Оглавление
- Пролог.
- Глава 1.
- Глава 2.
- Глава 3.
- Глава 4.
- Глава 5.
- Глава 6.
- Глава 7.
- Глава 8.
- Глава 9.
- Глава 10.
- Глава 11.
- Глава 12.
- Глава 13.
- Глава 14.
- Глава 15.
- Глава 16.
- Глава 17.
- Глава 18.
- Глава 19.
- Глава 20.
- Глава 21.
- Глава 22.
- Глава 23.
- Глава 24.
- Глава 25.
- Глава 26.
- Глава 27.
- Глава 28.
- Глава 29.
- Глава 30.
- Глава 31.
- Глава 32.
- Эпилог.
Пролог.
Несколько часов назад жизнь Веры в очередной раз сделала шаг. Только вперед и с песней! Диплом специалиста гуманитарных наук аккуратно лег в стопочку личных достижений. Дальше только тишь да гладь. Радостные лица родителей, полноценный рабочий график и обязательное, даже – неизбежное признание в вечной любви и бархатная коробочка с обручальным кольцом.
Девушку передернуло. И вовсе не от ветра. Июльская ночь по-летнему была тепла и звёздна, река спокойна и темна. Тишина и покой, как все в жизни бывшей студентки Классического ВУЗа.
- Замерзла?
Вера слегка повернула голову и, мягко улыбаясь уголком рта, качнула головой:
- Нет.
Однако, вышедший на палубу в поисках сбежавшей невесты молодой человек не услышал или не захотел слышать ответ. Просто сделал по-своему - набросил льняной пиджак любимой на плечи.
Девушка стояла, облокотившись на борт прогулочного катера, и держала в руках бокал давным-давно выдохшегося и нагретого игристого вина. Ее собеседник, выказав максимальное количество заботы, поспешил укрыть тонкий девичий стан от несуществующих свирепых ветров собственным телом. Встал позади любимой, уперся руками в поручень и зарылся носом в пушистые волосы.
- Ты такая красивая, - выдохнул прямо в затылок.
Вера горько усмехнулась, но никто этого не заметил.
- У меня для тебя есть подарок, - парень перешел на новое место и теперь, стоя рядом с дипломированной выпускницей, влюбленно глядел на курносый профиль.
Девушка повернула голову, растягивая губы в учтивой и насквозь фальшивой улыбке, - придется привыкать. Молодой человек запустил руку в карман и достал из брюк обещанный сюрприз - бархатную коробочку.
Сердце Веры забилось часто-часто. Но совсем не от восторга. Любая другая уже прыгала бы от счастья. Вера же паниковала: почувствовала, как в кончики пальцев впились мелкие иглы, как разом из легких вышел весь воздух, а палуба закачалась еще сильнее. Спасал лишь поручень.
Тем временем бонбоньерка блеснула бантиком застежки и отворила свою бархатную пасть.
- Я подумал, что в такой знаменательный день было бы неплохо подарить тебе такой подарок, - молодой человек подцепил тонкую цепочку, которая тут же вытянулась по струнке, утяжеленная винтажным кулоном.
Через минуту Вера почувствовала на груди холод украшения и машинально поднесла руку, чтобы поправить подвеску. Сердце, которое вот-вот готово было выпрыгнуть из груди, вернулось на место и принялось отстукивать привычный ритм – презентацию супружеского ярма отложили на попозже.
- Здесь написано твое имя, - даритель презента вновь оказался в поле зрения, легко прикоснулся к подарку, перевернул и показал гравировку.
- Это очень красиво, - прошептала девушка, пряча взгляд паникерши. – Спасибо.
Кавалер потянулся за поцелуем. Лишь на миг Вере показалось, что она сгорает под жаром софитов, и крайне надеялась, что уставший от дублей режиссер крикнет «Стоп!», а эхо разнесет такое важное слово по студии и, наконец, прекратит этот глупый фарс.
- А, вот они! – голоса раздались со стороны ступеней. – Это они уединиться решили! От нас не сбежишь!
Крайне буйные экс-студенты спешили гурьбой на верхнюю палубу. Защита диплома – это цветочки. Вот бы пережить пьянку по поводу завершения учебы!
Вера улыбнулась. На этот раз по-настоящему. Ребята, ее ребята – ее спасители. Еще бы чуть-чуть и она не выдержала бы постности наигранной ситуации и сбежала. А потом долго жалела и, в конце концов, снова приняла бы Глеба назад.
- Верка! Айда купаться?!
Солнцева вовсе не горела желанием прыгать в темную воду, хотя мало чего боялась в этой жизни. Кроме самой жизни.
- Нет, спасибо, я лучше тут подожду.
Музыка взорвала густую тишину, когда ди-джей запоздало переключился на новый танц-пол. Толпа загудела, воздев руки к звездному небу. Праздник продолжился.
Решив, что самое время отвлечься от повседневности, Вера ринулась к ритмично двигающимся телам, на ходу вручив будущему мужу нагретый бокал. Ровно четверть часа понадобилась девушке, чтобы состряпать в собственном желудке коктейль из ядерного состава алкогольных напитков. А когда качка усилилась - броситься к перилам.
- Первый пошел! – провозгласил голос над головой, ударив по ушам, - Солнцева готова!
Полностью игнорируя злую шутку, Вера перегнулась через борт – полегчало, и в голове прояснилось. Облегченно выдохнув, недавняя студентка расслабилась. Рано… Очередная волна качнула пароходик, отбрасывая девушку на палубу. Вдохнув побольше воздуха, чтобы изобразить бодрость, Солнцева развернулась лицом к танцующим. Но единственное, что смогла увидеть – осуждающе-хмурое лицо жениха ровно у противоположного борта.
- А ты молодец! Держишься! – кто-то крайне дружелюбный толкнул Веру в плечо.
Качнулось судно, качнулось тело. Голова запрокинулась назад, взгляд на долю секунды зацепился за неопознанное в пьяном угаре созвездии, и девушка, не удержавшись, полетела в воду.
Река радостно раскрыла свои прохладные объятия, подарила блаженство, несравнимое даже с утренней негой выходного дня. Вера безразлично рассматривала уходящие ввысь блики огней, расплывающуюся кляксу собственных волос… Тело становилось все более невесомым, жизнь – незначительной, недавние события – бессмысленными, порывы – бесполезными. Улыбнувшись, Солнцева решила еще раз облегченно вздохнуть…
Жизнь ослепительной вспышкой прервала свободное парение расслабленного тела - девушка дернулась и ринулась обратно к огням. Вода держала. Вода не желала отпускать. Вера боролась и, в конечном счете, победила. Горло обожгло холодом, а из груди вырвался хрип.
Активно работая руками, недавняя баловница судьбы, зацепившись взглядом за горизонтальную линию берега, боролась за жизнь. Сознание избавилось от алкогольного дурмана, голова стала ясной, мозг организованно отдавал приказы телу.
Только теперь, качаясь на волнах, Вера отметила схожесть ситуации с апокалипсисом: вещи, обломки, деревянные бочки, тряпки, книги и люди – все смешалось, бурлило и издавало звуки. Люди, точно так же, как сама студентка, неистово боролись за собственную жизнь, хватаясь за песчинки материального существования. Звуки – не звуки, а рев адова пламени: истошные вопли, мольбы о спасении, ругань перемешивались с шумом бурлящей воды, треск взрывов заглушал вой сирены. Огненные всполохи, отражаясь от водной поверхности, двукратно увеличивались и ослепляли. Сизый дым то и дело застилал горизонт, на пару с водой нещадно обжигал легкие.
Совсем рядом кто-то безуспешно пытался освободиться от плена воды – кричал, захлебываясь, глотал слова, и без устали молотил воду. Мгновенно сработали инстинкты – выросшая на море девушка бросилась на помощь. Соблюдая все меры предосторожности, Вера подплыла сзади, ухватила жертву кораблекрушения подмышки и, обнаружив лодку спасателей всего в нескольких метрах от себя, активно заработала ногами. Утопающая женщина отказывалась помогать – паника и дезориентация делали свое пакостное дело. В какой-то момент ухватив за руку Солнцеву и, не внимая уговорам, полезла на голову своей спасительнице. Вера в мгновение ока ушла под воду.
Ни паники, ни истерик. Только нецензурные выражения и сумасшедшее желание избавиться от груза. Девушке удалось отцепить холодную руку и с максимальной силой оттолкнуть от себя пострадавшую. Спасенная женщина, не прекращая стонать и рыдать, дотянулась до брошенной с лодки спасателей веревки и сделала гребок ногами. Голая пятка выбила из глаз недавней спасительницы сноп искр. Солнцева успела подумать, как неблагородно поступила незнакомая дама, отблагодарив своего ангела-хранителя ударом ноги в нос, и окунулась в темноту речного дна.
Глава 1.
Сегодня баронесса была не лучшем расположении духа. И причин сердиться было хоть отбавляй. Ночная катастрофа на реке принесла немало материальных убытков. Что уж говорить об уроне, нанесенном репутации фамилии!
- Сколько погибших? – стальные нотки в голосе заставили воздух звенеть от напряжения.
- Сто два человека…
Софья Богдановна повела головой так, словно ей стала давить узкая горловина платья. Кабинет ушедшего, но от того не менее любимого мужа, показался женщине мал. Приподняв наполовину пустой стакан, тут же его поставила. Пальцы предательски дрожали. Еще не хватало выдать нервическое состояние стуком зубов о стекло. Мельком глянув на сына, баронесса вернулась к невеселой теме разговора.
- Есть пропавшие без вести?
Стоявший все это время у большого окна мужчина перекатился с пятки на носок, но четкого ответа так и не дал. Казалось, что пейзаж за стеклом его интересовал куда больше задаваемых баронессой вопросов.
- Саша, ты выглядишь крайне усталым, - баронесса отложила в сторону бумаги и пристально посмотрела на сына. – Ты что-то подозреваешь?
Уставший за ночь мужчина горько улыбнулся, прикрыв на минутку веки, а затем посмотрел на мать, слегка наклонив голову к плечу. Так обычно смотрят кошки, играющие в опасные игры с мышками.
- Мама? – мужчина произнес родное слово так, словно пытался уточнить, та ли женщина сейчас сидит перед ним? – Два наших корабля столкнулись в водах одной из самых широких рек империи. Это ли не совпадение?
Софья Богдановна в очередной раз провела пальцами по лбу, пытаясь разгладить морщинки. Шутка ли, выглядеть на двадцать лет моложе реального возраста? Ни единого седого волоска в густой шевелюре, «гусиные лапки» осмеливались появляться лишь тогда, когда баронесса улыбалась.
Однако именно сейчас было совсем не до смеха – пассажирский пароход, гордо носивший имя хозяйки херсонских степей, был безвозвратно потерян. Протараненный своим же сухогрузом, собственностью фамилии фон Фальц-Фейнов.
- Что тебе удалось выяснить? – баронесса тяжело вздохнула и снова взяла перо в руки.
Сын железной леди решился, наконец, отойти от окна и, поправив манжеты рубашки, что выглядывали из-под рукавов сюртука на пару сантиметров по старой моде, присел в кресло напротив родительницы.
- Капитаны обоих суден были трезвы на момент разговора с ними жандармов. Божатся в точном исполнении инструкций и члены команды. Рулевой механизм «элеватора» в полной исправности. Оба корабля держались своих курсов. Я ума не приложу, почему один перешел дорогу другому!
Александр потер ладонью лоб, непроизвольно повторив жест матушки. Он, действительно, ужасно устал. Ночь выдалась бойкой…
Тогда стрелки часов еще не успели обогнать полночь, когда лакей с перепуганными глазами сообщил веселящемуся на очередном светском приеме молодому барону неутешительные вести.
Поначалу, когда старший в семье после почившего отца, Фальц-Фейн увидел округленные глаза слуги, грешным делом подумал, что беда приключилась с казавшейся вечной баронессой. Однако тревоги развеялись, а на их место пришли озабоченность и недовольство.
Тихоходный Днепр преподнес неприятный сюрприз на праздник солнцестояния – крушение сразу двух судов, принадлежащих семье барона.
И если груз плавучего элеватора не пострадал и даже был доставлен в порт в целости и сохранности, то гордость флота Фальц-Фейнов – пассажирский пароход «София», пошел ко дну. Из почти пяти сотен пассажиров и членов команды удалось спасти лишь половину. Остальных объявили погибшими либо пропавшими без вести.
Страховка возмещала лишь стоимость потерянного корабля. А вот жизни потерянных пассажиров агенты выплат по рискам не оценили и в грош. И пока не будут выяснены все причины трагедии, имевшей место в мирных водах малоросской артерии, дом и пароходную контору Фальц-Фейнов будут осаждать как пострадавшие, так и вездесущие репортеры.
Александр выпрямил спину, глубоко вздохнул и одарил баронессу жестким взглядом.
- Я намерен довести расследование до конца, Софья Богдановна. Сейчас в лазаретах Тропиных и в Городской больнице находятся бывшие пассажиры «Софии». Я уже оповестил в письменных посланиях главенствующих врачей обоих госпиталей, что буду частым их гостем в ближайшие дни. Только не для лечения, а для разговоров с пострадавшими.
Аристократка-помещица внимательно слушала, но, все еще не доверяя повзрослевшему сыну, погрозила пальцем:
- Если кто-нибудь из них осмелится противостоять тебе, напомни, на чьи деньги содержатся лазареты.
Александр качнул головой и зажмурился. То ли подтверждая, что внял услышанному, то ли прогонял сонливость.
- И поспи немного, мальчик мой, - голос изобиловал нежностью и заботой, а глаза уже следили за бегущими по столбцам цифр пальцами. Баронесса не желала более задерживать сына.
Ранее утро прованса пахло сдобой. Городской дом Фальц-Фейнов соседствовал с популярным на весь город кондитерским заведением – «Пряничная на Заречной». Ее хозяева – развеселые Иван да Марья Март – никогда не бывали в плохом настроении. Александра всегда удивляла одна особенность соседа. Надетый на большое пузо поварской передник отливал белизной пусть то в начале рабочего дня либо в самом его конце.
Марья души не чаяла в муже. И каждый раз, когда тот открывал двери утреннему солнцу, стояла за спиной и протягивала шоколадную конфету. Сладость шустро перекочевывала из теплой ладони кондитера в крохотную ручонку бегущего вниз по улице ребенка. А двое обделенных божьим благословением супругов глядели вслед ребятне и добро улыбались.
Вот и сегодня молодой Фальц-Фейн застал соседа в полусогнутой позе. Перед улыбающимся поваром стоял босоногий мальчуган с длинной удой и благодарно принимал гостинец.
Выглянувшая вслед за мужем Марта широко улыбнулась помещику. Александр низко склонил голову в знак приветствия, спрятав за упавшей челкой уставшие глаза. А затем обернулся к подъехавшему извозчику.
Спустя полчаса высокого гостя приветствовал главврач городского госпиталя.
- По вашему приказанию, многоуважаемый Александр Эдуардович, мы никого не отпускаем, - пока главврач отчитывался перед бароном-меценатом, гость и управитель успели пройти по первому этажу. Однако состояние приемных покоев сейчас мало интересовало старшего Фальц-Фейна. Все, что говорил управляющий не по теме, Александр пропускал мимо ушей. Если бы лекарь внимательно присмотрелся к походке барона, то сразу бы понял, что заложенные за спину руки, зажатые в замок, и опущенный к полу взгляд свидетельствовали о глубокой задумчивости мужчины.
- Прошу вас.
Тихий голос управляющего и распахнутая дверь сработали лучше пожарного набата. Александр вынырнул на поверхность раздумий и, наконец, осмотрелся. В этом месте гость был впервые.
Высокий потолок украшала лепнина, яркое солнце заглядывало в десяток окон почти под самой крышей. Косые лучи рассекали пространство, словно шпаги заправских дуэлянтов, образуя ровную лестницу в небеса. Одноместные койки, разделенные невысокими тумбами и больничными ширмами, выкрашенными в белый цвет, стояли двумя ровными рядами, упираясь изголовьями в глухие стены. Почти все кровати были заняты, обслуживающий персонал перемещался от больного к больному, стараясь издавать, как можно меньше шума.
- Это все - пассажиры «Софии»? – барон прищурил глаза, пытаясь обнаружить сходство между пациентами.
- Нет, ваше сиятельство, здесь находятся только пять пострадавших. Остальные, которые в более тяжком состоянии, еще в операционных. А еще есть в саду… говорят с родными, - на последних словах лекарь стушевался, опустил взгляд.
Краем глаза отметив изменившееся поведение провожатого, Александр цепким взглядом отметил нескольких человек, одетых не по форме и сидящих у коек.
- Это родственники? – уточнил барон, указывая взглядом на заинтересовавших его особей.
- И родственники, и шпики, - сквозь зубы недовольно произнес доктор, но дальше мысль свою развивать не решился.
- Тогда, я думаю, сначала поговорю с теми, кто сидит в саду, - Александр оценил ситуацию – молодчики на работе, не стоит им мешать. – После перенесенного им, наверняка, хочется поскорее убраться подальше отсюда.
Александр направился прямо по проходу, скользя взглядом по лежащим и сидящим на кроватях больным. Управляющий госпиталем еле поспевал за широко ступающим меценатом.
В какой-то момент барон зацепился взглядом за очередную койку, и даже сбавил шаг. Следующий позади главврач чуть не врезался в затормозившего Фальц-Фейна. Проследив за взглядом гостя, хозяин обители поспешил на выручку:
- Это тоже одна из пассажирок парохода. Барышня пережила крайне высокую степень шока, - доктор сложил руки на животе и жалостливо сдвинул брови, покачивая головой. Но тут же оживленно отметил: - Ее выловила спасательная команда как раз после того, как она помогла выбраться из воды одной из благородных дам. Сама же получила травму. Видите? Отекла вся правая сторона лица. Однако кости не пострадали. Ей нужен только покой и забота родных, - и главврач тяжело вздохнул.
Барон обернулся к собеседнику.
- Уже выяснили, кто она?
- Да, ваше сиятельство. Епанчина Вера Николаевна…
- Епанчина? – переспросил Александр, хмуря брови и проверяя собственный слух. – Не родственница генерала?
- Еще не знаем точно, ваше сиятельство, но ищейки уже рыщут.
Барон коротко кивнул и двинулся дальше. Правильные, но чуть угловатые черты лица исказились мукой. Лишь на мгновенье потяжелел взгляд. Однако, не в правилах Фальц-Фейнов истязать себя понапрасну. Потерянная человеческая жизнь не ровня потере экономической. О том, какие неприятности сулит знакомство при столь неудачно сложившихся обстоятельствах с дочерью генерала, принимавшего не раз из рук царя награды за верную службу, меценат-промышленник решил подумать в другое время.
Несмотря на довольно ранний час, аллеи небольшого скверика при госпитале кишмя кишели людьми. У большинства из них лица выражали крайнюю степень озабоченности.
В одном из сидящих на скамье господ, Александр опознал своего коллегу по депутатскому креслу. Мужчина сидел в пол-оборота к барону, ссутулившись и пытаясь удержать равновесие, держась за спинку скамьи. Рядом сидела дама – супруга депутата, и смотрела перед собой ничего не видящими глазами. Пара не разговаривала, но сосредоточенное молчание объясняло больше, чем слова.
Александр замедлил шаг, не в состоянии принять решение – подойти или пройти мимо. Однако воспитание и благородство духа твердой рукой задвинули нерешительность в темный угол, и барон, расправив плечи, снова двинулся вперед.
- Егор Тимофеевич. Катерина Эдуардовна. Мое почтение, – Фальц-Фейн обозначил поклон. Говорил негромко, словно боялся спугнуть иллюзию спокойствия.
Сидящий на скамье мужчина дернулся, медленно поднял голову и посмотрел на подошедшего абсолютно пустым взглядом. Затем глаза седовласого господина озарились, полыхнули на мгновенье огнем. Мещанин стал медленно подниматься, лицо его постепенно приобрело бордовый оттенок, что в сочетании с белоснежными усами создавало невообразимый контраст.
Александр не испугался ни грозного взгляда, ни перекошенного в оскале рта. Не сделал ни шагу назад, когда цепкие пальцы ослепленного горем депутата схватили барона за ворот.
- Ты… Ты! – рычал помещик, но закончить угрозу никак не хватало сил. – Ты! Ты!
Фальц-Фейн не теряя самообладания, перехватил запястья обезумевшего старика, буквально задавил твердостью взгляда.
- Егор Тимофеевич, - тихо и мягко произнес барон, - Егор Тимофеевич, что вы? Что - вы? Это я... Да, я. Егор Тимофеевич? Прошу вас…
Сила воли барона подействовала отрезвляюще, либо сила рук, заставивших разжать скрюченные пальцы поседевшего за утро почетного горожанина Егора Тимофеевича, но убитый горем старец, продолжая повторять чужое имя, снова сел на скамью, положив одну руку на спинку, а второй накрыл плечо супруги. Дама в широкополой шляпе все так же продолжала смотреть в одну точку: она не видела ни чуть было не начавшейся драки, ни взбешенного супруга, ни спешащего к скамье медицинского персонала.
Подбежавшая сестра милосердия властно отодвинула Александра в сторону и заставила седовласого выпить пахнущую резким запахом настойку валерьяны. Егор Тимофеевич откинулся на спинку и прикрыл глаза. Барон молчал, следил, как крупная слеза выглянула из-под побеленных инеем ресниц, ускорила бег к виску, по пути оставляя призрачную дорожку на глубоких морщинах. Знатный в депутатских кругах балагур постарел на сотню лет в мгновения ока.
Александр, не желая больше тревожить покой супругов, так же властно, как сделала совсем недавно медсестра, завладел рукой и вниманием помощницы лекаря.
- Что? – спросил барон, легко кивая в сторону депутатской четы.
- Дочка их тут… после ночи… откачали, но потом… - не раболепно, а больше переживая чужое горе, сбивчиво отвечала девушка.
- Дочка Егора Тимофеевича поступила вместе с другими пострадавшими с парохода?
Сестра милосердия коротко кивнула, освободила руку и снова занялась супружеской парой. Не было времени на разговоры.
Вот и встало все на свои места: та злоба, которой горели глаза депутата, и беспрестанно повторяемое слово, как проклятие на весь род… Потерять единственного ребенка и обвинить в трагедии того, кто в общем-то к катастрофе имеет крайне опосредованное отношение…
Не зная, как помочь, Александр еще раз печально взглянул на супружескую чету, и молча двинулся дальше.
Главный полицейский губернии застал барона в задумчивости. Стараясь не напугать внезапным появлением своим, госслужащий еще издалека подал голос:
- Александр Эдуардович?
Барон обернулся мгновенно, но взгляд его, чуть затуманенный нелегкими мыслями, прояснился лишь нескольких секунд спустя. Заметивший, но не подавший виду, становой пристав сделал аккуратный шаг в сторону собеседника:
- Как жаль встретить вас здесь и при столь печальных обстоятельствах!
- Здравы будьте, Дмитрий Дмитриевич, - совершенно нейтральным голосом откликнулся Фальц-Фейн, так, словно и не касалось его все происходящее. – Не стоит уничижать важности произошедшего. Для всех ночное происшествие – трагедия. Только писаки газетные попируют на останках да повеселятся вволю, мешая имя Софьи Богдановны с грязью.
Александр говорил, отведя взгляд. Урядник, стараясь не нарушать покой особы дворянского происхождения, медленно сделал два шага вперед и остановился на почтенном расстоянии.
- Нижайше прошу прощения за то, что отвлекаю вас, уважаемый Александр Эдуардович, - офицер заискивающе глянул на собеседника, - должен сообщить вам о довольно важной особе…
- Епанчиной? – довольно невежливо перебил барон, резанул взглядом. Служака тут же ухватился за ниточку, и как по канату, позволил себе продвинуться еще чуть ближе к почти вплотную каменному гостю.
- Вера Николаевна Епанчина…
Барон тяжело вздохнул, опустил голову, качнулся по привычке с пятки на носок, и, наконец, одарил вниманием подошедшего:
- Дочь генерала?
- Мы уже телеграфировали его сиятельству, но… - госслужащий выжидающе замер, когда заметил, как у собеседника свело скулы.
- Отрекся от дочери? – Александр еле сдержался чтобы не вскинуть брови - не верил ушам своим. Уж он бы точно никогда бы в жизни так не поступил! Матушка его - София Богдановна не бросила ни Александра, ни остальных семерых детей, когда отец и отчим преставились, а взвалила на свои плечи заботу и о семье, и о промысловом деле. И совесть Александра Эдуардовича не смогла бы позволить своему хозяину поступить иначе.
С другой стороны, груз, лежащий камнем на душе, точно так же камнем пошел на дно, отпуская сердце. Это значило, что генерал не станет предъявлять претензий и требовать сатисфакции в связи с крушением и физическим страданием дочери. Одним иском меньше.
Кивнув на прощание и поблагодарив за сотрудничество исправника, барон отправился и дальше расследовать невыясненные обстоятельства случившейся трагедии.
Глава 2.
Вера глубоко вздохнула и перевернулась на другой бок. Боль тут же пронзила виски. Девушка застонала.
У кровати засуетились, послышались причитания и шепотки.
Солнцева попыталась открыть глаза, однако ничего не вышло. Веки были настолько тяжелыми, что казалось, давили на глазные яблоки и грозились не открыться никогда.
Тот, кто только что шелестел накрахмаленными одеяниями, подвинул воздух, разгоняя больничные запахи химии. Решив, что раз глаза отказываются служить своей хозяйке, Вера будет изучать окружающую обстановку другими органами восприятия.
Итак, запахи. Характерные для аптек и лечебных заведений. Если вспомнить, чем закончился вечер, сам собой напрашивался единственный вывод – Солнцева попала в заботливые руки медработников. Однако то, что слышали уши, немного смущало. Больничная жизнь эхом отражалась от стен и потолка. И довольно высокого потолка. Палата явно не отдельная, а общая, потому что кроме мельтешения у собственной кровати, Вера выхватывала из общего фона голоса других людей, стук стальных предметов - так ножницы соприкасаются с железным лотком. Окна открыты. По палате гуляет ветер и слышен звонкий щебет, прилетающий с улицы.
И еще одна странность. Кровать. Она пружинила.
«Господи, в какую дыру ты меня определил?» - мысленно вопросила пациентка и все же разлепила веки. Открылся лишь один глаз.
Поначалу Вере показалось, что она ослепла. Белое сплошное полотно вместо разноцветного мира занавешивало обзор. Однако уже через несколько мгновений пришло осознание – белая тряпичная ширма. А за ней проглядывается силуэт сидящего в кровати больного.
Вера скосила глаз, на сколько смогла. Длинные доски пола, крашенного в темно-красный цвет, с проплешинами у кроватей и царапинами от регулярного ерзанья ширм. Все железные детали выкрашены в белый. Постельное белье, закрывающее прячущееся под лежанкой судно. Ни единой пластиковой вещи. Даже завялившегося в щель колпачка от шприца. Ни намека на бактерицидный лейкопластырь.
- Дивчино, жиночко? – кто-то тихо позвал, не в состоянии определиться с возрастом пациентки, и тронул плечо. – Вы вже не спите? (сноска: Девушка, женщина, вы уже не спите?)
Вере казалось, что спит. Бывает же такое – сон во сне?
Перевернувшись на спину, девушка спросила у странно одетой медсестры:
- Где я?
Скорбно возведенные бровки молодки прибавили жалости Веры к себе.
- А то як це? Не вспомните? – (сноска: Как же так? Не припомните?) уточнила сестра милосердия, резанув слух Солнцевой русско-украинским суржиком.
Вера покачала головой, одновременно отвечая на вопрос и проверяя, на сколько трудно шевелить мышцами шеи.
- Як же ж вам повезло, що вы ничого не помните! Столько страху було! Столько преставившихся… Ой, матинко… (сноска: Как же вам повезло, что ничего вспомнить не можете! Столько страха было! Столько жертв! Мама родная!)
Медсестра продолжала что-то говорить, но Вера не слышала. Уши заложило ватой от поднявшегося из глубин подсознания испуга, попытки сглотнуть ком в горле не увенчались успехом.
Тем временем не прекращающая болтать сестра, помогла пациентке приподняться, подправила подушку и усадила Солнцеву, оперев спиной о быльце кровати. Железной кровати.
- Пить, - очень тихо попросила Вера. Со вторым глотком меловой ком, застрявший в горле, пропал.
Вместе со сменой положения тела, прояснилась и голова. Словоохотливая сестричка в белоснежном накрахмаленном переднике, больше похожем на сарафан, читая смятение в глазах жертвы кораблекрушения, спешила заполнить пробелы в памяти пострадавшей
- Барышня, та не нада волноваться так! Ликарь зараз придёт, посмотрит на состояние ваше. Вы ж он – совсем белая, как стена беленая! Но это... это… Организм поправится. Так й личико справится, будет краше старого!
Руки Солнцевой сами взметнулись к глазам, принялись ощупывать кожу. Слишком сильно прижав пальцем скулу, Вера чуть не взвыла от боли. Резко вздохнула, но сдержать слез не смогла.
Бред какой-то! Суржик этот противный в исполнении болтающей без умолку девушки... Неудобная кровать. Кораблекрушение… Допились одногруппнички, наверное, и капитана споили, раз две лодки на широкой реке столкнулись? Когда же приедут родители и заберут из этого ужасного места?
- Вера Мыколаевна, та чого ж вы? Та не плачьте! – девушка в косынке бросилась подправлять стертую мазь. – Це шок. У вас координация, говорил доктор, будет порушена. И, - девушка глянула на потолок, явно вспоминая чужие слова, - потеря пространственных ориентиров.
Медсестра закатила глаза, замерла на мгновенье, пытаясь прочувствовать собственную важность в донесении информации, а затем снова принялась обхаживать больную. Вера продолжала сидеть с открытым ртом.
- Почему Николаевна?
- Шо? – сестричка уставилась на Солнцеву, пару раз моргнула, соображая о чем-то. – Миколаевна? Так это того… генерала Епанчина Миколаем, як царя нашого, звуть. Вера Николаевна Епанчина.
- Почему? – Солнцева нахмурилась - никак не могла сложить кусочки воедино.
- Почему шо? Та не! То вы – Вера Николаевна, а вашего батька Микола… Николай… - как по отчеству звали генерала, сестра, видать, запамятовала, поэтому просто решила сменить тему, продолжая мельтешить перед глазами. – Ото как достали вас из воды, чуточки одетую, прости Господи, - девушка перекрестилась, вскинув взгляд к потолку, - так ото й привезли до нас. Без документов. Без ничего. Токмо кулончик на цепочке. А там имя. А засим, как чемоданчик найшолся, тогда и узнали вас. То совсем не плохо, шо батька вас отослал. Наша гимназия с пансионатом наилучшие на всю губернию. Ну, и шо, шо провинция? Та мы тут такое вытворяемо, шо столичным и не снилось! Ой, простите. То вы ж и есть из столичных! А про род Епанчиных мы знаемо. Слышали. Только вещичек у вас теперь мало. Забрал к себе водяной все. Только вас и отпустил. Вера Николаевна, вы того, не плачьте. Вам понравится тут. Вам же ж понравится?
Сосланная генеральская дочь ничего не понимала. Пыталась было ухватить суть тарабарщины, но смысл ускользал, уплывал сквозь пальцы. Оттого и становилось обидно. Оттого и слезы по щекам.
- Где я? – вновь попыталась выплыть из бурного потока Вера.
Сестра милосердия, стоящая сейчас напротив и ждущая совсем другого ответа на поставленный вопрос, сглотнула, словно у нее пересохло в горле.
- Так того, Херсонская губерния. Вы ж сюда плыли?
Вера скорбно покачала головой, зажмуриваясь. Совсем не сюда... Все не так…
- И тут память отшибло? Ой, - сестричка захлопнула рот рукой, испугавшись такого простого обращения с генеральской дочкой, - простите... Не помните ничего?
И не дожидаясь ответа, уселась поудобнее на кровать, подправив простыню.
- Так вот, коли вы и про время не знаете, то я вам расскажу. Зараз на дворе – лето, тысяча девятьсот двенадцатого року. Та приплыли вы до нас с Одессы, щоб работать в Мариинсько-Олександровке… ой, в Первой Женской Гимназии. Батька помните своего? – Вера машинально качнула головой. – Эх, жаль! А то ж он у царя по праву руку сидит. Но то, шо вы решились сами себе дорогу строить в жизнь – то похвально! Батька, наверняка, ругался. А вы своего слова не поменяли!
Вера плохо воспринимала информацию. Похоже, медсестра сама придумывала детали переезда какой-то опальной генеральской дочки. Но Вера-то тут при чем!? Никакая она не Николаевна! И тем более не Епанчина! И ни в какую Херсонскую губернию не ехала! И гимназия с пансионатами не нужны! Она диплом защитила уже! Она замуж собиралась…
Новый виток мыслей заставил затаить дыхание. Тысяча девятьсот двенадцатый… Впереди первая мировая и Октябрьская революция. И Аврора…
Почему вспомнился крейсер, Вера не поняла поначалу. А потом вспомнила про кораблекрушение, о котором упоминала сиделка. О воде и криках о помощи. О палубе и теплом ветре. О друзьях и о женихе, за которого Вера не желала выходить замуж, но боялась сказать вслух твердое «нет». И ей помогли сбежать.
А может, не Солнцевой помогли? Может, это Епанчиной нужна была помощь? Со знаниями из века двадцать первого Вера смогла бы наломать дров. Или изменить ход истории…
Кто такая Епанчина?
Противный преподаватель, Петр Васильевич, читал скучнейшие лекции по истории дореволюционной России! Вера вечно спала на его парах, получала высокие оценки лишь за красивые глазки. И вот на тебе! Попала именно в то время, о котором ни сном ни духом. Эх, вы, Петр Васильевич…
Генерал Николай Епанчин… знаком с государем. Близкая связь. Вера должна предотвратить войну? Надо вернуться к отцу? Или не надо? Сама сбежала? Или он сослал? Почему?
Вера - дипломированный историк, а информации про значимые фигуры в государстве начала двадцатого столетия – как кот наплакал. Ее конек – Древний Мир и Темные Века…
Солнцева тяжело вздохнула - слишком много вопросов.
- Вам следует отдохнуть, Вера Николаевна.
Обладатель глухого голоса, верно, прочитал ее мысли. Солнцева в девичестве, а теперь Епанчина, открыла глаз. У кровати стоял мужчина в больничном халате. То, каким взглядом смотрела на подошедшего медсестра, подсказывало, что больную посетил доктор. Многоуважаемый и глубоко почитаемый лекарь.
Сорвавшись с места, словно гончая, сестра милосердия вновь уложила пациентку и заботливо расправила складки на простыне.
Вера решила набраться сил перед тем, как решать непосильные задачи. Утро вечера, как говорят…
Спустя пять дней Солнцеву выписали из больницы. К моменту выхода «в свет» Вера успела узнать о себе довольно много, однако пополнить знания воспоминаниями из будущего, не смогла. Епанчина была для нее не больше, чем упоминанием на полях тетради.
Родилась в Петербурге в семье потомственного генерала в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году. И сейчас в свои двадцать пять лет могла считаться старой девой. Видно, это и было одной из причин, по которым и отослали генеральскую дочь. На телеграммы орденоносный батюшка не отвечал, но был жив и здоров, как утверждали газеты. И даже награды получал. Значит, сердился за что-то на дочь. А может, там вообще какая-то история приключилась с любовником? Во времена дореволюционные с этим было еще строго.
Просить докторов проверить, на месте ли невинность, казалось глупым. Если в девятьсот двенадцатый год отправилось тело Солнцевой, то все атрибуты должны были сохраниться. У кого бы узнать подробности изгнания?
Уцелевших документов оказалось не очень много: свидетельство о рождении, рекомендательное письмо к директрисе гимназии, банковский чек на имя Епанчиной. Свидетельства о браке не нашлось. Довольно большое количество писем было испорчено водой. Те бумаги, что сохранились, лежали внутри пачки, завернутые в кожаный конверт. И лишь благодаря защите из толстого слоя писем, более ценные ордера сохранили свое содержание.
Крайне странно было смотреть на цифры, обозначающие даты. К «тысяча девятьсот» сознание было приучено. А вот с девятнадцатым веком совсем было трудно смириться. Вера паниковала, впадала в ступор, смеялась невпопад. Оттого и задержали ее выписку. Думали, не совладает с собой девушка. Но, в конце концов, доктора уверились во вменяемости пациентки и дали добро «на выход».
Лето девятьсот двенадцатого года — это вам не жаровня-душегубка периода парникового эффекта.
Вера стояла на высоких ступенях приютившей ее на некоторое время больницы, крепко сжимая в руках деревянную ручку чемодана. Солнечный свет заставлял жмуриться, отчего кругляши бликов прыгали перед глазами. Свежесть июльского ветра удивляла, а перспектива не быть найденной замерзшей в подворотне радовала.
Новоприбывшая гостья не узнавала города. Никаких небоскребов. Дома каменно-деревянные в два-три этажа максимум, которые совсем не закрывали вид на реку, мощеные дороги, простые деревянные скамьи на бульваре, раскидистые тонкоствольные деревья, бут вместо тротуарных бордюров. Брусчатка. Вот откуда столько шума! Катившиеся мимо конные экипажи издавали резкие звуки. Это не монотонный гул автомобилей мегаполиса. Это совсем другой шум. Деревенский. Рыночный. Босоногая малышня. Место чистильщика обуви на углу дома. Театральные афиши на круглой тумбе. Вместо привычных фонарей - телевизионные антенные рогатки на столбах. Барельефы и лепнина на фасадах домов. Гудок автомобиля на перпендикулярной улице. Звон колокольчиков на открывающихся дверях.
Вера повела носом. Тонкой ленточкой в больничный фимиам вплелся аромат ванили. От прошедшей мимо женщины в пышной юбке потянуло сиренью.
По улице чинно вышагивали пары. Дамы, одетые в длинные, но довольно узкие платья прятались в тени широких полей шляпок либо обходились зонтиками. Поголовно усатые кавалеры с блестящими и зачесанными на макушку волосами держали под руку своих спутниц и выстукивали тростями мостовые. Дети в коротких платьях и шортах с полосатыми «моряцкими» воротниками.
И много велосипедов. Одинокие наездники или семейные прогулочные подряды заполоняли улицу, двигаясь в основном вниз по мостовой. Вера нахмурилась, припоминая газетные вырезки архивов. Уж чего-чего, а фотографий начала двадцатого века ей пришлось повидать много. Но ни на одной не было запечатлено столь великое множество двухколесных друзей человека. Возможно, конечно, что штатные фотографы не обладали высокотехнологичными изобретениями фото-индустрии. Однако же были и внештатные работники и перспективный «Кодак», представивший рынку потребителей легкую, компактную камеру для любителей-путешественников! Или это явление временное? Велопробег…
Жизнь вокруг била ключом. Живая. Свежая. Словно хлеб из печи. Никакого намека на искусственность. Никаких целлофановых упаковок…
Вера никак не могла поверить, что теперь она – часть этого каравая. Наполненный рационализмом ум твердил – невозможно! И тут же допускал – параллельная реальность…
Сестры милосердия уже давно попрощались со своей подопечной, отпуская генеральскую дочь в свободное плаванье. Серо-белое бытие госпиталя сменилось многообразием красок. Епанчиной Вере Николаевне следовало сделать первый самостоятельный шаг.
Узкий носок светлой туфли на невысоком каблуке выглянул из-под кружевного подола. Про женский костюм начала двадцатого века Вера много помнила из истории. Такими кружевами зарабатывали себе на жизнь деревенские мастерицы, продавая свои изделия модисткам, а те в свою очередь, шили модные наряды. Кстати, то небольшое богатство, которое сохранила дорожная сумка, было сплошь из натуральных материалов. Странная конструкция лифчика очень рассмешила Веру. Но когда пришлось натягивать этот образчик изысканности и вандализма, Епанчина сопротивлялась. Недолго, но все же. Чужой мир… чужой монастырь… А как известно, со своим уставом…
Пришлось подчиниться и надеть эту многослойную майку-доспех.
Первый самостоятельный шаг не принес облегчения, как и не внес драматизма в жизнь путешественницы.
Следовало делать следующий шаг. А затем еще. И еще.
Вера добралась до гимназии довольно быстро. Схема, которую нарисовали бывшей утопленнице сестры милосердия, помогла сориентироваться на улицах по-настоящему старого города.
Здание учебного заведения пафосно форсировало большой пустырь с редкой порослью деревьев. Вера вспомнила: перед гимназией был разбит сад, но его запустили, и кто-то крайне умный в городской управе решил, что проще будет вырубить старые деревья и засадить сад по новой. Но процесс затянулся. Фасад гимназии смотрел теперь на Александровскую пустошь.
Епанчина внимательно изучала строение. В двадцать первом веке двухэтажный приют институток затерялся в джунглях. Те деревья, которые едва достигали сейчас подоконников первого этажа, в Солнцевой современности затеняли фасад и не давали толком рассмотреть облупившуюся штукатурку. Но в девятьсот двенадцатом гимназия радовала глаз. А крыша! Такой короны был достоин и собор!
Мощеная улица закончилась еще на повороте, и Вера стояла сейчас на обычной пыльной грунтовке. Еще ступая по главной улице города имени Говарда, Епанчина обратила внимание на активную работу мастеров-каменщиков. Еще и подумала – совсем ничего не изменилось. Дороги как чинились, так и будут чиниться.
Летние каникулы. Благодатное время, когда тишину пустых коридоров нарушает размеренное тиканье напольных часов.
Вера, наконец, набралась смелости, и вошла в дверь. Огромное мутное зеркало во всю стену никуда не делось. Три колонны-исполина, подпирающие потолок, стояли на месте.
Внимание привлек звук приближающихся шагов. Вера повернула голову, чтобы встретиться с изучающим взглядом незнакомой женщины.
- Я могу вам чем-то помочь? – спросила незнакомка, приблизившись на достаточное для разговора расстояние.
Вместо ответа Епанчина протянула подготовленное заранее рекомендательное письмо. Еще в госпитале Вера решила избрать тактику серой мышки: меньше говоришь, больше слушаешь.
Мадам в сером - и юбка, и блуза - внимательно прочитала бумагу и, склонив голову на бок, еще раз изучающее окинула взглядом гостью. А затем, не говоря ни слова, развернулась в направлении от входа и пошла по длинному темному коридору. Вера решила, что пора следовать за дамой.
За высокой дверью, в которую собиралась постучать женщина-проводник, раздался телефонный звонок. Трель, которую ни с чем не спутаешь. Стук все же раздался, но скорее для проформы.
Первой в просторную светлую комнату вошла провожатая. И остановилась на пороге. Если бы Вера была не столь внимательной, наверняка врезалась бы в спину впередиидущей женщине.
Некто сидящий за столом и в данную минуту держащий телефонную трубку возле уха, зазывающе махнул рукой. Веру, наконец, пригласили войти и указали на стул перед огромным письменным столом.
Пока сидящая в кресле женщина внимательно слушала противный писк в трубке, Епанчина успела украдкой оглядеться. Беленые стены, деревянные уголки, трюмо темного дерева, стулья или кресла вряд и у всех - непомерно высокие спинки. И бумаги, бумаги, бумаги…
- Дарья Тимофеевна, кого вы нам привели? – голос хозяйки кабинета скрипел не меньше, чем стул под Верой.
Дама в сером чинно прошествовала к начальнице и выложила на стол рекомендательное письмо.
- Епанчина Вера Николаевна, - прочитала единственное полное имя, указанное в бумаге, женщина-карга, - университет гуманитарных наук… Петербург…
Вера заметила вздернутую бровь собеседницы, в то время как провожатая оставалась невозмутимой.
- И что же привело в наши края дочь знаменитого полководца?
Вера опустила глаза, продолжая придерживаться выбранной и утвержденной линии поведения. Тактика сработала.
- Сбежала? Правильно! С таким отцом не сильно вольно-то и поживешь, - письмо легло поверх остальных документов, а сама читательница поднялась из-за стола и подошла вплотную к гостье. Вера продолжала упорно молчать, лишь мельком глянула на собеседницу. И этого мгновенья хватило, чтобы увериться – девушку проверяют.
Не дождавшись ответа, старшая дама прошла к трюмо, зашелестела бумагами. Дама в сером сверлила глазами молодую особу.
- Смирение и терпение нужны как для мира, так и для войны, - заинтересованная визави вновь приблизилась к гостье и протянула письмо.
Епанчина еле разобрала размашистый почерк и давно вышедшие из письменного обихода «ери» - твердые знаки в конце слов. Но общий смысл был понятен. Некая Вера Карповна настоятельно просила принять дочь генерала в ряды преподавателей гимназии, обещала, что в лице Епанчиной-младшей, школа обретет толкового и высокообразованного преподавателя. А заодно, возможно, сыщется старой деве женишок.
- Бойся смирившегося врага, - процитировала мудрое изречение Вера и вернула послание. Глядеть на госпожу всея гимназия девушка не решалась и просто смотрела в окно. Пускай думает, что последнее изречение – просто первая пришедшая на ум мысль.
Взмахом руки даму в сером отослали вон.
- Я не знаю, барышня, чем вам не подошли столичные франты, но здесь, я надеюсь, вы в первую очередь будете думать не о себе, - бойкая мадам стояла, нависая над столом, изучала будущую преподавательницу. – Какое направление вам интересно?
- История, - не задумываясь, выпалила Вера, но тут же осеклась.
- История… - собеседница села, - Софья Игнатьевна была нашим светочем. Что ж, история, так история. Меня можете звать Елена Игнатьевна. Я теперь заведую гимназией. У нас много перемен и я желала бы, чтобы вы стали лучшей их частью. Вам есть, где жить?
Вера отрицательно покачала головой.
- Тогда будете жить в пансионате в крыле преподавателей.
Глава 3.
Комната, отведенная под нужды новой хозяйки, радовала простором и большим количеством света. К превеликому сожалению, удобства даже для преподавательского состава располагались в конце коридора и могли использоваться и ученицами тоже. Огорчил момент с отоплением. Ни батарей, ни труб. Только небольшой камин. Значит, если Вера задержится в девятьсот двенадцатом надолго, зимой придется греться по-старинке – огнем и шерстяными изделиями. Наверное, еще и грелки тут не отменили.
А еще в этом веке не существовало стиральных машин, микроволновок, фенов, шариковых ручек, мобильных телефонов, кондиционеров для волос…
Вера раздосадовано застонала и повалилась на узкую кровать. Ну, почему ее не закинуло в какое-нибудь далекое будущее с максимальными условиями комфорта и прогрессивными взглядами на жизнь? Как долго будут мучить девушку фантомные боли: взглянуть на экран смартфона, чтобы проверить время, погоду, новости, выискать глазами микроволновку, щелкнуть выключателем?
Решив, что слезами делу не поможешь, Епанчина принялась приводить жилище в порядок.
Письменный стол, несколько стульев, дверцы и полки шкафа, комод и подоконник были покрыты толстым слоем пыли. Потрепанная временем полосатая дорожка вела от порога к окну, еще одна циновка лежала у самой кровати.
Только сейчас Вера заметила некое несоответствие в расцветке пола у противоположной ее спальному месту стены. Деревянные доски покрытия отличались по цвету.
- У меня будет соседка? – просила у пустоты девушка. Ответа, естественно, не последовало.
Решив, что паниковать еще рано, Епанчина принялась за уборку. До конца дня до блеска были вымыты все поверхности, вечерний ветер безуспешно пытался сдвинуть с места тяжелую ткань портьер.
Шкаф немного разочаровал. Кроме полок и двух толстенных дверок гардероб не мог предложить ничего. Пришлось раскладывать свой небогатый скарб. Странное нижнее белье, некогда белоснежный сарафан, который стал свидетелем путешествия во времени, темное платье, вероятнее всего для выхода в свет, и тонкая шаль. Видимо, придется размораживать сбережения. И следует обязательно узнать уровень цен на одежду и обувь.
От обеда новая преподавательница отказалась, но к ужину все же спустилась вниз, чтобы узнать, где можно перекусить.
Еще одна дама в сером одеянии, в застегнутой под самый подбородок блузе, сообщила, что есть возможность поужинать в столовой при гимназии. Но если барышня желает «покутить», тогда это лучше сделать в городе.
На «покутить» Вера почти обиделась, и, не зная, как себя вести – обидеться или смириться, предпочла сделать вид, что не услышала оскорбительного предложения, и вышла из дверей общежития.
Высокие деревья, которые закрывали почти все пространство двора между двумя зданиями, скрывали теряющее яркость небо. Дорожки, разбегающиеся в разные стороны, еще не освещались, но высокие, почти в два человеческих роста, столбы, словно ночные стражи, охраняли каждые метры пути.
Помещение столовой пахло борщом. Ни с чем никогда не спутаешь запах вареного буряка. И еще гречки. Солдатской каши.
Вера покопалась в голове, вспоминая, как было с продовольствием в предвоенные годы. Херсонская губерния - довольно богатый район. Здесь было много промышленников, перевалочные пункты и корабельные порты на реке приносили хороший доход. Паровой лесопильный завод Когана, собственная электростанция, построенная на деньги благодетеля Соколова, консервный завод и незамерзающий порт Хорлы Фальц-Фейнов, табачные фабрики, свеклосахарный завод…
Даже макаронные изделия местных заводов отправлялись за бугор! Так что, с голоду не пухли. Степи давали богатые урожаи зерновых. Пастбища рябили Скадовскими коровами и овцами. Богатый край.
Богатый благодаря людям, которые смотрели на вещи под другим углом: Эрдели, Вадон, Валик, Люблин, Готрон, Гринзайд… Иностранцы, поднимающие промышленность великой империи… Еще со времен Екатерины Второй.
В зале было пусто и довольно темно. Сгруженные в несколько этажей скамьи выстроились рядами вдоль стен, и лишь несколько обеденных столов соседствовали с закутком раздачи. Туда Вера и направилась.
Грохот чугунной посуды выдавал присутствие работников кухни, еле различимая за шумом человеческая речь прерывалась взрывами смеха. Вера аккуратно прошла за резную ширму, отделяющую кухню от основной части столовой, провела рукой по ажурной стене, признавая всю целесообразность данной конструкции. При отсутствии централизованного отопления обогревалось пространство жаром от печей, и было бы глупо отгораживаться стеной с прорезанным окном для раздачи пищи.
- Доброго вечера! – позвала гостья, перегибаясь через столешницу и пытаясь высмотреть хоть кого в глубине кухни.
Электрические лампочки от силы в двадцать свечей заливали пространство теплым светом, отчего казалось, что вот-вот из-за большого котла выскочит босоногая Золушка и махнет рукой на испачкавшегося сметаной кота.
- Кто там пожаловал? – донеслось громогласное из-за шкафа, и в освещенный проход вышла настоящая кухарка: без талии, но с улыбкой на лице.
- Добрый вечер, - еще раз повторилась Вера, опуская взгляд, - я не знаю… подавали ли ужин… Я...
- Обнова… вижу я, барышня, что вы нездешняя, - повариха, вытирая руки о фартук, медленно шла по направлению к Епанчиной, - была бы старенькой, платьишко твое сидело бы поплотнее.
Удачная шутка вызвала смех, и несколько повязанных косынками голов выглянули в проходы. Вере бы смутиться, но вместо этого девушка улыбнулась:
- Ну, хорошего человека должно быть много.
Поварята довольно загомонили, а глава кухни засуетилась, усадила гостью за стол и предложила на выбор несколько блюд.
- Странные барышни-институтки, - зависнув над съежившейся в комок Епанчиной, кухарка оценивающе оглядела новоприбывшую, - кои думают, что им должно питаться воздухом, потайки запихают в себя печенье, а здоровая пища уходит беспризорникам. Али ты, девонька, не такая же?
Вера улыбаясь, покачала головой, пряча взгляд, и для подтверждения собственных слов придвинула к себе обе тарелки. И тут же спрятала руки под стол, положив их на колени. Повариха, оценив чужое рвение и аппетит, довольно заухала совой:
- Баба Марья меня зовут, - представилась пышка.
- Вера… - выпалила девушка, но тут же опомнилась – негоже девице болтать с набитым ртом, да еще и представляться одним именем. – …Николаевна Епанчина. Университет гуманитарных наук. Петербург. Историю…
- Историю будете преподавать! – поспешила всплеснуть руками повариха. – Это заместо нашей почившей Софьи Игнатьевны, царство ей небесное! – пухлая рука взметнулась, осеняя хозяйку крестным знамением. – Вот радость-то!
Вера успела повторить жест кухарки прежде, чем вновь опустила глаза.
- Очень вкусно, - Епанчина одарила заслуженным комплиментом блюда из экологически чистых продуктов, - а вы… баба Маша… можно я буду звать тетя Маша. Можно?
Такой простой и заданный прямо вопрос заставил кухарку прослезиться. Она даже позволила себе присесть на стул напротив и подпереть румяную щеку рукой:
- Можно… - слегка удивленно разрешила женщина, пахнущая жаренным луком.
- А вы меня… уж простите… тоже по простому - Верой. Мы с вами, дамы хоть и светские, да все одно под одним Богом ходим...
- Вон оно как, - выдохнула удивление тетя Маша, - молода горлица, а умом и духом не слаба! Да коли взяли вас, Вера Николаевна, вместо Софьюшки… Она-то умела сорванцов своих усмирять.
- А что, трудно с детьми, да?
Кухарка Марья пододвинула пышную булку на блюдечке поближе к Вере.
- А с детями всегда трудно. Но коли хыст есть, то и Бог в помощь будет.
На ужин больше никто не пришел. Оставшиеся в гимназии работники либо ушли трапезничать в город, либо, как Елена Игнатьевна, заказали принести ужин к себе в кабинеты. Зато никто тетю Машу не отвлекал, и Вере удалось выяснить немного интересных деталей.
Зарплата провинциального учителя женской гимназии составляла порядка восьмидесяти рублей в месяц. Это при условии полного содержания – еда, жилье. Довольно прилично для выпускницы бестужевских курсов. На эти деньги, как сказала новая подруга, можно было приобрести полрояля известной марки, или ломовую лошадь, или шесть длинных пальто, или мундир парадный офицерский и еще шапку гусарскую штабную в придачу. А уж как пировать-то можно! Бутылка «Красноголовки» объемом чуть больше поллитры стоила сорок копеек, а «Белоголовки» - шестьдесят. Вот уж сомнительное удовольствие – напиться казенки по рублю за литр!
На рынке за две копейки – вот где раздолье – можно было набрать дюжину отборных соленых огурцов. А накушаться «от пуза» в хорошем ресторане – за полтора-два рубля.
Вера слушала и качала головой. Про колбасу «Докторскую» за пятьдесят копеек килограмм она от мамы слышала. Но что б вот так…
- А скажите, пожалуйста, тетя Маша…
Вера, в силу строгого воспитания, никак не могла заставить себя обращаться к старшей по возрасту женщине на «ты». И еще болезненно реагировала на «выканье» по отношению к себе. Но приходилось смиряться – нужна была информация. А словоохотливая кухарка с превеликим удовольствием вываливала эту самую информацию со скоростью и объемами созревающего дрожжевого теста.
Про людей именитых учебники истории и архивы государственных учреждений писали много, а вот про столяров и плотников – как кот наплакал.
- Ремесленники у нас сидят в припортовом районе и районе Забалки. Там можно найти и кузнецов, и кожевников, и резчиков по дереву. Только одна туда не ходите. А хотите, я вам в проводники Зайку нашего дам? Он хоть и нем, да много чего понимает. Все ловит на лету и соображает не хуже стряпчего управского.
За совет Вера была благодарна и с удовольствием согласилась на помощь.
- И в парк наш не ходите, милая. Там порою такое непотребство твориться! Город наш хоть и богат, и электростанцию свою имеет, да только до парков не дошли руки думцев городских. Один горбатый фонарь, который собирает люд простой, да не совсем.
Епанчина заинтересованно уставилась на кухарку, которая на последних словах прищурилась, еще и пальцем в небо покрутила:
- Такая картина, - отставляя подальше на середину стола стакан со сладким чаем, продолжила тетя Маша, - десятка два-три молодых хулиганов стоят развязно кучкой и во всеуслышание сквернословят. Один из более остроумных читает громко газету и, разумеется, выкрикивает непечатные слова и выражения. Можете себе представить, Верочка Николаевна, какого остроумия и каких словечек можно ожидать от такого субъекта, упражняющегося в них лет четырнадцать-пятнадцать где-нибудь на Забалке?! Мало того, некоторые врываются в круг и позволяют себе хватать женщин в объятия! – Вера изобразила на лице ужас, даже поднесла руку ко рту, запечатывая уста. - Некоторые из них благосклонно улыбаются. Вообще, публика чувствует себя вполне удовлетворенной и толчется, все толчется на одном месте. Где, Верочка Николаевна, скромность, стыд, оскорбленный слух? (сноска: письмо неизвестного автора, опубликованное в газете «Родной край»)
- А почему меценатов своих не попросить обустроить близлежащую территорию? – предположила Вера. – Гимназия, наверняка, своих спонсоров имеет?
Тетя Маша нахмурила брови и уставилась на девушку – диковинное слово она слышала впервые.
- Есть добродетели, которые благотворительностью занимаются? Выделяют средства на содержание гимназии?
- Добродетели-то есть, однако ж с года девятьсот второго училище наше переехало сюдыть, а еще ранее перешло под начало городское, да и территория парка тоже не в частных руках. Вот и соседствуем с безбожниками рядом, приходится терпеть и загулы ночные, и словечки похабные.
Повариха, наконец, решила убрать со стола. Поднялась, собрала посуду и направилась в обитель казанов и тарелок. Вера осталась сидеть в полумраке одна.
- Завтречка приходить кушать пораньшее, - послышалось из-за резной ширмы, - я вам Зайку покажу, он и проведет по местам нужным.
Это, наверное, было прощанием. И Вера, негромко поблагодарив за ужин, направилась к себе.
Фонари уже горели. Фонарщика нигде не было видно. Епанчина вздохнула и принялась считать шаги от корпуса гимназии до здания общежития. Надеялась ли вера найти ответ под ногами? Возможно, инструкция по поведению будет высечена в камне…
За мелькающим меж деревьев силуэтом следили две пары глаз.
- Говоришь, другая она? – Елена Игнатьевна не поворачивая головы, спросила у своей подчиненной.
- Одно дело, Елена Игнатьевна, кабы другая по столичному была. Знали таких. А тут совсем не такая. И лицо…
- Варвара, - директриса гимназии одернула гревшую старческие плечи шаль, - той карточке лет сколько?
- Но ведь фамильные черты… - попыталась возразить заместительница.
- Так неужто надо походить обязательно на именитого родителя? Ты ж токмо в газетах и видела бородатого генерала, а жену его первую зрела? Нет. Не думай плохо. Досталось ей, думаю, от мачехи молодой. Не захотела видеть рядышком на приемах падчерицу, старшую за себя. А мужчины, даже пускай и генералы, завсегда супругу будут слушать, коли умеючи подходить.
Но слова директрисы не подарили успокоения душе Варвары Ефимовны. Женщина решила не оставлять свой самоназначенный пост и строго следить за подопечной.
Спала Вера плохо. Неудобная узкая кровать, стенка, об которую так и норовил удариться то локоть, то лоб. Пастельное белье, хоть и чистое, но пахнущее совсем неуютно. Ужин, удобно улегшийся в желудке, отозвал на некоторое время кровь на собственные нужды. Но уже пару часов спустя нервное состояние и путанные мысли вернулись. Вера все надеялась, что проснется, что вновь увидит неоновые вывески, стеклянные раздвижные двери, услышит противный писк медицинской аппаратуры, нащупает пальцами кнопки пульта… Все напрасно…
Широкий сарафан служил теперь девушке ночной рубахой. Хотя и его придется перешивать, потому что слишком откровенно для времен царской России выглядел верх одеяния.
Зубной порошок, забытый кем-то в ванной комнате, пришлось втирать жестом заправского потребителя героина - указательным пальцем по зубам и деснам. И сколько бы ни полоскала Вера рот, привкус мела так никуда и не делся. И вот еще одна статья расходов – средства личной гигиены. Думать о приближающихся критических днях Епанчина себе запретила.
Утро не принесло облегчения. Постоянно присутствующий ком в горле и бешено бьющееся сердце не позволяли сосредоточиться. Сконцентрироваться удавалось лишь на короткие мгновенья – одеться так, чтобы не выделяться, держать спину прямо и не сутулиться, не пялиться по сторонам и не смотреть прямо в глаза. Не забывать говорить высокопарно и коротко.
От процесса ежесекундного контроля за собой разболелась спина, ныл затылок. Вера помнила, что человеку необходим двадцать один день, чтобы привыкнуть, принять правила… И надеялась, что ее привыкание пройдет безболезненно или хотя бы в более сжатые сроки.
Зайкой – обещанным проводником - оказался довольно худой и проворный мальчуган ярко выраженной цыганской наружности. Странно было видеть баловня кухарки вот таким тощим.
- А энто он у нас дюже шибко бегает. Всю еду и вытрясает на свежем воздухе, - объяснила тетя Маша, добро усмхаясь.
По совету заботливой женщины, решившей временно удочерить изгнанницу, Вера взяла ажурный зонтик из кладовой забытых институтками вещей. Но открыв его и глянув в зеркало, предпочла ограничиться чужой шляпкой.
- И не забыть купить себе зеркало в комнату, - напомнила сама себе Епанчина, выходя вслед за Зайкой в утренний зной уездного города.
Довольно мягкая подошва единственных уцелевших в кораблекрушении туфель создавала эффект мягкого массажа ступней: камни брусчатки, мелкий растоптанный ракушечник, деревянные мостки – абсолютно всё чувствовали привычные к ровным асфальтированным поверхностям ноги Епанчиной.
Время от времени приходилось тормозить проводника. Зайка спешил, забегая далеко вперед. А Вера никак не могла поверить в столь разительные перемены во внешности родного города.
Там, где в двадцать первом веке рассекали роллеры и скейт-бордисты, наклонной травяной горкой спускался вал. Многоуровневые автомобильные развязки будущего представали перед путешественницей обычными утоптанными грунтовками и площадями. Улицы казались более широкими, а деревья более высокими из-за одно- и двухэтажных построек. Церквушки, больше похожие на соборы, блистали красой и зазывали песнопениями.
И вездесущая брусчатка. Именно она умиляла Епанчину больше всего. Пролетки, скользившие по улицам, нещадно терзали уши, но Вера радовалась звонкому перестуку копыт, веселому ржанию. Еще не смирившись с вынужденной прогулкой в прошлое, девушка хваталась за каждую деталь, как за спасительную соломинку, потому что ум отказывался принимать происходящее, требовал рациональных объяснений, коих не было. Поэтому Солнцева восторгалась кружевами ручной работы, велосипедистами, медлительностью, зазывами мальчишек покупать последние печатные новости, афишами на круглых тумбах, дворниками в белых передниках, инокинями, блеском куполов...
Вера копалась в голове, вытаскивая на поверхность из глубин памяти лоскутки знаний, прикладывала к реальности, сравнивала расхожести…
Зря на уроках истории преподают историю городов и стран. Зря не преподают историю людей. Ведь города делают ни мощеные улочки или узкоколейки, ни архитектура или оборонительные конструкции. Нет! Города делают люди! Почему в учебниках не писали, что жители Херсона образца тысяча девятьсот двенадцатого крайне дружелюбны и улыбчивы? Почему преподаватель не говорил, что мода на летние женские перчатки уже прошла, но в силу своей закостенелости и отдаленности от столиц мировой моды, горожанки продолжают ими пользоваться? Почему книги умалчивали о таком огромном количестве дирижаблей и воздушных шаров?
Солнцева замерла на месте, растерянно глядя перед собой. Глаза судорожно забегали – не было в источниках полученных знаний описания именно этого момента – дирижабли. Еще раз убедившись, что нигде в подкорке не завалялось воспоминаний, Вера подняла взгляд – огромные, похожие на кашалотов, и удивительно маневренные транспортные средства густо засевали полупрозрачное небо над рекой. Впереди был порт, там были корабли у причалов, лодки и небольшой паром. И над всем этим торгово-оборонным мирком плавали пожиратели пространства.
Оглянувшись и проведя взглядом проехавшую мимо молодую пару на дуплекс-велосипеде, гостья из будущего предположила, что время, в которое она попала, не просто прошлое, а какое-то параллельное прошлое. Хотя, стоило признать, две яркие отличительные черты – велосипеды и дирижабли – не дают веских оснований для подобных выводов. Однако, как вариант, можно принять за точку отсчета: Веру закинуло в некую параллельную реальность, экспериментальную ветку, чтобы она – Солнцева – смогла повлиять на ход событий и предотвратить нечто глобально разрушающее; а возможно, и делать ничего не придется, но тогда результатом этого ничего-не-делания станет нечто в будущем… Ох, как все запутано! И пугающе. Вера была не готова на подвиги, и надеялась, что геройствовать не придется. Просто жить чужой жизнью.
А вот это угнетало. Опустилось тяжелым грузом на плечи, заставило прикрыть глаза. Чтобы не уплыть по течению обстоятельств и поскорее влиться в поток размеренной жизни прованса, Вера решила, что немного комфорта и изобретений из ее будущего не повредит. Поэтому, отогнав упаднические настроения, расправила плечи и решительно направилась в сторону ремесленнического квартала.
Зайка, прыгающий у ног, и наткнувшийся на стайку шумных ребятишек, внезапно замер и с открытым ртом устаивлся в небо. Вера поспешила последовать примеру мальчишек и сама чуть не лишилась дара речи – над городом плыл «кашалот», пересекая улицу поперек, надвигался на крыши невысоких домов и вызывал бурю восторга не только у детей.
- Монгольфье! Монгольфье! – восторженно шептали прохожие, смущая в очередной раз дипломированную студентку. «Цеппелин» - Вера помнила, а «Монгольфье» - нет. Все возрастающий интерес к происходящему не оставлял места для переживаний и самокопаний – Солнцева решила добраться до сути задумки высших сил, отправивших ее в столь далекое путешествие. Двести лет – это вам не шутка! А хандра пока подождет в сторонке!
Что нужно, чтобы создать видимость нормальной, комфортной жизни? Вещи, придающие дому уют и иллюзию защищенности, красивые одежды, работа, отдых, друзья, хобби… Нужно подготовить учебный план, окунувшись с головой в работу, съездить к морю. Настоящему чистому морю…
Предвкушая поездку, Вера запрокинула голову, чтобы подарить улыбку солнцу. В это же время расшалившийся южный ветер резко сдернул легкую шляпку с кучерявых волос и покатил ее прочь от хозяйки. Епанчина звонко ойкнула и, мелко перебирая ножками, пустилась в погоню, забыв о приличиях. Несколько раз девушка нагоняла головной убор, но каждый раз, насмехаясь, он ускользал, подобно воришке. Обнаружив свою подопечную, бегущую в противоположную от себя сторону, Зайка ринулся на помощь.
Проезжавший в это время по другой стороне улицы Александр Фальц-Фейн отвлекся на суматоху, вызванную появлением дирижабля, но уже через мгновенье его заинтересовал другой объект. Узнав бегущую по тротуару девушку, крикнул извозчику остановить. Преображение недавней жертвы кораблекрушения поразило мужчину. Вера предстала вдруг в образе белокрылого ангела с золотым ореолом над головой – легкая, чистая, неземная… Даже дух перехватило.
Тем временем ветер обнаглел до предела, а Вера махнула рукой на потерянный предмет летнего гардероба. Никто не спешил помогать Епанчиной. Никто не обратил внимания на погоню.
Зайка выскочил из-под руки, словно русак. Помчался за шляпкой с такой скоростью, что привел в восторг даже ветреного шалуна. Шляпка решила поддаться и застыла на пороге магазина. Одновременно с наклонившимся за беглянкой мальчишкой открылась входная дверь. Зайка успел увернуться от створки, но получил увесистый пинок под ребра от выходившего господина.
- God damn cadger! Get off! – (сноска: Чертов попрошайка! Пшел прочь!) пышноусый франт, затянутый дорогой материей жилета, некрасиво сплюнул.
Брезгливость, отразившаяся на лице красавца, возмутила Солнцеву до невозможности. За то время, пока франт взмахивал батистовым платком, прикрываясь от несуществующего запаха, оскорбившего его длинный нос, Вера успела поднять мальчишку, нахлобучить на голову спасенный от ветра головной убор и, вздернув нос, обернуться к не-джентельмену.
- Смените парфюм, сэр, - посоветовала Вера англичанину на его родном языке, - похоже, под вашим тугим корсетом задохнулось достоинство, - взяла за руку цыганенка и, развернувшись, зашагала прочь от удивленного покупателя табачной лавки.
Следивший за сценой издалека барон, тронул коляску, и был единственным, кто обнаружил за углом дома смеющуюся девушку и чумазого мальчугана. Они держались за руки и, пока никто не видит, вприпрыжку продолжали свой путь.
До района мастеровых добрались лишь через час ходьбы. Планируя заказать у простого рабочего-столяра несколько вариантов плечиков для одежды, Вера смело шагала за черноволосым Зайкой. Теперь никто не посмеет обидеть девушку, ведь с ней рядом – благородный рыцарь.
Чем ближе подходили путешественники к центру ремесленничества, тем меньше встречалось умытых лиц и чистой одежды, тем чаще натыкался взгляд на обнаженные торсы рабочих. Вера начала нервничать и подозревать тетю Машу в преднамеренном умалчивании деталей похода к мастеру по дереву.
Район Забалки – промышленный район – не место для одинокой девушки, но надежду на благополучный исход вселяли яркий день и деловитый вид Зайки. Вслед перешагивающей через лужи и грязь девушке неслись зазывные предложения скоротать денек, прокатить на лодочке, помочь с выбором направления…
Вера стойко переносила повышенное внимание береговых работников и не очень приятное соседство с «портовыми кошками». А когда Зайка завернул в одну из дверей складского помещения, возрадовалась. А еще больше удивилась неожиданно уютному мирку деревянных изделий царившему за стенами обычного ангара. В этом маленьком деревянном королевстве пахло свежей стружкой и русскими былинами.
- Здравствуйте! – Вера улыбнулась бородатому мужчине, сидящему за станком.
- Добрыдень, - совсем неуверенно промычал хозяин и уставился на гостью.
- Мне бы хотелось… если это возможно, заказать у вас пару изделий… вот… я тут нарисовала…
Все так же недоверчиво глядя, мастеровой поднялся, медленно отложил в сторону поделку, бочком стал подбираться к Вере. Не опуская глаз, забрал листок бумаги, протянув его по столешнице, и дернул щекой.
- Шо це? – по-простому уточнил работник.
- Это плечики, - Вера улыбалась. Ей нравился родной язык, но в оформлении жителей царской России он становился крайне колоритным.
- Навіщо? – (сноска: Зачем?) не унимался столяр.
- Одежку вешать. Удобно.
Недоверие в глазах мужика сменилось подозрением о невменяемости заказчицы. Вера поспешила достать звонкую монету, одолженную на время у тети Маши.
- Буде готово за тиждень. Токмо, баришня, краще не ходи сюди. Я в лавку віднесу. В місто. Тама й розрахуєшься. (сноска: Будет готово через неделю. Только, барышня, не приходите больше сюда. Я в лавку отнесу. В город. Там и рассчитаешься.)
Вера коротко кивнула и, оставив задаток, покинула дядюшку Дросельмейера. В карман платья легла записка с адресом лавки в городе.
Путь обратно к мощеным мостовым занял намного меньше времени - сказывался опыт общения с местным населением.
Поход в банк стал еще одним радостным моментом для лже-Епанчиной в череде приключений одного дня. Оказалось, вексель, найденный среди сохранившихся документов, давал возможность хоть на немного, но все же разбогатеть. То ли батюшка расщедрился, то ли еще кто, но ровно год, то есть двенадцать месяцев, Вера могла жить припеваючи, даже оставаясь безработной. Тысяча двести рублей аккуратно легли на открытый девушкой счет, а три деревянных и почти девяносто копеек – в карман.
Целую неделю Епанчина коптела над планами занятий. Советоваться было особо не с кем, да и не о чем. В уроках истории нуждались все – от младших до старших классов, и Елена Игнатьевна решила, что лучше бросит молодую преподавательницу на амбразуру, дабы проверить стойкость, чем будет помогать и растягивать ее мучения. Есть талант – будет учить, нет предрасположенности – будет искать новую работу.
Каждый день Вера постигала новый старый мир. Активно изучала местные газеты, узнавала о планах царедворцев, решала, как вернуть былое расположение отца и вернуться в Петербург. Ведь именно там вся жизнь, именно оттуда и начались беды. Но батюшка не спешил отвечать на короткие телеграммы. И Епанчиной оставалось только ждать.
Вера была ярой империалистской. Не в разрезе «собирательницы русских земель», а по убеждению – большевики развалили промышленность, способную вывести великую страну на вершину экономического мира. Из уравнения коммунизма выпал игрек – остались лишь кресты…
Вторник выдался прохладным. Прятаться от солнца за полями шляпки не было необходимости, посему Вера отправилась в город простоволосая.
Лавка, адрес которой сообщил мастеровой, располагалась в десяти минутах ходьбы от места проживания учительницы. Предвкушая победу над измятыми вещами, Вера заглянула в банк, отщипнула маленький кусочек от своего счета, и поспешила на улицу магазинов.
Одноэтажные дома, двускатные крыши, огромные вывески с фамилиями владельцев: Золотарев, Пинчук, Погуляйло, Март, Книжко… Вера шла с открытым ртом и с устремленным к названиям взглядом.
Большинство дверей были распахнуты, и молодой ветер радостно приветствовал хозяев и покупателей лавок.
В магазине, который искала Вера, стоял дым коромыслом.
- Дас ист не есть Гамбс! – покупатель стукнул ладонью по столешнице и тут же скривился от боли, затряс рукой. – Ай! Гамбс мебель не строгать! Они искусство делать! А ты шабаш продавать! Фальшунх! Подделька! Вас ист дас?
- Помилуйте, батенька, - пробасил взволнованный продавец, - Вася не даст и зуба паршивого за таку красоту! Он своими поделками всю округу затарил, но только стулочки да трапезные столы клепает. И полон уверенности, шо таке сокровище ему не конь-курент.
Вера еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться в голос. Иностранец потерял всякую надежду на нормальное изъяснение с продавцом и устало осел в кресло. Мужика аж перекосило. Видать, дорогое кресло под иностранное седалище попало.
- Доброго дня, любезнейший, - Вера поспешила встать между двумя мужчинами, - у вас должен ждать меня выполненный заказ.
Смерив новую покупательницу недовольным взглядом, еще раз взглянув на немца, сидящего за девушкой, хозяин лавки шевельнул седым усом и ушел в раскрытую дверь подсобного помещения. Ничего не спросил, видно, резчик по дереву очень красочно описал заказчицу.
Иностранец исподлобья разглядывал незнакомку. Сидел, упершись лбом в ладонь, и бросал заинтересованные взгляды.
Епанчина же была увлечена внутренним убранством лавки. Настоящая деревянная мебель, сдобренная латунью, пахнущая лаком и любовью. Полки резные и расписные, раздавшийся в боках шкаф, ставший причиной раздора хозяина и покупателя.
- Вот ваше! – громкий стук дерева прервал экскурсию Епанчиной. – Пъятьдесят копеек.
Вера мельком глянула на поделки и достала из кармана мелочь, чем немало удивила продавца. Учительница специально заказала широкую юбку для «покупок» с потайными карманами. Не всегда удобно, да и опасно ходить по улицам с сумочкой, полной мелочи.
- Чито ето? – очнулся немецкий господин, резво поднимаясь с кресла и примеряясь к чужому приобретению. – Как ето?
Вера поспешила на помощь:
- Это плечики, уважаемый. Если вы позволите…
Господин, единственный в магазине одетый более прилично, чем простой люд, не выпуская из рук небывальщину, выполнил просьбу Веры и снял с себя жилетку.
- Вот так это вешается, а затем, если позволяет конструкция шкафа, - Епанчина открыла дверцу гардероба, но обнаружила там лишь полки, - вот сюда вместо полок вставляется палка, а уже на нее вешаются плечики. И тогда не нужны гардеробные и манекены.
Двое мужчин медленно заглянули в нутро шкафа, долго мочалили взглядом конструкцию.
- Прогресс! – первым заявил бородач.
- Я покупать! – сообщил немец, забирая у Веры жилетку и один экземпляр вешалки. – Мадамь, позвольте представиться. Тремпель Модест. Сколько вы хотеть?
Вера, не будь дурой, возьми да и ляпни:
- Червонец!
Продавец мебели громко крякнул.
Господин в жилетке не понял и переспросил:
- Червьоньец?
- Десять рублей. – Вера улыбнулась.
На червонец можно квартиру на месяц снять, с видом на реку и выходом в сад.
- Годицца! – иностранец махнул рукой. – Я брать!
И достал из кармана брюк несколько скомканных бумажек, развернул, выискал нужные и протянул Вере. За сделкой следил большой сопящий бородач.
- Всего гут абенд, - по-своему попрощался господин Тремпель, и, разговаривая, как с живой, вешалкой для одежды, вышел на улицу.
Хозяин мебельного еще долго таращился в дверной проем, не веря, что молодая особа только что купившая четыре изделия в виде треугольников за полрубля, наварила в десятки раз больше. Тут же! Под носом у специалиста по «подделькам»!
А Вера все прокручивала воспоминания. Тремпель… Тремпель… Неужели это тот самый Тремпель, который дал имя нарицательное этим самым вешалкам? Неужели только что Вера создала эффект бабочки, подарив идею «плечиков» харьковскому фабриканту, открывшему в северной столице свои мануфактуры по пошиву одежды? Тогда получается, это эффект бабочки наоборот – Вера из будущего подала или продала идею «тремпеля» господину Тремпелю!
И вот тут Епанчина испугалась. За себя, за будущее, которое, возможно, уже будет не ее будущим. Сбитая с толку, озабоченная и напуганная, Вера помчалась к себе в пансионат.
Глава 4.
- Сын мой, вы плохо выглядите.
Престарелая баронесса нюхом чуяла состояние Александра. Материнское сердце и многолетний опыт позволяли делать выводы, не поднимая глаз и не отрываясь от работы с бумагами.
Младший Фальц-Фейн осунулся, постоянно разглаживал волосинки усов – дань моде, и подолгу смотрел на линию горизонта.
- Все еще ждешь подначки от судьбы? – Софья Богдановна положила перьевую ручку и откинулась на высокую спинку кресла. – Отпусти, ясноокий мой, на все воля божья…
Александр потер подбородок, но матери так ничего и не ответил. Его мысли, действительно, занимало кораблекрушение и последствия оного, но все переживания сводились к одной особе – Епанчиной.
Беспокойство за состояние девушки полностью вытеснило дрожь перед могущественным батюшкой с генеральскими эполетами. Необъяснимую радость вселила и случайная встреча на улице. И боязнь за дальнейшую судьбу генеральской дочери усилилась с момента ее разговора с помощником вице-консула Британии. Каким гневным взглядом одарила этого франта Епанчина! Браво! Заступиться за чумазого мальчугана! Интересно, что она там ему сказала такого? Мистер Дрэйзен никогда не позволял кому-либо затыкать рот. А тут…
Барон готов был отдать свой мобиль за еще одну возможность увидеть ошалелую рожу Эдвина.
- Александр? – голос матери заставил барона всплыть на поверхность. – Ты готов влиться в работу Фридриха?
Старший брат бредил «Асканией-Нова» (сноска: биосферный заповедник в Херсонской обл. на территории государства Украина), болел за нее всем сердцем. На почве, смешно - на степной почве разведения редких животных сошелся с Николаем Вторым и вел активную переписку. Его императорское высочество обещались даже заглянуть в гости.
Может, сплетня, а может, уже давно запланированный визит. И к этому визиту, почему-то, не очень готовятся. Софья Богдановна мало верила, но уважительно качала головой, когда любимый сын читал вслух выдержки из императорских писем.
Зато простой люд обговаривал идею появления монарха на всех базарах и сутолоках.
- Андрей, вроде обещал прилететь, - очень аккуратно, совсем по-мальчишечьи проговорил Александр, глядя на мать из-под длинных ресниц.
- Туполев твой? – баронесса зло прищурилась и сложила руки на груди. – Прилетит, говоришь? Крылья отрастил?
Софья Богдановна одобряла любые начинания сыновей, если те оставляли хоть малую толику надежды, что новое увлечение не повлечет за собой свернутые шеи. Кони, парусники и самолеты были не в чести. Туполев заряжал энергией даже периодически зарывающегося в книги Эдуарда. Но эти его выкрутасы в небе над степью…
Гул мотора и пикирование с высоты разгоняли стада антилоп. Зебры начинали нервничать, стоило на горизонте появиться точке планера.
- Да, мама, он обещал прилететь на новом самолете. И, - Александр опередил вспыхнувшую было баронессу, - обещал без выкрутасов.
Софья Богдановна тяжело вздохнула и перевела взгляд на уткнувшегося в книгу Фридриха.
- Иди уже, - махнула рукой на младшего, - и отпусти «Софию».
Сама того не зная, старшая Фальц-Фейн снова заставила сына вернуться мыслями к русоволосой защитнице цыганенка.
Тем временем Вера судорожно сжимала в руках перо и ставила кляксы на расчерченную линейками бумагу. Цифры и даты никак не желали выстраиваться в ряд. Столь значимые детали истории ускользали от сознания, незаметно стирались, рассеиваясь утренним туманом. Епанчина паниковала.
Отсутствие привычных современному человеку вещей повергало в уныние. Глаз цеплялся за круглый набалдашник шпингалета, за торчащий в двери комнаты ключ, за римские шторы на окнах, за склад самоваров во дворе – их кто-то активно начищал до блеска, но листва мешала рассмотреть, кто.
Удивительно, но такие обычные для новомодных шкафов-купе плечики радовали Веру больше, чем горячая вода в ванной. С которой, кстати, тоже приходилось осторожничать. Пить воду из кранов не рекомендовали. Системы очистки водопроводных жидкостей, как зачастую бывало и в двадцать первом веке, существовали на дотации, и могли гарантировать лишь прозрачность, но никак не чистоту в смысле гигиеническом.
Следовало срочно отвлечься. Заняться полезным делом. Или наоборот, сбежать. Туда, где нет непривычных глазу столбов телеграфа, брусчатки, и кони, запряженные в телеги, не вызывают чувства безысходности. Следовало срочно съездить к морю. Благо, до Железного Порта на пассажирских фургонах было рукой подать. А тетя Маша обещала подсказать, к кому обратиться с вопросом о ночлеге. Ведь, как оказалось, до звания курорта местности еще расти и расти.
С самого утра девушка собралась посетить местный центральный рынок, что располагался на месте бывшего Рыбного рынка, рядом с Потемкинской улицей.
В очередной раз взглянув на упрямо грубеющую кожу подмышек и отметив, что совсем неплохо было бы найти аналог дезодоранта, Вера заплела косу от виска и через всю голову и отправилась за покупками. На пороге общежития Епанчину подловила тетя Маша.
- А куда, дивчино, собралися? – повариха завязывала цветастый платок, укрывая голову от южного солнца, и лукаво поглядывая из-под ресниц.
- На рынок, тетя Маша. Мне бы надо найти что-то, чтобы… - и показала, как бы пользовалась дезодорантом.
В ответ на признание кухарка ринулась вынюхивать Веру.
- Так вам ж и не треба поди. Пахнете як квитка. (сноска: Вам, вроде, и не надо. Пахнете, как цветок)
Девушка улыбнулась.
- Это временно, тетя Маша. А на будущее?
- Ну, тоди годи стоять. Гайда до рынку! (сноска: Тогда чего стоим, кого ждем? Вперед, за покупками!)
По дороге тетя Маша объяснила, что лучше всего пользоваться настойкой коры дуба и вездесущей ромашкой. Вера и сама прекрасно понимала, что мало убить запах. Желательно уменьшить потоотделение, как одну из причин казуса. Про бритвенные станки учительница решила не заикаться. Уж больно резко реагировала на любые предложения повариха.
Рынок оказался не рынком, а самым настоящим базаром. С телегами и конями, с орущими зазывалами и невозможным разнообразием запахов. Привыкшая к довольно чистому произношению, сейчас Вера попала в постановку Нечуй-Левицкого, где все актеры поголовно «глушили» звук «г».
- Та щоб тобі повилазило, якщо ти риби моєї не бачиш! – разрывалась худющая, как жердь, баба, размахивающая руками и осыпающая прохожих рыбьей чешуей. – Вперлася, як бричка до коняки! Ще б всілася! (сноска: Та что б тебе повылезало, если ты моей рыбы не видиш! Влезла, словно бричка на коня! Еще и расселась!)
- Та я тобі шо, мішаю? Я твою рибу и не трогала! А то шо вона вся грязна и помята, то яка ты, то така и твоя таранька! (сноска: Да я что тебе, мешаю? Я твою рыбу не трогала! А то, что она вся грязная и помятая, то вся в тебя!)
Продавщица-оглобля аж задохнулась от возмущения.
- Я тобі щось за гусей твоїх замизганих казала?! – не унималась жердь. – Не! Я як до людини до неї, а вона свинюка свинюкою! Приїхала із свого Залупенька й нормальним людям жити мішае! (сноска: Я тебе про гусей твоих хоть слово сказала?! Нет! Я к ней, как к человеку, а она свинья свиньей! Приехала из своего Запупинска и нормальным человекам жить мешает!)
- Та хто тут нормальна? Ти? Сама откуда вилізла? Як вискочила заміж за Велетневського, так и дама? Так шо ли, га? (сноска: А кто тут нормальный человек? Ты? Сама откуда взялась? Как выскочила замуж за Велетневского, так и в дамки сразу!)
- А хоть и так!
- Та ты свою пику бачила? Коли останній раз в калюжі вмивалась? Шо риба твоя шо ты завонялась! (сноска: Ты рожу свою видела?! Когда последний раз в луже умывалась? Сама, как рыба завонялась!)
- Ты тут мені на рибу не гавкай, Ганьзю! (сноска: Ты мне на рыбу тут не гавкай, Ганзя!)
- А, так з тим шо ты воняеш согласна! От добрі люди, я понимаю! Нормальна людина, чесна женщина! Людям николи не бреше! (сноска: А, так с тем, что ты воняєш, согласна?! Вот, люди добре, это я понимаю! Честная женщина, людям никогда не врет!)
- Та я тобі щас роги поодбиваю! Корова недоєна! Та коли в мене риба, тьху! … та коли я немита ходила? Люди! Вы подивіться, шо вона меле? (сноска: Да я тебе сейчас рога поотбиваю! Корова неподоенная! Да если у меня рыба, тьфу… да когда ж это я немытая ходила? Люди, вы поглядите, что она мелет?)
- Млин муку меле! А я тобі правду кажу! Хивря ти, Любко! Хивря и є! (сноска: Мельница муку мелет! А я тебе правду говорю! Слов для тебя нет, Любка!)
- То шо ви тут розійшлись? Чого розорались? Ви тут шо, одні? – не удержалась от соблазна и еще одна торговка. (сноска: Вы чего разошлись, бабоньки? Вы ж не на острове!)
- А ти чого лізеш? Тебе хто питає? (сноска: А ты чего свои пять копеек? Тебя сюда не звали!)
- Во–во! Ти стій и свої тухлі крашанкі продавай! Може якийсь опецьок и купе! – две задиристые бабы нашли общего врага - птичницу. (сноска: Вот-вот, стой и продавай свои тухлые яйца. Может кто и купит!)
- Та шо ви орете? Нормальні в мене крашанки! І нічого не тухлі! (сноска: Чего вы раскаркались?! Нормальные у меня яйца! И ни разу не протухлые!)
- Ага, ага…
На последнем «га» Вера прыснула и потянула тетю Машу прочь. А то распереживалась кухарка не на шутку. Но еще довольно долго перебранка преследовала беглянок.
- Та шоб ото у ваших мужиків ото такі були, як ви мені кажете! – сплюнула торгашка. (сноска: Да, чтоб у ваших мужиков были такие же тухле, как вы мои обозвали!)
- Шо? Шо ти нам сказала? Та ти вообще чотирьох звела в могилу! Може їх своїми крашанками кормила, га? Дзузьки тепер хто п’ятий візьме! А наших не трож! – наперебой голосили бабы. (сноска: Что?! Что ты сказала? Дат ты вообще четырех мужиков в могилу свела! Фигушки, кто пятый возьмет! А на наших и не смотри!)
- Та ви… Та я вас… (сноска: Да вы… Да я вас…)
- І шо? Шо ти нас, га? Яйцями накорміш, да? (сноска: Нас тоже яйцами накормиш?)
- Тьху, на вас! Та шоб я хоть ще раз з вами рядом стала! (сноска: Тьфу на вас! Больше ноги моей рядом с вами не будет!)
- Во! От и чкурай давай Параська в свою Дмитровку! И воспітаним людям на очі не вылазь! (сноска: Вот и чухай в свою Дмитровку! А воспитанным людям на глаза не лезь!)
- Та щоб таким воспітаним як ви людям, очі оті та повилазили! (сноска: Вам, воспитанным, пусть выдадут два глаза на троих!)
- Та шоб тобі язик отсох! Швигалка стара! (сноска: А я желаю тебе всего, достойного старой шлюхи!)
- Да ну вас! Зв’яжись з такими, и сама такой станєш! (сноска: С кем поведешься, у того наберешься!)
- От и давай звідсиля! А ми з Ганькой будем працювати, а то такі, як ти, мішають! (сноска: Вот и отлично! Баба с возу… А мы поработаем в тишине!)
- Ото Любко и правда! Ходють тут всякі! І гавкають! (сноска: Вы, коллега, как всегда правы – ходят тут всякие!)
С тетей Машей ходить по базару было утомительно, хоть и экономно. Торговалась она, как говорят, с запалом. И обычный «шопинг» затянулся до полудня.
Весь оставшийся день Вера посвятила модернизации собственного наряда: купленные на рынке тонкие кружева, аккуратно легли на воротник и манжеты платьев. А за бритвенным станком пришлось посылать Зайку.
Как же обрадовалась Епанчина, когда выяснила, что опасными бритвами сейчас пользуются лишь по старинке! И что новомодное приспособление, привезенное из самой Америки, уже во всю используется местным бомондом. Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое! Спасибо мистеру Жилетту, что выбрал такое удачное время для изобретения своего первого шедевра!
На следующий день Верой была запланирована прогулка за нижним бельем и за купальным костюмом.
Утро началось с переполоха - во внутреннем дворе гимназии голосили дамы. Как бы ни хотелось еще немного понежиться в постели, но новой учительнице истории все же пришлось вставать. Хотя бы для того, чтобы закрыть окно, оградив себя от бабской склоки.
Подняв послушную римскую штору, Вера выглянула в окно. Тетя Маша с абсолютно несвойственной толстушке прытью гонялась за цыганенком и вопила что-то про преступление и наказание. Варвара, оказавшись эпицентром скандального забега, пыталась на повышенных тонах вразумить разбуянившуюся повариху. Звуковую картину добавляли хлопки мокрого полотенца и хихиканье подмастерьев всего кухонного цеха.
А Зайка оправдывал прозвище. Держа в руках красиво упакованную коробочку, юрким зверьком наматывал круги вокруг столба, одетого в серое рабочее платье – и как только Варваре не жарко?
Епанчина решила помочь мальчишке и громогласно заявила:
- Ой, а у вас молоко сбежало!
Двор вымер в мгновение ока. Сначала замер, только пение птиц выбивалось из общей картины, а затем взорвался трескотней и проклятиями. Затопали ноги, и вскоре под сенью деревьев остались Зайка и Варвара. А после двор и вовсе опустел.
Цыганенок уже стучал в дверь.
- За что это на тебя тетя Маша взъелась? – с порога спросила Вера, принимая в дар светло-зеленое яблоко. – В чужом саду хозяйничал?
Пузо нестиранной рубахи беспризорника подозрительно отвисало, а смуглое лицо сияло ярче медного таза. Но вместо ответа Зайка протянул Вере ту самую красивую коробку, что бережно прижимал к груди, когда попрыгунчиком скакал и убегал от грозного врага – поварихи.
- Что это? – нахмурилась Епанчина.
Чумазый разбойник мигами показал, что надо поскорее открыть и посмотреть. Вера не стала испытывать терпение. Внутри лежал набор для бритья.
- Ты мой хороший! – обрадовалась девушка не то заказу, не то мальчишке-посыльному, но Зайку все же обняла. – Это из-за нее тебе досталось?
Мальчик кивнул, блеснул зубами и выскочил в коридор. Вера же, сидя на стуле и держа на коленях коробку, счастливо вздохнула. Цивилизация уже давно постучала в дверь, но только первые шаги ее были похожи на осторожный ход по скользкому льду. В то время как в двадцать первом веке прогресс шел семимильными шагами. Даже на двенадцатисантиметровых шпильках.
Сегодня Епанчина выгуливала обновку. По сему поводу заплела сложно-сочинимую прическу – греческую косу и украсила кончик вплетенной лентой. Игнорируя моду начала двадцатого века, Вера оставила летний вариант чулок дома, и обула легкие туфельки на босу ногу. Как говорится, кожа к коже…
Зайка ждал под воротами. Сегодня путь лежал в противоположную от Забалки сторону, поэтому Епанчиной не пришлось «светиться» в вестибюле гимназии. Вышли через боковую калитку. Вслед удаляющейся парочке местный садовник-фонарщик завистливо хмыкнул, но тут же забыл про невзгоды, вернувшись к любимым клумбам.
За прошедшее время жизнь в городе ни капельки не ускорилась. Вера никогда бы не стала так много ходить. До учебы ее либо подвозили, либо общественным транспортом добиралась. В магазины – раз в неделю и тоже на машине, чтобы забить холодильник под завязку. А тут… до всего – рукой подать. Два раза тапком кинуть.
Девушка улыбнулась сравнениям и махнула корзинкой, взятой вместо сумочки. Сегодня она – студентка-гимназистка, а не степенная дама-преподаватель.
- О! Мон дьё!!! – раздалось над самым ухом и под ноги полетели цветастые коробки. – Как же вы неуклюжи, Серж!
Вера остановилась, как вкопанная, не решаясь прийти на помощь суетящемуся на тротуаре мужчине в форме пингвина. Кто ж в такую жару надевает черный пиджак?
- Жамэ мэфье-ву дэзом! Никогда не довьэряйте мужчйинам, - продолжала иностранка, наблюдая за кавалером сверху вниз. – Всйё самое ценное храньйите при себе.
Только сейчас Вера сообразила, что мадам в розовой шляпе обращается к стоящей столбом Епанчиной. Лицо «Барби» изображало скуку, озабоченность и недовольство одновременно. Холеные пальчики теребили оборку сложенного зонтика, а нижняя губа вот-вот должна была пустить первую кровь.
- Простите? – Вера хлопнула глазами, изображая недоумение.
- О, мон дьё! Какая прелесть! – иностранка зацепилась взглядом за греческую косу и обошла Веру по кругу, слегка касаясь рукава. – Это очьень-очьень манифик!
Завершив свой круговой вояж, мадам в розовом остановилась напротив Епанчиной в позе крайней заинтересованности. Взгляд рентгеном скользил от мочек ушей до носков туфель. Одна рука при этом, согнутая в локте, беспрестанно стучала по плечу.
- Ето неверойатно! Се ля жениаль! Милочка, вы красавица!
Вера вскинула брови. Даже для двадцать первого века подобное поведение было бы необычным. Что уж говорить про царскую Россию…
- Аборигены Северной Гвинеи были бы с вами несогласны. Но кто их будет спрашивать? - самоуверенно отозвалась Епанчина, и попыталась обойти розовую преграду, кивнув на прощанье. – Хорошего дня…
Не тут-то было!
- Милая моя, куда вы так спешйите? – иностранка схватила девушку за руку, напрочь игнорируя попытки кавалера привлечь внимание пускай не к себе, но хотя бы к собранным коробкам.
- Боюсь, если задержусь еще на секунду, все самое модное раскупят, - попыталась освободиться Вера. Закралось подозрение, что дама «зацепила» незнакомку не просто так. Мошенница… Сводница… Слишком раскована для провинции…
- Вам просто необходьйимо заглянуть ко мне, - милая манера смягчать согласные очень подходила даме в розовом, делала образ мягче, заставляя безоговорочно доверять. – Заходьйите всенепременно в салон Женевьеф…
- Жанночка, - проблеял пингвин, осмелившись вновь обратить на себя внимание.
- Серж! Же-не-вьеф! – зло процедила мадам, наконец, оборачиваясь к кавалеру.
От сиюминутной экзекуции пингвина спасла Вера:
- Салон Женевьеф… - обращаясь к невидимому собеседнику, Епанчина заломила бровь, - а не его ли собирались посетить?
Образ серой мышки вдребезги разбился, эстафету подхватило самодовольство столичной фифы. Лишь на мгновенье Солнцева усомнилась в собственной вменяемости – случайно, не стервозность настоящей Епанчиной дала о себе знать?
К счастью, секундного замешательства Веры никто не заметил, потому как счастье другого разлива застилало глаза модистки: молодая особа явно высокого происхождения и с отменным вкусом спешила ни куда-нибудь, а именно в ее – Женевьеф – салон!
Подхватив слегка дезориентированную девушку под руку, хозяйка салона потащила новую клиентку вниз по улице, по дороге исполняя дифирамбы тонкой работе мастериц-кружевниц и тонкому вкусу самой Веры.
Однажды Солнцева громко смеялась над автором, который написал что-то крайне озорное про обои с рюшами. А вот теперь было не до смеха.
Салон Женевьеф располагался на самой широкой торговой улице города – на Суворовской, и занимал довольно приличную площадь. Салон красоты и магазин готового платья. Два в одном. И все внутреннее убранство утопало в обилии оттенков розового цвета и в обороках. Кружево тут, макраме там… Епанчиной стало крайне интересно, почему любительница фрезового цвета так активно восхищалась черно-белой гаммой кружев?
Сама фея ножниц и помад прошла в открытую дверь, виляя филейной частью так, словно по старой моде надела тюрнюр. И как ей только удавалось сохранить равновесие? Словно моторчик у нее – туда-сюда, туда-сюда… У мужчин, должно быть, голова кругом шла от такой походочки…
- Сйерж! Отнеситйе туда, голубчик, - аккуратная ручка в розовой, опять-таки, перчатке, неопределенно махнула куда-то вглубь помещения.
Вера же вступала в царство румян крайне осторожно. Зайка, по обыкновению, остался дожидаться свою протеже под витринами, периодически стреляя глазками на зазевавшихся прохожих. Епанчина сделала два шага от порога и замерла. Такие привычные, словно выдернутые из далекого будущего, запахи химии набросились на девушку. Наперебой щелкали ножницы, в полголоса разговаривали сидящие рядом клиентки, за стойкой смеялись чему-то мастерицы с иголками в руках. А еще пахло вишней – крайне популярным парфумом на то время.
- Мадам! – Раздалось над ухом. Вера от неожиданности отскочила в сторону. – Меняйте прическу. Это муветон…
Попугая Епанчина сразу и не заметила…
- Цербер, какой же вы невоспитанный! – Женевьеф уже уселась на диванчик и прикуривала тонкую сигарку. Длинный бледно-розовый мундштук пустил в потолок ароматную струйку дыма.
- Мадам, - проникновенно отозвалась птица, - вам следует кушать меньше конфет…
Салон прыснул от смеха, а хозяйка салона подалась вперед.
- К нам приходиль новий клиент?
Вера не поняла, у кого спрашивала модистка: у Цербера или у девушек-мастериц.
- Баба с возу – потехе час! – провозгласил попугай и выгнул грудь колесом.
Под громкий хохот клиентов и работников Женевьеф кинулась к клетке и накрыла птицу балдахином.
- Опйять виводили Цербера на прогульку? Хватит! Извоз глупий – птицу учит! Ох, это невозможно!
Мадам в розовом покрутилась вокруг себя, замерла и вдруг стала похожа на фарфоровую статуэтку из музыкальной шкатулки.
- Милочка! – совсем неожиданно фея вспомнила про новую клиентку.
- Меня интересует… - Вера не спешила отвечать. Не потому что непринято в обществе говорить открыто о нижнем белье, а потому еще, что, словно сговорившись, все клиентки салона красоты, как по команде, повернули головы в сторону новой покупательницы со странной косой. – Меня интересует… то, что никому не видно, но повышает самооценку.
У Женевьеф округлились глаза. Первый раз видела девушку столь изысканно выражающую свои желания. Тем более – желание прикупить нижнего белья.
- Пойдемте-ка, милая…
Отдел исподнего находился в дальнем от входа углу. И не было представлено для обозрения ни единой модели. Веру покрутили, осмотрели и выложили на прилавок несколько вариантов торшерных абажуров.
- Это что? – взмолилась покупательница.
- Это лучьший францюзський модель! – возмутилась чужим невежеством Женевьеф. – Удобный, практичный, элегантный…
Вера заметила, как внезапно исчез акцент, как ласково гладит материал рука, внезапно избавившаяся от перчатки.
- Они такие… длинные…
- Ах, - Женевьеф прикрыла рот рукой, сдерживая возмущение, - это милочка не кальсон, а пань-та-лонь! Нансуковия, с шитьем и прошивкой, шертинговия. А это панталонь шертинговия, с шитьем и прошивкой, тоже нансуковия и полотняния. Се ля манифик - панталонь дамския, шертинговия, тоже нансуковия, тоже полотняния. И наконец, панталонь дамския нансуковия с шитьем и лентами.
Вера смотрела, с какой нежностью и страстью обращалась модистка к вещам, выкладывая на прилавок все новые модели. Вот уж любовница из любовниц!
- Но они же длинные… - вновь шепотом попыталась возразить Епанчина. В своем двадцать первом веке Солнцева едва ли надела бы шорты такой длины! А тут – трусы по колено!
Женевьеф с досады хлопнула рукой по прилавку и отвернулась, бурча себе под нос нечто непонятное. Вере стало стыдно.
- Мадмуазель Женевьеф, будьте любезны, - попыталась ретироваться Епанчина, - а вот эти ваши «шертинговыя», «нансуковыя» - это что… самое лучшее?
Модистка вскинулась, вперилась взглядом, смутив покупательницу, и стояла так долго. Щурилась, присматривалась, хмурилась.
- Милочка…
- Вера Николаевна.
- Верочка, а вы откуда родомь будете? – проигнорировав официоз, уточнила Женевьеф.
Первым порывом стало желание опустить взгляд, стать серой мышкой… Однако уже в следующее мгновение брошенному вызову был дан достойный ответ:
- Издалека… Из краев с дикими нравами и временем, несущимся вскачь, - Вера чуть повела подбородком, словно подвела черту – не стоит более расспрашивать покупательницу.
- И у вас тамь, в вашем Здалека не носять белье?
Вопрос, заданный с детской непосредственностью, заставил Веру улыбнуться уголком рта. И оставить его без ответа.
- Короткий панталонь будет тереть. Трудно носить – больно.
Это Вера уже и сама поняла. Переплетение нитей этих самых «шертингов» и «нансуков» оставляло желать лучшего. Далеко от шелка, но недалеко от дерюжки.
- Возможно, в другом месте я найду шелк? – Епанчина, упершись ладонью о стойку, медленно развернула корпус, оглядела салон усталым взглядом.
Женевьеф тут же вздернула носик:
- Только под заказ!
- И это, конечно же, невероятно дорого? – заговорщицки прошептала покупательница, склоняясь к продавщице.
Женевьеф разгадала ребус мгновенно: ее глаза загорелись азартом, уши заложило от шелеста бумажных ассигнаций.
- Очень дорого…
Обменявшись многозначительными взглядами, Вера и Женевьеф вновь надели образы простушек. Дальше пришлось выбирать. И панталоны, и нижнюю рубашку, и сорочку.
- А купальный костюм? – повеселевшая и уставшая от количества оборочек Вера, решила не тянуть кота за хвост.
Тут все было просто: шерстяной трикотаж, который не приветствовался при изготовлении нижнего белья, так как был крайне эластичен и подвергался довольно сильной деформации, шнуровка на спине и по внешней стороне ноги – от колена и до бедра, полосатый окрас – красно-белый либо сине-белый, и шапочка для купания.
На последнем пункте Вера не сдержалась – закатила глаза:
- Дань моде, чтоб ее!
Настал момент истины. Епанчина приготовилась услышать сумму. Но видя, как несмело переминается продавщица с ноги на ногу, заподозрила неладное.
- Мадмуазель, сколько я вам должна?
Внезапно ожил попугай:
- Не тяни резину за хвост в долгий ящик!
- Какой умный попугай! – вскользь заметила Вера.
- И постоянно бдящий! – оскалилась модистка, но к совету птицы прислушалась. – Мне не нужны деньги. - И вот акцент пропал совсем. Вера повела бровью и приготовилась – бесплатно только птички поют. – Вы научите меня плести такие косы.
Выгода явила свое аккуратное личико. Еще шагая по бульвару, Епанчина ловила на себе заинтересованные взгляды местных красавиц. Зайдя в салон мадмуазель Женевьеф, стала объектом завистливых взглядов. И вот теперь столь щедрое предложение...
- Провожу три мастер-класса для ваших подопечных и ко всему этому, - пальчик обвел кучу на прилавке, - получаю сшитые на заказ шелковые панталоны. Вот такой длины!
У Женевьеф снова загорелись глаза, румянец пробился из-под толстого слоя пудры:
- По рукавам! А что такой мастерь-клась?
Глава 5.
Как девушка современная и опережающая чужое время, Вера готовилась к поездке к морю основательно. Билет на транспортный тарантас был куплен загодя. Дорожная кожаная сумка а-ля саквояж приобретена по случаю и облегчила карман учительницы аж на семьдесят копеек и два рубля. Шляпка модная – с широкими кружевными полями и парящими за плечами лентами. Сменная обувь, купальный костюм и льняное полотенце упакованы. Начальство и кухонные доброжелатели – осведомлены.
Жалко было темные очки, оставшиеся на палубе прогулочного катера. Жалко было книги – с ерь-кириллическим алфавитом не сильно развлечешься. Или наоборот – развлечешься, если мозги поломать хочешь. Одни обороты в газетных сводках чего стоили: «Был найден детеныш женскага пола», «Общественная библиотека городского собрания проситъ ее членовъ не забывать вноситъ членский взносъ так как тогда они вынуждены будутъ исключены», «Шведкое бълье «Композиция» - не требует ни стирки, ни глажки», «Мужикомъ былъ подан искъ о том что другой мужикъ обвинилъ его в томъ что он професийоналъ... и что онъ не потерпитъ иже такие ругательства к себе».
Процесс избавления от лишних волос заслуживал вообще отдельной истории! Вооружившись знаниями и станком с помазком, Вера посетила ванную комнату. Промучившись с вспениванием, намыливанием, определенным наклоном станка, Епанчина плюнула и отправилась за советом. И насоветовали ей много. И все способы были похожи на пытку. Избрав самый изящный – хамам, Епанчина отправилась в мусульманский квартал.
Разительно отличались улицы православного Херсона от исламского. В противовес широким мощеным рекам Суворовской или Говарда, магометанские закоулки были сжаты с двух сторон глухими стенами ракушечника. Еще в первые дни пребывания в дореволюционном городе, Епанчина обратила внимание на чистоту улиц. Нет, правило «Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят» работало. Однако и регулярные рейды дворников не исключались. Херсон был вылизан. И не важно было, чей район – православный или иноверный.
Зайка, вновь вызвавшийся сопровождать даму своего маленького сердца, шел быстро, бросая по сторонам сосредоточенные взгляды, и старался не притрагиваться к шершавым бокам домов.
Вера была благодарна судьбе за подарок – маленького ангела-хранителя. Мало того, что сопровождал, охранял и показывал дорогу, так еще и посоветовал взять с собой книгу в кожаном переплете, и крепко прижать к груди. Свои пусть думают, что набожная, чужие - что мирная.
Бани нашлись довольно быстро. К сожалению, толком никто не смог объяснить гостье условия посещений и девушка искренне надеялась, что не будет разделения на женские и мужские дни. Надежды оправдались – хамам был разделен пополам.
Почтенная дама на входе смерила недоверчивым взглядом новоприбывшую, зацепилась за прижатую к груди книгу, цокнула языком. Выразила уважение или удивление – не понятно. Но пройти пригласила. Кивком головы.
Встречали, провожали и переодевали молча. Крайне удивились, когда Вера объяснила, чего хочет. Даже не поверили поначалу – стали переспрашивать, предлагать варианты. Но девушка настаивала на процедурах и уже через полчаса распаренная и подготовленная ждала первых прикосновений.
- Что там? – спросила Епанчина у девушки, которая медленно вращала маленькой деревянной лопаткой, перемешивая что-то в миске.
- Мед. Сначала он греет и не разрешает грязи и болезни зайти внутрь. Орех. Он сделает медленный рост, - «волос» поняла Вера, - живица от сосны. Смола. Основа.
Епанчина приготовилась к боли. Однако ошиблась. Кожа от массажа разгорячилась, волшебные масла помогли справиться с сопротивлением и уже через пару часов кривляний Вера вздохнула облегченно. Почувствовала себя заново родившейся. И голой.
Но чувство дискомфорта быстро прошло, а искренняя благодарность мастерицам вернулась солнечными улыбками. Вера была довольна. И готова к новым свершениям.
До импровизированного автовокзала опять же таки было рукой подать. Епанчина даже не успела почувствовать усталость. Вообще, иногда закрадывалось сомнение, а нужен ли транспорт в городе, где можно исходить всю площадь поселения вдоль и поперек за один день? Разве что – статус обязывал.
На улице с Верой пока никто не здоровался, но некоторые встречающиеся на пути дамы, оборачивались, а потом раскатывали по нёбу сплетни о новой покупательнице скандального салона Женевьеф.
Транспортную карету таковой назвать – язык не поворачивался. Огромные деревянные колеса, телега с деревянными же скамьями и пыльный тент, натянутый над головами пассажиров. Романтика…
И попутчики Вере достались занимательные: две монашки, молодой мужчина в галстуке-бабочке, в жутком полосатом трико, и похожем на Верин саквояж, мальчик, которого привела то ли мать, то ли тетка, и попросила отвезти до места назначения, и базарная баба с собственной живностью. Ужаснувшись, что ей придется делить место с поросенком и господином Голохвастовым, Епанчина попыталась пойти на попятную, но затем собрала волю в кулак. Назвался гвоздем – полезай в шину! Привыкла к тусклому электричеству и резным ручкам на дверце шкафов – привыкай и к свиньям в транспорте.
Как только расселись по местам, возница прикрикнул на лошадок и стегнул несчастных кнутом. Епанчина дернулась так, словно это ее только что ударили. Сидящая напротив старшая из послушниц сочувственно глянула на девушку.
Вера несколько раз глубоко вдохнула, зажмурилась на секунду, и решила отвлечься, рассматривая соседей и дорогу.
Шатало нещадно. Как в шторм. Несколько раз больно ударившись спиной о деревянную перекладину, Епанчина расправила плечи и съехала на самый краешек скамьи. Теперь коленки упирались в наваленные в проходе бабкой-торгашкой тюки и корзины. Дополняли картину визжащая на ухабах свинья и охающий в такт животине коммивояжер.
В какой-то момент Вера перевела взгляд с одной сутаны на другую и уже не могла оторвать глаз. Совсем молодая, неимоверно красивая девушка, смиренно переносила тяготы дороги. Вера удивилась, как с такими внешними данными можно было позволить себе закрыться от мира? Похоронить себя заживо в застенках монастыря? Тонкие вздернутые брови, высокий лоб, чистая кожа, ясные глаза, полные четко очерченные губы, ямочки на щеках и потухший взгляд.
А потом вспомнила себя – заложницу не красоты, но родительских укоров. Разве сама Вера не была пленницей? И взгляд был тоже вот таким потухшим. Смирение. Подчинение. Безразличие.
Очередной ухаб прервал поток грустных мыслей, заставил чертыхнуться извозчика, завизжать свинью и развеселил мальчишку.
- Та шо ж ти робиш, ірод клятий?! – бабка в расшитой крестиком сорочке спешно подгребла к себе поросенка. (сноска: Эй, извозчик, не гони лошадей!)
Ребенок продолжал противно смеяться. Теперь уже было не разобрать, кто звонче хрюкает – пацан или скотина.
Вера перевела взгляд на причитающую торговку. И совсем зря. Спрятавшийся за вчерашней газетой франт выказал свое нежелание общаться с теткой, и она переключилась на Епанчину. Да так смело взяла в оборот, словно тысячу лет знакомы, и начали свой разговор еще в городе.
- Та я вам, панночко, кажу, шо луче чім сьогодні в мене ніхто не скуплявся! Ото Варька завідувала! Кому ж нада оті пиріжки, що вона не понятно з чого зліпила… (сноска: Я вам, де вушка, так скажу: лучшего дня для торговли, чем сегодня, не придумаешь. Мне даже Варька завидовала! Кто ж будет покупать ее пирожки с начинкой, что всера гавкала на дворе соседа?)
Вера улыбнулась и попыталась отвести взгляд, да только именно в этот момент снова завизжала свинья, а пассажиры напряглись, как привыкли уже делать это на ухабах. Но карета не прыгнула. И отвлекшаяся было на мгновенье тетка, снова принялась орать через всю телегу:
- Я й казала ций хвеське, шо луче так молоко продай, як ото я. А вона, ех, хивря, жде поки воно кисляком стане, и тоді токо кислючий сир робе и пиріжки квецяє… а я … я правильно делаю.. молоко так продаю. Воно в мене і свіже, и укусне, тільки-тільки з-під корови моей. От, и купляли у мене! А Варька стояла и зеленіла як ота жаба, шо завідує! Ото, хай и завідує, даже если и зробе, як я кажу, все одно люди в мене куплять будуть! (сноска: Я ж ей говорла, что лучше продавать свежее, а она кисляк делает, потом из него сыр такой же кислый варит! Вот потому и покупали у меня, потому что свежее и парное! А Врька стояла и зеленела, как жаба на болоте. Завидует… А я ей говорю – не завидуй! Делай как я! Но все равно люди у меня покупать будут!)
Очередной визг хрюши заставил напрячься седоков. Надо же было так выработать рефлекс за несколько часов ходу!
- Та шо ж ти робиш, скотиняка така мала! – (сноска: Да, что ж ты делаешь, скотина малолетняя?) говорливая баба обнаружила диверсию – пацаненок мучил животину, заставляя поросенка выдавать противные звуки. - Тебе б за хвіст дьоргануть! Не даєш людЯм побалакать! Я ото тобі вуха пообдираю! А нехай ото я мамке твоїй скажу! Вона сама поотриває! – (сноска: Тебя бы за хвост так подергать! Не даешь людям поговорить нормально! Я мамке твоей скажу – она тебе уши поотрывает! Сама!) орала тетка как резанная. – Казала я Гальці – не зв’язуйся з циганом! Так нє! Не послухала! И от диви. Шо оце щеня зинське творе, га? (сноска: Говорила я Галке – не связывайся с цыганом! Теперь вон, расхлебывает!)
- Тьотю, та я нічого… воно саме… - (сноска: Тётя, єто не я! Она сама!) пропищал разоблаченный проказник, держась за красное ухо.
- Ага, саме! Шо, само зад підставило та хвіст в руку сунуло? Ти диви яке порося вумне и нагле, га! (сноска: Ага, конечно, сама! Ты смотри, какая свинья умная: сама хвост в руку тебе вложила!)
Перепалка продолжалась долго. Усидчивые и наученные пассажиры не влезали. Вера, ставшая совсем недавно свидетелем похожей ссоры на рынке, благоразумно молчала. Прикрыла глаза и притворилась спящей.
Спать помешала дурнота, подступившая очень не кстати. Затуманила голову, отогнала мысли.
- Эй, извоз! Стой, барышне нехороше! – донеслось до Епанчиной, и телега резко стала, качнув расслабленное тело пассажирки так, что Вера чуть не выпала из телеги.
В шестичасовой прогулке к морю остановок предусмотрено не было, но короткому перерыву были рады все. Вслед за буквально вывалившейся на дорогу Верой, первым «корабль степей» попытался покинуть розовобокий пассажир с пятачком.
- Куди зібрався, хрюндель? – (сноска: Куда собрался, хрюндель?) торгашка со сноровкой ковбоя забросила на толстую шею скотинки петлю и еще более ловко пригвоздила к месту нацелившегося на выход племянника. И к кому обращалась «хрюндель»?
Постояв некоторое время и уверившись, что земля больше не уходит из-под ног, Вера потянулась за подаренной тетей Машей фляжкой. Кто-то из ухажеров оставил на память.
Вода освежила. Но еще больше пришелся по вкусу соленый ветер. Море было совсем рядом.
Это и придало сил. С загоревшимися глазами Епанчина вновь полезла в пассажирский тарантас.
Остаток дороги провели в относительной тишине.
На подъезде к Порту гужевых повозок, груженных мешками и ящиками, стало встречаться намного больше. К запаху моря стал примешиваться аромат разгоряченной степным солнцем смолы, к визгу поросенка – блеяние коз и овец. Все меньшие площади полей оставались свободными – стада крупного и мелкого рогатого скота заполняли пространства.
В какой-то момент извозчик громко выругался и замедлил ход. Повозка накренилась, съезжая с дороги. Вера схватилась за поручни, нечаянно соприкоснувшись пальцами с сидящим рядом коммивояжером – тот резко отдернул руку и засыпал соседку извинениями. Монашки принялись истово освящать себя крестным знамением. Конечно же, именно махание перстами окрылит послушниц, аки ангелов, и вознесет над мирской суетой!
К ругани возницы присоединилась и торгашка. В два голоса они давали советы пострадавшим на дороге. Оказывается, пассажирский омнибус не просто так уходил с дороги. Разбитые бочки и перевернутая грузовая телега перекрывали путь. Вокруг нее беспокойно сновали люди, распрягали лошадей, кричали друг на друга. Судя по характерному запаху – пострадал чей-то винный подвал.
- Ти глянь, га! Та шо ж ти ту бочку тягаєш як дівку, га? Коняку сначала освободи, пентюх! (сноска: Да ты ж посмотри! Брось бочку! Не тягай ее, это ж не девка! Коня освободи!)
- А чия ж гамула, га? Тхне так наче з мух гнали и насмерть задихнесся! (сноска: Чья бодяга?! Воняет так, словно из дохлых мух брага!)
- Та Скадовських. И нічого не тхне... (сноска: Производство Скадовских! И нифига не воняет…)
- Ага, ага.. от тільки нею забори красить можна… (сноска: Ну, конечно, бодяга для заборов!)
- Та шо ж ти стидаєсся, як єврейська Соня в четвертий раз замужем, га? (сноска: А чего краснеешь, как барышня на выданье?)
Вера тихо смеялась, пряча улыбку в кулачок. Старшая из монахинь не прекращала креститься и злобно поглядывала в сторону нецензурно выражающегося ямщика.
Со стороны невысоких построек, именуемых складами Железного Порта, раздался протяжный гудок.
- Ох, и шо ота кукушка гуде, га? (сноска: И чего эта кукушка гудит, а?)
- Это, тётю, новомодный паровоз гудит. Прогресс во плоти!
- Та шо там модного? Якась залізяка чиєсь барахло тягає туди-сюди, туди-сюди... А толку, як з козла молока? (сноска: И что там прогресивного? Железка тагяет чужое добро туда-сюда!)
- Як це - толку нет? А на чьи деньги вы тут себе хату отгрохали? – возмутился мужчина, подаваясь вперед.
- Та які там гроші? ГрошИ! И нічого не отгрохала! В мене хата давно була! (сноска: Да какие там деньги? Копейки! А дом у меня уже давно был!)
- Зато теперь поднимется народ - железная дорога много денег принесет. – Не унимался провокатор. - Сможете себе не одного, а десять поросят купить!
- И шо, прям отак піднімеця? Де? Де ті гроші, я в тебе питаю? Уже скільки тягає ця залізяка, а толку токо диму повна хата! (сноска: И что, вот так прямо станет сразу лучше жить? Где эти деньги, о которых говориш ты? Денег нет, зато дыма – полная хата!)
- Тётю, вы в будущее не смотрите. – «Голохвастов» заливался соловьем, пропагандируя светлое будущее, пока другие потели, расчищали дорогу. - Экономические отношения просто требуют оборота денёг! Нельзя грошы при себе держать. А то, как вы говорите - в дым и обратятся!
- Шо? Шо за отношенія? Да я зі своїм дідом в отношеніях, и гроші маю! И кому я должна їх отдавать? Тобі шо лі, га? Так єслі отдам, так вони тю-тю, и всьо, и ты з ними на кукушці умотаєш дымом! (сноска: Что? Отношения? Это у меня с дедом моим отношения! И деньги! И кому отдавать деньги – тебе? А ты сядешь на прогресс свой и деньги мою – тю-тю – в дым!)
- Да, зачем же вы, тётю, мне деньги отдавать будете? – задал вопрос молодой коммивояжер и вдруг осекся, вспомнил, зачем вообще в Железный Порт ехал. – А даже если и мне, то не задаром! Вы посмотрите только, тётю, какие кремы заграничные у меня для вас есть. Личико намажете и вымолодете на двадцать лет минимум!
- Тю, та які кремА, я и так гарна.. Он як дід мій мене бачить сразу либіця! Каже такої, як ти вже ні в кого нема и, слава Богу, не буде. (сноска: Нафига мне ваши заграничные краски? Вон, дед мой, как видит меня, так скразу в улыбке расплывается! Говорит: такой, как ты больше нет, и слава Богу, никогда ни у кого не будет!)
- Ну, тогда порадуйте своего супруга – купите ему одеколон… - и словно подыгрывая продавцу, вновь продолжившая путь телега качнулась, в саквояже звонко запели стекляшки.
- Шо за дікалон? Це лікарство, чи шо? Так єслі по інтересному делу, то діду вже не надо. Без дікалона буде. Оно, порося купила, и діду радость... а то - дікалон… (сноска: Что за снадобье? Для інтересного дела? Так не надо оно нам!)
Вера потеряла интерес к болтающим про достоинства товаров еще при появлении первых домов – пассажирский тарантас громыхал вдоль торговых лавок. Невероятное количество вывесок и рекламных плакатов в витринах заставило девушку осмелеть. Епанчина попросила остановить и вышла, не доезжая до станции. Вместе с Верой с повозки сошли и монашки. Краем глаза генеральская дочь заметила, как старшая из послушниц, уходя, осенила ее крестом.
Большими буквами на первом же попавшемся плакате было написано: «ПОПА». Вера от неожиданности крякнула и на всякий случай протерла глаза. Удостоверившись, что первое слово прочтено все же верно, девушка, прищурившись, стала разбирать мелкий текст: «ПОПА – дает в цель лишь тот, кто верно метит».
- Бог ты мой, - прошептала девушка вслух, - это что, реклама унитазов?
Кто-то проходящий мимо толкнул плечом, оторвав Веру от занимательного чтива. Прошел и не извинился.
- Безкультурщина, - прокомментировала Епанчина чужое поведение и вернулась к чтению.
«Нужны вам дрова – звоните на 20-40. Довольный покупатель для нас - все».
Так и не поняв, в чем подвох, Вера перешла к созерцанию следующего шедевра.
Большой цветной и явно отпечатанный плакат гласил: «Харьковский паровозостроительный и механический завод изготовляет нефтяные и газовые двигатели, сельскохозяйственныя машины». Текст вился змейкой, обтекая вставленные картинки этих самых двигателей и машин, а на заднем фоне скучали впряженные в тяжелый плуг лошадки.
Мимо прошли двое в простых рубахах и с чумазыми лицами. Шли они медленно и направлялись явно в магазин-представительство харьковского завода. Мужчины были столь увлечены беседой, что Веру просто не заметили.
- А то ты думал, Вадон дурний зовсім? Он єнтіх харьковскіх терпит, тому шо какчество в них гірше за наше. И хто купив в них, зараз же біжить до нашого магазину… (сноска: А ты думал, Вадон дурной сов сем? Он этих харьковских терпит потому, что качество у них хуже нашего. Кто у них неделю назад товар купил, уже к нам за ремонтом бежит!)
Вот ведь странность... Будь Вера у себя на родине в свое родное время, от подобного суржика ее бы передернуло. А вот сейчас все как-то забавно смотрится, словно наиграно, словно не по-настоящему.
Дальше пошли объявления про продажу техники и других полезных вещей – швейные машинки «Зингер», велосипеды «Свифт», машинки «Ремингтон», переносные печи «Метеор», фотоаппараты «Кодак» и, о боги, стиральные машины!
Глубоко нырнув в изучение продвижения товаров, Вера не замечала происходящего за спиной: ни шума проезжающих телег, ни ржания коней, ни ругани грязных рабочих, ни свистков полицейских. А очнулась, когда уже было поздно – над ухом зазвенела гитара и басистый голосок сообщил:
- Позолоти ручку, красавица.
Цыган Вера боялась, как огня. Вжавшись в стену со всех сил, Епанчина беспомощно таращилась на разодетого в яркий кафтан мишку и судорожно пыталась нащупать карман с мелочью. Ноги двигались сами по себе, рот перекосился в подобии улыбки, а взгляд скакал с одного смуглого лица на другое. Бубны, гитарные струны, шлейфы ароматов, черные волосы, жгучие взгляды – все перемешалось.
Вера сглатывала ком в горле, но тот все никак не желал уползать ниже трахеи. Испуганно моргая, Епанчина передвигалась вдоль нагретой солнцем стены, пока та не закончилась, и девушка не ввалилась в дверной проем.
Цыгане разом засмеялись, а та самая, которая и предлагала «позолотить ручку», махнула размалеванным цветами подолом, и удалилась, гордо задрав голову.
Первой реакцией оказалось вбитое бабушкой правило – проверить вещи, проверить карманы, проверить деньги.
- Панночко, не зашиблись?
Веру аккуратно, но настойчиво попросили сменить положение. Мужчина потянул девушку вверх, ухватив за предплечье.
- Благодарю, все на месте, - сообщила Епанчина, продолжая хлопать себя по бедрам и бездумно пялиться в дверной проем. Лишь мгновение спустя сообразила, что фраза прозвучала двусмысленно, и Вера поспешила улыбнуться: – Простите Бога ради, все в порядке. Цыгане напугали.
- Oni są nie straszne, lecz jestem wdzięczny im za to, że takim oryginalnym sposobem zmusiły was odwiedzić mój skromny muzyczny klasztor… (они соу не страшнэ, леч естэм вджеучны им за то, же таким орыгинальным способэм змыШИлы вас одведЖИч муй скромны музычны кляштор)
- Что, простите?
- Я кажу, що вони зовсім не страшні, та я сам превелико благодарен, за те, що змогли вас сюди запросить. (сноска: Я говорю, у страха глаза велики, но сам я им благодарен, потому что смогли заставить вас заглянуть ко мне.)
Вера улыбнулась комплименту и почувствовала, как страх и чувство неуверенности улетучилось мгновенно. Теперь можно было и оглядеться.
- Вы продаете музыкальные инструменты? – невольная гостья боялась взглянуть на хозяина лавки – слишком проницательным был у него взгляд, слишком волшебно звучал голос поляка. Поэтому просто рассматривала убранство полок.
- Не только инструменты. Есть по последней моде – граммофоны.
Вера аккуратно провела пальчиком по блестящему краю рупора.
Молчание поляка вызывало беспокойство. Сердце отчего-то забилось часто-часто. Епанчина даже закусила губу, чтобы не выдать себя шумным дыханием. Что послужило причиной столь странного поведения – Вера сказать не могла. Может, страх, может, адреналин, может, неповторимый запах лакированной древесины…
Девушка обернулась, чтобы высказать благодарность за спасение, и пропала. Заглянула в глаза мужчины и застыла, успев только набрать воздуха полную грудь.
- Зарек, коханий, а ты вже зробив?.. (сноска: Зарек, любовь моя, ты уже сделал?)
Речь оборвалась так же, как и обжигающий все нутро взгляд черных глаз.
Со второго этажа магазинчика медленно спускалась молодая женщина. Тихо спустилась. Медленно. Потому что по-другому не могла – мешало огромное пузо.
Так и стояли две дамы, замерев. Смотрели друг на друга и молчали. А хозяин лавки наоборот – сорвался с места, и закружил вокруг любимой, укутывая заботой.
- Спасибо вам, - почти шепотом произнесла Вера и пулей вылетела в открытую дверь.
Внутри все клокотало. Гнев и страх ватой затыкали уши, предательские слезы вот-вот готовы были сорваться с ресниц. Казалось бы, что значит одна встреча? Случайный взгляд, случайные слова… А зацепило за душу и протащило по бездорожью… Вера испугалась. Испугалась до дрожи в коленках того, что мир – незнакомый новый мир – может вызывать другие эмоции, кроме интереса и страха. Солнцева вдруг потеряла себя – она почувствовала симпатию, вожделение и ни капли стыда! Она позволила себе забыться. Позволила себе думать, что готова привязаться к кому-то…
Быстрый шаг и сжатые до боли зубы помогали отогнать отчаяние. Вера неслась, не разбирая дороги. Мелькали витрины, каменные кладки, деревянные настилы. В конце концов, девушка выскочила к рельсам. И тут только остановилась.
Вокруг – промышленный район: краны, крюки, склады, амбары. И почти полное отсутствие мусора.
Епанчина ошалело оглядывалась по сторонам. И не менее удивленными взглядами одаривали девушку стоящие недалеко рабочие. Босые, раздетые до пояса, и наверняка дурно пахнущие. Пот и сигаретный дым – плохое сочетание.
Не дожидаясь подвижек со стороны простого люда – а в том, что работяг заинтересует красивая, одинокая и аккуратная девушка, Вера не сомневалась – путешественница бросилась обратно на улицы городка. Следовало срочно найти границу промзоны и отправляться в жилые кварталы. Ну, да, громко сказано – кварталы. Следовало отправляться туда, где торговый городок терял свою озабоченность и суетливость. Туда, где начиналось село. Парное молоко… Хлеб из печи… Перепелиные яйца… И густо просоленная брынза…
Зря, ой, зря Вера выскочила из омнибуса раньше времени! Любопытство кошку сгубило…
Все еще испытывая яростный трепет, Вера вывернула на новую улочку в поисках особы женского пола, чтобы узнать дорогу, как внезапно на нее налетела толпа галдящих и размахивающих руками рабочих в одинаковых серых рубахах и закатанных до колен штанах.
- Братья! – разнеслось над толпой, толкая людей, словно ударной волной. - Николай Кровавый готовится к празднованию третьего столетия правления Романовых! Праздник в честь гнета и рабовладельцев-буржуев! Мы не потерпим! И мы отпразднуем его по-своему! Разве не достойны памяти те, кто пролил невинно кровь свою за наше с вами светлое будущее?! – слушатели взревели. – Мы почтим братьев своих, которые пошли просить улучшения условий работы для рабочих, а их бесчестно расстреляли…
Вера попятилась назад, наступила кому-то на ногу. Девушку грубо оттолкнули, одарили непечатным словцом и глянули так, словно это она - грязная и вонючая – посмела осквернить своим присутствием высокое собрание. Стало страшно. Мелькнула мысль, что следовало бы сменить ажурную пляжную шляпку на рабоче-крестьянскую косынку. Но таковой под рукой не оказалось. Поэтому, попросту оголив голову и опустив взгляд, Вера стала пробираться через людей к спасительной череде домов.
Пропаганда лилась сладкими речами, ударяла в спину, сбивая дыхание.
«Глупые… глупые людишки, - мелькали мысли, - обрекаете себя и свою страну на погибель. Уничтожаете самобытность, экономику… стремитесь к светлому будущему… а оно от вас убегает… Светлое… такое светлое, что смотреть больно…»
Веру душили слезы. Истерика сжимала грудь тисками. Обреченность и беспомощность наступали на пятки. Вера уже ничего не могла сделать – революционный паровоз несся на всех парах. Кровопролития не избежать…
В панике девушка выскочила из очередного переулка, запыхавшись, прислонилась к стене. Железный Порт разительно отличался от неспешного Херсона. Воздух тут раскалился не от солнца, а от пламенных речей. Недовольство правлением Николая Второго переносилось и на помещиков. Рабочие требовали лучших условий, сравнивая их с условиями работы на других предприятиях или, как здесь говорили – экономиях. Но ведь не может быть везде одинаково плохо или хорошо! Даже природой заложено равновесие, но ведь это разнообразное равновесие: где-то убыло, где-то прибыло. Не бывает в природе параллельно-перпендикулярных направлений!
Отдышавшись, Вера, наконец, смогла осмотреться. И возрадовалась. От места, где стояла девушка, до жилых сельских домов было рукой подать. Вокруг больше не было босых и замурзанных людей. Появились шумные дети, гоняющиеся друг за другом. Бабки с корзинами, телеги с арбузами, монашки в черных рясах, полноватые дамы в широкополых шляпах.
Епанчина вспомнила и про свою, зажатую в руке. Косынку больше надевать не хотелось.
- Бабцю Ядвигу? Знаємо! – закивали хором торговки, когда Вера попыталась уточнить дорогу.
От предложения купить нечто крайне аппетитное и необходимое генеральская дочка отказалась, и направилась прямиком к хатам под соломенными крышами. Черепица – дорогое удовольствие для местного населения.
Хозяйка радушно приняла гостью, еще больше обрадовалась передаваемым приветам от тети Маши и гостинцам из большого города. Хоть и жили недалеко по меркам двадцать первого века, родственники мало встречались. Лишь по большим праздникам позволили себе наведываться.
Устроили Веру довольно удобно. Хотя, на большее гостья и не рассчитывала: деревянный флигель под жестяной крышей, деревянная кровать, застеленная периной и кучей одеял. Передергиваясь от вида внутреннего убранства, Вера решила, что будет все время проводить на море, а в домик заходить уже затемно, чтобы не видеть, на чем спишь.
Переодевшись в купальный костюм, укрывшись от солнца под тенью широкополой шляпы, Вера направилась к бабе Яге сообщить, что отправляется к морю.
- Та ти шо! Дітонько! Сама не ходи! Настьку бери! Вони с дівчатами тобі й дорогу вкажуть, й охороною стануть! (сноска: Глупости не говори, деточка! Сама не ходи, а бери Настьку с подругами – и дорогу укажут, и компанией будут!)
Сомнительная помощь в лицах босоногих девчонок – охрана. Но видя, с каким восхищением глядят на диковинно разодетую мадам чумазые галчата, Епанчина согласилась взять всех с собой.
Пляжа как такового не было – просто пустырь, поросший сухими травами, выходил прямиком к морю. Лазурный берег. Чистейшая вода.
Кинув вещи прямо на песок, сбросив простую рубаху, гостья прибрежья с разбегу нырнула в воду, чем немало удивила провожатых. А то! Девчонки не раз бегали к ближайшему пансионату, дабы поглазеть на приезжий бомонд. Чинные дамы редко заходили глубже, чем по пояс. А плавать и шумно разбрасывать вокруг себя соленые брызги осмеливались лишь мужчины. Смешные купальные костюмы в разноцветную полоску со шнуровками на спине веселили малявок. Они яро обсуждали последние веяния моды, копируя жеманные жесты горожанок.
А тут! Сама приехала! Сама деньги заплатила! И даже сама была готова идти на пустынный берег подальше от людей и сама же нырнула с головой! Невиданно! Неслыханно! Самостоятельная женщина! Вот – пример для подражания!
Малышки, побросав и свои рубахи в кучу, бросились к воде и громким визгом разогнали чаек.
Веру больше не трясло. Прошел шок от встречи со странным поляком. Ушел страх, поселившийся внутри после услышанных на улице речей. Испарилась паника, затопившая голову при появлении цыган. Столько переживаний за один день!
Оставив заплыв на дальнюю от берега песчаную отмель на потом, Епанчина выбралась на берег и уселась прямо на песок. Потяжелевший от впитанной воды купальный костюм раздражал неимоверно. Хотелось сбросить его и отдаться водной стихии со всей страстью. Но приличия должны соблюдаться. Пускай, Вере и казалось, что она одна на пляже, но чувство безопасности могло быть крайне обманчивым.
Малявки расположились невдалеке, перемигивались и перешептывались, изредка поглядывая на странную подопечную. Вере очень захотелось, чтобы сейчас мимо нее прошел какой-нибудь продавец сладостей – «Пахлава! Сладкая пахлава!» - и девушка смогла бы угостить свою охрану вкуснятиной.
Но пляж оставался девственно чистым и единственное, что могла предложить Вера – интересную историю.
Девчонки слушали с раскрытым ртом и старались не моргать, чтобы не пропустить ни момента из интересного рассказа. Вера умела рассказывать. Расставляла ударения, делала многозначительные паузы, сверкала глазами, понижала голос и взрывалась эмоциями.
После первой истории последовала вторая, затем еще, растапливая лед и вот уже подсевшие поближе малышки смело начали задавать вопросы.
- А чому у вас очі чорні? – (сноска: А почему у вас глаза черные?) спросила рыженькая конопатая, словно из мультика про Антошку, малышка.
- Черные? – удивилась Вера, мгновенно поднося руку к глазам. И тут же догадалась о причине, по которой был задан вопрос – по кончикам пальцев растекались остатки совсем неводостойкой туши. Впопыхах и на эмоциях Вера совсем забыла про макияж!
Зеркал с собой, конечно же, никто не брал. Поэтому пришлось воспользоваться услугами моря и помощниц-провожатых. Получалось плохо. Зато весело.
Намучившись с несмываемой и таки водостойкой тушью, девушки вернулись на теплый песок. Стараясь не подавать виду, что расстроена, Вера села лицом к морю, по-турецки сложив ноги, опять развеселив честную компанию, и уставилась на линию горизонта. Мысли никак не хотели выстраиваться, суматошно носились по пустой голове – так часто бывает после многократного погружения в воду с головой. Надеясь, что нужное решение придет само собой, Вера перестала цепляться за ниточки и поплыла по течению.
Солнечные лучи пытались добраться до кожи лица, пробиваясь тоненькими струйками сквозь кружево шляпных полей, пальцы медленно чертили линии на песке, время неслышно утекало в страну былин.
В какой-то момент пальцы нащупали среди крохотных песчинок холодный рельефный кругляш, а шустрые мысли, как по команде выстроились в шеренгу. Словно озорная первоклашка с косичками, Вера стала перепрыгивать с одной ментальной ступени на другую: тушь размазывается – чтобы не текла, нужен закрепитель – чтобы закрепить, нужна основа или клей – клей есть у Женевьеф – клей для шпанских мушек – на этот же клей можно сажать накладные ресницы – ресницы могут заменить тушь – ресницы сделать просто – шерсть норки, лисицы и даже перышки!
Пальцы непроизвольно сжались, захватывая гость песка с холодным кругляшом. Вера поднесла руку к лицу, стряхнула песчинки. На ладони лежал медальон. Самый простой, медно-оранжевый, поцарапанный временем и песком. Повозившись с жетончиком, Вера смогла рассмотреть буквы, но полностью прочитать начертанное не смогла.
И все же осталась довольна. Не терпелось поскорее вернуться в город и поговорить про первый пробный продукт с Женевьеф. А еще провести мастер-класс. У Веры есть еще почти полгода, чтобы добиться успехов и вернуться домой к отцу. К генералу. А уже через него – к императору. И пускай девушку посчитают сумасшедшей, но она поможет избежать пускай не Первой Мировой, но хотя бы убийства венценосной семьи.
Глава 6.
В доме бабы Яги стоял дым коромыслом. Подумать только! Знак свыше! Да еще какой!
Вера затравлено смотрела по сторонам и молчала, сжимая губы. Вот кто-кто, а она в никакой знак свыше не верила. Обычный… самый простой жетончик с единственной дырочкой найденный на пляже произвел эффект взорванной бомбы. Большая часть женского населения пригорода Железного Порта собралась у ворот хозяйства теть-Машиных родственников, и истово крестились на купола недавно отстроенной церкви.
- Це ж Олександр Івановіч! (сноска: Это же Александр Иванович!)
- Коли вже знайшовся… (сноска: Ну, раз уж нашелся…)
- Усюди вони! (сноска: Везде они!)
- Циц, Гадя, тобі усе не гаразд! (сноска: А ну цыц, Гадя, тебе все вечно не так!)
От количества мнений относительно бывшего хозяина медальона начала раскалываться голова. Одно Вера уяснила точно. Тот, кто потерял украшение и носил имя Александра Ивановича Фальц-Фейна, мог быть как вознесен до небес и прославлен в веках, так и освистан. Меценат и помещик. Рабовладелец и прогрессор. Лучший из работодателей и монарший лизоблюд.
Часом раньше медный жетон отчистили обычным помидором и он засиял неверным светом чужой славы.
Сам хохол с немецкими корнями скончался совсем недавно, но дело, начатое им, продолжала семья. Большая и дружная семья. Хозяева заводов, газет, пароходов… Говорили, что и Железный Порт получил название за то, что у деревянного причала стоял единственный склад под железной крышей. И принадлежал он именно Фальц-Фейнам.
Одни пророчили нашедшему медальон счастье, другие пугали проклятьем. Мол, найти вещь мертвеца – это ой, ой…
- Но ведь потерял он этот медальон, когда был еще жив? – попыталась откреститься от пророчеств Вера.
Балаган на мгновенье смолк, чтобы уже через секунду взорваться новыми спорами.
Долго задерживаться в Порту Вера не собиралась. Два дня на отдых мозгам, два дня для смены обстановки, два дня для большей убежденности – Епанчина должна вернуться в Петербург и предотвратить гибель тысячи людей. И в первую очередь – монаршей семьи.
Поблагодарив хозяйку Ягу за радушие, раздав по копейке девчушкам, и запрятав найденное на пляже сокровище, Вера отправилась на почтовую станцию покупать билет на пассажирский омнибус. А по дороге молила Бога, чтобы дал ей крайне воспитанных и молчаливых попутчиков.
Когда купленный билет лежал уже в кармане, а в тарантас запрягались свежие лошадки, Вера уплыла в своих мечтах далеко за пределы Херсонской губернии. Она представляла будущее империи. Никаких коммунистов, никаких потуг в дороге к светлому будущему, никаких «лихих 90-х». Железная рука – вот, что надо ленивому православному народу!
Епанчина не могла четко определиться с развитием событий, но точно знала: лучше может и не быть, но будет по-другому. А это уже хорошо. От созидательных мечтаний оторвал возникший за спиной шум мотора. Простой народ заволновался, завертел головами, заахал и заохал.
Генеральская дочь обернулась на звук, мазнула безразличным взглядом по остановившейся у обочине машине, и снова отвернулась. Подумаешь – машина. Вот если бы здесь появилась «Лада Калина» выпуска две тысячи десятого года – вот тогда было бы на что посмотреть! А тут – обычный четырехдверный экипаж на колесах. Громкий и блестящий.
И Вера отвернулась. Ей было интереснее наблюдать за гарцеванием молодой лошадки.
И вот ведь как бывает в жизни. То, что тебе абсолютно неинтересно, то, на что ты в принципе и внимания обращать не станешь, влезет в твою жизнь противным комариным писком или приклеится жвачкой к подошве. Так же случилось и с Верой.
- Хеллоу, - раздалось за плечом.
На сей раз подпрыгивать от неожиданности девушка не стала. Просто слегка повернула голову на звук мягкого женского голоса с ярко выраженным акцентом.
На Епанчину смотрела пара внимательных глаз густо накрашенных черной тушью. Сама же мадам относилась к породе натуральных блондинов.
- Будьте здоровы, - неуверенно отозвалась Вера, непроизвольно сутулясь.
- Меня зовут Мэдди Кинг, - представилась златовласка, протягивая руку для пожатия.
«Прогрессивная леди», - промелькнуло в голове Епанчиной.
- А вон там мой муж – Дэвид Кинг. И мы с ним заключили пари!
Вере показалось, что теперь все взгляды обращены не к удивительному четырехколесному зверю, а к парочке мило беседующих леди.
- Мои искренние пожелания выигрыша, мадам, - учительница истории улыбнулась. – Или вы уже и так выиграли?
- Еще нет, но вы должны мне в этом помочь!
Епанчина опешила:
- Каким образом?
- Вы должны поехать c нами!
Очень часто люди энергичные и творчески развитые видят намного дальше, чем люди обычные. Вера не поняла ни причин, подтолкнувших чету принять решение и пригласить девушку к себе в машину, ни условий заключения пари. Поэтому продолжала удивленно хлопать глазами.
Видя столь неординарную реакцию собеседницы, иностранная мадам решила взять быка за рога, а Веру под локоток.
- Мы… я приглашаю вас составить нам компанию. Вы же в Херсон ждете омнибус? – деловая леди ставила ударение на каждое слово и все сильнее тянула Епанчину за собой. – Вас муж заметил. Сказал, какая странная девушка – стоит спиной. Как будто ей интереснее коней рассматривать, а не наш мобиль.
Дальнейшие разъяснения иностранки развеяли сомнения Епанчиной.
- Дэвид говорит: это какая-то деревенщина, которая не разбирается в технике и ей интереснее доить коров. А я ему отвечаю, что это не деревенщина, а княжна, которая таких мобилей не то, что просто насмотрелась, а еще и накаталась. А он мне отвечает: княжна или баронесса – не важно, у них тут и дворянки коров доить ходят. А я ему говорю, что одень княжну, как простолюдинку и посади за прялку, так у нее все равно руно золотое выйдет. А он мне снова: не стала бы княжна делить место в повозке с коровами. А я ему говорю – чего ты привязался со своими коровами?!
Учительница истории больше не сопротивлялась и прибавила ходу. Смешной рассказ энергичной леди увлекал, и хотелось поскорее узнать, чем же он закончился. Да еще и пари… В чем пари-то заключалось?
- Так вот, - продолжала свой рассказ попутчица, - я ему снова говорю, что не простолюдинка это, а знатная дама. А он мне – пари! Если знатная дама – захочет ехать с нами, если простолюдинка - не поедет. Я говорю – пари! И знаете, на что мы поспорили?
Вера остановилась, последовав примеру собеседницы. Миссис Кинг выжидающе уставилась на девушку. Епанчина пожала плечами – откуда ж ей знать про пари?
- Мы решили, что если я выиграю, мой муж будет целый день говорить, что я во всем права! – торжественно махнув рукой над головой, Мэдди Кинг завершила речь.
«Какая умная женщина, - подумалось Вере, - даже если бы я оказалась простолюдинкой, услышав, на что поспорили супруги, притворилась бы княжной. Исключительно из женской солидарности.»
- Дорогая миссис Кинг, - улыбнулась генеральская дочь, удивив иностранку особым произношением английских слов, - я с удовольствием составлю вам компанию. И с еще большим удовольствием буду слушать, как ваш муж будет говорить вам целый день, что вы абсолютно и безоговорочно во всем правы.
И еще Вера думала, что ехать в машине, пускай и не самой комфортной модели, лучше, чем ехать в омнибусе, абсолютно лишенном комфорта.
Мистер Кинг, похоже, был совсем не огорчен проигрышем в заявленном пари. И причина вскоре раскрылась Вере в полной мере.
Пока шофер занимался машиной, мистер Дэвид Кинг, внешне производя впечатление сумасшедшего… или лучше не так – энтузиаста, откровенно рассматривал новоприбывшую гостью, так, словно Вера была сделана из мрамора, а покупатель тщательно обследовал материал на предмет мельчайших дефектов. Мэдди Кинг покровительственно поглядывала на будущую попутчицу.
Скромные пожитки Епанчиной были определены в багажное отделение, пассажиры расселись по местам, причем мистер Кинг предпочел усадить гостью к себе поближе, а миссис Кинг только облегченно вздыхала и периодически обмахивалась веером.
- Вы понимаете, мисс Епанчина, какая это непостижимая загадка?! – начал свою речь мужчина, «присев» на ухо Вере. – Почти семь сотен лет городу, сотни археологов на раскопках, а прийти к общему мнению не могут. Но я… я ведь доказал почти! Ольвия не просто рабовладельческая греческая колония. Ольвия – это еще и культурный центр! Ведь продавали не только силу или красоту! Там продавали и таланты! Умения… навыки… Такие имена как, Геродот, Плиний, Страбон ничего вам не говорят?
Вера попыталась ответить, но не прекращающийся поток слов, искрящийся взгляд и умиление на лице миссис Кинг, убедили девушку в бесполезности ответов. Похоже, все вопросы будут риторическими.
- В период своего расцвета Ольвия, на то время город-государство, занимала чуть более полусотни гектаров. И скажите мне, пожалуйста, Вера Николаевна, если сейчас археологи насчитывают лишь половину от общего количества квадратных метров, то не говорите мне, что среди развалин на оставшихся двадцати пяти гектарах не мог размещаться театр!
Миссис Кинг изобразила поддельный ужас, а Вера интенсивно закивала головой.
- Но я нырял! Я видел! Ах, если бы была возможность делать фотографические снимки под водой! Это были бы неоспоримые доказательства!
Как бы Вере хотелось сказать, что даже изобретение подводной съемки не гарантирует сто процентной доказательности, что компьютерные программы могут нарисовать не только развалины театра под водой, но и расселить цивилизацию разумных существ на «оставшихся двадцати пяти гектарах».
Дорога домой протекала не в пример лучше дороги из дома. За шумным авто тянулся пыльный след, перепуганные ревом мотора лошади шарахались в стороны, бесили извозчиков, сыпавших проклятиями вслед удаляющейся ступени прогресса.
- Все же очень жаль, что вода отбирает у нас порою то, что так дорого. Закрывает нам глаза, загадывает загадки, а потом забывает раскрыть карты, - вновь вздохнул любитель-археолог, и замолчал.
- Но ведь вода зачастую и возвращает, - решила поддержать беседу Вера.
- Да-да, естественно, - встрепенулся энтузиаст песчаных карьеров, - иногда выбрасывает такие штучки.
Кладоискатель рассмеялся нехорошим смехом, а его супруга нахмурила брови.
- Вот послушайте, какая недавно со мной история приключилась. – Мисси Кинг демонстративно отвернулась и принялась рассматривать монотонный степной пейзаж. – Попался мне на раскопках старинный глобус. Вот такого размера, - археолог сложил пальцы бутончиком, - не больше куриного яйца. Такой находке цены не было бы, если бы не мое единоличное участие. Меня освистали! Хотя некоторые анализы показали возраст находки – не меньше полумиллиона лет, и изображение европейского континента в столь ярких цветах и тонкостях… четкостях… - мужчина никак не мог подобрать подходящее слово, - в таких деталях были переданы и рельеф, и объекты на местности. И изображена часть суши подле Марселя, которая в наше с вами время уже находится под водой… Ах, какая это была находка!
Вера слышала в голосе археолога все: любовь и страсть к своему делу, сожаление от непризнания, разбитые мечты и чаяния.
- И где же сейчас находится ваш клад?
- Ах, - совсем уж горестно вздохнул мистер Кинг, - как вы и говорили, мисс Епанчина, море дает, море и забирает.
- Утопил, - подсказала наклонившаяся к собеседниками миссис, и сверкнула глазами.
- А мне вот море подарило, - Вера неизвестно почему решила похвастаться своей находкой, и вытащила из кармана медный кругляш.
Ученый тут же схватился за предложенный к рассмотрению жетон, и с азартом исследователя принялся рассматривать его под разными углами.
- Фальц-Фейн… Фальц… Фейн… Дорогая, а не те ли это люди, что бывали в гостях у мистера Гошкевича? – не отрываясь от девичьей находки, спросил ученый.
На сей раз Мэдди Кинг решила присоединиться к разговору. Она даже пересела на сидение к супругу, потеснив мужа к краю.
- Господин Виктор Гошкевич – хранитель Херсонского музея, крайне приятный и начитанный человек. Познакомил нас с Софьей Багдановной. Мой Бог, какая женщина! Сильная, властная, умная, сильная!
Миссис Кинг явно была в восхищении от знакомства с царицей Херсонских степей, потому как повторялась, рассказывая взахлеб о меценатке.
И снова Вера обратила внимание на фамилию, которая, как черно-белые полосы зебры, появлялась в жизни Епанчиной изо дня в день.
- Эти наши пароходные прогулки просто чудесны, - продолжала щебетать Мэдди, - утром на работу по реке, а вечером… вечером нас развлекали. Даже представления с танцами устраивали. А ваши цыгане! Это же просто прелесть, какие мишки!
От упоминания черноглазой национальности Веру передернуло. Но ни один из супругов не обратил внимания.
- А вы знали, мисс Епанчина, что Фальц-Фейны одними из первых ввели свои денежные единицы? – мистер Кинг наклонился к Вере, ненароком зацепил рукой пышную грудь супруги, воззрился на нее, словно видел в первый раз, и снова перевел взгляд на гостью. – Они называли их «боннами» и раздавали своим же работникам сверх оговоренной зарплаты. Бо-ну-сы! – в очередной раз восхитился чужим предпринимательским чутьем Кинг, и захихикал. – Ох, как были недовольны управляющие на мануфактурах! Зато воровство прекратилось. На рубли покупали то, что не производилось у Фальц-Фейнов, а на боны – производимые же собой товары, но со скидками и в фирменных магазинах.
Про металлические боны, про подделки и особую ценность этих «бляшек» Вера знала, но не смогла отказать в удовольствии мистеру Кингу похвастаться и своими знаниями.
- Жаль, конечно, что пришлось царю запретить подобную практику. А то вернулись бы снова в степи города-государства.
По мнению мистера Кинга, эта шутка стала самой удачной за все время поездки, потому что его хохот еще долго не замолкал, перекрывая шум ветра и мотора.
В Херсон въехали более триумфально, чем выезжали из Железного Порта.
Прокатившись с ветерком и с относительным комфортом, Вера душевно поблагодарила за подвоз и вышла из машины прямиком в главные двери гимназии. Ох, и достанут же после с расспросами!
Но все допросы и выведывания Епанчина отложила на потом. Сейчас самая главная, а затем и второстепенная забота – встретиться с Женевьеф. Не откладывая дела в долгий ящик, генеральская дочь помчалась в салон к француженке.
Волосы норовили выбиться из-под крупной сетки, обволакивающей полголовы и заменяющей современные Вере ободки. Широкая юбка летнего платья норовила запутать шаг. Девушка и не заметила, как за нею хвостиком увязался цыганенок.
- Здрааасьте-пожалста! – поприветствовал Веру хозяйский белокрылый сторож, за что получил крупную тыквенную семечку, прихваченную по дороге из общежития.
- И вам не хворать, - Епанчина присела в наигранном реверансе.
Странным образом сказывалась обретенная свобода. В этой параллельной реальности не было родительского контроля, навязанных отношений. Вера намного чаще улыбалась и теперь уже побаивалась больше внезапного возвращения домой, чем подступающего полчища красной саранчи.
Одна из мастериц, кажется, была многократно рада покинуть душный салон причесок, дабы разыскать и призвать на вотчину загулявшую в дебрях витрин хозяйку салона.
Женевьеф – яркий образчик непостижимости женской души – розовым облаком влетела в открытые двери.
- Вера Николаевна! – раскинув руки, модистка пошла на таран генеральской дочери.
Вера не смогла увернуться, да и не преследовала такой цели. Не прекращая клясть проклятую степную жару и восхвалять предпочтения генеральской дочери, Женевьеф провела посетительницу вглубь салона.
Решив, что более не в состоянии выносить образ ветреной и словоохотливой модистки, Вера кратким жестом руки привлекла внимание собеседницы.
- Женевьеф, мне нужен клей, который используют при накладывании шпанских мушек.
- Милочка! – Женевьеф взмахнула кукольными ресницами. – Это не есть совсем нужно! Это не мода!
- Прошу вас, мадмуазель Женевьеф, мне не мушки нужны, а клей. И еще нужны пинцет и шерсть норки.
Модистка прищурилась, сморщила носик и осталась недвижима. Вера тяжело вздохнула:
- Мастер-класс по плетению кос бесплатно и десять процентов вашему салону от прибыли с продаж накладных ресниц!
Глаза француженки забегали. Не продешевить бы…
- А что такое накладные ресницы? – акцент снова пропал.
Вера усмехнулась. Хороша Женевьеф! Актриса! Звезда прованса.
Сговорившись на пятнадцати процентах после непродолжительного торга, в результате которого Епанчина еще раз убедилась в крепчайших местных корнях иностранки, девушка получила на руки требуемый материал. Женевьеф осталась довольна еще и тем, что ее дорогостоящее боа осталось девственно чистым после стрижки – волосков для изделия потребовалась самая малость.
Через несколько дней в салон-магазин вошла Медуза. И если бы местные обитатели не признали в посетительнице бывшую здесь и ранее генеральскую дочь, то, наверное, так бы и остались стоять замерши, словно от магического взгляда мифического существа. Вера сразила всех наповал одним-единственным взглядом из-под длинных пушистых ресниц.
- Un néant pareil non aperçut. Jamais. Avec des yeux comme ça on peut allumer le feu. – произнесла пораженная хозяйка розового царства, из чего Вера поняла – Женевьеф по-настоящему поражена. – Таким взглядом костер зажигать можно.
Про мастер-класс все мгновенно забыли. Женевьеф попыталась было заикнуться про повышение отчислений по процентам для себя, но передумала, как только Вера выглянула в окно и переспросила, как правильно называется салон конкурентов.
Затем было много бумажной волокиты, знакомство Епанчиной с бумагомарательством и закостенелостью земских нотариальных контор. Зато результат обещал быть и более того, сделать компаньонок чуть-чуть богаче и знаменитее.
Вера не боялась истоптать карьерную лестницу Макса Фактора, который и стал основоположником моды на удлиненные ресницы и изобретателем в ее родном мире. Епанчина была уверена, что надвигающаяся Первая Мировая и последующая изоляция России не дадут ход столь женскому изобретению, и голливудский гример все же воплотит в жизнь идею выразительного взгляда в недалеком двадцать седьмом.
Глава 7.
До начала учебного года оставалось совсем ничего. Дачники с детьми стали возвращаться в город. Газеты наперебой обсасывали тему переездов и первых осенних балов.
«Во дворе содом, соседи переезжают с дачи. Вопли хозяйки разрывают душу: "Разбойники, где же ножка? Ваня, взгляни, ради Бога, взгляни же, грузчики у ломберного столика ногу сломали". Из окон квартиры несутся вопли, малолетние преступники, то бишь дети переехавших, забавляются резонансом пустой квартиры. Как же хорошо было все-таки в городе, когда вас не было!» - гласило короткое сочинение, напечатанное на страницах херсонской газеты «Копейка».
Баронесса Софья Богдановна поспешила сменить провинциальный улей на еще более провинциальную резиденцию. Замок Фальц-Фейнов – никак иначе. Дом в архитектурных формах нео-ренессанса компактного прямоугольного плана, с крытыми галереями и зимним садом, с разлапистыми пальмами в деревянных кадушках, со сложной системой каналов и важными павлинами, гуляющими по дендропарку.
Александр Фальц-Фейн делился своей любовью к земле с родными, с душой подходил к любому делу. В теплое время года гости замка прохаживались по райскому саду, а зимой любовались невозможно огромным аквариумом, установленном на втором этаже дома – вот ведь небывальщина.
На момент переезда баронессы из города в Гавриловку, Александр пребывал в отличном расположении духа. Совместная работа с братом над восточной частью Аскании-Новы вылилась в очередную волну энтузиазма: близко пообщавшись с местным населением, барон решил выстроить в селе школу и больницу. Уж больно толковые ребята проживали в его землях, а заботы со стороны промышленников не чувствовали. И как радели за животных, привезенных из заморских стран, как ухаживали за жителями питомников – загляденье просто!
От созерцания радужного будущего Александра отвлекла мать, шумно прошествовавшая вдоль оранжерейных окон.
- Александр, вы еще не переодеты?
По простому вопросу и наигранно спокойному тону барон определил крайнюю степень раздражительности родительницы.
- Нам есть куда спешить? – мужчина галантно поклонился и завладел женской рукой.
- Опять эти твои фокусы, Саша, - баронесса уже не сердилась, рассматривала крохотный раскрывающийся прямо на ладони бутон нежно сиреневого цвета. – У нас вечером гости, Александр, - вновь вернулся командный тон, - будьте любезны, соответствуйте моменту.
- С удовольствием, мадам, а кто приглашен?
Сын и мать направились к выходу в жилые помещения, продолжая разговор на ходу.
- Это не семейный ужин. Я жду Николая Ивановича, Елизавету Николаевну и Маргариту.
Александр остановился и закатил глаза.
- И снова Блажковы?
- А что? – Софья Богдановна тоже остановилась. – Чем тебе не угодил наш голова? Или градоначальник слишком малая для тебя фигура, чтобы садиться с ним за один стол?
- Вы Софья Богдановна, скажите мне, какие вопросы собираетесь обсуждать на сим званом вечере?
- А то вы не знаете, сын мой разлюбезнейший! – руки баронессы сами собой уперлись в бока, но тут же опустились, зажав пальцы в замок. Видимо, царица херсонских степей вспомнила, что она не базарная баба, а дама с состоянием, птица высокого полета.
- Вы же обещали мне не поднимать эту тему снова, - понизив голос до шепота, переспросил Александр. Но ни вздернутые в мольбе брови, ни театрально заломленные руки не помогли.
- Я устала, Саша, - у Софьи Богдановны опустились плечи, - у меня все пристроены. Лидия, Карл, Вальдемар, Николай, Фридрих – все счастливы, все семейны. Один ты у меня…
Александр нахмурил брови: вот кого-кого, а его обвинять в «неустройстве» грешно – двое внуков подарены Софье Богдановне одними из первых в семье.
- Зачем ты позволил ей такое?
Барон отвел глаза. Давно это было. Когда-то страстно влюбленный в свою жену Александр теперь был счастлив один. «Отпусти чужое счастье» - говаривал один из пастухов. Анна попросила подарить ей это счастье – и Александр подарил. Отпустил на волю.
- Пускай о своей чести не заботишься, но о семейной! – продолжала упрекать Софья Богдановна и не заметила, как потемнело лицо барона.
- Ви, мамо, мабуть, самі забули свою історію кохання… - (сноска: Вы, мама, кажется, позабыли свою историю любви…) барон прищурил глаза. Он всегда переходил на народное наречие, дабы позлить родительницу.
Баронесса в долгу не осталась:
- Я четырнадцать лет жила с навязанным мне отцом мужчиной, - седовласая мадам понизила голос, буквально испепеляя сына взглядом, - меня никто не спрашивал, чего хочу я. Я подарила Эдуарду, этому скряге и собственнику, семерых детей. Мне пришлось забыть о высшем обществе, о балах и праздниках. Нам с вами приходилось считать гроши, а твоим младшим братьям донашивать твои вещи. Разве не помнишь? Не помнишь, как мы сидели при свечах, потому что твой отец экономил на электричестве? Не помнишь, как вы ели черствый хлеб, в то время, как любимые овцы твоего батюшки жевали отборные жита?! Так неужели я не была достойна счастья после стольких лет испытаний?
Окрепший к концу тирады голос разлетелся эхом по длинному коридору, отражаясь от стен и запутываясь в портьерах. Барону даже показалось, что птицы в клетках замолкли. Глаза баронессы сверкали гневом, а потом она враз сникла, упала в кресло, и опустила голову на руку.
- Густав…, - еле слышно прошептала дважды вдова, - Густав… совсем чуть-чуть… так мало для счастья… так мало времени…
История любви, как и история жизни Софьи Богдановны, была горька и печальна. Так сложилось, что на юге имперской России жило много переселенцев. Немецкие колонии год за годом разрастались, колонисты становились все богаче. Однако, переезжая под крыло Николая Второго, изучая язык и культуру, русские немцы не спешили становиться великороссами. Они продолжали придерживаться своих обычаев, культуры, протестантизма и даже кухни. Почитая традиции и соблюдая обычаи, немцы предпочитали заключать браки в своем кругу. Правда, с этим была определенная проблема - мужчин в немецких колониях всегда было больше, чем женщин, поскольку в большинстве своем рисковали переселяться одинокие молодые холостяки, которым нечего было терять на родине. Потом многие из них возвращались в Германию, для того чтобы заключить брак и везли супругу в Россию.
Не составит труда догадаться, что спрос на германских нареченных был велик. Никто из фрау не засиживался в девках. Екатеринослав стал столицей невест. О приезде сватов знали загодя и готовились со всей тщательностью, присущей немцам.
Когда в город засобирался наследник огромного состояния дома Фальц-Фейнов, Екатеринослав поднялся на уши. И надо было такому случиться: с практичным и холодным Эдуардом в город невест прибыл его младший брат Густав – весельчак и балагур. Презрев все традиции и условности, Софья сообщила отцу и обоим братьям о своем выборе. Густав был на седьмом небе от счастья. Не осмелившись разрушить личное счастье брата, Эдуард взял слово с влюбленных, что те погодят со свадьбой, пока старший брат не найдет себе жену. Но вмешалась расчетливость и экономическая политика: глава рода Фальц-Фейнов, не обращая внимания на уговоры и просьбы сыновей, заключил сделку – Софья Богдановна, в девичестве Кнауф, стала женой старшего брата.
Четырнадцать лет играла Софья роль прилежной жены и внимательной домохозяйки, рожала и воспитывала детей, терпела замкнутого и неразговорчивого мужа. Ни намека на любовь, ни минуты счастья.
А потом однажды сорвалась. Оставила детей и уехала в Австрию к Густаву. Воспоминания о первой любви пронесли в своих сердцах оба. Младший из братьев был верен обещанной невесте и оставался холост. Приезд Софьи всколыхнул чувства – наплевав на все условности, на позор, обещанный семье в общественных и деловых кругах, влюбленные отправились в путешествие по Европе. И что самое интересное, Эдуард – законный супруг Софьи – был абсолютно не против. Он с головой ушел в работу, появлялся дома крайне редко, и его место вскоре занял любовник жены. Сколько было пересудов! Сплетен и домыслов! Софье было наплевать.
Вскоре старший брат скончался, и жизнь в Преображенском изменилась. Выдержав траур, влюбленные обвенчались. Выстроили замок, устраивали балы и празднества.
Да только злой рок висел над всеми наследниками рода Фальц-Фейнов. Прожив семь лет в счастливом браке, Густав оставил Софью одну, последовав за братом. Больше Софья Богдановна замуж не выходила и всю себя отдавала детям и бизнесу. Еще больше пересудов стало возникать вокруг видной персоны. И в конце концов все затихло. Софью Богдановну стали величать Золотой Рыбкой. Только личного счастья от этого не прибавилось…
Александр продолжал стоять над матерью, сопя носом. Дипломатично молчал – знал, что за истерикой всегда наступает затишье и слезы украдкой.
Когда всхлипы прекратились, два жестких взгляда скрестились в неравном бою.
- Вы желаете, мама, навязать мне собственную судьбу… - не спросил, но привел довод Фальц-Фейн.
- Я хочу, чтобы ты был счастлив! Счастливее меня! Маргарита умна, красива, богата… Она влюблена!
- В себя, матушка, она влюблена в себя! Не понимаю! – Александр развернулся на каблуках, отошел к окну. Баронесса продолжала внимательно следить за передвижениями сына. – Я счастлив, мама, я совершенно счастлив. И если вы хотите для меня самого лучшего, почему не оставить меня счастливым с тем, что у меня есть сейчас?
Барон говорил вслух об одиночестве, но мысли его давно уже занимала одна особа, и в мечтах своих он проводил время отнюдь не с книжками или овцами…
К ужину вышли почти все отпрыски баронессы. По праву мужского старшинства, Александр приветствовал гостей на входе.
Блажковы прибыли в замок Фальц-Фейнов почему-то в закрытом экипаже.
Позволив лакею проявить прыть, Александр ждал, пока пыхтящий от недовольства Николай Иванович Блажков – многоуважаемый голова города – выберется из повозки, поможет сойти улыбающейся и не замечающей никого кроме баронессы Елизавете Николаевне. А затем, пожав ладонь главы семьи Блажковых, сам подал руку выходящей из транспортно средства дочери градоначальника. И вот теперь понял наличие столь неуместной в летней жаре крытой кареты.
Маргарита была убрана, как на прием к самому императору: платье цвета топленого молока крайне непонятного кроя и высокая прическа. В каскаде ниспадающих волос каждый локон занимал строго отведенное ему место и, казалось, лучше бы девушке вообще не двигаться с такой прической, а замереть на стуле перед живописцем и не шевелиться. Именно эта хрупкая красота заставила дочь настаивать на крытом экипаже. А уж приказать родителям для Марго – раз плюнуть.
Коварный план, сложившийся в мгновение ока в голове барона, был строго задвинут за чувство такта:
- Вы сегодня неописуемо… изобретательны, - произнес Александр, а сам снова вернулся мыслями к срочному поиску художника, чтобы избавиться от Маргариты на весь вечер, передав в цепкие руки служителя искусства.
На удивление, Блажкова-младшая не открыла рот, а лишь немного склонила голову и одарила благосклонным взглядом. Мол, комплимент неказистый, но приятный.
Стол накрыли в малой столовой. Как и большинство комнат в доме, зал был заполнен растениями: широколиственные пальмы, вьющиеся до потолка плющи, цветы экзотических окрасов.
- Никогда не смогу налюбоваться красотами вашего дома, Софья, - жена градоначальника переводила восхищенный взгляд от одной кадушки к другой, - и как они выживают в наших условиях – ума не приложу.
- Цветы, как дети, - ответствовала Софья Богдановна, - их любить надо. Знаете, недавно Фридрих привозил к нам очередного ботаника – светлейшего ума человек, так он рассказал, что проводимые исследования доказали, что у цветов тоже есть душа. И что они любят классические произведения.
Елизавета Николаевна прыснула со смеху.
- Вы зря смеетесь, Елизавета. Или вы думали, я им книжки читаю? – баронесса поддержала гостью в ее веселье, искренне улыбнулась. – Мы проводим музыкальные вечера в разных комнатах. И при случае стали следить, как реагируют растения на музыку. И вы знаете, Елизавета Николаевна, все-таки правы ученые. Есть у них душа, и музыку они любят.
- Ученые? – вновь захихикала гостья. – Или все же цветы?
Софья Богдановна оценила шутку новой улыбкой.
- А что Маргарита Николаевна сегодня так молчалива? Или у нее если ноги связаны, так и язык тоже?
- Ах, если бы! – Елизавета Николаевна всплеснула руками и закатила глаза. – Это новая французская мода… именно из-за нее нам пришлось брать закрытый экипаж. Ведь платье, на чертовы рога, светлое! Пылью в дороге могло припасть! – пыталась перекривлять собственную дочь женщина. – И ветер прическу новомодную мог растрепать. Три часа! Три часа, Софья, я терпела издевательства над ее головушкой. Дворцов понастраивала на голове – и косынкой не прикрыть, и корону не надеть. А платье! Матери наши нам животы корсетами затягивали, а эти – ноги в коленках стягивают. Да и цвет, Софья, цвет! Я понимаю, об чем мы тут с вами разговаривать будем. Но это ж не значит, что сразу под венец поведем ее!
И глянула на баронессу такими глазами, что сомнений не оставалось – именно под венец и сразу желала отправить родную дочь Блажкова Елизавета Николаевна.
Софья Богдановна же, вспомнив дневной разговор с сыном, тяжело вздохнула, но так ничего и не ответила.
Вниманием градоначальника с первых же шагов завладел Фридрих Фальц-Фейн, и увел гостя подальше от женской трескотни.
Александра оставили на растерзание Маргариты. Однако, порою молчание тяготит еще более бессмысленных разговоров. И, наверное, сегодня дочь головы городского совета решила взять барона измором. Памятуя о приличиях и кляня моральные устои, Фальц-Фейн заговорил первым.
- Слыхал я, что в Александровском парке с началом учебного семестра собираются открывать площадку для развлечения публики. Правда ль это?
Марго сдалась быстро:
- Парком, конечно, это назвать трудно. Я сколько ни говорила отцу, что туда даже днем порою опасно выйти, гимназистки, что посмелее, выходят на сторону парка. А остальные – сидят во дворе. И такой, я вам скажу, гвалт иногда устраивают… И да, на Александровском пустыре, - девушка выделила последнее слово, - собираются устраивать балаган. Особо много цыган там ходит. Не знаю, как дальше уроки учить. Как начнут песни свои горланить под окнами, так все институтки шеи себе сворачивают! Вместо учителя на улицу глядят.
- Ох, да, это же совсем скоро новые классы будут открывать. И как только здоровья у Елены Игнатьевны хватает. Столько лет уже и все на себе тянет…
- Варвара ей очень помогает. И папА. Где надо слово вставит, где надо, работников построит, - отмахнулась Маргарита, эгоистично принижая значимость заслуг самой директрисы. – Новые классы да новые учители. У нас, кстати, теперь новый учитель истории. И не кто-нибудь, а генеральская дочь! Епанчина! Говорят, генерал жениться решил на молодой и красивой, а мачеха невзлюбила падчерицу, наговорила ее отцу гадостей, тот и отправил дочь родную подальше от себя. А все потому, что Вера Николаевна во сто крат красивее новой жены оказалась, как говорят. Вот так вот… я бы своему отцу ни в жизни не позволила бы с собой так обращаться!
Простые на первый взгляд слова про нововведения в гимназии заставили сердце барона пуститься в бега. И он совсем не обратил внимания на подчеркнуто пренебрежительное отношение к родителям. Была бы Маргарита дочерью Софьи Богдановны, или хотя бы Софьи Игнатьевны – директрисы женской гимназии – ангелом порхала бы. И не позволила бы себе ни подобных изречений, ни столь вызывающих нарядов.
Александр невольно покосился на пышное декольте собеседницы, скорее, по зову природы, чем от личного желания. И снова поймал себя на мысли, что предпочел бы видеть в подобном наряде девушку с утонувшего парохода, чем обладательницу дворцовой постройки на голове.
За ужином, как и ожидалось, принялись обсуждать будущий визит его императорского величества в обновленную Асканию-Нову.
Александр слушал в пол-уха, катал по тарелке кусочки мяса, и все больше пил, не замечая, как услужливый лакей подливал в бокал вина.
- Софья Богдановна! – громогласно произнес глава городской управы, выдернув из задумчивости Александра нечаянно напугав его. – Вино ваших виноградников чудеснее заморских. Пускай не высыхают в вашем роду талантливые лозы! Пускай Херсонское солнце сияет над вашим домом и небо никогда не омрачит грозовая туча! И да прибудет в вашем роду орлов!
Не поддержать тост не смогли: гости дружно зазвенели фужерами, хоть и услышали в последней фразе прикрытое пожелание поскорее обзавестись настоящим титулом баронов. То, что Фридрих водил дружбу с царем, да еще и планирующийся приезд монарха подливали масла в огонь сплетен. Теперь уж точно Фальц-Фейны получат титулы. А породниться с дворянским сословием – мечта каждого карьериста.
- Софья Богдановна, - отвлекла от трапезы собравшихся Елизавета Николаевна, - а что это за чудесное стекло?
Сидящие за столом были столь увлечены беседой и друг другом, что не обратили внимания на особую разновидность посуды. Изящные бокалы для вина на, казалось, бесконечно длинных ножках, были оформлены цветным хрусталем и имели двойные стенки, оттого и звучали тоньше и мелодичнее обычного стакана.
Царица Херсонских степей хитро прищурилась и перевела взгляд на сына.
- Это подарок его императорского величества…
- А я думал, подарок его императорского величества пасется в степи, - пробасил Блажков.
В зале грохнул смех. Про двух зубров знали все. Царь, увлекшись идеей Фальц-Фейна, переправил из Беловежской пущи пару рогатых, которые с непривычки разогнали всех лам и пытались проломить ограду заповедника.
Когда гости отсмеялись, Фридрих продолжил:
- «Баккара» - особый завод. Да вы и сами можете убедиться в мастерстве производителя. Эти бокалы принадлежат к представителям семейства «Царский сервиз». Знаете, сейчас российская знать заказывает подобные наборы в таком количестве, что французы диву даются. Они же не знают, что по старой русской традиции выпившие бьют бокалы, бросая их через плечо.
Сидящие за столом вновь разразились смехом.
К концу ужина Александр захмелел. И дабы выветрить алкогольные пары, решил выбраться на свежий воздух. Так как дамы удалились в оранжерею, не желая вдыхать душный дым табака, а мужчины вновь возвратились к обсуждению монаршего визита, барон решил, что никто без него скучать не станет.
Южное ночное небо искрилось звездами, словно стеклодув, рассердившийся на недостойное изделие, разбил заготовку на тысячи осколков и забыл прибраться. Пройдя несколько шагов вглубь сада, Александр присел на скамью. К нему тут же плавно подплыла гордая птица, но к превеликому сожалению, барон не имел привычки носить в карманах корм для пернатых. Павлин громко и по-птичьему некрасиво обругал хозяина дома и удалился в темноту.
Со стороны дома послышались спешные шаги, и женский голос тоненько запищал:
- Кис-кис-кис, где ты, киса?
Александр поморщился – к нему приближалась Маргарита Николаевна Блажкова. Подслеповато щурясь в слабом свете фонаря, девушка продолжала звать кошку.
Для того, чтобы его заметили, барону пришлось кашлянуть.
- Маргарита Николаевна, здесь котов нет, - мужчина поднялся со скамьи, а незваная гостья мигом выпрямила спину и удивленно захлопала глазами. – Здесь только павлины.
- А кто же тогда только что мяукал так жалобно?
Фальц-Фейн скорбно вздохнул.
- Жалобно мяукал как раз павлин.
Маргарита смутилась на мгновенье, а затем всплеснула руками, и громко хохоча, стала продвигаться к скамье. Достигнув цели, она медленно опустилась, и, не давая собеседнику ни шанса на отход, жестом пригласила занять место подле нее. Александру оставалось лишь поблагодарить кивком головы и сесть в опасной близости – лавочка была рассчитана на скромную компанию. И еще, подозревал барон, на помощь ему никто не придет, спасать девичью честь никто не поспешит. Опасная ситуация.
- Маргарита Николаевна…
- Просто Марго, - девушка бросила томный взгляд и накрыла ладошкой руку Фальц-Фейна.
Ничего, кроме глухого раздражения и паники Александр не почувствовал. Скрипнув зубами, попытался отнять руку. Но не тут-то было – Блажкова цепко держала мужскую ладонь.
В голове вихрем пронеслись образы: свадьба, бал, дети и покой на смертном одре, заплаканная мать и брат со словами «а он был еще так молод». И щепотка земли, брошенная тестем в могилу. И прощальная улыбка жены, опирающейся на чужое крепкое плечо.
А затем все образы потускнели и на передний план выбежала смеющаяся девушка в светлом летнем платье, пытающаяся догнать улетевшую по ветру шляпку. Видение было настолько ярким, что Александр невольно улыбнулся, и нашел все-таки силы встать.
- Маргарита Николаевна, нас наверняка уж обыскались, - барон направился к дому, невежливо повернувшись спиной к собеседнице.
- Ах, как жаль, - вздохнула соблазнительница, - а я думала, мы обсудим с вами поездку во Францию.
- Какую поездку? – Фальц-Фейн обернулся, удивленный – откуда девушке знать про планы на поездку? Неужели кто-то проболтался? Неужели его мечта проехаться на гоночной машине по трассе в Монако стала достоянием общества?
- Ваша матушка предположила, что наилучшим вариантом для свадебного путешествия станет Париж! – глаза Марго изливали печаль, а уголки губ скорбно опустились.
Дальнейший ход мыслей самопровозглашенной невесты Александр уже просчитал. Решив подыграть, барон легкой походкой обернулся к девушке, подхватил ее под руку и стал азартно излагать предложения, стараясь как можно быстрее добраться до освещенного крыльца:
- А я предлагаю поехать в Прагу!
Удивленная Марго не сопротивлялась и бойко переставляла ножки, семеня в узком платье.
- В Прагу?
- Да-да! Именно в Прагу. Весной там, говорят, чудесно! И как раз морская выставка открывается. Мы смогли бы приобрести много чего полезного для дома!
Уже не замечая ничего вокруг, Маргарита плыла по течению собственных мечтаний. Она услышала главное – дату и обещание совместного проживания на общей жилплощади!
- Мы бы с вами купили бы осетра! – продолжал Александр.
- Осетра? – переспросила девушка, видящая перед собой только яркий свет окон общего с бароном дома.
- Да, именно осетра. Говорят, они лучшие охранники! Посадим его на цепь – будет дом стеречь!
И только сейчас Марго сообразила, что над ней откровенно потешаются. Очнувшись в залитой искусственным светом гостиной, Блажкова хлопала ресницами, недоумевая, как ее, прожженную интриганку, так легко обвели вокруг пальца?
Александр же отпустил, наконец, руку гостьи, и отправился к столу с напитками. Маргарита осталась стоять посреди комнаты, и только окрик матери заставил ее сбросить оцепенение:
- Маргошечка, ты нашла барона? Как замечательно? И о чем вы говорили?
- Об осетрах, - на автомате выдала девушка, принимая бокал из рук улыбающегося Александра.
- Прошу всех поднять бокалы! – громогласно заявил барон, обращая на себя внимание. – Я благодарю прибывших гостей за приятную компанию и за прекрасный вечер. А еще я бы хотел произнести слова благодарности в адрес Софьи Богдановны. Ведь именно благодаря ее уговорам я собираюсь изменить свой социальный статус в ближайшем будущем и обрести свое новое счастье. Салют!
Со всех сторон к потолку вознеслись удивленные, радостные и просто шумные возгласы. К сожалению, каждый из присутствующих вложил собственный смысл в произнесенные бароном слова. Только пройдет еще немало времени прежде, чем гости поймут истинную причину, побудившую Александра произнести подобную речь.
Салют!
Глава 8.
Ложкой меда в дегтевой бочке жизни Херсонской губернии стали несколько заведений отдыха и развлечений разношерстной публики прованса. Городской театр близ Потемкинского сквера, городской клуб, принимающий приезжих артистов и устраивающий балы, городская аудитория, театр-общество «Опора», городское собрание, выступающее по вечерам в роли джентльменского клуба, многочисленные иллюзионы – стационарные и плавучие, библиотека и цирк Генри Эрдтмана среди прочих.
Население Херсона - без малого семьдесят тысяч душ – развлекалось игрой в карты, музицированием, любительскими театральными постановками, походами в картинные галереи, в музеи Естествознаний и Древностей, созерцанием живых картинок в иллюзионе Зайлера.
Растлевали тело и душу в заведениях культурных и не очень. Ресторан при гостинице «Лондонская» посещался людьми обеспеченными, так как обед стоимостью в шестьдесят-восемьдесят копеек мог позволить себе гражданин, зарабатывающий от шестидесяти до ста рублей в месяц. А вот в «Европейский» любили хаживать молодые люди на свидания. Директор ресторана имел малую хитрость - для кавалеров и их дам были распечатаны различные меню: обычные для мужчин и завышенные в три раза цены для женщин. И когда дама дивилась щедрости пригласившего, юноша со спокойной душой мог рассчитывать на свои материальные силы.
На широкую ногу были поставлены и промыслы древнейшей профессии. Херсонские извозчики в любое время суток готовы были доставить жаждущих продажной любви к любому из известных притонов: на Колодезную улицу к домам терпимости Фарфель, к «дому кошек», к «заведению Анны Леонтьевны». Всего за двадцать копеек.
И в то время, как херсонский полицмейстер боролся в проституцией, предписывая «приставам озаботиться о правильной и полной регистрации женщин, подлежащих периодическому освидетельствованию, а также производить осмотр гостиниц, а публичных женщин, виновных в неприличном поведении и нахальном обращении в публичных местах, отправлять в участковые управления и строго следить за недопущением этими женщинами беспорядков и неблагопристойности на улицах», народ попроще предпочитал дразнить газетчиков поведением, подобным такому: «…поздно вечером появляются мужчины и женщины и весело проводят время до утра. Способ выхода и входа посетители избирают довольно странный - через окно...». Что еще больше поражало – жена того самого полицмейстера являлась постоянной посетительницей городского клуба и засиживалась там за карточным столом порою до пяти утра. Так что, хорошо играть при плохой мине умели во все времена.
До конца осенних погожих деньков во всех малочисленных парках города играли оркестры, давали представления заезжие артисты.
Вот и сейчас почему-то - под самый конец сезона, в Херсон пожаловала новая труппа циркачей. И решили они выбрать себе место для стоянки в Александровском саду и на прилегающей к нему пустоши.
Вера слышала довольно много нелестных отзывов о циркачах и иллюзионистах от работников кухни и гимназии, однако совсем не спешила проверить или опровергнуть слухи. Программы обучения для выделенных ей классов институток были написаны еще в первые дни присутствия, сейчас же будущая учительница исторической науки прорабатывала детали. Судя по изучаемым еще в университете материалам, процесс обучения в начале двадцатого века в гимназиях и корпусах не отличались творческим подходом. Посему Вера считала себя в праве, а то и более – обязанной, внести поправки и добавить больше игровых форм преподавания: игры, кроссворды, мозговой штурм, постановки, творческие работы…
Памятуя о самой главной заповеди историков – народ, не знающий своей истории, не может называться народом, поставила перед собой задачу, что ее третьи классы, изучающие историю Киевской Руси, будут самыми знающими, самыми заинтересованными, самыми любопытными.
Еще Вера выпросила для своих уроков такое время, чтобы выпадала возможность ходить вместе со старшими классами на уроки танцев. Директрису гимназии сия просьба немного удивила и смутила, но предположение Епанчиной, что подобный ход поможет сблизиться с ученицами, сыграло новой учительнице на руку.
За несколько дней до начала учебы состоялось официальное знакомство с преподавательским составом.
Самыми выдающимися в серой массе оказались учители этикета и танцев.
Маргарита Николаевна просто была создана для своего предмета: высокомерная, тонкостанная, идеально причесанная, хрупкая, словно питалась одним воздухом, и невозможно красивая. Царственно кивнув головой в знак приветствия, она холодно, почти презрительно оглядела Веру с ног до головы, и перевела взгляд на директрису.
Эдуарда Артуровича можно было описать одним словом – холерик. Энергичный, яркий, эмоциональный, улыбчивый. Сухопарый и невысокий он был еще более ярким пятном в этой серо-белой компании, чем Маргарита Блажкова. Узкое лицо украшали тоненькие усики и длинный нос. Вере почудилось, что чем-то Янский похож на мультипликационного барона-путешественника, и уверилась в схожести, когда чудо в яркой жилетке в полоску ринулось лобызать руку новенькой: тоненькие ножки и куцый хвостик, перехваченный бархатной ленточкой, – точно такие же, как у выдумщика Мюнхгаузена.
Мандраж по поводу начала учебного года Епанчина отправилась унимать к модистке. Новая партия изготовленных накладных ресниц, упакованные в специально и заранее заказанные бархатные коробочки, глухо постукивали в сумочке.
Женевьеф была несказанно рада видеть новообретенную компаньонку. Раскланявшись и поблагодарив за записку, доставленную неугомонным рыцарем сердца, француженка облегчила ношу Веры и потащила подругу в ресторан.
- Верочка, милая, вы не представлять, сколько у нас заказать! – щебетало неизменно сиреневое облако.
Вера же морщилась и чихала. Морщилась – от наигранного акцента, а чихала – от непостижимо яростного напора вишневого аромата. Новая мода. Все должны пахнуть вишней. Дамы – духами, кавалеры – вишневым табаком.
- Верочка, а может, нам стоит подыскать вам помощников? – закинула удочку модистка.
Епанчина вновь сморщила носик.
- Я считаю, Женевьеф, что еще слишком рано. Стоит нам запустить серийное производство, как мы мгновенно потеряем в качестве. Плюс, насытив рынок Херсона большим количеством изделий, мы тем самым их обесценим. Нет, дорогая моя компаньонка, давайте остановимся на уровне штучного производства. Эксклюзив.
Цену последнему произнесенному слову Женевьеф знала, посему согласилась относительно быстро.
Летняя площадка ресторана открывала прекраснейший вид на реку. Заказав себе по чашечке кофе, бизнес-леди принялись активно обсуждать последние новости: Женевьеф без умолку говорила, а Вера – слушала.
- Слыхали ли вы, Верочка, одно из последних произведений Йосифа Барского? – Епанчина отрицательно качнула головой. – Жаль его талант. Пропил совсем. Теперь живет лишь с продаж похоронных памфлетов.
«Под камнем сим погребена
Моя законная жена.
Я прожил с нею двадцать лет.
Она готовила обед,
Любила оперу, балет,
Не знала толку в деньгах, нет.
И выходя всегда из смет,
Она отправилась в тот свет.
За это шлю моей Аннет
И благодарность, и привет!» - процитировала Женевьеф и звонко рассмеялась.
Вера незамедлительно последовала ее примеру. Хоть и грустно было: жаль и усопшую, и поэта. Вот уж профессия на зависть. И генеральская дочь вздохнула.
- Что ж вы так убиваетесь, Вера Николаевна? – тут же спохватилась модистка. – Хотите, я вас развеселить сумею? Пойдемте-ка на циркачей посмотрим. Говорят, там и женщины-силачи приехали. Вот бы посмотреть на мадам, которая не силой ума, но силой руки мужика в бараний рог скрутить сможет!
Вот не стремилась Вера к увеселению, да еще к тому, о котором нелестно отзывались работники гимназии, но все же с энергичной француженкой и неотступной тенью Зайки, решилась пойти.
Крыша учебного заведения выглядывала из-за жиденьких крон молодого Александровского сада, и это придавало сил и необъяснимого чувства защищенности. Словно якорь, не позволяющий крохотному плотику уплыть по течению.
Вокруг гудела толпа. Бегали дети, перекрикивали друг друга зазывалы, громко торговались продавцы с покупателями. Бурное море и темно-коричневая черепица гимназистского острова на горизонте.
- О, шарман! – вскричала Женевьеф, хлопая в ладоши. – Собачки!
Вера повернула голову, проследив за взглядом восторженной модистки, и обнаружила пляшущих вокруг дрессировщика белоснежных пудельков. Мимо прошествовала упряжка из двух осликов, тянущих за собою ярко-голубую тележку, заполненную детьми. У каждого ребетенка в руке была зажата длинная палочка с насаженными на них прозрачными фигурками сладких зверей.
Невольно сглотнув слюну, Вера подалась вперед и чуть не вступила в свежую кучу навоза.
- Фи, - взвизгнула Женевьеф, - уборщик! Уборщик!
На гневные окрики тут же прибежали дворники и, немного не вступая в драку за конский кизяк, принялись поднимать пыль.
Француженка, ни разу не улыбнувшись, схватила Веру за руку, и потащила прочь.
Чем ближе подходили девушки к размалеванным шатрам, тем плотнее становилась толпа, тем четче и чаще примешивался к ярмарочным ароматам запах перегара, тем больше попадалось «подогретых».
- Ох, весілля! Весілля! – (сноска: Ох, эта свадьба!) совсем по-украински залепетала модистка, и принялась активно шуршать в своей крохотной сумочке.
И уже буквально через минуту на свет из скромного нутра появилась на свет мелочевка. Идущая навстречу празднично разодетая армада во главе с парами шаферов и кумушек, получили от Женевьеф по копейке и взамен протянули девушке бутыль с полупрозрачной жидкостью. Не стесняясь и не кривясь, модистка хлебнула прямо из горла и по-простому ругнулась на крепость напитка.
Вера не удержалась – прыснула со смеху вместе со всеми. В миг круг празднующих разорвался и на передний план выскочили музыканты. Украшенные розами фуражки соревновались в яркости с лентами в толстых косах селянок, небольшой, но безумно громкий оркестр из дудки, скрипки и гармошки зашелся в ухабистом ритме польки. Веселящаяся толпа подхватила водоворотом Веру, закружила в задорной «венгерке».
Епанчина смеялась, кружилась под руку с высоченным подпоясанным красным кушаком парнем, на какой-то миг потеряла из виду Женевьеф, но тут же четко определила ее местоположение, благодаря заливистому смеху и французскому акценту.
Точно так же внезапно, как подхватил было херсонский карнавал Веру, отпустил, выбросив на свободное пространство. Подпрыгивающая, словно поп-корн на сковородке, Женевьеф, вновь потянулась к сумочке, достала целый рубль и, показав его удаляющимся спинам, пошелестела бумажкой.
- Примета такая, - объяснила модистка, оборачиваясь к Вере, - надо свадьбе любой показывать деньги. На прирост. – И лучезарно улыбнулась.
Про примету Епанчина знала, но и про воришек не забывала. А особенно в такой толпе.
- Ну и шо, гарно погуляли? – (сноска: Ну, неплохо погуляли?) раздалось над ухом.
Учительница, подпрыгнув от неожиданности, обернулась на мужской басовитый голос. И поняла, что совсем не к ней был обращен вопрос.
Мимо шествовали явно отщепившиеся от главного гуляния кумовья: бородатые, краснолицые, пузатые и разодетые в вышиванки. А в руке – неизменный пузатый бутыль сивухи.
- Ну, як сказать? Сначала харашо, ну, а потим – хуже. Як увсигда. (сноска: Ну, как сказать? Нечиналось все хорошо, закончилось – как всегда.)
- Так і чим гірше? (сноска: Так и чем хуже обачного?)
- Та драка була. Дядькові Семену пику натоптали. (сноска: Да драка была! Дядьке Семену рожу набили!)
- Та ну? (сноска: Быть не может!)
- Спочатку-то все було, як у людей - пили, закусювали. А потом случілося так, шо дядька Семен хилим на гамулу здався, та и сповз під лавку. А тут, як на гріх, Гришка Косий на гармониці грать став. Васька Кудряш плясати пішов, тоді й случайно дядьку Семену на пику став, а той – як заоре! (сноска: Сначало все чин-чином: пили, закусывали. А затем оказалось, что дядька Семен – слабачок. Напился и под лавку свалился. И тут, как на грех, Гришка Косой начал играть, а Васька Кудряш в пляс пустился и на харю дядьку Семену под столом наступил!)
- Ай, гов! – хлопнул себя по боку слушатель.
- А Маруська ж зла стала, шо чоловіка її зобидили, хапанула кочергу та и хотіла Кудряшу з’їздить. Та тоді ненароком попала по лампе и жениху по кумполу. (сноска: А Маруська разозлилась, что ее мужика обижают, схватила кочергу, да не рассчитала расстояния – жениху по кумполу и врезала!)
- Ой-йо! – закачал головой бородатый, да только ни капельки пострадавшего за ни за что жениха жалко не было.
- Лампі зразу жаба цицьку дала, - продолжал рассказчик, - а женіх і не поняв, шо трапилось, и думав, шо це його Гришка Косий ззаді довбанув. И як розвернеця йому по башке! Косий хотів здачу вернуть, та тіки саданув свекора по носярі. Ну і пішла потіха – хто кого. (сноска: А жених и не понял сразу, что случилось. И думал, что его Гришка Косой со спины рубанул. И как развернулся и ему по башке! Косой хотел сдачи дать, и тоже промахнулся – всадил свекру по носу! Ну, и пошло-поехало!)
Выпивающий во время рассказа кум, булькнул сивухой и глухо заухал, хватаясь за сердце.
- Аж тоді Матрьона напялила кожуха навиворіт и хотіла в хату верхом вїхать, шоб у молодих було скіки добра, скіки волос у кожуха. Ну, и застряла у дверях – ні туди, ні сюди. (сноска: А потом Матрёна напялила кожух шиворот-навыворот и хотела в дом въехать верхом, чтобы у молодых было бы столько добра, сколько шерстинок на шубе. Ну, и застряла в дверях! Ни туда, ни сюда!)
Тут уж и Вера не сдержалась от смеха, представив подобную картину: толстозадая баба, въезжающая в хату верхом на муже, застревает в дверном проеме и начинает голосить, вместо того, чтобы желать молодым счастья и богатства.
- В хаті - перехрестись і тікай! Драка, Матрьона оре, як дурна. Приперлись філєры. Троїх в погреб кинули, а там оп’ять все чін-чінарьом. (сноска: В доме – перекрестись и прячься! Драка, Матрёна орет, как резанная. Приперлись филера, троих в прогреб… А там – опять все чин-чинарем!)
Закончился рассказ и удаляющиеся в обнимку смеющиеся кумовья, в очередной раз приложившись к бутылю, громко пожелали потерявшимся в толпе молодым всех благ в жизни земной.
Подобревшая от пары глотков Женевьеф жаждала приключений, и они не заставили себя долго ждать. Те, кого так желала лицезреть модистка, внезапно материализовались на пути. Две огромные бабы в трико ворочали деревья перед входом в раскинувшийся на пустыре балаган.
- Варварство! – прозвучало совсем рядом, и Вера готова была согласиться.
- Шарман! – прошептала Женевьеф, прижав кулачки к груди, и ринулась посмотреть поближе.
Рядом с великаншей француженка выглядела как чайник против самовара. Восхищенно хлопая глазами, кукла в сиреневом платье протянула руку, чтобы попробовать на ощупь чудо природы. За нее же и была схвачена и подброшена на небывалую высоту. Толпа взревела. Женевьеф визжала и требовала еще, каждый раз приземляясь на руки силачки. Со стороны казалось, что большая мама подбрасывает в воздух свою разодетую в пух и прах крошку.
Слева от себя Вера заметила молодого человека, что-то активно чиркающего в блокноте. Присмотревшись, обнаружила рисунок-карикатуру. В главной роли – Женевьеф.
- Нижайше прошу прощения, - обратилась Вера к художнику. – А вы из какой-то газеты?
Карикатурист тут же приосанился, мазнул сальным взглядом по достаточно откровенному вырезу платья, смутив Епанчину, и сделал шаг вперед, облизнувшись, словно кот на сметану.
- Газета «Югъ», - успел произнести молодой человек, прежде чем путь ему преградил Зайка.
Выскочил, словно чертенок из табакерки, встал между своей дамой сердца и змием. Журналист только хмыкнул и резким движением оттолкнул пацаненка, уронив под ноги стоящих рядом людей. Вера вскрикнула от ужаса: схлынувшая толпа заволновалась и готова была вернуться, затоптав ребенка.
- Что вы себе позволяете?! – крикнула Епанчина и кинулась спасать Зайку, успев при этом обжечь гневным взглядом негодяя.
Но цыганенок отказался от помощи. Вскочил, словно Ванька-Встанька, отряхнулся, строго поглядел на Веру, а затем нехорошо улыбнулся журналисту и запрятал руки в карманы.
Учительница не поняла, что такое задумал Зайка, зато вспомнила, что ее по-настоящему оскорбили. Окунувшись с головой в эмоции, Вера обернулась к представителю газеты «Югъ» и отвесила звонкую пощечину. Со всего размаху.
Толпа зевак охнула, журналист схватился за щеку.
- Так ты драться решила? – совсем уж непотребно обратился карикатурист к Вере – на «ты». – Ах ты ж…
Выругаться мужчина не успел – кто-то больно пнул его по ноге, заставляя взвыть, и отправить нецензурные выражения по другому адресу. Покрутившись вокруг себя несколько раз в поисках виновного, но так и не найдя оного, журналист вновь обернулся к Епанчиной, на секунду прищурил глаза, а затем схватился за блокнот, намереваясь запечатлеть лицо обидчицы.
Вера была готова к любым выпадам, посему гордо вздернула подбородок, и отвернулась, намереваясь уйти.
- А! – раздалось позади. – Воры! Воры! Шайка… это шайка!
Епанчина, вспомнив об осторожности и предупреждениях Женевьеф, прихлопнула свой карман – послышался звон монет, заглушенный криками обворованного журналиста и охами толпы. Девушка успокоилась. Зато карикатурист не унимался: тыкал пальцем в Веру и стоящего рядом Зайку, продолжая обвинять их во всех грехах.
Не зная, как поступить, но уж точно не бежать, а то решат, что виновна, генеральская дочь приняла решение. Лучшая защита – это нападение. И Вера ринулась к обвинителю и снова съездила по орущей морде. Такого народ не ожидал: все хором ахнули и принялись возмущаться. Кто-то требовал сатисфакции, кто-то звал полицаев, кто-то аплодировал, кто-то поносил. Все смешалось.
- А ну, разошлись! – мужской голос перекрыл разом весь гул толпы, заставляя расступиться.
- Вот! Вот они… тут… - пытался вновь предъявить обвинения журналист, тыча пальцем в лицо Епанчиной, а второй рукой все еще держал оборону лица. – Шайка! Воровством промышляют!
Полицейский окинул взглядом Веру, затем сделал полшага назад, склонил голову к молодому человеку в нервическом припадке:
- Так вроде приличная барышня-то… - не отрывая взгляда от обвиняемой, в полголоса произнес хранитель правопорядка.
Народ продолжал гомонить.
- Что… что… какая приличная? Какая приличная?! – стал возмущаться карикатурист.
Вера сверкнула глазами и сделал маленький шажок навстречу. Такой скромный жест поверг журналиста в панику: он отскочил назад, наткнулся на чье-то объемное пузо, хозяин этого же препятствия толкнул обидчика и карикатурист, споткнувшись, грохнулся в дорожную пыль.
Люди вокруг захохотали. Даже пристав не удержался.
- Ладненько, - скомандовал полицай, когда все отсмеялись, - пойдемте-ка.
Журналюгу подняли с земли, а Вера, кивнув, согласилась идти самостоятельно, без помощи.
Женевьеф продолжала висеть на руке женщины-силача, пропустив мизансцену.
Далеко уводить плененных не стали. Однако всю дорогу обокраденный писака не замолкал: рассказывал, как ловко его окрутили, обобрали, оскорбили, избили на глазах у почтеннейшей публики. Усатый полицейский молча кивал, иногда оборачивался на Веру, крякал и качал головой. Судя по тому, как просто и вольно позволял девушке передвигаться, в вину ее не верил.
Зайка неотступно следовал в шаге от своей дамы. И вот кто кого защищать должен?
- Ну, так я ж и говорю, - продолжал настаивать на своем горе-художник, - она меня отвлекла, а этот гаденыш кармашек мне и подрезал.
Вера покачала головой – врет и не краснеет.
В небольшой будочке было тесно и жарко. Сквозь настежь открытое окно влетал аромат уходящего лета, странствующий по степям ветер приносил только духоту. Грозный полицейский чин царапал бумагу, записывая показания пострадавшего. Вере, как единственной даме, досталось место на хлипкой табуретке. Девушка предпочла бы постоять, во избежание эксцессов, но чиновник настоял.
- И много у вас украли? – поинтересовался усач.
- Ой, много! Много, господин полицейский!
Вера приготовилась выслушивать: «три портсигара отечественных, три магнитофона заграничных, куртка замшевая… три куртки»… (цитата из х\ф «Иван Васильевич меняет профессию»)
Однако излияния прервались.
- Что тут у тебя, Матвей Алексеевич? - услышала Вера за спиной голос и гулкий стук сапог по деревянному покрытию. – Вера Николаевна?
Вошедший был удивлен. Но еще больше была удивлена сама Вера.
- Дмитрий Дмитриевич Залесский, - новый представитель власти, перед которым усач вытянулся по струнке, склонился к подозреваемой, но руку не поцеловал - легко сжал и обеспокоенно заглянул в глаза. Веру бросило в жар. – Уездный исправник.
- Мы… - в горле пересохло, - мы знакомы?
- К превеликому моему сожалению, - высокий чин отпустил руку генеральской дочери, - лично не знакомы. Но не придись наша первая встреча на столь печальный инцидент, я был бы счастлив быть представленным вам лично.
Вера заскрипела мозгами, пытаясь сообразить, о чем только что сказал исправник.
Попытки разъяснить ситуацию со знакомством прервал звук упавшего журнала. Все обернулись на «пострадавшего». Журналист жался к невысокой конторке, бешено вращая глазами, и хватаясь за сердце.
- Что с вами? Вам плохо? – поинтересовался Дмитрий Дмитриевич, но с места не сдвинулся.
- Нет, нет, все в порядке, - заблеял карикатурист, - все хорошо…
Кивнув в знак одобрения, полицейский вновь обернулся к Вере, улыбнулся грустно – следовало возвращаться к прямым обязанностям.
- Так что тут у вас, Матвей Алексеевич?
- Так вот тут… - младший по званию вкратце описал ситуацию.
Дмитрий Дмитриевич взял со стола исписанную каракулями бумагу, перевел взгляд на обвинителя.
- Будете подписывать?
Все еще пытающийся найти выход за спиной журналист быстро-быстро замотал головой.
- Ну, тогда, можете быть свободными.
Следуя рекомендациям, карикатурист бочком да вдоль стеночки покинул теплую компанию.
- Вот ведь нравы! – тяжело вздохнул земский исправник. – Никакого уважения. Никакого воспитания.
Вера тоже вздохнула, а за ней – и табуретка. Жалобно так, надрывно. Епанчина поспешила подняться.
- Благодарю вас, Дмитрий Дмитриевич…
- Да Бог с вами, Вера Николаевна, было бы за что благодарить! Но вы тут осторожнее. Пускай этот - просто нахал, но могут быть и с дурными намерениями. Вы одна здесь?
Учительница обернулась к выходу – на улице ждал верный рыцарь.
- Нет, я с друзьями, - вновь улыбнулась Вера полицейскому. – Еще раз благодарю вас.
Через пять минут поисков обнаружилась Женевьеф.
- Вера! Вы куда пропадать? Я уже решиль бежить за полицай! – причитала модистка, хлопая удлиненными ресницами. – Я уже договориться про новую партию для циркачей, - уже по секрету сообщила компаньонка, подхватывая Веру под локоток.
Так и шли на выход из балагана. А позади щебечущей парочки шлепал босыми ногами цыганенок и пересчитывал монетки, доставшиеся ему после дележки с местными воришками.
Глава 9.
Некогда уютный и спокойный дворик гимназии исполосовали женский визг, детский смех и суровые выкрики Варвары. Вера с ужасом глядела на мелькающие туда-сюда серые и цветастые платья, на чемоданы и узелки, расставленные вдоль дорожек. Недовольный дворник-садовник стоял подле выхода и хватался за сердце каждый раз, как какая-то вертихвостка перепрыгивала через молодой росток садовой розы – Епанчина и его жалела.
Новая учительница сбегала от «нервического срыва» к балагану, а он, балаган, догнал ее на задворках учебного заведения. Крепость, спасительный островок, каким казался дворик за невысоким кованым заборчиком, беспощадно разодрали в клочки новоприбывшие институтки.
Вера в очередной раз недовольно поморщила носик, когда под самым окном чья-то абсолютно несносная дочурка оскорбила собственную мать. Себе девушка в жизни не позволила бы подобного. Мама хоть и не была столь строга в воспитании и закалке характера Солнцевой, но отцу перечить не могла. Чаще кнут получала Вера, чем пряник. А сладость могли заменить чтением полезной и крайне интересной книги по основам психологии, или зубрежкой высоколетящей мысли, оформленную поэзией буддистского послушника.
И внезапно сердце сжалось. Не от того, что вспомнились старые обиды, а оттого, что Вера в очередной раз прочувствовала свое одиночество. Придумывая себе задания, ставя себя на канонический пьедестал вершителя судеб целой страны, целой эпохи, Вера забывала, что она абсолютно одна. И не будет в ее жизни - теперешней жизни Епанчиной - друзей и единомышленников. Придется и дальше идти в одиночестве.
Услышаны были твои мольбы, девочка. Ты стала самостоятельной. Избавилась от гнета. От родительской опеки. От навязанного чужой симпатией или расчетом жениха. Иди теперь. Лети. Свободна!
А у любой медали имеются две стороны. У чрезмерной опеки – жажда свободы. У свободы – ответственность.
Вера, не растеряв по жизни врожденного оптимизма, отмахнулась от набежавших мрачных мыслей, расправила плечи и решила – раз вручили ей почетную медаль, не важно, что на оборотной стороне, Солнцева-Епанчина будет гордо нести ее на груди.
Кстати, о медалях!
План по возвращению опять же таки в родительское лоно, пускай и генеральское, все еще оставался в силе. Женевьеф сказала, что уже заключила договор на новую партию товара, значит, будут новые денежные поступления. При чем в таких количествах, что держать их в хоть и запертом, но все же ящике письменного стола – небезопасно. Следовало в срочном порядке посетить банк. Благо таковой располагался аккурат за углом.
Вера присела на стул, провернула крохотный ключик в скважине и выдвинула ящик. Следовало срочно менять отношение к деньгам. Та мелочь, которую принято у нас бросать в соломенную или стеклянную посудину на тумбочке у входа в квартиру, во времена царствования Николая Второго могла спасти кому-нибудь жизнь, не дать умереть от голода и холода. Вера же, по привычке, бросала мелочевку в ящик стола, не заботясь о порядке.
Вот и сейчас, дернувшаяся коробка с письменными принадлежностями загремела медной чешуей. Копейки копейками, а деньги все же любят счет. Ах, как же не хватает кредитных карт!
Выбирая из ящика стола монетки, Епанчина загребла и найденный ею на пляже медальон.
А ведь с него-то все и началось. И бабки наперебой говорили – к счастью!
Суеверной бывшая студентка не была, но раз нашла, значит что-то это да значит? Медаль, говорите? А пускай!
Вера поднялась из-за стола, шагнула к висящему над прикроватной тумбой зеркалу, и взглянула на отражение, приложив медальон к груди. Медно-розовый кругляш приклеился к коже, заставив девушку улыбнуться: вот, что значит «как влитой»!
Интересно, а на чем этот кулон носили раньше? На цепочке? И она порвалась, оставляя своего хозяина без опознавательного знака… Или на шнурке, похожем на те, что обвивают тоненькие шейки мальчишек и девчонок, скрепляя дружбу бога и человека?
У кого бы спросить? У тети Маши? Так она опять же таки созовет консилиум. И пройдется по всем ступеням проклятий или благословений нашедшему кулон.
У Зайки? Так он не разговаривает.
У Женевьеф?
Вера потерла подбородок в раздумьях. А потом решила – к Женевьеф!
Модистка, кажется, поджидала Епанчину. Потому как сразу, как узрела гостью в дверях, подхватила под локоток и снова потащила в неизвестном направлении.
- Что случилось? – Вера еле поспевала за спешащей француженкой.
Прохожие провожали девушек удивленными взглядами, некоторые шарахались в сторону, а парочка смелых морячков даже позволили себе посмеяться, громогласно сообщив, что спешить больше не надо – вы нашли то, что искали.
Женевьеф, обычно острая на язычок, в этот раз просто отмахнулась и затащила Веру в помещение непонятного предназначения.
Кроме компаньонок в небольшом зальчике с огромным пыльным окном в пол пребывали еще пара рабочих, занимающихся побелкой стен.
Модистка захлопнула за собой дверь. Стекла жалостливо запели.
- Женевьеф, в чем дело? – возмутилась Вера, отряхивая уже успевшую осесть на рукав седую пыль.
- Что случилось, что случилось… - перекривляла Веру француженка, - вот, что случилось! – и сунула под нос газетный листок.
Один короткий взгляд на название и Епанчину качнуло. Две знакомые буквы и непостижимая «ер» заставили встрепенуться. Картинки недавнего происшествия на Александровском пустыре проскакали перед глазами табуном диких лошадей.
Трясущимися руками Вера развернула пахнущую типографской краской бумагу.
- Вот! – ткнула аккуратным ноготком модистка в искомую статью.
Научившаяся уже не обращать внимания на «яти» учительница, пробежалась глазами по диагонали. Автор статьи изобличал нечистых на руку служителей закона. На примере инцидента с Епанчиной, журналист, позволивший себе обливать грязью ни в чем не повинную девушку, разглагольствовал на тему «все полицейские продажны», «все государственные чины заодно с криминальными элементами», «все хранители порядка если не кладут себе в карман копейку, то укладывают продажных особ к себе в койку».
От прочитанного защипало глаза.
- Это все неправда… - прошептала Вера, поднимая взгляд и беспомощно опуская руки. – Не было такого… я за Зайку… он его… Женевьеф, за что?
Частое моргание не помогло – слезы перебороли сопротивление и градом посыпались из глаз. Модистка тут же бросилась обниматься и утешать генеральскую дочь.
- Эти журналюги такие хамы, - сердилась на писаку француженка, - они никому покоя не дают. Говорят, что другие продажны! А сами?! Готовы написать восхваляющую поэму за деньги. Все продажны! Все!
Вера мельком глянула на рабочих, безмятежно продолжающих работать на лесах. Заметив озабоченный взгляд подруги, Женевьеф махнула рукой:
- Глухота! Ничего не слышать! – успокоила она Веру. – Главное, чтобы твоя Елена Игнатьевна тебя с места не попросила! А то, знаешь ведь, языки… они и злыми бывают…
Предостережение модистки протрезвило Веру лучше ушата колодезной воды. Она вскинула голову, не задумываясь о последствиях, вытерла руками мокрые дорожки на щеках, платочком провела под ресницами, вытирая остатки расплывшейся туши, расправила плечи.
- Где их редакция? – бормотала себе под нос Епанчина, выискивая заветные строчки.
- Ты что, собралась в газету идти?! – Женевьеф отшатнулась от компаньонки.
- Да! Ты со мной?
Отказать было сложно. Столько решительности во взгляде! Женевьеф кивнула.
- Только сначала переодеться надо, - модистка кинула короткий взгляд на сиреневое одеяние с широким подолом. – Что-то более строгое.
Вера была абсолютно согласна. Посему решили, что сначала в салон, потом в гимназию.
Умные люди говорят: у вас не будет второго шанса произвести первое впечатление. Вера в это искренне верила. Женевьеф, похоже, разделяла эту же точку зрения. И видно, небесам было угодно сделать из компаньонок – подруг. Настоящих.
Завтраки в доме Фальц-Фейнов по обычаю проходили в зимнем саду. Но сегодня выдался настолько приятный во всех отношениях день, что баронесса попросила накрыть на веранде. Кроме спешащего поглотить утренний рацион витаминов Фридриха, за столом, накрытым белой скатертью, заседали Софья Богдановна и Александр.
Втихомолку радуясь за сыновей, царица херсонских степей попивала из маленькой чашечки травяной отвар. Кофе доктор запретил, да и пускай! Степь сполна одаривала своих почитателей лечебными травами, из которых умелые руки и светлые души творили чудесные тонизирующие напитки. Да к тому же, радостью наполненное сердце билось, словно в молодости – баронесса все ждала объявления даты помолвки, а затем и свадьбы. Вот бы дожить до следующей осени…
Александр листал прессу. Скорые телефонные послания ничего срочного не содержали, кроме как информации о первом потомстве лошадей Пржевальского, и те – важнее для Фридриха.
Софья Богдановна потянулась за печеньем, Фридрих активно вытирал салфеткой губы, когда Александр дернулся, подбил стол ногой, да так сильно, что посуда задребезжала, а ложки попадали на пол.
- Саша, что с вами? – забеспокоилась хозяйка заводов, газет, пароходов.
Но сын не ответил. Закусив губу от напряжения, подавшись вперед, он прыгал взглядом со строки на строку, глаза его становились все больше, щеки вспыхнули багрянцем.
- Александр! – баронесса повысила голос. – Потрудитесь объяснить…
Договорить хозяйка дома не успела – молодой барон бросил газету на стол, накрыв добрую половину блюд, вскочил, опрокидывая стул, и понесся в дом, на ходу отдавая распоряжение подогнать автомобиль к парадному входу.
Удивленная поначалу баронесса сидела с открытым ртом. Такого неуважения к старшему поколению никто из семьи Фальц-Фейнов не проявлял с рождения первого ребенка. Затем удивление сменилось замешательством, и уж затем – злостью.
- Фридрих, что там?! – нахмурила брови баронесса, глядя на второго сына.
Животновод-любитель мысленно отблагодарил брата за «подарочек» - строгая мать теперь будет отыгрываться на Фридрихе, знающем не более ее самой.
Однако Александра не смущали ни мысленные проклятия, адресованные братом, ни гнев строгой, но справедливой матери. Он на всех парах мчался в город. В редакцию провокационной газеты «Югъ». Александр был уверен: новый редактор, как и полдесятка предыдущих, долго не задержится на посту.
Опубликовать подобный материал без доказательств, очернить незнакомого человека, тем более – девушку! И не побоялся назвать настоящее имя генеральской дочери! Не испугался отцовского гнева!
А Залесский? Фальц-Фейн был уверен: по прибытию в редакцию он обязательно застанет доброго знакомого в гостях у редактора «Юга», а то может, и не застанет. Что будет еще лучше – успеет набить морду писаке до приезда полиции.
Бурная фантазия и праведный гнев нарисовали перед глазами кровавую картину разборок. И так красочно нарисовали, что Александр сам себя испугался. Ударил по тормозам – машину занесло.
Когда поднятая машиной дорожная пыль улеглась, а морщины на лбах нахмуренных людей в поле разгладились, барон смог взять себя в руки. Где ж это видано, чтобы достопочтенный господин опускался до уличной драки? Конечно, и в Александре живет дикарь, однако держать свою животную сущность в узде удавалось при любых обстоятельствах. Что же изменилось в этот раз? Женщина? Их было много, но ни одна не смогла бы стать достойной подобной жертвы. Честь превыше всего…
- Дьявол! – Александр стукнул по рулю. Как же все-таки хотелось набить морду! И именно за Веру. За женщину, которая не достойна… или все же достойна?
Поправив прическу и рассчитав до мелочей все свои дальнейшие шаги, барон тронул машину.
Улица Греческая бурлила. Мало того, что довольно большое количество газетных редакций базировалось именно здесь – вблизи к издательским мощностям, а проще говоря, поближе к типографиям, так и еще подлитое в скандал масло оживило публику.
Вход в дом номер четырнадцать уже сторожили полицейские. Александра не пустили и ему пришлось ждать на улице. Сидя в машине и дожидаясь появления исправника, барон, неожиданно даже для себя самого, закурил сигару. То ли пары никотина застили глаза, то ли гнев по дороге не вполне выветрился, но Фальц-Фейн не замечал вокруг себя ничего: ни усилившегося внимания репортеров, ни недовольного сопения одного из городовых, бурчащего себе под нос, что появление барона в непосредственной близости к скандальному учреждению делает только хуже, как ему – барону, так и исправнику.
- Александр Эдуардович, - раздалось совсем близко, - не ожидал вас здесь…
Фальц-Фейн обернулся, чтобы узреть совершенно несвойственное полицейскому с большим опытом работы обеспокоенное выражение лица.
- Дмитрий Дмитриевич, - начал Александр, открывая дверцу, заставляя Залесского посторониться, - я к вам приехал, чтобы…
- Барон, прошу вас, - перебил собеседника полицейский чин, - вам не следовало тут появляться. Я понимаю ваш интерес и обеспокоенность. Но своим присутствием вы лишь делаете хуже.
Александр замер, так и не отпустив дверцу машины.
- Прошу вас, езжайте в городскую управу. Я буду там через четверть часа. Там и поговорим.
Барон коротко кивнул, сел в машину и укатил в указанном направлении. Сам же исправник, как и обещал, последовал за фабрикантом ровно через четверть часа. Двое в форме так и остались немыми стражами у главного входа в редакцию.
Женевьеф понадобилось полтора часа на переодевание. Сначала Вера дергалась, злилась. А потом успокоилась, расслабилась и посветила свободное время общению с гостеприимной и довольно говорливой птицей – белым попугаем – символом салонов Женевьеф.
Удивив в очередной раз компаньонку, Вера переоделась в рекордно короткие сроки, и к обеденному времени обе девушки уже выходили из брички у главного входа дома номер четырнадцать по улице Греческой.
- Ты понимаешь, Вера, это ведь реклама для меня, - оправдывалась Женевьеф.
Сблизившись на почве решения общей проблемы и восстав против общего врага – несправедливости, компаньонки перешли в личном общении на «ты».
- Я же планирую открывать фотографический салон – мы там уже были, - Вера вспомнила небольшое помещение с молчаливыми работниками на лесах, - и эта публикация с карикатурой на меня летающую – это замечательная реклама. Вот подумай: чтобы поймать момент вашей настоящей жизни, следует обратить свой взор на фотографический салон Женевьеф. И без всяких там «госпожа» или «мадмуазель».
Похоже, чтобы скрыть свой собственный мандраж, француженка болтала без умолку. В отличие от Веры, которая поднималась на второй этаж молча, модистка заполняла собой все пустое пространство в голове Епанчиной, и последняя была подруге бескрайне благодарна.
По лестнице, сбивая друг друга с ног, носились посыльные, журналисты, секретари, снова посыльные. Никто не обращал внимания на гостей, все были крайне озабочены и довольно крикливы. Уточнить направление движения не представлялось возможным, посему девушки шли вдоль распахнутых дверей, читая таблички.
Замедляя шаг у очередной двери, и бредя дальше, подруги переглядывались и порою посмеивались украдкой над смешными фамилиями. А когда впереди появились пара полицейских, заподозрили, что и им самим надо именно в тот кабинет.
Двое в форме стояли у входа, не обращая внимания на окружающую их суету, презрительно посматривали на мелькающих в коридоре журналистов. Видимо, ни в грош не ценили чужой писательский труд.
В самом же кабинете обнаружились еще двое. Один бегал и суетился, второй стоял соляным столбом и молча наблюдал за чужими метаниями.
Мужчина помладше, бегающий от книжного стеллажа к письменному столу и обратно, постоянно тер нос, словно был простужен, и вполголоса отдавал приказы другому мужчине – постарше. Когда же стоящий в дверях полицейский громко кашлянул, подпрыгнули все: и Женевьеф, и Вера, и мечущийся в кабинете мужчина.
- На выход! – скомандовал страж порядка и некрасиво повернулся, заслонив широкой спиной Женевьеф весь обзор.
Модистка недовольно засопела, но тратить силы на возмущение поведением полицейского не стала – еще предстоял разговор с редактором газеты.
Кабинет руководителя беспартийной, ежедневной, литературно-общественной газеты размерами напоминал теть-машину кладовую, а оставшийся в одиночестве седовласый мужчина – короля крыс.
От подсунутого воображением сравнительного образа Епанчину передернуло. Одновременно с этим Женевьеф чихнула. Что и привлекло внимание мужчины.
- Чем обязан? – длинный нос высунулся из светлого кабинета в темный коридор. Пригласить дам в комнатушку, наверное, не позволило воспитание.
- Мы желаем выразить свое негодование…
- А вы собственно, кто? – нос снова зашевелился, как и тонкие усики над верхней губой обитателя кабинета.
Вместо ответа Вера подсунула утренний номер газеты, раскрытый на странице со скандальной статьей.
- И что? – вновь поинтересовался господин «нос».
И Веру прорвало:
- А то, достопочтенный, что этим заявлением и статьей вы нарушаете мои гражданские права, печатаете непроверенную информацию, бездоказательно очерняете человека, унижаете его достоинство. Я могу подать на вас в суд за нанесение морального вреда, душевных страданий, и потребовать материальной сатисфакции, связанной с упущенными возможностями.
- Чего? – длинный нос обзавелся парой пятикопеечных глаз.
- Вы поставили пятно на моей репутации, и теперь его можно будет смыть только кровью по закону гор! – ввернула Епанчина и только сообразила, что чрезмерное цитирование гайдаевских шедевров может сыграть плохую шутку. Однако отступать поздно. А тут еще и Женевьеф вынырнула на свет и поддакнула. Кто-кто, а француженка считать деньги умела. И очень ей приглянулась формулировка «возмещение материальных убытков, связанных с упущенными возможностями». Красиво звучит!
- Госпожа Епанчина? – проблеял крысиный король и попятился в кабинет.
Вера, почуяв победу, ринулась на таран:
- Кроме того, вы должны в следующем номере газеты напечатать опровержение.
- Да-да, будет, будет опровержение, не стоит беспокоиться. И компенсацию вам выплатят. Только, прошу вас, не нужно в суд.
Восходить на новую карьерную ступень крысиный король желал в незапятнанном мундире. То, что нынешнего редактора Силкина арестуют и задержат надолго – бывший замредактора Эпштейн не сомневался, а повесить на ставшего бывшим редактора затраты на выплату сатисфакции обиженной барышне – раз плюнуть. И волки сыты, и овцы целы, и чабану вечная память.
Разговаривать с бароном в городской управе Дмитрий Дмитриевич Залесский отказался. Сославшись на вездесущие ушные раковины, предложил переговорить на глазах у всех, но в большей безопасности – на улице.
- Такое поведение недопустимо! – возмущался Александр. – Непрофессионально, аморально… Они же испортили барышне репутацию. А ведь она – учитель! Чему может научить обвиняемый в краже? Елена Игнатьевна в шею погонит. И куда несчастной деваться?
В то время, как барон нервно шагал вдоль своей машины, измеряя расстояние тремя шагами – туда-обратно, туда-обратно – Залесский стоял молча и ждал, пока Фальц-Фейн выговорится.
- Елена Игнатьевна никогда не жаловала писак.
Виктора Ивановича барон знал. Частый гость на званых вечерах, интересный собеседник, археолог-исследователь, радеющий за историческое прошлое родного края, всесторонне образованный и энергичный человек. Такой в жизни бы не позволил себе напечатать подобный «обличительный» материал.
Наконец, Александр спустил пар, и остановился, глядя на полицейского:
- Надо срочно ехать в гимназию и спасать репутацию Веры Николаевны.
Чиновник покачал головой.
- Это будет новым витком скандала. Ведь вы даже не представлены друг другу.
Фальц-Фейн не мог не согласиться: не представлены, не знакомы, общих друзей нет, в одном обществе не присутствовали. Бог что могут подумать про молодую особу! Да и еще одно «неудобство», работающее в том же учебном заведении – красавица Маргарита…
- Одна надежда на вас, Дмитрий Дмитриевич, - тихо проговорил Александр, заискивающе глядя на губернского исправника.
Залесский только понимающе кивнул и, попрощавшись, зашагал на противоположную сторону улицы – до женской гимназии от городской управы было рукой подать. Или как говорили одесситы – два раза сапогом кинуть.
Глава 10.
То, чего так опасалась Епанчина – не случилось. Каким-то непостижимым образом скандал обошел девушку стороной.
Придя с покаянной головой к директрисе, Вера получила в наказание укоряющий взгляд Варвары, да еще Елена Игнатьевна погрозила пальцем, мол, попробуй только еще раз…
Оставалось только благодарить небеса за чудесное избавление от позора. Пускай не как человек эпохи правления царя, но как историк Вера знала, что значило для девушки потерять честь, а для уважаемого человека – потерять репутацию.
К первому дню преподавания новая учительница готовилась особенно тщательно, благо комната, в которую так и не подселили никого, оставалась в полном ее распоряжении. Было время и для расслабляющей медитации, и для прически, и для макияжа, и для одевания. В классную комнату Вера решила зайти вместе со звонком.
Ученицы второго класса выглядели почти так же, какой помнила Вера свою мать на черно-белых фотографиях: одинаковые темные платья с кружевными воротничками, передники, чтобы не испачкать одежду чернилами, косички, заплетенные подругами с выбивающимися непослушными локонами, и удивленные глаза.
Слава Богу, что именно удивление читалось на лицах подопечных. Увидеть страх было бы куда хуже.
Традиционно поприветствовав учителя и получив разрешение присаживаться, девочки заняли свои места и затихли. Улыбаясь уголком губ, Вера окинула взглядом аудиторию. Задержала внимание на каждой девочке на долю секунды, но этого было достаточно, чтобы ученицы почувствовали свою значимость.
- Кто у нас старшая класса? – спросила Вера, хитро прищурив глаза.
На зов из-за парты вышла хрупкая курносая девчушка: кудрявые волосы были покрыты сеткой, но все равно выбивались из-под нее – уж слишком короткими были, платье застиранное и латанное, немного великовато, видно, от старшей сестры перешло.
- Отлично! – констатировала Епанчина и поставила на рабочий стол разрисованную узконосую крынку, одолженную у работников кухни и запечатанную обычной смолой. – Вот это нам передал один очень важный человек. С просьбой.
Вера понизила голос, перейдя на заговорщицкий тон, и многозначительно оглядела аудиторию.
- Этим летом я встретилась с археологом – мистером Дэвидом Кингом. Он как раз возвращался со своей супругой с места раскопок. Он так увлеченно рассказывал про находки, что не заметил, как к нашей компании пристроились субъекты подозрительной наружности. А когда мы очнулись – было уже поздно. Нас окружили.
Девчушки раскрыли рты, хватая каждое слово на лету. Еще никогда в жизни их учебный день не начинался так интересно.
- Эти субъекты, угрожая нам ножами, потребовали отдать то, что им не принадлежит. – И Вера кивком головы обозначила предмет, стоящий на столе. – Но мистер Кинг был не из робкого десятка. Он ввязался в драку! А я схватила кувшин и побежала так быстро, как никогда раньше не бегала.
Напряжение в аудитории все росло. Гимназистки затаили дыхание.
- Драка продолжалась, а я все бежала и бежала. Я слышала крики – бандиты послали за мной погоню! А потом я забежала в тупик! – кто-то ахнул, послышался скрежет ножек стула, шепотки. – И я не знала, что делать. Я стояла у стены, прижимала к груди кувшин, и слышала, как приближаются шаги. И вдруг… кто-то подергал меня за рукав. Я посмотрела вниз и обнаружила мальчишку. Вот такого же, как вы – маленького и симпатичного. И он потянул меня за собой. В стене открылась маленькая дверца и мы нырнули в нее. Это была какая-то ниша, прохода дальше не было. И мы замерли, затаились, как мышки.
Было хорошо видно, как ученицы переживают – они непроизвольно втянули головы в плечи и сжали руки в кулачки.
- Мы слышали, как прибежали бандиты, искали меня, но не нашли, и убрались прочь, - аудитория облегченно выдохнула. – А потом я вышла, и мой спаситель довел меня до дома. А утром я нашла записку на столе. Мистер Кинг должен был срочно уезжать. И он просил спрятать древнюю посудину. А я подумала, где лучше всего спрятать то, что будут искать?
Глянув вопросительно на учениц, Вера кивнула головой, подначивая искать ответ. Девчушки стали переглядываться, боялись высказать предположения…
- Прятать надо на самом видном месте, - подсказала Вера, - поэтому мы поставим наше сокровище рядом с такими же!
Первой сообразила староста – недаром ее назначили на ответственный пост. Девочка схватила псевдо-амфору, и отнесла в конец аудитории, поставила на полку рядом с похожими посудинами.
Ученицы загалдели: столько всего интересного произошло с новой учительницей. И наверняка, у нее есть еще много чего интересного рассказать.
- Меня зовут Вера Николаевна, - представилась Епанчина, когда волнения улеглись, - и мы будем с вами изучать историю Древнего мира.
На последних словах Вера снова понизила голос и сверкнула глазами, повергнув слушательниц в новое состояние экстаза.
Одновременно с этим в воздух взметнулась тонкая ручка старшей класса.
- Вера Николаевна, - девочка встала и с позволения учителя задала вопрос, - а что внутри сосуда?
- Ну, как же? – удивилась Епанчина. – В таких емкостях обычно хранят самое ценное – сердце фараона!
Нарочито невинная интонация, которая, по сути, должна была сыграть роль успокоительного, произвела впечатляющий эффект – класс взорвался возгласами.
И пока молодые барышни делились друг с другом только что полученной информацией, Вера внимательно рассматривала старосту класса: та прищурила глаза, еще раз повернулась к кувшину, и, сделав собственные выводы, села на место.
Интересно, думала Вера, столько времени пройдет прежде, чем кто-то из девочек задаст следующий вопрос: почему египетская посудина разукрашено довольно знакомыми росписями?
Следующее занятие у новой учительницы было по расписанию через урок – окно по-простому. Вера знала, с девочками постарше будет труднее. Это вам не соплячки, готовые верить первому встречному. Этих интересной историей не купишь. Придется искать подход к каждой отдельно, потому как перепады настроение и играющие гормоны – это… это… Вера даже не могла найти объяснение. Научное не подходило в силу собственной сухости, а по-человечески…
В открытую дверь постучали.
- Варвара Николаевна, мое почтение, - Вера встала со стула, приветствуя заместителя директора гимназии, по пути подумала, как хорошо, что родители так неразборчивы в именах: называй кого хочешь Николаевичем – и не ошибешься.
- А что это у вас двери нараспашку? – вместо приветствия, произнесла Варвара, застряв на пороге.
Вера нахмурила брови, пытаясь понять, где допустила ошибку.
- Это же перерыв и вы должны проводить его в тишине, - продолжала напутствовать Варвара. – Чтобы ничто не отвлекало готовиться к следующему занятию.
- А меня не отвлекает…
- Так должно быть! – рыкнула замдиректора и, не выслушав оправданий, вышла вон.
- Вот и прокол, - пробормотала Вера, вжимая голову в плечи, когда дверь с грохотом захлопнулась.
А затем нутро заполнило возмущение, да настолько сильное, что Епанчина широким чеканным шагом подошла к двери, распахнула створку и еще стулом подперла.
- Новая методика, - отчитывалась генеральская дочь перед невидимым контролером, - учитель должен вливаться не только в процесс учебы, но и сближаться в минуты перерывов. Разрешается даже играть в динамические игры во дворе, либо позволять гимназистам находиться в классе и в перерывах между занятиями.
А с третьим классом, действительно было труднее. Это вам не общеобразовательная система образца «нерушимого». Тут в первый класс не шли исключительно в семь лет – разброс был куда более ощутимый.
Заходя в аудиторию, девушки постарше окидывали оценивающим взглядом новую преподавательницу, и занимали последние ряды, чтобы с началом урока абсолютно не скрываясь, листать вестник моды.
Те, что были явно помладше возрастом, старались не отставать от более взрослых одноклассниц, и с еще большим усердием старались не обращать внимания на учителя.
Вера встала из-за стола, привлекая к себе внимание, подняла и вновь опустила книгу. А затем громко и не менее демонстративно захлопнула ее. На какой-то миг хлопок заставил замолчать студенток. Этим моментом и воспользовалась Вера.
Выйдя из-за учительского стола и спустившись с кафедры, Епанчина стала медленно приближаться к окну. И даже начала говорить, но явно обращаясь не к аудитории.
- Падение Римской империи началось с обычного отказа одному из воинов в повышении. Аларик, так звали командира гарнизона, который защищал северные римские границы, превосходно зная стратегию и тактику римских полководцев, собрал свою армию и двинулся на столицу мира.
Дойдя до подоконника, Вера провела по нему рукой, отмечая, как тихо стало в классной комнате, и запрыгнула на окно, усевшись лицом к ученицам и, упершись спиной в откос.
- Слишком высоки были римские стены, слишком прочны, - продолжала Вера, глядя на стену позади студенток, - и Аларик решил взять город измором. Он перехватывал все поставки зерна, он не пускал обозы и ждал, когда жители города сами откроют ему ворота. Так продолжалось два года.
Преподавательница сделала паузу, перевела безразличный взгляд на шепчущихся на последних рядах модниц, и снова продолжила рассказ:
- Измотанные голодом римляне стали убивать и есть своих же соседей, - кульминация пришлась по вкусу гимназисткам, они заерзали на стульях, отложили журналы, - и продолжали устраивать бои гладиаторов!
Дальше все пошло, как по маслу. Необычное положение учителя, передвижения Веры по классу, рассказ совсем не по учебнику и обещание на следующем уроке обязательно рассмотреть историю римского платья, пускай не покорили третьеклассниц, но привлекли внимание.
Епанчина была довольна.
А вот консервативная и строгая Варвара все шпионила. Проходя мимо открытых дверей в перерывах между уроками, ненароком задевала створку, отрезая Веру от шума коридора. Затем, когда появился стул, стала аккуратно его двигать, и снова закрывать проход.
Но в один из дней все же поплатилась. Вера, понимая, что словами делу не поможешь, а идти против завуча – неблагодарное и совсем неблагородное дело, попросила местного столяра выточить деревянный треугольник, который вставила в дверную щель. И в один из дней, когда конструкция заняла свое место, а стул предусмотрительно убран, Варвара – серый кардинал гимназии – в очередной раз патрулировала коридор. Проходя мимо исторического кабинета, заложив руки за спину, и не обнаружив привычно торчавшего у входа стула, радостно пнула дверь ногой. Створка проворно отлетела от Варвары, и еще проворнее поспешила назад. Прямо навстречу распахнувшимся от удивления глазам и выскочившим на высокий лоб бровям. Руки, естественно завуч выставить не успела.
- И-и-и, - донеслось из коридора, и Вера поспешила на зов.
Варвара сидела на полу, раскинув ноги в стороны и держась на расквашенный нос. Вокруг очень быстро собрались любопытствующие, кто-то протягивал платок, но завуч все никак не могла оторвать руки от лица и продолжала тоненько пищать.
- Варвара Николаевна, как же вы так неаккуратно, - хлопотала вокруг завуча Епанчина, отправила девочек за водой и платками, других – за доктором. – А я тут двери закрепила, а то сквозняк, знаете ли, постоянно норовил закрыть их. Ай, как же нехорошо! Лед бы вам приложить. Есть на кухне лед?
Кто за что боролся, на то и напоролся – гласит народная мудрость. Своевольный «сквозняк» больше не трогал двери исторического кабинета.
Дни текли за днями. Про новенькую судачили, смотрели криво на совместные с институтками уроки танцев, приписывали роман с учителем хореографии, завидовали тому интересу, что проявляли ученицы к урокам истории.
Однажды Епанчину вызвали на ковер. Елена Игнатьевна хотела узнать, отчего во время уроков ученицы позволяют себе шуметь, и почему при таком непорядке, успеваемость учениц Веры Николаевны неуклонно ползет вверх?
- Они ведь дети, - стала оправдываться учительница истории, - им трудно сидеть на одном месте пятнадцать минут. Я уж не говорю про академический час. Их надо отвлекать от основной темы, тогда, поддерживая процесс обучения ассоциациями, материал будет усваиваться лучше.
- А вот эти ваши… - директриса замялась, - «пальчики»… Это что?
Вера нахмурила брови, пытаясь понять, о чем речь.
- Мы писали, мы писали, наши пальчики устали? – предположила учительница и получила утвердительный кивок головой. – А это расслабление внимания. Небольшой перерыв, чтобы проветрить мозги.
Теперь настала очередь директрисе хмурить брови. Вера тут же стушевалась.
- Мне кажется, что это лишнее, - Елена Игнатьевна сжала губы.
Генеральской дочери стало обидно: так старалась она не ради успеваемости, не ради себя, а ради детей. Так и учиться веселее, и желание учиться вообще не пропадает. И Вера пошла ва-банк:
- Это новые методики. Нам преподавали их на курсах. И они работают. Да вы и сами видели результат.
Вера гордо вскинула подбородок, а директриса нехотя кивнула. На этом аудиенция была закончена. Назревающая буря улеглась, но лишь для того, чтобы уже через неделю разбушеваться с новой силой.
В директорский кабинет Вера шла, весело болтая с Эдуардом Артуровичем. Учитель танцев не шел – летел, поэтому в довольно тихое помещение преподаватели зашли просто-таки торжественно.
- Очень хорошо, - директриса гимназии встала из-за стола, - теперь все в сборе.
Стушевавшись под десятком взглядов, Епанчина присела на краешек стула, так же, как сидели и остальные дамы в комнате, положила руки на колени.
А дальше началось неимоверное. Корившая неделю назад Епанчину за новые методы Елена Игнатьевна, сегодня ставила в пример новенькую. Более того, заставила провести образовательный инструктаж для старых учителей.
Но совсем плохо стало, когда заведующая процессом обучения сообщила, что в Бестужевские курсы, на которых и училась Вера, был отправлен запрос на предоставление материалов для изучения новых методик.
Епанчина спала с лица. Стоит ли объяснять, чем грозило разоблачение? А ведь никаких обучающих новой методике материалов в природе не существовало.
Помощь пришла совсем с неожиданной стороны. Маргарита Блажкова, невзлюбившая Веру с первых дней знакомства, в очередной раз презрительно и хитро взглянула на Епанчину, и посоветовала:
- Так, а зачем ждать материалов? Пускай Вера Николаевна сама их и напишет - небольшую методичку, а папа ее напечатает в том количестве, которое нужно будет для нашей гимназии и для остальных учебных заведений.
Знала бы Маргарита, что своим желанием выслужиться перед директрисой, спасает репутацию новой учительницы, ни за что бы не произнесла эти слова.
После непродолжительного мастер-класса с рассказом элементарных «разминок для проветривания мозгов», Елена Игнатьевна отпустила всех по домам. Институтские коридоры опустели и, казалось, было слышно, как паук плетет свою сеть под высоким побеленным потолком.
Вера решила задержаться.
- Елена Игнатьевна, за что? – жалобно пропищала Епанчина. – Они ведь теперь меня ненавидеть будут. И так смотрят свысока, в столовой едят за отдельным столом… Лучше бы вы сами рассказали про эти «уловки учителей».
Директриса прервала жалобы:
- Вы, Верочка, не замечаете очевидного. Да, они вам завидуют, и будут продолжать завидовать. Но от этого не станут учить наших девочек лучше. А вы свои достоинства и заслуги не принижайте. Не надо… вы думаете, почему на всю Херсонскую губернию гремело имя сестер Гозадиновых? Потому что мы были красавицами? Нет. Иностранками? Нет! Потому что мы были другими. И не побоялись пойти против течения. И у нас были недоброжелатели и завистники.
Но сколько бы ни уговаривала Елена Игнатьевна Верочку, страхи и опасения так и не покинули новую учительницу.
Каждый день цветная копия настоящей Веры Николаевны Епанчиной – Вера Солнцева – покоряла вершины: страх оказаться разоблаченной подгонял и путешественница во времени проводила много времени за изготовлением накладных ресниц, беспокойство за девочек заставляло придумывать новые и новые способы обучения, тревога за будущее, которое, вполне возможно, уже будет совсем не таким, как помнила Вера.
Когда до осеннего бала оставалось несколько дней, а мандраж от классического «что надеть?!» вытеснил все другие боязни, к учительнице подошли студентки третьего класса. Зачем? Попросить сделать их такими же красивыми, как сама Епанчина.
Оказывается, сама того не замечая, Вера покоряла не только умением проводить уроки, но и замысловатыми плетениями кос. Было оговорено, что все девушки, которые будут петь на благотворительном музыкальном вечере, предшествующем осеннему балу, заплетут косы-ободки, символично венчая себя коронами. А девочки помладше обойдутся косой-паутинкой.
В день подготовки к балу и благотворительному вечеру нервировали все и всё. Вера еле сдерживалась, выслушивая детское наивное щебетание воспитанниц: процесс плетения кос небыстрый и нелегкий, даже при наличии помощниц из салона Женевьеф, которая специально ради благотворительного вечера закрыла цирюльню и магазин, посвятив все время своих подчиненных уходу за волосами студенток. Девчонки наперебой хвастались пополнениями гардеробов. Впервые за многие годы директриса позволила институткам переодеться в нарядное после выступления на вечере. Но еще больше умы гимназисток занимали мысли о встрече с воспитанниками мужской гимназии.
Конечно, они – воспитанники – никогда не упускали случая и звали девочек с собой на гуляния в Александровский парк. Но бал – это совсем-совсем иное. Тут можно показать себя во всей красе и совершенно официально, без косых и строгих взглядов взрослых.
У Веры голова шла кругом от выдаваемой информации о достоинствах и недостатках будущих мужчин. Разобравшись поскорее с прическами, она сбежала к себе.
Закрывшаяся за спиной дверь отсекла шумы, но часть звуков все же пытались пробраться в щели. Вера еще раз кинула взглядом на приготовленный наряд, тяжело вздохнула и уселась на кровать, сцепив руки в замок.
Вот она – жизнь. Бьёт ключом. Но ведь это не ее жизнь… почему тот, кто решил отправить девушку не самого аналитического склада ума в малоросский прованс, не озаботился выдать инструкции? Ну, или на худой конец, поставил бы цель.
Вере очень не хотелось повторения истории с революцией, Первой, а тем более Второй Мировой. Но без полных данных, без схемы действий, как она – совсем не ключевая фигура – может повлиять на ход истории?
- Ну, Петр Васильевич, припомню я вам скучные лекции, когда вернусь! – погрозила Вера кулачком пустоте комнаты, а затем снова сникла: - если вернусь…
Ближе к вечеру, когда одетые и причесанные гимназистки упорхнули в направлении Императорского русского музыкального общества и музыкальных классов, в комнату к учительнице истории постучалась Женевьеф.
Вера, не вставая с места, дала разрешение войти.
- Что случилось? – Женевьеф влетела в комнату окрыленная, но увидев состояние подруги, тут же поспешила на помощь. – Что произошло?
Епанчина все так же сидела на постели, сцепив руки в замок и смотрела точно перед собой. Лицо бледное, глаза потухшие. Модистка присела рядом, взяла руку подруги в свою.
- Так что случилось?
- Жизнь… - вяло, но все же отреагировала Вера.
- Что жизнь?
- Жизнь случилась, - все же объяснилась Епанчина. – Бурлит, цветет и пахнет. Но это не моя жизнь. Я здесь не должна быть. Все чужое. Такое… настоящее.
Женевьеф тяжко вздохнула и тоже уставилась на стену.
- Как ты права, Вера, все вокруг – чужое. Из другого мира. Не из нашего.
Учительница встрепенулась, глянула на подругу с подозрением, но та продолжила и надежды рухнули:
- Я ведь тоже сюда сбежала подальше от столичной жизни. Почувствовала себя свободной от условностей, бизнесом занялась. А оказалось – все шелуха. Чтобы не прогореть, пришлось снова играть роль ясноокой куклы. Глупышка, но такая миленькая. Понимаешь?
Вера повела плечом. И понимай, как хочешь. Ей-то самой роль подсунули. Опальная дочь, страх разоблачения.
- А еще чулки эти… - Вера не заметила, как произнесла вслух.
- Какие чулки? – тут же откликнулась модистка.
- Осень пришла, скоро придется чулки носить, пояс для них. Это же так неудобно! И штаны не наденешь…
- Да-а, - с еще большей скорбью выдохнула француженка, - вон недавно совсем, как раз перед твоим приездом, две отдыхающие приехали, и решили вечерком продефилировать по проспекту в юбке-брюках. Ой, какой скандал был! Их даже помидорами забросали. И яйцами. Если бы еще хлебом кинули, была бы очень хорошая маска для лица – на пять лет молодеешь сразу.
Вера хмыкнула и повернула голову к модистке – кто о чем, а немой о солнце.
- Мон ами, - Женевьеф широко улыбнулась, - ты знаешь, что под юбкой не видно, что на тебе надето, и никто не увидит, только если ты не станешь танцевать «Кан-Кан».
- А что, его в программу танцев не включили? – Вера наиграно схватилась за щеки и захлопала глазами.
Хозяйка косметического салона бодро подскочила с кровати:
- Одеваться! Быстро! И ресницы не забудь! Сегодня соберется высший свет этого захолустья – будешь моей ходячей рекламой!
Глава 11.
До здания музыкального общества добирались пешком. Небо хмурилось, но испугать спешащих на праздник горожан не смогло.
За пару месяцев пребывания в старом Херсоне, Вера так и не привыкла к изобилию архитектурных форм и открытым пространствам уже довольно большого города. Почти семьдесят тысяч населения – это вам не хутор в десять хаток. Одна культурная жизнь чего стоила: музыкальные вечера, синематограф, клубы по интересам, гонки, скачки, театры…
Наступающие сумерки бежали наперегонки с зажигающимися фонарями. Город уже дорос до электрического освещения центральных улиц, однако темные проулки все еще пугали одиноких путников.
Не привлекать к себе внимание Женевьеф не умела: раскланивалась с каждым встречным, останавливалась, объясняла, куда держит путь, отмахивалась от пристойных и непристойных предложений, поступающих от приличных и не очень прилично одетых субъектов. Вера предпочитала молчать и не вертеть головой.
Центральный вход был украшен живыми цветами, при чем не срезанными, а выращенными в горшках – реклама сообщества любителей комнатных растений.
От изобилия ароматов щипало в носу. Сама Вера предпочла капельку давно знакомого запаха торговой марки «Герлен».
Не успели гостьи войти в помещение общества, как навстречу им, поправ все законы приличия и двинувшись против течения, направился пузатый господин с пышнейшими бакенбардами, облаченный во все белое.
- Женевьеф, ма шери! – пробасил он, раскинув руки в стороны, словно собирался сгрести француженку в кучу и тискать долго и страстно. Но вместо этого, большой и добрый снеговик извернулся и в галантном полупоклоне пожал руку модистке. – Моя благоверная в восторге от корсета, приобретенного у вас на прошлой неделе. Вы не представляете, ма шери, она целую неделю ходит довольная и ни разу не упрекнула меня ни в чем.
- Эдвин, как всегда, льстит, - Женевьеф обернулась к Вере и заговорщицки подмигнула, - это у него в крови. Позвольте вам представить. Вера Николаевна Епанчина, крайне скромная особа, хоть это и не умаляет ее талантов.
- Еще одна нимфа в окружении богини, - расщедрился на комплимент пузатый снеговик, - Людвиг Эдвин Каруана, британский вице-консул и уполномоченный консул Турции.
Вера качнула головой, отвечая на приветствие, и как можно незаметнее вытерла кружевную перчатку об юбку – уж слишком горячи были пальцы вице-консула.
Лестница на второй этаж, выстланная ковровой дорожкой, показалась Епанчиной довольно крутой, но соизмерив высоту потолков и длину пролетов, согласилась с архитектором. В еле заметные узоры обоев вросли кованые латунные светильники, вездесущие римские шторы колыхались каждый раз, как мимо них проходили гости. В приоткрытые окна проникали звуки улицы, смешивались с глухим звучанием фортепиано.
Главный музыкальный зал не имел сцены. Ее заменял невысокий подиум, на котором размещался огромный черный лакированный крокодил. Рядом с роялем в два ряда выстроились ступени, на которые, по идее, должны были взбираться выступающие с номерами институтки.
Вера насчитала восемь колонн с двух сторон зала. Ровно со второй по счету колонны от сцены, служители храма искусств расставили стулья. Полукругом относительно сцены и широко, относительно друг друга, так что любой, кто пожелает покинуть зал, не зацепит рядом сидящего, не осквернит мелодию диссонансом скрежета ножек стула о паркет.
Кстати, о паркете. Такого Вера не видела даже в самых дорогих домах друзей родителей. Мастеру, который руководил работами, умельцам, которые укладывали доски, уборщикам, которые хранили целостность поверхности – слава!
- А вот и мой помощник! – вновь пробасил вице-консул, протягивая руку в сторону высокого мужчины, затянутого в узкий и длинный сюртук. - Фредерик Дрэйзен…
Дальнейшие разъяснения кто и зачем, Вера пропустила мимо ушей. Самым главным было то, что она уже встречалась с этим господином, и не при самых располагающих обстоятельствах. Вспомнился жаркий летний день, улетающая шляпка и нелицеприятное высказывание в адрес маленького рыцаря сердца.
- О, Женевьеф, вы великолепны, как всегда, - помощник консула аккуратно разорвал круг обступивших его девушек, завладел ладонью модистки и, не отрывая взгляда от яркого румянца на щеках француженки, по старинке поцеловал пальчики.
«Да, за такие глаза и подобные взгляды можно и на плаху пойти», - подумалось Вере, когда Фредерик Дрэйзен повернулся к ней.
- Вера Николаевна Епанчина, учительница истории в женской гимназии, - меж тем продолжал представление вице-консул.
Помощник Эдвина поначалу засветился, однако при упоминании должности спутницы Женевьеф, сник и, даже не сделав шаг навстречу, легко пожал руку генеральской дочери. Видимо, решил, что советник царя по военным кампаниям всего лишь однофамилец, и никак Епанчина не могла бы стать простым городским учителем, да еще и в провинции.
- Первый же вальс – мой, - Фредерик вновь перевел взгляд на француженку, и, получив кивок согласия, раскланялся.
- Ринулся покорять новые вершины, - хмыкнул ему вслед вице-консул, ничуть не смущаясь перед дамами выдавать столь нелестную оценку своему помощнику.
Первые ряды кресел были уже заняты, да и программу выступлений подруги знали наизусть, посему решили разместиться подальше от сцены, дабы потратить время на куда более интересное занятие: Женевьеф собиралась рассказать всю подноготную аристократической жизни малоросского прованса.
- Маргариты Блажковой, как всегда нет, - язвила подруга, теребя кружево платья и нервно поглядывая на мистера Дрэйзена, - она приходит обычно ко второму танцу. Дурной тон, конечно, но что поделаешь – эффектность превыше всего.
«Престиж ничто. Жажда – все!», - всплыло в памяти Епанчиной.
- Вон там впереди, - модистка кивнула в сторону первых рядов, - Софья Богдановна и Фридрих Фальц-Фейны.
Вера непроизвольно дернула рукой, проверила, висит ли на шее короткая цепочка с кулоном.
- Рядом с баронами – чета Блажковых. Они всегда вместе сидят. Главный спонсор города и главный взяточник города.
На сцену вышел конферансье, и Женевьеф пришлось прервать свою обличительную речь. Однако уже после первых аккордов, француженка вновь вернулась к так любимым ею сплетням.
Благотворительный концерт решили не затягивать. Окрыленные почетным вниманием институтки пели не в пример лучше, чем на репетициях. И даже сидящие на балконах слушатели мужской гимназии не смогли отвлечь их кривляньями и воздушными поцелуями.
Примерно на середине выступления задние двери зала открылись, вдоль стены, стараясь не шуметь, прошел человек. Вера мельком глянула на вошедшего, он как раз проходил мимо последних рядов: высокий, стройный, широкоплечий, темноволосый и мог бы стать первым красавцем в личном рейтинге Епанчиной, если бы не пышнейшие усы и борода.
Мужчина же, увидев любопытный взгляд девушки, остановился, на миг глаза его прищурились, затем он вежливо улыбнулся и, заложив одну руку за спину, поклонился. Настала очередь Веры смущаться, что она успешно и сделала – нахмурила брови на долю секунды, затем сотворила подобие улыбки и отвела взгляд, коря себя за любопытство. Женевьеф на такие мелочи не отвлеклась, продолжала судачить.
Общий план выступления был рассчитан на час. Так и случилось. Институтки сорвали аплодисменты, преподаватели и директриса гимназии – комплименты, а работники музыкального сообщества – новые царапины на паркете.
Пережидать антракт компаньонки решили подле буфета. На улице все же сорвался дождь, пускай и мелкий, но поддающийся порывам ветра, поэтому залетающий под навесы. Эдвин Каруана, оставив двух своих горячо любимых дам и Веру на диванчике в холле первого этажа, помчался за десертом в буфет.
Миссис вице-консул болтала с Женевьеф, Вера делала вид, что ей крайне интересны темы швов для шитья нижнего белья, а в это же время рассматривала гостей.
Сколько же элегантности в нарядах начала двадцатого века! Никаких пышных юбок, тюрнюров или глубоких декольте. Двубортные камзолы-венгерки, так похожие на гусарские мундиры кроем, вытачивали фигуры мужчин так, словно это они носили корсеты, а не придворные модницы.
Вон мелькнул светлый пиджак помощника консула… Надо же, даже не вспомнил!
А вот и усатый господин, позволивший себе опоздать к началу выступления.
- Вера Николаевна? Вера Николаевна! – затрясла француженка подругу за руку, возвращая на землю. – Ваш десерт прибыл.
В голове вмиг возникли непристойные картинки: тающий на животе кубик льда, испачканные в сливках пальцы, шоколадные следы от ладоней на широкой мужской груди…
Вера сглотнула и заставила себя повернуть голову.
- Благодарю, - просипела девушка, принимая вазочку с двуцветным мороженым.
- Что с голосом? Хворь? – тут же отреагировала миссис Каруана.
- Нет, нет, все в порядке. От волнения запершило. Первое выступление все-таки, - корявое объяснение уже совершенно твердым голосом убедили жену консула – она отстала.
Вера больше не поворачивалась в сторону семейства Фальц-Фейнов и беседующего с ними мужчину в сером камзоле, однако желание еще раз встретиться взглядом с незнакомцем неприятно сверлило висок.
Еще в самом начале антракта все до единой институтки сбежали в классы, чтобы сменить наряды, и на удивление быстро справились.
Сквозь густой гул голосов были слышны нестройные звуки музыкальных инструментов – квартет настраивался на долгий вечер.
Холодный десерт закончился быстрее, чем перерыв. Мелькающие то тут, то там лакеи собирали опустевшие бокалы, однако по какой-то нелепой причине, новые напитки не разносили. А может, это тонко продуманный ход – не следовало бы гостям много пить перед танцами? Как говорят в Одессе: мама, вы хочете рыбы – так встаньте и пожарьте! Буфет открыт, напитки и закуски ждут своих почитателей. Необходимо лишь пройтись.
Гости не желали идти, они желали общаться.
В какой-то момент чета британцев испросили прощения и покинули приятную компанию Веры и Женевьеф. Оставшись наедине с подругой, Епанчина, наконец, решила удовлетворить собственное любопытство:
- Женевьеф, кто этот мужчина, что стоит возле баронессы? В сером…
- О, а вот и Александр! – не дала договорить Вере модистка. – Опоздал… никак был занят более приятным занятием, чем пение ваших невинных птичек. И как я и говорила, Маргариты тоже нет. Вполне возможно, что они с Фальц-Фейном…
Женевьеф принялась растягивать слова, а Вера, в очередной раз, услышав знакомую уже фамилию, поднесла руку к глазам, якобы проверить время. Еще в процессе подготовки к первому осеннему балу, Вера заказала себе украшение-манжету: такой себе набор рюшей и шелковых лент, надевающийся на запястье и покрывающий почти всю ладонь, видны были лишь пальцы. Получив изготовленную на заказ часть вечернего наряда, девушка поспешила добавить и своих штрихов: для полного равновесия композиции пришила медальон, найденный на пляже, зеркально по отношению к крохотному циферблату часов. Полный винтаж!
Намек француженки на глубоко личные отношения Епанчину не тронул. Наверное, в силу воспитания вседозволенностью двадцать первого века. Зато фамилия знатного рода, выгравированная на кулоне и прозвучавшая из уст подруги, в очередной раз уколола интуицию осиным жалом.
Бал открывал легкий, словно тополиный пух, вальс. С первых же аккордов Женевьеф упорхнула на середину зала. Но здесь следовало бы уточнить: как и обещал, француженку «упорхнул» статный кавалер в белом мундире – Фредерик Дрэйзен. Вера осталась одна. Она предпочла уйти в тень высокой колонны и медленно перемещаться по периметру зала, дабы никто не подумал, что ей скучно, и не дай Бог, не потащил танцевать.
Вальс сменялся полькой, Эдуард Артурович щеголял в новой жилетке и не стеснялся показывать молодцам из мужской гимназии, как надо танцевать институток. Спустя несколько зажигательных мелодий слушательницы первых классов женской гимназии устроили еще один сюрприз – исполнили настоящий цыганский романс, потрясая бубнами и размахивая широкими подолами цветастых юбок.
Чем больше разрумянивались институтки, тем чаще Вера пряталась от заинтересованных мужских взглядов. Продолжая верить, что сейчас она – лишняя на чужом празднике, переходила с места на место и пыталась перехватить хоть на минуту веселящуюся во всю подругу.
Как и обещала Женевьеф, Маргарита Блажкова явила себя народу аккурат в момент интерлюдии. Музыканты только закончили играть кадриль, переходя на легкую увертюру, давая передышку уставшим ногам танцоров. Как только поток спешащих за сладостями мальчишек и девчонок иссяк, в центральные двери зала вплыла богиня.
Вера поймала себя на том, что по-черному завидует красоте дочери городского управляющего. Головы абсолютно всех присутствующих повернулись в сторону черноволосой нимфы, оставшиеся в зале институтки, не скрывая восторга, громко зашуршали словами.
Вопреки принятым в обществе приличиям, Маргарита не обременяла себя обязанностью ходить в сопровождении родственника или компаньонки. Затмив красотой всех в зале, раздавая фальшивые улыбки направо и налево, прошла зал по широкой дуге и присоединилась к родителям.
Генеральская дочь успела заметить, какими холодными взглядами обменялись помощник вице-консула и дочь городского главы. А еще обратила внимание, с какой жадностью пожирает взглядом Маргарита Блажкова темноглазого барона, хотя тот на вошедшую совершенно не отреагировал.
- Маргарита, ты опять себе позволила лишнего, - шипела на дочь Елизавета Николаевна, - что это за наряд? Половина спины напоказ!
Блажкова-младшая медленно повернула голову, посмотрела на родительницу свысока, и вместо оправданий выставила собственные претензии:
- Мама, а почему мы с вами до сих пор здесь стоим, а не танцуем с Фальц-Фейном? – удивления в вопросе не было ни капли, а вот приказного тона – хоть отбавляй.
Недовольно постукивая старым растрепанным веером по запястью, Елизавета Николаевна направилась к баронессе и сыновьям.
Подобострастно уточнив состояние настроя Софьи Богдановны, жена градоначальника сразу перешла в наступление:
- А что, Александр Эдуардович, сегодня вы не танцуете?
Барон, действительно, за весь вечер не подарил ни единого танца ни одной из присутствующих дам.
- Я несомненный дурак, Елизавета Николаевна! Прошу вас, - и протянул руку, предлагая пройти на середину зала.
- Бог с вами, голубчик, куда мне польку-то плясать! – жеманно повела плечом мадам Блажкова. – Это лучше вам, молодым да резвым…
Договаривать Елизавета Николаевна не стала, просто коротко кивнула, указывая подбородком в направлении дочери.
Александр тяжело вздохнул, а Фридрих чихнул.
- Хватит, Александр, не паясничайте, прошу вас. И пригласите Маргариту на тур вальса…
- А лучше – мазурку, - поддакнула супруга херсонского головы.
Барону ничего не оставалось делать, как подчиниться воле матери. Нарочито медленно перебирая ногами и останавливаясь у каждого знакомого, Александр пошел по большому кругу в направлении ожидающей кавалера Маргариты. К сожалению, никто из господ не избавил Фальц-Фейна от незавидной участи – к Снежной Королеве боялись подойти, зная, что та откажет в любом случае.
- Маргарита Николаевна… – барон остановился в шаге от земного воплощения Венеры, поклонился, заложив обе руки за спину.
- Александр Эдуардович, - Маргарита слегка качнула головой, - приветствую.
- Сегодня чудесный вечер, - попытался оттянуть момент танцевальной близости барон, - жаль, вы пропустили выступление своих воспитанниц. Они были неподражаемы.
- О, вы заметили мое отсутствие?
Этого вопроса Александр не ожидал и автоматически, заготовив ответ, выпалил:
- Да, - сказал и замер.
Слово не воробей, выпустишь – не поймаешь. А вот Маргарита, похоже, поймала того воробья, что выпорхнул у барона – тут же поставила галочку в свой список крохотных побед над Александром.
Ни оправдываться, ни извиняться Фальц-Фейн не умел, поэтому просто сменил фальшивую улыбку на откровенную холодность и замолчал, пристально глядя на собеседницу.
Оркестр доигрывал кадриль. Далее должен был следовать вальс, на который и должен был пригласить девушку барон. Стоя спиной к танцующим, лицом к колоннам, Александр наблюдал за прогуливающимися парами, за щебечущими гимназистками, за затевающими новую пакость воспитанниками мужской гимназии.
Прислушиваясь к звукам квартета, барон молча протянул руку Маргарите, продолжая смотреть ей за спину. Сердце пропустило удар, когда в руку легла ладонь черноволосой красавицы, а из-за колонны выплыла Епанчина – та самая девушка, что весело неслась по мощеной улице за украденной ветром шляпкой.
Вера шла медленно, сцепив пальцы рук и глядя себе под ноги. Но в какой-то момент несостоявшаяся жертва газетного скандала подняла голову и встретилась взглядом с Александром. Глаза полыхнули пламенем, карамельные губы приоткрылись. Девушка замерла, наблюдая, как ровная полуобнаженная спина учительницы этики удаляется, заставляя барона оторвать взгляд и следовать за собой на середину зала. Рука генеральской дочери снова дернулась, теребя крохотный медальон с начертанной на нем двойной фамилией.
- Вера Николаевна! Мы нашли вас!
От довольно громкого оклика, Епанчину передернуло – она отвела взгляд и уж больше не поворачивала головы. Женевьеф снова единолично завладела вниманием подруги.
- Вера Николаевна, я не видела вас ни на одном из туров! Так нехорошо! Вам следует станцевать! Фредерик, пригласите даму! – одной пулеметной очередью модистка сразила наповал сразу двоих.
И никто не посмел отказаться – Вере пришлось принять навязанное Женевьеф приглашение.
Объятия чужого, да еще и неприятного ей мужчины заставляли нервничать. Однако отказать в мастерстве танцору было невозможно. Вера понемногу расслабилась и поплыла по волнам мелодии. Перемену в поведении партнерши заметил и помощник консула. Прищурил глаза, склонил немного голову и оценивающе поглядел на генеральскую дочь. По-другому посмотрел. А когда заметил явный интерес барона к девушке, и вовсе расплылся от удовольствия. Даже позволил себе несколько приятных комплиментов.
Несколько раз, кружась в танце, Вера ловила хмурый взгляд Маргариты – та была явно недовольна молчаливым Александром.
Вальс казался бесконечным. Раззадорившись и найдя нечто интересное в партнерше, Фредерик сыпал остротами, и довольно удачными – Вера улыбалась. Всего один раз Епанчина пересеклась