Дашенька. Лана Никс

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ. Предисловие
• ЧАСТЬ первая
• ЧАСТЬ вторая

АННОТАЦИЯ

Эта книга о том, что известно любому психологу и любому человеку: все проблемы из детства. Эта книга о становлении личности во временном процессе: ребенок – подросток – взрослый. О том, какие последствия влекут за собой все аспекты жизни, быта и окружения ребенка. И главное: эта книга о том, как преодолеть детские психологические травмы, чтобы во взрослом возрасте суметь стать счастливым.

   Возможно, во время прочтения этой книги вам придется задуматься о воспитании ваших детей, о вашем детстве, о вашей жизни, о жизни ваших близких. Надеюсь, что мне удастся передать ощущение, как важно ценить то, что мы имеем, как важно задумываться о судьбе наших семей… вовремя.

   Некоторые сцены, события и поступки героев могут вас шокировать. Но давайте не забывать, что никто из нас ни от чего не застрахован, и неизвестно, как бы каждый из нас повел себя в той или иной ситуации. Ошибки виднее со стороны, оценивать легко со стороны, «легко давать советы другим, но не себе» (слова И. Муравьевой). Мы все должны понимать, что жизнь каждого из нас могла бы повернуться иначе – и никто не знает, в какую сторону. И давайте помнить, что в силах каждого из нас – в ВАШИХ силах – изменить ее к лучшему.

   В книге: предисловие + часть первая + часть вторая.

   Возрастное ограничение 18+

ПРОЛОГ. Предисловие

Удивительно прочны нити, связывающие каждого отдельного человека с социумом. Только этих нитей так много, что впору запутаться в них, как в густой паутине. Было бы несравнимо проще, если бы такая нить была одна, определенная и прямая: человек – социум. Но ведь он, социум, настолько же разносторонен и многогранен, как отдельно взятый человек. В нем тучи всяких ячеек: семейные, коллективно-профессиональные, возрастные и даже жилищно-коммунальные, - какие пожелаете! И важно то, что в каждой из этих ячеек мы вертимся, действуем и чувствуем себя по-разному. Вроде, характер у человека один, и неизменный. Но почему же тогда мы по-разному реагируем на каждую ситуацию? Еще понятно, почему разнятся наши чувства в таких ситуациях, когда на наших глазах мучают котенка и когда лечат перебитое крыло голубю. Но почему мы резко негативно реагируем на скандалиста или глупца, но толерантно спускаем себе такое же поведение? И так же по-разному мы чувствуем, видя страдания близкого человека и постороннего. В этом кроются личная и общественная составляющие.

   Впрочем, личное и безразличное отношение к тем или иным событиям и людям не является исключением или чем-то особенным. Просто мы не слишком любим примерять чужие ситуации на себя. А ведь это помогает глянуть на все изнутри, честно перед самим собой понять, что сделали бы на его месте. Так можно научиться не судить людей.

   Представьте, что вы проводите отпуск на море. Гуляя по набережной, замечаете уличное выступление с какими-нибудь экзотическими зверюшками. Вы примыкаете к толпе, созерцая милые трюки обезьянок, и тут вам о-очень бо-ольно и совершенно бесцеремонно отдавливает ноги прущая сквозь толпу одышливая бабенка, да еще и в бок локтем ткнула, волоча апатичного сынишку, - такого, всего перемазанного мороженым с ног до головы, - чтобы занять лучшее место в толчее зрителей. Особо нервные могут и облаять эту женщину нецензурной бранью, излишне робкие промолчат и посторонятся, но мысленно помянут такими же словами. И только поставив себя на место простой женщины – матери – можно увидеть эту толпу ее глазами. Ну какая мать не захочет для своего чада самого интересного сборника сказок, самой модной дубленки, самого вкусного арбуза и самого лучшего места во время представления? Тут можно и по ногам пойти, а если дело касается, например, безопасности ребенка – и по головам. Кто-то скажет – материнский инстинкт, а кто-то – плохое воспитание. На то мы и разные люди, чтобы смотреть на все по-разному, вести себя по-разному, позволять себе больше или меньше.

   Это то, что мы отдаем в социум.

   Обращаясь же к теме внутренней жизнедеятельности – чувств и мыслей, - многие уверяют, что человека невозможно исправить. Это правда. «Меня» перевоспитать никто не в силах. «Я» сам(а) должен(должна) и могу что-то изменить. Исправить нельзя, а исправиться – можно попробовать!

   Примечание: если «мне» это нужно.

   Характер заложен генами, воспитанием и социальной средой, - прежде всего в детстве, - которые формируют мировоззрение и будущее поведение. Рисуют картину мира, если угодно.

   Но выбор, мириться ли нам со своим собственным характером, поведением – в частности, с привычками, - или побороться, за нами. Ведь, признайте, порой он, характер, мешает нам получить то, что нам действительно нужно. Например, гордость не позволяет извиниться перед человеком, без которого вы не мыслите своей жизни. Или излишняя скромность не дает раскрыться перед начальством в выгодном свете и получить новую должность.

   Кто не находил противоречий в самом себе? Только тот, кто никогда не копал. А ведь именно самоанализ и честное признание перед самим собой – основополагающий шаг к духовному и личностному росту.

   Не опускайте руки, заранее смирившись с тем, что «я такой, какой есть». Начните с малого: бросьте хотя бы одну вредную привычку – к примеру, перестаньте грызть ногти, а лучше, бросайте курить, или начните качать пресс, по чуть-чуть, - и вы почувствуете, что способны свернуть горы, вы поверите в себя, в свои безграничные силы. И что самое приятное, окажется, что это не «малое» вовсе было, а огромный внутренний перелом!

   Расставание с привычкой может растянуться на годы, если вы приложите недостаточно рвения, и будете перманентно тянуть сигарету ко рту. Думаете, это повод для разочарования? Для осознания, что у вас нет силы воли?

   А вот и нет!

   Если вам не удается побороть в себе то, что вам хотелось бы изменить, самостоятельно, ни в коем случае не терзайте себя, не ругайте и не разочаровывайтесь… а просто влюбитесь – в человека противоположного пола, в нового себя, в свою цель…

   Я не делаю гиблую душу жертвой в этой книге. Я даю ей шанс. И если она не в силах спасти себя сама, я ввожу в ее судьбу замечательное, то самое излечивающее и побуждающее чувство – чувство влюбленности. И это шанс для этой гиблой души стать лучше, - если она правильно расставит приоритеты и решится на перемены.

   Любовь сама по себе никого не делает лучше. Потому что любит каждый по-своему, и проявления любви у нас разные. Но она заставляет – какими-то своими тайными хитростями – стремиться к лучшему, например, перейти от зацикленности на себе к заботе о ближнем. Более того, когда мы влюбляемся, каждое наше действие, даже то, которое осуществляется не в присутствии объекта нашей влюбленности, оказывается под контролем – под нашим личным контролем. Мы начинаем следить за своим поведением и думать, а как бы я сделал(а), если бы возлюбленная(ый) был(а) сейчас рядом. Появляется ощущение чужого присутствия, словно есть кого стыдиться, есть чьего неодобрения бояться. И тут уж мы сами вольны решать, чье это присутствие: может, это та самая лишь подсознательно и суеверно ощутимая субстанция, которую принято величать совестью? Или же мы чувствуем присутствие любимого человека, потому что он присутствует в нашем сердце?

   Но в этой книге я хочу подискутировать с Вами, любимые и уважаемые читатели, спросить вашего мнения, совета, а может быть, подсказать и Вам… Согласитесь ли Вы, что для того, чтобы найти верный путь к самосовершенствованию, нам следует выбирать любовь, руководствуясь лишь сердцем, а не с калькулятором в руках?..

ЧАСТЬ первая

Даша

   I

   Белые гольфики, пышные банты, темно-синие костюмчики, букеты багровых пионов и разноцветных астр… Мамы и бабушки ведут за руку малышей в первый класс. В небе сияет солнышко: еще по-летнему тепло, но уже по-осеннему оранжево. Школьный двор быстро заполняется пестрыми толпами радостно-оживленных родителей, учителей, взволнованных детишек и снисходительно-опытных старшеклассников, с превосходством поглядывающих на малышню.

   Праздник жизни, юности и открытых дорог!

   Суетящиеся классные руководители ажиотированно выстраивают классы и родителей в шеренги, проявляя недюжинную стойкость и самообладание, поскольку последние выполняли указания на удивление бестолково.

   Располагались классы, как водится, по периметру большого квадрата. Впереди – первоклашки, за ними – второклашки, и так далее.

   Дашу тоже затолкнули в нестройную шеренгу деток, которые переходят во второй класс. Ее взгляд быстро метался по Анне Васильевне – учительнице – в цветастом платье, по затылкам первоклашек, стоявших перед нею, по толпе взволнованных мам, пап и бабушек…

   Белые гольфики, пышные бантики, тщательно и любовно выглаженная форма малышей и ее же одноклассников… На все это Даша смотрела с молчаливой завистью. Уже в свои восемь лет она четко отдавала себе отчет в том, что это обжигающее негодование – ничто иное, как всепоглощающая зависть. И злость. Злость на всех ее одноклашек. Злость на каждого их родителя.

   Все дело в том, что на ней самой был старый измятый костюм – еще с первого класса, который, к тому же, был ей катастрофически мал. Бантов на ее волосах не было вовсе, поскольку некому было их завязать. Да и гольфики были прошлогодние и по длине приравнивались скорее к носкам; и босоножки были прошлогодними, и, если согнуть пальцы ног, она могла достать кончиками их до асфальта.

   А все почему? Потому что мама пьет. Сильно пьет, не просыхая. Хорошо, хоть в прошлом году Надежда спохватилась, когда семилетняя дочка робко спросила у относительно трезвой на тот момент матери:

   - Мам, а почему я не иду в школу? Все девочки во дворе через две недели в первый класс идут. Им уже портфели купили и карандаши. Цветные! Красивые-е! И учебники они уже получили, с картинками, такие яркие!

   Все-таки этими словами семилетняя тогда Даша решила свою судьбу. Не скажи она всего этого Наде, та и не вспомнила бы, что ее дочка доросла уже до школы и надо бы собрать ей «приданое» в первый класс.

   Благо, она работала еще уборщицей в теплосети и имела какой-никакой оклад. Наскребла она мятых рублей на тоненькие тетрадки в косую линию, карандаш, линейку, ручку. Форму вместе с гольфами и белыми бантами выпросила в долг у соседки Ларисы с первого этажа, дочка которой переходила уже в пятый класс, дескать, отдам с заплаты. Портфель, хоть и тоже «бывший в употреблении», Лара безвозмездно подарила, пожалев девочку.

   Приняли Дашу, наверное, тоже из жалости. Директриса школы, выразительно глянув на мать, у которой не хватало трех зубов, в «парадном», но не достаточно чистом платье, и, отметив ее болезненную худобу и отечность лица, все же задала Даше пару вопросов. Девочка с легкостью ответила на них. Приятно удивленная директриса улыбнулась ребенку:

   - Кто же научил тебя считать?

   - Девочка одна во дворе. Она старше меня, уже девятый класс закончила. Только теперь ее нет. Она с родителями переехала в другой район. И мне теперь дружить не с кем.

   Видя неиспорченность ребенка, она записала данные Надежды и Дашеньки. Разве должны дети отвечать за ошибки родителей? Вопрос риторический.

   Надежда с молодости зашибала, вращаясь в кругу алкоголиков, бомжей и бомжей-алкоголиков. Следствием такого образа жизни являлось то, что она не задерживалась надолго ни на одной работе, бесконечно меняя место, но не меняя профессию: уборщица в продовольственном магазине, уборщица в ларьке шаурмиста, уборщица в другом магазине, дворничиха…

   Половая жизнь Надюши была гораздо более разнообразной: зачастую наутро она не могла вспомнить ни имени кавалера, бодро храпевшего рядом, ни обстоятельств, при которых она оказалась с ним в постели. Так и Даша появилась: неизвестно от кого, неизвестно в какой момент зачатая.

   На удивление всем осуждающе судачившим соседям она произвела на свет здоровую и хорошенькую девчушку, и, в силу своих материнских инстинктов, стала растить дочку, хотя и матерью оказалась не ахти: то покормить забудет, то спит пьяная, пока ребенок исходит криком в перепачканных пеленках. О купании и режиме дня и речи не шло. Но, по крайней мере, пьянчужка не выбросила новорожденную в мусорку, как это, к сожалению, частенько бывает.

   Росла Даша практически на улице, убегая прочь из квартиры, когда туда набивалась очередная толпа потерявших человеческий вид алкоголиков, и ребенку, конечно, там было не место. Добрая мамаша сама выпроваживала дочку, приговаривая:

   - Иди, дочка, погуляй. Не мешай взрослым.

   Застенчивую и – ни больше, ни меньше – беспризорную Дашеньку некоторые соседи жалели – те, кто не зависел от «пузыря». Некоторые сторонились.

   Даша ходила в рваных и месяцами нестиранных платьицах; обувь ей дарили изредка Лариса с первого и Алевтина с пятого этажей. У них дети уже выросли, а обувь осталась… А больше помощи ждать было неоткуда. Не смотря на то, что воспитанием Даши никто не занимался, и ходила она вся какая-то чумазенькая и зашуганная, ее кроткий нрав и беззащитный вечно голодный взгляд круглых карих глазенок располагали.

   Подружек, правда, ей завести не удалось – все-таки осторожные матери приказывали своим детям не общаться с «оборванкой» и «отрицательной генетикой», - было и немало таких, которые смотрели на девочку неприязненно и брезгливо.

   …Даша озиралась по сторонам, замечая у других детей на партах новенькие школьные принадлежности. У нее самой все было прошлогодним – ни даже ластика новенького.

   Новым было только желание учиться. В свои восемь лет Даша думала не о том, что учеба в школе – это весело и познавательно, а о том, что это единственный путь к нормальной жизни, – если не богатой, то хотя бы стабильной…

   «Еще и ребята посмеиваются надо мною», - сконфуженно подумала Даша, согнувшись на задней парте над листочком бумаги… Именно листочком, потому что она их повырывала из старых начатых тетрадей, - писать-то на чем-то надо. В носу у нее защипало от горечи, но она упорно записывала нехитрое предложение вслед за учительницей.

   «Ну и что, что у меня тетрадей нет?» - снова подумала Даша. – «Вот вырасту, заработаю, накуплю себе всего-всего! Еще завидовать станете!»

   Можно ли вообразить чувства маленького ребенка – изгоя? Изгоя в классе, изгоя во дворе, обузы дома – как называла ее Надежда, - изгоя, пожалуй в жизни вообще… Какой перелом детской психики должен произойти, чтобы она начала, пусть пока еще смутно и неосознанно, вырисовывать перед собой жизненную цель? Дети вообще в этом возрасте не задумываются о деньгах и о том, что они «зарабатываются»…

   Анна Васильевна лишь покачала головой, заметив, на чем царапает ручкой девочка «на галерке».

   Перемены не приносили никаких радостей – каждый звонок с урока скорее предвещал издевки однокашников. Поэтому Даша сидела за партой, пытаясь быть как можно незаметней и, на всякий случай, выпустив иголки для обороны. Но и в этот раз не обошлось. Светло-русый худенький задавака Игорь Савоськин с соседнего ряда парт увидел ее учебник по русскому – самый обшарпанный во всем классе, потому что добрые одногодки, толкая Дашу плечами и отпуская в ее адрес колкости, всегда разбирали книги первыми, не подпуская к ним девочку-нищенку вперед себя.

   - Ты где его нашла? – завопил Игорь так, чтобы слышно было всем, кто еще не покинул класс. – На помойке?

   Ребята очень обидно засмеялись. Даша поспешно опустила глаза в парту, - лишь бы не видеть смеющихся лиц.

   - А живешь ты там же? – продолжал он. – За мусорным баком? И одежду там же находишь?

   - Эту одежду мне мама купила! – выкрикнул ребенок, едва сдерживая слезы, которые застлали глаза.

   - А, ну тогда твоя мама перепутала мусорку с магазином! – жестоко смеялся Игорь под аккомпанемент вторивших ему голосов ребят и схватил ее учебник.

   - Отдай! – воскликнула Даша.

   - А ты отними, - загримасничал Игорь. – Побирушка! Побирушка! Сдай бутылки – купишь себе пенал!

   Даша внезапно громко разревелась, хотя и не собиралась этого делать. Всему виной то, что утром она так и не сумела добудиться матери после вчерашней попойки и пришлось собираться в школу первого сентября самостоятельно, не позавтракав, потому что в хлебнице не нашлось ни даже заплесневелого сухаря, да еще эта линейка, первый звонок, нарядные дети и родители, которые пришли на них посмотреть… Снова-таки скованность в окружении собственных одноклассников, да еще Игорь с этим полугнилым учебником – честное слово, последняя капля!..

   - Ой, Дашка-замарашка, сопли пузырями!..

   Зареванная Даша утерла глаза и увидела хохочущих ребят. «Что я им сделала?!»

   Она сквозь слезы видела лица, корчившие рожи, но смутно воспринимала их обидные слова, слыша только обрывками, но они словно ножом пронзали детское чистое сердце.

   - Плакса! А обед ты тоже из помойки достаешь? – потешался Игорь, с которым у Даши не заладились отношения еще с первого класса. – Где твоя мама? На линейку не пришла – стыдно, что у нее такая дочка…

   Какая именно дочка, Даша не дослушала, потому что уже рвалась к Игорю.

   - Отдай учебник! Дорвешь!

   Он поднял его выше над головой, чтобы заставить Дашу попрыгать, доставая его. Но, подпрыгнув всего три раза, она вскрикнула от слез и злости, и, скрючив пальцы, с силой поцарапала ему шею.

   - Отдай! Это не твое! – плакала девочка неистово. – Отдай!

   - Да забери! – взвизгнул Игорь, схватившись одной рукой за шею, а другой отшвырнул учебник так, что он, проехавшись по полу, скрылся под одной из дальних парт. – Охота была руки пачкать этим мусором!

   Даша ринулась за библиотечным имуществом, а Игорь посмотрел на свою ладонь, где обнаружил несколько капель крови.

   - Ты больная, поняла?! Глянь, че ты сделала! Ты придурочная! Я все учительнице расскажу!

   И Игорь побежал в коридор, а за ним, с опаской оглядываясь на Дашу, которая бережно отряхивала ладошкой учебник, и остальные.

   Перед рассерженной учительницей она не стала оправдываться и пояснять суть конфликта. Молча проглотила строгий выговор «с занесением» в дневник и вернулась за свою парту, спрятавшись за спинами сидевших перед ней детей.

   «Все равно не сдамся», - думала Даша, безуспешно силясь проглотить комок в горле и подавить слезы. – «Я выучусь в школе, а потом в институте, и обязательно выйду в люди. Вы еще увидите! Все увидите!»

   …Прозвучал спасительный звонок с последнего урока. Даша сгребла рукой учебные принадлежности, ссыпав их в видавший виды портфель. Наконец-то можно покинуть этот душный, давящий класс и хотя бы ненадолго попрощаться с враждебно настроенными одноклассниками, потерять их всех из виду – разве не приятно? Однако, вспомнив о «домашнем уюте», ожидавшем в квартире, она обнаружила, что и дома ей делать нечего, и нет ей места. Выходит, что и пойти-то некуда. Нет у Дашеньки тихой гавани, где она могла бы расслабиться и почувствовать покой…

   - Эй ты, курица!

   Донеслось в спину. Но Даша безошибочно определила, что фраза предназначалась именно ей.

   Она вжала голову в плечи, надеясь стать незаметней, - эффект страуса. Но Игорь Савоськин с друзьями нагнали ее и преградили путь.

   - Ты, психованная! Тебе место в дурке! – закривлялся подвижный, подскакивающий на месте Игорь.

   Даша попыталась пройти сквозь группу ребят, но ей не дали этого сделать.

   - Отстаньте! Дайте пройти! – воскликнула Даша жалобно.

   - Отста-аньте! – передразнил Игорь. – Плакса и истеричка. Я вот маме все расскажу! И покажу, как ты меня исцарапала. Она завтра в школу придет, а еще в милицию заявит, и тебя посадят!

   Дашины круглые от ужаса глазенки уже были на мокром месте.

   - Не надо.

   - У тебя мамка все равно пьяница! – потешался он. – Она и не захочет тебя из тюрьмы вытаскивать.

   Даша крепко сжала зубы при упоминании матери, чтобы не зареветь в голос «перед лицом врага».

   - Ее саму надо посадить! – смеялись мальчишки.

   Ну зачем, зачем она приходила на родительское собрание в прошлом году?! Один-единственный раз Надежда явилась в школу, так сказать, выполняя свой родительский долг, но с тех пор насмешки и издевательства никогда не обходят маленькую Дашу стороной. Еще бы! Надина нетвердая походка и бросавшаяся в глаза одутловатость лица хронической алкоголички, бланш под глазом и неухоженная одежда так громко кричали о ее жизненных приоритетах и узком круге интересов, что даже ученики первого класса безошибочно признали в ней не просыхающую пьянчужку.

   Поначалу общавшиеся с Дашей девочки разом стали шарахаться в сторону. Она вдруг вмиг стала «замарашкой», «бомжихой», «побирушкой»…

   - Что вам надо?! – взвизгнула Даша, утирая глаза и щеки.

   - Да ладно, не ной! – вполне миролюбиво произнес Игорь. – Мы тебе помочь хотели. Вот, держи, возле школьного забора нашли, - и он протянул ей бутылку из-под пива из зеленого стекла.

   Даша всхлипнула еще горше, снова заплакала и, растолкав мальчишек локтями, побежала вперед по тротуару.

   - Дашка-какашка! Дашка-какашка! – донесся ей вслед нестройный насмешливый хор, и ей вдогонку полетела бутылка.

   Она припустила быстрее и бежала, бежала, до самого подъезда своего дома, вверх по лестнице, до двери квартиры, и, поспешно отперев ее ключом, захлопнула створку, уткнувшись в нее лицом и давая волю громким рыданиям, искренним и по-детски правдивым и чистым.

   Сквозь плач она услышала приглушенные звуки из комнаты Надежды. Даша утерла глаза тыльной стороной ладони и пошла в том направлении. В груди появилась необъяснимая необходимость увидеть маму. Может, раз уж она не в отключке, так хоть – ну хоть раз в жизни! – выслушает дочь, даст выговориться, пожаловаться, а потом утешит и убедит ласковым словом, что все хорошо, есть выход, есть способ изменить отношение детей, завести друзей…

   Ведь какая б ни была, а ближе и роднее мамы никого у Даши нет…

   Со все еще не просохшими после слез щеками, девочка открыла легкую дверь в комнату матери, ожидая увидеть ее, судя по звукам в полувменяемом состоянии, а может, ей было плохо и ее тошнило… но шокированная зрелищем Даша на мгновение замерла в дверях. И было от чего: не каждый взрослый человек сумел бы сдержать отвращение, - что уж тут говорить о ребенке, который увидел собственную маму, без сомнения, пьяную, в грязных лапах таких же, как она - бомжеватого вида – двух мужиков, обладателей неделями немытых тел, неделями нечесаных сальных волос, зловонного перегара и неполных рядов нечищеных зубов. Трое переплетенных и неуклюжих полуголых тел представляли собой до того гадкое, омерзительное зрелище, что Даша ощутила подкатившую к горлу тошноту.

   Не смотря на то, что на самом деле она простояла на пороге всего одну секунду и моментально захлопнула дверь, перед глазами по-прежнему двигались безобразные кадры. Ноги и руки у нее стали ватными, и она, с трудом перебирая конечностями, пошатываясь, поплелась обратно по коридору, но, пройдя несколько шагов, споткнулась и шлепнулась на четвереньки, подкошенная рвотными позывами.

   Девочка вскочила на ноги, подхватила у входной двери свой портфель и стремглав выскочила прочь из квартиры, не слишком четко различая, куда она ставит ноги. В глазах было серо, и мутило, казалось, саму голову. Ей никак не удавалось избавиться от ужасной сцены, все еще встававшей перед глазами; противных звуков, все еще эхом трепещущих в ушах, и жуткого, кислого, сладкого и горького одновременно запаха, не желавшего выветриваться из носа.

   «Не вернусь домой! Все!» - билась, болезненно пульсировала в голове мысль. – «Убегу!»

   Но куда? Она побежала по ступенькам вверх, где – она знала – чердак был, как всегда, закрыт на амбарный замок. Но все равно подергала дверь, поколотила в нее кулаками, захлебываясь застилавшими глаза слезами. Куда идти?! Идти некуда! Идти – не к кому!

   Она сползла по стене на корточки, пуще взвыв и закрыв лицо грязными ладошками.

   Подхватившись вновь, Даша бросилась по лестнице вниз, торопясь, скорее, скорее… Вырвалась на залитое солнцем подворье. Как ощутимо оказалось это тепло первого осеннего дня. А у Даши – она только теперь заметила – руки и ноги давно окоченели и были совсем ледяными. От голода и от нервного потрясения. К горлу снова стремительно подкатила тошнота, но быстро пропала вновь.

   Даша покрутила головой, посмотрела по сторонам, куда бы наметить маршрут. Идти некуда. Плана действий нет. Но и в отчем доме нет ей места.

   Внезапно по двору раздался гулкий басовитый лай. Его Даша узнала мгновенно. Доберман из третьего подъезда, которого хозяева выпускают на улицу по его собачьим делишкам самого, без присмотра, просто открывая ему дверь квартиры, - дескать, он такой умный, что, справив надобность, сам возвратится домой. Собственно, так оно и было. Пес никого из людей не трогал и местных жителей ничем не беспокоил, так что они не были против. Но никто ведь не знал – и дела никому не было, – какие отношения сложились между доберманом и второклассницей Дашей.

   Собака ненавидела запах алкоголя. Вот на пьяного она могла бы и броситься, и уж точно не позволила бы погладить себя человеку с перегаром. Благодаря чему во дворе никогда не задерживался надолго местный алкоконтингент. Это тоже делало честь псу в глазах жильцов двора.

   Наверное, доберман улавливал своим чутким обонянием этот запах, хочешь-не хочешь, а въевшийся в вещи и одежду девочки. И с первой встречи ее возненавидел…

   Даша, увидев пса, вздрогнула, понимая, что очередная встреча с ним не сулит мирного исхода. Она глянула в сторону высокого ореха, на котором всегда находила от него укрытие, ловко взбираясь на ветви. До него сейчас она смогла бы добраться всего в несколько широких шагов.

   Доберман, рыскавший влажным носом в короткой траве и фыркая, вдруг дернулся и поднял голову от земли, обнаружив «неприятеля».

   Не медля больше ни секунды, Даша ринулась к ореху, в момент преодолев расстояние, и вспорхнула на ветви, поднявшись на третью по счету от земли, где доберман ее точно не достанет. Ринувшийся за девочкой пес, шумно фыркая, покрутился у ствола, поглядывая на ребенка, которому в который раз удалось удрать. Зычно пролаял трижды и побежал обратно к газону, который до этого исследовал. Однако глаз с Даши не спускал и даже периодически возвращался к ореху, ставил передние лапы на ствол и, выжидательно округлив глаза и навострив уши, поводил головой, чтобы получше рассмотреть потенциальную добычу. Даша знала, что пытаться слезть бесполезно, пока Лорд во дворе. Она уселась поудобней на толстой ветке. Но прошло уже довольно много времени, а он все не уходил, бегал по двору, грациозно переступая длинными, тонкими, жилистыми лапами. Похоже, хозяева позабыли о любимце, а может их и вовсе не было дома. Даша вся извелась на неудобном седалище, а спасительного призыва с лоджии третьего подъезда – «Лорд, мальчик, домой!» - все не раздавалось. Пес, казалось, специально подбегал к дереву, поскуливая нетерпеливо и периодически громко лаял, будто напоминая притаившейся, словно белка, девочке о своей глубокой неприязни.

   Даша чувствовала себя самым несчастным ребенком на Земле, вспоминая сегодняшние издевки сверстников, мать в невероятном положении тела между двумя маргиналами; желудок страшно крутило от голода, и рези, казалось, усиливались с каждой минутой. Еще и эта собака. Солнце уже стало смещаться к горизонту, еще час-полтора – и совсем стемнеет. А дурацкий Лорд не дает слезть с дерева.

   Даша снова тихонько заплакала, похныкивая.

   «Чем я мешаю этому миру?!» - вдруг молчаливо вскрикнуло не по годам повзрослевшее подсознание. – «Что я такого сделала вам всем?! Это все моя мать! Это она делает плохо, делает плохие вещи, а не я! Даже собака меня ненавидит! Только потому, что я пахну невыветривающимся из квартиры перегаром! Перегаром моей матери и ее дружков-алкашей!»

   Уткнувшаяся лицом в сжатые кулачки Даша плакала от тяжести несправедливости, давившей на ее тощие плечи. И не сразу поняла, что спасительный зов все-таки раздался, - наконец-то! – и длинноногий «надсмотрщик» рысью помчал в третий подъезд.

   Даша вытерла с щеки, которая уже давно темнела грязными потеками, слезы и подумала, что пора попытаться слезть. Вот только это дело не обещало легкого исполнения. Затекшие ноги с трудом сгибались и разгибались, дрожавшие от голода и усталости руки плохо слушались, а копчик ломило от долгого сидения на твердой неудобной ветке.

   Но пока она пыталась осторожно размять нижние конечности, из ее, первого подъезда, «грациозные, как лани», выбрались те двое «героев-любовников». Даша испуганно замерла, наблюдая, как они побрели, подволакивая ступни в потерявших вид кроссовках, куда-то прочь из двора. Даша с омерзением смотрела им вслед, передергиваясь от вида их заляпанной уличной грязью одежды, в которой они, без сомнений, зачастую валялись где-нибудь под забором или на ступеньках какой-нибудь «рыгаловки».

   Значит, мать сейчас одна. Осталась дома и, скорее всего, спит пьяная, иначе бы усвистала вместе с этими…

   Замерзшая, не смотря на по-летнему теплую погоду, Даша подумала, что было бы неплохо вернуться домой и, даже если в квартире снова не найдется ничего съестного, хотя бы лечь в свою кровать, закрывшись от Нади, и выспаться, отдохнуть, а то сил нет…

   Только бы Надька спала, а то начнет пристебываться, изводить дочь пьяными бреднями и оскорблениями. Она у Даши буйная…

   Но слезть девочка опять не успела. Внизу послышались шаги, и под тем самым орехом, где она сидела, прошел парень, вернее молодой мужчина в джинсах и белой футболке – дверь в дверь сосед по лестничной площадке, - возвращавшийся с работы.

   Соседство было абсолютно поверхностным – ни Надежда, ни Даша и имени его не знали, впрочем, как и он их. Да и ни к чему! Стыд-то какой! Эх, знал бы он, что происходило порой за стенкой, в соседней двушке! Что происходило совсем недавно… Что пьяная вусмерть «хозяйка» задает храпака после алкогольно-распутной оргии…

   Вспыхнувшая стыдом Даша дождалась, пока сосед скроется в подъезде и, наконец, слезла с гладких ветвей на твердую землю.

   Она осторожно открыла дверь квартиры своим ключом. Еще на лестничной площадке Даша учуяла омерзительную смесь запахов, которая и так постоянно наполняла комнаты, но сегодня к ним присоединился еще какой-то странный смрад, доносившийся из кухни.

   Даша заглянула на пищеблок, который зачастую, собственно, пищей не изобиловал. Возле плиты стояла, слегка покачиваясь, как стебелек на ветру, Надежда в засаленном байковом халате и всклокоченными волосами, некогда окрашенными в оттенок «блондин».

   - Явилась, - недовольно проскрипела Надя, заметив дочь то и дело соскальзывавшим взглядом блеклых глаз. – Где шляешься, докука? Ночь на дворе.

   - Еще не ночь. Только-только стемнело.

   - Не учи мать! – агрессивно отреагировала Надежда, помешивая в эмалированной кастрюле, по-видимому, капусту, варившуюся целыми листами – да куда ж тут шинковать! Хватило бы автопилотного режима моторики на включение плиты да удерживание дрожащими пальцами ложки!

   - Взяла моду! – распылялась Наденька. – Ты дорасти до моих лет – потом указывать будешь!

   - Что указывать? – оробела Даша, вжав голову в плечи. – Я не указываю.

   - Ты мне помощью должна была вырасти! А ты что?! – Надя бросила ложку, и та почти полностью скрылась в «бульоне». – Я работаю, зарабатываю копейку, чтоб тебя, обузу, прокормить. Жрать готовлю! Сядь! – разозленно рявкнула невменяемая мать на дочку.

   Даша, по опыту своему зная о непредсказуемости материнских действий, покорно опустилась на деревянный стул у грязного, покрытого липкой клеенкой, стола. Знала: в такие минуты ей лучше не перечить, авось быстрей проорется и истратит свой алкогольно-воинственный запал.

   - И где твоя благодарность?! Ходишь все время с мордой недовольной! Чем тебе мать плоха, я спрашиваю?!

   - Ничем, - тихо промямлила Даша, так, что Надежда, вероятнее всего, ее и не услышала, захлебнувшись в волне необъяснимого гнева.

   Если бы Дашенька была постарше, она бы понимала, что перед ней предстал пьяный бред во всей своей красе – delirium tremens, - и, может, не пыталась бы отвечать на не интересующие саму Надю вопросы, дабы успокоить разбушевавшуюся мать. Но в силу детского восприятия и недопонимания ситуации и соответствующих ей медицинских диагнозов, девочка от чистого сердца не понимала, чем так разъярила маму.

   - Во, глянь, спиногрызка! На мои ноги! – Надя с размаху бухнула свою ногу на колени Даше – ногу в мозолях, с артритными пальцами и отекшей голенью. – Видишь?! Видишь?!

   Даша невольно поморщилась и попыталась столкнуть немытую конечность, но потерпела неудачу.

   - А-а! – завопила Надя, у которой совершенно помутился разум. – Брезгуешь, тварь неблагодарная?! Я этими ногами хожу, деньги зарабатываю на кусок хлеба тебе и пузырек себе! Расслабиться! А тебе, видите ли, противно?! Мать плохая?!

   Надя вдруг убрала ногу и – совершенно неожиданно – с размаху влепила дочке оплеуху тяжелой рукой. Даша вскрикнула и повалилась на пол.

   - Пошла вон отсюда!! – заорала во всю глотку – нет, не мать, а, наверное, Баба-Яга, как показалось Даше, когда мельком бросила на нее перепуганный взгляд, - такая она была сейчас страшная, злая, лохматая и буйная.

   В животе у Даши похолодело от ужаса, и она, не тратя больше времени даром, практически на четвереньках убежала прочь и, задыхаясь от спешки и опасения, что за ней будет погоня, заперлась в своей комнате – не на ключ, правда, но хотя бы заблокировала дверную ручку нажатием кнопки. Только теперь Даша почувствовала, как горит щека, как ноет десна и болит ухо.

   Едва сдерживая рвущиеся рыдания, она приложила больную сторону лица к прохладной столешнице письменного и совершенно допотопного стола.

   «Давно пора повзрослеть!» - вдруг мелькнула сама по себе оформившаяся, пышущая злобой, мысль. – «Детство кончилось!»

   …Даша просидела у окна, пока во дворе не погас уличный фонарь. Она то тихо плакала, то сжимала тоненькие губы от вспыхивающей злости, то закрывала глаза, погружаясь в истинную печаль и давящее одиночество. Она слушала каждый шорох за дверью, в напряжении ожидая, что пьяница – матерью ее называть уже не было сил – в любой момент может вломиться в комнату. Но царившая здесь темнота – Даша не включала ни единого осветительного прибора, так было уютнее и… безопаснее, - похоже, ввела Надежду в заблуждение, что дочка уже спит. Каждый звук, доносившийся из-за двери, все крепче заключал Дашу в холодные и костлявые объятия внутреннего напряжения, заставляя вздрагивать и с опаской смотреть на дверь.

   Дождавшись, когда стихнут пьяные маты себе под нос и грохот кастрюль, Дашенька осторожно вышла в коридор. В квартире было темно и тихо. Девочка заглянула в комнату сладко храпевшей Надежды и, убедившись, что та совершенно непритворно спит, ощутила, как неожиданно расслабились ее худенькие плечи, которые уже с самого утра были поджаты из-за нервного напряжения. Она воспрянула духом и почти радостно побежала на кухню.

   Позаглядывала в хлебницу, в шкафчики… даже в кастрюлю, в которую Надя так и не вспомнила положить ничего кроме капустных лохмотьев. Но это варево Даша не решилась есть даже сейчас, когда живот крутили судороги и жгучая боль в желудке. Вдохнув горячего пара, Даша заметила, что руки задрожали гораздо сильнее. Она закрыла крышку, включила соседнюю конфорку, набрала воды из-под крана и поставила чайник. Хоть кипяточку погонять, заварки-то в этом доме все равно не найти. Даша тем временем открыла дверцу до неприличия древнего холодильника и осмотрела пустые полки; лишь на дверце оказались три чесночные головки, какой-то сухарь – совсем маленькая хлебная корочка, и пакетик с горстью сухофруктов. Даша едва не издала радостный визг при виде столь замечательной находки и вцепилась пальцами в узелок полиэтиленового кулька.

   Завидев столб вырывавшегося из носика чайника пара, девочка сбегала в свою комнату, принесла свою кружку, которую из соображений санитарной гигиены хранила у себя, чтобы ею не воспользовались мамины «гости», и наполнила кипятком. Затем приставила к мойке табуретку и, взобравшись на нее, достала из настенного шкафчика залапанную чьими-то грязными пальцами сахарницу – некогда гордость и деталь вполне пристойного сервиза, который – нетрудно догадаться – давным-давно был выменян на «пузырек, расслабиться».

   Сахара в ней – вот удивление! – не оказалось. Даша соскребла ложкой намертво приставшие остатки песка с ее стенок. Вода в чашке почти не изменила своего вкуса, но… здесь скорее важен сам факт.

   Прибрав все, как было, Дашенька подхватила «ужин» и вернулась в свою комнату. Уселась за стол, включила настольную лампу и стала жадно жевать кусочки сушеного яблока, осторожно прихлебывая еле-еле сладковатый кипяток. Руки у девочки и впрямь сильно тряслись; а сухофрукты совсем скоро кончились, что для голодного – очень голодного – человека было немалым огорчением.

   Даша допила горячую воду и легла в постель, закутавшись в одеяло так, чтобы наружу выглядывал только нос. Не смотря на совсем еще теплую погоду, она мерзла и испытывала слабость.

   Лишь бы уснуть… И еще один ужасный день закончится… Еще один безрадостный… Еще один скудный день… Еще один голодный… Хорошо уснуть и… не осознавать…

   II

   Утро пошло по накатанной: Даша встала в семь и, только умывшись, но не завтракая, надела школьную форму и сложила в портфель нужные учебники.

   - Даша! – скрипуче позвала Надежда из своей комнаты.

   Девочка в нерешительности остановилась в прихожей: что делать? Общаться с мамой не хотелось, но проигнорировать и убежать, значит получить позже нагоняй – с памятью у Наденьки, когда она трезвая, беды нет.

   - Дашка! – гораздо недовольнее прозвучал хриплый повторный окрик. – Иди сюда, сучка недоношенная!

   Почувствовав, как руки-ноги сразу стали ватными, Даша двинулась-таки вглубь квартиры на материнский зов.

   Даша с унынием задумалась – правда? Правда, недоношенная? Или это просто присущее Наде отсутствие контроля и «ответа за свой базар» подкидывает в ее речь обидные эпитеты?

   Надежда лежала на разложенном диване без признаков постельного белья на нем. Сама она лежала на спине, свесив голову вниз и раскинув ноги в разные стороны.

   Даша едва не закрыла нос от смеси ужасающих кисло-горьких, тошнотворных запахов. Смотреть на мать или предметы интерьера ее спальни тоже не было сил, и Даша старалась отводить взгляд на пейзаж за окном.

   - На, - протянула Надя ей пару мятых десятирублевых купюр и добрую горсть монет. – Сходи, купи чекушку. Только бегом. Плохо мне…

   Даша взяла деньги и сразу отступила обратно за порог комнаты.

   - Да поживее! – приказала Надежда. – Попробуй только не принести или набедокурить чего – башку оторву.

   Даше, вообще-то, и в голову не пришло бы ослушаться, но Надя, видимо, считала своим родительским долгом пригрозить дочке – для чистоты исполнения поручения.

   Дашенька застегнула ремешки босоножек и побежала вниз по лестнице.

   Во дворе щебетали птицы, и солнце нежными утренними лучами ласкало полусонный пейзаж. Даша, прищурив один глаз, с удовольствием подняла лицо к небу: каким чудесным творением является природа! Даже когда тебе очень плохо, она имеет свойства отвлекать и успокаивать натянутые нервы. Да, мало кто из детей ее возраста способен оценить прелесть утреннего, еще незагазованного автомобилями, воздуха, спокойствие и умиротворение, какое способен дать один взгляд на светло-лиловые и позолоченные облака на бледной, почти белой, глубине неба.

   «Это потому, что других радостей у меня нет», - подумала Даша. – «Дома на меня все давит. А здесь, на улице, я почти что свободна».

   Вдруг эту замечательную тишину прорезал громкий негодующий возглас:

   - Лорд, стой! Кому говорю! Ко мне!

   Даша вздрогнула от упоминания этой клички и мгновенно повернула голову в сторону голоса и… топота четырех лап. Но еще до поворота головы – буквально в полмгновения – поняла, что сейчас произойдет.

   Не успела девочка и моргнуть, как на нее налетела тяжелая черная длинноногая туша. Вскрикнув, Даша упала на землю… но никакой боли от укуса острых клыков она не почувствовала – наоборот, громкий лай над ухом вдруг немного удалился, а мускулистые лапы перестали окружать ее тщедушную фигурку. Она опасливо открыла глаза и увидела… соседа, того самого, с лестничной площадки, дверь в дверь, который теперь держал собаку за ошейник, не пуская к ребенку. Подбежала хозяйка Лорда и быстро нацепила на ошейник поводок, с настороженно-извиняющимся лицом сказала что-то Даше и поволокла сопротивляющегося питомца к третьему подъезду.

   Даша, глядя на вертлявого добермана, села и громко заплакала – заголосила. Всхлипнув особенно горько, она закричала вслух:

   - Я не виновата! Я тоже ненавижу этот запах! – не хозяйке крикнула – собаке, и зарыдала еще пуще, разинув рот и запрокинув лицо назад.

   Не сразу она заметила, как рядом с ней присел на корточки перепуганный сосед.

   - Ну все, все, - осторожно заговорил он. – Все, ребенок. Собака ушла. Испугалась ты, бедная…

   Даша уставилась на него круглыми глазами.

   - Ты куда идешь? В школу? – пытаясь отвлечь ребенка от испуга, завел он.

   - В ма-ага-зин, - прохлюпала Даша носом, растирая мокрое лицо.

   Она вдруг испуганно осмотрела землю вокруг себя:

   - А где… - и, наткнувшись взглядом на деньги, вдруг завсхлипывала и заревела с новой силой.

   - Что? Что? – подскочил мужчина.

   - Де-деньги… - указала она пальцем на валявшиеся в пыли ассигнации, которые были измочалены, растоптаны и разорваны собачьими когтистыми лапами; монеты и вовсе укатились неведомо куда.

   - Ох… - вздохнул он. – Ну ничего. Ты же не виновата. Родители не будут тебя ругать, вот увидишь! Ты же ничего не теряла, не потратила… Это все собака. Так и объясни…

   Но, вопреки его ожиданиям, от его слов девочка разрыдалась еще больше. Это и понятно: сосед этот переехал сюда не так давно, да видно не успел разобраться, что там за «родители» в смежной квартире обитают.

   - Что делать-то теперь? – плакала Даша навзрыд. – Как же я заплачу такими деньгами? Такие не принимают в водочном ларьке! А мне без чекушки никак нельзя! Надька меня убьет!

   Оторопевший мужчина даже слегка отшатнулся, но все же нашел в себе силы – ничего, что в полуобморочном состоянии – уточнить:

   - Надька? Кто это?

   - Моя мать…

   - И давно ты ее по имени называешь?

   - Со вче-ерашнего а-дня.

   - А… водка, стало быть, для нее? – догадливый оказался!

   Даша кивнула, шмыгнула носом и серьезно сказала, периодически всхлипывая:

   - Похмелиться ей надо. А денег нету у нее больше. Последние вытрясла. Нельзя мне без бутылки дома появляться.

   Мужчина судорожно сглотнул.

   - Вот, держи, - вложил он ей в руку две сторублевые купюры и хмуро добавил: – Купи, раз так. Чтобы не ругали тебя… за это. А папа твой где?

   - Нету, - Даша утерла покрасневший нос рукавом. – Но…Это же много. Я не могу взять… Это чужие…

   - Бери! – быстро отмахнулся мужчина и выпрямился во весь рост. – Купи себе что-нибудь на остаток. Ты… это… Если что обращайся. Меня Сергей зовут. Не стесняйся, вдруг помощь какая…

   Он кивнул каким-то своим мыслям и пошел к проспекту, на работу, видимо, заторопился.

   …Это был самый удачный, нет, самый счастливый день в жизни восьмилетней Дашеньки!

   Она купила эту проклятую – но такую вожделенную Надюшей – бутылку и, подхватив портфель, побежала в школу вприпрыжку. По дороге купила у лотка с канцелярией три простые тетрадки на восемнадцать листов и стержней для шариковой ручки. Сосчитав оставшуюся мелочь, Даша сглотнула слюну, радостно подумав, что ей еще и на булочку в столовой хватит, а может даже и не на одну!

   И опять поскакала вприпрыжку.

   Однако, какое б ни было замечательное настроение у нее в то утро… ну, сами знаете, всегда найдется какой-то слизняк, который не преминет случаем вам его обгадить.

   Уже после первого урока Игорь Савоськин – тот самый, неровно дышащий к обездоленным ровесникам, – заметил:

   - Эй, замухрышка, гдей-то ты свеженькой канцелярией разжилась? – громко, явно с целью привлечь внимание как можно более широкой аудитории, обнародовал новость об обновке он.

   Даша насупилась, но – кто знает, может неожиданно счастливое утреннее происшествие сказалось, - решительно ответила, довольно воинственно и с чувством собственного достоинства:

   - Не бойся, не украла! И вообще, не твое это дело!

   - Ууу! – протянул Игорь насмешливо и деланно-перепугано. – Какие мы сегодня смелые! Стало быть, купила?

   - Купила! – с вызовом кивнула Дашенька.

   - Ничего себе! – продолжал насмехаться мальчишка. – Пацаны, вы слыхали?

   - А что твоей мамаше пришлось продать за это? – подключился Коровин Дима. – Квартиру? Больше ведь нечего?

   Одноклассники – словно гром грянул – резко рассмеялись, - так жестоко; когда совсем не смешно. И девочки, сторонившиеся нелюдимой молчаливой Даши, - тоже…

   Даша быстро, боязливо обежав взглядом лица, вновь опустила глаза вниз. А ведь они только сегодня впервые посмотрели вперед…

   - Да ладно! – демонстративно изображая брезгливость, Маша Рокотова подняла с Дашиной парты тетрадку, держа ее на вытянутой руке двумя пальцами. – На ЭТО им и бутылок хватило сдать!

   Даша почувствовала, как защипало в носу. Тетрадка небрежно шмякнулась обратно на парту. Даша снова почувствовала, как голова невольно вжимается в плечи. Опять, после того как – нет, не расправились они сегодня утром, не успели еще, - лишь голову она успела сегодня приподнять, немного, чтобы взглянуть в лица прохожим людям – а не на их ботинки.

   Ах, как хотелось ей пойти сегодня вместе со всеми в столовую на большой перемене! Но нет. Теперь это невозможно. Невозможно допустить, чтобы они увидели, как она ест, что она хочет есть, как аккуратно она отсчитает буфетчице рубли, как бережно обращается с деньгами и, наконец, как у нее задрожат руки, когда она вонзит зубы в эту виденную в сладких снах булочку…

   Крепко сжав губы, Даша сквозь закипающие слезы скосила глаза на хохочущего Игоря.

   «Что бы ему сделать такого?» - вдруг неожиданно подумал в ней какой-то мрачный голос, слишком низкий для того, чтобы быть ее голосом. – «Что бы сделать, чтобы отомстить?»

   Даша поняла, что заметно дрожит, от ненависти, низко опустив голову. Взгляд ее, бегающий по силуэтам ребят, был словно у дикого зверя: загнанный, бликами фотографирующий ситуацию, острый и цепкий, бросаемый из-под свисающей челки.

   Казалось, что сама дрожь притупляла ее слух. Девочки стали расходиться, хмыкая какие-то обидные слова себе под нос: «Сумасшедшая!». За ними и мальчишки потянулись в коридор, побегать. Да не успели, резкий звонок загнал ребят обратно в класс.

   Как бы ни крутило ее иссушенный затяжным и вынужденным «строгим постом» желудок, Даша так и не решилась спуститься на первый этаж в столовую на перемене. Только после последнего урока она набралась храбрости спуститься по дальней лестнице, чтобы пройти мимо нее и глянуть, нет ли там других учеников – знакомых или незнакомых, не важно, - главное, чтобы это волшебное место сейчас пустовало. Иначе она пройдет мимо, так и не решившись…

   На светлой, благодаря огромным окнам, раздаче и впрямь никого не оказалось. Дашенька, окрыленная, подошла к стойке и, приподнявшись на цыпочках, заглянула на большие металлические подносы. На них красовались лишь остатки многообразия, которое можно было наблюдать на большой перемене: три булочки со сгущенкой, одна сосиска в тесте и одна маленькая круглая пицца с уже обветренной вареной колбасой.

   - Ну? – почти грозно «спросила» носорогоподобная повариха, появляясь из кухни.

   Даша лихорадочно стала подсчитывать в уме: так, на пиццу точно не хватает, так что этот вариант отпадает; можно взять сосиску в тесте и одну булочку, да!.. а если взять сейчас две со сгущенкой, тогда на завтра останутся деньги – еще на одну. Да, действительно, надо экономить, завтра-то снова есть захочется…

   - Ну?!..

   - Э-э… - подпрыгнула на месте Дашенька. – Две булочки. Со сгущенкой.

   А голос-то, голос!.. Даша густо покраснела. Дрожал как у зайца, волею случая представшего пред грозные очи известного серого разбойника.

   О! Даша почти нежно приняла из не слишком чистых рук поварихи уже совсем холодные булочки, но какие же они желанные, драгоценные и вку-у-усные! Девочка сунула долгожданное сокровище в самое чистое из всех отделение портфеля и с истинным благоговением застегнула на нем молнию. Она радостно заторопилась – скорее, скорее! Еще каких-то пятнадцать минут, и она окажется дома, закроется в своей комнате и… а что? - просто поест, да. Эх, если б еще и Надьки дома не оказалось, можно было бы кипяточку сделать!..

   Но не тут-то было: у самых школьных ворот она наткнулась на компанию Игоря Савоськина. Ребята заметили девочку и сразу изменили курс: как можно было упустить возможность позадирать изгоя.

   - Слышь, деньги давай! – толкнул ее в плечо Игорь.

   - Какие еще деньги? – перепугано округлила глаза Даша и вцепилась в ручку портфеля, впившись ногтями в ладонь.

   Остальные мальчики стали просто толкать ее со всех сторон так, что она шаталась, не очень твердо держась на ногах.

   - Ну ты ж у нас богатенькая, тетрадок накупила новых! – выкрикивали они. – Признавайся, украла?! Воровка! Воровка! Беднячка!

   У Даши сами собой брызнули слезы от обиды – за что, за что ее так обзывать?

   - Я не воровка! – вскрикнула она отчаянно высоким голосом.

   Мальчишки продолжали что-то галдеть и выкрикивать обидные слова, но истинный ужас она почувствовала, когда поняла, что из ее руки вырвали портфель.

   - Нет! – она вскрикнула, когда увидела, как из него стали вытряхивать вещи прямо над близстоящим мусорным баком. Посыпались тетрадки, несколько оставшихся монет… Даша зарыдала в голос, но к Игорю ее не пускали другие хулиганы….

   «Булки не высыпались, целы!..» - где-то на задворках сознания, как дымок от затушенной свечки, легко взвилась мысль…

   …Но одна все-таки выпала. Прямо в мусорник.

   Игорь удивленно перевернул и заглянул в портфель:

   - Фу!!! Она тут жрачку носит!

   Словно гиены, вслед за ним язвительно засмеялись вокруг Даши ребята…

   Даша взвыла и села прямо на землю у мусорного бака и заревела. Взвыла, закрыв кулачками лицо; разрыдалась громко и по-честному.

   Оторопевшее хулиганье испуганно притихло. Все уставились на нее.

   Даша плакала без слов. А кому объяснять?.. Этим вот? Зачем?..

   - Да на, забери… - дрожащим голосом пролепетал Игорь, швырнув портфель прямо ей на колени. - Шизонутая!..

   И, не сговариваясь, ребята бросилась прочь.

   Даша все рыдала и захлебывалась рыданиями.

   - Ты что плачешь? – заботливо и обеспокоенно раздался совсем рядом приятный вкрадчивый женский голос.

   Даша узнала директора Марину Львовну, молодую, лет тридцати с небольшим, подтянутую и высокую, но успокоиться не могла. Ну как, ну как тут?!.. Ну как же это… такое?..

   - Ну что же ты, что ты! – Марина Львовна обняла сотрясающиеся девочкины плечи крупными ладонями. – Все будет хорошо. Расскажи, милая, что случилось?

   Конечно же, она узнала дочку маргиналов… Даша почувствовала себя еще более униженной.

   - Пойдем, расскажешь, - директор без труда подняла Дашу на ноги и вложила ей в руку лямку брошенного портфеля.

   Но от этого девочка заревела еще горше.

   - Кто тебя обидел? – спросила Марина Львовна, практически силком втягивая девочку в свой кабинет и усаживая в допотопное кожаное кресло.

   Даша, сбитая с толку и сконфуженная происходящим, - а как же: оказаться в шикарном кабинете директора школы, которая вдруг принялась так ласково опекать ее, повсеместного изгоя, - перестала плакать и только беспрестанно шмыгала носом.

   Марина Львовна включила электрический чайник, протянула ребенку носовой платок и села на соседнее, такое же допотопное, потертое кожаное, кресло – не на свое директорское через стол, а рядом, доверительно наклонившись к Даше.

   - Ты так горько плакала… Тебя ведь Дашей зовут, верно?

   Дашенька разве что рот не разинула от наивного удивления – неужели она помнит каждого ученика?

   - Да.

   - Расскажи, милая, что случилось. Мы вместе сможем разрешить любую неприятность!

   Даша смущенно заметалась глазами по мебели.

   - Я… вообще-то…

   - Ну что? – пыталась женщина заглянуть ей в глаза.

   - Меня никто не обижал, - вдруг прямо посмотрев в лицо директора, сообщила девочка. – Я сама… Споткнулась и рассыпала свои вещи. А они в помойку попали, и я не могу их теперь достать.

   - Как же они в помойку-то? – удивилась Марина Львовна. Но, кажется, поверила. – Бак ведь высокий…

   Дашенька грустно пожала плечами и подпрыгнула на кресле от щелчка закипевшего чайника.

   - Что же ты потеряла? – заботливо поинтересовалась Марина Львовна, наливая кипяток в чашки, с кромок которых свисали на ниточках этикетки чайных пакетиков.

   - Тетрадку только, - шмыгнула носом Даша и, проигнорировав платок, который комкала в грязных пальчиках, утерла его рукавом.

   - Ну-ну, не стоило так расстраиваться, - проговорила Марина Львовна, поставив перед ней вазочку с шоколадными конфетами. – Угощайся. Шоколад в стрессовой ситуации – лучшее лекарство.

   Даша, как ни боролась с пилообразной болью в желудке, но тут уж удержаться не смогла. Марина Львовна, сев на этот раз в свое, директорское и совсем новое, кресло, наблюдала, как она торопливо развернула блестящую обертку, сунула конфету целиком в рот и, лишь когда она совсем растаяла, запила горячим, почти обжигающим чаем – хотя, Даша привыкла к кипятку, - причем опустошила всю кружку. Чтобы не было соблазна скушать с чаем еще одну.

   Марина Львовна, не смотря на то, что перед ней тоже стояла чашка, к чаю не притронулась, внимательно глядя на действия Даши, которая теперь просто держала пустую посуду, сжимая в обеих руках, просто чтобы согреть вечно ледяные пальцы.

   - У вас очень красивый кабинет, - сказала Дашенька. – Такой большой и шикарный!..

   Марина Львовна удивленно окинула книжный шкаф, тумбочку, письменный стол производства мебельной фабрики имени сибирского лесоповала, старые выцветшие обои и протертый паркет, и лишь улыбнулась наивному восхищению светлого ребенка.

   - Как у тебя дома дела? – спросила директор очень мягко. – Как мама? Работает?

   Не укрылась от нее и мрачная тень, набежавшая на бледное личико девочки.

   Но Даша все-таки кивнула.

   - А где она работает сейчас?

   - В метро. Уборщицей… - прошелестела Дашенька, сгорбившись.

   Все как обычно. Лишь бы и впрямь работала…

   - А как уроки, делаешь? Получается? Все понятно?

   Даша кивала, совершенно не удовлетворяя такими «ответами» интерес Марины Львовны.

   - А… кормят тебя хорошо?

   Даша снова кивнула, но почувствовала, как на глаза стали наворачиваться слезы. Зачем это она лезет с такими вопросами? Чего ей надо?

   - Даша, - увещевающе, ласково сказала директор. – Ты ничего не хочешь мне рассказать? Может, тебя что-нибудь беспокоит?

   - Нет, - вдруг твердо заявила ученица второго «Б» класса.

   - Может, тебе нужна какая-нибудь помощь?

   - Нет, - Даша энергично замотала головой.

   Марина Львовна протяжно вздохнула, затем открыла верхний ящик стола.

   - Что ж, - принялась она в нем рыться. – Тогда возьми хотя бы…

   На пол вдруг вывалился из этого же ящика пухлый тяжелый конверт.

   - …вот это. Вот незадача! – Марина Львовна протянула Дашеньке толстую красивую тетрадь.

   Даша радостно приняла подарок и, прижав его к себе, перевела взгляд на «незадачу». Из конверта веером высыпались деньги. Много денег. Даше даже и видеть не приходилось подобной суммы да еще в одном месте сразу. Ассигнации крупного номинала. Марина Львовна присела на корточки и споро собрала купюры, но прежде, чем она успела спрятать их в конверт, Даша заметила в углу его размашистую надпись, сделанную шариковой ручкой: «На ремонт актового зала и спортивный инвентарь».

   Значит, это деньги, собранные с родителей учеников школы.

   Марина Львовна убрала конверт обратно в верхний ящик и посмотрела на Дашу.

   - Ну как, нравится тетрадь?

   - Очень, - кивнула Дашенька, сказав чистую правду.

   - Вот и хорошо, - улыбнулась директор. – И не расстраивайся больше по пустякам.

   Даша заморожено улыбнулась в ответ, чувствуя очередной спазм в желудке. Аппетит после конфеты лишь сильнее разыгрался.

   - Ну, ступай, не буду тебя больше задерживать. Тебе нужно домой, обедать, - без всякой задней мысли произнесла сердобольная директриса.

   Дашенька кивнула и, попрощавшись и поблагодарив за все, выскользнула за дверь.

   Озираясь на почти пустой школьный двор, она приблизилась к мусорному баку, не выдержала. Увидела в нем и две тетрадки свои, и булку на куче всяческих отходов. Булки было жаль даже сильнее, чем тетрадь, причем с сегодняшним конспектом. Выйдя за ворота, Даша продолжала озираться, опасаясь наткнуться на своего заклятого врага – задиру Игоря и его «команду».

   Она поспешно свернула к рядам гаражей, где было наиболее малолюдно, но – уже скорее по привычке – оглядывалась по сторонам, стыдясь, как бы не застали. Но терпеть более она не могла. Да и мало ли что еще… Вдруг и дома неспокойно…

   Даша вынула вторую, уцелевшую, булочку и на ходу вонзила зубы в мякиш. Как же вкусно! О-о, счастье есть!..

   Как ни старалась она жевать помедленнее, но хлебобулочное изделие кончилось совсем быстро и совершенно неожиданно.

   Отягощенная думами о бесследно пропавших в мусорке рублях, девочка побежала домой; миновала двор, убедившись, что Лорда нет поблизости, и вошла в квартиру.

   Сразу стало ясно, что морального отдыха не светит. На кухне за столом сидели четверо пьяниц: трое женщин, включая Наденьку, и один бомжеподобный мужик с всклокоченной кудреватой, но редкой, шевелюрой.

   Даша хотела проскользнуть мимо и скрыться в своей комнате, но завидевшая ее Надя вдруг стала громко зазывать дочь:

   - О, дочь со школы вернулась! – пьяным голосом весело возвестила мать. – Поди-поди сюда.

   Даша в нерешительности дернулась, но непослушание обычно ни к чему хорошему не приводило, так что ей ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Она встала у стола, стараясь держаться поодаль, потому что перегар, исходивший от честной компании, мог в любой момент лишить ее чувств.

    Особенно сторонилась она мужика, которого она узнала сразу же – видела его накануне в материнских «апартаментах»…

   Даша окинула взглядом грязный, заваленный объедками, окурками и залитый какой-то кисло воняющей жидкостью стол, где красовалась начатая бутылка дешевой водки, - девочка уже и расценки знала, - банка с маринованными огурцами, не порезанная, а покромсанная на куски палка колбасы, напополам разрезанная нечищеная луковица и несколько копченых «жидким дымом» куриных крылышек. Просто пир алкозавров. Видать, разжились где-то деньгами, - обычно они ограничивались занюхиванием какой-нибудь нечаянно раздобытой конфеткой. Но как бы ни бурчал до сих пор живот, Даша ни за что не польстилась бы на «угощение». А мать, словно услыхав ее мысли, начала тянуть ее к столу за руку.

   - Садись, с нами давай! Видите, какая дочка у меня! Умница! В школе учится уже!.. – вещала Надежда под одобрительное мямленье собутыльников, которое базировалось вовсе не на согласии со словами Нади, а скорее на пьяной солидарности. – Ну-ка, показывай, какие оценки получила, - неумело улыбнулась мать, оставив тщетные попытки усадить дочку на табуретку.

   - Никакие, - не глядя на «гостей», тихо сообщила Даша.

   - А почему?

   - Не вызывали.

   - Во б…! – подал гудок мужик. – А руки-ноги тебе на что мамкой даны? Тяни руку, отвечай. Да я в твои годы…

   Даша упорно смотрела в пол, чтобы не выдать своего омерзения. Меньше всего ей хотелось брать пример с… не человека даже, а существа, которое давным-давно пропило последние признаки в себе принадлежности к виду Homo sapiens и заживо сгнило внутри… в частности, атрофировалась немалая доля мозговых клеток.

   - Слышь! Деваха! – толкнула ее в плечо одна из «женщин». – Чего в глаза не смотришь? Слушай, когда взрослые тебя учут! Уму-то разуму! Чой-то она у тебя?.. А, Надька? Без уважения к старшим!

   - Ты че, Дашка, меня позоришь? – моментально, как спичка, воспылала злостью мать. – Друзья тебе мои не нравятся?! Матери стыдишься, приблуда?! Отвечай, когда спрашивают! – сильно дернула ее за руку. – Стыдно за мать?!..

   Даша сцепила зубы, силясь не сплюнуть слюну, которая, казалось, приняла запах перегара орущей ей в лицо Надежды.

   - Пошла на хрен отсюда! – взревела мамаша, толкнув Дашу в направлении дверного проема. – Сгинь с глаз, чтоб я тебя не видела даже!

   - Я в комнату пойду, - сжавшись от ужаса, тихо прошелестела девочка.

   - Не хер!.. – брызгала слюной Надя. – Вали на хрен отсюдова! Свинья неблагодарная! Я ей крышу над головой, а она мне харю недовольную строит!..

   Продолжения претензий Даша не услышала, потому что поспешно выбежала на лестничную площадку. «На хрен, так на хрен. Проситься не стану…»

   Даша уселась на грязный подоконник на пролет ниже и с грустью посмотрела в запыленное окно.

   - Обязательно когда-нибудь вырвусь из этого дерьма… - не осознавая, что говорит вслух, пробормотала она.

   - Что говоришь? – раздалось сверху.

   Даша вздрогнула и посмотрела на лестничную площадку, испугавшись, что это кто-то из них.

   Но у лифта стоял сосед, Сергей, который утром пожертвовал ей двести рублей «на бедность». Он с удивлением смотрел на Дашу сверху-вниз, замерев со связкой ключей в руке. Неужели расслышал? Даша густо залилась краской.

   - Здрасте! – звонко воскликнула она.

   - Здравствуй, - улыбнулся он в ответ. – А что ты на лестнице сидишь?

   - Уроки делаю, - смущенно сказала она, встав на ноги.

   Об отсутствии при ней портфеля и каких-либо учебных принадлежностей она как-то не подумала. А ведь правда, надо было захватить с собой… Позанималась бы прямо здесь. А теперь и в квартиру не войти… И соврала бездарно.

   - Уроки? Здесь? Мне кажется, за столом да под настольной лампой было бы удобнее, - приветливо заметил Сергей, который все же отметил про себя ее вранье, но не стал ее разоблачать.

   - У Надьки гости, мне велено не мешать, - бесхитростно, в общих чертах, пояснила девочка.

   - Гости, говоришь? – протянул он. – Ну, все равно, нечего ребенку на лестнице торчать, шла бы с подружками погуляла. Да и собаки как раз нет во дворе, - улыбнулся сосед.

   - А нету, - Даша потерла зачесавшийся нос рукавом школьной формы – единственного «выходного» комплекта одежды.

   - Что? – не понял Сергей.

   - Подружек! Нету.

   - Вот как? – стушевался парень. – Ну… хочешь, чаем угощу, заходи. Где это видано, чтоб маленькая девочка по подъездам бродила сама.

   - Ой! – икнула Дашенька.

   - Не стесняйся, - дружелюбно улыбнулся он. – Меня как раз на работе шоколадкой угостили, а я сладкого не люблю.

   Дашенька покачнулась на ногах, приросших к полу от смущения, не решаясь. Но уж больно располагал Сергей к себе. Захотелось кому-то довериться. Подружиться. Поговорить, в конце концов! Иногда Даша сама удивлялась, как при тотальном отсутствии общения она вообще разговаривать научилась.

   - А я Даша! – невпопад выпалила она, переминаясь с ноги на ногу, словно перед прыжком.

   - Что? – удивленно приподнял брови Сергей. Похоже, привычка у него была такая – переспрашивать. А может, это Даша непонятно излагала свои мысли…

   - Меня зовут Даша, - совершенно смутившись от последней догадки и вдруг обострившегося комплекса социальной несостоятельности, поспешила сказать Даша. – Я же утром не ответила…

   - Ах да! – широко и доброжелательно улыбнулся Сергей. – Ну, вот и состоялось знакомство! Ну что, идем его отмечать?

   Даша радостно заулыбалась и вбежала по ступенькам прямо в распахнувшуюся перед ней дверь. Самым приятным ей показалось то, что сама улыбка на ее лице была словно нежданным и редким гостем; она была такой непривычной мимикой, что в мышцах ощущение было такое, будто они выполняли какую-то зарядку, новую и очень приятную.

   Квартира оказалась однокомнатной и совершенно по-холостяцки неуютной и неприбранной. Самая простая, но добротная мебель, очевидно старый и немодный палас, дорожки в коридоре, короткие занавески на окнах вместо элегантных гардин… К ступням в застиранных носочках на каждом шагу приставали незаметные глазу крошки… Но это было самое замечательное, самое престижное, приличное и человеческое жилье, которое Даше доводилось в своей жизни видеть.

   Пищеблок был обставлен почти скудно, посуды и техники было минимум, но, очевидно, причиной тому были не финансовые затруднения – холодильник был новый, импортный и почти битком набитый продуктами, пусть и полуфабрикатами – от замороженных магазинных пельменей в морозильнике до колбасы, сыра и молока в холодильном отделении. Похоже, он – впрочем, как подавляющее большинство мужчин, - не блещет кулинарными способностями и питается яичницей и бутербродами.

   Сергей включил электрический чайник, нарезал батон, сыр, колбасу, поставил на стол масло, затем порылся в небольшой спортивной сумке и выудил ранее упомянутую плитку шоколада.

   Сидевшая за столом без признаков скатерти Даша прилагала все усилия, чтобы не захлебнуться собственной слюной и не выдать своего состояния, предшествующего голодному обмороку.

   Какой счастливый сегодня день у Даши! Да, для некоторых людей наличие еды – уже счастье и есть.

   Сергей бросил в большую чашку пакетик «Липтона», залил кипятком и поставил перед ней.

   - Так, ты давай, налетай! Я присоединюсь минут через пять. На стройке работаю, искупаться после смены – первое дело!

   Даша кивнула, зажав ладошки между коленками, но когда он скрылся в ванной, бороться с голодом уж не осталось ни мочи, ни стимула. Щуря глаза, как кошка, она принялась запихивать в рот продукты и глотать, почти не жуя. Ее состояние поймет лишь тот, кто когда-нибудь по-настоящему голодовал в течение продолжительного времени. Булочка, съеденная минут сорок назад, не удовлетворила, а лишь раздразнила аппетит.

   Искупался Сергей и впрямь быстро, и скрылся в комнате, откуда послышалось жужжание фена.

   Даша окинула взглядом стол и вздохнула: жаль, что нельзя, как верблюд, наесться впрок; маленький желудок плохо питающегося ребенка заполнился очень быстро, а глазам хотелось еще, - вот напасть!

   Даша снова по-детски сложила ладошки между колен и по привычке сгорбилась на стуле.

   - О! Молодец, ребенок! – воскликнул Сергей, входя в кухню и усаживаясь по другую сторону стола. – Отменный аппетит – признак крепкого здоровья!

   Он тоже принялся обедать, а Даша наблюдала и думала, что вот ведь удивительная штука: взрослый чужой дядька, а никакой тревоги не вызывает! А ведь обычно Даша шарахалась на улице не только от взрослых мужчин и женщин, но и от кошки или мирно переваливающегося на птичьих лапках голубя, бредущего по тротуару.

   …Она с удовольствием отвечала на его вопросы о том, в каком классе она учится, какие книжки читает и какие мультики смотрит, хотя и пришлось уклончиво объяснять, что телевизора у них нет, зато книги она брала в школьной библиотеке… Затем с увлечением слушала о стройке, как опасно работать на высоте, до чего тяжело и оттого почетно… было в прошлом веке. А теперь Сергей, скорее, продолжал династию: на стройке трудился его отец, двоюродный дядя, дед, прадед… Вроде дань предкам отдавал. Впрочем, ему не лень было тащиться два часа на электричке в любую точку Москвы или области; дорогу потерей времени он не считал, поскольку оно было полностью в его распоряжении – спешить ему было решительно некуда, жил он один, не имел ни жены, ни детей, ни болонки, так что каждая поездка для него лишь предоставляла возможность почитать или поразмышлять о прекрасном, высоком, вечном… Рассказал о своем двенадцатилетнем двоюродном племяннике-балбесе и посоветовал непременно учиться – и учиться хорошо. Это самая прямая дорога к выходу в люди.

   - О, надо же, как мы с тобой заболтались, - заметил Сергей, посмотрев в окно, где солнце, в своем обычном режиме, мирно клонилось к закату, пронизывая далекие высотные дома золотом лучей. – Тебе домой пора, мама волноваться начнет.

   Настроение Даши мигом свалилось ниже плинтуса при упоминании матери и необходимости возвращаться из благодатной атмосферы чужого и, что важно, трезвого образа жизни в воняющее алкогольно-кислыми рвотными массами родительское гнездо.

   Сергей за несколько часов беседы ни разу не спросил о матери. Наверное, из врожденной деликатности. Ведь утром он получил о ней краткую, но весьма емкую характеристику.

   Пришлось покориться судьбе и возвращаться домой. Но, к счастью, квартира оказалась совершенно пустой. Алкоголики, бросив жуткий бардак на кухне, пошли кутить за пределами «хазы». Ну и чудненько! Надька частенько исчезала на сутки, а то и двое, и в такие моменты Дашу даже чувство голода тяготило меньше. Главное, что никто не трепал нервы.

   Самодисциплинированная девочка выполнила немногочисленные домашние задания, затем почитала немного – единственная отрада в жизни, честное слово! – и вновь радостно вздохнув от осознания отсутствия матери, забралась в постель. Такой довольной она себя не чувствовала, наверное, никогда, а сегодня вроде как все в жизни хорошо: желудок не ворчит и не болит, не давая уснуть, как обычно; Надькой и не пахнет поблизости; а за стеной тоже спит человек, который – один из немногих – посмотрел на нее, как на человека, а не на отброс общества.

   Сергей

   III

   Конечно же, я знал о соседях. Видел множество раз оборванную, опухшую от возлияний, женщину, от которой разило, как от помойки при спиртоперерабатывающем заводе. Знал и о том, что живет с ней дочка, маленькая забитая девочка. Но, собственно, какое дело мне было до них? Жаль ребенка, конечно, не посчастливилось, но… меня это мало трогало. Главное, мамаша не буянит на лестнице, не засыпает на коврике у моей двери, не ссытся в лифте – уже хорошо.

   Проникся я к этой девочке… Даше – точно! – когда она расплакалась так, что у меня невольно сердце защемило. Прям все горе она выплескивала с этим криком. А вернувшись со смены, в тот же день, поговорил с ней. Она совершенно неиспорченный ребенок. Затюканный и несчастный, вот что.

   Заинтересовался.

   Столкнувшись у подъезда с соседкой с пятого этажа, завел разговор и как бы невзначай подвел к моим соседям. Алевтина аж руками всплеснула, - и давай возмущаться мамаше да сочувствовать девочке… - Даше, Даше, ну да! – и выплескивать информацию.

   Когда увидел ее спустя несколько дней, понял, какой одинокой она была: в ее взгляде, издалека обращенном ко мне, было столько надежды и ожидания. А ведь я ей чужой человек. А она вот так просто взяла и привязалась ко мне, доверилась, и по этому-то выжидательно-просящему взгляду я и понял, что, кроме меня, у нее никого нет – я имею в виду, вообще никого, - ей не к кому пойти, некому рассказать, не от кого ждать помощи. Она беспомощна в силу возраста и не может обойтись в жизни собственными усилиями.

   Я улыбнулся ей издалека, ободряя, и остановился у подъезда, поджидая, и она припустила бегом.

   - Здрасте, дядя Сережа!

   Улыбалась во всю ширь и не могла сомкнуть губ. До чего же она нуждалась в друге!

   - Здорово, ребенок! Как в школе? Порядок?

   - Нормально, - кивнула она все с той же радостной мордашкой, но с мгновенно потемневшими глазенками.

   Неужто и в школе, среди сверстников, ей не находилось места? Обязательно поговорю с ней об этом. А пока…

   - Ну, надеюсь, ты хорошенько проголодалась к обеду, - потер я ладони, увлекая ее за собой к лифту и отлично зная со слов все той же вездесущей Алевтины, что сытой эта девочка отродясь не бывала. – Я, конечно, не больно знатный кулинар, но сосиски сварить могу!

   Я похлопал по фирменному пакету из ближайшего супермаркета.

   - Тебе, может, домой надо зайти? – спросил я на всякий случай, когда, стоя у двери квартиры, рылся в карманах в поисках ключей. – Матери на глаза показаться? Мол, вот она я, из школы целая-невредимая вернулась, дорогу переходила аккуратно, пойду на качельках покатаюсь, - наше знакомство мы не торопились обнародовать.

   Даша помотала головой, теперь невесело, и я замолчал, поняв, что опять, вот так просто, одной фразой, задел за живое и саднящее…

   - Ей наплевать, - все же потрудилась она объяснить, думая, что я ни в коей мере не осведомлен об их ситуации. – Она и не заметит.

   - Ну тогда мой руки и айда за стол! – нарочито весело подвел я черту.

   Даша послушно пошла в ванную, а я подумал, что не имею ни малейшего понятия о том, каким образом обходить эту скользкую тему. Ведь, как оказалось, каждое самое безобидное предположение цепляло ее душевную рану, или даже… травму, с которой она жила один на один, такая маленькая, сама, уже несколько лет…

   И, похоже, это единственный выход…

   Когда Даша села сбоку от кухонного стола, а я бросил сосиски в кастрюльку с водой, обернулся и встал напротив нее:

   - Слушай, Даш, - я посмотрел на нее, маленькую и скукожившуюся на табуретке, и опустился на корточки, чтобы хоть глазами находиться с ней на одном уровне и не давить ростом. – У меня к тебе есть одна просьба. – «Как смешно округляются у нее глаза, когда она удивляется!» - Мне бы хотелось, чтобы ты мне доверилась. То есть, тогда мы оба сможем быть друг с другом откровеннее. Я вижу, как ты пытаешься не выносить сор из избы, скрыть истинное положение вещей, и это дается тебе нелегко. Поэтому сразу признаюсь… я знаю о твоей матери и как вы живете. Она пьет и плохо обращается с тобой, - я должен был раскрыть все карты, не хотел таиться; чувствовал потребность быть честным с ней. – О тебе особо не заботится и зарабатывает плохо. Вы бедствуете. Особенно тебе тяжело, она-то что – залила зенки да…

   Пришлось замолчать, потому что я увидел, как Даша вцепилась побелевшими пальцами в деревянное сиденье табуретки, а на глазах блеснули слезы. Такого разговора она явно не ожидала.

   - Я говорю это не для того, чтоб сделать тебе больно или как-то обидеть, - вдруг догадавшись, что не обладаю особым чувством такта, доверительно продолжил я. – Я хочу, чтобы ты знала, что можешь не скрываться. Не стесняться сказать что-то лишнее, потому что ты можешь мне доверять. И я буду очень рад, если ты будешь делиться со мной какими-то подробностями и проблемами, обращаться за помощью, потому что я с радостью!.. Я хочу тебе помочь. Понимаешь?

   Даша молчала, опустив голову.

   Я испугался, что напугал ее, что она теперь замкнется еще больше.

   Но она вдруг как-то угловато кивнула.

   Я облегченно выдохнул и улыбнулся, - по крайней мере, она не убегала.

   - Я не хотел тебя тревожить. Но теперь нам будет намного легче разговаривать, ведь правда? Я хочу быть тебе другом… если разрешишь. Давай дружить?

   Даша посмотрела на меня с улыбкой сквозь слезы.

   - Тем более, что друзья как раз для помощи и нужны! – добавил я.

   - Давайте, - кивнула она, давая ответ на мой вопрос, и утерла лицо тыльной стороной ладони.

   Я засмеялся:

   - Нет-нет, так дело не пойдет!

   Она посмотрела на меня удивленно – и снова с испугом.

   - Никаких «давайте», договорились? И не оскорбляй меня «дядей». Обращайся ко мне просто по имени. Мы же друзья?

   - Да, - улыбалось ее раскрасневшееся личико.

   Я оглянулся на плиту, где вовсю булькала вода.

   - Ну-ка, потренируемся! Скажи: Серега, если не перестанешь метлой размахивать, то сосиски не только сварятся, но заодно и пожарятся в кастрюле!

   Даша засмеялась.

   - Сережа, сосиски уже приготовились. Можно есть!

   И я рассмеялся тоже.

   - Годится! Не буду больше морить тебя голодом, ребенок, - я стал насыпать макароны на тарелку. - Давай налопаемся от пуза!

   Вот так и повелось, что частенько по вечерам Даша сидела у меня дома, прибегала в любой момент, например, когда пьяная Надежда начинала скандалить или распускать руки… Тогда она пряталась у меня. Впрочем, Надя и не думала сбиваться с ног в поисках дочери.

   Даже дал Даше запасной ключ от квартиры – мало ли что. Вдруг мамка начнет куролесить, а я, допустим, на смене. Куда деваться? Пусть переждет у меня, пока все утихнет. За квартиру я не боялся совершенно: знал, что Даша ничего не натворит, ни пожара, ни наводнения не учинит, потому что была до того скромной, что самостоятельно не смела включать даже электрочайник, не смотря на мои неоднократные уговоры чувствовать себя как дома и пользоваться чем угодно. Единственное, перед чем она не могла устоять, был телевизор, и могла часами, не шевелясь, смотреть детский канал.

   Да и как было оставить ее на улице? Мать оказалась алкоголичкой буйной и без всякого просветления в мозгах или мук совести… Когда она пила в компании с собутыльниками, Даше можно было особо не волноваться, а вот если в квартире больше никого не было, девочка вмиг становилась объектом материнского внимания. Сначала Надежда подзывала дочь к себе, начинала – ну, честное слово, иначе и не скажешь! – тупо «грузить» бессвязной болтовней, причем между фразами не прослеживалось ни связи, ни логики, ни последовательности. Но, видимо, какие-то необъяснимые умозаключения все же происходили в Надиной немытой голове, потому что, даже если Даша сидела и старалась во всем соглашаться, Надя, порассуждав сама с собой о своей печальной доле, могла начать предъявлять Даше какие-то алогичные претензии. А если дочка не сдерживалась и возражала, доходило до рукоприкладства. В такие моменты девочка старалась исчезнуть с ее глаз. Прятаться в комнате не всегда было с руки – Надя иногда выламывала дверь, если ей это казалось нужным…

   Мне было страшно представить, что чувствовала маленькая девочка тогда… загнанная в угол и беззащитная перед психически больным человеком.

   Поэтому Даша с ранних лет приловчилась пережидать эти приступы агрессии во дворе, дожидаясь, пока мать уснет, или на чердаке – в холодное время года. Собственно, для этого я ей ключи и дал – чтоб перестала мыкаться, где попало.

   Вот так незаметно подкрался декабрь и сразу стал забрасывать москвичей снегом и рвать полы пальто прохожих резкими порывами ветра.

   …Лишь к весне я начал замечать, что не все так гладко в ее мыслях… Не так прост ее характер, а в душе зреют отнюдь не нежные плоды. Какие-то скверные, а порой и страшные черты стали проступать сквозь ее «забитость». В какой-то момент я подумал, что виной тому эмоциональный диссонанс, вызванный различием между ее реальной жизнью и тихой гаванью, в которой она от нее скрывается, но фактически этот побег проблемы не решал. Из этой теории выходило, что в этом есть и моя вина. Я выдернул ее из устоявшегося порядка, каким бы серым и безрадостным он не был. Но в то же время я понимал, что Даше вполне могла грозить голодная смерть в прежних условиях. Нет, глупости. Добром нельзя испортить. И тут врезалась новая мысль – продолжение предыдущей: добром нельзя испортить… если только человек сам еще не пропащий. А что? Если кусок протухшего мяса бросить на сковородку с благими намерениями реанимировать продукт, он лишь станет источать гнилую вонь еще сильнее…

   Что за ересь лезет в голову! Даша хорошая, но просто глубоко обиженная девочка. Она меня не разочарует.

   Ее ненависть к людям – ведь не к человечеству же, в самом деле!.. надеюсь... – к вполне конкретным личностям объяснима. И виной тому все новые и новые испытания. Например, позором. Например, как вот это…

   Как я уже упоминал, дал я ей ключ, и она приходила, как к себе домой. Близился Новый год. Даша, которая с трудом переборола стеснительность, несмело сообщила мне о своем желании поучаствовать в новогоднем школьном концерте. Я, естественно, поддержал инициативу, стал подбадривать, чтобы сказала и учительнице. Даша весь вечер краснела, сомневалась, но на следующий день и впрямь подошла к классной руководительнице с разговором. Анна Васильевна даже обрадовалась, что самая робкая ученица заинтересовалась. Может, еще и талант какой откроется.

   Талант и впрямь оказался в наличии – актерский. Даша, опять-таки сбегая из бедлама, именуемого домом, в мою квартиру, каждый вечер разучивала слова и танец снежинок и демонстрировала мне результат. С каждой новой домашней репетицией я видел, что она преображается, начинает верить в себя и, конечно же, ей льстило мое внимание и похвалы, которых, быть может, она не слышала в своей жизни вовсе.

   Я стал чувствовать себя по отношению к Даше кем-то вроде двоюродного дяди. Так к ней привык. Да и она тоже, - прибегала, когда захочет, и знала, что здесь ей всегда рады.

   Правда, однажды это едва не привело к конфузу. Я ужинал со своей девушкой Олесей, с которой встречался с начала ноября. А тут как раз Даша ворвалась и с порога заголосила:

   - Опять чуть под горячую руку не попала! Села стих учить, но разве у нас дома тишины дождешься!.. – вбегая в комнату, воскликнула она и осеклась.

   Пришлось представить их друг другу. Олесе так и сказал, что племянница. Пригласил Дашу за стол, но она, покрывшись красными пятнами, попятилась.

   - Ой, нет, тогда я пойду…

   И я вдруг внутренне запаниковал…

   Невозможно было выгнать ее на улицу. А я знал, что домой она не пойдет.

   Я вскочил с дивана и придержал ее в дверном проеме.

   - Нет-нет, останься! Олеся любит детей, правда? Садись кушать с нами, втроем веселее!

   - Ой, я тогда сяду на кухне, ладно? – сказала Даша извиняющимся тоном. – Мне учить надо…

   Ну да, конечно! Аккурат вчера ей дали слова, такие два листочка. Но вчера она не пришла, я был на ночной смене, да и Надежда мирно храпела у себя в спальне, так что Даша спокойно занималась в своей комнате. И вообще она старалась не навязываться лишний раз.

   - Ну… хорошо, - кивнул я. – Как продвигается роль? Много выучила?

   - Да у меня только один короткий стишок, - пояснила Даша радостно, но со смущением поглядывая на Олесю. – И песня общая, тоже надо знать. А еще танец! Завтра после уроков репетиция, я и тебе покажу!..

   - С удовольствием посмотрю, - улыбнулся я.

   Даша уселась за кухонный стол, и ее не стало даже слышно. Нас же с Олесей сковала неловкость до тех пор, пока Даша не ушла к себе.

   Пришлось увещевать недовольную пассию, пока она не расслабилась вновь и вечер не потек в нужном русле.

   Я и раньше приводил Олесю к себе, нечасто, всего пару раз. Но с Дашей они не сталкивались, и я, конечно, не упоминал о ней: ни к чему было – и не до соседской девочки нам было.

   Так вот, готовилась она три недели, старательно повторяя текст песни и шаги танца. Глазки у нее светились; цель появилась!

   На самом утреннике я, ясное дело, не присутствовал, потому что – ну в качестве кого я мог туда явиться? Проводить ее я также не сумел – был на смене. Вернулся поздно вечером, думал, придет, но она так и не появилась, а связаться с ней я никак не мог, не смотря на то, что нас разделяла всего-навсего стена.

   Уже на следующий вечер я начал волноваться, потому что она вновь не явилась в противовес моим ожиданиям, что после «премьеры» она непременно вбежит в мою унылую однушку и озарит ее радостным криком и сиянием глаз.

   Я снова бесцельно заглянул в подарочный пакет, где дожидался своего часа новогодний подарок для Даши, купленный сегодня утром: пара темно-зеленых шерстяных носочков и комплект из семи книг о злоключениях Гарри Поттера. Об этих книгах Даша не раз упоминала с мечтательным благоговением в глазах, и я не боялся ошибиться с подарком, потому что, кроме того, их можно было спрятать в Дашиной комнате, где мать их не нашла бы. А носки, - сами понимаете, зима, а приличных теплых вещей у ребенка нет. Да и внимания Надежды они бы не привлекли, даже если бы Даша запросто расхаживала в них по квартире.

   Что-то не так…

   Не зная, что мною руководило, я стремительно бросился в прихожую, накинул куртку и выскочил на лестничную площадку. Где Даша?! Я изо всех сил вдавил кнопку звонка у их обшарпанной грязной двери, потом заколотил в створку ногой. Что-то надо делать. Где ее искать?

   Даша и раньше могла не давать о себе знать по два дня. Но не более. И не в этом случае. ОНА ДОЛЖНА БЫЛА ПРИНЕСТИ РАДОСТНУЮ ВЕСТЬ О СВОЕМ ТРИУМФЕ!

   Дверь резко отворилась и явила мне существо, отдаленно напоминающее женщину.

   - Чего-й трезвонишь, ирод?! Люди отдыхают, спать не даешь!

   Я отшатнулся, поверженный разительным амбре, и, с трудом заставив себя моргать и разомкнуть губы навстречу этому запаху, заговорил. Ляпнул, что первое в голову пришло:

   - Э-э… вы одна дома? У кого-то из соседей музыка грохочет, подумал, что у вас.

   - Не до тусовок мне, с работы я… - прошамкало-прорычало прокуренным и заспанным голосом создание, облаченное в серую половую тряпку, некогда бывшее байковым халатом в крупный розовый цветок.

   - Ошибся, видимо, - стараясь быть вежливым, завел я. – А где вы работаете?

   - Твое какое дело? – буркнула Наденька неприветливо, тщетно пытаясь сфокусировать на мне взгляд, и тут же ответила: - Полы мою, и с того хлеб кушаю!.. И своей работы не стыжусь!..

   - Конечно-конечно, - поспешил успокоить я, пытаясь заглянуть поверх ее головы в квартиру. – Очень нужная профессия! Ох, что-то плохо мне, голова закружилась… Не могли бы вы принести стаканчик воды?

   - А-ну пшол вон отседа! Попрошайничаешь тут мне, бомжара! Знаю я таких! Я на кухню, а вернусь – уже полхаты моей вынесено! Вали, покуда цел! – мгновенно атаковала меня Дашина прародительница.

   Я попятился, демонстрирую мирную подоплеку своих намерений, и она захлопнула дверь.

   Ничего не удалось выяснить, а ведь как надеялся заприметить признаки ее присутствие в квартире! Но попытка не оправдалась. Блин, где же ты, Дашка?!

   Хорошо, хоть прямо про девочку не спросил. Мамаша-то вон какая боевая оказалась! За свою полупустую хибару чуть с лестницы не спустила; представляю, что было бы, пойми она, что ее дочь разыскивает посторонний двадцативосьмилетний мужик.

   Я посмотрел вверх, вдруг вспомнив про чердак. Но что бы ей там делать? Почему не прийти ко мне? Странно, но когда перед тобой закрывается большинство путей к выходу, готов проверять самые неправдоподобные версии. Я рванул было вверх, но был остановлен резким приглушенным криком позади себя:

   - Дашка!

   Я моментально прильнул ухом к двери соседей.

   - Дашка! – повторился надсадный крик.

   Однако ответа я не услышал и испугался еще больше: что, если Надежда ищет дочь, а ее нет в комнате? Что, если Даша и не дома, и не на чердаке?

   Голоса я ее не услышал, но понял по более ровной речи Надежды, что ведется диалог, и с облегчением выдохнул. Я послушал немного, как мать распекает ребенка за какую-то лужу на кухне, которая – услышал-таки Дашин прибитый голосок – к проказам ребенка никакого отношения не имела. Похоже, Надежда разлила что-то, - а может, чего похуже, вырвала на пол, - а теперь заставляет Дашу вымыть безобразие.

   Внутри меня прямо заклокотала ярость. Единственным желанием было выбить сейчас же дверь и надавать затрещин алко-деспоту, чтобы оставила девчонку в покое. Но, черт побери, меня самого впору будет посадить за порчу чужого имущества…

   Я только должен понять, иначе места себе не найду, почему же она не приходит?

   Я метнулся в свою квартиру, вырвал из блокнота клочок бумаги и навис над ним, не зная, что написать, чтобы не привлекать постороннего внимания либо подозрений со стороны Надежды, если она обнаружит записку первой.

   «Даша, приходи ко мне скорее, я жду» тут явно не катит.

   «Почему не приходишь?»

   «Как жизнь? Куда запропастилась?»

   Я чертыхнулся и нацарапал: «ты где», мелкими кривыми буквами и без знаков препинания, и пришлепнул бумажку к двери скотчем.

   Уснуть мне в ту ночь никак не удавалось. Я вот только что стал свидетелем, какой бессовестной и необоснованной тирании подвергается беззащитный ребенок, и скрывается она – тирания эта – от чужих глаз за тонкой перегородкой, а поделать едино ничего нельзя…

   IV

   Мне так и не удавалось увидеться с Дашей. Я следил, когда Надя уходила из дому, и принимался колотить в их дверь вновь. Но Даша не открывала, хотя, я был уверен, пряталась по ту сторону двери и великолепно понимала, кто это ее разыскивает.

   Пришлось ждать чуда. Наступило оно лишь третьего января, когда, видимо, после усиленных возлияний, подогретых поводом, Надя буквально вытолкнула дщерь в подъезд, дабы она сгоняла за «живой водой» в ближайший ларек.

   Я как ошпаренный распахнул дверь и позвал девочку, которая уже спустилась на один пролет, громким шепотом.

   Она оглянулась, как испуганный зверек.

   - Здрасти, - поздоровалась она невнятно и почему-то «по старинке».

   - Ты почему не заходишь?

   Она опустила глаза.

   - Мать не пускает?

   Она покачала головой.

   - А что тогда?

   Я снова увидел знакомую картину, как ее голова опускается едва ли не ниже плеч. А ведь она только-только начала несмело осматриваться вокруг себя, на окружающий мир…

   - Заходи в гости, - осторожно пригласил я.

   Даша поковыряла носком демисезонного ботинка бетонную ступеньку и кивнула.

   Я закрыл дверь, а она побежала выполнять материно поручение. А после и впрямь пришла ко мне.

   Пройдя в комнату, я посмотрел на нее внимательнее и поник, увидев, как она осунулась, а лицо, напротив, чуть припухло, кожа на щеках слегка шелушилась. Видно было, что она много плакала в эти дни.

   Вытягивать правду из нее пришлось долго и изощренно, как никогда. Но, слушая ее, я едва за голову не хватался. На меня ворохом посыпались обиженные фразы, и Даша горько расплакалась и не могла остановить ни слез, ни слов. Им нужен был выход.

   Проблемам нужен выход, иначе разорвут…

   Даша прибыла в школу в прекрасном настроении, переоделась с остальными девочками в платьице и припрыгивала за кулисами, наконец-то оказавшись частью коллектива.

   В нескольких метрах от «снежинок» стояла Анна Васильевна, руководившая «артистами», и смотрела на Дашу одобрительно. Даше было очень приятно, но свой взгляд она невольно отводила в сторону. Ей до сих пор было стыдно. Вся детвора сдавала деньги на утренник – на подарки самим себе и сладкий стол. Все, кроме Даши. Даша никогда не сдавала: ни на утренник, ни в фонд класса, ни в фонд школы, ни на специальные учебные пособия, ни на что… Всякий раз, когда Анна Васильевна объявляла: «Ребята, завтра приносим энную сумму», Даша сползала как можно ниже за своей партой, будто бы от этого о ней могли забыть и не взимать «налог».

   Однако, когда всем учителям, директрисе и одноклассникам стало известно материальное, а также моральное, положение Дашиной семьи, Анна Васильевна стала обходить девочку стороной, стараясь не обращать внимания других учеников на этот факт.

   Да и само выступление у большой нарядной елки прошло без сучка, без задоринки. Кувырком все пошло тогда, когда «снежинки», исполнив танец, рядком сделали реверанс. Тут-то Даша и заметила в первом ряду в зрительном зале Надежду, малость приодевшуюся ради такого случая – дочерний дебют на сцене, еще бы! Надя, вместо того, чтобы сидеть на месте и аплодировать, как все остальные родители, то и дело вскакивала и, размахивая руками, выкрикивала, что там, на сцене, ее дочь. Надю ничуть не смущали неприязненные взгляды в ее адрес, а близ стоящие к ней зрители иногда и шарахались в сторону, поскольку вела она себя разнузданно, шумно, чересчур активно и совершенно неуместно.

   Даша на сцене пристыженно опустила голову. Ей это вовсе не льстило, и меньше всего хотелось афишировать их родство.

   Когда же пришло время рассказывать стишок, а мать, которую распирало от гордости, окончательно разошлась, Даша расплакалась прямо на глазах у всех младших школьников и их родителей. Анна Васильевна кинулась к ней и увела со сцены, где ее одноклассники, хоть и растерянные, остались спасать номер. Но на этом позор не прекратился. Взволнованная Надежда вбежала за кулисы и принялась увещевать девочку… искренне веруя в то, что причиной слез было всего лишь волнение перед аудиторией.

   Даша, которая при появлении рядом с ней матери, стала аж заходиться рыданиями и бессознательно вжалась лбом в бедро Анны Васильевны, пряча лицо от Нади. Тут уж учительница не удержалась и стала стыдить и корить непутевую мамашу. Но Надя не привыкла давать себя в обиду. Она мигом «выставила» иглы, ощерилась, да, к тому же, не умела ограничивать себя в выражениях. Разразился жуткий скандал. Затем подоспела Марина Львовна, и скандал раздался в масштабах еще больше…

   В конце концов, Надя, с полной уверенностью в своей правоте и ощущением себя вполне достойной матерью в душе, больно схватила Дашу за плечо и поволокла к выходу.

   Дома девочка, получив нагоняй, почти что забаррикадировалась в своей комнате. Впрочем, выпустив пар, Надя оставила ее в покое, периодически вызывая ее к себе и отдавая какие-нибудь распоряжения. В свободное же от поручений время Даша лежала на своей кровати, накрыв голову подушкой, словно страус. В голове стучала только одна мысль: никогда больше она не пойдет в школу. Теперь ее там попросту сгноят. Нет сил больше бороться за эту возможность учиться. В получении образования она видела единственно возможный способ вырваться из этой помойной ямы. Но теперь уже не осталось ни сил, ни веры.

   - Так что в школу я больше не пойду… - глухо подвела итог Даша, которая сидела на краю дивана, поджав колени к подбородку.

   - Нет, нет, Даш, брось! Сама же сказала, что это твой единственный шанс! – я метнулся к ней и присел подле дивана на корточки. – Выброси эти глупости из головы, пожалуйста!

   - Позор на всю школу… Меня и так там не любят, а теперь и вовсе дерьмом обольют…

   - Подожди, сейчас каникулы, - начал я, решив пока опустить замечания по ее выражениям. – За две недели ребята все забудут, вот увидишь!.. Да и не повернется ни у кого язык пенять тебе такими вещами… Даже дети это понимают.

   - Нет, - покачала она головой. – Игорь Савоськин именно из-за этого меня и задирает. Из-за матери и из-за бедности…

   - Это одноклассник, что ли?

   Даша кивнула.

   Я нервно взъерошил волосы и растер ладонями лицо.

   - Да… дети подчас бывают очень жестоки, - выдохнул я. – Что же мне с тобой делать, а? Без школы никуда!

   Даша тягостно молчала и не смотрела на меня.

   - Слушай, давай не будем делать поспешных выводов, - наконец решил я. – Дождемся окончания каникул, подумаешь, пообвыкнешь, остынешь, там видно будет… Я не хочу на тебя давить, но ты должна понять, что школа – твой билет из этой жизни с вечно пьяной матерью. Работать так и так придется. Но выбрать тебе придется как можно скорее: будешь ты в тепле в магазине работать или в любую погоду дворы мести и мусор подбирать.

   Даша, наконец, взглянула на меня.

   - И знаешь что? – улыбнулся вдруг я. – Если все же ты решишь остаться в школе, а этот… Игорь Самойлов…

   - Савоськин.

   - Тем более! Начнет дразниться – придет твой дядя Сережа и поставит наглеца на место! Понятно? Так ему и скажешь. Пусть только вякнет!

   Даша заулыбалась и зарделась:

   - Правда?

   - А то!

   Даша вдруг бросилась ко мне и обхватила тоненькими ручонками за шею. Пришлось и мне ее обнять, но обнимать оказалось нечего. Тщедушное изможденное тельце даже не чувствовалось в руках. Мне стало дурно и я отстранил ее от себя.

   - Так, а-ну признавайся, ела за эти дни что-нибудь?

   - Да, - кивнула малышка. – Хлеб был дома и каша пшеничная. Я сама варила – и себе, и Надьке.

   - Да ты и готовить умеешь? – решил я поднять ее самооценку и демонстративно восхитился.

   - Только варить что-нибудь, - ответила она серьезно и совсем по-взрослому. – Надьке ничего доверить нельзя. Готовит она ужасно, грязно, продукты не моет, и солить забывает еду. Я никогда ее помои не ем, лучше голодать, - презрительно скривилась она, и опять совсем по-взрослому.

   Я незаметно усмехнулся. Она явно почувствовала свое превосходство, но на ее детском чистом и бесхитростном личике даже презрение смотрелось безобидно.

   - Ну, мастер кулинарии, надеюсь, ты не побрезгуешь покупными пельменями?

   - Пельмени! – радостно вскочила Даша с дивана и побежала на кухню. – А хочешь, я сама их сварю? – донеслось из пищеблока.

   - Было бы отлично, а то у меня это не очень хорошо получается!.. – крикнул я в ответ.

   Даша повеселела, но ненадолго. В течение дня она умудрялась то светиться от радостной уверенности, что среднее образование позволит-таки обойти подводные камни социально-профессиональной иерархии, то вдруг затихала грустная и задумчивая, явно сомневаясь, что сможет преодолеть нападки сверстников. Тогда я повторял ей, что она может смело пугать обидчиков «дядей», который с удовольствием надает им подзатыльников.

   Но все мои усилия пропали даром.

   Нет, Даша все же пошла в школу… но вернулась в слезах и огорошила меня рассказом о сегодняшнем допросе, который учинила ей Анна Васильевна еще перед первым уроком, рьяно выяснявшая, как часто пьет ее мать, как ухаживает за ребенком, и как они, вообще, живут. Не ожидавшая такого поворота девочка пришла в смятение, а на прямо поставленные вопросы ответить не смогла, поскольку язык не поворачивался повествовать о реальном положении вещей. Пришлось расплакаться – на этот раз не по причине, а с целью – унять ненужное любопытство учительницы. Но беда не приходит одна, тем более в Дашиной специфической бытности. На переменах к ней начал приставать Игорь со своей шайкой, а на уроках в нее стреляли жеванными бумажками через трубочку от ручки. Только девочки смотрели сочувственно, но не решались произнести ни слова в ее защиту. В ужасно угнетенном состоянии, словно побитая, она дожила до звонка с последнего урока, а на первом этаже столкнулась нос к носу с Мариной Львовной, которая, видимо, посчитала своей непреложной обязанностью и долгом поворошить грязным сапогом душу еще разочек.

   Даша, до предела измученная этим днем, совершенно неожиданно выкрикнула:

   - Ну что вы все пристали ко мне? Что вам надо? И пьет, и бьет, и готовит ужасно!

   И бросилась прочь бегом. И прибежала прямиком ко мне, перепуганная и глубоко задетая их вмешательством и собственной грубостью в адрес директора, - в общем, окончательно смешалась.

   Остаток дня я приводил ее в чувства, усиленно отыскивая несуществующие положительные стороны в этой ситуации, откармливал шоколадным печеньем и отпаивал сладким чаем, - стресс надо заедать.

   А внутренне я тем временем трясся от злости на глупых баб, ворошащих чужое грязное белье – быть может, и с лучшими намерениями, - но реально лишь доставляя боль невинному ребенку, когда, казалось бы, жизнь немного устоялась, мамка буянит, как обычно, но, по крайней мере, девочке было куда пойти.

   И что прикажете делать? Этим-то двоим «педагогам» я подзатыльников не надаю!

   Вечером Даша ушла к себе домой как в воду опущенная, и я лишь молился, чтобы ей хватило сил вытерпеть все нападки и бесцеремонные комментарии.

   На следующий день она снова после школы пришла прямо ко мне, но уже, вроде бы повеселее. Утром у нее еще сохранялись глаза запуганного маленького зверька, но теперь в них, похоже, теплилась надежда. Оказалось, что… Хотя нет, лучше по порядку.

   На большой перемене, когда вся школа звенела безудержным детским многоголосьем, от которого Даша, как всегда, пряталась за своей партой, к ней подошла Анна Васильевна, осторожно заглянула в лицо девочки и обнаружила на нем те самые «перепуганно-зверюшные» глаза.

   - Дарья, тебя ждет директор, Марина Львовна.

   Со дна Дашиных глаз вмиг взметнулся всеобъемлющий ужас. Не прошло и двух секунд, как девочка непроизвольно расплакалась.

   Анна Васильевна от неожиданности едва удержалась от того, чтобы не отступить на шаг назад.

   «Сейчас будут ругать», - была первая мысль Даши. – «За то, что нагрубила вчера! А, может, накажут, или выгонят из школы!»

   Растерянная и искренне обескураженная учительница принялась говорить стандартные слова утешения, не понимая, что так взволновало этого ребенка из неблагополучной семьи.

   «Наверное, у бедняжки просто нервы уже ни к черту», - подумала она и поспешила заверить, что директор хочет просто поговорить, причем на исключительно безобидные темы. Даша, мало этому веря, поплелась вслед за Анной Васильевной на первый этаж, провожаемая любопытно-презрительными взглядами однокашников. Даже успела заметить злорадство на лице Игоря Савоськина.

   При виде зареванной ученицы, Марина Львовна взволнованно переглянулась с Анной Васильевной, затем осторожно задала несколько вопросов и попросила, чтобы Даша передала своей маме, что ее вызывают в школу, поскольку дозвониться ей директор уже второй день не могла. Даша тихо промямлила, что телефон им давным-давно «отрезали» за неуплату. Марина Львовна протянула ей листок-записку для матери и поставила на стол ту самую вазочку с конфетами.

   - Возьми себе конфет и не плачь больше, хорошо? – произнесла она. – Мы хотим тебе помочь. Мы попытаемся поговорить с твоей мамой, быть может, она одумается. Начнет заботиться о тебе больше.

   - Я не хочу… чтобы заботилась, - тихо проговорила Даша, опустив голову. – Я вообще с ней жить не хочу.

   Женщины вновь переглянулись.

   - Одна ты жить пока не можешь, - попыталась объяснить Марина Львовна. – Но мы будем продолжать следить за ней после нашей беседы. Ты нам скажешь, стала ли ситуация лучше. В противном случае… нам действительно придется обратиться за помощью в органы опеки и попечительства. Они вернее проконтролируют обстановку, в которой ты живешь. Они имеют право прийти к вам домой и оценить ваш быт. И тогда вынесут какой-нибудь вердикт.

   - Но мы надеемся, что до радикальных мер не дойдет, - вставила Анна Васильевна. – Ты не представляешь, насколько тяжело ребенку в детдоме. Так что родитель, какой бы ни был, все равно лучше.

   Даша исподлобья зыркнула на нее, внутренне протестуя, но проглотила реплику.

   - …Выходит, они хотят лишить ее родительских прав? – задумчиво потер я подбородок, заодно подсознательно отметив, что пора побриться. – На крайний случай?

   - Ага! – радостно кивнула Даша. – Вот бы от нее избавиться!

   Я остановился на ней взглядом, но промолчал.

   - А что? – начала рассуждать Даша. – Говорить с ней без толку! Эта Анна Васильевна глупая! Пусть лучше прав лишают!

   - Ничего в этом нет хорошего, - покачал я головой. – Тогда тебя забрали бы в детский дом, а там тоже не сахар.

   - Меня? Забрали бы? А Надька что, здесь бы осталась?

   - Ну конечно.

   - Бли-и-ин! Плохо! А можно так сделать, чтоб ее выгнали?

   Я вздрогнул от ее слов.

   - Нет. Нельзя. Это ведь ее квартира?

   - Да, - кивнула девочка. – Бабушки и дедушки. Когда они умерли, Надька осталась единственной наследницей. Повезло, раздолье пьянице! А потом родила меня. Но ведь я тоже могу владеть этой квартирой? Я наследница! Я по телевизору про такое смотрела. Про суд показывали.

   Я с досадой покосился на агрегат, стоявший на тумбочке. Похоже, пора взять под контроль, что она смотрит в мое отсутствие. Она часто оставалась одна, если я уходил на работу или на свидание с Олесей.

   Однако, не то что контролировать, но даже наблюдать за последующим процессом облагорожения Дашиных семейных обстоятельств у меня не вышло.

   Олеся поскользнулась на гололеде и получила неслабое растяжение. Определили в стационар, и я то и дело мотался к ней в Склиф с гостинцами и развлекательной программой. Нет, не с клоунами, конечно, но журнал со сканвордами и хорошее настроение прихватывал с собой непременно.

   Спустя неделю ее выписали, вот только перед ней встал вопрос, куда податься выздоравливать. Жила она с родителями и бабушкой в однокомнатной квартире. Единственная жилая комната была на редкость просторна по квадратуре, и благодаря занавескам-ширмочкам она разделялась на три зоны – для родителей, для девяностолетней бабушки, которая даже не вставала, и для Олеси. Но одно дело просто ночевать в таких условиях, а каково придется больному с постельным режимом! Это не ночи, это сутки по коечному соседству с бабушкой, которая ходит под себя!

   И я предложил ей выздоравливать у меня. Девушка с радостью согласилась. Да и зазорного ничего в этом не было – мы встречались уже третий месяц, стесняться ей меня не было смысла, как и опасаться стеснить меня. Правда, жить вместе я еще и не думал ей предлагать, хотя она еще прежде откровенно жаловалась, что ей некуда идти. И вот, можно сказать, выпросила приглашение.

   Я как раз сгоношил яичницу с сосисками и принес тарелки в комнату, где на диване полулежала Олеся.

   - Давай перекусим, и я разберу твои вещи, а ты отдохнешь, - сказал я, сидя на краешке возле нее и уплетая нехитрый обед.

   - Ох и нагрузила я тебя своими проблемами! – улыбнулась она, отставила свою тарелку на табуретку, подалась вперед и обвила мою шею руками. – Между прочим, оказалось, что сидеть у тебя на шее очень здорово, и ножками болтать удобно, - проворковала она и поцеловала в губы.

   Я тоже отставил свою тарелку и обнял Олесю, одновременно пытаясь целоваться и прожевать еду. Черт с ним, с обедом! У меня секса больше недели не было, пока моя девушка находилась в больнице. А ведь я молодой еще мужик!

   Я навалился на нее, и она ласково завозмущалась, шлепая меня ладонями по плечам:

   - Осторожней!.. Сережка. Ну, что ты, как медведь голодный!.. – засмеялась она у моих губ мелодичным смехом и тихо простонала, когда я принялся покрывать поцелуями ее обнаженную шею. – Ммм… Тише, нога… не задень…

   - Я аккуратно… - прошептал я, ища ее губы и пытаясь найти для нас положение поудобнее…

   И едва не свалился с дивана, когда Олеся завизжала с неподдельным ужасом, отпрянув от меня.

   - Че орешь?!

   Она не ответила, глядя куда-то позади меня. Я обернулся.

   - Дашка!

   Она стояла у входа в комнату и молча глазела.

   Я чертыхнулся. Впервые за долгие месяцы я пожалел, что дал ей ключ.

   Но тут же вспомнил, что – а ведь правда! – выбросил девчонку из головы на несколько дней. Увидел ее бледное личико и… тут же у меня в груди похолодело от волнения: что случилось? Я подскочил к ней:

   - Дашка, что? Как у тебя? Мать ходила в школу? – стал забрасывать ее вопросами, теряясь в догадках о причине ее бледности: домашние баталии или то, что она застала сейчас… - хорошо, хоть в самом начале!

   Она вдруг горько кивнула, словно отмерла, посмотрела на Олесю долгим взглядом и с усилием заплакала – вроде бы и горько, но как-то нарочито.

   - Э! Э! ребенок! Ну, успокаивайся, - я начал неуклюже утешать ее. – Давай, рассказывай.

   Даша принялась утирать кулаком слезы и сопли, поглядывая искоса на Олесю, которая комкала пальцами край пледа, прижав руки к груди. Понятно, не хочет при посторонних изливать душу.

   - Так, проходи, - я усадил девчонку на край дивана.- Оставайся. Сейчас поешь, успокоишься. Расскажешь, когда созреешь. – Распорядился я, проигнорировав протестующе выпученные Олеськины глаза.

   Я окинул Дашу взглядом:

   - Опять отощала. Ты что, не заходила сюда все эти дни? Я же говорил, чтоб прибегала и ела, что хочешь, - полон холодильник!

   - Тебя все время не было…

   - Ох, горе ты луковое! – всплеснул я руками точь-в-точь, как делала моя мама в детстве. - Это-то тут при чем?

   - Ну… неудобно… и одна как-то…

   - Дашка, Дашка, - покачал я головой. – Ну что мне с тобой делать? Я занят был. Ты что, всегда, когда я занят, будешь мне голодовку объявлять?

   Она улыбнулась и помотала головой.

   - Я не объявляла! Просто это твоя квартира…

   Я поворчал еще немного, сказал, что она неисправимая, и опять взялся за обязанности хозяина.

   Вечер прошел в мелких бытовых хлопотах: разобрал, как обещал, вещи из больницы, поели, поиграли в домино.

   - Так, ладно, - хлопнул я себя по коленям и встал со скамейки. – Сиди – не сиди, а посуда сама не помоется! Да и на работу надо собраться, вещи развесить, - словно подтверждая мои слова, машинка в ванной как раз гудела, заканчивая цикл отжима.

   Олеся подняла глаза на будильник, стоявший на телевизоре:

   - Ой! Мой сериал! Всю неделю пропустила! Там уже, наверное, Александр из комы вышел! Вот он обрадовался, наверное, узнав, что Мария ему с Кочетовым изменяла! Или еще не узнал? Баба Тоня и пяти минут не выдержала бы, чтоб не растрепать! Нет, наверняка брякнула!

   Я поскорее бросил ей пульт, чтобы она умолкла и не захламляла мне мозг дурацкими коллизиями из жизни не известных мне, а тем более выдуманных, людей.

   Дашка увязалась за мной на кухню. Я встал к мойке, а она села поближе к батарее и принялась сверлить мой затылок глазами.

   - Ну говори уже, - не оборачиваясь, проговорил я. – Могу гарантировать, что Леська сейчас ничего не слышит и не видит.

   - А вы поженитесь? – услышал я ее явно заинтересованный звенящий голосок и едва не выронил скользкую от мыльной пены тарелку.

   - С чего ты взяла? – я обернулся, бросив ее в мойку.

   Вопрос и впрямь был интересный – гораздо интереснее, чем грязная посуда.

   - Ну… вы же…

   «Целуетесь!» - хотела сказать.

   - Мы – что? Давно встречаемся? – не стал я ее терроризировать и подсказал.

   Даша обреченно кивнула.

   - Не так давно, чтобы жениться, - отрезал я. – Но она хорошая девушка, я обязательно подумаю об этом, когда придет время.

   И, сам не зная, отчего обозлился, повернулся к мойке и вновь загремел посудой.

   - Еще рано что-то говорить, - добавил я. – Хотя и женой пора обзавестись.

   - Почему? – спросила Даша.

   Я открыл было рот ответить, но обнаружил, что ответа у меня на этот вопрос нет, и рассмеялся. Но отвечать-то надо! Ребенку всегда нужно отвечать! Это я не раз слышал от своей двоюродной сестры, опытной мамаши, воспитавшей моего двоюродного племянника, тем не менее, балбесом.

   - Ну, наверное, потому что нужно кого-то любить и о ком-то заботиться. Нужно заводить семью, детей, собаку. Создавать крепкую ячейку общества. Это нормально. Это укрепляет государственный строй.

   Вся эта ересь звучала крайне неубедительно, - так, что я и в глаза не решился ей смотреть.

   - А Олеся теперь здесь будет жить?

   Я услышал в ее голосе опасливую дрожь и посмотрел через плечо, но Даша сразу опустила глаза.

   - Она здесь будет выздоравливать, - я снова посмотрел на тарелку, которую намыливал и смывал уже третий раз подряд.

   - А потом? – не отставала Даша.

   - Не знаю! – раздраженно буркнул я.

   Что бы там не говорила сестра – мать балбеса, а отвечать мне уже надоело, тем более, что я и сам интересовался – что потом? А ответа опять не находил.

   - Даша, - заставил себя сказать я. – Будет здесь находиться Олеся или нет, ты всегда можешь прийти сюда и укрыться от своих проблем.

   - А если ей это не понравится?

   - Понравится! – хмуро рявкнул я. – Это мой дом! – разговор ужасно меня раздражал.

   И что она хочет от меня услышать?

   - А можно я посуду помою? – вдруг повеселев, запищала она, мотыляя ногами.

   - А хочешь? – посмотрел на нее через плечо.

   Кто ж откажется перевесить неприятную обязанность на чужие плечи!

   - Хочу! Я еще и убирать умею! – затараторила она, приставляя табуретку к мойке и забираясь на нее ногами. – Меня Надька постоянно заставляет! Даже перед приходом комиссии я убиралась, а она там суп какой-то гадостный варила!

   - Какой комиссии? – я стоял рядом и на этот раз действительно заинтересовался. Я точно что-то пропустил.

   - Ну эта, проверяющая, из совета попечителей! – Даша посмотрела на меня большими круглыми глазами, чрезвычайно серьезно, и только теперь я заметил, как повзрослела она во взгляде – всего за неделю. А я, получается, опять пропусти какой-то важный перелом в ее жизни, настолько крутой, что восьмилетняя девочка вдруг стала смотреть на мир со взрослой осмысленностью.

   - А ну-ка, давай по порядку! – я подхватил ее под мышками, усадил себе на колени и вытер полотенцем ее ручки.

   Она подняла на меня смущенный взгляд, страшно зардевшись. Но спустя несколько предложений ее рассказа, краска стекла с лица, а взгляд детских глаз стал колючим.

   Несколько дней она жила лишь одной надеждой, засыпала и просыпалась с одной мыслью: вот бы Надьку лишили родительских прав!

   Надежда, какая б ни была безответственная, в школу явилась, но говорила с ней не Марина Львовна, а Анна Васильевна, поскольку директрису нежданно-негаданно вызвали в ГорОНО. В принципе, разницы никакой. Неизвестно, как бы там вышло в исполнении презентабельной Марины Львовны в неизменно строгом деловом костюме, но разговор, начавшийся на доверительно-дружелюбных нотах с обеих сторон, плавно перетек в яростную перепалку. И больше резких выражений позволила себе, естественно, мама Даши, чем Анна Васильевна, сдерживаемая интеллигентной должностью.

   - Ишь, чего захотели! – яростно восклицала до глубины души возмущенная Надя, вылетая из кабинета истории, где велась беседа. – Еще угрожают! Чтоб не пришлось, видите ли, в органы по защите прав ребенка обращаться! Да права не имеете!

   Надежда ухватила за плечо дщерь, топтавшуюся снаружи, и поволокла к ступеням.

   - Двигай домой! Нажаловалась уже! – перекинулась она на Дашу. – Дожили! Ну, я тебе устрою дома! Чего выдумала! Мать ей не хороша! Чем же тебе не живется?!

   Слабые и несмелые попытки оправдаться и отвести от себя угрозу даже не были услышаны уязвленной матерью.

   Дома и впрямь Даше пришлось несладко: мать с криками отлупила ее и велела «смыться с глаз долой». Даша укрылась в своей комнате. Спустя два дня, опираясь на Дашины слова о том, что воспитательная беседа не возымела никакого действия, Марина Львовна привела в исполнение данное обещание – подала заявку в органы опеки и попечительства.

   Домой Даша вернулась обнадеженная, уверовавшая, что осталось только немного подождать: проверяющий сам увидит жуткие условия жизни ребенка и заберет Дашу с собой, подальше от Надьки, в чистый и уютный дом, где много других – не таких злых, как в классе! – детей.

   Но как же так вышло? То ли беседа с учительницей все-таки повлияла, то ли Наденька почуяла неладное – чутье у алкоголиков, как ни странно, порой становится сродни животному инстинкту, когда зверь чует приближение опасности. Да какая разница! Весь ужас заключался в том, что в квартире оказалось относительно чисто, а на плите стояла кастрюлька с вареной гречкой и тушеная капуста в сковородке.

   - Давай, бери тряпку, злыдня! – неприветливо проворчала мать. – Полы протри да в комнате приберись! И ванну с унитазом отчистить! А то мне еще суп варить, чтоб ребенок не голодал! – недовольно скривилась Надежда, всыпая горох из пакета в кипяток прямо так, не промывая.

   Таким образом, сотрудница опекунского совета на следующий день застала относительный порядок и наличие горячей пищи в рационе ребенка.

   Сказать, что Даша расстроилась – это ничего не сказать. Пока мать праздновала победу на кухне в гоп-компании своих дружков-пьяниц, уминая гороховый суп и закусывая водку капустой, Даша ревела у себя в комнате, накрыв голову подушкой, будто над разбитыми мечтами. Ей казалось, что жизнь кончена, даром, что ей всего восемь лет.

   - Я знаю, кто виноват! – яростно сверкнула она глазами, вскочив с моих колен. – Эта Анна Васильевна! Старая сучка!

   - Даша! – не выдержал я. – Не смей произносить таких слов!

   - А как ее еще назвать? – ни на йоту не смутилась моя подопечная. – Она, считай, предупредила Надьку об обращении в их станцию!

   - В инстанцию, - поправил я машинально.

   - Надо было сразу вызывать эту проверяющую, тогда бы Надька не успела подготовиться!

   - Учительница действовала в соответствии со своими полномочиями, - хмуро сказал я, неприятно угнетенный ее резкими словами.

   - Тогда не фиг было совать свой нос! – выпалила ничуть не смущенная Даша. – Вот Марина Львовна – та обратилась к этим… органам.

   - Исключительно после того, как Надя не взялась за ум по-хорошему. Если бы не совещание в ГорОНО, она тоже просто провела бы беседу.

   - Значит, эта дура не умеет разговаривать! Не сумела убедить мою мамашу! Не фиг было браться! Только разозлила ее! Еще и мне досталось дома!..

   Я был, конечно, немного шокирован ее вылезшей на свет глубинной злостью, но остановил в себе порыв приняться за нравоучительную лекцию. Она сейчас ни к чему не приведет. Да и не виновата Даша в том, что знает грубые слова, она их слышит изо дня в день в собственном доме.

   - Сереж! – донеслось из комнаты. – Сереженька!

   - Погоди! – быстро сказал я Даше и заглянул к Олесе: - Что?

   - Ну что вы там застряли? – надула она губки. – У меня сериал закончился.

   - Хорошо, сейчас придем, - пообещал я быстро.

   - Ну Сереж, - понизила она голос. – Поздно уже. Ребенку спать не пора? Я соскучилась. Сколько мне тебя еще ждать?

   Она с улыбкой призывно закусила нижнюю губу, чем вызвала улыбку и у меня. А, собственно, мне – сколько ждать?

   - Сейчас! – повторил я и скрылся на кухне.

   Даша стояла у окна и ковыряла пальцами подоконник. А ведь и правда, десять вечера! Детское время кончилось! Все марш по кроватям! Дети – в детские, взрослые – к Леське под одеяло!

   - Даша, я понимаю твое разочарование, но в школе больше ничего не могли сделать, - со вздохом констатировал я.

   - А больше ничего и не надо было! – отрезала она. – Вызвали опекуншу, - молодцы! Зачем было предупреждать Надьку?!

   - Даш, они иначе не могли. Я знаю, что тебя мои слова не утешат, но придется потерпеть. Терпи пока и учись. Выучишься – станешь самостоятельной и забудешь свою маму, как страшный сон… если такое сравнение хоть сколько-нибудь уместно.

   - Я не могу так долго ждать.

   - У тебя есть убежище, - улыбнулся я. – Я всегда рядом.

   - Может, ее… - начала и не закончила Даша.

   - Что?

   - Ничего, - отмахнулась она.

   Я присел перед ней на корточки:

   - Слушай, Даш, уже поздно. Иди, ложись спать, отдохни. Выход из трудного положения иногда находится сам, когда его не ждешь, и там, где не ожидаешь его найти. Голова должна быть свежей. И ты не одна, помни это, хорошо?

   Она кивнула, ничуть не повеселев.

   - И еще… Подумай над своими словами дома. Ты живешь в очень сложной среде, но такие выражения недопустимы для будущей леди. Договорились?

   Даша тяжко вздохнула, словно говоря: «Ну, доста-ал!», но кивнула.

   - Ладно, я пошла, - в приглушенном голосе слышалось раздражение, и она вышла в подъезд, не попрощавшись ни со мной, ни с Олесей.

   Я тоже вздохнул, сунул руки в карманы джинсов и постоял немного в раздумьях, покачиваясь с пятки на носок, после чего пошел в комнату, где меня нетерпеливо дожидалась моя девушка.

   V

   Никто не видел, какой беспощадной ненавистью пылало ее сердце. И я не видел. А она не показывала.

   А ведь в ее глазах Надя предстала в качестве препятствия, которое ей не по силам устранить. Об этом, как оказалось, Даша очень много думала, нет, размышляла и прикидывала: а вдруг по силам, и есть способ?

   Но Надя была скорее объектом грандиозных задумов, целью номер один, а такие дела, как известно, с бухты-барахты не делаются…

   А вот что делать с глупой училкой, которая помешала этим замыслам осуществиться? Ну, как минимум, проучить.

   Ничтоже сумняшеся она на следующий же день после нашего разговора… - я, ей-богу, уже и пожалел, что посоветовал ей подумать; думала она, выходит, вовсе не о том, о чем надо; - …выбрала удобный момент и, воспользовавшись своим дежурством по классу, - ну, знаете: вытирает доску, проветривает кабинет на переменах, во время чего все прочие ученики «проветриваются» в коридоре, - осталась, так сказать, тет-а-тет с классным журналом, который Анна Васильевна неосмотрительно оставила на столе. Хотя, неосмотрительность здесь ни при чем, – самое страшное, что могли с ним сделать ученики – это подсмотреть собственные отметки по предметам, никакого криминала.

   Но у Даши оказался изощренный мозг, подначиваемый необъяснимой злостью. Не забывая оглядываться на дверь, она принялась вырывать из журнала страницы: с отметками, недавними, семестровыми – без разбору, по разным предметам, с учебными планами, и еще какие-то справки – то ли ученические, то ли учительские, просто вложенные между листами. Затем спрятала «добычу под свитер и побежала на улицу, за границы школьного двора, за гаражи, разорвала бумаги на мелкие кусочки и выбросила в открытый канализационный люк, - нет улики – нет преступления. Вернулась в класс за минуту до звонка. В кабинете обнаружилась Анна Васильевна, которая, пройдясь по классу и садясь за стол, сказала Даше:

   - Полы чистые, доска хорошо вымыта, молодец, - похвалила без улыбки, деловым тоном. – Только вот цветы нужно полить. И еще. Что ж ты оставила кабинет открытым? Знаешь ведь, что на ключ надо запирать.

   - Извините, знаю, - признала Даша, опустив повинную голову. – Просто живот ужасно болит, с самого утра. Съела, наверное, что-то не то, может, не свежее. Вот… и побежала… в туалет. Мама, вообще-то, плохо готовит.

   - Ну, ладно, прощаю, конечно. Только больше постарайся так не делать, - Анна Васильевна открыла журнал и стала листать, чтобы найти нужный раздел.

   Даша застыла и напряженно следила из-под бровей. И только у учителя глаза стали округляться, как зазвенел звонок. Даша встрепенулась и бросилась скоренько поливать калачики и алое на подоконниках, - старательная ученица, обязательная и ответственная!

   В класс повалили ученики, еще шумные и возбужденные после беготни на перемене.

   Анна Васильевна, словно робот, поднялась на ноги и с трудом оторвала взгляд от документа и нашла глазами Дашу.

   - Дарья! – голос срывался… к удовольствию беспредельщицы. – Где… Кто заходил в класс?!

   Даша удивленно округлила глаза, замерев с пластиковой, не очень чистой, бутылкой воды в руках:

   - Никто! Я прибрала и… побежала.

   - А… когда ты вышла?.. Ребята, кто заходил?!

   Детвора волнообразным нестройным хором ответила, что никто, и даже никого входящим не видели.

   В общем, понеслось разбирательство! Анна Васильевна и впрямь нервно заламывала руки и беззвучно причитала, шевеля лишь губами.

   Найти, само собой, ничего не нашли. Подключившаяся директриса вызвала к себе и Дашу.

   - Я ничего не брала, ничего не видела! – вот что заявляла та. – Да и зачем мне портить журнал? Вы же знаете мою ситуацию, - доверительно, но с нажимом намекнула она. – Мне учиться надо, сами понимаете; мне нужны мои оценки. Зачем мне проблемы с учебой? Я хочу выбраться из этой нашей домашней рюмочной. Я хочу вырасти хорошим человеком!..

   Ну вот, она еще и мои слова использовала в оправдательном спиче!

   Но это все я узнал не сразу, а спустя три недели, в тот вечер, когда эта история пришла к итогу – строгому выговору с занесением Анне Васильевне, а я вдруг стал одиноким, и рядом оказалась только Даша… Со своей исповедью…

   Мне бы самому впору выговориться… в свете разрыва с Олесей…

   И из-за чего? Из-за ерунды! Просто я очень жалел Дашу, старался оберегать ее от несправедливости в доступных мне пределах. Хотя бы в стенах моей квартиры.

   Олеся и Даша часто в эти три недели оставались наедине, когда я уезжал на работу. Но, к сожалению, с самого начала не поладили.

   Когда мы оставались вдвоем, Олеся говорила, что Даша ведет себя ужасно, хамит и дерзит и даже отпускает завуалированные гадости в ее адрес – вроде ненароком, ссылаясь на детскую непосредственность. Я ей не поверил.

   …Поверил, спустя несколько лет, вспоминая об этом…

   Да и при мне Даша не позволяла себе ничего подобного, - да ребенку и в голову не пришло бы! Наоборот, прибегая из ванной или кухни в комнату на крики, я обнаруживал раскрасневшуюся вопящую Олесю и сжимавшуюся в комок Дашу. При этом Олеся, доведенная до бешенства, уверяла, что вот только что, минуту назад, Даша издевалась и намеренно доставала ее и вызывала на грубость. Я смотрел на бледное перепуганное личико маленькой девочки, и мое сердце мгновенно оттаивало и подсказывало, что это, если не наговор, то просто недоразумение. Олеся, не находившая во мне поддержки, страшно обижалась и сердилась еще сильнее. После короткой перепалки, я сухо заявлял, что ребенок – неподходящий объект для клеветы и на маленькие детские капризы умная женщина реагировала бы не криком, а лаской.

   В общем, за время ее выздоровления у меня дома, мы немало переругались, сведя прежде нежные отношения к натянутым молчанкам.

   Спустя много времени я понял, что Даша просто подгадывала, чтобы не попадаться и выглядеть жертвой в их конфликтах. Актриса… А я дурак…

   В конце концов, я несколько раз заявил, что не такую девушку я ищу. Хочу жену, которая любит детей в принципе, - а не только своих. Не по пути нам, словом.

   Олеся, уязвленная и побежденная, собрала свои вещи и ушла, на своих ногах, вынужденная как-то мириться, что в этом сражении перевес оказался на стороне какой-то пигалицы – не дочери, не родственницы – соседки, дочери беспробудной пьяницы, тьфу!

   И вот, она хлопнула дверью, а я уронил на руки голову, вдруг ощутив опустошенность. Просидел в тишине неизвестно сколько, но вдруг почувствовал, как меня по голове погладила маленькая Дашина ладошка. Совсем забыл, что она здесь! Стояла в стороне, став свидетелем – а если честно, отправной точкой, - нашего с Олесей расставания. Опять я ее защищал, опять выгораживал, блюдя справедливость, опять не верил и будто бы вытолкнул Олесю за пределы круга сумоистского ринга – а, по сути, из своей жизни – с такой удивленной обидой посмотрела она на меня.

   - Ох, не хотел я у тебя на глазах… такой скандал разводить… - медленно приходя в реальность, тихо сказал я.

   - Не расстраивайся, - сказала Даша, умело скрывая триумф. – Найдешь себе другую девушку, получше. Добрую.

   - Ой, Дашка, - отмахнулся я вяло и так же вяло улыбнулся уголком губ. – Не знаешь, о чем говоришь…

   - А ты объясни, - почти весело раздался ее голос у меня над ухом.

   - Что объяснить-то?

   - Какая тебе нужна?

   Я усмехнулся.

   Любимая, наверное, как всем.

   - Я ищу девушку, которая будет хорошей матерью моим детям, - произнес я вслух, справедливо полагая, что не стоит пытаться втолковать в восьмилетнюю голову то, что она не в состоянии еще переварить. – И которой в голову не придет накричать на ребенка, и вообще, крик – не метод решать конфликты.

   - А жениться обязательно?

   - Сложные вопросы ты задаешь, ребенок! – рассмеялся я.

   - Ну, зачем торопишься? – не отставала Даша.

   - Мне двадцать восемь лет. Уже не мешало бы.

   - Знаешь, я думаю, ты найдешь себе хорошую девушку. Ты можешь. И достоин. Даже в твоем возрасте.

   - Правда? – смешливо прищурился я, усиленно делая вид, что она в состоянии открыть для меня Америку.

   Даша серьезно кивнула.

   - Да. Ты сам хороший. И добрый. А еще, знаешь что… Я видела, как мамка занимается… ну, «этим» с мужиками. Это жутко противно. А у тебя нет. Ты это хорошо делаешь. Я же видела, как вы целовались. Так что не переживай.

   Я не знал, смеяться мне или плакать. Дар речи начисто пропал на несколько секунд.

   - Подсматривать нехорошо, - еле выдавил я и потер глаз, веко которого вдруг задергалось, указательным пальцем.

   Когда мы вдоволь наелись мороженого, - такая вот прихоть возникла под конец февраля! – и насмотрелись ситкомов, разговор сам собой возник и поплыл в русло Дашиного «преступления без наказания». Повторюсь, только сейчас я вообще узнал обо всем.

   Даша лежала на диване, глядя в потолок, а я в растерянности смотрел на Дашу, сидя напротив, на ее удовлетворенное выражение лица и расслабленные душевным спокойствием мышцы. Рассказывала она все это так просто, крепко убежденная в справедливости своего поступка, смакуя победу, так что мне стало совсем плохо. Оказывается, нагоняй Анне Васильевне светил не только от директора, которая не выносила бы это за пределы школы, но и от ГорОНО, которое внезапно нагрянуло с проверкой, и не нагоняй, а строгий выговор с занесением – на первый раз, мол, прощаем, скажите спасибо, что не рассчитали.

   - Лучше бы уволили! – злорадно проговорила Даша. – Но ничего, так тоже сойдет. До сих пор вся белая ходит – попустилась наконец-то!

   Я сидел, как парализованный. Она даже не скрывала уже своей черноты в такой молодой еще душе, ранимой и внушаемой, открытой для влияний. Но влияния в нее не светились человеческим благом – ни дома, ни в школе. И вот, кажется, пошел процесс отдачи.

   Даша совершенно неожиданно раскрылась с наихудшей стороны. Пятно на репутации «врага» казалось ей недостаточным наказанием.

   И я не знал, как поправить дело, как лечить эту душу, как влить в нее светлое и доброе.

   Еще совсем недавно я смотрел на нее и тешился тем, что яблочко, все же, далеко упало от яблоньки; да видно, все равно подпорченное с одного боку оказалось, с червоточинкой….

   Как-то очень плавно, стремительно и незаметно я превратился в жилетку, вернее… в мусорник, куда Даша без конца сливала свои негативные впечатления, мстительные мысли и чистые переживания, - все, что только могла слить. Как-то так – раз! – и из жилетки, в которую она только плакала, потому что других эмоций не знала, - в мусорник, бездонный, нудно поучающий и старчески дребезжащий, что все, что она делает, плохо, - но верный. Безотказный. Нет, - отпускающий грехи и всепрощающий.

   Но, в какой бы ужас я не приходил от ее рассказов, я понимал, что механизм уже запущен. И я очень боялся думать, что процесс необратим.

   И оставлять ее одну я не хотел. Не мог теперь отринуть, отречься и забыть. Не мог бросить ее один на один с ее страшной внутренностью; боялся, что одиночество ее добьет и выпустит на волю растущего в ней не контролированного монстра.

   Дашаодновременно пугала меня и вызывала привыкание. Сначала к ее детской беспомощности, потом мелкому хулиганству, а теперь и воровству. Но такая она была. Это шло изнутри, и потому было незыблемо.

   Я сотни раз просил ее: «Не воруй, дам тебе денег, только не воруй!», и в ответ натыкался на какую-то искаженную логику и извращенное видение: денег у меня она не брала никогда, я был «свой». Почему у «своих» деньги нельзя просить, а брать без спросу у других – можно, объяснить она не могла. Это было правило, и все тут. Зато такие же сотни раз она мне объясняла, что не может принимать из моих рук наличность, это неудобно, мол, я и так много ей помогаю, много для нее делаю. А те, у кого она воровала – по мелочи, у одноклассников, - все сволочи, и заслуживают на взимание с них крошечной моральной компенсации.

   - Да что там! – беспечно махала Даша рукой. – По несколько рублей у них натырю, ничего страшного! С них много-то и не возьмешь, только карманные – копейки!

   Впервые я не выдержал и влепил ей подзатыльник – слегонца, чиркачом.

   - Ты не можешь воровать! Это недопустимо! Что из тебя вырастет? Не уподобляйся своим родокам!..

   Но она и слушать не стала. Мгновенно вспыхнув ярко-алой краской, выбежала из квартиры, с надутыми губами и глазами на мокром месте…

   Но вернулась. На следующий же день после школы – вернулась. И оба мы, смущенно улыбнувшись друг другу, больше не задевали этой темы.

   Это был первый раз, когда я понял вдруг, что без Дашки уже не могу. Она часть меня, моей жизни, моей души.

   Она словно власть надо мной какую-то обрела. Власть эта была сродни той, что дети имеют над своими родителями – власть, которая заставляет бежать и выполнять самые противоречащие дисциплине капризы. Я выслушивал ее очередные исповеди, знал, что она регулярно ворует, но молчал. Пусть делает, что хочет. Главное, что мы вместе и поддерживаем друг друга в нашем одиночестве.

   Так мы и дожили до весны.

   Я понимал, что Даша слегка потеснила мою свободу. Помимо ее исповедей, к которым я так и не смог привыкнуть и от которых всякий раз внутренне содрогался, и ее частых визитов, я решил больше не рисковать личной жизнью и нервами – своими, Дашкиными и любой из моих любовниц. Домой больше не приводил, встречался на стороне, предпочитая в случае надобности расщедриться на номер в гостинице. Да и серьезных, душевных, отношений у меня пока не случалось, чтобы «съезжаться».

   Но меня эти небольшие неудобства не тяготили. Дашка стала мне почти родной. Со своими пассиями я отдыхал от ее непредсказуемых, как никогда не спящий вулкан, выходок, а с ней – от пассий и их планов на совместное со мной будущее. Был в этом своеобразный баланс.

   Так вот, значит, дожили – до мая. Погодка стояла прелестная. Ученики готовились к лесной вело-прогулке под лозунгом «Мир. Труд. Май». Или я отстал от жизни, и сильно отстал? Наверняка лозунг уже иной, что-то вроде «Береги природу» или «Спасем бобров». Не в лозунге дело, - важно, что дети целый день проводят в лесу, расширяя кругозор и дыша воздухом, в котором еще есть кислород.

   От ребят требовалось прибыть первого числа в школу на велосипедах и с тормозками для пикника. Даша, которая с удовольствием бы воспользовалась возможностью полюбоваться лесом – природу она любила чрезвычайно, до благоговения, - быстро поникла. Какой велосипед? Его у нее не то что не было, но и ездить она не умела – подружек не было, не у кого было попросить покататься.

   Игорь, от которого не укрылось ее расстройство, не упустил случая поиздеваться:

   - А ты что сопли развесила, а, принцесса помойки? – крикнул он громко, когда учительница покинула класс. – Что, велика в твоем королевстве хлама не нашлось?

   Даша, которая на этот раз и не думала плакать, сверкнула в его сторону глазами, приготовившись к обороне.

   - О-ой, какие мы злые! – загоготал Игорь. – Я, между прочим, тебе помощь хотел предложить, - и он оскалился, заметив едва мелькнувший огонек удивления в глазах Даши.

   Да, на самом деле, на него весь класс уставился с изумлением. С каких это пор он проникся к этой дикарке дружелюбием? После «выступления» Надежды на том утреннике, ее стали сторониться еще больше.

   - Пешком за великами не угонишься, конечно, - с сочувствием кивнул Игорь. – Зато у меня дома боксер живет, собака. Полкан зовут. Я могу его с собой взять. Двойная польза: и его выгуляю, и тебя погонит, как миленькую! Он у меня знаешь, какой злой! Ни на минуту тебе не даст остановиться, гарантирую! Добежишь до леса впереди всех велосипедов!

   Весь класс разразился смехом.

   Даша почувствовала, как лицо запылало огнем, в глазах давление повысилось, стыд и ненависть затмевали их, и делали свет от тусклых ламп над доской точечным, мерцающим бликами.

   - Ты лучше по-хорошему заткнись, козел!- прошипела она сквозь невероятно сильно сжатые зубы.

   Класс малость притих, замерев в предвкушении – кто знает, может, драки, которую могли прогнозировать стиснутые Дашины кулаки, - феерического концерта.

   - А то что? Мамаше-алкашке нажалуешься? – кривляясь, закрутил Игорь головой.

   Даша с боевым ревом вскочила с места, да так резко, что ее стул отлетел в конец класса, и ринулась на обидчика – на радость детворе. Даша замахнулась кулаком над головой, как молотом, но удара не вышло – Игорь успел прикрыть голову руками; зато второй кулак, так же сверху-вниз, тяжело втемяшился в его макушку. Игорь лягнул Дашу ногой по голени и, когда девочка охнула от боли, схватил ее за волосы и стал дергать изо всех сил, таская туда-сюда на манер типично женских потасовок при дележке мужика. Даша закричала, слезы ручьем полились от боли. Ударенная нога подвернулась, и Даша упала вниз, на четвереньки, и тут же перевалилась, сев на бедро, - лишь бы не стоять на коленях.

   - Поговорку «бедность не порок» придумали бомжи! – услыхала она над собой. – Сиди в своем болоте и никогда не высовывайся из него.

   Ухватив Игоря за свободную руку, она изо всех сил – и не малых, усиленных бешеной яростью и подмываемых адреналином – вгрызлась зубами в его предплечье. Игорь практически взревел и с силой отдернул руку, отскочив назад. На коже остались, пульсируя болью, багровые следы от зубов – не хватило полмгновения, чтобы прокусить ее до крови.

   Игорь в паническом страхе вытаращил на нее глаза.

   - Шизонутая! – выкрикнул он истерически, осторожно сделал полшага вперед, к своей парте, схватил свои вещи и удрал прочь из класса, а за ним похватали рюкзаки остальные ученики и, сталкиваясь друг с другом и создав пробку в дверях, ринулись следом.

   Даша осталась сама; сидела, тяжело дыша, опираясь на руки. Наконец, медленно поднялась и вялыми, как будто ватными и немощными, руками сгребла с парты учебные принадлежности в портфель и, вдруг резко заплакав, побежала, взбежала по лестнице под крышу и села на холодную ступеньку, под запертым на замок люком, ведущим на чердак. Это было ближайшее место, где она могла срочно остаться одна и вылить со слезами всю свою яростную боль…

   На этом месте я оторвал ее руки от лица, снова заплаканного, потому что и вспоминать ей было невыносимо, и прижал ее к себе, к груди, крепко обняв и лихорадочно гладя по спутанным волосам.

   - Я ему уши оборву, Дашка! – прошептал я в состоянии, близком к невменяемому. – Слышишь, Дашка! Я… Я заставлю его на коленях просить у тебя прощения! Хер ему, а не лесная прогулка!

   Даша с энергией потерлась лицом о мою грудь, обтянутую тонким свитером, и отрицательно покачала головой.

   - Нет, - услышал я ее надтреснутый слезами шепот. – Не надо. Но ты прав, он мне за все ответит!..

   …Успокоилась она где-то через час; утерла кое-как, рукавом, лицо в пятнах после долгого плача и побрела вниз.

   Но в школьном дворе ее поджидала очередная – хоть и в том же лице – неприятность.

   - Тварь!

   Даша посмотрела ему в спину. Как будто приросла ногами к ступеньке школьного крыльца. Не могла шевельнуться. Подачи не было.

   Мальчишки нарезали еще несколько кругов.

   - Эй, пацаны! – раздалось из-за высокого каменного забора, побеленного известью, и на него, подтянувшись на руках, навалился животом Дима Коровин. – Давайте сюда! Мы тут птицу дохлую нашли!

   - Прикол! – воскликнули Миша и Игорь.

   - И еще целый моток ржавой проволоки! – завопил еще какой-то мальчик, взобравшись на забор.

   - Вот пенка, круто! – Игорь с Мишей побросали велосипеды возле клумбы и с разбегу перемахнули через забор.

   Не слишком представляя, как можно объединить ржавую проволоку и мертвую птицу в едином процессе, Даша перевела взгляд и уставилась на велосипед Игоря, так беспечно брошенный – в данном случае на произвол Дашиной фантазии и острой неприязни к его владельцу.

   Моргнув и, наконец, словно очнувшись, она быстро приблизилась к велику, достала из недр портфеля ученический набор, купленный мною ей для уроков не так давно, а из него – ножницы, и раскрыла их на полный разворот лезвий. Быстро глянув на забор, за которым скрылся заклятый враг, она быстрыми твердыми движениями принялась резать тормозной шланг. Перепилив его наполовину, спрятала ножницы, подхватила портфель и пошла быстрыми, вдруг совершенно уверенными шагами со двора, все ускоряясь и ускоряясь – и в мою квартиру ворвалась уже бегом с лихорадочно блестящими глазами.

   Бросила в прихожей портфель и начала – ни «здрасте», ни «до свиданья» - вываливать на меня последние события: в подробностях, эмоционально и переживая все заново.

   - О Господи! Даша! Зачем?! - я схватился за голову, когда я понял, что моя помощь в выбивании из Игоря прощения уже не требуется.

   - Ненавижу! – выкрикнула Даша, и снова брызнули едва успевшие подсохнуть слезы. – Что?! Что?! Я – плохой человек?! Еще две минуты назад ты меня обнимал! И обещал ему уши надрать! А теперь?! Что?! Я – плохая?! Я – плохая! Я – плохая! – она перешла на утвердительную интонацию, а голос истерически срывался на каждом слове.

   Я крепко сцепил зубы и снова сгреб ее в охапку, прижав к груди, как две минуты назад.

   Первый раз Даша заночевала у меня – уснула от переутомления прямо у меня на руках. Я положил ее на диван, прикрыл пледом, а сам устроился на кресле. К утру все тело ломило; а Даша все спала и спала, сладко посапывая носом. Проснулась почти к обеду.

   Самое интересное, что мать не хватилась дочки. Что ж, говоря словами Даши, ну и фиг с ней!

   Уроков в эту пятницу, первого мая, не было. Вся ребятня рванула штурмовать лиственные массивы. Только мы с Дашкой сидели и смотрели «Винни-Пуха», «Чертенка № 13» и «Приключения домовенка»…

   Вечером четверга Игорь вполне успешно добрался домой, резких остановок совершать не довелось. А вот едва въехав в лес, он вместе с велосипедом улетел в глубокий овраг. Ничего трагического, к счастью, не произошло; просто расчесал себе лицо, набил множество ушибов и шишек, скатываясь на дно оврага, но тяжелых травм не получил, - и к счастью. Неделю он не посещал занятия. Отлеживался дома – а, скорее всего, отсиживался за компьютерными играми. Во врачебной помощи он не нуждался. И эту же неделю Даша ходила с мрачным торжеством на лице. Нет, она не радовалась, скорее, считала, что добилась маленького ломтика справедливости в этой жизни.

   Через неделю он явился в школу. Толпа учеников окружила его, как стая галок сдобную булку. На лице у Игоря красовались поджившие царапины, кое-где пятнела не до конца смывшаяся с кожи зеленка.

   Даша не дрогнула при появлении Игоря. Однако внутренне напряглась, когда после его слов, сказанных в полголоса, конфиденциально от Даши, двадцать пар глаз разом обратились к ней. И тут же отвернулись – спрятались.

   Все понятно, ее обвинил.

   Она ждала новых, еще более ожесточенных нападок со стороны одноклассников, но они расселись по звонку по своим местам, стараясь держаться от нее подальше. И после уроков ей никто и слова не сказал. Все смотрели с опаской, как на умалишенную и психически нестабильную.

   Спустя несколько дней таких взглядов и абсолютного бойкота, Даша поняла, что ее стали по-настоящему бояться. Даже Игорь больше не говорил ей ни слова, даже взглядом старался не встречаться. И чем дольше она наблюдала такое поведение одноклассников, тем больше ее это… устраивало.

   Теперь боялась не она. Боялись ее. Вплоть до того, что отступали с ее дороги. Она стала смотреть на них свысока, пусть и оставалась изгоем. Но вдруг почувствовала, что выиграла целую войну…

   …Совсем я запутался с этой девчонкой…

   «Наверное, я должен был ей помочь. Уберечь. Отвадить. Но она такая неудержимая и неподвластная… никому…»

   Совсем я запутался с этой девчонкой. Где правда, где ее взбалмошные фантазии? Когда она настоящая, а когда играет? Когда пытается манипулировать людьми…

   Даша

   VI

   Даша уже знала, что купить. Сережа хотел MP3-плеер, и уже давно. Говорил, скучно в электричке трястись без музыки. Он вроде бы и мог себе позволить эту – не такую уж грандиозную – покупку, вроде и зарплата у него не самая плохая: на необходимые вещи и приятные мелочи хватало всегда. Но захоронка в бельевом шкафу была неприкосновенной – Серега копил на машину, Шевроле. Да и растратился он слегка в этом месяце, еще раз: у девушки его нынешней, Насти, раздулся нехилый флюс. Оказалось, что зуб, который она сломала