я и держала. Сложно ли, когда оба они здесь, бабушка и Анегард, и за обоих я теперь отвечаю? Никчемная лекарка, нахватавшаяся по верхам, умеющая подлечить, но не способная отогнать смерть? Раз только этим могу я помочь – так тому и быть.

   «Лью тебе крови своей, испей, ради того, кто кровь от крови моей… жертвую тебе кровь свою ради крови своей… сколько захочешь, столько и возьми, только помоги!»

   Потемнело в глазах, но сквозь прошитую алыми искрами мглу я почему-то прекрасно все видела. Широко открытые глаза бабушки, ужас на ее лице. Приподнявшегося на локте Анегарда. Себя, стоящую посреди комнаты, и Зигмонда, его ладони на своих плечах, свою голову, откинутую на его грудь, свою протянутую вперед руку со сложенной лодочкой ладонью… Белое-белое лицо и налитый краснотой рубец подживающей «царапины» на шее, темную струйку крови, текущую по запястью в ладонь. Текущую – и исчезающую. Словно пьет кто-то.

   А потом я увидела, как я сползаю по груди Зигмонда вниз, и вокруг осталось только небо. Синее-синее.

   – Ты соображаешь, что натворил?!

   – Еще бы.

   – Ты убить ее мог!

   – Ну, так скажем, не я, а богиня…

   – Какая к бесам разница!

   – …но не убила ведь?

   Голос молодого барона звенел яростью, нелюдь отвечал устало. Я слушала, не особо вникая в слова, просто впуская в себя понимание: обошлось. Я жива. Анегард, судя по голосу, здоров как боевой жеребец, разве что копытом не бьет. Бабушка… бабушка, похоже, в кухне, возится у печки – значит, и с ней все хорошо.

   – Ты хоть понимаешь, что я вас обоих теперь страже сдать обязан?! Или забыл, по лесам отсиживаясь, что у людей за чары на крови смерть положена?

   – Я уж почти три сотни лет на крови живу – на сколько смертей набрал, посчитаешь? И все-таки до сих пор ты меня не сдал, господин Анегард, младший барон Лотар.

   – То другое, – уже тише буркнул Анегард.

   – Верно, другое. Доведись мне судить, как думаешь, за что я бы казнил, а за что награждал? – Зигмонд помолчал, но Анегард ничего не ответил, и нелюдь продолжил: – Я понимаю, почему вас такому не учат: слишком опасно. Ну так послушай того, кто знает, и поверь – за такое даже боги простят. Тут все дело… в направленности, так скажем. Чужая кровь ради себя – или своя ради другого. Есть разница, знаешь ли.

   На несколько мгновений меж Анегардом и Зигом повисло тяжелое молчание. Я приоткрыла глаза, глянула сквозь ресницы. Но вместо обоих спорщиков увидела только закрытое ставнем окно. Какая-то добрая душа слегка сдвинула тяжелый деревянный щит, и в щелку били золотые лучи. Сколько хоть времени прошло?

   – Я бы гордился такой сестрой, – тихо сказал Зигмонд. – Смелая девочка. Нет, Анегард Лотарский, ты нас не сдашь. Законы законами, но…

   – Наглая ты сволочь, – Анегард тяжело вздохнул. – Кровосос болотный, и откуда взялся на мою голову? Девчонку зачем-то втянул. Ладно, ты прав, сдать я вас не сдам, боги простят, а люди не узнают, но она ведь и вправду умереть могла. А еще барон. Разбойник ты, а не барон.

   – В прежние времена, – наставительно сообщил Зиг, – одно не слишком отличалось от другого. Удачливые разбойники понастроили себе замков, повыбили невезучих соперников и стали защищать теперь уже свои земли. А самого сильного и удачливого назвали королем. Во всяком случае, именно так рисуют нашу историю некоторые древние архивы.

   – Трепло. Комар архивный…

   – Успокоился? Теперь можем поговорить о деле?

   – Давай. Начни с того, что тут произошло, пока я полудохлым валялся.

   Я закрыла глаза. Так приятно лежать, ни о чем не думать, знать, что от тебя больше ничего не зависит, что тебе можно поболеть. Нет, я не чувствовала себя больной, просто усталой. Поваляюсь еще немного и встану…

   И приятно слышать уверенные мужские голоса, залог охраны и безопасности. Все, что рассказывал его милости Зиг, я знала и так, и еще вчера это казалось страшным до озноба, но сегодня я знала: все будет хорошо.

   Я уже почти заснула, когда слух зацепился за какое-то слово, или фразу, или, может, резкую тишину следом. Попыталась сообразить, что именно меня задело. И услышала:

   – Повтори, пожалуйста, что ты сказал.

   Анегард, с таким недоумением, будто… ну, я не знаю даже!

   – Ты стал плохо слышать?

   Зигмонд. Не столько удивленно, сколько… презрительно?

   – Я сказал, что на твоем месте не стал бы оставлять сестру без охраны, когда по округе рыщут банды наемников.

   – Зигмонд, я тебя не понимаю. Ты о ком?

   Нелюдь хмыкнул:

   – Вот только не говори, что не знаешь! Нет, я понимаю, всякие могут быть резоны, но…

   – Зиг, тьма тебя побери, хватит валять дурака!

   – Правда, не знаешь?! Да, чую, не врешь. Однако я был лучшего мнения о… да отцепись ты от меня! О ком, о ком – о Сьюз, о ком еще! Тупица, дубина стоеросовая! Хоть бы сообразил, что чары на родню были!

   Я села. Анегард, оказывается, вцепился Зигу в ворот, и сейчас нелюдь занят был тем, что отдирал от себя чужие пальцы. Интересно, что он скажет, если я тоже попрошу повторить?

   – Опомнись, как она может быть моей сестрой?! Да они вообще здесь пришлые!

   – У батюшки своего спроси, как, но что она тебе по отцу сестра, я и раньше знал. И мать ее, похоже, из благородных. У вас кровь одного вкуса. То есть настолько одного, как это бывает у близких родственников.

   – И когда ты ее кровь пробовал?!

   – Да вчера же! Нет, уже позавчера. Да отцепись ты, наконец! Когда ее порезал тот ублюдок, что сейчас без головы валяется в лесу за поляной, зверью на радость! – Зиг наконец-то отодрал Анегардовы пальцы от своей рубахи, сказал уже спокойнее: – Кстати, по запаху ваше родство тоже ощущается, хотя не так уверенно. Я еще на Ореховом почуял, когда она пришла сдуру вас из клетки вытаскивать.

   Ничего себе новости!

   Я-то думала, это бабушка Анегарда на ноги подняла, пока я валялась. И кто здесь, спрашивается, тупица?

   Ничего себе Зиг! Всегда знал, значит… Так это, выходит, он сразу на то и рассчитывал? Умный, зараза.

   Тем временем спорщики расцепились – и заметили, что я сижу, вцепившись в одеяло, и смотрю на них. Уж не знаю, какое у меня было лицо, но Анегард заметно смутился, а Зиг спросил невпопад:

   – Очнулась?

   Нет, без памяти лежу! И брежу…

   – Бабушка где?

   Зигмонд подошел к окну, отодвинул ставень, высунулся, огляделся. Крикнул:

   – Магдалена! Сьюз очнулась, тебя зовет!

   – А ведь мог бы сообразить, – сказал вдруг Анегард. – Знал ведь про твои сны.

   – А что сны? – спросила я.

   Ответить Анегард не успел: вошла бабушка. Я вскочила навстречу.

   – Лежи, девонька, ты что! – ахнула бабуля. – Куда тебе вставать, рано!

   – А мне хорошо, – сказала я. – Честно, хорошо. Ты-то как?

   – Сказала б я тебе, – бабушка укоризненно вздохнула, – да поздно уже, после драки-то… На краю ведь постояла, дитё ты неразумное!

   Не знаю, подумала я, и знать не хочу, сестра я Анегарду или нет… ну, то есть ясно, что сестра, раз так вышло, да и к лучшему оно, наверное… Зиг, хмырь болотный, знал, что делал. Но если старый барон за столько лет и взглянуть на меня не пожелал, значит, не нужна ему еще одна дочь.

   – Ба…

   Я вытерла слезы, и бабушка, усадив меня обратно на кровать, прижала мою голову к груди:

   – Ну что ты, девонька, что ты. Все хорошо, и хвала богам…

   Я обняла ее крепко, изо всех сил. Шепнула:

   – Ба, я так тебя люблю… я так боялась…

   Не хочу ни о чем думать. Если Анегарду интересно, как я его сестрой оказалась, пусть отца допрашивает, а мне плевать. У меня есть бабушка.

   Мне показалось, Анегард рад был отправиться в деревню. Коротко велев собираться: «На обратном пути вас прихвачу в замок», – он ускакал. Рэнси метнулся следом, но тут же вернулся. Ткнулся носом в ладонь, словно извиняясь.

   – Ничего, – вслух сказала я. – Закончится война эта дурацкая, уйду в Оверте. Или еще куда подальше…

   – С чего бы? – Зиг подошел неслышно, заставив меня вздрогнуть. – Или ты хотела бы не сестрой ему быть?

   – Знаешь что, – вспылила я, – держал бы ты свои открытия при себе, лучше было бы! Язык чесался разболтать? Или, думаешь, мне приятно будет, когда за спиной шушукаться начнут?

   – Как начнут, так и перестанут, – Зиг оскалился, показав клыки.

   – Ой, поглядите на него, грозный какой! Глотки драть начнешь за каждое слово?

   – Зачем драть, – ухмыльнулся Зигмонд. – Разок пугнуть, и хватит.

   – Пугнуть… Размечтался! Всем рты не позатыкаешь, а думать так и вовсе не запретишь. Знаешь, мне прекрасно жилось лекаркиной внучкой. Боги великие, ну откуда ты взялся на мою голову?!

   Я сморгнула предательские слезы и зло шмыгнула носом.

   – Брось, – попытался утешить Зиг, – все хорошо будет, вот увидишь. – Добавил виновато: – Между прочим, мне и в голову не пришло, что ни ты, ни Анегард о родстве не знаете!

   Я отмахнулась и отправилась складывать вещи.

   Зигмонд говорил о чем-то с бабушкой, я невольно вслушивалась, но слов разобрать не могла, только невнятные голоса. Расспросить бабушку, думала я, или не стоит? Я никогда не сомневалась в том, что уйти из родных мест ее заставила лихорадка, убившая маму и едва не убившая меня. И не задумывалась, почему пришли мы именно сюда – пришли и пришли, так уж получилось. И почему бабушка так не любит рассказывать о маме… и так настойчиво мне вдалбливала, что Анегард не про меня… нет, одернула я себя, это уж слишком: младший барон Лотар всяко не тот, о ком смеет мечтать лекаркина внучка.

   – Сьюз, – окликнула бабушка, – иди сюда, помоги.

   Едва выйдя в кухню, я поняла – расспросам в любом случае не время. Бабушка то и дело терла глаза, а указания нам с Зигом раздавала таким нарочито бодрым голосом, что ясно было – еще немного, и расплачется. Поэтому я молча заворачивала в мягкие тряпки бутыли с настойками, складывала в сумки мешочки с травами и коробочки с мазями, а в сундук – все то добро, которое не имело смысла тащить с собой в замок. Зиг обещал припрятать сундук так, что никакие мародеры не найдут.

   Когда со сборами было покончено, нелюдь, кровожадно сверкнув глазами, отправился в курятник.

   – Пусть, – вздохнула бабушка, – правильно. С собой не взять, а оставлять… обойдутся!

   Я оглядела кухню. Опустевшие полки, узлы у входа, горшок с остатками каши на печке, кринка с молоком на столе…

   – Давай поедим, ба. Правда, я такая голодная, вроде и обедала, а как в прорву…

   – Ешь, девонька, я не хочу.

   Я наложила себе каши, налила молока. Сглотнула слюну, вспомнив некстати о Колиновых колбасках. Хмыкнула: да ты, Сьюз, никак, от Зига заразилась? Мясца хочешь? Может, прогуляешься до курятника?

   Смешно, но при мысли о мясе в животе аж запищало. Я торопливо хлебнула молока, зачерпнула каши. Подумала: доберемся до замка, первое, что сделаю, попрошу у тетушки Лизетт чего-нибудь… такого. Колбасок тех же или хоть мясного супа. Впрочем, каша с молоком тоже неплохо пошла. Я даже повеселела немного. И на ввалившегося в кухню Зигмонда посмотрела уже почти без обиды.

   Зиг аккуратно положил у входа облепленный куриными перьями и соломой мешок. Спросил со странной неуверенностью в голосе:

   – Сьюз, а еще каша есть?

   – Вон, – мотнула я головой, указывая на горшок. – А что? Собак, я думаю, перед дорогой лучше не кормить.

   – Да нет... Сьюз, ты не поверишь, – Зиг подошел к почке, взял горшок. Поднес к лицу, понюхал. – Ты не поверишь, я каши хочу!

   Вот так-так! А мы и тарелки уже убрали. Я выскребла последнюю ложку, ополоснула за собой миску.

   – Так бери ешь, раз хочешь. Молока налить?

   Вот честное слово, не стала бы предлагать, но оставшиеся полкринки все равно сама не выпью!

   – Налей, – Зиг медленно, неловко накладывал в миску кашу. На лице его отчетливо читалось недоумение, словно нелюдь спрашивал мысленно: «И как это меня угораздило?!»

   Я допивала молоко, поглядывая на Зигмонда. Нелюдь жевал кашу со странным напряжением на лице. Он отвык, поняла вдруг я, за три сотни лет своей нелюдской жизни отвык от обычной человеческой еды, от того, что можно жевать, а не рвать… Отвык, но не забыл, иначе почему у него слезы в глазах?

   Мне вдруг стало неловко. Будто за сокровенным подглядываю. Я тихо вышла, села на ступеньку крыльца. Притрусил Рэнси, бухнулся рядом, положил голову мне на колени. Я рассеянно почесала пса за ухом. Как много всего произошло! Известие о мятеже, раненый Анегард, налетчики, Зигмонд, кровавая жертва, новость о моем родстве – голова кругом! Жаль, что это не сон и нельзя проснуться. Жаль, что нельзя вернуться назад, в спокойную и понятную жизнь. А как жить дальше, поди разберись.

   Вышел Зигмонд, сел рядом. Я не спросила ничего. Он долго молчал, потом сказал:

   – Люди бывают удивительно глупы, Сьюз. Даже прожив три сотни лет и две жизни – человека и нелюдя. Хотел бы я знать, кого из богов благодарить за встречу с Анегардом.

   Я взглянула ему в лицо. Глаза – желтые глаза хищника – как будто приобрели другой оттенок. Теплый, зеленовато-карий. Губы слегка подрагивали, и я поняла совершенно ясно: песьих клыков там больше нет.

   – Ты еще немножко расколдовался, да?

   – Выходит, так.

   – Я рада, Зиг. Правда, рада. – Я помолчала, добавила: – Если для этого нужно было все, что случилось за последние дни, то хорошо, что оно случилось.

   – Хотел бы я знать… – начал Зигмонд. И умолк, не договорив. Чужая тоска резанула по сердцу. Когда никакой надежды – это, наверное, легче, подумала я, чем смутная надежда неизвестно на что. В Зигмонде как будто надломилось что-то: безжалостная уверенность нелюдя истончилась, из-под нее виден стал человек. Но тут, словно уловив непрошеную жалость, Зиг тряхнул головой, хлопнул меня легонько по плечу: – Спасибо, Сьюз. Ты права: что ни случается, все, так или иначе, к лучшему.

   Вскочил – от короткой слабости не осталось и следа, – бросил быстрый взгляд на солнце.

   – Надо поторапливаться. Если у тебя что еще не доделано… – И, снова не договорив, исчез, как и не было. Только ветром опахнуло. Одно слово – нелюдь!

   А что у меня недоделано? Я вернулась в кухню, обвела взглядом разоренные стены, потухший очаг. И позорно сбежала.

   Дело нашлось само. Мелькнула в траве у курятника золотисто-бурая спинка, я позвала…

   «Здесь теперь будет голодно. Пойдешь со мной?»

   В замке совсем не помешает охотник на крыс.

   Снова – в который уж раз! – Анегард взял меня к себе на седло; но почему-то теперь я чувствовала себя до странности неловко. Самозванкой я себя чувствовала, что уж говорить! И кто Зига за язык тянул?! Небось нужна его милости Эстегарду Лотарскому дочка незаконная, как собаке пятая нога! Какому мужчине приятно, когда вот так ни с того ни с сего свалится на голову плод юношеского приключения, давно позабытого? Может, попросить Анегарда, чтоб молчал? И Зигу пусть молчать велит? Пусть все остается, как было. А вот интересно, сам-то барон знает или все-таки нет? В редкие наши встречи он глядел на меня точно так же, как на любую деревенскую девицу; но бабушка обмолвилась как-то, что я мало похожа на маму.

   Цепочка всадников и телег растянулась на узкой тропе. Позади брело стадо, и там же держалась большая часть охраны. Придет Ульфар – найдет пустую деревню и голову своего наймита на шесте. Озлится, верно…

   Анегард прервал молчание.

   – Сьюз, когда отец вернется, я скажу ему, чтобы он тебя признал. Не дело так. Ты мне дважды жизнь спасла, он не откажет.

   – Трижды, – ввернул невесть как оказавшийся рядом Зиг.

   Я вспыхнула:

   – Шел бы ты, а?! То есть, летел бы? Если бы я господину барону нужна была, уж наверное, он бы меня и сам признал. Раньше. А так мне не надо. Можно подумать, я за награду… придумали еще!

   – Я спросил, – Анегард запнулся чуть приметно, – у твоей бабушки. Она говорит, отец не знает.

   – Вот пусть и дальше не знает! – отрезала я. – Незачем.

   – Зря ты так. Поверь, Сьюз, я отца знаю!

   То ты, могла бы сказать я. Любимый сын, законный наследник. А еще у вас Ланушка есть. И вот вам здрасьте, явится какая-то приблуда своей доли требовать! В лесу выросшая, по хлевам работающая! Хороша баронесса! Нет уж.

   Но сказала другое.

   – Если спасение жизни и вправду стоит награды, то пусть моей наградой будет ваше с Зигмондом молчание.

   – Зря, – повторил Анегард. – Но раз ты просишь, ладно.

   Зиг молча дернул вперед. Но я почему-то знала точно: без согласия Анегарда он меня не выдаст.

   Я поискала глазами бабушку. Не нашла: ее усадила на свою телегу Гвенда, они ехали почти в хвосте. Нашарила мыслями Серого и Злыдню. Кажется, все там спокойно… Бабушка не станет плакать при чужих, она и при мне-то старается сдерживаться. Ей бы отлежаться, отдохнуть… Да и Анегарду, кстати, тоже.

   Шло к вечеру; дети на телегах, кто поменьше, начали хныкать. Я подумала вдруг: как-то там мой хорек? Дикарь не дался в руки, ушел в лес. Тревожиться глупо, не пропадет, но я привыкла к нему и просто так выбросить из мыслей уже не могла. Хорошо бы вернулся, когда все закончится.

   Анегард молчал. Мне казалось, он тяготится неспешностью поездки, необходимостью подстраиваться под еле ползущие телеги селян, под неспешно бредущее стадо. Небось думает: случись что в замке, ни его, ни Гарника на месте нет. Исподволь, как духота перед грозой или холодная мгла перед осенней бурей, его тревога переползала на меня; и я ничуть не удивилась, когда навстречу выметнулся Зиг, обвел наш караван бешеным взглядом и сказал, наклонясь к уху Анегарда:

   – Вчера в замок изволили явиться баронесса Иозельма. В отсутствие хозяев и капитана стражи управляющий не решился отказать ее милости в убежище. Сегодня рано утром баронесса отправила гонца к Ульфару. Я велел своим поискать, но боюсь, уже не перехватят.

   Анегард выругался и пришпорил коня. Махнул десятнику на скаку: мол, веди сам, и поживей! Я взвизгнула. Ссадил бы, что ли!

   – Держись, – буркнул Анегард.

   Я закрыла глаза и что было сил вцепилась в шершавую ткань камзола. Счастье, ехать осталось всего ничего…

   Сказать, что замок на ушах стоял, было бы сильным преуменьшением. Ремесленная слободка и ближние деревни уже перебрались под защиту стен, огромный, обычно пустой двор напоминал бродяжий табор: костры, наспех сооруженные палатки, шум и гвалт, люди и скот вперемешку. И без того мрачный Анегард едва окинул взглядом устремившихся к нему людей, спрыгнул наземь, рявкнул:

   – Управляющего сюда, живо! Старост всех! Остальным разойтись!

   Расходиться, конечно, никто не поспешил. Отступили немного, вытолкнув вперед трех старост и заметно осунувшегося, бледного и словно пришибленного управляющего. На него и напустился молодой барон – как по мне, вполне за дело.

   – Что у тебя здесь творится? – управляющий аж позеленел под яростным взглядом. – Ты что здесь развел? Что за свинарник? Почему люди не устроены по-человечески? Во дворе не пропихнуться, страже шагу не ступить! А если тревога, штурм? Ты соображаешь, что здесь начнется?

   Управляющий заикался, разводил руками, но толком ответить не мог. Да Анегард его и не слушал.

   – Еще люди подойдут, куда денешь, они ж в воротах застрянут! Нам, может, всю зиму так сидеть, об этом ты подумал? Сам под крышей спишь! Чем ты вообще тут занимался, пока меня не было?

   Спасла управляющего от расправы Ланушка. Девочка вихрем сбежала по высоким ступеням парадного входа, протолкалась сквозь толпу и с криком:

   – Братик, ты живой! – повисла у Анегарда на шее.

   – Конечно, живой, – растерянно моргнул Анегард. – Что со мной сделается, ну выдумала.

   – Я так боялась! – девочка всхлипнула и неудержимо разрыдалась, бормоча что-то невнятное: я разобрала только «матушка» и «страшно».

   – Погоди, – шепнул сестренке Анегард. – Погоди, я тут быстренько закончу. Ну, не плачь!

   Ланушка затихла, прижавшись к брату и вздрагивая.

   – Так, – Анегард обнял ее за плечи, обвел взглядом двор. – Мужчин по казармам. Женщин и детей разместить в замке. Все имущество переписать, где чье, и в подвалы, там места много. Скот и урожай… перепишешь, у кого что было, и в общую кучу, на прокорм пойдет. Кто чего своего после не досчитается, возместим. Да смотри мне, без приписок! Проверю. Сейчас еще народ подъедет, с ними то же самое. Старосты, отрядите баб Лизетт в помощь, еду пусть на всех сразу готовят. За порядок головами отвечаете. Всё. Пошли, маленькая.

   Он взял сестренку на руки и понес к замку. А я, хмыкнув про себя, отправилась искать тетушку Лизетт. Время позднее, кутерьмы с размещением надолго хватит, так что о постели для нас с бабушкой лучше позаботиться самой. И, кстати, о еде для Рэнси. Сама я хотела только спать, но прежде надо накормить пса. Хорошо, что Анегард о нас забыл за суетой: он точно велел бы отвести Рэнси на псарню. И, может, был бы прав – вот только мне спокойнее, когда верный пес рядом.

   Кухня – как раз то место, куда мотыльками на огонек слетаются все новости, слухи и сплетни. Поэтому, когда наутро я словила несколько подряд любопытных взглядов, первая мысль была – либо Анегард, либо Зигмонд все-таки проболтались. По счастью, глупостей я натворить не успела: проснулась бабушка, позвала меня растереть спину, затем напомнила о лекарстве для нас с Анегардом – чудеса чудесами, а кровопотерю все равно надо восполнять, что мне, что ему. А пока я рылась в привезенных с собой снадобьях, отмеряла кипяток и перетирала травки (грушанка, очиток, тонколистник, молодые листочки земляники, рябина – последняя горсточка осталась, до новых ягод не хватит), успела поймать краем уха, о чем шепчутся служанки, кидая на меня косые взгляды. Всего-то и вопрос, что в седле у господина зачастила ездить, тьфу на них, дуры!

   Вошла Лизетт, и в кухне установилась звенящая напряжением тишина. Я перелила готовый отвар в кувшин, подхватила под донышко, спросила:

   – Тетушка Лизетт, господину Анегарду отнесете?

   – Сама отнеси, – отмахнулась та.

   Я пробормотала, чувствуя, как наливаются жаром уши:

   – Так куда? Я не помню… да и…

   – Хорош краснеть! – прикрикнула Лизетт. – Лекарка ты или клуша селянская? Пойдем уж, ладно.

   Уже выходя, я услышала, как она бросила кухонным девчонкам:

   – А вы запомните: одна лекарка десятка полюбовниц стоит! Хвала богам, наш молодой господин это понимает.

   – Спасибо, – сказала я, когда первый пролет широкой лестницы остался позади, и никто не мог нас услышать.

   Тетушка Лизетт отмахнулась:

   – Горе с вами, с девчонками, где бы помолчать – рта не закрываете, а как по делу что сказать… Вот чего тебе стоило самой объяснить?

   – Боялась, не поверят. Оно ведь как – чем больше споришь, тем больше и с тобой спорят, а сделаешь вид, что так и надо…

   Я запнулась, не умея объяснить толком. Но Лизетт поняла. Кивнула:

   – Верно, так оно обычно и есть. А все же иногда нужно как следует рявкнуть, чтоб языки длинные не распускали. Цену себе знать нужно.

   Мы поднялись на третий этаж и свернули в коридор, и я сощурилась от бьющего в окно света. Захотелось подойти, высунуться, глянуть на замковый двор с высоты…

   – А ты что-то совсем бледненькая, Сьюз. Не заболела?

   – Да снилась всю ночь ерунда какая-то, – призналась я. – Наверное, перебоялась вчера, вот и…

   Я и в самом деле спала отвратительно. Даже хуже, чем в первые ночи появления Зигмондовой стаи. Словно тонула в липкой, противной бездне. То и дело просыпалась в холодном поту, снова проваливалась в вязкую, засасывающую муть. А там, внизу, кто-то ждал, кто-то страшный, беспощадный и сильный – неизмеримо сильней меня. Ждал, звал, говорил что-то. Правда, что именно, я так и не смогла вспомнить, но от этого было только хуже. Казалось – если бы помнила, смогла бы и бороться. А так – только страх, тревога, которую не объяснишь словами, и острое чувство собственной беспомощности.

   – И то, – вздохнула тетушка Лизетт, – разве с таких дел выспишься. Ну, вот и пришли. Запомнила? Каждый раз провожать не буду.

   Развернулась и ушла.

   А я ткнулась испуганным щенком в тяжелую дубовую дверь.

   Та отворилась беззвучно. В памятной мне комнате было пусто. На столе – неубранные остатки ужина. Четыре кубка – интересно, с кем Анегард пил? Наверняка Зигмонд – а еще? Впрочем, не мое дело. Окно закрыто, дверь в спальню – тоже. Я поставила кувшин – пришлось кое-как сдвинуть блюда, тарелки, бутылки и кубки, – и жалобно позвала:

   – Анегард… господин барон!

   – Еще раз обзовешь господином, – проворчал из спальни братец, – при всем народе сестрой объявлю, и обижайся, сколько влезет. Сейчас встану, погоди.

   – Лучше бы подумал, что люди решат, если лекарка начнет барона звать на «ты» и по имени, – пробурчала я. Тихо, но Анегард услышал.

   – Потому я и не хотел таить, – сказал, выходя из спальни. Он снова, как и в утро перед походом на Ореховый, был растрепан и толком не одет, но сегодня это почему-то совсем меня не смутило. Верно бабушка говорила: лекарка смотрит иначе на мужчину, который хоть раз лежал перед нею беспомощным и за которого ей пришлось биться со смертью. – Это ведь ты огласки побоялась. А я тут подумал и вот что скажу: зря я тебя послушал, и вовсе не в том дело, что ты мне жизнь спасла. У тебя дар богини, наш дар, семейный. В тебе наша кровь говорит, а своей кровью грех разбрасываться. Так что, уж извини, отцу я скажу. Когда вернется, – в голосе Анегарда мне почудились горечь и сомнение.

   Внезапный страх пробежался холодом по хребту.

   – С господином… с отцом… что-то случилось?

   Анегард ответил хмуро и зло.

   – Мать говорит, он под арестом. Змея лживая, сама ведь и подставила! Ни чести, ни совести, еще и Ланушку запугала, еле успокоил!

   – Зачем ей?..

   – Пока меня не было, едва замок к рукам не прибрала, – Анегардов кулак грянул о стол, звякнули, подпрыгнув, кубки и тарелки, а я подумала: братец моего вопроса и не услышал. Но Анегард объяснил. – Малышку все здесь любят, Сьюз. Ради нее слушались бы хоть баронессу, хоть саму Прядильщицу. Хотел бы я знать, что делается теперь в столице! Одно дело, если мятежу конец, и совсем другое…

   Стук в дверь помешал Анегарду договорить. Вошел Гарник. Кивнул мне, молча сел за стол. Я сразу почувствовала себя лишней. Тронула принесенный кувшин, сказала:

   – За день выпейте, господин. Завтра еще сделаю.

   И быстро, чтоб не успел остановить, вышла.

   В кухне меня ждал Зигмонд. Спросил, как спалось, и я сразу поняла – это большее, чем пустая вежливость.

   – Плохо, – честно ответила я.

   Он ждал, что я скажу еще, а я – о чем еще он спросит. Уж не знаю, кто победил бы в глупой этой игре, но тут Зига позвали к казармам. Нелюдь сжал мне пальцы, сказал тихо:

   – Ты держись, Сьюз. Все хорошо будет, только держись.

   И ушел, цапнув из-под носа Анитки свежую булочку.

   – Ой! – Анитка чуть мимо лавки не села. – Сьюз, чего это он, а?

   Не лезь, куда не просят, едва не ляпнула я. Но заметила, хвала богам, что девчонка не на меня смотрит, а Зигмонду вслед, и на лице ее не любопытство, а полная оторопь. Булка, догадалась я, он ведь раньше не ел людское! Ну, Зиг!

   – Поесть человек захотел, что тут удивительного? – пожала я плечами. А сама подумала: надо бы спросить, как Зигова стая приняла новость. Вкусы остальных, кажется, ничуть не изменились…

   Управляющий суетился, как ошпаренный, но шума, суматохи и неразберихи все равно хватало. Чего стоила хотя бы стая чужих друг другу деревенских собак! Несколько дней они выясняли, кто сильней, с рычанием, визгом, свалками и ритуальными боями – пока Анегард, озлившись, не велел запереть всех на псарню, служанки боялись выйти лишний раз во двор.

   В кухне было не тише. Помощниц тетушке Лизетт хватало, но кормить собравшуюся в замке прорву народа оказалось куда сложней, чем я по наивности думала. Лизетт велела поставить ряд столов во