Окатанский боец. Елена Филон

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28

АННОТАЦИЯ

Это история одного раба, изгоя Нового мира, чья раса вот уже десятки лет искореняется человечеством. Он – морт, бездушное существо с горящими глазами цвета аквамарина, чёрной кровью и жаждой убивать. Он - боец вынужденный сражаться насмерть в бойцовской яме против своих же сородичей. Он – ошибка этого мира, дитя самого Дьявола.

   Так я думала… пока не увидела слёзы в глазах чудовища.

   Пока не поняла, что у мортов тоже есть душа.

   И пока не заключила сделку с женщиной, что не относится ни к одной из трёх рас Новой эры и славится своей жестокостью.

   Меня зовут Эмори. Мой отец главнокомандующий армией Чёрных кинжалов, а мой любимый мужчина капитан одного из отрядов. И я собираюсь предать тех, кого люблю, во имя их же спасения… Я собираюсь пойти на службу в бойцовские ямы, чтобы выполнить свою часть сделки - помочь пленённому морту сбежать из Óкаты.

   Я буду верить, что поступаю правильно, даже не подозревая о том, что мой поступок может стать началом нового Конца света. И началом печальной истории о большой запретной любви.

ПРОЛОГ

Альтури*, Óката**

   **Óката – второй по численности населения город на территории Альтури.

***

Это был мой шестнадцатый день рождения.

   Сегодня отец сделал мне подарок, взяв с собой на службу – на арену, где ежегодно проходят самые ужасные, жестокие и кровопролитные бои насмерть.

   Мне говорили, что в бойцовских ямах дерутся животные, твари, не заслужившие права на существование, бездушные машины, чудовища, что появились в этом мире лишь с одной целью – убивать. Нас. Людей.

   И я верила в это. Верила в слова отца, пока не убедилась в обратном собственными глазами.

   Тот, кого я увидела в тот день… там… на дне ямы… не был похож на безжалостного монстра.

   Потому что монстры не плачут.

   — Фу, какой мерзкий.

   — Жалкий трус!

   — ВСТАВАЙ, ТВАРЬ! Я ДЕНЬГИ ПЛАТИЛ НЕ ЗА ТО, ЧТОБЫ НА СОПЛИ ТВОИ СМОТРЕТЬ!

   — Вставай, сука!

   — Поднимайся и дерись до конца, жалкое отродье!

   Вопли толпы оглушали. Каждое оскорбление, каждый приказ, звучавший из уст пришедших лицезреть последний бой Кровавого сезона, казался роем пчёл, что одна за другой впивались в мою покрытую холодной испариной кожу и беспощадно жалили. Жалили. И жалили! А я пошевелиться не могла, сбросить их с себя не могла, стряхнуть, потому что тело одеревенело, не слушалось, быть моим перестало… Не чувствовала ног, а сила притяжения тянула к полу. Как же… как же хотелось упасть на колени, крепко зажмуриться, зажать уши руками и громко, протяжно закричать, чтобы всё это немедленно прекратилось! Но я не могла. Я даже сбежать от этого не могла. Прикованная к нему взглядом, зачарованная им… Заколдованная тем ужасом, что видела.

   В бойцовской яме, где земля черна и пропитана кровью сотен бойцов, отдавших душу дьяволу, а плоть на съедение псам, на коленях сидел крепкий парень и беззвучно плакал. На лице разбитом, перепачканном грязью, словно кисть невидимая выводила мокрые белые полосы: от глаз, вниз по щекам и подбородку, с которого одна за другой срывались большие мутные капли. Грязными кляксами они падали на лицо мёртвой девочки, чьё бездыханное, растерзанное сторожевыми псами тело лежало на коленях у склонившегося над ней бойца.

   Её светлые волосы слиплись, впитав в себя цвет смерти, её руки он прижал к животу, прикрыв глубокие рваные раны, по худым обнажённым ногам сплошь изрытым следами от собачьих зубов сбегали чёрные ручейки… Это не только её кровь, - это ещё и кровь бойца, что накрыл девочку своим телом и терпел долгие минуты, прежде чем псов вернули в клетки, а рабу позволили выжить.

   «Хотел ли он выжить»? — вопрос, что с того дня не давал мне покоя.

   — Добей его!

   — ДОБЕЙ!

   — ДОБЕЕЕЕЙ! — скандировал народ противнику, что безмолвной статуей стоял у ног собрата и казался растерянным. Бой был остановлен, но не закончен, и толпа недовольна, ведь это финал. Толпа жаждущая продолжения, жаждущая увидеть то, за чем сюда пришла… Смерть. В Óкате давно уже нет ничего более зрелищного, чем смерть в бойцовской яме. В тот день я лично в этом убедилась.

   В тот день я впервые увидела, что горе может быть таким. Беззвучным, лишённым эмоций, но настолько повергающим в шок своей немотой, что сердце щемило… Кричать хотелось, громко, с завываниями, словно это моя боль, моя утрата… Вот такая, как у него - тихая, но безмерно глубокая, выдающая себя лишь каплями влаги из глаз, и яростью на застывшем камнем лице. Стянутые в тонкую линию губы, едва заметная впадинка между бровями, вздутые, как жгуты, вены на шее и… и руки его ещё дрожали немного, почти незаметно. А может… показалось?..

   Толпа продолжала свистеть, приказывала рабу подняться, драться, дойти до конца, или сдохнуть тем же способом, что и девочка минуты назад. Девочка, что была его ставкой на бой. Разумеется, не по собственному желанию, а по правилам привитым всем бойцам без исключения. Бойцы – это рабы. А у рабов есть хозяева, которым нужно подчиняться. Хозяев в Óкате называют намалами. А у рабов много имён: уроды, крысы, грязь, ничтожества… Намалы считают, что такие, как они – нелюди, порождение Конца света, отпрыски самого Дьявола… не заслуживают не только права на существование, но и простого имени.

   В Óкате запрещено произносить вслух название их расы – морты, ведь это равносильно признанию их чем-то большим, чем просто мусором под ногами. А морты – никто, ошибка природы. Не признанные ни людьми, ни рафками чернокровки. Жалкое порождение Mortifero.

   — Подними его! Эй?! Тебе говорю! ПОДНИМИ ЭТУ МРАЗЬ С КОЛЕН! — По приказу распорядителя, один из отряда Чёрных кинжалов, гремя цепями, спрыгнул в яму, и секунду спустя тяжёлая сталь обрушилась о спину бойца, до мяса раскроив плоть.

   Раб не издал ни звука. Лишь крепче прижал к себе тело девочки и слегка склонил голову.

   Ещё удар.

   Толпа закричала громче, удовлетворённая зрелищем. А мне стало ещё более тошно, ещё более гадко, потому что это… это всё казалось диким, неправильным, не той справедливостью, о которой так часто любил говорить отец. Это чистой воды издевательство. Это мы животные… это мы бездушные убийцы!

   — ВСТАВАЙ! — летели приказы. — ВСТАВАЙ И ДЕРИСЬ, РАБ!

   Ещё удар. В стороны брызнула чёрная, как сажа кровь, и тело бойца не выдержало, накренилось в бок, а руки, выпустив тело девочки, ударились ладонями о сырую землю, взрыхлив её пальцами.

   Верховный намал, что почтил своим присутствием финал, переговорил с распорядителем и минутой позже тот отдал приказ драться, пока в яме не станет на одного урода меньше. И вот тогда израненный, искалеченный, сплошь покрытый кровью боец, заставил себя встать с колен, выпрямил спину, поднял голову и, утробно зарычав, бросился на конвоира с цепями.

   Выстрел раздался так внезапно, что толпа замолчала.

   Не слышно стало ни звука, кроме тяжёлого, отрывистого дыхания бойца, в плече которого зияло круглое отверстие от пулевого… Чёрные ручейки сбегали по груди, кулаки медленно разжимались, веки опасно подрагивали, а колени вновь тянули его к земле.

   — Дерись, или сдохни, — Верховный намал лично отдал приказ и, клянусь, я видела, как раб, крепко сжав челюсти, нашёл в себе силы поднять голову и наградить его взглядом, от которого кровь стыла в жилах. Даже в момент, когда колени раба подогнулись и ударились о землю, в его глазах полыхала такая лютая ненависть, от которой вдоль позвоночника пронеслась волна колючей дрожи.

   — Дерись, или сдохни!

   — Дерись, или сдохни! — подхватила толпа дружно, взметнув кулаки к куполу.

   Я пыталась отыскать глазами отца. Ещё недавно он занимал место на трибуне по правую руку от Верховного намала, но сейчас его там не было.

   «Где же ты, отец? — мысли роем кружились в голове. — Ты должен остановить это. Должен прекратить это безумие»!

   Но в тот день я так и не увидела отца.

   В тот день я сама едва не погибла, когда, не отдавая отчёта своим действиям, прорвалась через оцепление и кубарем скатилась по сырой земле на дно ямы, закрыв грудью приговорённого к смерти морта.

   — Это нечестно! — кричала до хрипоты, до боли в связках, разведя руки в стороны, между израненным бойцом и дулом направленного в него пистолета.

   Толпа стихла. На лице Верховного намала читалось открытое возмущение, в глазах закипала ярость, недовольство выходкой девчонки, да ещё и дочери главнокомандующего Окатанских Чёрных кинжалов. А я просто-напросто не понимала, что делала, не думала о последствиях, о себе не думала. Это был неконтролируемый протест. Увиденная мною несправедливость пеленой застилала глаза, тело работало на автомате, разум вопил от абсурдности, не желал мириться с откровенной, жестокой, бесчеловечной манипуляцией! Девочка, что стала ставкой на бой, пусть и являлась чернокровкой, но, в первую очередь была ещё ребёнком. Беззащитным, напуганным ребёнком! И они… они – все те, кто считают себя людьми, что якобы борются за справедливость в этом мире, позволили голодным псам растерзать её тело просто потому, что это стимулирует бойцов сражаться лучше, эффектнее, ярче! Так, как того жаждет толпа. Так, как того желает Верховный намал! Живая ставка, один из своих, беззащитный морт-ребёнок – рычаг для манипулирования бойцами!

    Я знала о правилах. Но отец с убеждённостью заявлял, что морты не чувствуют ничего, кроме слепой ярости, они опасны и агрессивны. Все они животные, хищники. Что смерть для этих созданий не страшна, что чёрная кровь сделала их жестокими убийцами, чья цель существования лишь в одном – уничтожать каждого, по чьим венам течёт красная кровь.

   Но то, что я увидела в тот день… Страх на лице ребёнка, мольба о пощаде, жестокая расправа и слёзы бойца… всё это шло в полнейший разлад с теми историями, что с детства рассказывал мне отец.

   — Это, по-вашему, справедливость?! — орала я, до привкуса крови в горле. — Бой ещё не закончен, так почему вы позволили псам растерзать девочку?! ПОЧЕМУ?! РАЗВЕ ЭТО ПО ПРАВИЛАМ?!

   — Уберите её!!! — вскочив на ноги, закричал Верховный намал, указывая на меня пальцем. — Вытащить из ямы! НЕМЕДЛЕННО!

   Но солдаты не успели и шагу ступить. А я даже не успела понять, что произошло, как вдруг почувствовала острую боль прострелившую тело. Настолько мощную и настолько сокрушительную боль, что весь воздух со свистом вылетел из лёгких, не оставив и шанса даже на то, чтобы вскрикнуть.

   Кто-то схватил меня за горло, вздёрнув с колен, вознёс над собой, как добычу и со свирепым рыком ударил о дно ямы…

   Что-то хрустнуло, боль агонией разлилась по телу, руки и ноги потеряли чувствительность, земля и небо поменялись местами, всё кружилось перед глазами в безумном вихре из разноцветных пятен, голоса казались туманными, далёкими, и я почувствовала её – смерть. Она пришла за мной.

   Одно из последнего, что помню, это лицо склонившегося надо мной морта … не того, который плакал над телом погибшей девочки, а того, что был его противником, того, что схватил меня и ударил о землю.

   Того, что собирался убить дочь главнокомандующего Окатанских Чёрных кинжалов.

   Темнокожий, с проколотой переносицей, глубоким шрамом, что тянулся от виска до челюсти, пересекая лицо наискосок, и с бешеными глазищами, в которых водоворотами закручивалась жажда крови и отмщения. Он обхватил мою голову ручищами, рванул на себя, и я была готова к тому, что должно было произойти в следующее мгновение. Боец собирался скрутить мне шею. Убить своего врага.

   Закрыла глаза. Смирилась. Готова была принять смерть в день своего рождения, но… вдруг всё прекратилось. Меня откинуло в сторону, кубарем прокатив по земле, грязь забилась в рот и в глаза, новая вспышка острой боли спицами пронзила тело и чьи-то руки вдруг подхватили, потащили наверх, а над ухом раздался голос одного из солдат:

   — Идиотка! Хоть бы об отце подумала! — Я знала, кто из отряда Чёрных кинжалов спрыгнул в яму, чтобы спасти меня. Дьен. Мой друг детства. Преданный моему отцу служивый.

   Дьен что-то кричал, но я не разбирала ни слова. Разум отключался, тело казалось сплошной пульсирующей язвой, тяжёлые веки закрывались, но я видела… видела светящиеся неоном, аквамаринового цвета глаза морта, что спас меня, вдавив в землю своего сородича.

   Он смотрел на меня до тех пор, пока солдаты не надели ему на голову тряпичный мешок, а на руки и ноги кандалы. А я - на него… до тех пор, пока спасительная тьма не избавила меня от боли.

***

А

   Чёрные дыры - самые странные и загадочные явления в космосе, они образуются из ядер супермассивных звёзд и абсолютно ничто, даже свет, не может избежать их гравитационного притяжения. Чёрные дыры настолько огромны, что они даже способны искажать пространство – время.

   Когда-то это было лишь теоретической физикой, основанной на гипотезах и догадках, пока сто семьдесят пять лет назад рядом с нашей планетой не возникла дыра получившая название Mortifero (смертоносная); она и превратила наш дом в огромную помойку.

   Mortifero оказалась полной противоположностью всем ранее известным чёрным дырам. Она не поглощала, - она обрушивала.

   Весь мусор, что дыра хранила в себе столетиями, однажды был жёсткого «выплюнут» на наши земли. Никогда прежде астрофизиками не фиксировалось ничего подобного. NASA было сделано несколько снимков нависшей над планетой чёрной дыры, через пару дней спутники вышли из строя, а уже через пару часов на Землю обрушилась первая волна бедствий. Каждая часть света получила свою «дозу» космических отходов. Метеоритные дожди, землетрясения, аномально высокая температура, и самое страшное – вирус, способный изменять структуру человеческой ДНК.

ГЛАВА 1

Четыре года спустя

   *Тантум – первый пригодный для жизни город, заселённый людьми в начале Новой эры, зелёный «остров» на территории бывшей Европы, выжженной сверхвспышками на солнце, во времена первого пришествия Конца света. Город, где было заключено мирное соглашение с рафками.

   *Радио-апокалипсис*

   *Зомби-волна *

   Track # 1

   IAMX - «Dead In This House»

   Сообщение: «Привет всем ровно стоящим, не зеленолицым, не пахнущим гнилью, и моющимся время от времени… В общем, привет всем представителям рода человеческого. Д.».

***

— Что прострелить вам в первую очередь, капитан? Ногу? Плечо? Или… может быть сразу целиться в голову? Уверена, мои навыки не должны вызывать у вас сомнений. Пуля попадёт точно в цель, стоит только дёрнуться.

   — А вы уверены в себе.

   — У меня был отличный учитель.

   — Ладно, хватит. Как насчёт того, чтобы просто опустить пистолет и вернуть его мне, Эри, пока твой отец действительно не сделал из меня живую мишень, м? — Дьен, устало улыбаясь, делает шаг вперёд и протягивает руку за пистолетом. — Или хочешь, чтобы я забрал его у тебя силой?

   — Не очень-то здравомысляще угрожать вооружённому бойцу, капитан! — обхватываю пистолет второй рукой и направляю дуло чуть выше основания шеи. — Один выстрел, и вы труп.

   — Бойцу? — переспрашивает Дьен с насмешкой. Он всегда смеётся надо мной, считая, что женщина бойцом быть не может, только если у неё нет горы мускул и желания пришить себе член.

   — Опусти пистолет, Эри, — повторяет настойчиво, а я головой качаю.

   Тишина. Так тихо, что слышу, как лёгкий ветерок шумит листвой в редком леске неподалёку, а у подножья холма, на котором проходит наша тренировка, журчит молодой ручей.

   — Ну ладно, сама напросилась, — вдруг говорит Дьен, делает резкий выпад вперёд, и я опомниться не успеваю, как пистолет выпархивает из рук, а я оказываюсь прижатой лопатками к влажной земле, от которой пахнет недавно прошедшим дождём и сочной травой.

   — Это было нечестно, — щурясь от ослепительно яркого солнца, сдуваю прядь волос с лица и жду, пока Дьен соизволит слезть с меня, но тот, кажется, и не думает шевелиться.

   — Я сделал это нежно, — улыбается, и так чертовски обворожительно, что сердце биться чаще начинает.

   — Всё равно, это было нечестно.

   — Ученику никогда не превзойти своего учителя, — карие глаза лукаво блестят, а уголка губ касается игривая ухмылка, когда Дьен обхватывает мои запястья пальцами и заводит руки за голову.

   — Советую тебе признать свою теорию ошибочной, капитан, или же прямо сейчас согласиться с тем, что в таком случае и тебе никогда не превзойти моего отца, — довольная собой улыбаюсь в ответ.

   Тоненькая впадинка появляется между бровей Дьена; видимо тот всерьёз задумался над моим умозаключением, а я, пользуясь моментом, наслаждаюсь его близостью и наблюдаю, как в густых тёмных волосах плещется солнце, окрашивая макушку золотом, что так и хочется пропустить мягкие локоны сквозь пальцы.

   — Не только твой отец был моим учителем, — заключает, поразмыслив, но и слова мне вставить в ответ не даёт: тут же наклоняется ниже и закрывает мой рот страстным поцелуем, точно зная, что это вмиг лишит меня возможности соображать адекватно, вскружит голову, и уж точно заставит забыть о каком-то там глупом споре.

   Его губы всегда горячие. Удивительно мягкие и нежные, о чём совершенно нельзя подумать, глядя на суровую внешность солдата не раз побывавшего в горячих точках и на защите границы…Дьен даже сражался на жуткой, кровопролитной бойне, когда несколько месяцев назад морты направились в сторону Óкаты, отказавшись идти на переговоры. Не знаю, чего они собирались добиться столь глупой стратегией, сравнимой разве что с заведомо известным полётом в пропасть, осознанным самоубийством, потому что армия людей слишком хорошо вооружена, чтобы быть поверженными, и плюс ко всему на нашей стороне рафки. А рафки – это уже гарантия победы.

   Мне рассказывали, что на том сражении Дьен чуть не погиб, закрывая собой главнокомандующего, - моего отца. За этот подвиг ему дали звание капитана, и теперь я не перестаю его так называть. А я, когда в том году Дьен приехал в Тантум повидаться со мной, наградила его нашим первым поцелуем. И навсегда запомнила вкус губ моего Дьена: сладковато-мятный. Каждый раз, когда он меня целует. В Óкате на фабрике женщины научились делать мятные леденцы детишкам на радость, но и Дьену они пришлись очень кстати; в кармане его брюк всегда найдётся парочка. Дьен говорит, что после определенного количества убийств, что он совершил, его повсюду преследует не только запах крови, но и железный привкус чувствуется на языке, поэтому он нашёл спасение в мятных леденцах.

   Задумавшись, пропускаю тот момент, когда Дьен отрывается от моих губ и смотрит с долей укора.

   — Опять в облаках витаешь?

   — Да. Потому что ты рядом, — соблазнительно улыбаясь, притягиваю его к себе за шею и вновь припадаю к губам в поцелуе.

   Ладонь Дьена скользит вниз по моему животу, пока не добирается до края рубашки, проворные пальцы забираются под ткань и уже рисуют узоры на покрывающейся мурашками коже. Всё выше, к небольшой груди, пока не сжимает её в ладони, и волна жара вмиг проносится по телу.

   Если отец узнает об этих встречах, нам обоим конец. Мне уже двадцать, но я всё ещё нахожусь под неусыпным контролем отца, после того, как едва не умерла четыре года назад. И пока моя ссылка в Шэлманский монастырь не закончится, он строго-настрого запретил мне иметь какой-либо физический контакт с мужчинами. А Дьену запретил навещать меня, когда тому вздумается.. Но… мы оба ослушались, и в случае чего, лучшее, что светит Дьену, это разжалование и перевод в какой-нибудь городской патруль, а я… а я, скорее всего, останусь в монастыре до конца своих дней. Буду учиться быть полезной обществу женщиной, читать книги, вышивать крестиком и тому подобное.

   И всё из-за этой войны… У людей нет права выбора! Нет свободы слова! Ничего личного нет!

   — Эрииии?

   Снова не заметила, как ласки Дьена прекратились, и он взирает на меня хмурым взглядом. Совершенно не могу сконцентрироваться на настоящем, когда мысли о прошлом и возможном безрадостном будущем врываются в голову.

   — Опять о своих мортах думала? — шумно выдыхает Дьен, садится на траву, свешивает руки с колен и с мрачным видом смотрит на простирающийся в долине лес.

   И я вздыхаю. Приседаю рядом и принимаюсь наматывать на палец длинную травинку.

   — Я не о мортах думаю. А о том, что живых в этом мире осталось слишком мало, чтобы и дальше убивать друг друга.

   — Каждый раз одно и то же, — головой качает Дьен. — Почему каждая наша встреча заканчивается разговором о справедливости и о каких-то долбаных мортах? Эри! Ты забыла, в каком мире мы живём? Аа-а, нет, - ты забыла, что мы всё ещё пытаемся выжить! Человечество всё ещё пытается выжить, как и наши предки выживали!

   — Так может… для этого нам всем всего-то нужно вспомнить, что такое… не убивать?

   Взгляд Дьена наполняется укором:

   — А как насчёт тварей, что по лесам бегали, жрали людей и обращали в себе подобных?.. А? Если бы рафки не истребили их всех до единого, ты бы и тех жалела? И для тех пощады просила бы?

   — Но, я…

   — Морты ничем не лучше тварей, Эри, — перебивает Дьен и шумно вздыхает, потирая переносицу подушечками пальцев. Берёт меня за руку и смягчается: — Я лишь хочу, чтобы ты поняла… стоит нам опустить оружие и попытаться заключить союз с мортами, всё это обернётся новой войной, вот только жертв будет гораздо больше, понимаешь?..

   — Они уже в городе! — в этот раз перебиваю я, выдёргивая свою руку из руки Дьена. — Морты в Óкате, Дьен! Давно! Дерутся в ямах насмерть! Или ты забыл?

   — Как я мог забыть, если одна из этих тварей едва не убила тебя?! — рычит Дьен, скрипя зубами, а в карих глазах полыхают язычки ненависти к существам, которых он и сам убивает подобно тараканам под ногами.

   — Тогда ты должен помнить и то, что один из них меня тогда же и спас!

   — Хватит, Эри! Мы обсуждали это сотни раз. Он не тебя спасал, а свою шкуру и шкуры тех, кого приговорили бы к сиюминутной смертной казни в расплату за убийство дочери главнокомандующего Кинжалов!

   — Да почему ты так в этом уверен?!

   — Потому что у мортов нет сострадания! И в особенности к нам, - людям!

   — Чушь! — Уже практически срываюсь с места, чтобы вернуться в деревню, где ещё два месяца придётся влачить своё жалкое существование, молясь хрен пойми каким Богам, как со стороны Тантума раздаётся настолько мощный взрыв, что земля содрогается, а изо рта невольно вырывается крик.

   Секунда. И Дьен оказывается рядом, хватает меня за руку и тащит за собой вниз по склону в направлении деревни, когда… БАХ! Взрыв раздаётся снова.

   — Беги в деревню!!! — круто развернув к себе, кричит мне в лицо. — Живо, Эри! ЖИВО В ДЕРЕВНЮ!

   — А ты? — смотрю на него огромными растерянными глазами.

   — Я в Тантум! А ты в деревню, поняла? ЭРИ! — рывком указывает в противоположную сторону леса. — БЕГОМ!

   В такие моменты хочется послать Дьена к чёртовой матери, выхватить из-за пояса пистолет и отправить в деревню его! Я не для того стрелять училась и техники боя усваивала, чтобы вот в таких вот обстоятельствах отсиживаться в кустах, поджав хвост.

   В этом мой отец и Дьен так похожи…

   БАХ!

   — ЭРИ!

   — Осторожно там… пожалуйста! — кричу Дьену умоляюще, разворачиваюсь и со всех ног бегу в Шэлман.

   Ветки бьют по лицу, царапая кожу, лёгкие горят огнём от частых отрывистых вдохов, ноги то и дело спотыкаются о мощные корни и поскальзываются на траве. Падаю, взрыхляя пальцами землю, и раз за разом стёсываю в кровь голые колени, мысленно проклиная себя, что на встречу с Дьеном намеренно надела шорты покороче, хоть и знала, что тайная тропа к нашему с ним месту встречи ведёт через колючий кустарник! Останавливаюсь, давая себе несколько секунд на то, чтобы перевести дыхание, и слышу хруст веток за спиной…

   — Дьен? — произношу с осторожностью, но точно знаю, что это не может быть он. Вполне вероятно, всего лишь птица вспорхнула с дерева, или же вовсе показалось. Так или иначе, лучше ускориться. И больше не останавливаться.

   Когда добираюсь до просеки на мне живого места нет: руки и ноги в царапинках, из которых выступают алые капельки, кожа на ладонях и коленях содрана, одежда в грязи, в волосах листья и ветки.

   Только сейчас вспоминаю, что брала с собой резинку, и спешно собираю копну рыжих волос в пучок, не позаботившись вытащить из них всякий мусор. А потому что не до этого. А потому что у ворот Шэлмана подозрительно тихо.

   Вытаскиваю из ножен кинжал подаренный мне отцом, сжимаю стальную рукоятку в ладони и беззвучно ступаю по траве к ограждению.

   На сторожевых вышках пусто. У ворот ни души.

   Какого чёрта? Что происходит?

   Шэлман деревенька маленькая, была отстроена с нуля в долине недалеко от Тантума, когда границы того из-за перенаселения нужно было расширять. Узкие улочки, с протянувшимися по обе стороны рядами деревянных домов, паутинкой убегают к центральной площади, на которой всегда ведётся оживлённая торговля. И сложно описать удивление, приправленное нешуточной тревогой, когда я не обнаружила на площади ни души.

   Не помню, когда в последний раз сердце моё колотилось так отчаянно громко. Голова шла кругом, ладони вспотели, что пришлось обхватить рукоятку кинжала обеими руками, вцепившись в неё покрепче, и выставить перед собой.

   Не понимаю… Если на деревню было совершено нападение, то почему нет следов?! Ничего нет, словно все сквозь землю провалились! Не слышно было выстрелов, да и крови нет…

   — Что происходит?..

   Неспешно двигаюсь в северном направлении, озираясь по сторонам. Обо что-то спотыкаюсь и едва не вспахиваю животом землю, с трудом справившись с равновесием. Оборачиваюсь… но на дороге ничего нет.

   Какая-то чертовщина. Словно сам Дьявол подножку поставил.

   Чутьё подсказывает, что самое верное решение из всех, что можно принять сейчас – это со всех ног рвануть прочь, обратно в лес, или к Тантуму, чтобы найти Дьена, но ноги сами ведут меня к монастырю; должна убедиться, что никакие твари не превратили его в общую могилу!

   Деревянные двери распахнуты настежь. Один из четырёх резных столбиков крыльца будто топором посередине разрублен, так что козырёк слегка накренился в бок.

   Явные следы борьбы.

   Или же - приглашение зайти внутрь, чтобы проверить, как обстоят дела там и… и попасть в западню.

   — БЕГИ, ЭМÓРИ!!! — Стоит переступить порог и тут же раздаётся протяжный вопль моей наставницы Рамины, а секунду спустя, человек, что держит её в захвате, делает взмах рукой и алая кровь окропляет натёртый до блеска пол прихожей. Женщина успевает лишь схватиться за перерезанное горло, выпучить глаза и плашмя упасть на живот, испустив последний судорожный всхлип.

   — Упс, — звучит из уст мужчины следом, а я как заворожённая смотрю на пятно крови, расползающееся вокруг головы Рамины, и даже вдоха сделать не могу, моргнуть не могу, с места сдвинуться не могу, словно парализованная.

   Это же… это же была Рамина. Рамина!

   Ещё сегодня… сегодня утром она требовала меня показать ей выполненное задание по уроку итальянского… И что теперь? Она мертва?

   — Ну вот и нахрена ты это сделал? — словно из липкого, плотного тумана доносятся до сознания мужские голоса. — Чем тебе старушка не угодила?

   — Да заорала, чёрт, как резаная я и это… погорячился мальца.

   — Охренеть «мальца»! — басистый смех, словно громом сотрясает голову, и я резко поднимаю глаза на двух мужчин у тела Рамины, что тряся плечами гогочут, будто бы и не замечая меня у дверей.

   — Влетит тебе за это по полной. — Тот, что повыше хлопает по плечу того, что пониже и поплотнее. — Сказано было: людей не убиваем.

   — Да случайно я, говорю ж! Чё прикопался? Иди вон… займись бабой.

   На непослушных ногах, что каждая весом с тонну, отступаю назад, когда двое мужчин двинулись на меня, показавшись из тени. И тут же вновь замираю, не в силах поверить в то, что вижу… Должно быть глаза обманывают меня. Должно быть я спятила, или что-то в этом роде, потому что…

   — Вы рафки?.. — на судорожном выдохе вылетает изо рта, и прихожую монастыря вновь заполняет басистый мужской смех.

   — Нет, бл*, зелёные человечки! Помолиться в вашу убогую церквушку заскочили!

   — И случайно глотку старушке перерезали.

   И гогот становится громче.

   Какого чёрта происходит?.. Бледнолицые с красными глазами только что убили человека.

   — А как же мирное соглашение?! — кричу с надрывом, чувствуя в себе прилив небывалой ярости, и до боли в суставах сжимаю рукоятку кинжала. — ВЫ НАРУШИЛИ ЕГО! Нарушили мирный договор! Сволочи!

   Корпус вперёд, как учил Дьен, вес на правую ногу и срываюсь с места, на ходу вознося руку к куполу, разрезая остриём кинжала воздух! Собираюсь воткнуть его в грудь первого, кто встанет у меня на пути! Собираюсь отомстить за Рамину! Собираюсь стать убийцей! Но…

   Дьен был прав.

   Я слаба.

   Я ни на что не способна.

   Порыв ветра вдруг ударяет в лицо, перед глазами проносится тёмное размытое пятно и в следующий миг, что-то больно врезается в шею, обиваясь вокруг неё тугой петлёй. Кинжал вываливается из руки, со звоном стали ударяясь о половицы, а я, хватая ртом воздух, впиваюсь пальцами в чью-то мощную руку, пытаясь ослабить её хватку, пытаюсь наполнить лёгкие кислородом...

   — Ты, Рыжуха, совсем без мозгов, что ли? Была у меня одна такая знакомая лет сто назад, баба в конец крышей поехавшая, — влетает в ухо хриплый мужской голос, лениво растягивающий слова, и спустя секунду я получаю свободу, ударяюсь коленями о пол и пытаюсь дышать… Просто дышать, чёрт возьми…

   Рафки… Точно рафки… Только у них есть сила, что при желании, одним лёгким нажатием руки способна раздробить все шейные позвонки. И это значит лишь одно – меня пощадили.

   Украдкой поглядываю на кинжал у ног рафка, прикидывая, стоит ли рисковать, но не успеваю даже бессмысленной эту идею признать, как с подачи огромного ботинка моё оружие отправляется в полёт прямиком через открытые двери, из которых льётся яркий солнечный свет.

   — Точно дура, — фыркает надо мной чудовище и гнусно посмеивается.

   Всё ещё держась за шею и тяжело дыша, заставляю себя подняться с пола и с вызовом взглянуть в лицо существа, что минуту назад развязал новую войну, позволив сородичам убить Рамину…

   Это начало войны между людьми и рафками. Иначе уже не будет.

   Скалится мне, кривя рот в уродливой ухмылке. Выше меня на головы две, - не меньше, огромный, широкий в плечах, рукастый, в чёрной одежде, судя по изношенности ещё времён Конца света. Квадратное лицо с заросшей щетиной, такая же квадратная, как кирпич челюсть, круглые глазёнки горят алым, взирая на меня из-под тяжёлых прямых бровей, и впервые в жизни белая кожа рафка вызывает во мне такое жгучее отвращение, что тошнота подкатывает к горлу.

   Рафк велит прибраться здесь убийцам Рамины, а сам вытаскивает из кармана яблоко и с громким «Хрусссссь!» вгрызается в него зубами.

   — Нофрмалное такое, соффчное, — мямлит с набитым ртом, делая шаг вперёд и не сводя с меня глумливого взгляда. — Да, рафк ест яблоко. Тебе это не кажется, Рыжуха. Ничего не могу с собой поделать, представляешь? Вроде и мерзкое на вкус, а как наркотик… жру и жру их. У вас там на складе полно яблок. Ничего, что взял одно? — перестаёт жевать и, вопросительно выгнув одну бровь, на меня смотрит.

   — Чтоб ты подавился, — выплёвываю с отвращением, а сама с трудом слёзы сдерживаю, думая о том, сколько людей в деревне эти мрази перерезали.

   Но рафки ведь не убивают людей!

   — Какого чёрта происходит?!! — ору охрипшим голосом и горло тут же стягивает от боли, - последствие того, что этот здоровяк едва не задушил меня.

   Хрусь-хрусь-хрусь… Всё продолжает жевать своё яблоко и как ни в чём не бывало хрюкаще посмеивается.

   — Эй?! — орёт вдруг кому-то за моей спиной. — Всё уже. Вырубай свою эту занавеску!

   — Завесу, — звучит спокойный мальчишеский голос, и я обнаруживаю за своей спиной невысокого человека в чёрном плаще с капюшоном, тень от которого скрывает лицо.

   — Да хоть компрессор! — ревёт здоровяк, брызжа соком от яблока. — Вырубай, говорю.

   — Иллюзорную завесу, — с нажимом и явно недовольно повторяет юноша, неспешно огибая тело Рамины. — Придурок.

   — Чёёё? Жить надоело, малец?!

   А дальше со мной что-то происходит. Это… это похоже на слабый щелчок в голове, после которого на мгновение в глазах появилась разноцветная пелена, а когда исчезла…

   — Божеее… — застонав, прижимаю ладонь ко рту, чтобы не разрыдаться в голос и пячусь к стене, ища точку опоры, чтобы не потерять сознание при виде десятков трупов на полу, брошенных в одну кучу словно мусор. — Что вы наделали?.. Что вы…

   Не отдавая отчёта действиям, бросаюсь к двери и вырываюсь на улицу, под ясное небо, под которым на земле то тут, то там раскиданы тела жителей Шэлмана, без чувств, без единого движения…

   Падаю на колени и беззвучно рыдаю, пока твёрдая рука чудовища не обрушивается на плечо и махом вздёргивает меня на ноги.

   — Да живы они все, — огромный рафк кривит лицо, будто брезгуя чем-то, и щурится от солнца. — Очухаются через минут двадцать, всё путём Рыжуха, не ссы. Мы же даже никого не убили.

   — Вы убили Рамину! — кричу обвинительно, и здоровяк простодушно пожимает плечами:

   — Косячок вышел, согласен.

   — Что с остальными?! Что вы с ними сделали?!

   — Они просто спят, — добавляет появившийся в дверях юноша, и я перевожу растерянный взгляд к его лицу, обнаруживая в тени капюшона два светящихся изумрудных глаза.

   — Быть не может, — выдыхаю в ужасе. — Рафк и…

   — Да, этот пацан морт, Рыжуха, — заканчивает за меня здоровяк, хватает за предплечье и тащит вниз по ступеням. — Пять баллов тебе за сообразительность. Хотя… вы же типа в городах все такие умненькие, да?.. Чего это я удивляюсь?..

   — Сомневаюсь в её уме, раз она слежку не заметила, — без эмоций в голосе добавляет юноша в плаще.

   — Ты следил за мной в лесу?

   — Я следил за тобой с самого утра, — с досадой вздыхает.

   — Всё, двигай! — командует мне здоровяк.

   — Куда ты меня тащишь?! — пытаюсь стряхнуть с себя его руку. Тщетно. — Что тебе от меня надо?!

   — Экскурсию тебе провести собираюсь, — подмигивает, противно скалясь. — Ща в клетку тебя посадим и поедем кататься по мёртвой земельке! Круто, да? Ты ж там ещё никогда не была? Вооот, мир посмотришь, пофоткаешься, может.

   — Что?

   — Не знаешь, что такое фотоаппарат? — фыркает. — По дороге тебе расскажу. Есть у меня один… правда это… сломанный. Дерьмо.

   — Я не об этом! Что всё это значит?! Мирный договор больше не в силе?!

   — Сунься туда давай, — толкает меня в открытую дверцу клетки, и я животом лечу на дно, ударяясь о прутья. — Сейчас лошадки мои с уборкой закончат, и сразу поедем, — улыбается во весь рот, защёлкивая навесной замок. — Домчимся с ветерком, Рыжик. Попить, поссать приспичит, - свисни Брея. Я весь к вашим услугам, мадам.

***

B

   У конца света было два пришествия.

   Первое принесло с собой вирус, превративший большую часть человечества в кровожадных тварей, что питались себе подобными. А также в нашем мире «родились» существа, что сами именовали себя рафками.

   Рафки - не обычные твари, что рыскали по лесам в поисках пищи, какой стали для них выжившие представители рода человеческого. Людьми рафки питались редко, предпочитая обращать их в себе подобных, нежели бессмысленно убивать. Они умны, хитры, сильны, и всё ещё считают, что будущее Нового мира за их расой, несмотря на мирный договор некогда заключённый между рафками и людьми.

   Под воздействием вируса кровь рафков изменила свою структуру, таким образом, они получили возможность использовать физические свойства организма по максимуму благодаря простой доминанте. Доминанта – это очаг нервного возбуждения, подчиняющий себе другие очаги – другие процессы организма. При любом возбуждении, при появлении опасности или же по собственному желанию, рафк может «включить» свою доминанту, направленную на усиление одного из физических процессов: скорости, слуха, обоняния, силы… Рафки могут переключать их, но не могут использовать все сразу.

   Некоторые люди до сих пор добровольно соглашаются на заражение. По условиям мирного договора насильная вербовка запрещена, хотя очень сомневаюсь, что рафки свято чтят законы, ведь они не могут размножаться естественным путём, а выживание требует пополнение рядов. Заражение происходит через кровь, когда «вирус Рафков» попадает в человеческий организм и вызывает мутацию генов.

   Но выживает не каждый, а сильнейший, это рафки считают естественным отбором.

ГЛАВА 2

Мёртвые земли

   Недалеко от южной границы с Альтури

   *Радио-апокалипсис*

   *Зомби-волна *

   Track # 2

   MIYAVI «Live to Die Another Day»

   Сообщение: «Этот город – не огромная могила с горами смердящих трупов. Этот город сохранил в себе лишь их останки: кости и черепа… души и воспоминания, впитавшиеся в каждую трещинку на разбитом тротуаре, в выцветшие стены домов, в брошенный на лужайке детский трёхколёсный велосипед с расплавленным сидением. Большинству из тех, кто здесь жил, спастись не удалось. Большинство приняли смерть от солнца, которое они каждое утро встречали с улыбкой. Пока солнце не предало их всех. Д.».

***

У того, кто делал эту клетку, определённо нет вкуса, да и руки из заднего места растут. Кривая, убогая, шаткая. Уродливая, как рожа этого рафка. Так и хочется спросить: «Тебя родная мама не шарахается?», или же что-то на выбор из: «Ты родился таким, или мутировал со временем»? «Аллергия на мух, или на жизнь»? «Хочешь, я тебе нос на место поставлю, а то он между глаз как-то странно смотрится»?

   — Чего вылупилась?

   — Что у тебя за прыщ на лбу?

   — Где?

   — А нет, это глаз, — ядовито усмехаюсь, решив, что таким образом можно справиться с отчаянием и не потерять голову от происходящего. Дьен учил меня, что безвыходной ситуация становится только в двух случаях: когда позволяешь панике овладеть разумом, или когда у виска раздаётся щелчок предохранителя.

   Пистолета у виска пока что нет, так что и паниковать нельзя ни в коем случае.

   Рафк, рыча, ударяет палкой по прутьям.

   Ну, давай, дубина, стукни ещё раз! Докажи, что у тебя мозгов столько же, сколько и у архитектора этой недо-клетки.

   — Пасть закрой, человеческое отродье, или я тебе её зашью, — шипит с угрозой.

   А урод этот, наверное, родился рафком? Ага. Только вот невозможно это; рафки не способны размножаться естественным способом! Так что в вопросе над тем, кто из нас двоих отродье ещё можно поспорить.

   Но лучше подумать над тем, что им нужно от меня. И над тем, какой ультиматум выдвинуть, чтобы невредимой вернуться в Альтури. Ведь если бы меня хотели просто убить, то давно бы уже это сделали.

   И как они миновали границу? Не видела: на клетку плотную ткань набросили, когда неслись сломя голову на своей сверхскорости, так что я трижды успела язык прикусить и отбила себе весь зад, на который уже завтра, вне сомнений, и присесть не смогу.

   И где я, чёрт возьми? В какой части Мёртвых земель? Как далеко от дома? Как переживёт отец моё похищение? Как отреагирует Дьен?.. Наверняка будет проклинать себя за то, что отправил меня в деревню в одиночку.

   — Я требую организовать переговоры с вашим предводителем! — повторяю в раз пятый, но вновь слышу в ответ глумливый смешок из уст приставленного охранять меня рафка.

   Когда с клетки убрали ткань, всё, что удалось рассмотреть слезящимися от яркого света глазами, это полоску желтого песка за закрывающейся стальной дверью, а затем лишь бетонные стены коробки, в которой меня заперли. Освещением здесь служит лишь круглое окошко, через которое не видно ничего, кроме островка голубого неба.

   — Позови своего главного! Слышишь?! Я к тебе обращаюсь! — впившись пальцами в прутья, тщетно пытаюсь встряхнуть клетку, чтобы привлечь внимание нереагирующего остолопа, в ответ получаю лишь гневный взгляд и прекращаю бунтовать, - не имеет смысла. Только не перед тем, кто в колонии рафков пустое место. Мне нужен их главный. Там и поговорить можно будет.

   Не знаю, сколько проходит времени, когда дверь, скрипя ржавым петлями вновь открывается, и в помещение вальяжной походкой заходит тот самый рафк, что похитил меня из Шэлмана. Брей… Кажется так его зовут.

   Жду, пока снимет навесной замок и откроет дверку, тогда и выдвигаю требование:

   — Отведи меня к своему предводителю. Я дочь главнокомандующего армии Чёрных кинжалов; причините мне вред, и войны будет не избежать.

   Кривится, взирая на меня как на кусок дерьма, в которое случайно вступил:

   — Ты чё, Рыжуха, типа… как его… дипломат? Гы. Давай, топай! — хватает за руку и силой вытаскивает из клетки. Затем в распахнутую дверь, с толчка в спину, и я проезжаюсь животом по утоптанному песку, прямо на глазах у толпы гогочущих над моей грациозностью рафков; бледнолицые, грязные, одетые во что попало. Надеюсь, что среди них нет «новорождённых», которые ещё с жаждой отведать человеченки справляться не научились. Слышала, что в прошлом месяце вступить в ряды рафков более пятидесяти добровольцев было. Совет Верховных намалов теперь вынес на рассмотрение запрет о добровольном заражении…

   Лёжа на животе, озираюсь по сторонам, но не вижу ничего, за что можно зацепиться взгляду, кроме толпы бледнолицых и занесённых песком улиц, на которых в хаотичном порядке разбросаны старые полуразрушенные дома; большинство без дверей и окон, некоторые и вовсе груды камней напоминают…

   Город-призрак. Картинка, надо сказать, жуткая.

   Немногочисленные многоэтажки вдали скорее напоминают скелеты огромных каменных великанов с множеством пустых глазниц в тех местах, где у домов были окна. Груды мусора, стекла, кирпичной крошки везде, куда не приткни взгляд.

   Кости.

   Чьи-то кости лежат прямо перед носом, и я, тихонько взвизгнув, тут же вскакиваю на ноги и круто разворачиваюсь к Брею, упирая руки в бока:

   — Где мы?! Отвечай!

   — Командовать ты своим командирчиком будешь, кисуля, окей? — едко посмеивается, тряся массивными плечами.

   Что?

   — Ты знаешь Дьена?

   — Лично не знаком, но урод он у тебя, конечно, редкостный! — хмыкает. — Так вот… это… на меня варежку короче не разевай, а то ведь я и порвать её могу, двумя пальцами, — хищно подмигивает, хватает за руку и, разметая в стороны песок под ногами тащит чёрт пойми куда, а я даже сопротивляться не вижу смысла…

   — Отпусти, сама пойду! — пытаюсь сбросить с себя его руку.

   — Ага. Щас!

   — Сам подумай: куда мне бежать?

   — Отпусти нашу гостью, Брей, не будь таким невежей, — раздаётся сбоку женский голос, и Брей тут же врастает в песок, сбрасывая с меня свою руку. Ещё успеваю заметить, как недовольно рожу свою квадратную кривит, и едва слышно пыхтит под нос, что-то о том, как же достали его бабы с яйцами, а затем натягивает губы в фальшивой улыбке и совершает неуклюжий поклон в сторону женщины, что стоит напротив и взгляда с меня пристального не сводит:

   — Прошу любить и жаловать, Рыжуха, — Брей взмахивает ручищей в её сторону, — вот и наш, собственно говоря, начальник! — Раздражённо выдыхает, хлопает меня по плечу и уже семеня прочь добавляет: — Иди, потрынди там с ней, короче.

   Женщина приводит меня в один из домов, который только с виду кажется заброшенным, а внутри его вполне можно назвать… ну, если не уютным, то, как минимум, обитаемым.

   Лестница, ведущая на второй этаж разрушена, так что, думаю, там творится чёрте что, но на первом этаже в некоем подобии гостиной стоит потрёпанный временем диван, большой деревянный стол очищен от пыли, а вокруг него расставлены стальные стулья.

   На покрытых тёмными пятнами стенах горят свечи в бронзовых канделябрах, окно завешано длинной выцветшей занавеской, на которой ещё можно разглядеть рисунок цветов; прогнивший в некоторых местах пол прикрыт дряхлым ковриком по центру.

   — Печальная картина? — Женщина всё это время за мной наблюдала.

   — Можешь потушить свечи, мне ни к чему такие почести, — подхожу к канделябру и задуваю несколько огоньков; рафки в темноте, как кошки видят.

   — Это всего лишь простая гостеприимность, — слышу нотки веселья в голосе женщины.

   — О, да, — разворачиваюсь к ней, — я сполна оценила удобство клетки. Благодарю.

   — Пф… какие слова, — пренебрежительно фыркает.

   — Кто ты? — смеряю её твёрдым взглядом. Осматриваю с головы до ног, и удивляюсь тому, что вопреки красивой загорелой коже, глаза её горят алым. — Ты не… не рафк?

   — Присаживайся, — скорее приказ отдаёт, чем просит и кивает на один из стульев. — Тогда и поговорим.

   Не вижу смысла демонстрировать упрямство на территории врага (врага же?) и послушно опускаюсь на стул.

   Женщина занимает место напротив. Сцепливает тонкие пальцы с длинными заострёнными ногтями в замок на столе и ещё некоторое время сверлит меня взглядом. А я в это время разглядываю её не менее пристально: тёмная одежда подчёркивает изгибы высокого подтянутого тела, чёрные, как смоль волосы собраны в высокий хвост на затылке, тонкие кисти кажутся хрупкими, а содранные до крови костяшки со свежими ранами говорят, что первое впечатление ошибочно. На вид лет тридцать, - не больше. И у неё действительно очень красивая, бархатистая кожа с карамельным загаром, полные яркие губы, высокие скулы и аккуратный маленький нос, вокруг которого едва заметно рассыпались веснушки. А глаза у неё горят красным. И я совершенно не понимаю, как такое возможно.

   — Кто ты? Что не так с твоей кожей? — повторяю требовательно, но женщина отвечает вопросом на вопрос:

   — Разве это имеет значение? — голос у неё глубокий, от которого холодком веет, но завораживающий, как журчанье ручья. — Не важнее ли то, что случилось с тобой?

   — Твои люди… то есть… твои рафки убили человека. Уже в курсе, или будешь глупой прикидываться, выдавая намеренное убийство за случайность?

   — Дерзкая, — слегка сужает глаза и приподнимает уголки губ в улыбке. — Когда-то давно я тоже такой была. С тех пор уже лет сто прошло.

   И это значит – она всё-таки рафк? Только рафки способны жить так долго.

   — Те, кто убил человека, понесут наказание, не сомневайся.

   — Наказание?.. В угол их поставишь и ужина лишишь? — складываю руки на груди и пытаюсь по лицу определить её намерения, но… чёрт, лицо этой женщины настолько непроницаемое, что ничего понять невозможно.

   — Давай так, — придвигается ближе, разводя локти на столе и по-прежнему пристально мне в глаза смотрит, — у меня мало времени, поэтому, чтобы не напрягать нас обществом друг друга, ты задаёшь вопросы – я отвечаю. Пойдёт?

   Вопросов слишком много. Но я начну с главного:

   — Ты собираешься обменять меня на что-то важное? Потому что я дочь главнокомандующего?

   Хмыкает:

   — Умная девочка. Послушаем твой вариант ответа?

   — Отец не пойдёт на сделку, — говорю уверенно. — Ему не позволит Верховный намал, вне зависимости от того, какое условие ты выдвинешь.

   — Видишь, — откидывается на спинку стула, складывает руки на груди и довольно улыбается, — ты и сама всё знаешь. Так зачем же задаёшь такие лёгкие вопросы?.. Следующий вопрос.

   — Что стало с Тантумом?

   — А что с ним стало? — усмехается, и я невольно отмечаю, что даже злой смех у неё выходит красивым.

   — Взрывы, — напоминаю.

   — Пять залпов. Репетиция праздничного действия. Незапланированная. Скоро день единства народов, помнишь? — подмигивает, и у меня холодок от этого проносится вдоль позвоночника. — Хотя… в этом году его, скорее всего, не будет. Увы.

   Значит… у неё свои люди в Тантуме.

   — Взрывы - отвлекающий манёвр, чтобы отвести внимание от деревни?

   — Ты же знаешь ответ, — покачивает головой.

   — Не понятно мне то, — наклоняюсь ближе, — зачем было устраивать представление в деревне и убивать ни в чём неповинную женщину? Просто для того, чтобы похитить меня? Меня и у ворот можно было взять. И в лесу. И даже когда я с Д… с капитаном была.

   И вновь паузу выдерживает. Отводит взгляд в сторону, слегка поджимает губы и несколько раз кивает, будто бы мысленно соглашаясь с чем-то.

   — А вот это хороший вопрос, — и так резко голову ко мне поворачивает, обнажая зубы в оскале, что я вздрагиваю и резко отшатываюсь назад, ударяясь лопатками о спинку стула. — Но и здесь всё просто. Это было… шоу. Представление. Тебе понравилось?

   — Это было не шоу, — выдыхаю тихо, качая головой. — Это была… угроза.

   — Хм… может я тебе и не нужна? — усмехается, пожимая плечами. — Знаешь, а ты гораздо умнее, чем я думала. Верно. Сколько моих собратьев напало на деревню?

   — Четверо… кажется.

   — Четверо, — подтверждает. — Три рафка и один морт сумели справиться с целой населённой деревней и это с учётом тех вооружённых придурков, что, судя по всему, только для красоты свои посты занимают. Одного из них даже в сон погружать не пришлось, потому что он уже… спал. — Усмехается и вновь наклоняется ближе ко мне. — Люди… такие дураки, раз действительно думают, что сумели подчинить себе всех рафков. Теперь они будут думать иначе. Надеюсь.

   — Ты не предводитель рафков. Не тебе решать, — с уверенностью.

   В ответ женщина мрачно посмеивается.

   — Я? — будто с умилением на меня смотрит. — Разумеется, я не тот идиот, что позволил людям сделать из нас послушных зверушек. Но кто сказал, что предводителей не может быть двое?

   Тяжело сглатываю и всеми силами гоню от себя панику, которая, кажется, вот-вот накроет с головой, а это верный путь к гибели! И к свершению глупостей!

   «Не позволяй врагу думать, что ты теряешь контроль над ситуацией, — так вовремя зазвучали в голове слова Дьена, — если не можешь быть сильнее его, увереннее его, то будь на уровне. Но не ниже».

   Окей, я на уровне. На уровне.

   — Почему на твоей стороне морт? — спрашиваю твёрдым голосом. — Что это была за… иллюзорная завеса? Разве морты на такое способны?

   Яркие губы женщины медленно растягиваются в опасной улыбке, а в глазах пляшут дьявольские огоньки:

   — Не хочу отвечать, — пронзает меня взглядом насквозь, так что мурашки вновь бегут по коже.

   Боже…

   Я всё ещё на уровне!

   — Скажу лишь: ты видела то, что морт позволял тебе видеть, но ты ведь это и так поняла?

   — Почему вы… почему вы на одной стороне? Рафки презирают мортов!

   — Как и людей, — добавляет женщина желчно. — Вопрос лишь в том, кто сильнее и в том, с кем выгоднее заключать союз.

   — С людьми, разумеется!

   — Вот теперь ты не кажешься мне такой умной, — женщина запрокидывает голову и пугающе холодно смеётся. И этот смех, чёрт возьми, больше не парализует, - он сводит с ума, наизнанку выворачивает!

   — Отпусти меня!!! — ударяю ладонью по столу и вскакиваю на ноги. — Отпусти, или будет война! Неважно, что ты со мной сделаешь… войны не избежать, и тогда…

   Секунда.

   Всего секунда, а то и меньше, потребовалась женщине, чтобы обогнуть стол и, схватив меня за волосы припечатать щекой к столешнице. Боль сотрясла голову, в глазах помутнело, а во рту возник привкус крови…

   — Слышала о… морте, которого прозвали Окатанским бойцом? — ядовитым шёпотом зазвучало на ухо. — Морт, которого люди пленили для сражений в бойцовских ямах?.. Тот самый… благодаря которому ты, умняшка, всё ещё ходишь, говоришь и дышишь. Так вот… наш с тобой разговор об Окатанском бойце и есть причина, по которой мы устроили так называемое похищение тебя из Шэлмана. Да и… как-то жалко будет, если годы твоих упорных тренировок так и останутся никем не оцененными. Ты ведь так старалась.

   — Ты следила за мной? — шиплю с презрением, дёргаюсь, но оказываюсь лишь крепче прижатой к столу. — Для чего?

   — Скоро начало Кровавого сезона, помнишь? — продолжает звучать утробное рычание женщины. — А мы, к сожалению, не можем напасть на Окату, пока в её периметре работают глушители. Поэтому… — наклоняется ещё ближе, так что горячие губы оказываются прижатыми к моему уху и шипит тише, но свирепее, — поэтому именно ты выполнишь работу, которую я тебе поручу. Ты вытащишь Окатанского бойца из ямы, выведешь его за оцепление, и как только это случится, - дам тебе дружеский совет, - беги от него со всех ног. Ты ведь хорошо бегаешь?..

   — С чего ты взяла, что я стану тебе помогать? И тем более стану помогать морту?!

   Над головой раздался приглушённый, но определённо победный смешок:

   — Станешь. Ещё как станешь. Ты ведь такая чудная справедливая девочка… К тому же… ты перед ним в долгу. А теперь обсудим детали. И стимул, разумеется. Не думаешь же ты, что я буду умолять тебя помочь, правда?.. Всё гора-а-аздо интереснее! — Женщина отпускает меня и, как ни в чём не бывало, с грацией кошки возвращается на свой стул.

   Едва она успевает договорить, как входная дверь распахивается и в дом на всех порах влетает один из рафков:

   — Сэйен! — кричит сходу, то ли крайне возбуждённо, то ли с тревогой, понять не могу. — Сэйен!

   — Я тебя слушаю, убавь звук, — с раздражением закатывает глаза женщина и кивает рафку, позволяя продолжить доклад.

   — Только что сообщили: поднята тревога; в Тантуме и в Окате творится черте что! Эту, — на меня кивает, — разыскивают все патрули.

   — Отлично, — довольная улыбка касается губ женщины, и она переводит горящий взгляд на меня. — Всё идёт по плану, Эмори.

   — А ты, значит, Сэйен? — не сдерживаю мрачного смешка, и будто бы впервые смотрю в красивое лицо женщины, заново её рассматриваю.

   Женщина склоняет голову набок и хищно подмигивает:

   — Приятно познакомиться.

   Вот и всё… я больше не на уровне, Дьен. Я проиграла ей.

ГЛАВА 3

Мёртвые земли

   Недалеко от южной границы с Альтури

   *Радио-апокалипсис*

   *Зомби-волна *

   Track # 3

   AURORA – «Runaway»

   Сообщение: «Прошлый мир – риск, любовь, отчаянные поступки.

   Чувства – делают нас слабыми. Д.»

***

«Меня зовут Эмори. Мне двадцать лет. И, кажется, в скором времени я собираюсь совершить ошибку, которая если и не приведёт к новому Концу света, то вполне может начать самую жестокую и кровопролитную войну из всех ныне возможных. А чем это не Конец света?»

   Как-то так, что ли, жалко и без эмоций должно звучать моё признание, если бы оно вообще имело право быть озвученным. А права такого у меня нет, - Сэйен запретила. Ведь стоит только развязать язык и…

   «У тебя есть привилегии. Ты хорошо обучена. Не лишена силы воли и знаешь, что такое боль, не так ли? – звучали её слова несколько часов назад. — А ещё ты слишком любишь свой народ и не допустишь его гибели по собственной прихоти, или из принципов. Я достаточно хорошо тебя изучила, Эмори. Считаешь меня монстром, что использует тебя? Мне плевать. Всё, что от тебя требуется – выполнить свою работу, а потом, даю слово, я оставлю тебя в покое. У тебя есть сутки, чтобы дать мне ответ».

   «Почему я? В чём моя ошибка»?

   «В том, что четыре года назад ты спрыгнула в яму, закрыв собой морта. Это было глупо. Но это заслуживает уважения. И главное – этого уже не исправить».

   Четыре года назад…

   Травма черепа, сотрясение мозга, сломанная ключица, рёбра. Внутреннее кровотечение.

   Если бы в тот день главврача Окаты не было в городе, меня бы не спасли.

   Полгода ушло на физическое и моральное восстановление. А затем, вместо реабилитации, наступили самые ужасные месяцы моей жизни… меня судили.

   Как оказалось, по новому законодательству, одобренному советом Верховных намалов, я нарушила десяток законов! И самый страшный из них, влекущий за собой суровое наказание, звучал как «Предательство человеческой расы». Я не имела права вставать на защиту морта, и уж тем более на финале Кровавого сезона.

   Если бы не отец, вероятнее всего меня бы прозвали всенародной изгнанницей и выставили за ворота города. А дальше, оставалось бы рассчитывать на удачу отыскать воду в пустыне, или же на максимально безболезненную смерть… что вряд ли. Так что только благодаря влиянию и положению отца в обществе, суд в наказание за проступок, на три года сослал меня в Шэлманский монастырь с запретом на покидание территории деревни.

   Сперва я была пленницей, а потом стала «своей». Тогда и начались тайные побеги из Шэлмана на встречи с Дьеном. Кто бы мог подумать… что одна из них, в конечном счете, закончится клеткой где-то в Мёртвых землях и условиями, что выдвинет для меня никто иная, как Сэйен – дочь признанных героев и изгнанница Тантума.

   Ночь наступила.

   Меня бросили обратно в клетку, поставили снаружи жестяную миску с мутной вонючей водой, как какому-то бродячему псу, и даже охрану не выставили, заперли дверь и оставили в полной темноте смотреть на звёзды через круглое окошко в стене.

   Кажется, я задремала, а разбудил меня оглушительный лязг, от которого сердце подпрыгнуло до самого горла, и приглушённый вскрик вырвался изо рта от испуга. Оказалось, это всего лишь Сэйен разбудила меня ударом стальной балки о клетку.

   — Прости, не удержалась. Ты так сладко спала, — хищно улыбнувшись, Сэйен приседает на корточки. — Заскочила поинтересоваться, как обстоят дела с принятием решения?

   Откажусь сотрудничать, и уже через минуту меня бросят на корм новорождённым рафкам; даже обращать не станут. Соглашусь, и придётся совершить самый опрометчивый поступок в своей жизни – снять с монстра оковы.

   — Кто этот морт? Почему он так важен? — едва ворочая языком в пересушенном рту, смотрю на Сэйен туманным взглядом. Её алые глаза, словно два адских кострища горят в полумраке, а белозубая улыбка выглядит ещё более жестокой, чем раньше.

   — Ты ведь не думаешь, что я стану посвящать тебя в эту информацию, — приглушённо усмехается.

   — Если он так важен… — не без труда сглатываю. — Если так важен… что если подарив ему свободу, я тем самым лишу её людей? Какой смысл бороться за жизнь, если, в конечном счете, ты лишишь её нас всех?

   Тишина. Шумный вздох. И Сэйен, поднявшись на ноги, принимается прохаживаться вдоль клетки туда и обратно.

   — Ты преувеличиваешь мои возможности, Эмори, — отвечает на новом тяжёлом выдохе. Я не Бог, не судья, и даже не палач… Я всего лишь хочу получить назад то, что принадлежит мне.

   — Но он ведь морт…

   — Да. И он нужен мне, — говорит, остановившись и взглянув на меня сверху вниз. — А тебе, судя по всему, нужен хороший стимул. Что, своя жизнь совсем не дорога? Тогда, как насчёт жизни… одного очень симпатичного бравого капитана?

   Молчу. Но не дышу почти. Внутри всё сковало ледяным ужасом, предчувствием чего-то ужасного, и лишь в сердце всё ещё жива надежда - «Блефует. Этой суке ни за что не добраться до Дьена»!

   — Не смотри на меня так, будто я его уже прикончила, — холодный отрывистый смех вырывается изо рта Сэйен, и страх за Дьена с ещё большей силой сковывает тело, сжимает сердце тисками, уничтожая бьющийся в нём огонёк надежды.

   — Ты не посмеешь… — будто со стороны слышу свой дрожащий шёпот. — Не посмеешь.

   Сэйен коротко вздыхает, вновь приседает перед клеткой на корточки, упираясь стальной балкой в пол, и смотрит на меня, слегка склонив голову набок. Больше не улыбается. Даже немного печально выглядит.

   — Мятные леденцы, — говорит спустя паузу, и я не замечаю, как оседаю на дно клетки, вжимаюсь в прутья спиной, смотрю в пол невидящим взглядом и, отрицая, качаю головой.

   Нет.

   Нет-нет…

   — Капитан ведь жаловался тебе на привкус железа во рту, правда? — голос её липкими щупальцами за горло хватает, душит. — Тебя тогда ещё на свете этом не было, Эмори, но если полистаешь летописи, то наткнёшься на один весьма любопытный факт связанный с чумой в двадцатых годах.

   — Что ты с ним сделала?! — каркающе восклицаю, бросаюсь вперёд, к Сэйен, сжимая ледяными пальцами прутья клетки и требую у неё ответа, но стерва эта даже не дёрнулась, даже не моргнула, чёрт бы её побрал!

   — По моим подсчётам, заражение капитана произошло два с половиной месяца назад, — говорит, как ни в чём не бывало.

   Что?.. Нет, не может быть.

   — Чушь! Дьен уже больше трёх месяцев не выезжал за периметр Альтури!

   — А кто сказал, — обнажает зубы в оскале, — что заражение произошло… вне периметра?

   — Ты блефуешь, — головой трясу. — Чума в двадцатых годах была ещё одним «подарком» Motrifero! Не в твоей власти заразить человека болезнью, которая давным-давно канула в лету.

   — Болезнью, — словно нечто мерзкое попало на язык, выплёвывает Сэйен это слово. — Поговори с отцом. Пусть расскажет тебе одну очень занимательную историю, касательно так называемой чумы. А после этого… советую тщательно следить за своим красавчиком, и как только его кровь, попавшая под солнечный луч, свернётся чёрной каплей, бей тревогу, крошка, поторопись и приведи мне бойца в максимально кротчайшие сроки. Тогда и получишь от меня приз в виде пузырька с противоядием.

   — Противоядия от чумы не существует, — совсем тихо, хрипло отвечаю, горло от спазма сжимает.

   — От чумы – нет, — кивает Сэйен, холодно улыбаясь. — Но кто говорит о чуме? — Поднимается на ноги и уже шагает к двери, как решает добавить напоследок: — И даже не спросишь, почему в этой клетке сейчас ты, а не капитан?.. Почему отравили его, а не тебя? Почему ты вынуждена спасать жизнь своему возлюбленному, а не наоборот?

   Молчу.

   Не желаю отвечать. И ответ слышать не желаю.

   — Сама всё знаешь, — мрачно усмехается Сэйен, открывая стальную дверь, и её силуэт охватывает свет луны. — Это главная причина, по которой здесь ты, а не он, девочка. И у тебя всё ещё есть право выбора. Мать учила меня… что выбор должен быть у каждого, иначе ты станешь рабом собственной судьбы.

   — Твоя мать не была рабом, — хриплю едва слышно.

   — Моя мать умерла им. — И дверь с лязгом захлопывается, вновь погружая меня во тьму.

   Она права.

   И я понимаю, почему в этой клетке я, а не Дьен.

   Дьен бы ни за что не выпустил морта на свободу. Даже если бы на кону стояла моя жизнь.

   Дьен – солдат.

   А я нет. И я не живу по протоколу.

   Мне нужны ответы.

   Уже на рассвете меня вернут отцу.

   Уже не рассвете начнётся моя работа по вызволению бойца, заклеймённого номером Д-88. Того самого, с глазами цвета аквамарина, что каждую ночь убивает меня во снах.

***

C

   Вторая вспышка конца света принесла в наш разрушенный мир ещё один вирус, и ещё один вид существ, что были названы мортами в честь чёрной дыры убивающей нашу планету. Заражению подверглись многие, начиная от младенцев и заканчивая стариками; отбора по гендерному признаку также не было. Вирус долгое время спал, а затем начал поражать хаотично, изменяя структуру ДНК, некоторым и строение скелета, заставлял радужку светиться двумя яркими огнями, превращал кровь в густые чернила, по причине чего замедлялась работа сердца, доходя до критических показателей….

   Людей подвергнувшихся заражению с трудом можно было назвать живыми. Их начинали бояться. Их выгоняли из городов, называя это милосердием. Заражённых было слишком много, и руководство того времени не стало прибегать к геноциду, позволив существам с чёрной кровью уйти в Мёртвые земли. Руководство было уверено, что они не выживут. Но однажды морты вернулись и потребовали своё: жизнь на Зелёной территории, еду и воду… Разногласия привели к войне. Из истории известно, что морты напали первыми, что с годами, вирус съел не только всё человеческое, что в них было, но и воспоминания о том, кем они были прежде. Они стали хищниками, хладнокровными, безжалостными убийцами. Они отказывались идти на компромиссы. Они убивали людей.

   Это они развязали войну.

   Это то, во что намалы заставили нас поверить. Ведь так проще, так легче ненавидеть мортов, так проще их убивать. Пока люди под защитой никто из них позволит себе усомниться в истории мортов. Пока сильные мы, а морты слабые. Пока власть в наших руках.

   Но будет ли так всегда?

   Не думаю.

ГЛАВА 4

*Радио-апокалипсис*

   *Зомби-волна *

   Track # 4

   Milck – «Devil, devil»

   Сообщение: «Холодные звёзды кружатся над головой. Острые, жестокие, насмехающиеся. Иссиня-чёрный холст служит им идеальным фоном. Идеальные звёзды на идеальном фоне идеальной ночи. Идеальное покрывало для мертвецов. Д.».

***

— Зачем ты это делаешь? — Кричать не имеет смысла. Криком можно лишь до крови содрать горло, но так и остаться неуслышанной. Никем, кто бы мог помочь. Кто мог бы избавить от пытки, что приготовил для меня Брей.

   — Ты не посмеешь! — избиваю ногами воздух, не дотягиваюсь до рафка, который зажигает керосиновую лампу, якобы для того, чтобы мне в темноте было не так страшно… Не так страшно, чёрт побери, когда этот здоровый урод будет калечить моё тело! — Позови, Сэйен! Слышишь?! ПОЗОВИ ЕЁ! У нас с ней договор! Ты не должен… ты не имеешь права причинять мне вред!

   Брей бросает на меня мрачный взгляд из-под бровей и нехотя отвечает:

   — Вообще-то я здесь по её приказу, Рыжик. По приказу Сэйен. Обломчик, да?

   Бред.

   Какой-то бред! Абсурд!

   На запястьях затянута толстая цепь, другой конец которой пристёгнут к мощному крюку в потолке, так что ноги мои с трудом достают до пола, и каждая мышца в теле натянута струной. Дрожу. Обливаюсь холодным потом и умоляю рафка не делать того, что задумал… того, что было велено!

   Наконец слышу объяснения:

   — Намалы не поверят, если пленница вернётся так скоро, да ещё и без единого повреждения, сечёшь? — щуря один глаз, взирает на меня Брей и вновь кривится будто бы ему невыносимо брезгливо даже просто рядом со мной находиться.

   — Никто и так не поверит, что вы отпустили меня живой и даже не попытались выдвинуть условия! — не теряя надежды, хриплю срывающимся голосом. — В этом нет смысла!

   — Условия были выдвинуты час назад, лапуля, — равнодушно отвечает Брей. — Разумеется, для отвода глаз, нам на хрен не сдались ваши боеприпасы, но… звучит логично, скажи?

   — Меня в обмен на боеприпасы?

   — Отказали, — рявкает Брей и сплёвывает на пол. — Другого и не ожидалось. Папашик твой, видать, решил забить на тебя болт, ха! — басисто смеётся и глазами алыми сверкает. — Но… поспешил заверить, что, если Рыжик его сдохнет - переговоров и пленников больше не будет. Смерть. В чистом виде.

   — Это запугивание. Армия и с места не сдвинется без приказа Верховного намала! А тот не отдаст приказ, пока не состоится полное собрание всех лидеров Альтури, — тяжело, отрывисто дышу. Капельки пота срываются с кончика носа и подбородка, футболка на спине прилипает к телу…

   — Ты чё, думаешь, мы ващщще идиоты? — один глаз щурит. — Это и бабке моей понятно! Но нам-то на руку! Притворимся даунами и живой тебя им вернём, мол «Пардон, ошибочка вышла».

   — Это не логично.

   — Это весело. И это даст нам время, пока отбросы Окатанские мозжечки свои в кучку собирать будут, соображая, какого чёрта это вообще было.

   — Отбросы? — шиплю презренно. — Ты родился человеком! Твоя мать была человеком! Так как ты мо…

   — Человек - звучит гордо, а рафк – перспективно, — перебивает. — Я за перспективы.

   — Почему здесь так жарко?

   — Это я горячий парень, — подмигивает.

   — Почему так жарко?!

   — Вот же доставучая! — вздыхает раздражённо. — Так ты вырубишься быстрее, ясно?! Да, кстати, Сэйен просила передать, что по возвращению в свой муравейник сможешь использовать полученные от меня-ублюдка травмы, как причину желания стать солдатом, ну, вроде как… сильнее стать хочешь, отомстить и тому подобная херня, усекла?

   — Усекла.

   — Вот и ладненько.

   — Этого не избежать? — выдыхаю практически утвердительно.

   — Не-а, — качает головой Брей и ещё успевает заранее принести извинение, прежде чем его кулак рассекает горячий воздух и с глухим звуком врезается мне в живот.

***

Альтури, Южная граница

   Линия горизонта на востоке вспыхнула алым, и первые лучи восходящего солнца золотыми стрелами пронзили грязно-серое небо, прогоняя с него остатки ночи, пряча за лиловыми облаками огоньки звёзд.

   В Новой эре рассветы всегда такие – яркие, пламенные. Мама часто сравнивала их с пожаром, что каждый день разгорается на исходе ночи и огибает землю кольцом. А мы в этом кольце, маленькие, как чёрные точки на карте. На привязи, существуем без возможности выбраться за границы, лишённые большей части нашего дома, но живые. Всё ещё сражающиеся за место под солнцем.

   У моей мамы была своя философия на тему жизни и смерти; она верила, что огонь способен приносить не только смерть и бедствия в этот мир, но ещё и избавление, очищение души, её реинкарнацию. Моя мать хотела стать птицей. Сильной, выносливой и свободной настолько, что границ для неё не существовало бы. Однажды на рассвете, она вспарила бы высоко в небеса и, рассекая большими крыльями дымку облаков, пронеслась над огненным кольцом попутно ветру. Это и была бы - её свобода, её победа.

   Но всё сложилось иначе.

   Мою мать убил не огонь, а пневмония, так что вряд ли она стала птицей.

   — Эй, ты там жива? Чего заглохла-то? — выводит меня из раздумий бас Брея, что тащит меня на спине пересекая пустыню Мёртвых земель по направлению к южной границе.

   — Жива говорю?! — рявкает, притормаживая и силой встряхивает моё покалеченное его же кулаками тело. — А будешь молчать, я тебя на двоих своих топать заставлю, поняла? Нашла себе лошадь ездовую, мать твою!

   — Я тебя и не просила, — практически беззвучно отвечаю, едва ворочая языком в пересушенном рту.

   — Чё ты там вякнула?!

   — Жива, — хриплю громче, просто чтобы избавить себя от вопросов. Просто, чтобы Брей молча выполнял то, что было приказано ему Сэйен. А это – доставил меня к границе и свалил обратно к чёртовой матери.

    Но, кажется, Брей и не думает затыкаться.

   — Вы там с мисс Крутышкой всё порешали? Ну, там, план действий и всё такое…

   — Зачем Сэйен тот морт? — Не знаю, на что рассчитываю, спрашивая об этом рафка, который умом не блещет. Хотя… может поэтому и спрашиваю?..

   Кашляю. И грудь тут же стягивает от боли.

   — Нормально всё с твоими рёбрами, — тут же комментирует Брей, топая по занесённому золотистым песком участку суши. — Я аккуратно бил, нежно. Через пару дней будешь, как новенькая.

   — Зачем Сэйен тот морт? Что-то личное?

   — Личное? — Брей вдруг заходится в таком громком смехе, что у меня все внутренности в такт ему содрогаются и приходится прикусить губу, чтобы не вскрикнуть от болезненных ощущений. — Что личного может быть у убогого морта и Стальной королевы?

   — Стальной королевы?

   — Баба со стальными яйцами, — резко обрывает свой смех. — Всё, заткнись, почти на месте.

   Стальная королева. Слухи о ней давно ходили в народе, но я и подумать не могла, что женщина, которая славится своей жестокостью по отношению к своим же сородичам, никто иная, как… та самая девочка, что родилась и выросла в Тантуме. Та самая, что была изгнана сразу после вступления в силу декрета о запрете проживания на территории человеческой расы, кого-либо с нечистой, или смешенной кровью.

   Сэйен – одна такая в своём роде; этим, и родителями-героями, и была известна.

   Я думала, она умерла.

   Лучше бы она умерла.

   Брей останавливается, и мои ноги ступают на землю.

   — Граница. Топай, давай, Рыжик, — кивает вперёд. — Через сто метров появишься на радарах, тогда просто стой и жди, пока за тобой прикатят, поняла? ПОНЯЛА?!

   — Да, — нехотя отвечаю, глядя на одинокую вышку, виднеющуюся на фоне белеющего неба.

   — Ну, давай, — раздаётся мощный хлопок одновременно с ударом по плечу, и мне едва удаётся устоять на ногах от такого «нежного» рафьего прощания. — И это… того… зла не держи, короч, — мямлит, отдаляясь, и смотрит куда угодно, только не мне в глаза. — Я против людей ничего не имею. Это… всего лишь выживание.

***

Через три дня рафками будет обнаружен ещё один военный бункер под завязку набитый оружием.

   Рафки сделают людям такой большой подарок, сразу после того, как их же сородичами было совершенно нападение на Шэлман.

   Совпадение? Не думаю.

   Но намалы, конечно же, закроют на это глаза.

   Как и на то, что меня вернули живой…

   «Кто в этом мире не совершает ошибок?.. — скажут они. — Каждый заслуживает прощения, если вовремя её исправит».

***

Пять дней спустя

   День единства народов

   — Пойдём, я отведу тебя домой, — Дьен берёт меня за локоть и тянет подальше от возбуждённой толпы, собравшейся на центральной площади Óкаты для празднования Дня единства народов. То есть – людей и рафков. Ну, рафков, - тех самых ребят, что несколько дней назад совершили нападение на Шэлман и убили женщину, которая в жизни своей ничего дурного не сделала.

   О, всё во мне негодует от возмущения. Но и решение, что было принято советом намалов, я тоже понять способна. Они не хотят сеять панику в народе, не могут сказать людям правду, ведь тогда те вновь почувствуют себя незащищёнными. Но и закрыть глаза на эту проблему они тоже не имеют права!..

   Отец ничего мне не говорит…

   Разбирательство по делу нападения на Шэлман идёт полным ходом, но… за закрытыми дверьми. Без оглашения решений.

   На первом допросе я рассказала всё, что видела, всё, что слышала, всё о том, где была, за исключением… за исключением нашего с Сэйен разговора и выдвинутого мне условия. Потому что я не могу рисковать Дьеном, самолично ни в чём не разобравшись. Потому что я даже родному отцу больше не верю, после того, как он отказался говорить со мной на тему чумы в двадцатых годах.

   «Не сунь нос не в своё дело, Эмори, — сказал он мне категорично. — А будешь сунуть, знай: я не всегда смогу тебя защитить».

   — Что ты делаешь, Эри? — шепчет Дьен, глядя на меня с осуждением и качает головой.

   — Я? Ничего. Пришла на праздник.

   — Нет, — Дьен тяжело вздыхает. — Я не это имею в виду. Что происходит, Эри? С тобой. Что происходит с тобой? У тебя даже синяки пройти не успели, а ты… ты уже творишь чёрте что. Я знаю, ты не на праздник пришла. Ты пришла в библиотеку. В закрытую библиотеку, я видел, как ты лезла в окно…

   — И что? С каких пор читать запрещено законом? — пытаюсь отвечать сдержанным тоном, но, чёрт, стоит только подумать о том, что, возможно, прямо в эти минуты Дьен умирает, и меня начинает трясти, ум за разум заходит.

   Дьен делает шаг вперёд, вынуждая меня отступить и вжаться спиной в стальную дверь закрытой в праздничные дни швейной мастерской, упирает руки по обе стороны от моей головы и лицо ниже к моему склоняет.

   — Что с тобой происходит, Эри? — спрашивает обеспокоенным шёпотом, пристально в глаза глядя. — Рекрут?.. Не успела ты вернуться в Óкату, и сходу в рекруты записалась?

   — На службу может пойти любой желающий, при условии…

   — Не надо мне рассказывать условия набора! — рычит Дьен, в карих глазах вспыхивают огоньки недовольства. — Ты… Просто… Чёрт… Просто моя девушка не должна быть солдатом! Я не для этого тебя самообороне учил! А отец?.. Об отце своём ты подумала? Да он чуть с ума не сошёл от волнения, когда эти… рафки утащили тебя чёрт пойми куда.

   — Вот именно, — решительно смотрю на Дьена. — Именно поэтому я хочу стать сильнее. Я хочу, чтобы отцу больше не приходилось за меня волноваться.

   «На самом деле, всё, что мне нужно, это отработать пару месяцев в бойцовских ямах и после чего, надеюсь, я вновь стану просто твоей девушкой, Дьен. Я должна выяснить, что ложь, а что - правда.»

   Более того, совет на моей стороне. Им понравилась идея провести последние несколько месяцев моего наказания не в Шэлманском монастыре, а в Окате, на службе у закона. Среди женщин добровольцев мало, но если уж одна из них выказывает желание принести пользу обществу не за швейным станком, а в рядах городских защитников, то почему бы и нет?..

   — Всё будет хорошо, — говорю самое бессмысленное из всего, что могла сказать, ныряю Дьену под руку и шагаю по узкой гравийной дорожке промышленного района обратно к площади, где с минуты на минуту должно начаться выступление Верховного намала.

   Оборачиваюсь.

   Дьен так и стоит у дверей в мастерскую с опущенной головой и упёртыми в дверь руками. На нём парадный мундир, который от повседневного отличается лишь золотого цвета пуговицами и блестящей нитью на рукавах, но я должна была заметить раньше, и сказать, что ему идёт…

   Новая эра не предусматривает за собой разнообразия в одежде, солдаты на границах и в оцеплении с виду ничем не отличаются от гражданских, но вот отряды Чёрных кинжалов было решено выделить, ведь в их состав входят лучшие бойцы Альтури - гордость человечества, наша сила, - соответственно и привилегий они не лишены. Чёрные брюки, чёрная рубашка, и китель: с красными пуговицами в обычные дни, с золотыми в праздничные. Чем выше по званию, тем и обмундирование лучше, - всё просто.

   Однако одно остаётся неизменным… Чёрный – их главный цвет. Цвет Кинжалов. Символ того, что одежда их и лезвие клинков в крови врага. В крови мортов.

   Надо было сказать Дьену, что ему идёт парадный мундир…

   На площади ещё более шумно. Разве, что самый большой лентяй в Окате, любитель послеобеденного сна, не явился на праздник.

   Организаторы потрудились на славу. И неспроста, ведь в этом году именно Óката выбрана местом проведения основного торжества из всех городов на территории Альтури.

   Специально для ярмарки женщины Óкаты всю ночь готовили угощения, от которых теперь ломятся прилавки; возле них на данный момент и происходит основное столпотворение. Небольшой островок сцены, установленный прямо у подножья городской ратуши украшен цветами и плакатами, с выведенными от руки красивым почерком надписями: «День единства народов!», «65 лет!», «Рафки и люди! Вместе - в мирное будущее!».

   — Тьфу! Только краску перевели, — слышу бормотание какого-то старичка, что с явным отвращением разглядывает плакаты. — Лучше бы забор мне покрасили, ироды.

   Многие, уверена, сейчас разделяют его мнение, особенно это касается «старой гвардии», они-то не понаслышке знают, какие на самом деле рафки жестокие существа.

   Мирное соглашение заключалось дважды. Первое – в двадцатых годах, но мир длился недолго, так как разногласий оставалось слишком много, всё ещё велась борьба за территорию, да и плюс ко всему началась чума, что в народе прозвали бесовой (рафки ей не подверглись). Тогда рафки и отвоевали у людей часть Зелёных земель и колонизировали её, объявив, что будут убивать каждого, кто придёт к ним с оружием, и пожмут руку каждому, кто придёт с миром и желанием стать их собратом. Тогда же по периметру наших городов вновь были активированы глушители – приборы, работающие на солнечных батареях, что способны подавлять сверх способности рафков, напрочь отключая их доминанту.

   Глушители работают и по сей день.

   Второй мирный договор был заключён шестьдесят пять лет назад. С тех пор мы, вроде как, и живём в мире и согласии, однако теперь я задумываюсь над тем, сколько на самом деле проходило тайных заседаний совета после нападений… вроде того, что случилось недавно… Но кто скажет нам правду?..

   Верховного намала не смутило даже то, что меня отцу вернули не в мешке для трупов и разобранную на кусочки, а в относительной целости и сохранности, да ещё и до границы «подвезли».

   Что-то подсказывает мне, что Верховным намалам известно гораздо больше, нежели моему отцу и другим приближённым к совету. Нежели всему нашему народу.

   Что-то подсказывает мне, что грядут перемены. Глобальные, но вовсе не радужные.

   — Приветствую вас, друзья мои! — оглашает мужчина, что поднялся на сцену. Разводит руки в стороны и ждёт, пока толпа стихнет. Толпа, что издавна приучена молчать, если говорит Верховный намал.

   Речь его будет длиться минут десять и ничего нового ни один из нас сегодня не услышит. Каждый год в речи меняется лишь порядок слов, но смысл остаётся тем же, поэтому, вместо того, чтобы вникать в суть того, что наизусть знаю, - в нашу историю – я разглядываю его одежду, его украшения, начищенные до блеска ботинки, часы на запястье, и мысленно усмехаюсь, ведь всё это так нелепо смотрится.

   Верховный намал считает, что достоит носить на себе украшения наших предков, и не только в праздничные дни, но и в обычные. Как-то раз он заявил во всеуслышание, что таким образом отдаёт дань уважения героям войны, демонстрируя на публику реликвии из мира времён до Конца света. Отец же говорит, что это просто привычка, которая не делает Риона плохим человеком.

   Рион-Гектор – полное имя Верховного намала, что был назван так в честь своего прапрадеда, одного из основателей Тантума. Я видела портрет того великого человека и их внешнее сходство действительно удивляет. Что вряд ли можно сказать о моральных качествах.

   Толпа взрывается аплодисментами, а Рион в ответ улыбается ещё ослепительнее. Проводит ладонью по блестящей чёрной лысине и обводит народ горящим взглядом карих глаз. «Мой народ», - как он часто говорит с гордостью.

   — Привет, — раздаётся в этот момент рядом с ухом, и я обнаруживаю Дьена, который слегка неловко улыбается, обнимает меня сзади за талию и притягивает к груди. — Прости, Эри. Я слегка погорячился, — добавляет, целуя меня в висок. — Мне нравится твоё платье. Зелёное, в цвет самых красивых глаз на свете.

   — А тебе идёт парадный мундир, — поворачиваю голову и ласково улыбаюсь Дьену. — Прости и ты меня. Я сама не своя в последние дни.

   — Я понимаю, лисёнок. Всё хорошо, — мягко целует меня в губы и кивает на сцену. — Смотри. Сейчас начнётся самая интересная часть.

   — И что они придумали?

   — Смотри-смотри.

   ЧТО?!

   Они пригласили рафков?

   Это не шутка?

   Глазам своим поверить не могу!

   Нет… то есть, сохранять видимость единства народов для того, чтобы не испугать тот самый народ, - наш народ – это одно, но… приглашать на праздник рафков, после того, что их собратья вытворили всего несколько дней назад?!..

   Серьёзно?

   — Это ведь шутка? — шепчу, огромными глазами наблюдая за тем, как на сцену выходит троица бледнолицых во главе ни с кем иным, как с самим предводителем рафков! С самим Его Превосходительством Валом, каким он сам себя провозгласил.

   Холодок проносится по коже от одного его вида. Но судя по тому, что глаза его сейчас не похожи на два жерла вулкана, глушители выключать не стали и это немного успокаивает. Сейчас глаза Вала кажутся такими же бесцветными, как и он сам.

   Белые, как первый снег волосы искрятся в солнечных лучах, бледная кожа, бледные губы, белые брови и даже ресницы. В белоснежный костюм удивительно правильного покроя облачился рафк, каких не шьют ни на одной из фабрик в Альтури. Словно у него в рядах припасен личный портной, или какой-нибудь талантливый модельер из прошлого, который лично шьёт для предводителя рафков лучшие наряды! Впрочем… всё возможно.

   Как рафк-альбинос также известен предводитель расы бледнолицых. Человек, что был заражён не одним из созданий нового мира, а вирусом, что послала на Землю Mortifero ещё в первое своё пришествие. А это значит, что этому рафку уже около двухсот лет и он имел честь быть знакомым с каждым бывшим Верховным намалом и прежним - самым первым, - руководством Тантума.

   До невообразимости тщеславный тип, эпатажный, вульгарный, любит играть на публику, а речи его настолько завораживающе сладки, насколько и отталкивающе омерзительны. «Актёр», — иногда так говорит о нём отец. «Живая легенда», — с восхищением говорит о нём Верховный намал. «Фрик с лицом и манерами принца голубых кровей, и чёрной душой, как у самого Дьявола», — вот кем считаю его я.

   — Бояться нечего, Эри. В Окате работают глушители, — успокаивающе шепчет на ухо Дьен. — Расслабься, ничего плохого не случится. После одного из советов, на котором присутствовал Вал, он сам изъявил желание поучаствовать в празднике.

   — Значит, альбинос в курсе, что натворили его сородичи?.. — скорее не спрашиваю, а заключаю, но Дьен всё же отвечает:

   — Да. Он заявил, что нападение группки рафков на Шэлман ни к нему, ни к его колонии никакого отношения не имеет, и он лично займётся поисками бунтовщиков и призовёт к ответу.

   Судя по всему, Риона это более чем устроило. Только посмотрите на него! Весь светится от радости! Как устроило и то, что в рядах нападавших рафков был морт! Никто даже удивляться такой новости не стал, все разве что-то переглянулись многозначительно и быстренько перешли к следующему вопросу.

   — Так что насчёт тебя, м? — руки Дьена крепче обвиваются вокруг моей талии, а горячие губы прижимаются к уху. — Нашла в библиотеке то, что искала?

   — Нет, — отвечаю честно, не сводя глаз с альбиноса на сцене, который сейчас переговаривается о чём-то с Рионом и улыбается не менее счастливо.

   — И что же ты искала, м? — интересуется Дьен.

   — Да так… кое-какие записи, — решая не уточнять какие именно, отмахиваюсь. Вряд ли Дьен поймёт, скажи я сейчас, что я ни с того ни с сего интересуюсь подробностями чумы в двадцатых годах.

   — Эри? — несмотря на то, что сам предводитель рафков приступает к своей праздничной речи, Дьен разворачивает меня к себе, берёт лицо в ладони и с такой теплотой и любовью смотрит в глаза, что сердце с новой силой щемит. Ведь я всё ещё не знаю: правду сказала Сэйен, и мой Капитан уже сейчас на волоске от гибели, или же весь наш с ней разговор и яйца выеденного не стоит.

   — Эри… — ласковая улыбка касается губ Дьена и он припадает лбом к моему лбу. — Я люблю тебя. Ты же знаешь, как сильно я люблю тебя, лисёнок?

   Киваю, с той же нежностью улыбаясь в ответ. А сама могу думать лишь о том, каким способом мне получить капельку крови Дьена для проверки, так, чтобы не вызвать подозрений. Так чтобы он не решил, что его девушка окончательно спятила.

   — И я думаю… — в глазах Дьена заискрилось солнце, а улыбка стала ещё обворожительнее. — Я думаю… Нет, я хочу спросить тебя кое о чём важном…

   О, нет…

   — Дьен, постой, я…

   — Ты станешь моей женой, Эри? — заканчивает свой вопрос Дьен, и не успеваю я и звука из себя выдавить, как в толпе раздаётся душераздирающий женский вопль, полный дикого ужаса, а следом крик:

   — Морты! МОРТЫ НА ПЛОЩАДИ!!!

ГЛАВА 5

Оката, центральная площадь

   *Радио-апокалипсис*

   *Зомби-волна *

   Track # 5

   Breaking – «Benjamin Blood»

   Сообщение: «Не бойтесь тех, кто идёт перед вами. Бойтесь тех, кто держится в тени. Д.».

   Вокруг творится нечто невообразимое.

   Безумная карусель из движущихся размытых пятен проносится перед глазами. Это люди в панике бросились прочь с площади, толкают друг друга, давят друг друга, топчут… Кричат, зовут на помощь и даже не пытаются помочь тем, кто нуждается в этом гораздо больше; тем, кто лежит под ногами, прикрывает руками голову и вот-вот будет раздавлен своими же.

   — СПОКОЙНО! ВСЕ ДОЛЖНЫ УСПОКОИТЬСЯ! — с надрывом кричит Дьен, призывая к порядку, и прижимает меня к себе, чтобы потоком людей и меня не снесло в сторону. — БЕЗ ПАНИКИ! СОХРАНЯЙТЕ СПОКОЙСТВИЕ! Боже… Что они творят…

   Крик в толпе раздаётся снова. Такой оглушительный, полный запредельной боли, что на какое-то мгновение люди замедляются, оборачиваются, пытаются понять, наконец, что же на самом деле происходит. Ну, или просто ищут очередное подтверждение тому, что паника сейчас, чёрт побери, как никогда необходима!

   — Не бойся, Эри, я не позволю сделать тебе больно, — Дьен бросает на меня короткий, полный уверенности взгляд, и ещё крепче прижимает к себе, обхватив за плечи.

   Боюсь?.. Меньше всего на свете я боюсь за себя!

   И мне необходимо кое-что проверить. Прямо сейчас!

   Несмотря на военное положение только что объявленное в Окате, с помощью зазвучавшей на весь город сирены, я достаю из ножен кинжал, хватаю руку Дьена и оставляю один короткий, но глубокий порез на тыльной стороне его ладони.

   — Эри! — круто разворачивается ко мне. — Ты что…

    — Прости… Простиии! Я случайно! — с фальшивым раскаянием заглядываю в его застывшее в замешательстве лицо, и тут же зажимаю порез ладонью, оставляя на своей коже достаточное количество крови, чтобы проверить её на свёртываемость.

   — Убери кинжал, Эри! — приказывает Дьен, выхватывая у меня оружие. — Ты можешь поранить кого-нибудь ещё! — берёт меня за другую руку и тащит вслед за собой, пробивая путь через толпу.

   Раскрываю перепачканную кровью Дьена ладонь и, как только на неё падает солнечный свет, с облегчением выдыхаю. Кровь осталась своего естественного цвета и уж точно не свернулась плотной каплей, как говорила Сэйен.

   — Стой здесь! — отойдя за фруктовую палатку, что практически прижимается к стене библиотеки, Дьен обхватывает меня за плечи, возвращает кинжал и твёрдо заглядывает в лицо. — Здесь, Эри! Поняла?! Стой здесь, пока я не вернусь за тобой!

   — Найди моего отца! — ловлю Дьена за запястье, останавливая.

   — Твой отец может за себя постоять. Меньше всего стоит переживать о нём. — Резко выдыхает, обхватывает моё лицо ладонями и умоляюще заглядывает в глаза. — Не натвори глупостей, Эри. Я скоро вернусь. Никуда не уходи! Будь здесь!

   Проще согласиться, чем спорить, так что я молча киваю, и уже спустя мгновение остаюсь одна в тесном проходе между фруктовой лавкой и городской библиотекой.

   Крепко сжимая рукоятку кинжала, осторожно выглядываю из-за палатки и пытаюсь отыскать глазами отца.

   Сирена продолжает сотрясать город, люди топчут своих, стараясь как можно скорее уйти с площади, сбежать от опасности… Но где же она?.. Где опасность? Ничего не вижу, кроме обезумевшей от страха толпы. Ничего не слышу, кроме их сумбурных возгласов.

   — Всем оставаться на местах! Сохраняйте спокойствие!!! СОХРАНЯЙТЕ СПОКОЙСТВИЕ! СИТУАЦИЯ ПОД КОТРОЛЕМ! — держа рупор у рта, оглашает со сцены Корти – один из солдат моего отца. За его спиной в оцеплении из Кинжалов стоит Верховный намал и предводитель рафков, на губах которого, клянусь, играет лёгкая улыбка, словно происходящее безумие доставляет ему истинное удовольствие. Словно в периметре и не работают глушители и его доминанта активна. Но нет… сейчас Вал уязвим так же, как и каждый из нас.

   Как Корти… рупор которого отлетает в сторону одновременно с тем как в него врезается грязное неотёсанное создание и с громким треском ударяет спиной о сцену.

   Я не слышала хруста, но, кажется, прочувствовала его всем нутром, прежде чем увидела, как голова Корти отрывается от шеи и с подачи морта отлетает прямиком в толпу.

   Раздаются выстрелы. Земля орошается кровью: алой и чёрной. Крики людей становятся громче. Площадь стремительно пустеет. Теперь мне удаётся разглядеть куда больше… тел: раздавленных ботинками своих же и тех, кто был растерзан мортами.

   Сколько их? Где остальные отряды Кинжалов?! Какого чёрта происходит? И где мой отец?!

   Боже, папа… где ты?

   Сегодня утром он нехорошо себя чувствовал, жаловался на рези в животе, и я даже просила его отказаться от дежурства. Но он же главнокомандующий! У него не бывает выходных.

   Один, два, три, четыре… Морты повсюду… Клеймённые, сбежавшие из клеток бойцы.

   Поверить не могу, что это происходит…

   Кто это допустил? Как впервые за столько лет мортам удалось вырваться?!

   — Эмори! — крик раздаётся сбоку, и я подпрыгиваю на месте от испуга, врезаясь спиной в прилавок и тот накреняется в бок, разбрасывая по земле фрукты. — Почему не уходишь?! — кричит мне Вальтер; он находится на службе в Кинжалах уже лет двадцать, - не меньше.

   — Как морты смогли вырваться?! — требую ответа.

   — Уходи, дочка! — напряжённое лицо Вальтера с седой бородой, заплетённой в длинную косу, возникает перед глазами, и он толкает меня в сторону, прочь с площади. — Давай, Эмори! Беги!

   — Где мой отец? Ты видел моего отца?! — оборачиваюсь на бегу.

   — С ним всё в порядке! Беги, ради Бога! Ты не знаешь, что… — И голос Вальтера вдруг обрывается на полуслове. Округлившиеся глаза застывают, а из уголка приоткрытого рта сбегает тоненькая струйка крови, и уже спустя несколько секунд он без чувств падает на землю, открывая моему взору своего убийцу.

   Грязный, окровавленный морт стоит позади и сжимает пальцами с длинными острыми когтями сердце Вальтера. Сальные патлы разбросаны по плечам и скрывают половину лица. Его грудь высоко вздымается на частых судорожных вдохах, вены на шее натянуты жгутами, а взгляд горящих золотом глаз выносит мне смертный приговор.

   Крепче сжимаю в скользкой ладони рукоятку кинжала и наставляю на морта, точно зная, что разговоры бесполезны. Он зол и жаждет мести за долгие годы рабства. Сейчас он - хищник вырвавшийся из клетки, чтобы атаковать своего врага. Тут дипломатия не поможет. И бежать нет смысла… Догонит. И убьёт.

   Секунда.

   Свирепый рык вырывается изо рта морта, и он в прыжке бросается на меня. Женский крик звучит следом, и я не сразу понимаю, что это я разъярённо кричу, готовая защищаться, готовая к тому, чтобы с достоинством принять смерть, но…

   Но ничего не происходит.

   Тёмное пятно проносится перед глазами, раздаётся приглушённый стук одновременно с тем, как в грудь морта врезается Дьен и они кубарем прокатываются по земле, поднимая в воздух столбы пыли.

   — Сдохни, тварь!!! Это тебе за Вальтера!!! — обезумевши ревёт Дьен, раз за разом обрушивая о голову морта тяжеловесный камень. — Сдохни! — Удар. — Сдохни! — Удар. — СДОХНИИИ!!!

   Кровь брызжет в стороны, бросая на землю и лицо Дьена чёрные кляксы. Камень сокрушается о голову уже мёртвого создания до тех пор, пока она не превращается в бесформенное кровавое месиво, но Дьен продолжает наносить удар за ударом. Он кажется обезумевшим, спятившим.

   — Сдохни! СДОХНИИИ!

   — Дьен, хватит! — на ватных ногах ступаю ближе и пытаюсь успокоить его. Пытаюсь перехватить в воздухе руку с камнем, но вместо этого получаю удар грудь и лечу на землю. — ХВАТИТ! ДЬЕН! ХВАТИТ!!! — кричу с надрывом, глотая слёзы.

   — СДОХИ, ТВАРЬ! СДОХНИ!

   — ОН МЁРТВ! ХВАТИТ! ОН, МЁРТВ, ДЬЕН!!! — бросаюсь к нему и что есть сил колочу кулаками по спине, пока тот не прекращает избивать морта, который давно уже труп!

   — ХВАТИТ! — ударяю по спине ещё раз, и Дьен круто разворачивается, взметая камень в воздух, готовый ударить им меня, но резко останавливается, замирает… Смотрит огромным бешеными глазами, в которых нет ничего от человека, которого я знаю. В них бушует лютая ненависть и свирепая ярость, в них нет и капли милосердия.

   И это пугает.

   Возможно, Сэйен сказала правду.

   Возможно, Дьен уже на пути к тому, чтобы стать чудовищем.

   Его дрожащие губы приоткрываются, а кадык нервно дёргается:

   — Эри… — говорит сухим, хриплым голосом, взирая на меня растерянно. — Эри, я… — Резко выдыхает, встряхивает головой, поднимает с земли пистолет Вальтера и вкладывает его мне в руку. — Всё хуже, чем я думал. Беги домой и запрись, поняла? Не выходи из дома до тех пор, пока я не приду! Эри… Эри, ты поняла меня?!

   Молча принимаю пистолет и отхожу в сторону, - подальше от Дьена, которого я не знаю. Смотрю в его полные сумасшествия глаза до тех пор, пока он не срывается с места и мчится в эпицентр битвы, где мелькает седовласая голова моего отца.

   Отец…

   Если брошусь к нему в попытках помочь, скорее всего, лишь всё усложню. Поэтому…

   Сжимая сталь пистолета в ладони, вливаюсь в толпу бегущих прочь с площади людей и пытаюсь разглядеть, что там – впереди, за облаком поднятой в воздух пыли с песчаной дороги. Ничего не видно.

   Кашляю и задыхаюсь. То и дело спотыкаюсь на ровном месте. Вращаю головой по сторонам, чтобы в случае чего вовремя нажать на курок, но всё, что вижу - это лица перепуганных до смерти людей: кто-то плачет, кто-то кричит, кто-то зовёт на помощь, кто-то кого-то ищет…

   — Аманда! АМАНДА! Боже… Вы не видели мою дочь?! Вы не видели девочку в жёлтом платье?! АМАНДА! — женщина с белым платком на голове бросается к бегущим горожанам с просьбой помочь, но лучшее, что получает в ответ - это игнор; в большинстве же случаев её грубо отталкивают в сторону.

   «Это выживание», — вдруг вспыхивают в голове слова Брея.

   Сворачиваю с центральной дороги в переулок между двумя промышленными зданиями, что ведёт к плодовому саду и собираюсь срезать путь к жилому району через него, но тут же замираю на месте. Останавливаюсь так резко, что едва не теряю равновесие; взметаю в воздух пистолет, направляя дуло в спину возникшего на пути морта.

   Пот застилает глаза, щиплет слизистую. Пытаюсь сморгнуть его, как и пытаюсь просто дышать, чёрт возьми, медленно и спокойно, а не так, словно вот-вот сознание потеряю, или задохнусь от паники.

   Нет - панике. Паника – прямой путь к поражению.

   Облизываю солёные губы, унимаю дрожь в руках и требую предельно громко и уверенно:

   — Повернись!

   «Какого чёрта, Эмори? Просто пристрели его! Стреляй, пока он голыми руками не скрутил тебе шею! НУ ЖЕ!»

   — ПОВЕРНИСЬ! — приказываю фальшиво уверенным голосом. — Медленно!

   Далеко не сразу, но всё же морт разворачивается ко мне лицом, и я с большим трудом сдерживаю крик ужаса, что рвётся наружу.

   Морт держит на руках ребёнка.

   Боже…

   Девочку лет пяти в ярком жёлтом платье, чьё лицо покрыто алой кровью, глаза закрыты, а тонкие ручки и ножки бездушными хлыстами свисают вниз.

   В горле стремительно растёт ком, перекрывая путь кислороду, ноги становятся ватными, а пистолет в дрожащих руках начинает вибрировать так сильно, что норовит выскользнуть из вспотевших ладоней.

   Дьен был прав… А я была слепа. Я не должна… не могу защищать этих созданий… Они чудовища.

   Одно из этих чудовищ, только что убило ребёнка!

   — ОПУСТИ ЕЁ НА ЗЕМЛЮ! МЕДЛЕННО! — тряся пистолетом, ору с надрывом, и первые слёзы горечи брызгают из глаз.

   Морт слегка приподнимает голову и делает шаг вперёд.

   Я делаю шаг назад, приказываю ему не двигаться и опустить ребёнка на землю! А дальше… дальше я планирую всадить пулю между глаз этого монстра!

   Глаза…

   Я знаю эти глаза.

   Морт делает ещё шаг вперёд.

   — НЕ ПОДХОДИ!

   Замирает. Поднимает голову и чёрные грязные патлы спадают с лица, открывая взору давно врезавшиеся в память черты…

   Его лицо, оно… оно будто из камня высечено, настолько резкие его черты, грубые, но удивительно правильные, для того, кого принято считать одним из уродов, мерзких тварей. У него острые скулы и немного впалые щёки, высокий лоб, прямой нос, сухие поджатые губы, густые тяжёлые брови, и волевой подбородок, который сейчас скрыт щетиной.

   Это он. Повзрослевший, возмужавший, обросший… но это он.

   Морт с глазами цвета аквамарина.

   — Это месть?! — спрашиваю дрожащим каркающим голосом и неотрывно смотрю в горящие ледяным пламенем глаза существа, что убил невинного ребёнка. — Месть за то, что мы приговариваем к смерти «ваших» детей, или просто жажда убивать?.. Ответь мне!

   Я знаю, что он не ответит. Не уверена, что он вообще на это способен, но точно знаю – понимает; по взгляду вижу.

   Ещё шаг вперёд делает, и я поднимаю пистолет выше, целясь точно в лоб.

   Кровь шумит в ушах, сердце колотится о самые рёбра, холодный пот струйками бежит по вискам и спине.

   Ещё шаг.

   Я смогу, я выстрелю.

   Ещё шаг.

   Снимаю пистолет с предохранителя.

   Ещё шаг.

   Мягко нажимаю на курок и…

   Останавливаюсь одновременно с тем, как морт, что возвышается надо мной огромной скалой, вдруг протягивает мне ребёнка.

   Пистолет автоматически опускается, а уже спустя миг я прижимаю к груди девочку и двумя ледяными пальцами пытаюсь прощупать её пульс…

   Не удаётся. То ли рука трясётся так сильно, то ли пульса попросту нет.

   А морт всё стоит. Не уходит. И на меня неотрывно смотрит своими неоновыми глазами так, что внутри всё сжимается, так, словно душу мою прочесть способен.

   Знаю точно - если бы он хотел убить меня, давно бы уже это сделал, можно не сомневаться. И это кажется странным. Это вводит в замешательство.

   Ещё секунда. Две. Три.

   Стоим в тесном переулке, зажатые высокими стенами, в тени, куда не попадает ни один луч солнца, и молча смотрим друг на друга.

   Я всё ещё сжимаю в ладони пистолет…

   А он способен всего за секунду скрутить мне шею.

   Уверена, весь спектр чувств, что я сейчас испытываю, написан на моём лице…

   А по его лицу ничего не прочесть.

   — Тебе не уйти из города, — говорю тихим, сухим голосом. — А попытаешься, тебя убьют и…

   Не договариваю. Потому что некому больше. Не дослушав, морт развернулся и неспешно зашагал прочь по переулку навстречу яркому свету в конце «туннеля», что не принесёт с собой ничего хорошего. Только смерть.

   Поднимаю пистолет и направляю в его отдаляющуюся спину.

   Он чудовище. Отец говорил правду… У мортов нет души, они появились в этом мире лишь с одной целью… убивать. Убивать всех на своём пути! И я не могу… просто не могу помочь этому безжалостному монстру вырваться из клетки…

   Боже… я просто не могу…

   Я должна выстрелить.

   Я выстрелю!

   — Не надо, — зазвучал хриплый детский голосок за секунду до того, как мой палец надавил на курок. — Не стреляй… — смотрят на меня потухшие глаза девочки. — Не стреляй… Он хороший. Он спас меня.

***

D

   Оката, как и многие другие города, был отстроен с нуля, в долине окружённой зелёными холмами и редким лесочком, в котором с каждым годом становится всё больше и больше живности. Но, так как вымиранию подверглось не только человечество, но и скот, и дичь, и дикие животные, охота дозволяется лишь с особого разрешения и не кому попало, а профессионалам в своём деле, добытчикам Альтури.

   Мясо нынче - деликатес. И по большей части его выдают его детям и мужчинам. Считается, что женщины могут и фруктами с кашкой обойтись. Потому что женщине не нужно наращивать мышечную массу, как и воевать не нужно. Однако, с каждым годом ситуация с продовольствием становится всё лучше и лучше. Не так давно в Окате и ферма открылась. Маленькая, правда, но зато теперь Тантуму не приходится делать нам регулярные доставки, благодаря чему и общество успокоилось, ведь, несмотря на «единство народов», немногие любят делиться своим «куском»… Кто его знает, что может случиться завтра?..

   Основное хозяйство фермы в Окате - куры, свиньи, козы и даже несколько коров, дающих молоко. Одним словом, голодать не приходится, и это – ещё одна причина, по которой охота за периметром разрешается немногим…

   Ведь кушать хотят все.

   В том числе и рафки. И стоит нам начать регулярно отнимать у них большую часть добычи, и очень скоро добычей станем мы сами.

   Оката - красивый город, самый «зелёный» в Альтури. Весь утопает в зелени, настоящий оазис посреди огромной пустыни, где нет ничего кроме песка, городов-призраков и, возможно, душ наших предков.

   О да, детишки любят пугать друг друга жуткими историями, в которых неупокоенные души якобы каждую ночь появляются в городах и деревнях Альтури, и долго, протяжно воют, скорбя об утерянных жизнях.

   Чушь, конечно. Но когда слушаешь подобные байки в Шэлмане, ночью, сидя у костра с местной молодёжью, надо признаться, жутко становится не то слово.

   Ещё мне нравится Оката тем, что здесь сравнительно тихо. Нет такого шума, как, например, в Тантуме, ведь Тантум – форпост Альтури, город, что окружён могучими скалами, и в случае войны первым примет удар на себя.

   Оката же мирный город… хотя, правильнее будет сказать – был таким до того дня, пока внутри его стен не появилась первая бойцовская яма. Так называемый филиал арены, что была сооружена в Тантуме сразу после того, как руководство было распущено, и во главу угла стал первый избранный народом намал.

   Отец рассказывал, что история бойцовских ям берёт своё начало ещё с тех далёких времён, когда на территории ныне несуществующей Южной Америки городами правили банды: жестокие убийцы и насильники, мародёры, бывшие криминальные авторитеты и просто люди, что добровольно пополнили ряды банд после первой вспышки Конца света.

   Именно банды придумали ямы, как развлечение. Всё начиналось с того, что они отбирали детей и подростков, исключительно мальчишек, сажали их в клетки, клеймили за ухом, и ежедневно натаскивали, как бойцовских собак, которых выставляли друг против друга на смертельных поединках.

   С тех времён изменилось немногое… Разве что вместо людей в кровавых боях теперь участвуют морты, да и стимул их заключается вовсе не в том, чтобы самому выжить, а скорее в том, чтобы спасти сородича – ребёнка, свою ставку на бой. В остальном – та же жестокость, та же грязь и земля, пропитанная кровью.

   Отец рассказывал, что переселенцы, успевшие на борт спасательного судна, отправляющегося в Тантум, и рассказали руководству о кровопролитной забаве. И если руководству идея сотворить ад на земле не пришлась по вкусу, то спустя годы первый совет намалов не на шутку воодушевился этой идей. Ведь это – справедливость. Так они посчитали. Расплата, которую морты должны понести.

   За что?.. Да просто за то, что посмели существовать.

ГЛАВА 6

Три дня спустя

   *Радио-апокалипсис*

   *Зомби-волна *

   Track # 6

   Raign – «Empire Of Our Own»

   Сообщение: «Вал. Всё тот же мерзкий надменный взгляд красных глаз на белом, как снег, неправильно миловидном лице. Он – настоящий дьявол воплоти, за что природа наградила его такой смазливой внешностью? Дайте ему коня, и я признаю, что передо мной Его величество принц, какого-нибудь чудненького рафьего королевства!

   А ещё, Вал последний в этом мире, кому можно доверять. Д.»

***

Всё вокруг белое. Высокий белый потолок, белоснежный пол натёрт так, что я могу видеть в нём своё отражение. Белые стены. Белая мебель: кресла, стулья, продолговатая конструкция в виде буквы С… Кажется в прошлом это называлось репесшеном, или ресепшеном, как-то так, я точно не уверена. Рядом стоят цветы в высоких вазах. Белые. Белые вазы, белые бутоны, белые стебли и листья.

   Никогда не видела ничего подобного. Это похоже… похоже на чистый холст перед тем, как художник сделает первый мазок кистью. И на детскую разукрашку тоже похоже.

   Беззвучно ступаю в сторону белоснежных дверей, которые с тоненьким приятным звоном разъезжаются в стороны, и взору предстаёт тесная квадратная комнатка с белыми, как и всё в этом здании, стенами.

   Я знаю, что это. Один из плюсов заточения в монастыре - это возможность изучать историю наших предков и читать книги. Много… очень много книг и журналов, в одном из которых я видела рейтинг самых необычных лифтов в мире, среди них был даже с прозрачным полом, и такой, что поднимался и спускался прямо внутри огромного аквариума.

   Этот лифт ничем особенным не выделяется. И что странно – в нём нет кнопок.

   Захожу. Двери закрываются и, кабина, мягко дёрнувшись, начинает совершать подъём.

   Когда двери открываются снова, выпуская меня из кабины в огромный белоснежный холл, залитый солнечным светом, я невольно ахаю при виде абсолютно прозрачной, ничем не защищённой стены.

   Ступаю вперёд. Осторожно, словно стекло разбиться может, касаюсь его подушечками пальцев и с замиранием сердца, с высоты птичьего полёта смотрю на город внизу. На настоящий, живой город из прошлого мира. На тот, где по мощёным плиткой тротуарам спешат по делам прохожие, где по плавящимся от летней жары дорогам скользят блестящие автомобили, кто-то ловит такси, кто-то запускает змея, а в зелёном парке у пруда играют детишки. Город, где жизнь идёт полным ходом, где люди едят на завтрак тосты, а ужинают лобстерами в ресторанах, или же просто хот-догами в придорожных кафе. Красиво одеваются, вкусно пахнут, смеются, развлекаются, влюбляются, не думают о завтрашнем дне, а ведь уже скоро их привычного мира не станет. А спустя долгие-долгие годы, кто-то вроде меня будет знакомиться с их историей лишь по книгам и слушая пересказы стариков.

   Это очень… очень печально.

   — Здравствуй, дочь, — звучит вдруг голос отца совсем рядом, и я вздрагиваю, круто разворачивая в сторону голову.

   — Почему на тебе белый костюм? — Оглядываю отца с ног до головы и собираюсь уже поинтересоваться: не одолжил ли он этот с иголочки сшитый нарядец у самого предводителя рафков, но отец мгновенно переводит тему:

   — Красиво, правда? — сложив руки за спиной, кивает на город за стеклом.

   — Не знаю. Наверное. Не уверена, — пожимаю плечами. — Это не наш мир, вряд ли бы я смогла в нём жить. А что с твоими волосами? С каких пор ты собираешь их в хвост?

   Мой отец поседел раньше времени. Ему всего сорок пять, а на голове уже не осталось ни одного тёмного волоса. Они длинные, чуть ниже плеч и серебристые, а брови густые и чёрные, как смоль; удивительная игра контрастов.

   — Сегодня особенный день, — отвечает задумчиво, и смотрит на меня полными теплоты глазами, а на губах играет немного печальная улыбка.

   — И что особенного в сегодняшнем дне?

   Отец поджимает губы и вновь устремляет взгляд к ясному небу:

   — Сегодня я даю вам с Дьеном своё благословение.

   — Что?.. Дьен сказал тебе?

   Отец не отвечает. Снова меняет тему:

   — Смотри, — кивает вперёд, и я больше не вижу перед собой стеклянной стены, она исчезла, и в лицо вдруг ударил порыв тёплого ветра, разметав волосы в стороны. — Любая стена рушима, Эмори. Помни об этом. Любая. Стена. Рушима.

   — Отец, что происходит?

   — Я горжусь тобой, дочь, — подходит ближе и крепко сжимает в ладони мою ладонь, пронзительно глядя в глаза. — Мы с мамой всегда будем тобой гордиться.

   — Да что… что ты такое говоришь? — тревожусь не на шутку. — Ты меня пугаешь.

   — Страх не в опасности, он в нас самих, — раздаётся позади другой голос, - низкий, с хрипотцой, и я круто оборачиваюсь, но никого не обнаруживаю. А когда возвращаю взгляд отцу, то сдавленно вскрикиваю, зажимаю рот ладонью и, делая несколько шагов назад, в ужасе смотрю, как на белоснежной рубашке отца по центру груди расцветает бесформенное чёрное пятно.

   — Страх не в опасности, он в нас самих, Эмори, — говорит отец, опасно улыбаясь, и его глаза вспыхивают неоном. Тем самым – цвета морской волны. А в следующий миг он разводит руки в стороны и прыгает вниз, в город, который охвачен огнём.

***

— ОТЕЕЕЦ!

   — Всё хорошо, Эри… Всё хорошо, — звучит голос Дьена, и я оказываюсь в его крепких объятиях. — Опять кошмар приснился? Ты ведь говорила, они прекратились.

   — Я… я…

   — Ты не приняла лекарство, верно?

   — Я…

   Я не могу формулировать речь.

   Вырываюсь из объятий Дьена, вскакиваю с кровати, едва не падаю, но вовремя хватаюсь за стальную спинку, делаю глубокий вдох и шагаю по тёплому деревянному полу к окну, чтобы отвесить шторы.

   Яркий утренний свет заливает мою маленькую спальную, и крашенные в голубой стены вспыхивают словно неоновые, отчего тошнота вмиг подкатывает к горлу.

   Впиваюсь ледяными пальцами в оконную раму и с силой зажмуриваюсь.

   Меня трясёт, ночная рубашка намокла от пота, как и волосы, по щекам катятся слёзы и меня всё ещё сковывает от такого страха, какого никогда не испытывала.

   — Эри? — ладони Дьена мягко опускаются мне на плечи. — Как ты, лисёнок?

   Не могу ответить, в горле ком. Стоит лишь попытаться его сглотнуть, и я взорвусь от рыданий.

   — Всё будет хорошо, малыш, — Дьен обвивается руками вокруг моей талии и притягивает к своей груди. — Ты справишься. Мы справимся.

   Киваю, хотя совершенно не уверена в своей стойкости. Я раздавлена. Уничтожена не только морально, но кажется, что и физически. Чувствую себя слабой. Чувствую себя маленькой девочкой, которой хочется уткнуться носом в шею отца, вдохнуть его запах и почувствовать себя в безопасности.

   Но моего отца больше нет.

   Моего отца убили морты.

   — Нам пора собираться, Эри. Похороны скоро начнутся.

   — Ты… ты говорил отцу, что хочешь на мне жениться?

   — Что?.. Нет. Не успел.

   — Ясно.

   — Прости, Эри.

   — За что?

   — Я должен был сделать это раньше, чтобы получить его благословение.

***

Оката

   Три дня спустя похорон главнокомандующего Окатанских Чёрных кинжалов

   — Что? Взять свои слова обратно?! Да ни за что! — Дьен вскакивает на ноги и ударяет кулаком по столу в малом зале советов. — Вы ведёте себя бесчеловечно, Рион! И вы можете судить меня за несоблюдение субординации, но… твою мать, ещё неделя не прошла, как у неё отец умер, а вы вызвали её на допрос?!! Да что вы творите?!

   — Капитан! Вы переходите все границы! — поднимаясь из-за стола, яростно пыхтит в усы намал Ури, что вхож в управление Окаты и является главным советником по политическим вопросам. — За несоблюдение субординации вас могут разжаловать, и уж поверьте на слово…

   — Я не при исполнении!!! — рычит на весь зал Дьен, и я спешу вмешаться, пока он не наломал ещё больше дров:

   — Довольно! Хватит, Дьен! Покинь зал советов!.. Пожалуйста. — И тихо добавляю: — Я в порядке. Правда.

   Дьен смотрит на меня так, словно я только что предала его самым жестоким образом, но уже спустя несколько секунд круто разворачивается, при этом сметая на пол стул, и большими шагами направляется к двери, хлопая ею напоследок так, что стены содрогаются.

   — Простите его… — умоляюще смотрю на Риона. — Дьену тоже нелегко приходится. Мой отец он… он практически вырастил Дьена…

   — Мы всё понимаем, Эмори, — смотрит на меня глазами-пуговками намал Ури, точно два острых кинжала в лицо втыкает. — Кончина вашего отца для всех нас стала ударом, и весь малый совет искренне соболезнует вашему горю, но мы дали вам достаточно времени, чтобы прийти в себя и ответить на наши вопросы.

   Ури замолкает и переводит многозначительный взгляд на Верховного намала Риона, будто бы передавая ему эстафету говорить. А Рион, в свою очередь, занимая место во главе стола, смотрит на меня с нескрываемым подозрением, словно информация, полученная несколькими минутами ранее, до того, как «взорвался» Дьен, ложь, – не иначе.

   В малом зале советов нет ничего, кроме стола, десятка сбитых вручную и покрытых чёрной краской стульев , и небольшого окна, которое на данный момент плотно закрыто (чтобы с улицы никто не вздумал подслушивать). Так что и я, и малый совет намалов вот уже минут двадцать с ног до головы обливаемся потом, но при этом и виду не подаём, какой дискомфорт это вызывает. И если на мне шорты и чёрная рубашка, то у этого квартета, на плечах тяжеловесные мантии, снять которые они по протоколу не имеют права, пока идёт заседание.

   Сами же себе жизнь усложнили.

   Допрос начался с категоричного заявления о том, что верить на слово пятилетнему ребёнку то же самое, что верить в байки о призраках, что так любят пересказывать в народе.

   Доказательств нет, значит и призраков не существует.

   Доказательств нет, значит и морт не спасал ребёнка.

   Соответственно – лгу и я, и Аманда.

   У девочки сотрясение мозга и сломаны обе ноги. Сейчас она находится в местном госпитале, но уже завтра её собираются перевезти в Тантум, ведь лучшие врачи именно там.

   Со слов Аманды, когда на площади началась давка, её потоком снесло в противоположную от матери сторону, и уже через несколько мгновений сбило с ног волной спасающихся.

   Что происходило дальше… девочка плохо помнит. Её топтали, пинали, и с каждой попыткой подняться, вновь вжимали в землю. Её попросту не замечали в толпе: маленькую, хрупкую…

   Пока её не увидел он.

   Морт, что разогнал толпу и бросился на помощь к человеческому ребёнку.

   Даже мне это кажется немыслимым, что уж говорить о недоверии и сомнениях намалов?.. Да какие там сомнения! Они ни единому слову Аманды не верят! Как и ни единому моему слову тоже. Ведь морт не мог отпустить ни её, ни меня живыми, просто-напросто развернуться и уйти. Если бы морт действительно встал на нашем пути… больше бы не было кого лечить и кого допрашивать.

   К слову, из клеток сбежали не все, а только четырнадцать рабов. Восемь из них мертвы, шестерых нейтрализовали парализующими дротиками. И если Дьен согласился с заявлением, что всё это – просто случайность, я же в это ни за что не поверю.

   Это было подстроено. Уж слишком много совпадений. Сперва рафки напали на Шэлман, выдвинули условие – меня взамен на оружие, а уже через пару дней сами же подарили людям целый бункер с боеприпасами. Для чего? Для того, чтобы чётко обозначить: Вал и Сэйен не работают вместе. Вал – друг. Сэйен – враг. Но так ли это на самом деле?..

   И вот народ в панике. Он напуган и не знает можно ли и дальше верить рафкам, после убийства «нашей» женщины. И что же в этой щепетильной ситуации предпринимают намалы в сотрудничестве с Валом?.. Верно. Они спускают с цепей мортов – тварей, которые одним своим эффектным появлением на площади и десятком жертв - не говоря уже о пострадавших, - оказываются способными одним махом заставить горожан позабыть о нападении рафков, привлечь внимание к более глобальной… трагедии.

   Теперь люди не думают о рафках. Теперь они проклинают мортов.

   Вот, что это было.

   Вот, для чего это было.

   Ради так называемого мира. Ради единства народов. Тьфу.

   Мой отец погиб из-за их дурацкого плана!

   Папа он… у него была язва. Стадия обострения, жгучие боли, слабость, повышенная температура…

   Свидетели говорят, что на нём лица не было во время сражения, и… И…

   Один из мортов сломал ему позвоночник ударом об колено, а после чего ещё и шею скрутил.

   — Вы не услышите от меня ничего нового, — говорю предельно спокойно, а пальцами с такой силой сжимаю край стола, что суставы от боли стонут. — Всё, что видела и всё, что знала, я уже рассказала, и не один раз. Других показаний не будет.

   — Не будет? — Рион многозначительно выгибает бровь, и я вижу, как в глубине его слегка раскосых глаз плещется угроза, хоть на губах и играет лёгкая улыбка. — Ты уверена, Эмори?

   — Я не намерена кому-либо об этом рассказывать, — всеми силами стараюсь избавить голос от желчи. — Нам ни к чему вносить смуту.

   Улыбка Риона становится удовлетворённой.

   — Я рад, что ты понимаешь это, Эмори, — кивает. — Несмотря на то, что ты виде… что тебе почудилось, помни, кто твой истинный враг, а кто твой друг и защитник.

   Сжимаю зубы до скрипа, но послушно киваю в ответ.

   — У тебя будет ещё неделя, чтобы оплакать отца, после чего ты снова вернёшься в Шэлманский монастырь, и…

   — Что? — не задумываясь, перебиваю Риона. — Нет, я… я не вернусь в Шэлман!

   — Три месяца ты ещё должна отрабатывать наказание, — вставляет свои пять копеек коротышка-Ури, и двое других намала, соглашаясь с ним, кивают. — И не смей перебивать Верховного намала! Это верх невоспитанности!

   — Всё в порядке, Ури, девочка переживает страшное горе, — Рион делает взмах рукой в сторону усатого коротышки, и тот, поджав губы, замолкает.

   — Вы же не отменили Кровавый сезон! Значит, я не стану возвращаться в Шэлман! — ноги сами поднимают меня со стула. Не смотрю ни на кого другого, - только на Риона!

   — Как это связано? И с… чего бы нам его отменять? — выждав паузу, Рион недоумевающе усмехается, и троица намалов в унисон подхватывают его смех.

   — Ну да, — смотрю на их едва ли не с омерзением и с пониманием киваю, — после того, что случилось, интерес публики значительно вырос. Теперь бои будут пользоваться гораздо большим успехом, после того, как…

   «После того, как вы заставили людей ненавидеть мортов ещё больше.»

   — После того, как эти создания перебили столько наших, — заканчиваю иначе.

   На самом деле я не знаю, что чувствую. Я запуталась.

   Один из мортов убил моего дорогого отца, и я всем сердцем ненавижу его за это! Но в то же время, другой морт спас человеческого ребёнка, и это даёт мне повод полагать, что морты, как и люди, не похожи друг на друга, и у них далеко не одинаковый склад ума, как все мы о них думаем. А это значит… глупо винить их всех в том, что моего отца не стало.

   И несмотря ни на что, я должна думать о том, как спасти Дьена, пока ещё не поздно! Потому что, потеряй я и его, и у меня больше никого в этом мире не останется.

   У меня нет времени, чтобы горевать. Когда очень хочется.

   У меня нет времени, чтобы оплакивать отца. Когда это всё, чего хочется.

   Мне нужно заставить себя встать на ноги и сделать шаг вперёд. Потому что это необходимо.

   — Рекрут? Ах, да-да, кажется, мы с твоим отцом обсуждали это, Эмори, — с сожалением улыбается Рион, — и твой отец был против.

   — Моего отца больше нет, — заставлю голос не дрожать. — Теперь я вольна сама принимать решения.

   — Что ж… — Рион проницательно смотрит мне в глаза. — Мне нравится твой настрой. Если справишься с отбором, станешь рекрутом, я противиться не стану.

   — Благодарю, — склоняю голову. — Я могу идти?

   — Да.

   Шагаю к двери, когда Рион окликает:

   — Эмори?..

   Оборачиваюсь.

   — Твой отец был мне хорошим другом и товарищем, — будто бы другим голосом говорит Рион и смотрит с вполне искренним сожалением. — Мне жаль. Мне очень жаль, что так вышло.

   Захлопываю за собой дверь зала советов и сходу на кого-то налетаю.

   — О, простите… Я вас не заметила, — виновато склоняю голову и спешно отступаю назад, уступая дорогу предводителю рафков.

   — Ну что ты, милое дитя, ничего скверного ты не совершила, — раздаётся в ответ лилейный голосок, манерно растягивающий слова, пока я смотрю на блестящие чёрные туфли альбиноса и пытаюсь справиться с накатывающими слезами. — Допрос уже закончен? Я могу повидаться со стариной Рионом?

   Медленно, с опасением поднимаю глаза, скользя взглядом по долговязой фигуре рафка, что в этот раз облачился в красный и крайне экстравагантный костюм с высоким стоячим воротом и блестящими пуговицами и уже собираюсь ответить, как…

   Вал подносит ко рту руку, в которой держит большое зелёное яблоко, и с громким характерным звуком вгрызается в него зубами.

   — Ничего не могу с собой поделать, — в глубине его полупрозрачных серых глаз, едва заметно вспыхивают огоньки пламени, а уголков губ касается загадочная улыбка. — Привычка одного моего старого друга, - яблоки. Не свежина, конечно, но на вкус довольно неплохо, — добавляет, протягивает надкусанное яблоко застывшей в потрясении мне, открывает дверь зала советов и, прежде чем за ней исчезнуть, тихонько добавляет напоследок:

   — Тебе нехорошо? Ты выглядишь напуганной, дитя.

   — Я… н-нет, всё в порядке, — отвечаю сдавленно, и улыбка альбиноса становится будто бы понимающей.

   — Страх не в опасности, он в нас самих… Эмори. — И дверь за альбиносом захлопывается, оставляя меня одну в тёмном коридоре.

ГЛАВА 7

Девять дней спустя

   Оката

   *Радио-апокалипсис*

   *Зомби-волна *

   Track # 7

   Disturbed – «Hell»

   Сообщение: «Добро пожаловать в мой мир.

   Добро пожаловать в мой Ад. Д.»

***

Примечательно, что Оката располагается прямо над бункером, что был построен нашими предками много лет назад. Однако, печально то, что бункер этот, увы, не принёс спасения укрывшимся в нём людям, а наоборот обрёк на мучительную смерть.

   Когда вход в бункер был взорван, разведгруппа Тантума не обнаружила в нём ничего, кроме нескольких сотен трупов, которые давным-давно уже иссохли, превратившись в скелеты. Что-то случилось с системой подачи кислорода и выжившие после Конца света попросту задохнулись.

   Ну, или это просто-напросто был акт массового самоубийства; я предпочитаю об этом не думать, ведь теперь мне каждый день предстоит спускаться в бункер для того, чтобы нести службу, на которую я добровольно себя подписала.

   Эргастул – теперь именуется бункер. В Древнем Риме так назывались помещения для содержания опасных и провинившихся рабов. Вроде бы ответственный за библиотеку Тантума предложил назвать так места содержания пленённых мортов, и Советом намалов незамедлительно было одобрено данное предложение; ведь это так символично.

   Эрга́стул в Окате представляет из себя сплетение из тесных, мрачных коридоров, в стенах которых находятся не менее мрачные помещения: камеры содержания, пыточные, карцеры, залы для тренировок, медпункт, кухня, а также душевые, воспользоваться которыми морты имеют право не чаще двух раз в месяц, и намалы считают данную предложенную рабам возможность едва ли не верхом милосердия. Вода, что накапливается в расположенных на поверхности цистернах- дождевая, и это значит, что если в один из месяцев дождя не будет, то вымыться рабам не светит.

   Кислород в бункер поступает через проложенные в земле воздуховоды, что не только обеспечивают мортам существование, но и также являются одним из способов пыток. Данный вариант наказания требует всего одной манипуляции – перекрытия подачи наружного воздуха в одну из камер, и морту предстоят незабываемые ощущения.

   Вокруг бетон, сталь и решётки. Мощные засовы на дверях и навесные замки. Охрана всегда на своих постах и хорошо вооружена. Конвоиры – крепкие, подготовленные к непредвиденным обстоятельствам ребята. На поверхности вход в бункер окружён забором с колючей проволокой наверху, за который можно попасть лишь пройдя через будку КПП.

   Невольно вопрос напрашивается: и намалы пытаются убедить всех в том, что побег мортов с Эргастула произошёл случайно?!..

   Вместе с группой рекрутов, отобранных для несения службы в Эргастуле, шагаю по коридору, освещённому факелами на стенах, и с трудом сдерживаюсь от желания зажать нос рукавом, чтобы хоть как-то приглушить вонь, от которой не только тошнота подкатывает к горлу, но и глаза так сильно щиплет, что слёзы наворачиваются.

   — Ха! Запашок тут не из лучших, согласен! — усмехается лейтенант Пэриш, замечая моё кислое лицо. — Привыкните. Все привыкают.

   Запах сырости, грязной плоти, пота и крови – естественный запах Эргастула.

   Сомневаюсь, что когда-нибудь смогу вдыхать его, не поморщившись.

   Сбоку раздаются характерные тошноте звуки, и я замечаю, как один из рекрутов, отойдя к стене, опустошает свой желудок.

   — Тряпка в подсобке, сынок, — сообщает ему Пэриш. — Дверь напротив. А вы, - остальные, - топаем за мной!

   Два дня назад меня одобрили в рекруты. Отбор был не из лёгких, ещё никогда в жизни я так не потела. Спала по три часа в сутки, почти не ела и не знала отдыха.

   Регулярные тренировки в лагере Чёрных кинжалов, что находится в окрестностях Окаты, сдача нормативов, кросс, проверка на меткость и демонстрация навыков рукопашного боя. Не сказать бы, что я показала себя во всей красе. Да, мы с Дьеном регулярно тренировались, но всё же этого недостаточно, чтобы стать непобедимым воином, да или даже кем-то, кто может быть на уровне с простым рядовым из Чёрных кинжалов. По правде говоря, была уверена – меня не одобрят. Но… то, что я сейчас шагаю меж камер, что скрывают в своих стенах мортов, доказывает лишь то, что в защитниках Окаты катастрофически не хватает людей.

   В Эргастул отправили семерых добровольцев включая меня – единственную девушку среди них. Учитывая последние события и скорое начало Кровавого сезона, намалами было решено удвоить охрану в бойцовских ямах и охрану территории содержания мортов. Не знаю, какое задание мне поручат и чего стоит ждать дальше, но точно знаю одно – первый шаг сделан.

   Я на пути к спасению Дьена.

   Я на пути к предательству своего народа.

   Прости меня, отец.

   — Итак, господа рекруты, — с явной издёвкой в голосе, обращается к нам лейтенант Пэриш, опускаясь на стул в кабинете, в который привёл нас, велев выстроиться вдоль стены, как подобает солдатам.

   Так, между словом, солдатам, которым не выдали ничего кроме сомнительного удобства костюмчика, больше похожего на дряхлую робу какого-нибудь земледельца, но уж точно не солдата. Грязно-зелёного цвета рубашка и штаны, ткань которых дико колется, но, думаю, это ещё одно испытание на пути к признанию тебя настоящим солдатом, так что придётся терпеть.

   Волосы мне велели собрать в тугой узел, парней остригли практически налысо – меры предосторожности; в прошлом году морт умудрился схватить одного патлатого парнишку за волосы, а дальше, думаю, не стоит рассказывать, что с ним стало…

   — Инструкции все получили? — поднеся стопку бумаг к керосиновой лампе, Пэриш, пробегаясь взглядом по написанному, листает страницы. Вскоре откладывает стопку на край стола, выпрямляется и проницательно смотрит на каждого рекрута по очереди. — Напомню вам главные правила Эргастула, ребятки. Слушайте и записывайте на корочку мозга. Первое: не входить в контакт с тварями в камерах, ни при каких обстоятельствах! Не говорить с ними и не слушать, что говорят они вам…

   — Но разве морты говорят? — встревает лопоухий парень, которого рвало.

   Лейтенант переводит на него строгий взгляд:

   — Редко. Но если тебе повезёт, принцесса, и одна из тварей сочтёт тебя достойным услышать его «сладкие речи»… затыкай уши и беги.

   — Но почему?

   — Потому что ты не хочешь его слышать, — с нажимом отвечает ему Пэриш. — Поверь на слово.

   — Не хочу слышать «что»? — продолжает любопытствовать парень.

   — Потому что ты, сопляк, не готов слышать о себе правду!

   — Но…

   — МОЛЧАТЬ! — криком перебивает Пэриш, и лопоухий паренёк тут же замолкает, устремляя виноватый взгляд в пол. — Итак. Правило второе: по одиночке в камеры не заходить! Правило третье: всё, что происходит в стенах Эргастула, здесь же и остаётся! Четвёртое правило: морты – наши враги! Пятое правило: Морты наши враги! И шестое: ИМЕННО! МОРТЫ – НАШИ ВРАГИ! Всё ясно?! Отлично! А теперь за работу! Эй, блевотный мальчик, покажи остальным, где подсобка, пора заняться уборкой.

***

Это не шутка. Все три дня, что провожу на службе в бывшем бункере, в моих руках находится либо метла, либо половая тряпка, либо большая деревянная ложка, которой я накладываю вонючую липкую кашу в жестяные тарелки. Позже на кухню приходит разносчик с тележкой и увозит порции с обедом в северное крыло, где содержится большая часть мортов.

   Иногда я слышу, как они рычат, звеня цепями от кандалов. Становится так жутко, что по коже невольно бегут мурашки, а волоски на шее становятся дыбом.

   Вооружённые охранники часто заходят в камеры, и в эти моменты мне всё кажется, что вот-вот раздастся пронзительный крик одного из ребят, что на мгновение расслабился, но нет… всё тихо. Потому что морты знают: стоит только дёрнуться и в лучшем случае в грудь полетит дротик с транквилизатором. И пусть они физически намного сильнее людей, всё же у них нет рафьей способности к ускоренной регенерации, а пуль для них жалеть не станут.

   — Скоро начало Кровавого сезона, — сказал мне вчера один из охранников на кухне, — твари знают об этом, вот и притихли. Обычно у нас здесь гораздо веселее.

   — Они чувствуют смерть, — тихо ответила я, на что охранник рассмеялся:

   — Брось. Они уже мертвы.

   Ещё через два дня я окончательно убедилась, что рекрутов в Эргастул привели лишь для того, чтобы поручать нам всякого рода грязную работёнку, и никак иначе. Да уж… глупо было надеяться, что мне выдадут пистолет и велят охранять камеру именно того морта, что мне нужен; нет у меня такого везения. Однако и с пустыми руками нас не оставили - вручили по шокеру и велели использовать в экстренных случаях, а не тратить заряд батареи понапрасну просто чтобы проверить как прибор работает. Уже через несколько минут лопоухий Брэдли поджарил зад дылде Грэгу. Мальчишки.

   Больше ничего нового. К вони всё ещё привыкнуть не могу. Устаю с непривычки. Сразу после службы без сил направляюсь домой, чтобы поужинать в одиночку и погоревать об отце.

   По вечерам, сидя в маленькой гостиной хижины, что когда-то давно была построена для моей матери отцом, смотрю на огонь, полыхающий в камине и уговариваю себя быть сильной, не сходить с пути, на который ступила. А ведь у меня всё ещё нет чёткого плана, и я понятия не имею, как собираюсь вызволять Окатанского бойца из Эрга́стула; это кажется невыполнимой задачей. Как и не имею никакого понятия, почему всё это делаю, почему не могу просто поговорить с Дьеном, рассказать ему правду и… И услышать его смех в ответ, который будет доказательством тому, что он не верит во всю чушь, что рассказала мне Сэйен. Он ни за что не поверит, что был отравлен. Да и… верю ли в это я?..

   Не знаю.

   Что я делаю?..

   Чувствую себя слабой, ни на что не способной, вовсе не той девушкой, которой была в Шэлмане. Там мне казалось, что я горы могу свернуть, если потребуется, что могу стать настоящим бойцом, достойным солдатом, гордостью своего отца. Но… возможно мне стоило принять предложение Дьена, выйти за него замуж и стать просто… просто девушкой? Такой, как все. Такой, какой хотят меня видеть.

   Но хочет ли этого Дьен теперь?..

   Я не видела его с того дня, как отправилась в лагерь Кинжалов. Думаю, он всё ещё пытается смириться с тем, что его девушка стала рекрутом, а это не так-то просто, учитывая его упрямство.

   После размышлений обо всём на свете, я тушу огонь в камине, пью своё лекарство и отправляюсь спать. Не видя снов.

***

— Сегодня семь дней как мы в этой дыре тухнем.

   — Ты сам в эту дыру добровольцем вызвался.

   — Да, но я же не думал, что мне дерьмо со стен соскребать придётся! Я солдат! Так какого чёрта…

   Хлопок.

   Это лейтенант Пэриш отвесил лопоухому Брэдли подзатыльник, и тот вовремя увидел обидчика, прежде чем успел выругаться и тем самым вырыть себе могилу.

   — Разговорчики, принцесса? — хмуро взирает на Брэдли лейтенант. — Много свободного времени? Подыскать для тебя дополнительную работёнку?

   С виноватым видом, Брэдли что-то мямлит в ответ, хватает лопату и улепётывает по какому-то важному поручению, что получил от Пэриша сегодня утром.

   Лейтенант делает шаг ко мне и мягко хлопает по плечу:

   — Ты в порядке, Эмори? Выглядишь неважно.

   — Всё хорошо, — отвечаю с бодрой улыбкой, несмотря на то, что чувствую себя выжатой половой тряпкой.

   — Держись, — говорит сочувствующе и кивает на железную тумбу, рядом с которой мы стоим. — Сегодня на посту?

   — До двух часов. Потом на кухню.

   — Хорошо, — кивает мне, а следом на рацию, что лежит на тумбе. — Я на втором канале. Чуть что…

   — Спасибо, лейтенант. Я справлюсь. — Не хочу быть привилегированной, только потому, что мой отец был главнокомандующим. Во-первых, мне ни к чему выделяться. А во-вторых, если я собираюсь помочь морту сбежать, уж лучше пусть все забудут, чья я дочь.

   Вскоре остаюсь одна в узком коридоре, на бетонные стены которого проливает свет лишь керосиновая лампа на тумбе рядом с рацией. Никто не станет тратить электроэнергию на помещения, где содержат грязных рабов, половина из которых уже спустя несколько месяцев будет мертва. Так что… керосиновые лампы, факелы и фонарики – «всё по высшему разряду».

   Приседаю на стул, беру в руку рацию, подбрасываю в воздух и ловлю её, просто чтобы хоть чем-то себя занять.

   — Спокойно! Не бить его, я сказала! — из конца коридора раздаётся требовательный женский голос, а уже спустя несколько секунд в освещённой зоне показываются четверо.

   Первыми идут двое вооружённых охранников, сопровождая морта, которого в полутьме и разглядеть сложно, так как он сплошь покрыт чёрной кровью. На его руках кандалы, а на голову наброшен тряпичный мешок. А ещё его шатает из стороны в сторону, словно ноги не держат, а за ним по полу тянется кровавый след.

   Последней идёт женщина лет сорока, в белом заляпанном кровью халате, тронутые сединой волосы взлохмачены, на лице ссадина, а дыхание тяжёлое и отрывистое, словно она только что не иначе, как дралась.

   — Смерти его хочешь, Остин?! — рычит она разъярённо в спину одного из солдат.— Пэриш от тебя и мокрого места не оставит, если один из лучших бойцов не выступит в яме!

   — Этот урод со своими дружками сбежал из Эрга́стула, если ты забыла!

   — Да! И он сполна получил за это!

   — Хватит уже! — круто разворачивается к женщине охранник. — Просто отвали от меня, ладно?! — Отворачивается и тихонько добавляет себе под нос: — Сумасшедшая.

   — У тебя кровь носом, — сообщает ему товарищ.

   — Знаю, — шморгает носом Остин. — Психопатка эта с локтя дала.

   — Шевелись! — приказывает морту второй охранник, когда процессия проходит мимо меня. Но вдруг… происходит нечто крайне странное, нечто немыслимое я бы даже сказала, потому что ни с того ни с сего морт, лицо которого скрывает плотный тряпичный мешок, вдруг резко останавливается и всем телом разворачивается в ту сторону, где на своём стуле тихонько сижу я.

   По коже тут же проносятся мурашки, а в желудке словно чан с кипятком разворачивается, бросает в пот, дышать становится труднее, а ещё я с такой силой сжимаю пальцами рацию, что пластик начинает трещать.

   Что же это со мной?..

   Женщина в медицинском халате замолкает, прекращая осыпать угрозами Остина, и в нешуточном замешательстве смотрит на меня. Затем переводит взгляд на морта, и снова на меня, при этом лицо её хмурится всё больше и больше, и это вызывает странные чувства.

   — Чего встал, урод?! ДВИГАЙ! — рявкает один из охранников, рвя на себя цепь, и морт продолжает движение. А женщина, напоследок оборачивается и, клянусь, я вижу, как уголки её губ приподнимаются в улыбке.

   Следующий час не могу избавиться от зародившегося внутри дискомфорта. Это сложно описать, просто… просто такое чувство, что случилось нечто нехорошее, в то время, когда по сути, ничего особенного и не произошло. Странное ощущение, на душе неспокойно, и я никак не могу избавиться от мысли, будто бы точно знаю… кем был тот морт. Будто бы… точно знаю, какого цвета глаза скрывались под мешком.

   Через полтора часа, когда моя вахта практически закончилась, женщина в белом халате возвращается, но не проходит мимо по коридору, а целенаправленно шагает ко мне.

   — Привет, — сходу протягивает руку и представляется: — Меня Лайза зовут. А тебя?

   — Э-э… Эмори, — отвечаю на рукопожатие и оборачиваюсь, выискивая глазами Грэга, что должен сменить меня на посту.

   — Ну вот что, Эмори, — на резком выдохе говорит Лайза, упирая руки в бока. — Мне нужна помощь. А просить о помощи тех двух остолопов, себе дороже. Так что иди за мной. — И она просто разворачивается, шагая туда, откуда пришла.

   А я на месте стою, как вкопанная и в полном замешательстве смотрю в её отдаляющуюся спину.

   — Идём же! — развернувшись, повторяет нетрепливо и всплескивает руками. — Ну?!

   В эту же минуту из темноты коридора показывается Грэг, и я мысленно отмечаю, что делает он это крайне не вовремя; дурное предчувствие всё ещё не отпускает меня.

   — Мне на кухню надо, — говорю неуверенно.

   — И без тебя помои по тарелкам разложат, — раздражённо вздыхает женщина и подзывает меня к себе указательным пальцем. — Давай-давай, шевелись, деточка. Это приказ.

   Приказы нужно выполнять, как учил нас лейтенант Пэриш, так что уже спустя несколько минут я, вместе с доктором Лайзой, оказываюсь у широкой стальной двери с мощным стальным засовом, что украшает не менее мощный навесной замок. А ещё спустя несколько секунд ступаю в просторную комнату, больше похожую на врачебный кабинет из прошлого, чем на камеру узника.

   У одной из стен тихонько трещит небольшой генератор, благодаря которому длинные лампы рассеивают по комнате яркий белый свет. У другой стены находится высокий стальной шкаф со стеклянными дверками, за которыми на полках гроздятся различные пузырьки, склянки и пробирки. А сразу за ним стоит кушетка, какие только в старых медицинских журналах можно увидеть, а это значит – вся эта мебель была здесь задолго до того, как «наши» открыли бункер.

   Ещё какое-то время разглядываю пикающие медицинские приборы с горящими зелёными лапочками, понятия не имея, что это за чудо техники такое, и вдруг Лайза толкает меня в спину, направляя к ещё одной двери, что в этот раз никакими замками не защищена.

   — У тебя есть оружие? — заглядывает мне в глаза доктор.

   — Только шокер, — вытаскиваю прибор из кармана и демонстрирую ей. — А что вообще…

   — Все вопросы потом, деточка, — перебивает Лайза, открывает дверь и кивком приглашает войти. — Держи шокер при себе, но… я почти уверена, что тебе он не понадобится.

   Рот невольно приоткрывается, стоит увидеть то, что скрывает за собой дверь. Волна ледяного ужаса накрывает с головой, одновременно с тем, как тошнота подкатывает к горлу.

   Посреди маленькой комнатки, связанный цепями по рукам и ногам, висит морт, словно свиная туша, подвешенная на крюк к потолку для разделки, - другого сравнения не приходит в голову. Потому что… места на нём живого нет. Сплошь покрытый чёрной кровью, которая сочится из длинных глубоких порезов на животе и груди, стекает по ногам и большими каплями срывается в расползающуюся по полу лужу. Его голова свешана набок, глаза закрыты, а грудь едва заметно вздымается на слабых вдохах.

   Лайза захлопывает за нашими спинами дверь, и я вздрагиваю одновременно с тем, как распахиваются глаза морта, и горящий ледяным пламенем взгляд устремляется мне в лицо.

ГЛАВА 8

«Пришло время заплатить сполна,

   (Bring Me The Horizon - «Blasphemy»)

   *Радио-апокалипсис*

   *Зомби-волна *

   Track # 8

   Bring Me The Horizon - «Blasphemy»

   Сообщение: Изменился не только мир, но и параметры существования в нём. В Новом мире, чем лучше человек, чем добрее, тем быстрее новая реальность сожрёт его… и даже косточкой не поперхнётся. Д.»

   Лайза – главврач в Эргастуле, что вот уже десять лет залечивает раны уцелевшим после боёв мортам, и, кажется, совершенно их не боится.

   Наблюдая за её действиями, я одновременно испытываю и восхищение, и страх, ведь она находится к морту так близко, промывая его раны, что любой здравомыслящий человек мог бы назвать её сумасшедшей. Кандалы на руках и ногах морта – ещё не гарантия защиты от него; каждый знает, на что эти существа способны. Но Лайза, она… она ещё и говорит с ним: спокойно и даже ласково.

   — Ничего, всё будет хорошо, — приговаривает, — сейчас я тебя подлатаю, и будешь, как новенький.

   — Если ты его не боишься, зачем позвала меня сюда? — Больше не могу бороться с любопытством и даже некоторую злость испытываю, несмотря на то, что попала именно туда, куда нужно, туда… где есть тот, кто мне нужен.

   — Чтобы ты охраняла меня, разумеется, — фыркает Лайза. — И помогла немного. Смотри, сколько у него ран.

   — Это в наказание за побег? — тяжело сглатываю, рассматривая ужасные рваные раны на груди морта, словно его плетью били, поднимаю глаза выше и пересекаюсь с ним взглядом.

   Он смотрит на меня…

   Всё это время морт неотрывно смотрит на меня и никуда больше.

   Мурашки по коже…

   — Ага, за побег, — цинично усмехается Лайза, будто бы точно зная, что без помощи кого-то из «наших», этот побег ни при каких обстоятельствах не смог бы произойти. Но я не знаю, можно ли ей доверять, поэтому оставляю свои умозаключения при себе.

   — Открой ящик, вон тот, - на стуле, — даёт указания Лайза. — Достань иглу и медицинскую нить. Заправь и дай мне. Только руки перед этим вымой.

   — Вы переводите на мортов медицинскую нить? — И с места не двигаюсь. Спрашиваю не потому, что считаю это абсурдным, а лишь потому, что совет явно не давал одобрения на то, чтобы переводить на рабов столь ценные материалы.

   — Обычно на них переводят скобы. Но у нашего парня бой через две недели, деточка, — Лайза искоса поглядывает на меня. — И даже если из этого бедолаги кишки на землю вываливаться будут, он, так или иначе, спустится в яму. И будь я одним из тех стервятников, что придут насладиться зрелищем, сейчас бы баловала себя сидром в компании какого-нибудь симпатичного офицера, а не ломала голову над тем, как поставить этого парнишку на ноги за две недели, чтобы у него был шанс выжить! Так что будь добра, заправь нить в иглу и дай её мне!

   Слушаюсь. Вот только руки так дрожат, когда нить в иглу продеваю, словно это мне предстоит раны морту зашивать, а не Лайзе.

   — А обезболивающее? — спрашиваю, глядя на то, как Лайза подносит иглу к длинному рваному порезу на животе. — И не нужно ли его сперва положить на кушетку? Разве так можно заши…

   — Запрещено, — перебивает Лайза. — Либо лечим так - в подвешенном состоянии, - либо не лечим никак. А обезболивающее… Открой ящик, достань палку и дай ему, пусть прикусит.

   — Но…

   — Делай, как я сказала! — повышает голос. Резко выдыхает и смягчается: — Бойцы привыкли терпеть боль. Пару стежков – не самое страшное.

   Ну вот, теперь руки дрожат ещё сильнее, когда достаю из ящика обрубок палки, подхожу к морту и осторожно тяну руку к его лицу.

   Чёрт. И что мне делать? Просто попросить его разжать зубы?

   А Лайза на меня посматривает, и с таким видом, словно какой-нибудь научный эксперимент проводит; так и хочется попросить не пялиться, ну или объяснить, наконец, какого чёрта она меня сюда притащила?

   Смотрю морту в глаза. А он смотрит в ответ.

   Его глаза, они… они кажутся двумя огромными глубокими океанами, в которых можно утонуть, если потерять над собой контроль. Они манят. Гипнотизируют. Две ледяных бездны, в водоворотах которых бушует злость, ярость и… что-то ещё, что-то чему не могу дать определение. Чувства, что находятся слишком глубоко… болезненные, но такие настоящие, что…

   — Эмори! — вдруг восклицает Лайза, и я вдруг понимаю, что неосознанно касаюсь костяшками пальцев его лица, а морт не делает ничего, чтобы воспротивиться этому. Он… он просто смотрит.

   Отдёргиваю руку, судорожно вздыхаю и смотрю на Лайзу, давая понять, что не могу этого сделать, я не могу попросить его разжать зубы и принять от меня «обезболивающее».

   — Почему я здесь?! — требовательно спрашиваю у доктора.

   — Просто прикажи ему открыть рот! — командует Лайза таким тоном, будто только я обязана это сделать, и никто другой! — Давай же!

   Ладно.

   Глубокий вдох.

   Я смогу. Плёвое дело, вообще!

   — Э… а ты не мог бы… не мог бы… — замолкаю. Сглатываю. И смотрю на свою руку, которая дрожит так сильно, что вот-вот морту по лицу съездит.

   — Эмори! — поторапливает Лайза.

   — Открой рот, — хрипло прошу, и ещё неувереннее добавлю: — Пожалуйста.

   Сбоку раздаётся смешок Лайзы:

   — Слышал бы тебя кто-нибудь. Дочь бывшего главнокомандующего говорит врагу народа «Пожалуйста». Хохма.

   Перевожу на Лайзу мрачный взгляд:

   — Так ты знаешь, - кто я?

   — Пф, а кто ж не знает? — фыркает и делает первый стежок на коже морта. Тот слегка вздрагивает, но как мне кажется не от боли, а скорее от неожиданности, и всё это время глазами своими горящими лишь на меня смотрит.

   Чёрт.

   Ладно, попробуем ещё раз.

   — Ты должен прикусить эту палку зубами, — произношу практически по слогам и тут же корю себя за то, что говорю с разумным созданием так, словно амёба одноклеточная.

   Вижу, как его тяжёлые брови сдвигаются к переносице, отчего на лбу прорисовываются глубокие морщинки, а челюсти сжимаются с такой силой, что по ним ходят желваки.

   Он не сделает этого. С чего бы ему делать то, что просит враг?

   Лайза стежок за стежком зашивает раны, а я просто стою на месте, как истукан сжимаю пальцами палку и, видимо, всё ещё надеюсь, что морт сделает мне одолжение и откроет, наконец(!), рот. Чёрт! Я ведь ему помочь пытаюсь! Неужели не понимает?

   — Гордый, — будто мысли мои прочитав, говорит Лайза, бросая на меня короткий взгляд. — Он не сделает этого, деточка.

   — Тогда для чего было меня об этом просить?

   Лайза пожимает плечами, делая очередной стежок:

   — Попытка не пытка. Верно?

   На то, чтобы зашить все раны на теле бойца у Лайзы уходит не менее сорока минут. Я всё это время молча стою в сторонке и смотрю исключительно на доктора, делая вид, что мне вовсе не доставляет дискомфорт пристальный и неотрывный взгляд её пациента.

   — Перебинтуй его, — Лайза кивает сперва на меня, затем на морта, отправляет в урну резиновые перчатки и утирает тыльной стороной ладони блестящий от пота лоб. — Давай, деточка. Доктор устал.

   Бинт, однако, на раба переводить Лайза запретила. Альтернативой стали полоски белой ткани, которые вмиг покрываются чёрными пятнами по мере того, как я обвязываю ими торс морта. И я нахожусь так близко, что слышу, как он дышит: медленно… намного медленнее, чем я, или любой другой представитель рода человеческого.

   — Надо же, он даже не дёргается, — звучит комментарий Лайзы, что всё это время стоит у стены, сложив руки на груди, и наблюдает за моими действиями.

   — Учитывая его состояние, это неудивительно, — отвечаю, едва сумев скрыть раздражение; не нравится мне Лайза, не нравится, как она на меня смотрит, не нравится то, с каким подвохом говорит.

   — Деточка, — усмехается, — выпусти этого парня в яму прямо сейчас и поставь против него троих «наших» идиотов без оружия, и ты и глазом моргнуть не успеешь, как от них останутся лишь рожки да ножки.

   — На нём сейчас кандалы, — стою на своём, продолжая перебинтовывать морта, который всё ещё прожигает взглядом моё лицо.

   — Да, но… он даже не рычит. На тебя. Деточка.

   На следующий день Лайза находит меня, едва я успеваю спуститься в Эрагстул и схватиться за швабру.

   — Время перебинтовки. Пэриш передал тебя под мой контроль, — сообщает, глядя на меня с хитринкой. А я… а я послушно шагаю следом за доктором, потому что мне это нужно. О… Лайза даже не представляет, какую услугу мне оказывает. Лайза даже не представляет, что бойцу, к которому она меня в виде медсестры приставила, я собираюсь помочь сбежать. И очень… очень скоро.

   Морт всё на том же месте – подвешенный к крюку, торчащему из потолка. Закованный в кандалы. И… и в отключке.

   Лайза, включив свет, и даже не взглянув на пациента, сразу направляется к чемоданчику с медикаментами и принимается доставать из него склянки с разного цвета жидкостью внутри.

   — Можешь пока разбинтовать нашего парня, — бросает мимолётный взгляд на меня и вновь возвращается к стеклянным пузырькам.

   — Ты не называешь его мортом. Почему? — смотрю в лицо спящему рабу, которое кажется непривычно умиротворённым, и… и испытываю нечто странное, это не похоже на жалость, это больше похоже на тревогу. Неоправданную, но такую сильную, что сердце щемит.

   — Привычка. В Окате немногие их так называют. — Лайза зубами откупоривает одну из стеклянных бутылочек, наполненную бледно-желтого цвета жидкостью, нюхает, морщится, а затем кивает на морта. — Тряпки снимешь с него, или как?

   — Все называют их… — прочищаю горло и добавляю тише: — тварями, или ещё чего похуже. — Подхожу к морту и как только касаюсь пропитанных кровью тряпок, он тут же вздрагивает и открывает глаза, устремляя взор мне в лицо.

   А я вздрагиваю одновременно с ним.

   — П-привет, — говорю негромко и изо всех сил пытаюсь дружелюбно улыбнуться. — Я перевяжу твои раны, хорошо?

   Разумеется, морт никак не реагирует.

   — Тварями их называют только те, кто боится их, — говорит Лайза, извлекая из ящика чистые лоскуты. — Я же предпочитаю относиться к нему, как к равному.

   «И это очень странно слышать от одного из работников Эргастула.»

   — У него есть имя?

   — Спроси у него, — усмехается Лайза. — Если и есть, мне он его сообщить нужным не счёл.

   — Ты совсем его не боишься. Почему?

   — О, ты ничего не знаешь об этих созданиях, деточка, — с горечью в голосе отвечает Лайза. — Они вовсе не такие, какими кажутся.

   — Тогда почему ты здесь? В месте, где они умирают? Где их… убивают.

   Лайза выдерживает многозначительную паузу, переводит взгляд на меня и отвечает с такой печалью в голосе, что сердце щемит с новой силой:

   — Потому что быть здесь и помогать им встать на ноги – единственное, что я могу для них сделать. Но тебе не понять.

   — Почему это? — восклицаю громче, чем следовало бы. Даже не знаю, что меня так сильно возмутило.

   Лайза вновь отвечает не сразу. Подходит ближе и мягко опускает ладонь мне на плечо:

   — Потому что ты тоже… боишься его.

   — Это нет так.

   —Докажи, — Лайза кивает на морта. — Сделай всё сама. Без моей помощи. Помоги ему встать на ноги.

   — Но я не врач.

   — А тебе и не нужно им быть, — загадочно улыбается Лайза.

   — Почему… почему ты выбрала меня?

   — Я? — удивлённо выгибает брови Лайза. — О, ты ошибаешься. Это вовсе не я. Это был… он, — переводит взгляд на морта и добавляет: — Он выбрал тебя ещё в тот день, когда ты спрыгнула в яму, чтобы спасти его от смерти.

***

Два дня прошло.

   Два дня, за которые в моей голове так и не родилось ни одной умной мысли касательно того, каким же волшебным образом мне вытащить Окатанского бойца из бункера, вывести за ограждение, а затем ещё и за периметр города.

   Это безумие.

   Это кажется невыполнимым.

   А ещё мне даже поговорить не с кем. Поделиться не с кем тем, что творится в моей голове, в моей душе и на сердце. Я просто… Я так сильно запуталась…

   Да и надо ли мне всё это?..

   Вчера я видела Дьена, когда возвращалась со службы в хижину. Он просто прошёл мимо, даже взгляда меня не удостоив. Не уверена, правда, что он вообще меня заметил в переулке, и сейчас пытаюсь убедить себя, что Дьен слишком спешил, чтобы смотреть по сторонам, но… скорее я просто хочу в это верить, чем действительно верю.

   Надо собраться с силами, найти его и поговорить. Поговорить о том, что с нами происходит, да и… есть ли МЫ ещё?..

   Не знаю…

   Не думала, что всего за две недели мне придётся так сильно измениться. Придётся начать принимать решения, к каким была не готова…

   Сидя у стены в медпункте, в тысячный раз за последние недели пытаюсь разобраться в себе и молча смотрю на ошибку, которую десятью минутами ранее совершила.

   Я сняла морта с крюка.

   Я сняла морта с крюка в потолке, и это было запрещено!

   Предварительно вколола ему большую дозу снотворного (за что тоже получу), притащила из соседней комнаты кушетку, поставила рядом с мортом, и едва не сорвала спину, когда всеми силами пыталась удержать его, чтобы тот упал на матрас, а не на пол.

   Что ж, получилось.

   Думаю, Лайза не станет ругаться слишком сильно. Она ведь сама дала мне вожжи в руки – взвалила на плечи ответственность за его восстановление, вот, собственно, этим я и занимаюсь.

   А ещё я проверила клеймо за его ухом. Д-88. Тот самый морт, я не ошиблась.

   Смотрю на него и понять пытаюсь: что же в этом парне такого особенного? Какая же в нём заключается важность, раз он так нужен рафкам, нужен Сэйен?..

   Вчера я спросила у Лайзы, сколько лет Д-88 находится в Эргастуле? Лайза ответила, что лет десять, - не меньше. Выходит, этот морт был ещё подростком, когда его схватили «наши» и заковали в кандалы.

   «Неужели не было другого выхода»? — тихонько озвучила свои мысли, но Лайза услышала и вдруг взглянула на меня другими глазами, взглянула так, будто бы увидела во мне родственную душу.

   «Ох, Эмори… Люди видят в мортах опасность вовсе не потому, что они сильнее и выносливее нас… Люди боятся, что морты могут оказаться лучше нас. Могут оказаться куда человечнее, чем мы. Намалы внушили нам, что морты – враги, только потому, что они… они другие».

   «Рафки тоже другие, — ответила я. — Но это не помешало намалам заключить с ними мирный договор».

   Лайза горько усмехнулась:

   «Рафки – наше оружие против мортов, деточка. Но только до тех пор, пока сами рафки позволяют нам там думать».

   «Потому что мы нужны им не меньше, чем они нам», — ответила с пониманием, и Лайза кивнула:

   «Верно. А морты не нужны никому».

   «Сколько же тайн у намалов? ».. — задумываюсь всё чаще.

   Сколько же ужасных вещей они скрывают от народа, прикрываясь тем, что это во имя нашего же спокойствия?..

   Я должна узнать, что произошло на самом деле в двадцатых годах. Должна узнать истинную причину тому, почему мортов изгнали в Мёртвые земли и… и правда ли, что они – те, кто начал эту бесконечную войну?

   Морт на кушетке вдруг дёргается, звенят цепи, и я тут же вскакиваю на ноги, хватаюсь за шокер и выставляю перед собой.

   Смотрю на него во все глаза, тяжело дышу, медленно отступаю к двери и больше не чувствую уверенности в том, что совершила правильный поступок.

   Перевернувшись на бок, морт замирает, обыскивает взглядом комнату и наконец находит им меня, застывшую в дверном проходе с шокером в руках.

   — Только не делай глупостей, ладно? — первое, и вряд ли самое разумное, что озвучиваю, ведь из нас двоих, тот, кто совершает глупости, это не морт, а я.

   «Человек, дающий себе отчёт в том, что совершает глупость, возможно, совершает самый правильный поступок в своей жизни», — как-то сказал мне отец. Что ж, всей душой верю, что мой поступок именно к такому случаю и относится.

   Молчит.

   Боже, о чём я? Разумеется, он будет молчать. Кто я такая, чтобы пленённый морт решил вдруг со мной поговорить?

   — Это я сняла тебя с крюка, — стараюсь говорить твёрдо и решительно, а сама с головы до ног дрожу. — Я… я решила… Просто… Это запрещено, ты, наверное, знаешь, но у тебя серьёзные повреждения, и я подумала, что было бы неплохо, если бы ты… Если бы тебя… В общем, я подумала, что нужно тебя снять, для того, чтобы раны лучше завизжали, то есть заживали! Заживали! Чёрт… — Замолкаю, прерывая свой словесный понос, делаю глубокий вдох и, надув щёки, медленно выдыхаю, не спуская глаз с морта.

   Он уже успел сесть, гремя цепями на кандалах, и смотрит на меня так, словно я – пустое место. Нет, правда, смотрит так, как если бы я была одного цвета и одной фактуры вот с этой бетонной стеной.

   Спокойно, Эмори.

   Ещё один глубокий вдох. Выдох. Вот так, хорошо. Он ранен, ослаблен и он в кандалах, что значит - не может причинить мне вред. Хотя ещё пару недель назад, увидь я эту сцену со стороны, назвала бы себя конченой психопаткой и пожелала бы максимально быстрой смерти… чтобы не мучиться.

   — У тебя бой через полторы недели, — выходит говорить спокойнее и медленнее, — и я всего лишь хочу, чтобы ты успел поправиться. А восстанавливать силы в подвешенном состоянии не очень-то удобно, согласен? — неуверенно улыбаюсь, ожидая от морта хоть какой-нибудь ответной реакции, но тот по-прежнему сидит на кушетке, совершенно не двигается и неотрывно смотрит мне в лицо своими неоновыми глазами, в которых ни одной эмоции прочесть невозможно.

   — Ты… ты меня помнишь? — опускаю руку с шокером, но с места не двигаюсь. — Кивни, если помнишь.

   Нет реакции.

   Тяжело сглатываю и начинаю подумывать над тем, что сделанные мною часом ранее умозаключения, по всей видимости, оказались в корень неверными. Я решила, будто бы…

   Не успеваю закончить размышлять.

   Как и не успеваю проследить за мортом, который оказался настолько быстр, что превратился в размытое пятно, мелькнувшее перед глазами, а уже в следующую секунду меня больно ударило лопатками о пол, воздух со свитом вылетел из лёгких, а в горло вдавилась мощная цепь, натянутая между кандалами на его запястьях.

   Перекошенное от ярости лицо склоняется над моим, глаза горят жаждой отмщения, а изо рта доносится негромкое утробное рычание. Цепь сильнее вжимается в шею и перед глазами появляются разноцветные пятна, лицо морта надо мной двоится, троится, раскачивается, как парусник на волнах… и я из последних сил выдавливаю из себя слова:

   — Почему… почему сейчас?

   Я ставила на то, что у Д-88 уже было две возможности меня прикончить. Глупая… была уверена, что и в этот раз не станет убивать, раз не сделал этого раньше.

   На что ты рассчитывала, Эмори?

   А может оно и к лучшему?

   Не знаю, почему он передумал, но вдруг дышать становится легче, в глазах не плывёт так сильно, а лицо склонившегося надо мной морта больше не искажено от первобытной ярости… оно застыло. Застыло каменной маской, что ничего не выражает. Глаза будто бы потухли, мышцы расслабились и даже глубокая впадинка между бровями исчезла.

   — Я хочу помочь тебе, — говорю правду, но не уверенная, что искренне этого желаю, и цепь морта в этот же миг вновь вдавливается мне в шею.

   — Хорошо-хорошо! — хрипом спешу добавить. — Я… я должна помочь тебе. — Вон она – чистой воды правда.

   И кажется… каким-то образом, морт это чувствует, потому что вновь ослабляет хватку, позволяя мне сделать вдох полной грудью.

   — Я не желаю тебе зла. — Это тоже правда.

   Дышать становится ещё легче. Морт слегка приподнимается и его горячее дыхание больше не обжигает кожу, а грудь не сдавливает тисками под тяжестью его веса.

   Но на ноги подниматься не спешит.

   А я всё ещё прижата к полу.

   Огромный и сильный зверь возвышается над беззащитной перед ним девушкой. Одним ударом кулака он способен размозжить мне голову, но…

   Но мне даже не страшно.

   Мне больше не страшно.

   Потому что знаю – он не станет этого делать. И эта мысль… она не принадлежит мне. Такое чувство, что кто-то только что вложил мне её в голову.

   — Та девочка… Ты спас её. Почему? — спрашиваю тихо, глядя в два горящих бушующих океана его глаз.

   Вижу, как дёргается кадык на его шее, губы приоткрываются, и я впервые слышу голос, от которого внутри всё дрожать начинает, сердце биться чаще начинает, как заведённое, мурашки бегут по коже, а дыхание перехватывает…

   — Потому что мы – не вы, — отвечает Д-88, а в следующий миг со стороны раздаётся знакомый свирепый рёв, и тело морта отлетает в сторону, с глухим звуком ударяясь о стену.

   — АХ ТЫ ТВАРЬ!!! — рычит на всю комнату Дьен, в два шага настигает морта, приставляет пистолет к его виску и снимает с предохранителя. — До встречи в Аду, выродок.

   Выстрел.

ГЛАВА 9

Оката, Эргастул

   *Радио-апокалипсис*

   *Зомби-волна *

   Track # 9

   Two Steps From Hell – «Star Sky»

   Сообщение: «Если сильно во что-то веришь, это обязательно сбудется. Если будешь добра к людям, то и они будут добры к тебе. Если искренне любишь этот мир, со всеми испытаниями, что он для тебя уготовил, то Господь будет милостив к тебе.

   Какую же чушь несла моя мать. Д.»

***

— Ты ударила его шокером?

   — Да.

   — Ты ударила шокером капитана отряда Королевских кинжалов?

   — Да.

   — Да это… это просто фантастика! — Лайза всплескивает руками и так широко и счастливо улыбается, словно вот-вот рванёт ко мне, сгребёт в охапку и заключит в крепкие дружеские объятия.

   Вот только мы с этой женщиной даже близко не друзья, так что не надо меня обнимать! И не надо на меня так смотреть!

   — Этот день войдёт в историю моих личных счастливых денёчков! — сжав пальцы в кулак, Лайза делает взмах рукой, словно только что сорвала куш, опускается на стул напротив моего и понижает голос до заговорщического шепота: — Ты… знаешь, как нам повезло, что в коридоре, кроме меня, никого не было, следовательно, никто и выстрел не слышал?

   Киваю. С подавленным видом смотрю на кушетку у стены, на которой теперь без чувств лежит Дьен, а не морт, и испытываю настолько мощные угрызения совести, что самой себе хочется залепить пощёчину, встряхнуть за плечи и проорать в лицо «Какого чёрта ты делаешь, Эри?!».

   Дьявол.

   Я поджарила шокером своего парня!

   Нет, сперва я бросилась на него, сбила с ног, тем самым изменив траекторию полёта пули, благодаря чему та угодила морту не в голову, а лишь слегка зацепила плечо, а секунду спустя я вдавила шокер Дьену в живот и нажала на кнопку.

   Я не отдавала отчёта своим действиям. Проклятье! Я даже понять не могу, что мною двигало в тот момент!

   Дьена ещё трясло от разряда, когда я подхватила его пистолет и направила на морта, прежде чем тот успел рвануть к капитану и выместить на нём всю свою злость и ненависть к человечеству. Но, будем честными, если бы Д-88 действительно желал расправиться с Дьеном, ему бы и секунды хватило, чтобы подхватить пистолет раньше меня и пристрелить сразу двоих; я собственными глазами видела, насколько быстрыми могут быть эти создания. Но… но морт и с места не сдвинулся и это в лишний раз подтверждает то, насколько эта раса умна, ведь прикончи Д-88 капитана Кинжалов, и меня допрашивали бы как свидетеля и, скорее всего, в итоге судили бы за безответственность, а возможно даже обвинили бы в сотрудничестве с мортом, раз он оставил меня в живых, да ещё и не в первый раз. Тем самым, в лучшем случае, меня бы исключили из рекрутов, и не видать мне больше как Эргастула, так и морта, которому я уже успела сообщить, что пытаюсь ему помочь.

   Что ж… Пожалуй, морты даже умнее, чем Я о них думала. А я никогда не приуменьшала их возможные умственные способности, несмотря на то, что говорили о них отец и Дьен.

   Боже… Дьен.

   Как я объясню ему всё это, когда он придёт в себя?

   — Что он вообще здесь делал?! — шиплю, с претензией глядя на всё ещё довольно улыбающуюся Лайзу.

   — Тебя искал, — как ни в чём не бывало, пожимает плечами.

   — И ты сказала ему, где я? О чём ты думала?!

   — В первую очередь о том, что у сладкой парочки нет друг от друга секретов. А во-вторых, откуда мне было знать-то, что ты настолько проникнешься чувствами к нашему парню, что даже с крюка его снимешь?

   — О каких чувствах ты говоришь? — борясь с раздражением, качаю головой. — Я хотела помочь больному побыстрее выздороветь.

   — И он не убил тебя, — явно думая о чём-то своём, заключает Лайза и таким таинственным взглядом смотрит на дверь, за которой находится морт, что не по себе становится. — Потрясающе!

   Кажется, эта женщина, без шуток(!), сумасшедшая.

   Тяжело вздыхаю, откидываюсь на спинку стула и провожу ладонью по лицу.

   — Всё будет хорошо, — голос Лайзы звучит ободрительно. — Уверена, ты придумаешь, какую сказку рассказать капитанчику, чтобы тот не стал выносить сор из избы. Иначе, сама понимаешь, какими для нас всех могут быть последствия.

   Плачевными. Очень.

   Смотрю на потрескавшийся кафель на полу, обнимаю себя руками и мечтаю лишь о том, чтобы этот кошмар – весь этот кошмар, - как можно скорее закончился!

   А ещё… кажется, что я до сих пор слышу его голос. Слышу боль и презрение в каждом звуке. Слышу печаль и горечь…

   «Мы – не вы».

   — Защищал тебя капитанчик. — Лайза широко зевает и потирает глаза пальцами. — Его тоже понять можно, чувства и всё такое… Страшно представить, какой взрыв у него в башке случился, когда он увидел, как наш красавчик тебя…м-м… седлает. Любовь – страшная сила, деточка.

   Любовь?..

   Дьеном действительно управляла любовь ко мне, или же… или же ненависть к мортам?..

   Перевожу взгляд на пребывающего в отключке Дьена и сердце словно колючей проволокой стягивает, больно становится от мысли, что я могу потерять и его… Мы росли вместе. Сбегали за периметр вместе. Получали наказание за нарушение правил вместе.

   Совершали ошибки. Пытались их исправить. Взрослели. Теряли близких и тем самым становились всё ближе друг к другу…

   Мы полюбили.

***

Десять лет назад

   — Эри! ЭРИИИ! ГДЕ ТЫ?!

   — Я здесь, Дьен! Я здесь! Внизу! — Я убежала в лес, подвернула ногу, поскользнувшись на траве, и кубарем полетела вниз с холма прямиком в канаву.

   Я рыдала не только от обиды на мать, которая не сдержала данное мне обещание поправиться и вчера умерла, - теперь я рыдала ещё и от боли в лодыжке.

   Дьен искал меня, наверное, часа полтора, потому что я забрела довольно далеко. Но он знал, что если отыщет меня не своими силами, а прибегнет к помощи поискового отряда, то проблемы будут не только у нас двоих, но и у моего убитого горем отца.

   Сидя в мелкой канаве, мокрая до нитки, обливающаяся горькими слезами, я слышала, как наверху хрустят ветки и шуршит кустарник, через который пробирался Дьен. Я пыталась унять слёзы, не хотела, чтобы он видел меня такой жалкой и беспомощной, ведь я регулярно пыталась доказать ему, что девочки могут быть ничуть не слабее мальчиков, и что если я захочу и очень постараюсь, то однажды возглавлю один из отрядов Чёрных кинжалов.

   Дьен никогда не воспринимал меня всерьёз, и вот, сидя в грязной канаве, с красным от слёз лицом и распухшими глазами, своим видом я собиралась подтвердить его правоту.

   Мне было мерзко от самой себя, но я ничего не могла поделать… не могла взять себя в руки. Не могла смириться с тем, что мама оставила меня, обманула.

   — Привет, — вдруг раздалось совсем близко, и я взвизгнула от испуга, увидев рядом с собой вовсе не Дьена, а бледнолицего мужчину с огненно-красными глазами, что пускал слюни по подбородку, пожирая меня взглядом и настолько кровожадно улыбался, словно голодал долгими месяцами и вот, наконец, удача повернулась к нему лицом.

   Я знала, кто он.

   Как и знала, на что способны только-только обращённые рафки… Они не умеют контролировать жажду убивать, они не в силах отдавать отчёт своим действиям, когда голодны, и плевать они хотели на мирный договор.

   Тот рафк был очень… очень-очень голоден, следовательно, он не понимал, что творит. И, судя по всему, ему каким-то образом удалось сбежать из колонии, ведь иначе его попросту не могло быть в этих лесах.

   А ещё я знала, что «новорождённые» рафки не умеют контролировать доминанту, поэтому решила, что у меня ещё есть шанс сбежать; поднялась на ноги и бросилась вверх по склону, хромая на правую ногу. С каждым шагом хотелось выть от боли. С каждым шагом я проклинала себя за глупость, за эгоизм, ведь теперь папе придётся хоронить не только маму, но ещё и любимую дочь! А когда рафк накинулся на меня со спины и вдавил грудью в рыхлую землю, когда я оказалась на волоске от гибели, только тогда осознала, как дорожу жизнью. Как дорожу отцом и Дьеном, и насколько же большой дурой нужно было быть, чтобы отправиться в лес навстречу верной гибели.

   Мне было стыдно. Перед самой собой, перед отцом, перед умершей матерью… В тот день, в тот момент, когда смерть дышала мне в затылок, мне было так стыдно за себя, как не было никогда в жизни…

   Я ждала, что острые зубы вот-вот вонзятся мне в шею и оторвут кусок плоти. Я успела даже принять такой исход, как наказание за глупость, которую совершила. Но видимо судьба решила дать мне ещё один шанс – шанс исправиться, когда позади вдруг раздался приглушённый хрип, следом глухой звук, словно что-то тяжелое ударилось о землю. А когда обернулась, увидела позади себя лежащего в траве рафка, в чьих глазах угасала жизнь, тело дёргалось в предсмертных судорогах, а из шеи торчал хорошо знакомый мне кинжал с чёрной кожаной оплёткой.

   Тогда и поняла: это не судьба дала мне шанс измениться, стать лучше - это сделал мой лучший друг, который не только спас мне жизнь в тот день, но и впервые совершил убийство.

   Я видела, как дрожали его руки, когда Дьен тянул их ко мне. Чувствовала, как дрожало его тело, когда Дьен прижимал меня к своей груди, утешая. Я видела слёзы, застывшие в его карих глазах, когда пыталась разглядеть в них сожаление за то, что он сделал. Но сожаления не было – лишь испуг, ещё детский, но такой сильный, что я вновь разрыдалась ему в грудь и ещё долго-долго просила прощения.

   — Всё хорошо, Эри, — успокаивал меня Дьен, гладя по волосам. — Всё позади, всё хорошо... Ты жива, а это главное.

   — Прости, Дьен… Прости меня… — умоляла, рыдая.

   — Я никому не дам тебя в обиду, слышишь? — Дьен, взял моё лицо в ладони и внимательно взглянул в глаза; по его щеке сбегала одинокая слезинка. — Никому в этом мире я не позволю причинить тебе вред, Эри! Клянусь! Чего бы мне это ни стоило! Никогда… я никогда не дам тебя в обиду.

   — А я тебя, — судорожно всхлипнула. — А я тебя… никогда-никогда не дам в обиду… Обещаю, Дьен! Я изменюсь, я стану лучше, сильнее и…

   — Хорошо, — перебил Дьен, мягко улыбнувшись, и вновь притянул меня к себе. — Я тебе верю, Эри… Никому-никому.

   — Никогда-никогда.

***

Оката, Эргастул

   — У тебя ведь есть шприцы? — решительно смотрю на Лайзу, и глаза той в подозрении сужаются.

   — А тебе зачем?

   — Есть, или нет?

   — Разумеется, есть. И я за каждый из них должна отчитываться, деточка. Намёк понят?

   — Отчитываться так же, как за медицинскую нить, Лайза?

   — Это шантаж? — напрягается та, а я миленько улыбаюсь, пожимая плечами:

   — Это просьба.

   Пока Дьен находился в отключке, Лайза взяла у него кровь. На все вопросы о том, для чего мне это нужно, я заверила, что отвечу, как только будет готов анализ. Пока что ещё не решила, стану посвящать Лайзу в свою тайну, или нет, как не решила и то, можно ли доверять этой женщине. Но, если с кровью Дьена действительно происходит что-то неладное, доктор Лайза это выяснит. Надеюсь.

   — Держи это в тайне, пожалуйста, — сказала ей напоследок.

   — Только если и ты языком трепаться не будешь, деточка. Насчёт моего, скажем так, неравнодушия к врагам народа.

   — Это шантаж?

   — Просьба, — улыбнулась Лайза.

***

Сегодня я решила не зажигать камин, - обошлась керосиновой лампой, что рассеивает по стенам моей крохотной гостиной идеально неяркий свет.

   При таком свете, Дьен не сможет разглядеть ложь в моих глазах.

   Я заварила ему ромашковый чай, к которому Дьен даже не притронулся за всё время, что без единого движения сидит в папином кресле-качалке из лозы, не говорит ни слова и, кажется, словно внутрь себя смотрит.

   Удивительно, что он вообще согласился отправиться ко мне домой, чтобы выслушать объяснения, а не выдвинул ультиматум «Я, или служба?» ещё там – в медпункте, сразу после того, как пришёл в себя.

   Если честно, думала громить всё начнёт, к морту рваться будет, чтобы закончить начатое, но… но нет. Дьен лишь нашёл меня неясным взглядом, поднялся с кушетки, позволив ему помочь, а на просьбу не торопиться с выводами и выслушать меня, кивнул и позволил отвести его в хижину.

   Таким Дьен пугает меня ещё больше.

   Но тянуть время больше нельзя – не имеет смысла, поэтому делаю глубокий вдох и приступаю к объяснениям.

   — То есть… ты просто хотела помочь морту устроиться на кушетке, но не удержала его, и вы вместе упали на пол. Я правильно понял, Эри? — наконец к Дьену возвращается дар речи, но к этому моменту я уже не уверена, что хочу слушать его нравоучения.

   А сейчас он добавит: «О чём ты думала, Эри?»

   — О чём ты думала, Эмори?!

   О... так Дьен называет меня лишь в тех случаях, когда крайне зол.

   Но у меня заготовлен ответ и на этот вопрос.

   — Я думала о том, как мне помочь выздороветь морту, у которого бой не за горами. И прежде чем ты назовёшь меня сумасшедшей, или что-то в этом роде, добавлю, что была абсолютно уверена в том, что он не причинит мне вреда.

   Глаза Дьена сужаются:

   — И откуда же взялась эта уверенность, позволь спросить?

   — Оттуда, что и без того покалеченный боец не станет вредить помощнице врача за несколько дней до боя и тем самым обрекать себя на новое наказание, на новые… травмы, Дьен.

   Дьен тяжело вздыхает и качает головой:

   — Это не гарантия, Эри. С твоей стороны так поступать было глупо.

   — Он не пытался мне навредить.

   — Считай, что тебе просто повезло! — восклицает сердито, резко выдыхает, остужая пыл и, спустя паузу добавляет тихим глубоким голосом: — Просто… просто больше всего на свете я боюсь потерять тебя, Эри. Чёрт… ты даже представить себе не можешь, как сильно я за тебя переживаю! Этот бункер, рекруты, служба, морты! Я… — отводит подавленный взгляд в сторону. — Порой мне кажется, что я подвёл твоего отца. Не убедил тебя остановиться, не смог…

   — Дьен, — мягко перебиваю, — это мой выбор. Прими и ты его.

   Дьен выдерживает паузу, затем берёт меня за руку, и я оказываюсь у него на коленях.

   — Обещай, что не натворишь глупостей, Эри, — смотрит на меня с мольбой. — Обещай, что не станешь искать проблем на свою голову.

   — Обещаю, — отвечаю с тёплой улыбкой, а на душе кошки скребут. — Обещаю, Дьен. И… ты меня не потеряешь. Никогда.

   Дьен целует меня в шею и обнимает крепче.

   — Зачем ты приходил в Эргастул? — спрашиваю, ероша его волосы.

   — Тебя хотел увидеть.

   А ещё Дьен собирался пригласить меня на ужин при свечах, попросить прощения за то, каким болваном был, а ещё хотел рассказать, что ему дали повышение по службе. Теперь мой капитан уже не капитан – он майор. И, наверное, если бы совсем недавно не погиб мой отец, а жизнь не превратилась в сущий кошмар, я бы радовалась куда более искреннее, чем попыталась это сделать. Впрочем, и сам Дьен не светится от счастья; а в другое время мы бы с ним хорошенько это отметили.

   — Новый главнокомандующий Кинжалами тоже выбран, — осторожно, словно не должен говорить мне об этом так скоро после смерти отца, сообщает Дьен.

   — М-м… И кто же этот счастливчик?

   — Его перевели к нам из Тантума. — Не слышу воодушевления в голосе Дьена. —Его зовут Ален Лафлёр. И он полный придурок.

ГЛАВА 10

Оката, Эргастул

   Шесть дней до первого боя Окатанского бойца

   *Радио-апокалипсис*

   *Зомби-волна *

   Track # 10

   Raign Heaven – «Help Me»

   Сообщение: « Вот он – момент, к которому мы шли. Он был неизбежен. И только такие глупцы, как мы, могли бессмысленно тянуть время. А время слишком беспощадно, чтобы позволять играть с собою долго. Его не обыграть.

   Мы обыграли самих себя. Д.».

***

— Вот придурок!

   — Кто? — иду вслед за Лайзой к входу в Эргастул и слушаю её недовольное ворчание.

   — Лафлёр, кто! — шипит та ещё яростнее.

   — Да что с ним не так? Ты уже третья, от кого я за последние дни слышу, какой новый главнокомандующий урод.

   — Это потому что он урод.

   — Мм… объёмное объяснение.

   Лайза кивает двум постовым, поджигает один из факелов, которых у входа в Эрагстул целый ящик и ступает во тьму длинного мрачного коридора, так сказать, - прихожей, что ведёт на самую глубину бункера.

   — Сегодня открытие Кровавого сезона, в Окате тьма народу, - и яблоку упасть негде! Все на ушах, а этот… Лафлёр, чтоб его собаки драли, решил устроить полную проверку Эргастула. Через час тут такое начнётся…

   Ровняюсь с Лайзой и хмуро смотрю в её освещённое факелом лицо.

   — Но что ему здесь надо? В Эргастуле. Что главнокомандующий Кинжалов забыл в тюрьме для мортов?

   — Ха, — мрачно усмехается. — Припрётся, вот и спросишь у него сама. Хотя… не советую. Почему? Да потому, что он урод!

   Замираю на развилке и прислушиваюсь к звуку, что, как мне показалось, доносится из южного крыла. Если слух не обманывает меня, там только что кто-то кричал. И голос этот определённо принадлежал женщине.

   — Чего встала? Работы валом! Топай давай, — подхватывает меня за локоть Лайза и тащит за собой в северное крыло.

   — Ты слышала? — оборачиваюсь на ходу и не могу избавиться от дурного предчувствия. — Кто-то кричал.

   — В Эргастуле каждый день кто-то кричит, деточка. Поздравляю, теперь ты в курсе.

   — Крик принадлежал женщине, уверена.

   — Ну и что? — Лайза бросает на меня мрачный взгляд через плечо. — Это тюрьма, забыла? А раса мортов вовсе не однополая.

   — Но…

   — Забудь! Поняла? — суровеет Лайза. — Южное крыло для тебя под запретом, даже не думай туда нос сунуть. Я серьёзно, Эмори. Послушай моего совета, я тебе зла не желаю.

***

Я не видела Д-88 с того дня, как Дьен едва не прострелил ему голову. Вчера его вернули в камеру, так что сегодня мне предстоит навестить его уже там, чтобы сделать перевязку, и… я всё ещё не понимаю, почему перевязку должна делать я, а не Лайза. Чего она добивается?.. Ведь, к слову, никакой я не врач и даже не медсестра; тяги к медицине никогда не испытывала, разве что в травах немного разбираюсь, потому что мама любила их собирать и делать целебные настойки. На этом мои познания и заканчиваются.

   Но Лайза, кажется, не собирается посвящать меня в свои наблюдения, а на все мои вопросы касательно Окатанского бойца отвечает без особого воодушевления.

   — Почему его так прозвали? — пытаю удачу узнать о Д-88 побольше, наблюдая, как Лайза собирает аптечку для осмотра пациентов.

   — «Окатанский боец»? — бросает на меня взгляд и пожимает плечами. — Потому что он уже третий год подряд выигрывает все турниры. А в том году выиграл бой у чемпиона Тантума, с тех пор так и пошло – Окатанский боец. Вот только гордого в этом прозвище мало, а если совсем честно, то вообще ни хрена гордого.

   — Ты привязалась к нему, — говорю уверенно.

   — Что, прости? — Лайза смотрит на меня, будто ослышалась.

   — Ты привязалась к Д-88, — киваю. — Почему?

   Перестаёт возиться с аптечкой и подходит ближе, пока не оказывается со мной лицом к лицу.

   — А почему ты спрыгнула к нему в яму, м? — интересуется вкрадчиво. — Тебе стало жаль его?

   — Нет. Мне… — Прочищаю горло и добавляю увереннее: — мне стало больно за него.

   — Почему?

   — Потому что… то, что там происходило было бесчеловечным, несправедливым.

   — И ты спасла ему жизнь, но не избавила от страданий.

   — Я сделала всё, что могла.

   — Вот и я… делаю всё, что могу. — Лайза тяжело вздыхает и опускает ладонь мне на плечо. — С того дня, Д-88 не лишился ни одной своей ставки, понимаешь, о чём я?

   — О детях-мортах, — шепчу, и горло тут же сжимает от болезненного спазма.

   Лайза кивает:

   — Четыре года назад, за день до того, как псы растерзали девочку, что была его ставкой на бой, Д-88 впервые заговорил… Нет, он… он умолял, он был готов сделать всё, что угодно, выполнить любой приказ взамен на то, что намалы отпустят девочку на свободу, позволят ей жить. Но, разумеется, никто не стал его слушать. Даже наоборот, распорядителями было принято решение убить ребёнка в любом случае, вне зависимости от исхода боя.

   — Почему? — с тихим ужасом выдыхаю. — Почему они так поступили?

   — Потому что та девочка была его сестрой. Потому что её смерть обеспечила зрелище. И потому что, убив её, они лишили Д-88 единственного, чем он дорожил. Намалам не нужны бойцы, в сердцах которых ещё способна жить любовь. Намалам нужны игрушки, что по одному щелчку пальцев будут убивать… себе подобных… во имя грёбаной справедливости.

***

Лопоухий Брэдли останавливается перед камерой бойца Д-88 и гремит связкой ключей, пытаясь найти подходящий.

   — Идёшь сегодня на открытие? — стреляет горящим взглядом в меня и широко улыбается. — Отец выбил для нас лучшие места. Если хочешь, я и тебя провести могу, — подмигивает.

   Не отвечаю. Всё, что могу - это смотреть на Брэдли тяжёлым взглядом и мысленно просить его заткнуться, чтобы не дать мне повода выместить всю злость, что испытываю после разговора с Лайзой, на его крючковатом носе.

   — Слушай, а чего ты, а не докторша с этой тварью возишься? — Брэдли избавляется наконец от навесного замка и, прежде чем отодвинуть засов, вопросительно пялится на меня. — Ты ж не медичка, или я чего-то не знаю?

   — Пэриш в курсе, — цежу сквозь зубы и киваю на дверь: — Помочь?

   — Да не, я сам, — усмехается, открывает тяжёлую стальную дверь камеры и собирается войти внутрь, как я ловлю его за локоть и рывком оттаскиваю назад.

   — Здесь постой, — велю, но Брэдли тут же принимается заливать о правилах и прочей чепухе, тогда приходится изменить подход: захлопать ресницами, заверить, что у меня всё под контролем, и если Брэдли сделает так, как я прошу, то возможно, когда-нибудь, я разрешу ему провести меня до дома.

   Когда-нибудь – понятие растяжимое, но видимо Брэди готов ждать и до старости, так как уже через несколько секунд воодушевлённо кивает, закрывает за мной дверь, и я оказываюсь в мрачной грязной камере наедине с одним из самых опасных существ в природе. Сжимаю пальцами ручку чемоданчика с медикаментами, смотрю в два пылающих синим пламенем глаза, и чувствую странное волнение.

   Это волнение не имеет ничего общего со страхом, который я, по идее, должна испытывать. Это волнение заставляет сердце биться чаще, и мурашками вспыхивает на коже.

   — Привет, — начинаю разговор с мортом, прослеживая взглядом цепь, что тянется от кандалов на его ногах и крепится к стальной петле в полу.

   Вешаю на стену факел и вновь смотрю на морта, который, в свою очередь, не сводит взгляда с меня. И вот вновь я задумываюсь: действительно ли он не испытывает никаких эмоций, или настолько умело их скрывает?..

   — Меня отправила к тебе Лайза, — приступаю к разъяснениям. — Я должна сменить повязки и, по правилам, сейчас рядом со мной должен стоять один из охранников и целиться тебе в висок. Но, как ты успел заметить, я пришла одна, а тот идиот за дверью имеет при себе лишь шокер, и то, честно говоря, он скорее себе зад поджарит, чем тебе сможет им навредить.

   Неуверенно улыбаюсь, но, как того и следовало ожидать, не получаю от морта никакой реакции.

   Так. Что ж… ладно, сегодня у меня день неудачных шуток.

   — Я знаю, что ты мне не навредишь, — говорю серьёзно. — Так что… приступим? — облизываю пересушенные губы, делаю глубокий вдох и медленно двигаюсь к морту, не спуская с него настороженного взгляда.

   — Так. Хорошо, — опускаю чемоданчик на пол, открываю его и смотрю, как морт неспешно поднимается на ноги, будто делая мне вселенское одолжение.

   Ещё шаг вперёд, и мы оказываемся на расстоянии полуметра друг от друга. Смотрю на кандалы на руках и понимаю, что снять бинт с торса, а затем перевязать его вновь, будет не так уж и просто. Разве что он руки вверх поднимет, ну или…

   — Можешь повернуться ко мне спиной? — в глаза заглядываю. — Пожалуйста. Мне так будет удобнее работать.

   Но морт и не думает выполнять просьбу. Вместо этого он поднимает руки под углом девяносто градусов, слегка разводит локти в стороны и будто бы ждёт, пока я поднырну под них, чтобы оказаться достаточно близко для выполнения порученной мне работы.

   «А что если он в охапку меня сгребёт и прижмёт к себе так сильно, что все косточки в позвоночнике переломает»? — закрадывается мысль, но тут же и ответ следом приходит:

   «Ага, а все разы до этого, когда был шанс меня прикончить, он просто выдержку свою демонстрировал. Ну-ну.»

   Делаю маленький шажок вперёд и вновь замираю.

   Руки дрожат так сильно, что приходится сжать пальцы в кулаки и завести их за спину. Накрывает таким мощным волнением, что дыхание становится частым и отрывистым, сердце до самого горло подпрыгивает, а стоит только сделать ещё один шаг, поднырнуть под вытянутые руки морта и оказаться с ним лицом к лицу, и меня в такой жар бросает, словно температура тела до градусов сорока вмиг подскочила.

   А этот даже в лице не изменился. Стоит, как в землю вкопанный, молчит и только смотрит: неотрывно, пристально.

   Собраться с мыслями. Выдохнуть. И сделать, наконец, то, зачем пришла в эту камеру!

   Просто сними с него повязки, Эмори! Это ведь так просто!

   Отлично, дело пошло.

   Глубоко дышу и делаю вид, что его взгляд сейчас вовсе не прожигает две дыры в моём лице, как и делаю вид, что мне вовсе не хочется поднять голову и окончательно в этом убедиться.

   Не смотри на него. Даже не думай смотреть.

   Сдаюсь. Медленно поднимаю взгляд и замираю, только сейчас сполна осознав, как близко мы друг к другу находимся… Так близко, что чувствую жар от его кожи, слышу каждый медленный вдох, каждый выдох, вижу каждую чёрточку на освещённом светом от факела лице, вижу впадинку между сдвинутыми к переносице бровями, вижу тоненькие морщинки на лбу и в уголках глаз. Бледные губы плотно сомкнуты, и на них я почему-то смотрю дольше всего. Смотрю до тех пор, пока морт не опускает лицо ещё ниже, словно указывая на то, куда можно смотреть, а куда ни в коем случае нельзя, и я чувствую, как краснею от неловкости ситуации, мысленно проклиная себя за излишний интерес.

   — Плечо… — произношу сухим, каркающим голосом, словно неделю воды не пила. — Надо… Плечо тоже надо обработать.

   Царапину от пули Дьена.

   Рана неглубокая, но всё ещё свежа и немного кровоточит.

   «Почему Лайза её не зашила»? — думаю, когда вдруг гремят цепи, и уже спустя миг морт отходит в сторону, опускается на пол, откидывается затылком на стену и закрывает глаза, словно вздремнуть вздумал.

   — Плечо не дашь обработать? — так и стою на месте с настойкой календулы в поднятой руке.

   Морт молчит и даже виду не подаёт, что меня слышит.

   Пусть так. Закрываю аптечку и прежде чем покинуть камеру, бросаю на бойца взгляд:

   — Можешь не верить, но я тебе не враг.

   Веки морта медленно приоткрываются, и взгляд горящих глаз находит моё лицо. Долго смотрит, пристально, а я всё жду, когда заговорит, скажет, что чувствует это, согласится – я не враг ему. Но… но вместо слов, губ бойца касается циничная ухмылка, которая говорит лишь о том, что он просто надо мной смеётся.

***

Пять дней до первого боя

   Лайза заставила меня стирать «бинты», и занятие это, надо сказать, из разряда малоприятных и дико раздражающих, когда всеми силами пытаешься избавиться от больших чёрных пятен на белой ткани, но у тебя ничего не выходит!

   Но особо ворчать на этот счёт я не стала, потому что сегодня на докторе Эргастула лица не было.

   Вчера состоялось открытие Кровавого сезона и прошло сразу два смертельных боя. В живых остался лишь один морт и… и две девочки-чернокровки. Двое бойцов были убиты противниками в ямах, а один из тех, что одержал победу, скончался уже в Эргастуле, когда Лайза пыталась остановить кровотечение, но так и не смогла, - повреждения были слишком серьёзными.

   И вот сегодня у доктора наипоганейшее расположение духа.

   А ещё у неё дрожат руки. И от неё несёт спиртным.

   — Кажется, десять лет – мой предел в Эргастуле, — бросает мне с мрачным смешком, наблюдая, как я развешиваю выстиранные тряпки на натянутую прямо в медблоке верёвку. — Ещё этот… Лафлёр, устроил тут вчера чёрт пойми что! Вот спрашивается – чего тебе, урод одноглазый, в Эргастуле надо?! Видела его? Здоровый лось такой с повязкой на глазу.

   — Нет. Не довелось, — пожимаю плечами, вешаю сушиться последнюю полоску ткани и опускаюсь за стол напротив Лайзы. — Анализы Дьена готовы?

   — Готовы, — фыркает та недовольно, словно ждала, что я с ней косточки Лафлёру перемывать продолжу, но вот если честно, этот человек – последний, кто меня сейчас интересует. — Всё нормально с твоим капитанчиком. Или… правильно будет сказать – майорчиком, м?

   — Всё нормально? — хмурюсь.

   — Кровь, как кровь. А чего ты, собственно, ожидала?

   Этого и ожидала. Точнее – надеялась на это, но вот спокойнее почему-то не стало. Наоборот – ещё тревожнее.

   Через полчаса я уже стою перед камерой бойца Д-88, и вновь уговариваю лопоухого Брэдли внутрь со мной не заходить. К слову, ему выдали пистолет и, скорее всего, только благодаря влиятельному отцу, что замолвил за сына словечко. Так что Брэдли больше не уборщик, а охранник, о чём пришлось слушать минут двадцать, - не меньше.

    В этот раз приходится пообещать ему полноценное свидание, так что вот уже гремит связка ключей, и вскоре я оказываюсь в грязной камере наедине с мортом.

   — Привет, — здороваюсь, и даже с улыбкой. Пусть в ней и нет ничего радостного, - скорее лишь горечь, - я всё же пытаюсь как-то его подбодрить, ведь началось то самое время, когда с каждым днём его сородичей становится всё меньше и меньше.

   Открываю чемоданчик и достаю из него фляжку с водой, к которой до этого минут пять принюхивалась охрана, проверяя, не собираюсь ли я отравить морта, на которого уже делают большие ставки.

   — Это вода, — протягиваю фляжку морту, но тот не двигается; так и сидит у стены: руки свешаны с колен, лицо – каменная маска, а взгляд, в котором ничего нельзя прочесть направлен мне в лицо.

   И чем я только занимаюсь?

   Пытаюсь найти подход к созданию, который уже через несколько дней может погибнуть по вине моего же народа?..

   Кажется, я спятила.

   Смена повязок проходит в полной тишине. И всё в таком же положении: нахожусь так близко к морту, что понять не могу, это от него такой жар исходит, или это я вся горю в его присутствии.

***

Три дня до боя

   У меня всё ещё нет плана.

   — Лайза, хочу спросить тебя кое о чём, — решительно смотрю на доктора, и та даёт себе пятиминутный перерыв: убирает бумаги с ежемесячным отчётом на край стола, откидывается на спинку стула и кивает в знак согласия:

   — Валяй.

   — Ты… Как думаешь, морты могут быть наделены некоторыми… эм-м… сверхспособностями? — Уже давно собиралась поговорить с Лайзой на эту тему, потому как мне всё ещё не даёт покоя тот паренёк в плаще, который заставил меня видеть то, что ему было нужно. Иллюзорная завеса – так он это назвал.

   Лайза смотрит на меня, как на душевнобольную:

   — Шутишь? Поговорить больше не о чем? — невесело усмехается. — За кого ты их принимаешь? Древних комиксов начиталась?

   — Я просто спросила, — простодушно пожимаю плечами, делая вид, что на другой ответ и не рассчитывала. — Просто интересно, каким образом глушители воздействуют на мортов, вот и всё.

   — Глушители? На мортов? — с сомнением улыбаясь, Лайза подаётся вперёд. — Да никак, деточка! Морты быстры и сильны с рождения и дело вовсе не в управлении доминантой, следовательно, и сверхспособностей у них нет, это даже дети знают.

   — Тогда почему с ними запрещено говорить?

   Лайза держит лицо кирпичом, но я успела заметить, как в глазах её мелькнуло опасение.

   — Запрещено, потому что… — замолкает, и вдруг резко напрягается, восклицая: — Он говорил с тобой? Что он сказал?!

   — Ничего! — спешу заверить, тряся головой. — Он не говорил со мной! — лгу.

   Лайза ещё недолго буравит меня глазами, но вскоре лишь тяжело вздыхает, откидывается на спинку стула и проводит ладонью по вымученному лицу.

   — Есть теория, что они «читать» нас могут, — говорит тихо и плечами пожимает. — Но морты говорят так редко, что доказательств этому нет, так – догадки. Да и кому это интересно? Кто из нас хочет слушать о том, какие мы жестокие убийцы?

   — С тобой они никогда не говорили?

   Лайза вновь тянет с ответом. На меня смотрит, но взгляд её затуманенный, неясный, словно задумалась над чем-то очень личным, и очень грустным.

   — Всего одно слово, — наконец выдыхает. — Однажды морт сказал мне всего одно слово. Это случилось четыре года назад. Думаю… поэтому я всё ещё в Эргастуле, а не в госпитале Тантума, как всегда хотела. Это был… Д-88.

   Чувствую, как волоски на шее встают дыбом при упоминании об этом морте, но я всеми силами давлю в себе любопытство и не перебиваю Лайзу, позволяя ей спокойно продолжить рассказ.

   — Мортов не хоронят и не сжигают, знаешь? — вопросительно смотрит на меня Лайза, и я коротко киваю. — Для этого есть общая могила, сразу на границе с Мёртвыми землями, куда вывозят погибших. И… в общем не знаю, что мною двигало, но сразу после того боя, когда и ты чуть жизни не лишилась, Эмори, я выкрала тело девочки – сестры