Мемуары Энн Ламберт-2: Черная стрела. Ната Чернышева

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ 1
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ЭПИЛОГ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
• ЧАСТЬ 2
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ЭПИЛОГ ВТОРОЙ ЧАСТИ
• ЧАСТЬ 3
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Цикл Земная Федерация

    Энн - трудный подросток, подсевший на риск и ветер в лицо, внезапно встречает спецагента из внешнего космоса. И эта встреча переворачиваетс с ног на голову всю её жизнь: у девочки происходит спонтанный - разршительный!- выброс психокинетической силы.

    Направить чудовищную мощь на службу жизни - стать врачом, чтобы спасать...

    Интернатура в Клинике-Девять на космических верфях, лучший во всей Вселенной наставник, молодой коллектив, серьёзная заявка на научную деятельность в рамках паранормальной медицины.

    Энн встретит свою первую любовь, сюда заглянет с недружественным визитом вражеская эскадра, прошлое властно протянет цепкие щупальца к горлу, а любовь всей жизни окажется проклятием...

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

Океания, локальное пространство Алмаз, Земная Федерация, наше время

   Письмо жгло руки так, словно я поймала ладонями плазменный разряд. Было дело, ловила их именно так, куда деваться, военное счастье не спрашивает, готова ты принять подарок от судьбы или же не готова. Есть, с чем сравнивать. Конвертик из белой «почтовой» бумаги с тонким, сложенным вчетверо, листком внутри тянул на полновесный привет от оллирейнского шоуфролка.

   Слишком страшная память.

   Зачем Артём прислал мне это письмо? Разве не он делал морду кирпичом при каждой нашей последующей случайной встрече? При всём при том, что лично я у него никогда ничего не просила и ничего от него не ждала. Даже в самом начале, когда небо рухнуло. Сама не понимаю, как смогла та семнадцатилетняя девочка пережить удар. Но она его пережила.

   Я осторожно перевернула письмо, посмотреть на почтовый штемпель с датой отправления. В Земной Федерации многие со вкусом играли в докосмическую старину на самый разный лад. Не только люди, но и другие расы тоже. Искусство рукописного письма входило в обязательный набор. Оно требовало производства особой бумаги, ручек, чернил, предметов хранения, блокнотов. Альбомов, тетрадей, открыток, упаковок, ленточек, почтовых марок, штемпелей, вензелей и прочего в том же духе. Конверт Артёма – белый, с изображением Селенолэнда со встающей над куполами города Старой Террой в форме полумесяца. Несколько марок, может быть, даже очень дорогих – я не разбиралась в них нисколько, но знала, что есть люди (впрочем, и не люди тоже), которые их собирают и над ними трясутся и готовы на всё, чтобы заполучить тот или иной экземпляр…

   Даже войну развязать.

   Припомнился, между делом, один такой любитель из Оллирейна, Кемтари Лилайоном звали. Жуткий тип. Потому что очень умный. Да… Я думала, я его забыла. Столько лет. А вот ведь, помню так же ярко, как будто только вчера с ним рассталась…

   Дата отправления… Семнадцать дней назад. Семнадцать! Неужели Артём ещё жив?!

   Да, тогда, на Вране, я провела над ним нашу с Итаном Малькунпором паранормальную коррекцию, но со слов Жарова, его старший брат прожил после такого же воздействия ещё девятнадцать лет. А от событий на Вране до сегодняшнего дня прошло… сколько уже прошло? Двадцать семь стандартных. Артёму тогда уже было пятьдесят два… а сейчас, если он ещё жив, то ему… Семьдесят девять? Возраст для пирокинетика запредельный.

   Но это только если он ещё жив.

   Я очень осторожно положила письмо обратно на столик.

   Гореть тебе в аду, Тёма Севин. В самом страшном пекле, какое только есть среди религий народов нашей Галактики, гуманоидных или нет. Что же ты творишь со мной даже через расстояние, через время, через всё, что между нами встало за все эти проклятые, не пойми как прожитые годы…

   Вечером мы встречали Нохораи. Мы – это мы. Андрей, я и Аркаша Огнев.

   Я-то, когда отправляла послание Нохораи, просила её не срываться сломя голову, если она занята. Профессор исторических наук – в таком юном, в общем-то, для столь почтенного звания возрасте, тридцать два всего ей недавно исполнилось, Нохораи часто пропадала в полевых экспедициях. Руководила раскопками. Выезжала на внезапно обнаружившиеся объекты старых эпох. В условиях Старой Терры. Кто бывал в этой адовой морозилке, тот поймёт. Носителей пирокинетической паранормы лучше в данном вопросе вовсе не слушать, для них дом родной – краше всех планет во Вселенной. На то, что там минус сто в зимний период не редкость, они лишь отмахиваются, мол, бывает, пустяк какой… А зато у нас Огненное Кольцо! Ледовые Водопады. Самый старый космодром Человечества, между прочим, до сих пор действующий: Капустин Яр, он же Кап-Яр, он же – Трава-у-Дома. И трёхмерный хоккей.

   Вот с хоккеем, они, конечно, молодцы. Хорошая игра. Зато всё остальное…

   Нохораи так и не не освоила навигационную науку, поэтому предпочла общественный транспорт. Мало того, что от Старой Терры до Океании добираться хороших дней сорок – через бесконечные GVS пролегших между Солнцем и планетарной системой Океании локальных пространств, так ещё надо ждать удобного рейса. Неудивительно, что мы так поздно встречаемся.

   – Мама!

   Я помнила Нохораи девочкой-подростком. Сейчас увидела молодую женщину, очень красивую. Чёрная кожа, пышная грива золотых, с солнечной оранжевинкой, кудрей, зелёные, с серыми лучиками от зрачков глаза – геном Пацифиды, как он есть. Мы обнялись, и я вовремя вспомнила, что моими руками после двух десятков лет пещерной жизни лучше брёвна крошить, чем живого человека обнимать…

   – Вернулась! – Нохораи не скрывала слёз. – Я не верила. Боялась поверить…

   – Я же обещала тебе, – сказала я, – никогда не умирать. Ну, и вот…

   – Я помню!

   И снова слёзы, уже у обеих. Ненавижу слёзы, но тут совсем другой случай, сами понимаете.

   – Норик, хватит реветь, – добродушно поддел её Жаров. – Затопишь последние участки суши на этой несчастной планете!

   Нохораи хотела остановиться в отеле, я не дала. Сказала, чтоб не глупила, что ничем она меня не обременит и не обяжет, и вообще, кто тут старший, у кого в личном пользовании целый остров? То-то же.

   Как-то с нею почему-то сразу стало легко и просто, исчезло куда-то чувство неловкой вины за то, что так долго друг друга не видели, что не отправила ей послание сразу, что… Я перестала думать, что и как я скажу повзрослевшей приёмной дочери, о чём она может спросить меня, а о чём не может. Отпустило. Хорошо…

   Вечером, грея руки о бока горячей кружки с кофе я внимательно слушала рассказы Нохораи. Аркаша и Жаров легко поддерживали разговор, они никогда не прерывали общения с Нохораи, она была им – своя, родная. Жаров так и звал её Угольком и Нориком, Аркаша припоминал какие-то случаи из прошлого. Я внимательно слушала, чувствуя себя немного лишней на этом празднике жизни.

   Двадцать лет разлуки – не шутка.

   Но, может быть, мы всё-таки справимся?

   Мои дети.

   Мой мужчина.

   И я.

    По старой памяти я пришла укрыть Нохораи одеялом. Потом вспомнила, что она уже не ребёнок. Смотрела на неё, не могла никак привыкнуть. Ей было двенадцать с хвостиком, когда я ушла в свою последнюю миссию в пространство Девбатума. Вот так же подоткнула одеяло, дождалась, когда уснёт. И ушла. Я не знала, что ухожу не на полгода, как обычно, а на без малого двадцать лет…

   – Что, мама? – с улыбкой спросила Нохораи. – Ты так смотришь…

   – Смотрю, – ответила я. – Выросла-то как…

   – Укроешь меня? – хитро прищурилась она.

   – Конечно.

   Она тоже возвращалась памятью в прошлое. Безо всякой телепатии видно. Вытянула из-под одеяла узкую чёрную ладошку, обхватила мою руку. Когда-то, давно, у неё не хватало длины пальцев, чтобы полностью сомкнуть их на моём запястье. Не хватило и сейчас, но, прямо скажем, ненамного. Выросла, девочка. Выросла…

   – Нохораи, – спросила я внезапно, – а у тебя есть мужчина?

   – Хочешь обмазать его смолой, вывалять в перьях и спустить с лестницы? – серьёзно спросила Нохораи.

   – А надо? – деловито спросила я.

   – Нет! – живо отозвалась Нохораи. – Ни в коем случае! Он хороший!

   – Ну, показывай, показывай. Вдруг мне его физиономия не понравится? Тогда обязательно спущу!

   Нохораи вытянула из-за ворота медальон на тонкой платиновой цепочке, нажала, и в воздухе соткалась голографическая портретная фотография – Нохораи и…

   Я поняла, что мне срочно нужен чан со смолой, желательно, кипящей, тонна перьев и мои шипованные бутсы от брони, которыми как раз удобно придавать с размаху ускорение под копчик. Ослепительная улыбка на клетчатой тамме-отской роже могла принадлежать только одному-единственному рогатому парнокопытному во Вселенной!

   – … наш драйвер, – говорила Нохораи. – Мам, ты слышишь?

   – Что? – пришла я в себя.

   Нохораи лишь головой покачала.

   – Рмитан-денеш Малькунпор, – объяснила она ещё раз. – Наш бессменный драйвер. Водит всё, что движется. От наземных гондол до пространственного поисковика.

   Я тихонько перевела дух. Денеш. Денеш – это даже не брат, это что-то троюродное, причём не по прямой линии. А что рожи похожи, как у близнецов, ну, случайность. Впрочем, я уже видела различия и в сеточке типичного для тамме-отов клетчатого рисунка на коже, и в разрезе глаз, и в линии волос надо лбом. Незначительные, но они были.

   – Ты решаешь, где заказать смолу и перья? – скорбно спросила Нохораи, подпирая кулачком щёку.

   – Нет, – ответила я решительно. – Пусть живёт.

   – Ура, – серьёзно ответила дочь, но глаза у неё смеялись.

   Но она очень уж устала в дороге: спуск с орбиты, другая планета. Глаза закрывались сами. Я подоткнула одеяло, погладила ладонью жёлтые кудри:

   – Спи… Завтра наговоримся.

   – Угу…

   Она обхватила мою руку двумя ладонями, совсем как в детстве. И заснула почти мгновенно, тоже как в детстве. Я тихо сидела рядом. Нохораи – взрослая. В разум не вмещалось…

   В окно миллионами звёзд глядела ясная ночь. Небо Океании – яркое, со множеством крупных, размером с добрый фонарик, светил. Хорошо видна большая спиральная галактика М-лина, она как раз выглядывала двумя крыльями из-за горизонта.

   – Уснула? – спросил Андрей.

   – Да, – ответила я.

   Подалась назад, положила голову ему на плечо. Он обнял. Бережно, горячими руками… мог бы раздавить, если бы захотел. Я себя не обманывала: я – солдат, меня учили, я многое умею и два десятка лет пещерной жизни не добавили мне лишней нежности, но – мужчина есть мужчина. Особенно если этого мужчину учили всему тому же самому, что и меня, и он не прерывал действительную службу на долгие двадцать лет…

   – Андрей, у тебя есть дети? – спросила я.

   Он дунул мне в макушку – щекотно, смешно. Ответил:

   – Ты же их видела. На регате. Два обормота.

   – Ты женат?

   Глупый вопрос, я сама уже поняла, но что сорвалось с языка, то уже обратно не загонишь. Я напряглась, ожидая ответа. Что я буду делать, если он вдруг скажет «Да»? Ничего, наверное. Не маленькая уже.

   – Нет, – ответил он, и от сердца, что называется, отлегло. – И не был.

   Я молча ждала.

   – Каждый мужчина, уходя на службу, обязан оставить дому детей, – объяснил Андрей. – В идеале ещё и жениться, но я воспользовался услугами репродукционного центра. У меня есть дочери, уже взрослые. И вот, мальчишки. Так честнее, чем…

   Он не договорил, но я поняла его. Не то, чтобы пирокинетики прямо все поголовно монахи, и в военных миссиях не отзываются на женское тепло. Но многие из них, – очень многие на самом деле! – всегда возвращались домой. К той, что ждала и растила их детей…

   Позже, рядом с Андреем, я долго не могла заснуть. Он-то спал шикарно. По-детски подложил ладони под щёку, я чувствовала его сны как упругие волны, катившиеся к горизонту через огромный океан. Доверяет. Мне – доверяет… А я смотрела в потолок и думала о письме Артёма. Не показала письмо сразу, спрятала. Теперь даже заговорить о нём не получится. Знает Андрей об Артёме Севине? Наверняка, знает. Причём даже то, чего я сама не знаю. Ситуация.

   Жаров внезапно оказался слишком дорог мне. Я бы не назвала свои чувства любовью, нет. Но я совершенно точно знала, что не хочу потерять этого мужчину. Что хочу быть с ним рядом всё то недолгое время, что нам осталось. Ничего же не получится у нас, очевидно. Никакой свадьбы, даже совместных детей, потому что я, я сама, собственными руками, устроила себе персональный ад на весь остаток своей жизни. Невозможно было его не устроить, иначе я не сумела бы отдать долг женщине, когда-то спасшей мне жизнь и даже больше, чем жизнь. Что ж, долга у меня теперь больше нет.

   А что есть?

   Нерадостные перспективы и письмо Артёма Севина в кармане.

   Хороший багаж.

   Я всё же подвинулась, обняла Андрея, и он, конечно же, проснулся. Просто забыться… Хотя бы на миг. В его руках, от его поцелуев. Здесь и сейчас мы вместе. Всё остальное – к чёрту!

   Утром Нохораи отомстила за чан со смолой с типично подростковым энтузиазмом.

   – О, вы вместе! – оживилась она на наше с Андреем совместное появление на кухонном блоке. – Папа Андрей?

   Жаров молча показал ей кулак, Нохораи тут же скорчила рожицу «ойкакмнестрашно».

   – Чего не спишь, доча? – спросила я. – Рано ещё!

   – Привычка, – отозвалась она. – Кофе будешь? Я сделаю.

   – А мне кофе? – ревниво поинтересовался Андрей.

   Нохораи фыркнула:

   – А вам, папа Андрей, полагается вылить на голову содержимое поганого ведра. За… ээээ… осквернение чести матери.

   – Я тебе вылью, – угрюмо пообещала я.

   Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Славная она, Нохораи. Насколько с ней легко и радостно. Как же жаль, что выросла она без меня…

   Пока она варила кофе – вручную, по всем правилам, – я смотрела на неё, на её точные изящные движения, на профиль, один в один повторяющий профиль матери, Ликессы Балиной. Кесс погибла на Менлиссари, когда Нохораи едва исполнилось два года. Как давно это было! И как недавно. Память оживала болезненными толчками.

   Верфи Менлиссари, согласно общедоступным сведениям, производили пассажирские лайнеры средней тоннажности, и малые индивидуальные яхты. Гражданское судостроение, впрочем, служило всего лишь ширмой. На деле верфи работали на военный проект «Чёрная стрела», опасность которого в Оллирейне оценили очень высоко. Но ольры не были бы ольрами, если бы отказались посмотреть, что из проекта получится. Поразительная раса. Их любопытство не знает ни берегов, ни стоп-сигнала. Такое чистое, незамутнённое, по-детски искреннее стремление докопаться до сути, не обращая внимания на то, что кому-то от чужой дотошности плохо и больно. Когда я впервые с этим столкнулась, то очень сильно растерялась: базовые основы же! И их не понимают, что называется, в упор. Умные, мудрые, сильные, – и не понимают.

   Потом, когда я узнала ребят из Оллирейна получше, я перестала дёргаться. Не понимают, их проблемы. Контрольный в голову, и до свидания.

   Мы с Нохораи организовали завтрак посерьёзнее – для Андрея. Он поел, собрался и ушёл на службу, я проводила. Вернётся послезавтра теперь. Что ж, будем ждать. Аркаша поступил умнее, взял выходной, и теперь бессовестно дрых в своей спальне. Пусть спит, проснётся, решим, что с ним делать. Нохораи вспоминала его шкодливые выходки, похоже, рос ухорезом ещё тем. Но ушёл не в армию, как следовало бы ожидать, а – в медицинский, удивительно.

   – Мама, – Нохораи вдруг положила ладонь мне на запястье, – скажи… А ты дядю Андрея любишь?

   Спросила. И как отвечать? Они же все друг друга знают очень хорошо, Нохораи выросла в доме Жаровых, Аркаша, можно сказать, практически тоже… и объединяла их всех память обо мне. Странновато чувствовать себя живой иконой, но для этих троих, похоже, я стала именно ею. И вот они увидели человека… С Андреем всё понятно. А с детьми?

   – А ты? – спросила я наконец. – Любишь своего Рмитана?

   Нохораи вздохнула, отвела взгляд.

   – Он – хороший, – сказала она, помолчав. – Мама, он, правда, хороший…

   Хороший, но. Именно так следовало понимать её слова. Что у неё было в юности? Несчастная любовь, трагедия, какая-то беда? Нохораи расскажет, конечно же. Но ещё не сейчас.

   – Вот и Андрей… хороший, – сказала я, накрывая её руку своей. – Расскажешь?

   – Расскажу, – кивнула она. – А ты?

   – И я расскажу, – пообещала я.

   Я спиной почувствовала чужое присутствие, но почему-то подумала, что это Аркаша наконец-то проснулся, и не встревожилась. Обернулась только тогда, когда Нохораи изумилась:

   – Ой, а это кто?

    В дверях стоял Кит.

   – Это Кит, мой друг, – объяснила. – Кит, это Нохораи, моя дочь.

   Кит скупо кивнул, сложил руки жестом приветствия. Ве-ежливый, маму его так-то. Он здорово изменился с момента нашей последней с ним встречи. Я уже видела подобное, у младшей дочери. Второй каскад обретения наследственной памяти активирует гормональные процессы в организме. Вчерашний ребёнок стремительно взрослеет телом, что, называется, на глазах. Чем-то подобное преображение напоминало метаморфоз у гентбарцев, только без закукливания на пару месяцев.

   Вот только наличие взрослой физиономии не могло компенсировать отсутствие мозгов.

   Потому что Кит притащил в подарок здоровенную сетку со свежевыловленной рыбой. Под его характер, торчал на подлёдном лове всю ночь. Молодец, ничего не скажешь. Умница. Кажется, он ещё не совсем поправился после холодного озера? И должен был, по идее, отогреваться в тепле на домашнем режиме.

   – Где морозильные камеры, Кит, ты знаешь, – сказала я. – Отнеси, разложи по полочкам, и возвращайся. Нохораи, ещё кофе сваришь?

   – Конечно, – улыбнулась она.

   Морозильные камеры стояли в подвале, и, пока моё недоразумение отсутствовало, я вкратце, без лишних деталей, объяснила дочери, кто такой Кит и почему в гости пришёл.

   – Бедный мальчик, – пожалела его Нохораи.

   – Ему не скажи, – предупредила я. – Обидится!

   – Я помню, – задумчиво сказала Нохораи, – что ты раньше с представителями этой расы… не дружила.

   – Мягко говоря, – кивнула я. – Но, как видишь, с некоторыми получилось…

   Я не стала рассказывать ни про деда парня, ни про его маму с папой. Это уже слишком, Нохораи ни к чему. Да и Кит вернулся.

   Нохораи вручила ему кофе, он взял, поблагодарил. Но всё равно косился настороженно, не зная, чего ждать. Что у него случилось? Судя по нервному поведению, нечто нехорошее. И заявился один, без Ляськи…

   – Слушай, – сказала Нохораи, – ты же палькифиец, верно?

   Кит отозвался скупым жестом. Мол, да, и что?

   – О, – Нохораи подняла палец, – у меня есть для тебя одна загадка! Я сейчас.

   Она заторопилась к себе в комнату, надо думать, за личным терминалом.

   – Что случилось? – спросила я, пользуясь моментом.

   Он замялся, не решаясь объяснить. Не рассчитывал увидеть у меня гостей, ясное дело. Я вздохнула:

   – Говори, раз пришёл.

   – Можно мне остаться у вас?

   – Можно, – ответила я. – Почему нельзя… А что случилось?

   Поругался с родителями. Дальше? Ушёл, и возвращаться не собирается. Подтекстом: пойти, кроме как ко мне, просто не к кому и некуда. Не с планеты же убираться… Рейсовый придёт только через полгода теперь, прав на вождение яхты нет, равно как и самой яхты нет.

   Дурачок. Пропадёт ведь в космосе, один.

   – Ты матери сказал, куда пошёл?

   Яростное отрицание.

   – Вот что, друг, – сказала я. – Ты отправишь матери сообщение. Где ты. И что с тобой всё в порядке, топиться не собираешься. Что? Нет, с матерью ты потом помиришься. Помиришься, помиришься, не переживай. Так что не делай сейчас того, за что тебе потом станет безумно стыдно…

   Кит сложил руки на груди, всем своим видом показывая упрямое нежелание общаться с родственниками. Даже пары строк от него не дождутся!

   – Раз так, проваливай, – ласково посоветовала я. – Куда хочешь.

   Он бешено встал. И ведь уйдёт. Потом – башкой со скалы, или ещё как-нибудь.

   – Дурак, – тихо сказала я ему в спину. – У тебя есть мать, есть и отец. Не всем достаётся такое счастье.

   Он обернулся. Яростно охарактеризовал мои слова, я не совсем поняла точное значение всех его жестов, но смысл уловила. Юный дуралей. Дурной юнец. Вытянуть бы его вдоль лавки да всыпать по мягкому месту, чтобы дней десять сидеть не мог. Даром, что выше меня на две головы и волосы во взрослую причёску уложил.

   – А у меня нет матери, – сказала я ещё тише. – Она погибла, когда я была совсем маленькой, я даже лица её не помню. И моя приёмная мама тоже умерла не своей смертью. Я до сих пор жалею, что не всё сказала маме Толле, пока она была жива. А сейчас уже ничего не скажешь. Смерть – необратима, вот в чём проблема. Всё остальное изменить можно.

   Он прикусил губу. Смотрел исподлобья, но ярости поубавилось. Хорошо бы, если так.

   Вернулась Нохораи, с терминалом в руках, как я и думала.

   – Ты уже уходишь? – спросила она у Кита огорчённо. – Эх…

   Она не играла, Нохораи. Она действительно рассчитывала на разговор, и ей досадно стало, что всё сорвалось.

    Кит недобро зыркнул на меня, я не отвела взгляда. И он сдался. Вытянул из кармана свой терминал, – демонстративно, паршивец! – черкнул пальцем несколько строк, отправил, выключил машинку и вернулся за стол. Нохораи тут же стала ему что-то показывать, оживлённо объясняя суть проблемы. Я прислушалась: речь шла о каких-то совсем старых, замшелых преданиях, вроде бы указывающих на ранние контакты с ольрами. Там какая-то теория была, по которой археологи спорили до потери сознания. Чуть ли вообще не палеоконтакт.

   Ладно, ольры космос бороздят вот уже какое количество мегахронов, много где наследили, много кого отгеноцидили до полного отсутствия сколько-нибудь внятных памятников истории. Но чтоб они на Старой Терре шесть тысяч лет назад отметились? Слабо верилось. Тот участок космоса лежал вне сферы их интересов во все времена. Никогда бы они на Старую Терру не вышли самостоятельно, если бы не вооружённые до зубов переговоры с Врамеулом. Откровенно говоря, нам, Человечеству, здорово повезло, что ольры сумели тогда надрать Врамеулу задницу. Протекторат Врамеула хуже смерти. Что они с малыми расами творят, уму непостижимо. Ольры после просмотра материалов по врамельвам котятами пушистыми кажутся.

   – Всем привет.

   Аркаша. Проснулся, голубь. Ну, с добрым утром, сын. Не могу привыкнуть, что у меня есть ещё один ребёнок. И очень жаль, что он, как и Нохораи, вырос без меня…

   Кит подобрался весь, смотрел на Аркашу затравленно. Наверное, почувствовал, что рыбу ему не простят. У Аркаши – действующая целительская лицензия, он – практик с опытом, и такие вот вещи, как всенощное бдение на льду вместо домашнего режима, он способен просечь сразу.

   – Кит, – сказала я быстро, – это мой сын.

   Кит недоверчиво посмотрел на меня. Вы, мол, серьёзно? Я ответила честным взглядом: абсолютно серьёзно.

   Аркаша озадаченно потёр ладонью затылок, болезненно напомнив этим жестом своего отца. Очень похож на самом деле. Я смотрела на него, и видела Игоря Огнева, каким запомнила его в последнее наше расставание. Я уходила в миссию к Девбатуму, собиралась вернуться через полгода… Вернулась.

   – Парень, – сказал Аркаша, – надеюсь, ты на лёд в ближайшее время больше не вылезешь. Потому что если вылезешь, я тебе паллиативные уколы пропишу. В задницу.

   Кит угрюмо промолчал. Но от него отчётливо потянуло тихим счастьем: юноша понимал, что очень легко отделался.

   – Добро пожаловать в семью, – без тени насмешки отозвалась Нохораи.

   В семью. Да. Точнее не скажешь. Я не знала, по какому поводу Кит поссорился с матерью. Расскажет, когда придёт время. Но мальчик пришёл ко мне, и не только потому, что я его из озера вытащила. Привязался. Доверяет. Сын врага.

   Что мне с ним делать, звёзды небесные…

   Клипса домохозяина сообщила в приват-режиме, что пришёл вызов на стационарный терминал дома, и неплохо бы мне на него ответить. Потому что не кто-нибудь желает разговора, а сама губернатор Этонкорой. Ей-то что понадобилось… Я оставила детей ворковать друг с другом, перешла в комнату связи. Пару минут думала, не послать ли в коллапсар на досвете… потом сказала в пространство:

   – Принять вызов.

   – Наконец-то, – сердито высказалась Лида.

   Она похорошела после родов. Какая-то совершенно нечеловеческая, отточенная красота. Пользуется всякими достижениями косметологии, ясное дело. Я сунула кулаки в карманы армейских брюк. Завидую я ей, что ли? Такая глупость…

   – Долго не отвечала, Энн. Я уже думала, высылать к тебе десант или ещё подождать немного, дать, так сказать, шанс.

   – Чего? – недружелюбно спросила я.

   – Шутка, – вздохнула она.

   – Так, – кивнула я. – Дальше?

   – Дальше вот что. Исключая взаимные приветствия и прочий протокол. Меня просили передать тебе, чтобы ты повлияла на одного не очень умного молодого че… кхм… парня с тем, чтобы он перестал дурить и вернулся.

   – Новости, – нехорошо усмехнулась я. – Золотая рыбка на посылках.

   – Энн, – предельно серьёзно заявила Лида, – оставь при себе своё извращённое чувство юмора; нам не до шуток.

   – Мне тоже, удивись. Это во-первых. Во-вторых, парень – ноувтанош уже, как на него повлиять я могу, по-твоему? На него уже не повлияешь. Поздно. Я могу гарантировать лишь то, что он не сунется башкой вниз с ближайшей скалы, но и только.

   – Настолько всё плохо? – помолчав, уточнила Лида.

   Как ей объяснить?

   – Лида, – сказала я терпеливо, – ты думаешь, зачем друзья наши по разуму завели себе Службу Генетического Контроля ещё в самые тёмные времена своей истории? И эта служба сохранилась почти в первозданном виде до сих пор. Некоторым… особям… действительно нельзя рожать. Твоя… приятельница… упустила начало второго каскада пробуждения наследственной памяти у собственного ребёнка. Она ничем не смогла ему помочь, и ничего не знает о том, что ей следует делать сейчас. Мать должна вести ребёнка, понимаешь? Мать. А мать у нас – жертва аборта с битыми генами, которой лучше бы сидеть в своей лаборатории с пробирками и не соваться туда, где она ни на что не способна.

   – Ты слишком жестока, Энн, – отметила Лида.

   – Я жестока? – изумилась я. – Я невероятно добра. Я вообще не понимаю, почему эта женщина всё ещё жива, а не лежит где-нибудь под мостом со свёрнутой шеей. После всего, что она мне сделала.

   – Я тоже не понимаю, – сухо сказала Лида, – почему я сейчас слушаю тебя вместо того, чтобы выкинуть с планеты. Ты – мешаешь, Энн.

   Нормально. Я им мешаю. Интересно, знала ли Ванесса, отправляя меня сюда, что здесь завелись такие черви? Навряд ли. Потому что если знала…

   – Я не хочу лезть в ваши игры с Соппатским Лесом, – неприязненно сказала я. – Вся эта ваша галактическая политика. Без меня, пожалуйста. Но мне очень жаль мальчика, с размаху угодившего в это дерьмо сразу после своего рождения. Он останется в моём доме. И уйдёт отсюда исключительно по собственному желанию, когда передумает или когда ему надоест. Не обсуждается, Лида. Не обсуждается!

   На том и закончили.

   Дурной разговор. Слишком много пищи для недобрых размышлений. Чем им Чёрная Саламандра так важна? Поглядите только, как резво планетарный губернатор Земной Федерации взялась решать её проблемы! Что тут вообще происходит?

   Я ощутила спиной чьё-то присутствие. Обернулась – Кит.

   – Всё слышал? – спросила я у него.

   Ну, да. Я же не включала приват, в голову не пришло. Отвыкла от гостей в доме…

   – Подслушивать нехорошо, знаешь ли.

   Кит скрестил на груди руки с самым независимым видом. Мимика у него очень выразительная, не надо телепатической паранормы, чтобы прочитать все его мысли. Да, подслушал. Нечаянно. Непримиримость, ноль раскаяния.

   – И что скажешь? – полюбопытствовала я.

   Он очень резко начал о своей матери. Настолько резко, что я велела ему замолчать:

   – Перестань сейчас же.

   – Вы же сами назвали её жертвой аборта с битыми генами!

   – Кит, – сказала я на это, – я могу говорить о ней что угодно, мы – враги. Но ты ей сын. Так что застегни… руки. И молчи в тряпочку, если доброго слова найти не можешь. А пока – упал и отжался. Сто раз.

   – Сто раз? – не поверил он, утратив весь свой подростковый гонор.

   – Именно. Физические упражнения способствуют уменьшению дури, проверено личным опытом.

   – Сто раз?!

   – Ага. А ты думал, дружок, ты попал в рай? Не-ет, ты попал в казарму! И когда ты сможешь отжаться сто раз, не сбив дыхания, мы с тобой продолжим разговор о твоей матери.

   Ему очень хотелось послать меня за горизонт, но он не смог переступить через вколоченные в подкорку правила вежливости по отношению к старшим. Упал и отжался, как миленький, причём начал резво, где-то после двадцати я забеспокоилась, что буду делать, если Кит всё же выполнит все сто отжиманий. Но на тридцатом он скис, на сороковом скис ещё сильнее, а на сорок третьем лёг носом в пол и не поднялся. Силён! Даром, что не воинский геном. Стыдно вспомнить, сколько сделала я сама, впервые получив аналогичный приказ от родного командира…

   – Позор, – безжалостно прокомментировала я, рассматривая обессиленную тушку.

   Кит вскинулся, глянул зло.

   – Сами бы попробовали, сто раз!

   – Приходи вечером в тренажёрку, – предложила я. – Там посмотришь. Да и сам… развлечёшься. Программу я тебе подберу.

   Он не обрадовался. Но спорить не стал. А зря. Я бы ему ещё что-нибудь придумала, для поднятия общего тонуса и укрепления мышц…

   В следующие несколько дней ничего интересного не происходило. Кит исправно трудился над своим физическим развитием: его в первую же совместную тренировку впечатлил Андрей. Да так, что мальчишка ходил за Жаровым хвостиком, смотрел на него как на бога, слушался с полувзгляда, и я задавалась вопросом, что у пацана за отношения с родным отцом, раз прикипел к чужому мужику не своей расы настолько и сразу. Память памятью, но когда в семье простого человеческого тепла недостаёт…

   И где, главное дело, Ляська? Поссорился с ней? Или она с ним поссорилась? Или – тут хуже?

   В один день Жаров меня испугал. Он и Кит схватились драться, тренировка, разумеется, но – максимально приближенная к боевой. И всё шло, как обычно – сейчас парень нахватает звездюлей от Андрея, а тот ему потом будет объяснять, где Кит ловил ворон, зевал, спал, уши чистил, в носу ковырял и прочее… Занятное зрелище, если кто понимает.

    Но сейчас с самого начала всё пошло не так. Я смотрела, бросив всё, мне не нравился настрой Андрея – с чего он вдруг озверел, вон у мальчишки уже юшка из носа потекла, ухо опухло, и руку бережёт… А потом Андрей отвёл кулак, и его рука оделась багровым, грозно гудящим пламенем. Воздух окаменел, принимая в себя мощь жаровской паранормы. Я прыгнула не раздумывая, Кита сдуло с места и впечатало в стену, а огонь я погасила. Может, не слишком изящно, где-то даже грубо, но к трёпанным чёрным дырам, что это такое сейчас было вообще?

   – Жаров! – крикнула я. – Ты совсем уху вчерашнюю ел?! Ты что творишь?

   Он выдохнул, снимая концентрацию. Сказал недовольно:

   – Энн, в стороне постоять не могла?

   – Не могла! Ты его прибить хотел?

   – Ничуть. А вот ты, похоже, прибила.

   Я неверяще метнула взгляд на алый след на стене. Кит сидел на полу, бережно трогая пальцами затылок. Живой!

   – Жаров, чтоб тебя! – выругалась я. – Нашёл, как напугать!

   Мы подошли к мальчику, и Жаров протянул ему руку. Я ждала, что Кит, из упрямства и гордости, встанет сам, но он принял руку Андрея. Встал, слегка покачиваясь. Досталось ему…

   – Ну, извини, – сказала я. – Идти можешь?

   Он мог идти, разумеется. Сердито потребовал продолжения банкета, то есть, спарринга. Очень недовольно смотрел на меня. Мол, чего влезла?! Просили тебя.

   – Сейчас, как же. Остыли, оба. Андрей, объяснись!

    – Насколько я понял тему, – сказал Андрей, потирая широкой ладонью затылок, – его мать из того же экспериментального пула, что и ты. Есть отличия, конечно же, но, прямо скажем, небольшие. Суть эксперимента состояла в том, чтобы не просто наградить натуральнорождённых детей паранормами. А ещё в том, чтобы эти паранормы передались вашим детям. Похоже, нашему гению это удалось – смотри, Аркадий Огнев целитель, как и ты.

   – Я Аркашу не рожала, – угрюмо сказала я. – Игорь обратился в репродуктивный центр! Так что не факт.

   – А другие твои дети?

   Я замолчала. Эн… ну, у него случалось. В приступе гнева. Элен… не знаю, не замечала, хотя... нет, наверное, всё же нет… а хотя…

   – Иногда, – сказал Андрей, – паранорма просыпается от какого-либо потрясения. При угрозе жизни, если точнее. У тебя случилось именно так, Энн. Вспомни.

   – Да чтоб ты сдох, – я отвернулась.

   Вспомни, он сказал. Вспомни! То, что я столько лет старалась забыть. Вспышкой – из потерянного детства, из тех немногих крох памяти о Соппатском исследовательском центре, что остались невычищенными: огромные фигуры врагов в броне падают, как подрубленные… и ярость, собственная моя ярость, застилавшая глаза, смертельная ярость, громадная, как небо… И второй случай, уже в следующей жизни.

   На Таммееше.

   Инспектор по делам несовершеннолетних Виктор Гришин.

   В ушах зашумело – горная говорливая речка, галечный пляж, полосатое, в крючьях когтеобразных облаков – признак близящейся перемены погоды! – звёздное небо, и тело, из которого стремительно уходит жизнь, растворяясь в окружающем мире. Обширный инфаркт, потом сказали. Скоропостижная смерть. Официальная версия.

   А вот доктор Марвин Таркнесс говорил со мной наедине откровенно и честно. Он тоже очень внимательно изучал материалы по Соппату…

   И тут меня ударило новым ужасом.

   – Ты хочешь распечатать паранорму в нём? – я кивнула на Кита, жадно прислушивавшегося. – Жаров! Ты спятил? Ты умрёшь! Как Гришин помер! Телепат второго ранга, между прочим. Взял и помер, так и не поняв, чем именно его шарахнуло. Ты тоже ничего не сможешь сделать!

   – Есть различия, – рассудительно выговорил Андрей. – Ты – не знала о своих возможностях. Не знал о них и инспектор Гришин. А мы знаем.

   – И чем тебе это поможет, Жаров? – язвительно спросила я.

   Пальцы холодило тоскливым страхом. Если Андрей Жаров погибнет… не знаю, что я буду делать. Все мои мужчины ушли из этой поганой жизни раньше меня. Артём, Игорь, Ирьме, а теперь ещё и Андрей туда же засобирался. И ведь он не отступит. Не переубедишь его. Все пирокинетики упрямы, как доисторическое животное осёл, эндемик Старой Терры. Я не знаю, сохранились ли ослы на своей исторической родине, не видела я их там. На других планетах не встречала тоже. Но капитан Великова любила вворачивать название этого животного как высшую характеристику тупого упрямства…

   – Кит, – сказала я. – Дай руку… Паранормальная диагностика, ничего страшного.

   Он сердито глянул на меня, всем своим видом показывая, что не боится и бояться не собирался. Протянул руку – ладонью вверх, характерный очень жест, демонстративный, можно сказать. Эх, парень, с таким-то характером у тебя всегда будут проблемы…

   Я накрыла его руку обеими ладонями. Столько лет прошло, но я помнила, что искать. Доктор Марвин сказал мне тогда, что вылечить меня не может никто, это бесполезно и опасно. Но можно завершить эксперимент. И посмотреть, что получится. Возможно, получится неплохо. У него получилось в конечном итоге и получилось отлично, но профессор Таркнесс же был гением! Учёным с галактическим именем. А кто я?

   – Что ты увидела, Энн? – спросил Андрей, не выдержав напряжения.

   Я убрала ладони. Что я увидела… Как бы покороче охарактеризовать, причём на гражданском языке. На гражданском цензурном, уточняю.

   – Андрей, – сказала я, – травматическая активация паранормы – это, конечно, вещь умная, и тот, кто её придумал, совершил одновременно и преступление и благо. Я знаю, что вы практикуете её с большой осторожностью и всегда по делу. Но здесь особый случай, и поэтому, пожалуйста, прекрати.

   Андрей хотел что-то сказать, но я перебила его:

   – Не надо. Пожалуйста.

   Глаза в глаза. Как тебе объяснить, Жаров? Чтобы ты понял, насколько мне дорог. И как я боюсь тебя потерять. Это не любовь, мне не семнадцать. Но я не хочу терять своего мужчину снова. Не хочу.

   – Энн…– он покосился на Кита, и я сказала:

   – Не надо, Андрей. Давай не будем играть в умных и мудрых старших, которые хотят ребёнку исключительно блага… за его счёт. Кит, я расскажу тебе всё, что знаю. Андрей тоже расскажет… по возможности. Всё же он на службе, и разглашать какие-то моменты не имеет права. Но сначала мы дождёмся Аркашу, он – действующий целитель, мне важно его мнение. И я ещё кое с кем поговорю!

   Кое с кем – разумеется, с Лидой! С кем же ещё. Тут даже уже не Лида конкретно, а тот конгломерат, который она собой представляет как телепат первого ранга. С чьей подачи всё завертелось? Сказать, что я разозлилась, было бы громадным преуменьшением.

   Я осатанела.

   – Что-то срочное? – с великолепным удивлением поинтересовалась Лида.

   Стала бы я вызывать её по какому-то другому поводу, да ещё после недавнего неприятного разговора! Бесит. Можно зацепиться и поругаться, сорвать зло, вот только… легче не станет. Станет хуже.

   – Лида, – сказала я, – мне нужны работы профессора Таркнесса по материалам Соппатского эксперимента…

   – Невозможно – тайна личности не…

   – Ты не дослушала. Марвин Таркнесс был моим лечащим врачом, потом наставником – мне нужны все его записи того периода, вся информация обо мне с его профессиональными комментариями, какая есть. Только не говори мне, – сразу предупредила я , – не говори, что это всё вами утрачено!

   – Энн… – начала было она, и замолчала.

   – Потеряли! – поняла я.

   Я не глядя подтянула пуф при помощи паранормы, села на него, поджав ноги.

   – Смысл тогда во всей вашей инфосфере, – сказала я горько. – Если вы не способны сохранить самое, может быть, важное...

   – Информ нетелепатов тоже теряет данные, – помолчав, сказала Лида. – Если уничтожить носитель.

   – И что, вот здесь оба типа носителей усвистели в чёрную дыру? – поинтересовалась я.

   – Да.

   Проморозило от того, как она это сказала. Простая грустная очевидность. Короткое «да», отрезавшее все надежды на возможность справиться с минимальными потерями…

   – Инфосфера даёт немало преимуществ, – тихо объяснила Лида. – Но если инфополе обрывается, то происходит полная потеря всех данных, всех дампов памяти вовлечённых в него телепатов. Дублировать сведения в информ… знаешь, для высших это очень тяжело. Потому что слишком медленно. Понижает эффективность, влияет на качество жизни. Многие… почти все… отмахиваются, – она помолчала и созналась: – И я. А тогда, в локальном пространстве Ратеене, ольры впервые использовали новую технологию бесконтактного воздействия не на носителя телепатической паранормы, а на создаваемую им ментальную поддержку общего поля. Урон был… значительным. Мы до сих пор собираем по крупицам утраченное. Поэтому нам так важна твоя память, Энн. В том числе, поэтому.

    – Так бы сразу и сказали, – недовольно заявила я. – Что вас интересует моя жизнь на Таммееше.

   – Не только на Тамееше, Энн…

   – Чудесно! – восхитилась я. – Вы умудрились потерять что-то ещё.

   Лида промолчала. Молчала и я. Глухое защитное поле привата давило, не давало дышать.

   – Расскажи про мать мальчика, Лида, – попросила я. – У неё паранорма активировалась? Если да, то как? И о чём вы вообще думали, позволяя ей зачать?! Разве доктор Таркнесс не убедил всех вас в том, что паранорму легче и выгоднее получить обычным способом при генном программировании, чем – вот так, топча базовую основу личностной матрицы десантными бутсами?

   – Она появилась в пространстве Земной Федерации уже беременной, на позднем сроке, – неохотно ответила Лида. – Попросила убежища. В обмен на сохранение жизни ребёнку согласилась на полное ментальное сканирование. А паранорма у неё активировалась так же, как и у тебя, при угрозе жизни. Она убила очень много народу в момент побега. Причём «очень много» – это слишком мягкая характеристика, я бы сказала.

   – А сейчас что? – спросила я.

   – Ничего, – пожала плечами Лида. – Она не в состоянии контролировать свои возможности. Единственным способом стала железная самодисциплина, не позволяющая впадать в эмоциональные расстройства. Так что живём на вулкане. Если мальчик погибнет, будет весело.

    – Будет ещё веселее, если мальчишка слетит с нарезки, – угрюмо пообещала я. – Разве психокинетическая паранорма не подавляется ментальным воздействием?

   – Не в данном случае, – ответила Лида. – Здесь даже добровольное согласие на ментосканирование не прошло. Потому что… ну, это детали, ты, не имея ранга, вряд ли поймёшь… Одним словом, не прошло. Естественный ментальный барьер очень высокого порядка. И у мальчика тоже. Ты ругайся, ругайся, Энн, – вздохнула она. – Станет легче.

   Приложить ситуацию добрым армейским словом очень хотелось, но я понимала: не поможет. Зато сразу стало ясно, почему Лида тогда так оперативно отреагировала на жалобу. Страшно ей. Ещё бы она не боялась!

   В общем, я потребовала все материалы по Соппатскому эксперименту. На меня и на мать мальчика.

   – Это-то вы сохранить сумели? – не удержалась я от язвы.

   – Сумели, – кивнула Лида, и улыбнулась.

   Как мне её улыбка не понравилась, кто бы знал!

   – Что сбираешься делать, Энн?

   – Продолжить, – ответила я. – Как доктор Марвин когда-то со мной. Но сначала мне нужно изучить вводные. И вы дадите доступ Аркадию Огневу. И от Нохораи у меня секретов не будет, – я подумала, и добавила:– И от Жарова тоже.

   – Ещё на планету тебя отвезти, где золото лежит, – качая головой, сказала Лида.

   – Что? – угрюмо осведомилась я.

   Не до шуток мне сейчас было. Не до шуток!

   – В обмен на твои воспоминания, Энн, – жёстко сказала Лида.

   – На какие именно? – другого я не ждала.

   – Клиника-Девять. Твоя первая встреча с Кемтари Лилайоном. Протоколы паранормальных коррекций доктора Таркнесса. Нам нужно всё, любая мелочь, всё, что сможешь вспомнить, – она поколебалась немного, но всё же добавила:– Пожалуйста.

   Эк их припекло. Вспомню я, не переживайте. Это не то, что следовало держать при себе. Я удивилась собственным эмоциям: мне действительно стало почти всё равно. Столько лет забыть не могла, крутилось в бесконечном внутреннем диалоге, а сейчас стало неважно-неважно. Совсем.

   Может быть, из-за Тёминого письма, которое я не прочла до сих пор.

   Я почти догадывалась, о чём он решил рассказать мне напоследок. Ну, не в чувствах же признаться, верно? Не тот человек.

   Аркаша не смог приехать сегодня вечером, занят был в операционной, и мы решили отложить большой семейный совет до его выходного. Чудный ужин на четверых; я смотрела, как Нохораи старается отвлечь мрачного Кита разговорами, и не могла никак отделаться от странного, тревожащего чувства. Как будто…

   Как будто сидели передо мною брат и сестра.

   Контраст физического облика разных галактических рас не разделял, но лишь ещё больше подчёркивал родство.

   Ну, да. Мать Кита вообще-то страдала бесплодием. И продолжала бы им страдать, если бы мне не захотелось тогда умереть. Так что, можно сказать, в рождении этого ребёнка я сыграла огромную роль.

   Я вспомню.

   Обязательно вспомню всё до последней чёрточки.

   Чтобы досконально разобраться самой.

   Позже, в спальне, когда всё утихло, мы лежали, обнявшись, вбирая тепло и запахи друг друга, а я думала про себя, не могла никак отвязаться от нехорошей мысли… Что Жаров со мной потому, что у него служба. Что он мог бы спать с другой женщиной, окажись та, другая, на моём месте. Так ведь проще, правда? Держать под контролем.

   Но я никогда об этом не спрошу. Что я стану делать, если Жаров вдруг скажет: «Да, ты права, так и было» Или не скажет, а обратит всё в шутку, только я всё пойму по его взгляду. Тоже ведь ничего хорошего.

   – Что с тобой? – спросил он. – Ты напряглась. О чём ты думаешь, Энн.

   Я провела ладонью по его волосам, короткому колючему ёжику, пока без седины… Вздохнула. Но сказала совсем о другом:

   – Ты же понимаешь, что мы скоро расстанемся…

   – Нет, – отозвался он. – Не понимаю!

   – Я не могу остаться с тобой. Ты – не сможешь поехать со мной. Вариант сбежать не рассматривается. Мы не влюблённые дети. Мы – люди долга, Андрей. Вот и всё.

   Он обнял меня, прижал к себе, и я услышала, как бьётся в груди его сердце. Время, остановись! Как же не хочется ронять этот миг в прошлое…

   – Бедная ты, бедная, – сказал Андрей мне в макушку. – Как же тебя угораздило…

   Я всё же вывернулась из его лапищ. Не отпустил бы – не смогла бы. Он сильнее меня, факт, без толку спорить. Села, завернулась в одеяло. Тонкая гладкая ткань приятно обняла кожу… Андрей смотрел на меня, приподнявшись на локте, и улыбался. По-доброму улыбался. С теплом.

   – Так получилось, – сказала я. – Я хотела… спасти жизнь одной… женщине. Долго рассказывать, но я ей всем обязана… и это её поисковик нашёл меня с детьми на той проклятой планете… и… И, в общем. Ты ведь знаешь, что в Оллирейне применяется принцип коллективной ответственности: за дела одного ублюдка платит вся его семья, так называемый малый шадум, это примерно душ двести ближайших родственников. Но жизнь осуждённого на казнь можно выкупить на райлпаге.

   Райлпаг – бой без правил. Обычно один на один, но бывает по-разному. Жизнь выкупается за жизнь: один из соперников должен умереть. А у Хайту Шоквальскирп в экипаже было ещё восемнадцать человек из её ближнего круга.

   – И ты провела девятнадцать боёв?! – поразился Андрей.

   Я покачала головой.

   – Со мной встал её а-савернари… ну, если по-нашему, начальник военной разведки. Как у них при исследовательских миссиях принято. Учёные-планетографы исследуют шарик, а вояки с плазмоганами их охраняют от всякой агрессивной живности, разумной или нет. Паллирем Ситалем его зовут, и знаешь, Андрей, он просто бешеный. Псих, повёрнутый на драках. У меня в отряде тоже такие служили, Ирэна Патока, например. И вот мы вдвоём против девятнадцати. Было непросто. Но, понимаешь, без этого, – я коснулась та-горма клана Иларийонов на щеке, – он бы один не справился. Вот так и вышло, что я себе теперь не принадлежу. И ничего уже не сделаешь.

   Андрей молча сгрёб меня в объятия, и я, прижавшись щекой к его груди, снова услышала его сердце…

   – Здесь и сейчас мы вместе, любимая, – сказал он уверенно. – А потом мы что-нибудь придумаем.

   – Что? – горько спросила я, вдыхая его запах – тонкий, сложный аромат мужчины-пирокинетика, с непременной ноткой озона, намекающего на спящее под живой кожей грозное пламя…

   – Что-нибудь, – Андрей осторожно взял в руки моё лицо, и стал целовать, а я прикрыла глаза, ощущая его губы на веках ,щеках, шее…

   Да, здесь и сейчас мы, я и Жаров, – вместе. А все наши проблемы пусть летят в коллапасар на досвете. Они вернутся к нам позже, но ещё не сегодня. Не сейчас.

   Война быстро приучает жить настоящим. Те, кто застревает в застывшем раз и навсегда прошлом, или чересчур много думают о не наступившем ещё будущем, сходят с дистанции.

   Иногда – вперёд ногами.

   Но я так и не рассказала Андрею о письме Артёма Севина…

***

Солнце Кранадаина – голубой сверхгигант спектрального класса О9. Придёт время, и он сбросит оболочку, превращаясь в сверхновую. Но до пышных похорон со световыми и гравитационными эффектами ещё далеко. И потому на одной из двух, оказавшихся в зоне жизни, планет, выросли леса городов клана Иларийонов.

   Лан-лейран, столица. И уже не забыть. Море древесных крон до самого горизонта, под лилово-сине-фиолетовым полотном заката, на которое невозможно смотреть без светофильтров: сожжёшь глаза. Фантастические, подсвеченные изнутри, огромные бутоны, небольшие, только что завязавшиеся, и почти распустившиеся. Покои молодожёнов, нынешних и будущих. Сезон свадеб – город-Лес цветёт для своих детей…

   Женщина напротив невысока по местным меркам, но всё равно приходится поднимать голову, чтобы посмотреть ей в глаза. Длинные жёлтые – не золотые, именно жёлтые! – волосы уложены в сложную причёску, но спадающие на спину локоны всё равно ниже колена. Если размотать все эти хитрые узелки, верёвочки с деревянными, матово светящимися изнутри, бусинами, сеточки, больше всего похожие на ивовые прутики, то общая длина волос достигнет метров двух, я думаю. Может быть, и больше. Если с рождения не стричь, и дожить до восьмидесяти лет… Зеркальных прядей – аналога седины, – впрочем, нет ни одной. И на гладком лице лишь лёгкие гусиные лапки возле глаз, если не присматриваться, не увидишь.

   Её титул – Бэйль-алум – дословно переводится в том числе как Мать, и так оно и есть на самом деле: Шойенн Иларилиа – Мать всем детям своего клана. По протоколу полагается преклонить перед нею колено, но, честное слово, мне оно совершенно не трудно. За участие в судьбе моих детей. За человеческое отношение ко мне самой. За возможность поступить по справедливости к тем, кто поплатился за неумную выходку своего убитого на голову родича.

   – Встаньте, Энн…

   Встаю. Глупые мысли посещают голову. А я ведь сильнее, шею могу свернуть запросто. Воинов тут нигде нет, и не чувствую ни одного из них вообще даже через паранормальные возможности. Двадцать с лишним лет назад непременно бросилась бы. Да. Поумнела с тех пор. Поняла кое что…

   – Вы уже думали о том, что будете делать дальше?

   Хороший вопрос…

   – Нет.

   Слишком простой и короткий ответ. Я вздохнула. Отмолчаться не получится…

   – Я умею только воевать и выживать в экстремальных условиях, – сказала я. – Я не знаю, как применить эти навыки к мирной жизни. В армию – не пойду, извините.

   – В армию вам нельзя по нескольким причинам, и одна из них – полная несовместимость психопрофиля с действительной службой.

   Я усмехнулась, перевела взгляд на угасающий закат. Сквозь лиловое зарево начали проступать яркие, в ладошку размером, звёзды. Небо здесь не знает черноты…

   – Я девять лет провела в космодесанте.

   – Благодаря профессиональной непригодности тех, кто занимался вашей реабилитацией после событий в пространстве Ратеене, – невозмутимо сказала Шойенн. – И тех, кто принимал у вас вступительные на Альфа-Геспине. Удивлена подобным фактом. Я полагала, отбор в армию Земной Федерации ведётся по всем правилам.

   По всем правилам… Наверное, человеку, твёрдой рукой управляющему миллиардом разнокалиберных родственников и ещё парочкой-другой триллионов разного рода саттелитных семейств, трудновато вникать в тот бардак, который творится в пространстве Федерации повсеместно. Не было никакой реабилитации, я не обращалась к специалистам. Приёмную комиссию Альфа-Геспина интересовали лишь мои физические параметры да отсутствие ярко выраженных проблем с психикой… Но, немного подумав, я решила не уточнять. Незачем. Ни к чему.

   Человек… Представитель расы оль-лейран сапиенс совсем не то, что хомо сапиенс, и в ментасикхре, основном языке Оллирейна, безусловно, присутствовали различные определения, наиболее точно соответствующие той или иной расе. Как у гентбарцев двенадцать местоимений для обозначения двенадцати различных полов, так и здесь. Но я, несмотря ни на что, так и не выучилась думать на чужом языке. Внутренний монолог шёл на привычном с детства эсперанто. А там таких тонких различий не существовало в принципе. Ёмкий язык, да, но простой. Таким изначально задумывался, да ещё в те времена, когда о чужих, инопланетных, расах на Старой Терре никто слыхом не слыхивал…

   – Вы – сенс, Энн, – говорила между тем Шойенн, – отправлять вас на войну преступление. Вы ведь чувствуете Город, верно?

   Город. Ланнанош. Неточный перевод, всё же Лес – ближе. Миролес – даже так. Ну, дети природы, что вы хотите. Не эти клоуны из движения «Назад к природе», а настоящие. Сумевшие найти изящный и точный баланс между натуральностью и прогрессом.

   Чувствовала ли я?

   Конечно!

   Лес лан-лейрана миллионами живых, растворённых в прозрачном вечернем воздухе, нитей взирал на меня со снисхождением умудрённого жизнью патриарха. И то, ему столько лет, сколько Земной Федерации не снилось. Но я чувствовала его. Не так, как лан-кайшен на Вране, которому я приказала – и он подчинился. А именно что, как младшая – старшего. Лан-лейран Кранадаина меня принял, но и место мне определил. Не хотелось проверять, что будет, если нарушу субординацию.

   Чем-то это напоминало ранжирование в инфосфере Федерации, но, разумеется, не настолько упорядоченное и чёткое.

    – Поскольку вы теперь мой ребёнок, Энн, я обязана о вас заботиться, – говорила Шойенн.

   Я ощетинилась, ждала во враждебном молчании. Знаем мы вашу заботу… Сейчас как предложит… в добровольно-принудительном порядке… что-нибудь. И останется только повеситься.

   – Чего вы сами хотите, Энн?

   – Что? – не поняла я.

   – Вам необходимо найти дело, которое займёт вас и будет вам по душе. Что вы хотите делать, Энн?

   Умереть. Вернуться на Планету Забвения. Забыть Кранадаин как страшный сон. Всё забыть. Дождаться рождения внуков…

   – Я… не… знаю… Простите.

   – Честный ответ, – вздохнув, сказала Шойенн. – Что ж, подумайте. Подумайте и расскажите мне…

   Небо смотрело на нас миллиардами звёзд. Здесь, как и на Таммееше, где я провела свою юность, назвать ночь тёмным временем суток не поворачивался язык.

***

   Кит сидел на широком подоконнике, поджав ноги, и пристально рассматривал своё собственное запястье. Что у него там было такое… какая-то голограмма. Я кашлянула, подошла, не скрывая шагов. Мальчишка спрятал руку за спину, смотрел настороженно-дерзко. А за окном накосо врезался в землю ледяной дождь, бежали по низкому, затканному серой белесой мглой небу тёмные лохматые облака. Хорошо смотреть на непогоду сквозь стекло тёплого дома!

   – Кофе будешь? – спросила я. – Я вот не откажусь…

   Кит ответил неуверенно. Ему и кофе хотелось и спросить хотелось о чём-то важном.

   – Андрей на службе, Аркаша на работе, Нохораи у себя, работает за своим терминалом, – объяснила я расклад. – Спрашивай.

   – Вы правда думаете, что у меня может быть паранорма? – волнуясь, спросил он. – Такая, как у вас?

   – Не знаю, – честно ответила я. – Я пока изучаю… вопрос. Но что-то в тебе есть наверняка. Что-то, что может причинить огромный вред.

   – Мне очень хочется причинить вред, – признался Кит. – Очень! – он поднёс сомкнутый кулак к груди, – и я чувствую… вот тут… что смогу.

   – Не надо бы, – покачала головой я.

   – Сам знаю, что не надо. Но я хочу…

   – Почему?

   Он всё равно колебался. Раздумывал, можно ли мне доверять, паршивец. Сам же пришёл! Никто под дулом плазмогана не гнал. Я терпеливо ждала. И тогда Кит решился.

   Он протянул мне руку, на запястье у него переливалась всеми цветами радуги голографическая татуировка, завитушка такая, спиралька с лохматыми кончиками. Нажал пальцем, и завитушка развернулась в маленькую фотокопию девушки.

   – Кто это, Энн? – спросил Кит, заметно волнуясь.

   – Ты не помнишь, – сочувственно сказала я.

   Второй каскад наследственной памяти вымыл из разума былую привязанность. Следовало ожидать.

   – Кто это? Я бы не сделал такое, если бы точно знал, что мне не надо.

   – Это Балясирэн Шихралиа, – честно ответила я.

   Всё понятно с конфликтом между ним и матерью. Связь с Ляськой не одобряли, и надеялись, что чадо забудет. Чадо забыло, естественно, но, предвидя такой поворот, озаботилось создать якорьки. Может быть, большая часть якорьков была выметена и уничтожена, однако вот этот, на собственном теле, уцелел.

   – Не вспомнил? – спросила я.

   – Нет…

    Смотрел на меня, кусая губы. Потом выдал мучительное:

   – Но почему она не нашла меня? Тоже забыла?

   Я почесала в затылке. В самом деле, а почему… Кажется, имеем здесь гнусный сговор чересчур ушлых взрослых с целью разлучить неправильную парочку. Как будто они сами никогда не влюблялись. Или влюблялись, но их вот так же обломали в своё время. Вот же… зла не хватает!

   – Что же ты сразу не рассказал мне, дурачок? – спросила я.

ГЛАВА 2

   Таммееш, локальное пространство Ратеене, Земная Федерация, тридцать шесть лет назад

   Небо Таммееша – розовое, фиолетовое, пурпурное, синее, снова розовое. Сквозь него даже днём просвечивают крупные звёзды, всё потому, что локальное пространство Ратеене принадлежит физическому звёздному скоплению Коронет, а в скоплении много голубых гигантов и сверхгигантов. По ночам на планете не бывает темноты. Если только не соберутся тяжёлые тучи, нагруженные дождём либо снегом, в зависимости от сезона.

   Морозный воздух щиплет щёки, руки оттягивает доска. Недавно, не больше часа назад, я летела с трамплина, споря с гравитацией, неслась по трассе, врата за вратами… Не больше часа тому назад я жила.

   Но невозможно растянуть скоростной спуск на всю жизнь. Рано или поздно трасса заканчивается. И снова впадаешь в анабиоз – до следующей тренировки, до следующего заезда.

   Наш доктор грозится привязать меня к кушетке и накачать успокоительным в таких дозах, чтобы до конца года хватило. Наша «классная дама» – переходной наставник, то есть, – ознакомиться с жёсткими контактными приёмами воспитания докосмической эпохи разных рас Федерации и применить новые знания по полной программе на моей собственной шкуре. Штатного психолога у нас нет, а приходящий, как я понимаю, в доле, и ей так же не терпится убраться отсюда, как и мне. Так что карательной психотерапией пугать некому. А наш новый инспектор по делам несовершеннолетних… Не будем о грустном.

    Он телепат, такие дела. Настоящий, ранжированный. За какие грехи его в нашу дыру сослали, не знаю, и никто, я думаю, не знает тоже, а у него лично спрашивать, сами понимаете, желающих нет. Он никому не нравится. Недавно в городе, а достал уже практически всех до самых печёнок. Я его не люблю.

   Да что там, я его просто боюсь.

   Я так редко чего-то боюсь, что мне совершенно не стыдно в этом признаваться. Инспектора нашего – боюсь. Легко. Со штырём в башке человек. С телепатическим.

   – А вот и наша золушка с бала, – насмешливый голос с нездешним акцентом выдёргивает меня в реальность.

   Шиплю сквозь зубы ругательство. Это – Кесс, а Кесс – это плохо. Она сильнее и крупнее меня, а дерётся, как самый настоящий спецназ. Её отец учил, а он и был спецназ с Альфа-Геспина. Пока не сыграл в долгий ящик во время очередной заварушки с ольрами.

   Да, забыла сказать. Я ещё ольров боюсь. До воплей по ночам и потери сознания в дневное время. Но этим, в общем-то, у нас никого не удивишь.

   – Что молчишь? – спрашивает Кесс, потирая кулак. – Молишься? Это хорошо, молись.

   Её свита угодливо заржала. Нормально, что. Четверо против одного. Сволочи.

   Если двинуть Кесс доской, а потом дать дёру… Правда, доску я потеряю бесповоротно. Призовых на моём счёте достаточно, чтобы купить новую, да хоть десять, но я как-то к этой привыкла, жалко. Новую пока обкатаешь… а на носу – Дамеевтонские спуски, главное состязание сезона.

   У нас тут развлечений мало. Главное богатство – горы. Не как залежи полезных ископаемых, оттуда всё давно уже выкопали до нас в другие, более счастливые времена, а просто – горы как основной доход от туризма. И полулегальный экстремальный спорт. И совсем уже нелегальные соревнования без правил. Там даже если ты в тройку призёров не входишь, платят порядочно. Просто за то, что остаёшься в живых.

   – Отстань, – говорю, – Кесс. Что ты ко мне прицепилась?

   Я всё ещё надеюсь на мирный исход. Тяну время. Глупо. В переулке мы одни, как назло. А крики не помогают. Даже крики «пожар».

   – Делиться надо, Ламберт, – проникновенно говорит Кесс. – Делиться! Мы же, как-никак, под одной крышей живём. На одном даже этаже. Мы же, всё-таки, семья.

   Это она повторяет ежедневную мантру взрослых, старательно внушающих нам любовь, доверие и взаимоуважение друг к другу. Издевается, если начистоту. А по сути, с чего мне с нею делиться? Чтобы она мотала по аттракционам и салонам с радужной дурью мою мечту убраться отсюда?! Понятия не имею, что Кесс думала насчёт своего будущего, а я-то точно знала, что свалю из интерната сразу же после получения персонкода индивидуальной ответственности. Да, тут можно остаться до полного совершеннолетия, до двадцать одного года, никто бы не гнал. И после тоже, в общем-то, не бросили бы, нашли, куда пристроить. Но это если у тебя нет денег и пойти тебе некуда и сам ты – cавамеенеш, битый кувшин, живущий только сегодняшним моментом, вроде Кесс.

   – Иди ты в…– предложила я, и добавила ещё пару фраз на языке Оллирейна.

   Ругаться на языке врага – нисколько не страшно, наоборот, очень весело, поскольку на Кесс оно действует безотказно. Кесс страшна в бешенстве, но она себя в таком состоянии не контролирует совершенно. Крыша падает вместе с чердаком. И тут главное не подпускать её слишком близко.

    Так что я стояла, сжимая доску, до последнего момента, а потом упала и откатилась, не забыв про подножку, и Кесс влипла башкой в ближайшую стену, а я тут же двинула её доской по хребту, как и хотела с самого начала. И всё получилось бы в лучшем виде, если бы не её прихвостни.

   Одним словом, отпинали они меня. От души. Ну, толпой на одного. Падальщики. И доску сломали. Саарабашен ратве. Чтоб им всем!

   Я кое-как отползла в сторону, набрала снега из ближайшей подвесной клумбы, яростно умылась. Как свинью зарезали… Как я с таким носом покажусь на вечерней планёрке? А не покажусь – как? Было тошно, было скверно, больно, было очень жаль доску. Теперь от мечты придётся оторвать изрядный кусок, ведь хорошая доска для скоростных спусков стоит хорошо. А на плохих пусть новички катаются, хотя и им не советую. Точнее, им в первую очередь и не советую, если жить хотят без переломов.

   Я подобрала свалившуюся шапочку, выбила снег, натянула на голову. К ушам и за ворот сразу же потекли обжигающе ледяные дорожки. Яркими фонарикам звёзд смотрело на меня вечернее небо. Я всё равно… я задохнулась, сжимая кулаки… всё равно буду там! В космосе! Буду работать и жить в космосе. Я выберусь со дна этого проклятого гравитационного колодца! Выберусь! Кесс себе пускай, как хочет, а я знаю, что нужно мне. И знаю, как этого добиться. И добьюсь!

   Но отмеренные мне на сегодня неприятности уличной дракой не окончились.

   В парке интерната я наткнулась на инспектора Гришина. Как наткнулась… я его в упор не видела, пока он сам передо мной не встал. Наверное, давно за мной следил при помощи своей паранормы.

   О телепатах я знала мало, все они оставались небожителями, людьми абсолютно другого круга и сорта. Туристам до меня не было дела, как и мне до них, а врачи федерального госпиталя окончательно исчезли из моей жизни года два тому назад. Так что Виктор Гришин оказался первым телепатом, с которым я столкнулась нос к носу. И ничего хорошего из нашего общения не получилось. А у кого бы получилось?

   – Проблемы, Ламберт? – осведомился он, разглядывая меня, как червяка под микроскопом.

   – Никаких, Виктор Евгеньевич, – вежливо отозвалась я.

   – То-то я смотрю, у тебя нос на сторону свёрнут. Упала с лестницы?

   – Да, – буркнула я недружелюбно. – С лестницы.

   Ясно же, он издевается. И смысл притворяться тогда?

   – Пойдём в медпункт.

   – Да я сама…

   Но его клещи, которые он ошибочно звал пальцами, уже сомкнулись на моём локте, не вывернешься. Делать нечего, пришлось идти. Зараза. Лучше бы Кесс отлупила ещё раз!

   В медпункте нас встречал доктор Танункор, пожилой добродушный тамме-от с рыжими от возраста остатками шевелюры вокруг знатной сверкающей лысины.

   – Ну-ка, что у нас тут, – говорил он, приглашая меня на ложе стационарного медицинского сканера. – Так-так… ушибы, ушибы… ребро треснуло… Где это ты умудрилась, Эниой?

   Так он меня звал, на тамме-отский лад – Эниой. Не одну меня, всем имена переделывал. Хотя официальным языком интерната был эсперанто. Но я, к примеру, в первый же год выучила тамешти, основной планетарный язык. А то в городе даже надписи на эсперанто не везде встретишь.

   – Упала, – мрачно буркнула я, отвечая врачу.

   – С лестницы, – ядовито подсказал инспектор.

   – Вы были свидетелем, Виктор?! – изумился доктор.

   – Нет. Но уверяю вас, у этой «лестницы» есть имя. И даже не одно.

   – Хм. Эниой, а ты что скажешь?

   – Упала, – упрямо повторила я, стискивая зубы. – На лестнице!

   Что мешало мне сдать Кесс и насладиться тем, как её ставят на место? Не знаю. Не хотела сдавать её именно Гришину прежде всего. Потому что он гад, без разговоров.

    Гришин мерзко усмехнулся, скрестил руки на груди, смотрел, молчал. Его присутствие давило. Я косилась на него, пока Танункор перетягивал мне рёбра, смазывал ссадины и синяки холодящей мазью. Он воевал, Гришин, сразу видно. Во-первых, носил бело-синюю форму своей службы с тем особенным шиком, который выдаёт служившего с головой. Гражданский натянет китель, и чучело чучелом, сразу видно. Военный же, вот как инспектор, – дело совсем другое. Во-вторых, фигура у него в самый раз для спецназовца с Альфа-Геспина. Плечи, руки, на бедро сама собой кобура просится. За что его из армии выперли, вопрос. Почему-то я не сомневалась, что именно выперли, а не он сам ушёл.

   Доктор оставил меня в покое, достал свой терминал, вывел на экран мою карточку и начал заполнять её. Я тихонько скрестила пальцы на удачу. Может, от меня наконец-то отвяжутся?

   – Вообще-то, – мирно начал инспектор, – тайное легко становится явным при ментальном сканировании…

   Все телепаты обязаны открыто носить знак своей паранормы на воротничке или на плече или там на груди, чтобы хорошо все видели, а на знаке показано, слепой увидит, какой ранг и какая ступень внутри ранга. У инспектора была первая ступень второго ранга. И это, скажу я вам, обалденно много. Я перепугалась до икоты.

   – Вы что! – доктор резко выпрямился. – Это же ребёнок!

   – Ребёнок, которому нужна помощь, – отчеканил Гришин.

   – Не нужно мне ничего! – тонко выкрикнула я, упираясь спиной в стену. – Не надо! Не имеете права!

   – Ситуация исключительная, – пожал плечами Гришин. – Мне дали добро, у нас это быстро, вы же знаете. Вам сейчас придёт на терминал ордер, Танункор. Не пропустите.

   – Нет! Не надо.

   – Сам не хочу, – признался инспектор с отвращением. – У тебя же вместо мозгов жидкий стул, Ламберт. Иначе бы ты не покрывала того, кто расквасил тебе нос. Имя, – страшным голосом потребовал он. – Имя твоей «лестницы», сейчас же! Назови имя. И обойдёмся без скана.

   Я замотала головой, вжимаясь в стену. Нет!

   – Нет, так нет. Как хочешь.

   Он отвернулся, клянусь! Я даже слегка успокоиться успела. Поверила, что он всё же не станет, несмотря на ордер от инфосферы. Наивная была. Глупая.

   Ментальное сканирование начинается с установки взаимного раппорта, затем следует синхронизация двух сознаний в телепатическом поле.

   Ну, куда… против второго-то ранга…

   Долгими болезненными вспышками пошли воспоминания – злющая Кесс в переулке, и к ней ассоциациями все прочие наши стычки и пикировки, ругань, собственно драка, и небо над головой, разноцветное, звёздное, с угасающим над покатыми городскими крышами закатом… Всё вытащил, сволочь, ничем не побрезговал, всю мою тоску, отчаяние, горечь, яростное желание когда-нибудь уйти отсюда в космос…

   А потом стало просто плохо. Чисто физически плохо и больно, мозги будто изнутри посыпали жгучей равнинной солью. Я уж не знаю что, побочные эффекты или индивидуальная реакция, но Гришин – гад, гад, гад, гад! И точка! Ненавижу.

   Стены качались и кружились в безумном танце. Я цеплялась за ускользающие остатки разума и соскальзывала, падая и падая в какой-то страшный чёрный колодец бесконечно. Сквозь равномерный бешеный шум в ушах я слышала голоса:

   – Ликесса Рандом? – сухой неприятный ненавистный голос инспектора.

   – Я, сударь, – настороженно-испуганный ответ Кесс.

   – Что у тебя с руками?

   Я почти увидела свою врагиню вживую. С содранной на костяшках пальцев обеих рук кожей. О мою рожу содранной, ясное дело…

   – А… это… на тренировке… с грушей…

   – Твоя «груша» – живой человек, маленькая дрянь!

   А дальше Кесс получила всё то же самое, что и я. Я не выдержала и разрыдалась, как никогда в жизни. Успокоиться не могла, и ревела, ревела. Ненавижу слёзы!

   Хороша получилась картинка. Я рыдала, Кесс скулила, Танункор обнял нас обеих, пытаясь хоть как-то утешить, пока не подействовали препараты, которые он нам ввёл, чтобы облегчить травму после ментального сканирования.

   – Я вам покажу круговую поруку, ушлёпки малолетние! – бушевал Гришин. – Вы у меня узнаете закон и порядок! Четверо на одного и ногами лежачего! Да так даже портовые урки не поступают!

   – Хватит, – гневно высказался Танункор. – Хватит орать, девочкам и без ваших криков плохо. До чего вы их довели, только посмотрите!

   – Орать? Я, по-вашему, ору?

   – А что вы делаете, поёте? Вколоть вам успокоительного?

   – Вколите лучше себе, раствор пятипроцентной совести! – резко бросил Гришин. – Я за вами специально наблюдал, Танункор. Вы избиение оформили как бытовую травму! Вы думаете, я это так оставлю? Прощу? Сейчас, ждите!

   Наш доктор из клетчатого стал серым, видно, угроза оказалась нешуточной. А перечная соль на моих мозгах вдруг сгорела в приступе громадного, запредельного какого-то бешенства. В самом деле, кто такой этот Гришин, ну, кто он такой? Явился пришлый, не звали его и не ждали, и давай порядки свои наводить. А уж сколько доктор Танункор с мной в первый год нянчился, знали только мы с ним вдвоём. Сколько он с малышами возится, хотя в его обязанности только медицинские услуги входят, а он всё равно с мелкими что-нибудь затевает и те бегут к нему, как к родному… И никто из нас от него никогда никакого зла не видел, а что он там не так оформил, да кому оно надо.

   Сквозь меня как будто пропустили разряд электротока. Ударило и держало на высоком напряжении, боль вспыхнула – искры из глаз. По медпункту прошёлся чудовищный невидимый вихрь, влупил сразу во все стены, вынес окно. И схлынул так же, как начался. Я обмякла, задышала мелко и часто.

   – Ого, – другим совсем голосом выговорил Гришин, приглаживая ладонью вставшие дыбом волосы.

   – Что это было? – севшим голосом спросил Танункор.

   Смерть это была, смерть. Только ни я, ни Гришин, ни Кесс с Танункором абсолютно ничего тогда не поняли.

   – Похоже на психокинетическую паранорму, – выговорил инспектор.

   – Откуда? Девочки – натуральнорождённые.

   – С чего вы взяли, что они натуральнорождённые, Танункор? – неприятным голосом осведомился Гришин.

   – У них в карточках записано, – пояснил доктор. – К нам не направляют детей с паранормальными особенностями!

   – У Ламберт в карточке тоже за сегодняшний день бытовая травма стоит, – язвительно напомнил инспектор. – Надо срочно проверить, это вам не шутки, – и, через время, видно, согласовывал через инфосферу, – завтра утром едем в федеральный госпиталь. И вы тоже, Танункор.

   – Да мне зачем, – изумился доктор, потом понял и изумился ещё сильнее:– У меня-то откуда?!

   – А бывает, спонтанно инициируется, – просветил его Гришин. – На почве громадной «любви» к ближнему своему. Так, завтра в восемь. И чтоб без шуточек мне.

   Да уж, какие шуточки. Если у кого-то из нас подтвердится наличие психокинетической паранормы, начнётся ад, то есть, воспитание, суровое и беспощадное, на предмет контроля. А для начала увезут куда-нибудь в безопасное место. Безопасное для нормальных людей. Может быть, даже за пределы планеты, если на Таммееше своих таких полигонов нет. Где ты никого не покалечишь в процессе, а если сама убьёшься, то туда и дорога, лучше раньше и одному, чем позже и в большой компании. Психокинез – штука жуткая.

   – Ты и ты. Пожали друг другу грабли и поклялись в вечной дружбе навек. Чтобы никаких мне драк!

   Кесс хмуро протянула руку, а я…

   Успокоительное уже начало действовать, и эмоции схлынули, вызвав сонное опустошение, противную дрожь в руках и мерзкий привкус во рту. Но я совершенно точно знала, что мы с Кесс если и помиримся когда-нибудь, то исключительно сами. Без давления и принуждения. Только если захотим того сами. И она, и я.

   – Не буду!

   – Что?

   – Не буду, я сказала!

   – Эниой…– Танункор обнял меня, словно хотел защитить.

   – Не буду, не буду, не буду, не буду‼!

   И тут лекарства наконец-то меня пробрали, и я провалилась в тяжёлый сон как в колодец.

   Страшный он человек, Гришин.

   Очень страшный…

   Я не пошла ужинать, а поскольку скорость слуха превышает скорость света, все уже были в курсе и не удивились. Куда пошла Кесс, я не смотрела, я из медпункта первой вышла и не оглядывалась. Хотя добрый Танункор предлагал мне место в палате, мол, поспишь до утра, никто не потревожит. Отказалась. Палата – это палата. Больница. Пусть даже маленькая и домашняя.

   Каждый воспитанник интерната после десяти лет получал свою собственную комнату. Маленькую, с одним окном, но полностью свою. Моя располагалась на третьем этаже, под самой крышей. А окно в тёплое время года поднималось вверх, и комната получала прекрасную обзорную площадку. Чудесный вид! Террасы, уступы – вниз, вниз, парк, спортивная зона, река, за рекой – город Ламеесшив, то есть, в переводе, Город Малой Горы, старый, как сама эта гора. Люди здесь жили задолго до космической эпохи, центр сохранился почти в первозданном виде. Сейчас, конечно, много построено реплик под старину, город выглядит картинкой из учебника планетарной истории, но когда спускаешься в центр, то сразу чувствуешь, что именно вот здесь – настоящее.

   Я иногда думала, как люди жили раньше. Они же жили – здесь. Рождались, росли, учились, создавали семьи. Много лет, много поколений. Их давно уже нет и даже имён их никто не помнит, но остались построенные ими дома, площади, колодцы, мосты. Остались сочинённые ими сказки. Легенды. Жизнь продолжается, без них.

   Вот так и я умру когда-нибудь, и никто не вспомнит. А что я оставлю после себя?

   Я не знала. Мне нечего было предложить миру. Я не знала, на какую профессию пойти учиться, когда у меня появится такая возможность. Я даже не помнила, кто я. Отсчёт моей жизни начался около трёх лет назад, в ближайшем федеральном госпитале, после нейрохирургической операции.

   Я полезла в шкафчик, достала коробочку. Обыкновенная жестяная, выкрашена в синий, с дакти-замком. Его открыть могу только я. Ну, или какой-нибудь профессиональный взломщик. Правда, взломщику тут поживиться нечем. Содержимое коробочки имело ценность только для меня.

   Солнечный Крест, высшая награда Земной Федерации. Я знала, за что получила его, и от кого. Но не помнила. Разные вещи, правда? Знать и помнить.

   Армейский нагрудный жетон, оплавленный с одного краю. Капитан Дженнифер Ламберт не успела удочерить меня, а её родня не захотела. И этого я тоже не помню. Есть записи, в основном, официальные. Я их засмотрела до дыр на гологорафическом мониторе. Но память оставалась пустой.

   Флэш-куб. А вот это самое… даже слова не подберу, чтобы назвать. Но она – та я, что жила во мне до операции – пожелала оставить мне-терепешней послание. Пара минут, буквально. Она не хотела, чтобы кто-то видел. Спрятала куб так, что я его не сразу нашла, а когда нашла, то долго не понимала, что это такое и почему мне нужно его спрятать, никому не показывать и беречь.

   Если бы ещё понять, что она говорила…

   Я не могла опознать языка.

   Сама я знала эсперанто и тамешти, и немного оллирейнского ментасикхра, в основном, обсценного. Но она говорила не на ментасикхре, другое совсем произношение. А посмотреть – жалкое зрелище. Тощая, страшная, голова в перевязке. Только и общего, что глаза. Глаза – одинаковые, тёмно-серые. А улыбка – не моя.

   Уверенная такая улыбка, яростно-радостная. Улыбка победителя.

   Она победила – тогда. Солнечный Крест просто так не дают. Я смотрела церемонию награждения, отчаянно жалея, что не помню ничего. В записи всё же не то, совсем не то. Как будто и не я вовсе.

   Впрочем, почему «как будто». Та девочка умерла под скальпелем нейрохирурга. Навсегда. Я – не она.

   Я даже языка её не помнила.

   Я вытянула куб из считывателя, осторожно положила его в коробочку. Погладила пальцем Солнечный Крест, и он отозвался теплом. Всегда отзывался. Там встроен опознаватель с информацией, прикоснуться может только владелец. И – один раз – тот, кто прошивал настройки, и тот, кто награждал. Красть бессмысленно. Не выйдет ничего.

   Надо было лечь и постараться как-то уснуть, голова болела. Проклятый Гришин!

   Поплелась в санузел, умылась. Стянула с головы компенсирующий парик. Ну, да. Ещё шрамы у нас с той, прежней, общие. Доктор Танункор год убеждал меня, что это тоже кожа, хоть и травмированная, а коже нужно дышать. Убедил, снимаю на ночь. А днём – увольте. Не к чему пугать окружающих, у нас тут совсем маленькие есть.

    Косметическая пластика в набор обязательных медицинских услуг не входит, жить можно и без имплантированных волосяных луковиц. В принципе, я могла бы купить себе нормальные волосы уже сейчас. Но не торопилась. Сначала надо получить профессию. Убраться из Ламеесшива, Города Малой, так её растак, Горы. А там уже решу, что именно мне хочется – чёрные волосы, серые, белые, синие, зелёные, да хоть в полосочку. Или в точечку.

   Лысый череп не мешает получать призы на скоростных спусках.

   Ночью мне стало совсем плохо. Голова разболелась как проклятая. Сначала я тихо лежала, надеясь, что переживу как-нибудь. Потом долго терпела, кусая пальцы, чтобы не орать. Вот приду в медпункт, а там Гришин сидит. С чего я решила, что он там, ночью, один, сама не знаю, но исправно боялась несколько часов.

   А потом поняла, что пекло с ним, с Гришиным, – спасаться надо! Действие обезболивающих прошло к утру, и у меня помимо головы заболело всё. Всё – значит, всё! До тошноты и жёлтых пятен перед глазами.

   Я кое-как оделась, выползла из комнаты, и осторожно, по стеночке, побрела сдаваться. И – да, на полдороге нарвалась, угадайте с первого раза, на кого. Присела в холле на скамеечку, отдохнуть, и пожалуйста, ненавистный голос вбуравился в мозг:

   – Что с тобой, Ламберт? Ты похожа на собственный труп.

   – А вы ещё раз мне в голову залезьте, Виктор Евгеньевич, – злобно предложила я, закрывая глаза.

   – Так. Пойдём, провожу…

   – Уберите руку! – я сердито выдернулась. – Я сама!

   Но, честно говоря, просто он меня отпустил. Вчера не отпустил, вот и волоклась за ним на буксире. А сейчас что-то у него приступ доброжелательности внезапно случился, отпустил.

   – Ламберт, не дури.

   – У меня же вместо мозгов жидкий стул, – мстительно напомнила я, – мне можно. Дойду. Не переживайте.

   – Через три шага свалишься, – скептически предрёк он.

   Но я прошла эти три шага. Потом ещё три. Потом ещё. Спиной, кожей, каждым нервом ощущала присутствие инспектора Гришина. Провалился бы он куда-нибудь. Сразу бы стало хорошо!

   Но на самом деле провалилась я. Ещё успела удивиться, почему не покатилась вниз по лестнице. И всё.

   Очнулась в тишине. Неистребимые больничные запахи подсказывали, что лежу в палате. Причём не одна, тут был кто-то ещё. Кто-то незнакомый. Может быть, опасный. Я резко села, голова закружилась, и какое-то время я в ужасе ждала возвращения боли. Но боли не было, а чёрные мушки, мельтешившие перед глазами, вскоре разошлись.

   – Не надо резких движений, Энн, – сказал незнакомый голос. – Вы ещё не здоровы.

   Я дёрнулась, прижалась лопатками к стене. На вы. В белом – врач. А знаков паранормы – аж два, зелёная молния, психокинетическая, значит, и с высшей категорией даже, и – первый телепатический ранг первой ступени.

   – Не надо бояться, – мягко сказал он, доброжелательно улыбаясь. – Не съем!

   Я отползла в дальний угол кровати. Что со мной сейчас сделают?! От ужаса даже в ушах заложило. Второго Гришина я не переживу!

   – Доктор Марвин Таркнесс, из Восьмого федерального госпиталя, – назвался он. – Меня попросили подежурить здесь, у вас, сутки, надеюсь, вы не возражаете, Энн.

   А как бы я возразила. И что, разве он ушёл бы?

   – Вы пережили вчера травматическое ментальное сканирование, – мягко, понимающе заговорил доктор. – Исключительный случай. Когда польза перевешивает вред. Не бойтесь, Энн. Подобное больше не повторится.

   Ага. Не повторится. До следующего исключительного случая. В инфосфере решения принимаются коллективно. Гришин им предоставил аргументы, они их рассмотрели и дали добро. Добро на принудительное сканирование разума нетелепата дают перворанговые. А значит, вот этот вот милый добрый дядя-профессор – тоже!

   – Это же вы одобрили, – нервно сказала я. – В том числе, и вы тоже!

   – В том числе и я, – не стал он отказываться. – Так было надо, Энн. Сейчас необходимости нет. Поэтому не бойтесь.

   Я подобрала ноги, обхватила коленки руками. Хотелось свернуться в комочек и накрыться одеялом. Глупое желание. Телепатической паранорме на одеяло плевать. И на шапочку из фольги. И на шлем из кожи винтокрыла тоже. Особенно на первом ранге.

   – Я вам составил программу реабилитации…

   – Что? – опешила я.

   – Программу реабилитации, – терпеливо повторил он. – Вы как ветеран боевых действий, награждённый Солнечным Крестом, имеете право на неограниченный пакет медицинских услуг, в том числе и косметологическую пластику. На ваш терминал уже переведена вся необходимая информация. График посещений и процедур в том числе.

   – Спасибо, – буркнула я, обалдевая от услышанного.

   – Вообще странно, что этого не сделали раньше.

   – Я… просто не подумала… – объяснила я.

   – Вам неплохо бы подучить свои права, Энн. Похоже, вы их не знаете совершенно.

   Это он прав. Это мне надо заняться, действительно. Похоже, скоро мою несчастную голову можно будет показывать всем без риска напугать до смерти! Надо было радоваться, но я почему-то не могла.

   – А если бы я никакой награды не имела, доктор? – спросила я. – Что бы вы сделали?

   – Что-нибудь придумал бы, – честно признался он. – В любом случае, без помощи вы бы не остались, Энн.

   Вот в этом он был весь, профессор Таркнесс, как я поняла впоследствии. «Что-нибудь придумаю». И придумывал. Такие безнадёжные случаи ставил на ноги! Помогал там и тогда, где помочь было невозможно и его коллеги отступались один за другим.

   – Спасибо, – повторила я ещё раз.

   И тут до меня дошло, что не так. Голова не болела! Вообще! Совсем!

   – И ребро у вас теперь цело, – сказал он, внимательно за мной наблюдая. – И гематомы исчезли. Паранормальная коррекция, надеюсь, вы не в обиде, Энн?

   Ещё бы я обижалась! Про паранормальные медицинские коррекции я только слышала. Такое это чудо редкое, целителей ведь очень мало, и они везде нарасхват. А тут один из них сам в твой интернат приехал! Сейчас я готова была простить ему всё, в том числе и первый его ранг. И чтоб мне сдохнуть, он это всё понимал!

   – А можно мне уйти? – спросила я.

   – Да, конечно.

   Доктор вернулся к терминалу, много работы, могу понять.

   – Спасибо…

   Я тихонько выскользнула за дверь. И только в холле медпункта сообразила, что забыла спросить про психокинетическую паранорму, у кого её нашли. Ясно, что не у меня, иначе бы не отпустили с такой лёгкостью. Если у Кесс – вот это уже совсем ни к чему. Такой подарок, и ей!

   Кесс обнаружилась у фонтана. Строила глазки незнакомому парню-тамме-оту, судя по белой униформе – помощнику доктора Таркнесса. Кесс красива, очень красива. Она сама из локального пространства Пацифиды, а прибывшие туда со Старой Терры колонисты, чтобы выжить, вынужденно корректировали свой геном. Я недавно читала о проекте «Галактический Ковчег», грандиозная затея была. Изначально вместе с колонистами летели учёные-генетики, с полным набором всех инструментов – от лабораторий до мини-репродукционных центров. Предполагалось, что на чужих планетах придётся приспосабливаться, подгонять себя под новые условия, методами генной инженерии в том числе. Всего «Ковчегов» успело уйти двадцать девять, в локали Пацифиды живут сейчас потомки переселенцев со второго такого корабля.

   Выходца из Пацифиды легко отличить от негроидной расы Человечества – кожа абсолютно чёрная везде, включая ладошки, синие или зелёные глаза, а волосы – золотистые, пепельные либо рыжие, очень редко – тоже чёрные. У них там радиация на изначальной планете, нашли выход в изменениях свойств кожи, чёрный цвет – лишь побочный эффект. У Кесс редкие для её народа чёрные волосы, одевается в тёмное, и издали очень похожа на язык смертоносного чёрного пламени. Красивая девочка, ничего не скажешь.

   Парень же, что с нею любезничал, – классический тамме-от, с белым сетчатым рисунком на смуглой коже, с коричневыми, волной, кудрями. Красавчик. И знает, что красавчик – то и дело косится в полированные бортики фонтана, поправляет ладонью кудри, рисуется, одним словом. Кесс дурой будет, если с ним свяжется. Впрочем, её проблемы.

   Раз Кесс здесь, значит, и у неё паранормы нет, поняла я. Тогда у кого получается? У доктора Танункора?! А и правда, нашего доктора я ещё не видела. А может, у самого Гришина? Он, правда, телепат высокого ранга, а это несовместимо с психокинезом, но кто его знает, спонтанные, не прописанные в геноме, паранормы – большая загадка для учёных до сих пор. Тоже будет очень обидно, хватит с нашего инспектора одной телепатии!

   Они перестали болтать и уставились на меня, мне сразу же захотелось сказать какую-нибудь гадость. А потом я поняла, с чего у них, у обоих, глаза такие круглые сделались. Я же парик не надела, когда из комнаты выходила! Вот когда стало хорошо, аж губы растянуло от уха до уха. Пусть смотрят, замечательные мои. Им полезно.

   Прошла мимо, не обернулась. Но успела услышать сказанное парнем:

   – Ну, и страшила! Под дулом бластера не поцеловал бы!

   Сдались мне его поцелуи…

   Я пролежала в медпункте без сознания весь день, так что сейчас снова наступил вечер. Ратеене, солнце Таммееша, тонуло в малиновом закате, заливая мир алым пурпуром. Малина у нас росла в диком виде, где ей заблагорассудится, самая настоящая, терранская, «горячая». Кто-то завёз, прижилась, и расплодилась по всему городу. Зимы ей наши были нипочём, исправно цвела и плодоносила круглый год. А росла как сорняк, безо всякого ухода. Кое-кто на своих клумбах её даже выпалывал.

   Достала терминал, посмотрела график, любезно пересланный доктором Таркнессом. Первый визит – не раньше начала весны. Где у них нашлось окно, туда и записали. Хорошо, я поставила напоминалку на день раньше. А теперь надо подумать о новой доске…

   Пока искала доску, мне пришло уведомление: по суммарному баллу всех моих выступлений в сезоне мне позволялось принять участие в Дамеевтонских спусках. Я орала как не знаю кто первые пятнадцать минут и столько же прыгала. Даже не надеялась, если честно. То есть, очень хотела, но понимала, что пролететь могу мимо со сверхсветовой скоростью. Вот это счастье! Даже не ради призовых, хотя и они тоже душу грели. А ради трассы. Здесь, в округе, я их все уже знала как облупленные. А Дамеевтон, друзья, это…

   Это новые горизонты.

   Это вершина.

   И я буду там!

   Буду!

   Я с удвоенным рвением начала рыть информ. Доска мне теперь как воздух, да не какая-нибудь там, а самая лучшая. Я её нашла, я её выбрала, я её даже в симуляторе успела опробовать – старотерранский «Арбор». А заказ не прошёл! Почему? Потому что системе потребовалось согласие инспектора Гришина.

   Как я взбесилась, не передать. Но бесись, сколько тебе угодно, а если персонкода индивидуальной ответственности нет, то – сиди. Крупные суммы недоступны без контроля опеки. Даже если ты их сама заработала.

   Ненавижу!

   Короткий писк – вызов. Кому бы понадобилось… Приоритет «прайм». Я скомандовала терминалу «принять».

   – Проблемы, Ламберт? – осведомился Гришин с экрана.

   Вездесущий, зараза. Я взяла себя в руки.

   – Никаких, Виктор Евгеньевич, – ответила я.

   – Уверена?

   – Да.

   – Ничего мне сказать не хочешь?

   Я помотала головой. Он какое-то время сверлил меня взглядом. Потом отступился:

   – Ну, смотри.

   И отключился. Я вскочила, пробежалась по комнате и от избытка чувств пнула стул, попавшийся под ноги. Стул жалобно хрупнул и разлетелся на части. Весело. Я стала собирать обломки, судорожно придумывая, как их дотащить до сжигателя незаметно. Можно сколько угодно объяснять, что несчастный стул был старше меня и скончался исключительно по причине дряхлости. Не поверят. А за злонамеренную порчу мебели получи пятнадцать суток общественных работ на благо интерната. И что-то подсказывало мне, что убирать я буду не снег с дорожек.

   Я посмотрела время – ещё не поздно. Ещё три стандартных часа, причём именно личных, которые можно потратить на своё усмотрение. Моё усмотрение желало развеяться на свежем воздухе. Я переоделась и отправилась на Гору.

   Так у нас называли спортивный комплекс на территории интерната – Гора. Пойти на Гору, скатиться с Горы, и всё в таком же духе. Я подумала просто, что на серьёзную трассу убью полтора часа на одну дорогу, туда и обратно. Можно обойтись нашей. Она скромнее, но для ординарной тренировки вполне годится. Тем более, что доски нормальной нет!

   Те, что стояли здесь, общего пользования, вызвали глухую тоску.

   Подмёрзло, по ощущениям мороз стоял где-то примерно на минус сорок*, летели в прозрачном сухом воздухе редкие снежинки. Небо заливало мир звёздным сиянием, плыла под ногами собственная призрачная тень.

   *_______________

    (на Таммееше ноль на шкале температур соответствует температуре тела здорового местного жителя, то есть, в переводе на шкалу Цельсия – это тридцать семь. Таким образом, Энн собралась кататься при температуре минус три градуса по Цельсию.)

   Старт. Свист в ушах, холодный ветер в лицо, пьянящий восторг. Первый трамплин – небо и склон поменялись местами, ещё раз, ещё… Скорость растёт. Первые врата – кольцо в воздухе, туда войти надо правильно, «торпедкой» и правильно же доску взять после прохода, а то кант поймаешь, и тогда уже катиться кувырком, ломая попутно ноги, руки и шею. И снова вниз, вниз, вниз. Вторые врата. Третьи. Ещё быстрее. Ещё!

   Полёт по склону под морозными звёздами – единственное настоящее в этой глупой жизни. Единственное, стоящее самой жизни. И как же жаль начинать торможение в подножье трассы!

   Доску вывернуло из-под опорной ноги, повело, и я всё-таки полетела кубарём; силовая ловушка сработала, но морду я разодрала – судя по кровавой, чёрной в ночном свете, дорожке знатно. Яростно умылась снегом, ну, как свинью зарезали… И глаз что-то подзаплыл. Делать нечего, поплелась в медпункт.

   А там вместо доктора Танункора сидел этот… красавчик. Радуйся, Ламберт. Опять тебе «повезло»

   – Ого, – прокомментировал он, разглядывая мою физиономию. – Это где?

   – На Горе, – буркнула я.

   – Кто тебя туда пустил?

   – Слушай, быстрее можешь? – поторопила я. – Болит же!

   – Паранормальную коррекцию мне самостоятельно проводить ещё нельзя, – уведомил Красавчик.

   Я из принципа не стала рассматривать карточку у него на груди, с именем и регалиями. Запоминать, ещё не хватало. Но знаки паранорм увидела. Молния, знак психокинеза, сиреневая – ученик целителя, интерн. И третий телепатический ранг. Силён, однако. Сколько ему лет, семнадцать? Восемнадцать? А уже третий ранг. Я слышала, что ранжирование у телепатов штука серьёзная, не каждый выдерживает. Некоторые даже умирают.

   – Я просила паранормальную? – сварливо осведомилась я. – Обработай вот это всё и вколи что-нибудь, чтобы не болело! Трудно, что ли?

   – А ты меня ещё поучи! – огрызнулся он. – Между прочим, я обязан доложить о твоих травмах!

   – Ты будешь лечить или ты будешь трепаться? – не выдержала я.

   Ясное дело, кому он доложит. Этот кто-то сейчас вынесет мозг. Применительно к его статусу в инфосфере, очень даже может быть, что и буквально.

   – Что, Ламберт, снова с «лестницы» упала? Хороша-а…

   Быстро же прибежал!

   – Нет, не с лестницы, – мрачно ответила я, приготовившись терпеть. – На Горе.

   – И как звать эту твою «гору»?

   Меня подбросило с места:

   – Нет! – крикнула я. – Никак не звать! Я реально на трассе упала! Не надо!

   Как-то я не подумала, что он снова может повторить сканирование. Память услужливо подсунула вчерашнее, во всех подробностях. По спине хлынуло едким страхом: не хочу! Не надо!

   – Сядь, – велел Гришин, кивая Красавчику, лечи мол, дальше. – Верю. Как упала?

   – Вы же не дали мне купить нормальную доску, Виктор Евгеньевич, – злобно объяснила я. – А с ненормальной я упала!

   – Так, – сказал он.

   Взял стул, уселся на него. Терпеливо дождался, когда Красавчик закончит, после чего отослал его жестом, мол, иди давай, без тебя разберёмся. Красавчик с большим сожалением ушёл. Очень уж ему хотелось остаться и посмотреть, как меня чихвостят. Мерзкий тип.

   – Зачем, спрашивается, тебе дорогая, профессиональная доска, Ламберт? – спросил Гришин.

   – Надо! – упрямо повторила я.

   – С твоими травмами в анамнезе тебе на попе спокойно сидеть надо, до истечения реабилитационного периода. То есть, минимум ещё два года.

   – Я за эти два года сдохну, – мрачно заявила я.

   – А я думаю, переживёшь, – возразил Гришин.

   Дрянь дело. Надо как-то попытаться у него выцарапать свои деньги на новую доску. Без доски нечего делать, как есть нечего.

   – Я… я заявлена на участие в Дамеевтонских спусках, – призналась я. – И мне нужна хорошая доска. Иначе придётся брать плохую. Могу убиться.

   Он смотрел на меня, молчал, переваривал услышанное. Если не знал, что такое Дамеевтонские спуски, то узнал сейчас – через инфосферу. Впечатлился.

   – Ты и на хорошей доске убьёшься, Ламберт. Дамеевтонские спуски – не детская забава.

   – Я талантливая.

   – Вижу.

   Шлак в вентиляции, что за разговор у нас! Безрезультатный с ног до головы.

   – Если вы меня туда не пустите, – зашла я с другого конца, – то у вас будут неприятности.

   – Да что ты такое говоришь, Ламберт! – язвительно воскликнул Гришин. – Какого рода неприятности?

   – Шлёпнут вас из-за угла, а я всё равно пойду на старт. С плохой доской. На меня уже ставки сделаны. Я смотрела в информе! Пять к одному, что в тройку войду, знаете ли.

   Он улыбнулся ласково. Затем расстегнул манжету и закатал рукав до локтя:

   – Гляди.

   Я посмотрела. На предплечьях вилась татуировка – знаменитая альфа в круге. Раз, два, три… все девять. Гришин в своё время прошёл все девять кругов обучения на Альфа-Геспине. Девять кругов ада, как поговаривали в народе. Я подалась назад, и внезапно мне показалось, будто на моих руках тоже загорелись такие же «альфы», и тоже девять. Я даже невольно потёрла ладонью предплечье, настолько сильным оказалось наваждение.

   Гришин невозмутимо поправил рукав. Сказал мирно:

   – Пусть пытаются шлёпнуть из-за угла столько, сколько захотят. Я на них погляжу. Но ты, Ламберт, на Дамеевтон и носа не покажешь, пока я жив. Поняла?

   Чего уж тут непонятного… Но отчаяние не позволяло мне так просто сдаваться.

   – Виктор Евгеньевич, а вы можете из инфосферы уйти? – спросила я.

   – Зачем?

   – А просто так. Потому что я этого хочу. Я читала в информе, процедура для вашего статуса неприятная, но пережить её можно. Сначала – понижение по ступеням в ранге, затем…

   – Я понял, – сказал он. – Аналогия не совсем корректная, но я тебя понял, Ламберт.

   Я скрестила за спиной пальцы на удачу. Вроде он поколебался, так может, разрешит доску купить?!

   – А ты можешь убить ребёнка, Ламберт? – вдруг спросил он.

   – Чего? – не поняла я.

   Гришин смотрел на меня печально и строго. В его тёмных глазах читалось нечто такое, от чего промораживало насквозь.

   – Ты можешь пойти в ясельную группу, выбрать двухлетку или лучше годовалого, и ударить так, чтобы убить?

   – Бред! – возмутилась я. – Никогда в жизни! Что вы такое говорите, Виктор Евгеньевич! Как у вас язык-то…

   Он кивнул, и я умолкла.

   – Вот и я не могу тебя убить, Ламберт, – объяснил он. – Я не могу прикрыть Дамеевтонские спуски. Не тот у меня статус и не те возможности. Но здесь, – он обвёл пальцем смотровую, подразумевая весь наш интернат в целом, – порядок навести я способен. Те, кто позволял тебе гонять на доске, кто отправлял тебя на нелегальные соревнования по экстремальному спорту – преступники, Ламберт. Такие же, как и владельцы этих… аттракционов, – последнее слово он произнёс с отменным отвращением. – Поэтому иди сейчас к себе и выбрось из головы дурь. Не вынуждай меня применять насилие.

   – Насилие? – пискнула я

   – Домашний арест, – сурово пообещал он и пояснил:– Будешь продолжать, попросту запру. Надо будет – с изъятием.

   Он встал, отодвинул ногой стул, обернулся от порога:

   – Поняла, Ламберт?

   Чего уже тут не понять…

   – Зря, – обронил Красавчик, когда я высунула нос из смотровой.

   – Чего – зря? – не поняла я.

   Он отвлёкся от экрана своего терминала и пояснил:

   – С Гришиным цапаешься зря. Он тебе зла не желает.

   Я мгновенно взбесилась. Терпеть ненавижу морали и нотации, но Гришину они по должности положены. А этому?

   – Я тебя спросить…

   Он поднял ладонь:

   – Ну-ка, пошли, в медсканер ляжешь.

   – Зачем это? – насторожилась я.

   – Затем, что я посмотрел запись, как ты падала.

   А, ну да, на трассе видеонаблюдение. Если бы я не встала сама в течение минуты или двух, ко мне бы пришли.

   Ладно, сканер так сканер. Улеглась на ложе прибора без возражений. Чувствовала я себя неплохо, если не считать горевших, несмотря на обезболивающую мазь, ссадин на лице. Но Красавчик что-то подозрительно долго возился. Настраивал – пальцы по голографическому экрану прибора так и бегали, – смотрел, прогнал несколько циклов, в разных режимах, как я понимаю.

   – Ну, и чего там? – не выдержала я, приподнимаясь.

   – Лежи. Сейчас я ещё так гляну…

   Он особым образом встряхнул руки, и я словно увидела золотое сияние, исходившее от ладоней Красавчика. Сморгнула, наваждение пропало.

   – Эй! – я проворно села. – Тебе же запрещены паранормальные коррекции. Сам сказал!

   – Коррекции – пока! – запрещены, – не стал он отпираться. – А диагностика очень даже разрешена. Я – лучший диагност в этой местности по обе сторон гор.

   Лучший хвастун, если точнее.

   – А это не больно? – спросила я подозрительно.

   – Нет, конечно, нашла, чего бояться, – фыркнул он. – Ты бы лучше боялась с Гришиным ругаться, вот тут действительно страшно.

   – Что мне твой Гришин сделает? – прямо спросила я.

   Воображение уже нарисовала этот, как его, карцер из докосмической эпохи. А что, обещал же запереть под домашний арест с изъятием. Вот и запрёт. В комнату без окон и с мягкими стенами…

   – Что ты с собой сделаешь, если его слушать не будешь, – фыркнул Красавчик и рассказал:– Он ведь у нас раньше работал, в тапельде Малькунпори. А потом у нас тихо стало, и ещё стажёр у него как раз профэкзамен сдал, получил право на самостоятельную работу. Вот Гришин и подался туда, где непорядок. Так что ты его слушай. Он меня два раза, – Красавчик поднял для убедительности два пальца, – два раза из такой задницы вытаскивал, какая тебе даже не снилась. Хороший мужик. Не мотай ему нервы.

   – А ты что, тоже на доске катался? – недоверчиво спросила я.

   – Нет, не на доске. Но неважно, главное, такой же дурак был, как и ты. В том же примерно возрасте. Ну, давай ложись, в последний раз.

   Сияние от его рук я не увидела, но тепло ощутила сполна. Сухой горячий жар с привкусом озона, прокатившийся от макушки до пяток.

   – Всё, – объявил Красавчик, утыкаясь в свой терминал. – Можешь встать.

   – И что? – спросила я, спуская ноги с ложа.

   На голографическом экране Красавчиковского терминала светились какие-то ядовито-цветные сканы. Не томографические, скажем, снимки мозга, эти-то я примерно представляла себе, как выглядят. А что-то совершенно неудобоваримое, из серии «вырви мне глаза». А Красавчик ничего, разбирался.

   – А у тебя с головой всё в порядке? – вдруг спросил он.

   – В полном, – заверила я. – На свою посмотри.

   – Балда, – беззлобно сказал он. – Головные боли, плохой сон, кошмары?

   – Ну… бывает… А что?

   Он потёр затылок, собрал на переносице острую складку. Куда-то ушли все его наглость, самоуверенность и хвастовство, и, честное слово, он от этого стал намного симпатичнее! Всегда бы так.

   – Данные расходятся, – объяснил он. – У тебя два с половиной года назад прошла нейрохирургическая операция, паллиативная. Так?

   – Ну, – я сунула кулаки в карманы.

   – Скан паранормальной диагностики, записанный в твоей карточке, не совпадает с нынешним. Впервые такое вижу.

   – А почему он должен совпадать? – не поняла я.

   – Потому что это прошлое, – попытался он объяснить. – Оно уже свершилось и свершилось так, как свершилось. При диагностике смотришь по всем направлениям, настоящее – способно измениться и можно даже точно понять, как именно, будущее совсем не определено, на него можно влиять паранормальной коррекцией, а вот прошлое всегда остаётся прошлым. Оно неизменно потому, что уже свершилось. На прошлое повлиять невозможно. Не понимаешь?

   Я помотала головой.

   – Ну, смотри, допустим, ты вчера сломала стул...

   Я вздрогнула, откуда он знает?!

   – А сегодня оказалось, что стул – целый. Не из ремонта, не новый, а тот же самый, разве что немного не на своём месте стоит. При том, что у тебя есть трёхмерный снимок этого стула, сделанный сразу же после поломки, и его уже просмотрели, скачали и откомментировали все твои приятели. Так ведь не бывает, правда?

   – Теперь поняла, – сказала я, удивляясь. – И что? Что это значит?

   – Не знаю, – Красавчик снова потёр затылок. – Загадка. Я о таком даже не слышал…

   – Если стул целый, то мне что, операцию тогда сделали зря? – напряжённо спросила я.

   Их же мать, так и растак! Полная потеря памяти – и всё зря?!

   – Нет, – медленно выговорил Красавчик, – не зря. Судя по сканам, – кивнул на экран своего терминала, – ты бы иначе просто не выжила. Тогда. Всё изменилось ретроспективно. Может быть, совсем недавно. Слушай, я скинул информацию профессору, он приедет сюда дней через десять, раньше не может. Дождись его, а? Не сверни шею раньше времени. Обидно будет упустить такой интересный случай!

    Нашёл подопытную! Но к ярости внезапно добавилось очень нехорошее чувство, даже ладони вспотели. Мне стало душно, я дёрнула ворот – не помогло.

   – Иди ты в…– озвучила я свои эмоции. – Я тебе не лабораторное животное. Дурак.

   Он улыбнулся во все свои ослепительные зубы:

   – Итан.

   – Чего?

   – Меня зовут Итан. Запомни.

   Я дёрнула плечом и вышла в дверь.

   К себе не пошла. Отправилась бродить по парку. Стайка мелюзги обкидала меня снежками, я на них порычала, покидалась в ответ, они азартно визжали. Счастливые. Всё у них ещё впереди.

   Холодало, под ногами похрустывало. Затканное звёздами небо заливало мир разноцветным сиянием. Однажды в информе я наткнулась на подборку «Чужая ночь». Панорамные снимки с других планет Федерации. Старая Терра, Халцедона, Сильфида, Лиснинаснарива… Вокруг Сильфиды – кольцо, светящее по ночам как второе солнце, а у Старой Терры – Луна. И очень мало звёзд, удивительно так. А на Лиснинаснариве – вообще по ночам мрак полный, даже Млечного Пути не видно. В пылевом облаке планетарная система находится, небо тёмное и тусклое даже днём.

   Я поддела носком сугроб. Твёрдый. Днём подтаяло на солнце, сейчас замёрзло. Зима только началась, сильные морозы ещё впереди. Я любила зиму, и не только из-за спорта, у нас здесь все трассы так устроены, что кататься можно хоть весь год. Даже наша. Но сейчас что-то радости совсем никакой. Может, от того, что Гришин доску купить не дал. Может, ещё от чего…

    Терранская малина росла вдоль дорожки кустами устрашающих размеров. Всё-таки, уход есть уход. В горах, без должного присмотра, она вела себя гораздо скромнее! Я нагнула ветку, обобрала крупные, чёрные в ночном свете, годы. Рот заполнился приятной кисловатой сладостью.

   Дорожка выходила на небольшую полукруглую террасу с резными перилами, оттуда открывался великолепный вид на ночной город и бурную речку, не желавшую замерзать. Я, занятая своими переживаниями, не сразу поняла, что на террасе кто-то есть. А когда этот кто-то обернулся на звук шагов, внутри всё оборвалось, я даже шагнула назад поневоле.

   Кесс.

   Одна, без хвостов своих, но от того не легче.

   Звёздный свет отразился во влаге на её щеках. Новости. Кесс, и вдруг плачет?

   – Скажешь кому-то, убью! – угрюмо пообещала она, свирепо вытирая щёки.

   – Ну тебя в пень, – ответила я. – Я не трепло.

   – Знаю, – буркнула она. – Живи.

   – Пошла ты! – немедленно взъярилась я.

   Милости от неё мне ещё не хватало. Обойдусь. Полезет драться – буду драться, плевать.

   – Ламберт, знаешь, почему ты уродка? – вдруг спросила Кесс.

   – Ну? – набычилась я.

   – С акцентом говоришь.

   – Что?

   – Говоришь с акцентом. Как… как они. Сейчас уже меньше, а поначалу тебя вообще слушать невыносимо!

   Вот уж о чём не думала никогда. Что у меня может быть акцент.

   – Ну, извини, – пожала я плечами. – Ничем помочь не могу.

   – Ты у них в плену побывала, да? – отрывисто спросила вдруг Кесс.

   Я подумала немного, потом всё же подошла. Положила руки на перила. Тёплые, несмотря на мороз. Их специально сделали из неостывающего материала…

   – Кесс, – сказала я, – я не помню ничего. Я очнулась в госпитале, после операции. А до того ничего не помню, чернота одна.

   – Ага, у тебя башка вся в шрамах…

   Я кивнула. Город внизу сиял вечерними огнями. Розовый, фиолетовый, зелёный, алый… Как будто дома и улицы старались переспорить в оттенках небо. Тихий ветерок дышал холодом, пах малиной, трогал невесомыми пальцами уши под сползшей набекрень шапкой. Я поправила шапку, убрала завязки с вязаных «ушек» за спину.

   – Я из локального пространства Пацифиды, – сказала Кесс. – Ньота йа Джаха, так наша планетарная система звалась. Счастливая звезда в переводе с одного из древних старотерранских языков. Не слышала?

   Я помотала головой: нет.

   – Туда ольры пришли, – объяснила Кесс. – У нас там верфи были… так они верфи раздолбали, а по звезде ударили коллапсаром. Потом подбирали тех, кто спасся… Вот их коммандер говорил точно так же, как ты. В основном, приказывал, ублюдок. И глаза у него как у тебя, серые. Были…

   – Были?

   – Были, – твёрдо заявила Кесс. – Отец его голыми руками прикончил, но только… другие такие же прибежали… и… а у меня даже ножа не было…

   Кесс отвернулась. Снова плачет, что ли? Может, хорошо, что я ничего не помню. Чернота, и всё. Даже злость вся не оттуда, приобретённая впоследствии. А у неё отца на глазах расстреляли.

   – Слушай, Кесс, – говорю. – А давай вырастем и в космодесант пойдём? На Геспин. Будем бить гадов.

   – Думаешь, возьмут?

   – Ну… ты дерёшься хорошо… Тебя-то точно возьмут. Правда, там с восемнадцати приём... Но мы же вырастем?

   – Угу, – буркнула она, втягивая воздух.

   Точно, плакала. Думайте, что хотите, но я скорее сама умру, чем расскажу о её слезах кому-нибудь постороннему. Это – только между нами, всё. Это никого не касается.

ГЛАВА 3

Наутро нас ждал ещё один подарок от проклятого Гришина. Вместо нашей бессменной «классной дамы» Малуой Решанпой образовалась какая-то сушёная рыба с глазами чуть навыкате и сладкой улыбочкой. В тёмно-синем строгом костюме, с тонким браслетом из мелкого речного жемчуга и сеточкой с тем же жемчугом на собранных в гулю на затылке волосах. Я её возненавидела сразу же, именно за ярко-розовый жемчуг. Жемчуг в наших в реках бывает, как известно, десяти различных цветов, и из всей десятки эта неумная женщина выбрала самый мерзкий оттенок. Вообще тамме-отам розовый никак не подходит. У них белая сеточка на коже смотрится тогда грязно, особенно если насовать розового вокруг лица и шеи. Вон Кесс розовое бы пошло, она вся однотонная, да ещё чёрная, к чёрному любой яркий цвет в тему. А если ты бледно-бежевая в белую клеточку, то с розовым жемчугом выглядишь смешно и глупо

   А может, у человека просто чувства цвета нет, а сама она – хорошая?

   Но она пожелала познакомиться с нами со всеми поближе, то есть, в режиме один на один. И решила начать с меня. Неверное решение.

   Вот скажите, кофе у нас на этаже готовит одна кофемашина, других нет и не предвидится, верно? И с вариантами не особенно густо, всего десять различных комбинаций, включая горячий шоколад. Но кофе у Малуой и кофе у этой… новенькой… небо и земля. Коротко говоря, несусветная гадость. Поэтому я после первого же глотка, исключительно из вежливости сделанного, кружку отставила.

   – Я хотела бы, чтобы мы стали друзьями, – говорила она. – Могу я звать тебя Эниой?

   – Нет, – тут же сказала я.

   У неё бровки тут же поднялись скобками:

   – Почему?

   – Меня зовут Энн, – объяснила я.

   Произнести такое имя тамме-оту сложно. Язык у них строгий, никаких исключений для женских и мужских родов. Имя Энн звучит как мужское. Тяжело называть девочку мальчиком, понимаю. Но ведь у нас интернат смешанный, здесь больше половины воспитанников – других рас. Так какие тогда вопросы?

   – Хорошо, как скажешь… Энн. Я – человек здесь новый, может быть, подскажешь что-нибудь?

   – Что подсказать?

   – Как вы здесь живёте, какие у вас праздники…

   – Хорошо живём, – и, главное, глазки невинные, большие. – Праздники как у всех… по графику…

   – Может быть, какие-то проблемы?

   – Никаких.

   – Мне кажется, или я тебе не нравлюсь, Энн?

   – Что вы, – говорю, и снова делаю глазки. – Нет, конечно!

   Полтора часа личного времени в канализационную трубу. Тьфу! Но личные собеседования оказались не самым страшным. На следующий день мы все должны были учиться быть дружной коллективной семьёй. За счёт собственного времени, да. Низкая социальная адаптированность – зло. Отсутствие дружбы, нежелание играть и учиться вместе – тоже зло, а зло надо искоренять… А её точно в ту возрастную группу определили? Может, перепутали нас с ясельниками?

   И ужинать нам пришлось всем вместе. Чтобы, так сказать, укрепить семейный дух. А то вырастем, и не будет у нас чувства локтя.

   Я постаралась тихонько пробраться поближе к Кесс. Вообще говоря, чревато было, но уже наплевать, знаете ли. И потом, всё равно у нас должно вскоре начать развиваться это самое, чувство локтя, вот. Почему бы не сейчас?

   – Кесс, – тихонько позвала я.

   – Чего тебе?

   Снизошла до ответа. Хорошо…

   – Слышь, Кесс… Малуой спасать надо.

   – Это точно, – согласилась она. – А как?

   – Пошли к Гришину!

   – С ума сошла?

   – Не-а. Одну он меня точно пнёт подальше, а вот если нас будет много…

    Кесс выслушают охотнее, чем меня. Я, в общем-то, ни с кем за эти два с половиной года особенно не сдружилась, и не хотелось. А Кесс тут появилась раньше меня, у неё было больше времени, да и в скорлупе своей никогда не сидела. Всегда любила большие компании, и компании, кстати, вокруг неё всегда собирались.

   Предложение «достань Гришина» произвело, как я и ожидала, заметное оживление. Насолил он им. Хорошо насолил, не сомневайтесь.

   – Сначала надо узнать, где он, – объяснила я. – А вы, ребята, как-то покараульте, что ли… Чтобы нас не застукали. Кесс, скажи им.

   Я достала свой терминал, у нас у всех в личных устройствах сидели эти памятки, с вызовами скорой помощи, социальных служб и прочего, инспектор по делам несовершеннолетних в списке значился. И отправила визит.

   Гришин отозвался не сразу, что удивило.

   – Что тебе, Ламберт? – с неудовольствием спросил он.

   – Виктор Евгеньевич, верните обратно нашу Малуой! – потребовала я. –

   – А, – сказал он, нехорошо улыбаясь. – Ничем помочь не могу, Ламберт. Извини.

   И отключился, зараза. Я сжала кулаки: ну, держись!

   – И что? – нетерпеливо спросила Кесс.

   – Фон видела? – ответила я. – И рубашка эта на нём дурацкая, птичками какими-то. Он у себя дома!

   Я быстро объяснила свою идею.

   Гришин у нас высший телепат, так? Такие всегда стараются жить за городом, причём чтобы придомовой участок был приличный. Деревья там сажают, специальные, кустики, цветочки. Которые ментальный фон фильтруют. Невыносимо телепатам высокого ранга жить среди обычных, лишённых телепатической паранормы, людей. Потому что обычные люди закрываться не умеют. Живут, как душа пожелает, безо всяких барьеров в башке. Закрыться от них самому? Но это такой дикий самоконтроль, не каждый может. Да и зачем, когда можно просто поселиться подальше, среди тишины и природы.

   За городом подходящих мест у нас не так уж и много, кроме того, Гришин не шифровался, адрес проживания был доступен в информе. Никто не собирался лезть к нему за забор, не думайте о нас плохого! Просто пространство до забора он не покупал. Равно как и озеро.

   – Пойду доску возьму, – сказала я, вскакивая. – Там озеро. А Гришина бесит, когда я на доске катаюсь!

   – В «догони скакалочку» можно сыграть, – предложила Кесс.

   Её поддержали. «Догони скакалочку» – игра динамичная и азартная, воплей будет достаточно хоть в реальном пространстве, хоть в ментальном. У нас до отбоя целых четыре часа личного времени. И это будут очень весёлые четыре часа!

   – Надо проследить, чтобы наша «классная дама» за нами не увязалась, во имя единения дружной этажной семьи в одном отдельно взятом интернате, – сказала я. – Надо поодиночке уходить. Если кто на неё нарвётся, пусть отвлечёт её как можно дольше. Где встретимся, Кесс?

   – У Солнечного фонтана можно, – предложила Кесс.

   – Отлично. Собираемся у Солнечного!

   Солнечный фонтан стоит у площадки для ясельников, весёлая конструкция в виде солнышка с множеством лучей, из которых летом бьёт вода, а зимой свешиваются сосульки. Он удобен тем, что до свободы рукой подать, как раз через высокие заросли малины и рапанника. Крутой спуск вниз, и ты за пределами интерната. Там уже, чтобы вернуть тебя обратно, надо бегать за тобой и ловить. Иначе, если доступ ограничен, силовая линия периметра не выпустит, колотись в неё башкой, сколько хочешь.

   Но мы все благополучно выбрались, не досчитавшись лишь двоих. Причина, по какой они не пришли, была понятной, так что ждать не стали.

   К озеру, возле которого поселился Гришин, можно добраться на общественном транспорте, потом около километра пешком. А можно съехать по склонам, наискось и напролом. Какой мы путь выбрали, говорить не надо, верно?

   Я всё-таки взяла доску, кое-кто тоже, остальные прихватили скользянки из круглого гибкого пластика с особыми свойствами, их подкладывают под попу, когда надо скатиться, сцепления у них с поверхностью считай никакого. И если оттолкнёшься со всей дури, лететь будешь долго. Но доска всё равно лучше!

   … Вниз, вниз, по заснеженному склону, сзади вихрится поднятый доской шлейф… камень впереди, камень, чёрный валун, в незапамятные времена вытолкнутый с Горы отступающим ледником… Прыжок с подкрутом, ещё в полёте ноги ловят доску, и снова вниз, вниз… Сиреневые, розовые, синие, багряно-пурпурные цвета заката, сплюснутый из-за атмосферной рефракции шар Ратеене сбоку и чуть позади, первая сотня вечерних звёзд сквозь пылающее небо, колючий морозный ветер в лицо. Быстрее. Ещё быстрее! Скорость растёт. Жизнь как стрела, пущенная в закат. Пока летишь, – живёшь.

   Берег обрывом к гладкой, заснеженной поверхности застывшего озера. Высоковато, но ведь уже не остановишься. И силовых ловушек здесь нет, всё по-честному. Мне часто говорят, что я выпендриваюсь, показываю всем, какая я уникальная и талантливая, делаю то, что другим не под силу, чтобы мной все восторгались. Обидно такое слушать, правда. Чихала я на славу. Тот, кто выходит на спуск только за тем, чтобы доказать зрителям, насколько он крут, – калека.

   Мгновения стремительного полёта с последнего трамплина, когда скорость максимально велика и небо падает под ноги, а земля вскидывается над головой, – то единственное, ради чего стоит спускаться. Поверьте, это слаще любой дури; тем, кто балуется радужной дрянью, не понять. И как же хочется оттянуть, задержать бешено бегущие секунды, остаться в свободном падении навсегда! Чтобы никакого приземления! Чтобы воздух, скорость и ты не заканчивались никогда!

   Меня вынесло на середину озера, закрутило, потащило, я не удержалась на доске – вот досада! Ну, не люблю я финалы, не люблю! Что не отменяет работы над ними. Теперь я знала, чем займусь в ближайшие десять дней. Сначала у нас на трассе. А затем и здесь, на озере.

   Лёд хрупнул под задницей, треснул. И обвалился.

   Чёрная вода хлынула под не застёгнутый капюшон, в уши, в нос, сомкнулась над головой. Я рванулась, и упёрлась руками в лёд! Успело отнести от полыньи, когда? А снизу, из-под воды, ледяную корку попробуй пробей, здесь всё против тебя, и холод, и вода, и гравитация, будь она неладна! И течение…

   Я не сразу поняла, что дышу. Дышу сама, кашляю, давлюсь лезущей из горла водой, но дышу. Чёрная вода, страшный ледяной панцирь над головой – в прошлом. Они еще ой как свежи в памяти, но уже в прошлом, и с каждым новым вдохом отдаляются, меркнут, уходят безвозвратно. Они ещё вернутся ночным кошмаром и не раз, но серьёзно навредить уже не смогут.

   – Ламберт, у тебя точно вместо мозгов какашки, – слышу над собой ненавистный голос. – Жива?

   А то он сам не видит, что жива. У кого тут телепатическая паранорма? Я пытаюсь вырваться, куда там. Сил не осталось никаких, а держат меня крепко.

   – Не дури, – короткий приказ. – Хватит уже. Ну-ка, пошли в дом, чего встали?

   Кесс с приятелями. Надо же, не бросили…

   Меня тошнит, сознание меркнет снова. Гришин всё это без последствий не оставит, можете не сомневаться. Мне конец, большой и толстый.

   Без вариантов.

   Очнувшись, я не сразу сообразила, где я и что со мной. Потом увидела холл какого-то дома, полутёмный из-за разобранных световых панелей на одной из стен. На полу лежал наискось синий резиновый коврик, на коврике – какие-то инструменты. Потроха инженерных систем таинственно отсвечивали цветами неисправности: красным и оранжевым. Кесс в этом освещении казалась человекообразной чёрной дырой. Что она здесь делает…

   А лежала я на каком-то низеньком диванчике, ещё и под тёплым мягким пледом.

   – Жива? – весело спросил у меня Красавчик, он же, чтоб его, Итан.

   Что он здесь делает, это же не медпункт. И сам ведь говорил, что ему нельзя пока практиковать без контроля наставника! Наверное, я спросила вслух, потому что он ответил:

   – Паранормальные коррекции мне не разрешены. А на традиционное лечение лицензия уже год как имеется. На-ка, выпей…

   Я подалась назад, упёрлась лопатками в спинку дивана. Прозрачный стакан содержал в себе какую-то мутноватую жидкость, явно не воду.

   – Что это? – спросила я. – Зачем?!

   – Ты воды наглоталась, – объяснил Красавчик. – А водичка-то заражена личинками шилохвостой пиявки. И эти ребята внутри твоего желудка уже начали вылезать из своих зимних цист. Тебе нужна переходная форма где-нибудь в заднице? Или в мозге?

   – Ну, в мозге у неё точно ничего не будет, – угрюмо вставил Гришин с той стороны дивана. – Потому что мозга нет…

   Я поняла наконец, где я. Да в доме у Гришина, где же ещё! И Красавчика он вызвал, потому что Итан сейчас у нас в интернате дежурный доктор и моё здоровье – его прямая обязанность.

   Про шилохвостую пиявку нам каждую весну не устают повторять. Та ещё гадость. Просто заполучить её себе под кожу удовольствие ниже среднего. Заразиться личинками – тоже мало радости. Самое веселье начинается тогда, когда личинка окукливается там, куда её в предметаморфозном состоянии заносит кровоток. Это – больницы, больницы и больницы, даже если есть страховка паранормальной медицины. Потому что очень редко в твоём организме оказывается всего одна личинка. Как правило, они попадают внутрь пачками по тысяче штук за один раз…

   – Дай сюда, – я забрала стакан, понюхала на всякий случай, хотя что мне мог сказать запах, сладковато-приторный, «для детей», чтобы пили с удовольствием…

   Но всё же я выпила лекарство. Пиявка страшнее, так-то.

    – А это ещё зачем? – я вдруг углядела в руке Красавчика шприц. – Не надо!

   – Это, – терпеливо объяснил Итан, – противовирусное средство. От пиявок ты, считай, избавилась, а от вибриона зеркальной лихорадки – ещё нет. И подышать придётся, с четверть часа примерно… Поганое у вас тут озерцо, Виктор Евгеньевич, – обратился он к Гришину. – Я отправил заявку в эпидемслужбу, пусть займутся.

   – Бардак, – прокомментировал инспектор с отвращением. – Куда ни кинься, везде бардак! Плакать хочется.

   Плакать, впрочем, он не стал. Но мне было не до Гришина. Я смотрела и не могла отвести взгляда от проклятого шприца. Ужас бухал в сердце, запредельный, животный какой-то страх. Когда я под лёд провалилась и поняла, что всё, тону, я и то испугалась не настолько страшно.

   – Так, Энн, давай руку…

   – Нет, – прошептала я, отползая. – Нет!

   – Эй, ты чего? – изумился Итан. – Это же просто инъектор! А это – просто маска. Чего ты? Я же тебе объяснил, зачем!

   – Не надо! А-а-а-а!

   Диван закончился, и я шлёпнулась на пол. Вставать мне показалось слишком долгим и трудным делом, поэтому так и побежала на четвереньках, не разбираясь, куда именно. Никаких шприцов! Никаких масок! Ни за что!

   – Стой ты, дурёха! Куда!

   Я налетела на стену и поползла вдоль неё, вообще уже ничего не соображая от ужаса. А потом как-то резко всё само собой схлынуло. Я скорчилась, обхватила коленки руками и разрыдалась, отчаянно себя ненавидя за эти проклятые слёзы. Кто-то сел рядом, большой и сильный, коснулся ладонью головы. Я сжалась, хотя прикосновение не несло угрозы, наоборот, напомнило о чём-то, давно забытом, но невыносимо приятном. Я даже задремала, покачиваясь на слабых тёплых волнах.

   А потом снова очнулась на проклятом диване. В полном уме и здравой памяти. Красавчик собирал в чемоданчик свои инструменты и почему-то косился на меня странно. Косился, и молчал.

   – Я что-то пропустила? – настороженно спросила я.

   – Да, в общем, ничего из того, что надо бы помнить, – неохотно объяснил Итан. – Ну, встать можешь? Отвезу обратно…

   – Я с тобой не поеду! – ощетинилась я мгновенно, в душу снова плеснуло страхом.

   – Что за глупости, – фыркнул Красавчик. – Что ты как маленькая?

   – Я… я сама дойду!

   – Дойдёт она! Тебе в ближайшие шесть часов лучше не вставать…

   Я молча смотрела на него. Знала точно, что с ним – не поеду никуда. Пусть что хочет делает. Пусть убивает. Не поеду!

   – Не будь задницей, Итан. Девочка в шоке, сам не видишь?

   … Ветер в лицо, ветер из громадного, во всю стену, окна, защита окна пробита и разорвана, и ветер врывается внутрь вместе с призрачным ночным светом, и вместо со светом прыгаю я. Двойная тень по стене, по каким-то странным и страшным конструкциям, сейчас неактивным, но память хранит их положение в рабочем режиме – страшно. Страшно, страшно, страшно. Ещё страшнее смотреть в центр, на высокий стол. Там… кто-то… есть…

    – … откуда-то из пространства, с флотом Грайгери Гартмана. Послеоперационная амнезия.

   –

   – А можно, я тоже останусь? – тихо спросила Кесс.

   Опять я что-то пропустила.

   – Как хочешь, Рандом, – буркнул Гришин. – Но учти, что завтра я вас обеих живьём нарежу на ленточки, поджарю, съем, переварю и удалю из организма!

   – Вы этого не сделаете, – серьёзно сказала Кесс.

   – Да? Интересно, почему бы это?

   – Вы – добрый, Виктор Евгеньевич.

   – Ладушки, – отозвался Красавчик. – Тогда я пошёл. Надо будет, обращайтесь.

   Наверное, я снова отключилась. Когда пришла в себя, Кесс и Гришин чинили световую панель. Я смотрела на них, пытаясь уложить в голове эту невозможную картинку и слова Кесс «вы добрый».

   – Дай-ка сюда тестер.

   – Держите… А почему вы в сервис не обратились, Виктор Евгеньевич?

   – Не без рук родился.

   – Ну… всё равно…

   – Служил в юности на курьере, – неохотно объяснил он. – А в Пространстве сервис-центров нет. Точнее, есть, но до них ещё добраться надо. Подержи здесь. Поэтому каждый в экипаже умел работать и за соседа. Подай клемму с переходником…

   Наверное, Гришин сразу понял, что я в сознании. Но никак этого не показал. Я смотрела ему в спину и пыталась поднять со дна утонувшую злость. Не получалось.

   Он меня из озера вытащил. От Красавчика избавил. А сейчас чинил вместе с Кесс световую панель. Голова болела от такого.

   Я снова уснула. Не знаю, как долго проспала. Проснулась в середине ночи, личный терминал лежал рядом. Любимая бежевая подсветка разогнала тёплый сухой полумрак. Я посмотрела время, до утра ещё далеко.

   Вчерашнее озеро казалось сном, картинкой из глупого фильма.

   – Не спишь? – шёпотом спросила Кесс, приподнимаясь на локте.

   Она устроилась на таком же диванчике, передвинутом поближе к моему.

   – А ты чего не спишь?

   – Ты разбудила.

   – Ну, извини…

   Мы помолчали, потом я спросила:

   – А остальные где?

   – Да кто сбежал сразу, – Кесс воткнула парочку нецензурных определений. – Кто ушёл, когда уйти разрешили.

   – А ты чего осталась?

   – А ты бы не осталась?

   Хм. Хороший вопрос.

   – Не знаю…

   – Врёшь ведь.

   – Ну, вру.

   В тишине негромко, на пределе слуха, позванивало. Потом я догадалась отчего. Начался обещанный метеослужбой ещё со вчерашнего утра снегопад, снежинки бились в окно и стекали по нему на подоконник. Фильтр на окне, кстати, стоял наполовину, так что с улицы проникал оранжевый свет фонаря.

   – Я попросила, – призналась Кесс. – Не люблю темноту…

   Кто её любит. В темноте чудится всякое. Да, да, я знаю, глупо бояться темноты, когда тебе почти тринадцать. Но мы же не хвастаемся ничуть. Мы просто боимся. Каждый по-разному. У всех в шкафах скелеты, не у меня одной. Мне, если вдуматься, даже легче остальных, ведь я совсем ничего не помню.

   – Ты чего так врачей боишься, Ламберт? – спросила Кесс.

   – Не знаю. Не помню.

   – Ага, у тебя башка вся в шрамах… Откуда?

   – Я не помню, а в записи награждения сказано, что за отвагу, мужество, подвиг и прочее… Не помню я этого, Кесс. Это не я была. Вот в этом самом теле, но не я. Я здесь очнулась, на планете, в федеральном госпитале.

   – Страшно, наверное, ничего не помнить… – задумчиво выговорила она.

   – А тебе? – спросила я.

   – Что?

   – Тебе страшно помнить? Ты про отца говорила. Что его эти при тебе убили.

   – Страшно, Ламберт. Но ещё и злобно. Я же ведь вырасту.

   – Да. А я думаю, хорошо, что я не помню. Я бы с ума сошла. А может, и сошла. Я не помню. Но я тоже вырасту.

   Помолчали, послушали снежное шуршание.

   – Слышь, Ламберт… А ты на доске меня кататься научишь?

   – Научу.

   – А я тебя драться поучу, – с энтузиазмом предложила Кесс. – Ты же тапок совсем.

   – Ладно.

   Тишина. Тихий шуршащий звон. Потрескивает напольный обогреватель, уложенный вдоль стены. Он не светится, но исходящее от него тепло пронизывает тьму призрачными волнами, легко увидеть, где идёт тепловая полоса, а где её нет. Наверное, обогреватель тоже вскоре придётся чинить…

   – Кесс, спать хочешь?

   – Не-а.

   – Давай в «Покори Вселенную» сразимся?

   – А давай.

   «Покори Вселенную» – игрушка занимательнейшая. Много режимов. Можешь рассылать корабли и осваивать новые планеты. Можешь выбрать какую-нибудь планету и исследовать её, строить с нуля инфраструктуру, социальную систему и прочее. А можешь выбрать локацию пространственного боя. Когда флот против флота. Там тоже – можешь просто в истребителе мотаться и лупить плазмой, всех убьёшь, одна останешься – значит, победила. А можешь в рубке флагмана сидеть и планировать бой. От начала до конца. Вводные самые разные, комбинируются случайным образом, есть очень трудные задачи. Когда у тебя ресурсов минус ноль, а у врага полный набор, и побеждай. Игра утверждает, что вот, по списку, народ выкручивался из этой задницы, да ещё с максимальными очками. Докажи, что тоже можешь.

   Можно сражаться с игровой нейросетью. А можно – с таким же игроком, как ты сама.

   Кесс на стратегии тупила, так что нас быстро укокошили, ещё и в плен взяли – позорище, в игровой табели о рангах такое дно, что ниже некуда. Делать нечего, следующий режим подключили в простое пилотирование. Полетать да пострелять, голова не особо нужна. А нет, нет, нет, ой, нужна, не надо, блин‼!

   Мой истребитель разлетелся красивым веером на атомы. Кесс ехидно смеялась, ей-то что, у неё всё нормально, и по очкам и по рейтингу и по ресурсу. И тут наши терминалы сами собой оборвали соединение с игровым сервером и вернулись на начальный экран.

   – Что за! – возмутилась Кесс.

   Понимаю. На рекорд же в своей локации шла!

   Тинькнуло одновременно у обеих – пришли сообщения. Точнее, одно сообщение на двоих, от прекрасно известного нам обеим адресата, совсем коротенькое, со злобной улыбочкой-пятигранником в конце:

   «Уши оборву!»

   – Ой!

   Мы тут же улеглись, накрылись пледами с головой. Уши рвать нам, конечно, никто не спешил, зря перепугались. Но возобновить игру мы даже не думали. Ну его. А вдруг и впрямь уши оборвёт. С него станется…

   Утро встретило снежной синевой и морозом. Зима набирала ход, тёмное время в сутках продолжало увеличиваться, но сквозь плотные облака всё равно пробивались самые яркие звёзды. Сейчас небо очень напоминало, скажем, небо Старой Терры, где звёзд так мало и они настолько тусклы, что без Луны на ночной поверхности планеты царит непроглядный мрак.

   На озере мигали проблесковые маячки служебных машин. Наверное, это прибыли специалисты из эпидемслужбы, разбираться с пиявками и вибрионом зеркальной лихорадки. Пиявки – эндемик Таммееша, в заповедниках их не трогают, но рядом с жильём им делать нечего. Зеркальную лихорадку завезли из Пространства, из локали Снежаношара, что ли. И она здесь неплохо прижилась. Мерзкая болезнь, одним из побочных проявлений которой является зеркальная плёнка на глазах, приводящая к полной слепоте. Эта же плёнка обволакивает и внутренние органы. Смерть зачастую мучительна – через удушье, зеркальная гадость в лёгких забивает альвеолы и не даёт дышать. Ничего хорошего в такой смерти нет. И что я так вчера взбесилась, спрашивается? Сама не понимала.

    Гришин заставил нас съесть завтрак. Сам приготовил, как я подозреваю, потому что стандартные заказы так дико вкусно не пахнут. Кесс уплетала за обе щёки, за ушами трещало, а мне кусок не лез в горло. Потому что Гришин переоделся в свою синюю униформу, и вместо обычного, почти домашнего мужика опять превратился в функцию при исполнении. Ту самую функцию, которая походя вынесла мне мозг посредством своей паранормы несколько дней назад. Всё, о чём я сейчас мечтала, это убраться из гришинского дома и забыть его как страшный сон.

   – В твоей медицинской карточке, Ламберт, нет ни одной записи о фобическом неврозе перед врачами, – сказал Гришин. – Что, и об этом молчали?

   – Нет, – угрюмо буркнула я. – Доктора Танункора я не боялась…

   – Это точно, – поддакнула Кесс. – Я таких истерик от неё ещё не слышала!

   – А он вернётся? – спросила я с надеждой.

   – Нет, – отрезал Гришин.

   – Почему?

   – Он на моих глазах оформил побои как бытовую травму, – Кесс тут же вжала голову в плечи, – Это серьёзное должностное преступление.

   – Ну… он больше не будет… – предположила я.

   – Надо думать, – язвительно сказал Гришин. – После пяти лет дисквалификации он рисковать больше не будет. Если ещё вернётся в профессию.

   Зараза. Пять лет тотального запрета на врачебную деятельность – это много…

   – К тому же у него зарегистрирован всплеск психокинетической паранормы по высшей категории опасности – А9. Должно быть, он интуитивно пользовался ею в работе, сам не осознавая, что делает. Довольно долго, насколько я понял. Так что вместо обычного цикла обучения контролю в полгода ему предстоит принять все четыре.

   А я вдруг поняла, с чего это к нам аж двоих целителей прислали вместо Танункора. Самого лучшего диагноста, пусть пока и без права на паранормальные воздействия. И самого лучшего практика с большим опытом работы. Они будут разбираться с тем, что натворил спонтанный самородок. Насколько навредил. Дела.

   – А Малуой вам чем помешала? – спросила я. – Её-то за что?

   – Она подпала под общую проверку.

   – Верните её обратно! – потребовала я.

   – Не могу.

   – Не можете? – возмутилась я. – Вот значит как! А я… я… я тогда снова в озеро скачусь!

   Гришин скрестил руки на груди, усмехнулся:

   – Тучи над городом встали, сопли в атаку пошли… – и добавил с отменным ехидством в голосе: – Как страшно!

   – Да вы издеваетесь надо мной! – крикнула я, сжимая кулаки.

   – Ты сама над собой издеваешься, Ламберт. Я не могу вернуть тебе твою любимую наставницу потому, что это вне моей власти. Её дело рассматривает квалификационная комиссия. Если допустят к работе, она вернётся. Если не допустят, значит, не вернётся. Всё. Но ты, вместо того, чтобы топиться, могла бы составить прошение.

   – Прошение?

   – Прошение, Ламберт, прошение. Что, не знаешь, как это делается? Однако. Дожить до двенадцати лет…

   – Мне почти тринадцать!

   – Дожить до тринадцати лет и ничего не знать о нейросети «Арбитраж», назначенной регулировать административные споры между нетелепатами – стыд и позор, Ламберт. Сегодня же там зарегистрироваться, прочитать правила, получить права слушателя. Проверю.

   – А… а если я не успею…

   – Успевай, Ламберт. Дело Малуой Решанпой будет рассматриваться завтра во второй половине дня. Если вы все успеете направить свои заявления до полуночи, может быть, их учтут в процессе. Насколько повлияют на решение, сказать не могу. Но повлияют, будьте уверены.

   Я захлопнула рот. Проклятый Гришин! Почему, ну почему он всегда оказывается прав? Даже тогда, когда неправ!

   Пришёл вызов на мой терминал, и я обмерла: вызов пришёл от администрации Дамеевтона, голосовой, нашли время!

   – Дай сюда, – коротко приказал Гришин, я замешкалась, и он выдернул терминал из моей руки.

   Вызывающему даже рта раскрыть не дал:

   – Вычёркивай девчонку из списка, гнида. И не отсвечивай! Штрафы? Засунь их себе в…!

   Оборвал вызов, вернул мне машинку.

   – Виктор Евгеньевич, – потрясённо выговорила Кесс, забыв жевать, – откуда вы такие слова-то знаете… Да при детях ещё выражаетесь.

   – Дети, – раздражённо выговорил он. – Собирайтесь и вон отсюда, чтобы больше не видел. Быстрее, пока я добрый!

   – Но почему… – я еле выговорила вопрос, слёзы сами хлынули. – Но это такой шанс, единственный, туда попасть, это же… Я целый год готовилась!

   – Ты квалификационный заезд вчера продула, Ламберт.

   – Это вчера! – стояла я на своём. – Это не считается! Виктор Евгеньевич, пустите меня! Ничего со мной не будет, честное слово! Я всё пройду до конца, вот увидите!

   – Ещё я эту пакость не смотрел. Всё, Ламберт, не обсуждается.

   Слёзы брызнули, противные, злые, ненавистные слёзы. Что у меня как проблема, так глаза на мокром месте! Я яростно вытерла щёки и крикнула на чистой злости:

   – Лучше бы я утонула! Зря спасли.

   Кесс пнула меня ногой под столом. А Гришин долго смотрел, как на вибрион зеркальной лихорадки, подлежащий фильтрации. Потом сказал спокойно:

   – Может, и зря. Так, всё, исчезли обе. Монорельс сами найдёте или отвезти вас?

   – Найдём, – твёрдо заявила Кесс.

   На том и простились.

   Мы шли к платформе монорельса, я всё натягивала капюшон плотнее, мне казалось, что дико мёрзну. Но руки оставались тёплыми, воздух грел щёки ласковым, лёгким ветерком. С ночи ощутимо потеплело, как всегда при плотной облачности. Рассвело, мир наполнился жемчужной серостью нового дня. Снежок ещё срывался, но слабо. К вечеру распогодится, выглянет солнце, чтобы снова нырнуть в закат…

   Поезд подошёл на удивление быстро. Угадали время, надо же. Бывает, поднимешься на платформу только за тем, чтобы увидеть уходящий в сиреневые дали хвост, и стоишь потом час, ждёшь следующего…

   Я сразу же уткнулась носом в окно, настроения никакого, хотелось выть и бегать с криками. Доску купить не дал, так ещё и на Дамеевтон не пустил! Гад.

   – Дура ты, Ламберт, – сказала мне Кесс вдруг. – Он за тобой в озеро сам нырнул. И долго не показывался, мы думали, утонул тоже…

   – А я, может, не просила его за мной нырять! – огрызнулась я. – Утонула бы, да и тьма со мной!

   – Дура, – снова повторила Кесс.

   – Ты что, влюбилась? Мало тебе Красавчика, на других потянуло? Нашла, в кого.

   – А в рыло? – осведомилась Кесс, потирая мощный кулак.

   – Да пошла ты, – я ткнулась лбом в окно, закрыла глаза и горько, отчаянно заплакала.

   Нелегко расставаться с мечтой. Особенно если не сама бросаешь, в ней разочаровавшись, а кто-то другой бесцеремонно обрывает одну за другой все ниточки.

   Лучше бы я вправду утонула!

   Малуой вернулась следующим же вечером. На этаже начался праздник. Все вопили и прыгали, она улыбалась и обнимала всех. Но я смотрела со стороны. Что-то мешало мне присоединиться. Нет, я радовалась, что Малуой вернулась. И в то же время мне остро хотелось остаться одной, в тишине, и чтоб никого рядом. Я тихонько выскользнула в коридор, а оттуда через холл – на улицу.

   Снова шёл снег, редкий, но мелкий и острый, как стеклянное крошево. Сквозь тонкие облака синими звёздами смотрела ночь. Не знаю отчего, но мне вдруг очень сильно захотелось заплакать. Вот только не было слёз…

   По привычке я пошла на трассу. Долго выбирала доску, облизывалась на именные, принадлежавшие другим увлекающимся. Но без спросу брать чужие вещи у нас считалось большим позором. Тех, кто так поступал, презирали и даже не били, просто с ними не разговаривали, держали за пустое место. Полный и тотальный бойкот во всём. Правда, на моей памяти таких у нас не было, но несколько историй, произошедших ранее, я слышала. Всегда доходило до того, что крысу переводили в другой интернат. И уж сделал недоносок выводы, чтобы на новом месте вести себя прилично, или не сделал, никого не интересовало.

   Но спуски тоже не принесли мне никакой радости. Что-то ушло. Я каталась нормально, даже не падала, даже получился один элемент, с которого я никак в разворот нормально войти не могла который уже день, но без всякой радости. Совсем. После пятого раза я сдалась. Подхватила доску и пошла со склона. Толку, если настроения нет?

   У выхода из зоны меня ждал сюрприз в лице Красавчика.

   – Привет, – жизнерадостно сказал он.

   – Чего тебе? – недружелюбно буркнула я.

   На нём не было белого халата, к чему он поверх зимней одежды, так что в этот раз у меня возникла неприязнь к самому Красавчику, а не к его профессии.

   – Посмотреть хочу, – объяснил он. – Не дёргайся!

   – Зачем это? – с подозрением спросила я, невольно делая шаг назад.

   – Ламберт, найди в информе среднюю стоимость минуты паранормальной диагностики. И умножь на четыре, поскольку перед тобой лучший специалист на всей планете. А тебе мои услуги бесплатно и вне очереди, цени.

   – Ну, смотри, – разрешила я. – Специалист.

   – Задница ты, с ушами, – обиделся он.

   Но не ушёл, на что я тихо надеялась. Снял перчатки, встряхнул руки – плавным и в то же время быстрым движением, в воздухе остался призрачный золотистый след, медленно угасший. Итан провёл ладонями над моей головой, я снова ощутила жар, окативший тело, на этот раз жаром прокатило сильнее. Но боли он не причинил, если не считать лёгкое тревожное чувство. Как будто что-то сейчас произойдёт, не очень хорошее.

   Красавчик сунул руки в карманы, забыв про перчатки, нахохлился. Молчал, и я поторопила его:

   – Что, опять что-то изменилось?

   – Изменилось, – кивнул он. – Вообще ничего не понимаю! Если бы ты лежала у нас в реанимации, я бы сказал, что дней через семь-восемь наступит кризис. Кома, клиническая смерть, такое вот всё. Но ты жива и здорова, с горы неслась как торпеда… Загадка!

   – Весело, – сказала я растерянно.

   – Ещё бы, – согласился Итан. – Посиди семь дней спокойно, ладно? Я скинул сканы профессору, но он не может сейчас приехать, у него двадцать шесть плановых операций, всё расписано на четыре дня вперёд. Приедет, разберётся. А может, тебя усыпить на эти семь дней, а? – загорелся он внезапной идеей.

   – Иди ты, – возмутилась я. – Себя усыпи, умник.

   Лучше бы я согласилась… Но кто же знал!

   Вернулись мы в здание интерната вместе, а спустя час на меня налетела Кесс с претензиями. Я даже не поняла поначалу, о чём она.

   – С ума сошла? – изумилась я, когда до меня дошло. – Какое свидание?! Диагностика это была.

   – Знаем мы эти диагностики! – злобно зашипела Кесс, будь она кошкой, прижала бы уши.

   – А ты что, ты с Красавчиком уже и того самого, взрослого? – поинтересовалась я. – Ты дура? Ты про возраст согласия что-нибудь слышала?

   Как она взбесилась, вы бы видели. Но влепить мне остереглась, всё же в холле в это время народу много, наставники, опять же, с группами, увидят, кашей сладкой не покормят. Конечно, ничего у неё не было, кроме, разве что, невинных поцелуйчиков. А может, даже поцелуйчиков не было, Красавчик хоть и озабоченный, но не настолько, чтобы на закон плевать. Короче, Кесс – дура. Овальная.

   – Его из-за тебя расстрелять могут, если не знаешь, – подлила я топлива в огонь. – Отстань от парня. Он, конечно, противный, но ничем подобного не заслужил.

   Кесс издала великолепный шип, скальная ящерица-ядовитянка померла бы от зависти. Я пожала плечами и прошла мимо.

   Ламеесшив был когда-то шахтёрским городком. Очень давно. Теперь сюда приезжают туристы со всей планеты. Ну, не совсем сюда, основной поток идёт через Дамеевтонскую долину. У нас останавливаются те, кому либо не хватило места в Дамеевтоне, либо не достало денег или же те, кто из принципа, годами ездит только сюда.

   В Ламеесшиве тихо, мирно, под старину пастораль. Оставшиеся от тёмного прошлого шахты частью переоборудованы под экскурсии, частью под развлечения – знаменитый Хрустальный Лабиринт, например. А частью просто заброшены. По уму их надо бы взорвать и засыпать, но руки не дошли. И за городом, там, где Саарвесшана, Жемчужная Река, если перевести с тамешти, вновь ныряет под гору, раскинулись самые настоящие катакомбы.

   Как в фильмах о докосмической эпохе. О том, например, как Равнины с Горами не поделили свободу. Здесь, в отработавших своё штольнях, прятались доблестные партизаны, отсюда совершали набеги, теребя врага, занявшего родные города. Сохранились остатки укреплений, оплывшие, заросшие деревьями и подлеском воронки, дыры в граните скал. Одна дыра совсем недалеко от нашего интерната, из окна увидеть можно. Огромный косой след в скале – насквозь! Там до сих пор даже вездесущий алый мох не растёт, а летом сквозь дыру по вечерам просвечивает Ратеене.

   А ещё, говорят, где-то в Горе спрятан склад боеприпасов того времени. И просто припасов. И документов, что ещё ценнее. Младшие ребятишки то и дело устраивают вселенские походы за кладом. Как наши, интернатовские, так и городские. Что-то иной раз находят, мелочёвку всякую, в основном. Мне удача ещё не улыбалась, но я особо не искала никогда.

   Летом катакомбы вполне себе обитаемы и даже, считай, перенаселены, драки за территорию с городскими – дело обычное. Зимой же тут слишком холодно, чтобы устраивать какие-то игрища. Но я любила бывать здесь именно зимой. Когда совсем никого.

   Торжественная тишина заброшенных штолен будто шептала мне что-то, забытое, но очень важное, такое, что непременно надо вспомнить, и я вспоминала… почти. Вспоминала, чтобы, уходя, снова забыть.

   Круглый, наклонный карниз, с которого открывался вид на лес, уступами убегающий к речке. Лес был хвойным – в основном, местные эндемики, пашетви, сангмак, различные хвощевики. Но встречались и терранские голубые ели, они возвышались над желтовато-бурой местной порослью как штурмовые башни. На Таммеше гравитация чуть выше терранской, но ели этим ничуть не смущались, вымахивая до поистине гигантских размеров. Лесное хозяйство с ними боролось, считая сорными, угрожающими местной биосфере. А я их жалела.

   Ель не виновата в том, что её семена завезли когда-то сюда не слишком умные люди. Такое красивое дерево, такое стойкое. Цветёт весной малиновыми шишками, безумно красиво, если кто видел.

   Я сидела, обхватив коленки, не чувствуя холода, и смотрела на лес. Город остался в стороне, за скалами, только струна монорельса, рассекающая долину, говорила о том, что местность, вообще-то, обитаемая. Но если не косить глазами в сторону дороги, легко вообразить себе, что ты на пустой планете, совсем одна. Потерялась в космосе, допустим. Как-то спустилась на поверхность. И живёшь в пещере, совсем одна.

   Странное ощущение. Очень глубокое и полное. Как будто за спиной горит костёр, согревая воздух. Возле костра сидит кто-то и поддерживает огонь, то есть, всё-таки не совсем одна, ещё кто-то. Кто-то, кто угодил сюда немного раньше. И тебе надо встать и пойти к нему, потому что опускается ночь и скоро холод станет нестерпимым, надо тщательно закрыть вход. Но вставать не хочется. Хочется смотреть и смотреть на пылающее зарево заката, бесконечно.

   … Тёмно-фиолетовое, беззвёздное небо. Огромное алое солнце вытянуло длинный хобот в сторону чёрной дыры, поглощающей материю с поверхности светила. Чёрную дыру не видно, видно завернувшийся вокруг неё чудовищной спиралью свет. Скоро солнце скроется за горизонтом совсем, а хобот и спираль останутся, будут поджигать ночные облака почти до утра. Над лесом поднимается струйками вечерний туман, расплывается прозрачными волнами. Огромные кроны некоторых, особенно крупных, деревьев как древние корабли, рассекающие грудью туманное море.

   Я встряхнула головой, заснула, что ли. Бывает. Но какой же яркий сон! Жаль, рисовать не умею, а то непременно нарисовала бы. Солнечный шар скрылся за горой, и небо стремительно наливалось звёздным сиянием. Пора уходить. Я поднялась, отряхнулась. Лучше всего, конечно, спуститься вниз на доске, и доску, одну из общих, я с собой захватила, кстати. Раньше я бы поступила именно так. Но сейчас не хотелось. Совсем. Охватившее вчера на трассе безразличие не спешило уходить. Плохо дело, а вдруг останется со мной навсегда…

   А может, это Гришин блок поставил, телепатически?! Он мог. Как же я раньше не догадалась? Вот же сволочь инспекторская… Я стала яростно ругаться, утирая со щёк злобные слёзы. Мало того, что из списков Дамеевтона вышвырнул, так ещё и это! В коллапсар его на досвете, всё равно сейчас спущусь!

   Я дёрнула доску. И тут же услышала какой-то шум за спиной, крики, запах горелого. Обернулась, увидела вспышки. Кто-то в пещере устроил беготню с пальбой из бластеров. То есть, в кого-то стреляли, он или они огрызались, и вся эта компания бежала прямо сюда. А другого выхода у них просто не было.

   Чудесно, Приключение.

   Под шальной выстрел только бы не попасть!

   Наверное, всё же следовало сбежать. Встать на доску и спуститься, и уже оттуда вызвать через терминал Службу правопорядка. Но я откуда-то совершенно точно знала, что не успею. Подстрелят, как какое-нибудь копытное, даже без злобы, а так, походя. Сверху. Как в тире. Никаких спусков! Я метнулась за скальный выступ и там затаилась. Я чувствовала, что там меня не заметят. У чувства был повелительный императив точного знания.

   Сначала на карнизе появился мощный, но не очень высокий (меньше Гришина, будь тот неладен!) мужик, вроде бы не тамме-от. Он заглянул на склон, присвистнул, спускаться раздумал. Вёл себя очень спокойно. Так спокойно, словно не в него только что стреляли. А я снова почувствовала…

   У Красавчика Итана, когда он проводил паранормальную диагностику, от ладоней исходило золотое сияние. Всё-таки точно оно сияло, не примерещилось мне. А у этого всё тело будто багровым огнём пылало. Невидимым, но от того ещё более страшным. Зря те, кто его преследовал, с ним связались, ох, и зря.

   Он как мысли мои услышал. Встряхнул ладонями – плавное, и вместе быстрое, очень точное движение, опять же, Итана напомнило сильно, – и перед ним соткался громадный огненный щит, прямо от пола до потолка, с переходом по цветам от алого до ослепительно-фиолетового. Я торопливо вспомнила зависимость температуры и цвета, цифра получилась впечатляющей. Фиолетовый. И вот это всё полетело по адресу.

   Я такое только в фильмах видела. Познавательных и развлекательных.

   Про Старую Терру и про галактические приключения бравых бойцов Альфа-Геспина.

   Боевая психокинетическая паранорма.

   Пирокинез.

   Откуда сверху прыгнул злыдень. Однозначно злыдень, потому что пирокинетики служат Федерации, всем известно, а те, кто хочет их пристрелить, – гады. Гад меня не заметил, он упал на каменистый пол, и стал целиться из жутковатого вида штуки (я бластеры видела, знаю, как выглядят, сама стреляла – в тире, нет, это явно что-то пострашнее, с длинным стволом и увесистым батарейным отсеком). Мерзавец целился в незащищённую спину. Будь ты хоть сто раз пирокинетиком, но если всю силу своей паранормы вложил во фронтальную атаку, а спина у тебя без прикрытия, тебя продырявят.

   Стрелять в спину нехорошо, так?

   Я, не рассуждая, высунулась и двинула гада доской по башке. И закричала:

   – Сзади!

   Сзади к бойцу-одиночке угрюмо лезли ещё двое.

   Я упала вниз и резво дёрнулась в сторону. Там, где только что торчала моя голова, просвистел разряд, и в пол, где я только что лежала, вонзилось ещё несколько, а потом всё закончилось.

   Стрельба, в смысле, закончилась. Потому что враги закончились.

   Ударил в нос отвратительный запах палёной плоти. Я перевернулась на живот, и меня стошнило. Когда спазмы прекратились, и жёлтые круги перед глазами рассеялись, я обнаружила, что тот, кого спасла, сидит, привалившись к стене, и не подаёт признаков жизни.

   Опять же, надо было вызвать Службу Правопорядка. Не знаю, почему я не вызвала. Даже не подумала. Я кое-как встала, подошла.

   – Эй, – осторожно спросила на эсперанто, – эй, сударь, вы живы?

   Вряд ли он знал тамешти, а может, и знал. Но эсперанто точно знают все, даже ольры, которым, вообще говоря, больше удовольствия доставляет рассматривать нас через прорезь прицела, чем с нами разговаривать.

   Каким-то чудом, наитием, шестым чувством – называйте, как хотите! – я угадала, какой ответ последует за моим вопросом, и успела пригнуться и шарахнуться в сторону. Шаровых молний я в своей жизни не встречала, только на обучающем видео, где в принципе рассказывалось о таком явлении, как атмосферное электричество. Вот тут получилось очень похоже, и с тем же качеством. Не успела рукотворная молния воткнуться в стену пещеры и прожечь в ней аккуратную дыру, как в руке у мужика появилась новая.

   – Не надо! – взвизгнула я, запоздало испугавшись.

   Он невменяемый сейчас, поджарит за здрасьте. И поджарил бы наверняка. Но что-то где-то сдохло, он меня услышал.

   – Не надо, говоришь? – голос хриплый, низкий, а молнию убирать не спешит, сжимает пальцами так, будто это не огненный шар, его паранормой сотворённый из воздуха, а чья-то отрубленная голова.

   – Ага, – бешено закивала я. – Не надо!

   А глаза у него – серые, с нездешним стальным отблеском, гусиные лапки у висков, короткий белый шрам через бровь, наискосок, старый шрам, и, видно, оставлен зачем-то на память, вот уж не возьмусь сказать, о хорошем была та память или о плохом. Короткие, ёжиком, светлые волосы, запекшаяся возле уха кровь…

   – Как скажешь, – молния потеряла форму и растеклась под его рукой жидким, быстро тающим огнём, р-раз и не стало её.

   В пещере сразу же потемнело до почти полного мрака. Я поморгала, привыкая.

   – Вы ранены?

   – Ты кто? – задал он встречный вопрос.

   – Энн, – назвалась я.

   – Вот что, Энн, сколько тут трупаков валяется?

   – Раз, два, три…– начала я считать, меня снова замутило… – Семь… Вроде бы, семь.

   – Так… Кажется, все… Ну-ка, пошли отсюда. Пошли, пошли, не спать.

   А сам поднялся с таким трудом, что оставалось только удивляться, как он вообще встал.

   – Подождите, – я метнулась к своему рюкзаку.

   – Энергоносители есть? – хмуро осведомился мужчина. – А, ладно, теперь уже нет.

   Я посмотрела на зловещего вида пятно, украсившее рюкзак. Похоже, это был терминал… Обидно, но… Жизнь дороже. Батарея любого устройства будет пылать на всех сканерах как атомный взрыв. А что враги сдохли не все, я даже не сомневалась.

   – А как вы… без огня…

   – Могу и без огня, – усмехнулся он. – Пошли.

   – Ага… нет, сюда!

   Какое-то время мы сосредоточенно пробирались по пещерам. Я не задумывалась, куда иду, я просто шла, твёрдо зная, что надо, скажем, повернуть сюда. Или сюда. И тогда нас потеряют и не найдут никогда.

   – Что они хотели? – спросила я через время.

   – Чтобы я сдох, – усмехнулся мой новый знакомый.

   Я не видела его лица, да и шёл он позади меня, точнее, как шёл… ковылял… похоже, в ногу ранен. Но его усмешку почувствовала. Недобрая она у него получилась. Злая.

   – Это понятно, – сказала я, – боевыми всегда стреляют именно затем, чтобы цель сдохла. А за что?

   – Много будешь знать, рано поседеешь, – отрезал он.

   – А мне седеть нечем, – не задержалась я с ответом. – Башка у меня лысая. Полностью.

   – Дитя, – с ощутимой угрозой в голосе выговорил он, в спину дохнуло неприятным жаром, – за помощь, конечно, спасибо. Но не наглей, пожалуйста. У меня нервы. Не железные! Особенно сейчас.

   Я скептически фыркнула, однако ума хватило промолчать.

   Узкий каменный коридор вывел нас к подземной речке, одному из притоков Жемчужной. Здесь висели по стенам слепые улитки, их раковины слабо мерцали призрачным зеленоватым светом, полоскал в быстрой воде длинные синие плети рамевшанник, и даже обычная наскальная похабщина на изъёденных влагой стенах не вызывала отторжения. Хорошее место. С четырьмя различными выходами. Один уходил в завал, другой загибался спиралью и выходил обратно, к карнизу, откуда мы только что пришли, через третий можно выбраться чуть ли не к реке, если знаешь все повороты, четвёртый постепенно сужался, превращаясь в узкую, заполненную холодным ручейком щель…

   – Мило, – оценил пещерку мужчина.

   Он сел – нет, рухнул! – привалившись спиной к каменной стене, мне показалось, потерял сознание на миг, но тут же, усилием воли, очнулся.

   – Рамевшанник, – кивнула я на синие, мерцающие колдовским сиянием заросли, – ментальный фон глушит. Если у них там телепаты, могут не услышать.

   Рамевшанник – не мох, но и не совсем растение, не любит солнце, любит сырость, его часто можно встретить в пещерах, иногда на значительной глубине, основной источник питания для него – известняк, на котором он жирует в своё удовольствие. Кислород, конечно, тоже важен, в закрытых, бедных кислородом, кавернах он не заводится…

   Когда я впервые столкнулась с Гришиным, я много чего про телепатов в информе восприняла. В том числе, по естественным, природным способам защиты от их паранормальной восприимчивости. Вообще говоря, даже начала у себя в комнате кое-что в горшки высаживать. А то наш инспектор хоть не уставал твердить, что у меня мозгов нет и слушать ему там нечего, сам, как я подозревала, всё равно следил. Вот и сейчас мне казалось, будто я чувствую его назойливое внимание. Сидит у себя в кабинете, смотрит в окно и думает, где эта безмозглая Ламберт там бегает, что она на свою задницу снова нашла…

   Во взгляде моего подопечного появилось уважение. Оценил.

   Взрослые так на меня никогда ещё не смотрели. Наставники в интернате – можно понять, мы для них дети, причём дети обездоленные, с травмами, без родни. Доктор Танункор – то же самое примерно. Гришин считал, что у меня нет мозгов, и не уставал своё мнение озвучивать. Красавчик Итан вообще видел во мне лабораторный материал для изучения. Взгляды всех остальных не имели ровно никакого значения. А этот вот чужой абсолютно человек, которого я впервые видела и, наверное, потом уже не увижу больше никогда, опасный и, чего уж там, страшный… за очевидное и простое решение с рамевшанником…

   – Возьми нож, – коротко приказал он, и я вытянула из ножен у него на бедре тяжёлый боевой нож, вышесредняя, скажу я вам, вещь. – Разрежь штаны и посмотри, что там.

   Что, что… Зацепило лучом, вот что. Смотреть страшно, снова затошнило. А он ничего, даже не морщится. Наверное, их учили терпеть боль… На Альфа-Геспине многому учат. Почему я решила, что он с Альфа-Геспина? Не знаю, сам он не говорил, но ведь все пирокинетики – военные, разве не так? Ударный кулак Земной Федерации, верные и преданные, отличные бойцы…

   У него при себе оказалась аптечка. Предусмотрительный! Под его руководством я обработала рану, закрыла жидким бинтом. Пустить на перевязку мою куртку он не позволил:

   – Даже не думай. Замёрзнешь насмерть, не лето.

   – А вы? – беспомощно спросила я.

   – Я дома не замёрз, здесь, на этом вашем курорте, не замёрзну тем более…

   – Это правда, что на Старой Терре так холодно, что иногда замерзает даже воздух? – полюбопытствовала я.

   – Правда. Про воздух – враньё, но что холодно, то холодно. Слушай, Энн. Мне сейчас необходимо заснуть. Для восстановления. Я засну на десять минут. Но если вдруг что… толкни, проснусь.

   Под «вдруг что» он понимал врагов. Единственное оружие на нас двоих – его паранорма, драться, «если вдруг что» – ему. Меня сразу прихлопнут и не заметят. А доску я с собой не захватила. Ну, камней хоть набрать. Может, в глаз кому попаду…

   … Они появились внезапно. Не было, и вдруг. Я только и успела метнуться обратно, судорожно сжимая в кулаке камень. Рамевшанник штука хорошая, но он действует в обе стороны. Тебя никто не слышит, но и ты никого не услышишь тоже…

   Я, забыв дышать, смотрела сквозь синие, мохнатые, слабо мерцающие стебли, как они идут и словно бы смотрят прямо в меня, только что пальцами не тычут: «эй, гляньте, она здесь!». Здоровенные мужики в полуброне. С оружием.

   Всё, Ламберт. Допрыгалась. Это тебе не на доске кувыркаться.

   Как я не хотела, чтобы нас увидели! Как не хотела! Отчаянно, до звона в ушах, до боли в сердце. Перед глазами всё плыло и качалось, как будто между мной и смертью возникла непреодолимая преграда, и она плыла, выгибаясь в мою сторону, когда кто-то проходил слишком близко.

   Мать же их, у них же сканеры! Неужели не видят?!

   Не видели. Шли мимо. Шли мимо, и не видели!

   Я осторожно скосилась на спасённого. Только бы не проснулся. Проснётся, бросится в бой и нам конец. Не знаю я, почему нас не видели! Но они не видели, и не слышали и не чуяли. Шли мимо, в ладони от меня, если бы кто-нибудь пнул бы ногой развесистый синий куст, как раз мне в башку бы и угодил…

    Прошли мимо и сгинули, эхо затихающих шагов бухало в уши вместе с кровотоком. Я сидела, боясь пошевелиться, отсидела ногу так, что не чувствовала её совсем, но ужас пеленал крепко, не давал дышать как надо, получались загнанные полувсхлипы, полувздохи, и сердце колотилось, как сумасшедшее, вот-вот выпрыгнет. Судя по ощущениям, сердце билось прямо в рёбра, до того больно и страшно.

   – Что? – вскинулся раненый, сжимая кулаки.

   Я поспешно приложила палец к губам: уймись, бешеный, а вдруг вернутся!

   Не вернулись.

   И уже не вернутся, я поняла это очень чётко.

   Вот когда словно лопнула невидимая, но натянутая до предела, грозно звучавшая струна! Всё вокруг завертелось в бешеном водовороте, и я поняла, что теряю сознание, неотвратимо и стремительно. Затылок хлопнулся о камень, всё.

   – На-ка, пожуй, – мне протягивали тонкую полоску чего-то очень подозрительного, похожего на пастилу, но пастилой оно точно не было.

   – Ешь, легче станет. Сколько весишь?

   – Не… знаю…

   – Килограмм, наверное, сорок – пятьдесят…

   Полоску укоротили на треть.

   – Жуй давай…

   Вкус у неё оказался кисловато-сладкий, неожиданно приятный. Правда, что ли, пастила…

   – Стимулятор, – признался мой собрат по пещерному сидению, – армейский. Вообще говоря, дрянь. Тебе через пару дней придётся очень плохо, дитя. Кстати, ты мальчик или девочка?

   Убил. Я аж «пастилу» грызть перестала, кстати, она твёрдая оказалась, что твой гранит.

   – По имени не слышно, что ли?

   – В этой дыре оно звучит как мужское, – пожал он плечами. – Но голос у тебя не мальчишеский.

   – Я – девочка, – мрачно сообщила я, отворачиваясь.

   Что-то не так было с кустом равшанника. Я молча пялилась на сиреневые плети, не понимая, что с ним случилось. Что-то же случилось! Но что?

   – Извини, – кротко сказали из-за спины.

   Я не выдержала, обернулась. Он смотрел на меня, и чуть усмехался, и лицо его в призрачном свете, льющемся от кустов, со стен, из воды казалось гладким и спокойным, как будто не он только что принял смертельный бой, получил серьёзное ранение, валялся без памяти в коротком десятиминутном сне. И его почему-то не удивило, что нас не заметили. Позже я поняла, почему, а тогда просто отметила странный факт.

   – А у меня в рюкзаке еда есть, – сообщила я. – Будете?

   – Шутишь? – оживился он.

   Психокинетическая паранорма требует много энергии. Коротко говоря, пирокинетики пожрать не дураки. Среди них немало отличных поваров, про что ходит немыслимое количество анекдотов в стиле: попали как-то пирокинетик, гентбарец и два ольра на необитаемый астероид…

   Так что я достала еду, и он её всю умял в два счёта. Заставил и меня поесть, я отказывалась, но ага, откажешься, как же. Однако ему две трети моей порции маловато было, конечно же. Я предложила обобрать со стены улиток, а что, они съедобные, только сырыми мы их никогда ещё не ели, всегда жарили. Но моему знакомцу оказалось без разницы. Сожрал улиток сырыми, штук сорок сразу, их я ему таскала, и, между прочим, посчитала ради интереса. Сколько склизких моллюсков может слопать за один раз голодный мужчина. Получилось прилично.

   – Мог бы поджарить, – признался он, – но нам сейчас повышать температурный фон ни к чему.

   – Думаете, вернутся? – спросила я тревожно.

   – Они не успокоятся, пока не найдут труп, – объяснил он. – Ну, или следы, чётко объясняющие, куда я сгинул и что со мной там сталось.

   – А вот я не понимаю, – сказала я, – толпа вооружённых придурков бегает по пещерам вблизи мирного города, стреляет из всяких пушек и прочее такое же, и никто из Службы Правопорядка не шевелится, – почему-то некстати вспомнился Гришин, и я добавила его любимое слово:– Бардак!

   – Бардак, – согласились со мной. – Ты из интерната?

   – Откуда вы знаете? – растерялась я.

   – Я даже знаю, кто у вас инспектор по делам несовершеннолетних, – уведомили меня. – Виктор Гришин, не так ли?

   Я молча смотрела на него. Наверное, на моём лице всё отпечаталось крупным шрифтом, не надо никакой телепатии, чтобы прочитать, о чём думаю.

   – Бардак – его любимое словцо, – пояснил мужчина со смешком. – Вик – хороший парень, но чересчур правильный. Отчего люди к нему не особенно тянутся.

   – Вы знакомы?! – обрела я дар речи.

   – Да... – уклончиво ответил он. – Пересекались несколько раз.

   Какие такие пересечения могли быть у спецагента по особым поручениям с инспектором по делам несовершеннолетних?! То, что мой знакомый – спецагент, прямо как из видеофильмов, я даже не сомневалась. Не сомневалась и в том, что он служит Федерации, а не каким-нибудь вражьим рожам из Оллирейна, Врамеула или Радуарского Альянса; пирокинетики не предают, всем известно, даже под психоломкой. А кроме того, я сама чувствовала так, и снова уверенность была сродни точному знанию.

   Внезапно я поняла, в чём дело! В голове беззвучно возникла картинка: неужели?

   – Мать капитаном в космодесанте, – усмехаясь, подсказал он. – Братья там же. В доме одни девчонки. Паранорма ещё не проснулась, но на подвиги уже тянет. Ну, и вот… познакомились… А ты, я смотрю, тоже пострадала от его занудной правильности?

   Тут меня накрыло, и я рассказала всё. Все свои злоключения, вместе с озером, будь оно неладно, и тотальным запретом на любимое занятие. Главное, меня же слушали, не перебивали, изредка спрашивали даже. Искренне слушали, не из вежливости и не со снисходительным сочувствием, мол, дитя горькое, мне бы твои проблемы… Хотя, конечно, мои проблемы с проблемами моего собеседника не стояли даже близко.

   Но как же захлёстывало обидой, не передать! Лишиться Дамеевтона – на раз-два, просто потому, что детям, видите ли, туда нельзя. Как будто взрослым можно. Травмы в анамнезе? Ну да. И сиди до старости бесполезной тушкой: туда нельзя, сюда нельзя, там опасно, тут опасно… В носу захлюпало.

   – Да, неприятно, – согласился он. – Но, в общем-то, не смертельно. Вы ещё подружитесь, вот увидишь.

   Кто подружится? Я и Гришин?! С ума он сошёл. Наверное, второе ранение получил в голову, вот мозги и расплавились. Я всхлипнула, утёрлась и рассказала про ментальное сканирование в кабинете у доктора Танункора. Как легко и просто мне мозги вынули и вывесили на солнышко просушиться. Ничего же ведь не смогла сделать, совсем ничего! Я не знала, что хуже, недопуск на соревнования или телепатическое насилие над личностью. Первое – очень обидно, а второе – очень страшно.

   – Страшно, – согласился со мной мой собеседник.

   А мне вдруг стало нестерпимо стыдно за собственное нытьё и сопли, забившие нос непрошеной сыростью. Кому я это всё рассказываю?! И когда. Нас, может, убьют через полчаса, обоих. А я нашла на что время тратить, на жалобы!

   – Страшно, неприятно, мерзко, может быть, больно. Обидно так уж наверняка. Но потом смотришь в прошлое, на себя, дурака такого, и понимаешь, как же всё-таки хорошо, что в твоей бестолковой юности нашёлся рядом такой вот Гришин.

   Я молча смотрела на него. И он туда же, конечно. Взрослые. Все они заодно. Все они…

   – Он тебя из озера вытащил, сама рассказала.

   – Мог бы не вытаскивать, – яростно высказалась я, утираясь. – Я не просила!

   – Сопля ты, Энн, – уведомили меня, – зелёная, неблагодарная, два грамма. Вспомнишь потом, стыдно станет.

   – Ах, я сопля? – слёзы мгновенно просохли, я отчаянно жалела, что так распустила свой балабольный язык, нашла, кому жаловаться!

    – Сядь, – короткий приказ ударил под коленки, я не смогла не ослушаться. – Не дури.

   Я сразу вспомнила, что сидим мы в пещере, а вокруг враги, вооружённые и злые. Рамевшанник заливал всё вокруг призрачным синеватым светом. Где-то глухо шлёпали о воду капли, шуршал ручей, неутомимо бегущий на свободу. Шагов – не слышно. Голосов тем более. И не чувствуется чужое присутствие, совсем. Во всяком случае, здесь, неподалеку от нашего ненадёжного убежища.

   – У меня есть струна гиперпрокола, – сообщил мой новый знакомый. – Но воспользоваться ею я могу только на открытой местности. Надо выйти из пещеры… Желательно, в безлюдное место.

   – Я знаю дорогу, – кивнула я. – Я покажу…

   Струна – штука интересная и безумно дорогая. По сути, человек носит с собой лишь маячок, а основную работу выполняют приборы, установленные, например, на курьерском корабле. Да, даже у маячка есть блок питания, что доставляет значительные неудобства владельцу в случаях, когда надо бродить по делам максимально скрытно. Исключение – носители паранорм психокинетического спектра. Им батарейка не нужна, они сами себе батарейка. Особенно если их учили хорошие инструктора. Такие, как на Альфа-Геспине, например.

    Мужчина осторожно снял повязку с раны. Я отвернулась, что мне смотреть, опять тошнить будет… Но на тихий удивлённый присвист обернуться всё-таки пришлось.

   На чистой белой коже не осталось и следа от недавней травмы. Мы одновременно посмотрели друг на друга. Так не бывает.

   – Регенерация хорошая, – сказала я, и не удержалась: – Вы же спецагент. На вас же всё заживает, как в развлекалке. У вас же полно встроенных имплантов, включая плазменную пушку в одном ме…

   – И много ты развлекалок видела? – хмуро перебил меня он.

   – Много, – кивнула я и назвала последнюю новинку сезона:– В том числе, «Врата Оллирейна».

   – Да? – мне показалось, или он действительно покраснел? – Ты смотришь такие фильмы… там же… кхм… немало сцен для взрослых!

   – Вы про секс? – уточнила я. – Секс я пролистывала.

   Точно, он покраснел! Забавный эффект, особенно при рамевшанниковском освещении.

   – Любопытно, с чего бы вдруг?

   – Маленькая ещё, – отрезала я. – Неинтересно.

   Я не врала. Я любила смотреть про погони, перестрелки и впечатляющий пролёт на скауте через Огненное Кольцо звёздного скопления Коронет, чем физиологию и прочие подробности старинного метода размножения. Кесс издевалась, называя соплёй на верёвочке, я в долгу не осталась, придумав ей определение обиднее, за что отхватила свою порцию тумаков…

   – Лишь бы потом стало интересно, – ехидно заметил он. – Лет так через пять.

   Я пожала плечами и не ответила. Хотелось съязвить что-нибудь остроумное, мол, через пять лет встретимся и поговорим, но я промолчала. Как-то шутка не показалась смешной сразу же. Потому что через пять лет…

   – Хватить сидеть, – он встал, подал мне руку. – Время!

   По дороге молчали, идти старались осторожно. Шагов своего спутника я не слышала, зато свои, как мне казалось, разлетались эхом по всем закоулкам. Ещё мне всё время казалось, будто за нами идут. Не просто идут, целятся в спину, и сейчас выстрелят. Вот прямо сейчас! Неприятное чувство. И потому я торопилась, как могла.

   Пещеры, да ещё ночью, в синеватых из-за рамевшанника сумерках, не самое приятное место для прогулок.

   Но бесконечные каменные коридоры наконец-то окончились. Мы вышли к реке, к запорошенному снегом каменистому пляжу, приходилось смотреть под ноги, чтобы не споткнуться, не поскользнуться. Вода в горной говорливой реке не замерзала никогда, даже в очень сильные морозы в конце зимы и начале календарной весны. Пахло снегом, сыростью, холодом, а ещё почему-то озоном, как после грозы.

   – Послушай, Энн…– мой спутник взял меня за руку, и я вздрогнула: его ладонь была сухой и горячей, вновь одетой в защитную броню из невидимого паранормального огня. – Послушай… Здесь сейчас появятся парни из Службы Планетарной Безопасности. Они не знают о моей миссии. Я для них враг. Так что ты с ними не геройствуй, пожалуйста. Веди себя спокойно, отвечай на все их вопросы. Всё расскажи, от самого начала.

   – Но…

   – Никаких но! Начальником у них гентбарец-кисмирув, Нантивириснув Феолирасме, полагаю, он не выдержит и лично явится, с него станется. Не спорь с ним. Пожалуйста.

   – Не буду, – вздохнула я. – Но я хочу вам помочь… Вам же нужна помощь!

   – Ты уже помогла.

   – Этого мало.

   – Правда?

   Я кивнула. Глупый какой-то разговор. Как будто этот мужчина хотел услышать обратное…

   – Вообще-то, ты можешь их задержать... Минут на пятнадцать…

   – Ага, – обрадовалась я. – Давайте!

   – У Феолирасме первый ранг. Тебе придётся нелегко.

   – Переживу, – решительно заявила я.

   Хотя душа заранее собралась в пятки. Я помнила Гришина, ментальное сканирование – не сахарный фрукт.

   Он молчал, колебался. Думал. Миллиардом равнодушных звёзд смотрело на нас вечное небо.

   – Передай им привет от Коллекционера, – решил он наконец. – Это их, скажем так, немного смутит.

   – Передам, – пообещала я.

   Он отпустил мою руку. Свёл вместе кончики пальцев, и в ладонях мягко зажглась алая звезда. Пространство вокруг дрогнуло, отзываясь на поток пронзившей его энергии. Маячок наведения гиперструны…

   – Прощай, Энн. Спасибо тебе…

   – Как вас зовут? – спросила я.

   – Артемий.

   – До встречи, Артемий, – серьёзно сказала я.

   Но он уже уходил в портал, и не услышал. Яркая вспышка, запах озона и звёздной пыли, тишина.

   Всё закончилось. Всё закончилось внезапно и сразу, как будто не было ничего. Ни перестрелки, ни пряток в пещере, ни разговора, ни его самого… Ничего.

   Я медленно сжала пальцы. Ладонь всё ещё хранила пригоршню жара – прикосновение его руки.

ГЛАВА 4

Неприятно, когда тебя держат за шиворот. Как нашкодившего щенка, только что носом в сделанную лужу не тычут. И не вывернешься, зараза! Они тут все в броне. С оружием. Тамме-оты и люди, пирокинетиков, вроде бы, нет. А их главный…

   Наверное, это как раз и был тот самый гентбарец, о котором говорил Артемий.

   Очень уж отличался от остальных. Невысокий, тонкий, узкое девичье личико, пышные серебряные волосы ниже плеч, схваченные металлическими застёжками-обручами, какие только девчонки носят, браслет в том же стиле на узком запястье, глаза – невозможно-прекрасные, огромные, серебристо-голубые, в пушистых серых ресницах. Но взгляд недобрый и улыбочка злая, движения – резкие, агрессивные, ладонь на рукояти бластера, а уж как его народ слушается – даже не с полуслова, а с полувзгляда. Я углядела золотой значок первого телепатического ранга на воротничке, и мне сразу стало нехорошо. Я поняла, что именно сейчас произойдёт. Не хочу!

   – Ты кто? – спросил он у меня.

   Верите или нет, но меня проморозило от его голоса от макушки до пяток. Мелодичный, красивый, глубокий голос, женщины с такими голосами выступают на сцене и к ним со всей Федерации летят послушать, но этот тип умудрился впихнуть в интонации столько угрозы и запредельной силы, что воспринимать его женщиной расхотелось напрочь.

   Я дёрнулась:

   – Отпустите!

   Не буду я разговаривать, когда меня за шкирку держат так, что на цыпочках стоять приходится!

   Главный еле заметно кивнул, захват разжался. Я нервно поправила капюшон, ладони противно вспотели.

    – Кто ты?

   – Энн Ламберт, – назвалась я.

   – Откуда?

   – Из интерната «Небесный свет».

   – Что ты здесь делаешь, Энн Ламберт из интерната?

   – Гуляю!

   Я правда погулять пришла! Я же не виновата, что тут какие-то придурки пальбу устроили. Меня наградили нехорошей улыбочкой, от которой тут же захотелось завизжать, не сходя с места. Удержалась с большим трудом.

   – Рассказывай.

   «Не геройствуй», – эхом отдались в памяти слова Артемия. Ладно, не буду.

   – Я пришла погулять, – начала я. – Ну, мы тут летом играли… Я пришла, там закат хорошо виден, из пещеры одной…

   Весь мой рассказ уложился в пять минут, потому что описания и подробности никого не интересовали. Начали стрелять, я спряталась. Дальше? Дальше помогла человеку, мы спрятались. Потом спустились вниз, вот сюда, и он ушёл через струну гиперпрокола…

   В телепатическом искусстве есть такое понятие, как пассивное слушание. Здесь не нужен раппорт, не требуется никаких проникновений в чужое сознание. Тебя просто слушают. Как ты разливаешься певчей птичкой, заодно выдавая по ассоциации картинку за картинкой всё, тобой пережитое. Короткий вопрос о маячке струны, и память тут же выдаёт алый огонёк на ладонях, вспышку, оформившуюся в портал, исчезающую в черноте прохода фигуру… Наверное, по этим деталям знающий специалист способен определить тип струны, её параметры, даже возможное направление переброски.

   – Румасвиринув*, сканы завершены. Точка выхода – гало-орбита планеты, тип – курьерский «кузнечик» или «крыло бабочки», возможно – «зеркало»…

   – Орбитальная Служба Контроля и Управления, задержать и отменить дозволения для малых кораблей следующих типов…

   – А он вам ещё привет передавал, – выпалила я. – от Коллекционера!

   – Что?! – гентбарец впился в меня взглядом.

   А в следующее мгновение я поняла, что Гришин тогда, в медпункте, меня пощадил. В исполнении безопасника телепатический удар оказался настолько безжалостным и мощным, что я потеряла себя практически сразу.

   _______________

   *Румасвиринув – вежливое обращение к гентбарцу-кисмирув. Гентбарская раса биологически делится на двенадцать типов различных особей, каковые типы условно можно назвать полами, условно прежде всего потому, что в размножении участвуют только два типа, с большой натяжкой при выполнении определённых условий – ещё третий, а остальные девять необходимы для жизни большой и дружной семьи-улья. Поэтому Энн запуталась в определении пола главы Службы Планетарной Безопасности, строго говоря, он не мужчина и не женщина, а кисмирув, как раз из тех девяти, необходимых для жизни. Кисмирув обычно в курсе, какой дополнительный смысл придают люди обращению к собеседнику в среднем роде, и не устают подчёркивать, что к ним это не относится. Будешь настаивать, получишь в рыло. Легко.

    Его взбесила моя амнезия, и бесполезно было доказывать, что под ней ничего нет, участки мозга, ответственные за область потерянной памяти выжжены физически. Я вообще никакого права голоса не имела, меня не было, просто не было, а память – была. Обрывочно, смазанными картинками – звёздное небо, закат, гигантские леса, когда смотришь на них сверху, с орбиты, просто ковёр из огромных крон… и там, где-то там, далеко в низу – чёрные озёра, питающие корни, а в тех озёрах лежала, надёжно похороненная на самом дне, Тайна. Тайна, о которой не должен знать никто. Даже если ценой окажется жизнь…

   Чёрная вода поднялась стеной, как цунами, хотя какое цунами может быть в лесу… и вода прибывала, захлёстывая водоворотом чудовищной мощи.

   – Нет! – закричала я, и не услышала своего голоса, – нет, нет, нет, нет! Не-ет!

   Гигантская пружина разжималась, посылая в мир волны запредельной мощи. И это длилось и длилось, бесконечно. Давно уже не ощущалось в разуме присутствия враждебного чужака, я снова стала собой, но собой не владела.

   Но кто-то всё ещё оставался рядом… знакомый, и от того ещё более страшный… и начавшая было стихать буря взъярилась снова.

   – Уйдите! – закричала я, голос почти не звучал в заложившем уши рёве. – Уйдите! Уйдите!

   – Ламберт, уймись. Хватит уже. Я тебе не враг…

   Ещё какой враг! Второй ранг! Ещё какой это враг, не смешите меня.

   – Виктор Евгеньевич, уйдите! Не подходите ко мне. Да уйдите же!

   Неконтролируемый всплеск психокинетической паранормы подавляется ментальным воздействием, все телепаты это знают, но здесь даже перворанговый не справился, о чём Гришин-то думал? Не знаю, и никогда не узнаю. Он, наверное ,просто не смог меня оставить в таком состоянии… А я не смогла ему довериться.

   Со дна поднялась очередная чёрная волна и смыла разум.

   Я очнулась не сразу. Лежала щекой на чём-то твёрдом, гладком, как стекло, и ярком, как звёздное небо.

   Звёздное небо… Тёмные крючья когтеобразных облаков – знак перемены погоды. Спёкшийся в зеркальную стеклянистую массу галечный пляж. Острый запах смерти над неподвижным телом, и железный страшный ветер в лицо. Слишком тяжёлая ноша для расколотой напополам души. Я снова потеряла сознание.

   Позже, сквозь волны забвения, мне казалось, будто кто-то взял меня на руки. Взял, и бережно понёс куда-то, а казалось, будто я плыву сквозь тёплую, исходящую белесоватым призрачным паром, чёрную воду. Воду, не так давно бушевавшую громадным ураганом, а теперь спокойную, родную, ласковую…

   На короткое время я пришла в себя в больнице. Да, в больнице. Реанимационная палата, тонкий попискивающий звук кардиомонитора в изголовье. Красавчик Итан… и кто-то ещё… кто? Не понять в полумраке…

   – Как я и говорил, – расстроено сообщил мне Итан. – Кома и клиническая смерть. Только снова всё сдвинулось, не через семь дней, а через два…

   – Итан, – прошептала я, губы не слушались. – А Виктор Евгеньевич?

   – Зря не усыпил, – качая головой, выговорил Итан. – Зря.

   – А как же Виктор Евгеньевич?

   Итан отвёл взгляд и промолчал.

   Время схлопнулось в серое безразличие. Меня перевели в другую палату. Небольшая комната на первом этаже, за окном – крохотный садик и внушительных размеров забор из белого, полупрозрачного камня. Красивый забор: в камне что-то искрилось и переливалось, перетекая из одного узора в другой, наверху шагали одна за другой декоративные башенки, фигурки людей и животных, птиц и деревьев. Но забор. Неприятно, когда тебя прячут за забором. Впрочем, мысль дальше этого вот «неприятно» не пошла. Неприятно и неприятно, да и пусть его.

   Рядом со мной постоянно находились две девушки с паранормой пирокинеза. Они не трогали меня, не пытались со мной разговаривать или надоедать как-то ещё. Я сидела у окна, прямо на полу, обхватив коленки руками, а они так забавно играли друг с другом в ладушки, только с пальцев то и дело срывалось пламя, когда призрачное, еле видимое, а когда настоящее алое. Или шариками огненными друг в дружку кидали. Одна кинет, вторая поймает.

   Иногда приходил доктор Таркнесс. Придёт, устроится за столом, терминал свой раскроет, на меня даже не смотрит, что-то там работает себе. Я была им всем благодарна за тишину. Не знаю, что бы я делала, если бы они тормошили меня. Наверное, снова бы сорвалась. Чёрная вода во мне никуда не делась, так и стояла глубоким, обманчиво спокойным озером. Вскинуться ведь может в любой момент, я чувствовала.

   Снег в саду сошёл, высвободив из плена небольшой, весело звенящий ручеёк и маленькие цветы, серебристые блюдечки на тонких ножках. Забыла, как они называются. Но они первыми появляются на полях, прорастают прямо сквозь снег, навстречу входящему в силу солнцу.

   Огонь и бегущая вода, вот на что никогда не надоест смотреть. И я смотрела…

   Дни текли, как вода, тонули в чёрной воде ночей, и, наверное, спеленавшее меня безразличие никогда бы не закончилось, если бы в моей комнате не появился посторонний. Доктор Таркнесс его привёл, и по нему видно было, что привёл не по своей воле, а в силу каких-то непреодолимых обстоятельств. Я не обращала внимания, а потом вдруг обратила. Именно вдруг, резко, как будто дёрнули меня за привязанную к горлу верёвочку.

   Сначала я не поняла, кого вижу. Серебряные волосы до талии, девчоночьи заколки, браслет. Тонкая, гибкая нечеловеческая фигура. Жёсткий, металлический взгляд, совершенно не идущий кукольному личику. А потом лавиной обрушилась память, картинка за картинкой – горная речка, яркое звёздное небо в тёмных пятнах когтеобразных облаков и смерть, смерть, заполнившая воздух, смерть, пропитавшая само пространство, смерть, поднявшая со дна души непроходимый, запредельный, сумасшедший ужас.

   Доктор аккуратно взял гостя под локоток и вывел за дверь. А девушки как-то вдруг оказались рядом. Я отвлеклась на их шарики, и чёрное озеро во мне начало втягиваться в берега. Они на два голоса говорили какую-то считалку, они её всегда говорили, но тут снова пошло всё не так, я внезапно услышала слова…

   – Пламя рождает ветер, ветер рождает волны, волны гасят пламя, пламя уходит в землю…

   Простые очень слова, понятные, и я медленно подняла руки, попробовала повторить за девушками, а они улыбались и смеялись, и показывали, как правильно, но у меня огонь так и не родился, зато озеро уменьшило своё присутствие почти вдвое.

   И снова потянулась лента одинаковых дней, я не считала их. Но вдруг проснулась ночью. Как-то сразу поняла, что совсем проснулась. Какое-то время лежала неподвижно, слушая монотонное «вирик-вирик» ночных насекомых за приоткрытым по случаю тёплой погоды окном. Цвела вечерница, её горьковатый запах наполнял комнату. Я осторожно стянула покрывало, села. Доктор Таркнесс сидел на своём месте, за столом, его терминал мерцал таинственным голубоватым светом. Старый врач и раньше оставался у меня на ночь, но я как-то не принимала во внимание, а тут вдруг увидела его, в деталях и частностях: острую складку у него на переносице, встрёпанные волосы, должно быть, ерошил их пятернёй, когда у него что-то там, на экране, не сходилось. Белый халат, свежая царапина на тыльной стороне кисти, стилос-карандаш в кармашке, почему-то красный.

    – Доктор Таркнесс, – тихо, заново привыкая к собственному голосу, позвала я.

   Он поднял голову, внимательно посмотрел на меня, улыбнулся.

   – Здравствуй, Энн.

    И тогда я не выдержала и разревелась самым постыдным образом.

   Девушки-пирокинетики, Зарина Витальевна и Линда Свенсен, оказались не просто так, а врачами-психотерапевтами. Специализировались по случаям нарушения сознания после телепатической травмы, занимались обучением контролю над спонтанными психокинетическими паранормами. По их словам, спонтанная манифестация паранормы психокинеза случалась не так уж и редко, до двух-трёх случаев в год. Обычно под раздачу попадали дети, но встречалось и у взрослых. Нынешний год оказался богат на самородков. Они обещали, что в центре подготовки мне скучать не придётся, новичков больше десяти, прямо-таки невиданный урожай в этом году случился. А пока необходимо усвоить базу в индивидуальном порядке. Основы, без которых из палаты просто не выпустят.

   Я спросила у Зарины Витальевны про доктора Танункора. Но они ничего о нём сказать не могли. То есть, слышали об этом случае, но в центре подготовки я нашего доктора не встречу, так-то вот. Его почти сразу же забрала Служба Планетарной Безопасности, а они информацией делиться не любят. Попал к ним – пропал.

   Служба.

   Планетарной Безопасности.

   Мне выдали терминал-наладонник взамен павшего геройской смертью в пещере от паранормы Артемия сразу же, как только я пришла в себя. Так что я без проблем нашла давешнее недоброе чудо.

   Нантивириснув Феолирасме, Гентбарельв сапиенс (кисмирув), третья ступень первого телепатического ранга, майор, начальник Отдела внутренних дел по топельде Дамевтунпори. Нормально. Хорошая должность. На фото – весь из себя надутый жбан, холёный, в украшениях, пышные серебряные волосы через плечо, смотрит в камеру, будто канализационную плесень в объективе увидел. На видео старается в кадр лишний раз не попадать, глупо, учитывая его нечеловеческую моську и тот факт, что его собратьев по расе здесь, на Таммееше, практически нет даже среди туристов. Где Гентбарис, а где сектор Коронет. Поэтому незаметным он здесь стать не сможет никогда, любой, хоть раз его увидевший, запомнит на всю жизнь.

   – Я хочу у него спросить кое-что, – сказала я доктору Таркнессу, когда тот в очередной раз пришёл меня проведать и заодно провести сеанс паранормального лечения. – Это возможно?

   – Насколько это важно? – помолчав, спросил доктор.

   – Очень важно, – заверила его я.

   – Хорошо, – кивнул он. – Мы договоримся.

   «Мы». Он иногда говорил именно так, во множественном числе. Я поначалу терялась, думала, что это за замашки такие, прямо как в развлекалках по Старой Терре на тему докосмической эпохи. Там правящие особи прямо обожали говорить о себе «мы» и даже «Мы», с большой буквы. Но потом до меня дошло. Никакой манией величия здесь не пахло. «Мы» – означало именно мы, коллектив. Сообщество телепатов местной инфолокали. Начиная с четвёртой ступени второго ранга, у человека появляется полное право одному говорить за многих. Просто потому, что он уже давно не один. А доктор Таркнесс был на первой ступени первого ранга. То есть, выше прыгать просто некуда.

   Легко понять, когда телепат говорит за себя, а когда озвучивает коллективное решение. В первом случае, будет «я», во втором – именно «мы», и никак иначе.

   Оригинал отличался от фотографии разительно. Никакой спеси в нём не обнаружилось и в помине, зато раздражения, помноженного на злость, оказалось в избытке. Оторвали от важных дел, понятно же. При взгляде на значок его телепатического ранга во мне вновь всколыхнулось чёрное озеро, и Зарина Витальевна тут же встала рядом, положила горячую ладонь мне на руку.

   – Зайду в другой раз, – оценил ситуацию гентбарец.

   Я стиснула зубы и через упражнение для контроля – волны гасят пламя – заставила черноту уняться до приемлемых параметров. И ведь что характерно, раньше получалось хуже некуда, а сейчас вдруг как по маслу. То ли тренировки начали сказываться, то ли что-то ещё.

   – Не надо, сударь, – сказала я тихо. – Я… буду стараться…

   – Румасвиринув, – поправил он меня.

   – Что? – не поняла я.

   – Надо говорить – румасвиринув.

   – Румасвиринув, – повторила я.

   Он кивнул, удовлетворившись тем, что я не сбилась и не запуталась в незнакомом слове. Наверное, оно напоминало ему о доме. Хотя, наверное, неспроста же его занесло так далеко от родного пространства. Может быть, ему было наплевать или, наоборот, в погребальном костре он тот дом видел, как знать!

   – Почему вы выжили, румасвиринув Феолирасме? – спросила я.

   – Вообще-то вопросы тебе задавать должен я, – сердито заметил он. – Мне по должности положено!

   Я промолчала. Смотрела на собственные руки, боялась чёрного озера в себе. Оно не дремало, оно вращалось в страшном водовороте, пока медленно, не выходя из берегов, но оно жило, я его чувствовала. Отчаяние переполняло меня: да что же это такое, как теперь с ним жить?

   – Не знаю я, почему выжил, – сварливо ответил гентбарец, приняв моё молчание за упрямство. – Характеристики моего индивидуального щита отличаются от общепринятых, но всё же не настолько, чтобы обеспечить полную безопасность рядом с источником мощного выброса психокинетической энергии. Я выжил вопреки всем законам физики. Не знаю почему.

   – Физика отдыхает там, где пробуждается спонтанная паранорма, – негромко вставил доктор Таркнесс.

   – Почему вы не помогли Виктору Евгеньевичу? – задала я мучивший меня с самого вопрос. – Я же знаю, что психокинез гасится ментальным подавлением. У Виктора Евгеньевича был второй ранг, а у вас первый. Почему вы не помогли ему?

   – Потому что потерял сознание почти сразу, – неохотно пояснил он..

   – Обширный геморрагический инсульт, – пояснил доктор Таркнесс специально для меня.

   Гентбарец наградил его свирепым взглядом:

    – А можно без таких подробностей, уважаемый профессор?!

   – Потому хотя бы, что она нас сейчас слышит

   – Я слышу?! – изумилась я.

   Доктор Таркнесс слегка развёл ладони, и улыбнулся. А гентбарец тихо, длинно выругался на своём чирикающем языке.

   – Выброс был больше телепатический, чем психокинетический, – пояснил доктор. – Майор Феолирасме потерял сознание и таким образом выпал из зоны поражения. А вот остальным пришлось очень плохо…

   – Остальным? – с удивлением спросила я.

   – Всем нам, – пояснил врач. – Дело едва не окончилось локальным обрывом инфополя в округе радиусом сто километров, это – свыше тысячи телепатов, из них двадцать два – на высших ступенях. Мы все услышали, – добавил он извиняющимся тоном.

   Я не сразу догадались, что под словом «услышали» следовало понимать «получили и долго потом восстанавливались»…

   – Но как же так, – растерялась я. – Телепатическая и психокинетическая паранормы несовместимы! Даже при спонтанном пробуждении активируется только какая-то одна, а не обе сразу. Везде об этом написано!

   – Как это так случилось, тебе твой лечащий врач объяснит, – сказал гентбарец. – А ты расскажешь мне о пещере.

   Непререкаемый приказ. Он даже не спрашивал! Не уточнял. Просто потребовал. А я должна была сей же момент вытянуться по струнке, выкатить глаза, гаркнуть: «Так точно!» и начать рассказывать. Ага. Уже.

   – Вначале, – сказала я, – я хочу увидеть доктора Танункора.

   – А может, хватит? – зло спросил он.

   – Что? – не поняла я.

   – Условия мне ставить хватит! Я тебе что, игровой персонаж?

   Я молча смотрела на него. С чего у него такой вывод, хотелось бы знать. Бесит отношение людей к его внешности? Ну да, тамешти – язык конкретный, здесь в принципе нет среднего рода, вообще, ни в каком виде, поэтому дорогой наш румасвиринув вынужден говорить о себе «он». Но то, что на самом деле Феолирасме не очень-то «он», даже с поправкой на нечеловеческую расу, только слепой не увидит. И не «она» так уж точно.

   – Доктор Танункор, – тихо сказала я, – меня за руку держал, когда мне плохо было. И так не один раз и не два. Я хочу его увидеть. А потом расскажу вам про пещеру.

   – Потом! – возмутился он.

   – Конечно, а то я расскажу, а вы забудете, – рассудительно сказала я. – Или будете заняты. Или вас ранят там, в реанимацию попадёте.

   От доктора Таркнесса изошло нечто крайне ехидное, я не смогла понять, что именно. Ответом на ехидину вспыхнул ком изрядной злости. А мне было сказано голосом:

   – Бесполезно, даже не пытайся. Здесь мало природных данных, нужен навык и тренировки. Хотя в тот проклятый вечер всё было больше похоже на осознанное противодействие, чем на спонтанный выброс. Возможно, ты уже пользовалась телепатической паранормой раньше. До амнезии. И пользовалась активно!

   Я вспомнила один из образов, всплывший в голове прежде, чем чёрное озеро вышло из берегов и захлестнуло меня. Звёзды, бело-сине-зелёный шар планеты, подвешенный в черноте пространства…

   – Что это? – спросила я, зная, что телепаты увидели эту картинку так же красочно, как и я сейчас. – Вы, румасвиринув Феолирасме, именно от этого взбесились тогда!

   – Это пространство Оллирейна, – объяснил он, и на картинке вспыхнули отдельно некоторые звёзды. – Реперные точки, характеризующие положение в пространстве – Кратас, Намераллас,Варенеллем.

   – Локальное пространство Валем, планета Соппат, – вставил доктор Таркнесс.

   Соппат! Ладони мгновенно вспотели. Соппат! Именно там я получила свою награду… вспомнить бы ещё, за что. Официальная версия, не подкреплённая личной памятью, саднила недоверием и, чего уж там, страхом.

   – Добавим сюда амнезию, – кисло сказал Феолирасме. – Что я ещё мог подумать?!

   Хромая совесть, поняла я. Не может успокоиться. Винит себя за случившееся. Вот откуда столько злости…

   – Какая мощь! Точно, был у неё навык!

   – Посмотрим. Аккуратнее с эмоциями, румасвиринув. Ей чужое ни к чему, хватает своего…

   – Хорошо, – принял решение Феолирасме, – ты встретишься со своим доктором. Но про пещеру мне расскажешь под телепатическим надзором!

   Я аж назад подалась: он серьёзно? Мало получил, хочется ещё?!

   – А иначе мне, – он ткнул в себя пальцем, – неинтересно. Учись контролю, тебе всё равно надо. Чем быстрее научишься, тем тебе же будет лучше.

   Чёрная вода недовольно подминала душу. Она хранила какую-то Тайну, Тайну следовало беречь…

   – Это остатки автохтонного психокода, – негромко пояснил доктор Таркнесс. – Так бывает, когда человек сам себя программирует на выполнение каких-либо действий. Иногда спонтанно. Иногда осознанно. Но психокод, внедрённый извне, всё же можно погасить, так или иначе, с трудностями или без них. А автохтонный затрагивает личностную матрицу очень глубоко. Убери его – погасишь личность. Мы на это никогда не пойдём, Энн.

    Сказал, как отрезал. Будто железная стена упала с лязгом и грохотом. И ещё это характерное «мы». Не просто доктор Таркнесс отказывается работать с этим, как он выразился, автохтонным психокодом, вся инфосфера предпочитает стоять в стороне. Мне показалось, не только из-за меня. А ещё из чувства… самосохранения? Я не могла найти слов для тех чужих, сложных эмоций, которые волнами приходили ко мне через обоих перворанговых.

   – Твоя амнезия – физического свойства, Энн. Но ты должна знать, что команда лечивших тебя военных хирургов вскоре после операции погибла в полном составе. При уходе из локального пространства Валема крейсер «Стерегущий» погиб в неравном бою с врагом. Подробности найдёшь в информе. Ты выжила потому, что тебя успели передать на транспорт-лазарет, а лазареты при угрозе боя сразу уходят в гиперканал при малейшей возможности.

   Я молчала. Вот, значит, как…

   – Нет никого, кто мог бы рассказать что-то сверх того, что мы уже узнали от тебя, – мягко сказал доктор Таркнесс. – Тайна сохранена.

   Тайна сохранена. Слова доктора пролились умиротворяющем дождём на взбаламученное чёрное озеро. Тайна сохранена. Сохранена…

    – Вы говорите правду…– тихо сказала я.

   Феолирасме только головой покачал. Снова между ним и Таркнессом затеялся телепатический разговор, только я его уже никак не восприняла, даже на уровне эмоций. Мне вдруг стало чисто физически плохо, закружилась голова. Я уперлась ладонями в стол, чтобы не свалиться раньше времени. Отчего-то падать в обморок в присутствии гентбарца показалось мне клиническим позором. Пусть уйдёт, и вот уже тогда…

   – Почему чёрный? – спрашивала я у Зарины Михайловны, разглядывая маленький, зло шипящий шарик на своей ладони.

   У наставницы по окончании упражнения получался огонь, крохотная шаровая молния, а у меня вышло что-то кривое и уродливое – призрачное, еле видимое, слабо светящееся чёрным огнём. Не бывает чёрного света! А у меня был.

   – Потому что твоя паранорма неограниченная, – пояснила Зарина Михайловна. – И потому ещё, что ты ассоциируешь свою силу с водой, тоже чёрной. Но это, – она осторожно погладила мой шарик огненным пальцем, – не вода. Это – вырожденная энергия, и её надо грамотно обратить в прежнее состояние, а затем рассеять. И ты сейчас это сделаешь.

   – А не получится? – запаниковала я.

   – Получится, Энн, – мягко ободрили меня. – Получится!

   Но получилось не очень. Стену слизало под корень, и обнаружилось, что это не просто палата, это отдельно стоящий домик. Как-то я не обращала внимания, слишком много сил и времени забирали тренировки по обретению контроля над собственной силой. Хорошо, что солнце и тепло… пока эту стену восстановят…

   Тепло? Солнце?! Я огляделась, с ужасом рассматривая мир. Цветы и деревья должны были спать под снегом! К солнцу в комплект полагался мороз!

   – Зарина Михайловна…– заикаясь выговорила я, – а что, а это уже лето, что ли?! Я сколько пропустила?‼

   – Много, – не стала отпираться наставница. – Сейчас по планетарному календарю для данной местности – середина весны. Но это неважно, Энн. Ты – вернулась.

   Это она хорошо сказала. Я вернулась. А до того была сама не знаю где. Даже вспомнить толком не получалось.

   Майор Феолирасме пришёл поздним вечером, когда закат расплескал по небу свои буйные краски. На небо Таммееша можно смотреть бесконечно, оно меняется каждую минуту. Долгими вечерами видны не все звёзды, а только самые крупные и яркие – сквозь алую, лиловую, синюю, зеленовато-коричневую дымку, сквозь тонкие, подсвеченные жёлтым и оранжевым перистые облака…

   Вместе с майором пришёл доктор Таркнесс, и ещё один парень с золотой молнией паранормы психокинеза на воротничке. Золотой цвет означал «без ограничений». То есть, не генетическая модификация, а тоже спонтанный дар. Ничего удивительного, ведь потом, после обучения контролю, люди куда-то устраиваются, кому что нравится, этот пошёл в кадетское. Я посмотрела на него один раз и забыла.

   Доктору Танункору последние полгода на пользу не пошли. Похудел, осунулся, лицо серое, характерный для тамме-отов сетчатый рисунок почти не просматривается. Что они с ним сделали… и за что… Я подошла к нему и ткнулась головой ему в грудь, а он обнял меня, как когда-то, гладил по голове, на которой уже отросли коротким ёжиком колючие чёрные волосы, результат паранормальной терапии от доктора Таркнесса, и молчал. Я бы заплакала, честное слово, но слёз почему-то не было. Ни единой слезинки. Не знаю почему.

   – И ты тоже, Эниой, – сказал мне Танункор со вздохом.

   – И я, – буркнула я, цепляясь за него, как цепляются за последнюю хрупкую ветку утопающие.

   Я знала, что уже не вернусь в интернат никогда, и он не вернётся тоже, и это наша последняя встреча, больше мы никогда друг друга не увидим. И он знал. Поэтому мы стояли, два дурака, взрослый и раненая девочка, и молчали, молчали, молчали. Я впервые подумала о себе как о ребёнке именно тогда и не поняла, что уже повзрослела. Дети ведь никогда не считают себя детьми, особенно подростки, они торопятся показать себя взрослыми и чем сильнее показывают, тем смешнее выглядят. Я впервые оглянулась на себя саму и поняла, насколько смешной была со своими обидами и желанием влезть с доской на взрослую трассу, показать всем, что не маленькая, а тоже право имею. Виктор Евгеньевич всё это прекрасно видел и поэтому говорил, что у меня нет мозгов. Так их действительно не было! Может, сейчас отрастут…

   Вот так и остаётся за плечами детство, сразу и навсегда. Миг назад ты ещё была ребёнком, а сейчас уже нет, и разрыв между прежней личностью и новой неумолимо увеличивается с каждой минутой, часом, днём.

   – Ничего не хотите сказать, Танункор? – неприятным голосом осведомился гентбарец.

   – Идите в пень, Феолирасме, – неприветливо пожелал наш доктор. – Совесть где? Ребёнка в свои игрища не втягивайте!

   А я вдруг поняла, откуда у этих двоих столько «нежности» друг к другу! Да просто всё, как ясный день! Шпионские развлекалки на реальных событиях строят! Иначе в них никто и никогда не будет играть.

   – Артемий шёл к вам? – выпалила я, не подумав.

   Майор Феолирасме весь обратился в слух, даже ухмыляться перестал. Доктор Танункор вздохнул, погладил меня по голове.

   – Меньше развлекалок смотри, Эниой, – посоветовал он добродушно.

   Ещё улыбался при этом! Язык мой поганый… Я поняла, что он ничего не скажет. И телепатическое сканирование не поможет, наверное, у него тоже этот, автохтонный, психокод. Или ещё что-нибудь. Иначе с чего бы его столько времени держали у себя безопасники? И почему он выглядит так нехорошо, будто с него живьём снимали кожу?

   – Я пойду, Эниой. Пора…

   – А они вам ничего не сделают? – спросила я, кивая на майора.

   – Ничего, Эниой. Не переживай.

   – Врёте ведь, – горько сказала я.

   – Вру, – легко согласился Танункор и уточнил:– Ничего из того, что нельзя пережить. Врачей в паранормальной медицине мало, а пять лет пройдут быстро. Всё будет хорошо, Эниой.

   Пять лет дисквалификации, он имел в виду. И полгода, проведённые под арестом, в эти пять лет входили.

   – Вот теперь вы говорите правду, – сказала я.

   Он кивнул. Ещё раз провёл по моей голове ладонью.

   – До встречи, Эниой.

   – Прощайте, – прошептала я, стараясь не расплакаться.

   Мы больше никогда не увидимся. Я знала. Потом доктор Танункор ушёл, и его сопровождающий ушёл следом, а майор Феолирасме остался.

   – А у меня тоже А-девять, как у него? – спросила я.

   А-девять по классификации спонтанных паранорм – высшая степень опасности.

   – Нет, – ответили мне. – У тебя кое-что пострашнее. Мы объясним. Позже.

   Мы. Мы – значит, не майор лично, а инфосфера. НУ, да ладно, позже, так позже. Я рассказала всё. В красках. Вернулась в тот вечер и прожила его заново, такова особенность телепатического надзора. Он переносится легче, чем прямое сканирование, но язык себе намозолишь, рассказывая и отвечая на бесконечные наводящие вопросы. Чёрное озеро во мне недовольно бурлило, но из берегов не выходило: я уже научилась немного держать его под контролем.

   К концу рассказа я чувствовала себя как выжатая досуха тряпка. Но я смогла понять, что Феолирасме Артемия узнал, и не просто узнал, он под другим углом свою собственную бурную деятельность по поимке врага увидел и то, что он увидел, ему не понравилось.

   – Он сказал, что вы не знаете о его миссии и считаете его врагом, это так? – спросила я.

   – Я тебе сейчас скажу, что я – чистое золото, во всех смыслах, – с раздражением сказал гентбарец. – Ты мне поверишь?

   – Н-нет…

   – А Севину поверила.

    – Севину? – уточнила я.

   Он зашипел сквозь зубы нечто ругательное, потом сдался и сказал:

   – Артемий Всеволодович Севин, сотрудник оперативной службы Альфа-Геспина. Вернётся сюда, пристрелю!

   И пальцы сжал, как будто уже оружие в руке было, а напротив, у стеночки, стоял Артемий Севин.

   Хорошо, что он ушёл через струну. Возиться с ним, как с доктором Танункором, не стали бы. Это целителей мало, с пирокинетиками всё наоборот. Целая Старая Терра с Солнечной Системой как минимум, там население практически всё поголовно – носители пирокинетической паранормы. А это, на минуточку, семнадцать миллиардов почти.

   – Кошмары? – сочувственно спросил доктор Таркнесс, присаживаясь на краешек моей постели.

   Я судорожно кивнула, вытирая мокрые щёки. Но пережитый колючий ужас уже отступал, таял от тепла ладоней моего доктора, уходил.

   – Так лучше?

   – Д-да… спасибо…

   Я села, спрятала лицо в ладонях. Хотелось съёжиться в маленький шарик и куда-нибудь закатиться, в какую-нибудь щель, чтобы тихо и долго там лежать, в тишине и покое.

   – Остаточная память, – сказал доктор. – Она какое-то время будет тебя беспокоить. Потом всё придёт в норму.

   – А о чём она, эта память? – спросила я, не открывая лица. – Что там такого… почему у меня сразу две несовместимые паранормы?

   Он мог бы сказать, что сейчас не время для разговоров. Мог бы пообещать ответить на все мои вопросы завтра. И усыпить, чтобы отдохнула после изматывающего разговора с майором Феолирасме. Но доктор Таркнесс не стал этого делать, за что я ему по сей день благодарна.

   – В пространстве Оллирейна на планете Соппат находился научно-исследовательский центр, – начал доктор Таркнесс. – Туда привозили детей… – он помолчал. – Не спеши узнавать сразу всё. Материалы по Соппату взрослому воспринимать нелегко, а тебе всё-таки двенадцать.

   – Почти тринадцать! – возмутилась я.

   – Почти тринадцать, – согласился он. – Ольрам давно покоя не дают наши паранормы, особенно психокинетическая. На Соппате они ставили эксперименты…

   – Над детьми, – уточнила я.

   Сволочи. Впрочем, ольры все сволочи, каждый знает.

   – Именно. Над пленными детьми. Ты была в их числе. Нам удалось сопоставить, какому экспериментальному воздействию подверглась ты. По многим материалы потеряны или искажены безвозвратно, а вот с тобой, к счастью, удалось разобраться. Воздействие проводилось прямо на личностную матрицу. Станешь старше, изучишь паранормальную физику, биологию – станет понятнее принцип воздействия изменённого генома на характеристики психического и физического состояния организма. Коротко говоря, именно эти, чудовищные по сути своей, эксперименты дали тебе твои уникальные возможности. Телепатия и психокинез ведь действительно несовместимы. Баланс нашли в целительской паранорме, но я тебе скажу, что это так себе баланс. При продвижении в ранге психокинетическая составляющая угасает до минимальных значений.

   – А вы…

   – Я не исключение, – самокритично подтвердил доктор. – Поэтому опытные целители с высоким телепатическим рангом всегда работают в паре с молодыми, предпочтительнее с теми, у кого ещё нет ранга или есть третий, на низких ступенях. А у тебя обе паранормы проявляются очень мощно, но пока хаотично, рассогласованно.

   – Это из-за тех экспериментов?

   – Да, из-за них. Но – важно, Энн! Тебе сделали операцию на мозге из-за глиобластомы, которая внезапно начала бурно развиваться. Военные врачи не сумели определить причину возникновения опухоли. Сейчас картина ровно та же самая, мы предполагаем, что рост глиобластомы спровоцирован активизацией обеих составляющих паранормы. Всё-таки телепатия и психокинез действительно не совместимы.

   Глиобластома. Я невольно положила ладонь на голову. Где-то там, под кожей с начавшими отрастать волосами, под твёрдой костью черепа в клетках глии, окружающих нейроны, зародилась и начала агрессивно расти злокачественная опухоль. Мне показалось, будто я чувствую её как горячую жадную пасть шилохвостой пиявки, впившуюся прямо в…

   – Богатое воображение, – мягко сказал доктор Таркнесс, бережно снимая мою руку с моей же головы. – Опухоль пока маленькая. По прогнозам, паллиативное лечение, как и паранормальная коррекция, ничего не дадут. Опухоль будет возникать снова и снова.

   Вся жизнь по больницам. Бесконечные операции, восстановления, снова операции… Не хочу!

   – А что же делать? – беспомощно спросила я.

   – Закончить эксперимент.

   – Что?

   – Похоже, другого выхода просто нет. Чтобы выздороветь и получить полный контроль над обеими составляющими твоей паранормы, надо закончить эксперимент. У нас есть все необходимые материалы, включая протокол допроса учёного, занимавшегося конкретно тобой; он в подробностях и частностях рассказал, что именно делал и что хотел получить на выходе. Мы не гарантируем тебе результат, Энн. Но считаем, что попробовать стоит.

   Я молчала. Снова стать подопытным лабораторным материалом…

   – Нам нужна твоя помощь, Энн, – доверительно сказал доктор, аккуратно удерживая мою руку в своих ладонях. – Да, у нас есть многовековой опыт работы с паранормами, накопленный репродукционными центрами и институтами экспериментальной генетики, у нас есть данные по Соппату, мы можем пойти дальше, улучшить и расширить изначальную схему. Но без тебя мы не справимся.

   – Мне страшно, – честно призналась я.

   – Мы понимаем, – мягко сказал он. – Подумай.

   – Если я откажусь?

   – Без твоего согласия мы ничего не будем делать, – твёрдо сказал он.

   В его словах не было ни тени лжи. Он говорил так, как думал. И те, кто говорил через него, тоже оставались предельно честны. В телепатической связи нет места вранью, можно скрыть какие-то участки своего сознания, но намеренно, хладнокровно и продуманно солгать невозможно. Потому что чувства древнее сознания, их невероятно сложно скрыть, да телепаты и не пытаются. Всё, что они делают, это придают структуру своим эмоциям, заставляя их течь по определённым, не приводящим к травме окружающих, правилам.

   – Вы говорите правду, – сказала я наконец.

   Если бы он утаил хотя бы что-то, я бы почувствовала. И вся моя жизнь замкнулась бы в больничных стенах, ведь я никогда, никогда не согласилась бы на повторное участие в том, из-за чего лишилась памяти в прошлый раз.

   Но доктор Таркнесс от меня ничего не утаивал.

   Ни тогда, ни потом.

   Никогда.

   Он подоткнул под меня одеяло и пожелал спокойной ночи, а сам не ушёл, остался дежурить, снова смотрел свой терминал, и свет, тихо льющийся от его стола, успокаивал. Он об этом знал, и потому не ставил защитных экранов,хотя мог бы. А я смотрела сквозь прикрытые веки, как доктор Таркнесс работает, и думала, что тоже хочу быть такой же, как он. Хочу учиться. Хочу стать врачом.

   Может быть, у меня получится не хуже.

   Доктор Таркнесс учил меня ставить ментальные щиты. Пригодится, говорил. У носителей телепатической паранормы слишком сильна эмоциональная отдача, нетелепату тяжело находиться рядом. И первое, чему учат подростков с активировавшейся паранормой – оберегать окружающий мир от собственных телепатических импульсов. Наука давалась мне нелегко. Если психокинетическая составляющая прочно связалась с образом чёрного озера (у которого есть дно, есть и берега), то привязать к чему-либо конкретному телепатическую не получалось, хоть плачь. И тогда доктор Таркнесс заговорил об импланте.

   Телепатия давным-давно изучена и приручена. Если натуральнорождённый желает овладеть азами телепатического искусства и продвинуться в ранге – добро пожаловать, есть специальные импланты, компенсирующие отсутствие необходимого биологического аппарата в мозгу. Не пугает трепанация черепа? Вперёд.

   Но меня-то как раз пугала! И пока я думала, что с этим делать, доктор Таркнесс неожиданно подкинул мне надежду. По результатам полной генетической экспертизы оказалось, что мои родители откуда-то либо собственно из пространства Радуарского Альянса либо из приграничных с ним локалей Новой России – Китежа, Снежаношара, Славянодара, Лукового Моря. Поиск сузился до нескольких транспортников, пропавших без вести во время конфликтов с ольрами в примерный год моего рождения… И я вдруг подумала, что – а может, найдут. Родственников. Или, чем судьба не шутит, папу. Может быть, маму. Может быть, их обоих вместе. Живых.

   Доктор Таркнесс скептически качал головой и говорил, что инфосфера Радуарского Альянса автономна и умеренно-враждебна инфосфере Земной Федерации, контакт с нею полностью отсутствует, информационные потоки по обычным каналам связи тоже ограничены, но только кто же его слушал. И когда он сказал, что за мной приехали возможные приёмные родители – словечко приёмные я, глупая балда, опустила…

   Супруги Санпори, тамме-оты, у обоих первая категория целительской паранормы, у неё – седьмая ступень третьего телепатического ранга, у него первая внеранговая, то есть, совсем, считай, что ноль. Красивые оба, добрые, и я как-то сразу поняла, какие они на самом деле хорошие люди. Но вспыхнувшая во мне истерика едва не выплеснула из берегов чёрное озеро.

   – Это не мои мама и папа, – кричала я, захлёбываясь слезами. – Это совсем другие люди!

    Не всегда надо бросаться утешать или как-то ещё прерывать эмоциональные всплески, всего хуже в таких ситуациях – суета, сюсюканье и жалость. Ничего этого не было, мне дали выплакаться, доктор Таркнесс заботливо подал воды, и я выпила, стуча зубами о краешек стакана. Легче не стало, но слёзы утихли.

   – Может быть, мы попробуем? – спросила у меня женщина.

   – А вдруг не получится? – упрямо буркнула я.

   – А вдруг получится? – серьёзно сказала она. – Пока не попробуем, не узнаем, не так ли?

   – Плавать умеешь? – деловито спросил мужчина.

   Я покачала головой, хлюпая носом.

   – Научим, – пообещал он.

   – Ты сможешь уехать, если тебе у нас не понравится, в любое время, – продолжила женщина. – Даже в середине ночи.

   Насчёт «середины ночи» они не шутили и не обманывали, в чём я вскоре убедилась сама. Другое дело, что дней через десять уехать от них стало попросту невозможно…

   Я впервые увидела море… Огромное, бескрайнее, оно большими ладонями заливов обнимало мыс, на котором располагался семейный интернат Санпори. Откуда-то я знала, что и в прежней своей жизни, до амнезии, я никогда не бывала у моря. В остатках немногих сохранившихся у меня воспоминаний был лес, только лес, ничего, кроме леса. Громадные исполинские деревья, буквально до самого неба. И глубокие чёрные озёра у корней.

   Наверху, на плоской вершине мыса располагалось несколько домов, как я узнала вскоре, не все воспитанники уходили в большой мир, кто-то оставался или возвращался, закончив обучение. Сейчас здесь проживало два десятка взрослых и около пятидесяти детей разных возрастов, родных и кровных, как тут говорили. Не делили, действительно не делили на своих и пришлых. В десяти километрах от нас находилось второе такое же поселение. Но всё это я узнала позже.

   Меня поразило дерево во дворе. Громадный сангмак метров сорок в высоту с пышной кроной и толстенным стволом в двадцать обхватов, не меньше. Сейчас, в начале лета, он цвёл длинными жёлтыми шариками на тонких стебельках, вплетая в наполненный запахами морской соли жаркий воздух сладковато-пряный аромат своей пыльцы. Я подошла к дереву, положила ладони на тёплую, морщинистую кору и долго стояла так в ожидании отклика. Отклика не было, но мне казалось, будто древесный исполин всё равно слышит меня и тихонько одобряет.

   – Пойдём, – мягко поторопили меня.

   – Почему он не отзывается? – всё же решилась спросить я.

   – Потому что деревьев с телепатической паранормой не бывает, Энн, – мягко объяснили мне.

   – А по-моему, бывают! – не согласилась я.

   – Может быть, – не стали со мной спорить. – Но это простое дерево. Это сангмак. Его посадил здесь когда-то мой прадед…

   Когда это было? Сотню лет назад, полторы? Дерево росло всё это время, скрепляя корнями прошлое и настоящее. Я почти увидела, как из маленького саженца с двумя веточками поднимается гигант с огромной кроной под самыми облаками. Удивительное ощущение. Как будто я бродила в тёмной пещере среди призрачного света рамевшанника, а сейчас вышла к свету. Домой.

   Через пару дней мне пришёл подарок. По линии доставки. Длинный узкий ящик с сопроводительным письмом. Я удивилась, я не ждала подарков. От кого бы…

   В письме была всего одна, выведенная от руки, надпись:

   «Ветра в лицо, Энн»

   И короткая подпись, буква А. С точкой.

   Кажется, я знаю, что в ящике!

   И от кого.

   Вот только…

   Слишком много времени прошло с начала зимы. Слишком много событий. Я стала старше на одну смерть, простить себя за которую не могла, как ни внушал мне доктор Таркнесс, что моей вины не было. Он себя винил за то, что откладывал в сторону сообщения Итана, что продолжал решать текущие задачи, наивно полагая, что ученик паникует зря, что ещё есть у них время. И про майора Феолирасме сказал, что тот мог бы тоже головой думать хоть иногда. Про Севина у доктора вообще исключительно нецензурные определения жили в мыслях, он их не озвучил и постарался скрыть, но я-то уловила.

   И я знала, сама знала, что если бы слушала Виктора Евгеньевича с самого начала, никакой пещеры бы не было. Ничего бы не было. И инспектор Гришин остался бы жив.

   Всё так, но тогда паранорма могла бы проснуться в интернате. Или в городе. В какой-то момент я осознала эту простую истину, и снова дней десять смотрела по ночам кошмары. Пять смертей и триста, пять смертей и семьдесят тысяч – в обоих случаях разница огромна.

   Я аккуратно сложила письмо в четыре раза и спрятала в карман. Время унесло его, я не помню, когда и как его потеряла. А подарочную доску, не распаковывая, отправила в свой бывший интернат, в Ламеесшив, Город-на-Горе. Там ей найдут дело. А здесь, у моря, нет ни гор, ни скоростных трасс для спуска. И спуски эти мне уже не важны и не нужны. Если бы Виктор Евгеньевич остался жив…

   Вечером пошёл дождь. Ещё бы он не пошёл, тучи весь день собирались. Не ливень с грозой и молниями, но и не осенняя унылая морось. Я вышла на порог, долго стояла, подняв лицо к затянутому тучами небу, ловила холодные капли на разгорячённые щёки. Прежняя жизнь потеряла краски и радость, новая ещё не началась. Я промокла насквозь, но себя всё ещё не нашла. И не искала, если вдуматься. Просто стояла под просто дождём.

   А потом ко мне подошла хозяйка дома. Её полное имя было Толлуой-раом Санпорой, и откуда же мне было тогда знать, что я буду помнить её всю жизнь? Она взяла меня за руку. Мягко, в любой момент я могла вырваться, она бы не стала удерживать меня силой, уверена. Но я настолько устала, и от дождя, и от себя самой, что позволила ей увести меня с промокшего насквозь двора в дом.

   Из тёмной глухой пещеры я вернулась домой.

ЭПИЛОГ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Океания, локальное пространство Алмаз, Земная Федерация, наше время

   В окна тихо шептал дождь, зарядивший, судя по плотности облаков, на несколько дней подряд. Океания входила в зиму неравномерно – шаг вперёд, к солнцу и морозам, два шага назад, к промозглой осенней мороси. Я убрала защиту с окна, раскрыла его, и ветер заносил мелкие капли внутрь, наполняя комнату шуршащей сыростью.

   Мой мужчина подошёл со спины, обнял, прижал к себе. Не смогу я замёрзнуть, сколько бы ни хотела, когда рядом мой Жаров. Одна его фамилия что стоит. Не говоря уже об остальном.

   – Грустишь? – спросил он у меня.

   Вопрос с подтекстом. Я дала ему прочитать всё, что вспомнила о Таммееше для Лиды Тропининой. Долго колебалась, потом всё же решилась. Я не могла допустить, чтобы он снова затеял с Китом Шокквалемом смертельную игру. У мальчишки те же проблемы, что были когда-то у меня. С тем же, а может быть, и большим, как знать, эффектом.

   – Есть немного, – ответила я, подаваясь назад и кладя голову Жарову на плечо.

   – Что же всё-таки творилось в вашем интернате? – спросил он. – Я так и не понял.

   – Обычный бардак, – я вздохнула, вспомнила инспектора Гришина, вздохнула снова. – Хищение, экономия на нуждах воспитанников, косвенное отношение к сети распространителей радужной дури. Косвенное потому, что прямых доказательств не нашли, как-то очень быстро замешанные в деле люди исчезли. То ли уехали, то ли не уехали. Исчезли, одним словом. Мне мама Толла в тот же день показала движение средств по моему счёту – вернули почти всё, знаешь. Моя ветеранская пенсия за два с половиной года, средства на лечение… Но я так и не поняла, что именно, точнее, кого пасла Оперативная Служба Альфа-Геспина. Зачем им понадобилось подставлять местных безопасников, чтобы те суетились по ложному следу, я не знаю. И какое место в этой схеме занимал доктор Танункор. Он так и не сознался ни в чём. И телепаты ничего у него не смогли выяснить.

   – А где он сейчас, ты знаешь?

   – Работает в планетарном федеральном госпитале номер восемь в отделении паранормальной медицины. Ведущий хирург. Вроде бы, даже женился…

   Жаров подул мне в макушку. Щекотно…

   – Может быть, не надо гоняться за подробностями? – спросил он. – Меньше знаешь – крепче спишь.

   – С тобой поспишь…– хмыкнула я.

   – Р-р-р! – сердито прорычал он мне в ухо.

   А через мгновение мы уже яростно целовались. Как подростки, впервые дорвавшиеся до запретного плода.

    В открытое окно размеренно сыпало дождём. Я отвлеклась и задвинула створки с помощью своей паранормы. Сегодня дождю нечего было делать в моей спальне.

    Жаров, Жаров, что же ты со мной делаешь…

ЧАСТЬ 2

ГЛАВА 1

Океания, локальное пространство Алмаз, Земная Федерация, наше время

   – Встань вон там, за пределами зоны видимости, – велела я Киту. – Приват я включать не буду, но ты молчи уж, что бы ни услышал, пожалуйста. Потом поговорим.

   Кит сложил руки знаком подчинения. Я секунду смотрела на него, прикусив губу. Зря, наверное, оставляю его. Как разговор пойдёт, кто знает. Сорвётся пацан, и что тогда? Ладно. Придумаем, что тогда.

   Я прошла в центр принимающей площадки, воткнула плис визита в щель и организовала вызов.

   – Смотри-ка, – сказала Лида Тропинина с экрана, недобро улыбаясь, – как тебе моя карточка пригодилась! А ведь ты её сначала выкинула. Утопила в океане.

   – Откуда я знала, что у вас тут творится такое безобразие? – угрюмо осведомилась я. – Ты недавно говорила, что тебе страшно жить на вулкане. Хочешь знать, какой крышкой его накрыть?

   Лида поставила бровки домиком. Солнце поджигало её волосы ярким золотом. Где-то она вне дома была сейчас. Спешила на важную встречу? Гуляла с ребёнком? По фону не понять.

   – Говори, – велела она.

   – Имя «крышки» – Балясирэн Шихралиа, – не стала я тянуть. – Где сейчас эта девочка?

   – Она покинула планету вместе с матерью, – сказала Лида.

   Ожидаемо.

   – Когда? – спросила я. – Они уже покинули локаль Алмаза? А пространство Федерации?

   В пространство Радуарского Альянса отсюда так просто не доберёшься. Дней шестьдесят пути, двадцать с лишним прыжков через GVS, это если без захода в планетарные системы. А могут и зайти.

   – Что у тебя на уме, Энн? – напряжённо спросила Лида.

   – Перехватить… что же ещё-то.

   – С ума сошла?! – выдохнула Лида, подаваясь в экран. – Это же casus belli, вторжение в частное пространство граждан другой галактической державы!

   – Ну, почему прямо вторжение-то… Какая-нибудь чисто случайная встреча в какой-нибудь пивнушке по дороге… О, какие люди! Давно не виделись…

   – Энн, – сказала Тропинина, – мать девочки – а-свери, действительный член а-свериома Альянса. В пивнушке ты её не встретишь!

   – Эта высокопоставленная сволочь увезла девчонку вопреки её воле, я уверена, – угрюмо сообщила я. – Ты полагаешь, я смогу после такого спокойно жить?

   – Я полагаю, что ты будешь сидеть на своей попе ровно, Энн, – сердито сказала Лида. – Я тебе не дам вылет с планеты!

   – Вторжение в частное пространство гражданина другой космической державы? – ласково осведомилась я. – Casus belli, Лида.

   Она выругалась по-армейски. Надо же, знает такие выражения. Да ещё при ребёнке. Впрочем, своего ребёнка при ней явно нет, а моё внезапное недоразумение она не видит.

    – В любом случае, ты не знаешь трассу и данные транспорта, – сказала Лида. – Так что можешь лететь, куда хочешь, Галактика большая. Если прихватишь с собой мальчишку, то, может быть, вулкан рванёт в стороне от населённых планет.

   – Да? – хмыкнула я. – Но маму-то мальчика я с собой не возьму при всём желании. И вулкан проснётся у тебя под боком. Думай, Лида. Думай, как вернуть девочку. Ничего другого тебе не остаётся.

   Я отключилась прежде, чем она мне ответила. Подумала, и отдала приказ saĝa hejmo, «домохозяину» заблокировать входящие вызовы на сутки. А нечего потому что.

   Кит молча смотрел на меня большими глазами. Лиду Тропинину он знал, кто её тут не знает, но чтобы с ней вот так разговаривали…

   Нехорошо получилось. Всё же надо было разговаривать без мальчика. А с другой стороны, он знает, что его беду не оставили без внимания. Может, спокойнее будет…

   – Пошли, – сказала я. – Покажу тебе простенькое упражнение на самоконтроль. И будем дальше думать…

   К вечеру поднялся ветер, обрывая с деревьев последнее помутневшее зеркало листьев. Жаров был на службе, вернётся только завтра после полудня. Аркаша тоже на смене, но Аркаша придёт сегодня, и хорошо, у меня к нему накопилось немало вопросов.

   Я держала в руках кружку с горячим кофе, привычная плёнка психокинетической защиты не позволяла обжечь кожу, и думала.

   Доктор Таркнесс сказал мне тогда, что необходимо продолжить эксперимент. Я согласилась, скрепя сердце согласилась, ожидала чего-то страшного, принудительного, болезненного… не знаю… нафантазировала себе ужасов. А всё оказалось просто. Так просто, что я удивлялась – зачем держать подобное в секрете от подопытного? Не лучше ли привлечь его на свою сторону? Как привлёк меня доктор Таркнесс.

   Под его чутким руководством я создавала себя. Он от меня не скрывал ничего. Он со мной советовался, и чем старше я становилась, чем больше получала знаний по медицине и сопутствующим областям наук, как-то – биологии, биохимии, физике, тем чаще мой доктор прислушивался к моему мнению. «Это – твое тело, Энн, – говорил он неоднократно. – Твоя жизнь. Тебе решать… Ты можешь сделать вот это, а можешь не делать. А это надо сделать обязательно, но есть несколько направлений, какое кажется тебе наиболее приемлемым? Но вот тут вариантов нет, кроме единственного. Посмотри, подумай, может быть, сумеешь предложить что-то ещё…»

   Серия возвышающих операций и паранормальных коррекций, импланты, четыре года. В пятнадцать – с опозданием на два года от ровесников с целительской паранормой! – я начала учиться азам паранормальной медицины. За год догнала. Ещё через полгода – превзошла. В семнадцать получила лицензию на диагностику, в восемнадцать – пятую категорию, дававшую мне право на самостоятельную практику. Красавчик Итан, как сейчас помню, тихо бесился от зависти, ему-то вожделённая полная лицензия досталась в один год со мной, а ведь он был старше на шесть лет; доктор Таркнесс продолжал держать его на коротком поводке, Итану с его амбициями это жутко не нравилось, но ссориться он даже не думал. Авторитет нашего наставника был настолько велик, что бунтовать против его решений в голову никому из нас не приходило.

   По поводу моей истории собрался потом большой консилиум, растянувшийся на несколько дней, в Номон-Центре. Я участвовала, да. Активно… По итогу учёные уважаемые люди (и не только люди!) признали, что получение психокинетической паранормы таким травматичным, долгим и слишком индивидуальным способом неэффективно, не говоря уже о жертвах, не сумевших пережить начальные этапы. От меня ничего не скрывали. Статистику выживаемости в лабораториях Шаттирема ак-лидана в первый год после первичного вмешательства в личностную матрицу по применённому ко мне протоколу я видела. Из пятисот детей моего возраста – всего сорок, из тех сорока к концу вторичного воздействия – двенадцать, из тех двенадцати на пятый год эксперимента – трое. И последующее кропотливое доведение одного из тех троих до ума уже в Земной Федерации, в клинике доктора Таркнесса.

   Второй была Спавьме Шокквальскирп, Чёрная Саламандра, нынешняя головная и зубная боль Лиды Тропининой, мать Кита.

   Третьей – Гринлав, которая умерла на лабораторном столе. И умерла так, что я, читая материалы, искренне желала воскресить Шаттирема ак-лидана только затем, чтобы убить его снова. И снова. И снова. Чтоб сам на своей шкуре прочувствовал все прелести многократной смерти.

   – Мама! – обеспокоенно воскликнула Нохораи.

   Я очнулась.

   Подлокотники кресла под моими судорожно сжатыми пальцами обуглились и тлели нехорошим чёрным огнём.

   – Задумалась, – сказала я виновато, разбираясь с огнём.

   – Что-то нехорошее, да, мама? – сочувственно спросила Нохораи.

   – Ерунда, – отмахнулась я. – Так…

   У Нохораи второй телепатический ранг, и надо бы мне контролировать свои эмоции получше. Не в доверии вопрос, я доверяю дочери как себе самой. В элементарной вежливости. Ментальные барьеры второго ранга достаточно сильны, чтобы не пропускать через себя чужие внутренние диалоги, это и напрямую запрещено, и, по сути, просто неприятно. Но от эмоций закрыться полностью невозможно. Хочешь произвести приятное впечатление на телепата? Включай самоконтроль. Собеседник оценит.

   Кит угрюмо смотрел на меня, он так и не притронулся к кружке со своим кофе. Поймал мой взгляд, сказал сердито – жестами, само собой:

   – Вы сказали неправду, Энн.

   Нохораи оглянулась на него. Она не знала языка жестов, но считывала невольно его эмоции, и чувствовала напряжение, расходившееся от мальчишки круговыми глубокими волнами.

   – Пока ты не готов к правде, Кит, – сказала я, тщательно подбирая каждое слово. – Я расскажу тебе всё, обещаю. Но мне надо ещё придумать, как это правильно сделать…

   – Я не ребёнок! – резко сказал он.

   – Не ребёнок, – согласилась я. – Но твой дед был чудовищем, а в тебе треть его генов…

   – Почему треть? – удивилась Нохораи. – Если внук, то четверть, разве не так?

   – Потому, – объяснила я, не сводя взгляда с Кита, – что его мать – дитя инцеста.

   Мальчишка взбесился мгновенно. Понимаю и сочувствую, для них для всех родня и происхождение – тема болезненная, особенно если в родословной реально есть какие-то изъяны. Инцест – это не просто серьёзно, а очень серьёзно. В Оллирейне сложно жить такой порченой ветви. Очень сложно.

   – Уймись, – велела я. – Никто не собирался наносить тебе оскорбление. Я всего лишь сообщила медицинский факт, который очень важен в нашей с тобой дальнейшей работе. А теперь подумай: ты услышал лишь малую часть той правды, которую от меня требуешь, и тебе сразу же стало плохо. А что будет дальше?

   Кит сердито смотрел на меня. Гордый, дурной. С таким характером только и ловить проблемы, одну за другой.

   – Дальше, – уведомила я, – будет только хуже. Ты узнаешь по-настоящему страшные вещи… может быть, некоторые из них даже вспомнишь. И тебе придётся принять это, если хочешь обрести контроль над той силой, которая живёт в тебе. Ты ведь её уже чувствуешь, не так ли? Чувствуешь, я вижу.

   Кит отвёл взгляд, признавая мою правоту. Ему было неприятно, плохо, может быть, даже больно, но всё же не такое упёртое животное он из себя представлял, чтобы стоять на своих эмоциях до конца перед лицом неприглядной правды.

   – А теперь подумай о матери, – предложила я. – Подумай, подумай. Чего ей стоило добиться того статуса, который у неё был до того, как она оказалась здесь. И вообще, почаще о ней думай. Тебе не повредит.

   Слова про мать его поджарили. Он вскочил, сжимая кулаки, какое-то время пытался меня переглядеть, во взгляде просто плазма плескалась, ещё немного и прорвётся, я подобралась – а вдруг именно сейчас прорвёт… Не прорвало. Кит ушёл, беззвучно шипя и оглядываясь на меня через плечо. Хотел пнуть пуфик по дороге. Не пнул. Я оценила.

   Жестоко, не спорю. Может быть. Но доктор Таркнесс всегда был со мной обжигающе честен, за что я ему по сей день благодарна. Другого пути просто нет. Нельзя рассматривать пациента как подопытное животное, не имеющее права голоса. Он должен знать, и, самое главное, понимать, что с ним делают, почему, для чего, а главное, как это повлияет на качество его собственной жизни. В общем-то, применительно к мальчику, это – вопрос доверия. Если Кит не сможет мне довериться, то у нас не получится ровным счётом ничего. В лучшем случае. О худшем не хотелось даже думать…

    – Мам, – подала голос Нохораи, – мне кажется, ему в скором времени понадобится помощь психолога. Может быть, даже психотерапевта…

   – Да, Нохораи, – сказала я. – Я уже об этом думала. Даже представить себе не могу, где искать специалиста. Чтоб и профессионал, и к тайне допустить можно и… и вообще…

   – Ещё кофе? – предложила она, вставая.

   – Да… пожалуйста…

   Я смотрела, как Нохораи готовит кофе: по всем правилам, сначала перемолоть, потом сварить, потом отфильтровать, отстоять… И думала, что в принципе способна сожрать что угодно и в каком угодно виде, и удовольствоваться после всего этого сырой водой или водой талой, смотря по обстоятельствам. Но как же приятно пить кофе, приготовленный рукой родного человека!

   – Славный мальчик, – сказала про Кита Нохораи, усаживаясь напротив. – Но – раненый.

   Раненый. Точное определение.

   – Мы работали со Службой Изысканий Оллирейна, может быть, слышала – экспедиция на Каурителлем…

   – Нет, – сказала я, – не слышала…

   – Как-нибудь расскажу… Но я знаю, каким бывает ментальный фон у ольров, каким он бывает у человека, который вырос в Оллирейне. Они, бывает, воспитывают потерявшихся в космосе детей без оглядки на расу… Одним словом, у Кита всё перепутано, всё искажено. Это воспринимать тяжело очень. Он не человек. И не оль-лейран. Химера. Но самое странное даже не это.

   Нохораи помолчала, прокручивая чашечку в тонких чёрных пальцах. Потом сказала:

   – Мам, понимаешь… У них очень сильны эмоциональные паттерны, касающиеся родителей. И они обычно настолько чёткие и полные, что телепатическое восприятие этих участков сознания не является нарушением, потому что заблокировать и закрыться от них почти невозможно. Это такая естественная ментальная трансляция всему миру: вот я, вот мои родители и вот мой род.

   – Так, так, – подбодрила я её.

   – А у мальчика родительская фигура в ментальном поле всего одна, – продолжила Нохораи. – И она химерична, состоит из двух образов. Один принадлежит, вероятно, биологической матери, как обычно. А второй – твой.

   – И почему я не удивлена, – пробормотала я, отставляя кружку. – И что?

   – Я не знаю, – вздохнула Нохораи. – Я не специалист… Да и на седьмой ступени не многое разглядишь

   – Седьмая ступень? – изумилась я. – Нохораи! У тебя же была вторая.

   Забавное у неё сделалось личико. Ничем не замутнённая досада на собственный язык без костей, сболтнувший ненужное.

   – Нохораи!

   – Ну… была вторая, – неохотно ответила она. – Теперь седьмая.

   – Но это очень серьёзное понижение, дитя. За что? Что за секреты неприятные? Рассказывай.

   – Я, может, совсем уйду, – выдала она вдруг. – Подумаю ещё, и уйду. Поначалу трудно было, конечно. Но я привыкла, и мне даже понравилось.

   – Новости, – сказала я. – Телепатическая паранорма без инфосферы – это тяжело, дочь. Чтобы решиться на такое, нужна веская причина. Почему?

   – А ну их, – сообщила она, возя пальцем по гладкой поверхности столика.

   – Очень информативно! – не удержалась я от сарказма.

   – Мама, я справлюсь сама, – тихо сказала Нохораи, не поднимая взгляда. – А то же ты не удержишься и помчишься рвать, я тебя знаю. Не надо никого рвать. Мне не четырнадцать. Моё решение. Моя ответственность.

   Я накрыла её руку своей ладонью. Ничем не могу тебе помочь, моя повзрослевшая без меня девочка. Но поддержу тебя, насколько смогу. Хотя жаль, что рвать за тебя – некого. Всю инфосферу не порвёшь, даже если сильно того захочешь.

   К ночи разыгралась непогода, с ветром и мокрым снегом. Деревья облетели полностью, и сквозь них видны были громадные волны, рядами идущие в наступление на берег. Оранжевый свет уличных фонарей на причале и маленькой набережной позволял разглядеть каждую во всей её первозданной красе. Косые струи ливневого снега разлиновывали мир на тонкие полосы.

   Жаров придёт только под утро следующей ночи. Я буду ждать его ещё с вечера, заранее почувствую, как он входит в дом, и проснусь. Может быть, мы выпьем кофе. Может быть, кофе мы выпьем потом. И он будет спать на моей постели, по-детски подложив ладони под щёку, а я буду смотреть на него. Смотреть и чувствовать его дыхание, жар его паранормы, его усталость, с закрытыми глазами – его ровные, мощные, как полноводная река, сны. Меня пугала такая близость. Когда мужчина врастает в тебя настолько, что без него ты не ощущаешь себя живой…

   Это я уже проходила. И чем окончилось.

   Письмо Артёма Севина лежало в шкафу, под коробками. Откровенно говоря, я просто боялась читать. Что он мне мог написать? О чём? Его наверняка уже нет на свете, пирокинетики столько не живут, даже после нашей с Итаном коррекции. Читать письмо от ушедшего за горизонт событий любимого… Я была не готова. Пока не готова.

   Ветер переменился. Теперь он бил в окно, яростно пытаясь его высадить с тем, чтобы навести шорох в моей уютной тёплой спальне. И что-то шло вместе с ветром ещё. Что-то чужеродное, страшное, очень опасное.

   Я давно отвыкла бояться. Страх для меня всего лишь повод собраться. Для любого, прошедшего Альфа-Геспин, нас так учили, учили понимать и направлять на выполнение боевой задачи свои эмоции, мы были прилежными учениками. Неприлежные выбывали, иногда – вперёд ногами. Сейчас паранормальное гиперзнание подсказывало мне, что у меня под окнами завелось нечто нехорошее, и с ним надо бы разобраться, пока, действительно, окна целы.

   Я переоделась, подхватила свою родную старую «точку», проверила заряд и пошла к двери. Моя паранорма – сама себе оружие, но «точка» приятно оттягивала руку, добавляя лишний аргумент к уверенности.

   Ветер швырнул в лицо снегом, сбил дыхание. Непогода била запахами морской соли, холодной влаги и беды. Как будто в воздухе собралась вся боль Вселенной и теперь давила, пригибая к земле, неподъёмной тяжестью. Я шла прямо, держала спину ровно, не так-то просто меня согнуть, а уж отвечать яростью на ярость я умела всегда, сколько себя помню.

   Я почувствовала чей-то ненавидящий взгляд. Спиной почувствовала, каждым нервам. На войне ушла бы в перекат, одновременно хватая оружие и прикрывая себя психокинетической защитой. Здесь же – всего лишь обернулась.

   Я увидела Чёрную Саламандру Спавьме, мать Кита. Она не стала отводить взгляд. Хороший у неё взгляд был. Как боевой лазер. Учитывая её паранорму, сходную почти по всем параметрам с моей, сравнение с лазером метафорой не назовёшь.

   Она стояла под деревом, с непокрытой головой, волосы намокли, взялись мелкими колечками и висели почти до колена длинными слипшимися плетями. Выглядела она страшно, чего уж там. И именно от неё исходила та угроза, та самая запредельная мощь, которую ведала я в себе самой.

   – Это мой сын, – зло сказала она. – Это я родила его!

   Я кивнула, но промолчала. Бесполезно спрашивать, как она прошла сквозь защитные поля моего домовладения. А вот – прошла. На пике поднявшейся от эмоционального раздрая силы. Психокинез – штука жуткая, по себе знаю.

   – У вас есть свои, Энн!

   Пространство вокруг неё подрагивало, вбирая в себя паранормальную мощь. Эта женщина на голубом глазу организовала чёрную дыру в пространстве Врамеула. И теперь она сорвалась снова.

   Я отбросила «точку». Плазмоган здесь бесполезен всё равно. Шагнула, взяла Чёрную Саламандру