Встретимся на Черной речке. Варвара Федченко

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Однажды перед студенткой Художественной Академии Мариной Суриковой замаячила перспектива вынужденно отправиться на длительный пленэр в глухую сельскую местность. Минусы ситуации: девушка неистово ненавидит леса, реки, горы и вообще природу в любом ее проявлении. Плюсы: цыганка обещала Марине встречу с предназначенным ей судьбой мужчиной.

   И мужчина появился. Только оказался совершенно не тем, кого ждала Марина.

   "- Карты не продаются. А короля такого я тебе дам! – с азартом, как умеют только цыгане, сказала женщина. - Мамми, дадим ей короля?!

   Старая гадалка тряхнула головой, звеня большими серьгами с маленькими подвесками, и еще несколько седых прядей выбилось из-под платка. Она что-то невнятно сказала, и молодая перевела.

   - Он уже близко"

   Летняя история: яркие пейзажи, подробности сельского быта, особая атмосфера отрезанной от большой земли деревни, находящейся на острове, интересный главный герой и вкусная эротика.

ГЛАВА 1

   - Сурикова! Не позорь фамилию великого мастера. Если бы он знал, что ты тут намалевала… А может тебе сменить фамилию? Стать, к примеру, пресловутой «Ивановой»... Нет. Это тоже не подходит. Создатель шедевра «Явления Христа народу» был бы не рад... - преподаватель нахмурился, глядя куда-то за мою спину. – Возьми фамилию под стать имени – Марина. Марина Маринина. Звучит? Нет. Стоп. С такой фамилией есть, в пример тебе, чудесный пейзажист...

   Мужчина не успел договорить. Точнее, может быть он и закончил мысль, но я уже не слышала, выскочив за дверь.

   Последние полгода я вынуждена со страхом ожидать предварительных просмотров работ, так как каждый раз этот мужлан тренировался в остроумии, критикуя мои рисунки. Да, я не была гуру пейзажистики, однако, до появления нового преподавателя мои работы не вызывали столько негатива у комиссии.

   - Ринка! – в спину ударил звонкий голос подруги. – Ну, ты чего? Расстроилась? Пора уже привыкнуть. Не любит он тебя, что поделать? Терпи. Немного осталось. Экзамены сдадим, и «я так хочу, чтобы лето не кончалось», - Катерина запела, подражая Пугачевой.

   - Сейчас он мне «не зачет» поставит, и будет мне нескончаемое лето, - угрюмо ответила я, продолжая чеканящим шагом следовать по бесконечно длинному коридору 3 этажа.

   - Всё ты сдашь, - нараспев сказала Катя, и запыхавшись, дернула меня за руку. – Рина, остановись! Я тебе хотела кое-что рассказать…

   Загадочный вид и хитрые лисьи глаза моей рыжеволосой подруги заставили меня нехотя, но все же приостановить побег из здания Академии. Катерина была дочерью ректора нашей альма-матер – Художественной Академии, и всегда первой узнавала все новости и сплетни.

   - Ну? – я развела руками.

   - Давай поедем к тебе, по дороге купим самый большой торт, который существует в этом городе…

   Я прервала горячую речь Кати.

   - Ты уже не худеешь?

   Подруга отмахнулась, и продолжила:

   - Купим торт, ты меня напоишь чаем, и только потом я буду готова делиться секретами. Тебе точно понравится эта новость! – лисьи глаза заблестели. – Точнее их даже две.

   - Ни чая, ни торта я не хочу, - выдохнула я. – Я еще неделю есть не смогу после такого разноса.

   - Но я-то хочу!– округлила глаза Катя.

   Подруга была замечательной пышкой. Мечта Рубенса, Ренуара, Кустодиева и других художников - почитателей фигуристых натурщиц. Катерина была невероятно похожа на героиню картины «Русская Венера» последнего из перечисленных мастеров. Длинные, волнистые, рыжие с приятным золотым отливом волосы, плотное телосложение и веселый нрав (на лице всегда улыбка) делали мою подругу точной копией кустодиевской Венеры.

   «На персонажа какого полотна вы похожи?» – этот вопрос нам задали на первом курсе Академии. Это была мотивация от преподавателя истории живописи – студенты сразу кинулись смотреть все каталоги: начиная от фотографий наскальной живописи (кстати, один наш одногруппник даже нашел себя на стенах североафриканской Пещеры Зверей) и заканчивая репродукциями картин наших современников.

   На кого похожа я? Окончательно ответить на этот вопрос я так и не смогла. Было в моем лице что-то от достопочтенной миссис Грэм с полотна Томаса Гейнсборо, взгляд как у давинчевской Лукреции Кривели, кудрявые черные волосы, как у героини картины Франческо Айеца «Певица Матильда Джува-Бранка», а фигура как у самой маленькой купальщицы с «Больших купальщиц» Ренуара. Одним словом, до сих пор ни один художник не рисовал натурщицу, похожую на меня один в один. Что еще раз доказывало моё, как портретиста, убеждение в величие жанра портрета.

   Торт был куплен. Чайник призывно выдавал клубы пара из узкого носика. Катерина, не дожидаясь чая, десертной ложкой вылавливала из желе, покрывающего торт, крупные ягоды. Я забралась с ногами на широкий подоконник, рассматривая мальчишку, запускающего воздушного змея у подъезда.

   - Красиво стоит, - задумчиво протянула я.

   - Конечно, красиво. Это же лучшая кондитерская города, - забубнила Катя.

   - Я не про торт, - хмуро ответила я. – Я не люблю сладкое, ты же знаешь.

   - Это потому, что ты не натюрморщик. Посмотри, какая композиция! – Катя торопливо расставила фарфоровые антикварные кружечки.

   - Посуда не в тему, - равнодушно прокомментировала я, на секунду повернув голову в сторону стола.

   - Согласна! – живо отозвалась подруга, обрадовавшись моей, пусть и слабой, но реакции.

   Катя заменила фарфор начала ХХ века на современные чашки с розовым кантом по краю, аккуратно разложила вокруг ложечки, насыпав в одну из них горку сахара. Вытянула из вазы крупную ветку ромашек, положив ее за задний план натюрморта. Безапелляционно, проигнорировав меня, задернула одну часть узорной тюлевой занавески, тем самым закрыв меня на подоконнике. Но эта незначительная смена светового акцента помогла ей «покрыть» посуду тонким солнечным орнаментом.

   Катерина настолько увлеклась, что забыла не только о том, что хотела рассказать мне новые сплетни из ректората, но и о моем присутствии. Я скажу больше: она забыла о торте! Подруга была прирожденным натюрморщиком – она могла соединить любые предметы в органичную, символичную композицию. Особенно хорошо ей удавались натюрморты с продуктами и посудой: любую пищу Катя могла настолько удачно расположить в пространстве, сервировать, подать нужный свет, что у стороннего наблюдателя просыпался аппетит.

   Но, конечно же, самое главное – моя подруга была Художником с большой буквы. Мало научиться видеть и создавать объект, самое важное – уметь запечатлеть его в краске. Катерина с юных лет участвовала в выставках: когда ей было 11 лет, она уже выставлялась в Бисс-холле – самом крупном центре живописи. При этом наравне с взрослыми художниками! Естественно, этому способствовал папа-ректор, однако, это семейное обстоятельство скорее стало приятным бонусом к Катиной одаренности, нежели ее двигателем. К тому же девушка была представителем alla prima – она рисовала за один сеанс, без подмалевки.

   Подруга любовно осмотрела свое композиционное творение, цокнула, отметив вслед за мной куце смотрящийся без ягод торт, которые она съела («С этим уже ничего не поделаешь», - как бы сказала она, разведя руками), и достала смартфон. Во время просмотров, предшествующих экзаменам, рисовать, так сказать в свое удовольствие, было совершенно некогда. Все силы уходили на рисунки по учебе. Катя легко нашла выход из ситуации: она фотографировала то, что не успевала нарисовать, и потом, при желании, возвращалась к сюжету.

   Я, с моей точки зрения, не была столь гениальным художником, как моя рыжеволосая подруга, но, однако, я успешно училась до сегодняшнего дня. И только полгода назад я впервые услышала:

   - Сурикова! Такой бесталанной мазни мир еще не видел!

   Плечи сами собой дернулись от отвращения, как только я вспомнила голос «любимого» преподавателя.

   - Рина! На тебя смотреть больно, - из потока мыслей меня вытянул голос подруги. – Забей! Сейчас девчонкам позвоним, узнаем, зачли тебе или нет. – Катя прижала трубку к уху плечом: руки были заняты разрезанием торта. – Светка, привет! Ну как, отстрелялись? Да ты что? Бедняжка... Ну, ничего, досдашь потом. Слушай, а Маринке Суриковой поставили? Да? Хм, а что сказал? Три? Спасибо, Светик.

   - Три?! – я спрыгнула с подоконника. – Три?! Он с ума сошел? Черт с ним, с проклятым пейзажным наброском, но портреты то хорошие!

   Катя звонко рассмеялась.

   - Три – это не оценка, - мои ошалевший вид вызвал у нее новый приступ смеха. - Тебе зачли. По среднему баллу. Твой «поклонник» согласился тебе зачесть на его условиях…

   - Говори уже, - прошипела я.

   - Это связано с тем, что я тебе хотела рассказать... В общем-то, изначально это была хорошая новость... Я думала тебя обрадовать...

   - Катя, ты умираешь или есть другая причина, по которой ты так медленно говоришь? – громко спросила я.

   - Папа сказал, что в июле будет выезд на пленэр. Он нашел очень красивое место на Черной речке, это на юго-западе области. Академия выиграла грант на поездку – чтобы все желающие могли выехать, вне зависимости от материального положения, за счет грантовых средств. А осенью провести большую выставку по результатам этих нескольких недель.

   - И чем ты меня хотела обрадовать? Я ненавижу дачи, деревни, леса, горы, и все прочие места, где нет интернета и канализации. Да и название жутковатое… Сразу Пушкина вспоминаешь.

   - Я подумала: вдруг ты вдохновишься? Новый опыт, смена локации, натура интересная... Поедут только те студенты, которые сами захотят. Представляешь? Те, кто действительно хотят работать, учиться. Будет весело! По крайней мере, так планировалось... – Катя замолчала на пару секунд. – Ладно, чего тянуть? В общем, дело обстоит так: все едут по доброй воле, а ты, после сегодняшнего просмотра, в приказном порядке. Твой «любимый преподаватель» согласился на твой допуск к экзаменам, только если ты поедешь на пленэр и привезешь ему хорошие пейзажные работы. Три штуки: одну полноценную и два качественных наброска.

   - А ещё ему что? – я еле сдержалась от мата – Катя не любит, когда ругаются. - Я ни за что не поеду в деревню. Плавали-знаем! Эти ваши поленницы и колодцы – не мое. На меня там депрессия нападает.

   - По поводу? – усмехнулась подруга.

   - По поводу тяжелой судьбы русского крестьянства, - сыронизировала я. - Нет там никакого очарования. Разруха, нищета, полусгнившие избы и заброшенные погосты. Нет-нет, я не поеду. Завтра пойду, отчислюсь!

   - Рина... Тебе надо что-то поменять в жизни. Признайся, в последнее время у тебя кризис. Ты застряла на той картине.

   - Это не кризис! Всё нормально! – я сказала это настолько агрессивно, что сама как будто бы со стороны услышала свой голос. – Извини... У меня все в порядке. «Та картина» не виновата. Просто ушла мысль. Я обязательно ее закончу.

   - Марина, - подруга редко называла меня так. – Прости за грубость, но это мертворожденное дитя. И ты тратишь на него слишком много времени.

   - Не твое дело, - огрызнулась я.

   - Ну вот, опять грубишь. Стоит заговорить о ней... Кстати, где она? – Катя встала, направившись к двери в мою домашнюю студию.

   - Вернись, - спокойный тон заставил подругу остановиться.

   - Замок? Растяжка с взрывчаткой? «Осторожно! Внутри злая собака»? – пока девушка шла до двери, она гадала вслух, какова причина моего спокойствия – в прошлый раз, когда она пыталась попасть в студию, я перегородила ей вход своим телом. Катерина дернула дверь, и констатировала. – Замок. Когда-нибудь я доберусь до него, и сожгу. Этот «Дориан Грей» должен исчезнуть из твоей жизни. Ты полгода чахнешь над этой работой. И не спорь! Для простенького портретика это слишком много! Это не «Мона Лиза», чтобы так долго писать. Ты хотя бы один мазок положила за последнее время? Ты же просто смотришь на него.

   - Ой, отстань, а? – отмахнулась я.

   - Рина, дело не в картине, а в тебе, - примирительно начала девушка. – Ты замкнулась на ней. Твои последние работы и правда безжизненные. Ты все делаешь строго по правилам: крепкий рисунок, фигуратив, четкая схема расположения, освещение, тема... Но души нет.

   - Какая к черту душа? - всегда зло берет, когда бросаются такими пустыми, избитыми фразами.

   - Ты меня поняла, - спокойно ответила Катя. – «Нет души», значит, что ты равнодушна к тому, что рисуешь.

   - А какие чувства я должна испытывать к жирному куску теста и двум китайским кружкам? – кивнула на Катин натюрморт: я специально сказала грубо, но девушка не обратила внимания на резкий тон.

   - Зря ты так. Торт вкусный, кружки красивые. Кто-то старался, когда пек коржи и формовал массу для посуды. Люди ценят свою работу, делают полезные вещи. По ним сразу видно – сделано с душой для другого, при этом незнакомого, человека. А ведь результат их труда (кондитера, рабочего завода в Китае) всегда будет практичным и востребованным. А мы с тобой рисуем. Задумайся – ри-су-ем. Кто нашу мазню съест или попьет из нее чая? Кому-кому, а уж нам-то точно следует делать свою работу от души – иначе она не будет цениться. Кушать, даже невкусные торты, люди будут всегда. А смотреть на твои картины будут, только если они цепляют, если нравятся. Извини, я, как ты, красиво говорить не умею. Но зато доступно и ясно. А вы со своим «творением» можете уединиться, и хоть всю жизнь друг на друга смотреть. Но это по-прежнему будет без души. Не вставай. Я захлопну дверь.

   Щелкнул замок, и я проводила взглядом фигуру Кати, удаляющуюся от подъезда. Спрыгнула с подоконника, решительно направившись к двери в студию. Когда от нас уехал папа, я училась в последнем классе художественной школы. Родители давно не спали вместе, и отец занимал эту комнату: после его «побега» она стала моей мастерской.

   Я достала из внутреннего кармана джинсовой куртки ключ от врезного замка – три недели назад, пока мама была в командировке, я вызвала «мужа на час». Он установил замок, гарантировав безопасность моих мольбертов и красок. Хотя меня все эти расходники (пусть я и закупала их в оптовых количествах) не волновали.

   Меня волновал только один мольберт в этой комнате.

   Уже несколько месяцев эта картина стоит неоконченной.

   Потому, что я не вижу ЕГО глаза. Торс, фон, лицо – все это было нарисовано за два дня и две ночи. Но глаза... Я не знаю, какие они.

   - «Светлые, прозрачные глаза

   твердости остывшего металла…

   Не о вас ли много лет назад,

   смолоду, я думала, мечтала?»,

   Я вслух прочитала одно из любимых, и в последний год постоянно сопровождавшее меня, стихотворение.

   Чуть больше, чем полгода назад, мне начал сниться один и тот же мужчина. Он то пугал, то притягивал. То пропадал на некоторое время, то начинал мерещиться в каждом встречном. Пропадал на пару дней, и я начинала изнывать, скучая. Возвращался в мои сны, и я просила его уйти.

   После очередной ночи я проснулась с четко оформившимся желанием – хочу видеть его тогда, когда захочу сама, а не только по его прихоти. И тогда я решила нарисовать портрет ночного гостя. Но, по всей видимости, мужчина из моих снов был против: картина мучила меня, вытягивала все силы и эмоции, высасывала ту самую «душу», о которой твердила Катерина.

   Я никогда никому не рассказывала, кто он, персонаж картины. И не знала этого сама. Однако я точно знала, когда и после каких событий он появился…

   Это была шутка – подруга позвала с собой поехать к гадалке. Я восприняла это как возможность развеяться, посмотреть на домашний быт цыганской семьи (как раз нужно было сдать работу по теме культуры других народов), посмотреть знаменитый Марийский поселок – место поселения цыганского табора. Но самое главное – мне было обещано, что мы едем туда всего на час. Подруга знала, что я ненавижу сельскую местность. Я засекла время, и расслабилась. Моя бывшая одноклассница хотела узнать, когда она выйдет замуж – они встречались со своим Колей с 9 класса, и присваивать ей свою фамилию не спешил. А Карина уже 4 года назад выбрала свадебное платье, и оно уже успело выйти из моды и снова в нее вернуться.

   Цыганку Карине посоветовала сестра. Она ездила к ней прошлым летом, узнать, вернется ли к ней муж. Гадалка ответила, что вернется.

   - И ведь вернулся! – громко сообщила мне Карина, перекрикивая шум ветра, сопровождавший нашу беседу в машине. – Правда через месяц опять ушел… Но вернулся же!

   - Ага, скорее заглянул, - рассмеялась я, подставляя лицо потокам теплого ветра.

   Марийский поселок представлял собой обычную деревню в пригороде. Судя по прохожим, сновавшим по коротким прямым улицам, и стоявшим у низкого здания с узнаваемой символикой «Почты России», здесь жили и русские. Дом гадалки местные жители с охотой показывали, объясняя, как проехать. Он располагался на другом конце деревни, и стоял на холме, что было хорошим ориентиром для искавших.

   Гадалка оказалась очень старой цыганкой. Седые волосы были убраны под черную шаль, укрывавшую голову и плечи, и только у висков на свободу выбились несколько седых прядей. Цыганка плохо говорила по-русски, что показалось Карине отличным знаком качества – она задорно подмигнула мне, мол, «значит, настоящая!». Я села в углу комнаты на низкий табурет, скрестив ноги по-турецки, и беззастенчиво рассматривала интерьер. В комнате было темно. Окна были завешаны, и только светильник с крупным абажуром освещал стол, на котором были разложены карты и какие-то побрякушки. За спиной старушки была арка, ведущая в другое помещение: я чуть не свалилась с табурета, пытаясь разглядеть, что там находится.

   В целом, картинка получилась вкусная, и я уже пожалела, что не забрала из машины сумку, в которой лежали карандаши и скетчбук. Телефон тоже остался в машине. Я нервно покачала ногой, раздумывая, и, решившись, подкралась к Карине, нащупывая в ее кармане брелок. Подруга была настолько увлечена рассматриванием карт, которые перед ней быстро кидала цыганка, что даже не заметила, как я достала ключи. «Вот так нас и обманывают», - подумала я, поднимая глаза на цветные картинки. Мой взгляд зацепился за движение в проеме арки – из темноты вышла молодая цыганка с ребенком на руках.

   - А ты с чем пришла? – заговорила она со мной.

   - Я за компанию, - улыбнулась я.

   - Сядь. Что хочешь знать? – с вызовом спросила молодая цыганка.

   - Нет, спасибо, я не очень в это все верю, - извиняющимся тоном ответила я.

   - Сядь, - букву «я» женщина протянула нараспев. – Мы никого не обманываем!

   - Я такого и не говорила, - я опустилась на стул рядом с Кариной. – Просто не верю.

   - Ну, спроси что-нибудь, - женщина положила руку на плечо старой гадалке. – Мамми всю правду расскажет.

   - Нет, спасибо, - мне было неловко, да я и не могла сходу придумать какой-либо вопрос.

   - Она хочет знать, когда в ее жизни появится любимый мужчина, - быстро проговорила Карина.

   - Ты с ума сошла? – я ошарашено посмотрела на подругу, но потом подумала: а почему бы нет? – А хотя да, давайте! Когда уже он явится, любящий мужчина?

   - Любимый, - поправила меня Карина.

   - Да неважно, - я скрестила руки на груди, и уставилась на цыганку.

   Старая рома попеременно раскладывала кости, раскидывала карты, бренчала четками, сжимала мои холодные ладони, заляпанные масляной краской. Затем грубо отбросила мою ладонь, смахнув со стола широким рукавом цветастого платья карты. Картинки закружились в спертом воздухе маленькой комнаты, и покрыли пол бумажным ковром. Сначала карты казались мне обычными, но когда я опустила взгляд себе под ноги, то не увидела привычных изображений - с одного из потертых прямоугольников на меня смотрели черные, как смоль, глаза. Картинка была как живая: казалось, что мужчина сейчас моргнет или, улыбнувшись, хитро отведет взгляд. На карте не было значка масти или другого намека на ее место в карточной иерархии, но я сразу поняла – это Король! «Вау!» - пронеслось в голове. - Вот так я хочу рисовать!». Я быстро подняла карту, поднося ближе к лицу. Цыганка, слишком резво для ее преклонного возраста, вырвала карту из моих рук.

   - Понравился король? Хочешь такого?– рассмеялась молодая цыганка.

   - Хочу! Именно этого хочу! Продайте карту?!

   - Цыганские карты не продаются, - ответила женщина.

   Упустить такой шанс я не могла – эта карта сама «прилипла» к моей руке. Я с надеждой посмотрела на молодую женщину, и повторила просьбу.

   - Карты не продаются. А короля такого я тебе дам! – с азартом, как умеют только цыгане, сказала цыганка. - Мамми, дадим ей короля?!

   Гадалка тряхнула головой, звеня большими серьгами с маленькими подвесками, и еще несколько седых прядей выбились из-под платка. Она что-то невнятно сказала, и молодая перевела.

   - Он уже близко.

   - Не надо мне никакого короля. Продайте лучше карты! Если вас деньги не интересуют, то, может быть, я по-другому рассчитаюсь? – широкие иссиня-черные брови удивленно поползли вверх. – Я – художник. Я хорошо рисую. Могу ваших детей нарисовать, или дом.

   Мне и раньше приходилось расплачиваться за разные услуги портретами. Я, вопреки обвинениям Катерины в моей «бездушности», любила приносить людям радость своим талантом – удивить целующуюся пару в парке наброском их фигур, успокоить плачущего ребенка рисунком сжимаемой им маленькими ручками любимой игрушки, быстро накидать контуры пушистых друзей человека, даря хозяевам вырванные из скетчбука листы с изображением их собак.

   - Карты себе нарисуй, - ухмыльнулась женщина.

   Никто мне ничего не продал, а молодая цыганка быстро собрала карты, будто боясь, что я их украду, и активно замахала руками на дверь.

   Мы с Кариной вышли из дома, я чуть-чуть отстала, с тоской посмотрев на высокое крыльцо.

    Уже за воротами цыганка догнала меня с криком: «Постой!».

   - Рожу в июне. Приходи.

   - Зачем?

   - Приходи-приходи. Ждать буду, - кинула цыганка, закрывая за мной тяжелые ворота.

   Уже в машине я подумала о том, что на календаре сентябрь. А рожать цыганка собралась в июне. Неужели они планируют детей и четко знают, когда произойдет зачатие? Моя подруга пожала плечами, филофски ответив одним предложением: «Это же цыгане». Карине было сказано, что замуж она выйдет нынешним летом, при этом уже беременная. Она со смехом убеждала меня, что никакого короля я могу не ждать, так как и она рожать не собирается.

   - Мне еще год учиться, какие дети? Да и Коля только на новую работу устроился.

   Несколько ночей мне снилась та карта, а затем учеба, быт, каждодневная рутина размыла острые края впечатлений от поездки в Марийский поселок.

   Я вспомнила тот опыт общения с цыганами только спустя пару недель, когда мне начал сниться мужчина, и эти сны продолжались до сих пор.

   Кстати, Карина сейчас на 5 месяце.

ГЛАВА 2

   В Академии, после вчерашнего просмотра, было непривычно тихо. Еще буквально сутки назад коридоры альма-матер заполняли толпы беспокойных студентов, пытавшихся за пару часов успеть то, что нужно было делать весь семестр. Кто-то пытался смухлевать, и поменять местами работы, выставив свою раму на, как ему казалось, более благоприятное место. Кто-то пытался исправить неровный, давно высохший, мазок. Кто-то пытался успокоиться, и призывал всех пойти в рюмочную за углом – традиционное место сбора практически всех поколений студентов Академии. Последние, кстати, были правы – это единственное верное решение за день до просмотра.

   Сейчас же толстые стены старого, благородного здания бывшей Александровской гимназии спасали от жары забредших на консультацию студентов, пожилых преподавателей, случайных горожан и учеников художественных школ – они пришли посмотреть на работы "взрослых художников". Я, посмотрев на стайку худеньких девочек с огромными папками (видимо, идут с занятий в художке), скользнула мимо них к тому углу, где вчера оставляла свои рамы. На портрете пловчихи стояла размашистая «5», частично перекрывавшая фон темно-синего цвета. На графике, в углу, стояла скромная, маленькая «4». На пейзаже (что, в прочем, неудивительно) стояла закорючка моего «любимого преподавателя» - «0».

   Я попыталась критично оценить работу: разнообразие ландшафтного проявления, цветовая гамма, композиция – все прекрасно. Лесистость, водоем, антропогенная нагрузка (рыбак на озере) – везде ставлю галочки. Может рыбак не к месту? Но нас просили внести в пейзажную работу человека... И что ему опять не понравилось?

   - Вот баран, - еле слышно прокомментировала я.

   - И вам доброе утро, Сурикова, - послышалось из-за спины. – Баран вас ждет в своем кабинете.

   Раздались медленные шаги, каждый из которых звучал, как стук забиваемых в мой гроб гвоздей…

   В кабинете преподавателя, невзлюбившего меня с первой пары, было темно. Высокие оконные проемы были закрыты черными холщовыми обрезами ткани. Высокое кресло, с резной барочной спинкой, походило на кресло судьи в зале заседаний. И сам он был похож на судью.

   Я беззастенчиво рассматривала мужчину. Ему, вероятно, 55 лет. Но точно определить возраст мешали, во-первых, балахоны, в которые он одевался, во-вторых, густая борода и длинные, спутанные волосы, в-третьих, затемненные очки, нелепая оправа которых закрывала пол-лица. Я ненавидела эти мешковатые вычурные кардиганы, эту заросшую бородой морду, и еще больше я ненавидела очки с темным стеклом.

   Мы мало знали про нового преподавателя. Я просила Катерину расспросить отца, но оказалось, что наш ректор Борис Таисович и мой мучитель – хорошие друзья, и раскрывать тайны друга папа Кати не спешил. За полгода мы изучили все статьи о биографии нового преподавателя в рунете, и перекинулись на глобальную сеть. Информации было крайне мало, не было даже даты и места рождения. Зато было много его статей по искусствоведению (которые я из принципа читать не стала). Но кое-что удалось узнать. Мой мучитель, Кирилл Робертович, к удивлению, не был Заслуженным художником РФ («А гонору…» - подумала я), но зато преподавал в одной из лучших Академий живописи в Великобритании. Его выставки вызывали большой фурор за рубежом, но в России он давно не показывал своих работ. Еще мы узнали, что он против публикации своих картин в интернете и то, что с предыдущего места работы он был уволен после какого-то крупного скандала. Но вот найти подробности не удалось, ссылки вели на какие-то местные газеты, которые, по всей видимости, тоже были против публикации своих материалов в интернет-сети – и это в XXI веке…

   Кирилл Робертович молчал, и, видимо, ждал, что я сама начну разговор. Но мне даже нравилась эта тишина – по крайней мере, меня и мои художественные способности никто не критиковал. Я принялась рассматривать носки своих туфель и мечтать о том, что он уедет обратно в Англию.

   - Сурикова, мне тяжело это говорить, но я сдался под напором остальных членов комиссии, и допустил тебя до экзаменов…

   Я не выдержала:

   - А давайте вы лучше объясните мне, что именно вас не устроило в моих работах?

   - Я тебе тысячу раз объяснял, но ты слышишь только то, что хочешь… - Кирилл Робертович поправил свои безвкусные очки. – Твои работы – хорошее пособие по живописи для начинающего рисовать. Всё правильно, но как в учебнике. Даже ваш Паленков рисует более живо, чем ты, а он, извини, полная бездарь. Но с фантазией. Ты зациклилась на масле и портретах. Надо пробовать что-то новое.

   - Нет, подождите, - я настырно повторила. – Что именно вас не устроило, к примеру, в пейзаже?

   - К примеру, в пейзаже, - эхом повторил мужчина, - меня не устроило все. Цветовая гамма паршивая, у тебя как будто украли все краски, оставив только охру, ландшафт скудный, а водоема слишком много, рыбак не к месту… - монотонно перечислял преподаватель. - И самое главное – тебе не нравится это место, не нравится это озеро, не нравится эта кривая гора с левого края, не нравится мужчина с удочкой.… А свою натуру надо любить.

   - Я ненавижу ваши пейзажи! – взорвалась я.

   - Сурикова, именно поэтому я настаиваю на том, чтобы ты поехала на пленэр.

   - Места, где нет интернета, горячей воды, и прочих благ цивилизации меня не интересуют. Я не поеду.

   - Значит, можешь отчисляться. Мой экзамен ты не сдашь, - спокойно сказал преподаватель, откинувшись на спинку кресла.

   - Тогда прощайте, - я показательно хлопнула дверью, и прижалась спиной к холодной бетонной стене.

   Я всегда была импульсивным человеком: действовала на эмоциях, на секундных порывах. В этот раз я попыталась сдержать себя, постояв сначала перед кабинетом преподавателя, затем, еще дольше, перед дверью деканата. Отчисляться мне не хотелось. Да и нельзя было... Но злость победила, и я вошла в приемную декана. По несчастью (или к счастью?), у него в кабинете сидел ректор. И то, что я упрямо написала заявление на отчисление, ничего не изменило - Борис Таисович порвал его, и как котенка выставил за дверь со словами «Еще раз такое услышу – будешь все мастерские в Академии отмывать до конца обучения». Это было самое страшное наказание в жизни студента-художника: отмывать казенные мольберты, пол, стены от краски. Не знаю, подписали бы мое заявление, не будь я подругой дочери ректора, но по итогу мы имеем следующее: мне надо сдать сессию, Кирилл Робертович, по всей видимости, дал клятву на крови не пропускать меня на следующий курс, он же принуждает меня ехать на проклятый пленэр, о котором я думаю со слезами.

   Ну, не мое это – деревня.… У меня все пасторальные картины вызывают тоску. Конечно, мне приходилось выезжать на пленэр. Но во время обучения в художественной школе нас выводили только в городские парки – с вывозом на природу, слава богам, не сложилось. После первого курса Академии, в июне, я, к великому счастью, заболела ветрянкой и избежала выезда на практику. На втором курсе, благодаря маминому знакомому, получила справку об аллергии на пыльцу. Правда через пару месяцев все узнали, что никакой аллергии у меня нет, и поэтому в прошлом году пришлось придумывать новую отмазку.… От безысходности я была готова сломать себе ногу (кто возьмет на пленэр загипсованную?). Но не успела... В общем, пришлось ехать.

   Эти 10 дней мне до сих пор снятся в страшных снах, а именно: комары, клещи, пауки (и паутина), жесткая вода из колодца, деревянный туалет на улице (и ночные походы, точнее побеги, к нему), проблемы с желудком из-за местных натуральных продуктов (а затем из-за обилия сухой пищи и лапши быстрого приготовления), чрезмерная «натуральность» (конский навоз на улицах, дикие крики птиц по ночам, дебильный петух из соседнего двора и прочие «прелести»), отсутствие стабильной сотовой связи и интернета, горячей воды и вообще возможности помыться в выбранное тобой время (было 2 варианта: либо озеро за деревней, либо баня, которую я ненавижу). Когда я вернулась домой, то два часа просидела в ванне – мне казалось, что такой чистой, как прежде, до поездки в деревню, я не стану никогда. И я обещала себе, что больше, не при каких условиях, я не поеду в сельскую местность.

   И вплоть до сегодняшних событий мне удавалось держать данное себе слово.

   Я вышла из здания Академии, и опустилась на ступени нашей знаменитой мраморной лестницы – она была достроена позже, уже в советское время, но оказалась идеально вписана в общую концепцию улицы и дополняла архитектурный облик старого особняка. В западной культуре есть традиция обедать на ступенях высоких зданий, и мы с одногруппниками, на первом курсе, подражали героям некоторых зарубежных сериалов. Но затем выяснилось, что мрамор не особо подходит для таких посиделок – холодно, знаете ли. «Голый, холодный мрамор бедер новой Сусанны…» - эти строки Бродского стали пророческими для моей дорогой подруги Катерины. Ее бедра (простите за подробность, в частности задняя их часть) после очередного обеда на ступенях стали настолько холодными, что она попала на прием к нефрологу. К счастью, обошлось легкими антибиотиками и официальным запретом «жрать на ступенях» от отца Катерины – нашего ректора. Питаться здесь перестали, а вот посидеть здесь, подумать, прислонившись к широкой, прохладной мраморной колонне осталось в традиции.

   Мне нужно было разработать план: как избежать поездки? "По дороге подумаю", - решила я, и пошла к автомобильной стоянке.

   Вечером я обещала бабушке привезти ей кое-что из городской квартиры. Бабуля около года жила в пригороде – при переезде она сказала, что устала «от постоянного ощущения присутствия: соседей, других пассажиров метро, идущих рядом прохожих». Не понимаю ее: да пусть другие люди на мне хоть танцуют, лишь бы это происходило в центре крупного мегаполиса. А ее домик рака-отшельника вызывал у меня одно желание – побыстрее сбежать. Но я исправно выполняла бабушкины просьбы, так как больше помогать ей было некому – моя мама со свекровью не общается, а отец уже два года как не был в России.

   От города и прямо до дома бабушки шла идеальная ровная дорога, и машин в это время суток было мало, поэтому я позволила себе превысить скорость. По словам моего друга-гаишника, в этом районе еще не поставили камеры, и в ближайшее время очередь вряд ли дойдет до юго-западного направления. Поток машин был низким, так как в этой стороне, кроме нескольких деревень и Марийского поселка больше ничего не было – дорога вела в Марийский бор, и там же «тонула» в череде небольших озер.

   Марийский поселок… Я вспомнила ту карту, которую цыганка отказалась мне продать. Потрясающая филигранная работа! Глаза Короля были как живые!

   Я включила поворотник, и поехала в Марийский. Очнулась уже на первой улице поселка.

   Дом цыганки по-прежнему выделялся на местности, и я без труда нашла дорогу к нему. Ворота были гостеприимно распахнуты, а во дворе стояли празднично одетые люди. «Хотя когда цыгане непразднично одеты? - с улыбкой подумала я, но тут же одернула себя, как придя в сознание. – Что я тут делаю?!». Зачем меня понесло в Марийский поселок? Опять карты выпрашивать? Я, злясь на саму себя, закатила глаза, и повернулась обратно к машине – надо ехать к бабушке, а не околачиваться у чужих дверей. Но не успела открыть дверь автомобиля, как услышала радостный окрик.

   - Эй! – я обернулась, узнав в окликнувшей меня, молодую цыганку. – Передумала мой дом рисовать?

   - Добрый день, - я растерянно замерла, рассматривая игривое смуглое лицо. – Я сама не знаю, зачем приехала.

   - Я же тебя звала, вот ты и приехала, - уверенно ответила женщина.

   К моему невероятному удивлению оказалось, что цыганка родила буквально несколько дней назад. Но сама женщина спокойно отнеслась к тому, что меня как магнитом притянуло к Марийскому именно сейчас: мол, я же звала тебя именно после родов, вот ты и приехала.

   Я вошла следом за цыганкой во двор. Новорожденного ребенка, совершенно не боясь инфекций или грязи, передавали с рук на руки: слышались громкие мужские слова одобрения и женские улюлюканья на цыганском наречье. Молодая мать что-то сказала, хрипло рассмеявшись, и остальные цыганки внимательно посмотрели на меня. Я услышала обрывки фраз, среди которых разобрала только:

   - Бахталы...

   - Пойдем, подруга, - женщина завела меня в дом, усаживая за стол. – Раскину на тебя.

   - Что такое «бахталы»?

   - Счастливая, значит, - перевела цыганка, и карты заплясали в ее смуглых, с тонкими запястьями, руках.

   - А Мамми больше не гадает? – спросила я, вспомнив ту старушку, в которой мы приезжали с Кариной.

   - Мамми никогда не гадала, - не отрываясь от карт, ответила моя знакомая. – Гадаю я.

   - А зачем тогда она?

   - Для антуража, - рассмеялась женщина. – Тяни карту.

   Пока я выбирала карту, цыганка открыла мне эту маленькую семейную тайну:

   - Кому больше доверят? Мне, молодой, такой же, как те, что просят деньги на улице, или седой, пожившей роме? Мамми гадать не может, она только играет, а я и без карт все вижу. Но карты – они надежнее.

   Я послушно выполнила просьбу, и с плохо скрываемой радостью увидела выбранную мною карту – черные глаза короля смотрели на меня с картинки.

   - Узнала?

   - Он мне снится каждую ночь, как не узнаешь, - тихо ответила я.

   - Смотри, - цыганка начала быстро бросать карты по разные стороны от короля. – Вот твой король. Он скоро придет к тебе. И будет у вас всё: любовь, дети, удача… Ты на карты смотри, а не на меня. Удача, дом – полная чаша. А вот дорога. Дорога длинная, - протянула женщина, - но зато ведет к твоему королю.

   - Знаю я, что за дорога, - забубнила я. – Не надо мне вашего короля. Вообще ничего не надо.… Лишь бы не ехать никуда.

   - Нет, милая, ехать надо обязательно! Я по картам вижу – без этой дороги у тебя дальше все наперекосяк пойдет, никакого житья не будет. А в дороге силы обретешь, опыт, мудрость.

   - Да к черту! – даже мысль о поездке на Черную речку вызывала у меня злость.

   - Нет-нет, - замахала руками цыганка, и покрутила перед моим лицом королем. – Надо ехать! Обязательно!

   Черные глаза с карты, как мне показалось, будто бы хитро сощурились. С тех пор, как в раннем детстве я услышала стихотворение Киплинга «Серые глаза – рассвет», оно стало моим любимым. Я всегда гадала, какими будут глаза у мужчины, которого я полюблю так же, как Киплинг любил всех своих женщин. У карточного короля глаза были иссиня-черными.

   «Черные глаза – жара,

   В море сонных звезд скольженье,

   И у борта до утра

   Поцелуев отраженье».

   - Короля только в дороге встретишь. Иначе всю жизнь сниться будет. Это я тебе говорю - Мира, - сказала цыганка, закинув карты под настольную салфетку. – А теперь иди.

   Уже у машины женщина зачем-то полезла обниматься, и я неуклюже поддержала эту суетную ласку от незнакомого человека, прижав подбородок к кудрявым черным волосам. После, отъехав на приличное расстояние, я проверила карманы – все было на месте, и устыдилась своей подозрительности и подверженности стереотипам.

   «Я все ровно никуда не поеду», - подумала я, поворачивая к бабушкиному дому.

   Всю ночь мне снились эти проклятые черные глаза. Я встала, и тут же опустилась обратно на кровать: будто бы и не было 7 часов сна. Казалось, что все это время я пролежала с открытыми глазами, и глянцевый натяжной потолок «показывал» мне бесконечный ролик, в котором уже до боли знакомый (исключительно по снам) мужчина пристально разглядывает меня.

   - Ты неважно выглядишь, - мама окинула меня взглядом.

   - Я очень плохо сплю, - я прислонилась лбом к холодной поверхности кухонного шкафа. – Может, «Феназепама» у бабушки выпросить?

   - Рано тебе еще «Феназепам». Просто нужно почаще бывать на свежем воздухе.

   Мама оставила меня в одиночестве, уехав на встречу. Я пошаталась по квартире, и по итогу заперлась в мастерской. Мужчина с картины смотрел на меня зияющей пустотой в районе глаз. Я решительно взялась за кисть, и за час закончила портрет: теперь иссиня-черные глаза карточного короля, которые я по памяти нарисовала, гипнотизировали меня. Села на пол напротив мольберта, положив подбородок на согнутые колени.

   - А ты красивый... – мужчина молчал, иронично приподняв уголок рта.

   В Академии по-прежнему царила тишина. Экзамены начинались через неделю. Мы договорились с Катериной встретиться на ступенях, но из-за невыносимой жары я решила спрятаться внутри здания. У деканата, на доске объявлений, был вывешен лист с именами предварительно записавшихся на пленэр. Список был мрачно озаглавлен уже набившим мне оскомину топонимом «Черная речка». Я пробежалась взглядом по фамилиям: кое-кто из преподавателей, часть моих одногруппников, конечно же, Катерина, почти весь состав параллельной группы, весь первый курс... Хм, что-то многовато народу. Всех явно не возьмут.

   - Заинтересовалась-таки? – над ухом раздался бас Бориса Таисовича.

   - Поедут не все, да? – как можно более равнодушно спросила я.

   - Конечно, не все, - подтвердил мои догадки ректор. – Будет отбор.

   - По работам? – с надеждой спросила я.

   - Да. Но не по тем, что выставляли на просмотре. Нужно что-то новое или что-то из закромов.

   - Пейзаж? – уже практически с улыбкой спросила я.

   - Пейзаж, - не понял моего восторга Борис Таисович.

   - Понятно, - промурлыкала я, и с победным видом ретировалась.

   Катя ждала на улице, и была рада моему цветущему виду.

   - Ты знала, что будет конкурс на места в эту «чудесную» поездку?

   - Ну, да. Только в первый день записались почти 50 человек, - Катя смешно округлила глаза.

   - Отлично. Я тоже запишусь.

   - Ринка, вот это ты молодец! – подруга сжала мою руку. – Надо переступить через себя!

   - Ты права, - с приторной улыбкой ответила я.

   «Я все ровно не пройду отбор. Но зато Кириллу Робертовичу не к чему будет придраться. Я принесу самый отстойный в мире пейзаж, и на законных основаниях избегу двухнедельного тура в ад».

   Дома я самозабвенно махала кистями и мастихином, злобно хихикая. Через пять часов «кропотливой» работы свету было явлено ОНО: густое масляное месиво, в очертаниях которого лишь пытливый зритель сможет разобрать очертания реки. «Шедевр» был назван в честь участи, которой я рассчитывала избежать, - «Черная речка».

ГЛАВА 3

   Сны не покидали меня, и с каждым днем становились всё более реалистичными и живыми: я просыпалась посреди ночи с уверенностью, что рядом с кроватью стоит герой моих снов. В какой-то момент я даже начала путать реальность со сновидениями. Однажды на длинном экзамене, в душной аудитории, я задремала, дожидаясь своей очереди выступать, и проснулась только когда Катерина потрясла меня за плечи – оказалось, во сне я разговаривала. После экзамена подруга сказала, что я несколько раз, достаточно четко произнесла: «Встретимся на Черной речке». Это вызвало улыбку у преподавателя и разные эмоции у студентов: от хмурых взглядов до смеха. Однако содержание сна я не запомнила, но, по всей видимости, у нас состоялся диалог с мужчиной из сновидения.

   В день конкурса я, впервые за долгое время, не волновалась – сегодня мне нужно было именно то, чего я обычно боялась. Критики.

   Комиссия расхаживала по залу, рассматривая работы желающих поехать на пленэр. Одним из условий было отсутствие подписи автора работы – это добавляло отбору объективности и, на мое счастье, лишало Кирилла Робертовича возможности из вредности выбрать мой рисунок.

   В отличие от просмотров сейчас никто не ставил оценки, не обсуждал композицию и свет. Ректор и пара преподавателей просто что-то молча записывали в блокноты. За десять минут до окончания конкурса явился Кирилл Робертович, поразив, как обычно, всех своим растрепанным видом, мельком глянул работы. Он, как мне показалось, даже не удосужился посмотреть все представленные наброски. «А ведь кто-то на самом деле хочет поехать, а преподаватель пейзажистики даже не соизволил вовремя явиться», - с отвращением подумала я. Но его невнимательность была лично мне только на руку.

   Комиссия ушла совещаться. Мы с Катериной сели на широкий подоконник, и я с воодушевлением начала рассказывать о своих планах на лето. Я собиралась закончить пару портретных работ, взяла три заказа на семейную картину, мама предложила слетать в июле на море, возможно, папа соизволит приехать в гости...

   - Подожди, - прервала мой поток мыслей Катя. – А если тебя выберут? Если ты пройдешь конкурс?

   - Не пройду, - улыбнулась я, откусив яблоко.

   - С чего ты взяла?

   Я ткнула пальцев в черную мазню, висевшую в верхнем ряду выставки.

   - Марина, - Катя зажала рот ладошкой. – Это твое? С ума сойти!

   - Отвратительно, да? – рассмеялась я.

   - Наоборот! – я настороженно прислушалась к подруге. – Я когда увидела, подумала: вот это экспрессия! Вот это эмоции у автора! Даже не думала, что ты можешь так рисовать... Это... – Катя запнулась, подбирая слова. – Очень искренне, открыто. Ты будто бы стоишь перед этой рекой, когда она злится, бушует, крушит все на своем пути. Твои рисунки обычно очень правильные, композиционно верные, в общем, идеальные. А эта... Эта особенная.

   - Что ты мелешь? – со злобой спросила я. – Я просто масла накидала на холст, и размазала его мастихином. Здесь вообще никакой композиции, и никаких эмоций. Я просто ненавижу Кирилла Робертовича! И черт я поеду в эту вашу глушь!

   Я спрыгнула с подоконника, отошла к противоположной стене, присев на корточки. «Так, это только мнение одного человека. Она всегда меня хвалит. Другие-то увидят, что это мазня».

   Борис Таисович, возглавляя комиссию, уже начал зачитывать список фамилий тех, кто через три дня отправляется на пленэр.

   Сочное зеленое яблоко, едва надкушенное мной, выпало из мгновенно одеревеневшей руки после того, как, прорезая гудешь студентов, было произнесено: «Автор картины «Черная речка».

   Катерина победно улыбнулась, и отошла к толпе студентов, выбранных только что из десятков других. Я же торопливо посеменила за ректором.

   - Борис Таисович! Это какая-то ошибка! Вы точно мою мазн...эм-м, работу имели в виду?

   - Выбирал не я, - спокойно ответил ректор, - а Кирилл Робертович.

   Кирилл Робертович, тряся своими патлами, прошел мимо, бросив:

   - Сурикова, эта работа – лучшее, что ты нарисовала за все время, - мужчина усмехнулся, - Ты помнишь, что я тебе говорил? Привезешь мне с пленэра три пейзажа. Удачной поездки.

   Я в ступоре простояла пару минут, глядя в спины уходившим преподавателям. И что это было?

   Я не остановилась около одногруппников, которые радостно обсуждали будущий пленэр. Хотелось осмыслить произошедшее – гениальный план не сработал. Я переходила дорогу с мыслью: «Господи, дай мне знак! Дай знак, что мне действительно стоит туда ехать!». Где-то в середине парка меня накрыло осознание неизбежности поездки, и я тяжело опустилась на скамью, сжав голову руками. Я ревела настолько редко, что неожиданно образовавшийся ком в горле меня даже испугал. Я воровато оглянулась, и, убедившись, что поблизости никого нет, позволила себе пару раз всхлипнуть. Полезла в сумку в поисках платка, перерывая все содержимое. Помада, косметичка, записная книжка, пудра, кисть, банка с высохшими белилами, запасные ключи от квартиры, недочитанная книга «Грозовой перевал» с множеством закладок, телефонная зарядка, оторванная пуговица от пальто, запасные колготки, несколько тюбиков с маслом... «Ну был же платок!», - подумала я, вытирая непрошенные слезы рукавом рубашки. Достала все из косметички, затем проверила внутренние карманы рюкзака, потрясла за корочку книгу: на асфальт посыпались закладки, визитки, пачка «Цитрамона» и ... Карта с черноглазым королем.

   «А вот и знак», - эта мысль пульсировала в виске, хотя я прекрасно понимала, что карту мне «подложила» цыганка. Мне и тогда показалось странным, что она обняла меня… Но теперь все встало на свои места: она же четко сказала «Цыганские карты не продаются», но не отрицала, что их дарят. Видимо, она сама искренне верит в свое гадание, и решила мне «помочь» - еще раз подтолкнуть к этой поездке.

   - Да пошли вы все к черту! – злобно выкрикнула я в пустые аллеи парка, и пошла домой.

   Собирать сумку.

   В 5:25 3 июля электричка до Мишайского района отбыла, заполненная людьми с рюкзаками и мольбертами. Основная часть вещей была увезена вчерашним вечером на грузовой машине. Сегодня с собой были взяты только ценные вещи, документы и сухпаек. Катерина пыталась заставить всех петь старые бардовские песни, однако, ее тоску по романтичным 60-м никто не разделял – часть студентов хотела спать, вторая – есть.

   Я не хотела ничего. Если только чуть-чуть умереть.

   Так, как я собиралась на этот выезд, никто никогда и никуда не собирался. В моем рюкзаке, помимо всего того, что было у всех, так же уместилась гора репеллентов, полноценная аптека, годовой запас влажных салфеток, книга «Как выжить на природе», икона, положенная бабушкой, баночки антисептика (в перерасчет на литры – около 2 л.), москитная сетка. И карта с королем. Ее наличие успокаивало меня, даря надежду на благополучный исход этой авантюры.

   По дороге выяснилась еще пара интересных моментов:

   1)Деревня Черная (названная в честь реки) находится на острове.

   2)Имеются «некоторые проблемы с освещением».

   3)В деревне проживает «немного человек».

   4)В деревне нет магазина – есть лабаз («Господи, я даже не знаю что это!»).

   5)В деревне нет врача, только медик, принимающий на дому.

   6)Жить мы будем у местного населения на основании договора аренды помещения («Помещения... Брр»).

   И несмотря на это, Катерина предлагала хором петь Окуджаву.

   По прибытию эти факты приобрели иную коннотацию.

   1)Это полуостров. Но я буду звать его островом, так как с него все ровно не выбраться. С одной стороны он прижимается к суше, однако, место прижатия – непроходимый бор, с другой – отрезан от большой земли рекой, переправа через которую осуществляется посредством парома. Раз в сутки. Если повезет. И вообще это зависит от настроения паромщика деда Максима.

   2)Из-за островного расположения населенного пункта в нем с большими перебоями работает центральное электричество. В каждом доме есть генератор на бензине, и все привыкли к частым проблемам со светом.

   3)Немного?! 60 человек! 60! Да мы всей своей компанией можем основать новую колонию на острове и ассимилировать местное аборигенное население. Если захватить здание школы, местного медика и паром (вместе с дедом Максимом), то нас вообще с этого острова ни одна власть не выселит.

   4)Как оказалось, лабаз – это такая себе сельская продуктовая лавочка. Из продуктов есть все, кроме быстро портящегося (то есть всего вкусного), особым почетом пользуются крупы, консервы, свечи и бензин. И это основной ассортимент этого магазина. На мой праздный вопрос: «Сколько стоит бензин?», мне ответили неожиданным: «Смотря какой…». То есть хлеба и пива нет, зато топливо в изобилии – на вкус любого генератора.

   5)Как оказалось, «медик» - это студент старших курсов медицинского вуза. И он не ведет прием болезных, его вынуждают это делать. Парень просто приезжает отдохнуть к бабушке, а на деле его тут практически берут в оборот и заставляют помогать хворым.

   6)Вопрос с проживанием решался долго и нудно. Участники сельского схода пристально рассматривали нас, и по итогу этого «отбора» была составлена карта расселения: 1 курс и зам.декана по ВР заняли небольшое здание начальной школы, ректор Борис Таисович и декан нашего факультета отправились к местному батюшке, кое-кто из преподавателей «попал» к директрисе (она же и учительница) школы, остальных хаотично раскидали по домам местных жителей. Мы с Катериной очнулись уже за столом, покрытом белой скатертью, на который бабка Марья ставила кринку молока.

   Отлично. Хождения по мукам начались.

ГЛАВА 4

   После того, как был преодолен ужаснейший путь от станции до парома (а это, на секундочку, 4 км пешком!), мы группами по 10 человек переправлялись через Черную речку на остров. Переправа стала единственным приятным моментом за весь день: от меня требовалось только сидеть на рюкзаке и разглядывать бесконечные потоки воды. При взгляде на мое лицо всем окружающим становилось ясно – я не настроена на общение. Поэтому меня никто не трогал. Я достала карманное зеркальце и влажную салфетку: после «прогулки» через лес меня ровным слоем покрывала пыль, и кое-где к коже пристали какие-то хвоинки и трупы насекомых. Я брезгливо стряхнула с лица и шеи всю эту гадость, и пыталась умыться, израсходовав пачку салфеток.

   - Мне нужен душ. А лучше ванна, полная горячей воды. С солью и ароматическим маслом, - больше самой себе, нежели стоящим рядом людям, прошептала я.

   Вода за краем деревянного настила парома приятно искрилась, принимая в себя лучи послеобеденного солнца. Я наклонилась, опустив руку в воду, и тут же услышала сварливый голос:

   - Руки-то не суй!

   Источником звука оказался очень старый мужчина – дедушка лет 80-85. Паутина морщин плотно обхватывала его лицо: казалось, что вся кожа изрешечена толстыми бороздами. Но веселые голубые глаза и залихватски поднятая на затылок фуражка капитана корабля (при этом на тулье, вместо кокарды, была надпись «Капитан ..бля» - буквы «кора» были оторваны) молодили его.

   - Почему? Нельзя воду потрогать? – спросила я, прикрывая глаза, чтобы лучше рассмотреть лицо говорящего.

   - Сом.

   Чрезмерно краткий ответ заставил меня на секунду усомниться в адекватности дедушки. Но раз уж ему доверяют управлять паромом (хотя я не знала, насколько сложный это механизм), то, вероятно, верят в его психическое здоровье.

   - Что «сом»?

   - Сом кусит.

   - Что сделает? – непонимающе переспросила я.

   - Кусит. – Повторил дед, и отвернулся.

   Я развела руками, показывая Катерине свою растерянность. Она зеркально повторила мое движение. На несколько минут воцарилась тишина, а затем дед неожиданно заговорил.

   - В речке огромный сом живет. А можа и не один... – он помолчал. – Его сюда еще до войны запустили.

   Я покрутила пальцем у виска, кивнув Кате на деда, мол, совсем с ума сошел.

   - Сом вот такой вот, - дедушка максимально развел руки, показывая длину воображаемого сома. – Он однажды, в 80-е, дитё утянул на дно. И сожрал.

   Катя закатила глаза, а наш одногруппник Витя усмехнулся в кулак.

   - Так что руки сувать не надо в воду. И тебя утянет, - дед повернулся ко мне. – Вот жить будете, в деревне-то, ты ночью как-нибудь к берегу спустись, послушай: сразу услышишь, как он плавает. Новую жертву ищет. Меня дедом Максимом звать.

   - Х-хорошо, - я удивилась резкой смене темы беседы. – Марина.

   Меня совершенно не заинтересовала байка про огромного сома, а вот лицо деда Максима очень понравилось. Надо будет нарисовать его. Люблю натуру с характером – чтобы не только лицо и фигура, но и история жизни, опыт, который наложил отпечаток на внешности человека. А этот персонаж с парома меня заинтриговал, и я бросала на него взгляды из-под ладони, запоминая черты его лица. Когда до берега оставалось совсем немного, я наконец-то нашла в рюкзаке скетчбук, и за три-четыре минуты набросала общую схему портрета – надо только сделать надпись на фуражке более приличной (точнее восстановить ее первоначальный вид).

   На берегу нас встречали Борис Таисович и председатель сельского совета. Это была официальная часть встречающих, а за ними, на высоком берегу, стояла «неофициальная» – бабушки и дети. Отец Катерины уже пару дней находился на острове, и уже походил на местных – одет был просто, в бежевую хлопчатую рубашку и свободные камуфляжные штаны. А его черные курчавые волосы и борода органично смотрелись как в Академии, так и на пленэре.

   - Марина, у тебя такой вид, будто ты умерла дней пять назад, а сейчас тебя выкопали и заставили приехать на пленэр, - со вздохом сказал Борис Таисович.

   - И чувствую я себя примерно так же… - ответила я, проходя мимо, присаживаясь на скамью.

   - Ой, Сурикова, какая ты нежная, трепетная дамочка, - сыронизировал ректор. – Всего-то прокатилась на электричке и на пароме, да прошла пару километров.

   - А вы сами-то прошли эти пару километров?

   - Я свое уже отходил. Я ехал с вещами. Вашими вещами, - ректор повернулся к кучке студентов. – Дорогие друзья, я рад, что вы удачно добрались! Светлана Степановна, скажете что-нибудь?

   Председатель сельсовета приветливо улыбнулась, и тоном, который свойственен железным леди, прикидывающимися милыми, ранимым женщинам, начала:

   - Мы рады видеть вас в деревне Черной! История нашего поселения берет начало еще в XVIII веке... - дальше шла история основания деревни, которая нисколько не увлекла уставших студентов. – В деревне за все время ее существования побывали известные писатели, например, Каруев, фольклористы, например, Мараев, этнографы, кстати, скоро они издают книгу по истории края. И мы счастливы, что вы приехали к нам! Теперь и художники прославят наши места! Борис Таисович, - женщина повернулась к ректору, - спасибо вам за то, что вы выбрали именно нашу деревню местом вашего, э-э, творчества. Ребята, будьте как дома!

   - Спасибо, Светлана Степановна. Друзья, теперь о технике безопасности: перед выездом вы подписали бумаги о том, что вы сами несете ответственность за свою жизнь и здоровье. Это не касается 1 курса, для них выезд будет засчитан как практика, - 1 курс понимающе закивал. – Для всех остальных – ваше прибывание здесь является добровольным...

   Я хмыкнула: конечно, по доброй воле... Особенно я...

   - Но вы обязаны соблюдать определенные условия: выход за границу деревни, - я заметила, как хмыкнул дед Максим, так как это было невозможно. – Категорически запрещен! Деревня Черная является полуостровом, то есть в одного края она сочетается в сушей, но пытаться переправляться на нее я вам запрещаю – там крайне сложный переход. Далее: местное население является правым в любой ситуации! Мы здесь гости, и поэтому ведем себя прилично. Никаких конфликтов, алкоголя, драк и прочего неприемлемого для студентов Академии – молодых художников России. Все наши семейные проблемы решаем сами, без участия местных жителей, - Борис Таисович на секунду замолчал и с ударением добавил. – Мы здесь гости.

   - Это понятно, - дружно протянула студенческая братия.

   - Тогда сейчас собираемся в школе. Этот вон то здание на горе.

   Я уже совершенно обессилела, таская весь день тяжеленный рюкзак. И вообще я не была приспособлена к долгим физическим нагрузкам: я с детства была равнодушна к спорту. Плечи натерли лямки рюкзака, ноги ниже колен я плохо чувствовала, и какие-то мышцы в районе бедер, о существовании которых я раньше даже не подозревала, нещадно тянуло. Из-за раннего подъема хотелось спать, а из-за переутомления хотелось сдохнуть. В общем-то, ректор был прав: я будто бы умерла пару дней назад, а сейчас меня вынудили выехать на пленэр. «Да, Сурикова, ты оказалась не способна пережить даже незначительные физические трудности», - подумала я, пытаясь поднять резко ставший неподъемным рюкзак.

   В здании школы (на деле оказавшимся простым деревянным домом на высоких сваях) ректор повторно прочитал нам лекцию о том, что мы здесь всего лишь гости. А после началось распределение по местам жительства. Нам с Катериной выбора не предоставлялось, видимо, изба бабки Марьи казалась Борису Таисовичу безопасным местом для дочери и ее лучшей подруги. Хотя в тот момент мне было без разницы: лишь бы получить тазик воды и кровать.

   Дом, в котором нам предстояло жить, находился в середине деревни. Хотя стоит отметь, что никаких организованных, типичных для городов и деревень, пространств здесь не было: площади, улиц, переулков. Дома просто хаотично располагались на территории острова: между некоторыми расстояние было весьма приличным, а между другими пролегали целые поля лопухов и полыни. В любом случае, пятистенная изба бабки Марьи казалась мне самым приятным местом обитания после дня пути. Дом состоял из двух комнат: кухни и горницы, как ее назвала хозяйка. Помимо этого к дому был устроен пристрой, в котором, с учетом духоты, мы и обосновались. Две кровати с панцирными сетками, стол, сколоченный из гладкой сосны, и подобие шкафа – старый сервант с добавленным позже отделением для вешалок.

   Я думала, что хотя бы сегодня буду спать без сновидений. Но ничего не изменилось. Черные глаза мелькали во снах, как карты в руках цыганки.

   - Рина! Рина, - сквозь густой, тяжелый сон я услышала голос подруги. – Уже 6 утра!

   Я с силой нажала на верхние веки, помогая себе открыть глаза.

   - Что случилось? – голос был настолько хриплый и тяжелый, будто бы и не принадлежал мне.

   - Ничего, - беззаботно сказала Катерина. - Такой рассвет красивый! Ты должна видеть!

   - Господи... Отвали от меня! Дай поспать, - злобно прорычала я, переворачиваясь на другой бок, проваливаясь в следующий сон.

   Проснулась я уже около 12 часов дня. Царила гнетущая тишина. Только где-то в отдалении глухо кричала кукушка. «Кукушка-кукушка, столько мне лет жить осталось?» - вспомнила я фразу из детства. Птица тут же замолчала. «Вот так всегда», - подумала я, невольно вытягивая из памяти эпизоды из моих детских лет у бабушки в деревне.

   Потянулась, и, почувствовав, что левую ногу сейчас сведет судорогой, тут же вернула ноги в прежнее положение. В доме было жутко холодно.

   На веранде, под легкой простынкой, стояла керамическая посуда с завтраком: кринка молока, горшок с варенной картошкой, плошка со сметаной и современная банка консервов (какие-то шпроты). Я вяло потыкала вилкой в картошку, осмелившись откусить лишь яблоко. Неужели здесь вообще нет нормальной еды? В рюкзаке были ненавистные мне пакеты с «быстрой» лапшой. Но рюкзак остался в школе, вчера у меня не хватило сил тащить его в гору.

   Деревня встретила меня абсолютной тишиной. Казалось, что здесь вовсе нет людей, и только где-то на краю поселения слышался стук топора. Я поежилась под пронизывающим ветром, и поймала подол подлетевшей юбки: Мэрилин Монро, блин.

   В школе было шумно: оказывается, матушка подрядилась готовить в школьной столовой постные обеды для приехавших художников. Как раз разносили что-то горячее, судя по пару, вившемуся над тарелками. 1 курс, как обычно бывает, с невероятным воодушевлением чистили кисти и готовили принадлежности для выхода на натуру. Остальные праздно шатались вокруг школы: к:то-то пытался поймать сотовую связь (ее здесь, кстати, как и электричества практически нет), кто-то обедал, кто-то пытался поспать. Судя по опухшему лицу моего одногруппника, приказ ректора о запрете алкоголя был проигнорирован в первый же вечер прибывания на острове, а судя по аналогичному внешнему виду преподавателя эстетики – на преподавательский состав этот приказ не распространялся.

   Я нашла свой рюкзак, и достала пачку мюсли, на ходу открывая целлофановую упаковку.

   - Милая, ты поешь по-человечески, а то сил на дела благие хватать не будет, - я от неожиданности подпрыгнула, высыпав из пакета хлопья с сухофруктами. – Этой сухомяткой желудок себе испортишь.

   Голос принадлежал матушке – супруге местного священника. Она оказалась крайне миловидной женщиной лет 40-45. Русые волосы, бесцветные брови и ресницы, и чрезмерная бледность. Интересный набор. Мне даже захотелось тут же попросить ее позировать, однако, я не знала, не оскорбит ли ее это, с учетом ее положения. Я отвела глаза от лица матушки, и вяло подопнула ногой кусочек вяленого финика.

   - Теперь и «сухомятки» нет.

   - Ну и хорошо, пойдем за стол. Ты хмурая больно. Случилось чего? На заутрени не была... А часть ребятишек приходила.

   «Мне только заутрени не хватало», - мрачно усмехнулась я.

   - Батюшка тебя исповедует, если тревожит что. Он тебе во всем сможет помочь!

   - Меня тревожит отсутствие электричества, фильтрованной воды и душевой кабины.

   - Нет. В этом не поможет, - констатировала матушка, и подтолкнула меня к столу.

   Суп оказался вкусным, или мне, после суток без пищи, так показалось. Но все-таки что-то особенное в нем было. Однажды я возила бабушку в Чолымийский монастырь, на какой-то религиозный праздник. На площади перед храмом служки раздавали монастырскую еду, и пока я ждала бабулю, я попробовала кое-что из предложенного. Знаете, эти продукты как-то иначе пахли: вроде бы простой ржаной хлеб, а от него исходит тонкий аромат мяты, или обычная пшенная каша, а пахнет кунжутным маслом и сладковатым дымком.

   - Без масла, - пояснила матушка, наливая мне поварешку щей. – Сегодня первый день Петрова поста. Завтра рыба будет. Дед Максим наловит на рассвете. С ним Павел собрался, и ты сходи.

   Мой хмурый похмельный одногруппник Павел в знак согласия резво кивнул, но тут же сморщился от приступа головной боли.

   - Так мне на заутреню или с дедом Максимом? – с ухмылкой спросила я.

   - И туда, и туда успеешь. Было бы желание, - ответила женщина, и отошла с кастрюлей к соседнему столу.

   - Слышала, Сурикова? – пробубнил Паша. – Ты его имеешь? Желание?

   - Нет, конечно. Я раньше 9 утра не встаю. Таблетку дать? – спросила я. – Неважно выглядишь.

   - Нормально, - простонал в ответ парень, и затем, понизив голос до шепота, чтобы не услышала матушка, добавил. – Прикинь, у них в лабазе пива нет. От слова «совсем нет».

   Я пожала плечами – к пиву я была равнодуша. Как и к страданиям Пашки.

   После обеда преподавателем эстетики была прочитана короткая, скомканная лекция. Он и Павел сочувственно переглядывались, и, вероятно, после лекции отправились искать деда Максима, чтобы узнать у него, как добыть желанного пива с другого берега реки.

   Катерина искренне бесила меня своим довольным видом: она вырядилась в синее ситцевое платье, и напевая «А ты прости меня, дорогая Аксиния, но твоя юбка синяя не удержит бойца» скакала впереди меня, как ребенок. Я понуро плелась сзади, попутно рассматривая открывавшийся пейзаж. Все вокруг было охвачено темными водами Черной речки. Вдалеке виднелся кусок «большой земли».

   Не понимаю я пейзажистов: вроде бы красиво, но с другой стороны... Нет характера, нет чувств, эмоций – это просто вода. Она мертвая. Мне нравились картины некоторых маринистов, особенно с примесью батальщины, однако, как мне кажется, они слегка привирали, добавляя воде агрессии. Или просто мне не посчастливилось увидеть дикие, необузданные потоки воды, которая бы так ритмично, но в то же время рвано обрушивалась на человека и все антропогенное. Я много раз была на море, и у океана, но такой экспрессии от воды так и не дождалась. Выражение о том, что можно бесконечно смотреть на воду и огонь ко мне не относилось: вода меня утомляла, а огонь усыплял.

   Катерина в очередной раз подпрыгнула, и тут же ойкнула, оседая на пыльную тропинку.

   - Ты чего? – я сбросила с плеч рюкзак, присела перед подругой на корточки.

   - Мне кажется, я ногу сломала, - Катя прижимала руку к голеностопу.

   - Дай посмотрю, - я отвела ладонь от ушибленной ноги, и тут же констатировала. – А что я увижу-то? Я ни черта в этом не понимаю. Надо в больницу.

   В голове тут же зародился полный коварства план: я поеду сопровождать травмированную подругу в ближайший крупный поселок, а там что-нибудь совру, прикинусь простывшей... Да что угодно! Лишь бы меня посадили на ближайшую электричку и отправили домой. Хватит, я уже насмотрелась на местную натуру!

   - Сиди здесь. Я схожу в школу, приведу твоего отца.

   Бориса Таисовича в школе не оказалось, он сразу после обеда уехал на пароме встречать еще кого-то из отставших. Матушка показала, как найти местного «врача по принуждению» - им оказался молодой парень, наш ровесник или чуть постарше, очень высокий крупный блондин с руками будущего травматолога.

   Парень, которого звали Егором, любезно согласился посмотреть на конечность Катерины. Она по-прежнему сидела в высокой траве, переместив свою пятую точку на мой рюкзак. Я нервно переминалась с ноги на ногу, следя за манипуляциями будущего светилы отечественной медицины, и обратила внимание на Катин взгляд. Моя подруга пристально рассматривала парня, и я увидела то, чего раньше ни разу не замечала: заинтересованность. Лисьи глаза, вне зависимости от того, какой рядом находился мужчина, оставались равнодушными. Отец воспитывал Катю с мыслью, что сначала нужно реализовать себя в профессии – посвятить все время живописи, заслужить имя, стать узнаваемым художником с авторской манерой. Вероятно, эта идея технично «вдалбливалась» в ее голову на протяжение всего детства и юности, так как моя подруга за 4 года нашего знакомства ни разу не была замечена в стремлении пообщаться с противоположным полом. Хотя ей оказывали знаки внимания, но, нужно признать, в основном это были взрослые мужчины. Думаю, что парней (из нашей Академии) пугало и то, что она уже практически состоявшийся художник, и то, что она дочь ректора.

   Егор прощупал лодыжку, и констатировал, что перелома нет, но, скорее всего, присутствует растяжение связок. Я несколько раз переспросила, не нужно ли сделать снимок? Парень потрогал (к удовольствию Катерины) ногу еще раз, и (к моему неудовольствию) сказал, что перелома точно нет. Катя молча рассматривала Егора, что было опять же нетипично для моей словоохотливой подруги.

   - Где вас поселили? – спросил у меня парень, видимо, не надеясь на адекватность Катерины, которая плотно сжимала губы.

   - У бабки Марьи. Знаешь, где ее дом? А то кажется, мы в другую сторону пошли.

   - Нет, всё верно, - улыбнулся Егор. – Встаем! Осторожно, обопрись на мою руку.

   Катя послушно выполнила указания, но, видимо, ноги затекли за час сидения в траве, и она неловко опустилась на колени.

   - Идти я не смогу, - печально констатировала Катерина.

   - Тут два варианта, - взяла я инициативу в свои руки. – Либо оставляем раненного воина на поле боя, в данном случае, эту очаровательную девушку на месте ее сражения с неровными дорогами вашего дырявого острова, либо... Ты понесешь ее на руках.

   Последнее мое предложение было воспринято Катей как оскорбление. Она сердито сверкнула глазами, и затараторила:

   - Сурикова, ты с ума сошла? Какое «понесешь»? Я тяжелая! – она на секунду задумалась, а затем предложила свой вариант. – У бабки Марьи во дворе стоит тележка для дров. Может быть, за ней сходить, и...

   Я не дала подруге закончить фразу и неприлично громко рассмеялась: просто представила, как мы катим ржавую тележку, в которой, на щепках и лоскутках березовый коры, восседает Катерина. Как ее ноги свисают с края тележки, и качаются в такт движению, когда мы с Егором вдвоем толкаем этот нехитрый транспорт по кривым тропинках острова. Егор тоже улыбался, но деликатно, видимо, умиляясь наивной вере рыжеволосой девушки в эту затею. Затем, недолго думая, подхватил Катерину на руки. Катька, которую никогда в жизни мужчина не поднимал, ойкнула и, наконец-то, ожила:

   - Отпусти! Я тяжелая!

   - Пф-ф, - присвистнул Егор, и, не обращая внимания на ее слабые сопротивления, пошел. – Ногой не шевели.

   Мне ничего не оставалось, кроме как подхватить проклятый трижды рюкзак и поплестись следом – меня-то никто на руки не подхватывает!

   Бабка Марья сильно разволновалась, увидев «искалеченную девку» - пришлось оказывать помощь и ей. Я пошла закрыть ворота, а когда вернулась, увидела идиллическую картину: Катины ноги лежали на коленях Егора, и он прижимал завернутую в полотенце замороженную курицу к ушибленному месту. Щечки подруги радовали глаз умильным румянцем. Хотя я не уверена, что парень видел в этом какой-то интимный подтекст – он обсуждал с бабкой Марьей ее повышенное давление и давнишний перелом лапки собаки Тузика.

   После ухода Егора я специально пристально рассматривала Катю, и она знала, что это значит – спустя 5 минут она не выдержала, и громко сказала:

   - Да, он мне понравился! И что?

   - Я? Я ничего, - надуманно равнодушным тоном ответила я.

ГЛАВА 5

   Посреди ночи я проснулась от страшных звуков. Спросонок казалось, что где-то включили на повтор бесконечный музыкальный ряд глухих вскриков. Я села, прижавшись спиной к холодной деревянной стене. Пружины кровати печально скрипнули, я замерла, ожидая, что Катерина проснется – она всегда чутко спала. Но, видимо, сегодня ей снились новые для нее сны (с участием мужчины), и такой незначительный раздражитель, как старая пружина, не мог вытянуть ее из объятий Морфея. Окончательно проснувшись, я поняла, что эти страшные звуки не то иное, как ухание совы.

   Я завалилась обратно на кровать, но уснуть так и не смогла. Крутилась на постели, заворачиваясь в одеяло, сбрасывая его, высовывая одну ногу и пряча ее обратно. Какое же это мучение: хотеть спать и не иметь возможности заснуть.

   Я встала, закуталась в длинное драповое пальто бабы Марьи, и вышла на крыльцо. В городе я, со 100-процентной вероятностью, могла определить, сколько времени: засиживаясь до утра за мольбертом, я научилась понимать, какой сейчас час по предрассветному зареву. Но здесь мой навык оказался неприменим: город находился в окружении заводов, и круглогодично тонул в смоге, а Черный остров, живя посреди широкой речки, в отдалении от промышленного центра, являл собой чистый, нетронутый край. Было совершенно не понятно: сейчас глубокая ночь или мы уже движемся к рассвету?

   Я вышла за ворота, и присела на лавочку под почтовым ящиком: когда-то об был окрашен в цвет российского триколора, но сейчас заржавел, и лишь местами были видны куски белой, синей и красной красок. Было очевидно, что его давно не открывали. Сова продолжала кричать, и из-за положения острова, и его, пусть и условной, границы с сушей, невозможно было определить: где находится дурная птица? «Совы не то, чем кажутся», - мрачная фраза из сериала «Твин Пикс» невольно всплыла в моей памяти.

   Со временем я привыкла к темноте, в которой тонул остров, и даже стала различать очертания: вон там, на пригорке, стоит здание школы, а в той стороне, совсем далеко, виднеются верхушки вековых сосен Черного бора (про него нам сегодня рассказал Егор), а если повернуть голову влево, то можно различить очертания наплывающего на берег плотного тумана – там расположен пологий спуск к реке и паром. Через полчаса ветер поменял направление, туман стал наползать на деревню, и стал слышен звук бьющихся о песчаный берег волн. Где-то снова заухала сова, на время затихшая, а сейчас будто бы потревоженная. Боковым зрением я заметила движение где-то справа, которое резко вспыхнуло на фоне статичного пейзажа. Резко повернулась, но никого не увидела: по-прежнему туман и слабые очертания изб в нем. Но буквально через секунду снова появилось что-то динамичное в окружающем меня ночном спокойствии: и теперь я четко видела силуэт человека, неспешно идущего по склону в сторону Черного бора. Прошлым утром я сквозь сон слышала звон церковных колоколов, но церковь находилась в другом конце острова, значит, это не звонарь. Чем дольше я присматривалась к фигуре, тем четче рассматривала очертания: высокий человек, несший что-то на плече. Что-то очень похожее на... Переносной мольберт! Это мольберт. Я даже концы треноги рассмотрела. Понятно, кто-то из наших вдохновился ночными видами и решил порисовать в одиночестве.

   Я решила пойти за ним. Хотя бы не так одиноко будет. Да и, скорее всего, это Витька, мой одногруппник – фигура очень похожа.

   За эти дни на острове я слишком остро ощутила одиночество, а ведь я практически забыла это чувство – после ухода из нашей семьи отца прошло много времени, душевные раны успели затянуться.

   Оступаясь, иногда теряя узкую тропку, я медленно шла за фигурой, скрывающейся в темноте. Наконец, на обрыве, за которым и расположился сосновый бор, человек остановился, установив треногу в сырую после вчерашнего дождя землю. У него с собой был огромный чемодан с красками, походный стул и складной маленький столик («Хорошо вооружился», - с улыбкой подумала я). Но чем ближе я подходила, тем очевиднее становилось – я не знаю этого мужчину. Это не Витька - этот мужчина был выше. Потом я подумала, что это Сергей Геннадьевич, наш куратор, но этот мужчина был стройнее. «Еще не хватало мне знакомств. На краю Богом забытого острова. Ночью», - подумала я, и остановилась, прижавшись грудью к огромной в обхвате сосне.

   Мужчина, не торопясь, достал из сумки чайничек (!), две кружки. Затем долго, с наслаждением, разводил краски, чистил кисти, мастихин, вытирая их о видавшую виды тряпку.

   Начало светать.

   Судя по размеренным, медленным движениям мужчины, он шел сюда не для ночного пейзажа, а для предрассветного вида на часть Черного бора и кусочек речки, которая клубилась паром, отвергая холодный утренний воздух. А, следовательно, это был опытный художник: он не торопился, не метался в поисках удачного места - он сразу видел, что именно и когда хочет писать. Но это нисколько не помогло мне идентифицировать его – мужчина стоял по мне спиной. Единственное, что я видела – это высокий черный хвост, крепкие плечи, укутанные в черную куртку, торчащий из-под нее белый воротник, и высокие резиновые сапоги. «Продуманный», - сказала я сама себе, чувствуя, как сжимаются от холода пальцы ног: кроссовки промокли из-за росы.

   - Вы долго будете там стоять? – мужской голос прорезал звенящую тишину. – Будете чай? Зеленый?

   Я метнулась назад, затем остановилась: не думала, что буду застигнута врасплох.

   - Извините, не хотела вам мешать. Рисуйте, я пойду.

   - Вы мне не помешаете, - с усмешкой сказал мужчина.

   - Извините еще раз! Рисуйте. А то свет упустите.

   - Хороший художник свет не упускает, - снова усмехнулся мужчина, и повернулся ко мне. – Так вы будете чай?

   Найти в себе силы на ответ я так и не смогла – на меня смотрели те самые глаза с цыганской карты: черные, глубокие. Но черных глаз на свете много, а вот такое лицо... Именно то лицо, что снится мне последние полгода: пухлые губы, легкая щетина, прямой нос с узкими ноздрями, черные, широкие брови... Портрет этого мужчины лежит в моем рюкзаке, и я сама его нарисовала! Я несколько раз моргнула, заставляя себя очнуться, но это не возымело успеха: мужчина был здесь, прямо передо мной, и только когда он отвернулся, я смогла вздохнуть. Это как увидеть давно умершего человека: во-первых, это невозможно, во-вторых, дико пугает.

   Художник налил в кружку чай из низкого пузатого чайничка, и протянул мне, как бы выманивая меня из темноты сосновой рощи. Я, как завороженная, шагнула вперед, не отрывая глаз от его лица. «Это он! - пульсом била в виске мысль. – Это невозможно!».

   Мужчина передал мне кружку, которая приятно согрела озябшие руки, и пододвинул ко мне стульчик. Я села, не удержавшись от судорожного движения – я ужасно замерзла, и меня слегка потряхивало. Мужчина сделал первый мазок, глядя на горизонт, но отложил старую деревянную палитру. Снял черную куртку, накинув ее на мои плечи.

   - Нет, вы знаете, я пойду, - как бы очнулась я, поняв, что не имею права находиться здесь: между художником и его натурой.

   - Пейте чай, - спокойно сказал мужчина, и отошел с мольбертом на пару метром от меня. – Наслаждайтесь видом. Скоро будет красиво.

   «ТЫ красивый», - подумала я. Через полчаса я поймала себя на странной мысли... Я сижу на неудобном, маленьком стульчике, на краю света, где-то рядом монотонно пищат комары, слабое рассветное зарево принесло с собой новую порцию холодного ветра, чай в моей кружке остыл. Но мне... Мне комфортно. Мужчина, судя по звукам, быстро клал краску, практически не отвлекаясь от мольберта. Я откровенно рассматривала его, и он не противился, а, возможно, и не замечал этого: его взгляд был устремлен на горизонт. Я последовала его примеру, и повернулась налево: там, над бесконечно простирающейся речкой, всходило тусклое солнце.

   - Вы здесь надолго? – решилась начать разговор я.

   - Как все, - ответил мужчина, не отвлекаясь от картины.

   - Здесь так себе, - честно призналась я. – Связь не ловит, еда только местная, часто нет электричества.

   - Разве это важно, когда здесь такие виды и такие девушки? – с улыбкой спросил мужчина.

   - Я не местная. Я тоже художник.

   - Я знаю, что не местная. Оцените? Как художник?

   Я поставила кружку, подойдя к мольберту. И, не удержавшись, улыбнулась: на картине доминировала я, вместо пейзажа. Причем с соблюдением абсолютной достоверности: промокшие кроссовки, подогнутые по-турецки ноги, согнутая спина под тяжестью промокшего от утренней влаги пальто и слишком большой мне кожаной мужской куртки, волосы, наспех собранные в пучок, тонкие длинные пальцы в не отмывающейся краске, сжимающие кружку. И лишь на фоне было изображено восходящее солнце и туманная река.

   - Что ж... – вздохнула я. – Если я и думала, что когда-либо буду натурщицей, то не хотела такой позы и такого фона.

   - Это самый лучший фон, который можно себе представить, - вежливо ответила мужчина. – Останетесь? Я еще порисую.

   - Нет, я пойду, - сказала я, аккуратно укладывая мужскую куртку на стульчик.

   - Дорогу назад найдете?

   - Я, в отличие от вас, мучаюсь здесь не первый день, - усмехнулась я, и, не оборачиваясь (наугад!), пошла домой.

   «Наверное, мне это привиделось», подумала я, опускаясь на лавку возле ворот бабы Марьиного дома Это он! Теперь вера в цыганские гадания не казалась мне дикостью.

   С ним так легко! Бывают такие люди, с которыми не чувствуешь необходимости говорить: молчание кажется естественным и не гнетущим. Его спокойствие и уверенность как бы накрыли меня куполом, убаюкивая, внушая, что все хорошо. Никогда не чувствовала себя так в обществе незнакомого человека.

   Хотя, кажется, что мы знакомы много лет. Наверное, это из-за того, что я так долго видела его во снах.

ГЛАВА 6

   Проснулась я только после обеда.

   Катерина лежала на соседней кровати с книгой. «Прощание с Матерой» значилось на обложке. Насколько я не любила саму деревню, настолько же я не любила книги о ней, поэтому творчество Распутина и прочих «деревенщиков» прошло мимо. Я застала трогательный момент прощания читателя с книгой: Катя дочитала последнюю страницу, закрыла книгу, и прижала ее обложкой к своей груди. Грустное, но в то же время мечтательное выражение лица, закрытые глаза, полуулыбка – так выглядит человек, у которого на руках, по чьему-то меткому выражению, только что умер человек в бумажном переплете.

   Девушка заметила, что я проснулась, и протянула мне книгу:

   - Я знаю, что ты такое не любишь. Но в местной школьной библиотеке не такой уж большой выбор. Либо совсем детские книги, либо отечественная классика. Твою электронную книгу все ровно не зарядить... А из-за того, что весь день идет дождь, выход отменили. В школе 1 курсу читают какие-то лекции, и это единственное развлечение. Поэтому я решила почитать.

   - Как нога? – спросила я, взяв книгу.

   - Опухла. Посинела. Болит.

   - Егора позвать? – меня всегда сильно беспокоила чужая физическая боль.

   - Он уже был. Утром. – Катя отвела глаза, показывая, что развивать эту тему она не хочет. – И папа приходил. Он вчера только ночью вернулся. Долго ждали автобус и ГАЗель с остатками вещей.

   - Кто еще приехал? – как можно беззаботнее спросила я.

   - Кто-то из строительно-архитектурного колледжа, наши парни, кто-то из преподов, в общем-то, я не особо спрашивала. А что?

   - Да так, просто интересно, - я открыла книгу, чтобы уйти от разговора.

   «И опять наступила весна, своя в своем нескончаемом ряду, но последняя для Матёры, для острова и деревни, носящих одно название», - интересно, все острова на реках носят одинаковые названия? Черная речка, остров Черный, деревня Черная. Черные глаза... Этот новоприбывший художник снился мне полгода! А я сегодня утром ни слова ему об этом не сказала. Это не похоже на меня – обычная я, не удержавшись, тут же проболталась бы, еще и обвинила бы его в этом. Оторвавшись от книги, достала из сумки цыганскую карту. Ну точно, один в один. Как такое вообще возможно? И то, что его глаза на этой карте, и то, что он здесь появился, и то, что меня нелегкая понесла вчера гулять по ночному острову? Череда совпадений или мистическое вмешательство судьбы?

   Я поняла, что пролистала уже три страницы, и ни слова не поняла из прочитанного. Так бывает, когда не вникаешь в суть текста, так как голова занята совсем другим – мои мысли занимал мой новый знакомый. Хотя как знакомый... Я даже не спросила его имени. Но с острова не так уж просто уехать, к тому же он сам сказал, что он останется здесь, поэтому мы еще увидимся.

   Бабка Марья суетно бегала вокруг Катерины, пытаясь удобнее устроить на маленькой кружевной подушечке ее ногу, поднося чай и пряники. Я знала, что подруга любит совершенно другие сладости – жирные, масляные торты, воздушные пироженки, шоколадные конфеты, сливочное мороженое. Но девушка с аппетитом уплетала обычные пряники, которые к тому же, судя по звукам при откусывании, успели затвердеть. Такая забота и внимание от чужого, совершенно постороннего человека, задела во мне какие-то глубинные чувства, и я ощутила, как в горле запершило: бабка Марья была Человеком. Есть такие Человеки, именно с большой буквы. Они сострадательны, неравнодушны к чужой боли и горю. Именно они приходят на похороны, помогая родственникам умершего, отгоняют от соседской девочки уличную собаку, подают милостыню на широких площадях перед церквями, усаживают на свое место в электричке беременных, подкармливают бездомных кошек и тощих голубей в парке. Они небезразличны. Они все понимают, они будто бы познали какой-то скрытый от других, хотя и вполне очевидный, смысл жизни – доброта и готовность подставить плечо оступившемуся. «Можешь помочь – помоги», - я слышала эту фразу от бабки Марьи настолько часто, что она въелась в мою память на всю жизнь.

   «Старухи втроем сидели за самоваром и то умолкали, наливая и прихлебывая из блюдца, то опять как бы нехотя и устало принимались тянуть слабый, редкий разговор. Сидели у Дарьи, самой старой из старух; лет своих в точности никто из них не знал, потому что точность эта осталась при крещении в церковных записях, которые потом куда-то увезли – концов не сыскать. О возрасте старухи говорили так:

   – Я, девка, уж Ваську, брата, на загорбке таскала, когда ты на свет родилась. – Это Дарья Настасье. – Я уж в памяти находилась, помню.

   – Ты, однако, и будешь-то года на три меня постарше.

   – Но, на три! Я замуж-то выходила, ты кто была – оглянись-ка! Ты ишо без рубашонки бегала. Как я выходила, ты должна, поди-ка, помнить».

   Примерно такой же по содержательности разговор происходил и сейчас – через стенку, в избе, сидели бабка Марья и еще какие-то бабушки-соседки. Содержание «Прощание с Матерой», неспешный диалог в соседней комнате, шум непрекращающегося дождя странно сплелись в моей голове, соединяясь в одну, органичную линию: будто бы я была и на Матере, и на Черном острове одновременно.

   Но это праздное валяние в кровати через час изрядно поднадоело. Моя тяга к бурной деятельности всегда мешала мне проводить свободное время, как принято среди моих знакомых – валяться на пляже, лежа на диване, смотреть телевизор... Все эти нединамичные занятия максимум на пару часов были способны занять меня. Катерина спала, поэтому мне не было стыдно, что я оставлю ее в одиночестве. «Надо сходить в школу, может быть там повеселее», - таким образом я убеждала саму себя, что иду туда не потому, что хочу снова увидеть черноглазого мужчину.

   Бабкой Марьей мне были выданы дичайшей расцветки резиновые сапоги.

   - На базаре купила в прошлом годе, - пояснила она мне. – Шибко баские. И плащ возьми. В котором ты ночью бегала.

   - Ничего, что я его без разрешения взяла?

   - Бери, мне чо, - беззаботно сказала бабушка. – Тока к воде не ходи. Сом утащит.

   «Заладили со своим выдуманным сомом», - усмехнулась я, выходя на улицу. Дождь разошелся, и плотной стеной закрывал мне вид за деревню. Где-то вдалеке истошно кричала кукушка, а в остальном остров молчал. Я трижды поскользнулась на глиняных комьях, и с нетерпением ждала, когда уже на горизонте появится деревянное здание школы. Но дойти до него мне не удалось: по дороге меня перехватили одногруппники – Пашка и Витя, которые шли из школы «до дому», как они сказали. Нахватались уже.

   - Ринка, пошли в карты играть? Там вообще делать нечего.

   - Эм-м, я хотела сходить, посмотреть, что там происходит, - попыталась отмазаться я.

   - Да ничего так не происходит, - хмыкнул Витька. – Борис Таисович с кем-то из местных мужиком карты острова рассматривает. Матушка пирожки пекла. Вкусные. Ты такие не будешь, они с вареньем. 1 курс рисует с Кириллом Робертовичем. В общем, скука. Как там Катя? Совсем не ходит? Да-а, не повезло. Завтра выход в бор планируется.

   - Н-нормально Катя, - на автомате ответила я, зацепившись лишь за одну фразу. – Кирилл Робертович приехал?

   - Да, они вчера с ректором приехали. Там еще какие-то мужики из архитектуры приехали. Они спят весь день, говорят, полночи по острову гуляли. Вот делать ничего, да? Тут в семь вечера уже ни черта не видно, а они ночью пошли. Ну что? В карты?

   - Да, пойдёмте.

   Я рассеяно шла за парнями, думаю лишь об одном: какого черта он приперся? Сейчас начнет меня опять унижать, при этом он не отличается тактичностью: я даже представила себе, как он при черноглазом мужчине (видимо, он из строительно-архитектурного колледжа) начнет критиковать мои работы и припоминать старые неудачные, с его точки зрения, рисунки. Мозг разогнался в своем стремлении выбрать наихудший вариант развития событий, и я вздрогнула, подумав, что он мог уже что-нибудь ляпнуть: из разряда «Есть тут бездарь по фамилии Сурикова, такая косорукая девица с черными кудрями. Не видели ее? Обходите за три версты, так себе дамочка!».

   Парни жили у семейной пары. Они не выглядели аборигенами, и после пары минут разговора выяснилось, что они, так называемые, «дачники» - люди из города, которые, пока работали, ездили на остров, как на дачу, а после выхода на пенсию поселились здесь на постоянное место жительства. Это выдавали и речь, и одежда, и обстановка в доме. Женщина читала, а мужчина чинил генератор. Наше присутствие им совершенно не мешало, а через полчаса хозяин дома и вовсе присоединился к карточной игре.

   - «Сдавайте, Фандорин, сдавайте. Карта не лошадь, к утру повезет», - цитатой из моей любимой книги Паша пытался вытянуть меня из состояния глубокой задумчивости. – Рина, ходи уже! Мы только тебя ждем.

   - А, да, - я, не глядя, бросила карту, и только по смеху парней поняла, что отдала козырь.

   - Понятно. Играть ты не хочешь, - констатировал Паша. – А что хочешь? Пойдем, я тебя в школу отведу?

   - Ой, нет, - слишком поспешно выдала я. – Голова просто разболелась. Пойду домой. А если я пойду по переулку, я выйду к дому бабы Марьи? – обратилась я к хозяевам.

   - Выйдете. Но зачем? Глину месить? Лучше по дороге идите.

   Но идти по дороге, значит, идти близко к школе. А встречаться с «любимым преподавателем» в мои планы не входило. Лучше «помесить глину», и без лишних волнений оказаться дома.

   Через полчаса я остро пожалела о своем решении: на сапоги налипло столько глины, что она перекрыла яркий рисунок на резине. Поднимать ноги было тяжело, каждый шаг давался с трудом. Я даже остановилась отдохнуть – после моего опрометчивого участия в «Кроссе мира» (10 км бега по пересеченной местности) ноги болели меньше.

   Рядом мелькнула чья-то фигура, и я услышала бас Егора – местного медика:

   - Эй, ты застряла что ли?

   - Похоже на то. Нужно вызывать эвакуатор. Самой мне уже не выбраться.

   - Я – эвакуатор, - ответил Егор, протягивая мне руку. – Максимально высоко поднимаешь левую ногу, и ставишь ее вот сюда. Так, не падаем. Сопротивляемся стихии, не опускаем руки. Ну, поднимай давай.

   Одна лапка, как у той тонущей в кринке со сметаной лягушки оказалась на траве. Затем за ней последовала другая. Оказалось, что если сделать три шага влево, то можно оказаться в высокой траве – она неприятно хлестала по ногам, но зато спасала от глины. Мне, не имеющей опыта хождения по глиняным деревенским тропинкам, эта мысль даже не пришла в голову.

   Егор, к моему удивлению, не стал заходить. Он шел померить давление соседке бабы Марьи, а не навестить Катю. Я пыталась завлечь его в гости, но он категорически отказался. Хм, похоже первая влюбленность моей подруги окажется невзаимной: молодой медик не стремится к ней, а сама девушка сегодня не захотела говорить о Егоре. Жалко, но так бывает.

   Катерина, от скуки, пыталась научиться вязать. Баба Марья хмуро смотрела на ее попытки набрать петли, и через полчаса махнула рукой, и ушла на улицу.

   - Кирилл Робертович, оказывается, приехал. Ты знала? – с претензией поинтересовалась я у Кати.

   - Знала. Папа сказал. Но у тебя такое настроение хорошее было. Я решила тебе не говорить. Что, уже нагрубил? – с сочувствием спросила подруга.

   - Нет, я его не видела. Пашка с Витей сказали, что он с 1 курсом рисует в школе. Я не пошла туда. Папа говорил, он надолго?

   - Нет, но я спрошу. В баню пойдем?

   - О-о, - простонала я, пряча лицо в подушку. – Мне еще этого не хватало. Ненавижу баню!

   - Ты как ребенок, - рассмеялась Катя. – Значит, ходи грязная. Вон, у тебя в волосах кусок какой-то фигни. Что это?

   Я сняла в челки кусочек глины под скептический взгляд подруги. Да, идти в баню придется.

   Мои воспоминания об этом душном, горячем аде были освежены. Баня для городской девчонки – это серьезное испытание. Помимо прочих неудобств баня бабы Марьи оказалась очень старой: печка дымила, сидения не вызывали доверия, казалось, что даже под моим весом (не говоря о Катином) они провалятся, наши шампуни плохо смывались местной водой, свет постоянно мигал, и под конец совсем погас. Хозяйка этого отвратительного строения принесла нам две свечи, зажгла их, и поставила на полку под потолком. Через пару минут Катя умудрилась погасить одну, взмахнул мокрыми волосами.

   - Черт! Мне кажется, я стала еще грязнее, чем до похода сюда. У меня в волосах березовые листья от этого дебильного веника. Зачем ты вообще его достала? Катя, какое «попариться»? Ты хочешь, чтобы меня отсюда вынесли? Башку не промыть, жара дикая, хуже, чем на Кипре в прошлом году, нихрена не видно, ты еще... - вот примерное содержание наших бесед в бане.

   Естественно, что дома я обнаружила, что не смыла пену, что порезала ногу бритвой, что частички скраба прилипли ко лбу, что березовые листья у меня везде, где можно представить (и где нельзя тоже), так как Катя махала этим веником как сумасшедшая. Подруга же, напротив, была счастлива, и через полчаса уснула с мокрыми волосами. Ночью она меня разбудила с просьбой найти ей таблетку обезболивающего, так как после ее банных геройств нога заболела с удвоенной силой. Похоже Катерина еще долго не сможет выйти на пленэр...

   После всех этих переживаний домой захотелось с удвоенной силой. Сложности с помывкой, больная подруга (в городе можно бы было вызвать скорую), неожиданно приехавший Кирилл Робертович. Единственное, что давало силы терпеть это испытание – это красивый мужчина-художник из «строяка», как в городе звали строительно-архитектурный колледж. Интересно, он будет участвовать в нашем пленэре или у них свой план? Я знаю, что их интересует деревянное зодчество, может быть, они приехали рисовать местные избы. Кстати, у многих домов здесь были очень красивые наличники и коньки. Я буду надеяться на второй вариант: пусть он поменьше сталкивается с нашими. И с нашими студентками (мужчина все-таки обладал шикарной внешностью, магнетическим взглядом и природным обаянием), и с преподавателями (рано или поздно Кирилл Робертович прилюдно опозорит меня).

   Утром я с содроганием сердца вошла в помещение школы. Затравлено огляделась, и выдохнула: моего мучителя здесь не было. В классе были только студенты и Борис Таисович. Ректор разделил всех на три группы: первая идет в Черный бор, вторая – на берег к парому, третья – к церкви. Задача у всех одна: выбрать удачное положение, ракурс, сделать набросок. Вечером планировался небольшой разбор полетов и, как в детском лагере, «ночной костер» - посиделки у костра с гитарой и байками. 1 курс был вне себя от счастья. Я вслушивалась в обсуждения, пытаясь понять, кто из преподавателей с какой группой будет заниматься. Но фамилию Кирилла Робертовича я так и не услышала.

   В бору я была прошлой ночью. Эта мысль приятно отозвалась яркими воспоминаниями: теплая мужская куртка, пахнущая свежим парфюмом, внимательный, сосредоточенный взгляд, его рисунок, где в главной роли была я... Но портить эти ассоциации с бором не хотелось: сейчас там будет толпа студентов, которые, вместе с высокой боровой травой, затопчут мои романтические воспоминания. Поэтому я выбрала берег.

   Поэтому, и потому, что у Витьки с собой было красное вино. А Витька пошел на берег.

   У парома, на самой кромке, стояла деревянная лавка. На ней важно восседал дед Максим, швыряя своей длинноногой несуразной собаке палку. Собака послушно бегала за ней, но возвращалась с четкими эмоциями на шерстяной морде: «Когда тебе это надоест, дед?». Витька с дедом Максимом задорно переглянулись, и я поняла, откуда вино: видимо, паромщик был местным контрабандистом.

   Место я выбрала довольно быстро, но пожалела, что не взяла с собой что-нибудь наподобие сидения. Витька примостился рядом, передав мне фляжку с вином. Через час жизнь перестала казаться такой унылой: подействовало полусладкое «лекарство» и легкие подколы одногруппника относительно нашего вчерашнего банного приключения. Когда начало смеркаться, группа собрала мольберты и медленно поползла обратно к школе. Во дворе уже был разведен костер, вокруг стояли скамейки из школы, бегали местные школьники. Они все время находились рядом с гостями, и сегодня было решено открыть летнюю художественную школу – научить основам живописи островских ребятишек. Эта идея была с восторгом принята и детьми, и родителями (считай, дети полдня под присмотром). Идея принадлежала Борису Таисовичу: так он хотел отблагодарить за гостеприимство население острова.

   Матушка раздавала тарелки с ужином, а девочки с 1 курса собирали грязную посуду, и в свете лампы, подпитанной генератором, мыли ее. Я получила свою тарелку с гречневой кашей, и, после трех часов стояния у мольберта, не почувствовав вкуса, съела всю порцию. Запила гречку остатками вина из Витькиной фляги, и пододвинулась к костру, ощущая, как пламя опаляет кожу загоревшего за день лица. Кто-то из старших напевал традиционную «Изгиб гитары желтой», тихо подыгрывая себе. Я уже собиралась пойти спать, как появился какой-то мужик, внесший разнообразие в вечер: он пришел с гармонью. А Витька принес откуда-то черный пакет. Запас фляжки пополнился, а мое желание спать убавилось.

   - Ой, длинная луна, неверная жена... – пел что-то совершенно незнакомое мне мужик с гармонью.

   Подпевал только Борис Таисович, который жалел, что Кирилл Робертович уже ушел, а то он бы тоже поддержал эту песню. Тут же появились 1-курсницы, предложившие сходить, позвать его. Я удивленно похлопала глазами с мыслью «С ума что ли сошли? Ушел, и слава богу!», и решила, что самое время покинуть сборище романтиков – ни костер, ни песни меня не радовали. Я отдала Вите фляжку, три раза подряд отказалась от провожаний, и вышла на дорожку, которая шла к дому бабы Марьи. Где-то в середине пути, когда тропинка делала уклон в сторону берега, я услышала грохот, исходивший от парома.

   Нечистая сила и полусладкое вино понесли меня к источнику шума.

ГЛАВА 7

   Луна как раз выглянула из-за туч, и я даже осмелилась выключить фонарик, который мне дал в дорогу Витька, не рискуя сойти с тропы в бурелом. На берегу никого не было, но кто-то явно хозяйничал на пароме: слышалась возня и металлический скрежет. Я осторожно подкралась к мосткам, к которым было пришвартовано это нехитрое судно, и уже взялась за поручень, как боковым зрением увидела движение в воде. «Сом, - подумала я, и замерла. – Тот самый. Огромный». Вода всколыхнулась чуть подальше от кромки берега, и еще чуть дальше... А затем булькнула где-то совсем близко ко мне, и показалось, что я даже видела рыбью голову, действительно приличного размера, но рассматривать ее времени у меня не было. Так как я за три шага преодолела ступеньки помоста, и запрыгнула на палубу парома, прижавшись спиной к спасительной металлической окантовки и еще во что-то... Мягкое и теплое. Из-за контраста я резко дернулась, пытаясь повернуться лицом, чтобы рассмотреть, в кого я впечаталась, но сильные руки аккуратно удержали меня, помогая не свалиться за борт.

   - Вы меня напугали, - черные глаза художника, моего нового знакомого, сверкнули в свете луны.

   - Что случилось? – настороженно спросил мужчина.

   - Чего тама? – откуда-то из-под палубы появилась голова деда Максима. – О, девка! Я же тебе говорил – к воде не ходить! Сом утащит.

   - Здрасти! Вы мне сами сказала, сходить, послушать, как сом плавает. Я видела его! – я, как ребенок, отчиталась деду.

   - Хде?! – на украинский манер спросил дед Максим.

   - Только что! У борта. Я стояла на мостике, а он мимо проплывал.

   Художник из строительно-архитектурного колледжа хрипло рассмеялся, отворачиваясь от нас.

   - Какой он? Сом-то? Большой поди?

   Я согласно закивала, но мужчина не дал мне сказать. Со смехом в голосе обратился к деду.

   - Ну ладно девушка подшофе, ей простительно. Но вы то, взрослый, адекватный человек, как в эти сказки верите?

   Дед оскорбился, и, подбоченившись, с запинками заговорил:

   - Да я сам видел! И девка вон тоже видела.

   - Что вы видели? – с ласковой улыбкой спросил у меня черноглазый мужчина.

   - Сома, конечно. Я даже голову видела: серая такая, чешуя блестит. Он вот