Хамелеон. Анастасия Вернер

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ - роман Хамелеон. Слепой мир
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ЧАСТЬ 2 - роман Хамелеон Часть 2: Чужое сердце
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14

АННОТАЦИЯ

Хамелеон. Слепой мир: Это чёрствый город, в котором нет места доброте и справедливости. Простые жители даже не подозревают о кланах мистических существ, которые пытаются захватить власть. Среди мелькающих серых будней никому нет дела до интерната для инвалидов. Вечно спешащие и занятые люди понятия не имеют о простой девушке, которая каждое утро пытается разглядеть в окне яркое солнце. С самого рождения все считали её ущербной, поэтому, когда в приют ворвались хамелеоны, она и не сомневалась, что её убьют самой первой. Вот только наёмные убийцы решили иначе, и теперь остаётся только гадать, что их предводителю понадобилось от простой слепой девчонки?

   Хамелеон-2. Чужое сердце: От его голоса сердце замирает. Его прикосновения вызывают сладкую дрожь во всем теле. Каждый раз, когда он приближается ко мне, я чувствую его притягательный аромат. По всему телу бегут мурашки. Сердце начинает биться чаще, во рту все пересыхает, а губы... они так хотят... я так хочу...

   Или уже не я?

   Теперь во мне бьется чужое сердце. Теперь все мои эмоции - это эмоции другой женщины. Женщины, которая живет и чувствует по-другому. Она совсем на меня не похожа.

   Ее чувства сильнее. Она медленно поглощает меня, подменяя мои эмоции своими. И я уже не знаю, почему злюсь, из-за чего плачу, чья во мне радость, и почему мои губы так хотят его поцеловать...

   Он возродил ее во мне, потому что думал, что она любила его.

   Но только я знаю, что она чувствовала на самом деле.

ЧАСТЬ - роман Хамелеон. Слепой мир.

Жить в мире, не стремясь понять его смысл, –

   всё равно что расхаживать по огромной библиотеке и не трогать книги.

   Мэнли. П. Холл

ГЛАВА 1

   Губы еле двигаются, голос звучит хрипло и неестественно:

   – Господи Иисусе Христе Боже наш, благослови нам пищу и питьё молитвами Пречистой Твоей Матери и всех святых Твоих, яко благословлён еси во веки. Аминь.

   Я по-прежнему сижу, уперев локти в холодную деревянную поверхность, и есть не начинаю. Молитва закончена для всех, но не для меня. Закрываю ладонями рот и шепчу тихо-тихо:

   – Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить всё, что принесёт мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всём наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твёрдым убеждением, что на всё святая воля Твоя… – договорить не успеваю. Как всегда.

   – Лиза. – Голос у Настоятельницы хриплый и очень резкий.

   Слышу гулкие шаги. Сапоги у женщины, скорее всего, с клёпками на подошве. Они издают странный звук – мне как будто в уши попадают маленькие капельки воды и булькают там внутри.

   Не двигаюсь, просто не вижу необходимости. Всё также сижу, прижав ладони ко рту. Слышу, как гулкие удары чужой обуви становятся всё громче, а значит – ближе. В конце концов, замирают.

   – Опять пытаешься нарушить молитву перед вкушением пищи? – Грозный голос раздаётся совсем рядом. Настоятельница стоит за моей спиной. Чувствую какой-то странный, свербящий в носу аромат. Точно не духи. Во всяком случае, запах неприятный.

   На её вопрос не отвечаю. Этого не требуется. Им не нужны ответы, причины, мотивы. У них есть своя истина, и они считают своим долгом донести её до нас.

   – Лиза, ты же знаешь, как эгоистично что-то просить у Бога дважды! Ты только что попросила благословить свою пищу! Будь благодарна за то, что на твою долю выпала честь вкусить такую еду! – Она делает передышку. Молчит несколько мгновений, а затем наставительно сообщает: – И знай ещё кое-что: если Бог считает, что тебе нужно пройти через определённые трудности, значит, так тому и быть. Пытаясь выклянчить у Него помилование, ты совершаешь грех.

   – Простите, – выдавливаю смиренно.

   Усилием воли пытаюсь сохранить на лице отрешённую мину. Не важно, верю ли я в божественное милосердие. Важно то, во что верят наши сиделки.

   По расписанию у нас обед. Стол уже был накрыт к нашему приходу. Настоятельница громко объявляет:

   – Ну что ж, можно кушать.

   Судя по запаху – что-то непрожаренное. У непрожаренного он всегда специфический, вроде с привкусом настоящей курицы, но я чувствую эту едва заметную фальшь. С нашей едой всегда что-то не так. От неё даже живот иногда болит.

   Нащупываю вилку, черпаю пробную порцию.

   На вкус – не такая гадость, как на запах. Есть это можно, даже несмотря на горьковатый привкус – видимо, недосолили. Со вздохом принимаюсь обедать.

   Неожиданно чувствую какое-то движение рядом с собой. Руку обдаёт лёгким ветерком, по коже бегут мурашки. Я резко ударяю вилкой по столу, но, как обычно, не успеваю.

   У меня только что стащили курицу.

   – Что там за шум, Лиза? – спрашивает Настоятельница своим дребезжащим голосом.

   – Ничего. Случайно промахнулась.

   Жаловаться на Марка было чревато. Этот парень – настоящий псих. Страдает от смертельной болезни, название которой я всё никак не могу запомнить, и вечно всех достаёт. Настоятельница приходится ему близкой родственницей, поэтому позволяет проводить время в нашем интернате.

   Но когда она не работает, он, конечно, живёт в нормальном доме. И если честно, он уже дико раздражает своими историями о том, как здорово жить в своей комнате, смотреть телевизор и кушать домашние пирожки.

   Несмотря на то, что его пичкают какими-то таблетками в два раза больше положенной нормы (ну, по его словам), это не помогает. Он умирает. И помимо того, что этот парень – чокнутый, он ещё отличается и злопамятством.

   Однажды я всё же пожаловалась на его воровство (и таскал этот гад не только еду, но и наши вещи!). После этого ему не составило труда заставить слепую девчонку до смерти бояться переступить порог собственной комнаты.

   На тарелке остаётся только рис. Его я видела раньше. Папа готовил когда-то.

   Крохотные, довольно мягкие камешки в этот раз очень твёрдые. Жевать приходится долго, тщательно. Такой рис я не люблю. Молоком бы разбавить…

   Не доедаю. Отодвигаю тарелку в сторону, делаю глоток компота, чтобы избавиться от сухости во рту, и смиренно кладу руки на колени, чуть опустив голову.

   – Поела? – спрашивает Татьяна. Моя сиделка.

   Киваю.

   – Может, доешь?

   Отрицательно качаю головой.

   Тут же слышу, как брякает посуда. Её забирают.

   Дальше время тянется невыносимо долго.

   Чуть склоняю голову, сжимаю руки так, что ногти впиваются в коленку. Обычно я не закрываю глаза (время сна не в счёт), мне нет особой необходимости. Но в этот раз прикрываю веки, словно ничуть не изменившаяся темнота может помочь мне сосредоточиться. Слышу, как в нескольких метрах от меня настенные часы отбивают свой ритм.

   Указательный палец на коленке непроизвольно начинает подрагивать.

   Тик-тик-тик-тик-тик… так. Тик-тик-тик-тик-тик…так.

   Секундная стрелка всегда имеет свой особенный ритм. Она бежит быстрее, поэтому её обозначают «тик». «Так» – это минута. Долгая, тяжёлая минута.

   Для меня часы всегда были каким-то удивительным механизмом, неподвластным никаким внешним раздражителям. Они как сердце. «Так» – это удар, а «тик» – маленькая стрелка, которая забирает один «так» и передаёт его другому, вызывая сердцебиение.

   Когда мир содрогнётся от нашествия чумы, или, например, произойдёт массовый катаклизм, время продолжит монотонно двигаться: тик-тик-тик-тик-тик… так. Ему ничто не способно помешать, остановить его невозможно. У него нет выходных или больничных. Время не знает, что такое – лежать на диване и ничего не делать.

   Оно заставляет человечество двигаться вперёд.

   Кажется, одна из сиделок однажды сказала, что наука – наше будущее, благодаря ней в мире происходит прогресс.

   Но что заставляет двигаться науку? Время. Оно выше всех и вся. Оно невидимыми нитями управляет всеми нами. Именно время заставляет человека вставать по утрам и ложиться на ночь. Время забирает наши силы, неизбежными шажками приближая нас к старости. Время зарождает в нас боязнь смерти, а вместе с этим – желание как можно больше успеть в своей жизни.

   Наука ничто, если есть время.

   А если нет времени, тогда уже всё остальное – ничто.

   …раздаются тихие хлопки. Настоятельница прочищает горло и хриплым голосом возвещает о том, что обед подошёл к концу. Это она не для нас. Для сиделок.

   Татьяна аккуратно касается моего плеча.

   – ¬¬¬Я слышала, – поспешно предупреждаю.

   Лишь спустя пять, или даже больше, минут вокруг поднимается шум, который своей остротой режет слух. Свербящие звуки отодвигаемых стульев заставляют морщиться.

   Я встаю позже всех. Жду несколько мгновений, прекрасно зная, что Татьяна сейчас приведёт вторую свою «подопечную». Мою соседку по комнате – Лару.

   Шаркающие шаги слышу задолго до того, как их обладатели приближаются ко мне. Вытягиваю руки, чуть улыбаюсь. Чужие тёплые пальцы утыкаются в левую ладонь.

   Сперва указательный и средний – «П».

   Мизинец, безымянный, указательный – «Р».

   Мизинец, безымянный – «И».

   Ладонь к ладони – «В».

   Всеми прижатыми друг к другу пальцами, словно кто-то ставит точку – «Е».

   Безымянный, средний, указательный – «Т».

   «Привет». Улыбаюсь. Отвечаю так же пальцами правой руки в её вытянутую левую ладонь.

   Не тратя больше времени, мы с Ларой двигаемся к выходу.

   Татьяна идёт позади. Слышу шаркающие звуки. Она в тапочках.

   Меня уже давно не водят под ручку. Я в этом интернате так долго, что прекрасно выучила все углы, повороты, количество ступенек на каждой лестнице и количество дверей на одном этаже.

   Поэтому и Лару мне позволяют водить без чужой помощи.

   Перед тем как начать подниматься по лестнице, мы ждём около минуты. Остальным сиделкам с ребятами требуется время, чтобы дойти до нужного этажа. Не хочется уткнуться кому-то в спину, отдавить ногу или самой получить по голове.

   В итоге до комнаты доходим спокойно.

   Три шага до лестницы. Девять ступенек вверх. Лестничный пролёт, который преодолеваем, держась за перила и огибая их в четыре шага. Затем ещё девять ступенек. И пятнадцать шагов до нашей комнаты.

    Я поворачиваю ручку. Слышу лёгкий скрип и, чувствуя, как на мгновение замирает сердце, вхожу.

   Благодаря Марку теперь каждый раз я жду, что вот-вот на голову мне что-нибудь свалится. А засыпая представляю, как вновь ползёт по телу какая-то гадость. Он однажды уже подсунул мне паука. И когда не видишь, как эта тварь по тебе карабкается, становится ещё страшнее.

   Делаю пять положенных шагов. Довожу Лару до её кровати. Наклоняюсь, вытягиваю руку в правую сторону и нащупываю свою. Сажусь.

   – Девочки, у нас тихий час. У вас есть два часа, отдохните. Потом пойдём читать, – раздаётся голос Татьяны.

   Слышатся её мельтешащие, торопливые шаги. Женщина доходит до Лары и повторяет жестами всё то, что сказала вслух, ей в руку.

   Вздыхаю. Неожиданно с улицы доносится чья-то непонятная речь. Делаю вывод, что окно открыто. Жаль, ни свежести, ни прохлады это не придаёт.

   Ложусь и готовлюсь размышлять ни о чём, убивая время. Татьяна стягивает с моих ног обувь и укрывает одеялом. Затем, судя по звукам, проделывает тоже самое с моей соседкой. И, пожелав приятных снов, уходит.

   Иногда мне её жаль. Она будит нас по утрам, приносит еду, меняет постельное бельё. Проверяет, чтобы мы принимали таблетки (если нам их выписывают) и следит, чтобы вовремя ложились спать. Сидит с нами на занятиях и «переводит» каждое слово Ларе.

   Она работает тут каждый день, кроме выходных, но на это место у неё уходит львиная доля собственной жизни. Ей приходится нянчиться с инвалидами, некоторые из которых ведут себя ничуть не взрослее пятилетних детей.

   Несмотря на это, она нас любит. Все сиделки нас почему-то любят. Обращаются с нами очень хорошо, кто-то даже забирает маленьких детей лет пяти-десяти к себе домой. Кормит пирожками.

   Я знаю, что им нас жаль. Обделённых детей. Ущербных детей. Детей без нормального будущего.

   Я иногда даже слышу, как сиделки плачут, там, в своей комнате.

   Закрываю глаза. Темнота не меняется. Но зато расслабляется тело.

   Открытое окно позволяет прислушиваться к разнообразию звуков. Тихое шуршание листьев, чьи-то шаркающие шаги, задорный смех. Гулкие, резкие удары мяча о землю. Отрывистые крики и тяжёлое дыхание. Удар. Лёгкое дребезжание железа – значит, в кольцо. Хотя, судя по разочарованным стонам – не попал.

   Под нашими окнами находится спортплощадка. Сейчас там играют в баскетбол.

   Те, кто не страдает от потери зрения, частенько любят собираться после обеда.

   Вообще наш интернат изначально был для слепо-глухо-немых. Но после того как сменился заведующий, сюда стали брать и менее тяжёлых сирот-инвалидов. Глухих. Слепых. Немых. Слабовидящих.

   Я не успеваю задуматься над тем, насколько верно нас считают обделёнными, как вдруг слышу тоненький свист рассекаемого воздуха. И громкий удар. Дверь с размаху врезается в стену.

   – Привет, слепая и шизофреничка, – здоровается Марк. – Освободите местечко у окна!

   Лару он почему-то называет «шизофреничкой», хотя она вообще-то просто слепо-глухо-немая.

   Успеваю насчитать только четыре чужих шага вместо положенных пяти. Скорее всего, у парня просто поступь шире.

   Марк часто заходит к нам, когда его исключают из игры. Играть в баскетбол он любит примерно так же сильно, как и нарушать правила, обзываться или даже применять силу.

   В этом плане с комнатой нам не повезло. Её окна выходят прямо на спортплощадку. И Марку ведь безумно скучно просто наблюдать за игрой с лавочки! Ему обязательно надо кого-нибудь помучить. Или нарушить чужой тихий час.

   – Два – один, – сообщаю ему. Вдруг пропустил что-то, пока поднимался?

   – Уже два – два. – Различаю резкий, но довольно слабый выдох. Хмыкнул, значит.

   Марк начинает подбадривать игроков своими никому не нужными кличами.

   Я раздражаюсь. Ненавижу это. Своими воплями он перебивает мне все звуки. Не понимаю, попал ли мяч в кольцо. Даже пыхтение игроков становится трудно различить. В конце концов с улицы доносится победный клич.

   – Ну? – не выдерживаю я, когда Марк молча продолжает наблюдать. Это специально. Он знает, что я игры не вижу, лишь слушаю. Ему просто нравится издеваться.

   – Три – два. – И снова этот противный звук. Парень очень любит хмыкать.

   Хочу спросить, забили в правое кольцо или в левое, но не решаюсь. Знаю, он только этого и ждёт. Потом последует очередная обидная колкость.

   Поэтому спрашиваю другое:

   – Что на тебе за обувь?

   На самом деле, я не люблю с ним разговаривать. У него словно цель всей жизни: как бы поудачнее и пообиднее подколоть. Однажды сравнил меня с растением – куриной слепотой. Словами не передать, как было обидно.

   Но сейчас задаю вопрос, потому что мне действительно интересно.

   – Какая разница, слепая? – в голосе проскальзывают низкие нотки. Марк удивлён.

   Понимаю, что не ответит. Начинаю размышлять сама. Если тапки, походка была бы шаркающей. Если ботинки, шаги были бы тяжёлыми. Может, шлёпанцы? Но тогда они бы хлюпали. В резиновой обуви нога потеет. Да и звук при ходьбе такой тонкий, как у резиновой игрушки.

   – Ты что, в кроссовках? – удивляюсь.

   – Слепая прозрела?

   – Откуда у тебя кроссовки? Украл?!

   – Не твоё дело, – огрызается. – И вообще, у нас четыре – два.

   – Это чужие кроссовки. Ты кого-то вообще без обуви оставил! – И хотя я этого парня немного боюсь, промолчать просто не могу.

   – Эй, я их не украл, а обменял, ясно? – В его голосе появляется злость. – И если ты меня сдашь…

   – Придётся пережить ещё один курс успокоительных, я знаю.

   Марк молчит. Слышу его глубокое дыхание. Он делает шаг в сторону. Отходит от окна. Но зачем?

   Слышу его тихие шаги. Не люблю кроссовки. У них очень мягкая подошва, из-за неё шаги становятся тише. Не могу разобрать, Марк идёт вдоль комнаты к Ларе или к нашему шкафу?

   – Привет, шизофреничка, – здоровается он с моей соседкой.

   – Марк, отстань от неё, – говорю тихо.

   – Да ладно, я же её не убью.

   И снова слышу, как парень хмыкает. Уже просто бесит!

   Дальше происходит что-то странное. Кажется, на кровати подруги прогибается перина. О нет! Марк сел рядом! Не представляю, как он её напугал. Видимо почувствовав чужие прикосновения, девушка садится. Шуршит одеяло.

   Что происходит в следующие мгновения – я не понимаю. Только слышу глосс Марка:

   – Жалко её всё-таки. Пока спит и видит сны, она живёт. А просыпается и умирает.

   И затем раздаётся лёгкий, едва заметный причмокивающий звук.

   Я всё понимаю.

   – Отойди от неё! – Тут же дёргаюсь. Резко сажусь на кровати, свешиваю ноги…

   …но парень, кажется, сам встаёт и отходит от подруги. Из-за тихих шагов не могу определить точно. Да. Идёт в сторону окна. На ходу небрежно бросает:

   – Да я ничего такого не сделал.

   – Зачем ты мучаешь её, Марк? – спрашиваю обречённо. – Ей ведь и так тяжело, она совсем отрезана от мира. А ты её целуешь.

   – Ну, она сама об этом попросила.

   Искусный провокатор. Только меня не проведёшь. Я давно в этом приюте.

   – Нет, не просила!

   – Вообще-то на групповой беседе она вполне ясно озвучила своё желание! – фыркает парень.

   Я встаю и, сделав два шага, сажусь рядом с Ларой. Аккуратно беру её за руки. Девушка понимает, что это уже не Марк. Она вдруг заставляет меня повернуть ладони вверх и начинает «говорить», тыкая в них пальцами.

   – Не представляю, как Лара с тобой живёт. Ты такая скучная! – доносится голос парня от окна.

   Понятливо улыбаюсь. Пусть издевается. И он продолжает:

   – Прошлым летом Жека из тридцать седьмой сказал, что ты ему нравишься. И знаешь, что? Даже он не выдержал твоей депрессивной отчуждённости!

   – Что, уже не нравлюсь?

   – Да ты никому не нравишься!

   Вздыхаю.

   – Я думаю, ты всех так достаёшь, потому что умираешь. – Мой голос звучит тихо.

   – Пользуюсь моментом! – язвительно отвечает Марк.

   Приподнимаю голову и вдруг понимаю, что парень склонился надо мной. Слышу его дыхание. Чувствую, как оно касается моего носа. Но не успеваю даже вскрикнуть, как он говорит:

   – Я хотя бы делаю добрые дела, исполняя чужие желания.

   Испуганно дёргаюсь и отклоняюсь к стене. Жду, что сейчас начнётся ещё одно издевательство. Всегда, когда Марк приближается ко мне слишком близко, происходит что-то плохое. Например, паук в воротнике.

   Но парень говорит спокойным голосом:

   – Счёт пять – два. Адьёс, слепая и шизофреничка.

   Не знаю, что за «адьёс», но он часто говорит это слово, когда уходит.

   Слышу, как парень делает четыре шага.

   – Марк, – тихо окликаю его. – Лара сказала «спасибо».

   – Пусть обращается, – хмыкает тот в ответ.

   Понимаю, что открывать дверь нет необходимости, она и так открыта, поэтому хочу крикнуть, чтобы он закрыл её за собой, но не успеваю.

   Неожиданно мы слышим два громких, резанувших по ушам звука.

   Как-то я проходила мимо комнаты наших сиделок, где они обычно едят и смотрят телевизор. В тот раз они смотрели явно жутковатый фильм. Мне стало интересно, и я остановилась рядом с дверью. Начала прислушиваться.

   В какой-то момент там прозвучал похожий грохот. Голоса из телевизора говорили об этом. Они сказали, что это были выстрелы.

ГЛАВА 2

   Я испуганно замираю на месте. Что это было? Выстрел? Реальный выстрел?! Да нет, не может быть.

   – Марк, что там? – тихо спрашиваю у парня.

   Но ответа нет. Недоумённо хмурюсь. Поворачиваюсь к Ларе, прекрасно понимая, что она моей растерянности не видит. Хочется, чтобы девушка мне хотя бы руку ободряюще сжала. Но соседка даже не слышала странного звука, и тревожить её не вижу смысла. Помогаю ей лечь, укрываю одеялом.

   Судорожно вздохнув, осторожно поднимаюсь и медленно иду к двери. Шаг, два, три… спотыкаюсь на ровном месте, но быстро восстанавливаю равновесие. Сбиваюсь со счёта, и из-за этого теряюсь в пространстве. Дальше шагать приходиться очень осторожно, чтобы не удариться лбом о косяк. Когда нащупываю деревянную конструкцию, нерешительно замираю.

   Марка в нашей комнате уже нет.

   Я высовываюсь в коридор и настороженно прислушиваюсь. Звуков паники вроде не слышно. Тогда что это был за выстрел?! Может, всех уже вывели из здания, а про нас с Ларой совсем забыли? Да нет, поднялся бы шум, и это мы бы не пропустили.

   – Эй, кто-нибудь, – тихо выдавливаю, надеясь, что меня услышат.

   Но сейчас время самое неудачное – тихий час.

   В коридоре никого нет.

   Сиделки в данный момент находятся в своей комнате, чай, наверное, пьют. Татьяна зайдёт к нам с Ларой только через час. Вернее, уже меньше.

   Странный звук больше не повторяется. Вроде бы стоит вернуться обратно в кровать. Но беспокойство гложет изнутри. На ум приходит компания парней с третьего этажа. Им всем по восемнадцать, и это жуткие типы. Даже хуже Марка. Они однажды воспитателя избили. А ещё умудрились раздобыть какие-то штуки, которые начали взрывать во дворе. Петарды, что ли… Мы из-за них потом ещё три дня на улицу не выходили. ¬¬¬¬

   С другой стороны, ребята из другого корпуса в баскетбол больше не играют, – видимо, тоже ушли отдыхать. Может, это их рук дело?

   После тихого часа по расписанию у нас прогулка. Единственное занятие, которое я действительно люблю. Но если выстрел принадлежит этим парням, и из-за них всё отменят…

   Только бы это был случайный звук!

   Всё-таки стоит выяснить, что произошло. Это ведь несложно, нужно просто спуститься в комнату сиделок и позвать Татьяну. Она-то точно должна знать.

   Конечно, они не любят, когда кто-то нарушает тихий час. Но я всё равно в это время никогда не сплю, а узнать, будет ли прогулка, обязательно должна.

   Ну подумаешь, спрошу, что случилось. Кому от этого хуже станет? Марк вон вообще еду с вещами ворует, и ничего.

   Я решаюсь.

   Тихонько выхожу в коридор. В другое время я бы спокойно шла, отсчитывая шаги. В нашем-то корпусе ориентируюсь хорошо. Но в этот раз шуметь не стоит, а споткнуться и упасть могу в любой момент. Такое тоже бывает.

   Поэтому я нерешительно передвигаюсь по стеночке. Делаю медленные, аккуратные шаги. Под пальцами у меня холодная шершавая стена, с выбоинами и трещинами. Как же Татьяна называла этот материал… точно, штукатурка. Она осыпается. За это я не люблю передвигаться таким способом. На пальцах потом остаётся неприятное вещество, по ощущениям напоминающее мел. Иногда из-за этого даже кожа начинает трескаться.

   Дохожу до лестницы.

   Перила деревянные, холодные, и тоже все испещрённые неглубокими бороздами. Я точно знаю одну девочку, которая специально орудует тут какими-то металлическими штуковинами от игрушек, пока её не оттаскивает сиделка. Говорят, она и свою постель так же исполосовала, хотя у неё отобрали все предметы, которыми это можно сделать.

   На первом этаже уже нет такой тишины. Из столовой слышатся голоса поварих и лязганье посуды. И ещё запах оттуда прилетает такой вкусный, манящий. Вот так почему-то всегда: пахнет замечательно, а на вкус всё равно гадость.

   Я сворачиваю в сторону, огибая лестницу, и вдруг слышу приглушённый голос Настоятельницы. А затем хлопок двери её кабинета.

   Точно! Спрошу у неё. Она точно злиться не будет за нарушенный тихий час, особенно если сделать вид, что тебе очень-очень страшно. Женщина она хоть и строгая, но довольно впечатлительная.

   Уверенным шагом направляюсь в сторону нужной двери. Кабинет находится в отдалении от входа, столовой и лестницы. Нужно пройти небольшой коридорчик.

   В какой-то момент под ногами перестают скрипеть деревянные доски. Подошвы ботинок ступают по настоящей плитке. И ручки у дверей в этом коридорчике совсем не такие, как в наших комнатах. Тут они прямо изящные, изогнутые, с какими-то полосками сверху, напоминающими витиеватый рисунок. Точнее сказать трудно.

   Я дохожу до нужной двери, дергаю ручку и заглядываю внутрь.

   До меня доносится обрывок фразы:

   – …нам нужно поговорить со всеми, с кем у него был хоть какой-то контакт.

   Понимаю, что пришла не вовремя.

   Мне становится жутко неловко. Чувствую, как сердце ухается в пятки, нелепо бормочу:

   – Извините, пожалуйста, я не хотела вас отвлекать, простите, я…

   – Лиза! – И это не злость. Кажется, Настоятельница рада. Я удивлённо замираю. – Лиза, заходи. Ты-то нам и нужна!

   Нет, не радость. Голос у неё дрожит.

   От неповиновения будет ещё хуже, поэтому трясущимися руками закрываю за собой дверь и делаю шаг вперёд.

   В кабинете пахнет как-то по-другому, не так, как раньше. Что-то изменилось. Помимо не самого приятного запаха духов нашей Настоятельницы, тут есть ещё один. Очень резкий, забивающий нос. И, кажется, мужской.

   – Лиза, ты ведь дружишь с Марком, верно? – сглотнув, спрашивает женщина.

   Что это с её голосом? Такое чувство, что она сейчас заплачет.

   – Нет-нет, мы не друзья, – говорю поспешно. – У меня здесь нет друзей.

   – Лиза, не глупи, я знаю, что вы общаетесь! – едва ли не истерично выкрикивает женщина.

   Я вздрагиваю. Что… что происходит?

   Становится страшно.

   – Тише, не нервничайте. Позвольте, я сам.

   Ого, вот это голос! Совершенно мне незнакомый. Мужской. И такой… приятый. Абсолютно чистые звуки. Тембр низкий, очарования которому придаёт мягкая хрипота.

   – Лиза, верно? – Это он мне. Меня хватает только на то, чтобы нерешительно кивнуть. – Скажи, ты знаешь Маркуса Ратерфорда?

   Кого?

   – Э-э… вы… вы про Марка? – уточняю тихо, сцепив руки за спиной и опустив голову.

   – Да, именно про него.

   – Я его знаю. И… – замолкаю, не зная, что сказать. Рассказывать про его проделки точно не стоит – мне же и перепадёт потом. Но что тогда? «Он хороший человек»? Нет, такого я точно не скажу. – Ну… он был в нашей комнате буквально десять минут назад.

   Мне этот мужчина не отвечает. Вместо этого слышу его стальной голос, но обращённый явно к кому-то другому:

   – Он наверняка уже сбежал, сверкая пятками. Здесь его искать бесполезно. Направь Криса и Дилана прочесать окрестности, может, удастся зацепиться за след. И надо проследить за иногородними поездками.

   Вряд ли он такое может сказать Настоятельнице.

   Значит, в комнате есть кто-то ещё. Но… как так? Я ничего не слышу. Ни дыхания, ни покашливания, ни шуршания одежды при движении.

   Этого не может быть. Человек не может вести себя настолько тихо. Если тут вообще ещё кто-то есть.

   – А можно мне идти? – смущённо спрашиваю, обращаясь к кому-то из них.

   – Конечно, – мне отвечает мужчина с невероятно притягательным голосом. И как-то совершенно не к месту добавляет: – Лиза.

   Я позволяю себе лишь поджать губы, но в целом стараюсь остаться беспристрастной. Не хочется показывать своего недоумения.

   Спустя несколько мгновений уже выхожу в коридор. Делаю семь шагов, и вдруг вспоминаю, что про выстрел так и не спросила. Мда.

   Неожиданно позади хлопает дверь. Это же… судя по расстоянию – кабинет Настоятельницы.

    Сама не знаю почему, но я пугаюсь. Ускоряю шаг, но тот, кто вышел за мной пять секунд назад, уже нагоняет.

   – Лиза, верно? – спрашивает мужской голос, непроизвольно завораживая мягким низким тембром.

   Я иду. Иду. Иду. Главное – не останавливаться. Потому что он незнакомец. А мне нельзя разговаривать с незнакомцами. Это правило нам сиделки вбили ещё в тот раз, когда впервые вышли с нами на улицу.

   – Не бойся меня. – Он словно угадывает мои мысли. Хотя, может, по моему лицу и так всё ясно.

   Ускоряюсь. Как мне кажется, намёк вполне очевиден. Но вдруг слышу и его шаги. Громкие, резкие. Тут же понимаю, что происходит, но остановиться не успеваю. Он обгоняет меня, и я с размаху впечатываюсь в крепкое мужское тело.

   – П-простите, – вскрикиваю и делаю шаг назад, чувствуя, как его руки плавно съезжают с моих плеч.

   – Послушай, ты можешь со мной поговорить, – мягко произносит он. – Я не причиню тебе вреда.

   – Да, я знаю Марка, но я с ним не дружу, и между нами вообще нет ничего общего! Это он ворует еду и вещи, я к этому не причастна, честное слово, – выпаливаю на одном дыхании.

   – Что ж, это очень хорошо. Но я хотел поговорить о тебе.

   Эти слова не только настораживают, но и пугают не на шутку.

   – Обо мне?

   – Да. Можно проводить тебя?

   Докуда – не говорит. Значит, может в любой момент сослаться на это и сбежать. Или наоборот, не отставать.

   Я хмурюсь, но вдруг чувствую чужую руку у себя на талии, аккуратно подталкивающую меня вперёд. Делаю шаг, ещё один, и затем иду уже сама.

   – Давно ты живёшь здесь?

   – Кхм, угу.

   Мне очень не хочется с ним говорить. Но выбора, похоже, нет.

   – И тебе здесь нравится?

   Недоумённо поворачиваю голову, словно смотрю на него. Хотя наверняка взгляд промахивается и устремляется на стену.

   – Как и всем.

   – Судя по всему, не нравится.

   – Я этого не говорила.

   – Но подразумевала.

   Ничего себе, вот это тип.

   – А вам-то это зачем? – спрашиваю в искреннем желании понять.

   На мой вопрос мужчина не отвечает. Зато задаёт свой:

   – Тебе, наверное, хочется жить в нормальном доме?

   Вот теперь молчу уже я. И на этот вопрос ни за что не отвечу. Это смахивает на проверку. Может, Настоятельница всё подстроила?

   Мы выходим из коридорчика. Я чувствую запах свежей еды. Отлично, скоро появится лестница, и тогда можно будет сбежать от этого человека. По ступенькам мне это сделать всё же легче.

   – Думаю, ты мечтаешь выбраться отсюда.

   Теперь полностью убеждаюсь – пора приводить план в исполнение как можно скорее.

   – Я бы мог это устроить.

   – Ага, – говорю ему и с трудом выдавливаю из себя улыбку.

   Нащупываю перила. Здорово. Ещё мгновение и…

   По лестнице кто-то спускается. Громко и быстро переставляя ноги. Что-то не припомню, чтобы кто-то из наших так ходил… но вдруг это всё же помощь? Я тогда точно смогу отвязаться.

   Вот только это не помощь.

   – О, Крис, Дилан, вы как раз вовремя. – Бархатный голос говорит с явным удовольствием. – Эта девушка поедет с нами. Отведите её ко мне в машину. – И уже тише добавляет: – Подавляя любое сопротивление.

   Сердце делает кувырок в груди. Я едва успеваю осознать сказанные вслух слова, как чувствую огромные ладони на своих руках. Они хватают меня и заставляют шагнуть назад.

   – Что вы делаете? – ошарашено вскрикиваю. – Что происходит?

   Страх начинает пульсировать в голове. Не совсем соображая, что делаю, пытаюсь вырваться из крепких тисков. И, понимая, что меня не отпускают, начинаю кричать:

   – Нет, нет, пожалуйста, не надо! Отпустите меня! Я ничего не сделала!

   Они тащат дальше, но мне не хватает сил, чтобы справиться с захватом. Меня зажали с обеих сторон.

   – Что вы делаете?! Помогите!!!

   На мои крики кто-то выбегает. Я слышу ошарашенный мужской голос:

   – Рай, ты что делаешь?!

   – Лиза! – словно через пелену в сознание прорывается голос Настоятельницы. – Пожалуйста, отпустите девочку!

   – Не волнуйтесь, с ней всё будет в порядке, – говорит мягкий баритон. Так спокойно, словно всё происходящее само собой разумеется.

   Я упираюсь ногами в пол и пытаюсь вывернуться из чужих рук. Но эти руки слишком сильные. На секунду кажется, что меня сейчас раздавят. Долго сопротивляться не выходит – ботинки начинают скользить.

   Похитители словно только этого и ждут.

   Они рывком дергают меня вперёд и уже не просто тащат, а приподнимают над полом и фактически несут.

   Не оставляю попыток вырваться. Пытаюсь укусить. Пользуюсь возможностью и пускаю в ход свободные ноги. Но мужчины держат настолько крепко, что у меня начинает болеть кожа. Кажется, они вот-вот сломают мне руки.

   Неожиданно в лицо ударяет сильный порыв ветра. Мы на улице. Но как?! Там ведь ещё прихожая и несколько ступенек! Но мы же не спускались! Я бы поняла!

   Пытаясь осознать, что произошло, перестаю вырываться с прежней силой. Это даёт похитителям возможность с лёгкостью протащить воющую меня через весь двор. Лишь когда слышу скрип наших ворот, понимаю, что теперь всё.

   Окончательное всё.

   В здании за меня хоть кто-нибудь мог заступиться, а тут – слепая девчонка против двоих монстров?

   После того, как эта мысль укореняется в сознании, двум мужчинам достаётся безвольное тело. Только сейчас до меня доходит, что за сопротивление они могут и побить.

   – Я сдаюсь, – тихо говорю им, прекращая все попытки освободиться. – Сдаюсь, только не бейте! Пожалуйста… я сдаюсь.

   Наверное, теперь они понимают, что их жертва очень боится боли.

   Не получая никакого отпора, они молча выволакивают меня за пределы приюта. Всё, что я сейчас слышу – это сумасшедшее сердцебиение, дикими ударами отдающееся у меня в ушах. Однако краем сознания отмечаю непонятный пикающий звук. Затем один из мужчин меня отпускает. Не успеваю удивиться, как раздаётся странный щелчок.

   А потом меня запихивают внутрь какого-то пространства.

   – Что вы делаете?! – кричу я.

   И тут же слышу повторный щелчок. Дверь. Это захлопнулась дверь!

   Куда они меня засунули? Что это за коробка?!

   Сперва я не двигаюсь. Мне страшно сделать даже лишний вдох. Затем понимаю, что вокруг никого нет. Тут тихо, как в гробу. Начинаю ощупывать пространство. Я лежу на каком-то диване. Он очень гладкий, мягкий, и ещё он чуть-чуть скрипит, когда я ёрзаю. Мои пятки упираются в закрывшуюся дверь. Пытаюсь сесть, но вдруг понимаю, что колени не помещаются в этой коробке. Они упираются во что-то твёрдое. Такое же гладкое. Если надавить – эта штука прогнётся внутрь. Касаюсь её, начинаю водить руками по поверхности. Похоже на стул. Во всяком случае – у неё есть спинка и сиденье. Таких тут целых две.

   Коробка по ширине довольно объёмная. Я могу растянуться в ней почти во всю длину. На дверях есть окна. Правда, они не стеклянные. Ударяю по ним руками, но выбить не получается. Тогда начинаю нащупывать ручку. Мне удаётся распознать только какую-то маленькую металлическую штуковину. Дёргаю за неё, но ничего не происходит. Всё так же заперто.

   Тогда я поднимаюсь на ноги, но вдруг случайно бьюсь головой о крышу. После секунды раздумий сажусь на колени и ощупываю верхнюю часть коробки. В конце концов, может, у неё есть крышка?

   Но найти её не успеваю.

   Неожиданно раздаётся тот самый странный пик, который я слышала, когда меня сюда тащили. Тут же по всей коробке проносятся щелчки.

   С той стороны, где были два стула, открываются двери. Прохладный воздух заполняет помещение. Коробка слегка качнулась под весом залезающих в неё тел.

   Это те самые мужчины. Один, у которого мягкий и пугающий баритон, другой – тот, что выбежал на мой крик.

   – Что вам от меня надо? – тут же набрасываюсь на них с вопросом.

   – Да, – неожиданно яростно отвечает мне голос того, кто сидит справа. – Что нам от неё надо? – И он обращается не ко мне.

   Но тот, кому адресован вопрос, молчит.

   В коробке раздаётся странное жужжание. Она начинает едва заметно трястись. И трогается с места. Так резко и неожиданно, что меня впечатывает в спинку дивана.

   Это машина. Вот куда меня запихнули.

   Когда-то давно я видела их со стороны, но никогда не бывала внутри.

   У моих родителей не было машины.

   – Ты понимаешь, что это похищение? Ты только что похитил человека!

   – Из приюта для инвалидов, – говорит тот самый мягкий баритон.

   – На глазах у директора интерната!

   – Для инвалидов.

   Они начинают спорить.

   Я удивлённо вслушиваюсь. Ведь это значит, что моё похищение в их планы не входило.

   – Отпустите меня, пожалуйста, – начинаю жалостливо лебезить, – я никому ничего не скажу, честное слово!

   С левого сиденья вдруг слышится насмешливое хмыканье. А затем и замечание:

   – Ты и так ничего не знаешь.

   Звучит настолько пугающе, что я непроизвольно вжимаюсь в сиденье. Машина едет быстро. Я чувствую, как мы набираем скорость. При этом конструкция тормозит и поворачивает не менее резко.

   Первое время я держусь на адреналине. Потом понимаю, что меня начинает тошнить.

   Самое ужасное заключается в том, что я не могу контролировать движение. Не вижу, куда мы едем. А мне нужно стоять на ногах. Подошвами чувствовать землю. Упираться руками в рядом стоящие предметы. Я должна понимать, что это за местность! А мы несёмся со скоростью света, и я не вижу, куда!

   Мужчины всё ещё спорят. Но моя собственная паника не даёт мне сосредоточиться на их голосах. До меня долетают только какие-то обрывки фраз.

   – Рай, я тебя умоляю, объясни, что происходит!!!

   Рай? Это имя такое? А второго зовут Ад?

   Почему-то на ум тут же приходит утренняя молитва. И хотя она никакого отношения к ситуации не имеет, имена Рай и Ад пугают меня до смерти. Кажется, в прямом смысле.

   Боже, помоги. Это ведь не смерть. Не так ведь люди умирают.

   Внезапно машина резко тормозит. Я не удерживаюсь и лечу вперёд. Моё тело с размаху врезается в преграду в виде переднего сиденья. Одно колено даже касается пола. Второе так и остаётся на диване.

   – Ты в порядке? – спрашивает тот, что сидит справа.

   Не отвечаю. Что вообще происходит? Кто это? Зачем им я? Тем более что изначально я им была даже не нужна!

   Решаю предпринять ещё одну тщетную попытку и тихо прошу:

   – Отпустите меня… пожалуйста…

   – Не волнуйся, – говорит всё тот же странный мужчина, что сидит справа. Кажется даже, что в его голосе слышатся ободряющие нотки. – Мы скоро приедем.

   Приедем. Куда приедем?

   Но я не решаюсь спросить вслух. Если уж на вопрос, зачем они меня похитили, не отвечают, то и сейчас не ответят. Вместо этого осторожно пододвигаюсь поближе к двери и, поводив рукой по её периметру, нащупываю ручку. Начинаю дёргать.

   – Так ты не выберешься, – прорывается в сознание насмешливый голос. Тот самый мягкий баритон.

   – Выпустите, прошу, – начинаю хрипеть в ответ. – Я задыхаюсь. Мне нечем дышать! Пожалуйста! Меня тошнит!

   Они мне не верят. Но это правда. Обхватываю руками горло. Воздуха нет. Дышать нечем. Начинаю судорожно вдыхать, но чувствую лишь, как что-то перекрывает горло. От этого паника становится только сильнее.

   – Ты посмотри, до чего ты её довёл! – краем уха слышу мужской голос. – И что нам теперь делать со слепым инвалидом?!

   В этот раз машина тормозит аккуратнее. Я чувствую этот перепад движения, и тошнота начинает усиливаться. Если бы меня снова мотнуло к передним сиденьям, боюсь, я бы не выдержала.

   Машина останавливается.

   Не успеваю облегчённо выдохнуть, как по всему салону разносятся одновременные щелчки. Возле меня тоже. В этот же момент открывается передняя дверь у водительского сиденья, и машину оглушает какой-то монотонный пик. Пи-пи-пи-пи-пи-пи. Боже, оно так и будет бить мне по ушам?!

   Моя дверь резко открывается. Я всё ещё держусь за ручку, поэтому чуть не вываливаюсь наружу. Мужские руки резко обхватывают меня за талию и аккуратно запихивают обратно.

   – Эй, всё нормально, слышишь? – опять этот мягкий баритон.

   Я дёргаюсь от него подальше, к другому концу салона, но он хватает меня за плечи и не даёт двинуться.

   – Что вам от меня надо?!

   – Ничего. Ничего, ясно? Мы просто катаемся.

   – Что вы несёте?! – Я срываюсь на ор. – Хватит делать из меня психбольную, скажите правду!

   И в этот момент резкая боль пронзает руку.

   Дёргаюсь, вскрикиваю и чувствую, что больше никаких преград нет. Этот мужчина меня отпустил. Со всей скорости отползаю к противоположной двери, прижав к себе больную руку.

   Ну конечно. Больше меня держать уже нет необходимости.

   Сознание начинает медленно уплывать. Мысли смешиваются в какую-то кашу. Во всём теле появляется странная слабость. Рот не открывается, язык вообще отказывается шевелиться. Тем не менее, каким-то чудом я умудряюсь выдавить:

   – Чем вы меня накачали?

   Темнота для меня остаётся прежней. Просто теперь я не могу думать.

   Спустя мгновение отключаюсь. Совсем.

ГЛАВА 3

   Пробуждение ничем не отличается от всех прошлых. Просто начинаю медленно приходить в себя. Первым делом осознаю, что уже не сплю. Значит, нужно вставать, умываться и ждать, пока в комнату зайдёт Татьяна.

   Затем начинаю медленно вспоминать всё, что произошло до того, как меня чем-то накачали. И понимаю, что никакого завтрака уже не будет.

   Сколько времени прошло? Где я хоть?

   В данный момент лежу на кровати – это точно. Под руками у меня чуть шершавая простынь. А может, это матрас, не могу разобрать. Подушка очень мягкая, настолько, что у меня в ней проваливается голова.

   Понимаю, что лежу на животе. Надо же, как меня вырубило. Я никогда не сплю на животе.

   Аккуратно переворачиваюсь на бок и с опаской прислушиваюсь к своим ощущениям. Очень боюсь обнаружить на лбу какую-нибудь глубокую рану, или понять, что мне ножом вспороли живот, или ещё чего похуже… Подстрекаемая паническими мыслями начинаю судорожно себя ощупывать.

   Но ни лоб, ни живот не тронуты. Более того – я по-прежнему лежу в собственных футболке и джинсах. Такое впечатление, что меня усыпили, а потом куда-то привезли и уложили спать. С одной стороны – и Слава Богу! С другой – это очень странно. Если меня похитили, то почему не связали? Или знают, что убежать не смогу?

   Делаю глубокий вдох и начинаю внимательно прислушиваться к окружающим звукам. Вроде бы ничего необычного. Вокруг вообще очень тихо. Если я лежу на кровати, значит, это какая-то комната. Неужели тут нет окон? Хоть какие-то звуки с улицы ведь должны доноситься.

   Но вокруг меня мёртвая тишина.

   Похоже, похитители решили, что слепая девчонка слишком немощна, чтобы сбежать, раз даже не приставили никого. Это вообще странно.

   Ладно. Надо проверить, закрыта ли дверь.

   Осторожно приподнимаюсь на руках. Во всём теле ощущается вялость и слабость, но в остальном – даже голова не болит. Это хорошо. Силы мне сейчас нужны как никогда, а трезвый ум – тем более.

   Медленно сажусь на кровати, свесив ноги. Ботинки с меня всё же сняли. Но куда их поставили, не знаю. Ползать по полу и терять время не хочется, поэтому я медленно касаюсь босыми ступнями мягкого ковра.

   Мне бы хоть до двери дойти. Только до двери.

   Как только встаю, понимаю, что всё не так безоблачно, как показалось сначала. Голова не кружится, но к горлу подкатывает тошнота. Рот моментально заполняется слюной. Я судорожно вдыхаю. Хочу кинуться к какому-нибудь углублению, но понятия не имею, куда.

   Это неизбежно. Обречённо склоняюсь над полом.

   И вдруг в самый последний момент чья-то рука обхватывает талию. От неожиданности я дёргаюсь в сторону, но не успеваю сделать и шага. Рука резко возвращает меня на место, перемещается на затылок и заставляет наклониться.

   А затем меня тошнит. Вот только не на пол. Мне подставили тазик.

   Приступ длится недолго. Самое ужасное для меня – это невозможность вдохнуть. Хватая ртом воздух, я корчуюсь и откашливаюсь всего минуту. А потом, когда понимаю, что желудок больше не станет бунтовать, отклоняюсь в сторону, судорожно проводя рукой по рту.

   Не рассчитав расстояния, ударяюсь икрами о край кровати. Колени непроизвольно сгибаются. Не устояв, фактически плюхаюсь обратно на кровать.

   – Чем вы меня накачали?! – Как ни хочется этого избежать, в голосе проскальзывают истеричные нотки. – Что это было?! Пожалуйста, скажите, у меня аллергия на некоторые препараты! – Вру, но только ради того, чтобы узнать правду.

   – Мидазолам. – О Боже. Это тот самый бархатистый голос.

   – Сколько? – судорожно выдыхаю.

   – Какая разница, на него у тебя нет аллергии.

   – Какую дозу вы мне вкололи?! – теперь уже кричу действительно истерично.

   – Два кубика.

   – Два?!

   Я ведь, наверное, целый день проспала. Хочется заорать «за что?!», но я только молча сцепляю руки на коленях. Меня не избили. Не изнасиловали. Вместо этого положили на мягкую кровать. И даже подставили тазик, когда подкатила тошнота.

   Всё ещё надеясь на адекватность собеседника, в сотый раз спрашиваю, но уже тихо и спокойно:

   – Зачем я вам?

   Ответом мне служит молчание.

   Только сейчас понимаю, что опять ничего не слышу. Комната погрузилась в тишину. Но этого не может быть. Я знаю, что этот мужчина здесь. И совершенно не слышу его дыхания. Вообще. Как такое возможно?

   – Зачем вы меня похитили?

   – Я тебя не похищал.

   Голос у него низкий, хрипловатый. С такими голосами работают дикторами на радио.

   – Вы запихнули меня в машину и накачали успокоительным! – Изо всех сил стараюсь не сорваться на крик.

   – Обычно похитители держат своих жертв в подвалах. В наручниках. – Он говорит устало, словно ему давно надело что-то кому-то доказывать. – Если бы это было похищение, в нём была бы выгода. Но тут некого шантажировать, денег спрашивать тоже не с кого. Да и ты слепая.

   – Тогда зачем? Зачем я вам?

   – Ты мой гость, – просто отвечает он.

   – Гость? Это так вы зовёте к себе в гости?! – Я удивлённо поднимаю брови. И тут же хватаюсь за выскользнувшую ниточку надежды. – Подождите, то есть я могу уйти?

   – Нет.

   Да, хороший гость, который не может уйти.

   Уперев локти в колени, утыкаюсь лицом в ладони.

   – Что я вам сделала? – спрашиваю жалобно. – Я с восьми лет живу в приюте, чем я могла вам насолить? Я вас даже не знаю!

   Неожиданно чувствую, как матрас прогибается под его весом. Мужчина садится рядом. Мне становится страшно, в особенности из-за того, что не могу понять, насколько он от меня далеко.

   – Это не наказание, а подарок.

   Непонимающе хмурюсь, а он продолжает:

   – Представь, что теперь ты переехала. – У него не просто спокойный тон, а скорее стальной. Как будто этот мужчина давно знал, что надо сказать. – Вместо душной коморки будет просторная комната. Твоя, личная. В этом доме ты ни в чём не будешь нуждаться. Ты не пленница. Дверь в комнату не заперта. В любой момент можешь пойти, куда тебе захочется.

    – Я позвоню в полицию, – говорю зло, начиная подозревать, что это какой-то розыгрыш, – и вас посадят. За похищение.

   – Я твой опекун, – устало отвечает он.

   – Что?! У меня нет опекуна!

   – Теперь есть.

   – Бумаги за один день не оформляются!

   – Зависит от того, какой толщины кошелёк.

   – И моего согласия, естественно, не требуется? – спрашиваю обречённо.

   Повисает пауза.

   – Ты не можешь сказать «нет».

   Он говорит это с такой уверенностью, что у меня непроизвольно вырывается:

   – Хорошо, что я могу промолчать.

   Но вместо меня молчит он. А я умоляюще выдавливаю:

   – Может, мы можем как-нибудь договориться? Что вы хотите за мою свободу?

   Вдруг слышу насмешливое хмыканье.

   – У тебя ничего нет, ты инвалид, и хочешь со мной торговаться?

   – Я хочу домой!

   – У тебя больше нет дома.

   С удивлением понимаю, что его ответ доносится откуда-то издалека. Словно он стоит на противоположном конце комнаты. А затем слышу, как хлопает входная дверь.

   Он ушёл?! Но я не слышала, как он встал с кровати! Да что там слышала, даже не почувствовала.

   Боже, это какой-то страшный сон. Так не бывает. Слепых инвалидов не похищают средь бела дня, чтобы оформить над ними опеку и навсегда запереть в своём доме! Смахивает на поступок психически больного.

   Меня начинает колотить нервная дрожь. Обхватываю себя руками и несколько минут сижу так не двигаясь.

   Только меня могло так приложить. Жила ведь спокойно, вообще никого не трогала. Да, у нас были разногласия с Марком, но я его ни разу не обидела! Так за что мне это всё?!

   «Это не наказание, а подарок».

   Но выглядит именно как наказание. Это всё потому, что я просила у Бога незаслуженной милости. Вот Он меня и наказал.

   Что мне теперь делать? Смириться со всем и просто терпеть, пока всё само не разрешится?

   Раз за разом прокручиваю в голове диалог с тем мужчиной. Он говорил так спокойно и уверенно, словно что бы я ни делала, его решение уж невозможно будет изменить. Всё давно решено за меня.

   Но нельзя же ведь так.

   Нельзя схватить человека, притащить его в свой дом и сказать: «Забудь всё, что было, теперь ты будешь жить здесь». Как можно просто отказаться от всего, что меня окружало раньше? Мой мир ограничивался маленькой комнаткой в приюте. Я не могу просто забыть о нём.

   Я давно смирилась с тем, что мне суждено провести там всю жизнь.

   А теперь мне говорят, что туда не вернуться.

   Ну почему именно я?! Слепая. Инвалид. Никого не спасала, никого не убивала. За всю жизнь просто ничем не выделялась. Как он вообще меня заметил? Зачем…

   В отчаянии обхватываю голову руками.

   Как так можно?! Как можно лишать человека всего – всего! – что у него было за какие-то несколько часов?! А потом ставить свои условия на новую жизнь. Это просто бесчеловечно. Этот мужчина – точно маньяк, с очень серьёзными психическими отклонениями.

   Не собираюсь задерживаться в этом доме ни одной лишней секунды. Он ведь не говорил, что сделает, если я попытаюсь сбежать.

   Решительно поднимаюсь на ноги. Первым делом надо ботинки найти. Медленно сажусь на колени рядом с кроватью и начинаю шарить по полу руками. Отдельно отмечаю мягкость ковра. На таком и спать можно. Наконец, нахожу свою обувь. Резкими и отрывистыми движениями натягиваю их и завязываю шнуровку.

   Теперь нужно осмотреть комнату.

   Прижимаюсь ногами к кровати, вытягиваю руки вперёд и делаю небольшой шаг. За ним ещё один. Затем ещё. Нащупываю стену. Начинаю медленно двигаться вдоль неё и почти сразу же упираюсь в шкаф. Огибаю и одновременно провожу по нему руками. Надо же, какой он гладкий. Я такого материала и не знаю.

   За шкафом стоит маленькая тумбочка. Судя по ощущениям, на ней ничего нет. Иду дальше. Снова голая стена с какими-то шершавыми обоями. Наконец, нащупываю холодное дерево.

   Пятнадцать шагов до двери. Пятнадцать! На десять больше, чем в моей комнате.

   Пока ищу ручку, отмечаю, что тут есть небольшие углубления. Видимо, рисунок какой-то. Ручка находится быстро – она изящная, волнистая. Дёргаю её вниз и толкаю дверь.

   Надо же, мужчина не обманул. Действительно не заперто.

   Осталось понять, как отсюда выбраться.

   Осторожно выхожу из комнаты. Начинаю двигаться по стенке. Мне бы хоть палку какую-нибудь, чтобы прощупать пространство и не влететь во что-нибудь лбом. Коридор не широкий. Если раскинуть руки, то почти достану до противоположной стены, в которой тоже есть свои двери.

   От комнаты, в которой я была, до конца коридора пролегает целых девятнадцать шагов. Это почти половина коридора в нашем приюте.

   Кажется, я нахожусь в замке.

   В конце коридора меня ожидает тупик.

   Разворачиваюсь и делаю положенные девятнадцать шагов обратно до той комнаты, которую мне выделили. От неё снова начинаю идти наугад.

   Очень боюсь, что выход находится за одной из тех дверей, по которым я веду рукой. Но даже если я открою каждую из них, мне не увидеть, что за ними. А значит, без помощи из этого дома уже не выбраться.

   Неожиданно коридор делает едва заметный поворот. В этот же момент земля уходит у меня из-под ног. Сердце ухает в пятки. Всё происходит за какую-то секунду. На чистом автомате резко взмахиваю руками и каким-то чудом умудряюсь зацепиться за перекладину. Мотнувшись во всю ширину лестницы, ударяюсь лбом о железные перила.

   Спустя несколько мгновений с колен сажусь на попу, мёртвой хваткой вцепившись в холодный поручень. Где-то минуту перевожу дух.

   Дурацкая лестница! А если бы я не удержалась и полетела вниз?! Сломанная шея или сломанный позвоночник?! Смерть или инвалидная коляска в дополнение к слепоте?!

   Дыхание сбивается. Не могу прийти в себя, раз за разом прокручивая в голове этот ужасный момент. Представляю себе, как близко от меня только что пробежала смерть. Закрываю глаза и прижимаюсь щекой к холодным железным прутьям.

   В конце концов, понемногу прихожу в себя. Успокаиваюсь. Осторожно поднимаюсь, чувствуя, как подгибаются колени. Некоторое время просто стою и прислушиваюсь к окружающим звукам. Уже по опыту знаю, как они бывают обманчивы. Тем не менее, ничего не слышу. Ни чужих голосов, ни шагов, вообще ничего. Как будто это был абсолютно пустой дом.

   Начинаю осторожно спускаться по лестнице, судорожно хватаясь за гладкие перила.

   Тут девять ступенек. Прямо как у нас в приюте. Этот факт заставляет иронично хмыкнуть.

   Как только ступаю на ровный пол, на меня накатывает ступор. Я ведь не знаю, сколько тут этажей. Что если я сейчас даже не на первом? А если и на первом, то всё равно ведь не вижу, где входная дверь.

   Понимая, что отступать уже поздно, привычно нащупываю стену. И начинаю медленно двигаться наугад, надеясь на чудо.

   В какой-то момент задеваю непонятный предмет, но вовремя успеваю наклониться и чудом его ловлю. Это огромная ваза.

   Через несколько шагов мне в лицо утыкается что-то очень острое. Резко дёрнувшись в сторону и уже прощупывая местность руками, понимаю, что это какие-то высокие растения.

   К тому моменту, когда я нахожу дверь, сделано двадцать два шага.

   Не могу поверить в собственную удачу, когда нащупываю ручку.

   Наклоняю её вниз, затем тяну всю конструкцию на себя. Тут же лицо обдаёт прохладным порывом воздуха.

   Едва сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть от радости.

   Если до сих пор меня никто не остановил, значит, ещё есть шанс сбежать.

   Выхожу наружу, делаю глубокий и такой приятный вдох. На всякий случай снова прислушиваюсь. Делаю шаг вперёд. Останавливаюсь, ожидая, что вот-вот из ниоткуда вылезет странный мужчина и потащит меня обратно. Но ничего не происходит. Улыбаюсь уголками губ. Делаю ещё шаг.

   И падаю.

   Две бетонные ступеньки.

   Всё тело пронзает дикая боль. Не могу сдержать стона. Лёжа на холодной бетонной плитке, осторожно дотрагиваюсь до локтей. Расшибла до крови. Прекрасно.

   Буквально всем своим нутром ощущая, как утекает драгоценное время, с трудом поднимаюсь на ноги. Колени отзываются тупой болью, и каждый шаг теперь даётся с трудом. Но я, сцепив зубы, упорно иду вперёд.

   Ничего. Сиделки потом перевяжут и обработают раны.

   Бетонная дорожка тянется долго. Видимо, до самых ворот, если они тут есть.

   В какой-то момент появляется странное ощущение внутри. В голове возникает мысль, что это какая-то игра. И сейчас за мной из окон наблюдают десятки людей, которые только и ждут, когда же я выйду за порог. Звучит глупо, но страшно становится не на шутку.

   Во дворе я делаю аж двадцать четыре шага. Это же просто огромная территория! Но почему тут так тихо? Даже цветами не пахнет. Неужели вся эта местность – одна сплошная трава да бетонная тропинка?

   Определённо, у того, кто здесь живет, нет души. Или чувства прекрасного. Или вообще чувств.

   Вытянутыми вперёд ладонями врезаюсь в ворота. Прутья железные. Мне повезло наткнуться сразу на калитку. Схватившись за решётку, с силой дёргаю сперва на себя, затем от.

   Но она не поддаётся.

   Дёргаю ещё раз. И ещё. Ещё. Нет! Боже, нет… не может быть. Заперто. И замка тут нет. Я ощупываю всё сверху донизу, но замка нет.

   – Очень удачно я вчера купил считыватель отпечатков, – говорит позади мягкий баритон. Буквально в двух шагах от меня.

   Испуганно подскакиваю на месте и непроизвольно делаю шаг в сторону. Подальше от него. Хочется сорваться с места и бежать куда глаза глядят. Но мои глаза видят только темноту. А с ней далеко не убежишь.

   На самом деле, я не удивлена. Когда пересекала двор, в душе уже появилось сомнение. Слишком просто всё было. А этот человек явно не из тех, кто может просто отпустить.

   Устало стукаюсь лбом о холодную решётку. Чувствую боль и тут же отклоняюсь.

   – Отпустите меня домой… – говорю шёпотом, просто чтобы что-нибудь сказать.

   Надеюсь, меня проводят до комнаты. Могу и сама, но колени очень болят.

   – Ладно, – неожиданно спокойно отвечает мне мужчина.

   И вдруг слышится заветный щелчок. Калитка под моими пальцами становится подвижной. Испуганно одёргиваю руки и понимаю, что она автоматически открывается.

   Меня только что отпустили?

   С места не двигаюсь. Боюсь. Это всё очень подозрительно.

   – Ну, ты идёшь в свой приют или нет? – Он меня ещё и торопит?

   Пребывая в недоумении, делаю осторожный шаг вперёд. Не веря в то, что всё это происходит на самом деле, замираю на месте.

   И вдруг понимаю, почему он отпустил.

   Мне не добраться до приюта самостоятельно. Я понятия не имею, где нахожусь, и у меня нет денег. Да даже если бы и были, номер нужного автобуса я не знаю, и адреса нашего приюта тоже.

   Ну вот и всё.

   Обречённо закрываю глаза.

   – Что вы хотите со мной сделать? – Спрашиваю, прежде чем развернуться и сделать неизбежный шаг обратно в условную тюрьму.

   – Ничего. Я уже сказал: ты мой гость.

   Голос усталый. Похоже, я ему надоела.

   Из этого мужчины вышел очень странный похититель.

   – Можно последнее желание? – И, не дожидаясь его согласия, продолжаю: – Проводите меня до комнаты, пожалуйста. У меня просто коленки очень болят.

   Он ничего не отвечает. Возможно, делает какие-то телодвижения, но, так или иначе, я их не вижу. Понимаю, что нянчиться со мной он не собирается. Тяжёло вздыхаю.

   Похитить, а потом делать вид, что жертва тебя вообще не волнует – это как-то ненормально.

   Разворачиваюсь. Вытянув руки, нащупываю калитку. Хромая на обе ноги, захожу обратно в чужой двор.

   Теперь, когда предвкушение скорого побега пропадает, возвращается не только страх перед неизвестностью, но и жуткая боль. Колени ноют, и делать новый шаг с каждым разом всё труднее.

   Но я только сцепляю зубы и упорно иду вперёд.

   Двадцать четыре шага – это весь двор, мне остался двадцать один. Боль отчетливо пульсирует в месте ран, словно медленно выжигая там кожу. В особенности на правой коленке. Такое чувство, что кто-то специально проводит по ней тупым ножом. Интересно, кровь ещё идёт? Текущих по ногам струек не чувствую, скорее всего потому, что штанина всё впитала.

   Когда остаётся девятнадцать невыносимых шагов, неожиданно различаю чужое дыхание. Как будто мужчина специально делает так, чтобы я его слышала. Звучит как-то наигранно, неестественно. Когда человек засыпает, он дышит именно так.

   Недоумённо чуть поворачиваю голову, чтобы прислушаться повнимательнее. Но в этом уже нет необходимости.

   Мужчина подходит ко мне так близко, что я не только слышу его дыхание, но даже чувствую запах. Очень странный запах. И я его узнаю – в кабинете Настоятельницы был именно он. Терпкий, достаточно насыщенный, с каким-то непонятным привкусом. На духи не похоже, но и не естественный – точно.

   Мне хочется спросить моего похитителя, что будет дальше. Просто нужно узнать – он действительно собирается держать меня тут до конца жизни не понятно ради чего?

   Но не успеваю.

   Он вдруг касается ладонями моих плеч. От неожиданности останавливаюсь как вкопанная. Сердце в груди замирает от страха. А мужчина словно только этого и ждёт.

   За какую-то долю секунды он резко поднимает меня на руки.

   Вот так просто. Тело вздымается вверх, а я чувствую его руки у себя на пояснице и под коленями.

   – Что вы делаете?! – это всё, что успеваю воскликнуть в шоке.

   А потом он перехватывает меня поудобнее, подкидывая при этом в воздухе. Неловко взмахиваю руками и цепляюсь за то, что успеваю нащупать.

   Это что-то странное. Ткань. Достаточно жёсткая и твёрдая, имеет прямоугольную форму, но сгибается под моими руками.

   Похоже, это воротник.

   – Ты же просила помочь, – резонно замечает мужчина.

   Я судорожно держусь за чужую одежду и жду, что вот-вот меня либо кинут куда-нибудь, либо… ещё чего пострашнее. Ударит меня головой о косяк. Резко отпустит руки прямо на бетонных ступеньках. Скинет с лестницы. Запрёт в подвале.

   – Отпустите, пожалуйста, отпустите, я дойду, дойду! – пищу тоненьким голоском и сама удивляюсь, что могу брать такой высокий тембр.

   – Сильно же ты приложилась. – Он словно не слышит моих завываний. И голос у него как всегда спокойный.

   Собственное сердцебиение отдаётся в ушах. Кровь резко приливает к голове. Чувствую, что реально готова спрыгнуть и бежать туда, куда поведут ноги. Руки, вцепившиеся в воротник, до того напряженны, что начинают трястись. Я вся сжимаюсь.

   Вновь внутри появляется ужасное ощущение, которое возникает, когда я не могу понять, куда меня ведут. Мне надо знать, сколько шагов мы сделали! Надо ощущать предметы, разбираться в обстановке.

   Мужчина несёт меня, размеренно переставляя ноги. И говорит своим мягким баритоном:

   – У кровати специально стояла трость.

   На это заявление даже немного удивляюсь и хрипло выдавливаю:

   – Я слепая. При всем желании я бы её не увидела.

   – Ты даже не изучила комнату? – в его голосе слышится искренне недоумение.

   Я замираю, даже руки перестают трястись от напряжения.

   Нет, не изучила. Думала только о побеге. Но цепляет меня больше другое – то есть этот человек прекрасно понимает, как всё это выглядит со стороны? Мне же ведь не показалось: он удивился тому, что я не поступила согласно логике.

   – И как ты ориентируешься без трости? – спрашивает он без особого интереса. – Щупаешь всё, что можешь?

   Несколько мгновений молчу, пытаясь собраться с мыслями. Он разговаривает со мной не как с пленницей, а как с нормальным человеком.

   Слышу хлопанье входной двери. Наверное, с ноги открыл.

   Когда молчание затягивается, тихо говорю:

   – Считаю шаги.

   – Шаги? – Похоже, он ожидал услышать что-то другое. – И сколько шагов от входа в дом до ворот?

   – Ну… по бетонной дорожке двадцать четыре, – отвечаю осторожно.

   – А от двери до лестницы?

   – Двадцать два.

   – От лестницы до твоей комнаты? – Наверное, впервые за всё время слышу в его голосе неподдельный интерес.

   – Шесть.

   Эти вопросы вводят в ступор. Отвечаю на автомате, в душе гадая, зачем ему это знать. Вряд ли хочет ходить и проверять подлинность моих слов. Скорее, выглядит так, будто он… изучает моё поведение. Ну или пытается отвлечь.

   – От двери комнаты до кровати?

   – Пятнадцать. – Наш диалог напоминает перекличку.

   – А от кровати до книжного стеллажа?

   – Книжного стеллажа? – удивляюсь я.

   – Понятно. Советую всё же осмотреть комнату.

   «Осмотреть». Ну да. Скорее «облапать» и «обнюхать».

   Больше мужчина ничего не говорит. И я молчу. Меня так и тянет в очередной раз спросить, зачем понадобилось меня похищать. Но прекрасно понимаю, что он мне не ответит.

   Неожиданно чувствую лёгкое покачивание вверх-вниз. Догадываюсь, что мы поднимаемся по лестнице. Мужчина идёт очень медленно, как будто специально тянет время. Даже я хожу быстрее.

    Недолго думая решаю воспользоваться моментом и попытаться добиться хоть какого-нибудь прояснения ситуации:

   – Слушайте, вы маньяк, да? – выпаливаю на одном дыхании. И поспешно добавляю: – Нет-нет, я ничего против маньяков не имею. То есть я не считаю, что это плохо, мы же не выбираем, какими нам рождаться. У нас в приюте был однажды мальчик, он… в общем… его привлекали женские ноги. Очень привлекали. Это называется… – смущённо начинаю лепетать и вдруг понимаю, что забыла слово.

   Мягкий баритон любезно подсказывает:

   – Фут-фетишизм.

   – Угу. Он был слабовидящим. Если что, – говорю и съёживаюсь в его руках, словно собираюсь свернуться калачиком. Но воротник не отпускаю. Надеюсь, меня не убьют за мои слова. Других объяснений чужому поведению у меня правда нет. – В общем, самое главное – это поговорить. Я со многими разговаривала, и, поверьте, у многих были серьёзные проблемы. Но самое важное – это выговориться. Так может, стоит попробовать? Вы же ведь понимаете, что нельзя вечно похищать слепых девушек?

   Но мою речь просто игнорируют. Ответа от мужчины нет. И я не могу понять, он раздражён такой наглостью или просто не хочет признавать мою правоту?

   В любом случае выбора у меня нет. Поэтому просто жду. Молчание затягивается, и я обречённо вздыхаю. Понятно. Ответа не будет. И что это значит, не понятно.

   Шаг мужчины становится быстрее. Судя по тому, что мы выравниваемся, лестница кончилась. Спустя несколько секунд он снова с ноги открывает дверь. Знаю это, потому что обе его руки держат меня. Я их чувствую.

   Жду, что меня кинут, как мешок муки, но нет. На кровать укладывают бережно. Да, именно бережно. Сперва кладут, и только потом убирают руки. Опять странно.

   Больше не слышу чужого дыхания. И шагов тоже. Поэтому искренне удивляюсь, когда низкий голос раздаётся возле двери:

   – Я пришлю твою новую сиделку, она перевяжет раны.

   Открывается дверь с тихим, едва слышным скрипом. И вдруг мягкий баритон говорит:

   – И кстати, я не маньяк, меня не влечёт ни к твоей слепоте, ни к твоим ногам, ни к тебе самой. Отдыхай.

   И хлопает дверью. Так сильно, что заставляет меня вздрогнуть.

ГЛАВА 4

   Райнер как раз проверяет квартальные отчёты, когда дверь в его кабинет с силой распахивается, тем самым выдавая в госте едва сдерживаемую ярость.

   Мужчина продолжает смотреть на бумаги, не поднимая взгляда на своего ворвавшегося друга. Тем не менее внимательно следит за каждым его движением.

   – Ну что, так и будешь молчать?! – гневно спрашивает Тони, подходя ближе.

   – Привет.

   – Как же ты меня достал. – И мужчина со всей силы ударяет руками по столу, заставляя Райнера приподнять бровь, насмешливо глянуть на друга и откинуться на спинку кожаного кресла в ожидании дальнейшего представления. – Как же меня достали все эти твои выходки!

   – И я рад тебя видеть.

   – Похитить человека! – Тони переходит на повышенный тон. – Слепую девушку! Ты в своём уме?!

   Райнер смотрит в упор, покручивая пальцами довольно дорогую ручку.

   – Ну?! – не выдерживает Тони. – Может, объяснишь?!

   – А что тут объяснять? – Тот лишь меланхолично пожимает плечами. – Захотелось помочь человеку.

   – Помочь человеку?!

   – Да. Бедная девушка мучилась в приюте для инвалидов, света белого не видела, я и решил, что пора начинать творить добро. – Во взгляде мужчины появляется насмешка.

   – О, то есть ты похитил её, чтобы помочь? Поэтому даже из дома не выпускаешь? Да ты теперь просто герой!

   – Чего ты от меня хочешь? Чтобы я покаялся? Тогда каюсь. Всё?

   – Нет, Рай, я хочу, чтобы ты объяснил мне, что происходит. Я не собираюсь участвовать в твоих шпионских играх!

   – Тебя и так нет в списке.

   Понимая, что своими эмоциональными выпадами ничего не добьётся, Тони резко наклоняется через весь стол. Смотрит Райнеру прямо в глаза и холодно говорит:

   – Не смей использовать эту девочку в своей бессмысленной борьбе за власть. Понял? Что бы ты ни задумал, она ни в чём не виновата! Хватит играть в Бога.

   Райнер хмыкает в ответ.

   – Ты головой-то думай. Она слепая. Как её можно использовать? – Мужчина смотрит на своего друга, замечает на его лице растерянность и понимающе добавляет: – А, так это была запасная теория. А какая первая?

   Тони стоит молча, вперив злой взгляд в своего чокнутого собеседника.

   – Ну давай, порадуй меня ещё одной морализаторской речью, – подначивает тот.

   – Рай, тебе что, секса не хватает? Я даже готов устроить тебе мальчишник в стрип-клубе, только отпусти девчонку.

   На это заявление Райнер только раздражённо закатывает глаза.

   – И где логика? Или ты считаешь, что мне доставляет огромное удовольствие бегать по приютам, искать слепых девушек, а потом ещё возиться с полицией, чтобы дело замяли?

   – Я чего-то не знаю о твоих сексуальных фантазиях? – Тони на провокации не поддаётся. – Может, у тебя за последнее время совсем крыша поехала, и ты стал как эти… ну, у которых на женские ноги вста…

   – Ещё один, – хмуро перебивает Рай. – Похоже, вы с этой девчонкой один мозг на двоих делите.

   – Ты с ней хотя бы говорил? – хмуро спрашивает Тони.

   – О чём?

   – Об этой ситуации! Ты объяснил, что ей нечего бояться?

   – Если бы тебя только что похитили из приюта, ты бы мне поверил? Вот именно. Я сказал ей, что не маньяк и не фут-фетишист.

   – Рай, ты должен с ней поговорить. – Тони негодующе качает головой. – Через некоторое время она изучит дом и попытается сбежать.

   По комнате разносится ироничный смех.

   – Она уже изучила этот дом лучше тебя. Вот ты знаешь, сколько шагов от входной двери до ворот? То-то же. А их там двадцать четыре.

   – Она уже пыталась сбежать? – ошарашено спрашивает Тони.

   – Ты всё проспал.

   – Рай, хватит. Это добром не кончится.

   – А ты наставляй меня на путь истинный. Может, проникнусь.

   Тони со вздохом закатывает глаза. Понимая, что продолжать взывать к разуму друга бесполезно, он переводит тему:

   – Я к тебе по делу вообще-то. В Суздале в банкомате СберБанка засветилась карточка Маркуса.

   Рай сохраняет на лице холодную отчуждённость. Только глаза загораются предвкушающим блеском.

   – Давно?

   – Час назад. Но карту он сломал и выкинул. Мои люди её нашли.

   – Прекрасно. Нужна карта, – резко командует он и сам же вскакивает с места. Идёт к стеллажу с книгами.

   – Она в Суздале, – напоминает Тони.

   – Да не эта. Карта России.

   Райнер роется среди книг, выуживает небольшую книжку в мягкой обложке и начинает внимательно искать Владимирскую область. А когда находит, с минуту они с Тони молча изучают изображение.

   – В Суздале он не останется, – уверенно говорит Рай. – Смотри, сколько маленьких посёлков вокруг. – Мужчина несколько мгновений сосредоточенно смотрит на карту, а затем говорит: – Он в одном из них.

   – С чего ты взял? – удивляется Тони.

   – Потому что Маркус индивид недалёкого ума. – Задумывается на секунду и добавляет: – Все эти придурки мыслят одинаково.

   На непонимающий взгляд раздражённо поясняет, параллельно закрывая книжку и убирая её обратно в шкаф:

   – Он думает, что чем меньше и неприметнее городок, тем проще будет спрятаться, потому что там никто не будет искать.

   Быстрым шагом Райнер выходит из своего кабинета, идёт в прихожую. Подходит к вешалке, резко сдёргивает с крючка чёрное пальто, воротник которого недавно потрепала их новая гостья.

   – Ты что, собираешься поехать туда?

   – Естественно. – На губах мужчины появляется хищная улыбка. – Я не лишу себя удовольствия увидеть лицо этого Марка, когда мы его поймаем.

   – А как же… – Тони красноречиво смотрит на лестницу, ведущую на второй этаж.

   – Она инвалид, а не беспомощный ребёнок. К тому же, с ней будет Тамара. Идём.

***

В комнате тихо. В какой-то момент кажется, что я могла бы услышать, как взмахивает крылышками пролетающая мимо мошка. Если бы она тут была.

   Но в комнате никого нет.

   Я не слышу даже привычных уличных звуков: чьих-то голосов, речь которых не разобрать, утробного гула проезжающих мимо машин, стука женских каблуков, звонко цокающих по твёрдому асфальту. Не слышу тихого шелеста листвы. Не слышу щебетания птиц.

   Не слышу вообще ничего.

   За дверью тоже гробовая тишина. По коридору никто не ходит, в соседних комнатах никого нет. Никаких звуков, кроме моего тяжёлого дыхания.

   Тут как будто нет ни окон, ни дверей. Мне кажется, что я лежу в гробу, и земля плотной массой скрывает от меня все звуки кипящей жизни. Я одна. Как будто я мертва. Как будто этот дом мертв.

   Боль в коленке вызывает дикое желание сжать пальцами это место или трясти ногой до тех пор, пока не станет легче, словно это может помочь. Но я не двигаюсь. Самый быстрый способ избавиться от боли – представить, что она не твоя. Когда, скажем, втыкают в кожу иглу с очередным лекарством, нужно представить, что ты ничего не чувствуешь, и становится легче.

   Я лежу на кровати, вытянув руки вдоль тела, слово игрушечный солдатик, который когда-то был у меня в детстве. Смотрю вверх, специально напрягая глаза так, что даже выступают слёзы. Это помогает отвлечься.

   Хозяин этого дома не похож на типичного похитителя. Из головы не выходит его удивление: «Ты даже не изучила комнату?». Он знал, что прежде чем устраивать побег, нужно разведать обстановку. Тем более мне.

   Не то что бы я не верила, что озабочённые маньяки могу мыслить логически, нет, иногда они просчитывают свои действия лучше любого нормального человека. Но тут было что-то другое. Сам мужчина не похож на озабоченного маньяка. Он говорит спокойно, сдержанно, иногда даже устало. Зачем-то наблюдает со стороны, но не трогает. И ходит медленно. Он как будто атрофированный, а это точно не вяжется с маньяком.

   Да и вообще вся ситуация слишком странная.

   Зачем столько мороки с жертвой? Оформить опеку, видимо, чтобы не искали, выделить отдельную комнату, собственноручно подставить тазик, чтобы не стошнило на пол, прислать сиделку, которая должна перевязать раны. Это нелогично для маньяка. Если только этот мужчина не питается человечиной. Возможно, меня берегут именно для того, чтобы мясо было вкуснее.

   От этой мысли передёргивает.

   Ясно осознаю, что, несмотря на довольно сносное обращение, я всё ещё в доме похитителя и понятия не имею, что от меня нужно. Поэтому решаю последовать щедрому совету и изучить комнату.

   С кровати встаю медленно и осторожно, чтобы лишний раз не потревожить ногу. Коленка ощутимо ноет, из-за чего уже чуть было не отказываюсь от своей затеи. Но потом понимаю: шанса, когда я буду в комнате совсем одна, уже может и не представиться.

   Поэтому встаю, стиснув зубы. Осторожными маленькими шажками дохожу до стены. И снова начинаю двигаться вдоль неё.

   Ранее изученные предметы остались неизменными.

   Шкаф, очень гладкий, одна дверца которого сплошь деревянная, а другая – стеклянная. Стекло холодное, обжигающее теплые пальцы. За шкафом тумбочка. Такая же пустая, как и прежде. Теперь, ощупывая её внимательнее, понимаю, что она гладкая, как и шкаф. Наверное, тот же материал. Но он такой холодный, безжизненный…

   После тумбочки нащупываю дверь. Делаю ещё два шага в сторону и вдруг натыкаюсь на тот самый стеллаж с книгами. Он тянется вдоль всей стены, находясь прямо напротив постели.

   Аккуратно трогаю кончиками пальцев корешки книг, чуть улыбаюсь грустной улыбкой. Каждая полка заставлена книгами. Но ни одну из них мне не прочесть.

   Переплёты сплошь шероховатые и на ощупь подозрительно похожие друг на друга. Такое впечатление, что это какая-то коллекция. Когда касаюсь их, кроме шершавости ничего не чувствую. Но как только одёргиваю руку и тру пальцами друг о друга, понимаю, что на коже остаются маленькие неприятные комочки. Пыль.

   На противоположной от двери стене обнаруживается окно. Только рама у него совсем не такая, как в моей комнате в приюте. У нас, стоило только провести по ней руками, обязательно что-нибудь сыпалось вниз. И от неё всегда дуло, поэтому на зиму её чем-то заклеивали. А здесь, опять же, очень гладкий материал. И никаких щелей между окном и рамой и в помине нет. Наверное, поэтому и звуков с улицы не доносится. Тем более, неизвестно, в какой глуши мы находимся.

   Возле окна располагается непонятный мне предмет. Прямоугольный, длинный, довольно высокий, на нём даже вроде кнопки есть. Стоит на тумбочке. Так и не могу разобрать, что это.

   После него ничего нет.

   Я успеваю подойти к своей кровати как раз в тот момент, когда в коридоре раздаются шаркающие шаги. Человек точно в тапочках.

   К тому времени как открывается дверь, я уже лежу, вытянувшись во весь рост.

   – Привет, – доносится низкий женский голос. – Меня зовут Тамара. Тебя предупредили, что я зайду?

   Чуть приподнимаюсь на локтях и шиплю от боли. Совсем забыла, что их я тоже ободрала.

   Киваю несколько раз, надеясь, что женщина на меня смотрит.

   Видимо, да. Она идёт к кровати и спустя несколько секунд уже садится рядом с моими ногами.

   – Не бойся, я не причиню тебе вреда. – У неё очень грубый голос, и он совсем не успокаивает.

   Женщина осторожно закатывает мою правую штанину и при этом приговаривает:

   – Я принесла перекись водорода, эта такая штучка, она очищает ранки, чтобы инфекция и плохие бактерии не попали в организм и не вызвали заражения. – Её низкий голос вкупе с наигранной детской интонацией звучит глупо.

   – Меня месяц держали на амбулаторных седативных, – перебиваю её немного жёстким тоном. – Я знаю, что такое перекись водорода.

   Повисает недолгое молчание, после чего Тамара говорит своим нормальным голосом:

   – Ясно. Уже взрослая девочка.

   И вдруг прижимает ватку с перекисью прямо к ране.

   Я вскрикиваю, дёргаюсь и резко сажусь на кровати.

   – Ай!!! Вы что?! – Прижимаю ноги к себе. Колено начинает щипать. Едва удерживаюсь, чтобы не начать его чесать. – Надо предупреждать, что сейчас будет больно!

   – Прости. – Тамара говорит вполне спокойно. – Ну ладно, успокойся и верни мне коленку.

   Я быстро кручу головой из стороны в сторону. Всё. Я ей больше не доверяю.

   У нас в приюте медсестра прекрасно знала, что мне нужно сперва сказать «сейчас будет укол, готовься», и я тогда смирюсь. Но так внезапно?!

   – Детонька, не кривляйся, – и опять этот удушающе спокойный тон. – Мне же не придётся кормить тебя конфетами, как пятилетнего ребёнка?

   Я снова отрицательно качаю головой. Но продолжаю прижимать ноги к груди.

   – Давай-давай, рану нужно обработать. Иначе заражение может привести к необратимым последствиям.

   Я не двигаюсь.

   – Тебе что, слепоты недостаточно?

   Эти слова заставляют что-то перевернуться внутри. С жалобным вздохом снова растягиваюсь на кровати, но теперь калачиком, так, чтобы Тамара могла обработать раненную ногу.

   Урок она усвоила и спустя некоторое время честно предупреждает, что теперь будет действительно очень больно, потому что нужно намазать йодом.

   И это правда. От того, как начинает щипать кожу, я тихо вою. Слёзы вытекают непроизвольно. Я всегда чувствую, как намокают глаза и как мокрые дорожки бегут по щекам. Тамара пытается говорить что-то успокаивающее, но я только всхлипываю и периодически дёргаю ногой, когда жжение становится нестерпимым.

   Как только женщина начинает перебинтовывать рану, становится легче. Кожу на колене по-прежнему щиплет и жжёт, но теперь хоть не так ощутимо. Бинты притупляют ощущения.

   – Детка, – в голосе Тамары слышно недоумение, – а вы там у себя в приюте совсем за собой не следите?

   – Ч-ч-то? – гнусаво выдавливаю в ответ. – Вы о ч-чём?

   – О твоих ногах.

   – А что с моими ногами? – Её слова заставляют недоумённо нахмуриться.

   – Ты когда-нибудь их брила?

   – Брила? – переспрашиваю удивлённо. – Имеете в виду бритвой? Нет. Зачем?

   – Девочка, так нельзя, – говорит Тамара с укоризной. – За собой надо следить.

   – Но… но что не так с моими ногами?

   Со стороны женщины доносится смешок.

   – Лучше, чтобы кожа была гладкая. Без волос.

   – Зачем? – Жаль, что я не могу увидеть её лица. Мне бы хотелось знать, почему повисает недолгая пауза.

   – Потому что это признак того, что девушка следит за собой.

   – Но мне без надобности. Я своих ног даже не вижу.

   – Зато другие видят. – Тамара тяжело вздыхает. – Если хочешь, я сделаю тебе эпиляцию.

   – Эпи…что? – удивлённо восклицаю и сажусь на кровати. – Какое вам дело до моих ног? Подождите… – неожиданная догадка заставляет сердце ёкнуть в груди. – Вы это говорите не ради меня, да? Ради него?

   Думаю, она понимает, кого я имею в виду.

   – Нет, дорогая. Ради тебя.

   – Мне ничего не надо!

   – Эй, успокойся. Ты же вроде как взрослая девушка. Я понимаю, у тебя в приюте были свои правила, но, попав в реальный мир, ты должна научиться принимать некоторые вещи. Я тебя не заставляю и не принуждаю. Это исключительно твой выбор: стать красивой или нет.

   – Ради него? – настойчиво переспрашиваю.

   – Ради себя. Вряд ли ты в зеркало можешь посмотреться, поэтому я тебе скажу, что личико у тебя красивое. Но ты так запустила собственную внешность, что всё теряется под твоей невзрачностью. У тебя очень красивые тёмные волосы. Но сейчас они такие тусклые, что выглядят просто грязными. Я могу сходить за хной, покрасим и сделаем их яркими.

   – Хной? – нервно спрашиваю, отодвигаясь к спинке кровати. – Это иголки с ёлки?

   – Нет, иголки – это хвоя. – Тамара говорит спокойно, и от этого становится не по себе ещё больше. – А хна придаст твоим волосам рыжеватый оттенок. Хочешь?

   – Мне ничего не надо, – поспешно трясу головой.

   – Как хочешь, моё дело – предложить. – Наверное, женщина пожимает плечами.

   Слышу, как она начинает шевелиться. Судя по шуршащим звукам, собирает все принадлежности, которые принесла сюда, чтобы обработать рану.

   – Хотите сделать меня нормальной? – тихо спрашиваю дрогнувшим голосом.

   – Нет, хочу сделать тебя красивой. Чтобы к своему приезду он увидел в тебе не беспомощного инвалида, а девушку.

   Удивлённо вскидываю голову. Мой похититель уехал? С чего вдруг? Неужели оставил свою жертву без присмотра?

   – Я не хочу, чтобы он вообще кого-то во мне видел, – отвечаю сухо.

   – Как я уже говорила, моё дело – предложить.

   Раздаётся легкий скрип – женщина поднимается с кровати. Чувствую странное облегчение. Она мне не нравится, поэтому хочется поскорее остаться одной. Но Тамара отходит недалеко от кровати, а потом спрашивает:

   – Ужин скоро будет готов. Спустишься вниз, или тебе принести сюда?

   Есть не хочу. Однако всё равно говорю:

   – Сюда.

   Женщина не отвечает. Слышу шаги, а затем звук хлопнувшей двери.

   С облегчением откидываюсь на подушки. Нога всё ещё ноет. Осторожно дотрагиваюсь до бинтов, словно это может облегчить боль, морщусь, и снова растягиваюсь на кровати.

   На душе как-то гадко.

   Сама не могу понять, что именно не так.

   Вспоминаю о похитителе, который, кстати, куда-то уехал. Это ведь прекрасный шанс обследовать дом без пугающего надзора. Хочется вскочить на ноги и приниматься за дело прямо сейчас. Но сил совсем нет, да и нога болит.

   Поэтому я просто лежу.

   Не знаю, сколько времени проходит. Эта привычка выработалась уже давно – лежать и слушать звуки. В приюте было не так много дел, которыми можно было заняться в течение дня. Поэтому я просто лежала и слушала… тяжелые удары мяча о землю, громкие кличи игроков, звенящие звуки рикошетивших колец, тихое копошение Лары, шаги в коридоре, утробное жужжание моторов проезжающих мимо машин.

   Звуков было десятки, сотни, самых разнообразных. Их было приятно и интересно слушать.

   А в этой комнате стоит гробовая тишина.

   И от этого становится очень… одиноко.

   Теперь шарканье Тамары для меня такое громкое, словно оно раздаётся прямо рядом с ушами. Спустя несколько секунд открывает дверь.

   – Вот и ужин, – произносит женщина низким голосом. – Я поставлю на тумбочку. Или принести к тебе?

   – Не надо, – говорю поспешно, – я найду, не волнуйтесь.

   Слышу, как она усмехается.

   – Тут борщ со сметаной и два куска хлеба. И чай, без сахара, если что.

   Борщ на ужин. Мда.

   – Спасибо, – отвечаю довольно безразличным тоном, продолжая лежать на кровати.

   Больше Тамара ничего не говорит. Снова слышу её шаркающие шаги и звук хлопнувшей двери. Комната вновь погружается в удушающую тишину.

   Лежу уже с закрытыми глазами. К еде даже не притрагиваюсь. От одной мысли, что нужно в себя что-то впихнуть, начинает тошнить.

   Очень жаль, что плотное окно не пропускает наружных звуков. Хоть можно было бы определить, наступил ли вечер. Я люблю слушать стрекотание кузнечиков. А ещё вечером всегда становится прохладнее и свежее.

   Но эта комната действительно напоминает гроб. Тут ничего не меняется.

   Нащупываю край покрывала, которым укрыта постель, и залезаю под него. Закрываю глаза, пытаясь отключить все эмоции и чувства, чтобы уснуть. Но понимаю, что не могу. Всё вокруг неправильное, и это вызывает раздражение внутри.

   Эта постель слишком мягкая. Я к такой не привыкла. И тихо тут, и душно. И постельное бельё пахнет каким-то терпким ароматом, словно на него духами побрызгали. И в коридоре нет привычного шума. И Лара рядом не ворочается.

   Это нервирует. Вся эта неправильность.

   Меня вырвали из привычного мира, затащили в какой-то пустующий дом и так и не сказали, чего от меня нужно.

   Хозяин тут странный. Ходит и дышит бесшумно, мыслит вроде разумно, но всё равно держит слепую девчонку тут.

   Сиделка противная. В ней и голос, и шумная походка вызывают отторжение. И ещё этот резкий переход на внешность. Мне всегда становится не по себе, когда начинают рассуждать о том, что нормально, а что нет. И сейчас, анализируя слова Тамары, кажется, будто бы она сходу решила сделать из меня другого человека, который понравился бы хозяину этого дома.

   Эта мысль прочно укореняется в голове. Понимаю, что заверениям «я не маньяк» верить глупо. Соврать может каждый, тем более слепой девушке.

   Страх перед неизвестностью не даёт покоя.

   Я не могу уснуть. Некоторое время ворочаюсь туда-сюда, пытаюсь отделаться от панических мыслей и наконец погрузиться в долгожданный сон. Но вся эта атмосфера жутко давит на нервы. В конце концов не выдерживаю, сажусь на кровати, провожу руками по волосам. Выбираюсь из-под одеяла, и, несмотря на ноющую ногу, встаю на пол.

   Дохожу до стены и начинаю двигаться вдоль неё. По-другому выместить эмоции не могу, у меня слишком ограниченный выбор. Движение помогает отвлечься. Ноющая нога всё внимание концентрирует на себе, и это отодвигает страх на задний план.

   Когда дохожу до стеллажа с книгами, неожиданно останавливаюсь. Вдруг чувствую запах древесины, который не учуяла в прошлый раз. Это открытие вызывает по-детски наивную улыбку. От книг веет ветхостью, и об этом говорит даже не запах, а внутреннее ощущение. Не удерживаюсь и вынимаю одну из них, начиная листать, легонько проводя по бумаге кончиками пальцев. Корешок хрустит каждый раз, стоит мне перевернуть страницу. Создается впечатление, что эти книги стоят тут для красоты, но их никто ни разу в жизни даже не открывал.

   И тут я понимаю, что за странное ощущение меня посетило при исследовании комнаты. Она грамотно заставлена вещами: тут есть шкаф, есть тумба, есть стеллаж с книгами, есть кровать. Но совершенно нет души. Эту комнату наполнили тем, чем обычно пользуются люди, чтобы создать видимость жизни.

   Но тут нет жизни. Это большой гроб.

   И из-за этого тут так одиноко, что хочется выть.

   Вся эта атмосфера нагоняет щемящую тоску. И грустные мысли просто не могут не одолевать незащищённое сознание, ведь по-другому в этой комнате, кажется, невозможно думать.

   Понимаю, что уже неважно, чем я буду себя отвлекать. Это не поможет. Поэтому с тяжёлым вздохом возвращаюсь обратно в кровать. Ложусь и позволяю себе думать, переживать и бояться. Что бы я ни делала, весь этот поток паники неизбежен.

   Естественно, уснуть у меня так и не получается.

   Я лежу и вспоминаю всё, что со мной произошло за последний день, все слова, все фразы, все свои чувства, и понимаю, что, в конце концов, это иссушает меня до дна.

   Заснуть получается под утро. Наверное, под утро.

   За всё прошедшее время в доме не раздаётся вообще никаких звуков, поэтому знакомое шарканье с лёгкостью выдёргивает из дремоты.

   Открывается дверь, и низкий Тамарин голос спрашивает:

   – Проснулась?

   Открываю глаза. Да, проснулась. Но вслух ничего не говорю.

   – К супу даже не притронулась, – с укоризной продолжает женщина. – Завтракать, я так понимаю, ты не будешь?

   Разговаривает со мной, как со старой подругой. Как будто похищать людей и запирать их в чужом доме – самое обычное дело.

   – Буду, – отвечаю тихо. Приют научил меня тому, что от еды лучше не отказываться.

   – Ладно, где-то через час принесу тебе блины со сметаной. Будешь?

   – Буду.

   Блины. Таким деликатесом нас нечасто баловали.

   Дверь закрывается. Слышу удаляющиеся шаги. Краем сознания понимаю, что поднос она не забрала. Неужели надеется, что я ещё поем?

   Она сказала, что принесёт еду через час. То есть у меня есть время, чтобы воспользоваться отсутствием хозяина дома и исследовать забор. Просто хочется знать, есть ли там лазейка. На всякий случай. Вдруг удастся придумать план побега.

   Аккуратно встаю с постели. Нога ноет уже не так сильно. Я даже могу её полностью выпрямить. Вот только после бессонной ночи тело одолевает небольшая слабость.

   Передвигаюсь по дому всё так же, по стеночке, про себя отсчитывая каждый шаг.

   В душе надеюсь, что когда-нибудь это закончится, и мне больше не придётся заучивать количество шагов.

   Однажды я смогу понять, куда идти, просто посмотрев на это место. Обязательно смогу.

   Мне кажется, что моё передвижение невозможно не заметить. Становится страшно при мысли, что меня непременно кто-нибудь остановит, или, чего хуже, силой заставят вернуться в комнату. Но этот дом как будто такой же пустой и одинокий, как и комната, в которой меня поселили. Вокруг нет ни одного звука, кроме моего собственного учащённого дыхания.

   Лишь когда спускаюсь на первый этаж, различаю лязг посуды и шипение масла на сковороде. Похоже, кухня в этом доме находится буквально напротив выхода. Надо же, почти как у нас в приюте.

   Злосчастные бетонные ступеньки переступаю с особой осторожностью. После них – двадцать четыре шага до ворот. Когда касаюсь холодных железных прутьев, начинаю двигаться влево. Наверное, со стороны выглядит нелепо – странная девчонка прижимается к ограде и боком еле идёт в сторону, переступая с ноги на ногу. Когда ворота заканчиваются, под руками появляется кирпичная кладка. Не знаю, какой высоты этот забор, но, вытянув руки так высоко, как могу, понимаю, что до конца всё равно не достаю.

   Бетонная дорожка проложена только от крыльца до ворот. Двигаясь вдоль каменной стены, ощущаю под ногами мягкую землю. И даже высокую траву, которая забирается под джинсы и щекочет кожу.

   За этим двором явно не следят.

   К кому я попала? Зачем ему такая большая территория, если он за ней всё равно не ухаживает? Зачем заставлять комнату разной мебелью, если там всё равно никто не живёт?

   Какой-то это очень странный мужчина с бархатным баритоном и странным именем Рай. Я его, конечно, не знаю, но у меня возникает такое чувство, что всем этим он просто пытается сделать вид, что тут обитает нормальный человек.

   Задумавшись, спотыкаюсь о какой-то булыжник. Кирпичный забор настолько идеальный, что мне не за что зацепиться. С тихим вскриком лечу прямо в траву, футболкой цепляясь за ветки куста. Он растёт рядом с забором, и я чудом не падаю лицом в него.

   В этот же момент слышу скрип, с которым открываются ворота. Это заставляет сердце испуганно забиться. Хозяин дома вернулся? Если меня найдут лежащей в траве, а не в кровати, будет очень плохо.

   Аккуратно отползаю за куст и стараюсь не дышать, надеясь, что никто меня не заметит. Терпеливо жду. Слышу, как машина въезжает во двор. Затем следует слабый пищащий звук, во время которого ворота закрываются. Мотор глохнет. Открываются двери машины с привычным приглушённым щелчком. Слышу злые голоса:

   – Вытаскивай его!

   – Тащите его в дом!

   – Не рыпайся!

   Голосов всего три, два из которых мне уже знакомы. Стараюсь ничем себя не выдать. Жду, когда они все зайдут в дом. Потом сделаю вид, что решила прогуляться.

   Мельтешение, грубые голоса, которые говорят довольно гадкие слова, хлопанье дверей машины, странный пикающий звук – всё это не стихает довольно долго.

   Я лежу на животе, но перевернуться не решаюсь, хотя очень не люблю эту позу – мне неприятно. Но под напором панических мыслей и предположений, что со мной могут сделать, если заподозрят намёк на побег, даже забываю о ноющей коленке.

   Вспоминаю, лишь когда всё наконец стихает, а мне приходится вставать. Всё-таки сгибать ногу ещё больно, тем более так сильно. Но выбора нет, оставаться в траве в любом случае нельзя.

   Встаю очень осторожно, предварительно доползая до забора и уже кое-как опираясь на него.

   Медленно возвращаюсь обратно к воротам. Как только чувствую под ногами твёрдую бетонную дорожку, облегчённо выдыхаю. Начинаю двигаться по направлению к дому, мысленно отсчитывая положенные двадцать четыре шага.

   И как только ступни касаются ступенек, с которых я недавно свалилась, неожиданно слышу грубый голос, отдалённо напоминающий тот самый бархатистый баритон, но теперь уже наполненный искренней яростью:

   – Где девушка?!

   Подобное вызывает недоумение. Он уже успел подняться в комнату, где меня разместили?

   Поспешно дохожу до двери и дёргаю ручку.

   В этот раз удушающая тишина дома разбавлена чьими-то нервными голосами. Это настолько непривычно, что я ошарашено замираю на месте и пытаюсь понять, сколько людей в доме и чем они все так взволнованы. Но разобраться не успеваю.

   Я не знаю, что происходит. Меня почему-то обдаёт лёгким порывом ветра, а затем чувствую не самый приятный мужской аромат – очень приторный. Каким-то шестым чувством понимаю, что рядом со мной возникает хозяин дома.

   Мужчина спрашивает:

   – Ты где была? – и это звучит довольно грубо.

   Отвечаю давно заготовленные слова:

   – Гуляла во дворе, вы же сказали, что можно.

   Он хватает меня за руку. Сердце резко уходит в пятки, внутри вспыхивает дикая паника. Понимаю, что меня сейчас убьют.

   Одним рывком мужчина заставляет пойти вперёд. Он тащит меня с такой силой, что я начинаю тихо стонать от боли. Ноги заплетаются от быстрого шага, но сделать ничего не могу, пол тут скользкий, даже ботинками не затормозить.

   – Куда вы меня тащите? Что я не так сделала? Вы же сами сказали, что я могу ходить, куда хочу! – в панике пытаюсь воззвать к чужому разуму.

   – Да не вопи ты так, мы на кухню, – резко обрывает он.

   И тут меня внезапно уводят вправо. Если учесть, что до этого шли только прямо, то я ошиблась. Кухня у них находится не напротив входной двери.

   Вопреки моим ожиданиям я не слышу ни гремящей посуды, ни кипящей воды. Не ощущаю тепла, исходящего от пара. На кухне тихо. Причём звуки из прихожей сюда тоже не доносятся. Видимо, тут есть дверь, но щелчка я почему-то не слышу. Наверное, из-за собственного сердцебиения, отдающегося в ушах.

   Мужчина резко тянет куда-то в сторону, и, положив обе руки мне на плечи, заставляет сесть на стул.

   – Забор кирпичный, три метра высотой. А если ещё раз попытаешься найти в нём лазейку, я прикажу обмотать его сверху колючей проволокой.

   – Я просто дышала свежим… – начинаю лепетать.

   – Да, – мужчина перебивает грубым голосом. – Именно поэтому ты вся измазалась в земле.

   Передо мной гремят посудой. И либо мне это послышалось, либо мужчина поставил на стол тарелку.

   – Почему ты не поела? – спрашивает он уже спокойным тоном. От прошлой едва сдерживаемой злости не остается и следа. Во всяком случае, на слух.

   – Не хотелось.

   Не послышалось. Сверху на тарелку с приглушённым ударом что-то плюхается. Кажется, это блин.

   – В этот раз поешь.

   По его интонации не понятно – просьба это или приказ.

   Испуганно сглатываю и судорожно киваю головой. Очень не хочется его злить.

   Слышу, как снова брякает посуда. Тихий стук – что-то поставили на стол. Затем различаю журчание воды.

   – С сахаром? – спрашивает низкий голос.

   – Нет, – хрипло выдавливаю в ответ.

   – Разбавлять?

   От шока меня хватает только на лёгкий кивок.

   Он мне ещё и чай сделал? Это что, проявление заботы?!

   – Ешь, – сухо говорит мужчина.

   Дрожащими руками начинаю аккуратно исследовать то, что стоит передо мной. Тарелка, на ней – теплый блин. Кружка стоит совсем рядом. Обхватив её руками, чувствую, как становится горячо коже. Затем нащупываю маленькую круглую коробочку.

   – А что это? – удивляюсь, указывая на предмет.

   – Сметана. Там рядом ложка лежит.

   Его голос звучит довольно далеко от меня. Похоже, он сел напротив.

   Осторожно беру ложку, с трудом черпаю вязкой продукции и, нащупав второй рукой тарелку, опрокидываю всю массу на блин. Начинаю медленно размазывать.

   Краем уха прислушиваюсь к движениям мужчины, пытаясь понять, что он делает. Но от него не доносится ни звука. Как он только умудряется так тихо дышать?

   – Сегодня тут очень шумно, – зачем-то говорю, разбавляя своим нервным голосом удушающую тишину.

   – Скоро всё станет как было, – спокойно отвечает мягкий баритон.

   Я не могу не вздрогнуть. Очень уж непривычно звучит его голос, если учесть, что я даже дыхания не слышу.

   – Как было – это в смысле пусто?

   Осторожно сворачиваю блин и стараюсь придать своему лицу как можно более безразличное выражение.

   – Тебя что-то не устраивает? – В его голосе нет угрозы, он всё такой же спокойный.

   – Нет, всё нормально. А вы живете тут один?

   Мужчина в кои-то веки отвечает на вопросы, поэтому я пытаюсь воспользоваться случаем.

   – Нет.

   – У вас есть жена? – даже как-то удивляюсь.

   – Нет.

   – А с кем вы тогда живете? С Тамарой? – Наверное, что-то вроде отвращения проскальзывает на моём лице, потому что после этого вопроса слышу смешок.

   – И с Тамарой тоже.

   – А в доме много слуг? – вопросы возникают в голове неожиданно. Спеша их задать, не притрагиваюсь к блину.

   – Достаточно.

   – А почему тогда никто не следит за садом?

   – За каким ещё садом? – С удивлением понимаю, что в его голосе вместо безразличия звучит некая веселость.

   – У вас двор большой, похож на сад, – поясняю немного смущённо. – И в нём трава очень высокая. И её никто не косит.

   – А зачем её косить?

   Теперь я начинаю ощущать себя подопытным кроликом.

   – Ну как же. Чтобы ходить было удобно.

   – В этом нет необходимости. По саду никто не ходит. – И снова это противное хмыканье.

   – Но… а где же вы гуляете? – Я искренне ошарашена.

   – Ты знаешь, – с каким-то наслаждением протягивает бархатный баритон, – у обитателей этого дома нет времени гулять.

   – И зачем вам тогда сад?

   Самое удивительное – я не слышу в ответах мужчины раздражения. Кажется, ему даже… любопытно?

   – Затем же, зачем он всем остальным.

   – Просто что бы был? – догадываюсь. Мужчина не отвечает, видимо тем самым подтверждая мои слова. – Для этого же вам и стеллаж с книгами? К нему хоть кто-нибудь прикасался после того, как его установили?

   Наверное, я обнаглела и перешла какую-то невидимую черту в разговоре между охотником и жертвой. Мужчина тяжело вздыхает и говорит вновь каким-то уставшим голосом:

   – Съешь уже свой блин.

   Но вместо того, чтобы послушаться своего похитителя, нащупываю кружку и делаю глоток. И тут же морщусь. Фу, какой гадкий чай, с каким-то убийственным привкусом земли.

   – Я не голодна, – выдавливаю хрипло, пытаясь не показать, как мне хочется запить нормальной водой.

   – Ты свалишься без сил.

   – Я правда не хочу есть. Но я хочу… – смущённо замолкаю. Секунду размышляю, у кого лучше об этом спрашивать: у пугающего похитителя или противной сиделки, и, в конце концов, выбираю первое. – Я хочу в туалет. Но не знаю, где он.

   – Второй этаж, дверь с золотой ручкой. – Мужчина не обращает внимания на моё смущение и отвечает абсолютно безразличным тоном.

   – И какая эта дверь по счету?

   – Что? А, ну да.

   Это восклицание заставляет меня ошарашено замереть на месте. Он что, только сейчас вспомнил, что я слепая?

   – Сказал бы «по-моему, вторая с конца коридора», но тебе это вряд ли поможет. Пошли, отведу.

   И в следующую секунду уже чувствую его пальцы на своём локте. Он тянет меня за собой, заставляя неловко слезть со стула и семенить следом. На кухню мужчина вёл меня примерно так же: быстро, не обращая внимания на то, что я не поспеваю за ним.

   До лестницы мы идём так, словно участвуем в марафоне. Я пару раз спотыкаюсь о какие-то предметы, но мужчина моментально поддерживает и снова возвращает в устойчивое положение. И тянет вперёд, заставляя идти так быстро, что заплетаются ноги.

   Я недоумённо прислушиваюсь, пытаясь понять, почему он так не хочет задерживаться в прихожей. Мои опасения подтверждаются ровно в тот момент, когда мы начинаем подниматься по лестнице. Мужчина говорит «ступенька», и я замедляюсь, чтобы не споткнуться. Осторожно нащупываю перила, делаю два шага, и вдруг слышу раздражённый вздох.

   А потом он подхватывает меня на руки. Резко и неожиданно, без всякого предупреждения. Я удивлённо вскрикиваю и на этот раз вцепляюсь ему в плечо. Но не вырываюсь. Наверное, я знала, что так будет. По его мнению, мы шли слишком медленно.

   Чуть ли не бегом мы поднимаемся вверх по лестнице. Голова начинает кружиться от тряски. Вдруг рядом раздаётся очень знакомый голос, но не могу вспомнить, где его слышала:

   – Рай, мы его положили…

   – Потом, – грубо обрывает мужчина.

   Через несколько секунд он уже ставит меня на пол. Как только я возвращаю потерянное равновесие, он тут же подталкивает меня в спину. Прямо по коридору.

   И я убеждаюсь окончательно: они что-то скрывают.

   Мы идём в полной тишине.

   – Стой. – Неожиданно он хватает меня за локоть, заставляя остановиться.

   Слышу негромкий щелчок и едва различимый скрип.

   – Это вторая дверь с конца коридора, – говорит мужчина и осторожно помогает зайти внутрь. – До твоей комнаты ещё пять дверей по правой стене.

   И захлопывает дверь, оставляя меня в одиночестве.

***

В этом кабинете пусто, примерно так же, как и во всём доме. Нет, он обставлен со вкусом: два стола из тёмно-красного дерева; стеллажи с книгами сразу вдоль двух стен, выполненные в том же стиле, что и столы; тёмно-зеленые бархатные шторы и ковёр, сшитый на заказ в восточном стиле. Смотрится солидно, но не более.

   При входе в этот кабинет первым делом хочется поёжиться.

   Мэр города, правда, этим не ограничивается – он весь трясётся.

   – Добрый день, Алексей Анатольевич. – Райнер никогда не брезговал правилами приличия.

   Поэтому раздражение внутри лишь усиливается, когда мэр в ответ только слабо кивает, не удосуживая себя приветствием.

   – Что за срочный вызов? – требовательно спрашивает он.

   Рай тяжело вздыхает. Его невероятно бесит, когда люди пытаются показать, что они влиятельнее, чем есть на самом деле.

   Одним ленивым движением он кладёт на стол бумагу и говорит сухо:

   – Подпишите.

   – Что это? – Мэр судорожно поправляет очки и подходит ближе.

   Райнер сидит спокойно, ничем не выдавая своей брезгливости.

   Все эти мэры столько воруют и с таким удовольствием тратят деньги на еду в дорогих ресторанах, что жиреют на глазах, а потом стоят в чужих кабинетах и вынуждают нюхать свой отвратительный пот.

   – Это разрешение. На ввоз оружия в город.

   – Ч-что? – Мэр хватает листок и начинает читать. Его глаза бегают по строчкам туда-сюда, из-за чего он выглядит ещё нелепее. – Но… но тут сказано, что приедет две машины. «ГШ-18», «ОЦ-27»… Это что за буквы?

   – Наименование оружия.

   – Вы собираетесь провезти в город нелегальное оружие?!

   – Не волнуйтесь, официально его поставляют на военный полигон.

   – У нас нет военного полигона! – нервно восклицает мэр.

   – Я же сказал, – сквозь зубы выдавливает Райнер, – официально.

   – А не официально? Вы собрались вести перестрелку в моём городе?!

   Словосочетание «мой город» вызывает на лице Рая ироничную улыбку.

   – Мне просто нужна ваша подпись, – говорит мужчина спокойным голосом.

   – Послушайте! – Алексей Анатольевич явно не хочет так просто идти у кого-то на поводу. – Вы уже причинили этому городу немало бед! Недавно я узнал, что вы ни с того ни с сего похитили человека из приюта для инвалидов! Как прикажете на это реагировать?!

   – Не обращать внимания.

   – Да что вы! Начальнику полиции тоже сделать вид, что ничего не было?

   – Не волнуйтесь, я уже побеседовал с ним. Он клятвенно заверил меня, что никто из приюта не пропадал, а директор… ммм… не помню, кажется, она выпила слишком много снотворного ночью.

   Мэр тут же наливается краской злости и бессильной ярости, даже пот начинает течь по лицу быстрее.

   – Знаете что! – Он гневно швыряет листок обратно на стол. – Вы заявились в этот город и теперь пытаетесь ставить свои условия?! Запомните, мистер Райнер, – эти слова он выплевывает с особой ненавистью, – вы всего лишь ещё одна сторона, не более. Помимо вас тут есть и другие… люди, которых я могу поддержать. Если не хотите потерять свою ниточку влияния, не надо ставить мне свои условия! Я не позволю вам воевать в этом городе! Разбирайтесь со своими врагами в другом месте, но не приплетайте сюда невинных людей!

   Рай в ответ лишь усмехается. Он как будто ждал именно такой реакции.

   Мужчина медленно поднимается со своего кресла, с непроницаемым лицом доходит до высокого шкафа, который стоит вплотную со стеллажом. Открывает стеклянную дверцу, одним резким движением выкидывает оттуда все предметы, которые призваны просто заполнить пространство.

   В стене обнаруживается сейф.

   Рай набирает нужную комбинацию. Слышится щелчок. Мужчина достаёт наружу небольшую, но длинную коробочку, на крышке которой виднеется искусный рисунок, вырезанный из дерева.

   С какой-то нежностью он открывает коробку и достаёт револьвер.

   – Это револьвер Нагана, – доверительно сообщает он, – образец 1895 года. Сейчас с лёгкостью можно купить похожий, выполненный по его образцу, но оригинал… ради него мне пришлось лететь в Уругвай к особо жадному коллекционеру. В барабан вмещается семь патронов, но, в принципе, мне хватит и одного. Это очень старая модель… у неё немного сбит прицел. Ну да, это не современные пистолеты с глушителями. Тут нужна ловкость. Стрелять нужно под особым углом, чтобы противнику размозжило череп.

   Райнер усмехается и начинает медленно приближаться к мэру.

   – Но мне ни к чему целиться. Я ведь могу сделать так.

   И он приставляет холодное дуло прямо ко лбу трясущейся жертвы.

   – Теперь-то я точно не промахнусь.

   – Что… что вы делаете?! – панически восклицает мэр. – Вы… вы не можете меня убить! Пожалуйста, не надо! Я… я всё подпишу!

   Райнер зло прищуривается. Яростно сжимает челюсть, на шее даже сосуды выступают.

   – Запомните одну вещь, Алексей Анатольевич: люди в этом городе больше не имеют права голоса. Так что вы либо исполняете мои приказы, либо я найду другого мэра.

ГЛАВА 5

   Выходя из ванной комнаты, прекрасно понимаю, что хозяин дома меня уже не ждёт. Поэтому хочу осторожно дойти до лестницы и послушать, что такого можно скрывать от слепой девчонки. Ну, или от кого-то другого. Но как только выхожу в коридор, голос Тамары рушит все планы:

   – Пойдём, я провожу тебя в твою комнату, заодно сменим повязку. Как нога?

   В ответ лишь пожимаю плечами. По-моему, и так понятно, что болит.

   Тамара аккуратно берёт меня под руку и ведёт по коридору. Первым делом хочется вырваться и привычно сказать, что я не беспомощная и сама в состоянии о себе позаботиться, но потом порыв проходит. Ничего. Пускай считают меня полным инвалидом. Так даже лучше.

   Тут же вспоминаю, с каким удивлением мой похититель сообразил, что я слепая. Честно говоря, не было ещё ни одного человека, кто мог об этом забыть.

   Тамара открывает дверь и аккуратно заводит меня внутрь этой «одиночной камеры». Мы доходим до кровати, на которую я поспешно забираюсь с тяжёлым вздохом. Женщина без лишних слов тут же принимается менять повязку. На этот раз я готова к боли и терплю без единого звука, только с силой стискиваю зубы и сжимаю покрывало так, словно готова разорвать. Единственная сложность возникает с ваткой – она прилипает. Чтобы её отодрать, Тамаре приходится смачивать рану, кажется водой. Во всяком случае, жидкость не щиплет.

   – Принести тебе твой блин? – спрашивает женщина, как только заканчивает с перевязкой.

   – Нет, спасибо, не хочу.

   – Лиза, не стоит устраивать голодовку. Ты только себе хуже сделаешь.

   – Вы знаете, как меня зовут?

   За всё это время она ни разу не назвала меня по имени.

   – В этом доме все знают, как тебя зовут.

   Эти слова заставляют меня испуганно сглотнуть.

   – И много народа в этом доме?

   Тамара хмыкает.

   – Хватает, чтобы управиться со всеми делами.

   – Просто… я кроме вас двоих никого не ви… не слышала.

   – Если ты их не слышишь, это ещё не значит, что их нет, – снисходительно говорит женщина и добавляет уже более серьёзно: – Сегодня тебе лучше побыть в своей комнате.

   – Кто бы сомневался, – буркнув, переворачиваюсь на бок и кладу сложенные вместе ладони под голову.

   Тамара больше ничего не говорит. Она выходит, и через несколько секунд из коридора доносятся её шаркающие шаги. Интересно, она хоть когда-нибудь снимает свои тапочки?

   Тяжело вздыхаю. Закрываю глаза.

   Я всегда запрещаю себе представлять хоть какие-то образы. Ощупываю предметы, изучаю их форму, обычно провожу аналогии с чем-то, что мне уже встречалось – особенно, если дело касается запахов. Но образы – никогда. Не хочу придумать себе что-то одно, а потом разочароваться. Когда снова начну видеть.

   Но в этот раз тёмный силуэт возникает в сознании неожиданно, против воли.

   Конечно, мне не всегда удаётся сохранять полную темноту, и частенько облик того или иного человека прорываются наружу. То есть это расплывчатые очертания, основу которых составляет моё собственное восприятие чужого запаха или голоса. Например, если человек говорит сбивчиво, не может толком сформулировать свою мысль и у него достаточно высокий тембр голоса – для меня он маленький и толстенький.

   Но одного я никогда себе не представляла – чужого лица.

   Так и сейчас. Фигура тёмная, какая-то зловещая. Стоит мне подумать «зловещая», как в сознании тут же возникает дым. Именно таким и рисует моё воображение хозяина этого дома – высокий, в чёрном пальто и шляпе с загнутыми полями. Он стоит в серой дымке, скрывающей его лицо.

   Да и не только лицо.

   Дымка скрывает в этом человеке всё – в том числе и его мотивы.

   К концу подходит второй день моего пребывания в этом доме, но до сих пор так и не ясно, чего от меня всё-таки хотят.

   Ещё и странные события сегодняшнего утра. Мало того, что этот дом сам по себе навевает тоску, так тут ещё и тайными делами промышляют. Может, наркотики? Вполне возможно. Если уж хозяин дома без труда смог похитить человека и выйти сухим из воды, значит, деньги у него точно есть. Хотя это даже по дому понятно.

   Так как пролежать весь день на кровати совсем не хочется, решаю разнообразить это время тем, чтобы послушать, что происходит за дверью. Выглядывать, естественно, не буду – вдруг заметят? Но послушать ведь никто не запрещал.

   Осторожно встаю с кровати, с удовлетворением понимая, что нога уже не ноет так сильно, как вчера вечером. Прислоняюсь к стенке и заучено делаю пятнадцать шагов до двери. Нащупываю ручку, но не поворачиваю её, вместо этого просто опираюсь. И прислоняюсь ухом к холодному дереву.

   Слышимость тут хорошая. В коридоре раздаются какие-то странные звуки, совершенно непривычные этому дому, но разобрать, что конкретно происходит, не могу. Слишком всё расплывчато и непонятно. То какое-то «бум», то чьи-то голоса, но они так далеко, что связной речи не могу разобрать. От этого становится то ли обидно, то ли просто грустно. Единственное разнообразие в моём одиночестве, но и то не даёт ни какой-либо информации, ни банального удовлетворения.

   Вздохнув, уже хочу вернуться обратно в кровать, но тут вдруг дверь неожиданно распахивается. Не знаю, каким чудом я успеваю отскочить в сторону. Краем уха слышу, на каком опасно близком расстоянии раздаётся свист. Не успеваю даже дух перевести, как на меня сверху наваливается что-то тяжёлое. Настолько тяжёлое, что сбивает меня с ног.

   Я падаю на спину, чувствуя, как перехватывает дыхание. На секунду кажется, что со мной наконец-то решили окончательно разделаться.

   Но тот, кто лежит сверху, стонет совсем не от радости или злости. А от боли. Такие стоны ни с чем не спутать.

   Человек придавливает меня к полу с такой силой, что мне нечем дышать. Я начинаю дёргаться и звать на помощь. Надеюсь, меня хоть кто-нибудь услышит. Чужой локоть упирается мне прямо в живот. Становится не на шутку больно. Теперь к посторонним стонам добавляются и мои.

   Помощи, естественно, нет.

   Каким-то нечеловеческим усилием умудряюсь просунуть руки к груди и оттолкнуть от себя свалившегося человека. Попеременно кричу: «Что вам от меня надо?! Не трогайте меня!». Эти слова вырываются неосознанно, просто мне надо что-то кричать.

   Неожиданно различаю хриплое и какое-то беспомощное восклицание:

   – Лиза?!

   Тут же недоумённо приподнимаю голову, но увидеть говорящего, конечно, не могу.

   – Лиза! – Голос кажется очень знакомым. – Ты тоже здесь?! А тебя за что?! Стой… ты тоже Клеймённая?

   Марк. Это голос Марка!

   Но я не успеваю не то что спросить, а даже выдохнуть от удивления. Парня резко сдёргивают с меня. Я не знаю, кто именно, но после этого слышу обеспокоенный голос Тамары:

   – Лиза, я же просила не выходить из комнаты!

   Она помогает встать. У меня ноги трясутся, из-за чего мы двигаемся к постели очень медленно. Я то и дело оглядываюсь, но, разумеется, никого не вижу.

   – Я не выходила из комнаты, – почему-то считаю, что должна это сказать.

   – Ничего, всё уже позади, не бойся. – Тамара пытается говорить успокаивающе, но с её грубым голосом ничего не выходит.

   – Я и не боюсь.

    Женщина укладывает меня на кровать. Краем уха слышу, как захлопывается дверь. Марка увели. Кто? Без понятия.

   – С тобой посидеть? – спрашивает Тамара будничным тоном.

   – Не надо, я в порядке.

   – Ладно. Теперь я тебя ещё серьёзнее прошу: не выходи из комнаты.

   – Я и не собиралась. – Наверное, мой ответ звучит довольно грубо, но мне всё равно.

   Тамара уходит. Закрывает за собой дверь и шаркает по коридору дурацкими тапочками.

   А меня аж трясёт от пережитого. Это были не наркотики, а человек. Боже, неужели они торгуют людьми? Продадут и меня в рабство? Нет, с моей слепотой не получится. Значит, сдадут на органы. А так как у этих людей есть деньги и связи, никто не подумает разбираться, почему вдруг пропала какая-то никому не известная Лиза. Меня даже искать не станут.

   Теперь мне становится до ужаса страшно. Я вроде закутываюсь в покрывало, но тело словно окоченело. И уже трудно разобрать: это от холода трясёт, или от страха. Или холод вызван страхом, а трясёт и от того и от другого.

   Из-за бушующих эмоций остаток дня проходит для меня незаметно.

   Сперва я просто лежу и пытаюсь понять, как можно отсюда сбежать. Пытаюсь выстроить план. Но сколько бы я не думала, всё сводилось к случаю. Даже если мне удастся выбраться за ворота, у меня нет денег, чтобы добраться обратно до приюта. Большая удача, если кто-нибудь сжалится и подвезёт. Но и больница теперь не гарантирует безопасности. Они стреляли из оружия, чтобы добраться до Марка. Вряд ли побрезгуют этим, чтобы найти и меня.

   А я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал.

   Под напором мыслей вскакиваю с постели и снова начинаю обходить комнату. Стеллаж с книгами ощупываю настолько тщательно, что, кажется, запоминаю каждую книгу, стоящую на нём.

   Два раза ко мне заглядывает Тамара. Сперва она предлагает мне борщ. Но, подозревая, что это вчерашний, отказываюсь. Затем она спрашивает, не хочу ли я поужинать. Но мне кусок в горло не лезет. Поэтому она помогает расстелить постель и снова уходит, шаркая тапочками.

   Уснуть не получается. Я вся на взводе. Прислушиваюсь к каждому мимолётному шороху. Кажется, что вот-вот, и я тоже начну выть от боли, так же как Марк.

   Теперь уже не остаётся сомнений, что меня убьют.

   И самое ужасное в том, что я уже не знаю, хочу ли бежать. Всё равно ведь некуда. Просто обидно, что умру в этом дьявольском доме. И после смерти обо мне не вспомнит никто. Интересно, мою фотографию всё-таки повесят на стену «выписавшихся»? У нас в приюте, если кто-то уходил, ему готовили большой торт, а потом его фотографию вешали на стену. Наверное, Настоятельница решит забыть о слепой Лизе как можно скорее, а все мои фотографии выкинет в ближайшую мусорку.

   Под напором этих грустных мыслей сердце наполняется одиночеством. В этот момент я готова даже Марка обнять, лишь бы не лежать тут и не думать о том, что со мной теперь будет.

   Сворачиваюсь калачиком и прижимаю коленки к груди, не обращая внимания на боль. Все так же продолжаю прислушиваться к каждому шороху, но теперь уже как-то отстранённо.

   Тем не менее, в какой-то момент остро ощущаю резко изменившуюся атмосферу. Нет, внешне всё остается прежним – такая же удушающая тишина в комнате, ни единого звука в коридоре. Но для меня что-то неуловимо меняется. Я даже описать это не могу, но словно всё тело начинает чесаться, лежать становится неприятно. Как будто кто-то наблюдает за мной.

   – Я знаю, что ты здесь, – говорю абсолютно спокойным голосом.

   Но ответом мне служит тишина. Чуть не усмехаюсь вслух. В этой комнате точно кто-то есть, меня уже не обмануть тишиной.

   – Я знаю, что ты здесь.

   – Откуда? – Это хозяин дома. Его голос доносится от изголовья кровати.

   Честно, даже не удивляюсь.

   – Я слышу твоё дыхание.

   И это ложь. Ничего я не слышу. Только чувствую.

   – Можешь делать, что хочешь, – говорю отстранённо, впервые обращаясь к мужчине на «ты». – Мир не особо опечалится, если умрёт ещё один человек.

   – Тебя никто не собирается убивать. – От этого баритона мурашки бегут по коже.

   – Это мне уже говорили. В общем, я всё равно не сбегу. Только можно мне за покорность последнее желание?

   – Нет.

   Звери. Какие же они звери.

   Неожиданно чувствую, что по щёкам текут влажные дорожки.

   – Что, даже последнее желание не дадите?

   – А смысл? – в его голосе проскальзывает раздражение. – Ты всё равно не умрёшь, а желание придётся исполнять.

   Что ж за манера такая – пытаться обнадёжить свою жертву.

   – Вы меня на органы сдадите? – спрашиваю дрогнувшим голосом.

   – Зачем мне твои органы? – удивляется мужчина.

   – П-продать.

   – Я лучше стиральные порошки буду продавать, чем вынимать из людей селезёнку.

   Несмотря на явный сарказм в голосе, его слова не внушают никакой уверенности.

   – А что вы сделали с Марком?

   – Мы не отбирали у него селезёнку, не волнуйся.

   Этот его насмешливый голос выводит из себя. Я резко сажусь на кровати и даю волю накопившимся эмоциям:

   – Что вы делаете?! Зачем мы вам?! Что вам от нас надо?! Чего вы хотите?! Я больше не могу ждать смерти! Боже, либо убейте меня, либо прекратите мучить!

   От бессильной ярости становится тяжело дышать.

   Но на мою речь снова нет реакции. А потом мужчина вдруг говорит, абсолютно безэмоциональным голосом:

   – Моему другу нужно срочное переливание крови. У твоего Марка как раз редкая группа. Он лежал под капельницей, а завтра его кровь доставят в ЦРБ.

   – Вы сделали это против его воли? – выдавливаю ошарашено.

   – Теперь ты можешь поверить, что тебя не убьют?

   Вопросом на вопрос. Переводит тему, причём в считанные секунды.

   Он слишком хорошо ориентируется в разговоре с другими.

   Со вздохом откидываюсь на подушки. Хочу ещё кое-что спросить, но он меня опережает:

   – Ты в этой одежде уже второй день. Даже спишь в ней же.

   – Ну простите, вы мне не дали собрать свой гардероб.

   Хотя это и не важно. Вещей, кроме двух сменных джинсов и ещё одной футболки, у меня не было.

   – Тамара должна была тебе что-нибудь выдать.

   Пока она мне выдала только борщ.

   На его странную фразу не даю никакого ответа. А мужчина, словно говорит с самим собой, продолжает:

   – Завтра съездите с ней в магазин.

   От этой фразы удивлённо вскидываюсь. Тут же в голове всплывает обдуманный днём план побега.

   Но уже через секунду призрачная иллюзия рассыпается тысячами осколков. Меня найдут. Если бежать, то туда, где никто не станет искать, а мне это просто не под силу. Не с моим «зрением».

   – У меня нет денег, – говорю тихо.

   – Хорошо, что они есть у меня.

   На это мне нечего сказать. Я лежу, откинувшись на подушки. Покрывало вздёрнуто, одеяло я даже не трогала. Если лягу под него, признаю, что эта кровать моя, и я готова в ней спать. Но это не так.

   – Скажи, кто ты? – спрашиваю без особой надежды на ответ.

   Мужчина молчит, и я не удивлена. На все опасные вопросы он либо отмалчивается, либо переводит тему. Поэтому начинаю сбивчиво лепетать, просто чтобы заполнить тишину:

   – Это нечестно, ты ведь всё обо мне знаешь, поэтому я тоже должна хоть что-то узнать о своём похитителе.

   При слове «похититель» со стороны мужчины слышится смешок.

   – Это не так, – вдруг говорит он, – я о тебе тоже ничего не знаю.

   – Тогда спрашивай, я отвечу, обещаю.

   Мне хочется завести диалог. Может, если буду откровенной, он тоже последует моему примеру.

   – Сколько тебе лет? – Такое впечатление, что он доволен выпавшему шансу.

   – Мне… восемнадцать. – На мгновение голос дрогнул. Надеюсь, незаметно.

   – Ты что, не уверена?

   – Нет, уверена. Мне восемнадцать.

   – Как ты потеряла зрение? – Его вопросы сформулированы чётко, словно он ведёт допрос. Меня это нервирует, и поэтому тихо выдавливаю:

   – Я не могу рассказывать о личном незнакомому человеку.

   – Ты обещала, – напоминает он.

   – Если я расскажу, обещаешь, что скажешь, кто ты?

   – Ты что, торгуешься со мной? – В его голосе слышна насмешка. – Пойми, я ведь могу узнать всё это сам. Просто через тебя быстрее.

   «Через тебя». Как будто я радио.

   – Ну что ж, тогда этот глупый разговор можно считать закрытым, – говорю обиженно.

   Поворачиваюсь набок и делаю вид, что сплю, намекая: кое-кому пора уйти. Но он не уходит. Я, как обычно, не слышу его дыхания, но прекрасно знаю, что он ещё тут. И меня это нервирует, очень. Хочется зарыться под одеяло и спрятаться там с головой.

   – Скажи, почему ты называешь себя Лизой? – спрашивает мужчина, разбавляя своим голосом давящую тишину.

   – В смысле? – Его вопрос повергает в ступор.

   – Это твоё настоящее имя?

   – Естественно.

   – И тебе восемнадцать лет?

   – Да.

   И снова молчание. Что всё это значит?

   Неожиданно в пустоте комнаты раздаются приглушённые шаги. Медленные, ступающие очень осторожно. Я внутренне напрягаюсь. Это не к добру.

   Мужчина огибает кровать, и каждый его шаг словно бьёт по ушам – настолько громко он звучит для меня в этой комнате. Становится страшно. Я не понимаю, что задумал этот человек.

   Он доходит до середины кровати и, словно бы наслаждаясь каждым мгновением, садится на неё. Матрас с тихим скрипом прогибается под весом его тела. Мужчина не касается меня, и вообще, подозреваю, расстояние между нами более чем приличное. Тем не менее, всё равно судорожно отодвигаюсь в самый угол. А он этого будто и не замечает. С удивлением различаю шелест бумаги. Спокойный голос начинает говорить:

   – Это твоё личное дело. Его мне любезно предоставили в приюте.

   Хмурюсь. Недоумённо приподнимаюсь на локтях и поворачиваю голову в ту сторону, откуда доносится голос.

   – Итак, что тут у нас? Мария Александровна Подгурская. Дата рождения – 12 марта 1992 года. На данный момент тебе полных двадцать два года. Родной город – Нижний Новгород.

    Наверное, в комнате включён свет, потому что никто ведь не может читать в темноте.

   – Мать страдает алкогольной и наркотической зависимостью. Наследственных заболеваний не передала. Родители воспитывали тебя до восьми лет, но когда ты ослепла, отец подписал документ об отказе от опеки, и тебя отдали в приют, который впоследствии получил дополнительное финансирование и переехал поближе к столице. В возрасте восьми лет ты подцепила клеща, заражённого энцефалитом. Из-за не оказанной вовремя медицинской помощи вирус повредил центральную нервную систему. Нервные окончания, отвечающие за зрение, были повреждены необратимо.

   Комната погружается в тишину. Я не знаю, что на такое сказать.

   Когда пауза затягивается, мужчина первым подаёт голос:

   – Почему тебя называют Лизой?

   Я не знаю. Я правда не знаю.

   Мне нечего ему сказать, и я молчу.

   – Тебя зовут Маша, тебе двадцать два. Неужели ты не знала ни своего имени, ни возраста?

   – Мы… мы не праздновали дни рождения в приюте, – выдавливаю хрипло.

   – А Новый Год?

   – Я их не считала. Не было необходимости. – Он как будто специально возвращает мне эту боль. – Мне казалось, что не важно, сколько ты там уже пробыл, если впереди всё равно целая вечность.

   – И ты ни разу не пыталась сбежать? – в его голосе звучит недоумение.

   – Куда? – грустно усмехаюсь.

   – Куда угодно. Могла бы получить пособие на самостоятельное проживание.

   Удивлённо вскидываю брови. Этот человек раскрывается с новой стороны. Похоже, он не понимает, как можно смириться с такой жизнью.

   – Ты бы так и сделал, верно?

   – Меня больше волнует, почему ты этого не сделала, – спокойно говорит он, вновь избегая ответа на конкретный вопрос.

   – Мне нравилось там, – отвечаю просто.

   – Врёшь, – без обиняков говорит он и поясняет, словно воспроизводит логическую цепочку, выстроенную у себя в голове: – Думаю, тебе было обидно, что другие подростки в этом же возрасте ведут нормальный образ жизни, а из-за потери зрения тебя этого лишили. Плюс обида на отца за то, что отказался от тебя. Так что либо ты бунтовала, либо тебя сломали. Но судя по тому, как рьяно ты пыталась сбежать из этого дома, на сломленного человека ты не похожа.

   Его речь заставляет меня хмыкнуть. Так странно слышать от него много слов, а не отрывистые фразы.

   Забавные у него рассуждения.

   – Мой мир ограничивался маленькой комнаткой. Я не хотела большего, – отвечаю ему с каким-то снисхождением. – Какой смысл рваться в мир, если ты этого мира всё равно не увидишь?

   – Хорошее оправдание, – спокойно говорит мужчина.

   Понимаю, что ему плевать на то, как я поступаю. Он просто хочет найти ответы на свои вопросы.

   – Я не пытаюсь себя оправдать. – Прекрасно понимаю, что этими словами оправдываюсь ещё больше, но мне интересно, что на это ответит мой собеседник.

   Однако тот не хочет продолжать эту тему. Вместо этого он спрашивает:

   – Что тебя удерживало в приюте?

   Мне кажется, что я слышу в его голосе искреннее непонимание.

   Таким вот странным разговором он пытается разобраться в незнакомом человеке.

   – Люди, – отвечаю уверенно.

   – Инвалиды.

   – Да, мы все там инвалиды. Но у нас больше психологических проблем, чем физических. Мы все несчастны. Все до одного. И многим очень хочется поговорить, а я люблю слушать.

   В комнате воцаряется тишина. Затаив дыхание жду, что же мужчина скажет. И спустя несколько мгновений он спрашивает:

   – Чем же могут привлекать несчастные люди?

   Я готовилась к подобному вопросу. Наверное, мой ответ звучит странно, но всё равно говорю:

   – Чувствуя чужую боль, забываешь о своей.

   И снова молчание. На этот раз действительно долгое. Можно было бы подумать, что мужчина уже ушёл. Но нет, он тут. Почему-то кажется, что в данный момент он рассматривает меня.

   Под чужим взглядом неловко ёрзаю, а затем и вовсе снова откидываюсь на подушки и укрываюсь покрывалом.

   – Я… я хочу спать. Можно мне сделать это в одиночестве? – так как дальнейших вопросов от него не поступает, спрашиваю тихо, понимая, что наш разговор окончен.

   Ну или тем самым его заканчиваю сама.

   – Да, конечно.

   Он встаёт так, что матрас снова скрипит. Начинает дышать достаточно громко, чтобы я его слышала. До двери идёт, громко ступая по полу. Я знаю, что этот мужчина может передвигаться совершенно бесшумно. Но видимо в этот раз он хочет, чтобы я действительно убедилась, что он ушёл.

   Уже у самой двери он останавливается. До меня доносится его тихий голос:

   – О своей боли всё равно не забыть.

   Он уходит, не дожидаясь моего ответа.

   Уткнувшись носом в подушку, говорю уже в пустоту:

   – Да.

   И пытаюсь уснуть, не обращая внимания на щемящую боль в груди. Но почему-то раз за разом прокручиваю в голове наш разговор.

   Странный мне достался похититель. И рассуждения у него странные. Его не волнуют поступки других людей, его интересуют лишь мотивы. И это заставляет меня подумать, что этот человек не так прост, как кажется на первый взгляд. Он вполне мог бы стать одним из тех, кто жил вместе со мной в приюте. Есть в нём что-то печальное. Только несчастный человек может так закрывать все свои эмоции и интересоваться сугубо причинами тех или иных действий.

   Я как будто снова попала обратно в приют. Даже здесь меня окружают люди с раненными душами, которым очень хочется поговорить.

***

– Лиза, просыпайся, – сквозь пелену блаженного забытья прорывается низкий голос Тамары. Если бы не знала, что она женщина, действительно приняла бы её за мужчину. – Я принесла завтрак. Блины. А потом мы поедем в магазин.

   Блины. Такое чувство, что у них кроме борща и блинов ничего не готовится.

   Я уже начинаю скучать по нашей еде в приюте.

   Встаю с кровати и по стеночке дохожу до тумбочки. Я слышала, как именно на ней звякнул поднос.

   Это второй день моей непроизвольной голодовки, и в животе уже пустует бездна. Поэтому ем. Блины сладкие, тесто у них сухое и жуётся тяжело. Со сметаной вкус становится только хуже, она прибавляет горечи. С трудом запихиваю в себя два блина, запиваю странным чаем с привкусом земли, морщусь и отодвигаю тарелку.

   Слышу, как Тамара заправляет постель.

   – Уже поела? – раздаётся её удивлённый голос.

   Киваю. Говорить не хочется.

   – Ну что ж, – вздыхает Тамара, – тогда жди здесь. Через пятнадцать минут я за тобой зайду, и мы поедем по магазинам.

   – Поедем? – хмурюсь.

   – Да.

   – А можно пешком? Я не хочу на машине.

   – Девонька, мы находимся в частном доме, в посёлке. До города идти далеко.

   – Я дойду, – говорю уверенно, а затем добавляю: – Можно вообще никуда не ехать. Я и без одежды обойдусь.

   – Лиза, у тебя нет даже пижамы, ты не можешь ходить в том, в чём спишь. Мы должны купить тебе новые вещи, – возмущается Тамара. – Ладно, жди, скоро вернусь.

   И уходит, хлопая дверью. Поднос оставляет на тумбочке. Видимо, надеется, что я ещё поем.

   Но к еде больше не притрагиваюсь.

   Тамара заправила постель, поэтому снова залезть под одеяло не решаюсь. Вместо этого сижу на кровати и болтаю ногами, ударяясь пятками о нижнюю перегородку. Звук неприятный, и колено ноет от движения, но останавливаться не хочется. Наоборот, появляется желание довести до нервного тика каждого в этом доме.

   Сама не понимаю, почему так злюсь и на кого.

   Вряд ли меня слышно за пределами этой комнаты, но я всё равно с остервенением бьюсь ногами о дерево ровно до тех пор, пока дверь не открывается.

   – Ну что, готова? Идём, – говорит Тамара.

   Слышу её шаги. На этот раз они не шаркающие, а мягкие, едва слышные. И они приближаются ко мне.

   Женщина встаёт так близко, что я чувствую её аромат. Опять духи. Приторные, как обычно. От них свербит в носу. Непроизвольно шмыгаю и вдруг чувствую, как Тамара берёт меня за руку.

   – Я сама дойду! – И зло выдёргиваю ладонь.

   Звучит очень грубо. Надеюсь, женщина не обиделась. Сама не понимаю, что на меня находит.

   Несмотря на чувство вины, я всё равно не извиняюсь. Аккуратно дохожу до стены и начинаю двигаться вдоль неё, отсчитывая про себя шаги. Наверное, если бы меня вела Тамара, мы оказались бы у входной двери намного быстрее. Но женщина идёт за мной следом – я слышу её шаги и чуть раздражённое дыхание – и ничего не говорит. Её терпению можно только позавидовать.

   По лестнице спускаюсь очень осторожно, судорожно цепляясь за перила.

   Как только оказываюсь на первом этаже, нащупываю стену и снова начинаю двигаться по ней, чувствуя каждый её странный изгиб. Уже приближаясь к двери, неожиданно врезаюсь во что-то острое, иглой впившееся прямо в щёку и в лоб. Делаю шаг в сторону. И кто придумал поставить сюда эти цветы?

   Входная дверь открывается с лёгким скрипом. Делаю шаг вперёд и мыском ботинка осторожно нащупываю край ступеньки. Спускаюсь к бетонной дорожке.

   Теперь мы идём быстрее. Тамара по-прежнему молчит, и мне становится стыдно. Зря я прикрикнула на неё. Она же не виновата, что считает меня инвалидом.

   Ведь так и есть.

   Мне хочется повернуться и извиниться, но неожиданно женщина хватает меня за руку и говорит:

   – Без моей помощи ты не дойдёшь до машины, так что потерпи.

   И я не сопротивляюсь. Она тянет меня куда-то влево. Чувствую под ногами мягкую землю и различаю шуршание травы. Мы свернули на лужайку. Зачем?

   – Осторожно, тут выступ, – говорит Тамара. – Приподними ногу.

   Послушно исполняю.

   Под подошвами ботинок снова твёрдая, жёсткая поверхность. Кажется, это бетон, хотя не уверена. Совсем рядом со мной звучит знакомое пиканье.

   С приглушённым щелчком открывается дверь. Тамара помогает мне забраться внутрь. Вновь поражаюсь, насколько же гладкий тут диван.

   – Лиза, пролезай дальше, до самой двери, – просит меня Тамара.

   Послушно лезу дальше до тех пор, пока не стукаюсь лбом об окно.

   Спустя пару мгновений понимаю, что это не та машина, на которой мы ехали сюда. Эта очень большая, просторная. В прошлой мои колени упирались в передние сиденья. В этой же пространство больше. И тут дверная ручка гладкая. Кажется, сверху она отделана деревом, а снизу тканью. Бархатной, мягкой.

    Тамара садится рядом, я чувствую запах её духов, но тепла тела не ощущаю – по-видимому, между нами довольно большое расстояние.

   Водитель заводит мотор, но в самой машине он звучит мягко и почти бесшумно.

   Трогаемся достаточно осторожно. И хотя мы едем плавно, мне всё равно становится страшно. Судорожно вцепляюсь в ручку двери и вся съёживаюсь.

   Понимаю, что нельзя давать панике волю. Пытаюсь принять как должное, что движение происходит само собой, без моего контроля. Чтобы успокоиться, стараюсь отвлечься на что-то. Начинаю прислушиваться к окружающим звукам и принюхиваться к запахам.

   Вокруг нас стоит приглушённый гул, мешающий различать другие звуки.

   В машине пахнет вкусно. Какой-то терпкий аромат цветов или луга, что-то такое. Наверняка не естественный запах, но всё равно очень приятный. Сквозь него прорывается мой собственный запах пота. Я в этой футболке уже два дня. Хожу в ней, не снимая, даже сплю в ней же. От меня пахнет просто отвратительно.

   Все эти мысли действительно помогают отвлечься. На некоторое время выпадаю из реальности под градом размышлений. И потому очень удивляюсь, когда понимаю, что машина остановилась и стоит на месте уже долго.

   – Мы приехали? – спрашиваю недоумённо.

   – Нет, Лиза, ещё нет. Сейчас поедем, – отвечает Тамара успокаивающим голосом.    

   Неожиданно слышу, как хлопает передняя дверь справа. С удивлением понимаю, что кто-то не садится внутрь, а наоборот, вылезает из машины.

   С нами ехал кто-то ещё?!

   Страх вновь сковывает организм плотными тисками. А что, если мы едем вовсе не в магазин? Эта мысль не даёт покоя.

   Даже когда мы снова трогаемся, я не могу отделаться от предчувствия чего-то недоброго. Паника нарастает с каждой минутой, усугубляясь нервами от поездки в машине.

   – Лиза, ты в порядке? – обеспокоенно спрашивает Тамара своим низким голосом. Похоже, по мне видно, что что-то не так.

   – Я…я… нормально.

   Хочется заорать им в лицо: «хватит притворяться добрыми людьми!», но я беру себя в руки. Всё это лишь подстрекательства паники. Возможно, я себя слишком накручиваю.

   Всю оставшуюся дорогу стараюсь успокоиться.

   Мы останавливаемся неожиданно. Но Тамара ничего не говорит, значит, наверное, выходить ещё не пора. Я начинаю недоумённо прислушиваться. Машина сперва не двигается, затем вдруг начинает сдавать задом. Потом снова едет вперёд. И снова назад. Я судорожно вцепляюсь в ручку двери, потому что резкие толчки заставляют съезжать по сиденью вперёд.

   И вдруг меня оглушает громкий звук. Такой высокий, что я подпрыгиваю на месте и в панике начинаю крутить головой, словно могу что-то увидеть.

   – Тихо-тихо, Лиза, – в сознание врезается голос Тамары. – Это всего лишь клаксон. Не стоит так пугаться.

   – Что такое клаксон?! – спрашиваю нервно.

   – Это такая штучка, чтобы подавать сигнал другим водителям.

   Все ещё тяжело дыша, я начинаю осознавать, что произошло. Слова Тамары на удивление успокаивают. Это всего лишь примочки машины. Никто не собирается меня убивать.

   Наконец, машина останавливается совсем.

   – Ну всё, приехали. Не вылезай пока, я сейчас придержу тебе дверь, чтобы она не стукнула другие машины, – говорит Тамара.

   По всему салону разносится короткий щелчок.

   Я не двигаюсь. У меня по-прежнему дрожат руки. И ладони потные.

   С моей стороны открывается дверь. В лицо бьёт порыв свежего воздуха. Но спустя мгновение становится понятно, что в машине было прохладнее, чем на улице. На свежем воздухе очень душно и до невыносимого жарко.

   Тамара вновь берёт меня под руку, и мы с ней осторожно идём вперёд.

   Вокруг меня сотни разных звуков. Утробные рычания машин, попеременно разбавляемые писками клаксонов, громкие голоса – как женские, так и мужские, – звонкий детский смех. Мимо нас с Тамарой три раза проходят женщины на каблуках, чьё острое цоканье болью отдаётся в ушах. А ещё постоянно слышится тихое жужжание колес по асфальту – то ли это какие-то коляски, то ли… не понятно.

   Попав в этот вихрь звуков, я с упоением прислушиваюсь к каждому шороху, и это особенно захватывающе после пустынной комнаты.

   Тамара буквально тащит меня за собой.

   – Осторожно, ступеньки, – говорит она.

   Мы медленно делаем четыре шага вверх.

   И вновь стук каблуков, как будто они исполняют симфонию. Они такие звонкие, что я сразу понимаю – пол выложен плиткой.

   Мы не открываем двери, что меня немного удивляет. Неужели в этом магазине нет дверей? Но то, что мы зашли внутрь, понимаю сразу – жара тут же спадает. Лицо обдаёт лёгким ветерком. Этот ветерок пахнет какой-то химией, и я осознаю, что он вызван не естественным порывом.

   Внутри звуков ещё больше. Ещё больше голосов. Ещё больше запахов.

   Я словно окунаюсь в бурлящий океан. Тамара ведёт меня вперёд, а я слушаю, слушаю, слушаю. Каждое незначительное слово, брошенное в адрес продавца, долетает и до меня. Я принюхиваюсь и чихаю – слишком много намешано ароматов. С любопытством различаю звуки шагов, в особенности – цоканье каблуков. На секунду даже кажется, будто сегодня какой-то парад.

   Мы с Тамарой идём достаточно медленно. Но всё равно то и дело чувствую, как за ноги меня цепляют острые концы чьих-то пакетов. Я то и дело касаюсь своей рукой чужих рук, из-за чего волосы, соприкасаясь, встают дыбом, и меня пробивает волна мурашек. Это неприятно.

   Похоже, тут так много народа, что мы даже не можем нормально разойтись.

   – Лиза, осторожнее, тут эскалатор.

   – Какой эскалатор? – спрашиваю, опешив.

   Но стоит мне сделать ещё шаг, как земля под ногами начинает ехать. Я вскрикиваю и теряю равновесие. Благо Тамара успевает меня подхватить и помогает выровняться.

   – Эскалатор – это движущиеся ступеньки, вот, держись за перила и смотри не упади.

   Я вцепляюсь в перила, которые, кажется, сделаны не из дерева, а из резины. И они тоже едут. Я ошарашено прислушиваюсь к собственным ощущениям. Движущаяся лестница. Чего только люди не придумают, лишь бы не напрягаться лишний раз.

   – В конце лестница уходит под землю, – говорит Тамара, – если не хочешь, чтобы твои ноги засосало туда, нужно будет сделать большой шаг по моему сигналу, поняла?

   Судорожно киваю.

   Мы поднимаемся совсем недолго.

   – Приготовься. Давай!

   Твёрдая земля появляется под ногами слишком резко. Не удерживаюсь и спотыкаюсь, но Тамара подхватывает меня под плечо и тащит вперёд.

   – Ты в порядке? – спрашивает она, отдышавшись.

   – Да, – выдавливаю нервно. – А обычных лестниц тут нет?

   – Видно, обратно по ней и пойдём.

   Нужно бы извиниться за свою неуклюжесть, но я только зло соплю. Почему нельзя было сразу пойти по нормальной?!

   Тамара вновь хватает меня под руку и ведёт куда-то в сторону. Мы делаем всего одиннадцать шагов, как вдруг окружающая атмосфера меняется. Наверное, заходим в нужный магазин. Тут становится намного тише, чем в прошлом помещении, и ещё здесь играет какая-то милая песенка.

   – Сперва посмотрим твои любимые футболки.

   И она снова утягивает меня куда-то в сторону.

   Затем отпускает и начинает перебирать вешалки – звук, во всяком случае, похож. Я стою рядом и не двигаюсь. Полагаюсь на вкус женщины – выбора у меня всё равно нет. В какой-то момент становится очень неуютно. Тамара выбирает одежду молча, лишь изредка прислоняя её ко мне, пытаясь понять, подойдёт ли. Я даже не знаю, что она снимает с вешалок и какого это всё цвета.

   Неожиданно прямо рядом со мной начинает играть странная музыка. Я удивлённо вздрагиваю и кручу головой.

   Мелодия обрывается резко, следом раздаётся голос Тамары:

   – Алло? Да, привет. Да, могу. Угу. Что? Да, но… сейчас, подожди секунду.

   Я недоумённо хмурюсь. Женщина обращается уже ко мне:

   – Лиза, постой тут секунду, ладно? Я отвечу на звонок.

   Слабо киваю. С таким же успехом можно было и в доме остаться.

   Тамара неожиданно восклицает:

   – Девушка! Девушка, подойдите, пожалуйста. Не могли бы вы подобрать этой барышне коктейльное платье, не яркого цвета, юбку – любую, только не мини. Балетки тридцать шестого размера и туфли на каблуке под цвет платья. Спасибо, я скоро вернусь.

   И она уходит.

   Рядом со мной остаётся незнакомая консультантка. Я слышу её дыхание. Она тоже начинает перебирать вешалки, а потом обращается ко мне:

   – Вам какое больше нравится – синее или чёрное?

   Я опускаю глаза и смотрю в пол. Голос у этой девушки очень высокий, аж по ушам режет.

   – Не важно, – отвечаю, пожимая плечами.

   – Ой, а знаете, у нас под это синее платье есть великолепные бархатные туфли. Хотите посмотреть?

   Это что, шутка? Недоумённо поднимаю голову и говорю:

   – Простите, но при всём желании я не смогу их увидеть.

   – Ой! – Кажется, она только сейчас замечает, с кем разговаривает. – Простите! Простите, пожалуйста! – Её голос становится ещё выше. Морщусь от неприятного звука. – Я не хотела вас обидеть!

   – Просто выберите мне одежду, – отвечаю сухо и отворачиваюсь.

   – Да, да, конечно! Не волнуйтесь! Я думаю, вам синее платье подойдёт намного больше, оно, знаете, оттеняет цвет кожи, и с волосами сочетается.

   – Ладно, – киваю чисто из вежливости. Не хочется добивать её словами «мне всё равно».

   Стою и не двигаюсь – мне страшно сделать даже шаг в сторону и случайно налететь на какую-нибудь стойку с одеждой. Будет очень неловко.

   Прежде я никогда не выбирала себе одежду в магазине, к нам всегда заходили сиделки и брали мерки, а потом привозили готовые вещи.

   Поэтому теперь смущённо переминаюсь с ноги на ногу. Понятия не имею, что мне положено делать. Самое ужасное – я не знаю, какие цвета мне идут, а какие нет.

   Девушка тем временем продолжает болтать:

   – А что вы сами больше любите: юбки или штаны?

   Понимаю, лучше быть вежливой, и тихо отвечаю:

   – Наверное, штаны.

   В какой-то мере это правда. Если не считать халата, юбки я никогда и не носила.

   – Ой, штаны это, конечно, хорошо, но юбочки обычно подчеркивают красоту ножек, а мальчикам это нравится, – голос у девушки дрожит. Кажется, она не знает, как разговаривать с такими, как я.

   – Подберите мне, пожалуйста, что-нибудь такое, чтобы никогда не нравиться мальчикам, – с чувством отвечаю ей.

   – Что? – Отчётливо слышу, как она сглатывает.

   – Ничего! – доносится до нас строгий голос Тамары. – Лиза у нас любит пошутить. Вы нашли то, что я просила? – Наверное, в этот момент девушка демонстрирует вещи. Раздаётся шуршание, а затем Тамара раздражённо говорит: – Нет, синее это не то. Я видела у вас чёрное платье, давайте его. И туфли, я просила подобрать туфли к этому платью.

   – Мы с девушкой решили, что ей больше пойдёт синее платье, и я подобрала туфли к нему. Не волнуйтесь, сейчас найдём вам чёрные… или лучше серые. Да, серые определённо лучше.

    – Лиза, присядь сюда, – заботливым тоном говорит Тамара.

   Она помогает сделать несколько шагов вперёд. А потом надавливает на плечи так, что заставляет опуститься на какой-то мягкий стульчик.

   – Сейчас померяешь туфли, – говорит женщина.

   – Но… может, не надо? Я никогда не носила каблуки, – предпринимаю тщетную попытку.

   – Ничего, тебе очень пойдут каблуки. – Она говорит это с такой уверенностью, что в голове непроизвольно всплывает закономерный вопрос: «откуда вы знаете?». Но задать его не успеваю. Возвращается наша консультантка.

   – Вот, я принесла серые, тридцать шестой размер.

   – Спасибо, – сухо отвечает Тамара. – Лиза, вытяни правую ногу.

   Послушно исполняю эту… этот приказ. Звучит действительно, как приказ.

   Женщина развязывает шнуровку на моих многострадальных ботинках, и, заодно сняв и носок, стягивает их, при этом я даже чуть съезжаю с мягкого стула. Затем она надевает одну туфлю.

   Но пятка не лезет.

   – Что, тридцать шестой не подходит? – пискляво спрашивает девушка.

   – Но… как же это… – бормочет Тамара, чем вызывает моё искреннее недоумение. – Да, похоже, нам нужен тридцать седьмой. Надо же.

   Туфлю возвращают консультантке. Я ставлю ногу в привычное положение и чувствую ступнёй немного жёсткий ковёр. И вдруг понимаю, что не могу не спросить:

   – Почему вы так удивились размеру моей ноги?

   – Просто у тебя маленькая ножка. – Её голос звучит снисходительно.

   Я ей не верю, но всё равно киваю, словно удовлетворяюсь ответом.

   Туфли тридцать седьмого размера приходятся мне впору. Но, кажется, кроме консультантки никто этому не рад. Тем не менее Тамара властно приказывает отложить товар на кассе.

   А мы идём дальше.

   Женщина ведёт меня за руку к примерочной – так она называет это место. Говорит, что обязательно нужно посмотреть, как сидит на мне выбранная одежда.

   Но я не понимаю, зачем. Ведь я этого всё равно не увижу.

   Над головой играет музыка, призванная разбавить атмосферу, неподалеку кто-то перебирает вешалки, и совсем рядом слышатся женские голоса, решающие, подходит ли эта юбка к новой кофте. А мне здесь так неуютно, словно меня отправили в наркопритон.

   Я не понимаю, зачем я здесь. Исполнить роль манекена? Тамара могла просто взять мои размеры и оставить меня в покое.

   – Вот, сейчас направо. Осторожно, тут табуретка!

   Поздно, я уже задела её коленками.

   – Лиза, вот тебе платье, примеришь сама, или тебе помочь?

   Пожимаю плечами.

   – Могу и сама.

   – Хорошо, тут есть занавеска, я её задерну. Как только оденешься, позови.

   Киваю. За последние десять минут у меня отбило всякое желание общаться с Тамарой.

   Мои пальцы нащупывают очень гладкую, нежную ткань. Несколько мгновений я тупо провожу по ней руками и наслаждаюсь ощущениями. Представляю, как она, наверное, легко будет скользить по телу, вызывая приятные мурашки.

   Нащупаю бирку и осторожно вешаю платье на крючок передней стороной к стене. Быстро стягиваю майку и джинсы и кладу вещи на стоящую в углу табуретку. Чтобы снять штаны, приходится избавиться и от ботинок. Теперь я стою на твёрдом коврике в одних носках и нижнем белье.

   Затем осторожно надеваю платье. Ткань нежно скользит по телу, заставляя блаженно жмуриться. Никогда прежде мне не приходилось носить ничего подобного. Подол заканчивается чуть выше колен, и из-за этого ногам становится немного холодно. Пару раз сгибаю их, привыкая к ощущениям. Провожу рукой от шеи вниз, нащупывая грудь. Вырез неглубокий, но я даже таких никогда не носила. Все мои майки всегда были закрытыми.

   Мне немного неуютно, но когда я зову Тамару, женщина поражённо ахает.

   Судя по всему, ей нравится.

   – Как я выгляжу? – спрашиваю тихо.

   – Превосходно!

   Но мне этого недостаточно.

   – Нет, скажите, какая я в этом платье? – Мне стыдно о таком спрашивать, но я пересиливаю себя.

   – Лизонька, детка, тебе очень идёт, – и опять этот снисходительный тон. – Легло прямо точно по фигуре, мы его берём. Теперь меряй скорее джинсы с кофтой, у нас мало времени.

   – Мало времени? – недоумённо хмурюсь. – Что это значит?

   – Позвонила моя подруга и попросила о помощи. Поэтому мне придётся ненадолго уехать.

   – Ясно, тогда можем ехать прямо сейчас, – говорю обрадовано.

   – Нет, вы должны купить всё, что я внесла в этот список.

   Слышится шелест. Наверное, мне показывают какую-то бумажку.

   Но цепляет меня совсем другое.

   – Мы? – переспрашиваю недоуменно.

   – Я попросила мистера Райнера приехать и помочь тебе. – Клянусь, что различаю в её интонации какое-то удовлетворение.

   Райнер. А сокращённо – Рай.

   Который хозяин дома.

   – Вы что, называете его «мистер»? – Я могла бы посмеяться, если бы сердце не колотилось так бешено.

   – Привычка, – вздыхает Тамара и буквально впихивает мне в руки новую одежду. – Снимай платье и померяй вот эти вещи.

   Слышу, как она задёргивает занавеску. Но не двигаюсь с места, даже несмотря на то, что ткань периодически касается носа.

   – Скажите, почему вы выбрали мне это платье? – спрашиваю тихо, но твёрдо.

   – А тебе не нравится?

   Я его даже не вижу.

   – Просто… почему именно платье?

   – Лиза, оно тебе очень идёт. Поверь мне, оно прекрасно подчёркивает твою красоту.

   Раздражённо втягиваю воздух.

   Чувствую себя манекеном в чужих умелых руках. Эта Тамара как будто хочет слепить из меня совсем другого человека. И у неё для этого есть всё.

   Нет уж, не хочу быть податливым пластилином.

   Яростно кидаю вешалки с новой одеждой на пол. Отрывистыми движениями цепляюсь за подол и начинаю тянуть его вверх. Когда, наконец, снимаю дурацкую тряпку, комкаю её в руках и злобно высовываю за занавеску.

   – Мне не нужно это платье, – говорю Тамаре сквозь зубы.

   Пусть знает, что у неё нет права делать из человека подопытную игрушку.

   – Мило. И что мне с ним делать?

   От этого голоса сердце ухает в пятки.

   Рука предательски дрогнула.

   О Боже, это он. Уже тут, ждёт прямо за занавеской.

   Тамара уже ушла?! Прямо как будто специально выбрала момент!

   Как-то отстранённо отмечаю про себя, что сейчас стою только в нижнем белье и носках.

   – Я… мне не нужно это платье. – Голос дрожит.

   Чувствую чужое прикосновение к коже. Он забирает платье и неосознанно (или осознанно) касается моей руки. По телу бегут мурашки, тут же резко одергиваю ладонь и отхожу как можно дальше от занавески.

   Судорожно нащупываю лежащую на полу одежду. Снимаю с вешалки штаны.

   – Очень красивое платье, – говорит мягкий баритон. – Чем оно тебе не понравилось?

   Мне не хочется отвечать, но я боюсь, что ради ответа он может одёрнуть занавеску.

   – Я не ношу платья, – говорю хмуро.

   Пытаюсь нащупать перед. Со штанами проще – ширинка находится быстро.

   – Зря, – коротко отвечает он. – Я выберу тебе другое.

   Это заставляет меня, натягивающую штаны на бёдра, ошарашено замереть.

   – Что? – растерянно переспрашиваю. – Нет, не надо!

   Но он уже не отвечает. От этого становится ещё страшнее. Боже, теперь он точно зайдёт сюда! Начинаю работать руками в два раза быстрее. Штаны мне малы, и я не могу свести петлю с пуговицей. В конце концов плюю на это дело и хватаю футболку.

   – Ну что, ты уже оделась? – раздаётся завлекающий голос, заставляющий меня непроизвольно вздрогнуть и поспешно натянуть оставшуюся одежду, уже не заботясь, какой стороной.

   Как и следовало ожидать, он заходит прямо в примерочную.

   Непроизвольно отступаю на несколько маленьких шагов, пока не упираюсь во что-то очень холодное, мало напоминающее нормальную стену.

   – Я… я не ношу платья, – чуть не плача, шепчу в тёмную пустоту.

   – Я и не заставляю, просто померяй.

   Судорожно верчу головой из стороны в сторону, а потом вдруг пытаюсь торговаться:

   – Если я соглашусь, ты уйдёшь?

   – Тамара попросила приглядеть за тобой, – это, кажется, возражение.

   – Не надо… – голос срывается на хрип.

   – Маша, не бойся меня так, я тебе ничего не сделаю, – он говорит успокаивающим тоном, и, в отличие от Тамары, ему это удаётся. – Посмотри, ты футболку надела задом наперёд. Сама ты не справишься.

   Хочется возмутиться и сказать, что справлюсь. Но вместо этого тихо прошу:

   – Не называй меня Машей. Меня зовут Лиза.

   – Мне всё равно, платье только померяй.

   И что они все так помешались на этих платьях?

   – Ладно. Только выйди, – говорю это зло, неожиданно даже для самой себя.

   – Зачем? Позволь помочь.

   И звучит это совсем не как просьба. Он снова приближается совершенно бесшумно. То, что теперь он стоит рядом, понимаю лишь когда его рука касается моей. Тут же вздрагиваю.

   – Не бойся, – тихо говорит мужчина, – я помогу.

   Он обхватывает моё запястье. Я слышу чужое дыхание, всем своим нутром ощущаю тепло, исходящее от мужского тела. От него пахнет искусственным ароматом. Морщусь против воли.

   А мужчина тем временем ослабляет хватку и начинает осторожно вести пальцами вверх по моей руке. По спине тут же бегут мурашки, но я не отстраняюсь. Эта очень узкая примерочная. Он едва касается моей кожи, но эти достаточно лёгкие прикосновения вызывают странные чувства.

   Он доходит до плеч и крепко сжимает их.

   – Не бойся, ладно? Я тебе ничего не сделаю.

   Каким бы успокаивающим голосом он ни говорил, я ему не верю.

   И поэтому искренне вздрагиваю, когда его пальцы хватаются за край футболки.

   – Нет, – в моём голосе слышны панические нотки.

   – Т-с-с, мы всего лишь померяем платье.

   Обречённо закрываю глаза.

   Всё равно мне нечего ему противопоставить – ни сбежать, ни отбиться. Он сильнее.

   – Я не разбираюсь в женских размерах, схватил то, что на мой взгляд должно подойти. – Мужчина говорит будничным тоном. А его руки медленно задирают мою футболку.

   Он тянет её вверх, в конце концов заставляя меня поднять руки.

   Мне становится жутко неуютно. Полуобнажённая, стою в тесной примерочной рядом с человеком, который похитил меня из приюта. Тело начинает бить мелкая дрожь.

   – Не опускай руки, – говорит он, видимо, намереваясь надеть на меня платье так же – через голову.

   Но я не слушаюсь и обхватываю себя за плечи.

   Почему-то на ум приходят слова Тамары о том, что мужчины не любят, если у девушки есть волосы где-то кроме головы.

   Мне дико стыдно. Хочется завернуться в занавеску и никогда больше из неё не выворачиваться. Мужчина осторожно расцепляет и приподнимает мои руки. Его прикосновения настолько нежные и аккуратные, что я вдруг начинаю верить его словам.

   Он ведь не делает ничего ужасного, ничего жестокого. Он просто помогает слепой девушке одеться.

   У этого платья ткань намного жёстче, чем у прошлого. Оно грубое, и я невольно передёргиваю плечами. Но когда мужчина натягивает вещь поверх моих не застегнутых штанов, вдруг чувствую, какое оно свободное.

   – Упс, чуть великовато, – с усмешкой говорит мужчина.

   Против воли тоже усмехаюсь.

   Так и хочется сказать: «Кто тут ещё слепой?», но благоразумно молчу, чтобы не испортить момент.

   А мужчина тем временем осторожно обхватывает мои волосы и вытягивает их из-под ткани. Едва касаясь шеи, разбрасывает их по плечам. И молчит.

   – Как я выгляжу? – наконец, спрашиваю первой.

   Наверное, не стоит этого делать. Но мне почему-то очень хочется узнать ответ.

   – Превосходно, – коротко отвечает он.

   У них что, один ответ на всех?

   – Слушай, я не могу сейчас повернуться и посмотреть в зеркало. Пожалуйста, хоть ты скажи, какая я в этом платье. – О боже. Я почти молю его об этом.

   И снова он молчит.

   Я жду и жду, как дура, чужого мнения, а потом понимаю, что сказать ему просто нечего. И сглатываю вставший поперёк горла комок. А потом слышу его голос:

   – На тебе чёрное платье и зелёные носки, смотрится неплохо, но странно.

   – И всё?

   – Что ты хочешь услышать? – в его голосе проскальзывает раздражение. – Что ты красивая? Ты красивая. Всё?

   Неужели он не понимает, что я вообще не вижу и не знаю, что подразумевается под его саркастичным «ты красивая».

   Наверное, стоило бы обидеться на такой грубый ответ, но меня это скорее заинтересовало. Потому что на секунду показалось, будто он просто не может подобрать слов.

   – Платье берём, только на размер меньше, – тем временем сухо говорит мужчина. – И тут ещё целый список того, что нужно купить.

   Понимаю, что Тамара отдала ему тот листочек.

   – Ладно, сделаем проще, – вдруг устало вздыхает он. Кажется, тем самым принимает какое-то решение.

   Слышу, как он отходит от меня. Тут же пропадает острый запах мужского аромата.

   Он одёргивает занавеску и негромко, но очень чётко восклицает:

   – Девушка, подойдите, пожалуйста.

   Не знаю, как он это сделал, но буквально через несколько секунд я вновь слышу его голос с едва различимой хрипцой:

   – Принесите, пожалуйста, всё, что указано вот в этом листе. И ещё добавьте кружевной лифчик размера 70В и такие же трусы 42 размера. Спасибо.

   И, не дожидаясь ответа, задёргивает занавеску обратно.

   Я стою с открытым ртом.

   – Ты ведь сказал, что не разбираешься в размерах, – выдавливаю ошарашено.

   – Я говорил только про верхнюю одежду. – И уже с усмешкой добавляет: – А не про нижнее бельё. Снимай эти джинсы, поедешь в платье, которое принесёт консультант.

   И вновь слышу, как он дёргает занавеску. Похоже, уходит.

   В примерочной даже как-то дышать становится легче.

   С запозданием накатывает стыд. Я судорожно обхватываю себя руками и горько усмехаюсь.

   Боже, ведь с размерами он не ошибся.

***

Он не даёт мне померить остальную одежду, только требует переодеть платье. Говорит, если что – его люди приедут и поменяют на другой размер.

   Больше всего пугают слова «мои люди».

   А ещё он приносит мне трость. Ту самую, что когда-то оставил возле кровати. Это вызывает двоякое ощущение. Сперва мне кажется, что он просто не хочет брать меня за руку и тащить куда-то. Но потом, когда мы медленно бредём из магазина, и я машу этой палкой из стороны в сторону, прощупывая территорию, появляется гадкая мысль, что мужчина просто наблюдает за мной.

   Неважно, по какому поводу он находится рядом – каждый раз у меня возникает ощущение, что я глупый подопытный кролик.

   – Там скоро должна быть движущаяся лестница, – говорю, чуть оборачиваясь. – Но Тамара сказала, что можно пойти по обычной.

   Тут же чувствую чужие руки на своей спине, подталкивающие меня вперёд.

   – Идём, – спокойно отвечает мужчина, словно не слышит меня.

   Мне очень хочется возразить, но толчки в спину вызывают дискомфорт, из-за чего волей-неволей приходится шагать дальше.

   Теперь мне безразличны окружающие звуки. Меня волнует лишь один человек, бесшумно идущий следом за мной.

   Я неловко размахиваю тростью туда-сюда и задеваю проходящих мимо людей. Почти все они говорят мне: «Осторожнее!», или просто: «Ай!», и я сухо отвечаю: «Извините». Но никто не произносит ничего обидного. Люди становятся очень вежливыми, когда видят инвалида.

   Спустя несколько мгновений понимаю, почему для мужчины движущаяся лестница не является препятствием. Он просто обхватывает меня за талию и приподнимает над землёй. Делает широкий шаг. Трость обо что-то брякает.

   Легко ставит меня на ступеньки и помогает восстановить равновесие. Он не Тамара. Ему не составляет труда удержать меня.

   Я не двигаюсь, но внутренне напрягаюсь как струна. Его прикосновения и постоянные нарушения личного пространства меня очень нервируют. Будь моя воля, я приказала бы не подходить ко мне ближе чем на сто шагов.

   Очень не хочется думать, как мы выглядим со стороны. Мужчина, обхватывающий меня за талию, стоит ко мне так близко, что я плечом ощущаю грубую, очень плотную ткань его одежды.

   – Это что, пальто?! – Удивлённо поворачиваюсь и встаю практически вплотную к мужчине, чуть ли не касаясь его носом. Голову не запрокидываю – незачем создавать иллюзию общения.

   – Нет, – коротко отвечает он.

   И вдруг отдаляется от меня. Тепло, исходящее от его тела, резко пропадает.

   – Сейчас ведь так жарко на улице, – продолжаю говорить. – Кто ходит в пальто в такую жару?

   Слышу, как он раздражённо вздыхает. Мне кажется, что мужчина сейчас огрызнётся, но вместо этого он вполне спокойно спрашивает:

   – С чего ты взяла, что это пальто?

   – Плотная шершавая ткань, – выдаю на одном дыхании.

   – Не аргумент. – Он говорит это так жёстко, что я начинаю чувствовать себя ребёнком, неправильно решившим математическую задачу. – Нужно было оценить размер. Это может быть и джинсовка, там ткань тоже твёрдая и шершавая.

   И, прежде чем я успеваю уязвлёно приоткрыть рот, мужчина вновь повторяет те самые движения, чтобы снять меня с движущейся лестницы. За те доли секунды, пока я вишу в воздухе и плотно прижимаюсь к мужскому телу, мне успевают шепнуть на ухо:

   – Это пиджак.

   А затем ступни касаются твёрдой поверхности.

   Я покрепче сжимаю трость и начинаю «расчищать» себе путь. Но в какой-то момент мою ладонь резко обхватывает другая, мужская, и с силой заставляет остановиться.

   – Хватит избивать людей, – нейтральным тоном говорит мне мягкий баритон. Мужчина осторожно забирает «оружие» и ведёт меня дальше.

   Внутри поселяется какое-то странное чувство. Мне то ли страшно, то ли неловко. Не знаю почему, но вдруг становится жарко.

   Выйдя из магазина, чувствую, как свежий воздух забивает нос, но духота не даёт свободно дышать.

   До машины мы доходим очень быстро. И, вопреки моим ожиданиям, в ней легче не становится. Мужчина открывает дверь и помогает забраться внутрь. Неожиданно понимаю, что это не диван, а кресло. Он сажает меня вперёд.

   Дверь закрывается с чуть слышным щелчком. Я с любопытством начинаю водить по ней руками, сравнивая ощущения, но тут же с тихим вскриком одёргиваю конечности. Ручка до безумия горячая. Дышать в салоне тоже тяжело. На улице хотя бы воздух был свежим, а не застоявшимся.

   Дверь с другой стороны открывается. Машина слегка качается, когда мужчина садится на сиденье. Заводит мотор, после чего слышу странные звуки, словно он нажимает на какие-то кнопки. Почти сразу же мне в лицо и в ноги ударяет холодный воздух.

   – Пристегнись, – слышу приказ.

   – Что? – Не понимаю, о чём он.

   Его рука касается меня в районе горла. Рядом с правым ухом раздаётся жужжащий звук, а затем моё тело придавливает к сиденью каким-то ремнём. Недоумённо его дёргаю.

   – Что это? – Меня как будто связали.

   – Твоя безопасность, – сухо отвечает мужчина. – Только не пытайся освободиться, ладно? Иначе плохие дяди выпишут нам штраф.

   – Но когда я сидела сзади, у меня не было этой штуки.

   – Сзади тебя плохие дяди не увидят.

   Я уже хочу попросить вернуть меня обратно на диван, но машина трогается. И я молчу.

   Со вздохом прижимаюсь головой к спинке сиденья и понимаю, как же ненавижу машины. Мы едем то быстро, то вдруг резко тормозим, а затем опять набираем скорость. Внутри возникает неприятное ощущение, голова начинает немного кружиться. Но хоть, благодаря ремню, меня не мотает из стороны в сторону.

   В салоне стоит тишина, разбавляемая лишь приглушёнными внешними звуками.

   Говорить меня не тянет. Равно как и мужчину.

   Он включает радио, словно не хочет ехать в молчании.

   Но это радио странное, совсем не такое, какое периодически играло у нас в столовой. По нашему радио звучала музыка, а здесь только чей-то красивый мужской голос.

   Мы едем минут двадцать, а он всё говорит и говорит, перечисляя произошедшие события, понемногу расписывая их, добавляя подробностей. Это как программа новостей по телевизору, но только по радио.

    А затем, когда ведущий объявляет, что настало время музыкальной паузы, мужчина переключает волну. На ту, по которой тоже говорят.

   Я вслушиваюсь отстранённо. По радио передают только плохие новости: в жилом доме произошла утечка газа, загорелся столичный универмаг, из-за аварии на какой-то станции движение поездов прекращено на целый день.

   За это я не люблю слушать новости, и не важно, по радио они идут или по телевизору. В них рассказывают только о плохих событиях. Редко когда услышишь, что сегодня какой-нибудь больной выписывается из больницы после тяжёлой операции, из-за которой он мог вообще умереть. Или что сегодня к бабе Шуре вернулся давно пропавший кот, которого все считали мёртвым.

   Нет.

   Они охотнее расскажут про убийства и взрывы, потому что людям интереснее знать именно про это. Наверное, им нравится постоянно чего-то бояться.

   А по радио неожиданно говорят: «Подошло время очередных «Посиделок», с вами Юлия Щукина и Андрей Полянский, и тема сегодняшней «Посиделки»: считается ли секс с проституткой изменой? Свои ответы, истории и мысли присылайте на номер 5522, услуга платная. А пока мы ждём ваших сообщений, послушаем…»

   И тут женский мелодичный голос резко обрывается.

   В машине вновь повисает тишина. Неожиданно чувствую, как о мои коленки что-то ударяется. Удивлённо вскрикиваю и дёргаюсь на месте.

   – Прости, надо из бардачка кое-что достать. – Он просто поясняет свои действия, в его голосе нет ни капли извинения.

   Слышу щелчок, странное копошение и несколько непонятных звуков. А потом по всему салону наконец-то разносится музыка. Странная, совсем не такая, какую я привыкла слышать из того же радио, но очень… приятная. Играло фортепиано – в этом я была уверена. Звуки резкие, чёткие, быстрые, заводные. Хотелось вскочить на ноги и танцевать.

   – Очень красиво, – не удерживаюсь от комментария.

   – Скотт Джоплин, – мужчина называет имя в ответ.

   Мне это ни о чем не говорит, и, чтобы не сболтнуть лишнего, я благоразумно молчу. Наверное, по моему лицу понятно, что я не понимаю, о ком речь, потому что неожиданно слышу:

   – Его творчество оценили лишь спустя шестьдесят лет после смерти. Он писал в жанре регтайм, и он первый заставил людей относиться к этому жанру с уважением. – Различаю усмешку. Голос у мужчины очень приятный, и прислушиваться начинаешь против воли. – До этого считалось, что подобная музыка только для простолюдин, что такое можно играть только в низкопробных барах и кабаках. Но Джоплин показал всем, что для музыки не существует рамок и условностей. Он писал и для чёрных, и для белых. Вот только чёрные считали, что эта музыка больше подходит белым, а белые – что она не дотягивает до их высоких эстетических запросов, и слушать её могут только чёрные.

   После этого мужчина замолкает. Он больше ничего не говорит, но у меня такое чувство, словно он только что оборвал какую-то длинную нить. Просто рубанул ножом, не договорив, не доведя до логического завершения.

   – И что с ним стало? – спрашиваю с искренним любопытством.

   – С Джоплином? Умер от сифилиса.

   Эти слова разрушают очарование всей истории.

   Музыка сменяется. Но я вдруг понимаю, что мелодия та же самая, только теперь к фортепиано добавляются новые инструменты, названия которых я не знаю.

   Помню, один парень в нашем приюте носился с диском, на котором были записаны песни его любимого певца. Каждый вечер он ходил в комнату отдыха для сиделок и слушал его через их магнитофон. Он называл это «альбомом», явно подразумевая под этим словом не альбом для рисования.

   Похоже, сейчас мы слушаем то же самое.

   – Это доказывает, что если человек талантлив, его оценят даже спустя годы, – пытаюсь поддержать разговор, сама не понимая, зачем. Вроде и говорить-то не хочется.

   – Нет, – мужской голос становится язвительным, – это доказывает лишь то, что люди способны оценить великие вещи только когда они становятся историей.

   И тут вдруг я с удивлением понимаю, что он слушает эту музыку не столько из-за своей любви к ней, сколько из-за человека, который её написал.

   Хочу с грустной усмешкой сказать, что, похоже, он не испытывает особой симпатии к людям, но вдруг слышу простое:

   – Приехали.

   И это обрывает последнюю ниточку едва-едва завязавшегося общения.

   Машина останавливается, но мотор не глохнет. Слышу лёгкий срежет и жужжание со стороны улицы. Буквально тут же машина трогается с места, совершает несколько манёвров и, наконец, останавливается совсем.

    Без лишних слов мужчина вылезает наружу. Я остаюсь сидеть на месте. Спустя мгновение дверь с моей стороны тоже открывается. Мужская рука отстёгивает ремень.

   Мне довольно аккуратно помогают вылезти и, придерживая за плечи, направляют при движении. Мужчина предупреждает о бордюре, бетонной дорожке, ступеньках на крыльце и входной двери, которая может треснуть меня по лбу.

   Мне становится немного неловко, но сказать хоть слово против не осмеливаюсь. Он ведь не делает ничего плохого, значит, и жаловаться не на что.

   Меня заводят в дом. И вдруг мужчина спрашивает:

   – Ты есть хочешь? – А потом, словно сам себе, добавляет: – Надо было в кафе заехать.

   – Я бы чаю выпила, – отвечаю немного смущённо.

   Ему словно только это и требуется. Он вновь берёт меня за руку, как тогда, в магазине, и ведёт на кухню. Я уже поняла, что она находится чуть правее от входа. Но из-за разбегающихся мыслей совсем забываю отсчитать шаги.

   – Садись, – говорит мужчина. Слышу скрипящий звук отодвигаемого стула.

   Меня тянут вперёд и помогают сесть.

   Дальше раздаётся звук журчащей воды, резкое шипение и приглушённый удар. Кажется, это на плиту поставили чайник. Тем временем мужчина, по-прежнему не говоря ни слова, начинает орудовать на кухне. То и дело слышится лязг посуды, открываются и закрываются дверцы шкафчиков, и вместе с этим до меня долетает пряный аромат.

   – О, пожалуйста, только не блины, – жалобно выдавливаю и складываю руки в молитвенном жесте.

   – Не нравятся? – спокойно уточняет приятный баритон.

   – Нравятся, но не когда их готовят каждый день, – отвечаю честно.

   – За еду отвечает Тамара, все претензии к ней.

   – Тамара? Но она же сиделка, – говорю удивлённо. – Ты же… ты же вроде сказал, что в доме много слуг.

   – Я сказал, что их достаточно. И Тамара – друг семьи.

   Семьи. Какой ещё семьи? Тут так одиноко, что хочется выть.

   Но свои мысли благоразумно оставляю при себе. Вместо этого с любопытством спрашиваю:

   – Неужели тебе нравиться каждый день есть блины и борщ?

   – Я ем в ресторане, – просто отвечает мужчина.

   И это убивает во мне последний настрой хоть на что-то позитивное.

   – Понятно, – отвечаю хмуро, зло поджав губы.

   – Понятно что?

   – Понятно, почему этот дом такой пустой.

   Некоторое время он молчит. В кухне слышно лишь, как понемногу закипает чайник. Затем я различаю движение табуретки и стук кружки о поверхность стола.

   Вдруг мужчина с усмешкой и явной надменностью говорит:

   – Надо же, да мне повезло взять из приюта слепую девушку-психолога. Если честно, ненавижу психологию, но стоит признать, что эта наука смогла лишний раз доказать: все люди – это стадо, подчиняющееся общим законам поведения. Может, поделишься своими мыслями? Интересно узнать, что же ты обо всех нас думаешь.

   Пока он говорит, я представляю себе тёмный силуэт. В длинном чёрном пальто, в полой шляпе, тень от которой скрывает лицо. Я представляю, как мужчина сейчас сидит на стуле, полуразвалившись, закинув ногу на ногу, и смотрит на меня насмешливо, словно на глупую девчонку.

   Нет, мне было не обидно. Ни его тон, ни саркастичные слова, ни смысл, вложенный в них, не вызвали во мне вообще никаких эмоций.

   Единственное, что отмечаю про себя – на диалог его можно вызвать, дерзнув сказать что-то непривычное.

   – Я думаю, что для тебя этот дом лишь временная крыша над головой. Ты тут даже не ешь. За садом никто не следит, никому это не надо. Может потому, что никого тут и нет. Здесь тихо и нелюдимо, и вряд ли это прихоть Тамары. Это ты так хочешь. В приюте моя комната и то была уютнее. И знаешь, я думаю, что эта глушь выбрана специально – чтобы спрятаться.

   – Спрятаться? – Мои слова вызывают у него улыбку. – От чего?

   Но в этот момент закипает чайник. Свист разносится по всей кухне, оглушая нас обоих. Мужчина встаёт, выключает газ. Ставит на стол кружку. Спрашивает у меня: «Чёрный, зелёный?». Я выбираю зелёный. Слышу, как он насыпает заварку и заливает её горячей водой. Затем ставит передо мной.

   Я аккуратно нащупываю предмет, беру за ручку и делаю небольшой глоток. Морщусь. Прошу разбавить холодной водой.

   Кажется, за это время мы оба будто забыли, о чём разговаривали минут пять назад. Но я уверена, что так просто замолчать мне не дадут.

   Мужчине не нужно что-то говорить, я чувствую его тяжёлый взгляд на себе. И, отхлебнув ещё немного, тихо говорю:

   – Ты странный.

   – Прости?

   – Ты спрашивал, от чего прятаться. И я отвечаю. Ты странный. Ты похищаешь слепую девушку из приюта, но при этом оказываешь вполне радушный приём. Ты разговариваешь только тогда, когда тебе это надо или когда тебя что-то интересует. Ты вроде человек с деньгами, но в то же время видно, что тебе не нужен ни этот дом, ни сад, ни еда, которую здесь готовят. Ты… ты… мне кажется, тебя вообще нельзя обрадовать хоть чем-нибудь, и знаешь, это наводит на определённые мысли.

   – Да? Ещё какие-то? – Сарказм в его словах, кажется, можно потрогать – настолько он выпирает.

   – Да. Я… я не знаю, сколько тебе лет, но ты похож на человека, очень уставшего от жизни.

   – Довольно громкие слова для человека, который пробыл в этом доме только три дня.

   Сколько в его голосе снисхождения. Все мои рассуждения для него слишком глупы.

   – Лет семьдесят, – говорю сухо и немного зло.

   Он вздыхает.

   – Поясни.

   – Тебе лет семьдесят, и ты только и ждёшь, когда же это всё наконец закончится.

   – Ты ошибаешься. – И мужчина так громко хмыкает, словно сдерживает смех.

   – Твоя жена тебя бросила, и ты решил закрыться от этого мира там, где можешь слушать музыку, которую понимаешь только ты.

   А вот от этих слов в шоке даже я сама.

   Не то что бы я не контролирую свой язык, но вырывается это как-то спонтанно.

   – С чего ты это взяла? – Теперь уже смех. Искренний.

   – А я всегда чувствую таких, как я – отшельников, спрятавшихся в кокон непонимания.

   – Ты ошибаешься, – вновь повторяет он.

   Какая же это дурацкая манера – говорить отрывистыми фразами. Словно он не видит необходимости тратить силы на лишние слова.

   У меня с какой-то дурости развязывается язык. Чужая манера речи вызывает внутри такое раздражение, что я готова выплеснуть весь гнев на мужчину.

   Но тот вовремя задаёт вопрос, чем заставляет меня переключиться на другую мысль:

   – Ещё чего-нибудь желаете, мадам?

   – Да, ванную, пожалуйста.

   Секунда молчания, а затем насмешливое:

   – Ванная так ванная. Идём.

   Кажется, я здорово поднимаю ему настроение.

   На мою просьбу мужчина реагирует мгновенно. Словно сквозь странную пелену слышу звук отодвигаемого стула. Чувствую чужие руки на своих ладонях. Меня тянут вниз, затем заставляют идти в непонятном направлении. Голова почему-то начинает гудеть, мысли разбегаются, и я действительно не могу сосредоточиться на том, в какую именно сторону мы движемся.

   Более менее сознание проясняется лишь в тот момент, когда я спотыкаюсь о ступеньки. Крепкие мужские ладони успевают удержать. Тут же бормочу себе под нос:

   – Ненавижу эту лестницу.

   И меня поднимают на руки. Опять.

   На этот раз это не вызывает никаких эмоций, кроме странного смеха. Собственные слова «семидесятилетний так не смог бы» доносятся словно издалека.

   Уже в этот момент я понимаю, что со мной творится что-то не то. Но почему-то списываю всё на стресс. Просто в голове возникает мысль: «я странная, потому что меня замучил стресс», и я полностью доверяю этой мысли. Она кажется логичной.

   Мне не хочется держаться за мужчину. Вместо этого расслабляюсь и откидываю голову, свисая с рук, словно податливая кукла.

   Меня доносят ровно до ванной комнаты. Ставят на ноги. Покачнувшись и держась о косяк, захожу внутрь. Вновь сквозь пелену слышу бархатистый голос:

   – Осторожно, не споткнись.

   Чувствую его руки на своей спине. Настороженно спрашиваю:

   – Ты что, со мной пойдёшь?

   – Да, – доносится уверенный ответ.

   И я легкомысленно киваю:

   – Да и пожалуйста.

   И в этот момент понимаю, что никогда в жизни не смогла бы такого сказать. Никогда. Не ему! Не после того, как меня похитили из родного приюта, словно подопытную игрушку. Как я могла добровольно согласиться пойти в ванную с ним?!

   – Ты меня чем-то опоил? – спрашиваю с явной паникой в голосе.

   Резко оборачиваюсь и утыкаюсь носом в мужское тело.

   – С чего ты взяла? – Он удивлён.

   Моего подбородка касаются чужие пальцы. Чуть приподнимают его вверх.

   От накатившего страха становится тяжело дышать.

   – Что… что ты сделал?! Зачем?!

   Но мужчина словно не слышит моих слов. Он спрашивает резким и грубым голосом:

   – Ты пила только тот чай? Лиза! – Он встряхивает меня за плечи. – Отвечай, ты пила только чай?

   Слабо киваю. Ноги совсем не держат. В груди поселяется тошнотворное ощущение, смешавшееся с неконтролируемой тревогой.

   – Рай, – впервые за всё время называю его по имени, – мне очень плохо.

   И в следующую же секунду мой лоб ударяется о чужое твёрдое плечо.

   Больше ничего не помню.

ГЛАВА 6

   Темнота остаётся прежней. Просто осознаю, что больше не сплю и могу соображать. Несколько мгновений тупо лежу, оценивая обстановку. Судя по тёплому одеялу, мягкой перине и тишине вокруг – я в кровати. В знакомой комнате.

   В общем-то, другого ожидать и не стоило.

   Приподнимаюсь на руках и с удовлетворением понимаю, что голова не болит и даже не кружится. Единственное, что беспокоит – это сухость во рту. Очень хочется пить.

   Помню, как хозяин дома учёл необходимость трости, и надеюсь, что в этот раз он тоже просчитал мои потребности на несколько шагов вперёд. Медленно вылезаю из постели и начинаю шарить руками – сперва возле кровати (вдруг стакан с водой стоит на стуле?), затем перехожу к тумбочке.

   Но на этот раз мужчина решил, что его внимание мне больше не требуется.

   Заплетающимся шагом возвращаюсь обратно. Как только падаю лицом вниз на мягкую перину и издаю разочарованный стон, открывается дверь.

   Сердце ёкает. С невероятной прытью тут же сажусь, запутываясь ногами в одеяле.

   Но это всего лишь Тамара.

   – Привет. – С удивлением понимаю, что меня очень раздражает её низкий голос. – Ты как?

   – За что он меня так? – спрашиваю спокойно и сама поражаюсь своей выдержке.

   – Лиза, мистер Райнер не сделал ничего плохого.

   Мистер. Боже, она по-прежнему зовёт его «мистер»? Так официально, как будто мы сейчас на каком-то заседании. Интересно, он сам попросил его так называть?

   – Серьёзно? А зачем надо было мне что-то подсыпать? Нельзя было просто попросить вернуться в комнату?!

   Мысленно повторяю, словно мантру: «Тамара не виновата, Тамара не виновата. Не срывайся на ней. Копи злость для него».

   – Лиза, это не он, – сухо говорит женщина. И впервые в жизни от её тона у меня по спине бегут мурашки.

   – А кто? – спрашиваю, судорожно вздохнув.

   Понимаю, что начинаю бояться Тамары. Эта женщина явно не такая добрая и любезная, какой очень хочет показаться.

   – Лиза, – она говорит сухо, разжёвывая каждое слово и пытаясь донести его до меня в правильном ракурсе, – в этом доме всё не так просто, как кажется на первый взгляд. Ты же понимаешь, что мистер Райнер – отнюдь не бедный человек?

   При слове «мистер» противно морщусь. Но киваю, когда понимаю, что возникла пауза в ожидании моего ответа.

   – У богатых людей всегда есть враги.

   Кажется начинаю понимать, к чему она клонит.

   – Хотите сказать, его враги подсыпали мне какую-то гадость?

   – Нет, Лиза. Не тебе. Подобные инсинуации в его кругах общения – это демонстрации собственного превосходства.

   «Инсинуации». Я даже не знаю, что это значит.

   Тамара продолжает своим грубым голосом:

   – Они не рассчитаны ни на кого. Тебе просто не повезло выпить именно этот чай.

   Слабо киваю. Не хочу вникать. Что-то мне подсказывает, что всё это связано с большими проблемами. Но это его проблемы. Не хочу попасть под раздачу.

   – Ну, раз с этим разобрались, вот тебе еда.

   На этот раз не блины и не борщ. Тамара приносит картошку с котлетой. И чай. Несмотря на вчерашний инцидент (оказывается, я спала до самого утра), его я выпила сразу же, до дна. Женщина по моей просьбе отправляется наливать ещё, а я быстро ем. На меня нападает страшный жор, три дня голодовки дают о себе знать. Я даже почти не чувствую вкуса, просто жую и глотаю.

   Тамара приносит мне чай, дожидается, пока я доем, и просит подождать, пока она вернёт грязную посуду на кухню. Женщина возвращается минут через десять. И с порога говорит, что мне нужно вымыться.

   Я согласно киваю и плетусь за ней следом. Мне не хочется просить её помочь дойти, ведь совсем недавно я сама на неё прикрикнула. Поэтому, закусив губу, аккуратно передвигаюсь вдоль стены, нащупывая руками другие двери.

   В ванной Тамара помогает снять грязные и пропитанные потом вещи, показывает, где здесь кран. Регулирует воду и спрашивает, как мне лучше. Ставит на выступ гель, шампунь и мочалку, чтобы мне было удобнее их брать. Терпеливо ждёт, пока я ощупываю флакончики, чтобы запомнить и не перепутать.

   Она помогает мне забраться в ванную и задёргивает занавеску. Сама же ждёт меня за ней, предупредив, что никуда не уйдёт – мало ли, вдруг мне понадобится помощь?

   По обнажённой коже тут же пробегает стая мурашек. Я начинаю трястись от холода, и, когда тела касается тёплая струя воды, становится только хуже.

   Хорошо, что вчера я не пришла сюда с хозяином дома. Даже представить страшно, какой стыд тогда пришлось бы пережить. Тамара хоть мне и неприятна, но с ней всё равно спокойнее. Она хотя бы не прижимается ко мне, дыша прямо в шею, не касается игриво рук и не помогает мне сменить рубашку с такими словами, от которых хочется закопаться под землю.

   Воспоминания вызывают ещё одну волну мурашек. Ёжусь и быстро трясу головой, отгоняя наваждение. Наклоняюсь к выступу и нащупываю шампунь. Брызгаю его на руку и начинаю размазывать по волосам.

   Дальнейшее мытьё проходит без происшествий.

   После того как я полностью обмазываю себя всеми возможными средствами гигиены и затем смываю их, Тамара закутывает меня в полотенце и помогает дойти до комнаты.

   Там она кладёт рядом со мной новую одежду, передом вниз, чтобы я могла одеться без чужой помощи. И уходит, ссылаясь на важные дела.

   После душа мне холодно, и я тут же забираюсь под тёплое одеяло. В мокром полотенце лежать неудобно, поэтому я просто выкидываю его на пол. А сама закутываюсь поудобнее и ещё некоторое время дрожу, пытаясь согреться.

   Наконец тепло медленно распространяется по телу. Я понемногу расслабляюсь и словно освобождаю место навязчивым мыслям.

   В сознании против воли формируется образ и Тамары. Как бы мне ни хотелось, это всегда происходит, если ты долго общаешься с человеком. И Тамара в моей голове выглядит как настоящее чудовище. Я представляю себе какое-то сказочное существо из мультика, который, наверное, смотрела в детстве.

   Это толстая тётка, похожая на огромного червяка, у неё нет ног, она передвигается ползком. По её жирной коже течёт слизь. Вместе с тем у неё есть вполне человеческое лицо. Как обычно, очертания не могу представить чётко, но точно знаю, что у неё толстые щёки, тонкие губы. И почему-то родинка рядом с правым глазом. Хотя я почти уверенна, что «в жизни» у Тамары её нет.

   Наверное, я действительно невзлюбила эту женщину – подобный образ говорит сам за себя.

   Такое впечатление, что она под стать хозяину дома. Он ведёт какую-то ненормальную игру, и она тоже. Только свою, странную. Когда мы выбирали одежду, она с такой уверенностью назвала вещи, которые нужно было купить. И потом так удивилась, когда выяснилось, что у меня не тридцать шестой размер ноги.

   Она словно лепит из меня кого-то другого.

   Может, просто хочет изменить. А может, хочет сделать из меня того человека, которого когда-то знала.

   Иного объяснения её странным словам и поступкам у меня нет.

   Я валяюсь на кровати довольно долго. Согреваюсь так хорошо, что в какой-то момент становится даже жарко. В конце концов вылезаю из-под одеяла.

   Тут же мелькает мысль: «Надеюсь, он не здесь». Ведь я уже убедилась, как тихо хозяин этого дома умеет передвигаться. Не хочу, чтобы он был тут. Не хочу плясать перед ним голышом.

   Быстро натягиваю нижнее бельё, а затем и штаны с футболкой, судорожно и неловко путаясь в рукавах. А потом обречённо прячу лицо в ладонях.

   Боже, из-за этого человека я стала настоящим параноиком.

   В комнате, как обычно, тихо и – главное – пусто. Некоторое время я брожу туда-сюда, на этот раз уже даже не по стеночке, а напрямую и наискосок. Считаю шаги, исследую комнату. Спотыкаюсь о некоторые ранее не замеченные предметы.

   И чуть не начинаю выть от одиночества.

   Раньше, в приюте, я могла часами лежать на кровати и о чём-нибудь размышлять, прислушиваться к звукам. Но здесь совсем другая атмосфера. Чужая, неприятная. Ненормальная. И тут нет никаких звуков.

   Сперва мне хочется сесть и заплакать, но я быстро беру себя в руки. Нет уж. Вот ещё, тратить время на слёзы глупо.

   Широкими шагами дохожу до двери. Выхожу в коридор. Иду к лестнице.

   В конце концов, мне ведь разрешили передвигаться по дому.

   Мысленно отсчитываю шаги и иду очень осторожно – не хочется полететь вниз по ступенькам. Когда остаётся последний шаг, я замедляюсь и нащупываю перила. Начинаю спускаться.

   И вдруг слышу мужской голос:

   – Привет, а ты куда?

   С ужасом вдруг понимаю, что это голос того человека, который был вместе с Раем в приюте во время моего похищения.

   – Я… я хотела бы поговорить с хозяином дома, – говорю первое, что приходит в голову. Только бы он не подумал, что я пытаюсь сбежать.

   – А его нет. – На удивление, мне отвечают дружелюбно. – Он улетел по делам, – зачем-то добавляет мужчина. – Тебе что-нибудь нужно? Позвать Тамару?

   Понятно. Он не знает, что делать с незнакомой слепой девушкой.

   – Вообще-то, я хотела погулять по саду, – признаюсь сокрушенно. – Можно?

   – Конечно! – Это восклицание такое громкое, что я вздрагиваю. – Только… по какому саду?

   – Который у вас во дворе, – отвечаю дрогнувшим голосом. Надеюсь, он не решит, что я вру.

   – А… вот уж не думал, что у кого-то повернётся язык назвать это убожество садом.

   Он говорит это явно не подумав.

   Я против воли усмехаюсь.

   – Хорошо, что я не вижу это убожество и могу назвать поляну садом.

   Он усмехается в ответ.

   Эти короткие реплики и смешки неожиданно прогоняют страх.

   – Тебя проводить? – спрашивает незнакомый мужчина.

   – Нет, спасибо, – качаю головой.

   – Ты точно доберёшься сама? – Ого, да это же волнение в голосе.

   Он, видимо, боится, как бы я не навернулась и не сломала себе что-нибудь.

   – Доберусь, я достаточно хорошо изучила этот путь.

   – А, точно. Рай говорил, что ты считаешь шаги.

   Закусываю губу и киваю. Этот человек какой-то странный.

   Разговаривает со мной как с другом. Наверное, пытается вызвать доверие.

   – Я бы хотела просто посидеть на лавочке. В одиночестве, – отвечаю ему чуть ли не с мольбой.

   – Ладно, конечно.

   Продолжаю спускаться и понимаю, что этот мужчина всё ещё стоит в самом низу.

   Когда лестница заканчивается и я нащупываю стену, вдруг слышу его голос:

   – Если что, лавочка… слева от главного входа. Там тебе нужно будет сразу на полянку свернуть, ну и…

   – Я знаю, я уже ползала по той траве, – отвечаю ему с лёгкой улыбкой.

   Он тоже двуличный, как и Тамара. Это только сейчас он говорит дружелюбным тоном, в котором проскальзывают нотки волнения. Но уверена: если будет нужно, он первый запрёт меня в подвале.

   Я выхожу на улицу и, пройдя немного по бетонной дорожке, сворачиваю к поляне, случайно споткнувшись о бордюр. Неспешно иду по траве.

   Если честно, про лавочку я не знала. Мне просто хотелось погулять. Но раз мужчина сказал, что она тут есть, значит, можно и посидеть.

   Я очень боюсь, что споткнусь и действительно сломаю шею. Но в какой-то момент мои колени просто ударяются о скамейку.

   Правая нога тут же отзывается тупой болью.

   Сажусь и начинаю остервенело потирать ушибленное место. Когда приступ проходит, некоторое время пытаюсь отдышаться и успокоиться.

   А потом с наслаждением откидываюсь на деревянную спинку.

   Наконец-то. Свежий воздух.

   Кто-то, наверное, сказал бы, что здесь очень тихо и спокойно – мы ведь довольно далеко от города, и наверняка нас окружает лес (тут ощутимо пахнет хвоей). И шума машин не слышно, и гула людей, и цокота женских каблуков.

   Но для меня весь этот мир наполнен самыми разнообразными звуками.

   И после изолированной комнаты я слышу их, как никогда.

***

– Двойной виски, пожалуйста.

   Бармен криво усмехается, но заказ выполняет. Наверняка этот молодой бородатый студент думает что-то вроде «неужели и этого бросила девушка?» или нечто подобное, но Тони, в общем-то, глубоко плевать, какое впечатление он производит.

   Этот бар он любит за то, что тут нет дурацкой музыки, которая долбит по ушам. И вообще, помимо барной стойки тут есть и столики, так что фактически это кафе. Днём, во всяком случае.

   – Запиваете горе? – раздаётся рядом милый женский голосок.

   Тони раздражённо закатывает глаза.

   Он так уже устал от дурочек, которые ищут себе «папиков» в этом небольшом городишке. Ехали бы в Москву, ей-богу.

   – Нет. Просто пью, – отвечает он.

   Всё-таки неприлично оставлять вопрос без ответа.

   – У вас такой вид, будто вы только что потеряли любовь всей жизни.

   Женский голос звучит совсем рядом.

   Она определённо придвинулась ближе, почувствовав наживу.

   Тони знает, как выглядит со стороны. На нём дорогой костюм, который он почему-то так и не снял после встречи. Золотые часы маняще выглядывают из-под рукава каждый раз, когда он подносит к губам стакан.

   Надо было надеть толстовку.

   – Это не так, – сухо отвечает он, делая ещё один глоток.

   – Тогда назовите мне причину, по которой такой привлекательный мужчина сидит тут в одиночестве и запивает горе алкоголем.

   – Я писатель, – буркает Тони, даже не глядя на девушку.

   Он на неё вообще не смотрит. Ему неинтересно.

   Его достали уже эти кокетки.

   – Писа-атель? – протягивает девушка и так насмешливо хмыкает, что впервые после их разговора Тони испытывает какие-то чувства, кроме раздражения. Это удивление.

   Мужчина, изогнув бровь, бросает на собеседницу странный взгляд.

   И тут же снова присасывается к бокалу.

   – Простите, но вы не похожи на писателя, – поясняет она, меняя томный голос на обычный. Ну хоть поняла, что тактика раскрепощённой девицы тут не прокатит.

   – Почему? – мужчине действительно интересно.

   – Ну, писатели не одеваются так опрятно. По вашему костюму я бы сказала, что вы экономист. Бизнесмен.

   Тони очень хочется съязвить, что, судя по её внешнему виду, она вообще шлюха, но он сдерживается. Как всегда. Вместо этого нейтральным голосом отвечает:

   – Я писатель.

   Девушка смеётся. Звонким, приятным смехом. Наверняка давно отрепетированным.

   – И как же зовут писателя?

   На этот раз Тони поворачивает голову и окидывает навязчивую гостью ленивым взглядом.

   По сути, это и есть момент истины.

   Девушка тут же приосанивается. Ведь от его оценки зависит, продолжится ли общение. Потому что с некрасивыми не ведут заигрывающих диалогов, и она об этом прекрасно знает. Наверное, именно поэтому она выбрала белое обтягивающее и очень короткое платье, открывающее стройные загорелые ноги. Декольте глубокое, обнажающее объёмную грудь. Третий размер впечатляет. Лицо красивое, притягивающее взгляд и выгодно выделяющееся в толпе. Вызывающий макияж зрительно увеличивает её немного узкие глаза, румяна виднеются на впалых щеках. Красная помада подчеркивает изгиб губ. А волосы у неё идеально белые, как снег. Крашенные, естественно.

   Проверка закончена.

   И девушка её проходит.

   Тони лениво поворачивает голову и чуть сменяет положение, не выпуская из рук стакана с виски.

   – Чарльз, – отвечает мужчина на заданный минуту назад вопрос. – Меня зовут Чарльз Буковски.

   Тони и сам не знает, зачем называет имя любимого писателя Рая.

   Он не понимает, к чему вообще весь этот глупый трёп.

   Блондинка удивлённо вскидывает брови, кажется догадываясь, что с ней просто играют.

   – Так вы иностранец? – хмыкает она.

   Тони смотрит ей прямо в глаза, пытаясь понять: она поддерживает его игру или реально дура?

   – Я читала одну вашу книгу, – мечтательно говорит она, откидывая прядь волос за спину и открывая обзор на самое притягательное, что может приметить мужчина.

   – И что скажете?

   – В ней слишком много грязного секса.

   Они встречаются взглядами. Секунда уходит на оценку друг друга. А затем они вместе хмыкают, словно одновременно разгадывают шараду.

   – Тони, – криво ухмыляется мужчина.

   – Это сокращённое от Антона? – лукаво спрашивает блондинка.

   – Нет, от Энтони.

   – О, так всё-таки иностранец. – Она смотрит внимательно, пытаясь понять, надувают её или нет.

   Тони чувствует себя так, словно попал под рентген.

   Видимо, она удовлетворяется результатами «сканирования» и мелодичным голосом говорит:

   – Инга.

   – А настоящее имя? – спрашивает мужчина, в упор глядя в её карие глаза.

   – Тебе же не жениться на мне, – хмыкает девушка и делает первый за этот вечер глоток коктейля, обхватив губами трубочку. – Сегодня я Инга.

   – Тогда на сегодня я останусь Чарльзом Буковски, если ты не против.

   Она смеётся. Опять задорным и мелодичным смехом.

   – О чём же ты пишешь, Чарльз?

   – Ты сама сказала: о сексе.

   – Я бы попросила тебя рассказать мне об этом поподробнее, но что я не знаю о сексе? – И она снова смеётся. Мужчина усмехается против воли. – Лучше расскажи мне о новом рассказе. Я уверена, именно в нём кроется твоё сегодняшнее одиночество.

   Тони устало вздыхает. Лучше бы они сейчас тупо развернулись и пошли в ближайший номер отеля.

   Он уже действительно хочет перейти сразу к делу, без лишних пустых слов. Но потом вдруг понимает, что не в настроении. Может, позже. Сейчас ему хочется просто выпить. В идеале – одному.

   – Я пишу скучную прозу жизни, тебе будет неинтересно.

   – Мне интересно всё, – шёпотом говорит она и придвигается ещё ближе.

   От неё пахнет сладкими дорогими духами.

   – Что ж… – Мужчина устало смотрит в свой пустой бокал. Делает знак бармену и продолжает каким-то отстранённым голосом: – Мой герой ненавидит своего друга.

   – Почему же?

   Тони поворачивает голову ровно в тот момент, когда она взмахивает своими огромными накладными ресницами, и вдруг думает, что это выглядит завораживающе.

   – Потому что его друг – эгоистичная сволочь. И этот друг его окончательно достал.

   – Что же такого сделал его друг?

   – Много чего. Он всегда поступает только так, как хочет. Он никогда не думает о других. Ему важно, чтобы были удовлетворены его собственные потребности, и плевать ему на правила, на мораль. Говорю же: эгоистичная сволочь.

   – Зачем же тогда герой водится с таким человеком? – Девушка аккуратно подставляет кулак под щёку и прикасается губами к трубочке, отпивая коктейля.

   – Потому что кто-то должен его контролировать.

   – И почему это должен делать твой герой? В этом мире семь с половиной миллиардов людей. Неужели не найдётся человека, способного присмотреть за этим другом?

   Тони усмехается.

   – Больше его просто никто не вытерпит.

   – Отчаянное самопожертвование со стороны твоего героя, – говорит девушка и смотрит на мужчину так пронзительно, что он не выдерживает и снова переводит взгляд на свой стакан.

   – Знаешь, – с усмешкой говорит Тони, – моему герою иногда очень хочется просто поболтать со своим другом. Например, одна из работниц его фирмы сделала себе пластику груди. И сегодня он думал, что когда его друг вернётся из командировки, они обязательно об этом поговорят, ведь ходят слухи, что раньше она вообще была парнем.

   Тони так зло смотрит на стойку с напитками, словно это она во всём виновата.

   Инга (или как её там?) нежно накрывает мужские ладони своими и тихо говорит:

   – Тогда зачем твой герой дружит с этим человеком?

   Тони тяжело вздыхает. «Потому что дружба не измеряется симпатией».

   Девушка его разговорила, молодец. Алкоголь тоже сделал своё дело, разум затуманился.

   Так что хватит.

   Мужчина растягивает губы в улыбке и лукаво отвечает:

   – Это всего лишь рассказ. Хочешь, и про тебя напишу?

   Они снова возвращаются к флирту. Блондинка тут же всё понимает и кокетливо кладёт ногу на ногу.

   – И что ты там напишешь?

   – Как ты уже поняла, я люблю тему секса. – Мужчина залпом допивает остатки виски и уже уверенным голосом спрашивает: – Может, уйдём отсюда?

   Девушка в ответ звонко смеётся и с улыбкой говорит:

   – Мои услуги не бесплатные.

   – Что?

   – Хочешь это тело – плати.

   Алкоголь притупляет мыслительный процесс. Но когда до Тони доходит, он звучно чертыхается. Мог бы и сразу догадаться.

   Сперва его пробирает злость. Он с прекрасно понимает, что физически сильнее этой наглой девки. Что в любой момент может тупо запереть её в первом попавшемся подвале. И никакие охранники её не спасут.

   Но потом злость проходит.

   Какая, к чёрту разница? Ущербность в деньгах он не испытывал, а так даже честнее. Это блондинка сразу призналась, кто она.

   – Сколько? – спрашивает Тони сухо.

   – Три.

   – Нормально.

   Он хватает её за руку и уводит из этого бара.

   У него машина на ближайшей парковке. Mercedes-Benz 300TD. 1979 года. Никто не сможет понять, насколько Тони её обожает. Рай вот его восторги не разделяет. Когда он впервые увидел этот автомобиль, то сперва спросил: «Что это за осиное жало?!», а потом добавил: «Тут как будто ванну перевозили и она придавила багажник с задним сиденьем, ха-ха».

   Да, его друг не любит эту машину.

   Зато Тони от неё в восторге. Поэтому ему мерзко сажать сюда проститутку. Мужчина на мгновение себя даже предателем чувствует.

   До отеля они доезжают довольно быстро. Тони расплачивается за номер на ночь и ведёт туда девушку. Особого желания у него нет. Он просто думает, что это в принципе будет не лишним. Раз решил напиться, то почему бы не уйти в загул полностью?

   Инга своё дело знает.

   Она прилипает к мужчине ещё в лифте. Она умеет целоваться страстно, с жадностью, так, словно ей действительно это приятно и она жаждет этого больше всего на свете. Она умеет задурить голову. И Тони ведётся на довольно неплохую игру.

   В какой-то момент он действительно верит в то, что ей хорошо.

   С жадностью обхватывает приникшую девушку за попу и, приподняв, заставляет обхватить себя ногами. В таком положении несёт к номеру, прекрасно замечая понимающие взгляды проходящих мимо постояльцев.

   Платье задирается совсем, открывая вид на шёлковые белые трусики.

   Тони с трудом прикладывает ключ-карту к идентификатору, открывает дверь с ноги и тут же направляется к кровати. Аккуратно кладёт туда девушку. А сам ослабляет галстук, в конце концов снимая его, скидывает пиджак, расстёгивает рубашку и кидает это всё на пол. Медленно опускается на кровать, рядом с уже обнажённой блондинкой.

   Тони тяжело дышит, и ему хочется поскорее войти в неё, сделать своё дело и забыть обо всём. Но девушка так томно стонет от каждого его прикосновения, что он, как последний идиот, тоже хочет доставить ей удовольствие. Где-то на краю сознания мелькает здравая мысль: «Ты что, она же притворяется», но эту мысль заглушает пронзительный девичий стон.

   И тогда мужчина начинает прокладывать дорожку нежных поцелуев, от шеи к груди, от груди до пупка. Он гладит её, целует и трётся о её шикарное тело. Он хочет её. Но вместе с тем, ему этого мало. Он хочет, чтобы и она этого хотела.

   Из-за её возбуждающего придыхания, поглаживаний, резких движений рук, расстегивающих ширинку, и последовавших за этим сладострастных губ в самом интимном месте, Тони не может разобрать, что из всего этого искреннее.

   Поэтому в какой-то момент он просто забивает на чужие чувства. И отключает свои. Мужчина наваливается на девушку сверху, раздвигает ей ноги и просто наслаждается. Своими ощущениями. И завораживающими вскриками, так сладко обволакивающими слух и добавляющими стимула и без того нетерпеливым рывкам.

   А затем Тони сажает блондинку сверху и расслабляется совсем.

   …Инга застёгивает бюстгальтер такими отточенными движениями, словно заворачивает торт в подарочную упаковку. Она быстро находит свои вещи и без лишних слов одевается. Поправив причёску, поворачивается к лежащему на кровати Тони.

   – Десять, – говорит сухо, при этом глаза лукаво оглядывают обнажённого мужчину.

   – Ты же говорила – три. – Тони подпирает рукой голову и принимается разглядывать блондинку таким же взглядом.

   – Три за час.

   – Такими темпами ты станешь богаче Била Гейтса.

   Инга усмехается. Вполне искренне. Оттого, что она качает головой, белая прядь падает ей на лицо, чуть закрывая его. И только прибавляет очарования.

   – У меня нет с собой налички, – лениво говорит Тони.

   Улыбку с лица блондинки как ветром сдувает.

   – Ты не думай, что меня можно так кинуть, – холодно говорит она, и на этот раз в её голосе появляются стальные нотки.

   – Всё на карточке, – пожимает плечами мужчина. – Дойдём до банкомата, получишь свои кровно заработанные.

   – Ах ты козёл, – с чувством говорит девушка. Она тут же хватает сумку, вытаскивает телефон и набирает чей-то номер. – Привет, – говорит она в трубку, – тут очередной придурок отказывается платить.

   Тони непонимающе хмурится.

   – Ты рехнулась? Сказал же, налички нет. Хочешь, чтобы я тебе камнями заплатил, как в доисторические времена?!

   – Не надо со мной играть, красавчик, – упрямо говорит блондинка.

   Понимая, что взывать к разуму этих тупых существ бесполезно, Тони предусмотрительно надевает штаны. И не зря.

   Буквально через пять минут после звонка в номер врывается огромный толстый мужик, видимо, призванный устрашать сугубо габаритами.

   – А ну иди сюда, падла! – вопит он. Причём так громко, что заставляет поморщиться всех присутствующих.

   Тони хмыкает. Резко перескакивает через постель – буквально в один прыжок – и со всей дури бьёт по лицу жирного мужика. По его коже пробегает рябь, он отшатывается и валится на пол.

   – Я сказал – заплачу, значит заплачу.

   Тони брезгливо переступает через стонущее тело и выходит из номера, предварительно захватив с собой карточку.

   – Ты что, совсем охренел?! – кричит ему вслед блондинка.

   – Скажи спасибо, что не убил.

   Мужчина прекрасно знает, что сейчас эти два идиота очухаются и побегут за ним. Собственно, они нагоняют его уже у лифта.

   Тони с лёгким оскалом демонстрирует им кредитку, намекая о своих намерениях.

   – Заходи, чего стоишь, овца! – Неожиданно жирдяй срывается на Инге.

   Он с силой заталкивает её в лифт. Так, что она спотыкается о порог, и если бы не вовремя среагировавший Тони, она бы разбила себе лоб. И хотя эта девка оказалась той ещё тварью, внутри мужчины всё равно вскипает дикая ярость.

   – Эй, с девушками так не обращаются, – сухо говорит он жирдяю.

   Инга удивлённо вскидывает брови. А жирдяй начинает хрипеть. Лишь спустя несколько секунд становится понятно, что это он так смеётся.

   – Тебе-то лучше знать, красавчик! – выдавливает он сквозь трясущийся жир.

   Тони на это лишь сдержанно улыбается и выходит из лифта первым, но с таким видом, что жирдяй начинает судорожно кашлять. Спросив у администратора, где здесь ближайший банкомат, идёт к нему. Тот находится совсем рядом с отелем, за углом.

   Тони резко вставляет карточку и начинает нажимать положенные кнопки.

   – Быстрее, красавчик! – нетерпеливо голосит жирдяй.

   – Не торопи меня, осёл, – сквозь зубы выдавливает мужчина.

   Когда из окошка вылезает нужная сумма, жирный мужик тут же хватает её своими огромными сальными пальцами.

   – Идём, куколка, – говорит он Инге.

   И, обхватив её за талию, начинает толкать вперёд.

   – Давай, быстрее, ну! Зачем ты напялила эти каблуки? – раздражённо хрипит эта свинья.

   Тони смачно сплевывает. Ярость сжимает плотными тисками. Мужчина чувствует себя последним придурком, но вместе с тем ему отчаянно хочется выплеснуть весь гнев, накопившийся за вечер.

   – Эй! – громко кричит Тони, проклиная себя на чём свет стоит. – Я тебе говорил, что с девушками так не обращаются?!

   И в одно мгновение оказывается рядом с жирным мужиком. Хватает его за короткие отростки, ошибочно названные волосами, и со всей дури бьёт лицом об машину, в которую тот хотел запихнуть Ингу. Жирдяй начинает хрипеть ещё пуще, чем в лифте, сплёвывая на землю слюну, смешанную с кровью.

   – Вот и оставайся тут со своим терминатором, дура, – пискляво трещит он и быстро запрыгивает в автомобиль, вопя на ходу: – Трогай, трогай!!!

   – Стой! – вскрикивает Инга. Она едва успевает возмущённо хлопнуть ладонью по дверце, как машина срывается с места, визжа шинами. – Стойте! Нет!

   Когда красные фары скрываются вдалеке, блондинка поворачивается к Тони.

   – Ты совсем охренел?!

   Но у мужчины вдруг становится очень спокойно на душе.

   Он заглушил алкоголем дурацкие мысли, провёл ночь с не очень хорошей девушкой, ещё и подрался. Почти. Вечер определённо удался.

   – Подвезти? – хмыкнув, спрашивает он у взбешённой Инги.

   В общем-то, у неё всё равно нет выбора. Её деньги забрал жирдяй.

   Единственное, что омрачало вечер – это навязчивая мысль, не покидавшая Тони последние несколько часов.

   Рай бы эту девчонку за три секунды раскусил.

***

День проходит в каком-то отрешённом состоянии.

   Я сижу на лавочке чуть ли не до посинения, даже ноги затекают. Но я продолжаю сидеть, наслаждаюсь окружающими звуками и размышляю.

   Мне есть о чём подумать. За последние четыре дня со мной произошло столько всего, сколько в приюте не происходило лет за десять.

   Помню, раньше я считала дни. Мне казалось, что так время будет идти быстрее. Это воспоминание очень смутное. Но чётко помню, с какой надеждой каждый вечер перед сном говорила себе: «Четыре дня».

   Потом нас перевели. Тогда в приюте был другой директор – Михаил Анатольевич. Именно он как-то сказал мне, что родители, отказавшиеся от своих детей, к ним уже не возвращаются.

   После этого я перестала считать дни, недели, месяцы, годы. Мне стало плевать на числа, у «навсегда» не могло быть обратного отсчёта.

   Но теперь всё изменилось. Вернулся давно забытый страх перед неизвестностью, и вместе с ним – призрачная надежда. И тогда, и сейчас я надеюсь, что смогу вернуться. Вернуться туда, откуда меня забрали.

   Ведь до сих пор так и не ясно, зачем я здесь.

   Ни за что не поверю, что человек, похитивший меня, не преследует никакой цели. Такого быть не может. Он не из тех, кто может что-то сделать просто так. Осталось только понять, что нужно конкретно от меня. Хотя я даже представить не могу, что можно потребовать со слепой девчонки, у которой за плечами нет ничего, кроме крохотной комнатки в приюте.

   Мой похититель вообще очень странный человек. Таких называют «сам себе на уме».

   И имя у него странное. Рай. Никогда не слышала, чтобы кого-нибудь так звали. В смысле, даже имя Лиза встречается часто, но Рай – пока единственное на моей памяти. Ассоциируется оно именно с тем местом, куда многие надеются попасть после смерти.

    Обычно я стараюсь не думать о своей инвалидности. Не хочется жалеть себя. Если с этим бесполезно бороться, проще принять всё таким, как есть, оставив в душе надежду, что когда-нибудь всё снова будет хорошо.

   Но сейчас, впервые за долгое время, я начинаю сожалеть, что слепая.

   Мне бы очень хотелось посмотреть на своего похитителя. На такого, какой он на самом деле, а не в моих фантазиях. Увидеть, какое же у него на самом деле лицо, какие глаза. Человек с таким характером не может иметь заурядную внешность. Наверняка у него пронизывающий до костей взгляд.

   Из приятных мыслей меня выдёргивает голос Тамары. Женщина боится, что я простужусь. Хочется возразить ей, отпроситься посидеть ещё. Но она очень упёртая. У неё властный голос, которому волей-неволей начинаешь подчиняться.

   Тамара уводит меня обратно в дом, и на этом моё наслаждение миром заканчивается.

   Я чуть не плачу от разочарования, но благоразумно держу эмоции при себе. Как бы плохо я себя не чувствовала, не стоит злить чужого человека. Мне неизвестно, на что способна эта женщина. Приют научил меня одному важному правилу: если не знаешь, на что способен человек, не доводи его до гнева.

   И я смиренно захожу в выделенную мне комнату. Язык не поворачивается назвать её «своей». В глубине души ещё надеюсь, что смогу посидеть на улице.

   Но этот день становится чуть ли не худшим в моей жизни.

   После обеда Тамара просит меня оставаться в комнате, и на все попытки убедить её, что я никуда не денусь, она лишь грубо отмахивается. Говорит, что ей нужно уехать и она не сможет присмотреть за мной. На мои заверения, что за мной не нужно присматривать, женщина говорит простое: «Я за тебя отвечаю».

   Мне не удаётся её переубедить.

   И я остаюсь в комнате.

   Ходить по замкнутому пространству, пытаясь хоть так себя чем-нибудь занять, уже больше нет никаких сил. Я и так изучила эту комнату вдоль и поперёк. Меня уже тошнит от этого места. Глухое замкнутое пространство. Моя личная тюрьма.

   С другой стороны, чего ещё можно ждать от людей, которые похитили слепую девушку прямо из приюта? Всё логично.

   Удушающе логично.

   Я не хочу сноваться по комнате, вместо этого растягиваюсь на постели, раскинув руки и ноги в стороны. Сперва лежу на животе, затем переворачиваюсь на спину – в первоначальной позе тяжело дышать, да и живот побаливать начинает. Эта комната сводит с ума. Вернее не комната, а тишина, которая не нарушается даже моим дыханием. Мне нечего слушать. Значит, нечем себя занять.

   И так проходит весь оставшийся день. Я даже пытаюсь заснуть, чтобы не сойти с ума от одиночества, но моё состояние напоминает полубред. Вроде и отключаюсь, но всё равно соображаю, думаю, размышляю. От этого начинает болеть голова.

   Поэтому, когда возвращается Тамара с ужином, я прошу её дать мне какого-нибудь снотворного. И, кажется, своей просьбой не на шутку пугаю женщину. Она даже предлагает мне прогуляться во дворе. Но мне этого уже не нужно.

   В конце концов, я выпрашиваю у неё таблетку.

   И засыпаю, окунаясь в блаженное забытье. Чёрное, словно пропасть.

   Мне уже давно ничего не снится.

ГЛАВА 7

   Он будит меня неожиданно.

   Постель прогибается под его весом, и меня тут же вырывает из забытья. Понимая, что кто-то чужой только что брякнулся рядом, еле удерживаюсь, чтобы не вскочить и не завопить от страха. Быстро сажусь и закутываюсь в одеяло ещё плотнее.

   – Кто здесь?!

   – Привет! – говорит до боли знакомый голос.

   И я вздрагиваю. Вздрагиваю, как всякий раз, когда слышу его.

   – Марк?! – открываю рот от удивления. – Ты что здесь делаешь?!

   – Эй, я пришёл составить тебе компанию! – возмущается тот.

   По наводке Тамары мне купили пижаму – штаны и рубашку приятной на ощупь ткани, – поэтому за деликатность подобного общения я не волнуюсь.

   – Как ты сюда попал?! – выдавливаю ошарашено.

   – Через дверь, – серьёзно отвечает парень. – Лизка, а ты-то что тут делаешь? Из тебя кровь явно не качали.

   – А должны были?

   Наверное, на моём лице что-то отражается, потому как Марк поспешно говорит:

   – Да не, хотя хрен их знает. Ну, раз до этого момента не переливали, наверное, вообще не станут.

   И хотя голос парня звучит неуверенно, а его слова вызывают чуть подзабытый ужас, я всё равно безмерно счастлива его слышать.

   – Марк… а ты чего ко мне пришёл? – спрашиваю, запнувшись на секунду.

   – Сказал же уже. Компанию хочу составить. Но если ты, слепая, не хочешь поговорить, могу уйти.

   – Нет! – вскрикиваю это так поспешно, что тут же пристыжено начинаю комкать край одеяла.

   Но Марк, похоже, ничего не замечает.

   – Так что, расскажешь, как ты тут оказалась? – Он словно только и ждёт возможности задать этот вопрос.

   – Эти люди ворвались в приют за тобой. А в итоге схватили меня и притащили сюда, – отвечаю ему вполне нейтральным тоном.

   – Зачем? – Судя по всему, вины за собой он не чувствует. Да я его и не виню.

   – Понятия не имею. Он не отвечает.

   – Он?

   – Думаю, ты знаешь, о ком я.

   Судя по повисшему молчанию – знает. Скрипит кровать, а потом я снова слышу голос парня:

   – Так значит… ты тут просто так? И кровь из тебя не берут?

   – Нет. А из тебя берут? – спрашиваю тихо.

   – Да.

   – Ты знаешь, зачем?

   – Да. Ну… я так… примерно.

   Ответы парня заставляют меня настороженно наморщиться и предельно серьёзно спросить:

   – А это как-то связано с тем, что у тебя особенная группа крови и она может помочь кое-какому человеку?

   Тут же раздаётся смешок. За ним следует насмешливое замечание:

   – Это вряд ли.

   И я со злостью понимаю, что меня ожидаемо обманули.

   Ну конечно, Раю не было нужды говорить мне правду.

   – А знаешь, Лизка, я рад, что ты тут, – с чувством говорит мне Марк, чем заставляет удивлённо вскинуть брови. – Мне, конечно, жаль, что тебя выдернули из приюта, но в тылу врага знакомый человек явно будет не лишним.

   – Думаешь, они всё-таки враги? – уточняю настороженно.

   – Конечно! Блин, ну серьёзно, ты-то им зачем? Похоже, в свои тайны они тебя не посвятили, кровь твоя им тоже не нужна. Но зачем ещё-то?

   Пожимаю плечами.

   – Вариант с органами уже отклонили.

   – А вариант с э-э-э… – Марк запинается и замолкает.

   Но я всё прекрасно понимаю.

   – Скорее уж комнатная зверушка. Со мной обращаются вполне… сносно. – В голове тут же мелькает мысль: «выхаживают». И чтобы не поддаваться очередному приступу паники, я поспешно перевожу тему: – Марк… а ты-то тут зачем?

   – Да я тоже не знаю.

   – Ты же только что сказал, что знаешь.

   – Ну, я не совсем знаю, – уклончиво отвечает парень. И я отчётливо слышу, как он начинает чаще дышать.

   Врёт.

   Но на ответе не настаиваю. Не хочу, чтобы он начал огрызаться и совсем ушёл. Как бы я не недолюбливала этого парня, пока он моя единственная возможность спастись от одиночества.

   – Блин, – неожиданно восклицает Марк, – уже почти одиннадцать! Сейчас к тебе твоя нянька придёт.

   – И что?

   – Ну вообще-то мне мою комнату нельзя покидать, так что лучше ей меня не видеть.

   – Ты живёшь на этом же этаже? – искренне удивляюсь.

   – Да, но какая это дверь по счёту, я не знаю! – предвещая мой вопрос, поспешно говорит парень.

   А я в ответ уязвлёно поджимаю губы. Сколько раз тут ходила, и не услышала ничего подозрительного! Боже, неужели и слух меня начинает подводить?

   – Можешь её как-нибудь спровадить поскорее, ладно? – спрашивает Марк. Я слышу копошение рядом с собой, но поинтересоваться, что он делает, не успеваю. Парень говорит первым: – Я тут под кровать залезу. Только не сдавай меня, поняла?

   Конечно, поняла. Однажды уже обожглась. Больше моих нервов не хватит.

   Марк оказывается прав.

   Буквально через несколько минут дверь в комнату открывается. С порога звучит грубый, но с должными нотками беспокойства голос Тамары:

   – Доброе утро. Ты как?

   – Нормально, спасибо.

   Стараюсь говорить нейтральным тоном и не выдать своего хорошего настроения.

   – Я принесла тебе овсянку. Понимаю, что ты её, возможно, не любишь, но тебе нужно поесть. В ней много витаминов, она очень полезная.

   Показательно кривлюсь. Вообще-то этой кашей нас кормили в приюте, так что к ней я отношусь нормально и есть её могу. Но Тамаре это необязательно знать.

   – Поднос на тумбочке. А я пока кровать заправлю и твои вещи разложу.

   Мне не хочется вылезать из-под тёплого одеяла, но тон женщины вынуждает это сделать. Заученно продвигаюсь по стене до тумбочки. Нащупываю ложку, кружку и тарелку, случайно макнув в кашу пальцем. Начинаю осторожно есть. Еда горячая, поэтому приходится дуть.

   Я могла бы попросить Тамару уйти, но это скорее вызовет лишние подозрения, чем поможет исполнить просьбу Марка. Женщина всегда выполняет эту стандартную процедуру, прежде чем оставить меня в одиночестве.

   Слышу, как она копошится с одеялом, и искренне надеюсь, что ей не взбредёт в голову заглянуть под кровать.

   Наконец она говорит:

   – Ну ладно, тут я всё. Доедай, скоро вернусь за подносом.

   После чего Тамара уходит.

   Я не двигаюсь с места, всё так же черпая ложкой кашу. Шаги Марка слышу ещё до того, как он встаёт рядом со мной. Этот парень никогда не заботился о правилах приличия или собственных манерах. Он с завидной прытью выхватывает у меня ложку и дегустирует кашу.

   – Фу-у, какая гадость! – тут же кривится. – Как ты это ешь?

   – Нормально! – Меня пробирает злость, но возвращать себе ложку не спешу.

   Я знаю Марка. Он так уже не раз делал. Выхватывал у меня предмет, а потом забавлялся, отводя руку в сторону в тот момент, когда я пыталась вернуть себе украденное. Ему было весело. Мне – унизительно.

   – Слушай, у них там на кухне есть офигенный черничный пирог! Хочешь?

   – Откуда ты знаешь? – удивляюсь.

   – Я сам его видел, честно слово.

   – Да ты же как пронырливая крыса, всё здесь уже облазил! – говорю даже с долей восхищения.

   – Это очень сомнительный комплимент. Ну так что, будешь?

   – Нет, я с тобой туда не пойду, – отрицательно качаю головой.

   – Почему? – Кажется, он удивлён.

   – А что, не понятно? Ты меня подставишь, а потом ещё скажешь, что это моя идея была.

   – Когда я так делал?! – возмущается Марк.

   – Постоянно, – охотно говорю, размышляя, как вернуть ложку.

   – Лиза, сейчас ты – мой союзник, ясно? – предельно серьёзно говорит парень. – А я своих союзников не подставляю.

   Есть в его тоне нечто такое, что заставляет сразу ему поверить. Понимаю, что для него это уже совсем не баловство.

   – Принесёшь мне черничный пирог, и я забуду все обиды.

   – Какие ещё обиды?

   – Хочешь, чтобы я стала твоим союзником, принеси мне черничный пирог. – На его вопрос не отвечаю, продолжая гнуть свою линию.

   С Марком спорить опасно, он злопамятный.

   Но сейчас я даже страха не чувствую. Нутром понимаю, что с этим парнем так и надо. Не просто подчиниться, а поставить свои условия. Хотя какие тут могут быть условия… принести черничный пирог. Да, жуткая и невыполнимая задача.

   Марка я всё ещё слишком опасаюсь, чтобы идти с ним вместе. Поэтому стараюсь обернуть ситуацию в свою пользу.

   – Лизка, да ты совсем офигела, – парень говорит это довольно резко, но всё-таки злости в его голосе нет. Почти сразу он добавляет: – Ладно, будет тебе пирог. Держи свою ложку. Ща вернусь.

   Слышу удаляющиеся шаги. С тихим скрипом открывается дверь, а затем раздаётся щелчок, означающий, что я снова остаюсь в одиночестве.

   Склоняюсь над тарелкой и доедаю кашу. Она жидкая, так что её смело можно сразу глотать. Но я почему-то всё равно пережёвываю. У меня так же и с манкой: не могу проглатывать, как бульон. Сперва обязательно жую.

   В какой-то момент вдруг понимаю, что по-прежнему стою в пижаме. Отсутствие Марка - отличная возможность переодеться.

   Возвращаюсь к постели и нащупываю разложенную одежду. Тамара мой стиль менять не спешила и так же, как и вчера, положила джинсы и футболку. Правда, судя по шероховатому вкраплению на груди (какой-то рисунок, скорее всего) – футболка уже другая. Одежда лежит передом вниз.

   Быстро переодеваюсь. Почему-то кажется, что по закону подлости дверь обязательно должна открыться в самый неподходящий момент. Но я успеваю сменить одежду и даже вернуться обратно к подносу, и глотнуть чая.

   Дверь открывается неожиданно. И хотя я с нетерпением жду этого, всё равно вздрагиваю. Хорошо хоть не успеваю сказать: «Ну что, принёс?». Потому что это не Марк. Тамара грубым посаженным голосом спрашивает:

   – Поела? А, доедаешь. – Она видит и мою скрюченную позу и добавляет: – Села бы на кровать. Ладно, кушай, я пока пижаму уберу.

   – А можно чай оставить? – Стараюсь, чтобы интонация была нейтральной.

   – Конечно.

   Если Марк всё же принесёт кусок пирога, то мне нужно будет чем-то запить. Не люблю есть в сухомятку.

   Тамара копошится возле постели совсем недолго. Затем подходит ко мне, забирает поднос. И уходит.

   Я выдыхаю с облегчением.

   В приюте у нас тоже были не самые приятные сиделки, но ещё ни одна из них не вызывала у меня такой неприязни, как Тамара.

   Только-только успеваю дойти до своей постели и с тяжёлым вздохом на неё сесть, как дверь снова открывается.

   – Зачем тебе сиделка, а? Ты ж вроде не беспомощная! – с порога заявляет Марк.

   Всеми силами сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться. Не дождётся.

   – Могу попросить её за тобой последить, – любезно предлагаю.

   – Нет уж, спасибо. Эта тётка меня пугает.

   – Не тебя одного, – тихо бурчу.

   Марк подходит к кровати и осторожно присаживается рядом. Матрас с тихим скрипом прогибается под его весом.

   – Руки протяни, – говорит парень.

   Я послушно исполняю просьбу. Он кладёт мне на ладони чуть сыплющийся кусочек пирога.

   Тут же начинаю ощупывать его со всех сторон. У него прямоугольная форма. Тесто твёрдое, а начинка липкая и точно посередине.

   – Спасибо, – благодарю от всего сердца. Мне действительно очень приятно.

   Марка я ненавидела с момента нашего знакомства. И от всех его выходок и издевательств эта ненависть только крепла. Поэтому сейчас мне немного неуютно сидеть с ним рядом и понимать, что за последние четыре дня он единственный помог мне улыбнуться действительно искренне.

   – Не за что, – буднично отвечает парень и, выдержав недолгую паузу, добавляет: – Знаешь, я тут слышал, что тебя вообще не Лизой зовут. Это правда?

   Вопрос повергает в ступор.

   – Марк, – выдавливаю то ли с удивлением, то ли с восхищением, – ты здесь всего два дня. Как ты умудряешься быть в курсе всего?

   – Просто у меня есть уши, и, в отличие от тебя, я умею ими пользоваться.

   – Да, забыла, – киваю с грустной улыбкой. – У тебя есть не только уши, но и глаза. И ты можешь ими видеть.

   – Ой, хватит ныть, – презрительно отмахивается парень. – Так что, ты действительно не Лиза?

   – Слушай, это сказал Рай. А уж он-то может сказать всё, что угодно, лишь бы выведать то, что ему нужно.

   – Какой ещё Рай? А-а! Стой. Этого мрачного мужика зовут Рай?

   – Неужели ты не знал? – не упускаю возможности поддеть парня.

   – Ну, мне-то он не представлялся, – гаденько хихикает Марк, чем заставляет мою ненависть всколыхнуться с новой силой. – Так что, ты всё-таки Лиза?

   – Была и останусь Лизой. Отстань. Какая вообще разница, как меня зовут?

   – Неужели тебе самой не интересно, почему вдруг тебя стали называть разными именами?

   – Потому что один «мрачный» тип может сказать всё, что угодно. У меня нет зрения, чтобы подтвердить его слова. Поэтому я Лиза, кто бы там что ни говорил!

   Марк злит меня своими настойчивыми вопросами.

   Не хочется признаваться, что Раю я поверила сразу. Он таким уверенным голосом зачитал информацию из моего личного дела, что сомнений быть и не могло. Моё настоящее имя – Маша.

   Но я не хочу выяснять, почему вдруг меня стали называть Лизой. Какая вообще разница? Как бы меня не звали по-настоящему, я навсегда останусь Лизой.

   – Тебе тоже не разрешают покидать территорию этого дома? – спрашиваю только потому, что хочу перевести тему.

   – Куда там! – Отчётливо слышу смешок. – Мне даже комнату запрещают покидать.

   Ну да, Марк никогда не отличался дисциплиной.

   – Ты есть-то будешь, или я зря стащил этот пирог? – укоризненно спрашивает он.

   – Буду.

   Встаю и медленными, аккуратными шагами дохожу до тумбочки. Там стоит мой чай. Нащупываю кружку. Откусываю кусочек от пирога. Несколько мгновений наслаждаюсь вкусом.

   Очень необычно. Твёрдое тесто рассыпается во рту. Черничная начинка оказывается кислой, что заставляет непроизвольно морщиться. Но чем дольше жуёшь, тем терпимее становится вкус. В принципе, если запить чаем, то можно даже не обращать внимания на кислоту.

   – Как думаешь, зачем мы им? – спустя некоторое время задаю вопрос Марку.

   Я уже давно хочу это спросить.

   – Не знаю, – отвечает парень, а потом зачем-то добавляет: – Честно.

   – Помнишь, когда ты свалился на меня несколько дней назад, то спросил: «Ты тоже Клеймённая»? Что ты имел в виду?

   Я не настаиваю. Спрашиваю совершенно спокойным тоном. Всё равно ведь стою к парню спиной, моего лица он не может увидеть. Значит, и эмоций не распознает.

    – Просто… не знаю…

   Марк теряется в словах. Ему тяжело ответить. Я и не давлю. Стою и спокойно жду, вертя в руках кружку.

   Захочет – ответит. Не захочет – его право.

   Скрипит матрас. Шагов не слышно. Он ёрзает. Волнуется, видимо. Хотя с чего бы?

   – Мм… – мычит он и начинает сбивчиво говорить: – Я просто слышал, что этот Рай назвал меня Клеймёным. Понятия не имею, что это значит.

   – А если посмотреть? – неожиданно предлагаю.

   – В смысле?

   – Ну, люди же часто ищут ответы на вопросы в Интернете. Наверное, в этом доме он тоже есть. Можешь там посмотреть.

   Повисает неловкая пауза. Мне в принципе всё равно, что Марк скажет.

   Но он умудряется разом сбить всё моё равнодушие.

   – Хочешь, можешь со мной сходить.

   – Что?

   Медленно поворачиваюсь к парню, хотя прекрасно понимаю, что это бесполезно. Как к нему не стой, мне его всё равно не увидеть.

   – Ну, я тоже думал полазить в Инете. На первом этаже их комнаты, я видел там комп. Можем вместе сходить.

   – Э-э-э… – настает моя очередь нерешительно мычать. – Нам может здорово влететь.

   – Да ладно, этот Рай вообще куда-то свалил. А его собачка днём в этом доме появляется редко.

   – Какая ещё собачка? – озадаченно хмурюсь.

   – Да друг его, вечно тут околачивался, потом тоже стал пропадать надолго.

   – А-а…

   Не знаю почему, но мне безумно хочется пойти вместе с Марком. И хотя я прекрасно понимаю, что никакого «инета» не увижу, зато хотя бы смогу вырваться из этой тюрьмы.

   – Только можно мне тебя за руку держать? – спрашиваю смущённо. – Я просто в тех комнатах ещё не была.

   – Фигня вопрос!

   Марк в один момент оказывается рядом. «Заботливо» выхватывает у меня кружку и с приглушённым стуком ставит её обратно на тумбочку. Затем берёт меня за руку и начинает тащить вперёд.

   Похоже, ему очень хочется найти информацию. И сделать это не в одиночку.

   Мы идём так быстро, что я с трудом успеваю переставлять ноги. Времени на отсчитывание шагов уже не остаётся.

   Вроде мы движемся в сторону кухни, но сворачиваем не вправо, а влево.

   При этом парень то и дело останавливается, прислушивается, шикает на меня и периодически шипит: «Идём-идём, скорее!».

   В итоге возле чужой комнаты оказываемся в считанные минуты. Я даже не успеваю выдохнуть, как рядом слышится скрип открывающейся двери, а потом меня заталкивают внутрь.

   – Ну вот и пришли! – гордо провозглашает Марк, словно только что выиграл соревнование. – Постой тут, я пока комп включу.

   Меня оставляют возле стены. И я этому безумно рада. Есть время обследовать территорию.

   Марк копошится где-то рядом. Я же прислоняюсь ладонями к холодной стене и начинаю двигаться вдоль неё, исследуя каждый предмет. Вот, кажется, шкаф… вроде деревянный. Холодный. На полках есть книги, какие-то фигурки, даже горшок с цветком. Земля в нём рыхлая и сухая. Давно не поливали.

   Интересно, в чьей мы комнате?

   Тут пахнет странно. Вроде запах свежий, но в нём чувствуется и человеческий аромат. То ли духи, то ли просто запах тела.

   Марк чем-то брякает. Слышится гудящий звук, смешивающийся со скаблящим, словно чем-то твёрдым водят по столу. Кресло прогибается под парнем с тонким, сдувающимся скрипом. Затем ко всему этому добавляется стук пальцев по клавишам.

   Времени проходит совсем немного. Я двигаюсь вдоль стены, натыкаясь то на тумбочку, то на одинокий стул, то на кровать. Пока исследую постель и принюхиваюсь к чужому аромату, Марк ищет информацию в Интернете.

   На удивление мне совсем не страшно. Даже наоборот, весело. В принципе, мы ведь ничего не нарушаем. Мне же разрешили гулять по дому, я и гуляю.

   В какой-то момент ловлю себя на мысли, что было бы очень забавно, если бы Тамара нашла нас. Мне почему-то очень хочется её позлить.

   – Блин! – расстроено восклицает Марк.

   – Что случилось?

   – Да тут нет ничего о Клеймённых! Единственное, что удалось найти, это исследование какого-то немецкого ученого. Но книгу не отсканировали!

   – Что не сделали?

   – Ну, она только на бумаге есть. – Голос у парня излучает мировую скорбь. – А эта книга вообще хранится в библиотеке иностранной литературы. В Москве!

   – В Москве? Это ведь очень далеко отсюда, да?

   – Ну… не очень, вообще-то. Всего лишь час езды. – А теперь в голосе появляется задумчивость.

   Мы молчим несколько секунд, размышляя о сложившейся ситуации. А потом Марк вдруг предлагает:

   – Может, съездим?

   – Чего?

   – Поехали, а?

   – В Москву?!

   – Ну да.

   – Ты совсем сдурел?!

   Я возмущённо взмахиваю руками. Наверное, со стороны это выглядит забавно.

   – Лиз, да ладно тебе. Это же недалеко.

   И он говорит вполне серьёзно.

   – Нет, Марк, – решительно качаю головой. – Ты, похоже, не понял, куда мы попали! Одно дело сбежать в чужую комнату и залезть в чужой компьютер, но совсем другое – сбежать в Москву!

   – Да кто сказал «сбежать»?! – возмущается парень. Слышу скрип его стула. Марк встаёт на ноги и движется ко мне. – Мы же быстренько, туда и обратно, а?

   О, узнаю этот тон.

   – Тебе просто скучно. – Говорю это с ироничным хмыканьем. Я не злюсь. Просто констатирую факт. – И сюда ты меня позвал, только чтобы не помереть от скуки.

   – Не говори ерунды, – отмахивается Марк. Останавливается напротив. Чувствую его запах – не искусственный, не приправленный духами, а его собственный, настоящий. И не самый приятный.

   Делаю шаг назад, но тут же упираюсь икрами в перегородку кровати.

   – Может хватит уже шарахаться от меня, как от чумы? – с некоей злостью спрашивает парень.

   Хочется таким же тоном ответить: «Так может хватит меня пугать?!». Но я глотаю слова вместе с притихшей злостью, скрещиваю руки на груди и говорю абсолютно спокойно:

   – Я с тобой никуда не поеду.

   – Да ладно тебе, будет прикольно!

   «Прикольно»?!

   – Марк, знаешь, ты всегда так делал. – Стараюсь, чтобы голос не задрожал. Нет уж, в этот раз парню на меня не надавить. – Ты всегда нарушал правила в приюте, вечно от тебя были одни проблемы! И может быть тебе это казалось «прикольным», но теперь ты уже не в приюте! На этот раз в качестве наказания тебя не заставят мыть полы! Так что, знаешь, можешь делать всё, что душе угодно, только без меня, потому что я хочу дожить до завтрашнего дня! И послезавтрашнего тоже!

   – Так значит, слепая Лиза боится за свою жизнь?

   Теперь больше нет никаких наигранных интонаций. Теперь он говорит действительно с яростью.

   – Да, Марк. Все боятся за свою жизнь.

   – Знаешь, Лиза, – он наклоняется ко мне так близко, что щеки касается его дыхание. Хочется отстраниться, но некуда. Поэтому я только звучно сглатываю, а Марк шипит мне чуть ли не в ухо: – Пока ты будешь бояться за свою жизнь, она пройдёт мимо.

   – Я всё равно никуда с тобой не поеду.

   Выставляю руки перед собой и касаюсь тела парня. Вроде в районе груди. Чуть прилагаю усилий, чтобы «помочь» ему отойти подальше. Ненавижу, когда стоят так близко.

   – Ну и зря, – холодно отвечает Марк. Он всё-таки отходит от меня, чем заставляет облегчённо выдохнуть. – А тебе, я смотрю, вообще тут нравится. Неудивительно, кстати.

   Я хмурюсь.

   – Что ты имеешь в виду?

   – А непонятно? – язвительно переспрашивает парень. – Тут же ведь почти второй приют для бедной и беспомощной Лизы. Сиделка вьётся вокруг тебя так, словно ты не в состоянии и шага сделать самостоятельно. Ты всего лишь слепая, а все делают из этого такую трагедию, как будто ты без рук, без ног и без мозгов! И я почти уверен, что знаю, как ты проводишь свой день. Наверняка лежишь на постельке и слушаешь романтичную гамму окружающих звуков!

   Я обиженно поджимаю губы и непроизвольно начинаю чаще и злее дышать.

   Хочется, очень хочется сказать ему что-нибудь в ответ. Такое же обидное, чтобы он тоже стоял и злобно сопел. Но я молчу, потому что как обычно не могу придумать обидных слов.

   Это Марк. Он просто обожает говорить гадости. И я уже даже как-то научилась молчать.

   Открываю рот, чтобы просто в сотый раз повторить «я никуда с тобой не поеду», но не успеваю даже вдохнуть. Дверь в комнату резко открывается, заставляя меня испуганно вздрогнуть. Грозный голос Тамары сотрясает воздух:

   – Лиза, ты что здесь делаешь?!

   И мне вдруг становится так страшно, что сердце начинает биться в три раза быстрее.

   – Я…я…

   Поспешно закрываю рот, прекрасно понимая, что лучше уж молчать, чем выдавливать такой жалкий лепет.

   – А ты что здесь делаешь? – Это грозное восклицание явно предназначено Марку.

   – Осматриваю дом, – с лёгкостью отвечает парень.

   – Лиза, идём. – Тамара резко сменяет направление отповеди. – А ты останешься здесь, кое-кто очень хочет с тобой поговорить, – это уже Марку.

   На самом деле, я бы и хотела пойти навстречу женщине, но точно не зная, где она стоит, не хотела рисковать. Случайно споткнусь и буду выглядеть ещё более жалко.

   Поэтому, как и следовало ожидать, Тамара сама подходит ко мне. Довольно грубо хватает за локоть и выводит из комнаты. На удивление, не тащит, а именно выводит – спокойным, размеренным шагом.

   Мы идём в полном молчании. Я кусаю губы и пытаюсь предположить, что мне теперь сделают. С одной стороны, они, конечно, разрешили ходить по дому, но вряд ли это разрешение распространяется на чужие комнаты. Что-то мне подсказывает – словами «больше так не делай!» уже не отделаться.

   Мы медленно поднимаемся по лестнице на второй этаж. Я иду впереди, но Тамара меня не подгоняет, позволяя осторожно ступать на каждую ступеньку.

   Женщина доводит меня прямиком до комнаты, после чего заставляет остановиться. Открывает дверь и позволяет первой зайти внутрь.

   Не зная чего ждать, всё же опасаюсь оставаться на месте, поэтому тут же иду наискосок к постели. Медленно, неловко, но это лучше, чем стоять и ждать унизительной отповеди.

   Дохожу до кровати, сажусь на мягкую перину и покорно опускаю голову. Жду. Но с удивлением понимаю, что Тамара по-прежнему стоит где-то возле двери. Может и нет, конечно, но её дыхание едва слышно, а значит, она довольно далеко.

   – О чём вы говорили с тем парнем? – неожиданно спрашивает женщина, чем вгоняет в ступор.

   – Что? – глупо переспрашиваю.

   Тамара не утруждает себя повторением вопроса. Она знает, что я все прекрасно поняла.

   – Ну… мы говорили о жизни, – начинаю неловко лепетать.

   – И всё? – Голос у сиделки строгий и спрашивает она так, словно я кого-то убила.

   – Да. – Судорожно киваю.

   – Лиза, не ври мне. Вы с этим парнем что-то задумали?

   – Что? Н-нет. Честное слово, нет! Он попросил меня прогуляться с ним по дому, а потом завёл в ту комнату.

   – О чём вы говорили? И не ври, что о жизни. – Тамара говорит так грозно, что я непроизвольно сглатываю.

   – Марк назвал меня беспомощной слепой девчонкой. И сказал, что обо мне слишком сильно заботятся.

   Я даже не вру, он действительно это сказал.

   Повисает молчание. То ли Тамаре нечего сказать, то ли она пытается понять, говорю ли я правду.

   Ответа от неё так и не дожидаюсь. Зато вдруг слышу её шаги. Она, как всегда в каких-то тапочках, и их шарканье становится слишком громким для этой безмолвной комнаты. Меня пробирает дрожь. В какой-то момент кажется, что Тамара сейчас замахнётся и ударит. От этих мыслей вся сжимаюсь, ожидая самого худшего.

   Но Тамара лишь садится рядом со мной. А потом достаточно спокойно говорит:

   – Я скажу тебе это лишь раз, и если ты меня не послушаешь, то пеняй на себя. Поняла?

   Она дожидается моего недоумённого кивка и продолжает:

   – О чём бы вы ни договорились с этим Марком, запомни раз и навсегда: мистер Райнер не потерпит бунта на корабле. Что бы вы ни задумали, лучше откажитесь от этой идеи, пока не стало слишком поздно. И, поверь, я знаю, о чём говорю. Я уже видела, как в этом доме проливалась кровь.

   Это заявление заставляет меня испуганно вздрогнуть.

   – Он меня убьёт? – выдавливаю то ли ошарашено, то ли панически.

   – Нет, Лиза. Тебя он не убьёт.

   «Тебя». Эти слова совсем-совсем не обнадёживают. Ведь это значит, что кого-то другого вполне могут убить, даже глазом не моргнув.

   – Твое поведение может навредить другим людям. Подумай об этом.

   С этими словами Тамара поднимается, без единого слова доходит до двери и спустя мгновение оставляет меня в полном безнадёжном одиночестве.

   Я сижу не двигаясь ещё несколько минут. Не могу прийти в себя.

   От Тамары можно было ждать отповеди или наказания, но никак не наставлений. Причём её слова выбивают из душевного равновесия намного сильнее, чем тот же ор или яростный крик. Лучше бы меня наказали.

   Теперь обеда дожидаюсь в безумно нервном состоянии. То и дело вскакиваю с постели и прохожусь по комнате. Или с размаху падаю носом на кровать. Тяжёлые мысли не дают покоя.

   Сперва размышляю о словах Тамары, которые очень действенно сорвали иллюзию сносного отношения ко мне. Это сразу заставило вспомнить не только как я сюда попала, но и зачем. Вернее, это-то как раз и неизвестно. И как бы Рай ни пытался состроить из себя приветливого и добродушного хозяина, он всё равно упорно отмалчивается о причинах, которые заставили его похитить меня из приюта. А это значит – он что-то скрывает. И расслабляться нельзя.

   Затем я вспоминаю о том, что «из-за меня могут пострадать другие» и тут же начинаю строить предположения, как обошлись с Марком. Варианты один страшнее другого.

   В конце концов настолько устаю от этих мыслей, что чувствую, как начинает пухнуть голова. Не выдержив, залезаю на кровать, сворачиваюсь калачиком и зажмуриваюсь, стараясь ни о чём не думать.

   В этот раз страх притупляется, поэтому я могу совладать с эмоциями. Это позволяет не поддаваться панике, расслабиться и даже немного задремать.

   Я просто уже очень устала бояться.

   Щелчок открывшейся двери резко сбрасывает пелену только-только набежавшего сонного помутнения. Я вздрагиваю, приподнимаюсь на локтях и поворачиваю голову в сторону двери.

   Это Тамара. Она приносит обед. Борщ.

   – Простите… а можно мне выйти в сад? – спрашиваю у неё чуть ли не сходу.

   – В какой ещё сад? – Женщина словно огрызается. – Или ты имеешь в виду двор?

   – Да, двор.

   – Зачем?

   – Пожалуйста… клянусь, мне только на воздухе посидеть. Тут просто очень… душно.

    Тамара несколько мгновений бренчит посудой, изводя меня своим молчанием, а затем говорит:

   – Ладно, только недолго. Я достану свитер, не хватало ещё, чтобы ты простыла.

   Вроде бы нужно поблагодарить её, но меня хватает только на кивок. Глупо как-то благодарить за разрешение погулять.

   Предвкушая скорый побег из ненавистной комнаты, борщ ем даже без отвращения. И вообще, распробовав вкус с удивлением понимаю, что он вполне съедобный. Нам в приюте, бывало, и хуже еду подавали. Правда, я терпеть не могу мягкой моркови или свёклы. Она такая гадкая, что меня даже тошнить иногда начинает. Но, естественно, Тамаре об этом не говорю. Не хочется злить её ещё больше.

   Покорно съев всё до последней капли, с плохо скрываемым нетерпением поворачиваюсь к сиделке. Та просит подождать, пока она достанет мне теплую одежду. Я киваю и продолжаю стоять, как памятник. Послушно поднимаю руки, когда Тамара решает сама натянуть на меня найденную вещь.

   Свитером это тряпку назвали явно незаслуженно. У меня был свитер в приюте, и он так кололся, что приходилось надевать под него ещё одну кофту. Но зато он грел. А этот сделан из мягкой ткани. Вроде вязанный, так как на ощупь между сплетениями есть небольшие дырки. Но он не шерстяной, поэтому сразу ясно, что этот свитер греть не будет.

   Но Тамара довольна. Она берёт поднос с пустой посудой и, словно надзирательница, провожает меня до самой входной двери. Под её присмотром я чувствую себя преступницей. Только наручников не хватает.

   Женщина просит подождать её у входной двери, пока она отнесёт поднос на кухню. Затем возвращается и выводит меня на улицу.

   Мы вместе доходим до лавочки. Я уже начинаю подозревать, что она будет сидеть со мной до упора, но та ссылается на какие-то дела и уходит, предупредив, что через полчаса вернётся.

   На улице действительно прохладно, если не сказать холодно. И это очень неожиданно, ведь совсем недавно жара была такая, что становилось невозможно дышать.

   Порыв ветра заставляет поёжиться. Откидываюсь на спинку лавочки, чуть задирая голову, и начинаю понемногу вслушиваться в окружающие звуки. Холодный ветер, заставляющий листву издавать немного пугающий шелест, дарит неожиданное спокойствие.

   Уже почти расслабляюсь, радуясь избавлению от удушающей комнаты и отсутствию навязчивых мыслей, как вдруг чужой голос мигом разрушает всю иллюзию:

   – Позволишь примоститься рядом?

   Надеюсь, на моём лице не отражается никакой жуткой гримасы.

   Прекрасно узнаю этот голос. Это мужчина, который недавно разговаривал со мной на лестнице.

   Не могу разобрать смысл его вопроса: он спрашивает разрешения из вежливости или намекает, что мне стоит подвинуться? Но уточнять не собираюсь, просто отодвигаюсь вправо до тех пор, пока не касаюсь рукой подлокотника.

   – Давно здесь сидишь? – спрашивает мужчина довольно вежливо.

   Я качаю головой. Он ведь наверняка знает, что нет.

   – Ты часто сюда приходишь, – продолжает как ни в чём не бывало, – тебе здесь нравится?

   Я пожимаю плечами. Затем понимаю, что такое ведение «диалога» может выглядеть оскорбительно, и немного сконфуженно выдавливаю:

   – Тут тихо и спокойно. Пока вы единственный, кто сидит здесь со мной за всё это время.

   Слышу его смех. Низкий, с явно различимой хрипцой. Даже какой-то приятный, что ли…

   – Смею тебя утешить, что пока ты единственная, кто сидел на этой лавочке за всё время с момента покупки дома.

   – Зачем её тогда вообще сделали, если она никому не нужна? – спрашиваю недоумённо.

   – К сожалению, у людей нет времени сидеть на лавочках.

   Несколько мгновений перевариваю его слова. А затем судорожно вздыхаю.

   – Вы хотели сказать – у нормальных людей?

   – Нет, я сказал именно то, что хотел.

   На этот раз в его голосе слышны стальные нотки.

   Чувствую, как страх вновь поселяется внутри, сжимая своими тисками так сильно, что сбивается дыхание. Наверное, мужчина замечает изменившееся настроение и, вернув себе дружелюбный тон, говорит:

   – Мы ведь с тобой так и не познакомились. Меня зовут Тони.

   Я киваю. Он ждёт от меня ответа и приходится сказать:

   – Думаю, вы и так знаете, как меня зовут.

   Эти слова звучат не очень дружелюбно. Но мне этого и не надо.

   Надеюсь, что такой ответ даст понять мужчине, что я не хочу вести пустую болтовню. И не ошибаюсь. Он сразу же переходит к делу:

   – Слышал, вы с соседом сегодня залезли в чужой компьютер?

   Ах, так вот, к чему всё это.

   – Это не так, – отвечаю предельно спокойно.

   – Вас видели, Лиза. Не стоит отнекиваться, это выглядит жалко.

   – Вообще-то нельзя залезть в компьютер, потому что он не коробка. – В моём голосе отчётливо слышна злость.

   Похоже, мужчина удивляется моим словам. Он некоторое время молчит, видимо раздумывая, стоит ли отвечать на такую сомнительную реплику. В итоге решает, что нет.

   – Лиза, я просто не хочу, чтобы ты думала, что в этом доме живут только идиоты. Я не слепой и не тупой. И я очень не хочу, чтобы ты наворотила глупостей, о которых потом будешь сильно жалеть.

   Я опускаю голову так, что волосы спадают на лицо, и молчу. Мне нечего на это сказать. И мужчина, кажется, прекрасно это понимает. Он сидит рядом ещё несколько минут, в течение которых между нами висит гробовое молчание. Затем раздаётся хлопок, словно он ударяет себя по коленке или просто хлопает ладонями, и говорит:

   – Будем надеяться, что ты всё поняла.

   Встаёт. Его шаги странные. Ударов обуви о землю не слышу. Зато слышу шелест травы.

   – Скажите, – неожиданно вскидываю голову и спрашиваю почти с мольбой: – вы знаете, зачем меня сюда привезли?

   – Вряд ли ты мне поверишь, но для меня это такая же загадка.

   В его голосе с удивлением различаю сочувствие.

   Наверное, это значит, что всё совсем плохо, раз меня жалеет такой человек, как он.

   Я не люблю таких. Эти люди слишком хорошо умеют вживаться в чужую роль.

   Когда мне пришлось проходить курс лечения успокоительными, у меня был не самый приятный врач. Мужчина. Сперва он показался мне милым и добрым. Он интересовался моим здоровьем, спрашивал о жизни в приюте, рассказывал что-то забавное. А потом вопросы и истории начали повторяться. И стало ясно: я для него не больше чем очередная пациентка. Для меня нужна определённая интонация, определённый уровень эмоций, в число которых ни в коем случае не входит гнев, и определённые истории. Чтобы я расслабилась и позволила воткнуть себе иголку под кожу.

   Этот Тони такой же.

   Он может разговаривать со мной как угодно, но рано или поздно брезгливость всё равно вылезет наружу.

   Из-за очередного «предупреждения» о только-только обретённом душевном спокойствии можно забыть. На скамейке сижу ещё где-то с четверть часа. Потом не выдерживаю, встаю и с нескрываемым раздражением возвращаюсь в дом.

   Эти люди думают, что своими речами помогают избежать необдуманных поступков с моей стороны. Но на деле – только прибавляют нервов.

   Оставили бы уже меня в покое.

***

Почему-то я уверена, что не смогу уснуть. Этот день сродни тому, первому, когда меня только привезли в этот дом. По количеству истраченных нервов – так точно.

   Но, к своему удивлению, засыпаю довольно быстро.

   Как всегда без сновидений.

   Несмотря на то, что сон крепко окутывает своими тисками, я сплю очень чутко. Восприимчивость к любым звукам не даёт мне возможности погрузиться в полное и безмятежное забытьё.

   Тихий щелчок двери заставляет резко открыть глаза. Тут же различаю глубокое, но размеренное дыхание. И медленные, очень осторожные шаги. Тот, кто сюда зашёл, явно не хочет, чтобы я проснулась.

   – Я знаю, что ты меня слышишь, – раздаётся заговорщицкий шёпот.

   Не могу удержаться, чтобы не закатить глаза. Его беспрепятственные визиты уже начинают порядком нервировать.

   – Лизка, да ладно, я тебя не первый год знаю! Ты уже проснулась! – раздражённо шипит Марк.

   И, уже не скрываясь, быстро доходит до моей кровати. С жалобным скрипом перина прогибается под его весом. В следующее мгновение понимаю, что парень лёг рядом со мной. Очень-очень близко.

   – Отодвинься! – Вскидываюсь и натягиваю одеяло до самого носа.

   Марк моего вскрика словно не замечает. Как ни в чём не бывало он лениво спрашивает:

   – Ну что, ты подумала?

   – Над чем?

   Мне очень хочется треснуть его чем-нибудь, но я мысленно призываю себя к спокойствию. Во-первых, тут нужна точность, а у меня с этим проблемы. Во-вторых, кто знает, какими последствиями это может обернуться.

   – Над предложением съездить в Москву.

   – Ма-арк, – выдавливаю обречённо, – не надо. Оставь эту идею, пожалуйста.

   – Лиза!

   Он дёргается, и я тут же дёргаюсь в ответ. Непроизвольно отклоняюсь в сторону. Понимаю, что отодвигаться бесполезно, если только мне не хочется сломать шею – я всегда сплю с краю.

   – Тихо, расслабься, – примирительно говорит парень и, кажется, увеличивает расстояние между нами. Чувствую, как под ним прогибается матрас. – Просто меня бесит твое отношение к жизни!

   – А что тебя не бесит? – срываюсь на ироничный тон.

   – Только дурочкой не прикидывайся, ладно? Я тебе предлагаю шанс ощутить вкус свободы. А ты что?

   – А я предлагаю тебе подумать головой, – отвечаю обиженно. – Марк, забудь. Отсюда не сбежать!

   – Кто говорит «сбежать»? Мы же просто погуляем, и всё! По-твоему, мы должны сидеть тут и подыхать от скуки?

   – О, так вот оно что! Тебе скучно? Знаешь, а мне страшно. Я боюсь этих людей и не хочу нарваться на неприятности.

   – Лиза, – моё имя в его устах звучит, как ругательство, – все чего-то боятся, но это не значит, что из-за страха можно позволять обращаться с собой, как с игрушкой.

   – Я и не… – возмущённо открываю рот, но Марк резко перебивает:

   – Да, ты для них послушная игрушка. «А можно мне попить?», «А можно мне поесть?», «А можно мне погулять? Я совсем недолго!», – высоким голосом парень цитирует, по его мнению, меня. – Ты что, не понимаешь, как они рады, что им попалась такая безвольная девчонка?

   – Я… я так себя не веду, – выдавливаю оскорблёно.

   – Поверь, ты ведёшь себя именно так.

   Тон у Марка очень грубый. Хочется состроить гримасу и спрятаться куда-нибудь подальше.

   – Я хотя бы не нарываюсь, – пытаюсь противопоставить ему хоть что-то.

   – Да, ты просто позволяешь им наседать на себя.

   – Хватит.

   – А что я такого сказал? Или правда глаза колет?

   – Прекрати. Пожалуйста.

   Но Марка эта мольба не останавливает. Он продолжает напирать с двойной силой:

   – Тебя похитили из родного приюта, притащили в какую-то убогую комнату и теперь даже не могут объяснить причины столько «лестного» обращения. Мне кажется, ты заслужила хотя бы прогулку по городу!

   Эти слова заставляют меня с яростью ударить по одеялу, теперь плотно укрывающему только ноги.

   – Я не ты, Марк! – злобно шиплю сквозь зубы. – Это ты у нас смелый и безбашенный! А я… я не такая! Если мне страшно, я буду делать всё, что они мне скажут! Потому что я хочу жить, и мне совсем не хочется узнать, какое наказание уготовано за инициативу!

   – Да разве это жизнь? – Он спрашивает это таким голосом, что у меня слова застревают поперёк горла.

   Я со злостью сжимаю край одеяла и продолжаю хмуро сопеть.

   Марк больше не повышает тона. Он говорит спокойно, с некоторой горечью в голосе:

   – Нас тут заперли, как подопытных крыс. Заметила, как эти хозяева пытаются состроить из себя добреньких Мэри Поппинс?

   – Кого?!

   – Неважно. Просто сама подумай, разве это правильно? Даже в приюте с нами обращались лучше.

   – Марк, я не хочу вызывать их гнев. Тем более, мне уже намекнули, что если мы разозлим Рая, то тогда нас точно убьют.

   – Да никто не станет нас убивать! – отмахивается парень и передвигается поближе ко мне. Садится буквально напротив. Теперь чувствую не только запах, но и тепло, исходящее от его тела. – Лиз, неужели тебе никогда не хотелось взглянуть на мир?

   – Да, очень смешно, Марк. Если и хотелось, то всё равно я бы не смогла. – И красноречиво указываю на свои глаза, хотя не знаю, сможет ли парень это увидеть.

   – А теперь я могу тебе показать, – тихо говорит он.

   – Что? – недоумённо хмурюсь, опасаясь, что мне послышалось.

   Марк тут же придвигается ещё ближе и неожиданно хватает меня за руки.

   – Лизка, ты просто там не была! Ты не знаешь, как там здорово! А если мы вместе поедем, я тебе буду описывать всё-всё! Ты даже представить не можешь, какой офигенный реальный мир! Знаешь, я, конечно, тот ещё кретин, но одно я знаю точно: жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на приют или этот дебильный дом. Слушай, ты сама-то не боишься, что когда будешь умирать, вдруг поймешь, что могла использовать шанс посмотреть на мир, а вместо этого струсила и осталась подыхать вот здесь?

   Я ошарашено молчу. Начинаю дышать через раз. В груди поселяется неприятное щекочущее ощущение. Марк попадает в яблочко. Он был прав ещё с того момента, когда начал намекать на моё безропотное поведение. Но признавать этого упорно не хочется.

   Нарушая повисшее молчание, Марк начинает задушевно говорить немного странную и пугающую фразу:

   – На небе только и разговоров, что об океане. И о закате. Там говорят о том, как чертовски здорово наблюдать за огромным огненным шаром. Как он тает в волнах. И невидимый свет, словно от свечи, горит где-то в глубине 1

   Голос парня звучит завораживающе. Я моргаю, осторожно высвобождаю свои руки из его крепких пальцев и выдавливаю:

   – Красиво.

   Эти слова действительно красивые и пробирают до костей.

   – Фраза из моего любимого фильма. Знаешь, там два парня были смертельно больны, но это не помешало им бросить всё и поехать к морю. Их сотню раз пытались убить, но они всё равно до последнего шли к цели. Они хотели увидеть океан. Каждый человек хочет ощутить вкус жизни, не важно, умирает он или нет. Как думаешь, ты заслуживаешь этого?

   – Это нечестно, Марк…

   – Заслуживаешь или нет? – Он упорно требует ответ.

   – Да. – Отвечаю очень тихо.

   – Значит, ты поедешь со мной?

   Я с обречённым вздохом откидываюсь на подушки и говорю уверенно:

   – Да.

ГЛАВА 8

   Этой ночью я так и не могу уснуть.

   Запала от вдохновляющих речей Марка хватает ровно на тот период, пока парень находится в комнате и подзадоривает рассказами о том, как здорово выглядит «реальный мир». Под таким напором в голове тут же один за другим возникают оправдания собственному решению.

   Марк ведь прав! Меня держат здесь, как преступницу, хотя я этим людям вообще ничего не сделала. А они даже не удосуживаются объяснить, что им от меня нужно. Я заслуживаю прогулки по городу? Ещё как заслуживаю! И вообще, может это наглядно покажет всяким Тамарам, что нельзя лишать человека хотя бы крохотных радостей жизни!

   А потом Марк уходит, предупредив, что перед завтрашним днём обязательно нужно выспаться. Он говорит, что «если всё будет чисто», то зайдёт за мной с утра, до прихода Тамары, но как раз когда «комнатная собачка» соберётся уезжать. Так он называет Тони, который каждое утро в обязательном порядке покидает дом.

   Под «если всё будет чисто» подразумевается приезд Рая. Марк сказал, что мужчина должен был вернуться ещё дня два назад, но его до сих пор нет. Если и завтра он не приедет – план в силе.

   Как только я остаюсь в одиночестве, меня начинают грызть сомнения. Возмущение по поводу нелестного обращения тут же сменяется стыдом: мне ведь много и не надо. А доказывать им, что надо лучше обращаться с людьми? Так ведь можно же просто об этом сказать…

   Я честно пытаюсь уснуть. Но каждая новая мысль заставляет ворочаться.

   Когда Рай узнает о нашем поступке, он нас обоих убьёт. Не зря же из-за какой-то прогулки по дому так заволновались Тони с Тамарой! И зачем вообще в Москву ехать? Ах да, в библиотеку. А если что-то произойдёт? Если я споткнусь и сломаю ногу, как мы вернёмся обратно? А если Марк оставит меня где-нибудь, или я вообще потеряюсь?

   Недавнее азартное предвкушение быстро испаряется под натиском тяжёлых мыслей. Я уже готова всё бросить и остаться в этом жутком доме, зато в целости и сохранности! Но потом приходит осознание, что когда заявится Марк, он не пожалеет ещё сотни громких слов, но вынудит меня пойти с ним. Вернёт это чувство свершения Великого Поступка. И я снова сдамся.

   Понимая, что уснуть уже не получится, решаю потратить оставшееся время на сборы.

   В конце концов, всё решит случай. Если Рай вернётся – значит, авантюре конец. Если нет – значит, наверное, судьба.

   Я вылезаю из кровати, дохожу до двери. Стою возле неё где-то с минуту, прислушиваясь к звукам. Потом выхожу в коридор. Приникаю к противоположной стене и начинаю двигаться вдоль неё, нащупывая дверные ручки. На пятой останавливаюсь, дёргаю. Дверь открывается с тихим скрипом.

   Здесь смежный туалет с ванной.

   Мне нужно и то и другое.

   Правда, с душем возникают некоторые проблемы. Я самостоятельно нахожу кран, включаю воду и регулирую её до нужной температуры. А вот с шампунем выходит неурядица: я очень смутно помню форму флакончика. Приходится ощупывать каждый и выбирать более-менее соответствующий моим воспоминаниям. В итоге жидкостью из этого флакончика намыливаю как голову, так и тело. В конце концов, можно же и тело намылить шампунем или голову – гелем для душа. Главное, что бы это действительно был либо гель, либо шампунь.

   В комнату возвращаюсь посвежевшей и с неожиданно хорошим настроением. Пока тяжёлые мысли и опасения оставили мою бедную голову, ненадолго вернулись предвкушение и азарт. Пробродив немного туда-сюда, решаю, что нужно выбрать себе одежду. Но, открыв шкаф, вспоминаю, что в единственный поход в магазин Тамара куда-то ушла, и в итоге вещи мне купили «по списку». Что входило в этот список, я при всем желании прочесть не могла. Поэтому и о том, из чего вообще теперь состоит мой гардероб, представления не имела.

   Приходится действовать на ощупь.

   Я стараюсь не заострять внимания на непонятных мне вещах («вроде длинное, похоже на платье, но ткань такая плотная, что, кажется, это всё-таки кофта…»), пытаясь определить футболку и джинсы. Тамара уже раз меняла мне комплект, значит, этих вещей у меня точно не по одной штуке.

   Мне везёт. Я нахожу нужную одежду довольно быстро.

   Переодеваюсь. И в остальное время слоняюсь по комнате, периодически запуская пальцы в волосы и теребя их, чтобы скорее высохли.

   На этот раз тишина совсем не давит. На нервной почве время вообще пролетает незаметно.

   Я обдумываю предстоящую авантюру и методы её исполнения, как вдруг дверь с размаху открывается. С силой бьётся о стену и заставляет меня с тихим вскриком подскочить на месте.

   А Марк тем временем высокопарно заявляет:

   - Торжественно клянусь, что замышляю шалость и только шалость!

   - Что? – выдавливаю чуть ли не истерически.

   - Минус пятьдесят очков Гриффиндору за незнание!

   - Что?!

   - Ладно, проехали. Ты как, готова к приключениям? – В его голосе звучит такой задор, что мне становится ещё страшнее.

   Искренне качаю головой и жалостливо выдавливаю:

   - Может, не надо, а?

   - Лизка, не бойся, я же с тобой!

   - Это пугает меня ещё больше, - бурчу себе под нос.

   - Так, слушай, возьми с собой трость, чтобы было легче передвигаться, - авторитетно говорит Марк. – И... в общем-то, больше ничего не надо, верно?

   - Ты у меня это спрашиваешь?!

   - Так, без паники! Постарайся убрать этот ужас со своего лица. Ничего страшного не происходит, слышишь меня? Мы просто идём гулять. Поняла?

   Подобное внимание к моей персоне выглядит очень трогательно, и это помогает панике притихнуть. Я делаю глубокий вдох и киваю уже увереннее.

   - Вот и отлично! – В Марке явно проснулся самый оптимистичный человек в мире. – Вот тебе моя рука. Цепляйся за неё и пообещай мне исполнять все мои указания, ладно?

   - Даже выпрыгнуть из окна? – уточняю настороженно.

   - Эй, я пообещал, что замышляю шалость, а не убийство!

   Не дождавшись, когда я схвачу его за руку, он сам вложил свою ладонь в мою и крепко её сжал.

   - Итак, Лиза, сейчас мы с тобой тихонько спускаемся вниз и выходим во двор. «Комнатная собачка» вот-вот должна уехать, так что нам главное не упустить момент!

   - Какой момент? – не понимаю я.

   Но Марк воображает себя великим полководцем и своего единственного соратника посвящать в план не собирается, вяло отмахиваясь:

   - Не забивай себе голову ерундой. Просто делай, как я скажу, ладно?

   - Ладно, - хмуро киваю.

   После моего согласия он начинает тащить меня к двери, нарушая своё же правило «идти тихонько». Но, вопреки ожиданиям, движемся мы не к лестнице, а в противоположную сторону.

   - Ты куда? – спрашиваю озадаченно.

   - В туалет, надо обязательно сходить перед дорогой.

   Парень останавливается первым, и я невольно врезаюсь ему в бок. Делаю шаг в сторону и жду. В ванную комнату заходим по очереди.

    После того как мы справляем естественную нужду, Марк опять хватает меня за руку и на этот раз тащит уже к лестнице. Моя трость с каждым шагом всё чаще врезается в пол, хотя я вроде пытаюсь «нащупывать» ею путь, а не «прокладывать» его.

   В конце концов, Марк не выдерживает. Он со злостью выхватывает у меня злосчастную вещицу.

   - Ты что, первый раз с тростью ходишь?! – возмущённо шипит мне на ухо.

   - Второй.

   По коридору разносится раздражённый вздох.

   - Ладно, тогда просто крепче держись за меня.

   Трость он мне не отдаёт. Слышу несколько щелчков, означающих, что он её сложил.

   Мы довольно спешно доходим до лестницы, где Марк резко останавливается и просит меня присесть на корточки.

   Отсюда нам слышны голоса внизу. Фразы расплывчатые, но по грубым выкрикам «не забудь договор с кадастровой стоимостью!» можно предположить, что действующие лица собираются уезжать. Догадываюсь, что Марк ждёт момента, когда прихожая опустеет.

   - А ты не боишься, что нас Тамара увидит? – шёпотом интересуюсь у парня.

   - Тамара до обеда точно продрыхнет, поверь мне, - с ноткой гордости отзывается тот.

   - Ты её опоил?! – удивляюсь абсолютно искренне. Почему-то в моём воображении Тамара была настоящим монстром, к которому так просто не подобраться.

   - Да ей полезно, как раз отдохнёт. И тревогу попозже поднимет.

   Марк начинает гадко хихикать. Я закатываю глаза.

   Неожиданно звуки внизу стихают. Это сигнал парню. Он говорит мне: «Так, приготовься!», но спускаться не спешит, ждёт ещё несколько мгновений, видимо убеждаясь, что возвращаться никто не собирается. А потом начинает двигаться, и я за ним. Мы идём чуть пригнувшись, цепляясь за перила и внимательно прислушиваясь к каждому шороху.

   Я спускаюсь, согнувшись в три погибели, так, что практически касаюсь попой ступенек. Такой метод спуска занимает довольно много времени. Но зато мы почти не издаём лишних звуков, и это очень радует.

   Как только подошвы ботинок касаются пола, Марк тут же хватает меня за руку и тянет к выходу. Но на полпути вдруг останавливается и просит подождать. А сам срывается куда-то в сторону, так бренча своей обувью, что если это бег на цыпочках, то он явно позорит своё предназначение «быть тихим». Марк быстро возвращается обратно и вдруг говорит:

   - Тебе надо причесаться.

   А затем разворачивает меня спиной к себе и начинает водить железными зубчиками по волосам, распутывая колтуны, которые я не удосужилась расчесать после того как помылась.

   Просто я даже не знаю, где лежит «моя» расчёска и есть ли она вообще.

   - Всё, так намного лучше. Идём скорее! – говорит парень, брякает металлическим предметом, кидая его куда-то, и тащит меня к входной двери.

   Возле неё заставляет вновь опуститься на корточки и начинает быстро шептать:

   - Так, Лиза, теперь остаётся самое сложное. Я выйду первым и побегу к воротам. А ты выходишь прямо сразу за мной и очень быстро идёшь туда же, поняла?

   - Да, но…

   - Без лишних вопросов! – грубо обрывает парень. – Если я крикну «быстрее!», это значит, что тебе надо поднажать, ясно? Я буду держать ворота, и у нас будет всего несколько секунд, пока система не начнет аварийно пищать.

   - А они нас не увидят? – спрашиваю дрогнувшим от страха голосом.

   - По идее, не должны. Так, всё, их машина выезжает! Та-а-к… ща… секунду… ещё немного… - бормочет он себе под нос и вдруг резко восклицает: - Всё, идём-идём, скорее!

   И парень первым срывается с места. Секунду назад моя рука цеплялась за его локоть, а теперь уже хватает пустоту.

   Я тут же следую за ним. Слышу грубый, тяжёлый стук чужих ботинок о землю. Парень бежит очень быстро, обычным шагом мне за ним ни за что не поспеть. Но эта дорожка бетонная, и я не осмеливаюсь прибавить скорости, потому что очень боюсь споткнуться и вновь разбить только-только зашившие коленки.

   Отсчитываю двадцать четыре шага, чувствуя, как внутри всё переворачивается от накатившего страха. Сердце бешено бьётся в груди, к горлу подкатывает тошнота, и ладони покрываются потом. В какой-то момент хочется плюнуть на всё и повернуть назад. Но прекрасно понимаю, что уже поздно. Поздно трусить.

   - Лиза, быстрее!!! – бьёт по мозгам разъярённый голос Марка.

   Закусив губу, перехожу на бег.

   - Стой-стой-стой! – восклицает парень. И я тут же послушно останавливаюсь, радуясь, что не влетела носом в забор. – Иди сюда! – меж тем пыхтит Марк. – Да, правильно, вот так, ещё чуть ближе. Вытяни руки. Нащупала дыру? Лезь, лезь в неё скорее!

   Это были самые ужасные мгновения в моей жизни. Дырку-то я нащупываю, но вот пролезть в неё не могу. Не позволяет рука Марка. Возникает секундная задержка, в течение которой раздаётся грозный рык парня. Такой зверский, что я удивлённо замираю на месте. А Марк меж тем впихивает моё тело в отверстие и сам же прыгает за мной, наступая на пятки.

   Как только мы оказываемся за пределами ворот, парень тут же обхватывает меня за талию и резко дёргает обратно.

   - Стой, не двигайся! Надо дождаться, когда их машина скроется за поворотом.

   Я послушно прижимаюсь спиной к холодной поверхности и тяжело дышу. Мысленно призываю себя к спокойствию.

   - Всё, уехали, - наконец заключает парень.

   Мы единодушно выдыхаем с непередаваемым облегчением.

   - Господи, Марк, я уже не хочу никуда ехать! – нервно говорю ему.

   - Поздно, Лиза, теперь в дом так просто уже не попасть.

   Он делает несколько глубоких вдохов и прежним, беззаботным тоном, говорит:

   - Ладно, хватит киснуть. Пошли на остановку.

   Вновь хватает меня под руку, с тихим щелчком раскрывает трость, возвращает её мне и начинает двигаться вперёд неспешным шагом, насвистывая какую-то мелодию.

   Я нервно дышу, и длинная палка в моих руках дрожит, из-за чего она хаотично ударяется о землю и словно подыгрывает в такт свисту. Меня это очень раздражает. Хочется плюнуть на всё и вернуться обратно. Не надо мне уже никакого прекрасного мира, мне бы только лечь в нормальную постель и успокоиться!

   Кроме странной песенки Марк больше не произносит ни звука, словно бы специально давая мне время «остыть» самостоятельно.

   И это работает.

   К тому моменту, как он счастливо говорит: «Вот мы и пришли!», я уже не злюсь. Только жалею о том, что согласилась ввязаться в эту глупую авантюру.

   Мы стоим на остановке минут десять. Тут есть скамейка, на которую я тут же сажусь, испуская облегчённый выдох. На улице не жарко, но и не холодно. Мне вполне комфортно в футболке и джинсах, хотя я начинаю опасаться, что вечером значительно похолодает, а я не додумалась взять тёплую кофту. Или тот же «свитер».

   - О, вот и наша маршрутка! – оптимистично провозглашает Марк. – Иди сюда, Лизка.

   От этого обращения зло поджимаю губы, но ничего говорю. Он всё равно придумает, что сказать на моё возмущение и, не дай Бог, из вредности начнёт постоянно называть «Лизкой».

   Я встаю, ударяю тростью об асфальт и делаю несколько шагов вперёд. Парень сам встаёт рядом и, обхватив за плечи, ставит меня на нужное (по его мнению) место.

   Звук приближающейся машины становится всё громче. Она подъезжает совсем близко к нам и останавливается. Раздаётся странный жужжащий звук и за ним щелчок.

   Марк говорит:

   - Так, отдай-ка эту палку мне. Теперь иди. Давай, осторожнее, тут высокая ступенька. Во-от так… молодец…

   Неизвестность пугает. Меня страшно делать каждый шаг, а подниматься приходится высоко. Ещё и руки Марка подталкивают прямо в спину. Я судорожно пытаюсь схватиться хоть за какой-нибудь выступ. Парень самоотверженно приподнимает меня и помогает забраться внутрь, затем залезает сам.

   Он похож на заботливого папу.

   С такой вот «поддержкой» иду вперёд, нащупываю края кресел и усаживаюсь на одно из них.

   В тот момент, когда я уже начинаю опускаться на свое место, маршрутка трогается. Из-за этого теряю равновесие и впечатываюсь в спинку.

   Спустя несколько мгновений слышу голос Марка:

   - Передайте, пожалуйста.

   Эти слова вызывают давнее воспоминание.

   Хотя нет, это даже не воспоминание, а какой-то обрывок чего-то целостного. Просто секундный момент из прошлого. Я сижу в кресле… папа передаёт деньги за проезд… а маленькая пухленькая девочка напротив меня говорит своей маме: «Мам, есть надо!»… И всё.

   Я знаю, что такое маршрутка. Когда-то очень давно я ездила на ней. В школу.

   Это было так давно… как будто в совершенно другой жизни. Папа научил меня ездить, и после этого до школы я всегда добиралась сама. И на детской площадке всегда играла одна – отец наблюдал за мной из окна. Если наблюдал.

   Чтобы отвлечься от грустных мыслей, с любопытством принимаюсь ощупывать «территорию». Прямо перед нами есть ещё две мягкие спинки. Слева от меня – окно. А справа – Марк. Я задаю парню разные вопросы о том, как выглядит маршрутка, сколько тут кресел, как они расположены и сколько людей внутри. Он сдержанно рассказывает о разнице между автобусами и маршрутками.

   Внимательно прислушиваясь к каждому слову парня, я постепенно забываю о желании вернуться обратно в одинокий дом.

   В то время пока мы болтаем, параллельно с нами какой-то мужчина громко разговаривает, судя по всему, по телефону (на его реплики никто не отвечает). И, чтобы расслышать друг друга, нам с Марком тоже приходится говорить громче. В маршрутке тут же сталкивается гомон голосов, мешающий вести нормальную беседу.

   В какой-то момент мужчина возмущённо восклицает:

   - Эй, ребят, можно поти… - и вдруг он резко запинается, а потом смущённо говорит: - Ой, простите.

   Мне не нужно видеть его лицо, чтобы понять, что происходит.

   Я тут же опускаю глаза, словно смотрю в пол. И тихо спрашиваю у Марка:

   - Это что, так заметно?

   - Что заметно? – не понимает тот.

   - Что я слепая.

   - Э-э-э… - Парень медлит с ответом. Наверное, удивлён. – Ну, у тебя просто плёночка на глазах, они из-за этого выцветшие.

   - Плёночка? – Об этом я не знала. – Выглядит ужасно?

   - Да нет, успокойся, всё нормально.

   Но его слова совсем не успокаивают. Наоборот, только добавляют масла в огонь. Я аккуратно прикрываю волосами лицо, а потом и вовсе сгибаюсь так, чтобы меня никто не смог увидеть. Вернее, я надеюсь на это. Спинка переднего кресла вроде высокая.

   - Эй, ты чего? – Марк не может не заметить моего странного поведения.

   Честно отвечаю:

   - Не хочу, чтобы кто-нибудь это видел.

   - Лиз, да ладно тебе, у тебя нормальные глаза.

   - Нет. На них какая-то плёночка, и я не хочу, чтобы каждый смотрел на меня, как на инвалида.

   - Ты же всё равно не видишь, как на тебя смотрят.

   - Зато я слышу, что при этом говорят!

   - Так, понятно. – Марк тяжело вздыхает и продолжает уже таким тоном, каким со мной иногда разговаривали сиделки: - Слушай, не переживай. Сейчас приедем на вокзал и купим тебе красивые тёмные очки, ладно? Никто не увидит никакой плёночки, а ты будешь делать вид, что тебе просто слепит солнце. Согласна?

   Его предложение мне нравится. Оно даже как-то успокаивает. Поэтому, подумав несколько секунд, благодарно киваю. Марк с облегчением говорит:

   - Вот и отлично. Можешь расслабиться, нам ехать ещё минут двадцать, если на переезде не встанем. И за окном тут один лес… да уж, ну и глушь.

   Я откидываюсь на спинку сиденья и отстранённо отмечаю, что она тоже высокая. Маршрутка едет неровно, на секунду даже становится жаль, что это не машина. В ней мы, оказывается, ещё спокойно ездили. Сейчас же меня постоянно трясёт, норовя перемешать в желудке то, что осталось после ужина, и периодически выбрасывает вперёд от резкого торможения. Мне приходится выставлять руки, чтобы не впечататься в передние сиденья.

   Но страшнее всего то, что от тряски в маршрутке постоянно что-то бренчит, словно вот-вот готово отвалиться.

   - Марк… - тихо шепчу, чуть повернув голову вправо. Увидеть парня не надеюсь, но хоть создам иллюзию полноценного общения.

   - М? – отзывается тот.

   - Расскажи что-нибудь.

   - Что случилось? – тут же приглушённо восклицает он.

   - Да ничего. – Его интонация даже немного пугает. – Просто хочу, чтобы ты рассказал что-нибудь.

   - Тебе страшно? – придирчиво переспрашивает парень.

   - Нет, всё хорошо.

   - Точно?

   Так проходит общение с человеком, который слишком долго жил среди инвалидов.

   - Да, просто расскажи что-нибудь.

   - Ммм… смешное?

   - Давай смешное.

   - Ладно, так-с… лезем в арсенал накопленных историй… о! Сидел я как-то в Макдональдсе, а рядом со мной - парень и девушка. Девушка парня спрашивает: «Значит, ты считаешь себя красавчиком?». Он такой: «Да. А что в этом такого?». Она: «Да ничего, у каждого свои загоны». Он: «И какие у меня загоны?». Она: «Что ты считаешь себя красавчиком!». Он: «Да не-е-е, это не загон. Загон – это то, что я игрушки из мака собираю!».

   Видимо считая, что это очень смешно, парень начинает смеяться. И, что удивительно, даже по салону раздаются сдержанные смешки.

   Я вежливо улыбаюсь, хотя шутка так себе.

   - Ну как, лучше стало? – без тени обиды спрашивает Марк.

   Я киваю. Ведь действительно стало лучше.

   - Эм… а мы нашу остановку не проедем? – спрашиваю тихо.

   И вдруг откуда-то спереди долетает женский старческий голос:

   - Смотря куда вы едете.

   - На вокзал, - тут же отвечает Марк, причём так беззаботно, будто само собой разумеется, когда в разговор встревает незнакомый человек.

   - Тогда не проедете, это конечная. – Она разговаривает с нами такой добродушной интонацией, что внутри тут же поселяется тревога.

   - Марк… - начинаю тихим-тихим шепотом. Нащупываю его руку и трясу его за рукав. – Сколько тут людей?

   - Сколько людей? – так громко переспрашивает он, что я вздрагиваю. – Ну, давай, посчитаем. Вот, например, справа у окна, на передних сиденьях, помнишь, я тебе про них рассказывал? Там сидит милая женщина с пышными каштановыми волосами, а рядом с ней мужчина с большим портфелем в руках.

   Я ошарашено замираю, совершенно не зная, как реагировать.

   Парня наверняка слышат упомянутые и женщина, и мужчина. Кажется, я жду, что сейчас нас будут бить. Но вместо этого вновь слышу смешки, теперь уже более открытые.

   - А вот на том месте, которое одиночное, возле двери, сидит молодая мама с ребенком, с девочкой лет восьми. У девочки, кстати, очень красивые косички!

   - Марк… - выдавливаю сквозь зубы, - что ты делаешь?

   - А за ними, на втором одиночном, сидит мужчина в бежевой кожаной куртке, - как ни в чем не бывало продолжает вещать парень.

   Я вцепляюсь ему в руку и начинаю легонько трясти.

   - Марк! – шиплю ему то ли в плечо, то ли в шею. - Прекрати!

   - А перед нами сидят девушка с мужчиной, правда, не знаю, вместе они или нет.

   - Вместе, - раздаётся хихикающий женский голос.

   - Марк!!! – я все ещё шепчу, но уже так яростно, словно готова его убить.

   - Ну тише, Лизка, всё хорошо, - успокаивающе говорит тот.

   А потом вдруг чувствую его руку на своём плече. Парень резко притягивает меня к себе и треплет по волосам.

   - Ты что делаешь?! – Я бы и хотела завопить, но неожиданно «объятие» становится ещё крепче, впечатывая меня носом в чужую мягкую кофту. Возмущение вышло гнусавым и тихим.

   В этот же момент маршрутка останавливается.

   Старческий женский голос провозглашает:

   - Вот и вокзал!

   И тут же по всему салону разносится странное копошение. Слышится множество тяжёлых шагов, после которых маршрутка начинает чуть-чуть качаться. Мы сидим и, видимо, ждём, пока все выйдут.

   Улучив момент, быстро выворачиваюсь из тисков.

   - Ну что, пойдём? – все тем же беззаботным тоном спрашивает Марк.

   И его пальцы касаются моей руки.

   Дернувшись, зло говорю:

   - Я сама!

   Марк перестаёт играть роль заботливого папы, отстраняется и хмуро бросает:

   - Как скажешь.

   Пока он встаёт, маршрутка снова качается. Я вцепляюсь в спинку переднего сиденья и только после того, как шаги парня стихают, приподнимаюсь сама. Ползти до выхода приходится в раскорячку. У меня нет возможности разогнуть ноги. Лишь выйдя в проход, могу встать в полный рост.

   Когда мы заходили в маршрутку, я не считала шаги, поэтому теперь не знаю, где находится выход. Из-за этого цепляюсь за каждое кресло, ощупываю его и ползу дальше, осторожно делая каждый шаг. Как назло, трость забрал Марк.

   Мне казалось, что, кроме стульев, никаких препятствий тут нет.

   Сердце уходит в пятки ровно в тот момент, когда я влетаю лбом в какую-то перекладину.

   В салоне тут же раздаётся грубый мужской голос:

   - Девушка, вы скоро выходите?!

   Я прижимаю руку ко лбу и глотаю рвущиеся наружу всхлипы. Боль пульсирует с такой силой, что хочется закричать во весь голос. Внутри тут же взрывается обида и злость. Чувствую, как становится мокро щекам.

   Водителю я не отвечаю. Зато отвечает Марк.

   - Она слепая, вы что, не видите?! – С таким укором говорит он, словно водитель не смог различить обезьяну. – Лиза, иди сюда. Не плачь, успокойся. Сейчас я помогу тебе выйти.

   Он аккуратно придерживает меня за плечи и подталкивает вперёд. Я идти с ним не хочу и пытаюсь извернуться.

   - Так, Лиза, прекрати истерить! – грубо приказывает он.

   И после этого церемониться перестаёт.

   Резко обхватывает за талию, зажав руки за спиной, и буквально выталкивает из маршрутки. Только на ступеньке придерживает, иначе я бы точно полетела лбом об землю.

   - Отпусти меня! – кричу ему, как надеюсь, в лицо. – Посади меня обратно, я хочу домой!

   - Лиза, успокойся. – Теперь в его тоне звучат ледяные нотки. – Что случилось? Что тебе не нравится?!

   - Ты мне не нравишься! – выплёвываю зло.

   Парень всё ещё держит меня, а я брыкаюсь. Надеюсь, со стороны заметно, что он удерживает меня силой. Может кто-нибудь подойдёт и поможет.

   - Что тебя так расстроило? – Марк спрашивает на удивление холодно, не яростно.

   А вот в моём голосе ярости хоть отбавляй.

   - Всё! Зачем ты устроил этот спектакль?!

   - Лиз. Лиза. Успокойся, а. Перестанешь вырываться, тогда расскажу.

   Он так крепко держит меня, что на секунду кажется, будто может сломать мне кости. Я уже и сама выдохлась, поэтому останавливаюсь даже с каким-то облегчением.

   Теперь мы стоим смирно, спокойно. Одна его рука лежит у меня на талии, вторая – сжимает руки за спиной. Но теперь я не брыкаюсь, а значит, со стороны мы выглядим так, словно обнимаемся.

   - Ну? – зло выдавливаю. И снова ему в кофту.

   - Слушай, эти люди подумали, что мы парочка. Видела бы ты их лица, когда я тебе что-то рассказывал. – Парень говорит размеренно, без тени смущения или раскаяния в голосе.

   - И ты решил подыграть, да? Состроить из себя милого парня?

   - Ну, получилось неплохо, они смотрели на нас с зашкаливающей умилительностью.

   Объятия парня слабеют. Руки больше не прижимают к его телу. Я тут же пользуюсь моментом и отстраняюсь.

   А затем с искренней злостью говорю:

   - Ты показушник, Марк! Ты всегда таким был! Я просто ненавижу тебя!

   - Лиза, теперь отступать уже поздно. Тем более, у нас скоро электричка. Пойдём?

   - Я уже жалею, что поехала с тобой.

   - Слушай, да, я не подарок, - вспылил парень, - но с тобой тоже тяжело! Почему я не жалуюсь, а ты при каждом удачном случае сопли разводишь? Ладно, этого придурка Рая ты ещё можешь провести, но я с тобой одиннадцать лет вместе был! Хватит уже, ты намного адекватнее, чем кажешься!

   - Хочешь, чтобы я перестала разводить сопли, тогда не доводи меня!

   - Ладно, - неожиданно соглашается Марк, - давай заключим сделку: я буду вести себя хорошо, и ты в ответ тоже будешь хорошей девочкой.

   - Ладно, - хмуро бурчу в ответ. – Ты меня всё равно достал. Все эти годы доставал, и сейчас ничего не изменилось!

   Спохватившись, зажимаю рот рукой.

   На секунду даже кажется, что со злости или обиды, Марк оставит меня здесь и поедет в Москву один. Я ведь понятия не имею, как вернуться обратно.

   Но парень неожиданно весело заявляет:

   - А ты мне вообще-то всегда нравилась. – За этим следует тяжёлый вздох и примирительное: - В общем, хватит ныть, идём, а то опоздаем.

   Он хватает меня под локоть и ведёт куда-то в сторону. Мы движемся вполне размеренным шагом, и это позволяет немного расслабиться. Стараюсь отбросить грустные мысли в сторону. И так понимаю, что теперь придётся исполнить задуманное до конца. Марк уже не позволит вернуться, да и, успокоившись немного, сама понимаю, что не хочу этого.

   Делая неспешные шаги, начинаю прислушиваться к тому, что происходит вокруг.

   Первое, что отмечаю про себя: мы идём по твёрдой дороге. Подошвы ботинок отзываются чуть приглушённым, но жёстким звуком. Скорее всего, это бетон или плитка, сложно сказать, не потрогав.

   Вокруг множество гудящих звуков. В основном это рычащие двигатели автомобилей. Они врываются в привычный гул улицы и затихают, после чего слышатся десятки шагов, а где-то даже бег и запыхавшееся дыхание.

   Чем дальше мы идём, тем чаще появляется тихое постукивание колесиков о бетон, прямо такое же, как тогда, когда мы с Тамарой ездили в магазин. На мой вопрос Марк отвечает, что это чемоданы.

   Непроизвольно начинаю крутить головой по сторонам, прислушиваясь к каждому голосу и чиху, с удивлением отмечая, что стук женских каблуков не обделил и это место.

   - Так, осторожно, две ступеньки, - голос Марка вырывает из раздумий.

   Мы куда-то поднимаемся. Пропадает привычный гул улицы, в нос ударяет множество разнообразных человеческих запахов. И становится холоднее. С непривычки ёжусь.

   - Об-бгоня-я-яем челове-ека, - напевно произносит парень, чем заставляет меня поморщиться.

   Мы ускоряемся, уходим вправо, делаем шагов пять и так же резко скашиваем влево, возвращаясь к первоначальной траектории. Затем начинаем двигаться левее, пока не останавливаемся совсем.

   - Постой тут, мне надо деньги снять, - просит Марк.

   Я удивляюсь.

   - Откуда снять?

   - С карточки.

   Видя мой непонимающий взгляд, парень начинает объяснять принцип, как он их назвал, электронных денег. При этом голос у него без всякого раздражения. Даже странно.

   - Неужели Рай выдал тебе карточку? – спрашиваю спустя несколько минут под гомоном пикающих кнопок.

   - Нет, даже счёт открыл.

   - Почему? – И это правда удивительно, особенно если вспомнить характер моего похитителя.

   - Чтобы найти, когда сбегу, - буднично отвечает парень.

   - В смысле?

   - Ну, чтобы оформить другую карточку на другое имя, нужны деньги. А деньги есть только на этой карточке. Так что волей-неволей в любом случае засвечусь. Они отследят и найдут.

   А нет, как раз в стиле Рая.

   - И тебя это не пугает?!

   Даже мне становится жутко. Такое чувство, что он овца на скотобойне, и время его смерти лишь дело случая.

   - Нет, я уже привык, - туманно отзывается парень и уже более веселым голосом добавляет: - Идём.

   И мы идём.

   Сперва семеню, держась за парня по привычке. Потом до меня вдруг доходит, что надо бы спросить – куда.

   - К кассам, нужно билет купить. Я бы проехал «зайцем», но, боюсь, ты этого не переживёшь.

   Его заявление меня пугает. Не знаю, что такое «проехать зайцем», но, судя по всему, остаётся только порадоваться, что мы договорились - больше без глупостей.

   Марк ускоряет шаг, и приходится делать то же самое, чтобы идти наравне с ним, не спотыкаясь об его пятки.

   Мы останавливаемся резко. Парень придерживает и тянет на себя, чтобы я тоже замерла, а не пошлепала дальше.

   И мы стоим. Я, как обычно, прислушиваюсь к тому, что происходит вокруг, особое внимание уделяя цокоту каблуков – тут он намного громче, чем на улице. А ещё постоянно слышатся реплики вроде «что, не работает?!» и «когда следующая электричка?!». Марк раз в минуту тянет меня вперёд. Мы делаем шаг или два и снова замираем. Сзади нас попеременно раздаются раздражённые вздохи.

   Сперва мне казалось, что это из-за меня, потом поняла – из-за медленно движущейся очереди.

   - Слушай, постой тут секунду, я пойду посмотрю, что там с другой кассой.

   И, не давая мне опомниться, Марк уходит.

   Подавив в себе всколыхнувшийся приступ страха, смиренно жду парня, отсчитывая секунды. Когда их становится «пятьдесят три», сзади раздаётся громкий женский голос:

   - Девушка, ну вы будете двигаться или нет?!

   Я вздрагиваю. Ненавижу женщин с такими громкими, уверенными голосами. Такие голоса бывают только у крикливых, которые спорят и возникают по любому поводу, если их что-то не устраивает.

   Сдавленно бормочу извинения и делаю широкий шаг вперёд.

   Мыски ботинок касаются преграды, издав при этом какой-то хлопающий звук. Тут же спереди кто-то возмущённо ахает.

   - Простите, простите, пожалуйста! – начинаю лепетать и отскакиваю назад.

   Там стоит «крикливая» женщина. Я врезаюсь ей точно в грудь, чуть не сбивая её с ног.

   - Да хоспади ты боже мой! Что ж это за… - яростно начинает она, но вдруг резко смолкает. И, как и тот мужчина в маршрутке, извиняюще говорит: - Ой, простите.

   В этот момент вспоминаю об обещанных очках.

   Кажется, я смутила бедную женщину. Она пытается оправдаться, говоря что-то вроде «простите, я не заметила, что вы не видите». Мне становится жутко неловко. Хорошо, что буквально сразу к нам подлетает Марк. Долго бы я этого не выдержала.

   - Всё в порядке? – спрашивает парень с некоторой долей обеспокоенности.

   - Угу.

   - Идём, а то мы от очереди совсем отстали.

   На этом ужас заканчивается.

   Марк покупает билет и, взяв меня под руку, отводит куда-то в сторону. Мы замираем и слушаем, как парень чем-то шебуршит. Потом начинает крутиться – его ботинки издают скользящий звук, при повороте начиная тереться подошвой о пол.

   - Блин, табло не работает! – наконец разочарованно выдаёт он. – Когда там наша электричка-то?! – Секунду молчит, потом говорит уже мне: - Лиз, постой тут, ладно? Я быстро.

   И опять не дожидается моего ответа.

   А у меня нет выбора. Не бегать же по вокзалу с просьбами помочь найти такого-то парня.

   Марк возвращается довольно быстро и говорит, что узнал расписание. Наша электричка через пятнадцать минут.

   - Очки, - напоминаю ему в тот момент, когда он, полный решимости, хватает меня за руку и начинает тянуть в сторону.

   - Блин! Точно! Ладно, идём, только быстро.

   Быстро так быстро.

   Стараюсь не отставать. Если до этого мы шли наравне друг с другом, то теперь парень тянет меня за собой. Мы вновь оказываемся на улице. Становится намного свежее. Недавнюю тишину тут же заполняют звуки гудящих машин, чужие шаги и голоса.

   Как я понимаю, мы переходим дорогу (Марк останавливается подождать, пока проедет машина). И заходим в ближайший магазин.

   Очки выбираем ещё быстрее. Я себя в зеркале не вижу, так что мне абсолютно всё равно, как они смотрятся. Марку тем более. Он просто нацепляет мне на нос первые попавшиеся и, удовлетворенно что-то буркнув, их же и покупает.

   После этого мы вновь выходим на улицу, переходим дорогу и идём куда-то в другую сторону от того здания, в котором были несколько минут назад.

   Марк говорит, что нам нужно на платформу. И лучше - к последним вагонам, потому что сейчас час пик и народу много.

   Я киваю. Он, хоть и старается подстроиться под мой шаг, всё равно тянет за собой. Так что фактически я просто волокусь следом.

   Мы несколько раз куда-то сворачиваем, а потом поднимаемся по лестнице. Девять ступенек. И, судя по всему, заходим на платформу. Потому что земля под ногами резко меняется. Она твердая, даже сказать – жесткая. Как будто усеяна рубцами, ступать по которым неприятно даже с плотной подошвой, потому что она цепляется за эти рубцы. Мы проходим совсем немного и останавливаемся.

   Шаги на этой платформе особенно гулкие. Я слышу практически каждого, кто проходит мимо меня. Периодически чувствую небольшие порывы ветра, смешанные с человеческим ароматом. Значит, проходят совсем близко.

   Марк молчит, и я тоже. Мне нечего ему сказать. Да и очки немного натирают нос. В общем, сосредоточившись на не очень приятных ощущениях, я подскакиваю, словно ужаленная, испугавшись утробного, очень громкого гудка. Он похож на клаксон, только раз в пятьдесят мощнее.

   - Это не наша. Таворняк, - говорит мне Марк, словно я могу понять значение этой странной фразы.

   И вдруг платформа начинает сотрясаться, словно от землетрясения. Она буквально ходит ходуном. Я резко вцепляюсь в руку парня, ожидая, что сейчас всё рухнет и груды камней посыпятся сверху на моё тело. И мне не выбраться.

   - Эй, эй, не бойся, это просто поезд. Он сейчас проедет, и всё, - пытается успокоить парень.

   Но я вцепляюсь ему в руку ещё сильнее.

   Я знала, что поезда очень громкие, но, оказывается, недооценила, насколько…

   Меня обдаёт таким мощным порывом ветра, что, кажется, может даже унести за собой.

   А нос забивает запах жженой резины.

   Вокруг раздаются дикие удары железа.

   Не выдержав, зажимаю уши руками.

   Свистящий порыв ветра рассекает воздух на самой высокой ноте и резко пропадает, оставив ошарашенных людей придерживать развевающиеся одежду и волосы. Гудки и статичные удары чего-то тяжелого медленно растворяются вдалеке.

   - Всё, уехал, - как-то отстранённо слышу голос Марка. – Лиз, отпусти мою руку, ты мне её сейчас до мяса проткнёшь своими когтями.

   До меня просьба доходит не сразу. Осознав, что делаю парню больно, поспешно расцепляю судорожно сжатые пальцы и даже делаю шаг в сторону. Но тут же натыкаюсь на чью-то спину. Или руку.

   - Эй, не отходи от меня, тут полно народу. – Марк тут же хватает за руку и возвращает на прежнее место.

   - Это всегда так? – спрашиваю, переведя дух.

   - Ну, восемь утра, сама понимаешь.

   Нет, не понимаю. Но молчу. Не хочется грузить лишними вопросами.

   - Ой, вот и наша едет, - обрадовано говорит парень. – Слышишь гудки? Ты только не пугайся, ладно? И, слушай, когда электричка встанет возле платформы, там останется довольно большой проём. Тебе придётся сделать широкий шаг, чтобы не упасть вниз, поняла? Справишься? Я придержу тебя и чуть-чуть приподниму, но ты, главное, шаг сделай.

   - Только скажи – когда, - киваю в ответ.

   - Скажу. Но будь готова к тому, что внутрь ломанётся куча людей, они будут пихаться.

   Вновь киваю. Справлюсь, ничего страшного.

   Электричка подходит с таким же звуком, как и «таворняк». Так же вибрирует платформа, поднимается сильный порыв ветра, и уши закладывает от громкого гула. Марк, продолжая держать меня под руку, аккуратно заставляет сделать шаг вперёд.

   На секунду кажется, что электричка едет даже слишком близко от моего лица. Ветер раздувает волосы, разбрасывая их в разные стороны. Я чувствую, как они касаются щёк, носа, глаз, губ… и вместе с тем чувствую, что меня словно тянет куда-то вперёд. Это очень странно и вместе с тем - пугающе. Как будто есть нечто необъяснимое, оно движется так быстро, что порыв ветра может унести за собой… и хочется наклониться. И потрогать. «Посмотреть», что это такое. Почему оно так пугает.

   Хорошо, что Марк держит крепко. Он фактически не даёт мне упасть.

   Электричка останавливается с высоким, закладывающим уши скрипом тормозов.

   Раздаётся резкий звучный удар. Видимо, так открываются двери. В следующую секунду меня буквально впихивают в тамбур.

   Восклицание Марка: «Давай!» становится настолько неожиданным, что я не успеваю так быстро сориентироваться. А люди, что стоят позади, не могут медлить.

   Моё замешательство обходится очень дорого.

   Марк, как и обещал, обхватывает за талию и уже собирается помочь сделать шаг. Но в этот момент кто-то сзади толкает вперёд. Так сильно, что из меня выбивает весь дух. Тому человеку абсолютно плевать, слепая я или нет. Вижу этот несчастный проём или нет. Могу сделать шаг или нет. Ему нужно попасть внутрь, и он упирается кулаками мне в спину. И начинает толкать.

   Марку чудом удаётся удержать меня от падения. Каким-то невообразимым образом, чуть-чуть подпрыгнув и сделав обещанный шаг, я умудряюсь споткнуться то ли о порог, то ли о край чего-то, но всё-таки устоять.

   Мы начинаем двигаться. В спину мне упираются чьи-то кулаки, а сбоку уже пихает кто-то ещё. Они все окутывают в непоколебимую людскую массу и тащат за собой. Тащат туда, куда нужно им.

   А мне становится до слёз обидно. Всё это время, пока они пихают со всех сторон, я не могу понять, почему? Зачем? Что я такого им всем сделала? За что они бьют меня сумкой по ногам? За что толкают вперёд, за что заталкивают в какой-то проём, стены которого больно бьют по плечам, сразу с обеих сторон? Неужели так трудно дать друг другу свободы, какого-то пространства, проявить терпимость?

   Почему они поступают так по-свински?!

   Марк резко выдёргивает меня из этой массы. Держа за руку и за талию, он одним ловким движением уволакивает в сторону.

   И вдруг я наступаю кому-то на ногу. Но мне так обидно и зло от той давки, что я не извиняюсь и теперь.

   В следующий момент Марк утягивает меня вниз. Вдруг чувствую мягкое сидение под собой. Парень садится рядом и ёрзает на месте, видимо, усаживаясь поудобнее. Просит меня чуть-чуть подвинуться.

   И после этого наступает облегчение. Больше никто не давит, не пихает и не наступает на пятки. Агрессия, обрушившаяся на меня несколькими секундами ранее, проходит.

   Я облегчённо выдыхаю.

   Мы трогаемся довольно плавно, явно не так, как в машине или маршрутке.

   Вот только сердце всё равно колотится как сумасшедшее, а ноги гудят от недавнего забега. И поэтому решаю вытянуть их, чтобы расслабиться. Но тут же натыкаюсь на чьи-то другие. Испуганно одергиваю свои.

   Я уже бывала в поездах. Не в таких, в нашем городе они назвались как-то по-другому. И теперь электричка возрождает любопытство. Начинаю прислушиваться и крутить головой в попытке изучить непонятный мне предмет.

   И, если честно, это удивительное место.

   Электричка всегда едет плавно, часто останавливаясь через определённые промежутки времени. Меня почти не мотает из стороны в сторону и не трясёт. Пропадает страх перед неизвестностью дороги и невозможностью контролировать наш путь. Электричка своим размеренным ходом дарит умиротворение.

   Здесь сотни голосов. Они все смешиваются друг с другом, пытаясь перекричать повисший гомон, из-за чего до меня долетают лишь самые резкие фразы. Отчетливо могу слышать только близсидящих людей. Женщины и мужчины обсуждают работу, дом, семью, друзей. Они обсуждают жизнь.

   Через определённые интервалы во времени на нас сверху обрушивается шипящий женский голос, который, кажется, звучит везде. Его может слышать каждый. Этот голос необычный, он говорит резкие обрывочные слова, которые словно собрали по кусочкам и соединили в предложение. Например, это женщина говорит: «Поезд следует. До станции. Ярославский вокзал. Со всеми остановками. Кроме» и перечисляет остановки. В её голосе всегда слышны помехи, как на радио.

   Марк говорит, что это такая запись.

   Он рассказывает и о том, как тут сидят люди. И, честно сказать, это не очень удобно. Например, из-за расположившегося напротив человека, я не могу вытянуть ноги. А ведь сидеть целый час только с согнутыми коленями довольно трудно. В тех поездах, на которых ездила я, такого не было.

   Вскоре перестаю обращать на это внимание, сконцентрировав его на окружающих звуках.

   К мотору машины я уже привыкла, ещё в приюте, когда слышала его из окна. И, так как уже оказывалась внутри, тарахтение маршрутки меня не сильно удивило.

   Другое дело электричка.

   Она звучит по-особенному. Громко. Гулко. На очень высоких нотах. В ней постоянно что-то гремит, особенно где-то позади меня, в те моменты, когда разъезжаются в стороны двери. Те самые, которые я приняла за стены, и которые больно ударили по плечам. Марк говорит, что это нормально, так происходит со многими, даже с видящими людьми.

   Когда электричка разгоняется, её гул становится громче и утробнее. Иногда даже закладывает уши. Я воспринимаю это с восторгом. Это так необычно, совершенно не похоже ни на что. Прежде мне не приходилось слышать такого звука. В уме возникает только одна ассоциация: как будто ложками бьют друг о друга, быстро и очень громко. Как-то так.

   Мне нравится прислушиваться к этому грому нашего вагона и перемешавшемуся гомону окружающих голосов. Они обсуждают очень интересные вещи, причём абсолютно никого не стесняясь могут говорить о личном, благодаря чему можно даже понять уровень несчастья человека.

   Но для Марка это, скорее всего, уже привычные вещи. И он начинает скучать.

   Сперва парень просто ёрзает, что-то пытается спросить, задевает меня своими ногами. Потом начинает рассказывать о том, что происходит за окном. Правда, ему самому это явно неинтересно. Он просто хочет убить время. Поэтому все его описания выглядят так: «Лес. Дерево. Дерево. Полянка. Кочка. Дом. Забор. Снова лес. И опять дерево, дерево, дерево…».

   Я не прошу его замолчать, хотя через некоторое время эти монотонные высказывания начинают надоедать. Но парень мешает мне не больше, чем все остальные голоса. Это лишь ещё один звук среди сотен других.

   И вдруг парень обращается ко мне с очень странным предложением:

   - А хочешь музыку послушать?

   - Где? – удивляюсь я.

   - У меня плеер есть.

   - Что?

   Слово кажется знакомым, но не могу вспомнить, где его слышала.

   - Ну такая штука… в общем, щас покажу.

   Марк начинает копошиться, из-за чего мне приходится чуть отодвинуться. Это не сильно помогает – в какой-то момент парень больно пихает меня локтем. Извиняется и, поёрзав на месте, усаживается уже нормально.

   - Короче, плеер – это такая маленькая штука как телефон, в которой есть много таких же песен, какие ты по радио слышала, - начинает разъяснять он.

   - А мы что, прямо при всех слушать будем? – спрашиваю удивлённо.

   - Нет. - Марк тяжело вздыхает. - Через наушники. В приюте мы аудиокниги по большим наушникам слушали, а эти маленькие. Не знаю, видела ты такие или нет… вот, я тебе сейчас один из них в ухо воткну. – А дальше парень говорит вообще непонятное: - Так-с, тебе лэфт (англ.: left).

   И после этого действительно начинает чем-то тыкать мне в ухо.

   - Ай! – вскрикиваю от боли и поспешно отстраняюсь.

   - Упс, перестарался. Может ты сама?

   - Ладно, могу и сама.

   Он берёт мою руку, заставляет разогнуть пальцы и аккуратно вкладывает в ладонь какую-то маленькую штучку странной формы. Я сжимаю необычный предмет и, следуя указаниям Марка, вставляю в ушное отверстие.

   Ощущения не очень приятные.

   Обучаясь в приюте, нам частенько приходилось сидеть в наушниках. Но Марк был прав – они были большие и не втыкались в ухо, а прикладывались к нему, как обруч.

   Эти же мне совсем не нравятся.

   Звук буквально врезается в барабанную перепонку, вызывая боль. К этому приходится привыкать. Музыка резкая, молодёжная. Иногда такая играла по нашему радио в приюте.

   Мужской голос поёт на непонятном языке, поэтому я не пытаюсь понять, просто слушаю мелодию. Она играет только в одном ухе, в то время как в другом звучат чужие голоса. Это не даёт возможности сосредоточиться на чём-то одном. Внимание постоянно переключается с одного на другое.

   - Ну что, нравится? – сквозь весь гомон, обрушившийся на оба уха, прорывается вопрос Марка.

   - Да. – И в подтверждение киваю.

   Музыка действительно неплохая. Заводная. Только на непонятном языке.

   - Не жалеешь, что поехала? – А вот Марка тянет на лирику.

   - Нет. Это… познавательно.

   Слабо улыбаюсь, пытаясь сосредоточиться на том, что говорит парень. Он сидит со стороны левого уха, в котором как раз играет музыка, и из-за этого очень трудно разобрать его слова.

   - Тем более, кто знает, - говорю с грустной усмешкой, - может, из этого дома мне уже не суждено выбраться.

   Из-за громкого гудения электрички приходится повысить голос.

   - Эй, что за депрессивные мысли? Ты ещё всех тут переживёшь! – возражает Марк.

   - Ты ведь тоже не знаешь, зачем мы им. Так что это спорное утверждение.

   - Вряд ли они собираются тебя убивать.

   - А тебя?

   - Да я и сам справлюсь, - нейтральным голосом говорит Марк.

   Только сейчас вспоминаю, что парень ведь болен. Смертельно.

   - Прости, - выдавливаю виновато.

   - Да ладно, я же не ты, чтобы ныть из-за всякой фигни, - беспечно бросает он.

   - Что?!

   Оскорблёно выдёргиваю наушник из уха, он всё равно только мешает нормально разговаривать. Морщусь от боли. Ощущение, словно пробку выдернули.

   - Я не ною из-за… «всякой фигни»! – восклицаю возмущённо.

   Это звучит громко. Надеюсь, не привлекаю лишнего внимания.

   - Тише-тише, не кипятись. Я не хотел тебя обидеть.

   - Хотел, - раздражённо выдыхаю. – Ты всегда этого хочешь.

   - В смысле? – Настаёт очередь Марка возмущаться.

   - Да ничего.

   - Нет уж, раз начала – заканчивай!

   Настырность парня начинает пугать.

   Смущённо опускаю голову и тихо выдавливаю:

   - Ну просто… ты постоянно ко всем приставал в приюте.

   - Приставал?!

   - Оскорблял. - Меланхолично пожимаю плечами.

   - Оскорблял?!

   - Воровал чужие кроссовки.

   - Воро… - Парень резко замолкает и на одном дыхании выдает: - Я виноват, что там собрались одни дебилы?!

   - Мы инвалиды, Марк, нам и положено быть такими.

   - Ой, да хватит. Ты-то как никто знаешь, что вы далеко не тупые. Просто вам всем так нравится себя жалеть, что вы строите из себя не пойми кого!

   - Да кого мы можем строить? – От возмущения даже всплескиваю руками.

   - Ну, например, бедного несчастного слепого человека.

   - Марк, я не строю из себя слепую. Я и есть… незрячая!

   - Да, и поэтому у тебя вечно одно оправдание: этого я не могу, этого я боюсь, с этим мне не справиться. Да Господи, Лиза, пойми ты уже, слепота – это не конец света.

   Парень, что удивительно, понижает тон, чтобы наклониться ко мне и сказать это уже почти в ухо, негромко, но по-прежнему гневно.

   - А что мне прикажешь делать? – Тоже перехожу на яростный шёпот. – Да, я слепая, и поэтому не могу в незнакомых местах передвигаться самостоятельно. Я не могу залезть в электричку или в маршрутку без посторонней помощи. Я не могу самостоятельно выбрать себе в магазине подходящую одежду. Ясно?

   - Знаешь, когда человек чего-то не может? – с ноткой злости спрашивает Марк. И сам же добавляет, не дожидаясь моего ответа: - Когда он лежит в гробу! Вот там даже двигаться немного проблематично, особенно если ты труп. Но до этого момента нет ничего невозможного.

   - Всё понятно. – Неожиданно злость на парня пропадает. Остаётся только злость на его слова. – Тебе просто обидно, что кто-то живёт не так, как ты.

   - Мне не обидно. Меня бесит, что кто-то живёт так, как вы.

   - Марк, ты болен. И мне искренне жаль. Но это не значит, что все должны подстраиваться под тебя.

   - Ага, - хмуро отмахивается парень. – Ладно, наш диалог начинает принимать форму нотаций. Проехали короче.

   - Что значит?!. – начинаю говорить, но тут вдруг с правой стороны ко мне кто-то подсаживается.

   И если до этого сидеть было достаточно удобно, то теперь мне приходится отодвинуться к Марку, да так, что меня буквально вжимает в его тело. А парня наверняка вжимает в стену. Становится очень тесно. И жарко. Из-за того, что я зажата между двумя телами, мне тяжело дышать. Я пытаюсь ёрзать, но это бесполезно.

   Поэтому просто стараюсь расслабиться и не думать о том, что вокруг становится все душнее.

   С Марком мы больше не разговариваем. Он забирает у меня наушник и, похоже, полностью погружается в музыку.

   Сперва я пытаюсь занять себя тем, что прислушиваюсь к чужим разговорам. Но потом вдруг понимаю, что размеренное движение электрички неожиданным образом убаюкивает. И я не сопротивляюсь.

   И начинаю дремать.

   А из сна вырывает голос Марка:

   - Лиза, Лиз, просыпайся, мы приехали.

   Кажется, что прошло минуты две. Наверняка это не так.

   Прихожу в себя и понимаю, что сижу в скрюченной позе. Голова завалена на бок, шея болит, руки сложены по длине тела. Как это я так умудрилась?

   И вдруг до меня доходит, что спала-то я как раз на Марке!

   Дёрнувшись, быстро сажусь в нормальную позу. Начинаю приглаживать волосы и оправлять футболку. А потом вдруг слышу гаденькое хихиканье парня.

   - Что? – тут же реагирую.

   - Да просто у тебя на щеке след от моего плеча остался! - И продолжает хихикать.

   - Прости, что спала на тебе, - отвечаю с проскальзывающей обидой.

   - Спала? Ахаха. Ты так на меня брякнулась, что я подумал, ты сознание потеряла!

   Я обрёченно закатываю глаза.

   Издевательский Марк вернулся.

   Удивительно, сколько разных обличий он может показать за несколько часов.

   Серьёзный Марк, Обиженный Марк, Язвительный Марк… и главное, меняется он за считанные минуты!

   - Пойдём? – решаю перевести тему.

   - Не, пусть сперва другие выйдут, а мы за ними.

   Ждать приходится долго. Затем Марк берёт меня за руку и начинает тянуть на себя, приговаривая: «Давай, идём».

   Встаю и продолжаю семенить за парнем. Как и всегда.

   Мы идём неспешно. Создается впечатление, что тащить меня за руку ему не очень удобно. Проход здесь узкий. Я сама то и дело ударяюсь боком обо что-то довольно острое – скорее всего, края сидений. Правда, мы с Марком разместились на мягких, обитых кожей, а тут они какие-то… железные.

   Когда мы останавливаемся в очереди на выход (так он сам сказал), я чисто ради любопытства начинаю ощупывать странные сидения и понимаю, что билась вовсе не о них, а о какие-то ручки. Наверное, их сделали, чтобы стоять было удобнее.

   Мы выходим из электрички. На улице свежо и даже чуть-чуть прохладно. С непривычки от ветра по коже бегут мурашки.

   Идём небыстро. Марк даже суёт мне в руки трость и начинает показывать, как ей пользоваться, чтобы она не билась о землю каждый раз, стоит мне сделать шаг. Мне нравится эта неспешная прогулка. Даже как-то забывается, что я только что сбежала из дома странных похитителей в другой город.

   Интересно, как скоро нас найдут?

   Этот вопрос я задаю Марку.

   - А фиг его знает, - беспечно отвечает тот. – Но я думаю, уже обнаружили.

   - Как?! – ошарашено ахаю. – Ты же сказал, что Тамара спит, Рая нет, а Тони уехал!

   - Ты думаешь, они единственные, что ли, в этом доме? - Голос у Марка такой спокойный, словно его это не особо тревожит.

   - А кто-то ещё есть? – Это заявление вгоняет в ступор.

   - Конечно. В доме шесть ха… м-м… людей. Рай, Тони, Крис, Дилан и ещё двое. Я пока не понял, кто они, но может что-то типа охранников. Они всегда обходят территорию утром и вечером.

   - Но я их даже не слышала ни разу…

   - Это нормально, не волнуйся.

   - Почему нормально? – насторожено сдвигаю брови.

   - Ну-у… э-э… я их тоже не всегда слышу.

   - Тебе-то зачем их слышать? Ты же их видишь.

   - Ну, в общем, Рай уехал сегодня с «собачкой», остальных я не видел. Если они в доме, то уже давно обнаружили, что мы куда-то пропали.

   - И что теперь будет? – спрашиваю с замиранием сердца.

   - Да что может быть. – Что-то мне подсказывает, что Марк в этот момент пожимает плечами. – Попытаются нас найти.

   - И как скоро это будет?

   - Сложно сказать. Напрягаться им особо не нужно, я же карточкой везде свечусь.

   Краем сознания понимаю, что «свечусь» - это образно.

   - А может тогда не надо этого делать? – спрашиваю жалостливо.

   - Да чего скрываться-то? Мы ж не в бегах, а просто гуляем.

   - Боюсь, Рай этого всё равно не оценит.

   - Ой, да пофиг на этого Рая, - отмахивается Марк. – Забей на него. Жизнь дана один раз, не тратить же её на тюрьму?

   - Да, - уныло соглашаюсь.

   - Эй, если бы он захотел с тобой что-нибудь сделать, то давно бы уже сделал, - неожиданно добавляет парень ободряющим голосом.

   - Да, я знаю. – Стараюсь, чтобы моя слабая улыбка вышла искренней.

   - Тогда идём, впереди метро!

   - Что за метро? – удивлённо переспрашиваю.

   А мозгу словно что-то щёлкает. Метро! Точно! Вот как назывались поезда там, где я раньше жила.

   - Да не бойся, в нём нет ничего страшного! Щас по дороге расскажу, что оно из себя представляет…

   Мы продолжаем неспешно идти, но в какой-то момент я ощущаю сгущение окружающей обстановки. Воздух вокруг теряет свою свежесть, чужие шаги становятся всё громче, и меня вновь начинают задевать и плечами и сумками. Особенно это чувствуется, когда человек пытается обогнать. Сперва он раздражённо дышит тебе в спину, потом его шаги ускоряются, тебя обдаёт слабеньким порывом ветра. И тут же чужая сумка бьёт по самым незащищённым частям тела. В какой-то момент начинает казаться, что прежде чем обогнать, люди специально размахивают своими вещами и потом лупят ими по тебе, словно в отместку за что-то.

   А Марк воспринимает это спокойно, как само собой разумеющееся.

   Так мы идём минуты две-три. Затем останавливаемся. Стоим несколько секунд и делаем небольшой шаг вперёд.

   И теперь наш путь состоит из таких вот маленьких шажков. Это напоминает мне ту очередь, в которой мы стояли перед тем, как купить билет.

   Так, по чуть-чуть, приходится двигаться довольно долго. Затем масса людей рассасывается, и мы начинаем идти быстрее. Марк резко ускоряет шаг и вновь тащит меня за собой.

   - Ступеньки, осторожно, - предупреждает он.

   Спускаемся по ним всё с той же скоростью. Я не понимаю, зачем так спешить, но вопрос задать не то что не осмеливаюсь, просто тяжело спрашивать на ходу. Дыхание сбивается ещё сильнее.

   После ступенек мы вновь встаём «в очередь» и движемся по чуть-чуть.

   В это время Марк говорит:

   - У нас впереди турникеты, так что слушай внимательно: я вставлю твой билетик, а тебе нужно будет самостоятельно пройти вперёд.

   - Сколько пройти? – спрашиваю, судорожно сглотнув.

   Ненавижу такое. Почему нельзя было заранее объяснить, что мне полагается делать?

   - Э-э… шага, наверное, три-четыре. Даже, наверное, пять. Да, ты, главное, пять шагов сделай, а я потом сзади подключусь.

   - Что значит… - Хочу спросить, что значит «я потом сзади подключусь», но парень не даёт мне закончить.

   - Я скажу «давай!», и пройдёшь, ладно? Только иди побыстрее, а то тебя может прихлопнуть.

   - Чем?!

   - Так, всё, мы подходим. Приготовься.

   Мне тут же становится плохо. А учитывая, что меня ещё и прихлопнуть чем-то может, колени чуть не подкашиваются от накатившей паники.

   Марк говорит что-то ободряющее и заставляет остановиться. Вокруг раздаются жуткие звуки, как тогда, когда мы должны были войти в электричку. И сейчас как будто хлопают те же самые двери.

   Проходит буквально несколько мгновений, и резкий голос Марка заставляет испуганно дёрнуться:

   - Давай, Лиза, проходи скорее!

   Зажмуриваюсь. Хотя прекрасно понимаю, что изменений всё равно не будет. Это выходит само собой. Сжав руки в кулаки, делаю пять неловких шагов.

   Стоит остановиться, как тут же с размаху меня пихают в плечо. С такой силой, что я не могу устоять на месте. Испуганно вскрикнув, делаю несколько неловких шагов в сторону. И получаю новый удар. Кажется, на этот раз в меня врезается не сам человек, а его сумка.

   В панике обхватываю себя руками, надеясь уменьшиться до такой степени, чтобы каждый смог пройти и не зацепить меня. Всё ещё жмурюсь и непроизвольно морщусь, из-за чего очки чуть приподнимаются выше бровей. Меня начинает колотить мелкая дрожь.

   Когда чьи-то руки касаются талии, я чуть не подпрыгиваю от неожиданности и страха.

   - Тихо-тихо, это я. - Различаю голос Марка.

   - О Боже… - Это то ли облегчённый выдох, то ли панический стон.

   - Ну ладно тебе, чего ты боишься-то? – непонимающе спрашивает он и начинает аккуратно подталкивать меня дальше.

   - Это ужасное место, - выдавливаю жалостливым шёпотом. Не знаю, сможет ли парень различить его среди грома хлопающих дверей.

   - И чем оно ужасное?

   - Тут люди пихаются постоянно, - жалуюсь тоном пятилетнего ребёнка.

   - Для общественного транспорта это абсолютно нормально, - терпеливо поясняет парень. – К тому же мы пока в переходе. Людей тут много, а места маловато. Идём, тут всё равно затор, я тебе как раз кое-что расскажу.

   Слова Марка помогают ослабить тиски паники.

   Слабо киваю и, ведомая парнем, делаю несколько шагов. А затем мы останавливаемся. И вновь начинается «очередь». Только на этот раз тут очень душно. И тесно. Меня буквально зажимают со всех сторон – чувствую чужие плечи, касающиеся моих; чужие пакеты, которые своими краями колются в ноги; чужие мыски обуви, неаккуратно наступающие мне на пятки. И чужой запах пота. Он повсюду.

   - Я называю это зомби-апокалипсисом. – Марк наклоняется вплотную и шепчет эти слова мне на ухо. – Такое впечатление, что мы движемся к какому-то огромному куску человечины. – Сказав это, парень начинает хихикать, словно гордится оригинальным сравнением. – Просто мы сейчас стоим в узком переходе, тут полно народу. И мы движемся реально как зомби! Когда люди начинают идти, они раскачиваются из стороны в сторону, и головы у них такие туда-сюда, туда-сюда!

   Парень хмыкает мне в ухо. Это как-то неприятно, и щекотно к тому же.

   Морщусь и хочу отстраниться, но вдруг понимаю, что его рука всё ещё покоится у меня на талии. И он довольно крепко прижимает меня к себе. Мы двигаемся очень медленно, вокруг невероятно душно, кто-то позади разговаривает. Меня постоянно задевают то руками и плечами, то вещами. От каждого подобного прикосновения зарождается раздражение, хочется взвиться и оттолкнуть неаккуратного человека. Агрессию приходится подавлять.

   Но масла в огонь подливает мерзкая близость Марка.

   В какой-то момент поднимаю руки, чтобы отгородиться от парня. И уже почти увеличиваю расстояние между нами, как вдруг он тихо спрашивает:

   - Эй, ты чего? Сейчас потеряешься, я тебя тут вообще не найду!

   И он снова притягивает меня к себе. Слишком плотно. Раздражение тут же смешивается со злостью, хочется вывернуться и отбежать к ближайшей стене, только бы избавиться от этого отвратительного ощущения нарушения моего личного пространства. Я делаю глубокие вдохи, чтобы успокоиться. Собственная враждебность пугает.

   Наконец мы приближаемся к входу. Марк идёт первым и придерживает для меня дверь. Затем хватает за руку и со словами: «Осторожно, осторожно, пропустите, не убейте», тащит куда-то в сторону.

   - Надо билетик купить, - поясняет он, как только мы останавливаемся.

   И вновь нас ожидает «очередь». На этот раз я стою где-то возле стены и жду, когда Марк освободится. В какой-то момент слышу его голос:

   - Четыре поездки.

   Понятия не имею, что это значит.

   Оттого, что мы долго то ходим, то стоим, ноги начинают болеть. Пока я сгибаю их в коленях, разминая, парень звенит деньгами и, расплатившись, подходит ко мне.

   - Ну что, пошли? Сейчас опять буду турникеты, но тут уже трёх шагов достаточно будет.

   Раздражённо втягиваю воздух и специально для парня говорю:

   - Хорошо. Только ты в следующий раз предупреждай заранее.

   - Так я и предупреждаю заранее, - удивляется он.

   - Просто делай это не за три секунды до того, как появится незнакомый мне предмет, о котором я до этого момента даже не слышала.

   - Ого, Лизка, ты чего? – Марк явно такого не ожидал. Но выводы он делает какие-то странные: - Вот что Москва с людьми делает! Был такой добрый человек, один раз по метро прошёлся и всё, нет больше доброго человека.

   - Что? – Я его не понимаю.

   - Ничего, не злись просто. Идём.

   И он хватает меня за руку. Не под локоть, а именно за руку. Ладонь в ладонь.

   И тащит дальше.

   Через эти турникеты мы проходим относительно спокойно. Марк отправляет меня вперёд, но сам подходит сзади буквально через несколько секунд, так что никаких толчков я почувствовать не успеваю.

   Мне кажется, что в метро я смогу сориентироваться. Когда-то давно я бывала в нём. Но теперь понимаю, что память подводит. Я не помню никаких турникетов… может, у «нас» их и не было, а может, я просто совсем о них забыла.

   Это было очень давно.

   Тут либо больше места, либо меньше людей, но теперь нас даже не пихают со всех сторон.

   Минуты через две Марк предупреждает о лестнице. По ней мы поднимаемся вполне спокойно.

   Я даже другую лестницу переживаю без паники. Ту, которая движется. Она находится через несколько шагов после обычной. Марк помогает мне беспрепятственно встать на движущиеся ступеньки и так же ловко помогает с них сойти.

   В следующем коридоре масса людей снова сгущается. Они всё норовят нас обогнать, поэтому помимо непрекращающихся толчков, я слышу ещё и жуткие ругательства сквозь зубы. Уже не понаслышке зная, какое раздражение это может вызвать, стараюсь контролировать свои эмоции.

   И мне это почти удаётся.

   Как только мы начинаем спускаться по очередной лестнице, я сразу отмечаю, как меняется воздух. Порыв ветра ударяет в нос и заставляет с любопытством принюхиваться. Начинает пахнуть какой-то сыростью, только не естественной, а искусственно раздувающейся по всей территории.

   После этого отмечаю, что тут слышно какое-то странное гудение. Сперва не придаю ему особого значения. Но потом понимаю – зря.

   Марк ведёт меня куда-то на середину платформы, на ходу объясняя, чем вызвано такое решение. Я слушаю крем уха, больше внимания уделяя нарастающему гулу. Он начинает пугать.

   А затем, резко и неожиданно, словно кто-то бьёт по голове, в памяти всплывает одна деталь. Я вспоминаю, какое метро громкое. Как в детстве я пугалась каждый раз, когда понимала, что к нам приближается поезд.

   И на этот раз специально делаю шаг назад. Марк держит достаточно крепко и на моё движение говорит: «Не бойся, тут нечего бояться».

   Знаю. Но мне всё равно страшно.

   А спустя несколько мгновений подъезжает поезд.

   Марк, наверное, ждёт, что я начну вопить от ужаса, и прижимает меня к себе ещё крепче, словно хочется зафиксировать.

   Но я не кричу.

   Нарастающее гудение сперва пугает, а затем вдруг словно кидает в пучину разбушевавшегося воображения. И даже гул становится тише.

   До этого момента все мои воспоминания ограничивались расплывчатыми картинками. Вспышками из прошлого. Я помнила не столько метро, сколько странную ассоциацию, единственное, что запомнилось из детства – это приближение гудящего поезда. И ещё страх. Всё окрашено почему-то в тёмно-бежевые тона… вроде такого цвета была лестница… и ещё платформа.

   Но теперь, когда я вновь слышу знакомый гул, в памяти всплывает ещё кое-что, помимо одинокой девочки на станции. Это поезд.

   Я вспоминаю, как он выглядит.

   Чёткие контуры переднего вагона тёмно-синего цвета. Когда он подъезжает, меня обдаёт резким порывом ветра, заполняющим лёгкие до предела. В глаза бьёт яркий свет передних огней. Он проезжает дальше, и мимо меня мелькает свет из вагонов, от скорости превращающихся в одну полоску.

   Поезд замедляется, и я вижу людей. У выхода из вагона всегда столпотворение.

   Они выходят первыми. А я захожу внутрь только тогда, когда проход освобождается.

   Воспоминание настолько чёткое, настолько реальное… такое красочное. Я не хочу его отпускать. Я хватаюсь за него из последних сил, раз за разом прокручивая волшебную картинку, впервые, наверное, за последние годы, такую яркую.

   Но воспоминание ускользает.

   Я уже не могу прокрутить его с той же остротой ощущений… и от этого внутри словно что-то обрывается. В груди поселяется странное щемящее чувство, от которого становится горько и обидно. Ещё немного, и я точно заплакала бы.

   Но из этой пучины меня вытягивает резкий толчок. Причём никто меня не толкает. Я сама.

    Меня потянуло назад с такой силой, что если бы не Марк, успевший удержать моё тело за талию, я полетела бы на пол.

   - Что это? – выдыхаю в ужасе.

   - Так, без паники, всё нормально.

   Я не паникую. Просто не понимаю, что происходит. Мы уже в вагоне?! Но когда мы зашли?! Неужели я так сильно ушла в себя?

   Парень тем временем говорит кому-то:

   - Простите, не могли бы вы уступить место девушке? Понимаете, она слепая, ей очень тяжело стоять.

   Спустя несколько секунд, под нарастающий гул и увеличивающуюся скорость, меня усаживают на сиденье. Моё плечо тут же упирается в чье-то другое. Такая близость с незнакомцем пугает.

   - Ты как? – слышу голос Марка.

   - Нормально, - отвечаю почти честно.

   - Слушай, ты только не бойся. Мы проедем всего пару станций, а потом быстренько выйдем на свежий воздух.

   Похоже, парень боится, что я могу закатить истерику.

   Стараюсь растянуть губы в как можно более ободряющей улыбке.

   - Всё нормально. - Эти слова уже кричу из-за мощного гула, от которого даже закладывает уши.

   Я почти не вру. Мне не столько страшно, сколько любопытно. Любопытно прислушиваться к собственным ощущениям, вспоминать, что я уже могла чувствовать.

   Шум стоит жуткий, в какой-то момент даже уши начинают болеть. Когда мы замедляемся, я облегчённо выдыхаю. И морщусь, когда поезд снова начинает двигаться.

   Немного неловко становится от того, что при движении я невольно отклоняюсь в сторону и, сидя прямо, налегаю на совершенно незнакомого человека.

   К сожалению, тут не слышно других звуков, чужих голосов. Вокруг меняется только запах. Он очень странный. Похож на запах сырости, только вместе с ним намешана ещё куча человеческих ароматов. Не самых приятных.

   Когда мы приезжаем на нужную станцию, Марк берёт меня за руку, тянет на себя, заставляя подняться. Затем одной рукой обхватывает за талию, другой придерживает за руку. И, идя рядом, выводит из вагона.

   А затем и из метро.

   На этот раз мы идём небыстро. Удивительно, но вокруг меня больше нет жуткой массы людей. Меня даже не пихают сумками.

   И через турникеты мы проходим спокойно. А затем Марк помогает мне ступить на движущуюся лестницу. Стоять и одновременно подниматься немного странно, ещё и перила куда-то уезжают, из-за чего периодически приходится переставлять руку ниже.

   И Марк стоит очень близко. В какой-то момент я не очень удачно поворачиваюсь, и случайно задеваю локтем по его голове. Но вместо ожидаемых возмущений, он только смеётся и пихает меня кулаком в плечо.

   Такое поведение даже как-то пугает.

   Парень помогает мне сойти с лестницы и выйти на улицу. Там намного свежее. Но он не даёт мне возможности постоять немного и привыкнуть к перемене атмосферы, тут же потянув куда-то в сторону, заставляя идти за ним следом.

   Останавливается он спустя несколько минут, когда я уже не выдерживаю и громко спрашиваю, куда мы идём.

   - На остановку, нам на автобус, - буднично отвечает тот.

   И это снова вызывает внутри проклятое раздражение.

   Ну почему нельзя заранее предупредить?!

   Вслух лишь тяжело вздыхаю. Такое впечатление, что Марк живёт по каким-то своим правилам, и делает только то, что хочет, совершенно не считаясь с другими.

   С одной стороны, хочется принципиально обидеться, чтобы он хоть на секунду задумался о том, как поступает, но с другой – вставал закономерный вопрос: а это поможет? Марк, небось, даже ничего не заметит.

   Тем не менее я молчу всё то время, пока мы ждём автобус. И даже тогда, когда он подъезжает. И когда Марк помогает мне залезть внутрь. И когда помогает мне сесть. И когда транспорт начинает ехать.

   А дальше обиду сменяет удивление. Потому что автобус так тарахтит, что я вся трясусь, и вибрация проходит по всему телу. К этому постепенно привыкаешь, но в первые мгновения кажется, что тебя взбалтывают, как бутылку с водой. Сиденья тут мягкие, настолько, что как будто проваливаешься вниз.

   И сам автобус трогается так медленно, словно ему очень тяжело везти такое количество людей. Я отвлекаюсь на внутренние ощущения и забываю про обиду.

   Конечно же, Марк тут же этим пользуется.

   - А прикольно всё-таки ездить в автобусах, да? – беззаботно спрашивает он.

   - Ну, это очень странно, - наивно отвечаю я.

   И только потом до меня доходит, что парень специально выжидал момент, пока я расслаблюсь.

   - Что странного-то? – Он тут же цепляется за возможность поговорить.

   Злобно молчать уже глупо.

   Позорно сдаюсь:

   - Просто тут очень сильная вибрация.

   - Ну, что делать. Сильно удивлена? – Марк спрашивает это с ноткой гордости, словно сам построил наше средство передвижения.

   - Не очень, я вообще-то уже каталась на автобусах.

   - Когда?!

   - До того, как… это произошло.

   Мне никогда не было тяжело сказать «я ослепла» или «я стала слепой». Но почему-то именно сейчас словно ком встаёт поперёк горла, не давая этим словам вырваться наружу. Поэтому приходится указывать рукой на свои глаза. Надеюсь, Марк это видит.

   - Так и скажи. - Голос парня звучит как-то сухо. Не зло, но очень близко к этому.

   - Что сказать?

   - Что ты слепая. Не понимаю, чего стесняться.

   - Да я не стесняюсь, - лепечу в ответ.

   А потом вспоминаю про очки, которые мы недавно купили.

   Марк думает о том же.

   - Не стесняется она, как же. Из-за этого мы тебе очёчки прикупили? – с усмешкой спрашивает он.

   Я уже открываю рот, чтобы ответить, но парень перебивает, не давая разразиться новому спору:

   - Слушай, ну если лишили тебя чего-то, так компенсируй это. Ну, к примеру, тут же воняет жутко. Вот и говори об этом.

   - Пахнет и правда плохо, - соглашаюсь с ним.

   - Пахнет плохо?! – Почему-то Марк восклицает удивлённо. А потом начинает хохотать. – Лизка, у тебя в голове цензура установлена что ли?

   - Нет у меня цензуры.

   - Та-а-ак… а ну-ка повтори: «офиге-е-е-еть!», - то ли с насмешкой, то ли с едва уловимым азартом просит парень.

   - Не буду я это повторять. – Для достоверности даже отодвигаюсь чуть в сторону, вновь прижимаясь к какому-то человеку, и скрещиваю руки на груди.

   - Уу-у-у… - протягивает Марк. А у меня резко начинают пылать щёки. Умеет же он смутить! – Ну ничего, время ещё есть, научу тебя даже матом ругаться.

   - Не хочу я матом ругаться!

   - Почему?

   - Потому что это некрасиво.

   - Некрасиво или отстойно?

   - Некрасиво.

   - А может отстойно?

   - Нет. Некрасиво.

   - Давай ты по буквам повторишь? Первая «о», - со смехом издевается парень. – Ну давай, Лиз, «о-о-о»… повторяй. Потом «т». Ну чего ты надулась-то?

   - Не буду я за тобой повторять, - словно обиженный ребёнок говорю в ответ.

   - Ладно, для первого опыта неплохо. Будем тренироваться, может ты даже «…» скажешь, - ржёт парень.

   Услышав матерное слово, я вздрагиваю и резко зажимаю уши. Но, естественно, уже поздно. Поэтому с неприкрытой злостью размахиваюсь и бью парня туда, куда попадаю. Кажется, это нога.

   - Ты вообще уже! – Звучит жалко, но более достойного ответа придумать не получается.

   - А что такого-то? Это естественно, это уже фактически часть речи. – Парень отвечает задорным голосом, явно не обидевшись на мой удар.

   - Это неприятно слушать!

   - Неприятно или отстойно?

   - Неприятно.

   - Может всё-таки отстойно?

   - Марк!

   - Ладно-ладно, ты так и не рассказала, как познакомилась с автобусом, - всё ещё посмеиваясь, он переводит тему.

   - Да никак, - отвечаю хмуро. – Просто я на автобусе в школу ездила.

   - В школу?! Ты училась в школе?

   - Да, два года.

   - Оу, сочувствую.

   - Почему? – озадаченно переспрашиваю.

   - Ну, я тоже там учился, аж до девятого класса.

   - А потом?

   - А потом свалил. – И парень смеётся. Правда, затем поспешно добавляет: - Но читать и писать я умею!

   - Почему сбежал? – Я его юмора не разделяю и спрашиваю серьёзно.

   - Ну, это же школа. Как из неё можно не сбежать?

   - А мне кажется, учиться в школе – это так здорово.

   - О Господи, человек, как тебе может нравиться школа?

   - А почему она должна не нравиться? – Озадаченно хмурюсь.

   - Ну-у-у… Лизка, ничего ты в этой жизни не понимаешь! – резюмирует Марк и добавляет: - Любой нормальный человек хочет держаться от школы как можно дальше, а в идеале – посмотреть, как она в аду будет гореть!

   - Зачем? – удивлённо вскидываю брови и даже чуть поворачиваюсь в сторону парня.

   - Да шучу я. Просто люди не любят школу.

   - А мне кажется, там здорово, - не соглашаюсь. – В школе взрослые люди рассказывают интересные вещи, знания передают. И дети там дружные. Бегают, веселятся. – Замолкаю, а затем поникшим голосом добавляю: - У нас в приюте такого не было никогда.

   - Ой, нашла, с чем сравнивать! - возмущается Марк. – У нас в приюте были одни… э-э… как бы так поприличнее сказать… маргиналы, вот! И сиделки такие же тупые были.

   - У нас была хорошая сиделка, - снова возражаю.

   - Ты её просто воочию не видела, ага. Я сперва подумал, что это случайно восставший мертвец кладбище с приютом перепутал. Клянусь, у меня чуть сердце раньше времени не остановилось.

   - Какая разница, как она выглядела? – Его слова заставляют неподдельно возмутиться. – Главное, что она была хорошим человеком.

   - Да для тебя все люди хорошие. Даже этот, как его там… Иван, - Марк произносит это имя с такой насмешкой, словно унижает того, кому оно принадлежит.

   Иван…

   Когда к этому парню обратились с просьбой назвать своё имя, он сказал не «Ваня», а «Иван». И ещё добавил: «Я человек».

   Сперва никто не понял, к чему он это сказал. А потом, спустя какое-то время, Иван во весь голос заявил Настоятельнице: «Вы все просто люди! Людей много, а человек – это высшее существо».

   После этого все ребята, что могли слышать, отнесли его к категории «ненормальных».

   А мне он нравился. Он был хорошим парнем. Его к нам временно поместили, а потом перевели. У него синдром какой-то был, забыла, как называется. В общем, ему повезло даже. Он не был инвалидом.

   Я улыбаюсь против воли.

   - И что это за влюблённая улыбка на пол-лица? – Марк тут же хватается за возможность подколоть.

   - Просто я сама недавно вспоминала про этого парня.

   - С чего это? – недоумённо спрашивает и с гаденькой интонацией выдаёт: - Влюбилась, что ли?

   - Нет, к слову просто пришлось.

   - К слову? Ты с кем-то говорила об Иване? – И Марк насмешливо хмыкает.

   Да. Говорила. Об этом парне я рассказывала Раю.

   - Нет, просто вспомнила, что ему нравились женские ноги, - пожимаю плечами и неловко улыбаюсь.

   - О, точно! Блин, я его реально остерегался из-за этого.

   - Подумаешь, у каждого есть свои странности.

   - Ну, это ж уже совсем жесть.

   - Марк, нельзя унижать человека только из-за того, что он такой, какой есть!

   Нет, этот парень когда-нибудь ещё раз доведёт меня до нервного срыва.

   С неприкрытой злостью говорю:

   - Как будто ты абсолютно нормальный!

   - О-о-о… - насмешливо протягивает он. - Лизка, ты что, решила узнать о моих тайных фантазиях?

   - Нет уж, оставь их при себе. – Я даже отодвигаюсь от Марка подальше, тесно прижимаясь к незнакомому человеку, сидящему рядом.

   - А можно мне тебе сказать кое-что? – предельно серьёзно спрашивает парень.

   - Смотря что, - отвечаю настороженно.

   - Мне просто очень нужно с кем-то этим поделиться, - тихо говорит он.

   - Да, говори, - киваю с секундной задержкой и возвращаюсь в прежнее положение, больше не притесняя незнакомца.

   - Я на ушко скажу, ладно?

   - Ладно.

   - Тогда подвинься чуть ближе.

   Исполняю просьбу и двигаюсь в ту сторону, где сидит парень.

   Он тут же наклоняется ко мне. Осторожно заправляет прядь волос за ухо, и, вызывая своим дыханием щекочущее ощущение, как заорёт:

   - СЛЕЗАЙ СКОРЕЕ, НАМ ВЫХОДИТЬ!

   Я испуганно вздрагиваю, вновь дергаясь в сторону сидящего рядом человека. До меня ещё не успевает дойти, что только что произошло, а Марк уже хватает меня за руку и тянет на себя, заставляя слезть с сиденья.

   За эти несколько секунд я сквозь ступор осознаю, какой это был глупый розыгрыш.

   Но как только собираюсь прикрикнуть на парня, автобус резко начинает тормозить.

   Мы с Марком разместились на заднем сиденье, поэтому слезать с него вдвойне сложнее - приходится слезать с выступа.

   Одна моя нога всё ещё находится на этом возвышении, и, когда автобус начинает тормозить, я не могу удержать равновесия. С тихим вскриком лечу вперёд, прямо на Марка. Парень непроизвольно что-то восклицает (кажется, очень нецензурное), но успевает меня поймать, хотя ему тоже приходится сделать несколько шагов назад прежде, чем он принимает устойчиво положение.

   Я впечатываюсь лицом в его мягкую кофту. Взмахиваю руками: одной ударяюсь о перекладину, другой задеваю какого-то человека. Марк тем временем крепко обхватывает меня за талию и не даёт пошевелиться, даже когда восстанавливает равновесие. Я так и стою, уткнувшись носом ему в кофту. А он спрашивает:

   - Порядок?

   Бухтеть ему в одежду нет смысла, поэтому просто киваю.

   В этот же момент автобус полностью останавливается, с громким стуком открываются двери. Парень сжимает мои плечи, разворачивает в нужную сторону и помогает спуститься по ступенькам.

   - Твоя трость у меня, не волнуйся, - зачем-то говорит он.

   Я облегчённо выдыхаю только тогда, когда чувствую под ногами твёрдую землю.

   Краем уха слышу, как захлопываются двери автобуса и тот с громким тарахтением уезжает дальше, оставляя нас морщиться от гадкого запаха выхлопных газов.

   - Ну что, нормально всё? – интересуется Марк.

   Меня хватает только на кивок.

   Эта ситуация вгоняет в ступор. Если бы сейчас парень только издевался надо мной, злиться на него было бы намного проще. Но он ведь без всякой задней мысли не дал мне упасть и разбить обо что-нибудь голову. Можно сказать, он спас меня.

   Что бы я вообще делала без него?

   В голове тут же формируется ответ: лежала бы на кровати в одинокой комнате.

   Но что лучше – прогулка по этому дикому городу в компании дикого парня или удушающее одиночество – трудно сказать. Поэтому, не зная как себя вести, решаю просто идти за ним без всяких эмоций.

   Если захочет извиниться – хорошо.

   Не захочет – его дело.

   Для Марка делать гадости вообще в порядке вещей.

   … путь до библиотеки занимает довольно много времени.

   Меня по-прежнему ведут под руку, а я автоматически переставляю ноги, при этом потирая ушибленное запястье, которым ударилась о перекладину. Я уже давно не считаю шаги, понимая, что это бесполезно. Просто полностью полагаюсь на Марка.

   А вот он на этой местности уже не ориентируется. И мы начинаем плутать. Парень очень долго ищет нужное ему здание, сворачивая то в вправо, то влево и не забывая при этом смачно ругаться.

   Я ничего не говорю по этому поводу, понимая, что это его способ выместить эмоции. Хорошо хоть я не попадаю под раздачу.

   Наконец мы приходим к нужному зданию.

   К этому времени я настолько устаю, что могу ощущать только боль в ногах. Особенно тяжело приходится в тот момент, когда нужно подниматься по ступенькам. Такое впечатление, что колени отказываются сгибаться от усталости.

   Марк, как обычно, открывает передо мной дверь и, очень странным способом толкая меня вперёд, заходит внутрь практически одновременно со мной.

   Как только мы оказываемся внутри библиотеки, я ошарашено замираю. Потому что даже незрячий человек не может не почувствовать величественность этого помещения. Каким-то шестым чувством понимаю, что нахожусь посреди чего-то очень большого, где эхо такое гулкое, словно оно даже не успевает долетать до стен, растворяясь в воздухе. Тут тоже слышатся голоса, чужие разговоры, но они очень тихие, вообще едва слышные. По сравнению с улицей, тут стоит гробовая тишина. Больше нет гудящих машин, цокающих каблуков и других разнообразных звуков.

   Тут очень… спокойно.

   - Ты чего замерла? Пошли к стойке регистрации, - голос Марка вырывает из раздумий.

   Я ёжусь, всем своим нутром ощущая чуждость обстановки. Не знаю, как тут всё выглядит, но в таких больших помещениях мне, возможно, никогда и не доводилось бывать. Это место пугает.

   - Иду, - говорю парню и позволяю утянуть себя куда-то в сторону.

   - Здравствуйте, можно записаться к вам в библиотеку? – задорно спрашивает он, как только мы останавливаемся.

   - Конечно, - отвечает ему женский, но безнадёжно старый и хрипящий голос. - Нужен ваш паспорт и две чёрно-белые фотографии три на четыре.

   - Э-э-э… - неловко протягивает Марк, и это заставляет меня недоумённо нахмуриться, - видите ли, тут такое дело… у меня сейчас нет с собой паспорта.

   - Тогда приходите, когда будет.

   - Простите, но можно как-то записать нас без него?

   - Нет.

   Это её однозначное «нет» обрывает что-то внутри. Она говорит не «нет, простите», не «нет, подождите, пожалуйста», не «нет, обратитесь к кому-нибудь другому». Она говорит просто «нет».

   - Но… - жалобно выдавливаю как только спадает оцепенение, - мы же так долго ехали сюда. Неужели какой-то паспорт…

   - Лиза. – Чётко и резко перебивает Марк. Обхватывает меня за плечи и с неожиданной силой уводит меня куда-то в сторону.

   - Что ты делаешь?! – ошарашено выдыхаю, стараясь переставлять ноги так, чтобы не обо что не споткнуться.

   - Я разберусь, ладно? Постой тут. И не лезь.

   С этими словами он оставляет меня одну. На растерзание собственным мыслям.

   Парень вёл меня только прямо, никуда не сворачивая, поэтому при желании я вполне могу повторить этот путь и вновь подойти к «стойке регистрации». Но в то же время прекрасно понимаю, что в этом нет необходимости. Не потому, что я верю в Марка. Нет. Я просто ничего не смогу сделать.

   Надеюсь, у парня дар убеждать развит лучше, чем у меня.

   Время тянется мучительно долго. Не могу определить, сколько в итоге проходит: пять минут или, может, десять. Сперва я нервно сгибаю и разгибаю пальцы. Потом, неожиданно даже для самой себя, начинаю кусать ногти, хотя от этой привычки избавилась уже давно. Чтобы не привыкнуть снова, нервно одёргиваю руки и начинаю делать маленькие шажки то в одну сторону, то в другую.

   Позади меня обнаруживается стена. Прислоняюсь к ней и начинаю отсчитывать секунды – это обычно всегда помогает успокоиться или просто отвлечься.

   Наконец рядом раздаётся голос Марка:

   - Слушай, похоже, ничего не выйдет.

   - Как?! – выдыхаю я и отрываюсь от стены.

   - Да блин, на этот раз даже твоя слепота не помогла. Непробиваемая тётка.

   - То есть мы в библиотеку не попадём? – Чтобы это спросить, приходится сглотнуть вставший поперёк горла комок.

   - К сожалению, сегодня нет.

   - Но… а ради чего мы тогда так долго ехали? – Это выдавливаю уже жалостливым голоском.

   В этот момент я неожиданно понимаю, что если бы не эта поездка, мне никогда в жизни не пришлось бы так нервничать! И если бы цель была оправдана – с этим можно смириться. Но так? Трястись в маршрутке, терпеть безумных людей в электричке, из последних сил не срываться и не истерить в метро, вытерпеть автобус… и это ради того, чтобы развернуться и вновь повторить то же самое?!

   - Так, Лиза, хватит всхлипывать! – грозно приказывает Марк и вдруг снимает с меня очки. – Что, плакать собралась? Я и не думал, что со мной поехала такая плакса. Ну чего ты, хватит. Библиотека – не единственное место, куда мы можем пойти. Не пустили нас сюда, пойдём в другое место.

   - Пойдём в другую библиотеку? – гнусаво, но с неприкрытой надеждой спрашиваю я.

   - Нет, зачем нам в другую? Там нет нужной книги. Пойдём гулять и веселиться. В конце концов, терять нам уже нечего, зато у нас целый день впереди!

***

Первым делом Марк отводит нас в кафе. Он так и говорит: «На пустой желудок я даже губами шевелить не могу!».

   – То есть, не поев, ты наконец-то будешь молчать? – каверзно хватаюсь за возможность подколоть.

   Воистину, с кем поведёшься…

   – Но тогда тебе придётся одной тащить мои кости обратно!

   Против такой угрозы мне возразить нечего.

   Сдаюсь и позволяю увести себя в нужном направлении.

   Мы идём недолго, и сворачиваем всего несколько раз. Видимо, кафе совсем близко. Ну, в принципе, – тут же библиотека, наверняка многие захотят как раз поесть после её посещения, так что это вполне логично.

   Марк ведёт меня по улице слишком быстро, при этом периодически как-то странно подпрыгивая, из чего можно сделать вывод – парень в необычайно приподнятом настроении. На вопрос: «Что тебя так развеселило?», поступает лаконичный ответ:

   – Приближение еды! Кстати, может, пойдём японского чего-нибудь пожрём? – Но тут же с отвращением выдает: – Ой, нет, в последний раз мне так плохо от этих суши было, лучше чего-нибудь привычного.

   И тут же резко уволакивает меня вправо.

   – Ай! – вскрикиваю от неожиданности.

   Крепкие руки Марка тут же обхватывают за талию и чуть-чуть приподнимают, тем самым помогая преодолеть порог.

   – Ступе-еньки, – напевно произносит парень.

    Мысленно с опаской предполагаю – дай ему волю, и он закружит меня по всему помещению.

   Но Марк благоразумно отпускает ещё на пороге. Вновь поддерживая за руку, помогает осторожно спуститься по двум ступенькам и останавливается.

   – Итак, сядем посередине или ближе к стене? – спрашивает важным тоном.

   Но я не отвечаю. Отвлекаюсь на запах.

   Он не то что бы противный, но забивает нос так неожиданно, что я морщусь от неприятных ощущений. Тут невозможно вычленить что-то одно, столько разных ароматов заполнили помещение, перемешались и превратились во что-то плотное и безумно удушающее. К такому приходится привыкать.

   Марк, что удивительно, всё понимает.

   – Окей, движемся к стене, – отвечает сам себе.

   Подхватывает под руку и помогает лавировать между другими столами и стульями. Хотя я всё равно периодически цепляюсь то за одно, то за другое. Но до выбранного столика мы доходим без происшествий, то есть ничего не опрокинув и не разбив.

   А стул у меня такой приятный, мягкий. Только я на него сажусь, как чувствую, что начинаю проваливаться вниз.

   Наверное, гримаса моего удивления трогает Марка до глубины души – парень начинает громко смеяться… вернее, ржать.

   – Я смотрю, у тебя сегодня дофига впечатлений!

   Уже собираюсь буркнуть ответную реплику, как вдруг меня перебивает приятный женский голос:

   – Вот ваше меню.

   – Спасибо, – посмеиваясь, отвечает Марк.

   Слышу нечёткие, но явно быстро удаляющиеся шаги.

   А парень тем временем начинает шелестеть страницами.

   – Ты что будешь? – Спрашивает он уже серьёзным тоном.

   – Мне бы руки помыть, – отвечаю простодушно.

   – Не, я про… а, кстати, хорошая идея. М-м… где тут у них туалет? А, вон! Пошли-ка.

   Я опираюсь на подлокотники и с невероятным усилием воли вытягиваю себя из этого безумно мягкого кресла. Но стоит мне встать на ноги, как корпусом ударяюсь о стол. Хорошо, что тут на помощь приходит Марк и отодвигает кресло подальше. Теперь могу хоть нормально выпрямиться.

   До туалета парень ведёт меня, как обычно, под руку.

   И, когда он открывает передо мной дверь, пропускает внутрь и сам заходит следом, удивлённо уточняю:

   – Ты со мной пойдёшь?

   Разделение уборных на мужские и женские было даже у нас в приюте.

   – Конечно! Я же не хочу, чтобы ты случайно намылила себе глаза.

   – Ладно.

   Мне, в принципе, всё равно.

   В самом туалете пахнет неприятно. Хоть и чувствуется попытка перебить искусственным ароматом, запах мочи неприятно режет нос.

   Марк помогает дойти до раковины, объясняет принцип включения воды (нужно просто руки поднести, она сама льётся!), и даже выжимает для меня мыло из флакончика.

   Судя по причмокивающим звукам, сам он тоже решает последовать моему примеру и намылить руки.

   Я нащупываю кран и уже почти подношу под него ладони, как вдруг вздрагиваю от громкого хлопка входной двери и радостного голоса Марка:

   – Не пугайтесь, я не извращенец. Просто моя сестра слепая, сами понимаете, ей без помощи никак!

   Справа от меня, то есть с противоположной от Марка стороны, раздаётся женский смешок.

   В этот же момент понимаю, что этот… неисправимый человек снова паясничает!

   – Очень мило, что вы помогаете сестре, – явно с улыбкой говорит приятный (и явно молодой) женский голос.

   – Он смертельно болен вообще-то, – выдавливаю сквозь зубы.

   Должно было выйти тихо, но случайно получается так, что меня слышат все.

   – Не обращайте внимания, – тут же реагирует Марк. – У неё небольшие психические расстройства, она до сих пор думает, что мы оба из приюта, и нас к тому же похитил какой-то странный чувак и запер в своём доме.

   – А это вообще-то правда! – От возмущения взмахиваю руками, из-за чего брызги летят во все стороны.

   – Тихо-тихо, не пугай людей, – утешающе начинает приговаривать Марк.

   – Я в порядке.

   – Видите, иногда бывает сложно, – скорбно вздыхает парень.

   – Это очень хорошо, что вы заботитесь о сестре, – в тон ему отзывается женский голос.

   Я возмущёно фыркаю, но решаю потратить свою энергию на более полезное занятие: домыть, наконец, руки. Пока избавляюсь от липкого мыла, Марк продолжает пустую болтовню. К счастью, девушке молодые люди с больными сёстрами неинтересны, поэтому она уходит довольно быстро.

   Но как только я поворачиваюсь к парню, собираясь гневно высказать всё, что думаю о таком поведении, слышится слив, щелчок, несколько шагов… и Марк вдруг резко восклицает:

   – Не пугайтесь, я не извращенец. Просто моя сестра слепая, сами понимаете, ей без помощи никак!

   У меня даже рот открывается от удивления. Потому что этой тупой фразе вновь вторит женский смешок.

   Понимая, что недавний ужас грозит повториться, я громко произношу:

   – Брат!

   – Сестра? – опасливо уточняет парень.

   – Отведи меня пописать.

   – Понял. Уходим.

   Он обхватывает меня за талию и в необычайной спешке выводит из женского туалета. До нашего столика мы доходим в рекордные сроки. Меня вновь усаживают в мягкое кресло, и, пока я двигаюсь поближе к столу, парень плюхается на своё место и начинает листать меню.

   – Ты же обещал без глупостей! – зло напоминаю ему, как только принимаю нормальное усидчивое положение.

   – Пельмешек хочешь? – с надеждой в голосе спрашивает тот.

   – Нет!

   – Картошки?

   – Нет!

   – С грибочками.

   – Марк!!!

   – Ладно-ладно, прости. Ну представился шанс, что я мог сделать?

   – Помолчать.

   – Да ладно тебе, что я такого сделал? Это называется живое общение с людьми, только и всего.

   – Ты соврал!

   – Просто не обозначил все пункты возникшей ситуации.

   – Ладно, ты можешь общаться, как хочешь, но только меня в это не впутывай, хорошо?

   – То есть в туалет мне с тобой больше не сходить?

   – Ты издеваешься?!

   – Ладно, ещё раз извиняюсь. Давай лучше выберем, что будем заказывать, хорошо? – решает пойти на попятную парень.

   Я хмуро киваю. Рядом с этим парнем мои эмоции могут за секунду подскочить с отметки «безмятежное спокойствие» до «полное бешенство». Это начинает не то что раздражать, а банально пугать. Я вдруг понимаю, как рискнула, положившись на его ничего не стоящее обещание вести себя нормально. Ведь это же Марк. Он всегда делал и будет делать только то, что захочет. И никакие просьбы, мольбы, крики не смогут его переубедить.

   – Ты что будешь? – тем временем спрашивает он.

   – А что там есть?

   И вот тут парень с воодушевлением начинает зачитывать блюда, которые нам предлагают в этом кафе. С каждым новым названием моё лицо принимает всё более удивлённое выражение, постепенно трансформирующееся в жалостливое.

   Я почти ничего не понимаю. Даже представить себе не могу большинство из блюд.

   Марк это замечает и задаёт закономерный вопрос:

   – Так, похоже, мне придётся выбрать за тебя. М-м… отбивную будешь?

   – Что это? – спрашиваю тихо.

   – Ну… это мясо. Ладно, давай сделаем проще. Макароны хочешь?

   – Хочу.

   Честно говоря, мне всё равно, что есть. Я даже не против блинов или борща.

   – Ладненько, тебе макароны… а я возьму себе… э-э… а я тоже возьму макароны! Заодно сравним впечатления. Тебе чай попить?

   – Давай чай, – пожимаю плечами.

   – Или сок?

   – Можно и сок.

   – Лиза! Выбери что-нибудь, что тебе хочется.

   – Ну давай сок.

   Сок я уже давно не пила. Освежу впечатления.

   Вскоре к нам подходит та самая девушка, которая уже подходила несколько минут назад, чтобы принять наш заказ. Говорит, конечно, Марк, а я с любопытством прислушиваюсь к некоторой хрипце в женском голосе. Это совсем не вписывается в образ, который возникает в голове. Такой голос мог бы принадлежать и мужчине.

   – Ну что, не жалеешь, что поехала? – спрашивает Марк как только девушка уходит.

   – Ещё пока не знаю, – хмыкаю в ответ.

   – Тебе холодно? – задаёт он странный вопрос.

   – Да нет вроде.

   – А чего ты тогда так сгорбилась?

   – Я всегда так сижу.

   – Чего ты боишься-то? – Он как-то по-своему толкует мой ответ. – Рай тебя тут пока не найдёт, по моим подсчётам рановато, а другие не тронут, я же с тобой.

   – Да я не боюсь, – пожимаю плечами.

   Просто в незнакомой обстановке всегда неуютно.

   – Лизка, выпрямись, а то сидишь, как старуха Шапокляк.

   – Кто?

   – Проехали. Просто не сиди, как старушка.

   Со вздохом выгибаю спину. Слышится хруст. Ощущения хоть и приятные немного, всё же не самые волшебные. Теперь сижу с прямой спиной, хотя прекрасно понимаю, что это ненадолго. Я быстро устаю так сидеть, скоро снова сгорблюсь.

   Нам приносят наш заказ. Девушка что-то говорит Марку, но её слова пролетают мимо меня. Мне намного важнее тембр голоса, к нему я прислушиваюсь с особой тщательностью.

   – Ого! – выдавливает Марк.

   – Что?

   – Да тут это… макароны разноцветные, – и хмыкает.

   – В смысле – разноцветные? – переспрашиваю удивлённо и опускаю взгляд на стол, словно могу что-то увидеть.

   – Да в прямом, зелёные, красные, белые. Блин, да мы с тобой что-то странное заказали. Только без паники! Щас попробуем, может это съедобная фигня.

   – Ты первый, – отдаю ему эту сомнительную честь.

   – Так-с, ну что ж, за прекрасное путешествие! – так, словно произносит тост, говорит парень и начинает показушно чавкать.

   Спустя несколько секунд от него начинают слышаться блаженные стоны.

   – Что? – спрашиваю нерешительно.

   – О-о-о… какая вкуснятина… эти макароны божественны! Если бы они были девушкой, я бы на них женился… – но тут парень неожиданно начинает кашлять и поспешно исправляется: – Ну, может, не женился, но точно пригласил бы на свидание!

   После этих слов я с любопытством нащупываю тарелку. Опираясь локтями в край стола, осторожно придвигаю её к себе, надеясь не уронить. А затем медленно склоняюсь над ней и вдыхаю приятный запах еды.

   – Так, ты понюхала макароны. Пугающее начало, – комментирует Марк.

   Я отрываюсь от занятия и с серьёзным видом говорю:

   – Для слепого это нормально.

   – Ну да, конечно, слепые же еду не едят, а нюхают, – каверзно шутит парень.

   – К твоему сведению, когда я ослепла, запахи для меня стали просто невыносимы. Для меня ни один предмет не пах, для меня всё воняло.

   – Но потом ты привыкла?

   – Да. Но я всё равно должна понюхать, как воняют эти макароны.

   – То есть у тебя обоняние лучше, чем у меня? – с долей уязвлённости спрашивает Марк.

   – Не знаю, – пожимаю плечами, – в туалете мочой воняло, ты заметил?

   – Нет.

   – Значит, лучше.

   – Фу, ну и пример ты привела за столом. Ешь лучше, если тебе аппетит не отбило.

   – Эй, я из приюта для инвалидов, такие вещи никогда не отобьют у меня аппетит.

   С этими словами я тыкаю вилкой наугад в тарелку и, надеясь, что зацепила хоть одну макаронину, подношу её ко рту.

   Зацепила.

   Одну, но большую.

   Сую её в рот, прикрываю глаза, распробываю вкус. И мне кажется, что это обычная макаронина. В какой-то момент даже думаю, что Марк обманул на счёт цвета, но потом различаю нотки странного вкуса. Не такого, как у обычных макарон. Эти более сладкие, более мягкие и во рту буквально тают, их очень легко жевать.

   Восторгов это не вызывает, но я не собираюсь уступать Марку.

   – Если бы эти макароны были парнем, я бы вышла за них замуж, – с усмешкой делюсь впечатлениями, как только перестаю жевать.

   – Выпьем за это! – торжественно провозглашает парень, помогает мне взять в руку мой стакан с соком и заставляет чокнуться.

   Сок обычный. Даже, кажется, разбавленный какой-то. Больше напоминает компот, только чуть горьковатый.

   Мы принимаемся за еду, и между нами повисает длительное молчание, нарушаемое лишь чавканьем Марка и стуком моей вилки о дно тарелки.

   Как же я всё-таки не люблю эти вилки, хоть пальцами собирай оставшиеся макароны!

   – Слушай, – в очередной раз прожевав и запив спрашивает парень, – как ты себе свою свадьбу представляешь?

   Вилка, только-только ударившаяся о дно тарелки, так там и замирает.

   – Что? – ошарашено переспрашиваю.

   – Да ладно, не притворяйся, что не представляла собственную свадьбу. Ну что там будет? Большое белое платье? Сотня гостей? И церемония на берегу моря? – После этого парень привычно смеётся.

   Он вообще любит самостоятельно пошутить и самостоятельно посмеяться.

   – Я не представляла свою свадьбу, – говорю предельно серьёзно.

   – Ой, да брось, это же романтичная мечта. О чем ещё мечтать-то?

   – Марк, я не представляла свою свадьбу. – Меня начинает задевать то, что он мне не верит.

   – Что, правда? – Кажется, он только сейчас замечает, с каким лицом я ему отвечаю.

   – Зачем мне мечтать о свадьбе?

   – Да ладно? И не представляла, как к нам попадёт гроза всех крутых парней, увидит тебя, у вас начнётся неземная любовь, и вы будете вместе обдуривать сиделок, возвращая в приют весёлую жизнь?

   – Что за глупости? – Даже фыркаю, услышав этот абсурд.

   – А о чём ты мечтала? – И этот вопрос Марк задаёт таким тоном, что у меня мурашки бегут по коже.

   Беззаботно начинающаяся беседа резко перестает быть такой уж беззаботной.

   Нерешительно пожимаю плечами. В принципе, Марку рассказать не страшно. Он переживает почти то же самое.

   – Чтобы врачи нашли способ вернуть мне зрение.

   – И всё?

   – А что ещё нужно?

   – Да-а-а… – как-то даже ошарашено протягивает он, – походу дела, тебя в этом приюте совсем загнобили.

   – А как это связано с мечтой о свадьбе? – спрашиваю уязвлёно.

   – Не о свадьбе. Это просто связано с твоей мечтой.

   – Я же сказала, о чём мечтаю.

   – Ага. Только это не мечта. Это надежда.

   – Я могу надеяться и мечтать одновременно, – резонно замечаю.

   На это Марк не выдаёт привычных каверзных высказываний или злобного возражения. Между нами возникает секундное молчание. А потом парень вдруг бормочет:

   – Надеяться и мечтать… как-то слишком романтично.

   Я вздыхаю. Тяжело, судорожно. Мне не нравится, в какую область скатился наш диалог. Но что теперь сделаешь? Молчу несколько мгновений, отстранённо скоблю ногтём по поверхности стола, а потом спрашиваю довольно решительно:

   – Какая у тебя смерть?

   Наверное, вопрос звучит странно. Для нормальных людей.

   Но Марк меня прекрасно понимает.

   Он знает, что умрёт. Он сотни раз проиграл этот момент в своём воображении, и из тысячи вариантов выбрал самый привлекательный.

   – Ну-у… сначала я хотел, чтобы это произошло в каком-нибудь стрип-клубе в окружении десятка пленительных красавиц… но потом я посмотрел фильм «Достучаться до небес» и вдруг подумал, что прикольно было бы умереть на берегу моря. Немного слезливо, конечно, зато представь лицо того человека, который найдёт моё тело. А если это будет какая-нибудь парочка влюблённых, я тогда реально поверю в Бога!

   – Ты к этому моменту будешь уже мёртв, – говорю с грустной усмешкой.

   – Но я же могу посмотреть на это в роли призрака!

   – То есть сейчас ты в Бога не веришь?

   – А ты веришь?

   – Конечно, – говорю это с такой уверенностью, словно не представляю, как можно думать иначе. – Неужели ты не веришь?

   – Прямых доказательств Его существования нет.

   – Для веры и не нужны доказательства, ты либо веришь, либо нет.

   – Ну-у… знаешь, неохота мне как-то представлять себе прекрасный Эдем, где будет куча единорогов и радужных бабочек. Всё равно никто не знает, что нас ждёт после смерти.

   – То есть тебе проще думать, что там ничего нет? И что то, как ты живёшь, ничего не значит? – Мой голос звучит спокойно. Я уже научилась принимать все эти рассуждения о том, насколько бессмысленна вера.

   – А тебе важно знать, что там тебя ждёт безграничное счастье? – парирует парень.

   – Да. Потому что так я буду знать, что моя жизнь не напрасна.

   – Чтобы твоя жизнь не стала напрасной, менять нужно что-то в реальности, а не надеяться на то, что потом тебе перепадёт кусочек счастья.

   – Нет, ты не понимаешь. Я не хочу себе счастья. Я хочу, чтобы каждый получил по заслугам.

   – Знаешь, боюсь Вселенской Справедливости не существует. И ты-то уж должна это понимать, – с усмешкой говорит Марк.

   – Может, и не существует, – согласно киваю и тут же добавляю: – Но если ты в неё не веришь, значит признаешь, что все твои мучения ни к чему не ведут.

   – Лизка, неужели тебе так важно, чтобы твоя жизнь к чему-то вела?

   – Да, Марк. Потому что иначе все эти мучения напрасны.

   Парень замолкает. Причём молчит он около минуты. Мне в какой-то момент начинает казаться, что он обиделся и теперь ждёт от меня извинений.

   Но Марк не обиделся. Он вдруг спрашивает:

   – Ты доела?

   – Можно сказать и так, – моргнув, отвечаю с секундной задержкой.

   Всё равно ковыряться вилкой в тарелке уже бессмысленно.

   – Тогда пойдём?

   – Куда?

   – Избавляться от мучений и делать нашу жизнь ненапрасной. – Такую реплику привычный Марк бы сказал с пафосом, но сейчас он предельно серьёзен.

   – Слушай, я пошутила, – тут же выдаю с проскальзывающей паникой в голосе.

   – Да не бойся ты так, я же не убивать тебя собрался. Пойдём просто по парку погуляем.

   – По какому парку?

   – По большому и красивому. Да ладно, Лиз, пошли.

   Он даже кресло отодвигает. Вместе со мной.

   – А заплатить?

   – На кассе.

   – Мы точно по парку гулять?

   – Да.

   – Ну… ладно.

   Колеблюсь всего несколько секунд, а потом понимаю, что выбора у меня нет. Начну спорить, и он действительно обидится. Или вообще начнёт шантажировать тем, что уедет обратно без меня и оставит тут одну.

   Из кресла вылезаю с забавным кряхтением, после чего получаю от Марка свою трость. До кассы мы вновь идём между столами и стульями, только теперь я задеваю и те и другие злосчастной длинной палкой. Не суждено мне всё-таки научиться с ней ходить.

   Марк быстро расплачивается, и мы движемся к выходу.

   На улице уже нет удушающего запаха кафе, к которому я успела привыкнуть, но пахнет далеко не свежестью. Единственное, что заставляет понять – мы на улице – это ветер. Он уже прохладный. Тут же вспоминаю, что не взяла с собой никакой кофты. Если станет ещё холоднее, я продрогну до костей и, не дай Бог, заболею.

   Марк ведёт меня обратно к остановке. Причём ведёт обычным, прогулочным шагом. Это вызывает даже большее удивление, чем неожиданный порыв пойти погулять по парку. Парень явно что-то задумал. Только что? И с чего бы вообще?

   Но я даже не пытаюсь начать разговор. Если уж болтливый Марк молчит, то мне точно его не разговорить.

    Мы доходим до остановки в гробовом молчании. Всё, что мне остаётся, – это прислушиваться к окружающим звукам. Но даже те меркнут по сравнению с непрерывно лезущими в голову мыслями, которые переманивают на себя большую часть внимания, поэтому я даже не замечаю, когда подходит «наш» автобус.

   Голос парня вырывает из пучины раздумий:

   – Лиз, не спи, мы заходим.

   Вздрогнув, поспешно киваю и делаю шаг вперёд.

   Уже привычным движением Марк помогает мне забраться внутрь и пройти через крутящийся турникет.

   В этом автобусе нет свободных мест, и парень как обычно играет на чужих эмоциях, делая из меня недееспособную слепую, освобождая место и для себя, и для меня.

   На этот раз мы садимся не на самые задние сиденья. Мы сидим где-то посередине. А может, вообще вначале. Но автобус вибрирует одинаково, что там, что там.

   – Слушай, Лизка, – наконец прерывает долгое молчание Марк. – У меня есть к тебе серьёзное предложение.

   – Какое? – уточняю всё же настороженно.

   – Эм, в общем, приглашаю тебя к себе на похороны.

   – Что? – переспрашиваю ошарашено.

   – Ну, на берегу моря я вряд ли смогу умереть, вернее, я даже не доберусь до туда, но торжественные похороны отменять не собираюсь. Так вот, ты приглашена.

   – А ты не поторопился умирать? – уточняю, судорожно сглотнув.

   Автобус едет довольно быстро, из-за тряски я то и дело подпрыгиваю на своём сиденье.

   – Эй, я не собираюсь умирать прямо сейчас, – оскорблёно говорит Марк. – Просто просчитываю варианты на будущее.

   – Ничего себе варианты, – бурчу себе под нос. – Даже я до такого не додумалась.

   – Господи, Лиза, ты просто слепая. Тебе незачем планировать свои похороны, – с мученической интонацией говорит парень.

   – Просто слепая?! – недоверчиво переспрашиваю. Понимаю, что это очередная провокация, и дальнейшие слова говорю приглушённо, стараясь не потерять самообладания и не сорваться на крик: – Это, по-твоему, какой-то… пустяк?!

   – Нет, но это не так уж страшно.

   – Не страшно? То есть ты считаешь, что мне хорошо живётся?

   – Не знаю на счёт хорошо, но тебе невероятно повезло, что таймер твоей жизни не ведёт обратный отсчет. – Марк говорит предельно сдержанно.

   – Наверное, это потому, что я могу умереть в любой момент. Что б ты знал, если я сейчас споткнусь на лестнице, меня переедет автобусом!

   – Кстати, на счёт этого. Мы приехали.

   И в этот же момент чувствую, как ход машины замедляется. Неведомой силой меня утягивает вперёд, из-за чего непроизвольно отклоняюсь от спинки сиденья и упираюсь ногами в пол, чтобы не съехать совсем.

   Как только автобус останавливается, я вновь откидываюсь на спинку сиденья.

   Марк резко забирает у меня трость и не самым аккуратным способом подхватывает под локоть, заставляя встать. Тащит к выходу, помогает спуститься по двум большим ступенькам и удерживает в тот момент, когда я случайно врезаюсь в незнакомого человека, спотыкаюсь, и чуть не падаю.

   – А куда мы? – спрашиваю на ходу, потому что парень вновь ведёт меня куда-то вперёд, не заботясь о разъяснении направления.

   – Я же уже говорил: по парку гулять, – сухо отвечает он.

   Его тон заставляет удивиться.

   – Ты что, обиделся?

   – Нет, на что мне обижаться. – И говорит он это так, что сразу становится понятно – обиделся.

   – Это потому, что я не уверяю тебя, что ты самый несчастный человек на свете?

   – Лиз, давай не будем, – хмуро отмахивает парень.

   Но меня очень задевает его поведение.

   – То есть тебе не нравится, что я тоже считаю себя несчастным человеком?

   – Мне не нравится, что ты считаешь себя настолько несчастным человеком.

   – Что?

   Его слова потрясают так сильно, что я резко замираю на месте. Парень продолжает сжимать мой локоть, и из-за этого я тут же по инерции начинаю шагать за ним.

   С невероятной злостью выдёргиваю свою руку из его крепких пальцев и останавливаюсь. Тут же позади меня раздаётся злое шипение, и раздражённый мужской голос восклицает:

   – Девушка, блин, осторожнее никак?!

   Лёгкий порыв ветра, и вот уже некто уходит дальше. А я продолжаю стоять, яростно стиснув челюсть.

   – Лиз, ты чего? – удивлённо спрашивает Марк.

   – По-твоему мне тут легче всех? – Мой голос звучит тихо, но при этом с явной сдержанной злостью. Чувствую, как у меня кривятся губы. Выглядит, наверное, жутко. – Ты хоть понимаешь, что я ничего не вижу? Понимаешь, что я не могу жить как нормальный человек? Я не могу самостоятельно одеваться, мыться, готовить себе завтрак и идти на работу. Я не могу подстричь себе волосы, накрасить губы или ногти, да что там, я макароны не могу доесть, потому что не вижу, сколько их осталось, и мне стыдно наугад тыкать вилкой по тарелке! Я не могу самостоятельно проехать на автобусе, заплатить за проезд и пойти гулять по парку, потому что я ничего этого не вижу! И я, по-твоему, слишком сильно себя жалею?!

   Всё-таки не удержалась. Сорвалась на крик.

   Вообще-то мне казалось, что я уже привыкла к Марку. Но нет. Этот парень имеет особый талант доводить до истерики.

   – Эй, ну тише-тише, ты чего так завелась, – говорит тот, и в его голосе слышны искренние нотки страха. – Прости, ладно? Я не хотел тебя обидеть. Пойдём… пойдём… э-э-э… пойдём на лавочке просто посидим?

   Я поджимаю губы и морщу лоб. Не такую реакцию я от него ждала.

   Не передать словами, как мне обидно.

   – Лиза, не злись, хорошо? Я дико извиняюсь, просто мне никогда не доводилось быть слепым, вот я и ступил. Прости, ладно?

   Даёт задний ход. Огромный такой, совершенно ему не свойственный.

   Так как я всё ещё молчу, он продолжает:

   – Ну ты как? Не забыла ещё своего имени?

   Он спрашивает это с абсолютно шуточной интонацией. Со стороны может показаться, что он действительно шутит.

   Но это проверка на адекватность.

   Похоже, было что-то со мной такое, что заставило парня не на шутку разволноваться. Чтобы не довести и его до истерики, поспешно говорю:

   – Я в порядке, Марк. И на тебя больше не злюсь.

   Это ложь. Но она нужна, что бы успокоить парня.

   Странное у нас общение. То он меня успокаивает, то я его.

   – Ну что, где тут ближайшая лавочка? – спрашиваю с грустной усмешкой, всеми силами подавляя в себе бушующие эмоции.

   Всё хорошо. Марк просто не понимает. Это нормально.

   Люди вообще друг друга никогда не понимают, даже в мелочах. Что уж говорить про инвалидность.

   – Пойдём, – с облегчением говорит парень и вновь подхватывает меня под руку. Но на этот раз ведёт уже не быстро, а спокойным, размеренным шагом.

   Мы идём молча. Путь до лавочки совсем недолгий, но я успеваю успокоиться и даже начинаю вновь прислушиваться к миру.

   Первое, что отмечаю – это резко сменяющиеся запахи. В этом месте словно существуют отдельные зоны, в которых определённый запах становится сильнее, затем слабеет ровно до тех пор, пока его не заменит другой. Это может быть очень приятный аромат, явно неестественный, очень плотный, забивающий нос до такого состояния, когда в нём начинает резко свербеть и чесаться. А может быть до того тошный запах, словно кто-то сходил в туалет прямо на улице.

   А ещё очень сильно пахнет едой. Причём не совсем обычной, это явно не макароны и не картошка, скорее что-то жареное и мучное, вроде запаха свежего хлеба.

   Неудивительно, что я начинаю часто чихать.

   Мы доходим до лавочки. Марк останавливается и говорит, что можно садиться. Как только я опускаюсь на прохладное дерево, парень суёт мне в руки трость со словами: «Подержи, пожалуйста», но потом так её и не забирает.

   – Ну что, успокоилась уже?

   – Да, всё было хорошо и вроде пока так и остаётся.

   Тут как-то спокойнее. Нет, я по-прежнему слышу чужие шаги и голоса, и, судя по всему, людей вокруг немало. Но тут всё равно спокойнее.

   – Эм, поговорим о погоде? – со вздохом спрашивает парень. К нему постепенно возвращается его привычный задорный тон.

   – Да тепло вроде, зачем об этом говорить? – У меня такое чувство, что я не понимаю какой-то шутки, но фразу стараюсь сказать с наибольшим скепсисом. – А вот пахнет тут чем-то странным.

   – М, это свежая выпечка.

   – Вкусная, наверное. Во всяком случае, пахнет вкусно.

   – Так мы это сейчас и проверим! – оптимистично заявляет Марк и добавляет: – Сейчас вернусь, подожди секунду.

   Затем вскакивает с места, словно давно ждал случая поскорее сбежать, и оставляет меня одну слушать его удаляющиеся шаги.

   А спустя несколько минут он приносит мне… пирожок.

   – Вот, держи. Там были только с капустой, так что выбирать особо не приходилось.

   Пирожок пахнет безумно аппетитно. Рот сам открывается в желании как можно скорее откусить часть выпечки. И я кусаю.

   Горячо. Тесто обжигает нёбо, из-за этого резко приходится вдыхать ртом более прохладный воздух. Капуста мягкая, но её трудновато жевать. Она похожа на маленькие тоненькие ленточки, которые почему-то невозможно прокусить пополам. Иногда я глотаю капусту, жуя чисто на автомате.

   – Вкусно! – говорит Марк.

   Я согласно мычу в ответ.

   Но вскоре живот начинает болеть – слишком много еды ему досталось сегодня.

   После пирожка хочется пить, поэтому Марк бежит и покупает бутылку воды.

   Лишь только после того, как мы наедаемся, парень решается вернуться к не самому весёлому разговору:

   – Ты так и не сказала, придёшь на мои похороны или нет.

   – Я просто не хочу обещать того, чего могу не выполнить, – отвечаю предельно честно.

   – Боишься, что не доедешь?

   – Ага. Да и мало ли что может случиться.

   – Ладно, тогда обещай, что постараешься прийти.

   – Ну-у… хорошо. Хотя я не представляю, что я буду делать на твоих похоронах. Мне ведь про тебя ничего хорошего и сказать-то нечего.

   – Эй, а как же эта поездка?! – шуточно возмущается парень.

   – Она ещё не закончилась, – нравоучительно заявляю я. – Слушай, может, сменим тему, а то она как-то удручает.

   – Ладно. О чём поговорим?

   – М-м… ну расскажи что ли, как выглядит парк.

   Марк замолкает на секунду. Затем с некоторым замешательством говорит:

   – Ну, парк как парк. Тут деревья есть, дорожки из плитки, лавочки по краям.

   И замолкает.

   Я жду продолжения, а когда понимаю, что это всё, удивлённо приподнимаю брови и с невероятной долей сарказма заявляю:

   – Да у тебя просто талант описывать окружающий мир!

   – Ну извини, я в гиды не записывался.

   – А кто мне обещал описывать каждую кочку?

   – Так я и описал!

   Я шумно втягиваю воздух.

   – Ладно. Какого цвета деревья?

   – Э-э… зелёного? – в замешательстве выдает парень.

   – Ты не уверен?

   – Да фиг поймешь, вроде зелёного, но просто скоро осень, есть несколько пожелтевших листиков.

   Нет, он просто издевается надо мной.

   – Ну а люди тут какие? – решаю зайти с другой стороны.

   – В смысле – какие люди? – сглотнув, переспрашивает Марк.

   – Какая на них одежда, как они ходят по парку, много ли тут влюблённых пар?

   – Мне что, всех перечислять?! – совсем пугается парень.

   – Ой, ладно, похоже, это не твоё. Не буду мучить, – тяжело вздыхаю и чуть опускаю голову, из-за чего волосы спадают с плеч.

   – Ну а ты сама как себе всё представляешь? – Видимо, Марк чувствует себя виноватым, поэтому от темы не отдаляется.

   – Никак, я стараюсь не представлять, – пожимаю плечами в ответ.

   – В смысле? Вообще что ли никаких картинок в голове нет?

   – А вдруг я разочаруюсь, когда увижу, как всё на самом деле выглядит? – задаю этот вопрос с искренним недоумением.

   – Это если увидишь, – с усмешкой дополняет Марк.

   – Конечно, увижу.

   Странно, что парень не понимает элементарных вещей.

   – Оу… – каким-то странным тоном протягивает он. – Так ты, значит, судьбе не сдаёшься. А в приюте казалось, что ты смирилась.

   – Я смирилась с необходимостью быть слепой, но я всё ещё верю, что это поправимо. Так что, пожалуйста, не шути на счёт этого, ладно?

   – Да я и не собирался. – Марк, кажется, откидывается на спинку лавочки. – Тебе хорошо, на самом деле. Твоя вера не безнадёжна.

   – А что тебе мешает верить в излечение? – непонимающе хмурюсь.

   – Издеваешься? – грустно хмыкает парень.

   – Нет, я вполне серьёзно.

   – Ты забыла? Я смертельно болен.

   – Ну это же не значит, что в будущем не смогут придумать лекарства от… твоей болезни. – На секунду запинаюсь, потому что всё никак не могу вспомнить названия.

   – В жопу лекарство, – грубо отмахивается парень, потом замечает отразившиеся на моём лице эмоции и поспешно исправляется: – Ой, прости. Я имел в виду, что мне уже никакое лекарство не нужно.

   – Почему?

   – Да ну… я фиг знает сколько времени живу с мыслью о смерти. Я уже смирился. Так что срать я хотел на все эти экспериментальные препараты и надежды на светлое будущее. – Затем он, скорее всего, вновь видит моё лицо, поскольку добавляет: – Упс, извиняюсь ещё раз.

   Парень молчит секунду, а потом снова говорит:

   – Да я как бы и не жалею ни о чём. Даже круто, что я до старости не доживу, умру молодым и почти здоровым. Но лучше бы я, конечно, раком болел. Меня хотя бы перед смертью морфием накачали. Под кайфом видел бы всяких бабочек и даже не заметил бы, как пропадает пульс. А так… скоро действие леводопов кончится, и я стану заложником собственного тела. Еще и эвтаназия в этой дебильной стране запрещена. Придётся самому разносить себе башку. Просто прикол в том, что подставлять курок к виску надо сейчас, потому что когда придёт время, я уже не смогу управлять собственной рукой.

   Наверное, на моём лице отражается полная растерянность, смятение и страх. Именно эти чувства проносятся внутри. Как это проявляется на теле, я не знаю, но видимо, довольно специфично. Марк начинает поспешно тараторить:

   – Ну не пугайся ты так, я просто шучу. Шучу, слышишь? Никто не хочет пускать пулю в висок, это у меня с чувством юмора проблемы.

   – Ты не шутишь, – тихо выдавливаю я.

   Поза у меня очень напряжённая: спина идеально прямая, голова повернута в ту сторону, где должен находиться парень, а взгляд устремлён в одну точку, хотя за очками этого и не видно.

   – Шучу-шучу, не переживай, это просто к слову пришлось, забудь, пожалуйста, мои слова.

   – Марк, ты что, решил покончить с собой? – Спрашиваю почти что с отчаянием.

   – Нет, с чего ты взяла? Я слишком люблю жизнь, чтобы так рано умирать. Успокойся, ладно?

   – Не надо этого делать, – стараюсь говорить успокаивающим тоном, хотя голос предательски дрожит. – Подумай о тех, кто тебе дорог.

   – Лиза, давай не будем играть в психологов, окей? Я не собираюсь себя убивать.

   – Просто это не выход.

   – Господи, хватит уже, буду жить столько, сколько смогу, обещаю. Такое заявление тебя устроит?

   – Ты мне зубы пытаешься заговорить?

   Марк не выдерживает и издаёт мученический стон.

   – Лизка, я тебя сейчас убью.

   Вроде шутит. Надеюсь, беды удалось избежать. Если честно, я не знаю, как надо разговаривать в таких случаях.

   – Ты точно не хочешь покончить с собой?

   – Нет, не хочу. Хочу гулять и веселиться, чего и тебе советую, – монотонно отрапортует парень.

   – Я и так гуляю и веселюсь. – Слегка улыбаюсь уголками губ, словно что-то вспоминаю.

   – Что? Ты?! Где?!

   – На природе.

   – Лиза, поверь, ты даже представить себе не можешь, что такое настоящее веселье.

   – Я могу представить всё, что угодно, – оскорблёно возражаю.

   – Поверь, этого точно не можешь. – Марк замолкает на несколько мгновений, а затем с неожиданным энтузиазмом в голосе выдаёт: – Слушай, а у меня идея!

   – Нет, только не это.

   – О, это будет очень круто! Боже, я гений! Только тебе надо переодеться!

   С этими словами он резко хватает меня за руку и заставляет встать с лавочки, совершенно не обращая внимания на мой мученический стон.

***

Он приводит меня в магазин.

   Всю дорогу я умоляю Марка отказаться от своей «гениальной идеи». Потому что любая его идея всегда заканчивается плохо. И я прекрасно понимаю, что не хочу в этом участвовать.

   Но парень упирается, как баран.

   На секунду мне даже кажется, что он только и ждал этого случая. В его голосе, его движениях, его манерных речах звучит такое воодушевление, как будто он только что погрузился в привычную ему атмосферу. И пытается окунуть меня туда вслед за собой.

   Это пугает даже больше, чем тот момент, когда парень уговаривал поехать с ним в Москву.

   Сейчас он будто горит предстоящим приключением. И это действительно страшно.

   Но я не могу просто встать и сбежать. Мне некуда. Поэтому выбираю единственный доступный мне способ: пытаюсь призвать Марка к благоразумию.

   Вот только это изначально безнадёжный вариант.

   До магазина мы едем очень долго. Снова на автобусе. Одно хорошо: он вибрирует не так сильно, как предыдущие. В этом даже сиденья другие: они более твёрдые, на них не подпрыгиваешь, но при этом обивка у них мягкая.

   Путь затягивается ещё и потому, что мы с Марком заходили в какую-то кабинку-туалет, которая находится прямо на улице.

   Я очень устаю. И так безумно долго пришлось ехать до библиотеки, затем до кафе, затем до парка… теперь ещё и до какого-то ужасного магазина.

   Меня начинает бесить этот неуправляемый вихрь человеческой энергии… то есть Марк.

   – Слушай, может не надо никуда ехать? У меня уже ноги болят ходить, – начинаю жалостливо канючить.

   Но сбить волну оптимизма в парне, кажется, невозможно.

   – Не волнуйся, мы ненадолго. Повеселимся чуть-чуть и домой.

   – Давай сразу домой?

   «Домом» то место называю автоматически, повторяя за парнем.

   Что удивительно, я действительно хочу обратно. Просто там есть кровать, и там Марк не может таскать меня по всему городу, куда ему захочется.

   – Я очень устала, – предпринимаю последнюю попытку.

   – Вот как раз и расслабишься! Лиз, не знаю, как ты, а я дико устал от четырёх стен, в которых нас держали и в приюте, и у этого Рая!

   – Ну мы же уже погуляли…

   – …но не нагулялись!

   И на все последующие просьбы и мольбы парень реагирует точно так же. Он даже как будто и не слушает, отвечая какими-то стандартными фразами и отговорками.

   Я обречённо замолкаю, давая раздражению копиться внутри.

   Впервые, наверное, за всё время меня начинает бесить то, что происходит вокруг. Люди, постоянно задевающие своими локтями или сумками, заставляют яростно стискивать зубы. Каждый шаг даётся с трудом из-за непрекращающегося ощущения притупленной боли в ступнях и икрах. Я уже устала ходить.

   Внутреннее раздражение подавляет остальные эмоции. Всё то время, пока мы едем до магазина, я не акцентирую внимания на людях, их разговорах, шуме улицы или удивительных запахах. Мне хочется лечь на кровать и расслабиться. Из-за этого всё происходящее вокруг отмечаю на автомате, не особо задумываясь над смыслом: пахнет неприятно, что-то громко звенит, мимо проезжают машины, люди разговаривают, Марк куда-то тащит.

   В итоге парень всё же «дотаскивает» меня до нужного магазина. Создаётся впечатление, что конкретной цели у него не было. Как только мы выходим из автобуса и проходим некоторое расстояние, парень неожиданно восклицает: «О, можно вот сюда!», и тащит меня в это загадочное «сюда».

   Мы заходим в магазин.

   Тут играет мягкая расслабляющая музыка, и пахнет почему-то приторными духами, смешивающимися с каким-то терпким «чуланным» запахом.

   Я чихаю с порога. Марк же радостно подзывает консультанта.

   К нам подходит девушка. Голос у неё вовсе не писклявый. Более низкий, даже немного грубый, но до той же Тамары ей далеко.

   – Чем могу помочь? – спрашивает она с явно наигранной доброжелательной интонацией.

   – Понимаете, моя сестра слепая, – таким жалобным тоном выдаёт Марк, словно прямо сейчас хоронит домашнего питомца, – и я хотел бы сделать ей приятный подарок, купив новую одежду. Но, увы, я сам в этом ничего не понимаю. Поможете нам? – Не удивлюсь, если парень задорно подмигивает нашей консультантке.

   – Конечно, да, сейчас обязательно что-нибудь подберём!

   Надо же, это точно сказано искренне. С явным замешательством, смущением и даже страхом. Что ж, это нормально. Почему-то многие бояться что-то делать, когда слышат, что я слепая.

   Странные. Я же не укушу.

   – Что именно вы хотите? – немного запинаясь, спрашивает девушка.

   Я пожимаю плечами и принципиально молчу, надеясь показать, что лично я – ничего не хочу, меня всё устраивает.

   –Э-э, ну давайте юбку и кофту какую-нибудь, – берёт на себя слово Марк.

   Девушка говорит:

   – Если хотите, можем и платье подобрать.

   – Вот это? – спрашивает парень.

   – Нет, это сарафан. Можем подобрать повседневное платье, деловое или коктейльное.

   – Э-э-э… – Марк теряется. – Давайте, может, вот эту кофту?

   – Это блуза. К сожалению, остались только большие размеры.

   – О, а давайте тогда вот эту кофту.

   – Это кардиган. Под него нужно будет подобрать блузу, футболку или поло. В принципе, майка тоже подойдет, но всё зависит от стиля вашей сестры, – голос у консультантки тоже принимает растерянный оттенок. Ей явно комфортнее общаться со сведущими людьми.

   – Может, вот эту кофту?

   – Это олимпийка. Хотите примерить её?

   – Нет, наверное не стоит, – хмуро отвечает Марк. – А как, интересно, женщины назвали вот эту вещь?

   Я каверзно ухмыляюсь.

   – Это топ, – нейтрально отвечает ему консультантка.

   – А есть тут где-нибудь просто кофта? – с некоторой злостью интересуется парень.

   – Вот, пожалуй, вам подойдёт вот это.

   И тут Марк подозрительным тоном выдаёт:

   – А это разве не «блуза»?

   – Официальное название: рубашка. Но думаю, вам будет проще назвать её кофтой.

   – Ладно, давайте её, – хмуро отвечает парень и вновь спрашивает: – А это как называется?

   – Это юбка.

   – А это?

   – Это тоже юбка.

   – Что, просто юбка? – Марк даже удивляется.

   – Да, молодой человек, это просто юбка. Будете примерять?

   – Я?! Нет, спасибо. Всё для моей сестрёнки, – видимо, пережив первый шок от магазина женских вещей, парень возвращает себе прежнее настроение и вместе с ним – сарказм.

   Вместе с консультанткой они выбирают мне «рубашку» и «юбку», после чего Марк доводит меня до примерочной. Я уже даже не пытаюсь достучаться до парня жалкими высказываниями, что не хочу этого делать. Он всё равно не послушает и начнёт отбрыкиваться всякими отговорками.

   В примерочной неожиданно накатывают воспоминания. О Рае. Как он нагло и абсолютно бессовестно ворвался в такое же маленькое помещение, прижал к стене, стащил платье… ещё и про зелёные носки замечание сделал. Щекам тут же становится жарко.

   Стоит мне одёрнуть занавеску, как я, опомнившись, жалобно прошу Марка:

   – Только не заходи, ладно?

   – О Господи, Лиза, о чём ты только думаешь! – в шутку журит парень.

   Но мне совсем не до шуток.

   Я никак не могу выбросить из головы образ стоящего поблизости Рая. Даже начинаю представлять, как он находится в этой примерочной и наблюдает за мной. Внимательно, своим любимым взглядом (который уже давно сформировался в моей фантазии), словно изучает свою подопытную крысу.

   По телу бежит дрожь.

   Я стараюсь отогнать навязчивые мысли и сосредоточиться на одежде. В этот раз переодеваться намного труднее. Если раньше у меня были только платье и футболка с джинсами, то в этот раз мне выдали кофту с пуговицами. Со множеством пуговиц. Я расстегиваю и застегиваю их так долго, что успеваю выслушать возмущённую речь Марка о классификации женской одежды от начала до конца. И как только застёгиваю последнюю пуговицу, вдруг понимаю, что могла и не тратить на это время, надо было просто её надеть, как обычную футболку, она бы налезла и так.

   Юбку натягиваю уже с едва контролируемым раздражением. Хочется плюнуть на всё, наорать на Марка и убежать. Я даже в какой-то момент начинаю желать, чтобы Рай поскорее нас нашёл. Интересно, они уже знают, где мы? Или ещё даже не поняли, что мы сбежали?

   Юбку мне дали вообще какую-то ненормальную. На бедрах она не застегивается. Молния сходится лишь тогда, когда я натягиваю вещь до самого живота.

   Но, как только я показываюсь Марку, он заверяет, что так и должно быть.

   На вопрос: «Как я выгляжу?», он отвечает: «Круто!», чем убивает во мне оставшиеся крохи более-менее хорошего настроения.

   На желание Марка меня переодеть у нас уходит много времени.

   Стоять в примерочной тяжело. И без того больные ноги начинают гудеть ещё сильнее.

   Надежда на то, что наконец-то этот ужас закончился, рушится в тот момент, когда прямо у самого выхода (это понятно по нарастающему гулу голосов), меня нагоняет консультантка и на ушко шепчет, что лучше бы мне подобрать тёмные колготки ввиду «особенностей моих ног».

   С одной стороны мне очень хочется поскорее уйти, но с другой, как ни тяжело это признавать, становится дико стыдно. Я прекрасно понимаю, о какой особенности идёт речь. Тамара об этом предупреждала. Поэтому с тяжёлым вздохом разворачиваюсь и иду примерять колготки. И это вновь занимает много времени, потому что мне дают какие-то очень тонкие колготки, они постоянно рвутся. В итоге, на третьей паре, консультантка сама помогает мне их надеть.

   А потом они уговаривают нас купить какие-то балетки. Я сперва вообще не понимаю, о чём речь. Для меня эта обувь тут же ассоциируется с балетом. Но консультантки на моё, – скорее всего, крайне наивное, – замечание только смеются и дают померить загадочную обувь.

   К моему удивлению, она действительно удобная, лёгкая. Но совсем невысокая. И подошва у балеток такая тоненькая, что я пяткой чувствую пол. Нас заверяют, что под юбку носить нужно именно эту обувь. И мы её берём.

   Из магазина выходим вечером.

   Это сразу понятно по тому, насколько похолодало на улице. Мою старую одежду Марк предусмотрительно сложил в пакет. В обновках мне становится действительно холодно, даже несмотря на длинный рукав – ткань у кофты очень тонкая. Такое впечатление, что вся эта одежда чисто для вида – от ветра она не защищает совершенно. И ногам в новой обуви зябко.

   Марк, отдав мне трость, подхватывает под руку и куда-то ведёт. Больше мы не садимся в автобус, и я расстраиваюсь: ноги устали, хочется присесть.

   Весь наш оставшийся путь получается каким-то скомканным. Парень больше не шутит. Видимо, моя кислая мина и тихое бурчание себе под нос действуют и на него. Когда я в очередной раз предпринимаю попытку отговорить его от своей затеи, он вдруг довольно невежливо отвечает:

   – Слушай, Лиза, мы же выполнили твою культурную программу: сходили в библиотеку, поели в кафе, даже по парку прошлись. Давай теперь выполним мою?

   Звучит обидно. Я отвечаю только:

   – Ладно.

   И молчу всю оставшуюся дорогу.

   Настроение портится окончательно.

   В какой-то момент я теряюсь в пространстве и совершенно перестаю понимать, куда мы идём и зачем. Просто переставляю ноги на автомате. Недоумённо поднимаю голову лишь в тот момент, когда после продолжительного пути следует остановка.

   Не знаю, куда мы пришли. Внешние звуки и запахи для меня не сильно меняются. Единственное, тут пахнет невообразимым смешением парфюмов. Явно чувствуется какой-то отдельный запах, но в ту же секунду ему на смену приходит новый. И это продолжается всё то время, что мы стоим.

   А ещё тут очень много голосов и, что примечательно, – человеческого смеха. Просто в тех местах, в которых мы были до этого, люди так много не смеялись.

   Спустя некоторое время я вдруг понимаю, что это такая же очередь, в который мы уже стояли, покупая билет на поезд. Мы делаем небольшой шаг вперёд и вновь встаём на месте. Понимая, что это надолго, я начинаю переминаться с ноги на ногу, чтобы расслабить напряжённые икры.

   – Ты в порядке? – спрашивает Марк, и это его первые слова после того, как мы вышли из магазина.

   – Куда мы идём? – спрашиваю вместо ответа.

   – Слушай, я тут подумал, э-э, может, ты подождёшь меня? Совсем недолго. – Марк тоже не спешит давать прямой ответ на вопрос.

   – Что? – удивлённо переспрашиваю. – Нет! Только не оставляй меня одну!

   Для придания своим словам большей значимости даже вцепляюсь ему в руку, намекая, что без боя не отпущу.

   Постоять возле стены и подождать парня пять минут – это одно. Но оставаться одной в незнакомом городе, даже не зная, куда и насколько отправляется твой спутник – ни за что!

   – Честно говоря, я думал, что ты будешь рада развлечься, – то ли с виной, то ли с укором говорит Марк, тем самым вроде бы давая понять, что одну меня оставлять не станет.

   – Да иди куда хочешь, только меня не потеряй, хорошо? – с ноткой злости прошу его.

   – Я постараюсь, – и по интонации можно угадать, что парень улыбается. Надеюсь, эта улыбка искренняя, а не коварная.

   К не пропадающему раздражению прибавляется ещё и страх. Марк не говорит, куда меня ведёт, не рассказывает, что мне делать, и что там может произойти. Значит, уже заранее стоит готовиться к сюрпризам и не паниковать, когда возникнут сложности. А они возникнут. Почему-то я в этом уверена.

   Чем дальше продвигается очередь, тем больше мне становится не по себе.

   Мы стоим рядом с незнакомым зданием (в какой-то момент Марк помогает мне прислониться к холодной стене), и по мере приближения к входу (а мы явно стоим на улице для того, чтобы войти внутрь), я начинаю различать какие-то странные непонятные звуки.

   Сперва мне кажется, что это гремит какая-нибудь неизвестная мне штуковина где-то вдалеке от нас. Но с каждой уплывающей минутой понимаю, что звуки доносятся из здания. И чем ближе мы к входу – тем громче звуки.

   А потом меня вдруг с ног до головы пробивает током осознания: это звучит музыка. Почти такая же, какая играла из плеера Марка. Но только эта музыка безумно громкая, мощная и какая-то агрессивная. Если её слышно на улице, то страшно подумать, как она звучит внутри.

   Я очень надеюсь, что мне никогда не придётся этого узнать, но потом понимаю, что направляемся мы прямиком в объятия этой музыки. Уже открываю рот, чтобы в очередной раз попросить Марка отказаться от всего и поехать обратно в дом Рая, но вдруг понимаю: бесполезно.

   Он не слушал до этого, не послушает и сейчас.

   Делаю глубокий вдох и обречённо покрепче обхватываю парня за руку. Особого выбора у меня нет: либо закатить истерику, что может прилично мне аукнуться, либо смириться и положиться на благоразумие Марка. Наверное, не бойся я реальной панической атаки, выбрала бы первый вариант.

   А так – напряжённая, как струна, стою рядом с парнем и, хмурясь, пытаюсь понять, что происходит. Марк молчит. А самостоятельно я не могу разобраться в ситуации.

   Происходит что-то странное. Нос забивает запахом неприятного мужского одеколона. Потом начинаются какие-то непонятные копошения, после чего Марк говорит:

   – Она со мной.

   Следующие звуки не могу разобрать. Я совершено не понимаю, что всё это значит.

   Но неожиданно Марк хватает меня за руку и резко уводит внутрь.

   Тут же пропадает холод, который все это время окутывал цепкими объятиями, заставляя усилено потирать плечи и предплечья.

   В носу начинает свербеть от странного аромата, явно искусственного. Так иногда пахнет чистое постельное белье.

   Марк наконец-то обретает дар речи. Он начинает монотонно объяснять, что нам нужно сдать мой пакет с вещами и трость в «гардероб», потому что они будут только мешать.

   Я не возражаю. Теперь для меня главное, чтобы парень не разозлился и не бросил меня в этом месте одну.

   Мы идём дальше, и запах в помещении постепенно сменяется, становясь каким-то приторным, даже можно сказать – гадким. Пахнет неприятно, в горле непроизвольно появляется комок. И музыка, та самая, которая звучит под гомон мощных барабанов, становится еще громче. Я прекрасно понимаю, что до нужного места мы ещё не дошли, поэтому с замиранием сердца представляю себе, как же она будет звучать непосредственно там, куда мы направляемся.

   Марк вдруг останавливается, встаёт впереди меня, кажется, дёргает ручку и, судя по всему, – открывает дверь.

   Мы заходим внутрь.

   Я не могу сказать, чем именно меня припечатывает в первую очередь.

   То ли сперва нос забивает плотным, безумным ароматом. В общей духоте пробиваются запахи и духов, и человеческого пота, и каких-то лесных трав. Всего настолько много, что я теряюсь в этом разнообразии, не понимая, что чувствую на самом деле.

   То ли сперва мне закладывает уши. С такой силой, что барабанные перепонки в одночасье пронзает болью. Музыка в помещении настолько громкая, что отдаёт вибрацией,