Купить

Проклятие Айсмора. Ольга Зима, Кира Гофер

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

Над вечно хмурым Городом темных вод тяготеет Проклятие. Так говорят его жители — хоть город и стоит на сваях посреди озера, но держится он на слухах и сплетнях. Бэрр, правая рука градоначальника, не любим горожанами, да и своей жизнью недоволен: многое не сбылось, что хотелось, многое из сделанного тяготит память. Впору почувствовать себя проклятым и не заслуживающим любви Ингрид.

   Но когда буря обрушивается на город, Бэрр первым бросается спасать горожан. Теперь бушует сам город: для одних Бэрр - герой, для других - злодей, виновный даже в непогоде. На его защиту встают немногие, и в том числе - Ингрид.

   В водовороте любви и ненависти, преданности и предательства, света и тени, меняется жизнь города и Бэрра. Вот только сможет ли он услышать зов своего сердца? И не придет ли расплата за все сделанное и не сделанное?

   

ГЛАВА 1. Свет и тень, или Случайный гость

Волны Темного озера мерно плескались о сваи. Этот звук был привычен уху каждого озерника, как шорох трав, пение птиц и стрекот кузнечиков — обитателю долины. Под этот плеск житель Айсмора рождался, проживал надводную жизнь и умирал, провожаемый им в последний путь под воды Темного озера.

   В приоткрытое окно одной кухни на третьем этаже, где сидели двое, он был слышен особенно сильно. Самого Айсмора уже видно не было, ежевечерний туман поглотил небо, крыши Верхней и Нижней его части, заброшенные верфи и свет фонарей...

   Только острый пик ратуши победно возвышался из сонной хмари.

   Ратуша в городе была всегда. И как бы ни ширился, ни достраивался Айсмор, она являлась самым высоким зданием и располагалась точно в его центре. С ее возведения начал свое существование портовый город, отделившийся от небольшой деревушки. Позже Город темных вод слился с этой деревушкой, принявшей от него щедрое имя — Нижний Озерный. Одно время он назывался Великим Северным городом, когда корабли шли в Зеленые равнины через него, а не обходили за тридевять земель, боясь разбойников и степняков.

   Ратуша смотрела, как город расширялся, как вбивал новые сваи. Она помнила все падения и взлеты. Проплывали годы и судьбы людей — время текло неспешно, как воды Темного озера. И все-то ратуша замечала, даже маленькое и скоротечное. Скрипела под порывами осеннего ветра, выстывала суровыми зимами, согревалась под весенними лучами солнца и наслаждалась негой короткого северного лета. Желтый фонарный свет во времена покоя или кровавый факельный во времена тревог пробивался к ее стенам. Она впитывала все: ворчливость торговок, степенные беседы купцов, перебранки домохозяек, визги детей, крики рыбаков и матросов, усталость и дрожь вечно озябших соглядатаев-«прилипал» — все страхи, мечты и надежды людей, живущих над ее корнями.

   Озерники часто говорили, что ратуша живая.

   Ратуша и правда помнила тех, кто мерил ее шагами, чьи голоса касались ее стен, чьи мысли и решения она разделяла в трудные дни. Она помнила всех, кто правил Айсмором — толстых и худых, злых и добрых, умных и не очень, старых и совсем юных. Целая вереница правителей сменяла друг друга под ее крышей. За одним она приглядывал особо. Правителем он не был, а ей казалось, что был…

   Сейчас этот человек находился в маленькой тесной кухне верхнего Айсмора.

   В три утра, когда по деревянным мостовым раздался перестук башмаков очередного патруля, обходящего город, тучи развеялись.

   Ингрид обязательно посмотрела бы вверх, выискивая привычную синеву в густом беззвездном киселе, но все ее мысли были заняты ее гостем.

   Сердце трепетало, разум протестовал.

   «Что ты делаешь, Ингрид?.. Что?! Ты?! Делаешь?! Не поддавайся ему! Он всего лишь хочет тебя! Просто хочет. И даже не знает, как ты собираешь одну к одной ваши случайные встречи, как бережешь минуты воспоминаний. Другие так хранят драгоценности, а ты — его. Того, кто тебя не узнал. Спас, не узнал. Глупая, глупая Ингрид… бедная — со всеми своими сокровищами!»

   Бэрр отпустил ее руку, перестал перебирать пальцы и гладить ладонь. Легко подхватил Ингрид на руки, притянул к себе.

   «Словно бы глянул и не удержался. Остановка у губ, трепетная — хочет, чтоб ты ожидала. Заминка дыхания, волнительная — хочет, чтобы ты замерла. Первое касание, нежное, столь нежное, что хочется плакать!.. Его губы захватывают твои, настойчивее, сильнее. И нет ничего: ни воздуха, ни покоя. Есть чем ответить на его опыт? Опыт, лишь опыт...»

   Руки взметнулись сами, зарылись в темные кудри. Губы ответили на поцелуй. Сердце шепнуло:

   «И пусть! Пусть одной встречей будет больше. На его счету — он и не вспомнит! На моем — я не забуду».

   Глупому сердцу привычно ответил разум:

   «Да, ты не забудешь. Не сможешь! Оттолкни его, и он уйдет».

   Его губы оторвались от ее губ, дали время для вздоха. Скользнули по щеке, тронули за ушком. Дыхание сбилось — как узнал? как нашел?..

   Скользнули по коже пряди его волос — от запаха ветра и леса закружилась голова. Бэрр прикусил кожу над ключицей, тут же поцеловал и снова прикусил, словно кидал из тепла в холод и обратно.

   Разум, туманясь, успел заметить:

   «Ты — его, да вот он — не твой. Больно будет тебе».

   «Это будет потом. Не сейчас…» — отвечало бешено стучащее сердце.

   Бэрр поставил ее на пол, преклонил колено. Провел ладонями снизу-вверх, поднимая платье. Ладони теплые, а глаза — карие, холодные. Без проблеска, без дна…

   Он отвел от ее лица пристальный взгляд. Ингрид выдохнула, опустила ресницы. Мужчина прошелся быстрыми поцелуями по обнажившимся бедрам. Придвинул к себе, закинул ее ногу себе на плечо, принялся целовать там, где, Ингрид казалось, не целуют мужчины.

   Тело заныло, непривычно и сладко. Колени подогнулись, но Бэрр упасть не дал: удержал юбку, завернул узлом позади. Ингрид, вздохнув испуганно, распахнула глаза, а он свои — прищурил. Попыталась отшатнуться — он держал ее крепко.

   Стремительно поднявшись, Бэрр дернул завязку штанов. Рванул к себе Ингрид, забросив ее ноги на свои бедра. Вздрогнув, остановился, вопросительно приподнял бровь. Смотрел неотрывно и жадно. Его желание, его нетерпение! Все было. Но было и что-то еще… Что-то мелькнуло в его потемневших глазах — может, искра тепла?

   Ингрид, вцепившаяся в мужские плечи и на такую же короткую искру решившая от всего отказаться, кивнула в ответ на безмолвный вопрос. И когда он, рыкнув ей в ухо, чуть отстранил, а потом резко приблизил к себе, опалив своим жаром, она лишь вдохнула сквозь зубы. И едва удержалась от крика.

   Бэрр коротко шагнул вперед. Обхватив кисть Ингрид, прижал к стене. Двинул бедрами, проникая глубже, впечатывая в стену. Потянулся ко второй руке, погладил ладонь. Заставил разжаться кулачок, раздвинул ее пальцы своими, настойчиво, приятно.

   Боль поутихла, Ингрид смогла вздохнуть, открыла глаза, перестала закусывать губы… и теперь судорожно хватала воздух пересохшим горлом. Она просто подчинилась Бэрру. Принимала его, почти повисая на высоко поднятых запястьях, в которые он вцепился.

   «Это всего лишь мечта, призрачная мечта! Такие ускользают, словно ночной туман, лишь только придет хмурое утро», — нудно твердил разум.

   «Значит, я буду мечтать», — ответило сердце.

   Они на полу. Как? Когда? Она не заметила. Верно, Бэрр опустил ее. Бережно, не разжимая объятий. Большой, тяжелый, теплый — навалился всем весом. Она уперлась в него руками, неосознанно попытавшись отодвинуться — он легко развел их, поцеловав ладони.

   Его глаза совсем близко, и в них нет больше холода. Бэрр коснулся ее полыхающих щек, снял невесть откуда взявшуюся влагу. Заставил губы раскрыться под лаской своих. Потом приподнялся немного, словно присматривался к ней. Слушал ее шепот, ловя звук своего имени. Провел ладонью по ее лицу, словно пытаясь запомнить, ощутимо сжал шею. Отпустил, тут же погладил, сам не прекращая двигаться.

   Пальцы длинные, сильные, а касаются ласково. Его ладонь спустилась ниже: гладит, мнет, нежит.

   Он молчал, но Ингрид и не нужны были слова.

   Негромкие вскрики — неужто ее? Как неудобно. Нужно потише… Или не нужно?

   Согревшись и осмелев, она скользнула рукой под его рубашку, коснулась груди. Провела пальцами по напряженному животу до паха и в невольном движении подалась навстречу.

   Бэрр вздрогнул, опять зарычав глухо и вбивая ее в пол: и боль, и счастье разом… Дернул нетерпеливо за верх платья. Разорвал шнуровку, царапая кожу; то едва касался груди, то впивался отчаянно.

   Ингрид задыхалась и почти теряла сознание. Она застонала, не сдержавшись — Бэрр замер на миг... Приподнялся, уперся ладонями в ее плечи, не давая отстраниться.

   В каждом его движении, в каждом жесте отражалась удивительная откровенность — он был то ласков и нежен, то почти безумен в своей страсти. От непроизносимых, но нескрываемых желаний и признаний у Ингрид кружилась голова, и покалывало в кончиках пальцев. Этого мужчину она принимала любым. Верно, это называется сумасшествием, но как же ей хотелось, чтобы сегодня они сходили с ума вместе!

   Бэрр помог ей снять платье, быстро скинул свою одежду и осторожно посадил Ингрид на себя. Крепкими пальцами впился в бедра, поднимая и опуская ее.

   Ингрид была и покорной, и храброй. Она умирала от блаженства и рождалась заново. Она позволяла делать с собой все, что раньше посчитала бы невозможным, все, что только желал ее мужчина. Да, сегодня — ее!

   С кухни они так и не ушли — разбросанная одежда и стянутый с кресла плед вполне заменили кровать.

   Под утро Бэрр обнял Ингрид, устало положив голову ей на грудь. Она гладила его спутанные волосы, не смея уснуть и боясь отпустить эти мгновения — их последние мгновения. Гоня грусть, запоминала сильное и гибкое тело, еще влажное от пота. Проводила по спине кончиками пальцев, мягко касаясь линий шрамов, будто изучала новую книгу, невиданную и желанную.

   Бэрр молчал.

   Лишь когда луч послеобеденного солнца добрался до его плотно зажмуренных глаз, а с улицы донеслась трель дверного колокольчика, он поднял голову. Глянул сквозь темные пряди и словно бы враз очнулся. Видно, вспомнил, что он первый помощник градоначальника и у него есть обязанности.

   — Я зайду, — шепнул он и больно дернул Ингрид за волосы, выпутывая свою руку.

   Поцеловал ее в угол рта, не глядя в глаза, и принялся торопливо одеваться.

   «Это непра-а-авда», — протянул, куражась, зловредный разум.

   У Ингрид не было слов и сил тоже не было. Она смогла лишь повернуть голову и слабо улыбнуться Бэрру вместо ответа.

   Он ушел тихо, лишь звякнул о порог меч, завернутый в черный плащ. В тот самый плащ, в который она отчаянно вцепилась, дрожа от страха не далее, как вчера вечером.

   Бэрр… Даже в собственном испуге и сумраке улиц она не могла не узнать его. Как не могла и поверить своим глазам. А он прижимал к себе, обещая проводить, чтобы никто больше не обидел ее, для него тогда безымянную и незнакомую.

   Оказавшись в ее доме, он поначалу молчал, а потом она слушала, боясь только одного — что он замолчит.

   Не прошло и суток, а ей показалось — целая жизнь. Дверь в мечту на двоих с гулким стуком захлопнулась.

   Ингрид, не вставая, подтянула к себе одежду, чтобы хоть чем-то отгородиться от стремительно наливающегося холодом мира. Она вся пропахла ушедшим мужчиной. Этот запах не грубый, не резкий — просто его, Бэрра. Он был мастер во всем, но от этого становилось только горше. Его опытность лишь кричала о том, сколько девушек побывало в его объятиях до нее и сколько еще будет после… А Ингрид… Что Ингрид? Она ничего не могла дать ему, кроме своего глупого сердца. И ей совершенно не было места в жизни первого помощника винира.

   Понять бы, как дальше жить с тем, что он ей рассказал…

   — Ты совсем не знаешь меня, девочка, — Бэрр смотрел на нее без тени улыбки. — Я убил человека однажды. Беззащитного человека и безоружного, почти ребенка — не разбойника, не врага. Не в пьяной драке. Не спасая свою жизнь или защищая кого-то! Я — убийца, Ингрид, и то, что я действовал во имя того, что считал своим долгом — это все ерунда. Его глаза, Ингрид, ты не представляешь, как часто они мне снятся. Удар… и крик из толпы: «За что?!»

   

ГЛАВА 2. Тень и свет, или Оборотная сторона полуночи

   После сказанного дышалось тяжело. С трудом отведя взгляд от Ингрид, Бэрр встал, не выпуская руки Ингрид из своих. Месяц всего минул, как ушел из города брат; было одиноко до отчаяния, а тут, совершенно случайно, подвернулся благодарный слушатель…

   Масляная лампа давала ровный желтый свет, в котором была видна немногочисленная мебель, добротная и прочная. Пара корзин, кувшин для цветов, корешки книг в шкафу… Видно, для Ингрид ее квартирка — настоящий дом. Для него дом тоже был домом, только давно, в другой жизни. Когда еще был жив отец, когда поздними вечерами они собирались на кухне, такой же маленькой, как и эта. Сейчас, даже если бы там все заросло плесенью, по углам завелись пауки, а в кладовке повесилась мышь, ему было бы все равно, но тогда — нет. Нынче другие времена, и сам Бэрр — тоже другой. Он больше не заходит на свою, только и исключительно свою кухню без лишней надобности.

   Как он оказался в этом доме?

   Ночь, испуганная девушка, двое незнакомцев. Хищники, что крадутся по городу в ночи и пропадают, лишь завидев его, первого помощника винира, хищника еще более страшного и злого. Не кинулся следом лишь потому, что страшно было незнакомку одну оставлять.

   — Я провожу вас, — бросил он, не сомневаясь в ответе.

   Но девушка отшатнулась, словно боясь навязываться, и потрясла головой.

   — Не сметь спорить! — рявкнул он и смолк, не желая пугать и так без меры напуганную. Поправил капюшон, слетевший с ее головы.

   Она подняла руки к завязкам… Бэрр коснулся взглядом синяков, проступивших на перламутрового-белой коже узких запястий. Девушка вздрогнула, словно он губами дотронулся, а Бэрр еле сдержал себя от никчемного желания попросить прощения. А потом разозлился на нее и на себя. Он не любил вмешиваться в дела города, будучи сыт ими по горло на службе, но не ждать же, в самом деле… Чего доброго, нашел бы поутру очередной изувеченный женский труп.

   — Вам… вы… — заплаканные губы вздрогнули. — Стоит ли вашего беспокойства, господин первый помощник винира?

   — Пойдемте уже.

   И ведь узнала его сразу, только сейчас осознал Бэрр.

   Ну хорошо, он поднялся проверить, дойдет ли этот комок несчастий, дважды чуть не рухнувший в канал, домой в целости и сохранности. Отодвинул мяукнувшую кошку, подпер дверь плечом, помог открыть тугой замок. Потом она так доверчиво взмахнула темно-рыжими ресницами, словно пригласить на чай незнакомца в Городе темных вод самое простое дело. Словно никто не может ограбить, словно он не вырвал ее из лап насильников! Пришлось согласиться.

   Пока она ловко скользила по кухне, поразился: невысокая, худенькая — а какая ладная фигурка. Волосы горят чистым золотом, а в глазах словно июльское небо спряталось. Такую скромницу легко не заметить, только если приглядеться… Брат бы тут же бросился портрет нарисовать. И эту красоту чуть было не сгубили!

   Найдет и кишки на кулак намотает.

   Бэрр вздохнул шумно и зло, а она подбежала сразу, встревожившись, уж не ранен ли. Она испугалась за него!

   Так просидел почти всю ночь: ее расспросы, его ответы. Почему она зашила его рубашку? Зачем? Он же не просил? Он даже рявкнул вначале что-то неласковое, а она лишь улыбнулась в ответ. Попросила плащ и оружие, сказав при этом: «Не волнуйтесь, здесь вы в полной безопасности», и опять улыбнулась, словно не рыдала на его плече час назад. Он почему-то послушался и отдал, хотя редко это делал: и слушался кого-то, и расставался с мечом и луком...

   Ни звездочки, ни огонька не светится снаружи, словно и нет ничего там, никакого Айсмора с его скрипящими и гнилыми улицами, с постоянно снующими злыми детьми, с его сыростью и неприветливостью, которая отпечаталась на лице каждого жителя. Есть только тишина, ночь и это доверчивое золото.

   Ингрид! Сидит себе, не сводя с него взгляда. Словно знает о нем что-то, чего он сам о себе не знает. Ухватилась теплыми пальчиками за его кисть и улыбается мягко. Сейчас вот сольется с легким лучом, бродящим по кухне, и пропадет навсегда из этого потерянного, позабытого всеми богами города. Айсмор, Город темных вод — неподходящее место для подобных созданий, вот и пропадают такие во мраке или уходят на свет.

   Бэрр прикрыл веки.

   «Я давно разговариваю лишь со своим отражением и с братом, которого нет. И еще вот с тобой, водный змей знает, зачем. Девочка, светлая, чистая девочка, ты знаешь теперь, кто такой Бэрр, что у меня в прошлом и что у меня нет будущего, ты же знаешь, не можешь не знать, каким чудовищем меня считают в этом городе! Да и сказано слишком много, чтобы ты не отвернулась в ужасе и отвращении. Я выложил тебе все-все, что не говорил никому: ни брату, ни отцу, ни самому себе. Мной детей пугают по ночам, от меня даже мразь заезжая сбегает в ужасе. О чем ты думаешь своей золотой головкой? Что ты высмотрела во мне? Как ты могла так плакать после рассказа о моей проклятой жизни?»

   Бэрр выдохнул и открыл глаза. Луна скрылась за тучами, а из открытого окна потянуло болотной водой и тухлой рыбой.

   Доверие невозможно, доверие осталось в дивном золотом городе, про который рассказывал дед… оно сожжено давным-давно, вместе с Мэннией. Доверие было в его семье, от которой тоже ничего не осталось. Надо уходить от этой спокойной нежности, от этой не его жизни. Подальше отсюда, поближе к собственным стенам.

   А еще лучше, ухмыльнулся он, если Ингрид сама сейчас вспомнит, в каком городе живет и что болтают острые языки про Бэрра, помощника винира, да и про то, с какими женщинами он общается.

   Да гори оно все ярким пламенем под подошвой кривоухого!

   И Бэрр склонился к Ингрид.

   Почему она его не оттолкнула? Он ждал этого, ждал и готов был уйти. Он должен уйти, должен! Он хотел уйти — и не мог этого сделать. А Ингрид… Слишком близка, слишком желанна. И она не отказала ему. Она дарила себя, так же щедро и без оглядки, как до этого дарила свое внимание и сочувствие.

   Он терял голову, делая все неправильно: не мог оторваться от нее, желал ее больше и больше с каждым прикосновением и поцелуем, он купался в ее любви и задыхался от нежности.

   Ингрид трепетала в его объятиях. Привычные, умные, правильные мысли окончательно покинули голову, и связно соображать Бэрр начал очень и очень нескоро.

   Потом она ласково гладила его по спине, и Бэрр, решив закрыть глаза ненадолго, опять не заметил, как успокоился и задремал, вместо того, чтобы уйти, как собирался и был должен. Подгреб под себя Ингрид, да так и заснул на ее груди, заблудившись рукой в тяжелом шелке волос. Ей наверняка было тяжело и неудобно, да и его щека кололась, но она не пыталась пошевелиться.

   Свет… Дневной свет резал глаза, проникал сквозь сжатые веки. Безжалостный свет бил отовсюду, сжигая призраки ночи и возвращая двоих в привычный мир.

   Долетавшие через приоткрытое окно плеск воды, скрип и удары тяжелой баржи, с трудом преодолевающей узкий канал, ругань грузчиков, низкий сигнал рога заставили Бэрра окончательно прийти в себя. Все кричало о том, что уже за полдень.

   Он опоздал, он всюду опоздал!.. И на торговый причал, куда ему надлежало явиться с раннего утра, и в саму ратушу. Винир выходил из себя, когда его помощник опаздывал. А вышедший из себя винир не сулил ничего хорошего для Бэрра.

   Его аж подбросило, и он едва расцепил руку, сжавшую прядь разметавшихся светлых волос. Быстро оделся, даже не ополоснувшись и торопясь уйти — руки пахли розами, и он вытер ладони о рубашку на груди.

   Он и так уже изрядно задержался здесь. Буркнул обещание зайти, хоть и не собирался делать ничего подобного.

   Показалось, что поймал улыбку Ингрид, словно диковинную бабочку, что прилетает иногда из южных стран, и еле сдержал себя от неистового желания оглянуться.

   

ГЛАВА 3. Винир и его помощник, или Баллада о верной жене

   Винир имел неодолимую тягу ко всему золотому, позолоченному и попросту желтому. Его первому помощнику всегда казалось, что тяга эта нездоровая.

   Предметом особой гордости винира являлось приземистое мандариновое дерево, стоявшее у широкого окна. Кем-то когда-то подаренное главе города, оно будто сроднилось с ним по характеру. Айсморцы же считали, что мандаринка была всегда. Всегда цвела, плодоносила и так же гневно топорщила листья, как его владелец — брови. Однажды Бэрр втихую сорвал один плод, надеясь, что винир их не пересчитывает: на вкус желтый шарик оказался еще более неприятным, чем на вид.

   Сейчас, стоя в центре залы для приемов и сдерживая дыхание после быстрой ходьбы, Бэрр выслушивал винира, разглядывая злосчастное дерево и думая, что мандаринка виновата лишь в том, что растет в ратуше, а вот он во всех несчастьях разом.

   — Хотелось бы наконец услышать причину твоего необоснованного и безответственного опоздания! — громыхал винир.






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

127,00 руб Купить