Змеиные дети - 5. Мать Сумерек. Анастасия Машевская

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12

АННОТАЦИЯ

Рано или поздно успокаивается даже самое бурное море, стихает самая кровопролитная битва, распрямляются самые извилистые Дороги.

   Шиада готова, наконец, отринуть междумирье Нанданы и выбрать самую правильную из Троп - чтобы встретить того, кто запутает все окончательно. Гор потерял смысл в борьбе за Алая и его род - чтобы откликнуться на зов другой, гораздо более давней утраты и заново вскинуть меч. А Бансабире придется сделать неотвратимый более выбор и столкнуться с последствиями - чтобы бросить в Северное море валун, который однажды содрогнет весь мир.

***

Годы уходят с минутами.

   Чжуге Лян. Письмо к сыну

ГЛАВА 1

Наступил холодно-серый предрассветный час осеннего равноденствия. Жрицы и жрецы Всеединой Праматери Богов и людей стекались по давно прохоженным тропам к центральной роще Ангората – всеобщему храму, где четыре лика Всеблагой сходились в едином могуществе и всезнании. Здесь высился гигантский Дуб Жизни, уходивший корнями в недра Матери, забота о котором возлагалась на храмовницу и её соправителя. Подобно тому, как весь остров окружало свинцового цвета Летнее море, островок со священным древом обнимал ласковый пруд, мерцающий теплыми ночами россыпью отражений звезд-светлячков.

   Вокруг источника высились древние кругом каменные столпы. Такие были в каждом из храмов: в роще Тинар – на востоке, в роще Илланы на юге, в смешанном лесу Шиады на западе, в хвойной чаще Старой Нанданы – на севере. Четыре храма для воплощений Праматери соединяли меж собой ровные аккуратные дорожки, опоясывающие остров песчано-золотым венцом. Множество других, более тонких и менее приметных троп переплетались на холмах острова, как нити судьбы, образуя причудливый узор.

   Всякое место и явление здесь, на Ангорате, означало круг без конца и начала. И с высоты полета заселивших озерные утесы кондоров весь остров казался огромной змеей, одаренной золотой короной с изумрудом-дубом в вершине, свернувшей свои тяжелые кольца в спокойном всемудром сне.

   Верховная жрица Праматери, Голос и Длань Той-Что-Дает-Жизнь, Нелла Сирин, зачатая в огнях праздника жизни Нэлейма, степенно ступала по ангоратским тропам. Вслед за ней на холм поднимались жрицы: девочки в белых платьях, девушки в бледно-голубых и желтых, женщины в зеленых и синих, пурпурных и красных, и старухи в черных. За исключением одетых в белое, все другие несли у левого виска знак жреческого отличия – двух крохотных змей, переплетенных меж собой. В день окончания обучения каждой жрице вбивали такой иголками и вайдой.

   Минуя одну дорожку за другой, жрицы молчали, прислушиваясь к благословенной тишине острова.

   Оставалось несколько минут до начала. Нелла, сорокадвухлетняя, темноволосая, величественная, приблизилась к дубу. Его сила успокаивала Первую среди жриц, но Нелла доподлинно знала – у силы, у стихии, у самой Богини есть оборотная сторона. Ибо Всеединая Мать все поддерживает в равновесии. И в балансе между началом и концом и заключается подлинная красота и сущность Круга.

   Нелла приложилась к кольцу на указательном пальце, которое изображало венценосную гадюку, сложившуюся для решающего броска. Знак дома Сирин, и настанет день, когда Нелла передаст его дочери Ринне. И в день восхождения Ринны затемнеет густая вайдовая роспись храмовниц на её лице, шее, груди. У неё, Неллы, символы круга, коронованной змеи, огня и воды, древа и бесконечности давно уже истерлись.

   Таланар Тайи уже приближался. Вслед за ним, облаченные в темные туники из оленьей кожи, шли мальчики, юноши, мужчины и старцы обители друидов. Все как один отмечены двумя орлиными вайдовыми крыльями у правого виска, вздернутыми во взмахе. Только знаки самого Таланара напоминали ту же стародавнюю вязь, какую носила храмовница.

   В этом году Таланару исполнился шестьдесят шестой год, его длинные волосы и борода были снежно-седы, мантия немного поношена, и он опирался на сучковатый посох из орешника. Однако ясные темно-синие глаза говорили: «Я змей, я от крови Уробороса, я храню Силу».

   «Светел твой рассвет, - сердцем произнес Таланар, поровнявшись с Неллой у древа, - Первая среди жриц».

   «Богиня в каждом из нас, Таланар, в сердце и разуме, на земле и на небе, - также мысленно отозвалась верховная жрица. – Пора».

   Таланар внутренне улыбнулся. Далеко на горизонте забрезжил первый бледно-зеленый луч. Нелла облачилась в чары величия и заговорила:

   - Дети-Той-Что-Дарует-Жизнь,

   Дети Той, по Которой тишизн –

   Звон, сумрака – свет,

   По Которой ночь – днем,

   По Которой смерти – нет,

   Приветствуют Тебя,

   О, Праматерь!

   - Приветствуем! – стройный хор прокатился волной по холму.

   Заговорил Таланар раскатистым, немного надтреснутым басом:

   - Воздаем Тебе хвалу, Дева и Мать,

   Позволяющая умершему восставать!

   Воспеваем тебя, о Сила, тебя, о, Смерть!

   Восхваляем тебя, Змея-Круговерть!

   Нелла затянула напев. С её пением десятки и сотни жрецов задвигались медленным хороводом вокруг пруда.

   - Круг-колесо о двенадцати перстах движется.

   - Движется! – повторил хор. Таланар с ними.

   - Так движется и воздвижется человеческое рождение и перерождение – о двенадцати раз.

   - Движется!

   - Так движется и воздвижется возрождение человеческой души на земле – о двенадцати раз.

   - Движется!

   - Так движутся и воздвижутся месяцы в году – о двенадцати смен.

   - Движутся!

   - Так движутся и воздвижутся знаки на небесах, от пламенного Овна до водных Рыб – о двенадцати перемен.

   - Движутся!

   - Так движутся и воздвижутся звезды на небесах – о двенадцати тел.

   - Движутся!

   - Так движутся и воздвижутся солнца лучи – о двенадцати стрел!

   - Движутся!

   - В каждой точке круга можно начать сначала, можно – начать заново. В каждой точке круга можно родиться и умереть, и возродиться, и опять умереть. Здесь и Сейчас едино вовек.

   - Едино!

   - В Здесь и Сейчас восстает Тинар, и за Ней – человек!

   - Едино!

   Движение остановилось. Жрецы вплотную приблизились к воде. Верховный друид повел мотив.

   - Ты возносишь для нас светило, воплощенная юность, Тинар, - обратился Таланар к воплощению Богине-Девственницы.

   - Ты даешь, Дочь Зари, нам надежды великий дар!

   Все нечистое сгорает в Твоем огне!

   Так прими благодарность от слуг Твоих на Земле!

   - О, Сиятельная из дев, охрани! – попросила Нелла и вместе со всеми остальными жрецами, склонившись к воде, умыла лицо.

   - Покрывалом из света укрой, защити! – коленопреклонные умылись снова.

   - Утолившая Огнивом Смерти переворот, - в третий раз умыли лица жрецы.

   - Возроди нас из сих освященных вод! – и каждый из служителей Праматери, зачерпнув влагу руками, сделал по глотку из пруда.

   - Пусть! – воззвали Нелла и Таланар вместе.

   - Пусть! – вторили остальные.

   - Отдай к полудню Свой свет Иллане, - продолжил Верховный друид. –

   За ней Шиаде, за ней Нандане.

   Вернись к нам снова, о, Дочь Зари!

   - Пусть!

   - Пусть!

   - Да направит нас Нандана, мудрейшая из Богинь! – взмолились высшие служители и вместе с ними все жрицы и жрецы.

   - Да возродит наши души Иллана, щедрейшая из Богинь!

   Да убережет нас от зла Шиада, сильнейшая из Богинь!

   Да озарит наш путь Тинар, светлейшая из Богинь!

   Пусть!

   - Пусть!

   - Огонь к огню, вода к воде, камень к камню, воздух к воздуху! – закончила Храмовница. - Настал час Тинар!

   Обряд закончился, и постепенно жрецы разошлись. Каждому из них есть, чем заняться в это время. Только Таланар и Нелла задержались. Они присели на один из каменных монолитов под Дубом Жизни. Таланар позволил себе приобнять женщину и поцеловать её в висок.

   - Все ли у тебя хорошо? – спросил он мягко.

   - Все. А у тебя?

   - Мать бережет меня, и я доволен.

   Жрица кивнула.

   - Гленн уже освоился?

   - Не переживай, Храмовница. Гленн уже взрослый, он со всем справится.

   «Удел матерей переживать» - подумала женщина.

   «Особенно когда ни они, ни отцы не могут быть рядом с детьми» - мысленно согласился Таланар, а вслух ответил:

   - С ним все будет хорошо, ты же знаешь.

   «Знаю» - снова мысленно ответила Храмовница.

   - Как и ты, Таланар, знаешь, что какие бы картины Взора нам ни посылала Мать, понять их смысл до конца только Она и может, - усмехнулась женщина. – Кстати, вчера мне снова было то видение.

   - Об Итель?

   - Да. Совсем скоро ей настанет срок занять место в Кругу сестер.

   - Ей всего два, - сочувственно заметил друид.

   Жрица медленно кивнула:

   - Нельзя надолго оставлять её с отцом и братьями. Не хватало, чтобы девочка священных кровей выросла христианкой.

   Таланар согласно кивнул – нельзя.

   - Если так дальше пойдет, мы можем потерять Иландар. Два герцога из четырех полностью обратились к новой религии. Да и, чего греха таить, Клион Хорнтелл тоже уже одной ногой стоит в церкви.

   Нелла засмеялась:

   - Клион зачал со мной в Нэлейм Тиранта и, кроме того, отдал мне на воспитание старшую дочь. Так что за Хорнтеллов я спокойна.

   «По крайней мере, пока на троне Иландара сидит мой брат, а он еще молод» - додумала жрица, не решившись произнести это вслух.

   - Все когда-нибудь заканчивается, - продолжала женщина. – Наверное, и наше время пройдет. Но пока рано об этом думать. У нас есть Архон, Яс, Адани, Ласбарн, да и Иландар, если подумать, тоже еще есть.

   - Даже если у нас и их не останется, не страшно, - проговорил Таланар, вздохнув. – Пока у нас есть он, - мужчина окинул взглядом открывавшийся с вершины холма остров, - будут и те, кто служит Праматери.

   Нелла подобно друиду неотрывно смотрела на архаичную нетронутую природу Ангората. Она прожила на острове всю жизнь, но его возвышенный вид по сей день вызывал в Храмовнице глубокий трепет.

   Ангорат и впрямь оставался нетронутым уже многие столетия – войны, распри, разбойники, пираты – ничто не тревожило жреческий покой слуг Праматери. Но так было не всегда: власть, обретенная с помощью реликвий и магии острова, сулила покорителю несметные богатства, невообразимую мощь и невиданную дотоле длинную жизнь, так что ртов на остров прежде зарилось немало. Однако чудодейственная сила окружавшего Ангорат Летнего моря и носителей культа Праматери уберегли его от всех невзгод.

   Легенда гласила, что в давние времена, когда только Ангорат вышел из морской пучины, неведомые сегодня змеи, мудрецы из мудрецов, населяли его. Со временем на остров стеклись уверовавшие в Богов, рожденных Единой Матерью. Природа человека такова, что он порабощает все отличное от себя. И скоро от союза двух рас народилось на Ангорате племя змее-людей. Прошло время, и смежный народ иссяк – все больше и больше вырождались в жителях памятные признаки змей. Гнались люди за древностью, сулящей силу, но безвозвратно покидали их облики Праматери-Змеи и Змея-Прародителя.

   Наконец, осталась одна-единственная из последних могучих предков женщина – Иллана, первая храмовница Ангората, хранительница Дуба. Неведавшая печали, постигавшая мудрость, дающая от благ детям, неожиданно столкнулась она с опасностью. На священный остров обрушился враг. Женщина призвала Силу, и четыре изваяния исполинов встали среди Летнего моря, скрестив длинные копья. Колдовство, воздвигшее вокруг острова атлантов, подкосило жрицу. Но она навсегда осталась в преданиях воплощением Матери. От неё священной нитью потянулась династия верховных жриц Ангората – Сирин.

   В алчной погоне за древними реликвиями змеемудрых, многие начинали охоту на жрецов: если служитель культа мог открыть врота Ангората для себя, мог и для других. Но поймать чародеев не было возможности. Зато сами жрецы частенько оказывались там, где ждали их меньше всего. Говорят, тогда и выучились ангоратские служители ходить бесшумно.

   Культ креп, жрицы и жрецы выходили к людям и открывали двери для посвящения тем, кто искал знания. Прошли века, и уже неоспоримой считалась власть женщин династии Сирин. К этому сроку род Тайи был признан охранителями храмовниц. Со всего Этана теперь приезжали на Ангорат посланники, царицы и цари, княгини и князья, и в огромном множестве – самые обычные люди. Многие шли на поклон храмовнице и верховному друиду. Принять из их рук (или рук назначенных преемников) трон полагали высшей честью, получить освященный меч – залогом всех побед, а вступить с их благословением в священный брак считалось гарантом счастливого супружества и здорового потомства.

   Это было золотое время Великого Единства. И прошли тысячи лет, прежде чем оно начало иссякать.

   Однако Ангорату было неведомо увядание. Каждое дерево, куст, каждая травинка и тропка, каждый камень, включая те, из которых были воздвигнуты женская и мужская обители, каждое слово и жест, существующие здесь, казалось, дышали красотой и колдовством. Магия стелилась под ногами и витала в воздухе, уводя всякого путника, в каком бы месте острова он не оказался, в конечном счете, к древнему Дубу Жизни и Источнику Мудрости в общем храме. Как вены несут кровь к сердцу, так и все дороги Этана вели к ангоратской роще на вершине холма.

   Верховная жрица посмотрела на сидевшего рядом Таланара.

   - Ты прав, вера в Праматерь никогда не умрет, потому что Ангорат был древен уже тогда, когда еще само время было ребенком.

***

Шиада вздрогнула и открыла глаза.

   Огляделась.

   В комнате, отведенной для неё в домике Первой среди жриц, были открыты окна и двери, и проникающий легкий ветерок успокаивал разгоряченный видением ум. Проникающий свет разгонял призраки прошлого, к которому она, Шиада, едва ли имела прямое отношение. А вот храмовница, сидевшая сейчас на кровати рядом с племянницей и державшая за руку, была, пожалуй, главным персонажем.

   - Нелла, - протянула молодая жрица, а потом опомнилась и, приподнимаясь, исправила себя:

   - Первая среди жриц, светел тво…

   - Тш, - Нелла чуть надавила Шиаде на плечи, убеждая успокоиться и снова прилечь.

   Шиада опасливо подчинилась: непочтительно.

   - Который час?

   - Рассвело.

   - Обряд! – всполошилась женщина, мгновенно сев. – Праматерь, я пропустила обряд … ох, - расстроилась она совсем. Нелла примирительно положила руку преемнице на щеку.

   - Каждая из нас проспала его хотя бы раз. Это я велела не поднимать тебя, - поведала храмовница. – Как и попросила вчера Айхас добавить в твое питье немного снотворного, чтобы ты поспала подольше.

   - Зачем?

   Нелла улыбнулась:

   - А почему я не могу позаботиться о племяннице?

   В подобную причину Шиаде не верилось даже с трудом.

   - То, что я видела, - поспешила Вторая среди жриц изменить русло разговора, - твоя память?

   Нелла молча кивнула.

   - Мне отчетливо казалось, что тебе там немного за сорок, так? – кивнув, храмовница подтвердила и это. – А мне два?

   - Два, - улыбнулась жрица совсем по-семейному.

   Шиада растерянно посмотрела на свои ноги, скрытые пледом. Сколько воды утекло с тех пор?

   - Точно, - это храмовница подтвердила вслух.

   - Знала ли ты тогда, что Гленн станет во главе тех, кто сведет Иландар в пропасть? Или о смерти Тиранта?

   - А ты знала о дне, когда возьмешь в руки факел для Тайрис?

   - Прости.

   - Прекрасно, когда во всем мире есть еще хотя бы один человек, который зовет тебя по имени. Иногда я думаю, звать по имени – самое интимное, что может быть между людьми, - призналась женщина.

   Глядя в глубокие темные глаза, Шиада вдруг поняла, что храмовница уже старица.

   - Во видении я видела у тебя следы зна…. – она вдруг осеклась, пристально разглядывая лицо женщины напротив, и прозрение пришло. – Это, - растерянно протянула Вторая из жриц, - эти многочисленные точки на твоем лице, Нелла? Я думала, это родинки…

   Теперь давняя привычка видеть в лице храмовницы нечто столь примитивное казалась молодой жрице едва ли не святотатством.

   - Но… - только и смогла вместо вопроса выдохнуть Шиада. Нелла вздохнула:

   - Мне не было четверти века, когда моя мать Нилиана сказала, что надевает черный покров ведуний и уходит в храм Нанданы. Мое мнение не имело значения, и я стала храмовницей. Когда ты прибыла на остров, тебе было пять, и уже к этому времени от знаков почти ничего не осталось.

   - А… а их нельзя сделать заново? – осведомилась Шиада, исполненная участием к судьбе предшественницы.

   - Можно, - протянула Первая среди жриц. – Таланар обновлял свои. Но я решила, что мне ни к чему.

   Шиада замолчала, не зная, что на это ответить. Наконец, нашлась:

   - Так для чего ты показала мне свое прошлое, о, всемудрая?

   - Чтобы ты поняла, как давно замысел о твоей судьбе был сложен меж звезд. Я тогда не знала, но Праматерь уже выбрала, кто из моих родственниц наследует долг охранения веры. Думаю, когда будущее Ринны стало предопределено, возникла необходимость в тебе, и, – Нелла вздохнула, – ты пришла.

   Шиада, напротив, нахмурилась: было не совсем ясно, к чему ведет владычица.

   - Смирись с отказом северной защитницы. Если она есть в твоих видениях – значит, она нужна, как когда-то мне была нужна ты. И значит, её время придет, как когда-то пришло твое. Совсем ведь недавно пришло, Шиада, - с пониманием поглядела на воспитанницу Нелла. – Если защитница с севера нужна Праматери, у неё нет выбора отказать тебе. Если он есть, значит Праматерь давно приберегла того, кто исполнит Её волю лучше северянки, и этот человек просто нам пока неизвестен.

   Шиада заинтересованно уставилась в глаза храмовницы, будто вычитывая в них собственное предположение.

   - Это – то, чему тебя научило Знание, когда развеялась гордыня? – безотчетно спросила Вторая среди жриц.

   Нелла кивнула молча. Шиада за сей срок тоже переменилась, и теперь, соглашаясь с храмовницей, изрекла:

   - Только мудрость ослабляет гордыню.

   - И когда она настает, все, что прежде казалось белым и черным, уже не так однозначно, - продолжила храмовница.

   - Словно тень в пограничье между этими двумя, которая дрожит, колеблется и меняется, - снова подхватила Шиада их общую мысль, - но не истаивает и не исчезает ни на миг, покуда есть свет.

   - Так…

   - … как и повелела…

   - Мать Сумерек, - закончили жрицы вместе.

   Нелла улыбнулась – теперь по-настоящему радостно и даже с гордостью. Тот, кто прошел дорогу То’он Надара никогда не остается прежним. Тот, кто ощутил силу великих Троп, которыми следуют духи, не видит в мире никаких цветов и красок, одновременно в любом предмете улавливая их все.

   - Ты хочешь, чтобы я встретила его? – раздался голос Второй среди жриц. Храмовница опомнилась. Преемница смотрела Нелле прямо в глаза, и та вдруг поняла, что отныне её мысли более не являются тайными для Шиады.

   - Да, - не стоило увиливать. – Сейчас ты готова сделать это как жрица.

   Шиада молча кивнула. Нелла прошлась по лицу преемницы мягким ощупывающим взглядом и, поднявшись, вышла. Она сделает все, как надо – теперь сомнений в душе Первой среди жриц не осталось.

***

Короли Архона – Старый и Молодой – задержались оба, и к Летнему морю вышли позже, чем планировали. Агравейн с трудом передвигал войско: хотя многие после столь стремительной и успешной кампании спешили домой, праздновать хотелось всем, и массовые пьянки случались регулярно. К тому же дорога в Архон лежала через княжество Змееносца, бывшее герцогство Ладомар, где надлежало сразу и без лишних церемоний установить свою власть. Удгар в Аэлантисе, осведомленный гонцом сына, заранее предпринял несколько шагов в этом направлении, однако приказы из новообретенной столицы едва ли могли быть услышаны во вражеской земле. Требовались решительные меры, осуществленные на месте, так что Агравейн проторчал у захваченного донжона покойного Тарона Ладомара почти неделю. Княгиня Лоре, удостоенная высокого титула в неполные тринадцать лет, дала присягу династии Тандарион. Всех подозрительных «советников», трущихся около молодой леди, Агравейн велел держать под наблюдением. В качестве наблюдателя с крупным вооруженным подразделением отрядил Лота – давнего и близкого друга, которому, как и Вальдру, единственно доверял за пределами семьи.

   После смерти Астальда.

   Когда молодой король с охраной вышел, наконец, к Летнему морю, Удгар со свитой уже был здесь. Наскоро обменявшись новостями, Агравейн обвел взором водную гладь.

   - Ладьи еще не было?

   Удгар мотнул, было, головой, но тут Агравейн уловил в отдалении легкое движение, и совсем скоро, будто из ниоткуда соткалась в воздухе удлиненная ладья из беленого дуба, бесшумно скользящая по воде. В ней было всего двое гребцов из числа младших жрецов, которые хранили обет молчания – как было всегда – и одна жрица. И еще до того, как лодка пристала к берегу, Агравейн потерял дар речи.

   Шиада стояла в середине суденышка, гибкая и величавая, как рука Судьбы. Облаченная в черное жреческое платье и черный плащ, защищавший от не по-летнему холодного ветра, покрытая капюшоном, как покровом Нанданы, она смотрела прямо на двух королей, без слов приглашая к великому острову. Её лицо, белое, словно омытая веками дождей известь на утесах вокруг Ангората, светилось на фоне черного одеяния, а обсидиановые глаза, смотревшие не моргая, мерцали как Завеса.

   И глядя в них, Агравейн более не узнавал никаких прежних выражений в лице, знакомом до скрежета в груди.

   - Храмовница ждет, - сообщила жрица. Приглядевшись, теперь и Удгар отчетливо вспомнил это лицо.

   - Ты же…

   Шиада отвернулась, не отвечая, показывая, что готова отплыть. Старый король затих, нахмурился. Затем отдал несколько распоряжений охранникам и мотнул головой. Агравейн поднялся на ладью первым.

***

До слуха королей не доносилось ни звука, пока ладья рассекала водную гладь. Шиада присела у носа лодки, ожидая нужного момента, и по тому, как она держалась, мужчины понимали, что к разговору сейчас не располагает ничто. Хотя, видят все Боги, Агравейну сводило даже позвоночник, от желания схватить Шиаду за руки и заговорить. Поэтому, если вдруг и случался какой-нибудь едва уловимый шорох или всплеск, Агравейн вздрагивал всеми мускулами сразу, будто надеясь, что вот сейчас, вот именно теперь Шиада непременно что-нибудь скажет.

   Наконец, Часовые, каменные исполины, восставшие меж утесов, врезавшихся в Летнее море с востока и запада, стали достаточно велики. Хотя на взгляд Удгара до сведенных под небесами копий было еще далеко, Шиада поднялась на ноги.

   От фигуры женщины раскатилась волна необъяснимой силы, и всех мужчин в лодке так обдало холодом, что на миг стало трудно вдохнуть.

   Шиада расправила плечи, сняла капюшон, раскинула в стороны руки, чуть приподняв. Потом развернула ладони вниз и мягко опустила вдоль тела. К вящему изумлению обоих королей ладья оказалась всего в нескольких шагах от берега.

   - Как? – протянул Агравейн и в поисках ответа поглядел на отца. Тот тоже пожал плечами.

   Артмаэль стоял на берегу, протягивая руку – поддержка, которую при схождении с ладьи Шиада с готовностью приняла. Они обменялись только взглядами, но Шиада мимолетно улыбнулась. Она двинулась дальше, безмолвно указывая дорогу. Артмаэль жестом показал на спину женщины, призывая Тандарионов двигаться вслед. Сам остался на берегу.

   Минул полдень. На тропе встречались жрицы и жрецы, расходившиеся после обряда чествования Илланы, которые склоняли головы к сложенным у лба рукам в приветственном жреческом жесте перед Второй среди жриц. Агравейн смотрел Шиаде меж лопаток, и Удгар всерьез опасался, как бы сын не просмотрел в спине жрицы дыру насквозь. Даже он, не будучи никаким жрецом, чувствовал, что Молодого короля скручивает неутолимая тоска по человеку, какую, пожалуй, испытал бы сам, восстань его жена из мертвых. Старый король оказался поражен тем, что женщина, спасшая его внучку, оказалась Второй среди жриц. Но все недоумение, изумление и даже растерянность Удгара нельзя было сравнивать с тем, что творилось в груди Железной Гривы.

   Да он дважды едва не наступил на змею! – в сердцах раздосадовался Удгар, наблюдая за помешанным отпрыском. И если бы не легкий жест Шиады рукой… Она что… она может подчинять их?!

   - Скорее просто попросить уйти, - отозвалась жрица.

   У домика храмовницы, который показался вскоре, ждала Айхас. Она встретилась на мгновение глаза в глаза с Агравейном, будто зная, что он повинен в необъятных бедах её родины. Потом почему-то повесила голову набок, усомнившись в чем-то. Наконец, тоже поклонилась Шиаде и изрекла:

   - Почтенная ждет.

   Открыла дверь; Шиада вошла первой. Храмовница расположилась в гостиной, облаченная в платье глубокого цвета вишни, с выплетенным из золотых нитей венцом в волосах. Встретившись взглядом с Неллой, Шиада молча кивнула и присела в свободное кресло недалеко от двери. Кресло самой храмовницы стояло у окошка, продольного, с открытыми ставнями, а еще два – недалеко от стены. Между ними всеми – небольшой стол из старого граба.

   - Я сожалею о ваших утратах, - сообщила Нелла, когда минуло приветствие.

   - И мы о твоей, - отозвался Удгар, присаживаясь последним. – Таланар был огнем в руке Праматери.

   «Так».

   - Что происходит в Иландаре? – спросила храмовница отстраненно. О смерти сына по вине брата и смерти брата от руки Агравейна она уже узнала, но следовало узнать о решениях, принятых после осады Кольдерта. Агравейн рассказал все, как было, с трудом заставляя себя не оборачиваться на Шиаду, безмолвно замершую в кресле у двери.

   Жрица, напротив, сидела с таким видом, будто вообще впервые видит королей Архона, никак не реагируя на их присутствие. От чувств Агравейну казалось, что по ногам, рукам, животу и спине все выше и выше ползут огромные пауки с царапающими лапками, которые так и норовят съесть. Шиада чувствовала то же, но тратила все силы, дабы храмовница не поняла. Наконец, прозвучал главный вопрос: кто убил Виллину, и женщины напряглись.

   - Сайдр сказал, - бойко продолжил Агравейн, - есть способ узнать…

   И вдруг осекся, поймав глаза храмовницы. Нелла не говорила ничего. Чтобы хоть как-то разобраться, Агравейн взглянул на Шиаду, но та по-прежнему сидела, как статуя, и лишь тонкие пальцы сильнее вжимались в подлокотники кресла из выбеленного дуба.

   Не найдя никакой помощи, Агравейн глянул на отца. Тот тоже имел такой вид, будто больше всего сейчас хотел оказаться в пасти у льва, но точно не тут: нет ничего хуже, чем быть среди тех, от кого нет шансов иметь секреты.

   - Способ есть, - размеренно протянула Нелла. – Но, если я позволю вам узнать, - заговорила так, что стало ясно: никаких личных связей сейчас меж ними нет, – все последствия ритуала вы примите на себя. И что бы ни стряслось, вы не попросите у меня ни помощи, ни заступничества. В этом – и только в этом! – случае, я помогу вам увидеть этого человека.

   Тандарионы переглянулись. Звучало почти зловеще, но Агравейн четко знал, к чему шел, а Удгар давно подпал под обаяние собственного неукротимого сына. Кивнув отцу, Молодой король сообщил:

   - Мы готовы.

   Нелла набрала полную грудь воздуха:

   - Шиада.

   Вторая среди жриц оперлась на подлокотники и встала. Не оглядываясь на наставницу, спросила мысленно, уверенна ли та. Нелла отозвалась согласием; остальное она доверяет преемнице. Шиада поклонилась и развернулась к двери:

   - Я могу остаться?

   Нелла ответила не сразу.

   - Ты провела там достаточно времени.

   - У меня еще есть вопросы, а после утренней беседы возникли новые.

   Тандарионы, подошедшие к выходу тоже, теперь переводили глаза с одной жрицы на другую.

   - На все ты все равно не найдешь ответ.

   - Мне нужно побыть там.

   Нелла настойчиво глядела в спину преемницы, поджав губы.

   - Два дня, - позволила храмовница в оконцовке. – Не забывай, что ты не принадлежишь храму Нанданы, Шиада.

   - Да возвеличится твое имя, о, почтенная, - поблагодарила Шиада, выходя.

***

Едва они оказались за дверью, Агравейн не выдержал. Он в один громадный шаг преодолел расстояние между ними и развернул Шиаду к себе, поймав за плечо.

   - Шиада, - сбивавшееся дыхание выдавало его до мозга костей. – Шиада, мы, наконец…

   Жрица положила ладонь поверх руки на своем плече, и Агравейн вздрогнул, ощутив тот же холод касания, какой чувствовал в лодке.

   - Ты уже здесь. Неужели прождав семь лет, ты не прождешь семь часов?

   Не дожидаясь ответа, Шиада отступила. Агравейн, не сводя с женщины растерянного и раздосадованного взгляда, отпустил без вопросов.

   До чащи Нанданы они прошли молча, и, уже минуя марь, Шиада подала голос: оружие стоит оставить на краю болот. Это к Шиаде, Матери Сумерек, можно войти с мечом наголо, а Великая Старица любит покой.

   Наклонившись, Шиада скинула туфли и плащ, распрямилась. Мужчины чувствовали, как холод, неясный, не такой, какой бывает от природы, пронизывает до костей, и лишь удивлялись, зачем жрица сняла покров. Вдалеке блеснул огонек.

   - Нам… Нам что, туда? – озадаченно спросил Удгар.

   - Да, - отозвалась Шиада.

   - Но здесь ни одной тропинки! – возмутился Агравейн.

   Шиада обернулась к мужчинам.

   - В этом болоте приносится величайшая жертва Матери Умертвия. Ступайте за мной след в след и старайтесь не отставать.

   - Но я не вижу ни одной тропы, - настоял Агравейн и для пущей убедительности посмотрел на жрицу со всей строгостью, на какую был горазд.

   - Ответ, который вы ищете, нельзя получить у живых, но даже в этом случае Праматерь ничего не дает без усилий. Хочешь найти убийцу сестры – следуй за мной.

   Жрица повела плечами и пошла в топь. Неотрывно глядя на то, как под ногами женщины один за другим появляются островки рыжеватой земли, Удгар посмотрел на сына, потом на удалявшуюся жрицу и зашагал первым.

   Шиада обнимала себя, боясь сбиться. Несколько раз ей чудилось, будто то немногое, что удерживает над топью её и мужчин, уплывает куда-то вглубь. Потеряв равновесие в очередной раз, жрица остановилась, задышав до основания легких, морщась, оглядываясь. Хотя стояло лето, воздух казался по-настоящему морозным. Каждый глоток не только Шиаде, но всем сковывал легкие, и грудь жрицы поддавалась вторжению воздуха едва ли не со скрежетом. Кое-как совладав с дыханием, почти оступаясь, Шиада обернулась.

   Гневные глаза тон в тон с одеждой смотрели сквозь Удгара, который кроме этих глаз больше ничего не видел. Зато Агравейн, к которому был обращен жреческий взор, замер, поежился.

   - Тогда в Орсе, - голосом, который не мог принадлежать обычному человеку, обратилась жрица, - ты должен был умереть. Но обманул Её, - с упреком бросила жрица. – А теперь ты снова хочешь прийти к Нандане живым, - её лицо недовольно скривилось, - и уйти просто так?!

   Агравейна Железногривого, побеждавшего в битвах с тринадцати лет, прошиб пот. Влага катилась по вискам, шее, стекала по позвоночнику. Молодой король безотчетно сделал шаг назад и провалился бы, не поймай его вовремя отец.

   - Даже для тех, кто знает Её, есть своя цена. А ты обманываешь Нандану, - обвиняла жрица по-прежнему, и голос, непривычный, гулкий, не мужской и не женский, как и раньше, разносился над всем болотом. – Раз за разом уходишь, не заплатив.

   Удгар в последнем порыве загородил сына собой:

   - Он заплатил Нандане женой и детьми.

   - Ты заплатил, - пригвоздила Шиада. – Ты, Удгар, заплатил будущим династии в обмен на его желание обладать Второй среди ж…

   Речь жрицы оборвалась, и она посмотрела на мужчин обычными глазами – удивительно черными, мерцающими, но такими, какие и должны быть у человека. Огляделась, как если бы забыла, где находится и о ком говорила, встретилась глазами с растерянны взглядом Агравейна, и позвала идти дальше.

   - Мы должны дойти, - по голосу стало ясно, что о произошедшем жрица помнила превосходно. – Я не могу растянуть тропу через все болото так, чтобы Удгар шел со мной, а Агравейн вернулся в марь.

   Он пошла, заставляя мужчин глотать вопросы и панику, ведь теперь стало очевидно, что последствия согласия на ритуал и впрямь приходится нести самим.

   Ветер раздувал полы плаща и платья, вытягивая абрис Шиады, как тень и драл женские щеки все сильнее. Казалось, жрицу вот-вот сдует с таинственной тропы, а вместе с ней и цвет династии Тандарион отправится кормить бездонную тьму Праматери, всегда голодную до жертвы.

   - Шиада, - шепнул Агравейн, немного задыхаясь. Голос терялся, съедаемый ветром, и будто пытаясь поймать собственное слово, Железногривый протянул руку вперед.

   Внезапно вздрогнул, накрытый густой тенью, одернул длань, поджал плечи, оглядываясь вверх. Рука сама собой потянулась к мечу, которого не оказалось на месте. Бывалый воин запаниковал, дернулся от громкого хлопающего звука. И, наконец, прямо перед ним, на плечи Шиады приземлился громадный кондор.

   Удгар отпрянул, замерев, Агравейн налетел на отца. Шиада просела в коленях, но шла дальше, не останавливаясь. Кондор не сразу собрал могучие, как небесные паруса, крылья, и мужчины теряли собственные выдохи, ужасаясь ширине их размаха. Агравейн хмурился, понимая, что от пера до пера, стрелами венчающих крылья гиганта, мог бы втиснуть полтора своих роста.

   Кондор, перебирая огромными когтями по плечам молодой жрицы, подобрал крылья, напомнив вершинами сгибов перевал в горах. Однако Агравейну было не до гор и уже даже не до Шиады. Он с трудом справлялся с собой и тупо твердил: «Иди, иди!».

   Путники распознали вдалеке очертания грота, и когда под ногами на несколько метров в стороны оказалась твердая земля, Агравейн упал на колени, переводя от облегчения дух.

   Шиада головой указала на пещеру, задержавшись у входа. Кондор по-прежнему мял женские плечи, до крови терзая когтями через одежду. Несколько секунд птица подбирала наиболее удобную позицию для толчка, а потом, с шелестом расчехлив огромные крылья, взметнулась.

   Шиаду повело от силы толчка, но вдаль животному жрица глядела улыбаясь.

   - Идем, - обернулась она к остальным.

   В гроте Нанданы все было, как и многие годы до этого. Нилиана, хранительница святая святых, находилась у пустого котла, мерцая и истаивая, как силуэт в пустыне. Поодаль был разожжен костер, возле которого были разбросаны оленьи шкуры. Из всех обитательниц храма сейчас в гроте было двое: дряхлая старушка тихо посапывала в дальнем завитке прохода, а коренастая, крепкая Митаба суетилась недалеко от костра, что-то размешивая в маленькой деревянной плошке. Рядом стоял котел, еще немного дымившийся, но явно остывающий. За ним, будто отогреваясь от теплой чаши, свернулась кольцом змея.

   - Честен твой день, - поздоровалась Шиада.

   - И длинна твоя ночь, - отозвалась старшая жрица. Она так и осталась сидеть у отставленного котла, с плошкой в руках, никак не выказывая и тени того почтения, которое было привычным для храмовницы и её преемницы. Агравейн было возмутился вместо Шиады, но Митаба хмыкнула до того дерзко, что богатырь прижух.

   Бегло окинув пришедших мужчин, Митаба кивнула в их сторону с таким лицом, будто поймала языком кусочек еды меж зубов.

   - Даже ты не вытянешь двух не посвященных на Тропах.

   - Знаю, - Шиада приблизилась к костру и скинула плащ, бросив поверх оленьих шкур. – Как давно храмовница попросила тебя об этом? – жрица взглядом указала на змею и котел.

   - Часа два назад, - Митаба пожала плечами. – Думаю, после вашего ухода она успела еще пообедать прежде, чем сообщить мне, - хмыкнула жрица. Потом медленно прощупала взором лицо жрицы, шею и плечи. – У тебя царапины, - сообщила Митаба.

   - Путь оказался труднее, чем я ожидала.

   Митаба поглядела на спутников Шиады. На Агравейне взгляд женщины задержался особенно. Жрица разулыбалась почти привлекательно, но слова всерьез задели Молодого короля.

   - Он должен был умереть.

   Шиада не отозвалась, да Митаба и не ждала.

   - Думаю, - продолжала она вслух, - тебе тоже стоит выпить отвар, если поведешь его.

   Шиада была согласна. Митаба без лишних слов поднялась на ноги, приблизилась и подала Шиаде плошку. Та пригубила, облизнула перепачканные в пахучем отваре губы и передала Железногривому. Тот сморщился от одного только запаха, но под взглядом остальных выпил.

   - Справишься? – спросила старшая из женщин.

   - Да.

   - Тогда я к морю. Надо поспать.

   Шиада с пониманием усмехнулась. За время, проведенное в этом гроте, она доподлинно поняла, что больше всего времени в этом храме уходит именно на сон.

   Потянувшись, Митаба подняла с земли одну из нескольких шкур и, кутаясь, пошла к противоположному выходу из пещеры, который вел к берегу. Удгар и Агравейн явно выглядели озадаченными.

   - Поскольку Агравейн считает долгом своими руками отомстить за Виллину, я возьму его. Митаба права в желании поспать. Это – святая святых храма Нанданы, и живым тут место. Поэтому пребывание здесь даже опытным жрецам стоит огромных сил. Если, ожидая нас, ты заснешь, - обратилась она к Удгару, - это в порядке вещей. Там, где мы будем, время почти не существует. Нам может показаться, что пройдет всего четверть часа или около того, но здесь, скорее всего, уже будет ночь. Не теряй сына и не паникуй, король Удгар. Нилиана, - Шиада чуть повела головой, будто указывая на мистическую старуху поодаль, - не любит шум.

   Шиада покачала головой влево-вправо, будто помогая себе вернуть реальность происходящего, перевела дух и …

   - Что я выпил? – спросил Агравейн, опасаясь, что потом может стать поздно для такого вопроса. Слишком уж странное чувство разливалось по всему телу.

   Шиада на мужчину не посмотрела:

   - То же, что и я. Твое сердце будет биться медленней, а дыхание станет почти неслышным. Это, конечно, не обманет Нандану, но, возможно, Она не окажется столь свирепа, чтобы забрать тебя сразу.

   Дав столь неутешительное объяснение, Шиада вытянула вперед руку. Несколько секунд, кажется, ничего не происходило, но вскоре мужчины начали различать, как от всей ладони, вокруг пальцев по воздуху расползлись едва заметные мерцающие волны. Они посеребрились совсем чуточку и исчезли. Шиада отвела руку в сторону, будто срывая покров, и, хотя ничего не изменилось, мужчины отчетливо услышали тихий хруст.

   - Что это? – Удгар опасливо заозирался.

   Шиада в ответ только улыбнулась, не отводя взор от образовавшейся трещины в междумирьи. Она предложила руку ладонью вверх стоящему справа Агравейну и тот, не сообразив и не задумавшись, накрыл её своими огромными пальцами.

   Шиада сделала шаг, и Агравейн выпучил сведенные ужасом глаза, наблюдая, как жрица проваливается куда-то в воздух. А затем, потеряв все ориентиры вокруг, провалился и сам.

***

Их не было действительно долго, и в скором времени Удгар, не сводивший глаз с пламени, от которого предпочел сесть подальше, задремал.

   Очнулся он от прикосновения к плечу. Вскинул голову, оглянулся.

   - А… Артмаэль? – удивленно поинтересовался король, хотя ответ и так стоял перед ним. – Ты откуда тут?

   Артмаэль поведал: храмовница прислала еды. Удгар обвел глазами содержимое уже расстеленного свертка: несколько лепешек с зеленью и сыром, кусков обжаренной птицы и яблок. Яблоки – плоды тайных знаний, зачем-то вспомнил Удгар.

   Артмаэль, услышав мысль, улыбнулся, но от ответа воздержался. Вместо этого протянул королю мех с водой – тот выглядел жаждущим.

   Отерев рукавом губы, Удгар вернул мех. Они разговорились. Сначала о всяком: неужели каждый из жрецов ходит этой ужасной дорогой? Нет, отзывался Артмаэль, здесь бывают очень немногие и далеко не всегда нужно идти через топь.

   - Значит, можно и так, как ушла Вторая среди жриц?

   Артмаэль подтвердил: можно.

   Слово за слово, Артмаэль вытянул из собеседника все, что тот мог рассказать о войне с Иландаром и том, зачем архонские короли прибыли на священный остров. Слушая все дальше, Артмаэль мрачнел в душе, но вида не подавал. Постепенно Удгар рассказал о путешествии до грота, и Артмаэль отвлекся от размышлений о необходимости делить Шиаду с какой-то из её прошлых связей.

   - Кондоры удивительные птицы, - заметил друид. – Как и вороны.

   Удгар в вопросительном сомнении опустил уголки губ.

   - Чем это?

   - Те и другие – священные птицы Шиады и Нанданы одновременно. Других таких животных нет.

   Удгару это объяснение мало, что дало, и он явно ждал продолжения.

   - Вы видели их крылья и когти, а я видел, как в эти когтях и на этих крыльях кондор уволок волка. Достойный хищник Матери Сумерек. Но вместе с тем, кондор поедает то, что уже истлело, очищая землю от самого запаха смерти. И так он служит Нандане, воплощая один из способов погребения, доступных жрецам культа.

   - Это как? – удивился Удгар. – Быть склеванным – значит, быть погребенным для жреца?!

   Артмаэль, наблюдая за лицом Старого короля, отчего-то повеселел. Тот, между тем сочувственно покосился на еду. Самое время, честно сказать.

   - Смелей, - подначил Артмаэль, и владыка Архона взял кусок обжаренной дичи.

   - Все просто. Всех служителей храма Тинар и храма Илланы погребают в зависимости от положения солнца, служителей Шиады и Нанданы – по положению в небесах луны. Когда солнце или луна воцаряются в водном знаке, умершего отправляют в море, по которому ты приплыл. Когда в земном – они умирают здесь, в болотах, которые ты прошел. Когда в огненном – их сжигают, а когда в воздушном – их переправляют к одному из утесов в озере. На каждом из них в гнездовьях кондоров выстроено по башне, - Артмаэль огляделся, но не найдя ничего, начал водить по земле прямо пальцем, надеясь, что Старый король разберет начертание в полумраке грота.

   Друид изобразил две башни, больше напоминавшие колокол с выравненной верхней частью.

   - Мы отвозим почивших туда и оставляем наверху, на решетках, отдавая падальщикам, а все, что проваливается вглубь и падает на землю… Словом, это тоже есть, кому поглотить.

   - То есть, - решил уточнить Удгар, стараясь не думать, насколько неуместна данная тема для беседы за поздним ужином, пусть даже в пещере по ту сторону необъятных болот, - если здесь умирают, их даже не спрашивают? Погребение определяет только срок смерти?

   - А что тебя удивляет, владыка?

   - Я думал, тут только костры, - признался Удгар честно.

   Артмаэль повел бровью и поправил волосы движением от виска за ухо.

   - Храмовницу и верховного друида никогда не отдают Башням Гнездовий, потому что на прощании с ними должны присутствовать все обитатели острова и там нет для этого места. Но во всех других случаях право выбора имеют лишь те, кто рожден или умирает в срок главенства в небесах Заклинателя Змей.

   - Мне казалось, - нахмурился Удгар, - я знаю об обычаях собственной веры больше. А я даже не понимаю, что сейчас происходит! – в сердцах раздосадовался король.

   - Ну, - многозначительно протянул Артмаэль. – Если вас утешит, владыка, уверяю, даже среди старших жрецов далеко не все могли бы понять, что сейчас происходит. Да почти никто, если честно, - посмеялся друид.

   Удгар справедливо спросил, что это вообще такое и куда делись Шиада и его сын. Однако, вопреки расположенности друида, тут он предпочел уклониться:

   - Не думаю, что я тот, кто мог бы рассказать вам.

   - Но ведь это нечто сродни тому, что происходит, когда отверзаются копья Часовых, разве нет?

   Подобной сообразительности от старика друид не ожидал.

   - Да, что-то в этом духе. Ангорат, как вы понимаете, находится…

   - Не совсем в Этане, это ясно, - улыбнулся Удгар. – Но это не объясняет, как мы прошли по болотам! – в конец отпустил силу эмоций Удгар. Теперь можно было ужаснуться происходящему в полный голос. – И не объясняет, как Вторая среди жриц и мой сын пропали в никуда прямо у меня на глазах! Это что, какой-то другой мир?

   Артмаэль вздохнул: Удгар задавал хорошие вопросы, но он и впрямь не ощущал себя вправе откровенничать о Завесе.

   - Я попробую объяснить, - начал друид, все еще не зная, как уйти от ответа.

   Ситуацию спас неясный звук. Что-то где-то хрустнуло, потом будто раздался тонкий женский выдох-всхлип, и картина перед глазами опасно дрогнула. Артмаэль осекся, вскинул голову. Непринужденное выражение жреческого лица мгновенно сменилось тревогой. Друид оглянулся – тонкие очертания Нилианы засеребрились. Плохо дело.

   - Что-то не так, – шепнул жрец. Нилиана вцепилась призрачными руками в пустой котел перед собой, и Артмаэль понял, что времени рассуждать нет. Протянул руку, раскинув пальцы, и …

***

Агравейна трясло.

   - Мерзкая сука! – шептал он с трясущейся челюстью.

   Перед их с Шиадой взорами королева Гвен что-то без умолку талдычила Виллине. Не надо было быть жрецом, чтобы понять, что христианская фанатичка была последним человеком, который видел принцессу.

   - Подлая тварь! – не унимался Железногривый.

   - Я не смогу держать тебя здесь, если ты не можешь контролировать собственный гнев, - напомнила Шиада. Она бледнела быстрее обычного, ощущая, как кровь откатывается от рук и ног, отливает от щек, как холодеют части тела. Даже тот, кто научен ходить меж миров по Дорогам Нанданы не может оставаться здесь долго, а уж удерживать обычного человека, далекого таинств Завесы, стоило каждого второго удара сердца.

   - А ты бы не гневалась, будь это твоя сестра?! – разбушевался Агравейн, быстро уяснивший, что присутствующие в воспоминаниях люди их не слышат и не видят.

   У Шиады не было ответа: единственная дорогая ей родственница – Ринна, чье место она заняла – была для неё не только сестрой, но и госпожой, и отношение к ней было соответственное. А на семью по матери, на отца и братьев, Шиада теперь едва ли могла смотреть иначе, чем как на чужих.

   Шиада промолчала, и Агравейн поджал губы, покосившись на жрицу. Шиада чувствовала, что теперь, когда первый запал встречи иссяк, былая обида во весь рост вернулась к нему.

   - Ах ты, мразь! – Агравейн рванул вперед, пытаясь задушить Гвен собственной рукой, но Шиада вовремя опомнилась и вцепилась ему в плечо.

   - Не вздумай!

   - Я не дам ей сгноить Виллину!

   - Ты ничего не сможешь сделать!

   - Разве? – из принципа спросил Агравейн и задумался. Если он ничего не может сделать и никак не может повлиять, тогда зачем Шиада пытается удержать его? Неужели, он все-таки способен спасти сестру?!

   - Пусти!

   - Агравейн!

   - Я сказал, руки прочь! – от с легкостью сбросил жреческие кисти, которые, как казалось Шиаде, клещами держались за раздутую мускулами руку богатыря. Шиаде ничего не осталось, кроме как удержать его чарами, лишая шансов пошевелиться. Поняв, что произошло, Агравейн обернулся, и его глаза жрица больше не узнавала.

   - Пусти немедленно!

   В этот момент во видении из алькова в нише вынырнул Гор, взрезав горло принцессы, и Агравейн обезумел окончательно.

   - Шиада, пусти! ПУСТИ НЕМЕДЛЕННО! ШИАДА!!

   Жрица удерживала мужчину, как могла, понимая, что еще немного и попросту потеряет сознание.

   - ОТ-ПУ-СТИ! СЕЙЧАС ЖЕ!

   С багровыми от ярости глазами Агравейн кинулся вперед, к незнакомому чудовищу, с которым сейчас разговаривала королева Гвен. Он едва ли слышал, что пришелец как-то связан с царем Алаем и точно не мог сообразить, что, значит, незнакомец напрямую связан с Орсом. Все, что понимал Агравейн – что Шиада не дает ему отомстить за убийство Виллины, как секундами раньше не дала предотвратить её смерть.

   Железная Грива размашисто развел руки, будто раздирая надвое сковывающие путы заклятия, и бросился к жрице, схватив за горло. Шиада вздрогнула, вцепившись в мощные пальцы на собственной шее, но не смогла даже пискнуть.

   - Зачем ты это сделала?! – заорал ей в лицо Агравейн и швырнул от себя.

   Картина вокруг дрогнула. Шиада попыталась подняться, но Агравейн уже снова настиг её, поймав за волосы. Воспоминание окончательно смазалось, завертевшись тысячей перемешанных красок. Надо вернуться, надо как-то вернуться, понимала жрица. Но сколько ни пыталась найти нужный путь, сколько ни отверзала Завесу, раз за разом перед ними оказывалась совсем другая тропа. Агравейн растерялся, огляделся, и в безумстве сдавил женское горло:

   - ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?! НЕМЕДЛЕННО ВЕРНИ ВСЕ, КАК БЫЛО!

   Глаза женщины закатились, Агравейн внезапно почувствовал тяжелый, как падение звезды, удар в челюсть, а потом утратил всякое чувство реальности.

   - ТЫ В СВОЕМ УМЕ?! – раздался голос над ухом Молодого короля. Немного сориентировавшись, Агравейн понял, что снова находится в гроте.

   - Что здесь…

   - ЭТО Я СПРАШИВАЮ, ЧТО ПРОИСХОДИТ?! – не своим голосом орал Артмаэль, с помощью Удгара оттащивший Агравейна от жрицы. – Я еще мог понять, когда нечто подобное выделывал христианский герцог, у которого она жила вне острова, но чтобы старовер поднял руку на Вторую среди жриц!! Клянусь Небом и землей, Агравейн Тандарион, ты ответишь за содеянное перед священной династией! КЛЯНУСЬ!

   Агравейн не слушал.

   - Праматерь Всеблагая, Шиада… - шепнул он, поддевая руку под шеей женщины и укладывая её голову себе на колени. Будто чувствуя неладное, Шиада отмахивалась.

   - Арт, - позвала жрица, приходя в себя. Друид подал руку и, покачиваясь, Шиада поднялась на ноги. Мужчина приобнял жрицу, поддерживая, когда, закашливаясь, она особенно теряла чувство равновесия. Её роскошные, мерцающие в факельных огнях медно-рыжие волосы были всклокочены, а на шее уже наливались фиолетовые отметины.

   Лицо Агравейна дрогнуло, он шагнул вперед и пал на колени:

   - Прости, Шиада, - горячо зашептал мужчина. – Умоляю, прости! Я…

   - Прости?! – Артмаэль мягко отодвинул Шиаду и загородил собой. – Ты чуть не убил её!

   - Я не знаю, что на меня нашло! Я…

   - На тропах нечего делать тому, кто не хозяин самому себе! Как храмовница вообще могла это допустить?!

   - Арт, - сипло позвала Шиада и взяла друида за руку из-за спины. – Послушай…

   - Зачем ты взяла его?! – Артмаэль обернулся со скоростью молнии. Шиада столь же быстро собралась с мыслями.

   - Я надеялась, что боль от утраты сестры будет меньше, чем от потери ребенка, и взяла Агравейна. К тому же он лично хотел поквитаться за Виллину и имел право видеть лицо человека, которому положена его месть. Я думала, он справится лучше…

   - Он, - непререкаемо начал Артмаэль, - обычный человек. Даже тебе, Второй среди жриц, потребовалось десять дней, чтобы научиться отличать на Тропах возможное от реального. Даже тебе, Шиада!

   «Откуда он знает?!» - с злобной укоризной подумал Агравейн, не сводя глаз со жрицы.

   - Не говоря о том, что Тропы Нанданы всегда – всегда! – достают из недр сущности всю грязь. Если ты чудовище, от Матери Смерти этого не скрыть, - припечатал друид.

   - Шиада! – Агравейн не выдержал и, не поднимаясь с колен, потянул к женщине руки.

   - Ему полагается казнь, - пригвоздил женский голос. У дальней стены стояла проснувшаяся Митаба. От былой непочтительности и будто бы равенства всех перед всеми, не осталось и тени.

   Агравейн, обернувшись на голос, вскочил.

   - Да! Хорошо! Пусть меня казнят! Я согласен! Но сперва я хочу поговорить с ней! – мужчина обернулся к жрице. У Шиады дрожали губы, в черных глазах плескалось сомнение. Но зато в глазах самого Агравейна больше не было ничего незнакомого.

   - Арт, отведи, пожалуйста, владыку Удгара к храмовнице и сообщи о случившемся.

   - Шиада, - затея показалась ему откровенно провальной. Друид подошел к жрице вплотную, отодвигая Агравейна с дороги, и положил руки женщине на плечи. – Ты уверена? – заглянул в самое дно глаз.

   Жрица кивнула – мелко, несколько раз.

   - Ты точно нормально себя чувствуешь? – беспокоился жрец.

   - Более чем. К тому же Митаба в храме, она отведет Агравейна, когда мы закончим разговор.

   Артмаэль глянул на Митабу, та согласно мотнула головой.

   - А мне храмовница позволила задержаться здесь на пару дней, – закончила жрица.

   - Вот как? – Артмаэль вскинул брови. – Что ж. Я буду торопиться и сразу вернусь.

   Шиада кивнула. Тень Нилианы Сирин больше не колебалась и не мерцала, и, повинуясь желанию Второй среди жриц, их, наконец, оставили одних.

***

Агравейн закусил губы. Его челюсть дрожала и, казалось, он никак не мог осмелиться посмотреть Шиаде в глаза.

   - Шиада, - шепнул он, отводя взор. – Мне нет прощения… и оправдания…я…

   Агравейн содрогнулся всем телом: его перебили объятием.

   Шиада стояла вплотную, поднимая голову, ища янтарного взгляда, по которому тосковала, когда была больше женщиной, чем жрицей. Агравейн выглядел напуганным происходящим: собственными действиями в таинственном междумирьи, своими чувствами, их встречей, её близостью.

   - Шиада, - шепнул он совсем севшим голосом, не веря собственным глазам и ощущениям. – Почему? Я ведь…

   Женщина коснулась пальцами его губ.

   - На Дорогах Нанданы никогда нельзя быть уверенным до конца в том, что сделаешь. Артмаэль успел предотвратить беду, и больше не стоит об этом.

   Агравейн с этим согласен не был. Он сжал плечи женщины, нависая, смотря почти слезно.

   - Но ведь я не для того проделал весь путь, чтобы ударить тебя! Я… Шиада! – Агравейн закусил губу, не находя слов. – Не таким… не так я должен был коснуться тебя после стольких лет разлуки.

   Он дотронулся ладонью до женского лица со всей нежностью, какая была ему доступна.

   - Агравейн, - Шиада мотнула головой, - Тропы Нанданы…

   - Не оправдывай меня! – Агравейн попросил жрицу, глядя с мольбой. – Я не для того перевернул вверх дном свою жизнь и твою родину, чтобы сейчас стать извергом и потерять все шансы!

   - Но и не для того, - Шиада настойчиво поймала голову мужчины в ладони, заставляя смотреть прямо на себя, - чтобы теперь спорить. Агравейн, - произнесла женщина едва ли не по слогам, растягивая, пробуя, катая на языке.

   Шиада невесомо коснулась, отодвигая отросшие за время походы вьющиеся волосы в сторону, со лба. Чтобы любоваться, ощупывать мягким, исполненным тоски и нежности взором лицо, перечерченным теперь белеющим шрамом былых битв.

   - Я, - Агравейн попытался спрятать лицо, как если бы засмущался, - я…

   - Ты – баловень Судьбы, - улыбнулась Шиада и, поднявшись на цыпочки, одновременно притягивая мужчину наклониться ниже, поцеловала его в щеку, где заканчивался шрам.

   - Шиада, - мужчина окончательно растерялся. Столько всего было, чего он хотел и должен был сказать, о чем спросить, в чем обвинить, чем обидеть. И ничего не приходило на ум, как если бы всякое её касание, всякое легкое движение чудодейственных рук начисто лишало сознания.

   - Я надеялся… я верил…

   - Да, ты верил, - кивнула Шиада, немного отстраняясь, - и твоя вера, Агравейн, позволила нам оказаться здесь. Ты многое хочешь спросить и многое сказать, я чувствую, но боюсь Артмаэль вернется раньше, чем нам кажется. Не думаю, что он пойдет и обратно болотами, скорее, просто перейдет по Тропам Нанданы, едва доложится Нелле. У нас еще будет время, - опередила жрица вопрос, - рассказать друг другу все, что захочется, не переживай.

   Агравейн, все еще теряясь в самом себе, в происходящем, в чувствах, навалившихся со всех сторон и особенно – изнутри, глядел на женщину с лаской, на которую прежде едва ли был горазд.

   - Я не верю, что это взаправду, - признался он. – Я столько раз представлял эту встречу, столько шел к ней с тех пор, как в Орсе… Ох, погоди, ты ведь не зна…

   Шиада мечтательно улыбнулась, и Агравейн вдруг примолк, давая ей слово.

   - Думаешь, хоть что-то из твоей жизни прошло для меня незамеченным? – спросила жрица так искренне, что у Агравейна сжалось сердце. Он сократил между ними расстояние до несуществующего, обвил Шиаду твердой рукой и, всерьез склонившись, осторожно прикоснулся губами к её. Его разрывало на части от желания подмять жрицу под себя тут же, немедленно, сейчас! Но Агравейн замер и ждал, сводя челюсти и выжидая реакции. Ведь, если опомниться на мгновение: что между ними было? Ничего, кроме двух встреч, в первую из которых с Шиадой, пожалуй, случилась самая банальная первая любовь, да и с ним, наверное, что-то похожее. А про вторую и вспоминать тошно: сплошные упреки, ругань, крик…

   Шиада улыбнулась в поцелуй, прижалась плотнее, приподнимаясь на цыпочки высоко, как могла, и обвила могучую шею тонкими руками, обернутыми в черную ткань. Агравейн вздрогнул от жеста, взвился, подскочил на ногах, распрямив колени и спину, так что теперь Шиада, зажатая одной дланью, оказалась оторванной от земли. Ловя равновесие, Агравейн неуклюже, как если бы все его мышцы разом перевило судорогами, закружился к ближайшей стене. Поцелуй выходил неловким, скомканным, просто нелепым.

   Но слаще его прежде не было ни у кого из них.

   Шиада чуть отстранилась, чтобы набрать воздуха. Она снова сжимала дорогое лицо обеими ладонями, разглядывая самые прекрасные в мире глаза янтарного оттенка.

   От одного этого взгляда вниз живота Агравейна стекла патока удовольствия. Он с трудом вспомнил, как делать вдох, рывками втянул воздух и сказал:

   - Я приехал за тобой.

   Вопреки ожиданиям, Шиада сузила глаза, заежилась в его руке, будто просясь, чтобы он опустил. Агравейн послушно поставил женщину, все еще немного поддерживая – на всякий случай.

   - Мне казалось, ты пришел, чтобы узнать убийцу сестры.

   - Это узнавание едва не стоило тебе жизни, - Агравейн снова спохватился, с нежностью провел огромной ладонью по женской шее.

   Шиада улыбнулась:

   - Думаю, имей ты серьезное намерение в этом отношении, я была бы уже мертва. Ты столько раз был защитником нашей веры, Агравейн Железногривый, что я хорошо помню твою силу.

   Теперь улыбнулся Агравейн: воистину. Он не стал говорить вслух, когда все подняли панику, потому что не искал себе оправданий. Однако правда была в том, что бей он серьезно, у Шиады при первом же ударе по лицу наверняка сломалась бы шея.

   - Я действительно защитник веры, - подтвердил мужчина вслух, зная, что несказанное Шиада тоже наверняка чувствует. – И клянусь, если ты будешь рядом, будет намного легче выполнить то, что завещала Великая Мать.

   - Агравейн, - Шиада опустила голову, пряча глаза. Как-то все неожиданно.

   - Я понимаю, что нас ничего не связывает, кроме нескольких встреч в Кольдерте, которые… которые случились уже давно, но… - мужчина не мог подобрать слов, а Шиада воспользовалась паузой, чтобы прояснить нечто особенно важное:

   - Ты сам в это не веришь, - сообщила жрица. – Нас свело предопределение, которое мы несли не один век! Если нас связывает лишь пара встреч, зачем ты тут?

   Агравейн понял, что сморозил глупость, и ответил честно, со всей уверенностью, как мог.

   - За тобой.

   Шиада молчала. Настал её час теряться в себе и в сомнениях. Если сейчас она попросит храмовницу о благоволении уехать с Агравейном, разве Нелла откажет? Хотя если откажет, заявив, что Шиаде не место рядом с тем, кто поднял руку на священное – будет даже здорово, и она, Шиада, сможет остаться на острове. Но если нет, решать придется самой, и от подобной перспективы жрицу сковывал страх.

   - Ты … ты больше не хочешь… быть со мной? – разочаровался Агравейн, наблюдая за женщиной.

   - Я… - Шиада отчаянно искала слова. А заодно и выход из ситуации, над которой приучила себя не думать за многие годы. – Агравейн, я едва примирилась с храмовницей и понятия не имею, что она скажет на просьбу уехать. Да и мне самой, честно сказать, страшно. Чтобы вернуться на остров, я заплатила Праматери огромную цену, и едва ли готова повторить.

   - О чем ты?

   Толку скрывать не было. Они столько ждали этой встречи и не для того, чтобы врать или отмалчиваться.

   - О своей дочери.

   С ответом Агравейн не нашелся.

   - И что теперь? – спросил он, вглядываясь в лицо жрицы из-под сведенных бровей.

   Шиада подняла черные, как тоска, глаза и повела плечом.

   - У меня нет ответа для тебя.

   - Я приехал сюда за ответом о своей сестре, который уже получил. От тебя мне нужен не ответ, Шиада.

   - И тем не менее, чего бы ты ни искал, у меня этого нет.

   - Я пообещал иландарцам, - Агравейн надвинулся широким шагом, заставив Шиаду отступить, – ограничиться названной контрибуцией только при условии, что получу тебя. В противном случае, я сравняю Иландар с пылью, как и поклялся Тройду.

   Жрица возмутилась:

   - А у иландарцев было право говорить за меня? Наверняка еще Берад заявил что-нибудь в духе, что я все еще его жена! – жрица озлилась. Бросила на Агравейна краткий взгляд, от которого того пробрало до костей, и ответила сама. – Конечно. Разве мог Нирох не спрятаться за спину герцогов или королевы от всех своих проблем? Ты был доволен, когда смял старика, годного тебе в отцы?

   Агравейн опешил от внезапной перемены, но, наконец, воочию увидел огромную пропасть между женщиной и жрицей, которая за годы разлуки стала еще больше.

   - Ладно, - размышляя, Шиада отвернулась. – Так или иначе, я не собираюсь брать на себя ответственность за жизни чужих людей.

   - Там и твои братья, - заметил Железногривый. – Это имело свой вес, когда я соглашался на меньшее, чем требовала бы моя месть.

   - Мои братья – Гленн и Тирант – оказались жертвами Нироха, а до остальных, как бы дороги ни были, мне уже не может быть дела, - отрезала жрица. – Я не их сестра, я – Вторая среди жриц.

   - Шиада, - с примирительным жестом Агравейн шагнул женщине, надеясь предотвратить недовольство или отказ.

   Жрица отступила, ощетинившись.

   - Это ты мог оказаться на Тропах Нанданы, когда Алай Далхор спустил в тебя несколько стрел, и вернуться обратно. Это ты мог пройти через марь То’он Надара, не будучи посвященным, и остаться нетронутым рукой Нанданы. Но мне не так везет. Чтобы обратиться к силе Троп, - набрав воздуха в грудь, созналась жрица, – чтобы пройти за Завесу междумирья, я отдала Праматери собственную жизнь…

   - Но ты же здесь! – Агравейн окончательно перестал понимать происходящее. – Жива и здорова…

   - Здесь – святая святых храма Нанданы, одно из немногих мест в мире, где можно коснуться Завесы и оказаться по ту сторону смерти. И для живых оно не предназначено. То, что ты все еще можешь находиться в этой пещере – всего лишь знак, что моя жизнь, предложенная в пользование Праматери, Всеблагая находит достойной платой за вход.

   Агравейну не стало яснее, о чем говорила женщина. Он, скривившись в лице, попытался протестовать, но Шиада опередила.

   - Быть Голосом Праматери – значит, быть отданным Ей пожизненно и посмертно до того, как умрешь в самом деле. Всякое Её волеизъявление воспринимать без ропота и вопросов, не знать кровной и супружеской верности, не знать своих детей и родителей. Находить в Праматери не только утешение и всю семью, как доступно всем другим служителям культа, но находить в Ней единственный шанс и единственный выбор, который у тебя есть.

   Агравейн прижал к губам широкую ладонь. Этого разговора в их встречу в его мечтах не было точно. В его мечтах они вообще не говорили так много!

   Шиада между тем подошла ближе, невесомо коснулась мужского подбородка, неуловимым жестом заставляя смотреть прямо себе в глаза. Впрочем, Агравейн бы не поручился, что жрица воздействовала только движением руки.

   - Ты солгал сегодня, Агравейн. Хотя и непреднамеренно. Ты приехал не за мной. Ты приехал за своей королевой.

   Агравейн улыбнулся:

   - Но ведь это одно и то же. Ты – моя королева. Или… или ты боялась, что я позову тебя лишь как любовницу? – даже не слушая ответ, Агравейн тут же с новым запалом продолжил. – Ты должна была быть ею с самого начала, и все мои новорожденные дети скончались только потому, что Ришильда ¬– да упокоит её Праматерь – не была тобой, - с глубокой убежденностью в голосе изрек Агравейн.

   Шиада дослушала, не перебивая – кажется, впервые за встречу – и качнула головой.

   - Нет. Это не одно и то же. Я могу показать тебе, что нам начертано, если хочешь, - она раскрыла правую руку ладонью вверх, а левой, чуть сбоку, легонько провела в воздухе, и Агравейн съежился, оборачиваясь на тихий, но теперь такой пугающий хруст из пустоты.

   - Здесь, - продолжала жрица, - здесь можно найти все варианты, отпущенные каждому из людей. Здесь можно выбрать и увидеть последствия выбора. Я могу показать все итоги наших встреч и нашей связи, которые были предопределены, и ты поймешь, какой жертвы на самом деле потребует от тебя Праматерь в обмен на детей, рожденных одной из храмовниц священного дома Сирин.

   Агравейн уставился в глаза жрицы, не моргая. Она сейчас серьезно? Он искоса глянул в сторону, на поблескивающую серебристым светом брешь в Завесе, поёжился и дернул головой:

   - Нет. Я не хочу этого видеть, - «как и снова утратить власть над собой». – Просто скажи, что от меня требуется, чтобы ты уехала со мной.

   Что ж, почему бы и нет, подумал мужчина. Все женщины хотят быть завоеванными. Кто сказал, что ангоратская жрица должна отличаться в этом? Ведь у женщины, завоеванной поступком мужества, никогда не возникнет сомнения, что мужчина в силах защитить её от всего. А только для защиты мужчины и созданы.

   Шиада опустила руки, и чары величия легли на плечи жрицы незримым плащом.

   - Здесь, у священных Троп, ты должен принести мне клятву, что никогда этот брак не помешает мне нести культ Всеблагой Матери Жизни и Смерти, Воздаяния и Сумерек, Войны и Возврата, - отстраненно потребовала жрица.

   - Я клянусь, - тут же выпалил Агравейн, поймав Шиаду за плечи – на этот раз так аккуратно, как мог. – Я клянусь, я никогда не встану между тобой и Праматерью. Я ведь помню, - он провел большим пальцем по бархатистой щеке, - и тебя, и Таланара. Я помню все, что было в прошлый раз.

   - Тогда ты помнишь, что храмовница никогда не принадлежит мужчине до конца. У меня не было права даже держать сына на руках, когда я возглавляла культ, и редкие моменты материнской радости дарил мне ты, приводя мальчика.

   Агравейн отчаянно закивал: да, конечно, он все помнит, все понимает. Он все примет.

   Глаза мужчины уже начал победно сверкать.

   - Если ты готов принять, что я буду возвращаться на Ангорат всякий раз, как понадоблюсь здесь…

   - Я согласен, - он давно примирился с этим в мыслях. У него было много времени обдумать сон-видение, которое настигло его в Адани в дни восстановления от ран.

   - Если готов принять, - не сбивалась Шиада ни смысли, ни с отстраненных жреческих интонаций, - что однажды я покину Аэлантис раз и навсегда и займу кресло Великой охранительницы Сирин, и все наши встречи станут зависеть от тебя…

   - А разве сейчас не так? – умилился Агравейн, принимая и это условие тоже.

   - Если ты согласишься с тем, что не будешь иметь отношения к моим наследникам, отцом которых может быть только посвященный друид…

   - Что? – Агравейн шепнул и вздрогнул, засомневавшись, что вообще расслышал правильно.

   - Только тогда я стану матерью твоих, - закончила жрица.

   В пещере повисла тишина. Мерное дыхание жрицы, не сводившей глаз, в которых ничего было не распознать, было едва слышным.

   - Что? – бессмысленно повторил Агравейн все так же тихо. Жрица не отвечала, прекрасно зная, что мужчина всё услышал правильно. – Ты сейчас серьезно?

   Шиада отвела глаза в сторону, и от Железной Гривы не укрылась некоторая доля цинизма.

   - Я могу тебе показать все пути, которые были нам отпущены на этот раз, - напомнила жрица.

   - Но ты принадлежишь мне! – Агравейн вызверился. – Ты принадлежишь мне! От начала времен!

   - Да, - Шиада не думала спорить. – Однако сейчас многое иначе, и чтобы династия продолжилась, Тандарионам необязательно нужна Сирин. Зато мне для того, что обязана сделать каждая Вторая из жриц, нужен друид. И на этот раз совершенно точно по силам сравнимый с верховным.

   Недвусмысленная догадка молнией пронеслась в голове короля.

   - Этот? – неопределенно кивнул он в сторону выхода из пещеры, и Шиада без труда поняла, что речь об Артмаэле.

   - Не знаю, - пожала она плечами. – Он, Сайдр, может, кто-то еще. Не знаю, Агравейн. Это настигнет меня однажды в Нэлейм, но в который и когда – я так и не нашла ответа. Даже здесь. Даже на Тропах, - призналась жрица. – Как и ответ на то, почему, если отцом следующей храмовницы должен быть друид, моим оказался христианин.

   - Ты поэтому попросила остаться здесь? – бросил мужчина. – Когда сказала Нелле, что у тебя остались вопросы.

   Жрица улыбнулась улыбкой согласия. Агравейн поджал губы, зашагав по пещере взад-вперед.

   - Я уже делил тебя с мужчиной. Ты твердила мне о жречестве, а оказалась замужем за христианином. Я смог отбить тебя, но теперь ты заявляешь, что как жрица будешь принадлежать не только мне…

   - Как жрица я принадлежу только Праматери, - осекла Шиада тоном, в котором Агравейн без труда распознал наказ быть осторожнее. – Но как женщина – хочу быть с тобой, потому что люблю тебя от начала времен. Однако отцом дочери, которая продолжит нести могущество Сирин должен быть только друид. В этом у меня нет к Праматери никаких вопросов.

   Молодой король продолжал шагать туда-сюда, сжимая кулаки, заламывая локти, перебирая в уме все требования. Шиада стояла недвижно и наблюдала за Железногривым почти безучастно.

   - Как ты представляешь себе это? – спросил он, наконец, замерев посреди грота и уставившись на женщину с непреклонным требованием в глазах. – О королеве Архона не может ходить подобных сплетен!

   - Но ведь ничто не мешает нам быть здесь в Нэлейм вместе? – спросила Шиада, наблюдая за эмоциями мужчины.

   Тот всплеснул руками, изменившись в лице:

   - Так ты еще все продумала!

   - Я всего лишь ответила на твой вопрос.

   - Зачем вообще задал, - буркнул Агравейн. – Зачем ты вообще рассказала мне об этом?!

   - А ты предпочел бы, чтобы я согласилась уехать с тобой в Аэлантис, зная, что все равно зачну дочь от кого-то еще? Хочешь, я покажу тебе и этот исход? Ты увидишь, как однажды узнаешь правду, как мы рассоримся, и к чему это приведет, - Шиада повторно протянула ладонь в приглашающем жесте, но Агравейн только презрительно цокнул и снова яростно зашагал, на этот раз наматывая в гроте круги. Наконец, Агравейн, глубоко вздохнул, застыл на месте, через мгновение круто развернулся на пятках и прямо поглядел на жрицу.

   - Я – Агравейн Железногривый. Я никогда не проигрываю. Я пришел сюда, чтобы узнать убийцу сестры, и узнал, что он из Орса. И еще я пришел сюда за своей королевой и без тебя не уйду. Даже если весь Ангорат восстанет, чтобы удержать меня, я заберу тебя, Шиада. Но ты должна дать мне слово, что не совершишь без моего ведома ни одного опрометчивого поступка и тайну рождения этой девочки мы сохраним ото всех.

   Шиада не торопилась с ответом, но в итоге вдумчиво кивнула.

   - Хорошо, - решительно произнес Агравейн и, приблизившись, крепко взял за руку. – Идем, ты должна сообщить Нелле о своем решении.

   - Тропами быстрее, - напомнила Шиада.

   Агравейн только бросил недоверчивый взгляд: разве он уже не сказал, что больше ногой не ступит в то странное неуправляемое место? Ему и по эту сторону так называемой Завесы вполне нравится.

   - Болота. Тебе нужен факел, чтобы дойти?

   Шиада сказала, что да. Уж что-что, а гулять в потемках через непроходимую топь явно не лучшая затея, будь ты хоть вообще беспримерной из жриц.

   Агравейн, не спрашивая дозволения, вытащил из горевшего костра голяшку.

   - Нам стоит поторопиться, надолго её не хватит.

   Шиада кивнула и лишь успела сделать крошечный жест свободной рукой, как Агравейн осек с возмущением:

   - Я понесу.

   Они шли в абсолютном молчании, но Шиада чувствовала каждой клеткой тела, как напряжен, решителен и зол одновременно мужчина впереди. И дрожала в душе – от восторга и трепета перед тем, кто единственно на её памяти смог разорвать оковы заклятия времени.

   Не считая Артмаэля.

   Мощь – именно то, что воплощает Шиада, Госпожа Войны, Ворон и Воздаяния. И защитить Мать Сумерек и Силы миротворцу не дано.

***

Нелла, увидев пришельцев посреди глубокой ночи, выставила всех за дверь, оставшись с Шиадой наедине. Выслушав преемницу, храмовница, не меняясь в лице, наказала той идти к самому сердцу острова – на вершину холма, где вокруг источника вечности и Древа Жизни раскинулся кольцом общий храм почитания Праматери.

   - Никого чтобы и рядом не было, Шиада. Я приду с рассветом.

   Преемница отозвалась молча и, по настоянию Неллы, отправилась к вершине пешком, взяв лишь посох, который прежде оставляла здесь.

   Когда дверь за Шиадой закрылась, храмовница позвала мужчин: Агравейна и Артмаэля, оставив Удгара за дверью в одиночестве. Она оглядела с богатыря с ног до головы:

   - Ты понимаешь, что сделал?

   Агравейн даже не стал кивать – разве не очевидно его раскаяние?

   - Как понимаешь и последствия, которые принял, когда согласился на ритуал прохождения Троп Духов?

   - Мне сказали о казни. Если таково условие, я согласен. Но ты знаешь, чего я хочу и зачем пришел, о, почтенная.

   - Забрать женщину, которую не можешь беречь?

   - Я уже испросил проще…

   Нелла прервала его жестом, вскинув ладонь перед собой, но Агравейн понял, что сковали его иначе, и даже дышится теперь труднее. Не говоря о том, чтобы выдавить из легких какой-нибудь звук.

   - Шиада молода, - припечатала Нелла. – Ей не хватает опыта, чтобы понять предел собственных сил. Но и мне, и Артмаэлю его хватает. Если с головы Шиады упадет хотя бы один волос, Ангорат обрушится на тебя так же, как ты на Иландар. Никакой контрибуции не будет. Запомни это.

   Артмаэль выглядел не менее грозно, чем храмовница, облаченная в чары могущества. Но вдруг до него дошел смысл услышанного, и он всем телом развернулся к храмовнице.

   - Нелла? – обратился он, отбросив всякие условности. – Ты не можешь сейчас быть серьезной!

   - Если к утру она не передумает, пусть едет, - отрезала жрица. – Но если что-то встанет между Шиадой и её званием Второй из жриц…

   - Я уже все понял, - Агравейн терпеть не мог угроз. Пусть даже и таких. Особенно таких – абсолютно бессмысленных на его вкус.

   - Ничего ты не понял! – разозлился Артмаэль, шагнув к архонцу. – Никто не мог ждать понимания сущности обязанностей Шиады Сирин от её сожителя-христианина. Но ты – старовер, освященный Таланаром, помазанной Неллой на правление. И твой проступок неминуемо приведет к Тропам Нанданы. Но уже в виде духа, как и положено обычным людям.

   Нелла бросила на Артмаэля укоряющий взгляд – он обычно не отличался горячностью. В конце концов, давно уже не мальчик в отличие от того же Железногривого.

   - Я все понял, - членораздельно, отбивая каждое слово повторил Агравейн. – Сим клянусь защищать жизнь Шиады Сирин, - он упер кулак в грудь напротив сердца, - Второй среди жриц Этана, пуще своей собственной. Этого достаточно?

   Артмаэль поджал губы, а Нелла усмехнулась.

   - Конечно, нет. Шиада еще не согласилась.

***

Нелла не обманула и вместе с королями Архона примкнула к Шиаде с первым холодным лучом. Полноценно принимать участие в обряде встречи рассвета Тандарионы не могли, но присутствовать, освящаясь, почли за честь и благое знаменье для будущего страны. Нелла вела себя, как ни в чем ни бывало. Удгару она ночью наказала держать в узде сына, чего бы ни стоило, и тот, видимо, осуществил с сыном предельно серьезный разговор.

   Когда все завершилось, и жрецы вернулись к обязанностям, Нелла осталась наедине с Шиадой, воссев на камнях под Дубом. Шиада пристроилась рядом, боясь открыть рот. То, о чем просил Агравейн, в случае, если Шиада согласится, было сущим предательством по отношению к Нелле. Теперь, когда все стремления Первой среди жриц были много яснее, чем прежде, Шиада не торопилась упрекать, наоборот, дрожала под оком Голоса-и-Длани-Той-что-Дает-Жизнь, и сминала собственное черное платье.

   Храмовница протянула руку, переводя вдох, и сжала холодные пальцы Шиады.

   «Я люблю тебя» - подумала женщина.

   «И я люблю тебя, о, почтенная из матерей мира», - отозвалась жрица, надеясь, что Нелла сможет прочувствовать её тепло.

   «Ночь в Круге у Древа, которое тебе хранить, позади. Ты уверена?» - спросила храмовница, глядя перед собой.

   «Я давно уже не уверена ни в чем, кроме того, что ты всегда желаешь мне блага. Потому я сделаю то, что ты повелишь».

   Нелла подняла голову вверх, и первая, еще краткая и искаженная тень от дубовой листвы легла на лицо, покрытое многочисленными крапинками давно сошедшей жреческой росписи.

   «Ты знаешь, в чем твой долг?».

   «Да».

   «А он знает, в чем твой долг?».

   «Да».

   «Ты смелее, чем я думала. А он настойчивей» - даже в мыслях Шиада слышала, как храмовница посмеялась.

   «Артмаэль любит тебя».

   «И я его», - теперь Шиада научилась быть до конца честной с собой.

   «Тогда зачем тебе Агравейн?».

   «Он любит меня».

   «А ты его?».

   «Артмаэля я люблю теперь. Агравейна я любила всегда».

   «Не говори этого им».

   Шиада на этот раз помедлила с ответом.

   «Прежде мне казалось, что Артмаэль будет воплощать для меня долг, а Агравейн – любовь, которой не страшны никакие смерти».

   Нелла усмехнулась вслух, но слова ронять не торопилась по-прежнему:

   «А теперь наоборот».

   Шиада пожала плечами: так и есть.

   «Я скажу тебе ответ, который ты так и не успела найти на Дорогах Нанданы. Вы с Агравейном и правда много раз приходили служить Праматери прежде, но в прошлый раз ваш совместный путь был завершен. Таланар, тогда Талнур, стал высшим творением, отпущенным вам на двоих».

   «Значит, если я уеду с ним сейчас, это не будет долгом Второй среди жриц, но лишь прихотью молодой женщины?».

   «Едва ли так и едва ли иначе. Ты никогда не думала о том, что воин веры, которого ты ищешь – это не Агравейн?».

   «Что?».

   «Жрец может действовать в одиночку, но воин – никогда. Чтобы защитить Праматерь и вверенных Ей, мало одного человека и одного меча. Нам нужна армия, и у Архона она есть. Не потому ли мы всегда стремились иметь с Тандарионами самые дружественные связи?»

   Шиада никак не отозвалась, а Нелла продолжила:

   «Да, мы жрицы и жрецы, но мы не лишены практичности, и даже наоборот. Поэтому если сейчас уедешь с Агравейном, однажды ты дашь ему сына, который унаследует армию и крепости, и ты сможешь бросить их на защиту веры, как посчитаешь правильным».

   Шиада развернулась к храмовнице всем телом, уставилась молча. Та только улыбнулась, наградив ласковым ответным взором:

   «Когда ты вернулась с дорог То’он Надара впервые, я долго думала над твоими словами о северной защитнице из тьмы и об Агравейне, как бойце из света. Если воин Илланы – он сам, то, будучи его королевой, ты сможешь использовать его силу, как потребуется. Если истинный воин Праматери – ваш сын, ты должна родить его, чтобы у Ангората всегда были щит и меч».

   «Значит, в этом мой долг?».

   Нелла засмеялась вслух.

   «Если твой долг и твои чувства не ведут к одной цели, что-то из них неверно».

   «Но часть меня теперь настойчиво стремится к Артмаэлю».

   «И его время в твой жизни еще не кончилось. Шиада, - Нелла даже в мыслях перешла на шепот, - быть храмовницей – не самая завидная участь. Но, взимая мзду за знание, которое мы бережем, Праматерь дает нам шанс отогреться в стольких объятиях, в скольких мы пожелаем. Такова наша единственная отдушина. Нам не позволено приближать даже собственных дочерей, и взамен хотя бы равенство между долгом и любовью Иллана оставляет на наш собственный выбор».

   «Но даже мы не убережены от того, что любовь может быть безответной».

   «Если встретишь того, кто убережен, назначь храмовницей после себя, - усмехнулась Нелла. – В этом случае её или его сила всяко стократ больше нашей».

   Теперь посмеялась Шиада, а Нелла, облизнувшись, тихонечко созналась:

   «Никто, кроме Таланара, не знал, что в свое время я была всерьез влюблена в короля Удгара. И уж этот точно никогда не расскажет тебе, но одну из ночей Нэлейма я провела с ними обоими».

   Шиада уставилась с откровенным изумлением.

   «Ну что же ты, Шиада. Не стоит удивляться так, будто до сих пор жена христианина, - посмеялась Нелла. – Если серьезно, просто помни, что мне осталось совсем немного. Я буду здесь, сколько смогу, но однажды, здесь будешь сидеть ты. И когда этот день придет, Агравейну рядом будет не место».

   Шиада кивнула с серьезным лицом, осмысливая услышанное и отчего-то опасаясь пошевелиться. Значит, сейчас ей стоит сознательно обречь себя на грядущую боль расставания.

   «Но ведь тот день еще не настал? - Нелла сама развеяла напряжение. – Сегодня тебе нужно отдохнуть, Вторая среди жриц, и воздать почести почтенному Артмаэлю, главе храма Воздаяния, проведя с ним сумеречное богослужение во славу Госпожи Ворон. А завтра утром ты уедешь с Тандарионами в Аэлантис, дабы нести свет и тьму Всеединой и поддерживать их там, где это важнее всего, и возвращаться сюда всякий раз, как наступает срок плодоносить».

   Шиада улыбнулась, распрямившись и накрыв ладонь Неллы на собственных коленях другой своей рукой.

   «В таком случае, раз повеление Праматери гласит, как ты сказала, мудрейшая, есть дело, которое мне не решить до отъезда, но которому следует воздать временем и вниманием».

   Нелла чуть шевельнулась, выдавая заинтересованность.

   «Гленн, - ответила Шиада. – В скором времени он должен вернуться на Ангорат, и не один. Я знаю, что никогда друиды не начинают обучение в таком позднем возрасте, но, если будет возможность, для его спутника следует сделать исключение. Думаю, в храме Илланы наш гость приживется особенно».

   Теперь настал черед Неллы оторваться от созерцания пруда перед собой и проницательно взглянуть на жрицу.

   «Гленн может не справится с моей просьбой и вернуться один или не вернуться вовсе. Но если все-таки все случится лучшим образом, я умоляю, Первая среди жриц, отдать гостя в обучение к друидам Илланы».

   «Мне следует знать?» - все также молча спросила храмовница.

   «Да», - подумала Шиада и, пользуясь касанием их рук, показала Нелле то видение, которое настигло её в дни путешествия с кузеном.

***

Когда обряд почитания Матери Сумерек остался позади, Шиада не торопилась покидать храм. Все понимали, что жрица с именем «Шиада» могла выйти только из обители, посвященной Богине Воздаяния и Войны, так что никого не удивляло, что Вторая среди жриц частенько остается у главы Артмаэля, чтобы помочь с делами. Никому ничего не приходило в голову, а если и приходило – не их это было дело. Сколь бы прекрасной Шиада ни была, но, когда видишь красоту каждый день, не имея шанса получить или дотронуться, она увядает, даже если на деле остается нетронутой.

   Женщина молча следовала за Артмаэлем по незаметным тропкам через чащу Шиады к обители главы храма – домику даже немного более скромному чем тот, в котором пребывала храмовница. Она прошла по знакомому тракту и присела на жреческую кровать.

   - Сегодня тебе здесь не место. Лучше пойди к нему, - оглянулся Артмаэль на Шиаду с долей усталости, скидывая мантию друида и стягивая следом тунику.

   - Я хочу остаться здесь.

   - Шиада, - Артмаэль закусил губы. – Это чересчур даже для меня.

   - Я хочу остаться здесь, - пригвоздила женщина.

   - А завтра утром ты хочешь уехать с ним? Правильно? – Артмаэль озлился и тут же расплылся в ухмылке. – Мне, конечно, льстит, что мое общество ты предпочитаешь обществу огромного, как утес, короля с внешностью героя из легенд, но знаешь ли… Одно дело делить тебя со жрецами, зная, что нет мужчины, который мог бы называть тебя своей в полной мере, а другое, знать, что этот другой мужчина сейчас спит в каком-нибудь получасе прогулки в доме храмовницы.

   - Так тебя смущает, что он здесь? – спросила женщина, не торопясь вставать с мужской кровати.

   - Ты, похоже, не понимаешь. Завтра утром ты уедешь с Агравейном в Архон, а что останется мне? Блуждать на Тропах Нанданы, выискивая…

   - Ты знаешь, - Шиада подскочила, уверенная в своей правоте, - что тебе останется, - прямо посмотрела на жреца. Тот задержался взглядом в черных, как отполированный агат, глазах и ощерился.

   - Лучшее – четыре Нэлейма в год, - друид вскинул брови. – Я живой, Шиада. И сейчас ты меня обижаешь.

   - Ты говорил еще давно, что не посмеешь коснуться меня без согласия. И сейчас я хочу, чтобы ты коснулся меня. Что здесь обидного?

   - Все. Ты хочешь, ты, Вторая среди жриц, которой я не могу коснуться без согласия, сейчас хочешь, чтобы я коснулся тебя. У тебя право приказать мне, не так ли? Ты говоришь про Нэлеймы, которыми я должен довольствоваться. Ты говоришь про долг, Шиада. Мы уже проходили это, - Артмаэль качнул головой, - я был с тобой не потому, что так велел долг.

   - И что изменилось с тех пор?!

   - С тех пор одному из нас нужно врать, - отчеканил Артмаэль.

   - Но ведь эта ложь не касается тебя! – Шиада взмолилась. - Между нами было много больше того, что было между мной и Агравейном. И ты прекрасно знаешь, насколько мне дорог, Артмаэль! – Шиада сократила расстояние между ними, не отводя глаз.

   - То есть, - друид прочистил горло, справляясь с волнением от близости этой женщины, - ты врешь ему?

   - Считай так, - отозвалась Шиада, становясь почти вплотную. Артмаэль не выдержал и накрыл её лицо ладонью, повел вниз, широко раскинув пальцы, и когда подушечки коснулись губ, Шиада слегка прикусила пальцы друида.

   - И ты сможешь посмотреть ему в глаза утром?

   - Я не смогу смотреть в глаза самой себе в любом зеркале, если буду знать, что упустила то немногое время, которое мне отпущено в твоих руках, Артмаэль. Ведь у Агравейна времени было намного, намного больше.

   Артмаэль вдруг подумал, что ему даже немного жаль Агравейна. Но тот тоже должен был понимать, что претендовал на следующую храмовницу – женщину, которая по призванию, умей она рыдать, делала бы это чаще, чем заходит солнце. И если сейчас Шиада здесь, значит, ей нужна ласка, на которую, как выяснилось, архонец способен сомнительно. В конце концов, разве прошлой ночью не Агравейн посмел её обидеть?

   Воспоминание об инциденте в гроте Нанданы, распалило и без того утомленное недосыпом сознание. Шиада уже терлась носом о шею друида, и тот больше не стал уступать досаде и гордости. Сейчас Шиада была здесь и была права: ему останется намного больше, чем когда-то давно он вообще смел надеяться.

***

- Прежде чем ты доберешься до Аэлантиса, придется сделать одно важное дело. И ты, Агравейн, - Нелла пронзительно глянула на Железную Гриву, - должен помочь.

   - Что угодно, - отозвался Агравейн, почти подрагивая от нетерпения. Чем ближе была победа, тем сильнее пьянил аромат – как бывалый воин он знал доподлинно и чувство неминуемого триумфа ни с чем не путал. Сверкая глазами, Молодой король попеременно поглядывал на Шиаду, Неллу и отца, не зная, что сейчас делать правильней.

   Нелла в складывающейся ситуации предпочитала делать вид, будто вообще ничего не происходит.

   - Чтобы совершить ваш брак, нужен кто-то из нас: или я, или Сайдр. Мне уже не по возрасту бегать по Этану за моложавыми парочками, будь они хоть десять раз дочерьми династии или Тандарионами. Сайдр сейчас направляется к Хорнтеллу и собирается загоститься там на время. Без освящения верховным жрецом брак не может состояться. Тем более, брак Второй среди жриц, ибо это событие, конечно, поистине небывалое. Жрицы не вступают в брак, особенно храмовницы – действующие или будущие.

   В этот момент Нелла снова посмотрела с укором и почему-то опять на Агравейна. Молодой король поежился.

   - Но раз уж так происходит, заручитесь благословением Сайдра, в ином случае со временем её право на кресло охранительницы могут оспаривать.

   - Я думал, на Ангорате с этим строже. Здесь беспрекословное подчинение в порядке вещей.

   - Во многом потому, что в возрасте, когда очень хочется прекословить, жрецы несут обет молчания, - посмеялась Шиада. – Но в любом случае, твой наказ, о, почтенная, мудр. Мы так и поступим.

   - Разумеется, - Нелла степенно наклонила голову. – К тому же, мне нужно, чтобы Айхас в безопасности добралась до дома отца, Клиона Хорнтелла. Ей пригодится вооруженный эскорт. В Иландаре сейчас даже страшнее, чем в дни войны.

   Упомянутая Айхас приблизилась молчаливо и с достоинством. В руке у неё отогревалась еще одна ладошка поменьше – рядом с матерью-жрицей стоял мальчонка на вид лет семи.

   - Шиада, ты проводишь её в любом случае. Остальные детали доверяю вам. Что до тебя, - Нелла глянула на Айхас, - вернись к равноденствию в сентябре. Хоть сразу, хоть потом.

   Айхас поклонилась. Настал момент прощания, и Нелла предпочла не затягивать.

   На берегу Летнего моря ожидало две ладьи. Когда подходил черед Шиады ступить на борт лодки, она вдруг замерла, обернулась через плечо и спросила, может ли Нелла передать кое-что Артмаэлю. Та повела бровью, спрашивая.

   - Скажи ему, пожалуйста, что он жрец.

   Нелла немного нахмурилась, сузив глаза, прожгла взглядом Шиаду до основания сердца, а потом поджала краешек губ в подобии усмешки: хорошо.

***

На берегу Этана их встретил эскорт королей Тандарион. Сразу было решено не тянуть. Послав вперед гонца в столицу, Агравейн отдал указ, чтобы им навстречу вышел еще один отборный отряд рыцарей. На всякий случай.

   - Мы заедем в Аэлантис по дороге в Иландар, - Агравейн на вечернем биваке взял ладони Шиады в свои. – С тебя снимут мерки для одеяния и сопроводят вас с Айхас, куда нужно. Я, на самом деле, не вижу причины, почему за Сайдром ты должна ехать лично, но если хочешь…

   - Нелла ясно выразилась, - напомнила Шиада, и Агравейн тут же согласился.

   - Да-да, конечно. Как только портнихи получат мерки, можете двигаться дальше. А я к вашему с Сайдром прибытию подготовлю все к свадьбе.

   Жрицы переглянулись между собой, Тандарионы – между собой. Идею одобрили единодушно.

ГЛАВА 2

- Что будешь делать теперь? – спросил Рамир друга.

   - То же, что и ты, - ответил Гор, наблюдая с крыши Храма Даг, как отплывает судно с его бесценным сокровищем на борту. – Поеду в Ласбарн.

   - Что ж, - прикинул Рамир. – Может, в этом и есть какой-то смысл. До Квиххо? – уточнил он.

   - Угу.

   - Тогда там и расстанемся.

   Тиглат кивнул.

***

Свой главный вопрос Гор задал Рамиру, когда они всходили на корабль, отчаливавший из Храма Даг.

   - У тебя остались какие-то связи в Адани, которыми я мог бы воспользоваться?

   Рамир сказал, что остались. Гор слушал приятеля молча, сколь бы он ни рассказывал, всю дорогу. И нет-нет размышлял о том, как странно обернулась судьба. Бансабира приехала в храм за Рамиром, чтобы тот возглавил её разведку, как встарь, и ради этого даже прошла Железный путь. Он, Гор, приехал, скорее из-за самой Бану, но тоже оказался не прочь поуговаривать Рамира, дабы тот и дальше шпионил в Адани для Орсовского Змея. Однако смерть Шавны до того подкосила друга, что ни у Гора, ни у Бану, принуждать его к чему-то больше не хватало совести.

   Особенно, конечно, у Гора. Может, не убей он Шавну, со временем Рамир добровольно примкнул бы к нему? Или к той же Бану? А что он будет делать теперь? Чего ищет в Ласбарне? К тому же один?

   Размышления ни к чему не приводили, разве что к осознанию собственного просчета. А Рамир не спешил делиться никакими соображениями или доводами, кроме рассказов об Адани, на которых настаивал Гор.

   Ласбарнский порт Квиххо встретил их привычными шумом, пылью и давними воспоминаниями. Клинки Праматери освежились в закоулочном борделе. На другой день Гор заглянул в комнату приятеля, чтобы позвать на последний совместный завтрак, но нашел только записку.

   «Утрата сердца – цена, которую мы платим за то, что отнимаем чужие».

   Гор, хмурясь, смял лист. Поджал губы, вздохнул. Попрощаться с Рамиром, несмотря ни на что, хотелось нормально.

***

Гор дал размашистый круг почета по всем борделям на востоке Ласбарна – пунктам, которые хотел осмотреть сам. Затем двинулся к тому, в котором когда-то встретил Юдейра. Здесь его должны были дожидаться помощники-командиры. Когда Гор вывез Юдейра, и сам отправился вглубь страны в поисках единомышленников, он оставил ребятам наказ вербовать всех, кого можночтобы, как и прежде, штурмовать южные наделы аданийских земель. Стоило глянуть, что из этого вышло.

   Общим счетом удалось собрать почти восемь тысяч – с теми, кто наверняка выжил в штурме Красной Башни и теперь, осаждая оную, грабил там все вокруг. Говоря откровенно, к данному времени Гор – то есть Хртах – надеялся иметь больше, но теперь чувствовал: лучше действовать с тем, что было.

   В другой ситуации он мог бы еще немного постранствовать среди песков в поисках бездельников, рабов, разбойников и бродяг, но, когда к снятию осады с Красной Башни приступил лорд Данат, главнокомандующий аданийской армии, медлить стало нельзя.

   Гор дал приказ со всем рвением мобилизовать созванные отряды, независимо от того, насколько хорошо их успели натренировать, и выдвигаться в нужном направлении. Даната встретил на подступах к Красной башне. Вопреки ожиданиям всех сподвижников, которые теперь воочию видели, что Хртах – не мифологическая выдумка впечатлительных безумцев, что он и в самом деле поднял дело завоевания Адани с целью объединения против Орса, Гор уступил вражескому полководцу дорогу.

   В буквальном смысле: Гор намеренно затянул немного с атакой, чтобы подпустить Даната ближе. Сдерживать отчаянные головы, особенно тех, кто в Ласбарне промышлял откровенным разбоем, было нелегко, но Хртах умел больше, чем большинство вояк в Этане, и справился. Они заняли позиции в укрытиях вокруг Башни и стали выжидать. Данат подошел к кольцу ласбарнцев вплотную, ударив всей мощью приведенной армии. Когда победа была уже близко, когда её одурманивающий запах бил в голову, как опий, Гор нанес короткий, но яростный удар из засад по всей окружности схватки.

   Данат всерьез дрогнул, не ожидая, что помощь ласбарнцам придет так быстро. А вот Гор как раз отлично понимал, что подкрепления для аданийцев прибудут со дня на день, и потому приказал перекрыть все пути сообщения, выставив гарнизоны как квадраты на шахматной доске. Необычное послание, но тот, кому оно адресовано, должен понять.

   Судьбу Даната он пока предоставлял самому командующему. Тот прекрасно понял, что зажат, и попался абсолютно по-дурацки. Он поднял белый флаг переговоров, отправив к Хртаху посланцев мира, но в результате получил своего же человека, который в недоумении сообщил, что с ним никто не стал разговаривать. Как и нападать. Словно бы того, что Данат с армией стеснен, Хртаху вполне хватает. Да и еще бы не хватало, злясь на себя, думал Данат. Он полностью отрезал аданийцев от снабжения. Долго ли начаться сначала панике, а потом мародерству и людоедству?

   На свой страх и риск Данат отправил в Шамши-Аддад несколько гонцов с плохими вестями и просьбой о помощи, понимая, что шансов прорваться через гарнизоны ласбарнцев ни у кого нет. Но когда ему сообщили, что захватчики пропустили посыльных без вопросов, просто делая вид, будто ничего не замечают, Данат вздрогнул. Что это значит?! Его водят за нос? Или это маневр призван заставить аданийцев думать, будто враг абсолютно бесстрашен? А, может, они и впрямь бесстрашны, поскольку к ним движется еще какое-нибудь громадное союзное воинство?

   Данат не мог выбрать ни одного решения. Зная опасность, он все равно растягивал и растягивал собственные выжившие войска воль осадного кольца, не имея представления, когда и откуда ударит армия Хртаха.

   Гор, наблюдая издалека за передвижениями частей аданийского воинства, ликовал. Нет врага страшнее, чем тот, которого нельзя прочесть: Бансабира Изящная научила его этому.

***

Сарват в Шамши-Аддаде почти обезумел. Данат был взят в кольцо и даже не попытался что-то сделать! Еще можно было бы понять, сетовал Сарват, громыхая на весь совет, если бы командующего убили, запытали, взяли в плен – тут ничего не поделаешь. Но сидеть просто так, ожидая помощи, как молочный щенок – это Сарват считал позором.

   - Кому оказалась вверена наша армия и с ней – наша страна! Вся наша безопасность! Кому?! Старику, выжившему из ума, который не в состоянии отбросить свору ласбарнских рабов?!

   Напрасно убеждали царя в один голос на совете, что в Ласбарне есть место не только рабам, но и отменным головорезам; что на войне бывают разные ситуации и не всегда можно выиграть сразу; что, в конце концов, Данат делал то, что повелел ему царь – немедля ни секунды, попытался снять осаду с Красной Башни, чего бы ни стоило, и спасти царевича Салмана.

   Поспешность, в которой винил командующего, Сарват не мог распознать в себе. И тем не менее, озлобленный неудачами нерадивых соотечественников, Сарват с горячей головой кинул клич готовить его доспехи, коня, элитные воинские части личной гвардии царя. Если старый Данат не способен от немощи перебить кучку оборванцев, он, Сарват, с задачей справится.

   Тут Таммуз и не выдержал.

   - Ваше высочество, я прошу вас прекратить это немедленно, - жестко пригвоздил орсовец.

   - Как ты… - Сарват до того опешил от наглости зятя, что даже не покраснел, как бывало обычно.

   - Вы не женаты, государь! – воззвал к разуму Таммуз, поднявшись на ноги. – Одумайтесь! Никто не сомневается в вашей доблести, но подумайте, что случится, если вашему возвращению помешает какая-нибудь случайность. Старшая жрица Сафира по вашему указанию выбрала вам достойную невесту, и ваша задача сейчас – жениться и получить наследника. Когда он у вас будет, можете хоть сто раз на дню возглавлять военные кампании, но сейчас, мой царь! … - с самой горячей убедительностью в глазах Таммуз осекся, не сводя взор с шурина.

   - При всем уважении, - поразмыслив, Сафира поднялась тоже. – Государь, царевич прав. Дело не в том, какую невесту я подыскала – выбирать все равно вам. Но ваш первейший долг перед страной – продолжить династию. И сейчас рисковать нельзя, даже, - Сафира позволила себе повысить голос, чтобы перебить мгновенно назревшее возражение Сарвата, – если доля риска ничтожно мала.

   Сарват озлился пуще прежнего. Тот факт, что Сафире всегда было позволено больше, чем остальным, и что обычно в предначертаниях жрица оказывалась права, раздражал государя неимоверно. Сарват только хотел было с новым пылом протестовать – он царь, между прочим! – как другие члены царского совета – казначей, управляющий, наместники и министры – принялись поддерживать уже выступивших. У многих были свои цели: Данат, похоже, вечен, а у каждого есть какой-нибудь сын, брат, сват, для которого место во главе армии стало бы венцом военной карьеры. От орсовского мальчонки, кабеля царевны, они потом избавятся, его сжить со света проще, чем старого, закоренелого Даната, способного удерживать любую позицию в жизни, если придется, зубами. А раз так – не стоит упускать шанс освободить роскошное место в царском совете, ведь для любой из знатных семей, члены которых в него входили, иметь здесь второй голос означает существенное усиление власти.

   Наконец, голос взяла Майя – и это стало решающим ударом. Разве их отец и мать могут успокоится в Залах Нанданы, если её будущее дитя – единственное в новом поколении Салинов? Разве для этого они старались всю жизнь, чтобы с закатом их первенца Сарвата угасла и династия? Свадьба для любимого брата сейчас – самый что ни на есть первостепенный долг.

   - Но кто тогда? – скрипя зубами оглядел собравшихся молодой царь.

   - Еще спрашиваешь, брат? – спросил Таммуз совсем по-семейному. – Там моя сестра и твой брат. И если я что-то сделаю не так, чего все опасаются, ты убьешь вторую мою сестру, которая остается здесь, а меня вздернут враги. Но если я смогу вырвать победу из рук ласбарнского сброда, ты назначишь меня охранителем своего первенца, как только будущая жена родит его.

   Таммуз смотрел гордо, и даже у Сафиры что-то дрогнуло в груди. Неужели этот мальчишка настолько искренен, что в качестве награды просит чего-то настолько доверительно близкого, настолько родственного? Парочка аданийских вельмож в душе разделило удивление жрицы, никак не подав вида.

   - Ну так что? – спросил Таммуз, не сводя взора с Сарвата, хотя краем глаза подмечал, с какой горделивостью и восхищением глядит на него жена.

   Царь, впрочем, тоже видел влюбленную и, сколь бы он ни отрицал, счастливую сестру. Все это должно было быть иначе, думал Сарват. Все как попало! Все не так, как хотел отец и мечтала мать! Но, похоже, его попытки воплотить их надежды никем не приветствуются здесь, а он слишком устал, чтобы что-то доказывать. Пожалуй, стоит и впрямь уже жениться – разве не об этом он сам тосковал последние несколько недель. Да и кандидатка, говорят, есть.

   - Я принимаю твои условия, - буркнул он Таммузу.

   Не желая больше ничего слушать, Сарват подскочил, опираясь на подлокотники кресла, с такой силой, что восседалище отлетело на полтора метра. С грохотом хлопнув дверью, Сарват покинул кабинет, бросив напоследок, чтобы, самое позднее, через неделю Сафира благословила его брак.

   Сафира обреченно вздохнула. Может, её опасения были вовсе не опасениями? Может, Срават и впрямь нездоров? Или просто недальновиден и горяч? Хотя, разве горячность и бедовая голова у человека, занимающего трон, не является смертельным недугом?

***

Таммуз, сияя до кончиков волос, благодарил жену за поддержку, когда они уединились после совета. Майя купалась в его обожании и цвела. Таммуз попросил супругу лечь пораньше – ребенок нуждается в большом количестве сна и отдыха, как и его мать, а она и без того сегодня всерьез понервничала.

   - Когда я вернусь, - напутствовал Таммуз жену ко сну, - то надеюсь взять на ручки прехорошенького мальчика, а лучше – славную-славную девочку.

   Майя зацвела пуще прежнего:

   - Ты правда хочешь девочку? – ей, самой еще юной, очень хотелось бы иметь дочку.

   - Разумеется. Хотя бы потому, что мне не придется за неё переживать. Сарват очень обеспокоен за свою власть. Пока у него не родится наследник, нам будет спокойнее воспитывать девочек, чтобы не нарушать мир в семье.

   Майя, поняв ход мыслей супруга, опечалившись, вздохнула. Сарват, конечно, во всем неправ. Во всем, что касается Таммуза. Но ничего, когда муж вернется с победой, брат, наконец, переменит мнение.

   - Конечно, переменит. Он ведь просто обеспокоен и пытается вжиться в роль царя, как может, - согласился Таммуз. – Едва ли кому-то из нас понятно, что творится у него на сердце.

   Таммуз знал, подобный аргумент – лучший. Майя сама раз десять заставала брата за подобными обвинениями в адрес семьи. Кто из них мог его понять?! Такие разговоры Сарват почти полюбил, и Таммуз всячески ими пользовался.

   Когда, наконец, Таммуз уложил жену и ушел в спальню, отведенную ему на время беременности Майи, помрачнел быстрее, чем вздымается грудь при вдохе. Ему определенно нужен сын и только сын. У Майи нет права сейчас рожать баб. Дай Бог, у неё родится мальчик. Было бы идеально, если бы при этом будущим первенцем Сарвата оказалась девчонка. Жаль, что он никак не может повлиять на результат.

   Таммуз сжал зубы. В любом случае, даже если родится девка, её можно будет использовать позднее, а Майе придется рожать до тех пор, пока он, Таммуз, не достигнет успеха с сыном. И чтобы это было возможным, для начала придется вернуться в Шамши-Аддад живым с югов. Живым генералом Адани – вместо Даната, час которому пробил.

***

Царевич завалился спать почти сразу – чтобы пораньше встать и подготовиться к походу, насколько можно. Его звали на юг, к Красной Башне. Определенно, именно его. Помимо сведений о том, что «ласбарнское рванье выстроило гарнизоны вдоль путей сообщения в шахматном порядке», которые сами по себе были посланием для любого Далхора, выросшего на рассказах о военных кампаниях царя Алая, еще до вчерашнего совета Таммузу принесли письмо.

   Некто из Орса, кто помогал Таммузу поддерживать связь с родиной, некто, кого царевич не видел никогда, звал поговорить – тайком от обоих царей.

***

Сайдр, верховный друид Этана в новом поколении, отдал Клиаму Хорнтеллу свой посох вместо костыля, чтобы тот мог поддерживать орудием вес в помощь ослабшим мышцам. Отощавший, измученный, с обвисшей кожей и безжизненным лицом, с почти полностью опавшими прежде золотистыми шальными кудрями, Клиам потихоньку следовал за Сайдром. Вопреки ожиданиям, он смог сохранить ясность рассудка и даже не воевал с крысами – как более ценный заложник, он содержался в более приближенной к выходу камере и более достойных условиях – на случай, если Клион Хорнтелл, герцог Излучины, вздумает вести переговоры и, как постоянно твердил Нирох, «взяться за ум». Так что до него очередь быть съеденным заживо, подобно Тиранту, так и не дошла.

   Тракт выбирали с трудом и продвигались медленно, зачастую больше ночами и бездорожьем, прячась ото всех и вся. К тому же Клиам едва ли мог покрывать за день большим расстояния, и основную часть дня они сидели в привалах.

***

Страна напоминала погост.

   Обглоданные земли опустели. Разбойники и мародеры встречались регулярно, как и их жертвы, умирающие на глазах у путников. Сайдр пользовался теневым плащом Завесы, прячась с Клиамом, но путники видели, как люди обезображивали некогда плодородные, густые от колосьев и цвета долы, хуже любой саранчи и крыс.

   Теперь никто не делил встречных на староверов и христиан: все видели врагов во всех.

   Снова собрать хоть какие-то силы, чтобы привести к порядку для начала столицу и округи Кольдерта, было непросто. Тройд делал, что мог, но все вело к тому, что те, кто выжил после вторжения архонцев и скахир, теперь должны были полечь от немощи. И не только голодной, с ужасом понимал молодой король в столице: передавленные до кишок люди под стенами гноились на солнце, заражая все вокруг, и многие из тех, кого Тройд отправлял сваливать в кучи и сжигать погибших, заболевали вскоре неизлечимой хворью. Костры заполыхали вокруг столицы повсюду, желающих поучаствовать в возрождении страны было все меньше.

   От северного и южного герцогств не осталось практически ничего. Северное разрушено, южное, Ладомарское, теперь принадлежит недавнему врагу и давнему другу. Вся надежда нового короля зиждилась на договоренностях с Хорнтеллами и Лигарами. Но, опасался Тройд, теперь и эти двое ухитрятся стать непримиримыми врагами просто потому, что больше нет никого, с кем можно было бы воевать. Не считая его, разумеется, нового короля, которого Берад ненавидел всей душой.

   Поэтому, прощаясь с Сайдром и Клиамом, Тройд сделал все возможное, чтобы заручиться поддержкой друида и испросить прощения у Клиона, перед котором лично он, новый король, повинен не был. В конце концов, разве сам он не меньше пострадал от тяжб и распрей между староверами и храмовниками? Тут поспорить было не с чем, и Тройд очень надеялся, что ему удастся убедить Клиона в ясности собственных намерений. А лучшего союзника в возрождении баланса между двумя силами – котлом староверов и крестом христиан – было не найти. В конце концов, разве внешние враги христианам и староверам достались не общие?

   Сайдр поддерживал Тройда искренне. Не знавший тайн в чужих сердцах и душах, верховный друид всячески сопереживал королю и надеялся на успех. Иландар многократно перешивался, как отрез ткани, из которого раз за разом кроят новое платье для нового человека. И до сих пор стоял. Если Праматерь позволит, если люди, жившие в Иландаре, усвоят урок, он выстоит и теперь. И, да воздаст Всеблагая, из тьмы Нанданы, в которую оказалось погружено государство к возрождению Тинар его, как всегда бывало прежде, выведет тот, кто никогда не стремился управлять людьми.

***

Клион Хорнтелл воспринял возвращение сына в компании верховного друида, как провидение и вопиющую милость всех Богов, каким в Этане только нашлось место. Гета, жена Клиона, отощавшая не только от трудных времен, но и от потери всех четырех детей, вздрогнула всем телом, увидев сына, и дальнейшее её ликование захлебнулось потерей сознания.

   Клион встретил сына со всем рдением, поддерживая, и едва ли не пал в ноги Сайдру, когда Клиама обиходили и расположили отдыхать.

   Сайдр сказал, что подобные благодарности излишни: в конце концов, Тиранта он не привез. Клион поджал губы: Тирант был хорошим парнем и отличным сыном. Будь он законным по меркам христиан, наверняка был бы почетным рыцарем королевства. Жаль, что он всегда таскался с Гленном – Клион в свое время наделся, что бастард станет отличным щитом его наследнику Клеосу. Он так и не смирился с участью, которую Тирант избрал, но теперь, кажется, начал понимать, что сыновьям Неллы и впрямь нельзя было расставаться.

   Сайдр соболезновал. Приняв его участие, Клион вспомнил о заветах гостеприимства, и наконец, предложил друиду поесть. Тот попросил деревянную плошку горячей похлебки – ибо чародейство никогда не проходит бесследно и всегда страшно выматывает – а потом рассказал о событиях Кольдерта в роковую ночь, которая уже никогда не изгладится из памяти очевидцев. Хорнтелл выслушал молча, сказав, что пообещать не может ничего. Разве что подумать, что можно сделать и как, и стоит ли вообще.

   Сайдр согласно кивнул.

   Ночь напролет Гета, пришедшая в себя после обморока, просидела у кровати сына, обливаясь слезами, пока под утро её, с такими же слезами, не увел, обнимая, муж.

   - Ты ведь старушка уже, поди приляг, - Клион заставил себя хоть немного улыбнуться, чтобы приободрить жену.

   Через две недели, которые Сайдр позволил себе загоститься, отдохнуть и заврачевать Клиама, к полудню очередного летнего дня герцогу сообщили о приближении грандиозного эскорта без всяких флагов, и еще до того, как Хорнтелл смог распознать, что во главе всадников едет женщина, Сайдр, вставший на крепостной стене по правую руку от хозяина замка, сообщил:

   - Это Шиада, Вторая среди жриц.

   Клион немало удивился. Открывать ворота не торопился, хотя и терзался между учтивостью к храмовнице, которая не сделала ничего плохого никому из его подданных, и собственной безопасностью. На его счастье Шиада сама громко попросила эскорт остановиться и ждать снаружи стен. Ворота открыли охотнее, но вопреки ожиданиям, въехали сразу две всадницы. Вторую Клион не приметил сразу, а теперь не мог даже вдохнуть.

   Сердце заколотилось в безумстве, и с каждым ударом волнение с грохотом билось о виски, подкатывало к горлу.

   Сколько лет он не видел её?

   - Позови Гету, - шепнул кому-то рядом, даже не понимая, кому именно. Стражник, кивнул и исчез. И когда женщины, прибывшие к Излучине Тарса, спешились, во дворе замка их встречали Клион, Гета, Сайдр и Клиам, опиравшийся теперь на настоящий костыль, поскольку левая нога по-прежнему была слишком слабой, чтобы удерживать вес. По возвращении домой он с глубокой печалью узнал, что его старший брат Клеос, в прошлом наследник отца, скончался в месяцы особенно тяжелой нужды, подхватив какую-то хворь.

   - Айхас, - улыбнулся Клион совсем-совсем несмело. – Аклиния, - позвал он старшую из дочерей по имени, которое сам выбрал, едва та родилась. Он раскрыл объятия, принимая дочь – рослую, стройную, все еще удивительно привлекательную, хотя ей перевалило за тридцать. Женщина не медлила: кинулась на шею отцу, потом на грудь матери, потом – обняла исхудавшего до костей и теплого до щемящей ломоты в суставах брата. Айхас начала обучение почти в четырнадцать – довольно поздно. Но именно это позволило девушке побыть с семьей так долго, как не довелось другим жрицам.

   Шиада скромно стояла в стороне, ожидая, пока о ней вспомнят, и, наконец, поприветствовала герцогскую семью. С Хорнтеллами у них никогда не было проблем, так что сейчас Клион предпочел не выяснять, что же на самом деле случилось у Шиады с Лигаром.

   Позвали в дом, но Айхас задержала отца: она прибыла не только для того, чтобы повидать семью, о которой тревожилась столько времени. Гета дала добро обсудить все на месте, и по просьбе Айхас один из всадников, оставшихся за воротами, проехал внутрь двора. Впереди в седле сидел ребенок, которого мужчина снял с лошади и передал в руки матери. Айхас улыбнулась мальчонке, покрепче взяла за руку и приблизилась к остальным.

   - Это Лиан, мой сын. Ему восемь, и он не может быть ангоратским друидом. Его отец был подданным барона Одоара и погиб при атаке архонцев. Мне некуда его деть, а на Ангорате ему не место.

   Она замолчала, отводя глаза, будто в смущении. Но Клион и Гета, даже не переглядываясь, были единодушны. С широкой улыбкой шагнула женщина к внуку, приседая и раскрывая руки.

   - Это твои бабушка и дедушка, - объяснила Айхас. – Я много рассказывала тебе о них. И твой дядя Клиам, - в голосе жрицы чувствовалось облегчение. Попробуй в такое трудное время привези в голодающую страну лишний рот – кто будет рад? Но, кажется, обошлось.

   - Моему первому внуку здесь всегда найдется место, - Клион ободряюще обнял дочь.

   Шиада улыбнулась с благодарностью, но отказалась.

   - Это архонцы.

   - Что? – Клиам помрачнел.

   - Я выхожу замуж за Агравейна Железногривого…

   Шиада не успела договорить и прозвища, когда Клион поймал глаза Сайдра. Значит, все как он сказал: Железногривый назначил контрибуцию только потому, что отбил для себя Вторую среди жриц. Все могло быть хуже.

   Шиада в ответ на эти домыслы ответила Клиону – собственным голосом в его голове:

   «Бросьте, мне вы точно ничего не должны. Но будет разумнее нам как можно скорее убраться с территории Иландара. Я постараюсь сделать как можно больше, чтобы Агравейн оставил иландарцев в покое».

   - И все-таки сейчас самое время пообедать, - напомнила Гета.

   - Совершенно точно, - непреклонно подтвердила Клион. – Не каждый день мы принимаем за столом верховного друида и Вторую среди жриц.

   - И будущую королеву Архона, - напомнила Айхас, непонятно зачем.

   - Раз уж мы об этом, - Шиада перевела глаза на Сайдра, когда все они расселись за столом, на котором уже ожидали тарелки с горячим супом. – Брак Второй среди жриц и короля Тандариона не может быть заключен без верховного служителя. Нелла сказала, что не станет в этом участвовать, когда Посланец праматери так молод.

   - Похоже на неё, - усмехнулся Сайдр. – Я тебя услышал, Шиада. Стало быть, Аэлантис.

   - Да.

   - А Айхас? – тут же спросила Гета, понимая, что жрецы не задержатся надолго.

   - Айхас одна из сильнейших жриц острова, - ответила Шиада. – Разумеется, она нужна храмовнице на Ангорате. Но на этот раз Нелла решила оставить пребывание Айхас здесь на её усмотрение.

   - Ну как, на мое, - уклонилась жрица. – К осеннему равноденствию я обязана вернуться в любом случае.

   - Главное, если ты останешься, обеспечить твою безопасность, - заметила Шиада. – Особенно при возвращении.

   Хорнтелл напрягся: отпускать дочь сегодня же, в день приезда, было хуже, чем засыпать открытые раны солью. Но поручиться за безопасность дорог в ближайшие недели он явно не мог.

   - Пожалуй, после того, как я совершу бракосочетание Шиады и Агравейна, - подал голос Сайдр, я вернусь сюда, если позволите. Под плащом незримого, как я провел Клиама, смогу провести и Айхас.

   О, это было бы просто отлично! – единодушно заверили Хорнтеллы. Маленький Лиан, явно названный Айхас в семейной традиции, озирался вокруг во время обеда и всему удивлялся. Со временем он уже не выглядел настолько напуганным как в начале и стал улыбаться.

   Впервые за последний год в этих краях мелькнул луч надежды.

***

Хорнтеллы уговорили жрецов задержаться до утра – и то едва удалось. И тогда за завтраком, «раз уж речь зашла о родне», Шиада рассказала герцогской семье то немногое, что знала об участи Ахиль.

   - Штатгальтер Ваамона? – удивился Клиам.

   Шиада подтвердила. Так что, если когда-нибудь возникнет необходимость спасти ей жизнь или наоборот где-то укрыться, стоит помнить, что младшая Хорнтеллша теперь – вдовая невестка Стального царя.

   - Что ж, значит, она не станет царицей. И ради чего мы тогда уступили Гвендиор? – ни к кому не обращаясь, спросила Гета таким голосом, будто только что десятикратно прокляла королеву Гвен.

   Ответа не последовало – только Клион положил жене руку поверх руки. Все присутствовавшие соглашались: фанатичка Гвен заслуживает всех самых страшных кар. А особенно в это верили Шиада и Сайдр, для которых тайное давно стало явным.

   После завтрака жрецов провожали в путь.

   - Ты привезла хорошие вести, Шиада Сирин, - благодарили Хорнтеллы, - как прежде с добрыми вестями прибыл Сайдр. Вы привезли нам наших детей в это страшное время. Да уберегут вас Праматерь и Всеотец.

   - И да ничто не разлучит с чадами, - добавляла герцогиня со всем теплом.

   Жрецы благодарили в ответ, а Сайдр обещал не затягивать с возвращением. В конце концов, в первые несколько дней молодоженам весь мир не нужен – не то что какой-то там друид, подшучивал жрец.

***

Когда галера отчалила, и путники разместились в каютах со всем скарбом, включая дарованное с Железного пути оружие – как же несподручно его теперь тащить до танаара! – Бансабира поднялась на корму, подошла к краю борта. Поверх формы Багрового храма, танша закрепила широкий кожаный пояс с ножнами. В руках был кнут. Дайхатт дожидался её на палубе, а, приметив, настиг.

   - Что-то стряслось, тану? – осведомился Аймар вежливо. Бансабира молча перевела на него глаза, потом поглядела вдаль и, вдохнув полную грудь, швырнул кнут в море. Аймар нахмурился, повел головой, будто спрашивая, что это значит. Но Бансабира сделала вид, что не заметила.

   Море стало её пристанищем, и у неё, Бансабиры, была припасена для Шавны Трехрукой собственная жертва. Та, которой Бану обучилась от Шавны много лет назад. Она могла бы беречь этот кнут – купленный на рынке в городке при Храме по совету подруги – могла бы совершенствовать мастерство, дабы то немногое, что ей удалось перенять не умерло и всегда согревало душу воспоминаниями о любимой из женщин.

   Но Аймар был во многом прав. Прошлое становится прошлым для того, чтобы от него было легче отказаться.

***

   - Я должен попросить прощения, - попытался Аймар, когда Бану, подставив лицо ветру, думала о странности своего прошлого.

   Бансабира посмотрела на него важно и холодно.

   - Вы должны или вы считаете необходимым?

   - Трудно сказать.

   - Тогда не утруждайтесь, тан. Храм Даг хорош тем, что все, что случается там, возможно только там, - Бансабира слегка поджала губы и выпрямилась, глядя в бескрайнее синее море с уже неразличимой полоской песчаного берега.

   Все берега рано или поздно накрывают волны.

***

Дайхатт сошел по сходням и, едва Бану в прощании бросила традиционное напутствие Храма Даг, заявил, что не намерен задерживаться в столице. Больше того, совесть, настойчиво требующая быть благодарным за многократно спасенную жизнь, теперь подсказывала взять на себя опеку над Пурпурной таншей. В конце концов, в ожидании господина Атти и Лув разбили над столицей внушительного размера лагерь, призванный отплатить тану Яввуз добром на добро и сопроводить до чертога.

   Подобные известия Бансабира восприняла без энтузиазма: Аймар в некоторой степени взбаламутил ту гармонию, которая успела устояться в душе за последнее время, и видеть его сейчас Бану совсем не хотелось. К тому же, сказала она вслух, всего в полудне от столицы её ждут свои, так что ни о каком сопровождении до границ Пурпурных земель, речи быть не может.

   Действительно, в вечер дня прибытия они встретили небольшой лагерь телохранителей Бану, разбитый на шесть шатров. Темнело. Дивный майский вечер разносил по округе от бивака аромат горячей похлебки из какой-то дичи и веселые голоса северян. Бану улыбнулась издалека и непроизвольно подстегнула коня.

   Увидев лидера, Бансабира ехидно оскалилась: чего еще ожидать! Конечно, Гистасп сам возглавил кампанию по сопровождению танши до дома. Не терпится рассказать о минувшем бунте, наверное. Вскользь упомянуть о собственных заслугах, будто вовсе был не у дел, но без него бы ничего не вышло, посмеялась в душе Бану. В том, что им удалось предотвратить беды в чертоге, танша не сомневалась.

   Признав в приближающейся группе всадников знамена Черного дома, а потом и госпожу, половина отряда телохранителей (другая половина осталась в родных стенах), Лигдам и Гистасп, как по команде сорвались с мест на биваке вокруг кострищ и расплылись в довольных улыбках. Как всегда, мчит во весь опор, хотя наверняка только сегодня высадилась на берег, подумал Гистасп.

   Бансабира натянула поводья, тормозя сопротивляющуюся лошадь, и ловко спрыгнула на землю. Пурпурные поклонились, как один. Бану быстро опытным взглядом прошлась по лицам: охрана, Лигдам, Гистасп и несколько его гвардейцев.

   - Госпожа, - начал Гистасп, выпрямляясь. Он выглядел как обычно, но в серебристых глазах Бансабира читала изумление даже большее, чем отражалось в лицах остальных солдат: а что, собственно говоря, тут делает Черный тан со своими людьми?! Гистасп явно хотел бы спросить, но вслух пока поберегся:

   - Рады, что вы в добром здравии и вернулись, наконец, на ро…

   Бансабира на ходу стянула кожаные перчатки, не глядя бросила в руки Лигдама, направляясь к огню. Тот, не ожидая и немного отвыкнув, едва поймал.

   - Раду опять отлынивает? – обронила тану. За её спиной спешивались подданные Черного дома вместе с главой.

   - Эм… - улыбнулся альбинос, уставившись на Вала. Тот вытаращил глаза, будто понятия не имел, что происходит, и тоже заявил:

   - Эм…

   Бансабира чуть вздернула брови, нарочно делая вид, будто поражена, какими окружена идиотами. Но вслух смолчала.

   Начались спешные приготовления к ночлегу.

   - Тан Дайхатт, - поклонился Гистасп, опомнившись, что черных следует поприветствовать. Пока все они между собой раскланивались, Бану быстро оценила обстановку:

   - Теплый плащ мне кто-нибудь взял?

   - Конечно, - отозвался оруженосец с некоторой обидой.

   - Поставьте шатер, - кивнула Бану, располагаясь на придорожном бревне, которое приволокли к биваку в роли лавки.

   - Уже, - то ли с гордостью, то ли с чувством недооцененности ответил тот же Лигдам. Бану взвилась, расстегнула легкий плащ, в котором странствовала по Ласбарну, впихнула в руки оруженосца.

   - Гистасп.

   Есть разговор, безошибочно распознал мужчина. Прочистил горло и шагнул в шатер следом.

   - Тану, - позвал Дайхатт. Он все-таки не какой-нибудь бродяга и не следует им пренебрегать, успел подумать Аймар.

   - Не сейчас, - женщина не обернулась, откинула полог и исчезла за ним. Приятно снова побыть в шатре. Шатры всегда тонизируют, вдруг подумала Бану.

   Убежище оказалось много меньше того, которым танша пользовалась в годы Бойни. Но все необходимое было, включая крошечный стол в полметра площадью с горящей лампадой на нем и пару низких походных табуретов. «Значит, отыскали компромисс между легкостью и необходимостью», - одобрила Бансабира действия подчиненных.

   Жестом указала на соседний стул. Гистасп расположился. Танша ощупала оценивающим взором: в ожидании госпожи оброс, и белёсая щетина делала его похожим на старика. Нахмурилась.

   - Ты бледнее обычного.

   - Зачах совсем без вас, - сокрушенно повинился Гистасп, однако Бансабира не разделила его невозмутимый настрой.

   - Со здоровьем все в порядке?

   - Да, - кивнул мужчина. – Просто легкая утомленность. Я, знаете ли, становлюсь староват для бесконечных и беспричинных порой скитаний.

   - Поменьше жалуйся, - одернула Бану, и Гистасп даже улыбнулся. Кажется, будто все, как надо. – Давай к делу, что там стряслось в чертоге?

   - Отан удумал воспользоваться старинным правом узурпации танского кресла.

   - Чего? – Бансабира приобрела такое выражение лица, будто внезапно узнала о существовании еще пятнадцати братьев и двенадцати сестер. – Что за право такое?

   - Ну … право узурпации, - протянул Гистасп. – Таном можно стать тремя способами: по назначению предшественником; путем голосования всех членов клана в случае, если прямые наследники скончались; и через убийство действующего тана в открытом поединке, свидетелем которому должно быть не меньше пятисот человек.

   - Бред, - дослушав, резюмировала Бансабира.

   - Бред-то бред, но старинный закон не запрещает в случае, если стороны не могут сражаться сами из-за ран, временного отсутствия в чертоге или лишком юного возраста, воспользоваться силой представителя.

   - То есть Отан выбрал парня, который в мое отсутствие и в отсутствие большей части личной охраны, должен был отвоевать танское кресло для Адара?

   Гистап ответил взглядом: именно.

   - И ему удалось?

   - Видите ли, номинально кресло пытался занять не Отан, а Адар, так как именно он – сын Сабира Свире… - Гистасп встретил строгий взгляд зеленых глаз, и закончил кратко. – Нет.

   Бансабира чуть подняла подбородок, поощряя рассказ.

   - Отан выбрал из собственных телохранителей отменного бугая, чтобы разбить вашего представителя, но вызвался Шухран Двурукий, и все обошлось. Вообще, полез Русса, но я позволил себе отстранить его.

   - Неужели? – слишком уж дико звучала подобная возможность.

   - Ну… - Гистасп смущенно почесал челюсть, - все же знают, что я нередко представляю ваши интересы, поэтому ко мне прислушиваются, даже Русса.

   - Прислушиваться – не подчиняться, - разумно заметила Бану.

   - Я попросил Тахбира вмешаться, - честно сознался альбинос. - К тому же, Адара бы всяко не поддержали остальные члены клана. А Тахбир в это время был по вашей воле управляющим регентом.

   Хорошо.

   - Я также взял на себя смелость, - продолжил генерал, - отправить Отана в темницу. Казнить его мы не решились, но и оставить дальше делать что вздумается, не смогли.

   Бансабира не отозвалась на это. Поразмышляв еще пару минут, поинтересовалась состоянием Шухрана. Пара сломанных ребер и шрам, перечеркнувший лоб (благо, оба глаза остались при нем! – заявил Гистасп) – в остальном обошлось.

   - Похоже, это поветрие – ломать нынче ребра, - протянула Бану. Гистасп хотел было полезть с вопросами, но по лицу госпожи понял, что не время.

   - Ну а ты? – спросила Бану. – Как самочувствие?

   - Все в порядке, я ведь говорил уже.

   - И в чертоге все хорошо? Нет ничего, о чем мне следует знать?

   - Есть одно обстоятельство, - промолвил Гистасп и затих. Бану напряглась, явно требуя продолжения. – Раманин Джайя, - осторожно протянул альбинос. Бану подняла бровь: вот уж чьем имя не ожидала услышать сейчас. – Раманин затеяла путешествие по Ясу, чтобы познакомиться со всеми. Сейчас она гостит у вас.

   Бансабира по-настоящему изумленно выпучила глаза.

   - Гостит у меня – без меня? – уточнила она. – Я правильно поняла?

   - Точно. Тахбир… ахтанат Тахбир, - поправился Гистасп, но Бану махнула рукой: условности неуместны, – принял её, как смог, со всеми почестями.

   Хотя, если быть честным, подумал альбинос, принять принял, а потом оставил на попечение Дана Смелого. Большей частью все оставшееся время жители чертога выхаживали его, альбиноса, особенно с тех пор, как Гистасп, открыв глаза и услышав новости, заявил, что лично поедет встречать таншу.

   Обо всем этом Бансабире не следует знать.

   - Что, интересно, Тахивран надеется найти, прикрываясь таким идиотским способом? – процедила Бану. – Свою переписку с Шаутами и Каамалами?

   - Что? – не понял Гистасп.

   - Ничего, - отрезала танша. – Еще что-то?

   Генерал призадумался.

   - Нет, - ответил твердо.

   - Совсем? – посмотрела на генерала испытующе и тяжело.

   - Ну… - сейчас или никогда, решился альбинос. – Вообще-то, есть одно дело… Клянусь, госпожа, - с горячностью заговорил он, глядя прямо в глаза, - я расскажу, все как есть, но, если позволите, чуть позже. Несколько дней отсрочки, я ручаюсь, не повлекут серьезных последствий.

   В лице Бансабиры впервые вспыхнул неподдельный проблеск интереса. Кажется, она догадывается, о чем речь.

   - Дело касается кого-то из моих родных? – неопределенно уточнила танша.

   Гистасп кивнул. Иттая, сообразила Бану. Стало быть, бросилась к нему на грудь с признаниями? Или что-то другое? Ну да ладно, о главном она знает, а детали и впрямь ничего не изменят. Если Гистаспу нужно время, чтобы сознаться во взаимном интересе к сестре госпожи, пусть себе нахрабрится.

   - Позволите спросить, - начал Гистасп осторожно.

   Насчет Дайхатта, мгновенно предположила Бану.

   - Где меня носило, что я делала, и какого черта за мной увязался Дайхатт, я тебе потом расскажу.

   Гистасп удовлетворенно кивнул. Бансабира поднялась из-за стола и пошла на улицу.

   - Вели приготовить побыстрее ужин, - громко велела она. – Я голодна.

   «Еще бы».

   - Э, госпожа, - напоследок окликнул Гистасп, когда Бану замерла, отодвинув полог и осматривая подчиненных. – А что тан Дайхатт? – потише спросил альбинос.

   - А что тан Дайхатт? – громко повторила Бану, оглянувшись на генерала через плечо. – Он не мой поданный, и волен делать, что на ум придет. Вы еще не перезнакомились? – крикнула Клинкам Богини и бойцам из числа Пурпурных.

   - Тану? - обернулся Вал, мгновенно взявший руководство людьми и их знакомством в свои руки. Чего еще было ждать.

   - Ты и Варн, зайдите ко мне, - мотнула головой, указывая на шатер и исчезая за пологом. Правда, мимолетно успела выхватить из толпы придирчивый взгляд Аймара, которому явно было, что ей сказать. Сейчас лучше держать его подальше.

   - Уже сообразили, кто есть кто?

   Гистасп запоздало поднялся, опираясь на столешницу, но по командному жесту сел обратно. Неловко и неуклюже завалился, как если бы полдня пешком топал, недовольно отметила Бану, присаживаясь.

   Двое вошедших остались стоять. Бансабира существенно понизила голос:

   - Варн – десятый номер из сто десятого поколения.

   - О, - съехидничал над числами Гистасп. Бансабира даже взглядом не удостоила.

   - Он заменит Юдейра.

   Вал и Гистасп переглянулись с серьезными лицами и перевели взгляды на Бану.

   - После ужина введите его в курс наших дел и объясните, где и каким образом возглавить разведку. Должна сказать, Варн, моя разведка – лучшая в стране, и я надеюсь на тебя. Варн – во многом лучше Юдейра и лишь немного уступает Рамиру, но он не знает остальных людей. Вал, тебе придется помочь им познакомиться, провести его через весь Яс, если понадобиться, через все бордели и кабаки, чтобы собрать остальных. Всех, кто будет отказываться признать его, убивайте нещадно. Мы не можем знать наверняка, кому и как много известно. По-хорошему, - вдруг призадумалась Бану, окидывая Варна взглядом, - тебе бы надо вовсе сколотить собственную шпионскую братию, а остальным вырезать кишки. Но беда в том, что немало отличных осведомителей уже не один год трудятся во вражьих кланах, и от них был бы отличный толк, будь они у тебя под рукой.

   Варн, среднерослый, худощавый и жилистый, совсем еще молодой и обросший щетиной брюнет, чуть склонил голову.

   - Я, конечно, не так хорош, как Рамир Внезапный, у меня нет ни его опыта, ни связей здесь, ни мастерства…

   - Но у тебя есть время, - перебила Бану. – Время, которого у Рамира не было.

   Варн поклонился.

   - Я справлюсь.

   Бансабира даже не сомневалась: Варна взрастил Астароше, а тот был весьма неплох в прошлом.

***

Варн, Вал и Гистасп уединились в шатре генерала. Альбинос переступил порог, дождался, пока полог опуститься за последним вошедшим и едва не свалился на землю. Вал вовремя подхватил. Варн выпучил глаза в немом вопросе. Вал качнул головой и потащил мычащего от боли Гистаспа к ложу.

   - Отдохните пока, генерал. Мы сами справимся.

   Гистасп только кивнул.

   - Прислать кого-нибудь?

   - Лигдама, если он пока не нужен тану, - прохрипел Гистасп, покрываясь испариной.

   Вал нахмурился: рядом с таншей никогда не знаешь, когда Лигдам окажется занят. Вал сделал знак Варну:

   - Надо горячей воды и …

   - Вал, - одернул Гистасп сквозь зубы, раздражаясь от боли. – Просто сделайте так, чтобы тану не узнала.

   Брюнет поглядел на генерала и, не меняясь в лице, вывел нового товарища на улицу. Варн не задавал вопросов, но Вал коротко пояснил: незадолго до отъезда Гистасп был тяжело ранен, сейчас ему трудно даже стоять на ногах. Его отговаривали от поездки, но генерал слишком беспокоился за тану.

   - Если мне возглавлять разведку, нужны все детали, - ответил Варн.

   Вал поджал губы. Он, конечно, прав. И он не Юдейр, который изначально был никем и с которым можно было не церемониться. Что из себя представляет этот парень Вал затруднялся сказать на вскидку.

***

Когда сгустилась ночь и таны, перебросившись парой фраз, выставили патруль, Бансабира кликнула Лигдама. Взяла лук и велела оруженосцу собрать по колчанам ребят не меньше двухсот стрел. В трехстах шагах есть роща, самое время поупражняться в темноте, как положено.

   Вал порадовался этой новости, которую узнал от перехваченного Лигдама: можно всерьез и обстоятельно поговорить с Варном – в шатре Вала и Гистаспа, тут же решили все трое. Последний всю беседу пролежал пластом, давая измученному телу отдых. В любом случае, если танша принялась за ночные упражнения, ранний выход с утра не светит, будет время поспать.

***

Дайхатт навязался проводить тану Яввуз до границ дома её деда, и Бану не смела останавливать. Надо всерьез, всерьез подумать, как сохранить его тридцать тысяч у себя «в тылу». Он начал их беседу во главе колонны с фраз неугасимых благодарностей за спасение. Интересовался, чем может отплатить, что обязан сделать. Бансабира, мгновенно сообразив, попросила огласки. Будет весьма неблагодарно с его стороны допустить, чтобы её имя трепали в непотребных россказнях, будто бы она скиталась с ним, Дайхаттом, в одиночестве, поправ собственное достоинство, по каким-то тривиальным причинам.

   Аймар согласился.

   Они шли на северный северо-запад, делая небольшие петли, чтобы двигаться вдоль рек и иметь постоянный доступ к пресной воде, рыбе и возможности освежиться и смыть дневной пот. Телохранители в такие моменты нагого уединения стерегли госпожу с особым рвением. Впрочем, самой Бансабире это казалось излишним: ничего ведь необычного у неё под одеждой все равно не сыщется.

   Её больше беспокоило наличие гистасповских гвардейцев. Мысль, что он как-то узнал или предугадал, что танша будет с Дайхаттом, выглядела абсурдной. А значит, это его собственное охранение. Нет ничего удивительного, что один из четырех генералов армии держит вокруг себя штат телохранителей. Больше того, он обязан быть охраняем днем и ночью, ибо его жизнь как полководца имеет высокую ценность. Но Бану с трудом могла бы припомнить хотя бы раз после завершения Бойни Двенадцати Красок, когда возле Гистаспа было больше двух подчиненных. Зачастую, когда речь шла о сопровождении танши, он вовсе полагался на мечи её окружения.

   Сегодня, окидывала Бану взглядом солдат пурпурного дома на биваках, при нем целая кавалькада охраны, существенно превышающая её собственную. Стало быть, окончательно перестал доверять кому бы то ни было. И ведь явно не без причин! Даже для альбиноса цвет его лица противоестественно белый, а на биваках он оставляет её обедать или ужинать в обществе Дайхатта, говоря, что не может мешать беседе танов, или ссылается на усталость и возраст и уходит спать раньше других.

   Бансабира пробовала спрашивать в лоб и не получала ничего вразумительного.

***

Чтобы минимизировать время, проводимое в компании Дайхатта, Бансабира велела пурпурным скакать день напролет, практически не давая отдыха. Гистасп, услышав приказ с самого утра, мученически сжал зубы. Ему и так седло обходится недешево: рваная рана в полбедра, хоть и прихватилась снаружи, невыразимо ныла внутри и явно требовала длительного восстановления. Но шансы сводились к нулю: позволить госпоже усомниться в его, Гистаспа, ценности из-за ранения, которое он сам не сумел предотвратить, однозначно было плохой идеей. Бансабира Яввуз – из тех людей, которым практически незнакомо сострадание. Она не пожалеет, она вытрет ноги о чужую слабость и пойдет дальше – с тобой или без. Если подумать, вдруг осознал Гистасп, загоняя коня и закусывая от боли губы, его танша всерьез похожа на Время: никого не ждет и мало с кем считается.

***

Ночью Бансабира снова спустила с тетивы двести стрел, и поняла, что отвыкла от такого их количества. Мало, мало уметь в бою стрелять без промаха: кожа пальцев должна быть огрубевшей достаточно, чтобы стрелять долго. Что ж, теперь у неё полно времени, чтобы снова обрести завидную привычку неутомимости. Ей предстоит с самого начала создать генералов, построить убежище, определить союзы и подготовить разведку.

   А до тех пор, пока все получится, можно пожить, как тану высокого дома – не считаясь с чужими прихотями и не давая себе воли.

***

После третьего совместного дня пути, Дайхатт не выдержал и, когда все устроились на ночлег, ввалился в шатер танши до того, как она пошла пускать стрелы. Пора закончить смехотворный разговор.

   Он размашисто шагнул к пологу, оттолкнув выставленных на стражу Ниима и Маджруха. Бансабира, сообразив, в чем причина возни снаружи, велела охране оставить тана в покое и отойти от шатра на сто шагов.

   - Тан, - начала Бану, едва он вошел, - если снова пришли спрашивать, чем можете отблагодарить…

   - Хватит, Бану, - жестко оборвал Дайхатт, стремительно приближаясь к столу, за которым танша сидела, даже не пытаясь делать вид, будто чем-то занята.

   Такого выпада она не ждала.

   - Тан Дайх…

   - Прекрати, - прошипел мужчина. – Той ночью…

   - Какой ночью? – ледяным тоном осведомилась Бансабира, приняв самый высокомерный вид.

   - Бану!

   - Наймите триста бардов, заставьте их спеть по всему Ясу, что должны мне одну жизнь, и, когда я услышу эти пения в тавернах родного танаара, я рассмотрю ваше предложение, Аймар.

   - Пока эти остолопы доберутся до севера…

   - Я не буду торопиться с выбором, - пообещала Бану.

   - Вы и так не слишком спешите! – наорал Дайхатт, и с последним шагом встал к Бану вплотную. Схватил за плечо, потянул вверх, заставляя встать. Навис над женщиной и зашипел:

   - Подумайте уже, наконец, головой, - призвал он. – Наши две армии составляют треть сборного воинства всей страны. Мы могли бы установить гегемонию нашего общего дома над всем Ясом, имея такой надежный оплот на севере, и не менее надежный на юге. К тому же, на вашей стороне Иден Ниитас и Каамал…

   - Каамал… - попыталась влезть Бану.

   - Не волнуйтесь, - еще жарче зашептал мужчина, - я помогу вашему сыну стать единственным претендентом на кресло тана Серебряного дома, - твердо и скоро пообещал Аймар, обжигая дыханием край уха Бансабиры. Та содрогнулась всем телом: что б его! Как только пронюхал?! Она одернулась от мужчины, непроизвольно зажав ему рот свободной ладонью. Аймар скосил глаза вниз, на женские пальцы, запутался: то ли она намекает на что-то, то ли смеет затыкать.

   - Не говорите таких вещей вслух, - прошипела в ответ Бансабира, приподняв голову, чтобы смотреть Аймару прямо в глаза.

   Тот, усмехаясь, выдохнул, пощекотав при этом Бансабире ладонь – дыханием и неприбранной щетиной. Осторожно отвел женскую руку от губ, не забывая при этом другой удерживать второе плечо Бансабиры.

   - Выдайте одну из кузин за Раггара, - зашептал совсем заговорщески, - чтобы обезопасить границы своего и Сиреневого дома. Я женю младшего брата на одной из оставшихся водных девчонок Ранди Шаута, чтобы её правящий брат сидел смирно. И тогда никто, никто, Бану, - он был уже более, чем убедителен, - во всем Ясе не устоит против нас и не помешает нашему счастью.

   - И вы всерьез считаете, - с чувством запротестовала Бану, - будто военно-политическое господство сделает меня счастливой? – спросила танша, просто чтобы хоть что-то противопоставить в споре. Ведь, как ни посмотри, Дайхатт во всем прав.

   - Я правильно вас понял? Вы хотите сказать, что ничего, кроме этого господства, нам не светит? Что сейчас, как и тогда, в ночь, за которую извиняться стоило не мне, а вам, у вас не сводит огнем внутренности?

   - Какое это имеет значение? – Бансабира попыталась вырваться.

   Аймар вообще не потрудился отвечать: притягивая женщину, сделал шаг навстречу, обхватил могучими руками, выбивая из легких воздух, немедля, прошелся языком по губам и скользнул внутрь.

   И тут же получил толчок ладонями в грудь.

   - В моей жизни уже был человек, который добивался от меня, чего хотел, подобным способом, - поведала Бансабира, отступая. – И сейчас мы страшные враги. Если вы пришли за этим, уходите.

   - Тану…

   - Я не могу запретить вам сопровождать меня, но выгнать из своего шатра вполне в состоянии, - пригвоздила Бану.

   Вот оно что… Дайхатт по привычке прошелся языком по зубам, не размыкая губ, будто счищая остатки вкусной еды. Отступил от женщины на полшага, ощупал взором с головы до пят.

   - А вы та еще дрянь.

   - Стараюсь.

   Повисло напряженное молчание.

   - Если надумаете подтвердить свое предложение, пришлите гонцов, когда закончите с бардами, - решила, наконец, Бансабира.

   Перспектива, видимо, показалась Аймару настолько мрачной, что он достал из-за пояса, со стороны спины, кинжал. Бану рефлекторно сделала шаг назад, молниеносно обнажив из-за рукава узкий клинок ласбарнской работы. Но, как выяснилось, Дайхатт вытащил оружие невысвобожденным и протягивал сейчас рукоятью вперед.

   - Я пришел, чтобы сказать, что еще до рассвета отправлюсь в свои земли. Поэтому, прощаясь, попрошу подумать в последний раз. Не дать мне ответ, а подумать, - тут же уточнил тан. Потянулся к Бансабире, сокращая расстояние меж ними, взял за руку и вложил в ладонь кинжал в ножнах.

   - Кинжал сделан из особого вида черной стали, которым дом Дайхатт славен на всю страну и даже соседние континенты. Вероятно, вы знаете, как тщательно мы оберегаем секрет изготовления нашего оружия, перенятый из старинных техник Мирассийской империи, и знаете, как высоко оно ценится. Этот я хочу отдать вам, - он оголил клинок почти на два дюйма. Сталь блеснула темным, почти до синевы черным огнем в отблеске одинокой лампады на столе, и тут же померкла, снова укрытая в ножнах.

   - Как вы там говорили на острове? – продолжил мужчина, не сводя с Бану напряженного взгляда. – Да направит ваши руки и ум Великая Мать Сумерек.

   Не давая женщине ответить, Дайхатт повернулся спиной, с достоинством расправив плечи, будто нарочно подставляясь под удар. Вздернул голову – одернул полог и исчез в темноте ночи. Бансабира запоздало выглянула на улицу, но часть лагеря, которую составляли поданные Черного дома, уже собралась и ждала команды выдвигаться. Дайхатт накинул поданный Атти плащ, оперся на луку и взлетел в седло. Атти перевел глаза на таншу и вежливо кивнул с полными намека глазами.

   Когда раздался топот, Бансабира склонила голову и едва слышно, в полголоса, выдохнула:

   - Пусть.

***

Расставшись с Дайхаттом, Бансабира на следующем выходе с бивака сделала движение головой, призывая Гистаспа занять место во главе колонны. Тот к вопиющему изумлению танши заявил, что и в арьергарде ему хорошо живется. Бансабира посмотрела так строго, что тот прижух, явно уловив во взгляде интонацию: «Что за бред?!».

***

За ужином четверного дня Бансабира сидела у костра среди своих, болтая на разные темы, которые подавали ребята. Было прохладно. Они проходили вплотную к границам Идена Ниитаса, поднимаясь вдоль рубежей на север. С местных речек вечер напролет дул неутомимый ветер, заставлявший Гистаспа плотно-плотно кутаться в плащ.

   Бану соскучилась по ним – потешным охранникам, любимому генералу, славному оруженосцу.

   Белобрысый Ниим совсем оброс в ожидании госпожи и теперь напоминал одуванчик. Выходец из многодетной семьи, Ниим никогда не был баловнем, умел делать любое дело быстро и в самый короткий срок, но до наступления этого срока предпочитал, чтобы его не трогали ни по каким вопросам. Науку кулачных боев Ниим постиг с детства: то отбиваясь от старших братьев и сестер, то защищая младших. Пару раз Бану даже шутила, что в свое время воин сбежал в академию Бирхана потому, что дома его все достали. Ниим отшучивался. Он не то, чтобы сбежал, но в академию и впрямь притопал своими ногами и несколько дней простоял под воротами, требуя, чтобы его приняли учиться «драться как настоящие мужчины на коне». Семья у него была, в общем, дружная, но бедная, и единственная измочаленная судьбиной кобылка никак не могла стать боевым товарищем.

   Взвесив за и против, мальчонку за ухо втащили в стены академии. В тот же день он впервые самостоятельно влез на лошадь, и был при этом до того полон энтузиазма, что вскоре достиг выдающихся успехов. Стремясь стать мастером конного боя, Ниим многое упускал в овладении луком и копьем и, когда подошел срок, ему отказали во вступлении в гвардию «меднотелых». Видеть наперед никогда не было его сильной стороной, признал тогда Ниим, пожав плечами, зато, наконец, добился, о чем мечтал с детства – попал в кавалерию дома Яввуз. В годы Бойни блондин достаточно поднаторел, компенсировав все воинские недостатки. Когда война закончилась, и, вернувшись, все они ненадолго разъехались повидаться с семьями (у кого были), Ниим узнал, что братьев и сестер у него заметно убыло. Не стало от тягот военного положения и матери. Отец, как мог, вел хозяйство, несколько еще не пристроенных в брак детей помогали. Ниим попытался поучаствовать тоже, но танша совсем не отпускала его от себя. Поэтому он навещал семью теперь только раз в месяц, и, привычному к военному искусству Нииму, так нравилось больше.

   Теперь, когда Ниим не был занят чем-то важным, как вот сейчас, он любил поваляться на траве, закинув руки за голову. Молча, обсасывая стебелек или, если ситуация позволяла, болтая на пустячные темы, рассказывая какие-нибудь истории из прошлого, какими все они постоянно делились с таншей на биваках.

   У Ри, «рыжего доходяги», как окрестили его свои, тоже было полно таких историй. Правда, не из военной академии. Ри был вынужденным лазутчиком, партизаном и сиротой. Отца он не помнил – он умер первым, – мать скончалась, когда Ри было тринадцать. Ему достался в заботу восьмилетний брат, но в возрасте одиннадцати мальчишка погиб, переходя реку. Ри на силу пережил утрату. С ним не было никаких чудес: с такими же оборванцами, как он сам, Ри мотался по танаару, разбойничал и мародерствовал. Этого в свое время в какой-то из вылазок, приметил Гистасп. Покойный Свирепый как-то поручил альбиносу разобраться с беспорядками к югу от чертога, и, встретив «рыжую напасть», Гистасп быстро смекнул, что Ри неплох. Он приволок Ри к Сабиру и порекомендовал «выбить всю дурь из бедовой головы, но жизнь сохранить: рукастые до меча мужчины в годы войны особенно как нужны». Сабир кивнул, велев Гистаспу самому «уладить это».

   В конечном счете, Ри не стал ни «меднотелым», ни каким-нибудь элитным бойцом, но в походе был быстро определен Гистаспом в стражники у танского шатра. Там, на страже тайн Бану, его когда-то и заприметил Вал. Вопреки взаимным опасениям, Бану и Ри моментально нашли общий язык. На деле они мало разговаривали, но понимали друг друга порой без слов вообще: каждый видел в глазах другого схожую судьбу скитальца.

   Ри вскоре стал одним из самых надежных товарищей. Бану знала, что сразу после бойни он в чертоге сблизился с девушкой по имени Айлэн и – это было известно со слов Серта, Вала и из собственных наблюдений в Орсе – никогда ей не изменял. Бансабира давно была в курсе: «Ри» - лишь обрывок от настоящего имени бойца, но, похоже, только Айлэн и знала его целиком.

   С Маджрухом было проще и яснее: он был когда-то наследником одного из хатских семейств, но, вот незадача: с мечом Маджрух сызмала управлялся стократ лучше, чем с деньгами. Разговоры о связях не любил, выгодный брак, запланированный родителями ради увеличения состояния, когда мальчику было два, с детства его пугал. Так что к одиннадцати годам отец Маджруха принял решение завещать все младшей дочери, которой благосостояние дома было дороже «нелепых мальчишеских подвигов». Поскольку из семьи хатов попасть в армию можно было только рядовым, Маджрух, поборов гордость, пошел добровольцем, когда занялась Битва Розы и Бирюзы.

   А сейчас, улыбнулась Бану, он здесь, прошел в её охране с мечом наголо всю Бойню, ни разу не пожаловался, был самым настоящим мастером боя и, несмотря на происхождение из богатой семьи, спокойно сносил все тяготы военного времени. О том, чтобы вернуться в теплый кров по возвращении на север Маджрух в свое время даже не заикнулся.

   Не все рождаются там, где им следовало бы, размышляла Бану. Но предначертание, отпущенное Праматерью, настигает всегда. Она, Всеединая, всегда приходит за воинами, даже если те прячутся в домах купчих, в лесах, в сараях среди свиней. Она всегда приходит за купчими, даже если они рождаются в сословии жрецов. Она всегда забирает жрецов, даже если на роду им было написано вести войска. И когда Праматерь является за тем, что взрастила из щедрот своих, рука Её протянута так, что отказать невозможно.

   Бансабира слушала болтовню Лигдама, обводя взглядом отряд. Было бы здорово увидеть среди остальных Серта, но этот, Бану была уверена, пользуясь относительным спокойствием ситуации, наверняка подался в дом родителей. Его отец – Бансабира знала наверняка – прошел всю Бойню сотником Сабира Свирепого, а мать вместе с младшим сыном примкнула в последние годы к подразделению генерала Видарны и к концу войны была десятницей. Сейчас эта достойная женщина во многом за заслуги Серта имела двух помощниц по дому, а время, освобожденное от хозяйства, посвящала военной академии Яввузов. Узнав о её судьбе, Бансабира по возвращении в чертог быстро отрядила женщину к Бирхану, в помощь Адне и другим наставницам женских подразделений.

   Жаль, что Серта нет. Он – душа компании, с ним пурпурные и выходцы из Храма Даг перезнакомились бы за просто так, словно само собой. А теперь сблизить и знакомить старых товарищей и вновь прибывших придется Валу и ей. Лучший способ, пожалуй, напиться, но сейчас Бансабира не хотела рисковать, да и рассиживаться в чужих землях желания не возникало: как бы хорошо ни было на югах, дома надежнее.

   Гистасп, вопреки известной привычке оставаться с Бану в любом деле, пока не прогонит, пожелал уйти спать пораньше. Они с Валом занимали один шатер (а теперь и Варн присоединился к ним). Бану махнула рукой с безразличным выражением на лице.

   Очередной порыв ветра был совсем умеренным, но едва Гистасп встал, зашатался. В глазах померкло, он вцепился в раненую ногу, чтобы боль не дала ему потерять сознание. Ощутив невыносимо острую вспышку, генерал заставил себя распрямиться и шагнуть дальше. Когда скрылся за пологом, Бансабира стерла с лица расслабленно-задумчивое выражение; не поворачиваясь, потянула к себе за ворот сидевшего рядом Вала:

   - Что у Гистаспа с ногой?

   Тот озадаченно развел руками.

   - Вал, - также не оборачиваясь произнесла танша.

   - Командующий на колено жалуется вот уже месяц, - быстро соврал боец.

   - На колено, говоришь? – Бану обернулась с легким подозрением в глазах. – И что говорят лекари?

   - Ну… прописали ему какие-то притирания. Я особо не разбираюсь! – пылко заверил Вал.

   - Ммм, - чуть разочаровано протянула Бану, отпустив одежду бойца. – Да, сколь нас ни учи, а врачевание требует совершенно особых знаний и мастерства. Не находишь?

   Вал находил, и с готовностью принялся рассказывать об одном знакомце из числа лекарей:

   - Знаете, мы давно общаемся. Он лет с восьми был помощником одного аптекаря в городе вокруг чертога. Как-то был случай, удили рыбу, так он карася от карпа с трудом мог отличить. Зато какой-нибудь шестицветный альцетилист от кровеносного солтанта различал в два счета! И всегда мог рассказать в подробностях, для чего что используют и как что готовить. Тараторил знатно, - бурча, добавил Вал, явно припоминая выговор приятеля.

   - Прямо как ты? – с ехидцей уточнила танша.

   - А? – Вал вскинул брови.

   - Прямо как ты, - тверже выговорила Бану, посерьезнев. – Знаешь, иногда ты становишься неприлично болтлив и тоже тараторишь.

   - Серьёзно?

   - Абсолютно, - заверила танша.

   - И часто? – с любопытством осведомился Вал, узнавший о новом пороке. Бану было не до шуток:

   - Всякий раз, когда врешь.

   Вал побледнел, сглотнув, но Бану не стала больше обращать внимания и, поднявшись, ушла к себе.

***

В королевском дворце Аэлантиса звенели трубы.

   Гомон и ликование раздавалось отовсюду: со всех террас, из раскидистого, как столетний дуб, внутреннего двора, из многочисленных коридоров и тронной залы.

   В покоях королевы, которые Шиаде отвели сразу по прибытии с Архон, жрица гляделась в зеркало, не понимая, что испытывает.

   Трепет и волнение девочки, когда-то по прошлой памяти без ума влюбившейся в легендарного героя Этана? Восторг женщины, вступающей в объятия мужчины, в грезах по которому провела столько дней и ночей? Гордость за то, что поступает правильно? Или недоумение от того, что не понимает, как так вышло? Жреческое удовлетворение от осознания важности собственного решения или жреческое сомнение, от того, что неспокойно на совести?

   - Госпожа? – позвала одна из служанок, приводя Шиаду в чувство.

   Жрица мотнула головой, будто отгоняя непрошенное видение. Поглядела еще раз в зеркало. Платье цвета свежего молока, перевязанное в талии широким поясом из тяжелой изумрудной парчи, оттеняло густую медно-рыжую копну, зачесанную со лба и от висков назад и закрепленную на затылке красивой смарагдовой застежкой. Ровный полукруглый вырез подчеркивал высокую грудь с тонкими прожилками вен, мягкая ткань послушно обтягивала плавные очертания изгибов женского тела, а пояс, спускавшийся от талии до полу, вытягивал и без того длинные стройные ноги, придавая женщине статности без всяких чар.

   - Вы прекрасны, миледи, - улыбнулась одна из женщин постарше.

   Что ж, похоже, она действительно все еще хороша. За годы жизни с Берадом она успела крепко об этом забыть.

   - Шиада? – постучав, в комнату зашел Сайдр. Жрица обернулась.

   - Да, пойдем.

   Пока они миновали коридоры, Сайдр успел поделиться волнением:

   «Чувствую себя странно, учитывая, что именно я провожу тебя к нему и я же буду воспевать обряд».

   «Чувствую себя не лучше, понимая, что опять почему-то выхожу замуж».

   Сайдр в мыслях посмеялся:

   «Да, твоя шутка посерьезней, Вторая среди жриц».

***

Агравейн встретил женщину у высокого алтаря, сложенного из мрамора между двумя высокими статуями – Праматери и Её Достойного Сына-Защитника. Он был облачен в те же цвета, что и Шиада – белое с изумрудным кушаком – и сиял до кончиков отросших волос блеском непреклонной решимости. Его глаза цвета спелого янтаря будто настойчиво убеждали всех вокруг: да, я побеждаю с тринадцати лет. Всегда получаю желаемое. Всегда выхожу победителем, даже если мой соперник – сама Судьба.

   И сегодня все вокруг могут в этом убедиться, думал Молодой король, потому что он добился не кого-нибудь, а следующей храмовницы – женщины, которой никогда не был достоин ни один трон Этана, женщины не из этого мира и не для этого мира.

   Его женщины.

   И неважно, на каких условиях она вступала в брак, от начала времен она – только его.

   С трудом справляясь с дыханием и чувствами, Агравейн принял предложенную Сайдром руку Шиады – прекрасной, как звездное небо, – и сглотнул.

   Все встало на круги своя.

***

Король не слышал, какие слова произносил Сайдр, не слышал ни себя, ни Шиады, когда они вторили каким-то клятвам. Едва потом мог вспомнить, как отец, король Удгар, протянул им подушечку с двумя массивными, шириной в ладонь, одинаковыми золотыми браслетами со старинным узором из жемчуга и изумрудов. Едва помнил, как в знак состоявшегося супружества они с Шиадой обменялись украшениями, и уж тем более забыл ритуальное:

   - И да укроет Богиня ваш союз своим покрывалом, - которое обронил Сайдр в конце обряда.

   Агравейн очнулся, только когда к потолку тронной залы его дворца в Аэлантисе взвился восторженный рёв.

   Впрочем, и его Железная Грива помнил недолго. Совсем скоро смешались лица поздравляющих: родственников и друзей, князей с семьями и рыцарей, военных офицеров и почетных гостей столицы. Шиада сверкала, как бриллиант во всем этом пестроцветии праздника – ослепительно, холодно и отстраненно. Слишком недостижимо, чтобы возбуждать в людях искренность симпатии, но слишком чарующе, чтобы оторваться от нее.

   Агравейн пил жадно, однако остановился вовремя, чтобы сохранить ясной голову – сегодняшнюю ночь он хотел запомнить в каждой несравненной детали. Совсем скоро все прошлые обиды забылись: Лот и Вальдр обнимались и распевали непристойные песни, перебивая бардов; Удгар целовал Шиаду в обе щеки, приговаривая, что она сможет заменить мать земную и Великую для его внучки, которую уже давным-давно уложили спать. Сайдр, глядя на это, посмеивался.

   Многих она, Шиада хотела бы видеть здесь, на таком торжестве. Гленна, Таланара, Растага, даже Ронелиха. Но все они отныне – запретная мечта о прошлом, потому что в этот зал жрица вошла не как Итель Стансор, какой родилась когда-то в семье христианского герцога, а Шиадой Сирин, госпожой Ангората. И не было больше у неё прав на земную семью.

   Молодой король, наконец, никого не спрашивая, подхватил супругу на руки и закружил. Везет же некоторым – переглядывались гости. Добился мира с кочевыми братьями из Ургатской степи, выиграл войну у Стального царя, раздавил иландарцев, обогатил данью королевскую казну, преумножил почтение к Архону, получил красивейшую из жен Этана, и по удаче – следующую храмовницу в одном лице. И это – если не считать его бесчисленных побед в мелочах: от стычек на границах до женщин в его постели, от побед на состязаниях и турнирах, до пьяной стрельбы на спор. Ох, баловень, шептались собравшиеся сегодня почти беззлобно. Ибо, как ни глянь, Агравейн Железногривый был не просто королем, но самым настоящий героем, которого любила вся страна, включая даже завистников.

***

На пути в королевскую спальню, Агравейн не останавливался ни на миг. Кто-то из друзей подтрунивал, будто многоопытный Агравейн взвинчен, как мальчишка, впервые попавший в бордель.

   От первых Агравейн отмахивался, вторых толкал в ответ. Служанок у комнаты мужчина грубо отпихнул в сторону и вышиб дверь ногой.

   Та была открыта и скрипнула жалобно. Едва мужчина попал внутрь, женщины снаружи попытались, как могли, прикрыть покой, а подоспевший Вальдр, увидев друга в таком состоянии, отослал от покореженных дверей даже стражу. Ничего с ними тут не случится.

   Гогоча навеселе, мужчины удалились, уволакивая за собой хихикавших служанок – одних силой, других явно по обоюдному желанию к определенному делу. Но для тех, кто остался в комнате все это уже не играло роли.

   Им по-прежнему было, что спросить друг у друга, каких объяснений потребовать, что сказать и о чем сожалеть на двоих. Но время, разделявшее их от первой встречи до этой, минуло явно не для того, чтобы теперь разговаривать.

   Поэтому Агравейн, не останавливаясь ни на миг, подлетел к жрице, без слов закрывая женский рот губами. Поэтому Шиада уже ждала его в тонкой хлопковой накидке, которую снять – одним движением от шеи к плечам. Впрочем, сейчас не потребовалось и этого: отвечая на ласку, Шиада закинула руки Агравейну на плечи, вытягиваясь в струнку, и покров пал сам собой. Агравейн отстранился, с восхищением оглядев белопенное женское тело. Против него она была почти крохотной, не доставая мужу даже до плеч, и Агравейн дрогнул в душе.

   Кого и в чем он хотел обвинять? Как мог он хотеть когда-то, после их прошлой встречи в Кольдерте, навредить ей, живому воплощению Праматери и Илланы? Обидеть, унизить и причинить любую боль, чтобы только Шиада поняла, как больно было ему?! Как мог желать того же еще совсем недавно, когда она выдвигала ему немыслимые требования в гроте великой Нанданы?

   Чтобы устранить всякое неудобство между ними, Агравейн подхватил жену на руки, и все другое, что осталось за пределами объятия, развеялось, как туман.

***

Утро совместного семейного завтрака, когда Шиаду, ведомую рука в руку Молодым и до неприличия счастливым королем, приветствовали как законную владычицу и мать архонских земель, застигло Тандарионов и гостей на свадьбе неожиданной вестью.

   Сказав немало трогательных слов о том, как не пощадила судьба женщин, пригретых или рожденных в семье династии Тандарионов, о том, как, наконец, счастливо распорядилась Праматерь, подарив им Шиаду и убереженную ею малышку Инну, которой наверняка уготовано великое будущее, король Удгар, Старый король Архона, публично отрекся от правления в пользу сына и невестки.

   - Мое время пришло, - улыбнулся Удгар детям. Он решил для себя сразу, как Агравейн удумал этот брак, что, если сын окажется счастлив и не пожалеет о поступке, если после стольких лет бесплодных мечтаний жизнь не разрушит его веру и не разочарует действительностью, он, Удгар, отступит в тень Матери Сумерек, уступив место под солнцем Илланы молодым, где и дождется своего часа.

   - Ну нет, - Шиада приблизилась к бывшему королю и, поцеловав его руку, испросила для почтенного свекра у нового владыки главное место в кругу архонского совета.

ГЛАВА 3

Солнце перевалило точку зенита, отражаясь по всей округе в водах пролегающей речки, в каждой травинке под копытами коней. Повсюду, куда ни глянь, разворачивался густой покров темной, плодородной почвы, поросшей «славой снегов». Вдалеке, прячась за туманной дымкой, вздымались к небу пики астахирских круч. До города вокруг чертога оставалось чуть меньше, чем полдня. Если они поторопятся, доберутся затемно. Поспать в родном покое будет отличным разнообразием за последние несколько месяцев. Ужас какой, сама себе усмехнулась танша, ей всего двадцатый год, а она уже, нет-нет, чувствует себя старухой. А её еще и замуж зовут, старуху-то.

   Опытным глазом Бану уловила справа какое-то неуклюжее, неестественно движение, как если разбудить окликом засыпающего сидя человека. Только вот Гистасп не вздернулся вверх, а вздрогнув, еще больше согнулся, повалился на шею лошади, покачиваясь.

   - Гистасп, - настороженно позвала танша. Альбинос не отозвался. – Гистасп!

   Натянув вожжи и взмахнув рукой, чтобы остановились остальные, Бансабира мгновенно спрыгнула на землю, пытаясь поймать падающего генерала.

   - Гистасп, - выдохнула обеспокоенно, проседая под тяжестью бессознательного мужского тела и надвигающейся паники. – Праматерь, Гистасп!

   Ниим оказался рядом быстрее других, подставив могучие плечи под вес альбиноса. Бану перевела дух: легче.

   И тут же с ужасом уставилась на залитое кровью седло генерала.

   - ГИСТАСП! – не своим голосом взревела Бану, встряхнув мужчину. У Гистаспа дрогнули веки, но больше он никак не отреагировал.

   - На землю его, скорей! – скомандовала танша. Остальные спешно спрыгивали с коней. Несколько человек из гвардейцев Гистаспа принялись отводить животных подальше от генерала и стреножить.

   - Разбейте лагерь! – велела тану, и еще несколько человек, всполошившись, забегали вокруг, натягивая шатры. – Праматерь, Гистасп, - судорожно выдохнула Бану, облизнув губы. Вокруг неё столпилась большая часть телохранителей, за исключением Ри, который взял на себя руководство по разбивке шатров. Настолько встревоженной Бансабиру из числа приближенных бойцов не видел ни один.

   Бану быстро окинула взглядом Гистаспа: на темном плаще – слабо различимы бледно-розовые пятна. Распахнула плащ, и подавилась воздухом: вся туника, штаны почти до колена были обильно заляпаны кровью. Какие-то из пятен совсем свежие, ткань мокрая и мажет красным, другие очевидно уже неоднократно просыхали – и пачкались вновь.

   - Что … это? – выдохнула Бану, даже не желая слушать ответ. – Быстрее поставьте шатер генерала! Быстрее!

   Ловко выудила из-за рукава тонкий нож и четким движением вспорола штанину.

   - Госпожа, позвольте мне, - попытался влезть Вал.

   Потянула за надрезанные края и рванула в стороны. Страшный шрам вдоль бедренной артерии сочился кровью. Это ведь даже не шрам еще! – мысленно выругалась Бану. Это шов, который едва начал зарастать! Нога пульсировала, и все новые толчки сердца выталкивали кровь наружу. Бансабира ухватилась за рану скрюченными от напряжения пальцами, пережимая.

   - Идиот! – заорала она на бессознательного Гистаспа. – Недоумок! Кретин!! – повела головой, заскрежетала зубами. Потом коротко огляделась и остановила взгляд на мужчине, сидящем по другую сторону Гистаспа.

   - Ниим! Ты лучший конник, давай в город за носилками и повозкой.

   - Понял, - кивнул тот и взвился на сильных ногах. Полминуты не прошло, он уже подстегивал коня.

   Бансабира действовала решительно и бездумно: расстегнула кожаный пояс Гистаспа, продела под раненной ногой, затянула над раной.

   - Потерять столько крови, Гистасп, - нашептывала женщина. – Как же так?

   Отодрала широкий лоскут плаща, тоже поддев край ножом, перевязала рану. Гистасп сквозь мрак простонал, но больше не реагировал.

   - Шатер еще не готов?! – спросила Бану тоном, от которого сопровождающие вздрогнули. Что-то тревожное чувствовалось не только в угрозе жизни генерала.

   - Еще немного, тану, - отозвался Ри, который собственноручно, скинув плащ и закатав рукава, суетился вокруг убежищ.

   - Мои вещи и ложе киньте в его шатре.

   - Как прикажете.

***

Когда, наконец, Гистаспа устроили в шатре и уложили на бедро влажную повязку, вымоченную в стылых водах пролегающей рядом реки, Бану велела сторожить его денно и нощно, даже если её нет рядом. Кто-то предложил до поры до времени доставить генерала в ближайшее поселение – неподалёку стоит деревенька, они проезжали утром – но Бану мотнула головой: такую рану нельзя сейчас беспокоить.

   Ребята занялись сбором хворостин и дров, разожгли костер: открывшуюся рану Гистаспа надо было срочно промыть и, раз уж под рукой не было никаких лекарственных средств, прижечь. Другие занимались лошадьми, расставляли дозорных вокруг лагеря. Бану подошла к ребятам вокруг костра вплотную и склонилась над одним:

   - Долго еще? Нужна горячая вода.

   - Сейчас, совсем немного, - сбивчиво заметил солдат.

   - Поверьте, - осторожно сказал еще один с интонацией, будто говорил «позвольте», - командующий Гистасп и для нас важен.

   Тану покосилась на бойца заинтересованно и немного надменно. Распрямилась.

   - В таком случае, буду ждать в шатре. Любые новости сообщать немедленно.

   - Слушаемся!

   - Вал, - приказала тану, и тот шагнул вслед, зная, что его ждет.

   Бансабира ничего не говорила. Подошла к сундуку с отборным оружием, которое успела разложить на одном из прошлых биваков. Достала клинок, подняла на уровень глаз и медленно потянула из ножен, будто осматривая качество стали.

   - Значит, Гистасп, говоришь, давно мучается коленом? – неторопливо спросила она и молниеносно развернулась с вытянутой рукой. Клинок сверкнул в отблеске свечи на столе.

   Вал успел представить всю свою жизнь за одно мгновение: игры с братом и сестрой, материнские объятия, рыбалку с отцом. Первую крупную драку с сыном отцовского приятеля – соседского рыбака. Первую любовь – худую рыжую девицу с густой копной и налитой пышной грудью. Первую невыносимую боль – когда началась Война Розы и Бирюзы и вырезали всю семью. Он тогда успел только схватить визжащую сестру за руку и рвануть, куда глаза глядят. Первых друзей – в военной академии Яввузов. Первый удар от наставника, первый поклон перед таном Сабиром, первая присяга, данная без выбора поступить иначе, Бойня. Первый поклон его венценосной дочери, юной, надменной, гордой.

   Простой.

   Бану маралась вместе с ними о всякую грязь и частенько рисковала наравне, а то и больше. Вон, тогда они отрядом в четверть сотни растерзали в клочья союз Алых и Оранжевых: танша здорово удумала напасть на рассвете. Вон, она решила разделить войска врага, и, воспользовавшись глупостью, разбила наголову. А еще был случай, когда умер Энку, горестно было: они подружились еще в военной академии, сразу и навсегда. Хоронить его было тяжело. А вот в памяти всплыл вечер, когда танша впервые напилась. Потом, когда Раду сообщил, что она беременна… Когда она велела, чтобы он, Вал, взял на себя подбор личной охраны. А вон той ночью он вмазал Юдейру. Здорово получилось!

   Бану заметила его и приблизила, и сказала, как-то, что вся охрана держится на нем, хотя этого и не видит никто. Вон той осенью была осада, которую они пережили все вместе. Были пьянки и путешествия. И танша никогда не возражала, если её бойцы гуляли до рассвета до дрожи в земле, и не позволяла никому и ничего, если требовали обстоятельства. Она была как старшая сестра, которая кинулась на выручку Серта, когда он подставился. И она – недостижимый сюзерен, которому он присягнул в день смерти Сабира с готовностью стократ большей, чем в первый раз.

   У него осталась младшая сестра. Когда Бансабира узнала об этом, велела найти для девочки место в прислуге чертога и обходиться с ней хорошо. Со временем, с окончанием Бойни, Вал получил солидный куш, который позволил у самых стен чертога купить для сестры маленький домик, где он навещал её четырежды в неделю, и где её, по указу Вала, ежедневно охраняли солдаты. Полно ведь всяких выродков, мало ли что…

   Бансабира стала для него человеком, в котором он не сомневался. Действительно, вдруг осознал Вал. С тех пор, как она посвятила его в тайны разведки, как открыла истинное положение вещей и состояние Юдейра, Вал не сомневался в ней ни дня – уже не только как в полководце, но как в госпоже. Если будет безвыходная ситуация, не они будут защищать её, но она – их.

   В обмен на эту негласную клятву Вал дал себе слово костьми лечь, но беречь госпожу. Будучи посвященным во многие, но наверняка не все тайны, Вал прекрасно знал, сколько ей приходится работать. Есть много всего такого, о чем ей лучше не знать, попросту не тревожиться, решил тогда боец. Он сможет все уладить сам.

   Так он думал. И теперь попался на бессовестной лжи. Он и раньше лгал, но до тех пор, пока ложь его касалась чего-то несущественного, Бансабира спокойно позволяла ему. Видела, что обманута, но лишь улыбалась и оставляла слово за ним. Сейчас места для слов не нашлось. Что ж, не самый плохой вариант умереть от её руки.

   Вал улыбнулся и закрыл глаза.

***

   Ледяная сталь коснулся шеи и… ничего.

   Ладно, помучить его перед смертью – в её власти. Он не станет сопротивляться.

   Вал поглубже вздохнул напоследок, сглотнул и чуть вытянул шею, будто от этого резать легче.

   Ничего не происходило, и от напряженности момента дыхание Вала стало сбиваться. Самые невыносимо долгие минуты жизни всегда последние.

   Внезапно шею перестало обжигать леденящее прикосновение меча. Он успел открыть глаза – а потом оглох.

   Не по-женски твердый кулак прилетел в щеку с замаха.

   Вал вытаращился на Бану, с трудом удерживаясь на ногах. В голове зазвенело почти также, как если бы танша врезала в ухо.

   - Го… Госпож…

   Бансабира поймала качающегося Вала за грудки и ударила снова. Встряхнула обеими руками и зашипела в лицо:

   - Твою мать, Вал! Твою мать!

   Сущность претензии никак не шла с языка: эмоции захлестывали грозную таншу так, что не удавалось внятно изложить мысль.

   - Вал, - сквозь зубы тихо зарычала танша, чтобы весь лагерь не стал свидетелем срыва. – Если ты мне лжешь, неважно почему, я не должна об этом знать! – снова ударила. Вал не протестовал и позволял госпоже его лупить. – Тем более, - ударила, и у Вала на месте будущего синяка проступила кровь, - никогда, - ударила, - никому, - ударила, - не позволяй разоблачать себя на глазах у всех! – ударила опять и опять поймала за грудки. Лицо Вала побагровело в нескольких местах, но он терпел и старался смотреть на госпожу прямо. Насколько мог. – Неужели ты не понимаешь, дурень, - со слезами в голосе зашептала Бансабира, - что если я обнаруживаю твое вранье при всех, это вынуждает меня и наказывать при всех! Гистасп – один из моих генералов. Неспособность защитить его жизнь или здоровье приравнивается к измене даже для него самого! Особенно сейчас, когда из четырех генералов у меня под рукой – всего три! Как ты думаешь, что мне следовало бы сделать, поймай я на укрывательстве правды о ранении генерала кого другого?

   - Вы убили бы его, не думая, - честно отозвался Вал.

   - Вот именно! – повысила голос Бану, отпихнув мужчину. Тот отступил, шатаясь. – Вот именно! А как я могу убить тебя?! ВАЛ!! Что же ты за идиот?!

   Она отвернулась от бойца, обхватив руками голову и утробно зарычав. Никто и никогда не подумал бы, что до такого бешенства Бансабиру может довести угроза жизни подчиненного.

   - Неужели ты не знаешь, что есть случаи, когда врать никак нельзя?!

   Вал не стал отвечать, понимая, что это от него сейчас не требуется.

   - Сначала Отан меня предал, потом Юдейр исчез, Гистасп при смерти, а теперь по твоей милости я либо прослыву ничтожеством среди собственных людей, либо отрублю тебе голову, - тише проговорила Бану, немного успокаиваясь.

   - Никто не станет считать вас ничтожеством, если вы простите одну провинность и сохраните одну жизнь, - хрипя протянул Гистасп. Бансабира вздрогнула от неожиданности звучания его голоса, потом обернулась через плечо, глянула презрительно и выплюнула:

   - Я бы считала.

   Гистасп едва-едва усмехнулся.

   - Тану, это я приказал Валу, - начал он, но лицо Бансабиры перекосило от ярости:

   - Закрой рот и отдыхай. Тебе вредно говорить.

   Взметнулся полог, и Бану исчезла на улице.

   Вал и Гистасп в шатре переглянулись. Генерал опытным глазом оценил масштабы катастрофы на лице брюнета.

   - Похоже, я знатно тебя подставил, - прохрипел он. – Прости.

   Вал осторожно прикоснулся к отекающему лицу.

   - Да ладно, переживу как-нибудь. Надо приложить что-то холодное.

   - Выгляни на улицу, река же рядом. Вода холодная.

   - Если я сейчас выгляну на улицу, меня или засмеют, или пожалеют. И, честно сказать, не знаю, что хуже.

   - Тогда придется дождаться, когда менять повязку придут мне.

   - Похоже, - Вал снова осторожно пощупал лицо, с трудом представляя, как выглядит. – Когда я учился в военной академии, я и представить не мог, что в девчонке может быть столько сил.

   Гистасп еще успел хмыкнуть на это – в душе, а потом потерял сознание.

***

Бансабира и Лигдам появились в шатре спустя четверть часа. Последний, обхватив жестяную ручку обрывком плаща, нес котел с горячей водой. На забившегося «в угол» Вала танша взглянула, как на пустое место. Присев на ложе Гистаспа, убрала мокрую ткань, велев Лигдаму сполоснуть её в реке. Убрала разодранный покров, ослабила и убрала ремень. Кровотечение остановилось, хвала Праматери, мысленно вздохнула танша. Промыла рану. Вскоре вернулся Лигдам с водой из реки в еще одном котле.

   - Подай кинжал, - велела Бансабира. Лигдам поднялся, но она одернула. – Не ты.

   Вал сообразил не сразу, но, поняв, что обращаются к нему, сориентировался быстро. Без слов протянул Бану оружие.

   - Свечу.

   Оруженосец и телохранитель предоставили несколько свеч в ряд. Бансабира прокалила железо.

   - Держите его руки, - велела, удерживая клинок в огне. – Рана крупная, так что жечь придется несколько раз.

   - Секунду, - сориентировался Вал, отодрал от плаща Гистаспа еще кусок, быстро выполоскал в теплой воде, скрутил в жгут и, с помощью Лигдама просунул Гистаспу меж зубов. Потом генералу действительно завели руки в стороны. Коленями уперлись в запястья, локтями навалились на плечи. Этот альбинос жилист и сухощав, но силы в нем немало.

   Бансабира покосилась на Гистаспа, все еще удерживая клинок в огне. Ей вдруг вспомнилась сцена многолетней давности, когда Гор выхватил из огня железный прут с клеймом сабли. Никогда бы не подумала, что однажды ей придется делать нечто подобное. В её отрядах, в её армии участь прижигать всегда доставалась кому-то другому: подчиненным старшим по рангу, подчиненным младшим по рангу, лекарям. Незабываемое чувство и незабываемый до дурноты запах паленой плоти…

   Бану вздохнула и прижала раскаленное лезвие к поутихшему шву.

   От боли Гистасп пришел в себя и взвыл зверем.

***

Закончив, танша утерла губы тыльной стороной ладони. Гистасп лежал в отключке и едва слышно посапывал. Бану, подняв глаза, поглядела на Вала, ощупала взглядом расплывшуюся физиономию.

   - Приведи себя в приличный вид.

   Тот кивнул.

   - И приберите тут. Я пройдусь.

   Бансабира исчезла в сгущающемся вечере. Её с уважительным поклоном окликнул Ри, видно что-то хотел спросить, но Бану лишь подняла руку в останавливающем жесте. Все разговоры потом.

   Она сделала круг вокруг разбитого лагеря, потом остановилась и посмотрела вперед – в ту сторону, откуда рано или поздно должна прибыть помощь. Странная шутка жизнь: все роли, которые она так ненавидела, одну за другой приходится примерять на себя.

***

К следующей ночи они, наконец, добрались до чертога.

   Под тяжелым меховым плащом, как под невзгодами, Бансабира тяжело поднималась по парадной лестнице. Узнав о прибытии тану, её торопились встретить. В самых первых рядах примчался Русса, следом Тахбир, потом вылез Раду, еще кто-то. Новости сообщали наперебой, вопросы задавали, не слушая друг друга. Сквозь гвалт с трудом пробился высокий голос Иттаи:

   - Сестра, у нас сейчас гостит раманин Джайя, думаю, с ней нужно поздороваться в первую очередь.

   - Не сейчас, - отмахнулась Бансабира, целенаправленно поднимаясь вверх. Оказавшись в переднем холле, скинула плащ, не оглядываясь. Лигдам по привычке поймал сзади. Из ближайшего коридора в холл вышла упомянутая Джайя. Значит, северная танша, наконец, соизволила почтить их вниманием? – раманин сузила глаза.

   - Бансабира, - мягко позвал Русса. – Будет невежливо…

   - Мне плевать, - огрызнулась Бану. Гистаспа на носилках несли позади госпожи, лекари неотступно следовали рядом.

   - Ба… - Тахбир только открыла рот, как Бансабира повысила голос:

   - Я сказала не сейчас! – обернулась на родственников и подданных.

   Что же Бану вытворяет? – с ужасом сжался внутри себя Русса.

   - Раманин ведь уже тут… - вновь попытался бастард, понимая, что Джайя совсем близко, все прекрасно видит и слышит.

   - Раманин гостит в моем доме! – рассвирепела Бансабира. – Если ей надо, пусть сама придет и поздоровается. Нет – пусть заканчивает то, зачем приехала, и выметается!

   - Бансабира! – Русса побелел, а Бану, поднявшись, наконец, уставилась на гостью из столицы в упор.

   - Если её высочеству так не терпится осмотреть север, отвезите её к Бугуту в Акдай или еще дальше, за Астахир. И пусть любопытство сведет её в сугроб. Никто и слова не скажет, - бросила Бансабира, бескомпромиссно шествуя к спальне Гистаспа. Потом вдруг замерла посреди развернутой площадки наверху лестницы, обернулась, оглядела всех.

   - Пока Гистасп не придет в себя и пока его жизни не перестанет угрожать опасность, я буду с ним. Тахбир, гостьей занимаешься ты.

   - Как прикажете, тану.

   - Русса, расположи вновь прибывших и приставь прислугу.

   Брат сориентировался не сразу.

   - Хорошо.

   - Шухран, Вал! – сквозь зубы рыкнула танша. - Найдите мне, наконец, мразь, посягающую на моего генерала! Из-под земли достаньте, если потребуется. Но! – воздела палец. – Взять. Живым,- глаза опасно сверкнули. – Своими руками отрублю голову.

   Она развернулась размашисто, но снова замерла.

   - Как давно Гистасп ранен? – спокойнее спросила тану.

   - Полтора месяца, - ответил Тахбир.

   - А как давно вы выехали из чертога на юг? – оглянулась на своих через плечо.

   - Чуть меньше месяца назад, - тихо отозвался Вал. Бансабира скрипнула зубами: естественно, что шов постоянно открывался! Столько времени проторчать в седле! Снова повернулась к остальным и приблизилась к раманин.

   - И как давно, - черными от ненависти глазами Бансабира в упор уставилась на Джайю, возвышаясь над ней на полголовы и глядя сверху вниз, - здесь гостит она?

   Джайя вздрогнула:

   - Вы… вы что… серьезно?

   - Бансабира, - охнул Тахбир. – Ты слишком измотана, тебе надо отдохнуть.

   Подоспели несколько человек из свиты раманин. Уловили тон ситуации, напряглись.

   - Я спросила, как давно она здесь?

   - Шесть недель, - неожиданно твердо ответила Иттая, вздернув голову и зашагав по ступеням ближе к сестре. Не будь Бану так зла, в душе улыбнулась бы. – Раманин прибыла шесть недель назад, - так же твердо повторила танин, сровнявшись с сестрой.

   - Я запомню, - отозвалась Бансабира, а потом тихонько шепнула: можно зайти к Гистаспу через час-другой.

   - Хорошо, - отозвалась Иттая.

***

- Как это понимать?! – взвилась Джайя, когда Бану исчезла за поворотом в спальное крыло чертога.

   - Раманин, - попытался унять женщину Тахбир.

   - Вы с ума сошли, если думаете, что это сойдет вам с рук! – гаркнул начальник столичных стражей и главный охранитель раманин Аин.

   - Я хочу поговорить с таншей, как только она отдохнет! – заявила Джайя. – Передайте ей.

   - Иттая, - попросил Тахбир, и дочь, положив руку на плечо гостье, повела её в отведенный покой. – Простите, госпожа, но сейчас в крепость вернулась защитница Пурпурного дома. У нас есть срочные распоряжения.

   Джайя побелела, а Тахбир в душе вздохнул: что бы теперь ни вышло из этого конфликта, во всяком случае отвечать за него придется не ему.

***

Гистаспа, наконец, расположили в его комнате. Бансабира велела обустроить место рядом, отослала всех, погасила зажженные свечи, оставив гореть только поленья в камине, и села у изголовья, сцепив руки. Светлая, утомленная голова опустилась на замок из сплетенных пальцев.

   Как он мог?

   - Как ты мог, Гистасп? – повторила она вслух совсем тихонько. – Как посмел скрыть от меня нечто столь важное? Такие тайны сродни предательству, ведь, если тебя не станет, значит, я понадеялась на тебя, а ты отказался выполнять мой указ, разве нет?

   Гистасп лежал в беспамятстве и не отвечал. Он и в сознании-то не всегда отвечает и задает вопросы, даже когда очень хочется, а сейчас – вовсе идеальный слушатель. Бансабира давно доверяет ему многие тайны, зная, что альбинос не раскроет рта.

   - Все слишком запуталось, Гистасп, и меньше всего мне сейчас нужны проблемы за собственной спиной. Ты хотел знать, за каким за мной увязался Дайхатт? Я спасла ему жизнь, и в обмен он во что бы то ни стало решил мне в чем-нибудь помочь. При этом совершенно безразлично в чем именно, главное – через брак.

   Бансабира усмехнулась, подняла голову и глянула на безмолвного генерала.

   - Знаешь, брак такая дерьмовая штука, - доверительно поведала танша. – Я хочу замуж за Маатхаса. Я совершенно точно хочу замуж за него. Но, похоже, не совсем взаимно, ведь, как бы он ни засыпал меня подарками, ни разу не заикнулся о супружестве. Хотя, если подумать, пару раз говорил весьма трогательные вещи… Дайхатт совсем другой. Он привык брать с места в карьер и, похоже, ему никто никогда не отказывал.

   Вскинула голову к потолку.

   - Ему нелегко отказывать, чтоб ты знал. Он напорист и абсолютно точно знает, чего хочет. А Сагромах будто нет. Я знаю, все думают, что мой брак с Маатхасом давно решен, но, как ни посмотри, Дайхатт в тысячу, нет, в десять тысяч раз ценнее. И не только потому, что имеет тридцать тысяч под знаменем. Он много, что узнал обо мне – такого, что я постеснялась бы рассказать тебе и не рискнула в свое время поведать отцу – и принял все.

   Бансабира снова повернулась к смирно лежащему Гистаспу. Хорошо, что он спит и борется. Сейчас его жизнь ему важнее, чем её. Это на руку человеку, который столько лет мечтал выговориться хоть кому-нибудь.

   - Дайхатт готов мне помочь усадить Гайера в наследное кресло Каамалов. Несмотря на то, что они в родстве. Он… Гистасп, ты даже представить не можешь, насколько Аймар прав во всем! – несвойственно оживилась Бану. – Когда мы были на биваке, он говорил мне мои же мысли! Если я выйду за него, под нашими стягами соберется треть, а то и половина армии всей страны. Я выдам Ниильтах за одного из Раггаров, обеспечив землям защиту с юга. Он породнится с Шаутом, и тот будет смирно держаться между давним врагом Маатхасом и обозленными предательством Ююлами. Больше того, Дайхатт не знает, но этот брак прижал бы и Ниитасов. Дед стар, одна Праматерь знает, сколько он еще проживет. Энум меня ненавидит, Адар тоже, и когда я женю Адара на внучке Энума, ничто не помешает им сговориться против меня. Ничто, кроме опасности быть раздавленными одновременно мной и Раггарами с севера и Аймаром с юга.

   Бансабира закусила губу.

   - Владыка неба! Я ведь всерьез стала звать его по имени! – прошлась по губам напряженно выпрямленными пальцами, как если бы могла движением стереть сомнение.

   - Если допустить, что я намереваюсь вырвать трон из-под задницы раману Тахивран, Дайхатт становится совершенно точно бесценным союзником. Он мечтает занять трон сам. Или, может еще не мечтает, но вот-вот начнет. Он только осваивается с ролью тана, и сейчас, понимая, какой обладает силой, подыскивает грандиозные цели для свершений. Такой практичный! – с завистью проговорила танша. – Когда Дайхатт возжелает трон – вопрос времени. И я руку дам на отсечение, его шансы на успех велики. Проблема только в том, что мне трон в Гавани даром не нужен. Яс слишком огромен, чтобы управлять им благополучно. Во всяком случае, мне это не по руке. К тому же, если я заявлю свои требования на престол державного Яса, кто из северян меня поддержит? Кто пойдет со мной за три девять земель? Сыщется, конечно, горстка амбициозных умников, но в большей части здесь трон Гавани Теней не нужен никому, а значит, он не может быть нужен мне. Ведь вся моя сила – в людях…

   Бану обеими руками почесала голову.

   - Я хочу север, как хотел мой отец, и только. Казна Каамалов, армия Яввузов, торговые возможности Маатхасов – этого достаточно, чтобы северян перестали попирать, оставили в покое и признали самодостаточным государством. В конце концов, разве не будет благом для всех перестать платить налоги в земли, где большинство северян не бывали ни разу, людям, которых никто из них не видел? Разве не будет благом, если, когда Тахивран или Джайе снова взбредет в голову воевать в Ласбарне, они смогут не опасаться, что их силой погонят подыхать в пустыне? Или в Мирассе? Ведь сейчас, едва Адару стукнет четырнадцать, раман потребует его присутствия в столице, и через него мной будет слишком легко управлять.

   Она снова тяжело вздохнула, опустив голову на руки.

   - А если я отвернусь от кровного брата, меня вздернут, пока я буду спать, свои же северяне. Ибо это же у нас тут, в сугробах, люди твердят, что руки должны отпасть у того, кто не радеет о родственниках! – вознегодовала Бану, взмахнув этими самыми руками в темную пустоту комнаты.

   - Но если я выйду за Дайхатта, рано или поздно его амбиции перерастут мои. И когда я помогу ему захватить трон, он получит и весь север, который испокон веку не принадлежал южанам и который не станет жить ни на каплю лучше, чем живет сейчас. Все мое окружение и большинство северян осудят мой выбор и станут ненавидеть. И, яды Шиады, это не тот случай, когда можно позволить себе пренебречь мнением большинства! К тому же, если я выйду за Аймара, Гистасп, я ведь не перестану от этого питать чувства к Сагромаху… - запечалилась танша. – При первом же расставании с мужем, я напишу Маатхасу с просьбой о встрече. И если он согласится, я больше не стану его слушать и потащу в кровать. Ведь право, не он один ждет так долго!

   Бансабира вдруг засмеялась над дерзостью и примитивностью желаний.

   - И тогда Маатхас либо согласится, и наутро возненавидит себя, что поступил бесчестно, переспав с замужней женщиной, либо не согласится, и скажет, что до глубины души разочарован во мне. Он ведь совсем не знает меня – такую, какая я есть, Гистап. Он не знает меня! – со слезами в голосе пожаловалась танша. – То, что он любит, придумал он сам! Да и… если честно, он, кажется никогда и не говорил о любви. Что это я тут придумала?! – разозлилась на себя танша.

   - Словом, Дайхатт… Дайхатт другой и любит он только себя. Но, может, именно поэтому ему не грозит разочароваться во мне в один прекрасный день.

   Бансабира растерла грудь, тихонько рыкнув от утомленности этим ужасным выбором.

   - Если … если же Маатхас все-таки попросит нашего брака, и я выйду за него, все будет, как должно. Это шаг, к которому закономерно вела меня Праматерь начиная с воссоединения с отцом. Чтобы объединить север и обезопасить его от посягательств столицы, мне нужно четверо детей: по одному для каждого северного танского кресла и еще девочку – для следующего рамана, которую я бы объявила иноземной для столицы княжной. Такой вот простой план, - впервые сказав это вслух, Бансабира ужаснулась убогости их с отцом замысла. – Отец хотел объединить всех мечом, я – детьми. И Дайхатт в этот план никак не вписывается.

   Бансабира скрипнула зубами:

   - А, значит, когда он захочет трон Гавани Теней, он станет моим врагом. Мало объединить север – его надо отбить у остальных, и в их числе соберутся многие таны, наемники, которых к тому времени сумеет нанять раман или раману, и еще наверняка союзники Джайи в лице орд её отца, который к тому времени отобьет обратно Ласбарн и пополнит собственные войска дешевым мясом в авангарде. К тому же, орсовцами явно будет двигать месть: они же не идиоты и скоро поймут, что их прибрежные линии атакуют с целью вывоза рабов пираты с севера. Если уже не поняли. А ко всему этому добавится еще и Дайхатт с своими тридцатью тысячами… Ох!

   Гистасп шевельнулся. Бансабира вздрогнула, резко обернувшись. Главное, чтобы не слышал ничего, что она тут говорила, обеспокоенно подумала танша. Чуть приблизилась, наклонившись к мужчине, прислушалась. Нет, похоже спит. Может, нога.

   - Знаешь, когда мы были у деда, Иден дал мне отличный совет. Он сказал, что самое главное – не армия или деньги, а преданность. Доверие, сказал дед, это когда ты вкладываешь в руку человека нож и поворачиваешься спиной. Как думаешь, мог ли дед рассказать это же Дайхатту? Как-нибудь тайком от меня? Потому что тогда в шатре, перед отъездом черных, Аймар сделал именно так. Вложил кинжал и повернулся спиной. А Маатхас… Я могу вложить нож в руку Сагромаха, но не он! Всевидящая, почему он настолько закрыт?! И почему я настолько жадная?!

   От голоса Гистасп шевельнулся снова, и Бансабира подождала немного, пока генерал не засопел, иногда чуть постанывая. Возможно, было лучше вовсе молчать, но в жизни каждого рано или поздно наступает момент, когда больше молчать нельзя, и все слова, что изводят сердце и голову, требуют быть сказанными.

   - Я могла бы, конечно, выдать за Дайхатта одну из кузин. Но кого? С Иттаей все решено. Ниильтах – слишком мягкая, податливая и домашняя. Из неё можно свить любую веревку, если быстро распознать сущность девчонки, а Дайхатт умен. И, боюсь, в этом случае, Ниильтах станет сущей удачей для шпиона. Остается Иввани, ей ведь уже наверняка лет тринадцать, есть шанс, что пока я моталась по пескам и столицам, у неё наступил брачный возраст. Но отдать Дайхатту девочку, чьих братьев и отца он убил едва ли не своими руками… - Бану усмехнулась. – Меня возненавидит полчертога, и в первую очередь она сама и её мать. К тому же, подобный брак слишком ненадежен. Если Сив внушит Иввани, что обидчика надо убить и её брак – возможность свершить месть, дарованная самой Шиадой, рано или поздно в Черном доме не досчитаются тана. Когда это случится – никто не знает, но в тот день наверняка весь танаар Дайхаттов ополчится против меня, ибо это я уложу в койку Аймара его жену. Всеблагая!

   Бансабира сжала кулаки, надсадно выдыхая. Здорово было бы вместе с воздухом выдыхать все проблемы.

   - Почему, Гистасп?! – взмолилась она. – Почему я не могу доверять собственной семье? Ни дядьям, ни братьям, ни сестрам?! Почему все, кому я могла доверять, наоборот, так подводят меня? Отец пал, Юдейр исчез, Рамир отказался вернуться в разведку, и давить на него было уже предательством, дед и Ном то ли проживут еще десять лет, то ли помрут ни сегодня-завтра. А теперь еще и ты при смерти! – вскинула Бансабира руки, понимая, что еще слово, и она разрыдается.

   - Да как же я могу умереть, - вдруг прорезал тишину комнаты хриплый голос, - когда так вам нужен?

   Бансабира содрогнулась. Обернулась на звук, расширившимися глазами уставилась на мужчину. Тот нашарил бледной рукой её светлокожие пальцы и слабо сжал.

   - Ты все слышал? – без выражения произнесла женщина. Альбинос улыбнулся краешком губ – и серебристыми глазами.

   - Почему не сказал, что в сознании? – Бану не хотела выдергивать руку, но попыталась все равно. Едва уловимое движение генеральских пальцев заставило её остановиться, как будто ему и правда удалось удержать.

   - Вы же хорошо видите в темноте, - бессовестно отозвался альбинос.

   - Твои глаза были закрыты! А читать мысли…

   - Но ведь вам нужно было сказать все, что вы сказали, хоть кому-нибудь, не так ли? Вы же сами говорили, что слова, обдуманные в голове и сказанные вслух звучат по-разному.

   Бансабира сглотнула, не ответив.

   - Хотите совет? – брови на восковом лице чуть поднялись. Бансабира смотрела до того напряженно, что генерал расценил её выражение лица, как повеление говорить.

   - Однажды на собрании в чертоге вы сказали, что наличие проигравшего – единственный верный признак окончания войны. Так вот вспомните, что ваша война с раману Тахивран еще не кончилась. Напротив, стократ ужесточилась с приобретением на их стороне Джайи из Орса. Вспомните об этом и поступите так, как положено поступить Матери лагерей.

   - Какой длинный совет, - протянула Бану, не моргая глядя в лицо генерала. Осторожно облизнула губы, чуть приоткрыла рот, будто собираясь в чем-то нерешительно сознаться, а затем громко вскрикнула:

   - Генерал пришел в себя! Немедленно позовите лекарей!

   Гистасп переменился в лице, от неожиданности подавившись вдохом. Через пару минут в комнате засуетились врачевательных дел мастера. Бансабира предпочла оставить генерала наедине с теми, кто мог помочь. Но у самой двери чуть обернулась и одними губами шепнула: «Спасибо».

***

Действительно, многое нужно сделать: вымыться и переодеться – в первую очередь, увидеться с сыном, поговорить с Валом, выяснить, что кому известно о ранах Гистаспа. Поспать. И поесть. Бансабира вдруг осознала, что страшно голодна.

   Она поела прямо у Гистаспа в комнате, куда вернулась вместе с Иттаей. Та, видя, как утомлена сестра-госпожа, пообещала просидеть с альбиносом до утра и попросила таншу отдохнуть. Бану была признательна.

***

Бансабира переступила порог танского покоя – и столкнулась глаза в глаза с лицом брата.

   - Мы наконец-то одни, - сказали одновременно.

   Бансабиру будто приколотили к полу перед закрывшейся дверью. Вымученная странствием, невзгодами, ранами; такая молодая и такая уставшая – теперь было видно. Давно не мытые волосы отросли. Запыленные черные штаны, рубашка, стеганная куртка выглядели жалко. Лицо с резче обозначившимися от худобы скулами и будто увеличившимися глазами заметно обветрилось.

   Русса обнял её теплыми братскими руками. Руками, от которых пахло родной кровью, глубокой любовью и неопалимой преданностью. Он обнял её – и Бансабира вдохнула аромат, который придал ей сил поднять голову.

   Всего несколько минут назад она мечтала остаться одна. А сейчас все переменилось до того, что Русса организовал второй ужин в их комнату, попросил дополнительный матрас на пол, и заночевал у сестры. Их скабрезные шутки все крыло слушало до четырех утра.

***

Прекрасно, если в жизни есть тот, с кем можно позволить себе отложить все трудности хотя бы на одну ночь.

***

Весть о том, что Вал огреб за сокрытие состояния Гистаспа, как и том, что танша лично ждала пробуждения генерала, облетела чертог мгновенно. И, кто бы ни нападал на альбиноса, он на долгое время замер, предчуя беду.

***

Проспавшись с утра, Бану велела подать завтрак в комнату Гистаспа и снова пошла к нему ждать вердикта лекарей. Иттая, бледная и изнуренная, была тут же и вздрогнула спросонья на звук открывшейся двери.

   - Тише, - успокоила Бансабира, позволяя кузине спать дальше. Бедная девочка переживает всерьез. Когда Иттая открыла глаза в следующий раз, Бану попыталась командным тоном отослать кузину спать у себя в комнате, но та отказалась наотрез, и Бану не стала давить.

   К полудню явились мастера над ранами, убеждали женщин уйти. Иттая подчинилась, а вот Бану отказалась безапелляционно: что она такого не видела в мужчинах, что не может знать из первых рук правды о состоянии своего генерала?! Не спорили. Гистаспа весь день пользовали бальзамами, отварами, настойками, припарками, притираниями. Вокруг него суетились, хоть он и стал регулярно просыпаться от манипуляций врачей и галдежа вокруг.

   И всегда натыкался краем глаза на таншу где-нибудь в комнате.

   К вечеру Бансабире, наконец, сообщили, что опасность миновала. И если сейчас обеспечить генералу должный уход и покой, не заваливать работой, он непременно вскоре встанет на ноги. Обе свои здоровые крепкие ноги, уточнили лекари.

   Бансабира перевела дух и вернулась к себе в кабинет. Вот теперь можно приниматься за дела.

***

В тот же вечер, незадолго до полуночи к тану пожаловала Иттая.

   - Можно? – спросила танин в дверях. Бансабира кивнула:

   - Заходи. Как он?

   - Вроде хорошо. Сейчас спит.

   Бану снова кивнула и указала подбородком на второй стул за столом. Перед ней были разложены какие-то бумаги. Стояло две чернильницы, на подносе для конвертов лежало несколько перьев. Пальцы танши были перепачканы.

   - Уже в работе? – спросила Иттая. Бансабира ответила, поджав уголок губ: а что остается? Иттая присела.

   - Я хочу спросить, Иттая. Ты подумала о моих словах?

   Шатенка мгновенно переменилась в лице. Брови хмуро дрогнули, уголки губ чуть опустились.

   - Подумала, Бану, - но решимости в голосе не убыло, справедливо оценила Бансабира.

   - И?

   - Если ты позволишь, я выйду за него.

   - Уверенна?

   - Особенно – сейчас. Видеть, как он умирает и не иметь никакой возможности быть полезной или хотя бы коснуться, чтобы потом мне весь чертог не тыкал пальцем в лицо... Я была бы стократ счастливее, имей право взять за руку или хотя бы позвать по имени! – с дрожью в голосе пожаловалась Иттая. – Это ведь я нашла Гистаспа, истекающим кровью, Бану! Я думала, сама умру следом! – она вздрогнула, и по лицу танин скатилась одинокая слеза. – Прости, - попыталась она взять себя в руки. – Прости, пожалуйста, танша, - стерла влажную дорожку.

   - Стало быть, ты решилась, - без эмоций протянула Бансабира. Невозможно было даже представить, о чем она сейчас думает. – В таком случае, - продолжила тану спустя полминуты, - я попрошу тебя в последний раз еще раз все хорошо обдумать до утра, и если все…

   - Я ведь сказала только что, Бану! – не удержалась Иттая. – Я уже сто раз обо всем подумала!

   - Дослушай, Иттая! – танша повысила голос. – Ты должна понимать, что Гистасп обходителен с тобой только потому, что ты моя сестра. Даже на меня он долгое время смотрел свысока и в тайне посмеивался. Так что характер у него, скажем прямо, так себе.

   - Я понимаю, - торопливо перебила Иттая. Все это детали. Все у них получится.

   - И потому, - методично продолжала Бану, не сбиваясь из-за горячности сестры, - я не стану вмешиваться в его личную жизнь. Если что-то пойдет не так, не ищи у меня помощи. Не жди, что, если пожалуешься отцу, и за тебя попросит Тахбир, я пойду навстречу. Если Гистасп станет изменять, я не смогу за руку притащить его в твою постель. Окажется не важным семьянином – не стану давить. И если он вовсе откажется жениться – тоже не стану требовать. Ты дорога мне, Иттая, как сестра. Но Гистасп – мой генерал. И важен мне, как генерал. Я не стану смешивать свое отношение к вам по отдельности с отношением к вам вместе. Этот брак – милость, - подчеркнула Бану. – Свобода, в которой я отказываю себе и которую тебе дать готова. И я требую, Иттая, чтобы ответственность за неё ты взвалила на собственные плечи.

   Иттая немного притихла – слишком уж серьезной выглядела Бансабира – но потом с важным видом кивнула. Неважно, что говорит танша, она, Иттая, уже все давно обдумала. У неё было столько времени, что страшно представить. Она не соврала, сказав, что ранение Гистаспа расставило все по местам. Перед бедами все прошлые разногласия и недопонимания исчезают, как снег под высоким солнцем.

   - Я все поняла, сестра, - деловито подтвердила танин. – И еще раз серьезно подумаю над твоими словами. Спасибо за напутствие. Но… думаю, что … скорее всего и утром я буду с той же силой хотеть стать женой Гистаспа, как хочу уже год.

   Продолжать разговор не хотелось. Хоть Бану и была таншей, Иттаю немного смущало, что ей советует в личном вопросе кто-то младше. То, что Бансабира сама уже была замужем, не добавлял ей авторитета в глазах девушки. Иттая поднялась, учтиво поклонилась и пошла спать. Чем быстрее настанет утро, тем тверже она заявит, что никаких препятствий её счастью с Гистапом нет.

   Если, конечно, он не против. Но он не будет против. Бансабира недопонимает, насколько Гистасп к ней почтителен, а, значит, любой вопрос воспринимает как намек, а слово – как указание к немедленному действию.

   Порой хорошо быть кровной родственницей тану Яввуз.

***

Разобравшись с первоочередными делами и отчетами от Бирхана из академии и Тахбира – о делах в чертоге и казне, Бансабира вплотную принялась за проблемы Гистаспа. Кроме этого следовало всерьез переговорить с Номом, и это лучше бы делать наедине и без свидетелей. К корабелу нынче приставлен Тал для обучения, значит, ей, Бану, самой ехать на верфь.

   На третий день по возвращению танши обозленная и обиженная Джайя заявила, что намерена еще раз заехать в военную академию и осмотреть северные владения. Бансабире следовало организовать удовлетворение требований раманин. Бану даже слушать не стала – сделала жест Дану и велела «все устроить»: отрядить полста «меднотелых» и протащиться с раманин в академию, к Бугуту и «куда там ей еще приспичит». Дан с готовностью кивнул и как-то подозрительно расцвел.

   Бану нахмурилась: не к добру это. Но когда настал день всей столичной братии и сопровождающему отряду Дана выдвигаться, позвала Смелого на разговор.

   - Тебе скоро выходить, так что буду краткой, - заявила Бану, едва Дан переступил порог кабинета. – Между тобой и Джайей что-то было?

   Дан заикнулся на неразборчивом кряканье, а потом чуть осмысленнее добавил:

   - Что… да как вам… да я….

   - Джайя красивая женщина, Дан. И все мы прекрасно знаем, что это означает. Для тебя, во всяком случае.

   - Она же беременная! – ужаснулся Дан.

   - Но Джайя тощая, как скелет, и её беременность лишь немного портит фигуру. В любом случае, для тебя, это точно не проблема.

   - Не было между нами ничего! – Смелый подбоченился, выпятил грудь и выпучил глаза.

   Бансабира смерила его строгим взглядом: ничуть не меняется. Ни в поведении с женщинами, ни с бойцами, ни с ней, госпожой. Для каждого в окружении Дан приберег отдельный тон общения и держит его, как может. Жалкий удел тех, кто не понимает, как строить отношения с другими. Ей это знакомо.

   - Что самое главное в общении с высокородными господами, Дан?

   - Эм, быть почтительным? – несколько заискивая, предположил Дан.

   - Не делать глупостей, - уточнила Бану. – Главное – вовремя разобраться, что является глупостью. В какой-то одной конкретной ситуации, - добавила чуть тише, не обращаясь конкретно к подданному.

   Дан не понял ничегошеньки. Но Бансабира велела выйти вон, и Смелый повиновался. Подумать о словах госпожи он сможет и потом.

***

Бансабира выехала к Ному вслед за отправкой Джайи. Выслушала все новости о поставке рабов в город, о договоренностях Нома с зодчими подземного города и с Бугутом, ведь город было решено возвести на подведомственной ему территории. Поговорила насчет Тала, осталась вполне довольна. Сообщила, что совсем скоро Ному придется прибыть в чертог: его надлежит возвести в звание генерала со всей торжественностью. Ну а потом, конечно, нужно устроить массовый кутеж среди моряков. Другого признака почитания их командира они попросту не поймут. Ном предложил начинать эту грандиозную попойку уже сегодня, и в результате танша и корабел знатно перепились.

   Заночевала Бану на верфи. Но боль в голове наутро была такая, что решено было остаться еще. К тому же вся охрана танши выглядела не менее помятой, чем сама Бансабира. Так что в чертог процессия возвратилась только через вечер. Безумная тяжесть в голове и в тот день не давала ни в коем случае пустить лошадь даже рысью.

***

Первым делом по возвращению, Бансабира написала два послания и позвала Серта:

   - Отправь двух гонцов с этими письмами. Одно на восток, к Маатхасу. Пусть гонец подтвердит, что я готова принять его в любое удобное время, начиная с первого июля. Второе Дайхатту – с ним я готова увидеться в августе.

   - Понял.

   Он вышел, а Бану велела страже отыскать Вала и Шухрана. Когда явились эти двое, Бану сообщила:

   - Дело с Гистаспом сейчас на первом месте. Я хочу руки оторвать ублюдку, который никак не угомониться. Большую часть этих хлопот сейчас на себя возьмешь ты, Шухран. Сосредоточься на этом и на тренировке только одной Иввани.

   Шухран удивился, но послушно кивнул.

   - Вал, помогай по возможности, но перво-наперво отыщи мне хорошего лавана и поскорей. Надо утрясти один законоведческий вопрос.

   Вал прочистил горло: это не совсем то, к чему он привык. Подбирать гражданских ему еще не приходилось. Бансабира же не сомневалась, что брюнет справится.

   Вал откланялся вслед за лысым приятелем, получив напоследок от Бану наставление почаще втирать бальзамы в синяки на лице. Отеки спали, но следы все еще были глубокого лилово-черного цвета. Ему надо поскорее прийти в норму.

***

Узнав, что Бану послала за Маатхасом, Тахбир удивился: Джайя ведь еще тут. Не слишком уместно открывать раману Тахивран планы племянницы. Бансабира просила не беспокоиться на сей счет – Джайю выгонят быстрее, чем всем кажется.

***

Действительно, раманин возвратилась из своего повторного странствия по северным землям всего через шесть дней – крайне недовольная, озябшая, злая. Теперь она отказалась видеться с кем бы то ни было, пока не отмоется, не поест и не отдохнет. К тому же, близилась ночь и все встречи можно отложить на утро.

   Это дало немного времени: Дан Смелый примчался к госпоже с докладом о проделанном пути, незамедлительно – в пыли дорог и вихре эмоций. Он сообщил, что, не доехав до урочища Акдай добрую половину пути, раманин взвыла и заявила, что нога её больше никуда не ступит. Вот он и привез Джайю в чертог.

   - И еще, - повинился Дан, опустив глаза, - она наверняка расскажет вам сразу, как вы встретитесь, и потребует мою голову…

   Бансабира побледнела: можно не продолжать. Это же Дан Смелый. Это же Дан Наглый, будь он неладен!

   - У раманин началась истерика, когда мы стали подбираться ближе к Астахирскому хребту, ну и чтобы как-то привести её в чувство… я поцеловал, - добил мужчина. Бансабира поджала губы, отвернувшись.

   - Поганый ты кобель, Дан, - в сердцах выразилась танша не совсем тем разгневанным тоном, какого ждал Смелый. Её голос звучал скорее раздумчиво, чем свирепо. – Интересно, если я отрублю тебе обе руки, ты, наконец, будешь держать их при себе?

***

Бансабира восседала в танском кресле посреди просторной приемной залы, в которой обычно проходили все массовые пиры и застолья, а в обычные дни собиралась за завтраком семья Яввуз и ближайшие приближенные. На коленях матери устроился растерянный Гайер. По правую руку – Русса, за ним Адар. Слева сидел Тахбир, потом Гистасп, который первый раз вышел из покоя. Хромая, опираясь на костыль, дошел до трапезной и выглядел собой довольным. Несмотря на то, что, стоило ему появится, Бансабира еще раз прилюдно и совершенно невозмутимо нарекла мужчину идиотом, недоумком и кретином. Гистасп, слушая ругательства в свой адрес, сиял и улыбался, так что злиться на него теряло смысл.

   Когда Джайя в сопровождении пары телохранителей явилась – те, с момента возвращения Бану Яввуз в чертог снова носили оружие – Бансабира чуть вздернула брови: наконец, свиделись. Раманин не стала медлить и, встав у стола, вздернула голову.

   - Этот выродок поцеловал меня при всех! - бросила Джайя.

   Бансабира изумилась, как если бы услышала об этом впервые. Чуть обернулась на упомянутого Смелого. Тот стоял сбоку от стола, подобравшись. Значит, готов принять ответственность. Бансабира усмехнулась: по-мужски. Поглядела на Дана оценивающе, потом перевела взгляд на раманин и посмотрела с интересом:

   - И как?

   Джайя побелела.

   - Что?! – Бансабира не отозвалась. – Вы меня не слышали, тану?! – с новой силой насупилась раманин. – Меня, жену ахрамада, которая носит наследника династии, поцеловал какой-то безродный кобель! Немедленно прикажите отрубить ему голову!

   Бансабира недоверчиво улыбнулась:

   - Да быть не может, чтобы Дан был настолько плох в этом! Вы хоть знаете, какой бешеный успех у женщин он имеет?

   Все, кто был за столом из пурпурных, тихонько засмеялись.

   Джайя задохнулась. Весь её гнев сверкнул ослепляющей вспышкой и угас, как последний уголь в костре. Что на это ответить? Ей вдруг отчаянно захотелось оказаться где угодно, только не здесь. Зачем она вообще затеяла склоку? Зачем поехала в этот дремучий, Богом забытый край? Теперь стоит тут, под насмешливыми взглядами солдатни. Даже собственное сопровождение улыбается, что уж говорить о людях Бану? Вон, весь стол ухмыляется, не таясь!

   - Вы всерьез надеялись вывести меня из себя такой никчемной уловкой, раманин? Соблазнили моего подданного, чтобы потом, пользуясь свидетельством своих людей, оболгать его, а вместе с ним – и меня? Мол, тут никакого порядка, и все северяне обнаглевшие дикари, позволяют себе невесть что! Ах, раману, там такие ужасные люди, - начала по-бабски канючить Бану с явно оскорбительным намеком. – Надо бы их всех залить кипящим маслом.

   - Что вы себе позволяете? – взяв себя в руки, грозно спросил капитан охраны Джайи Аин. – Этот ублюдок…

   - Этот ублюдок, - подчеркнула Бану с едкой нотой, - раз десять спасал жизнь раманин в Орсе, когда та пыталась влезть со своими правилами в наши с Гором отношения. Или как его там у вас звали? Змей? – по-светски вежливо и безразлично обратилась к Джайе.

   Воспоминания о Тиглате отозвались в душе Джайи тонкой болезненной струной.

   - Не смейте говорить про Змея, - тихо велела раманин.

   Бансабира вытаращилась на гостью с самым непередаваемым изумлением и расхохоталась во все горло.

   - Уж у кого есть право больше всех и что угодно говорить про Змея, так это у меня.

   - Это все не имеет отношения к тому, что сделал ваш Дан! – взвизгнула Джайя.

   - А, по-моему, имеет прямое, - без обиняков выдала Бансабира. - Помниться, в Орсе вы всерьез сохли по Тиглату, да и на Дана заглядывались. Если мне не изменяет память, он частенько обнимал вас, уводя с арен, и вы не особо протестовали.

   - Как ты смеешь?! – взметнулась Джайя, и с теми же словами вперед шагнули столичные гвардейцы.

   - А что я такого сказала? Слушайте, Джайя, - просто позвала Бану, и солдаты из Гавани Теней побледнели тоже: к раманин никому не позволено обращаться по имени! – Не надо делать сцены из ничего. Ну было и было, никто не будет вас винить. Во-первых, оно и понятно в вашем положении. Наверняка ахрамад заимел пару любовниц, и вам тоже захотелось немного развлечься на стороне. Дан тут как раз идеальный вариант – он не особо разборчив и придирчив, - опытным тоном заявила танша, и её окружение насмешливо уставилось на упомянутого Смелого. Тот даже как-то растерянно округлил глаза: а я причем?

   - А во-вторых, - продолжала Бану совершенно невозмутимо, – правда в том, что и Дан, и Гор переимели женщин больше, чем я знаю солдат. Так что удивительного в том, что они и вам нравятся?

   - Никто мне не нравится!! – взвилась раманин. – И ничего между нами не было! – в безысходном отчаянии заверещала Джайя. Это же надо было все развернуть так! Сатанинская дрянь эта Бану! Не к этому должен был свестись разговор!

   - Да? – чуть разочарованнее переспросила Бану, оглядев раманин с головы до ног. – А зря, - заключила она. – Такой шанс упустили.

   Гистасп не удержался, расхохотавшись от души. Тахбир тоже прикрыл лицо ладонью и затрясся всем телом. Даже Дан, не в силах сдерживаться, засиял от веселья.

   Но столичным гвардейцам было не до смеха. Капитан охраны обнажил сталь, шагнув к альбиносу. Телохранители Бану, посерьезнев, тоже взвились.

   - Спрячьте оружие, - твердо приказала тану, давая знак кормилице увести из залы Гайера.

   Она подобралась молниеносно: ни расслабленности развалившейся в высоком кресле беззаботной женщины, ни лениво-снисходительного тона. Перемену уловили все и невольно восхитились: это было слово генерала. Того самого, который в один миг сводил переговоры к массовому побоищу и наоборот, любую кровавую распрю пресекал одним-единственным приказом.

   Клинки попрятали, но ладоней с рукоятей убирать не торопились. Бану неторопливо встала из-за стола.

   - Даже если инициатором был Дан, что вам за польза обвинять его? Если опустились до связи с тысячником, имейте ловкость все скрыть. Не удалось скрыть – имейте мужество признать ошибки. А требовать его голову, - Бансабира развела руками: о чем вообще тут говорить?

   - Вы разговариваете с раманин Яса, - напомнила Джайя. – Я вправе требовать для него любое наказание за оскорбление члена правящей семьи!

   Бансабира бесстрастно вернулась на место во главе стола.

   - Я не казню своего офицера по прихоти женщины, не способной отличать любовь от влечения.

   - Не смейте говорить то, о чем не имеете представления! – заорала Джайя. Самые тонкие, самые трепетные воспоминания её цветущей юности вот-вот будут попраны грязным сапогом заморской выскочки. Ну уж нет!

   Бансабира заинтересованно подняла брови, вынуждая Джайю продолжать. А, впрочем, что скрывать? Это весь дворец знает.

   - Не тебе говорить мне о влечении. В отличие от твоей гнусной связи со Змеем, мизинца которого ты не стоишь, как бы ни выпендривалась, я любила по-настоящему.

   - Змея? – как ни в чем ни бывало уточнила Бану.

   - Нет.

   Бансабира хмыкнула. Облизала пересохшие губы, смерив нахалку взглядом:

   - Дайте угадаю, он был у вас первым?

   Джайя покрылась краской так, что уточнять дальше не имело смысла. Теперь от души захохотала танша, а вслед и весь личный отряд. Домашние были не так привычны к выходкам Бану и знали о ней мало, а вот бойцам сразу вспоминались трудные, но хорошие времена.

   - Ты хоть понимаешь, как далеко зашла? Кем ты возомнила себя, танша?! КЕМ?! – заорал капитан стражи, надвигаясь.

   - Хозяйкой этих земель, - отозвалась Бану.

   - Хозяйка этих земель, - не менее жестко выговорил капитан, снова обнажая меч, – раману Тахивран. И однажды ею станет женщина, которая стоит перед тобой. А ты, гнусное ничтожество, неспособное дисциплинировать собственных кобелей, смеешь угрожать твоей госпоже и гостье?!

   Ему не дали подойти к Бану вплотную. Раду, неизменный и верный, не знающий равных в деле опеки, закрыл госпожу могучим туловищем колосса с клинком наголо.

   Аин замер. Бану продолжала:

   - Вы первыми нарушили все правила вежливости. Прибыли сюда, не сообщив мне, больше того, остались, заведомо зная, что меня, защитницы Пурпурного дома, нет в чертоге. Вы явно стремитесь что-то разнюхать, и, думаю, я даже знаю, что и по чьему указу.

   Джайя, наконец, снова обрела голос и на сей раз вступилась за себя сама:

   - Я – госпожа этой страны и могу ездить, где и когда вздумается!

   На Бансабиру это не произвело ровным счетом никакого впечатления.

   - Собирайте сундуки и убирайтесь вон, госпожа, если не хотите оледенеть в моих сугробах.

   - Это – мои сугробы, - скрипнула зубами Джайя. Бану лениво усмехнулась, и Гистасп, наблюдая за ней, увидел в этом движении эмоций будто самого себя.

   Джайя смотрела в лицо самой ненавистной из женщин, не веря своим глазам: и это с ней она надеялась подружиться? На неё полагалась в первые дни пребывания в Ясе? Её поддержки искала, её компании жаждала? Что же она за дура такая! И тем более дура – раз решила снова попытать счастья, раз уж Кхассав так озадачен дружескими связями с этой тварью.

   Джайя закусила губу, чтобы прийти в чувство и не заорать на заносчивую таншу. Мотнула головой, веля капитану охраны отойти в сторону и подошла к танше вплотную, скользнув мимо Раду, чтобы смотреть глаза в глаза.

   - Клянусь, Бансабира, клянусь душой моей покойной матери, настанет день, когда я укорочу тебя на голову, - заверила Джайя.

   Бану ни капельки не изменилась в лице, лишь уголки губ чуть заметно вздрогнули в небрежной усмешке:

   - Не обольщайтесь, раманин. У вас никогда не будет такой власти.

   От бессилия и злобы Джайя выругалась – только мысленно. Вздернула голову, решительно развернулась и пошла вон из залы.

   - Думаю, - раздался под каменными сводами высокий женский голос, - мне будет, что рассказать раману Тахивран, - пообещала раманин.

   Бансабира даже не посмотрела в сторону уходящей.

   Она терпеливо дождалась, когда плотно закроется высокая дубовая дверь, когда раздастся окрик «Стража!», брошенный столичным гвардейцам, а потом в миг помрачнела. Итак, решающий ход сделан: камень брошен, и вода в озере Яса еще совсем нескоро вернется к спокойствию.

   А раз так, пора обрастать союзами.

   Бансабира вздернула бровь, пригубила горячего чая, откинувшись в танском кресле. Родственники начали задавать вопросы. Бану кивнула Гистаспу отвечать на них и задумалась.

ГЛАВА 4

- Ну, вот мы и прибыли, - сообщил Гленн, помогая спутнику подняться на ноги и сойти на берег.

   - Где мы? – путник, едва переставляя ноги, попытался осмотреться, но голова сильно кружилась от утомительности длинного пути, и картины перед глазами складывались смазанные. Тем не менее, ничего вокруг не было знакомо, а Гленн всю дорогу был не склонен поддерживать разговор.

   - Может, теперь ты наконец скажешь хоть что-нибудь?! – озлобился путник, взирая на друида.

   - Может, и скажу, - невнятно пробормотал Гленн. Он от путешествия устал не меньше, учитывая, что пришлось дать огромный крюк через Орс и двигаться преимущественно ночью. С пропитанием было крайне трудно, а друиду приходилось почти все время поддерживать чары, чтобы как-то обезопасить продвижение. Не говоря о том, что спутник денно и нощно ныл о жене и детях, чем окончательно довел жреца до решения уступить, повернуть на границе с Орсом назад и заехать в Мэинтар, чтобы мужчина мог «хотя бы проститься».

   Похоже, Шиада знала или подозревала что-то, раз настаивала, чтобы Гленн напрямик увозил родича из страны, но тот упрямился, и, когда оказался в родном доме, сокрытый чарами жреца и темнотой ночи, онемел от ужаса. Его жена и его дети, которых он больше не мог видеть, лежали на семейном кладбище герцогов Стансоров, недалеко от места, где была захоронена Мэррит Стансор, урожденная Сирин, сестра Неллы.

   На могилах было прибрано и цветно – летом тут пестрели цветы, посаженные заботливой рукой погрязшей в печали Элайны.

   Гленну стоило немалых сил, чтобы удерживать плащ и дольше, но они провели на этом кладбище почти день, чтобы Растаг мог окончательно убедиться, что пока он оборонял для брата крепость на границе со скахирами, тот не уберёг нечто столь ценное.

   На кладбище Стансоров сами Стансоры заглядывали нечасто, а остальные – и того реже, поэтому тут Гленн мог перевести дух. Утром, которое путники встретили там, пришла Элайна с цветами, пропев часть заупокойных молитв. Гленн и Растаг стояли за могильной плитой Мэррит Стансор, наблюдая с расстояния, незримые для других. Прежде теневой плащ сокрытия почти не давался Гленну, но в странствии с кузеном пришлось освоить это сложное заклятие.

   Когда Элайна дочитала молебн, Растаг вздрогнул. Сколько раз интересно, невестка приходила сюда вот так и молилась? Как давно не стало его семьи? Почему за полгода в чужой крепости ему ничего не сказали? Отчего они умерли?

   Растаг сглотнул, посмотрел на Гленна и тихо сказал: «Пойдем».

   Больше Стансор ничего не спрашивал у друида до самого Летнего моря, а тот не стремился проявлять инициативу, даже если и начал со временем опасаться за душевное спокойствие родича.

***

- Гленн, - приветствовала одна из жриц, приближаясь к лодке. Тут же спохватилась, - сиятельно твое утро.

   - Богиня в каждом из нас, Эльма. Храмовница у себя?

   Упомянутая Эльма пожала плечами: за перемещениями Первой среди жриц она явно не следит.

   - Ладно, пойду гляну. Идем, - позвал он спутника.

   - Убереги Иллана, - шепнула жрица.

   - Пусть, - отозвался друид, уходя.

   Было непривычно застать мать за молитвой в собственном доме. И вообще – за молитвой, вдруг подумал Гленн. После побоищ в Иландаре любое обращение к вере воспринималось как нечто особенно чистое и как никогда далекое, недостижимое обычным людям. Если когда-нибудь он сможет понять, как управлять Завесой, может, и впрямь поймет, насколько недостижимы Сирин из Ангората для других людей?

   Странно сейчас поймать себя на такой мысли, заходя вглубь гостиной в доме храмовницы. Как если бы он сам на время потерял веру. Может, просто устал?

   Старшая жрица, которая прислуживала сегодня храмовнице, сообщила, что Первая меж жриц уединилась в покое у алтаря и приступила к молитве недавно, так что наверняка нескоро закончит. Гленн попросил женщину немного помочь им: подать воды, и если можно – снеди. Жрица вскоре появилась с подносом с блюдом лепешек и высоким глиняным кувшином молока. Гленн помог ей расставить все на столе и пригласил присесть с ними. Было бы весьма невежливо, застань её тут храмовница, но жрец пообещал взять ответственность на себя.

   Когда все расположились за столом, спутник Гленна спросил, что происходит, но тот лишь приложил палец к губам и пододвинул мужчине блюдо с лепешками. В голове гостя раздался будто его собственный, но явно жреческий голос:

   «Если храмовница в молитве, мы не говорим вслух. Поешь пока».

   - Да плевать я хо…! – озлобился гость, и вдруг будто переломленный пополам схватился за живот, затих. Гленн уставился на жрицу, женщина – на него, и никто не понимал, что случилось.

   - Как невежливо, - едва слышно протянул Артмаэль, входя в гостиную. Он предусмотрительно разулся, как делал всегда, когда вступал в приемную комнату храмовницы. Многие, включая Шиаду в свое время, переняли эту привычку. Как в любом стоящем храме стоит снимать обувь, так и здесь лучше поступать подобным образом, настаивал Артмаэль.

   Глава храма Воздаяния улыбнулся и приветственно кивнул, одновременно мысленно здороваясь жреческим благословением. Гленн встал, чтобы обняться. Артмаэль, отстранившись, поглядел на жрицу – та чуть подвинулась, чтобы уступить место ¬– потом возвел лицо к потолку, будто прислушиваясь к чему-то, поводил головой туда-сюда, и, наконец, безмолвно спросил:

   «Он как-то связан с Шиадой?» - взглядом указал на спутника Гленна.

   «Растаг, - так же мысленно отозвался друид. – Один из её единоутробных братьев».

   Упомянутый Растаг ничего слышал, но внезапно понял, что резкая боль в животе исчезла.

   - Да что тут происходит? – тихонечко протянул он, опасаясь снова шуметь.

   - Не стоит отвлекать храмовницу, - также едва слышно, одними губами отозвался Артмаэль, уважив гостя. – Ты не понял сразу, я тебе помог.

   «Как ты?» - спросил Гленн второго друида. Тот отозвался. Завязалась недолгая беседа.

   Спустя почти полтора часа в гостиную зашла храмовница, и трое жрецов подскочили с мест, склонились в приветствии. Нелла замерла, едва улыбнулась, и сделала шаг к столу, словно позволяя остальным распрямиться. Гленн поднял голову с вопросом в глазах. Всеблагая, как мать постарела, - не удержал друид мысль.

   Нелла раскрыла объятия:

   - Но пока моих сил хватает, чтобы обнять сына. По крайней мере того, который у меня еще есть. И, - обернулась храмовница следом к Растагу, - племянника я тоже рада приветствовать.

   Растаг её радушие не воспринял и принялся бунтовать:

   - Никакой я вам не племянник! Что происходит? Зачем мы здесь?! – он оглянулся на Гленна. Нелла глянула на жрицу, та послушно вышла.

   - Шиада, - ответствовал Гленн, – повелела мне доставить тебя на Ангорат, и я доставил. Дальше – не моя забота.

   - Ну как не твоя, - усмехнулась Нелла. – Она хочет сделать из него друида или хотя бы подобие такового, насколько возможно. Так что, думаю, тебе придется взять покровительство над Раста…

   - Так это Шиада виновата, что я здесь? Где она?! Я хочу лично поговорить с сестрой! Это очень скверная выходка!

   Гленн хмыкнул, но ответила Растагу Нелла.

   - Шиада в Аэлантисе, и вряд ли вернется скоро. С недавних пор, он королева Архона.

   Растаг побелел.

   - В каком смысле? – перевел глаза на Гленна. – То есть сплетни, которые мы слышали в дороге, были не … не… - Растаг никак не мог подобрать слов.

   - Не сплетнями, - помог Артмаэль.

   - Но… мы думали… просто Берад … её муж… - Растаг запутался, - её первый муж, по-прежнему утверждает, что Шиада его жена.

   Нелла посмотрела на Растага с печалью.

   - Тебе многое непонятно и многое сейчас претит. Не вини Гленна за молчаливость – он не тот, кто должен был рассказать и объяснить тебе, что к чему.

   - Я пытался ему это объяснить, - буркнул Гленн, не удержавшись. Но храмовница проигнорировала, приблизившись к племяннику.

   - Перво-наперво, - обратилась Нелла, - тебе надо поесть и выспаться. Потом, как только будешь готов, любая из жриц проводит тебя ко мне, и мы обстоятельно поговорим.

   Растага перспектива не увлекала и следовать ей он не торопился. Однако Нелла была настойчива, и вскоре Эльма, жрица, ожидавшая у входной двери, проводила Растага в убежище для друидов, сдав на попечение настоятеля.

   - От него что-то осталось? – спросила Нелла, присаживаясь, как только Растаг покинул их.

   Гленн качнул головой:

   - Сколько я не пытаюсь понять и увидеть, не вижу даже захоронения.

   Нелла ничего не ответила. Сыновья никогда не были ей по-настоящему близки, особенно Тирант. Он был отнят от груди матери сразу – храмовница не может распалять внимание и силы на мальчиков, тем более не пригодных для служения Праматери – взращен кормилицей, воспитан Хорнтеллом. С Гленном эти двое сдружились в редкие визиты Клиона с Тирантом на остров, а потом как-то и сделались неразлучны. Именно благодаря тому, что Тирант всюду таскался за старшим братом, он и стал храмовнице дороже, чем ему полагалось быть.

   - Тебе тоже нужно отдохнуть, - женщина проницательно ощупала сына взглядом.

   Так странно, размышляла Нелла. Гленн наверняка знает, что именно Шиада приложила руку к смерти Линетты, но тем не менее, подчинился её слову. Знает, что именно она, Нелла, столько лет стояла между ними – и тоже более не дерзит. Когда у богов не остается другого выбора, чтобы сохранить в человеческом сердце веру, Они избирают отчаяние.

   И, страдая, отчаявшиеся держатся за то единственное, что, изменяясь, не исчезает никогда. В стражбе особенно нужен якорь.

   Нелла посмотрела на сына. Разве сама она так уж всегда была тверда в вере? Разве не было бессчетных ночей сомнений, когда, вздохнув, в её комнату заходил друид Таланар и, положив руки на плечи, убеждал не сдаваться?

   - Я буду рада тебе, когда бы ты ни пожелал меня видеть, Гленн, - улыбнулась храмовница. – Остров приветствует своего жреца.

   Гленн поднялся, склонился в жреческом почтении перед Первой среди жриц и простился:

   - Светел твой день.

   Оставшись наедине с Артмаэлем, Нелла прикрыла глаза и откинулась на высокую спинку кресла. Артмаэль пришел по делу, как всегда. По велению службы Кровавой Шиаде, как глава Её сумеречной чащи. Вот уж кто никогда не сбивался с пути, подумала Нелла. Даже в самой черной из теней. Может, в этом весь смысл? В том, что, когда служишь Той-на-чьих-руках-Ужас, привыкаешь вглядываться в тьму и более не страшишься её? Не пытаешься спрятаться? Не нуждаешься в напоминаниях о ней, чтобы снова обрести веру в свет?

   Нелла открыла глаза и перевела взор на друида. Слышал. Он давно уже её слышит. Вон как сидит, улыбается.

   Пожалуй, он был бы лучшим верховным друидом, чем Сайдр. Но, увы.

***

Растерянный Растаг пожаловал к храмовнице только к вечеру. Помятый от сна, хмурый – от обстоятельств. Нелла плавным жестом пригласила племянника сесть – разговор предстоит не из простых. Ох, и свалила на неё Шиада обязанность!

   То, что в его невольном переезде виновата сестра, Растаг уяснил кое как. Ему было трудно осознать перемещение из Мэинтара на Ангорат, как акт спасения – ведь, выходит, именно Шиада инициировала те нападения скахир на крепости родни!

   Скахиры нападали без всякого участия со стороны Шиады, отговаривала храмовница. Просто сестра и Гленн сумели так воспользоваться обстоятельствами, чтобы спасти хотя бы Растага. Молодой мужчина в ответ только поджимал губы. А о смерти его семьи смолчать Ронелиха тоже она надоумила?

   Любое участие сестры во всем происходящем, будь то атаки или укрывательство, тайное венчание с архонцем и прочее, выглядело в глазах Растага сущим предательством. Работенка предстоит даже более сложная, чем Нелла ожидала. Неужели, Шиада и впрямь надеется сделать что-то из этого парня?

   Устав от обвинений в адрес Ангората, жриц и Шиады, Нелла, наконец, спросила в ответ: а почему, узнав, что герцог Лигар запер жену в замке и никого не подпускает к ней, братья, раз уж они так ценили дружбу сестры, не кинулись помогать?

   - Скахиры! – тут же ответствовал Растаг, подавшись вперед.

   - Скахиры? – перебила Нелла. – Спроси у вождей скахиров, что случается, когда любой из членов их рода попадает в плен? – храмовница усмехнулась. – Обычаи этих племен гораздо более человеческие, чем вам представляется в Иландаре. Вы же просто никогда не пытались их понять.

   Растаг едва ли мог что-то возразить на это, так что ухватился за знакомые аргументы:

   - Шиада не была в плену!

   - Верно, - примирительно отозвалась Нелла. – Она была в изгнании. Но ты здесь не для того, чтобы рассуждать о судьбе сестры.

   - Тогда зачем?! – взмолился Растаг.

   - Чтобы встать на путь, назначенный тебе Праматерью, - с достоинством отозвалась жрица. – Постичь мудрость, обрести силы Её Сына и стать друидом.

   - Что? Вы сами слышите, что говорите?

   Растаг не мог знать почтение к Нелле хотя бы потому, что в сознательном возрасте видел её всего однажды, и представлена она была как далекая и таинственная госпожа, по какому-то чудесному стечению обстоятельств оказавшаяся сестрой его покойной родительницы.

   Неллу, впрочем, нисколько не смущало поведение родича. Шиаде она была почти матерью, чего не смогла сделать даже для собственных сыновей, не говоря о более дальних родичах.

   - Предначертание судьбы оправдывает все. Ибо тот, кто не следует ему по доброй воле, следует вопреки.

   - То есть, это судьба, а не Шиада когда-то женила меня на девочке, которую некуда было пристроить? По какому предначертанию Боги, какими бы они ни были, отняли у меня детей, которых я породил, и жену, к которой привязался? Это тоже судьба? Воля Божья? Так что ли?! Я довольно наслушался про эту пресловутую волю от священников отца и брата!

   - Мне понятен твой гнев, - тише обычного обронила жрица, успокаивая леденящими нотками молодого гостя. – Но когда ноша, за которую ты цепляешься, тянет тебя на дно, Боги отрубают руку, что её держит.

   Видя, как все внутри протестует и бунтует внутри племянника – «его дети не были ношей!» - Нелла добавила:

   - Мы редко понимаем великие замыслы, Растаг. Мы часто можем многое изменить. Но есть случаи, когда все, что происходит в нашей жизни – ничто иное, как повеление Богини, и стоит его принять.

   Растаг поднял на тетку черные от тоски и муки глаза.

   - Я так устал от всех этих Богов и Богинь, - тихо признался мужчина. – Почему Ронелих поступил так? Почему даже не попытался мне помочь? Не сообщил? – в конец отчаявшись, спросил он у храмовницы.

   Нелла пожала плечами.

   - Если в Иландаре утихнет разбой и смута, однажды, я отпущу тебя спросить брата лично.

   - Отпустишь меня?! – с цинизмом и горечью выплюнул Растаг. – Кто ты такая, чтобы указывать или неволить меня?!

   Нелла едва ли изменилась в лице, но голос прозвучал так полнозвучно, что эхом откатился ото всех стен:

   - Я – Голос и Длань Той-что-Дает-Жизнь. Если надеешься уйти с острова просто так – вперед. Ступай, куда глаза глядят. Делай что хочешь. Но помни, что остров полон змей, хищных животных и птиц, а никто из служителей культа не провезет тебя через завесу Часовых без моего позволения. Так что, - женщина чуть повела головой, давая понять, что разговор закончен.

   Не дождавшись более ничего, Растаг вышел, громко хлопнув дверью.

   Его никто не беспокоил и ему не отказывали в ночлеге там, где он остановился. Он мог прийти на кухни раз в день, чтобы взять пару лепешек – но и только. Как по команде, никто из жрецов не разговаривал с ним – все лишь молчаливо раскланивались, стоило обратиться с вопросом, просьбой или даже угрозой, и поспешно уходили прочь. Как от чумного.

   Растаг пробовал приходить к берегу и, дождавшись гребцов, просить их о перевозе. Те разводили руками – без старшего друида или жрицы на борту выйти в Летнее море никак нельзя.

   Молодой мужчина гневался, чертыхался, скалился. Но когда едва не наступил на проползавшую змею в траве, немного опомнился. Отчаявшись, стал совсем угрюм. Ограниченный в пище, быстро исхудал. Отросшая щетина придавала ему теперь диковатый вид.

   Наконец, он не выдержал и явился к тетке с твердой претензией: чего от него хотят? Нелла улыбнулась как ни в чем ни бывало – она ведь говорила уже. Растаг требовал объяснить все «по-человечески», и храмовница, игнорируя его тон, велела племяннику явиться в полдень следующего дня в рощу Илланы.

   Растаг послушался.

   Едва переступил священный круг камней, расположенный на лужайке в центре леса, как грудь взломило судорогой, как если бы в легких на мгновение оказалось невиданно много воздуха. Так, что деть некуда.

   А потом он исчез, оставив мужчине только странное, необъяснимое и приятное чувство теплоты. Точно, вспомнил Растаг, такое же он испытывал черти сколько лет назад, когда болтал с Шиадой допоздна – то в Кольдерте, то в герцогстве её мужа.

   Растаг, разогнувшись, поднял глаза на храмовницу. Та стояла рядом, величественная и спокойная, как всегда, и невозмутимо взирала на скрюченного родственника. Под её взором Растаг чувствовал, как ломота в груди тает, дыхание выравнивается и мысли снова начинают привычный ход в обгон ударов сердца. Он распрямился окончательно и, повинуясь жесту Неллы, присел на один из камней круга.

   - Это мой дом? – спросил он, когда храмовница присела рядом.

   Жрица ответила неопределенно:

   - Из всех детей твоего отца ты один был пригож для Той-что-Дает-Жизнь, один унаследовал волшебную кровь матери. Разве никогда тебя не посещало в церквях чувство, будто не хватает чего-то? Будто все правильно, но словно не до конца? Как если ты слушаешь сказителя, но он умолкает, не допев самую важную часть баллады?

   Растаг сглотнул, не ответив: похоже, ей и так все прекрасно известно.

   - Твое место в этой роще, - заключила Первая среди жриц. – Конечно, в ходе обучения, ты узнаешь все лица Всеблагой и обретешь силу Её Сына, но для Тинар и Нанданы ты не подходишь уже или еще, а у Шиады было лишь одно для тебя дело – привести на Ангорат.

   Растаг запутался окончательно, особенно в том, шла теперь речь о Шиаде-сестре или о Матери Сумерек.

   - Даже удивительно, - обронила под нос Нелла, - что у такого благочестивого христианина, как Рейслоу Стансор, родился сын вроде тебя.

   - Тогда удивительней, что у него родилась дочь вроде моей сестры.

   Нелла улыбнулась.

   - Таких поздних друидов на моей памяти еще не бывало, - заметила она, поднимаясь. – Тебе, возможно, будет чуть труднее, но, клянусь, обрести знание, как и веру, не поздно никогда.

***

Растаг приступил к обучению в день летнего солнцестояния, и верховная жрица Праматери видела в этом добрый знак.

***

Июнь таял стремительно. Бансабира быстро проверила состояния многих ведомств в танааре. Уладила хозяйственные вопросы, перетрясла казну, а следом и хатов. Наведалась в корпус «меднотелых», проехала с проверками по кварталам крепостного города, заглянула к Ному – проведать кузена Тала, узнать новости, подарить копье из числа трофеев Багрового храма. В оружии, которым устлали её Железный путь, в большинстве случаев не было ничего особенного, но в таком деле важен сам жест. Незначительные жесты, вроде здоровенных свежих рыбин, которых, нет-нет, отправляет ей в чертог с самым быстрым своим гонцом корабел, - невидимый залог крепкой дружбы.

   На обратном пути, сделав крюк, заглянула в академию к Бирхану. Стало быть, уточнила она, раманин осведомлялась о процессе обучения и даже многократно присутствовала на учениях. Странно, хмурилась Бану. Чтобы девчонка, не способная держать лук или отличить древко от рукояти, интересовалась военными вопросами. Вероятно, в её свиту Тахивран отрядила парочку опытных столичных генералов, так что путешествие Джайи по Ясу – не более, чем прикрытие. Необходимое условие, дабы проверенные и знающие люди выяснили истинное положение дел: о количестве солдат, неприступности укреплений, качестве обучения.

   Тахивран … Она стократ умнее, чем выглядит. Нельзя, нельзя такой многоопытной и власть имущей, алчной и одновременно трусливой женщине отдавать в личное пользование тридцатитысячное войско Дайхатта. Неважно, как.

***

Вернувшись в чертог, Бану, передавая поводья лошади Серту, спросила, не было ли вестей от Сагромаха. Тот помотал головой – пока ничего.

***

Раз уж Сагромах медлит, подумала Бану, можно звать семью на собрание. Всю семью, включая юного Адара – следовало решить судьбу Отана. Адару по жесту Бансабиры отвели место между Тахбиром и Руссой в ряду по правую её руку. За последним следовали дети Тахбира, Махран, сын Доно-Ранбира, вернувшийся недавно из разведки, Сив и Иввани. По левую руку от Бансабиры сел Гистасп, а вслед за ним Дан, Серт, Вал, Шухран и Раду. Когда все расположились, Бану начала прямо:

   - Адар, хотя тебе всего девять и, на мой взгляд, рано бывать на подобных собраниях, сейчас ты должен быть здесь.

   Упомянутый Адар, худой шатенистый мальчишка в каждой черте которого читалось, что все детство его некому было любить, держался строго и с молчаливым достоинством. Короткая жизнь не оставила ему выбора быть довольным хоть чем-то: матери он не знал, отца не помнил; у Итами было четверо своих детей, Сив после кончины старших сыновей вообще едва замечала кого-то, кроме дочери; дядьям, и живому, и покойным, как и всем мужчинам нет дела до детей, пока те не вырастут, так что…

   Он надеялся, что когда-нибудь станет таном вместо Сабира Свирепого, от семени которого ему довелось появиться на свет. Но странная война, о которой он только слышал в дни, когда Тахбир оборонял чертог, закончилась, отец умер, а главой дома стала старшая сестра, о которой он не помнил ничего из ранних лет. Мечта создать свою семью и возглавить род, сидя в высоком танском кресле, которое в давние времена было троном самостоятельного княжества, угасла, как закатное солнце за горизонтом. Пока есть Бану и её сын, ему нечего ждать. Да и нужно ли ему что-то? В конце концов, вон, дядя Тахбир – он не стал таном, но, кажется, вполне довольным жизнью. Чем не путь для него, Адара? Правда, дядя Отан говорил, что настоящие родственники так не поступают – не устраивают браки близких, даже не посоветовавшись или не сообщив. Так что, кто знает, сможет ли он когда-нибудь быть довольным, как Тахбир, если управлять наделом будет его сестра-танша?

   Адар был достаточно смышлёным, но одиноким ребенком: его окружали заботливые няньки, учителя, наставники, какие-то родственники, которые, как только объявилась Бану, стали относится к нему не как к единственному наследнику тана Сабира, а как к какому-то побочному бастарду, который появился на свет по случайности. Родственники по матери были радушны и связывали с ним большие надежды, некогда Сабир приблизил их по понятным причинам, но жить в чертоге не пустил, купив в городе при крепости особняк. Так что, с ними Адар виделся не так часто, как хотел. Только дядя Отан остался всецело на его стороне и мог гостить в чертоге сколь угодно долго, но, похоже, его участие в вопросе бунта было глупым. Сегодня танша наверняка позвала младшего брата самолично послушать о предстоящей казни.

   - Как кровный родич Отана ты имеешь право голоса в решении его судьбы, - ровно поведала Бансабира. Адар встрепенулся, обернулся к сестре и выпучил ярко голубые глаза.

   - Я? – уточнил Адар, не веря. Голос прозвучал неуверенно, как будто мальчик не разговаривал несколько дней из-за опухоли в горле. – То есть, если я попрошу, ты его не казнишь, танша?

   - Оставлю его в узниках пожизненно, если ты меня убедишь. Но видишь ли, как бы я ни поступила с Отаном, его прямая родня, то есть твои двоюродные братья и сестры по матери, и другие родственники – они не простят мне этого. Довод, что Отан сам напросился, пытаясь в мое кресло усадить тебя, вряд ли кто-нибудь станет слушать. А это всегда чревато, так что их казнят в любом случае. Однако в судьбе самого Отана ты имеешь право поучаствовать.

   Адар практически не слышал конец фразы: всех его родственников по матери убьют. Всех. Ничего не останется более. Какое ему теперь дело до От…

   Хотя, неужели можно быть неблагодарным до того, чтобы не попытаться спасти жизнь человеку, который был готов ради тебя на все?

   Это он и сообщил собранию, заключив:

   - Пусть останется жив.

   Бансабира улыбнулась почти незаметно: да нужна ли человеку такая жизнь, когда в целом мире нет более никого, кто был бы его семьей? Что ж, наказание даже более подходящее для Отана за неповиновение и мятеж, чем если бы его просто казнили. Идеально.

   - В таком случае, казнь состоится завтра. Ближайшим родственникам – жене и детям пусть окажут последнюю честь и подадут яд. Остальных казните прилюдно, на площади. Всем приказываю быть.

   Собрание вздрогнуло. Гистасп облизнулся, не сводя с танши глаз.

   Организовывать казнь Бану назначила Серта, и тот покинул Малую залу первым. Вскоре и остальным было велено разойтись. Только Сив, жене Ванбира, водного брата Сабира Свирепого, погибшего в Бойне от руки Аймара Дайхатта, Бансабира сказала остаться.

   - Бану? – с вопросом обратилась Сив.

   Бансабира не разменивалась:

   - Сколько Иввани лет?

   - Тринадцать исполнилось пару недель назад.

   - Ей уже знаком лунный календарь?

   Сив, все еще интересная брюнетка с серыми глазами, чуть печально улыбнулась: а о чем еще с ней могла бы поговорить Бану, как не об этом?

   - Знаком.

   - Давно?

   - Три месяца.

   С абсолютно непроницаемым лицом Бансабира обратилась к родственнице:

   - Гордись, Сивира Яввуз. Твоя дочь станет таншей.

   И хотя Сив с самого начала разговора чуяла, куда он ведет, услышать это решение столь ровным голосом оказалось трудно. Замерев с широко раскрытыми глазами, она уставилась на племянницу.

   - Но ведь у Тахбира две незамужние дочери гораздо старше Иввани. Не разумнее ли сначала определить их? – постаралась осведомиться она деловито.

   - У Тахбира могло бы быть и пять дочерей, но о них не может идти речи, если быть тану им не по руке, - размеренно опровергала Бану.

   - Бансабира, я умоляю, - со всей серьезностью попросила Сив, - не забирай её.

   - Мне казалось, женщина вроде тебя, прославленная за свое здравомыслие и хорошо воспитанная, должна оценить все преимущества подобного решения. Тебе бы благодарить Праматерь: дочь скромного рода лаванов станет тещей одного из действующих танов Яса. Выше тебе не подняться.

   - А мне и не надо, - безысходно осекла Сив. - Иввани – единственное, что у меня осталось. И все, чего я хочу, чтобы она как можно дольше была рядом.

   - А я хочу, чтобы никакие бури, вроде Бойни Двенадцати Красок, больше не угрожали спокойствию дома Яввуз. И для этого мне нужны два тана. За одного выйду я, за другого – Иввани.

   Сив сглотнула, прижав ладонь к горлу.

   - Один из них, я так понимаю, - осторожно предположила женщина, - тан Маатхас.

   На лице Бану ничего не отразилось, и Сив не нашла ничего лучше, как продолжить:

   - А второй кто?

   Бансабира вдруг перевела на собеседницу вдумчивый взгляд: «Ты ведь и так знаешь».

   - Ты не посмеешь, Бану! – взвилась Сив. Подскочила, уперев ладони в стол. – Нет! Даже не думай!

   - Ну, больше думать и впрямь нет смысла, я уже все решила, - сообщила Бану. – Брака не избежать. Или Иввани выйдет за врага, или за старика.

   - Сагромаху немногим больше тридца…

   - Для Иввани – это почти втрое старше, - напомнила танша.

   Действительно, на миг задумалась Сив, как бы ни был привлекателен Маатхас, иметь в мужьях дряхлого старика, когда тебе самой едва стукнет тридцать – незавидная для женщины участь. Но спать с врагом, к тому же южанином!..

   - Да какая разница?! – с новой силой набросилась Сив. – Отец Дайхатта убил моих сыновей! Ты же сама мать, Бану!

   - Мать, у которой отняли дитя через месяц после родов, потому что требовалось вести военную кампанию. К тому же, - рассуждая, продолжала Бану, - нынешний Черный тан, как я слышала, совсем не похож на предыдущего.

   - И тем не менее, он убил моего мужа! – гаркнула Сив.

   - Предыдущий тан Дайхатт умер от руки моего отца, который отомстил за твоего мужа и сыновей. Но это не стало поводом для Аймара всадить мне нож в сердце из мести за отца, хотя за последнюю пару месяцев он имел сотню шансов сделать это с успехом.

   - Бансабира!

   - Прошлое должно оставаться в прошлом, Сив. На войне всегда кого-то убивают, но когда закончилась Бойня, нет смысла помнить былые обиды.

   - И поэтому ты вернулась из своего храма спустя десять лет, чтобы обезглавить Шаутов? – цинично спросила женщина. – Потому что не помнила былых обид?

   Бансабира скрипнула зубами: не время внимать подобным доводам рассудка.

   - Когда я вернулась, Бойня цвела пышным цветом, так что я со своей местью не опоздала в отличие от тебя.

   - Ба…

   - К тому же, – повысила голос Бансабира, - я уже сказала, за твоих мужчин отомстил мой отец. И сейчас речь не о том, как еще ты можешь отомстить Черному дому. Твой род лаванов Яани, как опытнейших законоведов посоветовал мне Вал. Поэтому ты здесь.

   Сивари нахмурилась, стараясь хоть как-то складывать слова, которые слышала из уст племянницы, в некий смысл. Её девочку, её звездочку Иввани хотят отнять? Так что ли?!

   - Видишь ли, оба тана, Черный и Лазурный, претендуют на меня. И я достаточно хорошо знаю обоих, чтобы сказать наверняка: ни Дайхатт, ни Маатхас не согласится на госпожу танской крови. Поскольку у меня нет единокровных сестер, а, хоть руки у меня и две, в брак я могу пообещать только одну, ничего не остается, как взять опеку над Иввани на себя.

   - Что? – выдохнула Сив. Она что, нарочно дозирует каплю за каплей свои отвратительные решения?!

   - Ты откажешься, - методично продолжала Бану, игнорируя одинаково свирепое и отчаянное состояние родственницы. Но если хочешь добиться цели, порой, нужно быть безжалостнее любого Бога.

   - … от дочери в мою пользу, - говорила тану. – Пусть лаваны Яани подготовят все необходимые документы, по которым ты передаешь попечительство над Иввани мне, главе дома Яввуз, с тем, чтобы я могла присвоить ей полноправный титул танин.

   - Я не стану отказываться от дочери! – заорала в конец взбешенная Сив.

   - Разумеется, - повествовала Бансабира, - на ваших отношениях это никак не отразится. В общем-то, её вообще можно не посвящать в некоторые детали нашей договоренности. Но это я оставляю на твое усмотрение. Главное, сообщи ей о предстоящем замужестве и, пока не называя имен, внуши, что её избранник-тан – супруг, которого следует почитать. В случае, если Иввани выкинет что-то непредвиденное, будучи в браке, мы не только лишимся союзника, но и наживем врага. Поэтому, прежде, чем казнить за измену в подобной ситуации, я отдам вас обеих на поругание всему черному воинству.

   - БАНСАБИРА!

   - Мы с Дайхаттом пропишем это в условиях брачного договора. Не переживай, ответные меры безопасности для Иввани я тоже предусмотрела. Теперь осталось только переговорить с самим Аймаром, и его орда на нашей стороне, - улыбнулась Бансабира, будто вообще не замечая, что в зале есть кто-то, кроме неё.

   - Ты издеваешься, да? – слезно выдохнула женщина.

   - Мне пришлось родить сына от Нера Каамала – какие уж тут издевательства? – философским тоном заметила Бансабира.

***

Сив пыталась спорить еще почти четверть часа. Но несгибаемая твердость Бансабиры опять позволила ей устроить все по-своему. Теперь главное, чтобы Дахйатт ничего не узнал раньше времени и не отказался приехать погостить.

***

В просторном покое, совмещающем богатую спальню и кабинет, было тепло. В глубоком боковом алькове справа на возвышении стояла старинная дубовая кровать, способная вместить на своих перинах и четырех крупно сложенных мужчин. Тяжелый лазурного цвета балдахин был собран под гардинами, как подбитый к реям парус. В противоположном конце комнаты недалеко от камина, горевшего сейчас едва-едва, на другом возвышении был установлен стол длиной в пять с половиной локтей с тонко выделанными резными бортиками. Стулья, приставленные к столу со стороны стены, имели до того высокие резные спинки, что, кто бы на них ни сел, над головой оставалось еще, по меньшей мере, развернутое дубовое навершие шириной в пол-локтя. По другую сторону тоже пустовало пару сидений, более скромных, но тоже отлично сработанных.

   Перед камином, ближе к двери, во всю оставшуюся ширину стены было расставлено бюро с множеством книг, свитков, писем, принадлежностей, ценных вещей, семейных реликвий. Удлиненные стреловидные окна напротив входа выводили на юг, отчего практически весь день в кабинете царствовало солнце. Несмотря на массивную мебель и более скромные хранилища для одежды и прочих мелких предметов, покой казался просторным: его размеры воистину впечатляли, а солнечный и даже лунный свет, проникая внутрь, отражался от светлых выкрашенных стен, мерцал на складках балдахина и занавесок, добавлял помещению тон не только величия, но и волшебства.

   - Что еще? – мужчина напряженно изучал предоставленные бумаги. Огни свеч тенями дрожали на смуглых гладко выбритых щеках. Маатхас поскреб одну, вглядываясь в строчки внимательнее.

   - Несколько бытовых вопросов, - Хабур почесал надлобие. Он сидел напротив, за тем же столом, и держал перед собой ворох каких-то бумаг. Что-то, пробегая глазами, передавал тану – в этих делах Сагромаху следует участвовать напрямую – что-то убирал в конец стопки, понимая, что с подобными мелочами разберется и сам.

   - В поселениях на юге танаара из-за таяния и летних дождей затопило несколько деревень. Нужно отправить несколько каменщиков и плотников, и как-то еще помочь. В целом, все понятно, но без твоего дозволения мне не развернуться.

   Маатхас протянул руку, принял пергамент, не глядя расписался, налил сургуча и поставил печать.

   - Дальше.

   - Гурт прислал вести от Каамалов, - Хабур протянул записку. Маатхас не принял, запрокинув голову, и сделал жест повеления: «Читай!».

   - Похоже, Яфур всерьез давит на Яввуз, чтобы утрясти её брак с Дайхаттом. Не удалось выяснить точно, но, судя по всему, воздействует на таншу или через членов семьи, или через её связи с другими танами. Кроме того, Яфур снова заслал гонцов к Раггарам, и на границах Золотого и Пурпурного домов уже было несколько мелких стычек. Если так дальше пойдет, начнутся серьезные волнения между Раггаром и Яввуз. Будет конфликт, а кому оно надо? Не дай Праматерь, старый Ниитас помрет до той поры, снова весь север перевернётся из-за атак с юга.

   Маатхас медленно покачал головой, соглашаясь с доводами Хабура.

   - Еще пишет, что отношения Яфура и Этера накалились: между отцом и сыном нет былого понимания.

   - Мало нам Шаутов было с этой проблемой, - протянул Сагромах.

   - Но ведь распри в Алом доме нам на руку? – уточняюще спросил Хабур.

   - В Алом – да, - согласился тан. – А Серебряный уже хочется заткнуть и не сомневаться в нём.

   - У Энума Ниитаса, - продолжил Хабур, коротко кивнув, - все-таки родилась внучка.

   - Еще одна? – Маатхас поднял удивленное лицо. Хабур дрогнул бровью:

   - Трудно сказать. С их закрытыми границами новости едва выдерешь, - процедил мужчина. – Та же или новая – без понятия.

   - Понятно. Что у Дайхатта?

   Хабур замялся.

   - Аймара не было в чертоге несколько месяцев, - осторожно начал он. - Но недавно там появилась пара его подручных, которые, кажется, уверяли, что вскоре тан вот-вот явится с Бану Яввуз.

   Маатхас, было, отвлекшийся, снова вздернул голову:

   - И? – смотрел, сузив черные глаза, которые утратили всякую смешинку.

   Давно уже утратили, вдруг осознал Хабур, глядя на молочного брата.

   Маатхас постарел. Он все еще был в цвете лет, зрелым, исполненным силой мужчиной – но где-то глубоко внутри. Ибо снаружи Сагромах выглядел утомленным, печальным и растерянным. Он многие вещи стал делать, не думая, с того дня, как вернулся из столицы, где его, не объясняя ничего, покинула Мать лагерей. Она обещала послать за таном, едва вернется в чертог – Хабур знал, но как-то комментировать или что-то советовать не решался.

   Его, Маатхаса, годы проходят, частенько думал Хабур. И у него все еще нет ни сына, ни дочери, которые могли бы подхватить из рук отца выпадающий меч правосудия. Сколько еще можно ждать тану Яввуз? Вся семья настойчиво требовала от Сагромаха «жениться уже на ком-нибудь попроще» или хотя бы узаконить кого-нибудь из бастардов. Но Маатхас был непреклонен, и Хабур не торопился подливать масла в огонь.

   Он был ненамного старше Сагромаха, хотя и поседел совсем рано. Уже в тридцать его виски были белы, а в тридцать пять до цвета северной пустоши выцвели и усы. И тем не менее, он был Сагромаху старшим товарищем, и чувствовал, что, если не поддержит, Маатхас сломается. Либо сдастся, либо отчается до того, что его будет больше и не узнать. И если всеми остальными Маатхасами Лазурного чертога двигала забота о клане, он, Хабур, мог попросту заботиться о человеке, вскормленном молоком его родной матери. О человеке и только о человеке.

   Именно поэтому он уповал, чтобы надежда Сагромаха не оказалась иллюзией и не разбилась о правду склочного и неуправляемого характера Бану Яввуз. Потому что, если Праматерь позволит, она окажется женщиной, способной заботиться о других. По крайней мере, на войне так во многом выглядело.

   - Их видели в столице, - подтвердил Хабур. – Но в чертоги они вернулись порознь.

   Маатхас напрягся:

   - Откуда знаешь?

   - Ты сам оставил в её окружении несколько доверенных ребят. Да и … Не пойми неверно, отдай я его в первую очередь, ты бы не уладил все остальные дела, - протянул Хабур и, отложив кипу пергаментных листов, достал из-за пазухи конверт за пурпурной печатью с головой волка. - Гонец доставил незадолго до того, как я явился.

   Значит, мгновенно сообразил Сагромах, брат наскоро подбил пачку вопросов, чтобы, когда Маатхас уедет из чертога, совсем уж не запустить.

   - Чего медлишь? – спросил и вырвал из рук молочного брата конверт. Оглядел – печать цела. Большинство его писем Хабур вскрывает, не заботясь о тайне донесений: доверие ему Сагромаха было поистине безразмерным. Но на этот раз Хабур самоустранился от участия, и Сагромах, отчетливая понимая причины, был признателен.

   - Можешь не уходить, - буркнул Маатхас, разворачивая конверт.

   Быстро пробежал глазами. Оживился, зажегся, схватившись, как сухой осенний лист, по краям и высохшим жилам которого побежала искра.

   - Мне нужен тот плащ, конь и пять человек охраны из лучших конников. Доделай остальное, - Маатхас подпрыгнул, даже не раздумывая. Но Хабур его удержал:

   - Ты не можешь являться по первому её зову, - качнул седой головой. – И тем более, не можешь рисковать, выезжая всего с пятеркой людей, особенно после новостей, что на границе с Раггарами у них не спокойно.

   - Какое мне дело до Раг…

   - Мало ли, что может случиться, Сагромах. Тебе нужно нормально собраться и выехать в удобное время.

   - Мне нужно, Хабур, - Сагромах в ответ взял брата плечи и чуть тряхнул, - чтобы я поскорее внес ясность. Потому что отношения вроде наших особенно плохи тем, что затягивают. Я уже почти привык быть ей союзником, чаявшим большего, но потерпевшим неудачу и смирившимся с ролью верного друга. А мне не это нужно. Я хочу быть с ней иначе, и если не переговорю сейчас…

   - Она была с Дайхаттом…

   - Седло – не постель, - заметил Сагромах. – Вместе путешествовать не значит вместе спать. К тому же – это ведь Бану, - он улыбнулся краем губ, убеждая брата, но в душе всковырнулся червь сомнения. Хабур-то не знает, но «это ведь Бану» была сама готова сблизится с ним, Маатхасом, на памятном пикнике. Кто знает…

   А, бред! – Сагромах тряхнул густогривой головой. Единичный случай ничего не значит и ни о чем не свидетельствует. Не он ли подвел к тому, что Бану первой дотронулась до него? Не он ли ждал, надеялся и не верил, что это вообще возможно?

   - Са, - просто позвал Хабур, как звал брата с мудренным именем, когда оба они были детьми.

   - Да-да, - раздраженно протянул Сагромах. – Займись подготовкой отъезда. Как только, так сразу. И обязательно пусть соберут тот плащ.

   Хабур смотрел вслед мужчине, проходящему сквозь входную дверь в кабинет-спальню. Даже самые влиятельные из людей, одолеваемые серьезным чувством, превращаются в непослушных юнцов, готовых срываться по первому зову милой, и по настойчивому – сердца.

***

Возвращаясь с рыночной площади, где казнили родственников Отана, Бану, раскачиваясь в седле рядом с Тахбиром, велела ему конфисковать особняк убитых… и отвести в качестве резиденции для нескольких капитанов из числа подданных Сиреневого танаара, которые после окончания Бойни пошли с её армией на север по той или иной причине. Общим счетом к сегодняшнему дню в её танааре было около шестисот сиреневых бойцов, так что шесть сотников с сопровождением с легкостью могли бы там разместиться. Заблаговременных планов на особняк у танши не было, а вот сейчас стало очевидно, как использовать его наилучшим образом. На его основе можно будет открыть хороший торговый дом, в котором будет гостевое крыло для торговцев из танаара деда. Крепкие отношения с Ниитасами особенно важны, пока Иден не помер.

   Тахбир кивнул, пообещав заняться вопросом.

   Когда делегация Яввузов спешивалась во внутреннем дворе донжона, Бану придержала Иввани за плечо и попросила пойти с ней. В кабинете окинула девчонку взглядом: обещала стать красоткой. Не миловидной, как Иттая, не хорошенькой, как Ниильтах, и даже не сдержанно привлекательной как сама Бану. Иввани росла красавицей, и Бану с удивлением обнаруживала, что кузина напоминает ей раманин Джайю: стройная, тонкокостная, с черными волосами до осиной талии, только глаза голубые, как у большинства Яввузов. Грудь высокая и небольшая, как утренние пряники, которые выпекала Адна, пока жила в чертоге.

   Кажется, для Адны скоро сыщется новое занятие, прикинула в уме Бану.

   - Тану?

   Голос звонкий и совсем еще девичий. Она будто нарочно создана для Черного дома, вдруг улыбнулась Бансабира.

   - Хочешь, чтобы и тебя так называли?

   - В смысле, - не поняла девчонка, - таншей?

   - Точно.

   - Хочу, конечно, - молодое, с персиковой кожей лицо засветилось. Живая, чертовски живая и юная. И вместе с тем, пока еще куда скромнее Бансабиры.

   - Я научу тебя.

   Иввани зацвела, как самый гордый гиацинт. Так легко еще управлять её желаниями. Если уж вопреки Бану Сив будет препятствовать объединению с Дайхаттом, против воли единственной дочери, скорее всего, не пойдет.

   - Я сделаю, все, что нужно!

   - Усердно тренируйся. Это главное для начала, - Бансабира подошла к сестре вплотную. Хоть она и достаточно рослая, но ниже Бансабиры почти на полголовы. Интересно, выросла ли она, Бансабира, с тех пор, как вернулась в Яс? Похоже, все-таки вытянулась на дюйм или около того.

   Танша положила ладони на плечи брюнетки, заставив ту поднять лицо навстречу госпоже:

   - Быть тану – значит, всегда носить с собой ножны или, по крайней мере, нож.

   - Я поняла, - с готовностью отозвалась девушка.

   Бансабира мягко улыбнулась и кивнула: это все, сестра может идти.

***

Шухран поймал выпад Иввани и отвел с легкостью. Он всегда сражался двумя мечами и с первого дня воинской опеки над Иввани заставлял её делать то же.

   - Давайте еще раз, танин.

   Попробовали снова. Шухран методично, раз за разом заставлял Иввани отрабатывать три простых приема. Девчонка обливалась потом, но не достигала успеха. В отличие от Шухрана, она всерьез развита только на правую руку. В очередной раз обезоружив девчонку, Шухран сделал подсечку и повалил на землю. И вдруг, глядя сверху-вниз, протягивая руку, чтобы помочь встать, внутренне содрогнулся. В который раз за то время, пока тренирует её?

   - Шухран? – недоуменно позвала Иввани, когда, протянув, было, руку, мужчина одернул её обратно.

   Бансабира приметила заминку и подоспела вовремя.

   - Передохни, - сказала телохранителю. Подняла ученический меч, вложила в руки кузины, велела нападать. Четверть часа Бансабира «пританцовывала» вокруг сестры, проверяя, требуя, оценивая, подначивая. Что-то есть, сказала она Шухрану. Не так уж плохо для тринадцати лет, уверенно похвалила танша, не имея на деле никакого представления, насколько должна быть сильной танин этого возраста, если не выросла в Храме Даг.

   - Поди распорядись собрать вещи, Иввани. Мы уедем на какое-то время.

   - Мы с тобой, сестра? – заинтересовалась Иввани. Бану в душе усмехнулась: да, на это она и рассчитывала. Не видевшую ничего, кроме чертога, девчонку из хорошего рода легко соблазнить приключениями.

   - Да, - улыбнулась Бансабира. – Мы с тобой. Предупреди мать.

   - Ага-ага, - бросила Иввани, хватая свое оружие. На ходу поклонилась Шухрану – тот улыбнулся – и побежала вверх по боковым лестницам, в замок, собираться.

   - Я не сильно понимаю в людях, тану, но, кажется, вы влияете на неё.

   Именно, вздернула голову Бансабира. В отличие от Ниильтах и Иттаи, Иввани познакомилась с Бансабирой, когда ей было десять или около того. Грозная, и вместе с тем полная благородства и достоинства тану Яввуз, всего лишь восемнадцатилетняя тогда глава целого северного клана, стала для девочки примером. Казалось бы, она, Бансабира, не делала ничего особенного. Но это отсутствие особых усилий, нацеленных на воспитание кузины, принесло неожиданный результат. Став примером, Бансабира добилась того, что Иввани начала стремиться во всем походить на таншу: также держаться, также есть, ходить, говорить, также смотреть и вздергивать голову. Она сама когда-то насмелилась заявиться к Бану с вопросом, почему других её кузин генерал Гистасп тренирует, а её нет. Ей ведь уже двенадцать, и пора бы…

   - А она – на тебя, - внезапно строго одернула Бансабира, прямо посмотрев на мужчину, и Шухран заметно напрягся. – Не вздумай сказать, что вздрагиваешь от её присутствия, потому что она нравится тебе. Мне и без этого хватает проблем с сестрами.

   Шухран уставился на Бансабиру с до того диким выражением на лице, что становилось ясно: с предположением Бану промазала.

   - Госпожа Иввани просто ребенок, - отозвался Шухран вслух. Бану вопросительно выгнула бровь, и Шухран объяснил. – Просто… у той девочки тоже были голубые глаза.

   Теперь изумилась Бану:

   - И ей тоже было тринадцать? Ты серьезно?

   - Насиловать женщин – одно, но малолетних девчонок – совсем другое.

   - Думаю, ты рассуждаешь так, потому что твой командир – я. То есть женщина.

   - Или потому, что потом та девчонка бросилась со стены.

   - Забудь, - велела Бану. – Спирай все на меня. Это был мой приказ, и ты выполнял его, как положено солдату. Тебе не в чем себя упрекать, - Бансабира чуть улыбнулась. Но тон этой улыбки было не распознать.

***

- А куда мы едем? – спросила Иввани, взбираясь на коня.

   - В военную академию. У меня назрел разговор с Бирханом, да и тебе надо подучиться кое-чему.

   Бану окинула девицу оценивающе:

   - Думаю, в первую очередь поувереннее сидеть в седле. Ничего, прокатимся туда-сюда, обживешься на коне.

   Бансабира завела поводья влево, разворачивая коня, прицокнула и поддала пятками, пустив шагом. Таким темпом путь до академии займет полтора дня. Но Бану не даст Иввани такой роскоши: после первого же привала перейдут на рысь.

***

Бансабира отрядила Иввани на смежное попечение Бирхана и Адны. Адна оставалась ответственной за обучение женских подразделений, которые со все большей натяжкой можно было называть тайными. Бансабира бы с радостью забрала Адну обратно в чертог, вдруг поняла танша. Но пока бывшая кухарка не сможет встать вровень с настоящими тысячниками, дорога в родные стены ей заказана. Главное, чтоб дел не наворотила, шепнула Адне на ухо Бану, когда обнимала женщину в приветствии. Та тем же шепотом сказала, что всегда внимательна в отношении с мужчинами, и отстранилась, приветствуя танин.

   В ответ на растерянный взгляд кузины, полный вопросов и изумления, Бансабира сообщила, что Иввани придется пожить здесь немного.

   - Я приеду за тобой сама, - пообещала Бану и отослала Адну заниматься устройством девчонки.

   Чуть позднее высказала Бирхану, зачем вообще приволокла сюда Иввани и чего хочет. И чтобы поменьше скидок на то, что девчонка танских кровей. Это прикладывается само по себе, когда от природы умеешь смотреть свысока. А затем и объяснила, зачем явилась на самом деле. Бирхан слушал внимательно, не веря своим ушам.

   - И что я должен для этого сделать? – спросил он, прочистив горло, когда Бану, наконец, изложила предложение.

   - Поделиться какой-нибудь своей внучкой.

***

Бансабира осталась у Бирхана на несколько дней: прежде всего, посмотреть, как пристроились Клинки Богини, что она привезла из Храма Даг, в качестве наставников для академии. Понаблюдать за тренировками, поощрить личным присутствием «меднотелых». Ну и заодно поддержать какое-то время Иввани, впервые оторванную от дома.

***

- Давненько я не был тут, - шепнул Маатхас, оглядывая высоченные своды донжона фамильного чертога Яввузов. Хабур не отозвался, спешиваясь следом. Все дела в чертоге он передал управляющему и родне Сагромаха, ибо последний так нервничал, что отпускать его в одиночестве Хабур попросту побоялся.

   Их встречал Серт, убеждавший, что за таншей уже послали.

   Маатхас кивнул. Быстро подоспел Гистасп, который, завидев тана, улыбнулся до того радушным образом, что Сагромах даже вздрогнул. Что это он затеял? Обернулся на Хабура – вроде спокоен, как всегда, но глаза, так хорошо знакомые глаза, сейчас были хитрющие.

   Не к добру, конечно. Но подозревать Хабура в чем бы то ни было, как, впрочем, и Гистаспа, Маатхас не мог.

   Вопреки тревожным ожиданиям гостя, приняли тана со всей учтивостью и поистине соседским радушием, как если бы всю жизнь Маатхасы и Яввузы прожили в смежных не наделах, а комнатах.

   Когда разместили тана и его свиту, накормили ужином, застелили свежие хрустящие простыни в отведенных спальнях, Хабур и Гистасп нашли друг друга – встретились во взаимном поиске в коридоре нижнего этажа, соединяющего крылья чертога. Гистасп предложил пройти в Малую залу: там им вряд ли помешают и едва ли в чем заподозрят. Подумаешь, два приятеля встретились выпить вина или пива, пока их сюзерены, наконец, успокоились и не заваливают трудяг работой. Какие тут умыслы?

   И тем не менее, умысел был самоочевиден.

   - Ты поговорил с ним? – спросил Гистасп в лоб.

   Хабур кивнул, насупив седые брови.

   - Раза три заводил речь. Ты?

   Гистасп, вздохнув, отвел глаза: шанса поговорить о браке Бану с Маатхасом не представилось. Кто ж знал, что он, Гистасп, будет ранен, а танша вернется в Яс с Дайхаттом?

   - Скорее, она поговорила со мной, - сообщил Гистасп и потянулся за бокалом с вином. – Главное, убедить Сагромаха действовать максимально решительно.

   Хабур насупился еще сильнее, так что кустистые белёсые брови почти вплотную сошлись над переносицей.

   - Дайхатт?

   Гистасп безмятежно поглядел на собеседника поверх бокала.

   - Он твердо намерен жениться на ней.

   - Я слышал, - начал Хабур, проявляя при этом невиданные для себя успехи в такте, - они вместе путешествовали.

   Гистасп коротко рассказал, что был ранен и доставил этим неудобства танше. Так что знает, по сути, не больше самого Хабура.

   - Но то, что я успел увидеть и то, что услышал от танши, убеждает меня, что, если мы не поможем им с решением сейчас, Черному хватит ума прийти в Лазурный танаар с ордой, лишь бы добиться своего.

   Хабур вскинул брови.

   - Никто из нас, - тихо и невзрачно закончил Гистасп, явное имея в виду в первую очередь солдат и офицеров танаара, - не хочет другого тана.

   - Никто из нас не хочет другой тану, - поддержал Хабур, имея в виду тоже в первую очередь, армию. В конце концов, все Лазурные подданные, прошедшие Бойню Двенадцати Красок вблизи генеральского шатра, знали, что иначе быть не должно, и на каждом совете в чертоге те из них, которые допускались до собраний, составляли оппозицию родственникам Сагромаха, убеждавшим его «покончить уже с этой идиотской затеей и жениться ради наследников, а не ради союза, который и без того существует». Ведь жена ради наследников – это дело женского статуса, а Бану Яввуз – это вопрос танской чести и воинской верности.

***

Записка от Серта застала её за пятым ужином в академии. А ведь она планировала пробыть здесь недели две. Но заставлять ждать больше нельзя.

***

Таммуз долго перебирал в голове, как лучше ему воспользоваться сложившейся у Красной Башни ситуацией. Об отрядах врага, расставленных вдоль северной части осадного кольца, он знал и из доклада разведчика на совете Сарвата, и из личного письма о том, что ждут – его. Вариантов было немного: «посыльный отца», некий Змей, весь срок его, Таммуза, пребывания в Адани поддерживал сообщение и всячески снабжал молодого царевича новостями и подсказками. О продвижении в Ласбарн с определенными целями Змей тоже ему сообщал без малого год назад и уже тогда уповал на «помощь достойного Далхора, оказавшегося в стане врага».

   Именно поэтому, размышлял дорогой Таммуз, Змей расставил со стороны подхода подкреплений, отборные части своих голодранцев, как цветные клетки на доске. Таммуз взрослел, читая свежие хроники с запахом едва впитавшихся чернил в царской библиотеке о битвах отца, включая случившуюся при горе Хадо, когда на подступах к занятому лагерю оборонявшиеся скахиры заняли «шахматную» позицию.

   Он знал, как эту «сетку смерти» прошел его отец, Стальной царь, с минимальными потерями, как прорвался в лагерь врага и победоносно водрузил далхорские флаги. Поэтому теперь в подобном жесте со стороны Змея Таммуз отчетливо видел стремление всеми силами помочь завоевать доверие Салинов.

   Что ж, если все так, прикидывал царевич, значит, в отличие от предателя-отца, этот Змей воистину не лишен дальновидности. В конце концов, ему, Таммузу, именно Змей передал послание о смерти Халия.

   Воодушевившись, Таммуз собрал военный совет на подступах к оборонительным позициям врага и раздал указания. Большинство командиров, наущенных родственниками из приближения царя, соглашались действовать согласно приказам: сгноить далхорского мальца против Даната – ничего не стоит. Так что вопреки ожиданиям, серьезного сопротивления Таммуз не встретил. Но куда большее удивление ждало его к ночи: все хитроумные маневры, продуманные до мелочей, дали совершенно невиданный результат. Одна за другой, рушились позиции врага под атакой аданийских подкреплений: предводители стратегических точек покидали посты, отступая вместе с солдатами вглубь кольца. То ли сдаваясь, то ли заманивая.

   На страх и риск, положившись на удачу, Таммуз продвинул вверенное подкрепление вглубь. Как бы он ни ненавидел аданийских выродков, ему нужна армия, чтобы отомстить за себя и сестер. И другой у него пока нет, так что стоило её поберечь.

   Воодушевленные отступлением противника, аданийцы приободрились и даже исполнились решимости одним ударом вытеснить врага, разбив кольцо вокруг Красной Башни. Испугавшиеся силы организованного царского воинства, ласбарнцы охотно пропускали аданийцев вперед, и вскоре осаждающие войска отошли на пару лиг, освободив проход к Башне. Опытные командиры, в памяти которых еще отчетливо вспоминался опыт войны с Орсом, заподозрили неладное. Так просто сдать крепость, которую перед этим держали мертвой хваткой несколько недель? Что-то стряслось с вражеским командиром? Или войска оказались измотаны? Или все дело в отсутствии единства меж командиров ласбарнского отрепья? Или неприятель оказался неготов к длительным и терпеливым маневрам вроде осад, имея за плечами лишь опыт разбойничьих скитаний меж песков?

   Версии сыпались одна за другой. Таммуз делал внимательное, вдумчивое лицо, слушая замечания, и внимал советам – стал действовать осторожнее, продвигаться медленнее, приказал выставить собственный лагерь, обнести частоколом, еще сильнее усилить дозоры и к освобожденной башне не соваться – мало ли, вдруг и правда западня, и там все уже давно вырезаны?

   Озвучив сие страшное предначертание, Таммуз приказал ждать.

***

Подходить к Башне еще ближе, не понимая, чего хотят ласбарнцы – крайне опасно, говорили одни его советники, пока тянулось ожидание неизвестно чего.

   Стоило действовать немедленно – нагнать отступивших, пока они не разбежались совсем, и разбить наголову, чтобы впредь было неповадно никому из кочевников лезть к аданийцам. И без того наилучший момент контроля инициативы уже упущен! – сетовали другие.

   Таммуз, наблюдая, улыбался в душе и молчал. Главное – не запустить разногласия совсем до крайности, а так пусть себе бранятся, как склочные бабы: тогда в момент, когда перед лицом опасности Таммуз отдаст приказ, все они – одни утомленные ожиданием и рвущиеся в бой, как кони с привязи, другие исполненные решимости, что настал их час – вздрогнут и отправятся за победой.

   И, судя по всему, идти придется именно за ним, со вздохом ужаса и сожаления осознали командиры и советники молодого царевича. Таммуз предпринял активные шаги, чтобы наладить связь с запертыми в крепости, отослал провиант. К этому времени войска Даната сумели пробиться к прибывшему подкреплению, чтобы соединиться. И принесли удручающую весть: лорд Данат смертельно болен.

   Страшные язвы в горле мешали генералу дышать и глотать все сильней. И Таммуз уже готов был поверить в само провидение, подсказывающее, что он на верном пути, если бы в один день в его шатре не появился гонец врага, одетый в аданийскую форму с сообщением от Змея: до того, как Данат умрет, имеет смысл встретиться за тайными переговорами.

   Таммуз не медлил. Переодевшись караульным на посту лагеря, отправился в ставку врага – и, кажется, вполне надежного друга: Змей явно отдал приказ пропустить парламентера без вопросов, и даже сопроводить до шатра лидера.

    Безумство чистой воды, соваться сюда – Таммуз понимал. Но понимал и то, что раздавить аданийское подкрепление Змею будет не сложнее, чем водить за нос до этого притворными отступлениями. Все, что ему, Таммузу, оставалось в данной ситуации – или подыгрывать, или проиграть.

   В шатре ласбарнского командования его встретил угрюмый незнакомец с двумя шрамами на левой щеке. Зная Змея только по переписке, Таммуз представлял гораздо более молодым, энергичным и бойким. Впрочем, в подвижности, ему и так не откажешь: руки у этого незнакомца воистину беспримерно длинные и цепкие.

   - Ваше высочество, - Змей приветственно поднялся и чуть склонил голову – жестом, в котором недвусмысленно читалась дань условности и не более того. – Мы прежде не встречались, но, признаюсь, рад встрече.

   Таммуз неожиданно для себя согласился. Едва незнакомец заговорил, как стало очевидно его обаяние – так преобразился.

   - Змей, полагаю? – уточнил Таммуз.

   - Ну, вообще-то, здесь я Хртах. Но для Далхоров – Змей, да.

   - А для остальных? – начало показалось Таммузу не особо надежным.

   - О, у меня столько имен, что вам точно не пригодится, - отмахнулся Гор. – Садитесь, - мужчина указал на место за походным столом. – Времени немного, думаю, к рассвету вам точно стоит быть … - Гор затих, бегло окинул Таммуза взглядом, и мгновенно сориентировался по форме:

   - На посту.

   Царевич хмыкнул, прошел внутрь шатра, сел.

   - Красивое приглашение, - прокомментировал царевич, располагаясь. Оба поняли, что речь не о месте у стола.

   - Красивые жесты, - отозвался Змей. – Все, что вы сделали в Шамши-Аддаде. Особенно со скульптурой. Признаюсь, взял себе на вооружение.

   Таммуз одарил Гора придирчивым взглядом.

   - Право, я неделю не спал, думая, как все сделать.

   - А в итоге?

   - А в итоге я просто воспользовался ситуацией. Рука у статуи отвалилась сама по себе, хотя не скажу, что не подбивал одного злобного каменщика еженощно колоть эту дрянь. В мастерской никого не было – на мое счастье старый хрен любил таращиться на свою жену в одиночестве. Ну а я оказался на голову его выше. Взял осколок мрамора и, - Таммуз сделал говорящее движение рукой, Гор расхохотался во все горло.

   - Я-то все думал, как! Но… Ох, Шиада! – воззвал он к Матери Сумерек. – Увы, я с Данатом действовал гораздо примитивнее.

   Таммуз оживился:

   - Так это ваших рук дело?

   - А ты думал он сам что ли? Язвы в горле, ведь так? Первый признак чумы, вот только болен лишь Данат, и у лекарей нет шансов назвать это чумой. Поэтому они хватаются за головы и причитают. Я это сто раз видел.

   - А на деле яд?

   Гор в ответ сделал скучающее лицо и чуть наклонил голову.

   - Отличная работа, - Таммуз не удержался.

   Гор пожал плечами на этот раз:

   - Старался как мог.

   - А могу я узнать, что за яд?

   - Ну уж! – повеселел Гор. – Тайны Храма Даг так просто нельзя рассказывать. Хотя, формально это и ласбарнские тайны тоже.

   - Жаль, - подытожил Таммуз все внутренние противоречия и возмущения такому ответу.

   - Думаю, важно, не как мы сделали то, что сделали, а для чего, - Гор подвел черту лиричным любезностям в диалоге. Таммуз одобрительно кивнул. – Мы оба понимаем, что следующий претендент на трон Орса – вы, а не малолетний Аман. Но чтобы им со временем стать, надо выжить.

   Таммуз не таился – расправил плечи, вздёрнул голову: так и есть.

   - Я помогу вам выжить, ваше высочество.

   - Убив Даната?

   - А разве вам не нужна должность генерала? – Гор расслабился и слегка запрокинул голову.

   - Для начала, - уточнил Таммуз.

   - Для начала, - согласился Гор.

   Их глаза встретились где-то между реальностью и самым дерзновенным сговором.

   - Одной смерти Даната тут не хватит, - заметил Таммуз.

   - Вы спасете осажденных в Красной Башне. Насколько я понимаю, там единственный наследник трона на данный момент?

   - Точно, - ворчливее, чем хотел бы, отозвался Таммуз. – И было бы здорово, чтобы еще один так и не появился.

   - Ну, так далеко вперед загадывать пока не стоит, - по тому, насколько уклончив был тон собеседника, Таммуз понял, что Гор уже давно все и загадал, и продумал, и даже уже готов предложить пару решений.

   Похоже, беседа и впрямь предстоит длинная.

   Таммуз устроился поудобнее.

   - Перво-наперво, - завел речь Гор, - надо понять, что творится в головах командиров, которые будут стоять за вашей спиной…

   Таммуз воздел палец к своду шатра:

   - Это – во-вторых. Сначала я хочу узнать, с какой стати ты вздумал помогать мне. Отец приказал?

   - Его величество назначил наставником царевича Амана, как вы уже знаете, - по-светски отозвался Гор, ничуть не смущенный вопросом.

   - Но если не отец, то кто? – недоумевал царевич. Змей засмеялся:

   - Знаете, в чем ваша беда? Вы – сын Стального царя, с детства привыкли, что все вокруг творится с августейшей воли сидящего на троне. А что, если люди вокруг, не имеющие отношения к правящим династиям, тоже могут думать своей головой и действовать по приказу собственной прихоти?

   - Чего? – Таммуз скривился. Такое, конечно, в последнее время стало приходить в голову, но уж точно не было сейчас ответом на его вопрос. – То есть, вы действуете вопреки воли моего отца? – Таммуз напрягся. Даже если отец ему враг, насколько друг тот, кто сидит напротив – большой вопрос.

   - Ну, скорее, независимо от неё, - ответил Гор. – Видите ли, мне было приказано взбаламутить спокойствие на юге, стравив Ласбарн и Адани. Хотя, справедливости ради, это была полностью моя идея, ваш отец только поддержал. Вот только, чем эта травля должна закончиться, мне сказано не было, поэтому тут я… как бы сказать… действую по своему усмотрению.

   Таммуз прочистил горло и отвел глаза.

   - Не думал, что возле отца есть человек с такой свободой.

   Гор ощерился.

   - Видите ли, сталь превосходит многие металлы по своим качествам и свойствам. Особенно мирассийская сталь или та, которую производят в одном из южных домов Яса. Здесь же, в этих краях, сталь – вполне обычная, и как всякий другой металл, со временем изнашивается, затупляется, ржавеет.

   - Вас не смущает, Змей, что я – его сын? Что я в любой момент могу…

   - Сообщить Стальному царю? Всю переписку Алая Далхора первым читаю я. А вы … словом, ваша судьба всерьез напоминает мою, так что нет ничего удивительного в моем выборе, не так ли?

   Таммуз молчал, а Гор не желал больше тратить время впустую.

   - Так мы будем обсуждать ваш генеральский чин?

   Таммуз почесал надлобие, провел по лицу широкой, грубеющей ладонью. Поджал губы и поднял на Гора глаза.

   Этого оказалось достаточно.

***

С рассветом Таммуз, как ни в чем не бывало, юркнул в собственный шатер, воодушевленный и решительный как никогда прежде. Все годы детства и юности до изгнания в Адани теперь казались далеким и каким-то даже нездоровым сном, а все, что случилось после – было сплошной одержимостью. Несколько лет он безотчетно, неустанно, не покладая рук и не позволяя себе успокоить ум, трудился без всякой помощи, осторожничая, все время рискуя, подвергаясь опасности тут и там, вынужденный вести двойную жизнь, вынужденный терпеть и даже иметь невыносимую, тупую, слезливую жену, вынужденный опасаться за каждый неудачный вдох, но действовать, чтобы достичь цели. Теперь он, Таммуз Далхор, имел первого в жизни союзника.

   И тем приятнее было это осознание, чем дольше царевич напоминал себе: Стальной царь разочаровал ни его одного.

   Он поспал всего пару часов и вскоре подскочил. Сил было немного, но он изобразил непростительную бодрость. План действий был оговорен со Змеем подробно, лучше не мешкать, не затягивать. Другого шанса ведь может и не быть. К моменту, когда следует начать, все должно быть готово: позиции заняты, оружие наточено, люди проинструктированы. Главное, чтобы наступление момента не затянулось слишком сильно, прикидывал Таммуз.

   Впрочем, опасения царевича оказались напрасны: весть о смерти Даната принесли через два дня. Задохнулся и издох.

   Как печально.

   Надо воздать почести национальному герою, со всей возможной скорбью в лице оповестил царевич солдат. Надо провести ритуалы Нанданы, надо сделать то и это…

   Его не слушали. Многие из тех, кто сопровождал Даната подозревали, что дело нечисто, с самого начала странной генеральской болезни. И все, чего они хотели – выдавить из своих земель тех, кто заживо сгноил – не ядом, так голодом и беспрестанным напряжением осадного кольца – выдающегося полководца и народного любимца. Еще бы! Данат ведь уже был не мальчик, болтали в рядах, нервы уже ни в какую. Вот и помер от такой скверной ситуации ожидания удара со всех сторон.

   Войско Адани жаждало крови и отмщения за «военного отца» армии и, поскольку больше никто не вызывался брать на себя ответственность, все требовали, чтобы Таммуз, царский зять, начинал наступление. Тот светился внутренним огнем триумфа, предвкушая, как стратегия, разработанная со Змеем в личной встрече, сделает из него, Таммуза национального героя никчемной страны еретиков – столь нужной ему, чтоб свергнуть собственного отца.

ГЛАВА 5

Снятие осады с Красной Башни должно было быть поистине триумфальным – чтобы к Таммузу наверняка отнеслись всерьез. Поэтому о легкой победе, без жертв, и речи идти не могло. Благо, стычки случались регулярно, но даже в отсутствие затяжных боев, аданийцы упорно несли потери и вскоре вынуждены были снова прибегнуть к осторожнической тактике выжидания. Таммуз старательно нагнетал атмосферу, хмурясь по любому поводу. Ибо чудо тем внушительнее, чем в более безвыходной ситуации оно свершается.

   Поэтому, позволив аданийцам достичь начальной стадии отчаяния и тревоги за возможных близких, запертых голодной смертью в Красной Башне, Таммуз, наконец, воспрял духом и перво-наперво (следуя указке Змея) велел разделить собранное войско на три части и использовать против ласбарнцев ту же тактику, что они применяли против Даната.

   - Почему Данат никак не решался подойти вплотную к крепости, раздавив первое осадное кольцо? Потому что боялся быть смятым в тыл разбросанной ласбарнской ордой? – нравоучительно разглагольствовал юный полководец. – Нет! – воздевал он палец к небу. - Потому что не знал, откуда ждать удара. Данат был вынужден разделить огромную орду, чтобы оборонять целое кольцо вокруг крепости. Ведь, после того, как он оказался в западне, собери он все силы в одном месте – и его бы точно раздавили, как зерно меж жерновами. А растягивая войско по окружности, он существенно ослаблял все позиции: когда надо оборонять много, обороняются малые. Данат не знал, откуда ждать нападения ласбарнцев, его люди быстро утомлялись.

   - Командующий Данат прекрасно организовал смену караулов! – вступались за народного героя аданийцы.

   - Разумеется, - соглашался Таммуз. – Но разве позиция постоянного напряженного ожидания внезапной атаки не изматывает сильнее, чем бессонница?

   - Да, но…

   - Данат делал все, что мог! – протестовали командиры.

   - Я и не спорю, - поддерживал царевич. – Он делал сверх того, что мог, с силами, которыми располагал. И жаль, что столь славный генерал не дожил в здравии до прибытия подкреплений.

   Покладистость царевича разоружала его негласных противников, вынуждая следовать приказам хотя бы потому, что здесь и сейчас он был наиболее высокопоставленным господином из всех – зятем династии. Потому, когда армия аданийцев оказалась разбита на три части, одну из них Таммуз приказал разбить еще на пятнадцать небольших подразделений и растянуть их вдоль выстроенного вражеского лагеря перед крепостью. Капитану каждого подразделения был дан приказ разбить собственный лагерь так, чтобы всякий солдат зажег на расстоянии друг от друга по три костра вместо одного, а потом – посменно производить шумные подготовительные работы, будто войска собираются в атаку.

   Через час такой подготовки первый лагерь гасил костры, и они вспыхивали в совершенно другом конце линии ласбарнской обороны, заставляя маневренных конников мчаться туда. Потом снова загорались костры в первом крыле нападения, затем – опять во втором. Костры разгорались и гасли, приближаясь все ближе к центральной точке армии. Замысел наверняка раскроется, говорили командиры Таммузу, и их удар лоб в лоб достойно встретят.

   Конечно, замысел разгадают, согласился царевич. И стянут отборные части ласбарнцев к центру до того, как там досияют последние костры. А когда это случится, огонь лагерных пожарищ снова вспыхнет с западного крыла линии атаки аданийцев, но не у самого края, а недалеко от центра. Измотанные неустанными перемещениями врага ласбарнцы рванутся туда, опасаясь атаки незащищённых частей. И так будет продолжаться до тех пор, пока не станет ясно, какой угол из всех ласбарнцы стараются отстоять особенно рьяно, и пока утомленные солдаты не растратят в конец боевой пыл.

   А главное, размышлял вслух Таммуз, пока конники-ласбарнцы и их незванные помощники саддары из Ургатской степи, не превратятся в пехоту.

   Кони наверняка утомятся быстрее людей, и даже если враги все еще будут верхом, выбить их из седла, стянуть на землю с помочью коротких мечей с крюками на острие, спешить ударом копий по могучим конским коленям, окажется стократ проще.

   И вот когда эти два условия случатся, когда утомленный враг в очередной раз кинется или даже не кинется, не поддастся на уловку, нужно будет нанести удар в противоположном конце линии обороны собственной отборной частью.

   Чтобы обеспечивать такое количество костров деревом, вторая треть армии фуражировала окрестности с настойчивостью саранчи, а, чтобы нанести решающий, сокрушительный удар последняя треть отсыпалась несколько часов и теперь, стояла, укрытая покровом тьмы, в ожидании своего судьбоносного решающего броска.

   Бросок удался. Отборные части воинства Хртаха, неведомого прежде лидера ласбарнского вторжения, оказались повержены и откинуты назад с невообразимой легкостью. Крепость была отбита.

   Таммуз ликовал.

***

Он вошел в Красную Башню спасителем и стремительно бросился к сестре. Танира сильно исхудала, её прекрасные аметистовые глаза поблекли. Но она столь же радостно, как многие дни их юности, кинулась брату на шею. Обнимая тощее, слабенькое тело сестры, лишенное голодом едва наметившихся округлых очертаний, Таммуз плакал, прижимая крепче. Совсем же еще ребенок – а уже изнасилована аданийским выродком только потому, что достигла супружеского возраста.

   Впрочем, Салмана, дважды родича, Таммуз тоже с радушием поприветствовал. Спасители доставили в крепость самыми быстрыми лошадьми и самыми прямыми маршрутами подводы с провизией и водой. Правда, перебитые вражеские кони, как и, к сожалению, свои, могли с лихвой утолить голод усохших животов всех выживших в дни осады.

   Гуляния вокруг разгорелись, как пожарища в летний сорокоднев засухи. Надежда вспыхнула неугасимой звездой в небесах и ослепила всех исстрадавшихся аданийцев. Народ нашел время по-божески почтить память великого генерала и вовсю славил Таммуза. А тот, подчеркивая скромные черты нрава, писал письма беременной жене и не отходил от сестры, ухаживая за Танирой со всей неподдельной – в этом он мог поклясться перед собой – заботой ночью и днем.

   И глядя, как сестра потихоньку набирается сил, как возвращается к ней былая крепость духа, почти сломленного, Таммуз креп сам. Все не зря. Он правильно выбрал путь. Он все. Сделал. Правильно. И по-прежнему действует согласно Божьему велению.

   А раз так, никакой никчемный брак с дурочкой Майей ему не страшен. Никакая гнусность более ему не противна. Он может, действительно может, по-настоящему, свершить месть, в которой ему отказал отец.

***

Прошла неделя, прежде чем вернулись посланные Таммузом вслед за отступавшими ласбарнцами разведчики. Никто, впрочем, понятия не имел, когда Таммуз успел, но да ладно, похоже, парень оказался действительно не глуп. Может, раз уж он зять Салинов, имеет смысл не сгноить его побыстрее, а заграбастать себе в союзники, прикидывали командиры из знатных семей.

   Заявив, что забота о сестре не дает ему выдвинуться следом за негодяями, что подвергли подданных Адани такому суровому испытанию, Таммуз отрядил нескольких с наиболее важными рожами в погоню, ибо донесения разведки сообщали, где именно подлые ласбарнцы встали лагерем зализывать раны. Еще бы, за ними ведь не погнались сразу, вот и расслабились. Варвары. Варвары и голодранцы – что с них взять? – бахвалились командиры.

   Таммуз согласно кивал. Верные размышления. А еще – отличный шанс. Не все же ему лезть вперед, наверняка среди командиров найдется немало достойнейших командующих, которым он не дал выступить, взяв на себя слишком большие полномочия для своего возраста.

   От таких заявлений, знатные командиры расцвели пуще прежнего, махнули рукой на мальчишку, которого уж точно не след опасаться, но хорошо бы прибрать к рукам, чтобы иметь вес в совете, и увели большую часть армии вслед за бежавшими ласбарнцами и саддарами.

***

Бансабира промчала стрелой через ворота, когда предрассветная непроглядная мгла впервые дрогнула от далекого загоризонтного мерцания солнца. Предутренний прохладный ветер бодряще бил по щекам, не давая замедлиться или задремать.

   - Госпожа, - заспанный Раду с трудом проковылял по лестнице, приветствуя таншу и принимая поводья, которые Бану, быстро соскочив с лошади, наскоро бросила телохранителю.

   - Маатхас еще здесь?

   Раду душераздирающе зевнул, потом извинился, снова, было, открыл рот, чтобы ответить, но Бану тут же пресекла его слова жестом: по парадной лестнице навстречу сбежал тан Лазурного дома.

   Сбежал так, будто давным-давно живет в этом чертоге, с улыбкой подумала Бану.

   Воистину, когда они расстаются, тысячи сомнений валятся на многострадальную голову Маленькой танши, но, когда снова встречаются, как вот сейчас, становится ясно, что все идет так, как завещало небо.

   Бансабира верила в предопределение избирательно. Мы рождаемся в крови и умираем в крови – другого не дано. Только если пальцы твоей руки приросли к рукояти меча, можно отстоять свою жизнь. Если не можешь выиграть своими силами, заимствуй чужие.

   Во все это Бансабира верила. Но в то, что предопределение Богов, какими бы Они ни были, существует промеж сердец было танше невдомек. И даже такие неоспоримые доказательства, как волнение и нехватка воздуха при одном взгляде на Маатхаса, не убеждали молодую таншу, что любовь и есть самое неистовое и неизбежное предопределение из всех.

   Сагромах дрогнул всего за пару шагов до того, как встретиться с Бану лицом к лицу. А потом снова засиял, словно самая яркая звезда в небе, освещая все вокруг.

   Бансабира улыбнулась в ответ, но, стоило Сагромаху приблизиться, вдруг очевидно забеспокоилась.

   - Тан, - кивнула она, поднимаясь по лестнице, посреди которой они и столкнулись. Пробежала взглядом по укутанной в домашние тунику и штаны фигуре. – Почему вы не спите в такой час? Вас не расположили? Не встретили? – перевела грозный взгляд на Раду, который, с трудом фокусируясь на лице танши и не обращая внимания на фырканье коня, постарался изобразить серьезный вид.

   Сагромах, приметив эти маневры, заулыбался в открытую. Вот уж кому надо было дать прозвище Свирепой, улыбнулся тан в душе.

   - Что вы, тану, - отозвался Сагромах вслух и кивнула в ответ. – Тахбир принял нас лучшим образом. Все с нами радушны.

   - Так почему вы не спите в такой час? – не унималась Бану, проклиная себя за собственную глупость. Неужели ни о чем другом поговорить сейчас не хочется?! Неужели ей вообще сейчас хочется говорить?! Чертов Раду, вот бы смылся куда!

   Раду, сообразив, что, кажется, ни в чем не провинился и дел ему никаких нет, повел животное в стойло. И надо было его поднимать ради этого? Встретить таншу Русса мог бы и сам. А принять её коня сумел бы и самый бестолковый конюх.

   - Серт сказал, что послал за вами. Я не смог уснуть. Когда стражник на воротах сообщил, что вы подъезжаете…

   Бансабира посмотрела на мужчину как-то особенно, и тот понял, что можно не продолжать. Он так ждал её. Не зря она торопилась. Не зря и он ждал и не спал – она мчалась домой так, как если бы у животного, которое сейчас обихаживал Раду, выросли крылья.

   - Вы хотели поговорить, и я дала вам слово. Я не могла не послать, - деловито начала Бану, но в голосе слышались куда более мягкие интонации вопреки обычному тону. От Сагромаха не укрылось. Она будет сейчас как обычно говорить длинными важными фразами, потому что не допусти Праматерь, кто увидит их отношения. Сагромах в душе хохотнул, когда представил назидательный тон, каким Бану могла бы сказать такие слова вслух. Впрочем, её осторожность не лишена смысла: их и так уже, похоже, пытается свести собственное окружение.

   - Тан? – напомнила о себе Бану.

   Маатхас бегло оглядел Бану с ног до головы: бледнее обычного, худее привычного, с глубокой тенью под веками – чувствовалась печать долгих изнурительных странствий. Маатхас в душе вздохнул: ладно уж, ничего не попишешь.

   - Отдохните для начала.

   Бану – чего еще ожидать, устало усмехнулся Сагромах – тут же встревожилась.

   - Что вы. Я вполне в состоянии сейчас же…

   - Бансабира, - тихонько позвал тан и ласково взял женщину за плечо. – Просто поспите немного. Вам это сейчас нужно.

   Бану сжалась от его нежности – в голосе и прикосновении. В такой ситуации она чувствовала себя из рук вон неуютно. Помимо прочего, тан, хоть и стоял на той же ступеньке, что и она, был выше почти на голову, и сейчас нарочно подталкивал Бансабиру каждым словом и интонацией поднять голову.

   От его взгляда Бану едва ни покрывалась багряными пятнами. Поэтому всячески старалась отвести глаза в сторону и по привычке отшутиться:

   - Неужели я так плохо выгляжу, что вы отсылаете меня?

   Маатхас сжал губы, вздохнул.

   - Вы всегда выглядите для меня лучше всех женщин мира, тану, и прекрасно осведомлены об этом. Но вы действительно нуждаетесь в отдыхе, не спорьте. Сейчас здесь нет ни назойливой Тахивран, ни кого еще, кто мог бы помешать нашей беседе. Так что поспите, а после пошлете за мной. Я никуда не денусь, пока не поговорю с вами, - решительно настоял тан и, отпустив плечо женщины, уступил ей дорогу внутрь.

   Бансабира шла с мужчиной бок о бок. Чуть скосила взгляд вверх – поглядеть за лицом собеседника – и внутренне вздрогнула, как вздрагивает каждая лань перед убийственной решимостью тигра.

   Маатхас тут же всполошился:

   - Вы в порядке?

   - Конечно, - отозвалась Бану.

   Он довел её до двери спального покоя, где передал с рук на руки Лигдаму. Чем ближе она становится, тем больше Сагромаха начинает злить её окружение, сплошь состоящее из потных заносчивых мужиков. Когда они поженятся, надо непременно настоять, чтобы в жизни о ней заботились женщины. А всяких Лигдамов гнать взашей.

***

Бану и впрямь серьезно вымоталась, но волнение в душе едва ли позволит ей спать долго. Поэтому, пока Лигдам мыл ей волосы и растирал ноги, Бану сказала, чтобы к завтраку нашел Сагромаха и попросил обождать. Когда она проснется, поедят вместе.

***

Стоя перед зеркалом в полный рост, Бансабира, придирчиво оглядывая себя, закусывала губы.

   Солнце за окном обширного танского покоя давно поднялось. Было десять или около того, и большинство домочадцев уже занимались привычными делами. Бану же, убранная как никогда просто, переминалась с ноги на ногу, не зная, как заставить себя переступить порог спальни. Лигдама отослала с повелением накрыть на двоих в Малой зале и пригласить тана Лазурного дома. Сколько времени, кстати, прошло?!

   Праматерь… От волнения к горлу подступало мерзкое чувство тошноты, дрожали руки, сводило как в ознобе легкие. Въедливый взгляд в последний раз прошелся по отражению: золотистая коса набок подвязана на конце черным шнурком, мелкие серьги с опаловой точкой в серединке почти терялись на фоне ослепительной белизны кожи; простое платье с длинными рукавами имело равномерный выкрас цвета молодой зелени и было перетянуто черным поясом шириной в две ладони, а на длинных пальцах с отполированными ногтями красовалось лишь одно украшение.

   Украшение из Храма Даг – места, навсегда связавшего её с Гором.

   Сейчас, поставленная перед выбором союзника между Маатхасом и Дайхаттом, Бансабира больше всего желала, чтобы соратником, который встанет с ней плечом к плечу против раману Тахивран, был именно Гор.

   Если подумать, совсем не ужасный и даже наоборот. Лучший друг из всех, что она могла бы иметь. Ей следовало поблагодарить его за науку, например, письмом, вроде тех, что она пару раз писала Шавне. Чтобы было ясно, что Бану не ненавидит его, надеется на него и, может, чуточку сожалеет, что ей так и не удалось в юности проснуться вместо объятий Астароше – в его.

   Уступи Бансабира Гору, сейчас бы не мучилась выбором между Аймаром и Сагромахом. У неё был бы надежнейший союзник, чье хитроумие стоило бы тридцати тысяч Дайхатта и пятнадцати Сагромаха вместе взятых. Но, следуя какому-то прежде решенному плану, Бану упустила шанс, не разглядев выхода из ситуации, в которую вошла, ведомая отцом, происхождением, условностями.

   Каждый раз, когда вступаешь на дорогу, протоптанную другим, тащишь его поклажу. Стоит лишь раз заглянуть внутрь одного сундука – и становится ясно, что нечего ради волочь груз чужого замысла.

   Бану положила ладонь на сердце, прислушалась. Говорят, настоящая любовь бывает одна. Слышала она от кого-то нечто подобное. Да и её отец, как известно, любил только одну женщину. Маатхас, наверное, тоже любит только её. А как быть ей, самой Бану? Ей был дорог Сагромах, и выбирать между ним и Аймаром попросту смешно – не было у неё здесь никогда и никакого выбора. Даже без замысла Сабира Свирепого.

   Но выбор быть Матерью Лагерей или Бансабирой Изящной у неё все еще есть. И как в её душе находилось место для двух разных Бану, так и в сердце каждой из них находилось, кажется, место для отдельного мужчины.

   В свое время её бы вывернуло на изнанку от одного предположения, что можно быть близкой с Гором. Но сейчас подобная выходка казалась сущим избавлением в сложившейся дурацкой ситуации.

   Бансабира вдохнула глубоко – и потому болезненно. Заломила кисти рук, покусала губы. Ну же, трусиха, разворачивайся от зеркала и иди в Малую Залу. Иди же…

   - Госпожа? – Лигдам постучал в дверь. - Не хочу торопить, но, если не поспешите, тан Маатхас определенно съест все сам.

   Точно, Маатхас ждет.

   Бансабира пропустила удар в груди и просела в коленях: так страшно ей не было воистину никогда.

***

Стол накрыт в спешке, сообразил Маатхас, едва устроился в приемной зале танши. По паре всех приборов и посуды, большая чаша овсяной каши, над которой курится дымок; горячие свежевыпеченные лепешки с маслом, сыром, творогом, яйцом; зелень, булочки, молоко в глиняном кувшине, мед….

   Хабур обожает молоко с медом и перцем, вдруг подумал Сагромах и тут же мотнул головой. Хорошо, что он отправлен на местные псарни перенимать всякие ненужные и неподъемные в Лазурном танааре традиции. Сейчас бы наверняка во всю подтрунивал над Сагромахом. В конце концов, где видано, чтобы у тана одного из северных домов так беспощадно бушевала бессонница до самого рассвета и так безостановочно тряслись колени.

   Сагромах со звонким шлепком дал себе по щекам. Надо взбодриться – она скоро придет. Мужчина огляделся и, подтянув на бедрах черные штаны, сел на ближайшее место по правую руку от танского кресла. Закатал рукава белоснежной рубашки, налил молока. Поднял бокал, поглядел внутрь, гоняя содержимое по высоким бортикам. Да уж, храбрости так точно не прибавить. Впрочем, альтернативой была разве что вода, поэтому Маатхас решительно опрокинул содержимое сосуда – и тут же закашлялся, когда холодное молоко ободрало горло. Подозвал слугу, попросил заварить чая. Тот ретировался, а Маатхас принялся ждать.

   Чай подали куда раньше, чем явилась Бану.

   Явилась совсем не такой, какой он встретил её когда-то. Краем уха он услышал, как Бану отослала стражу. Потом затворила дверь и осторожно, робко обернулась.

   - Тан, - растерянно протянула в знак приветствия.

   - Тану, - выдохнул Сагромах, скорее по привычке, безотчетно, чем вкладывая в этот титул хоть что-нибудь вообще. Опомнившись, подскочил, приветственно кивнул.

   Бансабира замерла, прислушиваясь к ощущениям. Волны смятения и ужаса накрывали с головой, и танша с трудом различала перед глазами картинку, которая все равно, нет-нет, теряла ясность очертаний.

   Облизав губы, чтобы хоть как-то вернуть себя в реальность, Бансабира насколько могла твердо шагнула внутрь комнаты и прошла не на положенное место во главе стола, а остановилась строго напротив мужчины. В каждом жесте, в каждом взгляде, которым она окинула его у дверей и теперь, из-за стола, чувствовалась перемена, и Маатхас смутно улавливал её. Наконец, они сели – по две руки от пустующего танского кресла, как только и могли рассесться люди, сознающие себя равными.

   От Сагромаха не укрылся подобный жест, но он не подал виду.

   - Выглядите бодрее, - заметил тан. Бансабира улыбнулась – сказать что-нибудь вразумительное точно бы не смогла.

   Замолчали оба – неловко и надолго. Казалось бы, им ведь нужно обсудить нечто столь важное, нужно обсудить так давно, нужно все, наконец, прояснить и раз и навсегда решить вопрос, который мучает обоих! Но именно сейчас ничего не шло с языка, ведь, когда становится ясно, что разговор предстоит последний, каждое слово делается страшнее стрелы, спущенной в яблоко на голове говорящего, и будто бросает вызов: все или ничего.

   Поскольку смелости заговорить не хватало обоим, ничего другого не оставалось, как начать завтракать. К тому же, сразу два желудка напоминали, что чуют близость еды. Маатхас бодрствовал всю ночь, предвкушая встречу, да и вечером кусок едва лез в горло. Бану вовсе, едва получила послание, наскоро вскочила в седло, прихватив мех с водой, и рванула в чертог. Так что поесть сейчас было бы в самый раз, успокоила совесть Маленькая танша.

   Маатхас давился каждым куском. Как начать-то? А начать всяко должен он. Он же, яды Шиады, сказал, что намерен серьезно поговорить! Серьёзно поговорить! Шут – иначе не сказать! – мысленно костерил себя тан. Заговорить о том, что у них много общих воспоминаний, вроде этого завтрака, казалось плохой идеей. Вспоминать запреты Свирепого и жаловаться, как долго он ждал, было мужчине вовсе не по душе. Спрашивать в лоб выглядело натурально рискованным и бессмысленным.

   И когда, казалось, их завтрак так и закончится в гробовой тишине, Бансабира поправила пояс, перетягивавший талию в том месте, где вдруг засаднили пострадавшие недавно ребра.

   Пояс.

   Решение отыскалось само собой.

   - С нашего поединка на берегу Бенры прошло три года. Клянусь, ни одна помолвка среди людей брачного возраста не длилась так долго, - твердо пригвоздил тан и залпом осушил бокал молока, заметив краем глаза, как дрогнули женские пальцы вокруг бокала.

   Отставив чашу, Маатхас строго уставился на Бану, в душе с трепетом ожидая реакции. Но та задумчиво поглядела в бокал с молоком, а после подняла ответный прямой взгляд.

   - Пожалуй, - выдохнула Бану, наконец, и Сагромах Маатхас воссиял до кончиков волос. В груди с силой осадного залпа шарахнуло о ребра, потом ударило в голову, и перед глазами мужчины вспыхнула неуправляемо яркая картина счастья. Он с трудом перевел дыхание, поймал, наконец, взгляд Бану, и проникновенно шепнул:

   - То, что начертано среди звезд, не стереть никакой смертной рукой.

   Бану сглотнула, не в силах унять дрожь в пальцах.

   - Я мало, что знаю о звездах, - невпопад ответила танша.

   - Я расскажу вам, - пообещал Маатхас, откладывая приборы. Силы действовать прибыли, взвив тана. Он обошел стол и, развернув высокий стул вместе с сидевшей Бану к себе лицом, опустился на колени рядом. – Я столько всего хотел бы вам рассказать…

   И так переполнили тана чувства от осознания взаимности, что теперь он задохнулся и сглотнул комок сентиментальности, замерший поперек горла безоговорочным доверием Судьбе. Растерянно Сагромах уставился на полное эмоций лицо Бану, не зная, с чего начать, что сказать, сделать, пообещать. Затопленный собственной любовью, он лишь облизывал пересыхавшие губы.

   Глядя на силу его переживаний, Бану понимала, что не может обманывать его ожиданий.

   - Я не хочу портить вам этот момент, - с трудом проговорила танша, не сводя глаз с мужского лица, - но вы должны знать, что пока я не поговорю с Дайхаттом, мы не сможем объявить о помолвке.

   Лицо Маатхаса дрогнуло: причем тут вообще Дайхатт? Какой еще Дайхатт? В такой момент?!

   - О чем поговорите? – настороженно спросил тан, скорее для того, чтобы вывести Бану на объяснение ситуации в целом.

   - Мне нужны его тридцать тысяч, - Маатхас отвел глаза, а потом и вовсе отвернулся. - И я получу их, - закончила Бану, приобретая должное мужество.

   Маатхас встал и отошел. Бансабира распрямилась:

   - Получу, чего бы ни стоило, тан. Но если Аймар узнает, что я согласилась на брак с вами, он воспримет новость, как предательство, и убедить его играть на моей стороне уже не удастся.

   Маатхас взвился. Тысячи вопросов пронеслись в голове одномоментно. Мужчина обернулся на Бансабиру, которая тоже поднялась и теперь узнавала безумное выражение в лице Сагромаха, с каким тот казнил Сциру Алую.

   - И почему это Аймар воспримет ваш брак со мной, как предательство? И… Аймар? АЙМАР?!

   Неудержимая ярость, обида и досада, что даже сейчас она думает о чем-то еще, кроме него, переполнила Маатхаса. Неужели ей не понять, как он ждал этого дня? Неугасимый огонь гнева охватил душу – мало того, что танша вспоминает о главном его сопернике, который увел её из-под носа в столице, который раздевал глазами её, от головы до ног принадлежавшую ему, так Бану еще и зовет его по имени!

   - Не вы ли, - загремел Маатхас, размашисто надвигаясь на Бансабиру, - не вы ли говорили, что не можете звать по имени кого-то, кто вам не родич и не подданный?!

   Он схватил Бансабиру за плечо и больно встряхнул.

   - Что такого было между вами, что Дайхатта вы можете звать по имени, а меня, учитывая весь путь, который нас связывает, нет?!

   Он схватил и за другое, так что побелели костяшки обеих рук, и встряхнул снова. Голова Бану дернулась назад до щелчка в позвонках, и Сагромах немного опомнился. Расцепил скрюченные пальцы, скрипнул зубами, не отводя глаз от женского лица,

   - Простите, - буркнул тан, отступая. Маатхас отвернулся, озлобленный на Бану и противный сам себе одновременно. – Твою мать! – заорал он, не сдержавшись. – Почему, Бансабира?! – свирепо гаркнул тан. – Почему я все время вынужден бороться, как проклятый за то, что другим достается просто так?!

   - Вы о чем? – шепнула Бану.

   - Сначала Сабир, теперь вы! - бросил Маатхас горько. Все складывалось в целое: слухи, которые принес Хабур, их странное путешествие, то, почему Аймар счел бы предательством брак Бану с кем-то, кроме него самого…

   Сердце мужчины упало. Что ж, Бансабира молода, в том возрасте, когда связь с мужчиной является неотъемлемой частью жизни. Она и так слишком долго обходилась без подобного внимания, а с Дайхаттом они, кажется, провели вместе немало времени, и, если подумать, Дайхатт куда ближе ей по возрасту, чем сам Сагромах, так что… Маатхас зарычал: хватит её оправдывать!

   - Вы что, пытаетесь заставить меня объясняться? – озлилась Бану.

   Сцепив зубы, Маатхас заговорил.

   - Я приучил себя думать, что ваше прошлое принадлежит только вам. Я говорил себе, что вы были замужем, и мне не избежать делить вас с чем-то, что было до меня. Но почему, - Маатхас отчаянно взвыл, - зачем вы уступили Дайхатту, когда уже знали о моих чувствах?

   Кому угодно, хотел он добавить, но не этому мальчишке. Даже если знаешь, что больше всего шансов на победу у соперника, непременно вступаешь в битву, когда результат тебе по-настоящему важен. Но когда он достается тому, кому ты ожидал, печаль поражения не становится меньше.

   - Вы были близки, - заключил Сагромах.

   - Я могла быть с ним близка, - строго ответила Бансабира, перебив метания мужчины, сердце которого мгновенно уцепилось за единственную обманчивую надежду. Может быть, все-таки, её не касался выродок, испивший крови Яввузов досыта.

   - Так отчего остановились? – дрожащим голосом спросил тан, с напряжением вглядываясь в белокожее лицо.

   Бансабира смотрела прямо и гордо, как не смотрят люди, которым есть, в чем повиниться.

   - Из-за вас, - теперь сама Бану шагнула навстречу, и тан понял, что перешел в обвинениях грань дозволенного. – Из-за вас, - она сделала еще шаг и замерла в паре метров от мужчины.

   - Единственную женщину, которая была мне ближе сестры и дороже матери с тех пор, как я утратила кровную, привезли мертвой в день моего триумфа. Близкий друг отказался возглавить разведку, с чем в годы Бойни справлялся великолепно. Видя его горе, я не могла его заставлять – и осталась со связанными руками. Моя первая в жизни привязанность оказалась мороком, и, честно, я теперь не совсем представляю, что такое любовь.

   Так ведь я расскажу тебе, покажу тебе! - пронеслось в голове тана. Сердце забилось бешено и гулко. Сагромах потянулся вперед.

   - А наставник, - продолжала Бану, - с которым я, наконец, могла бы подружиться, ясно дал понять, что в следующий раз встретит меня с мечом наголо и во главе орды! Дайхатт был рядом все это время. И ему действительно плевать, что было в моем прошлом. В отличие от вас, тан, он не дорожит мной, как женщиной, но ценит как союзника. И если на то пошло, должен мне собственную жизнь.

   Сагромах, наблюдая за яростью женщины, затревожился: не этого добивался.

   - Бансабира, - мягко позвал тан, сокращая расстояние. Но Бану отскочила назад, как если бы за мгновение до того ей в ноги плеснули кислотой.

   - Как до вас не дойдет, законченный вы идиот!

   Маатхас замер, а потом, не удержавшись, хохотнул: в бессилии человек всегда переходит на личности. Было немыслимо поверить, что подобное случится и с грозной Матерью лагерей. Благо, танша была в том состоянии, когда попросту не замечала половины происходящего, и его смешок остался без внимания.

   - Вы не оставили мне никакой гарантии, что я буду нужна вам и сейчас, спустя столько време…

   - Тану, - выдохнул мужчина, снова пытаясь приблизиться, и снова Бану отступила назад, - я же дал вам сло…

   - Да я бы не дожила и до десяти лет, если бы верила каждому слову, что мне говорили! Отец моего ребенка едва не сгноил меня во вражеской осаде!

   - А я сказал вам уже тогда, - настойчиво заговорил Маатхас, неуклонно приближаясь, - что, будь вы моей, я бы никогда не посмотрел на другую женщину.

   Праматерь, что происходит? – со скрежетом в груди подумал Сагромах. Они столько этого ждали и сейчас заняты тем, что бросают друг в друга обвинения в придуманных грехах?!

   - Вот и я вспомнила те ваши слова, и отвергла Аймара. Я столько раз была на дне и без сил, и всегда поднималась, так что и теперь справлюсь, сказала я себе. Я – Мать лагерей, я не могу позволить себе большего, чем минутная слабость, но стоит ли падать так низко из-за одной минуты?

   Маатхас восхитился подобной позицией.

   - У меня много недостатков, но я никогда не была предателем, - с достоинством объявила женщина.

   Маатхас побледнел, уловив странную интонацию в голосе танши и перестав вообще что-либо понимать.

   - Тогда зачем вы вообще заговорили про Дайхатта?

   - Затем, - отступила Бану снова, и Маатхас больше не стал преследовать, - что мне непременно нужна его армия. Я решила выдать за него Иввани, но он пока не знает. Согласитесь, предложи я Иввани вам, вся ваша родня поддержала бы затею так рьяно, что вас бы и не спросили! Я бы вышла за Дайхатта, и при малейшем шорохе из столицы, все другие таны вжимали бы головы в плечи, стоило бы нам оголить мечи на пол-ладони! Но именно потому, что я важна Дайхатту, как командир армии, я могу заменить себя кем-то еще. Сагромах, - позвала Бану, невыразимо устав от собственных чувств, - я просто стараюсь быть с вами честной, чтобы никто не смог воспользоваться нашими разногласиями и тайнами, а вы бросаетесь обвинениями, которые… которые…

   Говорят, сильные люди ломаются от сущего пустяка. Сейчас Маатхас понял, что это так: Бану сорвалась и, пытаясь хоть как-то справится с собой, замолчала, закрыла лицо руками.

   Все в нем сжалось, перевернулось, дрогнуло. Разве не клялся он сам себе после той роковой осады тысячи раз, что больше никогда – ни-ког-да! – не допустит, чтобы Бану отчаялась?

   - Бансабира… - ступил он вперед, потянув руки к женщине.

   - Не трогайте меня! – зло выплюнула женщина. - Я надеялась, вы поймете или, на крайний случай, оставите следить за мной Хабура, чтобы у вас не было сомнений насчет моих переговоров с Дайхаттом. Но правда такова: вы не верите мне. Вы никогда не верили.

   Маатхас откровенно вытаращился на Бану: как ей только в голову такое пришло?!

   - Добивались моего доверия, не допуская и мысли поверить мне и в меня! – срывающимся голосом обвиняла Бану. - Мой дед, знаете, дал мне отличный совет насчет дове…

   Она вдруг замолчала: а зачем еще что-то говорить? Иден был во всем прав: нет добродетели большей, чем преданность. Если Сагромах не готов довериться и положиться на неё, значит, любые разговоры бесполезны.

   От болезненного откровения глаза заволокло ударом крови по вискам, и Бану поняла, что теряет сознание. Еще слово – и она или сорвется на визг, или заплачет. Больнее всего разочаровываться сердцем.

   Едва перед взором прояснилось, танша с тяжелым вздохом мотнула головой, стараясь удержаться на ногах, развернулась на пятках и дерганным шагом ступила к двери.

   Сагромах закусил губу до крови – и только так смог осознать: если Бану уйдет сейчас, все их надежды рухнут бесповоротно.

   Он бросился вперед, стиснул Бансабиру, обхватив со спины, всю целиком. И едва коснулся, почувствовал, как сломило надвое драгоценную женщину. Всхлипнув, Бану упала на колени, цепляясь за обнимавшие руки.

   Ничто не ранит сильнее, чем боль горячо любимого человека.

   Сагромах все хотел сделать для её счастья, но заставил обнажить печаль. Он ведь сам задал тон их отношениям – по правилам. По правилам он пытался свататься к её отцу, вместо того, чтобы позволить Сабиру застать их в пикантной ситуации и, тем самым, лишить Старого Волка выбора выдать Бансабиру за кого-то еще. По правилам он терпеливо выждал два траура, чтобы и тень сомнения не легла на доброе имя его избранницы. И даже когда они остались вдвоем, даже когда, найди их кто, они смогли бы довериться людям, в преданности которых не усомнились бы никогда, он, Сагромах, удержал поводок правил, сдавив до синевы собственно горло. Бансабира всего лишь пыталась играть по его законам, справедливо предполагая, что ему это важно. Только поэтому она и завела этот разговор начистоту. А он попросту не дослушал… не дотерпел в тот самый момент, когда победа уже почти лежала в ладони! Идиот! Ревнивый болван! Недоумок!

   - Бану, - позвал Сагромах, падая следом за таншей на каменный пол.

   Она задрожала сильнее, пытаясь вырваться.

   - Бансабира, пожалуйста, - взмолился Сагромах, изумленно услышав слезы и в собственном голосе. – Не плачьте, - шепнул на ухо содрогающейся женщине, и вздрогнул сам, когда горячая слеза упала на обнаженную закатанным рукавом кожу предплечья.

   Маатхас сжал Бану еще крепче.

   - Прости… простите меня, тану, - не знал, какой тон выбрать, что сказать.

   - Уйдите, – выхрипела Бану, со злостью стирая слезы банальной усталости. Танша попыталась встать.

   - Нет, - отверг Маатхас, удерживая. – Нет! – еще непреклоннее заявил он, развернув таншу к себе лицом. Один раз он уже ушел. Ушел, когда его гнали, но оба они хотели, чтобы он остался…

   Бансабира так и не пошевелилась, пока чужие губы сминали её собственные. Лишь широко распахнула глаза, когда Маатхас отстранился. Он напряженно вглядывался в слегка покрасневшее лицо с большими зелеными глазами, потом снова припал к женским губам, и вскоре опять отстранился, не получив отклика.

   - Ну же, - неопределенно попросил он. Расположился на полу удобнее, взял женские руки, развернул ладошками к себе, поцеловал обе. Женщина все еще дрожала. Слез больше не было, но тан чувствовал, что сейчас было бы лучше, если б Бану рыдала.

   Маатхас одной из женских рук легонько хлестнул себе по щеке.

   - Ударьте меня, если это поможет вам. Проклинайте, если это вам нужно. Что угодно, Бану, - с тоской в глазах умолял он, - только не прогоняйте больше никогда.

   Ведь чем тоньше граница в отношениях, тем сложнее её перейти. И решимости, которой достало сегодня, во второй раз не сыщется.

   - Сколько вам нужно времени? Месяц? Два? Пожалуйста, Бансабира, пожалуйста, простите меня, я неверно понял…

   Светлая голова склонилась, плечики – совсем узенькие против его – ссутулились.

   - Вся жизнь, - шепнула женщина бессильно.

   - Что? – не уловил Сагромах.

   - Мне нужна вся ваша жизнь, - призналась она, падая Маатхасу на грудь, и тому не осталось ничего иного, кроме как обнять.

***

Маатхас осторожно помог Бану подняться.

   - Что мне сделать? – спросил, ощупывая нежным взглядом прекрасное лицо. Слегка покрасневшие веки обрамляли сияющие изумрудные глаза, которые сейчас были чисты, как никогда. – Как доказать, что я верю вам? Как дать понять, насколько я предан, Бансабира? – он заботливо приподнял женское лицо ладонью.

   Бану, похоже, едва слышала.

   - Нера Каамала…

   Маатхас внутренне вздохнул: ну почему она опять говорит про каких-то других мужиков?

   - … убил Юдейр по моему приказу.

   Чего?

   - Зачем вы сейчас говорите об этом? – нахмурился Сагромах, скрывая изумление.

   - Чтобы вы наконец поняли, что я отличаюсь от вашего представления обо мне. И вы не тот человек, на чье представление я хотела бы влиять. Я пытала людей. Я лгала и убивала. И я сомневаюсь, что мои руки, перемазанные кровью по плечо, способны согреть хоть кого-то. Как бы мне ни хотелось.

   Маатхас перевел взор с губ женщины на глаза. Странно подумать, что у него дома, в собственном чертоге, живет кузина возраста Бану – неопытная девица, познавшая тяжесть меча лишь в пределах тренировочного ристалища из рук военных наставников. Странно подумать, что её собственная кузина старше Бану на несколько лет – и тоже мало знает о жизни.

   Странно вообще сейчас думать о чем-то, кроме неё, усмехнулся над собой тан. Развернул ладошки Бану, прижал обе их к щекам.

   - Ты лгала и убивала, но разве война – не путь обмана и не тропа смерти? Какую из войн удалось выиграть честно и без потерь? Я бы хотел, чтобы твое прошлое было мне неважно, но все, что осталось за твоими плечами, на самом деле мне дорого, потому что сделало тебя сильной…

   Бансабира, перебивая, фыркнула:

   - Плаксивой дурой.

   - … и прекрасной женщиной, которую я полюбил без памяти.

   Бану забыла вдохнуть – никогда прежде он не говорил об этом так прямо. От смущения поджала пальцы, намереваясь одернуть руку от мужской щеки, но Сагромах не пустил.

   - Мне будет тепло от одного твоего слова. От одного твоего дыхания, милая Бану.

   Тан крепче прижал к щеке пальцы Бансабиры, сплетая с ними свои, второй рукой взял женщину чуть выше свободного локтя и потянул к себе. Склонился, целуя, преодолевая сопротивление, сминая сомнения, разгоняя все женские страхи.

   Любовь – удел храбрых людей.

   Поэтому Маатхас, получив, наконец, ответ на ласку, отстранился, глубоко вдохнул и твердым голосом бросил вызов, глядя Бану прямо в глаза:

   - Я хочу остаться с тобой этой ночью.

   По лицу Бансабиры мало что можно было прочесть: она все еще выглядела растерянной, чуточку злой и недоверчивой к происходящему, и где-то в глубине глаз – удивленной, оглушенной до глубины души его признанием и требованием.

   Он заслужил право увидеть эти глаза в известных обстоятельствах, которые представлял себе сотни раз в самых красочных деталях.

   Кажется, не шутит, поняла Бану и опустила взгляд.

   - Сейчас еще утро.

   Маатхас, умиляясь смущению, усмехнулся:

   - Я потерплю.

   - Я предупрежу Гистаспа – он организует стражу, чтобы караульных меж спальнями не было, и чтобы потом никто ничего не спрашивал.

   - Ты так веришь ему, - протянул Маатхас. Об их разговоре с альбиносом в столице и о том, что, видимо, генерал нарочно расселил гостя в ближайшем к танской спальне гостевом покое Сагромах упоминать не стал. Похоже, Гистасп в самом деле вбил себе в голову, что является другом Бану и на правах такового обязан заботиться о ней.

   Бансабира в ответ махнула рукой – говорить об этом сейчас не было никакого желания.

   Маатхас кивнул:

   - Хорошо, займусь организацией свадьбы, чтобы, когда ты уладишь вопрос с Дайхаттом, мы могли пожениться, не затягивая. А ты сделай так, чтобы завтра мы проснулись вместе, и никто из обитателей чертога не вынес на языках. Впрочем, - Маатхас вздернул голову, - если до этого дойдет, я спрошу с любого болтуна.

   Бану улыбнулась, и в душе Маатхаса потеплело: он так любил, когда она улыбалась ему.

***

- Звали, тану? – Гистасп почтительно поклонился.

   Солнце преодолело точку зенита и теперь медленно карабкалось к роковой черте на западе, за которой ему предстояло исчезнуть.

   Они встретились у парапета лоджии, выходившей в сторону тренировочного поля, где в это время Шухран упражнялся с Иттаей. Бансабира была одета во все то же простое зеленое платье, примет, оставшихся с волнительного утра, не осталось. Тану Яввуз скосила высокомерный взгляд на генерала, высветила едва ли не насквозь, ощупала каждую мышцу и кость.

   - Как твое самочувствие?

   - Намного лучше, - и будто в доказательство Гистасп развел руки в стороны. – Первый день без костыля.

   - Не вовремя ты это, конечно, - пробурчала Бану.

   - Если есть дело, я слушаю, - с готовностью подобрался альбинос, насколько позволяла зарастающая рана в ноге.

   - Поправляйся – вот твое главное дело, - недовольно буркнула танша и облокотилась на парапет обоими предплечьями. – Ты учил её, - подбородком указала на Иттаю, которой что-то настойчиво объяснял Шухран. – Сейчас со стороны, должно быть, виднее, чего ей не хватает.

   Шухран и Иттая снова заняли стойки и сошлись в короткой схватке. Гистасп, подойдя к стене вплотную, молча понаблюдал какое-то время.

   - Напряженных условий.

   Бансабира заинтересованно оглянулась из своей позы на генерала, вздернув брови. Гистасп посмотрел в ответ и неожиданно закрыл лицо ладонью:

   - Жутко непривычно видеть вас такой. Ножом по сердцу, ей-богу. Одевайтесь как генерал – вам больше к лицу.

   Бансабира распрямилась и снова глянула на Гистаспа со всей возможной надменностью. Тот в усмешке опустил уголки губ. Бану вздохнула и вернулась в прежнее положение.

   - Подумаю на будущее, - уклончиво отозвалась танша. - Мы говорили об Иттае.

   Гистасп кивнул и пустился в объяснения:

   - Когда я занимался обучением танин, она была совсем неопытна в том, чтобы полагаться на выгоды погоды. И, скажем прямо, по-прежнему не преуспела в этом, хотя и побывала в числе разведки в Алом танааре. Вы же сами видите. Ей слепит глаза, и она допускает множество ошибок, попросту зная, что все обойдется. Если бы она росла в условиях военной академии или, тем паче, в тех, что взрастили Мать лагерей, танин усвоила бы этот урок стократ быстрее. Как и многие другие. Но её жизнь не похожа на вашу, и, честно сказать, порой от этого с ней намного легче.

   - Потому что ты уверен, что в случае чего, сможешь уложить её на лопатки? – усмехнулась Бансабира.

   - Потому что её образ мысли проще. Честно сказать, я не завидую всем тем, кто в нынешние времена засылает к вам сватов, тану. Вы ведь не просто унаследовали армию – вы знаете, что с ней делать, так что на месте любого из танов, я бы предлагал руку и сердце одной из ваших кузин. Хотя бы той же Иттае.

   Бансабира посмотрела на Гистаспа – теперь заинтересованно.

   - Она нравится тебе? – чуточку улыбнулась. Гистасп как от испуга побледнел – видно было даже на его бледной физиономии.

   - Тану! – возмутился он, насколько умел.

   - Да ладно тебе, Гистасп, - танша распрямилась и обернулась, оперевшись на парапет локтями.

   Мужчина растерянно моргал.

   - Если я скажу «да», то, вероятнее всего, лишусь генеральского поста – в лучшем случае. Скажу «нет» - лишусь головы. Знаете, вы если что-то решили на мой счет, вы сразу скажите. Я разгадал немало ваших загадок, но с этой, боюсь, не справлюсь.

   - Справишься.

   - Танин Иттая – ваша двоюродная сестра, - звучало так, будто это Гистасп напомнил самому себе.

   - И именно ей, Гистасп, ты однажды сможешь сказать «ты».

   - Что? – генерал окончательно перестал что-либо понимать.

   - В смысле «что»? – переспросила в ответ Бану, но по лицу генерала поняла, что тоже что-то упускает из виду. – Тогда в шатре ты сказал, что есть некая тайна, которая касается моей семьи, и ты никак не наберешься мужества рассказать. Я думала, ты узнал, что Иттая влюблена в тебя по уши.

   Гистасп – небывалое дело – в действительности покраснел.

   - Ну да, но я не представлял, что это дойдет до вас. И уж тем более, что у меня будет повод обращаться к танин на «ты» - уверяю, тану, между нами не было ничего…

   - Да знаю я, - нетерпеливо махнула рукой. – Иттая хочет, чтобы ты стал её мужем.

   Бану едва не захохотала, увидев, как передернуло Гистаспа. Воистину, Бану была наслышана, что, пусть нечасто, Гистасп не отказывает себе в посещении борделей. Он не то, чтобы был охоч до женщин, но наверняка знал, что с ними делать. Серт даже как-то говорил, что альбинос имел весьма длительную связь с одной красоткой в годы, когда обучал Руссу. Поэтому представить, чтобы его, самого генерала Гистаспа, могла выбить из седла тема женщин, было для Бану попросту диким.

   Гистасп, между тем, открыл рот, не в силах издать даже выдох. Взмахнул рукой, повел в воздухе, явно пытаясь изобразить то, чему не нашел слов, но в конце концов, смог изречь только:

   - Тану!

   Отсмеявшись, Бану снова повернулась лицом к упражняющимся Шухрану и Иттае и теперь стояла ровно.

   - Подумай об этом, Гистасп. Ты мой подданный, а не раб – я не стану тебя неволить в подобном вопросе, как бы Иттая ни клянчила. В отличие от нас, ты рожден в семье, которая не обязана рассчитывать брачные узы, отталкиваясь от каких-нибудь других целей, кроме здорового потомства. Если откажешься, я не сочту это оскорблением. Если ты согласишься – не стану лезть в твою жизнь. Единственное, о чем ты должен помнить – Иттая не должна пострадать. Поднимешь на неё руку – и будет скандал, последствий которого не избежать. В остальном, этот брак – ваше дело.

   - Да какой из меня жених… - начал Гистасп совершенно сконфуженно. Поверить, что его мог кто-то полюбить просто за то, какой он есть, казалось за гранью возможного. Но раз уж дело приняло подобный оборот, раз ситуация стала известна Матери лагерей, значит, эта девчонка, Иттая, настроена предельно серьезно.

   - Не прибедняйся, - одернула Бану.

   - Что скажут Тахбир и Итами? – ухватился Гистасп за шанс.

   Бансабира хмыкнула:

   - Если это важно, Тахбир поймет, как никто. Итами будет зверствовать, но её происхождение не отличается от твоего, и их с Тахбиром брак вынудил последнего отказаться от всех притязаний на танское кресло – для себя и своих потомков по девятое колено. При любых обстоятельствах. И вообще, Гистасп, - видя, как окончательно стушевался мужчина, - в конечном счете, судьбу этого брака, как глава Пурпурного дома, решаю я. Ну так как? Станешь моим зятем?

   - Хы, - выдохнул альбинос с заметным облегчением. – А можно я подумаю? – честно спросил он. – Уж слишком неожиданно.

   Бансабира пожала плечами, чуть опустив уголки губ: как угодно.

   - Когда я должен вам ответить?

   - До того, как Яфур Каамал пришлет гонца с ответным письмом насчет выбора невестки. Я ведь согласилась отдать Этеру одну из кузин.

   Гистасп кивнул.

   - А как быть с вашей собственной свадьбой? Каамал может узнать, что Маатхас гостил здесь, и до Дайхатта тогда новость дойдет очень быстро. А ведь Яфур страшно бесится при мысли, что Яввузы охотно роднятся с Лазурным домом, но отказывают Серебряному. Так что… - Гистасп качнул головой, даже не зная, что именно «так что».

   - Вот об этом тоже хотела поговорить, - начала Бану, и Гистасп понял, что не помнит, когда в последний раз видел её красные щеки. – Есть одна просьба…

***

Дослушав, Гистасп стер с лица все эмоции и не задал ни одного вопроса.

***

Генерал переговорил с Лигдамом, заявив, что к ужину таншу нужно непременно заново отмыть и убрать со всем рдением: попросить помощи у женщин, если понадобиться, но сделать из танши удивительную красотку, чтобы «даже у тебя самого, Лигдам, глядя на неё, стоял, как железный!». Тот сконфуженно потирал подбородок и обещал управиться. И когда за ужином собрались Яввузы, Маатхас и их окружение, роскошество Бансабиры ни от кого не укрылось. Настолько хороша она не была никогда прежде на памяти Маатхаса: ни когда он увидел её впервые, ни в военной амуниции, ни в разнузданном наряде в Гавани Теней, ни в черном облачении траура, ни в зеленом платье на пикнике больше года назад. Разве что в день окончания сорокоднева по отцу она выглядела с таким же величавым и неотразимым достоинством, какое и полагалось дочери великих волков и хозяйке громадного надела.

   Весь ужин Бану остерегалась смотреть на Лазурного тана и была непривычно молчалива, что подчеркивало степенность – и выгодно скрывало накрывавшую с головой панику.

   Когда трапеза завершилась, Гистасп испросил разрешения поговорить с таншей наедине. Бану кивнула и, вопреки всем ожиданиям, Гистасп повел её на тот же парапет, где они говорили днем. Сначала альбинос бубнил что-то про оказанную честь, потом про все возможные добродетели Иттаи, потом нес чушь, что когда он начинал тренировать Руссу и был еще никому неизвестным «меднотелым» без рода и племени, он и помыслить не мог, что однажды…

   - Гистасп, - одернула Бану, в сердцах разозленная внезапной словоохотливостью генерала. Паникует, опытным глазом оценил Гистасп и не стал уточнять или настаивать.

   - Я с радостью женюсь на Иттае, когда вы сочтете уместным, - учтиво поклонился альбинос без тени радости в голосе.

   Бансабира вздохнула. Что ж, его выбор. Пусть потом не жалуется.

   Заторопилась к себе. Нужно успеть подготовиться к приходу Маатхаса. Впрочем, Лигдам хорошо убрал её сегодня – как знал – но нервы шалили, и Бану всерьез опасалась, что в присутствии Маатхаса попросту начнет заикаться от ужаса. Ей-богу, как малолетняя девственница! Прокляв себя за малодушие пару раз, и еще Гистаспа, за то, что таскал её за собой добрые три четверти часа, Бану тряхнула головой, стараясь скинуть страх, как незримые чары жрецов. Гистасп, глядя ей вслед, только надеялся, что его ребята выгнали из покоев танши Лигадама и подготовили все, как он задумал.

***

Едва Бансабира вывернула в коридор, поняла, что Гистасп и впрямь все предусмотрел. Стражи не попадалось нигде уже несколько минут. Она открыла дверь комнаты в надежде, что родные стены взбодрят и вернут уверенности. Но вышло хуже: рабочий стол был заставлен едой, фруктами и привозными от Ниитасов ягодами, местным медом из ириса и акаций и холодным вином из южных дынь.

   В камине полыхал огонь – и в полсилы не согревавший так, как горячее сердце. Дровница рядом – полна поленьев. Повсюду горели свечи, и пахло цветами лаванды.

   Но больше всего сердце Маленькой танши замирало от того, что у окна, сведенной судорогой напряженного ожидания спиной к ней стоял Сагромах Маатхас.

   За ужином он был одет строго, а сейчас помимо домашних штанов на нем была только синяя шелковая безрукавка, которую Бану хорошо запомнила в Гавани Теней. Ему настолько жарко?

   Дверь за Бану давно захлопнулась, а она стояла на пороге собственной спальни, не решаясь ступить дальше. Маатхас знал, что должен обернуться первым. Проявить инициативу. Иначе теперь не получится. Иначе никогда не получалось. Бесстрашная на поле брани, в отношениях Бансабира Яввуз оказывалась заядлой трусихой, и дрожала от малейшего дуновения ветра. Любовь представлялась ей хаотичным, неуправляемым демоном, вспыхивающим то тут, то там, упреждающим все планы и хорошие затеи и непременно «превращающим человека в размазню». А то, что Бану не могла контролировать или объяснить искренне выглядело в её непередаваемых глазах сущим злом.

   Его славная дурочка, улыбнулся Маатхас и шагнул женщине навстречу.

   - Гистап, хитрюга… - выдохнула Бану, обводя глазами комнату.

   - Похоже, ты не зря ему веришь.

***

Когда Красная Башня большей частью опустела в солдатах, а сестра чуть набралась сил, Таммуз смог вздохнуть спокойнее и встретиться с одним из «разведчиков», посланных в погоню за вторженцами.

   Змей, он же Хртах, Гор и Тиглат Тяжелый Меч, все это время изображал из себя командира развед-отряда, злого и уставшего, так что к нему особенно и не совались. К тому же, после осады хлопот было – не оглядеться. В крепости было суетливо, особенно среди лекарей, и постыло – среди тех, кто теперь приходил в чувство, включая Салмана с Танирой. Поэтому однажды, улучив сносный момент, Гор дождался Таммуза ночью в его спальне. Самое время поговорить.

   Таммуз был согласен, и едва мужчины – зрелый и совсем юнец – расположились, царевич спросил, все ли удалось сделать, как задумывали.

   - Абсолютно, - Гор блеснул потрясающе пронзительными серо-голубыми глазами, которые с годами ни на каплю ни утрачивали остроты – во всех смыслах.

   Он все подтверждал: пока Таммуз давил пушечное мясо, собранное из совсем уж негодного отребья, а половиной вообще из саддар, он, Змей, отвел своих лучших бойцов подальше на север. А там, на юге, по его настойчивой рекомендации разбили лагерь дружественные саддары, которым все равно «домой», в Ургатскую степь было «в ту сторону». Раненым надо было залечить раны, стоило задержаться, как только выдастся шанс, напутствовал непреднамеренных союзников Хртах, уводя собственных бойцов вглубь страны.

   - Как только вернусь к ласбарнцам, сразу двинемся в Орс, осядем там.

   - Отцу это вряд ли понравится – что ты не стравил Адани и Ласбарн, а помог аданийцам и приволок гадостливых ласбарнцев ему под столичные стены.

   - Ну а кто ж ему скажет? – удивился Гор. – К тому же, аданийцы все-таки понесли существенные потери, пока я травил Даната, и некому было руководить контратаками в наших стычках.

   - Почему, кстати, - вдруг прищурился Таммуз, - ты ни разу не предпринял серьезную масштабную битву?

   - А зачем? – искренне изумился Змей. – Знаете, ваше высочество, я ведь из Храма Даг. Там очень быстро учишься знать цену малому составу и максимально эффективно им пользоваться. А что до ласбарнцев под стенами Аттара – ну право, Алаю достаточно знать, что аданийцы их разбили на голову, - Гор оскалился совсем чудовищно – во многом из-за шрамов, морщин и хитрости. – Хорошие бойцы, натасканные мной лично или теми, кто натаскан мной лично, пригодятся и мне, и, будем честны, вам. В известный момент, - Гор подмигнул.

   - Но разве ты не говорил, что эти ребята идут за тобой из ненависти к Орсу, потому что понимают, как важно объединиться с Адани или что ты там еще им наплел? – было видно, что Таммуз немного запутался. Царевич растерянно поглядела на собеседника.

   - Конечно. Но, когда стало ясно, что Адани – лишняя трата времени, разве не логичнее сразу, коль уж есть такая возможность, устроиться тайно в Орсе? Ничто так не рушит страну, как её население. Особенно, если оно враждебно властям. А все мои бойцы уже давно истово убеждены, что объединение с Адани якобы ради укрепления щита против Орса было обычной уловкой, маневром, призванным обратить внимание царя Алая и усыпить его бдительность.

   - Мол, ласбарнцы и аданийцы активно заняты друг другом, можно не опасаться одних и дожать других?

   - Точно, - улыбнулся Гор.

   - И так думает мой отец? – не отставал царевич.

   - Ваш отец думает, что по-прежнему живет в собственном дворце.

   Таммуз перевел дух.

   - Полагаю, мне вы это говорите, потому что не боитесь, - без тени вопроса обронил царевич. Один взгляд этого человека нагонял на Таммуза жуть. Как бы он ни был решителен в том, что делал, общение со Змеем давалось ему не без труда.

   - Что вы сдадите меня Алаю? – Гор расхохотался. – Я вас умоляю. Я столько дельных идей ему подал и сам же осуществил, что, поверьте, сумею выставить врагом даже вас при желании. Но, мне казалось, сейчас у нас одна цель – установить вашу власть в Шамши-Аддаде.

   Таммуз как-то особо заинтересованно и по-новому взглянул на Гора.

   - А тебе-то они что сделали, что ты так их давишь?

   - Мне? – казалось, от самой постановки вопроса Гор серьезно растерялся. Будто никогда прежде даже не думал о причинах, почему делает то, что считает выгодным. – Ну, не знаю, - пожал плечами. – Я орсовец, все-таки. У меня в крови ненавидеть аданийцев за какое-то там древнее предательство или еще чего.

   Таммуза это не убедило, особенно беззаботный тон собеседника, но спрашивать подробнее не имело смысла: Змей явно не планировал откровенничать.

   - Ладно, - вздохнул царевич, - если ты придумал, что делать с ласбарнцами в Орсе – удачи. Мне надо подумать теперь о собственной участи.

   Гор с пониманием усмехнулся:

   - Сарват тоже явно не одобрит, что именно вы стали освободителем Красной Башни.

   Таммуз в подтверждение поджал губы и выкатил глаза: что и говорить тут.

   - Другое дело, если бы вы могли вообще не зависеть от одобрения царя Сарвата, - почти по-змеиному прошелестел Гор.

   Таммузу не надо было объяснять дважды. Он качнул головой:

   - Слишком уж много Салинов передохло в последнее время. И всем нравится спихивать подозрения на меня, - отвёл глаза. – Понимаю, что на моем пути иначе никак, но сейчас стоит хотя бы сделать видимость, что я на их стороне.

   Гор прицокнул языком, тоже качнув головой.

   - Э, нет, не стоит. Сарват женится, наплодит всяких царских удальцов, и плакала всякая ваша надежда на успех.

   - Что вы предлагаете? – раздраженно бросил Таммуз. Гор, однако, самообладания ничуть не терял.

   - Сделать так, чтобы вас, ваше высочество, и рядом со столицей не было, когда царь Салинов отбросит копыта.

   - Вы что, Змей, готовы сами… ? – Таммуз выглядел поистине обескураженным.

   - Ну, - протянул он, - мне все равно в ту сторону. Могу по дороге в Орс заглянуть к вашему шурину. На огонек, так сказать.

   Таммуз поперхнулся воздухом.

   - Вы серьезно, что ли?

   - А что такого? – Гор развел руками. – Я, все-таки, первый номер Храма Даг. Лучше нас наемников во всем Этане не сыскать. Поверьте. Я везде бывал, от Ургатской степи до Мирассийской державы.

   - То есть, Храм Даг?

   - Это совершенно наилучший вариант, если надо избавиться от человека, - подтвердил Гор, а потом, не удержавшись, со смешком добавил, - если, конечно, нет возможности без свидетелей огреть его куском статуи по голове.

   Таммуз не стал уточнять, что кусок статуи ему не поднять, но вот приложиться здоровенным мраморным сколом он вполне мог. А статую, в конечно счете, сделал крайней.

   - И ты, как боец этого храма, Змей …

   - Э, не совсем, - Гор тут же перебил. – Давайте уточню, - он поднял руку в жесте, соединив кольцом большой и указательный пальцы и выпростав остальные прямо. – Первый номер сто шестого поколения Храма Даг и его самый легендарный его боец за всю историю – Тиглат Тяжелый Меч, не Змей. Поэтому, именно Тиглат Тяжелый Меч – беспримерный в Этане наемник и убийца. Так что, и заказ для Храма Даг примет только Тиглат.

   Таммуз, окинув собеседника почти восхищенно,