Змеиный медальон. Книга 2. Сердце Майнандиса. Кира Калинина

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ 2. Сердце Майнандиса
• ГЛАВА 1. Тень Браккара
• ГЛАВА 2. Учиться слушать
• ГЛАВА 3. Ты же мечтал о странствиях?
• ГЛАВА 4. Навиль
• ГЛАВА 5. Добрый Гудвин
• ГЛАВА 6. Ужи и гадюки
• ГЛАВА 7. Академия
• ГЛАВА 8. Два мира
• ГЛАВА 9. Слоёный пирог
• ГЛАВА 10. Над бездной
• ГЛАВА 11. За край
• ГЛАВА 12. В одиночку
• ГЛАВА 13. Не один!
• ГЛАВА 14. Планы и замыслы
• ГЛАВА 15. Королевский Знак
• ГЛАВА 16. Штурм
• ГЛАВА 17. Сердце Майнандиса

АННОТАЦИЯ

Нелегко убежать от «гончего пса правосудия», если он взял твой след. Но самое трудное — вести на гибель друзей, которые уже принесли ради тебя страшную жертву. Кен знает: тех, на чьей стороне сам бог смерти, одной сталью не одолеть. И всё же он не отступит.

   Скоро, очень скоро откроется последняя тайна змеиного медальона, а Сердце Майнандиса сделает свой выбор…

ЧАСТЬ 2. Сердце Майнандиса

ГЛАВА 1. Тень Браккара

Бывают же настоящие леса в Майнандисе! Не такие, чтоб затеряться на месяцы, признав верховенство деревьев и зверья над человеком, — но густые, дикие и обширные настолько, что Блошка хлопнул оземь войлочную шляпу, взятую у Пыжа, и заголосил во всю глотку: «Э-ге-гей! Хорошо-то как!» На первом же привале влез на дерево — слушать округу. «Нет, братцы, — заявил, спустившись. — Город — весёлая штука, а в лесу я душой дома».

   Путь через дубраву, прозванную Окольной, занял пять дней. Блошку за всё время видели раза три. Сперва он позвал Скуловорота помочь с переноской оленя, потом заявился с двумя жирными перепёлками, через день приволок молодого кабанчика. Хорошо, кинган ел за троих, а то пропала бы добыча — жаль…

   Славно пожили они в гостях у Пыжа, на домашних кашах да пирогах, каждый день пили наливку и медовуху, допиваясь до звона в голове. Кешка нарезал ложек к столу и деревянных игрушек для младших детей пасечника, Блошка ходил перед ними на руках и корчил рожи. Скуловорот, по обыкновению, сидел угрюмый, Пиама хворала после внеурочных превращений. Маленький вор по прозвищу Галчонок, видно, простудился при бегстве из Вендера и три дня пролежал в лихорадке. Хотели оставить его у Пыжа, и сам пасечник был не против, но мальчишка упёрся: «Всё равно убегу». Когда друзья собрались в дорогу, Галчонок сумел подняться на ноги и шёл наравне со всеми, не отставал. Лишь на привалах падал, как подрубленный, да без остановки глотал воду.

   Пыж показал, как сократить путь через Окольный лес, и под конец пятого дня путники вышли на крутой берег реки Истомы, которая текла с северо-востока на юго-запад. Параллельно Хотими, прикинул Кешка. Над рекой стояла деревня.

   Скуловорот снял с плеч высокую плетёную корзину, помог Пиаме выбраться наружу. Кешка посадил на её место Бумбараша и велел не высовываться.

   — Ну что, тут заночуем или мимо пройдём? — спросил кинган.

   Кешка заколебался. От крепких вроде бы дворов веяло горем и какой-то зловещей пустотой. Не безлюдьем — люди в деревне были, а душевной опустошённостью, будто здесь не знали, зачем жить.

   — Может, выменяем хлеба и овощей? — предложила Пиама. Тяжёлую мясную пищу её изношенный желудок принимал плохо.

   После памятного ливня в Вендере летнее тепло ушло безвозвратно. Снега не было, но на заре трава покрывалась изморозью. Друзья кутались в плащи, обматывали шеи шарфами, связанными женой Пыжа, Пиама тонула в зипуне с чужого плеча, один Галчонок похвалялся «морозоустойчивостью». Кроме штанов и рубахи он носил только девчоночью безрукавку с красными узорами. Безрукавка принадлежала младшей дочери Пыжа, но Галчонка это не смутило. Он так восхищался мягкой махровой шерстью и яркими красками, что мать убедила девочку подарить вещицу «бедному сиротке».

   Деревенскую улицу насквозь пронизывал ветер. Кешка подтянул шарф до ушей, вдохнул уютное шерстяное тепло, а Галчонок вдруг остановился и сморщил смуглое личико:

   — Фу-у, чем это смердит?

   — Мертвечиной, — ответил Блошка. — Лежалой, чай.

   Кешка принюхался: в ветре, свежем, студёном, и правда был какой-то тошнотворный привкус…

   — Чую душок Браккара, — сказал Скуловорот.

   — Нет, — прошептала Пиама отрешённым голосом. — Их самих здесь нет. Здесь другое.

   А потом они увидели: в центре пустого пятачка, окружённого белёными домиками с тростниковыми крышами, торчали два столба с длинной перекладиной посередине. С перекладины, будто туши в мясницкой, свисали черные распухшие тела… Пиама молча уткнулась лицом в грудь Скуловороту. Кешка отвернулся, зажав рот руками. Коварный ветер окатил его волной смрада, и он судорожно укрыл нос шарфом.

   — Грудь-то у всех нараспах, — враз осипшим голосом выдохнул Блошка. — Что ж это такое, а, люди добрые?

   Толстая баба у колодца услышала, отозвалась зло:

   — А то сам не видишь?

   И плюнула под ноги.

   Но плевок адресовался не любопытным чужакам.

   — Мертвяки поганые! — воскликнула толстуха с рыданием в голосе. — Все мы для них кормом станем! Всех вот этак развесят…

   — Что ж вы их не снимите? — попрекнул Скуловорот. — Колодец у вас тут. Не тошно при таком соседстве по воду ходить? Зараза от покойников в воду попадёт, что делать будете?

   — Много ты знаешь, варвар! — огрызнулась баба. — Тоже мне, учитель выискался. Мертвяки не велят их снимать, ясно? А кто мертвяков ослушается, с тем знамо что будет.

   Она не глядя махнула рукой в сторону виселицы.

   — Спасибо, хоть холода настали, а то от мух спасу не было. Всех нас нож ждёт да верёвка…

   — Ты бы, Варашка, язык попридержала, — подал голос чернобородый мужик из-за ближнего плетня. — А то беду накличешь. Мало нам!..

   — Что здесь случилось? — спросил Кешка, борясь с дурнотой.

   — Что случилось, того не воротишь, — буркнула толстуха, взгромоздила на плечо коромысло и вперевалку двинулась прочь.

   — Не в добрый час вы к нам забрели, — сказал мужик из-за плетня. — Так что идите лучше подобру-поздорову. Не до вас, Заступник видит.

   — Уйдём, как еды купим, — буркнул Скуловорот. — Не продашь?

   — Рад бы, да лишку не держим.

   — А не укажешь того, кто продаст? — вежливо спросила Пиама.

   — Вы, люди добрые, не обессудьте. У нас третье лето недород. Куры и те нестись отказываются. Скоро голодать будем.

   — Так с чего ж эта, — Блошка мотнул головой вслед бабе с коромыслом, — зад жирный наела?

   Мужик хмыкнул.

   — Ты бы раньше её видал, — он развёл в стороны руки. — Что твоя копна — не обхватишь.

   — Кхе-кхе, — раздалось за спиной. — Идёмте со мной, люди добрые.

   Кешка и не заметил, откуда взялся этот то ли мужичок, то ли старичок. Узкоплечий, в неподвязанной рубахе, босой, несмотря на холод, он ступал тихо, как дух. Кешка уже наловчился различать местных по возрасту и видел, что годами человек этот ещё не стар. Может, болен. Весь серый, будто пеплом присыпанный, говорит еле слышно, и лицо неживое.

   Чернобородый покачал головой и отвернулся — с досады. Или от стыда?

   Тихий человечек привёл друзей к дому в конце улицы. Тот же плетень, что у других, те же белёные стены, та же тростниковая крыша, такой же огородик с остатками посадок — и ни души.

   — Входите, люди добрые, берите, что хотите. Соседка у меня знатный хлеб печёт, вот утром принесла. Угощайтесь.

   На столе, под льняной салфеткой, лежал непочатый каравай, рядом — кувшин молока, глиняная мисочка с грибами, тушёными, кажется.

   — Там, у печи, мешки с мукой да крупой, кадка с квашеной капустой. В погребе репа, морковь, брюква и ещё всякое, сами достаньте, да с огорода снимите, что осталось.

   В доме было холодно. Печь, похоже, давно не топили.

   — Ты, брат, никак помирать собрался? — спросил Скуловорот.

   — Помирать не помирать, а и жить незачем.

   Человечек присел на лавку, глядя перед собой пустыми глазами, и заговорил тем же тихим бесцветным голосом:

   — Раньше мы были королевские крестьяне, а с тех пор, как в Навиле мертвяки обосновались, стали храмовые. Молодой король им четыре деревни для кормления подарил. Оброк нам назначили небольшой, но с условием, чтобы раз в год присылали в Навиль по человеку, мужика или бабу, всё одно, лишь бы здорового. Всякие три года на четвёртый наша деревня отдаёт кого-нибудь на заклание. Нынче жребий пал на Ханку, дочку Кама-сапожника. А у неё братец был меньшой, Зябликом кликали. Мальчишка ещё, тринадцать годков. Задумали они с приятелем Ханку у слуг смерти отбить. Устроили засаду. Сперва стрелы пустили, потом с косой до вилами сами выпрыгнули. Убить мертвяков, само собой, не убили, а запрет нарушили. Сказано: за одного верного Шалаоха воздастся вдесятеро.

   — Как это? — не понял Блошка. — Неужто за одного ракрана… тьфу ты, браккарина… десять человек жизни лишиться должны?

   — Должны, — эхом отозвался крестьянин. — Только Заблик и Шишка, дружок его, для слуг смерти молоды ещё. Им такие сердца по вкусу, чтоб не совсем юные и не шибко старые были… Постановили Заблику и Шишке наказание отложить, пока семнадцать не сравняется, а ещё у восьмерых сразу сердца вынуть.

   Скуловорот стиснул кулаки. Пиама закрыла лицо руками.

   — Едят они их, что ли? — выпалил Галчонок с набитым ртом и чуть не слетел с лавки от веской Скуловоротовой затрещины. Воришка не терял времени: пока все слушали горестную повесть хозяина дома, он уплёл грибки из миски и успел отворотить изрядную краюху хлеба.

   — Едят не едят, а силу свою через них получают. В Навиле, в храме, говорят, сердец этих целая дюжина. А теперь, уж видно, больше…

   — Постой, — вмешался Кешка, — ты же сказал, ребята не убили никого. Так зачем казнить столько народа?

   — А чтоб прочим неповадно было. Повесили они восьмерых посреди деревни всем строптивцам в назидание. Зяблик поглядел на такое дело и руки на себя наложил. Получилось, что сердце его слугам смерти не достанется. Так они пришли и взяли заместо Зяблика сыночка моего, — голос крестьянина дрогнул, по землистым щекам потекли слёзы. — Один он у меня был, сыночек. Больше в целом свете никого. Жениться собирался, к свадьбе готовился… Так что, люди добрые, запасов у меня теперь избыток. Возьмите… Возьмите всё. Возьмите даром. Мне больше не нужно.

   В оконце глядел закат — казалось, небо сочится кровью. В углу, на полочке, укрытой вышитым полотенцем, в глиняных плошках дрожали огоньки, бросая отсветы на деревянные статуэтки. Кешка подошёл ближе: в нижнем ярусе помещалась фигурка коленопреклонённой женщины со скорбно поникшей головой и скрещенными на груди руками, в верхнем стоял бородатый мужчина с запрокинутым кверху лицом.

   Дева-Мать, прародительница мира, в ипостаси Плакальщицы, скорбящей о смертных детях своих. И Заступник, бог обездоленных.

   Дорожные мешки друзья наполнили в угрюмом молчании. Присели за стол — кусок в горло не лез. Один Галчонок набивал брюхо с самым довольным видом, даже мурлыкал что-то себе под нос. Скуловорот шикнул на него. Но крестьянин вступился:

   — Пусть ест, дитятко. Ему расти надо.

   Никому не хотелось ночевать в злосчастной деревне, но бродить в темноте вблизи браккарийского логова было неразумно. Воришку уложили на полати, Пиаму на печь, остальные устроились на полу. Сквозь плотно закрытые двери и окна Кешке всё чудилась вонь разлагающейся человеческой плоти. Беспокойно ворочался и постанывал Блошка, вздыхала Пиама, пару раз тоненько вскрикнул в забытьи Галчонок. Скуловорот спал, как убитый, но кулаки его были крепко сжаты. А безутешный отец так и просидел всю ночь на скамье, не шелохнулся.

   Ушли друзья чуть свет. От денег хозяин отказался, но Кешка оставил на скамье у двери горсть монет.

***

Крестьянин сказал, по реке Истоме сплавляют лес. На излучине плотовой состав проходит так близко к берегу, что ловкий человек может запрыгнуть на последнюю или предпоследнюю связку.

   Ждать пришлось около часа. Вверх по течению Истома шла плавным изгибом, и под сумрачным небом на серой воде Кешка сперва заметил дымок костра, потом острый холмик — шалаш и наконец многохребтовую тушу плота, близящуюся неспешно и неотвратимо. У костра сидели двое, один помешивал варево в котелке, на дальних связках маячили фигуры с шестами.

   Когда голова состава вошла в излучину, Скуловорот, сложив руки рупором, крикнул:

   — Эй, на плоту! Не подвезёте?

   — Прыгай, коли не боишься, — был ответ.

   Оба плотогона поднялись, но не для того, чтобы помочь случайным попутчикам. Мужчины в кожаных куртках и сапожищах до бёдер взяли в руки длинные шесты, готовясь в случае нужды отталкиваться от берега. В плоту было не меньше пяти звеньев, но Блошка не стал дожидаться последних связок, сиганул с разбега и удачно приземлился, одолев в полёте добрых три метра ледяной свинцовой воды.

   — Вот тебе и недоросток — короткие ноги, — пробурчал Скуловорот себе под нос и подхватил на руки Галчонка. — Не боись, малец, докину.

   И зашвырнул воришку аж на середину плота. Кивнул Кешке:

   — Теперь ты. Ловить нас будешь, если что.

   Первая связка прошла мимо. Сплавщики работали шестами, и плотовой состав извернулся на повороте, как неуклюжая змея. Кешка отступил назад на четыре шага, ссадил с плеча Бумбараша. Ничего сложного. Надо просто разбежаться как следует, оттолкнуться посильнее…

   Мгновение невесомости — и брёвна ударили по пяткам, заскользили под ступнями, будто смазанные маслом. Опора ушла из-под башмаков, правую ногу ожгло холодом. Кешка упал на плот грудью, цепляясь за увёртливые стволы, как сброшенный в колодец котёнок, — под ногтями крошилась набухшая от влаги кора.

   С берега что-то кричали. Кешка оглянулся и понял, что возился слишком долго. На вторую связку Скуловорот уже не успевал. К счастью, звенья плотового состава сцеплялись между собой почти вплотную. Оскальзываясь на мокрых брёвнах, Кешка перескочил на третью связку, упал на колени…

   Кинган один за другим пошвырял дорожные мешки, затем прыгнул сам с Пиамой на закорках. Покачнулся на краю, грузно припал на одно колено. Кешка схватил его за руку, потянул на себя, и Скуловорот улыбнулся ему из золотой бороды.

   — Силён ты, паря, — сказал Гвинсу старший над плотогонами, когда они все вместе собрались вокруг костра.

   Первая связка, из корабельного кедра, как хвалились сплавщики, сидела высоко, и поверхность плота оставалась сухой. Небо посветлело, стало белёсым и неуютным. Голые берега, в обвалах и подмоинах, тоже не радовали глаз.

   Кешка подсел к самому огню, но всё не мог согреться. Жар костра ласкал кожу, а внутри рос ледяной ком. Подташнивало. Уж не заболел ли он?

   Река больше не петляла, плоты шли ровно, сплавщики были спокойны. Вдруг, точно по команде, все разом отвернули головы вправо и сделали знак, отвращающий зло. Кешка взглянул на левый берег. По косогору к воде спускались крестьянские лачуги, нищие, убогие…

   — Навиль, — сказал молодой плотогон и сплюнул в воду.

   На кромке высокого обрыва появились двое всадников. На фоне пепельного неба они казались чёрными силуэтами, но Кешка, присмотревшись, больше слухом, чем глазами, различил под капюшонами длинные лица с неподвижными белёсыми зрачками.

   До сих пор браккарийцы были для него страшными сказками, видением, сном, дрожью в голосе подвыпившего вендерца, и вот теперь он своими глазами увидел дело их рук. Перед внутренним взором плыли смрадные, полуразложившиеся тела рёбрами наружу — человеческие туши…

   Сквозь это жуткое видение Кешка не отрываясь смотрел на слуг смерти. В груди, в горле набухала жгучая ярость, и парализующий волю ледяной ком таял. «Гвинс назвал меня магом, — думал он. — Если я маг, то почему не могу убивать взглядом?»

***

В воздухе пропархивали снежинки, под ногами хрустел ледок, и по всему чувствовалось, что скоро ударит настоящий мороз.

   — Может, передохнём? — с надеждой спросил Галчонок. — Костёр разведём.

   Скуловорот прибавил шагу, потянув за уздечку серого пони, на котором ехала Пиама, и коняшке пришлось бежать быстрее.

   — Гвинс, — с упрёком сказала девушка.

   На берег сошли в городе Палсите, где сплавщики сделали остановку, чтобы продать часть древесины. Река Истома забирала к югу, за полтора суток на плоту друзья прилично отклонились от маршрута. Зато выбрались с территории, подконтрольный браккарийцам.

   — Ничего, — сказал Скуловорот, — за пару дней наверстаем.

   В предместье Палсита располагался небольшой конный рынок. Здесь они и купили для Пиамы пони со смешным именем Махнушка. Скуловорот яростно торговался, сумев сбить цену до двух золотых знаков. Пиама уверяла, что сможет идти на своих ногах, но даже днём, девчонкой, передвигалась, как дряхлая старуха.

   — Кен, сколько там у нас осталось? — озабоченно спросил Скуловорот.

   Оба кошелька, с золотом и серебром и с медяками на мелкие траты, были теперь при Кешке.

   — Золотой знак — один. Серебряных корон — двенадцать. Ну, и медью короны три наберётся.

   — До Летуприса недалеко. Дней за десять дойдём. Должно хватить, — в угрюмом голосе кингана звучало больше надежды, чем уверенности. Кажется, он чувствовал себя виноватым оттого, что пересадил Пиаму со своей спины на лошадиную.

   — Вы из-за денег не волнуйтесь, — вмешался Галчонок. — Деньги — это раз плюнуть!

   И подбросил на ладошке туго набитый кошелёк тонкого сафьяна.

   Вот тут-то всё и случилось. Скуловорот зарычал, как медведь, выхватил кошель из рук мальчика и зашвырнул в придорожные кусты. А самого Галчонка перевернул вверх тормашками, поднял высоко над землёй и проревел в испуганное личико:

   — Я с ворами не знаюсь, слышишь, козявка? Ещё раз такое вытворишь, раздавлю, как муху! Или катись на все четыре стороны прямо сейчас! Что выбираешь?

   Мальчик, конечно, никуда не ушёл, и кинган перестал его замечать, а на все увещевания Пиамы отвечал сердитым сопением.

   Бумбараш вдруг с криком взмыл в небо.

   Пони, до сих пор смирный, тоненько заржал и взбрыкнул, пытаясь сбросить всадницу. Скуловорот ухватил его за шею, Кешка и Блошка помогли Пиаме спешиться.

   Стиснутый в могучей кинганской хватке, Махнушка дрожал, храпел и дико косил глазами. Похоже, он был до смерти напуган. Кешка прислушался к себе, отыскивая доминанту…

   Земля ушла из-под ног под громовой раскат — не в небесах, а в глубине, будто владыка преисподней ударил в гигантский гонг, от которого содрогнулось мироздание.

   Раздался надрывный треск — поперёк дороги, неспешно, как в замедленной съёмке, падала здоровенная берёза.

   — Назад! — крикнул Кешка, хватая за шиворот Галчонка, кинувшегося со страху искать убежища в рощице по левую сторону дороги.

   — Все на поле! — проревел кинган. — Это землетрясение!

   С Пиамой на руках он в три прыжка оказался на пожухшей, спрыснутой изморозью стерне. Следующим толчком его сбило с ног.

   Кешка упал ничком.

   Сквозь оглушающий гул прорвался отчаянный детский крик:

   — Помогите!

   В первый миг Кешке показалось, что Галчонку оторвало нижнюю половину тела. Мальчик бешено скрёб пальцами мёрзлую землю, глаза его лезли из орбит. Потом Кешка увидел трещину метровой ширины, протянувшуюся через поле и дорогу к роще. В неё-то и угодил воришка. Почва сыпалась с краёв провала, Галчонок судорожно цеплялся за измочаленное жнивьё…

   В недрах вновь громыхнуло, Кешка грудью ощутил подземный раскат. С предсмертным стоном повалились сразу два дерева. Галчонок заверещал и стал сползать в трещину вместе с пластом почвы, за который держался. Кешка метнулся к нему, схватил за руки и, преодолевая сопротивление осыпающейся породы, выволок на безопасный участок.

   Без сил опрокинулся на спину, не сразу осознав, что наступила тишина. Кровь шумела в висках, поскрипывали устоявшие деревья, но подземная толща больше не ревела раненым зверем, твердь под лопатками не ходила ходуном, не слышалось панических криков…

   — Все целы? — сиплым басом окликнул Скуловорот.

   — Вроде того, — Кешка узнал голос Блошки и заставил себя сесть.

   Дорогу ломаной линией перечёркивал разлом без начала и конца. Легко было вообразить, как он опоясывает всю планету, простираясь вглубь до самой магмы…

   — У нас на Кинге случаются землетрясения, — сказал Скуловорот. — Но край там гористый. А чтобы посреди Майнандиса трясло так, что душа с телом расстаётся, об этакой беде я ни разу не слыхивал.

   — Что ж это такое, а? — спросил Галчонок, жалобно заглядывая в лица взрослым. — Боги решили разрушить мир?

   — Хозяйка нижних чертогов гневается, — предположил Блошка.

   — У нас говорят, кто-то из богов потерял свой меч, и кузнец Браннслой куёт ему новый в своей подземной кузнице, — отозвался Гвинс.

   Кешка вздохнул. У него не было сил объяснять друзьям природу землетрясений, к тому же он сомневался, что случившееся пару минут назад можно истолковать естественными причинами. Сердце Майнандиса больно, сказала Мара. Возможно, только что у него произошёл инфаркт.

***

Пони пропал. Его звали, искали под завалами, в роще, среди покосившихся берёз — всё без толку.

   — Я же говорила, не надо было его покупать, — вздохнула Пиама. — Бедняжка! Надеюсь, он не покалечился.

   Шок, вызванный землетрясением, взбодрил её организм, придал сил. Девушка… нет, девочка, тонкая, как тростинка, шагала по полю вполне уверенно и, вертя головой, окликала свою коняжку:

   — Махнушка! Где ты, Махнушечка? Иди к нам!

   — Как сквозь землю провалился, — буркнул Скуловорот.

   Возможно, так оно и было. Маленький конёк мог сгинуть в разломе, который чуть не проглотил Галчонка. Но Пиама не угомонится, пока не будет знать наверняка.

   — Блошка, может, поищем? — предложил Кешка. — Людей вроде рядом нет.

   По правде сказать, ему не хотелось прикасаться к Эфиру, пока сохранялась угроза повторного землетрясения. Не дай бог опять попасть в унисон с Сердцем Майнандиса. А рыжий охотник умеет находить зверей, это его профессия.

   — Айли нет? — заартачился Блошка. — Собрались тут целой оравой. Слушка тишину любит…

   Однако долго упираться не стал.

   Интересно, есть ли связь между Эфиром магическим, условным, и радиоэфиром, пронизанным электромагнитными колебаниями. Если принести в этот мир радиопередатчик, смог бы Кешка ловить его сигналы с помощью привитого Марой умения?

   Постой-ка… Перезвон колокольчиков, стук молоточков ксилофона, звуки рожка… и странная ватная пустота вокруг. Будто пони стоял в эпицентре взрыва, сметшего всё живое в радиусе двадцати метров.

   — Он там, — Кешка указал назад на дорогу, уходящую за невысокий холм. — Недалеко.

   В тот же момент из своего укровища выбрался Блошка, отфыркиваясь так, будто наглотался воды, и прочищая пальцами уши.

   — Ить же, злыднево семя! Ничегошеньки не слыхать, будто войлока в уши набилось.

   — А Кен нашёл! — радостно сообщил Галчонок.

   Рыжий смерил Кешку взглядом:

   — Ну да, Кен, он завсегда найдёт.

   — Да ладно тебе.

   — Ты уверен, парень? — спросил Кешку Скуловорот.

   — В том, что пони там, уверен. Но что-то не так. Я думал — со мной. Но Блошка тоже слышал…

   — Ничего я не слышал.

   — Вот именно.

   — Что ж, — Скуловорот потянул из ножен купленный в Палсите меч. — Однажды я не поверил твоему чутью, и это едва не стоило мне головы.

   Он указал Пиаме и Галчонку на кусты, в которых прятался Блошка.

   — Вы, двое, схоронитесь там и не высовывайтесь, покуда мы не вернёмся.

   Кешка ссадил с плеча Бумбараша:

   — Охраняй Пиаму и Галчонка, понял? — и тоже достал меч.

   Блошка взял на изготовку своё «весло».

   К пони, мирно щипавшему полумёртвую травку близ дороги, подкрались с трёх сторон. Место было не то чтобы открытым — заросли низкого кустарника, пара поваленных деревьев в стороне, рядом то ли трещина, то ли обсыпавшийся овражек — но засаду здесь, похоже, устроить негде. Кешка почувствовал себя паникёром.

   Тогда почему зрение мутится и в ушах шумит, как от пылесоса?

   Внезапно сквозь это низкочастотное гудение прорезался тонкий потусторонний свист…

   — Стрелы! — крикнул Кешка, бросаясь в сторону.

   Две стрелы, друг за другом, вспороли воздух. Одна предназначалась Кешке, другая Блошке, и обе прошли мимо цели, благодаря упреждающим вибрациям Эфира. Нет, не обе! Блошка схватился за плечо и упал на колени. Одновременно в солнечном сплетении повернулся мерзкий ледяной червячок.

   — Браккарийцы!

   — Всего один, — прозвучал насмешливый голос. — Но с вас хватит.

   Кешка знал этот голос, и эту потёртую шляпу, и этот заношенный плащ…

   Лиетиссену на широкогрудом кауром жеребце неоткуда было взяться. Но вот он — стоит посреди дороги в компании пары лучников и чёрного, как ворон, слуги Шалаоха; щурит холодные голубые глаза.

   — Я чуял, что ты парнишка непростой. Кен, верно? Моим друзьям из Навиля понравится твоё сердце. Они любят сердца колдунов.

   Браккариец дёрнул ртом, изображая усмешку, но больше ни один мускул на его лице не шевельнулся, а глаза остались парой выцветших пятен. Так мог бы усмехаться робот.

   — Сам-то кто? — огрызнулся Кешка.

   — Я колдую строго в рамках королевского патента, — лиетиссен перевёл взгляд на Скуловорота и поднёс руку к шляпе, сложив пальцы в подобии воинского салюта. — Приветствую тебя, брат. Что же ты бегаешь от меня? Посидели бы, вспомнили старые времена.

   Кинган оскалился в ответ:

   — А ты что ж не заглянул ко мне в яму? Брат. Я тебя ждал. Славное местечко.

   — Скоро ты туда вернёшься. Правда, ненадолго. Сдавайся, и я пощажу твоих друзей.

   — Ты обещал их нам! — громко воскликнул рослый лучник в серой вязаной шапке. — Нам, а не Навилю!

   — Молчи, дурак! — шикнул на него второй, пониже, с непокрытой головой.

   — Ты обещал! — не унимался Серая Шапка. — Пусть заплатят за смерть моего брата!

   Именно он держал на прицеле раненого Блошку.

   Но сейчас стрелку было не до пленника. Взгляд его жёг лиетиссена, как лазерный луч.

   Вот Серая Шапка опустил лук, сошёл с позиции…

   Блошка, забыв о ране, мячиком вскочил на ноги, подхватил с земли своё «весло».

   Кешка ринулся к Простоволосому. Тот пустил стрелу. Кешка заранее слышал, куда она пойдёт, и сумел уклониться. В последний момент он увидел перед собой серое от ужаса лицо, совсем ещё мальчишеское… Сдержав руку, ударил плашмя.

   Скуловорот диким котом прыгнул на лиетиссена. Но между ним и всадником выросла чёрная тень. Меч у слуги Шалаоха тоже был чёрный, длинный, по нему ходили кровавые блики. Двигался враг стремительно и текуче, будто состоял из жидкой субстанции.

   Один браккариец стоит семерых, вспомнил Кешка слова Мары. Если кто и мог тягаться с гадюкой в человеческом обличье, так это воин-кинган.

   Клинки скрестились с лязгом и искрами.

   — Что ж ты, брат, сам-то боишься со мной сойтись? — крикнул Скуловорот лиетиссену.

   Легавый улыбнулся:

   — Не хочу руки пачкать.

   Он сидел на своём могучем жеребце, не торопясь вступить в бой, хотя его воинство и терпело поражение. Блошкин противник валялся на земле без движения. Кешкин силился подняться. Пришлось врезать ему по почкам и отобрать нож, который неплохо лёг в левую руку. Кешка знал, откуда этот парень, догадывался, почему он здесь, — и не мог его убить.

   А Блошка — отчаянная голова! — уже грозил багилисом лиетиссену.

   Боевой конь взвился на дыбы, молотя перед собой копытами. Рыжий отскочил.

   Скуловорот и браккариец кружили друг против друга, собираясь с силами для новой сшибки.

   — Гвинс! — крикнул Кешка. — Снеси ему голову, если сможешь. А потом бей в сердце, бей снова и снова, пока не закричит!

   Слуга Шалаоха обернулся. Красивое смуглое лицо превратилось в маску ярости, белые глаза вспыхнули ксеноновыми фарами. Кешка чуял смертельное шипение Эфира — будто уголья залили водой.

   А потом…

   Плащ браккарийца взвился, как крылья коршуна, застив свет дня. Кроваво-чёрная молния с треском вспорола мрак.

   «Не смотри ему в глаза!»

   Голос в мозгу… удар электрического разряда… боевой клич ракена…

   Кешка содрогнулся всем телом и вскинул меч навстречу вражескому клинку, зная, что не успеет.

   Его спас Бумбараш. В самоубийственном пике сорвал капюшон с чёрных кудрей браккарийца и, заливаясь хохотом, ушёл ввысь — вороная с алым сталь впустую рассекла воздух.

   Слуга Шалаоха зашипел с досады, змеёй извернулся назад — навстречу Скуловороту, но несмотря на всю свою нечеловеческую быстроту, опоздал.

   Голова его покатилась по земле. Белые глаза на испачканном кровью лице потухли. А тело, жуткое, усечённое тело, развернулось к Кешке и взмахнуло мечом.

   Двигался слуга Шалаоха медленнее, чем прежде, но отнюдь не слепо. Кешка еле увернулся от его выпада. Бумбараш впился когтями в обрубок шеи. Скуловорот с маху отсёк руку с чёрным клинком, Блошка ударил браккарийца под колени. Ещё чуть-чуть, и безголовому конец!

   Вот теперь лиетиссен решил вмешаться.

   — Прикончите тварь! — крикнул кинган, устремляясь навстречу конному противнику.

   Браккариец поворачивался рывками, как плохо отлаженный автомат. Но не падал, хотя Блошка наверняка перерубил ему подколенные связки. Метания Бумбараша сбивали безголового с толку, он дёргался, беспорядочно взмахивал руками — правой-обрубком и левой, с длинным кривым кинжалом.

   Удар, подсечка, толчок… Им удалось свалить браккарийца с ног. Рыжий блокировал руку с кинжалом, а Кешка бил слугу Шалаоха в грудь. Раз за разом. Раз за разом. Кровь толчками выходила из измочаленной раны, пятнала руки, одежду, брызги летели в лицо, но Кешка не останавливался.

   Пока не взвился к низким облакам острый, режущий, оглушительный, как сирена, вопль.

   Простёртое на земле тело сотрясла конвульсия.

   Кешка отыскал взглядом голову браккарийца — рот широко разинут, глаза закатились.

   — Сколько раз ты ударил? — весь в крови, пошатываясь, к ним приблизился Скуловорот.

   За его спиной сломанной куклой лежал «гончий пёс правосудия». Каурый, потеряв седока, нервно перебирал копытами в стороне.

   — Скоро ты управился, — восхитился Блошка.

   — Подфартило, — Скуловорот пожал плечами и сморщился от боли. — Конь его сбросил. Встал на дыбы, будто ужалил кто. А я уж не растерялся. Чести в такой победе мало, ну да не на турнире. Так сколько? — спросил кинган.

   — Я не считал.

   — А я считал! — похвастался Блошка. — Одиннадцать!

   — Хм, — Скуловорот задумчиво рассматривал Кешку. — Откуда ты знал, как его убить?

   — От Мары, — Кешка сумел не дрогнуть, не отвести глаза.

   Скрипучий голос лесной ведьмы эхом отдавался в ушах…

   Давнее воспоминание, всплывшее в уме в критический момент?

   Нет! Ничего подобного Мара ему не говорила — пока он жил в Захотимье среди её подопечных. «Снеси голову, а потом бей в сердце». Слова прозвучали, когда Гвинс сошёлся с браккарийцем. Прозвучали так ясно, будто Мара стояла рядом. Кешка поверил ей. И правильно сделал. Знать бы ещё, что всё это значило. Может, Мара вовсе и не умерла, может, она дотянулась до Кешки из самого дремучего Захотимья каким-то хитрым способом…

   — Слышь-ты, Гвинс, а чего это он тебя братом назвал? — спросил Блошка.

   Кинган отмахнулся.

   — Дело прошлое. Служили мы когда-то вместе. «Кровавые псы Табагаша» — слышал о таком отряде? Хотя откуда тебе.

   Его прервал тонкий вскрик:

   — Стой, не уйдёшь!

   Вендерский лучник, Простоволосый, согнувшись, ковылял к лошадям, привязанным у бурелома, а на плечах у него репьём сидел Галчонок и вопил как резаный.

   — Не уйдёт, — Блошка, перехватив багилис поудобнее, кинулся догонять.

   Кешка опередил его, сбил парня наземь — Галчонок покатился кубарем и вскочил на ноги.

   — Ты что здесь делаешь? — обрушился на него Скуловорот. — Где Пиама?

   — Там, где ты велел… Да я только посмотреть хотел — вдруг помощь нужна?

   Кинган помедлил мгновение, потом расхохотался.

   Простоволосый глядел на Кешку, на остриё меча у своего лица со страхом и ненавистью. Его лицо заливала кровь из рассечённого лба.

   — Ну, давай, кончай! — он зажмурился.

   — Эгей, а и второй, похоже, жив, — глядя Кешке за спину, сообщил Скуловорот с ленивым удивлением в голосе.

   — Анбир! — дёрнулся Простоволосый и замер, скосив глаза на запятнанный красным клинок.

   Блошка, поигрывая «веслом», направился к Серой Шапке.

   Кешка крикнул ему остановиться. Спросил лучника:

   — Что там твой приятель нёс насчёт убитого брата?

   — Блом был мне другом, а Анбиру братом, — севшим от злобы голосом отозвался лучник.

   — Караульный в тюрьме?

   — Ты! — взорвался парень. — Ты убил его!

   Кешка на миг прикрыл глаза.

   — Нет. Я ударил его, чтобы лишить сознания. У меня тоже есть друг. Лиетиссен вёз его на смерть, хотя он невиновен… Гвинс, этот Анбир серьёзно ранен, жить будет?

   — Может, и будет.

   Кешка наклонился к лучнику:

   — Как тебя зовут? А, неважно. Слушай меня. Слушай, кому говорят! Местью Блома не вернёшь. Так что бери Анбира и езжай обратно в Вендер. У него ведь есть мать? Сделай так, чтобы она не потеряла и второго сына. Сам видишь, что бывает, если раз пролить кровь. Он, — Кешка указал мечом на мёртвого лиетиссена, — делал это из-за денег. Не ради правосудия. Он водит дружбу со слугами Шалаоха, которые вскрывают людям грудь и вынимают сердца, а тела подвешивают вниз головой, чтобы их родные и друзья смотрели и трепетали. Ему всё равно, виновен наш друг или нет. Ему плевать, вернётесь вы с Анбиром живыми или подохните, как бродяги, в придорожной канаве. Так будьте умнее. Ступайте домой, к своему ремеслу и не ввязывайтесь в чужие распри!

   — Благородно, но глупо, — сказал Скуловорот.

   Блошка и Галчонок его поддержали, хотя воришку, по правде сказать, никто не спрашивал.

   Кешка стиснул рукоять меча.

   — Мне всё равно. Я не дам убить безоружных. Гвинс, ты сам говорил, ты воин, а не убийца. Пусть возьмут лошадь…

   Кинган перебил:

   — Пони. Раненому пони сподручнее. А лошади пригодятся нам. Чтобы убраться подальше, пока эти олухи не пустили по нашему следу всех мертвяков Навиля.

ГЛАВА 2. Учиться слушать

Двигались гуськом — впереди Гвинс на жеребце лиетиссена, следом Блошка с Пиамой на сивой кобыле. Кешке достались пегий мерин и вертлявый Галчонок — так и ёрзал за спиной, будто ширяли его. Бумбараш кружил над дорогой, время от времени возвращаясь и бухаясь Кешке на плечо когтистой гирей. Блошкин Чмок пропадал неизвестно где. Сам Рыжий поминутно оглядывался на Пиаму, мешком привалившуюся к его спине, и не закрывал рта:

   — А этот Олений лес — большой или маленький?

   — Большой, — вяло отвечала Пиама. — Самый большой в Майнандисе. Тянется отсюда до Сипры... Это королевские угодья. Прежние короли любили охотиться, а нынешний, говорят, к благородным забавам равнодушен.

   — И муж твоей подруги правит всеми, кто живёт в этом лесу?

   — Там никто не живёт, — в голосе Пиамы послышалась улыбка. — Только егеря. Они подчиняются Марвику как главному смотрителю. Поселения в Оленьем лесу запрещены, вырубка тоже. Марвик следит за тем, чтобы эти запреты соблюдались, и поддерживает в должном состоянии королевские дороги. Одна из них приведёт нас прямо в Летуприс. Если Марвик одолжит нам свой экипаж, а я думаю, что одолжит, Лианния уговорит его.

   — Так они прямо в лесу живут?

   — Нет, у самого края, — Пиама, похоже, устала от Блошкиной непонятливости. — У них прекрасная усадьба с большим домом и садом. Лианнии нравится уединённость, но иногда она скучает по городскому веселью, и тогда они с Марвиком едут в Летуприс.

   — Вот так жизнь! — восхитился Блошка. — Хотел бы я быть смотрителем! Только я бы в лесу поселился, в чаще, чтобы одно зверьё кругом, и ни человечка. А затоскую, можно и в город махнуть, по трактирам погулять, в кости порезаться. А что, король смотрителю хорошо за службу платит?

   — Хорошо, — вздохнула Пиама.

   — Эй, Кен! — окликнул Блошка. — Ты же чай истинный король? Как на трон сядешь, определи меня смотрителем Оленьего леса, а?

   — Ты король? — пискнул за спиной Галчонок.

   Кешка поморщился.

   — Шутит он, — сказал тихо, чтобы Блошка не услышал и не взялся трепаться про медальон.

   — А Марвик этот сам справный охотник? — донимал Рыжий Пиаму.

   — Кажется, да. Я помню оленьи рога у них на стене в обеденном зале. Видимо, трофеи.

   — Ну, хватит! — гаркнул из головы цуга Скуловорот. — Видишь, дурень, устала она. Пиама, ты как? Может, привал устроим?

   — Не стоит, я выдержу. Если не будем терять времени, то нынче к вечеру доберёмся, тогда и отдохну.

   Разговор угас, и больше ничто не отвлекало Кешку от гнетущих мыслей.

   Он пытался восстановить в сознании лицо тюремного стражника по имени Блом, но всё, что помнилось: тот был крупным, высоким, волосы на затылке у него росли густо. Волосы, увлажнившиеся под Кешкиными пальцами… Блом не должен был умереть. Полежал бы дома, помучился от головных болей и встал на ноги. Он же молодой, сильный.

   «Дева, дева, перстень белый в спелы травы урони…»

   Самое ужасное, что чем дольше Кешка размышлял, тем больше убеждался: другого способа вызволить Скуловорота не было. Надо радоваться, что кингану не пришлось мостить путь к свободе телами остальных стражников.

   «Дева, дева, я несмелый, умоляю, не гони», — крутилось в голове.

   Как это назвали бы на Земле? Убийством по неосторожности? В любом случае Кешку ждала бы тюрьма. А в этом мире он ехал куда глаза глядят, и люди, которых он считал друзьями, корили его за мягкосердечие.

   Возможно, они правы. Анбир и его приятель расскажут дома, что случилось, город Вендер наймёт лиетиссена, чтобы выследить убийц, и им снова придётся драться. От «гончего пса» убежать трудно.

   На эту службу идут опытные следопыты, способные к магии, объяснил Гвинс. Королевский патент даёт им право усиливать свой дар амулетами и всякими колдовскими фокусами. Но есть уловки, позволяющие сбить «псам» нюх. Хождение кругами или путешествие по воде. Защитные руны на ножах. Эх, где теперь те ножи?..

   Гвинс рассчитывал доставить Пиаму в Летуприс и не мешкая отправиться на Кингу. Тамошние жрецы огня выжгли бы его след подчистую. Кто же знал, что лиетиссен сумеет обогнать их? Должно быть, ему помогли браккарийцы.

   — Простите, братцы, что молчал, — повинился Гвинс. — Пугать зря не хотел. Думал, разойдёмся, уведу его за собой.

   Пиама тоже порассказала много интересного. Её муж по крупицам собирал сведения о браккарийских ритуалах и взахлёб делился узнанным с молодой женой. Он уверял: кровожадность слуг смерти объясняется рациональной причиной. Чёрные жрецы умеют стягивать жизненные силы, наполняющие тело человека, в одну точку — в сердце. Получается, прикинул Кешка, что-то вроде аккумуляторной батареи, от которой можно подзаряжаться здоровьем и долголетием. Правда, одного сердца хватает ненадолго. Вот почему браккарийцам нужны всё новые жертвы.

   Как волки или гиены, слуги смерти держатся стаями, каждая заводит себе целую коллекцию сердец и хранит их под неусыпным присмотром, втайне от соплеменников. Пока сердца-аккумуляторы бьются, болезни и раны, смертельные для обычных людей, членов стаи не берут. Даже отрубленная голова прирастёт, если её вовремя приставить к шее.

   Чтобы убить слугу смерти, пришедшего с лиетиссеном, потребовалось одиннадцать ударов. Значит, жизнь в нём поддерживали одиннадцать сердец. Возможно, одно из них принадлежало сыну несчастного крестьянина из деревеньки на берегу реки Истомы.

   «Очи цвета полуночи — дева, дева я пленён…»

   Откуда эта песня? Пристала, как слепень!

   — Это уже Олений лес? — громко спросил Блошка, и Кешка осознал, что тропинку, по которой они едут, тесно обступили ели вперемешку с облетающими лиственными деревьями. Стало сумрачно, как вечером.

   — Нет ещё, — через силу отозвалась Пиама. — Так, перелесок.

   В кронах вздыхал ветер. Между голыми ветвями проглядывало тусклое, больное солнце.

   Бумбараш на плече вдруг тревожно вскрикнул, ударил крылом по уху и взвился в воздух. Кешка потянулся одновременно за доминантой и за мечом. Скуловорот впереди вскинул руку, призывая к осторожности.

   А потом засвистели стрелы.

***

Голова гудела, будто с тяжёлого похмелья. Было темно, пахло деревом, качало, как в поезде, но перестука колёс не слышалось. Кешка провёл рукой по стене и занозил ладонь. Грузовой вагон, вроде военной теплушки?

   Или он вышел по нужде и заснул в сарае у Пыжа?..

   Кешка приподнял голову и рухнул на солому, застонав от боли.

   Вот дерьмо! Он вспомнил.

   Стрела в плече Скуловорота, падение с коня, небо в крупную ячею… Это на него набросили сеть. Искры перед глазами…

   — Блошка! Гвинс! — позвал он.

   Тьма не ответила. Может быть, он слишком слаб, и друзья не слышат его голоса?

   — Блошка! Пиама! Бумбараш!

   Осторожно, стараясь не шевелить головой, Кешка приподнялся на руках, сел, привалившись спиной к стене. Не может быть, чтобы они все погибли. Их просто держат в другом месте. Но кто? Не браккарийцы. Он разглядел пару лиц — обычные, человеческие. Разбойники? Слишком хорошо одеты. Мстители из Вендера? Уж больно скоро. Да и не знают они, куда направились беглецы. Впрочем, лиетиссен, Скуловоротов знакомец, тоже не знал, но это не помешало ему устроить засаду… У них была сеть. Значит, хотели не убить, а захватить живьём. Работорговцы? С этой заразой Кешка в Майнандисе ещё не сталкивался.

   — Блошка! — крикнул он, закашлялся и схватился за горло.

   Что-то не так. В голосе, в звуках, которые вылетали из его рта, в пустоте под ладонью. Он пошарил по груди, по шее. Медальон пропал! Кошельков тоже нет, но это-то неудивительно. А вот зачем его пленителям кусок простой деревяшки?

   Королевский Знак…

   Что они подумали — что он какой-нибудь чёртов принц в изгнании? Поэтому и держат в одиночке?

   Без медальона он даже объясниться с ними не сможет.

   Глухой стук… Скрип петель. Свет! В дверном проёме возник человек с фонарём в руке. Оранжевого пламени в футляре из толстого стекла хватило лишь на то, чтобы обозначить тёмный плечистый силуэт и едва-едва озарить дощатые стены.

   — Ки диалос, каренч? — голос грубый, с хрипотцой.

   — Кто вы? Где мои друзья? — спросил Кешка.

   — Ко-о? Ко йаз буппунд?

   Человек с фонарём помешкал.

   — Нозелес, муаез иучмера зимма васу йаза бавбунич. Ник вуруз сич буйи сил, ан риали смуз, киз йафч тисук!

   Кажется, это была угроза.

   Свет отдалился и пропал. Стукнула дверь. Грохнул засов.

   Уф-ф…

   По крайней мере, это не подземелье. В подземельях не бывает деревянных стен и густого запаха сухой травы, как в сенном сарае. Кешка закрыл глаза. Хотелось пить. Как по-местному «вода»? Он же сто раз слышал! И слова, которые произнёс тип с фонарём, наверняка тоже. А не узнал ни одного. На ум шли только нелепые по звучанию королевские имена да разные чудные словечки, на которые он когда-то обратил внимание — «лиетиссен», «йумсих», «луймихса»… Что от них толку?

   Он попытался нащупать в себе доминанту… В череп как будто вогнали калёный штырь. Кешка зашипел сквозь зубы и без сил растянулся на соломе. Сознание уплывало. Где-то высоко в звёздном омуте кружились йумсихи и лиетиссены. Добродеи с Всеславами и Всевластами, бесконечно размноженные в осколках зеркал, танцевали вальс, Маниська Блаженная водила хоровод с Бумбарашем и Чмоком, а по Млечному Пути, как по шоссе, нёсся синий форд, готовясь сорваться в космическую пропасть…

   Проснулся Кешка от холода. Из прямоугольной дыры под потолком сочился тусклый свет. Веяло сыростью. Плащ и куртку у него отобрали, соломы на полу было слишком мало, чтобы свить тёплое гнёздышко. Спасибо, хоть сам пол дощатый, а не земляной.

   В темноте Кешка представлял своё узилище просторным сеновалом, но комнатка, в которой его заперли, оказалась совсем невелика. Стены крепкие, без щелей. Тяжёлая на вид дверь. А у порога — никак металлическая кружка с куском хлеба?

   Кешка подошёл к двери, толкнул — не поддаётся. Ручки нет, полотно глухое, в коробке сидит плотно, не подденешь.

   Голова почти не болела, но горло было как наждаком ободранное.

   Он присел на корточки. Понюхал прозрачную жидкость в кружке — вода. Зачерствевший ржаной хлеб проглотил в один момент. Живот заурчал, требуя ещё. «Нету, приятель, — шепнул ему Кешка. — Мы с тобой не на курорте».

   Он встал на цыпочки и подпрыгнул, пытаясь достать до окошка под потолком.

   В затылке тяжко бухнул молот, голова закружилась.

   Ладно, не всё сразу.

   День тянулся бесконечно. Никто не приходил, чтобы проверить узника или принести ещё еды. Кешка лежал, сжавшись в комок. Иногда проваливался в дрёму. Просыпаясь, чертил пальцем на полу рисунок змеиного медальона, пытался расслышать в себе доминанту, или перекатывал на языке слова ночного визитёра. Как там? Ки диалос, каренч… Если он запомнил эту абракадабру, значит, в голове что-то осталось. Надо только дождаться, когда уймётся боль.

   Парашу узнику не поставили. Пришлось мочиться в углу прямо на пол.

   «Дева, дева, перстень белый…»

   Эта песня не с Земли, точно. Не от лесных людей Захотимья. Не из придорожных таверн Майнандиса. И не от комедиантов Польхи.

   Самонадеянный дурак! «Ты думал, пара трюков, перенятых мимоходом у старой лесной ведьмы, сделали тебя всемогущим?» — спросила бы Мара. В Майнандисе тоже есть магия, и настоящие колдуны, и книги, вобравшие опыт поколений, и учителя, которые передают эти обобщённые знания другим… Ведьм казнят, простых горожан, уличённых в волшбе, стращают браккарийцами, но «гончие псы» с колдовским нюхом в открытую выслеживают преступников. Не для всех магия под запретом.

   «Дева, дева, я не смелый…»

   Существуют чары, скрывающие людей от других магов. Или от выскочек, вообразивших себя магами. Но чары тоже должны как-то звучать. Если ментальный Эфир подобен радиоэфиру, то эта волшебная маскировка — что-то вроде помех. А помехи — это шум, их слышно. Может, он и слышал что-то, только не понимал — что? Пустоту. Слабый треск. Песню в голове. Песню ниоткуда. Мог бы догадаться, идиот.

   Но в чём источник магии? В самом мире вокруг, пронизанном тонкой субстанцией Эфира? В артефактах вроде медальона? В человеческом мозге?..

   Да пребудет с нами Сила.

   Кешка горько усмехнулся.

   Мара сказала: «Позволь себе поверить».

   — Мара, где ты? Мне очень нужна твоя помощь!

   Он замер, прислушиваясь…

   Балбес, ты и правда ждал, что она ответит?

   Ты ведь и сам знаешь, что делать.

   Представь, что лежишь на летнем тёплушке, солнце светит… Неужели так трудно вообразить, что тебя не бьёт озноб, пальцы не коченеют и в горле не свербит?

   Ты лежишь на траве, размякший, раскисший, как квашня. Шелестит лес, стрекочут цикады, птицы перекликаются в вышине. Тебе хорошо. Довольство гудит в тебе, как воздух в трубах органа. В трубе. Той, что проходит от затылка до кобчика. Ты лежишь, а позвоночник дремотно поёт: ам-ммм…

   Тихо. Даже мыши не шуршат. У мышей спячка. Еле слышно поскрипывают стены, вздыхает земля под тяжестью человеческого строения, ветер, как с горки, катается по скатам крыши. Лошади в стойле переступают, пофыркивая. Кричит ворона. Галки перелетают с дерева на дерево. А ближе, гораздо ближе — над головой — скрипят половицы…

   Кешка открыл глаза. Над его камерой есть второй этаж. Там ходят люди. Трое. Нет, ходит один. Двое сидят за столом. Тук-тук-тук… покатились камешки… Играют в кости. Пьют. Лениво перебрасываются словами.

   — Пибу, бросай, ним йидиули.

   — Не мешай. Знуедс конченсез.

   — Думаешь, это тебе поможет?

   — Эй, парни! В той утизави у леса есть бабы. Дотемна истикип. Хоть ночью скучать не будем.

   — Мармак велел сидеть тихо!

   Это сказал один из игроков за столом. На руке у него наколка — что-то вроде креста, якоря или рукояти кинжала. Лица Кешка не видел. У второго, кажется, бородка… Третий, меривший комнату суетливыми шагами, был смутным силуэтом. Непоседа.

   — Мармак ещё неизвестно когда вернётся, — буркнул он. — Если вообще вернётся.

   — Это как это?

   — А так. Получит денежки — и ищи-свищи.

   — Ты, Дулька, воду не мути, — подал голос Бородач. — Ты с нами который год? Третий? Тебя Мармак хоть раз обманывал?

   — Не обманывал, — Дулька-Непоседа оперся руками о стол. — Но и денег таких нам до сих пор никто не сулил.

   — Закрой пасть! — гаркнул Бородач. — Скука заела? Иди щенку пожрать отнеси. И бражки прихвати, пусть согреется.

   — Да что я — нанялся?

   — Именно что — нанялся! — Бородач стукнул кулаком по столу и поднялся во весь свой немалый, как оказалось, рост.

   Дулька огрызнулся для порядка. Но слышно было, как он гремит посудой.

   Кешка в изнеможении отпустил доминанту. Напасть на этого Дульку? Он напряг мышцы и со вздохом прислонился к стене. Не сейчас… Но и тянуть нельзя. Главарь скоро вернётся. Может, попробовать подкуп? «Сколько бы вам не обещали, мои друзья дадут больше». На такой блеф даже Дулька не поведётся. А надо ещё выстроить фразу на местном наречии…

   Стукнул, выходя из пазов, засов.

   Сморщив обезьянью рожу, Дулька поставил у входа глиняную миску, оловянную кружку, выбранился и запер дверь.

   В миске оказалась утиная ножка с тушёной фасолью. Кешка хлебнул из кружки и сморщился — кислятина! Лучше бы принесли ещё воды и тёплое одеяло. Но выбирать не приходилось. Он съел и выпил всё до крошки и капли, обглодал косточку, вытер руки о солому и без сил растянулся на полу.

***

Завтрак Кешка проспал. Услышал, как грохнул засов и забухали удаляющиеся шаги. Открыл глаза. Снова вода и хлеб. И упущенный шанс на побег.

   Ладно, подождём обеда.

   Кешка потянулся к Эфиру… Двое наёмников — или кто они там? — ещё спали. Бородач точил нож. Значит, это он принёс завтрак, это его Кешка прошляпил. И хорошо, что прошляпил. С таким громилой без оружия не сладить.

   Проснулся Дулька. Спросил ворчливо:

   — Ну что, сопляк на месте, не смылся?

   — Да куда он денется?

   — Ну, колдун как-никак. Мало ли.

   — Мармак сказал, его сила в амулете. А амулет мы спалили.

   Спалили… Вот как.

   Кто-то приказал им схватить Кешку. Кто-то знал про медальон. И что теперь делать?

   Однажды по радио в какой-то учёной передаче он слышал о мелодическом силовом поле… Силовое поле! Разве это не выдумка фантастов? Прозрачный непробиваемый заслон. Невидимая плотность. А плотность — это давление. Звук тоже может давить. Говорят же: давит на уши. Мощная звуковая волна ощущается физически. Пол под ногами подрагивает, нутро вибрирует в такт клубному ритму. Но чем этот факт может помочь Кешке сейчас? У него под рукой нет иерихонской трубы, способной разрушать стены.

   А если вообразить, как могла бы гудеть такая труба?..

   Кешка постарался. Собрал целый духовой оркестр и заставил играть у себя в голове — пока не заломило затылок.

   Глупо. Он же никогда не слышал иерихонской трубы. И никто не слышал. Не было её на самом деле.

   Кешка дал себе отдых, расслабился, позволил слуху дрейфовать на волнах Эфира…

   Во дворе тип с наколкой жёг дрова, чтобы получить угли для жаровни. Печки в доме не было. Для чего он вообще предназначен, этот дом?

   Слушая, как горит огонь, Кешка почти согрелся…

   На дворе трава, на траве дрова. Рядом колода. В колоде — топор. Стены Кешкиной тюрьмы не брёвна — доски, хоть и толстые. Можно прорубить топором. И, в отличие от иерихонской трубы, топор — совершенно реальная вещь. Кешка знал, как лезвие со стуком вонзается в дерево, как летят щепки, как от надсечки идёт трещина, и если надавить ещё, да как следует, доска сломается со звонким треском…

   Кешка уселся под стеной с окошком, выбрал сучок на уровне глаз и нацелил на него воображаемый топор. Если не получится, хоть время до вечера скоротать можно.

   Голос мёртвого дерева был нудным, монотонным и не хотел меняться. Звонкие, хлёсткие ноты разрушения отскакивали от него, как горох.

   Больше напряжения — сухого, хрусткого…

   Крэш! Бум! Бэнг!

   Кажется, это из какой-то песни.

   Крэш! Бум! Бэнг!

   Ещё раз. И ещё…

   Крэш!

   Древесные волокна недовольно заворчали. Но Кешка отвлёкся: во дворе что-то происходило. Оп-ля! Тип с наколкой упал боком в костёр, из его горла торчала стрела. А из-под деревьев, обступивших одинокий холодный дом, сыпались оборванцы с луками, копьями, ножами…

   Кешкины пленители заметили атакующих.

   — Быстро вниз, — сказал Бородач Дульке. — Это за мальчишкой.

   И первым вскачь понёсся по лестнице.

   Крэш! Бум! Бэнг!

   Нападающие ворвались в дом. Кто их вёл — неужели Блошка?

   Кешка поднялся на ноги.

   Крэш! Бум! Бэнг!

   Вылетел из пазов заслон, распахнулась дверь. В проёме показался Бородач с обнажённым мечом.

   — Ну что, щенок, посмотрим, насколько ты дорог своим дружкам.

   Крэш! Бум! Бэнг!

   Кешка ударил в стену ногой и, прикрывая лицо от брызнувшей щепы, обдирая плечи об острые края пролома, вывалился во двор.

   — Кен, это ты? Кен!

   Кешка не узнал голоса. Ничего не видя за красной пеленой, махнул рукой за спину. С трудом вытолкнул из горла слова чужого языка:

   — Там, сзади. Он опасен…

   — Где? Ну-ка, я разберусь.

   Скуловорот. Жив, здоровяк!

   Кешка отёр с глаз кровь и наконец разглядел своих спасителей.

   — Велет, — прошептал он недоверчиво. — Муха… Ребята, откуда вы?

ГЛАВА 3. Ты же мечтал о странствиях?

Сквозь рваный полог ветвей проглядывали звёзды, Зелёная луна бросала отсветы на островки снега под деревьями. Дыхание облачком зависало в воздухе, но Кешке было тепло — перед ним горел костёр, на плечах лежал плащ из лисьих шкур. Пламя танцевало, извивалось, его свет становился то ярче, то слабее, и Кешка щурился, пытаясь различить в оранжевом мерцании узор на сосновой плашке.

   Вместо стамески у него был охотничий нож, эскиз пришлось рисовать угольком прямо на куске неровной древесины. Нож то и дело срывался, грозя покалечить пальцы, глаза слезились, но Кешке не хотелось откладывать работу на завтра.

   Взгляд сам собой стремился ввысь, к озарённым луной небесам.

   Он вернётся. Один раз вернулся, значит, вернётся снова. Даже хорошо, что его сейчас нет. Ребята бы не поняли.

   Всё было совсем как раньше — пахло печёным мясом и кашей, варившейся в общем котле, вокруг стояли могучие стволы, лесные люди галдели и пересмеивались под их надёжной защитой... Всего девятнадцать человек — вместе с Кешкой, Блошкой, Скуловоротом, Пиамой и Галчонком.

   Мары больше нет. Он принял эту новость спокойно, с печалью, но и с долей облегчения. Даже из могилы старуха тянулась к нему, пробуждая инструкции, тайком вложенные в мозг. Пусть эти инструкции спасли ему жизнь, ощущать себя проводником чужой воли было неприятно. А ребята, похоже, не возражали…

   Мара откуда-то знала, где Кешка, знала, что ему потребуется помощь, и швырнула своих детей, как копьё, через многие километры лесов и полей, через водные преграды, через неведомую, чуждую им землю — к цели, которой был он, чужак с Той Стороны.

   Они бежали день и ночь, делая короткие остановки, чтобы немного поспать, охотясь по пути, между делом. Они воровали, чтобы добыть посуду, одежду и пищу там, где не было дичи. Они прошли по Майнандису, как ветер, почти не оставив следа. И лишь оказавшись в Оленьем лесу, дали себе отдых. А он, Кешка, задержался, обходя зловещий браккарийский Навиль…

   Возможно, были и другие, те, в ком инстинкт самосохранения оказался сильнее вплавленного в подкорку приказа. Рассеянные по лесу, укрывшиеся в тайных норах. Живые… Сами лесные мстители — так теперь называли себя четырнадцать пришельцев из-за Хотими — в это не верили. Никого больше не осталось, твердили они.

   Маниська… Он не смог ясно припомнить её лицо, но от этого боль не стала слабее. Он знал, что многих убили, но ни на секунду не допускал мысли, что Маниська была среди них. Волосы, реющие на ветру, как чёрное знамя, тяжесть жаркого, сочного тела… Она была такой живой. Она была сама жизнь… Прыня клялся, что схоронил её своими руками, а потом догнал остальных — хромой, неуклюжий Прыня.

   Кешке вспомнился маленький маугли, его первый знакомец в лесной деревне… Все дети погибли. Только рослая, сильная Енка вынесла на плечах трёхлетнюю дочку своей сестры. Дома Енка косила хлеба наравне с парнями, а теперь, как и они, взяла в руки копьё…

   Остриё ножа вывернулось из едва намеченной бороздки. Морщась, Кешка сунул в рот окровавленный палец.

   — Что, порезался? — Велет подбросил в костёр сухой прутик. — Говорят тебе, дождись света.

   Бригадир косарей исхудал, оброс бородой, круглое скуластое лицо стало жёстче, старше. С волчьей шкурой на широких плечах и с трофейным мечом, взятым у Кешкиных похитителей, он походил на вожака воинственного дикарского клана. Впрочем, почему походил? Велет и был вожаком мстителей.

   К счастью, добродушия он не растерял и улыбаться не разучился.

   — Каши ещё не хочешь?

   — Ты что? Я и так облопался, — сказал Кешка и удивлённо поднял голову. — Кажется, всё. Работает!

   Он понял Велета легко, без напряжения и по старой привычке ответил, не задумываясь, на каком языке говорит.

   — Завтра подправлю немного, сделаю дырочку, отполирую, насколько получится.

   Надо же, угловатый кусок сосны с кое-как процарапанным узором делал своё дело ничуть не хуже изящного, покрытого лаком медальона. Следовало бы, конечно, выучиться говорить по-местному, не опираясь на подпорки магии. Но до Летуприса рукой подать…

   — Что вы теперь будете делать? — спросил он Велета. — Олений лес велик. Но Захотимье больше. Вас нашли там, найдут и здесь.

   — А мы и не будем прятаться, — лесной вожак был спокоен. — Отправимся в Сипру, чтобы законный король мог сесть на престол и выжечь с земли Майнандиса ракранскую порчу.

   — Законный король? — тихо переспросил Кешка. У него перехватило дыхание.

   — Ну да. Девки шьют тебе знамя с Королевским Знаком.

   — Слышь-ты, Кен, — Блошка подсел к костру с новой миской каши — третьей за вечер. — Въедешь в город, как настоящий принц.

   — Король, — поправил Велет с улыбкой.

   — Да вы что, ребята, — деревяшка в Кешкиных ладонях стала липкой от пота. — Вы шутите?

   Он обвёл взглядом лица — расцвеченные красками огня у тех, кто сидел ближе к костру, и затушёванные тенью у расположившихся подальше. Блошка, Велет, Муха, Шеруда, Грундя и его жена Ягодка…

   — А что, похоже? — мрачно спросил Грундя.

   — Мара сказала, Знак привёл тебя к нам, чтобы мы помогли тебе возродить Сердце Майнандиса и покончить с властью Ракры.

   Велет, похоже, верил в то, что говорил. А ведь он рассудительный парень.

   Мара сошла с ума. И принудила несчастных детей леса служить своему безумию.

   — Да ладно, Кен, не робей, — Блошка подмигнул. — Мы ж пособим, ежли чего. С правлением, я хочу сказать. Блошка Рыжий — смотритель Оленьего леса и королевский советник! Ай не здорово звучит?

   Муха и Ягодка засмеялись. Велет, Шеруда, Грундя смотрели испытующе.

   И что теперь? Плыть по течению, зная, что впереди — водопад, и ревущая вода поглотит всех?..

   У Кешки шумело в висках. Сказать правду означало разрушить их надежды, лишить смысла жертву, на которую они пошли. Но и обманывать нельзя — после всего, что они вытерпели и потеряли. Ради него. Правда всё равно откроется. Лучше сейчас, пока ещё кто-то может спастись.

   Кешка медленно поднялся.

   — Слушайте, я благодарен вам за всё. Честно. Вы приняли меня там, в Захотимье. Вы спасли мне жизнь. Если бы я мог, я стал бы тем, кем вы хотите меня видеть. Но Мара ошиблась. Я не король. Я обычный парень. Такой же, как вы. Если мы пойдём в Сипру, если мы явимся в город с королевским знаменем, громко требуя, чтобы Питнубий освободил трон, нас всех убьют. Солдаты, браккарийцы, неважно кто. Мы и квартала не пройдём. Чтобы свергнуть короля, нужна армия. А вы, уж простите, всего лишь горстка беглецов.

   Блошка тоже вскочил:

   — Знаешь, Кен…

   — Мара сказала, — густым басом произнёс тщедушный Шеруда, — что мы должны помочь тебе поверить в себя.

   — Да поймите же! — в отчаянии закричал Кешка. — От моей веры в себя стены Сипры не падут и горожане не выйдут мне навстречу с хлебом-солью, умоляя принять корону. Это безнадёжно. Это самоубийство! Но здесь тоже оставаться нельзя. Мы пойдём в Летуприс. Просочимся в город по одному, разыщем колдуна Бармура, и он переправит всех в мой мир. Это неплохое место. Там есть свои проблемы, но живым людям не вырывают сердца. Там, где я жил, в смысле… А если не получится, устроимся в Летуприсе. Рассредоточимся, на время прекратим контакты друг с другом. Нас не вычислят. Большинство из нас…

   Он умолк, не в силах выносить их взгляды, горящие тёмным огнём с оранжевыми отсветами. Закончил беспомощно:

   — Другого выхода я не вижу.

   — А я вижу!

   Казалось, ближнее дерево вдруг ожило и шагнуло к костру, вздымая ветви. С носорожьим рёвом, подволакивая длинную ногу-корень, дерево пёрло на Кешку…

   — Всё из-за тебя! Ты всё разрушил. Ты привёл к нам ракранов. Маниська из-за тебя погибла. А теперь ты всех нас сгубить хочешь!

   — Прыня, стой, — Велет схватил великана за руку — и кубарем покатился по земле. Остальные почли за лучшее посторониться.

   Прыня расшвырял ногами костёр. Горящие поленья разлетелись в стороны, как испуганные жар-птицы — а он шёл танком, ничего не замечая, строго по прямой.

   Взмыл в воздух могучий кулак. Кешка легко уклонился, скользнул противнику за спину. Лесной великан начал разворачиваться, но повреждённая нога подвела, он потерял равновесие. Кешке понадобилось лишь чуть-чуть подтолкнуть — и Прыня, как статуя, низвергнутая с пьедестала, грянулся оземь, высоко взметнув искры от догорающих поленьев.

   На его место выскочил Блошка.

   — Что, справился? — заорал он Кешке в лицо. — Гордишься собой? Прыня как есть прав. Все наши погибли из-за тебя. Сколько ребят хороших. Жук, Ахапка, Лепень, Стич, Дубок, Красень… А девки! Девки наши, красавицы… Семицветь, Ракита, Ветка, Милоня, Ашка… Мы ж тебе верили. Мара верила!..

   — Блошка, подожди, — Кешка попятился. — Я же не хотел… Я не знал! Мара не говорила, что я король. Она сказала, что отправит меня домой… Летуприс рядом. Блошка, пойдём со мной, разыщем этого колдуна. Мы все можем спастись. Все!

   — Давай, спасайся! Беги в свой Летуприс, — Рыжий плюнул ему под ноги. — Мара наказала тебя до тракта проводить. Так я своё дело сделал. Знать тебя больше не хочу!

   Он с маху двинул Кешке в челюсть. Можно было увернуться, попытаться блокировать удар, но Кешка не двинулся с места.

   Искры брызнули из глаз и стали звёздами среди ветвей.

   Потом звёзды погасли…

   Кешка медленно поднялся на ноги. Сказал, ни на кого не глядя:

   — Ладно. Утром я уйду. Надеюсь, к тому времени вы одумаетесь.

   Отвернулся и побрёл вглубь леса. Никто не пытался его остановить.

***

Ночь Кешка решил провести на разлапистом суку клёна в паре километров от лагеря. Меховой плащ он потерял в драке и теперь согревался, слушая костры мстителей. Как лисы в норах, огни прятались в лощинках и под заслоном густых кустарников. Бдели дозоры, сидели по деревьям слухачи. Беглецы из Захотимья были осторожны. Не ложились ночевать дважды в одном месте… Но пара лиетиссенов выследит их без труда.

   Вот дурни!.. Кешка попытался вызвать в себе злость, однако чувство вины пересилило. Приход браккарийцев был предопределён его появлением близ сожжённой деревни. Когда Мара поняла это — неужели с самого начала?

   Он, болван, думал, что, отсылая его, она спасала своих детей. Но всё было наоборот. Она вызвала огонь на себя… и на них… чтобы он мог уйти.

   Спятившая ведьма! Долгие годы она опутывала ребят своими чарами, и даже теперь, когда её нет, они повинуются ей, как зомби.

   «Есть вещи, которых нельзя избежать, как ни крути судьбой», — скрипучий голос Мары прозвучал совсем рядом.

   Кешка отчаянно тряхнул головой: «Пошла вон! Тебя нет, ты умерла!» В затылке бухнул молот, и он зажмурился, прижавшись лбом к холодному шершавому стволу.

   Чужой мир, чужие люди, чужая ответственность. Он не просил этого. Он хотел вернуть свою прежнюю жизнь… Кешка представил, как переступит порог дома Куролововых, все накинутся на него с расспросами, а он не будет знать, что ответить, потому что истории про другой мир они никогда не поверят. Что потом — армия? Или его посадят как уклониста?

   Медленно, смутно, дохлой рыбой с илистого дна, всплыл в памяти день, когда в Сорную приезжали телевизионщики: журналистка на тонких каблучках и рослый оператор. Кешка увидел себя у окна — и грязную дорогу за стеклом, и призрачную фигуру с котомкой, уходящую по этой дороге вслед за «фордом» съёмочной группы.

   Он вздрогнул.

   Вот же она — его дорога! Вот она — его страшная сказка странствий…

   «Представь на секунду, что ты и правда король. Ты пробрался в Сипру… Это там спрятано Сердце Майнандиса? Ты взял его под контроль…»

   Полный бред! Ничего не выйдет. А если бы вдруг чудом и вышло, он понятия не имеет, что такое быть королём. И главное — зачем. Целая страна не должна зависеть от одного человека. Нельзя, чтобы из-за коронованного дурака случались землетрясения и неурожаи. Нельзя начинать войны из-за ущемлённого самолюбия или смещать министров по капризу. Править должны люди одарённые, знающие, опытные. Правда, за ними нужен контроль, чтобы не зарвались…

   Кешка тихо рассмеялся. О чём он думает? Идиот! С другой стороны, бунтари часто величали себя царями. Тот же Пугачёв взял имя Петра Третьего Фёдоровича. Весь Урал, всю Волгу на дыбы поднял. Но он же не рассчитывал в самом деле войти со своим воинством в Петербург и усесться на трон в Зимнем дворце. Или рассчитывал?

   Может быть, Велет и прав. Пока они убегают, они — добыча. А если попробовать стать охотником?

   Народ Майнандиса увидит, что браккарийцев можно убить, что их базы, их змеиные гнёзда можно уничтожить, и сначала немногие, такие как Зяблик и Шишка, а потом и другие, сбросив путы страха, пополнят ряды мстителей. Земля Майнандиса будет гореть под ногами слуг Шалаоха. И если для того, чтобы сплотить людей, он должен назваться королём, что ж, пусть так и будет!

   Ты тоже сошёл с ума, сказал себе Кешка. Но на душе стало божественно легко.

   Он спрыгнул на землю. Как бы там ни было, идея, пришедшая ему на ум, стоила того, чтобы обсудить её с понимающим человеком.

***

Скуловорот с Пиамой сидели на поваленном стволе, укрывшись одним плащом, и тихо переговаривались.

   Когда Кешка вышел к их костерку, оба враз замолчали. Скуловорот потянулся за мечом. Тут же остановил руку, но смотрел, не говоря ни слова, тяжёлым взглядом, будто зверь из засады.

   — Что, и вы меня осуждаете? — спросил Кешка с вызовом.

   Кинган ответил не сразу:

   — Даже если ты и вправду король, а я, уж прости, не очень в это верю, взять Киту с горсткой детишек тебе не удастся.

   Кешка перевёл дух. Слава богу, хоть кто-то сохранил рассудок. На всякий случай уточнил:

   — Что такое Киту?

   — Королевский дворец, — голос Пиамы шелестел, как песок.

   — Смолоду, — заговорил Скуловорот, — я подвизался наёмником в вольных городах юга. Когда Табагаш позвал меня в свой отряд, я чуть не лопнул от гордости. Бойцы у него были всем на зависть — умелые, отчаянные. Три сотни клинков, и каждого он отобрал лично. Потом началась Война за наследие. Нас наняли сторонники мальчишки Питнубия, или кто он там. Платили вчетверо против обычного. На подступах к Сипре к наёмным отрядам примкнули слуги Шалаоха. Лучших воинов я не видел. Они пронеслись по полю, как чёрный смерч, устилая землю трупами…

   Кешка присел у костра, протянул руки к огню. Языки пламени трепетали, рождая видения: воронья стая браккарийцев с кровавыми клинками, ряды воинов, рослых и гривастых, как Скуловорот, против… Тут Кешкино воображение дало сбой — он ни разу не видел королевских солдат. Потом, наверное из-за мушкетёрских шляп наёмников, их место заняли гвардейцы кардинала, а битва представилась чем-то вроде осады Ля-Рошели в дыму от выстрелов пушек и мушкетов.

   — …Королевские войска отступили. Нам дали ночь на разграбление предместья Майтэн, с условием, что, войдя в Сипру, мы не тронем горожан. «Кровавые псы Табагаша» — не послушницы из обители Девы-Матери, своего мы не упустили, но то, что браккарийцы творили с жителями Майтэна, заставило нас содрогнуться… Нашим нанимателем был вельможа из приближенных старого короля Зайдувиара. Табагаш сказал, что пойдёт к нему и разорвёт контракт. Но половина отряда взбунтовалась, Табагаша подняли на копья. Новым командиром стал Храз, один из сотников. Тех, кто хотел уйти, отпустили. Остальные стали личной стражей нового короля. Они носят красные плащи и шлемы в виде собачьих голов с оскаленными пастями.

   — Но Киту охраняют не только «кровавые псы», — подхватила Пиама. — Дворец ограждён невидимым щитом, который не пускает внутрь посторонних и отражает любую магию.

   А вот и силовое поле — легко на помине.

   Костёр дышал жаром в лицо, но по спине у Кешки струился озноб. Кровь, убийства, разорение, вырванные сердца, и всё ради того, чтобы на место одного короля посадить другого, не лучше первого. Хотя… Что за человек Питнубий на самом деле, неизвестно. Вряд ли он правит сам. За него решают царедворцы; слуги Шалаоха творят зло его именем. А люди терпят, потому что он законный король. Всё-таки монархия — дурацкая система. Но живучая. Мимикрирующая, как хамелеон. Потому что опирается на дремучий инстинкт — следовать за вожаком тупо и бездумно…

   — Я пойду с тобой в Летуприс, — сказал Скуловорот, крепче обнимая скрюченное старушечье тело. — Твой маг — её последняя надежда. Но детишки из леса жаждут крови, и я их понимаю. Мы хотели подкараулить Мармака, когда он поедет назад, чтобы выяснить, кто велел захватить тебя. Теперь у них другое на уме. Рвутся выпустить потроха браккарийцам. Если не помочь, все полягут.

   — Это безумие! — истаявший голос Пиамы на миг обрёл краски.

   — Может, да, — сказал Кешка. — А может, нет. У браккарийцев в Навиле храм, как я понимаю. И сердца, которые питают их жизненными силами, хранятся в этом храме, верно?

   — Скорее всего.

   Кешка лишь надеялся, что додумался до этого сам, а не с тайной подсказки Мары.

   — Ты не знаешь, у них бывают общие службы? Ну, когда все собираются вместе помолиться или послушать проповедь.

   — Да, кажется… Да! По вечерам, на закате. Что ты задумал?

   Волоски на загривке встали дыбом… Куда ты лезешь, шпана желторотая? В короли? В вершители судеб? Вконец свихнулся?..

   Не давая себе ни секунды промедления, Кешка ответил — коротко, жёстко:

   — Сжечь храм. Со всеми браккарийцами и их проклятыми сердцами.

   Мгновение тишины — три удара сердца.

   — Гм, — сказал Скуловорот. — Затея неплоха. Жаль, ничего не выйдет.

   — Почему?

   — А потому. Видал я браккарийские храмы. Окон в них нет, что нам на руку, дверей обыкновенно две…

   — Входит живое, выходит мёртвое, — прошептала Пиама.

   — Чтобы никто не выскочил, двери надо подпереть. Но слуги Шалаоха не дураки. Они здесь на чужой земле и, как бы ни чтили своего бога, все в храм не пойдут, снаружи оставят караул. С тем мертвяком, что сопровождал Нагеса… лиетиссена… нам повезло. А если их будет трое или пятеро? Свалить караульных надо быстро, чтобы тревогу не успели поднять. Я сам-то не уверен, что справлюсь. А твоим детишкам и подавно не сдюжить, даже если они всем скопом навалятся. Но мало убрать стражу. Надо обложить храм соломой, маслом облить, чтоб скорее занялся. Думаешь, эти твари внутри станут нас дожидаться? Они сильны, как буйволы. Как только почуют неладное, вмиг двери вышибут.

   — Стражу можно отвлечь, — возразил Кешка. И не удержался — зябко поёжился. — А чтобы огонь быстрее разгорелся… Галчонок, вылезай! Я же слышу, что ты здесь.

   В буреломе за спиной Скуловорота зашуршало, треснула сухая ветка. Кинган стремительно развернулся и выдернул мальчика из тайника среди сучьев и ветвей.

   — Ах ты, гадёныш! Подслушивал?

   Кешке уже говорили, что кинган записал воришку в лазутчики.

   Резон в его подозрениях был. С тех пор, как с ними Галчонок, они дважды попадали в засаду. Возможно, лиетиссен Нагес выследил Гвинса сам — и немного опередил, надеясь застать врасплох. Но люди Мармака загодя знали, куда направится добыча, и нужен им был не Скуловорот, а Кешка. Остальных не преследовали. Стрелами осыпали скорее для острастки — чтобы отогнать подальше. Так считал кинган. А воришка пропал. Ни Блошка с Пиамой, ни раненый Скуловорот не видели, что с ним сталось. Разыскивая тех, кто похитил Кешку, друзья набрели на мстителей из Захотимья. А вечером в их лагере неожиданно объявился Галчонок.

   Если бы не Пиама, Скуловорот вытряс бы из мальчишки душу. Велет обещал приставить к нему человека — чтобы не спускал глаз. Но сторож, видно, оплошал.

   — Ничего я не подслушивал! Пусти, злыдень! — Галчонок укусил кингана за руку.

   Гигант даже не поморщился. Но Пиама взмолилась:

   — Гвинс, прошу тебя, он не виноват!

   Скуловорот разжал хватку.

   Воришка отскочил от земли, как мячик, и юркнул за ближайшее дерево.

   — Галчонок, подожди! — крикнул Кешка. — Не убегай! Иди к нам. Он тебя не тронет!

   — С чего это ты взял? — прогудел Скуловорот сквозь зубы — так мог бы гудеть разозлённый шмель размером со слона.

   Ведь умный мужик! А как с самого начала невзлюбил мальчугана, так и стоит на своём с упрямством, достойным стада ослов.

   — Гвинс, ну не кипятись ты, а? — попросил Кешка. — Он нас не выдавал, я уверен. (Почти уверен, поправился он мысленно.) Тут дело в магии, а не в шпионаже. Я не почуял людей Мармака, потому что мне помешали. С помощью колдовства. Могли и следить на расстоянии. Я бы очень хотел знать — как. Но это подождёт. А Галчонок нужен для моего плана.

   Кешка снова позвал, и воришка вышел — обиженно хлюпая носом, пряча руки в карманах просторных штанов. Кешка протянул ему сухую ветку.

   — Сможешь поджечь?

   — Я? А чего я? — Галчонок мотнул вихрастой головой в сторону Скуловорота. — У него огниво. Его и проси.

   — А я тебя прошу. Тебе ведь огниво не нужно. Ну что глядишь, как Ленин на буржуазию? — эта фраза из репертуара дяди Юры заставила мальчика в изумлении распахнуть глаза. Язычки пламени в огромных чёрных зрачках стали обычными бликами от костра.

   Что интересно, медальон справился с переводом. Слово «буржуазия» он заменил на «бидийсар» — обидное прозвище городских богатеев.

   — А Ленин — это кто? — спросил Галчонок.

   — Человек такой был в моём мире.

   — Хороший или плохой?

   Кешка хмыкнул.

   — Раньше считали, что хороший, а теперь многие думают наоборот. Всё зависит от точки зрения. Ты, я вижу, мастер уходить от ответа. Но какой смысл притворяться? Ты же себя выдал с головой — тогда, у ворот Вендера. Голубое пламя под проливным дождём! И после, по мелочи. Сколько раз у нас сырые дрова не хотели разгораться, а потом вдруг разом вспыхивали? А конь лиетиссена — Гвинс потом у него на ноге ожог нашёл, всё не мог понять откуда. Да не трусь ты! Никто тебя казнить не собирается.

   Кешка чувствовал — мальчик готов в любой момент сорваться с места, заодно устроив пожар на весь Олений лес.

   — Так ты владеешь силой огня? — Скуловорот глядел на воришку, будто видел его в первый раз. — И не нашёл себе лучшего занятия, чем шарить по чужим карманам?

   Ветка в руке загорелась сразу с двух концов.

   Кешка с криком выронил её и ногой зашвырнул в костёр.

   Галчонок засмеялся:

   — А я сделаю так, чтоб у тебя в штанах пекло, так небось и не заметишь, куда кошель делся!

   — Ну, я-то, помнится, заметил, — буркнул Кешка, дуя на обожжённую ладонь.

   — Так это я поленился. Вот когда Блошка на ратуше масло пролил, а потом солому поджечь не мог, я ему пособил, такой пожар устроил, что о-го-го, отовсюду видать было! Что, не знали? А Выгу яйцом по башке — это тоже я! Безо всякого огня, между прочим.

   Выгой звали прыщавого комедианта.

   Скуловорот сокрушённо тряхнул косицами, сказал вполголоса — Кешке, будто Галчонка и не было рядом:

   — Мал он ещё. В голове одни игрушки. Куда ж на такого в серьёзном деле полагаться?

   — Ты прав, поджог храма ему доверять нельзя, — степенно кивнул Кешка, чуя, как растёт в груди кингана смех, громовой, рокочущий, будто камнепад. — Не справится.

   — Это я-то не справлюсь! — пронзительно пискнул Галчонок. Костёр у ног Скуловорота с гулом взметнулся на три метра ввысь. С тёмного поднебесья сердитым карканьем отозвались потревоженные вороны. — Ещё как справлюсь! Вот увидите!

   — Что ж, поглядим, — Скуловорот выпустил наружу скупую улыбку. Смерил Галчонка взглядом и расхохотался в голос.

ГЛАВА 4. Навиль

— Храм-то из камня, — произнёс Велет, разглядывая Навиль с холма, поросшего редкими кустиками.

   — Нет, — возразил Кешка, — это имитация… притворство. Штукатурка поверх деревянных стен. Сам послушай.

   Они лежали, вжавшись в мёрзлую землю. Ветер смёл с холма снег, только под кустами светлели тонкие мучнистые разводы — словно у природы не хватило белой краски для настоящего зимнего пейзажа. Зато красной было вдоволь. Солнце цвета воспалённой раны агонизировало над залитым кровью горизонтом. Мир полнился взвесью эритроцитов — в глазах мельтешили алые мухи…

   Велет покосился на Кешку:

   — Не выходит. Сам воздух точно противится.

   — Вот-вот, — подал голос Блошка, — я ему то же сызначала твержу, а он не верит!

   Атаку на слуг Шалаоха Рыжий предвкушал с тем же азартом, что охоту на дикого кабана или лисицу. Вёл себя, будто ничего не было — ни ссоры, ни брошенных в лицо обвинений, ни нокаутирующего апперкота. Можно подумать, погибшие в Захотимье воскресли...

   Между холмами и рекой Истомой раненым зверем раскинулось село. Его бурая шкура топорщилась кособокими домишками, кривыми заборами, неопрятными огородами. Дымок над трубами вился еле-еле. Жители, выходя за ворота, двигались как больные.

   Пиама говорила, от соседства с браккарийцами люди теряют волю к жизни.

   А ещё она сказала странное, и Кешка до сих пор не решил, как относиться к её словам: «Если Бармур такой могущественный и высокоучёный маг, как мы о нём думаем, у него наверняка есть связи при дворе. О Питнубии ходят страшные слухи, во дворце пропадают люди, знатные семейства Сипры жаждут мести. Я удивлюсь, если они до сих пор не составили заговор. Но чтобы заставить их действовать, нужен истинный король, способный овладеть силой Сердца и бросить вызов слугам Шалаоха. Нотабли Сипры дадут тебе деньги, людей, советников и доступ во дворец. Бармур — ключ к их доверию. Ты должен с ним встретиться».

   Пиаму оставили в лесу под охраной четверых мстителей, назначенных выследить и захватить Мармака. Кешка про себя радовался, что сумел устроить разделение отряда: если атака на Навиль провалится, хоть кто-то из детей леса уцелеет.

   Бревенчатые казармы стояли на северо-восточном краю деревни. Храм Шалаоха чужеродным телом громоздился в самом центре. Здание в форме пирамиды со срезанной верхушкой занимало, наверное, соток десять. Сколько домов снесли, чтобы его поставить? На расстоянии песочно-серые грани производили убедительное впечатление каменной кладки. Кешка поморщился, вслушиваясь в диссонансные стоны, исходящие от храма.

   «Прочь волнение. Я спокоен, как гладь пруда. Невесом, как луч на воде…»

   — Стены толстые, из брёвен. Фундамент каменный. Но внизу, в подвале, деревянные колонны. Сердца, похоже, там. Точно не скажу.

   Звуки храма, как руки мертвецов, тянули за собой — вглубь, в холод, в склизкую тьму, из которой пробивался мерный многоголосый ритм…

   — Всё, не могу больше, — Кешка отпустил доминанту. — Меня сейчас вырвет.

   Алая кисея с глаз спала. Закат стал просто закатом — по-зимнему тяжёлым, но без апокалипсического колорита.

   Эх, был бы тут Грундя Долдон… Но мастера-слухача Велет сделал командиром четвёрки, отряжённой за Мармаком. Кешка возражал: Грундя горяч и непокорен, как бы на рожон не полез. Открыто сказать, что главная задача группы — остаться в живых, было нельзя, и Велет настоял на своём.

   Между юношами ужом втиснулся Галчонок:

   — Что, можно поджигать?

   — Погоди, — Велет придержал его за тощую шею. — Пусть все соберутся.

   — Вон ещё четверо, — сказал Блошка. — У-у, упыри поганые!

   Браккарийцы шли тесной группой — не шли, а струились, будто капли ртути, норовящие слиться в лужицу. Селянин, оказавшийся у них на пути, метнулся к забору и замер соляным столбом.

   Блошка прищурился.

   — Ай неспроста у них жильё да службы с краю, а молельня в самой серёдке.

   — Храм будто жизнь из деревни сосёт, — сказал Велет, — а они со стороны присматривают.

   Кешка передёрнул спиной и плотнее закутался в плащ, хоть и знал, что это не поможет. Он выстывал изнутри в этом жутком браккарийском логове. И как только ребята терпят?

   — Тебе не холодно? — спросил он Галчонка.

   — Не-а, — мальчик браво сверкнул глазёнками.

   Кешка насчитал восемнадцать слуг Шалаоха. Семеро были уже в храме, двое отирались вокруг. А если остальные не придут? Тогда можно с чистой совестью дать операции отбой. Не срослось, мол… Но ребята не отступят. С голыми руками пойдут на чёрную братию.

   Ага, вон ещё трое! Двинулись, голубчики. Поспешают.

   Кешку беспокоил подвал. Прослушать его толком не удалось. Чувствовалось лишь, что там дремлет сила, живая… и мёртвая одновременно. Страшная, алчная. Мучительно страдающая. Полная кровожадной страсти. Кешка не мог разобраться в своих ощущениях, и это его пугало. Что если там, внизу, покоятся в саркофагах сотни браккарийцев, дожидаясь команды к пробуждению? Выйдут они наружу, как река из берегов, прокатятся по Навилю смертоносной волной и отхлынут, утащив за собой всё живое… А, может, сердца, как дворец Киту, защищает силовое поле?

   За спиной раздался тихий шорох, и раньше, чем Кешка оглянулся, рядом лёг Скуловорот.

   — Парни с подпорками наготове. Ждут сигнала. Все собрались?

   — Почти, — отозвался Рыжий. — Двое запаздывают.

   Кешка с неохотой снова нырнул в Эфир.

   Большая комната. Ряды нар. По крайней мере, спят они, как люди. Один слуга смерти у окна, смотрит на улицу. Другой припал на колено у стены. Что там?..

   «Слушай и смотри! — подстегнул изнутри скрипучий голос. — Учись видеть. Учись осязать вещество мира. Пусть мир пройдёт через тебя, как сквозь сито…»

   Кешка дёрнулся: «Брысь из моей головы!»

   Браккариец у алтаря шевельнулся. Будто услышал.

   Точно! Это алтарь. На подставке, похожей на наковальню, идол с огромной головой-пастью. Пасть — дыра, в ней горит свеча, на фитиле дрожит голубой огонёк с фиолетовым отливом.

   — Они не придут, — сказал Кешка. — Будут молиться в казарме.

   Велет выругался.

   — Осторожные, злыдни.

   — Я и казармы спалю! — Галчонок встрепенулся, сам как язычок пламени.

   — А справишься? — нахмурился Скуловорот. — Храм надо поджечь снаружи и изнутри. Одновременно.

   — Да знаю я. Запросто!

   — Лучники на позиции?

   — Как условились, — ответил Велет.

   — Ну что, Кен?

   «Он меня спрашивает?» — Кешка не поверил своим ушам.

   Накануне они долго спорили, кто станет приманкой для караульных у дверей храма. Скуловорот считал, что Кешка не должен рисковать собой, и остальные его поддержали — другого кандидата в короли у них нет. Но Кешке меньше всего хотелось брать на себя вину за гибель ещё одного из детей леса. Он заявил, что пойдёт сам, иначе атаки не будет. И страшно удивился, когда ультиматум подействовал. Как видно, на самом деле никому не хотелось подставляться под меч слуги Шалаоха.

   Кешке вдруг стало жарко — в леденящей атмосфере браккарийского логова. Неужели он сделает это? Встанет сейчас, выйдет из укрытия… и окажется один на один с браккарийцем, караулящим западную дверь. Ненадолго — пока не подоспеет Скуловорот. Но прежде кинган должен снести голову с плеч стражнику у восточной двери. Только он в силах сделать это одним ударом.

   Кешка провёл языком по пересохшим губам.

   — Мертвякам не нужна стража, — выдохнул он, — ни у храма, ни в казармах. Люди так запуганы, что никто к ним близко не подойдёт. И всё же они страхуются. Потому что боятся. Кого-то вроде нас. Что ж, они правы…

   Дыхание пресеклось, и Кешке пришлось глотнуть воздуха, чтобы закончить:

   — Нас стоит бояться. Давайте покажем — насколько… Пора!

   Он ждал смешков, дружеского подтрунивания. Дескать, тоже мне — полководец-вдохновитель выискался.

   Но Скуловорот послал ему одобрительный взгляд. Блошка стукнул кулаком о землю:

   — Точно! Покажем гадам!

   Галчонок пискнул от восторга. Велет улыбнулся с предвкушением.

   Кешка с Блошкой кивнули друг другу, пятясь отползли от кромки холма, поднялись на ноги и разбежались в разные стороны; Блошка в компании Скуловорота, Кешка — один.

   Облетевшая берёза, голый кустарник, жидкая стена сухой травы, кособокие ограды… На ходу Кешка подхватил доминанту, и браккарийская какофония затопила сознание всей своей помойной мерзостью. От болезненных красок заката стыла душа. Холод могилы, трупные черви.

   «Господи, я не выдержу!»

   А если попробовать…

   «Журавль по небу летит, корабль по морю плывёт…»

   Мармак защищался песней.

   То есть звуковым экраном.

   Кешке не нужен экран, ему нужен фильтр. И если доминанта связывает все звуки мира, то пусть она сплетёт для него сеть из песенки неунывающего солдата.

   «А кто меня, куда влекёт по белу свету, и где награда для меня, и где засада на меня…»

   Кешка нанизал песню на гудение доминанты, как на ось, окутался плащом её бесшабашного фатализма, заранее принимая всё, что готовит судьба. Сразу полегчало. Звуки Навиля, человеческого и браккарийского, отодвинулись, омывая слух далёким прибоем. А стоило выделить один аккорд, и он расцветал на общем акустическом фоне, как вспышка салюта в ночных небесах.

   Следить за обстановкой стало труднее — приходилось без конца сканировать приглушённые шумы Эфира, определяя, какой достоин более пристального внимания. И песня… Нельзя позволить песне смолкнуть или разойтись в тональности с доминантой. Мозг свело от напряжения, но Кешка больше не боялся захлебнуться в ледяных нечистотах браккарийского кошмара.

   Заборы, заборы — бурые щелястые доски кренятся во все стороны. Кешка едва не вскрикнул, заметив блеск глаз в кустах у крыльца. Это же Шеруда, Звир и Прыня! Кешка подмигнул Шеруде и проскочил мимо, не останавливаясь. Парни, подхватив свои деревянные бруски, припустили следом.

   Улочка оборвалась, словно ножом обрезанная.

   Впереди пятнадцать метров пустого пространства.

   И — храм.

   Вблизи он казался ещё больше. Монументальная цитадель. Символ величия прожорливого божка с синем пламенем в глотке.

   Стоп. Что-то не так. Часовой! Оставив свой пост у двери, браккариец шёл в Кешкину сторону и прошёл уже больше половины разделявшего их расстояния.

   Фьють! Воздух пропорола стрела.

   Лучник не стал дожидаться сигнала, понимая: застигнет слуга Шалаоха Кешку в створе улицы, и команда Шеруды с подпорками не успеет вовремя подобраться к двери храма.

   Для обстрела часовых Велет выбрал лучших охотников — таких, кто с двухсот шагов белку в глаз бьёт.

   Жаль, браккариец не белка.

   Чёрный воин скользнул на полшага вбок. Стрела прошла мимо.

   Однако лучник добился главного: слуга Шалаоха отвернулся к холмам, дав Кешке пару мгновений форы.

   Теперь бы не оплошать — заманить караульного в нужный проулок, отвлекая внимание от Шеруды и ребят…

   Кешка вылетел из-под защиты забора и с криком: «Мертвяк поганый!» метнулся влево со всем проворством, на какое был способен, зная, что не должен дать себя убить хотя бы в ближайшие полминуты. Или вся затея пойдёт прахом.

   В холмах дважды прокричала сойка. Сигнал! Сейчас в дело вступит Блошка. Потом — Скуловорот. Только бы продержаться.

   Поворотов Кешка не считал, полагаясь на чутьё, на певучее гудение доминанты. И когда чиркнуло — как ножом по стеклу — не сбавляя прыти, вильнул в открывшийся за кустом бузины прогал. Вырвал из ножен меч, обернулся к преследователю. Как раз вовремя: на фоне заката взблеснул траурным лучом кроваво-чёрный клинок. Кешка чудом отразил удар — правая рука онемела до локтя. Попятился…

   И встретился с браккарийцем взглядом.

   Белые глаза вспыхнули фотографическими блицами — мир выцвел, как засвеченный кадр.

   Доминанта истончилась, норовя выскользнуть из рук.

   «А где награда для меня, а где засада на меня…»

   Взмыла к небесам пронзительная нота. Кешка вслепую подставил под неё меч, и нота оборвалась с металлическим лязгом.

   Не смотри ему в глаза, говорила Мара.

   Кешка крутанулся ужом, уходя из-под высокого, режущего нервы воя. Попытался блокировать, но клинок встретил пустоту, а бедро ожгло так, что белизна перед глазами подёрнулась мраком.

   «Только вот на небе я ни разу не обедал…»

   Видеть! Он должен видеть! Мара, помоги!

   «Господи, прости меня, я с этим подожду».

   Белёсый мир наполнился виньетками сигаретного дыма, они качались и вились в такт мелодии. Из завитков, перетекающих друг в друга, вычертился человеческий силуэт — правая рука, вдвое длиннее левой, у самого Кешкиного лица…

   Он отпрянул, вскинув меч. Дрызг! — посыпались бледные искры.

   Надо же, успел.

   Лёгкие сизоватые струи клубились с ленивым изяществом, и так же неспешен был сотканный ими браккариец. Кешка дерзнул сделать выпад — дымный клинок врага взметнулся наперерез. Даже замедленный, слуга Шалаоха оставался бойцом хоть куда.

   А это что такое? Ручейки дыма, заполняющие торс браккарийца, на глазах стекались в сгустки наподобие фасолин, каждая размером с кулак. Фасолины выстроились рядком, изгибаясь, как отражения в поставленных друг против друга зеркалах. Кешка взялся считать — раз, два, три… восемь, девять… одиннадцать!

   Из дыма состоял не только слуга смерти, но и всё вокруг — ограды, домишки за ними, деревья и кусты. Закусив губу, Кешка ступил сквозь призрачный забор, готовый к удару о твёрдое дерево, к тому, что застрянет, слившись в одно целое с доской… И, не встретив сопротивления, оказался в чьём-то огороде.

   Браккариец за разреженной завесой крутился на месте, озираясь.

   «Он потерял меня, — понял Кешка. — Он меня не видит!»

   Оставалось улучить момент, когда слуга Шалаоха повернётся спиной, и вогнать меч в первое из дымных сердец…

   Браккариец жалобно вскрикнул, пошатнулся и вдруг сделал молниеносный выпад — Кешка едва успел отступить за забор.

   Позади слуги Шалаоха возник ещё один расплывчатый силуэт. Скуловорот? Мелковат. Шеруда или Звир? Браккариец обернулся к новому противнику, и было видно, что он куда сноровистей захотимского мстителя.

   Кешка метнулся из своего укрытия — спасать. Но слуга Шалаоха, хитрая бестия, разгадал его манёвр. Дымное тело изогнулось змеёй, уходя от верного удара. Инерция бросила Кешку на браккарийца, протащила сквозь него…

   Такого нарушения законов физики вселенная не выдержала. Мощный толчок — будто раскрылся за спиной парашют, и Кешка с разгону рухнул на землю.

   Вмиг всё изменилось. Песня в голове смолкла, по жилам разлилась стужа, дымы рассеялись. На секунду Кешка завис между двумя измерениями — призрачным и реальным. Меч в руке браккарийца уже налился кровью, чёрная фигура оставалась полупрозрачной. Шеруда, кажется, был ранен… И когда только успел достать парня, погань Шалаохова?!

   Зубами держась за доминанту, Кешка поднял меч… начал поднимать… попытался…

   А потом случилось невероятное.

   Небо над головой закрыла пепельно-снежным телом огромная длиннолапая кошка. Пронеслась над слугой Шалаоха бесплотной тенью, сгинула. И покатилась с укрытых волчьим мехом плеч чернокудрая браккарийская голова.

***

Велет лёжал на командном пригорке и кусал губы. Всё рушилось, рассыпалось на кусочки. С мелкого началось — ракран-мертвяк у западных врат учуял что-то и пауком заскользил в аккурат к той улице, по которой поспешали Кен с ребятами. Блошке в обход до восточных врат добираться было дальше, враз с Кеном он не поспевал. Потому Велет и замешкался, не зная, в чём меньший вред — подать сигнал допрежь срока или выждать…

   Лихай не стерпел — пустил стрелу, да промазал. И то ладно: Кен увлёк ракрана за собой. Шеруда с Прыней и Звиром подскочили к храму, упоры в дверную раму вогнали, подоткнули ручку бруском. Прыня остался караулить, а Шеруда и Звир кинулись Кену на выручку. Но перепутали — не в ту улицу поворотили. Им бы сразу назад. Ан нет! Решили напрямки, по огородам. Заплутали вконец.

   И никто из местных с дрыном на них не выскочил, не погнал с грядок прочь. Село будто вымерло, дымы над трубами и те больше не курились, огонька — ни в одном оконце. Если бы раньше Велет своими глазам не видел людей на улицах, решил бы, что Навиль брошен.

   С восточными вратами сперва пошло гладко. Кедрица дождалась сигнала и вогнала стрелу точнёхонькой в белый ракранский глаз. Блошка, молодец, вывел разъярённого мертвяка прямиком на Гвинса, дикого человека с расписным лицом и косицами. А вот у Мухи, Селезня и Варгана с распорками не заладилось. Едва один брус вставить успели, как врата содрогнулись. Велет издали этого содрогания углядеть не мог, но парни шарахнулись, как от нечисти ночной, похватались за ножи, и вид у них был такой, будто готовы тотчас пуститься наутёк. Идти на мертвяка с ножами да одним копьём на троих — верная погибель. Велет застонал.

   — Поджигать? — бодро пискнул Галчонок.

   — Валяй!

   Бойкое рыжее пламя разом объяло храм и общий дом на краю села.

   Велет перевёл дух. Он, сказать по правде, не особо верил в умения мальца.

   Злыднево семя! Из пылающего факелом общего дома выскочили двое, сами как свечки, и бросились к храму. А храм… Огонь скатился с его стен, не причинив постройке ни малейшего вреда, и угас.

   — Камень таки! — ахнул Велет. — Отец Света, оборони.

   Дальше — хуже. Восточные врата вылетели наружу вместе с ненадёжной распоркой. Из проёма посыпались ракраны — один, два, три, четыре… Парни, его парни, хорошие, родные, всё равно что братья, медленно, неловко пятились. Как под мороком.

   — Бегите, дурни! — вскрикнул Велет.

   Поднёс ко рту ладони, сложил куличиком, готовясь подать сигнал к отходу. Но раздумал и схватился за меч.

   — Стой! — взвизгнул Галчонок. — Я сейчас!

   Он зажмурил глаза, надулся, стал весь багровый. Прошло мгновение, другое. Велет перевёл взгляд на храм Шалаоха… И храма не стало. Вместо него с рёвом взметнулся к потемневшим небесам столб пламени, белого, как солнце в летний полдень. Вот тебе и малец! Дохленький ребятёнок, соплёй перешибить можно.

   Тут все подземные духи, упыри, злыдни и умертвия разом взвыли. Велет зажал руками уши, съёжился в комок. Но земля не разверзлась, свод небесный не рухнул. Хозяин и Хозяйка пощадили детей своих.

   Велет глянул вниз.

   Храм пылал. А вокруг, на площади, шла битва. Муха, Селезень, Варган и Блошка отбивались от троих мертвяков. К ним огромными прыжками нёсся расписной человек Гвинс. Кен с Шерудой танцевали вокруг одного объятого огнём ракрана, Прыня с голыми руками наступал на другого. А где Звир, неужто убит?

   Велет цапнул меч и помчался вниз с холма.

   Жар слепящего бездымного огня он почуял, не добежав ещё до площади с храмом, а уж как добежал, показалось ему, что он чугунок на ухвате, и баба-хозяйка сунула его в хорошо протопленную печь. Рубаха прилипла к телу, захотелось скинуть волчий плащ и тёплый зипун…

   Душераздирающие вопли слабели. Шеруда с Кеном повалили своего мертвяка наземь и добивали поочерёдными размеренными ударами — им помощь явно не требовалась. Тех, кто бился у восточных врат, за стеной огня было не видать. Велет хотел бежать туда, но в животе стало вдруг студёно и гадко, словно от ядовитых грибов, а на левую щёку дохнуло гнилым сквознячком.

   Лесной вожак повернул голову и обмер: по площади шёл огненный бес с чёрно-багряным мечом — вблизи жуткое зрелище, не то что с холма… Шёл он прямо к Кену, а Кен стоял спиной и не видел.

   На земле, позади пылающего ракрана лежал человек. Длинное тело его в домотканой одёже было скручено жгутом — так девки отжимают стиранное бельё — и слабо дымилось. В ноздри ударило смрадом горелой плоти.

   Велет закричал и ринулся на нелюдя. Два меча пронзили огненную тварь в единый миг. Велет выдернул свой, Кен — свой, мертвяк зашатался и рухнул между ними грудой головешек. Без сердец, сгоревших вместе со святилищем, убить ракрана оказалось не так уж трудно.

   Словно по волшебству, стихли крики, опал столб пламени над храмом, на его месте открылась чёрная дымящаяся яма, края её и стены блестели слюдяным блеском. А с той стороны ямы махали руками Велетовы друзья-братья — Муха, Селезень, Блошка, Варган. И расписной человек Гвинс стоял в сторонке жив-живёхонек. Только Звир где-то запропал. Да Прыня уже не встанет.

***

Покидая Навиль, мстители прибили к забору знамя — кусок холстины с недошитым Королевским Знаком. Лихай звонким мальчишеским голосом прокричал: «В Сипре на троне — самозванец! Да здравствует истинный король Питнубий! Смерть браккарийским захватчикам!» Ему легко давались длинные заковыристые слова, и называть ракранов браккарийцами он научился почти сразу.

   Идею предложил Скуловорот. Пусть, мол, толки в народе пойдут.

   Всю дорогу до становища в Оленьем лесу мстители шутили, смеялись, хвалясь друг перед другом боевыми подвигами: «Тут я ему как дам! Он на меня замахнулся — а я его копьём!..» Прыню везли с собой. Хмурились, горевали, с жаром клялись отомстить, а через минуту опять пускались в весёлое хвастовство. Один Звир плакал и каялся — струсил он, всё сражение просидел в чужом огороде, головы не поднимая. Ребята на него щетинились, Муха даже попрекнул смертью Прыни: мол, был бы рядом, глядишь, вдвоём и отбились бы.

   Но Кешка не сомневался, что слабака простят и примут обратно в стаю, хоть и будут покусывать для порядка. Он смотрел на мстителей как на детей, для которых всё игра, а себя чувствовал столетним старцем.

   Мармака упустили. И слава богу. Если это был, конечно, Мармак, а не кто-то другой — в чёрной коже с медвежьей оторочкой, на вороном жеребце, во главе полутора десятков воинов в блестящих кирасах и синих плащах.

   — Королевские солдаты, — сказал Скуловорот.

   Мстители Грунди обстреляли их с деревьев и сами же еле ноги унесли. Был с солдатами толстый маленький человечек, от его колдовства ветки под стрелками ломались, хватали за одежду, палая листва взвивалась с земли, сыпала в глаза.

   Но что-что, а убегать мстители научились. Ушли врассыпную. Растворились в лесу, как туман по утренней поре. Пиаму заранее спрятали в дальнем овражке и подхватили по дороге. Двигаться решили к Навилю, навстречу главным силам. Так и сошлись на полпути.

   Ребята, распалённые победой, хотели кинуться в погоню. Скуловорот их осадил: слишком много раненых, а огненный маг, главное оружие мстителей, лежит в лихорадке, и неизвестно, выживет ли.

   — Нам нужен настоящий колдун, взрослый и опытный, — веско сказал он.

   — Кен — колдун! — выпалил Шеруда. — Я видел, как он исчезал и появлялся из пустоты. И мечом махал шустрее мертвяка!

   Ночью на привале Кешка встал от костра и прихрамывая побрёл в лес подальше от всех.

   Скуловорот нашёл его на коряге под сосной. Присел рядом:

   — Что скучаешь, герой?

   — Не называй меня так.

   Кинган засопел и велел рассказывать, в чём дело.

   Лес пах свежо, морозно, от не укрытой снегом земли поднимался холод. Кешка скорчился, обхватил себя руками за плечи.

   — Гвинс, я так не могу, — прошептал он. — Люди не должны погибать из-за меня.

   — Вон оно что, — протянул кинган.

   Прошумел по верхам ветер. Каркнула одинокая ворона.

   — Прыня погиб не из-за тебя. Ты придумал план, и этот план сработал, что на войне бывает далеко не всегда. Прыня хотел отомстить за свою женщину. И он пошёл с тобой, не потому что ты ему приказал…

   — Не я приказал. Сумасшедшая ведьма, которая вбила в голову себе и остальным, будто я могу что-то изменить.

   Прошуршал в валежнике зверь.

   — Барсук, что ли? — удивился Скуловорот. — Не спит ещё? Знаешь, Кен… Я видел таких как ты. Тех, кто ломался, убив своего первого врага или потеряв товарища. Большинство вскоре погибали. Зато из тех, кому удалось себя преодолеть, выходили толковые воины. Ты должен закалить сердце, если хочешь быть королём.

   — Да не хочу я! Ни власти, ни славы. Просто выжить пытаюсь. Но получается, что я спасаю свою жизнь ценой чужих. Понимаешь, мне даже не жалко Прыню. Вот так. Мне страшно от того, что я иду по вашему миру, и за мной тянется след разрушений, как будто я монстр какой-то, не лучше браккарийцев! Ты посмотри на Галчонка. Если он умрёт, я себе не прощу.

   — Мальчишка знал, на что шёл, — буркнул кинган, явно убеждая больше себя, чем Кешку. — Мы-то не поняли, отчего он слёг — тогда, у Пыжа. А он и не сказал. Эх! У нас на Кинге он мог бы стать жрецом Терканиза Огненного, уважаемым человеком, и никто бы его пальцем не тронул. Маленький король может сколько угодно запрещать магию в Майнандисе, но на наши святыни он не посягнёт, если не хочет потерять Кингу.

   — Слишком много огня. Слишком высокая температура. Я должен был догадаться, почувствовать… Может, мне лучше дать себя убить? Всё равно этим кончится.

   Кинган схватил Кешку за грудки и так встряхнул, что зубы клацнули.

   — Слушай меня, слюнтяй! Это война, хочешь ты или нет. А на войне даром не даётся ни победа, ни поражение. Знаешь, что будет, если ты отступишься? Нас всех убьют — и меня, и Пиаму, и Галчонка, и твоих драгоценных мстителей. Мертвяки зальют Майнандис кровью, покроют виселицами с выпотрошенными телами. И окажется, что Прыня погиб зря. И Маниська твоя, и Мара, все! Я не знаю, сможем ли мы остановить их. Но я рад, что мне довелось убить парочку. Это стоящая работа.

   Он отпустил Кешку и поднялся.

   — Ну, я всё сказал. Остальное тебе решать.

ГЛАВА 5. Добрый Гудвин

Через Олений лес проехали верхами в обход усадьбы смотрителя. Разведчики Велета доложили, что там полно солдат в синих плащах.

   — Никак сам король за тобой гоняется? — хмыкнул Скуловорот. — Знаешь, я начинаю подумывать, что ты и правда настоящий Питнубий.

   — Дурацкое имя, — ответил Кешка.

   Он осторожно пошарил в Эфире, непосредственной угрозы не обнаружил, подозрительных помех — тоже, а дальше вслушиваться не стал, опасаясь привлечь внимание толстого колдуна, умевшего прятаться за песней. Кто знает, на что ещё способен этот тип?

   Копыта звонко постукивали по мёрзлой земле. В ясном, не по-зимнему высоком небе чёрными росчерками пролетали птицы. Кешка вздохнул: ни одна из них не походила на ракена.

   На опушке остановились.

   — Конными в город не попрём, — решил Скуловорот. — Больно заметно.

   Он выбрал самую маленькую и неказистую лошадку, посадил на неё Пиаму с Галчонком. Своего жеребца и Кешкиного мерина привязал к коням Блошки и Велета.

   У мстителей собрался целый табун: три лошади, отнятые у лиетиссена, ещё три — из лесного дома, где держали Кешку люди Мармака. Пару реквизировали в Навиле, чтобы везти Прыню и Галчонка с Селезнем, который оказался серьёзно ранен. Скуловорот не возражал, полагая это не кражей, а военной необходимостью.

   Потом было прощание.

   — Может, всё-таки с нами пойдёшь? — спросил Кешка. — Ты же хотел увидеть настоящий большой город.

   — Увижу ещё, — Блошка скривил лягушачий рот и отвёл глаза, поглаживая морду своей кобылы. — Вот станешь королём… А я покуда лучше со своими. Бросил их раз, и что вышло?

   Он наконец взглянул Кешке в лицо, ухмыльнулся:

   — Да ты без меня не боись. Гвинс тебе, непутёвому, пропасть не даст.

   Кешка заставил себя улыбнуться в ответ. В самом деле, через пару дней они встретятся с захотимскими мстителями близ речки Летки, которая течёт через Летуприс и уходит в Олений лес. Если не найдут Бармура, пристроят Галчонка и Пиаму к какому-нибудь лекарю — и назад. А не захочет Скуловорот её бросить, Кешка вернётся один.

   Порез от браккарийского меча не тянул на звание подлинной боевой раны, но через час ходьбы бедро разнылось, Кешка стал прихрамывать. Глаза он прятал под полями войлочной шляпы, подбородок — в тёплом шарфе и всё боялся услышать за спиной стук копыт, увидеть синих солдат, чёрного Мармака, знавшего его в лицо, а с ними и колдуна, который мог найти новый способ укрыться от Кешкиного слуха. Браккарийцы галками носились по лесу, но этих он чуял за версту.

   Возле узкого овражка путники столкнулись с подростком — собирателем хвороста. Паренёк поздоровался издали и шмыгнул в кусты от греха. Скуловорот прибавил шагу: доберётся домой, расскажет кому-нибудь, попадёт рассказ в сметливое ухо, и помчится погоня по королевской дороге…

   Галчонок бредил, полулёжа в поддерживающих объятьях Пиамы: «Что же ты не горишь… гори давай… гори!» Жар у него не спадал четвёртый день. Градусников в Майнандисе, само собой, не водилось, но Кешка полагал, что температура у мальчика под сорок, если не больше. Человек не может быть таким горячим, думал он, касаясь сухого, без единой капельки пота, лба. Другой на месте Галчонка с этакой печкой внутри и дня бы не протянул. Может, ещё выкарабкается…

   Ступня угодила в дорожную рытвину, в глазах потемнело, и Кешка чуть не упал.

   — Нога болит? — спросила Пиама с лошади слабым детским голоском.

   — Да ерунда, просто споткнулся, — отозвался Кешка сквозь зубы, прикидывая, увезёт ли лошадь троих. Пиама с Галчонком вдвоём легче иного взрослого.

   Но выказывать слабость не хотелось. Кешка погрузился в Эфир: мерно цокают копыта, солнышко ласкает щёки — боязливо, будто стесняясь, что некстати растеплилось, вокруг дороги дремлют поля, ветра нет, тихо, благодать. Он вдруг обнаружил, что в голове вертится подзабытое: «Мы в город Изумрудный…»

   Узенькая стёжка вывела на взгорок, под которым текла река Межива. На её берегах раскинулся во всю ширь и красу город Летуприс. Никаких тебе крепостных стен, ни тени средневековой угловатости. Через реку переброшены каменные мосты, от них дороги во все стороны, на дорогах оживлённо. По свинцовым водам скользят парусные и гребные суда… Летуприс растекался вправо и влево, уходил за горизонт, упираясь в набежавшие с севера облачка, и не было ему, как морю, ни конца, ни края. Монотонный рельеф крыш нарушался выростами элегантных куполов и шпилей. Скопление башен вдалеке казалось сказочным замком, выстроенным на потеху туристам. Тут облачка раздвинулись, опять вышло солнце, очертив силуэт города сияющей каймой…

   Кешка ахнул, привалился плечом к тёплому боку лошади и коротко, с нервным всхлипом, рассмеялся.

   — Что с тобой? — испуганно чирикнула Пиама.

   — Эй, парень, — обернулся, нахмурившись, Скулорворот.

   Кешка мотнул головой.

   Блошка бы понял…

   Островерхие крыши башен в лучах солнца горели яркой изумрудной зеленью.

***

Летуприс походил на Петербург, каким Кешка представлял его по картинкам и телепередачам: здания в пять-шесть этажей с торжественными фасадами, одетая в гранит набережная, каналы и мосты с литыми оградами и конными скульптурами, каменные звери на постаментах у воды. Чёрт возьми, Блошка должен был это увидеть! Дворцы, против которых ратуша Вендера казалась конюшней, выстроились по берегам Меживы, как гвардейцы на плацу в блеске парадных эполет. А народу вокруг — тьма-тьмущая.

   В Вендере уличная толпа имела оттенок буро-коричневый, в Летуприсе — чёрно-сине-серый. Долгополые кафтаны синего сукна, юбки из серой шерсти в чёрную клетку, чёрные куртки и картузы, овечьи безрукавки, заячьи тулупы, толстые серые шарфы… Даже меха на богатой публике были всё больше дымчатые с голубым отливом и серебряными искрами.

   Каков этот чопорный холодный город на слух — не в обычном измерении, наполненном гомоном голосов, стуком шагов, цокотом копыт, грохотом колёс телег и экипажей, а в тонком пространстве Эфира — разобрать толком не удалось. Впервые Кешка понял затруднения мстителей. Летуприс гудел растревоженным ульем, заглушая доминанту, вторгался в сознание нервными, дёрганными ритмами. Не это ли чувствовал Блошка, прислушиваясь к чуждому для него густонаселённому Майнандису?

   — Сколько здесь жителей, не знаешь? — спросил Кешка Пиаму.

   — Говорят, около миллиона.

   Роение на улицах, в домах, в мыслях…

   — Я здесь слушать не могу, — пожаловался он.

   — Откуда же ты знаешь, куда идти? — встревожился Скуловорот.

   Кешка поклялся бы чем угодно, что Мара не назвала ему улицы, на которой живёт Бармур. Он просто чуял направление, как птица, летящая на юг. До этой самой минуты. Стоило задуматься, и путеводная нить стала ускользать.

   — Не уверен… Кажется, нам надо на улицу Зеленщиков. Потом до перекрёстка… Денежная! Он на улице Денежной живёт!

   — Хорошее название, — хмыкнул Скуловорот.

   Прохожих для конспирации спрашивали не о Денежной, а о Зеленщиков.

   — Э-э, братцы, вам за реку надо, на Ковбаз, — непонятно объяснил седовласый мужчина в бархатном плаще и махнул рукой в сторону Меживы.

   Юноша в чёрной тужурке, с коробом через плечо, направил друзей в район под названием Земляной городок, к торговым рядам некоего Хагара.

   — Ступайте вверх по Каретной, дальше по мосту через Жерку, а после спросите, — грузная тётка в синей пелерине и чёрном капоре указала туда, где из-за фронтонов и куполов едва высовывались острые верхушки сказочных башен. Вблизи они казались блёклыми и пыльными, и даже солнцу, вновь выбравшемуся из-за облаков, не удалось зажечь на скатах изумрудный блеск.

   — Здесь, видно, не одна улица Зеленщиков, — предположила Пиама. — У нас в Сипре тоже четыре Кузнецкие, три Конюшенные…

   Голос её увял, хрупкие плечики поникли.

   Кешка, ни слова не говоря, свернул к башням, хотя и сам не знал, что его ведёт — внутреннее чутьё, тайная подсказка Мары или просто иррациональная, от отчаяния, вера в неслучайность совпадения. Мы в город Изумрудный идём дорогой трудной!.. «Стану королём, велю переименовать улицы-дубликаты», — сам над собой пошутил он.

   Первое потрясение от встречи с Летуприсом улеглось, в глаза стали бросаться трещины на мостовой и на стенах домов (урон от землетрясения?), облупившаяся штукатурка, повреждённая лепнина, обнажённая, выщербленная кладка, грязь, проломы в заборах, битые окна… Кешка глядел и качал головой. Нет, не бравый гвардеец-молодец, а дряхлый увечный ветеран в залатанном мундире, худых сапогах, едва перебивающийся на скудную пенсию и со слезой вспоминающий былые подвиги, — вот что такое нынешний Летуприс. Его бы подлатать, подкрасить, принарядить.

   В подбрюшье кольнуло холодной иглой, и Кешка увлёк спутников в проулок, чтобы не столкнуться с браккарийцами. Четверо в чёрных плащах прошли мимо, стремительные и смертоносные, как коршуны. Прохожие мышками-полёвками разбегались с их пути…

   Денежной улицы достигли уже в сумерках. Сытенькие каменные особнячки с колоннами, башенками и балконами, как и весь город, явно знавали лучшие времена. Кешка остановился, растерянно ворочая головой. Притяжение, которое влекло его через пол-Летуприса, исчезло, будто давая понять, что уж с такой мелочью, как поиск нужного дома, он справится сам.

   Но как? Рискованно в открытую спрашивать о чародее в стране, где магия под запретом. Другого, впрочем, не оставалось.

   Кешка, держа лошадь под уздцы, двинулся по правой стороне улицы, Скуловорот чуть впереди, по левой. Если что, отбиться в одиночку ему будет легче, а Кешка потихоньку увезёт Пиаму и Галчонка. Встретятся потом у моста через Жерку.

   — Кен, — девочка-старушка склонилась к нему надломленной былинкой — того и гляди выпадет из седла. На плечо легла вялая рука, ухо обжёг нервический шёпот: — Если Бармаур сможет отправить тебя в другой мир, используй свой шанс, беги! Тебе не остановить браккарийский молох. Сам погибнешь и друзей своих лесных погубишь. А не будет тебя, принуждение с них спадёт, проснётся страх за свою жизнь. Майнандис велик, они смогут затеряться. Блошка твой и тот одумался, отпустил тебя с миром…

   Кешка с оторопью вгляделся в худое личико, залитое костяной бледностью, в глаза, сияющие чахоточным блеском. Бредит она, что ли?

   — Но раньше, — возразил осторожно, — ты говорила другое.

   — Я… Гвинс бы не понял… О, кажется, он нашёл провожатого.

   Кешка помог Пиаме сесть прямо и повёл лошадь вверх по улице — за Скуловоротом, который шагал, не оглядываясь, в компании мальчишки лет десяти. Юный проводник увлечённо жестикулировал — пустая кошёлка в его руках то и дело взлетала над головой в серой кепке. От холода мальчика защищала кацавейка, надетая поверх свитера, толстый шарф, шерстяные бриджи и гамаши. Грубые ботинки топали по мостовой так, будто это не ребёнок шагал, а статуя командора. Скуловорот остановился, хотел сунуть малышу монетку, но тот тряхнул чубом и нырнул в переулок.

   Кинган кивком подозвал Кешку.

   — Пацан говорит, мастер Бармур покупает у его матери зелень. Хотел проводить меня до дверей. Насилу отделался.

   Дом, указанный мальчиком, был когда-то строг и наряден, но теперь потемнел, обветшал, отлично вписавшись в общую картину упадка. Скуловорот постучал в тяжёлую двустворчатую дверь, потом заметил под козырьком обрывок шнурка и принялся энергично дёргать. Прошло минут десять. Правая створка скрипнула, приотворилась. Кешка держался в стороне и не видел того, с кем говорил Скуловорот. Он был почти уверен, что кинган сейчас отойдёт и разочарованно скажет: «Не тот». Или: «Съехал». Даже: «Умер».

   Из-за створки высунулась седая голова и пропала, дверь закрылась. Кинган, махнув Кешке, направился к чугунным воротам, ведущим в запущенный дворик. Белоголовый человек уже спешил к незваным гостям по щербатой плиточной дорожке. Пару минут он, беспокойно озираясь, боролся с навесным замком. Наконец замок поддался, Скуловорот налёг на ворота, явно давно не открывавшиеся.

   — Скорее, заходите, — торопил хозяин дома. — У меня есть конюшня. Пустая, правда. И сена нет. Но я что-нибудь придумаю. Скорее, прошу вас.

   — Это он? — улучив момент спросил Кешка Скуловорота.

   — Выходит, так.

   — Что ты ему сказал?

   — Что нас послала Мара. Он будто ждал.

   — Живее в дом, — старик топтался у задней двери. — Больных несите наверх. Сейчас зажгу свечу.

   Скуловорот взял на руки Пиаму, Кешка — Галчонка, пылающего, как раскалённый утюг.

   Белоголовый трусил впереди, поминутно оглядываясь. Для великого мага, способного открывать врата между мирами, он был слишком суетлив и жалок. А потом вдруг раздалось змеиное шипение, и на шее старика под воротом шерстяной кофты скользнула чёрная лоснящаяся лента…

***

За окном стояла ночь, на столе горела одинокая свеча, превращая комнату в царство полумрака и таинственных отсветов. Смутно проглядывали очертания кресел, комодов и каминного портала, поблёскивало зеркало в тяжёлой раме, из-под потолка свисала люстра в семь рожков, — всё резное, сложных, изогнутых форм. Белели лепные бордюры, играли бликами картины на стенах, затянутых узорчатыми обоями…

   Ожидание затягивалось, и Кешку неудержимо клонило в сон. Слишком мягким и удобным был диван, на котором он развалился, вытянув раненую ногу — боль ушла, изгнанная целебным отваром. А Скуловорот даже не присел, ходил туда-сюда и тихо бранился, натыкаясь на мебель.

   Заскрипели ступени. Кинган напрягся, рука потянулась к поясу с ножом.

   — Да Бармур это, Бармур, не дёргайся, — пробормотал Кешка, чуть приоткрыв веки.

   Света в комнате стало больше — старый колдун сошёл по лестнице, держа в руке плошку со свечой.

   Вообще-то он был вовсе не так стар, как ожидал Кешка. Стройный, подвижный, с коротко стриженными седыми волосами и гладким моложавым лицом. Кешка думал, Бармур — ровесник Мары, такой же древний, замшелый. А он просто пожилой человек. Полвека назад был, наверное, совсем юнцом. Что-то тут не сходилось.

   Зашипела змея, на чёрной чешуе вспыхнули колдовские письмена, и с Кешки вмиг слетел сон.

   — Ну?! — бросился к магу кинган.

   Бармур устало вздохнул.

   — То, что сделано с помощью силы, может быть силой исправлено. Есть такое правило. Хотя оно и не безусловно. Энергия жизни и энергия смерти суть разные вещи. Я дал девушке цепенящее питьё. Пока она просто спит, но к утру её метаболизм замедлится, кровь станет холоднее, сердце будет биться реже. Это должно приостановить разбалансировку...

   — Если ты её погубишь, я убью тебя!

   Маг поставил свечу на стол, уселся в кресло возле не зажжённого камина и сплёл руки в замок.

   — Ах, мой суровый друг, если бы от угроз творилась магия, сколько чудес было бы в мире… Поймите, я не слуга Шалаоха, с браккарийскими техниками переноса витальной энергии знаком только понаслышке. Когда-то я читал о похожем случае… увы, без подробностей. И там не было сказано, как всё исправить.

   — Так что же, ты ничего не можешь сделать? — Скуловорот надвинулся на мага со сжатыми кулаками. — Она умрёт?

   — Я этого не говорил. Есть несколько возможностей. Учение о взаимном превращении жизни и смерти основано на воздаянии: подобное творится подобным. Чтобы один жил, другой должен умереть. Если вы оба готовы пожертвовать собой ради девушки, можете отправиться в храм Шалаоха и просить жрецов о милости. Жизнь одного из вас послужит лекарством для больной, жизнь другого — платой за услуги храма. Знаю, что в прошлом Браккар практиковал такие вещи. Как обстоят дела сейчас, сказать не могу. Как не могу гарантировать, что ваша жертва не будет напрасной. Существует и другой вариант, но его следует хорошенько обдумать.

   — А что с Галчонком? — спросил Кешка.

   — Тут проще. Малыш — мощный стихийный пирокинетик…

   — Мощный — кто? — не понял Скуловорот.

   — Огонь… передвигать… Маг огня! — догадался Кешка.

   — Можно и так сказать, — Бармур поморщился. — Очевидно, самоконтролю ребёнка никто не учил. Поэтому всякий раз, обращаясь к силе, он выжигает себя изнутри. Жар — внешнее проявление недуга. Гибнут телесные ткани, процессы кроветворения нарушены, на коже мелкие кровоизлияния, что говорит о ломкости сосудов, сама основа клеток разлагается.

   Колдун подавил зевок и потёр пальцами веки.

   — Мне удалось сбить температуру. Но я не лекарь, и в моём распоряжении только травы да пара старых инструментов по восстановлению энергетического баланса. Пока, думаю, мальчик поправится…

   — Что значит — пока? — вскинулся Скуловорот.

   — Он нанёс себе сильнейшую травму, и я не в состоянии предвидеть её отдалённые последствия. Это во-первых. Во-вторых, ему ни в коем случае нельзя больше практиковать пирокинез. Или вызывать огонь, если угодно. Возможно, по прошествии времени, окрепнув, он сможет позволить себе изредка зажечь свечу. Но если попытается устроить нечто подобное тому, что привело его в нынешнее состояние, то неминуемо погибнет. А удержаться, чувствуя в себе такую силу, будет трудно… Что он натворил? Расплавил скалу или испарил озеро?

   — Сжёг дотла храм Шалаоха в Навиле, — сказал Кешка, внимательно следя за реакцией Бармура. — Вместе с сердцами и браккарийцами. А мы добили тех, кто успел выскочить.

   Скуловорот нахмурился, не одобряя Кешкину откровенность, но промолчал. Ничего. Колдун должен знать, во что ввязывается. А они узнают, как далеко стародавний Марин знакомец готов зайти.

   Бармур откинулся в кресле, прикрыв глаза.

   — Так вот отчего весь переполох… — Он резко выдохнул. — У нас мало времени. Давайте-ка я займусь вашими ранами.

   — Я здоров, — отрезал Скуловорот.

   — О, вечные силы! У вас же воспаление. Если его не остановить, вы скоро не сможете поднять меч. Думаете, кинганская гордость вам поможет? А вы, юноша, тоже будете разыгрывать из себя железного человека?

   — Нет, — сказал Кешка.

   — Тогда идёмте наверх. Мне нужен свет.

   Когда-то Бармура окружали слуги и ученики, его большой дом был чисто прибран, в холодную погоду хорошо протоплен, в комнатах сияли люстры и канделябры, и не возбранялось укрываться от чужих глаз за шторами и ставнями. Теперь всё иначе. Уличные фонари горят кое-как, по городу шныряют шпики, заглядывая в окна. Большая часть комнат на запоре. Гостей в доме не бывает. А одинокому старику много не надо: раз в день сварить себе простой обед, почитать книгу в библиотеке наверху, вечерком посидеть у камина да лечь спать…

   Пиаму и Галчонка устроили в спальне. Кешку и Гвинса колдун пользовал за книжными стеллажами в каморке без окон, где ни соседи, ни уличные соглядатаи не могли заметить пылания десятка свечей и пару незнакомцев с подозрительными ранами.

   Пока Барумур давал пациентам снадобья, возился с иголкой и ниткой, обрабатывал швы, змея на его шее показывалась раз десять. От её шипения у Кешки холодело внутри, как при встрече со слугами смерти. Бояться нечего, уверял Бармур. У ошейника одна функция — сигнальная. Шпионить змея не может, обращению к силам природы не препятствует. Но если бывший магистр даст себе волю, то брат-опекун, его браккарийский надзиратель, узнает об этом, где бы он ни был.

   — Пока я не нарушаю запрета, мне ничего не грозит.

   — И вы позволили надеть на себя эту штуку? — не удержался Кешка.

   Колдун в этот момент трудился над плечом Скуловорота. Руки его не дрогнули, голос остался ровным:

   — В противном случае я давно был бы мёртв и едва ли смог бы оказаться вам полезен… Кажется, всё, — он затянул узел на повязке, переходящей с могучего Скуловоротова плеча на рельефную грудь. — Спать ляжете в библиотеке, а я устроюсь внизу. Устал, знаете ли. Поговорим обо всём утром.

   Он направился к лестнице.

   Чёрная змея, недремлющий страж, показала клыки и скрылась с глаз.

   Кешка поёжился. Чувствовать на своей шее скольжение шершавого тела, слышать угрожающее шипение — это же настоящее проклятье! Он бы, наверное, не выдержал. Взбунтовался бы — и будь что будет.

ГЛАВА 6. Ужи и гадюки

В носу свербело от книжной пыли. Окна — два серых прямоугольника в стене мрака, пятна лунного света на полу, призрачное мерцание тиснённых серебром корешков. Стеллажи от пола до потолка зияли обширными провалами. Браккарийцы устроили в библиотеке погром, половину книг забрали, остальное превратили в месиво вырванных страниц и покорёженных обложек. Бармур потратил два месяца, чтобы привести в порядок свою разорённую сокровищницу знаний.

   Кешка взял первую попавшуюся книгу, подошёл к окну. «Если принять за истину допущение, что форма мира есть шар, то не будет ли облик земель, его составляющих, искажён при попытке воссоздать оный на плоскости, сиречь на карте? Ответ: всенепременно будет. А посему задача наша изыскать способ, при котором изображение суши и вод оказалось бы наиболее близко к их подлинному виду…» Луна едва светила из-за облаков, буквы на тёмном пергаменте различались с трудом, глаза слезились от напряжения, и Кешка захлопнул книгу. Ему бы что-нибудь по магии, но всё хоть сколько-то полезное на эту тему наверняка перекочевало к браккарийцам. Главное, он не растерял умения читать на здешнем языке.

   Кешка вытянулся на диване, вдохнул запах кожаной обивки и укрылся плащом. Скуловорот спал напротив — тихо, без храпа. Значит, его внутренний часовой начеку: довольно подозрительного шороха, и кинган вскочит с мечом в руке, готовый крушить черепа и вспарывать животы.

   Кешка и сам долго лежал, прислушиваясь: не хлопнет ли внизу дверь, не застучат ли чужие шаги. Пока доминанта вдруг не заполнила всё его существо…

   Потоком прокатилась по дому Брамура от чердака до подвала, выплеснулась за ворота. Миллионноголовый дракон Летуприс заснул, и Эфир вновь распахнулся перед Кешкой во всей своей летучей проницаемости.

   Дом был как на ладони. Бармур медленно перемещался между кухней и гостиной, убирая посуду за непрошеными гостями. Закончив, постоял у окна, глядя на пустую улицу, сел в кресло, укрылся пледом и задремал.

   Кешка спать не мог. Он лежал, глядя в потолок. Потом закрыл глаза. Внезапно кто-то сказал под самым ухом: «Кен». Сердце зашлось в бешеном стуке, на лбу выступил пот. Оклик не повторился. Кешка выждал с минуту, поднялся, взял в руки башмаки и босиком, осторожно, спустился в тёмную гостиную, где, утонув в высоком кресле, почти невидимкой, сидел без движения маг Бармур.

   — Вы меня звали?

   — Присядь, — во мраке влажно блеснули белки глаз. — И обуйся. Пол холодный.

   Кешка разглядел сначала ореол седых волос, потом очертания плеч и бледную кисть руки, небрежным взмахом указавшую на кушетку справа.

   Ступни утонули в мягком ворсе. Кешка сел, натянул башмаки, отметив про себя и переход на «ты», и новую интонацию в голосе колдуна — несуетную, с повелительными нотками.

   — Ты ведь хотел поговорить со мной, верно? Без свидетелей.

   Глаза привыкли к темноте, и Кешка увидел лицо Бармура — строго очерченное, благолепное, какое и подобает великому магу. Браккарийская змея с неутомимостью автомата тревожила шипением ночной покой, но сейчас это только добавляло образу колдуна мрачной таинственности. Не зря же сказочный Гудвин прозывался могучим и ужасным.

   Мошенник он был, напомнил себе Кешка. Но задать вопрос рано или поздно придётся. И лучше, в самом деле, наедине.

   — Это правда, — он помешкал, — что вы можете открыть проход между мирами?

   — Надеешься попасть домой?

   — Надеялся. А теперь… Есть люди, которые от меня зависят. Мы вместе уничтожили храм в Навиле. И… я не могу их бросить.

   — Покажи мне Знак.

   Кешка запустил руку за ворот, потянул наружу новый сыромятный шнурок и лишь тогда опомнился:

   — Откуда вы знаете?

   Колдун усмехнулся.

   — Верёвку ты на шею повесил толстую — не заметить трудно. Под рубахой блямба изрядной величины. А о том, что это Королевский Знак, мне сказала Мара.

   — Как это — сказала? Когда?

   — Да в разгар лета ещё, сколько мне помнится… И точно тем же манером, каким я вызвал сверху тебя. Через Эфир.

   Кешка вздрогнул. Спросил как можно спокойнее:

   — То есть вы читаете мысли?

   Удлинённое лицо в светлом венчике волос качнулось, дрогнули тонкие губы, исторгнув сухой смешок.

   — Я послал тебе зов. Ты же, пожелав мне ответить, не смог бы этого сделать, потому что не обучен. И я сам просто так ничего из твоей головы вытянуть не в состоянии. Но ты не это имел в виду, так? — колдун прищурился.

   — Вы сказали — Эфир, — Кешка выжидательно умолк.

   Бармур не понял. Пришлось объяснить, что слово это для Кешки обозначает особую акустическую среду, которая позволяет слышать на большом расстоянии сквозь любые препятствия, улавливать детали, обычно глазу и уху незаметные, и даже проникать в душевное состояние человека…

   — Любопытно, — пробормотал Бармур. — Ах, в самом деле любопытно! Ты, значит, сам это определение подобрал, не от Мары его слышал?

   — Мара в теорию не вдавалась, — пожал плечами Кешка. — Себя называла простой деревенской ведьмой, что, как я понимаю, не совсем верно.

   — Деревенская ведьма? — колдун тихо засмеялся, сложив руки на груди поверх высоко натянутого пледа. — Эта ведьма и разработала учение об Эфире, опираясь на наши неуклюжие и разрозненные изыскания, она создала методику овладения всеми аспектами дальнослышания. Ты знал, что Мара тоже пришла в Майнандис из другого мира?

   Кешка ахнул.

   — Вижу, что не знал. Я не удивлён. Она всегда была скрытной. После разрушения Балтасы Мара отошла от дел и поселилась в уединении захотимских лесов, в девственном краю, который напоминал ей родину.

   — Но почему она не отправила меня домой? — Кешку трясло так, что зубы стучали. — Она сказала, что это под силу только вам! Зачем ей этот обман?

   — Успокойся. Выпей вина, — колдун указал в сторону стола с изящным кувшином и парой кубков. — Никто тебя не обманывал. Нельзя просто щёлкнуть пальцами и открыть вход в Промежуток. Нужен мощный источник энергии. В Захотимье его нет, а здесь, в Летуприсе, есть. Так ты покажешь мне Знак?

   Стыдно было предъявлять многоопытному магу кое-как сварганенный амулет. Кешка не удержался от оправданий, сказал, что старый у него отняли, а новый пришлось делать впопыхах, из подручного материала, без специальных инструментов.

   Чуткие пальцы пробежали по грубому, кое-как намеченному узору и замерли на перекладине Т-образного креста.

   — Расскажи мне о своём детстве, о семье, о родителях.

   То есть о короле и королеве, о жизни во дворце, сообразил Кешка. Его взяла злость.

   — Вы меня проверяете? Думаете, я шарлатан? Нечего рассказывать! Родителей я не знаю. Детства не помню.

   — До каких лет? — спросил Бармур быстро.

   — До шести. Примерно. Меня шестилетним записали. А сколько на самом деле было, кто его знает.

   — И что первое ты помнишь?

   — Да какая разница? Ну, дверь… Толстая, массивная, крашенная коричневой краской. И ручка из желтоватого металла с чернью. Бронза, медь, латунь — не знаю.

   — Что это за дверь, куда она вела? — Бармур продолжал допрос с таким видом, будто Кешкины ответы были чрезвычайно важны.

   — В дом малютки. Ручка холодная была, дверь тяжёлая, я еле открыл. Потом затемненный вестибюль, лестница…

   Кешка передёрнул плечами. Он не был уверен, что и правда запомнил всё это, а не выдумал и не вбил себе в голову, в сотый раз прокручивая в воображении легенду о своём появлении в доме малютки. Потом, уже в детском доме, ему этой легендой уши прожужжали.

   — За всю историю у них не было двух подкидышей в один день. Так они говорили. И очень удивлялись, что я сам пришёл. Думали, меня привёл кто-то и бросил. Всё хотели, чтобы я вспомнил. Для дома малютки я был слишком большой, так что меня, как только все бумаги оформили, в детский дом отправили.

   — А второй подкидыш — кто он?

   — Она. Лика, моя сводная сестра. Мы с ней в одной приёмной семье росли. Она в тот же детский дом попала, что и я. Ну, и взяли её, так получилось, те же люди.

   Бармур подался вперёд — весь, как взведённая пружина.

   — Знак, — сказал он отрывисто. — Как на неё действовал Знак?

   У Кешки мурашки потекли по спине под немигающим взглядом колдуна.

   — Она его всё время рисовала, чтобы дом защитить. Не я придумал этот узор — она. Я только вырезал…

   Историю о нашествии чудовищ и о том, как, спасаясь от них, Кешка угодил в другой мир, Бармур выслушал с напряжёнными вниманием. Барабаня пальцами по подлокотнику, он восклицал «Так-так-так!» или «Нехорошо, ах как нехорошо!»

   — Ты понимаешь, что это значит? — в волнении спросил маг, едва Кешка закончил. — Мара говорила тебе, что у короля Зайдувиара было двое детей — сын шести лет и новорождённая дочка по имени Лиукрея?

   Медальон давно перестал переводить имена, но на этот раз, перехватив Кешкину догадку, вбросил ему в сознание чёткое и пронзительное — Яснолика.

   Ладони стали мокрыми, Кешка стиснул руки в замок и крепко зажмурился.

   — Девочку считали пропавшей, — продолжал маг. — Но теперь мы знаем, где она, и знаем наверняка, что юнец на троне не Питнубий. Ты спрашивал, могу ли я отправить тебя домой, — голос Бармура зазвенел торжеством, предвкушением, и Кешка открыл глаза. — Сам я слишком стар, чтобы ступить на Призрачную Тропу, но ты прошёл по ней однажды, а значит, сумеешь вернуться по своему следу. Чтобы отворить портал, нам придётся проникнуть в академию, это будет нелегко, но мы справимся… Ты заберёшь Лиукрею и приведёшь её сюда, в наш мир. Вдвоём у вас хватит сил свергнуть Лжепитнубия и изгнать из Майнандиса слуг Шалаоха.

   Кешка был так потрясён, что ничего не ответил.

***

«В стародавние времена все события, достойные внимания и памяти, передавались изустно, ибо алфавит ещё придуман не был и писать люди не умели, однако за природой наблюдали поусердней нашего, подмечали вещи удивительные и давали им особое истолкование...»

   Книга была детская, на белой, шелковистой, как атлас, бумаге, с крупными буквами и с картинками, полученными методом цветной литографии. Бармур написал её двадцать лет назад и отпечатал на станке мастера Геберона тиражом пятьсот экземпляров для просвещения юных умов, дабы понимали различие между наукой и магией и не уподобляли одну другой.

   «…И заметили люди, что змеи в холодную пору лишаются подвижности и по облику своему кажутся мёртвыми, а весной оживают, начинают ползать, кормиться и откладывать яйца в согласии с обычной своею повадкой. Порой они линяют, но не подобно котам и собакам, роняющим шерсть свою тут и там, а сбрасывая верхний слой кожи, сиречь выползок, целиком. Находя эту кожу в укромных местах, люди думали, что змеи умеют возрождаться из мёртвых, что гадам ползучим дана власть над круговоротом времени. Жизнь и смерть — начала суть враждебные друг другу, но состоящие в неразрывном родстве. Нет большего таинства, чем момент перехода от одного к другому. Взаимным превращением жизни и смерти ведали у древних особые боги. Местом их обитания почитался остров Сугэ, то есть Змеиный, ибо водились на нём в изобилии ужи небывалого чёрно-белого окраса. Ныне этот остров известен нам под названием Браккар».

   Кешка оторвал глаза от книги и уставился перед собой. За окном тлел пасмурный день, дракон Летуприс проснулся, захлестнув Эфир сплошным человеческим гулом. Но гнев, кипящий в груди, пробил шумовую завесу, эхо-волна прокатилась по дому, выплеснулась наружу, прошла по улицам и каналам, достигла замка с изумрудными крышами и в испуге отпрянула, принеся с собой смрадный ледяной сквозняк… Да их там сотни две! Кешка зажмурился. И услышал, как внизу, в гостиной, Бармур спрашивает Скуловорота:

   — Как, по-твоему, Кен хороший воин?

   Кинган хмыкнул:

   — Когда он впервые взял в руки меч, то был как щенок, только поднявшийся на лапы. По правде, я не верил, что из него выйдет толк.

   — А сейчас?

   — Ну, он выжил в паре серьёзных схваток.

   — Уже немало.

   — Это больше везение, чем мастерство.

   — Я слышал, везение в воинском деле не последняя вещь.

   Вместо ответа кинган снова хмыкнул.

   — А как ты думаешь, будет ли Кен хорошим королём? — спросил Бармур.

   Скуловорот задумался. Волосы и борода его, не собранные в хвосты, обрамляли голову густым золотистым облаком, почти скрывая татуированное лицо. Слух играл с Кешкой шутку — ему казалось, что не человек сидит в гостиной с Бармуром, а огромный лев.

   — Он слишком добр, — сказал наконец лев. — Там, где надо убить, он проявляет милосердие.

   — А действительно ли надо? Человек, носящий корону сейчас, убивает слишком легко.

   — Ну, если выбирать между этими двумя, то я за Кена.

   Кешка вспыхнул и, отпустив доминанту, снова уткнулся в книгу.

   «Когда эйкалы, строители великой империи, покорили остров Сугэ, они дали ему новое имя — Бракка, разрушили святилище древних и воздвигли храмы в честь тёмных владык, к каковым причисляли богов подземного мира, ночного мрака, а также солёных и пресных вод. Минули века. Империя эйкалов достигла расцвета, но вера ослабла, народ всё чаще отворачивался от исконных своих богов и обращал взоры к богам чужеземным. В их числе оказался и Шалаох, владыка смерти. Культ Шалаоха родился далеко на юго-востоке, среди огнедышащих пустынь. Слуги его привезли с собой на Бракку чёрных пустынных гадюк, кои вскоре извели местных полосатых ужей и заняли их место, тогда как храм Шалаоха ничем более среди прочих не выделялся. Когда пришла весть о падении имперской столицы, верные Шалаоха в одну ночь вырезали всех служителей эйкальских богов и половину мирян острова. Оставшиеся в живых в страхе склонились перед новыми повелителями…»

   — Пойми, — убеждал Бармур, — Сердце Майнандиса обладает колоссальным запасом витальной энергии, токи её расходятся по всей стране, достигая мест, где свили гнёзда браккарийские стервятники. Вдвоём с Лиукреей вы сможете дотянуться до тайников, в которых сильнейшие из слуг Шалаоха хранят свои сердца. Это единственный шанс.

   Кешка не спорил, и, ободренный его молчанием, колдун пустился в разъяснения:

   — Вселенная состоит из множества миров разной степени овеществлённости. Вообрази себе слоёный пирог, в котором коржи из теста — это полноценные миры, такие как наш или тот, в котором ты вырос. Ягоды или орехи, рассыпанные тут и там, составляют миры полуматериальные, своего рода осколки, висящие среди зыби и небытия. Крем же можно уподобить мирам и вовсе нематериальным, они проницаемы насквозь, невесомы и едва видимы даже для наделённых даром прозревать сокрытое. Я назвал тебе основные виды, а существует ещё множество промежуточных и смешанных. Между ними пролегает Призрачная Тропа, которая и привела тебя к нам. Спасибо вечным силам, браккарийцы не видят Призрачной Тропы и не умеют ходить между мирами. Но есть слой, родственный их мёртвой природе, там жрецы Шалаоха прячут питающие их сердца, не столько от простых смертных, сколько друг от друга, ибо слуги смерти подобны хищникам, сражающимся за охотничьи угодья или за место в иерархии…

   «На острове Балтаса вышло по-иному. Сей кусок суши удалён от берегов много более, чем Бракка, но при императоре Байкалану эйкалы добрались и до него. Обнаружив, что остров способствует душевному просветлению и благости в мыслях, жрецы эйкалов основали там Обитель мира, где помимо прочего велись диспуты среди умнейших мужей своего времени — как на темы богословия, так и о предметах метафизических. При Обители возник философский кружок, в котором почитали за честь выступить известнейшие мыслители империи. Вы наверняка слышали имена Тармакина Сладкоречивого, Илиамеда Мудрого, Дермисея Просветлённого… Постепенно на Балтасе собралась община учёных. Они учредили первую академию, где работали математики и геометры, велись исследования по химии и оптике, медицине и астрономии. Кто-то забавы ради привёз с материка диковинных белых ужей, которые вскоре расплодились, став символом Балтасы в противовес чёрным гадюкам Бракки.

   Когда под натиском жестоких тиронцев империя пала, настали века невежества и смуты. Академия отгородилась от большого мира, но не от знаний и таланта. Под сенью Солнечных утёсов искали прибежища книжники и мудрецы, а равно и те, кого клеймили чародеями и колдунами, кого боялись и ненавидели, потому что не понимали. Учёные академии приняли их в свои ряды, замыслив постичь, откуда проистекает магия, чем слагается, и может ли человеческий ум управлять силами, коим издревле приписывалась природа сверхъестественная.

   Оказалось, может! Магия есть магия до тех пор, пока остаётся необъяснённой.

   Все вы знаете, как зажечь свечу. Нет ничего проще, особенно если пользоваться самогарными спичками, каковые, между прочим, придуманы как раз на Балтасе…»

   Кешка удивился, обнаружив в Майнандисе спички, тем более что выглядели они совершенно как земные, только палочки потолще, подлиннее, и головка красная. Спички продавались россыпью или поштучно, тёрка, о которую следовало их зажигать, представляла собой дощечку с ладонь величиной.

   — Зажигательная головка, — приступил к разъяснению Бармур, — изготовляется из смеси веществ, известных ныне любому аптекарю…

   — Сера? Бертолетова соль? Фосфор? Киноварь? — блеснул познаниями Кешка.

   Колдун вскинул тонкие белые брови и одобрительно кивнул.

   — Далеко не все в нашем мире столь искушены в химии. Но, скажем, для жителя Летуприса спички привычны, как свечи или газовые фонари, и считать их продуктом магии никому в голову не придёт. Мы чиркаем спичкой, подносим огонёк к фитилю, и вот свеча горит. Просто и прозаично. Теперь вообрази, что спичка в моей руке стала невидимой. Тогда тебе покажется, что свеча зажглась от одного движения моих пальцев. Разве это не магия, скажешь ты. Но стоит спичке явиться вновь, как всё становится на свои места.

   — И получается уже не магия, а наука, — подытожил Кешка. С точки зрения современного землянина, заключение представлялось совсем немудрящим.

   — Не всё так просто, — Бурмур поморщился, тронув шею, на которой за миг до того явила себя чёрная змея. — Если бы за мной не следили и я мог позволить себе небольшую трансмутацию, я показал бы тебе, что свечу и правда можно зажечь движением пальцев. Ваш мальчик, спящий сейчас наверху, тоже сумел бы, но для него это магия, а для меня наука.

   Кешка уже знал, что эйкальским словом «эгипь-ликеси», которое медальон переводил как «трансмутация», Бармур обозначал магические превращения, а при слове «бахмя» — «магия» всякий раз кривился, будто от оскомины.

   «Учёные Балтасы научились разлагать вещества на невидимые глазу составляющие. Смешивая эти составляющие в разных пропорциях и помещая их в разные условия, они достигали порой удивительных результатов. А наблюдая за опытами с помощью особых увеличительных устройств, они научились воспроизводить нужный порядок действий в уме. Малые элементы, слагающие всё сущее, куда легче поддаются влиянию мысли, чем большие тела. Со временем учёные Балтасы достигли истинного мастерства в трансмутации природных материй, и миру явилась Академии Высокого Учения о первопричинах сущего…»

   — На самом деле, — говорил Бармур, — трансмутации можно научить любого, за редким исключением. Сложность в том, что простейший акт трансмутации состоит из десятков, даже сотен мысленных действий, увязанных друг с другом в строжайшей последовательности, и производить их нужно очень быстро. В более сложных случаях ты должен выстроить в уме сразу несколько цепочек таких последовательностей.

   Представь себе армию, которая готовится устроить привал. Полководец говорит: «Разбить лагерь». Тут же тысячи солдат приходят в движение. Они забивают колья, натягивают палатки, копают рвы, выставляют ограждения, распределяют посты. В свою очередь, команда «Тревога» заставляет всех вскакивать, хватать оружие, разбираться на боевые порядки, занимать оборонительные позиции. За этой слаженностью скрываются долгие часы муштры, когда каждого обучают делать то, что нужно, по одному и в группах. Так же и мы тренируем наш разум, пока, подобно хорошему солдату, он не научится исполнять все действия привычно и без раздумий, лишь только будет отдана нужная команда.

   Чтобы обучение шло легче, мы разбиваем каждую последовательность на серии и кодируем их определённым символом, чаще всего словом. В дальнейшем это слово, как приказ полководца, заставляет мозг проделывать необходимые манипуляции молниеносно и почти бессознательно…

   — Заклинание? — подсказал Кешка.

   — Так это обычно называют, — кисло подтвердил Бармур.

   «Порой на свет являются природные уникумы, несущие внутри себя силу столь великую, что она норовит выплеснуться наружу сама собой, иной раз против воли обладателя. Если рядом не случится учёного, дабы преподать самородку умение управлять своим даром, оный человек станет магом. В слепоте своей он подобен силачу, каковой, желая войти в дом, всякий раз должен высаживать плечом стену, ибо не имеет понятия о дверях, замках и ключах. Учёный добивается большего меньшими усилиями…»

   — Однажды я пробил деревянную стену, — сказал Кешка Бармуру. — То есть думаю, что пробил.

   Он рассказал о своём побеге из лесного дома.

   — Ах, как жаль, что у нас мало времени, — вздохнул колдун. — Я мог бы тебя кое-чему научить.

   «…Язык эйкалов изменился, и Бракку стали называть Браккаром, но куда чаще её именовали Чёрным Островом. Воины Шалаоха пришли на материк, сея смерть и ужас. Ни одна армия не могла противостоять им. Правители государств, восставших на руинах империи, искали союзника, способного отразить непобедимого врага, и нашли его в лице учёных Балтасы, за коей к той поре закрепилось прозвание Белый Остров. Слугам Шалаоха пришлось отступить.

   Долгие столетия они довольствовались властью над одним-единственным островом, пока полвека назад не приключилось беда, покачнувшая равновесие мира. Под действием неведомых сил твердь Балтасы раскололась, большая часть острова погрузилась в пучину морскую, цвет академии погиб. О причинах катастрофы мы можем лишь гадать.

   Белого Острова больше нет, но филиалы академии в разных странах продолжают действовать. Наш летуприсский филиал признаётся меж ними первым, ибо ему покровительствует сам король. Союз Белого Острова и Майнандиса осенён веками. Легенда гласит, что великий Зимменер пробудил к жизни Сердце Майнандиса, имея ближайшим помощником учёного с Белого Острова. Но это уже другая история…»

   Ночь Кешка провёл без сна, и его наконец сморило.

   Полвека назад… «Сколько же тебе лет, Бармур?» — думал он, засыпая. Снилась ему Призрачная Тропа, сияющим извивом идущая сквозь серое ничто, в котором плавали каменные глыбы. С этих глыб тянули чёрные клешни браккарийцы. А над Тропой с