Оглавление
– Держись, держись, – шептала я, прижимая к груди мохнатое тёплое тельце кота. – Держись.
Воздуха, этого вонючего ночного холодного воздуха, не хватало, он жёг горло и лёгкие, но даже сквозь бешеный стук собственного сердца я слышала хриплое дыхание Мурзика, чувствовала грудью во влажной от пота и крови майке, как он судорожно сжимается от боли.
– Держись, – умоляла я сквозь слёзы, быстро-быстро, почти бегом мчась по тёмной улице, путаясь в полах чужого плаща, спотыкаясь о мусор и каждый раз цепенея от ужаса: вдруг этот толчок добьёт моего друга?
То, что я вышла ночью на улицу, было чистой воды безумием. Старые девятиэтажки тянулись к беззвёздному мрачному небу серыми прямоугольниками с редкими вкраплением светящихся окон.
Слёзы застилали глаза, капали на выбившуюся светлую прядь.
Ненавижу этот жестокий, страшный мир.
«Держись, Мурзик», – умоляла я, обнимая сжавшегося от боли кота.
Но говорила это и себе: «Держись-держись, ты нужна ему, нужна... Хоть кому-то нужна».
Маленькое кошачье сердце билось под моей рукой.
Я должна донести его до ветеринара.
Просто обязана.
Ветеринар, сухопарый старичок Сансаныч, помнивший времена до вторжения, жил в трёх кварталах от общежития моего училища. Только Сансаныч мог принять четвероногого пациента ночью, только он мог лечить под честное слово заплатить и ждать долг пару месяцев – раньше я вряд ли успею подработать достаточно, чтобы выделить хоть пару десятков рублей из своего скудного бюджета.
Мурзик слабо, совсем по-человечески застонал.
– Потерпи, маленький, – я шмыгнула носом.
«Пусть подыхает, – сказала соседка по комнате Любка, крася пухлые губы перед выходом на ночной приработок. – Тебе же проще жить будет, деньги-то не лишние».
Но я не могла бросить Мурзика. Я помнила его ещё тощим рыжим котёнком в руках хулиганов, помнила боль в разбитой губе и счастье от того, что я его отобрала, удары камней в спину, крики «Брошенка! Брошенка! Вали отсюда!» и нежное тепло солнечной шерсти.
Помнила, как он, накормленный чёрным хлебом и напоенный резко пахшей хлором водой, впервые замурлыкал у меня за пазухой. Помнила, как трудно было прятать его, умненького не по годам и не по рангу, от смотрительницы приюта. Помнила его тепло на груди долгими зимними ночами, когда свирепая вьюга скулила за дребезжащими окнами и лезла в щели. И как мы делили еду, воду, постель.
Помнила, как минут двадцать назад, когда вонявший дешёвой самогонкой Жека, матерясь и придавливая меня к кухонному столу, сдирал мои джинсы, Мурзик кинулся на его багровое перекошенное лицо. И как эта скотина двуногая полоснула моего спасителя ножом, брызги крови на сером от старости кафеле, нахлынувший на меня мрак и после этого – я с тяжеленной сковородой стою над поверженным громадным Жекой, а под ним растекается лужа крови.
Мурзик мой кот. За него я убью.
В комнате, ничего не рассказав Любке о Жеке (сдохнет – туда ему и дорога, на подельников спишут), когда осматривала лапу молча сносившего боль Мурзика, поняла, рану надо зашивать: порез тянулся до самой лопатки и кровоточил, несмотря на повязку из нескольких носовых платков и старого чулка.
И если я не побоялась шального Жеки, терроризировавшего всё общежитие, даже смотрителей, то мне теперь сам чёрт не брат и ночной город не страшен.
В конце концов, рассказы о демонических существах, охотящихся во тьме, могут оказаться обычными страшилками.
На иссиня-чёрном небе сверкнула огненная полоска. Падающая звезда?
«Пусть Мурзик поправится», – спешно пожелала я.
На небе чиркнула ещё одна огненная линия.
«Пусть всё наладится».
***
Ветер бил в глаза, рвал с плеч зачарованный плащ. Спина дракона судорожно вибрировала подо мной, и я рычал от ярости: маг с проклятым амулетом уносился во тьму ночного неба, закрытый от меня двумя выстроившимися в ряд приспешниками.
– Убью, – рычал я, прикрываясь рукой и с трудом видя впереди, над плоской мордой моего ездового кессалийца, взмахи крыльев драконов своих врагов.
Итар говорил, что прогулки без охраны добром не кончатся, но я и подумать не мог, что не справлюсь, что кто-то сможет проклясть меня – великого Алистара, блестящего мага, наследника императорской крови.
Но факт оставался фактом: в одном из притонов, куда я инкогнито ходил полюбоваться на грязные игры вверенного мне человечества, среди шума электронной отупляющей музыки, полуголых тел и резкого запаха алкоголя и табачного дыма, мне, спрятанному под личиной человеческого торговца, подошедшая со спины служанка накинула на шею медальон с проклятием страсти.
На мгновение магический заряд, вкупе с оглушающей дикой обстановкой и светомузыкой, оглушил и ослепил меня. В этот момент искусно свитое заклинание просочилось сквозь защиту и окончательно вклинилось в душу. Всего минута потребовалась для осознания ситуации, но этого хватило, чтобы служанка перебросила медальон сообщнику, и тот выбежал из притона.
Я бросился следом: если медальон коснётся женщины, меня привяжет к ней непреодолимая страсть, превратит в раба. Я должен заполучить его любой ценой!
Расталкивая людишек жгучими ударами магии, я ринулся к чёрному ходу. Выскочил на тускло освещённую улицу: в небе, закрывая точечки звёзд, мелькали силуэты улетавших драконов.
Зарычав, я швырнул вслед им волну пламени. Крылья нижнего дракона вспыхнули, оглушающий крик зазвенел в горячем воздухе, запахло палёным мясом. Поверженный ящер вместе со вспыхнувшим наездником шумно рухнули на крышу соседнего одноэтажного дома.
Я свистнул. Звенящий от воя сирены воздух задрожал, чёрная махина надвинулась на меня, подалась в сторону, обдавая потоками воздуха. Разбежавшись, я впрыгнул в седло своего дракона, и тот по свистку резко пошёл вверх, помчался за беглецами.
Махнув рукой, я веером швырнул в улетавших высвечивающее заклятие в слепой надежде, что защиты от него у врагов не стоит – и повезло! Впереди огоньками вспыхнули три силуэта. Мой дракон тоже озарился золотисто-огненным сиянием – непростительная оплошность для мага моего ранга. Ничего, пусть видят, что наказание близко.
Задыхаясь от ярости и хлеставшего в лицо воздуха, я сплёл поисковое заклятие, соединившее меня и проклятый медальон, уносившийся на запад.
Расстояние между моим чёрным кессалийцем и тремя зелёными гоночными драконами неумолимо сокращалось.
«Идиоты, – клял я врагов, сгорая от охватывавшего меня тошнотворного томления. – Поймаю – убью».
А сердце билось всё быстрее: там, на западе, были врата миров. Я швырнул в воздух молниеносное приказание перекрыть врата и страже мчаться на помощь, но интуиция подсказывала: ворота останутся открытыми. Наложенное на меня проклятие слишком высокоуровневое, нереально дорогое для мелких авантюристов. Если кто-то вложился проклясть меня так хитро, если подстерёг меня в притоне, то возможность удержать врата открытыми наверняка предусмотрел.
Шумно хлопали крылья. Расстояние между драконами сокращалось. Рванув кессалийца вверх, я швырнул огненный шар, и пламя окутало среднего в цепочке дракона. Последний натужно взмахнул крыльями, тормозя, но влетел в мечущегося в агонии собрата и заверещал. Они огромным горящим шаром рухнули в темноту слабо освещённого города. Над передним драконом расцвёл щит молний, трещал, заглушая вой ветра.
Я выругался: ответа от стражи не было, расстояние до врат сокращалось, а медальон… медальон нельзя уничтожать, не проведя очищающий от проклятия ритуал, иначе рискую годами томиться неутолимой страстью по неизвестно чему. Нет, на такое я не согласен.
– Проклятье, проклятье, – прикрываясь рукой, я летел следом за вражеским драконом, выжидая, когда щит ослабнет, когда можно будет сбить неизвестного нахала, а уж потом – о, потом я выведаю, кто осмелился посягнуть на мою свободу.
Впервые за много, очень много лет мне стало действительно страшно: а если не успею? Если… нет! Не позволю! Лучше смерть!
Я до боли стиснул зубы. Щит молний тускнел, уступая место сиянию высвечивающего заклятия. Всё чётче проступали мощные крылья, ромбовидная крупная чешуя поджарой спины, седельные ремни, узкая спина наездника с пузырями вздымавшейся куртки. Голова мага была закутана ездовой маской. Везёт же ему. Пока везёт. За эту безумную гонку ублюдок заплатит сторицей. Лицо жгло холодным ветром.
Щит молний сверкнул последний раз и исчез. Я вытянул руку, на кончиках изящных пальцев затеплилось пламя. Вдруг наездник развернулся, блеснул в прорези куртки панцирный щит императорской гвардии.
«Что за?» – на миг оцепенел я, и в морду кессалийца плеснулось ледяное пламя.
***
Совсем близко пророкотал гром. Только дождя не хватало. Или пусть будет дождь: меньше придурков на улице, ведь мне ещё идти и идти.
Мурзик слабо мяукнул, и сердце сжалось.
– Держись, – пролепетала я дрожащими губами.
Над головой вспыхнул свет. БАХ! Лоб обожгло, удар швырнул меня на спину, выбивая воздух. Боль парализовала и ослепила, я не могла вдохнуть – лёгкие страшно сдавило, под пальцами была влажная шерсть.
Мурзик ранен. Эта мысль вытягивала меня из странного оцепенения. Рядом что-то грохотало, на лицо колюче падал… что? Град? Песок? Меня накрывало волнами жара и холода, лоб страшно болел, а Мурзик, мой маленький Мурзик, дрожал на моей сжатой болью груди.
Снова грохотнуло. Я приоткрыла глаза: в небе надо мной переливалось северное сияние. Не может быть: откуда здесь северное сияние?
Придерживая Мурзика одной рукой, я осторожно приподнялась на другой и застыла: стена дома напротив была пробита, и из тёмного зева торчало изодранное крыло. В переливах северного сияния маслянисто блестела стекавшая вдоль трещины на стене кровь.
Дракон… демоны рядом? Я лихорадочно огляделась: на улице – никого, даже редкие окна погасли. Но люди смотрели, наверняка смотрели. У меня задрожали колени и сами собой хлынули слёзы: если здесь раненый дракон, значит, будут и стражники, а они… они, говорят, с человеческими девушками не церемонятся. Дыхание перехватило, в глазах потемнело, локоть стал подгибаться, я усилием переставила руку и наткнулась на что-то выпуклое, тёплое. Отдёрнула руку, с трудом удерживаясь в сидячем положении: на растрескавшемся асфальте лежал золотой пузатый медальон с красным инкрустированным рисунком и знаками демонической письменности.
Медальон проклятых демонов. Я отодвинулась, крепче притискивая Мурзика. Он сдавленно мяукнул, я подскочила и, нежно перехватив его обеими руками, попятилась от медальона.
– Стоять! – голос ударил меня непреодолимой властностью.
Демон. Это точно демон. Я зажмурилась. Ноги дрожали страшно, колени подгибались.
Бежать… может, мне удастся сбежать? Юркнуть в тёмный переулок и бежать куда глаза глядят, вдруг… нет, от мага так просто не убежишь.
Сквозь гул сбоившего сердца послышался сухой треск падающих камней. Меня трясло, цокали зубы. Сзади кто-то приближался. Кто-то большой и страшный, я видела только тень, надвигавшуюся на мою трепыхавшуюся тень всё сильнее: вот широкая тень дотянулась до середины моей, до плеч, овала головы, выше, выше, ещё выше. Руки ослабли.
«Мурзик», – напоминала я себе. Он казался неподъёмным.
Плеча коснулись – я подскочила, шарахнулась в сторону. Высокий мужчина прошёл мимо меня к медальону: широкоплечий, вьющиеся чёрные волосы ниспадали на обтянутую кожаным плащом спину до хлястика на узкой талии. Лицо я разглядеть не успела, видела только бледную руку с длинными пальцами, увенчанными чёрными острыми ногтями.
Медальон, сверкнув, влетел в эту красивую точёную руку, и пальцы сжались. Металл заскрипел под ними и промялся. Демон зарычал. И я, вся дрожа, попятилась. Вдруг, вдруг смогу уйти, вдруг ему нужен только этот медальон.
Демон повернул ко мне бледное лицо. Я поспешно опустила взгляд, зажмурилась, но веки жгло это лицо: прекрасно-яростное, с кроваво-красными властными глазами под тонкими бровями вразлёт, его прямой нос и яркие, чётко очерченные багряные губы надменной формы.
Сердце билось где-то в горле, плечи ходили ходуном, и пальцы перебирали шерсть притихшего Мурзика.
Демон. Я впервые столкнулась с демоном так близко.
***
Проклятие мутило разум сильнее самого крепкого нектара. Титаническим усилием воли получалось держать в памяти важные, очень важные вещи: я Алистар, я сильный маг, и я должен совладать с этим мерзким проклятием.
Но проклятие не давало опомниться. Оно выжигало сознание, и меня – ту внутреннюю, самую твёрдую часть меня – трясло от насилия над моей волей.
Я не подчинюсь.
Не позволю управлять мной.
Никому и никогда.
Медальон жёг ладонь, я стиснул его, и металл заскрипел, продавливаясь, сжимаясь – если бы с проклятием было так же легко справиться.
Проклятье расцветало в моём сердце и разуме огненно-алым цветком.
Желание дикое и необузданное накрывало меня так, что даже не оборачиваясь к стоявшей за моей спиной женщине, ещё не видев её лица, не видев под замызганным плащом тела, наверняка обрюзгшего и грязного до тошноты, я желал её так сильно, что не чувствовал боли в отбитом боку, желал так сильно, что штаны в паху скрипели от напряжения. Болезненное возбуждение юнца – я уже забыл, что это такое.
И как омерзительно, что оно предназначается грязной человечке. Возможно, уродливой старухе.
Омерзительно, что у меня есть только несколько минут, чтобы близостью с ней снять проклятье.
Как бы отвратительно это ни было, мне нужно немедленно овладеть этим существом, чтобы получить возможность избавиться от проклятия.
К горлу подступила тошнота: иллюзией можно сделать из самой грязной человечки красавицу, но сути это не изменит.
Выдохнув, я развернулся навстречу своей судьбе.
Страсть застилала всё алой пеленой, но сквозь неё я увидел бледное от испуга лицо. Слава великим магам, молодое лицо. Красивое даже: большие тёмные глаза в обрамлении чёрных ресниц, тонкие брови, губы красивой формы. Дрожащие губы. Из-под вязаной шапки торчали светлые пряди. Давление в паху становилось нестерпимым, жгучим, словно мне приложили грелку.
В трясущихся руках девушка держала рыжего кота.
– Отпусти его, – приказал я.
Она стояла неподвижно, по бледным щекам ручьями текли слёзы.
Проклятье.
Припустив в голос магии, я повторил:
– Отпусти его.
Её руки судорожно дёрнулись. Всхлипнув, человечка медленно опустила кота к ногам. На рыжей шерсти темнела кровь. Проклятье, кажется, животное умирало. Эта мысль потонула в водовороте других.
– Сними плащ, – мой голос звучал глухо и хрипло.
Снова всхлипнув, человечка потянулась к пуговицам. Я не смотрел ей в лицо, только на руки. Сейчас, под действием заклятия, даже их пугливая дрожь отзывалась колючим, одуряющим возбуждением.
– Снимай быстрее! – пророкотал я.
Магия подействовала: человечка практически сорвала с себя плащ. Даже в простых джинсах и перемазанной майке она была чудовищно хороша: тонкие ноги, широкие бёдра, узкая талия и красиво выпиравшие, тугие груди.
Ослеплённый проклятым желанием, я шагнул к ней.
***
Я задохнулась от ужаса. Руки сомкнулись вокруг талии, и меня рвануло вверх. Вскрикнула я уже на крыше. «Мой Мурзик!» Мы стояли на крыше, и демон прижимался к моим губам, на спине разрывал когтистой рукой ветхую майку.
Я дёрнулась, но окольцевавшая талию рука держала крепко. Ткань трещала. По небу расползалось северное сияние.
Мне снится. Мне всё это снится, просто кошмарный сон.
Но влажное прикосновение губ было таким настоящим, жалобный треск ткани тоже. И холод, обжегший кожу, когда с меня сорвали майку. Я отшатнулась, прикрывая грудь руками. Демон нависал надо мной, и я невольно, в нарушение всех законов, заглянула в его дикие чёрные глаза.
О боже. Боже, неужели он собирается…
Джинсы затрещали, ткань на миг больно сдавила ноги – и поползла вниз. Демон властно прижал меня к себе и, накрыв затылок ладонью, толкнулся языком между губ.
Я оцепенела.
Он был сильнее, намного сильнее меня, язык оказался в моём рту, но я просто стояла, поражённая этой нелепой ситуацией, а в живот упиралась крупная выпуклость паха. И по щекам текли слёзы.
Демон отстранился. Нахмурил тонкие брови, по дикому лицу мелькнуло странное выражение, вроде сожаления.
Я не могла вдохнуть.
– Вставай на четвереньки, – прохрипел демон.
Сердце упало. Голову я не могла повернуть, только глазами шаркнула из стороны в сторону: мы на крыше, некуда бежать. А там внизу умирает Мурзик. Ноги подкосились, больно ударились о шершавый бетон. С колен я плаксиво взмолилась:
– Не надо, пожалуйста, я… я… не хочу. Пожалуйста…
Его передёрнуло. Вдалеке завыли сирены. Я смотрела в бледное лицо. Красивое, но дикое, страшное. В глазах переливались красные искры. Демон, сущий демон. Его скрыла пелена слёз:
– По-по-жа-луйста.
– У меня нет выбора, – глухо ответил он.
Вокруг посветлело. Стало тепло, и воздух наполнился ароматами цветов. Я сморгнула слёзы: я сидела в просторной оранжерее, вокруг пышно цвели багряные розы, по залитым солнцем окнам вилось что-то вроде плюща с крупными кисточками белых цветов. Тихо журчал фонтан: струйки бежали из ракушки в ладонях грудастой русалки.
В центре оранжереи стояла роскошная постель под алым бархатным пологом.
Демона не было.
Где я? Как отсюда вернуться на улицу? Мне надо отнести Мурзика Сансанычу!
Я осторожно поднялась с колен.
Он прикоснулся к моим плечам, но я не отшатнулась – странное оцепенение охватило меня.
– Не бойся, – шептал демон на ухо и мягкими, томительными движениями оглаживая мои плечи, бёдра. – Это нужно сделать всего один раз, об этом никто не узнает, и всё будет приятно.
В это верилось. Властно-ласковый голос обволакивал меня, от прикосновений рук по коже растекался жар, и даже упиравшийся пах больше меня не пугал. Сердце билось безумно, но уже от странной приятности чужих касаний.
Я опустила взгляд: с бёдер красивые руки с острыми ногтями переместились на груди, мягко обхватили их, сжали сосок, и я задохнулась, встала на цыпочки от пронзительного удовольствия.
– Вот так, да, – шептал демон, целуя меня в шею, мягко поигрывая моими грудями.
Не думала, что это может быть настолько приятно.
«Он околдовал меня, – но почему-то осознание этого не пугало. – Я должна вернуться к Мурзику прямо сейчас…»
Демон развернул меня к себе. Он был красив. По человеческим меркам выглядел едва ли на тридцать, в овале его лица и форме губ была откровенно сексуальная властность, и только во взгляде иссиня-чёрных глаз было что-то странное… будто затаённая тоска.
– О чём ты грустишь? – прошептала я, утопая в омуте его колдовских глаз.
В них полыхнул огонь, и демон поцеловал меня. Я сама распахнула губы, неловко отвечая на глубокий страстный поцелуй, прижимаясь к крепкому телу демона. Одежда потекла с него, обнажая мускулистую грудь, стальной пресс и… у меня сладко засосало под ложечкой от горячего, влажного прикосновения его напряжённой плоти.
Что я делаю? Я обнимаю его в непривычном дурмане. Глажу твердокаменные мышцы плеч. Мне никогда не встречались такие красивые, ухоженные мужчины. От него мягко пахнет цветами и дымом, кожа гладкая, ни единого волоска, упругая и нежная. Какое разительное отличие от обитателей нашей общаги, от замученных тяжёлой работой жителей нашего нищенского района. Демон слишком хорош, я глажу и глажу его плечи, посасываю вишнёвые губы надменно-насмешливой формы, пальцы путаются в шёлке волос. Это похоже на сон. Да, наверное, мне наконец-то стали сниться реалистичные эротические сны…
И в этом чарующем сладком сне, пока кожу пощипывает огонь возбуждения, демон легко вскидывает меня на руки и несёт к постели.
Дурман окутывает разум, отзываясь почти болезненным возбуждением, сладкая дрожь охватывает меня, тянется от живота к ногам и сжавшимся соскам. Тёплый шёлк обжигает спину, и я выдыхаю со сладостным стоном – неужели это действительно я?
Чёрные кудри щекочут мои рёбра, плечи, а вишнёвые губы скользят по соскам, обжимая, посасывая. Колено властно раздвигает ноги. Боже мой, я вся мокрая, так горячо внутри – это просто не может быть правдой.
«Он меня околдовал», – тревожно отзывается в мыслях, но повелительный поцелуй заставляет забыть обо всём. Чужой язык властвует в моём рту, и тело отзывается на это горячей истомой.
Руки демона, о боже, какие они чуткие и нежные, как уверенно сжимали грудь – возбуждающе и ни капли не больно, так разительно непохоже на попытки прежних ухажёров меня совратить.
Это точно сон: ни человек, ни демон не может быть таким ласковым…
Второе колено оказывается между моих ног. Я доверчиво выгибаюсь навстречу, демон моего чувственного сна склоняется, длинные волосы щекотно касаются моего лица, плеч. Его локоть двигается в сторону знакомым движением: несколько раз видела его, когда очередной кавалер валил Любку на постель и… Ужас пульсацией пробегает по нервам.
Сладко-приятное прикосновение напряжённой плоти переходит в толчок – и обрывается болью. Ужас вытравливает из меня дурман заклинания: я понимаю, что это не сон, и я лежу под демоном, под этим человеческим врагом, и он внутри меня. Вскрикнув, я колочусь в его объятиях. Близко-близко его лицо, глаза с нечеловечески расширенными зрачками, а в них… ужас?
Но самое страшное – он демон. Демон стал моим первым мужчиной, соблазнив меня каким-то заклинанием, и это больнее, чем боль, пробудившая моё сознание. Лучше бы я считала это сном. О боже, надеюсь, он сотрёт мою память. Надеюсь, он быстро отпустит меня, ведь мне надо торопиться, чтобы спасти Мурзика…
Всё застилает дрожащее марево слёз.
***
С возбуждающим заклинанием всё пройдёт легко и просто. Я едва сдерживаю выжигающую меня страсть. Хочется повалить человечку и грубо овладеть ею, но я, скрипя зубами, сдерживаюсь. Я не буду животным, нет. Даже если это последняя шлюха, я не буду тупым животным.
С этой мыслью я вышел из сумрака своих иллюзий прямо за узкой спиной в беззащитном юношеском пушке и обнял её, с этой мыслью я загонял звериную страсть под контроль разума.
Я не тупое похотливое животное.
– Вот так, да, – шепчу я, целуя тонкую шею, лаская упругие, такие красивые груди.
Эта девушка наверняка пользуется популярностью, а убогая одежда лишь маскировка. Исходящий от её волос запах крови будоражит. Может быть, я совсем чуточку, но всё же животное. Человечка податлива. Кровавый запах её кожи разбавляется ощутимым запахом желания. Вот так, она моя. Я разворачиваю её, и страсть захлёстывает, туманит разум. Я на краткий миг пускаю в сознание самое жуткое своё воспоминание, Её крик, чтобы удержаться от грубости, на которую толкает проклятье.
– О чём ты грустишь? – шепчет человечка, глядя прямо в глаза, в душу.
«Она не имеет право так смотреть на меня», – вспыхивает ярость, но я гашу её в поцелуе, и человечка сама распахивает губы, позволяя овладеть её ртом, сбивчиво отвечая на поцелуй.
Заклинанием я приказываю одежде струиться по телу, обнажая. Прикосновение до боли возбуждённой плоти к животу человечки отзывается точно ударом тока. Чудовищным усилием воли я сдерживаю дрожь: не хватало расклеиться перед человечкой.
А она гладит и гладит мои плечи, грудь, живот, словно ей приятно… да ей и приятно: заклинание туманит её разум страстью, а я красив даже по меркам нашей высшей расы волшебников, чего уж говорить о простых людях.
Её пальцы путаются в моих волосах. Проклятье, обычно я не позволяю любовницам таких вольностей, но… эта пусть трогает.
Мы целуемся в сладком аромате и багряном окружении роз. Человечка послушна, словно глина в моих руках. Я подхватываю и несу её на постель.
В мозгу тикают часики, отмеряющие время обратимости заклинания. Времени достаточно для короткой прелюдии. В конце концов, с человечками я не спал, надо получать удовольствие от эксперимента.
Эти мысли помогают удержаться на краю бездны страстного безумия. Я целую и глажу человечку, наслаждаясь, действительно наслаждаясь тем, как она тянется ко мне, как готова раскрыться навстречу, как её ноги раздвигаются, пропуская меня встать на коленях. Я хочу её, хочу больше всех женщин всех миров, и хотя у меня есть ещё минут пятнадцать на нежности, пожар желания невыносим.
Склонившись, я направляю твёрдую от желания, сверхчувствительную плоть в жаждущее меня лоно. Она горячая, влажная и тесная, я наваливаюсь, проталкиваясь внутрь. Тесно, слишком тесно, и только когда человечка вскрикивает, я осознаю, в чём дело.
Девушка.
Она, проклятье, девушка. Была.
У меня не было девственниц.
Я обмираю, заглядываю в лицо, пытаясь понять её возраст. Человечки, особенно из таких неблагополучных районов, очень рано отдаются мужчинам, многие торгуют собой. Но на вид человечке лет восемнадцать, она давно должна уже…
Она с ужасом смотрит на меня. Её боль и ужас неподдельны. И, странно, это возбуждает сильнее. Во рту мгновенно пересыхает, дрожь пробегает по телу – дрожь нежного желания. Я едва сдерживаюсь, чтобы не продолжить: кажется, ей надо дать время привыкнуть.
Её глаза наполняются слезами, и чувство вины захлёстывает меня, почти выжигает проклятую страсть, оставляя обыкновенную, вполне естественного происхождения страсть мужчины к отдавшей ему невинность девушке.
Её взгляд сводит с ума, волосы дыбом встают на голове.
«Я ублюдок», – стиснув зубы, я склоняю голову в светлый шёлк её волос, нимбом разметавшихся по подушке. Целую влажный солёный висок. Я ненавижу желание, всё ещё держащее мою плоть твёрдой в тесном горячем лоне.
Но сделанного не изменить, да и менять нельзя: я должен избавиться от проклятия страсти, иначе потеряю свободу воли, да и человечке этой… а может ей и так понравилось бы, что один из высших хочет её. Кто знает, не хранила ли она невинность, чтобы подороже продаться на рынке интимных услуг.
Злая мысль отталкивает жгучее чувство вины, я продолжаю целовать солёный висок, ощущаю слабые толчки беззвучных рыданий и невольно шепчу:
– Тихо, тихо, сейчас всё пройдёт, потерпи немного.
Я нахожу её дрожащие губы, целую, снова ощущая соль. Ладонью нащупываю грудь и поглаживаю, сжимаю сосок, опутывая её тело новой сетью возбуждающего заклятия. В обмен на невинность я подарю человечке совершенно незабываемую ночь, и, может быть, это немного искупит мою невольную вину.
***
Сквозь ужас я слышу его мягкий шёпот:
– …всё обязательно пройдёт.
Он снова целует меня, и по телу растекается огонь знакомого возбуждения.
– Тихо, маленькая, – шепчет демон, снова щекоча меня каскадом чёрных кудрей.
Это всё же наверное сон: демон не может быть так ласков со мной, человеком. Они ненавидят нас, презирают. Демон чуть выходит из меня, и я сжимаюсь в ожидании боли, но он шепчет:
– Не бойся, я очень осторожно.
И он впрямь осторожен, он очень мягко скользит внутрь, и больно совсем малость, почти неощутимо.
– Я буду ласков, – клянётся он и снова нежно толкается.
Медленно-медленно. Внизу живота от этих неторопливых движений разгорается огонь постыдного желания. Демон очень ласков. Его поцелуи требовательно-нежны, он прижимается ко мне, но не давит своим громадным весом, оглаживает то одну, то другую грудь. И целует, и шепчет:
– Ты такая красивая… расслабься, всё хорошо… я тебя не обижу.
Пламя поднимается от живота к груди, шее, захлёстывает лицо жаром, затопляет мозг. Но даже в одурелом состоянии не понимаю, почему демон так нежен со мной? Зачем? Они же презирают людей.
Это сон. И поддаваясь порыву сладкого волшебного одурения, я вслушиваюсь в невозможные, невероятные нежности, и обнимаю мускулистые плечи, и подаюсь навстречу, подстраиваясь под ритм всё более приятных толчков.
Это действительно приятно, когда сильный мужчина лежит на тебе и, проникая внутрь, в такт движениям выдыхает:
– Ты прекрасна… я хочу тебя… я никого никогда так не хотел… прости меня.
Я уже не могу думать о его всё более сбивчивых словах, о нежностях – судя по тону именно нежностях – на чужом языке. Я просто наслаждаюсь его силой и умением, захлёстывающими меня волнами блаженства. Я снова вскрикиваю, на этот раз от удовольствия, невольно впиваюсь ногтями в плечи, но демон не злится, он ускоряется, даря мне всё больше горячего, неземного блаженства. Не могу сдержаться – обхватываю его крепкие ягодицы ногами. Он вскидывает голову, заглядывает в глаза, и я зажмуриваюсь.
Больше нет слов – демон целует меня, движения языка совпадают с горячими толчками внутри меня. О боже, я не думала, что ощущать кого-то внутри настолько здорово. Меня перетряхивает, накрывает ослепляющим удовольствием, и я выдыхаю стон в губы демону. Он ловит выдохи, покусывает губу, и меня мелко лихорадит от… от… это и есть оргазм?
Демон поднимается на руках. Его грудь и исцарапанные плечи влажные от пота. Он возобновляет движение бёдрами, и мне снова удивительно хорошо, удовольствие нарастает быстро, то ли действует по накатанной, то ли возбуждения добавляет вид невозможно красивого тела, и выражение суровой беззащитности на прекрасном лице, румянец на острых скулах.
Повиснув на одной руке, демон опускает ладонь на мой лобок. Стыд захлёстывает меня, но демон беззастенчиво гладит там, находит выпуклость и надавливает. Меня захлёстывает вторым оргазмом. Я постанываю и извиваюсь на гладких простынях, а демон продолжает гладить и толкаться внутрь. Нельзя, чтобы было так хорошо, я просто не выдержу ещё одной одуряющей волны.
Но я выдерживаю, и демон накрывает меня собой. Ноги немеют, резкие глубокие толчки снова валят меня в безумие сладостных спазмов. Я чувствую, как приближается пик блаженства, и демон это тоже чувствует и… он кусает губу, взгляд помутнел, мышцы напряжены, движения стали частыми-частыми. Мои глаза расширились от мысли: он на грани, он тоже сейчас… Движения стали судорожными, сбивчивыми, я обхватила демона за плечи, и внутрь меня ударила тугая струя. «Он кончил», – обожгла мысль, и его последние судороги подтолкнули меня, я задрожала и застонала, остро чувствуя последние всплески семяизвержения.
Тяжело дыша, демон склонил голову к моему виску. Даже сейчас, когда с него градом лился пот, а пальцы дрожали, демон не навалился на меня своим огромным телом, но я остро ощущала его мускулистую грудь на моей.
Запах страсти пробивался сквозь сладость аромата роз. Запах демона. Наши сиплые дыхания звучали в унисон, наши сердца бились вместе.
Глаза закрывались.
Выдохнув, демон перекатился на плечо и растянулся рядом со мной.
Только сейчас я услышала мелодичное треньканье птиц.
Я стыдливо стиснула колени и натянула на себя край простыни. Сердце билось в горле, и благостный туман проходил. Неумолимо наворачивались слёзы.
Я понимала, что мне возможно никогда бы не удалось выйти замуж и лишиться невинности в первую брачную ночь с супругом, но с демоном… с демоном – это совсем страшно.
И в тысячу раз страшнее, что мне было так нечеловечески хорошо.
Я не должна была стонать от удовольствия под демоном, не должна была ему так отдаваться.
Слёзы накипали, выплёскивались из глаз.
Мурзик… как там мой Мурзик?
***
Я перевалился на спину и выдохнул. Бессонница последних недель, погоня, проклятие и скрывший нас с человечкой магический купол изрядно меня утомили. Мозг отказывался соображать. Я медленно восстанавливал дыхание.
Кажется, человечка не должна быть в претензии: ей было хорошо, к тому же я оплачу порчу невинности, всё честь по чести.
Она лежала рядом. Острее пахла кровью. Её кровью. Вообще-то меня от этого запаха обычно выворачивало, но сейчас он был едва ли не приятным. Как и запах страсти. Я привык к нему, он почти не ассоциировался у меня с…
Человечка всхлипнула.
Ну что такое?
Впрочем, мне некогда разлёживаться и думать о ней: надо расследовать нападение, пока следы свежие. Жаль, конечно, что нападавших я убил, но последний, казалось, сам подставился. Наверняка боялся пыток. Или предать нанимателя. Если наниматель такой страшный, то у меня не то что не приятности, но близко к этому.
Всхлип резанул меня по нервам.
Слабый женский всхлип.
Меня передёрнуло. Женский всхлип, запах семени и крови – у меня кругом пошла голова, сердце безумно зачастило, и перед глазами заплясали красные пятна.
Нет-нет-нет.
Надо убираться отсюда.
Я резко сел. Голова закружилась сильнее. Нервы, нервы, снова они. Я глубоко вдохнул, призывая одежду укрыть моё тело.
Повернувшись на бок, человечка всхлипывала. В свете искусственного солнца все детали просматривались болезненно-остро: светлые завитки волос, узкая спина, плавный изгиб бедра. И алые пятна на светлых простынях.
Я отвернулся. Сидел, облокотившись на колени, и одежда медленно-щекотно на меня вползала, распределялась по коже.
Всхлип.
Проклятье, это невыносимо!
Я подскочил. Голова не кружилась, но отвращение к себе усилилось. Я развеял иллюзию света, растаяли розы и прочие цветы, стены оранжереи, постель обратилась каким-то техническим выступом на плоской, грязной крыше.
Переливы щита, похожие на местное северное сияние, ярко высвечивали светлое, скрутившееся калачиком женское тело. Её худые острые плечи ежесекундно вздрагивали.
Проклятье.
Я вскинул руку, и грязное тряпьё человечки прилетело к ней.
Всхлипы-всхлипы-всхлипы. Я, принц, владелец Земли, судорожно латал заклинаниями одежду человечки. Заклинанием же заставил одежду окутать её невыносимо хрупкое в своей беззащитности тело. Человечка вся сжалась.
Стыд выжигал меня изнутри. Я нащупал прилетевший на пояс кошель с золотом и серебром, с монетами-драгоценными камнями и возблагодарил свою предусмотрительность: я всегда беру с собой много, очень много наличности.
Лихорадочно развязывая завязки, я не мог оторвать взгляд от дрожащих плеч человечки. Я дам ей больше, чем она могла бы получить на приличном рынке за свою невинность.
Но сколько?
Она плотнее сжалась в позе эмбриона. Я швырнул кошель, и монеты веером рассыпались по выступу, звонко падали.
– Это твоё, – сбивчиво уверил я. – Всё-всё твоё, до последней монеты. Тут очень много, ты ни от кого не получила бы дороже… – я трусливо бросился к краю крыши. Застыл на бордюре. – Извини, я правда… не было выбора.
Последнего я мог не говорить, это даже унизительно для моего ранга, но я не смог не сказать. Я шагнул в пустоту, магией подхватил себя и беззвучно опустился на асфальт.
На дороге рыжеватой кляксой валялся кот. Он полз ко мне, к дому за моей спиной – к хозяйке. Повинуясь импульсу, я вскинул руку. Целитель я неважный, вмиг рану исцелить не в силах, но совершенно точно животное не умрёт.
Притянув искорёженный медальон со следами проклятия, я развернулся к пробитому моим драконом дому: кессалиец из него не торчал. Что ж, значит, успел регенерировать.
На грани восприятия маячили стражники. Их отгоняло моё защитное заклинание, накинутое для уединения с человечкой.
Я поднял взгляд на приютивший нас дом: он серой махиной маячил на фоне едва просветлевшего неба.
Как она там?
Сердце мучительно сжалось. Тряхнув головой, я свистнул. Захлопали крылья, и кессалиец опустился на меня сумрачной тенью. Запрыгнув в седло, я направил его во дворец. Как же меня тянуло оглянуться, но я бы всё равно уже не увидел человечку на оставленной позади крыше.
И всё же я обернулся.
Глупо, очень глупо.
Впрочем, конечно же, я просто не хотел, чтобы ветер бил в лицо.
***
Схлынувшая иллюзия обнажила не только грязь окружающего, но и ужас моего положения: я была с демоном. Он меня околдовал.
Что же теперь делать? Как смотреть на себя в зеркало после всего, что он со мной сделал, после того, как я столь страстно ему отдавалась? Стыд-то какой.
Я сжималась в калачик. Мне не стоило плакать перед этим чудовищем, но слёзы были сильнее меня и остатков гордости.
Ужасно, ужасно.
Что-то зазвенело, забренчало по выступу, на котором я тряслась в еле сдерживаемых рыданиях, по крыше.
– Это твоё, – его голос дрожал от нескрываемого отвращения. – Всё-всё твоё, до последней монеты. Тут очень много, ты ни от кого не получила бы дороже…
О боже. Он мне ещё и заплатил. И пошёл прочь, торопливо, словно ему противно находиться со мной рядом. Да ему и противно, я же человек…
Вдруг его голос прозвучал снова:
– Извини, я правда… не было выбора.
Что-то зашуршало. И наступила тишина. Внутри всё горело и холодело. Одежда снова была на мне, и я с радостью поверила бы, что лишь видела сон, но я чувствовала, что во мне только что был мужчина. Я знала, что всё было реально. Он действительно взял меня, и от понимания этого было так страшно, так тошно…
Не хочу вставать. Вот бы умереть здесь и сейчас, чтобы не думать, не вспоминать. Или шагнуть с крыши.
Мурзик.
Воспоминание о необходимости срочно ему помочь и ужас возможной потери перебили отчаянное отвращение к себе.
Я медленно села. Ноги гудели, истома ещё не ушла из тела, соски торчали, натягивая ветхую окровавленную майку. А вокруг блестели монеты.
Деньги. Разве деньги могут вернуть то, что он отнял? Вновь навернулись слёзы.
«Мурзик», – я заставила себя подняться. Колени ходили ходуном. Я шагнула вперёд. И ещё. Хотелось посидеть, но времени не было: Мурзик ранен. Я должна идти. Должна ему помочь.
Я огляделась: дверь на лестницу была на другой стороне крыши, приоткрыта. Хоть в чём-то мне везёт.
– О боже, – я закрыла лицо руками. – За что?
«Успокойся», – одёрнула себя. Заставила думать о Мурзике. Только о Мурзике. Об остальном можно подумать, когда его жизнь будет в безопасности.
Главное, думать только о Мурзике и о том, как донести его до Сансаныча.
Но мысли возвращались к демону. Я проклинала его, спускаясь на дрожащих ногах по бесконечной лестнице, выглядывая на улицу.
Мурзик лежал на прежнем месте. Я заковыляла к нему, путаясь в полах слишком длинного и широкого плаща.
В свете северного сияния глаза Мурзика мерцали зелёным. Он полз навстречу.
– Миленький мой, – я заковыляла быстрее, подхватила его, прижала к груди и зарыдала. – Миленький мой.
Рыдания рвались из груди, но я закусила губу. Там, где один демон, есть и другие, и мне не хотелось попасть в руки стражников – те обойдутся со мной во сто раз хуже.
Давясь рыданиями и всхлипами, прячась в тенях, я шла дальше.
В глазке обтрёпанной двери мелькнул и исчез свет, снова появилась желтоватая точка, щёлкнул замок, звякнула цепь, и дверь отворилась. Щетинистый Сансаныч стоял на пороге, кутаясь в великоватый халат. На вытянутом морщинистом лице читалось недоумение.
– М-можно войти? – прошептала я.
Кивнув, Сансаныч отступил к потемневшей от времени стене в обоях с крупными цветами. И хотя эти цветы мало напоминали солнечную роскошь иллюзорного сада, я внутренне сжалась. Мурзик плотнее прижался ко мне. Руки дрожали.
Сзади щёлкнул замок, тренькнула цепь.
– Проходи-проходи, – скрипел старческим голосом Сансаныч, но деликатно не трогал.
Я пошла вглубь тёмной пропахшей лекарствами и животными квартиры. Из кухоньки сочился свет, выглянула старая до седины овчарка: в её тёмных глазах был укор.
По моей щеке скатилась слеза. И ещё одна.
– М-Мурзик, – пробормотала я, не оборачиваясь. – Его ранили. П-помогите.
Наконец я обернулась и оказалась с Сансанычем почти лицом к лицу. Он сразу протянул жилистые руки с раздутыми артритом суставами:
– Боже, давай сюда.
– Я донесу, – уверила я, не желая причинять старику боль.
Он попятился, вывернул в комнату, сразу и спальню, и рабочий кабинет, включил лампу, озарившую нищенскую обстановку, содержавшуюся, однако, в идеальном порядке. Я пронесла Мурзика к столу, на котором Сансаныч уже растягивал клеёнку. Овчарка, поцокивая ногтями, вошла следом за нами и барски влезла на застеленный постельным бельём диван.
Щёлкнул выключатель настольной лампы.
Дошла. Добралась. Я принесла Мурзика Сансанычу. Ноги подкашивались. Я привалилась к стене, обхватила себя руками. А Сансаныч оглядывал моего рыжего помятого котика и хмурился, хмурился. «Всё плохо?» – не смела спросить я, и слёзы неумолимо закрывали от меня суровое старческое лицо, жилистые чуткие руки и потемневшую от крови шерсть.
– Рана… когда её нанесли?
Тревога в скрипучем голосе царапала нервы. Сколько времени я провела с демоном? Я закрыла лицо руками:
– Полчаса… несколько часов назад. Не знаю.
Сколько же времени я провела в волшебной оранжерее демона? Сколько времени я бесстыдно стонала под ним?
– Вот что, девочка, ты поди, выпей чаю и успокойся.
– А Мурзик?
– Жить будет.
Камень упал с души, я выдохнула, а набрав в лёгкие воздуха, вдруг попросила:
– Можно… можно у вас вымыться? – я робко подняла взгляд.
Я почти не видела за пеленой слёз, но была уверена, что Сансаныч тоже смотрит на меня.
Пристально смотрит, словно… догадывается, что со мной произошло.
– Да, – кивнул он и склонился над покладистым от бессилия Мурзиком.
На подгибающихся ногах я поплелась к маленькой дверке в совмещённый с туалетом душ. Кафель старенький, пожелтелый от времени, поддон тоже, но всё чисто, и хлорный запах усиливал ощущение чистоты. Чистота – то, что мне сейчас надо.
Плащ упал к ногам, я стянула майку, ботинки – Боже, я забыла разуться, как я могла – и носки, очень медленно спустила джинсы и высвободила ноги.
Я стояла, снова остро ощущая, что недавно принадлежала мужчине, демону, но почему-то не чувствовала себя грязной. Я… не знаю, наверное, мне надо было чувствовать себя… не знаю, как-то плохо, что ли. Но сейчас всё плохое меркло перед обещанием Сансаныча, что Мурзик выживет.
Всё хорошо, я… я просто забуду, сделаю вид, что по дороге сюда со мной ничего не случилось.
У меня нет иного выбора, кроме как смириться. И надеяться, что это чудовище никогда не вернётся в мою жизнь.
Я забралась в поддон, вывернула кран. Вода шумно ударила о дно, забарабанила по поджатым пальцам ног. Настроив душ на тёплую воду, я сунулась под струи.
Вода смывала прикосновения демона, следы его страсти. Обняв себя руками, я тихо плакала.
Ненавижу демонов.
***
Я должен выкинуть из головы человечку. Просто обязан. То, что я сделал, было вынужденной мерой, у меня не было другого выбора.
Но перед мысленным взором стояла она: хрупкая, такая уязвимая в своей наготе.
Тряхнув головой, я соскочил с кессалийца на исцарапанный пол приёмника. Под ногами плясали сумрачные двоящиеся тени, созданные светом множества витых светильников. Стражники почтительно опустили головы.
– Экспертов ко мне, живо! – на ходу рыкнул я, хотя уже посылал молниеносное послание.
Да что со мной такое? Это всё человечка, не надо было задумываться о ней.
У меня сейчас другие вещи должны быть на уме. Проклятый медальон жёг и колол ладонь.
Я выскочил в коридор. Рядом с дверью светильники уже разгорелись, затем был провал тьмы, но на другой стороне коридора тоже зажигался свет, вымывая из мрака высокую широкоплечую фигуру со светлыми волосами.
Ослабив хватку на медальоне, я зашагал навстречу.
– Ал, что случилось? – издалека начал Итар.
– Меня прокляли, – я вскинул руку, демонстрируя трофей. – Какой-то ублюдок решил подчинить меня заклятием страсти.
Голубые глаза Итара расширились, пухлые губы недоуменно приоткрылись и сложились в ухмылку:
– Да неужели?
Он весь подобрался. Итар был из рода ищеек, но последнее время никто не смел на меня покушаться, и он засиделся без дела. Без настоящего дела, конечно: расследований человеческих делишек всегда хватало, но разве охота на преступников-людей сравнится с охотой на истинного хищника, на одного из магов?
– Представь себе, – ухмыльнулся я в ответ.
Воодушевление Итара бодрило, помогало сосредоточиться на моих врагах.
Но на краю сознания, обжигая, маячила мысль о том, какой ценой я избавился от проклятья. Маячил образ свернувшейся калачиком человечки и запах её кожи, память о её ласковых прикосновениях.
Итар слегка повёл носом, прищурился, но ничего не спросил.
***
Будь моя воля – целую бы вечность просидела под душем, смывая ощущение жгучих прикосновений. Но я не могла себе позволить разорять Сансаныча. Здесь не общежитие с бесплатной водой. А в общежитии никто не дал бы мне так долго сидеть и собираться с мыслями.
В общежитии, наверное, переполох из-за Жеки. Жив он? Нет? Помнит, кто его огрел?
Совсем о нём забыла, и немудрено. Я закрыла лицо ладонями. Глухой всхлип вырвался из груди.
– Хватит, – велела я себе и поплескала воду на лицо.
Закрутила кран.
Остатки воды с причмокиванием втянулись в сток.
Сразу стало холодно, мурашки вздыбили кожу.
Как я честным людям вроде Сансаныча буду в глаза смотреть? А если полюблю, как признаться, кому досталась моя невинность? Конечно, сейчас не прошлый век, и за распутную жизнь камнями не забивают, но… но… я так надеялась, что у меня будет по любви, а не как у Любки, не как у большинства девушек нашего общежития.
Дура, наивная дура. Я вновь спрятала лицо в ладонях. Зачем я пошла именно той улицей? Зачем пошла в туалет именно в тот момент, могла бы и подождать, и тогда не натолкнулась бы на пьяного до беспамятства Жеку, тогда Мурзику не достался бы удар ножа.
И самое противное, расскажи я о случившемся – никто не посочувствует, не поймёт. Полиция не возьмёт заявление на демона, девчонки на моё недовольство покрутят пальцем у виска: красавчик и удовольствие доставил, и заплатил – чем недовольна-то?
Может, я и впрямь должна радоваться, что легко отделалась, но радоваться я не могла. Мне хотелось вырвать своё сердце, лишь бы не чувствовать боли: демон не имел права так со мной поступать. Пусть у меня нет родителей, денег или связей, но я же живая, у меня есть чувства, желания, я не какая-нибудь вещь, которую можно купить.
Я стукнула кулаком о кафель, и руку пронзила боль.
– Это несправедливо, несправедливо, – я снова всхлипнула.
Но сколько бы я ни считала это несправедливым, сделанного не исправить. Как не исправить того, что однажды эти проклятые демоны явились из своего параллельного мира и поставили человечество на колени, объявив низшей расой за неумение пользоваться магией.
Для этого демона я не больше, чем обезьяна для человека. Как же это чертовски несправедливо!
Деликатность Сансаныча не знала пределов: он так и не попросил меня выйти из душевой, и мне самой пришлось взять себя в руки и одеться, хотя бы чтобы узнать о делах Мурзика.
Старая овчарка печально смотрела на меня с коврика на полу. Пахло кофе. Сквозь желтоватые занавески сочился свет. Как же долго я пряталась? Я обхватила себя руками.
– Проходи, – проскрипел Сансаныч с кухни. – Бутерброд будешь?
Аппетита совсем не было, но я поплелась на голос:
– Спасибо, если вас не затруднит.
Перешагнув миски, я втиснулась на стул возле окна, плотно сжала ноги. Я не могла посмотреть в лицо Сансаныча из-за необъяснимого ощущения, что он знает всё. Но он не должен знать. И всё равно к щекам приливала кровь, от стыда хотелось провалиться сквозь землю.
Глупый страх, что теперь все будут перешёптываться у меня за спиной, тыкать пальцами и говорить «подстилка демона», душил меня приступом нарастающей паники.
Чашка кофе с тихим щелчком опустилась на стол передо мной. Рука Сансаныча слегка подрагивала.
– Спасибо, – прошептала я. – Как Мурзик?
– Спит.
– Спасибо… сколько я вам должна?
– Забудь.
– Но…
– Его вылечил не я.
На миг я вскинула взгляд и тут же уткнулась в чашку кофе, стиснула её похолодевшими руками, ничего не понимая:
– Вы… позвали кого-то на помощь?
– Нет.
Я снова приподняла взгляд: его собственная чашка подрагивала в искорёженной артритом руке.
– Тогда?.. – мысли путались, я совершенно не могла сосредоточиться.
– Его исцелила магия.
Чашка выпала из ослабевших рук. Грохот её падения доносится будто издалека, на колени капает горячее кофе, но его жар я не ощущаю.
Магия.
Мурзика исцелила МАГИЯ.
Я издала полувздох-полувсхлип и закрыла лицо руками.
Не думаю, что по той улице проходил какой-то добренький демон, щедро исцелявший подвернувшихся животных. Мурзику помог мой демон – почти наверняка.
Жизнь друга – разве не достойная плата за близость? Я сама говорила, что готова ради спасения Мурзика на всё, но так странно, что желание исполнил демон. Или не странно: демоны ловят людей на неосторожном слове, чтобы погубить.
Слёзы снова потекли по щекам. Слёзы почти радости: пережитое мной было не напрасно.
– Лечение не идеально, но уже сейчас рана почти полностью исчезла, – пробормотал Сансаныч.
Кажется, он хотел сказать что-то ещё, но удержался. И я была так благодарна ему за то, что он не спросил, как я уговорила демона помочь моему коту.
– Может мне… – Сансаныч кашлянул. – Кажется… можешь пожить у меня, если надо.
Я уже хотела отрицательно качнуть головой, но вспомнила о Жеке. Вспомнила общагу с бестактностью её обитателей, с их склонностью во всём видеть подвох и до всего допытываться.
– Не знаю, – выдохнула я. – Я не знаю.
Сансаныч поднялся и протянул мне полотенце:
– Можешь оставаться.
– Спасибо, – прошептала я.
Но я не знала, как лучше поступить, что делать. И возвращаться в общежитие страшно.
***
Мышцы болят, и ещё больше – голова. Всё кружится и слегка двоится после удара рукоятью пистолета по виску.
Во рту солоно от крови.
Я сижу на мраморном полу и смотрю, как она выходит из душа: высокая, стройная брюнетка, а на белой коже – синяки и порезы, ожоги от кислоты. Везде. На лбу пылает алым выжженное калёным металлом распятие. В ушах ещё звенит её крик, выбитая мольба о пощаде. Мольба о пощаде, вытребованная ударами по мне.
– Мама, – сипло шепчу я, силясь прогнать из памяти и её крик, и то, как грязные, захватившие дворец людишки надругались над ней. – Ма-ма.
Она двигается, точно кукла, точно оглохла: надевает шитое золотом платье медленно-медленно, словно каждое движение причиняет ей боль.
– Мама, – я тяну к ней окровавленную руку, но она не видит меня, в алых глазах – пустота. – Мама.
Шурша дорогой тканью, она выходит из просторной ванной.
Я ползу следом, горло саднит, всё болит и кружится.
Подползаю к дверному проёму и вцепляюсь в рельефный золочёный косяк, подтягиваюсь на остатке сил и выглядываю в спальню: мама стоит возле выбитого окна, её силуэт чётко вырисовывается в закатном свете, и изгиб кинжального лезвия пламенеет просто ослепительно.
– Мама!
Она рывком притискивает руки к груди, и пламя лезвия потухает, исчезнув в её теле. Мама медленно оседает на пол, безвольно свешивает ладони вдоль тела.
– Мама, мама, – я ползу к ней.
Бесконечно, бескрайне долго во вращающемся предательском мире.
– Мама.
И мои руки растут, детская рука становится взрослой, с неё сходят синяки. Я смотрю на свои внезапно взрослые руки и не понимаю.
Струя крови сочится ко мне от неподвижной мамы, я с ужасом поднимаю взгляд, но вместо её лица – другое лицо, вместо её чёрных волос – светлые пряди.
Кто это?
Кто?
Кто?!
Человечка. Я узнаю её. В золочёном одеянии мамы, с убившим её кинжалом в груди лежит человечка. Ужас душит меня, я кричу, кричу…
Я взвился на постели, оглушённый собственным криком, задыхаясь, обливаясь потом.
Просторную чёрную спальню озаряли красные светильники, отсветы мерцали на серебрёной спинке постели, алом шёлке белья, на массивных столбцах полога.
Схватив с прикроватной тумбочки серебряный кувшин, я так резко запрокинул его, что вода плеснулась на лицо и плечи. Плевать: сделав несколько глотков, я перевернул кувшин над головой, позволив прохладе струиться по коже, мочить сорочку и скомканные простыни цвета крови.
Мама.
Давно она не снилась мне.
Конечно, я никогда не забывал, что сделали с ней люди, но во снах она давно не являлась.
Всё из-за той проклятой человечки.
Поднявшись, я стянул с себя мокрую сорочку и накинул халат. После этих кошмаров уснуть никогда не удавалось, так что лучше заняться делами. Спросить у ищеек о ходе дела, например.
Что угодно, только бы не думать о человечке.
***
Было ужасно, невообразимо стыдно перед Сансанычем, но я ничего не могла с собой поделать: апатия меня одолела, словно из меня выдернули стержень, помогавший держаться до этого времени. Я просто валялась на расстеленном на полу матрасе и старалась не смотреть на крупные цветы на обоях в прихожей.
Не помогал даже Мурзик: он лежал под боком мохнатой грелкой, мурлыкал, я гладила его, перебирала пальцами жёсткий мех, но радость от его спасения была удивительно блеклой. И кусок не лез в горло.
Всё, чего я хотела – просто спать, ведь только во сне жизнь продолжалась так, словно ничего не случилось.
– Я предупредил в училище, что ты заболела, – скрипел Сансаныч.
Мне было всё равно.
– Я справку тебе достал у знакомого фельдшера.
Мне было безразлично.
– Может, тебе… того, в больницу?
Я не хотела.
– Или по телефону доверия позвонить, поговорить там по душам, а? – в голосе, взгляде Сансаныча было неподдельное беспокойство.
Но мне было всё равно. Старая овчарка смотрела на меня с невыразимым укором и фыркала на Мурзика. Он лишь дёргал хвостом в ответ.
День сменялся ночью, а ночь – днём. Разум будто замкнуло в каком-то бесконечно повторявшемся обыденном дне, и этот день мне по большей части снился. Как говорил Сансаныч, я спала по шестнадцать-восемнадцать часов. Время бодрствования было полно мыслями о демоне.
Его дьявольски красивое лицо стояло перед глазами.
Форму его губ – надменную, капризную, насмешливую – я помнила так чётко, что, умей рисовать, передала бы с фотографической точностью.
И его красивые руки с тёмными острыми ногтями. Удивительно нежные руки. Их прикосновения.
Я зажмурилась и уткнулась в подушку: демон упорно не шёл из головы.
Что он там делал той ночью? Не справился с управлением драконом? Был пьян? Под какой-нибудь их демонической наркотой? Вначале его глаза были красными, как у большинства демонов, но потом почернели, точно у человеческого наркомана. И лишь помутнением рассудка можно объяснить то, что демон позарился на меня, одетую, точно бомжиха, ненакрашенную, никакую.
Демон был не в себе – только так можно объяснить ту щемящую нежность, иллюзии, то, что он помог моему коту сам, без какой-либо просьбы с моей стороны, без малейшего намёка.
Это было временное помутнение рассудка, и он больше никогда не вернётся сюда.
Никогда-никогда, поэтому у меня нет необходимости прятаться у Сансаныча, тяготить его своим присутствием, ведь я мешаю. И ничем не помогаю. И как бы мало я ни ела эти дни, я ем, а у него с деньгами не очень.
Отнимать последний кусок у старика – как я могу?
Но сколько я себя ни корила, подняться и вернуться в кошмар общаги не было сил.
Я хотела вечно пребывать во сне, в котором никогда не встречалась с демоном.
***
– Может, всё же скажешь, что случилось? – вырвал меня из задумчивости голос Итара. – Кстати, можно присесть?
Сдержав вздох, я оторвал взгляд от ковра из багряных роз, простиравшегося до крепостной стены с пиками жёрдочек для сторожевых драконов.
Рядом тихо журчал и переливался на солнце фонтан с тремя золотыми девушками. Впервые за долгие годы их изящные фигуры вызывали глухое раздражение. И это, конечно, не потому, что хрупкостью напоминали человечку.
– Да, садись, – я чуть сдвинулся к краю лавки и плотнее обхватил бокал. – Ничего не случилось.
Ремни на золочёном панцире Итара скрипнули, он сцепил массивные руки с коротко, не по моде, остриженными ногтями.
– О да, конечно, именно поэтому ты напиваешься каждый день, – Итар толкнул носиком сапога тёмную бутылку, и она, блеснув, завалилась на бок, по белым плитам расползлась мерцающая алая лужа.
– Не каждый день, – глухо ответил я и пригубил нектара из хрустального бокала. – Не каждый.
До этого я ещё не дошёл.
Итар со вздохом продолжил:
– И не спишь ночами.
– Сплю, – зачем-то соврал я.
Зачем? Итар был не только моим другом, но и начальником моей службы безопасности, о некоторых моих ночах он знал не менее, а то и более моего.
Но я просто не хотел признаваться, что мои сумасшедшие сны вернулись.
Я просто хотел спать.
Спокойно.
Мне просто не пристало думать о человечке. И мучиться угрызениями совести после того, что люди сделали с мамой, со слугами дворца и только чудом не со мной мне тоже не пристало.
Но на душе было на редкость погано. Итар снова заговорил:
– Это ведь не по тому, что заказчиков покушения мы не нашли?
Его взгляд жёг мою скулу. Я склонился, запуская пальцы в растрёпанные волосы. Сколько я не причёсывался? День? Два? От этой проклятой бессонницы время кажется бесконечным.
Я молчал.
– Это из-за проклятия? – Итар смотрел и смотрел на меня.
– Прекрати, – бессильно ответил я и ниже склонил голову. – Не смотри на меня.
– Почему?
– Потому что я жалок! – я отшвырнул бокал, и он звонко разбился о светлые плиты, замарав их нектаром, точно кровью. Я впился в волосы. – Я ничего не могу сделать с мыслями, снами. Я не могу ими управлять!
– Хм, ну… сказать по правде, это, насколько мне известно, не подвластно даже великому императору, а уж он мастер манипуляций.
Император. Я до скрипа стиснул зубы. Это он отправил маму и меня на эту проклятую Землю, он заставил меня вершить суд над мятежниками, приказал мне, мальчишке, своими руками убивать их, оставил в этом кошмаре на веки вечные. Кто смел говорить, что он меня любит? Он меня ненавидит!
Я закрыл лицо руками.
И в сумраке закрытых век память выжгла светлый образ человечки, лежавшей калачиком у моих ног.
– Тебе ведь пришлось кого-то взять силой, чтобы снять проклятье? – ударил вопросом Итар.
Холод пробежал по спине, и сердце, казалось, остановилось. Итар продолжил:
– Слушай, я знаю, как ты к этому относишься, ну, к тому, чтобы против воли…
– Заткнись, – прошипел я. – Умоляю, заткнись.
– Но у тебя не было выбора, правда. Я говорил с экспертами: заклятье было сложным, тяжёлым, и это не просто какой-то там приворот, а настоящее проклятье уровня древних. У тебя совершенно точно не было выбора: или снимать его, или начисто лишиться воли…
Можно подумать, я этого не знал! Я повторял себе это сотни, тысячи раз.
– Мы ведь можем предложить ей компенсацию, – заметил Итар. – Пожизненное содержание. Или повышение ранга.
И об этом я думал, но так и не сделал, боясь лишним словом выпустить воспоминание о ней, дать ей силу.
– Думаешь, это поможет? – вымученно спросил я.
– Ну… а почему нет? Это вообще-то честь – разделить ложе с правителем мира. Думаю, любая человечка была бы в восторге от того, что ты обратил на неё внимание. Послушай, будто ты не знаешь, что женщины готовы ноги твои целовать и исполнять любые прихоти.
– Но эта не хотела! – я поднялся и, качнувшись, подошёл к краю каменной площадки.
Передо мной расстилались розы, так густо усыпанные цветами, что, казалось, шагни на них – и можно идти, точно по мостовой. Но я знал, что это – иллюзия, и роза со всеми её шипами на самом деле слабый цветок, даже тысяча их не выдержит моего веса.
Так же как моя совесть не выдерживала тяжести вины: я клялся над маминой могилой, что никогда ни одну женщину не возьму силой.
Я обещал ей.
И я нарушил обещание.
– Ал, ты же знаешь столько возбуждающих заклятий, неужели ты не сделал это всё приятным настолько, что она просто не могла отказаться? Уверен, ты…
– Да, я сделал всё настолько приятно, что она не могла отказаться, – с отвращением подтвердил я. – Только потом она всё равно плакала. Плакала, понимаешь!
Итар молчал.
Ветер слабо овевал моё пылающее лицо. Давно я себя так не ненавидел. И как же я жалел, что бутылка с нектаром опрокинута.
– Давай найдём её, – предложил Итар. – Найдём и хорошенько заплатим. У всего ведь есть цена, у всякой обиды.
Меня обожгло всплеском ярости, я обернулся:
– А сколько стоит моя совесть?! Мой покой?! Почему даже утопив эту проклятую Землю в крови, я не почувствовал удовлетворения?! Почему я всё ещё зол на людей?!
Помедлив, Итар снова облокотился на колени и сцепил пальцы. Глухо заметил:
– Может, ты недостаточно заплатил?
– Мои руки по локоть в крови, – я нервным движением махнул на них куда выше локтя. – Я весь с головы до пят в крови, и всё равно вижу эти проклятые сны. Я заплатил этой человечке деньги, я был с ней ласков, точно она одна из наших, но я всё равно чувствую вину перед ней, хотя… хотя она просто человечка!
Во взгляде Итара было такое всепоглощающее сочувствие, что стало тошно. Я отвернулся к розам – любимым маминым цветам. Цветам, которыми я бессознательно наполнил иллюзию для человечки.
– По-моему, ты запутался, – заключил Итар. – И тебе надо отдохнуть. В объятиях женщин в том числе. Ну же: представь всяких ласковых кошечек, радостно прыгающих в твою постель.
– Заткнись, – я грозно оглянулся через плечо.
– Ладно-ладно, – Итар вскинул ладони в примиряющем жесте. – Но нектаром глушить чувство вины не лучший выход. Ты вообще-то правитель Земли, у тебя обязанности есть. И проклявших тебя гадов надо искать. Соберись, у тебя много дел.
– Да знаю я, – я дёрнул плечом и отвернулся. – Я постараюсь.
– Можешь попробовать извиниться, иногда это помогает.
Я отрицательно покачал головой. Но Итар не унимался:
– Нет, в самом деле, если она тебя простит, у тебя просто не будет повода для самоедства.
– Это не самоедство, – я стал прокручивать перстень. – Это называется «совесть».
Итар усмехнулся.
– Ничего смешного, – процедил я, проворачивая перстень так сильно, что золото резало кожу.
– Ты же знаешь, люди считают нас… этими, как их?..
– Демонами, – выплюнул я.
– Вот, демонами: бездушными и, обрати особое внимание, бессовестными существами, а ты, наш правитель, вдруг мучаешься тем, чего у тебя быть не должно.
– Ещё не хватало соответствовать их идиотским представлениям, – палец жгло, и виски пульсировали от накатившей головной боли.
– А ты попробуй извиниться. И заплатить побольше. Найти её?
– Нет, – я накрыл лоб ладонью. – Уйди, пожалуйста.
Единственное, что раздражало меня в Итаре – это его неспособность понять, насколько болезненна для меня тема насилия над женщинами.
Меня передёрнуло.
***
Демон смотрит на меня потемневшими глазами, а сильные руки сжимают плечи. Скользят вниз.
– Ты красивая, – шепчет демон и наклоняется, чтобы запечатлеть на моих губах властный, полный огненной страсти поцелуй.
Пальцы зарываются в волосы на моём затылке, притягивают. Горячие губы соскальзывают с моих и спускаются на шею. Демон кусает и тут же покрывает место укуса поцелуями, вылизывает. Ладонь сжимает мою грудь, играет с соском, и жар струится по телу, я вся горю.
Мы запрокидываемся на шёлковую постель, и я вижу в зеркале на потолке себя, раскинувшуюся на алых простынях, и демона, покрывающего мою грудь поцелуями. Его волосы скользят вслед за головой кудрявыми волнами, он целует всё ниже, и к щекам приливает румянец: он собирается целовать меня там. Мне стыдно, но и томительно-трепетно от предвкушения. Я хочу возразить, но вместо этого подаюсь бёдрами навстречу, и низ живота наливается приятным теплом.
Прикосновение языка точно током прошибает меня взрывом оргазма, я вскрикиваю…
Тяжело дыша, я пялилась на облупленный потолок в квартире Сансаныча. День. В квартире тихо. Мурзик испуганно смотрел на меня с подушки и нервно дёргал ухом. Появился звук – тихое цоканье когтей овчарки о линолеум.
Я вся горела. Пережитое удовольствие отзывалось дрожью в ногах, щёки пылали, и желание меня не покидало.
Ощущения во сне были такими реалистичными.
Происходящее, кроме облика демона, соответствовало сцене одного из притащенных Любкой романов.
Дыхания не хватало. Овчарка укоризненно уставилась на меня из дверного проёма. Я закрыла разгорячённое лицо ладонями: как мне могло присниться такое? Почему?
Это какое-то проклятье?
Я ведь не могла действительно хотеть, чтобы он делал со мной такое – да я бы со стыда сгорела!
Но пока я горела от желания. Как же невыносимо стыдно!
Мурзик потёрся о моё плечо. Нехотя поднявшись с матраса, я огляделась. Сколько времени? Какой сегодня день недели? Голова слега кружилась. Я повалилась на спину и сложила руки на животе.
Ноги ещё слегка подрагивали, и внизу живота было горячо.
Кажется, в таком возбуждённом состоянии снова уснуть не получится. Я медленно поднялась. Джинсы болтались на бёдрах. Как же я похудела за время своей отлёжки. Бедный Сансаныч, он, наверное, с ума сходит от беспокойства, а я…
Прыгнув мне на колени, Мурзик приподнялся, потёрся мордой о подбородок. Замурлыкал. Я стала гладить его, неосознанно ощупывая раненую лапу: шерсть покрывала её ровным слоем, точно там никогда не было пореза.
Сколько же я провалялась?
Мурзик потёрся о мои колени, я внимательно прощупала лапу: даже рубцов не осталось.
Магия.
Наверное, магия залечила всё бесследно, пусть и не молниеносно.
Я прижала Мурзика к себе: его жизнь стоила того, что случилось со мной на крыше. Стоила.
Овчарка проковыляла к двери. Чиркнул замок, вошёл Сансаныч. Я выглянула в сумрачный коридор:
– Давно я живу у вас?
– Полторы недели уже, – ответил он, прижимая к груди пакет с продуктами из ближайшего супермаркета.
Подойдя, я приняла его скудную ношу, невольно заливаясь румянцем:
– Простите, я не хотела вас утруждать, я со стипендии…
– Да ладно, Вероника, я на тебя и не тратился почти. Ты ничего не ешь, – он оглядел меня. – При твоём весе это чревато проблемами для здоровья.
– Знаю, – прошептала я, ёжась под его взглядом, пятясь.
Конечно, Сансаныч желал мне добра, но его жалость была невыносима.
Он ведь догадывался. Я видела это по стыдливо отведённому взгляду, по тому, как напряглись его скулы.
А ведь падение дракона на дом вряд ли осталось незамеченным, добавить к этому спасение Мурзика магией и моё поведение после. Губы у меня пересохли: Сансаныч наверняка понял не только то, что со мной случилось, но и с кем это произошло он тоже догадался.
К лицу прихлынула кровь:
– Я уже в порядке. Я готова вернуться в общагу.
– Уверена? Ты мне не мешаешь, правда.
Я выдавила благодарную улыбку. Пусть из добрых намерений, но Сансаныч лгал: я валялась пластом в его единственной комнате, из-за меня он почти не включал телевизор, а включив – садился совсем близко к экрану, чтобы не делать звук громко.
И порции еды Сансаныча себе становились всё скуднее, и старая овчарка сражалась за харчи с Мурзиком. И, конечно, обычное человеческое беспокойство давило на Сансаныча, последние дни у него всё сильнее дрожали руки.
Как это ни прискорбно – но я здесь лишняя. Сансаныч прислонился к истёртой стене в цветах.
– Вернусь к учёбе – и мне сразу станет лучше, – нарочито бодро уверила я.
И это даже могло оказаться правдой.
– Ты хочешь меня.
Я не могу оторвать взгляд от багряных губ демона. В их форме что-то непреодолимо манящее, и хотя разум твердит, что я не должна этого хотеть, я жажду прикоснуться к ним, провести языком, приглашая к поцелую.
Красные глаза демона темнеют, он нависает надо мной, и волосы скользят с широких плеч, одежда стекает по мускулистому телу. Я задыхаюсь от желания прикасаться к нему, ласкать, целовать, царапать в приступе страсти.
Демон наклоняется, но в его глазах – тоска.
Медленно подняв руки, я прижимаю ладони к его удивительно гладким щекам. Его руки ложатся на мои бёдра, и я вдруг понимаю: я стою абсолютно голая. И мне не страшно, тепло желания поднимается от низа живота и захлёстывает меня. Поднявшись на цыпочки, я прижимаюсь к манящим губам демона своими. Мы падаем, обрушиваемся в постель, и демон единым властным движением входит в меня, заставляя трепетать и стонать от удовольствия.
Лоб ударился в твёрдое, и я проснулась: классная комната была ярко озарена солнцем. С соседних парт на меня насмешливо косились. Я сбивчиво дышала, к щекам приливала кровь.
– Ну что, изволили проснуться? – сердито уточнила Анастасия Павловна, подпирая необъятную талию кулаком.
– Да, простите, – я гуще залилась краской и уткнулась в учебник по праву.
Лекция продолжилась. Подрагивающей рукой я записывала основные тезисы, но они проходили мимо разума, занятого вопросом: какого дьявола мне снится этот проклятый демон?
Внизу живота было тепло от воспоминания о его проникающем движении.
Я бросила сумку в угол скрытой мраком комнаты и, не включая света, ничком повалилась на скрипнувшую постель. Мурзик вспрыгнул на подушку и рьяно замурчал, тёрся, тыкался мордой в висок.
Надо покормить Мурзика. Просто встать, достать из навесного шкафчика пакет корма и насыпать немного в миску. А во второй миске надо сменить воду. Всё просто.
Сердце сжалось от невыносимой тоски.
Ну что со мной, что?
Вроде ведь всё хорошо: Мурзик жив-здоров, учебные долги, накопившиеся за время «болезни», я быстро закрыла; пока меня не было, Жека умудрился и поправиться, и загреметь в каталажку за пьяную драку, так что в общежитии непривычно тихо. И даже Любка, бестактных вопросов которой я откровенно боялась, настолько увлечена новым кавалером, что оставила меня в покое и здесь почти не появляется.
Ну почему мне так плохо?
Почему я даже во снах не могу найти спасения от этого проклятого демона. Боже мой, от этих снов я скоро на стенку полезу. Или пойду добровольно сдаваться в сумасшедший дом.
Я перевернулась на спину, и Мурзик сразу устроился на груди, стал «стирать» майку, колюче цепляя когтями кожу на ключице.
В сумраке перед мысленным взором вырисовывалось лицо демона. Моих плеч, бёдер будто коснулись властные руки.
Крепко-крепко зажмурившись, я попробовала молиться, но мысли упорно возвращались в зачарованную оранжерею, и тело наполняло желанием. Я почти дрожала от вожделения.
Боже, я снова хотела оказаться в объятиях того демона и испытать непередаваемое удовольствие. Он точно меня проклял!
Слезами горю не поможешь. Я знала это. Но мне хотелось рыдать, выть и биться головой о стену, потому что этот проклятый демон снова мне приснился, снова брал меня, и я опять стонала под ним от удовольствия, и просила ещё, умоляла не останавливаться, молила двигаться быстрее и глубже. Мурашки бежали по коже при воспоминании об этом.
Я и человека бы о таком не посмела просить, а тут с демоном. Даже если это был только сон – это ужасно.
Я боялась включить свет и увидеть своё покрасневшее отражение в зеркальце на стене. Как же низко я пала. Закрыв лицо руками, я склонилась к коленям. Мурзик тёрся о ногу. Это ничуть не успокаивало.
Всё же я тихо заплакала. Хорошо, что Любка ночует у своего, и я могу вволю поплакать, могу включить свет и до утра не спать, чтобы не оказаться в объятиях демона.
В коридоре послышался топот. БАХ! Дверь распахнулась и врезалась в тумбу, внутрь плеснулся свет и тут же погас, загороженный фигурами.
***
Теснота её лона сводит с ума, я плавно двигаюсь, утыкаясь носом в её светлые мягкие волосы, сбивчиво выдыхая какие-то нежности, покусывая ухо, целуя висок.
Её тонкие руки то ласково скользят по моим плечам, то впиваются ногтями, и эта боль, это свидетельство её удовольствия, меня подстёгивает. Бесконечно-блаженные движения мутят разум. Ноги обхватывают меня за талию, призывая вторгаться глубже, и я с радостью делаю это.
Её сладкие стоны неумолимо разрушают моё сознание.
– Я хочу тебя, хочу, – шепчет человечка, подаваясь навстречу, двигаясь в едином ритме со мной. – Хочу-хочу-хочу…
Я нахожу её губы, впиваюсь в них. Я хочу владеть ею целиком, обладать каждым миллиметром её тела. Она вся моя. Только моя.
Наши сплетённые тела двигаются в танце страсти, она вся сжимается и вскрикивает, я начинаю взлёт на вершину блаженства…
И падаю в свою постель, в свою тёмную комнату с чёрными стенами и красными светильниками.
Неудовлетворённое желание причиняет чудовищную боль, я тяжело дышу, я задыхаюсь в путах сбитых алых простыней и одеяла, в окружении подушек. Сердце колотится так неистово, словно пытается сломать рёбра.
С трудом сев, я опрокинул кувшин воды на голову.
Жар не уходил, желание и не думало ослабевать. Я стиснул зубы.
Даже не знаю, что хуже: сны о смерти мамы или это страстное безумие.
Глубоко дыша, я пытался совладать с эмоциями, с телом.
Опять эта человечка.
Я схватился за голову, пальцы запутались в мокрых волосах.
Эта человечка снова прокралась в мои сны.
В безумно приятные сны, надо сказать, и мысль об этом вызывает холодные мурашки.
Если бы я только мучился угрызениями совести – это было бы вполне естественно, но эротический настрой снов слишком перекликался со столкнувшим нас проклятием.
Неужели я не до конца его снял?
Я задумался серьёзнее, и результаты мне совсем-совсем не понравились: за последний месяц я не спал ни с одной женщиной. Я их просто не хочу. Но стоит представить человечку – и я…
Подскочив, я накинул халат, заметался по комнате.
– Не может быть, – я снова схватился за голову. – Не должно быть, я же… нет, не должно быть: медальон коснулся её, и я сразу переспал с ней, заклятие должно было развеяться раньше, чем закрепилось. Я же знаю эту мерзкую суть приворотных проклятий, я…
Я помчался будить придворных экспертов.
***
Сердце зашлось от ужаса, но я даже не шелохнулась. Щёлкнул выключатель: впереди двоих амбалов-приятелей стоял Жека с багровым, перекошенным гневом лицом:
– Ну что, сучка, пришёл час расплаты.
Взвизгнув, я отскочила к окну. Выпрыгнуть? Мурзик яростно шипел. Но амбалы не обращали на него внимания.
Жека всё помнит. Осознание этого придавило меня, точно каменной плитой. Он открыто не искал меня, не написал на меня заявление, и я наивно надеялась, что после удара по голове Жека ничего не помнит. А он просто хотел отомстить по-своему. Сам.
– Хорошенькая, – хмыкнул правый амбал и сплюнул через выбитый зуб.
Левый закрыл дверь.
– Я-я буду кричать, – сипло пообещала я.
– Ну-ну, – Жека попёр на меня.
Схватив стул, я попробовала ударить, но он выдернул его из моих немеющих рук и разбил о стену.
Я истошно заорала. Жека влепил пощёчину, и пока я отплёвывалась от крови, он вывернул мне руку и придавил меня к письменному столу. Угол учебника впился под ребро. Я снова заорала, и грязная вонючая ладонь накрыла мой рот. Я елозила по столу, но крепкие руки прижимали меня к холодной столешнице и задирали подол сорочки.
Затрещала разрываемая ткань. Звякнула пряжка ремня. Я отчаянно дёргалась, ослеплённая ужасом и слезами.
Вдруг хватка на рту ослабла.
– Вали отсюда, паря, – фыркнул державший меня.
– Или жди очереди, – гоготнул Жека.
Чиркнула расстёгиваемая молния.
Я с трудом скосила взгляд к двери.
В проёме стоял демон. Я узнала его лицо, сейчас мертвенно-бледное, оцепенелое. Одет демон был в человеческую одежду, волосы забраны в хвост, и застывшие глаза – чёрные.
О боже…
Может, я снова сплю?
Жгучий шлепок обжёг ягодицу. Этот звонкий звук вернул меня в реальность. По лицу демона пробежала тень, рука дёрнулась, и позади меня что-то грузно ударилось в стену. Глаза демона запылали алым, побелевшие губы дрожали. Снова взмах руки – и двоих амбалов впечатало в стену.
Несколько секунд они соображали – и заскулили.
– Г-господин демон, пощадите, – нестройным хором взмолились они.
Лицо демона напоминало маску, и выражение было не гневным – ужас, безграничный ужас искажал красивые черты. В широко распахнутых глазах плясало пламя.
Причитая и обливаясь слезами, амбалы поднялись. Жека тоже. Двигались они дёргано, точно марионетки. Они выстроились в очередь у колченогого кухонного стола. Демон смотрел перед собой. Жека с дружками истерически молили:
– Нет, не надо, нет! Нет!
Не в силах вымолвить ни слова, я смотрела, как Жека, подвывая от ужаса, берёт нож, оттягивает своё съёжившееся хозяйство на стол и заносит руку.
Демон не двигался, ни один мускул не дрогнул на его окаменевшем лице.
Нож сверкнул. Я зажмурилась.
Хрясь! Вой наполнил комнату, а в перерывах неслось: Хрясь-хрясь!
Ножи у нас тупые. Очень тупые.
Завывания стали оглушительными. Я приоткрыла глаза: Жека валялся на полу, зажимая пах, а на окровавленный стол с каким-то мясным ошмётком его приятель вытягивал уже своё достоинство и поднимал багровый нож.
Я хотела крикнуть «Нет», но сил хватило только зажмуриться и медленно сползти со стола. Я зажала уши ладонями, лишь бы не слышать оглушающего визга.
Но крики разрывали барабанные перепонки, и я тоже закричала, заглушая их.
Меня накрыла тьма.
Мурзик грел бок. И тихо мурлыкал.
Сон. Очередной кошмар с демоном.
Веки слегка подсвечивало. Наверное, уже утро.
Я лежала на спине, руки – поверх одеяла. Непривычно гладкого и лёгкого. Под пальцами был шёлк.
Я распахнула глаза: алый, расшитый золотыми узорами балдахин широко раскинулся надо мной. Плотные занавески были сдвинуты к столбцам, увитым искусно вырезанными из красного дерева розами, и подхвачены золотыми шнурами.
Не может быть. Невозможно.
Я повела взглядом из стороны в сторону: просторная комната с золотыми стенами, кругом багряные розы. Огромное на всю стену окно с полупрозрачными светлыми шторами, за ним – сад.
В тёмном углу, в кресле, сидел бледный демон и подпирал округлый подбородок когтистой рукой. Я подобралась, выше натянула покрывало на… нагое тело. Тяжело сглотнула.
Под красными глазами демона залегли глубокие тени. Когда ужас отступил, и я немного пришла в себя, выражение пристального взгляда демона показалось мне печальным и невыразимо усталым.
Мы молча смотрели друг на друга. Мурзик потянулся и шумно зевнул.
– Как самочувствие? – тихо спросил демон, и кончики его пальцев дрогнули.
– Н-нормально, – прошептала я и только после этого задумалась о своём самочувствии.
У меня ничего не болело, облизнутая губа была цела и невредима, хотя Жека её разбил.
Жека… я вся сжалась.
Демон накрыл пальцами переносицу, потёр:
– Прости, что пришлось… я не… – он шумно вдохнул и сбивчиво продолжил: – Эм, я редко теряю контроль, мне жаль, что ты стала свидетельницей…
Похоже, извиняется и оправдывается демон тоже редко. Иначе чем объяснить робкую неловкость, с которой он говорил? Демон поёрзал в кресле, опустил руки на резные подлокотники, а взгляд – на обтянутые кожаными штанами колени.
– Мм, – демон нервно обмахнул лоб ладонью и снова вцепился в подлокотник. – Судя по моим данным, это был далеко не первый случай в их практике, так что…
Боже, он что, оправдывается? Зачем?
– В общем… – он пригладил роскошные волосы. – Можешь меня не бояться, с тобой я ничего такого не сделаю… не сделаю не потому, что тебе отрезать нечего, просто я тебя не обижу. Обещаю.
– Почему я здесь? – прошептала я, выпростала руку из-под одеяла и прижала к себе Мурзика, тут же отозвавшегося громким мурлыканием. – Зачем вы меня украли?
Демон сверкнул на меня почти отчаянным взглядом и снова уставился на колени, стал поглаживать изгибы золочёных подлокотников тонкими красивыми пальцами, которым удивительно подходили чёрные ногти.
– Меня прокляли, – демон помолчал. – Наложили заклинание страсти с помощью медальона. Когда медальон упал на тебя, проклятие замкнулось на нас двоих. Обычно подобные проклятия можно снять, удовлетворив страсть в первые минуты её возникновения, но это заклинание было более сложным и… в общем, из-за того, что я использовал на тебе возбуждающие заклинания, оно изменилось, и… оно снялось не до конца.
Он снова умолк, прижал костяшки пальцев к побледневшим губам. Мурзик ласково мурлыкал под боком, а в голове набатом звучали слова демона: проклятия и заклятия. Меня тоже прокляли.
– Я снюсь тебе? – тихо спросил демон. – В откровенных снах…
Признаться я не могла, но хлынувшая к лицу кровь выдала меня с головой.
– Понятно, – демон снова опустил взгляд. – Ты мне тоже. Дальше будет только хуже.
– И… – я осеклась. Ужас медленно охватывал меня. – Вы… вы… вы привезли меня сюда, чтобы пользоваться мной, как вашей наложницей?
Сердце колотилось в горле. Демон поморщился:
– Это временная мера. Когда мы снимем проклятье, ты сможешь вернуться домой. Если захочешь, конечно, туда возвращаться. И награда, тебя щедро наградят за всё…
Кровь снова прихлынула к лицу.
– Я не шлюха! – звонко вскрикнула я и едва сдержала навернувшиеся слёзы. – Я не продаюсь!
Мурзик настороженно дёргал ушами, весь напрягся под моей рукой. Демон вздохнул:
– Ну, ты уже взяла деньги…
– Я их не брала! – я взмахнула рукой. – Ни монетки! Всё оставила на той проклятой крыше, не смейте равнять меня со шлюхами!
Он задумчиво посмотрел на меня, нахмурился:
– Послушай, человечка: у тебя нет выбора. Может быть, ты хочешь сойти с ума, а я – нет, так что мы будем снимать это проклятье, и для этого нужно провести несколько… для этого нужны ритуальные соития. Нравится тебе это или нет – это надо сделать, чтобы спасти нас обоих. Брать за это деньги или нет – дело твоё, но все необходимые ритуалы мы проведём!
Вскочив, он громко протопал к двустворчатым дверям. Резко остановился и снова прошёл к креслу, уселся, сцепил пальцы и, глядя на побелевшие от напряжения костяшки, глухо заговорил:
– Послушай, это всё – не моя прихоть. Я не люблю людей, мне неприятна мысль о том, что нужно спать с человечкой.
Меня обожгло обидой, рот приоткрылся. Демон продолжал:
– Не думаю, что без заклятия я смог бы возбудиться на одну из вас. И это всё противоречит моим принципам. Так что, поверь, мне происходящее неприятно ничуть ни меньше, чем тебе, но ты хотя бы можешь поиметь с этого выгоду. Не будь дурой, ты можешь изменить свою жизнь к лучшему. Если очень сильно захочешь, по завершению мы заблокируем воспоминания об этом периоде твоей жизни. Но пойми одно: если мы не снимем проклятие, мы оба сойдём с ума. Понятно?
Я ничего не ответила.
– Понятно?!
Мурзик выгнул спину. Я нервно кивнула и притянула его к себе. Щёки горели, пылали уши. И губы дрожали.
Демон затопал к двери, его остановил мой крик.
– Мне тоже мерзко! – голос у меня дрожал от слёз. Сглотнув, я продолжила в спину демона: – Мне отвратительно спать с тобой, ты, мерзкий, гадкий демон, я тебя ненавижу, всех вас ненавижу!
– Я вас тоже, – прорычал демон и выскочил из спальни, захлопнул двери так, что цветы в вазах и горшках задрожали.
Рыдания душили меня. Я думала, что не могла чувствовать себя более отвратительно, чем сразу после близости с ним, но сейчас мне было намного хуже.
***
От удара в грудь последний боевой голем треснул и осыпался к моим ногам. Тяжело дыша, я стоял посередине арены, усыпанной серыми обломками камней. Светильники мерцали от напряжения магического поля. По обнажённому торсу щекотными ручейками струился пот. Воздух обжигал лёгкие.
Проклятье, давно я не выходил из себя. Но сражение меня ничуть не успокоило: я должен был объяснить ситуацию более деликатно, не признаваться в отвращении к людям, но…
– Всё оказалось сложнее, чем ты думал? – насмешливо уточнил Итар.
Повернувшись, я поднял голову: он стоял на верхней галерее, облокотившись на перила, и сочувственно улыбался.
– Она выводит меня из себя, – признался я. – Как и всякий человек.
Итар бросил мне полотенце. Пока я вытирал лицо, плечи и грудь, он спустился по внутренней лестнице и через арочный вход прошёл на арену. Придирчиво оглядел обломки, цокнул языком:
– Недурно. Приятно видеть, что формы ты не потерял.
Я фыркнул. Обратив на меня светлый взгляд, Итар спросил:
– Представишь меня своему… проклятию?
– Не вижу смысла, – я накинул полотенце на плечи. – Через месяц мы решим проблему, и ноги её не будет во дворце.
Будто выжидая чего-то, Итар внимательно на меня смотрел. Воздух неприятно пощипывал мою остывающую кожу.
– Я видел её, она хорошенькая… – задумчиво начал Итар. – Может, по завершении передашь её мне? Слышал, человечки очаровательно стонут в постели, да и пахнут весьма аппетитно. Эта точно пахнет очень соблазнительно.
Меня словно холодной водой окатили, внутри закопошилось неприятное ощущение.
– Итар, – строго сказал я. – Она человек, но не вещь. Я никому не буду её передавать, она просто уйдёт.
– Но если она согласится стать моей наложницей – ты ведь не будешь возражать?
Я изумлённо уставился на Итара. У него не было привычки сходиться с моими бывшими женщинами, не было привычки заводить отношения с людьми – он хорошо знал моё к ним отношение, так почему сейчас?..
– Не удивляйся, – Итар хлопнул меня по плечу и обезоруживающе улыбнулся. – Это простое любопытство.
– Она тебе понравилась, – я смотрел в его светлые-светлые глаза.
Он отвёл взгляд и убрал руку с моего плеча:
– Ну… да. Такая беззащитная, хрупкая во сне. Воз-буж-дающая.
Я подавил желание его ударить. Не пристало мне драться из-за человечки. Но кулаки чесались.
***
Никто не мешал мне оплакивать свою несчастную судьбу. Впрочем, слёзы быстро высохли. Мурзик тихо мурлыкал под боком, утешал своим кошачьим способом.
Щёки жгло.
Сердце жгло от обиды.
Людей он ненавидит. Можно подумать мы не ненавидим этих ублюдков, можно подумать нам приятно, когда эти омерзительные твари… Я закусила губу.
Конкретно попавшийся мне демон не был омерзительным, наоборот, окажись он человеком, его можно было бы считать практически эталоном красоты.
Но он был наглым самовлюблённым демоном, и он, не поведя бровью, заставил Жеку с приятелями…
Меня пронзил ужас, на лбу выступил пот: как легко демон расправился с тремя сильными парнями, при этом до них даже не дотронувшись. Как поразительно жестоко отомстил. А ведь я правда была у них не первой. В том году Жека с подельниками затащил одну из студенток в заброшенный дом, и там два дня насиловали её всем скопом, и потом пообещали убить, если напишет заявление. Но и та девушка была не первой. О Жеке страшные слухи ходили… Получается, чудовище покарало чудовищ.
Эта мысль немного успокаивала: осознание, что Жека с его ублюдочными дружками ни одну девушку больше не изнасилуют.
Боже, мне даже, кажется, дышать от этого легче стало. Ни капли общечеловеческой солидарности.
Наконец я села и огляделась внимательнее: стены, похоже, в самом деле были покрыты матовым золотом. Возле мраморного пола их покрывал тонкий рельефный узор. Кресел было три – в каждом углу, ещё столик, бесчисленные розы, прикроватная тумбочка, две двери, пушистый ковёр. Под потолком, на длинных стеблях, висели светильники-цветы с мутно-белыми шарами сердцевин.
За окном простирался сад с огромными статуями и ансамблями из фигурно остриженных кустов.
На моей кровати со множеством подушек было шёлковое постельное бельё.
Головокружительно непривычная роскошь.
Я словно в сказку попала, но меня это не радовало.
Или радовало?
Никогда я не лежала на столь удобной постели, никогда вживую не видела таких красивых вещей, и мне никогда не преподносили страстно-алых роз. Пугает только то, чем придётся за это платить. Я обхватила себя руками.
– Глупо боятся, – напомнила я себе. – Ты же знаешь, каково это, и знаешь, что всё не так уж страшно, даже…
Всё правильно: не так уж страшно и даже приятно, но всё равно так не по себе.
В животе тоскливо заурчало.
Интересно, а демоны чем питаются? Надеюсь, мне не предложат отведать человеческого младенца. Я передёрнулась, натянула одеяло на плечи и, подтолкнув Мурзика, передвинулась к краю огромной постели («Траходром», – колюче всплыло в памяти почти забытое словечко).
Ноги утонули в удивительно мягком ворсе светлого ковра.
Набравшись смелости, я пошла оглядывать владения: раз я нужна демону, меня здесь как минимум не убьют.
За правой дверью оказалась роскошнейшая ванная, больше напоминавшая небольшой бассейн, выложенный перламутровыми плиточками. Честно – у меня дух захватило от этой роскошной красоты. Настолько непохоже на приют, на училищную общагу, что даже не верится, что подобные вещи могут существовать в действительности.
Перламутровый унитаз был огорожен стенами с улыбающимися русалками, внутри было удивительно свежо и совершенно не пахло привычными чистящими средствами. Русалки пристально наблюдали, как я подтягиваю одеяло и неуклюже устраиваюсь, трепеща от неуместного страха.
Стоило мне подняться с сидения, и вода слива потекла сама. Между ног появилось странное ощущение, и потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить – меня почистило каким-то заклинанием. Ну ничего себе эти демоны живут!
Плотнее закутавшись в одеяло, я вышла в ванную. В животе снова урчало. Я вымыла руки и умылась над широкой раковиной. Мыла не было, но от воды было какое-то щекотно-волнующее ощущение. Наверное, она тоже как-то особенно чистила.
Над раковиной простиралось огромное зеркало, я придирчиво оглядела отражение: я посвежела, щёки горели здоровым румянцем. И выглядела я скорее удивлённой, чем испуганной. Я сердито нахмурилась: не прошло и пяти минут, а я уже купилась на их демонические фокусы. Стыд и срам!
Тряхнув головой, я вернулась в спальню и замерла: на постели, рядом с Мурзиком, лежало роскошное алое платье. Шёлк, атлас или какая-то их, демоническая, ткань переливалась в тёплом свете, смягчённом полупрозрачными шторами.
Я подошла к постели и оглядела наряд. Широкий подол был целомудренно длинным до пола, но боковины у платья отсутствовали: десятиметровые полосы ткани заменяли тонкие золотые цепочки, а на цепочках, соединявших края подола, висели крохотные колокольчики. То есть если я это надену, бока и бёдра будут всё равно, что голыми.
Нижнего белья мне не предлагали.
Рядом лежало массивное золотое ожерелье, подозрительно напоминавшее ошейник. Равномерно расположенные рубины смахивали на шипы, которыми украшали ошейники бойцовских собак.
Накинутое на меня одеяло было пристойнее того, что мне дали.
К щекам прилила кровь.
Я не могу это надеть – это унизительно. Ходить почти голой, с колокольчиками и ошейником, точно животное.
Да я и есть животное – для Него.
Презрительно скривившись, я зашагала к двери, за которой скрылся демон.
Там оказалось что-то вроде фиолетовой гостиной с диванами, пуфами, арфой (зачем мне арфа? я не умею играть), столиком на круто изогнутых ножках, пушистым ковром и зеркалом во всю стену.
Я застыла. Здесь шторы не были задвинуты, и солнечный свет ярко всё озарял.
Обстановка напоминала фотографии и картинки, изображавшие королевские дворцы прошлого. Версаль, Зимний или что-то в этом духе. И я совершенно не вписывалась в это великолепие. Зеркало в массивной серебряной раме это подтверждало, безжалостно демонстрируя мою маленькую светлую фигурку в окружении невероятно красивых вещей.
Может быть, в том бесстыдном платье я бы выглядела соответственно месту, но закутанная в одеяло, растрёпанная, босая и ненакрашенная… Мурзик проскользнул мимо моих ног и борзо взлетел на шитый серебром диван. У меня обмерло сердце: если он поточит об него когти – нас наверняка убьют. Или пожизненно оставят в рабстве.
Понюхав обивку, Мурзик фривольно улёгся и уставился на меня огромными глазищами, будто приглашая не стесняться.
В животе снова заурчало.
Подгоняемая усиливающимся голодом, я пошла к двери напротив.
За ней был огромный необъятный коридор и два демона-стражника. Я съёжилась и попятилась, захлопнула дверь.
– Что-нибудь желаете, Вероника-най? – раздался за спиной мелодичный голосок.
Подпрыгнув, я развернулась, чуть не выпустив одеяло.
Возле двери в спальню стояла девушка. Волосы, разделённые на две половины, были заделаны в причёску, напоминавшую шутовской колпак, и их кончики доставали практически до колен. Серое платье обтягивало тело девушки, в отличие от предложенного мне, разрезы этого платья шли только по бокам подола, лиф оставался цельным. К тому же ноги до середины бедра закрывали то ли чулки, сливавшиеся с туфлями, то ли эластичные сапоги. В общем, меня действительно хотели непристойно сильно обнажить.
На личико девушка была мила. В первый момент я подумала, что она тоже человек, но в цвете её глаз оказалось слишком много пурпура.
– Я есть хочу, – пробормотала я.
В животе снова заурчало, и я надавила на него ладонью.
Девушка поклонилась и, выпрямившись, щёлкнула пальцами:
– Еда будет через десять минут, этого времени хватит, чтобы надеть платье, Вероника-най.
– Я не надену то платье, – я замотала головой.
– Оно вам не нравится? – вскинула девушка точёные брови.
– Оно… пошлое, – прошептала я и передёрнула плечами. – Я не могу такое носить.
– Желаете выбрать что-нибудь иное?
В первую секунду не поверив в предложение, в следующую я уже отчаянно закивала.
– Прошу, – девушка указала на дверь в спальню и первая прошла внутрь.
Я засеменила следом.
В ванной комнате обнаружилась почти незаметная дверь в просторную гардеробную, полную… невообразимо открытых платьев, туфель и босоножек на высоченных каблуках и драгоценных ошейников всевозможных мастей и расцветок.
Когда в приюте я сожалела о невозможности выбрать себе одежду и мечтала об огромном шкафе с платьями, я мечтала не о таком.
Самое забавное, у всех этих платьев с открытыми боками, глубокими декольте (порой до пупка) и вырезами на спине до копчика и ниже были подолы в пол.
– А у вас есть что-нибудь более… закрытое? – я плотнее укуталась в одеяло.
– Э… простите, Вероника-най, но зачем? Разве вы не хотите порадовать Алистар-вея своим видом?
– Нет, – пробормотала я.
Её пурпурные глаза округлились, алый рот приоткрылся, но вопроса и возражений не последовало.
– У нас чисто деловое соглашение, – сбивчиво пробормотала я. – Я здесь ненадолго, я… мне нужно что-то более скромное, мы…
Только бы меня не заставили что-то из этого надевать – я же буду как голая.
– Но вам нужно что-нибудь надеть, – вкрадчиво заметила девушка.
– Это слишком открыто, я не привыкла так, это всё равно, что голой…
Оглядев меня с ног до головы, девушка пустилась вдоль рядов несомненно дорогих платьев. Безумно дорогих платьев. Некоторые, особенно с жемчужным шитьём или украшенные переливающимися камнями, кажется, стоили дороже всего моего общежития.
Наконец девушка откопала среди этой роскоши что-то тёмно-синее. Прорезь по бокам была всего сантиметров пять и спина закрыта. Если накинуть сверху простыню, будет почти пристойно.
Весь день я провела в комнатах. Кормили меня просто великолепно: фрукты, орехи, салаты, какие-то изысканные нечеловеческие блюда. Приставленная ко мне девушка, назвавшаяся Селеной, готова была исполнять почти любые мои прихоти, кроме предоставления нормальной одежды и выхода из дворца.
Впрочем, по саду она предлагала пройтись – с условием, что сниму с себя простыню. К сожалению, сад патрулировали стражники, и я не решилась сверкать голыми плечами и боками.
Говорить Селена тоже была не расположена. Наверное, и она не любила людей.
Изнывая от непривычного безделья, я пересаживалась с дивана на кресла, с кресел обратно на диван, перебиралась на пуфики, гладила Мурзика.
С каждой минутой на сердце становилось тяжелее, внутренности скручивало: когда настанет время ритуала? Как он будет проходить?
Почему-то представлялось, что мне придётся отдаться демону в центре какой-нибудь кровавой пентаграммы, в запахе спалённых жертвоприношений, в окружении шепчущих заклинания магов.
О боже, надеюсь, ритуал пройдёт без свидетелей.
Но воображение упорно рисовало пентаграмму, вокруг неё – одетых в чёрные балахоны демонов, и меня, прикованную посередине. К вечеру в фантазию добавилось, что эти самые шепчущие заклинания маги тоже будут проводить со мной, как выразился демон, ритуальные соития. От этой мысли меня мутило и хотелось лезть на стены.
К вечеру в саду всплыли к небу и засияли жёлтым светом крупные шары. Я почти тряслась от ужаса.
Лизнув меня в щёку, Мурзик спрыгнул на пол и затрусил к стене… и исчез. Исчез прямо в ней. Открыв рот, я поняла, что не могу выдавить ни звука.
«Мурзик», – жалобно взывала я к нему силой мысли, но кот не появлялся.
Неужели его решили отнять?
Титаническим усилием воли мне удалось спустить ногу с дивана и коснуться тёплого пола. Дальше этого дело не шло.
Вдруг дверь отворилась, и в гостиную шагнул демон, одетый, под стать своему дворцу, словно какой-нибудь древний принц или король, только те носили цветные одежды, а этот – чёрную, будто в трауре.
Я вжалась в спинку дивана и, стуча зубами, спросила:
– Где мой кот?
Брови демона удивлённо взметнулись, он огляделся по сторонам и рассеянно ответит:
– Э, не вижу.
– Он, – я указала трясущейся рукой на стену, – он исчез там. В стене.
Помедлив, демон звонко усмехнулся и накрыл лоб рукой. Опуская её, провёл по длинным вьющимся прядям и, громко звеня подбойками высоких сапог с золотой вышивкой, прошагал к креслу. Оно беззвучно приняло демона в свои бархатно-серебряные объятия.
– Где мой кот? – сипло повторила я.
– Думаю, ушёл справить нужду. Чтобы не держать двери открытыми, ему сделали отверстия в стенах и для красоты прикрыли их иллюзиями. Животные не видят такие мороки, для него проблем с нахождением дыр нет.
Гора с плеч упала, и тут же навалилась другая тревога:
– И… его никто не обидит? Собака сторожевая какая-нибудь?
– Драконы. У нас сторожевые драконы, они меньше ездовых. Как раз с крупную собаку. И они не тронут твоего кота, никто не тронет – на нём мой защитный знак.
Я молча рассматривала красивое лицо. Демон больше не казался мертвенно-бледным, но тени под красными глазами были достаточно сильными, чтобы предположить: он давно не спал.
И тут меня холодом пронзила мысль:
– Ты пришёл, чтобы… чтобы… – я с трудом выдавила: – снова меня…
– Просто поговорить, – чеканно обронил демон. – Первый ритуал будет завтра днём, я подумал, что… это стоит обсудить.
– А ты один будешь меня… ну.
– В смысле? – демон вопросительно задрал бровь.
Краснея, я опустила взгляд и стала теребить складки платья и простыни:
– Ты… в ритуал не входит, чтобы кто-то ещё, кроме тебя… – зажмурившись, я выпалила: – Вы ведь не пустите меня по кругу?
Молчание демона было пыткой. Его ответ разорвал зловещую тишину:
– Ни в коем случае. В моём дворце ничем подобным не занимаются. Это будет только между тобой и мной. Хотя, конечно, в подготовке будут участвовать и другие маги.
– Они не будут смотреть? – я очень надеялась, что демон говорит правду.
– Нет.
Дышать стало полегче.
– Ещё вопросы? – недовольно уточнил он.
– Как часто?.. как долго… это всё?
– Предположительно месяц.
– О боже, – я спрятала лицо в ладони.
Вдруг демон оказался рядом, тоже сел на диван. Я отшатнулась, передвинулась к подлокотнику. Убирать руки от лица было почему-то страшно.
– Послушай, хм… – демон поёрзал. – В этом случае проклятье задело и тебя. Ты же не хочешь сойти с ума?
Я отрицательно качнула головой:
– Не хочу, но…
– Вопрос стоит так: или мы несколько раз занимаемся любовью в реальности, или ты постоянно и всё чаще делаешь это же самое во снах, а потом в галлюцинациях.
Скажи, что лучше?
Конечно, лучше было разделаться с проклятьем, но с другой стороны… Демон раздражённо уверил:
– Мне вовсе не хочется держать тебя здесь и практически наси…
Молчание затянулось. Я осторожно посмотрела между пальцев: зажмурившись, демон стискивал переносицу. Но едва опустил руку, я сжала пальцы, закрывая обзор. Демон заговорил почти спокойно:
– Если бы я мог повернуть время вспять, я бы сделал всё возможное, чтобы избежать нынешней ситуации, но всё получилось так, как получилось, и нам придётся с этим разбираться всеми возможными способами.
Он ждал ответа. Я не знала, что сказать.
– Вероника…
Моё имя странно звучало в его устах, как-то… иначе.
– Вероника, – повторил демон, будто пробуя моё имя на вкус. – В этой ситуации мы по одну сторону баррикад, мы в одинаковом положении…
– Нет, – я вцепилась в подол, по щекам хлынули слёзы. – Нет, мы не в одинаковом положении!
– Но мы оба…
– Нет! – меня трясло от накопившегося напряжения, от всего этого. – Не смей говорить, что мы в одинаковом положении, это не тебя берут силой!
Демон дёрнулся, точно от пощёчины, и резко побледнел, глаза стали чёрными. Сердце ёкнуло, я вдавилась в подлокотник: демон меня убьёт. О боже, ни один демон не позволит человеку орать на него, теперь мне конец.
Резко поднявшись, демон пулей выскочил из комнаты, я успела заметить только стиснутые кулаки. Он меня точно убьёт, когда снимет проклятье.
***
Костяшки пальцев саднило, эта мерзкая боль приносила странное облегчение. Я смотрел в окно на зависший над садом крупный желтоватый диск луны (иллюзия, но потрясающе искусная, я почти не ощущал подлога). Стоявшая у ножки кресла бутылка нектара была уже пуста, а мысли оставались омерзительно ясными в сгущавшейся темноте ночи.
Почему в моменты сильнейших душевных переживаний меня никогда не спасает опьянение? Что за проклятье?
Я накрыл лицо рукой, снова массировал переносицу.
Эта человечка… по уму, я не должен испытывать угрызений совести, но меня всего выворачивало от осознания, что я действительно беру её силой.
Так надо.
Я награжу её так щедро, как она и мечтать не могла.
Она изменит свою жизнь к лучшему, сбежит из кошмара нищеты, в котором жила. Ей, можно сказать, повезло. Не каждой девушке даётся возможность за месяц сказочно разбогатеть.
И всё равно душу жгли угрызения совести и невыносимое отвращение к себе.
Я посмотрел на разбитые в кровь костяшки пальцев. Сколько же големов я голыми руками сегодня разломал?.. Не вспомнить. Всё застлала пелена отчаянного гнева.
Ненавижу себя, ненавижу.
Я ударил кулаком по подлокотнику и, бессильно откинувшись на спинку кресла, велел тащить ещё нектара.
Может, мне повезёт, и удастся хоть немного забыться перед тем, что предстоит завтра.
***
Сколько себя помню – мне не помогали мыться, тем более странно было оказаться в чутких руках пяти служанок, купавших меня. Они совершенно безболезненно свели с тела волосы какими-то сладко пахшими снадобьями, натёрли меня маслами, обточили и накрасили мне ногти, причесали и одели меня в длинное золотое платье без рукавов, державшееся на двух фигурных пуговицах: под грудью и над лобком.
В этом наряде я чувствовала себя голой.
И я не узнавала в прекрасной девушке, смотревшей на меня из зеркала, себя.
Это просто не могла быть я.
Мои губы, даже если их накрасить алым, не могут быть такими чувственными, мои глаза, даже густо обведённые, не могут стать такими выразительными. И грудь… в этом платье она казалась больше, а талия – уже. А волосы… кажется, даже в рекламе волосы не блестят так ярко.
Я просто стояла и смотрела на себя.
Это не могла быть я. Не могла.
К соблазнительной красавице в зеркале подошла Селена и тронула за плечо.
Моё плечо тоже тронули, и отражение обернулось синхронно со мной.
– Да? – рассеянно уточнила я, глядя в пурпурные глаза Селены.
– Пора, – ответила она.
Ещё одна служанка подсунула мне под ноги расшитые золотом шлёпки. Другая служанка раздвинула подол, подавшая шлёпки помогла их надеть.
Я чувствовала себя куклой.
– Вы просто прекрасны, – уверила Селена. – Идёмте.
Я похолодела, поняв, куда пора, куда надо идти. Сердцебиение резко участилось, я глохла от его перестука в висках. Точно во сне позволила взять себя под руки и вывести из ванной, провести через спальню и приёмную, через сплетения коридоров.
От ужаса я не осознавала окружающего. В голове была одна только мысль: надо бежать.
Служанки ввели меня в небольшой светлый зал со столами вдоль стен и передали мужчинам и женщинам в просторных чёрных одеждах, расшитых серебряными знаками. Эти красноглазые демоны не смотрели мне в лицо, с ними я ещё острее ощутила себя куклой: выставив меня в центр зала, они нарисовали знаки на тыльных сторонах моих ладоней, на плечах, на лбу. Что-то беспрестанно шептали, качали вокруг меня чем-то наподобие кадил.
Я почти падала. Две женщины что-то начертили на моих ногах и между грудями. Я вся тряслась, когда они кисточкой выводили узор между пупком и лобком, и оглядывалась по сторонам: здесь два выхода, но вряд ли мне дадут убежать.
Демоны не обращали внимания на мою дрожь. Конечно, я же для них только вещь. И сквозь страх пробилась обида: я не вещь, даже если я не такая, как они. И сколько я ни сдерживалась, слёзы потекли, закапали на грудь, на золотую ткань.
Я хотела вытереть их, но боялась испортить знаки. А демоны будто не видели слёз.
Они покивали друг другу, и меня под руки повели к двустворчатым дверям. Распахнули их и втолкнули внутрь. Запутавшись в подоле, я чуть не упала на золотой пол.
Я оказалась в большой комнате с низкой кроватью без полога. Двери за мной закрылись. А противоположные открылись, и в них вошёл мой демон.
Он застыл. На нём был чёрный свободный халат, на стиснутых в кулаки руках темнели рисунки, и на мускулистой груди, и на лбу. Демон снова был бледен, опять под глазами лежали тени, будто он неделю не досыпал.
Ноги подкосились, и я стала падать. Демон внезапно оказался рядом, подхватил меня, не дав обрушиться на пол. Секунду стоял в нерешительности – и отнёс меня на постель, уложил. Меня стала бить дрожь.
– Не бойся, – прошептал демон, поглаживая меня по волосам, но глядя не в лицо, а в сторону. – Не бойся, всё будет хорошо, я буду очень осторожен, ласков, поверь.
А мне стало страшно: вдруг снова станет больно, как в тот раз. Я понимала, что самое страшное позади, что это только первый раз так неприятно, но всё равно боялась.
– Расслабься, – попросил демон, гладя меня по плечам, волосам.
– Т-тебя ведь зовут Алистарвей? – голос срывался.
Боже мой, я только сейчас уточняю имя мужчины, с которым спала. Он смотрел в сторону.
– Вей – это обозначение титула. Можешь называть просто Алистар.
Стиснув стучавшие зубы, я кивнула. Чем ещё отсрочить неминуемую близость?
– Мне ведь не будет больно? – сбивчиво прошептала я.
– Не должно. По крайней мере, я сделаю для этого всё возможное. Послушай, – он провёл ладонью по моему животу, и я затряслась сильнее. – Для того, чтобы проклятие снялось, мы оба должны получить от процесса удовольствие. Но в этот раз я не могу использовать никаких возбуждающих средств, поэтому… надо, чтобы ты расслабилась, иначе ничего не выйдет.
Наконец он заглянул мне в глаза. В них была такая тоска, что она пробилась через мой ужас и заставила сердце сжаться. Неужели демон – Алистар – в самом деле… мучается совестью за то, что делает? Или ему жаль, что приходится спать с человеком?
– Я тебе отвратительна? – прошептала я.
Он молчал. Кажется, думал.
– Я… – он облизнул свои красивые насмешливо-чувственные губы, – я не знаю.
Меня окатило холодом. Демон поднялся и, запустив пальцы в волосы, стал ходить вокруг постели:
– Я ничего не знаю. Кажется, это проклятье поджарило мои мозги.
Постель была тёплой, я только теперь это осознала. Тёплой, и без одеяла. Мне нечем было прикрыться от мечущегося кругами демона.
– Я не сплю с человечками, – Алистар остановился над моей головой и заглянул в глаза. – И не сплю с женщинами против их воли. Но нам надо снять это проклятье. Пожалуйста. Я умоляю. Прошу тебя: перестань меня обвинять. Я пытаюсь исправить то, что сделал не я. Другого выхода просто нет.
Я ещё дрожала, но, глядя снизу вверх, в очередной раз поразилась, насколько красивое у него лицо и рельеф мышц, какая гладкая кожа, и какие роскошные волосы. Сердце сладко ёкнуло.
– Я постараюсь, – пообещала я. – Но мне так страшно.
Снова навернулись слёзы. Алистар лёг рядом и обнял меня:
– Поплачь, если хочешь.
От него пахло травами и чем-то почти мятно-свежим.
– Поплачь, если от этого станет легче, – предложил Алистар, поглаживая меня по волосам. – Я подожду.
Слёзы потекли, но я отчаянно заморгала и прошептала в твёрдую из-за стальных мышц грудь:
– Давай быстрее, кажется, чем дольше тянем, тем страшнее.
Алистар обнял меня за талию. Я запрокинула голову, подставляя губы под поцелуй. Меня ещё трясло, но сладкие губы Алистара, его язык быстро прогнали эту нервную дрожь. Точно в тот первый раз, словно во снах меня мгновенно окутало тепло, и внизу живота томительно тянуло, словно тело хотело снова ощутить Алистара внутри. Может, так и было.
Сначала он целовал ласково, но поцелуй становился всё более властным, и я снова затрепетала, ноги дрогнули, раздвигаясь, и ладонь Алистара сразу легла между них. Он чутко погладил, вызвав волны мурашек и сбои в сердцебиении. Целуя, быстро расстегнул две пуговки на платье и распахнул его, огладил груди.
Боже, пара минут – и я уже забыла об отвращении. Я не должна быть такой ужасно развратной, я не должна так хотеть демона, ведь теперь он не использует возбуждающее заклятие. Я стиснула ноги и попробовала вытолкнуть язык изо рта. Алистар замер, но тут же снова стал гладить мою грудь. Наши губы разомкнулись. Он быстро сбросил халат – у меня дух захватило от вида его сильного стройного тела – и наклонился, обхватил сосок губами, ласково прикусил. Я едва сдержала стон. Алистар пощекотал сосок языком, поцелуями добрался до второго, облизывал, посасывал. Меня тянуло выгнуться, но я сдержалась.
– Раздвинь ноги, – щекоча дыханием кожу, попросил Алистар.
Я обмерла. Стиснув зубы, покорно раздвинула колени. Ужас накатил на меня с былой силой, по коже побежали мурашки. Алистар встал между моими коленями, но вместо того, чтобы навалиться сверху, продолжил целовать груди, спускаясь всё ниже, вот добрался до пупка, двинулся дальше. Я дёрнулась сдвинуть ноги, но лишь упёрлась в его плечи.
Алистар поцеловал меня там. Его гибкий сильный язык прошёлся, выискивая чувствительную выпуклость, и стал кружить вокруг неё, надавливать. Меня объял жар, кровь захлестнула лицо, внизу живота стало невыносимо горячо. Алистар умело ласкал языком, целовал, посасывал, и я совершенно потеряла над собой контроль.
Хоть и закусывала губу, но я стонала, я вся была мокрая, и когда его пальцы скользнули внутрь, я подалась навстречу, совершенно забыв о его острых ногтях. Удивительно, но он совершенно не царапал, он вытворял что-то невообразимое, надавливал куда-то вверх, и каждый раз меня ослепляло горячими приступами удовольствия. Я стонала в голос, я комкала простыню, извиваясь под языком, на пальцах Алистара. Когда он после очередного всплеска удовольствия навис надо мной, я практически не соображала, что он делает.
Он медленно вошёл в меня, и я завыла от страшной чувствительности тела, застонала от накативших на меня судорог.
– Тихо, тихо, – прошептал Алистар, и стал медленно двигаться. – Видишь, ничего страшного.
Я сходила с ума, боялась вздохнуть от того, какими острыми были сейчас ощущения, казалось, я чувствую каждый изгиб его напряжённой плоти. Он двигался осторожно, хотя, кажется, сдерживаться ему было тяжело. Я обхватила его за плечи.
Даже осторожные, его толчки сотрясали меня до кончиков пальцев. Я ощущала, как приливной волной на меня надвигается оргазм, я впивалась ногтями в плечи и снова не могла сдержать стона. Я не могла думать, не могла вести себя холодно и пристойно, я подалась навстречу, и он взорвался внутри меня так возбуждающе, что я судорожно сжалась в приступе блаженства и обмякла под его сильным телом.
Я зажмурилась. В голове прояснялось, и вместе с разумом возвращался стыд: о боже, как невыносимо развратно я себя вела. Под веками закипали слёзы, вырвались, потекли по щекам. Слёз было так много, что я всхлипнула и разрыдалась. Мне не должно быть так хорошо с мужчиной, который меня презирает, с демоном.
***
На дворец опустилась ночь. Я сидел в кресле и смотрел на спящую на своей кровати Веронику. Она лежала такая беззащитная и несчастная, такая маленькая в этой огромной постели в моём золотом дворце. Меня мутило от отвращения к себе.
Если бы у меня был другой выход.
Я до крови закусил палец. Какой же я ублюдок.
Вздрогнув, Вероника слабо застонала и свернулась калачиком. Эта поза слишком напоминала её в нашу первую встречу. Я накрыл глаза ладонью, но не мог вытравить из памяти страшный образ.
Неужели я стал похож на тех, кого так ненавидел?
Нет Я вскочил и зашагал по комнате. Нет, нет и нет!
Я принуждаю Веронику к близости не по собственной прихоти, а по необходимости, во спасение своего и её – её тоже! – разума от безумия. Я не причиняю ей боли, наоборот, делаю всё возможное, чтобы ей было хорошо. И я делал бы это, даже если бы её удовольствие не входило в условия снятия проклятия.
И я компенсирую все неудобства. Я Веронику буквально озолочу, хотя не обязан ей ничего давать, ведь снять заклятие и в её интересах тоже.
Так почему я настолько паршиво себя чувствую?
Я подошёл к кровати. Вероника поджала кулачки к подбородку, одеяло сползло с острого худенького плеча. Я смотрел на её нежный профиль, на разметавшиеся по подушке мягкие пряди, к которым хотелось прикоснуться, чтобы ощутить их шелковистую прохладу.
Я смотрел на спящую Веронику и… хотел её. Я отшатнулся: осознание желания обожгло меня своей неуместностью.
Я должен презирать её человеческое происхождение, я может быть даже должен чувствовать вину перед ней, но только не желание.
Я не должен хотеть человечку.
Я поспешно сбежал из её комнаты.
***
Сил вылезти из кровати не было. Едва они появлялись, я вспоминала своё вчерашнее поведение в постели с Алистаром, и стыд загонял меня с головой под одеяло.
Как я могла так… так… хотеть его?
До сих пор меня окатывало возбуждением от воспоминаний о нём. Ужас, но стоило представить Алистара, и внизу живота становилось тепло, будто я в самом деле желала близости с ним. А я не могла хотеть близости с демоном. Просто не должна.
Он меня презирает.
Он испытывает ко мне отвращение, вся его ласковость – лишь необходимость, условие снятия проклятия. Он меня ненавидит, а я вся горю при мысли о нём. Ужас!
Должна же у меня быть гордость. Хоть немного. Ни за что не позволю демону считать, будто мне может нравиться спать с ним. Нет, он должен понять, что его отвращение взаимно. Демоны презирают людей, но и люди презирают демонов.
Пусть демоны нас завоевали, но я не позволю Алистару считать меня очередной победой. Пусть моя непокорность будет моим маленьким достижением и его, самовлюблённого красавца, поражением.
Такое решение отняло все силы, и я продолжала лежать в постели.
А что ещё было делать? Слоняться по своим комнатам? Я же пленница, иных занятий у меня нет. А для того, чтобы лежать в постели, хотя бы не надо одеваться в их пошлые наряды. Я крепче обняла Мурзика.
Буду просто лежать. Главное – не думать об Алистаре, не думать о проведённых с ним часах, о том, как его язык ласкал меня, а пальцы… кожу жгло огнём, внизу живота стало горячо, а сердце выстукивало бешеную дробь.
Я покраснела до ушей и уткнулась лицом в подушку.
Я просыпаюсь от тягучего прикосновения к спине. Алистар гладит меня по плечу, спускается ладонью по спине и оглаживает ягодицу. Сквозь тонкое покрывало чувствуется тепло его кожи, туманный взгляд прожигает мне душу.
Я хочу сказать нет, объяснить, как презираю его, но Алистар рывком переворачивает меня на спину и властно целует, ласкает груди. Я выдыхаю стон ему в рот, и против моей воли руки сами стягивают с его крепких плеч халат, я вся изгибаюсь, чтобы быстрее он оказался между моих ног. Прикосновения его отвердевшей плоти отзываются во мне жаром и сводят с ума, я хочу ощутить его внутри так сильно, что толкаюсь бёдрами навстречу. Продолжая целовать, он направляет себя внутрь…
– Проснись!
Меня трясут за плечо. Вскрикнув, я открываю глаза и задыхаюсь от ужаса, сердце сбоит: надо мной нависает Алистар, его волосы щекочут мои плечи, тускло блестят в свете ночника.
Меня накрывает осознание: ночь, мы одни в спальне. Во сне я раскуталась и лежу перед демоном абсолютно нагая.
Взвизгнув, я нащупала одеяло и прикрылась, отвела взгляд:
– Что ты тут делаешь?
– Пришёл тебя разбудить, – Алистар отошёл, сел в кресло и вцепился в подлокотники, упорно разглядывая вышивку на подоле халата.
– Зачем? – я отёрла проступивший на лбу пот и выше задрала одеяло.
– Эти сны – их видеть не полезно. Вредно я бы сказал.
– А?
– Проклятие страсти обычно вызывает сны об объекте страсти у проклятого, но в нашем случае всё пошло не так, и ты тоже должна видеть сны о близости со мной. Ну, по крайней мере, мне показалось, что ты видишь именно такой сон, – он снова посмотрел на меня. – Я прав?
К щекам сильнее прихлынула кровь. Я процедила:
– Да, ты и во сне мне покоя не даёшь, проклятый демон.
Алистар отвёл взгляд:
– Кстати, мы не имеем ничего общего с вашими мифическими демонами.
– Вы демоны.
– Нет, мы просто стоим на более высокой ступени эволюции.
– Вы демоны.
– Это антинаучное утверждение. Демонов не существует. Как и бога в вашем понимании. По крайней мере, мы в своих путешествиях по Вселенной не встречали ни его, ни демонов, ни ада или рая.
– Ты атеист? – удивилась я так сильно, что вступила в разговор.
– Если говорить вашим человеческим языком, то да.
Теперь я подумала, что Алистар очень чисто говорит на русском. Наверное, это какой-то магический трюк.
Из стены возле кресла вынырнул Мурзик, принюхался… и пошёл к Алистару, прыгнул ему на колени. Алистар задумчиво, будто неосознанно, почесал его за ухом.
Даже на постели я расслышала звонкое довольное мурлыкание.
– Почему он с тобой? – пробормотала я, указывая на Мурзика.
Сначала Алистар не понял, потом посмотрел на кота и, размашисто гладя его по макушке, ответил:
– Я же его два раза лечил.
– Два?
– Он и в первый раз пострадал, защищая тебя, да?
Я коротко кивнула, соображая: когда Жека с дружками завалились ко мне, они, похоже, что-то сделали и с Мурзиком, но Алистар… почему-то и в том, и в другом случае он обратил внимание на моего мохнатого друга и не поленился помочь.
– Ты очень религиозна? – перебил мои мысли Алистар.
– Почему вы так думаете?
– Изучал документы. Приют, в котором ты выросла, находится под патронажем церкви… И именно церковь называет нас демонами, – он откинулся на спинку кресла и провёл по губам острым ногтем.
И как он не поцарапал меня… внутри. К щекам снова прихлынула кровь, и я опустила взгляд:
– Я скорее агностик. Но… не знаю. «Демон» – просто это слово очень хорошо передаёт вашу сущность.
– Разве? – со странными интонациями отозвался Алистар. – А мне казалось, демоны – прекрасный синоним слову «люди». Разве вы не заключили в это определение то, что видели и боялись в себе? Разве не кровожадная человеческая злоба стала прототипом демонов?
Я вскинула голову:
– Ты так говоришь, словно это мы завоевали ваш мир и поставили вас на колени.
Алистар смотрел на меня с недоумением.
– Да-да, – осмелела я и нервно взмахнула рукой. – Это вы явились в наш мир, завоевали нас, приравняли к животным, а теперь ты имеешь наглость утверждать, что вы для нас не сыграли роль злых демонов. Ещё скажи, что вы нас облагодетельствовали своим появлением и обращением людей в рабство!
Я раскраснелась и, кажется, впервые не боялась демонов, называвших себя просто магами. Впервые у меня была возможность высказать это пришельцу в лицо и, раз я ему нужна, ему придётся это выслушать.
«А если он меня убьёт, когда снимет проклятье?» – тонко пискнул внутри голосок страха, и я вся сжалась, исподлобья глядя на демона.
– Мы, – он кашлянул, – мы пришли в ваш мир, когда вы развязали третью мировую войну, грозившую уничтожить всё человечество. Да, мы сделали Землю одной из своих колоний, но в обмен на это мы принесли спасительный мир, технологии, лекарства, мы дали людям подданство, а чем отплатили вы?
– И чем? Не встретили вас с распростёртыми объятиями? – я стиснула челюсти, чтобы не сказать что-нибудь резкого. – И подданства у людей нет.
Похоже, близость с демоном плохо влияла на мой характер: я же обычно молчу, не высовываюсь, а тут меня словно кто за язык тянет. Алистар странно, испепеляюще смотрел на меня, от его лица отхлынула кровь. Мурзик спрыгнул с его колен и отскочил в сторону. Что-то треснуло, и Алистар отдёрнул руки от подлокотников: они были смяты, по золочёному дереву пошли трещины.
Ничего не сказав, Алистар вышел из комнаты.
Что? Он в самом деле считал, что люди должны были обрадоваться их владычеству? Что его так разозлило? Или только моя дерзость? Не привык Алистар к тому, что на него кричат люди.
Он меня точно убьёт, когда всё закончится.
Я повалилась на подушки и закрыла лицо руками. Мурзик прыгнул ко мне и успокоительно замурлыкал. Как хорошо, что он со мной.
***
– Гадкая девчонка! – я швырнул стол.
Звонко бились бокалы и кувшины, нектар потёк по золоту пола, охватывая фрукты и осколки. Я перевёл дыхание. Гнев ещё клокотал внутри.
– Чем отплатили люди? Чем?! Она ещё спрашивает?! – я пнул стол, с хрустом прошёлся по осколкам и пнул кресло, сбросил с полки горшки с розами.
И остановился, снова переводя дыхание.
Конечно, она не знала, чем отплатили люди.
Этот факт начисто стёрт из истории землян, все участники и их семьи до третьего колена, все, кто мог хоть краем уха услышать, знать – все уничтожены. Но для меня это не просто какой-то исторический эпизод, для меня это часть жизни.
Прошлое, которое я до сих пор не могу отпустить.
Я старался дышать ровно.
Эта человечка всего несколько дней в моём дворце, а я уже похож на заядлую истеричку.
Надо успокоиться, скоро всё закончится, и во дворце не останется и следа её присутствия, я её на другую сторону планеты переселю и закон издам, запрещающий ей показываться на этом континенте.
Надо только вытерпеть положенный срок.
И хватит этих угрызений совести.
Она человек, и этого более чем достаточно, чтобы её ненавидеть, более чем достаточно, чтобы считать её пустым местом.
Я пнул разбитый горшок и раздавил розу.
Легче не стало.
***
У меня раньше не было возможности бездельничать, и я представить себе не могла, насколько это утомительно. От этого, кажется, можно сойти с ума.
Или полезть на стену. Хотя окружали меня буквально золотые стены, вряд ли ползти по ним удалось бы даже с ногтями, как у Алистара.
Буквально золотые стены напоминали о выражении «золотая клетка». Меня заперли в ней. Кормили. Предлагали лучшие платья. А я второй день с ритуального соития практически не вылезала из необъятной койки и уже хотела выть.
Неужели весь месяц придётся провести так же?
Я мечтала отдохнуть от суеты – вот он мой отдых.
Никакой суеты – тихо, как в могиле, только Мурзик мурлыкает, да Селена предлагает поесть, отвлечься или позвать музыкантов, чтобы меня развлекли дивными, успокаивающими душу мелодиями.
А я хотела домой. В свою грязную обшарпанную общагу, к вечно суетливой Любке с её бесконечными любовными похождениями. Хотела к Сансанычу – сказать, что жива, что скоро верну долг. В училище на нудные лекции, которые в тысячу раз интереснее простого лежания на кровати.
Куда угодно хотела, только подальше отсюда.
Селена отворила двери, и следом за ней вошла толпа опустивших взгляды демониц с полотенцами, коробочками и корзинками.
Сердце упало: снова на ритуал.
***
Такое чувство, что я первой близости с женщиной не боялся так сильно, как предстоящей. Что со мной делает эта человечка!
Я смотрел на своё отражение: красивый статный мужчина с очень чистым для нечистокровного мага красным цветом глаз. Мертвенно-бледный, точно его на казнь ведут, а не переспать с красивой женщиной.
Или так проявляется проклятие? Я уже схожу с ума?
Я продолжал смотреть в зеркало.
Тогда, после подавления восстания, отец всех женщин из семей мятежников отдал своей армии на поругание.
Всех, от малолетних девочек до старух, и заставил их родных смотреть на это. И меня…
Меня захлестнула тьма. Зажмурившись, я пошатнулся и опёрся на зеркало. Ощущение его холодной поверхности помогало вырваться из сонма криков и бескрайнего ужаса.
Я сглотнул.
Открыл глаза.
И заглянул в тёмную глубину своих зрачков.
Что было, то прошло.
Такое больше не повторится.
И то, что происходит сейчас, не похоже на то, что было в прошлом.
Не похоже.
Не похоже.
Не похоже!
Я ударил зеркало. Сверкающие осколки каскадом рухнули к моим ногам.
***
Дверь в комнату с кроватью отворилась, и я застыла от ужаса: глаза Алистара горели, роскошные волосы были растрёпаны. Вперившись в меня страшным взглядом, он приближался.
Отшатнувшись, я вжалась спиной в дверь, но она не поддалась.
Алистар надвигался. Ноги у меня подгибались. С трудом я отвела взгляд от его бледного безумного лица. На стиснутой в кулак руке багровели полоски свежих порезов.
– Ч-что?.. – промямлила я.
Рывком подняв меня на руки, Алистар шагнул к кровати.
– Нет, – пролепетала я, уверенная: он меня сейчас убьёт.
Или изобьёт.
Или порвёт.
Ему просто надоело со мной возиться, демон есть демон. Я вся сжалась, ожидая, что меня грубо скинут на постель, но Алистар положил меня с некоторой долей осторожности.
Сорвав чёрный халат, он навис надо мной, а я просто застыла, парализованная животным страхом, и едва дышала. Алистар упёрся коленями по бокам моих бёдер, ладонями – у моих висков, чудом не запутавшись в волосах, и уставился своим диким взглядом мне в глаза.
– Послушай меня, женщина, – заговорил он, и от рокота злости в его голосе у меня побежали мурашки, встало сердце. – Как я уже говорил, я… ненавижу людей. Но я уважаю право женщин на отказ. Даже человеческих. И мне неприятно, что приходится тебя принуждать. Но ответь, разве я причинил тебе боль, кроме естественной?
От его взгляда немел язык, мысли лихорадочно метались в голове.
– Отвечай, – пророкотал он, кривя свои красивые чувственные губы.
– Физически – нет, – прошептала я. – Но морально…
– Ладно, будем считать, мы квиты: ты тоже делаешь мне больно своими упрёками.
Я удивлённо приоткрыла рот, но Алистар не дал продолжить, заговорил сам:
– Разве я не помог тебе спастись от насилия?
– Но сам ты…
У него заскрипели зубы, он с трудом выдавил:
– Я говорю о том конкретном случае: разве я не помог, не защитил тебя?
– Защитил, – обречённо согласилась я, хотела отвести взгляд, но не смогла.
– Разве я не был нежен даже тогда, когда для снятия заклинания этого не требовалось?
– Был, – убито признала я.
– Разве я не обеспечиваю тебе еду, одежду и место для жизни сейчас?
– Обеспечиваешь, – шепнула я, и на глаза навернулись слёзы.
– Разве я не поклялся достойно обеспечить тебя после снятия проклятия?
– Поклялся.
– На твоё имя уже открыт счёт, и за каждый день жизни здесь ты получаешь на него миллион универсальных денежных единиц.
У меня открылся рот: миллион универсалов в день? Это целое состояние. Но почему мне от этого только горше?
– В конце я подарю тебе имение в Бразилии или Аргентине на твой выбор, а может даже оба. И подданство. Настоящее, наше подданство – честь, которой последние полсотни лет не удостаивался ни один человек, – Алистар прерывисто вздохнул. – Поэтому, пожалуйста, не делай процесс ещё более неприятным, не укоряй меня. Поверь, я делаю это с тобой не ради прихоти, и я бы с радостью избежал принуждения.
Алистар наклонился и поцеловал меня. В груди разливался холод, охватывал меня миллиметр за миллиметром. Алистар покупал меня. Покупал как шлюху.
И когда всё закончится, я именно шлюхой и буду, подстилкой демона. С ресниц сорвались слёзы и потекли по вискам. Алистар покрывал поцелуями мою шею, расстёгивал пуговицы платья, облизывал и покусывал соски.
«Я просто шлюха», – мысль сковывала меня страшным холодом, ком встал в горле, слёзы всё текли и текли.
Словно в бреду я ощущала усыпавшие грудь поцелуи, ласковые прикосновения к внутренней стороне бёдер.
«Просто шлюха», – набатом звучало в голове.
Лицо Алистара снова оказалось надо мной, но я не видела его за пеленой слёз. Обида жгла и захлёстывала меня, я презрительно скривила губы:
– Ну же? Чего ждёшь? Бери, ты же меня купил, – обида захлестнула меня до одурения, я закрыла лицо ладонями, не в силах сдержать слёзы, крик: – Ненавижу тебя, ненавижу!
Алистар отскочил. Судя по звуку, может даже упал. Перевернувшись, я уткнулась лицом в подушку и завыла.
– Маленькая моя, – шепчет Алистар, вторгаясь в меня сзади, оглаживая груди, и я не сдерживаю стон, подаваясь навстречу ему, плотнее насаживаясь. – Вот так, да.
Его волосы щекочут мне плечи, поцелуи обжигают шею, и я комкаю простыню.
– Сладкая моя, – шепчет Алистар, и от его голоса, от его движений внутри у меня сладко-томительно сжимается. – Вероника…
Я млею от звука своего имени, произнесённого им с блаженно-восхищённой интонацией, и меня наполняет нежность, переплетённая с обжигающим ощущением приближения оргазма.
– Вероника, – шепчет Алистар, всё чаще и глубже проникая в меня, переходя на бешеный темп, – я люблю тебя.
Вспышка удовольствия накрывает меня, я вскрикиваю…
И сильная рука накрывает мой рот.
– Тихо, – шепчут на ухо.
Селена? В темноте не видно.
– Тихо, – повторила она. – Это я, Селена. Не бойся, только тихо.
Я кивнула, и она отпустила мой рот.
– Вероника, – прошептала Селена, пока я смаргивала слёзы и выше натягивала одеяло. – Тебе надо бежать. Не было никакого проклятия, ты не первая девушка, которую Алистар так разводит на близость.
Сердце упало в пятки. Селена торопливо продолжила:
– Позже, когда Алистар наиграется, он тебя убьёт жестоко и страшно. Он ненавидит людей.
– А ты?
– Я служу людям. Я из сопротивления. И мы поможем тебе сбежать. Мы не можем позволить ему убить ещё одну девушку. Я не могу, – она всхлипнула. – Я стольких уже проводила на смерть, что больше не могу терпеть. Пожалуйста, поверь мне, пожалуйста, убегай.
– Н-но как?
– Алистар и глава безопасности сегодня в отъезде, в еду стражникам я подмешала успокаивающее, они будут рассеянными этой ночью. За стенами дворца тебя ждёт транспорт. Только быстрее, умоляю, нас никто не должен видеть, иначе нас отдадут на растерзание сторожевым драконам, а перед этим… перед этим отдадут стражникам для развлечений.
Я похолодела. Потом вспомнила:
– А Мурзик?
– Я достала для него переноску. Быстрее.
Не помня себя от ужаса, не включая свет, я быстро оделась в принесённые Селеной джинсы, майку, куртку и кроссовки. Она шёпотом поторапливала и держала переноску, пока я запихивала туда ошалелого Мурзика.
В коридор выходить не пришлось: Селена показала мне невидимую дверь для служанок, и я протиснулась в узкий переход. Схватив меня за руку, Селена потащила меня куда-то во тьму, на крутую лестницу. Сердце вырывалось из груди.
Неужели Алистар собирался меня убить?
Вполне может быть, он же демон.
Наворачивались слёзы: отдалась чудовищу. Почти поверила в то, что ему в самом деле не хочется меня принуждать. Скольких ещё он так обманул, обещал отпустить и озолотить, когда «проклятье» снимут, а потом?..
Бесконечная лестница кончилась, мы бежали по какому-то коридору, шаги вязли в неестественной тишине.
– Быстрее, – взмолилась Селена. – Они могут вернуться в любой момент, и тогда нам не сбежать.
Мы выскочили на крыльцо, я хлебнула прохладного ночного воздуха, удивительно чистого, пахшего грозой.
Лужайки и кусты озаряли только звёзды, далеко справа мерцали огни светильников.
– Я затушила освещение этой части сада, – пробормотала Селена и потянула меня на засыпанную круглыми камушками дорожку. – Быстрее.
Мы промчались к лабиринту из живых изгородей, закрутились в нём: повороты, повороты, бесконечные повороты. Сердце билось в горле, между лопаток стекал пот. Ужас гнал меня за Селеной, но казалось, всё бесполезно. Алистар вернётся и меня убьёт, непременно убьёт за попытку сбежать, за тот отказ. О боже, что он со мной сделает, если поймает. Задыхаясь от усталости и страха, я побежала быстрее, впивалась в холодную руку Селены.
Мы налетели на колючие ветки пахших смолой кустов.
– Прикрой глаза, – велела Селена, протискиваясь куда-то вглубь растительности.
Переноской с зажатым в ней Мурзиком я прикрыла лицо и пошла следом. Кусты затрещали – и раздались перед нами. Что-то щёлкнуло, скрипнуло, и Селена потянула меня дальше во тьму:
– Почти пришли.
Мы выскочили по другую сторону стены. Во тьме ночи слабо вырисовывался тусклый прямоугольник зависшего в воздухе дверного проёма.
– Заходи, я запру дверь, чтобы нас не отследили, – Селена подтолкнула меня к проёму.
Ужас захлестнул меня с новой силой. Я хотела обернуться, но затылок пронзило болью.
***
Крылья кессалийца молотили пронизанный светом звёзд воздух. Я задыхался, ярость и боль кипели во мне, скручивались ураганом. Перед глазами стояло заплаканное лицо Вероники, смертный ужас в её взгляде. Я вскинул руки. Удар магии расколол каменное плато. Трещины расползались с оглушающим грохотом, в глубину разлома сыпались обломки камней.
Кессалиец судорожно закружился, я хлестнул его плетью, отправляя в бешеный полёт.
– Стой! – сквозь воздух нёсся за мной магический призыв Итара.
Я лишь подхлестнул кессалийца: не хочу никого видеть, просто не могу. Я мчался прочь от дворца, от Вероники, Итара, от восходящего солнца в кромешную тьму ускользающей ночи.
Холодный воздух не мог погасить сжигавшего меня пожара.
Я точно сошёл с ума.
Рехнулся.
Но я больше не прикоснусь к Веронике. Будь что будет, но я её не трону, потому что если трону, я без всякого проклятья рехнусь.
Ветер хлестал меня в лицо, драл волосы и халат.
– Стой Ал! Да остановись ты! – магическими посланиями призывал Итар.
Обернувшись, я швырнул в него сеть заклятия. Итар рванул своего кессалийца в сторону. Я не стал смотреть, только подстегнул дракона. В ушах ревел рассекаемый воздух.
Мощный удар накрыл моего кессалийца, тот дёрнулся, обмяк – и камнем полетел вниз.
Что?
Во тьме казалось, я падаю в пустоту. Сердце бешено стучало, и верилось – падение бесконечно. Но оно не может быть бесконечным. Один удар – и всё, я свободен от проклятий и воспоминаний, от всего.
Я зажмурился.
Кессалиец подо мной задрожал, расправил крылья, нас швырнуло вверх, воздух вскипел, рычал раненым зверем. Мощные толчки крыльев перешли в мерное покачивание, голову закружило в спиральном спуске. Дракон грузно шмякнулся на землю, моя челюсть клацнула.
В ушах ещё звенело, но я слышал звук хлопающих крыльев над головой.
Рядом с моим неуклюже приземлился кессалиец Итара. Я почти не видел их, я и своего-то дракона не видел, только чувствовал луку седла под сведёнными судорогами пальцами.
Подбойки Итара цокнули о землю, простучали ко мне. Прерывисто дышавший кессалиец качнулся от прыгнувшей на крыло тяжести. Удар в челюсть чуть не выбил меня из седла.
– Ты что творишь?! – в ухо заорал Итар. – Совсем спятил?!
На его ладони вспыхнуло белое пламя, озарив перекошенное злобой лицо, струйки крови под носом, потемневшие глаза и всклокоченные светлые волосы.
– Ты что творишь? – прорычал Итар и схватил меня за воротник. – Жить надоело?
– Кажется, да, – обречённо согласился я.
Выражение лица Итара смягчилось, он тыльной стороной ладони утёр кровь и плюхнулся на крыло моего кессалийца, почесал макушку.
Мне стало чуть легче. Челюсть болела, помогая отвлечься от мрачных мыслей.
– Бросай это самоедство, – Итар снова вытер под носом. – Она того не стоит.
– Дело не только в ней, – я потёр ноющий подбородок. Наклонился и прижался лбом к холодной чешуйчатой шее. – Я обещал, что ни одну женщину не стану принуждать к близости. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Но когда моя жизнь оказалась под угрозой…
– Вот именно – твоя жизнь, – Итар укоризненно посмотрел снизу. – И твой разум. Ты вообще понимаешь, о чём речь?
– Ну, учитывая, что это я, а не ты, вижу навеянные проклятием сны, то я понимаю даже лучше, чем ты.
– Ничего ты не понимаешь, – Итар с раздражением погасил на ладони огонь. Тихо звякнули доспехи. Судя по звуку, он прислонился спиной к часто вздымавшемуся боку дракона. Мою босую пятку защекотал край наплечника. – Почему сейчас ты думаешь только о себе?
– Это, знаешь ли, немного естественно в сложившихся обстоятельствах.
– Ты принц, ты правитель Земли, тебе нужно думать с точки зрения правителя. И ты мой друг, подумай, как мой друг.
– И как эти статусы должны изменить моё видение?
Кессалийцы тяжело дышали после безумного полёта. Небо на горизонте слабо серело. Итар вздохнул:
– Начнём с того, что ты довольно хороший правитель.
Я фыркнул.
– Да, – Итар сдвинулся, и давление на пятку усилилось. – Ты, конечно, не любишь людей, но управляешь ими по справедливости. И чиновников держишь в узде. Без нарушений, понятное дело, не обходится, но, поверь, если сравнивать с другими колониями, лишёнными права подданства, люди живут довольно неплохо. К тому же именно ты запретил торговлю людьми на имперском рынке, за время твоего правления человечек практически не вывозили в гаремы.
– Тебе не кажется, что при моей нелюбви к людям, их хорошее житьё под моим правлением не должно меня радовать?
– Да брось, – хмыкнул Итар. – Только не говори, что каждая спасённая от насилия девушка для тебя не победа и не повод спокойнее спать ночами.
Холодея, я закусил губу. Итар знал меня лучше, чем мне бы хотелось. Намного глубже, чем я собирался кому-то показывать. Впрочем, это ожидаемо: он один из немногих оставшихся в живых, кто знал меня до бунта людей, один из немногих, кто видел меня сразу после.
Положа руку на сердце, Итар знал меня лучше всех, лучше родного отца.
– И я не хочу терять такого друга, как ты, – устало сказал Итар. – Я правда не хочу тебя терять.
Он накрыл мою ногу горячей ладонью и похлопал, добавил тихо:
– Давай возвращаться. Напьёмся, подерёмся и… хочешь, я поговорю с ней, чтобы она поняла, как ей, как всем людям, с тобой повезло?
Холодок пробежал по спине, я неожиданно сипло ответил:
– Я сам поговорю, если надо будет.
– Ой, брось, ты ни с кем об этом не говоришь, а с ней тем более не станешь.
Я стиснул зубы. Но Итар… он прав: я ни с кем не стану об этом говорить. Я и с собой-то не особо могу.
– Не хочу возвращаться, – признался я.
– Надо, – ответил Итар и снова похлопал меня по ноге. – У тебя просто нет выбора. Принц ты или кто?
«Я жалкий запутавшийся маг», – я вздохнул.
И снова Итар прав: я не могу болтаться неизвестно где и сбегать от каждой проблемы.
Даже если эта проблема – рыдающая в моих объятиях Вероника.
***
Голова раскалывалась, тело было будто не моим. Мысли путались и, цепляясь друг за друга, превращались в сущий гордиев узел. С пересохших губ сорвался стон.
Потом пришло воспоминание об ударе по голове.
О побеге.
Как же болела голова. Я потянулась к ней рукой, но что-то вдавилось в запястье и не дало её коснуться. Я открыла глаза: в блеклом сумраке, едва рассеянном единственной лампой под потолком, отчётливо просматривался наручник, приковывающий меня к стене.
Я похолодела: Алистар поймал меня и посадил в тюрьму, прежде чем отдать солдатам или драконам. Меня затрясло, я попробовала обхватить себя руками, но смогла только одной – другой мешал наручник. Я лежала в небольшой комнате, из мебели – только узкая койка. На двери, как и у всякой, наверное, тюрьмы, имелось отверстие. Сейчас оно было закрыто.
– Эй, кто-нибудь, – позвала я.
Сердце гулко колотилось в груди. Задыхаясь от ужаса, я невыносимо долго лежала на жёсткой постели, прежде чем дверь отворилась.
Я притиснулась к холодной стене, ожидая увидеть разгневанного Алистара, но вместо него вошла Селена. На ней было голубое платье с широким кожаным поясом, на плечах – металлические наплечники с заострёнными кверху краями, а на голове вместо шутовского «колпака» причёски – золотистый обруч с изгибами, напоминавшими прилепившиеся к вискам крылья летучей мыши.
Она меня обманула.
Она просто вывела меня из дворца.
Или по приказу Алистара проверяла, готова ли я убежать?
– На выход, – приказала Селена, щёлкнула пальцами, и наручник раскрылся.
Почему-то её я почти не боялась.
– Где Мурзик? Что ты с ним сделала?
– Пф Это была иллюзия.
Хотя бы Мурзик в относительной безопасности.
– Где я? – я потёрла запястье.
– Во дворце великого преображённого Такор-вея. И прежде, чем ты предстанешь пред его светлые очи, тебя нужно привести в порядок, грязная человечка.
Схватив меня за волосы, Селена потащила меня из камеры.
Пинками и затрещинами, сыпля оскорблениями, она гнала меня по длинным слабо освещённым коридорам до ванной комнаты с синими стенами. Там четыре служанки, грубо подталкивая и пихая меня, содрали одежду и, точно животное, вымыли щётками. Расчесали. Натянули на меня прозрачное платье.
Как же разительно это всё отличалось от обращения ко мне во дворце Алистара.
И здесь было холоднее. В прозрачном платье я мгновенно замёрзла и, обхватив себя руками, взмолилась:
– Можно меня во что-нибудь…
Резко приблизившись, Селена отвесила мне пощёчину. Я зажала пылавшую щёку, а Селена прошипела сквозь зубы:
– Молчи, человечка, пока тебе не разрешили говорить.
Навернулись слёзы, несколько капель сорвалось на щёку. Селена брезгливо скривилась:
– Ты, жалкая тварь, твоих мозгов, конечно, не хватит понять, какой чести ты удостоилась, но запомни одно: если пикнешь, лишний раз дёрнешься, посмотришь в глаза хозяину – я изобью тебя так, что ходить не сможешь.
У меня округлись глаза:
– Р-разве я н-не заложница?
– Заложница, – осклабилась Селена. – Но ты нам нужна живой, понимаешь, живой, а не целой и невредимой.
У меня чуть не остановилось сердце: она ведь серьёзно. В её пурпурных глазах читалась жажда отомстить за несколько дней прислуживания.
– Иди за мной. И только попробуй отстать, – показав мне кулак, Селена направилась к двери.
Ослушаться я не посмела. Глотая слёзы, спросила:
– Кто такой… великий преображённый?
Помедлив, стискивая кулак, Селена вскинула голову и гордо ответила:
– Восьмой принц нашей великой империи.
– Зачем ему я?
– Чтобы поставить на колени этого ублюдка Алистара, – Селена сплюнула.
– Так… – я едва поспевала за ней, от ужаса дыхание быстро сбилось. – Получается, ты солгала об Алистаре, о том, что он девушек…
Селена рассмеялась:
– Конечно, солгала. Алистар слабак. После того, как её мать обесчестили люди, и она покончила с собой, он умом совсем тронулся, жалостливый стал до жути, а как Землю в пользование получил, запретил человечек в гаремы продавать. Чтобы он заманивал, насиловал и убивал девушек? Ха-ха-ха, не слышала ничего смешнее. О, так трудно было не рассмеяться, когда несла этот бред.
Я шла сама не своя…
– Маму Алистара обесчестили люди? Но как? Она же маг…
– Она была родом из немагической колонии, – фыркнула Селена. – Алистар полукровка, у него и магия-то пробудилась только потому, что он умом тронулся, когда её насиловали.
– Так он присутствовал? – я остановилась.
– Да. Его самого до полусмерти избили, никчёмное отродье. И после этого он – седьмой принц, когда мой незабвенный господин только восьмой.
Кровь ревела у меня в ушах. Так значит… получается… Алистар действительно не хотел меня принуждать, и не только потому, что я человек?
Значит, он видел, как его маму, как она покончила с собой… понятно, почему он ненавидит людей.
Голову обожгло болью: Селена схватила меня за волосы и толкнула вперёд.
– Иду-иду, – пообещала я, вытирая слёзы.
– Не смей распускать сопли, – Селена хлестнула меня по спине. – Вперёд. И опусти взгляд. Ты – вещь, вещам не подобает глядеть на хозяев.
Едва сдерживая слёзы, я спешила за Селеной.
Поднимать взгляд было страшно. Думать о будущем – ещё страшнее.
***
Голова раскалывалась. Сколько же я вчера выпил? Память вырубилась после третей бутылки креплёного нектара. Я осторожно приоткрыл глаза: сумрак моей комнаты. В кресле, обнимая десятилитровую амфору, посапывал Итар.
Проклятье, как же раскалывается голова. И во рту настоящая пустыня.
Я приподнялся на локте: на тумбе серебрился кувшин с холодным травяным настоем. Я вцепился в него и залпом выпил половину, не обращая внимания на хлещущие на рубашку струи.
Вместе с головной болью уходило и счастливое отупение бесчувствия.
Вероника.
Вероника…
Я зажмурился, но веки жёг запечатлённый на них образ её бледного отстранённого лица, и ненависть к себе волной поднималась в груди.
Будь всё-всё проклято Каждый проклятый день моей жизни!
Поднялся я с трудом, оглядел заляпанную старыми и свежими пятнами рубаху, штаны. Спать в одежде – какая мерзость. Надо же было так беспросветно напиться.
Пошатываясь, дотащился до ванной. Повинуясь магическому импульсу, вода хлынула в просторную полость по центру. Пальцы путались в пуговицах, но я справился, стянул рубашку и штаны, шагнул в очищающую прохладную воду, улёгся, уткнувшись в колышущуюся гладь подбородком.
Мысли прочищались всё сильнее, и всё сильнее я об этом жалел.
Как пережить этот страшный период жизни?
Как договориться с совестью?
Как… как изменить отношение Вероники к происходящему?
Ведь наверняка если я ей понравлюсь, она не будет против близости, возможно, захочет этого сама.
Женщины… мне не понять. Я не знаю, как к ней подступиться. Я разбираюсь в магии, стратегии военных действий, экономике и боевых искусствах, но я ничего не понимаю в женщинах, особенно в человеческих. Это моё слепое пятно, слабость.
Ну вот чем Веронику соблазнить?
Где её здравый смысл: ведь снять проклятие ей тоже нужно, так почему она не хочет принять нынешний ход вещей? Я бы принял… наверное: Вероника права – я в другом положении. В более выгодном.
Моя позиция – сила.
Насилие.
Задержав дыхание, я опустился под воду, в мир приглушённых звуков, невесомости и нехватки воздуха.
Я задыхался. Задыхался уже физически.
Вынырнул, жадно глотая воздух. Жаль, что нельзя так же надышаться покоем.
Неторопливо намылившись и ополоснувшись, я высушился заклинанием и набросил один из свежих халатов из всегда ожидавших в стопке на стеллаже.
Когда я вернулся в спальню, Итара в кресле уже не было, как и амфоры с нектаром – весьма благоразумно, учитывая моё вчерашнее пожелание быть вечно пьяным и бесчувственным. На практике я, конечно, такого позволить себе не мог.
Надо попробовать изучить прошения: погружаясь в хитросплетения законов и жизненных обстоятельств обычно проще забыться. Не переодеваясь, я вышел в коридор.
Рыжее движущееся пятно на другом его конце мгновенно привлекло внимание.
Стоя в дверях, я недоуменно наблюдал за мчавшимся ко мне Мурзиком. Из-за поворота выскочили двое стражников, звонко столкнулись.
Мурзик бежал ко мне, пронзительно замяукал на ходу.
Ошеломлённый, я растерянно дал
