Грани ненависти. Ульяна Трофимова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ГЛАВА 35
• ГЛАВА 36
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Что может быть общего между уличным бойцом и окруженной любовью наследницы, у которой есть все? Между наемным убийцей и телохранителем? Между черствым и жестоким правителем огромной империи и хрупкой девушкой, увезенной в рабство? Чтобы выжить, героям придется принимать решения и совершать поступки, им несвойственные, но призванные доказать, что слова "честь", "преданность" и "благородство" - это не пустые звуки. А достоинства, способные стирать любые грани.

ПРОЛОГ

Ночь выдалась страшной и совсем неподходящей для того, что сейчас происходило за резными дверями покоев. Непогода буйствовала вовсю. Молнии то и дело вспарывали небо. Казалось, еще немного ближе – и они подожгут какой-нибудь из шпилей наверху. С куполов крыш не-скончаемым потоком лилась вода. Её стена была такой плотной, что сквозь невозможно было рассмотреть даже находящиеся вблизи объ¬екты. И только многолетнее соседство с ними помогало угадывать смутные, искаженные дождем и кажущиеся почти незнакомыми очертания сада, статуй в нем, домов соседей вниз по холму.

   Громыхало так, что у сиртингина закладывало уши, а мраморная бахрома на арочных порталах террасы дрожала и норовила осыпаться прямо Варлу под ноги. Сиртингин хмурился, то и дело мерил размашистыми нервными шагами террасу и рассеянно поглаживал свою темную курчавую бороду. Не к месту думая, что за сегодняшнюю ночь в ней точно пробьется седина.

   Высокий, статный, казалось, мужчина сгорбился и постарел, переживания истрепали всю душу и усугублялись всякий раз, как он слышал надрывные, полные страдания крики жены.

   Боги всемилостивые, помогите ей. Ибо если что-то случится, не знаю где возьму силы, чтобы пережить это.

   Он прекрасно помнил миг, когда два года назад впервые увидел Адалию. Худющая грязная оборванка, она не вызывала ничего, кроме жалости и омерзения. Но едва Варл взглянул в необыкновенно синие, чуть раскосые глаза, как понял, что пропал навсегда. Купив рабыню, что отнюдь не входило в планы на тот день, сиртингин привез ее домой.

   Отмытая, накормленная, убежденная в том, что теперь находится в безопасности, девушка явила поистине редкую красоту. Как оказалось, под рваным рубищем скрывалось изящное тело. Грязные патлы превратились в длинные локоны такого светлого оттенка, которого, пожалуй, и не встретишь по эту сторону Архипелага.

   Кроткий нрав, недюжинный ум как-то естественно и логично способствовали тому, что за один взмах ее ресниц, за взгляд, адресованный только ему, вскоре Варл готов был отдать все на свете. И таким же логичным и не в меру обсуждаемым стал тот неслыханный и невиданный доселе факт, что хозяин – более того – сиртингин! не только даровал рабыне свободу, но и ввел в свой дом как жену и госпожу.

   Общество не то чтобы всколыхнулось – оно вздрогнуло от такой беспрецедентной дерзости. Но Варлу было плевать. Он любил. Так, как никогда и никого и ни разу не пожалел о своем решении. Адалия стала тем самым лучшим, что было в строгом и жестком сиртингине. Она пробуждала в нем лучшие человеческие качества и утраивала их, как и потребность видеть, слышать, касаться, просто быть рядом. Адалия как-то сразу и бесповоротно стала самым важным из того, что у него было. Стала его жизнью.

   И теперь эта жизнь мучилась и угасала там, за дверью. Сколько раз сильный духом сиртингин замирал в страхе от ее криков. Сколько раз за сегодняшнюю ночь рассудительный и умеющий себя контролировать ван размашистыми нервными шагами направлялся к дверям с намерением ворваться в покои. Сколько раз одергивал и останавливал себя.

   Сейчас он ничего не мог сделать: ситуация не поддавалась ни контролю, ни статусу, ни власти. Все было в руках богов и семейного врачевателя, который находился сейчас рядом с Адалией, чтобы облегчить ее страдания и обезопасить появление первенца на свет.

   Когда Варл уже в тысячный раз возносил молитвы к небесам, внезапно все стихло. С похолодевшим затылком сиртингин впился пальцами в белый мрамор парапета, у которого стоял. Ветер, до того безжалостно гнувший деревья и дождь, шквалами воды заливающий террасу – все вдруг прекратилось и замолкло. Да так внезапно, что Варлу показалось, будто он оглох: такая тишина разлилась вокруг. И в этой тишине мужчина вдруг осознал, что не услышал первого крика ребенка. Вообще ничего не услышал.

   По затылку вмиг побежали холодные искорки, коля страхом, обливая спину ледяным потом. Не в силах больше терзаться Варл ринулся к двери, но та внезапно распахнулась сама, и появившаяся на пороге служанка сделала приглашающий жест.

   Сиртингин на негнущихся ногах переступил порог. Полумрак просторной комнаты, все ее пространство, казалось, пропахло кровью. И даже десятки свечей, ароматы сандала и роз не могли развеять ощущение мук. Варл подошел к ложу. Прислужницы перестали суетиться вокруг и тихо замерли у стен. Лысеющий уже врачеватель омывал руки в тазу. И вода в нем казалась багряной в отсветах неверного пламени светильников.

   – Как она?

   – Все прошло хорошо, ван сиртингин. Долго, но хорошо. И ванни, и ребенок в порядке. У вас дочь. Поздравляю.

   – Тебе огромная моя благодарность, достопочтимый Рост, – два перстня с огромными камнями и увесистый кошелек перекочевали в еще дрожащие от усталости руки старого лекаря. Тот с достоинством поклонился и вышел из покоев.

   Прислужницы расступились перед ложем, и сиртингин, наконец, смог подойти к жене. Измученная, но счастливая та взглянула на мужа.

   – Я думал, сойду с ума, пока это случится. – Варл поцеловал свою женщину, пригладил взмокшие на висках волосы. – Как ты, моя ванни?

   – Все хорошо. – Кивнула на резную люльку под тонкой кисеёй. – Посмотри, какая она красивая.

   Ван Варл в нерешительности откинул прозрачный балдахин. Драгоценный сверток слегка пискнул, и из-под расшитого золотом покрывала высунулась маленькая ручка. С такими крохотными пальцами, что у строгого сиртингина защемило сердце перед этой беззащитностью. Взяв дитя на руки, почему-то забыл, что нужно дышать. Пальцы Варла задрожали, когда тот коснулся темных завитков на голове, вдохнул теплый, по-родному уютный запах своего ребенка. А взглянув в необыкновенно синие, чуть раскосые глаза, сиртингин – гроза юго-восточного округа – заплакал, сам того не замечая.

   Чуть позже, сотворив все необходимые обряды и прочитав приличествующие случаю молитвы, Варл снова взял малышку на руки и, слегка охрипнув от волнения и важности момента, трижды повторил:

   – Нарекаю тебя Дайон.

ГЛАВА 1

Если бы кто-то сейчас решил прогуляться по лесу, то наверняка на одной из тропинок наткнулся бы на незнакомца. Гибкой тенью юноша скользил между деревьев. Ветки густого подлеска стегали по лицу, но он лишь досадливо отмахивался и потирал на бегу ушибленные места. Длинный плащ с капюшоном скрывал фигуру, делал движения незнакомца смазанными. И казалось, будто быстрая тень скользит между деревьями, периодически меняя направление движения. Сапоги из самой лучшей кожи могли не только хорошо скрыть пару ножей в голенище, но и здорово заглушали шаги. Потому сравнение с тенью возрастало в своей реалистичности вдвойне.

   Быстрые ноги несли молодого человека вверх по известной только ему одному тропе. Еще немного, и спешащий паренек окажется у вершины холма, где среди сочной зелени садов расположились особняки знати. Их светлые стены ярко контрастировали с густой сенью деревьев и ухоженных лужаек.

   Внезапно тропка вывернула на широкий песчаный тракт. Пригнувшись, юноша замер на мгновение, не спеша выходить на открытое пространство. Несколько секунд тишины убедили его в том, что все в порядке, и бег возобновился снова: немного вдоль обочины, петляя между большими придорожными валунами, затем через дорогу и дальше – в густой парк, вниз по едва заметной тропе.

   Легкий пружинистый бег говорил о выносливости, уверенность в огибании препятствий – о знании местности. А внезапно налетевший порыв ветра, сбросивший капюшон с головы бегущего – о том, что это вовсе не юноша...

***

Дайон торопилась как никогда. Как вообще она могла забыть про это мероприятие? И знала же, что не стоит сегодня идти к бухте. Оттуда трудней и дольше добираться назад. Ну, вот дернуло же что-то! И пожалуйста: тропу размыло после недавних дождей – пришлось бежать в обход, терять драгоценное время да и светиться около тракта. Торговцы частенько идут по нему караванами. Но к счастью, сегодня ей повезло: не пришлось таиться в придорожных кустах и ждать, пока проедет торговый обоз. Конечно, вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову разглядывать спешащего парня. Но вот дорогое оружие, плащ, отороченный мехом редкого сейчас акута, искусно сработанный кожаный доспех и выбивающиеся из-под капюшона длинные волосы могли бы заинтересовать даже самых нелюбопытных.

   Спина давно уже взмокла, но Дайон старалась не сбавлять темп. Ведь исправить ее оплошность на данный момент могли только быстрота ног и на ходу придуманная легенда. С этим оказалось труднее всего. Даже самые верные и, на первый взгляд, логичные отговорки уже через пару минут казались нелепыми и неправдоподобными. Особенно если учесть, как она будет выглядеть, если не дай боги столкнется с матерью: грязная, потная, вся в ссадинах да и одета не пойми во что.

   Дайон прямо видела, как медленно наполняются огорчением ее глаза, а тень недовольства накрывает прекрасное лицо. Она, конечно, ничего не скажет. Как всегда. Но этим молчанием Дайон будет убеждена, что мать знает про все ее отлучки и крайне осуждает их. И что наверняка, обязательно будет наказана неделей отсидки в своих покоях без права общения с подругами.

   Ох уж эти подруги... Почему, все убеждены, что настоящая ванни должна сидеть и кудахтать в гостиной, коля руки золоченой иглой лишь бы вышить какой-нибудь режущий глаз кантик на платке? Или музицировать, или уметь выбирать ткани и фасоны платьев? Хихикать, обсуждая очередную сплетню или делать вид, что общество пустоголовых соседских дочерей это прям венец всех желаний. А нет, не венец. Венец ее бытия, как ванни – удачное замужество. Причем не просто удачное, а такое, чтоб все в обществе одобрили, насколько красив, силен, умен и богат ее жених. И, кажется, последняя составляющая выходила на первый план. Ибо перекрывала по важности все остальные и начисто стирала из памяти знати отсутствие у кандидата простых человеческих качеств.

   Что за бред? Настоящая ванни, по стойкому убеждению Дайон – эта та, которая уверена в себе и своих убеждениях, способна оценить свободу и умеет постоять за себя. Да, конечно, платишки, пироженки и хи-хи с "подружками", которые при первом же случае выцарапают тебе глаза – это здорово. Иногда даже интересно было наблюдать за людьми, которые из кожи вон лезли лишь бы зарекомендовать себя как добрый друг, лишь бы влезть и засветиться в высших кругах, поближе к знати и правящей верхушке. Интересно было слушать ложь и улыбаться про себя, зная истину. Но по итогу фальшь, ненастоящесть, интриги утомляли и приводили в уныние. Сплетни, лживость окружающих людей, лицемерие и двуличные мотивы – бесили.

   Хотелось иногда плюнуть в притворно участливые и "искренне" заинтересованные лица, встать посреди какого-нибудь мероприятия, сказать, что думаешь по поводу собравшихся и гордо самоликвидироваться под горящими теперь уже настоящими эмоциями взглядами. Но это только в мечтах. Дочь сиртингина юго-восточной области, человека публичного и влиятельного должна быть примером образованности, кротости, красоты и многих ценящихся у знати достоинств. Ну, естественно ценящихся в списке после солидного состояния вана сиртингина.

   Ныряя в казавшихся непроходимыми зарослях, Дайон, наконец, добралась до той отметки, после которой можно было уже слегка выдохнуть и настроиться на финишную прямую. Вломившись в густо сплетенный дикий нут, девушка перелезла через толстенное поваленное дерево и без труда нащупала привязанную к его ветвям веревку.

   Впереди не то яма, не то заросшая узкая расселина. Казалось, здесь бы и остановиться. Но Дайон бесстрашно прыгнула вперед. Кожаные перчатки как всегда спасли от жгучих ссадин на ладонях. Съехав вниз по канату, девушка мягко приземлилась на каменистое дно колодца.

   К слову сказать, это для всех остальных он был колодцем, высохшим так давно, что никто уже и не помнил, когда его забросили. А большинство просто и не предполагало о его существовании. Для Дайон же это был кратчайший путь от родительского сада до значимых для нее объектов: тех самых сокровенных мест, где она могла быть самой собой, где была той настоящей свободной от условностей ванни, которой всегда хотела быть.

   Этот колодец Дайон обнаружила четыре года назад. Исследуя окрестности в одну из своих вылазок, она не заметила яму, сплошь завитую нутом и свалилась в нее. Пришла в себя не сразу, а когда очнулась, запаниковала. Кромешная темнота, колкие камни под ладонями, запах плесени и пыли и все тот же гадкий нут, если поднять голову и посмотреть в пролом наверху.

   Выбраться из западни оказалось делом не лёгким. А потом, как показал опыт – не выполнимым. Стены ямы были выложены булыжником. И именно этот факт натолкнул девушку на мысль о колодце. И хоть между ним обнаруживались трещины, подняться больше, чем метра на два у Дайон не вышло – ухватиться было не за что, а ноги то и дело оскальзывались с поросших мхом камней.

   Впору было отчаяться, но Дайон не считала себя слабачкой. Напротив, разозлившись на обстоятельства, она с упрямой настойчивостью принялась исследовать место, в котором оказалась. Исследовать, конечно, громко сказано. Но хотя бы навскидку ощупать заточившее ее пространство, Дайон была обязана. Все лучше, чем бездействовать, реветь и дрожать от страха.

   Тем не менее, страшно было. Еще как. Невидяще пялясь в темноту, Дайон вытянула руки перед собой. И прежде, чем сделать очередной маленький шажок тщательно ощупывала ногой землю впереди. Не хватало еще куда-нибудь свалиться.

   Так она шагала, вздрагивая от омерзения каждый раз, когда лица касалась паутина и, надеясь, что ладони вот-вот уткнуться в стену из булыжника. Но этого не происходило. Стены все не было, зато в какой-то момент Дайон почувствовала едва заметное шевеление воздуха. Помолившись богам, девушка развернулась и стала двигаться влево: медленно и аккуратно продвигаясь вперед, наконец, нащупала стену. Мха на ней не было. Абсолютно сухой камень, холодный на ощупь. И либо темнота играла с ней, либо воображение, но слуха вдруг коснулось едва различимое журчание воды. Сразу захотелось пить. Желание выбраться увеличилось в разы.

   Стараясь не торопиться, девушка продолжала двигаться вперёд. Сквозняк усилился, явственно донося звуки текучей воды и рассеивая запах плесени. Затхлость стала казаться не такой сильной, и можно было явственно различить аромат орхидей и жасмина. Довольно таки знакомый аромат.

   Сколько она провела в том подземелье, Дайон вряд ли смогла бы сказать. Темнота и замедленное осторожностью продвижение дезориентировали во времени. Но в какой-то момент девушке показалось, что стало светлее. И правда, через некоторое время она даже смогла различить и низкие своды, и толстые деревянные балки, их поддерживающие. Ещё немного – и даже серые пасмы паутины, свисающей с перекрытий, смогла различить. Своды немного сузились, впереди показался свет, рассеянный будто преломлялся через что-то. Звуки воды стали достаточно громкими. И без того спертый воздух наполнился густой водяной взвесью.

   А через пару десятков метров Дайон вышла, вернее выкарабкалась на свет божий... В собственном саду!!!

   Мокрая, грязная, щурясь на солнце, Дайон кряхтя и на четвереньках выскребалась наверх. Узкий лаз, скользкий и заросший ветвистыми побегами лиан едва выпустил ее. Оглядевшись, Дайон поняла, что находится по ту сторону искусственного водопада, который, сколько она помнит, является центральной композицией лучшего сада в городе четырех холмов. За спиной злополучное подземелье. Впереди, если обойти толщу падающей воды – сад, пестрящий клумбами и ароматами таких оттенков, что порой от их обилия кружится голова.

   Девушка глянула через плечо. Вот так колодец! Целый подземный ход. Возник, было, вопрос, кто же его такой прокопал и зачем, но сознание не успело за него уцепиться, так как тут же появилась другая проблема: как скрыть свое отсутствие и потрепанный внешний вид.

   Впрочем, как всегда, – Дайон улыбнулась воспоминаниям.

   Всегда ее отлучки были сопряжены с лживыми оправданиями, неправдоподобными отговорками, осуждающими взглядами матери и гордыми улыбками отца. Ведь именно он показал ей ту укромную бухту. В которой жизнь приобретала хоть какой-то смысл и – что уж там говорить – навет самостоятельности и приключений. Раньше это место вообще казалось волшебным, чуть ли не храмом, теперь же – просто родным. Настолько, будто это и есть дом. А не то, что там, за выбеленными стенами, в комнатах отделанных позолотой, деревом и мрамором.

   Там у моря, на песчаном пляже, в своей маленькой пещерке, среди своих, на первый взгляд, незначительных сокровищ она сосредоточила весь свой мир. А позднее – силу и мастерство. Ту Дайон, которой хотела быть, которой стала, и которую приходилось скрывать от всех.

   Девушка только хмыкнула, вспомнив, какой настойчивой была. Двухчасовая лекция матери, даже промывка мозгов от отца не остановили ее от решительных действий. Все, что было нужно – это крепкая веревка, пара факелов, ну и может быть, немного воды.

   Буквально через пару дней, покинув дом через окно в своей комнате, Дайон проделала тот же путь от побережья до леса. Пришлось поплутать, прежде, чем нашла колодец. Тут же установила в памяти метку: толстое поваленное дерево. К нему же и привязала веревку, по которой благополучно спустилась в колодец.

   Знакомый холодок страха пробежал по позвоночнику, но сейчас к нему прибавилось волнение. Ощущение и желание приключений порождало нетерпение, потому девушка быстро зажгла факел и двинулась вперед. Своды угрюмым тоннелем вели прямо. Но уже через несколько десятков шагов подземный коридор свернул влево. Пару других ходов зияли темными дырами по бокам развилки. Мельком взглянув на них, Дайон решила не торопиться и обследовать подземелье постепенно. Для начала решила идти знакомым путем. Привычная уже затхлость, паутина, тишина и толстые балки над головой. Своды достаточно высокие, можно выпрямиться во весь рост. Да и коридор широкий: сразу несколько человек прошли бы. Факел шипел и плевался искрами, легкий чад маскировал запах плесени.

   Еще пару минут быстрым шагом – и вот оно ощущение влажности и аромат цветов. Дайон благополучно выбралась из расселины, которой заканчивался ход. Пришлось, правда, поотряхиваться немного от налипшего мха и папоротников, в изобилии насажденных у водопада.

   Посмотрела со стороны. Здорово! Если не знаешь, то в жизни не догадаешься, что там, за искрящейся толщей воды тайный ход. Кто бы не сотворил его, явно давно им не пользовался. Хотя затея сама по себе гениальна. А уж как ее использовать с пользой для себя Дайон уже знала. Девушка довольно потирала руки от предвкушения.

ГЛАВА 2

Воспоминания воспоминаниями, но сейчас девушка остро понимала, что если сию же секунду не окажется в своей комнате, разразится буря. Мать никогда не повышала голоса, не развязывала бессмысленный по ее мнению скандал, но смотрела так, что сомнений не возникало – она очень недовольна. Сдвинутые брови и скорбная складка у губ говорили ярче слов. И предрекали лишь одно – домашний арест. Самое страшное, что могло произойти. Ведь сидеть в покоях взаперти, а с недавнего времени еще и под охраной не самое приятное занятие.

   Куда лучше нестись вдоль кромки моря на лошади и слышать, как свистит ветер в ушах, чувствовать, как полощется от скорости плащ за спиной, как морские брызги солью оседают на губах и щеках. Ведь как славно зарывать голые ступни в белый песок и смотреть, как ласково море оглаживает гальку, как оно волнуется и переливается под солнечными лучами, слепит яркими бликами и красками. А когда закрываешь глаза, что может быть лучше, чем чувство того, что ты растворяешься в шуме волн и ощущаешь ни с чем несравнимое чувство покоя и свободы одновременно? Эти моменты слишком дороги, чтобы их лишаться.

   Потому нужно спешить.

   Даже если она и не успеет, в любом случае наказание не последует прямо сейчас. Ведь сегодняшний прием, по словам отца очень важен и мать не посмеет отдать приказ о чем-то подобном. Но все же злить ее не нужно. Чего доброго она припомнит сегодняшнее опоздание завтра с утра. И тогда все: золотая игла уж точно натрет ей мозоли за две недели. Ибо меньший срок наказания мама никогда не устанавливала.

   Кряхтя, покинула тайный лаз. Отряхивать колени и кожаную куртку не было времени. Удрученно оглядев плащ, пришла к выводу, что проще его сжечь, чем скрыть пятна глины и появившиеся прорехи. На ходу зачерпнув горсть воды, сбрызнула лицо и отерла его рукавом.

   Шагать прямо по садовым дорожкам было рискованно. Место достаточно открытое и просматривается хорошо, чуть ли не с каждого окна. С тем собственно они и были задуманы: усладить цветочной красотой очи вана и ванни – правящей пары. А вот если перебегать между высокими туями есть шанс, что никто не заметит обтрепанного вида мальчишку в саду высокопоставленной персоны.

   Направляясь знакомым маршрутом, где пригибаясь, где ускоряясь, Дайон обогнула центральную аллею по широкой дуге. Еще не вечер, конечно, но мало ли кто из далеких гостей решил заявиться на виллу уже сейчас. По закону гостеприимства первых визитеров отец с мамой встречали лично. Потому уж лучше преодолеть этот небезопасный участок поскорее.

   Ноги привычно отмеряли расстояние до ближайшей композиции из шести статуй. Ансамбль очень выгодно загораживал почти четверть ее дальнейшего маршрута от случайных взглядов из окон северной стороны. Конечно, при желании со второго и третьего этажа можно было заметить девушку, но Дайон очень уповала на то, что в преддверии предстоящего приема все слишком заняты для того, чтобы выглядывать в окна.

   Дальше небольшая оливковая рощица, фонтаны и вот уже можно сказать, что Дайон с успехом добралась до финиша. Обогнув виллу чуть ли не по периметру, девушка оказалась со стороны верхних террас и атрия. Прошмыгнув в только ей известную лазейку и, ухватившись за цепкий вьюн, легко подтянулась и привычным способом взобралась на крышу нижней галереи. Отмахиваясь от развевающихся занавесок, Дайон направилась к конечной точке маршрута – нескольким арочным окнам прямо над крышей. К своим покоям. Но…

   Дайон зло выругалась. Из-за изнуряющей жары все окна на вилле были открыты. Все без исключения. Но не ее. Сплюнув в сердцах, девушка должна была признать что сегодня, даже не смотря на прием, ей не удастся отвертеться. Не смотря на занятость перед предстоящей встречей гостей, мать явно оказалась в курсе того, что ее нет дома. А так как наложить наказание сейчас нет возможности, мама наверняка за время приема придумает что-нибудь более изощренное, чем вышивка андалузским крестом и куча прислужниц следящих, чтобы юная ванни не вылезла из окна.

   Зэрхат! – в ругани мало проку, но морально все-таки легче.

   Дайон сменила направление и, вернувшись немного назад, нырнула в окно коридора. Запуталась в занавесках и, рванув тонкую ткань, мешком свалилась на пестрый ковер.

   Ругнувшись еще раз, потерла ушибленное колено. Разогнулась… и тут же наткнулась на сердитый синий взгляд. Мама будто и не собиралась к приему, будто вся ее жизненная миссия свелась сейчас к тому, чтобы подкараулить свою неразумную дочь здесь, в коридоре. Дайон вздрогнула от неожиданности, но виду не подала, что расстроена таким положением дел.

   Адалия сидела на тахте, что стояла у стены в обрамлении пышных растений. Ничего не сказала, лишь возмущенно приподняла бровь и, цепким взглядом окинув дочь, раздраженно поджала губы.

   – Так понимаю, смысла оправдываться нет? – Дайон спокойно встретила этот взгляд.

   – Только не сейчас. – Адалия встала со своего места и приблизилась к дочери. – Сегодня важный вечер и я не хочу, чтобы произошло еще что-нибудь, вроде… – снова окинула дочь взглядом. – Этого. Иди, приведи себя в порядок. И попробуй хотя бы сегодня вести себя, как и подобает истинной ванни и дочери сиртингина.

   Дайон крутанулась на пятках и направилась к своим покоям, понимая, что разговор еще не окончен и рассчитывать на отмену наказания не придется.

***

Тяжелым взглядом Адалия проследила за дочерью, пока та не скрылась за дверью своих покоев. В такие моменты женщине казалось, что она делает слишком мало, а давит слишком сильно. Не такой Адалия хотела видеть своего ребенка. Дайон напоминала идеал дочери разве что красотой и умом, но никак не покладистостью и кротким нравом. Слишком шустрая, слишком непокорная.

   Адалия поняла, что перестала справляться с ней еще лет шесть

    назад. Да и Варл все время подливал масла в огонь – всеми способами потакал ее ребячествам и желаниям. С одной стороны она понимала его, так как искренне считала, что сама виновата в таком положении дел. Годы показали, что после первых родов, вторым случиться не дано. Адалия никак не могла винить Варла за желание иметь сына и наследника, но порой его потакание и желание превратить Дайон в парня переходило все границы.

   Девочка становилась все менее управляемой, а ее наклонности – все более дерзкими. Типичные занятия для девушек раздражали ее. Ни пение, ни вышивка, ни другие из обязательных умений не давались ей так, как верховая езда или состязания на мечах. А уж где она бывала с отцом и чем занималась, когда отлучалась с виллы одним лишь богам известно.

   Сколько раз Адалия велела установить слежку за дочерью, чтобы выведать, куда она все время пропадает. Но та либо чувствовала ее, и стража возвращалась ни с чем, либо сам Варл хитро улыбаясь, уверял жену в безнадежности подобных затей. Как бы там ни было, воспитать прилежную истинную ванни из Дайон не получилось. И Адалии оставалось лишь пытаться сделать так, чтобы девочка вконец не разрушила свою репутацию и не прослыла пустой и взбалмошной девицей, не способной стать достойной заменой своему отцу. И вот тут то крылся как раз самый важный аспект…

   Ну, что за девчонка? – Женщина вздохнула и направилась по коридору, туда, где ее муж уже наверняка ждал ее во всем своем облачении.

   Адалия намеревалась поставить таки ту точку, которую давно уже нужно было поставить. Не смотря ни на что, она любила свою дочь. Всем своим большим материнским сердцем. Так, как можно любить свое единственное и самое драгоценное дитя. И тем страшнее казалось предстоящее. Адалия боялась этого, не хотела всем своим существом, но как ни крути, другого выхода не было. И этот вопрос касался не только благополучия дочери. К сожалению.

   – Снова? – Варл взял кубок с вином и, смеясь, повернулся к жене. Но взглянув во встревоженные синие глаза, погасил улыбку. Адалия сокрушенно вздохнула и опустилась на кресло с вызолоченными подлокотниками.

   – Думала, хотя бы сегодня она останется, но как оказалась, наша дочь неисправима.

   – Не огорчайся, прошу. Может, это был последний день, когда… – Сиртингин осекся. – Когда моя Дайон была самой собой.

   Варл поставил кубок на стол и растер лицо:

   – Все еще не верю. Но мы должны сделать это.

   – Должны. – Эхом отозвалась Адалия. – Как бы тяжело это ни было.

   Сиртингин подошел к жене и сел рядом. Взял ее тонкие ладони в свои и успокаивающе погладил нежные пальцы:

   – Мне остается только надеяться, что все к лучшему и Дайон принесет долгожданный мир Архипелагу.

   – Говоришь как о вещи!

   – Мы оба знаем, что ничего не изменить и должны уповать лишь на милость богов и благоразумие нашей дочери.

   – Как раз на последнее я не стала бы уповать. – Адалия улыбнулась и в который раз за сегодня смахнула со щеки слезу. – Поговори с ней сам. Я не смогу.

   – Не уверен, что правильно подберу слова.

   – Подберешь. Я только плакать буду. А ты сильный. Ты справишься, мой ванн. Вы так близки, что возможно, именно это смягчит удар.

   – Смягчить такое в случае нашей дочери не получится в любом случае, но нанести этот удар все равно придется. – Сиртингин потянулся к кубку и залпом осушил его.

   – Скажи ей. ¬– Адалия все-таки заплакала. – Скажи ей сам…

***

Ванн тяжело вздохнул. Как же сказать? Тема то непроста, да и разговор не из легких. По-хорошему, у Адалии как у матери, подруги, как у женщины, в конце концов, получилось бы лучше. Но… Да и захочет ли слушать вообще? Дайон не заставить делать то, чего она не хочет. А заставить нужно, необходимо...

   Как же, заставишь ее! – Сиртингин огладил бороду. – Своенравна, свободолюбива, любому заткнет рот своими доводами и мнением. Не уступит, не упустит возможности доказать свою правоту, сумасбродна, дерзка в поступках и высказываниях. Как такую заставить?

   Наказания бессильны, как и домашний арест. Уже несколько раз ванн убеждался в бесполезности такого воздействия. Обманутая стража лишь руками разводила, а обиженная и рассерженная дочь могла днями не возвращаться домой, туда, где по ее мнению ее запирали точно в клетке, вешали на шею ярмо из условностей, долга и обязательств.

   Как же она похожа на меня, – думал, улыбаясь, Варл.

   Ведь когда-то давно, он был поставлен перед тяжелейшим выбором в своей жизни – свобода или долг. Так же, как и его дочь сейчас. И ей, как и ему когда-то, предстоит сделать свой выбор. Тот, которого требуют обстоятельства и долг. Только вот будет ли он правильным и примет ли его отцовское сердце, зная, ЧТО за таким выбором стоит? — Сиртингин снова усмехнулся, но на этот раз горько.

   Переминаясь, у покоев дочери в волнении вдохнул несколько раз поглубже и даже успел вознести молитву богам перед тем, как невольницы распахнули двери.

***

Это огромное зеркало отец привез ей из-за моря. Массивная толстая рама с перевитиями, завитками, диковинными цветами и лианами, стекло с розоватым отливом. Только мастерам, сотворившим его известно, как много золота и драгоценных камней на него пошло. Безупречно чистое, без вкраплений слюды оно идеально передавало отраженный образ.

   Платье цвета слоновой кости, схваченное в талии широким золотым поясом, ниспадало красивыми крупными складками, вилось у ног как живое, стоило девушке лишь сделать шаг. Длинный шлейф подчеркивал красоту и изящество фигуры, а гибкие браслеты, перевившие запястья и предплечья – их хрупкость и утонченность. Морской жемчуг в причудливых косах, царственная осанка – Дайон действительно была прекрасна.

   – Ни одна девушка Архипелага не сравнится с тобой по красоте!

   – Благодарю, отец. – Дайон подошла к Варлу и, не решаясь поднять взгляд, спросила, – Ты ведь не об этом пришел поговорить?

   – Давай присядем.

   Дайон собиралась устроиться напротив отца, но он указал на место рядом с собой.

   – Прежде, чем ты что-либо скажешь, – девушка решила, что побыть в обороне еще успеет, потому начала первой, – я искренне хочу попросить прощения. Я даже не собиралась… В мыслях не было злить маму. Попросту забыла про этот прием!

   – Вот о чем я хочу побеседовать с тобой. – Казалось, отец не обратил внимания на ее слова, и это насторожило Дайон. – Этот прием очень важен.

   – Да в чем же его важность? Кто-нибудь объяснит мне уже?

   – Сегодня многие соберутся в нашем доме для того, чтобы увидеть, как у меня будут просить твою руку и благословление на союз.

   – Что? Нет!!! – Не отдавая себе отчет, Дайон схватила отца за руки. – Скажи, что это не так! Скажи, что я просто неправильно поняла тебя.

   – Ты поняла все правильно, милая. Более того скажу – уже все решено, и сегодняшний вечер – это только формальность

   – Нет! Нет… – Дайон вскочила и заметалась по комнате. – Как ты мог? Зачем ты так поступил со мной? Даже не спросил, даже в известность не поставил. Я не выйду замуж! Я не хочу!

   – Боюсь, – Варл встал и хотел подойти к дочери, но она шарахнулась от него, – это тот случай, когда от твоего желания не ничего не зависит. Более того, ничего не изменится.

   – Но это несправедливо! Это жестоко! – Дайон сорвалась на крик. – За что вы так со мной? Я была слишком плохой дочерью? Вы хотите избавиться от меня таким образом? За что ты обрекаешь свою единственную дочь на такое? Неужели я не заслужила такого счастья, что у вас с мамой? Ты отдаешь с меня, как вещь! Без любви, без надежды на нее!

   У сиртингина сердце рвалось на части, и каждая из них мучительно сжималась от правоты ее слов. Но в данном случае он ничего не мог поделать.

   – Я не отдаю тебя, как вещь. – Боги, кого он пытался обмануть? — Я выдаю тебя замуж! И никто, слышишь, никто сильнее меня не желает тебе счастья! Я верю, твое сердце откроется, и ты полюбишь.

   – Кто он? – Дайон сбила ладонью слезы, что ручьем катились по щекам. – Хотя бы это я могу узнать?

   Сиртингин напрягся. Сказать ей сейчас? Нет. Ни в коем случае. Иначе два года переговоров сойдут на нет.

   – Это достойный и уважаемый человек.

   Вот что-что, а врать своей дочери ванн Варл не хотел и не умел.

   – Ты лжешь! Ты не хочешь отдавать меня ему! Я знаю тебя! Я вижу, что это так! – Дайон бросилась правителю четырех холмов в ноги. – Отец, молю тебя!

   – Встань! – слезы дочери разрывали душу. — Я не могу отменить этот союз. От него слишком многое зависит. Слышишь?

   Но девушка не слышала. Цепляясь за руки отца, как за единственно спасительное средство заливалась слезами:

   – Пожалуйста, отец… Я прошу тебя, не делай этого.

   Мужчина поднял ее с колен и, прижав к себе, крепко обнял:

   – Если бы я мог, если б только мог… Боги свидетели, если б на то моя воля, я бы никогда не поступил так с тобой. Ждал бы сколько угодно, и дал бы благословение только желанному для тебя союзу. Но в силу сложившихся обстоятельств, я вынужден сделать это сейчас и именно таким способом.

   Сиртингин отстранил дочь от себя и вытер ей слезы:

   – Я очень люблю тебя. Но сегодня дам разрешение на твой брак, хочешь ты того или нет.

   Оставив дочь стоять застывшим изваянием посреди комнаты, Варл в спешке покинул покои. И только пройдя всю гулкую галерею второго этажа, остановился. Прижался спиной и затылком к стене. Даже сжатые зубы не смогли сдержать рыдания. Ван сиртингин, грозный правитель четырех холмов заплакал от страха и неистовой боли, что сейчас безжалостно терзала его сердце. От той, что плескалась в раскосых глазах его дочери, его маленькой синеокой Дайон. От осознания предательства, самого страшного: ибо он только что предал своего единственного ребенка. Ведь сегодня, совсем скоро он отдаст ее своему злейшему врагу.

   Ноги подкосились. Дайон рухнула на колени и, уткнувшись лбом в мраморный пол, тряслась от рыданий. Обида, гнев, жалость к себе, ненависть к родителям, желание сопротивляться – все это жгло изнутри. Давясь слезами, девушка громко проклинала и свою судьбу, и богов, что допустили такое.

   Напуганные прислужницы жались к стенам. А затем, когда во все стороны начали лететь вазы, кувшины с вином, осколки блюд и зеркал – и вовсе в спешке покинули покои…

ГЛАВА 3

Подъездная аллея, фонтаны и статуи утопали в огнях. Легкий ветерок приносил свежий бриз, пах недалеким морем и рассеивал дым повсеместно зажженных факелов, сливался с ароматами клумб и цветочных гирлянд. Атрий блистал натертой позолотой. Сотни сверкающих поверхностей отражали, преломляли и снова отражали пламя многочисленных свечей и светильников, блеск нефрита и мрамора.

   Бледная и оглушенная происходящим, Дайон медленно прошествовала по искристо белым плитам. Старалась не думать о взглядах, направленных на нее. Взглядах родителей. Гордо вскинув подбородок, преодолела несколько широких ступеней перед посадами отца и матери. Не подняв взгляд, склонилась в легком полу приседе перед сиртингином и ванни. Родители, как и подобает правящей паре, восседали на широких мраморных скамьях. Круглые подлокотники и невысокие спинки обложены подушками с золотым шитьем и изображениями герба династии – лилии и граненого турмалина в лавровом венке.

   Мама как всегда прекрасна и сдержана. Отец строг и непередаваемо мужественен. Если бы Дайон не знала бы его так хорошо, вероятно и не заметила бы, как нервно подрагивают его пальцы на мраморном подлокотнике. Сиртингин переживает так же сильно, как и она. Мать вон тоже сидит подозрительно прямая и застывшая. Боги, как она прекрасна, ее добрая мама. Дайон так хотела бы быть похожей на нее. Стать такой же нежной, грациозной, мудрой…

   Они не хотят, не желают ни этого приема, ни будущего союза. Тогда какого зэрхата они с таким непоколебимой решительностью затеяли все это, с такой непреклонностью и необъяснимой покорностью ждут претендента, который внес столько сумятицы в их семейную идиллию? Будь он проклят, проклят, трижды проклят!

   Ошеломленная и раздавленная, Дайон, словно деревянная остановилась чуть сзади у скамьи, за правым плечом отца. Тут же две прислужницы расторопно поправили ее вуаль, уложили красивыми складками длинный шлейф и тенью растворились за ближайшей колонной. Варл слегка повернул голову и коротко глянул на дочь. Та стояла прямая, застывшая, словно статуя, сцепив ладони. Подбородок вздернут, глаза в толпу.

   Она ненавидит меня, – подумал Варл, а Дайон в эти мгновения всеми силами старалась не смотреть на отца и пыталась сдержать себя от того, чтобы вновь не броситься ему в ноги и не умалять прекратить происходящее.

   Гости все прибывали. Произнося приличествующие случаю речи, постепенно наполняли зал. Гомон голосов, улыбки, выражение признательности, заверения в преданности, музыка, снующие туда-сюда слуги – все стало сливаться в удушающе пеструю картину, в которой Дайон будто не хватало воздуха, как в бреду. Даже заставить себя улыбнуться оказалась не в силах. Сейчас она ненавидела всех этих людей, что пришли поглазеть на ее падение.

   Постепенно первая буря эмоций прошла, как проходят все внезапные потрясения, и Дайон слегка успокоенная традиционными приветственными фразами, стала остывать. Но в то же время отчаяние и злость уступили место другому чувству, которое втекло в душу и зашевелилось там, намертво вжилось. Ненависть. Жгучая, бесконтрольная, настолько сильная, что, казалось, подавить ее невозможно.

   Ненавидела всем сердцем своего жениха, даже не зная, кто он и какой из себя. События превращались в ощущения. И все то жаром по щекам, то холодом по затылку, сердце билось гулко и сильно, но медленно, будто застревало в груди. Чувствовала, как сжимает горло от напряжения и внутреннего желания расцарапать физиономию своему нареченному, а лучше взять меч и намотать на него кишки того, кто посягнул на ее свободу, на ту жизнь, которой она хотела жить. Да она скорее отравится или воспользуется кинжалом, нежели выйдет замуж! Тем более за того, кого не знает, кого не видела ни разу.

   Боги, за что мне все это? Что за бред, что за испытания такие?

   Видимо, коварные довольно потирали руки, глядя на ее страдания. На ее замешательство и острое нежелание покоряться обстоятельствам. Впрочем, при этой мысли Дайон горько усмехалась – она не верила в богов. Ни в одного из них. Девушка давно отреклась и отринула их. Может, потому они и мстят?

   Плевать! Я не пойду на поводу! – Зажмурилась так, что глазам стало больно.

   Радовалась лишь тому, что никто не видит, как под вуалью трясутся губы. От ненависти. От сильнейшей неистовой ненависти к человеку, которого она увидит сейчас и который отнимет все, что у нее есть ценного – свободу, ее саму, образ жизни. Как же сводит скулы от желания сбежать отсюда.

   Фальшиво скалясь вместо улыбки и машинально глядя мимо приветствующих ее людей, девушка с замирающим сердцем ждала, что вот сейчас откроется дверь… и все. Все закончится для нее в этот миг.

   И дверь открылась…

   В глазах потемнело так, что пришлось вцепиться в спинку скамьи и снова зажмуриться. Кровь тяжелыми холодными толчками побежала по затылку. Шум и музыка приема стихли. И когда Дайон подумала, что вот-вот потеряет сознание, услышала гулкие шаги.

   Собрала все внутренние силы, чтобы унять дрожь и открыла глаза. Взгляд в пол. По-другому нельзя, не по этикету, против правил.

   Да пошло все к зэрхату! Не до этикета сейчас!

   Взглянула на прибывших. В упор. Тот, кто первый приблизится к ступеням и есть жених. Но вопреки ожиданиям трое вошедших в атрий одновременно двинулись вперед. Единственным, чем отличались, так это тем, что средний казался мощнее, был выше и шире в плечах, да и седина в бороде выдавала больший багаж лет, чем у остальных.

   Но на этом отличия заканчивались. Все в легких одеждах. Обнаженные руки перетянуты в предплечьях внушительными браслетами, широкие штаны заправлены в высокие сапоги весьма солидной выделки, просторные рубахи тончайшего шелка перевязаны широкими поясами с богатой отделкой. На головах тюрбаны с перьями и драгоценными камнями. У пояса кинжалы и ножны с саблями. Плащи, скреплены на одном плече большими золотыми пряжками не то с гербом, не то просто с каким-то витиеватым узором.

   С замирающим сердцем Дайон смотрела, как незнакомцы приближаются к возвышению со скамьей. Шаг в шаг. Никто не торопился выйти вперед. Подошли, церемонно поклонились:

   – О достопочтимый ванн! Да прольется свет благодати и благополучия тебе под ноги, да одарят тебя боги здравием и поклонением слуг твоих, а врагов твоих пусть сделают рабами твоими!

   – Мы рады приветствовать вас, дорогие гости! Пусть будут боги благосклонны и к вам. – На лице сиртингина отразилась тень, ибо осмотрев прибывших, он не увидел того, кого ждал на самом деле.

   – К сожалению, вынуждены сообщить вам, что сегодняшняя судьбоносная встреча нашего господина и вашей светлоликой и прекраснейшей дочери откладывается на неопределенное время.

   Дайон испугалась даже, когда два из прибывших неодобрительно зыркнули в ее сторону, ибо выдохнула она так облегченно и так громко, что сомнений не возникало: именно этого она и ждала.

   – Ввиду неподвластных нам обстоятельств, наш господин и повелитель вынужден был в срочном порядке отбыть на родину, и велел засвидетельствовать вам о, владыка, серьезность своих намерений по поводу союза с вашей дочерью – да ниспошлют боги ей неувядающую красоту и здоровье! А также просил передать глубочайшие свои извинения и сообщить, что в скором времени вернется и примет от вас благословление и руку нашей будущей госпожи.

   Дайон помрачнела. Уж было подумала на радостях, что все обошлось, и боги благоволят к ней, услыша ее стенания и молитвы. А оказывается, нет. Злые лишь отложили казнь на неопределенный срок.

   – В чем же причина отъезда вашего господина?

   Послы потемнели лицом, но отвечать прямо не стали. Сослались лишь на серьезные обстоятельства, требующие незамедлительного присутствия их господина, туманно упомянули об угрозе чему-то там и вынужденной срочности.

   – Приносим также извинения и за свой предстоящий отъезд. – Главный поклонился и хлопнул в ладоши. Двери снова распахнулись, и в зал внесли несколько сундуков и ларей. – В качестве извинения за сегодняшнее отсутствие и дабы немного смягчить неприятную ситуацию наш господин повелел преподнести вам эти скромные подарки.

   Как ни была шокирована Дайон происходящим, но признать несколько объемных сундуков можно было чем угодно, но только не скромными подарками. Сработанные из ценных пород, украшенные тонкой резьбой, позолотой и самоцветами, они уже сами по себе были далеко не скромны. И как бы не пытались послы придать подношению значительный характер, в подобном жесте жениха сквозило безразличие к роскоши и богатству, а также к их размерам. Такое бывает, когда размер не имеет значения.

   Что ж, по крайней мере, ее суженный не скуп. Это конечно плюс, но никак не умаляет ее нежелания соединять судьбу с неизвестным ей богатеем.

   Послы поставили тяжелые лари на ступени у трона и у ног Дайон. Сиртингин поднялся и, сделав навстречу послам несколько учтивых шагов, передал витиеватый привет жениху, заверения в серьезности своих обещаний, пожелал послам счастливого пути. И пока те пятились, раскланиваясь к дверям, вернулся на свое место.

   Не успели за ними закрыться двери зала, как Дайон еле шевеля ледяными губами, попросила:

   – Отец, прошу позволения уйти в свои покои.

   Сиртингин окинул дочь долгим взглядом. И столько в нем было горечи и замешательства, столько невысказанного, столько всего, что девушка и сама чувствовала, как сердце его сжалось от обреченности перед будущим. Глянуть на мать Дайон не успела, потому что сиртингин махнул рукой, и несколько прислужниц обступили девушку.

   Играя роль расстроенной обстоятельствами невесты, Дайон на негнущихся ногах направилась к выходу. Стараясь не замечать удивленно любопытных глаз гостей и не слышать приглушенных перешептываний. Она была уверена, что уже сегодня ночью, а еще пуще, прямо с завтрашнего утра все четыре холма будут судачить о том, что дочь сиртингина осталась, чуть ли не брошенной у священной арки. Что великой Сивее так и не досталась прядь волос гордячки Дайон.

   Едва за ее спиной закрылись двери атрия, как девушка отмерла и бегом бросилась через широкую террасу в сад, а оттуда – через галерею к своим покоям. На ходу срывая с себя жемчуга и высвобождая золотые шпильки из сложной прически, смеялась навзрыд, давя истеричными всхлипами только что пережитое напряжение.

   – Свадьба! Как отцу такое в голову могло придти? Какая к бесам свадьба?! Где Дайон, а где семейная жизнь. Эти вещи попросту не совместимы. Не бывать этому! Нет! – Беда миновала. И пусть передышка будет короткой, Дайон была уверена, что сможет придумать, как справиться со свалившейся на ее голову замужеством. – Не позволю этому случится!

   Через несколько минут в покоях Дайон обмершие от испуга прислужницы поднимали с пола разорванное на куски платье и рассыпавшийся жемчуг. А за окном прямо по садовым дорожкам стрелой от конюшен несся вороной конь. С юношей на спине. Черный плащ крыльями полоскался вокруг него, а хлесткая плетка, которой он подгонял скакуна то и дело оглашала сад своими щелчками.

ГЛАВА 4

Такого собрания элиты Архипелага не видел еще никто. Гости, судача и перемещаясь с места на место, собирались небольшими группками и мусолили только что увиденное и услышанное. Причем, чем дольше это происходило, тем больше оттенков приобретала история. Сиртингин скрипел зубами, Адалия бледнела с каждой минутой. После того, как одна из прислужниц тихо подошла и шепнула ей через плечо, что Дайон унеслась куда-то на лошади, ванни впервые проигнорировав гостеприимство и этикет, ушла в свои покои. Правда, перед тем как уйти, сказала мужу, так, чтобы никто не слышал:

   – Найди ее и верни домой!

   Прием продолжался. Естественно, не в том ключе, в котором должен был. Гости ели, пили, делали вид, что слушают музыку, на самом деле пыталась уловить каждую деталь в обсуждениях и горячих сплетнях. А Варл с досадой и нетерпением ждал, когда все, наконец, уберутся из его дома. Двое телохранителей были посланы к бухте. Это единственное место, куда Дайон могла отправиться. И только доверенные знали о нем. По крайней мере, он так думал и на что очень надеялся.

   Не смотря на просьбу жены, Варл не отдал приказ попытаться задержать и сопроводить дочку домой. Хоть солнце уже и закатилось за горизонт, и на холмы легла ночь, сиртингин не сомневался, что дорогу к бухте Дайон найдет даже с закрытыми глазами. Как и в том, что сейчас девочке нужно побыть одной. Потому задача солдат состояла лишь в охране и присмотре. Попросил близко не приближаться и вернуться на рассвете с докладом.

   А Дайон меж тем летела стрелой к морю. Встречный ветер на скорости сбивал слезы со щек. Злые, рвущиеся уже несдерживаемым рыком:

   – Не хочу!

   Неслась, пока дорогу было видно в свете неполной луны. Потом ее заволокли черные ночные облака, и конь сам сбавил ход. Дайон задыхалась от скачки, хотела еще: нестись, орать, пока не порвет связки, но уступила права мудрому животному. Кирк знал дорогу так же, как и она. Отпустив, наконец, поводья, девушка доверилась коню. И теперь неосознанно вцепилась в жесткую гриву руками, безразлично и устало пялясь в темноту.

   Вскоре теплый бриз донес запах моря. И сойдя с дороги, животное покорно побрело в сторону песчаных дюн и скалистых выступов. Жесткая высокая трава шуршала под копытами, путаясь в хвосте Кирка и стременах. Дайон спешилась и в свете вновь выглянувшей луны побрела по песку в сторону своего маленького укрытия.

   Море открылось сверху и как всегда внезапно, поразив красотой и силой. Она обожала его любым: спокойным и ласковым, гладким как зеркало, вздымающимся и темным в редкие бури, когда волны пенились на гребнях и смывали мелкую гальку, выбрасывая на ее место более крупные и тяжелые валуны, с тем чтобы обкатать их позднее. Дайон любила его рассветным и закатным, когда вода превращается в расплавленное золото. Дневным и искрящимся так сильно, что больно глазам. Но больше всего девушка любила его таким, как сейчас: похожим в свете луны на слегка волнующееся серебро, вязкое и говорливое у кромки прибоя, нашептывающее в темноте только ему одному известные истории.

   Кирк привычно топтался рядом, терпеливое ожидая, пока Дайон продышит восхищение первой встречи – ведь она всегда застывала здесь, словно видела все это впервые – впитает соль бриза, успокоит мысли. Через пару минут взяв поводья, Дайон пошла дальше. Сапоги утопали в песке, когда она боком спускалась с крутого склона. Цикады испуганно возмущались в ближайших кустах и густых пучках травы, все еще пытающейся отвоевать себе место среди наступающего белого песка и обломков скал.

   Она знала, что отец будет искать ее, что наверняка уже послал кого-то из своих людей. Пусть, пусть найдет ее здесь. И успокоится. А завтра она достанет из рукавов несколько козырей.

   Море тихо перекатывало свои серебряные волны. И с ним рядом Дайон казалась себе маленькой, а все ее проблемы становились мелочными и незначительными. Глядя на темную, слившуюся с ночным небом воду, девушка глубоко вдохнула и впервые за сегодня улыбнулась. С ясным осознанием правильности своих дальнейших действий.

   Как Дайон и предполагала, отец пришел утром. Она заснула незадолго до рассвета, остро чувствуя чужое присутствие всю ночь. Кирк то и дело всхрапывал, переступал длинными ногами, но вцелом вел себя спокойно. Из чего девушка сделала вывод, что находящиеся рядом люди не враги, а скорее всего, ее охрана. Когда солнце только-только стало подкрашивать небосвод в светлые оттенки серого, она услышала шаги.

   Отец шел один, без сопровождения. И Дайон была благодарна ему за то, что телохранители остались за дюнами. Она сидела на песке, подогнув ноги. Не повернула головы даже. Походку отца она узнала бы из тысячи. Даже плотный песок не мог заглушить его родные, такие особенные шаги.

   Конечно, заслуги в том, что ее слух стал таким уникальным, нет. Как и в том, насколько хорошо она держится в седле или метает ножи, или справляется с мечом. Ее заслуга только в старании, силе воли и стойкости…

   – Море всегда прекрасно, правда? – отец уселся рядом, мало беспокоясь о том, что испачкается его дорогой наряд.

   – Ты ведь не об этом пришел поговорить.

   Сиртингин кивнул:

   – Мама беспокоится. – Дайон сжала зубы. – Я знаю тебе нужно время, чтобы успокоиться и принять все…

   – Мне нужна пара дней. Скажи маме, чтобы не волновалась. У меня все в порядке.

   – Тебе нужно что-нибудь?

   – Ничего из того, что я не могу добыть сама.

   Сиртингин улыбнулся с гордостью. Затем свесил руки с колен и некоторое время молча смотрел, как над морем разгорается новый день. Сердце его заполняла надежда на то, что, возможно, Дайон и вправду оценит сложившуюся ситуацию с другой стороны. Но зная свою дочь… Надежда явно проигрывала тревоге.

   – Знаешь, я ведь рос в бедной семье. Порой, некоторые дни проходили впроголодь. Маленький клочок земли не мог прокормить нас с отцом. Потому в основном мы жили с того, что давало море. Но мы были счастливы с ним, в своей нищете, считая гроши, вырученные с продажи рыбы и тратя их на ярмарке. В своем крохотном доме на прибрежных скалах…

   Я всегда поражался, как человек, родившийся у моря, такой умный, коим он несомненно был, так несноровисто и неловко ловит рыбу. – Варл улыбнулся своим воспоминаниям. – Зато у меня хорошо получалось! Порой, мой улов в разы превосходил добычу отца. Мы пекли ее в костре, на горячих камнях или варили в котле. Прямо на берегу. И это был настоящий пир. Я до сих пор помню вкус той рыбы. Больше я никогда не ел ничего подобного, потому что рыба эта была прибавлена радостью и азартом от собственного труда и стараний, вольностью простирающегося вокруг пространства. Свободой, Дайон. – Девушка оторвала взгляд от горизонта и внимательно посмотрела на отца. – Я любил ее. Всегда любил свободу – дерзко, порой отчаянно цеплялся за нее. Но жизнь штука непростая и порой чем-то приходится жертвовать.

   – Ты никогда не рассказывал мне этого. – Дайон не веря, вглядывалась в родные черты. Оказывается, и у отца были тайны. – Если ты рос бедняком, здесь на побережье, как же тогда ты стал сиртингином?

   Варл вздохнул и снова перевел взгляд на горизонт.

   – Не скажу, что это становление было из приятных. Моя мать была из правящей династии. Отец, как выяснилось, тоже непростых кровей. Это объяснило многое: и ум, несвойственный обычному рыбаку, и его неприспособленность к некоторым аспектам простой незатейливой жизни. Но я все равно родился бастардом. Род моего отца обеднел и был далек от элиты, разве что по рождению и крови принадлежал к ней. Естественно, мои родители не могли быть вместе.

   Когда вскрылся факт появления нежелательного ребенка, меня отлучили от матери сразу же после рождения. Поддавшись ее слезам, не умертвили, а послали на содержание к дальним холмам, изрядно заплатив за молчание фермерам, которые обязались заботиться обо мне. Родственников по отцовской линии окончательно пустили по миру, а особо не сдающихся отправили на виселицу. Отца сослали в рудники на северные острова.

   – Как жестоко. – У Дайон сел голос, и она попыталась прочистить горло. Слезы комом стояли поперек него.

   –Не поспоришь. – Сиртингин скрыл горькую усмешку в бороде. – Уж не знаю, с помощью богов или с человеческой помощью, но отец сбежал оттуда. Выведав, где я он выкрал меня и привез сюда, на юго-восточное побережье. Думал, что здесь на самом большом острове Архипелага с его многочисленными рыбацкими деревушками нам будет проще затеряться. И на какое-то время мы действительно затерялись.

   – А что же случилось потом?

   – А потом случилась война, Дайон. Захватчики пришли из-за моря. Но ты ведь и сама знаешь историю. Хотя и прогуляла не один урок. – Мужчина в шутливом укоре посмотрел на дочь, но затем снова стал серьезным и продолжил:

   – Осада была недолгой, сценарий захвата власти – коротким. Враги ударили сразу по Большому острову, сердцу Архипелага. Мою мать, вдовствующего владыку и всех, кто не пожелал присягнуть на верность завоевателям, захватили в плен и прилюдно обезглавили. Хоть остальные острова и народ еще пытались оказать сопротивление, конец был близок и однозначен.

   Аббас, заморский царь наложил лапы на все, до чего мог дотянуться. Архипелаг стал колонией восточного царства. Разгромленной, поставленной на колени колонией. Но людям свойственно приспосабливаться, смиряться, выживать и возрождать. Не смотря на жесткость и алчность, Аббас оказался мудрым царем. Недаром под его властью столько земель. Он посчитал, что колония будет функционировать и развиваться лучше, если народ постарается сам для себя, а не для какого-то там заморского царя.

   Потому восточных ставленников на высоких посадах и должностях было минимальное количество. И то они выступали больше как наблюдатели, нежели контролеры. Аббас создал Сиртрат, куда должны были входить главы семей всей элиты островов, а номинально трех. И соответственно три сиртингина – правители округов. И если на Северном и Западном проблем не возникло, и претенденты были назначены достаточно быстро, то вот с юго-восточным Большим островом появились проблемы.

   Никто не решался занять должность сиртингина, Главы Сиртрата, который чуть что случись, должен был головой отвечать перед Аббасом. А уж как показывало время, мудрый царь умел подкопаться и найти, за что эту самую голову снять. Причем, не только с виновника, а еще и с кого-нибудь из его ближайшего окружения. Чтоб другим неповадно было лукавить, собственную армию собирать, из казны себе отсыпать или поднимать народ на восстание.

   Тирания тиранией, но претенденты держались недолго. Смена властителей юго-восточного округа стала раздражать и самого царя. Своих верных людей было жалко, а очередную процветающую колонию хотелось. Как там на самом деле было, я не знаю, но только Аббас проведал про историю с незаконнорожденным ребенком. К тому моменту как меня отыскали, я уже и сам знал ее. Мне было четырнадцать, когда отец, умирая в лихорадке, рассказал, кто мы с ним на самом деле.

   До того момента я никогда не испытывал ненависти к кому бы то ни было. Но тогда я искренне радовался той участи, что постигла моего так называемого деда. Боги отплатили ему за содеянное. Правда, матери они меня тоже лишили.

   Сироте деваться некуда. Некоторое время я пытался перебиваться сам, пока однажды охотники за прибрежными акутами не набрели на мой дом. Остались у меня на некоторое время до окончания промысла. Слово за слово – раззнакомились. Тогда я, наивный мальчишка, не видящий жизни и плохих людей, питающийся слухами и сплетнями, что иногда долетали до нашего утеса из соседних деревень, мало что знал о происходящем на Архипелаге. Да, война. Но теперь ведь вроде мир. Мудрый Аббас хоть и жесткий царь, но все же не предал наш край разорению, а пытается наладить жизнь на Архипелаге. Обмолвился словом о матери, отце. А утром проснулся связанным по рукам ногам.

   Заполучить того, кого ищет сам царь, оказалось намного выгоднее, чем ценные меха редких акутов. Потому меня в скорости доставили по назначению. Характер мне ломали долго, десятки раз я пытался бежать от дворцовой жизни, учителей, кажущихся непосильными обязанностей. Сотни раз был наказан нещадным образом за дерзость и свободолюбие.

   Аббасу нравилось наблюдать за процессом. История с бастардом, из которого хотят сделать сиртингина, веселила его. Не поверишь, сколько раз я искренне клялся богам, что убью его. Но однажды пришло понимание, что смысл не в этом. Смысл в том, чтобы СТАТЬ СИРТИНГИНОМ. И не просто таковым: а умным, если надо – хитрым. Поднять Архипелаг на ту высоту, на которую Аббас уже не взглянет свысока. С которой будет считаться. К которой будет прислушиваться. Я понял, что Архипелаг должен перестать быть дойной коровой, а стать надежным союзником царю.

   И я искренне надеюсь, что мне это удается, дочка. – Варл взял девушку за руку. – Да, мы все еще зависимы и по большому счету уязвимы перед Востоком. Нет на островах ни одной семьи, что не пострадала от вторжения тогда. Но сейчас, кроме податей и налогов – пусть больших, но все же – Архипелаг обременяет только статус колонии. А сейчас еще и ты…

   – Что я? – девушка напряглась.

   – Ты – залог мира, Дайон. Залог покоя для всего Архипелага.

   – Не поняла. – Сердце забилось неприятно сильно, и Дайон могла поклясться, что его слышно.

   – Ты выйдешь замуж за Аласкара, сына восточного царя.

ГЛАВА 5

После того, как Варлу удалось привести дочь в чувство, Дайон посмотрела на него мутными глазами. Не вставая с песка, все пыталась прогнать наваждение: слова отца эхом звучали в голове, четко повторяясь, как в кошмаре. Все пыталась осмыслить сказанное, но оно никак не ложилось на ум, не воспринималось, как нечто здравое и естественное.

   Все ее существо протестовало и орало в дикой истерике. И неизвестно, чего внутри было больше: замешательства и стыда? Ведь ее будущий муж даже не удосужился организовать брак по договоренности, ввиду невозможности своего присутствия на Архипелаге и, по сути, бросил ее у священной арки. Или страха перед могущественным тестем, который в свое время безжалостно подмял под себя ее родину и стал причиной невзгод и горя многих семей на островах? Как? Как ТАК можно?

   – Это я. Это все я виновата. Я отреклась, я предала веру. Простите меня! Верните все назад, оставьте, как есть. Я пойду в храм, буду служить… Сивея, Дарт, Ворус, явите сострадание и милость свою…

   Сиртингин не на шутку испугался, подумав, что у дочери от сильного потрясения начался бред, и она повредилась рассудком. Он ведь так берег, так хотел сберечь свою маленькую синеокую Дайон. Хриплым голосом крикнул телохранителям. Те прибежали через пару мгновений, едва не свернув себе шею на склоне.

   – Воды! Дайте воды!

   Половина фляжки ушла, прежде чем взгляд Дайон приобрел что-то более-менее осмысленное.

   – Поедем домой, милая. – Варл помог дочери сесть, бережно поддерживая под плечи, гладил дрожащие руки. – Поедем.

   – Нет. Домой не надо. – Девушка растерла онемевшее лицо, встряхнула головой. – Позволь остаться, отец.

   Голос дрогнул:

   – Может, это последние дни, когда я вот так…

   – Ты же знаешь, я не смогу уйти.

   – Сможешь. – Неожиданно твердо заявила Дайон. – И уйдешь. Езжай домой, отец. Успокой маму. Мне нужно время, чтобы придти в себя. Когда буду готова – вернусь.

   Синие глаза смотрели трезво. Слова звучали убедительно и веско. И у сиртингина немного отлегло от сердца.

   – Пообещай мне…

   – Клянусь! – опустила глаза. – Я не сделаю ничего из того, за что мне было бы стыдно, а вам с мамой горько и больно. Если тебе так будет легче, можешь оставить своих ребят. Пусть будут со мной все время, что я проведу в бухте.

   Варл обнял дочь:

   – Девочка моя. Если б я мог! Если бы только мог сделать хоть что-нибудь…

   – Я знаю, отец. – Уткнулась ему в плечо, стараясь подавить рвущиеся наружу слезы. – Я знаю.

***

Мужчина уехал ближе к полудню. Уверенный, что Дайон не натворит глупостей и не навредит себе, помчался домой успокаивать уже давно извившуюся Адалию. Дайон осталась на пляже под присмотром верных людей. К слову, славные ребята уже натаскали хвороста и пополнили запасы воды. Предвидя не одну ночь под звездами, разбили маленький лагерь недалеко от пляжа. На таком расстоянии, чтобы не тревожить госпожу, но и иметь возможность наблюдать за ней.

   Дайон же, закрыв глаза, слушала море. Гася горечь в душе и пытаясь наполнить пустоту внутри шумом волн, впитать ощущения места.

   Чтоб под завязку, чтобы надолго.

   Прощалась. И привыкала к той мысли, что прощается. Как ни коробило все происходящее, но пути назад нет. Ни у нее, ни у родителей. Ни у Архипелага.

   Признаться, она думала о многих вариантах решения. Но это было решением только для нее. Слишком ЭГОИСТИЧНЫМ решением. Но теперь Дайон не могла поступить так – только не после того, что отец рассказал ей. Теперь девушка четко понимала, что так и будет: нужно осознанно и твердо принимать другие решения. Да что там решения? – просто смириться. НУЖНО смириться. Не для себя, но для других. Как отец. Пора взрослеть.

   Вот и нет козырей, ничего не осталось. – С горечью думала девушка. – Вот и рассыпалось все, что было для меня важным. Как пыль, как этот песок под ладонями.

   Беззвучно трясясь от слез, набрала полные пригоршни песка и, высыпав половину – во вторую уткнулась лицом, тихонько подвывая, заставляя себя, внутреннюю заткнуться, не корчиться, перестать кричать.

   Успокоение пришло только к вечеру – лениво и не охотно. Апатично сгладило эмоции, сменив бурю на безразличие. Море притихло, и даже волны, казалось, также апатично перекатывали гальку. Как и Дайон перекатывала мысли в своей уставшей от них голове. Обессиленная сошедшими на нет потрясениями и переживаниями, молча опустилась на песок и не заметила, как уснула.

   Утро принесло некое подобие облегчения и ситуация показалась Дайон если не конечной точкой ее жизненного маршрута, то уж точно чередой ступеней. По которым с трудом, но нужно подняться. Чтобы стать сильнее и вновь обрести себя.

   Со стороны лагеря пахло дымом и съестным. Наверняка один из воинов доставил провизию с виллы. Но мысль о еде ничем не отозвалась в организме: ни урчанием в животе, ни потугами заставить себя хоть что-нибудь съесть.

   – Эй! я купаться. За мной не ходить! – Знала, что сейчас будут возражения, потому добавила. – Топиться и сбегать не собираюсь. Обещаю.

   Последнее буркнула скорее себе, чем солдатам. Отойдя немного в сторону, девушка оглянулась через плечо. Убедившись, что лишних глаз нет, привычно раздвинула руками густой хмызняк и дикий табак, скрывающий узкую расщелину между нагромождениями валунов. Они стояли так тесно друг к другу, что прохода не было заметно. И увидеть его можно было только, если точно знаешь, что он там есть.

   Прощемившись в узкий лаз, девушка с легкостью оказалась по другую сторону камней. Прошла еще немного вперед. Рыхлый песок гасил звуки шагов, потому ничто не выдавало перемещения Дайон в маленьком ущелье. Оно уходило в сторону, немного огибая крутой склон, а по итогу открывалось широким выходом к другому месту на побережье – большой запруде с полосой белого пляжа и пещерой. К тому самому месту. О котором не знал даже отец. И которое, собственно и было вторым домом.

   Сиртингин был хорошо знаком с побережьем, потому что вырос здесь, но Дайон была уверена, что даже он не способен был сказать, сколько здесь подобных местечек: не доступных ветрам и чужому взгляду. Уединенных настолько, что не увидишь ни со склонов, ни с моря.

   Варл был уверен, что маленькая бухта, куда он бегал мальчишкой и которую показал своей дочери несколько лет назад – место достаточно закрытое и тайное. Но мужчина и предположить не мог, что рядом с ним, буквально в нескольких шагах есть место еще более секретное.

   Маленький пляж похож на подкову, а песок такой белый, что кажется ненастоящим. Девушка с удовольствием уселась на него и, перебирая пальцами волосы, просушивала их после купания. Жмурила глаза на солнце и пыталась размышлять.

   Не выходило. Однозначно, совет не помешал бы. Нужен был кто-то помимо родителей. Кто-то, не воспринимающий происходящее сердцем, как они. А размышляющий здраво, смотрящий на все со стороны с холодным рассудком и без лишних эмоций. Не принимающий участия в происходящем, но желающий ей исключительно добра.

   Дайон вздохнула. Нет у нее таких людей. Больше нет. Был когда-то единственный, но сейчас он не сможет помочь ей. Слезы навернулись на глаза. Девушка судорожно выдохнула и, поднявшись с песка, направилась к пещере.

   Там у входа, на небольшом возвышении, обложенном морской галькой, стояла урна. Гирлянда из цветов давно завяла, и Дайон досадливо сдернула ее. Нарвав ярко-фиолетовых бутонов, положила на постамент. Молча, в каком-то оцепенении посмотрела на сосуд, будто впервые увидела его.

***

Две рыбины, открывая рот, дергались на песке. Отец поддразнивал, кивая на свой улов, а девочка злилась. Ей не хватало усидчивости. Всегда не хватало. А еще терпения. Каждый раз, когда начиналась поклевка, она спешила и дергала удочку слишком рано. Рыба еще только начинала приноравливаться к приманке, ощупывала ее, пробовала, отрывая по кусочкам, прежде чем заглотить вместе с крючком. Дайон же, уверенная, что наживка уже захвачена в который раз оставалась без добычи.

   Азарт рыбалки сошел на нет и продолжать уже давно не хотелось. Но природное упрямство и характер не позволяли признать поражение. Ведь у отца будет отличная связка, а у нее только две небольших рыбешки.

   – До вечера сидеть собралась? Пошли уже. Уверен, завтра тебе повезет.

   – Почему у тебя так хорошо получается?

   Сиртингин хитро улыбнулся под хмурым взглядом дочки и, щелкнув ее по носу, предложил:

   – Хочешь, я дам тебе фору? Не буду закидывать удочку целый час. Возможно, это поможет тебе сравнять счет.

   – Только не нужно мне поддаваться. Знаешь же, что не люблю этих твоих поддавков!

   – Как же тогда ты собралась победить?

   – Я не только одержу победу, но и побью твой рекорд! Вот увидишь, моя связка будет больше твоей!

   – Ага, только если просидишь здесь до ночи.

   – А вот и просижу! Думаешь не смогу побить тебя?

   – Сможешь. – Мужчина рассмеялся. – Но мне пора, Дайон. Мы здесь с самого утра. А я не могу так долго пренебрегать делами.

   Мужчина встал со своего места и принялся собирать вещи.

   – Вернись к ужину, иначе мама будет недовольна. Она редко проявляет гнев, но если уж до этого дойдет: поверь, достанется и тебе, и мне.

   – Вернусь, не волнуйся.

   – Удачной рыбалки! – Варл откатал штанины и рукава, забросил на плечи снасти и зашагал к лошади, что паслась у ближайших кустов.

   – Даже не думай, что я сдамся! – крикнула дочь вдогонку.

   Мужчина улыбнулся и, не оборачиваясь, помахал рукой.

   Солнце припекало, море шумело в своем вечном волнении, и в какой-то момент Дайон показалось, что она задремала. Спохватившись вдруг, как от толчка, в первые мгновения не могла понять, что ее разбудило и встревожило.

   – Пить…

   Вскочила на ноги. Огляделась. Кирк спокойно слизывал соль с валунов, что оголились после отлива и всхрапывал от удовольствия. Если конь не насторожен, значит, опасности нет. Наверняка, что-то послышавшееся или приснившееся нечаянно взбудоражило ее.

   – Воды…

   А вот это уже не могло быть сном. Дайон крутилась во все стороны, но никого не могла разглядеть. Бухта отца совсем небольшая, закрытая почти со всех сторон. Если бы кто-то был рядом, девушка непременно заметила бы. Но тут просьба попить перешла в слабые стоны. Казалось, они раздаются совсем близко, но где их источник понять не получалось.

   Стон повторился вновь, затем еще раз. Мужской или женский – не разобрать, но в нем явственно сквозила мука. Дайон вконец разволновалась, стала метаться, наспех соображая, что делать. Кинулась, было, к морю, затем побежала обратно.

   В итоге жестко оборвав поток бессвязных мыслей, замерла на месте и заставила себя перестать суетиться. Подошла к обломкам скал, что стеной стояли с правой стороны пляжа. Утопая мокрыми ступнями в песке, обошла их и так и этак, пока, наконец, не сообразила, что голос раздается именно оттуда – из-за камней.

   Мыслей, что делает что-то неправильно, что, возможно, это ловушка или какая другая опасность – не было. Девушка знала одно: кто-то остро нуждался в помощи, и Дайон просто не могла остаться в стороне. Раня ладони о колкий сухостой, она ломала его и отбрасывала в сторону, словно его искоренение помогло бы открыть несуществующую дверь. А когда вдруг поняла, что за всем этим безобразием: за свисающими папоротниками, кустами орешника и прочей растительностью вовсе не два скальных обломка вросли в землю, а целых три! – сердце глухо стукнуло и замерло.

   МЕЖДУ ВАЛУНАМИ БЫЛ ПРОХОД!

   Вообще то, проходом узкую щель можно было назвать лишь с большой натяжкой. Но тем не менее…

   Столько времени, столько часов и дней она провела здесь с отцом, и никто из них даже предположить не мог чего-то подобного. Кое-как протиснувшись между камнями и ободрав плечо, Дайон оказалась в узком, но коротком ущелье с кое-где заваленными сводами и сплошь засыпанном песком. Передвигаться здесь было не совсем удобно, разве что руки к себе прижать или боком идти.

   К счастью, долго мучиться не пришлось: через пару-тройку мгновений расщелина привела девушку к другой бухте. Даже не так – бухточке. Намного меньше той, что была у них с отцом. Совсем крохотная, она образовалась посреди почти отвесных скал и крутого склона, поросшего зеленью.

   Впрочем, осматриваться было некогда. Слева, где скала выступала в море и заворачивала, будто дверная створка образовалась большая запруда. И прямо у берега, наполовину в воде среди досок и тряпок лежал человек. Дайон испуганно замерла, потом стала пятиться назад к ущелью. Но лежащий снова попросил пить. Жалость взяла верх над страхом. Сорвав с пояса фляжку, Дайон безрассудно бросилась вперед.

   Это был мужчина. Из прорехи на окровавленной рубахе виднелась глубокая рана. Длинная борода свалялась и забилась песком. Потрескавшиеся губы покрылись белым налетом – верный признак обезвоживания. Бедняге явно досталось. Как ни страшно было прикасаться к нему, но Дайон все-таки приподняла голову несчастного и влила ему в рот немного воды. Тот закашлялся, но противиться не стал. Напротив, открыл мутные глаза и, ухватившись за фляжку, припал к ней с таким отчаянием, что у Дайон защемило сердце.

   Когда пить больше не было сил, мужчина вернул фляжку и откинулся на песок. Потом вдруг схватил девушку за руку и, с неожиданной силой притянул к себе. Тяжело дыша, произнес:

   – Никому. Обо мне. Не рассказывай. – И потерял сознание.

   Только теперь Дайон поняла, как сильно напугана: поджилки трясутся и очень хочется сбежать. Малодушно подумала, что в ее присутствии больше нет нужды и собралась, было уйти тем же путем, что и пришла сюда. Более того, для надежности хотелось завалить, закопать, забить злополучную щель. Но взглянув на безвольно лежащего у ее ног человека, поняла, что не сможет этого сделать. Снова опустилась рядом с мужчиной на колени. Кровь вытекала из его раны и смешивалась с водой. Подхваченная ветром, она внезапно хлестнула по лицу вместе с морскими брызгами.

***

Дайон улыбнулась, вспоминая, как синела от натуги, пытаясь оттащить незнакомца подальше от воды. Как дрожали ее руки, когда она промывала страшную рану на животе и перевязывала ее остатками своей накидки. Как испугался бедный Рост, когда она чуть ли не силком посадила старика на лошадь и велела следовать за собой без сопровождающих. И чтоб не думал под страхом смертной расправы разболтать кому-нибудь.

   Рана незнакомца только на вид казалась страшной. На самом деле ничего серьезного не было: перелом пары ребер, разрыв мягких тканей, еще чего-то там и все. Для мужчины эти ранения как царапины – по крайней мере, так сказал Рост, и Дайон очень хотела верить ему. Потому что смотреть на почти синее лицо пострадавшего было страшно.

   Доктор заштопал все, что мог заштопать, перевязал все, что мог перевязать, устало констатировал большую потерю крови, истощенность и необходимость хорошего ухода. А после этого сложив на животе ладони, вопросительно взглянул на Дайон:

   – Я так полагаю, юной ванни есть что сказать?

   – Э-э-эм-м. На самом деле нет.

   – Разве? – Семейный доктор ехидно поджал губы. – Ты забрасываешь мои старые кости в седло, заставляешь под угрозами нестись чуть ли не галопом, не пойми куда. Где я штопаю, шью, вышиваю, перевязываю, не пойми кого, а теперь тебе нечего сказать?!!

   Дайон виновато пожала плечами и, пряча глаза, промямлила:

   – Мне, правда, нечего сказать. Я ловила рыбу, задремала, а его стоны разбудили меня. А еще я должна быть дома к ужину.

   – Как и я! – Рост вздохнул и почесал полысевшую макушку. – Давай поступим так: устроим нашего с тобой, э-э, знакомого поудобнее. Я дам ему лекарство, чтобы спал и быстрее восстанавливался. А потом я отправлюсь домой.

   – Но…

   – И ты отправишься домой! – с нажимом продолжил старик. – Где за ужином обо всем расскажешь отцу. А утром…

   – А утром будет утро. ¬

ГЛАВА 6

Еще было темно, когда заспанная служанка помогла Дайон упаковать мешок. Вдвоем они запихнула в него одеяло, небольшую подушку, несколько шкур. Затем девушка отправилась на кухню и хорошенько запаслась едой и фляжками вина. Не забыла прихватить и кое-что из посуды. На заднем дворе, где у прачечных сушилось белье, стащила штаны, несколько рубах и простыней. Возможно, они принадлежали слугам, но Дайон мало беспокоилась о том, что поступает нехорошо, беря чужое. У нее было оправдание такому поступку, но вряд ли она захотела бы озвучить его кому-нибудь.

   Бухта встретила как всегда, тихим шелестом волн и свежестью разгорающегося над ними рассвета. Кирк уверенно и привычно спустился с крутого склона и занялся своим любимым делом: стал слизывать соль с прибрежных валунов.

   – Это когда-нибудь погубит тебя. – Дайон потрепала друга по гриве и направилась к тайному ходу.

   Даже сейчас зная наверняка, где он находится, девушка с трудом рассмотрела расщелину за сплетением всевозможной зелени. Как и в первый раз, еле протиснувшись в нее, Дайон вскоре оказалась рядом с незнакомцем, которого волею богов спасла накануне.

   Вчера вместе с Ростом они более-менее сносно устроили его в небольшой пещере под скалистым выступом. Довольно просторная и сухая с песчаным полом и маленьким родником у входа, она как нельзя лучше подходила для этой цели. Мужчина однозначно выглядел лучше, хоть и был без сознания. Прикоснувшись к его лбу, Дайон убедилась, что жара нет – все-таки Рост знает свое дело. Что ж, забот впереди было немало, потому Дайон разложив вещи внутри пещеры, занялась делами.

   Перво-наперво, пользуясь ножом, нарезала тонких веток, нарвала несколько больших кип травы и устроила лежанку в дальнем углу пещеры. Перетащить раненого самостоятельно, у нее не получилось бы – слишком тяжел. Оставалось надеяться, что позднее переберется сам.

   Следующим пунктом были тряпки. Разорвав пару простыней на длинные полоски, аккуратно смотала их в валики – для перевязок хватит с лихвой. Хвороста здесь было много: крутой склон, в отличие от соседнего был сплошь заросшим деревьями и кустами, среди которых достаточно сухостоя. Потому через некоторое время, сложив из крупной гальки небольшой круг, Дайон с успехом разожгла в нем костер. Вскипятить в котелке воду с травами, которые Рост щедро отсыпал из своих многочисленных мешочков, было делом нехитрым. Отвар получился насыщенным как по цвету, так и по запаху.

   Когда он остыл, девушка налила его в кубок и пошла в пещеру поить спасенного. Провела в бухте почти целый день, отпаивая своего нечаянного знакомого целебными травами, промывая швы и делая заживляющие примочки. Вечером же получив серьезную взбучку от матери за то, что пропадала неизвестно где столько времени, ушла к себе и проспала без сновидений всю ночь.

   А утром все повторилось снова: хворост, костер, отвар. Каково же было ее удивление, когда в очередной раз, переступив порог пещеры, она тут же наткнулась на внимательный взгляд. Глаза карие и холодные, как сталь. Смотрели в упор, без тени беспокойства. Дайон замерла лишь на пару мгновений. Не желая показать, что боится, уверенно подошла к незнакомцу и опустилась возле него на песок. Молча приподняла ему голову и влила немного отвара в рот. После того, как все выпил, спросила:

   – Как ты здесь оказался?

   – Мне повезло.

   – И все?

   – И все, что тебе нужно знать.

   Что ж, разговор получился не особо содержательным. Голос мужчины оказался хриплым, словно простуженным. Тело вроде молодое, но такое тщедушное, словно он долгое время голодал. Впрочем, достаточно жилист, даже не смотря на то, что тощий. Старые, давно зарубцевавшиеся шрамы. Много шрамов – больших и маленьких.

   – Насмотрелась?

   Дайон вздрогнула. Она даже не заметила, что беззастенчиво рассматривает полуголого мужчину. Прочистив горло, сказала:

   – Я сделала для тебя лежанку, но не смогла перетащить – ты слишком тяжелый для меня. Также принесла еду и одежду. У входа в пещеру есть родник, так что вода будет всегда. Хвороста тоже с избытком. Если еще что-то нужно, скажи и…

   – Кто ты такая?

   – Меня зовут Дайон. – В ответ молчание. – А ты? Как тебя зовут?

   – Называй, как хочешь?

   – Не доверяешь мне? Впрочем, все равно. – Дайон поднялась с песка и направилась к выходу из бухты. – Мне пора. Вечером придет лекарь и посмотрит твою рану.

   – Ты не выдала меня.

   Девушка развернулась и безразлично пожала плечами:

   – Мне незачем было этого делать.

   – Но ты меня боишься.

   – Это лишь первое впечатление. По большому счету, мне все равно, кто ты и что сделал в жизни. Тебе нужна была помощь, и я ее оказала. На этом все.

   – Возможно, ты спасла монстра.

   – Может и так. Но сейчас ты не похож на него. – Дайон улыбнулась и заметила, что незнакомец улыбнулся в ответ. Правда, одними глазами. Девушка подняла с песка свою сумку и пошла к ущелью.

   – Эй! – Развернулась в который раз и вопросительно глянула на спасенного.

   – Меня зовут Раф. И я благодарен тебе.

***

Раф быстро шел на поправку. Рост приходил через день, отмечая, что рана заживает хорошо и быстро, и скоро можно будет снять швы. Готовил какие-то мази и накладывал при перевязке. С Рафом почти не разговаривал, а вот на Дайон шипел всякий раз, когда они оставались одни:

   – Ты теряешь рассудок, ванни. Сколько это будет продолжаться? Возможно, следует рассказать отцу?

   – Нет! – Дайон яростно отстаивала свою позицию.

   – Но что ты знаешь об этом человеке?

   – Ничего, кроме того, что ему нужна помощь.

   – Это не игрушки, Дайон! Это не зверек, которого можно приручить и играть с ним, когда вздумается. Это человек. И, возможно, человек опасный! Если ты не образумишься и не расскажешь отцу, я сам это сделаю!

   – Ты не посмеешь! И не сделаешь этого!

   – Посмею! И сделаю! Потому что именно я помог тебе войти в этот мир! Именно на моих руках ты сделала свой первый вдох. И именно я в данный момент отвечаю за тебя. Подумай, девочка над моими словами! – Старик лекарь выжидательно смотрел на нее, а Дайон понимала, что он прав. И нет у нее веских доводов, чтобы доказать обратное.

   – Еще никто не сказал, что я глупа или безрассудна. – Тут же скривилась и вздохнула. – Ладно, со вторым, быть может, и не так. Но я остро чувствую, что нужна ему. По крайней мере, до тех пор, пока Раф не поправиться. А потом, если не уйдет сам, я попрошу его это сделать.

   Врачеватель осуждающе качал головой и, не говоря больше ничего, покидал бухту.

   Раф не слышал их разговоров, но понимал по взглядам Роста, что старик крайне недоволен таким положением дел. В частности тем, что Дайон возится с ним и скрывает ото всех.

   – Он никому не расскажет. Не беспокойся. – Дайон пыталась успокоить мужчину. – Он хороший.

   – По твоему мнению, все хорошие. Даже я.

   – Разве это не так?

   – Знаешь, я ведь могу свернуть тебе шею одной рукой. Ну, по крайней мере, мог когда-то.

   – И это принесло бы тебе удовольствие? – Дайон улыбнулась дерзко и своенравно, без страха повернулась к мужчине спиной и принялась нарезать мясо и сыр.

   – Удовольствие может, и нет. А вот деньги – да. Чужая смерть была моим хлебом.

   Дайон отшатнулась:

   – Ты убивал за деньги?

   – Мда-а. – Раф спокойно воспринял ее реакцию. – Какая же ты все-таки наивная девчонка. Мир не совсем такой, каким тебе кажется. И не всегда может вписаться в те рамки, в которых живешь. Существует и другая сторона жизни, более темная и гадкая: в ней нет благородства – только цель и прибыль. Впрочем, я уже поплатился за это…

   – Не говори мне. Ничего не хочу знать! Ты – Раф. Я спасла тебя. И ты хороший… для меня этого достаточно.

   А на следующий день Дайон не пришла в бухту. Раф злился на себя, что накануне сказал слишком много, и теперь девчонка испугалась окончательно. Если начистоту, за все это время он успел привязаться к ней и тревожился всякий раз, когда Дайон задерживалась с утра. Теперь же с горечью понимал, что оттолкнул ее: не каждый может принять плохое – настолько плохое! – в другом человеке. Злился на себя, на нее…

   И даже не предполагал, что всего в паре десятков метров девушка всеми силами пытается спровадить отца с пляжа. Они приехали туда утром купаться, потом сиртингин решил половить с дочерью рыбу, чтобы так сказать, в спокойной обстановке поговорить о ее неподобающем поведении.

   Дайон раздраженно вздыхала, тайком подмечала, что солнце уже перевалило зенит, и беспокоилась. Потому не оправдывалась и часто отвечала невпопад.

   – Что с тобой? – Варл, наконец, заметил, насколько рассеяна его дочь сегодня. – Что так сильно занимает твои мысли, что ты слышишь меня через слово?

   – Все в порядке, отец. Просто не выспалась, наверное.

   Сиртингин внимательно посмотрел на дочь. Слишком долго для того, чтобы не догадаться – он не верит ни единому слову.

   – Хочу искренне надеяться на то, что это действительно так. Иначе бы стал беспокоиться.

   – Нет поводов для беспокойства, отец.

   – Если появятся, скажешь?

   Дайон улыбнулась, а в душе было гадко от того, что она не может сказать правды.

***

Отец в скорости уехал. Рыбалка не удалась и не только она. Дайон скользнула в переход и пошла к пещере. Рафа на месте не оказалось. Чувство тревоги кольнуло сердце, но девушка тут же успокоилась, едва услышала мерные всплески широких гребков – мужчина плавал в запруде. Дайон уселась на песок и сложила руки на коленях. Щурясь на яркие блики в волнах, пыталась придумать, как выпутаться из сложившейся ситуации: врать отцу и дальше, в надежде, что он не обнаружит тайный ход и соседнюю бухту? Или сказать обо всем и при этом бояться того, как поступит сиртингин с человеком, которого она обещала не выдавать?

   Результат откровения был слишком очевидным. Раф – наемный убийца. Слишком худой и ослабший из чего не трудно сделать вывод – рудники или шахты на севере. Как избежал казни и смог выбраться? – непонятно. Но отец быстро все поймет и докопается до истины. И тогда Рафа ждет весьма прогнозируемый конец. Нет, нельзя ничего говорить, нельзя открываться!

   Дайон в задумчивости ковыряла песок толстой палкой и вздрогнула, когда тень подошедшего мужчины накрыла ее. Раф плюхнулся рядом с девушкой на песок, и Дайон в недоумении уставилась на вроде бы знакомого человека.

   – Ну, как?

   – Э-э-э. Кто ты и куда дел Рафа? Ты не похож на себя.

   – Ну, не настолько же, чтобы так удивляться. Мне идет?

   – Очень. Без бороды лучше. Выглядишь моложе и не таким страшным.

   – Ну, вот! А я то, наивный думал, что красавец красавцем, и что никакая борода не исправит этой прописной истины. – Дайон улыбнулась. – Знаешь, сколько времени пришлось обскубать ее? Да еще не видя себя.

   – Завтра принесу зеркало, чтобы ты мог наводить лоск. – При мысли о доме, девушка встала и с тяжелым вздохом взмахнула палкой, потом еще и еще. Хотелось разогнать застоявшиеся мысли, от которых уже гудела голова.

   – Не так держишь.

   – Что?

   Раф лукаво прищурился и смотрел на манипуляции девушки.

   – Палку неправильно держишь. – Встал, подошел ближе. – Представь, что это оружие: копье или меч. Если будешь так накладывать большой палец на рукоять, его непременно вырвут. Или сама потеряешь при первом же ударе.

   Быстро дернув палку на себя, продемонстрировал, как легко скользят по ней пальцы девушки, и импровизированное оружие тут же сменило хозяина.

   – Видишь? Чтобы такого не случилось, все пальцы должны быть в замке, большой – почти внахлест. А вот кинжал можно держать так, как тебе хочется: он легкий и хват значения не имеет. Лишь бы тебе самой было удобно.

   – А ты разбираешься. – Дайон благоговейно посмотрела на мужчину.

   – Вид деятельности обязывал. – Пожалел, что сказал так: на глаза Дайон набежала тень.

   – Научи меня, – вдруг сказала девушка.

   – Зачем тебе?

   – Вдруг ко мне когда-нибудь придет такой, как ты. И мне придется стать его хлебом. – При этих словах глаза Рафа сузились до щелок. Но потом лицо приобрело насмешливое выражение.

   – Не хочу тебя расстраивать, но вряд ли это случится. Ты как минимум должна быть кем-то очень полезным, но перешедшим кому-то дорогу. Или, напротив, кем-то бесполезным, но очень наглым и алчным. Кому нужна смерть обычной девчонки?

   – Тоже не хотелось бы тебя расстраивать, но я дочь сиртингина юго-восточного округа.

   Раф потемнел лицом. Помолчав немного, спросил:

   – Раньше не могла сказать?

   – Что-то изменилось бы?

   – Нет, наверное. Просто теперь понять тебя мне еще сложнее.

   – Что тут сложного? Все, что меня окружает богато и роскошно, но вместе с тем обременительно настолько, что хочется выть. Мне ни в чем нет отказа, кроме как в свободе, в собственном мнении, в выборе. У меня ничего нет, кроме завистливых лживых подружек, таких же скучных, как и моя жизнь, уроков, приемов, с которых хочется сбежать сразу после начала, нравоучений и традиций.

   Возможно, – Дайон угнетенно посмотрела себе под ноги. – Я не из того теста. Возможно, просто не хочу быть такой, какой нужно – истинной ванни, наследницей правящей пары, которой все хотят видеть меня, которой обязана быть по рождению. Все, что есть ценного – это родители, но порой и они не понимают меня.

   А ты… Ты – настоящий. С тобой легко. И не страшно. Даже не смотря на то, что я знаю о тебе. Ты – мой первый, по-настоящему самостоятельный выбор за всю мою жизнь. И мне не хотелось бы говорить этого, но теперь, когда ты знаешь, кто я – должен понимать, что рядом со мной ты в не меньшей опасности, чем находился до этого.

   Раф молча смотрел на девушку, не зная что сказать. Он ни на секунду не допускал мысли о чем-то подобном. Даже предположить не мог, кем на самом деле окажется девчонка, спасшая его и сохранившая его секрет. И тем страннее и удивительнее казалось происходящее: наемный убийца и дочь сиртингина. Вот так вот запросто, рядом, открывают друг другу свои секреты.

   – Ну, что же, – кашлянув, прочистил горло. – Признаться, я удивлен. Немного. Самую малость, конечно же. На чем мы остановились?

   Взглянул на палку в своих руках, будто впервые увидел ее.

   – Ах, да! – будто действительно вспомнил. – Так вот: если к тебе придет такой, как я, ты будешь мертва.

   – Здорово! И самое главное, очень обнадеживающе. – Дайон уперла кулаки в бока. – Что, шансов совсем никаких?

   – Если только парочка, совсем маленьких. Но я могу их увеличить и в количестве, и в объеме. При условии, что будешь слушаться и стараться.

   – Может, нужно принести какое-нибудь оружие? Меч, например.

   Хмыкнув, Раф бросил ей палку, и Дайон неловко поймала ее.

   – Пока не поумнеешь – это будет твоим мечом!

   И началось…

   Синяки, кровоподтеки, царапины. Уставшая, измученная, а иногда и в кое- где порванной одежде, Дайон еле живая приползала домой. Кирк крутил носом и тревожно всхрапывал, чувствуя, что от девушки разит потом и засохшей кровью.

   Встревоженные служанки первое время помогали скрывать столь вопиющие факты, а Дайон старалась больше бывать дома, проводить время с родителями, во избежание неприятностей. Даже стала более усердно учиться. Но порой, ее отлучки и внешний вид вызывали гораздо больше вопросов, чем хотелось бы девушке. Ее оправданий уже не хватало. Как и фантазии их придумывать и делать менее повторяющимися.

   Потому и начались домашние аресты, следящая за передвижениями стража, которую приходилось запутывать. Мать запретила брать Кирка. Более того, пригрозила, что если конь, снова пропадет из конюшни, когда Дайон наказана, она отдаст его на бойню. Слава богам, никто еще не обнаружил, как потихоньку оружейная лишается определенных боевых единиц: щитов, мечей, копий, арбалетов.

   Угроза возымела действие. Кирк, сытый и довольный толстел в конюшнях и резвился в загонах, а Дайон вылезая в окно, носилась к побережью и обратно на своих двоих. Нечаянно обнаруженный колодец помог делу. До бухты она стала добираться в разы быстрее – всего-то оставалось, что взбежать на холм, оттуда по гряде через лес, да со склона спуститься.

   Раф срывал с нее по три шкуры. Про семь потов и говорить нечего. А когда Дайон молила о пощаде, злился и заставлял повторять все сначала.

   – Почему ты не учишь меня защищаться, только нападать? – Спрашивала девушка во время короткого отдыха.

   – Если научишься убивать, защищаться не придется. А если и придется, то, уже умея наносить удар в нападении, будешь знать, как от него увернуться в обороне.

   Совместные тренировки пошли Рафу на пользу: рана все меньше беспокоила его, ссохшиеся в шахтах мышцы снова налились, он будто стал казаться выше и крепче. Дайон не раз ловила себя на мысли, что возможно, могла бы и влюбиться в него. Но Раф был слишком циничным, едким и пошлым, чтобы избирать его в качестве объекта для обожания. А вот другом, учителем и советчиком он был хорошим. И за это Дайон любила его всей душой.

   Почти два года пронеслись как самый лучший приключенческий сон. Дайон окрепла, вытянулась, стала ловкой и гибкой. Раф постоянно шутил, что она слишком плоская для девчонки ее возраста. А однажды, увидев ее в платье и с прической, громко ржал, давясь потом в приступе икоты. Тогда же Дайон, совсем не обескураженная таким поведением друга, молча и без стеснения сняла с себя одежду и пошла купаться. А выйдя из воды, вытерлась расшитым шелком, пахнущим духами после приема, нацепила штаны и рубашку, и как ни в чем не бывало, стала тренироваться.

   И Рафу пришлось заткнуться. Приняв во внимание тот факт, что Дайон не только друг, но еще и девушка, которая непонятно каким образом – и когда собственно? – превратилась в девушку привлекательную, чью фигуру все это время хорошо скрывала мужская одежда. Как-то резко болезненные приемы на тренировках стали более щадящими, нагрузки меньшими, а время на отдых большим .

   А потом Раф пропал. Ушел навсегда из ее жизни.

   Как-то после очередного наказания и недельной отсидки дома под присмотром десятка служанок и неусыпной стражи у дверей, Дайон примчалась в бухту. Море катило шелестящие галькой волны и тихо перемигивалось солнечными бликами. Пустой пляж с давно остывшим очагом встретил тишиной и безмятежностью. А пещера – запиской.

   «Бухта стала мне домом, но я вынужден покинуть ее. За выступом в море, среди валунов привязана лодка. Я делал ее, чтобы скоротать время, пока ты бывала дома. Она твоя.

   Хочу, чтобы ты знала, Дайон: ты спасла меня не только тогда, когда море прибило меня к берегу – ты спасала меня каждый день, пока была рядом. Это было лучшее из того, что случалось со мной. Но я должен двигаться дальше и строить свою жизнь»

   И все.

   Все поплыло перед глазами. Он бросил ее. Тогда, в своем эгоизме Дайон искренне верила в то, что Раф действительно БРОСИЛ ее. Оставил одну. Предал. Скрутилась у кромки воды, лежала на боку, отрекаясь от всех и всего, отрекаясь от богов в своей преданности. Думала, насколько трусливым нужно быть, чтобы не осмелиться сказать, глядя в глаза, а доверить расставание бумаге?

   Сейчас же, глядя на пустую урну, в которой похоронила память о Рафе, Дайон понимала, что он не мог поступить иначе. Что держало его, взрослого мужчину в бухте? Мелкая соплячка, которая из-за самолюбования и эгоизма не замечала простых вещей? Не замечала и даже не думала о том, что другой человек, пусть и друг – это не игрушка. Что у него должна, просто обязана быть своя жизнь, потребности, надежды и цели, которые он хотел бы достигнуть. Что ему тоже нужна свобода.

   Сейчас медленно, но верно до девушки доходило, что она многое могла бы изменить: довериться отцу и убедить его, что Раф – хороший человек. Возможно, подыскать ему место на вилле, выпросить у отца должность для него. В конце концов, отплатить ему нормальной жизнью, а не изоляцией от других людей без полноты ощущений этой самой жизни.

   Сейчас она многое сделала бы по-другому. Сейчас. Но не тогда. Дайон в сердцах и злости на себя схватила урну и швырнула ее об скалу. Сквозь слезы посмотрела, как осыпаются осколки. В последний раз окинула взглядом тихий пляж, на котором не была уже семь месяцев и, не оглядываясь, пошла к ущелью: солдаты отца наверняка уже приметили ее долгое отсутствие и чего доброго начнут искать ее, а не найдя, помчатся на виллу за сиртингином.

***

Дайон провела на пляже еще четыре дня. Освободив разум от тяжелых мыслей, смирившись с предстоящей свадьбой и, более-менее успокоив себя, девушка в последний раз легла спать под открытым небом. Низко висящие звезды спокойно и холодно перемигивались прямо над головой. Смотрели на нее своими яркими, но безразличными глазами. Повернувшись на бок, Дайон постаралась не думать о будущем. Даже о завтрашнем дне не хотела размышлять, искренне желая, чтобы утро никогда не наступило.

   Но утро наступило. И разбудило девушку диким грохотом. Таким, что содрогнулось все ее существо. Дайон в страхе вскинулась на ноги. Плохо соображая после резко прерванного сна, стала карабкаться на склон. Песок осыпался, мелкие камни выскальзывали из-под слабых спросонья ног, а грохот становился все оглушительнее, ритмично повторяясь снова и снова.

   Перепуганные солдаты, всматриваясь в море, немо тыкали вдаль пальцами. Подбежав к ним, Дайон посмотрела в указанном направлении и ахнула – в предрассветной дымке, застилавшей залив, показался корабль. Потом еще один, и еще. Их было много, больших, быстро скользящих, словно они летели над водой. Некоторые, вошедшие в порт, разворачивались бортами к суше. И Дайон явственно видела, как пологие бока кораблей вспыхивали ярко-желтыми огнями. После чего раздавался оглушающий гром, усиливавшийся эхом спящего залива.

   Прибывшая флотилия не была торговой. Это были военные корабли!

   И сейчас они обстреливали порт!

ГЛАВА 7

Домой! – Мысль плетью подстегнула замершее в потрясении тело. Подскочила к Кирку. Конь, испуганный залпами, ржал и, нервно прядя ушами, приседал на задние ноги. Схватившись за гриву, Дайон вскочила ему на спину. Забытое седло и сбруя так и остались лежать на земле. Не дожидаясь замешкавшихся охранников, седлавших своих лошадей, рванула в сторону зеленых холмов и еще не проснувшегося города.

   Скакала вдоль берега – так было быстрее. Каждый раз, вздрагивая при очередном залпе, пригибалась к холке коня. Сердце билось, как птица в клетке. В тщетных попытках выпорхнуть, когда предчувствует свою гибель.

   Это ошибка. Просто нелепость. – Думала Дайон, глядя, как неотвратимо порт превращается в руины, как горят доки и склады. Как пришвартованные торговые суда и тяжелые галеоны быстро разлетаются вспыхнувшими обломками, что все еще продолжают гореть, даже на воде. Смотрела на белоснежные, а теперь оборванные и посеченные картечью паруса и отказывалась принимать происходящее, что так сильно отличалось от всего, виденного ранее. Как недавно, еще вчера всем своим существом отказывалась принять такую детскую, такую мелочную проблему как свадьба с восточным царевичем.

   По сравнению с тем, что происходило сейчас, ее вчерашние невзгоды казались плевком, шипящим на горячих камнях, соринкой, что плавает в мутной луже, но ни как ни тем вселенским горем и эпическим концом ее жизни и свободы, как ей представлялась еще накануне.

   Дайон видела, как на пристань выбегают солдаты. Но что они могли, эти маленькие отряды городской стражи против многочисленной флотилии?

   Видя, как плотный свистящий залп стрел молниеносно скосил сразу пол взвода, девушка всхлипнула и закрыла глаза.

   Вот он, конец…

   А не ее эгоистичные проблемы…

   Городу четырех холмов хватило бы и одного десятка галеонов, чтобы посеять смятение и даже панику своим внезапным нападением. Но кто-то явно хотел не просто показать мощь, но истребить, уничтожить, заставить Архипелаг захлебнуться в морской пучине!

   Дайон вгляделась во флаги на мачтах – и сердце оборвалось. Сквозь утренний туман и густой дым залпов она с трудом, но все же различила полумесяц на серебряно-алом фоне.

   Нет! Не может быть! Как же так? В голове уже давно все смешалось, но Дайон ни за что в жизни не смогла бы не узнать символа восточного царства…

   Ветер нес удушающий дым, запах серы и селитры. Несясь галопом по тракту, девушка уже видела, как на холмах зарождается паника. А в промежутках между выстрелами слышала крики и конское ржание, что разносились от кварталов ниже по холму. Те, кто уже понял, что происходит, в спешке бросали дома и вместе с семьями устремлялись на север, чтобы во втором порту попасть на корабль и покинуть остров. Наивные, если бы они видели то, что сейчас видела Дайон!

   Флотилия разделилась на группы, и те начали медленно огибать Большой остров, чтобы перекрыть северный порт и тем самым отрезать возможный путь к отступлению. Но люди, не видя этого и, все еще надеясь на спасение, сами тащили близких в капкан.

   – Скорее, Кирк! – она никогда не понукала коня так яростно, как сейчас. Бедняга, роняя пену, летел стрелой, но в панике Дайон казалось, что она скачет слишком медленно. Растрепавшиеся косы тяжело били по взмокшей спине. А ткань многослойного платья крыльями хлопала сзади, пугая и без того напуганного коня еще больше. Вот тракт раздваивается, вот сторожки охраны у ворот. За ними парк, обнесенный высокой стеной и широкая аллея. А там за помпезной аркой – вилла. Едва девушка и два солдата подскакали к воротам, тяжелые створки тут же стали открываться.

   – Где ванн сиртингин?

   Начальник охраны, взмокший не смотря на отсутствие еще жары и раннее утро, в волнении отбросив церемонии, коротко доложил:

   – Ванн Варл вместе с несколькими телохранителями ускакал в Сиртрат. Сказал, что должен собрать совет, пока все не разбежались кто куда. Меня за старшего оставил.

   – Что уже сделано?

   – Людей вооружил, по периметру стен расставил и возле дома. Сейчас центральный вход укреплять будем.

   – Ванни Адалия?

   – В доме. Отдает распоряжения.

   – Как отец явиться ¬– доложи!

   – Слушаюсь госпожа.

   Ворота тут же закрыли, обмотали цепями створки. Не жалея трудов садовников, Дайон поскакала прямо по парковым лужайкам, перелетая клумбы и декоративные рвы, чтобы максимально быстро оказаться дома.

   Вилла гудела, как улей. Слуги носились туда-сюда, составляя тяжелую мебель и сундуки близ дверей, баррикадируя окна. Зал для приемов и атрий превратились в бурлящий котел. Адалия сидела на скамье сиртингина и на удивление спокойно отдавала распоряжения, слушала об исполнении того или иного задания, хладнокровно встречала сообщения тех, кто был послан разузнать новости.

   Но всю ее хладнокровность как ветром сдуло, едва женщина увидела Дайон. Вскочив со скамьи, Адалия бросилась к дочери:

   – О, боги! Дайон! – она порывисто обняла девушку. – Отец сказал, что ты в вашей с ним бухте. Я так волновалась за тебя!

   Эмоции вырвались наружу, и женщина уже никак не могла сдержать нервного напряжения и переживаний: залилась слезами.

   – Мама, все в порядке. Со мной ничего не случилось. – Дайон отстранила от себя мать и улыбнулась как можно более ободряюще. – Все наладится, это какая-то ошибка.

   – Кто? Кто напал нас? И главное зачем? – Адалия не желая показывать людям страх, отвела дочь подальше, где колоны атрия утопали во вьющихся растениях и розах.

   – Отец все выяснит. Явно произошла какая-то чудовищная ошибка. Это ведь не может быть правдой… – Девушка на мгновение стушевалась, но его хватило, чтобы Адалия встрепенулась.

   – Что не может быть правдой? Что ты знаешь, Дайон?

   Она не хотела пугать мать, но правда ведь все равно всплыла бы:

   – На мачтах флаги восточного царя.

   – Но этого не может быть! – казалось, ноги перестали держать Адалию, и она прислонилась спиной к колонне. – Мы ведь давно заключили союз о ненападении, честно выполняли все условия. И твоя свадьба… она должна была…

   – Мама, я сама видела! Своими собственными глазами. И пусть боги лишат меня их, если это был не полумесяц на алом фоне. Это он, мама. Аббас пришел к нашим берегам!

   – Так… – Адалия нервно вдохнула, потом выдохнула, растерла шею, будто ей трудно дышать. – Ничего. У нас хороший порт. Укрепленный. Гавань не самая доступная для свободного маневрирования. Так что…

   – Мама, очнись! Порта больше нет!

   Адалия застыла, так и не докончив свою мысль.

   – У них десятки кораблей. Не торговых судов или галер. Нет – это боевые галеоны, мама. Пушки разгромили сторожевые башни и все в порту всего лишь за то время, что я добиралась домой! С холма было видно, как быстро они берут остров в кольцо, перекрывают все отступы. Нам больше некуда деваться.

   Адалия ошеломленно смотрела на дочь, и синие глаза темнели с каждым ее словом. Затем на некоторое мгновение зажмурилась и сжала ладонями голову. Принять такое трудно, еще труднее осознать, что возможности спастись нет. Нервно растерла лицо:

   – Надо успокоиться. Паника плохой советчик. Я думаю, что отец и члены Сиртрата найдут выход. Возможно, переговоры решат…

   – Какие переговоры?! Если бы Аббас хотел говорить, то не устраивал бы такой погром. Ты бы видела, во что превратился порт. Это что угодно, только не желание разговаривать. Так что оставь наивные мысли и собирайся! Надо уносить ноги отсюда.

   – Но твой отец…

   – Я позабочусь об этом. Поскачу в Сиртрат и уговорю его поехать домой. А ты пока собирай людей, пусть берут только самое необходимое: воду, еду, оружие.

   – Нет! Я никуда не отпущу тебя!

   – Мама, еще есть время. Пока царь громит побережье и пытается протиснуться через горящий порт здесь относительно безопасно. Но если будешь задерживать, времени останется мало. Твои переживания за меня никому не помогут. Вспомни, что случилось с предыдущим сиртингином юго-восточного округа и его семьей, когда Аббас пришел на Архипелаг в первый раз? Ты ЭТОГО хочешь?

   Адалия вновь заплакала, цепляясь за одежду дочери:

   – Я не могу отпустить… Если что-то случится…

   – Случится, если не отпустишь меня за отцом! Я возьму солдат. Тебе не о чем беспокоиться. К моменту как мы с папой вернемся, все должны быть готовы. – Дайон крепко обняла мать. – От наших с тобой действий, пусть и не совсем героических, зависят жизни людей. И ты, ванни Адалия, возьмешь себя в руки и сделаешь все для того, чтобы спасти как можно больше. Мы укроемся в бухте и попытаемся переждать тяжелые времена, сколько сможем. А потом придумаем что-нибудь. Все вместе.

   Если что-то… пойдет не так. – При этих словах Дайон мать нахмурилась. – Не волнуйся, я к слову! Вдруг мы задержимся или… В общем, телохранители отца знают дорогу. Они помогут тебе вывести людей, а мы потом присоединимся. Договорились?

   Адалия кивнула и разжала пальцы, что уже свело до ломоты. Казалось еще немного, и обрывки платья дочери останутся у нее в руках. Не веря своим глазам, женщина смотрела на Дайон.

   – Когда ты успела стать такой, моя девочка? Такой разумной и бесстрашной?

   – Когда сопротивлялась тому, чтобы стать истинной ванни, мама. – Дайон улыбнулась, но тут же тень набежала на ее лицо, и девушка, отвернувшись, помчалась из атрия к боковой лестнице. А оттуда – в коридор, ведущий к ее покоям.

ГЛАВА 8

В Сиртрате как никогда царило оживление. Даже не царило – безумствовало. Тревога висела в воздухе и казалась такой сильной, что ни суетливые передвижения слуг, приехавших сюда со своими господами, ни общий гомон и споры не могли развеять ее. В редкие моменты в зале совета воцарялась тишина, но лишь для того, чтобы через пару мгновений быть разрушенной чьим-то доводом или недовольством.

   Лысеющий ванн Скоги, чья резиденция находилась неподалеку от Сиртрата и превышала своими размерами чуть ли не рыночную площадь, досадливо морщился, когда оппоненты отвергали его казалось бы разумные доводы. Потому распаляясь все больше и смачивая уже давно пересохшее в спорах горло вином, Скоги упрямо настаивал на том, чтобы его выслушали до конца.

   Варл устало тер переносицу и пытался призвать всех к спокойствию. Он и сам не знал, как поступить: оборонять остров, да что там? – весь Архипелаг было нечем и некем. Фермеры в холмах, четыре сотни солдат. И то две из них неофициальные. Если еще прибавить охрану знати, рабов, и вольных мужчин, что способны держать оружие, может тысячи полторы и наберется. Но эта капля в море. И она не сможет защитить столько детей и женщин. И если они сейчас, сию же минуту что-нибудь не придумают, вражеское войско поглотит весь Архипелаг.

   Его призывы к спокойствию, не вносили больших корректировок в стоящий гул. Успокоившись на короткое время, члены совета вновь начинали перебивать друг друга и поднимать шум.

   Боги, дайте сил и мудрости! Подайте знак, как поступить! – Варл с трудом сдерживал гнев на себя за невозможность как-то здраво и по-умному подступиться к непростой ситуации. Но вот створки дверей распахнулись, и в зал вбежали те, кого с таким нетерпением ждали собравшиеся вот уже полчаса. Разведчики.

   – Корабли с востока, ванн сиртингин! Это Аббас! – Кто-то вскрикнул, и повисшей тишине это прозвучало слишком громко. – Восточный порт потерян. Северный заблокирован. Войска готовятся к высадке.

   – Когда ждать гостей?

   – Если будут задерживаться для разбоя в жилых кварталах, два-три часа у нас есть. Если нет – через час они возьмут Сиртрат.

   Тишина над длинным столом стала удушающей. Слуга, наливающий вино для Скоги дрогнул, и красная жидкость широкой струей плеснула из кувшина. На белой, шитой золотом скатерти расцвела неприглядная кровавая лужа. Варл похолодел – не такого знака он ждал от богов.

   – Зэрхат! – первым опомнился как раз-таки Скоги, смахивая с рукавов терпкие капли. – Какого дьявола ему нужно у наших берегов?

   – Гадать нет смысла. – Варл поднялся со своего места. – Нужно выслать парламентеров и узнать причину столь вероломного визита. И попытаться убедить его, что Архипелаг ничем не заслужил подобного.

   Сиртрат загудел снова.

   – Тише! – Айнон, меценат и общественник, тоже встал со своего места и обратился к Варлу. – Может, мы чего-то не знаем, достопочтимый ванн сиртингин? Ты же обещал Аббасу свою дочь для царевича. Не этот ли союз должен был закрепить наши с материком отношения? Может, твоя гордячка Дайон, натворила чего-нибудь?

   И в самом обращении, и в тоне, с каким говорил Айнон, свозила не только недовольство, но и презрение. Вот уж редкостная гадюка, на груди пригретая. В столь тяжелый час нашел выскочка время показать свою черную душонку, бросаться упреками и гнилыми предположениями. Варл вскипел, но виду не подал. Стараясь погасить вспыхнувшую ярость, спокойно, но твердо произнес:

   – Обещал. Сам знаешь, мы два года готовили этот союз. Но ты был на приеме, как и все, здесь присутствующие. Причины отсутствия тогда царевича я не знаю, а строить сейчас бесполезных догадок не буду. Гораздо важнее рассмотреть те варианты, что помогут спасти людей и наши острова.

   – Варл прав! – Скоги смял, отодвигая от себя, промокший край скатерти и сложил руки на столе. – Не о том думаете, ванны. Согласно докладу, торговый порт уничтожен, а северный заблокирован. Гавань там длинная и узкая, и восточные суда вряд ли все скопом войдут в акваторию. Им придется по одному выстраиваться. Мы могли бы отбиваться, уничтожая их по-очереди. Развернуться кораблям никак, потому и обстрела не будет.

   – Но как отбиваться? Как? Если мы сами распустили армию, а боевые галеоны уже давно принадлежат гильдии купцов и превратились в торговые суда. Не это ли было основным условием для подписания мира с Аббасом?

   – Да, ублюдок не хотел проблем под боком, а теперь сам стал большой проблемой. – Скоги задумчиво крутил в руках пустой кубок.

   – Он всегда был таковой! – Варл заложил руки за спину и, обойдя стол, посмотрел на собравшихся. – Ванны, не забывайте, что восточного порта тоже нет. Считай та часть Большого острова у Аббаса лежит на блюдечке. Приходи и бери.

   – Что же остается?

   – Переговоры. – Сиртингин устало растер шею и посмотрел себе под ноги, явно принимая какое-то решение.

   – Все равно не могу понять, почему царь напал на нас? – Айнон продолжал задавать один и тот же вопрос, который сегодня интересовал не только его. – Это же все равно, что пойти в свои закрома и поджечь все, что там есть. Мы нужны ему. Спокойная, процветающая колония, обогащающая его, выполняющая все пункты договора… Что взбрело ему в голову?

   – Должна быть причина веская, раз он решил поступить так. Потому я уверен, что просто переговоры не устроят его. Вывесить парламентерский знак над Сиртратом! – Сиртингин выпрямил спину и спокойно встретил взгляды остальных. – Я сам пойду и выясню, в чем дело, и чего Аббас хочет.

***

– Не пройдет и часа как сюда явятся парламентеры! – Гиллад подал подзорную трубу стоящему рядом с ним мужчине. Тот принял ее и с высоты своего роста вопросительно глянул на слугу. – Они вывесили флаги, господин.

   Мужчина поднес трубу к глазам. И, правда, над Сиртратом реял большой белый флаг с рассеченным лавровым венком – общеизвестный символ предложения переговоров. Такие же, только поменьше, были вывешены еще в нескольких местах.

   – Это им не поможет. – Мужчина сжал зубы и, остро всматриваясь с палубы в побережье и дымящиеся развалины порта, дал отмашку для высадки первых кораблей.

***

Не щадя лошадь, Дайон неслась по широкому тракту вниз холма. И только когда дорога запетляла и стала уже, сжатая с обеих сторон живыми изгородями, а затем и сетью жилых кварталов, снизила скорость. Охрана не отставала, по пятам преследуя госпожу. До Сиртрата оставалось совсем немного: только спуститься по крутой дороге и въехать в город. Там по мощеным улицам до центральной площади – и все: они на месте.

   Да только проблема заключалась в том, что эти самые улицы были уже давно запружены повозками и людьми. Отовсюду выкрики, гомон. Вид людского потока еще больше подстегивал внутреннюю панику. Именно эти толпы дали окончательно понять, что все – пришла не просто беда, а беда огромная, страшная. Ее понимание и отражение плескалось в глазах всех, кого Дайон видела. В глазах взрослых, напуганных детей, даже в глазах животных, что с натугой тянули возы с пожитками и шарахались в стороны при залпах и криках.

   – Вернитесь в дома! – пыталась кричать Дайон. – Вы не сможете покинуть остров! Северный порт перекрыт!

   Но где было перекричать такой поток?

   – Предупредите людей! Всех, кто услышит! К порту нельзя!

   – Но госпожа…

   – Я в Сиртрат. Будьте на площади. Мы найдем вас на обратном пути!

   Дайон пыталась раздвинуть толпу своей лошадью и объезжала более плотные скопления повозок, но все равно продвигалась к главному зданию города слишком медленно. А времени так мало.

   Охрана принялась разворачивать народ. Процесс потихоньку, но закрутился. Те, кто оказывался рядом и все-таки слышал предупреждение, с недоумением смотрели на солдат. Кто-то, не веря, усмехался, кто-то останавливался и начинал передавать новость. Но на него тут же напирали сзади и повозки, и люди, и затор становился все больше. Но были и такие, которым таки удалось внять призывам стражи. Потому, объезжая площадь под арочными сводами высоких колон храмов Сивеи и Воруса, Дайон с долей облегчения увидела, что некоторые разворачивают свои обозы и пытаются покинуть площадь. Она надеялась, что людям хватит благоразумия прислушаться и попытаться укрыться, а не стремиться к северному порту, откуда дороги назад уже не будет…

   У крыльца Сиртрата и прямо на ступенях стоял целый взвод около тридцати солдат.

   – Когда? – Дайон похолодела и, забывшись, схватила солдата за рукав. – Когда он уехал?

   – Полчаса назад. – Воин недовольно вырвал руку, явно не поняв, кто перед ним. – Поехал по нижней дороге. Шла б ты домой. На улицах не безопасно сейчас.

   Рассеянно кивнув, Дайон взглядом нашла свою лошадь. Вскочив в седло, с гиканьем понеслась снова на запруженную народом площадь. С криками врезалась в толпу, прося, чтобы народ расступиться. Страх застелил глаза, тугим узлом в животе билось предчувствие, а в голове стучала только одна мысль:

   Опоздала! Отцу нельзя на пристань!

ГЛАВА 9

Когда-то давно, когда восточного порта не существовало, как такового с холмистой стороны острова был большой сухой док для кораблей. Закрытый от ветров, с высокими волнорезами он был удобным и тихим местом не только для ремонта, но и строительства. Дно его было покрыто широкими плитами из известняка. Что позволяло даже во времена сильных приливов в повозках – на худой конец в лодках – доставлять сюда строительный материал.

   Но затем во времена одного из землетрясений, док был разрушен. Несколько маленьких островов, отделяющих его от открытого моря, ушли глубоко под воду, сделав восточную акваторию настолько просторной, что превратили ее в широкий залив. Грех было не воспользоваться этим и не устроить хорошую гавань, в которую мог бы войти не один десяток кораблей.

   По привычке порт все равно делился на две смысловые части: одна для стоянки, другая для ремонта и строительства. Когда северные племена, суровые и в шкурах, стали проявлять к Архипелагу нездоровый интерес, строиться стали не только торговые суда. Теперь в гавани наготове всегда стояли тяжелые боевые корабли. Пушки отливались лучшими мастерами, а ядра забивались настолько убойной начинкой, что никакие северные племена были не страшны.

   Осмелев, тогдашний владыка и сам стал проявлять интерес к чужим землям и как-то совершенно естественно вскоре обзавелся парой колоний на севере. Не то, чтоб они были уж очень прибыльными. Но статус завоевателя тешил самолюбие правителя и сподвигал на новые стремления и планы. Кроме того, Север снабжал Архипелаг мехами, костью и – чего скрывать – рабами.

   Угрюмые северяне были хоть и излишне свободолюбивы, работниками слыли отличными. При хорошем отношении годились и для тяжелой работы, потому что не были такими изнеженными, как жители Архипелага. Высокие, статные, сильные. А женщины не в пример привычной южной красоте, отличались неординарной внешностью, белой, будто нетронутой солнцем кожей и светлыми волосами.

   Ехавший на лошади Варл, невольно улыбнулся, вспомнив, как впервые встретил свою Адалию. Странным и страшным образом свела их судьба. Будучи уроженкой правящего рода, его жена волею богов и по результату вражды между кланами стала живым товаром. И как многие задолго до нее со своими историями, Адалия тоже протестовала против судьбы, потеряла все и всех в междоусобицах и была продана в рабство собственными земляками.

   После того, как рабыня вошла в его дом хозяйкой, Варл издал жесткий указ об отмене торговли. И если кто-то попадался на подобном деле, кара следовала незамедлительная и безжалостная. Правда в том, что никогда не поймешь беды, пока не окажешься в ней сам…

   Порт давал им много: знания, прибыль, новости, отношения. Теперь речь о них не идет, но Варл искренне верил, что может все исправить. И совершенно был убежден в том, что какие бы ни были причины у Аббаса нарушить мирные договоренности, они не должны оправдывать те жертвы, которые Архипелаг уже понес. В любом случае, нужно положить конец разрушениям и недопониманию. И именно он, кого возвел на управление сам царь, обязан был выйти к нему и уладить ситуацию.

   – Ты глупец! – кричал Скоги в попытках вразумить Варла. – А если ты падешь в своих попытках что-то доказать? Если у тебя не получится? Кто будет держать совет и Сиртрат?

   – Хочешь, иди сам. Сам возглавляй парламентеров! – Скоги осекся.

   К такому повороту хитрый толстяк был не готов.

   Боги, какие же трусы меня окружают. – Варл понимал, что сам поступает не совсем храбро, скорее уж опрометчиво и необдуманно. Но по-другому поступить не мог. За ним не просто город. За ним живые люди. Его семья. И в большем то Скоги был прав. Но, не имея оборонительной силы, сиртингин не мог найти другого выхода, кроме как дипломатического разговора.

   Сейчас, оглядываясь на скакавших рядом с ним солдат, он пожалел, что взял так много. И не потому, что большое количество воинов изначально вызвало бы протест со стороны Аббаса и агрессию. Нет. Он волновался теперь, что если случится нечто, выходящее из-под контроля, пострадают и все они. Те, кто сейчас храбрится, следует за ним, не отступая, возможно зная в душе, что все напрасно. Почти за каждым из них тоже семья.

   Варл сжал зубы. Не нужно позволять мрачным мыслям и сомнениям точить поставленные цели и убежденности. Раскисать нельзя. Возможно, сейчас все решится, и уже вечером они вместе с Аббасом будут обсуждать, как помочь городу восстановиться после столь чудовищного происшествия. Дай то боги, так и будет.

***

Дайон подгоняла взмыленную лошадь. Верхняя дорога была более крутой и длинной, но пробиться к нижней через толпы горожан у девушки не получилось. Зато отсюда хорошо была видна развороченная ядрами пристань и разбитая сторожевая башня, игравшая роль маяка по совместительству.

   Вот с кораблей противника спустили шлюпки. И войска слаженно заполнили их. Лавируя между обломками и остовами подтопленных галер, свисающих с поломанных мачт лохмотьев, что когда-то был красивыми парусами, они доставили солдат на пирс, где те выстроились ровными группами. Затем повернули к кораблям, чтобы забрать очередной отряд. Дайон ничего не понимала ни в военном деле, ни в построениях, но организованность и уверенность маневров, которую она видела отсюда с дороги, сейчас не внушали восхищения или уважения – только страх. Ведь также уверенно и спокойно войска сейчас войдут в город, в каждый дом…

   Здесь на пологом хребте холма уже открывался вид на нижнюю дорогу, значит до пересечения с ней недалеко. Значит, она еще успеет перехватить отца. Успеет…

   Нет! Не успела. Все оборвалось внутри. Группа из пятидесяти всадников во главе с сиртингином выехала на широкий тракт у подножия холма и понеслась по нему вдоль кромки моря к пристани. Белый Плащ Варла развевался, словно знамя над Сиртратом…

   – Отец! – Дайон ударила лошадь шпорами, и бедное животное, устало заржав, рванулось вперед. – Вернись. Не надо!

   Возможно, он был прав в своем желании уладить дело мирным путем, поговорив и разобравшись. И возможно, это сработало бы. Но Дайон своими глазами видела безжалостный обстрел солдат всего пару часов назад. И была уверена, что переговоры бесполезны. Бессмысленны перед той жестокостью и злобой, с которой неприятель подошел к их берегам.

   Вот уже до пирса осталось совсем немного. Вот войска на нем сменили позиции, выстроившись в букву «п» и перегородили выход к морю. Сейчас капкан, в который отец идет добровольно захлопнется!

   Дайон казалось, она видит сон, страшный и реальный. Когда тело ватное, а ты двигаешься в нем, словно по грудь в воде. И хочется, бежать быстрее, кричать громче, но эта вода будто становится вязкой, тягучей. И горло перехватывает в хрип, и ты обездвижен и можешь только наблюдать…

***

Копыта бойко застучали по каменным плитам пирса. После песчаного тракта этот звук казался неестественно громким. Таким же, как и стук его сердца при взгляде на трупы расстрелянных солдат, что кучей были свалены у парапета. Взмахом руки, Варл остановил отряд. Оглядел выстроившихся в ровные непоколебимые шеренги восточные войска. Он знал это еще не все, и если сейчас как глава Архипелага он не сможет что-нибудь сделать, этих шеренг станет в десятки, а то и в сотню раз больше.

   – Я ванн Варл, правитель города четырех холмов, сиртингин юго-восточного округа и глава Сиртрата. Явился сюда парламентером и заявляю о желании говорить с царем Аббасом или его представителем.

   Несколько долгих мгновений ничего не происходило. Солдаты неприятеля, словно частокол стояли, не шелохнувшись. Но вот после негромкого приказа они расступились. И со стороны моря от пришвартованной у пирса ладьи по широким ступеням поднялся… нет, не Аббас. И даже не его посол, представитель или парламентер.

   Ветер раздул его коричневый плащ, когда совсем еще молодой мужчина остановился напротив сиртингина и расправил плечи. Подхватил несколько длинных жгуче-черных прядей волос, что рассыпались по плечам из-под кожаного превосходно сработанного шлема. Пронзительные глаза цвета стали смотрели холодно и спокойно из-под темных вразлет бровей.

   – Аласкар? – Варл не мог скрыть удивления. Нога царевича еще никогда не ступала на берега Архипелага. Варл видел его несколько раз, но всегда на материке, когда ездил туда по делам. Сиртингин спешился и, хоть это ему стоило больших внутренних сил, поклонился. Стараясь, чтобы в голосе не сквозил гнев, произнес:

   – Приветствую тебя, Аласкар, сын царя моего. И прошу о великодушном снисхождении – возможности узнать, по какой причине ты пришел сюда со столь разрушительной силой? Почему напал на берега Архипелага, что всегда был верен востоку и исправно выполнял все условия мира?

   Вместо ответа царевич слегка кивнул головой своим солдатом, и первая шеренга, слаженно и быстро перестроившись, окружила ванна и его воинов. Ощетинилась копьями, направив их на парламентеров. Вторая – вздернула луки.

   – Что происходит, царевич? Если я в чем-то виновен, объясни мне. И покарай, если так уж нужно. Но не трогай моих людей!

   Аласкар приблизился. В глазах полыхала ярость, но голос был жаляще холодным, почти тихим. Но от этого не менее угрожающим:

   – Тебя, твоих людей, Большой остров и все, что здесь вижу, я сотру в порошок и сдую с лица земли. Так, чтобы даже боги не вспомнили, а существовал ли Архипелаг вообще?

   По знаку царевича солдаты скрутили сиртингину руки и швырнули на плиты пирса. Охрана за спиной Варла заволновалась, но не совершила попыток помочь – острия копий красноречиво уперлись в шеи самым активным. Мужчина, не ожидавший подобного, будучи пораженным, первое время даже не пытался подняться. Но затем с трудом встал на колени и спросил:

   – Но за что? Колония всегда была верна твоему отцу, а я всегда хотел мира! Даже свою дочь был готов отдать тебе!

   – Зачем мне твоя дочь? – царевич презрительно усмехнулся, но волевые губы тут же подавили усмешку и побелели от гнева. – На востоке много дочерей. Зачем мне выкормыш предателя, что бьет в спину?

   – О чем ты? Боги свидетели, я не понимаю тебя!

   – Не понимаешь? – Аласкар нагнулся над мужчиной и глухо прорычал ему в лицо:

   – ТВОИ ЛЮДИ! УБИЛИ! МОЕГО ОТЦА!

   Потрясенный Варл вздрогнул:

   – Не может такого быть! Это ошибка!

   –Одна из твоих ошибок сгниет в темнице моего дворца, проклиная каждый миг своей жизни. Другая, к моему сожалению, отделалась слишком легко и была разодрана на площади скорбящими подданными моего царя!

   Коричневый, подбитый серебром плащ, взметнулся, когда Аласкар не говоря больше ни слова, развернулся и зашагал прочь с пирса.

***

Дайон не спешилась даже. Сквозь туман в голове не поняла, что просто съехала, свалилась с лошади. Скуля и сжимая голову руками, смотрела, как падают скошенные стрелами солдаты. Завыла в голос, когда осознала, что в месиве происходящего больше не видит отца. Упав в траву, не замечала, что кричит и уже не слышит собственного голоса.

   А внизу, стоя в большой ладье, качающейся на волнах, восточный царевич подумал, что ему послышалось. И еще некоторое время всматривался туда, где на вершине холма топталась одинокая лошадь…

ГЛАВА 10

Северный порт, когда-то призванный защищать Большой остров, сердце Архипелага действительно был мощным оборонительным сооружением. Вход в бухту до сих пор огорожен мощным морским молом шириной восемь метров и длиной около семи ста. Основанием ему служат скальные придонные породы. А наверху с двух сторон стоят квадратные сторожевые башни.

   В середине мола есть небольшой проход для кораблей. Этот вход в гавань был сделан по примеру ворот древних крепостей. С двух сторон он ограничен направляющими дамбами длиной под сто метров. Если вражеский корабль вошел бы в этот узкий ход, он сразу бы оказался под обстрелом защитников города с двух сторон и вряд ли смог бы пробраться дальше, в гавань. Но восточные корабли, даже не смотря на отсутствие у Архипелага оборонительных сил не стали соваться внутрь, а грамотно расположившись на входе, просто перекрыли его: выстроились плотным рядом, выставив вперед свои окованные медью носы-тараны.

   Пару сотен человек все-таки заняли оборонительные позиции, но что могли сделать стрелы против мощной флотилии? Несколько пушек, оставшихся еще со времен подписания договора и спрятанных до поры до времени были установлены и развернуты в сторону неприятеля. Но молчали: защитники не хотели провоцировать противника на нанесение еще больших разрушений.

   Дайон со злостью, что переборола горе, смотрела на то, как враг по- хозяйски располагается на позициях в северном порту. Все это она видела, окаменелая, застывшая. Ветер трепал выбившиеся из кос волосы и студил горячие щеки. Она все еще всхлипывала, но это не было потворством переживаниям – эмоциям все еще нужен был выход. Дайон лишь прокричала те, что душили камнем у горла, а остальные пустила внутрь, в сердце. Спрятала там. И теперь каждый вдох был тяжелее предыдущего, а ощущения под левой ключицей все больше причиняли боль.

   Отвернулась и зашагала туда, где лошадь мирно щипала траву, неловко поймала поводья и вскарабкалась в седло. Руки и ноги дрожали – сейчас им не было веры. Как и тому напускному спокойствию, с которым девушка смотрела вперед. Она не знала, что делать дальше…

   Основная задача была провалена. Она, ничтожная, ничего не смогла сделать. Не спасла отца. А теперь как сказать? Как теперь сказать маме?

   Понукая животное, вновь выехала на дорогу. Хорошо, что сиртингин любил уединение, и вилла была выстроена подальше от центра и шумных площадей, от рынка и Сиртрата. Ведь именно туда сейчас направит свои войска Аббас.

   Боги! Вы злы и жестоки, раз допускаете такое! – Дайон до боли сжала кулак и погрозила им в небо. – Отрекаюсь! Во второй раз уже отрекаюсь от вас!

   Она ненавидела и богов за безразличие к детям своим, и Аббаса, что по-волчьи выгрызает чужие жизни, и себя за слабость и бесполезность. Хотелось просто сесть, прислониться к чему-нибудь спиной и закрыть глаза. Почувствовать, а главное понять и принять, что ничего из произошедшего не случилось. Что есть возможность просто забыть все, затем открыть глаза и начать все заново. Но ведь так не бывает. Зэрхат! Ведь не бывает так!

   Понимала, что стала вялой, неспособной рассуждать куклой. Что растеряла остатки самообладания, злости, воли к сопротивлению, и только мысли о матери все еще держали ее на поверхности реальности. Дайон искренне надеялась, что прошло достаточно времени, и Адалия наверняка уже отдала приказ отцовским телохранителям уводить людей.

   И правда, к тому моменту, как девушка приехала домой, вилла была пуста. Ни охраны у ворот, ни слуг. Лишь перетоптанные тут и там клумбы, да черепки разбитых в спешке кувшинов говорили о том, что совсем недавно здесь было многолюдно. Что народ разом и быстро покинул это место.

   Медленно, словно во сне касаясь ладонью перил, понуро поднялась наверх. Ноги, будто деревянные колодки, непослушно мерили широкие ступени, а потом и привычные повороты коридоров, проходили через анфилады богато убранных комнат. Дайон горько усмехнулась: хоть и росла здесь всю жизнь, но не считала красивую виллу своим домом, не была привязана к ней, как к чему-то родному. Скорее это было чем-то, призванным ограждать ее и все время держать в поле зрения родителей. Но теперь при мысли о том, что кто-то придет разрушать это, топтать своими сапожищами, рвать, жечь – становилось больно.

   Зачем она бродит здесь по пустому дому? Дайон не знала. Видимо, нужно было собраться с силами, с мыслями, прежде чем…

   – Мама? – девушка остолбенела. – Что ты здесь делаешь?

   К такому повороту Дайон оказалась не готова. Адалия сидела у входа на широкую террасу, ту самую, на которой метался Варл, ожидая появления на свет своего ребенка.

   – Ты должна быть с остальными!

   Женщина вскочила со скамьи:

   – Я не могла покинуть виллу, не дождавшись вас. Я вся извелась, Дайон. Где отец?

   Вопрос застал врасплох.

   – Где он?

   Остолбенела, не зная, как поступить. Но уже мгновением позже прочистила горло и сказала:

   – Отец будет позже. Не беспокойся, время еще есть – он догонит нас.

   А сама, пряча глаза и отворачиваясь, давила хрипоту в голосе, что вот-вот была готова пролиться слезами.

   – Нам нужно торопиться. Лошадей брать не будем – я проведу тебя к бухте коротким путем.

   Через несколько минут мать и дочь уже второпях шли по парку. Адалия посмотрела сквозь аллеи, глянула вниз, туда, где в сочной зелени холма всегда белели виллы соседей. Где среди кипарисовых рощ и высоких платанов жили ее знакомые и друзья, и… зажала себе ладонью рот, чтобы не закричать – черный дым, вязко закручиваясь огромными кольцами, вился между деревьев. А ближе к верхушкам – рассеивался неприглядно-сизой дымкой, что таяла, уносимая морским бризом.

   – Скорее мама. Они уже близко! – Дайон схватила мать за руку и, путаясь в платье, потащила ее к водопаду.

   – Куда мы?

   – Доверься мне.

   Дайон первая вскарабкалась на каменный уступ за статуями, раздвинула руками папоротники и вьюны и зашла за толщу воды. Адалия последовала за дочерью и через пару мгновений оказалась под влажными сводами тоннеля. Удивленная смотрела, как Дайон, ни слова ни говоря, привычно зажигает маленький факел. Словно уже делала это не один раз.

   Девушка снова взяла мать за руку и повела под толстыми потолочными балками.

   – Что это за место?

   – Честно говоря, я не знаю, откуда взялся этот ход. Но он здесь давно, это точно.

   – Как ты нашла его? – Голос женщины звучал глухо в спертом пространстве подземелья.

   – Случайно наткнулась в лесу… Когда гуляла.

   – Дайон? – Адалия притормозила, и девушка вынуждена была остановиться и взглянуть на мать. – Он ведь не придет? Твой отец?

   Лгать дальше было бессмысленно. Дайон опустила глаза и, сжав зубы, отрицательно покачала головой. Сказать хоть что-то не смогла. Как и встретиться с синим потемневшим взглядом. Адалия кивнула, судорожно вздохнув, выпрямилась, подхватила подол и решительно зашагала дальше. Каждый принимает горе по-своему, и Дайон поразилась той стойкости, с которой мать восприняла случившееся. А может, просто еще не дошло.

   Несколько поворотов, потом немного в гору – каменные стены сухо и ломко отражали звуки быстрых шагов. Факел чадил и плевался искрами, и тени беглянок причудливо метались под мрачными сводами. Когда оказались в колодце, Дайон обвязалась закрепленной веревкой и, упираясь ногами в каменную кладку, уверенно и быстро стала подниматься наверх. Там, выбравшись из лаза, сбросила веревку матери.

   Адалия, не привычная к чему-то подобному, сразу ободрала колени и локти. Подъем дался ей нелегко: женщина постоянно оскальзывалась. Веревка то и дело срывалась из рук Дайон, и все приходилось начинать сначала. Тянуть и тянуть. Но вот все закончилось. Взмокшая Адалия повалилась в заросли дикого нута. А Дайон, оторвав от подола полоску ткани, тайком перетянула стертые в кровь ладони.

   Дальше немного лесом, по едва заметной тропе, среди потревоженной птичьей разноголосицы. По жидкому подлеску и каменистой насыпи. Оставалось лишь спуститься по крутому склону. И тут Дайон замерла от увиденного. Часть широкого пляжа папиной бухты, что виднелась отсюда, была сплошь забита людьми и пожитками. Кто-то наспех сооружал навесы, кто-то собирал хворост. Женщины и дети проводили ревизию припасов.

   – Все хорошо. – Мысли как-то разом посветлели, и появилось некое подобие облегчения. – Все здесь и даже успели сносно расположиться.

   – Дайон, – Адалия тоже оценила обстановку, а затем подошла ближе к дочери. – Все, что я делала, я делала неправильно. Пыталась воспитывать тебя под себя, под запросы общества, чтобы…

   – Мама, – Дайон слишком устала и, даже понимая, что матери нужно хоть как-то выговориться, все же прервала ее. – Ты всегда хотела мне только добра, потому все правильно делала. Как и любая мать. Просто я по-другому смотрела на вещи и не хотела быть частью того, чем должна была стать.

   – Как оказалось, я многого не знаю о тебе, милая. Но то, что я вижу, мне очень нравится. И я… горжусь тобой. Тем, какая ты! И отец бы гордился.

   – Знаю. Я все знаю. – Дайон обняла мать.

***

Шесть дней прошли в тревожном ожидании. Надеясь на то, что пришедшим на Большой остров вскоре надоест чинить беспредел, и они уплывут восвояси, люди терпеливо ждали окончания осады. Как таковой она даже не была. Восточные войска просто пришли, как к себе домой, взяли что хотели, что хотели, сделали. Теперь, небось, пируют где-нибудь в стенах Сиртрата, потешаясь над пленными членами совета.

   Дайон старалась не думать об этом. Голова и так была занята слишком многими вещами. Охрана отца все это время стояла в дозорах у валунов, что уходили в море и в лесу. Несколько человек были посланы наблюдать за подступами к тракту и лесу. Костров на пляже никто не разжигал из опасения, что дым выдаст их местонахождение.

   Пришлось открыть проход во вторую бухту. Все-таки там была вода и пещера, в которой совместными усилиями устроили детей. Мужчины ловили в запруде рыбу, чтобы завялить ее тут же на кольях, воткнутых в песок. Женщины занимались распределением пайков.

   – Сколько мы так просидим здесь? – Один из телохранителей отца, отвел Дайон в сторону и, глядя, как Адалия рассказывает детям легенды северного моря, добавил:

   – Может, есть смысл вернуться на виллу? Забаррикадируемся, как следует. Если надо, дадим бой.

   Дайон заставила себя не злиться, но понимала, что в чем-то воин прав. Скоро закончится еда. А как скоро с острова уберется Аббас – не известно.

   – Здесь мы в безопасности. По крайней мере, до тех пор, пока они не нашли бухту. Кто знает, возможно, никогда не найдут. С моря увидишь, только если знаешь, куда смотреть. А с другой стороны стоят дозоры. По сигналу все переберемся за скалу и отсидимся в пещере. Хода туда не видно – так что шанс есть. А оказавшись на вилле, мы просто официально заявим: приходите в гости. И бой дать не получиться – обложат со всех сторон и подожгут.

   – Резонно, госпожа. – Солдат почесал потный затылок. – Но порции взрослых и так урезаются, чтобы полноценно ели дети. Припасов осталось на пару дней, не больше.

   – А кто сказал, что нельзя достать еще? – девушка хитро улыбнулась, и воин вернул ей улыбку, тут же поняв, к чему она клонит.

   – Эй! – Кликнул еще несколько солдат из охраны. Кажется, они несли вахту у ворот на виллу.

   Дайон кивнула, когда те подошли. А начальник торопливо изложил:

   – Значит, план таков. Сейчас берем мешки и пробираемся домой. Оцениваем обстановку и берем только самое-самое и побольше. В идеале на скотном дворе можно прихватить козу или две – детям нужно молоко.

   Адалия видя, что происходит что-то, не поддающиеся ее контролю, подошла и поинтересовалась, по какому поводу сборы. На что телохранитель лучезарно улыбнулся и, отвлекая ее разговорами, дал возможность Дайон потихоньку отойти и собрать все необходимое.

   У матери и так полно причин для беспокойства, ей даже мужа оплакать некогда. К чему добавлять еще больше волнений? А люди недолго протянут без еды. С полным желудком и беды воспринимаются по-другому. – Рассудив таким нехитрым способом, девушка оправдала потенциальный риск, какому сейчас подвергает себя и дала отмашку солдатам.

   Маленький отряд собрался около леса. Дальше уже до боли знакомым путем Дайон повела солдат по тропе к колодцу. Как все-таки хорошо, что когда-то она свалилась в него. Мрак тоннеля развеялся зажженными факелами, и уже знакомые чувства чего-то потаенного, только ей известного защекотали нервы, сметая тревогу и наполняя сердце привычными всплесками колких до приятности ощущений. Когда воздух в тоннеле сгустился от водяных паров, Дайон остановила отряд:

   – Перво-наперво нужно осмотреться.

   Подойдя к водяной стене, девушка высунулась наружу. Шагнув вперед, тут же присела за мраморным парапетом. Когда-то прекрасное, а теперь замызганное и рваное платье хорошо сливалось с зеленью. Знаками позвав охрану, попросила осмотреться.

   – В парке никого, по крайней мере, навскидку. Но то, что здесь побывала целая армия, сомневаться не приходится. Хорошо, что госпожа не видит этого. – Дайон высунулась из укрытия и, проследив за взглядом телохранителя, сдавленно вскрикнула.

   Начальник охраны зло оглядывал расколотые на куски статуи, разбитые чаши фонтанов и маленькие портики. Некогда ослепительно белые стены дома теперь трагически морщились трещинами и балками перекрытий. А уцелевшие кое-где окна раскрасились ареолами копоти и ошметками обгоревших занавесок.

   Под лопаткой заныло. Зажмурившись, Дайон прижалась к мрамору лбом. Сжала зубы. Твердая поверхность холодила кожу, заставляя мысли собираться в кучу. Впиваясь в парапет пальцами, заставляла себя дышать и не думать о том, что было бы, если бы они остались на вилле.

   – Госпожа, все вроде тихо. – Голос мужчины вернул к реальности. Не радостной и горькой, но реальности. И в ней были люди, которые зависили от того, что они смогут принести в бухту.

   – Если здесь нечем разжиться, пойдем вниз по холму. Может, соседям повезло больше. – Сама не верила в то, что говорила, но…

   – Куда собралась? – телохранитель отца положил свою лапищу на плечо, едва девушка попыталась подняться. – Здесь посиди, госпожа. Мы сами. Если что, одна отходи. Мы дорогу знаем.

ГЛАВА 11

Шестеро мужчин крадучись, будто воры и перебегая от укрытия к укрытию, продвигались к дому. Дайон с замирающим сердцем следила за ними и мысленно отмечала, как слаженно они действуют. Прячутся там, где спряталась бы сама.

   Явно никого в сожженном доме не было. Пожар давно отшумел, и оставаться восточным солдатам здесь после разгула попросту было не зачем. Но осторожность не помешает. Опрометчивые действия никогда не приводили к хорошему. Когда-то Раф долго и упорно выбивал из нее подобную дурь, и Дайон хорошо усвоила: лучше подумать десять раз, чем один раз сделать, не подумав.

   Усвоить то усвоила, но нрав и характер порой брали свое, и она не всегда поступала разумно. Но тогда ведь это были просто тренировки. А сейчас… Сейчас совсем другое: разодранная на куски и забрызганная кровавыми кляксами жизнь. Ее жизнь. Реальная. И пусть от нее осталось не так уж много, ошибок допускать нельзя.

   Воины давно миновали парадный вход и, обойдя дом по периметру слева, скрылись из виду. Явно решили зайти со стороны двора. Правильно: там хоз постройки и кухни. Если идти, то именно туда. Прислонилась спиной к парапету, обхватила руками колени и стала ждать.

   Взгляд скользнул по грязным лохмотьям – в них давно превратился подол когда-то нежно-зеленого платья. Ободранные ноги и ладони, грязные ногти, свалявшиеся волосы. Дайон горько усмехнулась: вот она красавица дочь сиртингина юго-восточного округа! Как нищенка пришла за куском хлеба и таится в собственном саду. Да, жизнь штука непростая, как оказалось. И петляет с такими виражами, что голова кругом. Сносит начисто все устоявшееся, в незыблемость чего всегда так твердо верила. Переворачивает все с ног на голову и насмехается с коварным любопытством: справишься?

   Справлюсь! – злость на обстоятельства не мешала размышлять. – Я Дайон! Мой отец ванн сиртингин! И я справлюсь!

   Девушка снова выглянула из укрытия, осмотрела пустой сад и парадный вход. Подвязав подол узлом, чтоб не мешал, побежала вслед за охраной. Мелкими перебежками от клумбы, к большим обломкам разбитых статуй, а оттуда к парадному входу.

   Широкий привход встретил отраженным от мрамора эхом. Закопченные колоны и пол, выложенный пестрой мозаикой, покрылись трещинами и подтеками позолоты. Обугленная мебель топорщилась сломанными ножками и подлокотниками, изрезанной черной обивкой. Фрески на потолке не узнавались от копоти. Смотрела на все с неким отстранением, будто видела страшный сон, и как это редко, но бывает в кошмарах, все-таки могла его контролировать. Потому не пускала к себе переживания, гася эмоции еще в зародыше, почти апатично рассматривая последствия действий восточных солдат.

   Побежала дальше к широкому входу в атрий. Странно, но здесь огонь пощадил почти все, да и разгрома особого не было. Тихо журчали фонтаны, пчелы безмятежно жужжали над кустистыми розами и миртом. Как раньше. Как всегда. Дайон сглотнула комок в горле и поспешила дальше: через атрий во внутренний двор.

   Доверять солдатом, безусловно, можно, но это мужчины. Возьмут еду, а об остальном и заботы нет. Хоз постройки и дома слуг оказались в целости. Видимо, всю свою злость и желание поживиться захватчики направили именно на хозяйские покои, минуя дворовые или попросту не дойдя до них.

   – Я где сказал быть? – девушка вздрогнула от раздавшегося голоса. Начальник охраны свирепо навис над ней. И как только подошел так неслышно?

   – Нужна не только еда. – Дайон опомнилась от испуга и расправила плечи. – Пойду, поброжу немного.

   – Далеко не броди, госпожа. Здесь собираемся. – Здоровенный мужчина снял с плеч туго набитый мешок и поставил у входа в кузницу. Вошел в нее и, прежде чем Дайон оказалась внутри первого попавшегося дома, услышала, как он орудует там, бренча неизвестно чем.

   Небольшой домик встретил льющимся из окна светом, уютом и красиво вышитыми драпировками. Дайон поспешила к хозяйским сундукам и, покопавшись в них немного, извлекла вполне приличную женскую одежду. Коротко оглянувшись на дверь, быстро скинула свои лохмотья и переоделась. Засунула в мешок еще пару вещей для матери и детскую одежду.

   Не уловила момент, когда часть ее девчачьей сути протянула руку к красивому, заботливо вырезанному гребню. Дайон на мгновение залюбовалась изяществом работы, но тут же опомнилась, одернула себя. Но отказаться от такой вещи как гребень для своих давно спутанных волос уже не смогла, потому засунула его в мешок. Туда же последовали лампады, масло для них, тонкое одеяло. Заглянув в чулан, прихватила сеть и два топора. Хотелось взять еще что-нибудь, но особо необходимого в маленьком помещении не обнаружилось. Потому выйдя из дома, тоже направилась к кузнице и поставила у входа свою поклажу.

   Через некоторое время пришел еще один из солдат и удрученно развел руками:

   – Все животные разбежались, амбар разворочен, но кое-что я добыл. – Хлопнул по тяжелому мешку. – Коптильня забита до отказа, так что можно еще ни один раз придти. А вот с погребами проблема. Эти скоты пробили все бочки! Земля аж красная вся.

   – Ничего, водички попьешь. – Его напарник оскалился в ухмылке и, почесав густую бороду, поставил увесистый мешок на землю. Кряхтя разогнулся и… тут же хватанул ртом воздух. Дайон вскрикнула от неожиданности, когда начальник охраны с силой толкнул ее в сторону кузницы. Зацепившись за порог, девушка буквально влетела в помещение, едва не разбив нос о наковальню. Оглянувшись через плечо, увидела, как бородатый, подхваченный другом, тяжело оседает на землю. А из его груди торчит толстое древко бронебойной стрелы.

   Зажала ладонями рот. Так близко она еще не видела… Не видела, как гаснут глаза еще секунду назад живого человека. Сильнее сжала ладони и тихо заскулила. Раздались крики, сначала смазано и смутно, будто под водой, но уже через пару мгновений остро резанули слух своим отчаянием, выводя из ступора и скованности. Быстро отползла за верстак и спряталась за чаном с маслом. Тело лихорадило, и мысли путались от такой внезапности. Не высовываясь, принялась шарить рукой по столу. Ладоням нужна была тяжесть. Желательно в виде меча или ножа. На столе одни заготовки. Зэрхат! Ну, хоть что-нибудь!

   Шарила пока, наконец, со стола, едва не оттяпав пол уха, не свалилось нечто более длинное, чем кинжал с добротной крестовиной. Она еще не была доделана, но сидела прочно и хорошо легла в руку. Судорожно сжав оружие, Дайон прислушалась к возне снаружи. Лязг стали, вскрики и ругань были яркими свидетельствами тому, что вылезать из укрытия нельзя.

   Дайон огляделась. Три глухих стены. Крыша на столбах. Четвертый простенок открыт широким проемом, собственно дверью. Другого выхода из кузни нет. С тяжелым сердцем и отчаяньем девушка подумала, что выбраться к водопаду не удастся, и все закончится здесь. Но своенравность и безрассудство вечно толкали вперед. Даже сейчас, когда каждая жилка тряслась от страха, Дайон на четвереньках поползла к двери.

   Стража отбивалась, как могла. Двое из шести валялись на земле в лужах собственной крови. Вокруг остальных, сгрудившихся в кучу, прижавшихся друг к другу спинами, кружил с десяток восточных солдат и с гиканьем брал воинов в кольцо. И кольцо это неотвратимо сужалось. Довольные таким развлечением восточники беспечно махали мечами, издеваясь, накладывали стрелы на луки. Уверенные в своей удаче, отпускали грязные шутки. Девушку передернуло: и это войско Аббаса? Жалкие трусы, способные разве что нападать на тех, кто меньше количеством, да еще и потешаться над этим, славя свое преимущество?

   Гнусные твари! Жалкие мародеры! – Дайон с презрением хмыкнула. Глянула на свое оружие. Да, против длинного меча никак. Проще в рожу кому-нибудь плюнуть, чем отбиваться подобной игрушкой.

   Плана не было. Никакого. Разрывалась между желанием помочь и спастись самой. Взгляд лихорадочно бегал по углам, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь полезное. И тут наткнулся на чан. Чан с маслом! В волнении схватив трут, девушка высекла искру. Поджечь кусок ветоши было делом пары попыток. Зачерпнув целый ковш жидкости, Дайон снова подкралась к выходу и сходу плеснула ее на спины тех, кто был ближе. Следом швырнула горящую тряпку.

   Сначала никто даже не понял, что случилось, но в следующие мгновения сразу два захватчика вспыхнули, как сухой хворост и, объятые пламенем, понеслись с криками по двору. Отвлекая своих товарищей и натыкаясь на них в агонии боли, разорвали кольцо и внесли сумятицу в происходящее. У третьего загорелся плащ, четвертый тряс ногами в попытке погасить занявшиеся в огне штаны.

   Охрана времени не теряла, сыпля удары на растерявшегося противника. Дайон наверняка не вспомнила бы, как бросилась вперед и, яростно рыча, всадила свой не то нож, не то кинжал в бок замахнувшегося на нее солдата. Его меч не успел опуститься. Так и выпал плашмя из рук, но девушка уже не видела этого. Пришлось тут же уворачиваться от второго нападавшего, что с криками несся на нее.

   Мозг впал в ступор, но отчаяние заставило работать тело. Оно вспомнило. Резко и неотвратимо вспомнило то, чему училось столько времени. Все то, что вместе с болью вколачивал в него Раф. Рефлексы сработали безотказно. Уйдя с траектории удара, девушка перехватила оба запястья противника еще на замахе. Используя его собственную силу и инерцию, рывком развернула на себя, ударила коленом в пах. Солдат охнул, и это было последним действием в его жизни. Потому что тут же вырванный из ослабевших рук меч с силой опустился ему на шею.

   Видела, что телохранители отца успешно справляются с оставшимися. Порадовалась и подивилась себе, впервые в жизни не растерявшейся, а по- настоящему принесшей пользу. Приятное возбуждение погасило страх. Адреналин бурлил в крови, и разгоряченные мышцы требовали еще – нагрузки, активности, действий.

   Потому не сразу заметила, что где-то болит. Не сразу поняла, что мощный толчок в плечо в пылу потасовки оказался пущенной стрелой. А когда увидела, как все еще вибрирует древко, торчащее практически из груди, удивилась. Не веря, смотрела на расплывающееся пятно, что тут же тягучими яркими каплями потекло с руки.

   Почему-то подумала, что жаль добытое платье, попыталась сесть. Неуклюже плюхнулась на землю, потому что ноги вдруг стали ватными. Упрямо пыталась держать тело в сидячем положении и ухмыльнулась, видя, как начальник охраны с перекошенным полоумным лицом несется к ней через двор. Видимо что-то кричит, потому что комично раскрывает рот. Стало смешно и немного жалко его. Так старается…

ГЛАВА 12

Верхняя половина тела болела, будто все что там есть, отбито напрочь. Каждый вздох приносил страдания и лишь маленькую толику воздуха. Очень не хотелось открывать глаза, но и мириться с зелеными ядовитыми кругами, что периодически вспыхивали перед внутренним взором, тоже не хотелось. Потихоньку разлепить ссохшиеся, будто склеенные веки, оказалось делом нелегким. Тут же сквозь узкие щелки брызнул свет, отчего глаза заслезились. И так не сфокусированный взгляд поплыл еще больше, мельком увиденное застелилось дрожащей пеленой.

   Хотелось пить. И то ли она сказала об этом вслух, то ли мысли действительно материализуются, если очень захотеть, но в рот полилась жидкость. Терпкая и чуть теплая, оставляющая на небе и языке привкус ржавого железа. Фу, гадость! Несколько глотков отняли последние силы. Хотя еще мгновения назад казалось, что их много.

   Снова закрыла глаза. Вернее они сами закрылись, тяжело отгородив ее от реальности. Сознание на этот раз осталось на месте. Через шум в ушах и тяжелую пульсацию сердца слышала голоса и даже повседневную суматоху, что давно уже стала спутником ее нахождения в бухте. Даже рокот волн слегка касался слуха. Детская возня и азартные взвизги малышни в догонялках. Вот уж кто всегда беззаботен и в любой ситуации найдет, чем себя занять. Вот кому везде хорошо, когда рядом родители. И пока на лица взрослых не набежит тень тревоги и страха, дети ни за что на свете не перестанут быть беззаботными…

   Тихие голоса, в которых смутно узнавался мамин. Влажная холодная тряпка на лбу. Запахи еды, впрочем, сейчас провоцирующие на тошноту. Вроде все хорошо. Единственное, что очень беспокоило, так это вопрос: сколько времени она вот так вот отлеживается и убрался ли Аббас с Архипелага?

   – Мама…– глосс как у портового пропойцы. – Аббас?

   Тряпка со лба пропала, зато ее место заняли дрожащие мамины ладони. Дайон не видела, не слышала даже, но чувствовала, что женщина плачет.

   – Все хорошо. – Так хотелось успокоить ее. Снова открыла глаза, и на этот раз понадобилось немного времени, чтобы сосредоточить взгляд на матери. Та торопливо стерла слезы и облегченно улыбнулась.

   – Аббас еще здесь? – слова терлись о горло, как песок о ржавчину.

   – Здесь. Но, как оказалось, это не он, милая. – Адалия кивнула кому-то, и на мгновение солнечный свет померк. Это начальник охраны вошел в пещеру и заслонил вход широкими плечами.

   – Госпожа?

   – Расскажи, что узнал.

   Мужчина подошел ближе и опустился на колени перед лежанкой. Поправил ножны с мечом.

   – Мы ходили на разведку в город. Там говорят, что царь убит. И убит кем-то с Архипелага. А кровную месть теперь вершит его сын – твой жених, госпожа…

   Мысленно застонав, Дайон отвернулась. Недаром она когда-то хотела намотать кишки царевича на меч, недаром противилась свадьбе. Чтоб за такого зверя? За недоумка, что, не разобравшись, натворил такое? Да никогда!

   – Он еще здесь?

   – Да, госпожа. Но не волнуйся – припасы мы все-таки донесли. И некоторое время еще продержимся. – Помялся немного и добавил. – Я Квар, твой верный раб теперь. Спасла и ребят моих, и меня. И в огонь, и в воду за тобой пойду!

   Дайон ухмыльнулась без иронии:

   – В огне мы уже побывали. Давай без воды обойдемся.

   Охранник кивнул и, взглядом спросив у Адалии разрешения, вышел из пещеры.

   Через два дня Дайон села. Еще через день встала и, игнорируя протесты матери и темноту в глазах, стала потихоньку расхаживаться. Первое время пляж качался под ногами, одышка от слабости сводила с ума, но морской воздух, молодой организм и желание сопротивляться обстоятельствам делали свое дело. Рана уже не болела так сильно, лишь отдавалась колющей болью при неосторожном движении да потихоньку ныла, когда вечером на холмы опускался туман.

   …А через неделю отряд восточных солдат, патрулирующих побережье на небольшой галере, обнаружил лодку, пристроенную у приморских валунов…

***

Утро ясное и тихое. Только крики жадных чаек и неторопливый шелест волн. Спокойный и мощный, способный унять, укротить бушующие мысли, заставить по-другому воспринимать окружающее: не так остро, как приходится. Ведь все тленно и недолговечно в этом мире.

   Они словно говорят: ты – человек, всего лишь капля в океане бытия! А мы, мы будем всегда – катиться, шептать, буйствовать и разбиваться брызгами, чтобы снова возродиться и быть сильными или ласковыми. А тебя уже не будет. Никогда…

   Этот шелест рассказывает тысячи историй, подсмотренных на далеких берегах, принесенных впадающими реками или подслушанных за кормой кораблей и рыбацких лодок. Они видели многое: и прекрасных купальщиц, и тонущие корабли. Видели, как солнечные блики сверкают на мокрой коже людей и дельфинов, и как плывут по волнам траурные венки.

   Они могут рассказать и быль, и сказки. Но не сегодня. Сегодня рассказа не будет. Волны принесли кое-что другое… От ставшего на якорь галеона отплыли несколько шлюпок. Бесшумно под дымкой еще не вошедшего в силу утра, едва касаясь широкими веслами молочной воды, они, словно видения, обогнули выступающую в море скалу. Медленно качаясь на волнах, зашли в бухту, что так хорошо была скрыта от глаз. И если бы не обнаруженная вчера лодка да не пара разведчиков, вызвавшихся потихоньку проверить находку, белый пляж никто бы не нашел. А вместе с ним и людей, что сейчас беспечно спали под несколькими навесами и прямо на песке – под открытым небом.

   Солдат в шлюпках было вполне достаточно, чтобы тихо скользя, словно тени, окружить спящих. Никто не проснулся. Также мерно катились волны, также редко кричали чайки. Также спокойны были сны, когда пришедшие заняли позиции и, дав сигнал второй группе, выставили вперед копья…

***

Дайон спала крепко, без сновидений. Восстанавливающийся организм проваливался в сон намертво, набираясь сил для выздоровления. Разбудила мать, спавшая тревожно и поверхностно, как и все матери, когда болеют их дети. Еще не слыша ничего, но уже чутьем понимая, что-то не так, Дайон встрепенулась, протянула руку к мечу. И тут отдаленно, но четко до ее слуха донеслись крики, сдавленные, будто кто-то заставляет кричавших молчать.

   Подхватилась рывком, одним резким движением. Зашипела от кольнувшей раны, но сжав зубы и разгоняя дыханием секундный мрак в глазах, тихо позвала охрану.

   – Дайон! – расширенные глаза матери потемнели от тревоги.

   – Все будет хорошо, мама. Разбуди всех. Только тихо.

   – Дайон! Ты слаба. Нам не выбраться.

   – Если так думать все время, проще перерезать глотку прямо сейчас. Сначала другим, чтоб не мучились, потом себе – чтоб не жить с этим. Так что ли? – боль туманила рассудок, и Дайон хоть и понимала, что разговаривает жестко и зло, не могла сдержать раздражения. – Соберись, мама!

   Огляделась. Меч это хорошо. И хоть на душе с ним как-то спокойнее, она не смогла бы и пару раз результативно замахнуться да и мешать будет. Подойдя к стойке из кольев, быстро схватила лук. Но тут же отбросила в сторону, заменив арбалетом. Сейчас с раненым плечом она ни за что не натянет тетиву. Два колчана за спину, кинжал, пара ножей за пояс. Благо этого добра из отцовской оружейной она натаскала с избытком.

   Адалия, застыв, смотрела на дочь. Бесповоротно осознавая, что это не ее ребенок сейчас, не ее девочка перед ней. Посреди пещеры стояла совершенно чужая незнакомая девушка. В грязном фермерском платье, с волевым, немного злым лицом. Но при этом спокойная, собранная. И было странно видеть насколько просто и привычно она обращается с оружием. Настолько обыденно, что глядя на нее, чувствуешь уверенность – она точно знает, что делает.

   На лице Адалии читались вопросы, но она благоразумно не задавала их. И Дайон была рада этому. Во-первых, не было времени отвечать на них, во- вторых, желания рассказывать о том, о чем даже отец не знал. Возможно, когда-нибудь… Если это «когда-нибудь» наступит…

   Охранники, заспанные в наспех натянутых штанах и рубахах нараспашку, но зато уже при оружии, и несколько вошедших в пещеру мужчин сосредоточенно поджали губы и ждали приказов.

   – Наверх полезем! С уступа все видно будет.

   Адалия всхлипнула:

   – Не пущу! – и кинулась к дочери. – Я и так думала, что потеряла тебя!

   Дайон раздраженно закатила глаза и, быстро отстранив от себя женщину, спросила:

   – Если не мы, то кто? Оглянись, мама! Большинство мужчин и взрослых находятся сейчас в папиной бухте. Здесь едва наберется с десяток, способных прикрыть ваш отход.

   Бросила меч одному из вошедших и с оборвавшимся сердцем увидела, как тот неловко поймал ножны. Сжала зубы. Не всем быть воинами. Но порой, когда за спиной что-то более важное, чем собственная жизнь и ветка может стать грозным оружием. А желание спасти – мощным аргументом против неумения и страха.

   – Раздай всем, кто сможет держать такое в руках! – Тот кивнул и, путаясь в ремнях, снял несколько мечей со стойки. Прижав ношу к себе, как ребенка, выбежал из пещеры.

   Телохранитель, подошел к Адалии и, попросил:

   – В ущелье не суйтесь. Как уйдем, сразу отходите к лесу в колодец. Не шумите. С собой веревки возьмите и пару корзин. Так сподручнее будет малышню опускать.

   Шикнув на забежавшую в пещеру женщину, на которой лица не было приказал:

   – Собирайтесь!

ГЛАВА 13

Скальный хребет, разделяющий бухты, был достаточно крутым. Но кустарники и перевившиеся плотно растения помогли быстро взобраться на вершину. Кряхтя и сжимая зубы, Дайон старалась меньше нагружать больное плечо, но где уж там? Зло шипя на хотевшего помочь телохранителя, девушка, краснея лицом, упрямо карабкалась самостоятельно.

   В легких свистело от натуги, и пот едко впивался в глаза. Спрятавшись в кустах, мужчины глянули вниз, а Дайон все пыталась отдышаться и вытирала взмокший лоб. Организм еще не был готов к подобным нагрузкам. Под прикрытием разнотравья, девушка подползла вперед и тоже осмотрела пляж. Сжала зубы.

   Два довольно больших отряда. Один по периметру с копьями и луками, другой, еще больший, довольно споро подавлял сопротивление окруженных людей. Впрочем, как такого сопротивления не было. Воля к нему была быстро подавлена остриями копий и нацеленными луками. Мужчин, что пытались пробиться через строй, почти сразу остановили стрелами. Остальным методично связывали руки и шеи и маленькими группами переводили к кромке воды, где ждали шлюпки.

   – Их, что увезут? – Дайон не понимала происходящее.

   – Востоку нужны рабы.

   – Как это?

   – У тебя же были слуги, госпожа? – Квар, ухмыльнувшись, глянул на девушку. – Чему ж ты тогда удивляешься? Хорошо если в горы не пошлют на рудники. Или чего похуже.

   – Чего уж хуже? – зло зашептала Дайон, а сама вспомнила следы от кандалов на руках Рафа и его изможденное тело, когда она только нашла его.

   – Да много чего есть. – Квар натянул тетиву. – Мои те, кто ведет людей к шлюпкам. Остальные разбирайтесь с периметром. Надеюсь, ¬– глянул на закровенившее плечо Дайон. – До ближнего боя не дойдет. А если и будет так – не высовывайся. Поняла?

   Кивнула угрюмо. Тут же зарядила арбалет:

   – Отстреляю тех, кто ближе к насыпи. Чтобы открыть отступы.

   Удостоверившись, что все готовы, начальник охраны, коротко скомандовал:

   – Начали!

   Залп в семь стрел – и столько же восточников кулем свалились на песок. Заминка на пару мгновений – и ситуация повторилась. Народ воспрял духом, и те, кто еще не был связан, ринулись на захватчиков. Солдаты в свою очередь сгрудились, прикрывая друг друга, и пытались понять, откуда на них напали. Еще один залп и люди с надеждой на спасение метнулись в сторону открывшейся к отступлению насыпи, а оттуда – на песчаный склон.

   – В лес! В лес отходите! – драл глотку Квар, но народ и так уже сообразил, что на открытой местности лучше не оставаться.

   В пылу обстрела охранники не сразу заметили, что несколько человек, едва начав взбираться по откосу, тут же скатились обратно. И только когда в первом колчане закончились стрелы, Дайон перевела взгляд чуть выше.

   – Зэрхат! Конница на гряде! Засада! Назад все!

   Отчаянно замахала руками, привлекая внимание людей, но те и сами уже поняли свою ошибку. А восточники, отстреливаясь, без лишней спешки принялись спускаться в бухту, тесня напуганных людей обратно. Десяток, второй, третий. Много, слишком много. Все со щитами, в броне. У Дайон упало сердце, тяжелыми шумными точками разнеслось по крови тягучее отчаяние. Стрелы перестали попадать в цель – руки затряслись. А когда к ним на хребет полезли солдаты, девушка остро поняла, что ближнего боя не избежать. Все, на что Дайон надеялась сейчас и чего искренне, до ломоты в зубах хотела, так это того, чтобы мать и отступающие из соседней бухты уже добрались до леса.

   Отползла от скалистого откоса и, пригибаясь, побежала к другому краю – белый пляж был пуст. Шумно выдохнула, ощутив ни с чем несравнимое облегчение:

   – Успели. Ушли!

   Вяло оглянулась туда, где, уже активно махая мечом, Квар теснил восточников с хребта. Но те лезли, словно тараканы. Здоровяк яростно рычал, успевая отдавать команды другим, а сам все косился в ее сторону и периодически ревел:

   – Уходи! Чего застыла?

   Дайон перевела взгляд на плечо. Открывшийся шов сочился кровью. Горько усмехнувшись, подавила рвущийся плач: от боли, безнадежности. Ну, не успеет она. Не успеет спуститься! Охранникам жить от силы еще минут пять. Она не сможет так быстро уйти. Максимум на что приходится рассчитывать, что пристрелят не мучая. Стало обидно за себя, а потом в сердце шевельнулась злость:

   – Если умру, то не так! Не от стрелы в спине, потому что бежала. Не как поджавшая хвост. Пусть знают собаки, кто такая дочь ванна сиртингина!

   Один из охранников упал, заскреб напряженными пальцами землю, вырывая из нее с корнями траву и сочные цветы. Затих. Как в кошмарном сне, непослушными руками девушка зарядила арбалет, поднялась. Спустила стрелу, вторую, третью. Кто-то, охнул, кто-то захрипел. Неважно. Теперь их лица слились в одно – злое, кровожадное, с жестоко сверкающими глазами.

   Кинулись вперед, перескакивая убитых. Она разозлила их. Сумасшедшая лохматая девка в ободранном платье, наверняка она и сама им казалась такой же страшной, как и они ей. Когда в стрелах отпал смысл, подняла кем-то выроненный меч, выставила вперед кинжал. Тут же отбила удар, настолько сильный, что отнялась рука. Замахнулась было, но тут же что-то с силой опустилось девушке на затылок. Пошатнулась. В глазах потемнело и начало прыгать.

   Медленно развернулась и увидела скалящегося солдата. Тот довольно сплюнул ей под ноги и, размахнувшись, ударил кулаком в лицо…

   Тремя неделями ранее.

   Анфра́, Восточная столица.

   В спешке закрыв свою лавку раньше положенного срока, даже не смотря на заказанный и оставленный для покупателя товар, мужчина спешил домой. Пестрый халат путал движения, и он зло распахнув его, подоткнул полу за пояс. Широкие шаровары, богатый кушак и бисерными кистями, сапоги из мягкой кожи и изящная чалма с самоцветами – купец явно преуспевал. Да и закрытая только что лавка говорила о благополучии.

   Одна из самых больших, в два этажа, выгодно расположенная. С вместительным складом на внутреннем дворе, с яркой вывеской и даже собственным зазывалой и носильщиками. Что может лучше сказать о богатстве и расположении переменчивой Ваукин, покровительницы торговли и купечества? Разве что тот факт, что ткани и специи из этой лавки часто поступают в самое сердце Анфры́ – царский дворец?

   Спешка никогда не выглядит привычно в этом месте. А тем более, когда спешащий имеет статус. Такому, как этот мужчина полагается идти со степенной солидностью, важно вымеряя шаги и слегка вздернув подбородок. Так он собственно и делал всегда. Осанка, важный вид и солидно-дорогая одежда заставляли окружающих расступаться, некоторых кланяться, а некоторых гордиться тем, что знают его.

   Казалось, спешащий расстроен. Но только хорошо приглядевшийся прохожий смог бы заметить, как он прячет в короткой, но густой бороде с проседью злую усмешку. Да, он был зол. А еще неожиданно для себя напуган, чего уже давно не случалось с ним. Позавчера совершенно неожиданно, ломая все его планы, из похода за невестой примчался Аласкар. Один!

   Узнать подробности такого инцидента у купца не получилось. И как он не лез из кожи, задействовав все свои каналы, ни проникнуть во дворец, ни хоть что-нибудь узнать, не получалось никак. Сердце царства захлопнулось, как устричная раковина. Стражу усилили втрое, и выставили у каждого окна и дерева. Патрули на каждом повороте. И тишина, что больше всего напрягала и мучила неизвестностью.

   Целый день прошел в нервных предположениях и попытках выведать хоть самую малость, хоть намек, почему царевич вернулся так внезапно и без невесты. А затем ближе к обеду следующего дня, когда обычно вежливый купец отрывисто и сухо разговаривал с покупателями, желтый полумесяц на главной башне сменили черные флаги. Как селевой поток по городу разнеслась весть о том, что народ остался без царя.

   Купец, пораженный новостью, не знал, что делать. Ведь теперь все не так, как должно было быть. Все спланированное и казавшееся простым пошло наперекосяк.

   Аббас решил помереть. Вот только не ко времени он подох, будучи единственно сильным оградительным щитом для своего сына. Теперь же, кто знает, когда царевич внезапно вывалиться из окна или будет случайно ранен на охоте? – Купец злился на обстоятельства и понимал, что любые действия сейчас будут лишь во вред.

   А чуть позднее случился еще один страшный удар – стало известно, что Аббас не просто почил, призванный черной богиней Шар, а был вероломно отравлен. Островитянами!

   Мужчину трясло от лжи! От очевидности произошедшего. Но царевичу преподнесли веские доказательства. А еще виновных на блюдечке. И подавленный болью и гневом, он принял это. За чистую монету.

   – Виновных! Виновных? – Мужчина тихо порыкивал от душившей его ярости и, раздвигая толпу плечами, хотел единственного: быстрее добраться домой. Хотя это слово было такой же ложью, как и убийство царя архипелаговцами. Во дворце всегда было гадко. Но такой грязи как сейчас, не было давно.

   Вот широкая рыночная площадь с ее шумом и толкотней осталась позади. Народа здесь было не так много, и на поворотах узких улиц, где было вообще безлюдно, мужчина бежал. Чтобы вновь завернув за угол, в тенистых проулках и завидев кого-нибудь из горожан, притормозить. И постаравшись придать себе степенный вид, шагать быстро, но с должным достоинством.

   Его дом находился недалеко. Всего в паре кварталов. Что не совсем привычно для тех, кто имеет собственную лавку в торговых рядах. Обычно купцы живут там же на втором этаже. Но здесь мотивом жить подальше выступили рыночный шум, и без того хорошо налаженный сбыт, большая сеть покупателей и необходимость использования каждого метра столь полезной торговой площади.

   И даже то, что по статусу ему полагалось ездить верхом, либо в паланкине со слугами, оказалось отринутым. Купец и тут ломал стереотипы, мотивируя тем, что нет более благотворного влияния на организм, чем пешие прогулки. Но истинные причины столь странного, но простительного (успешным прощается все) поведения крылись в ином.

   Смешаться с другими можно лишь, будучи такими, как они: их роста, их вида, скорости передвижения. А слуги, лошади, паланкины это те атрибуты, которые только вредят, привлекая внимание, порой очень и очень ненужное. Людская толпа вещь неоднозначная, но может быть исключительно полезной, когда знаешь, что делать. Сама понесет тебя в нужном направлении, закрутит, спрячет, смешает с остальными, сделав безликим горожанином, коих тысячи в столице. А может при должном руководстве и правильных действиях, раздуть опасную панику из якобы случайно оброненных слов, отгородить от преследователей, остановить их.

   Он любил толпу. Оставаясь на виду, именно в ней можно было исчезать и появляться когда вздумается.

   Вот и белые высокие стены. Крашенные деревянные ворота с ковкой поверху. Охрана у калитки. Кивнув второпях старшему, сказал:

   – Ни для кого нет. Я занят.

   Служивый понимающе кивнул и, пропустив его, вытянулся по струнке. Петли калитки скрипнули. Купец досадливо поморщился и, крикнув служанку, приказал смазать. Зло вышагивая по насыпанным дорожкам, пошел к дому. Там в приятной прохладе покоев запер все двери и, опустившись в подушки у стола, стал размышлять. Мысли неслись галопом, но за какую ни схватись, мужчина понимал, что все не то. Время. Нужно время. А его нет!

   Предотвратить совершенное он уже не сможет. Как и то, что царевич бросится мстить. Кровники обездушиваются, уверенные в своей правоте без разбору отправляют виновных к Шар. Вот уж скоро попирует богиня! Раз исполнители схвачены, и судя по базарным сплетням, скоро будут наказаны, царевич не станет тратить время, и поведет флот через море. Чтобы затопить Архипелаг в крови и собственной мести…

   Купец встал с мягкого дивана. Легкая дрожь в ногах преследовала его сегодня весь день: от волнения, от переживаний, от… много чего еще. Завтра царь перейдет порог своего нового дома. Надо думать, приказ о срочном сборе уже отдан. И как только гробница Аббаса будет запечатана, флотилия выйдет из гавани.

   Что ж, у него в запасе вечер и ночь. Мужчина переоделся в более подходящую одежду. Затем легонько нажал на резную спинку кровати в определенном месте, потом дернул за шнурок парчового балдахина, и у изголовья открылась невидимая доселе панель. Внешне расписанная под фреску, она привлекала взгляд лишь реалистичностью изображения и мастерством художника, написавшего его. Но теперь становилось ясно, что практически на виду скрывалась тайная ниша.

   Внутри были деньги и кое-что такое, что показалось бы весьма любопытным заглянувшему сюда постороннему человеку. Оружие. Но не в привычном понимании этого слова. Совершенно нетрадиционные вещи, которые встречаешь нечасто. А если уж встретишь, наверняка не сможешь уже никому об этом рассказать.

   Купец легонько провел пальцами по лезвию тончайших клинков, и сердце его забилось ровнее. Привычное оружие всегда успокаивало его. Не то, что эти громоздкие мечи, вечно отбивающие бедро при ходьбе и совершенно бесполезные в узких местах. Любовно пересчитав метательные ножи, надел на запястья широки наручи. Поверх туники повязал широкий кожаный пояс, закрепил ножны с тремя кинжалами. Еще два привычно заняли место в голенище сапога. Несколько исключительных и крайне необходимых вещей уместились в переметную суму через плечо. За спину – арбалет и колчан. Сверху дорогой плащ с глубоким капюшоном.

   Мужчина любил серый. Вопреки устоявшемуся мнению, он избегал черной одежды. Черный резко обозначает, выделяет края, что может привлечь внимание даже в самую темную ночь. Бриджи и туника из сукна, сапоги, куртка с глубоким капюшоном, плащ – все непременно темно-серого цвета. Он скрадывает, смазывает движения и делает перемещения незаметными особенно в освещенных луной местах. Для неискушенного глаза мужчина легко становился невидимкой.

   Быть неприметным – вот что он культивировал всеми силами и всеми подручными средствами. Средний рост, среднее телосложение: все среднее: ничего особенного. До тех пор, пока он не решит иначе.

   Теперь в гавань. Купить место на судне не составит труда. Беда только в том, что корабли не отправляются в ночь, и придется ждать рассвета, что абсолютно не вяжется со спешкой. Потому придется либо нанимать все судно целиком и, благодаря тяжелому кошельку, диктовать свои условия. Либо – как пойдет…

   Но каково же было его разочарование, когда по приезду в порт он выяснил, что на все торговые суда наложен запрет на отплытие. Пока флотилия царевича не выйдет в открытое море всем, кроме маленьких рыбацких лодок запрещен выход из гавани. Стало быть, не выбраться. Никак.

   Купить рыбацкую лодку? Но как далеко он продвинется на единственно жалком парусе и как долго будет добираться? Грозная армада уже разворотит все острова к тому моменту, как он доплывет. Пробраться на военный корабль? Вариант хороший и доставит прямо до места. Но мужчина неспроста привык избегать ограниченных пространств. Где гарантия, что его не обнаружат во время плавания? Как ни велики военные галеоны, но все-таки это не переулки и не крыши домов. И риск быть раскрытым будет расти с каждым днем пути. Таким образом, он точно ничего не добьется. Остается ждать, пока царевич снимется с якоря, и нанять самое быстроходное из того, что только сможет найти.

   Но не тут то было. Застоявшиеся в гавани торговцы, просрочившие к этому времени сроки отправки, ринулись из гавани чуть ли не по пятам Аласкара. Им не было никакого дела, что кому-то нужно на Архипелаг, и что поездка оплатится в три дорога. Товары требовали отправки, никто не хотел нарушать договоренности с заказчиками и срывать сроки поставки. Ибо каждый из торгового люда знал, насколько трудно найти сбыт и как легко потерять недовольного покупателя.

   Мужчине оставалось лишь плеваться и зло сжимать кулаки. Он потерял почти неделю! А царский флот, теперь уже недосягаемый для него, все это время несся в сторону Архипелага.

   Выход нашелся сам собой. Как-то раз, разозленный и впавший в некоторую степень отчаяния, купец завернул в таверну. Не смотря на потоки портового люда всех мастей, заведение было весьма аккуратным и чистым и стояло особнячком, недалеко от пристани. Купец сидел за столом у окна и мрачно ковырял носком сапога душистые травы, что лежали на полу среди тростника. Внезапно крики с пристани привлекли его внимание, и он увидел, что к пирсу, тихо покачиваясь, пристает красивая прогулочная галера. А к ней, уже отталкиваемые охраной порта, спешат попрошайки, носильщики и всякий портовый мусор.

   По сходням вальяжно спускался какой-то хлыщ в неописуемо ярком халате. Тюрбан на его голове был настолько большим, что, казалось, тонкая цыплячья шея треснет от такого объема и тяжести. Впрочем, купец тут же забыл об этом недоумке, так как во все глаза уже оценивал то, что видел.

   Двухпалубная. Не широкая, но и не узкая. Раз построена для прогулок, наверняка уменьшен трюм и увеличено количество мест для гребцов – значит, быстрая! Шесть огромных расшитых парусов. Мужчина в нетерпении отметил, что команда не сошла на берег. Стало быть…

   Уж какие бы мысли и замыслы ни крутились в голове у купца, и как бы он ни собирался их воплощать, но тем не менее через два часа прогулочная галера неизвестного анфракского вельможи, тихо скользя по глади залива, направилась в открытое море, чтобы через полторы недели оказаться в пункте назначения.

****

А сейчас, понимая, что приложив столько сил, столько нервов, он фатально опоздал, Раф стоял по колени в соленом прибое и, срывая глотку в криках, смотрел, как от бухты с белым пляжем уходит в море загруженный людьми восточный галеон…

ГЛАВА 14

Сжал голову руками и осел на песок. Смысла нет рваться за галеоном. Ему нечего выставить против военного корабля. Конечно, можно плыть в некотором отдалении и прибыть в Анфру сразу же после восточников. Так легче было бы отследить Дайон. Но это оставило бы большой знак вопроса здесь, на Архипелаге: ведь не ясна судьба сиртингина.

   Вряд ли его, такую известную личность уволокли бы на галеон, чтобы продать. Нет, персона такого масштаба и статуса, тем более виновная во всех грехах – это символ наказания и мести царевича. Потому теперь у Варла своя роль. Месть должна свершиться прилюдно, чтобы народ убедился – истинного виновника в гибели их царя покарали. Причем произойти это должно особо зрелищно и изощренно, чтобы все желающие сполна насладились этим.

   Если верить увиденному в гавани, Аласкар еще здесь. Следовательно, если Варла схватили, он еще жив. И будет жив до тех пор, пока царевич не отвезет его в Анфру на показательную расправу. Раф был почти уверен в этом, но проверить все же не мешало.

   Мужчина дал отмашку, и с галеры, бросившей якорь недалеко у скал, спустили шлюпки. Команде нужен был отдых. Кроме того запасы пресной воды, изначально не рассчитанные на столь длительный поход, давно подошли к концу, и их нужно было пополнить.

   Раф не боялся, что их обнаружат. Легенда была проста, как орех. Команда с континента, сам он – купец с востока оказался здесь по делам. Долго был в море и не знал о случившимся в Анфре. По прибытию на Архипелаг понял, что ситуация нехорошая и опасная, потому и решил бросить якорь подальше от порта.

   Посмотрел туда, где дрейфовал царский корабль, а затем перевел взгляд на горизонт, где в солнечных бликах таяли вдали галеоны.

   Он найдет ее, обязательно найдет! Ну, а пока за дело.

   Отдав распоряжения команде, Раф пошел давно известным путем: на откос к лесу. Там по едва приметной тропе через густой подлесок к поваленному дереву, что давно утонуло в густых зарослях дикого гороха. В свое время Дайон, безоговорочно доверяя ему, показала этот ход, и теперь Раф, не привлекая лишнего внимания, собирался беспрепятственно проникнуть на виллу.

   Едва оказавшись на месте, насторожился: и нут, и трава вокруг колодца были не просто примяты – вытоптаны. Кроме того, к стволу была привязана дополнительная веревка. А спустившись вниз, мужчина обнаружил очевидные признаки чужого присутствия. Крадучись и не зажигая факела, пошел по тоннелю. Глаза, привычные к мраку рудников, и здесь не подвели. Знакомым путем Раф вышел к тому месту, где подземный коридор становился шире, а своды выше. За очередным поворотом притаился, услыхав глухо отдающиеся голоса.

   Кроме него и Дайон о колодце с подземным ходом никто не знал. Если он никому о нем не говорил, стало быть, Дайон открыла его существование кому-то сама. Явно не чужому. Она скорее удавилась бы, чем рассказала об этом место чужаку, а врагу тем более. Значит, здесь свои и опасаться нечего. Аккуратно ступая, чтобы не наделать лишнего шума, Раф вышел из-за поворота и с удивлением увидел, как вокруг чадящего факела на узкой развилке сгрудилась большая группа женщин и детей. Несколько мужчин сидели у стены и что-то горячо обсуждали.

   Но как только он вышел на свет, мужчины тут же повскакивали со своих мест и выхватили мечи. Дети шарахнулись под прикрытие матерей, а те в свою очередь, стали оттеснять их в центр круга, заслоняя собой.

   – Спокойно! – Раф выставил руки перед собой, показывая, что в них нет оружия. – Я не враг. Свой я!

   Тут же одна из женщин вскочила со своего места и, бросившись в сторону пришедшего, с плачем повисла у него на шее.

   – Раф!

   Мужчина опешил, не сразу узнав незнакомку. Но услышав свое имя и знакомый голос, прижал растрепанную женщину к себе. Спутанные волосы цеплялись за пальцы, когда он, успокаивая Адалию, гладил ее по плечам. Слова были лишними. Он не знал таких, которые бы утешили сейчас. Не знал таких, которые бы уверили в том, что происходящее сейчас – это просто дурной сон, и ничего из случившегося на самом деле не было.

   – Ты видел ее? – Адалия немного успокоилась и, подняв к Рафу испачканное землей лицо, вопросительно заглянула в глаза. – Видел Дайон? Где она?

   – Я опоздал, ванни. – Лгать не хотел, только не ей. – Твою дочь увезли на материк.

   Адалия заскулила и, сжав голову руками, осела на землю:

   – Моя девочка… Моя Дайон…

   – Я найду ее! – Раф опустился рядом и, слегка встряхнув женщину за плечи, заставил взглянуть на себя. – Найду! Но сейчас, госпожа, мне нужно знать, где ванн сиртингин.

   – Я не знаю. Но… мне кажется, они… убили его. – Адалия заплакала, безудержно, со всем тем отчаянием и скорбью, что не выплеснутой носила в себе все это время.

   – Они не могли его убить! – Раф ободряюще положил руку ей на плечо. – Он нужен Аласкару. А теперь успокойся, госпожа, и скажи мне, где его вдели последний раз?

   – Дайон сказала, что видела на пристани. – Женщина вытерла нос рукавом. – Но я знаю свою дочь: она, не сказала мне прямо – но скорбела. Значит, мой ванн мертв.

   – Мы можем лишь предполагать это. А до тех пор, пока я все не проверю, не смей убеждать себя в подобной ереси!

   Кивнула и, с надеждой взглянув на Рафа, попросила:

   – Спаси их, заклинаю! Иначе мне больше незачем жить.

   Мужчина сжал зубы, вспомнив как будучи мальчишкой, однажды сам просил Адалию о том же.

***

Идти на виллу, смысла больше не было. Ближайшая цель – определить точное местоположение Варла. Оставив спасшихся в подземном тоннеле, Раф отправился в порт. Масштаб ярости Аласкара он смог оценить еще будучи в море. Но здесь, в портовых кварталах, уже не было хаоса: чувствующие себя в безопасности восточники полновластно расхаживали по улицам. Устав от мародерства и разрушений пировали в кабаках и тавернах.

   Местных почти не было видно. А те единицы, что все-таки попадались ему на пути, тут же старались скрыться, короткими перебежками перемещаясь вдоль закопченных стен и разграбленных лавок. Жалкое зрелище.

   Войдя в знакомую таверну, что ближе всех была к пристани, уселся в самый угол битком набитого зала.

   Все столы были заняты. Некоторые, как и лавки были сдвинуты вместе, чтобы могли поместиться особо большие компании. Внимания на Рафа никто не обращал, что служило хорошим знаком. Изрядно выпившие солдаты вели себя шумно и развязно, не особо глазея по сторонам. Потные, сбившиеся с ног разносчицы быстро лавируя между столами, ловко уворачивались от шлепков и пропускали грязные шуточки мимо ушей. Но, порой не сдерживаясь, отвешивали тумак-другой особо наглым и глумливым.

   Да, ничего не изменилось, но в тот же момент изменилось многое. Коротко глянув на трактирщика, Раф понял, что тот заметил его. Но ничем не выдав, что знает вошедшего, продолжал также усердно заниматься своими делами. Посетителей было много, суеты и шума и того больше. Мало кому пришло бы в голову среди всеобщего галдежа и подвыпивших выкриков наблюдать за трактирщиком и одиноким посетителем, устроившимся почти у самого входа. А зря никому в голову не приходила подобная мысль. Взгляды, которыми быстро обменивались эти двое, были достаточно красноречивыми.

   Хозяин таверны позвал разносчицу и, что-то сказав, поставил на поднос большую кружку. Девушка кивнула и поспешила к столику. Поставив перед Рафом заказ, которого он не делал, быстро удалилась. Мужчина поднес кружку к губам и стал пить.

   Вернее делать вид, что пьет. На самом дне пустой кружки лежала монетка, старой чеканки. Такие уже давно не ходили в народе. Но ценность ее для Рафа была особенной: уже несколько лет такие монетки были своеобразными посланиями, молчаливыми письмами и паролями. Полумесяц с одной стороны, солнце – с другой. В данный момент сверху был полумесяц. Стало быть, встреча произойдет после того, как стемнеет.

   Раф глянул на трактирщика и, утерев с губ несуществующую пивную пенку, бросил на стол несколько монет в уплату. Не забыв при этом опустить в кружку переломанную соломинку. Это в свою очередь означало, что встреча состоится в амбаре, на чердаке, где вот уже много лет трактирщик хранит солому, чтобы устилать ею пол в таверне и в комнатах наверху.

   Спокойно встав из-за стола, Раф вышел из трактира. Не имея представления, что делать дальше, кроме как ждать темноты, снова отправился в бухту, где и провалялся в пещере до самого вечера, заставляя себя отдохнуть. Впереди предстояло много дел, и вряд ли сегодняшняя ночь побалует его сном.

***

В таверне еще было шумно, но компании, уже давно обессиленные возлиянием и обжорством, стали разбредаться. Раньше по нормальным общепризнанным правилам, которые уважали все выпивохи в городе, задержавшихся или зарвавшихся весьма показательно отправлял домой вышибала. Сейчас же ничего не действовало: ни законы, ни правила. Поди – попробуй поднять руку или недовольно посмотреть на восточного солдата. Спасибо, хоть не пожгли да по миру не пустили, как некоторых. Вот потому приходится терпеть да всячески прислуживать. Хотя от такого терпения никакой прибыли, только убытки: за еду, выпивку и комнаты наверху никто ведь не платит.

   Свиньи! Да сожрет Зэрхат ваши кишки! – Десил привычно стреляя глазами, прикинул, сколько солдат осталось, сколько почти готовы уйти, и как скоро понадобится его присутствие, если он отлучится.

   Оставив сына подростка за стойкой да вышибалу, в последнее время работающего исключительно грузчиком и зазывалой, кивнул разносчицам и, взяв светильник, как истинный хозяин пошел делать обход. Да и в амбар не мешало бы заглянуть. Мука на кухне подходит к концу. Зацепив по пути мешок, Десил не спеша поднялся по широким ступеням амбара, открыл толстую дверь и зажег лампу, что стояла тут же на полке.

   Широкие половицы приветливо скрипели, когда мужчина подвешивал к потолочной балке большую тряпку и открывал ставни. Вечерний бриз, проникнув в маленькое окно, тут же заиграл с тканью. И со стороны темного двора сквозь щели в деревянных стенах казалось, будто это хозяин копошится в своих закромах.

   На деле же мужчина уже давно ловко вскарабкался по лестнице, что вела на сеновал. Там прикрыв ветошью светильник, приглушил его яркость и уселся, было на тюк. Н тут же вскочил, испуганный внезапным появлением своего позднего гостя.

   – Зэрхат! Вот знаю же, что ты либо на подходе, либо уже здесь, но появление твое всегда неожиданно.

   Раф улыбнулся и окончательно вышел в круг тусклого света. Мужчины обнялись.

   – Стало быть, вернулся.

   – Да. Только вот не совсем по тому поводу, по какому хотелось бы.

   Трактирщик удрученно потер бороду и уселся-таки на тюк с соломой.

   – Мне нужна помощь. – Раф расположился напротив.

   – Я во многом ограничен сейчас: в перемещениях, в возможностях, но все, что смогу – сделаю.

   – Нужно выяснить, где сиртингин.

   – Чего тут выяснять? Он в порту.

   Раф напрягся:

   –Конкретнее.

   –У доков есть склады, а за ними, ближе к скалам – пара бараков. Там передерживают контрабанду и тех, кого в ее провозе уличили. До выяснения, так сказать. Так вот, сиртингин там, в одном из этих бараков.

   –Откуда знаешь?

   – Я трактирщик. Не забыл? Тут этого восточного сброда толпами переворачивается. Кое-что и до меня долетает. Главное ухо приклеить в нужный момент да наливать побольше и почаще.

   – Интересно. Почему вана не перевели в городскую тюрьму? Там и надежнее и другим нагляднее.

   – Как по мне, Варла дергать не стали, потому что царевич не сегодня-завтра снимется с якоря.

   – В таком случае, нужно торопиться.

   – План есть?

   –Что-то около того. Но сегодня ночью нужно покончить с этим.

   – Что мне делать?

   – Выбери из выпивох того, кто больше всего подходит по описанию к сиртингину: борода, комплекция, рост. Накачай, как следует и вызовись проводить по доброте душевной. Встречу вас у портовой площади в квартале, что ближе к скалам.

   – А ты?

   – Есть у меня пара идей. – Раф улыбнулся и улыбка эта хоть, и была хорошо знакомой, но Десилу не понравилась.

***

Любимое время суток, почти полная луна.

   Неслышной теню Раф крался вдоль деревянных стен, сливаясь с ними. Патрули мерно отмеряли шагами подступы к баракам. Но слишком очевидным их большее количество было у правого. Варл точно там.

   Мужчина пригнулся и, миновав скальные обломки, обошел барак с задней стороны. С другой подойти не получилось – слишком много восточников, а выдавать своего присутствия раньше времени не хотелось. Оконных проемов два и все достаточно высоко. Легко подпрыгнул, ухватился за выступ наличника. Подтянувшись, Раф быстро заглянул внутрь. При тусклом метании трех свечей увидел солдат. Все семеро спали, кое-как расположившись в тесной коморке.

   Что ж, Аласкар не очень-то воспитывает свое войско и поступает весьма опрометчиво, раз доверил таким растяпам столь ценного пленника. Если во дворце охрана также исполняет свои обязанности, нет ничего удивительного в том, что Аббаса отправили к Шар.

   Второе окно, не освещенное и замурованное решеткой с частыми перекрестьями, не могло обмануть. Подобравшись к проему как можно ближе, Раф огляделся по сторонам и тихо позвал:

   – Ван сиртингин!

   Тишина, тяжелая и спертая и никакого ответа. – Варл, это я, Раф!

   Легкий шорох и тяжелое дыхание – и вот пальцы со сбитыми костяшками обхватили прутья решетки.

   – Раф! О, боги! Что ты… здесь делаешь?

   – Нет времени объяснять! Я говорить буду быстро, а ты слушай внимательно, ван. Завтра Аласкар отплывает на восток. И там предаст тебя публичной казни. Так что сейчас берешь вот этот пузырек и пьешь прямо при мне.

   – Что это и как поможет?

   – Это хорошее средство для того, чтобы заставить всех поверить в твою безвременную кончину. Дыхание и пульс замедляться настолько, что ты начнешь быстро остывать. У стражи не возникнет сомнений.

   – А что дальше?

   – Дальше моя забота. Если веришь мне, а ты мне веришь – тогда пей!

   Больше ничего не спрашивая и не возражая, дрожащими пальцами Варл откупорил пузырек и без сомнений выпил голубоватую жидкость. Раф забрал тару.

   – Как почувствуешь головокружение, скажи мне и ложись на пол.

   – Где моя дочь и ванни? – язык сиртингина словно распух, и создавалось впечатление, будто ему тесно во рту.

   – С ними все будет хорошо.

   Варл хотел еще что-то спросить, но вдруг дернулся всем телом, и рука, что сжимала прутья решетки, безвольно обмякла. Звук падения тела и тишина.

   Раф довольно улыбнулся, тут же отлепился от окна. Побежал к торцу здания, где солдат было больше всего и надсадно заорал:

   – Варл помер! Подох собака! Доложите кто-нибудь царевичу!

   Эффект внезапности сработал неизменно хорошо. Восточники сначала застыли, а потом забегали. Тут же песчаный плац перед бараками превратился в столпотворение. Вспыхнули десятки факелов. По скалам и песку заметались тени бегающих людей. Кто-то звал лекаря. Кто-то рычал и рвал на себе волосы, сетуя, что царевич теперь кожу живьем сдерет, за то, что не уберегли пленника. Двери камеры чуть ли не сорвали с петель в надежде, что весть не настолько плоха, и сиртингин жив. И никому даже в голову не пришло спросить, как это так выяснилось, что Варл умер, если двери были закрыты. И кто, собственно, это выяснил и разнес новость?

   В темноте и суматохе первого помешательства, Раф тихонько преодолел расстояние до ближайшего квартала. Перебегая от освещенных луной мест в более темные, быстро скользил в нужном ему направлении. Время еще есть. Теперь его достаточно…

   Десил пыхтел от натуги: тащить пьяного солдата оказалось делом нелегким. Сначала тот шел сам. Горланил песни, нечленораздельно ругался и дорога казалась узкой тропкой, потому что беднягу штормило как в море без берегов. Ситуация привычная для последних дней кутежа и разгрома. Потому встречающиеся патрули мало обращали на них внимание. Правда, один раз попалась таки дотошная группа. На не нужные сейчас вопросы Десил отвечал коротко и со смешком, щурясь на свет фонаря, что главный тыкал ему в лицо:

   – Да вот господин обещал заплатить, если доставлю его к вашим в порт. А лошадей то моих солдаты забрали. Вот и тащу, как могу.

   Дозор, посмеиваясь и говоря что-то насчет архипелаговских ослов, пошел своей дорогой, а трактирщик, вознеся славу богам, поплелся дальше.

   Но затем силы выпивохи иссякли, и когда Десил остановился перевести дух, солдат совсем обмяк и осел на землю. Что-то бормоча, уронил голову на грудь и засопел. Десил хоть и не выглядел силачом, все ж таки был достаточно жилистым и выносливым. Подхватив нелегкого восточника под мышки, перевалил его через плечо и упрямо пошагал к месту встречи с Рафом.

***

– Чего ждем то? – трактирщик доверял Рафу, но все ж таки не зная его намерений, не понимал, что происходит, потому нервничал.

   – Вот этого ждем. – Раф кивнул в сторону пирса. Отсюда, с небольшого возвышения на окраине самого близкого к морю жилого квартала, было хорошо видно, как к причалу пришвартовывается ладья царевича. Стало быть, он уже получил весть и торопится проверить все, убедиться в том, что ненавистный сиртингин и вправду мертв.

   – Сейчас он отправится к баракам и найдет мертвого Варла.

   – Что? Что ты наделал?

   – Спокойно. Я всего лишь дал ему безобидный напиток. Разбираться с Варлом сейчас, царевичу вряд ли захочется. Потому что делать с трупом врага он придумает завтра. – Раф ухмыльнулся. – А пока будет думать, мы подменим тела.

   Десил с сомнением глянул на придушенного Рафом солдата и покачал головой:

   – Теперь начинаю понимать твой замысел. Но как нам поменять тела? Вокруг столько восточников!

   – После того, как царевич оценит ситуацию, он снова вернется на свой галеон. Суматоха у бараков уляжется. Смысл в охране отпадет: зачем сторожить труп? Улучим момент, и проберемся в камеру.

   – Теперь понимаю, почему ты всегда был так ценен для сиртингина: твоей изощренности нет предела.

   – Я бы сказал изобретательности. – Раф снова улыбнулся, но глаза что наблюдали за шагающим по пристани царевичем, оставались холодными.

***

Солнце еще не окрасило горизонт. Даже предвестников рассвета не было. А счастливая Адалия уже гладила впалые щеки все еще спящего мужа, обливала слезами радости его густую бороду. И не уставала благодарить богов за то, что когда-то давно повстречала на рыночной площади подростка оборванца с маленькой сестричкой на руках…

ГЛАВА 15

Удостоверившись, что все в порядке и у Варла выравнивается пульс, Раф вышел из пещеры. Уселся у кромки запруды, глядя как рассвет медленно, но упрямо овладевает горизонтом, золотит его, добавляет розовые мазки в набегающие волны.

   Он всегда любил море. Даже тогда, когда отец не вернулся с ловли, когда ребенком в слезах проклинал этот необъятный простор и грозил ему кулаками. Даже тогда он любил его. Когда разбитый и придавленный часто ходил к могиле матери, что ушла к Шар, едва дав его сестре жизнь чтобы пожаловаться на жадное жестокое море – даже тогда все равно отчаянно любил его!

   Раф смутно помнил, ка долгое время просто пытался выжить: ловил рыбу, продавал на рынке хворост, нанимался в помощники сразу к нескольким купцам. Чтобы хоть как-то свести концы с концами и дать маленькой Астории шанс дожить хотя бы до года. Тяжелый, местами непосильный труд быстро выматывал мальчишку, и иногда приходя домой, у него просто не было сил на то, чтобы поесть. Кое-как покормив сестру, он валился на незатейливое ложе, чтобы с рассветом снова податься в город на заработки. Так не могло продолжаться долго. И однажды утром он просто не смог встать с постели. Астория заходилась в голодном плаче, слабо перекатываясь с боку на бок.

   Раф сжал зубы. Собравшись с силами и преодолевая головокружение, принялся кормить сестру. Та отворачивалась, отказываясь, и кричала все громче, пока через некоторое время обессиленная вконец не затихла. Горячий лоб и потные маленькие руки – Раф, неумело завернул сестру в тряпки и понес в город. Надежды на то, что кто-то сжалится над ними, не было. Но Раф готов был землю грызть, лишь бы хоть как-то помочь малышке.

   Сидел полдня в тени купеческих лавок, периодически меняя место, потому что грязного оборванца отовсюду гнали. Уже ни у кого ничего не просил – силы стремительно покидали ослабшего мальчика. Да и Астория не плакала больше: лишь редко дышала и закатывала глаза. Раф прижимал к себе сестру и думал о том, насколько хорошо, что родители не видят этого.

   Люди разные. Одни в богатых одеждах и золоте, другие в тряпье и голодные, но все одинаково равнодушно смотрели на заморыша, что прислонившись спиной к стене, сидел у колон на базарной площади. Раф впал в оцепенение. В какой-то момент ему показалось, что он заснул и видит сон. Красивый большой паланкин, расшитый шелком и золотой нитью, с легчайшими занавесями раздвинул крикливую толпу. Слуги опустили его на землю и разложили лесенку. И из него вышла… мама.

   Раф улыбнулся во сне:

   – Мама…

   Живая, такая здоровая и прекрасная, как видение…

   Женщина обернулась в его сторону и лучистые синие, словно небо глаза, потемнели. Брови нахмурились. И Раф понял, что ошибся: эта сиятельная незнакомка не могла быть его матерью. Ванни что-то грозно приказала слугам, и мальчишка съежился, крепче прижимая к себе сестру. Потому что слуги быстро направились к нему явно с намерением прогнать, чтобы он своим оборванным видом не омрачал прекрасный взор их хозяйки. Раф втянул голову в плечи, каждое мгновение ожидая удара: сил убегать все равно уже не было. Но вопреки ожиданиям, один из прислужников мягко положил ему ладонь на плечо и сказал:

   – Благословляй сегодняшний день, парень.

   Ошеломленный Раф не понял, как оказался в роскошном паланкине, среди мягких подушек и бархата. Как красавица ванни тревожно смотрела на него и приказывала слугам напоить и накормить, пока они едут на виллу. Раф не мог ничего взять из предложенного, кусок не лез в горло, потому что до рези в сердце он боялся выпустить сестру из рук и только повторял:

   – Спасите ее. Кроме Астории у меня никого нет…

   Мужчина усмехнулся воспоминаниям. Как все-таки непредсказуема жизнь. Вот ты словно бог. Вознесся на недосягаемую высоту, и никто тебе не указ, нет у тебя ни забот, ни проблем. Ты хозяин сам себе и многим другим. Но в следующий миг ты сверзаешься с достигнутой высоты с такой скоростью и бесповоротностью, что упав, уже не можешь подняться.

   И наоборот, только что ты был никем: оборванцем с умирающим ребенком на руках, а теперь ты Раф! Преданный поверенный в тайных делах самого сиртингина и любимец светлейшей ванни Адалии, что так невозможно прекрасно устроила всю твою жизнь и жизнь Астории. Случайность? Или, может, боги не настолько слепы как пытаются уверить людей? А сами люди не настолько черствы, как порой, кажется?

   Для Астории быстро нашли кормилицу. Добрая ванни неустанно следила, чтобы за сестрой постоянно наблюдал лекарь, и вскорости та пошла на поправку. Чем таким он заслужил благосклонность богов и людей, Раф не понимал. Долго еще ходил в ожидании и страхе, что дивный сон и сытая жизнь закончатся, и они с сестрой снова окажутся на улице. Но время шло. Не принося ничего плохого. Он рос, Астория крепла и уже давно пошла.

   Раф, обогретый благодетелью Адалии и вана сиртингина, пытался всячески быть им полезным и благодарным. Хотел не просто пользоваться добротой и есть ничем не заработанный хлеб, а действительно приносить пользу своим существованием. И столько искренности, столько старательности было в его порывах помочь, исполнить любую просьбу, что вскоре окрепшему юноше стали доверяться небольшие, но важные поручения.

   Кардинальным образом все изменила случайность, произошедшая однажды вечером. И Раф, если честно, даже до сих пор, по прошествии стольких лет не знал, были ли эти изменения к лучшему. Но то, что в тот вечер он как нельзя лучше, как никогда до этого неоспоримым образом доказал свою преданность сиртингину и ванни, было явным фактом, против которого не пошли бы даже самые сомневающиеся.

   В то время юноша никогда не упускал случая с дозволения ванни или Варла покататься верхом по улицам и портовым улочкам города. Городская жизнь все еще была чужда ему, потому интересна и загадочна. Он изучал город и окрестности как самую интересную карту, любовался им как картиной талантливого художника, подмечая самые, на первый взгляд, незначительные мелочи, видел то, на что другие даже не смотрели и никогда не обратили бы внимания.

   Любопытство, живой интерес и природная любознательность вели его по кварталам и прибрежным улицам. Его пленяли звуки, запахи, переплетения переулков, нагромождения крыш, укромные места, о существовании которых многие жители даже не догадывались и, проходя мимо них десятки раз за день, не предполагали о чет-то подобном. Раф хорошо ориентировался во всем этом и любил ощущения, которые город в избытке дарил ему.

   И однажды праздный интерес, принес не только удовольствие, но и пользу. Хотя не только ее…

   Катался он уже достаточно долго, и на город потихоньку спустились сумерки. Адалия, еще не имея собственных детей, всегда волновалась, когда он задерживался, и Раф уже всерьез задумывался о возвращении на виллу, чтобы понапрасну не заставлять ванни нервничать. Как вдруг лошадь захромала.

   Спешившись, парень взял ее под уздцы и отвел немного в сторонку, дабы посмотреть, что случилось с животным. Оказалось, что просто сместилась старая подкова, гвоздь слегка загнулся и причинял боль. Осмотрев остальные копыта, Раф выпрямился и, похлопав лошадь по крупу, вдруг заметил в конце улицы вроде как знакомого человека. А когда тот слегка развернулся в его сторону, Раф понял, что не однократно видел его на вилле и даже в сиртрате, куда Варл иногда брал его с собой.

   Вельможа весь в парче и мехах, сиятельный как сама сиятельность, тихо переговаривался с незнакомцем. И все бы ничего. Да только этот самый незнакомец был в плаще и прятал свое лицо под маской. Раф сразу ощутил опасность. Что-то хищное и настороженное было в движениях этого человека. Слишком сдержанный, слишком прямой, будто каменный. Поза уверенная и спокойная, но склонный к наблюдениям парнишка сразу понял: любой намек, даже самый маленький – и незнакомец вцепится в глотку своему оппоненту. Во всем его теле чувствовалась скрытая сила, угроза. Недобрый холодок побежал по позвоночнику.

   Кроме того, Раф мог поклясться памятью о своей матери, что при легком порыве ветра, неосторожном или намеренном движении мужчины полы его плаща слегка распахнулись, и мальчишка явственно увидел плотный кожаный жилет с кармашками, из которых красноречиво выглядывали многочисленные рукоятки ножей.

   Что они обсуждали, Раф не слышал, но явно спорили. И спор становился все более горячим. Жесты вельможи все нервнее и эмоциональнее. А поза незнакомца – все более пренебрежительной. В итоге в руки мастера ножей перекочевал увесистый мешок, и у Рафа не возникло сомнений в том, что он набит золотыми монетами. А в руках у вельможи оказалось несколько маленьких пузырьков.

   У последнего уже зашкаливали эмоции и, будучи уверенным, что в переулке кроме них никого нет, вельможа забыл об осторожности, мало теперь следя за громкостью своих речей. И Раф мог отчетливо слышать, что темой столь бурного разговора является Варл.

   – Не смей использовать это, пока я не доложу господам, что ты готов действовать. Когда покину город, можешь приступать. ¬– Незнакомец в плаще говорил более сдержанно и тихо, и Рафу приходилось напрягать слух.

   Нехорошее предчувствие зашевелилось у сердца, а на душе стало неспокойно. Он оставил лошадь и, прячась в сгущавшихся уже сумерках, подался вперед. Боясь пропустить хоть слово, пригибаясь и приседая у стены, чтобы не сильно выделяться на ее светлом фоне, крался все ближе и ближе. Старался не сделать ничего такого, что могло бы выдать его присутствие. Но видимо тот, в плаще был битым волком. Звук крадущихся шагов, тихих-тихих, как казалось Рафу, все-таки насторожил незнакомца, и тот резко обернулся.

   Прятаться дальше было бессмысленно. Теперь оставалось бежать: быстро развернувшись, нестись к лошади. А потом на виллу, чтобы предупредить вана и обличить предателей. На мгновение встретившись взглядами с человеком в плаще, Раф вдруг моментально и бесповоротно понял – ему не уйти.

   Но воля к жизни была сильнее страха. Отмер и, развернувшись, побежал так быстро, как только мог. Края уха коснулся легкий свист. И тут внезапно сильный удар под лопатку выгнул спину, правая рука тут же отнялась, плетью повиснув вдоль тела, и Раф, словно наткнувшись на невидимую преграду, рухнул на колени. Еще никогда ему не было так больно.

   Рыча и упираясь в неровно подогнанный булыжник дороги, встал, остро ощущая, что в спине что-то мешает. Быстрый от природы и юркий по возрасту, упрямо пошел, прижимая к туловищу бесполезно болтающуюся руку. Затем, напрягая жилы и виляя из стороны в сторону, побежал. Сзади легкий топот ног. Но слишком сзади. Шансы есть.

   Холод по спине и жар от боли. Испуг от блеснувшей прямо у уха стали. Второй, не попавший в цель клинок, пролетел мимо и, звонко ударившись о стену здания, свалился на мостовую, как подбитая муха. Раф шарахнулся в сторону. Волосы на затылке дыбом, в глазах уже темно от боли, а мозг впивается единственно важная мысль: быстрее на виллу – предупредить.

   Еще один удар: беспощадно, в спину, чтобы добить. Раф хватанул ртом воздух. Швырнуло о стену так, будто тело не поддавалось никакому контролю. Повернулся, было, к подбегающему незнакомцу. Но колени дрогнули. Понял, что падает. Смотрел, как забавно и непривычно звезды заваливаются на бок, и сжатые с двух сторон стенами проулка, начинают разбухать чернотой.

***

Сколько прошло времени, прежде чем сознание вернулось, он не знал. Прибрежная прохлада давно проникла в портовые кварталы, принесла с собой аромат соли и легкую сырость. Удивление от того, что все еще жив, вызвало нечто похожее на радость. Но боль была сильнее – от нее текли слезы. Видимо, незнакомец в плаще, посчитал, что малолетний щенок подох или очень-очень близок к этому. Потому больше и не стал тратить на него время. Кем бы он ни был, поступил весьма опрометчиво.

   Тихо. Где-то далеко в рыбацких поселках редко и отрывисто лают собаки. Вокруг ни души. Боги посмеялись над несчастным мальчишкой: вернули назад лишь для того, чтобы тот понял и осознал всю мощь богини Шар и свой конец. Раф горестно поджал губы: они дрожали.

   Нет, у него есть еще повод задержаться немного. Неоплаченный долг перед Варлом и его доброй ванни. А потом, потом они обязательно посидят с черноволосой богиней за огромным столом. И он расскажет ей, что делал, как жил. А затем, как и подобает, пойдет с ней на великий утес, откуда Шар отправит его к родителям на красивой резной ладье.

   Тихое настороженное фырканье донеслось сквозь шум в ушах. Мальчишка повернул голову и увидел свою лошадь, что бестолково топталась рядом и тревожно раздувала ноздри. Оскальзываясь в собственной крови и заходясь от боли, Раф приподнялся и поманил животное. А когда лошадь подошла, поймал болтающиеся поводья. Потянув их на себя, заставил лошадь лечь.

   Цепляясь изо всех сил где за поводья, где за жесткую гриву, наконец, заполз на животное и, кое-как примостившись, крепко охватил лошадь за шею здоровой рукой, чуть ли не зубами вцепился ей в холку и слабо тронул пяткой живот. Лошадка встрепенулась. Подняться с седоком из такого положения, оказалось непростым для нее делом. Но после нескольких попыток, от которых у Рафа темнело в глазах, животное поднялось и, тревожно прядя ушами от запаха крови, что заливала его спину, потрусило домой.

   Стража у ворот среагировала моментально. Перевязка началась уже там, едва Рафа сняли с лошади, и пока кто-то побежал за лекарем. Как его перенесли, мальчишка не помнил. Да и не хотел помнить, малодушно желая, чтобы сознание милосердно погасло и отстранило его от всего этого.

   Время беспамятства, жара и тяжелых метаний, вспышками тревожное лицо ванна и заплаканной Астории. Холодные руки ванни на лбу. Почему то именно сейчас хотелось рассказать Адалии тот сон, когда на площади он принял ее за свою мать. А когда Шар, наконец, поняла, что не посидит с упрямым мальчишкой за столом и отпустила его, Раф почувствовал себя намного лучше и попросил позвать сиртингина. При закрытых дверях, преодолевая одышку, рассказал, что с ним случилось, что видел и слышал в тот вечер.

   Варл не мог выразить словами, как бесценен поступок Рафа и он не уставал благодарить богов за то, что когда-то они соединили их жизни.

   А через несколько дней Варл устроил прием, на который пригласил всех, кто относился к элите. Всех своих друзей и соратников, всех, кто помогал Архипелагу оставаться сильным и процветающим, не смотря на континентальные поборы и пошлины. Всех, кто делал одно с ним дело. Повод был радостный и действительно грандиозный – у вана, сиртингина юго-восточного округа, родилась дочь!

   Город украсили яркими лентами, флагами и цветочными гирляндами. Счастливый отец готовился к торжеству, но не забывал, что сегодня есть и другие важные дела. Сиртингин сказал приветственные речи, и все собравшиеся в атрии готовы были начать церемониал: каждый должен был подойти к скамье правящей пары. Воздать почести младенцу в золотой колыбели и присягнуть маленькой ванни на верность.

   Гости по одному или парами, а часто и целыми семьями подходили к возвышению и аккуратно выставляли дары для новорожденной на широкие ступени перед колыбелью. И лишь единицы заметили, как иногда, между напыщенными речами, искренними пожеланиями и всеобщей радостью, Варл изредка бросает короткие быстрые взгляды куда-то за увитые цветами колонны.

   А через два дня Мираз, уважаемый, не смотря на скупердяйство, вельможа и его сводный брат были обнаружены мертвыми на гостевой вилле в холмах, куда поехали охотиться после приема. Говорят, что бедняги были отравлены медленно действующим ядом. Будто бы вилла разграблена и все в ней верх дном. Никто не мог сказать и предположить даже, кто сподобился сделать такое, ведь Мираза любили все.

   И только Варл и Раф, прятавшийся во время приема за колонами и опознавший мерзавца, знали истинную причину его ухода к Шар.

   Когда парень окреп, а от тяжелых ран остались ровно зарубцевавшиеся шрамы, он подошел к сиртингину и сказал:

   – Тот человек, второй, который почти убил меня – мысли о нем не дают мне покоя. Мы ведь так и не узнали, кто он. И что за господа такие, которым он должен был доложить о начале дела.

   – Это большой промах с нашей стороны. Но, к сожалению, мои люди не смогли найти его. Судя по твоим описаниям, Раф, этот человек умеет и может многое.

   – Я тоже хочу.

   Варл непонимающе взглянул на подопечного, но тот быстро пояснил:

   – Я тоже хочу многое уметь. Чтобы в следующую нашу с ним встречу, заставить его пожалеть о том, что не добил меня. Я хочу быть лучшим и способным защищать не только свою жалкую жизнь. Дозволь учиться, ван. И я стану действительно полезным для тебя.

   – То, чем ты собираешься заниматься весьма опасно. Думаешь, Адалия или Астория захотят снова потерять тебя? А я? Мне не нужна твоя полезность! Ты уже давно доказал свою преданность и оплатил все долги.

   – Я никогда не смогу в полной мере воздать вам с ванни за то, что обогрели нас с сестрой и спасли Асторию тогда. Но я искренне считаю, что покушение на твою жизнь не единичный случай. И если Мираз умудрился прямо у тебя под носом устроить заговор, где гарантия, что больше никому и никогда не придет в голову подобная мысль? Ты можешь с уверенностью сказать, что прямо сейчас ничего против тебя не готовится? Мы даже не знаем, кто задумал все это и зачем?

   Варл тяжело опустился на скамью:

   – Ты говоришь резонно, Раф. Могу ли я отговорить тебя?

   Мальчишка упрямо мотнул головой.

   – Почему я не удивлен? – Варл улыбнулся и по-отечески похлопал парня по плечу. – Но ты слишком юн. Все, что я могу сейчас, отдать тебя в обучение кое-каким людям. Их немного, но они есть и верны мне. Но ты должен быть осторожным. Никого нельзя посвящать в наши с тобой дела.

   Через неделю после состоявшегося разговора Раф уехал на Север. Туда, где в затерянной среди скал горной деревушке, жили и тренировались несколько десятков человек. Именно там он и познакомился с Десилом и многими другими, что ставили жизнь вана сиртингина превыше своей. Грамотная организация, тайность, четкое координирование действий и постоянное оттачивание мастерства не раз служили ванну добрую службу. Раф, как губка, впитывал знания и опыт других. До пота и крови филигранно полировал навыки.

   Жнецы. Так они себя называли. Ни рангов, ни символики,