Купить

Сердце Туманного мира. Марина Снежная

Все книги автора


Оглавление

Пролог




Высокая фигура корса Миталия Сигерианина застыла в проеме арочного окна. При каждом разряде молний, беснующихся снаружи, контуры силуэта четко обрисовывались. Казалось, весь его облик становился зловещим, озаренный белым огнем. Напряженная спина выдавала едва сдерживаемый гнев.

Посреди огромного мрачного зала, освещаемого лишь вспышками молний и светом единственного канделябра, застыла девушка в белом платье с завышенной талией. Даже такой фасон не мог скрыть заметно округлившегося живота, который она боязливо прикрывала тонкими ладонями. В огромных голубых глазах плескалась тревога, которую она тщетно пыталась скрыть за виноватой улыбкой.

– Вы звали меня, корс?

Миталий Сигерианин отреагировал не сразу, давая возможность напряжению девушки накалиться до предела. Чтобы отвлечься от собственных мыслей, она изучала каждую складочку неизменно черного костюма корса: длинного, доходящего почти до колен сюртука и узких брюк, заправленных в высокие сапоги из змеиной кожи. Седые волосы корса были собраны на затылке черной атласной лентой. Девушке казалось, что даже эта лента сверкает от ярких всполохов.

Наконец, Сигерианин обернулся, обратив на стоящую перед ним девушку молодое лицо, смотрящееся чужеродно на фоне седых волос. Пристальный взгляд корса смущал. Она нервно пригладила выбившиеся из прически вьющиеся пряди платинового оттенка. Затем снова сомкнула руки на животе, страх в глазах усилился. Невозможно было понять, о чем сейчас думает корс.

– Да, Мидала, звал.

Он не предложил ей присесть, сам же неспешно прошел мимо и устроился в кресле у потухшего камина.

– Может, развести огонь? – робко предложила девушка, сознавая, что господин сердится и желая немного унять его гнев.

– Не стоит. Если бы мне это было нужно, сделал бы сам.

В подтверждение своих слов он щелкнул пальцами, огонь в камине тут же вспыхнул. Мидала невольно подошла ближе, желая согреться. Ее трясло, не только от промозглого холода, царившего в зале, но и от ледяного обращения корса.

– Ты знаешь, зачем я позвал тебя?

– Догадываюсь, господин... Глихера наябедничала?

– Она лишь довела до сведения господина то, что должна была. Поражаюсь, как тебе удавалось скрывать все это время! – он недвусмысленно покосился на ее живот.

Мидала виновато засопела.

– Кто отец? Кто-то из волшей? – прямо спросил корс.

Девушка не выдержала взгляда черных немигающих глаз и опустила голову. Носком туфельки старательно выводила вензеля на мозаичном черно-белом полу.

– Значит, самой признаться смелости не хватает. И так знаю, что не волш, – проговорил Миталий. – Возмутительно! Ты понимаешь, что поставила под угрозу весь мой план?

– Простите, господин! – жалобно выдавила Мидала, по розовой щечке сползла одинокая слезинка, за ней еще и еще одна.

– Хватит мокроту разводить, – поморщился корс. – А этот малый все-таки негодяй...

Мидала судорожно вздохнула и вскинула на него глаза:

– Что с ним?

– Ничего. Просто выгнал из замка. Хотя руки чесались хорошенько расквитаться с мерзавцем. Но он мальчишка совсем, мать за него слезно просила. Только ради нее я ограничился вечным проклятьем.

– Вы наслали на него проклятье? – ужаснулась девушка. – Какое?

– Если он снова тебя увидит, превратится в урода.

Мидала вскрикнула и зажала рот ладошкой. Потом осмелилась буркнуть:

– Я бы его и таким любила.

– Рассказывай, – хмыкнул корс. – Все вы, женщины, одинаковые. Ведетесь на смазливое личико и красивые байки. А стал бы твой ненаглядный немым горбуном, ты бы на него и не глянула.

Мидала долго и протяжно вздохнула.

– Главное, он жив остался.

– Да. Только мне его убить хочется. Все карты спутал, шельма.

– Но когда ребеночек родится, я смогу ведь и другого зачать, – робко предложила девушка.

– Дура ты! – презрительно бросил корс. – Только первый ребенок волша может унаследовать силу. Видно, все, чему тебя учили, влетало в одно ухо, а из другого сразу вылетало. Ты должна была совокупиться с одним из наших. Я прочил на эту роль Куна.

Мидала не сумела скрыть гримасы отвращения.

– Понимаю, что он страшноват, и характер у него с гнильцой, – согласился корс. – Но зато он волш пятой звезды. Лучший мой экземпляр. Как и ты. Сколько времени понадобилось, чтобы сотворить волшку четвертой звезды, а ты так бездарно все испортила. Теперь родится в лучшем случае единица, а то и вообще низел. Придется теперь сводить Куна с кем-то из троек. Эх, одни расстройства из-за тебя. Совсем головой не умеешь думать.

Мидала уже рыдала в голос, надеясь разжалобить корса. Он вздохнул и покачал головой, цели она и правда достигла. Миталий женские слезы ненавидел, хотелось тут же убраться куда-то, лишь бы подальше от них.

– Ладно, прекращай. Что ж теперь. Может, и волш родится у тебя. Если нет, пристроим к слугам, все польза будет.

Мидала просияла и бросилась к корсу, с трудом опустилась на колени и поцеловала господину руку. Миталий по-отечески похлопал ее по плечу.

– Ладно, иди уж. И Глихере скажи, чтобы готовилась. Скоро ее черед придет. Думаю, из их союза с Куном что-то и выгорит.

Мидала с трудом скрыла смешок. Ее главная завистница, злоязыкая Глихера, получит по заслугам. Куна ненавидели все воспитанники за мерзкий характер и огромное самомнение. Девушки еще и за внешность: сутулый, долговязый, с уродливыми пигментными пятнами на лице. Вдобавок, от Куна постоянно разило потом, смешанным с резким парфюмом, отчего запах становился просто удушающим. Поскорей бы он исполнил свой долг перед корсом и отправился в большой мир.

Сама же Мидала больше всего на свете желала остаться в гротале корса Сигерианина, но понимала, что больше не нужна ему. Вот уже более двухсот лет корс пытался создать лучшую породу волшей. Он был одержим этой идеей, а секрет долголетия, открытый ему Туманниками, помогал достичь этой цели. Девушка подозревала, что, возможно, именно они дали корсу такое странное поручение. Он селекционировал волшей, лучших экземпляров оставлял в замке, а остальные вольны были идти, куда глаза глядят. С теми знаниями, которые они получили, в большом мире их ожидало хорошее будущее. Волши ценились во все времена.

Но воспитанница Миталия боялась большого мира, она привыкла жить здесь. Вот если бы могла отправиться со своим любимым Круком, тогда другое дело. Но корс наказал парня, и теперь их пути навсегда разошлись. Он будет бежать от нее, как от чумы. Мидала знала, какое значение Крук придает своему пригожему лицу. Уродом стать не захочет, это точно.

Конечно, для девушек-волшек существовала еще одна возможность. Многие корсы стремились взять в жены именно их. Миталий уже не раз сватал своих воспитанниц за знатных господ. Волшка считала, что этот вариант лучше, чем самой искать себе путь в жизни. В любом случае, корс давал им всем возможность выбора. Исполни свой долг – и свободен. Мидала даже этого не смогла сделать.

Девушка горестно вздохнула и еще раз сказала:

– Простите, корс, мне, правда, очень жаль.

– Иди уже... – он отмахнулся.

Буря за окном прошла, теперь полумрак в комнате сгустился сильнее. Мидала заметила, как гнев и досада в глазах господина сменились задумчивостью. Многое бы она отдала, лишь бы узнать, что творилось в голове этого человека, родившегося два столетия назад. Взгляд девушки упал на большой портрет над каминной полкой – на нем была изображена привлекательная черноволосая женщина. Его покойная жена. Говорят, в ней не было ни капли волшбы, но он никого и никогда больше не смог так полюбить. Хотя многие волшки из воспитанниц побывали в его постели и втайне надеялись стать корсиней Сигерианин. Напрасно, он быстро охладевал к ним и собственноручно отдавал будущим мужьям. Мидала же относилась к нему, как к отцу, настоящего она не знала.

– Вы накажете меня, господин? – осмелилась она нарушить его задумчивость. – После того, как ребенок родится?

– Увидим, – он слегка нахмурил брови, но по доброжелательным искоркам в его глазах она поняла, что вряд ли станет наказывать. – Почему ты еще здесь? Испытываешь мое терпение! – он шутливо погрозил ей пальцем.

Мидала поднялась с пола и направилась к выходу. Но, повинуясь невольному порыву, обернулась и задала давно мучивший ее вопрос:

– Скажите, зачем вам это?

– Что? – он даже вздрогнул от неожиданности.

– Зачем вы хотите вывести волша десятой звезды?

Он промолчал, лишь во взгляде появилось странное выражение, напугавшее Мидалу. Она вдруг поняла, что совершенно не знает этого человека. Корс всегда ей казался добрым и справедливым, лишь внешне пытающимся проявлять строгость. Даже когда он наказывал ее или других учеников, она понимала: он поступает по справедливости, относится к ним, как к детям. Теперь же в голове возникло подозрение: а если его доброта и справедливость – маска?

Мидала не решилась додумать до конца эту кощунственную мысль и предпочла, извинившись, выйти из зала.

Оставшись один, корс долго смотрел на портрет, вспоминая то, что уже почти стерлось из памяти. Пытаясь воскресить события прошлого, он не мог сказать с уверенностью, не придумал ли он многое. Образ жены со временем подернулся ореолом идеальности, корсу стало трудно воспринимать ее, как реальную женщину, которую мог обнимать, целовать, вдыхать запах ее волос. Проклинал тот миг, когда отправился выполнять поручение правителя, оставив беременную жену на попечение слуг. Ну почему не уследили? Позволили ей гулять под дождем...

Когда корс приехал, все, что смог сказать лекарь: не смогли сбить жар, Цинтия сгорела буквально за одну ночь. А вместе с ней погиб и не рожденный ребенок. Миталий вспоминал, как кошмарный сон, те первые два года после трагедии. Искал забвения с помощью всего, что только мог придумать. Алкоголь, дурманное зелье, азартные игры, женщины, сражения. Все напрасно. Жизнь проходила в пьяном угаре, а забвение так и не приходило. Потом он усиленно начал заниматься волшбой, изучал древние книги. Пожалуй, если бы этого не произошло, все давно бы закончилось. Его кости уже много десятилетий покоились бы в фамильном склепе, а душа на небесах встретилась бы с любимой женой.

Но теперь поздно. Его не отпустят. Он должен завершить то, что начал, иначе никогда не обретет покоя...

Глава 1. Будем знакомы – Виремина


– Вира! Виремина! Наказание небесное, где ты? – разрывалась моя бабка по отцу Ламина, ее звонкий голос легко пронесся сквозь стены и коридоры и нашел меня даже здесь, в погребе.

Я теснее прижалась к ящикам за огромной коровьей тушей и сделала вид, что не слышу. От усердия даже глаза закрыла. Почему-то казалось, так правдоподобнее будет. Мол, не видела, не слышала ничего. Вздремнуть решила, пока минутка свободная выдалась. Меня даже не смутило, что дремать и одновременно жевать пирожок вряд ли возможно. Челюсти мерно работали, во рту приятно растекалась кисло-сладкая вишневая начинка. Эх, хорошо-то как. Только холодно слишком здесь, но это нужно, чтобы продукты не портились, – так объясняла когда-то на мои докучливые вопросы Ламина.

А в целом, я считала погреб одним из своих любимых мест в замке и за его пределами. Во-первых, здесь много потаенных уголков, где можно спрятаться и никто не отыщет. Во-вторых, вокруг куча еды, которую мой растущий организм мог потреблять в немереном количестве. Бабка за это постоянно предрекает мне страшную участь: «Вот растолстеешь, как кадушка, станешь неповоротливой уродиной. Кто тебя тогда замуж возьмет? Девка должна быть шустрой и работящей, да чтоб глаз радовался, на нее глядя». Впрочем, такие соображения нисколько не мешали самой Ламине поедать сладости так же, как я. И то, что она отличалась пухлостью (это я еще смягчила положение вещей), также не мешало нашему конюху ухлестывать за ней.

Да, бабка у меня видная. Даром, что уже за пятый десяток перевалило, на лице ни морщинки, да и нравом веселая и добрая. Любит ругаться почем зря, правда, но не со зла ведь. Учит меня, непутевую, уму разуму. Кто ж еще, как не она? Мамка умерла сразу после моего рождения, а отец еще раньше из замка ушел. История эта успела обрасти слухами и подробностями, и до меня дошла в совсем уж сказочном виде.

Мама моя, говорят, была красавицей писаной, белокурая, с глазами голубыми, как небо. Отец тоже ничего, только вот волшбой не вышел. Юные оба были, безрассудные, вот и прогневали нашего корса. Полюбили друг дружку так сильно, что когда рядом находились, птицы звонче пели, солнце тут же из-за туч показывалось, а по небу радужный мост простилался. Врут, конечно, сказители, но в детстве я верила. И вот завистница окаянная, Глихера (теперь она жена одного чужеземного корса), невзлюбившая матушку мою за красоту и добрый нрав, донесла нашему Миталию про тайные встречи эти. Осерчал он на влюбленных и наслал проклятье страшное. Превратил отца в оборотня лютого, который теперь в лесной чащобе живет, а мать пожалел, потому что дитя ждала (меня тобишь). Мать тосковала все равно и как-то сбежала к любимому своему, чтобы хоть одним глазком на него поглядеть. Из-за этого и померла сразу по возвращению. Увидела милого...

Я дожевала пирожок и с тоской взглянула в сторону ящика с яблоками. Для того, чтобы к нему пробраться, нужно было покинуть укрытие. А что-то мне подсказывало, что бабка Ламина уже отправилась на поиски и может появиться в любую минуту. Посижу лучше здесь, о жизни поразмышляю своей тяжкой. Положа руку на сердце, я понимала, что не так уж мне и тяжко приходится, но пожалобиться я любила. Особенно, когда бабка потом начинала голубить и утешать: «Сиротинушка ты моя родная. Солнышко мое ясное». А я ревела пуще прежнего, всем видом изображая, какая же я бедная-несчастная, как же меня все обижают. Она тогда и лучший кусок пирога могла дать, который для волшей готовили. А так мне обычно объедки одни доставались.

Я мечтала тоже стать волшкой, получать полагающиеся уважение и почет. Но волшбы во мне ни на грош не было, корс лично проверял, еще когда я родилась. Меня всегда интересовало, как это дело проверяют. Может, у волшей особый орган имеется, типа, как у мальчиков (я в бане раз подглядела). У бабки спрашивала, но она меня отругала, мол: «Не твоего низелского ума дела. Не лезь в волшбу, а то по шее надаю». Совет я приняла к сведению и больше не приставала с расспросами. Но это ведь не значит, что тема перестала меня мучить... Жалко, что волши такие высокомерные, с нами и говорить лишний раз не хотят, а то я бы спросила. Вот хоть бы у Нинеи – Куновой дочки, к которой я была приставлена. Но низелам полагалось знать свое место, вот и я старалась помалкивать.

Работка у меня не пыльная. Утром наносить волшке воды для умывания, помочь одеться и причесаться, побегать по ее поручениям, а вечером раздеть и спать уложить. Но в промежутках между прямыми обязанностями мне все равно не давали баклуши бить. Иначе бабка Ламина не могла. Стоило ей увидеть меня не при деле, как она тут же работу находила: на кухне помочь, полы помыть, в саду сорняки вырвать, даже раз заставила на конюшне порядки наводить. Кончилось все тем, что лошадь меня копытом по голове саданула, и я потом два дня пластом лежала. Больше нарядов на конюшню мне не давали. Ограничились домом и садом. Но и этого хватало с лихвой. Когда я вздумывала упрекать бабку, дескать: «Не любишь ты меня, работой грузишь», она неизменно отвечала: «Для тебя же стараюсь, недотепа. Хочу, чтобы в жизни не пропала, все умела. Мало ли, как повернется. Может, уйти придется отсель. Будешь уметь работать – не пропадешь». Я с сомнением относилась к таким доводам. Уходить отсюда не собиралась, жизнь в гротале корса Сигерианина меня вполне устраивала. Тут я своя, меня по-своему любят и жалеют.

– Вира! – снова раздался голос бабки Ламины, теперь еще громче.

Сюда идет! Я затаилась, как мышка, даже дышать перестала. Авось пронесет. С громким скрипом отворилась тяжелая дверь погреба. Не пронесло...

– Тут ведь ты, окаянная, – с уверенностью заключил голос. – Бездельница! И за что мне наказание такое? Сюда иди, господин Кун велел, чтобы в его комнате все сверкало.

Кун? Меня бросило в холодный пот. Только не это! Что угодно, хоть весь навоз из конюшни выгрести или отдраить тяжеленные чугунные кастрюли на кухне, только не Кун. Я боялась его, как чумы. Суровый, мрачный и нелюдимый, он слыл самым требовательным учителем из тех, которые приставлены к юным волшам. Мне-то этот факт был по боку, меня никто учить и не собирался... Дело в другом. Если к волшам Кун относился так, что они при одном его имени бледнели, то нас, низелов, и вовсе за людей не считал. Мог и плетью отходить, и кулаком двинуть, даже мелкое проклятье наложить. Крупное не решался, потому что корс запрещал творить подобное в своих владениях, но и от мелкого вреда хватало. Вон, у Стина, который недостаточно расторопно его приказ выполнил, щека распухла так, что всю морду перекосило. Он так месяц ходил, народ смешил. Ему-то самому не до смеха было. А на Дирку, которая ему отказала (от меня скрывали, в чем отказала, но я-то уже не маленькая, и так поняла), полгода неприятности сыпались. То руку кипятком обожжет, то деньги потеряет, то рассыплет или разобьет что. В общем, Куна опасались все.

До этого мне везло, и я почти с ним не пересекалась. Так, издалека только видала, и сразу голову опускала, чтобы внимание не привлечь. Но, похоже, сегодня настал мой черед. Как бы удержаться и его недовольства не вызвать? Эх, с моим характером это нелегко будет. Меня только смирная Нинея выдерживала. Вот ведь как иногда яблочко далеко от яблоньки падает. Если бы не знала, что она дочь Куна, в жизни не подумала. Внешностью пошла в мать, а характером вообще неизвестно в кого. От Куна только глаза у ней – серые и большие. Но если у волша они, как у рыбины дохлой, оторопь вызывают, то у нее – выразительные и блестящие.

Не сдержавшись, я икнула от потрясения, чем себя выдала с потрохами. Бабка Ламина торжественно извлекла меня из укрытия.

– Бабушка, миленькая, неужто больше некому? – взвесив все за и против, взмолилась я, для убедительности молитвенно складывая руки.

– Заняты все, – проворчала Ламина. По ее виду я поняла, что она и сама не в восторге от моего участия в этом деле. – Гости приезжают. Хозяин велел, чтобы весь дом сверкал. А тут Кун снедовольничал, дескать, у него плохо прибрали из-за спешки. И поди возрази что-то.

– Может, я лучше тогда дом приберу со всеми? – я шмыгнула носом, стараясь выдавить слезу.

– Ага, знаю, как ты приберешь. Только за тобой не посмотришь, как сбежишь куда-нибудь. А мне некогда с тобой возиться. На кухне работы полно.

– Не сбегу, бабушка! Обещаю! – для убедительности я распахнула глаза как можно шире и закивала.

– Остальные девушки наотрез отказались к Куну идти... – призналась Ламина. – Боятся его. А ты ж девчонка совсем, на тебя вряд ли позарится...

Она осеклась, сообразив, что сболтнула лишнее. Я сделала вид, что ничего не понимаю, но ее слова меня успокоили. И правда, вряд ли я приглянусь этому злыдню. Его привлекали девицы в теле, кровь с молоком. А я что? Недоразумение тощее и белобрысое. Как дразнили меня мальчишки в детстве – поганка бледная. Так что я немного воспрянула духом. Уберу у него в комнате и тут же смоюсь.

Бабушка на радостях даже пообещала меня больше не грузить сегодня другой работой. Так что, хоть и с тяжелым сердцем, но я все же нашла плюсы в этой ситуации.

Отряхнув платье от пыли, двинулась к выходу. Услышала за спиной страдальческий вздох бабки:

– И в кого ты неопрятная такая?

Если бы я знала... В оборотня-папочку, наверное.

Глава 2. В обители зла


Пыхтя, я тащила огромное ведро по винтовой мраморной лестнице. Путь предстоял неблизкий – на третий этаж. По мере того, как двигалась по пролетам, моющие нижние ступени служанки провожали меня сочувственными взглядами. Каждая норовила приободрить, но от этого легче не становилось. За их жалостливым видом явственно читалось огромное облегчение. Не им сегодня предстояло столкнуться с Куном, а мне. Страдальчески закатив глаза и едва не свалившись с очередной ступени, я чертыхнулась и продолжила свое героическое восхождение. Бабка Ламина гордилась бы мной.

Лестница, наконец, закончилась, и я потащила ведро по мрачному, скудно освещенному коридору. Миталий не любил, если понапрасну жгли свечи, потому днем приходилось обходиться без них. А одно жалкое оконце в самом конце коридора не могло осветить все в полную силу. Хорошо, что преград в виде статуй или чего-то в этом роде в коридоре не было; лишь сиротливый вазон с заморской пальмой у все того же оконца.

Дверь в покои Куна была третьей слева, хоть это радовало, идти не так долго. Я набрала в грудь побольше воздуха, занесла руку над дверью, чтобы издать «последний стук», но изнутри раздалось въедливое:

– Входи уж.

Меня бросило в жар, я нервно сглотнула и хотела попятиться, но с проклятым ведром это сделать было не так просто. Интересно, почему, когда движешься с ведром вперед, идти легче, чем пятясь назад. Но над этой загадкой придется поразмышлять позже. Волш знает, что я уже тут, отступать поздно. Чувствуя себя героем, ринувшимся на огнедышащего дракона с одной ржавой пикой, я толкнула дверь и вошла.

В комнате Куна мне еще бывать не доводилось, но воображение успело нарисовать жуткую картину. Я представляла темную, сырую пещеру с полчищами летучих мышей на потолке, паутиной, жирными тарантулами, питающимися несговорчивыми служанками, обязательным котлом с кипящим зельем и прочим в том роде, чем сказочники наделяют обиталища волшей.

Но комната Куна оказалась вполне обычной, хоть и мрачноватой. Из украшений здесь находилось всего несколько картин с портретами выдающихся волшей и нынешнего правителя – Гренудия Пармекалина. Маленькому лисьему личику художник постарался придать как можно больше величия, но не вышло. И все же я сделала вид, что впечатлилась, и по обычаю, отвесила в сторону портрета поклон.

Низелам полагалось бухнуться на колени, но я посчитала, что оставлю такое крайнее проявление почтения для живого монарха.






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

95,00 руб Купить