Нагуаль. Вергилия Коулл

Очнувшись после аварии, я обнаружила, что меня зовут Фэй. Фэй молода, красива, талантлива, нравится мужчинам и вдобавок сумела выскочить замуж за самого богатого холостяка в округе. Ей завидуют, ею восхищаются, с ней хотят дружить.

   Проблема в том, что я – не Фэй.

   НАГУАЛЬ

   Пролог

      День выдался морозным, но ярким и солнечным, и настроение у Фэй было лучше некуда. Стоя на одной ноге, она сделала пируэт вокруг себя – точеная фигурка, смешная желтая шапочка «Твитти» с пушистым помпоном, пестрая куртка, острые лезвия коньков с легким скрежетом режут лед. Лучшая ученица старшей школы, кандидат в мастера спорта и будущее лицо «Элль» и «Харперс Базаар» – вот кем без ложной скромности она являлась.

   Озеро лежало между берегов настолько припорошенное снегом, что не всегда удавалось понять, где заканчивается стылая вода и начинается земная твердь, поэтому, разгоняясь и делая флип, Фэй немного опасалась напороться на край и споткнуться. Но прыжок получился непринужденным и изящным, и она улыбнулась, раскинула руки и прогнулась, принимая стойку «ласточка». Озеро находилось в углублении среди холмов, за которыми дремал коттеджный поселок и синел голый лес, а дальше раскинулись просторные поля. Каменистая речка бежала сюда издалека, от самых гор, и даже в такой мороз все равно подавала признаки жизни, влажно поблескивая в слепящем дневном свете.

   – Смотрите! – крикнула Фэй и помахала парням, которые топтались поодаль в сугробе, а потом снова пошла в разгон, чтобы сделать тулуп.

   – Мы и так знаем, что ты крутая, Фэй! – сложив ладони рупором, заверил ее Фокс, а Хантер только мрачно наблюдал исподлобья, засунув руки в карманы.

   Конечно, у них имелись настоящие имена, но в компании они все пользовались кличками. Она была Фэй – сокращение от «фейри», фея, чаровница, легкое воздушное существо, в меру коварное, если того требовала ситуация. Фокс – лис, получил свое прозвище за вечную глумливую улыбочку, не сходящую с губ, гибкую худощавую фигуру и лукавые зеленые глаза на чистом, чуть вытянутом лице. Его брат, Хантер, выглядел настоящей горой мышц и обладал характером упрямого бульдога в тех вопросах, которые считал важными для себя, и бульдожьей квадратной челюстью.

    Кличку придумала ему Фэй – он охотился за ней до тех пор, пока не улучил момент, чтобы остаться наедине и пригласить на свидание. Обычно Фэй со смехом убегала от поклонников, которые звали ее в кафе, – ей нравилось оставаться недосягаемой и неуловимой, да и кто-то, по-настоящему достойный ее, пока не встретился, – но в Хантере ее буквально обезоружила и покорила настойчивость, и отказать она не сумела. И потом чуть-чуть жалела, что у Фокса нет такой железобетонной твердости в характере: его солнечная улыбка и извечное чувство юмора избавляли ее от плохого настроения, что бы ни стряслось.

   С Хантером Фэй потеряла невинность на третьем свидании, прямо в его «Порше» на стоянке у кинотеатра, подстелив под себя его рубашку, чтобы не испачкать кровью светло-бежевое кожаное сиденье. Его идеальное мускулистое тело сводило ее с ума, и она радовалась, что не пришлось жалеть о смелом поступке. Он завоевал ее и светился от удовольствия, поэтому с легкостью дал обещание, что никто не узнает об их близости. Фэй даже не сомневалась, что он сдержит клятву. «Это же Хантер, – фыркнула бы она, закатив глаза, если бы кто-то вздумал спросить ее об этом, – он слишком упрям, чтобы не выполнять обещания».

   Фокс и Фэй долго кружили друг вокруг друга. Их флирт был дразнящим, как аромат хорошего вина, напряжение между ними звенело, как натянутая струна. Хантер мрачно наблюдал за их пикировками и смехом, но упрекнуть Фэй ни в чем не мог: во-первых, такой стиль общения она практиковала со многими знакомыми, во-вторых, отношения они все-таки не афишировали по ее просьбе, скрываясь, якобы, от ее строгих родителей. Наконец, как-то раз Хантер простыл, битых два часа поджидая Фэй под ее окнами на ветру, и свалился с температурой, а она пришла его навестить и захватила с собой в подарок теплый шарф и термос с травяным чаем. Дверь ей открыл Фокс, он же и поведал, сверкая своими заманчивыми зелеными глазами, что Хантер спит под действием лекарств, родители укатили куда-то по делам, а ему самому чертовски скучно в одиночестве. В руке парня виднелась раскрытая книга. «Достоевский, – прочла Фэй на обложке, – «Преступление и наказание». Она презрительно сморщила носик.

   А затем с удовольствием развеяла свою и его скуку, занимаясь с Фоксом любовью на диване в гостиной большого, добротного дома. Парень целовался так, что у нее душа в пятки уходила, одними губами мог превратить ее тело в рассыпчатый песок, утекающий сквозь пальцы, нежно отводил волосы от ее раскрасневшегося, мокрого лица и шептал ласковые слова. С него она тоже взяла клятву о неразглашении отношений.

   Фэй нравилось представлять, что она – королева, а Хантер и Фокс – ее верные рыцари. Каждый из них по-своему импонировал ей, но больше всего льстило, что они оба в нее влюблены и слепы настолько, что даже не подозревают друг о друге. Конечно, моменты ревности иногда проскакивали между ними, но, гуляя втроем, они все общались как друзья, делая вид, что никому не нужно большего. Фэй так себя поставила и гордилась тем, что ей удается держать ситуацию под контролем.

   – Смотрите! – снова закричала она, набирая скорость.

   В начале марта воздух пах по-особенному вкусно: солнцем, которое уже начинает теплеть, зелеными клейкими листиками, которые вот-вот проклюнутся на ветках, звенящим ручьем. Разгоняясь по льду, Фэй набрала головокружительно опасную скорость. Этот сложный прыжок они с тренером готовили для ее новой сольной программы, и не все пока получалось гладко, но ей хотелось похвастаться перед парнями тем, что она может. Так высоко и сильно она раньше еще не прыгала. Фэй сделала толчок, разворачиваясь в воздухе и взлетая над толщей замерзшей воды, как будто за спиной у нее вмиг выросли прозрачные, покрытые волшебной пыльцой трепещущие крылья…

   – Фэй! – словно издалека услышала она чей-то полный ужаса вопль, когда с громким хрустом обрушилась вниз.

   Сначала пришел страх, что это сломалась ее лодыжка, но вместо боли все тело охватил невыносимый холод, а в лицо ударила вода. Она провалилась, поняла Фэй. Видимо, мартовское солнце подтопило лед, а может, виной всему стал ее новый прыжок небывалой силы. Озеро и летом славилось непредсказуемыми подводными течениями. Родители не разрешали купаться здесь никому из них, с тех пор как многими годами ранее одного старшеклассника затянуло на дно и волокло по корягам какое-то время. Тело потом нашли далеко от места утопления.

   – Помогите! – закричала она, захлебываясь и пытаясь держаться за края пролома во льду, но снизу словно кто-то уже хватал ее за ноги и тянул, тянул, тянул на себя…

   В короткие секунды, когда получалось вынырнуть, Фэй видела, что происходит вокруг. Видела, как побледневший Фокс дрожащими руками тычет в свой мобильник, чтобы вызвать службу спасения. Видела, как побежал Хантер, как упал животом на лед совсем рядом с проломом и протянул ей ладонь с растопыренными пальцами.

   Она хотела схватиться, но вместо этого ушла под воду с головой, и тогда Хантер по самое плечо погрузился за ней, не позволяя утонуть окончательно. Когда он вытянул ее голову на поверхность, их глаза встретились.

   – Не отпускай меня, – пробормотала Фэй окоченевшими губами.

   Хантер сглотнул, молча и напряженно глядя ей в лицо, но его рука, опущенная в ледяную воду, с каждой секундой становилась слабее, пальцы немели и разжимались. Сила же течения, которая тянула снизу, как будто только росла. Фэй ощущала, что утопает все глубже, а парень лишь беспомощно шевелил плечом, упираясь другой рукой в лед, чтобы она его за собой не утащила.

   – Ты должен меня спасти, – вымолвила она. – Ты должен за мной прыгнуть. Ты мой рыцарь, черт тебя возьми!

   Но Хантер только смотрел на нее широко распахнутыми глазами, и тут его рука окончательно отказала. «Фэй», – простонал он, почувствовав, что сдался. Испуганное лицо Хантера было последним, что увидела Фэй, когда ледяные воды озера окончательно сомкнулись над ее головой.

   1

      Представьте на минутку, что у вас украли самое дорогое в жизни. Подумайте, что бы это могло быть? Ваше обручальное кольцо, сделанное ювелиром на заказ и стоившее кучу денег? Ваша с таким трудом купленная квартира? Ваш новенький автомобиль? А если не из материальных благ? Ваши старенькие родители? Ваш любимый супруг? Ваши дети? У каждого, пожалуй, ответ будет своим.

      А теперь подумайте о том, что, как вы считаете, у вас невозможно украсть. Это само собой разумеется в вашей жизни и является неотъемлемой ее частью. Только вы владеете этим безраздельно и ни у кого больше в мире этого нет. Да-да, у вас в собственности есть неповторимое, уникальное сокровище, даже если вы предпочитаете бродяжничать, отказавшись от всех благ. Кто-то этим гордится, а кто-то, увы, считает дешевой ничтожной безделушкой – мы все разные, с разным уровнем дохода и воспитания, тут уж ничего не поделать. Если бы у вас это украли, вы бы сразу поняли, о чем я говорю.

      Я говорю о вас самих.

      Ваша личность со всеми ее воспоминаниями, чувствами, переживаниями – во сколько бы вы ее оценили? Дороже или дешевле квартиры и кольца? А если сравнить с кем-то из близких? Сложный вопрос, не торопитесь на него отвечать. Просто представьте, что вашу личность стерли, у вас ее больше нет. Ваш жизненный опыт, ваше прошлое – то, из чего в итоге сформировались вы сами – все уничтожено. У вас в детстве была любимая игрушка, с которой легче удавалось засыпать темными ночами? Стерто. Помните, как мама вела вас за руку в первый класс? Delete. Ваша первая сигарета, какой у нее был вкус? А у первого поцелуя? Вы помните первое предательство близкого человека? Первую потерю, когда бабушка или дедушка ушли в мир иной? А первую зарплату? Здорово ведь было купить что-то на свои собственные деньги? Вы помните, как впервые влюбились? Первый секс… о да, я уверена, вам есть что вспомнить. Как вы узнали о том, что у вас будет ребенок, что чувствовали при этом? Каждый крохотный эпизод в вашей жизни – это частичка вас самих. Вы сейчас – результат того, что вы пережили в прошлом, плод всех взлетов и падений, которые удалось испытать вашей душе. Или сознанию – тут уж кто во что верит.

      Представьте, что у вас ничего этого нет или вы потеряли какую-то часть своего сокровища. Кто-то украл его у вас. Украл вашу личность, уникального, неповторимого человека, которого никогда не было до вас и уже не будет после. Представили?

      Добро пожаловать в мою историю.

      Мой рассказ начнется… с больничной палаты. Именно эта комната со светло-зелеными, приятного свежего оттенка стенами, с такого же цвета жалюзи на единственном, подсвеченном солнцем окне, с тумбочкой, вешалкой и довольно удобной кроватью стала мне полигоном для нового знакомства с окружающим миром. Когда я очнулась, страшно болела голова. Я не могла ни говорить, ни даже приподнять веки, и какое-то время исследовала пространство лишь при помощи слуха, обоняния и тактильных ощущений. Чьи-то руки касались меня, делали процедуры, давали попить. Раздавались чьи-то шаги, резко пахли лекарства. Наконец я сумела открыть глаза и оглядеться.

      Первым ощущением было облегчение. Видимо, каким-то образом моей страховки хватило, чтобы покрыть оплату индивидуальной палаты – здесь я находилась одна. Я не помнила, чтобы моих скромных студенческих доходов хватало на подобную роскошь, но, возможно, родители позаботились об этом?

      Вопрос был снят, когда медсестра, присев на край кровати и заботливо взяв меня за руку, поинтересовалась, кому из моих родных они могут позвонить. Это показалось мне странным, но я тут же сообразила, что если бы папа и мама знали о моем состоянии, то наверняка кто-нибудь из них неусыпно дежурил бы у постели. Я бы не лежала в полном одиночестве, коротая время от капельницы до укола и от укола до смены постельного белья.

      Мне тут же захотелось оставить все как есть – в том смысле, что не уведомлять родителей о беде, в которую я попала. Расценивайте этот жест, как хотите, называйте глупостью, а я просто решила пожалеть их нервы. Они у меня уже в возрасте, живут в пригороде в семидесяти километрах от Карлстауна, папе может стать плохо с сердцем, мама и так едва ходит… а я молодая, здоровая (ну почти, если не считать травм) девица двадцати лет – ну неужели сама в больничке не оклемаюсь? Родители ждут меня в гости только на каникулы – до рождественских праздников еще далеко.

      В общем, я сказала, что никому звонить не надо.

      Тогда меня спросили, как же меня зовут. Не менее странный вопрос, и мысли мои опять вернулись к оплате страховки, на чью-то фамилию выписанной, но я честно ответила, как есть: Кристина Романоф. Да, у меня замечательная, исковерканная эмиграцией русская фамилия, и вообще я однофамилица знаменитой Наташи Романоф, той самой Черной Вдовы из голливудских «Мстителей». В глазах медсестры промелькнуло что-то непонятное, и тогда я догадалась, что это была проверка.

      И предыдущим вопросом, о родных, они тоже меня проверяли.

      Следующему вопросу я уже не удивлялась. Помню ли я о том, что случилось со мной? Черт меня возьми, нет. Все, что осталось в памяти – я с учебниками в сумке спешила на занятия в университет. Как обычно, открыла дверь и стала подниматься по ступеням вместе с потоком других студентов.

      На этом, собственно, воспоминания заканчивались.

      Так как глаза мои к тому моменту уже нормально воспринимали яркий свет, я попросила медсестру раздвинуть жалюзи. Она охотно выполнила просьбу, впуская в палату теплый, радостный солнечный свет, и даже приоткрыла створку для проветривания. В помещение ворвался торжествующий птичий гомон. Шли последние деньки сентября, но день выдался непривычно жарким, видимо, лето не желало уступать свои права осени. Я прикинула, успею ли встать с койки до того, как хорошая погода сменится дождями, но медсестра меня успокоила.

      Все лето еще впереди.

   Сейчас – май.

   Да, вот так я и обнаружила гигантскую дыру, которую кто-то выгрыз в моем прошлом. Я, беззаботная двадцатилетняя студентка, шла на занятия с кипой учебников в сентябре две тысячи тринадцатого года, и я, двадцатичетырехлетняя, лежала в больнице с закрытой черепно-мозговой травмой в мае две тысячи семнадцатого. В своих воспоминаниях я поднималась по ступеням университета – медсестра с сочувствием поведала, что меня вырезали автогеном из покореженного автомобиля на трассе из Карлстауна после жесточайшей аварии. Все бы ничего, если бы не эти четыре года. Четыре года между звонком на урок и выбросом подушки безопасности, спасшей мне жизнь. Господи, и откуда у меня автомобиль-то?! Я, двадцатилетняя, продала свою старушку на металлолом и откладывала потихоньку на новую. Все-таки накопила?! Пожалуй, за четыре года-то.

   Вот теперь, похоже, наступила пора позвонить родителям, но в это время пришел доктор. Он утешил меня, сообщив, что анализы и обследования показали довольно оптимистичные прогнозы и в скором времени я отправлюсь домой. Ушиб головного мозга при правильном его лечении не оставит ощутимых последствий для моего здоровья. А потеря памяти… доктор развел руками. При подобных травмах, сказал он, легкая амнезия допустима, но обычно она охватывает последние несколько часов, сам момент катастрофы и все, что случилось после. Почему я не помню, как купила машину (или угнала, а что, тоже вариант), как села за руль, зачем выехала на трассу и каким образом впечаталась в вековое дерево – доктор не знал, но догадывался.

   В вашей жизни было травмирующее событие, предположил он. Было что-то, что ваша психика не желает помнить. Возможно, это как-то связано с аварией, но так или иначе ваш организм защищает сам себя от морального краха. Так жертвы изнасилования иногда забывают лицо насильника и не могут его описать, даже если в процессе преступления видели четко. Может, меня на самом деле изнасиловали на лестнице университета прямо перед уроком? Шутки шутками, но смеяться мне не хотелось.

   Я попросила свои вещи, телефон, и получила еще одну «приятную» новость – все мои личные вещи забрал муж. Муж, на минуточку. Я посмотрела на руки, но на пальце не было кольца. Это меня тоже удивило. Может, брак гражданский? Нет, с улыбкой «успокоил» врач, брак нормальный, человеческий, по законам государства, и хоть в девичестве я и Кристина Романоф, внучка русской балерины, уехавшей за границу на ПМЖ, но в нынешнем, двадцатичетырехлетнем состоянии я – миссис Джеймс Уорнот.

   Джеймс. Я покатала это имя на языке. Господи, хоть бы он не оказался старым уродом!

   По всему выходило, что именно этот мифический (пока) Джеймс оплатил мое лечение, он же, видимо, купил мне машину. Или все-таки накопила сама? Мой разум находился в таком шоке, что мысли перескакивали с одной темы на другую, не поддаваясь контролю. Почему тогда мой супруг не приходил? Почему меня вообще никто не навещает?! Ко мне не пускают родных?!

   Доктор прекратил мою назревающую истерику успокоительным уколом.

   Очухавшись ото сна, я попросила телефон у доброй медсестрички. Она, конечно, не отказала, все-таки лежала я не в психушке и контакты с внешним миром мне никто не запрещал, но затея не выгорела. Телефон моей мамы был выключен, отцовский – не отвечал, а других номеров, например, того же мистера Джеймса Уорнота, я, как ни странно, не знала. Живы ли они еще? Волнение все больше охватывало мою грудь. Я думала о друзьях-студентах, о своей комнатке, которую снимала напополам с подружкой, о нашем коте, которого в тот самый последний, четырехгодичной давности университетский день была моя очередь кормить...

    О Джеймсе старалась не думать, но думала все равно. Как я могла выйти замуж, не окончив университет, не построив карьеру? Наверное, это была большая любовь. Любовь с первого взгляда, та, о которой слагают песни и пишут стихи. Любовь на зависть всем. Сбивающая с ног, лишающая разума. Ну ладно, мне просто хотелось в это верить. Я не желала думать, что вышла замуж по залету, из-за внезапно обрушившихся на семью страшных долгов или по глупости. Мне было жутко, что моим мужем окажется пусть не старик, но длинноволосый хипстер, наркоман со стажем или смачно рыгающий толстяк. Я не доверяла себе, двадцатилетней, напрочь забывшей, что с ней случилось после входа в университет.

   По моей слезной просьбе доктор заранее предупредил, когда наступит день выписки, чтобы я могла подготовиться. В этот день, как сообщил он, супруг планировал забрать меня отсюда. Человек, который не звонил мне, ни разу не навестил и, кажется, не особо радовался моему присутствию в его жизни, соизволил хотя бы в чем-то меня выручить. Интересно, где бы я взяла деньги на такси и куда поехала бы. В квартирку двадцатилетней Кристины, четыре года творившей непонятно что? Адреса своего мужа ведь я не знала.

   Утром я простояла перед зеркалом, наверное, с полчаса. Под глазами залегли глубокие тени – а чего еще можно ожидать после болезни и лекарств? – но губы, веки и брови украшал татуаж. Раньше я не ленилась краситься каждое утро и не нуждалась в перманентной косметике. Кожа выглядела ровной, ухоженной: двадцатичетырехлетняя я совершенно точно не пренебрегала регулярными визитами к косметологу и парикмахеру, на которых у двадцатилетней студентки не всегда хватало денег. Руки украшал аккуратный стойкий маникюр. Я вымыла голову, расчесала красиво подстриженные, явно умащенные чем-то, чтобы всегда лежали ровно и сияли, волосы, поморщилась при виде казенной распашонки: мой муж забрал все мои вещи, здорово, правда? Он не привез мне на замену даже пары трусов.

   Я села в кровати, укрыв ноги одеялом, и заставила себя безотрывно смотреть в окно. Размышляя о нашей первой встрече, прикидывала разные варианты своего поведения. Плакать, давить на жалость за то, что все меня бросили и никто не приходил? А если ему плевать на мои слезы? Унижаться не хотелось. Устроить скандал? А я точно имею на это право, учитывая, что даже не помнила его имя и роль в своей судьбе? Броситься на шею, притвориться влюбленной? А была ли я в него влюблена?

    В итоге, я выбрала ледяное спокойствие и молчание. Я собиралась быть вежливой и сдержанной несмотря ни на что, не грубить, не выдвигать претензий, не провоцировать ссору. Я решила подождать его объяснений и посмотреть, каков будет его первый шаг.

   Когда из открытой двери послышались голоса, меня словно по рукам и ногам сковало. Я слышала, как оглушительно колотится собственное сердце, как пульсирует кровь в моих бедных, отбитых мозгах. Что это было? Страх перед прошлым или будущим? Ужас перед неизвестностью, которая вот-вот готовилась открыться? Хотелось, как маленькой, засунуть голову под подушку, накрыться одеялом – спрятаться в «домике», чтобы не нашли. Молодец я, смелая девушка, что и говорить. Мужчины остановились в коридоре, и я не выдержала – повернулась.

   Увидела его.

   Ну что сказать? Мне повезло. Кристина Романоф, растеряв где-то всю память, похоже, вытянула-таки счастливый билетик. Мой муж оказался красивым мужчиной. Нет, не так. Он был ослепительным, потому что я зажмурилась, посидела так и снова осторожно приоткрыла глаза. Изображение никуда не делось, не стало витком больной фантазии, я все так же видела его профиль, пока муж стоял боком к двери и лицом к врачу и в нескольких метрах от меня обсуждал подробности моего домашнего восстановления. На меня он пока не взглянул.

    Волосы у него темные, лицо мужественное, скульптурно вылепленное, брови прямые, густые. Высокие скулы, крепкая челюсть, слегка выступающий под ней кадык. Приличный рост. Плечи обтягивала серая рубашка с расстегнутым воротником, на бедрах сидели голубые джинсы. Такие мальчики в школе играют в позиции нападающего, я так и представила его в защите и с клюшкой для лакросса в руке, с яростно горящими глазами и искривленными в многообещающей ухмылке губами.

   Я понимала теперь, почему вышла замуж. Я верила себе, двадцатилетней, в том, что без ума влюбилась.

   Оставалось понять, как относится ко мне он.

   Сначала я попыталась определить это по тону голоса Джеймса, односложными вкраплениями разбавлявшего журчащие рекой указания доктора. Раздражают ли его бесконечные условия, которые требуется теперь со мной соблюдать, разные полезности и необходимости, которыми нужно меня обеспечить? Я напрягала слух и так, и эдак, но тщетно, потому что низкий бархатистый мужской голос звучал неизменно мягко. На губах моего мужа играла снисходительная полуулыбка, как у человека, который понимает, что его пытаются уговорить, хотя он уже и так на все согласен, и просто из вежливости не прерывает собеседника.

   Ничего странного тут, на первый взгляд, не было. В беседе с лечащим врачом мистер Джеймс Уорнот выглядел и вел себя, как нормальный человек, как любящий мужчина, готовый взять на себя заботы о больной жене. Но эта картинка не вязалась у меня с другим образом: любящие мужья звонят своим супругам и справляются об их здоровье, а не бросают на попечение врачей без личного телефона. Я помнила, как у мамы впервые стала пропадать подвижность ног и как отец суетился возле нее, возил на терапевтические процедуры, вскакивал по поводу и без, стоило ей заикнуться, что дует из окна или хочется чашку чаю.

    Наконец на меня соизволили обратить внимание. Джеймс как-то резко, без предупреждения, повернул голову, перехватил мой взгляд… глаза у него были темные, даже черные почти, и только когда он подошел ближе, ошеломленная этим парализующим впечатлением, я разглядела, что это его зрачки так сильно расширены, что затмевают радужку глаз. Каким-то подспудным чувством я ощутила, что причина реакции во мне. За красивым и спокойным внешне фасадом всколыхнулась и разлилась дикая волна чего-то необъяснимого, стоило Джеймсу Уорноту лишь на секунду встретиться со мной глазами. Любовь ли то была? Ненависть ли? По моему телу побежали мурашки, и нестерпимо захотелось обнять себя руками, чтобы согреться, но он уже говорил мне что-то под понимающую улыбочку врача и наклонялся.

   – Привет, дорогая. Как ты себя чувствуешь? – донеслось до меня с катастрофическим опозданием, словно звук неправильно наложили на картинку.

   В этот момент он меня уже поцеловал.

   На мое лицо обрушилась целая лавина новых ощущений. Я чувствовала тонкий запах древесного мужского парфюма, не ярко-свежий, бьющий в нос, а в финальных нотах, которые остаются на волосах, коже и одежде, когда верхние и центральные выветрятся; легкое покалывание почти незаметной щетины на подбородке; теплое дыхание на своей щеке; бархатное и немного влажное прикосновение самих его губ. Его пальцы больно сжали мое плечо сквозь ткань нелепой больничной распашонки, и только тогда я сообразила, что он хотел бы поцеловать меня глубже, проникнуть в мой рот языком, но не может, потому что мои губы не открыты. Я просто не додумалась открыть рот, когда он ко мне прикоснулся, и так и осталась сидеть, как младшеклассница, со стиснутыми в тонкую полоску губами, пока ослепительный мистер Джеймс Уорнот меня целовал.

   Когда он выпрямился, лицо его не выражало недовольства. Впрочем, удовольствия на нем тоже не было. Я лишь беспомощно поморгала, пока в моей голове кипело слишком много всего: много вопросов, много мыслей, много Джеймса.

   – Ну вот и славно, – всплеснул руками доктор, будто только что лично нас поженил, – все необходимые документы я оставлю у администратора, мистер Уорнот. Спасибо вам и вашей супруге за благотворительный взнос. Удачи вам, Фэй. Теперь если и окажетесь у нас, то только потому, что просто заглянули в гости, договорились?

   Он подмигнул мне и ушел, оставив наедине с неизвестностью, тем мужем, которого за меня нынешнюю выбрала двадцатилетняя я, и непонятным «Фэй», на которое я под действием сильных эмоций не очень-то обратила внимание.

   – Прости, – произнесла я, как только вспомнила, что умею говорить.

   – За что? – неподдельно удивился мой староиспеченный супруг.

   – Я тебя не поцеловала в ответ. Растерялась.

   Произнося это, я уже сумела взять себя в руки и вспомнить о намерении «не упрекать, не жаловаться, не скандалить», то есть напустила вид сдержанный и гордый. Джеймс, стоявший у кровати, посмотрел на меня долгим взглядом, и на минуту показалось, что он принял мои слова за шутку и просто ждет, кто рассмеется первым. Но я не собиралась шутить, а выдерживала вежливую оборону, извиняясь за то, что не поцеловала супруга, который на время бросил меня в больнице. Конечно, уже не осталось сомнений, что счет за лечение оплатил именно он, об этом говорили и слова врача о «документах» и даже упоминание о «благотворительном взносе», сделанном якобы от нашего общего имени, и я испытывала благодарность мужу за это, но…

   Всегда есть оно, это самое «но», во всех отношениях между мужчиной и женщиной, правда? Он вывалил за меня кучу денег, эфемерную сумму даже, если считать по меркам двадцатилетней студентки, коей, как мне до сих пор еще казалось, я была до вчерашнего дня. А мне хотелось, чтобы он просто хоть раз позвонил и спросил, как я тут без него, чтобы оставил телефон и по утрам бросал мне глупые, нежные, романтичные смски, а я бы на них отвечала сердечками. И эта проклятая, зияющая, черная дыра в моей памяти только все ухудшала, потому что, возможно, когда-то все это между нами было, и он кидал мне смски, и я забрасывала его сердечками, и именно эти теплые, прожитые нами вместе чувства дали бы мне силы сейчас все понять и не обижаться. И я бы обняла его и все простила, и он бы растаял, и мы бы быстрее нашли общий язык.

   Но передо мной стоял мужчина, у которого прошлое со мной было – а у меня с ним его не было. И я не знала, почему он готов тратить на меня свои деньги, но не свое время и внимание, я понятия не имела, каков он внутри, в душе, хороший или плохой, злой или добрый. А сидела и судорожно ломала над этими вопросами голову только потому, что испытывала горькую обиду. Мне было обидно, что из-за провала в памяти оказалось так, что я не прожила «нашу» историю с Джеймсом и не могу туда вернуться. Невозможно снова поцеловаться в первый раз. Для меня он, этот самый первый, случился вот только что, буквально пару минут назад, а для моего мужа… когда? Год, два назад? А может, и все четыре? Нельзя повторно сходить на первое свидание, второй раз впервые заняться сексом, замирая от предвкушения и трепета при виде обнаженного тела партнера. Мы словно оказались на разных временных параллелях, он улетел далеко вперед, в будущее, я застряла в прошлом, а параллельные прямые, как известно, не пересекаются.

   А мне очень захотелось, чтобы пересекались. Потому что уж не знаю, что творилось в голове у двадцатилетней меня, но сейчас, в нынешнем своем состоянии, я была просто убита мистером Джеймсом Уорнотом. Наповал расстреляна в лучших традициях жестоких боевиков. Его запахом. Его голосом. Его этим непонятным диким взглядом. Его поцелуем, когда он до боли сжал мне плечо, словно требуя очнуться и ответить. Его намерением рассмеяться в ответ на извинения. Всем тем, что я не могла логически себе объяснить, даже если бы пожелала.

   – Одевайся, – Джеймс поставил на край постели возле моего бедра большой хрустящий пакет из коричневой бумаги с логотипом известного бренда. Мои извинения он решил никак не комментировать, но, к счастью, все же и не засмеялся.

   То, что я до поры даже не заметила, что у него в руках что-то есть, говорило лишь о том, насколько он сам поглотил и занял все мои мысли. Я потянулась к пакету, отогнула краешек и запустила руку, трогая одежду. Пальцы наткнулись на жесткий прямоугольник – бирку. Все новое, только что из магазина. И, насколько я в свои студенческие времена ориентировалась в цене, стоит недешево.

   – Это подарок или ты просто сжег всю мою старую одежду? – вырвалось у меня против воли.

   Несколько секунд Джеймс смотрел на меня с явным и неприкрытым недоумением, а затем все-таки расхохотался. Смеялся он заразительно, мне даже самой захотелось улыбнуться, и только прежняя обида и удивление на то, что он не приносил и не присылал мне более прозаичных и дешевых, но и более необходимых вещей, будь то нижнее белье, зубная щетка или резинка для волос, не давали мне этого сделать.

   – Ну ладно, пошутили и хватит, – бросил он уже серьезно, прекратив смех так же внезапно, как и начал, и хлопнул ладонью по пакету, – здесь все, как ты любишь, одевайся и поехали, у меня нет времени ждать.

   В отличие от меня, извиняться он, похоже, вообще ни за что не собирался, как будто считал само собой разумеющимся, что жену не требовалось навещать. Ладно, я пообещала себе, что разберусь с этим позже, в нашем долгом и, как хотелось верить, счастливом совместном будущем. Но тут обозначилась новая проблема. Я понимала, что если у меня есть супруг, то он наверняка уже видел меня голой, но в моем, еще не успевшем переключиться с прошлого на будущее сознании, ослепительный мистер Джеймс Уорнот оставался не очень знакомым мужчиной, с которым у меня ничего, кроме недопоцелуя, толком и не было.

   Нет, я не была чертовой скромницей и девственницей, если остатки памяти не подводили, вроде бы даже в двадцать уже не являлась, разве что за четыре года, выпавшие в темный осадок, не решила сделать себе операцию по восстановлению плевы, но все равно мне показалось некомфортным обнажаться перед Джеймсом вот так, здесь и сейчас.

   – Можно попросить тебя выйти? – подняла я на него умоляющий взгляд.

   – Конечно, без проблем, – к моему великому облегчению сразу же согласился он и вышел, бесшумно притворив за собой дверь.

   Я тут же откинула одеяло и спрыгнула с кровати. Обогнула ее, взяла пакет и вытрясла содержимое на постель. Внутри оказалась красивая шелковая блузка и длинная лента к ней, которую следовало продевать в петли у горла и завязывать на пышный бант. В комплекте шла узкая юбка-карандаш, вполне сочетающаяся по цвету. Ценник, как я и предчувствовала, витал где-то на заоблачной по моим старым меркам высоте. Для верности я засунула руку в пакет и пошарила по пустому дну. Никакого белья. Интересно, мистер Уорнот вообще не в курсе, что женщины носят трусы и лифчик? Этого нет в его картине мироздания?

   Впрочем, с размером он угадал, поэтому я не без удовольствия скинула надоевшую больничную одежду и потянулась за юбкой. И тут же сзади ко мне прижалось сильное мужское тело, руки обхватили меня: одна – на шею, не позволяя отстраниться, другая – на бедра, вынуждая прогнуться в талии.

   – Думаешь, твой новый образ юной скромницы возбудит меня, Фэй? – яростно зашептал над самым моим ухом голос Джеймса, только на этот раз не было в нем ни капли мягкости, как в разговоре с врачом. Только плохо сдерживаемая сила, злость, даже зубы скрипели, а горячее дыхание обжигало мне шею сквозь пряди волос.

   Он с силой выдохнул и вдохнул, пропуская воздух сквозь стиснутые челюсти, а по моей коже сверху вниз потекла невыносимая волна жара. Горло тут же пересохло, язык машинально скользнул по губам. Я все-таки дернулась, пытаясь вырваться, но Джеймс держал крепко, и лишь едва уловимо чувствовалось, что он весь напряжен как струна, а его руки подрагивают на моем теле. Он куснул меня в шею, с силой проводя пальцами по плечу, и я с трудом преодолела желание закрыть глаза и отдаться потоку ощущений.

   – Меня не надо специально возбуждать, – продолжил он, зарываясь лицом в мои волосы на затылке. – У меня всегда на тебя стоит. Чувствуешь, дрянь? Стоит на тебя так, что не спрячешь за дверью.

   Я, конечно, чувствовала. Трудно было не ощутить ту железобетонную твердость, которую он впечатывал в мои ягодицы, до боли прижимая мои ноги к высокой раме кровати. Теперь я догадалась, почему дверь за Джеймсом закрылась так бесшумно – он не защелкнул ее до конца и распахнул, как только понял, что настал нужный момент. Но смутило меня уже другое. «Фей», повторенное два раза, сначала доктором, теперь уже мужем, наконец достучалось до моего перегруженного информацией сознания.

   – Меня зовут Кристина! – прошипела я тоже сквозь зубы, отталкиваясь кончиками пальцев от постели, будто балансируя на краю, где с искусством опытного кукловода удерживал меня вмиг обезумевший Джеймс Уорнот.

   Он еще раз выдохнул мне в затылок, и этот выдох почему-то показался мне больше похожим на хрип, словно в горле моего мужа закончился весь воздух, а затем безжалостно сминавшие мое тело пальцы разжались, а давление на бедра ослабло. Условная свобода, потому что горячий, грубый рот Джеймса еще жег кожу за моим ухом, внизу живота плескалась бурлящая река, кровь токами пульсировала под кожей на сдавленном плече – все так же, как и в его объятиях, только уже в моем воображении.

   – Конечно Кристина, – тихо произнес муж мне в спину и неловко пригладил взлохмаченные им же самим пряди волос. – Кто же еще.

   Он отступил, и когда я, дрожащая и задыхающаяся, решила оглянуться через собственное влажное и холодное от резко выступившего пота плечо, никого в комнате уже не было, а дверь оставалась закрытой. Я обмякла и согнулась над постелью, комкая приятную плотную ткань юбки в пальцах. Мне требовалось немного времени, всего пара секунд, чтобы прийти в себя и обдумать случившееся.

   Даже необъяснимая ярость Джеймса, даже его грубое «дрянь», обращенное ко мне, не царапнули так, как чужое, незнакомое моему уху имя. Вкупе с четырехгодичным провалом в памяти это могло бы заставить кого угодно на моем месте вновь покрыться мурашками, задуматься о паранормальных вещах навроде того, что я проснулась в чужом теле, если бы совершенно точно, прихорашиваясь перед зеркалом с утра, я не видела собственное лицо, а принимая душ, не узнавала свои руки и ноги, живот и грудь. У меня имелась вполне узнаваемая родинка на бедре, и еще с детских лет оставался шрамик на предплечье. Но когда два разных человека вскользь называют тебя иначе, чем ты привыкла, это заставляет задуматься волей-неволей. Двадцатилетняя Кристина, куда же ты привела нынешнюю меня?!

   Успокоившись, я втиснулась в юбку, накинула на голое тело блузку и повязала перед зеркалом бант. Ощущение красивой, качественно скроенной и сшитой одежды, которая удобно легла по фигуре, было, конечно, непередаваемо приятным, но после атаки Джеймса соски бессовестно пронзали тонкую шелковую ткань, и потому хотелось постоянно держать руки скрещенными на груди. Но вместо этого я подошла к двери, распахнула ее и предстала в таком виде перед мужем, дожидавшемся в коридоре.

   – Я готова.

   Он смерил меня взглядом с головы до ног, а затем молча отвернулся. Я всунула ноги в туфли, стоявшие тут же, в уголке возле тумбочки. Эти туфли, в отличие от прочих вещей, Джеймс не забирал, и они остались со мной после катастрофы. Я умышленно выбрала глобальное слово «катастрофа», а не более простое «авария», чтобы обозначать то, что разорвало мою жизнь на две неравные части, и решила пользоваться им и впредь – это позволяло мне чувствовать себя героиней непростых событий, а не жертвой.

   Туфли на длинной тонкой шпильке, с округлым носом на небольшой платформе и украшенной металлическими шипами пяткой, не очень подходили к моему нынешнему костюму и несли на себе печать той самой катастрофы. Некоторые из шипов помялись, а сбоку по всей длине правой туфли проходила длинная глубокая борозда, взлохматившая тонкую кожу. Но их принесла мне все та же добрая медсестричка, которая, как оказалось, любовно вымыла и натерла обувь средствами по уходу, постаралась загладить царапину, чтобы не так бросалась в глаза, и с таким придыханием все время повторяла «это же Джимми Чу-у-у», что я и сама начала верить, что отказаться от выживших вместе со мной туфель будет по меньшей мере кощунством. По палате я ходила в больничных мягких тапках, поглядывала на идолов моды украдкой и предвкушая час, когда придется их надеть. Кроме того, «предусмотрительный» мистер Уорнот об обуви для меня вовсе не побеспокоился, так что медсестричка поступила мудро.

   Почему я столько времени уделила рассказу о каких-то туфлях, спросите вы? Едва ли меньше, чем описанию странного поведения мистера Уорнота. А вот в том-то и дело. Меня цепляло все, что выглядело странным, и даже туфли не стали исключением. Когда я, уже полностью одетая в новое, засунула ноги в высокий подъем, непрошеные мысли снова запрыгали в голове. В таких туфлях, с головокружительным изгибом колодки, с шипами на пятке, с тонкой кожей, нежно, но крепко облегающей пальцы ног, девушки пьют коктейли в ночном клубе, сидя на круглом барном стульчике у стойки. В подобной обуви позируют для фотосессий (желательно стоя на коленях, чтобы снизить нагрузку на ступни). Как я могла сесть в пафосных Джимми Чу за руль и при этом управлять педалью без угрозы вывиха лодыжки? Или, может, именно в них, проклятых, и стоит искать причину катастрофы? Я не справилась с управлением, перепутала газ с тормозом, улетела в кювет? Двадцатилетняя Кристина, вообще-то, была старомодным и достаточно осторожным водителем, чтобы творить подобные безумства.

   Конечно, я могла их снять, скинуть на пол при вождении, чтобы после остановки надеть обратно, но тогда они так и остались бы валяться там, в искореженной машине, откуда меня извлекли. Вряд ли сотрудники службы спасения стали бы с придыханием «это же Джимми Чу-у-у» выцарапывать их из-под погнутой рулевой колонки и бережно надевать на ноги мне. Нет, туфли надежно сидели на своей хозяйке и не покинули ее даже в тяжелую минуту.

   В отличие от близких людей?..

   Джеймс взял меня под локоть, и очень своевременно – без него я бы по коридору на такой шпильке далеко не ушла. Сам он шел ровно и уверенно, и я невольно позволила ему, как главному и сильному в нашей паре, держать меня в вертикальном положении и вести. Встречный персонал нам улыбался, как улыбаются приятной картинке для глаз. Администратор за стойкой выдала документы, и тут ко мне подлетела моя медсестра с журналом в руках.

   – Вы не оставите автограф? – улыбнулась она, протягивая мне периодическое издание и ручку.

   Я взглянула на обложку и узнала себя. Точнее, свое лицо узнала, потому что женщина, принявшая стандартную модельную позу – одна рука на бедре, корпус на три четверти к объективу – совершенно точно не могла быть мной. Во-первых, я не снималась для обложек модных журналов в прошлом, во-вторых, каким образом на мне держалось это платье? Оно казалось состоящим из единственной тонкой черной полосы ткани, обернувшей бедра и грудь в нужных местах, но открывшей ноги и живот и прилипшей к телу без помощи каких-либо бретелей или застежек. «Фэй: мода начинается с меня!» – гласил броский заголовок среди прочих тем журнала.

   Черт, чем мне не угодило собственное имя?!

   Тем не менее, я взяла ручку и оставила каракулю на животе разодетой Кристины. Медсестра поблагодарила меня и пожелала на прощание всяческого здоровья, затем рассыпалась перед Джеймсом, который взирал на происходящее с равнодушием и скукой, будто привык к подобным сценам уже давно. Стоп, а его-то за что благодарить? Я понимала радость врача, получившего денежное вливание для своего отделения, а, возможно, и для себя лично, но младший персонал… или ей он тоже за что-то заплатил? Кажется, подобные ощущения называются манией – хорошая же меня ждала перспектива, если все так и пойдет дальше.

   – Ты готова? – спросил муж, когда мы спустились вниз, в белое больничное фойе, и пошли от лифта к большим стеклянным дверям выхода, за которыми щебетал, палил жаром и цвел солнечный майский день.

   «К чему?» – хотелось удивиться мне, но в этот момент группа людей, поджидавших кого-то на ступенях, бросилась навстречу, защелкали десятки затворов, и зарево множества вспышек больно обожгло глаза.

   – Это правда, Фэй? – кричали мне со всех сторон, пока Джеймс подобно ледоходу прокладывал нам путь среди не желающих расступаться глыб и льдин. – Это правда, что вы принимали наркотики? Вы сели за руль в состоянии опьянения? Это вы сбили ту девочку на дороге? Вы поссорились с мужем? Вы намерены продолжать карьеру? Что означает ваше заявление? Фэй? Фэй? Фэй?!

   Когда мы добрались до автомобиля, и я рухнула в салон, меня снова трясло.

   – Что они говорят? – вцепилась я в мужа, как только тот занял место водителя. – Какая девочка? Какие наркотики? Что произошло на самом деле?

   Он нецензурно выругался. По стеклам и крыше автомобиля мелко стучала дробь чужих кулаков, нас фотографировали даже в салоне – меня, испуганно схватившую его за рукав, и его, сердито дергавшего рычаг переключения скорости.

   – Не обращай внимания, – процедил Джеймс, сдавая назад с риском подмять кого-нибудь под колеса, – твоя свита просто выполняет свою работу, разве нет? Пиарит тебя на чем свет стоит, даже черным пиаром.

   Мы вырвались из оцепления, выехали с больничной стоянки на проезжую часть и понеслись подальше от толпы журналистов. Я оставила рукав мужа в покое и села поудобнее, нервно заламывая пальцы рук. Отрицать очевидное уже бессмысленно. Я стала другой за прошедшие годы. Неузнаваемо другой. Такое бывает?!

   – Значит, я теперь Фэй… – произнесла я вполголоса и покосилась на Джеймса в надежде, что тот поддержит разговор, объяснит мне сейчас эту несусветную глупость, и все окажется банальным недопониманием, глупой шуткой, но он упрямо молчал и следил за дорогой. – Знаешь, мне надо кое о чем тебя предупредить…

   – Да? – вот теперь он повернулся, наплевав на риск пропустить светофор, а в глазах зажегся неподдельный интерес и, как мне показалось, даже предвкушение, будто он только и ждал этого момента.

   – Да, – я пожала плечами, – лечащий врач, наверное, уже сообщил тебе… моя память… я не помню, что случилось.

   – Ах, память, – он разочарованно и опять как-то зло ухмыльнулся. – Да, мне сказали. Ты ничего не помнишь. Но это ведь временно, да, Фэй? Ты ведь скоро станешь прежней?

   – Кристина, – тихо, но твердо поправила я, глядя ему в глаза. – Я не знаю, когда все вспомню. Но постараюсь.

   Джеймс раздраженно дернул головой, возвращая внимание на дорогу. Я сидела рядом с ним, свернувшись на широком удобном сидении в клубок, закусив костяшки пальцев, и разглядывала его мужественный профиль. Не так давно он целовал меня до холодного пота и противной дрожи в ослабевших коленях, этот мужчина, состоящий из противоречий. Он хочет меня – и в то же время отталкивает. Вроде бы заботится – а вроде бы и нет. Я бы засомневалась, что мы на самом деле супруги, если бы не абсолютная, железобетонная уверенность всех окружающих, что мы пара, что мистер Уорнот рядом со мной находится на своем законном месте. Нас узнавали – и персонал больницы, и журналисты – и это убедило меня, что человек, назвавшийся мне супругом, не подставное лицо.

   – Ты бы помог мне вспомнить, если бы рассказал немного, – робко предложила я.

   – О чем?

   – О нас. Как давно мы женаты?

   Джеймс выстрелил в меня коротким взглядом, значение которого я не смогла понять.

   – Три с половиной года.

   Значит, три с половиной… Двадцатилетняя студентка Кристина стала замужней достаточно скоро после того, как поднялась по ступеням университета в последний известный мне день. Может, это все-таки та любовь, о которой мне мечталось?

   – Мы хорошо жили? Это был брак по любви?

   Уголок губ Джеймса дрогнул, его рот искривился, видимо, обозначая улыбку.

   – Любовь с первого взгляда, – заговорил он негромко и вкрадчиво, вглядываясь в дорогу, – с того момента, как мы столкнулись в твоем любимом кафе. Мы были счастливы. Очень. Я каждый день не мог дождаться вечера, когда снова увижу тебя. А твои маленькие сюрпризы? Ты обожала устаивать мне их. В свадебном платье ты была очень красивая.

   Конечно, мне хотелось петь от этих слов. Да! Да! Мы любили друг друга! Мы друг без друга жить не могли! Часть меня после катастрофы еще оставалась той двадцатилетней Кристиной, которая обожала сидеть на подоконнике по вечерам с чашкой какао на коленях, смотреть в темноту и грезить о принце.

   – А почему я попала в аварию? Мы поссорились из-за чего-то? Я психанула и села за руль, да?

   Джеймс помолчал, улыбка, как приклеенная застыла на его лице.

   – Я не знаю, – ответил он, наконец, ровным голосом. – Меня в тот вечер не было рядом.

   Ладно, невозможно же узнать ответы на все вопросы сразу, здесь и сейчас. Если он не мог или не хотел пока рассказывать мне правду, я решила выведать хоть что-нибудь еще, все, что сумею. Взгляд упал на руки Джеймса, державшие руль: часы на запястье, длинные, сильные пальцы, на безымянном левой руки поблескивает тонкое кольцо из белого золота.

   – А где мое обручальное кольцо? Тебе его отдавали вместе с другими моими вещами?

   Я надеялась, что этим вопросом убью двух зайцев: получу информацию и плавно подведу-таки мужа к необходимости объясниться за свое поведение. Но Джеймс лишь пожал плечами.

   – Нет. Его там не было.

   «Так почему же ты вообще их забрал?!» – захотелось вдруг завопить мне, но я сдержалась. Вместо этого коснулась его бедра. От прикосновения Джеймс слегка вздрогнул, и я в который раз подумала, что внутри он далеко не так спокоен, каким хочет казаться.

   – Можно я посмотрю твое?

   Остановившись на светофоре, он протянул мне руку, тонкий ободок выделялся на загорелой коже. Я провела кончиками пальцев по рельефной поверхности, покрутила вокруг оси – наверх выползли буквы, прежде спрятанные со стороны ладони. «Хантеру от Фэй».

   – Мое кольцо похожее? – спросила я.

   – Они парные.

   – Что написано на моем? – я неохотно подняла взгляд. Дышать одним воздухом в салоне с непонятным мне мистером Уорнотом и не покрываться липким потом не удавалось. – «Фэй от Хантера»?

   Джеймс отобрал руку и кивнул, трогаясь с места на зеленый.

   – Значит, я – Фэй?

   – Угум.

   – А ты – Хантер?

   Он ядовито усмехнулся моим попыткам корчить из себя Капитана Очевидность.

   – Выходит так.

   – Кто придумал нам эти дурацкие клички?

   Несколько секунд Джеймс занимался тем, что увлеченно следил за дорогой. Пожалуй, даже чересчур сосредоточенно.

   – Значит, это правда? Врачи не ошиблись? Ты совсем ничего не помнишь?

   Мне стало обидно. Выходит, первому моему признанию он не поверил?!

   – Я бы не стала тебе врать, Джеймс, – проворчала я и отвернулась к окну.

   – Ну конечно, – снова ровным голосом отозвался он, – само собой, Кристина.

   Почему-то мое родное, привычное имя прозвучало в его устах, как издевка. Я уже слышала, как он называет меня «Фэй» – содрогаясь от злости и возбуждения при этом. Фэй волновала его, к ней Джеймс не умел оставаться равнодушным. «Кристина» он произносил, будто обращался к пустому месту, и от этого мне становилось обиднее и больнее вдвойне.

   – Можешь дать мне телефон? – не попросила, потребовала я, а когда муж повернулся, даже руку вверх ладонью протянула. – Мой телефон. Верни его.

   – У меня нет его с собой, – отмахнулся он.

   – Тогда свой. Дай, пожалуйста.

   – Зачем?

   – Сделать один звонок. Родителям, – я с трудом держала себя в рамках «не жаловаться, не скандалить, не просить», хотя очень мечтала их нарушить. – Дашь?

   Он вынул из кармана брюк мобильник и вручил мне. Я разблокировала экран, попутно размышляя, что и в технике за четыре года произошли изменения. Впрочем, с меню справиться удалось, и в трубке зазвучали гудки. Мамин телефон был так же выключен, а вот отец ответил после третьего гудка.

   – Джейми, сыночек, рад тебя слышать! – проворковал он таким до боли знакомым мне голосом, выговаривая слова с характерным русским акцентом: все согласные – твердые. Папа родился у бабушки уже здесь, но из-за того, что она активно вращалась в кругах русской общины, с детских лет перенял такую манеру речи и уже не смог, а может, и не захотел разучиться. Да, папин голос я бы узнала из миллиона других.

   К моей уже и так двухтонной обиде, добавилась третья тонна. Я была единственным ребенком в семье и на вполне законных основаниях привыкла, что вся родительская любовь, все обожание и вся забота достаются лишь мне. Это меня на протяжении двадцати лет звали «Кристиночкой» и «доченькой», это на мои звонки отвечали с радостью и облегчением, а теперь выяснилось, что мистер Уорнот стал для папы «Джейми» и «сыночком»?! Да, мелкая детская ревность в два счета охватила и сожрала мое нутро, и я бы очень удивилась, если бы у кого-то на моем месте получилось иначе.

   – Это не Джейми, папа, – протянула я, – это я.

   – А, это ты, Фэй, – возможно, мне под действием обиды лишь почудилось, но пыл в голосе отца поостыл.

   – Это я, Кристина! – уже не сдерживая эмоций, возмутилась я. И папа туда же! Зачем он называет меня дурацкой кличкой, которую никто не применял в нашей семье прежде?!

   – Да-да, я узнал. Джейми рядом? Передай ему трубочку?

   И это тоже было странно, как шипастые туфли и четырехгодичная тьма вместо прожитых дней. Папа предпочитал пообщаться не со мной, а с моим мужем? Неужели и он почему-то решил, что во внимании я не нуждаюсь?!

   – Папа, – позвала я, все еще надеясь перетянуть одеяло на себя, – как ты себя чувствуешь? Как мама?

   – Все в порядке. Дай мне поговорить с Джейми? Почему ты взяла его телефон?

   «Потому что у меня отобрали собственный! – хотелось орать мне. – Потому что я не узнаю этот новый мир и новых людей в нем, а они не узнают меня! И потому что первым делом, как только смогла, я пыталась до вас достучаться! До тебя и мамы! Но, похоже, вы и не собирались ждать вестей от меня…»

   Я послушно передала трубку мужу, и тот поднес аппарат к уху, оставив одну руку на руле и поглядывая то на меня, то на дорогу.

   – Да, забрал. Да, в порядке, – он засмеялся, обнажая ровные белые зубы, – как обычно, само собой. Я справлюсь. Я позвоню. Обязательно. Всего хорошего, Николай.

   – Что хотел от тебя папа? – уныло спросила я, когда беседа закончилась.

   Джеймс небрежно сунул телефон в карман.

   – Удивлялся, что ты позвонила.

   – Чему удивляться? – я шмыгнула носом. – Мне кажется, он знал, что я попала в больницу.

   – Знал, – не стал спорить муж, – все знали. Твою аварию широко освещали в прессе.

   Широко освещали в прессе, отец знал – и даже не спросил меня о самочувствии перед тем, как попросить передать телефон. Я его спросила, а он меня – нет, словно и не волновался вовсе. Да что же это с ними со всеми происходит? Почему? Почему? Почему?!

   Я снова отвернулась к окну, чтобы Джеймс не увидел слезы обиды на моих глазах. И, пожалуй, слезы страха от ощущения, что лечу вниз с огромной высоты, кувыркаясь в воздухе без надежды на спасение или какую-нибудь опору. У каждого есть якоря, которые держат в привычной гавани и дают ощущение безопасности существования. Это родители, друзья, да даже знакомая девчонка за стойкой в ресторане быстрого обслуживания, уже наизусть выучившая, какой сорт кофе наливать вам по утрам, когда вы забегаете к ней перед работой. Это любимые джинсы, прослужившие уже года три, на которые хочется молиться, чтобы не порвались, – ведь они приносят удачу во всех начинаниях. Это еженедельное вечернее пятничное шоу по телику. Примелькавшиеся лица, придуманные для себя приметы, продолжения историй, за которыми надо регулярно следить, звонки от родных и близких с одними и теми же «как дела?» и «когда увидимся?». Крохотные штрихи, едва заметные глазу детали, но вкупе они и составляют огромное полотно под названием простая человеческая жизнь, а у меня их теперь не было, все вокруг казалось непривычным, незнакомым, чужим. И боялась я, что вернуть их обратно не смогу.

   – Папа сердится на меня, – высказала я догадку, потому что проговорить мысли вслух означало их упорядочить и это здорово успокаивало. – Те люди у больницы… журналисты… они не придумали, да? Папа сердится на меня за то, что я сделала что-то плохое, вот и не хочет общаться. Я сидела на наркотиках?! Я на самом деле кого-то сбила?! Насмерть? Да?!

   – Наркотики? – тут же фыркнул Джеймс. – Фэй, ты слишком любишь себя, чтобы портить наркотиками внешность.

   Я могла бы привести ему примеры, когда лучшие девушки из модельного бизнеса заканчивали карьеру в различных клиниках по борьбе с анорексией и наркозависимостью, но в этот момент он весь как-то подобрался, внимательно изучая что-то в зеркале заднего вида.

   – Кто-то из твоей свиты не хочет оставлять тебя так просто, да? – процедил Джеймс и резко выкрутил руль, сворачивая в узкий переулок с односторонним движением.

   Я уже поняла, что «моей свитой» он называет журналистов, и, приглядевшись в боковое зеркало, заметила, как за нами повернул голубой кадиллак с тонированными стеклами. Человека или людей внутри машины разглядеть не получалось. Все мои непролитые слезы мгновенно высохли.

   – Твои знакомые, да? – поинтересовался муж каким-то недобрым голосом, ловко петляя в лабиринтах периферийных улиц. – Знаешь, кто это?

   – Нет, – ответила я, так как ничего другого ответить и не могла. Я и себя-то толком теперь не знала.

   – Он же был на стоянке перед больницей. Не заметила? – допытывался муж, а затем коварно ухмыльнулся. – Ничего. Сейчас оторвемся.

   На миг я почувствовала, что мне и не хочется «отрываться». Возможно, люди в голубом кадиллаке сумели бы пролить свет на недостающие эпизоды моей биографии? Мне же надо знать, из-за чего так сердиты на меня родители! Да, слышать правду будет больно, но она стала бы моим первым якорем среди бушующего моря неизвестности, и, зная о своих ошибках, я могла бы постараться их исправить. Но Джеймс владел рулем ловко и уверенно, он прекрасно ориентировался даже в самых путаных закоулках, где мне и бывать-то прежде не приходилось, и каким-то образом вдруг оказалось, что мы вновь едем по главной улице, а преследователей за нами больше нет.

   – Ты как Джеймс Бонд, – сухо заметила я, наблюдая, как муж сияет торжеством, добившись успеха.

   Джеймс улыбнулся мне мимоходом и расслабленно теперь уже закурил. Он откинулся на сиденье, держа одну руку на руле, а другую, с сигаретой, опустив за окно, а я смотрела, как дым плавно вытекает между его приоткрытых губ, а легкий ветерок треплет расстегнутый воротник рубашки, и внезапно поняла, что сейчас узнала о нем немного больше.

   – Ты любишь, чтобы всегда было по-твоему?

   Он бросил на меня короткий взгляд и пожал плечом, но мне и этого хватило. Конечно, чертов ослепительный мистер Уорнот пришел в бешенство от того, что за ним едет кто-то, кому он не давал разрешения на преследование, и поэтому сделал все, чтобы отбросить «хвост». Не потому, что беспокоился о том, что журналисты меня атакуют, хотя мне приходила в голову и такая мысль, а просто потому, что предпочитал сохранять при себе все свои свободы, в том числе и свободу личного передвижения.

   Наконец, мы подъехали и припарковались у шестнадцатиэтажного кондоминиума, расположенного в одном из жилых кварталов, и мое сердце снова запрыгало от волнения в груди. Что ждет меня там? Каким окажется мое знакомство с жилищем, привычным, наверное, для двадцатилетней меня и таким чужим для нынешней? Вместе с Джеймсом я поднялась в скоростном лифте с зеркальными стенами на двенадцатый этаж и оказалась перед дверью, которую мой супруг открыл своим ключом. Я с трудом заставила себя перешагнуть порог – колени стали ватными, пришлось сделать вид, что во всем виноваты «Джимми Чу-у-у», а никак не их хозяйка.

   Квартира оказалась студией, достаточно просторной, но не огромной. Слева от входа находилась кухонная зона со всем положенным оборудованием и дверь на балкон, посередине шла зона гостиной, а справа вдали – спальная. Мне хватило опыта, чтобы понять, что над интерьером работал дизайнер: оформление выполнили в серых и бежевых тонах, подобрали соответствующую мебель, все выглядело сдержанно и строго и скорее по-мужски, чем по-женски.

   – Значит, мы живем здесь? – вымолвила я и прошлась вперед под перестук чудовищных каблуков собственных туфель.

   Джеймс молчал, видимо, опять не желая комментировать очевидное, а я просто побоялась, что если так и останусь на пороге, то трусливо сбегу на улицу, поэтому очертя голову ринулась в бой. Добралась до спальной зоны, отодвинула в сторону дверцу шкафа-купе: похоже, то была половина Джеймса, потому что взгляду предстал ровный ряд из нескольких костюмов и чистых сорочек. Повернулась, изучая аккуратно застеленную кровать, установленный перед ней широкоэкранный телевизор, и застыла, заметив, как смотрит на меня муж: словно я превратилась в заблудившуюся в чаще лань, а он – в тигра, готового к броску. Сглотнула, пошатываясь на высоте неудобных туфель.

   – Ничего не узнаешь? – вполголоса поинтересовался Джеймс, и я только помотала головой, не находя слов для ответа. Он резко развернулся, будто с усилием отрывал себя от меня, и пошел в сторону кухни. – Тебе надо выпить.

   – Врачи не рекомендовали мне пить, – бросила я вдогонку, слушая грохот крови в ушах.

   Вот и наступил тот неудобный момент, о котором я старалась не думать по дороге сюда. Мы с Джеймсом наедине в нашей (или только его?) квартире и считаемся супругами, а супругам положено вести вместе общий быт, разговаривать о чем-то и… тут я посмотрела на широкую, какую-то неуютную и холодную кровать. Или она казалась мне таковой из-за неловкости, которую я испытывала к Джеймсу? Меня не отпускало ощущение, что мы с ним – мимолетные знакомцы, притащившиеся домой из ночного клуба после получаса общения: на этой стадии легко залезть в постель, но очень трудно продолжать вести беседы. И, по крайней мере, заваливаясь с мужчиной на одну ночь любви, ты совершенно точно знаешь, что даже если тебе и будет за свое поведение стыдно, это решится просто – завтра утром ты убежишь отсюда и больше никогда его не увидишь.

   А мне бежать было некуда.

   Джеймс, тем временем, схожих проблем не испытывал. Он вынул из холодильника бутылку шампанского, умело ее открыл и наполнил два бокала. Удерживая их за тонкие высокие ножки, приблизился ко мне. Пузырьки длинными извилистыми струйками бежали со дна наверх, и я, как загипнотизированная, следила за их танцем. Все, что угодно, лишь бы не смотреть в глаза мистеру Уорноту, мужу двадцатилетней Кристины, но не моему.

   – Очнись, – тихонько рассмеялся он.

   Я послушно подняла взгляд, выбрав очень удобную точку на его слегка небритом подбородке, прямо под нижней губой.

   – Доктор говорил, что мне пока не следует…

   – Выпей, Кристина, – голос Джеймса звучал мягко, и это тоже заставляло меня дрожать. – Ты вся как комок нервов. Отметим твое выздоровление.

   – Почему ты не приходил? – стиснула я кулаки.

   Что-то подспудное, интуитивное, пусть небольшой, но все же опыт прошлых лет говорили мне, что когда мужчина говорит так тихо и мягко и подходит к женщине с двумя бокалами шампанского в руках, это может закончиться по-разному. Хорошо или плохо – смотря с какой точки зрения поглядеть. И да, черт возьми, мне нравился Джеймс, нравился с самой первой секунды, как я увидела его через проем больничной двери, сотрясаясь от страха в палате – и именно потому, что он мне нравился, я не хотела представлять, что мы сейчас займемся любовью на одну ночь. Я хотела сначала понять его, проникнуть в его душу, убедиться, что мы сможем сосуществовать бок о бок долгое время – и тогда смело отдаться всем диким фантазиям, которые он рождал в моей голове, когда криво ухмылялся, или темнел глазами, или расслабленно курил за рулем.

   Я хотела ощутить себя миссис Джеймс Уорнот в полном смысле этого слова и поэтому решила все-таки отступить от прежнего плана, который составила, еще не понимая нынешнего положения, и заняться любимым делом всех супруг. Я решила выяснить отношения.

   – Куда не приходил? – уточнил Джеймс, как показалось моему воспаленному воображению, с легкой издевкой. Наверное, он злился, что я заставляю его стоять в глупой позе с двумя бокалами в руках и не уступаю.

   – В больницу. Почему ты не навещал меня? Ни разу за все время!

   Я по-прежнему смотрела в точку на его мужественном подбородке, но на секунду все же отвлеклась и заметила, что его брови удивленно ползут вверх.

   – Потому что ты бы этого не захотела, Фэй! Ты же не любишь, когда тебя видят больной или усталой! Я был уверен, что ты и сама меня не ждешь.

   – Да? – растерянно протянула я. Вот уж никогда бы не подумала! Кристина-Кристина, ты же была нормальной девочкой, которая никогда не отмахивалась близких лишь потому, что тебя, видите ли, узреют больной! – А почему ты забрал все мои вещи?

   – Потому что ты любишь все новое. Это же твой пунктик, Фэй! Та одежда была грязной, я выбросил ее, не раздумывая. А ты бы надела ее второй раз?

   Я пожала плечами. Новое, значит. Да уж, пакет со свежекупленными вещами как нельзя лучше вписывался в версию.

   – А почему не купил белье?!

   Нижняя губа Джеймса, которую я прожигала взглядом, дернулась в ухмылке.

   – Ты не носишь нижнего белья.

   Черт. Черт, черт, черт! Мне совершенно не нравились мои новые пристрастия. Нет, я не возражала против принципа покупать все новое, раз уж супруг так спокойно этому капризу потакал, и вполне обошлась бы без нижнего белья, устраивая любимому сюрприз только для двоих, но при выписке из больницы, а вдобавок и под обстрелом напавших журналистов я чувствовала себя голой! И сейчас тоже себя такой продолжала ощущать, стоя лицом к лицу с Джеймсом, потому и заставляла его оставаться с шампанским по другую сторону придуманных мной же баррикад. Хотя, судя по ответам, он все-таки заботился обо мне, исходя из моих же собственных привычек, а не отвернулся, как бессовестная скотина, которой – так, на секундочку – я тоже приготовилась его представить.

   – Почему ты назвал меня дрянью? – выпалила я последний, самый сокровенный вопрос. – В палате… почему ты… за что?

   Джеймс молчал, и я чувствовала его прямой, в отличие от моего, взгляд на своем лице, и воздух между нами снова становился горячим, густым и сахарно-сиропным, и сердце мое колотилось, через силу качая бурлящую кровь, но я тоже сохраняла молчание и ждала ответа. И решила, что буду ждать хоть до старости, но заставлю мистера Уорнота ответить.

   – Мы поссорились, – наконец разлепил губы он. – Накануне дня, когда ты попала в аварию. Я пришел к тебе, все еще помня об этой ссоре. А ты?

   Я покачала головой и робко подняла взгляд чуть выше, на кончик его прямого носа.

   – Из-за чего мы поссорились?

   – Из-за чего ссорятся все пары, Фэй? – усмехнулся он и в очередной раз протянул мне бокал. – Кто-то что-то сказал, слово за слово, все вспыхнуло и понеслось под горку. Выпей. У тебя дрожат губы. Ты как напуганный котенок.

   Когда я взяла бокал, наши пальцы соприкоснулись.

   – Ты мог бы больше не называть меня «Фэй»? – попросила я и осмелела вконец: посмотрела Джеймсу прямо в глаза поверх ободка бокала, делая совсем крохотный глоток, едва смочив спиртным кончик языка. – Спасибо.

   Мы продолжали стоять, глядя друг другу в глаза, и по закону жанра теперь, когда некоторые недопонимания развеялись, мне следовало его поцеловать или обнять хотя бы. Но первой вешаться на шею Джеймсу я не желала, а он активных шагов не предпринимал, наслаждаясь лишь тем, что разглядывал меня в упор, словно сверлил взглядом самую душу, и поэтому решать что-то пришлось самой.

   – Можно я посмотрю, какой здесь вид? – сжимая во вспотевших пальцах бокал, я обогнула Джеймса и пошла к балкону.

   За стеклянной дверью вовсю жарило майское солнце, лучи падали из-под защитного козырька на белоснежный борт балкона и на большую часть выложенного кремовой плиткой пола. Места здесь хватило, чтобы уместился шезлонг, и еще осталось для свободного передвижения от одной до другой боковой стенки. Я отодвинула створку двери, но выходить на солнце не стала, лишь прислонилась спиной к косяку, вдыхая свежий воздух полной грудью. Шезлонг выглядел, как явно «женская» вещь на фоне общего «мужского» декора, и я подумала, что во всей этой квартире он был именно моим. Наверное, именно здесь я любила проводить свободное время, наверняка загорала на солнышке с книжкой в руках каждые выходные. Читать я обожала, глотала книги, почти не прожевывая, как смеялась мама, поэтому уголок для чтения показался мне уютным и привычным местечком из прошлого. Якорем, которого я так ждала.

   Здание, стоящее напротив, тоже было жилым, ряд его ровных панорамных окон выглядел одним сплошным зеркалом, отражающим все вокруг. Интересно, не смущало ли меня чувство, что где-то там, за этими зеркалами, за мной наблюдают? Кто-то же наверняка подходит к окну, поглядывает на балконы соседей, а они в кондоминиуме все одинаково не застеклены. Обычно, в минуты отдыха прежняя я все-таки предпочитала уединение, запираясь с книжкой в ванной, например, или удобно устраиваясь в постели, хотя могла читать и в парке на скамье и в кафе, пока ждала подругу. И все-таки нет – в парке или в кафе я обычно зачитывалась конспектами лекций. Учитывая то, как весело мы, студенты, проводили вечера, готовиться к урокам приходилось днем каждую свободную минуту, чтобы не вылететь в конце года.

   Задумавшись, я совершенно не слышала, как подошел Джеймс, и опомнилась, только когда он коснулся моего лица. Обе его руки уже были свободны, и я вцепилась в свой бокал с утроенной лихорадочностью, когда Джеймс повернул мое лицо к себе, наклонился и чуть помедлил, будто бы размышляя, стоит ли целовать в губы. На этот раз я приоткрыла рот заранее, не уверенная, что не опозорюсь, как в прошлый. Джеймс мягко ухмыльнулся, вынул уже теплый бокал из моих стиснутых пальцев и отбросил в сторону – только со звоном разлетелось по кремовой плитке стекло и разлилась прозрачная жидкость.

   – Помнишь, как я имел тебя двумя пальцами в туалете ночного клуба?

   Он говорил это так, будто воспоминание выходило приятным для нас обоих, но я не стала скрывать изумление.

   – Нет.

   Джеймс помолчал, изучая мое лицо, словно искал там какие-то ответы. Неужели по-прежнему не верит?!

   – Положи мне руки на шею.

   Впрочем, он сделал это сам. Взял меня за запястье, заставил обвить его руками, прижался всем телом, вдавливая мою спину в жесткий косяк балконной двери. Я запрокинула голову, отдаваясь его губам безраздельно. Не то чтобы вдруг осмелела и передумала, просто поняла, что поздно бежать. Джеймс меня не отпустит. Да у него и есть все права меня не отпускать, он носит на руке кольцо, которое доказывает, что мы принадлежим друг другу, и где-то у меня должно быть второе, парное. Для него это обычный и привычный акт супружеской любви, а для меня – интрижка с мимолетным знакомцем, и как же далеко мы на временных параллелях оказались!

   Джеймс уверенно раздвинул мои губы, тронул язык своим языком. У него был божественный вкус. Мне некстати вспомнилось, как врач наставлял моего супруга в правилах домашней адаптации: воздержание от спиртного и резких эмоциональных потрясений шли в том списке не на самых последних ролях. И что же сделал мой муж? Доставив домой, он первым делом откупорил шампанское, а потом начал целовать, зная, наверняка зная, от чего у меня так трясутся колени.

   Я вцепилась в плечи Джеймса, задыхаясь. Не прекращая поцелуя, он поднял руку, безошибочно нашел бант у моего горла, потянул за ленту. Шелковая полоска с едва слышным шорохом поехала в петле, как длинная змея, медленно разворачивающая кольца. Казалось, я схожу с ума от головокружения. Развязав бант, Джеймс просунул указательный палец в петлю – я ощущала его прикосновение в ямочке между ключиц – а затем резко дернул на себя и вниз, окончательно освободив от ленты.

   – Постой. Подожди, – я с трудом оторвалась от него, облизывая распухшие горячие губы, хватая ртом воздух и снова избегая смотреть куда-нибудь выше его подбородка. – Я не могу так сразу.

   – Почему? – одной рукой Джеймс пригладил волосы мне за ухо, его пальцы нежно ласкали пряди, трогали чувствительную кожу так, что уже этим причиняли невыносимое удовольствие, но, скосив глаза, я увидела, как сильно сжалась в кулак другая его рука, с лентой от моей блузки. Костяшки побелели и на тыльной стороне кисти вздулись багровые веревки жил.

   – Потому что… – я едва могла собрать мысли в голове, – я тебя не знаю… я тебя не помню…

   – Зато я тебя помню.

   – Я не могу так сразу!

   – А я могу.

   В мгновение ока он обмотал ленту вокруг моей шеи в два оборота, оставив концы свободно свисать на груди, и я сглотнула в тугом ошейнике, замирая от ужаса и трепета одновременно. Такого со мной еще не делали раньше. С другой стороны, никого, похожего на Джеймса, со мной рядом тоже раньше не появлялось.

   Глядя мне в глаза, он неторопливо расстегнул верхнюю пуговицу на своей рубашке. Я приготовилась к заманчивому зрелищу, но к тому, что увидела, оказалась совершенно не готова. Когда Джеймс вынул все пуговицы из петель и чуть развел в стороны полы рубашки, мой ошеломленный взгляд натолкнулся на грубые, уродливые рубцы на его твердой груди, и все тело прошиб холодный пот. От спиртного я могла отказаться, сделав вид, что пью. К тому же, мой почти полный бокал валялся уже в осколках в углу балкона. Но от эмоциональных потрясений защититься не получалось.

   Шрамы шли прямо над крохотным тугим левым соском Джеймса и складывались в причудливый узор. Один из рубцов краем даже заходил на ареолу, и я поморщилась, представив, как больно, наверное, такое терпеть. Нет, это даже не узор, а буквы. Очень символично написанные, прямо над сердцем. «ФЭЙ» - как будто кто-то криво нацарапал мелом на неровной доске. Имя, которое преследовало меня с самого пробуждения, как кошмар наяву.

   – Этого ты тоже не помнишь? – прошептал Джеймс, продолжая гладить мое лицо, волосы, плечо, шею и ключицы. Пальцы его подрагивали, глаза снова потемнели, губы кривились: полуулыбка-полуоскал. – Как взяла стекло от разбитой бутылки? Как резала меня по живому? Как слизывала мою кровь? Хотела, чтобы я никогда тебя не забывал, всегда носил вот здесь. Я не забываю.

   Шокированная, едва ли я могла даже покачать головой. Я никогда так не делала! Я никогда не резала людей стеклом от разбитой бутылки! Я просто не могла так сделать! Это шло вразрез с моим характером, моими привычками, да самим моим пониманием добра и зла!

   – Не помнишь? – продолжал он. – Как мы трахались потом, даже не отмывшись от крови, и так орали, что соседи вызвали полицию. Подумали, что кого-то убивают. Как ты орала, Фэй, – он приблизил лицо к моему почти вплотную, глаза в глаза, – умоляла меня, чтобы я глубже всаживал в тебя член, что тебе все мало. Ты была ненасытной и дикой, такое непросто забыть.

   – Кристина, – тихо, но твердо проговорила я, вытянувшись перед ним в струну. – Нет. Не помню.

   – Кристина-а-а… – на выдохе повторил Джеймс и провел большим пальцем по моим губам, оттягивая нижнюю, а затем накрыл их своим ртом.

   Я закрыла глаза, но под веками продолжало стоять изображение извилистых рубцов. Моя ладонь сама нашла грудь мужа, пальцы скользнули по узловатым шрамам – такие остаются после глубоких ран, плохого лечения, долгого заживления – повторили узор, и Джеймс застонал мне в губы.

   – Почему ты не убрал их? – простонала и я, пытаясь оттолкнуть его и отворачиваясь. – Не зашлифовал лазером?

   – Зачем? Такое не зашлифуешь. И забыть невозможно.

   Я ощутила, как он расстегивает на мне блузку, и прежде чем успела возразить – осталась уже без нее. Джеймс сорвал свою рубашку, прижался ко мне раскаленной кожей, я снова схватилась за его плечи, чувствуя, что тону. Его ладони накрыли мою грудь, пальцы грубо, умело щипали соски, вызывая сладкую боль внизу живота. Он толкался в меня бедрами, больно ударяя поясницей о косяк, а я не могла даже возразить, потребовать свободы. Наверное, потому что не хотела. Шепот Джеймса проник в мое сознание, и перед глазами так и плыли картинки, как он владеет моим телом на широкой кровати под точно такие же стоны и хриплые крики нас двоих.

   Под сладкие, лишающие разума поцелуи ладони Джеймса спустились на мою талию, приласкали ее. Я скорее ощутила, чем услышала, как расстегнулась застежка, и юбка упала вниз к моим ногам, оставляя меня полностью обнаженной для мужа. Нижнее белье не носят те, кто готов заняться сексом в любую минуту, всплыло вдруг в памяти. Может, поэтому я перестала носить его? Потому что каждую минуту хотела оказаться в руках Джеймса?

   Отбросив последние доводы рассудка, я попыталась избавиться и от каблуков, но муж остановил меня.

   – Нет. Пусть будут. Мне нравится, когда ты в них.

   Я задохнулась от его взгляда и жесткой ухмылки, сопроводившей приказ. Джеймс взял меня за руку и потянул к шезлонгу. Как во сне я сделала несколько шагов на непослушных ногах, а затем он сам подхватил меня и уложил на тканевое ложе. Солнце ударило мне в лицо, я зажмурилась, ослепленная светом, оглушенная прикосновениями Джеймса. Опустившись рядом на колени, он накрыл влажным жаром рта сосок – я выгнулась, запустив пальцы в его волосы.

   – Раздвинь ножки, малыш. Ну же, – пробормотал Джеймс ласково и засмеялся, когда я дернула коленками в стороны быстрее, чем успела сообразить, что делаю.

   Его широкая ладонь поползла по моему животу вниз, пока губы терзали сосок, накрыла венерин холм, палец скользнул вверх и вниз по мокрым складкам, дразня, щекоча, раскрывая вход в мое тело, а я заерзала на месте, замотала головой, открыла глаза – и наткнулась взглядом на бесстрастное зеркало соседнего дома.

   – Джеймс… не надо здесь… – пожалуй, я пыталась объяснить не очень внятно, но он приподнял голову, оторвавшись от истязания моей груди, и сам все понял. Снова улыбнулся.

   – Это же твое любимое место. Для чего еще ты его тут оборудовала? – Джеймс легонько коснулся губами моего живота, сместился еще ниже, я ахнула, цепляясь за его волосы и пытаясь оттянуть от себя. – Чтобы на тебя смотрели.

   Его язык затанцевал по моим интимным складкам, а я лежала в удобном шезлонге, поставив ноги в кричаще неудобных туфлях на пол по обе стороны от него, пыталась различить подозрительное движение за стеклами чужих окон и сгорала от стыда, представляя, что мы тут творили.

   – Однажды мы занимались любовью тут, – Джеймс указал на борт балкона, – помнишь? Ты так опасно запрыгнула на него, я едва тебя удержал. И потом… все время, пока это длилось, я думал только о том, что если в этот раз упущу тебя, позволю упасть вниз, то сам точно прыгну следом. На этот раз прыгну и даже не задумаюсь.

   Он перевел на меня темный бешеный взгляд, дыхание было тяжелым, рваные буквы плясали на вздымающейся груди, и я отвернулась, не в силах вынести зрелища. Двенадцатый этаж… я сидела на краю балкона… он хотел прыгнуть следом…

   – На солнце жарко. Мне не нравится здесь.

   – Что ж. Пойдем.

   Джеймс выпрямился, подал мне руку и помог подняться. Пропустил в дверях вперед, я пошла, все так же цокая каблуками и размышляя, что никогда еще не ходила на таких высоких и голой. Обернулась, Джеймс стоял на пороге, опершись рукой о косяк, и ухмылялся.

   – Ходишь, как шлюха. Задом виляешь.

   Я разозлилась и демонстративно сбросила многострадальные «Джимми Чу-у-у» так, что они разлетелись в разные стороны. Сорвала с шеи ленту от блузки и тоже отбросила ее.

   – Это мне тоже нравилось? – спросила с вызовом, уперев руки в бедра. – Когда ты называл меня шлюхой в постели?

   Джеймс просканировал меня глазами с ног до головы, затем плавно двинулся вперед, засунув большие пальцы в петли для ремня на джинсах.

   – Да, сладкая. Тебе нравилось. Ты много чего любила. Разного. Не помнишь?

   – А как тебе нравилось? – я дернулась и приподняла подбородок, когда Джеймс схватил меня и оторвал от пола, поэтому его губы попали мне лишь в шею. – Как я называла тебя?

   Он осторожно поставил меня обратно.

   – Хантер.

   – Хантер, – ну да, я могла бы и сама догадаться, – я буду называть тебя так, если ты перестанешь звать меня «шлюхой» и «Фэй». Договорились?

   – Не договорились, – с провокационным огнем в глазах покачал он головой. – Ты же сама меня попросишь, малыш.

   – Не попрошу, – я попыталась выскользнуть из его рук и отбежать, но он оказался проворнее и поймал меня у самой кровати.

   – Попросишь, малыш. Как только я войду в тебя.

   – Нет!

   Я отбивалась, а он толкнул меня на постель, поймал мои запястья, прижал к покрывалу и принялся клеймить шею тягучими сладкими поцелуями. Я уже поняла, что отдамся Джеймсу, давно, еще когда он поцеловал меня у балконной двери, но мысль заниматься с ним сексом в роли Фей претила, поэтому я сопротивлялась. Но не учла одного – того, что видела своими глазами, когда нас преследовал голубой кадиллак. Мистер Уорнот предпочитал, чтобы было по его правилам – и никак иначе.

   Он перевернул меня на живот, терзая шею уже сзади и не обращая внимания на возмущенные всхлипывания, которыми я его награждала. Просунув руку под мои бедра, нашел пальцем чувствительное место между нижних губ, жестоко надавил на него, растирая круговыми движениями, вынуждая меня покрываться ознобом и кусать собственные ладони. Кровь прихлынула вниз, оставив мою голову легкой и пустой. Все тело плавилось от неги, которую щедро вливала в мое тело его рука, палец Джеймса то погружался глубже, смачиваясь обильной влагой, то скользил, едва касаясь кожи. Я извивалась под мужем, терлась о его грудь и живот спиной, вымаливая еще немного ласки, потому что интуитивно ощущала – он не закончит, пока не получит от меня все.

   Затем звякнула пряжка ремня, и я ощутила, как сильное мускулистое тело приподнялось, избавляясь от одежды, как моей ягодицы коснулся налитой, горячий и твердый мужской член. Замерла, когда Джеймс направил его в меня рукой и толкнулся бедрами, завершая движение. Кажется, воздух полностью вышел из моих легких. Я жалобно заскулила, а Джеймс плотно прижался ко мне всем телом и прошептал над ухом:

   – Как ты хочешь, чтобы я называл тебя сейчас?

   – Кристина… – пошевелила я губами почти беззвучно.

   – Кристина, – Джеймс двинул бедрами, и это было такое чистейшее наслаждение, что на мгновение я выпала в астрал. Он целовал мою шею, затылок и плечи, нашел мою руку и переплел наши пальцы, а я вся расслабилась под ним, растеклась озерцом и просто принимала все, что он желал мне дать. – Ты такая сладкая, такая горячая, Кристина. Такая нежная. Как никогда.

   В таком положении, подставив ему бедра и беззащитную спину и не видя его лица, я не видела и букв, белыми рубцами пылающих на его груди, и почти избавилась от дурных мыслей, поэтому доверчиво прошептала в ответ:

   – Хантер…

   – Да, моя сладкая, – с готовностью откликнулся он, – это я. Я с тобой.

   Мне стало так хорошо, так тепло и приятно, что я пошевелилась, извернулась, сама уже целуя его лицо, его твердые жадные губы. Захотела обнять – он позволил, приподнявшись на одной руке, а другой переворачивая меня обратно на спину. Я обхватила его ногами, капризно надула губы.

   – Хочу теперь так.

   – Хорошо, – засмеялся он, – так.

   Джеймс снова скользнул в меня, и я зажмурилась, уплывая от ощущений. Его член находился глубоко у меня внутри, его пальцы ласково перебирали мои волосы, гладили плечи, каждая струнка в моем теле вибрировала и пела свою неповторимую песнь. Что-то такое он делал со мной, раз я сама принялась царапать его ягодицы и спину, облизывать губы, пересыхающие без его поцелуев, позабыв про то, что на временных параллелях мы – неравнозначные партнеры. Наверное, лишившись якорей, я была слишком беззащитной перед реальностью и слишком тянулась к Джеймсу вопреки всему, потому что хотела рядом такого мужчину: красивого, сильного, упрямого, горячего в постели. Я отдавалась ему, доверчиво распахнув сердце, и не стеснялась того, что лежу под ним, широко раскрыв бедра, и выгибаюсь от судорог наслаждения, пока он, приподнявшись на вытянутых руках, изучает мое лицо. Затуманенным взглядом изучает, но все же слишком внимательным.

   Свой оргазм он испытал беззвучно, только крепче стиснул меня в объятиях, впился губами в шею – сердце в грудной клетке колотилось, как сумасшедшее, я ощущала его удары в собственных ребрах. Мне было так хорошо, слишком хорошо, чтобы что-то связно понимать, поэтому я лишь провела ладонью по влажному от пота лбу Джеймса, нежно поцеловала в губы, прошептала:

   – Хантер…

   Мне хотелось порадовать его еще немного. Он устало улыбнулся, коснулся губами моей щеки, затем рывком поднялся с постели, голым через всю квартиру пошел на кухню – хотел пить. Я скрутилась в клубок на нашей развороченной постели и, кажется, глупо хихикала, следя взглядом за его крепкими и чуть волосатыми ягодицами. Джеймс открыл холодильник, достал бутылку воды, повернулся ко мне, демонстративно приложил ко лбу, потом к груди, чтобы охладиться, – белые полоски шрамов исказились за пластиком, как в кривом зеркале, – приподнял бровь, мол, чего смеешься? Я хохотала еще сильнее. Я была счастлива. Я усиленно расставляла якоря, за которые смогла бы цепляться, обустраивая свою новую, пока еще незнакомую жизнь.

   – Пить хочешь? – крикнул он мне.

   – Да! – закричала я в ответ, приглаживая взлохмаченные волосы. Кричать было не обязательно, мы бы услышали друг друга и так, но почему-то казалось веселее.

   Джеймс налил воды в стакан, принес мне, я глотала и смущенно отводила взгляд, потому что он по-прежнему стоял голым, но теперь уже лицом ко мне и очень близко, и мне чертовски нравилось, как он выглядит и с этого ракурса. Потом он забрал наполовину пустой стакан, отставил его на тумбочку и склонился надо мной.

   – Ну? Даже теперь ничего не вспомнила?

   – Нет! – беззаботно улыбнулась я и тряхнула головой, разметав и без того лохматые волосы по плечам. – Ни капельки!

   – Ладно, – Джеймс тоже улыбался, но улыбка эта теперь выглядела искусственной, словно ее приклеили на его лицо. – Этот метод не работает. Попробуем по-другому.

   С этими словами он быстро открыл верхний ящик прикроватной тумбочки, вынул оттуда блестящие металлические наручники, с неожиданной силой толкнул меня на спину и пристегнул одну мою руку к фигурной спинке кровати.

   Я еще не перестала смеяться, когда он обжег меня уже другим, полным ненависти взглядом и отошел, но в груди понемногу начали осыпаться колючими осколками пару минут назад придуманные хрустальные замки. Как же быстро я построила их! Возвела без посторонней помощи в считанные секунды, представляя себя зачарованной принцессой, которую прекрасный принц соблазнит, затащит в постель, а дальше их будет ждать лишь заслуженное «долго и счастливо».

   Умом я понимала, что стала старше на четыре года, но моя личность после катастрофы вернулась к отметке «двадцать лет», а Кристина-студентка, как и многие девочки ее возраста, еще не разучилась верить в сказки. Второй медовый месяц с собственным мужем – вот о чем я грезила, когда шептала ему «Хантер», а он охотно откликался. И даже теперь где-то на краю сознания все происходящее еще казалось мне новой игрой. Игрой для любителей «пожестче» – я не сомневалась, что Джеймс и в этом хорош. Но другая часть разума подсказывала – никакая это не игра больше. Вот то, что творилось на этой кровати между нами – игра, а то, что сейчас началось – истинная реальность.

   – Джеймс? – все же позвала я его в глупой, пустой надежде, что сейчас муж рассмеется и вновь накинется на меня с поцелуями.

   Отвернувшись, он наклонился, поднял с пола джинсы и влез в них. Я смотрела, как Джеймс застегивает пуговицу и ремень, будто бы полностью сосредоточившись на занятии и забыв обо мне; фигура крепкая, поджарая, отголоски его прикосновений еще гуляли в моем разомлевшем теле. Все веселье между нами как рукой сняло. Свободной рукой я потянула на себя покрывало с измятой, но так и не разобранной постели и, как могла, прикрыла наготу, чтобы хоть в чем-то оставаться в равных условиях – лежать голой и прикованной казалось теперь унизительно.

   Джеймс покосился на мою судорожную возню, вынул из кармана пачку сигарет, прикурил, сделал долгую затяжку, не торопясь объяснять что-то, а мне это уже сказало больше, чем любые слова. Не знаю почему, но я каким-то образом за короткое время научилась предугадывать, что творится в его голове: тогда, у балконной двери, он хотел меня, хотел до зубовного скрежета, до намерения идти напролом, если потребуется, взять силой, сейчас – готовился сделать что-то, ему самому неприятное.

   – Ты хорошая актриса, Фэй, – произнес он наконец, засунув большой палец в петлю для ремня. Похоже, привычка. – Я почти поверил. Но все-таки ты прокололась.

   – Не понимаю, о чем ты, – холодея внутри, ответила я.

   Он язвительно усмехнулся. Затянулся еще раз: алый огонек вспыхнул, истекая дымом, глаза прищурились, рука с сигаретой чуть дрожала. От плохо сдерживаемой ярости, догадалась я. Рот Джеймса превратился в твердую линию – моя кожа еще помнила, каким он был мягким, когда целовал.

   – Да все ты понимаешь. Уловка с потерей памяти, не спорю, умный ход. Легко уйти от ответственности за свои поступки. Ты талантливо играешь, не знай я тебя, сто процентов бы купился. Эти затравленные влажные глазки. Эти дрожащие коленки. Почти как девственница в свой первый раз. Я все ждал, как далеко ты решишься зайти? А ты зашла очень далеко. Даже в постели играла, делала вид, что наслаждаешься, тварь. А как же твои слова о том, что тебе противно со мной ложиться?

   – Я такого не говорила, – покачала я головой, в глубине души понимая, что оправдываться бесполезно: выражение лица Джеймса красноречиво это подтверждало.

   – Говорила, – протянул он, поигрывая сигаретой в пальцах, – ты еще и не такое мне говорила. Что, испугалась, что придется отвечать за свои слова?

   – Я готова ответить за все свои слова, – отчеканила я, стараясь не показывать дрожи в голосе, – но только за те, которые помню.

   Он снова усмехнулся.

   – Хочешь знать, в чем твой прокол? Шампанское. Ты не пьешь его, Фэй. Я же знаю твои вкусы, они у тебя очень принципиальные, и так было всегда. Ты вообще очень принципиальная, да, детка? В постель со мной пошла, наступила себе на горло, чтобы задницу прикрыть, а вот шампанского ни глоточка не сделала, не смогла себя пересилить, правда? Я внимательно за тобой наблюдал.

   Я прекрасно помнила, как Джеймс стоял с бокалами, как уговаривал меня выпить и тщательно следил за каждым движением, но только теперь поняла истинный смысл его поступка. Не напоить он меня хотел, а проверить. Отсюда и его неоправданное стремление нарушить рекомендации врача – не собирался он заботиться о моем здоровье и заранее это понимал. Стоя в больничном коридоре у палаты кивал и соглашался, ухмыляясь, что доктор впустую сотрясает воздух. Неужели он такой? Или это двадцатилетняя Кристина его довела? Что-то случилось между нами в прошлом, но как доказать, что за свои действия в течение последних лет я нынешняя сейчас не отвечаю?!

   – Я не пила шампанское, потому что не хочу осложнений со здоровьем! – попыталась я его образумить.

   – Ну да, ну да, – казалось, мои оправдания только больше злят Джеймса, выводят из душевного равновесия, и я запоздало прикусила язык. – Конечно, это из-за здоровья. Конечно, ты ничего не помнишь. Не помнишь, какую одежду любишь, не помнишь, где живешь. Номера своих многочисленных любовников тоже, наверное, забыла? Очень продуманный ход, Фэй. И своевременный. Хотя ты вообще по жизни очень продуманная. Из больницы звонила только папе. Какая послушная девочка. Сбежать не пыталась. Думала, что сбежишь позже, когда обведешь вокруг пальца меня? Да?! Ты так все рассчитала?! Один раз сбежать не смогла, но решила не сдаваться?!

   Он не повышал голос, но от этого становилось только хуже: я видела, как стальная пружина внутри него скручивается все туже и со страхом ждала, что случится, если она выстрелит. Откуда он знает, кому я звонила в больнице, если забрал телефон? Чтобы связаться с родными, мне пришлось просить медсестричку… да-да, ту самую, которая потом зачем-то благодарила моего мужа.

   – Ты заплатил медсестре, чтобы она следила за мной, – озвучила я догадку, и то, как Джеймс улыбнулся, уже послужило ответом. – Значит, и одежду не привозил не просто так? Я в той дурацкой распашонке дальше туалета выйти стеснялась… И это ты специально организовал? Да с чего ты взял, что я стала бы куда-то убегать?

   И тут же захлебнулась дыханием: он запрыгнул на постель, схватил меня за горло, в глазах стояло дикое, звериное желание уничтожить, разорвать, непонятно еще, как сдерживался. А я, глупая, все вспоминала, как соблазнял, двулично, лицемерно, с рассказами, как мы были счастливы вместе. И ведь я же попыталась устроить разбор полетов, спрашивала, почему не приходил, а он отвечал ровно и гладко, даже глазом не моргнул. Ни разу не обмолвился ни о чем, упомянул, правда, ссору, но так мимолетно и равнодушно, будто пустяк давно забытый. И этот его порыв, когда переодевалась в больничной палате, теперь стал выглядеть иначе. Вот тогда в Джеймсе, возможно, и проявилась хоть капелька искренности. Тогда, а не в момент, когда на балконе меня терзал или в постели этой самой со мной валялся.

   – Все верно, умная девочка, – смакуя каждое слово, произнес он мне в лицо. – И медсестре заплатил, дорогая. И другому персоналу. Чтобы глаз с тебя не спускали, чтобы о каждом твоем чихе докладывали. Как зубы чистишь, какие процедуры принимаешь, на что в окошко глядишь. – Он тонко улыбнулся. – С кем пытаешься связаться. А ты даже Фоксу сдержалась, не позвонила. Очень, очень продуманная малышка Фэй.

   Мне стало противно – не от него, от самой себя. От того, как хохотала с ним после секса, когда интуиция, убаюканная на волнах телесной нирваны, спала, как сытая кошка в уютном уголке, воздушные замки в голове подпирали шпилями облака, эндорфины в крови шкалили сверх предела. Вот Джеймс молодец, каждый его шаг, каждое действие вели к намеченной цели, и эта цель, похоже, заключалась в том, чтобы полностью раздавить меня, отомстить за былые обиды. Даже в сексе он не потерял контроль над ситуацией и над собой. В отличие от меня.

   Внутри что-то оборвалось: он смотрел мне в лицо, сжимал пальцы на горле, а мои губы все еще горели от его поцелуев.

   – Джеймс, прекрати! – прохрипела я через силу. – Остынь! Ты задушишь меня!

   – Тебя давно следует задушить, Фэй, – он закрыл глаза, провел носом по моей щеке, втягивая запах. Поглощенный страстью любовник. Бешеный псих. – Ты же, сука, меня самого главного лишила. Мой бизнес задумала развалить, да? Компанию, которая досталась мне от отца… ты же знала, как я дорожу этим делом. Зачем? Я же для тебя ничего не жалел, никаких денег! Чего тебе не хватало?! Кому ты сливала информацию весь последний год? Кому, отвечай? Кто стоит за рейдерами, которые теперь скупили все мои активы и долги по займам? А?!

   И опять я шестым чувством догадалась: Джеймс наконец-то открыл мне самое больное. Вот теперь он закричал, оглушая меня так, что я невольно зажмурилась, встряхнул, что есть силы, продолжая орать в лицо обвинения, не зная, а может, не желая признавать, что в моей голове – только черная дыра вместо ответов на его вопросы. Сыпал терминами, не всегда знакомыми, и все, что удалось понять: его компанию кто-то перекупил подпольно, и такие дела невозможно сделать в один момент, так же как нельзя просто прийти с улицы и украсть бизнес. Кто-то долгое время изучал состояние внутренних бизнес-процессов, примерялся, а потом совершил захват. И Джеймс считал, что это я впустила врага в его родовое гнездо. Пружина напряжения, которая сворачивалась в нем все туже, безудержно выстрелила, как я и боялась.

   – Ты копалась в моем домашнем лэптопе! – шипел он мне, сжимая до синяков шею. – Куда ты пересылала все копии документов, мою переписку с инвесторами, с кредиторами?! Отвечай быстро!

   Я молчала, болтаясь в его руках, как кукла, и борясь за каждый глоток воздуха. Мои замки рухнули без какой-либо надежды на воскрешение. Зачем кричать в ответ, зачем оправдываться, умолять, пытаться доказать, что я не такая, что девочка Кристина, которой я оставалась до недавних пор, ни за что не стала бы так поступать? Кто-то же вырезал на груди Джеймса эти буквы, кто-то слил его бизнес, кто-то довел его до состояния белой пелены перед глазами, и как я, беспомощная, лишенная якорей из прошлого и огромного куска собственной личности, могла ему обратное доказать? Как я вообще могу кому-то доказать, что ничего не помню? Отсутствие памяти не определишь по показаниям приборов, память не сдашь на анализ и не получишь врачебную справку о том, что ты теперь ущербная.

   Да и за помощью тоже обратиться не к кому. Даже собственный отец предпочел общаться с мистером Уорнотом, а не со мной. Может, поэтому папа так злился? Это на самом деле сделала я? Все, в чем меня Джеймс обвиняет? И если я все-таки вырвусь отсюда, если приеду к родителям, прибегу за утешением, дадут ли они его мне?

   Но хуже всего было то, что наше «долго и счастливо» проклятое, такое коротенькое, такое ничем не обоснованное, адским огнем прожигало мне грудь. Я ведь поверила. Я ведь на минутку представила, как все могло бы быть. Я ведь хотела этого и поддалась Джеймсу, запретила себе думать о плохом. Наше «долго и счастливо» протянуло недолго и сгорело, как папиросная бумага на ветру, развеялось ничтожным пеплом, будто и не было. Потому что после такой ненависти, какую обрушил на меня муж, никаких «долго и счастливо» уже не бывает. Не случается в жизни сказок. Не происходит попросту. Джеймса трясло и скручивало от прошлой Кристины, а меня нынешнюю трясло и скручивало от разбитого им сердца, от того, как он мои мечты о браке на корню все вырубил, как нежным любовником притворялся, а сам лишь планировал вывести на чистую воду, и плевать, кто из нас теперь виноват, кто сделал опрометчивый шаг, не разобравшись для начала в поведении другого. Отличный секс – не повод для любви, не правда ли?

   – Молчишь? Не признаешься? – Джеймс поднес уже крохотный окурок, который так и держал в руке, очень близко к моему лицу, жар уголька покусывал мне кожу. – А что, если я тоже кое-что твое испорчу, Фэй? Мордашку, которой ты так гордишься? Чтобы ни в один журнал больше такую красоту не взяли. Чтобы люди вообще на тебя без содрогания смотреть не смогли. А? Карьера за карьеру – это будет справедливо.

   Видимо, мои глаза в тот момент расширились от ужаса, потому что он рассмеялся, зло и хрипло.

   – Да. Да, вот оно, Фэй! Ты же самая большая для себя драгоценность. Захочет ли тебя твой обожаемый Фокс, если я выжгу тебе глаза? Что ты станешь делать, уродливая и никому не нужная?

   Внутри меня настолько все оцепенело, что я просто потеряла контроль над собой. Я даже не думала, о каких любовниках, о каком Фоксе он твердит мне так остервенело. Страх накрыл, но не по той причине, о которой думал мой муж. Не из себялюбия, а по простому человеческому желанию остаться живой и здоровой. Но у Джеймса к тому времени совсем съехала планка, он принимал желаемое за действительное и не замечал, как топчет меня, и топчет, и топчет, а я уже и не сопротивляюсь.

   – Ты совершаешь большую ошибку, Джеймс, – процедила я в его перекошенное лицо, – и ты ее уже не исправишь.

   Как ни странно, мой холодный тон его отрезвил. Джеймс посмотрел недоверчиво, затем отстранился, разжал пальцы и спустился с кровати. Прошел в гостиную зону, затушил окурок в пепельнице, стоявшей на низеньком журнальном столе у дивана. Взъерошил темные волосы. Повернулся.

   – Я заставлю тебя признаться.

   – Нет, – ответила я ему в тон, – мне не в чем признаваться.

   – Посмотрим, как ты запоешь через пару дней, – кивком головы он указал на мою прикованную руку. – Посидишь на голодном пайке, на особенной диете, – Джеймс саркастично подчеркнул слово «особенной», – поймешь, что никто из твоих поклонников тебя не спасет, и все мне расскажешь. Да, малыш? Ты же такая послушная девочка.

   – Если память вернется, расскажу. Если нет… – я пожала плечами, не закончив фразу. Глухое, тупое, мягкое, как ватное одеяло, оцепенение продолжало сковывать мои мозги. И безразличие к собственному будущему. Если таковое, конечно, еще у меня имелось.

   В кармане у Джеймса запел телефон. Он ответил, поглядывая на меня и выцеживая короткие «да» и «нет» сквозь зубы, убрал мобильник обратно. Вздохнул устало.

   – Я все равно спасу компанию, Фэй. Мои люди землю носом роют. Но если ты скажешь, где искать, мы сделаем это быстрее. И я тебя отпущу.

   Я смотрела на него и молчала, и Джеймс поморщился, махнул рукой, пошел за рубашкой. Одевшись, он напоследок еще раз подошел к кровати. Наверное, так он тешил уязвленное самолюбие: растерзанная, лохматая, голая, прикованная я и полностью в его власти. Мое горло саднило после его рук, в груди саднило еще сильнее, слезы подкатывали к глазам, но я выдержала его взгляд с теми остатками достоинства, которые удалось собрать через силу.

   Джеймс отвернулся первым, он снова полез в карман за сигаретами и закурил. От терпкого дыма в квартире уже нечем было дышать, приоткрытая дверь на балкон спасала мало, но я не упрекнула его за это. Пусть курит, пусть злорадствует, пусть наслаждается моим жалким видом. Я все равно не могу ему помешать.

   – Что же ты наделала, Фэй, – произнес он тихо и задумчиво, словно разговаривал вслух сам с собой. – Я же любил тебя.

   – А я хотела тебя полюбить, – призналась я, полностью им опустошенная. – Но ты не дал мне и шанса.

   Уж не знаю, как Джеймс воспринял мои слова, то ли решил, что я его дразню, то ли уже остыл и сам пожалел, что набросился на меня так резко, но когда он докурил и ушел, хлопнув дверью, по моему лицу потекли слезы. Все частички информационной мозаики, все несправедливые (мне хотелось в это верить) обвинения вихрем закрутились в голове. Чтобы не сойти с ума, я начала так и эдак примерять на себя различные варианты, как прикидывают по фигуре разные фасоны платья.

   Была ли я жестокой и бессердечной сукой, испортившей мужу жизнь? Была ли я невинной жертвой, которую подставили в глазах Джеймса, спровоцировав в нашей семье скандал? Была ли я мстительницей, строившей козни лишь в отместку за нечто более ужасное, сделанное им самим? Была ли я слепым орудием чьей-то мести?

    Я не могла с уверенностью ответить «нет» ни на один вопрос. Ведь училась же в младшей школе толстая и очкастая Мейбл, которую мы с упоением дразнили всем классом. Может, уже тогда мой будущий сволочной характер проявлял себя? Но в старшей школе, чуть-чуть поднабравшись ума, я ту же самую Мейбл уже жалела и даже защищала от нападок мальчиков – ведь стала понимать, что дурнушка не виновата во внешности, которой ее наградила природа. А когда мой первый парень мне изменил, я узнала об этом случайно и не сказала ему ни слова, просто подошла на студенческой вечеринке, куда мы оба были приглашены, и вылила при всех на голову стакан пива, а потом молча ушла. Разве не месть двигала мной в том поступке? Мелкая, детская, но все же. Но с тех пор и до того дня, когда я в последний раз в ясной памяти поднялась по ступеням университета, ничего большего, чем та мелкая месть, не совершила – разве это не доказывает мою неспособность на масштабное коварство?

   Устав от размышлений и рыданий, я пробовала освободиться, дергала рукой, тянула кисть из металлического браслета, сдирая кожу, но тщетно: наручники у Джеймса были не какими-то игрушечными, из секс-шопа, а самыми настоящими, крепкими, рассчитанными на удержание матерых бандитов. Из фильмов я помнила, что особые смельчаки ломали себе большой палец, чтобы легче вынуть ладонь, но решила, что не дошла еще до той степени отчаяния.

   Джеймс забрал ключ от наручников с собой, но я все равно порылась в ящиках прикроватной тумбочки, до которых смогла достать. Правда, обнаружила лишь презервативы, таблетки от головной боли, стопку чистой бумаги для письма и пульт от телевизора, установленного неподалеку от кровати. В критических ситуациях люди способны на разные, не всегда поддающиеся логике поступки, и я схватила этот пульт и принялась бездумно переключать каналы. Если мне придется просидеть взаперти, нужно с пользой провести время, хотя бы понять, что творится в мире, вооружиться хотя бы какой-то информацией взамен потерянных лет.

   По одному из каналов шли местные новости, сияющий от счастья молодой парень сжимал в руке кубок, рядом стояла его гордая семья. Я сделала погромче, слушая речь диктора. Оказалось, репортаж посвятили победителю шахматного тура, простому работяге с консервного завода, который с детства и шахмат-то в руках не держал, а в последний год заинтересовался, загорелся, начал заниматься по самоучителю, анализировать уже состоявшиеся партии игроков с мировым именем, изучать их коронные гамбиты и теперь достиг таких высот, что его наставник без ложной скромности заявил, что они будут претендовать на чемпионат страны, а потом – и мира. Репортер за кадром не уставала восхищаться самородком и хвалить его на все лады. Нынешнюю победу парень посвятил бывшему чемпиону, из-за несчастного случая провалившемуся в кому около полутора лет назад, а семья, которую я поначалу приняла за родственников парня, оказалась родней того самого, бывшего чемпиона. Им победитель и вручил торжественно под бурные аплодисменты свой кубок, а также положенный к нему денежный приз.

   «Вот так, Кристина, – уныло сказала я сама себе, переключая и этот канал, – никому не известный работяга задумал круто повернуть свою жизнь и стал победителем, умным человеком, который избежал звездной болезни, сделал доброе дело для семьи предшественника, его теперь все любят и уважают. А ты вышла замуж не за того мужчину и стала Фэй».

   Еще долго, почти до самой темноты, я перескакивала по сетке телевещания, ловила и жадно смотрела новости и предавалась отнюдь не светлым мыслям о собственных перспективах.

   Пока в замочной скважине не заворочался ключ.

   2

   Прежде чем мой рассказ продолжится, справедливости ради стоит отметить, что Джеймс не только безжалостно обрушил меня с небес на землю и морально втоптал в грязь, но и преподал хороший урок. Я поняла это, пока бездействовала в кандалах. Своим примером он лишний раз доказал мне то, о чем и так подозревала еще со времени нахождения в больничной палате.

   Без куска памяти я – умственный инвалид, беспомощный и беззащитный, и окружающие люди начнут с удовольствием пользоваться этой моей беспомощностью и беззащитностью. Кто знает, не решит ли очередной «добрый знакомый» заявить, что ссудил мне огромную сумму в долг и потребовать немедленной выплаты да еще и с процентами? Как я смогу определить, действительно ли занимала деньги или меня «разводят», если ничего не помню? Кто знает, не появились ли за последние четыре года у меня коварные враги, и когда они узнают, что я забыла наши ссоры, станут улыбаться в лицо и продолжать вредить втихую, и их будет очень трудно вывести на чистую воду? Соблазн воспользоваться чужой слабостью всегда очень велик, особенно, если приносит ощутимый профит.

   Информация, которой мы владеем, порой даже не задумываясь над ее ценностью, защищает нас в огромном и непростом мире, как надежная броня. Вот почему я так сетовала на потерю части личности – и из-за неповторимых переживаний, словно прожитых вместо меня кем-то другим, и из-за утраты ощущения собственной безопасности.

   Поэтому я и пришла к решению, которое определило все дальнейшие события, происходившие со мной, а возможно, и всю мою дальнейшую судьбу. Я поняла, что желаю того или нет, но мне придется стать Фэй. Той Фэй, которую окружающие знали последние четыре года. Я должна натянуть на себя ее личину, как броню, хотя бы до тех пор, пока не определюсь с друзьями и врагами. На миг я представила себя воином, потерявшим собственный щит и ползущим по полю боя до тела павшего соратника, чтобы забрать чужой и прикрыться им – странное сравнение для девушки, но больше всего под мою ситуацию подходящее.

   Больше никому нельзя признаваться, что из памяти вырван кусок, но в то же время самой придется постоянно оставаться начеку и наблюдать за окружающими, выуживая по крупице информацию из каждой беседы. Конечно, я не обольщалась и подозревала, что это будет чертовски сложно. Но моя милая двадцатилетняя Кристина как-то ведь сумела превратиться в Фэй! Почему я нынешняя не смогу сделать того же? Нужно подумать, каким должен быть человек, чье лицо стало брендом с обложки. Уж явно не тихоней, не безобидной студенточкой. Фэй любит только новую одежду и внимание журналистов вокруг себя, значит, она наверняка уверена, что всего этого заслуживает. И она очень продуманная, как сказал Джеймс. Мне следует лишь держать на себе этот образ.

   Когда в дверном замке заворочался ключ, я тут же приготовилась к очередному раунду баталий с собственным мужем, но это оказался не он. Очередное незнакомое для меня мужское лицо, а вот я, похоже, была ему прекрасно знакома.

   – Господи, Фэй! – простонал новый гость с порога, захлопнул за собой дверь и бросился ко мне. – Я так и знал, что Хантер тебя сюда потащит!

   Хантер. А я-то считала, что этой кличкой мы с Джеймсом пользовались только между собой и в постели! У каждой пары, пожалуй, есть какие-то прозвища, известные лишь двоим. Малыш, зайка, киска, тигреночек, а одну мою подругу из студенческих времен ее парень называл в постели «дырочкой». Ну, нравилось ему шептать ей «дырочка моя любимая», а она не возражала. «Хантера» я приняла как должное, не особо задумываясь и не видя в прозвище ничего ужасного, но если оно выходит за рамки постели, это уже о чем-то говорит. Хантер – второе «я» Джеймса, так же как Фэй – второе «я» моей потерянной Кристины.

   – Он приковал меня, – пожаловалась я и красноречиво подергала рукой в железном браслете, исподтишка изучая собеседника.

   Как бы так скорее понять, кто он такой? Спросить напрямую исключалось, потому что последует вполне ожидаемый вопрос: «а ты что, забыла?», и тогда придется признать, что да, забыла напрочь. Друг он мне или так, псевдодоброжелатель по примеру Хантера? На лице, вроде бы, написано искреннее сопереживание. Молодой, примерно одного возраста с Джеймсом, симпатичный, волосы густые с каштановым отливом, глаза ласковые. И одет не по-студенчески: хорошие джинсы с кожаным ремнем, в проеме расстегнутой рубашки виднеется золотая цепочка, на запястье – часы.

   – Все будет хорошо, раз я пришел. Сейчас мы тебя отсюда вытащим, – улыбнулся он, по щеке меня погладил, а улыбка такая светлая, солнечная, даже зажмуриться захотелось.

   Но я уже зажмуривалась при первой встрече с Джеймсом, и к чему это привело? Нет уж, всю романтичность, всю веру в сказки о добрых принцах адским огнем внутри меня выжгло, напалмом уничтожило, поэтому я не стала закрывать глаза, а вместо этого уткнулась в крепкое плечо собеседника и заплакала.

   – Вытащи меня отсюда, пожалуйста, – всхлипывала я, – Хантер как с цепи сорвался… посмотри, что он сделал со мной…

   Все объяснялось просто: мне надо было выбраться, а еще спровоцировать неожиданного спасителя на разговор, чтобы как можно скорее определить его имя и место в моей жизни. А что может лучше обезоружить мужчину, чем женские слезы?

   Он охотно откликнулся на мой порыв, обнял в знак утешения и поддержки, ладонью осторожно прошелся по моей спине вверх, потом вниз. Руки у него были крепкие, прикосновения приятные, но… Я только успела подумать, что это совсем не дружеские объятия, как незнакомец откинул меня обратно на подушки, навис сверху, пытливо заглянул в лицо.

   – Ну что ты за упрямица, Фэй? – шепнул он, без тени смущения играя пальцами в моих волосах. – Сколько раз можно повторять: бросай Хантера, выходи за меня.

   Он тронул кончиком пальца мои губы, и пока я лихорадочно соображала, как лучше поступить, не выбиваясь из образа, – оттолкнуть или бездействовать – наклонился и поцеловал. Честно говоря, к такому повороту я не готовилась. Обвинения в многочисленных любовниках, которые бросал мне Джеймс, тут же воскресли в памяти. Так неужели это все-таки правда? У меня вспыхнул роман с кем-то еще? Зачем? Та часть меня, которая еще осталась прежней, искренне недоумевала. Что такого произошло между мной и мужем, что мне захотелось найти кого-то еще? Я буквально умерла от счастья в постели с ним, рассыпалась на осколки, испытала то, что никогда не ощущала ни с кем прежде, и до сих пор не могла представить на его месте другого. Впрочем, постель – еще не залог счастливого брака, не стоит, Кристиночка, обольщаться после того, как тебя ткнули лицом в грязь.

   Но не только это меня поразило. Мужчина, который меня теперь целовал, симпатичный, улыбчивый, со ртом, пахнущим мятной жвачкой, а не табаком, как у Джеймса, не мог не догадаться, что тут до него происходило. Ну не совсем же он идиот! Увидеть прикованную к кровати девушку с заплаканным лицом, со взлохмаченными волосами, голыми плечами, ниже которых все закутано в покрывало, содранное с развороченной постели, – и не догадаться, что у нее не так давно случился здесь секс? Ни за что не поверю. И тем не менее, он меня поцеловал. Без чувства брезгливости, без тени сомнений, без спроса. Уверенно, словно и ему мое тело принадлежало в какой-то мере. Как любовник, который давно привык к мысли, что помимо него у возлюбленной еще существует муж.

   И эти его слова: «бросай Хантера, выходи за меня». Да я невеста нарасхват, что тут скажешь! То есть не я, не Кристина, а Фэй, конечно же. Продуманная, требовательная, ухоженная, ядовитая Фэй.

   – Подумаю, – я собралась с силами и оттолкнула мужчину, тряхнула прикованной рукой, – а ты, может, сначала подумаешь, как снять браслетик? Или решил, как Хантер, воспользоваться тем, что я – слабая девочка и отпор дать не могу?

   Конечно, я рисковала. Шла по минному полю, опасаясь подорваться в любой момент. К такому ли стилю общения привык мой собеседник? Не удивится ли он, что Фэй начала капризничать и дерзить? Но, похоже, расчет вышел верным: мужчина лишь ухмыльнулся и встал.

   – Сейчас-сейчас, моя госпожа, – с иронией чуть поклонился он и, насвистывая, пошел в сторону кухни, где принялся выдвигать все подряд ящики и рыться в их содержимом. Я смотрела в его широкую, обтянутую клетчатой рубашкой спину и кусала губы.

   – Ключа нет! – напомнила на всякий случай. – Хантер забрал его.

   – Еще бы, – не оборачиваясь, хохотнул он. – Мой брат не был бы самим собой, если бы не усложнил тебе жизнь по максимуму. Не волнуйся, я ищу не ключ.

   «Мой брат». Я мысленно присвистнула. Ну и попала же ты, дорогая. Между двух братьев, как между двух огней – врагу не пожелаешь. Интересно, Фэй нравилось такое положение дел? Я вдруг поняла, что совершенно ничего не знаю о Джеймсе. То есть, я, конечно, не знала ничего с самого пробуждения в больничной палате, но только теперь сообразила, что даже не догадалась узнать. Мне сообщили о том, что есть муж, я приняла новость, как должное, но почему не задумалась, какова его семья? Есть ли у него родители? Братья? Сестры? Какое у него образование? Что за бизнес, в сливе которого меня обвиняют? Нет, мистер Уорнот настолько ослепил и оглушил меня с первой секунды, что я даже и мысли не допустила о том, чтобы интересоваться чем-либо, кроме его драгоценной персоны. Что ж, пора исправлять ситуацию.

   – А как ты меня нашел? – запустила я пробный шар в собеседника.

   – Мать сказала, – отозвался он таким тоном, будто прикидывал что-то в уме и не желал отвлекаться.

   Мать. Если они братья, то наверное это и мать Джеймса тоже. Я оглядела квартиру. Не похоже, что тут обитает целая семья, значит, родители живут где-то в другом месте.

   – А как она узнала, что Хантер повез меня сюда?

   Он задвинул последний ящик и повернулся, нахмурив лоб.

   – Она не узнала. Ты, случайно, не подскажешь, где тут хранится что-нибудь гибкое, типа проволоки?

   Ха-ха, хотела бы я сама знать, где и что тут хранится! Но выходить из образа было нельзя, поэтому пришлось равнодушно пожать плечами.

   – В гостиной зоне посмотри.

   – Точно, – мой собеседник переместился туда. – Хантер давно меня беспокоит, я говорил тебе это. Когда мы узнали про аварию, он как цербер встал над нами, сделал так, что никого не пускали, чтобы тебя навестить. Даже день выписки скрывал. Сразу понятно, что рыльце в пушку. Только сегодня матери проговорился по телефону, а она мне сообщила. Я сразу помчался в больницу, Фэй, честное слово, но опоздал. Вы уже уехали. Дома так и не появились, и тогда я сообразил, что надо ехать сюда.

   Он поднял голову и посмотрел на меня с тревогой.

   – Я боялся, что Хантер уже убил тебя.

   «Дома». Вообще-то я считала, что здесь мой дом. Или брат Джеймса имел в виду, что мужу следовало привезти меня к родителям, чтобы показать – со мной все в порядке? Одни сплошные вопросы.

   – Не убил, но был к тому близок, – я пожала плечами. И рискнула добавить еще: – Не понимаю, за что он так на меня напустился? В больницу никого не пускал, сюда приволок грубо. Я и не подозревала, что Хантер способен так возненавидеть меня!

   В глубине души, смирившись с ролью Фэй, я ждала, что брат моего мужа сейчас рассмеется, вскинет бровь и скажет: «Как за что? Не ты ли подложила ему свинью? Не со мной ли ты крутила романы за его спиной? Не об тебя ли он истрепал все нервы?»

   Но человек, любое слово которого я так жадно ждала и ловила, не стал смеяться, подкалывать меня или упрекать в том, что вины своей не помню. Он подошел, ловко скручивая в пальцах найденную канцелярскую скрепку, и спокойно заметил:

   – А что ты хотела? Ему нужен новый брак, а ты не даешь ему развода, вот он и готов уже на убийство, лишь бы освободиться. Сначала напридумывал всяких липовых обвинений, чтобы адвокатам было проще решить дело через суд. Супружеская неверность, непримиримые противоречия и все такое. Ты же помнишь, как я помогал тебе защищаться? Хантер понял, что так просто не справится с нами, но мы-то с тобой знаем, он очень упрямый и не привык отступать до последнего. Чем больше препятствий на его пути, тем сильнее он о них бьется. Мать умоляла меня молчать, чтобы не доводить дело до тюрьмы, но между собой-то можно признаться, правда? Ты же и сама понимаешь, что это Хантер виноват в аварии, где ты чуть не погибла. Он подстроил ее, чтобы убрать тебя с дороги.

   – Так уж и подстроил! – фыркнула я, стараясь сделать это презрительно и недоверчиво, – да у него кишка на убийство тонка!

   На самом деле внутри меня в тот момент все оборвалось. Ужасно не хотелось верить, что мое положение совсем плохо, что я переоценила собственное умение разбираться в людях и не только не распознала в Джеймсе притворство до момента, когда он открылся сам, но и после не почувствовала за обидой и ненавистью хладнокровие настоящего убийцы. И снова перед глазами картинки, как на эту самую постель меня уронил, как целовал чувственно, душу вынимал, а потом так и оставил. Мечтал ли он в тот момент видеть меня не выгибающейся под ним от ласк, а мертвой? Что творилось в его голове?

   – Не веришь? – уточнил его брат, деловито склоняясь с отмычкой, сделанной из скрепки, над моими кандалами. Просунул ее в отверстие замка и принялся осторожно поворачивать, полностью сосредоточившись на работе. – Ну конечно, ты же не в курсе, что после аварии было. Когда ты из дома выбежала и за руль села, Хантер же следом за тобой в другую тачку прыгнул и помчался. Потом вернулся один, злой весь, и сказал, что не догнал.

   Значит, мои предположения в некотором роде оправдались. Перед катастрофой я действительно вела машину в расстроенном или очень нервном состоянии, ведь просто так люди «из дома не выбегают» и за руль не садятся. Только Джеймс… он же говорил, что не находился рядом в момент, когда я решила уехать, утверждал, что поссорились мы накануне… а его брат уверен, что было наоборот… где здесь правда?

   В замке наручников что-то щелкнуло, и я почувствовала, что свободна. Тут же вынула руку, машинально потерла саднящую кожу запястья, а мой собеседник продолжал:

   – Только странно, что он эту машину потом не в домашний гараж, а ко мне у мастерской поставил. Ты ведь на черном мерсе уезжала?

   – Ну, вроде бы… – неуверенно протянула я и пожала плечами, так как не придумала ничего лучше. В больнице мне рассказывали про подушку безопасности и разбитый автомобиль, вот только цвет и марку не упоминали.

   – Ну вот, – с торжеством в голосе выпрямился он, – а Хантер взял «Порше», тот же светлый, и я когда у себя в гараже тачку обнаружил, сразу заметил, что бампер погнут и черная краска на светлой хорошо видна. Что еще это могло означать? Он явно за тобой гнался, на ходу в кювет столкнул, где ты и разбилась, а потом преспокойно уехал и вместе с нами оставался, пока из экстренной службы не позвонили после установления твоей личности. По твою душу, кстати, даже коп приходил. Я ему, конечно, ничего тогда не сказал, но с матерью догадками поделился, а она такой крик подняла! Слышала бы ты, как она меня молчать умоляла! «Кевин, пожалуйста»! Только если коп снова придет, спроси аккуратно у него про эту версию, сама все поймешь.

   – Не боишься, что сдам брата?! – удивилась я.

   Он задумчиво отложил отмычку на край тумбочки, присел рядом со мной на кровать, взял за подбородок, заглядывая в глаза, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы оставаться на одном месте, не прижимать крепче покрывало к голой груди и не отстраняться. В конце концов, между ним и Фэй что-то есть, и о том, что творится в моей голове на самом деле, он ничего не знает.

   – Если бы Хантер убил тебя, я бы никогда его не простил, – произнес вкрадчиво и как-то очень серьезно. – Если придется выбирать, выберу тебя, Фэй. Как ты можешь в этом сомневаться?

   Что-то было такое то ли в его взгляде, то ли в тоне голоса… странное… после провала с Джеймсом я уже не доверяла даже своей интуиции, но в тот момент она навязчиво шептала мне: «Посмотри… не видишь ничего схожего? Не замечаешь эту внутреннюю дрожь? Подлинные эмоции, которые он прячет? Почему он зовет тебя замуж? Почему целует после брата? Он не врет. Он верит в каждое свое слово».

   Мне невыносимо захотелось в тот момент расстегнуть его рубашку и проверить, нет ли на груди плохо заживших рубцов – так сильно вдруг охватила мысль, что они там будут. Что же такое научилась я вытворять в роли Фэй, что оба мужчины испытывали ко мне не просто желание – притяжение на грани маниакальности? Что если между гремучей ненавистью одного и спокойной лояльностью другого есть нечто общее – это страсть за гранью добра и зла, когда ничего больше не имеет значения? Разве не она заставила Джеймса когда-то позволить написать на себе чужое имя, да не просто написать – врезать прямо в кожу, в плоть, навечно? Разве не ею руководствуется его брат, утверждающий, что интересы любимой ему всего дороже?

   – Ты бы прыгнул за мной? – спросила я прежде, чем успела последить за языком.

   – Что?

   – Ты бы прыгнул за мной? С балкона? С двенадцатого этажа?

   Он посмотрел в сторону балконной двери, губы медленно растянулись в ленивую улыбку, будто я предлагала ему невинную шалость: розу, например, с городской клумбы сорвать или стих прочесть любовный. Он мог бы и не отвечать, у меня уже пробежал по спине холодок.

   – А ты-то сама как думаешь, Фэй?

   – Сейчас речь не обо мне, – я перехватила на груди покрывало, вскочила с постели, обернув его вокруг себя, и огляделась, – убраться отсюда хочу поскорее.

   В поисках свежей одежды подошла к платяному шкафу, стараясь выглядеть хозяйкой, уверенно отодвинула створку, только не ту, за которой видела рубашки мужа, а другую. Странно, но там оказались ящики для белья и аксессуаров, точно так же наполненные мужскими вещами. Хорошо, что я стояла спиной к кровати, и выражение удивления и растерянности удалось оставить при себе.

   – Что там ищешь? – поинтересовался мой спаситель.

   – Да так… – пробормотала я, – почему-то была уверена, что здесь есть кое-какая моя одежда…

   – А Хантер разрешил тебе сюда что-то привезти? Насколько помню, он вечно трясся над своей холостяцкой берлогой, да и ты раньше не горела желанием сюда переезжать. Сама же мне говорила, что он наверняка баб водит, когда говорит, что остался здесь ночевать, чтобы утром не ехать в офис из-за города.

   Холостяцкая берлога? То-то в первую секунду появления мне показалось, что вид у квартиры какой-то не обжитой. Даже дизайнерские интерьеры не могли придать жилищу настоящего уюта. От досады я поморщилась, вспомнив, как мой муж, сложив руки на груди, преспокойненько молчал и не торопился развеивать мое убеждение, что мы живем тут вместе. Его признание о нашем якобы страстном сексе на этой самой кровати только добавило правдоподобности версии.

   Ну почему, почему я так увлеклась ослепительным мистером Уорнотом, что отбросила правду, которая сразу колола глаза! Не чувствуется здесь женская рука, никаких вещей нет, ни милых вазочек, ни косметики, ни даже мало-мальски приличного туалетного стола. Джеймс упомянул, что шезлонг поставила я, и вот, пожалуйста, моя интуиция сразу уснула. Конечно, это могло оказаться правдой, если мы использовали квартиру для сексуальных утех, чтобы нам никто не мешал, но жить, похоже, меня сюда не пускали. «Ехать в офис из-за города»? Уж не там ли, за городом, располагается настоящее семейное гнездо?

   – Может, и говорила, – выкрутилась я, – но все равно казалось, что несколько нераспакованных пакетов оставляла. Ненавижу старую одежду.

   Судя по ухмылке собеседника, эта привычка Фэй ни у кого не вызывала удивления. Я пошлепала босиком по полу в поисках вещей. Пока собирала с пола свою кофточку и юбку, еще держалась, а как зашла в ванную, чтобы переодеться, так все самообладание меня покинуло. Без лишних свидетелей я имела право снять бронезащитную личину Фэй и отдохнуть немного – очень уж ее ношение утомляло. Я бросила дорогие тряпки на держатель для полотенец, подошла к зеркалу, столкнувшись лицом к лицу с собой. Видок у меня был тот еще. Глаза перепуганные, никуда это не годится, по таким глазам меня сразу вычислят. Как там Джеймс сказал? «Затравленные влажные глазки?» Я болезненно скривилась. Внимательно он смотрел, даже очень, в душу самую, а я ничего и не подозревала.

   Губы у меня были распухшие, искусанные, на шее – красные пятна. Я подняла голову повыше, чтобы удобнее падал свет, разглядела: кое-что ртом оставил, а кое-что – пальцами, синие пятнышки от уха вниз как мелкий горох рассыпались. И снова вспомнилось, как выжечь мне глаза грозил, как тряс изо всей силы, а я ничего сделать не могла. Неужели добровольно легла в постель с собственным потенциальным убийцей?

   От этой мысли затрясло, я резко открыла кран, подставила под холодную воду дрожащие ладони, несколько раз плеснула в лицо. По-хорошему и душ бы принять, смыть с себя запах Хантера, его жгучие поцелуи и прикосновения, но не здесь, тут мне и секунды лишней оставаться не хотелось. Да тут и принадлежности для мытья все мужские, женскими и не пахнет, что еще раз подтверждает версию о «холостяцкой берлоге». Уж я бы наверняка имела в арсенале два-три геля для душа, пенку ароматическую, кучу всяких масочек-скрабов. Уж если они у меня в студенческие годы имелись, то в роли Фэй тут должно бы полмагазина стоять!

   Бодрящее умывание отрезвило, я уперлась ладонями в края раковины и уставилась своему отражению в глаза. Кевин, значит, брата зовут. Хорошо, что он, когда мать изображал, о себе обмолвился: хоть по части прошлого у меня с памятью и проблемы, а в настоящем я каждое словечко накрепко запомнила.

   А если допустить, что ситуация с бампером – правда, только Джеймс не об меня краску расцарапал? Мало ли черных машин на улицах города? Да процентов шестьдесят от общего числа, а то и больше! Может быть, он действительно пытался меня догнать, но сам столкнулся с кем-нибудь или задел стоящую машину, когда в поворот на скорости не смог вписаться, вот вам и помятое железо. А свой автомобиль у брата решил оставить, чтобы не вызывать лишних вопросов от близких. Может, с места аварии даже скрылся, чтобы страховку не платить? Вот и решил пока переждать, побитой машиной не пользоваться, понять, найдутся ли свидетели или пронесло на этот раз?

   Или это глупая, влюбчивая и добренькая Кристина во мне ищет оправдания мужчине, которого сама же в прекрасные принцы и записала, позабыв его мнение спросить? Конечно, я бы предпочла, чтобы Джеймс оказался не виноват, чтобы все наши конфликты остались на уровне банального недопонимания, но разумно ли прятать голову в песок? Ведь он же любовью со мной занимался, заранее зная, чем все закончится, и ни разу ни тени сомнения в правильности своих действий не отразилось на его лице. И наручники держал наготове, как второй вариант развития событий, и бог ведает, что еще приготовил, я же не в курсе всего!

   А как ловко меня из больницы увез! С усмешкой утверждал, что держал без контактов с внешним миром, якобы чтобы понять, с кем попытаюсь связаться, а что если на самом деле боялся, что мать или брат свяжутся со мной и расскажут неприглядную правду? Как выбежал следом? Как вернулся потом и делал вид, что ни при чем остался?

    Или опасался, что эту правду расскажу родным я, ведь если бы не потеря памяти, у меня наверняка нашлась бы иная версия того, как случилась катастрофа. Поэтому и свой телефон для звонка с неохотой уступил и жадно к беседе прислушивался, расслабился, только когда папа меня отшил.

   А я бы точно и под протокол любого копа описала бы, кто меня догонял и кто сталкивал, если такое, конечно, творилось. Уж не поэтому ли Джеймс приковал меня? Не только чтобы «выбивать правду», как усиленно создавал впечатление, но и чтобы устранить как обвинителя? Поэтому и решил, что потеря памяти – умный ход? Предполагал, что, избежав его таким образом, я прямиком в полицию побегу? Может, именно поэтому был уверен, что убежать хотела?

   И этот новый брак, которого он якобы хочет по словам брата. Уже есть кандидатка или же мой пока еще нынешний муж готов жениться на ком угодно, лишь бы не на мне? При мысли, что у него может быть другая женщина и то, что творилось между нами в постели, он делает и с ней, возможно, даже оставаясь со мной в браке, стало тошно.

   Меня снова затрясло, пришлось сделать несколько глотков невкусной холодной воды. Нет, Кевин все придумал! Ясно же, что он ревнует меня к брату, замуж, видимо, давно уже зовет, а я, то есть Фэй, все ломалась. Это он хочет мой брак разрушить, он, а не Джеймс! К нему надо тщательнее присмотреться и даже из благодарности за спасение нельзя доверять. Никому нельзя доверять. Но, конечно, этого и не показывать.

   Когда я с совершенно другим, уверенным выражением лица выпорхнула из ванной, Кевин стоял, прислонившись плечом к косяку приоткрытой балконной двери, почти полностью копируя меня, когда «пряталась» там с шампанским от страстной атаки Хантера. Услышав шаги, он обернулся, и я одарила его улыбкой, которую, по моему мнению, изобразила бы Фэй.

   – Спасибо, что спас меня, Кевин, – проворковала я и тут же прикусила язык, потому что его брови удивленно поползли вверх.

   – Кевин?! – он расхохотался. – Господи, Фэй, да ты меня уже тысячу лет Кевином не звала! Только Фоксом.

   Черт. Черт, черт, черт! Джеймс ведь тоже твердил мне про какого-то Фокса, но, ошарашенная подозрениями в его виновности, я напрочь забыла провести в голове эти причинно-следственные связи. Да уж, Кристиночка, шпион из тебя никудышный, да и откуда бы сноровке взяться, ведь судя по памяти тебе еще вчера было двадцать лет. Ничего, будет мне наука.

   – Тысячу лет не называла, – невозмутимо пропела я, подошла ближе и легонько щелкнула его по носу, – а теперь назвала. Для приятного разнообразия.

   Он ухмыльнулся, уже без прежнего изумления, а я мысленно поставила себе плюсик в копилочку – как легко, оказывается, сходят с рук промахи, если прикрываться капризной и взбалмошной Фэй! Нет, мой расчет верен, раз Фэй, то есть я, требовала только новые вещи, с чего бы ей вообще не творить, что только взбредет в голову?

   Кевин отвернулся, я проследила за его задумчивым взглядом и увидела осколки от бокала. Шампанское на палящем солнце давно высохло, оставив только несколько пятен на плитке.

   – Хантер разбил.

   – Ничего, – фыркнул он, – закажет себе специалистов по клинингу, уберут.

   – Точно, – поддакнула я, а сама боязливо оглянулась на дверь: не могла отделаться от ощущения, что Джеймс явится с минуты на минуту.

   Кевин перехватил мой взгляд.

   – Хантер в офис уехал. Матери сказал, что надолго. Не нервничай.

   – Отлично, – кивнула я и скорчила жалобные глазки: – Увези меня отсюда, а?

   – Так я только того и жду, – легко согласился он, но когда я сделала шаг, схватил и придержал за руку. Заглянул в лицо пытливо. – Я бы прыгнул, Фэй. Почему ты все время во мне сомневаешься?

   Я перевела взгляд на балкон, за которым опускался теплый майский вечер. В доме напротив, том самом, с зеркальной оконной стеной, понемногу включали свет. Они оба мне врут? Они оба говорят мне правду? Кого из них я любила на самом деле? Любила ли я на самом деле хоть кого-то из них?

   – С чего ты взял, что только в тебе сомневаюсь? – высокомерно поинтересовалась я и отняла руку.

   Закрывая дверь, Кевин решил похвастаться передо мной.

   – Ты даже не удивилась, откуда у меня ключ, дорогая.

   Я отстранено пожала плечом, вошла в лифт и сделала вид, что тщательно изучаю состояние кожи лица в зеркале. А что мне еще оставалось?

   – А он у меня давно, ты не знала? – продолжил он. – Хантер как-то пускал меня переночевать, когда я ремонт у себя делал, а я слепок сразу снял. Как знал, что пригодится.

   Я поймала в зеркальном отражении его взгляд и внезапно почувствовала, что он изменился. Что-то сделала не так? Или сказала? Или моя интуиция опять подводит? Могу ли я себе доверять после провала с Джеймсом? Почему мне кажется, что Кевин начал что-то подозревать?

   Отвернувшись от зеркала, я прислонилась к холодной поверхности спиной, медленно подняла глаза и тихо сказала:

   – Я и не сомневалась, что ты что-то придумаешь. Ты же мой герой, Фокс.

   Его красивое гладкое лицо дернулось, глаза тут же загорелись, руки легли на мою талию.

   – Ты ж моя девочка…

   Кевин прижал меня к зеркалу в долгом поцелуе, но его губы после рта Джеймса казались мне другими. Пустыми. Безвкусными. Да и не хотела я никого целовать, пока не обнулилась, не отошла до конца от пережитого. Но не могла. Не имела права не ответить на поцелуй. Фэй бы ответила. Поэтому я обняла мужчину за шею, тесно прижалась всем телом к нему, ощущая мгновенно восставшую плоть, ладони на едва прикрытой тонкой блузкой коже, горячее дыхание, вкус ментола.

   – К черту все, Фэй, – облизнул он губы, чуть отстраняясь. Зрачки подернулись мутной пеленой желания. – Поехали ко мне. Я был без тебя слишком долго.

   – Не сегодня, – мягко, но непреклонно уперлась я руками в его грудь, – мне нужно отдохнуть.

   Лифт звякнул, сообщая, что привез на нужный этаж, но Кевин, казалось, этого не услышал.

   – У меня отдохнешь. Я тебя так расслаблю… м-м-м, поверь, детка, ты не пожалеешь…

   Но даже под угрозой разоблачения я не могла заставить себя лечь в постель с мужчиной еще раз за один день. Я пришла к решению притворяться Фэй, но в чем-то оставалась прежней Кристиной, и она во мне встала на дыбы.

   – Я сказала, отдохнуть надо! – возмутилась я, отталкивая его уже сильнее. Вышла первой из лифта, обернулась и припечатала аргументом, который, на мой взгляд, не остановил бы только безумца. – После Хантера отдохнуть, понял?

   На миг на лице Кевина промелькнуло выражение безудержной ревности и боли, но безумцем он все-таки не был, потому что уже через секунду засиял солнечной улыбкой:

   – Понял, Фэй. Не дурак.

   Несмотря на напускное веселье, он не разговаривал со мной весь путь до стоянки, но там я на миг отвлеклась от других мыслей, впервые задумавшись над новым вопросом: а понимаю ли я, насколько велико состояние моей новообретенной семьи? Кевин водил двухместный спортивный автомобиль глубокого синего цвета, и мне едва удалось сдержать вздох восхищения, но сразу же вспомнилось, что одну машину я разбила, другую Джеймс поцарапал при непонятных обстоятельствах и, похоже, до сих пор не водит, потому что забирать он меня приехал не на светлом, а на красном «Порше».

   После бабушки в нашей семье осталось приличное наследство, много драгоценностей, привезенных еще из России, много связей среди богемы, но папа никогда не афишировал достаток, и в нашей семье держали только один автомобиль. Потом я подросла и «отпочковалась», как и большинство моих сверстников, решив самостоятельно учиться и зарабатывать на жизнь. Студенческие годы были голодными, но веселыми и независимыми, и теперь осознавать роскошь, никогда по-настоящему не виденную мной, привыкать к ней, было тяжело. Впрочем, в роли Фэй мне оставалось только впорхнуть на пассажирское кресло, пристегнуться ремнем и сделать вид, что ничего особенного не происходит.

   И только когда мы отъехали со стоянки и влились в поток, Кевин, не отрывая внимательного взгляда от дороги, произнес:

   – И все-таки ты до сих пор не считаешь, что нам не следовало так разыгрывать Хантера, Фэй?

   – Как именно? – поинтересовалась я как можно более равнодушно, чувствуя, что между лопаток стекает капелька пота. Я ведь уже упоминала, как тяжело оказалось каждую секунду оставаться начеку?

   – Ну в том, что мы сделали из тебя Фэй.

   Я едва подавила судорожный вздох. Неужели наконец-то удалось подобраться к разгадке столь кардинальной перемены в моем характере?

   – Мы?! – тем не менее, капризно переспросила я. – Мне казалось, я сама себя сделала.

   – Да брось, Фэй, – фыркнул Кевин, – ты у нас, конечно, девушка самодостаточная и талантливая, но ведь это именно я рассказал тебе о Фэй настоящей. Неужели ты забыла, как мы познакомились? Как ты подошла ко мне на выставке, как раз возле «Летящей», и мы разговорились о скульптуре? Тогда-то я и поведал тебе историю, как Фэй утонула.

   Я плохо понимала, о какой «Летящей» идет речь, но решила для себя, что раз упомянута выставка и скульптура, то подробности можно поискать в интернете или аккуратненько выяснить позже, а пока сосредоточилась на получении информации.

   – Откуда я мог знать, что тебя это так зацепит? И когда ты попросила познакомиться с братом, я не видел в этом ничего плохого, когда помог вам встретиться в кафе. Но мы же планировали все как шутку, как розыгрыш, Фэй! Ты точно скопировала ее привычки и манеры, как я описал, и мы потом хохотали вместе, вспоминая его выражение лица. Но все зашло слишком далеко. Я и представить не мог, как наша невинная шалость подействует на Хантера и на его чувство вины. И тем более не ожидал, что ты станешь второй Фэй для нас обоих. И тем более… – лицо его слегка потемнело, в глазах снова появилось другое, затаенное выражение, я уже имела шанс видеть, как оно иногда прорывается из-под маски солнечного улыбчивого друга, – …тем более не ожидал, что в результате ты выберешь не меня. Это было глупо. То, как мы с тобой поступили.

   Итак, кое-что начало проясняться. Похоже, двадцатилетняя Кристина, которой я когда-то была, решила поиграть, но заигралась. Мне настолько понравился новый образ? Не скрою, в нынешней жизни он стал более успешным, чем в студенческой. Или я вошла во вкус, получая обожание со стороны двух мужчин? Признаюсь, это даже сейчас казалось приятным и поднимающим самооценку, но только при условии, если бы один из них так и оставался в роли поклонника. Но все признаки указывали на то, что самоограничиваться я не стала и без зазрения совести крутила любовь с обоими.

   Или зазрения совести все же были? Может, я просто так заигралась, что сама не знала, как выйти из игры? Братья богаты, тут уж к гадалке не ходи, они наверняка с обеих сторон красиво за мной ухаживали, в какой-то момент я допустила промах, позволив кому-то чуть больше положенного, затем так же вышло с другим… Да разве не далее как сегодня днем я не попала в схожую ситуацию, уступив соблазнениям Джеймса? Ну да, я лишь выполняла супружеский долг, коль скоро он теперь мой муж, но не указывает ли это на общую слабость моего характера?

   И что там Кевин упомянул насчет вины Хантера? Мой муж имеет отношение к смерти какой-то девушки? Самое обидное, что напрямую я побаивалась задать подобные вопросы, по крайней мере – Фоксу, ведь подразумевалось, что мне известны подробности прошлого. Но зачем я вообще ввязалась в авантюру с чужим образом? Кевин считал это розыгрышем, но упомянул, что на брата подействовало сильно. Неужели в какой-то момент в мою голову пришел коварный план, как поймать на крючок богатенького парня? Если бизнес у Джеймса семейный, то явно создан не вчера. Значит, в то время, когда я еще грызла гранит науки, он уже считался перспективным женихом. Но почему не остановила выбор на Кевине, они же из одной семьи? Может, со мной случилось то, что повторилось в больничной палате? Я увидела мужчину, рядом с которым не сумела спокойно дышать? И ради этого решилась навсегда остаться в непривычном образе?

   – Хантер бы не влюбился в тебя, Фэй, – тут же словно озвучил мои мысли Кевин, – если бы с моей помощью ты такой не стала. Но теперь он тебя разлюбил. Ты ему не нужна. Он ненавидит тебя. Признай, что это было глупо.

   Воспользовавшись остановкой на светофоре, он посмотрел на меня. Я молчала, маскируя растерянность. Что мне следовало сказать? Признать его правоту? Продолжать отпираться? Эта была одна из тех ситуаций, когда мне не удавалось сообразить, как поступила бы Фэй. Но сигнал светофора сменился, раздался требовательный сигнал стоявшей за нами машины, и Кевин вновь переменился в лице.

   – Ладно, детка. Загрузил я тебя. Не бери в голову, – он уже в прежнем беззаботном настроении погладил меня по щеке. – Отвезти тебя куда-нибудь поужинать? Чего хочешь?

   Я прислушалась к себе и поняла, что кусок не полезет в горло. Есть в ресторане под прицельным взглядом Кевина и общественности? Нет уж, увольте. С меня достаточно напрягов для первого дня.

   – Домой хочу, – надула я губы. – К себе домой. В свою ванную и свою кроватку.

   Кевин мечтательно втянул носом воздух.

   – Сегодня Хантер вряд ли приедет ночевать. Давай я тоже приду в твою кроватку?

   Еще чего. У меня куча дел, и отдыхать я торопилась только для вида. Да и Кевин оказался слишком отходчивым. Я думала, что обидела его недвусмысленным намеком на близость с Джеймсом, ан нет, он опять готов взяться за свое! Или это манера общения у него такая – постоянно делать подкаты, получать от ворот поворот и особо не расстраиваться?

   – А больше ты ничего не хочешь? – съязвила я противным голоском, и он расхохотался.

   Что ж, кажется, к Фоксу мне удалось легче найти подход, чем к его упрямому братцу. Но как же пухла голова от бесконечных вопросов!

   Я отвернулась к окну и принялась наблюдать за дорогой. На этот раз мы действительно двигались из центра, так что мои предположения о загородном особняке вроде бы сбывались. Кевин включил радио, по которому играла веселая попса, и принялся подпевать, постукивая пальцами по рулю и периодически вызывая у меня улыбку. Нет, я не стала ему доверять ни на грамм больше и по-прежнему собиралась найти подтверждение или опровергнуть каждое его слово, но не могла не признать, что в его компании, если, конечно, не приходилось усиленно изображать из себя Фэй, а удавалось просто молчать и улыбаться, я чувствовала себя проще.

   Может, это потому что от него в мою сторону не исходили такие волны ненависти, как от Джеймса? Он не осыпал меня презрением, как его брат, который не упустил случая назвать журналистов «свитой» и всячески подчеркивал, что я слишком зазвездилась и нацепила корону? Но, господи, почему же у меня по-прежнему тряслись колени, когда я вспоминала, как Джеймс взял из моих пальцев бокал, как отшвырнул его в сторону, как делал со мной то, что хотел, не спрашивая даже. Железобетонная, наглая уверенность в том, что он имеет право на все. Или так случилось потому, что я сама дала ему это право?

   Дорога за город заняла приличное время, теперь стало понятно, почему мой муж предпочитал ночевать ближе к центру, если собирался рано утром на работу. Неужели я сама каждый день ездила в такую даль? Но стоило увидеть дом, где, оказывается, жила в последние годы, как поняла – да, ездила. Потому что если мне правильно удалось понять характер Фэй, она бы ни за что не променяла это королевское жилище ни на какие, даже самые модные городские апартаменты.

   Особняк действительно был достоин королевы. Обнесенный красивой кирпичной оградой участок располагался в тихой зеленой зоне. Кевин притормозил перед ажурными воротами, над которыми висела камера наблюдения, и открыл их со своего брелока, пока я старательно держала рот закрытым, а выражение лица – равнодушным. Я же вроде кА жила здесь, мне полагалось испытывать усталость и скуку. И больше ничего.

   Мы поехали по асфальтированной дороге между ухоженных ландшафтных горок и зеленых лужаек, пока не остановились перед двухэтажным строением, украшенным балюстрадой. Откуда-то из-за дома появился мужчина со строгим лицом, который вежливо поздоровался с нами. Судя по коротким фразам Кевина и тому, что он передал мужчине ключи, я поняла, что это служащий, который поставит машину в гараж, так как хозяйский сын до утра никуда больше не соберется.

   Очутившись в огромном холле с массивной хрустальной люстрой под высоким потолком и устланной ковром двойной лестницей, я испытала не то, что растерянность – панический ужас. Нет, я бы радовалась, если б смогла войти в такой дом на правах полноправной хозяйки, любимой супруги Джеймса, и не скрывала бы провалы в памяти. Или если бы особняк оказался поменьше – в его городской квартире я более уверенно себя ощущала. Но в таких хоромах легко потеряться! А я ведь должна якобы помнить, где что находится, кого как зовут и как принято себя вести. С ума сойти можно!

   Я почти не притворялась, когда пошатнулась на высоких каблуках и привалилась к плечу Кевина.

   – Что такое? – тут же с тревогой откликнулся он – Тебе плохо?

   – Устала… – едва слышно прошелестела я, – врачи предупреждали… переутомление… головокружение…

   – Вызвать доктора? – явно испугался он.

   – Нет… – еще этого мне не хватало, – прилечь… отдохнуть… поспать…

   – Я понял, – сосредоточенно кивнул он и подхватил меня на руки. – Сейчас.

   Ну вот, я же говорила, что с Кевином мне как-то проще? Он понес меня наверх по лестнице, прижимая к груди, как хрупкую драгоценность, и таким образом вопрос с тем, где искать мою спальню, решился сам собой. Правда, на втором этаже нам встретилось неожиданное препятствие в виде пожилой латиноамериканки.

   – Батюшки! – всплеснула она руками. – Мистер Кевин! Поставьте эту женщину немедленно! Вы надорветесь!

   По тону, каким она произнесла «эту женщину», я сразу поняла, что нечего и думать о расслаблении, в особняке у меня тоже найдется свой враг.

   – Все в порядке, Роза, – усмехнулся тот, – Фэй только из больницы, у нее закружилась голова, ей нужно срочно прилечь. К тому же, она весит килограммов сорок. С чего мне надорваться?

   – А ее копыта? – не унималась пышнотелая Роза, указывая на мою обувь. – Такие копыта весят все сто! Поставьте ее, Господом Богом вас умоляю! Пожалейте свою спину!

   При этом о моем здоровье она не обеспокоилась ни на грамм. Я догадалась, что в этом доме Роза служила (слишком уж она не походила на роль матери братьев) и отвечала за порядок. А порядок в ее понимании заключался и в опеке над членами семьи. Что ж, очевидно, я в список этих самых членов семьи для Розы не входила. Но, к счастью, Кевин обогнул толстуху и понес меня дальше по коридору. С возмущенным воплем и несвойственной пышному телосложению скоростью Роза понеслась вперед, распахнула одну из дверей, чтобы хозяйскому сыну было легче внести меня внутрь. Она кудахтала и крутилась рядом, пока он укладывал меня на кровать, но по-прежнему волновалась лишь о Кевине. Как только я устроилась на подушках, она окинула меня сердитым взглядом жгучих черных глаз, тихонько обозвала «брухой» и выкатилась из комнаты, хлопнув дверью.

   – Что она сказала? – нахмурилась я после того, как поблагодарила Кевина за помощь.

   – Да не обращай внимания, – махнул рукой он, – Роза ревнует, ничего не изменилось. По-прежнему считает, что ты плохо на меня влияешь, и уверена, что аварию ты устроила себе сама, чтобы попить кровь из Хантера. Она просто недалекая старая женщина, которая не видит, что мой брат сам выпьет кровь из кого угодно, если захочет.

   Кевин говорил это беззлобно и даже с некоторой теплотой, и я поняла, что Розу он любит, как некое подобие бабушки, а на ее закидоны, как, например, высказывания в сторону жены брата, смотрит сквозь пальцы.

   – Понятно, – я сбросила обувь на пол и откинулась на подушки, – глаза закрываются. Все-таки ты мой герой, Фокс.

   Не выходя из роли Фэй, я бессовестно играла на его слабостях, которые успела изучить. Потом, наверное, мне будет за это стыдно. Кевин наклонился и подарил мне еще один долгий мятный поцелуй, а затем вышел. Как только дверь закрылась, я тут же села. Голова, действительно, слегка шла кругом, и лечащий врач что-то такое о переутомлении говорил – тут не пришлось сильно кривить душой, когда жаловалась Кевину – но жажда найти еще хоть какие-нибудь ответы на многочисленные вопросы пересиливала все. Я вскочила к кровати, подбежала к двери, с облегчением выдохнула – тут имелся замок. Повернула защелку – красота! Наконец-то, в одиночестве и с запертой дверью, испытала долгожданное ощущение покоя и безопасности.

   Я потерла руки и огляделась. Теперь начиналось самое интересное.

   Даже обладая скромным опытом в подобных делах, я понимала, что не только люди, но и вещи могут кое-что рассказать. Пожалуй, вещи даже лучше – они хотя бы не умеют лгать ради собственной выгоды. Честные и непредвзятые неодушевленные предметы казались мне теперь лучшими друзьями, чем окружающие homo sapiens.

   Еще не двигаясь с места, я изучила глазами обстановку в комнате. Роза слишком уверенно подбежала именно к этой двери, она не стала задавать Кевину уточняющие вопросы наподобие «куда вы ее несете?» или «подготовить комнату для гостей?», можно ли на этом основании сделать вывод, что меня доставили именно в мою спальню? Взгляд остановился на широкой двуспальной кровати, расположенной в простенке между двумя окнами. Делила ли я ее с мужем? Или Джеймс, как сегодня, предпочитал «не возвращаться» ночами в особняк, прикрываясь работой, – ведь его брат упоминал о чем-то подобном?

   В целом, обстановка мне понравилась. Оттенки мебели, постельного белья и обоев были выдержаны в уютной теплой гамме, окна закрывали плотные гардины, в ногах кровати имелась кушетка, на которую рука так и просилась бросить перед сном халат. Пол устилал мягкий белоснежный ковер, на чистку которого наверняка каждый день уходило немало усилий. В углу я заметила письменный стол с лампой и выключенным лэптопом. Этой мой или Джеймса? Это в нем, по обвинению мужа, я шныряла и выуживала секретную деловую переписку, или в другом?

   Кроме декоративного столика с украшенной живыми цветами вазой и тумбочек с ночниками по обеим сторонам от кровати здесь больше ничего не было, и мой взгляд обратился на две одинаковые двери, разделенные между собой картиной с изображением бегущего в сливочно-взбитых облаках табуна гнедых лошадей.

   Я направилась туда и за первой же обнаружила гардероб. Да еще какой! Размерами помещение не уступало самой спальне, а когда под потолком вспыхнул яркий свет, в противоположной стене в большом, от пола до потолка зеркале отразилось мое собственное отражение. Перед ним был устроен небольшой подиум, похожий на те, которые делают в бутиках, чтобы покупательницы почувствовали себя моделями во время примерки. Две невысокие ступеньки сияли золотом. Это выглядело настолько в духе того образа Фэй, который уже сложился в моей голове, что даже не вызвало удивления.

   По обе стороны от зеркала опять же до самого потолка шло хранилище «сокровищ». Внизу – полки для обуви, где ровными рядами стоял полный набор от легких босоножек до высоких сапог-ботфортов. Затем длинные узкие бельевые ящики. Далее – вешалки с платьями, блузками и жакетами. Наверху – круглые, похожие на шляпные, коробки. Я все-таки издала восхищенный вздох. Фэй, конечно, не любила старую одежду, наверняка набивала шкафы тряпками, надетыми лишь один раз, а вот Кристина не гордая, с удовольствием бы перемерила и поносила многое из увиденного. И пусть не все подходило к моему вкусу, но совсем отрицать соблазн я не могла.

   За второй дверью я обнаружила выложенную мелкой голубой, зеленой и белой мозаикой ванную комнату. Желание наконец-то избавиться от запаха Джеймса на собственной коже снова напомнило о себе и, отложив все прочие дела на потом, я сунула одежду в корзину для грязного белья и залезла в душевую кабину – нежиться в установленной тут же чаше для купания не захотелось, побоялась от усталости задремать. Когда оказалось, что здесь имеется встроенное радио и душ Шарко, я немедленно включила обе опции и впервые за весь долгий и невыносимо сложный день ощутила, что жизнь налаживается.

   Может, начал проходить первый испуг? Я ведь так резко оказалась в центре событий, что могла только, как утопающий, барахтаться во все стороны и стараться держать голову на плаву. Все, что делала – совершала интуитивно, а у страха, как известно, глаза велики. Может, стоит обратить внимание и на положительные моменты своего нового положения? Я, черт возьми, неприлично богата, довольно популярна, если судить по обложкам журналов с автографами и интересу журналистской братии к моей персоне. У меня огромный гардероб, который и за год весь не «выгулять», даже если ни разу не повторяться. Разве прошлая Кристина могла о таком мечтать? Что ей светило? Работа преподавателем славянской культуры и языка где-нибудь при русском посольстве после окончания университета? Брак с каким-нибудь менеджером, инженером, а в самом лучшем случае – врачом? Обыденная скучная жизнь, из которой необъяснимым образом я будто сама себя выдернула за волосы.

   И пусть выбранная мной профессия стала бы любимой, а муж, возможно, не грозился бы придушить меня за измены – разве в нашем мире богатство и власть не решают все? Я набиралась сил под упругими контрастными душевыми струями, спорила сама с собой и, в конце концов, вроде бы даже победила.

   На крючке висел свежий белый короткий халатик, я накинула его, выпорхнула, взбивая на затылке рукой влажные волосы, босая, свежая и обновленная, чувствующая себя совершенно другим человеком, и принялась изучать гардероб. Размеры обуви точно совпадали с моими ступнями, одежда садилась на фигуру, как влитая. Все сходилось: это моя спальня и гардероб – мой. Я примеряла то и это, крутилась перед зеркалом, наслаждаясь тем, как идет мне стоять на подиуме, как великолепно выгляжу в достойном обрамлении. Надевая вычурные платья, своими глазами убеждалась, какой представала для окружающих Фэй: девушка с претензией на эксклюзивность.

   Разграбила бельевой ящик – лукавил Джеймс все-таки, белье у меня тоже имелось, правда, на мой вкус слишком парадное, только шелк, атлас, кружева, никакого хлопка. Хотя… это у Кристины жизнь состояла из серых будней, лекций и поочередной с подругой уборки крохотной квартирки, у Фэй каждый день – праздник, ее жизнь – полет, и ничего, кроме дизайнерской одежды и дорогого белья ей носить по статусу не полагалось.

   Выдвинув другой ящик, я обомлела. На бархатистой подкладке сверкнули крупными каплями сапфиры и рубины, тускло заблестело золото. Да это же драгоценности моей русской бабушки! Я прекрасно помнила их все: тиару, украшенную бриллиантами, в которой бабуля еще молоденькой примой танцевала на сцене Большого, тяжелое массивное колье, подаренное ей после премьеры в Лондоне состоятельным поклонником. Браслет с изумрудами от дедушки, который тогда еще не был ей мужем. Чтобы купить такой подарок для недоступной красавицы, он продал свой автомобиль. И бабушка оценила. Именно его сравнительно скромный, с таким трудом приобретенный презент, а не колье или тиару от более богатых поклонников, хотя сохранила все. Говорила, что подарок надо оценивать не по ценнику на витрине, а по ценности для бюджета дарителя, и мелких презентов – тиар, колец и колье – ей дарили много, а по-настоящему незабываемый – один. Этими историями в нашей семье потчевали меня с детства. Но почему родители решили отдать мне все? Драгоценности хранились в сейфе, как великая реликвия, не столько денежная, сколько памятная, и чтобы просто так взять их примерить речи не шло, не говоря уже о том, чтобы забрать из дома и увезти с собой.

   Дрожащими руками я перебирала сокровища своей семьи, брошенные в ящик по соседству с атласными тряпками, и не могла отделаться от ощущения, что это кощунство. Так поступил бы чужой человек – пристроил красивые цацки под рукой, чтобы удобнее было подбирать к вечернему наряду – но не я, не я же! Да как бы я ни втрескалась в Джеймса или кого-то еще, как бы ни погналась за богатством, ни за что бы не позволила себе так поступить с наследственными реликвиями! Меня просто не так воспитали!

   Сразу же перехотелось крутиться перед зеркалом и воображать себя довольной и счастливой богатенькой Фэй. Я задвинула ящики, вернула одежду на вешалки, убрала разбросанную обувь, натянула банный халат и вышла, закрыв за собой дверь в гардероб. Взгляд сам собой упал на экран лэптопа. Ладно, повеселились – и хватит. Пора протрезветь от тряпочного угара и признать, что таким образом нынешняя Кристина во мне по-детски пряталась от неприятного момента. Было страшно и тяжело – но под горячей водичкой расслабилась, убедила себя, что все в порядке, потом в гардеробной порезвилась, похохотала вдоволь так, как мечтала бы развлечься любая девушка. Расслабила напряженные нервы, забыла о ноющей червоточине в сердце, а теперь пора продолжить искать правду о себе.

   Все же, надо признать, я откровенно трусила, потому что перед тем, как приблизиться к злосчастному лэптопу, для начала перерыла кровать. Заглянула под нее, потом подняла матрас, ведь между ним и деревянным каркасом мог обнаружиться тайник. Перебрала и прощупала подушки. Сама не знаю, что там искала – еще миллион денег? дневник с собственными признаниями, как все было? пистолет? Наверное, просто хотела убедиться, что сделала все возможное для изучения обстановки. Не обнаружив ничего подозрительного или полезного, я принялась изучать тумбочки. В одной нашла журналы мод, бумажные платочки и несколько мятных конфет, а вот открыв самый верхний ящик другой – обомлела…

   Ящик был пуст, если не считать газетной вырезки. Точнее, фотографии, вырезанной из газетной статьи, так как текста к ней не прилагалось. Бумага выглядела помятой, словно ее сначала скомкали в руке, а затем расправили. На снимке я в образе Фэй, то есть в сногсшибательно обтягивающем фигуру дизайнерском платье, с сумочкой подмышкой и на высоких каблуках, улыбалась на фоне светлого авто, и все бы ничего, если бы поверх этой вырезки не алели печатные буквы, нацарапанные фломастером:

   «ты заплачешь сука поверь когда я буду трахать твой жадный ротик и твой круглый зад ты замолишь о пощаде и тогда я сжалюсь и прирежу тебя».

   Вот так, без знаков препинания, конца и начала предложения и какого-либо смысла. Как будто писал сумасшедший, одержимый идеей фикс. Хотя нет, смысл был и довольно явный. Угроза? Или просто неудержимый выплеск ненависти? Кто мог написать такое про меня? Откуда эта гадость взялась в тумбочке у моей кровати? Я сама сохранила ее? Для чего? Чтобы на досуге поразмышлять об адресате послания? Или ее подложили во время моего отсутствия? Кто-то был уверен, что по возвращении сразу найду? Это кто-то из обитателей особняка? Послание несло явный сексуальный подтекст, выраженный от мужского лица, женщина вряд ли стала бы мечтать о чужих ротиках и попках. И непросто желание секса здесь обозначалось, а маниакальное, одержимое желание окончить акт моей смертью. Меня передернуло, вырезка выпала из руки и спикировала обратно в ящик. Идут ли эти слова от Джеймса, уже грозившего задушить меня и выжечь глаза? Способен ли на них улыбчивый, но слишком уж простой на первый взгляд Фокс?

   Я с опаской покосилась на дверь и снова порадовалась, что на ней есть защелка. Может, неспроста? Может, я сама еще раньше установила ее тут, опасаясь чужой угрозы?

   Оттягивать теперь стало дальше некуда, и я уселась за лэптоп. После стартовой загрузки программ на экране появилась заставка: вполне знакомое моему глазу изображение журнальной обложки с собственной фотографией. «Фэй – мода начинается с меня!» Мартовский выпуск. Наверное, до катастрофы мне нравилось как можно чаще смотреть на него. Теперь меня от него тошнило.

   Подключившись к интернету, я первым делом поискала то, о чем говорил Фокс. Оправдав предположения, «Летящая» оказалась скульптурой, выставленной в Центральной Галерее Современного Искусства, и принадлежала частной коллекции некоего Кевина Янга. Она была закрыта для продажи и других данных владельца не уточнялось, поэтому я видела тут два варианта: либо ей владеет тезка Кевина, благо имя не такое уж и редкое среди мужчин, либо… либо Кевин по какой-то причине решил не указывать, что он – Уорнот. Не хочет афишировать, из какой он семьи? Опасается кражи или чего-то другого? Я мало понимала в искусстве и не знала, можно ли брать псевдоним для указания владельца, но в душе больше склонялась именно ко второй версии. Слишком уж не верилось в банальные совпадения имен.

   Интерактивный путеводитель по Галерее позволял рассмотреть в трехмерном изображении любой из представленных объектов, поэтому я не долго думая кликнула по иконке. Скульптуру выполнили в человеческий рост, и она изображала девушку, застывшую в танце на одной ноге. Повертев картинку в разные стороны, я разглядела, что девушка все-таки не танцует, а кружится на льду, потому что ее ноги оказались обутыми в коньки. Длинные волосы закрывали ее лицо, мешая рассмотреть черты, но сам силуэт действительно выглядел летящим и оправдывал название работы. Скульптору удалось поймать и передать образ в движении, создать у зрителя ощущение, что девушка – живая, вот-вот сорвется с места и продолжит скользить у всех на виду. На мой дилетантский взгляд это было по-настоящему талантливое произведение искусства, и я понимала, почему Кевин захотел иметь его в своей частной коллекции.

   И снова вспомнились его слова о том, что познакомились мы именно возле «Летящей», и о другой Фэй, которая утонула. О Хантере, которого из-за нее мучила совесть. Я попыталась представить себе ту ситуацию. Вот гуляю по выставке, вот подхожу к симпатичному незнакомцу, который любуется статуей красивой девушки. Завожу разговор об искусстве, возможно, с целью просто познакомиться. С чего бы ему вдруг рассказывать мне о какой-то Фэй? Только если… уж не сама ли Фэй стала прообразом для «Летящей»?!

   Как бы мне хотелось узнать больше подробностей о ней! Но у кого спросить? Спросить, конечно, можно у многих, но тогда есть риск открыть свои провалы в памяти, а я пока еще опасалась так рисковать. К тому же, вырезка с гадким посланием так и осталась лежать в ящике. Что если моя амнезия только развяжет руки маньяку? Может, он пока сдерживается, а узнает о моей беззащитности – и пойдет в атаку? Пока что правду знает только Джеймс, но и с ним при желании можно пойти на попятный, сыграть на образе Фэй и сказать, что придумала себе амнезию. Это как раз укладывается в версию, в которой он меня же и обвинял. Но что делать, если он на самом деле хотел устранить меня как свидетеля покушения и только поверив в нарушенную память, успокоился, что находится в безопасности, и потому оставил в живых? Тогда с ним мне следует продолжать упираться и твердить, что ничего не помню. А что, если он скажет об этом другим? Фоксу, например, который вроде бы не сомневается, что во мне ничего не изменилось? Как мне балансировать на тонкой грани лжи и правды между ними?

   Так и не остановившись на каком-то решении, я продолжила поиски в интернете. Прошлась по закладкам Избранного в браузере и попала на собственную страничку в социальных сетях. Видимо, создала ее уже в «темном» периоде памяти, так как видела впервые. Армия подписчиков присутствовала в наличии, само собой. Я полистала посты, пощелкала видео, в которых учила малолеток чувству стиля. Благодарные поклонники добросовестно отмечались в комментариях, с некоторыми я вступала в беседу.

   И снова меня царапало, да нет, уже драло наждаком по горлу то же ощущение, что и при виде бабушкиных украшений в бельевом шкафу. Это очень сложно объяснить, но…

   Я училась на филолога и культуроведа. Я обожала читать книги и любила изучать язык. Когда этим занимаешься увлеченно, с любовью, то начинаешь видеть слова и предложения так, как иной математик видит уравнения, а химик – формулы: можешь разобрать на атомы и собрать в длинную цепочку и любое несоответствие сначала ощущаешь внутренним зрением, а потом осознаешь мозгом.

   Так вот, я чувствовала, что это не мои фразы. Я так не строю предложения, я не использую именно эти эпитеты, потому что обычно применяю другие, я не пишу так, в конце концов! Нет, если бы меня попросили доказать на примере, наверное, ничего бы не вышло. Убеждение шло изнутри, и только такой же погруженный в атмосферу языковедения человек меня бы, пожалуй, понял.

   В глаза так же бросилось еще кое-что. Среди восторженных отзывов под каждым постом встречались и негативные. Кому-то не нравилась подача Фэй, кто-то считал, что ее стиль только ей одной кажется правильным, а остальным – безвкусным, кто-то просто прохаживался по внешности с целью «сказать каку». Но на все подобные комментарии отвечала не хозяйка страницы, а какой-то пользователь с ником Ромео. Так вот, этот Ромео довольно агрессивно реагировал на любые выпады в сторону Фэй и каждому отвечал что-то вроде «за эти слова ты сдохнешь», «я тебя найду, сука» и тому подобное.

   Активный фанат, желающий горло порвать за кумира? Почему меня не отпускало ощущение, что этот же поток агрессии я уже имела неудовольствие читать? Да-да, на газетной вырезке встречала. Аватарки этот Ромео себе не поставил, я попробовала перейти на его страницу, но та оказалась закрыта для просмотра. И снова – кто это мог быть? Фокс, который утверждал, что «выберет меня в любом случае»? Или Хантер, измучивший меня подозрениями в изменах?

   Я попробовала залогиниться на собственной странице и обнаружила, что не знаю от нее пароль. Перебирала варианты, пока не появилось сообщение, что ресурс блокирован в связи с подозрительной активностью, а аварийный код выслан на номер телефона. Замечательно, конечно, только свой телефон я до сих пор не нашла.

   Терзаясь нехорошими подозрениями, я попробовала открыть свой почтовый ящик. Как ни странно, это удалось без труда – пароль от него я отлично помнила и ввела правильно с первого раза. Вот только… писем в нем не было, если не считать спама рассылок с различных сайтов, где я регистрировалась по той или иной причине тысячу лет назад. Я прокрутила архив и подтвердила догадки: последняя осмысленная переписка случилась четыре года назад – просила однокурсницу скинуть мне вопросы для подготовки к семинару. Это был сентябрь, период, после которого в моей голове начиналась черная дыра.

   Я вновь открыла свою социальную страницу, нашла адрес почты в разделе контактной информации. Стоит ли говорить, что он оказался другим? Я ввела его в качестве логина на почтовом сервере, но вот пароль опять подобрать не смогла. Знаете, у каждого человека есть определенный кодовый набор на разные случаи жизни. Наверняка многие, как и я, привыкли держать в голове несложные пароли для входа на пустячные сайты навроде болталок, пароли средней сложности для регистрации в электронных магазинах и совсем уж сложные пароли для сохранения почты в безопасности. Но ни один – ни один! – из имеющихся у меня вариантов трех уровней сложности к моему новому ящику не подошел. Я попробовала влезть в шкуру Фэй и набирать те пароли, которые больше подходили к ее образу, но и тут потерпела фиаско. Я будто пыталась взломать почту совершенно чужого человека.

   Другого человека, который завел себе другую почту, когда не сумел взломать старую мою.

   Остальные браузерные закладки вели в различные интернет-магазины и на новостные сайты, поэтому напоследок я решила проверить сам лэптоп и принялась открывать все папки подряд. В основном натыкалась на собственные фото, сделанные просто в неимоверных количествах. Казалось, в роли Фэй я решила запечатлеть чуть ли не каждую секунду своей жизни и сохранить ее на память. То сидела за тарелкой салата в ресторане, то снимала себя перед зеркалом в собственной ванной, то – в магазине (на заднем фоне бежал с товаром продавец), то – за рулем авто. Снова и снова я вглядывалась в лицо девушки на снимках и прислушивалась к себе, пытаясь понять, насколько она на меня похожа. Возможно, моральное напряжение играло со мной злую шутку, но мне то начинало казаться, что нос «совсем не мой» или глаза «какие-то чужие», то на следующем же снимке я не понимала, почему раньше не узнала себя, ведь все черты лица – мои родные. То мнила себя слишком худой, то чрезмерно отекшей в боках и бедрах. То подозрительно вглядывалась в изъяны на коже, то откидывалась на стуле, чтобы оценить позу. Это была я, и это была не я, и никак не удавалось понять, в чем права, а в чем – ошибаюсь.

   Собираясь уже захлопнуть крышку лэптопа, я на какой-то черт полезла в раздел «Недавно открытые документы». После череды просмотренных фото там вряд ли можно было что-то полезное отыскать, но самым последним шел видеофайл, и мой подозрительный взгляд за него зацепился. Я открыла нужную папку через корень файлов и обнаружила целый список видеозаписей. Названия у всех, как на подбор, шли говорящие. «Хантер». «Фокс». «Догги». «Скам». Были и другие имена-клички. Кусая губы, я выбрала первый.

   То, что это – домашняя съемка, стало понятно с первых кадров. Мое собственное лицо – или не мое, все же? – со сладкой улыбкой пропело в камеру:

   – Сегодня мы будем наказывать Хантера, потому что он вел себя очень, очень плохо.

   Девушка, которая выглядела, как я, выпрямилась, и теперь стало видно, что на ней не надето ничего, кроме короткой «школьной» юбочки и высоких каблуков. Хантер лежал на кровати, его руки были вздернуты над головой и привязаны к спинке мужским галстуком, рубашка отсутствовала, брюки – расстегнуты и под ними дыбился член. Я узнавала его лицо и узнавала взгляд… таким же взглядом он смотрел на меня, когда взял в тиски у балконной двери.

   Я не хотела видеть, что будет дальше, и не могла оторваться в то же время. На груди Джеймса еще не было шрамов, ни свежих, ни заживших, и похоже, видео снимали очень давно. Экранная я, покачивая бедрами, подошла к кровати, села верхом на мужчину.

   – Гадкий, гадкий Хантер… – выдохнула она, размахнулась и влепила ладонью ему по щеке.

   Голова Джеймса дернулась в сторону, стало слышно, как он со свистом втянул воздух и процедил сквозь зубы:

   – Прекрати, Фэй.

   – Что прекратить? – издевалась над ним экранная я, оставляя длинные красные полосы от ногтей на его груди. – Это? – Я приподнялась, опуская ладонь ниже. – Или это?

   Жилы на его руках вспухли от напряжения, когда экранная я принялась резкими быстрыми движениями ласкать его член, подводя к оргазму. Его ребра натягивали кожу на боках от глубоких неровных вздохов, живот сокращался, на лбу выступила испарина.

   – Прикажи мне остановиться, – шептала я ему в лицо. – Прикажи… прикажи…

   Он не мог. Он не хотел, чтобы экранная я останавливалась. Наблюдая за происходящим, я видела это очень четко. Мышцы на руках Хантера бугрились все больше, он рванулся, выгибаясь всем телом, словно хотел сбросить с себя Фэй, вырвал одну руку из узла, оставив ссадины на коже, схватил ее (меня?) за затылок и резко нагнул, махом вдолбившись в ее горло. Я смотрела, как он рывками подает бедра вверх, прямо в ее распахнутый рот, как она вырывается, взмахивая в воздухе длинными волосами, и как сама уже возвращается обратно, с удвоенной жадностью поглощая мужской член. Смотрела и чувствовала себя лишней на чужом празднике жизни. И когда Хантер, глядя ей в глаза, простонал «Фэ-э-эй» и тут же резко откинул голову, я выключила видео.

   Во втором файле с заголовком «Фокс» повторилось почти все то же самое.

   – Сегодня мы будем наказывать Фокса, потому что он – очень плохой мальчик, – экранную меня очень забавляло происходящее.

   И Фокса тоже забавляло. В отличие от брата, он наслаждался каждой секундой игры. Фэй царапала его и покусывала, доводила до оргазма и останавливалась на полпути, причиняя ему мучения. Она упивалась властью, которую получила над мужским телом, а Фокс ей в этом не мешал. Он подыгрывал ей, но когда парочка слилась в объятиях, и Фэй дернула узел на путах, тут же перевернулся, оказавшись сверху и сам привязал ее руки. И медленно, чувственно двигал бедрами, нависая над ней, а она смотрела ему в глаза и смеялась.

   Остальные файлы я посмотрела на ускоренной перемотке, борясь с тяжелым чувством в душе. «Сегодня мы будем наказывать Догги…» «Сегодня мы будем наказывать Скама…» Незнакомые мужчины, на чьи перекошенные от страсти лица мне перехотелось смотреть.

   В свойствах каждого файла я нашла дату съемки – всего шесть штук за последние три года с разницей в несколько месяцев. Складывалось впечатление, что, начав с братьев, Фэй вошла во вкус и продолжила фиксировать свои победы над мужскими сердцами. Интересно, это приносило ей удовольствие – пересматривать видео под настроение? Значит, многочисленные любовники не были выдумкой Хантера? Я с громким стуком захлопнула лэптоп.

   Пошла в гардероб, включила свет, снова встала перед зеркалом. Чуть нагнула голову, чтобы тень падала на лицо. Глаза стали казаться другими, чужими, злыми и незнакомыми. Я растянула губы в ядовитой ухмылке и прошептала:

   – Сегодня мы будем наказывать Хантера…

   Зачем я это делала? Что пыталась найти в искаженных игрой света и тени чертах? Нечто похожее на девушку с видеофайла? Это и так была я, то тело без одежды выглядело точь-в-точь, как и это сейчас в проеме распахнутого халата. И я наказывала Хантера не только в постели, но и потом, своими изменами и вмешательством в его бизнес. И поэтому он меня возненавидел, да так, что теперь мечтает убить. Они оба говорили мне правду? И Фокс? И Хантер? К горлу подкатила тошнота.

   – Шлюха, – прошипела я собственному отражению.

   Из зеркала на меня смотрела Фэй: коварная, развратная, самолюбивая и эгоистичная ухоженная красавица, эталон женской красоты, беда мужских сердец. Это ее имя кричал во время оргазма Хантер, это к ее ногам припадал с поцелуями Фокс. Что еще я раскопаю в ее прошлом? Мне уже чудился запах пыльных шкафов, полных скелетов, и душная вонь похоти возбужденных тел.

   Я подняла голову и позволила свету по-другому упасть на свое умытое, лишенное косметики лицо. Глаза у этой девушки были чистыми и ясными, улыбка – светлой и милой. Черты не изменились, но все-таки этот образ никак не вязался с прежним. Могла ли я перевоплотиться из одной в другую? Или столь кардинальные перемены не под силу никому?

   Я смотрела на себя и удивлялась, как могла настолько не слушать собственный внутренний голос и ему не доверять, что позволила сомнениям хоть на долю секунды проникнуть в разум. Это же было понятно с самых первых секунд, как только выяснилось о необъяснимых переменах в образе жизни, вкусах и привычках, и подозрения лишь крепли по мере погружения в события, но каким-то образом я умудрялась гнать от себя самую правильную, самую здравую и все объясняющую мысль.

   Фэй – это не я.

   3

      Надо ли говорить, что в ту ночь мне спалось плохо? Лежа в удобной широкой постели, в хорошо проветренной просторной комнате, на хрустящих от свежести простынях и комфортных для шейных позвонков подушках, я вертелась с боку на бок, не в силах сомкнуть глаз.

   Фэй – это не я, но как убедить в своей правоте остальных? Привести в качестве доказательств бабушкины украшения и семейные традиции, связанные с ними? Ну и что, скажут они, кто мешал тебе, дорогая, на эти же самые семейные традиции начхать, характерец-то у тебя подиспортился от такого обилия денег, красивые брюлики стали дороже родительского гнева. А гнев тот точно есть, родной отец разговаривает через губу, ну так в последние четыре года ты, Кристина, видимо не особо на его счет заморачивалась. А тут с чего вдруг стала? Отыскать где-нибудь в своей прежней почте застарелые эссе и предъявить для сравнения употребления слов и фраз? Не сочтут ли окружающие меня сумасшедшей, как только начну об этом твердить? После травмы головы как раз такие выводы обычно и напрашиваются.

   Джеймс, конечно, вообще не поверит. Для него любой мой шаг будет казаться очередной уловкой Фэй – это в том случае, если верны подозрения, что она его до белого каления довела. А если версия Кевина правдива, и мой муж не просто бесится, а готов на все, чтобы избавиться от нашего брака, то тут уже опять опасность возникает. Не получилось убить – так «любящий» супруг в психушку запрет, ему же и лучше, не надо очередную аварию подстраивать, руки пачкать, репутацией и свободой рисковать.

   Сам Кевин, пожалуй, тоже не поверит, но в другом ключе. Воспримет все как игру, очередную фантазию Фэй – ему же нравятся ее фантазии, ее капризы, ее порочная натура. То есть, серьезного отношения и помощи с его стороны ждать не стоит. И это мы еще не разобрались, кто подложил мне гадкую фотографию, а то, чего доброго, если он? А если он настолько увлечен Фэй, что будет совсем не рад обнаружить на ее месте какую-то Кристину? Как начнет относиться ко мне настоящей после этого?

   Мои родители должны бы поверить – родная дочь, все-таки! На них я делала самую большую ставку. Но, опять же, вопрос возникает: как они могли не узнать меня? То есть, если даже допустить, что Фэй общалась с ними от моего имени, почему они ничего не почувствовали? Почему не стали бить тревогу? Почему папа называл меня «Фэй», то есть, принял эту кличку?! Как такое возможно?!

   И еще вопрос: зачем это кому-то понадобилось делать? Зачем воровать мое имя, мою личность, мою жизнь и переделывать все на свой лад? Ведь это мою жизнь Фэй украла, потому что Кристина Романоф – это мое имя, я его в документах при выписке из больницы видела. Ну ладно, с поправкой на Уорнот, но тем не менее. Это мое имя! Это моя дата рождения, мой учетный номер в страховой, моя семья и наследные драгоценности. Уж эти сведения сложно перепутать. Кому я понадобилась в качестве предмета кражи – обычная среднестатистическая студентка, без особых связей, без выдающихся способностей, без шикарных перспектив?!

   И в то же время, это не мой муж. Это не мой вкус в одежде, не мои привычки, не мои принципы. Не мой дом и не моя кровать, хоть в нее меня и уложили. И моя жизнь теперь другая – гораздо более яркая, сложная и перспективная. Но зачем?!

   Почему я ничего не помнила и где находилась в то время, пока эту жизнь меняли? В голову лезли различные версии, одна фантастичнее другой. Как и многие, я смотрела фильмы и читала книги и привыкла забивать голову всякой ерундой наподобие паранормальных явлений, переселения душ, общения с духом Пушкина при помощи доски Луиджи и прочего, но… да ладно, я своими глазами в жизни не видела ни одной барабашки, ни единого привидения, и доска Луиджи, которой мы с девчонками баловались еще в школьные годы, когда-то вообще предсказала мне замужество в последнем классе старшей школы, а к нынешнему двадцатичетырехлетнему возрасту – троих детей. В общем, бред сивой кобылы, да и только.

   И опять же. А как тогда? Как? Как я стала Фэй? Как Фэй стала мной? Разумных объяснений за всю долгую ночь так и не появилось.

   Но бесконечно притворяться Фэй я тоже не могла. Да и изначально решилась на этот шаг вынужденно, в качестве временной меры защиты, не собираясь оставаться в ее шкуре навечно. Наверное, придется развестись – Джеймс не любит меня, очень мягко говоря, а те чувства, которые продолжают грызть меня изнутри при одной мысли о нем, никому не нужны и только мешают. Горько это осознавать. Я была бы ему лучшей женой, чем Фэй, по крайней мере, мне так казалось. За то короткое время, что мы провели вдвоем, пока он притворялся хорошим, я чувствовала себя счастливой. Представляла, как глажу ему рубашки и готовлю по утрам завтрак для наших детей – ни с кем раньше такого не испытывала. И да, черт возьми, я тогда искренне полагала, что это наша единственная квартира, и даже думать не думала ни о каком бизнесе или особняке!

   Придется уйти, вернуться к прошлой жизни и постараться забыть, что вместо последних лет в моей памяти провал, а в сердце – ноющая трещина. Помириться с родителями, выяснить, доучилась ли я в университете, и если нет – попробовать восстановиться там. Найти хорошего парня…

   Задремать удалось лишь под утро, когда из-за плотных гардин начал с трудом пробиваться серый рассвет, но сны мои были отнюдь не радужными. Мне привиделся Джеймс с его горящими от страсти глазами на красивом лице. Я ощущала неповторимый запах его кожи, легкий аромат табака на пальцах, которыми он гладил мои губы перед тем, как поцеловать.

   «Скажи, что я Хантер», – прошептал он, обнимая меня за бедра другой рукой и притягивая к своему горячему обнаженному телу, которое так хотелось скорее забыть. Я мотала головой и отворачивалась от него, потому что Хантером звала его Фэй, и это понимание причиняло мне боль. Тогда он разозлился и принялся меня душить, выкрикивая в лицо: «Скажи это! Скажи! Скажи!», и стало понятно, что он убьет меня, потому что давно собирался это сделать.

   Потом обнаружилось, что я бегу и за мной гонится Фэй, точь-в-точь в моем обличье, с такой же прической и в схожей одежде, и казалось, что если она меня догонит, случится самое плохое: я снова пропаду навсегда, а она станет Кристиной Романоф, в замужестве – Уорнот, и назовет Джеймса Хантером, и тогда он тоже погибнет. От этого стало страшно – видимо, где-то в подсознании глупая я не желала ему смерти, даже считая своим убийцей.

   Проснулась я, задыхаясь и обливаясь холодным потом, и потребовалось несколько минут, чтобы различить сон и явь. Практически бессонная ночь и сильное моральное напряжение не прошли бесследно, и виски сдавило обручем противной ноющей боли. Все, как и предостерегал мой добрый доктор. Я откинула одеяло, поплелась в душ и попыталась при помощи холодной воды привести себя в чувство, но подействовало мало. Мне требовалась таблетка тайленола и мамино плечо. И, желательно, подробные ответы на перечень скопившихся вопросов.

   На выходе из ванной мой взгляд упал на пространство у входной двери, где на ковре темнел картонный прямоугольник. Похоже, карточку подсунули в щель, так как не смогли или не захотели войти ко мне. Интересно, когда? Сразу после сна я была такая чумная, что не смотрела под ноги, так что послание вполне могло оказаться тут еще ночью. Либо же его принесли во время моих банных процедур.

   Я подошла, наклонилась и подняла кусочек плотного картона. С одной его стороны по черному полю тиснением из серебра шли красивые буквы «Амальгама», с обратной – это оказалось приглашение в одноименный ресторан. Такого названия я не припоминала, что, впрочем, не выглядело необычным – многие модные заведения практикуют регулярный полноценный ребрендинг, чтобы оставаться среди «свежих открытий сезона».

   Под адресом заведения кто-то размашисто добавил от руки:

   «Ты вдохновляешь. Поужинай со мной. Ф.»

   В задумчивости я постучала карточкой по ладони, поднесла ее к лицу, ощущая тонкий аромат от бумаги. За «Ф» мог скрываться только Фокс, нечего и сомневаться. Красивый жест, не скрою, и он меня цеплял… зацепил бы в любой другой ситуации, но не тогда, когда моя жизнь превратилась в коктейль из загадок прошлого и головной боли о будущем. Внезапно возникла идея. Я подбежала к тумбочке, открыла ящик, достала мерзкое послание и приложила к приглашению, сличая почерк. Свое послание Фокс писал более небрежно, злопыхатель же выводил буквы четко и ровно, одна к другой. Зато там не было знаков препинания, а Фокс их расставил верно. И, как и в случае с разглядыванием собственных фото, мне то начинало казаться, что вот эта «о» очень похожа на ту, то я одергивала себя, стараясь не притягивать доказательства за уши.

   План на день грядущий созрел у меня еще в ванной. Единственные люди, которые заинтересованы в прежней Кристине и обязаны помочь, – это родители, поэтому надо ехать к ним. Естественно, никого из нынешнего окружения я ставить в известность о поездке не собиралась. Когда где-то поблизости бродит некто, желающий зла, лучший выход – слинять по-тихому.

   В плане имелись две проблемы: путь предстоял междугородний, не близкий, а я осталась без колес, но это ничего, никто не отменял путешествия на автобусе, но тогда и появлялась еще загвоздка – где взять денег на билет?

   Прикидывая в уме различные варианты, я начала собираться. День обещал выдаться жарким, поэтому из огромного гардероба Фэй наиболее подходящими мне по вкусу оказались короткие джинсовые шорты с футболкой, сползающей на одно плечо. Дополнить их пришлось кроссовками для бега, а сумку я выбрала пообъемнее, взяла шелковый шейный платок, собрала в него бабушкины реликвии, завязала узлом и опустила на дно. Верну родителям вместе с извинениями. Туда же добавила газетную вырезку и приглашение Кевина. Поразмыслив, на всякий случай прихватила еще смену одежды, легкий кардиган – кто знает, может, уже сюда и не вернусь? Ноша получилась немаленькой, зато придавала уверенности, а в одной из шляпных коробок обнаружилась заначка в виде небольшой стопочки хрустящих банковских купюр, которую я прикарманила без малейшего зазрения совести, решив таким образом проблему денег. Если моя жизнь и репутация принадлежали Фэй, я считала себя в полном праве присвоить ее наличность.

   Оставалось позавтракать: для нового дня требовались новые силы. Но, отперев дверь и выйдя в коридор, я спохватилась, насколько огромен этот дом и незнакомы его комнаты. А ведь мне предстояло опять играть роль всезнающей Фэй! Утро только началось, наверное, поэтому вокруг царила тишина. Осторожными шагами я двинулась по ковровой дорожке в том направлении, где мы с Кевином поднимались по лестнице. С площадки открывался вид на просторный холл, полностью безлюдный. Я спустилась вниз, держа сумку подмышкой и без конца озираясь, чувствуя себя воровкой в чужом курятнике. Может, ну его, этот завтрак? Деньги есть, перекушу где-нибудь у станции перед отъездом. Вот только до нее еще добраться надо, а на чем? Перелезать через ограду, а потом брести пешком по дороге, да еще не имея во рту маковой росинки со вчерашнего дня, мне совсем не улыбалось.

   К счастью, откуда-то из помещений первого этажа послышались голоса, и я двинулась на звук. Решение оказалось верным и привело меня в столовую. Во главе длинного, персон на десять, накрытого белоснежной скатертью стола на высоком детском стульчике восседал малыш лет трех, темноволосый и пухлощекий, с забавными блестящими глазками и общим обликом херувима. Он ковырялся ложкой в тарелке с залитыми молоком кукурузными хлопьями, капризничал и не хотел есть, а сидящая рядом с ним сухопарая женщина средних лет с выражением бесконечного терпения на бледном лице уговаривала его покушать.

   На противоположном конце стола я увидела вторую женщину, закутанную в опушенное мехом нарядное домашнее одеяние. Перед ней стояла чашка кофе и тарелка с омлетом, в пальцах дымилась сигарета на длинном мундштуке, каштановые волосы кольцами лежали на плечах, весь образ, поза, посадка головы на длинной стройной шее дышали величественностью и скукой. Я решила, что про себя буду звать ее Мадам – очень уж ей это прозвище подходило.

   В том, что передо мной мать Джеймса и его брата, я даже не сомневалась, семейное сходство бросалось в глаза. Но кто же этот милый малыш? Ее третий сын? По виду Мадам выглядела лет на сорок, хотя по факту, учитывая взрослых сыновей, ей, скорее всего, стукнуло больше. И где ее муж, их отец?

   Я сделала шаг вперед, нарушая чужую мирную трапезу, и тут же поняла, что не стоило так делать. Завидев меня, прелестный малыш вздрогнул, выронил ложку и зашелся громким ревом. Его личико покраснело, ротик перекосился, а голосок сорвался в хрипоту. Мадам поморщилась и стряхнула пепел с сигареты, а бледная женщина тут же принялась ребенка утешать, взяла его на руки и встала, потряхивая и причмокивая губами. Взгляды, которые она при этом на меня бросала, переполнялись виной и испугом.

   – Не бойся мамочку, Джейми… – приговаривала она, – ну поздоровайся с ней, милый.

   Что-то грохнулось возле ноги, и тогда я сообразила, что выронила свою сумку. Мадам обратила на меня чуть более заинтересованный взгляд, но мне никак не удавалось с ходу взять себя в руки. Я – мамочка? Этот ребенок – Джейми? У нас с Хантером есть сын?! Бледная женщина, видимо, являлась его няней. А как же мои выводы о том, что жизнь Фэй – полет, ребенок никак в них не вписывался, его наличие я даже в мыслях не допускала! И вообще, если Фэй помешана на внешности и карьере, то беременность испортила бы ее фигуру. Но погодите, я же не знаю, с какого момента превратилась в Фэй. Может быть, это все-таки я влюбилась в Джеймса, родила от него ребенка, а потом все покатилось в тартарары?

   Нестерпимо захотелось взять малыша на руки, поближе познакомиться с ним, вдохнуть чистый запах его волос. Я – мама. На глаза даже слезы навернулись. Такой большой и важный шаг, как беременность, ожидание ребенка, роды – и все прошло мимо, все сгинуло в прожорливой черной дыре, все стерто и шансы на восстановление призрачные. А ведь в детстве, как и все девочки, я представляла себе, как стану мамой, предвкушала приятные обязанности и заботы. Доктор в госпитале говорил что-то про травмирующее событие и про то, что если мне удастся снова его пережить, я все вспомню, но знать хотя бы что это!

   Я сделала второй шаг и протянула руки, но маленький Джейми залился еще более горючими слезами, стиснул кулачки, затрясся, побелел, и на меня сошло ужасное озарение: он меня боится. Боится, как бабайку, ведьму какую-то страшную, как зло из самых жутких кошмаров. Меня боится. Потому что тоже считает, что я – Фэй.

   Горло перехватило, в груди стало так больно, что я готова была на пол упасть и плитку грызть, лишь бы утолить эти спазмы. Все повторялось, как на заезженной пластинке. Я узнала, что у меня есть муж, и он мне понравился, но оказалось, напрасно. Я увидела ребенка и полюбила его с одного взгляда – но не могла даже взять на руки. Эта новая жизнь, в которой я проснулась, выглядела, как мечта… как мечта, на которую мне позволили взглянуть через непробиваемое стекло. Входа в нее, полноценной жизни внутри нее для меня не было. Кто-то другой уже прожил ее, установил свои порядки, расставил приоритеты. Все испортил.

   – Энн, унеси его, доест потом, – недовольно наморщила нос Мадам, и тогда я опомнилась, подхватила свою сумку с пола и сделала шаг назад.

   – Нет-нет, успокойте Джейми. Пусть доест спокойно. Я попью кофе позже.

   С этими словами я развернулась и пошагала обратно в гостиную, которую заметила по пути сюда. Как по команде, плач за спиной стих, осталось лишь тихое успокаивающее бормотание няньки. Я рухнула на диван, пристроив сумку у ног, и, пока никто не видел, пригорюнилась. Теперь навсегда покинуть этот дом будет сложнее. Может, забрать с собой малыша? Мадам при нем курит, чего я не одобряю ни в коем случае, да и вообще сложилось впечатление, что няньке он больше нужен, чем бабушке или отцу. Или… матери. Господи, чем можно так довести ребенка, что он трясется от одного моего вида?!

   Раздался перестук каблуков домашних туфель, и Мадам с мундштуком в одной руке и чашкой кофе – в другой вплыла в поле моего зрения и опустилась на край дивана. Я тут же подобралась и натянула личину Фэй. Кажется, это уже вошло в привычку.

   – Надоедливый ребенок, – доверительно наклонилась она ко мне и закатила глаза. – Постоянно орет. У меня от него головные боли.

   Во мне тут же поднялась волна возмущения.

   – Ваши мальчики так в детстве не орали? – процедила я сквозь зубы, сдерживая материнский гнев.

   – Что ты, – Мадам царственно махнула рукой и сделала вид, что рассмеялась, – Кевин мне вообще проблем не доставлял, а с Джеймсом всегда была хорошая няня.

   – А это – плохая няня? – кивнула я в сторону столовой.

   – Неплохая, – снизошла Мадам. – Ребенок крикливый. Надоедливый.

   – Может, ему не нравится дышать табаком? – не удержалась я.

   Мадам подняла подбородок, отчего ее узкое чуть вытянутое лицо стало походить на лисью морду, посмотрела на меня из-под век, ее глаза заблестели, и я тут же спохватилась, что в роли Фэй сделала гигантский промах. Если ребенок ее боится, вряд ли она похожа на любящую мать.

   – Сигареты у вас вонючие, – тут же капризно пояснила я, – сама такими дышать не могу.

   Мадам пожала худым плечиком и покладисто затушила сигарету.

   – Джеймс звонил вчера вечером, – она стрельнула в меня снайперски точным взглядом. – И я сказала, что тебя здесь нет. Он снова разбудил меня звонком утром. И я снова уверила, что ты не приезжала.

   – И зачем вы это сделали? – фыркнула я так, как по-моему мнению сделала бы Фэй.

   Мадам отхлебнула кофе и заметно посуровела.

   – Потому что не хочу, чтобы мой сын сел в тюрьму по обвинению в убийстве.

   – А вы что, тоже считаете, что он способен меня убить? – выдавила я наигранно веселый смех.

   Но Мадам не улыбалась.

   – На твоем месте, Фэй, я бы так не веселилась, – проговорила она. – Поверь мне, мой младший сын способен на все.

   Страх снова ледяной лапой взял меня за горло. Вспомнились слова Кевина о том, как мать умоляла его не озвучивать подозрения для полиции. Стояло ли за этими мольбами лишь вполне понятное желание не навлекать на семью лишних проблем? Или же Мадам осознанно готовилась покрыть преступление сына?

   – Кевин рассказал мне о поцарапанной краске на машине, – поделилась я с Мадам, решив, что хуже от этого не будет. – Вы тоже верите, что так могло случиться?

   – Ты мне нравишься, дорогая, – после некоторой паузы сообщила она, и по лицу было видно, что врет и совсем так не думает, – поэтому я просто считаю своим долгом предупредить себя. Ты поставила всех нас в очень неудобное положение, а Джеймс привык защищать семью, он делал это еще с юных лет, еще когда был жив мой обожаемый Мэтью…

   На этих словах из кармана одеяния Мадам появился белоснежный платок, которым она промокнула накрашенные ресницы.

   – …стоит лишь вспомнить, что он сделал с беднягой Эндрю, – она спохватилась и вновь строго посмотрела на меня. – Я ни в коем случае не защищаю Эндрю, по правде говоря, он был тот еще скот, мой бедный мальчик так пострадал от него… но все равно. Я боюсь. Я боюсь за тебя, Фэй. Джеймс не из тех людей, кто прощает оскорбления, нанесенные членам его семьи. Поэтому тебе срочно нужно уехать.

   Слушая сбивчивую исповедь Мадам, я совершенно ничего не понимала. Кто такой Мэтью? Кто такой Эндрю? Кто тот «бедный мальчик»? Джеймс уж точно на это определение не тянул, по крайней мере, после того впечатления, которое о себе оставил.

   – Постойте… – я тряхнула головой и решилась на отчаянный шаг, – вы о ком, вообще, сейчас говорите?!

   К счастью, Мадам не стала удивляться моей неосведомленности и отреагировала на нее терпеливо и спокойно.

   – Ты всегда была так холодна и равнодушна к проблемам нашей семьи, – вздохнула она с кротким упреком и подкурила сигарету, очевидно, забыв, что сама же тушила ее. Сделала глубокую затяжку, похлопала ресницами. – Эндрю был моим первым мужем, это на бумаге, а по факту – грязной свиньей, и когда я забеременела от Мэтью и сбежала от него, всячески портил мне жизнь, шантажировал, тянул деньги. Он был беден, а мой второй муж – богат, и не моя вина в том, что именно Мэтью разглядел во мне сокровище всей его жизни, носил на руках и пылинки сдувал, чего не делал мой первый благоверный.

   Мадам надула губы и взглянула на меня якобы в поисках поддержки, но я осталась глуха к ее безмолвным призывам повздыхать в унисон.

   – Это длилось много лет, – закруглилась она в пояснениях, – мальчики успели вырасти, Кевину исполнилось шестнадцать, Джеймсу – пятнадцать, но мы с Мэтью скрывали от них свои проблемы. В глубине души я ощущала вину перед бывшим мужем за то, что бросила его, ушла в более красивую жизнь, поэтому терпела и понемногу давала денег. Мэтью много раз предлагал прекратить все, засадить гада в тюрьму, благо возможность имелась, но мне это казалось недопустимым. Наконец, я уступила уговорам мужа и перестала общаться с бывшим, пригрозила натравить на него полицию. Эндрю вдруг пропал с горизонта. А потом Кевин рассказал мне, что он все знает, что мой бывший пытался выйти на контакт с моими мальчиками, рассказывал им какие-то гадости обо мне, о нашей с ним прошлой жизни. Бедняжка Кевин, его всего трясло, он находился в таком шоке! А Джеймс защищал меня, понимаешь, Фэй?! Бог знает, что творилось в его голове тогда. К счастью, полиция так и не вышла на его след, и мы стали жить, наконец-то, в покое.

   Неожиданно Мадам развернулась и ткнула в меня длинным костлявым пальцем, на котором поблескивал рубиновый перстень.

   – Если вздумаешь кому-то повторять мои слова, я буду все отрицать, так и знай. Никому уже давно нет дела, за кем я была замужем в первый раз, все случилось почти тридцать лет назад и быльем поросло. Мэтью был достойным человеком, и за все двадцать лет брака с ним я ни разу не бросила тень на репутацию нашей семьи, – на этих словах глазки Мадам красноречиво сверкнули в мою сторону, – но я не желаю больше не спать ночами, переживая о поступках моего сына. Он должен остаться в безопасности и жить своей жизнью. А ты должна уехать. Я не стану покрывать тебя вечно, просто не смогу. Рано или поздно Джеймс приедет сюда и может столкнуться с тобой. Не надейся, что будешь прятаться тут вечно.

   Что ж, Мадам явно не владела навыками дипломатических переговоров, хотя, возможно, и мнила себя искусным политиком. Ее намерения трудно было не понять. Все эти душещипательные истории прошлого, якобы подспудные признания, навеянные критичностью ситуации и ноющим материнским сердцем, клонили к одному: я ей не нравилась, и она искренне желала поскорее заставить меня убраться.

   – А почему вы думаете, что не Кевин тогда вашего первого мужа убил? – мстительно поинтересовалась я.

   – Кевин?! – глаза у Мадам округлились, отчего из хитрой лисы она превратилась в удивленную сову. – Бог с тобой, дорогая! Кевин в жизни и мухи не способен обидеть, он очень солнечный, светлый мальчик, творческий человек с тонкой и ранимой душевной организацией. Его руки создают только красоту. В отличие от Джеймса он напрочь лишен управленческих качеств, он не умеет командовать людьми, зато сам легко попадает под их влияние. – Мадам снова кольнула меня взглядом. – Впрочем, ты должна это и сама знать. Не думай, что я не в курсе, как ты им вертишь. Материнское сердце не обманешь. Оба моих сына уже взрослые люди, и я не вправе лезть в их интимную жизнь, но… пожалуйста, Фэй! Оставь их в покое! Так будет лучше для тебя же самой! Я готова выписать тебе чек. Деньги помогут тебе обустроиться где-нибудь на новом месте, если нужно, я подключу все связи, которые остались после смерти Мэтью. В секрете от Джеймса, конечно же. Я во всем поддержу тебя. Даже если ты дашь моему сыну развод, ты все равно останешься дочерью в моем сердце.

   Она молитвенно прижала к груди руку, и на этот раз мне почудился в ее голосе затаенный страх. Неужели и Мадам, эта высокомерная, даже черствая на первый взгляд особа, так неумело разыгрывающая из себя заботливую мать, на самом деле тоже Фэй боится? Ну хоть понятно стало, о каком «бедном мальчике» шла речь. И что там насчет творческой натуры? Кевин упоминал, что имеет мастерскую, когда описывал, как нашел поврежденную машину моего мужа, но тогда я решила, что речь идет о ремонтной мастерской или о чем-то в этом роде. Но что, если… это творческая мастерская? И та скульптура «Летящей» из частной коллекции принадлежит Кевину не потому, что он ее купил, а потому что он и есть ее создатель?!

   Интересно, каким словам Мадам можно верить? Из ее описаний выходило, что Джеймс – очень жесткий и даже жестокий человек, но неужели уже в юном возрасте он был способен на убийство?! А Кевин и на меня произвел впечатление человека, предпочитающего не идти напролом. Он мягко принимал все мои отказы и хоть и гнул свою линию с этими поцелуями и предложениями поужинать, но не настаивал, не заставлял. А Джеймсу я сказала «нет» – и после этого мы занялись любовью. В то же время, Джеймс мой муж и имел определенные супружеские права, и я уже сама признала, что с готовностью ему уступила. Черт, как же болела моя голова и как же эти размышления не помогали ни на йоту разобраться в окружающих людях!

   Я откинулась на спинку дивана и положила ногу на ногу.

   – А вам не кажется, что ваш старший сын завидует младшему? Ведь компания когда-то принадлежала вашему супругу, правильно? И после его смерти за управление взялся Джеймс? Кевин остался за бортом, разве это справедливо?

   Мадам поджала губы и махом допила остатки кофе.

   – Теперь я понимаю, как тебе удалось рассорить моих сыновей. До тебя, Фэй, мои мальчики горой стояли друг за друга. Я это знаю. Они были лучшими друзьями с самого детства и ни за что, ни за что бы не стали друг друга подставлять! И знаешь… я уже жалею, что попросила Кевина в тот вечер поехать и вернуть тебя и Джеймса. Помочь вам помириться.

   – В какой вечер? – тут же похолодела я.

   – В тот самый, когда ты попала в аварию, – охотно пояснила Мадам. – Может, если бы я не заставила одного своего сына вмешаться в дела второго, никаких подозрений вообще бы не возникло! Может быть, Джеймс… разобрался бы со своим автомобилем и без нас?

   Я даже головой тряхнула. Мадам намекает, что было бы лучше, если бы ее сын понадежнее спрятал улики?! И что там насчет Кевина опять? Он не говорил мне о том, что уезжал куда-то. Он упомянул, что с места сорвался его брат, а потом вернулся злой и без машины. У меня перед глазами как пелена упала. К чему Кевину умалчивать о таких подробностях? Мадам незачем врать, в чем польза снимать подозрения с одного сына и наводить на другого? А вот ее старшему сыну – есть. Если он хочет остаться в глазах других невиновным. И как бы она ни уверяла меня в их искренней братской любви, я не могла отделаться от ощущения, что есть место и братской ревности. Уж у Джеймса она точно была, когда он кричал мне в лицо: «Нужна ли ты будешь своему обожаемому Фоксу?» А что же еще сквозило в словах Кевина: «Бросай Хантера, выходи за меня»? Ну да, прямо оба полны любви и нежности друг к другу.

   В этот момент в гостиной появилась Роза. Держа в руке трубку радиотелефона, она посмотрела куда-то в правый верхний угол комнаты и произнесла:

   – Жену мистера Джейми просят к телефону.

   Вот так, в третьем лице, словно меня тут и не сидело. Мадам тут же встрепенулась:

   – Это мой сын?!

   – Нет, – тон Розы смягчился, с хозяйкой она разговаривала уважительно, глядя ей в глаза. – Какая-то женщина сомнительного поведения.

   – Ах, – Мадам с облегчением перевела дух и виновато взглянула на меня. – Совсем забыла. Тебе вчера еще звонила какая-то Сильвия, но Кевин сказал, что ты уже спишь. Это не та Сильвия, которой принадлежит «Миддей Крониклс»?

   – Возможно, – проговорила я ровным тоном и встала, собираясь взять трубку из рук Розы, но вредная старуха быстро положила ее на столик у стены и отошла, всем видом демонстрируя неприятие.

   – Роза, – я специально остановилась возле пышнотелой женщины и посмотрела на нее в упор. – Вам нравится, когда вас называют по имени? Будьте добры, окажите мне любезность делать так же. Меня зовут Кристина. Не «эта женщина», не «жена мистера Джейми». Кристина. И я не кусаюсь, когда разговариваю с людьми. Мы поняли друг друга?

   Латиноамериканка фыркнула и раздула ноздри.

   – Спасибо, Роза, – как можно слаще улыбнулась я, – вы – чудесная женщина.

   Схватив трубку, я вышла из гостиной, но шаги замедлила и прислонилась к стене неподалеку от дверного проема. Латиноамериканка не спешила выйти следом, а значит, намеревалась обсудить меня с Мадам. Так и вышло.

   – О, бедный мистер Джейми! Бедный мистер Кевин! – запричитала старуха. – Сколько еще мы будем терпеть эту чуму в доме, пресвятая Дева Мария, Иисус Христос?!

   – Успокойся, Роза, – твердо, но как-то с теплом откликнулась Мадам. – Нам нельзя чересчур злить Фэй, я и так попыталась ее припугнуть, но аккуратно. Пришлось даже поделиться кое-чем из прошлого, что мне не очень хотелось раскрывать. Но пусть знает, что я с ней не хочу ссориться. Если она расскажет Джеймсу, что видела меня с Гольденбергом…

   – Ох-ох-ох… – понесся новый поток причитаний латиноамериканки, но более ничего вразумительного услышать я не смогла. Раздалось шарканье ног, и мне пришлось ретироваться в другую комнату, чтобы не обнаружили.

   Что же это за Гольденберг такой, свидание с которым Мадам скрывала от сына? Может, ее любовник? Неужели Джеймс настолько тиран, что запрещает матери устраивать личную жизнь? Или не в амурных похождениях дело? Мы же еще не разобрались, кто слил его бизнес, точно ли сама Фэй? Или ее подставили? Подставили, чтобы специально рассорить с мужем? Но зачем Мадам так рисковать? Ведь, без сомнений, этот большой красивый дом требует немало расходов на содержание, а покрыть их может только доход с крупного бизнеса. Если семья лишится этих денег, им придется поджать хвосты. Или Мадам уверена, что ничего страшного не случится? Может, этот Гольденберг только видимость создает, что бизнес купил, а когда меня выдворят из семьи пинком под зад и Джеймс получит развод, компанию вернут обратно? Подсунут адвокатам Уорнотов возможность все отсудить, и – вуаля! – Мадам не при делах, зато при освобожденном от «чумы» сыне. И мальчиков ее милых больше никто ссорить не будет.

   Ох, лиса же эта Мадам! Может, это в нее пошел Кевин?

   Тогда ее опасения, что Джеймс может меня убить, тоже вписываются в версию. Ну как же так, она придумала и спланировала такой красивый и безопасный выход, но оказалось, что потеря бизнеса настолько вывела из себя ее сына, что он готов на все. Вот Мадам и приходит в неистовое волнение, ощущая собственную вину и непредусмотрительность, вот и сулит Фэй побольше денег, лишь бы та убралась подальше с Хантеровых глаз, рассказывает историю о душещипательной семейной драме, вот и переживает, как бы «светлый и наивный» Кевин не ляпнул чего и не угробил всю затею. Она хочет избавить свою семью от Фэй, но чтобы все ее родные вышли сухими из воды. Поэтому, наверное, и малыша Джейми недолюбливает – ведь его родила «неугодная» невестка.

   Вспомнив о звонке, я поднесла трубку к уху.

   – Ну, мать, я уж думала, ты вовек мне не ответишь! – тут же раздался звонкий и веселый женский голос. – Кстати, твоя домоправительница назвала меня женщиной сомнительного поведения. Я все слышала! Вы что, серьезно позволяете ей такое?!

   – Сильвия? – осторожно поинтересовалась я, припомнив слова Мадам.

   – Нет! Иисус Христос и Дева Мария! – расхохоталась она. – Но ты свою шавку здорово отчитала, молодец. Я знала, что спуску не дашь!

   По правде говоря, в разговоре с Розой я опять забылась и не следила за тем, чтобы соответствовать роли Фэй. Просто меня искренне задевало ее отношение. Но, похоже, получилось «в тему».

   – А ты, подруга, куда запропала? Тебя, оказывается, уже выписали? – продолжала Сильвия. – На мобильный не отвечаешь. Мы тут с девчонками переживали, в больнице хотели тебя навестить, но твой благоверный так беспокоился о твоем здоровье, что грудью встал на амбразуру. Слушай, я все понимаю, но твой Джейми слишком хорош. Слишком. Таких мужей не бывает. Я уверена, он тебе ноги целует и с ложечки кормит. Ха-ха. Да ладно, не слушай меня. Я просто завидую, что у меня такого нет!

   Веселое щебетание Сильвии так и звенело в трубке, а я поморщилась. Да уж. С виду жизнь Фэй похожа на сказку не только для меня. Вот и эта девушка даже не подозревает, что ее не пускали в палату отнюдь не из трепетных чувств к моей заболевшей персоне.

   – Я мобильник где-то потеряла, – вставила я в ее поток красноречия, не зная, что еще сказать.

   – А, тогда понятно. Ну, так ты приедешь? – ничуть не сбавила оборотов Сильвия.

   – Куда?

   – Как куда? Как куда, дорогая?! Давать мне эксклюзивное интервью! Ты забыла, что мы готовим специальный выпуск «Десять самых выдающихся граждан года»? Там даже сам Гольденберг будет! Я рассчитывала на тебя, ну как же так?! – теперь она зазвучала расстроено.

   – Да я после больницы все никак в норму не приду, – попробовала я оправдаться, размышляя, не тот ли самый Гольденберг встречался с Мадам. Если тот, надо бы разузнать о нем побольше.

   – Там и Мадлена будет, – вещала Сильвия, – она ведь получила награду «Золотой голос Венеции», как теперь без нее? И кстати, она выложила на своей странице пост о том, что ей предстоит грандиозная помолвка. И лицо жениха на фото, только специально размытое. И он мне очень смутно напоминает твоего мужа. Вот офонарела, коза, правда? Нам срочно нужно сочинить о вас статью, ну, ты понимаешь, сделаем вам общую фотосессию, расскажете, как хорошо вам живется вместе, какие-нибудь милые подробности семейной жизни. Пусть она удавится, да? Но для начала – ты должна мне интервью. Мы чуть не потеряли лицо «Томм-энд-Хенсер»! Ты выжила в аварии! Ты обязана об этом рассказать.

   В глубине души я не видела ничего выдающегося в том, что выжила. Подушки безопасности, в конце концов, как раз и созданы, чтобы спасать людям жизни, тут уж скорее стоит хвалить их создателя или конструктора автомобиля. Но фамилия Гольденберг так и манила меня своей тайной, и устоять не получилось.

   – Только я без колес, – закинула удочку я.

   – Не беда, – мигом заглотила наживку Сильвия. – Я сейчас же за тобой выезжаю.

   Таким вот образом и решился вопрос, как выбраться из особняка, не привлекая излишнего внимания. Сильвия меня отвезет, куда надо. Так уж и быть, попритворяюсь еще немного Фэй, отвечу на вопросы интервью, попробую узнать побольше о Гольденберге, а потом слиняю по-тихому, как и планировала, в сторону автобусной станции. Отличная идея.

   Когда я закончила разговор и вернулась, в гостиной уже не было ни Мадам, ни Розы. Малыш из столовой тоже исчез вместе со своей няней, а на его месте сидел заспанный и одетый лишь в домашние штаны Кевин и цедил из высокого стакана апельсиновый сок, одновременно просматривая что-то в телефоне. На столе перед ним стояло блюдо с аппетитными разноцветными капкейками, но несмотря на голод, я жадно впилась взглядом не в них, а в его обнаженную грудь. К своей неописуемой радости не заметила на ней никаких букв. Второго помеченного Фэй брата я бы не вынесла.

   Кевин перехватил мой взгляд, обращенный на его полуголое тело, и расценил его по-своему, судя по сияющей улыбке.

   – Доброе утро, детка, иди сюда, – позвал он и протянул руку.

   – Зачем ты врал мне, Фокс? – напустилась я на него вместо приветствия, пользуясь тем, что мы остались наедине. – Почему не сказал, что поехал за Хантером следом после нашей ссоры? Что ты от меня скрываешь?

   Он тут же помрачнел и нахмурился.

   – Мать рассказала? Вечно у нее язык без костей.

   – Рассказала, – кивнула я. – Я думала, ты мне друг, Фокс. Считала, что могу тебе доверять. А ты…

   Конечно, я блефовала. Ничего такого не считала на самом деле. Просто хотела послушать, как будет выкручиваться, и понаблюдать за реакцией.

   Неожиданно Кевина словно подменили. Он вскочил из-за стола, опрокинув стул, и навис надо мной. Только теперь я осознала, какой он все-таки высокий. И как он похож на брата, когда злится.

   – А я и правда твой друг, Фэй, – прошипел он мне в лицо. – Настолько друг, что даже тебя жалею. Я не знаю, почему ты так держишься за Хантера, но разбивать тебе сердце я бы не хотел.

   – А разбить мою машину хотел бы? – потеряв самообладание, бросила я ему в лицо.

   Он отшатнулся.

   – Думаешь, это я все подстроил? Считаешь, что перекладываю на Хантера свою вину?

   Я молчала. Мадам такого тумана напустила, что любой вариант казался правдивым. Зря только выдала свои мысли Кевину. Надо было схитрить, промолчать…

   Он отшвырнул стул ногой, и тот с грохотом отлетел в стенку. Я невольно попятилась, а он отвернулся, и какое-то время мне оставалось наблюдать, как поднимаются и опускаются от сердитого дыхания его плечи. Когда Кевин обернулся, на его губах, как всегда, играла легкая улыбка.

   – Когда-нибудь ты поймешь, что я люблю тебя больше, чем Хантер, – он помолчал, разглядывая меня и будто принимая какое-то решение. – Что ж. Ладно. По крайней мере, ты уже не сможешь меня обвинить, что я сделал это специально.

   С этими словами он схватил свой телефон, нашел в нем что-то и протянул мне.

   – Слушай, – отчеканил ледяным тоном, – посмотри на дату сообщения и послушай.

   Это оказалась запись голосовой почты, которая включалась, если абонент не успевал ответить на звонок. Я не стала спорить и внимательно изучила цифры. Тот день, а, вернее, та ночь, когда по словам окружающих произошла со мной катастрофа. Я нажала на значок воспроизведения, и в динамике зазвучал тихий и невнятный голос. В первые секунды мне даже не пришло в голову, что говорит Джеймс. Но, вслушавшись, я поняла: это он, просто очень пьяный.

   – Фокс… – мой муж произносил слова с трудом, делал большие паузы и шумно втягивал носом воздух, – ты мне нужен, братишка… кажется, я убил ее… черт, нет, не кажется… я уверен… я убил ее… что мне теперь делать?.. Как жить дальше?.. Помоги мне, а?..

   Между мной и Кевином повисло гнетущее молчание, пока мы оба слушали пьяные сдавленные рыдания моего мужа на записи автоответчика. Потом звонок отключился. Кевин смотрел на меня, по-прежнему слегка улыбаясь, но в глазах плескалась ярость.

   – Я не слышал это сообщение, потому что находился с матерью и успокаивал ее после вашей с Хантером ссоры, – слова безжалостными колючими кинжалами сыпались с его губ. – А когда услышал – тут же перезвонил, кое-как выяснил адрес. Как раз и мать вмешаться просила. Отыскал Хантера возле какой-то забегаловки, он успел так нажраться, что не мог сам сесть за руль. Машина была поцарапана, Фэй. Тут я ничего не придумал. Я пытался выяснить, где ты, но Хантер лишь твердил, что убил тебя, а потом вырубился совсем.

   Лицо Кевина перекосилось, то ли от отвращения, то ли от сочувствия.

   – И тогда я сделал то, о чем жалею. Я отогнал машину Хантера к своей мастерской и привез его сюда, уложил спать. В моей голове так и крутилась мысль, что он убил тебя, но я ничего не сделал. Я выбрал его, а не тебя, помог замести следы преступления. Как я мог потом тебе в этом признаться?! Когда стало известно, что все обошлось, я сам себя изнутри сожрал муками совести. Мне надо было броситься тебя искать. Надо было сразу звонить в полицию – но тогда они замели бы Хантера. Надо было так сделать – но я предпочел предать тебя, а не его. И бесконечно ждал, когда обнаружат твое мертвое тело. Лучше бы сам сдох…

   Он опустился на колени и вжался лицом в мой живот, а я размышляла о словах Мадам. Так ли уж она лукавила, когда говорила, что ее сыновья крепко дружили? Что, если, как всегда, причина всех бед в Фэй? Это она поссорила их, заставила ревновать друг к другу. Могла ли я винить Кевина за то, что в критической ситуации, когда брат оступился, он предпочел помочь ему? Могла ли я теперь не верить, что от Джеймса исходит опасность? Теперь, когда своими ушами слышала его признания, высказанные, когда он напился под очевидным гнетом вины?

   Наверное, вот так и совершаются людьми все их главнейшие, судьбоносные ошибки.

   А я, узнав обо всем, зачем-то наклонилась и сама Кевина поцеловала.

   4

    Даже оказавшись рядом с Сильвией в ее намытом до блеска алом кабриолете-«Понтиаке», я все еще ощущала на губах этот поцелуй. Он жег кожу раскаленным клеймом и мешал сосредоточиться на более насущных проблемах. Что побудило меня к подобному шагу? Зачем поддалась неосознанному порыву?

   Было ли это побочным эффектом от вхождения в роль Фэй, которую я при Кевине в меру своих способностей играла? Мы ведь поцеловались уже не в первый раз с момента моего пробуждения после катастрофы. Но тогда инициатором всегда выступал он, я лишь позволяла, затаившись в чужой личине, как в скорлупе. А теперь поцеловала сама – и не могла не заметить, как заблестели его глаза, как воодушевился он этой наградой.

   Посеешь поступок – пожнешь привычку. Что если я начала привыкать к мысли, что с Кевином меня тоже связывают отношения? Что если меня зацепило то, как он пришел и освободил меня из наручников Джеймса, словно рыцарь, спасающий принцессу от огнедышащего дракона? Что если мне было приятно ощущать себя в его руках, когда он нес меня вверх по лестнице, а моя голова покоилась на его плече? Что если, поднимая маленькую черную карточку с серебряным тиснением, оставленную у порога моей спальни, я с замиранием сердца предвкушала приглашение на свидание?

   Что если я – все же Фэй, а прочее – самообман? Что если мне просто не хочется смотреть в глаза реальности, где в прошлом моих мужчин было двое? Или трое? Или четверо? Что если я – не та светлая девочка, которая, подняв голову, смотрела из глубины зеркал? Что если я – ее прямая противоположность?

   Или я все же не Фэй? Просто в какой-то момент, когда Кевин встал на колени и уткнулся лицом в мой живот, мне стало его жалко? Он так искренне раскаивался, так очевидно стыдился собственной вынужденной лжи, что мне и самой стало неловко. За то, что уж я-то откровенно лгу ему в глаза, притворяюсь кем-то другим и раскрывать карты до поры до времени даже не планирую. За то, что если он и был счастлив с Фэй (а на видео именно такое впечатление они вдвоем и производили), то уже никогда не будет, потому что теперь я настоящая стою препятствием между ними и вновь уступать свое имя и свою жизнь незнакомке-захватчице не собираюсь. Кевин убивался о том, что не спас ее, а я, как ни странно, даже радовалась, потому что не случись катастрофы, не столкни меня Джеймс с шоссе – кто знает, что бы ждало настоящую Кристину?

   Жалость такое чувство, оно как хамелеон – легко маскируется под что-то другое. Мы думаем, что любим человека, – а на самом деле жалеем. Мы считаем, что дружим, – но по факту занимаемся благотворительностью опять же из сочувствия. «Бедненький, как он без меня». «Дурочка, она же пропадет без моих советов». Как часто люди попадают в ту же ловушку, в которую угодила я?

   И если бы я знала, что ловушка эта распахнула свои обманчиво гостеприимные объятия, еще когда во мне только созрело решение притвориться Фэй, а поцелуй с Кевином лишь усугубил положение – ни за что бы в нее не попалась.

   Но я тогда не знала.

   Что касается Сильвии, то она оказалась яркой шатенкой модельной внешности с неиссякаемым запасом сплетен на языке. Я переживала и напрягалась, продумывая поведение в роли Фэй, но напрасно – всю дорогу мне оставалось лишь слушать Сильвию, поддакивать и к месту кивать. Она засыпала меня незнакомыми именами и подробностями чужих жизней, и в какой-то момент я отчаялась и просто перестала запоминать. Столько всего и сразу мой мозг не осиливал.

   Несмотря на это, Сильвия мне понравилась. Она производила впечатление живого и незлобивого человека, легкого на подъем и открытого с друзьями. Но все-таки где-то в глубине души меня бесконечно точил червячок, что эта милая девушка дружит с Фэй, а не со мной настоящей. Глядя на нее, я вдруг заскучала по Джесс – своей прежней подруге и соседке по квартире. Тихоня Джесс, с вечным пучком на голове, в джинсах и кедах, которая на вечеринках пополняла ряды «девочек, сидящих у стены», но зато превращалась в бешеную фурию, когда мы устраивали домашние пижамные вечеринки, накачивались пивом и ржали как сумасшедшие до утра. Именно она притащила в дом кота и твердо заявила, что теперь он будет жить с нами. Интересно, Джесс уже вышла замуж? Парни почему-то ленились как следует ее рассмотреть.

   Редакция, которой заправляла Сильвия, мне тоже пришлась по душе. Несколько сотрудниц трудились за компьютерами, попутно обсуждая что-то между собой и названивая кому-то по телефону. Я с белой завистью смотрела на их маленькую, но несомненно дружную компанию. Хорошо бы работать в таком коллективе, щелкать по клавишам, пить кофе и обмениваться новостями! В соседнем помещении, оборудованном под съемочную студию, кипела жизнь. Седовласый интеллигентного вида мужчина в дорогом костюме нежно обнимал перед экраном объектива молодую красивую девушку. Когда я шепотом поинтересовалась у Сильвии, кто это такие, та сделала круглые глаза:

   – Ну ты что, мать, совсем после аварии из гнезда выпала? Это же Смагински, писатель, очень популярный сейчас. «Пять тысяч дней до восхода». Нет? Не слышала? Я его еле выцарапала для специального выпуска. А это его новая жена. Старая умерла от рака год назад. По телефону он сказал мне, что снова счастлив, и мы решили сделать на этом акцент для читателей, поэтому пригласили и ее.

   Я с интересом рассматривала явно мезальянсную пару. Юная супруга, хоть и стильно одетая, показалась мне в чем-то диковатой. Как лесная кошка. Она щурила большие, чуть раскосые глаза после каждой фотовспышки и жалась к своему возрастному мужу. Про самого писателя я не знала совсем ничего – четыре года назад такого имени на обложках еще не существовало – но на фоне молодой красотки он выглядел бодро и свежо. Интересно, как бы отнеслась к новому браку его покойная супруга? Одобрила бы выбор, руководствуясь пожеланием «лишь бы любимый был счастлив»? Или расстроилась, что ее, состарившуюся и погибшую от страшной болезни, так быстро и легко заменили более свежим и не скоропорченым товаром?

    От размышлений меня оторвала крохотная взъерошенная девчушка, которая прибежала по зову Сильвии и всплеснула руками:

   – Фэй! Что у тебя с головой?! Сильвия, почему ты мне заранее не сказала, что у Фэй с головой?! Как нам выпускать ее на камеру? А-а-а! А-а-а-а!

   Вообще-то с головой у меня только внутри было все плохо, а снаружи я ее с утра помыла, причесала и уложила, но, похоже, мой внешний вид консультанта по красоте совершенно не устраивал. Меня куда-то потащили, усадили перед зеркалом, красили и делали прическу, подбирали наряды для съемки, попутно обсуждали, что я «стала сама не своя» и «так изменилась после болезни», и мне подумалось, что мир акул фэшн-индустрии опаснее, чем лапы Джеймса или псевдодружелюбность Мадам – здесь настоящую Кристину раскусят в два счета по неправильно уложенной челке.

   Зато кое-что полезное тоже удалось выяснить. Из болтовни редакционных девушек выходило, что загадочный друг Мадам по имени Гольденберг ни кто иной как избранный в этом году мэр, а Мадлена, «Золотой голос Венеции», – его дочь. Я бы хотела исподтишка взглянуть на них, как смотрела на писателя, но они уже приезжали и давали интервью ранее, так что тут мне обломилось.

   Правда, без неприятностей тоже не обошлось. После фотосессии, во время которой фотограф, молодой визгливый парень с длинными затянутыми на затылке в хвост волосами, постоянно выражал недовольство то моей позой, то выражением лица, я внезапно обнаружила, что моя сумка пропала. Совершенно точно помнила, что оставляла ее в студии на виду, и не понимала, как она могла исчезнуть, ведь вроде бы не спускала с нее глаз. Все бы ничего, если бы в ней не лежали бабушкины драгоценности стоимостью в миллионы!

   Бегая из помещения в помещение, я ругала себя на чем свет стоит. Как упустила? Как недосмотрела? Смагински как раз прощался на выходе с Сильвией и с теплом пожимал ей руку, когда они оба заметили мою панику и поинтересовались в чем дело. Узнав, что пропала сумка, Сильвия озадаченно нахмурилась и твердо заявила, что ручается за честность любого из своих сотрудников, а мужчина сразу переменился в лице, извинился и сказал, что сейчас вернется. Такая реакция показалась мне подозрительной, и я не стала ждать, а двинулась следом. Писатель и его красивая юная жена обнаружились в фойе у лифта. Она стояла, низко понурив голову и прижимая к груди… мою сумку, а он сердито отчитывал ее.

   – Я говорил, что нельзя так делать, Лидия! Говорил?! Это плохо! Это очень, очень плохо!

   Глядя на них, я не могла отделаться от ощущения, что хозяин ругает испортившую коврик собаку. Все в девушке: и ее по-щенячьи жалобный заискивающий взгляд, и сгорбленная поза, и робкое бормотание – говорили о том, что вину свою она не отрицает и даже признает. Я не стала скрывать своего присутствия и приблизилась, и тогда Смагински отобрал у жены сумку и вернул мне.

   – Извините, – проговорил он, вытирая крупные капли пота с высокого лба. – Лидия, она… у нее клептомания. Это…

   Конечно, я была рассержена на девчонку, испортившую мне массу нервных клеток, но вежливый тон мужчины и то, как он покраснел из-за поступка жены, немного смягчили мой гнев.

   – Я знаю, что это такое, – остановила я его, всем видом показывая, что не собираюсь устраивать скандал. – Болезнь, когда человек себя не контролирует.

   – Да, – выдохнул писатель с видимым облегчением. – Спасибо, что вы понимаете. Мне так стыдно.

   Я расстегнула замок сумки, быстро убедилась, что все вещи, в том числе и самые дорогостоящие, на месте, и заставила себя улыбнуться, как воспитанная девочка.

   – Я просто очень испугалась. Мне показалось, что их взял настоящий преступник.

   – Спасибо, – еще раз повторил он и хозяйским жестом прижал к груди жену. – Я обожаю Лидию, после смерти первой супруги она меня с того света вытащила. Не появись она у меня, как лучик света, я бы точно покончил с собой. Мы с Рахелью прожили вместе тридцать лет, и когда она ушла, я не представлял жизни без нее. Вы когда-нибудь теряли очень близкого человека? Того, кто был рядом с вами все время, а потом по какой-то обидной, нелепой, необъяснимой причине покинул вас навсегда?

   Я подумала о прежней, двадцатилетней Кристине и вздохнула:

   – Скажу вам больше, мне кажется, что именно в данный отрезок жизни я потеряла очень важного для себя человека.

   – Да? – поднял брови он. – Тогда мой вам совет: ни в коем случае в себе не замыкайтесь. Найдите того, кто поможет вам пережить трудный период. Мудрого наставника, более опытного друга. Мне, в свое время, именно такой друг помог. Он направил меня на путь созидания, а не разрушения, и я обрел Лидию.

   Еще раз извинившись, супружеская чета вошла в прибывший лифт, оставив меня с сумкой. И только когда двери начали закрываться, я обратила внимание, какой у Лидии взгляд. Почему-то даже мурашки побежали по спине. Ее карие глаза блестели, как поспевшие дочерна на солнцепеке вишни, а рот искривила зловещая улыбка. Я не могла понять, что таится за этой улыбкой и этим взглядом, но каким-то седьмым чувством, спинным мозгом, интуицией своей истерзанной ощущала, что это – что-то нехорошее.

   Лидия смотрела на меня поверх объятий мужа, будто знала нечто, недоступное мне. И в последний момент ее губы шевельнулись. Что она сказала тогда беззвучно? «На-гу-аль»? Я не понимала значения, не могла даже с уверенностью утверждать, не показалось ли мне вообще, не привиделось ли, поэтому, постояв немного, тряхнула головой и вернулась в редакцию.

   – Ты не знаешь, мы с этой Лидией случайно не могли пересекаться? – спросила я у Сильвии, которая обрадовалась, что потеря сумки закончилась хорошо.

   – Нет, – пожала она плечами. – Никогда не видела вас вместе, да я и сама ее не знала до сегодняшнего дня. А что?

   – Мне показалось, я ей не понравилась. Может, сталкивались где-то, а я внимания на нее не обратила, не запомнила?

   Сильвия тут же беззаботно рассмеялась.

   – Ты не можешь не нравиться, Фэй! Я бы даже сказала, в тебя невозможно не влюбиться! Ты уникальный, талантливейший человечек! Тебе наверняка показалось, к тому же, ты сама только что сказала, что у нее болезнь. Что возьмешь с клептоманки? Может, она тебе просто позавидовала? А теперь пойдем, ты ответишь на мои каверзные вопросы.

   Вопросы оказались вполне ожидаемыми. Пока меня готовили к съемке, я успела не только послушать чужие разговоры, но и пролистнуть пару свежих журналов, и прикинула, как правильно отвечать. Уже прощаясь с Сильвией, не удержалась и спросила:

   – Как ты думаешь, для меня могло бы найтись место в твоей редакции? Может, мне попробовать тоже написать какую-нибудь статью?

   Сильвия откашлялась и сделала вид, что внимательно изучает свои ногти.

   – Ты не обижайся, мать… я, конечно, считаю тебя талантливой, как и говорила, но… ты же письменной речью владеешь так же хорошо, как я – хоккейной клюшкой. А я хоккей только по телевизору видела! – Она рассмеялась и повторила: – Не обижайся, милая. Но это не твое.

   Уходила я, ничуть не обидевшись и, наоборот, даже невольно улыбаясь. Вот оно! Вот! Я не сошла с ума! Существуют и другие люди, которые чувствуют, как коряво Фэй владела словом! Значит, когда-нибудь, как-нибудь, но я смогу наше различие доказать.

   Я вышла из прохладного кондиционированного здания в жаркий майский полдень, на улицу залитого солнцем, цветущего и благоухающего мегаполиса и снова подумала, что все не так уж плохо. Нет, все-таки категорически невозможно предаваться унынию, когда вокруг так светло, тепло и ярко. Загадочный «нагуаль» был благополучно оставлен на задворках памяти, впереди ждал родной дом. Перекусив на станции плохим кофе и очень вкусной картошкой-фри, я купила билет, села в автобус и мирно спала всю дорогу, компенсируя нехватку ночного сна.

   В пункт назначения рейс прибыл по расписанию. Я постояла немного на залитой солнцем центральной площади, подмечая перемены вокруг. За прошедшие четыре года местечко успело разрастись, появились новые дома, магазины, но кое в чем осталось прежним: здесь все так же царили тишина и спокойствие, в садах плодоносили фруктовые деревья, лужайки утопали в цветах. По проезжей части можно было смело идти пешком – автомобили не сновали туда-сюда бесконечно, как в крупном городе. Собственно, это в свое время и помогло моим родителям определиться с выбором.

   Дорогу домой я помнила отлично и уже через десять минут стояла перед собственным крыльцом. На веранде все так же покачивался на ветру подвесной плетеный диванчик – мое любимое место отдыха в летний зной. Постучав в дверь, я отступила на шаг, готовясь удивить родных.

   Но к дальнейшему оказалась совершенно не готова.

   Когда папа открыл дверь, он лишь окинул меня хмурым взглядом, а затем… стал ее закрывать. Он собирался захлопнуть дверь перед моим лицом! Оторопев, я вставила ногу в щель, надавила ладонью, буквально с боем прорываясь в собственное жилище.

   – Папа! Это я, Кристина! Твоя дочь! Ты меня не узнаешь?!

   – Я прекрасно тебя узнал, – сердито выплюнул отец, – но ты мне не дочь. Я все тебе сказал, Фэй, в нашу последнюю встречу. Зачем ты явилась?

   Он, видимо, понял, что бороться со мной бесполезно, я моложе и сильнее его, поэтому отступил внутрь дома, развернулся и пошел, бросив меня у входа. Я закрыла дверь и побежала за ним.

   – Папа! – я схватила его за руку, буквально умоляя остановиться. – Объясни же мне, что происходит! Ты злишься на меня? В чем я провинилась?

   С близкого расстояния теперь мне стало хорошо видно, что он совсем поседел, сгорбился и выглядел гораздо старше своего возраста. Как человек, переживший огромное горе. Что же так подломило его?

   – Что тебе нужно, Фэй? – повторил он, но нижняя губа задрожала, а в покрасневших глазах навернулись слезы. – Зачем ты мучаешь меня? Я хочу забыть, что у меня есть такая дочь, как ты. Зачем ты мне напоминаешь?

   – Забыть?.. – я растерянно выпустила его теплую ладонь с сухой, пергаментной кожей, испытав шок, что даже собственный родитель меня отвергает. – А мама? Она тоже не хочет меня видеть?

   Крупная прозрачная слеза покатилась по впалой щеке отца. Он поджал трясущиеся губы, во взгляде стояли боль и обида.

   – Какая же ты жестокая, – произнес он глухо. – Мама умерла. Как не стыдно тебе заставлять меня повторять тебе это.

   Дальнейшее я осознавала плохо. Слова отца обрушились на меня, как громадные смертоносные глыбы, и погребли под собой. В голове бесконечно крутилась мысль: я пропустила не только хорошие и светлые моменты собственной жизни, но и плохие. Грустные, но не менее важные от этого. Я забыла или никогда и не имела шанса запомнить важный момент в жизни каждого человека – прощание с матерью. Я не готовилась морально, как бывает, если близкого понемногу съедает неизлечимая болезнь. Я не получила возможности последний раз взглянуть на нее, подержать за руку, возможно, сказать на прощание какие-то важные и вечные слова. И снова внутри поднялась злость на Фэй за то, что она отняла у меня это. Отняла – и оставила мне расхлебывать последствия.

   Я опомнилась, когда мы уже сидели в гостиной. Все здесь оставалось точно так же, как и четыре года назад. На стенах висели бабушкины фотографии, в большинстве своем – из сценических выступлений. В книжных шкафах ровными рядами стояли собрания сочинений Чехова, Бунина, Толстого, Гоголя, с ними соседствовали По, Купер, Твен, Драйзер, Хэмингуэй. Папа всегда гордился собственной библиотекой. На отдельной полке лежали старые виниловые пластинки, рядом возвышался превратившийся в памятник древний граммофон. И вместе с тем – современная акустическая система с чистейшим звуком, широкоэкранный телевизор с подключенным спутниковым телевидением. Мама обожала смотреть различные мыльные оперы и буквально не отлипала от него.

   – Объясни мне хотя бы, как все было, – я поймала себя на мысли, что уже в двадцатый раз пытаюсь убедить отца, что ничего не помню, а он лишь поджимает губы и качает головой. Даже вынутые из сумки и разложенные на столике бабушкины драгоценности сильно его не смягчили.

   – Я говорил, что тебя нельзя оставлять одну, – наконец без особой охоты уступил он, – отпускать в большой город без присмотра.

   Это я тоже помнила. Родители с опаской позволили мне уехать, им хотелось держаться поближе, но врачи настоятельно рекомендовали маме покой и чистый воздух, которые в мегаполисе превращались в дефицит. А мне очень не терпелось получить свободу и самостоятельность, и я доказывала, что смогу и прекрасно справлюсь в одиночку. В принципе, родителей можно понять. У отца играл русский менталитет, унаследованный от бабушки, которая считала, что старшие всегда должны иметь младших на виду, чтобы в случае необходимости вмешаться в их жизнь и наставить на путь истинный. Мамой же управлял естественный страх потерять еще одного ребенка. Потребовался целый год, прежде чем она смирилась и немного успокоилась.

   – Сначала эта авария, в которую ты попала, – продолжал отец.

   – Какая авария? – насторожилась я. – Вот эта, недавняя?

   – Давняя, – грубо бросил он. – Хочешь сказать, что и этого не помнишь? Мама тогда чуть с ума не сошла, переживания за тебя сильно подорвали ее здоровье, а тебе хоть бы что. Когда ты пропала, не отвечала на наши звонки, мы тут места себе не находили, а потом ты объявилась как ни в чем не бывало и легкомысленно так ответила, мол, не волнуйтесь, сбила меня машина, но уже все хорошо. Ты бы хоть о матери подумала! Сколько слез она пролила из-за тебя!

   О маме я наоборот старалась не думать. Боялась, что тогда начну плакать и не смогу остановиться.

   – Это было четыре года назад, папа? Вспомни! В сентябре?

   Он нахмурил седые брови.

   – В октябре, скорее. Деревья уже пожелтели.

   Значит, если авария и была, то случилась уж после провала в моей памяти. Что же за полоса невезения на меня обрушилась тогда такая? А может, именно та авария и стала травмирующим событием, о котором говорили врачи? Может, это после нее мой мозг отказался что-либо помнить?!

   – А потом тебя вообще не в ту степь понесло, – вытирая влажные глаза, вспоминал отец. – Мама совсем слегла, так звала тебя, так хотела видеть. Я же столько раз звонил тебе! А у тебя конкурсы красоты какие-то начались, съемки, показы. – Он стиснул дрожащие руки в замок. – В день, когда мама умерла, ты что-то выиграла. По телефону мне так и сказала, что у тебя праздник и ты не желаешь его портить. И на похороны не приехала.

   Он не выдержал, согнулся, уронил лицо в ладони и зарыдал. Борясь с собственным комом в горле, я подсела, хотела погладить по спине, но он сбросил мою руку, не желая принимать утешение. А я продолжала злиться на Фэй. Ну конечно, вот еще одно доказательство, что мое место занял кто-то чужой! Разве я могла бы развлекаться в такой тяжелый час для нашей семьи?!

   – Пап… – позвала я, – а что, если это была не я? Кто-то другой? Может быть, очень на меня похожий? Неужели ты не заподозрил подвоха? Неужели поверил, что я, твоя дочь, Кристина, могу так с вами поступить?!

   – Кто-то другой?! – он вскочил с места, мокрое лицо было красным от обиды и гнева. – Я что, свою родную дочь по голосу не узнаю? Девочку, которую вот этими руками качал, не отличу от подделки?! Это была ты, Фэй! Ты! Зачем ты так издеваешься надо мной снова? Зачем притворяешься моей прежней Кристиной? Ты же сама мне приказала это имя забыть! Ты – Фэй! Ты забрала бабушкины драгоценности, угрожая, что иначе их просто отсудишь. А теперь привозишь их назад, как будто раскаялась. Для чего?

   – Но я правда раскаялась! – пробовала вразумить его я. – Хочу все исправить! Пытаюсь понять, почему раньше вела себя так! Я же ничего не помню, папа! Ну помоги мне хоть немножко!

   Он шумно втянул носом воздух и зажал переносицу двумя пальцами.

   – Что еще ты хочешь знать?

   – Как я вышла замуж? Ты был на моей свадьбе? Заметил что-нибудь странное в поведении?

   Отец покачал головой.

   – Я не был на твоей свадьбе.

   – Почему? Разве я не приглашала?

   – Ты – нет. Джейми – да. Но я не поехал. Вот уж кому не повезло с женой, бедный мальчик… – отец со вздохом опустился обратно на диван. – Я потерял дочь, но обрел сына, вот как бывает. Он ко мне со всем уважением относится, и с мамиными похоронами очень помог, и деньгами, и морально. Столько сделал для нашей семьи. Все взял на себя, оплатил, организовал… я вряд ли что-то понимал в те дни… только хотел быть возле моей Энжел…

   Отец продолжал рассыпаться в дифирамбах моему мужу, а я сидела, с трудом переваривая в голове его слова. Стало понятно, почему при первом телефонном звонке родитель не обеспокоился моим состоянием после катастрофы, не желал со мной общаться, зато назвал мистера Уорнота «сынком». Джеймс, тот самый Джеймс, который хотел избавиться от меня любой ценой, которому я как кость поперек горла встала настолько, что даже на преступление готовился пойти, оказался единственной опорой для моего папы, когда родная дочь отказала тому в помощи. А ведь мог проигнорировать, как я сама (или Фэй на моем месте) и поступила. На подобный шаг вряд ли способен злой или жестокий человек, каким мне его постоянно окружающие выставляли. Безжалостный убийца вряд ли станет звонить брату и признаваться, что он кого-то убил, испытывая настоящие страдания при этом.

   Но в то же время никто не заставлял Джеймса обманом заманивать меня в квартиру, использовать мою слабость против меня, приковывать к кровати, угрожать покалечить. Это все сделал он сам, и значит, он был на это способен.

    И снова при мысли о муже меня душила боль. Рваные белые буквы на его груди скакали перед глазами. Как же мы могли быть счастливы, если бы все пошло по-другому! И через что по вине Фэй прошел мой отец…

   – Как мне все исправить? – потянулась я к нему. – Как нам с тобой помириться? Как мне доказать, что я не желала тебе зла?

   Он долго смотрел на меня, потом бросил с презрением в голосе:

   – Может, для начала попробуешь вернуть маму из могилы и помириться с ней?

   С этими словами он поднялся, тяжело ступая, отошел к шкафам и нажал на кнопку акустической стереосистемы. Из установленных в точно рассчитанных местах колонок на меня хлынула третья симфония Брамса. Папина любимая. Он мог слушать ее бесконечно, эта музыка была «их» с мамой. Он говорил, что именно она звучит для него как любовь.

   – Папа! – я подошла, пытаясь перекричать вступление скрипок, но он стоял спиной ко мне, заложив руки за спину, и оборачиваться не желал.

   Я потянулась, чтобы выключить музыку, но отец с неожиданной силой перехватил мое запястье, повернул голову. На лице отпечаталась каменная непреклонность, только прозрачные капли стекали вниз по раскрасневшимся щекам и утопали в седой щетине. Он больше не желал со мной разговаривать. Он не собирался меня ни слушать, ни прощать.

   Симфония, которая всегда казалась мне легкой и светлой, внезапно зазвучала роковым набатом. Я отступила, осознав, что бесполезно стучать в эту закрытую дверь. Больше всего на свете хотелось забиться куда-нибудь в угол, лечь, свернуться клубком и никогда не вставать. Признать свое поражение и никому ненужность.

   Ощущая себя самым последним изгоем, я поднялась наверх, в свою бывшую комнату. Музыка грохотала по всему дому, словно лишний раз напоминала о прошлом. Я села на край своей постели, провела по покрывалу рукой. Оно пахло порошком, который предпочитала использовать мама. Я думала о том, как нелегко ей в жизни пришлось. Ее родители были против будущего мужа, отпрыска русской эмигрантки, тогда она отказалась от семьи и сбежала с ним. Хорошо, что бабушка благосклонно смотрела на их союз, в кроткой, нежной Энжел она сразу разглядела отличную жену для своего единственного сына. Как впоследствии оказалось, у нее был острый глаз. Их первый ребенок, моя старшая сестра, погибла в подростковом возрасте, и после этого они долгое время не решались завести еще детей. Наконец, когда уже поджимали годы, родилась я. И они вложили в меня всю накопленную и нерастраченную родительскую любовь.

   Наверное, прошло достаточно времени, но я все лежала, уткнувшись лицом в покрывало, вдыхая его запах, представляя себя в маминых объятиях. Я безмолвно просила прощение у нее. За то, что оказалась далеко, когда она звала меня, за то, что потеряла контроль над собственной жизнью и так глубоко провалилась. Да просто за все, чего мы обе лишились из-за появления Фэй.

   Кто-то откашлялся за спиной, и я вскочила, торопливо вытирая мокрые глаза. Джеймс. Он возвышался на пороге, полностью перегораживая выход, все такой же высокий, широкоплечий, мрачный. Все такой же ослепительный. Я не хотела вновь проходить через все круги ада рядом с ним.

   – Твой отец попросил, чтобы я тебя забрал отсюда, – сухо пояснил он. – Пойдем.

   Видимо, папа позвонил моему мужу сразу после того, как я поднялась наверх, и тот бросил все дела и примчался на зов о помощи, как настоящий прилежный сын. Маленькая обиженная девочка внутри меня остро ощущала свое одиночество. Я только помотала головой в ответ.

   – Мне нужно помириться с папой…

   – Он не хочет, чтобы ты здесь находилась, – Джеймс не стал тратить время на уговоры, а просто подошел, схватил меня под локоть и поднял на ноги. – Имей, наконец, совесть. Пожалей несчастного старика.

   И что дальше? Он опять отвезет меня к себе? Привяжет? Станет пытать? Я затрепыхалась в попытке вырваться, но его пальцы лишь крепче сжимались, причиняя боль. Самое печальное, что позвать на подмогу было некого, отец горел желанием избавиться от меня и наверняка ждал, когда же Джеймс выдворит нахалку-дочь из дома. Понурив голову, я прекратила попытки к сопротивлению.

   Когда мы спустились по лестнице, отец все так же сидел в гостиной. На мои попытки попрощаться он не отреагировал, и я вновь сглотнула слезы. Когда мы вышли на крыльцо, я заметила, что Джеймс странно на меня смотрит и огрызнулась:

   – Что?

   Он задумчиво покачал головой.

   – Ничего.

   Я гадала, злится ли он на меня за побег, знает ли, где пряталась, и понял ли, что знаю теперь благодаря Мадам и Фоксу чуть больше, но Джеймс тщательно скрывал свои эмоции и мысли, пока не усадил меня в автомобиль. Только по резкому движению руки, когда он лично застегнул на мне ремень безопасности с таким видом, будто затягивал на шее удавку, я поняла – да, злится и наверняка если не знает, то догадывается о чем-то.

   – Куда мы едем? – решилась я заговорить, когда мы уже выехали на шоссе, ведущее обратно в Карлстаун.

   Джеймс щелкнул зажигалкой и открыл окно. Его лицо оставалось спокойным и невозмутимым, только нижняя губа слегка кривилась, обхватывая сигаретный фильтр.

   – У нас с тобой осталось общее дело, Фэй. И мы его не закончили.

   Ах да, ну конечно, его драгоценный бизнес и моя роль в его утере. Километры мелькали за окном, приближая меня к новой тюрьме, а я думала о том, что не вынесу этого снова. Как и ненависть родного отца. Рядом со мной сидит мужчина, который так много сделал для близкого мне человека, а я не могу сказать ему спасибо, не решаюсь поблагодарить, потому что ответом мне будет лишь презрение с его стороны. Он станет меня мучить, требовать ответы, которые я не смогу ему дать, и мне придется все это выносить, потому что моих просьб о пощаде никто не услышит. Нет, я не желала возвращаться в шкуру Фэй сейчас, я поняла, что не сумею притворяться ею рядом с Джеймсом да и не хочу. Но и не готова была видеть, как он отвергает во мне настоящую Кристину. И я так и не пережила печальную новость о маме.

   – Останови, – я схватилась рукой за живот, перегибаясь пополам и борясь с практически настоящими рвотными позывами.

   – Не дури, Фэй, – жестко бросил Джеймс в ответ. – Я на твои фокусы больше не ведусь.

   – Останови… я на станции что-то не то съела…

   Похоже, мой страдальческий вид что-то в его железобетонной уверенности все же надломил, потому что мотор сбросил обороты и автомобиль плавно остановился на обочине. В ту же секунду я сорвала с себя ремень безопасности, распахнула дверь и помчалась в чащу леса, радуясь, что надела на ноги кроссовки вместо привычных Фэй пафосных туфель. Куда угодно – только бы подальше от ослепительного мистера Уорнота, занозой засевшего в моем истерзанном сердце.

   – Фэй! – выстрелил мне в спину разъяренный вопль Джеймса, а затем хлопнула вторая дверь.

   Я припустила вдвое быстрее, на пределе своих физических возможностей, стараясь не допускать мысли, что он догонит меня. Чащу трудно было назвать непролазной, но все же предательски торчащие ветки кустарников здорово усложняли мне жизнь, царапая открытые участки рук и ног, и приходилось держаться начеку, чтобы вовремя перепрыгивать кочки и поваленные стволы деревьев. Я не обращала внимания на боль, только машинально отмечала вспышки жжения на коже и удары камней в подошвы кроссовок, если нога приземлялась на острый торчащий край. Утешал лишь тот факт, что Джеймс гораздо больше и тяжелее меня и ему труднее развить такую же скорость.

   Он больше не выкрикивал мое имя, и тогда я рискнула остановиться и прислушаться. Вокруг стояла тишина, только едва-едва доносился шум пролетающих машин с автотрассы. Неожиданно где-то позади хрустнула ветка, и я мгновенно упала на землю, заползла под большой раскидистый куст, благо размеры позволяли, и замерла там. Все тело, покрытое мельчайшими царапинами, чесалось, кое-где текла кровь, но я закусила губу в страхе даже вздохнуть чуть более громко, чем следует. Меня всю трясло, по лицу так и текли слезы еще с той секунды, как выскочила из машины, и теперь мокрые капли поочередно падали с подбородка на сухую подстилку из опавших листьев и земли. Хорошо, что это происходило беззвучно.

   Такие ли ощущения Фэй испытывала в тот вечер, когда решила убежать из особняка и села за руль, еще не зная, к какой катастрофе это приведет? Боялась ли она Джеймса так, как я в данную секунду, раз мчалась с риском для жизни? Трясло ли ее? Лились ли из ее глаз слезы, застилавшие обзор? Понимала ли она, что если Джеймс настигнет, все закончится очень и очень плачевно? И, самое главное, на что все-таки способен такой охотник, как он, когда поставлена цель?

    Из-за нависающих веток, укрывших меня плотным шатром, поле обзора было ограничено, поэтому когда Джеймс появился, я увидела лишь его обутые в дорогие туфли ноги. Он вовсе не торопился, ступал по траве медленно и бесшумно, и это почему-то выглядело особенно жутко. Когда он крикнул мне вслед, я думала, что им движет слепая ярость. Но сейчас он вел себя как вполне хладнокровный человек. Я всерьез заподозрила, что та хрустнувшая недавно ветка не имела к нему никакого отношения, он явно не собирался совершать ошибок.

   – Где же ты, Фэй? – раздался его негромкий голос. – Я ведь все равно найду тебя. Ты выбрала неправильное поле для игры. Я был бойскаутом. А ты?

   Я еще сильнее впилась зубами в нижнюю губу. Значит ли это, что он умеет читать следы? Могла ли я уже себя выдать?

   Ноги Джеймса сделали еще несколько шагов и исчезли из видимости. Я вся превратилась в слух, пытаясь определить его местонахождение, когда ветви позади меня резко разошлись в стороны и сильная мужская рука сомкнулась вокруг моей лодыжки.

   – Попалась!

   От неожиданности я взвизгнула, вывернулась и дернула ногой, оставив один кроссовок в руке Джеймса. Он успел перехватить другой рукой, пальцы впились в ворот футболки. Запаниковав, я рванулась что есть сил, под душераздирающий треск ткани оставив ее половину у преследователя, а сама продралась через куст с другой стороны и припустила дальше. На ходу сбросила обрывки футболки, оставшись в лифе, – болтаясь на плечах, как рваный парус, та лишь мешала двигаться быстрей. Босая ступня, защищенная теперь лишь тонким носком, получала более существенные увечья, бежать долго не получилось бы, поэтому я свернула в ту сторону, откуда слышала шум автострады. Джеймс не сможет остановить меня, если поймаю попутку и сяду в нее. Полуголая, я буду выглядеть жертвой насилия, а лишние обвинения и проблемы ему не нужны. По крайней мере, хотелось надеяться, что на людях он умерит порывы, ведь в доме моих родителей держал себя в руках.

   За спиной по-прежнему не слышалось ни звука, ни хруста изломанных веток, ни топота крепких мужских ног. Казалось, весь грохот в этом лесу произвожу одна я. Собственное рваное дыхание так и гремело в ушах вместе с током крови. Видимо, находясь в расстроенных чувствах, я все же перепутала направление, так как вместо широкого оживленного шоссе выбежала на разбитую грунтовку, уходящую между плотных рядов деревьев куда-то вдаль.

   По ней ко мне приближалась машина. Задыхаясь, я взмахнула руками, привлекая внимание, и тут же опустила их. Голубой кадиллак казался подозрительно знакомым…

   Так и есть, память услужливо подсказала, где он уже попадался мне на глаза. Когда Джеймс забрал меня из больницы и вез к себе, эта машина преследовала нас среди городских улиц. Супруг еще презрительно счел, что там едут репортеры. Да, сомнений не оставалось, я узнала и хромированные детали корпуса, и зеркальную тонировку стекол, за которыми никак не удавалось разглядеть, кто находился внутри.

   Я замерла на обочине в нерешительности, обхватив себя руками, чтобы прикрыть грудь. Кто бы ни вел этот загадочный кадиллак, мое появление на проселочной дороге определенно не осталось незамеченным, потому что машина притормозила в нескольких метрах от меня. Я чувствовала, как дрожат колени. Друзья находились там или враги? Если бы кто-то вышел навстречу, было бы легче понять. Но автомобиль продолжал стоять, уютно ворча мотором и выплевывая дымок из выхлопной трубы, а выходить из салона никто не торопился. Ждут ли они, что я сама подойду и открою дверь?

   Внезапно меня пронзила другая мысль. Таких совпадений просто не бывает. Не случается так, что одна и та же машина каким-то образом появляется и возле госпиталя в тот день и час, когда меня выписывали из него, и посреди леса в семидесяти километрах от Карлстауна именно в тот момент, когда мне вздумалось поплутать в лесу. Куда вела эта проселочная дорога? Она не выглядела оживленной. Признаться, я не подозревала о ней раньше, слышала только, что где-то в этом районе находится несколько фермерских угодий.

   Наконец, кадиллак «моргнул» мне фарами, но, вне себя от подозрений, я не сдвинулась с места. Теперь не могла с уверенностью сказать, что хуже: если Джеймс настигнет из-за спины или если доверчиво сяду в салон к непонятным мне людям. Словно угадав мысли, дверь кадиллака распахнулась с пассажирской стороны. Но почему никто не выходил? Если они хотят мне помочь, почему не покажутся сразу?! Я бросила взгляд на номера, но те оказались перемазаны грязью и не читаемы. Вроде бы случайно, но скорее всего – нет.

   Вспомнились и комментарии некоего «Ромео» на личной странице Фэй, и фотография с гадкими угрозами, написанными без запятых и точек. Может, это особо маниакальный фанат, не выдержавший сияния яркой личности Фэй? А может, тайный поклонник, искренне желающий помочь и стесняющийся делать это открыто? А может, хладнокровный убийца, умело нагнетающий обстановку и запугивающий, чтобы потом легче поймать в сети? А может, я все это выдумала сама, я ошибаюсь, вижу чудовище в каждой тени на стене, и на самом деле меня сбивают с толку игры собственного разума?

   Где-то в лесу за спиной снова хрустнула ветка, но я даже не шелохнулась. Стояла на краю грунтовой дороги, в ее рассохшейся без дождей, избитой автомобильными протекторами колее, и не знала, что мне делать дальше. Назад? Или вперед? Назад? Или..?

   Словно потеряв терпение, невидимый владелец кадиллака захлопнул дверь, но, взглянув в другой конец дороги, я поняла, в чем дело. Оттуда навстречу двигался фермерский грузовик с открытым бортом. Не имея достаточно места для разворота, кадиллак дал задний ход и медленно, как возвращающийся в нору аллигатор, пополз обратно. Мне оставалось только проводить его взглядом: нет сомнений, что незапланированное появление других людей напугало моего загадочного преследователя. Он не желал, чтобы нас видели вместе. Значит, опасался, что в случае моей пропажи к нему поведет след.

   Оставаясь на краю дороги, я дожидалась грузовика, явно направляющегося к трассе. В кабине сидели два парня, никаких тонированных стекол там и в помине не было, они смотрели на меня и улыбались до ушей, передавая друг другу скрученный белый окурок. Я с опозданием поняла, что и они мне не помогут, когда из открытых окон в нос ударил сладковатый запах «травки». Грузовик притормозил, один из парней ловко спрыгнул из кабины и схватил меня за руку прежде, чем я успела нырнуть обратно в лес.

   – Посмотри, какая птичка нас ждет, Фрэнк! – весело позвал он приятеля, оставшегося за рулем.

   Я попробовала выдернуть руку, но безуспешно: его потная ладонь вопреки здравому смыслу не желала соскальзывать с меня. Более того, обкуренно прищуриваясь, он умудрился сунуть палец за край моего лифа и тронуть сосок. Я с возмущением отпихнула его и тут же вскрикнула, когда он схватил меня за волосы.

   – Эй, я видел эту сучку на билборде у дороги, – лениво, будто разговаривая сам с собой, заметил Фрэнк, не собираясь ни в чем мешать приятелю. – Краси-и-ивая…

   – Черт, у меня на нее встал, – то ли похвастался, то ли пожаловался первый и свободной рукой потер себя между ног.

   Мое полуголое тело дразнило их, съехавших под действием курева с тормозов, как красная тряпка – быка, взгляды так и ощупывали каждый сантиметр открытой плоти, языки скользили по губам, растянутым в похотливых улыбках. Я уже прикидывала, как бы так повернуться, чтобы заехать коленом противнику, когда за его спиной мелькнула другая фигура. По-прежнему спокойно и хладнокровно Джеймс вышел из-за деревьев, в его руках виднелся увесистый сук, больше похожий на дубинку. Прежде чем кто-то из нас успел вымолвить хоть слово, он опустил свое оружие прямо на запястье парня, схватившего меня. Раздался противный хруст, затем дикий крик пострадавшего, сломанная рука повисла плетью. Ничего не объясняя, не давая опомниться, Джеймс размахнулся и нанес второй удар ему в висок. Брызнула кровь, парень не потерял сознание, но зашатался как пьяный, едва держась на ногах.

   От ужаса я просто онемела. То, как двигался мой муж, с каким выражением лица наносил удары, говорило о том, что он делает это не в первый раз. Взмахнув суком, как битой, он прицелился для нового удара, намереваясь изувечить всех, кто стоял на пути между ним и мной, и в этот момент, к счастью, «укурки» опомнились. Водитель втащил раненого друга в салон и дал газу, уносясь прочь по дороге. Почувствовав себя в безопасности, они матерились в два голоса на чем свет стоит.

   Отшвырнув сук, Джеймс схватил меня за плечо. У него был бешеный взгляд, в чем-то не менее пьяный, чем глаза напуганных им любителей «травки».

   – Попалась, – процедил он сквозь зубы, констатируя факт.

   Как охотничий пес, который, поймав добычу, так крепко сжимает вокруг нее челюсти, что никому не под силу разжать, Джеймс стиснул меня и повернул спиной к своей широкой груди. Я едва могла сделать половину привычного вдоха, от нехватки кислорода и паники тут же закружилась голова. Губы Джеймса, горячие, твердые, скользнули по моему уху:

   – Я почти поверил тебе, Фэй. Почти поверил, когда ты плакала в доме отца.

   В бессилии я опустила веки. Действительно ли он был тронут моим горем? Или говорил мне это, чтобы лишний раз причинить боль, помучить? Доверие Джеймса казалось мне недостижимой мечтой, я бы многое отдала, чтобы доказать и ему, и папе, что не являюсь той бессердечной Фэй, которую они теперь видят во мне.

   – Джеймс… – слабым голосом пролепетала я.

   – Какой это по счету побег? – продолжал он, будто и не слышал меня, безжалостной рукой крепче передавливая мне грудную клетку, лишая последних капель драгоценного кислорода. – Второй? Третий? Что стоит твоя игра, Фэй, если в конце ты все равно показываешь истинную натуру?

   Удерживая меня в плену, Джеймс шагнул обратно под сень деревьев. Он двигался уверенно и быстро, я не успевала переставлять ноги, и мои ступни проволакивались по земле. В голове билась паническая мысль: он видит во мне Фэй, он убьет меня, принимая за другую.

   – Потому и убежала! – выкрикнула я, задыхаясь в его руках. – Потому что боялась того, что происходит сейчас!

   Он встряхнул меня, как пушинку, прижался ко мне щекой еще теснее, я ощущала, как по его телу пробегает дрожь плохо сдерживаемой ярости, и от этого мне самой становилось страшнее. Казалось, взбешенный зверь настиг свою жертву, чтобы растерзать. Мы оказались уже достаточно далеко от грунтовки. Если бы мне хватало воздуха, я бы закричала, но услышит ли хоть одна живая душа этот крик?! Перед глазами так и стояло лицо парня, которого Джеймс ударил в висок, брызнувшие в разные стороны кровавые капли, в ушах звучал хруст костей. И лицо… нет, не Джеймса – Хантера. Спокойное, бесстрастное лицо убийцы…

   – Каждое твое слово – ложь, – выдохнул мне в ухо он, посылая своим дыханием волны мурашек по моей спине и шее.

   На миг он отнял от меня одну руку, завел ее себе за спину: я догадалась, что запустил пальцы в задний карман, только когда муж уже извлек на свет божий блестящую металлическую цепочку с двумя кольцами.

   – Узнаешь? – глумливо поинтересовался он, покачивая наручники перед моим лицом. – Прихватил этот подарочек специально для тебя, малыш. Как знал, что пригодится.

   Конечно, я узнала. Это были те самые наручники, которые Кевин вскрыл отмычкой, даже царапинки вокруг замка остались. Мое нутро сковал холодный лед. Я хотела избежать этого, спасалась от подобного конца, но… только приблизила его?

   – Кто освободил тебя, отвечай? – требовал Джеймс, защелкивая один браслет на моем запястье. Он оттолкнул меня, развернув спиной к дереву, толщина ствола как раз позволяла с легкостью завести мои руки вокруг него и заковать. Словно притороченная к позорному столбу, беспомощная перед безумством мужа, я не могла ничего поделать, только стиснула губы, сдерживая рвущийся наружу вопль ужаса.

   – Это Фокс, правда? – продолжал Джеймс, стоя со мной лицом к лицу, впиваясь в меня пьяными от бешенства глазами. – Только он на такое способен. Многому научился в детстве.

   – Он хотел помочь! – выпалила я, содрогаясь от его взгляда. – Чтобы ты не убил меня! Пожалуйста, Джеймс, поверь, я убегаю от тебя только потому, что ты опасен! Я по-прежнему ничего не помню, и мне нечего тебе сказать!

   – Только потому, что я опасен, – эхом повторил он, усмехнулся и отступил, рассматривая меня с ног до головы. – Конечно, я всегда у тебя виноват, да, Фэй? Все дело во мне, правда? И всегда так было. Я слишком любил тебя, слишком баловал, слишком много позволял. От такой жизни любая бы взвыла, как я тебя понимаю.

   – Я по-прежнему хочу, чтобы ты меня любил… – прошептала я, прекрасно понимая, что это бесполезно.

   – Да что ты?! – расхохотался он в ответ и тут же стал серьезным и мрачным. – Стоило отпустить тебя на пять минут, сделать поводок подлиннее, и что ты сделала? Я думал, побегаешь по этому прекрасному лесу, разомнешь косточки, подышишь свежим воздухом, подразнишь меня, а потом все закончится так, как заканчивалось обычно. Ты ведь любишь подразнить, перед тем как дать себя поймать, правда, милая?

   Его взгляд снова прошелся по моему телу сверху вниз, на этот раз сделавшись еще более опасным и темным. Внутри моего живота все скрутилось в тугой узел. Я будто увидела себя его глазами: прижатую спиной к дереву, с заведенными назад и скованными руками, спутанными волосами, обнаженной, если не считать лифа, грудью. Это заводило его. Нет, не только мой вид, но и вкус власти над пойманной в капкан добычей. В глазах Джеймса Фэй дразнила его, убегая, чтобы он получил удовольствие, настигнув ее.

   Я сглотнула, ощутив, как меня бросило в жар от этой мысли.

   – Но ты даже здесь умудрилась найти себе поклонников, – вернул меня с небес на землю Джеймс, его верхняя губа кривилась от презрения. – Стояла там, на дороге, и позволяла себя лапать, чтобы они тебя подвезли? Давно не ездила автостопом, да, малыш? Не делала минет на заднем сиденье? Соскучилась по этим ощущениям?

   – Нет, – затрясла я головой, – я не собиралась этого делать.

   – Ну конечно, конечно, – охотно согласился он, протянул руку и зацепил пальцем пояс моих шортов, оттягивая от живота. – Может, нам стоит это проверить? Может, мне оставить тебя здесь? В таком виде, а? Глядишь, добрый лесник найдет тебя и удовлетворит как следует. Тебе ведь меня не хватало. Не хватало меня одного, да, тварь? Пока я наивно считал, что нашел любовь всей своей жизни, ты всегда искала кого-то еще…

   Ловкие пальцы Джеймса расстегнули пуговицу на моих шортах, обе ладони легли на бедра, понемногу стягивая их вниз. Я заерзала, до боли выкручивая руки, откинула голову, представляя, что он собирается сделать.

   – Надо было не прогонять тех парней, да? – его лицо снова находилось очень близко от моего, щека к щеке, горячее дыхание обжигало шею. – Надо было позволить им хорошенько тебя оттрахать. Ты ведь всегда любила это, Фэй? Чтобы тебя хорошенько трахали.

   – Джеймс, остановись… – облизнула я пересохшие губы.

   – Да, я помню, – шорты соскользнули еще ниже и упали к моим ногам, а пальцы поддели резинку трусиков, – тебе же неприятны только мои прикосновения. И как ты столько времени их терпела? Придется потерпеть еще, малыш. Здесь нет никого, кроме нас с тобой, а ты была плохой девочкой, убегала. За побег полагается наказание. Как ты, должно быть, страдаешь сейчас…

   Он покачал головой, обхватывая ладонями под тонкой тканью трусиков мои ягодицы и притягивая мои бедра к себе.

   – Это моя компенсация за моральный ущерб, Фэй. За то, что выставила меня рогоносцем. Я буду трахать тебя, зная, как тебе противно в этот момент… – он нежно коснулся губами впадинки под моим ухом, – …и наслаждаться этой мыслью.

   Я прижалась затылком к шершавой коре дерева и закрыла глаза, обжигаясь о поцелуи Джеймса. Как же он ошибался! Если я и страдала от его прикосновений, то совершенно по другой причине, не потому, что они якобы были противны мне, а потому, что понимала: он делает это из ненависти и даже не замечает, как откликается мое тело, как я хочу его, своего мучителя и потенциального убийцу! Я могла бы дать ему свою ласку и любовь добровольно, без погонь и притеснений, если бы только он на секундочку, на самую малость поверил мне! Казалось, это не Джеймс, а Фэй зажала меня в тесные рамки своей личины и не дает выбраться несмотря на любые попытки.

   – Ты ничего не добьешься этим, – простонала я, кусая губы, когда он освободил меня от трусиков и шортов и оставил стоять голой перед собой.

   – А я и не собираюсь уже ничего добиваться, – качнул головой Джеймс, – ты в очередной раз показала свою лживую натуру. Теперь я хочу избавиться от тебя… вышвырнуть из своей жизни…

   – И из своего сердца? – догадалась я.

   Он отвернулся, стискивая челюсти так, что заходили желваки, и я поняла, что попала в точку. Где-то в глубине души, его раненые чувства к Фэй еще живут. Но я не хотела, чтобы он продолжал любить Фэй. Я хотела, чтобы он любил меня.

   – Я бы никогда тебе не изменила, – тихо призналась я, – все, что мне нужно: наша семья, ты, я и Джейми-младший. И я не притворялась в постели в прошлый раз, Джеймс. Ты мне не противен.

   – Молчи! – он набросился, зажал мне ладонью рот, тяжело дыша через раздувающиеся ноздри, в глазах стояли боль и гнев, рука прижалась к низу моего живота, пальцы скользнули между влажных складок моего тела, раздвигая их и проникая внутрь. – Ты просто спасаешь свою шкуру, когда говоришь мне это.

   Насколько смогла, я упрямо мотнула головой. И тихо застонала, когда ощутила грубый толчок внутри себя.

   – Посмотри на себя, совсем другая, – сквозь стиснутые зубы процедил мне в лицо Джеймс, – у тебя это хорошо получается: притворяться. Но в чем-то ты осталась прежней. Все, что тебе нужно – это два пальца внутри, чтобы удовлетворяли тебя хорошенько, пока ты постанываешь вот так. Помнишь, как я имел тебя двумя пальцами в туалете ночного клуба? Помнишь?!

   Он снова повторял мне ту же фразу, что и в первый раз, но ничего в моей памяти не изменилось. Рука Джеймса, ритмично пронзающая мое тело, и вовсе лишала меня последней способности к связным размышлениям. Я принялась стонать и извиваться, чтобы уйти от его прикосновений, но это завело его еще сильнее, большим пальцем он нажал сверху, совершая круговые движения по моим влажным складкам, причиняя мне сладкую боль. Из-под отяжелевших век, я видела, каким все более диким становится его взгляд. Джеймс отбросил ладонь с моего рта, впился в мои губы, я ответила ему со всем безумием, на которое только была способна. Мне уже нечего было терять.

   Он хрипло дышал, то отрываясь от моих губ, то снова наклоняя голову, чтобы терзать их, а я пила это дыхание с легким привкусом табака, как в последний раз, нежно прикасалась языком к его требовательному языку, пронзающему мой беспомощный рот. Возможно, я искренне допускала мысль, что этот раз и впрямь станет для меня последним, но никак не могла этому помешать. Под моими закрытыми веками вспышками проносились картинки: как Джеймс ломает руку тому, кто посмел тронуть меня, как мой отец со слезами признается в благодарности за его помощь, как бешено пляшут белые буквы на мужской груди, как я немею, не в силах приоткрыть губы от первого поцелуя с мужем.

   Внутри все болезненно сжалось, потом жаркая влага брызнула изнутри, заливая бедра, и я закричала, не зная, испытываю ли удовольствие от этого оргазма. Джеймс высвободил пальцы, провел ими по моему животу, оставляя длинный вязкий след.

   – Ты меня убила, Фэй, – прошептал он, более нежно и осторожно водя губами по моим губам, пока я задыхалась и едва стояла на ногах, не поднимая век, истекая смазкой после его атаки, – а мне по-прежнему нравится смотреть, как ты кончаешь…

   По моему телу снова пробежала дрожь от этих слов.

   – Развяжи мне руки… дай мне тебя обнять…

   – Нет, – неумолимо покачал головой он, – это как впустить в дом вампира. Только разреши шагнуть через порог.

   – Тогда шагни сам. Сделай это, пожалуйста. Не останавливайся. Войди в меня… – наверное, я заразилась его безумством, раз по доброй воле шептала эти слова. Я хотела, чтобы все между нами было по-другому, чтобы Джеймс занялся со мной любовью как в прошлый раз, когда хотел не мучить, а ласкать. Но он оставался непреклонен.

   – Хватит на сегодня, Фэй. Мне это надоело. Натягивай свои тряпки и пойдем.

   С этими словами Джеймс с видимым трудом отодвинулся от меня, провел рукой по волосам, избегая моего взгляда, полез в карман джинсов за ключом от наручников. Когда он отщелкнул замок, мои ослабевшие колени не выдержали, и я рухнула на траву, издав болезненный стон. Джеймс тут же оказался рядом, я почувствовала, как его ладонь ищет что-то подо мной, и сообразила, что он пытается понять, не напоролась ли я на какой-нибудь острый торчащий камень. От этой грубоватой, неосознанной заботы нервы мои взорвались слепящим пламенем, и слезы снова потекли по щекам, как в тот момент, когда я пряталась под кустом и сгибалась под гнетом навалившихся на меня несчастий.

   Джеймс почти беззвучно выругался, отпрянул, но я схватила эту его руку, пахнущую травой и моим собственным желанием, прижала к губам, принялась целовать его пальцы. Он сжал кулак, а я все равно продолжила орошать его поцелуями и слезами. Некоторое время Джеймс не двигался, словно находился в оцепенении, затем другая его рука неуверенно легла на мое плечо. Словно только и ждала этого сигнала, я бросилась ему на шею, обхватила руками, уткнулась в него лицом. От этого порыва он чуть покачнулся, не обнимая меня, но и не отталкивая.

   – Спасибо, что помог моему отцу, когда меня не было рядом. Я ничего не помню… но я не хочу быть Фэй. Поверь мне. Поверь, пожалуйста. Хотя бы немножко…

   Я прижалась губами к шее Джеймса, к его ошеломительно пульсирующей артерии у горла, поднялась выше к подбородку. Он дернулся, сам впился в мой рот. Будто в прорубь нырнул с головой и без всякого возврата. Дрожащими руками я цеплялась за ремень его джинсов, сдирала с себя лиф. Я целовала лицо Джеймса, его закрытые веки, гладила его виски, путалась пальцами в волосах, подставляла свое обнаженное тело под его оголенную плоть. Пусть мне будет больно, пусть обожгусь об него, но я этого хотела. Он опрокинул меня спиной в траву, подхватил под колени, широко развел мне ноги, я накрыла ладонями крепкие мышцы на его груди. «Ф» выглядывала из-под моего указательного пальца.

   – Если ты мне поверишь, у нас все будет по-другому… – прошептала я.

   Со стоном он приник ко мне, проводя пальцами по моему лицу, целуя в губы иначе, чем раньше – словно крупными глотками вливал мне в рот крепкий виски. Я ни капельки не жалела о своем порыве, разве может быть какое-то сожаление, когда подчиняешься древнему инстинкту: отдаешь себя всю своему мужчине? Мне нравилось ощущать, как он теряет рассудок, занимаясь со мной любовью здесь, на траве, посреди леса, не замечая ничего вокруг. Как приподнимается на руках, чтобы окинуть жарким взглядом, и снова прижимается всем телом, окутывает собой. Находясь в объятиях такого Джеймса, я вновь чувствовала себя счастливой. Он заполнял меня изнутри, теперь уже не пальцами, а членом, и это приносило мне ощущение полноценности. Пожалуй, об этом говорит расхожее выражение «найти свою половинку».

   Еще долго мы лежали вместе на нагретой солнцем траве, переплетясь ногами, и моя ладонь вольно блуждала по плечу Джеймса, а он молчал. С замиранием сердца я гадала, о чем он думает в этот момент. Было страшно, что все мои усилия окажутся напрасны, я не достучалась до него, и сейчас все станет по-прежнему. Мне придется убегать от него, бояться.

   – Что такое? – внезапно сонным голосом откликнулся он.

   – Что? – насторожилась я.

   – Ты задышала по-другому.

   Я вздохнула, пытаясь совладать с собой.

   – Испугалась мысли, что ты все-таки не поверил мне.

   Я ждала, что Джеймс что-то скажет, возразит, намекнет, что готов пойти навстречу. Но он молчал. А потом пошевелился, сбросил мою руку и встал.

   – Вечереет, Фэй. Пора отсюда убираться.

   Я тоже села, отводя глаза.

   – Кристина.

   – Что? – ему пришлось даже нагнуться, чтобы расслышать.

   – Я – не Фэй, Джеймс. Мое имя – Кристина.

   – Кристина. Ну конечно, – впервые в его голосе послышались более мягкие нотки, а может, мне просто отчаянно хотелось обнаружить там их. – Мне просто нужно привыкнуть, ладно? Дай мне время.

   Я продолжала смотреть на траву.

   – Я дам тебе все, что захочешь. Только поверь, что я – не Фэй. Может, я и была ею раньше. Но теперь – нет. Я хочу все исправить.

   Все время, пока мы собирались, я присматривалась к Джеймсу, пытаясь понять, что происходит в его голове. Он вернул мне потерянный кроссовок, дал свою рубашку взамен порванной футболки, его руки ласково скользили по моим плечам, когда накидывали на меня ее. Но на обратном пути он крепко стиснул мою ладонь, словно опасался, что в любой момент решу вырваться и убежать снова. И даже моя откровенная покорность, моя готовность откликнуться на любое его желание не развеивали какие-то самые затаенные его подозрения.

   Машина ждала нас у обочины, там, где Джеймс оставил ее. Я села на свое место, сама застегнула ремень и опустила голову, приготовившись пройти через все, от чего так бежала и чего боялась. И тут же вскинула ее, когда мой муж сделал крутой разворот, улучив просвет в трафике, и направился в обратном направлении.

   – Ты везешь меня к папе?! – то ли обрадовалась, то ли еще больше испугалась я.

   – Нет, – на губах Джеймса мелькнула слабая улыбка, но от других пояснений он воздержался.

   И все-таки я была уверена, что права, особенно, когда мы свернули с главного шоссе прямо возле указателя «Добро пожаловать в Гринхиллз» и миновали знакомую автобусную станцию. Городок невозмутимо дремал в розовом отблеске теплого заката, когда Джеймс вел автомобиль по его зеленым тихим улочкам. Все та же слабая, едва уловимая улыбка играла на губах моего мужа, мне показалось, что он думает о чем-то приятном и вообще весь стал чуть спокойнее, расслабленнее что ли. Как ни странно, от этого и мне стало легче дышать. И я была готова простить ему небольшую ложь – мне подумалось, что он просто боится слишком скоро пойти на уступки, «избаловать» меня, как уже несколько раз упоминал прежде. Да что там говорить – я уже заведомо простила ему все наши недопонимания, надеясь в ответ на самую малость: капельку его доверия. Именно так: капельку. На большее я даже не смела рассчитывать после губительного демарша Фэй, которым та прошлась по его жизни.

   Впереди уже показалось крыльцо отчего дома, я впилась в него глазами, вспоминая наше с папой расставание… но мы проехали мимо. Джеймс растолковал мой тоскливый взгляд по-своему.

   – Твой старик простит тебя. Ему тоже нужно просто привыкнуть.

   – Думаешь? – вяло пожала плечом я.

   – Простит, – с уверенностью кивнул он и положил ладонь на мое обнаженное колено. – Если будешь такой, как сейчас.

   Неосознанный жест, невинный знак поддержки, но как много он значил для меня! Закрыв глаза, я могла бы читать Джеймса на языке прикосновений. Вот его рука хватает меня: «Молчи!» А вот дразняще трогает: «Ну как тебе, детка?» А теперь он просто безмолвно говорил: «Я рядом». У меня в голове не укладывалась мысль, что когда-то Фэй добровольно разрушила это все.

   – А тебе нравится, какая я сейчас? – спросила я, вглядываясь в лицо Джеймса, в малейшие оттенки его эмоций так же, как несколько минут назад впивалась глазами в родное крыльцо.

   Да, я прекрасно понимала, чем занимаюсь. Я склеивала разбитые замки обратно вопреки всем доводам здравого смысла. Тщательно, высунув кончик языка, как в детстве, мазала клеем и присоединяла кусочек к кусочку. И очень надеялась, что они не рухнут вновь.

   Джеймс долго и очень спокойно смотрел на совершенно пустую, не требующую пристального внимания дорогу. Мне некстати подумалось, захотел бы он склеить те свои замки, которые разбила Фэй?

   – Нет, – отозвался он наконец. – Как сейчас мне не нравится. Так хуже.

   – Хуже?! – не поверила своим ушам я. – Почему?!

   Но Джеймс предпочел оставить вопрос без ответа. Я совершенно перестала понимать мужчин. Неужели ему снова хочется видеть рядом с собой капризную, неверную, взбалмошную Фэй? Ему скучно без постоянной тревоги за свой бизнес? Нравится постоянно ревновать к брату? Адреналинчика в крови не хватает?

   – Можно влюбиться, – произнес он вдруг так тихо, что я не была уверена, что не ослышалась.

   Холодная волна тут же пронеслась по моему позвоночнику сверху вниз. Сердце подпрыгнуло и глухо стукнулось о ребра, будто канарейка шмякнулась о прутья клетки в попытке взлететь.

   «Так влюбись! – рвалось с языка. – Доверься мне! Я не умею играть и не разобью тебе сердце!» Но это породило бы бесконечный разговор на уже избитую вдоль и поперек тему, поэтому я лишь вздохнула и спросила:

   – Так куда мы едем?

   – Для начала поужинаем, – ответил он как ни в чем не бывало, словно только что не звенели между нами натянутой струной взаимное недоверчивое напряжение, страх уже испытанной, проверенной, повторной боли от ожога, – потом переночуем. Завтра с утра ты сможешь посетить колумбарий и попрощаться с мамой. – Он помолчал и добавил с огромной неохотой: – Я подумал, тебе нужно это сделать, особенно, если ты только сейчас все вспомнила. А мотаться два раза туда-обратно из Карлстауна непрактично, раз уж мы и так здесь. Лэптоп у меня с собой, так что без дела не останусь.

   В изумлении я уставилась на него и не могла вымолвить ни слова. Да, мне хотелось, мне чертовски хотелось остаться и отдать маме свой последний дочерний долг! Но я не ожидала, что Джеймс подумает об этом! Представлял ли он, какой это огромный и благородный шаг с его стороны? Он мог бы уже силой везти меня обратно, запирать, приковывать, требовать объяснений, но поступил иначе. Он подумал о моих чувствах и желаниях, подумал обо мне. Звон моих вновь обретенных хрустальных замков достиг небывалой силы.

   – Не смотри так на меня, Фэй, – произнес Джеймс, не отрывая взгляда от дороги, – не смотри, пожалуйста. А то я чувствую себя сраным Бэтменом, который переводит через дорогу старушек.

   Я только покачала головой и послушно отвернулась к окну. Даже обращение «Фэй» исправлять не стала.

   «Можно влюбиться, – без конца крутилось в моей голове. – Можно влюбиться. И что делать, если пока нельзя, но уже очень хочется?»

   В это время мы оставили позади жилой квартал и выехали на небольшой пригорок, под которым нежно заблестело в угасающих лучах солнца продолговатое озеро, полное воды, синей, как губы мертвеца. На самом деле, это была даже цепь озер. Если пролетать над Гринхиллз на вертолете, то сверху они хорошо видны: одно главное, побольше, и несколько мелких, россыпью, как капли росы в складках мясистого листа, разбросанных между зелеными, напоенными влагой холмами. Считалось, что все они связаны между собой системой подводных течений и питаются от одной реки, бегущей практически под землей. Сама я на вертолетах над озерами, конечно, не летала, лишь видела кадры, снятые для местной научно-популярной передачи, да и холодная, похожая на зеркальную гладь вода вообще не манила даже в жару, но многие жители и гости Гринхиллз проводили время на этих берегах с удовольствием.

   С дороги открывалось только большое озеро. По правую руку раскинулся небольшой песчаный пляж, там и сям берега покрывал кустарник и плакучие ивы, а вот слева, там, где проезжая часть, изгибаясь, обрамляла водоем, вдалеке примостился уютный ресторанчик в баварском стиле. Его белые стенки с темными перекрещенными балками и увитые цветами балконы, нависающие прямо над водой, так и притягивали восхищенный взор.

   – Недавно построили? – догадалась я.

   – Пару лет назад, – кивнул Джеймс.

   На моей памяти этого ресторана не существовало.

   – Подожди, ты хочешь идти туда в таком виде? – спохватилась я, оглядывая голый торс мужа и его собственную рубашку на мне.

   – Можем вернуться, заглянуть в какой-нибудь магазинчик на площади, – предложил он, – правда, ничего новомодного не обещаю.

   Я только поморщилась. Почему-то в последнее время у меня стремительно развивалась адская аллергия на слово «новомодное». Да и вообще, когда Джеймс сказал, что мы поужинаем и переночуем, я почему-то решила, что отыщем какую-нибудь крохотную местную гостиницу и закажем ужин в номер.

   И тут же, как мерзкие болотные черви, в голове закопошились сомнения. Да это же проверка, милая. Даже ты за два дня уже выучила, что Фэй слишком идеальна, чтобы появляться на людях приболевшей, в неправильно подобранной одежде, без прически и макияжа. После пробежки по лесу и бурного секса идти в ресторан – с ума сойти можно! И Джеймсу очень интересно посмотреть, как будешь из ситуации выкручиваться. Он проверяет тебя, предлагает навестить могилу матери, руку на коленочку кладет, а сам внимательно наблюдает за реакцией. И там, на могиле, тоже будет наблюдать, оценивать степень твоего горя и искренность переживаний. Так же пристально, как делал это, когда ты отдалась ему в первый раз. Джеймс – не романтический герой, не пылкий влюбленный. Он – взрослый мужчина, преследующий свою вполне конкретную цель.

   А я – глупая дура.

   – Не надо в магазинчик, – проворчала я. – Просто остановись. Ну притормози, пожалуйста, клянусь я не стану больше выпрыгивать и убегать!

   Он фыркнул и плавно свернул к обочине, оставив мотор работать на холостых оборотах. Вещи, которые я собирала, намереваясь пару дней пожить у родителей, и с которыми мысленно простилась, бросив все и удирая по лесу от мужа, слегка помялись, но оставались в сумке на своих местах. Я выудила вполне приличную на вид блузку, встряхнула ее, решительно переоделась на его глазах. Расцарапанную кожу все еще пощипывало, но я постаралась отрешиться от этих ощущений. После рубашки Джеймса на мне все равно остался его запах, и хотелось схватить большую губку, с пенным мылом содрать его с себя, закрыть глаза и уши, не видеть ничего, не ощущать. Не искать в каждом поступке мужа крупицу доверия. Нет этой крупицы. Есть деньги, большие деньги и бизнес, который стоит на кону. И я – как связующая ниточка к его возвращению.

   На парковке ресторана он вышел из машины первым, на ходу застегивая манжеты рукавов: сильный, уверенный в себе, ослепительный мистер Уорнот. Полы рубашки свободно лежали поверх пояса джинсов, он небрежно заправил их одной рукой. Я отчаянно старалась смотреть на холодную, как чешуя мокрой рыбы, озерную воду, которая плескалась в двух шагах от нас.

   Не на него.

   – Искупаться хочешь? – шепнул он мне на ухо, взяв под локоть. Заботливый жест супруга, только пальцы казались хуже стальных оков.

   Я всерьез начала сомневаться, что у меня получится что-то ему доказать.

   Ресторанчик мне понравился. Было в нем что-то уютное, семейное, домашнее. Джеймса здесь знали, и даже мой общий странный вид никого не смутил. Персонал был достаточно вышколен, чтобы с одинаковым вниманием обслуживать любых клиентов. Хозяин, маленький пожилой юркий человечек, вышел, чтобы лично пожать ему руку, проводить на лучшие места на веранде, ко мне он обращался с милой улыбкой и, как выяснилось, был знаком с папой. Народу оказалось немного, по наличию фотоаппаратов и обрывкам диалогов я поняла, что все – сплошь отдыхающие, приехавшие приятно провести солнечный денек у водоемов.

   Нас усадили на мягкие диванчики у края балкона, отсюда открывался шикарный вид на озеро, но я, поеживаясь от вечерней сырости, тут же попросила плед. Его незамедлительно принесли. Джеймс откинулся на спинку, закурил, молча наблюдая за мной, на вопрос официанта о заказе ответил: «Как обычно».

   – Часто здесь бываешь? – поинтересовалась я.

   Он пожал плечом, глядя на меня сквозь густые клубы дыма.

   – Один-два раза в месяц, когда приезжаю навестить Николая. Он любит это место.

   Я растерянно покачала головой.

   – Зачем, Джеймс? Зачем ты навещаешь моего папу? За что ты так добр к нему? Он рассказал, что ты очень помог с мамиными…

   «Похоронами» я так и не смогла выговорить, только досадливо сглотнула. Где-то в глубине подсознания мне все еще казалось, что на самом деле мама жива, и подобные слова резали слух. На лице Джеймса мелькнуло легкое удивление.

   – Потому что Николай – часть семьи. Он остался совсем один на старости лет и нуждался в помощи.

   Да, так все и было. Мой отец нуждался, а бездушная Фэй ему отказала даже в самой малой поддержке. Мне было больно и стыдно думать об этом. Вспомнились слова Мадам о том, что ее сын никогда не прощает тех, кто нанес урон его семье. Насколько он великодушен, чтобы включить в это понятие моих родителей? И в какой момент из этого понятия он вычеркнул саму Фэй? Или все же не вычеркнул?

   – Спасибо, ты очень добрый человек, – от всей души сказала я.

   Джеймс усмехнулся, всем видом показывая, что не нуждается в моих благодарностях, перевел взгляд на озеро, нахмурился. Резко затушил окурок в пепельнице, на скулах заиграли желваки.

   – Что случилось?! – удивилась я, не понимая причину смены его настроения. Пейзаж выглядел вполне мирным: все так же плескалась вода, розовело вечернее небо, на противоположной стороне, на песчаном пляже, у кромки берега с визгом резвилась детвора.

   – Здесь нельзя купаться, – глухим голосом отозвался Джеймс. Что-то причиняло ему невыносимое беспокойство.

   – Почему? – я повернула голову и увидела, куда смотрел он: парочка детишек наперегонки преодолевала водную дистанцию.

   Джеймс взглянул на меня, как на сумасшедшую.

   – Течение. Здесь течение, Фэй. Это карстовое озеро, плохо изученное дно. Затянет – не выберешься. Ты что, забыла?!

   Что-то подобное я когда-то слышала, но из-за того, что сама по себе просто не любила плавать, никогда особо и не интересовалась, потому что не думала и близко к этому водоему подходить. Да, озеро было красивым, да, мне доводилось бывать здесь на пикниках, но и только.

   – Ты же сам предлагал мне искупаться, – удивилась я. – Спрашивал, когда мы подъехали. Дразнил, да?

   – Ты бы не согласилась, – пробормотал он, не отрывая от веселых детей напряженного взгляда, словно в любой момент был готов сорваться с места, броситься куда-то. – Ты бы не согласилась ни за что, я даже не сомневался.

   – Конечно бы не согласилась. У меня фобия. Я боюсь плавать. Меня в это озеро и силком не затащишь, – призналась я и вздохнула.

   Джеймс посмотрел на меня, но его глаза были пустыми. Мне показалось, что в этот момент он едва ли помнит, что собирался в чем-то меня упрекать. Он словно перенесся в другое место, куда-то очень далеко. Я наклонилась и тронула его за руку, холодную как лед.

   – Ты меня слышишь?

   Он не слышал ничего. За ближайшим столиком стали поглядывать на нас с удвоенным любопытством. Обеспокоенная странным поведением мужа, я откинула плед, быстро пересела к нему, обняла за шею, прошептала на ухо, осторожно поворачивая его голову в нужную сторону:

   – Они уже уходят. Смотри, никто не утонул.

   Действительно, накупавшись, дети выбрались из воды, вытерлись и дружно отправились домой. Джеймс чуть расслабился, железное напряжение, сковавшее все его мышцы, немного отпустило. Он оттолкнул меня, довольно грубо, вытряхнул из пачки сигарету. Его рука с зажигалкой слегка дрожала. И тут я вспомнила, о чем рассказывал мне его брат. О первой Фэй, которая утонула. О чувстве вины, которое душило Хантера. О розыгрыше, который слишком сильно его зацепил…

   – Она что, здесь утонула? Девушка, с образа которой Кевин потом статую вылепил? – ахнула я. – В этом самом озере?

   – Она не утонула, – мрачно отозвался мой муж. – Я ее утопил. Мог бы спасти, но не стал. Отдал течению, зная, что она не выберется. Как раз накануне я узнал, что она изменяла мне с Фоксом.

    С озера на открытую веранду вдруг подул влажный ночной ветер, на столиках затрепетали огоньки крохотных декоративных свечей, посетители принялись ежиться и просить пледы, и я тоже пересела обратно и закуталась в свой. Мои голые руки дрожали точно так же, как минуту назад – у Джеймса. Казалось, сам призрак утопленницы поднялся из воды и закружился вокруг меня, прикасаясь к лицу мертвыми губами, шепча на ухо свое имя. «Фэй… Фэй…» Она умерла здесь – и ее убийца каждый месяц приходит сюда поужинать в теплой компании с моим отцом.

   Услужливый официант принес ароматный дымящийся чай, разлил по чашкам, я торопливо взяла тонкий фарфор в руки, стараясь согреться от тепла. Джеймс все так же курил, показалось, что моя реакция доставляет ему удовольствие. По крайней мере, он перестал нервничать, а на губах появилась жестокая ухмылка.

   – А знаешь, откуда я узнал? – продолжил он, произнося каждое слово вкрадчиво и мягко, будто мало мне было мороза, продирающего по коже и без его слов. – Мне сам Фокс и рассказал. В подробностях. Я, конечно, и до этого начал подозревать, что у него появилась девчонка. Тайная любовь, так сказать. По Фоксу всегда видно, когда у него кто-то есть, материала на целую выставку сразу собирается. По нему вообще всегда все видно, так уж его приучили, запретили держать все в себе. Опасно.

   К столику снова подошел официант, на этот раз он принес горячее – нежнейшее филе рыбы с картошкой, но даже несмотря на дивный запах еды, я едва ли могла запихнуть в рот кусочек. А еще отметила про себя то, на что не обратила внимания сразу: Джеймс сделал заказ за нас двоих, даже не поинтересовался моим мнением. Настолько знает мои вкусы? Или ему на них просто плевать? Или снова проверяет? Стала бы Фэй есть картофель? Или ограничилась бы легким салатиком? Или даже стаканом минеральной воды без газа – ведь очень вредно набирать любые калории после шести?

   – Ешь, – предложил он, тоже приступая к трапезе, – это лучшее блюдо от здешнего шеф-повара, твой отец его обожает.

   – Почему опасно? – спросила я невпопад, и когда Джеймс удивленно приподнял бровь, пояснила: – Почему Фоксу опасно держать все в себе?

   Он улыбнулся, чуть шире и более недоверчиво, и я поняла, что Фэй на моем месте должна была это знать. Как же мне хотелось знать столько же, сколько она, но остаться на своем месте!

   – Самое интересное, что он тоже начал подозревать, что у меня кто-то есть, – ушел Джеймс от ответа. – Но мне, к счастью, мозгоправы так мозги не промывали, так что я вполне мог держать свои мысли при себе. И поэтому узнал много нового. Как Фэй трахалась с моим братом в моем собственном доме, пока я болел. Как делала это под трибунами, когда приезжала с ним посмотреть на мои соревнования. Ей, видимо, доставляло удовольствие делать это в непосредственной близости от меня, у меня под носом. Может, ты мне объяснишь, что в этом прикольного, Кристина?

   Мое имя он произнес с легкой издевкой, и я лишь покачала головой в ответ, слыша за его язвительной интонацией совсем другое. Затаенную обиду и боль от предательства. Перед глазами так и крутились кадры видеосъемки, обнаруженной на лэптопе Фэй: она и ее мужчины, на одной и той же кровати, в каком-то странном, необъяснимом, извращенном удовольствии. Живая, совсем не утонувшая Фэй, Фэй не из той сказки, Фэй с моим лицом…

   – Я похожа на нее? – спросила я, прочистив горло от нервной хрипотцы. – На Фэй, которая здесь утонула?

   В глазах Джеймса заблестел ироничный огонек.

   – Внутренне? Очень. Я бы даже сказал, что так не бывает, если бы сам не знал. Внешне? – он задумался, машинально проглатывая пищу. – Да я не помню, какая она была.

   – Не помнишь?! – изумилась я. Обычно люди, которые подложили такую свинью, не забываются, сама я прекрасно помнила того парня, который изменил мне и получил за это на вечеринке порцию пива в лицо. Даже после катастрофы это воспоминание не стерлось.

   – Нет.

   – А имя хоть помнишь?

   – Не помню, – покачал Джеймс головой. – Все называли ее Фэй, даже учителя. Она же только в том году в нашей школе появилась. Сколько я ее знал? Полгода? А мне после той ночи вообще все забыть поскорее хотелось. Особенно, мысли о том, как мы с Фэй трахались в дальнем конце большой школьной библиотеки, за полками, пока ждали с семинара Фокса. И как то же самое, что она проделывала с ним, делала и со мной. Я толком даже не помню, как ту ночь провел, шлялся где-то до утра, информацию переваривал. А на следующий день мы пошли гулять. Фэй хотела покататься на коньках. На озере. Все было как обычно, они с Фоксом дурачились, а я смотрел на них и думал, что они оба даже не подозревают, что мои кусочки паззла все сложились. Фэй не знала, что я все знаю, Фокс не знал мою часть истории так, как я узнал его часть. А у меня уже полная картинка в голове была. Всесторонняя.

   Он рассмеялся так громко, что несколько голов повернулись в нашу сторону, а мне вот совсем не улыбалось.

   – Подожди, – пробормотала я, понимая, что вот у меня, в отличие от некоторых, в голове еще не все кусочки паззла складываются. – Так кто по-настоящему встречался с той девушкой? Ты или Фокс?

   – Никто, – все так же со смехом ответил Джеймс, – как оказалось и, как видимо, считала сама Фэй. Мы все втроем дружили. И у меня с ней тоже была тайная любовь. Тогда я считал ее своей.

   Странная это была история. И тем страннее она мне казалась, чем больше мысленно я погружалась в нее. Эта «тайная любовь», которую непонятно зачем девушка крутила с обоими братьями. Это маниакальное желание обязательно создать любовный треугольник и стремиться держать его углы в опасной близости друг от друга. «Заниматься любовью под носом». Все очень походило на историю, которая случилась со мной в течение последних четырех лет, тех самых, что полностью исчезли из моей памяти. Я бы сказала, что поступки принадлежали одному и тому же человеку. Одной и той же Фэй. Но как это возможно? И как объяснить присутствие в этой истории меня, вполне самостоятельной единицы по имени Кристина, с совершенно другим прошлым, в котором прежде никогда не случалось любовных треугольников, жаркого страстного секса в публичных местах и тяги к опасным мужчинам, склонным убивать неверных женщин? Как?

   – Подожди, – медленно начала я, пытаясь разложить в голове по полочкам хоть что-то. – То есть, изначально твоя семья жила не в Карлстауне?

   – Нет, – сообщил Джеймс, успевший не только озадачить меня, но и справиться со своей порцией еды. Здорового аппетита он, похоже, не терял. – Мы переехали туда, когда у отца дела пошли в гору, и его «Уорнот Инкорпорейшнс» потребовалось больше места для развития. А поначалу мы жили здесь, в Гринхиллз. Да ты сама увидишь, старый дом все еще принадлежит нам.

   – И с той девушкой… вы учились в школе?

   – Только в старших классах. Перед самым выпуском. Ее семья тоже переехала откуда-то. Я думал, ты знаешь ее. Вы же купили тот дом, где они жили.

   Значит, это было около пятнадцати лет назад. Мне в ту пору едва ли стукнуло десять. И жили мы не тут. Мы ведь переехали позже, когда моим родителям потребовалось место с лучшей экологией. И купили дом, где жила семья Фэй? Сама девушка в ту пору, видимо, уже погибла. Надо бы спросить у отца, но чтобы разговорить его, хорошо бы для начала помириться… И я ведь тоже тонула, в детстве, только не помню, где и как, в памяти осталось лишь ужасающее ощущение закончившегося воздуха в легких, щекотных пузырьков вокруг лица, холода, сковавшего руки и ноги… паники, невозможности выбраться на поверхность… после этого и развилась фобия, но между мной и утонувшей Фэй все равно оставалась разница в пять лет… не говоря уже о том, что я прекрасно помнила, где и с кем училась в школе.

   Казалось, кто-то специально повтыкал палки в мои колеса, мешая вот так просто докопаться до истины. По какому странному стечению обстоятельств получилось так, что наши пути с Джеймсом пересеклись? Или не по странному? Почему я решила притворяться этой девушкой? Да, у меня уже водились предположения о том, что хотела таким образом подцепить на крючок богатенького жениха, но с чего вдруг я превратилась в столь меркантильную особу? Почему я была уверена, что Джеймс попадется на крючок: только потому, что его брат научил меня, что говорить и что делать? Для чего потребовалось снова сводить углы любовного треугольника, хотя один раз это уже обернулось трагическим финалом?

   Что-то подсказывало мне: корни всего происходящего надо искать именно там, в истории с первой Фэй. Но как? С чего начать? И вообще, мистикой пахло это все, и хоть поначалу я категорически отвергала суеверные мысли, теперь крепко призадумалась. Меня охватило странное ощущение: все вокруг принимают меня за Фэй, словно так и надо, у всех будто глаза зашорены, и только я одна замечаю какое-то подспудное, цепляющее несоответствие. Что тому виной? Магия? Гипноз? Если и он, то пожалуй, массовый. А несоответствие точно было и беспокоило мой мозг, как надорванный краешек наклейки, которую то и дело подцепляешь ногтем, но до конца все не отрываешь. Но как заставить даже не поверить – почувствовать это несоответствие остальных?!

   – Я бы хотела увидеть могилу этой девушки, – робко призналась я, опасаясь какой-нибудь непредсказуемой реакции со стороны мужа. – Завтра на колумбарии… ты покажешь мне ее?

   – Какая могила, Фэй? – снова рассмеялся он. – Нет никакой могилы.

   – Почему нет? – растерялась я. – А где она?

   – Нигде. Тело не нашли. Я же объяснял тебе. Карстовое озеро. Плохо изученное дно. Водолазы работали в сложных условиях и только развели руками, – Джеймс взглянул на уже потемневшую в сумерках гладь воды. – Возможно, кости Фэй еще лежат где-то там… засыпанные илом и песком… так что ты уже на ее могиле.

   Я невольно сглотнула. Все, что он рассказывал мне таким будничным тоном, словно пересказывал сюжет увлекательного фильма, так и оседало легким морозцем где-то между лопаток.

   – Так может… она вынырнула?

   – Вынырнула?! – улыбаясь, Джеймс сделал глоток чая, но взгляд оставался холодным и острым. – Ты пробовала купаться в воде температурой около нуля? Пять секунд – и наступает спазм в мышцах. И озеро было сплошь покрыто льдом. Я своими глазами потом видел, как водолазы ломали его, чтобы опуститься на дно. Если бы Фэй вынырнула, ей пришлось бы тоже проломить лед… но проломов больше не было. Мы с Фоксом даже подумать не могли, что Фэй провалится. Она просто подпрыгнула… а в следующую секунду исчезла. Еще в следующую секунду я обнаружил, что лежу у края пролома и держу ее. Течение было сильным, я сразу это почувствовал. И мне вдруг пришла в голову мысль… я подумал, как бы хорошо было, если бы ее не стало. Вместе с Фэй исчезла бы и проблема. Малышу Фокси не пришлось бы вляпываться во всю эту грязь, как мне. Он очень ранимый, чувствительный, ты знаешь об этом? На какую-то долю секунды я очень захотел, чтобы Фэй не стало. И ее не стало. Может быть, она просто перенеслась в страну фей, ведь она всегда хотела быть феей?

   5

   «Я захотел, чтобы ее не стало… и ее не стало».

   «Я убил ее… я уверен, что убил… что мне теперь делать?»

   Эти две фразы – одна, произнесенная ровным задумчивым голосом, другая, сказанная хриплым, срывающимся, полным боли шепотом, – так и крутились в моей голове. И обе принадлежали моему мужу.

   Когда его брат дал мне прослушать на автоответчике то признание, я думала о человеке, который совершил что-то страшное под действием очень сильных эмоций, практически не контролируя себя. Я думала о человеке, которого, возможно, довели до такого состояния, особенно, если учитывать те факты о его супружеской жизни, которые стали известны. О человеке горячем, импульсивном, чьи срывы, чего уж далеко ходить, мне удалось познать на собственной шкуре. О человеке, который легко сломал руку случайно подвернувшемуся парню за то, что тот посмел покуситься на его собственность, его жену.

   И при этом ничего не сделал с соблазненным этой женой братом?

   Но когда Джеймс рассказал мне о первой Фэй… я могла думать лишь о безжизненном мертвом теле, с раскинутыми руками медленно опускающемся на дно глубоко под голубовато-белой толщей льда. Об исчезнувшей, неупокоенной душе, так и не нашедшей последнего приюта. Я думала о девочке, которая так любила играть, что не заметила, как заигралась. О мальчике, настолько умеющем держать себя в руках, что в ответ на признание брата не бросился на того с кулаками, не устроил разбор полетов изменнице-Фэй. Он промолчал. Решил ли он так потому, что месть, по известной поговорке, следует подавать холодной? Или просто впал в прострацию от открывшейся правды? Сколько еще он молчал бы, если бы судьба не подкинула ему удобный шанс для возмездия? И насколько спокойно прозвучало это его: «Я захотел…» Да, теперь уже прошло много лет, и эмоции забылись. Или же нет? Ведь вид купающихся в этом самом озере детей вновь выбил его из колеи?

    Я сбежала в уборную, чтобы избавиться от двух навязчивых фраз и привести мысли в порядок, но даже умывание холодной водой не помогало. Склонившись над раковиной, я раз за разом проводила по лицу мокрыми ладонями, поднимала голову. Капли текли по подбородку, кожа раскраснелась, но лихорадочный блеск из глаз не уходил. Мне надо было бежать от него, кем бы он ни был: теряющим рассудок от ярости Джеймсом или хладнокровным Хантером. Бежать снова, вот прямо сейчас, выскользнув из уборной не направо по коридору в сторону зала, а налево, в сторону служебного выхода, спасительных дверей.

   Но я стояла, упершись ладонями в края раковины, смотрела на свое дрожащее отражение и понимала, что никуда не побегу. Фэй, живущая моей жизнью последние четыре года, не должна победить. А она победит, как только я капитулирую. Я, конечно, могу спрятаться от мужа на сегодня и завтра, но тогда все мои прошлые усилия пойдут прахом, он лишь убедится, что был прав, подозревая меня в обмане. А я хотела отвоевать обратно свое место, свою репутацию, свое право ходить с высоко поднятой головой, не опасаясь, что в любую минуту очередной темный секрет выплывет на поверхность за моей спиной. Паутина прошлого, свитая кем-то хищным и спрятавшимся в тени, все крепче затягивала меня в свои липкие сети. Я должна была разобраться с историей Фэй – и тогда спать спокойно.

   В коридоре возле уборной на стене висел телефон. Выйдя, я спросила проходившего мимо официанта, можно ли сделать звонок, на что получила вежливое заверение, что здесь все к моим услугам. Я сняла трубку из светло-бежевого пластика, поднесла к уху и задумалась, слушая длинный гудок. Кому можно позвонить, чтобы узнать чуть больше? Отцу, чтобы все-таки расспросить о покупке дома? Но станет ли он говорить со мной прямо сейчас, без примирения, только потому, что мне не терпится скорее получить ответы за свои многочисленные вопросы? Или, если бы знать наизусть номер, стоило бы связаться с Кевином? Спросить, что он помнит о первой Фэй? Но разве такие разговоры ведутся по телефону? Или было бы разумно поговорить с кем-нибудь из школы, где училась утопленница? Пусть Джеймс не помнит ее имени (или не хочет вспоминать), но там-то должны храниться архивы, документы? Год выпуска я могу назвать, а история с погибшей ученицей наверняка кому-то да запомнилась. Или все это пустое, попытки ходить вокруг да около, а мне давно следовало бы прямиком набрать номер…

   – В полицию звонишь, детка? – раздался над моим ухом голос мужа, а широкая мужская ладонь накрыла мою руку, надавила, заставила вернуть телефонную трубку в гнездо. Увлекшись дедуктивными размышлениями, я забыла, что стою спиной к коридору, лицом к стене, и совершенно не слышала, как подошел Джеймс. По тону голоса мне показалось, что он слегка злится.

   – Нет… папе хотела набрать…

   – Папе… точно ли? А может, Фоксу? А может, кому-нибудь еще? – он стоял очень близко, прикасаясь грудью к моей спине, не снимая ладони с моей руки, и мне пришлось упереться другой рукой в стенку, чтобы не оказаться прижатой к ней, а то и вовсе раздавленной под гнетом мощного мужского тела. По спине тут же пошел неприятный липкий холодок. «Я хотел, чтобы ее не стало… хотел… хотел».

   Перед глазами другие картинки запрыгали. Как и меня оставить в лесу хотел, а потом сразу же целовал сладко-сладко. Как прижимал так же всем телом, в лицо кричал одно, а глаза говорили совсем иное. Как признавать не желал, что из сердца вырвать не может, а я догадывалась, что боится обратно впустить. «Не нравится мне так, как сейчас. Можно влюбиться». И сразу же все сделал, чтобы влюбиться было нельзя.

   – Джеймс… отпусти… мне больно… – проговорила я, кусая губы, потому что казалось, муж хочет раздавить телефонную трубку моей рукой.

   – Бедная маленькая мышка-малышка, – жарко выдохнул он мне в ухо, и не думая отпускать, – да ты дрожишь еще больше. Страшную сказку я тебе рассказал? Страшную сказку про непослушных девочек, которые обманывали старших. Нехорошо так делать, правда? Но она же не про тебя, не дрожи так, малыш. Позвони в полицию. Позвони, не бойся. Может, они тебе поверят. А то дело уже давно закрыли… несчастный случай, знаешь ли… говорят, что никто не виноват.

   Он тихонько рассмеялся, отпустил меня и прошел в уборную, громко захлопнув дверь. На плохо гнущихся ногах я добралась на свое место. Официант, молодой улыбчивый парень, убирал грязную посуду, но, увидев меня в одиночестве, составил тарелки обратно на стол.

   – Я вас узнал, – сказал он с придыханием, сверкая глазами. – «Машина, как женщина. Выбирает того мужчину, который может себе ее позволить». Да? Это же вы в рекламе «Шевроле» снимались?

   – Возможно, – холодно ответила я, входя в роль блистательной Фэй, закуталась в плед и отвернулась, словно залюбовалась ночным видом на озеро, но тут же повернулась обратно: – А вы давно здесь работаете?

   – С самого открытия, мэм, – горделиво заверил он, видимо, польщенный моим внезапным интересом. – А можно у вас автограф попросить? Для моей девушки. Она обожает ваш блог, каждый пост читает и мне пересказывает.

   – Конечно, – рассеянно согласилась я. – Где написать? А вы не помните, говорят, на этом озере девушка утонула? Случайно не слышали про нее? Имя хотя бы?

   – Вот тут, пожалуйста, – парень подсунул мне свой блокнот, куда записывал заказы, и авторучку. – Нет, у нас тут никто не тонул, вы что? Тихое, спокойное место, лучшее для отдыха.

   Я уже и сама сообразила, что зря спрашивала. Во-первых, по виду он – мой ровесник, слишком молод, чтобы помнить события пятнадцатилетней давности. Во-вторых, даже если и помнит, кто ж станет о таком рассказывать отдыхающим, еще не хватало их всех распугать. Может, поговорить с хозяином ресторана? Но не станет ли он точно так же в первую очередь печься о репутации заведения? Не рассказывать же всю свою запутанную историю? С досадливым вздохом я оставила росчерк в блокноте, и тут парень встрепенулся:

   – Но если вам очень надо что-то такое узнать, я могу спросить у мамы. Она у меня библиотекарем работает, память отличная и вообще. Напишите номер телефона, я позвоню, если будет что рассказать. Ну и вообще…

   Судя по тому, как он при этом покраснел и зачастил свое «вообще», мысль обзавестись телефоном Фэй явно ему льстила. Но не признаваться же, что я сама еще не разобралась со своими номерами? Подумав, я быстро набросала контакт отца.

   – Позвоните вот сюда, скажите, что важная информация, мне передадут.

   Джеймс, который вернулся к столику в это время, скользнул взглядом по блокноту, быстро спрятанному официантом в карман, затем посмотрел на меня, откинувшись на спинку дивана и сложив руки на груди.

   – Пыталась узнать больше о первой Фэй, раз ты совсем ее не помнишь, – сочла нужным пояснить я, очень уж мне не нравилось выражение его лица.

   – Конечно, – кивнул он с мягкой опасной улыбкой.

   – Ни в какую полицию я звонить не собиралась.

   – Само собой, – еще один кивок.

   – И еще, – я вздохнула, – верни мне, пожалуйста, мой телефон.

   – У меня его нет.

   – Мне что, покупать новый?

   – Покупай, – пожал он плечами. – Подумываешь сменить номерок?

   – Мне казалось, мы пришли к какому-то соглашению, – покачала я головой. – Мне казалось, ты перестал видеть во мне врага…

   Он мрачно ухмыльнулся, достал новую сигарету. Слишком много курил при мне, означало ли это, что нервничал? Обручальное кольцо тускло блестело на пальце, я смотрела на него и не могла отделаться от мыслей, что нам предстоит долгая ночь вдвоем. Пожалуй, такой долгой еще не было в моей жизни. Как же страшно, и все равно никуда не деться.

   Официант принес счет, и я невольно вздрогнула, выныривая из калейдоскопа образов, пугающих и волнующих одновременно.

   – Подождите. Я хочу выпить шампанского. Принесите, пожалуйста, прямо сейчас.

   Джеймс изогнул бровь, но возражать не стал, и через минуту холодная бутылка «Периньон Роуз» с шипением исторгла содержимое в мой бокал. Я подняла его, ощущая, как щекочет ноздри аромат лопающихся пузырьков, и, безотрывно глядя Джеймсу в глаза, торжественно сказала:

   – За Фэй.

    К черту все. Выпила до дна и, не поворачиваясь к официанту, попросила:

   – Налейте, пожалуйста, снова.

   Джеймс медленно отложил сигарету. Что я хотела ему доказать? Я и сама не знала. Меня просто пугала мысль о том, что вот сейчас мы уедем из яркого, светлого, милого и уютного ресторана куда-то в ночь, в неизвестность, туда, где я снова буду бороться за право называться «не-Фэй». Бокал был полон – и вновь опустошен мной через силу.

   – Хватит, – сказал Джеймс, когда я протянула руку к официанту в третий раз.

   – Почему? – вздернула я подбородок. Пузырьки бродили и лопались в голове, придавая мне невиданной храбрости. Казалось, теперь можно свернуть горы. Нет, опустошить это проклятое озеро и найти кости Фэй. Доказать самой себе, что бедняжка упокоилась с миром. В ледяной воде не выживают, сквозь корку льда не выныривают. Не возвращаются, чтобы украсть чужую жизнь и снова сводить треугольные углы…

   Джеймс рассчитался с официантом, отпустил его, убрал бумажник в карман и пояснил без улыбки:

   – Не хочу заниматься сексом с нетрезвой женщиной.

   – Но мы уже сегодня занимались сексом! – зачем-то напомнила я, подставляя лицо промозглому ночному ветру с озера и уже жалея о своем импульсивном порыве.

   Джеймс, наконец, улыбнулся.

   – Да. Занимались.

   Старый двухэтажный дом, в котором когда-то жила семья Уорнотов, стоял неподалеку от озера, на противоположном от ресторана берегу, так что поездка в машине отняла у нас от силы две минуты. Окна соседних коттеджей светились, но вот уличные фонари здесь, похоже, приказали долго жить. Джеймс открыл ворота, загнал автомобиль во двор, в сумерках мне с трудом удавалось разглядеть окрестности, только между деревьев проблескивала лунная дорожка на воде. Входную дверь мой муж отпер своими ключами, с замирающим сердцем я шагнула следом за ним в наполненный тьмой проем. Внутри на стене тускло светилась голубоватым светом панель сигнализационной системы, пальцы Джеймса быстро набрали код, отключая ее. Дверь захлопнулась, и я оказалась в полной темноте.

   Повинуясь инстинкту, тут же замерла на месте и выронила сумку. Почему он не включает свет? Зачем я вообще вошла, не дождавшись освещения? Что теперь делать? Пальцы сами собой принялись лихорадочно нащупывать ручку, но, как назло, натыкались на воздух. В чужом незнакомом доме, без возможности заранее оглядеться, я совершенно потеряла ориентацию в пространстве. Пахло чистотой, моющими средствами, а не пылью, как бывает в нежилых помещениях, и это казалось странным, учитывая, что здесь никто вроде бы не обитал. На секунду подумалось, что я заперта в одной клетке с большим хищным зверем, причем добровольно попала в нее, и дальнейшая судьба мне уже неподвластна. Возможно, так оно и было с самого начала, с первой секунды, как я увидела Джеймса и узнала, что он теперь мой муж, а все остальное время мне просто нравилось тешить себя иллюзией. Странное это было чувство, ощущать полную беспомощность и зависимость от кого-то другого, непривычное.

   Что-то большое надвинулось на меня, от невидимого движения в воздухе волоски на руках и ногах встали дыбом.

   – Ты точно не собиралась звонить в полицию, мышка-малышка? – голос Джеймса окутал меня вместе с легким ароматом парфюма и табака. Казалось, он теперь витает в воздухе отдельно от хозяина и все больше спеленывает мое тело. Захотелось вновь закрыть глаза, зажмуриться, как тогда, у озера, когда я смотрела, как муж небрежно приводит себя в порядок, и притворялась, что на самом деле не смотрю. Сердце забилось у горла, стало больно и трудно дышать.

   – Точно, – ответила я едва слышно.

   – А кому ты звонила? – он говорил совсем рядом, легкое дыхание касалось моей щеки, а я отчаянно старалась не кусать до крови губы.

   – Никому. Папе. Джеймс, я…

   – Тш-ш-ш, – его палец коснулся моих губ, – зови меня Хантер. Я хочу услышать, как ты произносишь это слово. Скажи его сейчас. Хантер.

   – Я не хочу так тебя называть.

   – Почему?

   Палец будто бы с неохотой и сожалением скользнул вниз по подбородку, прошелся вдоль шеи, оставляя след на моей мгновенно взмокшей коже, прямо к бешеной пульсации в груди. Он играет со мной? Он проверяет меня? Или все это означает, что проверку я уже не прошла?

   – Потому что для меня ты не Хантер, – отозвалась я, сглотнув сухость в горле. – Эту кличку придумала тебе Фэй. А для меня ты – Джеймс.

   Он тихонько рассмеялся, оставаясь невидимым и опасным в своей непредсказуемости.

   – И все-таки скажи. Глаза могут обмануть. Но когда зрение отключается, активируются остальные органы чувств. Они, мне кажется, правдивее.

   – Хорошо, – я облизнула губы. – Хантер.

   Он шумно втянул носом воздух прямо возле моей щеки. Я сделала судорожный рывок руками и наткнулась на дверную ручку, но повернуть ее не смогла: меня схватили за плечи, крепко стиснули, зарылись лицом в волосы и даже слегка приподняли над землей.

   – Скажи это еще разок, малышка. Ты пахнешь по-другому, ты звучишь по-другому. Я снова почти верю, что ты – это кто-то другой.

   – Хантер… Джеймс… – голос мой осип и оборвался, смятый его губами.

   В полной темноте, в неизвестности и будто бы даже невесомости мое тело больше мне не принадлежало. Джеймс взял его одним своим поцелуем. Я не помнила, как мои руки оказались вокруг его шеи. Я ослепла, но слух обострился, и тяжелое мужское дыхание так и гремело в ушах, а волнующий острый запах сильного тела щекотал ноздри посильнее пузырьков шампанского. Джеймс схватил меня за затылок, удерживая возле своего лица, проникая в мой рот языком с таким же правом хозяина, с каким отпирал двери этого дома. Он сжигал меня, дотла, до белого пепла, и развеивал по ветру, и снова воскрешал и сжигал, а я не знала, как вырваться из бесконечного плена. Только билась, как муха, пойманная в сеть.

   Мужские пальцы скользнули по моим ключицам поверх ткани блузки, огладили грудь через лиф.

   – И ты носишь это чертово белье…

   Я дернулась: было слишком приятно, и это пугало даже больше рассказов об утонувшей Фэй. То, как мое тело несмотря ни на что реагировало на Джеймса – пугало.

   – И шампанское пью. Отпусти меня…

   Но он не отпускал.

   – Значит, ты ничего не помнишь? – спросил, слегка покусывая мои губы, обхватывая ладонями ягодицы и привлекая к себе, прямо к твердому, жаждущему меня члену, заставляя постанывать и выгибаться, чтобы избежать этих прикосновений.

   – Нет… – задохнулась я, не в силах выкарабкаться из его объятий.

   – И готова быть мне верной любящей женой?

   – Клянусь, Джеймс…

   – Ш-ш-ш, – его губы, который только что терзали мой рот, мягко коснулись щеки, давление рук ослабло, я пошатнулась, ощутив, что меня больше не держат в плену. – Зря клянешься. Верных женщин не бывает. Ни одной не знаю такой.

   Над головой вспыхнул яркий свет, и я зажмурилась от боли в глазах. Сморгнув выступившие слезы, увидела, наконец, холл с лестницей, ведущей на второй этаж, и двери в другие комнаты по правую и левую руку.

   – Дом в полном твоем распоряжении, – сообщил мне муж, – раз в неделю тут убирает женщина из местных, так что можешь выбрать любую спальню на втором этаже, в ванных найдешь чистые полотенца. Надеюсь, ты придумаешь, чем себя занять перед сном.

   – А ты?.. – я лихорадочно обдумывала, как бы сформулировать вопрос, но он понял все сам и усмехнулся.

   – А мне нужно работать. Насчет секса я пошутил. Ложись спокойно спать.

   Я не успела больше ничего добавить, как боковая дверь уже захлопнулась, будто отсекая меня от Джеймса. Оставшись в одиночестве, я потопталась на месте, посмотрела на входную дверь. Чертова сигнализация. Хозяин дома может быть спокоен: любая попытка проникнуть внутрь или выйти наружу без введения кода наверняка оповестит его громкой сиреной. Да и куда бежать? Я ведь сама решила остаться.

   Пришлось подхватить сумку и направиться к лестнице. Поднималась я медленно, прислушиваясь к звукам чужого дома, к легкому поскрипыванию той или иной ступеньки, к едва различимому шороху, который издавала моя ладонь, скользящая по лакированной поверхности перил. Для меня это было больше, чем место временного ночлега, в голове так и билась мысль, что Джеймс жил здесь в то время, когда знал Фэй, а значит, оно тоже так или иначе с ней связано.

   «Она изменяла мне с Фоксом в моем собственном доме, пока я болел». Я приложила ладонь к стене, оклеенной обоями в розоватый цветочек, затем, повинуясь необъяснимому порыву, сбежала по ступенькам вниз и распахнула дверь, противоположную той, за которой скрылся мой муж. Комната оказалась уютно обставленной гостиной с камином и удобным диваном, где наверняка было приятно греться у огня. Сохранилась ли обстановка с тех времен, когда сюда приходила Фэй? И зачем, черт возьми, я стою тут и думаю об этом?!

   Я аккуратно закрыла дверь и поднялась наверх, но все спальни там выглядели одинаково безлико. Хотя чего еще ожидать от дома, в котором давно не живут постоянно? Интересно, Мадам выбирается сюда летним деньком подышать свежим воздухом и посидеть у воды? Или они всей семьей проводят тут уик-энды?

   Как и предупреждал Джеймс, во всех ванных комнатах на втором этаже висели чистые полотенца и свежие «гостиничные» халаты. Возможно, сюда было принято приглашать на какие-нибудь праздники гостей, отдыхать несколькими семьями. А что, достаточно престижно иметь дом у озера, которое считается популярным туристическим объектом. Я выглянула из ближайшего окна, прикидывая, найдется ли на заднем дворе достаточно места для барбекю, но, конечно, в непроглядной темноте ничего не увидела.

   Банные процедуры заняли полчаса, еще пять минут я, завернувшаяся в один из белоснежных халатов, потратила на расчесывание перед зеркалом мокрых волос. Немного помедлив, отложила расческу, развязала пояс халата и посмотрела на свой голый живот со знакомой родинкой. Поймав меня в темноте в ловушку, Джеймс сказал, что глаза обманывают его, а вот остальные органы чувств твердят другое. Объясняет ли это, что занимаясь со мной любовью уже во второй раз, он так и не выказал удивления от вида моего обнаженного тела?

   Нет, похоже, он знал его, прекрасно знал и эту родинку, которая была у меня с самого детства, и все эрогенные точки, которыми с легкостью пользовался, доводя до оргазма. Он заметил, что пахну по-другому, но утром мне просто не понравился ни один флакон духов из широкого арсенала в гардеробной, на мой вкус все они ощущались чересчур тяжелыми, и, кроме гигиенического дезодоранта, я не пользовалась ничем. Но если с этим мы разобрались, и мое тело оставалось моим же даже для Джеймса, то как я могла стать Фэй?!

   Я запахнула халат, кусая губы. Джеймс предложил мне спокойно спать, но это звучало как издевка. Интересно, кто бы на моем месте мог беззаботно завалиться в мягкую чужую постель и похрапывать до утра, когда с наступлением тишины, темноты и одиночества в голову полезли не только одни и те же раздумья о Фэй, но и мысли о маме?! Надо отдать должное, загадка четырех лет, выпавших из памяти, меня хоть немного отвлекала от чувства другой гнетущей потери. Решительно отбросив любые попытки последовать совету мужа, я принялась изучать все, что только было доступно для изучения.

   Я бездумно бродила из комнаты в комнату, рассматривала безделушки на полках, открывала все ящики и распахивала дверцы всех шкафов, заглядывала во все труднодоступные места, где, как мне казалось, могло что-нибудь «закатиться». Как уже упомянула выше, мне требовалось занять мозг игрой в детектива, чтобы вновь не превратиться в одинокую рыдающую сироту. Мы с родителями тоже в свое время переезжали, и люди, въехавшие в наше прежнее жилище, потом звонили нам и просили забрать коробку. В нее сложили то, что осталось от нас, когда новые хозяева принялись делать ремонт по-своему вкусу: моя детская «шкатулка секретов» с резиночками, фотками кумиров и запасами жвачки, благополучно утерянная давным-давно сама не знаю где, туго свернутая купюра в футляре из-под сигары – папина забытая «заначка», мамины броши, имевшие свойство падать на пол и укатываться в какую-нибудь коварную щель.

   Но не стоило ждать чуда от дома, из которого вся семья выехала много лет назад, и который наверняка после этого «косметически» обновляли. Безделушки оставались лишь приятными деталями интерьера, занявшими место по-настоящему личных вещей, которые двое мальчиков и их родители забрали с собой в новый дом. Шкафы улыбались пустыми ртами, во всех ванных стояли одинаковые бутылочки шампуня и геля для тела, и трудно было понять, какая из спален раньше принадлежала кому из членов семьи.

   Я вышла в коридор и подняла голову, наткнувшись взглядом на дверцу чердака и крохотную, сложенную рядом с ней выдвижную лестницу. Идея выглядела плохой, очень плохой, хотя бы потому, что, скорее всего, меня там не ждало ничего, кроме тонны скопившейся пыли. Но Джеймс сам сказал, что весь дом в моем полном распоряжении, а у семей иногда бывают вещи, которые и забрать с собой неохота, и выкинуть жалко, и не нужно, чтобы они мозолили случайным людям глаза. Для таких вещей и существуют чердаки с аккуратно сложенными выдвижными лесенками.

   За откинутой дверцей, как и ожидалось, меня подстерегал целый океан пыли. Стараясь не чихать, я пошарила рукой в поисках шнура светильника. Со второго щелчка лампочка вспыхнула и закачалась над головой. Пространство под крышей было пустым, если не считать нескольких коробок, составленных в ряд у самого проема – чтобы удобнее в случае необходимости достать. Я провела пальцами по верхней части, нащупала гладкий скотч, державший картонные половинки, но меня было уже не остановить. Я осторожно сняла довольно тяжелую коробку, отнесла ее в выбранную для себя спальню и вооружилась канцелярским ножом.

   На боку коробки кто-то фломастером написал «1995», внутри оказались уложенные ровными стопками видеокассеты с датами. Судя по ним, я нашла семейные архивы с различных праздников и пикников, проведенных за указанный год. Пришлось поискать еще, но в очередной коробке нашлась и громоздкая, древняя видеокамера с возможностью отсматривать пленку на экране. Удобно расположившись на полу, я запихнула в нее первую попавшуюся кассету и приготовилась узнать о семействе Уорнотов еще капельку больше.

   Стояло цветущее лето, очень молодая Мадам в соломенной шляпке и ажурном вязаном платье накрывала на стол, махала рукой в объектив. «Подожди, Мэтью, вот сейчас сядем все за обед, и тогда…» Стол был накрыт во дворе под сенью раскидистой яблони, ветер трепал края белоснежной скатерти, Мадам выглядела очень счастливой. Мэтью, отец семейства, оставался скрытым за кадром. Я перемотала вперед. Мальчики и их мать сидят за столом, едят яблочный пудинг. Джеймсу и Кевину лет по десять, у них разница в один год, но они выглядят совсем ровесниками. «Папуля, я тебя люблю!» – машет детская ладошка, испачканная в джеме. Солнечную улыбку, сияющие зеленые глаза ни с чем не перепутать. Джеймс уткнулся в тарелку и сосредоточенно жует свой кусок. Мадам укоризненно смотрит в камеру. «Положи уже и поешь как следует. Еще успеешь наиграться…»

   Я сменила кассету на другую, так же выбранную наугад. Тот же год, Фокс – именинник. Его улыбчивое лицо с ямочками на щеках выхвачено из темноты светом двенадцати свечей на торте, который держит перед ним все такая же молодая и элегантная Мадам. В глазах дрожит и взрывается пламя огоньков. «Загадывай желание, милый» «А оно точно исполнится?» « Конечно, в течение этого года, обещаю». «Тогда хочу, чтобы мама и папа всегда были здоровы и счастливы, чтобы мой братишка Джейми учился на пятерки, и чтобы никто не болел!» «Да не вслух же!» – раздается многострадальный стон откуда-то сбоку, камера выхватывает снисходительно-презрительное лицо Джеймса. Темные волосы торчат в разные стороны, подмышкой зажата фигурка какого-то супергероя, он наверняка считает, что глупее желания не придумать.

   Зажигается верхний свет, начинают дарить подарки. Кевин подрагивающими от нетерпения руками разворачивает очередной шуршащий оберткой сюрприз, с восхищением оглядывает красивую модель гоночного автомобиля, потом нерешительно, даже робко переводит взгляд на брата. «Возьми. Это тебе». Джеймс удивленно принимает игрушку в руки. «Что ты делаешь, милый?» – слышится голос их матери. Кевин смотрит в объектив чистыми невинными глазами. «Я делюсь с Джейми, чтобы ему не было обидно, что сегодня день рождения только у меня, а не у него. Жаль, что мы не родились в один день».

   Еще одна кассета. А вот и вся семья у озера, на пикнике. Мадам в модном купальнике-бикини в красную и белую полоску, в широкополой шляпе и солнцезащитных очках. Волосы Кевина на солнце отливают каштановым блеском, он худенький, но очень загорелый, обнимает мать за шею, буквально душит в объятиях. «Я люблю мамочку». Действительно, очень ласковый, светлый ребенок, как котенок, который так и льнет к руке. Мадам охотно отвечает на его порыв, сразу видно, что у них полное взаимопонимание. «А где Джеймс? – слышится голос отца за кадром. – Почему он не с нами?» Камера перескакивает и выхватывает другую фигурку, пинающую поодаль мяч. «Да оставь его в покое, – с улыбкой отмахивается Мадам. – Ему без нас интереснее».

   Снова день рождения, только теперь у Джеймса. Ему одиннадцать, вокруг множество друзей, одноклассников. Сразу видно, что он – центр их компании, главный над остальными. Желаний не загадывает, свечки тушит, сжимая огоньки между большим и указательным пальцем – крутой, приглашенные девочки тихонько попискивают от ужаса и восторга. Начинают разворачивать подарки, из-за кадра пробивается лукавый голос Мадам: «А ты не хочешь ничего подарить брату, дорогой? Он с тобой же поделился». Джеймс хмурится – очень узнаваемо, мне доводилось уже видеть этот его взгляд – он явно не хочет делиться. Но тут на помощь приходит сам Кевин. «А я ничего не хочу, мамочка. У меня уже все есть».

   Досмотрев, я сложила кассеты обратно в коробку и убрала все на чердак, испытывая двоякое чувство. С одной стороны – ничего нового не узнала о Фэй, ее в то время в жизни братьев даже не существовало, даты семейных видеоархивов обрывались пару лет спустя: то ли главе семьи надоело прикидываться дежурным оператором, то ли купили другую камеру, посовременнее, и пленки от нее при переезде забрали с собой.

   С другой стороны – меня по-настоящему захватило увиденное, даже не заметила, как время пролетело. Я словно через узенькую щелку в прошлое заглянула. Вспомнила, как настораживала меня мысль, что Кевин согласился на роль любовника жены брата, ведь если даже Джеймс до поры не знал правды, то в этот-то раз, в отличие от случая с первой Фэй, Кевин сразу понимал, с кем ему придется делить любимую. И все-таки делил. Как машинку ту самую, ему подаренную. Потому что он на самом деле такой? Светлый, чистый, не понимающий, что поступает плохо?

   И как же резко на его фоне отличался Джеймс. Вот он-то с детства не любил делиться. Мадам была права, он – лидер и был им еще с ранних лет, всегда знал, как лучше, презирал сюсюканья и не скучал наедине с собой. И все-таки он – любящий брат. Несмотря на все эти его косые взгляды на прильнувшего к матери Кевина, усмешки и нарочитое стремление выглядеть круче. Почему? Да из-за одной-единственной фразы. «Я не хотел, чтобы малыш Фокси вляпывался во всю эту грязь, как пришлось мне». Он смерти Фэй желал, чтобы она его брату сердце не разбила, потому что понимал, что не сможет это терпеть, молчать, носить в себе. Взорвется, выплывет наружу неприглядная правда, и «малыш Фокси» узнает, что не был единственным у хитрой подружки. А вот Кевин – мог. Сколько времени он оставался любовником жены брата? Судя по видеозаписям, найденным мной в лэптопе – почти с самого начала их отношений. И молчал, и терпел, и носил в себе. И это его детское: «Я дарю Джейми машинку, чтобы ему не было обидно, что она есть у меня».

   Наверное, Мадам все же не лукавила, признаваясь мне, что ее мальчики в детстве очень дружили. Я прямо видела их вместе: покровительственно-снисходительного Джеймса и доверчивого, распахнутого как книга Кевина. Странно, ведь Кевин – старший, но именно он для брата остался «малышом Фокси», я не слышала, чтобы было наоборот. Так действительно ли их поссорила Фэй? Нашла ли она какую-то крохотную, незаметную постороннему взору трещинку в их отношениях и пробралась ли в нее с искусством гибкой змеи? Не в этом ли заключался секрет ее мастерства, с которым она вертела обоими? Ведь это так легко – узнавать от одного чуть больше подробностей о другом и использовать в своих целях.

   Или Фэй – лишь закономерная жертва их странных братских отношений? Мы судим других по себе, и Джеймс предпочел бы пожертвовать девушкой, чтобы не ранить правдой брата, потому что сам был очень ранен, судил по себе. Но так ли бы страдал бесхитростный, не жалеющий никаких детских сокровищ Кевин, волнующийся лишь о том, чтобы брату «не стало обидно, что этого нет у него»? И бывают ли вообще такие дети?

   А может, поэтому он так сокрушался, что в ночь катастрофы «выбрал не Фэй»? Поступил, как Джеймс в свое время, пожертвовал ею, предпочел, чтобы из любовного треугольника выбыл один, совершенно определенный угол, чтобы только защитить родную кровь. И потом сожалел, что поступил неправильно.

   И Джеймс тоже сожалел. Я вспомнила, как в первый день нашего знакомства он стоял у балкона двенадцатого этажа и говорил: «В этот раз я прыгнул бы за тобой. Прыгнул и не задумался».

   «Выбрал бы тебя, наплевал на брата», – вот каков был скрытый смысл его слов, и только теперь я начала понимать это.

   Размышляя об этом, я снова подошла к окну спальни. Не знаю, что хотела увидеть там, за темнотой, ведь ничего не изменилось. Наверное, просто стоять и думать, прислонившись разгоряченным лбом к холодному стеклу, было легче. И внезапно я почувствовала, что пол под моей правой ногой будто немного проседает. Охваченная новой догадкой, я упала на колени, откинула ковер. Провела пальцами по неплотно пригнанной половой доске. Казалось, ее можно поддеть, но для этого нужно просунуть что-то в узкую щелку…

   В сумке у меня имелся дорожный маникюрный набор – наследие всегда идеальной Фэй. Я вытащила пилку, использовала ее в качестве рычага – и доска чуть поддалась. Я ухватила ее, обломав один ноготь и в который раз выбиваясь из имиджа мисс безупречности, дернула наверх и обнаружила в открывшемся гнезде то, ради чего, пожалуй, и обыскивала дом весь вечер.

   Это была обычная книжка. Потрепанная обложка, на которой строго маршировали буквы: «Русская классическая литература. Ф. Достоевский. Преступление и наказание». В переводе, конечно же. Обычная книжка, и вы, наверное, удивлены, почему же я так обрадовалась ей. Я и сама не представляла, просто начала листать страницы знакомого романа, вспоминая, как когда-то читала эти строки. Русская переводная классика, естественно, хранилась дома и у нас как часть культуры бабушкиного наследия, и мне с детства подсовывали эти книги и ненавязчиво предлагали читать. Вот только из этой, найденной, где-то на середине выпал белый бумажный прямоугольник. Это оказалась фотография. Два брата, Хантер и Фокс, оба в куртках спортивной школьной сборной и явно в старшем школьном возрасте, а между ними, держа их под руки – девушка. Очень стройная, одетая в высокие сапожки и пеструю куртку, длинные темные волосы, такого же цвета, как у меня, спускаются до самой талии и слегка завиты на концах.

   Только вместо лица – пробел. Кто-то расцарапал чем-то острым глянцевое изображение до такой степени, что полностью содрал верхний цветной слой, а нижний, белый, взлохматился катышками, похожими на шкуру барашков. Рваное пятно резко выделялось на фоне всей картинки. Как слепая зона под определенным углом зрения. Как провал, который случился в моей памяти на месте четырех последних лет.

   Кто-то содрал Фэй лицо, положил ее фото в книгу, а саму книгу спрятал в тайнике под полом. И этот кто-то вряд ли случайно забрел в этот дом.

   Я сразу же подумала о другой фотографии, с гадкой надписью, которая до сих пор лежала в боковом кармане моей сумки. На новой находке надписей не было, обратная сторона тоже осталась чистой. Мог ли стоять за этим один и тот же человек? Загадочный мистер Икс с больной фантазией и извращенными желаниями, с маниакальными наклонностями преследования выбранной жертвы. Мог ли один и тот же человек настолько вожделеть и ненавидеть Фэй, чтобы совершать странные для здравого понимания действия с ее фотографиями?

   Мог ли это оказаться один из братьев? Солнечный, наивно-открытый Фокс, лицо которого, тем не менее, однажды уже исказилось ревностью и болью, когда я ответила, что переспала с его братом и не могу сделать этого с ним? Импульсивный, идущий к цели напролом Хантер, слишком раненный женщинами в прошлом, чтобы считать достойной любую из них? Может быть, если пойму, кто портит фотографии Фэй, я найду и того, кто виноват в четырех украденных годах из жизни Кристины?!

   Я вернула доску на место, расправила ковер, спрятала фото в книгу и задумчиво огладила обложку.

   – Я понимаю, что это бред, но что мне остается делать? В нашей ситуации, по-моему, все средства хороши. Хочу попробовать по-другому.

   Он попрощался с оставшимся мне неизвестным собеседником, небрежно бросил телефон на стол рядом с лэптопом, а сам опустился в кресло, с усталым видом потер переносицу. Мобильный зазвонил снова, но Джеймс будто не слышал его, продолжая сидеть и смотреть в одну точку. Я тихонько прикрыла дверь.

   С кем и о чем мой муж общался? Наверняка обсуждал проблемы утерянных активов компании. А ведь получается, мы с ним в одинаковой ситуации, мы оба пострадали от действий неизвестного лица, только у него украли бизнес, а у меня – прошлую жизнь. Может, у нас общий враг? Может, мне следует вычеркнуть Джеймса из списка подозреваемых и перевести его в союзники? Как и его брата, судя по всему даже в детстве неспособного на жадность и злость? Но как тогда объяснить испорченные фотографии, обнаруженные в недоступных для посторонних людей местах?

   Идея созрела в моей голове сама собой – в тот вечер я была просто генератором плохих идей. Кухня отыскалась в задней части дома, а в ней – кофемашина и банка с молотым зерном. Сварив ароматный напиток, я взяла чашку, сунула книгу подмышку и пошла воплощать свои плохие идеи в жизнь.

   Джеймс поднял глаза в ответ на мой вежливый стук в уже приоткрытую дверь кабинета, а в следующую секунду его взгляд из задумчивого стал осмысленным, а рука резко захлопнула крышку лэптопа. Я вошла, притворяясь, что совершенно не интересуюсь делами, которые он явно хочет от меня скрыть.

   – Мне кажется, тебе нужно поспать. У тебя очень усталый вид, Джеймс.

   Он вяло поморщился.

   – Посплю, когда закончу. На завтра запланированы три деловые встречи, к каждой из них мне нужно быть готовым.

   – Может, перенести хотя бы одну?

   Он смерил меня ироничным взглядом.

   – Второй раз? Это же не девичьи посиделки.

   – Значит, ты их уже перенес сегодня? – догадалась я. – Из-за меня?

   Джеймс неохотно кивнул. Действительно, я ведь отправилась в гости к папе без предупреждения, и тот наверняка оторвал своим звонком моего мужа от дел. Джеймс все бросил и примчался, а потом ему пришлось ловить меня в лесу, и мы поехали ужинать…

   Так почему же он сдвинул ради меня все дела? Почему не увез обратно, если планировал столько важных встреч? Посчитал, что попытка добиться от меня правды важнее? Или на самом деле посочувствовал моему горю от потери мамы, пожалел? И совсем уж невероятное – захотел провести больше времени со мной вместе?!

   – Мне жаль, что из-за меня у тебя проблемы, – призналась я, пряча глаза.

   – Да уж, – криво усмехнулся Джеймс, – жаль, что у меня не получается, как у отца. Уж он-то бы не допустил такого краха.

   – А от чего он умер?

   – Машина сбила.

   – Несчастный случай? – с сочувствием покачала я головой.

   – Ну да. Особенно, если учесть, что машина была без номеров и водителя так и не нашли. «Уорнот Инкорпорейшнс» слишком быстро развивалась, вот в чем причина смерти моего отца.

   Я невольно поежилась. Вспомнился мой собственный преследователь – голубой кадиллак с запачканными грязью номерами. А еще – украдкой подслушанный разговор Мадам о мистере Гольденберге и ее тайных делах с ним. Может ли и между этими двумя событиями найтись связь? Нет, глупости, причем тут охота за Фэй и смерть отца Джеймса?

   – Выпей хотя бы кофе, – я протянула ему чашку. – Только что сварила его. Для тебя.

   Джеймс послушно принял напиток из моих рук, сделал глоток, усмехнулся.

   – Что смешного? – удивилась я. – Невкусно? Ты любишь другой?

   – Нормально, – он облизнул губы, посмаковал вкус. – Подумал о том, что ты впервые за все время принесла мне кофе, Фэй.

   – Кристина, – тихо поправила я, стараясь не смотреть на эти четко очерченные губы, которые совсем недавно жарко целовали меня в темноте. – Я что, ни разу не ухаживала за тобой? Даже в начале отношений?

   – Ты? – он рассмеялся теперь в полный голос. – Ты же не из тех, кто ухаживает. Ты из тех, за кем ухаживают. Тебе нравилось, когда я приносил тебе кофе в постель.

   – А ты часто приносил? – спросила я сквозь твердый ком в горле.

   Джеймс перестал улыбаться.

   – Да. Поначалу. Некоторое время меня это забавляло.

   – А хочешь… – я вдохнула поглубже, набираясь смелости, – …хочешь, я каждое утро буду тебе его приносить?

   – А если хочу, – он посмотрел на меня в упор, прямой взгляд темных глаз будто прожигал насквозь, – надолго ли тебя хватит?

   Я отвернулась, не в силах выдержать его.

   – Лет на пятьдесят… потом состарюсь, руки будут дрожать, начну проливать половину…

   Джеймс расхохотался, ему пришлось поставить чашку на стол, чтобы самому не пролить, а я украдкой зачем-то взглянула на закрытую крышку лэптопа. Сколько еще у него секретов от меня? И для чего я с таким упорством продолжаю к ним подбираться?

   – А это что у тебя? – он наконец-то заметил книгу, зажатую у меня подмышкой.

   Мое сердце вновь бешено подпрыгнуло и заколотилось, как перед шагом в полнейшую неизвестность и темноту, и, сглотнув, я вытащила находку и показала обложку Джеймсу.

   – Вот, нашла в спальне. Не знаешь, чья она?

   Он прочел название и автора, изогнул бровь.

   – А разве не твоя?

   – Почему ты так решил? – опешила я.

   – Это русская книга. Я видел такие в гостиной у твоего отца.

   – Да, это русская книга, – задумчиво согласилась я, недоумевая, почему сама не подумала об этом сразу. Действительно, почему именно она стала хранилищем фотографии Фэй? Любая другая книга на ее месте, даже учебник по квантовой физике, казалась бы менее странным выбором. Или ее владелец не задумывался, просто схватил первую попавшуюся под руки? – Но я нашла ее здесь. Подумала, может, в доме есть еще русские книги? Эту я уже читала.

   Джеймс взял мою находку в руки, повертел, а я все ждала, когда фотография вывалится ему на колени, как случилось со мной, и приготовилась внимательно наблюдать за его реакцией. Но моя задумка не оправдалась.

   – Нет, это книга из школьной библиотеки, – он показал мне на метки, которые я прежде не заметила сама. – Странно, что ты нашла ее здесь. Наверное, Фокс оставил. Он вечно читал все подряд, даже то, что мы не проходили по программе. А в какой спальне, говоришь, она лежала?

   – В угловой. С окнами на задний двор.

   – Ну точно. Это была комната Фокса. – Джеймс торжественно вручил книгу обратно мне. – Если не хочешь ее читать, просто положи обратно на полку.

   Я кивнула, стараясь не выдавать истинных мыслей. Загвоздка заключалась в том, что книга не лежала на полке. Я нашла ее в тайнике, про который мужу не упомянула. На самом ли деле Джеймсу такой вариант даже в голову не пришел? Любой человек в подобной ситуации подумал бы о полке или коробке в шкафу, на худой конец.

   Или мой муж, который уже доказывал, что умеет скрывать то, что творится в душе, сейчас настолько взял себя в руки, что не выдает, как ошарашен обнаружением тайника? Смог бы он так притвориться? Но ведь, доставив меня из больницы в свою квартиру, мог. Делал вид, что в нашей семейной жизни все безоблачно и прекрасно. Или я просто по незнанию была невнимательна к коротким, внезапным вспышкам, выдававшим его: тому признанию на балконе и моменту, когда в больничной палате чуть меня не растерзал? И Джеймс на самом деле не такой уж искусный лгун и притворщик?

   Действительно ли эта книга принадлежит Фоксу, а мой муж не имеет отношения к ней? Или брат умело переводит стрелки на брата?

   – А еще я нашла в книге вот это, – с этими словами я вынула и показала Джеймсу исцарапанное фото.

   Взыгралось ли у меня воображение или в его глазах на секунду мелькнуло узнавание? Брови моего мужа дрогнули и чуть сдвинулись, ноздри слегка раздулись. Была ли то реакция на неожиданное напоминание о горьком любовном треугольнике, частью которого он являлся? Или же Джеймс сообразил, что это его рука расцарапала изменнице лицо? Возможно, все так же, в импульсивном порыве безудержной ярости и боли? Или с холодным расчетом «чтобы ее не стало» ни в жизни, ни на бумаге?

   – Убери это, – он швырнул фотографию так, что я едва успела подхватить. – Положи обратно, где взяла, а лучше сожги. Можешь даже вместе с книжкой. Все равно Фокс вряд ли станет снова ее читать.

   – Почему?

   Телефонный звонок резко ворвался в тишину комнаты, Джеймс схватил мобильник, выключил его, снова бросил на стол. Закусил костяшки пальцев, вперившись долгим взглядом куда-то в угол комнаты.

   – Фокс очень переживал смерть Фэй. Возможно, даже больше, чем я думал. Зачем ему теперь лишние напоминания?

   – То есть, ты считаешь, что это он сделал? – я показала на содранную часть снимка, и Джеймс брезгливо поморщился.

   – Я не это хотел сказать.

   – А что тогда? – внезапно я и сама догадалась. – Он понял, почему Фэй утонула? Поэтому ты не хочешь ему напоминать? Он обвинял тебя в ее смерти?

   Взгляд у Джеймса тут же изменился, в нем заблестела холодная сталь.

   – С чего ты взяла?

   – Простое предположение, – уступила я, испытывая ощущение, что за эту ниточку нужно тянуть очень осторожно, – но в глубине души Фокс ведь обвинял, да? И до сих пор обвиняет? Так, может, это не я виновата в сливе твоего бизнеса, Джеймс? У твоего брата наверняка был такой же свободный доступ к твоему лэптопу.

   – Ах, так вот к чему был весь этот разговор… – на губах моего мужа заиграла нехорошая улыбка.

   – Ты можешь считать, что я опять изворачиваюсь и хитрю, – пожала плечами я, не поддаваясь на провокацию, – но подумай сам: Фокс любил Фэй и догадался, что она не просто так утонула. Ты отнял у него любимую, но о твоей части истории он ведь не знал, так? Ты выглядел в его глазах вредным, завистливым братом, таким же, как в детстве, никогда не отвечающим на его детские порывы поделиться, сделать что-то хорошее и приятное.

   Все больше охваченная новой мыслью, я сама не заметила, как начала взволнованно жестикулировать. Мой муж продолжал все так же улыбаться, но не делал попытки перебить.

   – Ты чувствуешь свою вину за то, что обидел Фокса. Ты хотел уберечь его от неприятной правды, но все равно сделал больно. А он тоже чувствовал, что ты виноват, но не понимал до конца, что еще ты скрываешь. И я думаю, это не единственная его обида. Фокс старший, но после гибели вашего папы почему-то именно ты занялся компанией, Джеймс. Почему?

   Но тот лишь фыркнул.

   – И не надо этих отговорок про то, что твой брат – слишком творческая натура, – продолжила я. – Он – взрослый мужчина, которому наверняка интересно реализоваться в бизнесе. Творчество творчеством, но ваш отец должен был передать дела и ему по праву старшинства. Почему вы все относитесь к Фоксу, как к ребенку? Думаешь, это не обижает его? Он далеко не дурачок, насколько я успела заметить. Предполагаю, что каким-то образом ты просто подвинул его, и в отместку он сделал так, что ваша компания скоро перейдет в чужие руки. Ему нечего терять – насколько я поняла, у него есть собственное дело. Его скульптуры красуются в выставочном зале. Ты будешь разорен, а он – нет.

   Я сложила руки на груди и взглянула на мужа свысока, вздернув подбородок. С деловым видом он сделал глоток кофе, а потом заговорил спокойным голосом:

   – Отличная версия, малыш, если бы не одно «но». Фокса никто не подвигал. Ему никогда не запрещали заниматься тем, чем он хочет, и он сам выбрал творческий путь. И он с детства знал, что место в совете директоров «Уорнот Инкорпорейшнс» мое. Потому что он – не Уорнот.

   Я даже на край стола присела.

   – А кто же он тогда? – в недоумении тряхнула головой. – Приемный?!

   – Нет, не приемный, – отозвался мой муж. – Это называется «единоутробный». Мой родной брат по матери.

   – Но… – я вспомнила, как, изучая в интерактивном путеводителе скульптуру «Летящей», наткнулась на имя Кевина Янга и подумала, что это его творческий псевдоним. Но что, если это и была его настоящая фамилия?! А когда я в псевдодоверительной беседе задавала Мадам тот же самый вопрос – почему ее старший сын не участвует в делах компании – она как-то ловко ушла от ответа. Возможно, потому что в ее понимании я, то есть, Фэй, и сама должна была знать.

   И кое-что еще встало на место. Вопрос, который мучил меня в самом начале – почему девушка, добровольно надевшая на себя личину Фэй, выбрала именно младшего брата, хотя старший казался более легкой добычей для охотницы за деньгами – получил свой ответ. Фэй (или это была я, Кристина?) заранее знала, что Кевину никогда не возглавить «Уорнот Инкорпорейшнс», поэтому он интересовал ее лишь в качестве инструмента для достижения более привлекательной цели: настоящего владельца и наследника. Господи, неужели я была такой меркантильной?

   Неужели Фокс, который с такой гордой улыбкой признавался мне, что это именно благодаря нему я узнала, как подражать первой Фэй, как зацепить сердце Хантера, сам оказался облапошен? Он говорил, что познакомился со мной на выставке, разговорился о скульптуре и в шутку помог подстроить знакомство с братом, но кто знает, не было ли подстроено и мое знакомство с ним самим? Влюбить в себя одного, чтобы через него уверенней шагнуть к другому – насколько же это в духе персоны, обожающей игру на чужих чувствах!

   Но откуда я могла заранее знать семейный секрет? Я бы согласилась, что подобный факт мог быть известен Фэй настоящей, но настоящая Фэй провалилась под лед, она утонула, захлебнувшись в студеной воде, потому что Джеймс ей не помог. Правда, тело не нашли… но этому можно найти научное объяснение. Сильное течение унесло бедняжку глубоко на дно, а озера сообщаются между собой подземными каналами. Может, Фэй застряла где-нибудь там, уже под землей, и нашла последний приют? Ужасно, жутко думать о таком, но не более ли жутко представлять объяснение мистическое – что ее неупокоенный дух подобно призракам какого-нибудь древнего замка принялся бродить по земле и зачем-то вселился в меня?

   Или, может, кто-то использовал меня в своих целях, вынудив так поступить? Угрозами, шантажом? Какой-то неизвестный мне пока недоброжелатель, владелец того голубого кадиллака, например? Может, это Фэй сидела в машине? Может, она все же выжила, выбралась каким-то способом, не утонула? Но почему тогда братья не узнали об этом? Или все-таки не выбралась, просто нашелся кто-то еще, знающий, как использовать их семейные тайны с выгодой для себя?

   Все эти догадки, одна за другой, за мгновение пронеслись в голове, и я спохватилась, что бегу впереди паровоза. Джеймс попивал кофе, наверняка уверенный, что одним аргументом разбил мою версию в пух и прах.

   – Ты можешь мне объяснить, как так получилось? – попросила я. – Мадам упоминала, что у нее был первый муж, но говорила, что забеременела от второго мужа и только тогда ушла. Значит, я неправильно поняла? Она была беременна от первого мужа, когда ушла с твоим отцом? И он не признал ребенка своим?

   – Мадам?! – удивился Джеймс, и я почувствовала, что слегка краснею.

   – Прости… я имела в виду твою маму. Просто… я не помню, как ее зовут, вот и решила про себя называть так.

   – Мадам… – повторил он и усмехнулся. – А что, ей подходит. Пусть будет Мадам. Ты всегда умела метко давать прозвища.

   – Фэй умела, – поправила я, испытывая неловкость, – у меня случайно так получилось.

   И снова в душу закрались смутные подозрения. А я так рьяно старалась убедить себя, что являюсь «не-Фэй», что найдется простое и понятное объяснение всем расхождениям между личностью Кристины и особы, прикрывавшейся ее именем на протяжении последних лет! Неужели идея придумать Мадам прозвище пришла мне в голову от того, что я привыкла притворяться другой девушкой? Ее привычки стали и моими, укоренились на уровне безусловных рефлексов? Так ли уж ошибается Джеймс, что пристально следит за мной? Вдруг мое просветление – временно? Вдруг завтра утром я проснусь и возьмусь за старое, и тогда окажется, что он был прав, не доверяя мне?

    – Ты можешь мне рассказать, почему с Кевином так получилось? – спросила я у мужа уже без всякой надежды. – Или это большая семейная тайна, о которой мне не положено знать?

   – Да на самом деле… – он растерянно скользнул по мне взглядом, – я был уверен, что ты и так все знаешь.

   – Может быть, и знала, – вздохнула я, – но не помню ничего. Вот и попала в очередную неловкую ситуацию. Была уверена, что Кевин – родной сын твоего отца. Сегодня вечером, пока искала, чем заняться, наткнулась на старые видеоархивы, а там он его папочкой называет.

   По губам Джеймса скользнула слабая улыбка.

   – Я не знал, что мать здесь что-то оставляла. Думал, все забрала с собой.

   – Видимо, оставляла, – пожала я плечом и немного слукавила: – Я не искала специально. Оно само так получилось. И стало интересно посмотреть, как вы тут жили.

   – Ну и как? – с любопытством спросил он.

   – Хорошо, – я тоже улыбнулась, глядя мужу в глаза. – Дружно.

   – Вот именно, – кивнул он, – дружно. А то, что Кевин мне только по матери брат… мой отец не отказывался от него. Даже усыновить когда-то хотел. Он был очень великодушным человеком.

   Внезапно глаза Джеймса сузились, губы поджались, лицо приняло жесткое, презрительное выражение. С таким же лицом он рассказывал мне о Фэй. Я тут же выпрямила спину.

   – Почему тогда не усыновил сразу, когда она родила Кевина?

   Джеймс взял со стола пачку сигарет, придвинул пепельницу.

   – Ты не совсем правильно меня поняла. Когда мать уходила к моему отцу, она действительно была беременна. Мной. Брат родился раньше.

   От удивления я слегка подалась назад. В голове так и зазвучали слова Мадам, оброненные в беседе о детях: «Кевин мне вообще проблем не доставлял, а у Джеймса была хорошая няня». Не доставлял ей проблем маленький Кевин. Но тогда я подумала, что Мадам имеет в виду добрый, покладистый характер старшего сына, да и потом, на видео, убедилась, что все так и есть. Но что, если…

   – Она что, оставила его с первым мужем? – ахнула я. – Он же совсем крохой, наверное, был! У вас же разница в год всего лишь!

   – Оставила, – ровным голосом произнес Джеймс, глядя мне в глаза. – У нее с моим отцом все случилось, как в кино. Фильм «Красотка» смотрела?

   – Смотрела, – кивнула я, лихорадочно соображая. В той картине богатый мужчина подобрал красивую девушку прямо с панели. И пусть потом она оказалась «совсем не такой», место их встречи было совершенно определенным.

   Джеймс, похоже, прекрасно понял ход моих мыслей.

   – Я ее не обвиняю, – заметил он, выпуская в потолок кольца дыма, – да и Фокс – тоже. Ее первый муж был наркоманом. У таких людей полностью стирается грань дозволенного. Сначала они тратят на дозу все деньги, какие есть в доме. Потом начинают продавать все, что можно продать. А когда вещей на продажу не остается…

   – Можно продать жену, – покачала головой я.

   – Именно. Сама она на игле не сидела, но он бил ее, выгонял на улицу с требованием заработать денег как угодно, хоть собой, но чтобы они были. А у нее никого больше не осталось, сирота, просить о помощи не у кого. Мой отец по случайности проезжал мимо, когда симпатичная девушка в откровенном наряде свалилась в обморок на его глазах. Как оказалось позже – от голода. Вскоре после родов, слабая, она ничего не ела несколько дней – не на что было купить еду. Он отвез ее к себе, она рассказала о муже-садисте и о том, почему ей пришлось надеть такой наряд. Как я уже сказал, мой отец был великодушным человеком. Он в нее влюбился.

   – Но о муже Мадам рассказала, – вмешалась я, – а о сыне – нет? Почему?

   Джеймс повел рукой с зажатой сигаретой.

   – В первое время она не верила своей удаче и боялась, что с ребенком он ее не возьмет. Она же не сразу к отцу переехала. Какое-то время они встречались, он помогал ей деньгами, уговаривал бросить мужа и выйти за него, уехать прочь из той дыры. С тем козлом мать жила неофициально, проблем с документами не было, отец думал, что она не решается так просто уйти лишь из жалости, действовал мягко. А она считала его мягкость признаком несерьезности, опасалась, что передумает в любой момент.

   – А на самом деле из-за Кевина не могла уйти? – догадалась я.

   – Да, видимо так. Но что ждало их обоих? Ничего, кроме голода и нищеты. Когда мать поняла, что снова беременна, но теперь уже не от первого мужа, она договорилась с соседкой, отдала ей ребенка на содержание, а сама наконец ушла к моему отцу, бросив наркомана.

   – Как же Кевин стал жить с вами? – уточнила я, вспоминая, что сама Мадам ни словом об этой истории мне не обмолвилась. Стыдилась прошлого? Или, как Джеймс, полагала, что я и так в курсе?

   – Все открылось, когда тот первый муж вновь появился на горизонте. Отыскал мою мать и сообразил, что при богатом супруге из нее можно тянуть деньги. Сначала она резко ему отказала, и тогда он в наказание поперся к моему отцу, все выложил о старшем ребенке. Мне тогда лет пять-шесть было… – Джеймс нахмурился, погружаясь в воспоминания. – Никогда ни до, ни после этого не слышал, чтобы отец так орал на мать. Мне казалось, он убить ее готов был. Даже пощечину ей отвесил на моих глазах. Правда, в первый и последний раз.

   – За то, что врала? – осторожно предположила я, не желая прерывать момент истины. Джеймс перевел на меня задумчивый взгляд.

   – За то, что ребенка там оставила. Наедине с выжившим из ума наркоманом, готовым на все ради денег. Тогда-то Фокс и появился у нас дома. Весь в каких-то коростах, ранах, ссадинах. Спал под кроватью, кричал по ночам. Ни с кем не разговаривал, будто немой и слов не знает. Выяснили, что соседка вернула его папаше через полгода со словами, что устала нянчить чужих детей. Мать ей деньги присылала в конвертике, та их брала и врала, что все в порядке – ведь ребенка не навещали. А он жил там, в том аду, откуда сбежала мама. Я подслушал разговор, когда приходил врач. Сильное истощение, жестокие побои, неизвестно, как выдержал организм.

   А я еще удивлялась, когда Мадам курила при маленьком внуке! Да у нее материнский инстинкт атрофирован напрочь! Сама, главное, от мужа-изверга сбежала, хвасталась мне, что второй супруг на руках ее носил, пылинки сдувал, как с драгоценности величайшей, а голос даже не дрогнул, стыд не накрыл от того, что в это время ее старшему ребенку пришлось занять ее место и служить игрушкой для папаши-садиста.

   – Это твой отец его забрал, да? – спросила я у Джеймса.

   – Да. Подключил связи, уладил с документами и социальными службами. Мать бы, наверное, так и не решилась. Сначала боялась, что ее с ребенком не возьмут. Потом боялась, что ее выгонят, узнав о том, что у нее есть такой ребенок. Думала, что родив отцу меня, укрепила брак, и не хотела от него отказываться. Не хотела остаться на улице уже и со мной на руках.

   – Это ужасно… – только и прошептала я.

   – А вот теперь скажи мне, Кристина, – в голосе Джеймса неожиданно зазвучал металл, муж схватил меня за руку, заставляя обратить на него все внимание. – Каким человеком нужно быть, чтобы «подвинуть», как ты выражаешься, брата, которого уже с детства «подвинули»? Который на зверька походил и от любого громкого резкого звука вздрагивал, боялся?

   – Джеймс, я же не знала… – попробовала оправдаться я, но он лишь крепче стиснул пальцы.

   – Я маленьким тоже был, но отец меня тогда на разговор вызвал, положил руку на плечо и как со взрослым беседовал. Сказал, что если я буду брата обижать, ревновать, думать, что если родители к нему повышенную заботу проявляют, то меня перестали любить, то его отправят обратно. Останусь только я, потому что меня любили с рождения и будут любить всегда. Специально так сказал, конечно. И спросил, хочу ли я, чтобы брата отправили. – Джеймс выдохнул и отпустил мою руку. – Я сказал «нет». И ни разу не передумал.

   Я потерла запястье, на котором остались красноватые пятна.

   – Ты поэтому говорил, что Кевину мозги промывали? Что ему держать все в себе опасно?

   Джеймс затушил сигарету в пепельнице и кивнул.

   – Да. С ним много специалистов занималось. Арт-терапию применяли, общение с животными. Психологи, психиатры – я уж не знаю, кто из них был кто. Отец никаких денег не жалел, он искренне любил моего брата, как родного сына.

   – И правда, хороший человек, – согласилась я, размышляя о том, как повезло Мадам с мужем. – Вот почему на видео Кевин твоего отца «папочкой» называл.

   – Так и было, – Джеймс расслабленно откинулся на спинку кресла, улыбнулся. – Родители завели правило: не вспоминать о плохом, а все, что волнует, не держать в себе, выплескивать наружу. Вот он и хорошее тоже выплескивал. Мог без конца ходить за кем-то из взрослых хвостиком и обниматься. После арт-терапии у брата талант к искусству проснулся, его всячески поощряли. Я до сих пор удивляюсь, как быстро он оттаял, мать простил. Я бы, наверное, не смог так на его месте.

   – Не смог ее простить? – с сочувствием уточнила я.

   – Угу. Он боготворил ее в детстве. За то, что все-таки пришла, забрала. Отца благодарил без конца за то, что его принял. Фокси у нас вообще очень наивный, благодарный родителям за все, – Джеймс усмехнулся, – я в детстве над ним смеялся, но по-доброму, без злости. Но в конце концов оказался прав, его наивность ему же боком и вышла.

   – Из-за Фэй? – скривилась я.

   – И из-за Фэй тоже, – уверенно ответил он, – но сначала от собственного родного папаши дерьма по наивности хлебнул. Родители, оказывается, от того гада откупались, денег ему давали, чтобы подальше от сына держался, а ему все мало было, и вот, через несколько лет, он снова перешел в атаку.

   – Мадам рассказывала, – призналась я, вспоминая и кое-что другое. Слова матери Джеймса о том, что ее младший сын защищал ее, якобы приложив руку к смерти первого мужа. – Только она говорила, что первый муж шантажировал ее за что-то.

   – За ее прошлое и шантажировал, – мрачно отозвался Джеймс. – У отца в то время бизнес активно развивался, а порой для деловых партнеров важно не ударить в грязь лицом. Но шантаж длился очень много лет, конечно, мать от него устала.

   – Она отказала, и тогда тот человек добрался до Кевина?

   – Ага. Никогда не забуду, как пришел с тренировки и застал брата почти в прежнем состоянии, – Джеймс поморщился. – Кое-как добился, выяснил, что после школы гад-папаша отловил его и все-все рассказал. Не сомневаюсь, что в самых мерзких подробностях. Мы-то думали, что Фокс забыл о детстве. Специалисты говорили, что психика так восстанавливается – путем стирания неприятных воспоминаний. Но оказалось, что он не забыл. Метался по комнате сам не свой. Уже, конечно, не такой, как был, когда ребенком привезли, но все равно. Все альбомы в доме были вытащены и порваны. Все лица…

   Мой муж осекся и замолчал, но я уже сама знала ответ.

   – Расцарапаны, да?

   – Да, малыш, – он резко и зло улыбнулся, – ты очень догадливая. Все лица, кроме его собственного. Фокс все твердил, что его снова заберут, что больше не будет рядом ни мамы, ни папы, ни меня, и он снова останется один на один со злом. Это он папашу своего так называл. Я едва сумел его хоть как-то утихомирить, даже у матери в аптечке какие-то таблетки успокоительные нашел и ему на свой страх и риск дал.

   Я открыла книгу, вынула фотографию и еще раз посмотрела на место, где когда-то запечатлелось лицо Фэй.

   – Значит, это все-таки Кевин…

   – Может, и он, хотя это еще не доказано. Но ты все равно ошиблась, – с иронией поддел муж, – в той части версии, где Фокс подозревает меня и таит обиду. Даже если это он испортил старую фотку, то это лишь его способ справиться с горем. Вот и все.

   – Ты защищаешь его, – упрямо напомнила я, убирая фотографию обратно. Так вот с чем был связан момент узнавания, когда Джеймс швырнул мне ее обратно. Он подумал о другом случае, когда его брат пришел в крайнее волнение и рвал фотоальбомы.

   – А как же иначе? – рассмеялся он. – Кто бы еще это сделал? Когда Фокси на свою дурную голову поехал к своему гаду-папаше, потому что тот его второй раз нашел и запугал, кто его вытащил? Я. Повезло, что позвонил вовремя, а он мне сразу признался. Как сейчас помню этот вонючий полутруп, который валялся на полу в дыре, которую и домом-то язык назвать не повернулся. И наш Фокси перед ним на коленях со шприцем – козел его сначала дозу покупать отправил, а потом заставил приготовить и вколоть. Я, по-моему, ногой у него из руки этот шприц вышиб, не хотел, чтобы брат даже прикасался к этой дряни. От мысли, что его могут снова использовать, продавать, как мать, меня колотило. Гад просил уколоться, бормотал мне какие-то гадости, как драл нашу мать, но я не слушал. Просил побольше – я набрал побольше, там еще оставалось в посуде, и вкатил ему от души. Позже выяснилось, что тогда от передоза нарик и загнулся, но мне важно было брата оттуда утащить.

   В сердцах Джеймс вскочил из кресла, отошел к окну, я смотрела в его обнаженную спину и видела, как расширяются ребра от сердитого дыхания. Он уперся руками в подоконник, склонил голову, а я не выдержала, подошла, обняла сзади. Он вздрогнул, но не оттолкнул меня как раньше, у озера, когда на плавающих детей показывала и успокаивала, просто остался стоять так.

   – Я понимаю, почему ты это сделал, – вполголоса произнесла я, прижимаясь к его плечу щекой. – Ты многому хорошему научился от своего отца, не каждый может так принять и полюбить наполовину родного брата с тяжелым детством. И я даже могу понять, почему ты так хотел избавиться от Фэй. Чтобы защитить его снова, да? Как уже сделал с его отцом? Но еще мне кажется, что Кевин простил мать, а вот ты – нет. Ты, может, и любишь ее, но не уважаешь за то, как она поступила. А Фэй только добавила масла в огонь. Поэтому ты не веришь женщинам, да?

   – Иди играй в психолога с Фоксом, – глухо пробормотал он, – со мной не надо. Зря тратишь силы.

   – А мне не жалко этих сил, – я потерлась лицом о его спину, водя губами по гладкой коже. – Потрачу, сколько надо, чтобы доказать, что не все женщины такие, как ты думаешь. Моя мама ради папы пошла против своей родни, он был ее первым и единственным мужчиной. И я верю, что есть такие же, как она. Нас много.

   – Нас? – он повернул голову к плечу. – Ты хотела сказать «их»?!

   – Нас, – твердо повторила я. – У меня есть много версий того, что могло на самом деле со мной случиться, кто украл твой бизнес и испоганил нашу семейную жизнь. Есть невероятные версии и более-менее разумные. Я проверю их все до одной. И вот увидишь, Джеймс, я докажу тебе, что женщине можно верить.

   В тот момент я говорила совершенно искренне. Да, пришлось умолчать о тайнике и о том, что на чердаке специально рылась в поисках архивов – но ведь есть такое понятие: «ложь во благо»? Если Джеймс по каким-то причинам больше не хочет или не готов бороться за наш брак, я и сама справлюсь. История с утоплением Фэй постоянно менялась в моих глазах. Сначала меня бросало в дрожь от одной мысли. Теперь я задумалась. Да, мой муж поступил жестоко. Вколоть наркоману чрезмерную дозу тоже жестоко, но что в нашем мире есть жестокость и где границы ее? Разве бросить ребенка на соседку и уехать с другим мужчиной – лучше? Но никто же не сажал за это Мадам в тюрьму, хотя, может, и следовало бы. Я не могла обвинять ее, потому что сама никогда, к счастью, не оказывалась на ее месте, но, как и Джеймс, в глубине души потеряла к ней уважение.

   Да, я в который раз искала мужу оправдания. Может, в этом и заключается суть любви? Можно думать, что любишь человека, который осыпает тебя подарками, забирает из худшей жизни в лучшую, а затем, например, принимает и твоего ребенка, как своего, но на самом деле это самообман, банальная попытка выжить. Он-то тебя любит, скорее всего, раз так делает, а вот ты его? Ой ли? А можно понимать, что человек, который стоит перед тобой, и сам не подарок, что он еще не раз обидит тебя, заставит страдать, а, возможно, никогда ты не будешь с ним рядом ни в чем уверена – и все равно оставаться рядом, любить не за что-то, а вопреки, и бесконечно искать ему оправдания. Потому что не за подарки и не за деньги он тебе нужен, и не за возможность выйти в люди, прыгнуть в красивую жизнь. Может, любовь – это когда толком и понять причину не можешь?!

   И в тот момент мне вдруг в который раз показалось, что и Джеймс так делает. Принимает меня за другую, но придирается к каждому жесту и выискивает двойной смысл в словах не потому, что хочет убедиться в правоте, а потому что ошибиться мечтает. И тоже ищет оправдания, в каждом слове и каждом жесте их высматривает. А обнаружив – сам поверить в них не может. Сначала мать пошатнула его веру в идеальную родительскую любовь, потом девушка – веру в партнерскую верность. А затем и женился он непонятно на ком…

   Я обнаружила, что крепко прижимаюсь губами к плечу Джеймса, обхватываю его через грудь руками, а он стоит в прежней позе, закрыв глаза и опустив голову, и только тяжелое дыхание выдает, что на самом деле внутри у него все не так спокойно.

   – А хочешь, – тихонько шепнула я, – я любить тебя буду, как моя мама папу любила?

   – А если хочу, – тут же отозвался он чуть хрипловатым голосом, – надолго ли тебя хватит?

   – На столько же, как и с приготовлением кофе… и еще чуть-чуть.

   Он качнул головой, будто отвергая подобные мысли. А в следующую секунду повернулся, сгреб одной рукой, прижал к подоконнику, заставил захлебнуться собственным дыханием. Губы в губы, до искр ослепительных под закрытыми веками. Спина отозвалась болью от неудобной позы, но я едва ли отдавала себе отчет, что чувствую ее: так головокружительно быстро все случилось. Только ощущала пальцы его у себя в волосах, ладонь на пояснице, крепкую, сильную, вынуждающую прогнуться, подстроиться под крупное мужское тело. Джеймс толкнулся бедрами между моих распахнутых ног, не спрашивая – утверждая, покоряя, вновь заявляя права. Я ответила ему глухим стоном.

   – Не знаю, почему я так хочу тебе верить, – прошептал он едва слышно, а у меня дрожь по позвоночнику прокатилась от какой-то глупой радости, от крохотного проблеска надежды.

   – Потому что это правильно, – теперь уже я сама обхватила лицо мужа ладонями, целуя его приоткрытые твердые губы, подаваясь всем телом к нему, как будто это могло помочь с ним своей надеждой поделиться, – потому что твой внутренний голос тебя не обманывает. Мне можно верить.

   – Внутренний голос?! – он отстранился, провел языком по губам, словно пробуя послевкусие моего поцелуя, жадно впиваясь в меня взглядом, и усмехнулся.

   – Да, – с полной серьезностью кивнула я и приложила ладонь уже к его обнаженной груди, – то, что подсказывает тебе здесь.

   Задыхаясь, как после быстрого бега, мы оба опустили глаза. «Фэй» как раз уместилась между моими большим и указательным пальцами. Меня сразу же будто из ведра ледяной водой окатили: всякий раз, когда я забывалась, она каким-то магическим образом умудрялась напомнить о себе. Джеймс медленно поднял взгляд обратно.

   – Хочу, чтобы ты стер это, – процедила я сквозь зубы.

   – Уже командуешь, малыш? Может, мне еще на колени встать и к твоей ноге пригнуться? – с нескрываемой иронией парировал он и тут же без всякой улыбки добавил: – Хочешь? Встану.

   – А если хочу? – самонадеянно выпалила я, уверенная, что мы просто продолжаем эту игру, эту пикировку словами, которую он сам же и начал, откликнувшись на мое предложение приносить кофе до конца нашей жизни.

   Но Джеймс, похоже, не шутил. Так же медленно, продолжая безотрывно смотреть мне в глаза, он опустился передо мной на одно колено, затем на другое. Широкие плечи были развернуты, спина гордо выпрямлена. На красивом лице застыла печать твердой решимости, и мне снова стало страшно от этой резкой перемены. Наконец он опустил взгляд, собираясь наклонить голову – я упала на колени рядом, не позволяя ему сделать этого. Слишком было больно внутри от мысли, что так поработила его Фэй.

   – Не надо! Пожалуйста! Я пошутила. Мне неприятно, Джеймс.

   Он посмотрел на меня так, будто впервые увидел.

   – Не нравится?!

   – Нет, – отчаянно замотала я головой. – Я так не хочу. Я беру свои слова обратно.

   Джеймс молча снял с себя мои руки, прижался губами к пальцам, закрыл глаза. Замер так, словно чутко прислушивался к чему-то. Мне очень хотелось верить, что мои слова о внутреннем голосе не пропали зря. Внезапно он рывком поднялся на ноги.

   – А если я захочу, чтобы ты на коленях стояла? Встанешь?

   Я подняла голову, глядя на него снизу вверх, затем обхватила его ногу и прижалась к ней щекой.

   – А тебе приятно видеть меня униженной? – спросила негромко и невольно вздрогнула, когда он грязно выругался и подхватил меня, подтягивая к себе.

   И снова заглянул в глаза, как уже много раз делал раньше:

   – Неужели любишь?

   – Учусь любить, – честно ответила я через плохо скрываемую дрожь в голосе.

   – Почему?

   Этот простой вопрос поставил меня в тупик. Я пожала плечами.

   – Потому что мы связаны браком. Потому что у нас есть ребенок. Для меня это важно.

   Он подхватил меня одной рукой, легко, как пушинку, усадил на край стола, небрежно сдвинув в сторону все бумаги вместе с лэптопом. Мои босые ступни повисли в воздухе. Нарочито неторопливо Джеймс провел указательным пальцем вдоль выреза моего халата, поднял темный взгляд, и с опозданием я сообразила, что полы внизу распахнулись, открывая бедра. Он тоже это заметил и плотно стиснул губы, шумно выдыхая через нос. Осторожно тронул узел на поясе моего халата, погладил, не развязывая, словно удерживая эту преграду между ним и мной. Я ждала, не делая попыток ему помешать.

   – Клянись мне. Клянись снова… – он заставил меня откинуть голову, скользнул ладонью по горлу, сразу прижался к этому же месту губами. Я вздрогнула от горячей волны, прокатившейся по всему телу. – Клянись, мышка, что ты только моя. У тебя это хорошо получается.

   – Я твоя, Джеймс, – прошептала я, окунаясь в какое-то дикое исступление от того, что он сам просит меня об этом.

   Джеймс рванул пояс моего халата, провел рукой по оголившемуся животу, поднялся выше, сжал грудь, стиснул мой беспомощный сосок между пальцами. Порывисто нагнулся, накрыл его влажным ртом, перекатывая уже языком, покусывая зубами. Меня выгнуло дугой.

   – Безумие какое-то, – поднял он голову, снимая халат с моих плеч, – ведь не хотел больше к тебе прикасаться… не могу вынести мысли, что ты снова...

   Я закрыла его рот ладонью, не менее безумная, потому что начала целовать его губы через собственную руку, боясь, что если отниму ее, он продолжит говорить то, что не нужно слышать нам обоим. Джеймс издал короткий приглушенный стон, толкнул меня на спину, прямо на его деловые бумаги, навалился сверху, прижимая к этому шуршащему покрывалу, сдавив запястья по обе стороны от головы, осыпая ответными поцелуями. Выдохнул в шею:

   – Ты лежишь на наших документах о разводе.

   Не в силах оторваться от его сумасшедшего, полного секса взгляда, я вывернула руку из его хватки, вслепую пошарила по столу, нащупала органайзер, неловко перевернула его. Карандаши и ручки поскакали по полу, я поднесла руку к лицу, продемонстрировав Джеймсу, что успела добыть наугад одну из них. Сердце бешено колотилось от собственной смелости, все мое тело, прижатое мужем к столу, продолжала сотрясать дрожь.

   – Ты хотел, чтобы я их подписала сегодня?

   Он выхватил у меня ручку, отшвырнул прочь так, что она ударилась о стену и отскочила, покатившись куда-то в угол. Стальной хваткой подтянул на себя мои бедра, рванул пуговицу на джинсах, высвобождая напряженный член. Провел головкой по моей влажной плоти, сжимая другую руку на моем горле и глядя в лицо бешеным взглядом.

   – Подпишешь, когда скажу. Или никогда. Просто задушу тебя, если еще раз изменишь.

   – Задуши, Джеймс, – я закусила губу, накрывая обеими руками его пальцы, сомкнутые на моем горле и надавливая на них сильнее, – прямо сейчас. Потому что постоянно жить в недоверии гораздо хуже.

   Он снова застонал, проникая в меня членом, и на какое-то мгновение все так поплыло перед моими глазами, что я не была до конца уверена, что в самом деле не умерла. Тело Джеймса, тренированное тело успешного игрока в лакросс, двигалось надо мной, то прижимаясь крепче, то отстраняясь, руки уже давно оставили мое горло, они то ласкали грудь, то до синяков впивались в бедра, чтобы мужской орган мог увереннее и резче вторгаться в мою истекающую желанием плоть.

   – Клянись, мышка, – вкрадчиво проникая в сознание, прошептал голос Джеймса у самого уха, – клянись, что я у тебя один… клянись так, чтобы я поверил…

   Он приподнял меня, отрывая от стола, глубоко вонзился внутрь, и я взорвалась, прогибаясь в его руках обратно, сбрасывая на пол бумаги движением ладоней, безуспешно ищущих опору, крича пересохшим горлом. Чтобы убить меня, в тот момент Джеймсу требовалось лишь пошевелиться – казалось, я не перенесу второго такого оргазма. Но он дождался, пока сладкие мучительные спазмы оставят меня, а затем бережно уложил на столешницу. Нежно огладил ладонью мое мокрое от пота лицо, влажную грудь и улыбнулся:

   – Тише, маленькая. Я поверил.

   Но теперь уже мне было этого мало, теперь я требовала большего, оттолкнув от себя мужа, скользнув вниз, в свободное пространство между ним и столом, опускаясь на колени. В голове гудела такая пустота – не передать словами. Будто издалека раздался сдавленный стон Джеймса, я услышала, как скрипит край стола, стиснутый его сильными руками, и запоздало ощутила, как сокращаются мышцы мужского пресса. Муж согнулся надо мной, пока я плавно погружала в рот его перевозбужденный член, проводила языком по чувствительной бархатистой коже, ласкала пальцами его бедра.

   Безумие. Мне нравился вкус этого слова. Как заниматься сексом на столе – только еще лучше. Казалось, терпко-сладкий цветок раскрылся где-то у горла, и тягучий медово-пряный нектар медленно стекает вниз. Я проглотила все до капли, вытерла губы тыльной стороной ладони, попыталась подняться на онемевшие ноги, но не удержалась. Джеймс успел меня подхватить.

   – Зачем ты это сделала? – удивился он, отводя пряди моих волос, а я смущенно спрятала лицо на его плече.

   – Хотела тебя. Сильно. Ты говорил, что противно… а нет, не противно. Нисколечко.

   – Мышка моя маленькая, – нежно прошептал он, – малышка моя.

   Наконец-то я снова была «не-Фэй». Мне нравилось быть маленькой мышкой Джеймса, нравилось, как он несет меня на руках вверх по лестнице, как бережно прижимает к груди, и даже грубоватые рубцы на его коже, ощущавшиеся под моей щекой, уже не так сильно меня раздражали. Мне нравилось думать, что он по-прежнему голый, и я могу трогать его тело без всяких ограничений и наслаждаться этим. В такие моменты, как теперь, я снова понимала, почему так тянулась к нему и хотела полюбить. В моменты «не-Фэй» Джеймс был, в общем-то, замечательным человеком.

   Он внес меня в спальню, уложил на кровать и хотел уйти, но я успела поймать его руку и скорчила жалобную гримаску:

   – Останься, пожалуйста.

   – Мне надо закончить дела, – с некоторым, как мне показалось, сожалением, ответил Джеймс.

   – А моя мама всегда говорила «утро вечера мудренее», – еще жалобнее насупилась я, и он, поколебавшись, уступил. Лег рядом, обняв меня руками, позволив положить голову себе на грудь. Нет, определенно, в моменты, когда Фэй не стояла между нами, я таяла от счастья в его обществе.

   – Хочу, чтобы теперь все было по-другому, – прошептала я, и Джеймс легонько провел ладонью по моим волосам. – Можно, мы больше не будем жить в особняке?

   – А где ты хочешь жить? – поинтересовался он с улыбкой.

   – В городской квартире тоже не хочу… – вслух размышляла я, – здесь хочу. Поближе к папе. Давай заберем маленького Джейми и сюда переедем. Я понимаю, у тебя работа, но ты можешь приезжать на выходные, а я пока займусь хозяйством и буду больше времени проводить с отцом.

   – А как же твоя карьера?!

   Я легонько провела пальцем по груди мужа.

   – А это не моя карьера, Джеймс.

   – Хорошо, – вздохнул он после некоторых раздумий, – я поговорю с няней.

   – О, только не надо няни! – я быстро приподнялась на локте. – Мне кажется, малыш достаточно натерпелся чужих женщин. Я хочу сама быть с ним. – Устроившись на плече мужа снова, я с трудом отогнала тяжелые мысли. – Наш сын совсем не любит меня…

   – Я думал, что и ты его не любишь, – ровным голосом заметил Джеймс.

   Не скрою, слушать такое было тяжело, к тому же реакция малыша на мое появление до сих пор бередила в душе рану.

   – Фэй обижала его?

   – Фэй… – Джеймс помолчал, – это было что-то вроде ситуации с твоим отцом.

   «Или даже хуже». Я не стала обращать внимание мужа на то, что он сам не очень-то в курсе страданий ребенка. Решила обсудить этот вопрос с Мадам, которая наверняка проводит больше времени неподалеку от Джейми.

   – Хочу помириться и с ним, – вместо этого сказала вслух, – хочу купить ему какую-нибудь игрушку. Может, он простит меня. Как твой брат простил вашу маму.

   Джеймс хмыкнул, повернулся на бок, провел ладонью по моей щеке, поцеловал в губы сладко-сладко. Засыпала я в ту ночь совершенно счастливая и удовлетворенная нашим примирением. Мне снился странный сон. Будто бы я вернулась в прошлое на четыре года назад, в тот самый день, который последним сохранился в памяти. Как и в тот день, я снова толкнула дверь учебного корпуса, вошла в университет, начала подниматься по ступеням. «Кристина», – окликнул меня чей-то голос. Мужской голос. Я обернулась на зов, узнав его. В своем сне я не видела этого человека, но ощущала душевный подъем от встречи. Я была рада его видеть. Он протянул мне руку – даже во сне было понятно, что это мужская ладонь. Он приглашал меня пойти с ним. Куда?

   «Травмирующее событие, – вдруг вспомнился другой голос, принадлежавший врачу из моей больничной палаты, – возможно, ваша психика просто боится вспомнить».

   Я проснулась и резко села на постели в полной темноте, дыша, как загнанная лань, ощущая, что вся покрыта липким холодным потом. Неужели завеса беспамятства чуть колыхнулась, приоткрываясь для меня? Почему именно теперь? Может быть, из-за того, что я немного расслабилась, доверилась наконец-то Джеймсу? Или это вообще не связано ни с какими событиями моей нынешней жизни, а просто наступила пора? Кто был тот человек, который поднялся следом за мной по ступеням университета? Почему я так обрадовалась ему? Куда он звал меня? И почему я, черт возьми, не помню, что случилось дальше?!

   Нуждаясь в утешении, я провела рукой по постели, но место мужа пустовало.

   – Джеймс?! – позвала я, уже сотрясаясь от страха, а собственный голос казался жалким блеянием в темноте.

   Силуэт пошевелился, будто поднимая руки, – и резкая вспышка ударила меня по глазам. От неожиданности я вскрикнула, защищая лицо ладонью, но в следующую секунду вспышка угасла, лишь на моей обожженной сетчатке остался образ, как на пленке негатива: темная фигура на белом фоне комнаты. Сообразив, что происходит, я дернула на себя простынь, прижала к обнаженной груди, но безжалостный свет вспыхнул и снова погас, ослепляя повторно. Кто-то фотографировал меня. Фотографировал прямо в кровати, наслаждаясь видом нагого тела и полной растерянности и беззащитности застигнутой врасплох жертвы. Но собирался ли этот кто-то ограничиться только съемкой?

   – Джеймс! – закричала я изо всех сил, пока вспышка вновь и вновь выхватывала из мрака мое наверняка перекошенное лицо. Силуэт двигался вдоль изножья кровати, менял ракурсы, молчаливо занимаясь делом, будто сосредоточенный на работе фотограф в студии. – Джеймс! На помощь!

   Но на помощь никто не пришел. В голове пронеслись тысячи пугающих версий. Что если кто-то вломился в дом? Что если мой муж первым услышал шум и пошел проверить? Что если его оглушили и оставили лежать там? Что если… его убили?! И сейчас убьют меня? Вот только съемку на память закончат, чтобы потом пересматривать снимки испуганной до икоты жертвы, и убьют. Или растянут удовольствие, для начала попользовавшись моим телом…

   Говорят, в минуту опасности у людей проявляются нечеловеческие способности. Неповоротливые увальни совершают спринтерский бросок, слабаки забираются по отвесной скале в мгновение ока, тугодумы умудряются решить сложную задачу, которую не осилили бы в другой ситуации. Примерно то же случилось и со мной. Сработал инстинкт самосохранения, и почти не раздумывая, я схватила с прикроватной тумбочки тяжелую ночную лампу в виде мраморной статуэтки, увенчанной абажуром, и швырнула ее в незнакомца, по пути вырвав из розетки электрический шнур. Бросок оказался достаточно метким, фигура, получив удар, покачнулась и отступила назад, а кусок мрамора с грохотом обрушился на пол.

   Тень метнулась к дверям, а я перекатилась по кровати, схватила вторую лампу и запустила вслед. Незнакомца уже и след простыл, но кто-то кричал, дико, истошно и очень долго, и только когда над головой вспыхнул верхний свет, до меня дошло, что эти звуки издаю я сама. Джеймс, успевший снова облачиться в джинсы, замер на пороге, оглядывая разрушения в комнате, затем бросился ко мне.

   – Что здесь произошло?

   Заикаясь, путаясь в мыслях, всхлипывая, я пыталась рассказать ему о нападении, тыкала пальцем в сторону двери, не в силах отделаться от мысли, что в любую секунду жуткая тень вернется. Затем спохватилась:

   – А ты где был? Я звала тебя!

   – В соседней спальне, – растерянно указал он рукой. – Решил все-таки еще немного поработать, но не хотел тебе помешать. Ты так сладко спала.

   – И не слышал, как я кричала?

   Джеймс посмотрел на меня долгим взглядом, и его брови слегка сдвинулись к переносице.

   – Я музыку слушал громко, чтобы взбодриться. Только когда вибрацию почувствовал по полу, понял, что упало что-то. Снял наушники и услышал тебя. Ты уверена, что все это тебе не приснилось?

   – Приснилось?! – воскликнула я в сердцах. – Да я видела его своими глазами. Кто-то проник в дом! Кто-то стоял вот здесь, в двух шагах от меня! И я не спала, и знаю это совершенно точно!

   – Ну хорошо, хорошо, – он прижал мою голову к своему плечу, поцеловал в макушку, успокаивая, погладил по волосам ладонью. – Но если бы кто-то проник в дом, мы бы об этом знали. Сработала бы сигнализация.

   – Сигнализация! – я резко выпрямилась, сообразив, что совершенно о ней забыла. Вскочила с постели, лихорадочно натягивая на себя халат. – Ты прав. Ее взломали.

   Джеймс остался сидеть, его взгляд стал усталым.

   – При любой попытке взлома на пульте охраны получили бы сигнал и уже приехали бы, чтобы разобраться.

   – Значит, ты забыл ее включить, – стояла я на своем. – Когда мы вошли, ты ввел какой-то код.

   – Да, – согласился он, – код отмены, потому что мы открыли дверь. Если бы я этого не сделал, через несколько секунд поднялась бы тревога. Но код отмены не отключает ее полностью, лишь дает понять, что это хозяева вернулись домой. Затем сигнализация включается снова. Автоматически.

   – Значит, она не сработала, – потуже затянула я пояс халата, раздосадованная тем, что Джеймс не хочет верить на слово. – Или кто-то разбил окно и влез так.

   – На окнах тоже установлены датчики.

   Махнув рукой, я поняла, что спорить бесполезно, и побежала прочь из комнаты. Джеймс бросился за мной, но мне удалось быстро спуститься по лестнице, первой добраться до входной двери, повернуть ручку и распахнуть ее. Я выскочила на крыльцо как была, босая, оглядела погруженные в предрассветный сон двор, улицу, соседние дома. Вдалеке, над верхушками деревьев, светлела полоска неба, означающая грядущий восход.

   – Видишь, – с торжествующим видом обернулась я к мужу, который стоял в холле, мрачно глядя на меня, – дверь была не заперта. И сигнализация не работает.

   Будто нарочно, именно в этот момент над нашими головами заунывно засвистел сигнал тревоги. Джеймс поморщился, подошел к панели на стене и ввел код. Сирена умолкла, но в соседнем дворе сердито залаяла разбуженная собака, а в окнах дома напротив зажегся свет. Муж схватил меня за руку, втащил обратно и захлопнул дверь.

   – Убедилась? Я ничего не забыл включить. Никто не смог бы войти сюда так просто.

   Обезоруженная аргументом, я прислонилась к стене и медленно сползла на пол, обхватив руками голые, исцарапанные еще во время лесной пробежки колени. Затем схватилась за голову, сжав ладонями виски. Джеймс не верил мне, он смотрел на меня, как на сумасшедшую, я прекрасно видела огонек недоумения в его глазах. Он позволил мне открыть дверь и активировать сигнал тревоги, только чтобы дать успокоиться и убедиться в собственной неправоте, действуя по принципу «лучше уступить, чем продолжать спорить». И да, я убедилась. Но точно так же я была убеждена, что не спала в момент, когда кто-то стоял рядом с моей кроватью в полной темноте. Это не могло быть продолжением сна. Несмотря на травму головы, я еще не настолько выжила из ума, чтобы не отличить кошмар от яви. Я не сумасшедшая!

   – Я не сумасшедшая! – повторила вслух, отталкивая руку Джеймса, когда он присел рядом и попытался меня обнять. Слезы так и текли по лицу: закономерное последствие пережитого сильного испуга.

   Муж шумно втянул носом воздух, выпрямился, взъерошив темные волосы. Его лицо казалось изможденным, глаза покраснели после бессонной ночи.

   – Кристина, – тяжело вздохнул он, – пойдем спать.

   – Кто еще знал код?! – вскинула я голову. – Если сигнализация в порядке, значит, сюда могли войти, просто отключив ее, как ты сам сделал! Кто это мог быть?!

   Джеймс пожал плечами.

   – Женщина, которая убирает здесь…

   – Это была не женщина, – забормотала я, лихорадочно качая головой, вспоминая очертания фигуры в момент вспышки света, – точно не женщина…

   – Тогда больше никто.

   – Совсем никто?! Даже твой брат?!

   – Ну естественно, все члены нашей семьи его знают, – скептически поджал губы мой муж, – и мама, и Фокс. Может, Роза. Мама всегда берет ее с собой, когда приезжает на летний отдых.

   – Где сейчас Фокс? – пронзила я Джеймса взглядом.

   – Господи, я откуда знаю?! – иронично рассмеялся он, впрочем, скорее со злостью, чем с весельем. – У себя дома. Ты что, его подозреваешь?!

   – Позвони ему, – я очень жалела, что до сих пор так и не обзавелась собственным мобильником, – позвони и спроси, где он сейчас.

   – Да не буду я этого делать! – вдруг рявкнул Джеймс, нахмурившись. – Четвертый час ночи! Фокс наверняка дрыхнет без задних ног! И нам с тобой тоже давно пора!

   Наш спор грозил перейти в ссору, но в это время в дверь постучали. Смерив меня раздраженным взглядом, Джеймс открыл ее. На пороге стояла женщина средних лет с туго стянутыми в пучок светлыми волосами, кобурой на бедре и рацией. Ее плечи обтягивала легкая форменная куртка. За воротами мелькали огни проблесковых маячков служебного автомобиля. Похоже, патруль оказался неподалеку, раз так быстро приехал. Я тут же поднялась на ноги.

   – Поступил сигнал, что две минуты назад в этом доме сработала тревога, – ответила она, представившись. – Я могу увидеть хозяина и его документы?

   – Да, конечно, – вздохнул Джеймс. – Это я. Простите за недоразумение. Тревога была ложной, жена забыла ввести код, когда решила выйти на улицу. Сейчас принесу документы.

   Он скрылся за дверью кабинета, а женщина перевела на меня взгляд светло-голубых внимательных глаз. Видимо, от нее не укрылись царапины, покрывающие мои руки.

   – Семейная ссора? – с понимающим видом поинтересовалась она.

   У меня не было ни времени, ни желания рассказывать о цепком лесном кустарнике.

   – К нам в дом кто-то проник, – я вдруг подумала, что уж представительница закона должна с более трепетным вниманием отнестись к моей проблеме. – Это нарушение границ частной жизни. Кто-то преследует меня.

   – Это только ваши подозрения, мэм? Или есть факты? – спросила она, но на лице не было недоверия, как у Джеймса. Скорее, спокойное, деловитое желание разобраться в вопросе.

   – Подождите, я сейчас кое-что вам покажу, – с этими словами я бросилась наверх, в спальню, и вернулась обратно, неся в руке свою сумку. Сотрудница охраны натолкнула меня на здравую мысль. Джеймс уже успел выйти из кабинета, но, игнорируя его присутствие, я прямо в холле перевернула все содержимое, разбрасывая вокруг себя вещи, пока не обнаружила то, что искала: – Вот. Этот снимок я нашла в своей комнате.

   Я протянула женщине ту самую газетную вырезку, на которой поверх изображения Фэй кто-то приписал фломастером гадкое послание. Она быстро пробежала его глазами, затем взглянула в сторону лестницы, невольно приложив ладонь к кобуре.

   – О нет, это я нашла не здесь! – поторопилась объяснить я. – В особняке, где живет семья мужа. Но человек, который проник ко мне сюда, фотографировал. Понимаете? А еще за мной постоянно ездит незнакомый автомобиль. Это какой-то одержимый психопат, играющий со мной в кошки-мышки!

   Присутствие рядом Джеймса оказалось, наверное, даже к лучшему: я чуть было не выдала сотруднице охраны свои истинные мысли о его брате. Из-за тяжелого детства Фокс и прежде срывался в припадки. Испорченная им фотография Фэй так и оставалась лежать в найденной мной книге. На что мог толкнуть его мой очередной отказ? Он приглашал меня на свидание, а я сбежала из особняка. Искали ли меня после этого? Я ведь никому не сообщила, что не вернусь ночевать. Может, Джеймс, как послушный сын, уже отзвонился матери и успокоил, что мы вместе? А та, следуя их внутрисемейной традиции «испорченного телефона», передала все Фоксу? И тот знает, что ветренная Фэй снова предпочла ему брата? А может, пока я исследовала чердачные архивы, между братьями уже состоялся личный телефонный разговор? Джеймс сообщил, что я чуть ли не в любви ему признавалась? Не толкнуло ли это Кевина на какой-нибудь безумный и ревностный поступок?

    Одно оставалось ясным: мое хрупкое примирение с мужем пошатнется, если начну открыто обвинять его брата. Он не скрывал негативной реакции, когда я просила узнать, где Фокс сейчас, упрекал в излишней подозрительности. Тут нужно выбирать: или пускать полицию по следу, в чем-то обезопасив себя, но вновь потерять доверие мужа, или молчать и продолжать попытки самостоятельно разобраться во всем. Пока я колебалась, Джеймс успел показать служительнице правопорядка документы и расписаться в составленном ею акте.

   – На всякий случай я проверю дом, – сказала она и, вынув оружие, начала обход комнат.

   На какое-то время мы с Джеймсом остались вдвоем. Он молча нагнулся, поднял с пола небольшой темный прямоугольник, не замеченный мной в ворохе прочих разбросанных вещей. Я едва не застонала, увидев надпись на внешней стороне: «Амальгама». Глаза моего мужа в этот момент читали другие строчки: «Ты вдохновляешь. Поужинай со мной. Ф.» Все так же безмолвно Джеймс протянул мне приглашение. Его лицо оставалось бесстрастным. Я взяла карточку и положила обратно в сумку, куда, присев на корточки, начала запихивать и остальное. Если за короткое время мне удалось правильно понять мужа, оправдываться тут бесполезно. Он должен сам признать, что если я здесь, с ним, то никакие другие приглашения меня не волнуют. А если признать не способен – никто не сможет заставить его это сделать.

   Вернувшаяся сотрудница охраны сообщила, что все в порядке. Выход на задний двор и все окна оставались запертыми и не несли следов взлома. Никто не проникал в дом силком, не отключал сигнализацию, это можно было сделать лишь при введении кода.

   – Что касается вашего вопроса, – обратилась она ко мне напоследок, возвращая газетную вырезку, – то вам следует написать заявление в полицию. Мы обеспечиваем лишь охрану поставленных на пульт домов, а вот они уже будут обязаны вплотную заняться подобным делом. Удачи, мэм. Всего хорошего, мистер Уорнот.

   Я запоздало подумала, что Джеймс тоже видел вырезку в моих руках, но отреагировал сдержанно. Подозревает ли он сам, что это мог сделать его брат? Или теперь, после того, как нашел визитку ресторана, решил, что я специально нагнетаю обстановку, придумываю себе какого-то преследователя, чтобы надавить на жалость и отвлечь его от главной проблемы – моей интрижки с Фоксом?! Смешно, конечно, но кто знает, что творится в его измученной ревностью и подозрениями голове? Или мой муж так хладнокровен по другой причине? Может, он уже видел подобные послания ранее? Может, он уже в курсе, что кто-то преследовал Фэй? Просто из-за ссоры с ней предпочитал не вмешиваться в ее проблемы?

   Джеймс пошел вместе с сотрудницей охраны, желая из вежливости проводить ее до автомобиля, а я в полном унынии, прижимая к груди сумку, поднялась наверх. Ну неужели и правда ошиблась? Неужели нападающий мне почудился?

   И неужели Джеймс не мог услышать моих криков, пока тяжелый светильник не грохнулся на пол? Дверь в соседнюю спальню стояла распахнутой, экран открытого лэптопа, брошенного на кровать, освещал комнату голубоватым сиянием. К нему были подключены наушники, даже из коридора я слышала, как в них грохочет тяжелый рок. Мой муж бросил все, даже музыку не успел выключить, когда поспешил ко мне на помощь.

   Но если бы он не ушел, если бы не оставил меня одну в постели, может быть, все обернулось бы по-другому? Может, загадочный преследователь не решился бы на такой смелый шаг? Насколько надо быть хитрым, смелым и отчаянным человеком, чтобы решиться напугать женщину, когда в соседней спальне находится ее муж? Может, дверь была закрыта, и он не видел Джеймса?

   Но узнал же как-то, что я нахожусь именно тут, хотя, надо признать, попасть в старый дом Уорнотов совсем не входило в мои планы? Все случилось непреднамеренно, по воле судьбы. Значит, за мной не прекращалась слежка? Такая, что мы с Джеймсом даже вдвоем ее не заметили? И насколько важны дела моего мужа, если вместо уютного сна после секса со мной он все-таки выбрался из постели и вернулся к работе? Вспомнилось, каким резким движением Джеймс захлопнул лэптоп, когда я принесла ему в кабинет кофе.

   Я еще обдумывала эти мысли, а ноги уже сами несли к кровати, руки поворачивали к себе лэптоп. Где-то там, внизу, уже слышался звук отъезжающей машины, и проводивший охранницу муж должен был с минуты на минуту вернуться назад, но теперь я не могла оторваться от экрана. Забывая глотать воздух, судорожно стискивая пальцы, я читала переписку в социальной сети. То, что не удалось мне раньше – подобрать пароль, открыть страницу Фэй, посмотреть, общался ли с ней ее фанатичный поклонник под ником Ромео, – по причудливой насмешке все той же судьбы приплыло в руки иначе. Это была страница Ромео, его переписка с Фэй. Открытая на лэптопе Джеймса, с крохотным зеленым значком «онлайн», означавшим, что владелец в сети. Я подкрутила бегунок на самый верх и начала сначала:

   Р. Привет, фея! Добавишь в друзья?

   Ф. Ну привет. А я тебя знаю?

   Р. Ты знаешь меня даже больше, чем думаешь. Что, если я скажу тебе, что мы знакомы очень давно?

   Ф. Хм…

   Фэй добавляет Ромео в друзья.

   Ф. Доволен?

   Р. Еще как, сладость моя. Ты сделала меня самым счастливым человеком в мире. Теперь я буду твоим рыцарем. Пусть только кто-то попробует тебя обидеть. Твой муж тебя не обижает?

   Ф. Пф-ф-ф. Не будем о тех, кого нет рядом.

   Р. А его нет рядом с тобой сейчас?

   Ф. Нет.

   Р. А тебе скучно?

   Ф. Очень.

   Р. Я знаю один способ не скучать.

   Ф. Какой?

   Р. Какая ты хитрая, фея. Сама увидишь.

   Дальше переписка возобновилась только через несколько месяцев:

   Р. Привет, фея! Скучала?

   Ф. Нет. А кто ты?

   Р. Твой первый.

   Ф. Ха-ха. Очень смешно.

   Р. А я не смеюсь.

   Ф. Тогда ты, кажется, адресом ошибся.

   Р. Ты уверена в этом?

   Ф. Назови свое имя или я тебя забаню.

   Р. Хочешь его узнать? Просто вспомни, как я имел тебя двумя пальцами в туалете ночного клуба.

   Ф. Ты офигел?!

   Ф. Я не помню такого.

   Ф. Эй, ты тут?!

   Ф. Все. Пошел в бан.

   Но на самом деле Фэй никого не отправила в бан, потому что еще несколько месяцев спустя переписка снова продолжилась:

   Р. Привет, фея.

   Р. Обиделась?

   Р. Мне тоже обидно, что ты меня не узнала. Ты меня, сука, с дерьмом пыталась смешать, а теперь делаешь вид, что не помнишь своего первого мужчину?

   Р. Ты шлюха, а не фея. В твоей киске побывало так много мужиков, что всех и не упомнишь, правда?

   Р. Я накажу тебя, грязная стерва, если не ответишь мне сейчас же.

   Ф. Отстань. Это уже не смешно. Я звоню в полицию.

   Р. Уже позвонила?

   Р. Мне кажется, нет.

   Р. Мне нравится кончать на твое лицо.

   Ф. Ты больной?

   Р. На твое лицо в журнале. Тогда я представляю, что ты только моя.

   Ф. Хорошо. Я разрешаю тебе делать с моими журналами все, что хочешь. Только отстань, ладно?

   Р. Не ладно. Даже твоя смерть не разлучит нас.

   Я прокручивала и прокручивала их переписку, но дальше все шло в том же духе – Ромео то запугивал Фэй, то писал ей откровенный больной бред, она то проявляла некоторый интерес к беседе, то пыталась от него отвязаться. Но не банила его, несмотря на угрозы. Почему? Догадывалась все-таки, кто за этим стоит? Или тоже испытывала некоторый извращенный интерес к одержимой ею персоне? Наконец, всего каких-то несколько месяцев назад, еще до моей катастрофы, она написала:

   Ф. Игры кончились, Ромео. Кажется, я поняла, кто ты такой.

   Ее брошенная в пустоту отчаянная фраза осталась без ответа. Отклик пришел лишь сегодня. Не в силах поверить собственным глазам, я смотрела на дату и время, обозначенные над репликой собеседника. Полчаса назад. Всего полчаса назад. А сколько времени прошло с тех пор, как я кричала от ужаса, запертая наедине с тенью у своей кровати?

   Р. Привет, фея. Ты права. Игры кончились. Ты готова? Скажи, как меня зовут.

   6

   Читая эти строки, вы наверняка уже думаете «вот это она попала». Не буду скрывать, той ночью, а вернее, в то утро, я и сама думала о себе так же. Я попала по всем фронтам с той самой секунды, как пришла в себя в больничной палате, и все, что делала с тех пор, было лишь жалкими попытками из этого «попадалова» выбраться.

   Многими месяцами позднее, когда эта история закончилась, но еще до того, как мне вообще пришла в голову мысль ее описать и с кем-нибудь поделиться, я без конца обдумывала всю последовательность событий и приходила к одному определенному выводу: самое ужасное здесь в том, что на моем месте могла оказаться любая другая девушка. Как разряд молнии в грозу выбирает себе случайную цель, будь то дерево, столб или антенна, так и в жизни иногда можно «попасть», ничем этого не заслуживая. Можно быть прилежной паинькой или дрянной оторвой – и в конце концов это не сыграет никакой роли, потому что выбор случаен. И даже вы, да-да, вы могли бы оказаться героиней этой истории вместо меня – если бы в определенный день и в определенный час оказались на пути того человека, который и стал в моей жизни решающим «ударом молнии».

   Но это прояснилось гораздо позже, а тогда, после бурной ночи, незадолго до рассвета, обнаружив переписку в лэптопе Джеймса, я едва ли могла рассуждать внятно. Нижняя ступенька лестницы только скрипнула под ногами моего мужа, а я уже вместе с сумкой стремглав метнулась в самую дальнюю комнату, единственную, где дверь запиралась на защелку. Видимо, раньше эта спальня принадлежала родителям мальчиков, но мне было не до логических умозаключений. Я захлопнула за собой дверь, дернула задвижку и надеялась лишь на то, что в лихорадочном пылу сумела замести следы: повернуть лэптоп в прежнее положение и оставить страницу Ромео с мигающим курсором в окошке «написать сообщение». Если в предыдущих главах я еще не успела признаться вам, какой на самом деле ужасной трусихой являюсь, то знайте: я – ужасная трусиха, просто кошмарная. Мне было страшно, что Джеймс меня раскроет.

   Сначала за дверью было тихо (похоже, муж искал меня в других комнатах), но потом мне почудились шаги, и ручку аккуратно подергали. Я молчала, прижимаясь спиной к стене у входа, дрожа и кусая губы. Конечно, хлипкая задвижка не смогла бы сдержать силу моего мужа, который умел ломать людям руки, как спички, и неизвестно, на что я надеялась, – разве что на защиту самого Господа Бога, – но никаких других действий не последовало. Джеймс просто молча ушел. Мне оставалось рассчитывать лишь на то, что он списал все на женские капризы и подумал, что я обиделась. Наша короткая перебранка внизу у входа и последующее взаимное отчуждение этой версии лишь способствовали. Я молилась о том, чтобы он не заметил, что его «мышка-малышка» способна не только рыться на чужих чердаках без особого на то разрешения, но и внезапно заглянуть в столь тщательно оберегаемый им лэптоп.

   На самом же деле сказать, что открытие меня ошеломило, – это не сказать ничего. Оставшись в одиночестве в просторной спальне, я снова никак не могла отделаться от ощущения запаха Джеймса на моей коже, его прикосновений к самым интимным частям моего тела, его шепота, волей-неволей проникающего глубоко в мой мозг. Как же хорошо мне с ним было! Каждый раз, когда мы ложились в постель (даже если по факту постелью нам служила какая-нибудь другая поверхность), я чувствовала, что это лучший секс в моей жизни. Он занимался со мной любовью, горячо, страстно, сводя с ума настолько, что я сама горела в его руках и хотела этого, сама доставляла ему удовольствие так, словно ближе него у меня никого никогда не было. В роли любовника он воплощал в себе все представления об идеальном мужчине, которыми успела набить себе голову двадцатилетняя Кристина, любительница чтения романтической литературы.

   Мог ли этот же самый человек вести аккаунт под вымышленным именем Ромео? А почему нет? Разве Ромео не общался с Фэй так, словно на него накатывала то одна волна, то другая – то оскорблял, то вожделел? Разве Джеймс не демонстрировал мне схожее поведение – то грозился меня убить и говорил жуткие вещи, то накидывался с таким порывом, что я просто не могла ему противостоять? Меня, конечно, смущали некоторые фразы, например, то, что Ромео искренне полагал себя первым мужчиной Фэй, а я, как ни крути, выходила замуж точно не девственницей. Но кто сказал, что каждое написанное там слово – не очередной плод больной фантазии написавшего? Может, он хотел считать себя первым и единственным, не зря ведь так злился, когда собеседница это опровергала?! И как насчет упоминания секса в клубе? Джеймс лично повторял мне эту фразу, слово в слово, и не единожды, так что я хорошо запомнила ее, а написана она была не сегодня, а давным-давно, значит, он прекрасно помнил всю переписку.

   И уж не эту ли переписку муж прятал от меня, захлопывая лэптоп? Или, ограниченная во времени, я просто не успела докопаться до чего-то еще более ужасного, проливающего свет на все, что со мной происходило, в самой полнейшей мере? Моя способность находить Джеймсу оправдания с каждой секундой иссякала, как пересыхающий в жару источник.

   Окончательную точку здесь ставила все та же сигнализация. Если никто другой не мог проникнуть в дом, то кто же все-таки стоял у моей кровати? Кто фотографировал меня с расчетливым и болезненным пристрастием? Безумец ли? Человек ли, умеющий при необходимости хладнокровно держать себя в руках? Ведь я уже гадала о том, кем надо быть, чтобы вломиться в дом женщины, ночующей со своим мужем. Но действительно ли существовал некто третий? Было ли сложно выбежать из комнаты в полной темноте, выждать за дверью минуту и вернуться уже с другим выражением лица, смело включая яркий свет? Что случилось бы, если бы Джеймс вернулся после разговора с сотрудницей охраны не так скоро, и у меня нашлась бы возможность не только заглянуть в лэптоп, но и обыскать ту комнату, где он расположился, а при необходимости – и весь дом? Не нашла бы я фотоаппарат, а в нем – собственные снимки? И что бы стала делать, если бы нашла?!

   Может, поэтому мой муж так не хотел звонить и будить брата – потому что не ожидал, что моя подозрительность вовлечет в историю и Фокса? Надеялся все списать на кошмарный сон, не зря же притворялся удивленным и смотрел, как на сумасшедшую? Или здесь более тонкий расчет? Расчет на то, что чем больше мне будут доказывать, что старший брат в этой семье – «светлое и ранимое существо», тем больше я начну в этом сомневаться?

   Кевин не казался мне таким уж тонким и чувствительным. С самой первой секунды он выглядел в моих глазах обычным человеком со своей ревностью, своими тайными помыслами и интересами. Чего только стоит его попытка солгать мне насчет помощи с машиной брата? Беспомощное, зависимое от других существо вряд ли сумело бы в критической ситуации быстро принять решение, смело придумать, как помешать полиции легко найти виновника аварии. Но этот его поступок, кстати, казался мне вполне оправданным. Если бы мне пришлось спасать кого-то близкого, отца, например, я, пожалуй, поступила бы так же. Шокированная поначалу готовностью Кевина делить тело Фэй с братом, позже я поняла, что, возможно, оба они просто были сведены с ума ловкой искусительницей и использованы в своих целях. Но оба или один? Может, только Фокс стал влюбленной марионеткой в руках жены брата? Как и в первый раз, еще в школе, много лет назад? А у Хантера с Фэй всегда шла какая-то своя, им одним понятная игра?

   Или же все это было просто кошмарным, чудовищным совпадением? Может, мне действительно только привиделся человек у кровати? Доктор предупреждал о том, что мне следует беречь голову и разум от сильных потрясений, но, едва выписавшись из больницы, я только и оказывалась раз за разом в ситуациях, которые потрясали все больше. Может, переизбыток эмоций после секса с Джеймсом, наложившийся на краешек неизвестно откуда всплывшего полувоспоминания-полусна, сыграл с моей фантазией дрянную шутку? А переписка в лэптопе мужа не значила ничего, кроме очередного плохого прикола? Может, они развлекались так друг с другом? Что-то вроде ролевой игры в изнасилование, которую любят некоторые пары? А что, после того, как Джеймс позволил Фэй вырезать на себе имя, никакие фантазии уже не кажутся странными. И, насладившись мной, он просто по привычке написал новую фразу, рассчитывая, что я подхвачу? А я, вместе с паролем от страницы забывшая и эту игру, не поняла намека? Не зря же переписка Ромео и Фэй была нерегулярной, перерывы иногда длились месяцами? Может, они играли только по настроению?

   Но все же я, будучи, как вы теперь знаете, ужасной трусихой, так и не решилась выйти и задать эти вопросы Джеймсу. Просто потому что, во-первых, не была уверена, что если он кивнет, рассмеется и ответит «да, это игра», я смогу поверить и избавиться полностью от всех червячков сомнений, мелкими острыми зубками точивших мне душу изнутри. Ведь до сих пор так и не удалось до конца разобраться, что в наших отношениях ложь, а что – правда. А во-вторых, потому что я не представляла, что буду делать, если все окажется не игрой, и раскрытие настоящей личности Ромео станет последним опрометчивым шагом в моей короткой жизни. Ведь Джеймс сам признавался, как поступал с людьми, представляющими для него неразрешимую проблему, а переписка вряд ли случайно оборвалась фразой Фэй «я догадалась, кто ты такой», написанной совсем незадолго до моей катастрофы. Уж не в этом ли истинная причина их ссоры? Не в этом ли кроется его попытка ее убить?

   Иногда возможность получить наконец ответ кажется страшнее самого ответа.

   Естественно, ни о каком больше сне в тот короткий остаток ночи не шло и речи. Одно из окон моего нового убежища выходило к озеру, и я стояла там, не замечая бега минут, и смотрела, как постепенно светлеет небо, как проступают из сумерек очертания деревьев на берегу, как между стволами начинает проблескивать серебристая, как чешуя рыбы, вода. Могила неупокоенной по людским законам Фэй плыла перед глазами. Мои пальцы ужасно болели, и только когда руки начали неметь, я спохватилась и обнаружила, что так крепко впиваюсь ими в подоконник, что перенапрягла мышцы. Утро неумолимо вступало в свои права, и стены коттеджа иногда пропускали звуки шагов по лестнице или стука двери – мой муж тоже не спал. Мне предстояло присоединиться к нему за завтраком, «держать лицо», притворяться либо обиженной в продолжение легенды, либо остывшей и по-прежнему влюбленной – я не знала, какая из двух версий худшая, и не могла настроиться ни на одну.

   Но когда я все-таки убедила себя, что бесконечно прятаться в комнате без воды и еды глупо и от судьбы не уйдешь, и, решительно выдохнув, вышла в коридор, дом встретил меня гулким безмолвием. Джеймс вместе с лэптопом исчез, а на входной двери висела приклеенная скотчем записка, в которой сухими деловитыми фразами мне давали инструкцию, как ввести код сигнализации и запереть за собой жилище. Выглянув в окно гостиной, я обнаружила, что машины мужа больше нет во дворе. Он уехал, не оставив мне даже денег, хотя прекрасно знал, что я остаюсь зависимой в материальном плане от него, лишенной телефона, банковских карт. Джеймс Уорнот в очередной раз демонстрировал мне нежелание заботиться и полное равнодушие, раз уж наши отношения дали трещину.

   Уехал… или сбежал, тоже заподозрив во мне перемену?! И куда делось его жесткое намерение держать меня при себе, «пока не признаюсь»? Неужели месть за слив компании больше его не волновала? Он мне все простил? Или… насладился этой местью, напугав меня среди ночи до полусмерти? Я расхаживала по холлу и, кажется, трясла головой, разговаривая сама с собой вполголоса. Нет. Не мог один и тот же человек испытывать такую тоску и желание быть любимым, какую я увидела в Джеймсе, когда пришла к нему в кабинет, и в то же время так жестоко и расчетливо мстить мне после того, как мы мирно засыпали вместе в кровати. Не мог. Или мог? Почему он уехал? Почему передумал и от всех своих попыток вытащить из меня признание вдруг отказался?! Он не производил раньше впечатление человека, так же легко способного изменить решение, как меняется направление ветра.

   Тем не менее, какой-то частичкой души я испытала облегчение. Своим отъездом Джеймс развязал мне руки, и они буквально чесались от желания продолжить раскапывать все, что связано с историей Фэй, пока до самого донышка не докопаюсь. Поэтому я вымылась и привела себя в порядок, сняла с двери записку и сложила ее в тот же кармашек сумки, где хранила уже добытые улики: испорченную газетную вырезку и приглашение Кевина. Теперь в моей коллекции имелись образцы почерка обоих братьев и оригинал, написанный рукой таинственного преследователя. Оставалось лишь найти того, кто непредвзятым профессиональным взглядом поможет мне с ними разобраться.

   Но, помимо удачи, поджидало, как обычно в жизни и бывает, разочарование: книга с вложенной в нее фотографией Фэй под руку с Хантером и Фоксом бесследно исчезла. Я перевернула весь дом, даже снова заглянула в тайник в полу, сетуя на то, что минувшей ночью вовремя ее не прихватила. На моей памяти роман Достоевского оставался лежать на краю стола, когда Джеймс уносил меня в своих объятиях в спальню. Судя по тому, какой бедлам мы вчера устроили в кабинете и какой порядок царил там теперь, мой муж успел прибраться и распорядился судьбой нежелательной улики по-своему. И снова это показалось мне подозрительным: если фотография не представляла угрозы, почему он не оставил ее на месте? Почему просто не «сунул книгу на полку», как советовал мне вчера?

   Собравшись, я захлопнула дверь и вышла на крыльцо, чтобы остановиться, глубоко вдохнуть свежий утренний воздух, не загазованный выхлопами мегаполиса,