Змеиные дети - 6. Глаз в огненном кольце. Анастасия Машевская

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12

АННОТАЦИЯ

Всякие дороги всегда ведут к концу - неизбежному и неотвратимому. Конец пути определен для всех: и безукоризненно верных, и беспечно храбрых, и не по годам мудрых, и закостенелых предателей. Гор, Шиада, Бану, Аймар, Джайя, Таммуз и Кхассав - каждый из них многие годы был ведом желанием или чаянием, и теперь настало время их достичь, не постояв за ценой.

***

Великая Блудница рождает Тьму и Огонь Ада, от сочетания которых происходят звезды и пульсирующие ритмы Вселенной. Рев отдаленных от нас, неудовлетворенных без плоти демонов Ада создает человека и окружающую его природу. Но человек не игрушка составивших его сил. Изменяя себя или преобразуя природу, он вносит изменения во Вселенную, дрожащую, как осиновый лист, под пятой Великой Матери.

   Таро Обратной Стороны Мира, 14 аркан «Алхимия»

ГЛАВА 1

- Шиимсаг! – смеясь, крикнула Бану.

   Одиннадцатилетний мальчишка – точная копия Сагромаха в этом возрасте, как говорили все его родственники и, в первую очередь, Хабур – обернулся, сурово насупив брови.

   - Я не хуже её! – буркнул он недовольно и, снова обратившись к мишени, подвешенной в трех метрах, метнул последний нож из рук. Тот в полете перевернулся раз, потом – Шиимсаг, затаив дыхание, наблюдал – перевернулся снова, но уже снижая траекторию полета.

   А потом упал на землю, не долетев с пол-локтя.

   - ДА ПОЧЕМУ?! – мальчик топнул ногой. – ПОЧЕМУ НЕ ВЫХОДИТ?!

   Шинбана расхохоталась – звонко и весело. Шиимсаг не выдержал и кинулся к сестре:

   - Ну погоди! – пригрозил он, ввязываясь в борьбу.

   Бансабира удержала желание вскрикнуть «Не тронь сестру!» где-то в груди. Если её не научит он, кто знает, что будет потом. На её, Бансабиры, спокойствие, у Шинбаны было два старших брата. И, что немаловажно, брата законных. Вольных со временем распоряжаться ордами, которые им достанутся.

   Семейство Яввуз-Маатхас пребывало на тренировочных площадках в полном составе. Более того – и Сагромах, и Бансабира настаивали, чтобы тренировки всегда проходили не только для отпрысков танской семьи, но чтобы все приближенные обоих танов, телохранители, отменные «меднотелые» Бану и «воители неба» Сагромаха – словом, все лучшие бойцы и командиры всегда тренировались в это же время. И днем, и ночью.

   Это потребовало от Сагромаха почти два года и все его терпение после гибели их новорожденного сына, но он смог добиться того, что Бансабира снова поверила в себя и взялась за тренировки с былой прытью.

   Желание метать ножи, как их легендарная мать, Шинбана вбила себе в голову лет в семь, если не раньше. И сейчас, стоило признать, управлялась с этим прилично. Шиимсаг всерьез соперничал с сестрой, обнаружив её успехи достаточно поздно. И страшно бесился по поводу того, что отставал.

   Шинбане удивительно давался весь объем дистанционных атак. Довольно быстро она стала вместе с матерью трижды в неделю выходить ночами во внутренний двор и выпускать сорокастрельный колчан. Бансабира – «высокая мать» – всегда твердила, что для поддержания хорошей стрелковой формы нужно, по меньшей мере, четыре раза в неделю выпускать по двести стрел. А лучше – даже больше и делать это не только в дневные часы.

   Сначала было немыслимо трудно, и глядя на дочь, Бансабира вспоминала себя. У неё также постоянно кровили пальцы, и часто от полученных повреждений она за обедом ложку не могла взять от боли. От недосыпа у Шинбаны залегли под глазами тени – они останутся с ней навсегда, светлые-светлые, но пожизненные, и от них кожа лица будет выглядеть еще бледнее обычного. Естественный след тяжелой выучки.

   С ножами было много хуже. Бансабира долго пыталась объяснить дочери, как долго она пользовалась ножами не только с широким лезвием, но и с широкой рукоятью.

   - Особенно на севере, Шинбана! – настаивали в один голос и Бану, и Сагромах.

   Дочь не слушалась, упиралась – у матери совсем другие, изящные, изысканные! А ей что же, какими-то толстыми коротышками размахивать?

   Когда Шинбана окончательно уперлась лбом в эту стену, Бансабира и Сагромах и решили впервые отвезти близнецов за Астахирский хребет в разгар зимы. Во владениях Геда и Аргерль Бану начала тренировочный бой с дочерью и совсем не усердствовала, позволяя управляться с ножами, как та может. Воодушевленная, Шинбана с усердием парировала простейшие удары, пока, наконец, умотавшись, не заявила, что замерзла и хочет в тепло.

   Однако Бансабира будто не слышала и продолжала поединок на элементарных началах. Шинбана несколько раз повторила, что устала, но мать казалась неутомимой. Шинбана обижалась, потом злилась, потом была готова разреветься, потом – мстить. Она потащила из-за пояса нож скрюченными от мороза, но выронила его при самой попытке нанести удар. С недоумением воззрилась на опустевшую руку, а Бансабира тем временем опрокинула Шинбану на спину.

   - А теперь возьми этот, - протянула она тогда рукоятью вперед старый широколезвенный клинок из тех, какими пользовалась еще со времен Багрового храма и с какими прошла всю Бойню.

   Шинбана, хмурясь, взяла оружие и, сжав, вдруг удивленно воззрилась на мать. Бансабира улыбнулась, протянула руку, помогая Шинбане подняться, и, обтряхнув дочку со спины от снега, повела в усадьбу Геда, повествуя:

   - В жизни может быть много ситуаций, когда чувствительность руки спадает: когда много сражаешься, и руку сводит от усталости; когда замерзла, и пальцы скрючены холодом; когда держащая нож рука ранена, и от потери крови леденеют пальцы, лишая тебя столь необходимого в бою ощущения клинка в руке. Вот тогда тебе и нужен нож с по-настоящему широкой и удобной рукояткой. Её проще чувствовать.

   Шинбана слушала, не перебивая и хмурясь. Она зачастую выглядела очень серьёзным ребенком для своих лет.

   - Даже я, солнышко, когда еду к Бугуту или сюда, к Геду, вместо тонких ножей беру эти.

   - Но ты ведь Бансабира Изящная, мама! – протестовал ребёнок не столько из принципа, сколько из искреннего непонимания. – Тебя прозвали за твои смертоносные ножи!

   Бансабира расхохоталась, прижимая к себе дочь за плечико, пока они шли.

   - Явно не за ножи, Шинбана. Привычной красоты и изящества в бою не существует.

   Девочка нахмурилась еще сильнее, остановилась, развернулась, вскинув голову, и требовательно уставилась на мать.

   - Но папа постоянно повторяет, что ты прекрасна в бою! – выпалила Шинбана, явно рассерженная, что ей, похоже, врут.

   Бансабира усмехнулась.

   - Пойдем скорей, - повела она дочь в усадьбу. – Человеком действительно можно восхищаться, когда он по-настоящему искусен в своем деле. Я, например, нахожу прекрасным Нома-Корабела.

   - Деда Ном? Он же старый!

   - Конечно, - кивнула Бансабира. – Но, когда мы выйдем в море вместе с ними – я верю, этот день придёт – ты увидишь, насколько он влюблен в корабли, и как в них понимает. Будет буря – и поймешь, - неопределенно пообещала Бану.

   - Я все равно не понимаю, - буркнула девочка. – Тогда, выходит, и наши кузнецы прекрасны? И смотрители псарен в доме Яввуз?

   Бансабира засмеялась.

   - Не все, разумеется. Но, когда мы вернемся домой, обрати внимание на всех, о ком говоришь. Тот, чьи глаза сияют, на чьем лице радость, если он занят своим делом, тот прекрасен душой.

   Они зашли, наконец, в усадьбу, быстро затворив за собой дверь, чтобы не выпустить тепло очага.

   - То есть, ты прекрасна для папы потому, что тебе нравится драться?

   Сагромах быстро вышел встретить их в передней усадьбы, заслышав знакомые шаги.

   - Мама прекрасная для меня, потому – что она лучшая из женщин, Шинбана.

   Бану посмотрела на Сагромаха, улыбаясь. Он сиял – глазами, улыбкой, сердцем – как самое лучезарное из солнц, отражающееся в пурпурных вершинах Астахира. И, как солнце, ослепляя, выбеливало огромные пятна зеркальных отражений, так Сагромах осветлял её душу.

   Всеблагая Мать Сумерек, мысленно взмолилась тогда Бану, оглядывая мужа со снежными змеями в волосах: таким молодым он еще никогда не был.

   Сагромах и сам чувствовал то же самое. Он, светясь, подошел к жене и дочери. Наклонился, поцеловал Шинбану в щеку, выпрямился и, облизываясь, приобнял Бансабиру.

   - Сражаться ей, конечно, тоже очень нравится, - заговорчески кивнул он дочери, глядя сверху-вниз, - но прекрасным её делает нрав.

   - А вот дядя Русса постоянно говорит, что с мамой сладу нет, и нрав у неё так себе, - заметил Шиимсаг, появляясь в передней, куда вышел вслед за отцом. Едва он показался, за его плечом вырос Гайер, обещавший в будущем стать привлекательным, почти как Дан, и отважным, как отец, что его взрастил.

   Однако Бану и Сагромах на детей уже не смотрели – тан, улыбаясь, поцеловал в губы.

   - Фу, - демонстративно отвернулся Шиимсаг. Шинбана опустила взгляд с какой-то смущающейся улыбкой. И только Гайер, поджимая губы чуть лукаво, отводил глаза в сторону.

   - Ну хватит уже, - не выдержал Шиимсаг. – Пойдемте внутрь.

   - Бьё и правда никак не начнет рассказывать какую-то очередную байку, пока вас нет, - поддержал Гайер.

***

Подобных случаев, вроде того, двухлетней давности, было много. По-настоящему много. Они случались постоянно – Бану, Сагромах, и их дети наслаждались каждым.

   Вот и теперь, наблюдая, как со смехом близнецы пытаются поймать друг друга в захват, Бансабира подошла к одной из стен чертога, оперлась плечом. Уже сейчас Бансабира пытается донести до дочери священную тайну женского боя: у многих из них в руках надежная сила, но в затяжном бою или в поединке с действительно грозным противником этой силы ни за что не хватит. Бывают бойцы от одного удара которых разлетаются черепа их врагов. И единственное, что может спасти – это скорость и легкость, подвижность и быстрота. Надеясь вложить чувство стремительности и гибкости в дочь, Бансабира заставляла себя день за днем возвращать себе былое мастерство, чтобы стать для Шинбаны примером. Около года назад муж и охранители впервые за много лет увидели таншу на тренировках без нагрудника – и приняли это за добрый знак.

   В реальных стычках и боях, Бансабира, все-таки держалась в доспехе. Бои подворачивались регулярно – не особенно затяжные и масштабные, но достаточные, чтобы держать себя в тонусе: иногда с Ласкового моря на побережье дома Каамал нападали пираты, и если регентша при молодом тане вместе с Сагромахом были там, то всегда лично возглавляли атаку против вторженцев. Чтобы постоянно отвозить Гайера – по старому уговору – в Серебряный чертог на осень и весну, Бансабире, Сагромаху и эскорту приходилось раз за разом преодолевать многие мили, и намеренно нередко они проходили вдоль границ с Раггарами.

   Приграничные столкновения с Золотым домом не иссякали никогда. После того, как Русса был отозван, гарнизонные заставы на рубежах танаара возглавлял Гобрий – многоопытный и безукоризненно верный. Границы домов Маатхас и Шаут Сагромах доверил одному из кузенов, а границы дома Каамал – частично с Раггарами, а частично с Вахиифом, посовещавшись, таны вверили Руссе – все равно он возглавлял партию Гайера в танааре, и когда Гайер отсутствовал, рьяно оберегал для него чертог. Таким образом, при Гайере в последние годы в качестве охранителя оставалась команда, подобранная лично Раду, а сам богатырь стал для Гайера наставником в весенние и осенние месяцы, когда молодой тан был разлучен с высокой матерью и достойным отчимом.

   Бансабира сложила руки на груди. Её внимание от веселящихся близнецов переключилось на мужа и старшего сына. Сагромах прикладывал все силы для воспитания Гайера. Впрочем, наверное, на самом деле ему для этого нужно было совсем немного. Сагромах был воплощенным образцом для подражания во всем, разве что сейчас несколько утратил в силе – из-за возраста. Но что поделать? Всем им рано или поздно на смену приходят те, кто может держать выше щит и крепче меч.

   Все люди с возрастом увядают, как цветы, склоняясь к земле. Так стоит ли удивляться, что опускаются ниже руки? Меч, воткнутый острием в землю, все еще меч, и при должной силе характера его всегда можно вскинуть вновь. Хотя бы – в последний раз.

   Гайер и Сагромах бились здорово. Гайер на мгновение отвлекся на веселящихся сестру и брата – Маатхас воспользовался минутным промедлением и свалил парня на спину. Что-то сказал, протянул руку, помог встать на ноги. Тем не менее, Гайер действительно хорош. Сказывалась школа Раду. Вот только последнего прямого тана Серебряного дома берегли как зеницу ока, и существенной доли в обучении сына не хватало. Ему ведь уже пятнадцать, размышляла женщина. Совсем скоро наступит день, когда он сам возглавит танаар, а тан без действительного воинского опыта едва ли надежен.

   - Шинбана, Шиимсаг! – кликнула Бану, отталкиваясь от замковой стены и продвигаясь к тренирующимся. Дети откликнулись тут же.

   - Она дразнится! – тут же заявил Шиимсаг, взъерошенный и покрасневший от мороза.

   - А он копается, как жук! – ответила девочка, не менее раскрасневшаяся от холода и борьбы.

   - Давай на мечах! – взвился Шиимсаг с новой силой.

   - Давай!

   Сагромах неподалеку опять повалил Гайера на лопатки и теперь помогал встать.

   - Отлично, сынок! – Сагромах тяжелой рукой по-мужски обнял сына в плечо, а потом по-отцовски взлохматил густую черную шевелюру Гайера дружелюбной оплеухой.

   - Идите в дом, вам пора погреться, - сказала Бану близнецам. Обернулась к поджидавшему оружейнику, дала знак рукой. Тот бросил танше копье. Бану поймала и двинулась на середину тренировочного поля.

   - Ну мам! – воскликнули близнецы в один голос. – Мы еще недостаточно упражнялись сегодня!

   - Точно! – продолжила Шинбана.

   - Я сказала вам идти в дом, - напомнила Бансабира. Проходя мимо приближавшихся Сагромаха и Гайера, Бану с нежностью потрепала сына по кучерявой черной челке.

   - Ты молодец, - обронила женщина с улыбкой.

   - Шинбана, Шиимсаг, - гаркнул Сагромах. – Вы не слышали мать?

   Шиимсаг сузил глаза, глядя на сестру.

   - В следующий раз я выиграю! – выпалил он. – Вот увидишь!

   Таны засмеялись.

   - Гайер, у тебя кровь, - добавила Бану, уходя, - приведи себя в порядок.

   Юноша приложил укутанный перчаткой палец к губе. Да уж, отец хорошо приложился рукоятью меча.

   В центре площадки словно по команде Бансабиру уже ждал Шухран, вооруженный парой коротких мечей. Хорошее должно быть сражение сегодня, в предвкушении улыбнулась Бану и по привычке, несмотря на сильный холод, грациозно скинула тяжелый меховой плащ.

***

- А можно нам посмотреть?! – требовали близнецы.

   - Ну пап!

   - Ну пожалуйста!

   - Мать сказала вам греться, - строго осадил Сагромах, и ребята, наконец, исчезли в чертоге. Сагромах вместе с Гайером остались неподалеку, присели на скамью близ танской оружейной, наблюдая за сражением Шухрана и Бану.

   Ловить копьем атаки с обеих рук выглядело для Бану по-настоящему удобным. Она ловко отступала, отводя выпады и уходя с линии круговых разворотных атак.

   Гайер, наблюдая, хмурился. Смотрел на восхищенное лицо отца – и хмурился больше.

   - Она же всерьез уступает ему! – не выдержал юноша. – Он загоняет её к стене, - Гайер качнул головой.

   Сагромах задумчиво поднял брови:

   - Твоя мать – хороший боец. Конечно, каждый из вас, наших детей, оставил на её мастерстве определенный след. Мы, мужчины, так не рискуем все потерять в мирное время, как воительницы.

   Гайер вдруг почувствовал себя виноватым перед матерью, но Сагромах не обратил внимания.

   - Меня восхищает её упорство, - признал Сагромах. – И всегда восхищало.

   - Поэтому ты полюбил её? – в лоб спросил Гайер, обернувшись к отчиму, и Сагромах, взглянув в ответ в глаза юноши, от души засмеялся.

   - Понятия не имею, - ответил тан.

   - Но ведь что-то же послужило толчком… – думал Гайер вслух. – Я… ты знаешь, отец, я сто раз слышал разные истории о Матери лагерей. Они очень разные – некоторые величают мою мать, другие поносят. Я думаю, что прошло слишком много времени, чтобы люди помнили, но всякий раз, когда надеюсь услышать хоть что-то вразумительное о той Бансабире Яввуз, которую знаю я, натыкаюсь на ответ, который начинается со слов «В дни Бойни Двенадцати Красок твоя мать...».

   Сагромах положил сыну руку на плечо.

   - Тебя это радует или утомляет?

   - Это вводит меня в непонимание, - признался Гайер. – Иногда мне кажется, что все их слова – вымысел, потому что единственное, что я вижу на тренировках – моя мать хороший боец. Но и только. Среди воительниц всех северных домов таких немало, и я любую уложу на лопатки.

   Сагромах заносчивость сына проигнорировал.

   - А ты думаешь, быть хорошим бойцом – мало?

   - Но ведь она первый номер Храма Даг! Рассказы ходят такие, что она, по меньшей мере, должна быть чудовищем!

   Сагромах засмеялся.

   - Ты видел, как северная медведица носит на спине медвежат?

   Гайер пожал плечами:

   - Ну как видел? Скорее догадываюсь.

   - Но ты видел их перемазанные кровью морды после охоты, не так ли?

   Гайер молча кивнул.

   - Медведицы бывают хорошими матерями. Но ведь от этого они не перестают быть медведицами, - вдруг усмехнулся Сагромах.

   - В смысле, так же, как мама, воспитывают то лаской, то затрещиной, - протянул юноша. - Но ведь Шухран не её ребенок! – вспылил Гайер с новой силой.

   А потом вдруг разинул челюсть: Бансабира, отступив еще на шаг, вдруг перехватила инициативу. Шухран сделал двойной рубящий с обеих рук, но Бану вместе с копьем оттолкнулась, взмыв, прыжком перевернулась в сторону, проворачиваясь в воздухе вокруг себя, еще и еще, пока Шухран, выходя из себя, наносил удары. Потом уверенно приземлилась и, провернув копье, замахнулась. Древко уперлось Шухрану ровно в шею и остановилось.

   - Я выиграла, - улыбнулась танша.

   Шухран признал: не останови она руку, и его шея была бы сломана. Бансабира отвела копье, когда Шухран выпустил из рук мечи, и воткнула острие в землю.

   Сагромах, наблюдая, развеселился окончательно. Сгреб пасынка в захват. Гайер вскинул руку из-за спины положил на отцовскую руку, зная, что скинуть не получится.

   - Никогда не ровняй свою мать с другими женщинами, Гайер.

   Молодой тан Серебряного дома не отводил взгляд от матери. Воистину, достойно, но все еще – просто хороший боец… Однако, не это сейчас заняло все его мысли. Он похлопал рукой по спине отца, чтобы тот отпустил. Сагромах не упорствовал.

   Гайер отряхнулся, мотнул головой, приходя в себя.

   - Я хочу спросить, - уставился на тана, но тот пристально глядел на приближавшуюся Бану. Затем вдруг обернулся к сыну, посмотрел коротко:

   - Не сейчас.

   Гайер принял обеспокоенный вид. Сагромах осмотрел сына внимательней. Уже который день ходит сам не свой ведь. Видать, хочет поговорить о чем-то важном.

   - После ужина, - пообещал Сагромах.

   - Спасибо, - поблагодарил Гайер, но Сагромах уже переключился. Поднял брошенный Бансабирой плащ, чтобы укутать замерзающую женщину. Та, приблизившись качнула головой.

   - Возьмешь меч?

   Сагромах с теплом в глазах оскалился. Воистину, она заставляет его жить. Заставляет его быть молодым так, как может она одна.

***

За ужином Бансабира выдвинула предложение.

   - Все знают, что завтра мы выдвигаемся в Гавань Теней. Большинство вопросов по нашему отбытию и предстоящей компании в Мирассе уже оговорено и решено, но у меня есть предложение.

   Взгляды уставились на неё.

   - Мы уже говорили, что участие Гайера в походе не обсуждается: это отличный боевой опыт и, сколь велика бы ни была опасность, ему пришло время войти в танскую силу.

   За длинным столом танов в чертоге дома Маатхас представители трех танааров, включая сопровождающих Гайера из числа подданных Серебряного дома единодушно согласились. Прежде это вызывало немало споров: Гайеру всего пятнадцать, к неизбежности его наследования привыкли в Серебряном танааре отнюдь не сразу и не все. Тем не менее, привыкли, и сейчас рисковать его жизнью было опрометчиво на вкус многих. Но вместе с этим, нигде так не взрослеет человек, как в военном шатре. Нигде так не осознает силу верности и ценность человеческой жизни, нигде так не слышит голос сердца, который надо душить чаще, чем дышишь, и нигде так не чувствует вес своего слова.

   Гайер от слов матери приосанился и расцвел. Действительно, разговоров об его участии в походе было много, и он был по-настоящему рад и горд, что родители сочли его достаточно взрослым. Его высокая мать ввязалась в Бойню Двенадцати Красок в пятнадцать лет, а, значит, он не может быть хуже. Он и так, кажется немного не успел, если верить тому, что бойцы Храма Даг начинают возглавлять отряды, отправленные на задания, в последние два года обучения, а, значит, его матери тогда было даже четырнадцать.

   Правда, вдруг погрустнел Гайер, никто не говорил, что ему дадут что-то возглавить. Но хоть как-то ведь!

   - Сейчас разумно, что тан должен осуществить последние приготовления и отдать необходимые распоряжения в собственном танааре. Выходить в Ласковое море северяне будут из твоего дома, Гайер. Поэтому пока мы с твоей матерью, - говорил Сагромах, - будем в Гавани Теней, ты управишься с оставшимися делами и выстроишь войска на изготовку. Наши силы подойдут тоже. Русса и Раду, а также приближенные Серебряного дома помогут тебе, как всегда.

   В числе подданных Серебряного дома все давно смирились с тем, что Сагромах зовет Гайера сыном. Если бы не личная воля покойного Яфура, возможно, Гайер никогда бы не смог наследовать при такой симпатии чужого дому Каамал мужчины. Хотя, кто знает?

   - Сейчас разумнее всего было бы отправить тебя обратно в Серебряный дом, - заговорила Бану. – Но мы предлагаем перепоручить последние приготовления нашим родичам из дома Каамал, - Бансабира сделала учтивый жест головой в сторону сторонников Гайера. – Ты, Гайер, завтра утром отправишься с нами.

   - Что? – единодушно напряглись подданные дома Каамал – двое мужчин из числа дальней Яфуровой родни и одна женщина из его доверенных командиров.

   - Я поеду в столицу?! – Гайер воодушевился.

   Сагромах и Бансабира, однако, одновременно качнули головами в схожем движении.

   - Не совсем, - отозвался Сагромах. – Мы отвезем тебя к Гобрию на границу с Раггарами. Тебе надо хоть немного заматереть в стычках с врагом, а Раггары никогда не оставляют нас в покое дольше, чем на месяц. Месяц у тебя еще точно есть.

   - Вернувшись из Гавани Теней, мы с войсками все равно пройдем мимо приграничных застав, - поддержала Бану, - и заберем вас с Гобрием.

   - Это абсолютно неприемлемо, - настоял один из двоюродных племянников покойного Яфура.

   Женщина-командир из Серебряного дома, однако, нахмурилась в задумчивости:

   - Возможно, это даже необходимо.

   Второй из представителей танской крови Каамал, поразмыслив, попросил объяснить. Он был женат на дочери одного из лаванских домов Серебряного дома и в законах Яса понимал все же больше, чем в войне, будучи по природе, скорее, дипломатом и миротворцем.

   - Одно дело – быть отлично развитым молодым мужчиной и иметь успех в обращении с разным видом оружия, - начал Сагромах.

   Бану подхватила:

   - Но совсем другое – убить человека, - опытные бойцы кивнули. – Этот опыт нужно приобрести до серьезного похода. Если потребуется, я скажу Гобрию устроить набег на приграничные раггаровские деревни, но опыт сражения без меня и Сагромаха, без Раду и Руссы, под чужим командованием, которому ты должен следовать неукоснительно, необходим тебе, Гайер. В том числе, чтобы научиться убивать, - со всем участием и трогательным убеждением в глазах обратилась к сыну.

   Чтобы еще как-то объяснить решение, Сагромах добавил:

   - Без этого нельзя в походе. К сожалению, именно в первые несколько смертей, понимаешь все величие человеческого милосердия.

   - Стоящее решение, - припечатал Хабур.

   По тому, как держались остальные, стало очевидно, что решение одобрено. Но по тому, как держались таны, стало очевидно, что чужое одобрение их сейчас едва ли волнует.

   - С той только оговоркой, что тан едва ли должен подчиняться генералу, - заметил дипломат из числа родственников дома Каамал.

   - Едва ли тот, кто сам никогда не подчинялся, готов командовать, - заметила Бану. – Сейчас мой приказ, как его матери, как верховного военачальника войск Пурпурного дома и как регента Серебряного в том, чтобы он подчинялся Гобрию. В конце концов, все таны подчинялись воле отцов и матерей, как минимум для того, чтобы в итоге занять их место. Сомневаюсь, что кто-то из действующих танов пожелает отдать преемнику приказ, который или угробит его, или воспитает из него болвана, уничтожившего плоды родительского труда, - с легким цинизмом оскалилась танша.

   Гайер в дополнительных объяснениях не нуждался – выглядел заинтересованным и исполненным решимости.

   - Как прикажут мои родители, - молодой тан склонил голову.

   Он давно сам размышлял, что достиг возраста, когда нужно не просто упражняться с оружием днем и ночью или присутствовать на обсуждениях дел в доме, но стоит по-настоящему основательно постигать «танское» дело. Воспитанный во многом Сагромахом, Руссой, Раду и матерью, которой первые трое были глубоко верны, имевший в наставниках и напарниках в боевом искусстве недюжию братию родительских телохранителей, наслышанный о «темных делах отца», о которых ничего толком не знал, Гайер рос, наблюдая единственный пример: серьезность, искренность, ответственность, доброту.

   Ему постоянно хотелось что-нибудь решить самому, отдать приказ, ему хотелось быть великим полководцем, и, чтобы как о Бану Хитроумной, Бану Злосчастной, Бану Кошмарной, Бану Изящной, Матери Севера и Матери лагерей, о нем когда-нибудь с трепетом говорили на всех углах. Ему хотелось, чтобы о нем, как об отце, которого он знал, говорили, что он почитаем и достоин уважения тем больше, что сумел обуздать такую женщину, как его мать, и воспитать детей, каждый из которых мог бы быть примером для подражания всему Ясу.

   Гайер любил Сагромаха. Он часто задавался вопросом, каким был его кровный отец, которому он наследовал. Был ли он лучше или хуже Сагромаха? Каким бы он, Нер Каамал, воспитал Гайера, останься жив после «темных историй», в которых оказался участником?

   Гайер размышлял о многом в последнее время. Иногда он задавал вопросы матери, Сагромаху, Руссе и Раду и некоторым другим – тоже. Но зачастую ответ был одинаков:

   - Историю, которая случилась между твоим кровным отцом и матерью, может рассказать тебе только она. Ну или, на крайний случай, Сагромах.

   Такими фразами Русса и Раду самоустранялись регулярно, а таны не распространялись никогда.

   У Гайера было много вопросов – очень много! – не только о своем самом раннем прошлом, которого молодой тан не мог помнить. Порой он сердился на родителей, что они обращаются с ним, как с ребенком. Да его собственная мать была всего на год старше, когда вышла за Нера Каамала и к тому же понесла от него дитя! Но вместе с тем, проведший пятнадцать зим в постоянных разъездах между тремя домами, в компании Сагромаха и Бану Гайер чувствовал себя удивительно надежно и тепло. Он привязался к людям, с которыми встретил жизнь, разделял трапезы и тренировочные площадки. Горячо любил близнецов, за которых чувствовал определенную ответственность, наущенный и Сагромахом, и Бану.

   Со временем он даже начал понимать, почему брак его матери и отчима являлся настолько беспрецедентным в Ясе: каждый из них был главой собственного дома, и оба они наставляли, что Гайер должен научиться тоже возглавлять не только клан Каамал, но и целый танаарский надел. Выслушивая объяснения, к чему все идет и как, Гайер со временем даже начал понимать, почему так важно, чтобы ему и одному из близнецов наследовали разнополые дети.

   - В таком случае, - Гайер вздрогнул от материнского голоса, - раз нет возражений...

   Близнецы вскинулись одномоментно:

   - А когда мы будем участвовать в походе?!

   - Позже, - уклончиво отозвался Сагромах. – Рекомендую всем лечь пораньше. Завтра утром мы выходим. Мы сопроводим тебя до Гобрия, Гайер, а потом двинемся в столицу.

   - Спасибо, - благодарно отозвался юный тан, посмотрев на отца с немым вопросом. Тот улыбнулся самым краешком губ: все он помнит, сейчас все разойдутся, и они поговорят.

   Поцеловав близнецов на ночь, Бансабира и Сагромах обнялись. Сагромах чмокнул жену легонько – в щеку, а потом вздрогнул: Бану смотрела слишком однозначно.

   - Сейчас, - он отстранился от жены, обернулся к ожидающему Гайеру. – Обожди со сном, я вернусь чуть позже.

   Гайер внезапно опустил лицо, немного подняв брови, и Сагромаху почудилось, что Гайер все же немного смущен. Наверняка он уже бывал с женщинами, но одно дело – самому испытывать этот опыт, а другое – знать, что, не таясь, родители намерены вот прямо сейчас.

   - Хм…х… хорошо, - Гайер отвернулся и сел на свое место за столом.

   Сагромах улыбнулся, Бану хихикнула.

***

Сагромах укутал жену одеялом, поцеловал в подставленную щеку, потеребил светлые волосы.

   - Не задерживайся, - попросила Бану с легкой сонливостью в голосе.

   - Я скоро, - пообещал тан.

   В столовой он застал Гайера в одиночестве – тот сидел перед большим куском обжаренной оленины и бездействовал.

   - Вроде как, чтобы не сидеть просто так, - объяснил он отцу. – Но я сыт.

   Это показалось странным Сагромаху: пасынок не особенно любил оправдываться, зато очень любил поесть.

   - Ну, - Сагромах увел блюдо с олениной из-под носа у Гайера и, придвинув поближе к себе, подцепил кусок на нож. – Как знаешь, - сказал тан и вонзился в еду зубами.

   Гайер наблюдал молча какое-то время, потом прокашлялся и рискнул:

   - Моя мать отнимает столько сил?

   Сагромах посмотрел на Гайера, замерев посреди жевания. Нахмурился. Отодрал кусок мяса зубами, не дожевав нормально проглотил и облизнулся. Ощупал придирчивым взглядом Гайера с головы до того места, где его тело скрывалось за столешницей. Да здоровенный ведь уже парень! Действительно, Бану была того же возраста, когда он, Сагромах, втрескался в неё по уши.

   Сагромах оскалился на мгновение – а потом рассмеялся от души.

   - Ты даже не представляешь! – поделился он откровенно. – Бансабира очень любит жизнь, во всех смыслах.

   Теперь Гайер окончательно смутился, опустив покрасневшее лицо.

   - Верю, но знать не хочу.

   - Тогда зачем спрашивал? – серьезней спросил Сагромах и снова принялся за оленину.

   - Я просто пытаюсь понять, - в общей фразе начал молодой тан, не зная, как подступиться к главному. – Ты…

   - Гайер, - спокойно, понизив голос, позвал Сагромах. – Знаешь, твоя мать страшно не любит, когда люди мямлят.

   Тот мгновенно вскинул лицо и выпалил на одном дыхании.

   - Просто ваши чувства!.. Я… я даже понять не могу, как!

   Сагромах несколько удивился.

   - Не можешь понять, как любить? – уточнил он, прожевав очередной кусок.

   - М-м, - Гайер мотнул головой, испытывая некоторую неловкость от прямоты отчима. – Как, глядя на вас, я однажды смогу жениться на какой-нибудь танин, которую знать не знаю. Ваши чувства…

   Сагромах вздохнул и перебил:

   - Не были такими с самого начала, поверь.

   Гайер ничего не ответил, но взгляд его умолял: расскажи. Сагромах снова нахмурился ненадолго и, набрав полную грудь воздуха, отложил мясо в сторону.

   - Сперва я был просто заинтересован, не более. А о чувствах Бану… – Сагромах легко усмехнулся. – Да говорить нечего.

   - Но ведь что-то в тебе тоже её привлекло?

   Теперь Сагромах откровенно посмеялся.

   - О, это едва ли. Твоя мать едва вернулась из Храма Даг. Все, что её занимало – это выбить достойное место подле отца, Сабира Свирепого, доказать всему танаару, что достойна стать следующей главой, и убить каждого Шаута, которого встретит. Так что личные чувства для Бану в годы Бойни совершенно не существовали. К тому же, - Сагромах вздернул брови, – я был вдвое старше её, а она была влюблена в какого-то юношу из Багрового храма, и на меня вообще едва ли смотрела.

   - Как же все изменилось? – спросил Гайер, немного подавшись вперед. – Когда все изменилось?

   Сагромах улыбнулся спокойнее, чем прежде.

   - Когда ей исполнилось шестнадцать ...

   Пришлось рассказать. Гайер слушал с увлечением. Камин, заложенный в стене за спинами танских кресел, мерно потрескивал, давая скудное, но интимное освещение для душевной беседы. Ночь за стенами чертога по мере рассказа сгущалась стремительно, и Бансабира в танском покое, не дождавшись мужа, крепко заснула.

***

Выслушав истории о странствиях матери в первый год Бойни, об ухаживаниях Сагромаха, о споре с Дайхаттом, Гайер немного взволновался. Он обязан своей жизнью воистину удивительным людям.

   Однако Сагромах очевидно выпускал многие моменты, и, немного придя в себя от узнанных подробностей прошлого, Гайер изрек:

   - Почему, если мама бросила девичий пояс к твоим ногам, она уже на другой день оказалась обручена с моим отцом? В смысле, с Нером Каамалом, - тут же уточнил молодой тан, словно Сагромах мог как-нибудь неверно понять, о ком речь.

   Сагромах снова улыбнулся – и на этот раз с тихой грустью в глазах.

   - Потому что твой дед, тан Сабир Свирепый, настоял на этом.

   - Но зачем?! – не уступал Гайер. – Ты же сказал, он был тебе другом.

   - В некотором смысле я считал его чем-то средним между вторым отцом, другом и старшим братом, - поправил Сагромах, но Гайера это не впечатлило.

   - Ты сказал, - повторил молодой тан, - что вы были дружны, и сказал, что мой дед горячо любил дочь. Какого тогда он не выдал её за тебя, раз все было так удачно?! Я ведь мог быть полноценно твоим сыном!

   Сагромах тоже подался вперед:

   - Ты и так мой сын, Гайер. Никогда не забывай об этом.

   - Но почему Сабир не позволил ваш с мамой брак сразу? Потому что она не любила тебя? Потому что не верил в твои чувства? Ведь если бы дело было в союзах, он наверняка искал бы среди других домов!

   Сагромах качнул головой.

   - Это уже неважно.

   - Почему? – с нажимом повторил вопрос Гайер.

   Сагромах прикинул в уме что-то и отозвался:

   - Потому что дело было в союзах. Чтобы удержать дом Каамал от предательства, нужен был ты. Ну или девочка. Без разницы. Нужен был ребенок между Серебряным и Пурпурным домом. И поверь, этот ребенок доставил твоей матери немало хлопот.

   - Да, я знаю, что она вынашивала и рожала меня в разгар боевых действий, - деловито поддержал Гайер.

   - Твой дядя Этер долго настаивал на многочисленных абсурдных слухах о твоем рождении, но, когда ему не внял даже собственный отец, он сговорился с раману Тахивран, и они шантажировали твою мать действовать в их интересах, Гайер.

   Юноша побледнел.

   - В какому смысле? – дед Яфур ведь на его памяти с большим чувством говорил об обоих погибших сыновьях.

   Сагромах объяснил в каком.

   - Но ведь мой отец не принимал в этом участия, да?! – горячо воскликнул Гайер, с трудом дослушав разъяснения отчима.

   - Нет. Но его гибель стала заслуженным воздаянием от Матери Сумерек.

   - Что ты имеешь в виду?

   Сагромах задержался с ответом. Кусок оленины хорошо помог ему потянуть время.

   - Я не в праве говорить дурное о Нере Каамале, Гайер. Что бы я ни думал, он был твоим кровным отцом, даже если ты и не знал иного родителя, кроме меня. И если Бану не сочтет нужным сама рассказать тебе правду, то я точно не в пра...

   - Да я три года хожу и выпрашиваю у вас эту правду! – вспылил Гайер, чуть приподнявшись. – И шансов узнать у матери у меня точно нет! Я уже сто раз слышал от неё это: «Твой отец был хорошим человеком»! Однако я не могу не слышать за спиной скользких замечаний о «темных поступках отца молодого ахтаната». Умоляю, папа!

   Сагромах взял миролюбивый тон.

   - Гайер, постарайся не переживать. Давай так, как только мы вернемся из Гавани Теней, в переходе до берегов Ласкового моря, мы расскажем тебе.

   - «Мы»? То есть ты и мама?

   - Если мне удастся уговорить её – да.

   - А если нет? – насторожился Гайер. Об упрямстве Матери Севера весь север знал не понаслышке.

   - Тогда я расскажу сам.

   - Почему не сейчас? – не унимался молодой тан.

   - Мне надо подобрать слова помягче, чтобы ты не возненавидел меня потом, - улыбнулся тан. – И к тому же, если мы поговорим сейчас, то есть шанс, что пока ты под началом Гобрия будешь грабить деревни Золотого дома или отбиваться от их атак в укреплениях, мысли о той ситуации поглотят тебя.

   - Не погло...

   - Поглотят, Гайер. Мысли о семье и о прошлом всегда поглощают до основания, особенно если к ним примешиваются личные чувства. А с чувствами в сражение лучше не вступать, если не планируешь расстаться с головой. Нам же твоя, поверь, очень дорога, - ободряюще улыбнулся тан. – Точно не хочешь поесть?

   Гайер отказался.

   - Тогда скажи, чтобы тут убрали. А я вернусь к твоей матери, она наверняка уже спит. И правильно делает, нам тоже пора.

   - Хорошо, - Гайер поднялся вместе с Сагромахом и быстро подошел к нему вплотную. – Спасибо, отец, - прямо посмотрел в глаза, и Сагромах, обнял юношу тяжелым, крепким объятием.

***

Близнецы злились страшно: почему их опять никуда не берут! Ладно уж в поход, но хотя бы в столицу же можно взять!

   Сагромах посмеивался, Бансабира бесстрастно отклоняла все попытки детей торговаться. А потом обнимала и целовала – каждого, по многу раз.

   - Береги их, Гистасп, - велела танша, и альбинос размеренно обронил свое обыденное:

   - Слушаюсь.

***

Путешествие задалось. Они взяли хороший темп продвижения и придерживались его практически без проблем, при том, что общая численность отряда перевалила за две сотни. Почти все эти бойцы, за небольшим исключением, отправятся с танами в Гавань Теней в качестве охраны, но Гайера без присмотра отпускать было как-то неразумно.

   Они столкнулись с группой разбойников уже недалеко от заставы, занятой Гобрием. – меньше часа верхом. Видать попали в тот самый момент, когда очередные головорезы и охотники за наживой из подданства дома Раггар пересекли границу с Пурпурными владениями.

   Предполагать, что это были их собственные люди северяне отказывались. По мере правления танов на севере устанавливался примечательный обычай. Всякий, кто был свидетелем кражи или разбоя, или любого другого проявления несправедливости по отношению к человеку, поднимал клич «Аану!» или иногда «Аноо!». Как всякая молва, тем более, брошенная в гневе, клич в кратчайшие сроки облетал окрестности, и тот, за кем смертельным шлейфом тянулось клеймо клича, при всем желании не мог избежать наказания. В каждом танаарском уголке, включая дом Каамал, быстро установился закон реагировать на клич мгновенно, не укрывая преступника (хотя, конечно, встречались отчаянные исключения). Таким образом, возмездие за то или иное неблагодеяние неизменно настигало разбойника в любой точке трех танааров, и единственным его шансом было попросту бежать, если Боги позволят ему побег раньше гибели.

   Ворам отрубали руки. Убийц убивали. Соучастникам и укрывателям выкалывали глаза, отрезали уши и нос. Насильников оскопляли до основания. Только клеветников принятая танами мера не останавливала: они со временем смекнули, как с помощью клича «Аану!» сжить со свету неугодных себе людей. Но, в целом, в танских землях стало действительно спокойнее, и сейчас встретить разбойников на главных дорогах казалось чем-то мистическим.

   Бандиты вылезли из засады и накинулись на отряд.

   Бану и Сагромаха сопровождало воистину элитное воинство. Немногочисленное, но на редкость отборное. Каждый там стоил по меньшей мере пяти, другие – и того больше. Враги тоже оказались весьма подкованы – каждый сам по себе. Однако против хорошей стратагемы едва ли стоили многого.

   С присущей ей прыткостью, Бансабира сориентировалась, чуть дала назад, пропуская вперед мужчин и всего с дюжину женщин, которые входили в число их с Сагромахом охранения. Сузила глаза, окидывая взглядом линии атак и условия местности. Враг напал с тыла, пропустив их вперед, полагая, что как бывает всегда, в хвосте колонны движется обоз. Весьма солидный, как стоило бы предполагать при первом же взгляде на отряд из двухсот мечей. Разумеется, обоз всегда движется в конце – он слишком неспешен из-за тяжелых колесниц с провизией и необходимой утварью.

   Большая часть пурпурных кинулась отбивать запасы продовольствия. Однако Бансабира тут же приказала тем, кто стоял рядом, скакать вперед и отдать указания: полста пусть зайдут справа полукружьем, еще полста – слева. Остальные пусть упорно держат центральную атаку лоб в лоб, не позволяя прорваться. Правых возглавил Серт, левых – Хабур, центр повел Сагромах. Гайер и еще пара человек осталась при Бану.

   - Мы их зажмем, - прошептала Бансабира, наблюдая за происходящим.

   Все шло успешно, однако, прежде чем фланговые части успели замкнуть окружение напавшей группы, несколько человек все-таки пробились клином вперед, на всей скорости кинулись к танше. Бансабира усмехнулась с полузаметным, но высокомерным отблеском в лице.

   - Как очевидно, - обронила она, едва шевеля губами. Еще бы, ощущая преимущество врага, главарь разбойников сделал единственное, что еще могло спасти его ребят от поголовного избиения – приказал убить вражеского командира.

   Воистину, неважно как велик твой отряд и отряд врага: управлять большим и малым – одно и то же, если учитывать разницу в форме. У них есть вождь, и у северян он есть.

   Бансабира оскалилась со стальным отблеском в глазах – ни с чем не сравнимое чувство, которое она в последние годы испытывала слишком редко – и потянула из ножен меч. Рядом с таншей, кроме Гайера, остались только Одхан, Вал и Шухран, и каждому было знакомо это выражение на женском лице. Они обнажили клинки тоже. Гайер занял боевую позицию, нахмурился, напряженно переводя взгляд с приближавшихся врагов на соплеменников, сидящих по сторонам. Небеса и долы, взмолился молодой тан, его первый настоящий бой! Не тренировка, а бой! Он сглотнул, хмурясь сильнее. Их всего четверо и выбирать нет времени – каждый вооружился оружием ближнего боя. А вот врагов больше, и пока они с арбалетами и луками.

   Бансабира резко завела поводья в сторону, заламывая движения коня и резко уходя с линии атаки.

   - Врассыпную! – бросил Одхан, видя, что Гайер замер.

   А потом, видя, куда нацелены бандитские луки, Гайер бросился к матери. Но не успел. Бану, вздернув коня, поймала грудью животного очередную стрелу, выскочила из седла и, перевернувшись, подскочила на ноги. Шухран тут же, набирая скорость, бросил танше короткое копье, прикрепленное к собственному седлу. Ему сейчас хватит меча, а вот пешей тану с мечом делать нечего.

   Бану ловко поймала оружие, не обращая более внимания на Шухрана. Тот сделал краткий жест, приподняв поводья, будто спрашивая, уступить ли госпоже коня, но Бану игнорировала. Вполне в её духе: против конников пешей страшно, к тому же женщине, но спешивать доверенных людей из-за собственной неуклюжести Бану явно претило. И к тому же, разве она взяла свой первый ранг не пешей? Пусть бы это и было не пойми когда.

   - Мама! – гаркнул Гайер.

   В группе всадников переглянулись – «мама»?

   - Сын Матери севера! Вперед!

   Гайер мчался к матери.

   - Гайер! – крикнула танша. – Немедленно назад!

   На юношу мчалось сразу двое. Он сглотнул, не сводя глаз, напрягаясь каждым мускулом. Сердце безумствовало в груди, и каждый удар отдавался в ушах, как прибой на берегу Северного моря у усадьбы Геда.

   - Ни за что! Давай руку! – протянул он длань.

   - В тыл!

   Первый из врагов уже занес меч, раздался лязг скрещенных клинков. Гайер увидел металлические искры. Замер на миг с широко раскрытыми глазами. Потом поднял взгляд на врага. Тот отнял клинок и снова замахнулся.

   - Отходи! – приободрившись, что смог отразить свой первый по-настоящему вражеский удар, Гайер взял командный тон. – Я прикрою тебя!

   Пресек еще одну атаку и еще.

   - Дурень, - процедила Бану, отскочила на пару шагов, взвилась в излюбленном прыжке в сторону, проворачиваясь вокруг себя. Приземлилась, нашла опору в ногах и, заведя руку, метнула в нужном направлении нож. Клинок вонзился аккурат в лоб всадника, атаковавшего её сына. Бандит закатил глаза и вывалился из седла.

   Бансабира метнула вперед копье-дротик – аккурат в грудь следующего приближавшегося бойца. Он был совсем близко, и силы её руки хватило, чтобы острие пробило кольчугу и грудь. Освобожденный от всадника конь помчался в сторону танши.

   Остановить коня на скаку – задача не из простых, и явно не по её плечу. А вот, пробежать вместе с животным, вцепившись в седло, вскочить, заваливаясь, вскарабкиваясь в седло на всем ходу – вполне подходило. Помог Вал – уловив момент, оказался рядом и, кое-как извернувшись, поймал поводья, немного сдерживая скакуна. Оказавшись верхом, Бансабира кивком поблагодарила охранителя, натянула поводья, коротко обернулась к сыну. Поджала губы: все потом! Управившись с характером и страхом животного, развернула коня назад и, промчавшись мимо поверженного врага, выдернула торчавшее копье Шухрана. Жаль, это не её собственное – сделанное по мужской руке, для Бану оно оказывалось гораздо менее сподручным. Но выбора не представлялось.

   Впрочем, его уже и не требовалось: подоспел Сагромах с его братией центральной линии атаки, подъезжал Серт, вдалеке заканчивал расправу Хабур.

   - Убитые есть? – перво-наперво спросила танша.

   - Ага, - отозвался Сагромах. – Целое стадо раггарских выродков.

   Бансабира заметно расслабилась.

   - Спешиваемся. Надо перевести дух.

   Северяне спешились.

   Группа раггарских всадников была повержена. Получив указания, бойцы начали осматривать потери. Раненных было несколько человек, но ничего смертельного. Если, конечно, не затянуть с помощью. Колесницы безнадежно разбиты. Сагромах сразу послал одного из «воителей неба» вперед с донесением для Гобрия выслать обозные части для транспортировки разваленных и разбросанных запасов – тех, что удалось спасти.

   Бансабира посмотрела на сына. Будучи ниже его, она смотрела снизу-вверх, но большей надменности и превосходства во взгляде матери Гайер не помнил.

   - Мама, я… – начал он.

   Бансабира сделала твердый пресекающий жест: после.

   - Главное сейчас – добраться до гарнизона Гобрия. Там мы окажем помощь, кому необходимо, пересоберем запасы и отправимся дальше.

   С таншей соглашались.

   - Заканчиваем тут! – велел Сагромах, пока ожидали снабжение из заставы.

   Северяне принялись собирать оружие, растаскивать в разные стороны туши убитых коней, чтобы переправить в качестве провизии к Гобрию, и трупы врагов, которые сваливали в кучу. Все ценное – почти ничего, если быть честным – что можно было забрать, северяне отняли у подданных золотого дома перед тем, как сжечь.

***

Вечером в заставе, вверенной командованию Гобрия, который принял их с важным видом, готовностью во всем отчитаться, гордостью и чувством собственного достоинства, сквозившим в каждом жесте, все собрались за ужином. Это было просторное помещение, выполнявшее функцию общей солдатской столовой, с единственным отдельно стоящим столом для местных офицеров, а заодно являвшееся комнатой для всех заседаний, объявлений, голосований и прочего. Многочисленные столы рядами стояли вдоль стен, в центре зала, между колоннами. По периметру чадили факелы, и следы копоти от масла черными тенями облепляли стены до самого потолка.

   Когда с ужином из свежезапеченной конины было покончено, Бансабира попросила удалиться всех, кроме наиболее близких доверенных лиц и, разумеется, Гобрия. И первое, что заявил генерал, уставившись танше в лицо с таким видом, будто теперь кроме них тут вообще никого нет, звучало так:

   - Я сомневаюсь, что всадники были из Раггаров.

   - Что? – спросил Хабур тут же. – Но ведь...

   Бансабира параллельно с этим качнула головой и Гобрий, все еще обращаясь к ней, поведал.

   - Оружие, которое вы доставили с трупов, не похоже на то, каким пользуются отряды золотого дома.

   Гобрий посмотрел чуть вдаль, сделал знак дежурным солдатам и велел принести пару раггарских клинков, добытых в прошлых стычках.

   - Ко всему прочему, они крайне редко бывают конными. Зачастую только пехотинцы – лучники да мечники. Это нередко бандиты, дезертиры из гарнизонов, но редко опытные конные бойцы.

   - Не говоря о том, - добавил Сагромах, - что для засады сплошь из конников нужны весьма прихотливые условия местности – далеко не везде можно осуществить подобное.

   - Звучит разумно, - согласилась танша.

   - Во время атаки один из них назвал госпожу Матерью Севера, - протягивая, напомнил Вал. – Они знали, на кого нападали и, видимо, имели конкретную цель.

   - К тому же, - подхватила сама Бану, – кони существенно жирнее наших, будто их неплохо кормили, прежде чем пригнать сюда.

   - Но в землях Мураммата Раггара намного теплее, чем у нас, - напомнил Хабур.

   - Какие-нибудь прочие зацепки есть? – спросила Бану.

   - О принадлежности разбойников к определенному дому? – уточнил Гобрий. – Из того, что вы привезли, ничего не понять. Если вы не нашли что-нибудь на месте, это мог быть кто угодно.

   - В том числе и обсуждаемые Раггары? – спросил Сагромах. – В конце концов, если это не регулярная армия Золотого тана, то к чему ожидать оружия, плащей, нашивок на доспехах и прочих атрибутов дома Раггар?

   Этот довод присутствующим показался еще более разумным.

   - Наблюдай, что тут да как, - попросила Бансабира. – И докладывай, как всегда.

   - Как всегда, - с гордостью Гобрий чуть склонил голову.

   - Хорошо, - тут же подхватила танша. – Есть ещё одно поручение.

   - Слушаю, госпожа?

   Вопреки ожиданиям, Бансабира обратилась не к генералу, а перевела глаза на сына. Тон её, прежде рассуждающий и мало заинтересованный, мгновенно изменился.

   - Разве я не сказала тебе уйти мне за спину?

   Гайер подобрался в кресле, сменил расслабленную позу на исполненную готовности к действиям, попытался объяснить поведение.

   - Но я был верхом, а ты пеш...

   - ЭТО НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ! – пригвоздила танша, поднялась, подошла к месту Гайера и одним взглядом заставила сына тоже встать. – Думаешь, будь мне нужен конь, никто бы из них не предложил мне своего? – она качнула головой в сторону тройки охранителей. – Я велела тебе уйти в тыл. Я приказала тебе на поле сражения, Гайер, и ты ослушался. Ослушался. На поле. Сражения! – припечатала каждое слово. – Будь их больше, ты бы погиб!

   - Разве это не было бы честью для тана – умереть в бою? Мы ведь воен....

   Бансабира ударила сына по лицу кулаком. Гайер схватился за челюсть, а Бану – за ткань его плаща на груди.

   - Ты – тан. Защитник. Тан должен жить и защищать вверенных тебе людей, а не бросаться на меч. Какой от тана толк, если он мертв?! Только когда понимаешь, что одна твоя жизнь может спасти тысячи других, только в этом случае, будучи таном, ты можешь и ты обязан предложить себя в качестве расплаты врагу. Как бы то ни было, Гайер, за неповиновение на поле боя принято убивать пытками. Потому что из-за неподчинения приказу более опытного командира ты можешь угробить все вверенное тебе подразделение. А знаешь ли ты, мальчик, который не отнял ни одной жизни, что значит смотреть на поле, усеянное трупами товарищей, и знать, что твоим долгом и в твоих силах было их спасти?

   - Мам, я… – Гайер терялся. Ему и так пришлось сегодня непросто. Это ведь его первый… Мать Сумерек, сердце до сих пор колотилось, как бешеное! Неужели она сама не помнит, какого было ей в такой ситуации?!

   - Ну вспомни сама свой первый бой, - попытался молодой тан вслух. Бансабира слушать возражения и увещевания не стала. Она отошла на шаг с твердостью в непроницаемом взгляде.

   - Я вверяю тебя Гобрию, и клянусь: если он хоть раз пожалуется или скажет, как недоволен тобой по какой-либо причине, об участии в походе на Мирасс можешь забыть.

   - Но ма…

   - Гайер, - низким голосом припечатал Сагромах, поднявшись тоже. – Мать ты слышал.

   Гайер поджал губы.

   - Как прикажете, - буркнул молодой тан. Выглядел он страшно обиженным.

   - Раз возражений нет, Гобрий, я послушала бы твои новости о конфликтах с Раггарами, - Бансабира обернулась к генералу, приняв безмятежный вид. – Поговорим?

   Гобрий взвился со стула.

   - Разумеется, тану. Пойдемте, - позвал он в кабинет командующего заставой.

   Остальные тоже повставали с мест, двинулись к выходам из громадного зала-столовой. Одним было налево, другим направо – куда комендант крепости расселил вновь прибывших двести с небольшим человек.

   Однако, когда к выходу двинулся Гайер, Сагромах остановил его:

   - Обожди-ка, Гайер. Давай поговорим.

   Юноша замер.

   - Прямо сейчас? – спросил он, наконец, и Сагромах отлично слышал, что слова дались ему с трудом. Наверняка задет за живое решением матери.

   - Сейчас, - тем не менее, настоял Сагромах. – Это важно.

   Гайер кивнул и, вернувшись, сел за стол. Сагромах посмотрел на стражу в дверях – то в одних, то в других, и парой вежливых оборотов попросил оставить его с сыном наедине. Едва все вышли, молодой тан насупился, отвел лицо в сторону.

   Сагромах в душе вздохнул: ясно, как день. Недолго думая, Маатхас начал прямо.

   - Постарайся понять свою мать, Гайер.

   - Отец, не стоит…

   - Нет, стоит, - настоял тан. – Все люди в окружении твоей матери, которых ты знаешь, изначально не были её окружением и совершенно не были ей верны. Гобрий, которому она поручила докладывать о твоих успехах и промахах, Раду, её первый телохранитель, Юдейр, её первый оруженосец, даже Гистасп, которого сегодня называют её белой тенью – все они, Гайер, доносили на Бану Сабиру Свирепому.

   Лицо молодого человека вытянулось. Сагромах не останавливался.

   - И не сказать, чтобы твоя мать была не в курсе. Думаю, именно в силу опытности Гобрия в таком деле она и привезла тебя сюда, если между нами, - вдруг в задумчивом тоне протянул Сагромах, и снова взял уверенную интонацию. – Когда я рос, со мной было то же самое. Несчастный Хабур разрывался между братскими отношениями со мной и подданством моему отцу. А сколько было соглядатаев кроме Хабура? – Сагромах вздернул брови, но ответа, естественно, не получил.

   - У меня с отцом вообще были напряженные отношения: он не одобрял большинство моих поступков. И сейчас я понимаю почему...

   - Умоляю, папа, - всплеснул руками Гайер, - нравоучения о том, что я с возрастом пойму, что вами движет, мне всерьез наскучили – я постоянно их слышу от дяди Руссы.

   Сагромах коротко засмеялся.

   - У Руссы есть основания так рассуждать – на его имени немало пятен, - заметил Сагромах вполголоса и таким тоном, будто говорил себе под нос, не обращаясь к Гайеру. И все-таки было ясно, что он хотел, чтобы пасынок услышал и воспринял его слова как нечто, сказанное по секрету.

   Гайер проигнорировал и немного вспылил:

   - Ну а что я должен был сделать! Она моя мать! Разве ты бы поступил по-другому?!

   На этот раз Гайеру показалось, что в улыбке отца он видит грусть.

   - Хороший вопрос. Лет пятнадцать назад наверняка сделал бы то же, что и ты. А сейчас – не знаю. Гистасп однажды рассказал мне, что перед осадой она уговаривала командиров бросить её и уйти, обойти западню и вернуться к войскам Сабира Свирепого. Но никто не согласился бросить своего генерала. Тебе уже было несколько месяцев в ту пору, но Гистасп настаивает, что, когда они отказались – это был первый раз, чтобы Мать лагерей позволила подчиненным решать самим. Думаю, - Сагромах потер подбородок, - здесь то же самое. Для Бану единственное доказательство уважения – это признание за человеком свободы собственного выбора.

   - Как с тем конем что ли? То есть я должен признать за ней выбор умереть, нелепо подставившись?!

   Сагромах изменился в лице: немного помрачнел, во взгляде теперь читалась определенная тяжесть.

   - Я ведь говорил, не сравнивай свою мать с другими женщинами. И с мужчинами не сравнивай.

   - Но она не имеет права рисковать! – не унимался Гайер. – Неужели мать не понимает, что будет с её детьми, если её не станет? Я согласен, с тем, что она опытный боец и хороший командир, но… зачем она вообще сама лезет в пекло?!

   Сагромах расхохотался во все горло.

   - Поверь, - обратился он к сыну, смахивая проступившие от хохота слезы, - я очень долго задавал этот вопрос и себе, и ей. Но правда в том, что Бансабира хорошо знает свои возможности. Гистасп рассказывал, что видел, как её побеждал раз за разом один и тот же боец – первый номер из Храма Даг Тиглат Тяжелый Меч – в дни, когда Бану была в делегации сватов для раману Джайи. Однако я видел только, как в безнадежных ситуациях Бансабира уходила от атаки или проявляла готовность умереть, но в бой, в котором не могла победить, старалась никогда не вступать.

   - Не считая той осады? – Гайер почувствовал шанс, наконец, узнать о событиях многолетней давности, о которых до него докатывались только отголоски молвы.

   - Осада – не бой, - резонно заметил Сагромах. – Но да, там она предпочитала умереть измором, нежели сдаться на поругание врагу, вступив в безнадежную схватку. Осада – это испытание выдержки. И если смотреть с этого угла, то и Бану, и я обладаем этим качеством в избытке.

   - Тебя тоже осаждали?

   - Да. Нас осаждали в разное время и по одиночке, а порой осаждали мы. Последней осадой, конечно, был наш с Бансабирой брак, - вдруг засмеялся Са. - Воистину, они со Свирепым не сдавались безумно долго.

   Гайер подался вперед, глядя жадно.

   - Можешь рассказать мне, отец?

   Сагромах удивился и принялся загибать пальцы.

   - Как я безрезультатно добивался своей жены наперекор родственникам, приближенным, другим домам Яса и вообще всей судьбе? – пошутил тан.

   Однако Гайер, не разделяя настроения отца, мотнул головой.

   - Нет, о той осаде. Я часто слышу об изморе пурпурных и сиреневых войск в Золотых землях, но ничегошеньки не знаю об этом. Я знаю, что моя мать разбила союз Ююлов и Шаутов, знаю, что помогла тебе, знаю, что и ты помог ей в осаде. Но как она в ней очутилась – не возьму в толк. И кого не спрошу – все молчат.

   Сагромах прищурился.

   - Гайер. Мы говорили об этом в чертоге. Когда мы вернемся из столицы, задашь свои вопросы. Я дал тебе слово, и не отступлюсь. А пока просто прими, что есть вещи, которых лучше не знать.

   Гайер вздохнул – тяжело, громко. Но ничего не сказал.

***

Гайер не спал до утра. Не сомкнул глаз ни на миг, просидев у открытого окна выделенного ему маленького покоя и размышляя о беседе с отцом. А когда пришел срок прощаться с родителями, Гайер, обняв Сагромаха, задержал объятие и шепотом спросил:

   - Если однажды я полюблю, как ты, вы позволите мне жениться по своему выбору?

   Сагромах по-доброму усмехнулся – Гайер чувствовал щекой.

   - Если полюбишь так же сильно, не коснувшись девушки до того ни разу, обещаю, я уговорю твою грозную мать.

   «Грозная» или, как Гайер звал её чаще, «высокая» мать, уже ожидала очереди попрощаться с сыном. Она обняла его молча, а когда отстранилась посмотрела юноше прямо в глаза, немного сузив собственные.

   - Я доверяю тебя в хорошие руки, Гайер. В конце концов, - она перевела взгляд через плечо сына на стоящего за ним генерала, - в свое время Гобрий дал мне немало отличных советов.

   - Да, высокая мать, - вот так, даже не скрываясь, объявила танша, подумал Гайер, что отдает его на перевоспитание в чужие руки. Порой её прямота и впрямь вызывает восхищение. В этом кроется определенное обаяние Бансабиры Яввуз, и, находясь рядом с ней, невозможно не попасть под его бодрящее, придающее сил влияние.

   - Я надеюсь на тебя, Гобрий.

   - Почту за честь, госпожа.

   Бансабира снова обратила внимание на сына, положила на щеку ладонь.

   - Что бы тебе ни говорили обо мне, Гайер, помни, что ты – мой первый сын. Ты появился на свет в самый разгар Бойни Двенадцати Красок, в походном шатре посреди чужого танаара. Война у тебя в крови, и на тебя я надеюсь особенно.

   Гайер приосанился, глаза его наконец-то зажглись.

   - Да, мама. Я постараюсь.

   Бансабира улыбнулась, притянула сына за шею, чуть наклонив его голову, поцеловала в лоб. Потом кивком указала на своего коня: помоги мне. Гайер улыбнулся в ответ, подскочил к скакуну и, наклонившись, сложил ладони, подставив под материнское колено.

ГЛАВА 2

Гор стоял на пирсе, глядя вдаль.

   Семья Таммуза прибыла в Аттар несколько недель назад. Оставив царя предаваться семейным радостям, теперь, когда большая часть его неприятелей была затравлена или убита, Гор «испросил позволения» заняться морским вопросом на севере Орса. Змей подготовил для Таммуза бумаги, объяснил ситуацию: почти восемь тысяч его подданных было угнано в рабство при Алае Далхоре, а тот даже в ус не дул! Надо ведь что-то делать! К тому же, если правильно отреагировать на ситуацию, то, будучи казначеем царства, Гор точно сумеет приумножить богатства Орса.

   Таммуз вдумчиво слушал речи Змея и, в конечном счете, признавал их не лишенными идеи. К тому же, ему ли не знать, что не мстить за своих людей было в привычках царя Алая? Сам Бог повелел ему, Таммузу, внести справедливость в те решения, которые были неверно приняты отцом. Потому пусть Гор не только раз и навсегда разберется с северной морской угрозой, но и действительно воздаст огненным мечом тем, кто счел, что может обижать орсовцев безнаказанно.

   Тиглат, слушая и внимая, вздыхал в душе: ничто не делает человека более уязвимым и более тупым, чем собственная убежденность в богоизбранности. Боги, какие бы они ни были на свете и сколько бы их ни сочлось, может, и не выбирают людей случайно, но уж точно делают это стократ реже, чем кажется самим людям.

   Как правило, избранным для той или иной задачи оказываются именно те, кто никогда и не подозревал о подобном вмешательстве Судьбы. Это люди, которые молчаливо и в некотором роде безвозмездно делают свое дело, стараясь на благо хотя бы еще одного человека, кроме себя. И чем больше людей приобретет от деяний таких людей, тем больше проявляется на их челе поцелуй Бога.

   Гор стоял на пирсе и смотрел вдаль. Во внутреннем кармане его туники лежало очередное послание от Юдейра. А впереди на всех парусах к берегу шли фрегаты. Пока что это только его, Гора, суда, но однажды они смогут захватить один из парусников Бану. И когда это случится, все изменится. А сегодня достаточно и малого.

   - Итак? – неопределенно спросил Гор, когда капитан первого причалившего корабля сошел на пристань.

   - Порядок, - отозвался Интар. Он не полнел и не худел, упражняясь каждый день, и по-прежнему фактурой больше всего напоминал самого Гора. – Мы захватили в плен почти всю команду одного из судов. В их форме, доспехах, со странным диалектом на устах – все, как надо, - заверил капитан. – Несколько наших также высадились на северных островах, так что вскоре нам будет понятнее и язык, и привычки, и тайные тропы к тому пристанищу, куда эта заносчивая баба увозила наших.

   Гор прошелся взглядом по фигуре капитана снизу-вверх.

   - Называй её таншей, пожалуйста. Женщина или нет…

   - Баба, - перебил капитан. – Ни один мужик так подло в спину не ударит. Баба, - пригвоздил он.

   Гор вздохнул. Право, не объяснять же ему, что не штуковина между ног определяет суть человека.

   - Что еще? – вернулся Тиглат к делу.

   - Пока все. Мы перехватили их недалеко от береговой линии, на самом деле. Похоже, им опять нужны были люди, ты не ошибся, Змей. Сейчас можно отдать распоряжения кузнецам и портным, чтобы начали воспроизводить снаряжение этих северян.

   Гор, прищурившись, кивнул. Да, теперь это сделать можно. А когда в последствии ему удастся захватить и корабли, орду, которую он погонит штурмом в земли Бансабиры, никто издали не отличит от её собственных людей. Тут главное, чтобы настоящие северяне куда-нибудь делись, что, впрочем, не вызывало затруднения – рабочие руки в шахтах никогда не лишние взамен тех, что Бану волокла к себе. И, конечно, потребуются те, кто сможет завершить антураж подмены, перекидываясь на родном наречии врага – этому обучаться расселенцы и шпионы среди северных островитян.

   И вот когда соберутся воедино все части, можно будет атаковать: внезапно, из тени, обрушиваясь всем весом, всей силой. Так, как больше всего привыкла и любила действовать в бою сама Бану. Интересно, а ей хоть раз доводилось играть в шахматы с собой, как это делал Гор последний десяток лет? Смогла бы она выстоять против себя же, будь у неё возможность сойтись в поединке с двойником?

   О, это Гор настойчиво, до одержимости хотел бы выяснить.

   - Ты сказал, у тебя почти команда. А корабля нет? – Гор почти незаметно повел бровью.

   - На дне, - пожал плечами капитан. – Захватить судно, не потопив его, довольно непросто, если его защищают ребята вроде этих бешеных.

   - Ты ли это говоришь? – усмехнулся Гор, глядя на капитана. Он и впрямь не уступал Тиглату ни ростом, ни в плечах, да и в обращении с оружием был весьма серьезным бойцом. Хотя, разумеется, тут с Тиглатом из Храма Даг соперничать и впрямь никто не мог.

   - Да там даже бабы такие, что наших мужиков режут, как свиней! – вполне искренне отозвался капитан.

   - Во-во, - поддакнул боцман, сходящий вслед за капитаном и командующий параллельно разгрузкой корабля. – У меня полкоманды полегло от этих девиц. Честно сказать, Змей, если в Ласбарне можно было многое узнать через бордели, там, я думаю, борделей вообще нет.

   Гор нахмурился. Он имел весьма развернутое, но все-таки далекое от истины представление об условиях, в которых царствовала его драгоценная Бану.

   - Это, конечно, осложняет дело, но мы справимся: бордели есть везде.

   - Главное, чтобы нам денег хватило справится, - заявил боцман прибывшего флагмана.

   - Мы потопили один их корабль, пленив команду, и один корабль потеряли, с половиной матросов тоже. На судах и разориться недолго, - намекнул он Гору.

   Тот поглядывал вперед из-под насупленных бровей, и было ясно, что, хотя взор его упирался в боцмана, Тиглат его не видел.

   - Оставь это мне, - шепнул он, покусал губы. – Разгружайтесь. Пленных в темницы, - приказал советник царя.

   Он повернул обратно к непримечательному форту, в котором расположился на срок пребывания у верфи. Он ведь не зря в уплату за смерть Салмана выбил себе пост казначея. Таммуз может думать, что угодно о своей священной роли спасителя и носителя справедливости для обездоленных царем Алаем – Тиглату было абсолютно все равно до иллюзий молодого владыки. Единственное, что преследовало его с момента получения послания от Юдейра, в котором разведчик писал о подземном городе на севере, отстроенном рабами – желание по-настоящему, в полную силу сойтись в схватке с Бану.

   Она никогда не разочаровывала его. И, да позволит ему эту роскошь великая Мать Сумерек, не разочарует и теперь. Не зря ведь он так ею гордился?

***

Шиада спала очень плохо.

   Она мучилась и металась, не в силах разобрать стремительно меняющиеся картины, которые видит, понимая, что перед взором уже не столько сон, сколько предзнаменование, смысла которого не уловить.

   Удмар оказался зачат почти случайно, и, дав ему жизнь, Шиада уже знала, что едва ли Богиня пошлет им с Агравейном других детей. Нет, Шиада все еще могла бы быть матерью, но увы, отцом её будущих чад едва ли будет Железногривый. Просто потому, что все чаще он ставил свои интересы выше их брака, оставляя Шиаду в распоряжение самой себя. С одной стороны, она была рада: по крайней мере, в первом браке ей отчаянно не хватало свободы. Но с другой, было больно видеть, как Агравейн отдаляется.

   Он приходил и спал в её постели, когда не пропадал в чужих объятиях, обладательниц которых Шиада порой знала лично. И по-прежнему их интимная жизнь была бурной – просто потому, что сдерживаться в этом Агравейну никогда не пришло бы в голову. Но Шиада ощущала каждой клеткой: необъяснимое и изумительное чувство всепоглощающей любви, которое передавалось ей от Агравейна в начале супружества, иссякло, оставив королю отчаяние, как если бы ему отрезали руку, и она время от времени болела до сих пор. Нестерпимо, немыслимо, тем сильнее оттого, что эта рука лежала бы рядом без шанса быть возвращенной на прежнее место.

   Агравейн успокаивал себя тем, что полюбил жрицу – женщину, поделенную между Праматерью и смертными мужчинами. А, что бы ни говорилось в стародавних ангоратских легендах и притчах, в состязании с Богами человек никогда не выигрывает.

   Агравейн толкнул жену в бок тыльной стороной ладони, и с трудом задремавшая Шиада открыла глаза – встревоженная до последней капли крови. Вдалеке комнаты мерцал тусклый призрак Неллы Сирин. Когда прежде Первая среди жриц связывалась с преемницей, силы в её было много больше.

   - Нелла, - растеряно позвала Шиада. – Что стряслось? Лиадала? Растаг? Гле…

   Нелла в мороке только молча улыбнулась и исчезла. Шиада, ничего не понимая, встала с кровати, запахнулась в халат. Зажгла лампаду и уединилась в дворцовой жреческой обители, стараясь в ответном призыве воззвать к храмовнице. Не выходило ничего.

   Уснуть больше не получилось. Зато за семейным завтраком семью Тандарион прервало появление еще одного морока. На этот раз Артмаэль.

   Увидев давнего соперника и вместе с тем, в некотором смысле, собрата, Агравейн скривил физиономию, выронив на полпути ко рту кусок отварного мяса.

   - Ты что здесь забыл?

   - Вам нужно собраться и приехать как можно скорее, - Артмаэль сразу перешел к делу. – Храмовница очень надеется еще успеть увидеть Шиаду. Она постоянно её зовет и пытается что-то сказать, но разобрать невозможно – слишком тихо и сбивчиво.

   - Нелла? – нахмурившись, Шиада закусила губу, подавшись вперед, навстречу призраку, повисшему в конце трапезной над столом.

   - Торопитесь, - Артмаэль обвел семью Шиады глазами. – Вы все. Потому что проститься дома у вас уже нет времени, а проститься придется надолго.

   Артмаэль исчез, заставляя Тандарионов недоуменно переглядываться, пытаясь сообразить, что вообще происходит. Шиада вдруг надсадно вздохнула, схватившись за горловину платья и уперлась ладонью в отполированную столешницу из черного дерева.

   - Праматерь, - шепнула жрица. – Я, кажется, и забыла уже, что этот день может прийти.

   - Какой день, мамочка? – спросила Амала, маленькая и миленькая копия покойной матери Шиады.

   - Важный, - отозвалась королева не в силах сказать ничего больше. Двухлетний Удмар без причины внезапно пронзительно заплакал. Идгар, старший из братьев, шикнул на него, но мальчик не унимался.

   - Мы куда-то едем? – деловито осведомился наследник. Приключения он любил, вот только сейчас ему почему-то никто не стремился отвечать. Оглядев собрание, Удгар, Старый король, набрал полную грудь воздуха:

   - Похоже на то.

***

Апрель в столице уже цвел всеми красками: густой зеленью самшитов и лавров, огнями пионов и лилий, гиацинтов и астр, тюльпанов и роз, всполохами разномастных черепичных крыш и одеяний горожан на широких площадях и узких улочках, в торговых кварталах и близ зданий суда. Апрель в столице звенел пением птиц, жужжанием пчел, голосами рабочих, приливной волной о берег, шепотом молвы, грохотом разгрузки судов в доках. Апрель в столице встречал северных танов, о которых в давние времена ходило столько толков, с недоверием: в придирчивых взглядах, в разносимых сплетнях, в завистливом поджимании губ.

   Еще бы! Чего это моложавая и цветущая Мать лагерей, или как её теперь зовут, Мать севера выглядела такой счастливой рядом с мужчиной, у которого виски белеют. Наверняка ведь развлекается так и эдак со своими бойцами! Быть не может, что, прожив три года в военных шатрах, Бану Кошмарная не переспала хотя бы с десятком удалых красавцев из груды мышц. И как Маатхас терпит?

   Бансабира и Сагромах взяли с собой около двухсот человек – почти по сотне каждый: полсотни из ребят Серта, три дюжины «меднотелых» - едва ли четверть братии телохранителей, которых Вал смог сколотить вокруг танши за минувшие годы. Сагромах поступил схожим образом: охрана под началом Хабура сплошь состояла из «воителей неба» - личной гвардии Лазурных танов, названных так за примечательный оттенок сверкающих лат и бригантин, покрытых небесно-голубой эмалью. Аргат, Игласс и Мантр возглавляли отряды по две дюжины бойцов, которые Сагромах выделил в неполной сотне для удобства командования и сохранения маневренных качеств подразделения.

   Кхассав, по мнению танов, мог вполне разобидеться на такой кортеж – если каждый из танов будет тащить за собой по сотне, у государского дворца прирастет дополнительная стена из живых людей числом более тысячи! Попробуй их прокормить! Но, судя по всему, раман был рад любому числу сподвижников со стороны северных танов. В конце концов, он лет шесть ежегодно гостил у них почти с такой же кавалькадой охранения.

   - Здорово, что приехали пораньше! – Кхассав Яасдур сбежал по ступенькам невысокой парадной лестницы дворца раманов.

   Солнце стояло высоко и светило пронзительно, до слепоты. Таны разулыбались встречавшему их государю раньше, чем спешились.

   - Са! – Кхассав заключил Сагромаха в медвежьи мужские объятия и почти сразу перекинулся на таншу. – Бану!

   - Государь, - улыбнулся Сагромах, удивленный натиском рамана.

   - Праматерь, Сагромах, - перебил раман.

   - Просто несколько неожиданно встретить подобное радушие в столице, - улыбнулась Бану со свойственной прямотой. – Во всяком случае, для нас.

   - Оно понятно, но сколько лет позади? – Кхассав выпустил женщину из объятий.

   - И то верно, - согласился тан. – Идем, - увлек он гостей внутрь. – Многие уже здесь, хотя я и назначил съезд на конец апреля.

   - Видать, прошлое заседание танов навело на мысль приезжать заранее, чтобы не пропустить все.

   - Ну, во всяком случае, раньше тебя, - засмеялся раман. – Хабур, Серт, Мантр! – оглянулся владыка. – Чего стоите, ведите людей внутрь!

   - Ты в своем уме? – в переднюю дворца вышла раману Джайя. Она холодно оглядела прибывших.

   - Тан Маатхас, тану Яввуз, - ледяным голосом поздоровалась женщина, и Бансабира захохотала: воистину, приятно знать, что некоторые вещи никогда не меняются.

   - Стабильность – лучшая ваша черта, раману, - не удержалась танша.

   - Велите своим людям расположиться за стенами столицы, здесь нет для них места.

   Сагромах поднял бровь и взглянул на рамана. Тот покачал головой.

   - Люди Сагромаха и Бану расположатся тут.

   Джайя поджала губы:

   - Так ты даже в их присутствии зовешь их по именам?! – и, быстро взяв себя в руки, Джайя не дала мужу ответить. – Так или иначе, эти северные варвары угроза для женщин дворца.

   Тут во все горло расхохотался раман.

   - Милая моя Джайя, - любовно позвал он. – Знала бы ты, со сколькими северянками согревался я лично и моя охрана! – душевно протянул он с тоном острой и сладкой ностальгии в голосе. – Выдели для них крыло или лучше рассели среди моей охраны.

   - Твоя охрана занимает весь наш этаж! – напомнила раману.

   - Ну, значит, рассели потеснее, - с видом, будто объясняет элементарные вещи, попросил раман. – Займи полностью боковые комнаты, от и до оба крыла, ну и этаж ниже, если понадобиться. Пересели кого-нибудь, в конце концов.

   Джайя сжала губы, вздернув голову. Оглядела поголовно тех, кого могла отличить глазами.

   - Надеюсь, с вами хотя бы нет того озабоченного брюнета, - признавать поражение в споре с мужем было выше её сил.

   Когда Джайя прибыла в Гавань Теней и смотрела на раману Тахивран, её восхищала беспрекословная власть раману. Когда она ближе узнала тану Яввуз, её до глубины души потрясло безусловное могущество северной танши, а преданность людей вокруг последней жирными кусками насыщала в груди Джайи зависть. И вместе с тем, обе эти женщины стали для Джайи своеобразным примером: раз они так могут, значит, и у неё однажды получится. Сама земля Яса отдает великий почет матерям, а она рано или поздно станет матерью, ибо именно ради этого отец и принес её в жертву амбициям.

   Однако прошли годы, Джайя родила династии двоих детей, раману Тахивран истаяла и скончалась, и вместе с ней угасло её могущество – а сил у самой Джайи так и не прибавилось. Она как была ничего не значащей женой рамана, так и осталась. Все дело в том, что она пришлая. И сколь бы она, прости Господи, ни исполняла их ритуалы, сколько бы ни растила детей Кхассава, ей до конца быть чужой. Если бы еще раман поддержал её, если бы признал её права, закрепив полномочия, которыми располагала его мать!

   Сердце Джайи на сей счет упало давным-давно: Кхассав все время твердил о нормах закона, и по закону ей было позволено куда меньше, чем Джайя надеялась: конечное решение в Ясе, как и в Орсе, принимал «держащий меч» - то есть, раман. Все и везде решала сила меча! Раз так, раз она не может по своему усмотрению укорачивать на голову любого из танов, то может ли она вообще что-нибудь?

   - Дана? – тут же уточнила Бансабира. – Который поцеловал вас когда-то?

   Джайя вспыхнула до корней волос, а Кхассав не удержался и изобразил крайнюю степень изумления:

   - Серьезно?! Джайя, милая! Когда это было?! Почему я ничего не знал?! Надо было пожать руку парню, пока я был у вас дома, - посокрушался мужчина.

   Джайя решительно развернулась на пятках, встав к мужу и гостям спиной:

   - Я не смотритель дворца. Поручи их кому другому, государь.

   - Как скажешь, - спокойно пожал плечами Кхассав. – Идем, - он в пригласительном жесте махнул рукой, и вскоре процессия обогнала рассерженную Джайю.

   Раньше в подобных ситуациях у неё на глазах наворачивались слезы, теперь было проще: все в груди женщины переполняла лютая ненависть к Маленькой танше, передавшаяся Джайе от предшественницы вместе с несбывшимися мечтами о величии.

   Когда процессия прошла в тронный зал, раман дал знак слугам заняться расположением танов и их свиты самым активнейшим образом. Выделить ближайших сподвижников Бану и Сагромаха было непросто, поэтому Кхассав велел «взять по десятке» и «идти в трапезную, дело к обеду».

   В трапезной все было ровным счетом также, как и прежде: множество низких столов, расставленных по всей огромной зале с подушками вокруг. Раман сделал широкий жест рукой, безмолвно приглашая рассесться к обеду, а танов позвал за свой стол.

   - Я все понимаю, - шепнул Сагромах, - но тебе не кажется, что это было слишком?

   - Ты про Джайю? – мгновенно сообразил Кхассав, продвигаясь к столу на помосте.

   Маатхас подтвердил.

   - Если быть честным, за все шесть лет ты спал всего с двумя северянками.

   - Но очень системно и, похоже, имел успех, - вполголоса заметила Бану.

   - Кто бы говорил, - усмехнулся Кхассав. А потом вдруг взмахнул руками:

   - Да глядя на ваш брак, я вообще стал святым! – горячо заявил он. – Но ей об этом знать необязательно. В конце концов, Бану, у неё всегда настолько недовольный всем вокруг вид, что я просто не могу удержаться создать тому еще пару причин.

   - Достаточно и одной, - со знанием дела, одновременно отозвались таны.

   Кхассав слушать нотации не хотел и развел руками:

   - Я звал её поразвлекаться на севере. Она вечно что-то там бубнила про сугробы и твою заносчивость, Бану.

   - Чью заносчивость? – спросил детский голос.

   Они уже подошли к столу государей, и за ним сидели двое детей с небольшой разницей в возрасте. Девочка больше походила на мать – тонкая, изящная. Станет красавицей, тут же прикинула Бану. Мальчик пошел в отца – такой же яркий, с горящими глазами человека, увлеченно изучающего мир.

   - О, Ксаввах, - позвал сына раман. – Иди сюда, встань.

   Мальчик встал. Рослый, прикинул Сагромах.

   Ребенок поднялся, вышел из-за стола, выпрямился. Поглядел на отца, потом на танов – и поклонился. Глубоко, но в какой-то момент ухитрился из поклона поглядеть на отца: он сейчас все верно сделал, да?

   - Тан и тану Маатхас-Яввуз.

   - О! – оживился ребенок тут же. – Так это Мать лагерей?! Или Мать севера?

   - И тан Маатхас, - напомнил раман, чуть краснея. Сагромах махнул рукой:

   - Да ладно, Кхассав, я привык. В конце концов, чем плохо, если женщина рядом с тобой яркая настолько, что тебя оставляют в покое?

   - Не знаю, - раман пожал плечами. – Я в твоей ситуации не был.

   Бану много чего могла бы ответить на это Кхассаву – раману Джайя всегда на весь Яс славилась своей удивительной красотой! – но отлично знала, как Кхассав недоволен браком. Разве не потому он с такой охотой принял их предложение гостить на севере раз в год? Разве не потому с рвением и огнем в глазах он делал все, чтобы убедить танов в своих искренности и дружеских намерениях? Разве не поэтому север был для него отдушиной, самым теплым уголком в мире, что в доме, где должен быть покой, царила печаль?

   Уютнее всего человеку в любви. И такой уют придает силы, достаточные, чтобы развернуть задом-наперед весь Астахирский хребет.

   - Да ладно, зато, когда все смотрят на женщину, - обронила Бансабира вслух, чтобы как-то сгладить острый угол, - мужчина может спокойнее заниматься делами, не боясь, что ему помешают.

   - И то верно, - оскалился Кхассав. – Садись-ка сюда, - он посадил сына справа, а дочь слева, сев напротив Сагромаха и Бану.

   - Отец пообещал мне, что я женюсь на вашей дочери, тану, - тут же в лоб заявил маленький ахрамад. Кхассав покраснел до ушей.

   - Эй, хм… Ксаввах! Прекрати!

   - Но ты сам ска…

   - Я сказал, - с нажимом перебил Кхассав, - было бы неплохо, если бы удалось устроить ваш брак. Но обещаний я не давал.

   Тут Кхассав не соврал: он действительно давно подумал, что это было бы лучшим решением для них с северянами, но для таких серьезных шагов пока слишком рано. Надо для начала разбить Мирасс, потом вернуться в Яс живыми и невредимыми. К тому же дети еще совсем малы, хорошо бы им еще хотя бы лет восемь расти и набираться ума.

   - Ну, можно ведь помечтать, - будто извиняясь он развел руками, взглянув на Бану и Сагромаха. – Все, идите, - подталкивая детей руками, Кхассав выпроводил сына и дочь, явно опасаясь, как бы кто из них еще не сморозил глупость или откровение. – Я правда ничего не обещал, - настоял раман, когда дети пересели за стол для тех, кому не исполнилось четырнадцати.

   - Это и хорошо, - с улыбкой подтвердила Бану. - Не хочу думать, что однажды Шинбана дорастет до брака, и придется отдать её кому бы то ни было. А я, к тому же, в связи с её браком, стану бабкой. Знаешь, как пугает? – пожаловалась танша государю. Тот ощерился, но ничего не сказал.

   - Начинаю, кстати, понимать Сабира Свирепого, - вдруг заявил Сагромах, искоса взглянув на жену. – Трудно отдавать свое другим людям.

   - Но, по крайней мере, он – сын Кхассава, уже не чужой, - заметила Бансабира.

   - Ага, - иронично согласился Сагромах. – А я-то был чужой Сабиру, точно, да?

   Бансабира засмеялась. Сколько времени утекло с тех пор? Отец… Интересно, был бы он рад, доживи до их с Сагромахом детей? Радовался бы? Наставлял бы их? Наверняка ведь…

   Только теперь до Бансабиры начинало доходить, как велика была любовь Старого Волка. Старого мудрого волка, который все видел и всех прощал.

   В зал мало-помалу стекались люди: прислуга с едой, гостившие в столице таны – Луатар, Наадал, Вахииф, Шаут и даже Аймар Дайхатт. Завидев Бансабиру, последний засиял, подошел с раскрытыми объятиями.

   - Всеблагая Мать Сущего, - протянул Дайхатт. – Бану, - улыбнулся он широко. Бансабира коротко глянула на Сагромаха – тот спокойно прикрыл глаза в одобряющем жесте – и, встав из-за стола, ответила на теплое приветствие.

   - Много лет прошло, правда?

   Бансабира отвечала взглядом – что тут скажешь?

   Воспоминаний об их памятной встрече в Гавани Теней и впрямь не забыть. Тогда, в те дни празднования юбилея рамана Кхазара IV, она еще всерьез сомневалась, кого стоит выбирать в мужья – Сагромаха или его, Аймара. В те дни Праматерь будто бы предначертала ей, Бану, путь в Ласбарн за Юдейром, а от Ласбарна, где довелось спасти Дайхатта, – в Храм Даг, где…

   Всего уже и не перечислить, вдруг загрустила Бану.

   - Сагромах, - Аймар обнял и Маатхаса тоже.

   - Ты, похоже, совсем без сопровождения? – спросил тан Лазурного дома.

   - А зачем? – Аймар пожал плечами. – Вы же тут, - он обворожительно улыбнулся.

   Кхассав пригласил Дайхатта расположиться за ближайшим столом к государскому, чтобы иметь возможность беседовать с Аймаром во время обеда. Тот согласился с радостью.

   Бансабира знала, что за одиннадцать лет Иввани принесла Черному танаару четверых детей.

   - И сейчас ждет пятого, - самодовольно улыбаясь, сообщил Аймар. А потом, чуть скромнее, добавил. – Мы надеемся, что, хотя бы в этот раз будет девочка.

   Кхассав засмеялся.

   - Девочка, мальчик – какая разница? – спросил Вахииф, присаживаясь рядом с Дайхаттом. – Дети – всегда подарок…

   Трапеза еще не закончилась, когда Бансабира попросила прощения.

   - Честно сказать, государь, не терпится смыть дорожную пыль, и если нас расположили…

   Кхассав одобрительно махнул рукой: да-да, у него тоже немало дел после обеда. Пусть путники отдохнут – в конце концов, у других танов вполне была такая возможность.

   - Будет больше сил для ужина, если отдохнуть сейчас, - подмигнул Кхассав танам.

   - Точно, - улыбнулась Бансабира. – Да, Аймар, - обратилась она, уже поднявшись из-за стола Светлейшего. – Я почти год не получала писем от Иввани. Не сомневаюсь, что все хорошо, но все-таки, я кое-что напишу ей. Передашь?

   - О чем вопрос, Бану? – живо отозвался тан. – Или, лучше звать тебя сестрицей? – будто объясняясь, Аймар тут же развел ладошки в стороны. – Клянусь, так и не решил за десять лет, или сколько их там прошло.

   Бану засмеялась: а Дайхатт, кажется изменился. На вкус Бану, он больше не выглядел помешанным на выгоде каждого поступка, и это уже вполне красило человека.

   Когда Бансабира и Сагромах поднялись и направились к выходу, минуя столы танов, правящей семьи и приближенных двора, все взоры так или иначе обращались к ним. Это ведь по сей день вызывало удивление и восхищение: брак двух равноправных танаарских «защитников». Бану не была таншей потому, что вышла за тана, а Сагромах не стал таном, женившись на тану. Они были единовластными хозяевами своих земель, и их брак стал фундаментом объединения всех северян. Были еще, конечно, Каамалы, но и там Бансабира Яввуз приложила свою руку. Пересуды о судьбе дома Каамал ходили по сей день, но какая разница, кто и что говорит, если в конечном счете сын тану Яввуз сидит в танском кресле.

   Был ли это замысел Сабира Свирепого и его достойной дочери? Был ли в случившемся промысел Всесильной и Всеблагого? Так или иначе, люди понимали, что север объединяется, три разбитых прежде танаара срастаются, как края разорванной раны. Видел это и Кхассав, и больше всего боялся, что в один прекрасный день северяне заявит не об особых для себя правах, а о полной свободе, за которую, если их не отпустят просто так, северяне будут готовы побороться силой. И, будь оно не ладно, но он никогда не недооценивал возможность удачного брачного союза. Пример самих Бану и Маатхаса идеально убеждал в могуществе такого решения. Так что естественно, что он неоднократно говорил сыну, как было бы здорово женить его на Шинбане.

   - Они удивительны, - донесся голос тана Вахиифа.

   Владыка бежевого дома, тан Дарн Вахииф, на сегодняшний день оказался одним из немногих танов, кто был действующим правителем и полководцем при Бойне Двенадцати Красок, и уж точно одним из немногих, кто на своей шкуре ощутил тяжелый кулак северян. Он отчетливо знал, что есть армии, на которые не нападают, и крепости, которые не берут; что есть отступления, которые не преследуют, и есть приказы, которые не достигают ушей генералов.

   Странно сейчас было смотреть на этот союз, в особенности ему. Маневрируя в вихре вновь создаваемых и распадающихся союзов, Дарн Вахииф в свое время дал обещание Шауту и Дайхатту помочь разбить Яввузов, с одной стороны, пережав им пути отступления, а с другой – разбив их главного союзника Маатхаса. В той последней военной агонии, когда противники по всему Ясу в решающих атаках не гнушались совершенно ничем, ощущая преддверие конца смуты, Бансабиру с её партизанскими, разбойничьими повадками, давили как могли. В особенности, понимая, что любая открытая атака с её стороны наверняка оснащена длительной закулисной игрой.

   Дарн Вахииф был умным человеком. И теперь, и тогда. Ни он, ни покойный ныне Диал Дайхатт, отец Аймара, никогда не недооценивали Сабира Свирепого и его новообретенную дочь. Достойного противника видно издалека, и его стоит ценить, как лучшего друга, сохраняя ему жизнь раз за разом, хотя бы для того, чтобы иметь шанс однажды сойтись снова или, зная, что новый бой возможен, всегда быть наготове. Иметь достойного врага подчас даже важнее, чем иметь достойного друга, чтобы всегда быть в силе, расти над собой и каждый день становиться лучше себя прежнего. А в том, чтобы быть лучше себя вчерашнего, и заключается весь хваленный смысл прожитого дня, дарованного тебе Богами для того, чтобы ты показал им, как небезнадежен.

   - Думаешь? – переспросил государь, услышав голос тана.

   Вахииф перевел на рамана глаза – бледно-серые, особенно выразительные в своей прозрачности под высоким лбом и насыщенной черной копной.

   В Этане на все времена было три великих империи. Когда-то золотой империей Этана был Ласбарн. Со временем, он пал и был разрушен, и тогда титул золотой империи унаследовал великодержавный Яс, получивший свое громкое прозвище одномоментно с падением Лабсарна – оттого, что к девяти танаарам примкнули, наконец, грандиозные орды северян. Но когда Началась Бойня Двенадцати Красок, Яс вздрогнул и опал, как парус при утихшем ветре, и Мирасс, далекая западная держава за Ласковым морем, вовремя воспользовалась случаем. Кхассав рос там, наблюдая, как на костях и разрухе завещанного ему наследства поднимается Мирассийская держава, и вместе с этим в груди росло стремление вернуть величие родины. Стремление романтика, но не полководца. Ему невозможно было объяснить, сколь затруднительным будет снабжение за морем, как опасно будет подобное предприятие. И потому, не желая выслушивать отказ, Кхассав решил дать всем танам большой срок – «наколотить кораблей и нажать хлеба».

   В отличие от родителей Кхассав принимал самое активное участие в судьбе Яса, но, увы, думал Вахииф, ему так же, как и им, не хватает самого банального, но необходимого в военном искусстве опыта командования. Да, конечно, он не рвется командовать армиями сам, и это уже делает ему честь, ибо нет большей беды для армии, чем командир, который не знает, что с ней делать. Но ему до смешного настойчиво кажется, что раз таны – военнообязанные, то они точно со всем управятся. А ведь, между тем, среди нынешних танов далеко не все принимали непосредственное участие в великой Бойне!

   - Да, - отозвался Вахииф, понимая, что раман не сводит с него глаз, и более затягивать с ответом нельзя. – Я считаю их удивительными. Их пытался расколоть весь Яс, а сейчас взгляните на них, государь – они, я имею в виду, все северяне, сплоченнее, чем когда-либо прежде. Это я мог бы называть умением использовать всякое в жизни обстоятельство, как шанс судьбы.

   Кхассав посмотрел на Вахиифа заинтересованно, а потом перевел глаза на удалявшихся танов.

   Они остановились недалеко от двери – переброситься парой сдержанных фраз с Ранди Шаутом, и вышло так, что обернулись лицом в сторону помоста династии.

   Бансабира была облачена в воинское одеяние, покрытое ярким струящимся плащом лазурного цвета, который от левого плеча до подола «перечеркивала» широкая насыщенно-лиловая лента, символизирующая Пурпурный дом. Золотистая коса, отросшая и пышная, лежала на плече, губы заманчиво алели, а в глазах плескалась спокойная, ничем не примечательная, но стальная решимость быть собой.

   Сагромах был почти таков же: в легком плаще, который тоже не успел или не подумал снять, пока следовал за раманом от лошади до трапезной. Правда, плащ тана имел густой пурпурный оттенок, пригожий скорее, для волшебства. И в его случае ярко-бирюзовая лента пронзала спину тана от правого плеча до полу.

   Эти плащи, с легким напоминанием принадлежности себе самому, казавшиеся лишь внешним атрибутом единства, на деле скрывали куда более глубокую связь – Кхассав знал.

***

Приветственный вечер того дня откровенно задался.

***

- Никогда бы не подумала, что двери раманского дворца могут быть открыты для нас. Ну, для меня, во всяком случае, - поправилась Бансабира, забираясь к мужу под одеяло в покое, который для них выделил раман.

   - Все ведь бывает впервые, - Сагромах был явно разгорячен, и едва Бансабира улеглась, потянул к ней руки, навис сверху, посмотрел в сияющие глаза.

   - Мы же в столице, - совсем неубедительно пробормотала Бансабира.

   - И? – Сагромах откровенно хихикнул. – На этом этаже только Кхассав, его и наша охрана. Напомни, кто из них и чего еще от нас не слышал?

   Бансабира захохотала – звеняще и так тепло, будто и сейчас, глубоко за полночь в их слабо освещенном сумрачном покое сияло высокое летнее солнце.

   - Бану, - тихо выдохнул мужчина, и женщина немного успокоилась. Ласково положила ладони на щеки мужа.

   - Было время, когда я очень боялась, что надоем тебе, - призналась она.

   - Я знаю, - Сагромах наклонился и поцеловал Бану. Отстранился, снова прямо посмотрел в глаза. – Было время, когда я очень боялся, что ты выберешь кого угодно, но не меня.

   - Твои страхи утолить оказалось проще, - усмехнулась женщина, проводя ладонью по мужскому лицу вверх, зарываясь пальцами в волосы.

   - Не скажи, - Сагромах с наслаждением поддался немного назад. Потом опустил голову и вперил в Бансабиру голодный взгляд. – Я потерять тебя боюсь до сих пор.

   Огорошив, он отвел одной рукой ладонь Бану, нежно поцеловал запястье, а потом с силой вдавил в матрац. Бансабира встрепенулась, отзываясь. Внезапно вспомнился их самый первый, полный неуклюжестей, раз. Бансабира усмехнулась и перехватила инициативу. Расположилась сверху, не сводя взгляд с мужского лица. Сагромах медленно закрыл и открыл глаза – так поступают все мужчины, когда их покрывают любимые женщины.

***

Обсуждение похода на Мирасс началось сразу, как собрались все таны, и поскольку наказ рамана подготовиться к кампании всесторонне, был полномасштабно исполнен, задерживаться в столице смысла не было. Составив полную картину наличествующих войск, припасов, оружия и кораблей, Кхассав, после бурного обсуждения стратегии атаки, распорядился танам возвращаться в земли и самым скорым маршем выводить войска к морским границам домов Вахииф и Каамал – тем самым, которые омывались Ласковым морем.

   Только Бану и Маатхаса он попросил немного задержаться – буквально на несколько дней или неделю, сказал Кхассав – уверяя, что подарок, который он приказал подготовить сразу по возвращению в столицу, наконец, готов и сегодня-завтра прибудет во дворец.

   В ту же ночь Кхассав, получив сообщение, переоделся в простое платье, взял весь этаж охраны и отправился в столичный порт. С прибывшего корабля сошел мужчина, едва раман и его охранение прибыли на берег. Он был богато одет и почтительно поклонился государю. Передал изящный тубус. Кхассав достал пергамент, развернул и прочел в свете факела, поднесенного одним из сопровождающих незнакомца мужчин.

   - Отлично! – просиял Кхассав, дочитав до конца. – Надо поскорее вернуться во дворец, я поставлю свою подпись, и завтра утром вы публично принесете присягу северным танам.

   - Как скажете, государь.

   Все они двинулись в сторону дворца. Кхассав и столичный гость неторопливо вели диалог.

   - Рад, что вы согласились без колебаний, наместник Меат. Хотя, признаюсь, вы согласились удивительно легко, - заметил Кхассав.

   - Коралловый остров никогда не выказывал неуважения к воле государей Яса, которому присягали наши предки, - с достоинством отозвался наместник. – Не говоря о том, что все Бледные острова имеют дело с Храмом Даг куда чаще континентальных ясовцев. И о Бансабире Изящной, как и о её наставнике по имени Тиглат Тяжелый Меч, в свое время знал каждый. Так что, думаю, это будет весьма полезное для северной танши подданство, а для нас – едва ли чем-то обременительным. Скорее даже наоборот.

   - Что вы имеете в виду?

   - На островах обычное дело нанимать Клинков Богини из Багрового храма, чтобы устранить нежелательных конкурентов или сделать еще что-то подобное. Если мы будем находиться под опекой Бансабиры Изящной, первого номера в сто девятом поколении Клинков Матери Сумерек, как в личном подданстве, возможно, это позволит нам узаконить запрет на обращение в Храм Даг без личного поручительства танши. А, значит, и порядка на улицах станет больше, - повествовал Меат.

   - Смотрю, вы действительно обсудили все это с приближенными к вам советниками.

   Наместник, не сбавляя ход, качнул рыжебородой головой:

   - Передать правление островом кому-то еще – дело не хитрое, Светлейший. А вот передать сердца людей нелегко. Если этого нет, никакие бумаги вас не спасут.

   - Да, - кивнул Кхассав, - это я понял еще в Мирассе. Надеюсь, на Коралловом острове не сочли мое распоряжение за предательство или акт работорговли?

   Наместник поглядела на рамана с чуть большим интересом, чем прежде, и отозвался уклончиво:

   - Всем, разумеется, угодить нельзя. Но большинство не противилось такому решению.

   - И слава Богам, - ответил Кхассав. – Хорошо, что тут мы сошлись. Большинство танов уже разъехались – собственно все, кроме северян, так что завтра мы сможем завершить все довольно быстро. Главное вам обо всем договориться с Бану. Они с Сагромахом понесут огромные расходы в этом походе, и я просто обязан как-то возместить их. Надеюсь на вашу помощь.

   - Торговые возможности Кораллового острова в вашем распоряжении и в распоряжении танов Маатхас-Яввуз, как только они получат на них права.

   - Хорошо. Я ценю вашу готовность помочь, - произнес Кхассав, и наместник, не оглядываясь, взметнул брови: и чем это должно помочь, в свою очередь, ему, наместнику Кораллового острова, который с момента присяги Бансабире Изящной превратится в обычного смотрителя за землями и людьми?

   Но вслух Меат ничего не сказал.

***

Сагромах вздрогнул среди ночи от грохота в дверь. Он мотнул головой, огляделся.

   Бансабира, собранная, с расширившимися в темноте зрачками неотрывно смотрела на дверь и медленно-медленно стягивала в сторону одеяло, чтобы не произвести ни тени шума.

   - Ба…

   Женщина мгновенно приложила палец к его губам и качнула головой.

   За дверью слышалась суматоха. Тихая, на шорохах – и от этого еще более тревожная.

   Бансабира сделала жест, будто запахивалась в плащ. Да, кивнул Маатхас, надо одеться поскорее.

   Они действовали, как могли бесшумно и быстро. Но чем больше проходило времени, тем яснее становилось, что за дверью тайно собирается отряд. Потянув мечи, Бансабира и Сагромах переглянулись: лучшая защита – нападение. Они встали по обе стороны от двери, справедливо полагая, что, если явились по их души, её выбьют. Ничего не скажешь, хороший подарочек замыслил Кхассав!

   - ТАНУ! – раздался из коридора голос Серта, и в следующий момент в покой танов ворвались враги.

   Ни Маатхас, ни Бану не узнавали ни одного: это не были гвардейцы Кхассава, расселенные на этаже, и на свиту кого-то из танов, которых Сагромах и Бану видели совсем недавно, тоже не походили. Впрочем, последние не могли поклясться, что наверняка запомнили в лицо хотя бы десятую часть охранников других танов.

   Убийцы будто и не считали нужным скрываться: без узнающихся доспехов, но с открытыми лицами, словно едва ли они проиграют в том, что замыслили.

   Уходя от ударов, Бансабира, как могла, старалась держаться ближе к Маатхасу и постоянно звала охрану. Было очевидно, что бой идет по всему крылу. Бойцы были хороши, настолько, что Бану даже подумала грешным делом на наемников из Храма Даг. Отбиваясь, она пыталась уловить, что происходит, и едва не подставилась – отблеск лунного луча скользнул по одежде врага, ослепив на мгновение. Сагромах успел выручить ее.

   Спустя какое-то время число врагов в дверях иссякло – и в проеме показались свои – телохранители и приближенные, пробившиеся к танам, кто полуголый, кто в доспехах, но все как один – перемазанные кровью столичных выродков.

   - А я еще дивился их радушию, - злобно бросил Сагромах, оглядывая ребят.

   - Все целы? – спросила Бану, вылетая из покоя следом за мужем.

   Хабур только скупо качнул головой. С лестничного проема донеслись далекие голоса.

   - Скоро будут здесь, - проговорил Хабур, настойчиво хмурясь. – Надо выбираться.

   Таны, переглянувшись, кивнули. Так скоро, как было возможно, северяне рванули к своим покоям, схватили самое необходимое в походе на север и бросились наутек.

   Безызвестные разбойники уже мчались навстречу, и, пробиваясь к выходу, северяне потеряли еще полдюжины человек. Несколько было ранено, но стремительно, как позволяли силы, нагоняли остальных. Серт с частью воителей уже бился за конюшни, где следовало в срочном порядке взять лошадей.

   - Северяне напали на дворец! – раздался надо всем дворцом пронзительный вопль раману Джайи. Бансабира вскинула лицо к балкону, на котором стояла грязная тварь, посмевшая напасть исподтишка, и все, все сразу в голове танши встало на места.

   Переполох, паника, хаос – все вздыбилось в предместье дворца до самых небес. Побег давался все труднее. Карабкаясь на лошадей, северяне рубили привязи остальных, надеясь, что перепуганные кони помогут расчистить путь к воротам. А ведь еще как-то надо выбраться за ворота и не быть расстрелянными с крепостных стен и башен!

   Бансабира выглядела, как оголодавшая волчица – не столько охочей до добычи и еды, сколько с осознанием в глазах, что если сейчас она провалится, то уже не выживет. Сагромах, глядя на жену, казался еще более взвинченным и собранным: если с ней хоть что-то случится, он сам выколет себе глаза и бросится с обрыва.

   - Быстрей! – шептал Сагромах, хватая Бансабиру за руку, будучи верхом.

   Северяне торопили друг друга, защищали друг друга, бились, вырывались.

   - Быстрей!

   - Быстрей! – подначивали отовсюду.

   И следом, отовсюду доносилось:

   - Держи их!

   - Бей!

   - Бей!

   Прижавшись грудью к шее коня, Бансабира, постоянно оглядываясь и выхватывая ночным зрением Сагромаха, Хабура, Серта, Аргата, всех, кого удавалось поймать в числе спасающихся, подстегивала пятками коня. Дворцовые гвардейцы настигали с тыла, а волна защитников столицы от городских ворот врезалась в них клином спереди. Бансабиру и Сагромаха размыло этой волной в стороны, и, хотя еще какое-то время удавалось держать друг друга в поле зрения, вскоре стало невозможно следить, не убили ли любимого.

   Только сердце стало биться быстрее, тревожнее, судорожнее, и на каждый вскрик неподалеку замирало, пропуская удар или два.

   Ряды северян прогибались, тая, и Бансабиру начала пробирать паника. Неужели, им не выбраться?

   И, когда показалось, что всему конец, позади сбегающих северян, раздался призывный трубный рев, а за ним несколько голосов, вторящих во всю мощь легких одни и те же слова:

   - Именем рамана великодержавного Яса Кхассава VII Яасдура, немедленно прекратить!

   Ряды гвардейцев государя, его личное охранение, седлав лошадей, рванулось в гущу событий. Да не могли Бану и Маатхас напасть на столицу! Это же полный бред! Если Бансабира не нападала на Гавань Теней, когда в своей время подошла к ней почти со всей северной ордой, то сейчас-то чего бы ей вздумалось? Всего с парой сотен ребят за плечами?

   Ах, какая разница! – думал Кхассав. Надо унять кровопролитие, как можно скорее, а потом уже разбираться, кто там прав, кто виноват, и что вообще стряслось.

   Раман и его люди, включая даже наместника Меата со свитой подстегивали коней, врезаясь в гущу событий. Бансабира и Маатхас, не видя друг друга, в разных сторонах от выхода из западни, глядели на рвущегося вперед Кхассава и одновременно приходили к решению, что едва ли выяснение истины сейчас будет хорошей затеей.

   Надо выбираться, быстрее.

   Назад, на север.

***

Пока столичные войска отвлеклись на прибытие рамана, Маджрух выудил момент и, напав на последних охранников, потянул тяжелый рычаг ворот всем весом.

***

К Джайе, наблюдавшей за побегом северян с балкона своей спальни, подошел со спины мужчина.

   - Добейте их здесь, - злобно шепнула раману.

   - Это неразумно, Светлейшая, - ответил голос. – Раман уже в городе. Если они полягут здесь, он докопается до правды, и вам не сносить головы.

   - Я хочу, - зашипела Джайя еще страшнее, - чтобы эта тварь сдохла! Сдохла! – ударила раману ладонями по ограждению лоджии.

   - Не переживайте на этот счет, государыня, - как можно спокойнее и тверже произнес мужчина. Было слышно, что и он всерьез сдерживает внутреннюю ярость. – Ближайший безопасный оплот – это Ниитасы. Мои люди выставлены в засадах на всех трактах до Сиреневого дома. Мы затравим их, как зайцев.

   - Надеюсь, - Джайя сцепила зубы и сжала кулаки.

***

   Северяне не разговаривали и гнали коней вперед, как одуревшие. Бансабира и Сагромах лишь издали поймали друг друга взглядами, но как бы сильно ни рвалось из груди сердце, сдержались и продолжили путь. Надо как можно скорее отойти на приличное расстояние и уже потом перевести дух. Взять краткий бивак, пересчитать потери, и снова мчаться на север. Сейчас самой первоочередной задачей было добраться до земель дома Ниитас – туда разбойники, чьи бы они ни были, сунуться не посмеют. А даже если и сунутся, Бансабира и Сагромах будут под защитой Сиреневого дома, и шансов спастись станет больше.

***

Натянув поводья, Сагромах успел обронить Хабуру, который спешивался тут же:

   - Бану не должна знать.

   - Но…

   - Не смей, - рыкнул Сагромах, в коем-то веке приказав молочному брату. Потом обеими руками оперся на седло, опустил голову. Трудно.

   Перевел дыхание. Зажал рукой царапину в боку. Благо, ночью, под доспехами, был шанс, что Бансабира сразу не заметит. Если тотчас отослать её поспать час, то можно управиться с раной, и тогда танша останется в неведении.

   - Са! – Бансабира подлетела сзади, обняв. Сагромах сжал зубы и обернулся.

   - Бану, - он взял её лицо в ладони. – Слава Богам, все в порядке. Ты?

   Танша кивнула.

   - А ты?

   - Да.

   Сагромах себя проклял – он солгал ей. Бану сощурилась, разглядывая его лицо, но ничего не сказала.

   - Выстави стражу в той половине бивака. Надо перегруппироваться, обработать раны пострадавших, и продолжим путь. Не затягивая.

   Бану была абсолютно согласна.

   - Береги себя, - шепнула женщина, приподнялась на носки и коснулась губами уст Сагромаха. Когда она отошла, Са клацнул от саднящей боли зубами.

   Проклятье! Он уже не тот, что был в двадцать или даже в тридцать лет. Надо ж было так гнусно подставиться! Хорошо еще успел отклониться вовремя – вражеское лезвие царапнуло, но вошло не так глубоко, как могло бы.

   Наскоро отдав указания Аргату, Сагромах сделал несколько шагов в сторону.

   - Хабур, - позвал он, – помоги мне.

   Тот молча кивнул.

   Из неполных двух сотен северян, как выяснилось к концу стоянки, в живых осталось сто пятьдесят шесть человек, из которых более двадцати было ранено. Сагромах скрывал свое состояние от Бансабиры как мог, Хабур всячески пособничал. Как, впрочем, и все – лазурные и пурпурные – кто узнавал. Тану не следует беспокоится. Нельзя. Не сейчас, потом, в чертоге он все объяснит, но сейчас нужно, чтобы ничто не отвлекало Бансабиру от главного – возвращения в танаар.

   На одном из последующих биваков, закончив помогать с раненными, Бансабира поделилась с приближенными размышлениями о нападавших:

   - Такое одеяние могли бы сделать по описанию человека, который какое-то время тесно контактировал с Клинками Матери Сумерек, но не носил форму сам, - сообщала танша.

    - Ну, если так, то Кхассав действительно подходит больше всех на роль зачинщика этой бойни, - подытожил Хабур. – Он бывал в Храме Даг, так что вполне мог пытаться воспроизвести тамошнюю форму.

   - Как ты, кстати, поняла, что это не оно? – спросил Мантр. – В темноте ведь один в один.

   - Заклепки, - просто отозвалась Бану. – У одного из первых, кого я убила, блеснула заклепка в луче от луны. Здесь, - указала она пальчиком на основание шеи. – Маленькая, но была.

   Мужчины у костра переглянулись: что это за примечательность? У каждой туники или поддоспешника может быть такая.

   - Особенность формы Храма Даг в том, что на первый взгляд она шьется без пуговиц и без петель. Тем более – без заклепок. Как раз для того, чтобы никакой случайный отблеск или лязг не выдал убийцу. Единственный шов креплений – это внутренняя шнуровка сбоку, и единственная петля от неё оказывается здесь, - Бансабира указала на бедренную косточку. – Свисает сбоку маленьким неприметным узелком. Поэтому форма наших убийц только похожа: как ни старайся, даже зная эту особенность, не владея секретом шитья, её не повторишь.

   Хабур вскинул брови. Маатхас просто кивнул – ему Бансабира это уже рассказывала.

   - Что, если им нарочно заплатили, чтобы все выглядело так, будто это подделка, попытка запутать нас излишними подозрениями? – спросил Серт. – Ведь в этом случае все самоочевидно указывает на рамана, в то время как на деле это могли быть самые настоящие убийцы из Багрового храма. Согласитесь, действовали они удивительно тихо.

   - Это звучит резонно, - подтвердил Маатхас. - Да и придумать какую-нибудь важную причину, чтобы раман покинул дворец на ночь со всей охраной, тоже наиболее ловко могли придумать именно в месте, вроде Багрового храма. Не случайно ведь Кхассава не было. Ох, неспроста. Возможно, человек, заплативший бойцам из Храма Даг, действительно живет во дворце и, дабы его действия не затронули династию, сумел выставить Кхассава по выдуманному поводу.

   - Надо послать в Багровый храм гонца, - поддержал Хабур. – Есть шанс, скажут правду, кто заплатил за это нападение.

   Бансабира неожиданно цокнула, качнув головой.

   - Хотя я согласна с тем, что атаку подготовил человек из окружения Кхассава, и даже готова дать руку на отсечение, что без Джайи в ней не обошлось, посылать запросы в Храм Даг бессмысленно.

   - С чего это? – спросил Аргат.

   Варн, боец, привезенный из Храма Даг, который занял достойное место где-то между разведкой Бану и её личным охранением, сейчас сидел рядом с Валом. Вдумчиво кивнув, он изрек:

   - Бойцы Храма Даг, дабы их не путали с обычными разбойниками, головорезами и пиратами, имеют довольно строгий устав поведения в различных землях, в водах и, конечно, на своей собственной территории. Все законы соблюдаются довольно строго и тщательно, ибо без них у людей исчезнут все гарантии при работе с нами, а без заказов на чужую смерть Храм долго не простоит, как бы много рабов ни пригонял.

   - И этот устав запрещает носить одежду с заклепками? – уточнил Ниим.

   - Нет, - Варн спокойно качнул головой. – Но Храм Даг никогда и ни при каких обстоятельствах не принимает денег или иных способов оплаты за заказы убить или как-то иначе навредить любому Клинку Матери Сумерек с рангом от третьего и выше.

   Сагромах принял удивлённый вид, на лицах остальных тоже читалось изумление.

   - То есть… - начал Вал.

   - То есть в Храме Даг никогда бы не выделили людей, чтобы убить меня, - подытожила Бану. – Или кого-то из тех, кто мне близок, по крайней мере в моем присутствии.

   - Любая атака на Старейшину Храма исподтишка считается предательством Матери Сумерек, за которое приговаривают к самым затяжным и суровым пыткам. Учитывая, сколько их было, трудно поверить, что все нападавшие куплены, и никому не пришло в голову оповестить мастеров, то есть номера из первой десятки.

   - Бесспорно, - кивнула Бану. – Ни Ишли, ни Ирэн, ни Рамир, ни Габи с Шухраном – никто из них никогда бы не взялся за мою смерть, даже если им всем разом угрожал Гор. А без их одобрения… - Бансабира качнула головой.

   - Тану! – крикнул один из «меднотелых» на страже лагеря. – Вдалеке всадники!

   - Вот же! – взвился Сагромах, превозмогая боль в боку. – Быстро!

   Можно было не подгонять. Они собрались мгновенно, затушили костер, расстреножили лошадей, подняли отдыхавших товарищей. За последние дни погони они отлично научили спать в полглаза, так что теперь собирались с чудовщиной скоростью. Подскакивали, сделали коней. Только Маатхас плотно сжимал зубы, едва не воя от боли, понимая, что рана в боку должна бы затянуться в покое, но возможности никакой.

   И еще отдельная тревога – кони.

   Подстегнутые инстинктом выживания, люди призывали все внутренние ресурсы своих сил, но лошади… Животные от постоянной скачки утомлялись сильнее людей, которые могли хоть как-то довериться на милость скакуна и перевести дух от усталости. Лошади бодрствовали много больше и быстро слабели. Шансов дотянуть до Сиреневого танаара оставалось все меньше.

***

Северяне уходили дальше, а неизвестные убийцы дышали в спину. Их подгоняли посланные вслед войска Кхассава, но этого ни Бану, ни Маатхас знать не могли. Иногда они настигали, и тогда случались стычки. Сагромах страдал до темноты в глазах от боли, но мужественно молчал. Бану не должна беспокоится и изводится еще и из-за него. Она и так на грани – это Са прекрасно видел в любое время суток.

   Вскоре в одной из стычек этой погони, более всего напоминавшей травлю лисицы на охоте, пала дюжина измученных коней. Потом еще и еще. Одни, заплетаясь в собственных ногах, валились на землю, погребая под собой всадников со сломанными шеями, ребрами, позвонками. Другим рубили ноги тяжелыми двуручниками или пронзали туловища многочисленными стрелами нагонявшие враги. Почему их собственные, вражеские кони еще были полны сил – или, во всяком случае, менее утомлены – северяне не могли взять в толк.

   Решив, что бросать коней нельзя – пешими они вообще никогда до Ниитаса не доберутся! – однажды северяне решили дать преследователям бой. Не может же их быть бесконечное количество! Но, отбившись кое-как, лазурные и пурпурные едва успели отдышаться, как дозорные опять громко дали знать о приближении погони.

   - Да сколько их там?! – в гневе раздражался Сагромах, снова карабкаясь в седло. Дать отдых лошадям так и не получилось. Чтоб их, клятых южан!

   Раненых становилось все больше, изнузданные лошади шли все медленнее, и теперь практически все были отданы в распоряжение импровизированного военного госпиталя. Раны пострадавших почти никак не затягивались, многих лихорадило, положение ухудшалось с каждым днем. Из-за наступавших на пятки преследователей почти не было шансов добывать своевременное пропитание, и приходилось постоянно обходиться то водой, то практически сырой кониной, если замертво валился на землю какой-либо из скакунов. Одних тошнило, у других от голода кругом шла голова. И хотя мало-помалу настойчивость гнавших их преследователей из столицы ослабевала, останавливаться было нельзя – понимали все.

   Окончательно затихли разговоры. Все таили дыхание, в страхе от слабости выпустить последнее. Начало складываться впечатление, что до дома уже не добраться. Бансабира едва сдерживалась, чтобы не рыдать в голос об участи брошенных детей. Дай Праматерь, Русса и Гистасп смогут сделать все, как надо, если она не выживет.

   Рана Сагромаха загноилась, он бледнел, и теперь скрывать от Бансабиры уже не выходило. Она собственноручно вела под уздцы коня, который вез мужа, другой рукой сжимая рукоять меча. Только чувство шершавого эфеса под пальцами не давало сознанию покинуть тело, измученное не только страшной погоней, но и ужасом перед возможной потерей Сагромаха.

   Тан был безутешен. Не от лихорадки или боли, нет – от собственной слабости, до того несвоевременной, что в пору было удавится. Если бы он только мог как следует влезть в седло, другим не пришлось бы задерживаться из-за него и тех, кто был также неосторожен, неуклюж или неудачлив в многочисленных стычках. Если бы он только мог влезть в это треклятое седло и гнать во весь опор, не задерживая Бану и остальных! Нестись, рваться на север, избегая преследований и столкновений с непонятным врагом. Если бы все они, израненные и утомленные, могли не отнимать шанс у тех, кто еще мог спастись...

   Если бы сам он мог не отнимать его у Бану, которая, сколь бы Сагромах ни открывал глаза сквозь беспамятство мук, вела под уздцы его коня с видом, будто вот-вот с тощего лица начнет облетать кожа от малейшего дуновения ветра.

   Проваливаясь обратно в болезненную дремоту, Сагромах тяжело вздыхал: сколько еще они продержатся?

***

Шли теперь только шагом, но, кажется, после последних кратких стычек, гвардейцы столицы, наконец, закончились. Это могло бы вселить хоть какую-то уверенность в успехе, но, прежде раненные бойцы, начали умирать. Неторопливо и неуклонно. Страх не добраться даже до Ниитасов становился сильнее. И когда надежда угасла…

   - В атаку!

   Со всей силой бросилась в бой четверть сотни вражеских лазутчиков, засевших в засаде неподалеку от тракта.

   Все стало еще хуже.

   Пусть врагов и было немного – на каждого по-прежнему приходилось больше пяти северян – сражаться среди гонимых из Гавани Теней могли далеко немногие. Даже Бансабира, которую в дни Бойни не без причин называли Двужильной, теперь с трудом поднимала оба коротких меча. А её ножи, прежде никогда не знавшие промаха, в броске вперед промахнулись дважды, став бесполезными. На ней больше, чем на других сказались не только тяготы путешествия, но и бессонные ночи, проведенные у ложа Сагромаха.

   Са, ослабший, как и Маджрух, насколько мог, попытался взяться за оружие.

   - Са, не вздумай! – в один момент закричали Бану и Хабур, завидев потуги тана. Но тот не мог оставаться в стороне, когда отовсюду слышал команды убить Мать лагерей. Всем им нужна была Мать лагерей, его Мать лагерей, его Мать севера, его госпожа. Он поднял меч, а потом, искривленный болью, уронил его в землю, упав следом.

   - Са! …

***

Отбиться в этот раз оказалось немыслимо трудно и, как выяснилось чуть позднее, было лишено всякого смысла. Вдалеке, так, что без дальнозоркого стекла было не разглядеть, за ними опять кто-то держал путь.

   Бансабира окончательно перестала спать. Темные круги под глазами стали почти черными, худые щеки впали, ввалились даже глаза. Её шатало и вело. Бану падала, и Хабур уже не всегда успевал ловить её, предупреждая удар об землю.

   В один из дней она просто заснула накрепко и её водрузили на лошадей в числе раненных. Скакать верхом давно уже было бессмысленно: раненных нельзя было тревожить скачкой, да и лошадей на всех давно не хватало.

   Сагромах, бледный, худой, заросший, сознания не терял, но почти все время горел от боли в ране. Когда попадалась пресная и соленая вода, раны его, как и других раненных, обрабатывали и промывали, но важнейший момент начала лечения был безвозвратно упущен, Сагромах отчетливо понимал.

   - Где Бану? – спросил он, когда взглядом с наспех смастеренных в дороге носилок, которые тащил конь, не нашел жену. – ГДЕ БАНУ?! – сипло вытолкнул он. – ГДЕ?!

   - Са, тише, - умолял Хабур.

   - Что с… с… ней, - от одного вскрика все силы говорить кончились.

   - Жива, - успокаивал молочный брат.

   Сагромах устало закрыл глаза. Если бы он только мог влезть в седло…

   Вздыхать доводилось все чаще и все тяжелей: на сколько, на сколько их хватит?!

***

Бансабира понятия не имела, сколько прошло времени, как она заснула, но момент пробуждения запомнила ясно. Её в плечо растолкал Серт с перепуганной физиономией.

   - Тану, - облизнув губы, сглотнул мужчина. – Там… вам надо быть там, увидеть … это…

   Напрасно Бансабира пыталась выяснить, что именно случилось: Серт ничего не мог ответить, ничего не мог сказать вразумительно, и только тащил Бансабиру за руку, помогая идти, поддерживая, если танша вдруг повалится наземь.

   Впереди было очень оживленно: все, кто мог держаться на ногах, стояли, столпившись. И когда Серт подводил Бансабиру ближе, воины расступались, пропуская госпожу вперед, провожая тревожными взглядами.

   А потом она и впрямь едва не повалилась.

   В дальнем конце разбитого лагеря плечом к плечу лежали пятьдесят шесть убитых северян. Игласс, сухой и жилистый, но очень крепкий сподвижник Сагромаха, который когда-то встретил её в воротах крепости Ююлов, прибыв туда вместе с господином; Маджрух – напротив, пополневший за годы службы, но не утративший в силе и отваге, и потому по праву занимавший место среди её «меднотелых» телохранителей; Бедвир, один из лучших тысячников Сагромаха и неизменный рулевой на его корабле в дни китобоя; Одхан, старый добрый усач, во многом положивший начало отряду «опекунов», поставивших её жизнь выше собственной … Это ведь благодаря Одхану Бансабира смогла всерьез вырасти над собой в рукопашном бою!

   Бансабира знала каждого. И у каждого из сердца торчал кинжал, вогнанный по рукоять.

   А пятьдесят седьмой еще был жив. Бансабира схватилась за висок: это не могло быть правдой.

   - Я боялся, что умру слишком быстро, - прохрипел Сагромах. – Вот и ударил в живот.

   Это просто не могло быть правдой…

   - Ты… Ты идиот?! ТЫ ИЗ УМА ВЫЖИЛ?! САГРОМАХ‼! ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛ?!

   Силы вдруг вернулись к ней, прибыли, как по волшебству. Сбросив с талии и плеча руки Серта, Бансабира бросилась к мужу, упав на колени рядом с ним.

   - Бану, - протянул тан, улыбаясь.

   - ИДИОТ!! – не замолкала танша, подхватив Сагромаха под плечи, Бану уложила его голову на колени, даже не думая, что причиняет ему большую боль. – Праматерь Всеблагая, - она коснулась живота, ощущая насколько горячая у мужа кровь. – Всеблагая, - взмолилась женщина, сжимая рану вокруг торчащего кинжала. Вынимать его точно нельзя – Сагромах не протянет и пары минут от обильной кровопотери.

   - КТО?! – вдруг заорала Бану. – КТО ИЗ ВАС ЭТО СДЕЛАЛ?! – словно предателей она обвела всех взглядом.

   Мужчина на её коленях, чуть кряхтя, выдавил смешок.

   - Ты что, думаешь, кто-то из них поднял бы на меня руку? Это была моя идея…

   - Заткнись! – рявкнула Бану. – Надо что-то делать! Найдите воды, разожгите костер. Остальным не помочь, но тана надо спас…

   - Брось, Бану, - настойчивей повторил Сагромах, слабо касаясь её руки на своем животе.

   И Бансабира поняла, что это конец.

   Она еще попыталась удержать предательскую слабость, закусив губы, но потом всхлипнула раз, другой – и зарыдала в голос.

   - ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ, САГРОМАХ?! – она вцепилась ему в волосы, притягивая к себе.

   - Чтобы ты могла уйти.

   - Мы уйдем вместе! – настояла танша.

   Сагромах едва заметно качнул головой.

   - Это вряд ли…

   - ЧТО ВЫ ВСЕ ВСТАЛИ?! Я ЖЕ СКАЗАЛА! ВОДУ, ТРАВЫ, КОСТЕР!!! НУ!!! – она не унималась.

   - Бану, мне не помочь…

   - Я НЕ СДАМСЯ! НЕ СДАМСЯ, ТЫ, НЕДОУМОК!

   - Бану….

   - У НАС ТРОЕ ДЕТЕЙ, САГРОМАХ!!! КАК Я ПОСМОТРЮ ИМ В ГЛАЗА? ЧТО Я ИМ СКАЖУ?! ЧТО ПРОСПАЛА ТВОЮ СМЕРТЬ?! НИКОГДАААА!!! – заверещала Бансабира совсем неконтролируемо. – А ЧТО Я СКАЖУ САМОЙ СЕБЕ, САГРОМАХ?!ЧТО БУДУ БЕЗ ТЕБЯ ДЕЛАТЬ? Как жить… КАК ТЫ МОГ?! Как… ты… мог?! – выдохнула вдруг тихо и совсем слезно. – Что же ты наделал? – она припала к его лицу собственным, обжигая слезами и чувствуя, как Сагромах отчего-то улыбается.

   - ЧЕМУ ТЫ ТАМ УХМЫЛЯЕ… Са, - горько просила она. – Ну зачем? – всхлипывала Бану. – Ну за…

   Бансабира вздрогнула и осеклась, почувствовав на влажной щеке мужскую руку, уже зная, что настолько горячей чувствует её в последний раз.

   - Мы не даем вам взобраться на коней и уйти скорее. Моя рана давно загноилась, ты ведь зна…

   Он сбился, переводя дыхание, и Бану, судорожно вскинувшись, снова поймала его лицо, с ужасом посмотрела в глаза.

   - Нет-нет-нет-нет, не смей!

   Одна из рук, перемазанная кровью от его раны, теперь оставляла красные следы на лице Сагромаха, на собственных висках и волосах.

   - Не смей умирать, Са! – она прижала его горячо, неистово, всей силой натренированных рук, которыми их обладательница годами выбирался из-под любых невзгод. Прижатый к её груди, Сагромах, чуть улыбаясь, чувствовал, как бешено колотится женское сердце.

   - За нами опять погоня, Бану. Без нас вы сможете уйти быстрее. Поэтому перед рассветом, я предложил им это. Каждый ударил лежащего справа. Ну а я … - он выдохнул, харкнув кровью.

   - Нам ведь только и надо было, дотянуть до Ниитасов! – в грудь мужа зарыдала Бану.

   Сагромах мягко положил ладонь Бану на затылок. Нежно, со всей возможной лаской поерошил волосы.

   - Поклонись от меня Снежному Астахиру и помолись Праматери-Родине, Бану, - попросил тан. – Обними наших детей, скажи Шиимсагу, его место в рядах, пусть не злится на сестру.

   - Сам! – не отнимаясь от его груди заартачилась Бану. – Сам скажи, сам помолись!

   - Скажи Гайеру, что я горд тем, каким он вырос и…

   - Са!

   - И Шинбане, что у неё… красивые волосы. Я любил их гладить… своими… грубыми лапами… – Сагромах попытался усмехнуться, но едва не захлебнулся.

   - Скажи все это сам! Со мной вместе! Ну же! – она чуть приподняла голову, чтобы только его рука не упала с затылка, и посмотрела в лицо Сагромаха. – Поехали со мной, Са, - попросила она совсем без сил. – Умоляю, - потрусила немного за одеяние.

   Лицо тана было совсем как полотно и дыхания слышно уже не было.

   - Нет, - качала она головой, выдыхая едва слышно. – Нет, пожалуйста.

   - Я буду беречь тебя оттуда, Бану, - Сагромах невесомо провел от затылка вперед, ко лбу, и коснулся пальцем складки меж танских бровей. – Когда я впервые увидел тебя, в схватке, когда ты вернулась к Сабиру, ты тоже хмурилась, - прошептал тан. – Ты так часто хмурилась, моя Бану. А я всегда очень хотел, чтобы ты улыбалась. Знаешь, как тебе идет?

   Бансабира молча качнула головой и наклонилась к его губам: молчи, молчи, не говори и береги силы… Она прижалась устами в поцелуе, и Сагромах чувствовал тепло и дрожь губ, что слаще всякого в мире меда, приятнее всякого вина, дороже любых сокровищ…

   - Ну же, - попросил тан почти неслышно, когда Бану отстранилась и для примера улыбнулся сам – из последних сил. – Давай же …

   Бану едва ли смогла себя пересилить, но почему-то губы сами расползлись в том, что было так ему нужно.

   - Ну вот, - одобрительно шепнул тан. – Ну вот, любовь моя, я и дождался…

   Он выдохнул с улыбкой на губах – и Бансабира сама забыла, как дышать.

***

А без воздуха, она даже не могла кричать. Все её лицо исказилось в невыносимой судороге, в бессильной немоте.

   Это не могло быть правдой.

***

- Где Хабур? – едва слышно спросила Бансабира, едва обрела способность дышать.

   Разве сейчас молочный брат Сагромаха не должен быть тут же, среди коленопреклонных бойцов, рыдающих также горько по тану и товарищам, как и она?

   Никто не отвечал.

   - Где Хабур? – повторила танша вопрос.

   - Мы не знаем, - ответил Серт где-то неподалеку.

   Да и плевать, успела подумать Бансабира, припадая лбом к самой надежной, самой могучей и самой бесценной в мире груди. Груди, в которой еще минутой ранее билось самое большое и чистое сердце среди всех людей Этана.

***

- Тану, - позвал Вал спустя какое-то время.

   - Уйди, - Бансабира даже не думала выпускать мужа из рук.

   - Та…

   - Я сказала, уйди, Вал! – Бансабира подняла голову, но на телохранителя так и не посмотрела. - Уйдите все, - припечатала танша, обнимая мужа обеими руками, как могла.

   Вал поглядел ей в спину: пожалуй, сейчас даже Гистасп бы не придумал, как помочь и что сказать. Он дал знак остальным оставить госпожу наедине с её горем.

   Отряд телохранителей оттащил другие пятьдесят шесть трупов и расселся неподалеку – на посту на всякий случай.

***

- Бану, - танша вздрогнула от этого голоса. - Чт… это… - никакого вопроса не срывалось с губ Хабура. Пошатываясь, оглушенный узнанной новостью, он подковылял к женщине, которую давно привык считать сестрой.

   - Хабур? – она подняла опухшее заплаканное лицо.

   Ему уже все рассказали – было видно. Хабур беспомощно шевелил губами. Открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба. Он был растерян, разбит, истерзан – и не понимал ещё, что произошло. Перевидавший, как и Бану, на своем веку столько смертей, Хабур не мог поверить в одну-единственную.

   - Са, - позвал мужчина, беря Сагромаха за окоченевшую руку. – Эй, Са?

   «Са» не отзывался.

   - Где ты был?

   - А? – Хабур перевел на Бану бессмысленный взгляд.

   - Где ты был?

   - У Ниитасов. Са отослал меня немного за полночь с посланием. Сказал, надо удостовериться, что они помогут нам. Объяснить ситуацию. Мало ли? Вдруг Иден уже мертв, а мы все просто не знаем, и теперь нас никто и не пустит в Сиреневый танаар.

   Значит, Сагромах знал, что Хабур ни за что не позволит ему сделать, что тот задумал. Еще бы! Уж кто не чаял души в Сагромахе, кроме его жены и детей, так это Хабур!

   - А Иден жив?

   Хабур молча затряс головой: ага, что с ним станется-то?

   - Его люди в приграничье утверждают, что помогут славной внучке тана, конечно же. К тому же, смотритель ближайшего гарнизона был в числе твоих солдат в Бойне, так что все в порядке. Он выслал вслед за мной людей. Скоро подмога будет здесь.

   - Скоро будет здесь? – переспросила Бансабира и подняла голову.

   - Да, - кивнул Хабур. – Тут до Ниитасов часов пять в одну сторону, ну шесть самое большое. Скоро все будет в порядке, слышишь, Са? – спросил Хабур, снова потрусив брата за руку.

   По-прежнему торчащего кинжала из братского живота он будто и не видел.

   - Ну давай же, - улыбнулся Хабур. – Хватит уже…

   - Хабур, - позвала танша.

   - Сагромах, чтоб тебя! – мужчина толкнул покойника в грудь.

   - Хабур.

   - Сагро… - Хабур с удивлением провёл пальцами по щеке. – Мокрая?

   У мужчины задрожали плечи. Чтобы это все! Чтобы весь мир свалился в пекло! Чтобы Шиада, Мать Воздаяния, выжгла все поля в Этане!

   - Хабур, - снова позвала Бансабира.

   - Замолчи, Бану, пожалуйста, - попросил мужчина. – Замолчи, - попросил слезно и, наконец, зарычал, сотрясая все округу.

***

Ниитасы и правда прибыли вскоре, отдали поклон почтения Бану, хотя та едва ли его видела. Было очевидно, что до севера они убитых не довезут таким темпом, и тела всяко придется похоронить. С этим затягивать не следовало.

   Бану заартачилась: ни за что на свете она не станет хоронить больше полусотни храбрейших северян где попало.

   - Хотя бы на земле Ниитасов, но там, где они будут в безопасности.

   - Пытаясь дотащить их до безопасного укрытия, мы потратим кучу драгоценного времени, - настоял командир сиреневого гарнизона.

   - А хороня их здесь, мы его выиграем, что ли? Мы точно также потратим время!

   - Нет, если их сжечь. Тогда они наверняка не достанутся врагам на поруга…

   - Ни за что, - отрезала танша.

   - Складывайте костер, - приказал Хабур.

   - Не смейте! – взвилась Бану. – Я сказала, мы похороним их…

   Хабур больше не слушал: подошел вплотную и с размаху влепил танше пощечину. Все вокруг затихли, наблюдая, что теперь будет. Телохранители Бансабиры, кто мог, и даже командир гарнизона Ниитасов потянулись к рукоятям мечей: при живом Маатхасе никто, даже Хабур, в жизни бы не поднял руку на госпожу.

   - Возьми себя в руки, Бану, - строго сказал Хабур.

   - Уберись Хабур, - выцедила Бансабира, окидывая его презрительным взглядом с головы до ног.

   Но Хабур не убирался. Он поймал Бансабиру за плечи, встряхнул:

   - Са сделал это, чтобы те, кто выжил, сумели добраться до укрытия! И мы доберемся до него! – заорал он. – Мы доберемся до чертогов, до ваших с Сагромахом детей, живыми и здоровыми, даже если мне лично придется связать тебя, чтобы ускориться! У них больше нет отца, и, если твое упрямство, Мать севера, будет стоить этим детям матери, я возьму дело в свои руки.

   Бансабира глядела в его глаза, не зная, что делать и говорить. Такие же измученные болью, опухшие от слез глаза Хабура имели не менее обездоленное выражение, чем её собственные.

   - Делай, что хочешь, - шепнула танша, отворачиваясь. – Но Сагромаха я здесь не оставлю.

   Хабур, глядя ей вслед, кивнул. Хорошо, это стоящий компромисс.

   - Сложите костер, - отдал он приказ.

***

Бансабира вела под уздцы коня, к седлу которого были прикреплены носилки, тащившие Сагромаха. Бану чувствовала пятками, как дрожит земля от приближавшейся кавалерии врагов, но даже не пыталась ускориться или отдать какие-то указания. Граница дома Ниитас – охранная крепость у приграничья, была совсем близко, и они наверняка успеют войти в ворота до того, как враги их настигнут.

   Так и вышло.

   Переступив невидимую грань, Бансабира вздохнула – неслышно, но значимо. Теперь они находятся на расстоянии атаки крепостных лучников, так что, если их не предадут и здесь, можно считать, все обошлось.

   - Бану! – раздался голос из-за спины.

   Еще бы! Бансабира усмехнулась. Не оборачиваясь назад, обвела взглядом сопровождение.

   - Затащите тело Сагромаха внутрь. Отправьте гонца в оба чертога: пусть съезжаются в крепость Валарт. Его следует похоронить там.

   - Место Са в семейном склепе дома Маатхас, - взвился Хабур снова.

   - А мое – в склепе дома Яввуз. Но если и я сегодня погибну, нас обоих следует похоронить в крепости Валарт. Она должна стать оплотом всего севера. Ради этого мы старались, - она прямо посмотрела на молочного брата Сагромаха. – Надеюсь на тебя, Хабур.

   Мужчина смотрел в ответ молча, угрюмо, но принимал указание. Действительно, Сагромах надеялся именно на это. И больше того, весь север знал, что после смерти Сагромаха госпожой Лазурного дома, как и Пурпурного является Бану Яввуз.

   - Слушаюсь, - кивнул он.

   Бансабира молча глядела, как в воротах исчезают люди. Только часть личной охраны и Серт остались снаружи крепости. Командир гарнизона уговаривал всех спрятаться за стенами, но Бансабира отказывалась, и командир, натужно вздохнув, тоже остался снаружи крепостных ворот. Громко крикнул лучникам на стене встать на изготовку.

   Пришло время обернуться.

   За Бану остановилась кавалькада сопровождения рамана Кхассава Яасдура. Сам государь высоко держал белый флаг.

   - Я хочу поговорить! – объявил он и, передав знамя ближайшему всаднику – Таиру – спешился. Потом взял знамя вновь и замер, обозначая намерения.

   - Позвольте мне войти в крепость! – попросил раман, и сделал шаг по направлению к Бану.

   - Государь, не стоит, - громко предостерег Таир.

   - Брось, Таир.

   - Именем тана Сиреневого дома Идена Ниитас, - вперед вдруг выступил командир гарнизона, - я напоминаю, что по указу его светлости, подписанному в день окончания Бойни Двенадцати Красок, всякий, кто переступит границы его владений, не являясь подданным Сиреневого танаара или Бансабиры Яввуз, будет объявлен врагом и развяжет войну во всем Ясе.

   - Но это моя земля! – остолбенел Кхассав. – Я государь Яса! На меня не действуют никакие законы танов!

   - Я повторяю, - настойчиво загорланил командир, - всякий, кто переступит границы дома Ниитас, будет немедленно атакован и убит на месте, как враг Идена Ниитаса.

   - Государь! – кликнул Таир, а с ним и еще несколько человек.

   Кхассав клацнул зубами: плохо дело, на стенах вокруг полно лучников.

   И вдруг положение прояснилось само собой.

   - Тану! – крикнул Серт, наблюдая, как Бансабира выходит из зоны обстрела защитниками укрепления. – Не надо, тану, прошу! – взмолился Серт. – Ясно же, что они пытались вас убить! Они послали убийц за Матерью лагерей! Не облегчайте им задачу, особенно теперь! Тану!

   К его голосу присоединились другие. Но внутренний голос Бансабиры настойчиво пригвоздил: «Ты не трусиха».

   Она вышла из поля обстрела лучников всего на пару шагов. Кхассав с воодушевлением бросился вперед, ускорив шаг. Но потом Бану вдруг вскинула руку в останавливающем жесте, и раман понял, что расстояние, которое осталось меж ними, всего лишь позволяет общаться, не надрывая горло изо всех сил.

   - Клянусь, я понятия не имел, что произошло! – заголосил Кхассав. Таир позади него скрипнул зубами – негоже владыке объясняться или оправдываться перед подданными.

   - Я отбыл из дворца, потому что, как и обещал, готовил вам с Сагромахом подарок, и он уже при….

   - Да, - горько усмехнулась Бансабира. – Мы заметили твое внимание, государь. Дар, правда, вышел так себе, но что поделать, если у тебя дурной вкус.

   - Бансабира, мне очень жаль, что так вышло! Когда я понял, что вас преследуют, мы тут же рванули следом! Мы настигали и убивали их, я клянусь!

   - Насчет подарка ты тоже клялся.

   - Вот, - он выудил из-за пазухи тубус. – Вот подарок, о котором я говорил! Я передал в ваше распоряжение Коралловый остров! Вот то, что я пытался сделать из благодарности за твои траты и расходы в предстоящем походе на Мирасс! Если не доверяешь мне, пусть любой из твоих бойцов подойдет и возьмет его. Мои воины отойдут!

   Бансабира хмыкнула:

   - Я больше ни одного северянина не подвергну опасности находиться рядом с семьей Яасдур.

   - Тогда пусть мой боец отнесет его! Ты увидишь, что я не вру!

   - Пусть, если он тебе неважен, - согласилась Бансабира. – Едва он зайдет на территорию моего деда, его пристрелят.

   - Бансабира, - Кхассав взмолился с отчаянием. - Я никогда не пытался воевать с тобой! Никогда не думал оскорбить или …

   Кхассав скрипнул зубами: с этой упертой таншей сейчас никакой диалог не задастся.

   - Где Са? – спросил Кхассав. – Где Сагромах, я хочу поговорить с ним!

   Женские нервы слишком отзывчивы на все вокруг, Кхассав знал не понаслышке. Сейчас нужен спокойный холодный мужской ум.

   - С … Са? – переспросила танша. – Ты поговоришь с ним, - пообещала танша. – Когда я увижу головы тех, кто повинен в его смерти, на своем обеденном столе, ты поговоришь с ним в склепе нашего чертога.

   - Ч… что? – выдохнул Кхассав.

   - Спроси у жены, - посоветовала Бану, отступая назад, шаг за шагом. Сиреневые и северяне вздохнули спокойнее.

   - Бану, умоляю, - Кхассав протянул вперед руку, будто мог удержать таншу. Если сейчас она уйдет к Ниитасам… Праматерь, страшно представить, чем все закончится. – Я умоляю тебя, Бану, давай поговорим!!

   Бансабира молча заступила в тень, отбрасываемую высокими стенами укреплений, на одной из башен которых ветер развевал сиреневый стяг.

   - БАНУ!! – кричал вслед раман.

   Защитники ощетинились и, дождавшись, когда все окажутся внутри, заперли ворота. Командир приказал быть наготове.

   Кхассав в бессилии сжимал кулаки, проклиная весь мир. И особенно – всех, кто имел хоть какое-то отношение к его жене.

ГЛАВА 3

- Шиада? – спросила Нелла.

   - Нет, - ответил ей женский голос.

   Нелла надеялась на другой ответ. Нелла нуждалась в другом ответе.

   Зрение изменило ей. Как, наверное, и Праматерь, если Богам вообще свойственна верность. Это люди все время доказывают верность – богам, друг другу, кому угодно. Как часто мы стремимся доказать себе о себе хоть что-нибудь, лишь бы только не признавать собственной слабости.

   Слабость…

   Нелла натужно вздохнула. Вся человеческая сила слагается из времени и упорства, а в итоге все равно приходят немощь и слабость, и они тоже – слагаются из времени. Было время – и она не знала равных, будучи Первой среди жриц. И есть время – сейчас – когда ей в пору было бы зваться последней среди жриц.

   Утомленная размышлениями Нелла опять заснула. В последнее дни она почти все время спала. Айхас, Гленн, Митаба и Артмаэль не покидали Голос-и-Длань-Той-что-Дает-Жизнь. Растаг в эти дни приглядывал за племянницей, которой, похоже, совсем скоро было предначертано стать Второй среди жриц. Если, конечно, возможно дать этот титул девочке восьми лет отроду.

   В следующий раз Нелла вскинулась совершенно неожиданно, среди ночи, разбудив соглядатаев в ее домике, которые перебрались сюда и держали при себе для помощи еще пару старших жриц. Храмовница вдруг села на кровати и с необычайно ясным выражением в глазах посмотрела на всех вокруг. Но когда она заговорила, стало очевидно, что привычный миропорядок на Ангорате уже не вернуть.

   - Надо же, - размеренно произнесла храмовница глядя в стену. – Таланар, и ты здесь? – Нелла протянула руку вперед, как если бы впереди её и впрямь ждал улыбающийся друид. – Ты знаешь, почтенный, тебе не идет белый.

   Он будто бы что-то ей ответил, и Нелла рассмеялась.

   Потом посмотрела чуть в сторону.

   - О, Мэррит, милая Мэррит. Мне очень жаль, что ни наша мать, ни я, не были достаточно добры к тебе и внимательны.

   Нелла посмотрела в другую сторону и вдруг дернулась:

   - Я сделала, что должна была! – крикнула она. – Ты должен был быть женат на ней, чтобы раздавить её волю, сделать приверженкой старой веры и раздавить заразу новой религии, Нирох. Ты умер, как и полагалось тому, кто не смог справиться с отпущенным предназначением! Уйди! Отойди от меня! – вдруг с силой дернулась Нелла, и едва не повалилась с ложа в бок.

   - Ма… ма…ма – по слогам выговорила Нелла, поглядев теперь вперед. – Не-ет, - протянула храмовница. – К тебе я не пойду. Таинства Нанданы явно не для меня. Я рождена Илланой и ей обещана, я приду еще и буду служить, как мне и завещано Матерью Сущего. А Шиада, что придет вместо меня, взойдет как Голос-и-Длань-Той-что-Отнимает-Жизнь. Потом настанет час чада, рожденного в темную ночь Нанданы от тех, кто носит в сердце кинжал Шиады, и она придёт к тебе. Ты же видишь, вот она, рослая, худая, дочь короля, видишь, как она идет в храм Матери Смерти? Ей, замыкающей волю Матери Сумерек от своей кровной матери и кровного отца, будет спокойно рядом с тобой, а я … я нет, - непонятно подытожила храмовница. – Я – нет. Нет… Все еще нет. Все еще… нет… еще…

   Она затихла, бормоча, и опала на спину, на сухие простыни ложа.

   Она умирала не в боли, а в беспамятстве. И все, о чем могла сожалеть, что все еще не встретилась с Шиадой. Ей, пожалуй, стоило бы дать последний совет. Стоило бы, ведь так?

   Она придет еще, позже, потом. Может, и совет для Шиады прозвучит потом? Будет ли он ей еще нужен? Где обрывается её путь? Где и чей путь обрывается? А путь обрывается? А Круг обрывается?…

***

- Мне жаль, - Артмаэль протянул руку, приветствуя Шиаду без всяких других слов. А потом вдруг одернул пальцы от руки любимой. Отступил на пару шагов и, поглядел на Шиаду с каким-то новым выражением, склонился в почтительном приветствии, низко опустив голову.

   - Светло твое утро, Первая среди жриц.

   Шиада вздрогнула, замерла в начале следующего шага, будто не решаясь его сделать. Словно шагнет – и навсегда потеряет все, что было до этого шага.

   Огляделась за спиной: с кем это он говорит? Первая среди жриц? Это… она что ли? Что происходит?

   - Храмовница, - с приветствием поклонилась Айхас. – Вам надлежит подготовиться. Верховную жрицу Неллу Сирин предадут огню в центральной роще храма. Ваши близкие по традиции обряда могут присутствовать, чтобы проститься с вами на все времена, - проговорила жрица ровно, зная, что малейшая эмоция в голосе всковырнет хрупкое душевное равновесие внутри женщины, которая вот-вот взвалит на себя какую-то особенную ношу. – Пойдемте, - Айхас протянула руку, и Шиада знала, что не может её не принять.

   Ей действительно нужно подготовиться. Хотя бы потому, что, наблюдая за тем, как её преображают для принятия змеиного кольца храмовницы, быть может, Шиада сама сможет примириться с тем, что за её спиной отныне нет ничего и никого, к чему она могла бы обернуться.

***

   Все сомнения и негодование вдруг отступили.

   Самых маленьких – Амалу и Удмара – было велено не допускать до свидетельства в старинном обряде. Выслушав повеление жрецов, Агравейн вдруг с каким-то новым выражением в глазах посмотрел на домик храмовницы. Шиада была внутри, и о происходящем можно было только догадываться.

   Так странно.

   Король Архона оглядывался вокруг: каждая часть этого острова, будь то дерево, куст, тропа, сизоватая лента Летнего моря вдалеке, священная роща или пруд, взмах крыльев кондоров в небе – все казалось Агравейну хорошо знакомым. И вместе с тем все приобрело абсолютно новый облик. Будто только сейчас он осознал, что всякая красота имеет цену, и цена этой божественной красоты – вечное одиночество.

   Для него.

   Для Шиады.

   Для всех жриц и всех друидов Ангората и для тех, кто провожает их сюда.

   Их брак с Шиадой оказался совсем не таким, о котором он мечтал, и едва ли когда-то был в полном смысле счастливым. Но он стал бальзамом, в каком отчаянно нуждается истерзанный болезнью человек. Агравейн утратил долю уважения к Шиаде, как к женщине, но по-прежнему почитал её, как жрицу – и тем утешался, говоря себе, что и женился когда-то на жрице. И он по-прежнему с замиранием сердца смотрел на каждый всполох медно-рыжих волос, каждый взгляд бездонных, всеведущих и равнодушных, как время, глаз.

   Любовь к Шиаде была болезнью, осознал Агравейн, схватившись за одежду на груди. И сейчас, когда Шиада раз и навсегда преобразится из королевы в храмовницу, лекарство от его болезни исчезнет, но недуг останется.

   Занялся вечер, а Шиада из домика храмовницы так и не показалась. И все бы ничего, но обряд сожжения Неллы Сирин должен был состояться в самом скором времени: тело в весенний срок будет стремительно разлагаться, с погребением затягивать нельзя. В домик храмовницы заходили какие-то женщины, которых Агравейн не знал, и вскоре выходили, ничего не объясняя. Король задавал вопросы, но ответ всегда был только один: «Госпожу готовят».

   Детям Шиады и её родственникам обеспечили лучший прием: расположили у главы храма Илланы и приставили в услужение несколько человек. Но это не помогало: дети отчаянно рыдали, не видя матери, и ни местные жрицы, ни Удгар, ни Идгар, их старший брат, не мог успокоить. Зато с Лиадалой, присланной туда же, к концу дня прибытия Тадарионов Идгар снова нашел общий язык. Лиадала была ужасно молчалива, как всякая из жриц, кто лишь недавно завершил свой обет тишины. Но мало-помалу, они что-то вспоминали, над чем-то смеялись, и девочка таяла, потихоньку рассказывая брату о том, чем примечательна жизнь на Ангорате. Идгар тут прежде не бывал, и теперь, разинув рот, слушал, в чем, по мнению сестры, рассказы матери совпадали с правдой об острове, а в чем действительность была даже лучше.

   - Если привык, то тут удивительно! – смело заявляла маленькая сестренка. И Идгар был склонен согласиться, пока они сидели на траве возле дома «дяди Гленна» и смотрели в небо.

   - Ты знаешь, что происходит с мамой? – время от времени спрашивал Идгар сестру. – Мы как приехали, её и не видели. День прошел.

   Лиадала пожимала плечиками:

   - М-м, - качала головой. – Она теперь должна быть как бабушка Нелла. Наверняка, что-то очень важное делают.

   Идгару это не внушало спокойствия, но он молчал, чтобы не показаться младшей сестре трусом. Короли никогда не тревожатся по пустякам.

   Глядя на них, Удгар переводил дыхание: хорошо хоть эти двое не зовут в беспомощности мать, поднимая крик на всю округу. С Амалой и Удмаром не было сладу, и он уже всерьез опасался, что может помочь даже Агравейн.

   Тот, впрочем, с помощью не торопился. Выслушивая «Госпожу готовят», Агравейн неотрывно смотрел на дверь домика храмовницы и, сжимая в тревоге то челюсти, то кулаки, молчаливо ждал. Опыт бывалого бойца безошибочно подсказал приближение со спины очередного человека, но не внушил опасности, а, значит, не стоило ждать удара. На плечо опустилась твердая рука.

   - С ней все в порядке, - заверил Сайдр. – Тебе надо поспать, Агравейн. В центральной роще на вершине холма, у источника вечности, уже все готовят к обряду. Вас поднимут с рассветом. А до тех пор Шиаду оттуда не выведут.

   Агравейн, поджав губы, обернулся. Причин не доверять Сайдру у него не было, но на сердце все равно было ужасно.

   - С ней точно все в порядке? – угрюмо уточнил король.

   - Да. Теперь с ней все действительно так, как должно быть. Иди к детям, Агравейн. Им страшно без матери.

   Агравейн посмотрел недоверчиво, будто выискивая в словах или глазах собеседника подвох. И только потом осознал, что даже не поздоровался с Сайдром за весь день. Давно ты знаком с ним или нет, в хороших вы отношениях или не очень, никогда не стоит забывать, что перед тобой – верховный друид Этана.

   - Темна твоя ночь, Сайдр из рода Тайи, - произнес король и вдруг обмер.

   Сайдр, наблюдая за ним, засмеялся:

   - Дошло, наконец? Ну, хвала Праматери, что, хотя бы до одного.

   Дошло, вдруг внутренне вздрогнул Железногривый. Дошло, впервые встало в голове в полный рост положение вещей. Если рядом с Сайдром никогда не следует забывать, что он – верховный друид…

   - То, что говорить о храмовнице? – закончил жрец мысль короля вслух. – Неважно, жена она тебе или мать.

   Агравейн уставился на Сайдра откровенно растеряно.

   - Все ведь происходит, как положено, да? – растеряно произнес король.

   Сайдр вздохнул: тревожное сердце ничто не убеждает.

   - Идем, - позвал он неопределенно. Пока не пройдет обряд, Агравейна будет лучше не оставлять одного.

***

Занялся холодно-серый рассветный час.

   Час, который Шиада хорошо знала с самого раннего детства, когда, обучавшейся в жрицах малышкой, приходила к обряду ежедневного приветствия и почитания Тинар, Богини-Девственницы. В ту пору Нелла Сирин казалась ей исполненной такого необъятного и всепоражающего величия, что и сейчас бы Шиада не нашла нужных слов. Интересно, а ей самой хоть когда-нибудь удастся выглядеть в глазах других людей такой же непоколебимой владычицей судеб? Удастся ли ей действительно стать Голосом-и-Дланью-Дающей-Жизнь? Будут ли ей теперь говорить: «О, почтенная», как во все времена говорила она сама, обращаясь к храмовнице?

   Сегодня…

   От осознания этого «сегодня» Шиаду передернуло. Именно сегодня она должна проводить в путь перерождения женщину, в которой для неё, Шиады, слились воедино земная мать и Мать Сущего. Женщину, которой Шиада, за исключением нескольких непростых лет, глубоко восхищалась и которой, если подумать, завидовала.

   Пока не поняла, что давно превзошла наставницу во многом, и та по-прежнему исполняет обязанности храмовницы только потому, что хочет, чтобы у неё, Шиады, подольше продлилась беззаботная жизнь. Это, пожалуй, и есть материнская любовь: тащить ношу другого человека, пока можешь, чтобы позволить ему оставаться ребенком.

   Шиада стояла перед зеркалом и держалась за виски. Она никогда не могла называть Неллу матерью, никогда не имела права. Она всегда была «о, почтенная», «о, госпожа Этана», «о, Голос-и-Длань». Почти никто не звал храмовницу по имени и уж точно, наверняка, думала Шиада, никто не говорил Нелле «возлюбленная», «любовь моя», «о, прекраснейшая». Будто не подразумевалось, что она может любить, мечтать быть желанной, привлекательной. Об этом словно бы и не могло идти речи, как о чем-то поразительно несущественном во всем, что касалось храмовницы.

   Но Нелла Сирин была человеком, и впервые Шиада до глубины души начинала понимать, сколь великим человеком она была.

   Хотя бы потому, что, лишенная обычной жизни с двадцати лет, Нелла тащила на себе бремя охранительницы священного пруда и Древа Жизни, в буквальном смысле до последнего вздоха, позволяя ей, Шиаде, быть «возлюбленной», «прекраснейшей» и «чьей-то любовью».

   Прежде Шиада часто думала, что Агравейн – баловень судьбы. Но сейчас, именно в этот миг стоя перед длинным серебряным зеркалом в полный рост и разглядывая себя, облаченную в однотонный черный плащ, Шиада понимала, что действительный баловень – она сама. Все берегли её, когда ей было это нужно. Заботились о ней, когда она нуждалась в заботе. Соглашались с ней, когда она отказывалась слышать чужие мнения. Ей, потомственной жрице, которая множество раз воплощалась среди женщин династии Сирин, позволили прожить больше тридцати лет жизнью, недоступной не то, что храмовнице –вообще ни одной из жриц. Она делала, что хотела она. Она была замужем и могла растить своих детей, сколько получалось. Она носила королевский венец. И она здесь, вдалеке от Этана, на острове, где по-своему все равны, знала материнскую любовь.

   Иметь в жизни мать – высшее из благословений Богов.

***

Шиада глубоко и судорожно вздохнула, отпуская сдавленные виски. Поплотнее запахнулась в плащ. Было тихо и зябко.

   - Госпожа? – совсем робко спросила Айхас тоном, которого по отношению к себе Шиада прежде не слышала. Да, обряд еще впереди, но изменение, необратимое и необходимое, уже случилось – без её участия или выбора.

   Храмовницы не может не быть.

   - Идем, - приказала Шиада.

***

В центральной роще, где проводились все самые важные обряды среди жрецов, в центре каменного круга, окружавшего Древо Жизни, был сложен высокий погребальный костер Неллы, укутанной в белое одеяние невинности. В любом другом обряде там Шиаду ожидал бы Сайдр – первый среди жрецов, но не сегодня.

   Вдоль тропы, ведущей к вершине, выстроились все жители острова, от мала до велика, и пока Шиада шла, скрытая плащом и капюшоном, они падали ниц, склоняясь в глубоком приветствии. Внешний круг, опоясывающий пруд внутри которого на небольшом островке находилась святая святых поклонения Праматери, образовали самые опытные из жрецов, главы храмов и прибывшие к прощанию Тандарионы. Лиадала, будучи совсем юной и начинающей из жриц, была тут же – как член королевской семьи и преемница новой храмовницы.

   Шиада шла, босая, дрожа от майской утренней прохлады, и в нужный момент даже Удгар и Агравейн припали коленом к земле. Добравшись до тела покойной, Шиада содрогнулась и замерла.

   На теле, которого она не видела, как прибыла, сейчас завернутом в белесое полотнище, в месте, под которым находилась точка меж бровей Неллы, лежало кольцо. Массивное, тяжёлое, длиной во всю фалангу указательного пальца – в виде свернувшейся перед судьбоносным броском гадюки. Золотая змея с изумрудными глазами. Её змея, символ возрождения в образе Великого Змея-Прародителя, само появление которого и обозначало Круг рождений и перерождений из чрева Праматери Богов и людей.

   Шиада протянула руку и, не чувствуя ничего кончиками пальцев, взяла украшение. Надела на палец: сложенная в кольце гадюка не замыкалась до конца ни с одной из сторон, и потому перстень подходил и более полным пальцам, и более стройным. Сейчас, ощущая, как неожиданно и необъяснимо жжет горячий металл, Шиада чувствовала, что кольца сложенной для броска змеи плотнее оплетают перст, как если бы змея была живой.

   Удивительно.

   Шиада перевела взгляд с украшения на покойницу перед собой: хитрюга, никогда не говорила, почему этот перстень такой особенный и почему, столько раз передаваясь по наследству, никогда не переплавлялся. Неужели они и правда потомки змеемудрых – утерянной расы всеведущих жрецов? Тех, для кого таинство Троп Нанданы не было таинством, а «живое» металлическое кольцо – чем-то небывалым.

   Шиада приложила к губам сначала кольцо, потом подушечки пальцев и коснулась ими укутанного лба Неллы.

   «Я буду ждать тебя здесь, на Ангорате, всеблагая и почтенная, - со слезами в сердце обратилась жрица. – И я буду искать тебя на Дорогах Нанданы, если ты позволишь».

   Шиада скинула капюшон, сделала глубокий вдох, поднимая к небу лицо, потянула завязки плаща на груди и легко подхватила падающий покров, оставшись в жреческой наготе. По всему её телу, от левого виска до щиколоток, темнела насыщенная вайдовая роспись из священных символов и знаков таинства: очерчивая прямую линию позвоночника, повторяя контуры груди и бедер, ложась под ключицей магическим ожерельем, сплетаясь в узоры от плеч до кистей.

   Шиада развернула плащ перед собой и, подкинув, накрыла тело Неллы. В этом тоже был ритуал: невинности Тинар, с которой однажды Нелла возродится на Ангорате или в Этане, неизменно предшествует мрак Нанданы, Матери Смерти и Хозяйки Ночи, и дабы почтить её Нелле полагается плащ ведуний. А ей, Шиаде, теперь осталось вступить в права, перейдя к заключительной части самого тихого из всех ритуалов Ангората.

   Ощутив в груди тепло от слова Силы, найденного в далекие времена обучения, Шиада на миг позабыла о холодном рассветном ветре на вершине холма. Особое тепло, совсем не такое, какое дают свечи, камины, солнце, объятия.

   Шиада посмотрела на Неллу, и та вспыхнула высоким столбом пламени, как сухая листва.

   О, Праматерь людей и Богов…

   Сайдр завел старинный поминальный причет, который с каждой строчкой будут подхватывать все больше и больше жрецов сначала на острове, а потом – по всему миру.

***

Причет звучал по всему Ангорату и Этану, разносимый ветром и волей.

   Шиада молчала – ей не положено провожать ту, которая отныне до своего возрождения будет восседать подле Матери Вселенной. Храмовница стояла прямо и молча, невидящими глазами глядя перед собой. И от жреческого огня в душе ей было холодно.

***

Агравейн, как и все, поднялся с колен, неотрывно глядя на жену. Хотя, теперь стоит отучиться называть её так. Или все-таки можно?

   Ему было трудно и больно – понимать, что вот сейчас Шиада уходит навсегда. Это ведь все еще она, его Шиада. Прекрасная, будто и не было позади пяти родов. Далекая, будто никогда она и не приближалась к Этану и не спала в его объятиях. Пожалуй, она, эта женщина впереди, и не спала. И что бы Агравейн там себе ни нафантазировал, свежие, глубокого темного цвета вайдовые росписи храмовницы настойчиво убеждали короля, в собственной правоте.

   Время прощания всегда наступает неожиданно.

   Огонь от тела Неллы взмывался неестественно высоко. Причет звучал мистически гулко, будто бы отовсюду. Его будут петь, раз за разом повторяя строки сначала, пока тело предыдущей храмовницы не прогорит до пепла. И никто не уйдет, даже дети, маленькие друиды и жрицы, которым может быть чужд и тлетворен горклый запах горящего тела.

   Что ж, думал мужчина, он – счастливец Праматери и любимец Её Достойного Сына: получил в жены женщину, для брака не предназначенную, и, в отличие от её первого мужа, у него, Агравейна, Шиаду отнял не другой мужчина, а божество.

***

Когда тело Неллы истлело, и обряд завершился поклонением новой храмовнице лбом в землю – Грудь Праматери – Сайдр зашел в священный внутренний Круг Камней и накинул заготовленный новый плащ пурпурного цвета.

   Все здесь, на Ангорате, имело смысл, стародавний, как сам мир.

   - Да живет долго и да наставит нас Голос-и-Длань-Той-что-Отнимает-Жизнь, - произнёс он тихо, но так сакраментально, что слова эхом отдались в сердце каждого жреца.

   - Пусть, - отозвался бесчисленный нестройный хор.

   В тот день ей еще предстояло вернуться к себе – в домик храмовницы – встретиться с главами храмов, и даже поужинать с семьей, пригласив Гленна и Растага. Но со следующим утром жизнь её бесповоротно преобразится, и, заранее тоскуя по детям, Шиада вдруг поняла, что испытывает облегчение. Как если бы долгие-долгие годы жила в неконтролируемой тревоге, что нечто главное, еще впереди, и самое важное для неё – благополучно дожить до момента, когда это главное настанет.

   Теперь нужно подготовить себе замену, подумала жрица, прищурившись, когда присаживалась во главе скромного деревянного стола за ужином. Лиадала, болтая о чем-то с отцом – Агравейном – выглядела счастливой.

***

Аймар Дайхатт с нетерпением развернул доставленное Атти послание из Багрового храма.

   - Ну? – спросил сидевший рядом Лув.

   Эти трое собрались в рабочем кабинете тана Черного дома задолго после наступления темноты.

   - Сейчас, - Аймар, наконец, справился с листком, сложенным вчетверо и скрепленным сургучной печатью, и пробежал глазами вдоль строк. Погрустнел, нахмурился.

   - Нет? – уточнил Атти, хотя и так все было понятно.

   - Нет, - отрезал Аймар.

   Лув поджал губы, закусил нижнюю.

   - Если они не помогут, как бы они не донесли.

   Аймар признал версию правомочной. Кивнул:

   - Действительно.

   - Надо опередить этих наемников, - Лув ударил кулаком по ладони, хотя и без этого было очевидно, что время играет против них.

   - Как? – Атти вскинул руки, обращаясь к давнему товарищу.

   - Отослать гонца, - спокойно ответил Аймар. Поочередно поглядел на одного друга, потом на другого. – Вы оба были со мной в Ласбарне и оба знакомы с Бану Яввуз.

   - И?

   - Один из вас должен доставить ей послание.

   - Какого рода? – Лув откинулся на спинку кресла, сцепив руки в замок и положив их на колени.

   - Джайя пыталась убить обоих северных танов. Такое нельзя спускать безнаказанно. И Кхассаву тоже дайте об этом знать.

   - Уверен? – Лув прищурился.

   - Пока Кхассав будет разбираться со своей женой и выяснить отношения в доме, у нас с Бансабирой будет время действовать с развязанными руками.

   - И все-таки сообщать Кхассаву опрометчиво, - настоял Атти. Аймар, сузив глаза, пронзительно ощупал взглядом друга.

   - Что ж, может, ты и прав. Пока раману думает, что я играю на её стороне, она не поднимет особенной сумятицы, а когда одумается, я буду у цели.

   Лув хохотнул.

   - А ты, Аймар, похоже, не прощаешь женщин, которые тебе отказывают. Сначала Бану предпочла Маатхаса, потом Джайя заявила, что не станет тебе ни в чем помогать.

   - Можешь считать меня злопамятным, если хочешь, - отмахнулся тан. – Но у меня на руках договор, ради которого я женился на Иввани, и пришло время привести его в исполнение. Бану уже несколько лет как Мать севера, а я и на шаг не приблизился к тому, о чем мы условились. Если, чтобы получить трон Яса, надо воспользоваться чувствами Джайи и горем Бану – пусть так. Не использую я – используют другие, и будет счастьем, если не меня самого.

   Дальше Аймар смолк и быстро-быстро застрочил письмо для танши. Закончив, подсушил чернила, сложил конвертом и налил сургуча, в центр которого опустил увесистый оттиск дома Дайхатт. Поднял глаза на сподвижников, поочередно посмотрел на обоих и выбрал:

   - Лув, - протянул бумагу. – Быстро.

   Лув кивнул и поспешно скрылся за дверью. Поглядев на запертый выход из комнаты, Атти, запустив пятерню в волосы, не оборачиваясь, спросил у друга:

   - Ты скажешь Иввани?

   Атти, договорив, обернулся. Аймар сидел за столом, сцепив руки перед собой и упираясь в замок губами. Его черные, как уголь, глаза, не выражали ничего.

***

Путь Бансабиры от владений Идена до чертога Валарт был стремительным.

   Бану отослала с одним из посыльных из числа гарнизонного охранения, которое их приютило, письмо с глубокой благодарностью деду, и обрисовала ситуацию. Еще несколько посыльных рвались к чертогам трех северных танов, и Бансабире оставалось надеяться, что хоть кто-нибудь успеет прибыть к моменту похорон поразительного человека. Все, конечно, будут недовольны тем, что всеми любимый тан Маатхас захоронен не в семейном склепе, но теперь признавал даже Хабур: всю счастливую часть жизни Сагромах был неразлучен с женщиной, ставшей причиной его счастья, и разорвать их после смерти значило бы идти против их собственной воли. Если похоронить Сагромаха в его чертоге, а Бану в её – это непременно произойдет.

   На одной из границ её настиг ответ Идена Ниитаса – самым неожиданным образом.

   - Бану! – крикнул Адар и, на ходу спешиваясь, подбежал к лошади сестры. Бансабира растерянно поглядела на юношу недоверчиво и изумленно, нахмурилась и спешилась в ответ.

   - Адар, - блеклым голосом поздоровалась танша и, похоже, впервые осознала, насколько он возмужал, став отчетливо похож на всех представителей рода Яввуз лазурной чистотой голубых глаз.

   - Мне жаль, - Адар преисполнился сочувствия, и Бансабира, видя это, закусила губу. – Мне правда очень жаль, - будто желая убедить сестру в искренности, Адар схватил Бансабиру за плечи и крепко сжал. – Очень, - встряхнул и тут же обнял. Горячее, чем когда-либо прежде.

   Бансабира усмехнулась в душе: её кровный брат, сын её отца, обнимал её сейчас не потому, что любил её, но потому, что хотя бы на короткое время нашел в Сагромахе отца, которого, по большому счету, никогда не имел. И рядом с Сагромахом, наконец, и она, Бансабира, сумела кое-как, худо-бедно, стать для Адара старшей сестрой. Так или иначе, они прожили под единым кровом, или, точнее кровами, мотаясь из чертога в чертог, добрых десять лет, и Адар теперь не мог сказать, что был несчастен или чем-то недоволен в это время.

   Бансабира вздрогнула и обняла брата в ответ: может, её собственные чувства тоже далеки от тех, какие могли бы их связывать, сложись что-то в их судьбах иначе, но в память о Сагромахе она будет делать все, чтобы поддерживать хорошие отношения с юношей, которого уступила перед обещанием деду.

   - Тан Ниитас разрешил мне проводить тебя и поучаствовать в похоронах.

   Бансабира прикрыла глаза: хоть кто-то, – и молча сжала братскую ладонь.

   - Поехали.

***

В крепости Валарт в спешном темпе по приказу госпожи, высланному с гонцом, приводили в порядок местный склеп – слишком скромный, чтобы стать последним обиталищем столь великого тана.

   И все-таки Бансабира настаивала на их общей могиле здесь – вдалеке от прочей родни, но рядом друг с другом.

   Сагромаха погребли торжественно и пышно.

***

Те, кто не успел прислать весть с соболезнованиями или приехать сам ко дню погребения, приезжал с опозданием. Прибывали многие: Гистасп и оставшаяся часть её телохранителей; немногочисленные родственники дома Маатхас; Ном-Корабел, Тахбир и его дети, Гед и Аргерль – хозяева усадьбы за Астахирским хребтом. Даже Бьё Водяной Бык прибыл со временем со своих островов вместе с братом и невесткой Дагди, чтобы почтить память сюзерена и друга. С ними приехали Харо и Анаис.

   Но самое главное, прибыли дети. Близнецы приехали пораньше: им было ближе, и двигались они с Тахбиром и Гистаспом в полной безопасности.

   Бансабира обнимала близнецов, едва справляясь с собой и не имея ни малейшего представления, как объяснить им, что стряслось. Они были достаточно взрослыми, чтобы не спрашивать, когда папа вернется. Но они все еще были детьми, и, хотя понимали, что Сагромах исчез бесповоротно, осознать смертность не могли.

   Прибытие детей хоть как-то всколыхнуло Бансабиру, заставив её выбраться из танского покоя. Чтобы они не тревожились, она даже спустилась и поела. Она должна. И Шиимсаг, и Шинбана сами постоянно встречали мать с зареванными лицами, и у неё не оставалось выбора, кроме как держатся. Хоть как-нибудь. Из любых вообще распоследних сил.

   Склеп ударными темпами приводили в состояние, достойное танского погребения. По приказу Тахбира у входа возводили монументы танам. Бану это не трогало и не занимало: за те недели, которые она провела в крепости, танша ни разу не пошла в мастерские посмотреть за обтесом каменных глыб.

   Тану отдала несколько указаний относительно церемониала погребения, жизни в Лазурном танааре, выслушала доклады, которые были: от Геда о состоянии дел за хребтом, от Нома о перебоях с поставками рабов и ресурсов; от Бьё о настроениях островитян, от Гистаспа об успехах её детей в обучении, от Тахбира о состоянии казны, от Вала о продвижении поисков истины относительно смерти Сагромаха, от Ула о состоянии дел на её псарнях…

   А потом не выдержала.

   В одну из ночей спустя месяц после погребения Сагромаха Бансабира закуталась в плащ, отправилась в склеп и, упав рядом с могильной плитой Сагромаха, скуля, тихонько расплакалась.

***

Гайер, вопреки здравому смыслу, приехал всего на две недели позже близнецов: учитывая удаленность чертога Каамалов, скорость его движения выходила невиданной, и становилось ясно, что молодой тан выехал сразу, как узнал о смерти отчима, отказывая в отдыхе и себе, и лошадям.

   Прибыв, он быстро выхватил взглядом в толпе сестру и брата. Кинулся, обнял.

   - Шиимсаг, Шинбана, - голос Гайера полностью преобразовался, стал неожиданно выразительным и ниже, чем был у кровного отца.

   Вместе с этим, Гайер вышел удивительной внешности молодым мужчиной: был рослым и крепким, как тан Сабир, с пронзительными зелеными глазами матери-танши, с чуть вьющейся копной цвета вороньего крыла, доставшейся ему от деда «Льстивого Языка». Но что важнее, Гайер унаследовал от матери легкость на подъем, пытливый ум и предприимчивость, а от Сагромаха, взрастившего его, как родного, Гайер впитал представление о чести тана, порядочности мужчины и долге старшего брата.

   - Гайер, - девочка вжалась брату в холодные от ветра и скачки полы утепленного плаща, вцепилась пальчиками, спрятала лицо и заплакала.

   - Папа умер!

   «Я знаю».

   Гайер не стал говорить вслух, положив ладонь сестре на макушку и обняв другой рукой. Шинбана не успокаивалась, и Гайер, наклонившись, поцеловал девочку в лоб, чуть отстранил, посмотрев в глаза.

   - И мы никому не позволим думать, Шинбана, что, убив Сагромаха Маатхаса исподтишка, можно продолжать спокойно жить.

   Девочка – подрастающая копия матери – всхлипнула, успокаиваясь, и строго посмотрела брату прямо в глаза. Такие же, как и её, большие и зеленые. Поджала губы.

   - Да. Мы ведь убьем всех врагов мамы и папы, правда?

   Гайер распрямился и только собирался ответить, поглядывая на сестру снизу-вверх, как перебил Шиимсаг.

   - Не сомневайся, Шинбана, - он приобнял сестру мужским жестом, хотя его собственный голос был еще по-мальчишески высоким. – Брат, - протянул руку Гайеру. Тот пожал с готовностью и приобнял брата. Поднял голову и встретился глаза в глаза с Адаром.

   Осознания того, что это – их дядька, у Гайера не было. Меж ними было неполные восемь лет разницы, и во многом Гайер и Адар вели себя, скорее, как кузены.

   - Адар, - Гайер с размаха вложил руку в плотное пожатие до локтя, и Адар с готовностью отозвался, привлекая родственника к себе.

   Так странно, подумал Гайер: как много людей и домов сумела объединить его мать? Много, конечно, было толков вокруг его рождения: и когда, и в каких обстоятельствах, и насколько непросто, и, главное, от кого. Много было обстоятельств, через которые стало нелегко перешагнуть: почти до четырех лет Бансабира Яввуз была для первенца чужим человеком. Он мало, что помнил об этом времени, но нутром чувствовал: той трогательной связи, какая есть между мамой и близнецами, меж ними отчего-то не получилось.

   Отец – Сагромах – нередко говорил ему, Гайеру, что все дело в любви. Нер Каамал, судя по словам Сагромаха, был избран Сабиром Свирепым, хотя для всех было очевидно, что у Бансабиры Яввуз были чувства к другому мужчине. Причины были столь очевидны, что и упоминать смешно – Бойня Двенадцати Красок. Поэтому неудивительно, что его, Гайера, отняли от материнской груди сразу, с первого дня.

   Разумеется, лучше один раз вовремя, чем дважды – правильно. Но когда выбирать не приходится, лучше – поздно, чем никогда, добавлял в их душевных разговорах Сагромах.

   Что ж, Шинбану и Шиимсага, мама тоже не кормила сама, и уже в этом они равны.

   Гайер закусил дрожавшую губу.

   В Серебряном танааре он многое услышал о кровном родителе – Нере Каамале. Он ни в коем случае не хотел думать об отце, которого не знал, плохо, и в чем-то был ему признателен – благодаря своей родословной Нер обеспечил его, Гайера, солидным наследством. Но, положа руку на сердце, Гайер всерьез сомневался, что с Нером был бы также счастлив в детстве и так собран в юности.

   У него были отличные родители, думал Гайер, хмурясь и все сильней сжимая челюсти. Он сказал правду сестре: нельзя прощать тех, кто убил Сагромаха. Неважно, сколько пройдет времени на поиски правды. Нельзя прощать подлость.

   Мать Сумерек позволяет верующим самим принимать решение: сохранить жизнь врага или отнять её. Она, Госпожа Войны и Хозяйка Воздаяния, не позволяет никому прикрываться её именем в делах и решениях, к которым человек склоняется по собственной воле. И решение, угодное ему самому, Гайер принял.

   - Где моя мать, Адар? – спросил тан твердо.

   Адар ответил и, видя, как нахмурился родич, добавил:

   - С прошлой ночи не выходит оттуда. Мы попробовали зайти утром, но она всех выгнала. А сейчас даже как-то совестно.

   Гайер признал правоту Адара. Тревожить её в такое время святотатство. Но и позволить ей похоронить себя заживо тоже нельзя.

   - Подождем до завтрашнего утра, потом я зайду, - сообщил молодой тан.

   - Ну уж нет! – неожиданно влез Русса. Они с Раду, наконец, домчались вслед опекаемому тану и наскоро спешились. Увидев огромного Раду, Шиимсаг и Шинбана попятились, брат даже встал немного впереди сестры.

   Остальной кортеж Гайера Каамала-Яввуз тоже уже въезжал во внутренний двор цитадели. Русса и Раду, наскоро поздоровавшись, требовали указать дорогу к тану Яввуз.

   - Нет, - встретить процессию снаружи вышел Хабур. – Гайер прав. Оставь её, Русса.

   - Еще чего! – Русса взвился. – Это моя сестра!

   - Моя тоже.

   - Сочиняй, Хабур, если хочешь, да не выдумывай! Бану тебе не сестра, и ты не можешь…

   - Бансабира Яввуз – моя мать и его госпожа, - пригвоздил Гайер, оглядывая старших. – Как и твоя, Русса. На данный момент среди присутствующих один тан – это я. Хорошо, я сам зайду к ней. Но в остальном – просто обеспечивайте её безопасность, сколько потребуется.

   Раду не выдержал:

   - При всем уважении, тан, - пробасил он, - мы обеспечивали её безопасность в то время, когда ваш отец пытался то избить, то сгноить Мать лагерей, и даже когда о вас и речи еще не шло. Не надо нас учить.

   - Раду, - придержал Русса.

   - Прекратите уже! – рявкнули одновременно Хабур и Шинбана. Продолжил Хабур один. – Грызетесь, как будто…

   - Если еще кто-то будет грызться за моей спиной, клянусь, я выпотрошу, не задумываясь, - произнес чей-то бесцветный голос.

   Все обернулись.

   Кутаясь в тот же плащ, Бансабира осматривала близких и родных заплаканными глазами, особенно красными на фоне нездорово белой, тонкой кожи.

   - Мама! – Гайер сначала кинулся вперед, потом вовремя затормозил, упал на колено, опустив голову и положив ладонь на рукоять меча. – Тану Яввуз, да хранит тебя Мать Сумерек.

   - Пусть, - также блекло отозвалась Бансабира. – Встань, Гайер.

   Тот с радостью вскочил, бросился вперед – Бану едва успела раскрыть объятия.

   - Спасибо, что приехал, - шепнула она, целуя сына в висок. И тот вдруг, всхлипнув раз и другой, затрясся всем телом, обмякая в материнских руках.

   Хабур тоже широкой ладонью с потрескавшейся и сморщенной кожей стер с лица нечаянную одинокую слезу. Скольких людей сплотила воедино любовь его молочного брата? Скольких вообще можно сплотить, показав им всесилие любви?

***

Кхассав ворвался в спальню Джайи с огромным отрядом охраны. Все, чего он хотел – вытащить из неё честное признание, душу и потроха. Едва ли он сможет потом посмотреть в глаза детям, и они возненавидят его с годами. А, может... может и поймут. Это сейчас не столь важно. Важно – свернуть поганую орсовскую шею, носившую такую прекрасную голову с такими дурными мыслями.

   Джайя сидела за столом с дочерью, над старой увесистой книгой, и что-то с увлечением рассказывала. Когда ворвалась стража, раману вздрогнула.

   - Кхассав? – раману мгновенно переменилась, с тревогой оглядывая солдат. Государь, свирепый, как медведь, гаркнул:

   - Ну, тварь! – а потом увидел дочь и прикусил язык. Не зачем ей все это видеть. - Выведите рами.

   - Отец, - девочка, внешностью более всего напоминавшая покойную раману Тахивран, боязливо заозиралась, вжала голову в плечи. Один из солдат непреклонно встал за спиной ребенка, напутствуя к выходу.

   - Отец, - позвала девчонка совсем тоненько, и решимость Кхассава поугасла. Яды Шиады!

   - Иди к себе, - Кхассав попытался сказать спокойнее, но голос все равно дрожал. Если бы не присутствие дочери, он бы уже раскрошил Джайе череп. – Ты ничего дурного не сделала, просто выйди, - Кхассава трясло, и девчонка заторопилась вон.

   Едва закрылась дверь, раман гаркнул:

   - Переверните вверх дном каждую балку!

   - Кхассав! – возмущенно воскликнула Джайя.

   - Заткнись! – с багровыми глазами велел государь.

   Джайя побелела.

   - Что ты себе позволяешь? Я – раману великодержавного Яса, Кхассав Яасдур, и мать его наследников, а не одна из твоих водных шлюх.

   Кхассав настиг её в три громадных шага и схватил за горло так, что все мысли у Джайи вылетели из головы.

   - Ни одна из моих водных шлюх никогда не опустилась бы до предательства.

   - Я не… - засипела она, отчаянно цепляясь пальцами за железную хватку мужа.

   Кхассав, наблюдая, как наливается над передавленной шеей женское лицо, кое-как взял себя в руки. Разжал пальцы и от души потянул за волосы, швыряя Джайю в сторону.

   - Кхассав, - взвизгнула женщина.

   - Кхассав! Кхассав! – подначивая, передразнил раман. – Как тебе в голову пришло!?

   - Чт…

   - ТАИР!

   - Государь?!

   - Ну? Есть что-нибудь?!

   - Ищем, - отозвался Таир. Его самые верные мечи переворачивали вещи Светлейшей, вытряхивая на пол, как назойливый мусор, самые баснословные драгоценности, швыряя в стороны роскошные ткани. – Пока только безделушки и золото.

   - Изъять, - пригвоздил раман.

   - ДА ЧТО ПРОИСХОИТ?!

   - Это ты, - он схватил жену, вздернул на ноги и встряхнул так, что у Джайи хрустнули позвонки в шее, - ты скажи мне, что происходит?! Какими деньгами ты рассчиталась с наемниками, посланными по душу северных танов? И главное – с какими? - шепнул совсем безумно.

   Джайя побелела, сглотнув.

   - О чем т…

    Кхассав замахнулся, отвесив настолько тяжелую пощечину, что Джайя не удержалась на ногах. В голове звенело и сверкало. Дабы не идти против воли государя, никто не поддержал женщину.

   - Я бы с радостью узнал, о чем, - подчеркнул мужчина, - ты думала, посылая убийц за Матерью севера.

   Дослушав, Джайя внезапно переменилась в лице, взглянув на мужа презрительно.

   - Так вот, в чем все дело, - цинично процедила женщина, поднимаясь. – Опять эта проклятая Мать севера. Тебе ведь так и не удалось повалить её на какой-нибудь очередной диван, или нагнуть прямо через стол, или вообще не утруждаться, и просто прижать к одной из дворцовых сте…

   - Добавь хоть слово, - трясясь, процедил Кхассав. – Добавь хоть слово, и я не отвечаю за себя.

   - Государь, - Таир позволил себе вмешаться, пока не дошло до греха.

   - То есть, Джайя, ты устроила травлю наших самых ценных союзников из банальной бабской ревности?

   - Ревности? – Джайя хмыкнула. – Ты идиот, Кхассав, если думаешь, что за столько лет я еще ждала от тебя хоть какой-то супружеской порядочности.

   - ТОГДА ПОЧЕМУ?! ЗАЧЕМ?! – Кхассав выглядел так, что было ясно: все его мечты рухнули в один миг. – Ты хоть понимаешь, что натворила?! Сагромах мертв, и …

   - Жаль, что только он, - пригвоздила женщина, не сводя глаз с мужа. А потом вдруг вскинула голову и гаркнула солдатам, сеющим хаос беспричинного разбоя. – Хватит уже переворачивать здесь все вверх дном!

   Солдаты замерли, коротко глянули на рамана. Тот сделал останавливающий жест, и суматоха на время затихла.

   - Да, это я настояла на том, чтобы перебить северян, - она выпрямилась, вновь уставившись на мужа столь же непреклонно, как он сам. – Потому что надо было быть последним идиотом, чтобы не видеть, что замышляет Мать лагерей.

   Сейчас было не лучшее время звать его идиотом. Кхассав настиг жену и приложился кулаком в скулу. Джайя заскулила. Из глаз брызнули слезы.

   - Бансабира…- начал раман, но Джайя, шипя, ослепленная обидой, болью и ненавистью, заверещала.

   - Бансабира пообещала тебе сто кораблей, горы ссудного золота и двенадцать тысяч войском, не так ли? – Джайя вскинула руки. – Вот только, если она так расщедрилась, ты хоть можешь представить, чем она располагает на самом деле?

   - Еще как могу, я бывал на се…

   - Ты забивал жирных неповоротливых гадов на севере, Кхассав, - Джайя металась по полу. Щека наливалась и больно пульсировала, но женщина не сбивалась с мысли. – Но что ты знаешь об академии Яввузов? Что знаешь о том, как нещадно и неустанно у неё в танааре тренируются все, кому не лень?

   - Поверь, немало! Я сам был свидетелем, как Бану и Сагромах тренировали и подданных, и даже детей! Так что….

   - Так что ты идиот, Кхассав, если, видя это, не понял очевидного.

   Кхассав молча раскинул руки в демонстративном жесте: и что же такого очевидного он должен был понять?!

   - Ты говорил мне когда-то, часто и надоедливо, как ловко обвела всех вокруг пальца Бану Кошмарная, когда заставила всех танов считать себя человеком слова и чести, тогда как на деле в дни Бойни она обманывала и хитрила при каждом вообще удобном случае.

   - И?!

   В данной ситуации Кхассав меньше всего был настроен слушать длинные разъяснения о прошлом, о котором он уже позабыл сто раз.

   - И пока ты бы с её двенадцатью тысячами воевал в Мирассе, сама Бану или Сагромах, или еще какой-нибудь Хабур с оставшейся ордой северян в шестьдесят тысяч копий ворвалась бы маршем в столицу и захватила власть в династии, едва твои войска высадились бы на другом берегу Ласкового моря.

   Кхассав остолбенел, округлив глаза под нахмуренными бровями. Она сейчас что, серьезно? Да быть не может, чтобы серьезно…

   - ЧТО ЗА ЧУШЬ?! Как тебе вообще это в голову пришло?!

   - Раману говорит дельные вещи, - неожиданно влез Таир.

   - Тебя не спрашивали, - строго осадил Кхассав.

   - Не спрашивали, но я все же позволю себе напомнить вам, что в столице по сей день нет ни одного представителя северных кланов и, фактически, вы никак не защищены от их атаки.

   - Не защищен?! – Кхассав всплеснул руками. – Меня защищала наша дружба!

   - Вот как? – Джайя подошла к мужу вплотную, вздернула голову, глядя прямо в глаза. – Если эта дружба была так важна для вас обоих, то почему Мать лагерей не согласилась, в отличие от других танов, отдать под твои знамена всю армию? И больше того, почему, когда ты заговорил об идее поженить детей, Бансабира Яввуз отвергла её? Так ли высоко Мать лагерей ценила твою дружбу, как ты думаешь?

   Кхассав вдруг замолчал. Посмотрел на жену как-то не так, как смотрел все эти годы. Отступил на шаг.

   - При всем уважении, - добил Таир, - раману права. Северяне слишком обнаглели.

   - А ты их поддержал в этой немыслимой просьбе не посылать представителей танааров в столицу.

   - Но у них действительно некого послать! – вступился Кхассав за дорогих людей.

   - А разве Шинбана бы не подошла? – ледяным тоном поинтересовалась Джайя. – Для Бансабиры и Сагромаха – она дочь, полноправная танин, для Гайера Каамала, нынешнего тана Серебряного дома, единоутробная сестра. Достаточное родство и достаточное происхождение, чтобы представлять танаар в Гавани Теней. Всех зайцев одним выстрелом! Этот брак сам просился, а твои друзья, Кхассав, отчего-то не сочли его уместным.

   - Не говоря о том, - продолжил Таир, - что, как известно, ради союза с Дайхаттом, Бансабира Яввуз приравняла к правам своего брата права одной из кузин, назвав её полноправной танин Яввуз. Так что, при нежелании отдавать дочь, тану Яввуз и тан Маатхас, и даже тан Каамал могли бы и узаконить по парочке далеких родичей.

   - Вы сговорились что ли? – Кхассав рассерженно перевел глаза с Таира на жену.

   - Честно сказать, нет, - отозвался воин. Они не сговаривались, но он поддержал бы кого угодно из ненависти к Матери севера, чьи выродки в свое время убили пять отменных бойцов. Пять товарищей, которых он лично привез из десятилетнего странствия с Кхассавом.

   - Ладно она, Таир! – вдруг взвился государь, обернувшись к Таиру в полный рост. – Но ты! Ты-то! Ты же был со мной все дни, когда я гостил у Бану с Сагромахом! Никогда бы не подумал, что ты станешь подстрекать меня развязать с ними войну или будешь участвовать в заговоре за моей спиной!

   Таир вскинул руки ладонями вверх.

   - Государь, поймите верно. Я никогда бы и не подумал вас предать, как не пытаюсь настроить против северных домов. Что бы вы ни решили, я буду на вашей стороне. Я просто признал, что слова раману Джайи не лишены смысла. Хотя, разумеется, смерть тана Маатхаса может выйти нам всем крутым боком.

   - Может выйти? – Кхассав, не веря ушам, качнул головой. – Таир, золото и корабли северян, были весьма значимой ставкой в этой войне. Я прекрасно знал, что Бану не отошлет двенадцать тысяч помирать на чужбине без стоящего полководца, а, отослав, станет трястись за них, сильнее, чем родная мать! Она же помешана на защите своих людей! А, значит, если будет опасная ситуация, она попросту пришлет еще! Праматерь! – взмолился раман. – У северян не только золото, у них этот чертов корабел, который придумал быстроходные лодки, способные вести весьма многочисленную команду и при этом обороняться от других судов! Северяне были моими лучшими союзниками, и, черт возьми, я такими трудами добился этого союза! Агрррхх! – вызверился раман.

   - Северяне, - заметила Джайя ледяным тоном, - были нашей главной головной болью. Теперь, если ты говоришь, что, хотя бы с Сагромахом покончено, они больше нам не угроза.

   - Серьезно? – сыронизировал Кхассав, понимая, насколько абсурдно звучит убеждение жены.

   - Серьезно, - ничуть не стушевалась Джайя. – Любовь Бану и Маатхаса всем известна. Без него она сдохнет от слез и отчаяния.

   - Ты её плохо знаешь, - хмыкнул Кхассав.

   - Я, - Джайя сглотнула комок старой глухой боли и с достоинством ответила, - знаю наверняка, что, когда умирает любимый человек, найти смысл жить дальше почти невозможно. И никакая месть этого не изменит.

   Кхассав смотрел на жену и не верил глазам. Это ведь домыслы не одного дня! Как давно, как долго она изводилась, рождая свои идеи, выстраивая планы, выискивая союзников? Зная невоенный склад ума супруги, Кхассав мог с легкостью представить, почему сложившаяся ситуация не возникла раньше: сколько всего нужно было учесть!

   - Лучше было бы, конечно, чтобы удалось убить Мать лагерей, но смерть Сагромаха тоже нам на руку, - деловито сообщила раману, рассуждая дальше. – Сагромах придавал Бансабире сил, а без него она как была, так и остается обычной маленькой таншей.

   Сравнивает себя с Бану? Раман сузил глаза: в этом Джайя была решительно неправа.

   - Сагромах сдерживал Бансабиру, усмиряя её дикий нрав, - шепнул Кхассав. – Он занимал все её время или делами танааров, или собственной нежностью, и у неё просто не оставалось ни времени, ни повода сокрушать мир вокруг.

   Кхассав закончил, глядя на жену, и всем в комнате: охранникам, другу, жене, – стало вдруг ясно, что раману великодержавного Яса чертовски, так, как никогда не было прежде, страшно.

***

Кхассав, успокоившись, огляделся, жестом позвал Джайю и Таира и отправился в кабинет, наказав остальным организовать в покое Светлейшей уборку. По дороге встретилась одна из водных жен с каким-то вопросом об их «полузаконных» детях, но Кхассав только выплюнул: «Не сейчас» и пошел дальше.

   В кабинете, еще до того, как все расселись, Кхассав спросил:

   - Кто тебе помог?

   - М? – переспросила Джайя.

   - Ты не могла все сделать сама. Бану и Сагромаха травили, как лису на охоте. У тебя нет столько людей. И, судя по тому, что я видел в погоне, это едва ли столичные бойцы.

   Джайя отвела глаза.

   - Кого из танов ты впутала в это? – с нажимом повторил Кхассав. Он все еще был взвинчен, и снова вывести рамана из себя ничего не стоило. Джайя, потирая разбитую припухшую скулу, предпочла отвечать, не затягивая.

   - Того, кто сам предложил помощь несколько лет назад, - сейчас, когда былой запал немного утих, чувство сильной ноющей боли в лице начало сводить женщину с ума. – Аймара Дайхатта.

   Таир вытянулся в лице раньше Кхассава, уставившись на Джайю с полным изумлением.

   - Они же родственники.

   - Когда это мешало людям убивать друг друга? - тут же отозвался Кхассав в философском тоне, справившись с первой волной недоумения.

   - Но, как так вышло? – настоял Таир.

   Джайя, поколебавшись, рассказала кратко: об их первом спонтанном разговоре после заседания танов, когда состоялось обсуждение похода на Мирасс. Рассказала об отказе Аймару и о последующей тайной переписке. И о том, как было решено, подгадав отличный момент, воспользоваться случаем.

   - А я-то все еще недоумевал, - выдохнул Таир в конце рассказа, - почему такой маститый тан, как Аймар, явился в логово львов совершенно безоружным. Стало быть, его люди были расставлены в засадах в столице и на основных трактах до Сиреневого дома. Надо же, - только и протянул мужчина.

   Кхассав покачал головой:

   - Нехорошо бить исподтишка, - заметил он вслух.

   - Какая разница, - Джайя демонстративно поджала губы.

   Таир вздохнул.

   - Мать Севера может начать мстить за мужа, к тому же, если убеждена, что без вас, раману, не обошлось. Гавань Теней ждут непростые времена.

   Кхассав был полностью согласен. Однако, прежде, чем раздалось первое указание государя, Джайя выдала фразу, какую от неё можно было ожидать менее всего.

   - Да, я это предусмотрела.

   Лица мужчин вытянулись одномоментно, и теперь Кхассав глядел на жену с вполне благочестивым изумлением.

   - То есть…

   Джайя тут же развела ладони в сторону, говоря тоном знающего человека.

   - К сожалению, мы были вынуждены покинуть мою спальню – я показала бы переписку. Однако сейчас можете поверить: если Бансабира начнет активные действия, к нам примкнет поистине легендарный союзник.

   - Легендарный? – переспросил Таир.

   - Да. Он был советником моего отца, а сейчас – советник и казначей моего младшего брата, нового орсовского правителя. Если ты поддержишь мое решение, я напишу брату, что нуждаюсь в помощи, что его племянники – наши дети – могут пасть жертвой порабощения, могут быть не только убиты, но и поруганы, а все потому, что наш покойный отец, проиграв собственную войну, раздал своих детей направо-налево и впоследствии не смог защитить.

   - ЧЕГО?! – оскорбились Кхассав и Таир в один голос.

   - Тиглат писал мне неоднократно, что Таммуз, мой брат, испытывает к покойному отцу лютую ненависть. Если этим путем его проще всего убедить, пусть будет так. Главное, что Таммуз отзовется, а, значит, отзовется и Тиглат. Уж что-что, а нашей династии, а имею в виду Далхор, - с гордостью подчеркнула раману, - Тиглат был верен всегда.

   Таир вдумчиво кивнул, а вот на Кхассава этот торжественный монолог впечатления не произвел. Он сузил глаза, рассматривая супругу, после чего поинтересовался:

   - А из какого рода происходит этот Тиглат?

   Джайя удивилась, но ответила честно:

   - Откровенно сказать, не знаю. При дворе в Аттаре его чаще называют Змей. Ну и, конечно, многим знакомо его прозвище Тяжелый Меч – один из первых номеров и лучших наемников Храма Даг.

   Кхассав поперхнулся воздухом.

   - Ты что, издеваешься? – протянул он, когда вновь обрел способность разговаривать. Джайя изобразила вид, будто чувства мужа её совсем не трогают.

   - Тиглат Тяжелый Меч, - размеренно и твердо проскандировал Кхассав, – наставник Бансабиры Изящной. Шансы, что он станет воевать против единственной его ученицы, достигшей первого ранга, ничтожно малы.

   Однако отчего-то Джайя подобному доводу не вняла и с высокомерным выражением на лице заметила:

   - Я видела, насколько огромна разница между их номерами, Кхассав. Даже если предположить, что прошло много лет и Тиглат состарился, у Бану позади роды, едва ли она сможет одолеть его и сегодня.

   - Я не знаю, что там за Тиглат, но я видел Бану Яввуз в схватке и после родов, и прямо скажем…

   - Если бы Тиглат, - чуть повысив голос, перебила Джайя, - ценил Бану высоко, стал бы он первым писать мне, что готов поучаствовать в плетении для неё удавки? Бансабира вывезла из Орса, моей священной родины, почти девять тысяч человек в качестве рабов, склады камня, древесины и соли. Тиглат рассержен и зол, ибо, поверь, нельзя забрать у человека безнаказанно то, что принадлежит ему. Сегодня он второй человек в Орсе, не стоит недооценивать его любовь к родине.

   Что ж, прикинул Кхассав, возможно, предположение жены действительно не лишено смысла: в конце концов, Тиглат Тяжелый Меч, как и Бану, после Храма Даг счел необходимым вернуться в родны земли.

   - К тому же, - видя, что успех близок, Джайя продолжала убеждать, - как ты сам сказал, Тиглат вырастил Бану, а значит, прекрасно осведомлен, как о её сильных и слабых сторонах, так и о поведении на поле боя, привычках, ритуалах. Если Бану явится, с Тиглатом и нашими войсками мы раздавим её!

   Кхассав дослушал молча, размышляя. Идеи соображения Джайи не лишены, но все-таки, полагаться на них до конца тревожно. Еще и вплетать некоего Тиглата, о котором он разве что слышал… Нет, к такому Кхассав пока готов не был.

   Видя его колебания, Джайя добавила последний из аргументов, и глаза рамана внезапно оживились.

   - Воевать с севером – значит, воевать девятью домами против трех.

   - Девятью ли? – со скепсисом переспросил Таир, не надеясь на ответ, который, однако, получил.

   - Девятью, - с гордостью оповестила Джайя. Кхассав уставился с откровенным раздражением: что еще ты натворила?

   - Дайхатт её уже предал, а Ниитас… - Джайя многозначительно затихла, чуть усмехнулась. – Идену, судя по всему, остается немного. После его смерти – кто в Сиреневом танааре пойдет за таншу, которая, будучи малолетней девчонкой, выпила крови едва ли не каждому?

   Кхассав сжал кулаки сложенных на столе рук. Воевать с Бану и Сагромахом, пусть бы и покойным, невозможно.

   Совсем.

   Никак!

   Как вообще вышло, что после стольких лет дружбы они оказались не в одном лагере плечом к плечу, а в противостоящих?! Нужно было что-то делать, решил Кхассав. Что угодно и как угодно, но допускать военных действий нельзя. И не только из-за того, что врагом может стать человек, к которому Кхассав испытывал искренние симпатию и уважение. Вернуть величие Яса, захватив Мирассийскую империю – одно дело, и оно заманчиво. Отличный повод занять враждебных друг другу танов, позволить им выпустить пар от накопившихся обид, заодно при этом обогатиться и приумножить славу. Но гражданская война – совсем другое! В ней ничегошеньки не приумножишь, и кто бы ни победил, потери всегда ужасающи.

   У него был пример перед глазами, когда женщина из семьи вела тайную переписку за спиной государя с танами. Это разрушило былое величие страны, которая прежде держала в страхе все Великое, Ласковое и Северное моря! Яс уже пострадал от подобной распри. Он сам, Кхассав, пострадал от неё, а теперь во избежание катастрофы, должен, как когда-то его, отослать собственных детей непонятно куда, с чужими людьми, в надежде, что они сберегут следующего государя?! Да конечно! Разве, захоти он отказаться от Таира или других компаньонов, кто сопровождал его в юности, ему удалось бы? Телохранители, приставленные матерью, никогда не упускали шанса дать понять, на что рассчитывают по окончании Бойни и по восхождению Кхассава на трон. Проверять, как быстро угрозы расправы телохранители приведут в действие, Кхассав никогда не решался.

   Не потому ли он в свое время так глубоко восхитился искренней преданностью северян? Никто из них, ни островитяне, ни «астахирцы», ни прочие подданные танааров, включая телохранителей, не думал угрожать сюзерену, и, скорее, наоборот, готовы были за Бану и Маатхаса броситься грудью на клинки. Где там правда? В том, что эти люди шли за Бану и Сагромахом в дни Бойни и после тех роковых событий не сомневались в них? Или в том, что на севере люди сами по себе стыдились думать об измене? Почему они так верны?

   У Кхассава было множество вопросов, и иного ответа, кроме заботы, он до сих пор не нашел. Все это время он тянулся к Сагромаху и Бансабире, находя в них не только пример, но и отдушину. Праматерь! – Кхассав сжал на груди одежду. Он действительно надеялся видеть северян союзниками. Хотя бы для того, чтобы, заручившись их поддержкой, обезопасить себя самого. Он ездил к Бану и Са, да простят Боги, в первую очередь ради настоящего прочного альянса с людьми, которых опасался весь Яс и которые на поверку оказались порядочнее большинства. Он бился за альянс – и нашел дружбу, привязался к Бану и Сагромаху по-свойски, почти по-братски. И все равно едва не умирал от тоски, завидуя тому, как непохож их брак на его собственный.

   Да уж! Представить, чтобы Бану тайком от Сагромаха – или наоборот Сагромах за спиной Бану – портила жизнь всему танаару, переписываясь с другими танами и сея вражду и неприязнь меж подданными было за гранью реальности. Всякий, кто видел в памятное время этих двух рядом, наверняка чувствовал, что даже сердце у них бьется одновременно.

   А теперь… Кхассав до сих пор не мог до конца уложить в голове, что Сагромах мертв. Он ведь не видел его тела, не так ли? Но… он видел Бану, ободранную, худющую, затравленную – и это доказывало все.

   Неужели, его собственная зависть привела к такому исходу?

   Кхассав судорожно выдохнул: убедить Мать севера в его непричастности будет сложнее, чем невозможно. Если Джайя пришла к сделанным выводам, чтобы оправдать в собственных глазах поступки, продиктованные ревностью, завистью и ненавистью, то одной Праматери известно до чего при её-то разведывательных возможностях может со временем дознаться Бансабира.

   И что может сделать.

   Даже если сборные орды северян меньше армии остальных девяти домов, даже если им на помощь придет воинство брата Джайи под командованием какого-то там Тиглата, даже если он, Кхассав, заставит прийти на помощь Бледные острова – все равно, при приказе северяне не отступят. А если и отступят, то далеко не сразу, и порядка семидесяти тысяч воинов из трех танааров будет потеряно. Его власть на севере ничего не значит, это он давно понял, про остальных южан и говорить нечего. Со смертью кланов Яввуз и Маатхас, у Астахирского хребта могут начаться массовые беспорядки, волнения, бунты, разбой…

   Затем север станет мал для бандитского размаха, и смута захлестнет весь Яс по второму кругу.

   Нельзя этого допустить. Нужно как угодно убедить Мать Севера в благих намерениях. А если не удастся убедить…

   Всеблагая, о чем он только думает?! Это же Бану! – одернул Кхассав сам себя. Бану! Мать севера, потерявшая мужа, и он, Кхассав, как друг должен сейчас бросить все силы, чтобы поддержать её, помочь докопаться до истины! А он тут!…

   - Ты договорилась с Энумом? – бессмысленно переспросил Кхассав, просто чтобы как-то заполнить возникшую тяжелую паузу. Ответ и без того лежал на поверхности.

   Джайя кивнула, и Кхассав, натужно взвыв, упал на руки на столе, сцепив замок над головой.

   Когда он, наконец, совладал с собой, посаженным голосом отдал указания:

   - Напиши брату. Пока пусть просто будет в курсе, на случай если понадобиться. Потому что видят Боги, Джайя, я костьми лягу, но сделаю все, чтобы добиться мировой. А что до остального…

   Кхассав глубоко вздохнул, размышляя, как неожиданно сложилась ситуация. Ведь еще совсем недавно он был счастлив и планировал самый грандиозный поход в истории Яса за последние сто лет. У него было все: держава, наследник, товарищи, друзья. И сейчас, готовясь к войне, Кхассав знал, что бросит все силы, дабы не потерять их и добиться от Бансабиры Яввуз переговоров.

   Он приказал запереть Джайю в покоях и под страхом пыток никуда не выпускать. Распорядился посадить на хлеб и воду, но убивать не стал. Не только из-за детей, которым не желал участи подобной своей. Не только из страха, что они возненавидят его, повзрослев. Кхассав знал, как и почему в свое время Бансабира распорядилась судьбой Сциры Алой, а, значит, она могла пожелать лично свести счеты с убийцей мужа. Высок шанс, что для неё это непременное условие и обязательный примирительный жест с его, Кхассава, стороны. Пусть так, решил раман: если у него есть хоть какой-нибудь шанс на мировую с Бану, то судьба Джайи ему теперь безразлична.

ГЛАВА 4

Шиада въехала во внутренний двор королевского дворца Аэлантиса. Огляделась. Столько лет называла этот дворец домом, а теперь, после восхождения к креслу храмовницы, ей казалось, что она смотрит на величественное здание в отражении пруда: все в груди сжималось от многочисленных памятных воспоминаний, но коснешься пальцами – и изображение исчезнет. Ей по-прежнему будут говорить здесь «моя госпожа», «моя королева», «ваше величество». Она по-прежнему будет сидеть на всех переговорах, встречах, заседаниях советников и просто за каждым обедом рядом с королем Агравейном Железногривым. Но она больше не принадлежит этому миру. Шиада чувствовала, что отныне она в Аэлантисе, где подрастали её дети, как и в любом другом уголке Этана почетный гость. Необычайно, ни с кем другим несопоставимо почетный – но только гость. Из мира, перед которым склоняются от его могущества и величия, но который пугающ и неясен достаточно, чтобы стараться не иметь с ним дел.

   Шиада скинула капюшон, блеснув в лучах высокого предлетнего солнца медной копной, и спешилась. Небольшая свита из друидов, возглавляемая Гленном, приземлилась следом.

   - Госпожа, - низко поклонился конюх.

   - Королю сообщили?

   - Конечно, го…

   - Шиада, - Агравейн слетел по ступенькам дворца и, сокрушая натиском, заключил жену в объятиях. – Праматерь, - шепнул, не отпуская женщину, которая коротко обвила его шею в ответ. – Постой так еще, - попросил он, едва Шиада пошевелилась.

   Наплевав на все, Агравейн попросил об этом: чтобы наслаждаться запахом, к которому привык, который с момента разлуки каждый вечер искал в постели и не находил.

   - Пойдем, - он так и не отпустил. – Наши дети будут счастливы увидеть тебя. И отец тоже.

   - Мама! – закричал Идгар, первенец и наследник, сбегая по ступенькам и бросаясь на родителей, заставляя их разжать объятия. Шиада немного присела, раскидывая руки и привлекая мальчика к себе. Всеблагая, её сокровище!

   Мальчик расцеловал мать даже сильнее, чем она его. И вскоре во внутреннем дворе один за другим собралась вся семья Тандарионов. Они действительно расстались совсем недавно, но уже успели истосковаться.

   - Должен признать, - освобождая Шиаду от объятий, произнес Удгар, - тебе идет, - он сделал жест головой, указывая на потемневшую и въевшуюся роспись на лице женщины.

   Какая многозначительная фраза, подумала жрица. Первая среди жриц, поправила себя женщина.

   - Да, - степенно качнула головой Шиада, – человеку идет быть тем, кто он есть.

   - Идем, – Агравейн поймал жену за руку. - Ну же!

   Шиада поняла, что вот-вот расплачется: она ничем не заслужила такого радушия. Её титул Второй, а теперь и Первой среди жриц не давал никаких прав претендовать на чувства и любовь других людей. Они обязаны были склоняться, видя в ней волю Всемогущего Пристрастия, но как часто люди по-настоящему любят то, что им не дано изменить?

   - Агравейн, - едва слышно выдохнула женщина.

   Агравейн молча дернул головой. Шиада не смогла прочесть этот жест. После всего, что разделяло и мучило их, Агравейн оказался достаточно силен, чтобы быть с ней добрым, и именно в этой доброте Шиаде впервые открывалось величие его богатырской души. Ничуть не меньшей, чем его недюжий рост и могучие руки.

   Агравейн кратко улыбнулся и ничего не ответил. Шиада не останется надолго – это и так ясно, и момент, отпущенный им, краток.

***

Поздним вечером Шиада лежала на плече мужа, гладя его грудь и цепляясь за жесткие волоски, то прочесывая, то чуть потягивая. Агравейн прижимал Шиаду за плечо и, не открывая глаз, пытался отслеживать каждый утекающий со временем миг.

   Сегодня за ужином ему было приятно видеть Шиаду за столом. Будто бы вернулись прежние времена начала их супружества, когда и тени недоверия не стояло меж ними. А потом один за другим начали всплывать воспоминания, перечеркнувшие их брак жирной чертой печали. Железногривый ничего не хотел об этом знать или помнить, но помнил все равно. И иного способа забыться не нашел.

   Может, оно к лучшему, вдруг подумал Агравейн. Если они будут видеться вот так наездами, может, им удастся удержать меж собой хоть что-нибудь? Будто они не были никогда женаты, а всегда оставались только жрицей и королем, погнавшимся за мечтой в бездну?

   - Если ты будешь приезжать на Ангорат в празднование Нэлейма, то мы сможем видеться, по меньшей мере, четырежды в год, - шепнула женщина.

   Четырежды в год, с горечью усмехнулся Агравейн. Вот и все, что ему осталось от собственной жены? Определенно считать её жрицей правильнее всего. Дабы никогда не забывать об этом, стоит сыскать постоянную любовницу.

   - Пожалуй, - шепнула Шиада, не отстраняясь.

   Агравейн никак не ответил. Он еще долго молчал, перебирая рыжие волосы женщины и глядя при этом в потолок.

   - Ты ведь прибыла не просто так?

   - Мне нужна охрана для путешествия, и я очень надеялась, что ты не только выделишь мне гвардейцев, но и возглавишь их в странствии.

   Агравейн немного погрустнел, но теребить волосы не перестал.

   - Далеко ехать?

   - Очень, - улыбнулась женщина. – В прошлое.

   Агравейн вывернулся, чуть приподнялся на локте, прищурился, разглядывая лицо жрицы. Мужчина нахмурился:

   - Если это прошлое, в котором нам было хорошо, я согласен.

***

Юдейр, кутаясь в плащ, стоял на краю мыса одной из астахирских вершин. Глядел вдаль, на море. Его наводками было перехвачено уже несколько бансабировых судов. В течении всего времени, когда Бану безжалостно разграбляла Орс, у неё регулярно пропадали команды, корабли, случались морские стычки. Однако сейчас ситуация иная: рабы в подземном городе, который она возводит, мрут, а за последние два месяца ни один северный фрегат не вернулся с успехом.

   Совсем скоро Ном-Корабел или его помощник, танский кузен Тал, начнут активно готовиться к вооруженному конфликту в проливе Великаний Рог.

   Юдейр опустил голову, сцепив на затылке руки. Как же он все-таки вляпался! Как сейчас стоило бы поступить?! Продолжать оповещать Гора? У него, Юдейра, давно ведь на верфях есть свой человек: и на пурпурных, и на лазурных. Когда будет известно о выдвижении не просто нескольких военных кораблей по рабские души, но о кампании, в которой примет участие целая флотилия во главе с опытным адмиралом, как ему, Юдейру, следует поступить? Сообщить Гору о планах Нома-Корабела и его стратегических задумках, которые, если вдруг особенно повезет, он сможет узнать? Или смолчать?

   Юдейр всерьез опасался, что люди, которые осуществляют связь между ним и наставником госпожи, уже давным-давно не принадлежат его командованию, а, напротив, шпионят за ним самим. Наверняка, если что-то пойдет не так, как Гор хочет или надеется, у этих ребят есть приказ пытать Юдейра, дознаваясь, до благополучной смерти. Почему, собственно, нет? Разве он не заслужил?

   Подобраться к танше этим ублюдкам все равно не удастся, прикинул Юдейр. Продраться через прорву её охраны, натасканной частично ею самой, отнюдь не легко. Ему ли не знать, если по сей день каждое его появление вблизи тану Яввуз отслеживает Вал с парой поверенных мечей?

   Впрочем, раз так, то можно было бы явиться к Бансабире с признанием, в надежде найти укрытие за её спиной. Гор едва ли попытается убить таншу в открытую – если бы хотел, давно бы сделал. Рядом с Бансабирой всегда тревожно и полно работы, но, в конечном счете, пока она жива и с мечом наголо, по её сторону не так страшно, как напротив. Одна проблема – едва Юдейр признается, что столько лет сообщал о каждом шаге её заклятому врагу, танша сама выпустит Юдейру кишки. Когда она сомневалась над расправой?

   Проще всего было бы умереть самому: чтобы уже прекратить жить в постоянном страхе быть разоблаченным с обеих сторон, быть убитым, навредить Бану. Она всегда сможет создать ему замену – из него же как-то сделала? А ему только и останется вот прямо сейчас подойти к краю мыса и сделать шаг в никуда. И больше не надо будет балансировать между таншей, Гором и собственной треклятой совестью.

   Вот только…

   Вот только умереть, не увидев её еще хотя бы раз… Что ему этот раз даст?! – гаркнул Юдейр сам на себя. Ответить не смог, передумать – тоже. Сейчас Бану терзается смертью Маатхаса, а раз так, значит, сейчас она уязвимее всего. Вдруг он пригодится ей? А если нет, значит, отомстит. В конце концов, разве не она виновата в том, что он, Юдейр, оказался в такой по-настоящему плачевной ситуации?!

   Вскинув голову к небу, Юдейр судорожно вздохнул – громко, надсадно. Праматерь Всеблагая, он вконец запутался.

***

Гор размял затекшие кисти, одел перчатки и влез на коня. Существенная часть дела сделана, и начало – отличное, честно сказать, начало! – положено. Дальше его помощники какое-то время смогут справляться и сами. А ему – самое время вернуться в столицу Орса, в Аттар. Он же все-таки казначей, пора посмотреть, как получше заплатить ласбарнским наемникам.

   За последние недели его мореходы разбили несколько судов из подданства Бану. Разумеется, не обошлось без Юдейра: он весьма своевременно сообщил и время выхода кораблей, и планируемое место атаки, и, конечно, слабые стороны каждого из капитанов. А дальше дело за малым: за его, Гора, собственной сообразительностью в охоте и за его безжалостностью в пытках. Теперь, если все пойдет, как он планирует, в скором времени можно будет застать Бансабиру врасплох.

   Кровавая Мать Сумерек! – с наслаждением в мыслях протянул Гор. – Застать. Бансабиру. Врасплох.

   Никогда в жизни ему не удавалось поставить её на собственное место – человека, не знавшего, чего ожидать в следующий удар.

   Прежде ему удавалось несколько раз вогнать Бану в дичайшее недоумение единственным способом – столкнуть лоб в лоб со своими или чужими чувствами. Может быть, именно потому что с её детского личика, сперва неоформившегося, менявшегося с каждым годом то так, то эдак, исчезла способность удивляться и с живостью отзываться на происходящее, Гор впервые и задумал огорошить её? Хоть чем-нибудь! Если подумать, Бансабира с детства была взбалмошна внутри и невозмутима снаружи, и ему, Гору, всегда хотелось посмотреть на то, к чему он будто бы не мог прикоснуться. А если бы смог – не разрушил бы он найденное живое сердце, как разрушал все, до чего дотягивались руки?

   Может, правда дело в этом. Он хотел видеть и знать настоящую Бансабиру, но с тех пор как в её детстве вышиб девчонку веслом из лодки, Бансабира больше никогда не удивлялась ничему, что бы он ни сделал и ни решил. Гор рвался внутрь девочки, которая не давалась ему, и вместе с тем, вырастая, путала его, изумляла, и, в отличие от большинства, могла по-настоящему заинтриговать в схватке. Особенно, конечно, после того, как они покинули Храм Даг.

   Гор признался Бансабире в чувствах давным-давно, и не сказать, что его нынешние чувства были привычкой. Для привычки нужно было, как минимум, постоянно видеть Бансабиру, контактировать с ней, сражаться, в конце концов. Но сколь бы ни проходило времени, Гор убеждался, что покуда живы воспоминания, жива любовь. Если Гор не мог поддерживать с Бану связь сам – просто потому, что Бансабира едва ли ответила бы хотя бы на одно его письмо! – он следил чужими глазами. Если Гор не мог называть её своей женщиной, хотел хотя бы другом. А раз не мог называть даже другом – оставалось назвать врагом.

   Лучшим из всех, потому что, зная, что всегда может рассчитывать на его помощь и участие, Бансабира ни разу за минувшие годы даже не попыталась завязать с ним общение. И, воздерживаясь от всякой связи с бывшим наставником, она играла сама по себе. Не оглядываясь на него, не прислушиваясь к нему, не завися от него – в отличие от всех Далхоров, Салинов, Тандарионов и Страбонов. Сама, нашедшая в себе силы отказаться от прошлого.

   У Гора таких сил не нашлось.

   Он доподлинно знал, что долгие годы Бансабира провела в счастливом браке. Знал, терзался, завидовал, и в душе грустил и радовался одновременно. Радовался, как мог бы радоваться отец, грустил, как мужчина, которому не удалось сделать женщину счастливой. Нежность и ласка подчас способны куда на большее, чем даже самая великая из сил: судя по тому, как тихо Бансабира вела себя это время, её северному мужу-тану с успехом удавалось удерживать в жене инстинкт убийцы, помогая отводить душу на китобое – с не меньшим куражом от убийства чудищ и с пользой для своего доброго танского имени.

   Ему очень – очень! – хотелось бы увидеть, на что способна та тощая мелкая девочка, которую когда-то мастер Ишли принял за мальчика, теперь, стоя во главе трех танских домов и имея за плечами первый ранг среди Клинков Матери Сумерек.

   Не то, чтобы Гор был как-то причастен к несчастью, которое постигло Бану теперь, нет. Но зная о непростом положении Джайи Далхор, Гор ненавязчиво предложил ей для начала покровительство брата, который наверняка не откажет сестре, а потом и собственное. Джайя – тут можно было даже не читать донесения шпионов в Гавани Теней – наверняка метила в саму Бану. Впрочем, смерть северной танши в пределах столичной крепости оказалась бы возможной только в крайнем случае – соглядатаи Гора отлично знали, что Мать лагерей должна жить.

   Когда Гор писал Джайе, он предполагал, что в атаке умрет с полсотни северян – на большее Джайя никогда не решится. Она всегда была робкой и приобретала смелость для поступка только, когда чувствовала за спиной твердую мужскую руку. Все, к чему Джайя могла склониться, даже зная, что за неё непременно кто-нибудь вступится – кто-нибудь, кто прикроет её неудачи, промахи или выдаст любую подлость за неизбежный выбор – это удар исподтишка, в спину.

   Так что ему, Гору, впрямь оставалось немногое – подтолкнуть раману Яса к действиям, как полагается подталкивать всякого труса.

   Однако, судя по всему, прожив в стране, где женщина обладает правами равными с мужчиной, Джайя стала немного отчаяннее. Поняв, что за её спиной расправил крылья ангел-хранитель в лицах Гора, Джайя спелась с кем-то из подданных. До него Гору дела не было, и он даже не пытался выяснить, кто там влез и зачем. Но главное, от этого вмешательства пострадал Маатхас – муж Бану, и это что-то да значило. Прежде Гор надеялся, что, обозленная на династию Яса Бансабира бросится собирать боевые порядки, как встарь и ощетинится на севере, настаивая на независимости астахирцев от Гавани Теней. Тогда Гор нанес бы ей вполне неожиданный удар – тоже, если подумать, в спину, но все-таки при условии, что Бансабира будет во всеоружии и готовности. Удар вышел бы непредугаданным, туда, где враг и не думает защищаться.

   Но вот удача! Она и там пытается защититься, возводя какое-то подземное убежище. Скорее всего, Бансабира полагает северные широты наиболее неприступной частью, раз строит потайное укрепление именно там. Хороший просчет, и Гор непременно им воспользуется.

   Ах! Неужто? Неужто ему, Гору, хоть раз удастся огорошить Бансабиру Изящную боевым решением? Наблюдать за реакцией танши на неожиданную стратагему противника стоило бы всех свеч Этана.

   Гор глубоко вздохнул и присвистнул, рассекая верхом на коне равнину, в центре которой высился Аттар. Вроде недолго ему осталось до полувека, а он все еще фантазер. Напридумал себе грандиозные сражения, хотя шансы их устроить совсем невелики. Фантазер, как ни посмотри, если по сей день надеется развлечься с девочкой, которую в деталях помнит в каждый момент взросления, от семи до двадцати лет, и, больше того, нет-нет, перебирает в мыслях драгоценные воспоминания. Старый дурень.

***

Таммуз встретил Гора в кабинете, разгребая многочисленные бумаги.

   - Клянусь, пока тебя не было, я едва не помер под этими завалами! Откуда столько ерунды? – посетовал царь, едва его советник и казначей переступил порог.

   - Да большинство из этого – полная чушь, не стоящая внимания. Я всегда перепоручал это кому-нибудь еще.

   - Все это? – уточнил Таммуз, подняв глаза, в которых Гор тут же прочел: «Серьезно? И это тебе я доверил столько важных в государстве дел?».

   - Ну, зачастую хватает одного взгляда, - Гор продвинулся внутрь кабинета, - чтобы понять, стоит документ моего времени или с ним по силам совладать кому из ваших министров.

   Таммуз недоверчиво посмотрел на Гора снизу-вверх.

   - Что скажешь об этой? – Таммуз протянул вперед лист пергамента, держа за краешек, чтобы текст свис перед глазами Гора. Тот подошёл к столу вплотную, принял документ и бегло пробежал глазами.

   - Вот оно что, - протянул он. – Отличные новости.

   - Ты считаешь, что несчастье одной из моих сестер – это отличная новость? Джайе докучает какая-то северная бестия. Больше того, она пишет, что ты в курсе, кто это и без труда сможешь одолеть её.

   - Ну, - неопределенно протянул Гор и мысленно добавил: «Я бы так точно не сказал».

   - Так что ты думаешь по этому поводу? – Таммуз не отступал. Гор взглядом спросил разрешения и, получив, устроился за столом напротив государя.

   - Я действительно когда-то хорошо знал эту «северную бестию», - врать в очевидных вещах было очевидно глупо. Если его поймают за руку на этом, плакали его казначейство и все планы. – Но, когда я вернулся в Орс, мы расстались, и с тех пор пересекались лишь однажды, по чистой случайности. Как вы понимаете, мой царь, за столько лет это может быть уже совершенно другой человек.

   Таммуз признал: разве сам он не сделался абсолютно неузнаваемым всего за первую пару лет у аданийцев?

   - Сколько нам потребуется времени, чтобы перебросить войска ей на выручку, если мы вдруг понадобимся?

   Гор положил пергамент с посланием Джайи на стол.

   - При полностью собранной и подготовленной армии и отстроенных судах – около трех-четырех недель на то, чтобы просто подойти к нашим границам и переправится через пролив Великаний Рог. Если планируете заходить с юга через Гавань Теней или тем более с севера или со стороны Ласкового моря, то, конечно, в разы больше. И обязательно стоит учесть сезон. В период затяжных зимних бурь лучше не покидать порт.

   Таммуз вдумчиво кивнул. С морем они никогда прежде не имел дел.

   - А сколько у нас войск и сколько нужно кораблей, чтобы их переправить?

   - Аданийскую армию считать?

   Таммуз кивнул. Гор наскоро прикинул.

   - Около шестидесяти тысяч с моими наемниками. Если вывести три четверти войска, то потребуется порядка трехсот кораблей.

   Таммуз нахмурился.

   - Черт, - прошипел он. – Столько лет прошло, а до сих пор я едва в этом смыслю. Ты ведь сейчас был в наших портах. Как раз из-за вмешательства этой северной бестии, не так ли? Что там с кораблями?

   Гор не сдержался и хохотнул.

   - Мой царь, - протянул он с улыбкой, будто знал какую-то непристойную тайну про царя. – Работы, конечно, идут полным ходом, но в последний век Орс чаще одолевали сухопутные войны и распри, так что флотилией нам не хвастать. Элементарно не хватает дерева и материалов для обшивки.

   - А аданийские запасы?

   - Они хороши, но аданийцам надо отгораживаться от Ласбарна с одной стороны, от саддар с другой, и теперь, когда вы номинально являетесь регентом династии Салин при племяннице, еще и с третьей, на случай, если архонцы захотят воспрепятствовать распространению культа святой церкви в древнем оплоте староверов. Так что, - Гор едва уловимо пожал плечами.

   - Хорошо, что ты так думаешь. На, - Таммуз тут же схватил еще какой-то лист и протянул Змею. Тот, в душе прицокнув, тоже прочел. Недоуменно посмотрел на царя.

   - И? – спросил Гор вслух, когда никакого разъяснения не последовало.

   - И, я думаю, все очевидно. Чтобы не опасаться нападения на мои владения, пока я буду за морем, надо, чтобы все эти владения стали или моими, или настолько жалкими, чтобы ничем не могли мне навредить.

   - Вы слышите, что говорите? – сухо уточнил Гор.

   - Я всегда слушаю, что говорю.

   - Но сейчас идеальный момент, чтобы напасть на Яс и прийти на помощь вашей сестре. В конце концов, разве она не пострадала также, как и вы, от проигрыша Стального царя? Только ей повезло еще меньше – Джайя оказалась заперта за Великим морем без всяких надежд на спасение. А теперь и вы отказываете ей в этом.

   Таммуз заинтересованно поднял брови:

   - Как ты оживился при упоминании о моей сестре. Давно ты зовешь её по имени?

   - Ваш отец не запрещал, - тут же с бескомпромиссным видом солгал Гор.

   - Ладно, - Таммуз мотнул головой. Это все совершенно не имеет значения сейчас. – Но если ты прочтешь повнимательней, то увидишь, что Джайя просит быть наготове. Думаю, это значит, не только сколотить триста кораблей и согнать орду к берегам. Нет смысла сидеть в безделье. Ведь, в конце концов, - Таммуз полностью повторил недавнюю интонацию Гора, – в том, что Стальной царь проиграл войну против Адани повинен в первую очередь Агравейн Железногривый. Самое время вытрясти душу из этого выродка.

   Гор в восхищении выдохнул, приопустив уголки губ. Воистину, вот это наглость!

   - Железная Грива, если верить молве и хроникам, великий воин, побеждавший в битвах с тринадцати лет. Добровольно ввязываться в войну с ним – сущий бред.

   - Это мой долг! – вспылил Таммуз. Он даже немного выпрямился и приподнялся в кресле. – Я, Танира, Тамина и Джайя – мы все пали жертвой выбора и бессилия царя Алая, и он заплатил мне за свое бессилие. Если бы он попытался как-то нам помочь и погиб, я понял бы это, простил и, пожалуй, добился бы всего того же, чего и так добился. Но нет, мой отец отказал, показав себя трусом. Я, Тиглат, не трус, - Таммуз гордо вздернул голову. – Я не трус, - повторил он. – И я брошу вызов Агравейну Железногривому потому, что он не менее, чем мой отец, повинен в бедах нашей семьи.

   - Это глупо! – жестко прервал Гор. – Жена Агравейна Железногривого – Первая среди жриц всего Этана. Вы можете верить в какого угодно Бога, мой царь, и называть это святотатством, кощунством, колдовством или как еще вам угодно, но сила ангоратских жрецов – не вымысел, и эта сила в вашем противостоянии будет на стороне Агравейна.

    - А на нашей стороне будет сила священников, - пригвоздил Таммуз. – И я не думаю, что они в чем-то уступят жрицам блудливой Богини.

   - Мой государь, - терпеливо обратился Гор, - вы сравниваете ангоратских жриц с Сафирой и ей подобными. Но при всем уважении к аданийской советнице…

   - Тиглат! – одернул Таммуз строго. – Какими бы ни были ангоратские жрецы, ты только что сам прочел: жена Агравейна отбыла на Ангорат, приняв титул Первой среди жриц. Я мало в этом смыслю, но ведь, можно считать, он теперь практически вдов, не так ли? А раз так, - не дожидаясь ответа продолжил Таммуз, - идеальнее момента не придумать. У него нет поддержки могучей волшебницы или кто она там, зато полно грехов передо мной. Надо схватить его за глотку, чтобы в будущем он не ударил мне в спину. С объединенным воинством Орса и Адани мы сможем победить Архон, а за время этой кампании нам удастся раздобыть достаточно денег и дерева, чтобы достроить флот.

   Все это казалось Гору сущей сумятицей и детским лепетом, о чем он, недолго думая, и сообщил Таммузу. Тот разобиделся.

   - Тиглат! Сам подумай! У моего зятя орда бойцов тысяч в сто пятьдесят! Даже при самом неумелом командовании он не сможет потерять всю орду, воюя против всего одной бабы! Мы в любом случае успеем к ним на выручку, если понадобимся. Но вместе с тем, покидать континент, пока не убиты или не пристрожены враги, чертовски глупо!

   - Глупо, - жёстко перебил Тиглат с высоты военного опыта, - не использовать шанс, который дан!

   Его собственный шанс, черт побери, сойтись с Бану хотя бы врагами, раз не удалось все остальное! Его собственный шанс найти хоть какую-то цель!

   - Змей! – осадил Таммуз, и Гор с трудом проглотил пресловутое «Щенок!».

   - Без поддержки ангоратских колдунов, Агравейн превращается в постаревшего героя, который давным-давно не держал в руках меч, в отличие от нас с учетом того, что мы едва перевели дух от убийств и набегов. Мы раздавим его сейчас, быстро и коротко, - Таммуз поднялся, видимо, чтобы казаться внушительнее, и потребовал по-царски. – Готовьте войска, советник, отдайте нужные указания, собирайте налоги со страны, чтобы пополнить казну. Подданные достаточно воевали друг с другом, оспаривая мое право на трон. Пора им уже заняться делом. А когда мы одолеем Архон, мы вывезем еще с тысяч двадцать бойцов на помощь моей сестре и тонны древесины для кораблей.

   Гор сжал зубы.

   - Вам ясны указания?

   Гор сузил глаза. Он встал тоже.

   - Молитесь своему Богу, государь, чтобы замысел, который вы приняли правым, таким оказался. Пусть нам удастся разбить Архон, пусть нам удастся получить золото, дерево и парусину из прочного архонского хлопка, о которой вы никак почему-то не подумаете. Но не забывайте, что помочь возвеличить Яс, поддержав вашу сестру – значит, приумножить славу Орса и поддержать веру в Христа в чужой земле, в надежде, что однажды она прорастет на целом континенте. А вот проиграть Архону – значит, всего лишь…

   - У Архона и тридцать тысяч мечей будет с натяжкой! А у нас шестьдесят!

   - У Архона, - спокойно отозвался Гор, - около сорока тысяч копий, и это если мы забудем о жрецах, которые могут все поставить с ног на голову…

   - Опять ты об этом, Гор!

   - К тому же, - невозмутимо и непреклонно продолжал советник, - если бы успех в битве зависел только от количества войск, Ласбарн с его бесчисленным множеством рабов никогда бы не пал под натиском Орса, а малочисленную кучку наемников из Багрового храма размазали бы в первый же год, как храм был основан.

   - Ты, кажется, советник, а не спорщик? – ледяным тоном процедил Таммуз.

   - Разумеется, - согласился Гор. – Указания ясны, государь, - процедил он не менее холодно и направился к выходу из приемной Таммуза. – Я дам знать о результатах подготовки.

   - Выйти надо в этом месяце! – крикнул Таммуз Тиглату вслед.

   Никакого ответа на требование царь не услышал.

***

Гиат и Ланс, телохранители из личной гвардии, переглянулись. Из-за двери танского покоя доносилось натужное истеричное рыдание, и голос женщины уже срывался в сип. Кажется, на этот раз обошлось малой кровью. Она всегда затихает, когда больше не в силах плакать навзрыд, и сегодня это случилось быстрее, чем во все последние недели.

   Гиат, коренастый, как бочонок, повел головой, потер шею. Потом вздрогнул – от нового пронзительного вопля. Слышит ли она сама себя? Или все еще спит?

   - За Гистаспом? Или лучше за Руссой? – не выдержал Ланс.

   Гиат, как более опытный товарищ, должен был что-то решить, но мешкал. Ему бы в пару какого-нибудь Вала или Шухрана, или Ниима – кого-то, кто был с таншей с самого начала и хорошо её знал. Нет никакой надежды, что, позвав сейчас на помощь, они не огребут поутру наказание за вмешательство в личную жизнь госпожи.

   Но ведь, в конце концов, ей очевидно нужна помощь!

   Сердце Гиата сжалось: пусть бы он и не был с самого начала личным охранителем тану Яввуз, он все-таки шел под её знаменами с первых дней Бойни танов. Он многое видел, помнил, и искренне считал, что с неё и хватило бы.

   - Давай за Руссой, - велел он Лансу, в надежде, что если вмешательство бывшего генерала танша может воспринять по-всякому, то помощь брата наверняка примет с готовностью.

   Ланс кинулся за бастардом мгновенно.

   Бросать Бансабиру в её состоянии никто не решался. Разумеется, Ном, островитяне, и «астахирцы» разъехались по домам – нельзя было так надолго бросать собственные угодья. Многие родственники: кузен Махран, Итами и Сив с детьми и внуками, Иттая с сыновьями, родичи по линии Маатхасов, Адар и прочие вернулись в чертоги домов. Но Тахбир, Гистасп, Русса, Хабур, Мантр, Аргат и Гайер, а также все приближенные бойцы сочли нужным поддерживать Мать севера, сколько потребуется.

   Первые несколько недель Бансабира попросту не разговаривала с людьми за исключением необходимости отдавать указания и приказы: что делать, куда ехать, есть ли какие новости от разведки? Все время, которое её не вынуждали контактировать с другими людьми, Бану молча сидела у могильной плиты Сагромаха, обхватив руками голову.

   Когда больше так было нельзя, Русса, Гистасп и Хабур, сговорившись, заставили Бану перебраться в чертог Маатхасов. Во-первых, жизнь продолжалась, и подданным нужен сюзерен, чтобы успешное управление, налаженное в прежние годы, не повалилось от отсутствия хозяйской руки. Во-вторых, помимо Гайера, который не покидал мать в столь трудный час, у Бану было еще двое детей, им было всего одиннадцать, и сейчас они еще больше нуждались в матери. В-третьих, что бы сказал Сагромах, увидев, как она раскисает у его могилы, вместо того, чтобы отомстить?!

   Но мстить-то некому, шептала Бану. Джайе? Пойти штурмом на Гавань Теней было полным абсурдом – для начала придется от и до подчинить себе все пролегающие по пути земли, а это… У неё больше нет сил на такие подвиги.

   Русса, Гистасп и Хабур так не считали. Всего у неё, Матери севера и Матери лагерей, было в избытке. И сил, и терпения, и подданных. Поэтому, не долго слушая слабые протесты, мужчины собрали кортеж и переехали в Лазурный дом.

   Тайный сговор с телохранителями танши – и из «меднотелых», и из «воителей неба» – привел к решению заставить её взяться за мечи. Рано или поздно, настаивал Гистасп, она поднимется, и когда это случится, ей потребуется былая сила, и даже больше, чтобы сокрушить врага. К тому времени, да позволит Праматерь, его лицо станет явным. В конце концов, раману Джайя явно не из тех, кто смог бы устроить подобную травлю в одиночку. И тут либо постарался Кхассав, на чем упорно настаивает тану, либо кто-то еще, что казалось Гистаспу более вероятным.

   На вопрос, с чего он взял, будто Кхассав не причем, Гистасп отвечал прямо:

   - Все слишком очевидно указывает на него: он муж раману Джайи, и вряд ли она действовала без его усмотрения; он начал гостить на севере после того, как она погостила у нас, и за столько лет мог прекрасно выучить все, что ему было необходимо, чтобы теперь не боятся неизвестности при атаке севера.

   По мнению остальных, это напротив, указывало на рамана:

   - Идеальный способ замаскировать разведку – прикинуться другом человеку, которого намерен убить, - настаивал Хабур. – Он все вызнал и перешел к активным действиям. Без тана и тану, удайся ему убить обоих, север был бы обречен.

   - Я согласен с Хабуром, - настаивал Шухран. – Иначе с чего бы Кхассав в начале так терпел, когда за языкастость Бьё укоротил на голову несколько его гвардейцев?

   В конечном счете, все сходились во мнении, что Гистасп заблуждается.

   - Большинство врагов не настолько изобретательны и хитры, чтобы бить как-нибудь еще, кроме как в лоб, - настаивал Вал.

   И Гистасп сдался. В конце концов, не так важно, кто её враг. Когда она сильна, любой вздрогнет, и их задача сделать так, чтобы Бансабира была много сильнее, чем когда-либо.

   Потому что на этот раз врагов может быть слишком много.

   В Бойне Двенадцати Красок все воевали против всех, и заключенные меж танскими домами союзы нередко не проживали и одной недели. Но сейчас… Если дойдет до войны девять танских домов будут воевать против Матери севера. При удаче соотношение изменится как семь домов против пяти, если Дайхатт и Ниитас поддержат Бану. Но там, у Кхассава за спиной, еще ведь Бледные острова…

   Вернуть Бансабире былую выдержку оказалось непросто. С тех пор, как неделю назад они прибыли в дом Сагромаха, танша мучилась не то кошмарами, не то истериками. Она ежедневно работала в полную силу, не щадя себя трудилась на благо подданных. Она ежедневно тренировалась с охраной до десятого пота, выжимая из себя все соки с одной лишь целью – упасть ночью лицом в матрац и забыться в беспробудном тяжелом сне.

   Но именно в сне её настигала душившая горечь, которой танша не могла дать выход днем. Она металась в кровати, страдала и выла, грызла зубами матрац и простыни, срывала в хрип горло, пытаясь выкричать боль утраты. Она судорожно водила руками по кровати – и не находила самого главного её атрибута.

   Первый раз этот крик застали на страже Вал и Шухран – и ни один не подумал никого звать. Но менее опытным телохранителям нередко становилось не по себе. Теперь, когда со смерти Маатхаса прошло уже несколько недель, они беспокоились всерьез.

   Ланс и Русса вернулись совсем скоро и замерли на пороге. Русса посмотрел на Гиата:

   - Что происходит?

   Почти сразу, заметившие учиненный Лансом переполох, в коридоре появились Аргат, Гистасп и Хабур. Аргат и Хабур как-то переглянулись, уставились на Руссу. Тот молчаливо повел рукой, не зная, как быть. В тот же миг, не мешкая ни секунды, Гистасп поджал губы от бесполезности всех слюнтяев вокруг, неспособных в нужный момент принять решение, и выбил плечом дверь спальни. Та жалобно скрипнула.

   - Ни звука, - приказал он голосом, в котором до сих пор безошибочно угадывался опыт генерала.

   Хабур хотел оскорбиться. Подоспел Гайер, за ним спешил Вал.

   - Что с мамой? – встревоженно спросил молодой тан.

   - Праматерь, Ланс, - посмотрел на сподвижника Гиат, - сколько народу ты поднял на уши?!

   - Я торопился, - буркнул Ланс, и стало понятно, что вне боя он неуклюж.

   - Что с мамой?! – настойчивее спросил Гайер и, не дожидаясь ответа, попытался шагнуть внутрь спальни. Толкнул, приоткрыв, дверь, и замер от ощущения на плече руки.

   - Гайер, - позвал Аргат. – Гистасп попросил не беспокоить их.

   Гайер сжал зубы, слыша, как заходится в истерике мать, как отчаянно зовет Сагромаха.

   - Ей ведь так больно, - шепнул он. – Я ей нужен.

   - Гайер, – настоял Хабур.

   Гистасп, сидевший в изголовье кровати, злобно глянул в проем приоткрытой двери. Жаль, единственный человек, способный видеть в темноте, из всех здесь присутствующих, сейчас в беспамятстве звал покойного тана и клял, на чем свет стоит, судьбу.

   - Я тан, Русса, - Гайер скинул руку Руссы. - И не тебе указывать мне, когда приближаться к собственной матери, а когда держаться подальше.

   - А я, тан, - донесся до собравшихся тихий и низкий голос подоспевшего Раду. Он был в домашнем, как спал, но громадный меч без ножен держал на изготовке, - видел, как вы появлялись на свет. Я видел, как вы раздирали свою мать надвое, - пригвоздил Раду, и Гайер покраснел до ушей, хотя в сумраке скупо освещенного коридора этого почти не было видно. – Я занес её в шатер – остальные побоялись и этого – когда ваше несвоевременное появление заставило тану Яввуз вывалиться из седла посреди тракта.

   - Замолчи, - шикнул Гайер, не в силах это слушать.

   - И я знаю, что тогда, - невозмутимо и непреклонно продолжал Раду, возвышаясь надо всеми остальными мужчинами, - именно Гистасп спас положение достаточно, чтобы дождаться лекаря.

   Помолчав и прочистив языком зубы, Раду вздохнул и признал.

   - Много было ситуаций, с которыми Гистасп справлялся.

   - Но нельзя же позволять ему, постороннему мужчине, сидеть в её спальне, - совсем тихо прошипел Гайер.

   Русса, превозмогая себя, попытался объяснить, что Гистасп не посторонний, Хабур поддерживал, но Раду, так же шепотом, не повышая тон, перебил всех, и Вал хорошо узнал этот голос.

   - А вот сейчас, - заговорил начальник отряда телохранителей, - мы все уйдем отсюда, сядем в столовой, соберем остальных, и я дотошно объясню, если потребуется каждому, что из себя представляет тану Яввуз. Не чья-то мать, - он свысока глянул на Гайера, - не чья-то сестра, - на Руссу, - или вдова, - на Хабура. – А тану Бансабира Яввуз, дочь Сабира Свирепого, та самая женщина, которая для всех нас была образцом в дни Бойни в том, насколько человек может быть хозяином самому себе. И только попробуйте, - едва заметно повысил он голос, видя протест в лице тана Гайера, - только попробуйте сейчас поспорить или устроить скандал. Мы не можем быть недостойны её.

   Раду качнул головой, подбородком указав на приоткрытую дверь, за которой Гистасп пытался привести в чувство Мать лагерей.

   - Ей ведь так больно, - повторил Гайер, проследив взглядом, как мать, освещенная лунным светом из окон, цепляется пальцами за бедро Гистаспа. Тот аккуратно положил голову танши себе на колено и гладил по волосам.

   - Гистасп справится, - пригвоздил Раду.

***

- Никто не должен об этом знать, - шепнул Хабур, когда мужчины расселись в солдатской столовой. В скором времени тут собрались многочисленные бойцы танской охраны.

   - А ты думал, о чем мы будем разговаривать? – спросил Раду без тени усмешки. – Все, кто слышал или услышит этот плач за дни караула, должны молчать. Ни вздумайте поднимать шум, - злобно зыркнул на Ланса. – Ни одна душа в рядах не должна в ней сомневаться. Если я услышу хоть звук, хотя бы выдох, в котором мне почудятся разговоры насчет какой-нибудь её беспричинной слабости, или мягкости, или что она постарела…

   - Да брось ты, Раду, - не выдержал Ниим. – Это же просто абсурд. Даже обсуждать такое.

   - Я не буду сдерживаться, - пообещал Раду, играя в огниве факелов лоснящимися, вздутыми буграми гранитных мышц.

   - Нам всем не хватает тана, - проговорил Аргат и пристально поглядел на Гайера. – Но ей, ясно, больше всего. Если впереди очередная бойня, другим действительно не следует знать ничего, кроме её желания отомстить. Главное, чтобы это желание придало ей сил, - добавил он после паузы.

   - Все знают, что выходцы из Храма Даг видят в темноте. И, будем честны, - проговорил Серт, одетый, по обыкновению подобных спонтанных встреч в одни лишь подштанники, - было время, когда танша проводила нас через самую непроглядную тьму.

   - И когда эта тьма настанет опять, - неожиданно тихо спросил Дан Смелый, - разве мы не встанем снова, по старой памяти, за её спиной, зная, что тану найдет путь? Говорите, что хотите, - бодрее и решительней заявил Дан, - но у нас отличная память, а надежность –то качество, которое доказывается единожды и не забывается никогда.

   Ему не ответили. Все слова были лишними.

***

Гистасп сидел на кровати госпожи и гладил бледно-золотистые волосы. Интересно, посеребрило ли их уже первым снегом возраста?

   Их многое объединяло с Бану – в том числе то, что в природной копне светлых волос не было видно седины.

   Бансабира больше не голосила – наверное, действительно сел голос. Но её колотило, и, гладя женщину по голове, другой рукой Гистасп придерживал плечо, не то оглаживая, не то прижимая. Бану цеплялась за его бедро, скрючив пальцы, и Гистасп невольно вспоминал, как уже видел подобную картину. Только в ту ночь он стоял в стороне, а голова танши покоилась на коленях отца.

   Сабир Свирепый был хорошим человеком и дельным таном. Но когда пришлось выбирать, он, Гистасп, выбрал. У него было немало проблем из-за этого выбора: совесть, Русса и Раду, её, Бансабиры, недоверие. И все-таки она смогла закрыть глаза.

   «Твоя смерть не вернет мне отца».

   Гистасп слышал эту фразу до сих пор.

   Она прощала ему многое.

   - Сагромах, - шептала Бану, все еще поскуливая.

   - Тише, тану, тише, - успокаивал Гистасп.

   Так странно. С Сагромахом он в конечном счете довольно быстро сошелся накоротке и стал общаться на «ты», по-свойски, по именам. А с ней по сей день был не по-семейному вежлив.

   - Почему, Гистасп? – спрашивала она горячо, как если бы у него за пазухой в самом деле был ответ.

   Ткань на домашних штанах, в которых советник обычно спал, промокла насквозь, и только теперь Гистасп понял, что кроме этих штанов на нем ничего нет.

   Бансабира спрашивала совсем тихонечко и постанывала также. Гистасп наклонился, шепнул:

   - Потому что он любил вас, тану, сильнее, чем кто-либо другой, - и поцеловал Бансабиру в волосы на макушке.

***

Гистасп вышел из танского покоя почти под утро. Стражников здесь больше не было, зато Гайер, молодой и исполненный сил, стоял чуть поодаль, прислонившись спиной к стене и скрестив на груди руки.

   Гистасп сделал несколько шагов и замер, не доходя до Гайера пару шагов.

   - Как она? – молодой тан оттолкнулся плечами от каменной кладки и развернулся к Гистаспу.

   - Уснула, наконец.

   Гайер размеренно кивнул, поджав губы и явно о чем-то размышляя.

   - Никогда не видел её такой, - поделился тан с дальним родичем. – Я боюсь за неё.

   Гистасп окинул мальчишку с головы до ног, чуть вздернул бровь и усмехнулся.

   - Не переживайте, тан. Я видел её такой дважды.

   Гайер качнул головой, и Гистасп прочел в его лице вопрос.

   - В дни, когда умер ваш дед, Сабир Свирепый. Не сказать, чтобы сила её переживаний была такова, но её невозможно было вытащить из склепа.

   Гайер откинул назад голову, осматривая Гистаспа. Они были одного роста, и чтобы смотреть на советника матери сверху-вниз, Гайеру требовалось явно нечто большее.

   - А второй раз? – спросил он.

   Гистасп смотрел прямо и не моргал.

   - В день, когда вы родились.

   Гайер облизнул губы, провел по губам и подбородку ладонью в собирающем жесте.

   - И после этого, - не стал умалчивать Гистасп.

   Гайер глубоко вздохнул и решился:

   - Расскажешь мне?

   Гистасп удивился:

   - Да нечего особенно рассказывать, тан.

   Гайер спешно мотнул головой, будто стараясь пресечь ненужный спор.

   - Расскажи мне, Гистасп. В Серебряном чертоге я слышу вокруг шепот о своем рождении, о своем отце, о том, что … что ты знал о смерти моего отца или что-то в этом духе. Расскажи мне, - попросил тан, глядя решительно и честно. – Я просил Руссу и Раду неоднократно, но оба отмалчиваются, а ловить шепот за собственной спиной у меня уже сил нет. Я не хочу всю жизнь прожить, оглядываясь, не показывают ли в меня пальцем.

   Гистасп вздохнул тоже. И почему Яввузы, все как один, жаждут откровенничать именно с ним? Они что, думаю, если он альбинос, значит, и чувства его, и помыслы также чисты?

   - Надо послать за завтраком, - Гистасп широким жестом провела ладонью по лицу. – Вести такие разговоры на голодный желудок – гиблое дело. Впрочем, - добавил он чуть тише, но так, чтобы Гайер наверняка услышал, - на трезвую голову – еще хуже.

   Гайер быстро кивнул.

   - Пойдем, - и еще по дороге кликнул слуг подать что-нибудь поесть.

   Еду, даже самую простую – вяленую рыбу, хлеб, мед, молоко, чай, масло, яблоки и груши, пришлось какое-то время подождать. Едва занесли подносы, Гистасп с оживлением потянулся вперед к блюду с фруктами и, взяв один, с наслаждением откусил:

   - Обожаю груши, - поведал он Гайеру. – А эти из земель Аймара какие-то особенно сладкие. Всеблагая, как же вкусно!

   Гайер наблюдал за излияниями Гистаспа с легким недоверием: он что, серьезно сейчас в полной мере наслаждается вкусом груш?

   Чтобы как-то вернуть Гистаспа в русло предстоящего разговора, Гайер тихонько вздохнул, а потом, нахрабрившись, спросил:

   - Как умер мой отец?

   Гистасп почти безынтересно поглядел на тана, погонял во рту кусок груши, распробуя так и эдак. Потом проглотил, прочистил языком зубы, повертел надкушенный фрукт в руке и, наконец, посмотрел Гайеру прямо в глаза. Тот уже немного морщился от нетерпения.

   - Как предатель.

   - Что? – Гайер помрачнел. Будь этот Гистасп хоть десять раз советником и зятем Матери севера, он, Гайер, её сын, и Гистаспу стоило бы деликатнее выбирать слова.

   - Ваш отец, тан, Нер Каамал, умер так, как и полагалось умереть предателю – ему отрубили голову.

   - Ты? – по-прежнему мрачно спросил Гайер.

   - Нет, - отозвался Гистасп, не двигаясь.

   - Кто?

   - Ты его не знаешь.

   - А ты знаешь?

   - Конечно. В войске вашей матери я был командиром подразделения, ответственного за содержание пленных. Поскольку тану всерьез полагала Нера подведомственным моему подразделению, я знал, кто его убил.

   Гайер поджал губы.

   - То есть, из-за тебя моя мать овдовела? – внутренне подбираясь, спросил Гайер. До еды ему вовсе не было дела, а вот отсутствие меча под рукой всерьез напрягло. Неожиданно.

   - Тану Яввуз из тех людей, которые добиваются своего. Она овдовела потому, что хотела овдоветь.

   - Это бред.

   Гистасп не стал обижаться – лишь в скучающем выражении приподнял светлые брови.

   - Вы многого не знаете, тан. Вы не знаете даже десятой доли тех обстоятельств, в которых оказалась тану Яввуз, будучи в вашем возрасте. Но вы знаете, что в шестнадцать лет она отказала Сагромаху Маатхасу ради того, чтобы на свет появились вы.

   Гайер, дослушав, остолбенел.

   - То есть… - он завис с приоткрытым ртом. – То есть… все дело было в том, что после моего рождения, мой родной отец оказался не нужен? Так выходит?! – взвился молодой тан. Да, как ни посмотри, а родства с Каамалами не скроешь, подумал Гистасп: такой же вспыльчивый фантазер, каким был Этер.

   - Гайер, поймите, если бы вашего отца не убил один из нас, его убил бы ваш отчим при первой же удобной возможности.

   - Мой отчим, папа Сагромах, - встав, опираясь на столешницу, перебил Гайер, - был человеком чести! Он никогда бы…

   - Вот именно, - Гистасп произнес это и посмотрел на молодого тана столь холодно, что того прошиб пот. – Сагромах Маатхас был человеком чести, и знал, чего хотел. Одно дело было уступить Бансабиру человеку его собственных добродетелей. Но… - Гистасп, задумавшись, вдруг замолчал. Пронзительно, насквозь глянул в душу Гайера бесцветно-серыми глазами.

   - Знаете ли вы, тан, что-нибудь об осаде пурпурных войск в Золотом танааре?

   Вопрос поставил Гайера в тупик. Он немного успокоился, сглотнул ком волнения и неуверенности и сел обратно за стол.

   - Я… говорил уже, что никто не отвечает мне напрямую, одни сплетни. Даже мать и отец никогда… Словом… не думаю, что это пр…

   - Это правда, - отрезал Гистасп. – Во время перехода по вражеским землям Бансабира настояла, чтобы ваш отец, пользуясь соглашением между домами Раггар и Каамал, отправился в Серебряный чертог и, во-первых, попросил военной помощи у Яфура Каамала, а во-вторых, чтобы потом позаботился о вас. Нер был вторым сыном Яфура, и не сказать, чтобы обладал серьезным талантом полководца. Но он был миролюбив и мог быть очень полезен в этом ключе. Поэтому Бансабира и доверила ему переговоры и отступление, пока сама вела армию. Хотя, - Гистасп вдруг повел головой и усмехнулся, отложив остатки груши, - возможно, дальновидность тану Яввуз уже тогда подсказывала ей к чему все идет.

   Гайер потерял нить монолога в дебрях гистасповых воспоминаний.

   - Ты можешь толком сказать?! – потребовал тан.

   Гистасп отвернул лицо, борясь с тошнотворной памятью.

   - Мы съели все. Всю кожу, все хоть сколько-нибудь съедобные детали одежды, павших лошадей и товарищей, если только те не умерли, испив из отравленного колодца. Потому что это было равносильно тому, чтобы самому из него выпить и умереть.

   Гистасп вдруг обреченно вздохнул, обхватив голову руками, спрятал за ладонями лицо.

   - Верховным главнокомандующим войск пурпурного дома тогда был Сабир Свирепый, и чтобы он мог одолеть Дайхаттов, чтобы Сабир и Сагромах не тряслись, воюя на юге, за чертоги и родные земли, тану Яввуз заняла самую неудобную позицию, надеясь задержать двух наиболее опасных и близко расположенных к северу врагов – Раггаров и Шаутов. Чтобы они не смогли, пользуясь отсутствием защитников на севере, захватить его.

   Гистасп тяжело выдохнул, отнимая руки ото лба и распрямляясь.

   - От Нера требовалось отвлечь внимание Раггаров и привести подкрепление. Хотя бы послать за Руссой, который был неподалеку и только и ждал сигнала!

   Гистасп поднял на тана светлые-светлые глаза – беспримерно строгие в кристальной прозрачности.

   - Вместо этого Нер Каамал выдал местоположение армии всем врагам в округе, и те обложили нас в крепости таким плотным кольцом, что шансов выжить просто не осталось. Когда нас загнали, в армии было больше четырех тысяч солдат. А когда Сагромах прорвал кольцо осады – осталось около полутора.

   - Но, - тут же начал Гайер и вдруг замолчал. Он просто не представлял, чем мог бы сейчас возразить. В конце концов, его там просто не было, чтобы он знал наверняка, что Гистасп не врет.

   Гистасп элегантно повел рукой.

   - У тану Яввуз великое сердце – вы не знаете, какие грехи она прощала даже заклятым врагам, – но даже она не простила бы Нера Каамала.

   - Не простила бы? Он был моим отцом, разве нет? И к тому же… разве она не выменяла Ранди Шаута на тысячи рабов?! Это не очень похоже на прощение!

   Гистасп захохотал в голос.

   - Если бы ты не вмешался, мой отец мог бы быть жив! – пригвоздил Гайер, взбешенный еще сильнее весельем Гистаспа.

   - Мог бы, - согласился Гистасп, успокаиваясь. – Однако с тех пор, как я присягнул вашей матери, я более не слышал ничьих других приказов. Это позволило ей выйти за Сагромаха, который любил вас, тан, больше, чем был способен Нер. И это позволяет мне до сих пор носить на плечах голову. Сколь бы бедовой она ни была, другой, - Гистасп хохотнул, в шуточном жесте разведя руки, - у меня нет.

   Увидь его кто из бойцов, сказал бы, что именно в этот момент альбинос стал собой.

   - Гайер, - позвал Гистасп, стараясь воззвать к юношескому сердцу. – Понятно, что сейчас вы терзаетесь потерей, как и тану. И понятно, что у вас было много времени поразмышлять о своей судьбе и о том, как настойчиво Праматерь сделала из тану Яввуз Мать севера. Ваши сомнения и растерянность уместны.

   Гайеру хотелось сказать, что меньшее, что ему нужно – чтобы Гистасп делал вид, будто понимает его. Но Гайер смолчал. Гистаспа действительно высоко ценили и мать, и отец. Который Сагромах. А оба они редко делали что-то, не подумав.

   - Просто держите в голове, что все поступки, которые Матери лагерей пришлось совершить в то или иное время, по существу, были единственным выбором, чтобы сегодня вы могли быть таном Серебряного дома.

   - То есть её первым союзником?

   - А разве вы не были бы союзником родной матери, не будь вы таном?

   Гайер замолчал – ну ведь очевидно же, что был бы! Праматерь, чего ради он вообще затеял разговор?! Чего хотел добиться? Что узнать? Что собирался делать с тем, что узнает?!

   - Ладно, Ги…

   Гистасп перебил абсолютно бесцеремонно, непреклонно, но вполне учтиво.

   - Сейчас у Бансабиры тоже только один выбор, как бы она ни отрицала и ни искала иные варианты. И в этом выборе, тан, вы ей нужны.

   - Я? Ха! – Гайер усмехнулся. – Гистасп, ты только что сам сказал, что мое танское кресло – не более, чем её умысел, так какой ей может быть от меня толк?

   Гистасп глядел на него снисходительно и не мешал.

   - Клянусь, это слишком тяжелая ноша – быть сыном Матери севера.

   Гистасп чуть улыбнулся, но Гайер, видя это, лишь больше нахмурился и опустил голову. Его взгляд упал на сцепленные перед собой руки. Похоже, готов, наконец, отбросить все обвинения и поговорить начистоту.

   - Все на меня смотрят. Все ждут, что я буду делать что-то… что-то… такое же. Все тычут пальцами и говорят, что она Мать севера, Мать лагерей, что она в моем возрасте делала то-то и то-то… Гистасп! – воскликнул Гайер и поднял на альбиноса глаза. Тот по-прежнему снисходительно улыбался и не перебивал.

   - Почему я должен жить с постоянным вниманием со всех сторон?! Здесь я… я как будто ничто, пустое место, бледная тень собственной матери.

   Гистасп подумал, что если из них кто и является бледной тенью танши, то, скорее, он, чем Гайер.

   - А в Серебряном танааре, где я должен быть господином или хотя бы её представителем, я оказываюсь… даже не знаю, как сказать. Я все время слышу какие-то разговоры, и в меня тычут пальцами еще больше. Говоря, что без неё дом Каамал пал бы, и даже мой дед на закате жизни предпочел помириться с грозной северной таншей.

   Гайер облизал губы, вскинул, вскинул встревоженный взгляд.

   - Как мне это тащить, Гистасп? Её имя на всем севере – как заклятие какое-то! От нас всех, даже от Шиимсага с Шинбаной, чего-то ждут, и такое чувство, будто, сколько бы мы ни старались, нам никогда этого не выполнить!

   - Ну, это вы…

   Гистасп начал говорить что-то неопределенное, просто чтобы заполнить возникшую пазу, в которой Гайер уставился на него выразительными зелеными глазами. Но молодой тан благополучно перебил.

   - Даже сейчас! Я не знаю, что должен делать! Уехать к себе и править в танааре? Или сидеть рядом с ней, поддерживать мать и заботиться о сестре и брате? Чего ждут от меня хотя бы сейчас, Гистасп? Скажи, ты ведь её советник, ты должен знать, - взмолился молодой тан.

   Гистасп повел головой: делать нечего.

   - Мне трудно советовать вам в таком деле, Гайер, - осторожно начал альбинос. – Я не на вашем месте и никогда там не окажусь.

   - Но ведь ты знаешь мою мать! – Гайер повысил голос в отчаянной просьбе.

   - Да, - Гистасп размеренно кивнул. – Мне иногда удавалось предугадывать ход её мыслей. Несколько раз, - уточнил альбинос.

   Гайер немного подался вперед, всячески выказывая стремление внимать.

   - Поймите одну вещь, Гайер. Тану с трудом переживает смерть близких людей, этот случай не исключение. Все, чего она захочет в итоге, это отомстить. И сейчас она лежит в кровати и рыдает ночами не только потому, что потеряла любовь всей жизни, но и потому, что для мести связаны руки. Она не знает ни одного имени, кроме раману Джайи. Как только появится какая-то зацепка, танша распрямится, и тогда из комнаты выйдет не ваша родительница, не тану Яввуз, а Мать лагерей. Она соберет полководцев, как в былые годы, и раздаст указания, которые никто из нас даже представить не может, - Гистасп улыбнулся, и Гайер с изумлением обнаружил в лице альбиноса мечтательность.

   Гистасп набрал полную грудь воздуха и перешел на «ты» - как говорил с Гайером до его десяти лет.

   - Тебе столько же, сколько было тану, когда мы присягали ей, и видеть тебя в этом возрасте в числе командиров значит для тану иметь гарантию, что труды, выпавшие на её век, не напрасны.

   - Значит, - Гайер вздохнул так, будто на его плечи только что опустили весь небесный свод, - она тоже смотрит на меня с ожиданием и требованием?

   Гистасп усмехнулся, а потом добавил с достоинством:

   - А как иначе, Гайер? Ты – её старший сын. Ты обязан быть ей опорой, особенно в непростое время. И чем бы все это ни кончилось, на этот раз твое место за столом собрания командиров.

   Гайер дослушал с закрытыми глазами. Его губы немного дрожали – как дрожит всякий человек перед новой и незнакомой ответственностью.

   - У меня упорное чувство, будто моя молодость заканчивается. Утекает, как вода, и я как дурак пытаюсь поймать её пальцами, - Гайер сделал хватающий жест руками.

   Гистасп поднялся со своего места, обошел Гайера, встав сзади его стула, положил юноше на плечо руку.

   - У тебя была молодость, Гайер. Ты уже гораздо более балован судьбой, чем Бану Яввуз.

   - Об этом мне тоже никто не хочет рассказывать.

   - Я расскажу. Потом, как-нибудь однажды расскажу.

   - Честно? – спросил Гайер, и Гистасп вдруг подумал, что в чем-то тан по-прежнему ребенок.

   - Честно, - пообещал альбинос. – Рано или поздно ты лучше поймешь свою мать, Гайер. Поймешь, почему она вышла за твоего отца, а потом – за Сагромаха. Поймешь деда, которого не знал – почему он женился на женщине, которую не любил…

   - Это…

   - Мать танши. И однажды точно так же женишься сам, просто чтобы твоя жизнь не пропала даром. Это цена, которую платят все таны за кресло на высоких помостах.

   - Но моя мать и Сагромах, - Гайер обернулся.

   - Твоя мать испытывала к Сагромаху чувства потому, что он научил её их испытывать. Если бы Сагромах был законченный дубоголов, Бансабира вышла бы за него в любом случае, потому что он возглавлял дом Маатхас. Вот и все.

   Гайер качнул головой, хмурясь.

   - Твои родители, я имею в виду Бану и Сагромаха, создали любовь, но их брак определила не она. И брак танши с Нером Каамалом – тоже. Принадлежать великому роду, Гайер, значит – принадлежать роду.

   Гайер вздрогнул. Гистасп смотрел на него сверху-вниз, прямо и строго, отчего юный тан чувствовал себя еще более подавленным, чем недавно.

   - Боюсь, от этой беседы стало только хуже.

   - Ну, - Гистасп убрал руку. – В любом случае, думаю, теперь вы знаете, что нужно делать, тан.

   Гистасп наклонился через Гайера к столу, взял с блюда еще одну грушу.

   - Не останетесь на завтрак, советник? – Гайер подхватил формальный тон. – Общую трапезу скоро подадут.

   - Я не спал почти всю ночь. Перекушу – и в кровать. Я, знаете ли, не молод.

***

Проснувшись за полдень, Бансабира не торопилась вставать. Села на кровати, оперевшись локтями в согнутые колени. Запустила обе пятерни в волосы. Длинные, отросшие золотистые волосы. Смяла. Впилась пальцами в кожу головы, потянула пряди.

   Солнце давно поднялось, и значит, надо что-то делать. Что-нибудь. Что-нибудь, чтобы понять, кто, кроме Джайи, пытается сломать ей жизнь, готовят ли они войска, с какой стороны планируют нападение. И самое главное – кто, кто намерен разбить её?

   Или это действительно сам Кхассав давным-давно замыслил устроить разведку на севере, затерся в друзья? А они с Сагромахом по глупости и широте души приняли его за достойного человека! Сами предложили ежегодно гостить в танаарах!

   Легче всего разбить врага, когда нападешь туда, где враг не обороняется. Где ей обороняться?! Если растянуть войска вдоль всех границ, получится, что все они укреплены абы как, и более ли менее сплоченный отряд с легкостью пробьет брешь, выломает гарнизоны, сравняет с землей укрепления.

   Нет врага страшнее, чем тот, у которого нет лица.

   И нет ничего страшнее человека, у всех врагов которого нет лиц.

   Нужно было как-то узнать, как-то добыть сведения.

   Бансабира, тяжело вздохнув, поднялась с постели. Накинула теплый халат поверх ночной рубашки, села за его стол.

   Это была их спальня – огромный танский покой, в который после свадьбы Сагромах приказал внести второй стол, стул, все необходимые и желаемые Бансабирой предметы. Бану повела головой, наклонила её влево, вправо. Огляделась. Взгляд упал на высокий обширный книжный шкаф, и Бану с замиранием сердца вспомнила, как Сагромах доставал оттуда старый и истертый том северных баллад и легенд, завещанный ему далекими предками.

   Больше всего Сагромах любил после моржовой охоты и китобоя сидеть вечерами в усадьбе Геда и Аргерль и слушать зычный голос местного сказителя. Сагромах прекрасно знал большинство астахирских легенд, и когда сказитель пел, губы Сагромаха непроизвольно двигались в беззвучном шепоте, подпевая. Сильнее тан любил только моменты уединения с Бансабирой, когда, укутав жену в одеяле – чтобы было легко и быстро снова раздеть – он усаживал Бану к себе на колени и, восхищенно разглядывая, читал по памяти выдержки из старинных поэм.

   Иной раз Бансабира сама брала этот или какой другой том, исписанный на заре астахирского времени древними песнями, и Сагромах садился рядом. Настойчиво отнимал книгу и говорил, что расскажет сам.

   Он любил разговаривать с Бану. Всеблагая, он так любил с ней разговаривать…

   А иногда просто молча смотреть.

   Просыпаться и засыпать.

   Бансабира с трудом сдержала готовый сорваться всхлип. Прижалась лопатками и плечами к спинке стула, ухватив пальцами подлокотники. Закрыла глаза. Облизнула губы.

   Прислушалась к тишине так, что замерло собственное дыхание. Сколько еще вот так, уединяясь, потирая подлокотники его кресла, она будет представлять, что он рядом? Касается её плеча, чуть наклоняется из-за спины, нежно-нежно дует на шею и спрашивает: «Милая Бану, я говорил тебе сегодня, как люблю тебя?»

   Милая Бану… Никто и никогда не произносил её имени так, как Сагромах.

   Бансабира, не открывая глаз, закусила губу – нет, нет, только не слезы. Она не остановится потом… А как бы предан ни был Гистасп, никто и никогда не сможет с тем же трепетом утирать её лицо, как Са. Ничьи пальцы не будут столь же нежны и горячи.

   Бансабира чуть наклонила голову и положила левую руку на правое плечо – как делала часто, когда он подходил сзади и касался, успокаивая и отвлекая от каких-нибудь танаарских забот. Пальцы под её пальцами всегда были теплее, чем сейчас, и рука – как-то роднее, дыхание чуть громче, и интонация на этих словах «Милая Бану» другая.

   Бансабира вдруг вздрогнула от ужаса.

   Интонация? Пальцы под пальцами? Быть не может! Скорее, Юдейр, чем кто-то еще!

   Бансабира вцепилась в руку на своем плече мертвой хваткой, сделала привычный жест, чтобы выудить из одежды тонколезвенный нож для обороны, и лишь потом поняла, что сидит в халате. Проклятье!

   - Сагромах! – имя вырвалось непроизвольно. Что ни говори, нет света ослепительней, чем надежда. Пусть даже самая безрассудная.

   Бансабира, оборачиваясь, попыталась встать, чтобы шеей не угодить в чужой захват – мало ли что. Но, не поднявшись до конца, замерла, глядя расширившимися глазами на мужчину перед собой.

   - Ты? – выдохнула она, не веря себе.

***

- Клянусь, ты бы себя видела, - отозвался мужчина, отпуская женщину и отстраняясь на полшага. – Всякий раз делаешь такой изумленный взгляд.

   Бансабира распрямилась, став на ноги тверже.

   - Как ты сюда попал?

   - Воспользовался суетой ночью. Альбинос, который сидел тут с тобой, отослал стражу, так что я без труда попал внутрь. Ну а дальше просто подождал. Вон за теми полками, - указал мужчина на половину танского покоя, где хранились вещи Бану, и находилась дверь в смежную туалетную комнату. Еще бы! Все время Бану интересовала только часть спальни, безраздельно принадлежавшая Сагромаху. На свою она даже не взглянула.

   - Обнимемся, Бану? – мужчина раскинул объятия.

   Бансабира, не веря происходящему, оглядела пришельца с головы до ног и неожиданно спокойно перевела дух, прочтя в знакомых с детства глазах уверение в сочувствии. Выдохнув, шагнула в предложенное кольцо рук.

   - Ты воистину Внезапный, Рамир. Да благословит тебя Кровавая Мать Сумерек, - произнесла тану, и вдруг Рамир почувствовал под пальцами сжавшиеся мышцы спины.

   - Бану?

   - Столько лет прошло, с тех пор, как у меня был повод сказать подобное приветствие другому человеку.

   Рамир беззвучно усмехнулся – Бансабира почувствовала это прижатой к мужчине щекой.

   - Да благословит тебя Кровавая Мать Сумерек, - отозвался мужчина. – Хотя, с тобой ведь уехало столько наших ребят? Неужели ты здороваешься и прощаешься с ними иначе?

   - М-м, - не отстраняясь, Бану мотнула головой, – также и регулярно. Но мне кажется, что и Варна, и остальных я видела в какой-то другой жизни.

   - А это и была другая жизнь, - шепнул Рамир.

   Бансабира вздрогнула, уткнулась мужчине в плечо: лишь бы не зарыдать.

   - Насколько я знаю, погиб твой муж, - проговорил Рамир.

   Бансабира, прижимаясь к мужчине, кивнула несколько раз.

   - И насколько я вижу, в отличие от первого, этот был дорог. Тот бородач, который еще в дни прошлой бойни глядел на тебя с тоской?

   Бансабира кивнула снова. Рамир положил одну из рук на основание женской головы.

   - Что-то в этом есть – что мы все время оказываемся рядом, когда кто-то из нас теряет сердце.

   Бансабира отстранилась, утерла все-таки выступившие слезы тыльной стороной ладони, широким жестом мазнув поочередно по щекам.

   - Зачем ты здесь? И откуда ты? – внутренне подобралась, но глубоко в сердце знала, что если по какой-то причине на этот раз Рамир пришел, как враг, то лучшей смерти теперь можно и не желать.

   Рамир, наконец, отпустил Бансабиру, чуть задрал плечи и, разминая, расправил их, стянув вниз.

   - Из храма, откуда еще.

   Бансабира вздёрнула бровь.

   - Неожиданно, - признала она, жестом приглашая старого друга сесть за стол рядом. Рамир не торопился.

   - Я сяду, - пояснила Бану, присаживаясь в кресло Сагромаха. Можно не объяснять, подумал Рамир, видя женскую слабость. Для него подобная картина тоже неожиданна.

   - Это пришло в храм какое-то время назад, - Рамир имел вид Клинка Матери Сумерек: был облачен в хорошо узнаваемую и необычную форму храма, укрыт легким плащом. Он извлек из-за пояса небольшой и сложенный вчетверо лист пергамента. – Ишли и Ирэн посчитали, ты не можешь оставаться в неведении.

   Он протянул лист Бану, та приняла дар. Не разворачивая послание, Бану нахмурилась.

   - Заказ, не так ли?

   Рамир смотрел в ответ прямо. Молча кивнул – однократно, неглубоко.

   Бансабира ненадолго замерла, потом стремительно развернула письмо, быстро прошлась глазами.

   - Быть не может, - шепнула себе под нос, и сразу же опровергла. – Хотя, почему это? Еще как может. Но как…

   В голове не укладывалось. А, может, опять Гор пытается дотянуться до неё спустя столько лет? И использует Рамира в своих целях? Или все-таки этот южнорожденный ублюдок ухитрился купить Храм? Да уму не постижимо! Это ведь Храм Даг! Это же Рамир Внезапный, который так ей помог! Который держал её за руку и вместе с ней лил слезы по Шавне Трехрукой! А Гор… Праматерь, да Бану даже не была уверена, что он до сих пор жив!

   Праматерь Всеблагая, да что же происх…

   - Бану, - наблюдая терзания женщины, Рамир, осторожно положил пальцы поверх её. – Подожди, сейчас, - видя, насколько не в себе Бану Изящная, Рамир нарочито неспешно потянулся к поясу под плащом, заводя руку за спину, и еще медленнее вытащил кинжал. Протянул его танше рукоятью вперед.

   - Когда в столице на северян напали, и раман бросился вслед тем, кто преследовал и убивал вас, я и пара моих помощников могли в ночной суматохе осмотреть убитых. Я нашел это на одном из трупов.

   Бансабира, хмурясь пуще прежнего, посмотрела на кинжал, но никакой дельной мысли не возникло. Вскинула голову:

   - Что ты делал в столице, и как давно у тебя письмо, которое ты дал? – сильнее вцепившись в полученный кинжал, Бану отступила на шаг. Их с Сагромахом покой был просторным, и все-таки это замкнутое помещение, с её техникой боя в случае чего она сможет защититься. Хотя бы, пока не подоспеет помощь.

   Женщина сглотнула.

   Рамир, глядя на неё, чувствовал, как сжимается сердце. В другой ситуации он мог оскорбиться её поведению, но не теперь: Бану отовсюду ждет удара.

   - Запрос на твою погибель привезли в храм в январе этого года, - неспешно и размеренно отвечал Рамир. – Я вызвался отвезти его тебе сразу же. Однако, высадившись в Гавани Теней, узнал о предстоящем заседании танов и просто решил, разведывая, дождаться тебя там. Ничего дельного не попадалось, разве что весть, будто раман собирается устроить тайное прибытие наместника Кораллового острова. Поэтому в ночь, когда ожидалось это событие, я караулил их. Мало ли, сказал я себе, едва ли парень, гостившей в храме с тобой, парень, вожделевший тебя и на каждом углу трещавший, что непременно должен на тебе жениться, по доброй воле пожелал бы тебе кончины. Вероятнее всего, у него были или сообщники, или тот, кто отдал приказ.

   Бансабира, вслушиваясь в каждое слово, интонацию, выдох мужчины, всматривалась в каждый жест, старалась усвоить сказанное и прицепиться к чему-нибудь, что бы не срасталось с дальнейшим развитием событий. Никому нельзя доверять.

   - Тогда почему, если в тот срок ты был в столице, ты добрался до меня только сейчас? - Бану сузила глаза, все еще занимая настороженную стойку.

    Рамир неожиданно раскинул руки и выпучил глаза.

   - А ты как думаешь, Бану? Ты хоть знаешь, чего стоило двигаться вослед раману? Обозленный Кхассав давил засады, которые сваливались на тебя со всех сторон, его караульные еженощно высматривали врагов по всем сторонам на пятьсот шагов. Я больше скажу, засады сидели не только по тому тракту, которого держались вы. Все пути от Гавани Теней до севера оказались перекрыты головорезами Дайхатта, запрятанными за каждым кустом.

   - Откуда ты знаешь?

   - Праматерь, Бану! – не выдерживая, вздохнул Рамир. – Потому что я, как и Кхассав, не мог войти на земли Идена Ниитаса, ничего при этом не нарушив. И хоть мне до указов твоего деда нет дела, у меня все-таки при себе был фамильный кинжал дома Дайхатт. Поймай меня сиреневые, никто бы и слушать не стал, откуда он у меня. Прирезали бы и делу край. А я, без твоего позволения, все-таки счел, что живым я тебе полезнее. Так что, добраться до тебя, мягко скажем, было нелегко.

   Бансабира продолжала стоять, глядя попеременно то на Рамира, то на кинжал в руке.

   - Откуда ты знал, что надо подобрать именно этот кинжал? – спросила она, в конце концов.

   - Я не знал, - вконец устав, признался Рамир. – Я просто взял кинжал, на котором был хоть какой-то фамильный герб, который выдавал, что его обладатель отнюдь не рядовой, и который при этом выглядел для меня необычнее всего. Как часто ты видишь оружие из черной стали с таким вот узором, а? – с долей упрека поинтересовался Рамир.

   Бансабира была вынуждена согласится: и впрямь, очень редко.

   - У… - она прочистила горло, поскольку ни эмоции, ни голос не подчинялись с первого раза. – У меня в чертоге остался давний подарок Аймара. Я хочу сравнить эту сталь и ту, и знаки тоже. Чтобы быть уверенной.

   - А ты еще сомневаешься?

   Бансабира закусила губу и шепнула:

   - Аймар женат на моей сестре. Отец моих племянников, как ни посмотри. У тех, кто не радеет о родственниках, отпадают руки, Рамир. Не хочу никаких необоснованных обвинений. И более того, если все так, как ты говоришь, не думаю, что вообще есть смысл его в чем-то обвинять.

   Мысль танши Рамир не уловил. Тем не менее, было нечто, что он должен был сказать.

   - Если я тебе нужен, Бансабира Изящная, ты можешь располагать мной.

   Бансабира посмотрела на него, по-прежнему хмурясь. Отвернулась к столу, положила пергамент и кинжал. Снова ощупала мужчину мягким, но до того дотошным взглядом, что Рамир невольно поежился.

   Он постарел, как и она сама. Кожа лица стала грубее, морщины возле глаз вытянулись к вискам и глубже въелись в кожу. Только глаза смотрели так же ясно и с четкой убежденностью, что именно сейчас этот человек находится там, где должен.

   - Эти десять лет…

   - Чуть больше.

   - … ты был в храме?

   - Не совсем, - Рамир не задерживался с ответами.

   - Что с тобой было?

   Рамир замолчал на мгновение, облизнулся.

   - Я могу не отвечать? – спросил в ответ.

   Бансабира потерла губы.

   - Хорошо, - с достоинством кивнула она. – Так ты готов помочь?

   - Кажется, мой ответ лежит у тебя на столе.

   Они смотрели друг другу в глаза одинаково прямо – и невыразимо долго. Прошло не меньше нескольких минут, прежде чем Бансабира шевельнулась – глубоко вдохнула, распрямила плечи и, резко развернувшись, прошла за стол. Села, вздернула подбородок, чтобы удобнее смотреть на стоявшего мужчину.

   - Что ты намерена делать? – спросил Рамир, присаживаясь напротив.

   - Мне надо многое обдумать, Рамир. Надо понять, что будут делать Кхассав, Джайя, другие таны, - танша облизнулась, - и главное – Дайхатт.

   Рамир уловил направление женских мыслей мгновенно.

   - Я к твоим услугам.

   Бансабира качнула головой.

   - Аймар может вспомнить тебя.

   - Варн?

   - Шанс меньше, но тоже есть. Нужен человек, которого Аймар никогда не видел. Варн создал какую-то особенную сеть шпионов, весьма скромную, но дельную, и большей частью – на юге, в столице. Он достанет мне сведения о Яасдурах. Ты, - Бансабира поджала губы. – Ты пока будь здесь. Я должна понять, что делать дальше и в каком порядке. Как только у меня будут сведения, я дам тебе знать об обязанностях.

   Рамир коротко улыбнулся – краешком губ, которые от возраста уже начали немного ссыхаться. Потом вдруг посерьезнел.

   - Значит, за Дайхаттом будет следить один из его подручных? Не очень надежно, как ни посмотри.

   Бансабира прижалась губами к сложенным в замок рукам. Подумала, чуть отстранилась и изрекла.

   - Юдейр. С ним Аймар не имел дела, и, если он в самом деле виновен… - женщина судорожно вздохнула, возведя к потолку глаза. Сказать такое вслух немыслимо трудно. – Если Аймар в самом деле повинен в смерти Сагромаха, то, пока Юдейр будет шпионить, я придумаю, как быть.

   Теперь локти в стол упер Рамир и тоже сцепил пальцы в замок.

   - Я не могу сказать ничего конкретного, Бансабира. Но в твоем лагере очевидно есть вражеский шпион.

   - Что?

   - Даже я знаю, что твои корабли зачастили в пролив Великаний Рог.

   - Ну, да, - Бансабира пожала плечами. – Мы торгуем со всем югом китовым жиром, моржовой костью и прочими вещами.

   - Хорошо бы так, - протянул Рамир вслух. – Но мы оба понимаем, о каких кораблях – без флагов, под ничьими парусами – идет речь.

   Бансабира промолчала. Ном. Ном-Корабел и его пираты-головорезы, собранные отовсюду, которым было позволено грабить в обмен на рабов, которых они доставляли Бансабире.

   Рамир наблюдал за женщиной, но ничего не добавлял. Он не стал говорить Бану, что в последний раз выезжал из Храма Даг с Тиглатом, немало рассказавшим про Юдейра. Не стал говорить, что несколько лет после того, как Бану получила первый ранг в храме, он поддерживал с Тиглатом общение, бесцельно мотаясь по Ласбарну.

   - Намекаешь на Юдейра? Тебе что-то известно? – насторожилась Мать лагерей.

   - Я сказал, что ничего не могу сказать конкретно, Бансабира, - напомнил боец. – Но мы оба знаем, что Тиглат знаком с Юдейром лично. И мы оба знаем, особенно ты, насколько Тиглат умеет быть убедительным.

   Рамир смотрел прямо, и почему-то теперь Бансабире захотелось спрятаться от его взгляда. Она загородилась ладонью, накрыв лицо рукой.

   - Ты можешь мне что-то предложить? Или что-то доказать?

   Рамир качнул головой, зная, что Бансабира все равно не видит.

   - К сожалению.

   Бансабира перевела ладонь повыше, рылась пальцами в волосах надо лбом, опустила голову к столу еще ниже.

   - Хуууууф, - с силой вытолкнула воздух из легких, как после тяжелой тренировки. – Тогда, - подняла голову, посмотрела на Рамира, - выбора нет.

   Встала.

   - Подожди здесь. Я позову Вала. Он устроит тебя в чертоге тайно и заодно пришлет Юдейра. Держись Вала, Рамир. Когда мне понадобится твой совет или помощь, или компания, - усмехнулась, - что вероятнее всего, я дам знать. А пока… - она снова качнула головой. – Мне главное просто не сломаться, пока я…

   Снова провела пальцами по темени, прочесывая волосы. Какой-то новый и нервный жест, уяснил Рамир.

   - Мне надо подумать, - подытожила танша, распрямляясь в полный рост. Рамир встал молча. У него в голове тоже полно предложений, которые он не смог бы закончить вслух.

ГЛАВА 5

Гор сидел в кабинете казначея Западного Орса и потирал руки.

   Похоже, военное расточительство Таммуза встанет слишком дорого: куда бы они ни двинулись воевать, если сейчас не обуздать северян, когда их наконец-то удалось хоть немного припугнуть, Бану вывезет из Орса еще тысяч десять рабами. А то и больше. А потом, того гляди, вторгнется. Мало ли, что у неё на уме.

   Гор вполне доверял донесениям Юдейра, хотя тот и отчитывался регулярно. Их столкновение в Ласбарне, хвала Шиаде, произвело должный эффект. Дар убеждения у Гора определенно от Бога. Какого-нибудь злобного и беспощадного Бога-Рубаки, который, при желании, с одного плевка мог проломить череп. А ведь по нему, Гору, на первый взгляд и не скажешь.

   Иногда природа-мать шутит вот так: в теле всего-навсего отличного бойца оказывается заперто чудовище вроде какого-нибудь мерзкого демона из христианских проповедей и наставлений. И, как всякий подданный Матери Сумерек, Гор доподлинно знал, что разбазаривать дары Богов – грех. Самый непростительный грех из всех – неблагодарность.

   Он еще раз оглядел стол: необходимые распоряжения отданы, но на случай, если кто запамятует, Гор оставил подробный список указаний. Об укреплении двери против толпы стражников, если они решат вломиться, он давно позаботился, а ключи от кабинета есть только у одного человека – Интара, одного из первых его сторонников в Орсе, с которым он на пару перешел Ласбарн, развалил Адани, а теперь прижимал и ясовских северян. Отличный парень, и настолько не отличим от Гора в телосложении, что издалека их даже многократно путали: отличный способ создать иллюзию собственной вездесущности, когда нужно контролировать огромное количество стратегических точек.

   Это сходство всерьез помогало Гору в годы сражения за орсовский престол для Таммуза с его многочисленными дальними родственниками. Нет, на лицо они были совсем разные, но облачи Интара в плотный доспех и закрытый шлем, что на поле сражения вполне оправданно – и уличить подделку трудно. Гор умело пользовался таким трюком, дабы посеять тревогу в рядах соперников: Змея видели в битве при горе Атон, говорили одни. Да нет же, он возглавлял атаку за крепость Мермнады, твердили другие. А в следующем сражении он был еще где-нибудь, непонятно где. Неизвестность того, откуда последует удар противника, всегда заставляет держать ухо в остро, а глаза – открытыми даже ночью. Но как ни старайся, однажды измотаешься, уснешь, утратишь бдительность от устали. И вот тогда смертоносный Клинок Матери Сумерек настигнет тебя из тени в самом неожиданном из мест.

   К этому всегда сводилось обучение в Храме Даг: к выносливости биться онемевшими руками и к умению изматывать врага, сколько необходимо, чтобы нанести решающий удар.

   Это влекло и тревожило Гора в Бану. Когда-то. В былые времена. Сила его чувств давно притупилась, но интерес был прежним: чем дольше узнаешь людей вокруг, тем ярче сияют звезды, которые ты видел когда-то.

   Интар занял полагающееся ему место в руководстве отловом работорговцев из Яса. Цели разбить или атаковать Бану у Гора не было, но вот держать её в напряжении и беспокойстве за собственные земли было идеальным решением. Если Бансабира не сможет спокойно выходить в Северное море и тем более в пролив Великаний Рог, Гор уже серьезно приобретет в стратегии, истощив противника.

   - Эх, Бану, - протянул Гор себе под нос и потянулся.

   Хрустнул в спине.

   Да уж, скажешь тоже, со смехом подумал мужчина. Конечно, он по-прежнему упражнялся каждый день с оружием, пешим и верхом, но стоило признать, что неполные пятьдесят лет имеют свою тяжесть.

   Гор быстро пробежал взглядом по развернутому листу. Да, все тут.

   Он оставлял Интару в помощь две тысячи бойцов. Чтобы сдержать натиск пиратствующих северян, этого более, чем достаточно. Они никогда не заходят в порты огромными ордами, иначе давно бы уже встретили полноценный отпор целой орсовской армии. А пока речь шла о каких-то бессистемных набегах малочисленными кучками, ни Алай, ни Таммуз, как бы последний ни настаивал на обратном, не удостаивали проблему царским вниманием.

   Таммуз лично возглавил одну из действующих армий Орса, и двинулся в аданийские земли, чтобы, прибавив союзные войска, ударить в Архон с юга. Гору же отдал распоряжение выходить следом, держаться орсо-аданийской границы, пройти в оспариваемую территорию Ургатской степи, заполненную кочевыми племенами саддар, и уже оттуда бить Архон христианским топором правосудия.

   Что же, план, признавал Гор, неплохой. Учитывая протяженность теперешних таммузовских владений, где он был, с одной стороны, царем, а с другой – регентом при малолетней племяннице, молодой царь располагал серьезным воинством сдвоенной армии. Это, в свою очередь, позволяло царю полномасштабно объявить Агравейну войну на два фронта.

   Гор планировал выйти чуть позже, и с царем об этом условился: многое нужно было подготовить перед отъездом, чтобы не опасаться за тылы. Добираться до Архона ему ближе, и Гор прекрасно успевал. Однако вчера ночью прибыл гонец от царя, который писал, что Агравейн Железногривый, судя по всему, покинул Аэлантис, а, значит, сейчас там только престарелый Удгар и несколько сопливых ребятишек. Если взять столицу, Тандарионы попросту станут данниками Орса. Змей должен поторопиться.

   Гор с некой заключительной интонацией вздохнул. Встал, расправил плечи, поправил обмундирование, взял шлем. Ловким движением надел по дороге, запер кабинет и спрятал за пазуху ключ.

***

Гор взнуздал коня.

   - Выходим! – позвал он выстроившиеся ряды пехоты и всадников у ворот, хотя клич был излишним.

   В ближайшие несколько недель они стремительным маршем пройдут через все провинции по пути, соединятся с местными армиями и выйдут к Гранскому Нагорью.

   Гор с трепетом в груди предвкушал великую, судьбоносную встречу. Неужто настал час исполнить одну из давних его надежд? Неужто он, наконец, столкнется в бою с легендарной Железной Гривой Этана? Ох… Не в силах сдержать восторг, Гор по-дурацки расплывался в широченной ухмылке – и ликовал.

***

Королевская процессия Аэлантиса остановилась перед дворцом Кольдерта. Спешившись, Шиада замерла.

   Сколько утекло жизней – чужих и её собственных – прошло с тех пор, как она была здесь в последний раз? Это ведь какая-то совсем другая Шиада познакомилась здесь с Агравейном, другая была замужем за христианским герцогом, уж точно какая-то третья вместе с Гленном вызволила из темницы короля Удгара и приложила руку к смерти наследника Норана. Другая Шиада дружила с Виллиной и Линеттой. Другая сожгла последнюю.

   - Идем, - позвал Агравейн, видя некоторую нерешительность жрицы.

   Король Тройд Страбон был осведомлен о визите южного соседа и встречал в тронном зале. Сбоку от него стоял накрытый стол, и Тандарионы сообразили, что переговоры о делах ждут их прямо тут. Инна, единственное дитя и наследница Тройда, стояла сразу за отцом со слишком серьезным для подростка выражением лица. К ужасу Шиады девочка полноценно пошла в мать, и в каждой черте юной принцессы прослеживалось родство с Виллиной Тандарион. Только в отличие от непримечательной матери, Инна росла красавицей. Наверное, еще и поэтому в сердце Тройда жила настолько безразмерная любовь к дочери: Шиада, войдя в тронную залу, едва ли не задыхалась от чувств кузена-короля.

   - Агравейн, - приветствовал Тройд и пожал королю руку. – Шиада.

   Инна за спиной отца нахмурилась.

   - Шиада? Кем были твои родители, леди, что посмели назвать тебя именем Матери Сумерек?

   Шиада посмотрела на девочку насквозь.

   - Мои родители нарекли меня Ителью, а имя жрицы, основавшей храм Матери Сумерек на Ангорате, мне выбрали в священном обряде. Я храмовница Этана, дитя.

   - И моя кузина, - Тройд обернулся к дочери с улыбкой. – Её мать была сестрой короля Нироха Страбона.

   - О, - девочка тут же изменилась в лице, - так ты королевской крови, госпожа. Прости меня, - уверенная в том, что будет прощена, сказала Инна. – Ты же говорил, король Архона прибудет с супругой, а прибыла храмовница, - недоуменно спросила Инна и обошла отца сбоку, чтобы заглянуть ему в лицо.

   - Она и есть моя жена, - оповестил Агравейн.

   - Жрица и королева? Ха! – воскликнула Инна. – Что-то странное.

   Чтобы как-то сгладить момент, Тройд жестом пригласил к столу.

   - Тут, конечно, не влезут все ваши солдаты, но оставшихся ждет сытный обед в соседней комнате. Там накрыто достаточно мест.

   Тандарионы отозвались с благодарностью.

   - В том, как ты разговариваешь со своим дядей тоже немало странного, - заметила Шиада. – Как и с госпожой веры, которой поклялась ты и оба твоих родителя.

   Агравейн поддержал:

   - Жаль, Виллина не смогла вырастить тебя: тебе следовало бы поучиться у неё скромности.

   - Моя мать была женой принца, но я наследная принцесса, и мне быть потомственной королевой этих земель. Без твердости характера мне ни за что не справится.

   - Твердость характера, - учтиво заметил Агравейн, - едва ли противоречит вежливости, племянница.

   - Инна, в самом деле, - упрекнул отец. – Прояви почтение.

   - Почему мы вообще должны проявлять почтение к этим людям?! – взвилась девочка.

   - Инна, - строго одернул Тройд. – Мы с тобой уже обо всем поговорили.

   - О да, поговорили! Ты рассказал мне, как кровный дядя разорил мою страну! А двоюродная тетка, Первая среди жриц, пособничала ему! Почему, если мы с вами родстве, - злобно выкрикнула девочка, - мы платим Архону дань?! Разве в семье не заведено так, чтобы старший защищал младшего, а сильный – слабого?

   - Задай эти вопросы своей бабке, если однажды встретишься с ней, - заметил Гленн.

   Инна посмотрела на жреца, как на коровью лепешку. Её глаза вспыхнули. Девочка мотнула головой, и длинные волосы упали на краснеющее лицо.

   - А ты еще кто?

   - Гленн, тоже мой кузен, - отозвался Тройд. – Ты столько болтаешь, дочь моя, что я даже поприветствовать их не успеваю.

   - Потому, что мне есть, что сказ...

   - Ну хватит! – гаркнул Тройд. – Прекрати немедленно.

   - Но оте...

   - Я сказал, прекрати, Инна. Гленн – сын прошлой храмовницы и верховного друида Таланара. И он прожил здесь полжизни вместе со своим братом Тирантом, лучшим рыцарем короля Нироха. В общей сумме, больше, чем ты вообще живешь, - добавил Тройд. И хотя присутствующие знали, что насчет последнего король наврал, поправлять никто не стал.

   - Добро пожаловать, Гленн. Я так и не сумел выразить тебе соболезнование. Мне жаль, что Тирант погиб при таких обстоятельствах. Если тебе потребуется пристанище, двери Кольдерта открыты для тебя всегда, как в те времена, когда мой отец еще мог соображать трезво.

   - Благодарю, мой король.

   - «Мой король»? – удивленно переспросил Тройд. – Но мы же кузены.... Ты всегда звал меня только по имени.

   - Мы не встречались с тех пор, как вы были принцем, господин, - отозвался жрец.

   - И это, по-твоему, не позволяет тебе звать меня Тройдом?

   Гленн ответить не успел.

   - Родня мы или нет, но это не повод для жреца звать короля по имени, - авторитетно заявила Инна.

   - Но королям тоже нужны друзья, - не выдержал Тройд. – Особенно королям.

   Агравейн усмехнулся.

   - Это точно.

   Шиада тоже улыбнулась: её участь едва ли отличается. Друг – вообще подарок Богов, стоит ли вспоминать, сколь немногие достойны такового?

   - Ну… – Инна отвела глаза: да конечно!

   - Ну все, ты поела? – и, хотя Инна даже не прикоснулась к еде, Тройд приказал. – Иди к себе.

   Инна ничего не ответила, встала, молча оглядела Агравейна, Шиаду и Гленна – остальные оставшиеся полдюжины стражи вовсе не заслуживали внимания девочки – и ушла.

   - Трудно тебе с ней, - Шиада качнула головой в сторону закрывшейся за Инной двери.

   Тройд сокрушенно вздохнул.

   - Клянусь, я стал намного лучше понимать, почему жриц на Ангорате взращивают сызмала в строжайшей аскезе. Временами, это проклятие, а не ребенок.

   Шиада улыбнулась:

   - Что ж, теперь я и впрямь готова поверить, что в невозможности для меня самой воспитывать дочерей, есть какой-то плюс.

   - Разве как храмовница ты не воспитываешь их?

   Шиада качнула головой. Агравейн и Гленн в беседе участия почти не принимали, не говоря об остальных: голод с дороги был диким, а поболтать они и потом успеют.

   - Увы, - отозвалась Шиада. – Я воспитываю жриц, а не дочерей. И они, как и все до них, вырастают послушными мне, но верными лишь Ей.

   Тройд не нашелся с ответом и тоже взялся за ароматное жаркое со свежим хлебом.

   - Кстати о дочерях. Твоя уже не ребенок, - заметила жрица.

   - Думаешь?

   - Она готова к браку.

   - Откуда ты знаешь?! – тут же вскинул глаза Тройд.

   Шиада пожала плечами: она многое просто знает, видит и чувствует, и давно уже не задумывается, как так выходит.

   - Важно, не откуда я знаю, а что с этим делать, - проговорила жрица. Тройд выгнул брови: не её это дело, но изобразил вопрос в лице.

   - Инна достигла сознательного возраста, пусть и самого его начала. Преемственность твоего рода теперь очевидна, - продолжала Шиада издалека. – Архон готов подписать пакт об отказе от ежегодной дани, но в обмен ты должен подумать над замужеством Инны. Поскольку она является также частью дома Тандарион, Агравейн желает иметь голос в этом вопросе.

   Тройд замешкался с ответом. Он поднес к губам бокал с разбавленным вином, пригубил, прочистил горло. Все это весьма неожиданно.

   - Предложение щедрое, - сказал он. – А… ты правда желаешь, Агравейн, иметь голос в выборе для неё мужа или уже имеешь кандидата на примете?

   Агравейн неопределенно помотал головой, будто вообще не имел отношения к происходящему. Шиада улыбнулась:

   - Вообще-то, кандидат был у меня.

   - О, и кто?

   - Твой кузен, - ответила жрица.

   - Неужто... – Тройд умолк, вглядываясь в лицо женщины. – Но... у них большая разница в возрасте, - заявил он и в упор посмотрел на Гленна. – Да и жрец на престоле...

   Шиада вдруг сообразила, что случилось недоразумение.

   - О, нет, - посмеялась она, – Это не Гленн, - поспешила разуверить короля.

   - Нет? А тогда зачем он здесь?

   - Гленн сопровождает меня. И, если будет необходимо, например, если тебе понадобиться серьезная жреческая помощь, может ненадолго задержаться в Кольдерте.

   - Тогда ...

   - Земли Иландара по-прежнему не знают единства. Междоусобица закончилась, но разбой все равно берет свое, - проговорила храмовница отстраненно. – На троне должен сидеть хотя бы частично христианин. Не в полной мере, нет. Это должен быть язычник, взращенный в христианской семье, под сенью высокородного христианина-отца, в репутации которого никто не знал сомнений, и так у христиан появится надежда. Призрачная, далекая, но хотя бы часть бунтарей усмирится. Однако, чтобы и староверы признали короля, он должен быть рожден венценосной матерью.

   Тройд перевел дух молча: все ясно. Шиада кивнула:

   - Верно. Это Растаг.

   Тройд помолчал, глядя на храмовницу. Перевел глаза на её мужа – тот сидел с совершенной серьёзной миной. Да и не дура Шиада, чтобы шутить такими вещами.

   - Я не настаиваю, Тройд. Но подумай. Это объединит Иландар хоть немного. А если в свите наследников будут внуки Клиона Хорнтелла и Берада Лигара, то настроения в стране улучшаться еще.

   Правоту жрицы нельзя было не признать. И тем не менее, шаг был слишком решительным. Инна еще молода – ей даже четырнадцати нет.

   - Я подумаю до утра, если можно, - ответил он королям. Хотя, что тут думать? Возможность отказаться от выплаты дани – шанс, который враг, да и друг, предлагает единожды.

   - Угу, - отозвался Агравейн, запихивая в рот огромную ложку с едой.

***

Тройд не соврал, что нуждался в размышлениях о предложении, сделанном гостями. Потому вечером пришел в спальню к дочери. Та встретила сразу: взъерошенная, покрасневшая, Инна накинулась на отца с обвинениями прямо с порога.

   - Зачем ты вообще заискиваешь перед ними?! – вскинулась девочка. – Они убийцы и плевать хотели на родство с нами! – вскочила, вытянулась в струну и гневно посмотрела на отца.

   Она не предложила ему войти или расположиться, да и сам Тройд, видя состояние Инны, предпочел свести встречу к краткому разговору. Надо хотя бы немного понять, есть ли у неё какие мысли насчет брака.

   - Если бы не родство с нами, Инна, Иландар был бы не в разрухе – он бы полностью исчез. Тебя не было здесь, когда Агравейн вошел в Кольдерт с огромной армией всадников и колесниц. И у меня по-хорошему, не было даже шансов пытаться их как-то уговаривать, чтобы они вернули мне тебя. Особенно если вспомнить, что твой дед тоже не особо стремился бороться за твою жизнь.

   - Что значит, вернули меня? – насупилась девочка. – Я была у них?

   - Да, - Тройд кивнул. – Когда убили твоего брата Норана, Шиада и Гленн спасли другого твоего деда, короля Удгара, и тебя вместе с ним, увезя с линии военных действий в безопасный в то время Аэлантис. Дочка, пойми, - попросил Тройд совсем по-отцовски, - Шиада и Агравейн – могущественные друзья и, по счастью, еще и родственники. Оба они с большим теплом относились к твоей матери, а с Шиадой меня еще и роднит принадлежность к династии Сирин.

   - Если они наши друзья, почему тогда они сделали нас своими данниками после того, как сожгли Иландар и разграбили?

   - Потому что Агравейн мстил за твою мать. И в этом я его поддержал.

   - Что ты имеешь в виду? – девочка окончательно нахмурилась и сглотнула, предвкушая отвратительные новости.

   - Агравейн убил моего отца. Во многом случайно, но, признаюсь, при необходимости, я помог бы ему.

   - ЧТО?! – Инна взвилась еще пуще прежнего. Да уж, подумал Тройд, если внешность у Инны от матери, обаяние от отца, то вот вздорный и вспыльчивый нрав явно перешел от иландарского деда.

   - Я умолял отца устроить всевозможное дознание и отомстить за смерть Виллины. Но увы, - Тройд пожал плечами. – Нирох поддержал христиан и одобрил их гонения староверов.

   - Мой дед пошел на такое?

   - Да, - просто согласился Тройд.

   - Почему ты не говорил мне раньше?

   - Потому что ты была ребенком. Теперь же ты сама начала понимать, что однажды унаследуешь трон, а, значит, пришло время знать о своих предках и строго разделять, кем следует гордиться, а за кого – краснеть. Осталось понять, с кем следует дружить, а с кем – воевать.

   - С теми, кто сделал нас данниками? – тут же напружинилась Инна с новой силой.

   Тройд печально улыбнулся: трудно с ней. Но ведь иного ему не дано?

   - Ложись спать, Инна. Утром поговорим.

   - Хватит обращаться со мной, как ребенком! Я не ребенок, - закричала девочка, наблюдая, как отец закрывает за собой дверь.

   - Это точно, - бросил на прощанье.

***

Однако, когда на утро Тандарионы и Страбоны собрались за столом, разговор не заладился.

   - Я обдумал ваше предложение, - начал Тройд. – Я согласен на брак моей дочери с сыном герцога Станосора в обме...

   - Ах! – Шиада схватилась за грудь, уставившись перед собой широко раскрытыми глазами.

   - Шиада, - позвали одновременно Гленн и Агравейн.

   - Что с ней? – спросили попеременно отец-король и дочь-принцесса.

   - Что ты видишь? – протянул Гленн, осторожно наклоняясь к женщине. Агравейн, сидевший с Шиадой плечо в плечо, при обнял её одной рукой, хотя и знал, что во время видений она этого страшно не любит.

   - Армию, - совершенно отстраненно ответила жрица. – Под стягом далхоровского орла. Они выворачивают через какой-то город с длинным красным шпилем.

   - Красная Башня Адани, - выдохнул Агравейн. – Им идти не больше недели. Надо немедленно послать вперед гонца.

   Шиада кивнула:

   - Бросай военный клич, король, и предупреди всех.

   «Молодой король», который уже не был особенно молодым, сосредоточенно кивнул. Шиада вздрогнула, выбираясь из видения.

   - Тройд, - перевела глаза, – нам нужно письменное согласие на оговоренных условиях, чтобы Гленн мог доставить его Удгару в Аэлантис, пока Агравейн будет держать оборону. Причем за обеими подписями – твоей и Инны. Как только мы подпишем ответ, Гленн привезет соглашение.

   Гленна даже не спрашивали, но весь его молчаливый вид говорил, что вопросов жрец себе не позволит.

   - Отец, не надо, - шепнула Инна, с мольбой глядя на Тройда. – Не надо мне замуж ни за какого врага в обмен на их подачки!

   Тройд вздохнул: в конце концов, Старый Удгар любит детей и внуков. Что он сделает дочери своей собственной покойной дочери? А Агравейн? А Шиада?

   - Идет, - он зажмурился и ответил. – Пусть Гленн остается. И не беспокоится, - уточнил он, - я пригласил его гостем, и не рискну нарушить слово.

   - Отец, нет! – заверещала девчонка. – Не надо, умоляю!

   Тройд скрепил сердце: брак, когда бы он ни случился, пойдет Инне на пользу.

   - Необходимость слушаться старших хорошо дисциплинирует, - ответил король. – Сейчас ты должна быть послушной. Пока война в Архоне не окончится, едва ли тебе придется идти к алтарю.

   - Но отец! – Инна потихоньку начала срываться.

   Шиада поднялась из-за стола:

   - Боюсь, на это нет времени. Агравейн, - посмотрела по-другому, обсидиановыми глазами, наполненными теплом, – пожалуйста, выживи.

   Король усмехнулся:

   - Да подожди ты меня хоронить, храмовница! – потом посерьезнел и поднялся. – Нам потребуется помощь священного острова.

   - Сделаю, что смогу, - пообещала Шиада, отходя от стола.

   - Поспеши, - напутствовал Агравейн. Он приобнял жрицу за плечи, поцеловал при всех.

   Когда Агравейн отпустил, Шиада отошла подальше, потрясла посох, с которым никогда не расставалась, закрыла глаза. Прислушалась к себе. Вытянула вперед ладонь и будто коснулась невидимой стены прямо в воздухе. Тот заискрился вокруг пальцев вперемешку золотистым и белым. Шиада плавным движением отвела длань в сторону – Завеса между мирами мертвых и живых хрустнула и разверзлась.

   - Я дам знать, как вышлю друидов, - пообещала она Агравейну и шагнула на Тропы Нанданы. Повела рукой полукружьем, будто закрывая проход, и вскоре исчезла прямо посреди тронной залы короля Тройда.

   Инна замерла с отвисшей челюстью. Шевельнула губами раз и другой – но звук не шел.

***

- В каком смысле, её здесь нет? – Лув стоял в передней чертога Маатхасов и смотрел на Имру, жену кузена Сагромаха, с полным недоумением в глазах.

   - Тану уехала несколько дней назад.

   - Но мне сказали в Пурпурном чертоге, что она здесь! – не сдавался Лув. – Я пол-Яса отмотал, чтобы отдать ей это письмо! – угрожающе рыкнул он.

   Имра не дрогнула ни одним мускулом.

   - Тану уехала несколько дней назад, – повторила она совершенно спокойно. Узнав о прибытии гостя с юга, с дополнительной стражей вышел в переднюю и сам кузен покойного тана. Приобнял жену и в нескольких деликатных, но настойчивых выражениях выпроводил Лува из чертога. В отсутствии тана и тану он всегда оставался здесь за старшего.

   Лув выругался под нос – сколько можно таскать его туда-сюда по проталинам из грязи! – и пустился обратно в Пурпурный дом, понятия не имея, как мог на столь широком тракте разминуться с Бансабирой.

   Имра и её супруг-ахтанат молча переглядывались: все, как и говорила Бану. Началось наведение непонятных мостов. Похоже, эти южане и впрямь приложили руки к смерти Сагромаха.

***

Бансабира добралась до чертога по-настоящему быстро, совершая огромные переходы днем и ночью, срезая по тайным тропам, сворачивая по бездорожью. За годы супружества Бану и Сагромаха весь их эскорт, вынужденный раз за разом путешествовать по всему северу, лавируя между Пурпурным, Лазурным и Серебряным чертогами, домом Геда и Аргерль за Астахирским хребтом и крепостью Валарт, знал все возможности сообщения среди танских владений, включая тайные. Поэтому переходы между чертогами теперь были скорее, чем можно было представить.

   Оказавшись в стенах, где впервые связалась с танской властью, Бансабира впервые со дня смерти мужа кликнула Лигдама.

   - Меня нужно одеть, - пригвоздила она, едва оруженосец зашел в покой.

   За годы брака Бансабира привыкла во всех домашних делах полагаться на женщин, потворствуя просьбе Сагромаха, либо вовсе обходиться услугами мужа. Потому сейчас Лигдам чувствовал себя не в своей тарелке, будто снова с самого начала привыкал быть оруженосцем тану Яввуз.

   - Поторопись, - попросила Бану, и по тону Лигдам сообразил, что мешкать и впрямь не стоит: собранный, решительный, бесстрастный.

   Он наскоро раздел госпожу, освободив от ночной рубашки, молча подал необходимое снаряжение. Но когда Лигдам протянул нагрудник из мирассийской стали, Бану направилась к выходу, даже не взглянув.

   - Прибереги его для военного времени. Сегодня я тренируюсь, как встарь.

   Как встарь, Бансабира знала наверняка, уже не будет никогда. Но по меньшей мере тренироваться изо всех сил, как в былую юность, она ещё может. И, главное, теперь у неё есть напарник, который знает, что делать.

   Закончив с рутинными делами, которые надо было решить в срочном порядке, как бывало всегда после долгого отсутствия тана и тану в одном из их чертогов, Бансабира скромно поужинала и уединилась в кабинете. Почти в полночь пожаловал Рамир, и в глазах его впервые за долгие годы притаился азарт.

   - Не передумала? – поинтересовался боец.

   - Идем, - отрезала танша, поднимаясь из-за стола.

   На танском рабочем столе лежало множество новых бумаг, некоторые из которых привезли только прошлым утром. Горевшие свечи – с неровными боками, в подтеках и зазубринах от формы, в которой застывает воск – густо чадили. Рамир бросил только один взгляд через плечо танши, которая, встав, подхватила короткие мечи в одну руку и тяжелое копье – в другую.

   Рамир кивком указал Бану за спину, намекая на свечи и бумаги. Та просто пожала плечами, обернулась и задула все до одной. Рамир проморгался несколько раз – как и Бансабира – привыкая. Потом перевел глаза на таншу.

   - Воистину, у Праматери изощренное чувство смеха.

   Бану не нашлась с ответом и просто пошла вперед, указуя дорогу к площадкам для тренировок.

***

Они закончили к рассвету. С трудом распрямляясь, растягиваясь от сведенных судорогами мышц, Бансабира бросала на Рамира вдумчивые взгляды. Поскольку она даже не пыталась делать этого тайно, Рамир в итоге спросил прямо:

   - Пойти с тобой?

   Танша кивнула.

   Они вернулись в танский покой. Растолкав уснувшего тут же Лигдама, Бану быстро привела себя в приличный вид. Рамир деликатно подождал в гостевом кресле по внешнюю сторону танского стола, не оглядываясь на Бану, хотя прекрасно знал, что видел там все, что мог.

   Наскоро стерев пот влажными полотенцами и сменив воинское одеяние на свежее, Бансабира вернулась за стол. Взгляд непроизвольно упал на пустующее кресло рядом – там сидел Сагромах, когда они были в доме Яввузов. Силой одернув себя, Бану посмотрела на Рамира.

   Если заняться делами, все пройдет. Прежде она стократно доказывала эту истину.

   - Может, посоветуешь?

   Рамир от такого начала остолбенел.

   - Я думал, моя участь, скорее, воинская, чем дипломатическая. Разве в советниках у тебя не ходит Гистасп?

   - Гистасп у меня в советниках отбывает наказание. А сейчас мне нужно совершенно стороннее мнение.

   Рамир принял к сведению и безмолвно кивнул: что там у тебя? Бансабира подтолкнула несколько бумаг.

   - Это от Бьё.

   - Бьё? – переспросил Рамир, нахмурившись. Вот же сомнительное имечко. Бансабира, тем не менее, махнула рукой.

   - Гед и Харо и раньше писали, что начались перебои с судами в Великаньем проливе, а теперь Бьё, вернувшись на острова после похорон Сагромаха, пишет что-то подобное.

   Рамир принял лист, внимательно изучил текст.

   - Серьезно? На островах стали появляться чужаки?

   - Все пишут об одном. Всяких там жрецов и этих... как их... священников Гед мне уже давненько отлавливал, но эти сказываются беженцами из подданства Архона, Орса, Мирасса, кого угодно. И, честно, не внушают доверия.

   - Значит, появляются в открытую? – Рамир приподнял брови. – Плохо.

   Бансабира кивнула.

   - Точно. Больше всего тянет на провокацию.

   - Мы здесь чужие, мы едва говорим на вашем языке, мы плачем о наших бедах, - наигранно проскандировал Рамир. – Так?

   Бансабира кивнула.

   - Хорошего шпиона никто не знает. А вот если он в открытую ведет себя, не то, как лазутчик, не то как дезертир, всегда есть шанс на деле убить какую-нибудь важную замаскированную особу.

   - И тогда – война на пороге, - Рамир произнес без вопросительной интонации, давая понять, что мысль не лишена практичности.

   - Странно, что столько лет никому не было дела до орсовского приграничья, - протянула Бансабира, располагаясь в кресле поудобнее. – Будто местный владыка плевать хотел на то, что происходит в его стране.

   Рамир хмыкнул.

   - Говоришь так, будто для тебя это впервые.

   Бансабира чуть нахмурилась, и вдруг усмехнулась. Рамир продолжил:

   - Отнюдь не все, Бансабира, озадачены тем, что главный элемент в управлении и в битве – это человек. Вполне вероятно, он не придавал значения, спуская решение на какого-нибудь скромненького наместника. А тот…

   - Тот оказался вполне сговорчивым и продажным, чтобы много-много лет не задавать вопросов и богатеть. Да, - быстро протараторила Бану. Об этой стороне вопроса с рабами она знала почти с самого начала, когда Ном в одну из встреч объяснил танше, как обстоят дела.

   - Действительно, странно, что теперь он перестал быть сговорчивым, - заметил Рамир, начиная понимать, что именно беспокоит тану.

   - Он перестал или его заставили. Именно сейчас, Рамир, - Бансабира, не глядя конкретно на собеседника, тарабанила пальцами по столу. – Именно сейчас, - повторяла задумчиво, - когда все идет к открытому конфликту между моим домом и югом, кто-то начинает атаковать меня с севера. Что ты там говорил насчет Юдейра? – Бансабира вскинула глаза на мужчину.

   Рамир ответил одним взглядом, а потом, облизнув губы, внезапно улыбнулся.

   - Клянусь, Бану! – заявил он, и в груди его заклокотал смех. - У тебя паранойя.

   - Я и не говорю, что это непременно Гор, - Бансабира поджала губы и припомнила Рамиру его недавние слова. - Но мы оба знаем, насколько Гор умеет быть убедительным.

   Рамир посерьезнел:

   - И, несмотря на это, ты намерена доверить разведку Черного танаара Юдейру?

   - Больше просто некому. Да и к тому же, - Бансабира склонила голову на бок, - это всего лишь разведка. Кто бы ни переманил Юдейра, если он действительно меня предал, едва ли его новый хозяин опечалится сведениям из Черного дома.

   - Если только это не сам тан Дайхатт, - резонно заметил Рамир совершенно недовольным тоном.

   - Что ты мне предлагаешь? – раздраженно огрызнулась Бансабира. – Убить Юдейра?

   Рамир смотрел на Бану с принципиальной прямотой. И танше стало очевидно, что вопрос, который, по её мнению, не требовал ответа, имел вполне очевидный.

   Она качнула головой с недоверием:

   - Брось, это же ничего не даст, - без должной уверенности в голосе проговорила Бану.

   Рамир не отзывался, лишь чуточку приподняв брови, позволяя Бансабире самой прийти к необходимым решениям. Та снова покачала головой.

   - Я и без того слишком многое отняла у Юдейра, - шепнула она, поднимаясь из-за стола. – Я не могу отнять у него еще и жизнь.

   - Именно потому, что отняла у него слишком много, Бану! – настоял Рамир. – Прояви уже хоть раз милосердие! Ему же просто незачем жить и нечего желать. Он живет тобой, а тем более сейчас, когда погиб Маатхас... – Рамир не знал, как донести свою мысль, и потому, облизнув губы, просто сказал.

   - Послушай, о вас с ним и так в годы Бойни было столько слухов. Просто откажись от него раз и навсегда. Ты облегчишь жизнь и ему, и себе.

   - Бойня закончилась сто лет назад, Рамир, - пригвоздила танша. – А Юдейр формально уже мертв.

   - Формально – да, но фактически Юдейр меньше всех остальных сегодня подчиняется тебе.

   В этом была неприятная сермяжная правда, и Бансабира, закусив губу, смолчала.

***

- Тану! – за дверью раздался голос Гистаспа. – Это срочно.

   - Зайди, - Бансабира отозвалась без промедлений.

   - Новости две, - начал он с порога. Если альбинос и поразился наличию в комнате Рамира, то вида не подал. – Первую прислали из Сиреневого танаара, - Гистасп протянул бумагу.

   Бансабира глянула на печать, сломала, развернув лист, быстро прочла.

   - Яды Шиады, - выругалась женщина. – Весть от Адара. Иден тяжело болен. Адар просит прибежища.

   - Что? – не понял советник.

   - Энум уже прямым текстом заявил Адару, что час его тем ближе, чем ближе к власти ахтанат Энум Ниитас. Адару нужно срочное приглашение, чтобы погостить у меня, и чтобы получил его еще Иден.

   Бансабира приложила к губам палец руки, державшей письмо брата, так что уголок пергамента касался нижней. Зеленые глаза забегали туда-сюда, танша зашагала взад-вперед, хмурясь.

   Вернулась за стол, отложила лист.

   - Бану? – Рамир изнемог первым.

   Та молча качнула головой. Быстро оглядела стол, потянула чистый лист пергамента. Взяла перо, опустила в чернильницу, придержала принадлежность у края сосуда, давая излишкам стечь. Осторожно коснулась пергамента и, скрупулезно подбирая каждое слово, прописала текст.

   - Держи. – Высушив и сложив послание, протянула Рамиру. – Привези мне не только брата, но и его молодую жену. Она внучка Энума. Немного, но хоть что-то. Если вдруг ты опоздаешь, приведи силой.

   - Силой? – уточнил Раггар, принимая послание. Он же один!

   Бансабира тут же перевела глаза на Гистаспа:

   - Кто там у тебя в годы Бойни был особо ответственным за пленных? Выдели ему людей, сколько потребуется.

   - Слушаюсь.

   Они поклонились оба, и поспешили к выходу.

   - Гистасп! – крикнула Бану вслед. – Вторая новость?

   - Я уже здесь, - в комнату вошел Юдейр. Бансабира не дрогнула ни единым мускулом. Пронзительно посмотрела на мужчину, перевела взгляд на Гистаспа. Тот понял без слов: они с Рамиром закрыли дверь с другой стороны.

   - Для тебя есть дело, - начала Бансабира прямо с порога.

   - Неужели на этот раз, тану, вы даже не спросите, как я? – оскалился блондин.

   - Если явился вовремя, значит, лучше, чем бывало порой. Мне нужна разведка в доме Дайхатт.

   - Ну, это не проблема. У меня есть пара человек в Черном танааре.

   - Ты не понял, - Бансабира перебила сухо и непреклонно. – Мне нужна самая основательная разведка вблизи тана.

   Юдейр поджал губы, втянув при этом щеки.

   - Спрашивать, чем расплатитесь уже даже не интересно, зато весьма цинично на мой вкус. Все-таки золото?

   - Золото.

   - Эх, а раньше вы были вполне непредсказуемой...

   - И земля.

   - О, земля? – Юдейр вздернул брови: «Надо же!» – сверкало в его глазах. – Какая? Или, правильнее спросить, чья?

   - Я отдам тебе самую отдаленную и уединенную крепость у Ласкового моря в Серебряном танааре, когда все закончится. Включая земли для пахоты вокруг.

   - Когда все закончится, тану? То есть, когда я буду больше не нужен? Неужели, надеетесь, что сможете обходится без меня? Или кто-то другой согласился выполнять за вас черную работу?

   - Юдейр, - совершенно устало и разбито попросила женщина. – Пожалуйста, прекрати это.

   Прекрати издеваться и будь уже моим давним товарищем. Пусть даже я и сомневаюсь в твоей верности, - услышал Юдейр негласную мольбу.

   - Ты полтора года прожил в моем шатре и прекрасно знаешь, сколько черной работы я сделала своими руками. Просто сейчас я должна находится на виду.

   Юдейр посмотрел как-то иначе. Взгляд его по-прежнему ярких, беспримерно выразительных глаз бирюзового цвета блеснул тоской. Мужчина подошел ближе, так что теперь они стояли друг напротив друга на расстоянии вытянутой руки. Он ведет себя, как последняя мразь, потому что озлоблен на неё. Но ни он ли её предал? Ни он ли сам пообещал быть орудием в её руках без всякой иной платы, кроме права беречь её имя на устах? Она никогда и ничего ему не обещала. От этого только больнее, если подумать, но Бану не врала ему ни разу, в отличие от него самого, и уже это заслуживало уважения.

   Она была его первой любовью, которая не иссякла с годами. Притупилась. Обросла завистью к тем, кто имел на Бану право. Обросла ненавистью к ней за её несвободу. Но в глубине души Юдейра все еще гнездилось чувство, которое когда-то с ног на голову перевернуло жизнь.

   Потому что Бану, кляни её весь мир, воспользовалась им.

   - А я, ваша рука из тени, должен убить тана Черного дома, не так ли?

   Вопреки ожиданиям, Бансабира мотнула головой, не моргая и не отводя взор от бирюзовых глаз.

   - Ты должен следить из тени. И на этом пока все.

   - Неожиданно, - Юдейр опустил уголки губ. – Ищем что-то конкретное?

   - Переписку с раману Джайей и раманом Кхассавом или кем-то из их ближайшего окружения. Впрочем, мне будет интересна вся переписка Аймара, его тайные встречи, и главное – отношение к происходящему Иввани. Аймар – муж моей сестры. Прежде, чем принимать решительные меры, стоит стать уверенной.

   Юдейр усмехнулся:

   - А он всерьез размягчил вас.

   - Что? – Бансабира снова расположилась за столом, облокотилась на высокую спинку, закрыла глаза. У неё начиналась мигрень от недосыпа и проблем.

   - Сагромах размягчил вас, - повторил Юдейр, глядя на таншу прямо. – Вы и так уверены в предательстве Аймара и его сношениях со столицей за вашей спиной, если посылаете меня. Только отчего отказываетесь признать?

   Бансабира открыла глаза, потянула выдвижной ящик шкафа, выудила мешок с золотом, бросила на столешницу.

   - Остальное получишь в случае успеха. У тебя не больше полугода, Юдейр. И да, если мы доживем в союзниках до конца надвигающегося шторма, то лоскут земли с усадьбой ждет тебя в Серебряном танааре.

   Юдейр подошел к столу молча, молча взял мешочек с деньгами. Поглядел на женщину сверху-вниз. А потом вдруг чуть наклонился к Бансабире и проникновенно шепнул:

   - Крепитесь, тану. Ваша жизнь не была предначертана для того, чтобы быть легкой.

   Облизнулся, ненадолго закусив губу.

   - Но я никогда не забуду времена, когда по доброй воле отдал себя Матери лагерей, – добавил он со всем почтением. Поклонился. – Не буду задерживаться.

   Двинулся к двери. Взялся за ручку. Замер, услышав:

   - Спасибо, Юдейр.

   Коротко-коротко улыбнулся, не оборачиваясь, проглотил давно привычный ком досады поперек горла, и вышел наружу. Дверь закрыл осторожно, придержав от хлопка.

   Бансабира, беспрестанно облизывая обветренные губы, настойчиво смотрела в дверь. Затем задвинула ящик стола, подалась вперед. Поставила руки на локти на стол и упала в ладони лбом.

   Итак, на деда в предстоящей схватке с Кхассавом можно не надеяться. Минус один великий дом «защитников». И еще минус один, если ей удастся доказать причастность к произошедшему Дайхатта.

   Усмехнулась: разве Рамир уже не доказал все? Разве Юдейр не прав? Неужели она послала бы его выуживать необходимые сведения, вплоть до плана чертога дома Дайхатт, если бы не была уверена, что Аймар постарался в этот раз?

   Как ни крути, Сагромах умер не сам. Он был убит. На них напали в столице. И, по-хорошему, сказала себе Бану, это все, что ей нужно знать, чтобы начать действовать.

   Приближался рассвет, голова раскалывалась. Клятая мигрень.

   Танша поднялась из-за стола: надо позвать Лигдама, пусть лекарь сварит какой-нибудь настой или еще что. Право, никаких сил. Затем – надо поспать. А утром...

   Да, утром у неё будут силы.

   Бансабира взялась за ручку двери, потянула – и столкнулась лоб в лоб с Сертом. Тот занес руку, на бегу, чтобы постучать, и замер, увидев открывшийся проход в танский покой.

   - Там посланник из дома Дайхатт. Говорит, знает вас лично, - шепнул Серт. – Сейчас спешивается.

   Бану окинула его взглядом: взлохмачен, опять в одних подштанниках. Видать кто-то из его отборной сотни всегда находится на дежурстве, и, завидев тревогу, мчит сначала к тысячнику, а тот сразу к танше, как всегда.

   - Зайди, - качнула головой, приглашая. Они не углублялись в комнату, остановились у дверей, понизили голоса.

   - Только прибыл?

   - Да.

   - Что ему надо, известно?

   - Нет.

   - Пусть скажут, что я сплю. У меня страшная мигрень, так что проснусь я явно не раньше полудня. К тому же я тренировалась ночь.

   Серт нахмурился: когда это подобные факторы мешали танше при необходимости встать рано? Разве что, когда она заведомо не хотела вступать в переговоры.

   - Пусть за ним все время следят. После полудня, скажем, часа в четыре я поговорю с этим посланником. И чего бы он ни хотел, не отпускайте его. Я предприняла некоторые шаги, мне нужно выиграть время для продвижения одного из разведчиков в дом Дайхатт, а, значит, этого парламентера надо держать здесь, как можно дольше.

   Серт качнул головой.

   - Откровенно сказать, мало что понял. Но основное уловил. Мои его обиходят. Служанкам дам знать, что будет здорово пролить ему на штаны чего-нибудь. Чтобы хотя бы постирался да высох. Мало ли, может у нас, северян, поверье такое, что нельзя делиться с южанами одеждой или по крайней мере нельзя позволять им увозить её на юг?

   Серт улыбнулся. И Бансабира – непроизвольно тоже. Он всегда так делает, с теплом в душе признала тану. Всегда. Просто улыбается и ни о чем не беспокоится. Не терзается от чувств, и, зная все обо всех, для большинства людей остается тайной. Конечно, в свое время Серт здорово свел меж ними мосты. Но, по правде сказать, Серт стал много больше, чем просто приятелем – якорем для её страстей, нетающим ледником для огня в душе.

   - Пойду, - шепнул Серт. – Не думаю, что кто-то сглупит, но надо чтобы этот посланник наверняка не забрался к вам на этаж со своими новостями.

   - Спасибо, - измученно поблагодарила танша. Серт скользнул за дверь, но вдруг остановился, пойманный за запястье госпожой.

   - Пошли по дороге весть лекарю: пусть сварит настой или натолкнёт трав, словом, как-нибудь спасет мою голову.

   Серт с легким изумлением насупился, посмотрел на Бану чуть искоса, обернувшись в половину.

   - Так вы не соврали насчет мигрени?

   - Праматерь Благая, Серт! – Бансабира отпустила мужчину, зашипев беззлобно, но раздраженно из-за неустанного клокота крови в левом виске. – Когда я вообще тебе врала?

   - Но это же не мне.

   - Мигрень, - побыстрее признала танша, – иди давай. И кликни Лигдама. И еще ляг спать после всего, на тебя больно смотреть.

   «Кто бы говорил», - подумал Серт, но вслух ограничился смешком.

***

Лув быстро терял терпение: то танша спит, то у неё мигрень, то занята, то теперь никого не хочет видеть! Она совсем невесть что о себе навыдумала, если считает, что Дайхатт будет неделями терпеть её капризы!

   Он начал сперва настаивать: хоть тан и приказал ему дождаться письменного ответа, но, пожалуй, он оставит это на совесть самой тану Яввуз, ибо мотается по северу уже пять недель кряду! Гистасп, Тахбир и Серт в один голос пели, что де, кому, как не им знать, как важно исполнять волю тана. Осознав безрезультатность потуг, Лув принялся угрожать: попытался вломиться к Бану в кабинет, а когда его не пустили, заявил, если он в скором времени не вернется домой с ответом, Аймар Дайхатт перестанет обращаться с Иввани как с супругой и тану и станет относиться к ней как к пленнице.

   Вспышку Лува удалось погасить кое-как – в основном, подоспевшему Валу. Спровадив надоедливого южного гостя, тот попросился к Бану, и плотно затворив дверь, произнес:

   - Тану, надо поговорить.

   Бансабира подняла на бойца предостерегающий взгляд.

   - Я слышала, – деловито кивнула танша. – Думаю, Юдейр уже ушел достаточно далеко. Скажи этому вестнику, что он может показать мне свое послание через час. Ровно через час Вал, минута к минуте, - посмотрела Бану, усмехнувшись взглядом. Поймать улыбку у неё на губах в последние недели едва ли у кого получалось.

   Вал отозвался ответной – очевидной, открытой – и поклонился. А выходя из танского покоя оскалился совсем уж разнузданно: в это так в её духе – довести врага до потери терпения, заставляя раздражаться и действовать опрометчиво и очевидно. В такой ситуации указание явиться строго ко времени будет дополнительным поводом для бешенства.

   Когда Вал сообщил распоряжение тану Яввуз Луву, посланнику Аймара Дайхатта, тот покрылся багряными пятнами, видимо, не в силах выбрать: покраснеть от ярости до кончиков волос или побелеть от подобной бабской наглости.

   Бансабира встретила Лува в Малой зале, где собрала приближенных и близких родственников. Было за полдень, и проникавшее в окна солнце выбеливало пятна на каменном полу и толстых неприступных стенах.

   Бансабира сидела во главе стола, облаченная в точную копию формы Храма Даг, без застежек, пуговиц и петель, укрытая лазурного цвета плащом с единственной продольной лентой насыщенного пурпурного оттенка. Над её головой висел давно смененный герб объединенного дома: пурпурный волк в прыжке на светлом полотне вскидывал голову вверх справа, а вздыбленный бирюзовый конь дома Маатхас – слева. И под ногами у них рассыпались белоснежные звезды, которые, как надеялась Бану, однажды сменят расправленные крылья белоснежной совы дома Каамал.

   Окружение, включая Итами, Иттаю и Адну, расселось за столом, заполнив его почти полностью. Шухран и Ниим стали сзади, твердо взявшись за мечи.

   Увидев собрание, каждый участник которого был облачен в воинское одеяние и вооружен, Лув потерял дар речи, и ощутил, как стремительно увяла решимость поскандалить и поставить маленькую таншу на место.

   Прислужники принесли на стол теплое молоко, творог и мед. Налив напиток из высокого глиняного кувшина, Бансабира, не торопясь, пригубила и, наконец, протянула вперед руку. «Давай!» - приказывал жест.

   Лув протянул послание – уже неоднократно измятое в ярости, с печатью поврежденной, но не сломанной до конца.

   - Тану Яввуз, при всем моем почте… – начал он, но Бану тут же перебила, подняв обрубающий всякие разговоры взгляд.

   - Думаю, в письме указано то, что мне следует знать.

   Развернула, прочла. Хмыкнула: настолько, что абсолютно неинтересно. Если только смерть до крови родного человека может быть интересным поводом...

   - Тан Дайхатт напоминает мне о соглашении, о котором известно здесь присутствующим, - начала Бану, прекрасно зная, что из всех присутствующих о соглашении с Дайхаттом знают только Хабур и Гистасп. Но, тем не менее, в лице не изменился никто и таншу никто не выдал. – Пишет, что настал срок исполнить предписанное, и сейчас к давнему уговору у меня есть повод добавить и личный мотив. Смерть тана Сагромаха от рук столичных войск, напавших бесчестно и исподтишка, потрясла весь Яс, и он, как родич Матери лагерей, не намерен стоять в стороне, если мне потребуется помощь. Что ж, - Бану перевела взгляд на стоящего Лува. – Аймар по-настоящему благородный тан, Лув. И мне приятно и… – танша сглотнула, подбирая слова от волнения, - и мне тепло от осознания, что есть человек, для которого клятвы родства и чести не пустой звук. Я признательна твоему Аймару, - добавила танша.

   Склонилась над столом, быстро написала ответ. Подсушила, сложила, скрепила и отдала.

   - Возвращайся к Аймару и скажи, что я с радостью и признательностью приму любую помощь, какую он сочтет посильной, и что я непременно исполню то, о чем мы условились. Ибо Дайхатт прав: человек, поднявший руку исподтишка на тана всего севера не достоин сидеть на троне.

   Лув облегченно вздохнул: да неужели?! И стоило столько его мурыжить так и эдак, заставляя неделю таскаться по чужому чертогу бесцельным пнем? Делов-то! А она… то мигрень, то дела…

   - Но, - вдруг остро заметила танша, чуть придержав руку с письмом, когда Лув потянулся за ним, - до тех пор, пока не истечет траур по моему супругу, я не ввяжусь ни в какое мероприятие и ни в одну из кампаний, кто бы на ней ни настаивал. Я никогда не откажу Сагромаху в уважении, независимо от того, жив он или мертв.

   Лув выкатил глаза:

   - Но ведь ваша…

   - Ты не слышал госпожу? – спросил Хабур со своего места. Лув обернулся.

   - Всякий, кто посмеет требовать от меня обратного, - припечатала танша, - станет для северян врагом. Я написала об этом Аймару, передай.

   Лув под взглядами бойцов заозирался, не очень уверенно шагнул к Бану, взял сложенный в четырехугольник лист. Однако Бансабира не выпустила пергамент сразу. Встретившись с гостем глазами, произнесла:

   - Я не получала писем от Иввани уже больше восьми месяцев, Лув. Напомни Аймару, что Ив не просто тану и его супруга. Ив – сестра Матери севера. И пока мне дороги мои руки, я намерена знать, что происходит в её жизни.

   Лув нахмурился, собрался что-то спросить, однако Бансабира расцепила пальцы, выпустив письмо, откинулась на спинку кресла, надменно посмотрела на посланца.

   - Мое почтение танам Черного дома, Лув.

   Стало ясно, что более говорить не о чем.

   Лув помялся с ноги на ногу, похмурился, покусал губы, не зная, спросить еще или нет, потом развернулся.

   - Тебе собрали воду и снедь в дорогу, - бросила Итами уходящему мужчине. Тот обернулся: «Спасибо».

   Когда дверь затворилась плотно, Бансабира выждала несколько минут, чтобы наверняка удостовериться, что Лув покинул этаж. По обратную сторону двери ждали Лигдам и Атам – два опытных «меднотелых», а также четыре «воителя неба», которым было велено уволочь гонца от Малой залы сразу, как выйдет, до передней чертога. Даже его конь, свежий, напоенный и накормленный, уже был готов.

   Бансабира тем временем снова подобралась за столом. Немного подалась вперед, положив локти на стол.

   - Кажется, у Иввани может быть сложный период, - заметил Тахбир.

   - Пожалуй, - согласилась Бану, поднимая на дядю тяжелый взгляд. Теперь, когда роль растроганной заботой и участием Аймара родственницы осталась позади, Бансабира могла открыто сказать остальным, насколько непростое время предстоит.

   - Шухран, Ниим, - тихо позвала танша, и телохранители прошли из-за её спины за стол.

   - Этот Дайхатт тот еще задира, - проронила Адна.

   Будучи отличным бойцом, воспитавшим так или иначе несколько солдат, сорокалетняя Адна была признана офицером среднего звена, то есть тысячником. И при этом возвышалась над другими тысячниками тем, что, фактически, как некогда Русса «меднотелых», возглавляла специальное подразделение, подчиняясь напрямую Матери севера.

   Сейчас, когда танаары понесли потери в отменных бойцах и руководящих ребятах, нужно было сделать немало перестановок, подобрав подходящих людей.

   Бансабира заметила это вслух, заявив, что и на это, и на все остальное у них не так много времени.

   - А то, - протянул Хабур, откидываясь на спинку стула. – Он, похоже, всерьез намерен давить на тебя, Бану.

   Бансабира усмехнулась, взяв в руки бокал.

   - Аймар Дайхатт никогда не сталкивался со мной, как с воином, - произнесла Бану и пригубила молоко. – Он с самого начала пытался стать союзником, и не как-нибудь, а через брак, в котором бразды первенства очевидно надеялся присвоить себе. Аймар видит во мне одну из обычных танш, которые своей сутью являются женами танов, но не более. И, - Бану немного развела руки в жесте, вопрошающем: что поделать? – он не признает меня равной себе.

   Некоторым вдруг почудилось, что Аймар прав. Другим – что Аймар идиот. И только Гистасп с непроницаемым выражением на лице, немного прищурился.

   - А разве он не прав? – спросил альбинос.

   Бансабира посмотрела на советника и, не отводя взор, снова отпила молока. Большая часть собравшихся обратилась к Гистапу с укоризной – все, кроме, Серта и Адны.

   Бану приосанилась и, взяв сурово-деловой тон, начала.

   - Перед нашим отъездом из Лазурного чертога, туда доставили письмо от Кхассава. Я не открывала до сих пор, но момент пришел. Вот, - она вытащила из-за рукава сложенный в узкую полоску лист пергамента и отдала в руки сидевшему справа Гайеру. – Прочти всем.

   Гайер принял документ, развернул, прочистил горло.

   «Бансабира! – начиналось послание. – Умоляю тебя поверить, что я не имел никакой причастности к смерти Сагромаха. Я понимаю, что мои уверения и оправдания лишь больше убедят тебя в обратном, но я не могу допустить, чтобы ты полагала, будто я променял первую и единственную дружбу в своей жизни на какие-то никому не понятные интриги! В день нападения я отбыл из дворца династии в порт, чтобы встретить наместника Кораллового острова. Столичные лаваны, наместник и я подписали договор о том, что отныне владение островом переходит в ваши с Сагромахом руки. Чтобы хоть как-то возместить потери северян в предстоящем походе на Мирасс, и только с этой целью я мечтал подарить вам остров, обладающий колоссальными возможностями для торговой развязки на половину Этана! Клянусь, Бану! Я не причастен к гибели Са! И если ты позволишь, я был бы счастлив поговорить с тобой с глазу на глаз. В любое удобное время и на любой территории. Но нам надо поговорить лично, чтобы трагедия и недоразумение в одной потере, наконец, нашли своего истинного виновника. Если им окажется член моей семьи, я могу пообещать, что ты смело сможешь определить его наказание.

   С нетерпением и надеждой буду ждать ответа,

   Кхассав Яасдур, раман Яса».

   Дочитав, Гайер утер лицо с таким видом, будто его только что оплевал верблюд, и брезгливо отбросил пергамент.

   Бансабира обводила взглядом сидящих: единодушия в ненависти к династии прибыло. Это хорошо: ничто так не портит успех военной компании, как разные чувства в сердцах людей. Чтобы пресечь обсуждения и брань, Бану сразу взяла слово.

   - Я ответила Кхассаву так же, как и Аймару. Письмо уже на пути в столицу.

   - То есть ты вступишь в переговоры, сестра? – уточнил Ортах, младший из сыновей Тахбира.

   - Да, - пригвоздила танша.

   - С убийцей Сагромаха? – вылез Хабур.

   - Да. Я вступлю с ним в переговоры. Через девять месяцев я пошлю весть в столицу, что траур по Сагромаху завершен и я готова встретиться за столом дипломатии.

   Хабур, не находя слов, качнул головой. Аргат нахмурился, а Мантр прищурился, скорее, с интересом.

   - Это значит… – едва начал Мантр.

   - Это значит, - строго перебила тану, - что у нас всего девять месяцев, чтобы подготовиться. Войны не избежать. И, клянусь Матерью Сумерек, - губы танши дрогнули, выпрямившись в жесткую прямую полосу, глаза сверкнули, как колдовской изумрудный меч, - я не дам Кхассаву от неё спрятаться.

   Над столом прокатился легкий, почти неуловимый выдох облегчения и внутреннего, подлинного одобрения. Воистину, иногда, когда люди путают великодушие со слабостью, когда не в силах побороть собственные выдуманные страхи, из-за которых совершают самые последние гнусности, просто необходимо браться за меч.

   - Кхассав очевидно решил, - продолжала Бану, - что, если не нападаем мы, значит, можно нападать на нас. На наше счастье последние пять лет мы готовились в серьезный поход и войска сейчас на подъеме. Все ждали похода и уже в нетерпении. Это нам на руку – боевой дух и боевой трепет должны быть особенно высоки.

    - Одна беда в том, - подал голос Серт, седину которого, как и седину самой Бансабиры, не было видно из-за светло-золотистого оттенка волос, - что все остальные таны тоже готовились к этому походу, и их войска тоже на подъеме.

   Бансабира, слушая, медленно указала на Серта пальцем: именно.

   - Кхассав напал не один. Кто был с нами, тот знает, как долго нас пытались сжить со свету.

   Многие закивали – согласно, но молча.

   - Гистасп, - попросила Бану, переведя взгляд на советника.

   Альбинос поднялся и вытащил из-за пояса два кинжала в ножнах. Толкнул на середину стола.

   - Один из них, с рукоятью из оникса и золота, мне подарил Аймар, когда я спасла его в Ласбарне. Второй мой разведчик нашел на трупе одного из нападавших на нас солдат. Может, это умысел, может, случайность. Главное в другом.

   Некоторые из собравшихся подались вперед.

   - Мой отец, затем и мы с Сагромахом, как потом, я надеюсь, поступят и мои дети, - Бану взглянула на Гайера, - бились за одну цель: отбить север у тех, кто никогда не имел на него прав. Сейчас – это не просто цель. Сейчас – это необходимость.

   Бансабира посмотрела на Тахбира:

   - Твоего единокровного брата, и твоего отца, Махран, - глянула на кузена, - Доно-Ранбира, убили в столице. Мою мать и отца Сагромаха убили Шауты, наущенные раману Тахивран, которая из столицы фактически собственными руками развязала великую Бойню танов. Дайхатты, которые теперь заключили союз со столицей, вырезали семью дяди Ванбира. Под столицей умер мой отец, а теперь, точно также, как и все предыдущие случаи, в столице исподтишка был смертельно ранен Сагромах, которого привечали как гостя.

   Пригубила молока, поджала губы. Подняла взгляд снова.

   - Мы, северяне, не созданы для дружбы с югом. Пора признать. И, к сожалению,