Оглавление
Пролог
Ощущения не из приятных. Кости ломит, и я уже не отличаю, где Явь, а где всего лишь моё воображение. Где-то вдалеке слышен равномерный стук. Мухи жужжат, ветер овевает моё вспотевшее лицо. Жарко. Силюсь открыть очи да не могу. В воздухе витают запахи цветущей яблони.
Нужно вспомнить, где я и что со мною случилось. Заставляю себя думать о прошлом.
С трудом удаётся отогнать тоску и непрошенные слёзы, и вспомнить хорошее. Негоже вспоминать ушедших с грустью, думая лишь о том, как мы будем жить без них. Они ушли в лучший мир, потому что заслужили, достигли чего-то, развились. И теперь ждут нового перерождения. Смерть -- не горе, а счастье. Мы умираем в сим мiре и рождаемся в ином. Смерть -- всего лишь начало чего-то нового.
Я помню объятия Борова, его нежные поцелуи.
Когда замуж выходила, мужа подобрал отец. А я просто доверилась его выбору. Мне было не важно, за кого выходить, лишь бы за хорошего человека. Книги увлекали и хотелось жить в тех сказочных мiрах, которые там описывались, чего-то достичь, развиться в сим мiре. Но я понимала, что в наш век место женщины возле печи, рожать и нянчить деток, возиться по хозяйству. И деться некуда, потому замужество я воспринимала как неизбежное.
Пришёл к нам раз старик с длинной до пояса седой бородою, постучался, попросился на ночлег. Ну, отец и пустил, к столу пригласил, мне велел баньку истопить, а после и на лавке гостю постелить.
Я прежде в пору вошла (семнадцать мне исполнилося), по ведическому мировозрению раньше не выдавали, а парней женили не раньше двадцати. Дед всё просил то одно для него сделать, то другое. Негоже добрым людям отказывать в просьбе, вот я и суетилася. Предки заповедывали чтить гостей, и в меру разумного не отказывать. Слышала, что у некоторых народов есть обычай и жену гостю подкладывать. Как хорошо, что у нас такого нет, а девица хранит себя до замужества да и после верна лишь своему мужчине.
Дед, как после оказалось, невестку присматривает - жёнку для своего сынка, да глядит, какая я хозяйка.
Батюшка сперва съездил к старику в гости, а после тот сговорился с моими родителями, а мне сказали, мол, нынче жених есть, а осенью справлять свадебку будем.
То-то я "порадовалась"! Хоть я была и не против замужества, но вдруг тоска накатила, не хотелось покидать отчий дом. Да и сколько ж лет деду, а сыну его? Но нынче с мужиками тяжко, война много народу косит, выбирать не приходится. А в девках долго сидеть не принято. Коли отец согласился, знать не так уж и плох жених. И утешила себя мыслями, что старый будет, дак переживём. А рано помрёт - так не страшно, главное, деток успеть вырастить, а век можно доживать и вдовою, коли дети взрослые, так приютят на старости... Думать о преждевременной кончине будущего мужа не хотелося.
Только зря я так думала, жених оказался и не старым вовсе, а на свадебку познакомились - приятным парнем оказался. Высокий, статный, усатый да волосатый. Ну, не тело его, а волосы по плечи были. У нас в деревне с короткой стрижкой мужики ходили, или под горшок стриглися. А у него тёмно-русые волосы большими кудрями рассыпаны вкруг головы были. Очи серые, добрые. Нос прямой, подбородок чуть раздвоенный, длинная худая шея.
Так и жить стали вместе. Только деток всё не было. Муж был нежным, понимающим, трудолюбивым, разве что немного робкий, стеснительный. И со временем прочно в сердце оселился моём. Да только судьба всё новые испытания подкидывала.
А потом набег войска вражеского. Мужиков, детей да стариков без разбору сразу рубили саблями. Девок да молодых баб оставляли на потеху.
- Даждьбог*, где же ты? Внуки* твои гибнут, помоги! - слёзы застилали очи. - Как же ты, Тарх Перунович* можешь допускать такой несправедливости?
Муж дрался вилами, десятерых уложил, да и его в капусту порубили джунгары, а меня потащили к их главному. Потому что сперва ему все почести, а потом уж остальным бабы достаются. Да заперли меня в сарае с другими женщинами.
Плакали мы да толку-то, а мне тошно вначале было, вспоминалось, как муж отчаянно дрался, защищая меня, и отрубленные части его тела, запах крови, ощущение чего-то липкого на руках, я ведь даже после его смерти гладила его влажные волосы, не в силах до конца поверить, что никогда больше не улыбнётся мне, не обнимет. И я не смогу к нему притронуться. Обхватила я себя руками, сжалась в комочек и рыдала, лёжа на соломе, перепачканная. Лишь благодарна Богам была, что детей своих не было - что не видят они ужас тот. По мужу только тосковала уже. Меня даже утешать кто-то пытался, что-то говорили, да не слышала я.
А потом неожиданно визг прорезал слух мой - крики женщин то послышались. Обрушились и другие звуки и запахи. Сердце холодело от думки, что ж там с ними делали, уж лучше смерть... Я дышала глубоко через рот, чтобы не вырвать на тех женщин, что меня утешали да обнимали.
А потом тишина жуткая, от которой стынет кровь. Мы с оставшимися бабами затаилися в сарае, даже всхлипнуть - страх берёт. Не хочется ещё злей участи.
Оказалось - то войско нашенское прибыло, вот они и разобралися с мерзавцами. А бабы кричали от вида крови, когда на них она попадала. Да только легче не стало от сего, ведь погибших не вернуть уже. Где ж войско было, почему не защищало деревню нашу? Ведь нести дозор должны поблизости.
Тоска стиснула сердце, стоило вспомнить как я рыдала три дня на том месте, где была крода* общая. Уж огонь догорел давно и прах по ветру пустили, только час от часу не легче.
Как мне жить теперь, для чего? Просила я ребят-военных, отнять и жизнь мою, вслед за мужем уйти хочу*, ведь зачем мне жить? Ничего же не осталося. В сердце холод поселился. Не пустили мужики-ордынцы, не смилостивились. У, жестокие, и ни чуточки сострадания! А ведь порою се считалося милосердием, коли жили муж с женою душа в душу и жить друг без друга не могли.
А потом перепись провели всех: кто погиб смертью храброю, кто пал жертвою в беспощадной резне, и детей учли малых. Раньше считали дворами да здоровыми мужиками семьи. С них и оброк брали. А тут всех погибших записали.
Не рыдал уже никто - слёзы кончились. А мне уже было всё равно. То не жизнь уже, а лишь жалкое существование. Ничего не радует, ни солнечный день, ни пение первых птиц.
А что девок да женщин всех оставлять в полусгоревшем селе без мужиков и охраны, то забрали нас на телегах - развозить по домам. Девчат нетронутых замуж сразу отдали за первых встречных свободных парней в ближайшем селении, без свадебки - у военных то не принято. Дали клятвы - то достаточно.
А среди замужних меня первую из подводы высадили. Ко двору одному привели ухоженному. Там дитятки гралися. Кликнули их отца. Тот не заставил себя ждать.
- Здравы будьте!
- Здравия! А Вы часом не Сосновы будете?
- Точно, чем понадобились?
- Баба тут из ваших будет.
- Сия, что ли?
- Точно, она! - военный указал на меня. - Заберёте?
Подняла я очи на хозяина. Здоровый, словно медведь. На меня как на товар глянул тот мужик, а коли очи встретились, ноги подкосилися, меня с трудом другие бабы удержали.
- Так не наша будет.
- Как не ваша? Так Соснова ведь!
- Где ж вы взяли-то её?
- Так в Микулицах. Там набег был, всех прирезали. Бабы и осталися на потеху, остальных всех того...
- Из Микулиц говорите? - а потом ко мне обратился тот бородатый мужик с очами моего покойного нынче мужа: - А ты часом не Борова жёнка?
Я кивнула и слёзы полились из глаз, как вспомнила, что нет больше его в живых. Отпустить мне его надобно, да сердцу не прикажешь.
- Заберём, куда деваться-то. Чай теперь своя.
- Жёнкой? - и кивок в ответ.
А дальнейшее как в тумане том, потемнело в очах, и упала я, так и не в силах возразить чего. Да и не в праве я была.
Глава 1
- Боров, ты что ли? - на пороге стоял мужик, чем-то схожий на мужа, прислонившись к дверному косяку.
- Я, ты спи, поправляйся!
- Нет, не уходи, прошу, не оставляй меня!
- Спи, Цветочек, спи.
В груди словно тиски сердце стиснули. Я давай слёзы лить, умудрилась даже найти в себе силы, с лежанки слезть, на колени встала, умоляю его.
- Я побуду ещё немного. Ты ложись давай.
И подходит, поднимает с пола меня на руки да относит на лежанку. А я вцепилася в рубаху, не пускаю его никуда.
Он прилёг со мною рядом, по голове гладит.
А меня страх берёт, авось очнуся, а не будет его со мною рядышком. Обнял меня.
- Боров, не оставляй меня, прошу. Я уйду с тобою, только будь со мною.
- Спи, Цветочек, спи, набирайся сил.
И я вновь в пустоту проваливаюсь.
Из тьмы голоса доносятся:
- Как она? - голос женский обеспокоенный.
- Плохо, не держит её ничего. Прости, милая, не могу смотреть на неё, сердце кровью обливается, - столько нежности в мужском слове.
- Иди к ней.
- А как же ты?
- Иди, говорю. Ей ты больше нужен.
- Прости, любимая! - столько вины ощущается.
Помню как металась я, всё искала его в лесу дремучем. Слышу голос мужнин, иду, ищу, вроде рядом где, а не вижу я. И от этого страшно жуть, сердце холодеет от ужаса. Боров! Где же ты, любимый мой? Не оставляй меня одну! Знаю, отпустить надобно, а не могу.
- Боров!
- Тихо, тихо, милая, не шуми Цветочек, перебудишь всех.
- Прости, Боров, только не уходи. Я тебя слышу, а не вижу. Не уходи, побудь со мною.
По головке гладит, чувствую его тепло рядом. Поцелуи опаляют кожу, руки расплетают косы.
- Спи, любимая, набирайся сил, - шепчет нежно. А я ловлю его губы на ощупь, прикасаюсь к его щекам, трогаю его бороду. И когда успела вырасти? Только вроде бы начала пробиваться.
Отвечает он поцелуями, шепчет слова ласковые.
Боров, любимый мой. Главное - ты со мной. Большего мне не надобно.
Яркий свет ударяет в очи. Я зажмурилась да руки вскинула в закрывающемся жесте. Ох и денёк, зато солнышко яркое. Открываюсь да ловлю солнышко, что сквозь веки красным кажется. До чего ж приятно, ощущать радость дня, с ним здороваться.
- Здравствуй, солнышко родимое!
- Здравствуй, как себя чувствуешь? - это что же солнышко здоровается? Слышу голос низкий незнакомый, но такой родной. А боюсь взглянуть. Что со мною? Трепет на душе моей.
Открываю потихоньку очи да гляжу на незнакомца сильного да здорового. Больше Борова, уж точно в плечах. Сердце стискивают щипцы от боли, словно любимого и не увижу вовсе.
- Кто ты?
- Бер, - он подходит, садится на лежанку рядом да протягивает мне кружку с чем-то. - Пей.
Помогает сесть, я неохотно беру кружку. На мгновение наши пальцы соприкасаются. И ощущения странные. Тепло, разливающееся по телу, и трепет. И словно чувствуется, что я дома. Хорошо-то как, ежели ни о чём не думать. Кружка тёплая, согревает. Делаю глоток - приятное варево. Пью ещё и ещё, пока всё не кончилось.
- Благодарствую. Что это?
- Дала ведунья наша, местная, помогает побыстрее вернуть силы. Тебя долго не было в Яви, всё блукала* Навью во тьме, всё звала его.
- Где мой муж?
Показалось или он сглотнул?
- Спи, Цветочек, набирайся сил.
- Кто ты?
- Муж твой, спи.
Я ложусь, ничего не понимая. Муж? Что-то до боли знакомое, родное, но такое неуловимое. Мысли путаются, веки словно чем-то тяжёлым наливаются, сами собою закрываются.
И опять во тьме, только на сей раз спокойною.
- Как она? - женский голос, встревоженный.
- Лучше уже. Не ходи к ней, любимая, не трави душу ей. Пусть полностью оклемается.
- Хорошо, как скажешь. Снежика возьмёшь с собою?
- А то! Пусть седлает коней, вырушаем* в путь!
- На долго вы?
- Дня на два. Не ходи к ней, пусть дети носят варево да навар* мясной, большего ей сейчас не надобно.
- Ясно всё, люблю тебя! В добрый путь!
Голоса померкли, погрузилась в сон.
Приходили ко мне детки малые. Малые да разумные. Девочка лет пяти да мальчишка трёх. Оба темноволосые, с серыми очами. Миленькие. Приносили каждый мне по кружечке да велели выпить с важным видом. Не посмела я ослушаться. В забытьё опять погрузилася, где ни дум, ни тревог.
- Как она? - чудится голос такой знакомый, но не помню, где его слышала.
- Просыпается, попьёт и опять забывается.
Слышу плеск воды, а потом шаги.
- Вижу ты не спишь, открывай очи синие и пошли гулять.
- Кто ты?
- Бер.
- Бер? Медведь что ли? Так в берлоге я?
- Точно! А ты смышлёная, давай вставай, хорош лежать! Понимаю всё - хворь, но лежебок кормить не буду я. Потому со мной идёшь!
Дивно, голос строгий был, ругающий, а такой родной, сердцу милый. Что со мной? Мысль какая-то ускользает вновь.
Оказалось, я лежала под белой простынкой голая. Интересно, кто ж раздевал меня? Ощутила смущение, попыталась укутаться по уши. Стыдиться мне нечего, но не перед чужим же мужиком голою расхаживать. Бывало, что и у нас парни в деревне в баньке подглядывали, и девчата вслед им голые выбегали. Но как-то се не правильно, ведь для одного мужчины женщина предназначена, только с одним может чистою быть...
Где я? У незнакомых людей, се понятно. Только каким ветром меня занесло сюда? А где я должна быть? В отчем доме? Не знаю... Мысли путаются, как пытаюсь припомнить что-то.
Мужчина же никуда выходить не торопился.
- Василиска, давай, шевелись! - голос приказной такой, что ослушаться страх берёт. Точно ведаю, что по имени меня назвал. Моё оно, родимое...
Подскочила я, словно осой ужаленная, наплевав на неудобство. Краска залила лицо, ведь доселе меня голою лишь муж видел. Муж? Так я замужем? Окинула горницу беглым взглядом, где моя одёжка?
- Не се ищешь? - мужик усмехался в тёмные усы-бороду, подавая мне сорочку. Я схватила быстро и натянула, чем меньше он меня видит, тем хуже разглядит. Хотя, кто ему мешал сделать се до того, как очнулась я... - Что я голых баб не видывал? И тебя уже разглядел всю.
Голова закружилась от нахлынувшего волнения, пошатнулась я, да Бер удержал меня.
Мне выдали гребень в сей же светёлке и дождалися, пока расчешуся.
Руки сами всё сделали, а когда я поняла, что переплела свои длинные до колен коричневые волосы в две косы, ахнула. Точно замужняя, не даром про мужа думы всплывали. Ведь девица одну косу плетёт лишь до свадьбы, на которой переплетают ей две косы: одна силу небесную копит для меня, а вторая - для будущего малыша. Я повязала на голову платок, тоже лежащий среди моих вещей. Се меня озадачило, подтвердило сомнения, но подумать мне о том не позволили.
- Пойдём, покушаешь, а потом в путь.
В общей светлице у печи суетилась красивая женщина, лет на пять старше меня. Простая такая красота, а сердцу милая. Получается, мне около девятнадцати-двадцати... Круглое лицо, носик острый, рот узкий, маленький. Цвет очей разглядеть не удалось, светлый, то ли серый, то ли голубой. Судя по светлому цвету бровей, волосы такого же цвета, накрытые полностью сорокою* - замужние ведь голову полностью покрывали. Считается, что женщина, входящая в дом мужа, должна иметь покрытую голову, ведь в женских волосах заключена чужеродная сила. Правда, наедине с мужем и при детях своих она могла и простоволосой ходить, а вот на улице или при свёкрах и других его родственниках уже не имела права, дабы не наводить мороку на них и не подчинять их своей воле. В наш век уже мало кто знает о сим, но традиции по-прежнему соблюдаются.
- Здравствуй, я Голуба, а ты садись за стол, в ногах правды нет.
- Здравия, люди добрые, - поздоровалась я, но поклониться не осмелилась, всё же права Голуба, ноги меня не держат. - А как я к вам попала?
Жёнка Бера - ся женщина? Да и ребятишки тут -- все темноволосые и светлоокие - мельтешат вокруг. Дети их. Заприметила и старшенького - вылитый отец. Разве что уменьшенный.
Приютили меня здесь временно? Что со мною стряслось, как попала я сюда? Не обидели, в помощи не отказали, благодарна им. Только чем теперь расплачиваться? Растерялась совсем я, не зная, как поступать. На каких правах я тут? Люди добрые, улыбчивые, хотя и скользит в голосе хозяина сила странная, что ослушаться не посмеешь. Да и в своём праве они, ведь сколько я тут лежала, в беспамятстве, и кормили, поили, и ухаживали. Уважение к ним испытывала я, а ещё видела, что в очах хозяев тепло стоит. Семья ладная да любящая...
Муж с женой переглянулися.
- Ты садись, поешь, поговорим после. Всё одно идти вместе будем, - Бер сказал, подтолкнув слегка меня к лавке. Осмелела совсем чуточку, послушалась главы семьи. Ведь негоже так вести себя у чужих людей.
За едой большую часть времени молчали. Дети отца беспрекословно слушались, чего не скажешь о их матери, но стоило хозяину бросить один суровый взгляд, и все тут же прекращали канючить.
После завтрака хотела помыть я посуду, но дети наперебой побежали сами помогать маме. Старшему сыну, Снежику, было лет семь. Он руководил остальными двумя детками, и те, что удивительно, подчинялися.
Бер показал мне взглядом на выход. Я взглянула на Голубу, поблагодарила за вкусную еду, и вышла из дому.
Двор показался знакомым, чистеньким. За бревенчатою избою был огород и сад, а за досчатым забором виднелся колодязь*.
Ни одного сорняка не встретила я во дворе, знать, хорошая хозяйка Голуба. Грядки все стояли прополотые, в небольшом загоне птицы клевали травку.
Вслед за мною вышел хозяин. Что-то в его облике казалось знакомым, только я не понимала, что. Высокий лоб, брови узкие и не слишком густые, серые большие ясные очи, скулы высокие, губы средние, хотя слегка и прикрыты усами.
- Пойдём.
- Куда? - спрашиваю.
Но он не просил, он приказывал и пояснять не намерен был.
Пришли мы в сарай. Бер скинул с себя рубаху и портки оголяясь предо мною полностью. Красив, могуч, бычья шея гармонично вписывалась в здоровое мускулистое тело, я покраснела до глубины души, хотела возмутиться и отвернуться, но меня осадили.
- Прекращай смущаться. Милая ты, когда краснеешь, но некогда сим сейчас заниматься.
В груди поднималося несогласие, что задумал он? А Бер рассмеялся и взял с полки чёрные одежды. Переодевается просто? Я выдохнула с облегчением.
- В лес.
- Что? - не поняла я, забыв за думами, о чём речь.
- Ты спрашивала, куда мы идём. В лес.
- Зачем?
- Миловаться!
О, Боги, за что мне се? Ну правильно, тут - на людях не положено, своя семья рядом, он не станет, наверное, при них. А там... Слёзы подкатили к горлу. Обида жгучая заполнила всё естество.
- Эй, ты чего? - Бер оказался рядом. - Я же пошутил!
Я отвернулася. Не хотелось, чтобы он глядел на меня - такую простачку, купившуюся на его издёвки. И всё же было противно, не знаю, почему, но се - не та вещь для обсуждения, где можно потешатися.
- Цветочек, прости, больше не буду так шутить.
У меня глаза расширились от изумления. Как он меня назвал? Откуда... Се прозвище мне дал... Кто? Муж? Где же он тогда? Что случилося?
- Пойдём, поговорить надобно. Без лишних ушей. Обещаю, что не обижу.
Довериться ли? Пока не дал повода сомневаться в его поступках. Разве что шуточки дурацкие.
С другой стороны, они ведь приютили меня. И проще было воспользоваться беззащитною мною. Страха не было, лишь сомнение.
И я пошла. Решила почему-то довериться. Может, потому что Цветочком назвал, ведь ласковое прозвище дал.
Меж тем Бер уже переоделся и мне велел, протянув старую грубую рубаху, без вышивки.
Запряг лошадь в телегу, погрузил сручье*. И пошли мы.
- Цветочек, как бы нам начать сей разговор. Не знаю я, отколь подступиться. Вижу, что не помнишь, не хочется говорить о сём, давай начнём издалека.
И он начал молвить о том, что сейчас война. Набеги джунгар разоряли сёла, уничтожали наш род. Смертность перешла опасный предел, так нас скоро совсем не останется. Надо исправлять положение рождаемостью.
Се он о чём? Ну, смутные сомнения у меня были, но верить до последнего не хотелося.
- Понимаешь, Цветочек, мужчин очень мало осталося. Детей тоже уничтожают. Джунгары заинтересованы в женщинах, чтобы посеять своё семя. Они их оставляют в живых, забирают в плен. - Бер вытер себе под носом. Вспотел? Волнуется? А вот что за намёк такой? Затем продолжил: - Ввели особое положение.
- И что се значит?
- Что те вдовы, у кого со стороны мужа остались родственники, отдаются в семьи мужа.
- Кем?
- Женою.
Я даже споткнулась от такой новости.
- Хочешь сказать, что...
- Да, моего брата убили, тебя же привезли ордынцы. Они разыскали меня, понимаешь? - он остановился и развернулся ко мне, дабы видеть моё лицо.
- У тебя ведь уже есть жена, дети, - возмутилась я, у меня не сходились концы с концами.
- Да.
- И тебя устраивает такое положение вещей?
- Не мне решать. Се крайняя мера, и ежели к ней уже прибегнули, значит, выхода другого нет, - Бер был спокоен. Неужели ему льстит сама мысль о двоежёнстве? Се бесило ещё больше.
- А твоя жена как на се глядит?
- У неё нет права голоса. Коли на вече так решили, оспорить нельзя. Вам придётся уживаться вместе.
- Ты её любишь?
- Люблю.
- И как же ты со мной...?
- Знаешь, не думал, что к другой женщине смогу испытать что-то подобное. Но пока ты была на пороге смерти, заставляла приходить к тебе.
Я? Заставляла? Удивление, сродни с потрясением испытала я, страсти в душе утихомирились малость.
Он усмехнулся в усы.
- Да, ты звала Борова, принимала меня за него. А я не мог отказать. Столько отчаяния было в голосе у тебя, что сердце моё дрогнуло.
Боров... Значит, так звали моего мужа. На душе стало грустно. Нет, так его и не вспомнила, но тоска поселилась в сердце. Как же так? За что? Почему Боги не защитили нас? Как они допускают столько смертей. Вспомнились слова отца, что не Боги творят зло на нашей земле, а люди. А Предки защищают, коли ты взываешь к ним, чтишь, поминаешь. Только легче от сего знания не становится. Мало того, что мужа у меня отняли, так ещё и замуж отдали за другого. Ладно бы, вдовца, как и принято вдов отдавать. Но ведь у него жёнка жива-здорова! Почему? Как мне жить дальше? Зачем? Отчаяние готово было поглотить меня. Чтобы рожать детей? Ну да, зачем же ещё женщины существуют? Раньше так не считали, женщина -- была серединкой маленького мiра -- семьи. Её чтили, как хранительницу очага. Она любила, дарила тепло и уют мужу, и он почитал её как Богиню, ту, что продолжит его род, подарит ему то, что никто другой не подарит. А муж -- Бог, которого жена безмерно уважала, и оберегала, как могла от всего плохого, что есть в мiре, ведь дом -- убежище души мужа. Они жили душа в душу, не представляя жизнь друг без друга. Да, всякое случалося, но обычно и уходили они вместе, ведь они были одним целым. Теперь же всё изменилося. Нужно как можно больше нарожать детишек, нежели быть с НИМ.
Сейчас возмущаться без толку. Нет права у меня. Женщину мало о чём спрашивают, решая за неё, лишь в семейном кругу её мнение спрашивают да и то не всегда. Свары в семьях тоже имеются. А коли ордынцы привезли меня, знать прав никаких не осталося. Они уж уехали, передав меня в руки мужа нового. Нового да незнакомого. Придётся смириться со своим положением.
Совесть заговорила о благодарности. Как же так, меня столько времени выхаживали. И я начну новую жизнь со свары? Изменить ведь ничего не выйдет, а вот скандальной бабою могу прослыть.
А таких не любят. Я сглотнула слёзы обиды. Одно испытание за другим. За что мне се?
Мы шли дальше в молчании. Бер позволил мне осмыслить всё? Мудрый человек. Да и у меня первые чувства улеглись. Правильно, батюшка говаривал, что нельзя сразу выливать на мужа всё. Недовольна, походи, подумай, так ли он виноват во всём. И как всё выложить, чтобы не обидеть его. Он ведь тоже человек и ему свойственно ошибаться. А коли виноват, объясни доступно, в чём. Но чтобы он сам понял, а не ты его обвинила. Тогда и лад семьи не порушишь.
- И что между нами было? - уже спокойно спросила я, решив наконец прояснить всё до конца, подавив слёзы и злость.
Он окинул меня странным взглядом.
- Ты, правда, хочешь знать? - он удивлён. Интересно, от того, что я не ругаюсь, или что такое спрашиваю?
Что-то мне уже страшно. Может, ну его, не стоит бередить душу? Только по телу разлился жар, что со мною? Сердце отчего-то готово было выпрыгнуть из груди. Смятение, волнение охватывают меня. Тук-тук. Не свожу с Бера, изучающего каждую чёрточку лица, взора. Тук-тук. Да что со мной такое? Ну не могла я уже его полюбить. Ведь так?
- Ночевал с тобою рядом я. Согревал тебя своим теплом, когда тебя знобило, - он говорил низким голосом, будоражащим меня. О, Боги, какой стыд я должна испытывать! Я заслонила лицо руками, пытаясь спрятаться, чтобы не увидел Бер того, что на самом деле желало моё тело. - Дарила мне поцелуи. Мне продолжать? - я замотала головою.
Лицо пылало, я была готова провалиться сквозь землю. Тут же на меня нахлынул стыд. Как я могу такое думать? А как же Боров? Не помню, любила ли я его, но ведь се не правильно. Даже ежели у меня было лишь уважение к мужу, не должна была я так поступать с чужим мужчиною. Предала память своего мужа, получается. Хочется умереть, дабы не выносить сей позор.
- Василиса, ты ещё тут? - помахал он своею широченной лапищею пред моим лицом.
Вновь выступили слёзы. На сей раз от обиды на него. Отчего он такой добрый? От горечи на себя. Отчего я ничего не помню? Какой никакой, а муж, должна же я его чтить. Ведь умершие продолжают жить в нашей памяти. Сколько прошло с его смерти, что я уже с другим милуюся? Ещё и рада сему.
Бер нежно вытер слёзы с моих щёк. Как может он быть таким нежным? Почему так ко мне относится, к чужой женщине? Да, красива, спору нет, но ведь желание обладать телом не подделаешь под доброту и нежность.
Он притянул меня в объятия, легонько сжал.
- А как же супружеские обязанности теперь... - всхлипнула я.
- Посмотрим. Вначале нужно освоиться тебе. Привыкнуть к новой жизни. Торопить я не буду. Да и самому свыкнуться надобно. Скажи, у вас были дети?
- Дети? - растерялась я. Бер ведь говорил про то, что джунгары уничтожали всех, кроме женщин. В сердце была пустота. Я уже ни в чём не уверена.
- Цветочек, хватит слёзы лить.
- Н-не з-знаю я, - губы дрожали от осознания, что у нас ведь могли быть дети... А что, ежели... Ужас накатил с новой силою. Тело уже подёргивалось от скрытых рыданий.
- Так, прекращай. Насчёт детей я погорячился, но судя по всему, ты не кормила, что скорее всего говорит о том, что не было чад у вас.
Всхлипнула ещё пуще... Ведь позор какой... Не иметь детей... Не известно, правда, сколько мы вместе прожили, но всё равно...
Казалось, жизнь моя кончилась. Вот так, просто. Всего лишь поговорив наедине, развеяв все надежды в прах. Ведь до последнего я не позволяла себе думать о том, что у меня есть муж. "Был муж," - поправила я себя. На что надеялася? Что до сих пор в девках хожу? В любом случае, мне некуда было пойти. К родителям возвращаться, признаваясь в том, что замужем за многожёнцем не хотелось. Да и свадьбу справлять вряд ли будут. То ж расходы, вряд ли Бер согласится взять на себя их. А родители и по моему девичеству небогато жили, что отцу приходилось подрабатывать в граде. Сейчас же у меня появился дом, только я здесь лишняя. Безразличие накатило с новой силой. Я отстранилась от Бера, вытерла слёзы и побрела в показавшийся невдалеке лес.
Никому я не нужна. У меня была семья, которую отняли. Для чего вообще я живу? Девушка ведь ценится лишь пока замуж не выйдет. Вдовы ежели и выходят замуж, то за таких же вдовцов. Там ещё ведь можно надеяться на то, что стерпится-слюбится, обычно и дети у обоих вдовцов есть от первого союза. А тут вообще есть не просто жена, а любимая, есть дитятки. Голуба хоть и была вежлива, ни словом, ни делом не обидела, но она явно не рада. А как бы я себя чувствовала, ежели б пусть и у не любимого мною мужа появилась ещё одна женщина, мало того - жена? Смогла ли закрывать очи на то, что муж спит с другою? Не знаю. Всё, наверное, зависит от чувств. Любить и смириться или любить и наоборот, не выносить того, что ты не единственная? Как жить дальше?
Глава 2
Просыпаюсь от того, что голова словно раскалывается. Лежу сколько-то времени, пытаясь оценить своё состояние, вроде и не болит ничего. Тогда что се было? Сон?
"Вставай, иди!" - слышу шёпот в голове, пробирающий тело до костей и залезающий в самую душу. Страшно жутко. И не могу голоса ослушаться. Встаю, в чём есть, хорошо хоть, в исподней сорочке сплю, обуваюсь в лапти*, обвязывая завязки вокруг ног, отмечаю, что по ходу ещё онучи* нужны, но обхожусь без них, иду туда, куда ведёт меня шёпот.
Куда меня среди ночи понесло? Темно, но дорогу я различаю, как и деревья, дома, правда, всё в серых тонах. Незнакомая местность. Домики одноярусные, огороженные заборами. Собак нет что ли? Или чего такая тишина вокруг, словно вымерло всё? Вдали слышится ухание совы. Деревня кончилась, а я всё иду, через поле, под стрекотание кузнечиков и ночных насекомых, по лесу, под ногами иногда слышится хруст веток, от которого иногда вздрагиваю, сама себя пугая, обхожу топи, и всё по приказу. Когда лес кончился, я стояла близ другого селения. Мне туда идти? Шёпот велит обойти селение и зайти с другой стороны.
Прихожу к какому-то высокому терему, что стоит на отшибе. Прислоняюсь челом к бревенчатой стене, слышу удары собственного сердца. Запах свежеспиленного дерева опутывает меня. Новая постройка?
В голове появляется посторонний звук: кто-то носом шмыгает(и понимаю, что не ушами слышу его). А потом всплывает картинка, словно сквозь стену вижу: связанная в запястьях женщина с тряпкой во рту, по щекам которой текут слёзы, а она вытирает их рукавом, насколько позволяют верёвки, и шмыгает носом. Тело покрывается гусиной кожей. Страшно до жути. И что делать? Ощущаю растерянность.
- Что ты здесь делаешь? - неожиданный голос заставил меня вздрогнуть, я и чуть не обделалась с переляку*. Оборачиваюсь и вижу Бера. Первым чувством была радость. Я тут не одна, а есть тот, кто взял меня под крыло. А потом даже не знаю. Тревога, вдруг подумает, что я с ума сошла. Тогда такой союз даже можно расторгнуть. Вот только отчего же не рада я? Интересно, а что он тут забыл? И понимаю: за мной шёл, ведь босой стоит, без портков даже. На скорую руку лишь рубаху натянул. А я его вижу во тьме ночной, что уже странно. Ноги грязные, в грязь влез?
-Ч-чего пу-пу-гаешь т-ты? - даже заикаться начала от нахлынувших чувств.
Он чего-то ждёт и тут до меня доходит, что мне задали вопрос. Бер ведь из таких людей, что не повторяют дважды.
Вспоминаю, что видела. Начинаю сумбурно рассказывать о женщине. Неожиданно окружающая действительность приобретает краски.
Лицо мужчины меняется в цвете с серого побледневшего на раскрасневшееся. И я вижу всё ночью при освещении неба лишь звёздами?
Несколько мгновений он обдумывает услышанное. Не поверит, обидно, я опускаю очи долу и слышу:
- Опиши, как к ней добраться, - его как всегда спокойный голос. Встречаюсь с его серыми очами, внимательными, но в то же время серьёзными. Он верит? Понимаю, что времени у нас может не быть. Потому перестаю думать, отсекая чувства и мысли и сосредоточиваюсь на просьбе.
Вновь прислоняю голову к стене, пытаюсь представить терем изнутри. Мне се удаётся, вот только помещения кажутся безлюдными, и лишь один человек там... Рассчитывать на пустое строение не стоит. Я описываю всё мужу, стараясь делать се последовательно.
- Стой здесь! - приказывает муж, видя мой порыв идти внутрь терема.
А от этих слов становится не просто жутко, а зуб на зуб не попадает. Но не от страха за себя, а за него боюсь. Что он задумал, неужели пойдёт к ней? А что, ежели его поймают?
Нашёптываний больше нет, что с одной стороны радует.
Не знаю, сколько времени прошло, пока на плечо не легла рука.
Сердце ушло в пятки. Всё, вряд ли меня выпустят отсюда живой. Доигралась!
- Пойдём, - слышу тихий голос Бера. Я не оборачиваюсь, страх по-прежнему не отпускает.
Просто идём тёмными улочками мимо дворов. Бер, ежели и следует за мною, то я его не вижу и не слышу, в отличие от своего сердца. Но почему-то уверенность есть, что он рядом. Прихожу к высокой избе - просто знаю, что дом Бера. Отворяю тихонько дверь, хорошо, что она не скрипит. Иду наощупь в свою светёлку, ложусь, растирая свои ноги, натёрла без онучей, саднит.
Интересно, где мужнин брат, не поворачивается язык назвать Бера мужем? Но отчего-то чувства притупляются, мысли становятся вязкими и меня забирает Дрёма.
Встаю с первыми петухами. Как молодухе мне первой положено вставать и с делами управляться, не смотря на боль стёртых ног, и глаза, которые просто не хотят открываться, затапливаю печку, что в отдельном домике, ведь летом домовую печь не топят. Собираюсь и начинаю месить тесто на хлеб. Так Голуба вчера велела. Она - большуха*, ослушаться её не могу. Пока тесто подходит, режу овощи для щей, потом возвращаюся в дом и начинаю мести избу.
Дверь входная отворяется (сенную на лето не закрывают, чтоб впускать ночную прохладу), входит Бер. Замерла я, гляжу на него, он на меня. Чувства странные, словно рада его видеть, вернулся, цел. Испытываю облегчение. Он кивнул, снял лапти, прошёл по уже выметенному полу и забрался на печь к жене. И когда успел в лапти переобуться? Да и ноги чистые, вымыл уже.
А мне почему-то обидно стало. На что надеялась я? Не понимаю. Отгоняю непрошенные мысли - не буду о сём думать.
Мне ещё полы надобно вымыть, а потом хлеб печь да щи варить.
К тому времени, как Голуба встала, я уже переделала большую часть домашних дел. Большуха запарила крупу для скотины, стала овощи резать. Я же воды с колодязя наносила. Хорошо, он поблизости.
Голуба ушла с двумя вёдрами кормить скотину, а я пошла грядки полоть.
К завтраку все уже встали и собрались за столом с вымытими руками.
Взглянула на Бера, сердце пропустило удар. Почему он ни словом не обмолвился. Сейчас уже казалось, что ночная вылазка была лишь сном. Тогда почему большак* вернулся лишь под утро? Неувязочка вышла. Как бы расспросить его? Но так и не осмелела.
День в заботах босой проходила, не в силах натянуть на стёртые ноги лапти, а около полудня меня Голуба отправила снести обед мужу. Хотя обычно детям поручают. С чего бы? Да и сама неужто не хочет с ним повидаться? Любит ведь мужа. Или я чего-то не понимаю? Подавила готовый вырваться всхлип. Босою пойду, куда деваться-то. Хотя и не привыкла.
Кувшин молока да щи в горшочке, репа паренная, да лук с хлебом. Идти путь не близкий, поле дальнее, а ближнее под посаженными только-только яровыми стоит. Бер должен был первую вспашку под озимые делать. Поле мне муж показывал, как в лес впервые ходили.
Вот сейчас шла, а меня провожали сельские бабы завистливыми взглядами.
- От и молодуха идёт. Красавица! Прям княгиня!
- Чего платье крестьянское надела? Совсем обнищала? - слышались шепотки.
- Да не, чего княгине замужем за простым мужиком делать? Бер ведь простой мужик, не так ли? Знать и брат его простым был.
- А может он выслужился, нынче княжеский титул и вовсе не по крови дают, - сказала одна женщина постарше, с первыми морщинками.
Бабы переглянулись да призадумались. А я быстрее мимо них проскочила, пока вновь не начали сплетничать. Неприятно, да куда ж деваться? И ни за что нельзя вступать в разговор - переврут все твои слова, а потом услышишь такие преувеличения о себе, что мама не горюй!
Увидала Бера издали, он здоровый, словно медведь, видно его хорошо. Вновь необычные чувства испытываю. Сердце чаще бьётся, дыхание изменилось. Что со мною творится? Кое-как удалось совладать с телом.
Мы сидели под деревом, я с подогнутыми под себя ногами. Пока мужнин брат ел, спросила про ночную вылазку, то и дело норовя потрогать ступни.
- Ты помалкивай. Но сама не вздумай из дома соваться, коли ещё такое случится. Толкни меня, - наставлял муж. Я кивнула. Что ж со мной не так? - Люди могут злые языки распускать, что умом тронулась ты. Сам так бы подумал, коли не та баба.
Баба? Сердце ухнуло куда-то вниз. Неужто ещё одна жёнка будет? Ревную?
- Ты её нашёл?
- Да, отвёл куда надобно.
- А что с ней...?
- Уже не твоя забота то.
Поговорили, называется. Но прав он, что могу я? Тот, кто связал женщину, явно сильнее оной, хотя наши бабы в обиду себя не дадут. А меня, пришлую, вообще за человека считать не будут, ежели пойдут сплетни.
- Что с твоими ногами? - он выгнулся, заглядывая через меня. Я попыталась спрятать под рубаху, да Бера се не остановило. - Ночью стёрла, да? - глянул на меня. Пришлось подтвердить его догадку.
Он выдвинул вперёд ноги, разгибая их, задрал подол, от чего я покраснела, взял в свои ладони мои ступни да принялся оглаживать, а я не знала куда себя деть от смущения. Вначале было больно, но потом ощутила холодок, бегущий от его рук. Он заставлял расслабиться, что я даже задремала. Очнулась от того, что голова вперёд стала падать. Подскочила, вырвалась из его рук да домой собираться стала.
Бер велел домой идти, не могу ослушаться его. Даже просто мужа не могу, а большака - тем паче. Проводил меня задумчивым взглядом.
Когдя я домой возвратилася, мне Голуба дала кружку молока выпить с дороги да велела идти ужин готовить. Большуха же едой для скотины пошла заниматься. Дети тоже при деле, Снежик корову пасёт, а Веснянка козочку. Младшенький Вран с мамкой везде ходит да помогает.
После того случая мы с Бером почти не разговаривали, а ноги меня боле не беспокоили. Я просто забыла про них и про боль. А когда вспомнила, на ногах и следа не осталося. Лишь новые натоптыши. Общались в основном по необходимости. От сего было очень грустно. Он больше не шутил со мной, был предельно серьёзен. Вечерами, когда я не падала от усталости едва ли не сразу после ужина, потому что после хвори не окрепла ещё, а жаловаться я не могу, мы общались всей семьёй. Кто-то что-то рассказывал про себя или детки интересовались, а мы -- взрослые - отвечали. Я помнила свою жизнь до замужества, вот и рассказывала о ней.
Я чувствовала себя частью сего семейства, словно мы двумя роднями вынуждены были делить дом и обязанности. Но женой Бера я себя не ощущала. Хотя, глядя со стороны, можно было даже подумать, что мы одна большая семья, с двумя жёнами, общими детьми, каждый со своим прошлым. А у меня прошлого с другим мужем словно и не было... От сего накатывала тоска. Вроде был человек, и вроде нет, во всяком случае в моей жизни. Я себя мучила угрызениями совести, ведь нельзя же так...
Дети были разделены между тремя взрослыми. Ко мне была приставлена Веснянка, она помогала мне с готовкой и на грядках. И всё бы ничего, я понимала, что так надобно, хвалила её, но помогала исправить, ежели не выходило. Но часто приходилось переделывать тайком её работу, да и давать распоряжения, объясняя свои действия и причины, всегда сложнее и дольше, чем самому сделать. Потому уставала от сего даже сильнее, чем от самой работы. Когда Голуба занималась льном и крапивой для тканей, дочурка вовсю маме помогала, тогда я за работой, можно сказать, отдыхала в такие мгновения. Снежик находился то с отцом в поле, то с матерью с живностью возился, то был на посылках, не говоря уж о выпасе. Ну а младшенький Вран всё время при матери, заботился о ней, чем мог угождал, но маму из виду не отпускал, по причине сей Голуба была привязана к дому, хотя иногда ходила на реку стирать, тогда мне младшенького поручала. Он уже хорошо говорил, всё было понятно, и я пристраивала его к своим делам.
Меня дети называли мамой Василисой, Голубу же - просто мамой.
В селе разные слухи были, часть из которых я уже слышала, а другие приносили домой дети, от своих сверстников. Как выявилось, не один Бер такой был, из нашего села ещё несколько мужиков получили по второй жене. Уже позже довезли, не со мною. Сёл разорено было множество. Ну а сплетничали в основном бабы, что одни у мужа были. Вот и Снежик раз спросил, по очереди отец с нами спит или как?
- Ещё услышу такие разговоры, отцу скажу, не думаю, что он пропустит мимо ушей, - в самом же деле, не мне ведь наказывать чужих детей. Всё же всё, что казалось пригляда и всего остального, я вопринимала их как чужих, словно нянька их, что с меня три шкуры спустят, ежели что. Они мне теперь кто, пасынки да падчерица? Вот пусть Бер и разбирается. Хотя детки были хорошенькие и постепенно я начинала их впускать в своё сердце.
Снежик то ли испугался моих слов, то ли сообразил, что нечего трепаться, но больше в семье я не слышала сплетен. И то ладно.
Муж на пару дней пропадал. Являлся не выспавшийся и с синевою под очами. Неужто пьёт? Пришёл как-то под утро да завалился спать. Я забеспокоилась. Голуба попыталась растолкать его, как сама встала, да без толку. Бер так и не проснулся, как бы Голуба ни будила его. Даже колодязной водой обливала, а мне пришлось прибирать лужи.
Встал он лишь на следующий день, как солнце поднялося высоко, уже когда дети ушли пасти живность. Бодрый и словно ничего и не было. Голуба за скалку ухватилася да как шандарахнет рядом с ним об стол. Второй удар он ловко перехватил да раскрошил орудие в руках, показав свою силищу и вставая из-за стола. Ой, я уже боюсь... Вран в рёв, большуха в лице переменилася да стала отступать, затем, надув губки, отвернулася и кормить мужа не стала, уйдя из дому да прихватив с собою младшенького.
Мы остались вдвоём дома. Спросить или не стоит на рожон лезть?
- Бер, извини, может и не моё дело, но ты пил?
- Что? - муж так и сел на лавку, растерявшись. Неужто огорошила?
- Тебя двое суток не было, а потом пришёл без лица, завалился спать.
- Нет. И никогда не беру в рот ничего хмельного. Пример отца перед очами.
- Тогда объясниться не хочешь? За себя говорить не буду, а Голуба переживала.
- По делам ходил. По нашим с тобою, - да так глянул, что поняла, о чём он. Про женщину ту глаголит. - Допрашивали меня и прочее. Вот и не было. Да и не спал двое суток, притомился.
И что тут сказать? Спросить, как дело двигается? Постойте, допрашивали? Знать, Бера подозревают? С другой же стороны, а кого ж ещё? Он вообще в другом селении живёт. Так, мимо проходил, влез в чужой дом, а там женщина связанная. Решил помочь? Да уж, со стороны и я б не поверила. Почувствовала себя виноватой. Из-за меня все беды. А муж расхлёбывает.
- Тебя подозревают в преступлении?
- Подозревали да отпустили, обещали присматривать. В деле много неясностей, да и показания женщины есть, разбираются покамест.
А я... Он ведь не сказал про меня?
- Покормишь? - спросил спокойно, впрочем, он был таким всё время, даже когда Голуба начала буянить.
Я накрыла на стол да покормила его. Мы беседовали о том, о сём, боле не возвращаясь к той ночи. Позавтракав (ну, не пообедав же), Бер ушёл в поле, нахлобучив на голову соломенную шляпу. А я принялась шуршать по хозяйству да готовить обед.
Вскорости вернулась Голуба, стала расспрашивать меня о муже. Я поведала, что он не сердился, всего лишь попросил накормить. Да не пил он, просто какие-то дела в другом селении были, какие не сказал, не спал двое суток, вот и дрых без задних ног. Такое оправдание первую жёнку устроило, и она с расспросами отстала. И то ладно.
Глава 3
Через несколько дней наступит пора сенокоса. Меня на сегодня освободили от домашних обязанностей в пользу работы на лугах в паре с Бером. А Голуба собирала припасы в дорогу. На луг приедет вся деревня, предстояло мужу разведать местность, чтобы точно знать, куда вести жителей, дабы не ходить и не тратить время на выискивание нужного места под покос. А поскольку Бер в полях временно управился, ему и поручили сиё задание деревенским сходом. Ну а он взял меня с собою. Голуба не возражала, хотя не знаю, зачем я Беру понадобилась.
Какое-то время мы ехали верхом на одной лошади, а остальное время шли рука об руку и молчали.
О чём он думал, я не знаю, только глядящий в даль взгляд был отстранённым. Что со мной такое? Почему я любуюсь очертанием его лица сбоку? Почему взор притягивается к нему? С трудом отвернулась. Почему мне так обидно, что он не глядит на меня? Я ведь замужем за другим! Почему же думаю о Бере? Ловлю себя на мысли, что я БЫЛА замужем за Боровом, а сейчас Бер - мой муж. И се в порядке вещей хотеть близость с собственным супругом.
Бер повернул ко мне голову, взглянул пристально.
- Что? - спрашиваю его. Непонятен мне его взгляд, любопытство вкупе с чем-то ещё.
- Да так... Подумал просто...
- О чём?
- Как бы ты смотрелась на лугу.
Я не понимала, о чём он говорит. Но он замолчал, и вновь задумался. А когда мы пришли на луг, он попросил раздеться. Нет, не донага, но снять поньку*, обувь, распустить волосы.
- Ну что тебе стоит? Я просто хочу взглянуть. Я пока отвернусь, сделаешь? - и столько невысказанной просьбы во взгляде. Что с ним такое? А со мной?
Я ведь хотела внимания. Пусть не такого, но он просил лишь на меня взглянуть. Не знаю, зачем, но ведь не на Голубу! Сердце радостно возвестило о своём решении, принимая его вместо разума. Руки сами потянулись к поясу.
Я раздевалась словно перед мужем. Одернула себя, что не словно! Может, вообще раздеться полностью? Тут ведь никого нет. А ежели кто появится, то трава такая высокая, что достаточно присесть, чтобы скрыться из виду.
И я разделась. Целиком. Распустила волосы, укуталась в них. Трава скрывала меня до шеи. Пусть глупость сделала, но жалеть буду после. Интересно было поглядеть на его реакцию. Устоит ли? Помнится, за мною толпы парней бегали, отбою от женихов не было. Да только я себя показывала плохой хозяйкою перед родителями парней, они сами отказывались от сватовства. Думать о том, что не устоит - даже не хотелось.
- Бер? - позвала я его.
Он обернулся, кивнул, позвав жестом к себе. Я раздвинула траву и вышла. Откинула пряди волос назад. Он задержался на глазах, словно изучая их. Так было странно, что он следит за моим взглядом неотрывно. Мне даже стало не по себе от столь пристального внимания. Затем поднял взгляд выше, потом стал медленно опускать его ниже. Задержался на губах. О, Боги, за что мне се? Я ощущала, как он нежно ласкает меня взглядом. Кожа горела огнём, лицо пылало. Бер задержался на ямочке меж ключиц, на плечах, спустился ниже. Расширил глаза от изумления, взглянул в очи, словно только сейчас заметил мою наготу. Как же стыдно! Хотела опустить виновато взгляд, но, о Боги, он улыбнулся! Вновь опустил очи. А я схожу с ума от неизвестных доселе чувств. Никогда не испытывала такого, как мне кажется.
Бер оглядел меня медленно, а потом глянул резко и быстро.
- Надень сорочку! - взгляд такой, словно ведром ледяной воды окатил. Я поёжилась от неожиданного холода в душе.
Захотелось от стыда провалиться сквозь землю. За что мне се?
Я оделась, окликнула его, а взгляд отвела в сторону, не могу глядеть на него. Обида затопляла меня, слёзы стремительно текли из глаз.
Спустя пару минут я не стала ждать дозволения Бера, просто сама пошла одеваться, стараясь не поворачиваться к нему лицом. Переплела волосы, подобрала их под сороку. Заметила, что Бер стал в сторонке под деревом и что-то вычерчивал угольком в сельской книге, порою бросая взгляд на пустой луг.
- Ты готова? Поехали? - спросил он, даже не поворачиваясь ко мне. Я кивнула, но думаю, он даже не заметил. Молча вскочил в седло, подал мне руку, умостил меня пред собою, и мы поехали осматривать близлежащие луга.
Мы объехали несколько лугов. Бер осматривал траву, порою ломал, порою срезал ножом, находящимся за голенищем сапога, а верхом он ездил только в сей обуви. Меня он высаживал под каким-нибудь деревом и объезжал уже местность целиком сам, делал заметки в своей книге, потом возвращался. Вот бы взглянуть туда, но я подавила своё любопытство.
И я не понимала, зачем он меня с собою взял. Я думала, и правда, помощь нужна. Но пока я не сделала ничего нужного. И мне было жаль времени.
Бер-то не прохлаждался, как я. А я откровенно скучала. Любовалась природой, слушая крики птиц, гнездившихся в высокой траве. Наблюдала за насекомыми, кружащимися над полевыми цветами, сопросождая полёт равномерным жужжанием. Глядела на безоблачное синее небо. Запахи разнотравья позволяли вдохнуть полной грудью и медленно выдыхать, наслаждаясь ими. Трава уже начала подсыхать местами. Всё же уже месяц дождей не было после продолжительных ливней поздней весной. Растительность тут же пошла в рост, и Бер едва успел со всем управиться в срок. Помогали всей семьёй, а тут я ещё с боку припёку. Сейчас же всё высохло. Даже наш колодец опустел, приходилось ходить за водою на другой конец села и стараться не замечать того, что говорили деревенские бабы обо мне. Как мы спим, втроём ли, а как милуемся? Было, неприятно такое слушать.
Муж подъехал, я перевела взгляд на него. Записал что-то в книгу, потом стал класть в сумку, глядя увлечённо на небосклон, да выронил. Я хотела сказать ему о сём, но Бер уже умчался на лошади, пока я раздумывала. Подошла, подняла книгу. Было очень интересно, что же он в ней записывал. Открыла.
"Дела земельные," - гласил заголовок, выведенный большими буквицами на первой странице.
Вначале шли какие-то заметки по плодородности почвы, что-то там ещё, что я не понимала, шли рисунки, схемы, мне не понятные. Где-то через четверть книги был заголовок: "Дела луговые". Дальше были картинки трав, нарисованные угольком и раскрашенные разными цветами. Подписи все шли ровным одинаковым мелким прямым почерком. Его удобно читать, даже такие мелкие буковки. Как он умудряется так тонко писать угольком? Было много и чистых страничек, в которые предстояло ещё что-то записать. Эту книгу я видела пару раз дома, в недоступном для детей месте, а значит, семейная и ценная. Затем шёл раздел с жатвой. А вот четвёртый раздел гласил: "Нос сюда совать не следует, личное. Перед передачей кому бы то ни было, вынуть." Я взглянула на книгу иными глазами - последний раздел легко вынимался.
Любопытство наше, женское, до добра не доводит... Хотя взглянуть очень хотелось. Но я закрыла книгу. Не могла я так подло поступить с тем, кто выхаживал меня, принял в свою семью. Пусть он недавно обидел меня, пренебрёг. Но ничего дурного ведь не сделал.
- Ты видела? - раздался сухой низкий голос сзади.
Я повернулась, подошла к нему, сидящему на лошади.
- Ежели захочешь, сам покажешь. Я не могу предать твоё доверие, - сказала я, протягивая ему книгу и не отводя взгляда. Бер взял книгу.
- Благодарю, - он вытащил вкладыш и протянул мне. - Возьми, можешь посмотреть, пока я внесу заметки.
- А зачем ты вносишь сводку?
- Дабы прослеживать неслучайность. Природа периодична, не даром приметы существуют. А поскольку сейчас время такое, что всю мудрость можно просто не успеть передать потомкам, я и записываю.
Он развернул кобылу и ускакал. Странно, всегда записывал недалеко от меня, после объезда. Но думать о сём не стала, ведь я могла наконец-то узнать, что же там, под запретом... Я села и дрожащими руками раскрыла вкладыш.
Тут были рисунки. Без пояснений. Взгляды, прорисованные кусочки человеческого тела - глаза, носы, губы, уши и так далее. Дальше шли лица. Причём детальность поражала. На меня смотрели живые люди со своими какими-то мыслями, чувствами. Рисунки были чёрно-белые, но вот глубина теней была так хорошо передана... В основном он рисовал детей. Своих детей. А потом были зарисовки меня. Первый рисунок - разбросанные в беспорядке волнами пряди тёмно-русых волос(рисунок был раскрашен), чуть приоткрытые слегка припухлые розовые губы, закрытые глаза с длинными ресницами, прямой носик, точёные черты овального лица. Да, мне говорили, что я княжеской внешности. А отец шутил, что найдёт мне мужа-Князя. Губы были прорисованы очень старательно, словно рисовальщик мечтал поцеловать их. Вторая картинка: я же на коленях с умоляющим взглядом и заломленными руками. Не помнила я такого. Но я много чего забыла. Неужели было?
Затем был начат рисунок, на котором были лишь одни глаза. Неужели я так выгляжу? Какая детальность очей... Едва заметно проступал контур губ и носа. Но глаза, они передавали столько чувств. Растерянность, любопытство, стыд... Как он смог всё передать? Он изучал меня, а потом зарисовывал? Душу обуревали непонятные чувства. С одной стороны поднималось ликование, ведь других женщин он не рисовал, как и Голубу. А с другой... я не знала, как к сему относиться. Получается, я ему интересна только как объект для позирования. Теперь понятна его речь о том, что он хотел бы меня увидеть на лугу. Почему так пристально смотрел в очи, он словно рисовал меня взглядом. А я ведь предстала в таком виде перед ним. О боги, за что мне се? Я закрыла лицо ладошками от смущения. Как мне теперь с этим жить? А ежели он нарисует меня в том виде, и кто-то увидит...
- Цветочек, ты чего? - услышала я его голос совсем рядом. Почему я не слышала, как он спешился рядом и присел ко мне.
- Ты... ты... я... а я... - слёзы сами хлынули из глаз. Я не могла совладать со своими чувствами да разобраться в них.
Он притянул меня к себе, обнял. А я разрыдалась.
- Я закончил дела, покушаем? - он чуть отстранился и заглянул ко мне в очи. Я молча кивнула, а он поднялся и принялся доставать из седельной сумки еду. Я уже немного успокоилась. - Я не буду рисовать тебя в таком виде. Хотя мне было интересно тебя такой увидеть. Но се слишком личное и делиться с бумагой этим я просто не могу. Се ведь не мысли, а вдруг кто увидит. Я не хочу, чтобы кто-то другой тебя такой видел... И се относится как к домочадцам, так и к чужим. Не хочу делить тебя с кем-то ещё. - У него был такой взгляд, когда он говорил, затуманенный немного, но решительный. В душе рождались непонятные чувства. Скажи, что любишь, ведь любишь?
- Я тебя нарисую в сорочке, как и хотел. Но как ложатся тени на женское тело мне было интересно посмотреть, потому не зря ты разделась. Я потом попрошу тебя ещё как-нибудь, мне надо поглядеть с разных углов на тебя. Ладно?
Я сглотнула. Отказать? Я ведь хотела внимания, особенного, не просто такого, как к Голубе... Я ощущала смущение и в то же время радость. От чего? Что стала объектом его грёз?
- Ежели ты мне будешь показывать свои рисунки, то да... - нерешительно, но быстро выпалила я.
- Знаешь, я раньше ведь не рисовал людей. Потом детки пошли, и я какое-то время наблюдал за ними. Некоторые картинки у меня до сих пор стоят перед глазами. А когда ты появилась, всё изменилось. Мне захотелось рисовать, и я понял, почему меня мучили образы детей. Я хотел нарисовать их, те мгновения, которые навсегда остались в памяти, просто не понимал. Купил вкладыш с сей целью. И стал рисовать, потом и до тебя очередь дошла, потому что ты мне начала сниться. И мне нужно было избавиться от наваждения.
Стало обидно. Значит, он чувства выплёскивает на бумагу, и то, что ко мне начал ощущать тоже выплеснул.
Я опустила голову на подобранные колени, стараясь спрятать слёзы. Да что ж со мной такое?
Ощутила, как Бер развязывает сороку.
- Что ты делаешь? - я запрокинула голову, пытаясь увидеть его взгляд. И я отчего-то очень хотела, чтобы он не останавливался.
- Хочу любоваться тобой, - голос его стал хриплым. - Прикасаться к твоим волосам. Я схожу с ума, Цветочек.
Глава 4
Я подавила рвущиеся наружу разочарование и возможную обиду. Он мне ничего не должен. Ведь так! Многое для меня сделал. Я должна быть благодарна. Итак возился со мною. И, всё больше убеждаюсь, что между нами ничего не было. Не видела я в его очах желания. Хотя сейчас всё было иначе. Мне кажется, или чьему-то терпению-таки пришёл конец?
- Бер, зачем ты меня взял с собой? - решила я отвлечь, пока мы не перешли черту. Я поняла, что пока не готова. Да, мы одни, и никто не осудит, ведь он -- мой муж, но как-то неправильно. Зачем тогда я его соблазняла ещё недавно? И я продолжила: - Помощь моя тебе ведь не нужна.
Я откинулась уже до конца на спину, а то неудобно сидеть задравши голову.
- Цветочек, - он присел рядом... Хочу избавиться от наваждения. После твоих поцелуев, я не могу ни о чём думать. Целую Голубу, а представляю тебя. Я пытался сохранить между нами расстояние, но стало только хуже.
Он навис надо мною. А у меня громко стучало сердце, ускоряя свой бег. Как же я хотела, чтобы он меня поцеловал. Да что со мной такое? Воспользоваться сим мгновением или не стоит? А ежели он после сего перестанет вообще меня замечать? Удовлетворит своё желание и на сём всё закончится?
Хочу ли я сего?
И он поцеловал, нежно, невыносимо приятно. Мысли путались, тело отзывалось нестерпимым жаром внизу живота. В душе разливалось тепло. Странно он избавляется от наваждения. Думает, что раз вкусив, перестанет испытывать желание? А он отстранился и сел рядом:
- Помилуемся?
И я готова была его убить за то, что всё испортил. Хотя тело и мечтает о его ласках, но мне сего мало, я хочу не разового удовлетворения животных потребностей, а чувствовать себя частью его.
А он расхохотался. Как быстро я смирилась со своим положением, не долго же я горевала по мужу. От его смеха у меня затряслись поджилки от злости, смешно ему! А мне рыдать хочется!
- Глупенькая ты, Васька! - сказал он. Я недоуменно смотрела на Бера: расслабленный, с полусогнутыми коленями, тёмно-русые волосы доставали до лопаток и были собраны в хвост. Широкая спина, закатанные до локтей рукава рубахи.
Он сорвал травинку и, засунув себе в рот, принялся жевать. Сел так, чтобы я видела его лицо.
- Что сразу обзываться?
- Хотел бы я твоего тела, мог бы воспользоваться тобой, когда ты бредила. Ты ведь меня принимала за Борова.
- И что же не воспользовался?
- Дак не хочу, чтоб ты меня другим называла и другого представляла. Я чего мучаюсь? Из-за Голубы. Всё ж клятвы давал быть верным лишь ей одной. Обстоятельства изменились, и ты вроде как моя и в то же время не моя. Да, союз на бумаге заключили, но... Наш союз не пред Богами и нашими сердцами. Считай договор не имеет силы. Но мне нужны не бумаги. Понимаешь?
Я помотала головой. Он ведь ответил на заданный вопрос.
- Мне нужно твоё сердце, - на мгновение он замолчал, перебирая в левой руке уже палочку, словно двигаясь по ней вверх, вниз. Затем взял в правую руку и повторил упражнение. Что он делает? А он меж тем продолжил: - Я как тебя тогда увидел впервые, сердце удар пропустило. А как про Сосновых спросили, так сердце в пятки ушло, думал родственница какая. И только узнав, что жена брата, понял всё, а потом едва успел подхватить, когда ты потеряла сознание. Почему мы не встретились раньше?
- В смысле?
- Ну, дак я ни к кому того не испытывал, что к тебе. И Голубу полюбил не сразу. Нас же никто не спрашивал, хотим ли мы друг за дружку. Стерпится-слюбится, как говорится. Отец нашёл хорошую девку, ну и женили меня. Я молодой был, бесшабашный. Вот отец и надумал меня утихомирить таким способом. И правда, мозги вправил, со временем. Я ведь даже после женитьбы с ребятами ходил деревня на деревню, стенка на стенку. А потом Голубу в слезах за столом увидел у нас в доме, она всю ночь со Снежиком не спала, плакала с ним на руках. Вот тогда я и понял, что дурак.
Я, затаив дыхание, слушала Бера. Он никогда прежде не рассказывал о таком. Лишь про отца своего, маму, чему его учили родители. Мне казалось, он всегда был серьёзным.
Правда, со мной ведь пытался шутить, глупо, правда, но всё же. И се как-то не вязалось с его серьёзным характером. Жизнь заставила быть таким?
- И правда, полюбил жену со временем. А с тобой я чувствую, что не надо притворяться. С другими я себя заставляю быть хорошим хозяином. А с тобой получается более естественно, что ли. Что бы было, ежели б мы встретились раньше, до моей женитьбы?
- А что бы было? Я же для тебя маленькая. Вот сколько тебе лет? Не меньше двадцати пяти, а то и все тридцать.
- Верно подметила, двадцать девять.
- А женился во сколько?
- В двадцать один.
- Ну так а мне двенадцать было. Встретились бы, так я совсем дитя...
- Твоя правда. Но я б подождал. Сбежал бы из дома, ежели б надо было...
- Дурак ты, - ляпнула я, не подумав, с кем разговариваю. Робко взглянула на него, вдруг рассердится.
- Точно! - он расхохотался. - Но за дурака ответишь поцелуем!
- Что? - растерялась я.
- С тебя поцелуй.
- Не буду тебя целовать!
- Ах так! - он сощурил свои серые очи, ловко подскочил и меня в охапку схватил. Прислонил к дереву и давай щекотать.
Я смеялась, пока могла терпеть. Потом взмолилась. Не видела его таким весёлым и улыбчивым. Сердце радовалось, глядя на него. А у него ямочки на щеках выступают, когда смеётся. Всё же он красив, по-своему. Никогда меня не прельщали ни красавцы, ни воины. А Бер, пусть и огромным казался, сильным, но не чрезмерным. Да и я хоть и мелкая, да он на две головы выше, а сейчас я не ощущала себя не соответствующей ему. Поймала себя на мысли, что любуюсь им, высоко задрав голову.
- Отпущу, ежели поцелуешь, - и такая искренняя улыбка, что я не посмела отказать.
- Хорошо! - у меня щёки уже болели от смеха. Никогда в жизни столько не смеялась. Он тут же перестал щекотать и просто обнял. - Закрой очи! - попросила я.
Бер послушался. Сердце отбивало ускоренный ритм, я потянулась к нему, встала даже на мыски, но достала лишь ему до шеи.
Руки его вдруг нежно сжались вокруг моего стана и приподняли меня на уровень очей. И я медленно стала приближаться к нему. Он выглядел таким смешным, что улыбка сама расползлась до ушей. И я чмокнула его в уста. А он прижал меня к дереву, не позволяя отстраниться. Мы целовались словно отроки. И мне се нравилось. Нежные поцелуи, будоражащие кровь, сводящие меня с ума, не требующие ничего взамен, дарящие наслаждение, и неизвестные доселе чувства распускались в моей душе.
Не знаю, сколько прошло времени, пока он отпустил меня. Се ж какая силища должна быть - столько времени держать нелёгкую меня на весу. Я была хрупкой по сравнению с ним, но ведь не пушинка.
- У тебя талант. Никогда прежде не видела, чтоб кто-то так хорошо рисовал, - спустя какое-то время сказала ему, когда мы наконец-то начали кушать.
Бер почесал лоб, явно не зная, как на похвалу реагировать. А я рассмеялась. Не думала, что увижу его таким смущённым.
И тут меня пронзила жуткая головная боль. Я бы упала, ежели б не он. Пусть сидя падать недалеко, но всё же...
- Цветочек?
Боль прошла, раздался шёпот.
"Иди на восток. Пешком."
Я встала и пошла в ту сторону, где утром вставало солнышко, успев схватить Бера за руку и потащив за собой.
Шла сквозь луг, раздвигая руками траву, порой крапиву. Шли долго, уходя в сторону леса. Руки тысячами иголочек пекли и чесались, а я всё шла и шла. Бер попытался выйти вперёд, но я не позволила.
"Стой. Шаг влево, два шага вперёд."
Перед взором открылась пара окровавленных тел. И у меня подогнулись ноги от вида крови. Бер заслонил меня собой, поддерживая. Странно, но страха не было и отвращения тоже или чего-то ещё. Словно все чувства притупились. Бедные, се ж кто такой жестокий то?
- Ты знаешь их? - спросила у мужа.
- Знаю.
"Присядь."
И я выполнила приказ, не отпускаю руку Бера. Он понимал меня без слов, словно ощущал каждое моё движение, каждое чувство. Над головой просвистела стрела.
"Берите женщину и обратно к лошади."
- Что? - спросил муж.
- Берём её, и тем же путём идём обратно, не высовываясь, - слова дались с трудом, словно во рту всё высохло и каждое слово отдавалось болью в горле.
- Я сам возьму, а ты возьми мою сорочку, да дорогу показывай.
Я выполнила указания, стараясь не глядеть на кровавое месиво, которое заметила вместо лица, окидывая женщину первым беглым взглядом. Она была ещё жива, как сказал муж. И мы полусогнутые пошли назад, дабы не высовываться из травы. След в след. Бер согнулся в три погибели, чтобы ни он, ни его ноша не показывались на поверхности моря из растений, да и я шла пригнувшись, ощущая, куда следует ступать.
Нас ждала гнедая кобыла, Бер погрузил тело женщины перед седлом, сам вскочил в него, а меня пристроил сзади.
- Бер, где книга? - мне показалось се важным. Ведь там рисунки нашей семьи.
Он спустил меня проверить. Книга была в седельной сумке, особенно я проверила рисунки. Застегнула ремешки и вскарабкалась обратно, не без помощи мужа. Мы поскакали галопом.
Пока ехали, на меня нахлынули чувства. Ужас происходящего, каким же зверем нужно быть, чтобы сотворить такое с людьми? Живот стиснуло и я, свесившись вернула земле только что съеденный обед. В душе росли страх, негодование и боль. За что? Ведь никогда доселе не чинили такого люди.
Случались в и хороших семьях такие вот выродки. Тогда из изгоняли из поселений, оставляя тавро на лице. И не смел никто приютить их. А коли нападали они на людей, тогда объявлялась охота и их травили, словно охотники зверя. Се было страшно, но не так, как за своих близких. Тебе ведь не делали зла, а как ты смеешь. Тебе подарили твою жизнь, но ты и ею не смог распорядиться, как следует. А после изгоев перестали изгонять, отправляя на каторгу. Каким же бессердечным нужно быть, чтобы причинять вред людям?
И что дальше? Бер наверняка отправится за военными, ведь сейчас они вершат правосудие, поскольку война. И вновь попадёт под подозрение. Ведь он нашёл тело женщины. И скорее всего не скажет ни слова про меня.
- Бер, что же делать. Давай я признаюся, я не хочу, чтобы тебя вновь допрашивали. А коли посчитают, что се ты сотворил?
- Нет. Ты молчишь как рыба, пока я не разрешу. Я имею полное право запретить тебе говорить. И я тебе запрещаю. Ты никому ничего не скажешь. Я сам разберусь.
- Но ведь...
- Василиса! - он повысил голос. Возражать было нельзя, не время и не место.
- Прости.
- Кому се было нужно? Зачем?
- Не знаю, следствие не по моей части. Я не располагаю всеми данными, не мне и судить. Коли узнаю что, скажу тебе, ежели посчитаю нужным.
Вот и весь разговор. Но он прав, не женское се дело, об убийствах сказывать да расспрашивать. Опасность есть, я о сём ведаю, сего достаточно.
Через два часа мы были у дома ведуньи, которая, по словам Бера, меня лечила.
- Бер, отравляйся за воеводою, быстро, она долго не протянет, - передала я слова шёпота в моей голове.
- Сожги вкладыш, - прошептал муж, чмокнул меня в губы, протянул книгу и вскочил в седло.
Мы с ведуньей Богданой -- замужней женщиной лет тридцати, с лёгкими морщинками вокруг голубых глаз, круглым лицом, чуть припухлым на конце носом - обмывали раненную (точнее она обмывала, а я лишь следовала её указаниям принести-отнести, что-то сделать), я кинула вкладыш в топку печи, пока ставила в очаг воду греться. Было жаль расставаться с рисунками, но се было небезопасно. А ежели бы Бер потерял их... Нас бы тут же нашли. Детей, меня, и его. Ведь мы стали свидетелями убийства. Раньше я не боялась, а сейчас уже начинала паниковать. А ежели придут за нами. Муж ведь не может быть с нами постоянно?
Надо было хотя бы перетянуть раны, а может и зашить. Но я отмечала лишь краем сознания, думая лишь о муже. Как он там? Надеюсь, что погони за нами не было. Ежели честно, за девушку я особо не переживала. Она не переживёт сегодняшней ночи, я была уверена. Беспамятство помогало ей не страдать, во всяком случае, внешних признаков переживаний не было. А вот муж... О, как я уже заговорила. Неужели, наконец, признала его своим мужем?
Раны были серьёзными, задето было лёгкое, трахея, желудок, как сказала мне Богдана.
- Её насиловали? - спросила я. Ведунья осмотрела девушку, а се была именно она, потому как волосы собраны в одну окровавленную косу, что я заметила лишь сейчас, потому как вначале не могла смотреть на лицо девушки, точнее на то, что от него осталось. Богдана кивнула.
Во мне всколыхнулся протест. Твари! Кто се сделал? Меня затопила грусть невыносимая. Она ведь молодая совсем, не знаю, кто был вторым человеком, но скорее всего возлюбленный. Сколько ж жестокости надо, чтобы так уродовать лицо? Причём можно было бы понять, коли нельзя было б узнать девушку, но раны были такими, что опознать не составляло труда.
"Угомонись. Прибыли," - оповестил меня шёпот. Я уж про него и забыла, думала, оставил он меня. Значит, ещё не всё.
Дверь отворилась, и в горницу вошли трое мужчин. Двое были в военной кожаной форме. У военных только во время сражений надевается кольчуга и латы, ежели нужны.
Я взглянула на третьего - Бера.
"Найди точку между большим и указательным пальцем левой руки," - вновь раздался шёпот.
Я находилась как раз рядом с нужным запястьем. Когда вошли мужчины, Богдана накрыла раненную белой простынёй, на которой уже проступали кровавые пятна, и нужное мне место скрывалось тканью. Я чуть сдвинула полотно, нащупывая нужные персты девушки, стараясь не думать о крови и всём остальном, сосредотачиваясь на своём задании. Водила пальцем, пытаясь почувствовать нужное место.
"Здесь, но пока не жми. Пусть принесут где и чем писать."
- Что вы ожидаете от девушки? Что она что-то скажет? Так с такими повреждениями она не сможет ничего сказать, - раньше меня заговорила ведунья, и я облегчённо выдохнула.
- Она грамоте обучена? - заговорил один из пришедших мужчин.
- Сельские все обучаются с двенадцати лет ремеслу, а грамоту уже то того знают.
- Уголёк и бумагу! - приказал тот же человек.
Второй незнакомец с простым незапоминающимся лицом порылся в заплечной сумке и подал то, что требовали. Ведунья вложила в правую руку девушке чёрную палочку-уголёк.
И я нажала в нужном месте. Почувствовала, что пора. Уголёк заскользил по бумаге, двигая пальцы жертвы. У меня было стойкое ощущение, что именно уголёк двигался, увлекая за собой плотно сжатую руку девушки.
Я не видела, что писалось, но вторую руку так и держала, не отпуская то место.
Сдаётся мне, что я служу передатчиком для кого-то.
"Не совсем. Я передаю именно её воспоминания, считывая их через тебя. Потерпи. Второй раз не выйдет."
И я терпела. Встретилась взглядом с Бером, он смотрел именно на меня. А мои руки уже дрожали от напряжения.
Когда лист заканчивался, второй человек подавал ещё и ещё.
У меня поплыло перед глазами. Уголёк перестал скользить по бумаге, и я ощутила заботливые руки мужа прежде, чем окончательно перестала осознавать всё вокруг.
Разбудили меня громкие голоса. Тело отзывалось ноющей болью, словно я простыла, и кости ломило. Но открывать очи я не спешила, решив, что послушать, о чём речь не помешает.
- Бер, ты ведь понимаешь, что я вынужден арестовать тебя. Вторая жертва, и обоих находишь ты. Не странное ли совпадение.
- Пока вы будете держать меня, тот, кто се сделал, уйдёт.
- И ведь именно ты поехал на те луга?
- Не проще мне тогда было сразу добить её?
- Ну, ты ведь был не один, а с женой. Пришлось бы тогда убить и её...
Я ощущала растерянность. Почему они допрашивают Бера? Се ведь я нашла тела в обоих случаях. Почему же все обвинения на него свалились? И пришло запоздалое понимание, что ведь он взял всё на себя. Сердце защемило от непонятных чувств и несправедливости. По моим щекам потекли непрошенные слёзы.
- О, жёнка твоя очнулась. Приступим? - услышала тот же властный голос.
Мне велели сесть, и я послушалась. Приоткрыла веки, но предо мною поставили лампадку, бьющую прямо в очи, что я не могла разглядеть ордынцев, в том, что се были они, я нисколько не сомневалась.
- Итак, где вы были с девяти то десяти утра? - последовал первый вопрос.
- Скакали на луга, - ответила я, припоминая положение солнышка на небосклоне. А ведь мы часами не пользовались. Лишь посолонь определяли время, хотя раньше ведь были устройства, точные, отсчитывающие секунды, миги, сиги. Но то давно было. Отец рассказывал, что века два назад уже перестали делать. Умельцы перевелись. Да и надобность отпала в таком точном измерении. Хотя, по-прежнему, мы представляли себе часы, на которых солнышко показывает время.
- Что вы делали с двенадцати до часу?
- Обедали, - про поцелуи говорить не стоит. Слишком личное.
- Зачем вы пошли в траву?
- Нужду справить, - во мне росло раздражение. Да и голос, похоже, меня оставил. Как указать на жертву -- так не составляет труда, награждает болью. А вот как ответ держать -- расхлёбывайте сами. Было несколько обидно.
- Так далеко?
- Ну а что, не буду же я делать се на глазах у мужа? - я покраснела, представив себе картинку: нарисованную меня, справляющую нужду.
Нет уж, извините, не по мне сие зрелище.
- Почему не будете?
- Мы ещё недостаточно знакомы, чтобы я чувствовала себя раскованно рядом с ним, - ответила я, смущённо опуская взгляд и ощущая, как краска заливает лицо.
Вопросы продолжали сыпаться, причём се уже касалось нас. Зачем им знать? Каким боком личная жизнь моей семьи относится к тому злодеянию? Вы спите вместе? Нет? Почему? Муж даёт вам время привыкнуть в новой семье? Или он просто пытается отлынить от своих обязанностей по увеличению рождаемости? А чувства мои вообще не в счёт. Да и он ведь не петух, которых чем больше куриц покроет, тем лучше. Да, я не дурна собою, так разве его нежелание не говорит о том, что Бер ведёт себя по-совести, не позволяя желаниям затмить разум.
А допрос всё продолжался. Как ко мне относятся в семье, не обижают ли, не притесняет ли меня большуха или муж?
Бер, как я поняла, ни словом не обмолвился о моём даре. Интересно, что написала девушка перед смертью? Как я поняла, девушка уже умерла, потому и перестала рисовать. Я же не видела, мне было не до того, я сосредоточивалась на том, как бы не отпустить нужную точку на руке.
А потом мне показали рисунки. Рисунки ли? Се больше походило на штриховку, снятую с монеты, которыми мы расплачивались на ярмарках с купцами. В селениях в ходу была лишь мена. У меня внутри всё похолодело от увиденного. Было страшно и мерзко.
Глава 5
Допрос продолжался, и, судя по всему, выводы ордынцев были не в пользу Бера.
- А что насчёт стрелы? - спросила я, не всё же им задавать вопросы.
- Стрелы? - переспросил мужчина, ведший допрос. Сомневаюсь, что он про неё не знал. Либо перепроверяет сведения, которые давал Бер, либо что?
- Когда Бер подошёл ко мне, над нами просвистела стрела. Вы её нашли? Ежели, как вы говорите, се сделал муж, почему тогда его пытались убить? И самое малое говорит о том, что он действовал не один.
Воевода, а как я поняла, допрос вёл именно он, кивнул второму.
Тот вышел, а через минуту вошли два мужчины. Фигуры у обоих были огромные, физически сравнимые с Бером. Воевода же был поменьше ростом и чуть уже в плечах.
Ему передали что-то, завёрнутое в ткань. Я догадывалась, что се было.
- Богдана, выйди, и вы двое, - раздался приказ воеводы. Дверь открылась, и в проёме света я увидела фигурку худенькой женщины и двоих мужчин, выходяших из дому. Интересно, а у ведуньи семьи нет? Она одна живёт? Но ежели судить по одёжке и головном уборе -- она замужем. Или вдова? На довольствии односельчан?
- А теперь давайте на чистоту. Что происходит? Как ты у нас появилась, так се и началось. Знаю, Бер, ты выгораживаешь жёнку.
Бер встал и подошёл ко мне, присел на лавку, где я сидела, и обнял. Сразу стало спокойно на душе, я и до того особо не переживала, разве что за Бера, а сейчас вообще успокоилась.
- Расскажи, - шепнул муж.
- Я не помню того, что со мной случилось. Ни как очутилась в доме Бера, ни как замуж вышла за его брата. Совсем ничего за последние два лета. Но почему-то знаю, что мне двадцать.
- Продолжай.
- Она провела в беспамятстве два месяца, - вставил слово Бер, пока я собиралась с мыслями. - Всё Борова звала. Ну, я и приходил к ней, Голуба сама отправляла меня к Ваське. Я думал, что мы потеряем её. Привязка к умершему была слишком огромна.
- И что ты сделал?
- Провёл обряд отрезания связей с умершим.
Что-то я такое слыхала. Когда связь с ушедшим слишком сильна, обычно ежели умирал человек не своей смертью, тогда он за собой может забрать любимого. Ну, се как связь между сужеными, когда они умирают в один день. Только, видно в моём случае, о суженом речи не было, потому что продержалась меж двумя мiрами Яви* и Нави* аж два с небольшим месяца. И се объясняло, почему я ничего не помнила о своём замужестве. Когда такую связь рвут насильно, то нарушаются естественные связи. Правда чревато се помешательством, одержимостью и ещё многим. Но порою се единственный способ удержать в живых.
Воевода встал, распахнул тёмные занавески на окнах, впуская солнечный свет.
- Дальше.
- Василиса очнулась.
- Дальше.
- Всё. Отношения с Васькой стали довольно натянутыми, потому что я пытался загладить свою вину перед Голубой. Всё же два месяца внимания той не уделял. Разделили работу по дому, так и возимся все вместе.
Воевода кивнул своим мыслям. Потом предложил мне продолжить. Я взглянула на мужа, он шепнул, чтобы я рассказала, мол, ему можно. Я и поведала всё. И про рисунки, которые девушка перед смертью рисовала, обмолвилась, что узнала от шёпота.
- Очень интересно. Только не врите больше. Я ложь за версту чую. Значит, так. С сельскими едите на луга, что ты выбрал. Поговори со своими, работать будешь отдельно от них. Вместо тебя я выделю лучшего воина, твоего телосложения. Наши ребята переоденутся в сельских, будут с вами вместе косить. Вы же двое, будете на окраине луга. Близ того леска.
- Ты думаешь, что злодей появится? Свидетелей много. Логичнее ему затаиться до времени, - спросил Бер, совсем уж по-панибратски.
- А свидетелей не будет. Особенно, ежели вы в лесок пойдёте миловаться.
Я покраснела, как мне показалось, до кончиков ушей. Стыдно-то как. Неужели за нами ещё и присматривать будут? О, Боги, за что мне се?
- Волосы переплети в одну косу, - продолжал давать наставления воевод уже мне. - На этих двоих ведь напали, судя по всему когда они миловались, и она незамужняя. Поборник чистоты какой-то выискался, при сём сам не прочь поразвлечься. Судя по ранам, удары наносились с близкого расстояния.
- А зачем наши пошли так далеко?
- Так он не из тутошних. Он сватался к ней из соседнего села, родители были против. Уж не знаю, то ли они сбежать решили, то ли ещё что. А может и личные разборки. Его или её родичи.
- А ежели личные, то зачем им мы? - спросила я.
- А вы свидетели... У тебя, Василиса, внешность приметная. Длинные красивые тёмно-русые волосы, синие глаза, губки алые, щёчки румяные - первая красотка на деревне. И ты, Бер, тоже выделяешься.
- Есть ещё одна вещь. Голуба и дети. Дашь им воина, схожего на меня, а на него напасть могут, приняв за меня, - возразил Бер.
- Ну, нападут так нападут. Се наша обязанность рисковать жизнями ради народа. Ни одно оружие не бьёт на такое расстояние, а ваш надел очень далеко от леса или деревьев, откуда можно прицелиться. Только ежели в рукопашную пойдёт, но се вряд ли. А мои люди прикроют.
На том и порешили. Беру запретили выходить из дому, не ходить никуда, потому что светить охраной не хотелось. Забот разве мало? И дома хватает. А дну избу сторожить проще и незаметнее.
А стрелу нам показали. Оказалось, что такими стрелами пользуются охотники. Вот только наконечник заставлял задуматься. Тот, кто стрелял, был явно не из местных. Ведь на рисунках был незнакомец, и, судя по всему, не из близлежащих трёх деревень, за которыми следил воевода - друг Бера. Ага, как оказалось, они вместе в кулачных боях участвовали, потом тот в орду ушёл, а у Бера семья второго сына в армию служить отправила. Первенцев не отдавали на воинскую службу, ведь в нём сила рода заключена, считается. Последний сын остаётся с родителями на хозяйстве. А у Бера в семье родителей одни сыновья и были. Третьим был Боров, вот ему-то и нашёл отец меня, справили свадебку да только вот беда, ни один из сыновей жить с родителями поблизости не желал. Бер ушёл в село к Голубе, где и поставили они сами себе отдельный дом. А Боров просто с женой уехал вначале на заработки, а потом прислал письмо, что осел в Микулицах. Причём прислал он Беру, а не отцу. Тот потом пытался разузнать да только Бера брат просил не говорить отцу-матери, и муж сообщил лишь когда я объявилась.
А с отцом чего не ладили? Так тот всё поперёк желаний детей делал. Любит Бер рисовать, так отец избавился от бумаги дома. Нагрузил сельской работой, трудись сынок, авось дурь из головы и выбьешь. Стал он драки устраивать, ну так я тебе сынок жёнку нашёл. И всё в таком духе. В общем, дети разъехались старшие, а средних четверо померло. Теперь вот и Боров тоже. Так что с младшеньких двоих сынков отец теперь пылинки сдувает, как бы тоже боком не вышло.
Се мне Бер поведал, пока домой шли. Грустно было слышать. теперь понятно, почему я жила в одном селе, далече отсюда, а Бер в другом, родители их вообще не известно где. Ведь обычно избы сыновей стоят близ отцовского дома, на другой стороне улицы - у лица отчего жилья.
Домой пришли, Голуба бросилась на шею мужа. Переживала. И только потом увидела, в каком мы виде. У меня передник лишь в крови, я его несла отдельно,а вот Бер так и шёл без рубахи, дабы не запачкать, омылся немного у ведуньи, но сейчас был весь в пыли или грязи.
- О, я пошла топить баню, - сказала Голуба..
Я хотела сама предложить, но Бер покачал головой. Но я стрельнула на него глазами и шепнула, что хорошо бы найти, во что мне переодеться, ведь своего приданого у меня нет. Он кивнул и забрал большуху на разговор, пока я пошла баню топить.
В баню муж сказал, что идём вместе. Только Голуба тоже пошла, веником там пообхаживать или ещё чего.
А я не могла раздеться при ней. Глупо, знаю. Но одно дело Боров, а другое при двоих раздеваться, не могу я так. Знаю, пора привыкнуть, что один муж на двоих, а не могу... Стыдно мне, не привыкла к такому я.
Я так и не смогла войти в парную. В предбаннике была лохань, вот я туда наносила воды и в холодную нырнула, потом помылась. А когда муж раз пропарился с жёнкой своей, я уже выскользнула из бани, слив после себя воду и принеся ещё два полных ведра.
На утро, после деревенского схода, мы, чуть свет, ушли на луга, как самые первые, показывающие дорогу. Бер поехал с Голубой и детьми, а я позади ещё двух семей, прибилась к паре уже не молодых, но ещё и не старых людей. На меня косо поглядели, но ни слова не сказали, а потом всю дорогу пытались разговорить. Что стряслося с моим погибшем мужем, кто напал и всё в таком духе. А я не помнила, что им скажу? Отмалчивалася, ссылаяся на то, что слишком больно говорить о сём. Потом перешло на перемывание косточек Беру. Меня, честно, жалели, потому как знали, что муж любит Голубу, а я всё ж приблудная, можно сказать. Да и где се видано, чтоб у одного мужика по две жены было... Хотя, девка я видная, так что всё может быть.
Зато мужика, с которым я ехала на возу, такая мысль порадовала - обзавестись второю, молодою женою. Но стоило его жене зыркнуть на мужа, как думка сия тут же улетучилась.
- Что вы с Бером посварилися? - спросила баба, ехавшая рядом со мной на возу, та самая, зыркающая. Ага. сплетни собирает...
- Да нет. Просто у них любовь, что я буду им мешать...
Баба вздохнула. Задумчиво закатила глаза.
- Любовь... Да, не везёт тебе девка... Одного мужа убили, другого занятого подсунули...
Я помалкивала. Скажи я чего и переврут так, что уши будут вянуть.
Приехали мы уже лишь к завтраку. Всё же путь не близкий и одно дело верхом, а другое на телеге, всем семейством. да ещё и всем селом... Разбрелись каждой семьёй на выделенный участок, вот тут-то Бера и подменили, и мы с ним пошли к лесу. Работать пришлось за четверых, ведь нам ещё время нужно было выделить для "милования". Я старалась о сём не думать, а то накручу себя. Будь, что будет. К полудню мы притомились сильно. Сели передохнуть. А я волосы переплела в одну косу да платок повязала, солнышко ведь печёт. Я достала еду, перекусили. Да всё молчим. Бер порою глянет на меня чудно да отводит взгляд. О чём думает? Меня принарядили в новую одежу, нарядную, ведь на сенокос вся деревня друг перед другом красуется(пришлось вечером посидеть да ушивать после Голубы, она баба дородная, высокая, под стать Беру, не в пример тощей и мелкой мне).
А потом муж взял за руку да потянул в сторону леса.
Сердце в пятки ушло. Страшно. А коли не поспеют ордынцы, что тогда?
- Здравствуй лес, здравствуй, Леший, - я поклонилася, приветствуя владения лесного духа. Муж тоже поклонился, но вслух ничего не сказал, разве что прошептал одними губами.
Бер завёл меня подальше. Прижал к стволу дерева, поцеловал. Не так, как всегда. а напористее. При сём он оставался нежным, трогал, едва касаясь, мои щёки, ушки, шейку. Что ж ты со мной делаешь, муж? Я ведь таю под твоими поцелуями и прикосновениями. Обвила его шею руками, любимый.... Он развязал шнурок на сорочке, обнажая мои плечи, покрывая их поцелуями.
"Сползай резко вместе с мужем вниз," - раздался шёпот.
И я увлекла мужа за собою и вовремя. Прямо в том месте, где мы только что были, вонзилась стрела.
- Самострел, где ж его раздобыли-то? Ордынское оружие, - сказал Бер, глядя на всаженую глубже наконечника в дерево стрелу.
"Продолжайте начатое..."
Я сглотнула.
- Бер, поцелуй меня. Продолжай.
И он продолжил, освободил грудь и принялся ласкать её. О, боги, как же се необычно приятно. Мысли путались. Я отдавалась лишь ощущениям. Неужели всё игра? И как далеко она зайдёт?
Вторая стрела просвистела рядом, но волею случая, я перехватила вовремя руководство на себя. Оттолкнула, переворачивая его на спину, и оказываясь сверху. Он поддавался малейшему моему сопротивлению. Бер задрал мне сорочку, чтобы я могла сесть на него. О, Боги, что же я творю? Разве се в порядке вещей?
"Да, между мужем и женой да," - ну вот, ещё и потусторонний голос следит за нами.
Я заглянула в такие любимые глаза. Бер, я не могу. Ты прав, мы не давали клятвы друг другу. Ну какая я тебе жена?
Но он привлёк меня к себе, не позволяя останавливаться. Вновь прижал меня к земле. Корень больно впился в спину. Я вскрикнула.
- Прости, любимая, - он приподнял меня, посадил на поваленное дерево, поправляя сорочку и завязывая завязки. И стал расшнуровывать лапти.
- Что ты делаешь?
- Знаю, глупо, но не смог ничего придумать. Не могу я так, - он снял онучи, и разул меня. - Отныне и навеки, я беру тебя, Василиса, в жёны. Обещаю заботиться о тебе, поддерживать тебя, делить с тобой свою жизнь.
А у меня по щекам текли слёзы, дрожали губы от внутреннего трепета и счастья. Любимый.
Клятва на природе, прикасаясь к земле-Матушке, под Солнышком-Даждьбогом.
Я улыбалась сквозь слёзы. А он стал целовать моё лицо, вытирая мокрые дорожки. Обняла его шею.
- Любимый мой, - он поднял меня на руки и понёс из лесу, поставил меня на несрезанную ещё траву. Обошёл сзади и распустил волосы.
- Принимаешь ли ты меня мужем своим?
- Да, Бер, беру тебя в мужья. Навсегда.
И он делит волосы на две пряди и начинает плести две косы.
Я вытираю слёзы. Как же приятно...Укороченная свадьба, но только я и ты. Не хочется ни о чём более думать, я понимаю, что се по-настоящему.
Берёт ленточку, что вынул из косы и связывает наши запястья, а я ему помогаю, ведь одной рукой сложно се сделать. И я улыбаюсь. Есть только мы, пусть всего несколько мгновений счастья, но такого близкого.
Из лесу появляется тот, кто был покойною девушкой нарисован, связанный, в окружении двух ордынцев, но я вижу лишь краем глаза, а всё внимание на мужа.
А Бер не сводит с меня увлечённого взгляда.
- Здравствуй, жена!
- Здравствуй муж!
Вспоминаю, что надобно возвращаться к своим.
- Бер, сейчас гулянья начнутся, не стоит, чтобы ордынца вместо тебя видели. И не гляди на меня так.
- Как так?
- Словно отвести взгляд не можешь. Не хочу, чтобы Голуба мне козни строила.
Муж развязывает наши запястья. Я достаю из передника сороку и перевязываю голову.
- Разуй меня прежде, чем мы пойдём, - говорит он напоследок.
- Но ведь се при миловании делается... - возражаю я, после свадьбы когда муж приносит в новый дом супругу, кладёт на постеленное на полу супружеское ложе.
- Се завершает обряд союза. Разуй. Хочу идти только зная, что ты - моя жена, - убеждает он. Но ведь считается, что соединяет лишь милование их после клятв.
А я улыбаюсь, как же приятно, и тепло разливается по всему телу, и мурашки бегут от одной только мысли о Бере.
Он садится наземь, а я наклоняюсь и выполняю то, о чём муж просил, глядя ему в глаза.
Любимый. Муж мой.
Обряд завершён, мы обуваемся и следуем по краю луга в нужном направлении. Скрыться уже сложно, ведь большая часть луга скошена.
- Люблю тебя, - шепчет муж прежде, чем мы вступаем на свой участок луга к близким.
Муж кивает ордынцу и переодевает сорочку. На меня не глядит вовсе. Но я не обижаюсь, ведь помню его последний взгляд и просьбу не глядеть на меня ТАК.
Бер ведёт себя естественно, ко мне обращаясь лишь по делу и отводя взгляд. Интересно, что он Голубе сказал? Как объяснил всё?
Глава 6
Вечером, после трудного дня, когда солнышко уже не пекло, а нежно ласкало разгорячённые кропотливой работой тела, молодежь, искупавшись первыми в речке, близ которой и расположились все, гуляла, разбившись парочками по лугу. Бабы, приготовив ужин на костре, для которого детвора натащила хворосту, общались в своём кругу, сплетничая про объявившегося насильника и убийцу, предостерегая девок. Детишки играли недалече, а то и крутясь рядом, прислушиваясь к нашей речи. Возле речки мужики ставили шалаши от непогоды. Спать там не собирались, разве что укрыться при необходимости да припасы сложить.
Луг хоть и разбили по семьям, но сено делить потом будут всем скопом по числу душ. Ведь работу не все годны выполнять: есть старики, оставшиеся в деревне и присматривающие в том числе и за нашей скотиной, и чада, оставленные на тех же стариков. Се мы своих деток всех забрали, Врана не оставишь, а старшие пусть лучше под боком будут. Хотя можно было попросить родителей Голубы присмотреть за ними. Да что ж мы, разве втроём не управимся?
Увидала я воеводу прячущегося в густой растительности в отдалении, он тихонько свистнул, позвал Бера. На сей раз я его разглядела хорошо. Телосложение у него было поуже Бера в плечах, но ростом тому не уступал. Светло-русые волосы свисали с головы, образуя с бородою единую растительность одной длины. Нависающие на светлые очи немного редковатые брови, прямой нос, немного выпуклый высокий лоб.
Пока я рассматривала воеводу, Бера рядом не стало. Вот как он ходит так тихо?
Я встала, сказала бабам, что иду в кустики, пошла туда, где ещё недавно прятался ордынец. Бер, уже хмурый, возвращался в стан, когда я его заметила.
- Что он тебе сказал? - спросила тихо, дабы не привлекать ненужного внимания.
- Плохо дело. На деревню напали. Повезло, что там по большей части народу почти не осталось. Обошлось несколькими разоренными домами, людей же всех отбили. Ежели б не наше с тобой дело... А так воевода вовремя вернулся с пленным, дабы опросить по горячим следам.
- Узнали что?
- Да. Сего человека наняли, дабы отвлечь внимание. Убийство было запланировано.
- Но зачем было стрелять в нас? Ведь ежели хотели просто отвлечь внимание... - начала я, имея в виду, что выгодно было обнаружить тела. Зачем тогда давать себя поймать?
- Слишком рано тела обнаружили. Вначале должны были хватиться пропавших, злоумышленники не учли пору сенокоса.
Не нравилось мне се. Что-то не то, что-то мы упускаем из виду.
- А что насчёт той, первой, женщины?
- Не знаю. Мне не сказали.
Я кивнула и ушла к остальным бабам. Болтать о сём не стоит, начнётся шумиха. Всё, что надо, Бер скажет другим мужикам, а те своим жёнам. Я всё равно не знаю местных.
А то, что знает двое, знает вся деревня...
Голуба глянула на меня и отозвала в сторону.
- Василиса, что у тебя за дела с мужем? - начала она допрос. Се она о сегодняшнем говорит? Разве Бер ей не сказал?
- Дела? - кошу под дурочку.
- Я не хочу ссориться.
- Вот и я не хочу.
- Понимаешь, надо жить в мире, иначе се добром не кончится.
- Так я что - против? - ежели честно, мня уже не нравился сей разговор. Ссориться мне не на руку, или Голуба на что-то намекает?
- Ага, тогда почему ты избегаешь нас? - она начинала уже злиться. И хотя голос был по-прежнему спокойным, но она теребила передник каждый раз перед тем, как ответить мне. Пытается успокоиться?
- Ну, я не хочу мешать вашему счастью.
- А ты не се делаешь? Убегая каждый раз, ты выносишь сор из избы.
- Что? - я возмутилась. Нет, ну как се понимать?
- Я понимаю, се внове строить такую семью. Но мы должны попытаться подружиться. - первая жёнка смущённо отвела взгляд. Я удивлённо хлопала глазами. Она се серьёзно? Она меж тем, не замечая моего недоумения, продолжала: - Ты заставляешь его выбирать. Он мучается, боясь обидеть меня и с тобой мается.
- И что ты предлагаешь? - я само спокойствие.
- Прекращай шептаться с ним по углам. Хочется тебе внимания мужа, так попроси. Приди к нам, в конце концов.
Я просто задохнулась от возмущения. Она как себе се представляет? Спят они вдвоём на печи, прихожу я и втискиваюсь между ними? И Голуба просто лежит в сторонке или тоже целует мужа?
Помотала головой, стараясь отогнать видение.
- Васька, ты меня поняла? Никаких обжиманий в сторонке! - она взглянула на меня сурово.
- Ты мне грозишься? - бросила я вызов, дразня её.
- Да нет. Но ты вряд ли войну выиграешь, мы с Бером долго вместе прожили и знаем друг друга. И ты ему просто больно сделаешь. Оно тебе надо? Неужели ты не желаешь ему счастья?
Я обиделась и ушла к реке, в заводь, где бабы купались. Огляделась по сторонам - нет никого. Разделась до нижней сорочки и влезла в воду, думая о своём.
Нет, я понимаю, что Голуба в чём-то права, но как же больно признать се.
Принять мужчину, а вместе с ним его жену. Как? Разум говорил, что се правильно, а сердце не могло покориться.
Как же Голуба смирилась? Она ведь его любит. Как она пошла на се? Без сомненья, она мудрее меня, она привыкла уступать мужу, она его чувствует так, как я не ощущаю.
Я вылезла на берег и стала отжиматься, сняв мокрую одёжку. Вытерлась рушником, стала одеваться в сухое.
Ко мне подбежала Веснянка и схватила за руку, как только я была готова. Ждала, пока я закончу?
- Мама, пойдём ко всем, что ты тут одна? - я присела и просто обняла кроху. Дети ведь всё чувствуют, всё понимают. Странно, что она сказала лишь "мама".
Мы какое-то время просто обнимались.
- Как мне принять се? - прошептала я себе под нос.
- Мамочка, пойдём, надо быть вместе.
Даже дитя се понимает. И я пошла. Как там Голуба говорила, постараемся быть подругами?
Я попробую, ради него.
Голуба, увидев меня, улыбнулась. Я попыталась тоже, но, как мне показалось, вышло кривенько.
Села напротив, Голуба протянула мне мешочки со старым рваньём и нитками да иголками, и я занялась починкой одежды, которую захватили с собой, а то скоро стемнеет, уже не пошьёшь.
Мужчины натянули полотна меж редко стоящими деревьями, под ними полагалось спать, прямо на траве. Всё же начало липеня*, жарко. Земля уже достаточно прогрелась за засушливый червень*.
Детей разместили посерединке, меж взрослыми. А мне куда податься? С большухой рядом не хотелось находиться, а с Бером я не осмелилась.
- Васька, ступай сюда, - позвал муж.
Помотала головой. Нет! Голуба на меня зыркнула недобро. Они что - сговорились?
Бер ждал. И взгляд не сулил ничего хорошего. И где ж тот нежный муж, который сегодня сделал меня своей женой?
Я легла рядом, накрываясь полотнищем. Широкая ладонь легла мне на живот, согревая своим теплом. Всякие мысли лезли в голову, но я решила ни о чём не думать.
Сон не заставил себя ждать.
Проснулась от лёгкого шёпота, на сей раз не в моей голове.
- Ну и долго ты будешь тянуть? - говорил кто-то.
- Ты предлагаешь мне взять её прямо тут, при тебе и детях? - се Бер, что ли?
- А что такого? Дети спят. Чем раньше она станет твоей, тем быстрей свыкнется, - а се, видно, Голуба.
- А как же ты? - Бер вздохнул.
- А что я?
- Тебе будет приятно, что я милуюсь с другой прямо у тебя на глазах?
- А ты думаешь, мне приятнее, ежели ты где-то с ней будешь прятаться по кустам?
- И как ты предлагаешь разорваться мне между вами двумя?
- Скажи, что ты к ней чувствуешь?
- Я люблю тебя.
- А её?
- Тоже люблю. Но вы разные, я не могу с двумя быть сразу. Нас с тобой многое связывает. Вы разные и каждая хороша по-своему.
- А ежели б меня не было? - вновь большуха.
- Не говори так. Се как спросить, кто мне больше нравится: Веснянка или Вран.
И наступила тишина. Рука Бера скользнула чуть выше моего живота, развязала завязки на сорочке, протиснулась внутрь.
Я перестала дышать, а он повернулся на бок, спиною к детям, вычерчивая коловоды* на моей груди.
Бер, что же ты творишь? Зачем соблазняешь? Я ведь не железная.
Ты ведь только жене говорил о том, что не можешь вот так, при детях...
- А знаешь, я передумал, - шепнул он. Мне? - Я попробую.
И он наклонился надо мною, пробуя на вкус мою грудь.
Я глядела на него, не в силах пошевелиться. Ночь была тёмная, без Месяца, он заметил, что я не сплю? Борода приятно щекотала тело. А я ощущала смущение. Ведь ОНА не спит, всё слышит... Как же так, при ней? А что же она должна чувствовать?
Муж отстранился от меня и лёг на место, прошептав мне в самое ухо "прости".
- Так я и думал, - прошептал он .
И только сейчас я услышала сбившееся дыхание Голубы, она плакала.
- Прости, - услышала её слова. А она-то за что извиняется?
- Видишь, никто из нас не готов к такому. Давай, положимся на волю Богов, - сказал муж.
- Угу, - только и смогла выдавить она из себя, скрывая свой расстроенный голос. Мне стало обидно за Голубу, она ведь его так любит! Даже готова была пойти на такое... А он, он... Как же он может глядеть на меня, ежели любит её? Как же больно, должно быть, быть ею! Слёзы сами потекли из глаз.
Вспомнилось, как он чувствует Голубу! И как вот с этим жить?
- А ежели меня не станет... - вновь она за своё.
- То мне будет очень грустно. Я не хочу терять никого из вас. Думаю, Боги пошутили над нами, разделив мою суженую на два тела.
И как мне жить? Я чувствую себя здесь лишней. Она говорила о смерти, может, мне се сделать? Я сглотнула, стараясь проглотить ком в горле. И они ведь мучаются... Муж сгрёб меня в охапку, вытирая слёзы. От сего жеста было приятно, но отчего-то больно. Хотелось и оттолкнуть его, и чтобы он наоборот прижал к себе. И мысли о смерти меня тут же покинули. А как же она? Как ты можешь быть таким жестоким по отношению к ней?
Бер вновь полез своей рукой, куда не следовало. А во мне поднималось возражение. Я попыталась тихонько вынуть его руку, но он не позволил. А потом впился в мои губы поцелуем.
Что на сей раз? Почему ты се делаешь? Я ведь против. Так отчего же? Ты ведь обещал! Слёзы текли по щекам. На что я надеюсь, что он слышит мои мысли?
Я попыталась отстраниться, но он перехватил мои запястья, ложась на меня и придавливая своим телом так, что невозможно было пошевелиться. Отчаяние захлестнуло меня. Теперь ты точно в своём праве. На что я, глупая, надеялась?
А потом муж встал, сгрёб меня в охапку и потащил куда-то.
- Я закричу, - сказала я, когда мы отошли далеко от стана. Почему раньше не дала о себе знать?
- Кричи, - последовал сухой ответ.
- Что на тебя нашло? - я совсем не понимала Бера, но шуметь не хотелось. Что, как разбужу кого. Точно не похвалят. Люди ведь уставшие, а завтра рано вставать и тяжким трудом заниматься.
- А на тебя? С жизнью решила расстаться? Совсем спятила? Или может Голуба права, пора сделать тебя моей? Ребёночка тебе заделать? - его шёпот был страшным. Не думала, что Бер может быть таким? Каким? Сердце учащённо билось. И я уже и не знала, от страха или ... Чего? Он беспокоился? Но как он может быть таким? Непредсказуемым? Откуда он знает, о чём я думала?
- Почему ты вытирал мои слёзы, а не её?
- Потому что её держат в сём мире ещё и дети. А тебя что? - он был прав, во всём.
Глава 7
Бер меня пристроил на бревно недалеко от нашего шалаша и сел рядышком. Времянки стояли в отдалении друг от друга, возле которых спали роднями. Под мерное журчание речки и стрекотание ночных насекомых спокойствие расползалось в душе. Я уже не злилась и какое-то время мы просто молчали.
- Ты знал, что я не сплю? - решила я расставить все точки над "i", нарушив словами единение с дикой жизнью, намекая на подслушанный разговор с Голубой.
- Знал.
- Тогда что из твоих слов правда? - ведь ежели он знал, то зачем так поступил со мной?
- Всё. Я и правда, хотел попробовать тебя на вкус. Она ж разрешила. Но не смог продолжить начатое.
В душе вновь появлялась злость. Они меня просто используют в своих разборках, испытывают меру своих чувств, играя моими. Как же мерзко!
Я встала, развернулась к нему, а когда он сгрёб меня в охапку, ударила в грудь кулаком.
- Прекрати, - он был само спокойствие. Интересно, что его может вывести из себя?
- Ненавижу! - прошипела в ответ.
Муж усадил к себе на колени и на ухо прошептал:
- Отныне ты спишь со мной. Там, где я лягу. Ты всё поняла? - и он перехватил ещё один удар и впился поцелуем в губы.
Раздражение лишь усилилось, но муж держал крепко. Разорвал поцелуй.
- Будешь вырываться, могу ненароком сделать тебе больно, - се он намекает на то, что мне надобно быть послушной аки овечка?
Мы какое-то время просто сидели замерши: я у него на коленях в капкане его рук. Потом он распустил мои волосы и, казалось, наслаждался их запахом, а я прильнула к его груди и незаметно разомлела.
Не заметила, как задремала под мерный стук его сердца.
Проснулась я от того, что меня двигали. Я села и попыталась осмотреться: мы находились со всеми нашими, а муж выбирался из-под меня, и было уже светло. И когда се Бер перенёс меня обратно, неужели я так крепко спала, что не почувствовала? А как я очутилась у него на груди? Я подскочила, глянула на спящих деток, встретилась взором с большухой.
Бер встал и пошёл в кустики. Веяло дымом и кашей. Значит, кто-то уже встал и готовил вовсю стряпню. Се я такая засоня? Подскочила, нашла свой передник, в нём гребень и стала расчёсываться. Всё же я не должна пред чужими предстать простоволосой* и распутёхой*. Солнышко откидывало причудливые тени, выглядывая сквозь небольшие кустики.
Приведя себя в порядок, я принялась суетиться возле костра, сбегала за водой на речку, поставила кипятиться воду. Каждый костёр был огорожен камушками, а золу после раскидают под деревьями как удобрение. Но люди, хоть и часто собирались вместе, кушали в своём кругу и готовили каждый на себя, может создавая таким чином собственное простор? Когда я была ещё девицей, мы с родными тоже выезжали на сенокос, там варили еду в общем котелке, готовя по очереди. Кто-то развлекал деток, выступая нянькой, кто-то готовил, потом менялись. Было весело и как-то по-домашнему, словно мы были в кругу одной большущей семьи. Но не мне указывать как жить в чужой деревне. Взгрустнулось. Соскучилась по батюшке с матушкой, братьям и сёстрам. Увижу ли я их когда-то? Надо будет написать им по возвращении и передать через военных или купцов. А то они небось не знают где я. Интересно, я сообщала им про Микулицы? А то слухами земля полнится, ежели там набег был, так, может, уже простилися со мною?
- И ты ничего не скажешь? - решила я нарушить молчание, раз Голуба всё равно не спит, в отличие от сопящих детей и вернувшегося мужа. Не так далеко запели первые птички, наполняя окраину луга утренними звуками.
- А что сказать-то? - она была вся такая спокойная. Неужели и её ничем не прошибёшь? Но ведь вчера плакала. Вот, два сапога пара. Что Бер всегда невозмутимый, что Голуба.
- Ну не знаю, что тебе обидно, или ты злишься на меня, на Бера, на себя, на Богов, на Борова, - подсказывала я. Даже если не знает, что её обижает, ведь начало разговора и подсказки должны помочь осознать. Женщине ведь нужно поплакаться.
- Как далеко у вас зашло? - задала она встречный вопрос.
Не знаю, кто меня за язык дёрнул, но я слово за слово поведала о своих переживаниях, что они оба меня используют, я не вытерпела и перешла черту, ударив мужа, и про наказание сказала, что теперь спать мне с ним.
Но и на се большуха лишь спросила:
- А волосы? - неужели её не волнует то, что я с ним буду рядом? Я ей тут душу открываю, а она...она... Слёзы наворачивались на глаза. И я просто отвернулась. Завидует? Захотелось сделать гадость и рассказать не то, что было, но я не смогла подавить приступ рыдания. Пусть думает, что хочет. Разговор так и завял, не начавшись. За готовкой я успокоилась.
Голуба с остальными встала только к завтраку, так и не сомкнув очей. Думала о чём-то или просто лежала? Или за мной наблюдала всё время?
На сей раз работали мы все в одном месте. Бер косой орудовал, а мы с Голубой разбивали сено граблями, дабы лучше просыхало. Вчерашнее сено, собранное вечером в валы, сгребали в копны. Луг наполнялся благоуханием свежескошенной травы. И я вдыхала полной грудью воздух, наслаждаясь запахами. Бабы затягивали песню, и так хотелось поддаться всеобщему веселью, что я иногда подпевала вполголоса. В обед передохнули маленько и вновь за работу взялись.
Время текло быстро, хотя деньки и были насыщенными. Вечерами я возилась с детками, мы вместе мылись в речке, плескались, что доставляло мне радость. В то время как большуха разогревала ужин, приготовленный ею в обед. А вот общалась с Голубой я несколько отстранённо, больше по делу, стараясь не готовить о своих чувствах. Постепенно она стала открываться мне, говорить о том, что её тревожит. Неужели се моя холодность помогла ей сделать шаг навстречу? Лишь про мужа мы не говорили.
После ужина собирались в бабском кругу сплетничать да шить. Порою в сё время кто-то из нас шёл на речку стирать одёжку, в зависимости от того, кто обедом и ужином занимался, тот в сей день не стирал. Муж в мужском кругу точил косу, проверял грабли и прочие инструменты. А потом уж и спать пора. Но мы ещё долго в темноте общались с мужем да с большухою. Почему-то тьма расслабляла, позволяла мысли привести в порядок, развязывала язык.
Постепенно я расслабилась и поддалась настроению окружающих, пела вместе со всеми, шутила. Всё же пора сенокоса - самая весёлое время лета. Потом будет жатва и уже не отдохнёшь вот так, близ речки, когда после трудного дня можно охладиться и смыть всю усталость. Поля обычно далеко от рек да на них не выезжают. А дойдёшь до дома, уже ни на какую речку идти не хочется, обольёшься ведром воды в лохани и сего достаточно.
Бер порою ложился около Голубы, но меня за собою тянул. И мы были рядом, втроём, говорили о чём-то. И он распускал наши косы и перебирал их руками.
И вот в одну из таких ночей, незадолго до завершения сенокоса, который затянулся на засушливый жаркий месяц липеня*, меня и накрыло.
- Василиса, что с тобой? - забеспокоилась Голуба. Боль была невыносимая, а муж просто прижал к груди мою голову. - И часто у неё такое? - спросила она.
С Бером и правда стало как-то легче, но вот все звуки отдавались острой болью. Муж же шикнул на большуху.
Когда боль отпустила, муж отдал распоряжение Голубе:
- Будь с детьми!
А я встала, и пошла вслед за шёпотом да и Бер не отставал.
Не знаю, сколько мы шли, пока показалось селение. Домики мелькали пред очами тёмными очертаниями в лунной ночи. А я шла всё вперёд, спотыкалась, падала, потому что не видела дороги. Бер уже удерживал меня за руку после двух падений на ровном месте. Лишь нужный дом вдалеке стоял, казалось, предо мною.
В одном месте я остановилась по велению голоса и повернула к неприметной калитке. Отворила, прошла мимо заброшенного дома. В глубине заросшего сорняками участка стоял колодязь*. Я уверенно прошла к нему и перегнулась через борт, влекомая шёпотом и не имея возможности ослушаться.
Меня обхватили крепкие руки мужа, не давая упасть. Он меня оттянул от источника воды, снял верёвку с колодязя и, бросив рядом ведро, ударившееся о землю с противным глухим звуком, привязал к какому-то дереву. Затем выломал ворот*, и, держась за другой конец верёвки, стал спускаться.
Нелюдимый заброшенный участок озарялся лунным светом. Деревья отбрасывали причудливые тени. Только сейчас заметила, что зрение обычное людское, хотя в первый приступ я ночью видела. Интересно, способности от чего зависят? И зачем я нахожу этих людей? Потому что спасти я их не смогла бы, ежели ни Бер рядом...
Я ощутила кожей, как волоски на ней подымаются дыбом, а меня покрывает липкий пот от страха. И только после услышала шорох и треск сучьев.
"Стой на месте," - предупреждали меня об опасности.
Я прижалась к стволу дерева, обходя его медленно по кругу. К колодязю, хромая на одну ногу, шёл мужчина с топором на плече.
Лохматый, в грязной рубахе он остановился на полпути. И только сейчас до меня дошло, что он собрался сделать. Меня накрыла волна ужаса. Он замахнулся топором. Тело среагировало быстрее, чем я успела подумать. Я выскочила из-за дерева и окликнула мужика:
-Эй! - топор прошёл мимо верёвки и, не найдя препятствия, ударил мужчину по ноге. Раздался вскрик.
Он рухнул наземь.
- Помогите мне! - протянул руку ко мне незнакомец.
Но его просьба осталась без внимания. Меня сковал ужас, от вытекающей чёрной жидкости из раны. Ноги подгибались, с трудом сделала шаг назад и опёрлась о ствол дерева. Подняла взгляд и увидеть мужа, выбирающегося из колодязя с ношей на плече. Злодей, проследив за моим взглядом, обернулся. Стал пытаться ползти на спине, потом шарить руками в поисках оружия.
Через несколько мгновений Бер прошёл мимо мужика, бросив на него быстрый взгляд, отвернулся, отпихнул ногою топор куда подальше и пошёл в мою сторону. Поравнялся со мною, движением головы позвал за собой и последовал в сторону калитки. А меня трясло от страха, и я не могла пошевелиться.
- Ты идёшь? - послышался издалека голос мужа.
Меня оцепил ужас, глядя на безумные очи злодея, развернувшегося ко мне и делающего попытки привстать. Горло тоже не слушалось.
Бер вернулся ко мне:
- Что, что-то забыли? - его речь раздавалась словно из какой-то ямы. Меня колотило, и тело замерзало.
Муж перекинул ребёнка через одно плечо, схватил меня и перекинул через другое и тьма поглотила меня.
Очнулась я уже в тепле, слыша потрескивание огня. В нос ударил запах сушёных трав.
- Пить можешь? - послышался старческий женский голос недалеко. - Пей!
Ощутила во рту терпкий неприятный привкус, захотелось пить.
Открыла очи, приподняла голову и встретилась с любимым серым взглядом.
Только сейчас, отлепляясь распластанной грудью от его тела, поняла, что лежала на нём обнажённая, ощущая волосистость его тела. Я смущённо отвела очи, полусадясь на него, разводя ноги для упора. Хотела слезть с него, но Бер обнял меня за стан, не позволяя се сделать.
- Как ты? - спросил, одной рукой поворачивая моё лицо к себе и заглядывая в очи. - Согрелась?
Я прислушалась к себе, кивнула, вспомнила про то, что сижу на нём и меня бросило в жар.
Его руки заскользили по моим бокам, перешли на руки, откидывая пряди расплетённых волос назад.
- Где мы? - попробовала я через смущение задать мучающий меня вопрос.
- Дома у местной знахарки, - неужели она позволила нам на печи быть в таком виде? Бросила взгляд по сторонам: закрытые колышушиеся тёплым воздухом зелёные цветастые занавески, рисунок на печи, пучки рябины и калины на стене. Возвращаюсь взглядом к картинке: женщина с распущенными и развевающимися волосами, обнажённая, с малышом во чреве, одной рукой прикрывает животик малыша, а второй протягивает мне руку, как бы намекая к ней присоединиться.
- Она сказала, что только так тебя можно согреть, - слова мужа дошли не сразу, а когда я сообразила, поняла, что он словно отвечал на мои мысли. Вспомнила, про картинку и смутилась ещё больше.
Я попыталась спуститься с него, идя задом на четвереньках, и ощутила, как во что-то упёрлась.
- Цветочек, - голос мужа изменился, стал более глухим и хриплым. Нет, я поняла, чего именно я коснулась. И поняла последствия, но отступать не хотелось, не сейчас, когда он не воспользовался моей слабостью и такой доступностью. Ведь во второй раз я не осмелюсь, потом вновь будет стоять Голуба меж нами. А сейчас он только мой.
И я вновь продолжила свой путь к слиянию. Ощутила боль в женском естестве. Подняла непонимающий взгляд на мужа. "Почему боль?" - проскользнула мысль.
И в следующий миг он перевернулся, подминая меня под себя.
- Не торопись, любимая, - прошептал Бер и стал покрывать мои уста, шею, тело страстными и в то же время дразнящими поцелуями.
Неприятные ощущения пропали, и я отдалась напору его страсти, забыв обо всём на свете, кроме его поцелуев и прикосновений, шёпота греющих душу слов любви.
Глава 8
Я лежала в его объятиях и думала. А что се случилось такое? Нет, я всё понимаю, просто... А как же... как мы дошли до такого? Как я осмелилась?
Муж спал, а я мучилась.
А ежели Голуба спросит, что было меж нами? Солгать, чтобы не расстраивать? Но шила в мешке не утаишь, особенно, ежели последствия будут. Сказать правду или вообще промолчать? Постепенно, решив отвлечься от тяжких дум, стала глядеть по сторонам.
Свет даже сквозь зелёные занавески на печи проникает. Запах свежеиспечённых пирогов, мяса жареного, шкварчание чего-то, стук посуды, намекает на то, что хозяйка возится у печи. А значит, много времени, уже завтрак почти. Залежалась я. Вставать надобно. Но так не хочется, ведь сейчас Бер только мой. Вдыхаю его запах, такой родной. Прикасаюсь к его выпуклым мышцам груди, покрытым тёмными курсавыми волосками, твёрдому животу. Приподнимаю голову, волосы спадают на лицо. Бер откидывает их перстом, ненароком касаясь щеки. Как приятно! Интересно, сколько мы поспали? Полночи ведь ходили спасали, потом на какое-то время я сознание теряла. А потом, уже с рассветом, близость.
Всё так неожиданно.
Сама ведь виновата, так что теперь думать о сём?
Вздохнула и отринула все мысли. Встала на четвереньки, принялась спускаться, вновь задом, наткнулась в ногах мужа на свёрток. Развернула - новая одёжка женская и мужская. Зачем? А где наша?
- Подарок жителей, бери, - сказал муж, садясь рядом и обнимая меня. - Нашу обещали постирать.
Одевшись и спустившись, поздоровались с дородной женщиной Меланьей. Она и была местной знахаркой. Уж не знаю, сколько ей лет, но я б дала не больше тридцати.
Дом был пропитан ароматами еды, забивая остальные запахи. Здоровенный стол, за который нас пригласили, накрытый свежей праздничной скатёркой, ломился от деревенских яств. Малосольные огурцы, мясо, овощи, каши, запечённая утка, грибы, ягоды, напитки. Нас принимали как дорогих гостей.
- Умываться будете? - спросила Меланья.
Пока мыли руки в сторонке да освежали лица, гостей прибавилось. Три семейных пары.
Местные были на сенокосе, а вот старики не доглядели за детками. Сей стол - была их благодарность. На немой вопрос, что же всё-таки случилось, муж помотал головой, мол, не вежливо спрашивать.
Прежде, чем сесть, я возжелала увидеть то дитя, из-за коего весь сыр-бор затевался. Меня провели в соседнюю горницу, отделённую такой же зелёною занавескою, находящейся рядом со сходами* на второй ярус. На лавках, накрытых периною и простынками лежало трое деток. Выглядели все неважнецко. Худющие, все в синяках. Два мальчика и девочка. Все примерно одного возраста, лет восемь.
Но меня вновь словно вели, на сей раз без шёпота. Я подошла лишь к одному мальчику. Не знаю, почему, но знала, что именно его Бер вытащил из колодязя.
- Здравствуй, добрый молодец! - я присела рядом с ним. Мальчик с трудом приоткрыл глазки. - Как ты?
Он силился что-то сказать, но я лишь улыбнулась, приложив палец к его губам.
В голове зазвучал шёпот, и я принялась передавать слова, переделывая их от себя:
- Ты станешь важным человеком. Уж не знаю, кем, но Боги не позволили тебе перейти в Навь*. Ты нужен здесь. Береги себя и учись, много читай, знания не бывают лишними. А ещё ты должен запомнить то, что с тобой случилось. Почему вы так поступили, какую глупость сделали, как не допустить сего впредь? Думай малыш, время летит быстро. Запоминай всё, что сможешь. А что не осилишь - записывай. И знай, всё в наших руках. Мы - Боги! - в голове наступила тишина.
У мальчика очи стали блестящими, и он просто закрыл их, по щекам стекли слёзы. Я обняла мальчишку и вышла. Чем помочь не знала, да и уже сделала сверх того, что могла. Остальное - в руках знахарки.
- Васька, кто ты? - муж стоял по ту сторону стены.
- Женщина.
- Кто твои родители?
- Земледельцы.
- Ага, тогда я кузнец, - Бер чуть прищурил глаза. - У тебя иногда проскальзывает вовсе не деревенская речь. Я слыхал раз такую.
- А ты уверен, что се я глаголила? - шепнула я и подмигнула ему. - У нас дома было много книг. Ходила за отцом хвостиком, пока не научил в три лета читать. Хотя, азбуку у нас обычно в пять дают, - время! Я спохватилась. - Хорош болтать, надо к своим ехать!
Мы сели за стол, ведь люди старались - отказать было нельзя. Муж хвалил квас, но мне запретил пить, попросив взвар*. Старики, сидящие за столом, лишь переглянулися, улыбнулися. Да подали прошеное.
За трапезой больше молчали, разве что пытали, откуда мы, как сенокос, какие новости? Бер сказал лишь о набеге. Ведь воевода наш и здесь присматривает. Да видно, недостаточно хорошо. Я съела кусочек уточки с гречей да на ягоды налегала. Муж же предпочитал мясо с овощами. Завтраки в пору сенокоса плотные были, ведь основная работа по уборке скошенного и просушенного сена лишь до обеда сейчас.
- Благодарствуем, люди добрые, - после завтрака мы вместе встали, поклонилися.
На том нас и отпустили.
Во дворе знахарки встретились с воеводою. Тот поведал, что злодея нашли почти при смерти, он истекал кровью. Но Меланья и его на ноги поставит. А в доме у него нашли ещё двоих детей. Все морились голодом. Хуже всего было тому мальчику, которого муж достал из колодца. Злодею же вменяется отрабатывать сделанное зло, тяжкого труда сыскать не трудно, а все хвори разума исключительно от праздности. Мужик тот ещё самогонку гнал, допился. Всякое ему уж мерещилось. Слуги Мары с козлиными ногами да хвостами привиделись, что явились за ним да обхаживают.
- Ничего, не впервой, вылечим! Не даром самогон под запретом, - сказал воевода на прощанье, пожав мужу руку и похлопав по плечу.
Нам выдали лошадь, Бер посадил меня впереди себя, обхватил нежно за стан, натянул поводья, и мы помчалися к своей семье.
Сомневаться в том, что Голуба волновалась, не пришлось. Синева залегла под покрасневшими очами.
Я-то спала хоть сколько-то, а она, похоже, слёзы лила всю ночь. Ощутила укол совести. Они ж меня приняли как дорогого гостя, а я так поступаю с ними.
Бер обнял большуху, да времени общаться просто не было. Дело-то стоит.
И лишь вечером, когда дети намаялись и уже спали, Голуба стала допытываться. Бер лёг с нею рядом, впервые за время сенокоса меня положив отдельно. Се значит, что наказание кончилося?
Странно, но в сей раз обидно не было. Я бы и сама отправила его к Голубе, не хотелось участвовать в сём разговоре да и оправдываться. А может Бер захочет того самого... Но я отринула все думки и уснула.
Возвращались с сенокоса в селение мы всей гурьбой, предварительно по избам разделив плод нашего месячного труда. Девчата затягивали песню, им вторили бабы, потом присоединялись отроки, а за ними и мужики. Дети редко подпевали, да и голоса их среди остальных были почти незаметны. И на многие вёрсты слышалась песня. Забавно начинать петь не сначала, а продолжать, включаться в общий хор, по отголоскам слов выстраивать догадки, какая будет следующая песня.
Трава от засухи пожухла, некоторые берёзы пожелтели. Ох, словно и осень наступила. Как долго простоят ещё сухие деньки? Успеем ли мы урожай убрать? Возы порою поднимали тучи буса*, радовало лишь то, что следовали несколько в отдалении друг от друга, и пыль успевала осесть. Мы проехали мимо ржаного поля - нашего. Бер спешился, взял с собою Снежика и пошёл глядеть зрелость хлеба.
- Ну что? - спросила я, когда наши мужики вернулись. - Когда жать-то начнём?
- Через пару-тройку деньков, как раз дозреет. Завтра пойдём сеять озимые, - сказал муж, садясь с сыном на воз и берясь за вожжи.
У села встретили нас вояки, что дозор несли. Передали, что через час воевода скликает люд на вече в дом старосты.
Сердце ухнуло в пятки. Ох, что ж там творится-то? Али о набеге говорить будут?
На вече лишь мужики имеют право голоса, тож баб и не пускают вовсе. Там ведь единогласные решения только принимаются, а сила убеждения не всегда речами работает. А бывает, что и до кулачных боёв доходят свары*.
Проезжая мимо пары крайних домов, я заметила починенные, но уже не целые заборы, покосившиеся двери. Значит, се о сих домах была речь, коли воевода говорил о набеге в пору начавшегося сенокоса. Надеюсь, что старики в порядке, всё же с перепугу и помереть недолго, особливо уже в летах.
Бер отвёз нас домой, помог разгрузить воз, одразу* складывая сухую траву на сеновал.
Я мимоходом, помогая мужу, бросила взгляд на выросшие сорняки меж рядков на грядках.
Им хоть бы хны, даже в засуху растут, зато хоть как-то закрывают репу, огурцы от палящих лучей. Голуба пошла печь топить да окрошку делать из подручной еды, которая ещё с завтрака осталась. Дети нам помогали, охапками таская сено. Зато все при деле!
Завершив дела с разгрузкой, муж пошёл на вече.
- А кушать? - кинула ему вслед, да он только рукой махнул. Страшно мне уже: вече - крайняя мера, не только наше село скликают, значит, всё серьёзно.
Голуба готовила что-то на летней кухне, пока я сновала взад-вперёд по дому, сметая накопившийся сор да надраивая полы после длительного опустения, собирая занавески, полотенца в стирку. Детей отправила мать собирать яйца у птицы да ей к обеду снести.
Зашли старики, как выяснилось, родители Голубы. Я их отослала на летнюю стряпную к дочке: и пообщаются, да и в избе сейчас уборка идёт полным ходом.
Когда я закончила и вылила ведро грязной воды во двор, полив крайние грядки, заметила, что огурцы вымахали огромные, надо собрать, но с этим ребятня и сама справится. Могу ли просить их? Вымыла руки, большуха как раз перетащила горшок с окрошкой в дом. Спросила я про родителей, так те ушли уже. Чего ж не пригласила-то? Да и ни разу ж не заходили при мне? Не в ладу с ними? Али нарочно выбирают время, когда меня дома нет?
Я застелила свежую скатёрку, помогла Голубе накрыть на стол.
- Садись, трапезничать будем, - позвала она меня, когда дети уже сидели с чистыми руками, а я всё суетилась - не могла угомонить беспокойство в душе. - Всё одно он раньше полуночи не придёт, - попыталась успокоить меня первая жёнка.
- А ты почём знаешь?
- Так покуда перепишут всех, задачи сходки зачитают, времени много пройдёт, а лишь опосля решать дела будут. Садись!
В миске я даже поковырялась для виду, только кусок в горло не лез. Детишки уж поели да с дозволения мамки - при отце такого не было (с ним сидели, пока все не покушают, и лишь после его отмашки дозволялось вставать) - убежали во двор поиграться чуток.
Я им крикнула во след, чтоб огурцы собрали. Бросила на Голубу удивлённый взгляд, чего се она их выгнала из дома, посуда ж не мытая. Увидела её решимость. Ой-ой, я уже боюсь...
- Рассказывай, - принялась Голуба пытать.
- Ты о чём? - я велела себе сдерживаться.
- Вас ночь не было.
- А муж на что? - попыталась я перевести разговор в другое русло. Он ведь должен был что-то сказать большухе, как-то объясниться.
- Он не сказал, - и так посмотрела на меня, что во рту пересохло.
- Что не сказал? - я всё изображала из себя непонятливую бабу.
- Да ничего толком не сказал. Лишь то, что сделал тебя своей. Но не всю же ночь? - она воззрилась на меня, наблюдая за моим лицом.
- Ну так миловались мы, - отвела очи, жар опалил лицо. А что? Правду ведь говорю.
- Всё то время, что вас не было? - она - само спокойствие. Вновь выстроила коло себя непробиваемую крепость?
Крепость... Ведь слыхала я про укрепления ранее. Возводят стены коло селений, переделывая их в грады... Град -- ведь то, что огорожено. Мне надобно на вече попасть, ежели там про набег говорили, се ведь должно помочь. Только не пустят скорее всего. Или всё же попробовать?
Голуба помахала рукой пред моими очами. О, мы ж не договорили. О чём там речь была?
- Что? - спрашиваю.
- Миловались всё то время? - мне кажется или теряет терпение? Вспотела, вытерла испарину со лба рукавом сорочки.
- Ну, не всё. Ещё ходили долго, спали.
- Ага, на лошади скакали! - не верит? Она встала из-за стола, убрала свою посуду в таз, за малыми тоже. Вернулась, подсела ко мне на лавку. Я всё равно не боюсь! Вцепится в косы?
Я оглянулась в поисках чего тяжёлого, а то мало ли...
- Точно, скакали! - прошептала уже не так уверенно.
- Кончай брехать!
- Так правда се, - пытаюсь возразить. Неужто не верит? Я чуть отсела. - Не веришь, так Бер тебе, небось, то же сказал!
Она придвинула ко мне тарелку. Я опустила взгляд в окрошку. Обольёт?
Не верит, ну и ладно. Главное - вовремя отскочить. От одного вида еды меня мутить стало.
- Пойду, дел ведь хватает, - сказала, вставая.
- Стой! Пока не поешь, не пойдёшь.
Я плюхнулась обратно. Ну вот, и что делать? Ослушаться? Ведь могу схлопотать за се.
Попробовала простокваши чуточку(старики занесли что ли?). Вроде проглотила. Кисленькая. Ещё пару ложек всунула.
- Пойду на грядки, можно? - бросаю умоляющий взгляд на большуху.
- Ладно, ступай, но до ужина голодаешь, - сдалась она недовольно.
Я как ужаленная выскочила из дому. Да пошла полоть огород, бросив детям, чтоб шли посуду мыть, пока мамка раньше них не управилася. Бегом побежали! Нравится им помогать. Малыши любимые.
Огурцы-желтяки были сложены уже горкою. Собрала их в вёдра, занесла в летнюю стряпчую. Солить теперь надобно. Отправить деток перевамыть огурцы? Так сперва надо воды наносить. Се ведь большуха должна всем дела раздавать. А мне грядки прополоть надобно.
Всё заросло за сей месяц, хорошо хоть дождей не было. Пусть бы так и продержалась погодка сухая, а то ведь жатва не сегодня - завтра начнётся. А репу да огурцы польём, хорошо, колодязь рядом с домом. Смородину собрать надобно да листочков и зелени нарвать для солки.
Да только колодязь пересох, пришлось идти на другой конец села да таскать вёдра с водою, думая о своём.
Вспомнила про вече. Как бы сходить незаметно так? Когда по деревне проезжали, муж показал дом старосты. Сыщу ли в темноте? Не завершится ли собрание к тому времени, как смогу выбраться? До полуночи ведь будет время. Тихонько лишь надобно выскользнуть из избы. Или не ходить? Что ж мужики не сообразят всем скопом про крепость? Самой разумной себя возомнила? Что же делать-то?
Глава 9
Бера не было, а мамку детки слушались лишь порою. С трудом вдвоём загнали их в постель, так они ещё и там разыгрались. Большуха предложила лечь с нею на печи, да и поближе к детям, что спали на полатях. Отказаться я не посмела. Любопытно, се она делает шаг навстречу или ей так плохо? Пришлось допоздна рассказывать мне чадам сказки про Василису и её куколку, про Василису Премудрую. С чего их на Василису потянуло вдруг? Потом я незаметно перешла на сказки со Снежиком и Веснянкой. Так Вран обиделся, взялся привередничать, и про него сказку подавай. На всех не угодишь! Пришлось воронёнком его в сказке сделать.
Голуба почти всё время молчала. Так задели её мои слова? Так я вроде бы нового ничего не сказала. Или потому и злится? Надеялась, что есть ещё что-то, а тут лишь телесные утехи. Зазря, может, сказала ей? А что ещё было говорить? Пока скакали в обнимку на лошади, муж ведь ясно дал понять - никому ни гугу. Мы миловались и точка, даже ежели б пришлось брехать про ласки. А приказы мужа не обсуждаются. И уж не с Бером, точно. Он требует беспрекословного подчинения, и его боишься уже на подсознательном уровне. Не то, чтобы прям страх берёт, но и ослушаться не можешь. Откуда у него такая власть над людьми? Ему надо было в войско идти, прекрасным тысячником был бы, наверное, коли знал се дело. А так, даже и не знаю, растрачивает себя попусту трудясь на земле. Знаю, негоже такое думать о нашей земле-Матушке, но ведь у каждого своё призвание, и ему не земледельцем на роду написано быть. Воем, а может и зодчим, ежели учитывать способности к рисованию. Незаметно мысли вернулись к недавним думам.
Сейчас, лёжа на печи под звуки сопения деток, я думала уже не о Голубе, а о том, как незаметно уйти из дома, к мужу. Знаю, безумная мысль, но отчего-то нетерпится воплотить её.
- Ты будешь хорошей мамой, - сказала чуть грустно большуха, когда я уже собиралась тихонько вставать. А я думала, она спит. Неужели вновь за старое взялась? Хочет из жизни уйти? Да, се считается смелым поступком: не даться в рабство или пожертвовать собою, но сейчас мы ведь не в плену врага. А значит, будет дуростью. Сложно свыкнуться да деваться некуда. А как же великая цель -- приумножить род людской? Или она просто не знает, что я слышала тот её разговор с мужем? Чего она хочет добиться? Чтобы я ушла дома? Или что?
А потом поняла: она ведь считает, что муж предал её. Да, о сём не раз молвили, притом, сама она подталкивала мужа. Но то были всего лишь речи. А теперь всё случилось и даже по-настоящему. Как бы я себя чувствовала на её месте?
- Полно тебе, у меня нет опыта твоего... - начала я "отговаривать", думая о том, как бы разговорить её, чтобы она излила мне душу.
- Зато как с ними ладишь...
- И что. Они меня мамой не воспринимают. Не слушаются.
- А меня что - слушаются? Ты с ними хорошо управляешься!
- Голуба, се так, поиграться. Иногда стоит и серьёзной побыть, - решила сказать о том, что меня мучило. - Знаешь, я не уверена, что буду хорошей мамой. Я всегда мечтала о своих детках, а видишь, как всё вышло.
- У тебя были дети?
- Не знаю. Что нянчила младших братьев я помню, а вот была ли тяжела, рожала ли -- не знаю, - слёзы сами покатились по щекам, стоило подумать лишь о том, что могли моих чадушек просто убить. Сердце сжали тиски. Хочу ли я знать о том, были ли они у меня? Мы ведь должны помнить и чтить их память... - Надеюсь, что их не было у нас с Боровом... - добавила совсем тихо. - Потому что не представляю, каково потерять вот такого малыша, с чудесными озорными глазками, любопытным носиком, улыбкой.
- Ладно, не наводи морок, - Голуба похлопала меня по плечу. Се она скорее себе говорит.
- Прости. Надо было нам с Бером подождать. Не стоило торопиться. Но само как-то вышло, я просто не смогла упустить возможность. Знаю, жестоко по отношению к тебе. Но тогда мне казалось се правильным.
- Хватит! - проскальзывал уже отчаянный тон, но я не могла остановиться. Мне нужно было се сказать.
- Мне было холодно. Очень. Он пытался меня согреть своим теплом. А потом... потом...
- Я сказала, хорош Не хочу об сём слышать! - её голос сорвался на рыдания. - Я хотела обнять её, но она оттолкнула. - Оставь меня. Не хочу, чтобы ты утешала. Пусть он...
- Я пойду на двор схожу, а потом к себе. Ты спи. А то Бер придёт, а тут занято, - сказала я, пытаясь как-то объяснить свой уход и спускаясь с печи. - Ты ведь любишь его, и он любит тебя. И не делай ему плохо, ладно? - сказала уже уходя. - Мы научимся с этим жить... все вместе.
- Угу, - её ответ был едва слышим.
В темноте передвигалась на ощупь, выбираясь из дому. Нащупала ручку на двери, вышла в сени. С трудом нашла свои лапти, я их ставила отдельно ото всех, но с ребятнёй всё перепуталось. Выскользнула во двор, переступая порог. На крылечке остановилась, чтобы очи привыкли к уличной темноте. Воздух был душный.
Ночь была безлунная, тучи заволокли всё небо. Неужто дождь собирается? Не время ещё, мы ведь урожай не собрали...
Ветер поднял пыль со своих ладоней и дунул в лицо.
- Негодник, - погрозила я ему пальцем. - Зачем обижаешь? Я ведь тебе ничего худого не делала.
Звёздочки в порывах Стрибога* иногда проглядывали сквозь тучи и подмигивали мне своим мерцанием. Что ж ты, непогодушка, разгулялася? Неужто не стоит идти к мужу? В душу вползал страх, сомнения. Чего боюся? Поступить неверно? Или нужно с Голубою остаться, кабы делов не натворила? Душу разрывали сомнения и страх поступить не верно.
Собралась с духом и стала мерить шаги до калитки, выставив вперёд руки. Нащупала забор, затем калитку, отворила щеколду. Калитку словно держал кто, не пуская меня. Поборовшись с ветром, вышла победителем, а вот затворить за собою не смогла. Не оторвёт ли?
Вишня, растущая на нашем участке у самой дороги, распустив свои косы, хлестала ветвями лицо, пытаясь сорвать сороку* с головы. Что ж все сговорились-то? Ветер поднялся такой сильный, что требовалась крепко хвататься за гладко оструганные доски забора, чтобы идти вперёд.
Я ж не вижу ни зги, куда идти-то?
Внезапно меня остановил кто. На плечи опустились горячие ладони. Я вздрогнула.
- Пойдём домой, куда собралася? - голос мужа заставил облегчённо вздохнуть. Шагов почему не слышала? Хотя ветер в ушах завывает так, что перебивает все звуки. Да и тихо ходит Бер.
- А вече?
- Уже закончилось. Пойдём Затворить ставни поможешь? - он говорил мне прямо в ухо, стараясь перекричать завывающий ветер. Не удивительно, что я его не заметила, ведь пока сражалась с вишнею, приходилось закрывать очи.
Небо расчертила первая молния, на миг озарив пространство. Тело покрылось гусиною кожею от холода, хотя тот скорее вымораживал не тело, а вселял в душу неведомый страх. Запахло морозной свежестью, смешанной с пылью... Бр...
Гром не заставил себя ждать. Я упала на колени от неожиданного грохота. Знаю, молния опасна, а не гром, но тело отказывается подчиняться уже при вспышке света, как бы не уговаривала себя, предвкушая рокочущий звук.
Я бежала следом за мужем, следуя за его белеющей сорочкой, насколько позволяла стихия, подталкивая меня в спину. Мы затворили сарай и курятник на засовы, закрыли окна в постройках и доме и со спокойной совестью собирались отправиться спать. Хорошо, что всего один ярус в доме.
Очередной раскат грома заставил меня прижаться к стене в сенях с лаптем в одной руке.
- Бер, иди к ней, пока дел не натворила, - прошептала я, сражаясь с собою. - Вновь разговоры о том, что без неё жилось бы нам хорошо.
Муж взглянул на меня, дрожащую от страха, и, сделав верный вывод, шагнул в дом.
Стихия, видно, давно не гулявшая, решила поиграть вволю. Правда, дождя за окном слышно не было. А вот молния иногда озаряла дом, придавая обстановке страшные очертания. Спать я не могла, каждый раз вздрагивая, прижимаясь к ставням, дабы хоть что-то разглядеть. Хотелось выйти в ночь, поддаться порыву жуткого ветра - всё лучше, чем сидеть и мучиться от ужаса. Я отогнала сии мысли, мотнув головой, позволив сороке упасть и косам рассыпаться по плечам.
Бер ушёл к Голубе на печь, и я слышала, как она плакала, шептала иногда что-то сквозь рыдания, ведь мою светёлку отделяет от них лишь занавеска в дверном проёме.
Сейчас мне было не до страхов Голубы. Зуб на зуб не попадал. Я уцепилась что было сил за лавку, стараясь унять дрожь. Не хочу казаться слабой. Я не позову мужа. Сейчас он большухе нужнее. Как же надоело его метание меж нами Но я отогнала сии думки. Ещё не хватало начать думать, как Голуба.
Всю ночь я просидела на лавке у окна, накрывшись с головой одеялом, согревшись
