Оглавление
АННОТАЦИЯ
Завидной невестой слыла Варвара, племянница князя ласковенского, да только от нрава ее женихи быстрее ветра разбегались. Вот и Степан, которому за службу верную князь самолично руку гордой красавицы пожаловал, не выдюжил.
Но любовь зла. Ради нее, позабыв прошлые обиды, и в логово змеиное полезешь, и коня дивного, говорящего вытерпишь...
При чем тут конь? Просто без него не случилось бы ни этой истории, ни той, что, словно нитка за иголкой, за нею последовала.
А началось все с того, что Варвару похитил крылатый змей...
ЧАСТЬ 1. история первая. ЛЮБОВЬ ЗЛА
Гром гремит, земля трясется –
В небе синем змей несется.
Он от радости смеется –
В крепких лапах пленник бьется...
Слишком страшен сей рассказ?
Все исправим мы сейчас!
Нужно правду рассказать,
Чтобы змея оправдать...
Эх, и хороша же весна в этом году! Деньки теплые, ясные, как на подбор; солнце яркое, ласковое, небеса росою утренней умыты, так и смеются в лучах золотых, прикрываясь озорными облачками пушистыми.
И земля, на кою смотрят они лукаво с высоты своей, прекрасна: буйная юная зелень, нежная и свежая, везде и всюду, яблони да вишни цветами белыми и розовыми усыпаны – глаз не оторвать, а уж благоухают-то как – ни в сказке сказать, ни пером описать! Неспешно катят воды прозрачные реки и речушки, а глубокие озера лесные перемигиваются с отражающимся в их синих очах небом...
Прекрасны и поселения человеческие, выросшие на сей земле – города белокаменные с храмами златоглавыми, деревни да села уютные, греющиеся боками деревянными на солнышке весеннем...
Благодать, одним словом!
И ветер, что поет под крылом, просто умоляет поделиться радостью своей с другими.
Змей умиротворенно вздохнул и, махнув хвостом, пошел на снижение, переполненный намерениями благими, еще не зная, что торопится на встречу с самыми крупными в своей безмятежной пока что жизни неприятностями.
***
Жизнь не удалась.
Я потрогала ноготь сломанный, пнула стену и охнула от боли. Осмотрела ногу придирчиво и обнаружила синяк на щиколотке белой.
Жизнь не удалась вдвойне!..
– Варварушка, детушка... – прожурчало ласково снаружи.
– Чего еще?! – нахмурилась я, растирая ногу.
– Покушала бы, совсем ведь исхудала, милая...
– Не хочу!
Принялась я ноготь подпиливать, пока он окончательно не сломался. Мало мороки было их выращивать! Так теперь еще и ломаться вздумали... Нет, не везет мне в последнее время, все из рук валится!
– Варварушка...
Я закатила глаза. Нянюшка моя милая способна даже изваяние каменное из себя вывести!.. А уж с тех пор, как от меня Степка-дурак сбежал, все поголовно в тереме уверены, что помру я от горя неизбывного да голода лютого, коим специально для цели этой себя и морю. Ха! Три раза ха! Да чтоб я – и из-за него, мало того что безродного, так еще и на голову ударенного?!
Не дождетесь!
Ну да, порвала я несколько подушек пуховых да, кажется, перинку мягкую – и что с того-то? Надо ж было мне душеньку ретивую как-то успокоить, отвести! Чтоб от меня, княжьей племянницы, первой во княжестве нашем Ласковенском красавицы, женихи бегали – где ж это видано-то?! Но так злиться – одно, а саму себя за отсутствие у некоторых разумения наказывать – уже совсем другое. Не слишком здоровое.
– Ну так как, Варварушка, откушаешь чего-нибудь?
– Нет!
Все, вывели-таки из себя. А потом говорят, что я – буйная. Я – не буйная, я – это я! А кому не нравится – не связывайтесь! Взгляд упал на вазу, скромно на подоконнике стоявшую. Красивая, изящная, тонкая, с рисунком забавным, с каймой из розочек по горлышку узкому. Степка привез из поездки дальней. Схватив вазу, я с удовольствием шваркнула ее об пол, поглядела на крошево мелкое, блестящее, в кое она превратилась, и почувствовала себя намного лучше. Отряхнув руки, я наконец вышла из светлицы.
– Проголодалась?! – с радостью набросилась на меня караулившая под дверью нянюшка.
Я от неожиданности аки заяц подстреленный подпрыгнула да понеслась прочь из терема – народ только так предо мной расступался, в стены вжимался. Эх, ну и заработала же я себе славу! Первой ведьмой княжества за глаза кличут. А я ж никому ничего плохого не сделала! Лишь пару-тройку раз показала, что такое княжья кровь во гневе...
Сама не заметила, как ноженьки вынесли меня на берег речной. Очи потемневшие словно песком припорошили, и в горле что-то скреблось, дышать не давая.
Ну уж нет, плакать не буду!
Вот посижу здесь, успокоюсь...
Ох, ну как же я зла! Никому дела до меня нет и не было, даже дядька родной не любит – только и думает, как бы с рук поскорее сбыть, мнением моим даже не поинтересовался ни разочка. А я что? Не хочется мне из княжества родного в края дальние уезжать, там чужое все, враждебное, не такое, как у нас. Даже солнышко светит по-другому, даже ветер песни другие ночами поет... Вот и придумала я, как от женихов незваных да нежеланных избавляться. Хорошо придумала, ладно да складно: один жених – три испытания. Никто еще не выдюжил. А кому охота по болотам лягух ловить, ветер в поле искать да реку вспять поворачивать?.. Так что жила я себе припеваючи, горя не зная, пока не вздумалось дядюшке за Степана меня просватать. Вроде б и уезжать никуда не надо, вроде и так совершил он немало для княжества нашего, вроде и по сердцу мне пришелся, но... занесло меня по привычке. Вот и...
Нет, ну каков подлец!..
Смотрела я на воду текучую, на облака, в ней отражающиеся, да вздыхала горько, сама себя жалея.
То, что в посаде колокола заливаются, словно в судорогах предсмертных сотрясаясь, не сразу поняла. А когда поняла да с земли подхватилась, поздно стало – тень черная полнеба укрыла, хлопнули крылья огромные, ветер поднимая, заскрипели когти крепкие о камни, искры высекая...
...последнее, что услыхала я – крики женские, ужаса полные...
***
Князя решили грабить глубокой ночью, в час, когда даже кобель свирепый во дворе дрых без задних лап. Чтобы так же дрыхли и стражи недреманные, Ванька дворовый приволок три бочонка вина крепкого – из княжеских же погребов, думаю, – а вот спаивать верных сторожевых «псов» мне выпало. По жребию. Что делать, ежели я таким вот невезучим уродился... Лица подельников глумливо залоснились, едва короткая соломинка оказалась в моих руках, а я ухмыльнулся нагло и заявил, что мог бы споить и стаю оборотней кровожадных, не то что мужиков, до дармовой выпивки охочих. Мне дружно похлопали в ладоши и вместе с бочонками во двор выпихнули, предлагая доказать сказанное делом.
Приуныл я заметно, но отступать некуда – пришлось, взгромоздив на себя первый бочонок, топать к караулке, у коей лениво развалились два явно скучавших стражника. Рассмотрев под надвинутыми по самые косматые брови шеломами рожи, я обрадовался – на редкость туполобые! И в то же время как будто знакомые... Да и княжий двор, к слову, тоже... Не будь я сам навеселе – непременно бы вспомнил, а так... покатился навстречу нетерпеливо раскрывшим жадные объятия неприятностям.
Осклабившись, я сделал вид, что собираюсь проскочить мимо, и конечно же немедленно остановлен был. Прикинувшись дурачком, «простодушно» выложил парням трогательную историю, как выиграл у конюшего бочонок вина и вот теперь, как почтительный сын, тащу честно выигранное домой, папаше родному. К счастью, не ведали они, что о папаше своем, равно как и о мамаше, я слышать ничего не слыхивал. Правда, рассматривали они меня слишком уж внимательно, но даже если бы мы раньше и встречались, вряд ли я узнан был – отчасти из-за одежки драной, отчасти – из-за бороды дикой, коей зарос едва ли не по самые брови. Носы стражников заострились и непроизвольно закосили в сторону бочонка, коий я на время рассказа сгрузил со спины (не такой я уж и богатырь, чтобы его на себе держать). Левый, как жердь худой, даже облизнулся, и тогда я, «по доброте душевной», предложил им винца испробовать. Ребята обрадовались и, оглядываясь воровато, затащили меня вместе с бочонком (или, скорее, бочонок вместе со мной) в караулку. Ну а там все пошло как по маслу. Они даже не удивились, откуда взялся второй бочонок, а третий и вовсе не понадобился – пока я, проклиная все на свете и трезвея, волок его на хребту, эти пьяницы горькие успели благополучно уснуть сном крепким да здоровым, свернувшись в клубки уютные, кои так и хотелось разок-другой пнуть для острастки... Я крякнул довольно и, сняв с пояса дылды ключи, аккуратненько прикрыл дверь караулки, подпер доской толстенной, валявшейся неподалеку, и пошел звать своих подельников...
В голове уже проясняться начало, и все больше я настораживался – все вокруг казалось смутно знакомым, даже ворота кованые конюшни княжеской... Но мои дружки новоявленные, приобретенные в каком-то кабаке, не дали мне подумать – ключ повернулся в скважине, ворота распахнулись послушно, и мы вкатились туда, куда, собственно, и хотели...
– Ну и коняшка... – присвистнул восхищенно Семен, странный мужичок неопределенного рода деятельности. Ванька, работничек двора княжеского, кивнул зачарованно, а я начал бледнеть, одновременно покрываясь потом холодным – дурной сон во плоти...
– Покатаемся! – взревел Семен и бросился к коню чудесному, единственному хозяину сих хором роскошных, по недоразумению именуемых конюшней.
Золотистый скакун с гривой огненной да статью богатырской имел на сей счет другое мнение.
– Стой, дурень! – заорал я придушенно, уже зная, что произойдет.
Семен не послушался, конь взбрыкнул, отбрасывая нахала назад, заржал пронзительно, и мы, зажав уши, грохнулись на пол, боясь одного – оглохнуть...
А в голове молотом пудовым бухали прощальные словеса родимого князюшки: «Коли возвернуться, Степан, посмеешь – собственноручно над воротами терема подвешу!»
– Я высоты боюсь, – прошептал я обреченно, продолжая прикрывать непутевую, зато окончательно протрезвевшую голову руками...
***
– Ну и дурень же ты, Степан, – открыл мне истину великую Сивка-Бурка. – Ежели так покататься приспичило, взял бы да свистнул, и все дела!
– Так я и попытался... свистнуть, – усмехнулся я криво.
– Вот я и говорю – дурень! – с тяжким вздохом заключил конь.
Спорить с очевидным я не стал. Да и как тут поспоришь, сидя в подвале, да еще по рукам-ногам повязанный?
– Солнышко не загораживай, – буркнул я.
Конь фыркнул и оторвал свою морду от забранного решеткой окошка. Голова-то как болит... Это ж надо умудриться так напиться, чтобы у своего же князя попытаться увести своего же Сивку!.. Я ж уверен был, что чужой это князь...
Ох, судьба моя несчастная!
Я вспомнил бело личико князя Всеволода и содрогнулся. Слов на ветер родимец наш никогда не бросал, и коли уж пообещает чего – непременно то и сотворит.
– Да не заморачивайся ты так, Степушка, – вновь зажурчал конь участливый, бия копытом оземь. Вот скотина непонятливая, мне ж это все на голову сыплется!.. – Хочешь, я князю словечко за тебя замолвлю?
Я тихо, но внятно сказал, чего именно сейчас хочу. Сивка смутился, но не ушел, продолжая над душой нудеть:
– Степушка, не злись, соколик наш ясный! Княже и так в расстроенных чувствах пребывает, вряд ли ему настроение поднимет твоя бестолковая голова на колу... Ой! Ты чего, Степка, сдурел?!
Это я, озверев окончательно, попытался допрыгнуть до животины говорливой.
– С тобой, пожалуй, не сдуреешь, – сквозь зубы прошипел я, неудачно приземлившись и зашибив ногу.
А ведь все так хорошо начиналось! Пусть я без роду без племени, зато князю понравился – за «работящий и несклочный нрав» да за «советы дельные». До такой степени понравился, что решил Всеволод Изяславович племянницу родную за меня отдать, Варварушку, девушку красоты необыкновенной. Не успел я в счастье свое поверить, как все и началось. А ведь предупреждал меня Сивка! Эх, предупреждал... Да и князюшка подозрительно довольный ходил. Не насторожило меня тогда это, ног под собою от радости небывалой не чуял, на руках невестушку свою ненаглядную носил...
А когда и свадьба не за горами была, почувствовал на шкуре собственной, каково это – Варвариным женихом называться. Понял я тогда, отчего заморские женишки-то без оглядки из терема нашего бежали, да слишком поздно... Ох, и как бы это помягче сказать-то? Несахарным оказался норов моей нареченной. До того несахарным, что я тоже сбежал. Да только князь нагнал, долго уговаривал вернуться, но мне жизнь моя еще дорога на тот момент была... Осерчал княже да и прилюдно изгнал меня из княжества своего.
«Коли возвернуться, Степан, посмеешь – собственноручно над воротами терема подвешу!» – сказал, как припечатал, Всеволод Изяславович, но не впечатлило тогда меня это – не собирался я возвращаться! И вот, не прошло и полугода, как сижу тут... в темнице терема почти что родного... Сижу, как полный дурень! И дернул же меня леший напиться, да еще с совершенно незнакомыми людьми! А главное, мысли совсем уж ненормальные в голове бродят – Варварушку бы хоть краем глаза увидеть... Ужас-то какой, никак и в самом деле в уме повредился?
– Так тебе новости-то последние рассказать? – вновь сунул морду любопытную сквозь прутья Сивка-Бурка.
Я вздохнул, смирившись с долей тяжкой (наверняка Всеволод Изяславович мучителя ко мне и подослал, чтобы последние мгновения жизни медом не казались!), и кивнул. Ох, как же разгорелись глаза у этого сивого мерина!
– Да тут такое было, когда ты сбежал! Варвара рвала и метала... Конечно, с большим удовольствием она бы порвала тебя, но за неимением... пуховым подушкам досталось, двум дюжинам, да перине мягкой, да простыням шелковым... Эх, повезло же тебе, Степушка, что не вернулся ты тогда!..
– Сивка! – в голос взвыл я. – Ты что, намекаешь, что княже меня ей на растерзание отдаст?!
Милая, хорошая девушка Варенька... ежели поближе ее не узнать.
– Не отдаст! – мотнул ушами конь богатырский. Уф, отлегло от сердца! – Но вовсе не по доброте душевной, потому как поломал ты тогда все его планы хитромудрые племяшку с рук сбыть!
Я снова приуныл:
– А отчего тогда смилостивился князюшка над несчастным изгнанником?
– А с того, что похитили Вареньку нашу! – торжественно провозгласил Сивка.
– Что?! – вновь подскочил я. – Как?! Кто?!
– Как – не знаю, а кто... придурки полные, это точно, говорят даже – змей крылатый, – гадко захихикал конь. – Князь не обольщается – все кажется ему, что сами вернут вороги клятые дитятко неразумное, еще более злое, чем прежде...
– Бесчувственная ты скотина! – в сердцах рявкнул я. – Варварушку украли, а ты...
– Ой, неужто заболело сердечко ретивое по невестушке бывшей?! – откровенно начал изгаляться конь. – Сейчас копыта от смеха откину, ей-ей! Очнись, Степушка, не твои то заботы! Ты лучше о том думай, как князюшке доказать, что не этот... как его... горбатый еще такой... о, вспомнил! – верблюд! Иначе...
Что будет иначе, я и сам знал прекрасно, потому только махнул на болтливого скакуна рукой и отвернулся к стене холодной, показать желая, что окончена беседа душеспасительная.
***
Княжий суд был скорым и несправедливым.
– Может, лучше над воротами подвесить?! – униженно клянчил я, заглядывая Всеволоду Изяславовичу в суровые серые очи.
Дворовые честно старались не ржать, но отчего-то у них сие плохо получалось.
– А хочешь, княже, голову мне отруби, а?!
– Я все сказал, Степан Еремеич, – нахмурил брови собольи князь. – Приговор окончателен и обжалованию не подлежит! А коли осмелишься ослушаться моей княжьей воли, богам угодной, так сам с этими самыми богами разбираться и будешь!
– Крут наш княже, – уважительно присвистнул Сивка, вольготно бегавший по двору во время судилища. – Мужик, одним словом! Уважаю!
– Заткнись! – зло бросил я.
– Да не переживай ты так, Степушка! – ткнул меня носом в бок злыдень. – Не один же ты на дело правое пойдешь! Сам княже повелел мне с тобою отправиться!
– То-то и оно, – сквозь зубы процедил я, предчувствуя, что ничем хорошим это «правое дело», да еще с участием Сивки-Бурки, закончиться просто не может.
За ворота града стольного стражи нас выпихнули с первым рассветным лучом, едко пожелали всего наилучшего и поспешно разошлись – каждый по своим делам. Я мрачно вскарабкался на богатырского, но дико надоедливого коня и задумался.
– Да не дрейфь ты, – подбодрил явно выспавшийся за ночь Сивка-Бурка. – Не хочешь искать свою Варвару-красу – ну и леший с ней!
– В бега я тоже не хочу, – огрызнулся я обреченно.
– И не надо! – ухмыльнулся конь заговорщицки. – План у меня есть, слушай, Степушка, да на ус наматывай: находим какого-нибудь змея крылатого, башку страшную отрубаем, привозим князю-батюшке и, все такие опечаленные, говорим, что, мол, не гневайся, милостивец, но опоздали мы – схарчил гад подлый Вареньку и не отравился! Но мы несправедливость исправили и башку ему снесли, отомстили за красу ненаглядную! Ну, князь в слезы, напьетесь с горя, зальете горе да обиды прежние, а там он помилование подпишет да, может, награду щедрую пожалует... меня, например! Ну, как?
– Бред полный, – честно признался я.
И поехали мы искать змея отпущения...
***
– А ты что думал – на каждом углу камни придорожные стоят, с надписью «Змей там, никуда не сворачивать»? – язвительно прядал ушами Сивка-Бурка в ответ на мое ворчание о том, что уж больно долго не находится змей треклятый.
– Может, и впрямь Варвару поищем? – заикнулся было я.
Сивка впал в ступор и затормозил резко, отчего я чуть было из седла не вылетел.
– Сдурел, что ли?! – скосил он на меня глаз правый. – Али жить расхотелось?!
– Езжай давай, – досадливо поморщился я.
– А ты, коли умного ничего сказать не можешь, так и вовсе молчал бы! – с пафосом выдал конь.
Ох, за что ж ты так со мной, Всеволод Изяславович?!
Да за то, – услужливо подсказала память бесчувственная, – что именно ты, друг сердешный, этого коня несносного князюшке и добыл...
***
...началось все благостно да безобидно. Кликнул княже меня утречком вешним да мечтательно так молвил: – Хочу, Степан, коня, да не обыкновенного, а самого что ни на есть дивного – богатырского, огненного, говорящего!
Вытаращился я на него невежливо, совсем, думаю, Всеволод наш умом тронулся.
– Да где ж, батюшка-князь, диво-то такое сыскать?! – говорю.
– А это уж не мои проблемы, – изящно махнул ручкою белою милостивец наш, – это, Степан, твои проблемы. Достанешь мне коня дивного – отблагодарю по-княжески, внакладе не останешься.
А не сыщешь, – читалось в изломе густых смоляных бровей, – не сносить тебе головы, Степка!
Сразу холодно да тоскливо на душе стало. Как сейчас помню. И выполнить волю княжью невозможно, и не выполнить – нельзя.
– Попал как кур в ощип, – задумчиво почесал маковку я, удобно расположившись посреди луга цветущего за теремом княжьим.
Кругом-то – красота: бабочки беззаботные порхают, птахи беспечные трелями заливаются, день божий славя, неподалеку мужик с бутылью в обнимку храпит, счастливо во сне улыбаясь. А у меня по милости князюшки – новая головная боль. И так уж в тереме княжьем прозвище ко мне пристало – Золотая Рыбка. Потому как у Всеволода Изяславовича порой семь пятниц на седмице бывает, а голова у меня – одна-единственная. И терять ее ой как жалко...
– Что, молодец, невесел, буйну голову повесил? – оторвал меня от размышлений печальных полный лукавства доброго голосок.
Поднял я очи, а передо мной – чудо из чудес: девчонка-невеличка, волосы русые длиннющие едва до земли не достают, сарафан цветами яркими усыпан, на голове – венок из трав, а ступни – босые.
– А чего, – говорю, – радоваться-то, когда и повода для радости нет?
– А весна – малый тебе повод? – смеется она, поводя вокруг руками. И тут же, без перехода, потребовала: – А спел бы ты мне, добрый молодец, авось и нашла бы я тебе повод для улыбки!
Открыл было я рот от удивления, а потом подумал, что не убудет от меня, коли потешу мелкую песней какой, перебрал в памяти все, что знал, и тихонько запел:
– Ах, широкое ты полюшко,
Да раздольное, да свободное,
Нагуляться бы вволюшку
По росистой траве твоей, родное...
Слова сами лились, а я смотрел в небо синее, и тоска уходила из сердца.
– Благодарствую, Степушка, за песнь приятную, – озорно блеснула глазенками ясными, как и небо над головой, девчонка. – Что ж, и я выполню обещание свое. Знаю, что гложет тебя. Но не отчаивайся: коня дивного найдешь у самого Кощея Бессмертного, что не так уж далеко отсюда живет. Как тебе добыть чудо твое – не скажу, сам все поймешь да, поверь, не пропадешь. Одно лишь скажу на прощанье: а так ли нужно тебе сие?..
Рассмеявшись, девчонка волчком крутанулась вокруг себя. Взметнулись яркие юбки, смешавшись с луговыми цветами, и вот уж нет никого передо мной, как и не было вовсе.
– У Кощея, – пробормотал я про себя. – У Бессмертного... Охохонюшки...
Жил (и поныне живет, и еще боги знают сколько времени жить будет) Кощей Бессмертный и в самом деле недалече, в княжестве, Ласковени нашей сопредельном, что Привольем зовется. Странный мужик, замкнутый. Байки про него всякие нехорошие всегда ходили, детей им пугали, связываться опасались, но вот лично я не помнил ни одной пакости с его стороны. Потому и решил, что уж лучше Кощей, чем Всеволод Изяславович. Правда, как воровать коня у бессмертного князя, я слабо себе представлял. О том, чтобы купить – даже и не задумывался: кто ж в здравом уме подобное диво дивное продаст?
Наяву же все пошло по третьему пути, более чем самобытному.
Стащить коня у Кощея и впрямь оказалось делом невозможным – хотя бы потому, что, когда я крадучись, хитростью немыслимою минуя стражей да ловушки замысловатые, пробрался в конюшню, хозяин желанного чуда не без удобства сидел в стогу сена и задумчиво скреб макушку под короной железной.
– Э... Здрав будь, Кощей-батюшка, – выдавил из себя я, земно поклонившись.