Купить

Змеиный медальон. Книга 1. По ту сторону. Кира Калинина

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

Юной Лике мерещатся чудовища. Сводный брат Кеша мастерит для неё защитный медальон со змеиным узором... и монстры из чужого кошмара становятся явью. Спасаясь от зубов и когтей, молодой человек попадает в неведомый мир и поначалу хочет лишь одного — вернуться домой. Но у местных обитателей свои виды на пришельца с Той Стороны, а кровожадные "слуги смерти" начинают на него охоту. Между тем за Ликой приходит человек в тёмном плаще…

   

ЧАСТЬ 1. По ту сторону

ПРОЛОГ. Сельский сюжет

Утро выдалось погожим, солнечным. Апрельское тепло подъедало с грядок последние ломти снега, жирно поблёскивал огородный чернозём, напитавшийся талыми водами и первыми дождями. По уставу, садоводческому товариществу «Сибирская Ривьера» полагалась охрана, но сторожка давно пустовала. Никто из дачников, заглянувших накануне проведать свои владения, не остался на ночлег, и у небывалого события, приключившегося в посёлке в этот ранний час, не оказалось свидетелей.

   В ясном воздухе из ниоткуда возник пылевой вихрь, заревел, заклубился и, вдруг разом потеряв силу, опал наземь белёсой кляксой. В центре кляксы обнаружился человек. Он переминался с ноги на ногу, отряхивая с себя бледно-серый налёт, и одежда под его пальцами на глазах менялась: плащ сизого бархата превратился в светлый тренчкот, долгополый сюртук и панталоны — в элегантный костюм-двойку.

   Человек выбрался на дорожку между дачными домиками, с неё — на шоссе, потопал ногами, оббивая грязь с остроносых штиблет, пригладил мягкие каштановые кудряшки надо лбом с изрядными залысинами и двинулся в направлении города.

   

***

От редакционного «форда» до калитки было шагов десять, но двухметровый Лёша одолел это расстояние в три прыжка, точно попадая кроссовками на утоптанные островки среди влажного месива. Штатив на плече, в руке сумка с камерой, всё тяжеленное, а ему хоть бы хны. Марина козочкой скакала следом, прижимая к груди блокнот и микрофон с кое-как смотанным проводом, — с носка на носок, чтобы каблуки-шпильки не увязли в мягкой, прожорливой, будто трясина, почве. Надо было ботильоны на танкетке надеть. Знала же, куда ехала!

   Деревушка Сорная тонула в весенней хляби, тоске и запустении, как при царе Горохе. Это в райцентре кругом асфальт, есть дом детского творчества и площадь с фонтаном. Двадцать пять километров к северу, и вот вам, пожалуйста: всей цивилизации — облезлый сельмаг у поворота.

   Улица продувалась насквозь, и Марину в её кашемировом полупальто вмиг пробрал озноб. А хозяйка дома выскочила за ворота в ажурной кофточке и пёстрой шёлковой юбке.

   — Заходите, гости дорогие, не стесняйтесь!

   Любовь Петровна Куроловова, мать девяти приёмных детей. Невысокая, плотная, с визгливым голосом и грузным бюстом, колыхавшемся при каждом движении. Волосы начернены до синевы и завиты в баранью кудель, печёные яблоки щёк тронуты румянами, на ногах обрезанные по щиколотку резиновые сапоги в цветочек. Опорки — всплыло в голове слово из незнакомой давней жизни.

   К дому вёл деревянный настил. Под Лёшиной размашистой поступью доски заходили ходуном, норовя сбросить Марину в сочную деревенскую грязь. Пришлось балансировать. И тут на весь двор грянуло вразнобой, но многоголосо и звонко:

   — Здрав-ствуй-те!

   Лёша как раз посторонился, сойдя на сухой пятачок у крыльца, и Марина увидела их — целую ораву малышей с одинаковыми щипаными головками, в жалких обносках, будто в арестантских робах.

   Потом-то она разглядела, что роста и возраста они разного, у мальчишек на макушках ёжик, у девочек — хвостики, а куртки и джемперы на ребячьих фигурках имеют вполне приличный вид. Но в память врезалась эта первая картина, как видение из иного мира: в ореоле утреннего солнца — безликие силуэты с тонкими цыплячьими шейками…

   На крыльцо вышел усатый хозяин Вадим Михайлович и позвал приехавших в дом.

   — Раздевайтесь, разувайтесь, — суетилась Любовь Петровна. — Сапожки оботрите и вот сюда, в сторонку… Да чего ж вы босиком? Тапки, тапки наденьте!

   В холодных сенях, застеленных старыми половиками, тапочки стояли в три ряда. Взрослые, детские — разные. И для гостей тоже нашлись.

   Первым делом Марина записала в блокнот всех приёмышей четы Куролововых. Курносому и востроглазому Коле — двенадцать лет, серьёзной Лизе — одиннадцать, Рае, коренастой девице с грубым голосом — пятнадцать… Самые маленькие, близнецы Варя и Ваня, ходили во второй класс.

   — Мы вообще-то только девочку хотели взять. Думали, всё, последняя, хватит. Но не разлучать же сестру с братом, — похвалялась своей добротой Любовь Петровна. — Теперь ещё одну надо, для ровного счёта. Чтобы пять на пять!

   С младшими без проблем записали несколько синхронов. Дети сияли от восторга, когда Лёша прикалывал им микрофон-петлю, охотно позировали в обнимку с бурёнками и хрюшками на фоне дворовой слякоти, а после — дома, в гостиной, среди аляповатых ковров, и в спаленках, где над двухъярусными кроватями качались на бечёвке птицы из щепы с хвостами веером.

   Вадим Михайлович растянул меха баяна, ребятишки спели «Ревела буря, дождь шумел…». Солировал Ваня, тонким голоском старательно выводя недетские слова. Марина представила на его месте своего Антошу, нежного, пугливого, и в горле у неё встал ком.

   Из старших она первым делом обратилась к Боре, атлету с волосами цвета лисьего меха:

   — Ты, я вижу, спортсмен? Качаешься?

   Он помедлил с ответом и так прошёлся по Марине взглядом, что у неё щёки вспыхнули. И ведь мальчишка, шестнадцати нет!

   — Качаюсь, — не спеша, с растяжкой подтвердил он. — У нас в сарае гири есть. Хотите покажу?

   — Попозже, — выдавила Марина.

   В доме и правда были спортивные снаряды: гантели, обручи, футбольные и баскетбольные мячи. Вадим Михайлович вёл в школе пение и физкультуру — дикое сочетание! — в ту пору, когда в Сорной ещё была школа и детей не приходилось возить на раздолбанном пазике в соседнее Новоэтаповское. Любовь Петровна заведовала библиотекой — когда в деревне была библиотека…

   — Мы детишек на хороших книжках воспитываем, на классике, — хозяйка дома ткнула пальцем в томики Куприна и Бунина.

   Марина взяла один в руки, раскрыла: на странице синел библиотечный штамп.

   — Кеша у нас читать любит, — Любовь Петровна указала на хмурого парня у стены. — А Лика так вообще — запоем, за уши не оттащишь.

   От окна обернулась тоненькая русоволосая девочка-подросток. Четырнадцать лет, подсказал блокнот.

   А ведь она красавица, поразилась Марина. Единственное по-настоящему красивое лицо в этом таборе.

   — Лика — это уменьшительное от Анжелика?

   Девочка покачала головой.

   — Тогда Лидия?

   — Яснолика, если полностью. Но мы её просто Ликой зовём, — подал голос читающий Кеша.

   Скуластый, худой, тянется вверх молодым дубком. Старше всех — через неделю восемнадцать. Из мальчиков только у него волосы не торчали, как травка на английском газоне — чёлка длинная, с извивом, вроде казацкого чуба. Под такой хорошо прятать выражение глаз.

   Марина наклонилась к девочке:

   — Интересное у тебя имя — Яснолика. Редкое.

   — Так оно в записке было! — выпалила маленькая Варя, с нетерпением заглядывая Марине в лицо. И когда успела оказаться рядом? — Лику в дом малютки подкинули, а в пелёнках — записка: «Яснолика, одиннадцать месяцев». Только тётя Люба говорит, такого имени нет!

   Марина быстро взглянула на оператора: снял? А у самой сердце заныло.

   У каждого из этих ребят была своя горькая история, но чтобы вот так — новорождённую, к дверям приюта… Это показалось особенно несправедливым.

   — Лика, что ты любишь читать? — преувеличенно бодрым тоном обратилась Марина к девочке.

   — Да она всё глотает, — опять встрял Кеша. — Хоть Карамзина, хоть Донцову.

   Марина резко обернулась и увидела его глаза — необычные, цвета молодой бирюзы, в опушке светлых ресниц. Запнулась на миг и голосом строгой учительницы отчеканила:

   — Может быть, ты позволишь ей самой говорить за себя?

   — Так она же немая! — хором закричали Варя и Ваня.

   Марина ошарашенно повернулась к Любови Петровне, и та, предупреждая вопросы, горячо уверила, что в интернат для детей с нарушениями речи они свою «дочку» ни за что не отдадут.

   — Там же в основном заики. Ну и такие детки… — она понизила голос, — с отклонениями в развитии, вы понимаете? А у нашей Лики голова ясная. И к глухонемым ей ни к чему. Со слухом-то у неё всё в порядке. Учится в обычной школе, и получше многих, все задания письменно отвечает. Если что, Кешка вон поможет.

   Чубатый Кеша, лёгок на помине, положил перед Ликой блокнот и ручку.

   — Но ей бы язык жестов освоить, — растерянно сказала Марина.

   — Так она освоила! Её два года назад в лагерь посылали на всё лето. По муниципальной программе.

   Лика протянула Марине блокнот: «Мне не с кем говорить на языке жестов. Проще написать. Или нарисовать».

   Принесли альбом с рисунками: на них были яркие цветы, улыбчивые кошки и принцессы в бальных платьях.

   — Красиво, — сказала Марина. — У тебя талант.

   Одного листа недоставало: грубо оборванная кромка бросалась в глаза.

   — Это школа на конкурс посылала, — похвасталась мама Люба, захлопывая альбом. — Скажите, а передача когда выйдет? Чтобы нам не пропустить!

   С ручки оконной рамы, полускрытая листьями амариллиса, свисала круглая деревянная подвеска в ладонь шириной. Марина не заметила бы её, но девочка Лика качнула пальчиком резной диск, и на его лаковом изгибе вспыхнул отблеск солнца.

   — Можно?

   Марина взяла вещицу в руки. В первый миг резной узор показался чистой абстракцией. Нет, постой… никак это змеи? Два длинных чешуйчатых тела образовывали незамкнутое кольцо, обвивали перекладину вписанного в него Т-образного креста, перехлёстывались наверху и, раскрыв драконьи пасти, заглатывали кончики хвостов друг друга.

   Странная игрушка.

   — Это наш Кеша вырезал, — сообщила Любовь Петровна. — Он у нас мастер — золотые руки. Всю мебель в детских сам сделал. Вон полочки на стене, видите? И для кухни мне.

   — Так ты занимаешься резьбой по дереву? — спросила паренька Марина.

   — Плотничаю помаленьку, — пробурчал тот, набычившись и глядя в пол. Будто двоечник у доски.

   Любовь Петровна потрепала его по загривку.

   — Это он скромничает. Его наш дядя Юра разным премудростям обучил. Большой умелец был. Не простой краснодеревщик — художник! Жаль, прошлым летом помер. Девяноста двух годков от роду.

   Кто-то тронул Марину за локоть.

   Безмолвная девочка-подкидыш аккуратно забрала у неё медальон со змеями, повесила на прежнее место, прикрыв длинными листьями, и украдкой провела пальцем по подоконнику, будто рисуя какой-то узор.

   Марина попросила Кешу рассказать о своём увлечении на камеру.

   — Только чёлку подбери.

   На удивление, он справился. Правда, говорил больше о старом дяде Юре, своём наставнике. Счастливым не выглядел, но держался уверенно, взгляда не прятал.

   Марина поинтересовалась, чем он займётся после школы — до выпускного всего пара месяцев. Кеша пожал плечами:

   — В армию пойду.

   — А потом? Сюда вернёшься или в городе попробуешь устроиться? Хорошему мастеру всегда найдётся работа. Может, учиться собираешься?

   Он замешкался с ответом, и бдительная мама Люба вмешалась:

   — Сюда он вернётся, домой. Правда, Кешенька? Что там в городе делать? Суета, народу много, экология плохая, продукты в магазинах непонятно из какой дряни сделаны, а у нас всё своё, натуральное…

   — Ну да, вернусь, — подтвердил Кеша, но Марина заметила, как сжался в линию его рот, как напряглись скулы. А чёлка сама собой вновь упала на глаза.

   Напоследок сняли, как большое семейство обедает — с пирогами, блинами, салатами, жареной свининой и прочими разносолами.

   — Вы к нам летом приезжайте, — уговаривала мама Люба, провожая гостей до машины. — Ягоды будут, ягод у нас много… И овощи поспеют. Приезжайте!

   — Обязательно, — дежурно улыбнулась Марина.

   Когда микроавтобус, переваливаясь в ухабистой колее, двинулся к выезду из деревни, она наконец дала себе волю:

   — Ну почему, почему у меня чувство, что всё это очень неправильно! Ведь они доброе дело делают, о детях заботятся…

   — Ага — заботятся, — фыркнул водитель. — На каждого пособие положено — раз. Дармовая рабсила — два. Хозяйство-то, небось, нехилое? Живность всякая.

   — Три коровы, — откликнулся Лёша, — свиней десяток, гуси, кур стадо целое. Участок такой, что пахать и пахать. Но, как по мне, это лучше, чем детдом. И дармоедами не вырастут, которым всё за так даётся.

   Марина покачала головой, но ничего не сказала.

   

ГЛАВА 1. «Они здесь»

В окно было видно, как синий «форд» плавно тронулся с места. Грязь липкой лентой наматывалась на колёса, но лакового бока не пачкала, мелкие брызги не в счёт.

   Всё, укатил.

   Кешка закрыл глаза, и ему представилось: микроавтобус выбрался на асфальт, оставляя позади двойной чёрный след — поверх других таких же, только подсохших, посеревших. Огибая выбоины, поковылял к трассе. А там, будто застоявшийся конь, взял в галоп и помчался, легко обходя фуры и боязливые малолитражки.

   Час, полтора — как на крыльях.

   Впереди рос каменно-бетонный кряж города. Многоквартирные утёсы, сверкающие пики офисных высоток, улицы-седловины, облепленные зудящим человеческим роем. Чуть на отшибе, диссонансом, Эйфелева башня телецентра. Для людей в микроавтобусе — конец пути. Дом.

   Но в Кешкином воображении «форд» пропорол город насквозь, будто нож парусину, вырвался из столпотворения машин на тракт и синей птицей полетел навстречу горизонту. Ветер со свистом обтекал его кузов.

   Не сбавляя прыти, «форд» перевалил Урал. Не по туннелю, в свете тусклых фонарей, под толщей горных пород, а поверху, через старые, крошащиеся скалы. Вперёд! За окном исчезали захудалые деревни и коттеджные посёлки, сонные городки и сияющие огнями миллионники. Призрачная дорога стрелой шла на запад. Позади осталась Москва с лабиринтом улиц и проспектов. Мелькнули полосатые столбы — граница. «Форд» ехал через европейские столицы с их дворцами, памятниками, музеями, парками, кафе, магазинами, толпами народа — порой замедляя ход, но нигде не останавливаясь.

   А дорога летела к кромке континента и, долетев, продолжилась на мосту, который вырастал из ниоткуда на Кешкиных глазах, блестя стальными опорами. Мост нёс Кешку над океаном…

   Толчок — и он стукнулся лбом о стекло.

   — Чё, заснул?

   Оборачиваться не хотелось, а хотелось — остро, до ломоты в скулах — вернуться в сон наяву и мчаться, мчаться к ускользающему горизонту по шоссе без конца.

   С Кешкой иногда такое бывало: заглядится на источенную колеями дорогу и увидит себя, с котомкой за спиной и с посохом в руке, уходящим вдаль. Вроде странника из старых книжек. И следит сам за собой, легконогим, неутомимым, и развилки разбегаются перед ним, и каждая сулит жизнь, полную чудес. Сердце замирает от предвкушения. Но идти вперёд, просто идти, так здорово, а поворотов впереди так много… Может человек хотя бы помечтать!

   — Чё зыришь? — Райка упёрла руки в боки, выпятила живот. — Втрюхался по уши в эту городскую. Пёхом готов за ней чапать.

   — Что? — не понял Кешка. Нет, понял: пешком, в город… Да хоть сейчас!

   — В корреспондентшу втюрился, говорю. Совсем крышу снесло.

   — Дура ты, — сказал Кешка. — Ей же тридцатник, не меньше.

   — А что, — ухмыльнулся дядя Вадим. — Для молодого пацана опытная баба — самый то. Ладно, кончай базар! — Он хлопнул в ладоши. — Тут что главное? На всю область нас покажут, вот что.

   — Чумачиху от зависти кондрат хватит! — хохотнула тётя Люба.

   — Вот я и говорю, — отозвался дядя Вадим. — Надо это дело спрыснуть. Не пропадать же такой закуси? Колька, тащи водку!

   — Я сбегаю, дядя Вадим! — вызвался Борька.

   Даже Райка от удивления рот раскрыла: когда это он перед Козлом угодничал? Всю жизнь на ножах!

   Борька и придумал дядю Вадима Козлом звать. А себе взял кличку Лис. Ему не шло, несмотря на масть — не было в нём лисьей вёрткости, умения ходить окольными путями, таиться и ждать. Одна злоба. И вот на тебе.

   Обернулся вмиг. Даже бутылку откупорил, прежде чем поставить на стол.

   Налили всем, кроме малышни.

   Дядя Вадим отхватил зубами кус пирога, прошамкал:

   — Я вот думаю, может, нам кролей завести. А, мать, что скажешь?

   — Кролей? Да куда их девать? — от водки голос у тёти Любы стал пронзительным, и она уже не говорила, а верещала: — И так картошку садить негде!

   — У Сычихи места вагон. Щас лето будет, тепло, клетки у ней поставим, а к зиме чего-нибудь скумекаем. Там и трава рядом.

   — Да связываться с этой Сычихой! Я ей говорю, куда тебе, старой, травы столько? А она комьями кидаться! И с яблони нашей кору поободрала… Она это, точно тебе говорю.

   — Тётя Люба! — громко, как ворона, вскаркнула вдруг Райка. — Личка опять на столе рисует. Прям сметаной!

   И точно — по обеим сторонам Ликиной тарелки белели круги и загогулины.

   — А ну прекрати! — во всю глотку взвыла тётя Люба — будто полицейскую сирену включили. — Сколько раз тебе говорить, брось свои художества! Райка, по рукам её!

   Дура, сжав от усердия губы, со злым торжеством в зрачках, принялась колотить вилкой по тонким запястьям и кистям Лики, пока та не спрятала руки под стол и не стиснула между колен. Колотила, слава богу, плашмя, но с силой, которой в её дурных мышцах было много, Кешка по себе знал. Лика, как всегда, без единого звука, сжалась в комок.

   — Иди за тряпкой, — прикрикнула на неё Коза. — Стирай свою мазню!

   Лика подчинилась. Борька вышел тоже, буркнув: «Я прослежу».

   — Вот ведь наказание господне, — всхлипывая, причитала Коза. — Учу её, учу, а она, дрянь малолетняя, всё за своё…

   Из её правого глаза скатилась одинокая слеза, прочертив по щеке чёрную дорожку.

   — Ты, мать, не грусти. Давай я тебе водочки плесну. Водочка, она при таком деле лучшее утешение… Глянь-ка, — Козёл поднёс бутылку к глазам, — одну уговорили. Колька, сгоняй за новой!

   Мальчик пулей вылетел вон, но вернулся не сразу — и с пустыми руками.

   — Нету, дядя Вадим!

   — Как — нету? Ты где смотрел?

   — Везде! И в холодильнике, и в буфете, и в подпол лазил… Нету!

   Круглое, щекастое лицо дяди Вадима налилось кровью, брови и усы заходили, как тучи перед грозой.

   — Борька-а! — заревел он так, что подвески на люстре жалобно звякнули.

   Лис появился в дверях, упёрся руками в раму.

   — Опять, гадёныш, водку тыришь?

   У Борьки вздулись ноздри, заходили желваки. В конце прошлой осени он решил, что достаточно силён, чтобы бросить вызов приёмному отцу. Это заблуждение стоило ему двух зубов и вывихнутого плеча.

   Но урок, видно, впрок не пошёл. Лис ощетинился, как молодой волкодав, готовый вцепиться в глотку матёрому медведю, не считаясь с риском.

   Дядя Вадим поднялся, не спеша отодвинул стул, хрустнул суставами.

   А Борька вдруг расслабился. Лицом помягчел, даже улыбку вымучил — и недоумение:

   — Ничего я не тырю, дядя Вадим! На фига она мне? — Тут его вроде как осенило: — А-а, мелкий не нашёл, что ли? Так он и не знает… Я щас мигом принесу!

   — Всё я знаю, — обиженно забурчал себе под нос Колька. — Когда оно там есть. А там не было… Стырил, небось, и заначил где-нибудь в доме. А я виноват.

   Дядя Вадим, только Лис скрылся в дверях, двинулся следом неожиданно мягкой, рысьей поступью. Через полминуты из-за стены донеслись вопли, брань, топот, звуки ударов…

   В комнату мышкой юркнула Лика с тряпкой в руках. Вид у неё был подавленный, в глазах стояло отчаяние, губы беззвучно двигались.

   Кешка знал, что Лика хочет сказать: «Они здесь. Они опять здесь».

   

***

Спал он плохо. Ему снилась дорога — через города и страны, прямиком к Атлантике — и мост, смело шагающий по воде стальными ногами. Синий «форд» вылетел на мост на полной скорости, асфальт сам собой нарастал под колёсами…

   Но вдруг оборвался.

   Микроавтобус с маху ухнул вниз — и Кешка вместе с ним. Был удар — и холод; чёрная толща сомкнулась над головой, и что-то невидимое, но жуткое поднималось из пучины…

   Проснувшись в третий раз от одного и того же кошмара, Кешка решил: хватит.

   За окном светало, в доме стояла тишина. Порой ему не хватало такой тишины — когда кажется, будто ты один в целом мире и никому ничего не должен, и можно целую вечность сидеть не шевелясь, глядя в никуда, как сидят порой кошки на заборе. От уютного посапывания младших пацанов это чувство только укрепилось: так дышит мироздание в беспамятстве сна. Внутренним зрением Кешка ясно видел девчонок в их комнате; дядю Вадима и тётю Любу, похрапывавших на два голоса: он — басовито, руладами, она — протяжно, с присвистом. Спали в стайке коровы, спали свиньи и куры на насестах, спала в будке овчарка Веста. Спали вороны в своих невидимых гнёздах высоко среди голых ветвей. Один Кешка мог двигаться и мыслить, и это было здорово — ощущать себя властелином сонного царства, застывшего вне времени, как муха в янтаре, на века, на тысячи лет…

   Взгляд упал на пустую Борькину постель, и иллюзия рассыпалась.

   Лис вырвался от дяди Вадима, удрал и наверняка отсиживался у приятелей в соседней Клиновке.






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

139,00 руб 118,15 руб Купить