Аннотация
Мирослава надеялась оставить прошлое позади. У неё было достойное настоящее и она надеялась на светлое будущее. Видит бог, она это заслужила.
Но прошлое вернулось тогда, когда она не ждала, обняло её сзади и сказало: я заберу твое будущее, твою жизнь, твою дочь.
Что ты мне сделаешь?
***
Мирослава проснулась от теплого солнечного света, бесцеремонно ворвавшегося в не зашторенное окно, и, всем своим естеством ощутила, что сегодняшний день будет очень плохим. Сегодня случится что-то страшное. Беда, как выпущенная из пистолета пуля, на всех парах мчит в её сторону.
Такие мысли вызвали лишь улыбку. Беда? Трагедия? Катастрофа? Это было в её расписании на прошлой неделе, было и в том месяце. Черт, да практически всю жизнь Миры можно уместить в это емкое слово – трагедия.
Отбросив от себя эти мысли, как ставшее ненужным одеяло, Мирослава, потянувшись, села и посмотрела время на телефоне. Пять утра.
Восхитительно!
И что теперь делать? Уснуть все равно не получится. Слишком тягостные предчувствия, да и чаще всего, раз уж Мирослава проснулась, то уже не уснет. Есть ещё целый час до того, как нужно будет собираться в поездку.
Пожалуй, это утро можно начать с чашечки кофе.
Механически засыпая зерна в кофемашину и подливая туда воду, Мира проанализировала свои чувства и попыталась понять, откуда ждать беды. Работа? Вряд ли. Все проекты сданы вовремя. Друзья, семья? Мирослава не так давно переехала сюда из столицы и ещё не успела обзавестись знакомствами, а родственников у неё в принципе нет.
Помешивая ложечкой кофе, она ещё раз проанализировала свои чувства. Скорее всего, это обычный мандраж. Не каждый день о ней делают передачи на самом большом канале страны. Хотя, о чем ей переживать? Если бы речь шла о серьезной аналитической программе, то можно было бы и поволноваться. Но это всего лишь очень рейтинговая программка из разряда: «Интриги, расследования, скандалы». Мирослава долго не соглашалась участвовать в этом цирке. Особенно, учитывая, что ушлые телевизионщики заставляют всех, кто приходит на такие эфиры подписывать контракты, в которых говориться, что они должны сидеть в течение всей съёмки. За самовольное покидание зала, срыв съёмки или не дай бог, неявку, налагаются такие драконовские штрафы, что и дети этих несдержанных бедняг будут расплачиваться. Во всяком случае, даже для неплохо зарабатывающей и вполне себя обеспечивающей Миры это слишком большая сумма.
В чем-то она, конечно, понимала телевизионщиков. Их хлеб – это скандалы, это драма, это выставление на всеобщее обозрение открытой, кровоточащей раны. Чтобы заработать на маслице к хлебушку нужно эту рану посильнее расковырять, так, чтобы аж до крови, до живого мяса. А чтобы на маслице икорку положить, нужно палец в рану засунуть, и разодрать её так, чтобы вовек не зажила.
Не каждый «гость программы» такое выдержит. Вот и приходится принимать меры.
Мира не хотела участвовать в этом балагане. У неё хватает ран, о которых хотелось бы забыть, а не выставлять на всеобщее обозрение. Но это программа не о личной трагедии, или о муже, который предал доверие жены раз пять, и даже не о депутате, кого-то переехавшем насмерть. Это будет далеко не самый рейтинговый эфир, потому, что рассказ будет о тех, кем может гордиться страна. И Мира поддалась на уговоры своего редактора и редактора программы. В конце концов, это будет разговор о работе, ей даже прислали список тем и вопросов. Все вполне стандартно и даже скучно: «Когда вы ощутили в себе позывы к творчеству? Как вы находите темы для новых книг? Поделитесь секретом, почему ваши драматические герои настолько достоверны?» и так дальше. Мира слышала эти вопросы миллион раз и столько же раз на них отвечала. Поначалу ей нравилось, что людям это интересно, потом эти вопросы просто надоели, затем стали вызывать раздражение, сравнимое с ненавистью. А потом пришло равнодушие. Теперь на эти одинаковые вопросы Мирослава отвечала механически, с неизменной вежливой улыбкой.
Пусть будет миллион раз один. Все равно контракт уже подписан, ничего не изменить.
Нужно было чем-то себя занять, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. Поэтому, допив кофе, она взялась за план новой книги. В нем ещё хватало и логических нестыковок, и дырок в сюжете. Работы больше чем на час. Тут нужно было выделить день, сесть и хорошенько все продумать. Но сейчас работать получалось только вот так, урывками. Как, впрочем, и спать, и есть.
Тихо, чтобы не разбудить Богдану, Мира взяла со стола ноутбук и ушла на кухню, оставив двери открытыми, чтобы слышать, если что-то случиться или если малышка вдруг проснётся. Конечно, вряд ли это случиться. Даночка та ещё засоня. Но перестраховаться стоило. Трехлетняя дочурка для неё все в этой жизни, она её солнце, луна и звезды. Девочка, как будто и правда была богом послана в тот момент, когда Мире хотелось просто броситься с моста в реку. В итоге они спасли друг друга.
Сделав себе ещё чашку кофе и покормив кошку, Мира погрузилась в работу. И едва не пропустила тот момент, когда пора уже было начинать собираться.
Начало съёмки назначили на час дня. Поэтому выезжать нужно будет в восемь утра. До столицы два часа пути, потом ещё часок, если не больше петляний по городу, с его бесконечными заторами и пробками, потом гримировка и съёмки. А потом ещё и обратная дорога.
Мира предвидела, что просто зверски устанет. За Дану можно будет не бояться – с ней побудет Марья Давыдовна. Эта женщина раньше работала педагогом, и сейчас, пока на пенсии, с удовольствием присматривает за Богданой. Надежный, проверенный человек.
Так отчего же сердце так заходится, предвещая беду?
Даже часы, кажется, тикали слишком громко, отсчитывая минуты, секунды, мгновенья до того момента, когда в двери постучит усталый, дряблый старикашка в черном костюме с иголочки, с черной, широкополой шляпой и со старым, потертым чемоданом в руке. Именно так Мира изобразила беду в одном из своих романов.
Мира сложила небольшую спортивную сумку, положив туда туфли и одежду, купленную для эфира – аккуратное изящное и в то же время повседневное платье - и кое-какие принадлежности, которые могут пригодиться. Туда же, только в другое отделение был уложен и приготовленный с вечера термос с едой.
До отъезда оставалось совсем немного.
Вскоре в дверь постучали. Мелькнула мысль о господине в черном костюме и черной шляпе, но Мира с досадой на себя прогнала её и открыла гостю. За порогом стояла невысокая, худенькая и очень активная, несмотря на возраст, Марья Давыдовна. Её грудь под ситцевым платьем в миленький цветочек часто вздымалась, выдавая торопливость, с которой женщина добиралась, а порозовевшие щечки и некоторый беспорядок в прическе лишь подтверждали эту догадку.
- Здравствуй, моя дорогая, - привычно расцеловала её в обе щеки бывшая учительница. – Извини за опоздание.
- Ничего, - улыбнулась Мира. – Водителя пока нет, время у нас есть.
- Где моя зайка? – разуваясь, спросила женщина. Тут она увидела что волосы растрепались и, распустив гульку, по-новому скрутила её, держа шпильки зубами, пока не потребовалось снова закреплять ими прическу.
- Ещё спит, - ответила Мира. – Решила, что лучше в этот раз обойтись без прощаний. А то опять будет плакать и проситься со мной.
- Правильно, - одобрила Марья Давыдовна.
Телефон, забытый на кухонной столешнице, ожил. Мира быстренько побежала за ним в кухню, чтобы звонок не разбудил Дану. Это был водитель, звонивший сообщить, что машина подана. Мирослава поблагодарила его и положила трубку. Одновременно с этим женщины услышали возню в спальне и переглянулись.
Стараясь не шуметь, они пошли в коридор.
- Ну, беги, - Марья Давыдовна обняла Миру на дорогу, подала маленькую сумку, которую та носила через плечо, и в которой были лишь мелочи вроде ключей, телефона и так дальше, затем спортивную сумку и сумку с ноутбуком. И, открыв перед нею дверь, пожелала: - Удачи.
- К черту, - улыбнулась Мира и вышла на улицу.
Солнце светило особенно ярко, предвещая очередной душный летний день. Редкие прохожие ходили по улице. Кого-то Мира знала в лицо, кого-то – только в лицо и узнавала. Дворник размашисто подметал асфальт во дворе.
Все было как всегда. И почему-то именно это заставило Мирославу заволноваться ещё сильнее. Что-то произойдет. Но что?
Автомобиль стоял так, что не заметить его было невозможно. Сама она никогда не водила и поэтому не видела необходимости в своей машине. Хотя бы потому, что иметь авто просто ради того, чтобы иметь – это глупо и затратно. Пока что Мирослава обходилась такси и поездами.
А конкретно сейчас транспорт вообще предоставил канал. И вплоть до этого момента, она постоянно терзалась вопросом: когда это она стала такой важной персоной, что для неё так стараются?
Водитель выбежал из своего серенького шевроле и открыл перед Мирославой заднюю дверь. Поблагодарив его, она бросила туда сначала сумку, затем маленькую сумочку и, наконец, села сама, держа ноутбук на руках. В салоне царила приятная прохлада, так что, как только машина тронулась, Мира достала ноут из сумки и продолжила работу с того места, где закончила, чтобы собраться к поездке – главный герой зашел в тупик расследуя убийство худого кондитера.
Как это часто с нею бывало, работа поглотила Миру целиком. Лишь иногда, когда дорога была совсем плохая или когда бывали резкие повороты, она возвращалась в мир живых, обращая внимание на пейзаж за окном. А потом снова погружалась в работу. В ноутбуке кипела жизнь – главный герой распутывал цепь событий, приведших к смерти кондитера: тут была и роковая женщина, косвенно причастная к преждевременной гибели несчастного; и его дочь, не желающая идти по стопам отца и мечтающая о карьере модели; и жена, у которой связь с его начальником; и разжиревший начальник, которому кондитер был поперек горла. Интрига закручивалась, события накалялись, действия совершались. А что за окном? Поля, леса, посадки или села, сливающиеся в одно сплошное пятно.
Нет, Мира предпочитала тот мир, который создавался в её воображении, реальному миру. Обычно, когда спрашивают о том, как же ей удается создавать героев настолько реальными, настолько живыми, Мирослава отвечает набором надоевших фраз: как их продумывать, какие детали будут подчеркивать индивидуальность, что персонажей нужно любить и все такое.
Если бы нужно было сказать правду, а не то что люди хотят слышать, то она рассказала бы, что каждый написанный ею герой – это сама Мирослава в разные периоды своей жизни. Она прожила, прочувствовала каждый момент, который сейчас описывала. Не убийства, конечно. Но ей доводилось бывать и роковой женщиной, и кондитером, и дочерью, на которую слишком много свалили, отняв тем самым жизнь и мечты. Поэтому Мира хорошо знала, о чем писала, ведь она понимала, как думает кондитер, чем живет, о чем мечтает, какие проблемы у роковой женщины, как плачет по ночам в подушку бедная дочь, понимающая, что её жизнь проходит, что все, что не случится с нею сейчас, не сучится никогда.
Писательство стало для неё своего рода терапией. Мир, живущий в ней, оживал на бумаге, и это позволяло отпустить все произошедшее. Как будто то, что беда происходила с кем-то ещё и то, что боль испытанную ею, испытывал кто-то другой – отменяло произошедшее с нею, с Мирой.
Сложно, непонятно для большинства людей. Но дешевле, чем психотерапевт или психолог. И намного эффективнее.
Раньше, когда Мира говорила о своей жизни с людьми, её не слышали или игнорировали. Сейчас, когда мир, живущий в ней, оживает в сердцах и умах читающих её книги людей, они, так или иначе, слышат её. Как будто творчество дало Мире голос, который невозможно не услышать, и безумие, боль и отчаянье, заполнившие её до краев, из-за того, что этим не с кем было поделиться, отступили. Они были как тьма. Мирослава превратила эту тьму в чернила, которыми писала буквы. Буквы создавали слова, слова предложения, предложения книги. В этих книгах жили и умирали, любили и страдали, создавали и разрушали люди. А вместе с ними и Мирослава.
Чем больше книг она писала, тем больше темноты на это уходило. И все больше света заполняло её сердце.
Мира стала спокойнее, не такой нервозной и не такой истеричной. Благодаря творчеству она обрела внутренний покой. Благодаря творчеству и благодаря Богдане. Этот ангелочек есть не только в её жизни – он в том или ином виде присутствовал в каждой её книге.
Жизнь есть жизнь. У неё будет один финал – тот, который уготован нам небом. Мы не властны что-то изменить. Но в книгах Мира была тем небом, которое уготовало свою судьбу для каждого. И там она безжалостно мстила врагам и обидчикам, заставляя их переживать то, что выпало по их милости на её долю. Мелочно? Возможно.
Но человек сходит с ума, когда ему говорят, что его жизнь не важна, что им можно пожертвовать, что все, что он помнит – вранье, и на самом деле все было не так. Человек сходит с ума, если его заставляют поверить в то, что реальность, которую он помнит и реальность, которая была на самом деле, отличаются, как день и ночь.
Человек сходит с ума, когда ему говорят, что мир, в котором он прожил долгие годы, живет лишь в нем самом. А все неправильное и плохое происходящее не только с ним, но и с окружающими – это его вина.
Машина заехала на парковку студии и мягко припарковалась, вырывая Миру из размышлений. Пока она прятала ноутбук в сумку, водитель успел выйти из машины и открыть перед нею дверь. Стоило покинуть это относительно безопасное убежище, как рядом материализовалась Алочка – один из журналистов или редакторов, которые договаривались о передаче. Вездесущая, рыжая, с наглым взглядом и противным голоском. Мире казалось, что эта девушка прочитала книгу или прослушала лекцию о том, как себя вести, чтобы нравится окружающим. Уж слишком неестественным было то, как она вела себя с другими. Неестественно и раздражающе. А ещё она говорила быстро, создавала вокруг себя суету и торопливость. Цепкие карие глаза впивались в каждого, взвешивая на невидимых весах на предмет выгоды, которую Алочка может с этого каждого поиметь.
- Мы вас уже заждались, как доехали? – кудахтала она вокруг, показывая дорогу и подгоняя.
- Все нормально, где мне переодеться? – каким-то образом умудрилась втиснуть свой ответ-вопрос в этот монолог Мира.
- Здесь вам будет удобно и никто не потревожит, - услужливо улыбнулась Алочка и открыла перед Мирой чью-то гримерку. – А когда закончите гример причешет и накрасит вас.
Кивнув, Мирослава вошла внутрь, и не торопясь, но и не затягивая, переоделась. Она утешала себя мыслью, что это ненадолго. Всего на один день и вся эта суета останется в прошлом. Как прошлогодняя новогодняя елка или бумага от подарка.
Затем, как будто караулила под дверью, в гримерку вбежала девушка с кучей туб, кисточек, помад и прочего, хранившегося в небольшом кейсе, напоминавшем те коробки, с которыми сантехники или плотники инструменты носят. Эта девушка была молчалива и сосредоточена, почти не накрашена и плохо пахла. Как будто пару дней не переодевалась вообще. Но она профессионально накрасила Миру и сделала ей простую, но элегантную укладку, подходящую платью.
Не успела гримерша, чьего имени Мирослава так и не узнала, закончить и уйти, как забежал звукорежиссёр и начал одевать на неё оборудование. В тесной гримерке стало ещё теснее и ещё меньше кислорода. Мира ощущала, как у неё покраснели щеки. Но под слоем грима этого было почти невидно. Дополняла все это Алочка, рассказывая, кто будет как бы «экспертами» на проекте и как все будет происходить. Все очень расплывчато и можно подытожить одним предложением: не говорите тогда, когда говорит ведущий, эксперты и гости программы, не кричите, не материтесь, не пытайтесь ломать мебель в студии и кидаться на других гостей.
Все это произносилось буднично и монотонно, из чего Мира сделала вывод, что или у Алочки там список, который она зачитывает, или она это всем гостям говорит. Второе более вероятно, учитывая формат их передачи. Снова кольнуло запоздалое сожаление о согласии участвовать в этом балагане. Но теперь уже поздно сожалеть.
Вдруг рыжая вытянулась по струнке, услышав что-то в микрофон и поторопила коллег:
- Готовность пять минут!
Те торопливо закончили работу. Миру поставили на ноги, поправили платье, проверили оборудование, и Алочка быстро повела её за собой.
- Минутная готовность, - механическим голосом сообщила она и прибавила шаг.
Наконец, они нырнули за штору, похожую на ту, через которую проходят в кинозал, и попали в небольшой коридорчик метра два в длину. Низкий свод потолка не давал увидеть студию, но судя по голосу ведущего, который вскоре услышала Мира, да по аплодисментам, это была именно она. Алочка напряженно прислушивалась к микрофону в ушах, Мирослава слушала ведущего. За пару мгновений до того, как ведущий провозгласил:
- Встречайте нашу гостью! Писательница, меценат и одна из умнейших женщин страны – Мирослава Дервиволк! – Алочка довольно грубо пнула её в спину, зашипев: - Иди, вперед!
Студия взорвалась аплодисментами немного раньше, чем Мира вышла на залитую светом студию. В коридоре было не темно, но свет софитов все равно слегка ослепил её.
- Мирослава! Мы рады приветствовать вас в нашей скромной студии!
- Скромной? – отрепетировано улыбнулась Мира. – А мне говорили у вас одна из лучших передач на телевиденье. Неужели обманули?
- Обманули, - с таким видом, словно нечего отрицать очевидное ответил ведущий, и вдруг с обаятельной улыбкой добавил: - Мы не одна из лучших, мы лучшая передача на телевиденье!
Студия взорвалась бурными аплодисментами, приветствуя его заявление.
Мирослава вежливо улыбалась, всем своим видом стараясь выражать радость от того, что ей повезло оказаться тут. С таким же видом она появлялась на конвентах, презентациях и на интервью для журналов. Публика, перед которой Мира выступает всегда лучше всех.
Ведущий тем временем занялся своей работой:
- Ну, что ж дорогие зрители и телезрители. Меня зовут Адриан Вильнев и это «Жизнь в историях» на Первом национальном канале.
Грянула музыка, и ведущий знаком предложил Мире присесть на диванчик. Вежливо поблагодарив его кивком, она заняла свое место. Диван был из холодного, скользкого кожзаменителя, который к тому же в углах потрескался. Но Мира села на него с таким видом, словно это самое удобное в мире место. Хотя мысленно переживала, что когда, в конце концов, встанет, попа уже будет мокрой и платье прилипнет. Не дай бог это покажут по телевиденью! Вот заголовки то будут! «Мирослава Дервиволк описалась от счастья, попав на программу «Жизнь в историях»!» и так дальше. Журналистам лишь дай повод позубоскалить. Поэтому она незаметно сдвинулась так, чтобы сидеть на самом краю дивана.
Адриан (на самом деле Андрей) остался стоять, глядя в камеру, практически перед собой и, дождавшись, когда музыка стихнет, серьезным тоном заговорил:
- Истории успеха бывают разными. Бывает талант, который настолько ярко себя проявляет, что его замечают с первой книги, фильма, песни или картины. Но такие истории крайне редки, когда человек на утро просыпается знаменитым. Чаще всего путь к славе и признанию бывает слишком долгим. Сегодня мы поговорим о том, как к своей славе пришла Мирослава Дервиволк – известная уже не только в нашей стране, но и далеко за её пределами, писательница.
Грянули аплодисменты, Мира сдержано и скромно улыбнулась в проплывающую мимо камеру. Когда в зале снова стало тихо, Адриан представил:
- В этом нелегком деле нам помогут наши эксперты.
Откуда-то сверху раздалась бодрая музыка, и по мере того, как Вильнев представлял сидящих в удобных креслах «экспертов», каждый подавался вперед и кланялся, либо просто приветливо кивал в пролетающую рядом камеру.
- Актриса кино и театра – Анна Варжановская!
Мира, как могла, внимательно рассмотрела эту женщину. Ей немногим больше пятидесяти, но из-за перенесенной недавно онкологической болезни она выглядела на все семьдесят. Года два назад вся страна с замиранием сердца следила за тем, как Варжановская боролась за жизнь. Об этом кричали из каждого чайника, вот Мира её и запомнила. Парик выглядел слишком неестественно, излишняя худоба и мелкая дрожь в руках служили напоминанием каждому, кто забыл бы о тяжком испытании, выпавшем на долю этой сильной женщины. Про неё долго ничего не было слышно. Видимо, решила вернуться в мир шоу-бизнеса. Оно и понятно. Чтобы лечиться в Израиле и Италии, нужны большие деньги.
Громогласный крик ведущего, перекрывающий аплодисменты, представил ещё одного эксперта:
- Известный ресторатор и судья проекта «Вкус жизни»– Дмитрий Карасил!
Мирослава вовремя одернула себя, чтобы не закатить глаза и не фыркнуть. Ресторатор и судья проекта. Что этот «эксперт» может понимать в писательском ремесле? Что именно сделало мнение этого сильно злоупотребляющего солярием сорокапятилетнего любителя пирсинга ценным в вопросе того, как трудно стать известным писателем? Лучше бы занялся своим кризисом среднего возраста.
- Телеведущий Олег Вредник! – очередной выкрик Вильнова ворвался в мысли Мирославы. Она посмотрела на моложавого тридцатипятилетнего мужчину, высокого и чрезмерно, как на её вкус татуированного и попыталась вспомнить, где могла его видеть. Яркая одежда и тинейджерская стрижка намекали на то, что это что-то развлекательное. Может утреннее шоу или какой-то хит-парад?
Решив, что позже пороется в сети, Мира перевела взгляд на очередного эксперта:
- Постоянный эксперт программы, юрист и правовед Роман Урбанович.
Этот мужчина сильно выделялся на фоне остальной пестрой толпы: довольно плотный, но не толстый, очень высокий, насколько можно было бы судить пока он сидит, в хорошем дорогом костюме и туфлях, в очках и с классической стрижкой. Урбанович больше вписался бы в зал суда, чем в зал этого шоу. Даже кресло казалось для него маловатым. Но больше всего поражал его взгляд. Он как будто никуда не смотрел, и в то же время видел все.
Мирослава перевела взгляд на следующего эксперта и очень постаралась, чтобы это не выглядело поспешно, испуганно.
- Глава благотворительного фонда «Касание ангела» Лариса Владимировна Куликова, представил платиновую блондинку в очень дорогом костюме Адриан. Стильная стрижка и макияж, сделанный явно не здесь на студии, дорогие украшения и дорогой, дизайнерский костюм подходили главе благотворительного фонда так же, как борцу сумо балетная пачка. И все же Мирослава вежливо ей улыбнулась, прежде чем перевести взгляд на последнего эксперта:
- Известный психолог и физиогномист – Вероника Барханова.
Эта женщина заинтересовала Мирославу, ведь до этого жизнь не сталкивала её с людьми, умеющими считывать эмоции и малейшие реакции по лицу. Это большой труд, требующий серьезной подготовки и солидного багажа знаний, а Вероника Барханова ещё довольно молода. Навскидку ей лет тридцать пять-сорок. Строгое платье, похожее на то, в котором пришла сама Мирослава. Волосы уложены в элегантную и строгую прическу, макияж яркий, но не кричащий. Барханова выглядела дорого и ухоженно. Только «выглядела», а не была, потому, что платье Мирославы было куплено в бутике, а её, судя по качеству ткани, либо шилось под заказ, либо просто подделка под дорогой бренд.
То же и с туфлями. Зрители по телевизору этого не увидят, но, когда сидишь в трех метрах, не рассмотреть такие тонкости просто невозможно. Видимо, этот «эксперт» приходит на эту передачу, чтобы превратить свое имя в бренд. Глава благотворительного фонда явно сама приплачивает, чтобы сидеть в этом кресле. Ресторатора и ведущего позвали либо для количества, либо для привлечения дополнительной аудитории. Он известный скандалист. Где бы не появился Дмитрий Карасил – шоу гарантировано. Единственный, кто был тут к месту, кроме психолога, — это юрист. Особенно такой бульдог, как Урбанович.
Когда с обязательным представлением было покончено, ведущий присел на соседний диван и обратился к своей главной гостье:
- Мирослава, сегодня вы известный писатель. Вас называют надеждой жанра… Кстати, в каком жанре вы пишете?
- Я пишу психологическую прозу, детективы и фентези, - коротко ответила Мира, надеясь, что никто не станет просить рассказать, что это за жанры и почему она выбрала именно их. Прошло совсем немного времени, и она пожалела, что они говорили не о том, чем детектив от фентези отличается. Но то потом, а сейчас Мира обрадовалась, что Адриан не стал развивать эту тему.
- Каково это быть на вершине успеха? – сверившись с планшетом в руках, спросил Вильнов. – Вас любят читатели и критики, собираются экранизировать и на вас равняются. Потрясающий результат как для тридцати трех лет. Конечно, вы не дали миру новые заповеди и вас не распяли на кресте за грехи человеческие, но ваши достижения тоже не могут не поржать.
- Я не чувствую, что моя жизнь или я сама как-то изменилась, - взвешивая каждое слово ответила Мира. Тут главное соблюдать баланс, чтобы не выглядеть пафосной, скучной или ложно скромной, и в то же время не брякнуть что-то такое, что можно было бы использовать против неё в будущем. – В начале моей карьеры мне приходилось много работать, и сейчас, когда у меня стало так много читателей, мне приходится работать ещё больше, чтобы никого не разочаровать.
- Как вам помогает в этом собственный жизненный опыт? – спросил Адриан, слегка подавшись вперед.
Мира решила ответить обтекаемо:
- Каждый писатель в той или иной мере использует свой собственный жизненный опыт, во время написания.
Но Вильнова этот ответ не устроил:
- И в чем же это воплощается? – его глазки буквально впились в Миру, следя за реакцией на вопрос.
Немного подумав, она спокойно ответила:
— Это описания мест, в которых я бывала, иногда описания людей, как внешностей, так и характеров.
Этот ответ был более конкретный, но все равно довольно обтекаемый и ни о чем.
Адриан кивнул, будто соглашаясь с ответом, но Мира видела, что ему этот ответ не понравился. Он пытался её к чему-то подвести. Но к чему?
Барханова решила вмешаться в разговор:
- Кстати, это чувствуется по книгам, - приятным и хорошо поставленным голосом заметила она. – Чувствуется, что вы знали, о чем писали, что вы видели все, что описывали, поэтому появляется эффект присутствия. При этом, несмотря на то, что словарный запас у вас довольно скромный, как для популярного писателя, вы создаете очень достоверные образы. Люди используют те слова, которые должны использовать, имея тот уровень образования и интеллекта, который вы им приписываете в книге, одеваются соответственно своему статусу, и их поступки укладываются в рамки того, как должен поступать такой человек в определенной ситуации.
- Что вы имеете в виду? - спросил Адриан.
Барханова поправила очки, прежде, чем ответить:
- Я имела в виду, что в книгах Мирославы гопники не выражаются высоким слогом и не сочиняют стихи, мамочки, гуляющие с колясками по улице, обсуждают рецепт пирога или что вчера было в любимом сериале, а не то как надёжно защищены коды ядерного запуска, а дети в это время не решают теорему Ферма. Каждый герой занимает свое место, развит настолько, насколько возможно при его социальном положении и жизненном багаже. То есть книги написаны достоверно.
- Спасибо, - благодарно улыбнулась Мира, не забывая следить за Адрианом. Кажется, её немного обманули, когда говорили о том, что передача будет о том, какая она молодец. Эта акула надеется на сенсацию и будет стараться вызвать у неё эмоцию. Его ждет разочарование. Мирослава сейчас мама и прекрасно понимает, что любое сказанное ею слово рикошетом отразится на Богдане. Если она даст повод считать себя расисткой, то Даночку будут называть «дочерью расистки» и так дальше. Современное общество очень жестоко и ошибки, благодаря соцсетям становятся достоянием гласности практически мгновенно.
Жаль Адриана, но Мирослава не даст повода сделать так, чтобы Богдане было стыдно за мать.
- Меня тоже всегда поражала продуманность ваших персонажей, их достоверность, - вставила свои пять копеек Лариса Кулакова, хотя Мира сомневалась, что та не то что читала хоть одну из её книг, хотя бы просто понимает слово «достоверность».
- Я только хотела об этом сказать, - подхватила её мысль Барханова. – Удивительный психологизм даже там, где его, казалось бы, не предполагает жанр. Вы даете своим персонажам привычки, вы наделяете их характерными словечками и жестами. Я, как физиогномист, подмечаю такие вещи. Для того чтобы так ярко и так правильно описывать поведение человека, нужно изучать специализированную литературу, либо полностью погрузится в среду, то есть годами изо дня в день сталкиваться с описываемыми вещами.
В её речи появилась пауза, и зал зааплодировал. Мира успела заметить, что аплодисменты начались немного раньше, чем люди начали хлопать в ладони. То есть кто-то включил звук, а зрители подхватили. Барханову просто заткнули.
- Скажите, - снова обратился к Мирославе Вильнов. – В интервью журналу «Красотка», вы говорили, что во всех своих книгах стараетесь доносить до читателей определенные мысли, хотите, чтобы они учились тому, что правильно, а что нет.
Мира кивнула:
- Сюжет и персонажи – это средства. Донести важную мысль – это цель. В связки все работает, по отдельности нет.
Возникла небольшая пауза. Адриан чего-то ждал. Мира думала, что он ждет более развернутого ответа от неё. Позже, вспоминая и анализируя этот момент, она догадалась, что Вильнов ждал, пока зазевавшаяся Куликова заучено произнесет ту реплику, ради которой её взяли на этот эфир:
- Чтобы рассказывать миллионам о том, что хорошо, что плохо, нужно самому быть очень высокоморальным человеком.
- Хорошее замечание, - оживился Вильнов и сев поудобнее, спросил: - Как вы сами оцениваете свои моральные качества?
— Это не корректный вопрос, - спокойно ответила Мира, вспоминая список вопросов, присланный ей. Там не было ничего подобного.
- Почему? – сделал удивленные глаза ведущий.
Мирослава решила, что Вильнов импровизирует, пытаясь вытолкнуть её на тонкий лед. Ему нужны рейтинги. А на рассказах о том, какой кто-то положительный, рейтингов не сделаешь. Зачем только она согласилась участвовать в этом цирке?
Но контракт с дьяволом подписан, так что, глубоко вдохнув, Мирослава объяснила вполне очевидные на её взгляд вещи:
- Потому, что ни сам человек не может говорить о своих моральных качествах объективно, хотя бы потому, что у каждого свой моральный компас. То, что для одного человека неприемлемо, для другого будет нормой. К тому же рассматривать поступки отдельно от обстоятельств, в которых они были совершены тоже неправильно. Убить беззащитного человека – преступление. Убить беззащитного человека, чтобы спасти сотни жизней… допустимо ли это? Например, если это террорист, обвязанный бомбой.
- Хм-м, - протянул Вильнов. – Вы правы. Поступки нужно рассматривать в контексте. Скажите, а что вы думаете о семейных ценностях?
Не подозревая ничего плохого, Мирослава ответила:
- Семья – это один из столпов общества. Это корни, которые питают и помогают. В любой нормальной семье есть взаимопонимание, поддержка и любовь.
Грянули аплодисменты, и в этот раз Мирослава заметила небольшое касание ведущего к планшету. То есть это он дирижировал толпой в зале и направлял беседу в нужное ему русло. Что же он задумал?
Вильнов встал и прошелся вокруг кресла, прежде чем стихли аплодисменты, и он смог заговорить снова.
- Я не мог не заметить, что вы так и не ответили на мой вопрос, - мягко сказал он. – Вы считаете себя хорошим, высокоморальным, воспитанным человеком?
Мире не нравилось, какой оборот принимала беседа поэтому разнервничавшись, она ответила быстрее, чем успела обдумать ответ:
- Мне в этой жизни не за что краснеть. Так что думаю да, меня можно причислить к когорте хороших людей.
Вильнев сделал несколько медленных шагов, как бы обдумывая следующие слова, но Мира поняла, что он слушает, что ему говорят в микрофон, и заговорил:
- Я абсолютно согласен с вашими словами о том, что только наше окружение может сказать насколько мы хорошие люди. Чем ближе к нам люди, тем больше они знают о наших поступках, о контексте этих поступков и о том, насколько эти поступки можно отнести к хорошим. Поэтому, я хочу пригласить к нам в студию наших первых гостей. Евгений и Екатерина Потапенко!
Мира замерла, как громом пораженная. Вот уж чьих имен не чаяла услышать… Да что там услышать, она надеялась, что никогда в жизни больше не увидит эту парочку. И вот, пожалуйста. Под бодренькую музыку в зал заходят высокий молодой человек в темно-коричневом свитере и джинсах и едва достигающая его плеча макушкой чрезвычайно худая, со впалыми глазами и впалыми щеками женщина. Мирослава с ужасом смотрела на неё. И не скажешь, что между ними всего три года разницы. Мешком висящее на ней платье лишь подчеркивало эту худобу.
- Кто это, Мирослава? – спросил рядом Вильнев.
Хороший вопрос. Кто эти люди? Уже больше семи лет они для неё незнакомцы, чужие люди. К счастью их жизни протекают в разных руслах и никак не пересекаются.
Вильнев ждал ответ, но у Мирославы его не было. На диванчике напротив сидели её брат и сестра. Но у неё язык не поворачивался так их назвать в голос.
- Что же вы молчите? – настаивал Адриан.
Наконец, устав ждать ответ, он обратился к вновь прибывшим гостям:
- Может, вы расскажете нам, кто же вы и что связывает вас с одной из самых известных писательниц страны?
Мира не удивилась, что первой заговорила Катька, ведь она всегда была наглее и смелее:
- Меня зовут Катя, а это мой брат – Женя. Мирослава наша сестра, - она говорила на повышенных тонах, не то обвиняя, не то возмущаясь.
- Надо же, как интересно, - Вильнов смаковал момент, - я просмотрел множество интервью, но нигде не видел и не слышал, чтобы вы, Мирослава, рассказывали о семье. С чем это связанно? Может вас удочерили в детстве? Вы не знали о том, что у вас есть семья?
- Мы вместе выросли, - с готовностью рассказала Катька своим прокуренным, больше похожим на мужской голос. Подсознательно Мира все время ждала, что вот-вот и она зайдется в кашле заядлого курильщика, или сплюнет на пол. – Но семь лет назад, когда книги Мирославы стали популярными и она начала хорошо зарабатывать, она собрала вещи и ушла, оборвав всякие контакты.
- То есть вы сейчас видитесь впервые за семь лет? – ужаснулся Вильнов. – Как же так? Вы же родные люди!
Его лицо выражало участие, толпа в зале пораженно заахала и осуждающе зашумела, как море.
Прежде, чем хоть кто-то ответил, заговорил Вредник.
- Вот вам и важность семьи для каждого человека, - он презрительно фыркнул в сторону Мирославы.
- Легко говорить о том, что правильно, что нет, пока самой не нужно воплощать в жизнь эти моральные нормы, - неодобрительно сказала Варжановская.
Вильнов переводил взгляд с экспертов на Мирославу, и обратно. Наконец, он не выдержал и предложил:
- Возразите что-нибудь против этих слов, если считаете, что все было не так, Мирослава. Расскажите нам правду, если ваша сестра врет.
Ответа снова не было.
- Я думаю, что все немного сложнее, - сказала Барханова и поправила очки. – Мирославу эта встреча совершенно не обрадовала. Посмотрите на её позу: она даже не смотрит в их сторону, повернулась боком, как будто отгородившись. Думаю, между вами была ссора. Я права?
И снова Мира промолчала. Она просто не знала, что им ответить и как рассказывать о своих отношениях с семьей. Зачем они пришли? Хотя… она точно знала зачем. Эта парочка хотела денег. Они всегда хотели денег и благ, как саранча, пожирая все вокруг себя. Все, чего они касались, портилось и увядало. Не так Женя, как Катька. Женька просто тюфяк, у него нет своего мнения, только раздутое эго. Но вот Катька… Катька из тех людей, которых называют энергетическими вампирами. Она любительница раздуть скандал на ровном месте и очень долго смаковать. Она истощит всех вокруг себя эмоционально и физически, выпьет все силы, и выбросит за ненадобностью.
Когда-то Мире было легче согласиться с нею, чем спорить. Потом соглашаться стало все труднее. Катька и Женька забирали все больше её жизни. И дружно подавляли сопротивление. Все больше обязанностей ложились на плечи Миры, независимо от того были у неё силы для того, чтобы с ними справляться или нет. И если Мирослава не справлялась, то её так или иначе наказывали.
Как рассказать о той жизни, чтобы это не выглядело попыткой выгородить себя? Или какими словами можно будет донести всю отчаянность того существования, которое жизнью-то назвать трудно, что бы Миру не жалели, или чтобы это не выглядело попыткой вызвать жалость?
А потом она осознала – не важно, какими словами она будет отвечать и объяснять. Чтобы она не сказала, все станет дровами для костра, который вспыхнет.
Мира посмотрела на Катьку.
Уголек уже тлеет, уже ждет того ветерка, который раздует пламя. Любое слово – осторожное или нет – и эту стихию будет не остановить.
Мирослава посмотрела себе под ноги и покачала головой, отказываясь отвечать.
Вильнов снова переключился на Катьку:
- Скажите, Екатерина, - он сглотнул, подбирая слова. – Что между вами произошло? Почему самые родные люди вдруг стали чужими? Или это произошло не вдруг? Какие события этому предшествовали? Вообще, - он обрадовался идее, пришедшей ему в голову, и возбужденно предложил: - Расскажите, каким было ваше детство? Как вы росли?
- Ну, - шумно вдохнула, и мгновенье помолчала Катька, прежде чем ответить. – Мы жили бедно, чего скрывать. У нас была небольшая двушка и пять человек в ней. Старенькая мебель, помню даже, как нам отключали свет за неуплату. Трудно было. Но мы старались что-то делать, помогать, подрабатывать.
Мира помнила эти годы. Это была настоящая преисподняя: каждый день нужно было вставать в пять, пока все спят, чтобы приготовить покушать и переделать хоть часть домашней работы. На ней были уборка, стирка и младший брат. Мама работала на складе и много пила. Папа тоже работал сторожем где-то. Как потом оказалось, он сторожил постели маминых подружек, пока она тяжело работала, перенося товары на складе, изо дня в день, больная и здоровая. Постепенно она из женщины превратилась во что-то среднее, между мужчиной и огром из старых детских книжек. Мирослава даже не ругала её за то, что мама начала много пить. Почти все время, что она её видела, мама храпела на диване, стоящем в зале. На Катьку уже тогда управы не было. Она делала, что сама захочет и никого не слушала. Женька был совсем маленьким.
Из-за того, что мама постоянно или работала, или спала, папы почти никогда не было дома, а когда был, он тоже отсыпался или после работы, или перед работой, Мира должна была заниматься домашней работой и готовкой очень тихо, чтобы никого не разбудить. Если просыпалась мама, то частенько можно было отхватить кипятильником по спине, за то, что «ей и так тяжело, неужели нельзя хотя бы полчаса поспать, спиногрызы проклятые, нашо я вас порожала, в своем доме покоя нет! Когда я уже здохну…». А если просыпался папа, то поднимался крик, после которого поднималась мама и дальше по тому же сценарию.
Папа ушел, когда Мире было двенадцать, почти тринадцать. Ничего от этого не изменилось, разве только мама стала пить больше и к ней домой начали захаживать подружки. Катерина вспоминала другое детство:
- Мама тяжело работала, чтобы обеспечить нас пропитанием и всем самым необходимым. В итоге у нас всегда была еда и более-менее нормальная одежда.
Мира отвела взгляд в сторону, вспоминая, как именно мама "тяжело работала". Пока с ними был папа, такие-сякие деньги в семье были. Все же мама его любила, и многое делала не для детей, а для него. Но она была мулом, заезженным работой. А ему хотелось молодую грациозную лошадку для верховой прогулки, с бубенчиками и ленточками в гриве. И когда он ушел, мама все забросила. Дети ей были не нужны.
Тяжело работала?
Ну, можно и, так сказать. Если беспробудное пьянство в сомнительных компаниях можно так назвать. К тому моменту уже не было работы на складе, были только детские деньги, которые она получала. И их и правда, было тяжело пропить в первые два дня по получении. Но мама молодец, мама старалась!
Работала в основном Мирослава. Она бралась за любую работу, какую могла найти. Но много ли работы может найти девочка в десять тринадцать лет? До четырнадцати она занималась в основном репетитором, делала за других домашние задания за еду или деньги, присматривала за другими детьми как няня. Женю при этом приходилось брать с собой, потому, в два года мать его едва не убила. Ей захотелось выпить, а малой никак не ложился спать. Так что она налила ему водки в бутылку с очень сладким чайком. Но не рассчитала дозу. Мира вовремя вернулась домой и вызвала скорую. Мать тогда чуть не лишили родительских прав. Им троим выдали по мусорному пакету, в который нужно было собрать все необходимое, и забрали в приют. Катька рыдала и даже кидалась на Миру с кулаками, обвиняя её в том, что это вообще случилось: «Зачем ты скорую вызвала? Что бы с ним было? Проспался бы и все!». Правда, не таким литературным языком. Но из криков сестры Мира узнала две простых вещи: пусть бы малой сдох, лишь бы их не отправляли в приют, и то, что его уже не первый раз так подпаивали.
Каким-то образом всех троих вернули матери. Первое, что она сделала, вернув детей домой – избила Мирославу до такого состояния, что ей было трудно встать ещё несколько дней. Началось все с кипятильника, потом в ход пошел отломанный карниз, валяющийся на полу и, кажется, что-то из кухонной утвари. После того, как мама несколько раз хорошенько огрела Миру по голове, все происходящее уже было как в тумане.
Катька вообще жила как на другой планете. «Мы» старались подрабатывать? Если она о том, как одно лето продавала квас, и доработалась до большой недостачи, то да это было. При этом новости про большую недостачу вылезли аккурат перед школой. Мире тогда было уже семнадцать, и она с пятнадцати лет работала официанткой. Чтобы выплатить недостачу, ей пришлось практически без выходных работать в кафе и брать дополнительные смены посудомойкой. Иногда она приходила в час-два ночи, иногда в четыре. Не важно. В пять утра ей нужно было встать и приготовить покушать, затем собрать Женю в садик. Он был маленький и не помнит, как рыдал в садике, просил, чтобы Мира не бросала его, потому, что за ним придет Катька, а она сильно бьет.
Сложное было время.
Закончилось оно тем, что Мирослава упала в обморок от переутомления и её забрала скорая. В больнице она пробыла около недели. Первые пару дней все было плохо – у неё была высокая температура, и собственное тело практически не слушалось. Такое ощущение, что оно было из ваты. Мирослава вроде все чувствовала, но не могла сжать руку в кулак, держать ложку рукой, или самостоятельно вставать. Сколько лет прошло, а она помнила это жуткое чувство, когда хочешь в туалет, но даже на бок перевернуться не можешь. Постепенно врачи поставили её на ноги и, как только смогла стоять на ногах, Мира вернулась домой. Там был Женька, за которым некому смотреть.
Мама была пьяна и даже не заметила, что старшей дочери не было дома неделю. Это была хорошая новость. В таком состоянии, в каком тогда была Мирослава, очередные побои она бы не перенесла. А Катька... Катька была зла и аргументировано объяснила, почему не приглядывала за братом, как ей тяжело было все это время, как несправедливо по отношению к ней было оставить Женьку на неё, и насколько важно отдать деньги вовремя. До нужной сумы заработанных Мирославой денег все равно не хватало, так что пришлось продать её (Миры) первый мобильный телефон, и кое-что из дома.
И правда, было тяжело.
Тяжело было пропускать несколько первых недель учебы, тяжело было ходить в обносках, купленных в секонд-хэнде, терпеть насмешки и издевательства в школе, побои, работать до изнеможения и объяснять маленькому Женечке, почему у него нет игрушек, как у соседских детишек или почему ему не покупают мороженное. Иногда хотелось упасть посреди улицы и кричать, кричать, кричать... Иногда хотелось оказаться на месте Жени, хотелось не понимать, насколько убогим было их существование... Чаще хотелось быть Катькой, быть человеком, которому весь мир должен, который всегда лучше всех знает, как правильно поступить, и никогда не слышит советов, быть тем, в чьих ошибках виноват весь мир, но не она сама.
Никогда, пока росла, Мирослава не хотела быть собой.
- Я помню, как воспитывала брата и занималась домашним бытом, - продолжала Катька. – И на нас была домашняя работа.
И Мирослава даже не сомневалась, что она это помнила. Это особенность мышления Катерины. Она придумывает что-то, затем так часто повторяет, что даже сама начинает в это верить.
- У вас было тяжелое детство, - чуть не прослезилась Варжановская.
- Вы себе даже не представляете, - трагичное выражение на лице Катьки могло растрогать даже камень, не говоря уж про экспертов и зрителей в зале. – Мирослава уже тогда почасту пропадала из дома. Однажды она неделю не ночевала дома…
- Как же так?! – изумленно-возмущенно воскликнул Вильнов. – Вы совсем недавно говорили нам о том, как важна для вас семья. Как же верить вашим словам после таких откровений? Где вы провели эту неделю? Чем вы занимались?
Мира покачала головой, отказываясь отвечать.
- А как же ваша мать? – спросила Варжановская. – Как она отреагировала на то, что дочери не было дома неделю?
Катька шумно вздохнула, как бы вспоминая, как это было:
- Очень переживала, конечно. Но искать её не стала, потому, что, во-первых, Женя был маленький, и его нельзя было бросать одного, во-вторых, мама на тот момент очень болела и тоже нуждалась в уходе. К тому же Мира часто возвращалась поздно или даже не ночевала, так что мама решила подождать…
- Неделю? – рыкнул Дмитрий Карасил. – Ваша мама неделю ждала, пока дочь вернется домой?
- Она что её не искала? – вклинилась Варжановская, снова перетягивая внимание на себя. - Если бы это была моя дочь, то я бы перевернула все в округе, поставила бы на уши вообще всех, но нашла бы её. К тому же, судя по тому, какая разница у вас в возрасте с братом, вы вполне могли бы за ним присмотреть.
- Да на крайний случай всегда можно обратиться к соседям, - не осталась в стороне Барханова. - В такой ситуации, когда пропал человек, никто не откажет в помощи ближнему.
Мирославе даже стало интересно, как лишь иногда просыхающая мать могла её искать и почему Катька не рассказывает о том, что Мира не просто не ночевала дома, а была в больнице.
Да, домашние узнали об этом только тогда, когда она вернулась домой после выписки. Но они знают это. И, тем не менее, продолжают рассказывать историю так, чтобы у тех, кто все это слышит, складывалось впечатление, что Мира просто загуляла.
Катька вздохнула:
- Поймите правильно – мама болела, она тогда была одна с маленьким ребенком, и я подрабатывала перед школой. Если бы с Мирой все было нормально, то конечно мы бы выкрутились и искали её. Но как вы думаете, если мы уже привыкли что она куда-то уходит, возвращается, когда захочет. Может сутками дома не появляться. То, повторюсь, как вы думаете, мы сильно переживали? Мы думали, что она опять где-то таскается. И, к сожалению, не ошиблись.
- У нас, кстати, есть комментарий, по этому поводу от вашей соседки, - вклинился Вильнов и сказал: - Внимание на экран.
На большом экране появилась их соседка – баба Уля. Показали её небольшую, более чем скромную квартирку, убогонькую одежду и скудное убранство кухни, где снимали сюжет. На фоне листающей старый фотоальбом и что-то рассказывающей старушки, женский голос очень эмоционально рассказывал:
- Ульяна Яновна помогала строить дом, в котором сейчас живет. Тут же, на стройке она познакомилась со своим будущим мужем, с которым прожила душа в душу больше сорока лет и вырастила шестерых детей. Она не понаслышке знает, как жила семья Потапенко. И Ульяна Яновна хочет рассказать все, что знает, чтобы страна узнала правду.
Баба Уля и правда жила по соседству с семьей Миры, сколько она помнила. Смутно вспоминался её муж. И то больше как посторонний мужчина, как кто-то, с кем она когда-то пересекалась, а не как кто-то совершающий действия, живущий рядом и как-то влияющий на её жизнь. То есть Мира не могла вспомнить, чтобы он ходил с работы на работу, здоровался или ел мороженное на улице. Муж бабы Ули вспоминался как безымянная немая фигура в черном костюме, великоватом для него. Возможно, Мира вспоминала фото с ним, потому, что в детских воспоминаниях он именно таким и был – плоским, двухмерным.
Годы прошлись катом по бедной женщине. Она и тогда была в возрасте, а сейчас с испещрённым глубокими морщинами лицом, с обвисшей как у бульдога кожей, так и вовсе казалась буквально восставшей из мертвых. Когда Мира работала официанткой, руководство разрешало забирать остатки еды после банкетов. Баба Уля одинокий человек, хотя и вырастила шестерых детей. Но их разбросало по свету, и старушку некому было досматривать. Маленькой пенсии не хватало, так что Мира время от времени подкармливала её той едой, что приносила.
Неужели и она поддержит всю ту ложь, что перед этим прозвучала?
Пошаркав губами, баба Уля заговорила:
- Ну, а шо вам россказать? Хороша була девочка, добра. Мальчика ихнего любила, постоянно с ним сидела и шось учила. Токмо и чуть было в форточку: бу-бу-бу, бу-бу-бу. Он может и не помер, потомушо, була Мира. Она ему за маму була. Всю семью тянула. А они и рады стараться. Погоняли, шо ту коняку и загнали. Она на неделю пропала, а потом я её перестрела и спросила, де она была. В больнице была, и никто её не искал, пока ещё жратва и деньги были.
Как только изображение пропало, Вильнов, предвосхищая возмущение и возражения, спросил у Катьки и Женьки:
- А вот ваша соседка, и у неё совсем другие воспоминания о том времени. Как вы можете это объяснить?
Если он думал, что подловил Катьку на лжи, то не на ту напал. Фыркнув, на это свидетельское показание, она ответила вопросом на вопрос:
- Может потому, что эта старуха всегда ненавидела меня и маму? Может потому, что мы всегда все делали не так? Не так работали, не так жили, не так готовили или воспитывали Женю. Если её послушать, то мы с мамой два алкоголички и проститутки, Женька байстрюк, а Мирослава ангел, вторая мать Тереза!
- Но почему она так настроена против вас? – участливо спросил Вредник, чей живой позитивный голос не соответствовал жалостливому выражению лица и тону. Из-за этого все, что он говорил, казалось не то что фальшивым… скорее неправильным. Как… как кусочек твердого сыра, плавающего в борще.
- Да потому, что она выжившая из ума старая маразматичка, - огрызнулась Катька, и тут же сменила тон, когда услышала общий неодобрительный гул. – Извините, я знаю, что неправильно так говорить про старую больную женщину. Но она мне все детство испортила, столько крови выпила, что вы себе не представляете. Она ни кому проходу не давала. Все соседи от её постоянных нападок просто выли!
- Но о вашей сестре Ульяна Яновна отзывалась хорошо, - заметил Урбанович, цепко следя за реакцией Катьки.
Та и на это нашлась что ответить:
- Потому, что она Мирку почти и не видела. Её ж практически никогда дома не было…
- Кого? Ульяны Яновны? – не понял Вредник.
- Нет, Мирки, - слегка раздраженно уточнила Катька. Зал гудел, как растревоженный улей, обсуждая все, что происходило. Эксперты переглядывались и перешептывались.
Мира не могла ни на кого смотреть. Та часть её прошлого, про которую рассказывали, сейчас казалась чем-то далеким, чем-то, что было не с ней. И, чего греха таить, Мирослава надеялась, что никто никогда о ней не узнает. Не потому, что ей было стыдно за те времена. Она сказала правду Вильнову – ей в этой жизни не за что краснеть. Мира много работала и делала все от себя зависящее, чтобы сделать жизнь тех, кого любит лучше. Делала тогда, делает и сейчас. Её вина была лишь в том, что она не умела настоять на своем, никогда не была твердой. Если бы Мирослава проявила настойчивость и твердость, то когда выросла, могла бы силой и угрозами заставить мать бросить пить, могла бы забирать у неё соц.помощь, чтобы покупать на неё еду, одежду, оплачивать коммунальные платежи. Все могло быть по-другому.
Но вышло все так, как вышло.
- Мы снова возвращаемся к загадочным загулам уважаемой госпожи Дервиволк, - Вильнов плавно вернул разговор нужное ему русло. – Что вы о них знаете?
- Да ничего, собственно говоря, - пожала плечами Катька. – Она не считала нужным передо мной объясняться.
- Как так? – Вильнов выглядел искренне возмущенным. – Это же ваша родная сестра! Неужели вы не узнавали, куда она так надолго пропадала? Неужели вам было все равно?
Зал роптал, эксперты ждали ответа. Катька фыркнула:
- О чем вы, Адриан! Вы уже полчаса задаете Мирке вопросы. Много ответов получили?
Мирослава молча сидела и слушала, все, что говорит сестра. Её бросало то в жар, то в холод, в ушах стучало, разболелась голова. И все же она не собиралась возражать или спорить. Она знала, чем это закончится. Вильнову лучше бы взять с неё пример.
Адриан оказался упрямым малым, и, прочистив горло, он попытался зайти с другой стороны:
- Но какие-то предположения у вас должны были быть? Ваша соседка упомянула, что Мирослава тянула на себе всю семью. Возможно, она работала?
- Да, конечно, работала! Только денег мы не видели, - закатила глаза Катька. – У нас всегда был какой-нибудь жидкий суп на обед, завтрак и ужин. Или объедки из кафе, где она работала. Хотя я знаю, сколько денег ей платили, мне ещё тогда знакомые рассказывали, сколько у них получают, и сколько им чаевых платят. И на её зарплату можно было нормально жить! Можно было хорошо одеться и обуться, можно было сделать ремонт, и мебель поменять. Конечно, не сразу, постепенно. Но Мирка всегда думала только про себя.
Мирослава чуть не заплакала от обиды и едва заметно покачала головой. На те деньги, что она зарабатывала невозможно было не то что ремонт сделать, а и просто одеться или обуться. Этих денег едва хватало на еду и оплату долгов по коммунальным услугам. Их кстати накопилось так много, что пришлось несколько месяцев оплачивать все, чтобы им опять подключили воду и газ, потом свет. Много ли могла бы заработать школьница с маленьким ребенком на руках? Катька об этом даже не вспоминает, но маленький ребенок это большие расходы: он болел, очень быстро вырастал из одежды, ему нужна была нормальная полноценная еда.
И это неправда, что был только суп. Точнее, не вся правда. Суп появился позже, и в первое время, когда он появился, Катька была ему рада, как и непередаваемо рада той еде, которую сейчас называет объедками. А когда папа ушел, и мама совсем спилась, когда по несколько дней у них дома были чужие люди и Женька с голоду чуть окурки не ел, Мира покупала дешевую пшеничную кашу, которую запаривала горячей водой. Это было безвкусно и часто даже почти несъедобно. Но это все, что у них было. И воду она брала у той самой бабы Ули, которую сейчас так ругает Катька. И эта же бабуля, которую сестра описывает как ополоумевшего Гитлера в юбке, подкармливала Женьку хлебом и молоком, иногда конфетками. И присматривала за ним, пока Мира была на работе.
Катьке всегда всего было мало: мало денег, которые Мира приносила домой, мало еды, мало одежды. Почему-то она вбила себе в голову, что официантка в кафе зарабатывает миллионы. И не важно, что это гроши. Вынь и положь ей тут миллион. И если бы в один момент Мира так и сделала бы, то она бы спросила: почему только один?
Мира много раз пыталась объяснить, что у Катьки слишком высокие запросы. Но объясняться с нею можно было бы с тем же успехом, что и доить козла. Какую-то жидкость получить можно, но нормальный человек пить это не станет.
- А вы не пытались с нею поговорить? - спросил Вредник. – Я уверен, что если найти правильные слова, то достучаться можно до любого…
- Мы часто пытались с нею говорить, - вздохнула Катька, вспомнив, что тут не театр одного актера, и показала жестом на сидящего рядом брата. – Даже Женя говорил ей, что пора искать другую работу, что на те деньги, что она зарабатывает мы еле живем.
- Можно было… я не знаю… - вмешался Дмитрий Карасил, - показать ей какой-то пример или взять да и найти другую работу. А то говорить все молодцы.
Катька закатила глаза:
- Думаете, я сама этого не понимаю? Я почти каждый вечер после работы разговаривала с Миркой и говорила ей, чтобы она ехала на заработки. Там можно было бы заработать на нормальную квартиру, а то наша двушка не резиновая.
Мирославу аж передернуло от воспоминаний. Катька не соврала, разговоры были. Из-за них не хотелось домой возвращаться. Каждый день одно и то же! Мира приходила часов в восемь и пока убирала, и готовила, Катька рассказывала ей, как неправильно она живет. При этом, когда возникала настоящая проблема, младшая сестра не собиралась её решать. Ей нравились обсуждения ради обсуждений. Она могла по пять или шесть часов обсасывать возникшую проблему со всех сторон, и любое предложенное решение её не устраивало. От слов: «Давайте хорошенько все обсудим», до сих пор тошно становилось. В итоге если проблема все же не решалась, это всегда была вина Мирославы.
- А она претендовала на эту квартиру? – спросил Урбанович. – По закону у неё есть право лишь на долю квартиры…
- Я вас умоляю, - перебила его Катька. – Вы ту квартирку видели? Двенадцать квадратов, пятнадцать квадратов и кухонька. Что там делить на троих? Её даже не разменять так, чтобы нам с Женькой по квартире было.
- И все же по закону у неё есть право на долю в квартире, - безапелляционно заявил Урбанович, и Катьке его слова не пришлись по вкусу. Еще меньше они пришлись Женьке.
- Та пошла она на хер! – выкрикнул он и Катька начала его успокаивать. Но его прорвало, и поток было не остановить: - Она все это время вкусно жрет, пьет от пуза, живет в роскоши, и ещё хату у меня забрать собралась? Хер ей в рыло! Где она была эти семь лет? Пока мы перебивались в хлеба на воду, она жрала там икру!
Он вскочил на ноги и пошел в сторону Мирославы:
- Вы посмотрите на неё, вырядилась, прическу сделала, накрасилась! А мне ты, что купила за эти годы? Почему я хожу как бомж, жру всякую херню, пока ты живешь как королева?
Мира реально испугалась того, что он её сейчас ударит. Но внезапно с места вскочи ресторатор и встал между ними:
- А что она тебе должна? – спокойно спросил Карасил. – Ты ей не сын, содержать тебя она не обязана.
- Господа, прошу вас, успокойтесь! – раскудахтался бегающий вокруг них Вильнов. – Прошу вас, держите себя в руках!
- Кто вам вообще дал право упрекать её в достатке? – спросила Барханова, отвлекая внимание Женьки на себя. – Все, что у неё в жизни есть, заработано тяжелым трудом. Никто не пришел и ничего не подарил Мирославе за просто так. У вас две руки, две ноги и голова. Вы могли бы так же пойти и заработать на жизнь. Почему вы требуете, что бы сестра обеспечивала вам какие-то блага и попросту содержала вас?
- Да знаю я, как она зарабатывала все что есть, - сплюнув на пол, Женька вернулся к Катьке и плюхнулся рядом. Он был похож на волка, готового в любой момент напасть.
- Но я все равно не понимаю, каким образом вы можете на эти деньги претендовать, - Урбанович был спокоен, как гиппопотам. И так же опасен.
- Я её брат! – рявкнул Женька, едва не ударив себя по груди.
- И если бы на то была добрая воля Мирославы, то она бы вас поддерживала морально, материально или как-то по-другому, как того требовали бы обстоятельства, - спокойно парировал правовед. - Но у неё такого желания нет, и я по-прежнему не понимаю, какие претензии вы ей предъявляете.
- А я понимаю! – не унимался Женька, как бы его не затыкала сидящая рядом Катька. – Пока у неё денег не было, мы все вместе жили. А как денег зарабатывать начала, так бросила нас в этой нищете! Что, скажешь не так? – он снова обратился к Мирославе. Правда, в этот раз не встал. – Что ты для нас сделала? Хоть копеечку нам дала? Что молчишь? Отвечай!
Мира даже не посмотрела в его сторону.
- Ты жила с нами в квартире и могла бы хоть обои на ремонт купить, - бросила попытки урезонить брата Катька и выступила с ним единым фронтом. – У нас уже обои отваливаются, штукатурка сыпется. Все пора менять. Но тебе все равно, тебя только ты волнуешь и твое благополучие! Могла бы нам окна поменять хотя бы. Но ты всегда думала только про себя.
Мира вспоминала, как они жили. Жила для себя? Это вряд ли. У неё все до копеечки уходило на брата, сестру и дом. Никто не предлагал помощь и не спрашивал, как Мирослава будет решать возникшие вопросы. Ей просто говорили: мама разбила окно, поменяй. У нас закончилось молоко/сахар/хлеб/что угодно, купи. Мама в больнице, на лечение нужно столько-то и столько-то. Дай.
Мира не слышала слов: «Возьми, отдохни, купи себе». Сколько бы не работала, всем вокруг казалось, что она может сделать ещё что-нибудь. Когда Мира говорила, что устала с работы, Катька отвечала:
- После чего ты устала! Не мешки же носила.
Но даже если бы она носила мешки, то Катька говорила бы:
- Ты на работе мешки десятками носишь. Что тебе стоит ещё мешочек перенести?
Сейчас брат и сестра упрекают её в том, что она ни копеечки им не дала. Мира их кормила, платила коммуналку, одевала. И они по-прежнему считают, что её долг перед ними не оплачен. Когда же она так задолжала-то?
- Почему она должна оплачивать вам ремонт? – с нажимом спросила Барханова. И пошла в наступление: - Почему вы не говорите: давай скинемся, помоги нам. Вы все время говорите, что Мирослава вам должна. Вы перекладываете на неё вообще все обязанности. Почему так?
Катька попыталась выкрутиться:
- Вы неправильно поняли, - её тон мгновенно стал ласковым и заискивающим, - мы не просим её сделать вообще все за нас. Но нам обидно, что наш близкий человек отвернулся от нас, загордился и теперь мы не достаточно хороши, чтобы она снизошла до общения с нами. Мирка сидит рядом и даже не смотрит на нас.
- Вас это сильно ранило, - вдруг ожила Лариса Куликова. Но при этом у неё был не сочувствующий вид, а скорее радостный. Наконец, подвернулся момент, чтобы вставить одну из заготовленных ранее фраз.
- Нет, - возразила Барханова. – Если бы их ранило именно это, то Екатерина и Евгений говорили бы о своей боли, о чувствах и эмоциях. Рассказывали бы нам об одиночестве брошенных, покинутых людей. Но они зачитали перечень требований.
- Я согласен, - вклинился ресторатор. – Это похоже на список финансовых претензий. Похожий диалог у меня был с женщиной, которая врезалась в мою машину: вы мне должны столько-то и столько-то, за такие и такие повреждения.
- А почему мы не должны от неё ничего требовать? – подбоченилась Катька. – У неё есть деньги, почему не поделиться?
- То есть это единственное, что вы хотите от неё? – уточнила Барханова.
- Нет, - сказала Катька.
- Да, - одновременно ответил Женька.
- Вопросов больше нет, - откинулась в кресле физиогномист.
Мирославе вдруг стало очень стыдно за все происходящее. Как будто её с головой окунули в грязь. А ведь запись этой передачи покажут по телевиденью и зальют в интернет. А то, что однажды попадает во всемирную сеть, уже никогда оттуда не исчезнет. Когда-то запись этой передачи посмотрит Богдана и спросит: "Мама! Неужели это правда?!".
Что ей ответить? Ведь Катька не остановится и не замолчит. Она вытащит на свет божий любую грязь. Ей самой терять-то нечего.
И точно, решив оправдаться в своем фирменном стиле – рассказав, что она не настолько плохая, потому, что кто-то другой тоже плохой – Катька, подавшись вперед всем телом, и едва не вскочив с дивана, энергично заговорила:
- Мы имеем право с неё требовать деньги! Она нами воспользовалась! Использовала нас и выкинула! Поднялась в жизни за наш счет!
- Что вы имеете в виду? – тут же оживился Вильнов, напомнив Мире собаку, почуявшую дичь и ставшую в стойку.
Катька была рада стараться:
- Это её вина, что мы сейчас так живем! Она тратила деньги на себя, хотя могла что-то купить в дом. Могла поменять окна, переклеить обои или мебель поменять! Но она даже гвоздя ржавого в стену не вбила! Все время у неё были одни и те же отговорки: я столько не зарабатываю, у меня нет на это денег, у меня маленькая зарплата. А мы что, миллионы зарабатываем? Почему у меня есть деньги на то, чтобы стеклить окна, а у неё нет? Все, что в этом доме сделано, сделано мною!
Мира ссутулилась, пытаясь сжаться, спрятаться от этих обвинений. Она столько раз их слышала, что могла на память пересказать. И все равно каждый раз на них реагировала.
- Так почему вы не задавали ей этих вопросов, когда она с вами жила? – спросила Варжановская. – Это было бы логичнее, чем теперь выставлять ей счет.
- Мы и тогда говорили, - не смолчал Женька. – Мы говорили: поменяй окна, переклей обои, поменяй сантехнику и так дальше. Но у неё никогда не было на это денег. На всякую ерунду были, а на все, что реально нужно – нет. Теперь у неё есть деньги. Но она нам не помогает. Кому попало, чужим людям помогает, а нам своим родным – нет!
- А вы обращались к ней за помощью, или гордость не позволяла? – спросила Варжановская, всем своим видом выражая недовольство тем, как ей ответил перед этим молодой человек. Он говорил слишком экспрессивно, слишком эмоционально и грубо, напоминая своим поведением больше гопаря из подворотни, спрашивающего есть ли мелочь, чем тех, с кем актриса привыкла общаться.
- Конечно! – ответила за него Катька. – Мы много раз писали ей в соцсетях и отправляли письма в редакцию, где публикуют её книги. Но Мирка не реагировала на наши обращения.
- Почему? – не удержалась от вопроса Лариса Куликова, подперев голову кулачком.
- Я не знаю почему, - искренне пожала плечами Катька, а Мирославу аж передернуло. Все она знала и понимала! Не может быть, чтобы она и правда искренне не могла предположить, почему сестра вычеркнула их из жизни.
Но глядя на Катьку и Женьку, Мира начала сомневаться в собственной памяти и здравости своего рассудка. Они выглядели так, словно все было хорошо, что в один момент сестра ушла из дому и больше не вернулась. ИМЕННО ТАК ОНИ И ДУМАЛИ! В их понимании ничего не произошло, ничего особенного, такого из-за чего стоило бы отлучать их от кормушки.
- А я думаю, знаете, - вмешалась Барханова. – Я наблюдала за реакцией Мирославы. Она вспомнила обстоятельства, при которых вы расстались или рассорились, и она по сегодняшний день испытывает ужас и обиду из-за случившегося. Так что же между вами тогда произошло?
- Вы просто не знаете Мирку, - отмахнулась Катька. – Ей что не скажи – сразу начинаются слезы, истерики. Она постоянно бросала трубку, если слышала что-то, что ей не нравилось, постоянно закрывалась в ванне. Вы спрашиваете, почему я не говорила ей про то, что нужен ремонт и все такое? Во-первых, у неё тоже были глаза, сама могла видеть. И если ей нравилось так жить, то, что я могу сделать? А во-вторых, как можно что-то сказать человеку, который чуть, что – сразу надевает наушники, врубает громкую музыку и делает вид, что не замечает никого вокруг?
Гости и зрители в зале зашумели, обсуждая услышанное, и заглушая слова Катерины.
- Мы понимаем вашу точку зрения! – перекрикивая всех, привлек к себе внимание Вильнов. И дождавшись пока все более-менее стихнут, сказал: – Но у нашего следующего участника свой взгляд на вещи. Встречайте: Ляна Коваленко, в девичестве Ходакова. Одноклассница и, насколько нам известно, единственная подруга вашей сестры.
Под бодренькую музыку в зал зашла прилично, но очень просто одетая женщина, полноватая и с волосами, крашенными в темно-красный цвет. В ней с трудом узнавалась худая как тростинка Ляна из школы, принципиально не желающая перекрашивать и обстригать свои длинные русые волосы.
Кивнув зрителям, Ляна смущенно улыбнулась Мире и, подойдя, села рядом и крепко обняла, зашептав ей на ухо:
- Не переживай, все будет хорошо.
Мира позволила себе на мгновенье поверить ей, и облегчено всхлипнуть. Как же она рада была видеть здесь единственное близкое и родное лицо. Полжизни у неё не было никого ближе. И сейчас, когда все происходящее напоминало дурной сон, кошмар, который никак не закончится, улыбающееся и полное уверенности лицо Ляны было подобно лучу света во мраке.
Ляна вытерла ей слезы и, взяв под руку, чтобы сесть поближе, сделала то, что частенько делала, пока они были детьми – кинулась в атаку, чтобы защитить Мирославу:
- Если послушать эту сладкую парочку, то Мира покажется вам ужасным человеком – нахлебником, пиявкой присосавшейся к этим святым людям. Но уверяю вас, все это неправда!
- И что же я не так сказала? Что было неправдой? – кинулась на неё Катька, с остервенением голодного волка, увидевшего раненую лань. Ляна никогда не молчала в ответ на обвинения и готова была спорить до посинения. Много раз, когда словесные аргументы исчерпывались, в ход шли даже кулаки.
- Ты все переврала, - привычная с давних времен к таким вспышкам и нападкам Ляна, оставалась спокойной. – Например, ты сказала, что Миры никогда не было дома.
- И что, я соврала? – фактически зарычала на неё Катька. – Хочешь сказать, что мне повылазило, и она все время сидела дома?
- Нет, но ты перекрутила факты, и исковеркала все, - не среагировала на её тон Ляна, и обратилась уже к Вильнову. – Миры не было дома потому, что она постоянно работала. Ей не было одиннадцати, а она уже делала за сверстников домашние задания за деньги или просто за еду. Потом начала заниматься репетиторством. Домой привести детей она не могла, поэтому занималась либо у детишек дома, либо в школьной библиотеке.
- Но ведь её же не было! – настаивала на своей правоте Катерина. – Так в чем же я соврала?
- Ты перед тем, как мою сестру оскорблять, лучше на себя посмотри! – Женька готов был горой стоять на защите чести своей старшей сестры. – Кто тут ещё соврал?! А?!
- Ох, с вами бесполезно разговаривать, - махнула на них рукой Ляна. – Вы всегда были двумя бронелобыми и бессердечными эгоистами. В вас как раньше не было ни чести, ни совести, ни благодарности, так и по сей день не появилось.
Женька уже собрался послать ещё в детстве надоевшую ему своими нравоучениями Ляну далеко и надолго, но вмешался Вильнов, не давая конфликту обостриться:
— Это должно было быть тяжело для ребенка, - сочувственно сказал Вильнов, глядя на Мирославу. Она по-прежнему не реагировала на его слова. Ей не хотелось жалости, не хотелось, чтобы в данный момент на неё вообще обращали внимание. Раствориться, исчезнуть из этой вселенной, не быть собой в этот момент времени, вернуться на несколько часов назад, обнять Богдану, поцеловать, почувствовать, как она пахнет, услышать, как она её любит. Если Даночка услышит все, что здесь происходит, то может решить, что не хочет быть дочерью Миры.
- Но у неё не было выбора, - снова ответила за подругу Ляна, бросив на неё короткий взгляд: - Ты уж извини, что я все это сейчас расскажу. Знаю, тебе неприятно вспоминать о тех временах.
Мирослава лишь молча кивнула соглашаясь. Если бы она сейчас возразила, то что бы это изменило? Вильнов остановил бы эту передачу? Ему нужен резонанс, он делает шоу. Тут не до того, чтобы размениваться на чужие жизни и чувства.
Как же Мирослава хотела сейчас быть кем-нибудь другим! Кем-то, кто не должен был здесь сидеть. Хотелось сбежать. Но у неё не было таких денег, с помощью которых можно было бы выплатить неустойку. Ей всегда казалось, что гонорары, которые она начала получать, когда книги стали очень популярными – слишком большие. Мира оставляла себе четвертую часть, а на остальные помогала тем, кому эти деньги были нужнее – таким же детям, которые при живых родителях были сиротами. Те средства, что оставались непосредственно у Миры тоже делились на две части – был трастовый фонд на имя Богданы и средства, которые инвестировались в строительство, в многообещающие стартапы и так дальше. Свободных денег у Мирославы было довольно много, но недостаточно.
Получив молчаливое разрешение, Ляна не молчала:
- Понимаете, мама Мирославы сильно пила и совершенно не занималась ни детьми, ни домом.
- Ничего подобного! – возразила Катька.
Ляна закатила глаза на эту реплику, но так ничего и не ответила.
- А папа? – жадно спросил Вильнов.
- Он ушел через какое-то время после рождения Евгения и больше не появлялся, - ответила Ляна, крепко сжимая руку Миры. – Точнее я не помню, но, если вам это важно знать, спросите у Катерины. И в любом случае он никак не помогал брошенной семье.
- Тебе откуда знать помогал он или нет? – огрызнулся Женька.
Ляна оглянулась на него и все же ответила:
- Ты был ребенком и точно ничего не помнишь. А вот я помню, как мы с Мирой ездили к нему на другой конец города, чтобы попросить денег на молоко и кашу для тебя. А он выгнал нас и пообещал спустить собак, если мы ещё раз там появимся. Кстати, вдруг тебе интересно, твой папинька неплохо устроился. У него семья, последний раз, когда я про него слышала, у них было прибавление – третий ребенок. Я тебе после передачи адресок черкну, познакомишься со сводными братьями и сестрой. Семья там зажиточная, глядишь, какую кость и кинут.
- Ах ты… - Женька побагровел и угрожающе встал. Ляну это не впечатлило. Она лишь фыркнула:
- Лучше седи и не вставай. Муж ждет меня за кулисами и рад будет снова с тобой поздороваться.
- О, чем вы? - мгновенно заинтересовался Вильнов.
Ляна с легким смешком рассказала:
- Когда это случилось, лет восемь назад, мы ещё не были женаты. Я пришла к Мире...
- А она ещё жила со своей семьей? – почему-то решила уточнить Варжановская.
- Да, - отвлеклась на мгновенье, чтобы ответить, Ляна, и продолжила: - Мой теперешний муж, Николай, зашел со мной к Мире, и этот... Рэмбо недоделанный, как раз был под чем-то...
- Был под чем-то? – не понял, что она имела в виду Вредник.
- Да, - подтвердила Ляна, и потом поняла, что у неё спрашивают про вещества, и объяснила:
- В юности он частенько баловался разными наркотиками. Названий не знаю, поэтому не спрашивайте, все равно не смогу сказать.
— Это ужасно! – вращающаяся в интеллигентной среде Варжановская была в ужасе.
- И что тогда случилось? – Вильнов
