Опекун для юной девы. Алина Борисова

Оглавление

• Пролог.
• Эпилог.

Пролог.

Просто гроза.
Рейс задерживался. Самолеты прилетали и улетали, а они сидели в аэропорту уже второй час. Весь северо-восток накрыло циклоном, и самолет из Перми вылетел с огромной задержкой.
А над ними было ясно. В огромные, во всю стену, окна, нещадно палило солнце, уменьшая площадь помещения, пригодную для ожидания, почти что вдвое. Кондиционеры работали, но не спасали.
Аня стояла, опираясь спиной о стену и невольно прислушиваясь к чужим разговорам. Сама она в беседе участия не принимала, ей было просто не с кем. Знакомых у нее тут не было, мама смогла проводить ее лишь до автобуса, выделенного городским управлением образования, папе и вовсе надо было выспаться перед работой, он даже к завтраку с утра не вышел.
Кому-то повезло больше. Несмотря на рабочий день, их родители сумели выкроить время и проводить своих детей прямо до аэропорта, и теперь скрашивали им беседой томительные часы ожидания.
Лететь предстояло на конкурс. Вернее, на школьную олимпиаду по естественно-научным предметам. Стать призером олимпиады городской Ане уже удалось. Теперь предстояло защищать честь родного Краснодарского края на Всероссийской. Не одной, конечно. Еще примерно сотня счастливчиков изнывала сейчас от жары в ожидании самолета. Год был юбилейный, к тому же объявленный «годом науки», и олимпиаду решено было проводить с особым размахом и невиданным прежде составом участников. А иначе Ани бы здесь сейчас просто не было. В тройку призеров она не вошла. Даже в собственном городе у нее было почетное четвертое место.
Так что на особые победы она не рассчитывала. Ничего, зато приобретет опыт участия в подобных мероприятиях, посмотрит новые места. В любом случае, слетает не зря. Осталось только как-то дожить до самолета. Ноги гудели, очень хотелось присесть. Но все возможные сидячие места были заняты и точно уже не освободятся.
- Как думаете, нам долго еще ждать? – донесся до нее голос какой-то светловолосой девушки приблизительно ее возраста.
- Не меньше двух часов. Скорее больше. Пока долетит. Выгрузится. Заправится. И только потом объявят посадку, - рассудительно ответил той стройный седовласый мужчина, чем-то родитель, должно быть.
- Ага, это если еще объявят, - мрачно хмыкнула еще одна девочка, помладше. – У них же там погода нелетная. Может, Пермь нас еще не примет.
- Ну, раз самолет смог взлететь, значит, все-таки распогодилось, – не разделила опасений блондинка. – Да и впереди еще столько времени, унесет этот страшный циклон за Темные горы, пусть монстров там мочит.
- Монстров не надо, - бесконечно тоскливо, видимо от усталости, протянула ее подружка. – Монстры солнышко любят.
- Поль, ну большая вроде девочка, какие монстры? – укорил блондинку мужчина. – Просто страна, просто люди. Ну не хотят они с внешним миром общаться – так что ж теперь? Монстрами их объявлять сразу? Это ж каким господом богом завещано, что все страны должны в ООН вступать? Прямо какие-то средневековые предрассудки – все, что непонятно, немедленно объявляем злом!
- Ну, скорее это они ведут себя, словно жители средневековой Японии, - присоединился к беседе высокий светловолосый мальчик, стоявший неподалеку. – Никого к себе не пускают, сами к нам не рвутся…
- А я передачу смотрела по ВВС, там говорилось, что Сибирия – это просто такая огромная аномальная зона, - в разговор вступила еще одна девушка, с аккуратным черным каре и самоуверенным взглядом. - Там никто не живет. Просто в древности там упал гигантский метеорит с очень специфическим излучением. Так вот это излучение не только убило все живое на огромной территории, но и не позволяет приблизиться к метеориту ближе определенного расстояния. Это не искусственная граница, таких технологий просто нет, это очень сильный радиационный, ну или какой там, фон, что никого туда не пускает.
- Ага, радиационный, скажешь тоже! Счетчик Гейгера бы зашкаливал, - фыркнула, разворачиваясь к ней, блондинка. – Нормально там все с фоном. И вообще, как тогда они объясняют, что там люди пропадают? И пара военных самолетов, и исследователи пытались туда пробраться – проникли же, просто не вернулся никто.
- А почему все решили, что они туда проникли? Может, их просто на атомы размело при вхождении в поле излучения? – черноволосая девчонка уверенности не теряла.
- А я слышал, что там вообще база инопланетян, - встрял в разговор еще один мальчишка. – Недаром у них над границей НЛО постоянно замечают…
- Кто, сумасшедшие старушки, которые жаждут, чтоб их по телевизору показали?
Беседа намечалась жаркая. Таинственная аномальная зона за Большими Каменными горами, неофициально, но довольно часто именуемыми Темными, будоражила умы многих. Куда там американцам с их несчастным Бермудским треугольником! Очень многие в Евразии были уверены, что американцы выдумали его специально, лишь бы показать, что и у них феномены есть. Но до окутанной таинственными легендами огромной Сибирии жалкому участку морской воды было далековато. Что там было на самом деле – за горами, созданными словно специально, чтобы разделить материк непроходимой границей, не знал, похоже, никто.
Зато сказок и страшилок на эту тему было – хоть отбавляй. Вот ими и делились. Надо же было как-то время убить.

***

Половину пути небо было ясным и совершенно безоблачным. Ну, может даже немножко больше половины. Успели и обед раздать, и пустые коробчонки собрать. Стюардессы волновались напрасно. «Детский рейс» (а как еще можно обозвать рейс, девяносто процентов пассажиров которого – школьники от одиннадцати до восемнадцати?) проходил без эксцессов. Утомленные долгим ожиданием, дети не орали, не вопили, не пытались носиться по салону, ломать столики или активно мусорить. Они, в большинстве своем, просто дремали, выходя из забытья только чтоб съесть предложенный обед, выпить чая с неизменной булочкой и вновь провалиться в сон.
Включения светового табло «Пристегните ремни» практически никто не заметил. Стюардессам пришлось тормошить каждого второго и убеждать пристегнуться каждого первого. До прибытия в аэропорт Большое Савино было еще больше часа.
По громкой связи к пассажирам обратился командир экипажа. Идущий навстречу грозовой фронт самолет будет обходить по краю, с востока. Ни сверху, ни снизу просвета нет, обойти грозу с запада тоже возможным не представляется. Трясти будет сильно, потому как значительно отклоняться к востоку они не могут. Зато пассажирам, возможно, выпадет редкая возможность любоваться уникальным оптическим явлением, известным как «Воздушная Граница». Сплошная стена сияющего голубого цвета, очерчивающая границы аномальной зоны Сибирии. Становится видимой при приближении к ней более, чем на десяток километров.
- Он что, собирается лететь в десяти километрах от Сибирии? – руководитель группы, Зинаида Павловна Полесская аж за сердце схватилась. И черт ее дернул попасться на глаза начальству в столь неподходящий момент! Далась ей эта олимпиада по естественно-научным предметам. Ну, далась, конечно, она в Москву рассчитывала слетать на халяву. А тут такой облом. Саммит у них там, видите ли. Двадцатки. И лишние толпы школьников им там не нужны. Да хоть Тридцатки. Зачем было загонять их в эту окраинную, приграничную Пермь? Мало ли городов в центральной России?
- Да что вы так переживаете, мы всю жизнь так летаем, - сидящая рядом с Зинаидой молодая мамаша с младенцем (да, счастья мало не бывает), попыталась ее успокоить. – Десять километров – это ж огромное расстояние. Ну, сияет там вдали что-то. Красиво. Вреда же никакого.
- Никакого. Конечно. В нормальную погоду. А сейчас ветер, гроза. А если нас снесет? А если мы подлетим слишком близко, и они из-за этой своей границы стрелять начнут? Кто их знает вообще, что они себе думают?
- Да не собирается никто в вас стрелять, - усмехнулся загорелый парень, расположившийся через проход. Курортник, явно. Из отпуска возвращается. – У меня друзья – летчики, они рассказывали: можно летать как угодно вплоть до самой границы, это наша воздушная зона, и никто на нее не претендует. Что все пилоты всю жизнь и делают. Расслабьтесь.
- Ага, вам расслабьтесь, а на мне дети! Больше ста человек! – излишне громко возмущалась женщина.
- Ну, не на вас одной, - Ирина Федоровна, руководитель одной из групп, поспешила напомнить о себе.
- А были б на мне одной, я б вообще коньки откинула! – продолжать дискуссию Зинаида была не намерена. Разумеется, у нее были помощники. Но отвечала-то за все она. И все с самого начала шло не так. Да еще и Управление! Ведь обещали выделить самолет только для участников школьной олимпиады. И что? Пустили в продажу все оставшиеся билеты. И теперь сиди здесь рядом с пищащим младенцем!
Самолет тряхнуло. Младенец проснулся и заорал. Дальше самолет трясло, не переставая, и орали уже не только младенцы. Воздушные ямы следовали одна за другой, порывы ветра мотали самолет, словно поделку из бумаги.
- Мы разобьемся! – выли какие-то девчонки. – В самолет попадет молния, и мы все умрем!
- Какая молния? – пытался урезонить их уверенный юношеский голос. – Девочки, вы как олимпиаду по физике-то выиграли? По блату? При попадании молнии с самолетом ничего не будет, он же не заземлен!
Но его, похоже, никто не слушал. Молнии вокруг сверкали, гром гремел, турбулентность только усиливалась. С обедом расстались уже многие.
- Смотрите, Граница!
Да, это была она. По правому борту вдали мерцали голубые сполохи, похожие на северное сияние.
- А говорили, сплошная стена, - почти разочарованно протянул кто-то.
- Мы далековато, не вся проявилась.
Они все летели. Их все так же трясло и мотало. Пилоты напряженно вглядывались в темные тучи, выискивали просветы меж ними, ныряли то в один, то в другой. Самолет петлял, пытаясь прорваться сквозь непогоду, синие змейки стекали по стеклам почти непрерывно. Голубые сполохи по правому борту превратились в сплошную стену от земли и до неба, цвет ее то темнел, то светлел. Они наблюдали ее урывками, сквозь редкие просветы меж темных туч, потом она и вовсе скрылась в непроглядной тьме. А когда показалась вновь – была уже не голубой, фиолетово-синей.
- Нас сносит! – истошно завопил кто-то. – Нас несет к ней все ближе!
Самолет отчаянно пытался вырулить. Но гроза нещадно прижимала его к границе. Пассажиры испуганно следили, как фиолетово-синий сменялся зеленым – больного, мутного оттенка, скорее – гнилостно-болотным… А потом и неприятно желтым.
- Нет, - в ужасе шептала Аня, глядя в иллюминатор на приближение таинственной световой стены.
Они летели уже почти вплотную. Порыв ветра, правое крыло задевает Границу, отчего в том месте она окрашивается красным, вызывая вздох ужаса у пассажиров. Кажется, будто крыло горит. Или его обрезает гигантским световым ножом, и разлетаются в стороны сияющие красные искры. И с обрезанным крылом ему останется только падать, уходя в смертельное пике. Самолет пытается взять влево, отрывается от потока света, и Граница вновь окрашивается желтым, а крыло невредимо, все не более, чем оптический обман. Вздох облегчения, порыв ветра, и вновь крыло чертит красную полосу, уходя в световой поток все больше, больше. Еще одна попытка оторваться, и вновь удачная. Недолго. Еще один удар грома, порыв ветра – и они влетают в непроглядное красное марево.
Гаснет свет. Замолкают, словно захлебнувшись двигатели. Прекращается тряска. Больше не слышно грома, не видно молний. Больше не видно и не слышно вообще ничего. Мир словно замер. И даже младенец больше не рыдал.

***

Чуть покачиваясь в мягком кресле, дежурный с любопытством наблюдал в мониторы за отчаянными попытками самолетика обойти грозу. Он бы обошел, но места для маневра не было. Самолетик пытался поднырнуть снизу, но там было не лучше. Вверх – нет, тоже без шансов, так высоко человеческие самолетики не летают. Коридор все сужался, грозовой фронт заставлял самолетик прижиматься все сильнее к Границе. Такая близость летчиков явно нервировала, они пару раз пытались уйти прямо в грозу, но шквалистый ветер мгновенно делал угол наклона судна столь критическим, что лишь мастерство пилотов спасало самолет от сваливания. И они вновь были вынуждены прижиматься к границе, надеясь пройти, проскользнуть по самому краю. Ну, грозу-то Граница не остановит, гроза явно собралась к ним в гости, и явно с подарком.
Несчастный самолет давно уже был отсканирован, опознан как гражданский, вооружения на борту не имеющий. Зато имеющий пассажиров. Полный самолет пассажиров. Вместе с экипажем их сто двадцать семь.
Начальник базы был, разумеется, давно предупрежден о решивших прогуляться в столь опасной близости от их территорий. Зашел, взглянул на мониторы, и приказал ничего не предпринимать. Он сам был пилотом, он знал, как сурово порою небо. Мужество тех, кто отчаянно боролся со стихией, ему импонировало.
- Отключить все системы предварительного реагирования. Оставить только световое предупреждение. Минимальное проникновение разрешаю. Ну а влетят больше, чем на шестьдесят процентов корпуса – закон есть закон, мы сделали для них все, что могли.
- А дальше будем делать для себя, - позволил себе ремарку дежурный.
Начальник базы кивнул, и объявил боевую готовность. Все же давненько уже люди не присылали им столь вкусных подарочков. Боятся, наученные предыдущим опытом. Вот и дальше должны – бояться. А то, что такое, разлетались под самым носом. Сам факт видимости Границы их уже не пугает.

***

Самолет опускали медленно, двумя перехватчиками. Собственно, остановила чужеродный предмет сама Граница. Для того и установлена, а не только северным сиянием работать. Зафиксировала в пространстве, отключила связь и приборы, обнулила видимость иллюминаторов. И лишь затем подошли перехватчики и отбуксировали самолет на базу. База располагалась значительно южнее места пленения самолета. И пилотам, наверное, было бы жаль, узнай они, что так долго пробирались на север совершенно напрасно. Но, лишенные возможности отслеживать перемещение судна и визуально, и по приборам, они безуспешно пытались реанимировать хоть какие-то системы, не имея представления ни о происходящем, ни о своей дальнейшей судьбе. Твердо зная только одно: в эту страшную, непознаваемую Сибирию они все же влетели. Ну и, наверное, еще одно: они все еще живы. Но с последним совершенно не ясно, надолго ли.
Тьма, обступившая стекла кабины, исчезла внезапно. Неяркий свет ненастного дня ослепил, делая пилотов беспомощными еще на несколько мучительных секунд. И лишь затем они с удивлением, смешанным с ужасом, разглядели: самолет стоял на земле. На небольшой ровной площадке, со всех сторон окруженной горными пиками. На краю площадки возвышались строения, небольшие, ничем не примечательные. Примечательным было другое: самолет стоял, а они не чувствовали приземления. Они не чувствовали вообще никакого движения с тех пор, как самолет завис в красном мареве границы, будто в гигантской паутине.
- Викторыч, может это мираж? – обратился второй пилот к командиру.
- Ага, и вот эти – тоже?
К самолету подходили трое. Один впереди, двое чуть следом. В единой форме, которую, наверно, следовало принять за военную. Вот только оружия у подходивших не наблюдалось. Микрофона или рупора, впрочем, не наблюдалось тоже, но когда первый из подошедших заговорил, его услышали все. Каждое его слово.
- Внимание экипажа и пассажиров. Ваш самолет незаконно пересек границу независимого государства Сибирия, и был принудительно посажен на нашей военной базе. Для проведения переговоров о дальнейшей судьбе пассажиров и экипажа просьба командиру воздушного судна выйти из самолета.
Пилоты переглянулись.
- Пойдешь? – немного нервно поинтересовался второй пилот, еще довольно молодой, по-мальчишески стройный.
- А варианты? – КВС отодвинул кресло и встал, неторопливо оправляя китель. – Забаррикадироваться в самолете? И смысл, Вась? Самим нам отсюда не взлететь, вертикальному взлету не обучены. Судя по тому, как они нас посадили, нас столь же ловко и из самолета достанут, и в порошок сотрут. Лучше уж пытаться договориться, тем более, сами предлагают. Да и, - он взглянул на стоящих возле самолета, - рогов у них нет, хвостов тоже. И по-русски говорят прекрасно. Может, не настолько здесь все и плохо, как по телевизору рассказывают?
Он подмигнул Василию и вышел из кокпита. Чуть постоял возле выхода, затем решительно вытолкнул дверь наружу. Еще успел подумать, что трапов здесь точно нет, придется задействовать аварийный. И с изумлением увидел, как воздух у его ног уплотняется, образуя полупрозрачные, чуть подсвеченные зеленым ступени.
- Не бойтесь, они выдерживают любой вес, - доброжелательно сообщили ему с земли, и КВС решительно сделал первый шаг. Поздно уже бояться. Ошибка была его, ему и отвечать. Командир был уже не молод, под пятьдесят, давно уже не так строен, как в юности, и вес, который можно было бы назвать лишним, у него тоже имелся. Но воздушная лестница выдержала. Чуть заметно пружинила под его ногами и вела его прямо к стоящим на земле военным.
Они спокойно ждали его приближения – молодые, высокие, стройные, в серовато-синих обтягивающих комбинезонах. У старшего – несколько нашивок на груди, вероятно, обозначающих его статус. Лица европеоидные, ничем особо не примечательные. Разве что глаза скрыты непроницаемыми стеклами черных очков, как-то совсем не по погоде и не по уставу. И, совсем уж не по-военному, все трое имели весьма длинные волосы, собранные сзади в строгий хвост.
Представился:
- Командир воздушного судна Алексей Ковригин.
- Начальник пограничной базы «Запад» Сарминоратит ир го тэ Вэнэг, - сказано было очень спокойно, совсем не по-военному, без излишней жесткости или строгости в голосе. – Пойдемте, Алексей. Гроза, похоже, идет за вами, так стоит ли ее дожидаться? – говоривший сделал приглашающий жест в сторону жилых строений, и Ковригину осталось лишь проследовать в указанном направлении. Вопреки его ожиданиям, двое подчиненных Вэнэга за ними не пошли, остались возле самолета.
- Не беспокойтесь, внутрь они не зайдут, - заметив его взгляд, любезно пояснил местный начальник. – Всего лишь проконтролируют, чтоб и из самолета никто раньше времени не выбирался.
- Просто полагал, это мои конвоиры. Я ведь арестован? За незаконное пересечение границы?
- Формально – да. Но зачем нам греметь цепями? Пока предлагаю просто немного побеседовать. И о пересечении границы, и о погоде, и о последних веяниях мировой авиации…
- Полагаете, вам, как представителю предполагаемого противника, я раскрою все наши военные тайны? – летчик просто шутил, «военных тайн» он не знал, к военным отношения не имел.
- Ну почему же «предполагаемого»? – чуть усмехнулся Вэнэг. – Вполне себе реального. Которого лучше не трогать, радуясь уже тому, что он не трогает вас.
- Нарушение вашей границы запланировано не было. Погода. Моя ошибка. У меня на борту дети и…
- В каждом рейсе есть дети, Алексей. У людей они рождаются часто. Что до всего остального, то сейчас вы сядете в мягкое кресло, и я буду знать об этом даже больше, чем вы.

***

Минут пятнадцать спустя, Ковригин с трудом мог заставить себя держать глаза открытыми. Голова раскалывалась от боли. Память удерживала лишь то, что он в это самое «мягкое кресло» сел. А потом… Было чувство, что его выворачивали наизнанку и обратно раз восемь без перерыва. При том, что реально к нему не притронулись и пальцем. Вэнэг всего лишь сидел напротив, в точно таком же кресле, и глядел на него непроницаемыми стеклами своих очков. Или нет, очки он все же снимал. Но вот дальше…
- Выпейте воды, Алексей, - Вэнэг, по-прежнему доброжелательный, вежливый и в очках, протянул пилоту стакан. – Я предложил бы вам чая, но увы, гостей мы не ждали. Я отдал указание привезти чай, да и еду из ближайшего городка, но на это потребуется время.
- Что это было? – Ковригин тер виски, пытаясь прийти в себя.
- Ну, видимо, допрос. С пристрастием, - начальник базы слегка пожал плечами. – Простите, Алексей, но подоплеку происшествия я должен был знать доподлинно. Даже если вам самому она неизвестна.
- На что вы намекаете?
- Да ведь вы и сами не мальчик, должны понимать. Вы могли влететь к нам случайно. Погода, ошибка в расчетах. А могли по заданию вашей разведки. Возможность проникновения на наши территории интересовала вашу (да и не только вашу) страну всегда, едва ли вам это не известно, - Вэнэг чуть потянулся в своем кресле и продолжил. – Это задание вам могли озвучить, и тогда ваши действия были бы вполне осознанными, а могли вложить прямо в мозг, и тогда вы и сами искренне не понимали бы, как такое могло случиться, что вы прилетели туда, куда не собирались.
- И что же вы выяснили? – в «тайное задание разведки» пилот не верил, а явного точно не было.
- Погода, Алексей. Всего лишь погода. И дети.
Последнее было сказано таким тоном, словно одна только мысль о полном самолете детей, стоящим посреди его базы, ввергала начальника в пучину головной боли, не менее сильной, чем терзала сейчас виски пилота.
- А скажите, господин Вэнэг, - сама мысль о том, что этот милейший молодой человек только что, не шевельнув и пальцем, ковырялся в его сознании, словно на старом чердаке, выискивая необходимые ему вещи, уже вызывала легкую дурноту, но надо было выяснить главное, - может ли установленный вами факт отсутствия злого умысла служить смягчающим обстоятельством и как-то способствовать нашему возвращению на родину?
- Ир го тэ Вэнэг звучало бы правильней, - начальник сибирских пограничников встал, подошел к окну, полюбовался на самолет, застывший посреди вверенной ему базы. – И обращение «господин» у нас не используется. Принято говорить «светлейший». Обращение по имени с добавлением этого слова так же является и вежливым, и корректным, даже если младший обращается к старшему, а подчиненный к начальнику. Возможно, даже более вежливым, чем по фамилии.
- А если я обращусь к вам согласно вашим правилам вежливости, вы мне ответите?
Светлейший ир го тэ Вэнэг неторопливо вернулся и вновь сел в кресло напротив.
- Вы ведь сами знаете ответ, Алексей. Из Сибирии не возвращаются. Никто. Никогда. Вне зависимости от причины.
Ковригин сглотнул. Светлейший был прав, именно этого ответа он ждал и боялся. И отчаянно надеялся не услышать. Ведь все же, несмотря на свои чудовищные методы добывания информации, начальник базы был весьма доброжелателен, комната, где они сидели, походила скорее на гостиную, нежели на камеру предварительного заключения, да и вокруг самолета никто с пулеметами не выстраивался.
- И что же нас ждет… здесь?
- Здесь пока что ждем мы, светлейший командир воздушного судна. Пока еще командир… Как все же красиво вы именуете свои самолеты, - начальник базы откинул голову на спинку кресла, помолчал, не то закрыв глаза, не то разглядывая потолок, кто его поймет за очками. Затем вновь взглянул на собеседника. – Принимать решение о вашей дальнейшей судьбе – не в моей компетенции. Мы ждем прибытия Верховного Куратора. Он уже извещен об инциденте, но ему понадобится еще часа два, а то и три, чтоб до нас добраться. А тем временем, нам привезут чай, и даже что-нибудь к чаю. И я смогу угостить и вас, и ваш экипаж, и даже пассажиров. Как голова, полегче?
- Можно сказать и так, - Ковригину казалось, что легче не будет уже никогда. Дома ждала жена. Заканчивала школу дочь. Лежал в коридоре, положив морду на его тапки, старый Джулька. Один взмах крыла. Одна маленькая ошибка в расчетах…
- Тогда идемте, надо успокоить ваших пассажиров. Паника на борту нам ни к чему, верно? Скажете им примерно следующее…

***

Паники не было. Была непроглядная тьма и липкий, вязкий страх. Страх мешал говорить, кричать, двигаться. Иногда казалось, что страх мешал даже дышать. Но они все еще дышали. А значит, жили.
Жили, несмотря на то, что оказались в этой страшной Сибирии. Их не разметало на атомы при пересечении границы. И голос, что сообщил им об их местонахождении, был вполне человеческий. А больше не было ничего. Долго. Очень.
Потом загорелся свет. Слабый, словно на взлете или посадке, но после непроглядной тьмы и он был чудом. В проходе появился командир корабля и попросил минуту внимания.
- Как вы уже, наверное, слышали, наш самолет совершил вынужденную посадку на военной базе Сибирии. При прохождении через грозовой фронт самолет получил ряд повреждений, поэтому взлететь мы пока не можем, - командир чуть заметно поморщился от этой «не совсем, чтобы правды», но, признавая правоту светлейшего хозяина положения, вынужден был продолжить «успокаивать пассажиров».

***

Он появился и не через час, и не через два. Позже. Много позже. И чай был весь выпит, и булочки съедены. И попы нещадно болели от бесконечного сидения, и языки – от бесконечного выдвижения версий их дальнейшей судьбы. Кто-то даже спал, хотя – удивительно, как мог этот «кто-то» иметь столь крепкие нервы.
До него никто из местных в самолет не поднимался. И версий на тему, как выглядят эти самые «местные» выдвинуто было немало. А он – молодой, высокий, черноволосый, в самом обычном костюме и при галстуке – был как-то слишком уж прозаичен, его и заметили-то не сразу. Однако именно от него пришло, наконец, разрешение, покинуть ненавистный самолет. Правда, пока не всем.
- Ситуация, в которую вы попали, не простая, - спокойно пояснил он измученным ожиданием пассажирам. - А потому мы поступим следующим образом. Сейчас все взрослые совершеннолетние пассажиры приглашаются на информационное собрание, которое состоится в помещении местной военной базы. Там мы подробно обсудим с вами сложившуюся ситуацию, а затем вы сами уже решите, что и в какой форме вы будете рассказывать своим детям. Прошу на выход.
«Дети», особенно старшего возраста, недовольно зашумели:
- Почему только им? Говорите всем! Мы тоже имеем право на полноту информации!
- На что вы имеете право, знают ваши опекуны, или те, кто временно выполняет эти обязанности, - спокойно возразил черноволосый. – Я ваших законов не знаю, и решать за ваших руководителей не намерен. Поэтому пока – будет так, как я сказал. Пожалуйста, взрослые, выходим, не задерживаем остальных.
Взрослые ушли. Дети остались. К счастью, на этот раз ждали недолго. Уже минут через десять в салон вошла стюардесса, и пригласила на выход подростков шестнадцати и семнадцати лет. По ее словам, местные власти предоставляли для ожидания гостиницу. Вообще, это было странно. За прошедшие минуты никакого собрания провести бы никто не успел, решения принять, основываясь на полученной информации – тем более. И вообще, на выход, прежде всего, следовало бы отправлять малышей, им сидеть и ждать сложнее…
Но взрослых не было. А подростки указанной возрастной группы радостно спешили покинуть самолет.

***

- И все же я вынужден настаивать, Владыка, - в голосе говорившего мешались почтительность и непреклонность.
- А скажи ты мне честно, Риньер, вот лично тебе – оно зачем? – удобно откинувшись в кресле, Владыка протер глаза. Все же в очках они уставали. Или дело тут было не в очках. Ведь раньше он носил их практически целыми днями. А теперь… А теперь, видно, спать надо было чуть больше, чем пара часов в сутки. Но днем у него были дела. А ночью… А ночью дела были тоже.
И вот теперь уже вечер, а он рассчитывал попасть домой до заката, летние ночи и без того слишком коротки. Надо уже заканчивать эту эпопею с очередным заблудшим самолетом. Но подчиненные сегодня просто в ударе. Они бы такое рвение по делу проявляли. А то такая инициативность, словно, бедные, от скуки маются, чем и занять себя не знают.
- Вот лично мне… – говоривший задумался. – Лично мне их всего лишь жаль, Владыка. Они дети, и они заслуживают хотя бы шанс… Хотя бы завершить свое детство.
- Все дети остались в самолете, куратор, - в голосе Владыки сквозило явное раздражение. – И в течение получаса отправятся в аэропорт назначения с призами и подарками. Что само по себе не здорово, потому как этот акт доброй воли люди сочтут не более, чем слабостью. И дальше мы будем вынимать из «паутины» случайно залетевшие туда самолеты, нашпигованные детьми и всевозможными приборами слежения, по две штуки в неделю. А скорее всего и по три. И тогда эти самолеты-шпионы нам придется взрывать прямо на границе. И прямо вместе с детьми. И вы будете сидеть и шептать по углам, что Владыка слишком жесток, или слишком безумен.
- Я все понимаю, Владыка, но все же шестнадцать… Это слишком мало, чтоб считаться взрослым. Мы сами создавали эту страну, и сами создавали свои принципы, свои основы морали в отношении с людьми. И сами объявили, что до восемнадцати мы не трогаем. И если теперь мы будем отходить… вот совсем немного, по шажку… завтра мы сочтем, что и десять – вполне приемлемо.
- Если этого потребует выживание нас, как вида, то и сочтем. А пассажиры вражеского самолета гражданами Страны Людей не являются, и, соответственно, гражданскими правами не обладают. Что же до возраста – им повезло, что в основном там летели старшие школьники, иначе я снял бы и тех, кто младше. Но пятьдесят человек из ста тридцати можно и оставить. Надеюсь, на западе впечатлятся. Ладно, все, - Владыка решительно встал. – Сарминоратит, подберите, кто из ваших пилотов сопроводит самолет до места назначения. Человеческого летчика одного оставьте, пусть связывается с местными диспетчерами, незачем нам изучать их позывные. По прибытии в аэропорт перережьте горло. За отличную работу вашей базы я готов передать вам в пользование пятнадцать пленников, можете выбрать на свой вкус, согласуйте только с Риниеритином, его проект в приоритете.
Начальник базы кивнул и поспешно вышел.
- То есть проект ты все же мне разрешаешь? – в отсутствии посторонних они давно уже перешли на «ты». В конце концов, не только на приемах встречаются. И если бы вызов с границы не застал их обоих за дружеской партией в тарго, Владыка на базе и вовсе б не появился. Полномочий у Риниеритина было более чем достаточно, чтоб разобраться в возникшем вопросе. Но Владыка порой любил – по старой памяти – вникать в дела Верховного Куратора слишком уж пристально. Порой это бывало на пользу. Сейчас – связывало руки.
- Попробуй, - повернувшись к окну, Владыка наблюдал, как подростки выходят из самолета. Как дивятся неведомой лестнице, предложенной им вместо трапа. Как рассматривают окружающие их горы. – Я не очень-то верю в результат, скажу тебе честно. Либо сгорят от ментального воздействия, либо просто не смогут принять условия местной жизни. И мы получим весь букет от суицидов до попыток революционного восстания.
- Значит, буду тестировать особенно тщательно. И брать в группу лишь тех, кто потенциально способен выжить и приспособиться. Думаю, человек двадцать я наберу легко.
- Двадцать? – Владыка чуть вздернул бровь. – Вы поумерили бы аппетиты, Верховный. Ресурс не бесконечен. Мне из этой партии еще за преданную службу награждать, за выслугу лет, за успехи в развитии отрасли. Сам знаешь, какой у нас нынче год – юбилей на юбилее. На столь малоперспективный проект я готов дать разве что десять.
- Да перспективы-то как раз замечательные, Анхенаридит. Если мне удастся приживить их к местному обществу, мы сможем рассматривать подобную практику как один из способов пополнения…
- Да-да, ты уже рассказывал. Но больше десяти я дать не могу, они, знаешь ли, и по прямому назначению требуются. Хочешь – могу снять с этого рейса еще пятнадцатилетних, их там как раз двенадцать человек, отдам всех тебе.
- Вот эти точно уже сгорят. Все до единого. Так что оставь их. Пусть себе летят, они же дети, - Верховный тоже подошел к окну, взглянул на самолет, на подростков, недоуменно озирающихся по сторонам. Что им там наобещали, автобусы? Ну, еще не долетели. – А что до наград – да возьми ты диких, награждай стадами, совсем не обязательно абсолютно всем делать столь экзотические подарки.
- То есть подарок я должен сделать исключительно тебе? – сарказма Владыка не скрывал.
- Не исключительно, Владыка, как можно, - Риньер старательно изобразил испуг и тут же лукаво улыбнулся. – Но вот… ваш небольшой проигрыш за такой подарок я мог бы легко забыть.
- А вот это уже шантаж, куратор, - предложение Владыку развеселило.
- Это подкуп, - мягко согласился Риниеритин, и продолжил уже серьезно. – Анхен, ну они же все умные, талантливые, нам в стране нужны такие. Ну зачем же их просто на еду?
- Ладно, пятнадцать и ни человеком больше. Итоговые списки должны быть у меня на столе в течение получаса. Надеюсь, времени тебе хватит.

День первый.
Странные они составляли списки. Не по алфавиту, не по регионам, не по возрасту. И даже не по той очередности, в которой кровь сдавали. Странно, что они вообще эти списки составляли. И проверяли соответствие по паспортам. Ведь, казалось бы, не все ли им тут равно, кто в какой гостинице переночует. Но вон подружки хотели поменяться, чтоб вместе поехать, и даже нашли, с кем, договорились, но им не разрешили. Вежливо, с улыбкой, и аргумент убойный – «уже завтра встретитесь», но не разрешили.
А если уже завтра, то какой смысл в этих списках? К чему так строго следить, кто и где переночует? Да, понятно, что их не ждали, и что разместить сотню человек в одном месте просто не реально, но к чему столько формальностей?
Ринат отшутился, что Бюрократия – это второе имя Сибирии, и нет в их стране монстра страшнее, а с монстрами, как известно, проще не связываться. Но Ринат ушел, уехал с первой группой, а Аня, как оказалось, попала во вторую.
Это было, понятно, не так уж важно, кто в какой. Просто Ринат ей понравился. Он был такой открытый, доброжелательный, веселый. С трудом верилось, что он какой-то большой начальник. Все время шутил, о чем-то с интересом расспрашивал, сам охотно отвечал на вопросы. И к нему тянулись, с ним хотелось общаться. В его обществе было комфортно и как-то уже совсем не страшно. Не страшно, что они попали в жуткую Сибирию. Не страшно, что самолет сломан, и продолжить полет им пока весьма проблематично. Не страшно, что их сейчас разделят на небольшие группы и увезут в неизвестность. Даже усталость особо не ощущалась.
А потом он ушел, и словно маленькое солнце погасло. Остались томительные минуты ожидания, зависть к тем, кого он увез с собой, и непонятная ей самой, едва ощутимая обида: «а меня – не взял». Обида была глупой, Аня понимала. Ведь в первых рядах тех, кто жаждал поболтать с Ринатом, она не толкалась, в беседе участия не принимала. Он, правда, сам подошел однажды, спросил о чем-то абстрактном. Но как-то слишком уж неожиданно. Смутил. Блеснуть остроумием или эрудированностью не вышло. И беседу он продолжил с другими. С другими и уехал.
А они ждали еще полчаса, пока появились следующие автобусы. И следующие списки. Во второй группе было всего семь человек, и Аню назвали первой. Видимо потому, что Бочарова – на Бэ, а на А никого не было… То есть внутри каждой группы все же по алфавиту?
Автобус был странный, меньше маршрутки. Невысокий и… и колес у него не было! Им открыли заднюю дверь и предложили садиться. Но сидений там не было тоже! Пол, правда, был чистый и обит чем-то вроде ковролина. Вот только привычки сидеть на полу в транспорте… Придется, видимо, вырабатывать. Потому что тот местный, что сопровождал их до «автобуса», на Рината походил разве что собранными в хвост длинными волосами, да непроницаемыми очками, скрывавшими глаза. А вот улыбаться он никому не собирался. Или объяснять хоть что-то. И даже сомнений не возникало, что приказ отвезти нежданных гостей в гостиницу от чего-то важного его отвлекает.
Он прикрикнул, понуждая их поторопиться, они послушно сделали, что велено. Дверь закрылась, и они… взлетели. Окон в салоне не было, ни одного. Но это неприятное ощущение, схожее с чувством, которое возникает при подъеме на скоростном лифте, спутать было сложно.
Впрочем, со скоростными лифтами были знакомы не все, поэтому панический вопль: «что это?!» безжалостно ударил по ушам.
- Взлетаем, - спокойно ответил мальчишка, сидевший слева. – О, вот уже ровно полетели, - добавил он, прислушавшись к изменившимся ощущениям.
- Какое «взлетаем», они же говорили - автобус? – кричавшая девчонка теперь явственно стучала зубами.
- Ну так может у них автобусы только летающие бывают, вот и уточнять не стали. Вы ж видели, какая тут техника? Нашим и не снилось. Чтоб так посадить самолет… А наш «автобус»? Ни крыльев, ни винта – вообще флаер, как в фантастике. И двигателя не слышно… - парень, похоже, был просто в восторге от местных технологий. Аню радовало разве что наличие света в тесном, лишенном окон салоне. Мягкий, неяркий свет словно шел из стен, а может, струился сквозь стены, позволяя видеть лица собеседников, у кого усталые и испуганные, а у кого и откровенно восторженные. Вот как у этого светловолосого парня, любителя иноземной техники.
- Как думаете, они самолет починят? – подала голос еще одна девчонка.
- С таким-то развитием техники? Да легко. Еще и усовершенствуют, чтоб меньше ломался, - светловолосый не сомневался ни секунды.
- С чего бы это им? Это ж Сибирия, они за все свое существование ни разу на контакт-то не пошли, не то, что технологиями не поделились, - разделить его уверенность спешили не все.
- Да они просто механизмов у себя не найдут таких примитивных, вот и поставят взамен свой какой, чтоб меньше возиться.
- А они нас точно отпустят? – черноволосая девочка, нервно обнимающая обтянутые джинсами коленки, произнесла вопрос почти шепотом, но услышали все. И нервно сглотнули тоже, наверное, все. Потому как все это хорошо – и про помощь в починке самолета, и про гостиницу, и про «дорогие гости», но это Сибирия, а отсюда еще никто не возвращался.
- Ну, раз сами пообещали… Их за язык-то никто не тянул, - вот только любитель техники ни в чем не сомневался. - Могли бы пленниками объявить. Или вообще взорвать всех прямо в воздухе. И никто б им не помешал. Значит, оно им не надо. Может, они вообще решили с нашими в диалог вступить. Ну а мы, вроде как – жест доброй воли: мы вам ваш самолет в целости и сохранности, а вы с нами мирный договор и взаимовыгодное сотрудничество.
- И нафига мы им сдались, с их супертехнологиями?
- Да кто ж разберет? Может, самоизоляция надоела, а может, у них ресурсов каких не хватает, природных ископаемых там всяких. А задружиться все никак повода не возникало. Наши ж их бояться до жути. А тут мы вернемся, всем расскажем: да все у них там здорово, нормальные люди…
- Кажется, снижаемся…
Снижение больше напоминало падение. Причем свободное. Потому что днище «автобуса» на немыслимой скорости уходило вниз, а их тела за ним не поспевали. Нет, они еще не отрывались от пола, но чувство, что вот-вот оторвутся и врежутся в потолок, их не оставляло.
Перепуганный визг на несколько голосов. Внезапная резкая остановка, от которой тошнота подкатывает к горлу. И тишина. Минута, другая.
Задняя дверца бесшумно откидывается вверх. Они приподнимаются, готовясь покинуть «автобус», но стоящий у выхода хвостатый, тот самый, что был, видимо, ответственный за их перевозку, обрывает их коротким и небрежным:
- Сидите на месте.
Сам он на них даже не смотрит, а вот стоящая рядом молодая женщина разглядывает прилетевших с явным интересом. Она тоже носит очки, а волосы у нее короткие, пышные, чуть спутанные ветром. Длинное, до пола, кремовое платье необычного покроя, видимо, форменная одежда служащей гостиницы, развевается на холодном ветру. Вместе с порывами ветра холод проникает и в салон.
А женщина улыбается:
- Ну, здравствуйте, путешественники. Летать не надоело еще?
Ей улыбаются в ответ. На этой штуке как бы да, хватит.
- Ребят, мне нужен один человек для помощи в одном крайне нелегком деле. Найдется среди вас рыцарь?
Рыцарем вызвался быть светловолосый любитель техники. Едва он вылез, дверь стала закрываться.
- А мы?
- Ждите, - это уже их нелюдимый сопровождающий.
Ждали. Минут пять, не больше. А потом «автобус» стремительно взмыл вверх. Еще один перелет, еще одна остановка. Возле двери кроме их сопровождающего еще один хвостатый абориген, только не в комбинезоне, являющемся, по-видимому, военной формой, а в костюме, подобном тому, что был на Ринате. Чиновник? И в руках какие-то документы.
- Так, ребята, давайте знакомиться, - бодро начинает он. – Кто тут у нас… - взгляд в бумаги, - …Бочарова Анна?
- Я, - не всегда приятно быть первой по списку. Взгляд местного чиновника, хоть и скрытый традиционными черными очками, вызывает тягостное чувство. Ане кажется, что она ощущает его физически, как прикосновение. И этот взгляд ощупывает ее лицо, фигуру… И, наконец, вновь утыкается в бумаги.
- Ведерникова Дарья.
И вот уже Даша замирает под его взглядом, словно кролик перед удавом. Пара секунд превращаются в вечность.
- Джаниева Гаяна.
- Гаянэ, - робко поправляет его девушка.
- Гаянэ-э? – тянет мужчина чуть насмешливо, не отводя пристального взгляда от очередной жертвы своего повышенного внимания. – А в документах Гаяна. Напутали. У нас таких имен нет. Да и внешность у тебя… необычная, - кончик его языка мечтательно скользит по верхней губе. – А давай-ка ты, Гаянэ-Гаяна, своей рукой мне тут правильно напишешь. Вылезай.
Она послушно выбирается наружу.
- Идем, тут удобней будет, - они скрываются из вида, и только голос мужчины еще доносится. – Вот здесь, разборчиво и по буквам: фамилия, имя. Чтоб не было у нас разночтений…
Дверца захлопывается. Они ждут, напряженно прислушиваясь… И ничего больше не слыша. А «автобус» вновь взмывает в воздух.
- Это не гостиница, - Даша почти плачет. – Что угодно, только не гостиница.
- Надо не выходить, - предлагает молчавший до того парень. – Или выходить только всем вместе. Они же обещали поселить нас всех вместе, а сами…
- Да пусть объяснит, что вообще происходит, - Анина соседка справа решительно привстает и стучит в перегородку, отделяющую их от водителя. – Эй, зачем вы оставили тех ребят? Почему высаживаете по одному? Куда вы вообще нас везете?!
- В гостиницу, - перегородка отдергивается, их сопровождающий, оказавшийся еще и пилотом, смотрит на девчонку, словно на таракана. – Сядь, помолчи. Мешаешь.
Девочка садится, буквально падает на свое место и больше не произносит ни слова. Остальные тоже молчат, испуганные, подавленные.
Остановка. И еще один хвостатый мужчина с пилотом. Вот только пилот в этот раз не безмолвствует.
- Вот, прекрасный экземпляр, - ловко нагнувшись, хватает за предплечье девочку, что посмела требовать у него ответа и выволакивает наружу. Дверца закрывается, но они еще успевают услышать, - а вы посмотрите, какие уникальные характеристики. Для ее возраста…
Они опять улетают.
- И как же «все вместе»? – растерянно спрашивает Аня.
Мальчишки молчат. И только Даша – жалобно, растерянно:
- Ноги не идут…
Аня только кивает. Страшно. Безумно страшно.
Еще посадки, высадки, взлеты… Их остается двое. Забрали Дашу, забрали мальчика, чьего имени Аня так и не узнала. А у последнего решила все же спросить:
- А тебя как зовут?
- Никита. А ты Аня, да?
- Да.
Помолчали.
- Вот и все, Ань, - негромко заговорил Никита. – Открывается дверь… Одного из нас просят выйти подышать кислородом… И мы никогда больше не увидимся…
- Нет, - она уже понимает, что да, но признать это еще не готова. – Нет, увидимся, завтра, они же обещали. Или послезавтра, ну, когда самолет починят…
- Из Сибирии не возвращаются, - он тихонько качает головой. – Они просто на стали сеять панику… А сами… похоже, по хозяевам раздают. Заметила - мужчины девочек берут, женщины мальчиков?.. В личную собственность, точно... А что у них тут принято делать с пленниками, можно только догадываться. Не зря про них столько слухов ходит…
- Перестань. Слухи ходят от незнания. Вот и ты ничего не знаешь, и сеешь панику, - Ане от всего происходящего и так было жутко, а слова Никиты слишком походили на правду. Ту страшную правду, в которую до последнего не хочется верить, которую напрочь опровергали слова Рината… Но слова Рината оказались просто словами: то, в чем их везли, не было автобусом, а места, где оставляли, не были гостиницами. А из Сибирии еще никто и никогда не возвращался. – И при чем здесь – мужчина, женщина? Совпало просто…
- Совпало, конечно, - он невесело усмехается. – И лучше даже не думать, с чего б.
- Ерунда все это, - она решительно тряхнула короткими волосами. - Нет у них мест в гостиницах, вот, в частном секторе и селят. Кто взять согласился.
- Ты новости когда-нибудь смотрела? Про аварии и стихийные бедствия? Пострадавших селят компактно и не по гостиницам – в спортзалах ближайших школ и подобных спешно оборудованных местах. Мы здесь иностранцы, чужаки, у них строжайше закрытое государство – какой частный сектор? Какое распыление по одному? Ты хоть представляешь, какие расстояния мы между посадками пролетаем?
- Но у них же… другая техника… технологии… и представления, наверно, другие – и о расстояниях, и о том, где иностранцев селить, - она отчаянно ищет доводы против его предположений. – Мы их не понимаем просто… А рабство – это… оно в слаборазвитых странах бывает, а здесь ты же сам видишь… - голос срывается и она бессильно закрывает лицо руками.
- Держись, - он неловко касается ее предплечья. – Слезы здесь не помогут, точно.
- А что поможет?
- Не знаю… Ну, давай загадаем, хочешь? Если мы с тобой еще встретимся, то все обязательно хорошо у нас будет. И домой мы вернемся…
- Мы встретимся, обязательно, - она опускает руки, и упрямый огонек надежды загорается в глубине ее глаз. – Уже завтра. И домой полетим. Ну, не домой, в Пермь. Хотя, я не представляю, как я после всего буду физику решать…
Их транспорт вновь пошел на посадку. И говорить стало невозможно не только из-за неприятных ощущений. Один из них прилетел. И уже через пару минут узнает, что же случается, когда остаешься один на один с этим чужим и чуждым миром. Солгал ли Ринат… Прав ли Никита… И было ли совпадением то, что девочек забирали мужчины…
Остановились. И дверца привычно начала подниматься. Они ждали, не отрывая взглядов от двери. Мужчина или женщина. За ним или за ней…
Дверца, наконец, открылась. Мужчина.
Анино сердце ухнуло куда-то вниз, отказавшись биться, рот наполнился вязкой слюной, и никак не выходит вспомнить, а как же, собственно, глотать. Сквозь шум в ушах едва расслышала негромкое:
- Идем.
Он даже протянул ей руку. И был, кажется, вполне доброжелателен. Но они все были доброжелательны. Все что-то говорили и куда-то звали. И каждый по отдельности был вполне убедителен. Но все вместе… Никита прав, говорят что угодно, лишь бы не сеять панику. А этот даже предлог придумывать поленился, зачем она с ним идти должна.
Ждет. Лица против яркого уличного света не разглядеть толком, только эти их очки, да волосы, стянутые сзади. Даже не разобрать, светлые у него волосы или темные. Или это у нее в глазах все плывет?
- Не бойся, - спокойно, ласково.
Она не боялась, она… просто шевельнуться не получалось.
И тут ее словно толкнуло в сторону выхода. Она выскочила наружу, даже не коснувшись предложенной руки. И замерла возле мужчин, не в силах сделать больше ни шага. Лишь побелевшие от напряжения пальцы отчаянно цеплялись за ремешок висящей на плече сумки.
- Зачем? – укоризненно поинтересовался вновь появившийся у пилота.
- Да не до утра же мне с ними копошиться? – тот лишь неприязненно передернул плечами. – Мне последний адрес знаешь, где дали? Айтенгой. Только представь, сколько мне оттуда до базы добираться! А на базе, между прочим, ужин… ждать не станет. Разберут всех лучших, покуда я тут каждому буду сопли вытирать. Идем, подпишешь мне документы на получение.
На Анины плечи лег пиджак. И только ощутив кожей его нагретую мужским телом подкладку, она осознала, насколько замерзла. И что зубы стучат, а плечи ходуном ходят. Поверх пиджака легли руки, обнимая ее бережно, словно хрупкую статуэтку. А ей показалось, что ударило током. Пронзило насквозь, заставив вздрогнуть…
- Так холодно или так страшно? – голос у того, кому предстояло расписаться в ее получении, был приятный – негромкий, бархатистый. Ей даже нотки сочувствия в его вопросе послышались.
- Н-не знаю, - а вот руки его прожигали, даже сквозь пиджак, и это было некомфортно. Аня дернулась, вырываясь.
- Ну что ты, я ж пытаюсь согреть, - его ладони легко заскользили по ее предплечьям, удерживая, успокаивая.
- Н-не надо.
Он отстранился.

***

Аня проснулась ближе к полудню. Отдохнувшая, выспавшаяся так, как это можно только в каникулы, когда точно знаешь, что спешить тебе некуда: ни сегодня, ни завтра, ни еще много-много ясных солнечных дней. Чуть понежилась, зарывшись носом в подушку, вдыхая идущий от белья сладковатый аромат сандала с едва ощутимой дымной горчинкой на конце. Аромат был тонкий, едва уловимый. Как от подвески сандалового дерева, что привез ей когда-то из Индии дядя Леша. Сначала аромат, источаемый фигурно вырезанным кусочком дерева, казался ей очень ярким, насыщенным, но с годами словно выветрился, истерся, и приходилось принюхиваться, поднося подвеску к самому носу, чтобы вновь ощутить знакомую сладость, приправленную туманным привкусом экзотики. Вот как сейчас, хотя подвеска давно потерялась, а белье… чужое!
Она вздрогнула, резко садясь на кровати и нервно оглядывая комнату. Из огромного зеркала, занимавшего почти всю стену в изножье, на нее смотрела встрепанная девушка в сползшей с одного плеча безразмерной футболке. Футболке столь же чужой, как и это постельное белье непривычного салатового оттенка, и вся эта комната, залитая ярким солнечным светом…
Воспоминания о вчерашнем дне накрыли лавиной. Она не дома. Совсем не дома, и никогда туда больше не вернется. Вспомнить об этом оказалось больно. Но вспомнилось и другое, то, что не позволило испортить начало этого дня страхом и отчаяньем. Аршез. Она не одна, у нее есть Аршез. И он поможет, поддержит, вместе они справятся. Со всем.
Аршез. Даже имя его согревало теплом, словно яркий солнечный луч, проникающий в самое сердце. Вспомнилась его нежная улыбка, его глаза – нет, не страшные вовсе, необычные только – чуть-чуть, капельку. Главное – теплые. И красивые, не отнять.
А домой они шли в обнимку… Щеки запылали. Это все вино, ей не стоило пить! Она, вообще-то, не очень любила, но вот – постеснялась отказаться…
Взгляд упал на подоконник. Еще вечером абсолютно пустой, сейчас он был заставлен коробками. Подошла. В самой большой обнаружился электрический чайник, судя по фирменной упаковке – только из магазина. Рядом – коробка с чайным сервизом на две персоны, тоже не вскрытая. В бумажном пакете – коробочка с чаем и пачка сахара. На большом блюде, прикрытая салфеткой – высокая стопка блинов. Рядом – баночка с каким-то вареньем. Улыбнулась. Нет, Аршез – это все-таки чудо. Таких не бывает. Людей – так точно.
Нашла его за письменным столом в гостиной. Обняла, подлетев к нему сзади и коснувшись щекой щеки:
- Спасибо!.. Ой, а это что? – распрямляясь, заметила яркую малиновую прядь в его волосах. Вчера, вроде, не было…
- Это – маленькое хулиганство, - он обернулся, легко подхватывая ее и усаживая себе на колени. - Совсем небольшое, - он осторожно прижимал ее к себе, вдыхая аромат ее волос, скользя рукой по бедру. – С добрым утром, ребенок.
- Не надо! – она попыталась одернуть задравшуюся футболку, изгоняя его наглую руку.
- Желать доброго утра? – улыбнулся он, но руку убрал. Переложил на тонкую девичью талию. – Я ж просто погладил, что в этом такого ужасного?
- Не надо так, - повторила с укором.
- Хорошо, уговорила, не буду. Просто поцелую, ладно? В щечку? Вот так, едва-едва? – он осторожно коснулся губами ее нежной кожи, впитывая искорки ее смущения и ее удовольствия. Его пальцы безнадежно заблудились в ее волосах, нечесаных, спутанных после сна…
- Ар, не надо, щекотно! – она опять вырывалась. А он всего лишь лизнул ее в ушко. Или за ушком. Он совсем терял голову от ее запаха…
Вздохнул и опустил руки:
- Беги, умывайся. Растрепашка.
Она резво соскочила с его колен, а он тут же почувствовал необходимость затянуть ее туда обратно.
- Только одень что-нибудь, а то у нас в кладовке ремонт делают, не здорово в одной футболке скакать, - добавил уже практически в спину, сообразив, что надо предупредить.
- Какой ремонт? – она резко затормозила, словно наткнувшись на преграду.
- Косметический. Будем из кладовки кухню делать. Должно же у тебя быть место для приготовления и поглощения пищи, не все ж по углам жаться.
- Аршез… - это было так неожиданно и так приятно. Нет, он вчера пообещал, конечно, что поменяет для нее мебель в комнате, но обещать умеют многие. – А как же все те вещи, что у тебя в кладовке хранились?
- Выкинул, - судя по голосу, сожаления он не испытывал. – Если за столько лет ничего из этого хлама не понадобилось, так чего ради хранить?
- Ну… там ковер был, можно было б здесь постелить, а то как-то пусто…
- Ой, Анют, там такой ковер, что лучше уж не стелить, - он невольно вспомнил о том, чем был нещадно залит коврик еще при прежнем владельце. И понял, что тоже хочет ковер в гостиную. Потому что на кровати она постесняется, а на ковре, да под видом дружеской борьбы он столь многое сможет себе позволить… - Купим ковер, Анют. Новый, а не вытертый до дыр, - пообещал. То ли ей, то ли себе.
- Как у тебя все просто, - она даже головой покачала. – Старое выкинем, новое купим, и все мгновенно, без раздумий… И как только ты так быстро мастеров нашел, чтоб ремонт делали?
- Беззастенчиво воспользовался служебным положением, - улыбнулся он. – Должна же мне быть хоть какая-то выгода от всеобщего обожания.
Она вспомнила вчерашний поход в ресторан. И взгляды абсолютно всех, и безграничное желание услужить, и как ей было неуютно это всеобщее внимание. А ведь он так живет. Каждый день. Неудивительно, что давно научился использовать это всеобщее обожание «в практических целях». Но все же причины столь горячей любви к его расе ей были непонятны. Впрочем, если они все такие, как Аршез…
- Вот только скажи мне, пожалуйста, что мне одеть? – вспомнила она о насущном. – Единственное платье жалко, а шорты, в которых ты вчера разрешил мне по дому ходить, я сегодня почему-то найти не могу. Ты их случайно вместе с ковром не выкинул?
- Так они в ванной, Анют, сушатся. Вместе с остальными твоими вещами. Я подумал, что после целого дня в дороге стирка им не помешает.
- Аршез… Ну зачем, я могла бы сама… - смутилась.
- И зачем сама, когда в доме стиральная машина есть? – он сделал вид, что не понял и вновь вернулся к книге, от которой его отвлекло ее появление. – А платью недолго осталось быть единственным, так что не жалей.
Завтракать она устроилась в гостиной. Он не возражал, хотя теперь сосредоточиться на чтении стало заметно сложнее.
- А откуда у нас блины? – поинтересовалась меж тем девочка.
- Соседка тебе испекла. Очень надеется, что ты оценишь.
- Спасибо ей. Только неудобно как-то…
- Ей было приятно. Тебе это блюдо знакомо, у вас такое готовят?
- Да, конечно, часто. Только это, похоже, из ржаной муки, у меня такие бабушка порой делает, а мы обычно готовим из пшеничной.
- И в чем разница?
- Немного другой цвет, немного другой вкус, а так все то же самое, - она легкомысленно пожала плечами.
- А по калорийности, по набору микроэлементов? – уточнил он вопрос. – Они что, по своим питательным свойствам больше подходят пожилым людям?
- Честно говоря, не в курсе, - она намазывала блин вареньем, ничуть не интересуясь энергетической ценностью ни того, ни другого.
- То есть сама ты их готовить не умеешь?
- Почему? Умею, конечно. И не только их, я вообще готовлю неплохо.
- И как же ты готовишь, если в теории не разбираешься? – не понял он.

***

Потом они ходили по магазинам. Долго. И, наверное, даже нудно, если бы не с ним. Вопреки расхожему мнению, что «девочки обожают ходить по магазинам», Аня терпеть этого не могла. Но он держал ее за руку, и это было так… трогательно, тепло, волнительно. Его пальцы переплетались с ее, ее ладошка тонула в его ладони. А она чувствовала себя его. Его девочкой, окруженной его заботой, его вниманием. А еще… сегодня, почему-то, никто не пялился, если и бросали взгляды, то так, вскользь, да и те не слишком почтительные.
Как оказалось – все дело в его малиновой пряди. И майке с рисунком на грани приличия. И черных очках, за которыми он спрятал свои глаза.
- Они не чувствуют меня, - пояснил ей, хитро улыбаясь, Аршез. – Всей этой волны силы, что окутывает любого представителя моей расы. И потому считают человеком. Мальчишкой, обожающим Великих. Что невероятно удобно, если хочешь избежать излишне пристального внимания.
- Но я тебя чувствую по-прежнему.
- Так я ж держу тебя, маленькая. И ауры наши сплетены. Ты всегда меня будешь чувствовать, посреди любой толы и любого маскарада. Как и я тебя.
И они покупали вещи, как самые обычные… ну, студенты, наверное. Приехали в большой город, поступили в институт, теперь обустраиваются. И спорят по поводу необходимого количества кастрюль, тарелок и вилок.
Впрочем, начали они не с кастрюль. Начали с мебели для кухни. Кухня ведь для нее, вот и выбирать – ей.
- Но… я же не знаю размеров, - растерялась она, немного опасливо разглядывая представленные в магазине образцы. Таких крупных и ответственных покупок ей делать еще не доводилось.
- Размеры знаю я, ты, главное, выбери, что именно тебе нравится.
- Ну… - она в задумчивости прошлась по залу, - … из того, что здесь есть, вот эта, наверное, самая симпатичная… Только вся она к нам не поместится, часть шкафчиков надо будет исключить…
- Думай, какие тебе важнее, а я пойду поищу продавца… Быть Великим, все же, порой удобнее, продавцы сами тебя находят…
- Погоди, зачем продавца? – встрепенулась она, отвлекаясь от разглядывания мебели.
- Чтобы продал, - он взглянул на нее с легкой улыбкой. – Да ты не переживай, он нам сейчас все подскажет – и с размерами, и с комплектацией.
- Но… ты же даже не взглянул. И потом – эта кухня в этом магазине самая лучшая, а может в соседнем есть интереснее что. Или та же, но дешевле, - Ане хотелось быть взрослой и рассудительной. И подойти к такой серьезной покупке ответственно. Как мама. А мама всегда обходила все магазины города, сравнивая товар и цены, даже чтоб тумбочку в прихожую купить, а тут – целая кухня!
- Анют… - он вздохнул, не разделяя ее энтузиазма. – Кроме кухонной мебели нам надо купить: холодильник, плиту, новую раковину, смеситель, сифон (там все сгнило давно), обои, линолеум, люстру, затем посуду для приготовления и хранения пищи, собственно, сами продукты… я ничего не забыл?
- Еще карниз и занавески на окно, - поддакнула она с самым серьезным видом. Собственно, его мысль она уже поняла. Но основательность, с которой он подходил к вопросу… как и стремительность, с которой он возникающие вопросы пытался решать, они восхищали и веселили одновременно. Причем веселость – она, скорее, от радости возникала. Что вот так все просто.
- Ну, видишь – еще и занавески, я не подумал. И это только на кухню. А еще твои личные вещи… - он ее веселости не разделил, продолжил объяснять серьезно. – Поэтому правило такое: приходим в магазин, и если там совсем не из чего выбрать – мы идем, конечно, в следующий. Но если там есть что-то, хоть отдаленно похожее на то, что нам надо – мы покупаем, и не тратим время на бессмысленные телодвижения. Вечно жить в состоянии ремонта не хочется.
Жить в состоянии ожидания ему не хотелось тоже. И потому, закончив обсуждать с продавцом все детали заказа, он достал из кармана некий документ и, аккуратно расправив, положил перед работником магазина. И «доставка через две недели» почти мгновенно сменилась на «доставку через два дня».
- И что это было? – полюбопытствовала Аня, едва они вышли на улицу.
- Моя высказанная в письменном виде просьба по возможности чуть ускорить процесс, - улыбнулся он. – Раз уж я поленился выглядеть как Великий, приходится запасаться письмами от самого себя.
А потом они покупали, покупали, покупали. И, в отличие от мебели и бытовой техники, продукты, кастрюли, да и обои, им выдавали сразу, и потому приходилось по нескольку раз возвращаться домой, чтоб сгружать покупки.
А потом он кормил ее обедом в каком-то простеньком кафе, и все смотрел, когда она ела, и чуть улыбался. А ее обжигал его взгляд, и она смущалась, но, в то же время, ей не хотелось, чтоб он отворачивался. Хотелось, чтоб смотрел. Вот так – спокойно, чуть улыбаясь…
А он любовался. Это оказалось так странно – иметь свою девочку. Только свою, полностью, единолично. Она была живая и настоящая, со своими мыслями, чувствами, эмоциями. Со своими знаниями и представлениями о мире. Маленькая вселенная, затянутая в его орбиту. Еще не осознавшая его царем и богом всех своих помыслов, еще не променявшая все сокровища своей души на неутолимую жажду. Если и симпатизирующая ему, то лишь за то, что он сделал, а вовсе не за то, кем он был. Да и не знающая, в сущности, кто он…
«Надо бы объяснить» - в сотый раз за сегодняшний день думал он. – «Надо бы как-то осторожно ей это объяснить». Это та реальность, с которой она неизбежно столкнется, она здесь буквально разлита в воздухе. В названиях улиц и памятных мест, в книгах и фильмах, в будничных разговорах людей… Но стоило ему только представить, как стирается с ее лица улыбка, как развеивается прахом та, пусть не твердая еще, но все же уверенность в настоящем и будущем, которую ему удалось подарить ей за неполные эти сутки… И он вновь малодушно решал: потом. Ей надо привыкнуть, освоиться, научиться ему доверять…
И он вновь говорил лишь о том, что надо еще купить и сделать. И пытался соотнести мысленно запах того, что она ела, с ее собственным запахом, ауру мертвенной ее пищи с ее аурой – живой и сияюще-многоцветной. И все пытался решить заданную самому себе логическую задачу: можно ли из тех ощущений, что вызывала в нем человеческая пища, вычленить какой-то базовый комплекс, идеально сочетающийся с его девой, знание которого позволит ему безошибочно определять, что из еды ей понравится, а что нет.
Данных для анализа было критически мало, но сложность поставленной задачи позволяла отвлечься от других, куда более навязчивых и совершенно излишних сейчас, ощущений.
А потом он покупал ей одежду. И это оказалось кошмаром, потому что ей не хватало уверенности, ей требовался его совет, его критический взгляд, в конце концов, она просто не разбиралась, что у них считается нейтральным, а что – вызывающим. И самым ужасным было даже не то, что он вынужден был лицезреть ее в каждой новой одежке – будь то очередное платье, блузка или штанишки. Хуже всего, что он чувствовал – ей это нравится. Чувствовал, как чуть замирает ее сердечко, прежде чем она отчаянно дернет шторку, дабы предстать перед ним в очередном наряде, как под его взглядом быстрее бежит кровь по ее венам, как ее словно опаляет его мучительно сдерживаемым жаром… И, ощущая столь явственно ее отклик, он все сильнее терял связь с реальностью, с трудом преодолевая зубную боль и охотничьи инстинкты. Он уже почти ощущал себя ворвавшимся в ту кабинку, развернувшим ее лицом к стене, чтоб не видеть глаз… Нет, одежду срывать бы не стал, обнаженные люди теряли в его глазах часть своей человечности, а значит, и привлекательности, просто задрал бы… И с неким отрешенным удивлением понимал, что все еще просто стоит и смотрит…
Купили, в итоге, куда больше, чем изначально планировали и, лишь выйдя на свежий воздух, вспомнили, что нужна еще теплая кофта и куртка на случай непогоды.
В магазин белья он не стал даже заходить, вручив ей кошелек и оставшись ждать на улице. И она вздохнула с не меньшим облегчением, чем он, потому что мерить одежду под его взглядом, прожигающим даже сквозь черные очки, было столь волнительно, словно она не одевалась для него, а раздевалась. И это сейчас вспоминать об этом было мучительно стыдно, а тогда ей хотелось вновь и вновь ощущать волны его темного удовольствия, словно омывающие все ее естество, и тщательно маскируемые им самым нейтральным на свете выражением лица и вежливой полуулыбкой.
На белье бы она рядом с ним и взглянуть не решилась, не то, что примерить. А так хоть рассмотрела внимательно. Каких-то принципиальных отличий от привычного ей не нашла, корсеты и прочие комбинации под их длиннющие платья не предполагались. Вот разве что трусики были чуть более закрытые, а уж стринги в коллекции и вовсе не значились. Ну да под такими юбками безразмерными не все ли равно?
«А если снимать?..» - прокралась в сознание предательская мыслишка, и воображение тут же нарисовало в красках, как она медленно спускает с плеч платье, а он стоит и смотрит… просто смотрит, и глаза скрыты за темными очками, и улыбка такая… вежливая, а воздух плавится…
Она решительно тряхнула головой, отгоняя прочь порочные виденья, и, схватив несколько бюстгальтеров, отправилась мерить, потому как размеры здесь были вообще за гранью какой-то логики, все приходилось исключительно на глаз подбирать.
С обувью было проще. Аршез, слава богу, не рвался изображать принца, отыскавшего Золушку, и все больше смотрел в окно, пока она спокойно выбирала и мерила туфли и босоножки. Покупка всяких бытовых мелочей, вроде средства для мытья посуды, и вовсе
вернула им обоим состояние мирного дружеского сотрудничества. Аня вновь думала лишь об обустройстве своего нового дома, Аршез с самым серьезным и деловым видом подсказывал, что еще значится в их бесконечном списке самых необходимых покупок.
Разрушилось все внезапно, когда она стояла перед полкой со средствами личной гигиены, и понимала, что надо себе что-то взять, а он… даже если сейчас и отвернется, все равно будет потом за это платить… А он не только не отвернулся, но еще и невозмутимо уронил ей в корзинку пачку тампонов.
- Аршшшез! – покраснев до корней волос, едва ли не зашипела она. – Мы договаривались, что ты не вмешиваешься!..
- Там была одна оговорка, - осторожно начал он.
- У тебя вообще нет представления о личных границах?! – он возмутил ее настолько, что было уже не стыдно. – Ты уже и внутрь меня мысленно залез, да?!
- Я подожду у кассы, - он малодушно сбежал, предпочтя не развивать тему.
Она раздраженно кинула в корзину упаковку прокладок. Не из вредности, не назло, просто тампоны она не любила. Ей было с ними некомфортно, неприятно, и вставлялись они… по-дурацки. Ту пачку, что он сунул в корзинку, хотела было выкинуть, да передумала: его деньги, хочет – пусть тратит. И вставляет потом себе сам… вот куда захочет! А к ней… И ведь только начнешь о человеке хорошо думать, поражаясь его предупредительности и деликатности… Ладно, пусть о не-человеке, но как он мог?!..
Он молча оплатил покупки, она так же молча засунула все в сумку. Домой шли тоже в полном молчании. Он в очередной раз пытался настроить себя на то, что дома надо сесть и спокойно все девочке объяснить. Что его вмешательство в ее интимную сферу – это отнюдь не блажь и не «нарушение ее личных границ» (ну что за бред, ну какие могут быть границы между ним и его ребенком???), а забота о ее, в первую очередь, благополучии. Он же не каменный, он же все равно сорвется. Ей же лучше, чтоб это случилось позднее… Ей же лучше хоть как-то быть к этому готовой, иметь хоть какое-то представление о том, что собственно, неминуемо произойдет… Неминуемо… Он ненавидел это слово, но был реалистом. Ему уже сейчас сносит голову от… он бы сам не мог сказать, от чего. Ее запаха? Ее запретной юности? Ее инаковости? Или от осознания того, что она целиком в его власти, полностью, безгранично? Он не знал, но ощущать ее рядом порой становилось совершенно невыносимо, а ее запах в его квартире будет только накапливаться, ее симпатии к нему расти…
Вот пусть и растут, в очередной раз сдался он. А когда она будет желать его так, что весь мир уже станет неважен, ее не испугают и его откровения. Пока же к знанию о том, чем платят люди за любовь к ему подобным, она совершенно не готова. Ее отчаянный взгляд загнанной зверюшки все еще преследовал его.
- Прости меня, Ань, - прошептал Аршез, едва ли имея в виду происшествие в магазине. Она лишь фыркнула, все еще оскорбленная его выходкой, сгорающая от стыда от одной только мысли, что он о таком думал. Он бы обнял ее, чтобы хоть собственным теплом облегчить ее терзания, но в руках был десяток сумок, разной степени тяжести и объемности, и даже у Ани были сумки, пусть легкие, но взять еще и их он просто не мог, и хотелось скорее все это донести… Так и шли до дома, разделенные сумками, взглядами, мыслями.
А у подъезда сидела с подружками тетя Люся, и появление «Тёмочки», не тащившего сумки с покупками разве что в зубах, без внимания она, конечно, не оставила.
- Артемка, - окликнула она скорее удивленно. – Ты так решительно начинаешь новую жизнь… Предложение-то своей девочке еще не сделал?
- Не успел, - выдохнул он сквозь сжатые зубы, чувствуя, как вновь смущается его Анюта.

***

Она лежала под одеялом. С головой. Недвусмысленно демонстрируя свое полное нежелание общаться.
- Давай попробуем поговорить, Анют, - он ненадолго замер в проеме двери, давая ей время осознать свое появление.
- Стучать… видимо, не учили, - ее раздражение оборачивает ее коконом поверх одеяла.
- Это наш общий дом, Анют. Общее жизненное пространство. Одно на двоих. И, в общем, не слишком большое. Довольно глупо делить его на сегменты и начать вести себя, будто мы друг у друга в гостях, - он постарался сохранить спокойствие. – К тому же, ты чувствуешь мое приближение. Как и я твое.
Молчит. Не дождавшись ответа, он проходит и присаживается на край кровати. Даже не рядом с ней, на другой стороне. Но она тут же взвивается.
- То есть, твои слова о том, что это моя комната – это только слова, да? Вон там, за тремя дверями, есть твоя, и она – только твоя, туда и близко не подходить. А все остальное у нас общее? – она сидит посреди кровати, нервно сжимая сбившееся одеяло. Полностью одетая, но все равно ощущающая себя раскрытой и уязвимой перед ним. - Включая и предметы моей личной гигиены? Которые ты мне, наверное, и вставлять сам будешь? Я ведь такая маленькая и слабая, а ты большой и опытный, у тебя явно лучше получится!..
- Анют, попробуй меня послушать…
- Я слушала тебя уже. Вчера слушала, сегодня… Сегодня особенно заслушалась. Мама меня к тебе послала! Господи, да ты хоть врать бы где-нибудь учился! Ну кто в здравом уме поверит в подобное, ну скажи мне? Какая мать своими руками навлечет позор на своего ребенка, на свою семью? Отправит свою несовершеннолетнюю дочь пожить у одинокого мужика?
- На взгляд соседей я довольно молод. Скорее юноша, чем мужчина. Поэтому разница в возрасте между нами воспринимается, как минимальная, - он не очень понял, что, собственно, не так?
- Да при чем здесь разница в возрасте??? Твои намерения воспринимаются ими как вполне очевидные! Как и моя порочная сущность. Я для них шлюха, шлюха, понимаешь?!
- Честно говоря, нет. Прежде всего, я категорически не понимаю и не принимаю употребление тобою грязных нецензурных ругательств. Аня, тебе шестнадцать лет, ты неопытная юная дева, откуда эта грязь в твоей голове? Ты хоть значение этого пещерного вульгаризма знаешь?
- А с чего мне его не знать? Я свои шестнадцать лет в реальном мире прожила, не в монастыре, не в сказке. И я прекрасно знаю, как относятся к тем, кто, не закончив школу – да даже и закончив – переезжает в большой город и поселяется у мужика посостоятельней. И какими словами их называют, и какие услуги они оказывают своим «покровителям» за «покровительства», - она поплотнее запахнулась в сползающее с плеч одеяло. – А у вас… я не поняла с твоей расой, но люди у вас такие же. А в глазах своих соседей ты предпочитаешь выглядеть человеком. Вот и судить меня все будут по человеческим понятиям. То есть как… - она в отчаянье закрывает лицо руками. – А ты еще и маму мою приплел…
- Ну, давай попробуем начать с соседей, - воспользовавшись тем, что она выдохлась, пытается объяснить ситуацию Аршез. – Ты поняла совершенно верно, в глазах всех жителей этого дома я – человек. Артем. Самый обычный молодой парень, разгильдяй в крикливых нарядах и с неустроенной семейной жизнью. Та же Люся уже лет пять советует мне жениться и остепениться. Впрочем, она крайне редко бывает столь навязчива с этими советами, как сегодня. Видимо, количество наших покупок оказалось для нее критическим, - чуть качает головой. И чего он так взъелся на нее там, у подъезда? Надо будет зайти, извиниться. – Впрочем, быть для них человеком – это даже не моя личная прихоть, это часть нашей политики, - возвращается он к объяснениям. – Как я уже говорил, мы – Великие. Древние, почитаемые как цари или боги. А ни царь и ни бог просто не могут быть соседями рядовых людей по лестничной площадке. Они прилетают из-за Бездны, дабы взглянуть мудрым взглядом, дать добрый отеческий совет, и тут же улететь обратно – в свою прекрасную волшебную страну.
Чуть улыбнулась. Нет, не «всем сердцем», и даже губы не дрогнули, но едва видимой рябью по ауре улыбка мелькнула.
- А Бездна – это что?
- Граница между Страной Людей и нашей. Гигантская трещина в земной коре, прошедшая по руслу одной из Великих рек, - поясняет он и вновь возвращается к насущному. – Но речь сейчас не о ней, Анют. Речь о твоих извращенных представлениях о жизни, которыми ты себя же и мучаешь. Какие еще услуги за покровительство, что ты выдумала? Ты мне абсолютно ничего не должна. Это я взялся тебя опекать, тебе помогать, и именно этим и собираюсь заняться. А для всех соседей на свете – ты просто моя подружка. И видят они самую обычную молодую человеческую пару, которая решила жить вместе. Как это может опозорить какую угодно семью, мать, дочь?
- Ты не понимаешь…
- Да, - согласился он, - не понимаю.
- Вот сколько у тебя было… «подружек»? – вспоминая услышанное от бабки, вполне сопоставимое, впрочем, с его «гостевыми» халатиками-гелями-шампунями, интересуется она.
- Много, Анют. Даже если б считал, давно сбился.
- Ну да, царю и богу – оно зачем? - кривится девочка. – Ну а бастардов у твоего величества сколько?
- Чего? – недоумевает он. – Прости, я не знаю этого слова.
- Детей, - раздраженно выплевывает она. – Сколько детей родилось у твоих подружек после того, как ты их бросил? Интересовался когда-нибудь? А сколько не родилось в результате аборта? А сколько твоих бывших стали бесплодны, из-за того, что аборт оказался неудачным? Тоже не знаешь, или тоже считать сбился?
- У меня нет детей, Анют, мне некого считать. Я ва… Великий, а девы, о которых идет речь – человеческие. Наши виды не совместимы генетически. Ты спрашивала вчера, какие отношения между нами возможны. Дружба возможна. Любовь возможна. Страсть возможна. Секс – возможен. Но вот родителями общего малыша нам не стать.
Она… как-то сдулась сразу. Осела. Вроде много чего еще хотела в запале ему сказать, но… как-то вдруг это все стало неважным. Она сидела, растерянно вглядываясь в его лицо, и в очередной раз пыталась понять, что же все-таки это значит – «другой», «не человек». Не человек настолько, что даже биологически… генетически несовместим. Так похож на людей, что можно обмануться (чем и пользуется без зазрения совести), но в то же время настолько другой, что…
- Но погоди, тогда выходит, что… получается, что мы с тобой – не пара… я имею в виду – даже гипотетически быть парой не можем, - смешавшись, поспешила уточнить. Еще подумает, что она претендует, в самом деле. – То есть в глазах тех, кто отдал меня тебе… нас всех – вам… это действительно просто опека… помощь в приспособлении к новому миру…
- Да, - поспешил он поддержать такой правильный ход ее мыслей. – Документы опеки, которые мы вчера с тобой подписали, подразумевают твою определенную юридическую зависимость от меня, но оставляют тебя при этом свободной в социальном плане – ты мне не рабыня и не супруга, - он вспомнил ее вчерашний испуганный вопрос, - и ты вправе выйти замуж за любого гражданина Страны Людей по своему усмотрению. По достижении тобой восемнадцати, разумеется.
Она чуть смутилась, но все же смогла вычленить главное:
- А эта «определенная юридическая зависимость», она в чем выражается?
- Ну, это как прежде ты была юридически зависима от своих родителей.
Хмурится чуть недоуменно:
- Я была юридически зависима от законов моей страны.
- Не спорю. Но вот… заявление о приеме тебя в школу ты писала сама, или все-таки мама?
- Учитывая, что поступая в школу, я и писать-то толком не умела…
- Хорошо, сейчас умеешь. Но, чтобы полететь на этот ваш конкурс, тебе ведь требовалось разрешение родителей?
Кивает.
- Ну, вот, а здесь для совершения тех или иных действий тебе будет требоваться мое разрешение: будь то поступление на работу или на учебу, переезд в другой город, совершение крупных финансовых сделок, вступление в брак… То есть юридически ты – несовершеннолетний человек под опекой. Ничего кроме. Мне как бы передаются функции твоих родителей. Но это ведь и означает «опекун», верно?
Вновь кивает, обдумывая услышанное. Страха нет, он сумел найти правильные слова. Лишь сосредоточенное осмысление ситуации.
- И до какого момента я буду под твоей опекой? До восемнадцати? Или до вступления в брак?
Он чуть вздыхает, опасаясь ее реакции, но отвечает честно:
- Пожизненно, Анют.
- По… то есть… но как же?.. – еще не испугана. Растеряна, смятена, но все еще просто стремится понять.
- Это не так уж страшно, Анют, - он ободряюще ей улыбается. – Со временем будешь жить одна. Ну, или с мужем, как сложится. А со мной даже видеться не будешь. Просто будешь высылать мне по почте необходимые документы, я - подписывать. Это формальность, Анют. Для тебя это будет просто формальность, - на него все сильнее наваливалась усталость. Все же две бессонные ночи, третий день на ногах. Повышенная активность в течение дня, конечно, позволила ему отогнать сонливость прочь. Но усталость никуда не делась. И теперь, когда он сидел неподвижно на краешке кровати, опасаясь не то, что прикасаться к своему ребенку, даже просто неловко шевельнуться, он все сильнее чувствовал, как ноет поясница и затекают плечи. А главное, язык ворочается с трудом, а еще о стольком надо сказать… - Если я сяду поглубже и обопрусь спиной о подушку, ты ведь не станешь кричать, что я опять нарушаю какие-то там границы? – решил уточнить, прежде чем шевелиться. Сил на еще одну вспышку ее паники у него, пожалуй, не хватит.
- Садись, конечно, - ей стало неловко. Все же это его квартира, и кровать до последнего момента тоже была его. А здесь, в общем-то, и сесть больше некуда.
Он с облегчением устроился в изголовье, вытянув ноги, откинув голову так, что затылок уперся в стенку, и подложив под поясницу мягкую подушку. «Счастье все же бывает», - подумалось. Теперь бы еще не уснуть.
- Дай мне руку, - попросил он девочку.
- Что?
- Устраивайся рядом и дай мне руку. Ну, ты ведь больше со мной не воюешь?
Подняла на него темные свои глазища, вздохнула, не найдя повода отказаться, взбила подушку, аккуратно пристроила возле его и села рядом, скопировав его позу. Разве что голову не откинула – напряжение все еще пружинило в ней, не отпускало.
- А руку?
Помедлила. Но дала.
Он положил ее маленькую ладошку на свою, легко скользнул пальцем по линиям, про которые кто-то придумал, будто они скрывают судьбу. Затем поднес ее ладонь к лицу, мечтательно вдохнул, ощущая, как бежит ее теплая кровь под прозрачной кожицей, какие невыносимо тонкие там сосуды…
- Ар! – дернулась она, когда его губы обожгли, прижавшись к самой середине ладони.
Он со вздохом открыл глаза. Ну что за ребенок!
- А это штраф, - заявил он ей с нарочитой наглостью. – Мы с тобой вчера о чем договаривались? Что ты позволяешь мне тебя касаться.
- Так касаться, а не…
- А ты давала? То ты возмущаешься, то пугаешься, то обижаешься… Я тебя когда за руку последний раз держал? Час назад? Вот теперь терпи, если хочешь, чтоб я продолжил объяснять серьезные вещи.
- Что толку от твоих объяснений? – она резко дернула руку, вырываясь из его пальцев. – Ты говоришь одно – и тут же другое, обещаешь не приставать – и тут же пристаешь!..
Он вздыхает.
- Я устал, Ань. Если б ты только знала, как я устал за последние дни! Столько всего свалилось сразу… А тебе жалко такую малость!..
Нет, не ведется. Лишь поджимает недовольно губы.
- Ну, хорошо. Тогда погладь. Сама.
- Что? – она в ответ едва ли не отодвинуться от него пытается.
- Просто погладь. Как ребенка, как кошку: по голове, по волосам… А я отвернусь, - добавляет он, видя, что она не готова согласиться даже на это, - и даже руки уберу под подушку, - и, не дожидаясь ее решения, действительно отворачивается, взбивает подушку и опускается на нее щекой, вытянувшись, наконец, на кровати в полный рост и, как и обещал, пряча руки. – Пожалуйста, Анют. Просто капельку твоего тепла. Для меня действительно сложно совсем без прикосновений.
Ее рука чуть дрожала, когда она все же коснулась его волос. Нерешительно, кончиками пальцев. Если бы он даже вздохнул в этот момент слишком громко, она бы, наверно, отпрянула. Но он был неподвижен, а его волосы, оказавшиеся такими мягкими на ощупь, манили… Она провела по ним увереннее, всей ладонью, потом еще раз, еще… Поняла, что заколка, жестко стягивающая и прижимающая волосы к голове, ей только мешает, и отстегнула ее, позволив его длинным прядям свободно рассыпаться. Зарылась пальцами в его волосы, проведя ими, словно расческой, по всей длине. И поразилась, насколько легко скользят в его волосах ее пальцы, не встречая ни одного препятствия в виде спутанных прядей.
Кстати, о прядях. Ее пальцы заскользили по его виску, перебирая волосы у основания. Хотелось взглянуть, как он крепит свою малиновую прядь, на чем она держится… и сможет ли она отцепить… И уже отцепив, опомнилась. Ее же просили только погладить. Не перешла ли она границы дозволенного? Но Аршез лежал неподвижно, никак не реагируя на ее самоуправство. Она склонилась над ним, пытаясь понять его отношение по выражению лица.
Он спал. Его лицо было расслабленно и безмятежно. И ему явно было уже совершенно безразлично наличие или отсутствие в его волосах искусственных прядей, заколок, Аниных рук. А впрочем, рассудила девочка, без всего этого, наверное, даже и лучше.
Она тихонько выбралась из кровати, накрыла спящего Аршеза половинкой одеяла и вышла в гостиную. Надо было разобрать покупки, не здорово, что они их посреди комнаты бросили.

***

Напокупали они просто горы, и разбирала все Аня долго. Старательно, тщательно… Он не проснулся. Она приготовила себе ужин, поела, помыла посуду. Он спал. Зашла на свою будущую кухню, полюбовалась результатами ремонта. Потолок побелили, пол выровняли, лишнюю сантехнику сняли, стены очистили от краски и от этих ужасных цепей. Кухня, конечно, получится небольшая, но… Аня мысленно представила, как все здесь расставит, постелет скатерть на стол, повесит занавески на окошко. Ее кухня. В самом деле ее, полностью. Ну, еще, конечно, Аршеза, но ему же не нужна, а она, выходит, самая настоящая хозяйка… Ага, это если «дорогой Артемка» не возьмется за нее еду готовить. А то с него ж станется! Или меню ей составлять, пересчитывая граммы в килоджоули…
Аня чуть усмехнулась, покачала головой. Все равно не могла на него долго сердиться, он был такой… такой…
Тишину разорвал звонок. Она не сразу сообразила, что это не телефон. Метнулась было к входной двери… Нет, это не оттуда. С крыши. Кто-то прилетел.
- Аршез! – открыв дверь в свою комнату, позвала она. Он даже не шевельнулся.
Звонок повторился. «А ведь это, наверно, его еда», - подумала девочка. Ну, да, по времени, вроде, подходит. Она поспешила на крышу. Надо забрать, курьер долго ждать не будет. А Ар потом проснется и поест. Открыла дверь в коридорчик при его спальне, покосилась на закрытую дверь, начала подниматься по лестнице.
- Стой! – окрик прозвучал настолько неожиданно, резко и властно, что она оступилась. И упала. Почти, он успел подхватить.
- Ты куда собралась, я могу узнать? – так и не выспавшийся толком, разбуженный слишком резко, да еще и изрядно напуганный ее едва не совершенной глупостью, он все равно прижимал ее к себе очень нежно. Но вот убрать из голоса недовольные начальственные нотки не получалось.
- Там… звонили… - она настолько ошарашена его внезапным появлением, его столь явно, почти грубо высказанным недовольством, что даже не вырывается. – Твоя еда… наверно. Я забрать хотела…
Он решительно сажает ее в кресло в гостиной.
- Аня, раз и навсегда: дверь, ведущую на крышу, ты не открываешь. Никогда! Если я есть, я открою сам. Если меня нет дома – тем более открывать ее незачем. Твои гости оттуда не появятся. Со своими я разберусь сам.
- Да как хочешь, - становится обидно. Ему же помочь хотела.
- Не сердись. Это действительно очень серьезно, - он целует ее в щеку и выпрямляется. – Скоро вернусь.
Возвращается он не слишком уж скоро, но она все так же сидит в кресле, уставившись застывшим взглядом в противоположную стену. Обиделась. Ну вот, опять. Он садится на пол, возле ее ног, утыкается лбом в ее колени. Она не реагирует.
- Не пускаю тебя в свою жизнь, да? – вздыхает, не поднимая глаз. И не дожидается ответа. – Вот такой я нехороший, - бессильно вздыхает снова.
- Это было… грубо, - наконец отмирает девочка. – Я ничем не заслужила!
- Прости.
Она снова молчит.
- Ну а хочешь… - он поднимает голову, озаренный пришедшей идеей, - хочешь, я покажу тебе свой мир, свой дом – там, за Бездной? Вообще-то это строжайше запрещено, но мы ведь никому не скажем, правда?
- Как покажешь? – заинтересовалась.
Он встает и протягивает ей руку с заговорщицкой улыбкой:
- Идем.
Свою ладонь она ему в ответ протягивает и позволяет отвести себя… В его спальню??
- Не бойся, - ободряюще улыбается он, когда она замирает на пороге, - идем.
«А мы никому не скажем», - повторяет она про себя. Ну, в самом деле, он у нее в спальне был, и ничего. Да и вообще, вся квартира его, и ночь она в ней уже провела… Правда, незаметно подкралась следующая… Глупости. Она решительно делает шаг в его комнату. И вовсе здесь нет ничего необычного. Кровать не намного меньше ее. Шкаф чуть посолидней. Есть комод, на нем – безделушки всякие. А так – чисто и опрятно, как, впрочем, у него везде.
- Забирайся, - кивает он меж тем на кровать. – На середину, с ногами. Будет как кино, только еще интересней.
Аня немного неуверенно смотрит на его ложе. Застеленное, кстати. Покрывало приятного бежевого оттенка выглядит достаточно нейтрально, можно представить, что это просто диван. Ну а что, сесть здесь больше все равно некуда. Она забирается, усаживаясь по-турецки посередине кровати. Покрывало оказывается удивительно мягким, она даже проводит по нему руками.
- И куда смотреть?
- Одну минуту, мне надо настроить, - Аршез берет с комода подставку с сиреневым каменным шаром сантиметров десяти в диаметре, кладет перед Аней на кровать. – Держи, сейчас будем колдовать.
- Почему колдовать? – недоумевает она, разглядывая шарик. – А это вообще что?
- А это, Анют, телефон. Только по технологии моего народа, - он тоже забирается на кровать и осторожно садится у нее за спиной. Озадаченная его словами она практически не реагирует. Разве что спину чуть выпрямляет.
- Правда? – девочка крутит шар в руках. Действительно камень – холодный, тяжелый, цельный. Ни проводов… ничего.
- Правда, - он забирает у нее ретранслятор. – В отличие от человеческих аналогов, он передает не только звук, но и изображение. Поэтому, как только на наш вызов ответят, вместо части этой комнаты мы увидим совсем другие интерьеры. Так что не пугайся, ладно? Это только иллюзия.
- Думаешь, у нас видео не изобрели? – слова ее не впечатлили. – А кому мы будем звонить?
- Я ведь обещал тебе свой дом, верно? Тот, в котором я вырос? Значит, маме. Заодно вас и познакомлю.
- Ой! – Аня напрягается. – А что она… я…
- Мама не говорит по-человечески. Так что просто смотри. Если что-то заинтересует – спрашивай. Я все равно все переведу правильно - чтобы никто ничего ненужного не подумал. Договорились?
Она кивает. Он вновь кладет шар на подставку, держит над ним руку, сосредотачиваясь, находя среди сотен контактов самый дорогой, самый родной, самый близкий. И видит мамино лицо.
Аня вздрагивает. Потому что часть комнаты да даже часть кровати перед ними исчезает, обрываясь в пустоту. А дальше – тоже с какого-то немыслимого обрыва – начинается совсем другая комната, с другой мебелью. Небольшая, с деревянными стенами и арочным проемом вместо двери, украшенным необычным резным орнаментом. Еще более сложный и причудливый орнамент прорезал спинку широкого дивана, на котором сидела коротко стриженая девушка, судя по одежде – только что вернувшаяся с пляжа.
И это было совсем не как в кино. Не было экрана. Не было границы. Скорее, все походило на фантастическое совмещение пространства, словно два далеких фрагмента карты вдруг взяли и состыковали.
- Дэйдэ, - в голосе Аршеза явственно слышалась улыбка.
- Дэйдэ, - девушка тепло улыбнулась в ответ.
Быть Аршезу мамой она никак не могла, выглядела ничуть не старше. Однако их сходство было несомненным. Должно быть, сестра.
- Что ты творишь? – шептала между тем женщина, глядя на сына в обществе человеческой девы. – А если узнает кто? Да ты ж работу потеряешь без права восстановления!
- Имею право, - с улыбкой качал головой ее взрослый мальчик. – Она моя. Навсегда.