Медное небо. Инна Кирьякова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ЧАСТЬ 1
• ЧАСТЬ 2
• ЧАСТЬ 3
• ЧАСТЬ 4
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Анна Виельгурская управляет замком Дрозды, который она по своему желанию перемещает то в шумные города, то к безлюдному морскому берегу. А еще она – королева Медных Часов – самого маленького королевства на свете.

   Она заводит Часы – и солнце катится по медному небосводу, колеса и шестеренки вращаются и движут материки. Но время в мире ее подданных не бесконечно, и стрелки циферблата неумолимо движутся к полуночи...

   Ее свадьба расстроилась, и теперь Анне предлагается целый список безупречных (на первый взгляд) женихов.

   Она сравнивает, выбирает, и для нее начинается долгая история, похожая на шкатулку с двойным дном, с окошком в иное измерение, с запрятанными записями чужих секретов.

   Она выбирает и не знает, что ее собственная история может окончиться и свадьбой, и гибельной ловушкой.

ПРОЛОГ

Медные Часы, тускло сверкая фамильным вензелем и гербом, лежали на столе. Было раннее, очень пасмурное утро, лето тихо переходило в осень. Впрочем, внутри Часов только-только началась весна, а стрелки на циферблате приближались к полуночи. За ближайшие восемьдесят лет они пройдут последние шестнадцать минут. Рядом – тетрадь с записями, которые ворошил и залистывал морской ветер. Он влетал в окно боковой башни старого замка, который некогда был центром поместья Виельгурских, называвшегося Дрозды. Старого – но по-современному комфортного. В гараже стоял автомобиль, в шкафах за стеклом и на столе в рамочках – фотографии. Как и во всем мире, и автомобиль, и фотографии, и разные механизмы действовали и создавались традиционно: волшебством.

   У окна, опустив ладони на подоконник, стояла Анна-София, правительница Дроздов и Королевства Медных Часов. Самая знаменитая из правительниц (как минимум небольшая статья о делах Королевства в любой ежедневной газете и серьезная статья в каком-нибудь из аналитических журналов) и самая несчастная женщина во всем мире. Последние две недели, по крайней мере...

   За три месяца до свадьбы помолвку расторгли.

   "Конечно, – думала Анна, – Казимир очень благородно поступил. Сейчас рассказывает всем и каждому, что я сама порвала с ним и отказалась от свадьбы. Но ведь все и каждый знают, что это – неправда. Сколько он ни говори, что уехал в родовое имение залечивать сердечные раны и повстречал некую добрую и чуткую душу, которая и вылечила его вдребезги разбитое сердце. Чуткая душа, конечно была... к ней он и сбежал".

   Одиночество тут было абсолютным. Две ближайших страны находились в невообразимой дали. Мрачное Черноводье отделялось от замка океаном. До Хладенца, где правил один из Виельгурских, пришлось бы пробираться по каменистым горам, потом ехать по степи дня два.

   Берег с неудобными бухточками, северное море, безлюдье, разве что летом – рыбаки на бедных лодчонках. Серые камни скал, похожие на громадные острые зубы. Они напоминают обломки какого-то древнего мира, с бушующими стихиями, наивного, чуждого человеческим сложностям.

   А замок тут казался неуместен: раздвинувшие себе место под площадку на отвесной скале крепостные стены из красного кирпича, башенки по бокам ворот с конусообразными рыжевато-коричневыми крышами, напоминающими шляпы. И хозяйственных пара зданий, надстроенных за три пролетевших века, на один-два уровня – это было видно по кирпичной кладке другого цвета. В основном здании еще при дедушке покойной королевы установили лифт, а ворота открывались с помощью аккуратно запрятанного механизма. Замок – семиэтажный, прямоугольный, основательный – говорил о практичности прежних хозяев.

   Внизу билось о бесформенные прибрежные валуны холодное море, с белой пеной на гребешках волн, похожей на кружева на свадебном платье.

   "Она даже не красавица! То есть, совершенно, – возмущенно писала Эрна, подруга детства. – Хочешь, я пришлю тебе ее фото? Из журнала".

   Письмо Эрна отправила магическое, потому прилетело оно в тот же день, в виде бабочки с розовыми крыльями в стразах, совершенно отвратительной. Далось оно только в руки Анне, на фрейлину зашипело.

   "Нет, нелюбопытно", – ответила ей Анна. Письмо отослала тем же способом. Оно взмахнуло острыми крыльями и взмыло в воздух маленьким целеустремленным стрижом.

   "Будь она красавицей, это было бы обидно. То, что Казимир полюбил ее не за внешность, это... еще обиднее".

   Так она думала, но ни с кем, кроме приехавшей на днях тетушки, об этом не говорила. Было невозможно заговорить о несостоявшемся замужестве хоть с кем-нибудь посторонним. Но тетя Беата приехала помогать и спасать – ради нее Дрозды перенеслись к порталу, в небольшой город Брахов, интересный, собственно, только тем, что в нем время от времени появлялся замок, раздвигавший себе пространство среди сонных соборов и старинных улиц. И шпили, которые ловили на высокое острие лучи солнца или луны, и чинные приземистые домики с красными геранями на подоконниках и флюгерами над дымоходами сторонились, как им и было положено. И тогда жители спальных районов, теснивших старый центр, любовались, снимая белье с веревок на балконах, лучшей – и временной – своей достопримечательностью. Секретарь королевы, Нарицкий, встретил княгиню Тахридскую, ее горничную, ее семь чемоданов и двух собачек, и отвез в Дрозды. Анна обняла тетушку, а потом снова вернула замок и сад вокруг него к морю, в отшельническое уединение.

   – Значит, за год нашей с ним помолвки он не увидел во мне ничего... достойного любви.

   – Прекрати, – заявила тетушка. Они сидели в гостиной, за столиком с маленькими чашечками шоколада и пирожными. Светильники, в виде зеленых изогнутых листьев, горели мягким, ровным светом. – Надо искать дальше, ровным счетом ничего страшного. Одного претендента вычеркиваем, начинаем прицениваться к другим.

   – Нет так это просто, – покачала головой Анна.

   – Да, сердцу не прикажешь, но... – понимающе кивнула Беата.

   – И сердцу... И три условия – ведь он так подходил. В дальнем родстве с одной из королевских семей, то есть дополнительные дипломатические связи. И по магии. И не главный наследник в семье.

   – Разумеется, стать всего лишь принцем-консортом и не править – не всякий на такое согласится. Мужчины вторых ролей не любят, это так.

   – И, наконец, мы должны любить друг друга. Пусть никогда не говорилось, что это необходимо – тут уж мое условие. Разумеется, я понимаю, что королевские браки не совершаются по любви, слишком много изначальных расчетов – но как минимум, взаимная приязнь и уважение.

   – И у меня уже есть пять кандидатов, – объявила тетушка. Потянулась к дивану и выудила из-под оставленной шали красную папку. – Вот, возьми, тут их фотографии и основные сведения. Поразмышляй как следует... час или два... и скажи, с кого начнем. Я не хочу тебя неволить или торопить – но вопрос надо как-то решать, не так ли? Муж – не мышь, сам собой не заведется.

   Анна подумала, что и ее мать, и тетя Беата, в которых проявилась магия нигте, всегда бывали немного ехидными, своенравными. У матушки вообще был скверный характер. А в ней самой сильнее линия ильос. Как и в отце – спокойном, добродушном человеке. Но у нее нет выбора, только две эти магические линии из пяти возможных в мире могут дать наследника для управления замком Дрозды и, что важнее всего, Королевством Часов. И супруги должны принадлежать к разным.

   – Хорошо, дайте я посмотрю.

   Анна разложила снимки на столе. Прочитала краткие описания – кто из какого рода, как может быть полезен королевству – богатством, родством или еще чем-то.

   – Ну, как?

   – Тетя, десять минут только прошло!

   – Да, я понимаю... ну подумай еще немного.

   – Да что можно сказать по фотографиям? Все они вроде неплохи. И я уверена, что, раз уж они согласились предварительно... Ведь так?

   – Да, предварительные переговоры проведены, – важно подтвердила княгиня.

   – Значит, видят для себя выгоду и все просчитали. Они будут любезны и милы, но кто знает, каковы они на самом деле?

   – Все до свадьбы ведут себя примерно. Да-да, отсюда и многие проблемы в дальнейшем. Да и я сама, кстати... Увы, все мы хотим казаться лучше, это естественно. И на первых порах даже правильно. Я третий раз замужем, поверь, девочка моя, я знаю, что говорю.

   – Я притворяться не собираюсь. Какая есть.

   Тетя пожала плечами.

   – Что ж, это дело твое. Некоторые и в старых девах отлично живут. Одной даже спокойнее. Ну, не вздыхай, не вздыхай. Мы, вся наша семья, тебя на произвол не бросим. Вот, погляди-ка.

   Она вытянула из-за ворота золотую цепочку, выпутала ее из волос, цеплявшихся за замок, и положила на ладонь медальон-сердечко.

   – Красивый.

   – Не в красоте дело, хотя он и, в самом деле, хорош и стоил недешево... Это – волшебная вещица. Твой лучший советчик и бескорыстный подсказчик. Видишь? Если открыть медальон, вот тут камешки, двенадцать штук по кругу и стрелка. Это... как бы сказать... годы брака. То есть поставишь стрелку на первый камешек – его поведение будет соответствовать первому году после женитьбы. Ну и так далее, до двенадцатого. И очень советую проверять именно по последнему, потому что в первый год многие еще как-то держатся.

   – Тетя Беата, я вам очень благодарна. Я подумаю и отвечу завтра утром. Если бы с Казимиром я все проверила сначала... Да, с такой вещицей будет надежнее и быстрее.

   – Ну... на "быстрее" рассчитывать не советую, правда скорому замужеству не способствует. Но проверять женихов по медальону – не забывай.

ЧАСТЬ 1

Мельница на горе

   "Все, что случается среди людей – это зеркало, в коем отражаются потаенные желания, а равным образом страхи, глупость, слабость. В точности таким же образом слагаются новые контуры земного города, не придуманные мной. До всех прочих дел я сделал чертеж Города Небесного. Хотя иногда я сомневаюсь, я ли его придумал или всего лишь нарисовал то, что вложил в меня некто более могущественный. Земной город – так я называю проекцию, ожившую тень моей чернильной карты. Все, что существует на семи движущихся материках, многочисленные страны, их столицы – все, до самой крошечной деревушки. И все это, остановившись в положенный час, должно стать отражением Небесного Чертежа. Когда стрелка дойдет до двенадцати, это конец времени". Тадеуш Виельгурский.

   Он написал это двести лет назад... Не окончивший курса студент императорского университета, лейтенант кавалерии, вышедший в отставку после трех дней службы, несостоявшийся помощник первого секретаря в столичной судебной канцелярии, так и не доехавший до места, которое ему выхлопотали по протекции, будущий наследник огромного родового имения (и хозяин маленькой усадебки Дрозды, перешедшей к нему от троюродной бабушки) Тадеуш Виельгурский задумал и создал Королевство Медных Часов. ("Что потребно для подобного деяния? – рассказывал он потом, когда осуществил полностью замысел, восхищенным слушателям. – Старые походные часы, доставшиеся от прадедушки, стопка магических книг до потолка, усердие, толика чародейного таланта...").

   Тадеуш разобрал и заново по-особому собрал часовой механизм; над скрытыми колесиками нарастил части будущей суши – движущиеся материки. Придумал океан, солнце и небо с неподвижными созвездиями и луной, водоемы, горы, полезные ископаемые. Уколол палец о видимую еще из-под наплывающей зеленой воды острую верхушку одного из колесиков, отдал Часам каплю крови – и мир задышал, засверкали невидимые днем звезды, покатилось по небосклону солнце, которое каждое утро теперь станет выходить из-за рамки циферблата и прятаться вечером обратно. Часы ожили и стали существовать как и все сотворенное: независимо от создателя. Затем наколдовал и разбросал по суше и под водой крохотные семена тысяч растений. Заселил материки и океан всяческой живностью. И, разумеется, людьми, потому что мир, над которым Тадеуш раздумывал долгими часами, был затеян для них.

   Его родители терпели, пока он, почти не выходя из комнаты, сидел над ворохом исписанных листов, планов, расчетов. Они сдерживались до поры до времени и не требовали от сына вернуться к обычной жизни, а он проводил ночь за ночью в размышлениях о делах государственных, благо, его подданные никому не докучали, а по утрам, едва придя в себя после короткого сна, с красными от усталости глазами снова управлял, изменял законы Королевства, карал, миловал. Вычислял, предугадывал, обращался то к чародейству, то тяжелым томам хроники императорских деяний.

   Но всему же есть предел, рассуждала родня. Есть дела семейные, есть карьера. Есть обязанности, наконец! Спор за спором, ссора за ссорой – и в одну ночь, когда лил беспросветный дождь и молнии раскалывали небо, Тадеуш Виельгурский ушел из дома. Покидал в дорожную сумку книги, записи, забрал своих подданных (просто положил в карман камзола) и хлопнул дверью...

   Он занимался делами Медных Часов до своей смерти, передал их старшему сыну, тот, в положенный срок – своему... И теперь, после ранней гибели матери, правительница крохотного мира – Анна.

   На следующее утро, когда Анна спустилась к завтраку, тетя Беата уже ее ждала в гостиной, раскладывая пасьянс. На столе блестел кофейник, на тарелках были разложены оладьи, гренки, рассыпчатый творог. Анна пила горячий кофе, глядя на пляшущие языки огня в камине – здесь было холодно, как обычно (в тех краях, куда она предпочитала перемещать замок) бывало зимой. Тетя Беата решила "развеселить девочку" и принялась пересказывать какие-то сплетни из светской жизни, несколько, правда, однотипные – кто на ком женился, кто развелся, кто застал свою половину с любовником или, соответственно, с любовницей. Она отвечала с рассеянной улыбкой и снова погружалась в свои размышления. Наконец, тетушка спросила о чем, собственно, племянница задумалась.

   – Да так... наблюдала то за одной страной, то за другой... и заглянула в университет в Терновом Лясе, – Анна подцепила вилкой ломтик копченой рыбы и тут же забыла про него.

   Тетя Беата потянулась за блюдом с сырами – чтобы скрыть понимающую улыбку и племянница не подумала бы, что посмеиваются над ней.

   – Ну-ну, сразу вспомнилась сестра, когда она выходила после того, как позанимается делами Королевства и начинала рассказывать то об одном, то о другом.

   – Ну вот... там сейчас зима, студенты, как дети, в снежки играют. И я заглянула на экзамен по философии. Одному молодому человеку досталось отвечать... я не помню, как это называется, знаете, когда человек не верит, что мир реален, и считает, что все вокруг только его представление.

   – Ну да, ну да, – сказала тетя Беата. – Знаем такое... и что же?

   – И, как я поняла, их преподаватель и был философом подобного направления. А студент скверно подготовился, путался. И профессор, конечно, погнал его с экзамена и начал стыдить, вот мол, чем же вы, коллега, занимались весь семестр. А тот отвечает – если вы меня придумали таким, что из-за вашего представления обо мне я ничего не выучил, то чем, собственно, я виноват? Выдумали бы меня отличником: и мне хорошо, и вам проще.

   – По-моему, остроумно. А что профессор?

   – Он возразил, что в его картине мира этот студент – умный, пусть и не без лени, однако все возможности выучить предмет у него есть. Тот ему ответил, что если профессор до конца не знает, чего ждать от того или иного своего ученика или, как он сказал, "возьмем шире – явления", то не вся реальность субъективна – есть и независящие от профессора вещи. А значит, его философия ошибочна.

   – Пошел ва-банк, – понимающе хмыкнула тетушка.

   – От отчаяния, как я понимаю. Потом они немного подискутировали, и экзаменатор все же поставил ему какую-то оценку... едва ли высокую, но студент ушел довольный.

   Анна помолчала немного, снова задумавшись. Затем чуть тряхнула головой, отгоняя какие-то посторонние мысли.

   – Ну, так что же? Ты кого-нибудь выбрала? – спросила тетя. – Обещала подумать.

   Анна кивнула. Выложила на стол фотографию молодого человека, глядящего ясными глазами со снимка и улыбающегося открытой радостной улыбкой.

   – А-а... Петер из Цвикова. Да... я его отца знала прежде. Хороший мальчик. Он тебя на год младше, ну, это пустяки. Я дам знать им. И, думаю, нужно будет съездить к ним погостить. Вообще любого предполагаемого жениха стоит понаблюдать в естественной среде обитания... Но, для начала, пригласим его к нам?

   – Да, прежде всего к нам. Надо проверить, сможет ли он увидеть Часы, иначе все бессмысленно. А потом уже я поезду в Цвиков, если все пройдет благополучно и если он мне понравится.

   – А какие там горы... – тетушка мечтательно прикрыла веки.

   – Возможно... но какая разница, ведь он все равно должен будет переехать сюда?

   – Ну, в гости ездить туда придется, хоть изредка. Лучше уж в приятное место. И Цвиков хорош, такой старинный город... знаешь, эти улочки, затейливые вывески... уютный такой городок...

   После завтрака тетя Беата принесла племяннице энциклопедию родословных, с листком, заложенным на странице Цвиковских.

   Ветвистое фамильное дерево, золотые витиеватые буквы. Пять поколений назад они уже были в родстве с Виельгурскими, хотя кто из наиболее знатных семей – не был? Двоюродная прабабушка нынешнего графа Цвиковского была замужем за братом тогдашнего правителя Королевства.

   Анна посидела несколько минут, разбирая затейливые надписи. Неожиданно поняла, что вникать совершенно не хочется. Почему же, удивилась она самой себе? Да, конечно... она вспомнила, как вот так же изучала родословную Казимира, радовалась, когда находились знакомые или друзья ее семьи. Как бывала у него в гостях и говорила с его бабушкой о старых временах, со старшим братом – о тонкостях дипломатии. И родители его очень ей нравились. Нет, нельзя прикипать душой, даже самую малость, пусть сначала все определиться. Анна вспомнила о письме матери Казимира, его тоне, огорченном и виноватом. Нет, рано мечтать о чудесном городке, горах и полезных связях.

   Стучали в дверь – негромко и настойчиво. Наверняка Нарицкий. Ну да, естественно, он. Принес пачку писем, газеты, журналы – все это пересылалось из наиболее влиятельных государств. Периодика стран помельче тоже отслеживалась, но получали оттуда почту раз в неделю или реже. Положил пачку писем – кроме личных. Их обычно читала Анна, а теперь – тетя Беата. Королева была этому рада... не то, чтобы нечастые родственные и дружеские послания ее так уж заботили или отнимали время, но сейчас ее мысли были совсем о другом. И еще все эти выражения сочувствия...

   Послания секретарь уже вскрыл и прикрепил к каждому конспективную записку – кто и о чем пишет. В газетах статьи о Дроздах и о Медных Часах обвел красным карандашом, просто любопытные – синим. В журналах требующие внимания материалы отметил закладкой и приложил краткий пересказ.

   Нарицкий был педант. Секретарствовать стал при родителях Анны, одновременно занимался безопасностью замка – в той мере, насколько это было необходимо для неприступной в принципе крепости.

   – Спасибо, положите вот сюда. Есть что-нибудь важное?

   – В газетах – ничего особенного. Вот два прошения на временный отдых, вот – одна их кухарок и помощник доктора. Конюх докладывает, что кони застоялись – надо бы их выпустить, дать поразмяться, а то на манеже да на манеже. Я передаю его слова, Ваше Величество. Лунницы говорят, что осеннюю росу можно собирать еще только три недели, потом будет уже ни к чему не годна.

   – Хорошо, спасибо.

   Нарицкий закрыл за собой дверь. Что ж, тут было славно – у моря, в молчании, в отсутствии многолюдных толп – которые пусть за стенами, но и видны, и слышны... но – пора оставить это место. Нужно позаботиться о семейных делах и о делах своих замковых подданных. О живших в Королевстве Часов она и без того думала всегда и для них перемещение Дроздов оставалось незаметным.

   (Обитатели замка – кроме лунниц – были связаны со своими сюзеренами обычным магическим контрактом, предполагавшим определенные взаимные обязательства. В прежних Дроздах жили три магические семьи, соединенные с родом Виельгурских сродной магией и вассальными отношениями. Когда Тадеуш ушел из родительского дома, он отправился в свое имение. Но отец потребовал или серьезно заняться хозяйством поместья – выращиванием ржи, гречихи и льна, покосами, заботами о небольшой ткацкой мануфактуре, продажей полотна, зерна и прочего, или... Или дело делай, или передай управление брату, заявил он.

   – Замок – не отдам! – заявил Тадеуш. И – на изумление всему миру совершил то, что было до того дня возможно только теоретически. Перенес часть местности, отделенную стенами, за два дня хода от поместья. Перенес – как будто и не существовало там ни замка, ни стен, под которыми с одной стороны был обрыв к реке, с другой – деревенька и поля, а крайние дома селян мирно мостились под крепостными стенами. Как удивились деревенские жители, когда утром повыходили в свои огороды и садики, почесывая затылки, глянули за заборы и увидели, что их ворота теперь распахиваются прямо в обрыв...

   Все жители предпочли остаться в старом поместье. Одни лунницы ушли с Тадеушем – легкий, равнодушный народец. Теперь их потомки жили в новых Дроздах, пряли свою серебристую пряжу, учили детей в школе при замке.)

   Анна полистала газеты, журналы. Отложила. Снова поднялась на седьмой, самый верхний этаж замка. В высоких, до потолка, шкафах были книги, тетради... записи не одного поколения правителей и правительниц Королевства. На стоящем в центре комнаты столе, на гладкой, темной, полированной поверхности лежал лишь один предмет. Медные Часы размером с ладонь. Закрытые и украшенные гербом Виельгурских и завитками вензелей.

   Королева нажала кнопку сбоку Часов, крышка неспешно откинулась. Острые изящные стрелки: часовая почти на двенадцати, минутная приближается к девяти. Картинка на циферблате – тонкие линии коричнево-охрового или голубого цвета как будто обозначают горы, прожилки рек, моря, аккуратные буковки многочисленных названий теснятся по всей поверхности. Картинка похожа на карту мира... нет, почему "похожа"? Это и есть карта маленького мира, скрытого под медной крышкой.

   Анна наклонилась над Часами. Они оставались, как всегда, неподвижны, но для нее пространство менялось.

   …Исчез циферблат со стрелками, нарисованные линии стали объемнее, океан дышал, поднимая волны и позволяя им падать вниз. Анна смотрела сверху, оттуда, где звезды и облака. Потом дотронулась до одного облака, чуть-чуть, до краешка, и полетел снег – большие мягкие хлопья. Она улыбнулась и опустила взгляд ниже, к земле... еще ниже, на один из городов, на площадь перед университетом. Тем же, который разглядывала утром. Продавцы книг и хлеба, те, что торгуют на переносных лотках, принялись поправлять или устанавливать тенты. Дети смеялись и ловили снежинки на варежки. Какая-то лохматая собака открывала пасть и пыталась ухватывать хлопья, щелкая зубами. Снег летел и летел – на университетский шпиль и ограду, на брусчатку площади, на все улицы Старограда и переулки, к реке Бобровке...

   Ирма сидела за столом у окна, подперев голову рукой. Раскрытая тетрадь, ручка, горка учебников. Ирма глядела на мягкие снежные хлопья, делать уроки не хотелось, даже казалось немного обидным перестать глядеть на снег, такой пушистый, так чудесно кружащий. Оседающий на ветках, на фонарях, на сломанной лодке, вмерзшей в речной лед.

   – Мечтаешь?

   Селина поставила перед сестрой чашку чая, облачко ароматного дыма рассеивалось в воздухе.

   – Я сейчас, сейчас...

   Ирма опустила взгляд в учебник, отыскивая потерянный абзац. О чем там шла речь, она, как выяснилось, вообще забыла. Старшая сестра заглянула ей через плечо. Книжка и атлас с картинкой: небо с раз и навсегда заданным рисунком созвездий, океан, материки разного размера, направление их движения помечено дугами со стрелочками на конце. Страны, границы которых расчерчивают плавающие по водам и вращающиеся части суши, видятся россыпью крохотных пятен разных цветов.

   Селина снова зашла, уже в пальто.

   – Ну как? – придерживая неширокие поля шляпки, повернулась вокруг себя.

   – Да, – со знанием дела кивнула Ирма. – Стиль ретро... красиво.

   Старшая сестра повесила сумочку на плечо и послала младшей воздушный поцелуй.

   – Все, пока, я зайду в наш магазин, потом еще кое-куда. Если Ник вернется, скажи, чтобы ел суп.

   – Хорошо.

   – Лучше сама погрей ему... а пирог будет вечером.

   – И тесто ты поставила уже? – оживилась Ирма.

   – Да-да.

   – А Ник к Августину ушел? Ну, тогда он придет неголодный.

   – Может быть. Я убежала!

   И Селина скользнула в приоткрытую дверь.

   Ирма подошла к окошку и оперлась ладонями о холодный подоконник. По тротуару, затаптывая только выпавший снег, шли девушки с сумочками через плечо, многие с длинными волосами, рассыпавшимися по плечам из под вязаных шапочек, с зацепившимися за пряди пушистыми хлопьями. Молодые люди студенческого вида с рюкзачками на спине, пожилые домохозяйки, тянущие тележки на колесиках с покупками.

   Ирма задернула прозрачный тюль и отправилась по пустой квартире. Зашла на кухню. Приложила руку к теплым печным кирпичам, постояла, греясь. Понюхала сладковато пахнущее тесто, медленно ползущее к краю кастрюли. Почесала за ухом спящего на батарее кота.

   Вернулась в комнату, полистала толстую тетрадь с потрепанными углами. Картинки – карандашные, акварельные и вырезанные из журналов. "Секретики", завернутые в треугольником сложенную страницу – стих, признание, необычайно остроумная надпись "тут ничего нет".

   Побрела в гостиную и открыла крышку пианино. Не садясь, наиграла одним пальцем короткую мелодию, потом другую... побежала в прихожую, стащила с верхней полки шкафа старый палантин Селины, который та иногда носила осенью и весной. Обернула его вокруг шеи, закинула конец через плечо, представляя, что это – изысканное боа. И снова заиграла, напевая на пол-октавы ниже, чем обычно, низким, интригующим, как ей казалось, голосом.

   – Звезда нашего кабаре, Ирма Лодзак.

   Она благосклонно улыбнулась несуществующей публике и продолжала петь увереннее и громче. Затем раскланялась, снисходительно принимая овации и цветы. Изящно оперлась рукой о комод, опустив локоть рядом с белоснежной вышитой салфеткой. Взяла со стола ручку и, небрежно закинув голову, поднесла к губам. Ручка была в длину сигареты с мундштуком, и Ирма неспешно выпускала невидимые колечки дыма.

   Ник Лодзак шагал по промерзлой дороге, оставляя следы на нетронуто-белом, поскрипывающем снегу. Он поднимался в гору, к монастырю, и высокое светлое здание храма со шпилем, целящим прямо в небо, становилось все ближе, серые перины туч нависали, почти задевая стальную иглу над острым куполом. Вошел в ворота вместе с редкими паломниками. Редкими – оттого, что в будние дни экскурсий тут было мало, а до вечерней службы оставалось еще несколько часов. Ник зашел в храм, прочитал короткую молитву (сегодня он был не в молитвенном настроении). Потом неспешным шагом направился к братскому корпусу, зданию старинному, массивному, с галереями и арками. Заходить туда мирянам не то, чтобы настрого не разрешалось, но – не приветствовалось. Ник остановился поодаль, рассеянно оглядывая присыпанные снежком туи, какой-то кустарник с мелкими листочками, газоны с пожухлой травой. Он выжидал момент, чтобы юркнуть в дверь главного входа.

   Августин, послушник, крался по коридору. Освещенные пространства он перебегал на цыпочках, по темным шел, стараясь слиться с колеблющимися около стен тенями. Электрические лампы, сделанные в виде факелов, освещали каменный истертый пол.

   – Кто-то шебуршится возле кладовой, – послышался издали настороженный голос. Стены отразили его гулким эхом и отправили звук гулять вдоль по коридору вместе со сквозняками.

   – Мышь, – ответил второй равнодушно.

   Звук шагов и голосов становился тише – уходят.

   – Но там что-то звякнуло, разве мышь может…

   – Сквозняк стукнул рамой. Оставьте, брат Целестин.

   Ушли. Августин пошарил в широких карманах рясы – вот ведь слух, и задел-то еле-еле. Нет, ничего не разбилось. Пригнувшись и прислушиваясь, осторожно отправился дальше.

   Одна из теней – послушнику показалось, что это тень факела шевелится от тянущего из щелей воздуха – отслоилась от стены и помахала Августину рукой.

   – Я тут, – сдавленно прошептала тень.

   – Тихо, тихо, – испуганно замахал ладонью послушник.

   Он вытянул из кармана ключ от кельи и, озираясь, провернул его в замке. Впустил Ника и поспешно зашел сам. Щелкнул выключателем. Желтая лампа в простеньком абажуре осветила келейку с каменными стенами, маленькое окошко. Перед окошком на подоконнике, образованном толщей стены, лежала стопка книг, потрепанный блокнот.

   Августин запер дверь и выставил на стол бутылку белого вина – игристого староградского. Ник вытащил из рюкзачка сверток с чуть подостывшей жареной колбасой, пакетик соуса, нарезанный ржаной хлеб. Пальто перекинул через спинку стула. Единственного – Августин сел на кровать.

   – С завершением первой сессии, друг!

   Ник важно поклонился в ответ.

   Селина вышла из серого неприметного здания. Оно хоть и находилось почти на главной площади, но, в отличие от прочих центральных достопримечательностей Старограда, было выстроено лет семьдесят-сто назад без особой фантазии – очевидно, в нем располагались торговые фирмы и деловые конторы.

   Заглянула в сумочку – дамскую, изящную, но довольно объемную. По крайней мере, в ней умещались перчатки, несколько мягких упаковок кошачьего корма, книга в дорогу, толстая тетрадь, расческа, кошелек. Селина постояла несколько секунд, вытащила тетрадь, закусив губу, посмотрела на нее... встряхнула головой, отгоняя какие-то мысли – видимо, невеселые, потому что брови хмурились, между ними виднелась морщинка, пока совсем тонкая, скорее, намек на будущую морщинку, и все же... Но она заставила себя смотреть спокойно, так что ни следа огорчения или разочарования больше не нельзя было заметить.

   Селина обежала взглядом брусчатую площадь, тихую под падающим снегом, серую от ранних сумерек, с многочисленными переулочками, расходившимися от нее в разные стороны. Поглядела было на проезжавшее такси, потом чуть заметно качнула головой и отправилась к остановке трамвая.

   В трамвае было тесно, душно и одновременно холодно. Селина заплатила кондуктору и стала смотреть в окно – в небольшой клочок оконного пространства между плечами и головами, где убегали назад дома, фонари, вывески. Селина думала о том, что одна небольшая дверца в другую, более интересную жизнь, очень ненадежная дверца... но где найдешь лучшую? – закрыта. Напрасно она надеялась на толстую тетрадь.

   Еще она думала, что пространство ее жизни сужается. Лавка канцелярских товаров, кухня, интересы брата и сестры. И это все, а дальше станет еще меньше. Год назад Августин ушел в монастырь, перестал у них бывать, как раньше, почти каждый день. Хотя он – всего лишь друг и сосед, не родственник, но стал как родной. Старше Ника на два года, вечно в каких-то старых курточках или поношенных пальто со слишком короткими рукавами. Понятно, что тетке он стал нежданной докукой, она думала, как своих бы прокормить и присмотреть. Как и у Лодзаков, родители Августина умерли десять лет назад во время эпидемии, и два его брата тоже. Ирме тогда недавно исполнился год – ну, это и к лучшему, она и не помнила родителей. Селине было семнадцать, а Нику – восемь, и он уже все понимал и переживал... Запомнила она о том самом первом времени после похорон только бесконечные хлопоты – о том, чтобы младших отдали ей в опеку, о том, как не забросить лавку – чем иначе кормиться? Она считала, что отлично понимает свое положение. А теперь кажется – нет, ничего она не понимает.

   Ни учебы, ни семьи. Но раньше думалось – как много дел, как разнообразна жизнь, дети, их друзья и подруги, школа... А Ник с этого года студент, и его толком и не видно целыми днями. Ирма... Несколько лет, выйдет замуж и она. И что останется ей самой?

   Хорошо, сказала она сама себе. Останется кот, будет новая толстая тетрадь. А у Ирмы и Ника появятся семьи, дети, и она станет приглашать их к себе в гости. И все, в конце концов, будет прекрасно.

   Вечером Ирма стояла у окна с куском мясного пирога. Ник позвонил, сказал, что придет к восьми, но они не выдержали и сели ужинать чуть раньше. Сладкий пирог, впрочем, Селина резать не стала, сказала, что надо оставить хоть что-то для торжественного отмечания. Потому и ждали Ника – это же его праздник, конец сессии. Вот и он. Рюкзачок за спиной, снежинки на шапке, на темных волосах челки. Прошел мимо катка, не выдержал, разбежался и проехал, размахивая руками. Ловок!

   Ирма заметила, что у соседнего подъезда стоит Ханна. Тоже смотрит на Ника, как он хорош в золотом свете фонаря, под пушистым медленным снегом. Лицо у Ханны круглое и доброе, и глядит она грустно... ну, да что делать. Ник – это Ник, умница, всеобщий любимец. Он не для нее.

   В дверях повернулся ключ, послышался голос Ника, стук каблуков – сбивает налипший снег. Селина спросила, выглянув с кухни:

   – Ну, как поживает Августин? Ты голодный? Хочешь чай и мясной пирог?

   Она, пытаясь делать несколько дел сразу – ставить чайник на огонь, мешать в кастрюле что-то очень вкусно пахнущее, опускать оставшуюся от их с Ирмой ужина посуду в таз с горячей водой. Младшая сестренка выглянула из комнаты и помахала Нику, тот обнял ее и поцеловал в макушку.

   – Не очень голодный, я поел. Но чай с пирогом буду. А Августин – отлично, – рассказывал Ник. – Мы с ним немного отметили конец моей сессии, поговорили о том, о сем. Он читает сейчас Стефана Тарносского. Ну, знаешь, о монастырской жизни, о том, что это – как второе рождение для человека.

   – Да? – спросила Селина. Она наливала чай, на тарелке перед Ником уже лежал щедрый кусок пирога, пахнущего сладковатым тестом и мясом с приправами. Придвинула ему чашку и тут же пришлось кидаться к супу: тот решительно лез из кастрюли, сбрасывая крышку. И сползший с батареи кот потребовал свою долю в наступившем пиршестве.

   – Но это – допустим. Ух, как вкусно!

   – Приятно слышать, я над ним долго колдовала.

   – Очень удался пирог сегодня... А еще Стефан полагает, что самый верный путь самосовершенствования – молчание, молитвы и уединение. Ну, он был отшельником, жил в скиту на Тарносе, если ты знаешь. Любопытная идея, но я не согласен.

   Селина внимательно слушала рассуждения Ника, стоя вполоборота, то наливая мыльную воду в таз с посудой, то поглядывая на кастрюлю и на вновь закипающий чайник.

   – Тебе подлить чайку?

   – Да-да, так вот...

   Ирма тоже пришла послушать про отшельников и потянулась к пирогу. Селина поставила и перед ней чашку.

   – Я думаю, – продолжал Ник, – что усилия, конечно, нужны, только вопрос – какие. Механически – делай то-то и то-то и обязательно получишь, что тебе требуется – сомневаюсь.

   – А что делают отшельники? Молятся и книги пишут? – спросила младшая и слизнула варенье с пальца.

   – И пишут тоже. Думают о мироздании, о Создателе. А почему уходят от людей подальше – им так удобнее.

   – А есть и такие, которые ни во что не верят, – объявила она. – И у нас в школе есть.

   – Бывает... А в монастыре...

   – А все-таки, там, где мир заканчивается, там что?

   – Мир бесконечен, – сказала Селина.

   – А на картах – заканчивается.

   – Это условность. Будь где-то край, до него доплыли бы давно.

   – Там холод и льды, или, наоборот, страшная жара, – сообщила Ирма. – Вот и не получается найти. А дальше, может, стена?

   – Допустим, где-то наш океан вдруг ограничен стеной. А что за ней?

   Ник говорил, попутно протягивая старшей сестре тарелку для пирога.

   Ирма пожала плечами.

   – Или за стеной что-то есть, или она бесконечна, – сказал Ник. – Верно? А то, что, допустим, там находится... опять же или не имеет конца или снова ограничивается чем-то... бесконечным. Это не я придумал, а еще древние... Как раз к экзамену читал.

   – А если, представь, есть какая-нибудь дверка маленькая? Добраться и заглянуть туда? Может, там-то Создатель и живет?

   – Есть наш мир и мир невидимый, в святых книгах называется – Небесный Город. Но придумано про дверку просто замечательно, – одобрила Селина.

   Она смахнула крошки со стола. Потом вздохнула огорченно, оглядела кухонный пол и взяла метлу.

   – Ну откуда столько пыли, просто не понимаю. Уголь или сажа? Как будто не подметала неделю.

   – А ты не подметала неделю? – заинтересовался Ник.

   – Да нет, вот только после обеда. И что с этим поделать, даже не знаю.

   Ирма задумалась, так и застыла с надкушенным куском пирога.

   – Можно наш вентилятор, который от жары, поставить на пол. Он будет сдувать всю пыль в один угол. А оттуда уже проще выметать.

   Ник тоже поразмыслил немного.

   – Я думаю, это пустяки, о которых не надо слишком много хлопотать. Жить нам пыль не мешает и думать о важном – тоже. Подметать время от времени, а если наберется пыль, то относиться к этому философски.

   – Вот видишь, целых два предложения! – сказала Ирма радостно. – Какое тебе больше нравится?

   Селина засмеялась.

   – Ты чего? – спросила Ирма.

   – Я надеялась, что вы предложите мести полы по очереди. Но, видимо, этот логический ход для вас оказался сложен!

   – А-а... – переглянулись младшие брат с сестрой.

   Но вот несколько быстрых и ловких движений – и уже нет ни мусора, ни метлы, а старшая сестра наливает себе чай и садится за стол.

***

Тетушка написала графу Цвиковскому, приглашая его семейство погостить день-другой. Конечно, никаких намеков на будущую свадьбу не было и быть не могло, но никто не засомневался бы в сути послания. Ответ получили тем же вечером. Граф писал, что жена и второй сын, Петер, рады принять приглашение, он же пока, увы, слишком занят, но будет счастлив принять госпожу Виельгурскую, когда она решит их посетить... И так далее.

   – Когда они приедут? Замок перенесем поближе к ним? – спросила королева.

   Тетушка помотала головой.

   – Лучше всего – в Кромль. Я им предлагала еще ближе – отказались. Они отправятся сначала порталом, дальше – скорым поездом, а если в Предгорье, то оттуда самое удобное – все равно полдня езды, да еще на автомобиле. Поездом дольше, но комфортнее. Приедут через три дня.

   Она фыркнула.

   – Знаю, почему тянут, небось, Агнессе нужно накупить новых нарядов, сделать какую-нибудь сногсшибательную прическу. Как еще они не неделю себе на подготовку взяли! Кстати... – она чуть нахмурилась. – Смех смехом, а и тебе тоже не помешает что-нибудь новенькое. Да и прическа...

   Анна прикрыла глаза, размышляя.

   – Хорошо, сделаем так. Переедем в Кромль, закупим кое-что. Прическа? Подумаю... Но слишком уж суетиться не стану.

   – Кто же говорит, просто произвести впечатление... Кстати, сегодня написал Бенедикт. Он хочет приехать, ты не против ведь?

   – Бенедикт? А когда?

   – Завтра днем.

   – Не против, разумеется. Я ведь его почти год не видела. Тогда пусть берет портал в Кромль. Встретим его, потом отправимся за нарядами.

   – Прекрасно, встретимся с ним в Кромле.

   Бенедикт – троюродный брат Анны, из захудалой ветви Виельгурских. Впрочем, оказаться хотя бы косвенно причастным к королевскому (и чародейскому) роду – удача в жизненной лотерее. Бенедикт – один из исследователей мира Часов. Анна с детства помнила – приезжал, читал книги, взятые из Королевства – и беллетристику, и философию, беседовал с ее родителями. Написал сам две книги о Медных Часах. Анна очень ценила, что он относился к маленькому миру ее подданных не только исследовательски-любопытствующе, но очень осторожно, бережно, уважительно. И еще – Бенедикт воспринимал происходящее там как семейное, даже – личное свое дело. Все же он был потомком Тадеуша.

   Анна вспомнила, как Эрна смотрела на Королевство. Она ей разрешила заглянуть в Часы один раз, другой – и тут ее терпение лопнуло: Эрна (это произошло наутро после празднования Новолетия, и та пришла с бокалом светлого игристого, который был уже не первый) оперлась локтями о стол, схватила карандаш и принялась стучать по медному ободку циферблата:

   – Эй, человечки! Э-эй! Как вы та-а-ам? Человечки-и!

   Эрна потом то дулась, то пыталась задобрить Анну – ничего не помогло.

   Мало на белом свете людей, которые могли бы полностью, как о своем личном, необыкновенно важном деле думать о Королевстве Часов. Был Доминик, тоже потомок Тадеуша, исследователь Королевства, друг детства... Но в нынешней, взрослой жизни, уже не то... Анне он казался слишком несерьезным. Эта его шляпа, длинный шарф... Не то рассеянный ученый, не то праздный прожигатель жизни. Была Мария, самая задушевная подруга со школьных времен, но увы, она не видела, что происходит внутри Часов – только циферблат, стрелки и ничего больше.

   – Ну, если мы хотим в Кромль сегодня, чтобы с утра встретить Бенедикта, стоит ли тянуть? Здесь вид великолепный, не спорю, но до чего холодно, а ветер какой!

   – Тогда переместимся сейчас, – решила королева.

   – Погоди… Я хочу посмотреть с балкона.

   Анна вышла вместе с тетушкой. Для нее перенос Дроздов был делом совершенно заурядным. Любое из двадцати мест, как душе угодно. Хочешь уединения, выбирай – северное море или лес – до самого горизонта лес, зелень, золото, багрянец, долина в предгорье? Столица с музеями, респектабельными торговыми центрами, театрами и маленькими малоизвестными пабами? Четыре на выбор. Нужен портал к брату или другой родне, но без суеты столиц? Это в Брахов или Седмериц. Город-порт, чтобы попутешествовать на корабле? Железная дорога? Есть все. А тетушка, которая с юности не жила в замке и бывала в родовом гнезде наездами, воспринимала, конечно, совсем иначе. "Захватывает дух, – говорила она. – Тебе привычно. А нам, нечастым гостям замка, никогда не надоест".

   Анна закрыла глаза и сосредоточилась, чтобы понять, все ли ее поданные на территории замка и сада. Магический контракт давал ей возможность почувствовать, где они.

   – Всех собрала своих?

   – Да, все тут.

   Анна произнесла про себя заклинание.

   Свет потускнел – сначала так, словно на солнце наплывали облака. Затем стало понятно – не облака, грозовые тучи. Затем потемнело так, что ничего невозможно стало разглядеть хоть что-то дальше замкового двора. Солнце горело черным золотом. Что-то клубилось, проносились неразличимые тени, можно было угадать контуры зданий, каких-то предметов.

   – Пирожки полотенцем накрой! На противне у окна остывают, – раздался голос снизу, из кухни. – Вдруг пыль налетит.

   – Не налетит. Перенос – совершенно иной процесс, не как по дороге ехать, – это уже из библиотечного окна с другого этажа.

   – Поучи еще. Тридцать лет тут. Перемещались, знаем.

   – Так пора бы и понимать!

   – Поучи еще...

   Тревожное ржание лошадей. Замирающие вихри, рассеивающиеся тени.

   Затем все стало стихать.

   – Свет можно выключить, прилетели! – это из мастерской.

   За садом, прямо за кустами шиповника, покрытыми оранжевыми и красными плодами, не было больше моря, там возник город. Он окружал крепостные стены, шумел, жил будничной жизнью. Как будто прятался до того где-то там, за серыми бесприютными скалами, а сейчас подкрался в круговерти и темноте, и вот – высится домами, расчерчивает линии улиц, сигналит автомобильными гудками. Запахло теплым от солнца камнем, пылью, кофе и выпечкой из небольших кофеен. Слышался шум автомобилей, дребезжание трамвайных звоночков и множество изумленных голосов. (Когда замок с садом и хозяйственными постройками появлялся, раздвигая пространство вокруг себя и устраиваясь в положенном месте, вокруг – если только замок не перемещался в совершенно безлюдное место – немедленно начинался ажиотаж. Тем более в Кромле.)

   Тадеуш двести двадцать лет назад выбрал здесь удобный уголок за тихим александрианским монастырем. Между ним и замком оставался небольшой, запущенный и заброшенный парк. Сонное, малолюдное место. Но прошло два столетия. Город разросся, окружил монастырь, забрал в камень землю и траву. Теперь это почти центр: рядом со старым городом, рядом с каскадом торговых современных центров, с Королевским Театром. Площадь переполнена местными жителями, приезжими, экскурсантами, детьми, приехавшими в школьных автобусах в Музей Искусств. Туристы, едва замок появился, восторженно взвыли и схватились за фотоаппараты. Это ведь для обитателей Дроздов за оградой появился город. А для Кромля, напротив – чудесным и, как всегда, неожиданным образом появился замок.

   Обычно ажиотаж спадал через час-другой. А дальше Дрозды снова станут важной, но привычной достопримечательностью. Анна велела подготовить автомобиль к завтрашнему утру.

   Наутро, едва Анна с тетушкой сели завтракать, у ворот раздался звон колокольчика.

   – Приехал господин Ольховецкий.

   Она подумала, что в том году Бенедикт овдовел, и хотя она писала ему, но они еще ни разу не виделись после известия о смерти его жены. Значит, следовало бы сейчас выразить сочувствие. Не сразу, времени прошло много, но навести разговор нужно обязательно.

   Она обрадовалась Бенедикту. Приятно снова увидеть его – усталого после дальней дороги (оказывается, он заезжал еще кое-куда по делам, и до портала там оказалось далеко – тетушка попеняла ему, почему не предупредил пораньше, они бы переместились ближе или перехватили где-нибудь на полпути), немного постаревшего, поглядеть в его умные, понимающие глаза.

   За завтраком разговор шел легкий, о том и о сем, важное началось в "королевской комнате", куда они вдвоем с Бенедиктом поднялись после.

   – Спасибо за книги. Они мне очень пригодились, – он положил принесенные тома и десяток журналов на стул около книжного шкафа. – Жаль, что из-за домашних дел не смог приехать раньше.

   – Я знаю. Твоя жена... соболезную.

   Бенедикт молча кивнул, показывая, что слова сочувствия приняты, но говорить он об этом больше не хочет.

   – Ну что ж? Сначала – посмотришь?

   Он снова кивнул и наклонился над Часами.

   – Ты рассказывай, – попросил он. – Что в последнее время нового?

   Анна говорила, Бенедикт слушал, разглядывая сверху неспешное движение материков. Было видно – он скучал без этой удивительной картинки, зеленого океана – теплого на экваторе, остывающего по мере удаления от линии, параллельной движению солнца. Он скучал – а Анна просто не понимала, как без этого можно жить.

   Она следила, куда направлен его взгляд, и смотрела вместе с ним. Пустыни, скальные пещеры, редкие рыбачьи деревни Тарноса, маленького материка с небольшой орбитой, почти не отходившего от экватора. Шкадарен... Силения... Лонгальб... Варс...

   – А это что – дирижабль? – Бенедикт показал на движущуюся между ними и землей точку в небе. – Я думал, они отказались от паровых двигателей во всех механизмах и машинах, кроме паровозов. Или тут другой принцип?

   – Да, отказались. И дирижабли они больше не используют, а это – аэролет.

   Они разглядели, приблизившись к сверкающей на солнце точке, небольшую (Анна подумала. что едва ли больше двух человек вместится туда) летающую машину.

   Ей представился летчик – в каком-нибудь их маломестном смешном аэролете, серебристом и пузатом. Летчик озабоченно выглядывает из окошка, вертит головой, пытается понять, что же там изменилось, в небе, как будто иначе падает свет? Облака? Что-то там, за облаками?

   Подумалось – а вдруг они видят все же там, внизу, как убирается преграда между двумя мирами, когда она открывает медную крышку Часов? Хотя, конечно, так, обычным взглядом, невозможно заметить. Тадеуш писал – другой мир они могут увидеть только духовным зрением.

   Бенедикт наблюдал внимательно, приближая то один, то другой материк. Миновал почти год по времени верхнего мира – и сорок лет по календарю нижнего – с того момента, как он смотрел на Королевство Медных Часов в последний раз. Спрашивал об изменениях, о новых границах стран, изобретениях, уточнял и кое-что советовал. Разумеется, она писала ему, высылала разные материалы – но этого недостаточно.

   – Ну что ж, – сказала Анна, когда поняла, что ее собеседник смог – идя по истории мира семиверстными шагами – прожить с ней эти полвека. – Сейчас достану тебе новые книги.

   – Хорошо.

   Она сосредоточилась, вглядываясь в очертания материков – городов – улиц... Ближе, ближе, ближе... Дребезжит трамвай, сигналит автомобиль на перекрестке. Старый трехэтажный дом и книжный магазинчик на первом этаже.

   Она чувствует запах книг. Старый, пыльных. Новых, еще никем даже не пролистанных. Из подсобного помещения пахнет кофе. Скрипит дверь – входят двое студентов, с рюкзачками, один держит черный тубус. Девочка с косичкой в черном берете тянется к книжке с яркими заманчивыми картинками. Пожилая дама рассматривает ту часть прилавка, где выложены любовные романы в мягких обложках. В дальнем шкафу – книги по философии, искусству, поэзии. На вертящемся стенде выставлены газеты и журналы.

   Анна двигалась взглядом вдоль полок и шептала заклинание и названия. И вот – стопка нужных им копий. Точных копий – пусть даже с опечатками...

   Бенедикт бережно взял с вершины шаткой бумажной башни первую, развернул.

   – Что ж... Я тебя оставлю пока.

   Он кивнул, ничего не замечая вокруг себя.

   – Ну, отправимся прямо сейчас? – тетушка сидела в гостиной, неспешно раскладывая карты.

   – Минут через пятнадцать зайду за тобой, – предложила Анна.

   – Кстати... – Княгиня Тахридская постучала по лежащим веером картам. – Тебе выходит любопытная комбинация. Короли разных мастей, от двоих, кстати, опасность. Не тебе... впрочем, за одного все же не поручусь. Кое-где попадаются дамы, но беды от них не вижу, безобидные дамы. Хотя кое-что мне в них сомнительно. Одна вроде как умерла, – тетя Беата присмотрелась повнимательнее к трефовой – та признаков жизни действительно не подавала. – Тут выходит пиковая, но с ней совершенно ничего непонятно. Еще одна тоже, я бы сказала, ни тут, ни там – эта вот бубновая, не спрашивай, как это, я не знаток загробного мира... пока что...

   – Печально, но, надеюсь, не я виновата?

   – Нет-нет, небеса с тобой, не ты.

   – Тогда зачем ты мне об этом говоришь?

   – Но гадала-то я на твой жизненный путь.

   – Он будет полон опасностей и усеян трупами, я поняла.

   Анна нетерпеливо нахмурилась и вышла. Она терпеть не могла гаданий.

   Наконец они собрались, сели на заднее сидение автомобиля. Один охранник сопровождал королеву и ее спутницу, еще несколько следовали за ними во второй машине. Ворота открылись, автомобиль плавно выехал на площадь. Тут, как всегда, площадь оживилась. Туристы загомонили, посетители кофеен повставали, бросив кофе и вазочки с мороженым. Щелканье фотоаппаратов. Вспышки, вспышки, вспышки…

   Анна смотрела через затемненные окна и думала: хорошо было бы дождаться ночи, надеть самую заурядную, некоролевскую одежду и погулять по прохладной площади, освещенной белыми лунами фонарей – и разноцветными фонариками над уличными кафе. Она знала несколько таких уютных местечек… Или зайти в торговый комплекс, походить по мостам-переходам, посмотреть на текущие по ночным улицам огни автомобилей, на башни деловых офисов, упрямо и высокомерно нацелившихся в небо… Что ж, не в этот раз.

   Не то, чтобы ей приелись окончательно почет и привилегии, связанные с ее положением, но она уже уверилась, что в безвестности и неприметности есть приятные стороны

   Автомобиль ехал и ехал, сворачивая в переулки, и вот, наконец, миновал очередную каменную ограду и остановился около железной двери. Один из охранников вышел и нажал на блестящую кнопку звонка. Из динамика что-то негромко спросили. Когда охранник объяснил, кто подъехал, дверь медленно отворилась.

   Анна и тетя Беата прошли маленький дворик. Дорожками, вымощенные брусчаткой, фонтанчик, высокие тополя. Трехэтажное желтое здание с белой лепниной под старину и жалюзи на окнах.

   Швейцар поклонился, открывая дверь, произнес заклинание перемещения, и лифт, сверкающий зеркалами, поднял их на третий этаж. Прохладный воздух, мягкие ковры, свет из невидимых глазам источников. Принесли угощение: кофе, сливки и блюдо крохотных печений. Госпожа Ганчева, хозяйка маленького, очень дорогого, закрытого для большинства дома мод, сама вышла к ним.

   Десяток моделей было предложено – и продемонстрировано девушками-манекенщицами. Анна выбрала два новых платья – к ним тут же принесли на выбор целую гору сумочек, поясов, туфель, каких-то бесчисленных мелочей.

   Тетя тоже кое-что себе присмотрела.

   – Госпожа Анна, позвольте поблагодарить. Вы мне прислали тогда журнал мод, конечно, все устарело, если смотреть по-нашему, но некоторые идеи меня вдохновили!

   Госпожа Ганчева махнула рукой куда-то за ширмы, вышла девушка в длинном платье.

   – Узнаете, не правда ли? Этот ведь их нынешний стиль, Королевстве Часов. Юбки каскадом, тут – пелеринка...

   Королева, из любезности отправившая Ганчевой журнал мод, ничего не узнавала, потому что отсылал, естественно, Нарицкий, а она не полюбопытствовала пролистать.

   – Да, сделано чудесно. Но это уже давно не их нынешний стиль. Лет тридцать как – по нашим меркам.

   – Тридцать! Не понимаю я этого, Ваше Величество, а присылали месяцев восемь назад.

   Анна чуть улыбнулась и встала. Ганчева снова сделала некий еле уловимый жест, три ее помощницы быстро упаковали отобранные вещи, а прочее так же молниеносно унесли – Анна и не заметила, как. "Удобно и, самое главное, недолго", – подумала Анна, пока ожидавший их в приемной охранник расплачивался. Две девушки несли за ними покупки.

   Парикмахер, на котором настояла тетя Беата (Анна, поглядев на себя в новых нарядах, подумала, что ей и так хорошо) приехал в Дрозды. Поразмыслив, мастер Радомил не стал менять стрижку, только слегка подровнял Анне ее волосы, чтобы только чуть задевали плечи, и челку.

   – И вот, сударыня, позвольте предложить две чародейные вещицы, новинки, да... Скоро, не сомневаюсь, будут весьма и весьма популярны.

   Протянул заколку в форме черно-перламутровой плоской раковины. Приложил к пряди слева, и заколка мягко подняла прядь, закрепила на затылке. Асимметричная прическа удивительно подошла к темным прямым волосам Анны. Вторая была в виде серебряной стрелы. Тетя Беата довольно покивала – ей понравилось, как выглядела племянница.

   День прошел в суетных разговорах, обед и вечерний чай в положенное время. Наконец наступил вечер, время отдыха и задушевных разговоров. Тетя Беата отправилась к себе, а Бенедикт и Анна поднялись в ее небольшую гостиную на седьмом этаже башни. Королева, устав от шума за окнами замка (ночная жизнь большого города, особенно в центре – всегда шумна и суетна), перенесла замок в тихое местечко. Поле, заросшее высокой, спутанной травой с пышными полуосыпавшимися метелками, песчаный берег реки.

   Анна устроилась на диване, ее гость опустился в кресло напротив, явно намереваясь поговорить о чем-то. Одна из лунниц принесла легкий ужин – вино, два высоких бокала, сыр на тарелочке. Поставила на столик и скользнула в дверь, словно облако, на мгновение прошедшее мимо луны.

   Вино было отличным. Анна молчала, ожидая, что Бенедикт начнет беседу. Пила небольшими глоточками терпкий, кружащий голову напиток, слушала умиротворяющий стрекотанье цикад в сухой траве и мерный шум волн. Благословенное время. Тишина закатного часа, вино, отдых от всех дневных дел. Анна чувствовала, что ей так спокойно, так хорошо... Если бы он погостил подольше. Они каждый день утром занимались бы делами Медных Часов, обсуждали бы, советовались о разных делах. А вечерами отдыхали бы, как сейчас.

   Бенедикт думал о чем-то, потягивая вино. Наконец взглянул на Анну:

   – О многом хотелось спросить. С чего начать – не знаю.

   – Начни с чего-нибудь, – предложила она.

   – Хорошо... У тебя есть любимчики? Твоя мать вечно выбирала себе семью или несколько, какого-то особенного человека...

   – Есть те, которые интересуют больше – но любимчиками их не назову. Все одинаковы, обо всех надо заботиться. Да и как выделишь из миллионов?.. То есть, на самом деле... Да, бывает кто-то интереснее прочих. Но я стараюсь никем не заниматься больше, чем остальным.

   – Интереснее прочих... В чем именно?

   – Например, месяц или два назад я заглянула в один дом. Это в Терновом Лясе, есть там небольшое местечко, Староград. Я там часто беру книги, вот и сегодня взяла тебе оттуда. Приятный, прямо-таки уютный городок – университет, которому уже четыреста лет, монастырь. И вот я глянула случайно в одно окно. Увидела девушку, та хлопотала на кухне и вдруг, кое-как вытерев испачканные тестом руки, достала из кармана фартука листок и маленький карандаш. Отодвинула деревянную доску с пирожками, пристроила листок на краю стола. Знаешь, такой трогательный порыв вдохновения... С того дня я ее полюбила. У меня копии ее рукописей: она пишет сказки. Вообще чудесная семья, у нее брат учится в университете, я его недавно видела на экзамене. Еще помню маленькую и очень музыкальную девочку... хотя сейчас она, наверно, уже не маленькая. Но любимчиками их все же не назову и не выделю их из многих других – в том смысле, что не буду заботиться о них как-то особенно. Так же, как обо всех.

   Бенедикт улыбнулся понимающе.

   – Принципиальная! А помнишь ту девушку, Агату Крешевич? Мы год назад переносили на твой семиструнник ее песни. Помнишь, как про нее говорили? В музыке – как рыба в воде, среди людей – как рыба на песке.

   – Да, конечно, невозможно забыть. Я ее слушаю иногда.

   Королева достала с полки томик в плотной обложке, раскрыла и показала фотографию: памятник из белого мрамора – высокая женщина в свободном платье, напоминающем одеяния древних, с короткой стрижкой, стоит, опустив руку на гриф поставленной на землю гитары.

   – Да, похожа... – тихо сказал Бенедикт. – Прекрасная музыка, чудесный голос. Она еще выступает?

   – Умерла лет десять назад по их счету, из-за эпидемии.

   Он покачал головой и бережно закрыл книгу с фотографией.

   Некоторое время сидели молча, неспешно отпивая из бокалов вино, глоток за глотком, глядя на гаснущий свет и тонкий до прозрачности месяц на еще не потемневшем небе.

   – Тадеуш предполагал – если не дать миру магию, станет быстрее развиваться техника, наука и искусство. Насчет науки – и изобретений, соответственно, никто не спорил. Если же говорить об искусстве – это было неочевидно. Но он снова угадал.

   Бенедикт улыбнулся, он не был пьян, да Анна никогда и не помнила его пьяным, но чувствовала, что он расслабился, готов прикрыть глаза и просто слушать. Как в компании лучших друзей.

   – Часть творческих сил, которая в нашем мире уходит на чародейство, у них реализоваться не может. И, значит, должен быть другой выход силам, – сказала Анна.

   – Да. И вот еще – для Тадеуша поиск самого себя, познание – это была цель... одна из целей его жизни. Он считал, что самым важным для них должны стать две вещи. Познание и изменение мира. В любом случае, он их творец – значит, и они таковы же. Каждый по-своему. Поэтому у них – по сравнению с нами – просто расцвет всяческих искусств, философии.

   – В их философии трудно разобраться, столько направлений, школ.

   – Уникальность мира и каждого определенного человека доказывает, что существует творец. Тот, кто задумывает, кто делает нечто единичное, особенное, отличное от прочего. Если же нет представления о творящей личности, тогда появляются всякие философские монстры, – Бенедикт мимолетно улыбнулся. – Они видят Вселенную как бесконечность, где элементы вечность за вечностью хаотично складываются в бесчисленные ряды миров, которые так же вечно будут повторяться, вечно, как волны прибоя, возвращаясь и уходя.

   – Но человек не может не сознавать себя и свой мир продуманным и неслучайным.

   – И, долго размышляя над этим и над самими собой, не выведут ли они, в конце концов, Тадеуша на чистую воду? – улыбнулся ей Бенедикт. Анна покачала головой, тоже улыбаясь.

   Прохладная, чернильно-черная ночь тихо дышала за окном шумом волн и шуршанием травы – под ногами человека или мягкими лапами зверя. Их голоса звучали гулко, слишком громко, хотя они говорили вполголоса.

   – И все же мне иногда странно. Особенно задумалась сейчас, когда предполагаю уехать на неделю. Я на всякий случай оставляю помощника всегда, даже если еду на три-четыре дня. Но все же... Почему Тадеуш так легкомысленно распорядился жизнью целого мира, словно подвесил на прочную – но тонкую ниточку. Пропустишь время завода Часов – и все. Погублен целый мир.

   – Ведь и мы так же – можем умереть в любое мгновение. Тадеуш не дал им против нас никакого преимущества. Но, если честно, я считаю, что это по молодости. Да... Будь он моего возраста...

   – Не думаю, – удивленно сказала Анна. – Мне столько же, сколько было ему, когда он создавал Часы, а я понимаю, что он поступил рискованно.

   – Хм... Все люди чувствуют по-разному. А женщины, по крайней мере, в некоторых вопросах, взрослее нас. Тадеуш, полагаю, хотел дать урок нам: помните, как все непрочно. А еще, знаешь? У него тогда не было детей. Я уверен, если бы он был к тому времени женат, защитил бы мир Часов куда надежнее. А так... свою голову не жалко, так и прочих заодно. Молодость.

   Тетушка сидела в своей гостиной. Всю комнату освещать не стала, только небольшой огонек подвесила над креслом и столиком. Анна села в кресло напротив тетушкиного. Та налила ей чая, подвинула коробку шоколадных конфет с коньяком и ликером. Сама взяла очередную конфетку из горького шоколада. Анна, поразмыслив, выбрала белую. Надкусила конфету – сладкий вишневый ликер показался обжигающим.

   – Не спится? Вот и мне. Что любопытного расскажешь? Вы с Бенедиктом и утром, и сейчас проговорили довольно долго.

   – Да, у него разнообразные теории... и он дал несколько советов, довольно разумных. По крайней мере, кое-что непременно проверю.

   – Да... да... Старый друг лучше новых двух.

   Она пристально посмотрела на тетушку. Какие-то новые интонации. Заговорщицки-смущенный тон.

   – Он ведь тоже Виельгурский, и чародейные способности у него сильные. Вижу, тебе с ним интересно, и в делах твоих он мог бы быть хорошим помощником.

   – И?.. Тетя, давайте без обходных маневров.

   – Хм... извини, может быть, это лишнее... или бестактно говорить с тобой об этом. Возможно, ты воспринимаешь Бенедикта почти как старшего брата. Но скажу вот что: вы довольно похожи, он исследует Королевство Часов – оно для него, как и для тебя, одна из важнейших в жизни вещей. Пока он был женат, да и ты связана помолвкой, рассуждать о подобном не имело смысла. Но сейчас – дело другое. Однако есть одна важная вещь. Тебе известно, что у Бенедикта есть вторая семья, там родился сын? Незаконная, конечно. Уже восемь лет.

   – То есть, он жил на две семьи?!

   – Я не хочу сказать, что он вел двойную жизнь. Помогал, пересылал деньги, а сына – хотя Бенедикт его официально не признал – определил в дорогую частную школу. О разводе речи никогда не заходило: там вышел бы ужасный мезальянс, и в первой семье у него ведь уже были дети. Понимаю, это некрасиво. Хотя так обыденно.

   Королева молчала несколько секунд. Ничего подобного она предположить не могла. Не то, чтобы вообще не могла – ее картина мироустройства совершенно не была идиллической. Просто никак не ожидала именно от Бенедикта. Он казался... правильным. Прямолинейным. Надежным.

   – Он женится во второй раз, я полагаю, – сказала тетя Беата задумчиво.

   – А другая семья?

   – Бросить их непорядочно. Да... Порядочность тоже бывает обузой, неудобной вещью. Но что делать?

   Анна резко мотнула головой.

   – На месте его первой жены я бы просто выгнала его. Разумеется, если там бы продолжалась связь. Не стала бы терпеть.

   – Максимализм – тоже неудобная вещь, – назидательно сказала тетя. – Так бывает в жизни... Я не говорю, что это хорошо! – она предупреждающе подняла руку с зажатой конфетой. – И еще раз – вы стали бы неплохой парой. Однако ты должна быть предупреждена. Возможно, там давно все перегорело. Но если вдруг он заговорит о браке, его отношение ко второй семье необходимо прояснить.

   Анна поднялась в свою спальню, полутемную, с готовой постелью, как будто наполненную предчувствием отдыха и сна. Переодеваясь в мягкую пижаму, думала о Бенедикте, о том, что она всегда любила его как старшего брата, но и он был женат тогда. Думала о Петере из Цвикова и о других. Будущее было совсем рядом, и перемены были рядом, и от этой неизвестности у нее появилось странное чувство. Как будто она выпила волшебного вина, куда добавили капельку радости, щепотку страха, зернышко ожидания... Она заставила себя успокоиться и закрыла глаза. Завтра тоже будет день. Завтра.

   Молодой граф Цвиковский прибыл утром (Анна еще до завтрака перенесла замок обратно в Кромль) – один, без матери. Видимо, свой приезд он отсрочил на несколько дней по какой-то иной причине, а не из-за того, что графиня Агнесса хотела поразить всех новыми модами и прической ("Все равно не зря ходили за новыми нарядами", – заявила тетя Беата). Петер выглядел как мальчишка. Чуть встрепанные золотистые волосы (чувствовалась рука дорогого дизайнера), легкие спортивные брюки.

   – Не надевай сразу медальон, – советовала тетушка. – Сравни сейчас и потом.

   В сущности, Анне он всем понравился. Обаятельный, искренний, веселый.

   Внезапной влюбленности, которая ударила бы, словно молния, не случилось. Но им приятно было в обществе друг друга, они вспоминали общих знакомых, две свои давние встречи в детстве. Он казался весьма неглупым, говорил остроумно, умел слушать. О Медном Королевстве расспрашивал с настоящим, ненаигранным любопытством.

   Часы Петер увидел, и Анна вздохнула облегченно, тут же сел за стол и принялся наблюдать. Он был в восторге, задавал бесчисленное количество вопросов и слушал ответы, широко распахнув глаза, удивлялся и снова о чем-то спрашивал... Анна радовалась его любопытству и изумлению и старалась прогонять воспоминания о Казимире – как они так же стояли вместе, склонившись над Часами, и он тоже спрашивал, и удивлялся, и вдруг, взглянув на нее, чуть хмурил брови (она вспомнила эту привычку, тогда безразличную ей, теперь показавшуюся трогательной), как будто разгадывал загадку...

    – Как же вам повезло! Если бы я в детстве мог... хотя бы просто смотреть на такое чудо!

   – Если не правишь Часами, то, кроме как смотреть, не можешь ничего. И не-правителю все равно необходимо или быть рядом с королем... королевой..., или иметь ключ, иначе увидит он очень мало: только океан и вращающиеся материки... Но, соглашусь, даже просто наблюдать – это совершенно захватывающе.

   Петер задумался, закусив губу.

   – Но все-таки – что именно вы делаете? Теперь, когда правите?

   Анна положила ладонь на руку Петера, чуть выше локтя. Почти незаметно, чтобы жест не выглядел фамильярно.

   С Казимиром они держались за руки, но сейчас это стало бы преждевременной вольностью.

   – Посмотрим вместе.

   – Да, хорошо. А куда нужно... – и тут же чуть не закричал: – Вижу! Просто не верю, как такое может быть!

   Ясно-голубое небо, а в нем – город. Основательный, крепкий, каменный... настоящий... живой. Солнце горело на стеклах, воздух чуть дрожал от тепла, наверно, из-за близости к солнцу. Четыре ветра – с юга, севера, востока и запада – дули над четырьмя квадратными угловыми башнями. Блестели и рассыпались водяные дуги фонтанов, широкие листья высоких растений давали тень.

   Королева провела рукой над Часами – город как будто замер, начал терять объем и краски, стал одномерным... просто картинкой... просто планом города, нарисованным карандашом детально и тщательно.

   Она прошептала еще одно заклинание. И все, что было на земле – точнее, что и было землей, океаном, материками с их реками, лесами и городами – тоже показалось всего лишь огромной, на весь мир расстеленной географической картой.

   Петер смотрел то на Небесный Город, то на Королевство. Задумался, сравнивая.

   – Кажется, они немного похожи. Возможно, господин Виельгурский для создания любого города или даже целого мира придерживался одного плана?

   Он склонил голову и чуть прищурился.

   – Отличия, разумеется, есть. Наверно, сделав изначальный чертеж, он изменял его для разных своих творений?

   Анна сняла ладонь с его руки и села.

   – Вы почти правы. Тадеуш нарисовал два одинаковых плана. Но Небесный Город остался таким, каким был создан, а земной стал иным. Начал меняться с первых дней, и это происходит до сих пор. Но план земного города приобретает новые очертания не по задумке Тадеуша, а усилиями людей, обитающих там.

   Петер помотал головой, словно вытряхивая непонятные слова, которые его ум не смог уяснить.

   – Вы говорите о движении материков?

   – Нет. Два эти плана, – Анна кивнула на Часы, – не имеют отношения ни к каким материальным вещам. Они только похожи на наши схемы и карты. Это определенный... образ... Тадеуш придумал мир, чистый, счастливый и гармоничный. Но гармония, красота, счастье – абстрактные понятия. Нам они показываются в том виде, в каком мы можем понять.

   – Но Небесный Город был на самом деле!

   – Да, и когда время закончится... если жители Королевства будут все делать правильно и то, что задумано, осуществится, их земля изменится, и все новое, измененное, тоже будет на самом деле.

   – А как именно все задумано?

   – Вот две идеи, два чертежа – Небесного Города и человеческого мира. Они совпадали изначально – и должны снова совпасть, когда время Часов подойдет к концу. Вот я и занимаюсь тем, что слежу за изменениями. Чтобы отклонения от плана не стали слишком сильными.

   – Они должны совпасть... прямо-таки до деталей?

   – Не то, чтобы до деталей. Лучше сравнить с ключом и замочной скважиной. Откроется дверь в новую, чудесную жизнь. Или не откроется...

   – А если у вас не получится?

   Анна посмотрела на Петера:

   – Тадеуш написал книгу "Руководство и пожелания правителям Королевства Часов". Там он сказал, что в конце время остановится. Или это произойдет потому, что Небесный и Земной города совпадут, и люди заживут без тех горестей и трудностей, которые несет с собой Время – без болезней, смерти, с целой вечностью для познания мира и себя, для радости и счастья. Или они не осуществят задуманное, и Земной Город останется земным. Тогда механизм просто перестанет работать. Часы сломаются, солнце перестанет освещать землю, люди, животные, растения – погибнут. Конечно, я боюсь за них... Как и все прочие правители.

   – Но как вы это делаете? Просто управляете ими? Даете приказы?

   – Я корректирую чертеж Земного города. Говорю определенные заклинания, и внутри Часов происходят те или иные события. Я их вижу – и вижу изменения контура.

   – Но как именно?

   Анна снова положила руку на локоть своего гостя, зашептала какие-то длинные, сложные формулы. Рядом с линиями на карте появились другие – разных цветов. Они совпадали кое-где с существующими, а в других местах расходились, и довольно далеко. Линий было немало, и они корректировали разные участки. Или один и тот же, предлагая разные варианты исправления. Ни один цвет не повторял точно контуры Небесного Города, но видно было, что каждый, в меру своих скромных возможностей, старается приблизится к изначальному чертежу.

   – Очень страшно ошибиться. Одно изменение ведет к другому, иногда неправильному – и надо предугадать, как лучше.

   – А что происходит внутри Часов после ваших заклинаний?

   Петер говорил азартно, как мальчишка, который обычно просто наблюдал за лениво движущимися рыбками в аквариуме, но неожиданно узнал, что можно взять дирижерскую палочку, и рыбки исполнят героическую симфонию или жизнерадостное попурри.

   – Каждая магическая формула осуществляет события. Также важна сила действия и масштаб.

   – То есть они... ваши подданные... пускаются в путешествия, начинают совершать научные открытия, так?

   – Это тоже. То, что влияет на людскую жизнь, многообразно. Иногда есть... процессы... которые лучше пресекать.

   – Как? Устраивать крушения поездов? Разлучать влюбленных, особенно если они знатного рода, пресекать неугодные династии...

   – Да, можно и так. Но я стараюсь обходиться без подобного. Хотя лет десять назад, по их счету, в одном государстве случилась эпидемия. И люди изменились, задумались о таком, о чем в счастливые времена не думают.

   – Ну, хорошо, я понимаю для чего, но как именно это действует?

   – Я вижу изменение линий и предполагаю, как все станет складывать дальше. Но совершенно точно предсказать не смогу.

   – Почему? Если Тадеуш придумал такую удобную вещь – план, и надо только действовать по подсказкам.

   – Потому что кроме моих усилий есть еще одна сила, меняющая мир.

   Петер посмотрел вопросительно.

    – Каждый житель Медных Часов поступает по своему собственному плану. Или просто – живет как придется. Но не так, как задумал Тадеуш. И вот из множества мелких, еле заметных усилий получается целый мир.

   – Но вы же ими управляете!

   – Ограничивая или предлагая что-то правильное... заманчивое. Наказывая. Но не играю, как марионетками.

   – Я это понимаю! – закивал Петер. – Гораздо интереснее изучать людей, характеры... ну и прочее, а не заставлять делать по-своему. Господин Виельгурский был умнейший человек!

   – Нет, он задумал мир Часов не для исследования. Хотите, дам вам его книгу? Вы тогда лучше поймете замысел.

   – Ну да! – сказал Петер. – Но и это тоже любопытно. Если же задуматься как следует, вы все же управляете. Хотя бы отчасти. Знаете, вот муравьишка... бежит себе, а вы подставляете ему веточку. Или делаете канавку с водой. И он поневоле меняет направление и ползет туда, куда вы хотели.

   – Иногда муравей пытается переползти через веточку. Или тонет в канавке.

   – Да-а, – улыбнулся Петер. – Люди – на редкость упрямые существа!

   Вечером музицировали. Тетя Беата сыграла на пиано две недлинные пьесы. Бенедикт исполнил на скрипке сонату. Потом сыграли дуэтом "Осеннюю охоту" из "Времен года". Семиструнник, который стоял около пиано, как эолова арфа поет от ветра, отзывался на музыку созвучным дрожаньем струн. Потом слушали на семиструннике записанную раньше музыку – из Королевства Часов тоже было немало композиций и песен.

   Петер сказал:

   – Что ж, их музыка, пожалуй, талантливее нашей... А другие искусства? Я читал, у них недавно появилась фотография. Как это возможно? Там ведь нет волшебства. Я сам люблю снимать, поэтому мне страшно любопытно.

   – У них просто другой принцип, немагический. К сожалению, я его не очень-то понимаю, – призналась Анна. – И снимки у них только черно-белые.

   – А вы можете достать мне их фотоаппарат?

   У Петера вспыхнули от азарта глаза.

   – Да, разумеется. Но там еще нужно многое другое – пленка, проявители, еще что-то. Я вам достану фотоаппарат, и книжку, где рассказывается о фотографии, и все прочее. А если что-то забуду, вы мне скажете.

   Он просиял и сверкнул открытой мальчишеской улыбкой. Анне нравился его азарт. Это безобидное увлечение... даже милое.

   – У нас проще, с магическими снимками. Хотя я иногда их дополнительно обрабатываю, люблю всякие эксперименты. И для серьезных работ с нашими фотографиями тоже нужны определенные вещества. Интересно будет сравнить!

   Петер расспрашивал обо всем подряд – о том, как идет внутри Часов время, какие открытия в науках... Рассматривал карту, водил пальцем по границам и запоминал страны. Потом спросил о правителях и страшно удивился тому, что королей там практически нет, только в двух государствах, и то больше... для декорации. Впрочем, сказала он, раз там нет магии и, следовательно, магических связей между правителями и вассалами, то понятно, почему они перешли к республикам, вроде Дикого Поля или Драгница.

   Еще сильнее изумился, узнав, что время внутри Часов замедляется (относительно времени Верхнего мира). При Тадеуше год Верхнего мира равнялся пятидесяти годам в Медном Королевстве. Сейчас – сорока. И замедление усиливается – как растет снежный ком, пущенный вниз с горы. Ближе к концу Нижнего мира время синхронизируется с временем Верхнего, а дальше станет идти медленнее, чем наверху. Петер спрашивал и переспрашивал снова, и Анна думала, что он воспринимает ее рассказы как некую захватывающую сказку со сложным, немного запутанным сюжетом. А ей, только она задумывалась, становилось страшно – время жителей Часов, за которых она отвечает, уходило, утекало сквозь пальцы...

   Но все же Анну его любопытство радовало. Она в тот же вечер достала ему фотоаппарат, тучу реактивов и пленок, инструкции.

   Петер забросил все прочее и взялся изучать принесенное, довольно быстро разобрался, потом фотографировал целый вечер, некоторые снимки делал "двойными" – магическим фотоаппаратом и взятым из Часов. Сравнивал, хмурил брови, что-то прикидывал... Вечером вспомнил, что не видел второго чуда, которое время от времени случается в Дроздах.

   – Не могли бы вы перенести замок? Это ведь несложно, да?

   Королева проверила всех своих подданных, тут ли они, сосредоточилась – и замок Дрозды с садом окутала темнота, вихрь и игра каких-то теней. Петер тут же схватил магический фотоаппарата и выбежал на балкон.

   – Анна, вот, смотрите!

   Он показывал ей снимки, сделанные во время переноса – вот тут можно разобрать, по его мнению, какие-то проносящиеся мимо селения, а здесь – деревья... или чьи-то головы... Анна не спорила – в конце концов, что происходит, когда перемещается целый замок, никто не знает. Это действует не как портал – но как же именно, неизвестно. Тадеуш отыскал двадцать мест, нужных для его дел или просто приятных, удобных для отдыха. "Там, где можно раздвинуть пространство, – написал он в дневнике, – где природа предусмотрела подобное чародейство. Найти подобное нимало не трудно, я мог бы сделать для своих владений предостаточно новых пристанищ, но мне довольно и двадцати". Замок вместе с садом как будто делал гигантский шаг, отодвигал, ничем не повреждая, все, что только окажется рядом – скалу, озеро, улицу; устраивался, как в гнезде, и жил обычной жизнью.

   Тадеуш ничего не скрывал, даже написал формулу заклинания, но все равно никто потом не смог сделать ничего подобного. Ни с его замком, ни с каким-то другим зданием, хотя бы самым крохотным домиком. Некоторые маги пробовали использовать порталы – ведь те связаны тоже с определенными аномалиями природы, которые чародеи приспособили для своей пользы. Но такие площадки, где можно было обустроить перемещения к другому подобному же месту, существовали помимо воли магов. Они не раздвигали пространство, просто помогали "сократить дорогу". И переносили только людей, максимум – небольшую поклажу.

   Петер пробыл в Дроздах еще два дня. Они условились, что Анна завершит некоторые свои дела и через неделю приедет в Цвиковское графство.

   Заместителем (им мог стать только потомок Тадеуша) она попросила остаться Бенедикта. Если бы Анна задержалась, тетя тоже могла бы завести Часы на восьмой день, но ей необходимо было уехать. Анна оставила Бенедикту крохотный ключ от Часов, в последний вечер сама их завела и велела горничной собирать вещи в дорогу.

   За окном автомобиля было все одно и то же: рыжее золото берез и вязов, черные стволы высоких, устремленных в небо деревьев, склоны гор, усыпанные сухими листьями. Кое-где еще вольно росла летняя зелень – густая трава, узорчатые широкие папоротники. Проехали мимо небольшого водопада – живое текучее серебро, разбивающееся на крупные капли, мокрые черные коряги, пожухлая трава в мелких брызгах. Между стволами обрывками и полосами стлался туман, чем дальше от дороги, тем он был плотнее и, казалось, непременно скрывал что-то загадочное или страшное.

   Гладкая дорога виляла, делала петли. Шины автомобиля шуршали мелкими камешками. Анна то дремала, то, когда машину встряхивало, мельком поглядывала в окно. В просветах между деревьями со стороны обрыва открывались чудесные виды. То каменный мост через пропасть – мосту, пожалуй, было лет пятьсот, то дальние горы, очень необычные – светлые, почти вертикально стоящие, с округлыми вершинами. И снова туман, слоями, закрывающий все, что далеко внизу.

   Ближайшее к Цвикову место для замка было в Предгорье, куда они и перенеслись вечером. Анне нравилось бывать тут весной, любоваться бесчисленными белыми и желтыми нарциссами, зацветающими в долине, и летом – некоторые холмы полностью покрываются лиловым вереском, другие остаются ярко-зелеными, жужжат в вереске пчелы, воздух, нагретый жарким солнцем, словно дрожит.

   Она брала с собой воду и пару сандвичей, надевала простые брюки, футболку и уходила до обеда, а то и на весь день. Подбирала по дороге крепкую палку и бродила по лесным и горным дорогам. Навещала любимые места: поваленное бревно над ручьем с ледяной водой, поляна с дикими яблонями – в августе мелкие желтые яблочки усеивали всю землю под деревьями. У нее были знакомые в Предгорье. Здесь давно уже нет единого королевства, как было лет двести назад, оно распалось на два княжества (правительница одного из них была в родстве с Анной) и вольную республику. Но по ту сторону гор, где находилось графство Цвиковское, Анне не приходилось бывать. В Цвикове портала не было, так что решили ехать на автомобиле.

   Путешествие началось ранним утром, к полудню добрались до каких-то деревянных домиков, прилепившихся к наиболее пологому склону. Войтек, охранник и водитель авто, объяснил, что здесь турбаза. Они отдохнут, пообедают, потом поедут дальше.

   Войтек отгонял машину, Хелена, горничная, отправилась оплачивать стоянку и заказывать обед. Анна стояла, сунув руки в карманы дорожной куртки и разглядывая бледно-голубой просвет неба сквозь распластанные ветки. Местный ресторанчик был стилизован под старинный трактир: несколько деревянных столов и скамеек, огораживающий дворик перед рестораном плетень из нарочито кривоватых жердей, как будто палки для них только сейчас подобрали среди отломившихся веток. Принесли прозрачный бульон с фрикадельками, свинину в горшочке, тушенную с капустой.

   Официантка предложила пиво в высоких стеклянных стаканах или брагу – ее наливали в раскрашенные глиняные кружки – все отказались, взяв только кофе. В ресторане кроме них была еще небольшая группка туристов – и все. Лесная тишина, негромкие разговоры, черно-белая сорока, задевшая пушистую ветку у верхушки ели. Анне нравилось быть незаметной. Но, конечно, ее узнали – или одна из официанток, или кто-то из туристов.

   Обслуживавшая их девушка сменила панибратское дружелюбие на какую-то немного испуганную любезность, владелец ресторанчика отказался было от оплаты. Анна это пресекла, но все-таки им принесли за счет заведения пирог с голубикой и мороженым.

   Путешественники за соседним столом глядели с любопытством. Девушка в штанах защитного цвета и короткой курточке подошла за автографом. Подбежала кастелянша из отеля, спросила, не закажут ли они комнату, предлагала самую лучшую, с видом на горы, крепость Властиборскую и чистенькие крыши предгорных деревень, в красной и зеленой черепице. Анна улыбалась, благодарила за пирог... наконец, сказала твердо, что им ничего не надо. Рядом с ними словно образовался круг иного пространства – пустоты и молчаливой почтительности. Она пожалела, что не надела в дорогу амулет-хамелеон, ехала бы спокойно – просто одна из многих.

   Ранним вечером они въехали в Цвиков. Небольшой тихий городок, тряская брусчатка. Двух-трехэтажные домики в центре, по окраинам уже повыше, но дизайн приятный, не портит общую идею средневековости. Трамвайчики – уютные, позвякивающие – тоже как-то уместно выглядят. Автомобили в старом городе не ездили, только в особых случаях, с графским разрешением – которое у шофера Анны, разумеется, было.

   Анна отпустила стекло. Ветер, веселый и прохладный, дул в лицо, ерошил волосы... Она попросила остановить автомобиль около смотровой площадки. Подождала, когда отойдет группка туристов с фотоаппаратами и шагнула к парапету. Положив руки на шершавый камень, посмотрела вниз. Горный склон, покрытый красными и желтыми листьями, огибающая его дорога, покрытая отшлифованной множеством ног брусчаткой – и редкими, еще несметенными, пестрыми листьями, черные стволы грабов и кленов. Пахло тут лесом, влажной землей. Вдали виднелись кряжистые, внушительные башни замка. Как здесь хорошо... Анна-София вдруг подумала, что старший брат Петера женат уже семь лет, а детей у них еще нет. А ведь кто-то из ее собственных детей может стать наследником этих земель. Она встряхнула головой – не надо строить планы, рано – и вернулась в автомобиль.

   К владениям графа Цвиковского от городка вела гладкая дорога, плавно забирающая вверх. Снизу замок виделся окутанным туманом, тонкой вечерней дымкой. Хозяин встречал их у ворот – в свитере, камуфляжных брюках и плотной куртке. Он как будто только что вернулся с охоты или объезда своих владений. Петер выбежал почти сразу, как гости приехали (Анна решила, что его комнаты где-то очень высоко или в отдаленном крыле) и приветствовал Анну вместе с отцом. Граф Александр сказал несколько радушных слов, объявил, что ужин накроют через полчаса и тактично оставил ее с Петером.

   Хелена отправилась обустраивать комнаты Анны, а Петер предложил гостье погулять немного перед ужином.

   – Вы устали?

   – Нет. Я бы хотела посмотреть, – она обвела рукой вокруг себя.

   – Ну что ж… Что вы хотели бы увидеть в первую очередь? – спросил он.

   – Пожалуй… все.

   – Прекрасно! Пока совсем не стемнело, идемте смотреть – все!

   Они обошли вокруг замка, и Петер рассказывал о времени постройки, истории, выдержанных осадах (в мелких войнах с соседями во времена усобиц). Они пока не удалялись от стен. Парк с прудом, который был похож на окошко неведомо куда среди деревьев, добротную конюшню, лоскуты-прямоугольники полей, где уже закончилась жатва, долину, покрытую какими-то не отцветшими еще желтыми цветами – все это Анна увидела издали.

   Закатный свет, умиротворяющий и мягкий, лег на горы, купы деревьев, каменные стены замка. Одна из гор в отличие от прочих не была покрыта густым лесом. Она казалась просто камнем, светло-серым, гладким и неимоверно большим. Можно было нафантазировать, что его когда-то в давние дни вкопал в землю какой-нибудь великаний ребенок – если бы великаны существовали на свете и кто-то из них забрел бы с семейством в эти края, повеселиться на пикнике или погулять на цвиковской ярмарке. В этом огромном камне был тоннель, пробивший толщу насквозь.

   – Чертов глаз, – сказал Петер, обернувшись к Анне. – Видите?

   Между землей и небом угасала тускло-красная полоса вечернего света. Тоннель, в самом деле, казался злым круглым глазом, багровеющим на серо-коричневом фоне горы.

   – А вон там? – Анна показала на соседнюю вершину, покрытую редким лесом. – Что это, какой-то домик?

   – Там… Тоже есть кое-что любопытное, но это лучше увидеть вблизи. Часовня, правда, малопосещаемая. А еще – обзорная площадка, устроенная не людьми, а природой. Это действительно стоит посмотреть. Предлагаю завтра или послезавтра поход в горы, согласны?

   – Согласна.

   Она всматривалась, но разглядеть часовню не получалось, видны были только черные древесные стволы и опавшие листья, плотным слоем лежащие на земле.

   – Зачем выстроили часовню таком глухом месте? Там кто-то жил или, может быть, произошло некое важное событие?

   – Да... с ней связана удивительная легенда. Прохладно, давайте вернемся, думаю, уже накрыт ужин... по дороге расскажу.

   Анна кивнула.

   – В наших горах в старые времена скрывались иногда те, кто был не в ладах с законом... разбойники или даже просто бедняги, влезшие в долги, обнищавшие. Пожалуй, еще с времен усобиц там прятались жители разоренных деревенек... Ну, так вот. В прежние времена никого не удивило бы, если бы среди ночи заметили, что кто-то на горе развел огонь. Решили бы, что лихие люди или бездомные бродяжки греются себе у костерка. И доискиваться бы не стали, проверять... себе дороже. Но прошли годы, и в наше цивилизованное время мы к подобным людям куда более суровы, – Петер улыбнулся Анне, поддерживая ее под локоть на крутом подъеме дороги. – И вот как-то увидели крестьяне в зимние сумерки свет на безлюдной горе. И другой ночью, и после. Пошли наутро чуть не всей деревней – никого... И следов ничьих нет. Но лежали два тела: ребенка, пропавшего с месяц из одной деревни, и неизвестного бродяги.

   – Неужели не нашли вообще никаких следов?

   – Легенда, конечно же, легенда... Или, предположим, намело за ночь. Однако с тех пор появилась местное предание: мол, если появляются в горах огоньки – души это усопших, заблудившихся и замерзших... чьи-то светлые души, ребенка или праведного человека... вот и решили сделать часовню да служить молебны и панихиды.

   Вдали виднелась деревенька – по-старинному беленые домики и современные, из кирпича или бревен. Брело стадо, поднимая пыль, позвякивали на шеях колокольчики, медленно проехал автомобиль, стараясь не задеть поленившуюся отойти корову. Анна подумала, как естественно соединились тут старина и современность.

    – Построена она, кстати, недавно нашими местными крестьянами... знаете, удивительно набожные люди. Раз в месяц или два туда приезжает священник, служит панихиду – мой отец приглашает его и платит, сколько следует. Доброе дело, не правда ли?

   Анна согласно кивнула. Ей представилась суровая зима, огоньки среди спутанных веток, заледенелая река...

   – В наших местах множество преданий, душа народа проста и поэтична, и находит выражение в этих сказках, иногда добрых, иногда мрачноватых...

   Анна обежала взглядом где-то недалеко от вершины померещилось какое движение... и что-то блестело среди деревьев... И какое-то строение, повыше часовни.

   – Там мельница, – показал рукой Петер, проследив ее взгляд. – Блеск, который вы заметили – это вода, с вершины течет горная река.

   Петер открыл перед гостьей тяжелую дверь, поддержал под локоть, чтобы она не прошла нужный поворот длинного гулкого коридора. В огромной зале их встретили родители Петера. Агнесса, высокая, немолодая, но тщательно следящая за собой, с короткой стрижкой и укладкой, сделанной явно незадолго до ужина. Анна ожидала чопорности, церемонности – нет, та была искренно любезна, а граф Александр – внимателен и радушен.

   Петер отодвинул стул, не дав это сделать лакею, и помог гостье сесть. Эта небольшая любезность была ей приятна. Их было только четверо за столом, граф предлагал гостье то одно, то другое блюдо, рассказывал о старинных рецептах приготовления, подшучивал иногда над женой, та отвечала ему такими же беззлобными шутками. Анна понимала, что они намеренно создают атмосферу совершенно обычного семейного ужина, как будто она – давно знакомый, родной человек, знающий и прощающий им неизбежные человеческие слабости. Но ей и в самом деле было приятно сидеть с ними, пить вино, слушать местные новости и сплетни. "Прекрасные люди, – думала она. – А если учесть, что и видеться нам много не придется – лучшего и не пожелаешь".

   На ужин подали жареную оленину под брусничным соусом, салаты, пирог с тушеным мясом. Анна ужасно устала – от путешествий, от впечатлений. От сытной еды и свежего воздуха хотелось спать. Она готова была досидеть до конца, улыбаясь и отвечая на вопросы, но граф поглядел на ее нее и заявил, что никакой беды не будет, если вторая перемена десерта останется на завтра. И Анна, наконец, отправилась спать.

   Постельное белье оказалось приятно-прохладным, подушка пышной и мягкой. Но не спалось. Диалоги, звуки шагов и голосов никак не замолкали в голове. Каруселью плыли перед глазами картинки (красно-желтые деревья, Цвиков, группка туристов с фотоаппаратами, шоколадная крошка на мороженом), вспоминались запахи (мох и влажная земля, жаркое и выпечка, терпкое вино – и все это смешивалось со сладким ароматом сирени, шедшим от постельного белья).

   Анна сунула ноги в тапочки и шагнула к окну. Раскрыла скрипнувшую раму, вдохнула холодный воздух. Равнодушная, черная ночь, что-то тревожное чудится в сыром воздухе, редком мигании звезд за пеленой стремительно скользящих, полупрозрачных облаков. Свежий осенний воздух словно выстудил все праздные мысли. Усталость, тяжелая, но приятная от того, что рукой подать до мягкой постели, заставила лечь, закрыть глаза и уйти в освобождающий сон.

   Проснувшись, снова подошла к окошку. Какая ясная голубизна неба! И горы, горы – горизонта не видно. Села перед зеркалом, едва взялась за расческу – послышалась мелодия "Рукава цвета травы".

   – Доброе утро! Все хорошо?

   – Да, прекрасно. Хотела вызвать тебя вчера, но..

   – Ничего-ничего. Я сейчас уезжаю. У нас, собственно, все по-прежнему, пришло вот только что письмо от Доминика. Я тебе переправлю? Просит выслать ему хоть сколько-нибудь последних книг из Королевства. Бенедикт предложил для начала отправить свои – те, которые он уже просмотрел. А ты потом ему бы достала новые? Ну, прощай, целую тебя, девочка моя, удачи!

   Перед завтраком они с Петером гуляли по аллеям небольшого парка. Анне понравилась прихотливая запутанность дорожек, маленький прудик с плакучими ивами, грот, образованный кустами жасмина, качели между двух сосен. Все казалось ухоженным и при этом естественным, словно садовник не прилагал никаких усилий. И очень уютным, домашним, не напоказ.

   Потом был завтрак и обещанный десерт к нему, а затем граф пригласил их поприсутствовать на его ежеутреннем деловом приеме. "Это любопытно. А заскучаете – сразу уйдете", – сказал он.

   Петер предложил:

   – Еще есть полчаса. Вы не заходили в мои комнаты, а там из окна удивительнейший вид. К тому же – последний этаж замка. Мне нравится жить как можно выше. Знаете, смотришь в небо, на облака, на птиц, и будто сам причастен к их легкой, летучей жизни! Сюда – и осторожнее, тут винтовая лестница.

   "Мечта мальчишки!" – подумала королева, стараясь не улыбнуться. Крутая лестница, каменная кладка древних стен, почти что чердачное помещение – но ухоженное, обставленное со вкусом и комфортом. Ну, чистота и комфорт – неудивительно, этим занимаются горничные – не сам же второй сын графа. Комнат у Петера было три: небольшая приемная, кабинет и спальня... в последнее помещение Анна заглянула мимолетно, и Петер из деликатности не настаивал. В кабинете же чего только не было. Книги. Какое-то алхимическое оборудование – колбы, реторты, шкатулки с ингредиентами. Токарный станок в углу. Модели парусников, старинных поездов. Телескоп на треноге у окна.

   Анна подошла к полкам с книгами.

   "Великие алхимики – от древности до наших дней". "На паруснике через три океана". "Техника и магия" – подборка журналов.

   "Интересно, графиня Цвиковская не поощряла ли специально его многочисленные увлечения, чтобы возместить невозможность наиболее интересного – управлять древним замком, магическими вассалами и уютным Цвиковом, владеть красивейшими горами? А воспитание мужчины из подростка? Оставила течению времени... или рассудительной и понимающей жене..." Хорошо все это или не слишком, Анна пока не могла решить.

   На одном столе – игрушечный городок, средневековый, судя по костюмам четырехсотлетней давности. Анна наклонилась над крохотными домушками, над лошадками, везущими тележки с овощами или крестьянские повозки с семейством. Все реалистично – у одной коняжки опущена вниз голова, согнута в неспешном шаге передняя нога. Фонарщик тянется к фонарю. Прохожие в черных плащах с капюшонами, скрывающими лица у большинства. Брусчатка. Переулки. Трактирчики. Вывески: "Бакалея", "Аптекарские снадобья", "Цирюльня".

   "Чернобожье место" – стилизованным под старину шрифтом написано на ратуше. Место... в стародавние времени так называли небольшой городок.

   На площади – виселица. Маленькая виселичка с маленьким повешенным. Игрушечное тельце слабенько покачивалась от тянущего из окошка сквозняка. На перекладине сидела, наклонив голову, ворона. Воровато поблескивал крохотный черный глаз. Виселица казалась настоящей, просто уменьшенной. В отличие от всего остального – тут не существовало даже отдаленного сомнения, что все, кроме нее, изначально принадлежало игрушечному миру. Но виселица?

   Анна чуть нахмурилась.

   – Подарок, – улыбнулся Петер и, словно извиняясь, наклонил голову. – Двоюродный дядя... Механика и магия. Вот...

   Он нажал какой-то рычажок. На ратушных часах стрелки побежали вперед, тихонько звякнуло – пробил полдень, открылась дверца над циферблатом, и фигуры в одеяниях, длинных, словно саваны, стали показываться одна за другой. Судья, Палач, Смерть. В трактирах зажглись огни, повозки неспешно поехали вперед, по отмеренным путям, разъезжаясь с другими, останавливаясь перед пешеходами. Тело повешенного сняли, и исполнитель приговора вытащил на помост другую жертву... вот и она теперь в петле.

   – Все как настоящее, посмотрите!

   Он вынул из тележки и перекатил взад-вперед по ладони крошечный качан капусты.

   – Понимаю, что вам в детстве такое было бы неинтересно, с вашим Королевством!

   – Медные Часы не игрушка, Петер.

   Он поднял руки, словно отгораживаясь от подобных мыслей.

   – Конечно-конечно, я даже не думал сравнивать. А хотите, посмотрим алхимическую лабораторию?

   Провел гостью к длинному столу, усадил перед рядами какого-то сложного оборудования.

   – Это все – мои комнаты с десяти лет. Моя мать... она всегда понимала меня. И, конечно, знала, что мне нужна свобода, некоторое уединение. И интересные занятия. А сколько книг она мне дарила! Да и сейчас, хотя свою библиотеку я собираю, в основном, сам.

   Он кивнул на книжные шкафы. На столе лежали среди реторт и стеклянных колб разные инструменты, частично знакомые Анне по школьным урокам алхимии, частично неизвестные. А еще – с десяток каких-то минералов: синих, красных, зеленых, поблескивающих от падавших на них солнечных лучей, а те стекали сияющими каплями по гладким сторонам, зайчиками отпрыгивали от углов и граней.

   – Это принесли подгорники. Наши главные вассалы – ну, вы ведь знаете.

   – Да, конечно.

   – А вот это... – Он перекатил по ладони черный блестящий камень, похожий на уголь, но с неожиданным серебряным отблеском. – Его я сам добыл. Я тогда еще был школьником.

   Петер явно хвастал – впрочем, это не казалось смешно или неловко, а немного умилительно, словно смышленый ребенок хвалился новыми уменьями. Он назвал несколько сложных алхимических реакций, суть которых Анна понимала лишь отчасти. Хотя кое-что знала точно.

   – Разве это не опасно?

   – Да, на второй стадии цикла бывает, что... Но у меня обошлось без взрывов!

   Он обаятельно улыбнулся.

   – А ваши родители? Неужели не пытались запретить?

   – Ну, отец, пожалуй, был не слишком доволен. А мама... Она у меня удивительная – я вам говорил. Понимающая, заботливая, очень добрая. Мне кажется, даже если я увлекся бы и разнес комнату... она бы простила и просто велела тут все отремонтировать. Хотя за меня бы поволновалась, разумеется.

   Петер снова ослепительно улыбнулся.

   – А вот тут...

   Он толкнул дверь в смежную комнату.

   Анна увидела фотолабораторию. Снимки на стенах, реактивы (Анна помнила объяснения Петера, что для некоторых манипуляций с чародейными снимками нужны особые вещества), окна – за плотными шторами. Петер зажег свет, и Анна принялась разглядывать фотографии, развешенные по стенам.

   – А вы? Любите снимать? Или предпочитаете магический рисунок?

   – Я редко фотографирую, – сказала Анна. – Но, пожалуй, больше люблю узнавать людей или местность по снимкам, чем рисункам.

   – Почему? Я тоже, мне только интересно – а вы почему?

   – Если говорить именно об искусстве, тут выбираю живопись. А если о точности и фактах, то магический карандаш скорее передает наше представление о месте, предмете или человеке. То, что мы себе воображаем... наши чувства или воспоминания... Фотография более беспристрастна.

   – По-моему, тоже, – кивнул Петер. Он поглядел на гостью с выражением, которого она не могла понять. Как будто у него появилась мысль, очень важная, существовавшая где-то подспудно, параллельно их разговору – и том, о чем они говорили, и о чем-то ином, потаенном. Но какие тайные мысли могло пробудить сравнение двух техник – волшебного рисунка и фотографии – Анна не представляла.

   – В рисунок человек вкладывает толику своей души, – продолжал Петер. – А со снимками все наоборот. Это они забирают частицу души у места или...

   – Или у человека?

   – Есть такое давнее представление, вы знаете? Суеверие...

   Анна снова повернулась к снимкам. Она узнавала увиденные вчера места. Цвиковская центральная площадь. Здание ратуши с витражами на окне башенки. Велосипедист в кепке, с сумкой через плечо, обернулся и улыбается. Торговка яблоками – в высоких плетеных корзинах красные и желтые шары. Везде Петеру удалось найти лучшую точку для съемки, поймать свет, движение, остановить ускользающие секунды.

   Потом они вернулись в основную комнату. Анна снова поглядела на стол – и снова качнулся маленький повешенный на маленькой перекладинке. Но Петер подвел гостью к окну, и она забыла все – и дурацкую виселицу, и все это мрачноватое "Чернобожье место". Окна выходили на ту часть владений, где не было построек. Под стеной замка сбегал в долину довольно крутой склон, горы оставались сбоку, а сама долина... до горизонта, полная зелени... И небо – как будто можно дотянуться рукой. А, может, и в самом деле иногда проплывают, задевая карниз, облака, тянутся так близко, что захочешь – и опустишь ладонь в молочную, тающую дымку.

   – Как красиво! – тихо сказала она.

   Петер кивнул, улыбаясь. Она постояла еще, глядя на две бесконечности – зеленую и голубую, чувствуя, как прохладный ветер играет ее волосами, гладит шею.

   Наконец Петер тронул гостью за локоть и напомнил – пора на прием.

   "Неужели все это в том огромном зале? – гадала Анна, спускаясь по винтовой лестнице. – Не слишком ли торжественно для обыденных дел?"

   Но нет, они прошли в большой, с письменным столом и диваном, кабинет. Анна и Петер сели на диван, граф – сбоку от стола. Королева поняла, зачем он это сделал: первая в это утро аудиенция давалась подгорникам. Сядь граф за стол, увидел бы только их макушки.

   Подгорники были крепкие, большеголовые и загорелые, каждый в рубахе с открытым воротом и шейным платком и шляпами, которые они держали в руках. Анна загару не удивилась – знала, что хотя от природы их кожа бледная, да и какая иначе она могла бы быть у тех, кто не почти видит солнечного света, но их постоянная работа с подземным огнем дает им подобие загара. Кроме того, в Подгорье теперь открыли немало соляриев, и подземные жители полюбили посещать их на досуге, полежать, порелаксировать. Она представила себе их города-лабиринты, тянущиеся от горы к горе, потолки, невозможно низкие для человека обычного роста. Печи с вечно пышущим огнем, блеск драгоценных камней, шныряющие из огня обратно в огонь ящерки.

   Но разговор с графом подгорники завели о вещах прозаических. Торговля, банковские операции. "Дела семьи, семья решила", – повторяли посланцы Подгорья то и дело. Граф уточнял, подсчитывал что-то на листке. Наконец, они откланялись.

   Следующим вошел мэр Цвикова, затем какой-то чин из таможни. Все шло мирно и обыденно. Граф был носителем родовой магии, обеспечивавшей благоприятный магический фон для города и для родственных по свойствам чародейных семейств. От него требовалось минимальное участие в тех или иных делах. Ну, и, конечно, замок торговал и с городом, и с подгорниками, и с местными крестьянами.

   Петер поглядел искоса на свою спутницу – почувствовал, что та почти скучает. "Хотите погулять по Цвикову?" – тихо спросил, придвинувшись к ее уху. Она кивнула.

   Анна надела амулет-хамелеон, а Петер не стал скрываться.

   – Меня все знают и докучать излишним вниманием не будут. Цвиков можно обойти за полдня – если ходить не спеша, заглядывая в музеи и кафешки.

   Петер улыбнулся – одновременно чуть виновато и озорно. Он то и дело обгонял Анну, поворачивался к ней и шел пару шагов спиной вперед. Ветер ворошил его светлые волосы, а он сиял задорной улыбкой, вскидывал голову и был настолько обаятелен, что прохожие, разумеется, узнававшие его, тоже улыбались и переглядывалась, держась поодаль, чтобы не мешать их прогулке. Только одна девочка подбежала, защебетала о каких-то своих детских делах, а Петер, сев на корточки, сказал что-то шутливо-дружелюбное. Потом встал, потрепал ее по макушке и потянул Анну за руку – дальше, дальше.

   А дальше был ясный день, бледно-голубое небо, тусклые рыжие монетки мелких листьев. Разрушенная крепостная стена над обрывом, прежде служившая для надежной обороны города. На земле – камешки из раскрошившийся кладки. Пожелтевшие иглы лиственниц в щелях брусчатки и в углу под стеной. Облака, наползающие на солнце, прохладный ветер, летучие паутинки. Петер, взобравшийся на стену – руки в карманах, тонкий свитер раздувается от ветра.

   Крохотные шоколадки разных сортов, кофе, сваренный по особому рецепту, скорее необычный, чем вкусный, и эта необычность – особенная горчинка, придающая неповторимость легкому беспечному дню на изломе лета и осени. Все было неидеальным, а, значит, – настоящим.

   Музей археологии и истории они миновали, в художественный зашли.

   – Цвиков не был богат на художников. Наша магия основательная, даже чуть приземленная. Всегда хорошо шли дела у ремесленников, ювелиров. У всех, кто обрабатывал добытое подгорниками. Всяческим мастерским нет счету: шляпники, перчаточники... и современные, производящие автомобили. Но все же… все же… Есть и у нас художники.

   Петер водил Анну по залам. Меняющиеся направления и стили, Цвиковский замок в разную погоду, с разных ракурсов, леса, городские улочки и брусчатые мостовые. Портреты – знатных горожан, местных вельмож, и, разумеется, сюзеренов этого края – графов Цвиковских.

   – Вся наша семейная история, – сказал Петер и улыбнулся спутнице. – Я тоже сюда попал, вот, видите.

   Его детский портрет. Те же голубые глаза, взъерошенные волосы, безмятежный взгляд. Похож, очень.

   – Пойдемте, покажу вам мое любимое.

   Они прошли в один из тех залов, куда еще не заходили. Там не было ни натюрмортов, ни пейзажей, только лица – со всех стен за ними следили пронзительные взгляды. Глаза, глаза, глаза...

   – Кто писал эти картины? Везде как будто одна манера.

   – Драган Рахнович, эмигрант из Черноводья. И он не только художник, еще ученый-исследователь.

   – Алхимик?

   – Да, а как вы поняли? Потому что я увлечен химией?

   – Да.

   – И еще он был маг. Видите? Лица не такие, как на обычных портретах. Это не просто живопись, а часть его экспериментов. Рахнович читал заклинания, когда работал.

   – Чего именно он хотел добиться?

   – Именно того, о чем я сказал – он экспериментировал. Иногда слушал их мысли. Иногда сам внушал мысль или подталкивал сделать что-то.

   Анна чуть нахмурилась.

   – Мне не нравятся подобные вещи.

   – Что тут скажешь? Все ученые немного не от мира сего. Но если мы хотим, чтобы наука двигалась вперед, мы должны прощать им их странности, верно?

   Она покачала головой. Прошла мимо еще двух картин. Потом спросила:

   – И чем закончились его исследования?

   – О... к сожалению, все закончилось неудачно. Он писал свой автопортрет...

   – И тоже устроил магический эксперимент?

   – Увы, увы... к огромному ущербу для науки – да.

   Обедали в замке. Потом задумали было ехать к часовне – набежали тучи, потемнело. Решили отправиться назавтра. Петер отвел Анну в библиотеку замка, и она долго рассматривала старинные тома и современные книги. Многих авторов – местных, из Цвикова и окрестностей – она не знала раньше.

   – Впечатляет, не правда ли? Конечно, не как у вас – но все же, все же!

   Анна молча кивнула. Да, впечатляло – высокие стеллажи, завершающиеся под высоким потолком, просторное помещение. И, конечно, не как в Дроздах. Там книжные ярусы росли ввысь еще на два этажа, пол разобрали частично, придумали несложную систему лестниц. Сколько же томов там поселилось за двести двадцать лет – за десять тысяч лет Часов! Первые вещи, рассказывавшие истории о тогдашней реальности, книгами не назовешь, конечно. Камешки с примитивными символами, человеческими фигурками или изображениями зверей. Пиктограммы, потом – при правнуке Тадеуша – клинопись. Значки или фигурки на керамике, на черепаховых панцирях, на глиняных табличках. В свитках, в тонких сшитых страничках, наподобие тетради, в обшитых кожей томах. Древние манускрипты с заглавными буквами в виде растений, животных или людей. Листы веленевые, пергаментные, бумажные. Книги, книги, книги...

   Но и здесь пролетел бы не один легкий, незаметный час за самозабвенным чтением.

   Вечером она полистала свою небольшую книжечку, портретник (хотя в современных уже делали и фотографии), нашла изображение Бенедикта, прошептала заклинание. Подождала минуту – ничего. Хотела было связаться с кем-нибудь еще из Дроздов, когда увидела, что изображение задрожало, словно над ним прошла пелена горячего воздуха.

   – Привет, Анна, – улыбнулся Бенедикт. – Как дела?

   – Добрый вечер. У меня все прекрасно. А ты? Смотрел Часы?

   – Да. И, скажу тебе, наши опасения сбываются. Тернов Ляс потихоньку готовит войну. Я послушал их немного – нападут или на Бялостах, или на Семь Городов. В мечтах у них обе страны, пока колеблются, какую удобнее съесть первой. Предполагаю, что им надо лет пять-семь. Так что у тебя есть месяца полтора.

   – Что ты видишь по линиям?

   – Разрешишь войну – будет скверно. Лавина жестокости, отчаяния. Все силы уйдут на выживание, ученых станут теребить и требовать занимается в первую голову тем, что принесет другим как можно более быструю смерть – и, будьте добры, понадежнее, помногочисленнее. Ну вот так. Попробуешь запретить – ну, запретить не выйдет, отодвинуть на дальние годы – еще хуже. Как пар под крышкой. Взорвется, и все разлетится на ошметки.

   – Я поняла тебя. Подумаю. Да, а что в Бялостахе, в Семи Городах?

   – Да, в общем... Каждый рассчитывает, что, во-первых, не повезет кому-то другому, а для них обойдется. Во-вторых, на союзников – дескать, все понимают, что дашь проглотить одну страну, проглотят и другую. Некоторые уже чуют поживу – фабриканты оружия, военной амуниции и тому подобного и начинают понемногу кричать... ну, скажем – покрикивать – о том, что надо быть готовыми... а то и пойти первыми на наглецов... честь и слава доблестного оружия... а сами потихоньку подсчитывают возможные барыши.

   – Да, лучше всего сейчас – не мешать, а смягчать последствия, – королева думала вслух, и Бенедикт слушал внимательно, не перебивая. – Если снова откроют, что жизнь – великая ценность, что потери не только приводят к всплеску ненависти и мстительности в душе – но и к жертвенности, к печали об умершей красоте...

   – И еще одно. Ты сомневалась, а я все больше уверен – аэролеты в новой войне будут очень важны. Да, я знаю – они маленькие, пузатые и несерьезные. Ни одного довода не могу привести – просто интуиция и определенное положение линий.

   Перед сном Анна прочитала, наконец-таки, письмо Доминика. Он писал, что ему необходимо переговорить с ней и просил сказать, когда ему лучше приехать. Она задумчиво сложила письмо. Еще раз, еще... Превратила в плотный маленький квадратик...

   Доминик делал ей предложение почти год назад, и она ему отказала. Анна до сих пор помнила, как неловко было им, друзьям детства, общаться потом. Не смотрели друг другу в глаза, говорили принужденно и о каких-то пустячных делах. Он уехал довольно быстро. Так потом и не наладилось по-прежнему... А ведь они были такими хорошими друзьями, и Доминик так поддерживал в то время, когда Анна, после гибели родителей, стала королевой.

   После ее разрыва с Казимиром они не виделись. Когда говорили через портретник (нечасто, впрочем) – не просил ее выйти за него, наверно, чувствовал, что сейчас она совершенно не готова думать о другом мужчине. Но вот теперь, видимо, решил – время настало.

   Но если Доминик затеял сватовство, значит, снова придется отказывать, что-то говорить... Зачем он ставит ее в такое неприятное положение? Она любит его как брата. Но не может она выйти за... бастарда... И, самое главное, пусть и не был бы он незаконным. Друг детства, почти родной человек... Это невозможно перешагнуть.

   Она спрятала письмо в сумочку, не представляя, как станет объясняться с Домиником, если он... "Завтрашний день сам позаботится о себе, а ты думай о сегодняшнем", – повторяла всегда тетушка. Что ж, так и следует поступить.

   Наутро отправились осматривать часовню. Петер сам вел автомобиль: сказал перед отъездом положенные заклинания, следил за дорогой. Ветер дул в окно, на заднем сиденье лежали фотоаппарат, сумочка Анны, две небольшие бутылки с водой. Поворот, вверх в гору, поворот... И вот – небольшая площадка перед деревянным строением. По словам Петера, построена часовня в новоцвиковском стиле и нужно непременно сфотографироваться рядом с ней.

   Там было совершенно безлюдно, двери – заперты. Длинные клумбы с цветами – ухожены, но кое-где на разрыхленной черной земле топорщатся непрошеные стебельки сорной травы.

   – Тут раз в две-три недели служат, – объяснил Петер.

   Они сделали несколько снимков. Потом ее спутник принялся осматриваться и искать еще какой-нибудь интересный ракурс. Анна обошла деревянный домик и направилась к поблескивающей в тени деревьев реке. Посмотрела вверх из-под ладони. Мельничное колесо неспешно крутилось, наполовину закрытое листьями берез и еловыми лапами.

   – Анна, вот там остановитесь, только немного поверните голову. Так... готово!

   – А наверх отсюда можно добраться?

   – Да, но там... просто мельница и все.

   Петер равнодушно пожал плечами.

   – Так странно выглядит. Глушь, гора. И зерно, наверно, неудобно подвозить и вывозить обратно.

   – Что ж... если вы так хотите, давайте поднимемся.

   Мельница была, в самом деле, самая заурядная. Точнее, их было две: действующая и старая, заброшенная. Поодаль – невысокий, крепенький домик, хозяйственные постройки. Мельник выбежал из дома, поклонился Петеру почтительно, но без угодливости. Они осмотрели мельницу, амбар, большие мешки с уже перемолотым зерном.

   Потом хозяева усадили их в небольшой комнатке, где обычно происходили расчеты. Принесли квасу, холодного, с добавлением каких-то не то трав, не то ягод. Кажется, здесь жили только хозяин с женой и дочкой, кто-то из работников – она видела двоих в амбаре, и какой-то мальчишка, который подметал двор. Петер заговорил с мельником о каких-то делах и расчетах: мельницу построили на графской земле, и им следовало платить не то налоги, не то аренду – Анна не вслушивалась. Она попробовала квас, съела пару мягких, испеченных только что пирожков и вышла.

   Осеннее солнце светило жарко – почти по-летнему. Анна повязала голову шелковой косынкой, достала из сумки темные очки. Протерев, надела было, и тут услышала:

   – Госпожа, вы платок уронили. Вот...

   Мальчишка, которого она видела из окна, подавал ей платок. Отряхнув от стружек, Анна кинула его обратно в сумку, а подметальщику протянула шоколадку.

   – Спасибо...

   – Ты давно тут работаешь?

   – Всегда.

   – Тут твоя семья живет?

   – Не-е... я сирота.

   Подумал и добавил:

   – Я – ничей, я Божий.

   – Нравится тебе на мельнице?

   – Нравится. Там, – мальчик задрал голову к ясно-голубому небу, – тоже мельницы есть. Как у нас, но другие.

   Анне стало любопытно, и она поощрительно улыбнулась. Мальчик, чуть заикаясь и проглатывая слоги, продолжал:

   – Зимой мелют небесное зерно, мука просыпается, но она особенная, холодная и тает.

   – Вот как? Интересно. Но как же быть в другие дни, не зимние? Снег ведь не идет. Или там только зимой хлеб пекут?

   – Нет.

   Он таинственно помолчал, потом заговорил, понизив голос:

   – Там тоже мелют, да только не зерно. Вот когда ветер бывает, это ведь не ветер никакой, это души человеческие!

   – Надо же, какие любопытные вещи ты знаешь. Я никогда о подобном не слышала... кто тебе рассказал?

   Мальчик пожал плечами, потом наклонил голову, будто разглядывая пыль и стружки. Поглядел на Анну исподлобья и пробормотал:

   – У нас на мельнице тоже всякое бывает, только души улететь не могут, на мукУ идут... И кости, и души.

   Анна вопросительно подняла бровь, но подметальщик снова подхватил метлу за крепкую, отполированную его ладонями деревяшку, и продолжил сметать стружки. На девушку он больше не смотрел.

   Она надела очки – пока говорила с мальчиком, машинально вертела их за дужки.

   Ночью не могла никак заснуть. Перебирала события дня – что-то цепляло, не проясненное, важное. Мальчик? Может быть... Странные слова, странные мысли... Но что-то там было, именно на мельнице. Когда хозяин наливал квас, а его дочь принесла блюдо с горячими пирожками – с зеленым луком и яйцом, с мясом – они переглянулись, Петер и мельник, и потом ее спутник мельком взглянул на девушку. Совершенно точно что-то было в этих переглядах. Может быть, у них была раньше... связь? И он, как Бенедикт, готов жениться из расчета, а сам станет ездить туда.

   "Он никогда их не оставит. Неужели он поступил бы честнее, если бы их бросил?" Она еще раз перебрала каждое слово, каждый жест. Что-то там есть...

   Еще одно – почему мельницу выстроили на горе? Правда, тем, кто едет из дальней части Цвиковского графства, можно и через гору, но тем, кто работает на ближних полях, совсем неудобно.

   "Я выясню, – твердо решила Анна. – Второй семьи я не потерплю".

   Надо съездить туда еще раз, без Петера, думала она, надо... но мысли уже сбивались, наплывала дремота, и Анна так устала, что не сопротивлялась уходу сознания в темноту и молчание.

   На другой день они отправились исследовать долину.

   Петер взял фотоаппарат и снова снимал Анну – на фоне уходящей к горизонту долины, на фоне поднимающегося вверх по горе леса, причудливой коряги, сельского храма – старого, с потемневшими бревнами, колодца-журавля... Он оббегал ее, приседал на одно колено. Он поймал момент, когда ветер подхватил ее волосы, и Анна, отворачиваясь от солнца, убирала длинную прядь с лица.

   – Фотографии получатся прекрасными! – азартно заявил он. – Вам понравилась прогулка?

   – Да, все было просто чудесно, – она сказала это совершенно искренне и улыбнулась ему.

   – Я покажу вам вечером снимки. Только удачные, конечно, – предупредил Петер.

   "Мальчишка", – подумала она, продолжая улыбаться. Ну так что ж… Молодость – недостаток временный.

   Он ей нравился. А раз так… Нечего больше ждать. Она решила, что сегодня же наденет медальон. Это – проверка последняя, самая важная. Правда, есть еще мельница...

   – Один из моих учителей провел исследования, даже выпустил небольшую книжку о местных суевериях. Вы не представляете, как интересно! Некоторые вещи просто поразительны. Все эти зимние гадания, страшные сказки… А современные суеверия – это просто замечательно! Например, некоторые рассказывают, что нельзя фотографироваться – знаете почему? Потому что фотограф крадет часть твоей души и навсегда оставляет ее на снимке!

   – А портреты? – полюбопытствовала Анна.

   – Да, про портреты тоже такое говорят, не про все, а про те, которые называют "следящими". Это те, у которых глаза как будто все время смотрят за тобой, как в музее мы видели.

   Анна кивнула.

   – Но все же это уже почти пройденный этап в нашем фольклоре. Портреты пишут на заказ, и стоят они немало – а фотографируются все

   – Брат с женой приезжают вечером.

   Они сидели на деревянной скамье в парке, отдыхая на обратном пути.

   – Что ж, любопытно будет познакомиться с ними. Что вы о них скажете – о брате, о его семье?

   – В детстве я был очень дружен с ним. Да и сейчас... Что же до моей невестки – она достойная женщина, безусловно. Но она для него скорее друг и единомышленник, нежели... – он замолчал.

   – Разве это плохо?

   – Нет, не то, чтобы... Но я от женщины жду того же, что вижу в своей матери. Заботливость, терпение, снисходительность. Вы согласны?

   – Не знаю. Все эти качества необходимы, естественно. Но не только.

   – Не только – но главное именно это!

   Вечером Анна села перед открытым окном. Мягкий вечерний свет, тускнеющее небо – покой и тишина были во всем. Даже звуки – кто-то в деревне позвал ребенка домой, кто-то стукнул задвижкой на воротах – звучали тише, словно угасали, едва родившись.

   Королева достала медальон, качнувшийся на длинной цепочке, и повесила на шею. Произнесла про себя заклинание и подняла волшебную вещицу на ладони. Крышечка, щелкнув, отскочила. Да, еще стрелка – поставила ее на первый камешек. И вот возникла картинка, сначала маленькая, но все увеличивавшаяся и, в конце концов, ставшая объемной.

   Улыбнулась, увидев Петера в домашнем, уютном каком-то костюме, с книгой в кресле. Увидела себя – со своей тетрадью, куда она записывала мысли и факты о Часах. Но это сейчас неважно. Снова поглядела на Петера. Перевела стрелку ко второму камешку, потом к шестому. Наконец, к двенадцатому. Все это странно. Он почти что не менялся. Морщинка на лбу, волосы чуть тусклее и не так вьются. Ее крохотная копия подошла к мужу, который раскладывал фотографии на столике. Тот просиял ослепительной улыбкой, она погладила его по волосам, поцеловала в макушку.

   И все? Какое же это предсказание?

   Анна разочарованно закрыла крышку. Или она в чем-то ошиблась, или медальон испортился. Надо спросить у тетушки.

   Потом положила медальон в шкатулку и долго смотрела в темнеющее, теряющее краски небо, ни о чем не думая, просто наблюдая, как уходит день.

   Утром Хелена принесла ей запечатанный сургучом листок. От Петера. Он просил прощения, ему пришлось рано уехать вместе с отцом: браконьеры поймали косулю с золотыми рогами, редчайшее и прекраснейшее животное, лесники поймали браконьеров, теперь необходимо выяснить, одна ли косуля, или с детенышами, или небольшая стайка мигрировала в их края.

   Анна подошла к окну. Верхняя часть прямоугольной башни вырисовывалась на фоне бледно-синего неба, живым ковром темнели далекие леса. Посмотрела, связалась с Нарицким – все ли дома в порядке (дома все было в порядке), записала некоторые мысли о Часах. "Сейчас там начало весны, я пропустила зиму, самые метельные дни", – подумалось ей. Она так любила зиму… И дел сколько, а тут время тратится впустую. Было досадно.

   Подумав, походив по комнате, решила прогуляться.

   – В парк, Ваше Величество?

   – Да, в парк, может быть, еще по лесу погуляю. К завтраку не приду.

   – Что-то приготовить с собой?

   – Приготовьте, пожалуйста, термос с чаем и несколько бутербродов. Если Петер вернется раньше меня – скажите, что я ненадолго.

   В кроссовках, с неприметным рюкзачком, Анна спускалась по тропинке, огибающей гору. Поглядела на небо – небольшие облачка. Она ничего не станет планировать, будет просто идти и идти. Погуляет по лесу, может быть, наведается в Цвиков и выпьет какао с горкой сливок – она приметила одно кафе, где подавали чудесное какао. Шла, ощущая себя абсолютно свободной. Запах прелой листвы, влажной земли, синие просветы в ветвях, ты можешь остановиться или свернуть на боковую тропинку, ты просто одна из многих.

   Через час устала и, главное, поняла, что к Цвикову следовало идти сразу от замка, через лес попасть в город невозможно. Нет так нет, сказала она себе. Нашла место, где сквозь прогалину виднелась долина и аккуратные фермерские домики. Достала термос и бутерброды.

   Желтые и рыжие листья высоких грабов, орешники, березы. Листья устилают горный склон, запутываются в траве. Мирная картина осеннего дня. Имеет ли смысл попытаться попасть на мельницу? Она не спланировала путешествие – не ждала, что сегодняшнее утро будет свободным. А жаль. Может быть, дойти до деревни и нанять там автомобиль? Нет. Ей самой ехать – никакого смысла. Никто не станет там делиться с ней секретами Петера, если она правильно угадала и секреты его связаны с мельницей. Она сделает иначе...

   Когда она отряхивала крошки и готовилась повернуть обратно, услышала звук приближающегося автомобиля.

   – День добрый! Вам куда, красавица? Вдруг нам по дороге.

   – Скажите, на той горе есть часовня и...

   – Верно, красавица, есть.

   – Может быть, вы знаете, когда там служба?

   – А сегодня как раз. Правда, запоздали вы, успеете только к самому концу.

   – Не подвезете?

   – Отчего нет?

   Водитель распахнул дверцу.

   – А оттуда как собираетесь?

   – Если там служба, может быть, кто-то подвезет.

   Водитель порылся в кармане и протянул ей визитку. Аренда автомобилей.

   – Я, когда моя машина в ремонте, или еще что, там заказываю. Только заранее цену узнайте. Там, вообще-то, люди порядочные, но может и попасться ловчила.

   Помолчав, продолжил:

   – Сами-то из Цвикова? Нет?

   Амулет-хамелеон отвел ему глаза как всегда успешно.

   – Нет, – она не стала уточнять, откуда. – Путешествую.

   – И к часовне нашей решили? Что ж, это дело доброе.

   – А вы там бываете?

   – Иногда двоюродную сестру отвожу. У нее полгода назад пасынок пропал. Замуж вышла за вдовца... Там ведь такие молятся, у которых кто-то пропал. Или умер до времени.

   – Она так любила пасынка?

   – Скорее вину чувствовала.

   Автомобиль тряхнуло на повороте, они спустились в долину и направились к горе, где были часовня и мельница.

   – Какую вину?..

   – Да чепуха это. Сорванец он был, – коротко ответил водитель и больше ничего не сказал. Анна подождала немного, но он молчал, поглядывая на дорогу. Не стала нарушать молчание и она.

   Около часовни Анна никого не увидела, но через открытую дверь услышала пение нескольких тонких нестройных голосов, отвечавших одному мужскому, размеренно произносящему молитвы. Колыхались от ветра огни свечей – в руках молящихся, в нескольких подсвечниках у стен, дрожал от жара воздух над свечами. Подножие алтарной обступили живые цветы, множество цветов, их благоухание слышалось даже у входа.

   Запах цветов, и ладана, и жар огней – и еще запахи леса, и сырой земли, и реки, которые влетали в окна и открытые двери вместе с ветром. Ветер же приносил бесчисленные лесные звуки – шум древесных вершин, редкие пересвисты птиц, плеск воды, и они становились далеким, еле слышным фоном молитвенного пения и возгласов священника.

   Анна перешагнула порог и встала в уголке. Кроме священника, в храме было человек десять – женщины разных возрастов. Они – точнее, те трое или четверо, кто знал слова службы – пели вместо обычного хора. Одна из старушек держала в руках ящичек для монет – королева положила золотой, постаравшись, чтобы никто не заметил достоинство монетки.

   Водитель угадал – служба закончилась через несколько минут. Священник ушел в алтарь, прихожанки, перешептываясь, выходили по двое-трое. Одна из женщин принялась убирать храм. Свечи она не тушила, и они догорали, роняя темные капли воска на песок, заполнявший подсвечники. Она повернулась к Анне:

   – Вы приехали на службу? У вас пропал кто-то? Можете оставить молебное прошение на следующую панихиду. Я запишу имя.

   – Нет-нет, благодарю вас. Я просто видела вашу часовню... на днях... Хотела посмотреть, что внутри.

   Женщина кивнула и, отвернувшись, продолжила уборку.

   – Здесь молятся именно за пропавших?

   – Да, – коротко ответила та.

   Анна подождала немного – но уборщица, видимо, решила, что больше объяснять нечего.

   "Может быть, подождать, пока она выйдет из храма, и порасспрашивать еще?"

   Потом оглядела часовню. Статуя была вырезана из дерева – довольно искусно. Складки длинного одеяния и накидки, пряди выбивающихся волос, полуопущенная голова – все сделано реалистично и подробно. И задняя стенка алтаря – объемные изображения святых, склонивших голову по обе стороны запертых алтарных врат, тоже вырезанных тщательно, с узорами на створках, даже с замочной скважиной и окошком стражника.

   Все прочее было просто и аскетично – потолок из досок, балки перекрытия, деревянный пол.

   Дождаться? Или поговорить с кем-то еще? Анна вышла. Почти никого не осталось. Приехали вместе, или, может быть, взяли такси в складчину. Судя по тому, что большинство приехавших одето довольно скромно, едва ли каждая была на своей машине. Вот у священника – своя, он уже снял церковную одежду и складывал вещи на заднее сидение. Искоса поглядел на Анну, но та никак не отреагировала на его взгляд. Вряд ли священник расскажет ей что-нибудь секретное, какие-то сплетни. Анна толком не смогла бы определить, что ей надо. Но определенно – не общеизвестное. А если нечто скрываемое будет касаться сына графа – у священника этого, конечно, не узнать. Он, не оглянувшись больше в ее сторону, уехал.

   Анна заметила еще одну прихожанку. Та пропалывала сорняки, выросшие среди георгинов и роз, набрав пучок, бросала траву в одну кучу поодаль. Вот разогнулась, оглядела прополотые клумбы и, подхватив вырванные сорняки в охапку, отнесла куда-то на задворки. Потом подхватила припасенную лейку и направилась за водой.

   – Помочь? – предложила Анна.

   Та кивнула. Они вместе подошли к реке, женщина зачерпнула воду, так что она наполнила лейку доверху и при движении выплескивалась через край. Анна взяла лейку и донесла до часовни.

   Женщина неспешно лила прохладную воду, и черная земля впитывала ее до капли. Розы благоухали. Тишина была везде – над деревянной крышей часовни, в высокой сини, в покачивании далеких еловых вершин, тянулась белесыми облаками к мельнице и дальше за гору.

   – У тебя кто? – спросила прихожанка, не подняв головы от своего занятия.

   – Кто? Нет... я просто...

   – У меня сын. Не родной, на воспитание взяла. Четырнадцать лет почти прошло.

   – Я так понимаю, это у многих... А полиция?

   – Такие дела полиции не под силу. Искали, да. Без толку это.

   – Может быть, это из-за гор? Мальчишки убегают...

   Женщина промолчала.

   – А скажите, мельница там, наверху...

   Ее собеседница вскинула глаза и сказала вполголоса:

   – Много говоришь.

   Анна пожала плечами, повернулась, не взглянув больше на женщину, и зашагала к дороге. Потянулась за визиткой – вызвать такси.

   – Подожди.

   – И так случалось каждые тринадцать лет.

   Они сидели на маленькой скамеечке за часовней. За последней прихожанкой должны были приехать. Ждали в тени, неспешно разговаривали вполголоса.

   – То есть, прямо по календарю – тринадцать?

   – Считай сама. Второй год после смерти отца нынешнего графа – двадцать шесть лет назад. Тринадцать лет назад. Этот год я не перепутаю, мой тогда пропал.

   Она осеклась – то ли зверь пробежал, то ли ветер сломал ветку – и замолчала. Посидела, прислушиваясь, потом продолжила:

   – Теперь вот нынешний год. Я бываю в часовне постоянно, замечаю – новые люди появились.

   – А раньше? Год, пять лет назад?

   – Один-два человека за год прибавлялось. А то и вовсе никого.

   – Не все же сюда ездят?

   – Не все, – согласилась женщина. – Но не спутаешь, когда видишь, что намного больше стало приходить после прежней зимы.

   "Допустим, все же не тринадцать лет. Исчезают – кто-то годом раньше, кто-то – позже, потом память сводит все в одно время. И все же есть некие... скажем – "всплески"... Допустим, тут некий цикл. Стоит составить карту влияние созвездий, это первое. Дать поручение Нарицкому – пусть найдет настоящего сыщика, это второе. Да, так и следует сделать... Я не разберусь в этом одна", – решительно сказала она себе. А разобраться надо. Может быть, к Петеру никакого отношения это все не имеет. И все же... Темная какая-то тайна. Продолжать их завязывающиеся отношения нельзя, пока не выяснится.

   Она пробыла в Цвиковском замке больше недели. Посмотрела чудесную косулю с золотыми рожками и грустными карими глазами. Покаталась на лодке по горному озеру. Съездила с Петером ночью в обсерваторию, в которой был необыкновенно мощный телескоп – смотрели лунное затмение.

   Вернулась, рассчитывая, что Бенедикт побудет с ней некоторое время, но он в тот же день уехал. Набрал, с помощью Анны, естественно, новых книг, обещал выслать журнал со статьей о Медном Королевстве, когда выйдет.

   Нарицкий нашел необходимого ей человека за два дня. Она немного знала его: детектив по фамилии Стефаносски выполнял кое-какие поручения ее матери. Сама она не обращалась к нему ни разу.

   Стефаносски сел, благодарно наклонил голову, взяв чашку чая. Ароматный пар вился на темно-янтарным напитком. Анна кратко рассказала ему о том, что ей хотелось бы узнать.

   – Неладно что-то в Цвиковском графстве, да?

   – Может быть. А, может, и нет. Мне нужно знать точно.

   Стефаносски согласно склонил голову.

   – Мы заключим магический контракт, – продолжала Анна.

   – Предпочел бы обычный.

   – Но если с вами что-то вдруг случится, мне будет проще вас отыскать. Тем более, заключим не навсегда – на определенный срок.

   – Все так, но я предпочел бы независимость. Простите, Ваше Величество. Магический контракт дает немало ограничений. А кто скажет заранее, что я там найду? Тем более, ваш предполагаемый жених... Да, я об этом знаю. Уж простите, я всегда знаю больше прочих.

   – Как хотите, составим простой договор. Пишите мне или связывайтесь через портреты. Обратно можете отправиться порталом, неважно, что дорого. Я должна узнать как можно скорее.

   Стефаносски наклонил голову, размышляя.

   – Думаю, послезавтра утром. Пять дней – крайний срок.

   – Если вдруг что-то задержит вас – обязательно сообщите мне. И будьте осторожны.

   – Ваше Величество, – он улыбнулся – чуть-чуть, только краешком губ, – уж этого мне было можно не говорить.

   – Конечно. Но я волнуюсь отчего-то.

   Она встала, подошла к окну. Потом направилась к секретеру и вытащила что-то из среднего ящика.

   – Возьмите хотя бы эту вещицу. Если вдруг что-то скверное случится и не сможете дать знать иным способом… сломайте – и я узнаю, что вы в беде.

   Стефаносски взял короткое белое перо, аккуратно спрятал во внутренний карман.

   В комнате с Часами тем утром она пробыла недолго, сделала самое необходимое и спустилась к себе. Полистала записную книжечку. Ни за что не зацепилась взглядом... ах да, она же пометила себе – посмотреть астрономические карты.

   Астрономический атлас и Энциклопедия движения планет и звезд подсказали ей кое-какие идеи, но слишком все было размыто, с исчезновениями никакую магию, зависящую от звезд, соотнести не получалось.

   Следующим утром и через день никаких известий от сыщка не пришло – но, убеждала себя Анна, еще рано. Минул еще день, другой. Пять дней. Ни письма, ни самого господина Стефаносски. Королева нервничала, и когда Нарицкий, кто-то из фрейлин или лунниц что-то спрашивал у нее, разговор увядал после одной-двух реплик.

   Тетушка связалась с ней с помощью портрета, обещала приехать вечером на несколько дней. Предупредила, что Радзимиш, ее третий муж, отправится с ней (Анна ведь не против?) – он скучает, слишком долго она бывает в Дроздах без него. Анна велела провести тетю Беату с мужем – когда те прибудут – в их комнаты.

   Потом поднялась к Часам. В прозрачно-зеленых водах океана размеренно двигались материки...

   …Там была весна. Солнце светило сильнее, жарче, и его сила будет расти, а потом, в середине лета, пойдет на убыль – как происходит из года в год. Если бы не все эти странности, не пропажа Стефаносски, так чудесно было бы сейчас наблюдать за миром, расцветающим всеми цветами и травами. Запах клейких тополиных почек, желтые одуванчики, черно-зеленая земля.

   Прохладный ветер ерошил волосы, дергал веревки колоколов – вот-вот, казалось, зазвонит к службе. Но на это ветру сил не хватало, и он, качнув раз-другой веревочный хвост, мчался дальше.

   Брат Августин стоял на площадке звонницы, а Ник сидел на перилах, прислонившись к столбу. Августин поглядывал на это с тревогой – сам он держался за доску ограждения и даже не подходил вплотную.

   На перилах – открытая бутылка легкого красного вина, из местных староградских виноделен. Ник покупал его не из-за того, что принципиально пил только местное вино, а потому, что оно было дешево, а Ник – неприхотлив и равнодушен к роскоши, к тому же тратил все свободные деньги на книги. Он сидел, покачивал ногой и отхлебывал неспешно, глядя на прозрачные облака, медленно тянущиеся по весеннему блекло-голубому небу. Чуть ниже колокольни стелилось до горизонта пространство, расчерченное на неровные прямоугольники – зелено-коричневые, черные, цвета охры. Огороды и маленькие фермерские поля, иногда с жердями оград, иногда без всякого ограждения. Как бабушкино покрывало, сшитое из кусочков хороших тканей. Дальше – река, неширокая и неглубокая, так, речушка, приток Бобровки.

   – ...средневековых рационалистов. Все же они интереснее агностиков. Их учение о чертеже Небесного Города как-то... так прямо и хочется сказать "разумнее", но это почти тавтология.

   Брат Августин важно кивнул. Он несколько месяцев назад был пострижен в монахи и считал себя в какой-то мере специалистом по Небесному Городу и прочим религиозным вещам.

   – Ну вот, хоть курс средневековой философии и закончился, а я все не мог отложить книги и забыть. Читал и читал. И, знаешь, пришел к определенным выводам. Пожалуй, возьму я это темой курсовой, и после напишу статью... или даже книгу. Нет, все же статью – все настолько просто, что на что-то длинное никак не потянет.

   – Рассказывай, – сказал Августин.

   – Понимаешь, дело в том, по-моему, что и те, и другие отчасти правы. Агностики считали, что замысел Творца непознаваем. И вообще все небесное относится к области, невозможной для постижения.

   Легкое вино почти не пьянило, весенний холодный ветер словно вывеивал хмель из головы. Они выпили уже за Тернов Ляс, за Староград, за пострижение в монахи Августина (снова – но такое важное дело никогда не помешает отметить еще раз).

   – Ну вот. Мы можем рационализировать некоторые моменты. Но сам Небесный Город непознаваем, недоступен нам в принципе, он настолько в ином измерении от нас, что с нашей жизнью никак не соотносится. Но, – Ник поднял палец, показывая, что есть некий важный нюанс, – в особые минуты мистического озарения, которые даются наградой за долгие труды, можно достичь созерцания Небесного Града. И ощутить себя в нем по-настоящему, не мысленно. Однако же эти ощущения, которые полностью нам будут доступны в жизни вечной, совершенно отделены от этой, – он обвел руками лоскуты огородов, плетущихся с пастбища овец, удильщиков рыбы на реке, – нашей жизни. И никакими правилами и законами это озарение прийти не заставишь.

   Брат Августин подтянул вверх рукав рясы – часы на запястье показывали, что через минут через десять придет звонарь.

   – Время звонить к вечерне.

   – Пора мне, – сказал Ник.

   – Пора, – вздохнул брат Августин.

   Ник хлопнул друга по ладони, закинул за плечи рюкзачок и, помахав на ходу, сбежал по лестнице, грохоча тяжелыми ботинками.

   А тот остался, чтобы осмотреть внимательно площадку звонницы – не осталось ли следов их пребывания. Сунул в карман завалившийся в угол пакетик от сушеных креветок, протер то место на перилах, куда Ник пролил вино, когда, рассуждая, вдохновенно взмахнул рукой с бутылкой.

   Брат Августин спустился вниз и направился к церкви. Оглянувшись, увидел, как звонарь – черный силуэт на фоне голубого неба – взялся за веревку. Густой гул колокола полетел над огородами и рекой, сплетаясь с холодным своенравным ветром.

   Тяжелые ботинки Ника простучали по камням монастырских дорожек и площади перед собором. Сейчас он был закрыт, резные высокие двери заперты.

   В небольшой церкви, где скоро должна была начаться будничная вечерня, в боковом приделе шло занятие. Окна и двери были распахнуты – в полумрак, откуда доносились голоса, веяло вечным запахом ладана, мерцали редкие огонечки. Ник, не переступая порога, заглянул внутрь. Послушник расставлял свечи в главном пределе перед алтарем, из полутемной глубины храма слышался негромкий мужской голос. Высокий священник в черной рясе, с проседью в волосах говорил неторопливо-размеренно.

   – …собирают на каждой службе. Итак, для чего предназначены эти деньги, как вы думаете? Да, Малгожата?

   Светловолосая маленькая девочка предположила:

   – На них можно купить жареные картофельные ломтики.

   Кто-то засмеялся.

   – Да… жареные картофельные ломтики – вещь весьма неплохая. Но сейчас мы собираем пожертвования на ремонт больницы и обновление иконостаса.

   Ник неслышно-осторожно отступил назад, сошел с крыльца и, улыбаясь, зашагал к монастырским воротам.

   Он спускался с горы, и колокольный звон, волна за волной, обгонял его и плыл дальше. Реку отсюда не увидишь, зато – великолепный вид на монастырь. Стены, железные купола храмов. Бледно-розовый, тихий, усталый вечерний свет. Ник поглядел с минуту, повернулся и снова зашагал вниз.

   Остановился поправить лямку рюкзак и достать воду из рюкзачного кармана. Мельком глянул на небо. Ахнул и запрокинул голову, чтобы не потерять ни единой черточки того, что явилось сейчас.

   Воздух дрожал, где-то там, в уходящей в беспредельность высоте. Что-то перемещалось, складывалось, воздвигалось. Появлялись здания невиданных никогда очертаний. Низкие стены и ворота. Солнце горело, дрожало и дробилось в стеклах окон – там оно было не заходящим, как здесь, а ярким, победным.

   Небесный Город. Над ним текли облака. Белые, с горящей каймой, клубящиеся, свивающиеся, словно огромный плащ на сильнейшем ветру. Когда не было ни этого мира, ни Небесного Города, не было ни единого человека на земле, такие облака клубились и свивались над водой, над землей – может, века, может, вечность. Времени еще не существовало.

   Ник опустился на колени, в пыль.

   Как бы он хотел попасть в этот город. Шел бы, сколько надо – год так год, жизнь так жизнь, если вот так, обычными дорогами, можно было бы дойти. Он чувствовал, что за любые усилия, хоть самые скупые, воздастся тысячекратно, щедрыми пригоршнями счастья. Оттого сердце горело – не скаредничать, а отдать все, только бы оказаться там.

   Проходили, казалось ему, долгие часы, минуты живой водой стекали в вечность – хотя не прошло и одной.

   Город исчез. На дороге Ник был один.

***

Королева посмотрела, как идут дела на всех материках. Проверила – Тернов Ляс, в самом деле, готовится к войне. Заметила, нахмурившись, что время уходит все быстрее. Полночь наступит, когда не ждут. И, как ни хотелось остаться там еще немного, опустила медную крышку Часов.

   Потом зашла к себе в кабинет – и увидела на столе, поверх бумаг, изломанное белое перо.

   Она в сквернейшем настроении вызвала Нарицкого – узнать, приехала ли княгиня Тахридская с мужем. Тот ответил, что да, она у себя, а господин Радзимиш отправился на прогулку.

   Тетушка сидела в своей гостиной на обычном, любимом месте – на диване за низким столиком. На белой с вышивкой салфетке – чайничек с шоколадом, чашка, блюдо с бисквитами. Роман в яркой, немного потрепанной обложке. Тетя потрясла колокольчик и велела принести вторую чашку.

   Анна, едва горничная вышла, объяснила, что происходит. Тетушка чуть нахмурилась. Переживает за пропавшего детектива? Обижается, что племянница не посвятила ее во все перипетии дела, держала в секрете странности Цвиковского графства? Анна вздохнула. Ну что тут можно изменить? Ей не нужна наперсница, она привыкла решать все сама. Разве что равный ей собеседник…

   – У нас есть кто-то, кто мог бы связаться неофициально с полицией Цвикова?

   Тетушка нахмурилась сильнее.

   – Мне не хотелось бы, чтобы ты занималась таким опасным делом. Лучше уж просто отказать ему. Петеру. Ты ведь никаким обещанием не связана… Правильно? Или ты уже дала слово?

   – Нет, ничего. Но отказаться вот так, без повода…

   – Предлог-то несложно придумать.

   – Дело не в предлоге. Я сама должна знать, для себя, что происходит. Я должна довести это до конца. Если ничего нет, если напрасная тревога… Я выйду за него.

   – Тебе он нравится? – оживилась тетушка.

   – Пожалуй. Разумеется, если брак не состоится, это не разобьет мне сердце. Но, думаю, Петер может стать хорошим мужем. А идеала не жду.

   – С такими мыслями идти замуж… – тетушка покачала головой.

   – Тетя, я отлично понимаю, что второго Казимира у меня не будет. А раз так…

   Тетя снова покачала головой.

   – Так что ж, насчет полиции Цвикова? Нам в любом случае нельзя отступать – уверена, что Стефаносски поймали или что-то еще скверное с ним случилось, какая-то беда. Я ведь тебе рассказала про перо.

   – Я так понимаю, тебе нужен верный человек, который все расследует в обход графа? И не на маленькой должности, чтобы собрать небольшой отряд. Правильно?

   – Именно так.

   Анна пила шоколад небольшими глотками и ждала ответа.

   – Да, есть один человечек… Не в полиции, нет, но на них выведет.

   – А он надежен?

   – Как тебе сказать, моя милая…– Тетушка разломила бисквит, отпила глоточек шоколада. – Деньги, безусловно, творят чудеса – но и они не всесильны. Посмотрим.

   Она придвинула чашку Анны, чтобы долить шоколад. Темный, тягучий напиток, с горьковато-сладким ароматом закрыл золотой ободок внутри чашки.

   – Кстати, а ты сама не собираешься ли идти с ними? С полицейскими этими?

   – Думала об этом, – призналась она.

   – Так больше не думай. Дорогая, ну надо же блюсти королевское достоинство. Допустим, я тоже не приветствую излишнюю церемонность, какие-то отжившие, обветшалые ритуалы и обычаи. Но есть же мера!

   Анна уклончиво пожала плечами.

   – Ну, если уж совсем не можешь удержаться, то будь хотя бы поодаль... на подвиги-то не рвись. Обещай мне!

   – Это я могу обещать, – согласилась Анна, мимолетно улыбнувшись.

   На штурм мельницы она не собиралась.

   – Кстати, я хотела использовать медальон. Тетя, по-моему, он сломался.

   Анна рассказала, как попробовала поглядеть в будущее. Тетя взяла вещицу, покрутила, открыла и прошептала какое-то заклинание. Наверно, вспомнила что-то, потому что, закрывая крышку, лукаво улыбнулась.

   – Все в порядке, он исправен.

   – И почему же тогда я не увидела ничего нового?

   – Думаю, Петер, просто-напросто, очень мало изменится.

   Анна нахмурилась недоверчиво. Тетушка протянула ей медальон.

   – Зачем? Я уже все видела, что мне нужно.

   – Ну… – сказала та неопределенно. – На будущее. У тебя ведь ничего не решено. А раз так, следует проверять и следующих кандидатов.

   Ночь в лесу пахла сыростью, древесной корой, землей. Анна прятала руки в длинных рукавах куртки. На ноги надела спортивные ботинки – с рифленой подошвой, теплые. Воротник свитера подняла выше подбородка, накинула капюшон.

   Анна шла позади полицейского отряда. Капитан Ян Глован, которого нашел таинственный посредник тети Беаты, просил ее быть в арьергарде. "Не дай Бог, что случится". Кто такая Анна – ему не сказали, а она, разумеется, надела амулет-хамелеон. Однако, зная, кто хлопочет о ее деле и просит помочь Анне, Глован сообразил, что спутница его – человек непростой...

   В доме хозяев горел свет – в окне второго этажа. В такую-то глухую ночь?

   Глован сказал негромко:

   – Стоп. Дальше действуем так...

   Трое направились к дому, остальные стали потихоньку расходиться, огибая здание и беря его в круг. Анне командир велел встать около наиболее заметного дерева – дуба с отломленной грозой тяжелой веткой, наклонившейся до земли. Кроме Анны, вне общей операции остались еще трое. "Незаменимые люди", – объяснил капитан. Снайпер, врач и следопыт с ищейкой.

   Она ждала, наблюдая, как быстро и почти бесшумно двигаются силуэты вокруг дома. Один из полицейских постучал… Она просто почувствовала, как дрожит воздух от напряжения и ожидания.

   Дверь открылась, кто-то спросил пришедших – спокойно, даже, кажется, зевая. Трое полицейских вошли в дом, остальные все так же держались в укрытиях. Минуты шли, напряжение усиливалось… а потом моментально сменилось облегчением – один из обыскивавших дом вышел на крыльцо и объявил, что из посторонних там никого нет, только хозяева и подмастерья, ночевавшие в пристройке.

   – Ладно, вы, кто в доме, оставайтесь там. А мы пойдем на мельницу, проверим амбар и прочее.

   Капитан велел хозяину принесли ключи. Тот нехотя, ворча и сердясь, зазвенел тяжелой связкой.

   Обе мельницы – и ближняя, и старая – давно были окружены. Окна той и другой темнели… хотя Анне показалось, что мелькнул в верхнем окошечке дальней мимолетный огонек… или это был блик на стекле… Капитан тоже заметил нечто подозрительное. Они уже направились туда, когда он подозвал помощника и шепотом велел ему особенно проверить дальнюю мельницу и чердак – или что там за помещение наверху. Анна не выдержала и направилась к заброшенному строению вместе с остальными.

   – Лаборатория. И что, запрещено это? – недовольно буркнул сторож. Он ночевал на чердаке и был сонный и мрачный.

   – А чья?

   – Не мое это дело.

   – Не твое, ну да, ну да… Ну что ж, поглядим.

   – А ордер у вас есть? Предъявите, или это будет незаконное вторжение.

   – О как! И сразу как заговорил – и грамотно, и складно, и права свои, оказывается, выучил, – удивился капитан. Отодвинул сторожа и пошел вперед.

   Искали больше часа. Реактивы с различным магическим действием, фотооборудование – причем много приборов совершенно непонятного назначения. Снимки – целые пачки снимков, пленки – отчего-то нашлось немало забракованной, на которой толком ничего не получалось разобрать. Анна пересматривала фотографии, которые дал ей Глован – десятки, если не сотни… Ей показалось, один и тот же человек был снят с одного и того же ракурса множество раз, без отличий или с минимальными. К чему это все, недоумевала она.

   А капитан хмурился и мрачнел, и теперь уже сторож смотрел ехидно, скрестив руки на груди и устроившись на подоконнике. Королева понимала – если не найдут не то, что преступление, а хоть что-то подозрительное, капитану несдобровать… Она уже начала продумывать план переселения его в какое-нибудь иное государство, благо родственников у нее – полмира. Она поможет ему перевезти семью и приобрести новое жилье, если что.

   – Вот оно! Наконец-то!

   – Ну, что, что?

   – Вот.

   Один из полицейских, проглядывавших снимки вместе с Анной, размахивал одной фотографией. Анна, капитан и еще двое обступили полицейского со снимком.

   – Это он ведь, верно? – капитан быстро перевел взгляд со снимка на Анну.

   Анна кивнула. На фотографии был Стефаносски.

   – Странноватый снимок, – пробормотал капитан.

   Да… или, скорее, страшноватый.

   Сыщик смотрел в сторону объектива, но словно куда-то сквозь него. Бледное, осунувшееся лицо, не выражавшее ничего – ни страха, ни страдания, ни возмущения, ни любопытства. Что за помещение, где его сфотографировали, было непонятно. Гладкая стена без окон, никакой мебели, кроме табуретки, на котором сидел Стефаносски, или же прочая обстановка не попала в кадр.

   – В доме, на той мельнице – все обыскали? – обернулся капитан к помощнику.

   Тот кивнул и развел руками. Анна достала из сумки белое изломанное перо, положила на стол. Провела рукой над ним – перо затрепетало, словно ветер прошел над ним, но не указало направление. Наоборот, приникло еще больше к столу, прижатое невидимым воздушным потоком.

   Капитан поглядел огорченно:

   – Не работает?

   Потом – видно, какая-то новая мысль пришла ему в голову – оглядел комнату, стены, пол…

   – Ребята, а подпола тут нет ли? Ну-ка…

   Сначала ничего подобного не обнаружилось. Простукивали, тут и там, но ничего не отзывалось, только взлетала пыль, забившаяся в щели. Но через четверть часа одну светлую голову осенило: в соседней комнатенке, захламленной сломанной мебелью, какими-то коробками и связками старых пыльных журналов, стоял массивный сундук.

   – Видите? Тут пыль стерта на боковых ручках, значит, двигают.

   Один из полицейских предложил заодно открыть сундук. Сначала, взявшись вчетвером, его сдвинули с места, потом помощник Глована принялся ломать замок. Внутри нашлись свертки с вещами, тетради. Никаких следов пыли, страницы, десятки строк, заполненных быстрым, небрежным, уверенным почерком.

   Пол под сундуком даже не пришлось простукивать – сразу заметили вырезанный четырехугольник люка и плоское железное кольцо. Потянули, кто-то подал лом. Лучи двух карманных фонарей заметались в темноте подпола.

   – Кто-то есть!

   – Там их несколько!

   – Эй… – окликнул капитан, всматриваясь в темноту.

   Анна подошла ближе и тоже наклонилась над черным провалом, потом присела, опираясь ладонями – и поморщилась, потому что шершавые неструганые доски больно царапнули кожу.

   Свет фонаря остановился на лице пленника – тот прищурил глаза, но это было инстинктивное движение, никаких эмоций на лице не проявилось. Луч метнулся к другому, бледному и неподвижному лицу. Несколько пар глаз... несколько пленников... целая подземная тюрьма.

   – Отлично, парни! Что ж, сударыня… попрошу отойти, сейчас будем вытаскивать.

   – Шестеро… – сказал капитан задумчиво.

   – Они так похожи – может, братья? – спросил его помощник, стараясь взглянуть в лицо начальнику. Он старался говорить негромко, как будто выведенные из подвала были тяжело больны. Хотя, кроме некоторой бледности, не осталось никаких следов от перенесенных испытаний: ни ран, ни голодной изможденности. Только поведение… очень и очень странное.

   – Да не просто похожи.

   Капитан говорил тоже слегка понизив голос, но не так, как говорят у постели больного – скорее, около тела, подготовленного к отпеванию. С должной почтительностью, но без опасения потревожить.

   – А что такое?

   – Одежда.

   Помощник уже открыл рот – видимо, чтобы спросить "А что одежда?" – но неожиданно замер, пристальнее вглядевшись в спасенных.

   Анна оглядела спасенных, но что имел в виду капитан – не поняла. Одежда была совершенно безличная… посмотришь – никаких особенных деталей. Да и лица такие же. В самом деле, похожие друг на друга, но отведешь глаза – и не вспомнишь ни одной определенной черты.

   – Вот оно что… – протянул помощник, в его глазах появилось понимание. Анна еще раз поглядела… и ей показалось, что и она догадалась.

   – Я знаю, что это за волшебство. Заклятье одинаковости, верно?

   Капитан кивнул.

   Всех вызволенных разместили в доме, в комнате, которую хозяева называли "залой". Вокруг них хлопотали: усадили – кого на стулья, кого на диванчик у окна, налили затребованного у хозяев вина.

   Капитан вызвал второго врача, еще каких-то полицейских, необходимых для поисков. Теперь ему не нужно было соблюдать скрытность.

   – Снять это заклятье не то, чтобы трудно – долго. Врач, который с нами, такое заклятие не осилит. То есть за лекарем-то мы послали, за еще кое-кем... Но если бы вы сейчас узнали вашего человека, мы бы его расспросили и тут же принялись ловить преступника. Он наверняка пустится в бега – но вдруг да опередим? Да и расколдовать он их быстрее нашего мага сможет. Тут ведь не только заклятье одинаковости, тут еще что-то есть.

   – А если он не согласится расколдовывать?

   – Это что ж так – не согласится? – удивился капитан. – Жить захочет – с очень даже большим удовольствием согласится. За подобные заклинания, за то, что людей в подполе держал, могут и на виселицу. А уж пожизненное – это, считайте, у него уже в кармане...

   Анна посмотрела на ближайшего из шестерых. Внимательно, неспешно. Потом на второго. Подошла к тем, кто сидел на вытертом диванчике у окна.

   Она вглядывалась, вглядывалась пристально и усердно. Хотела уловить какие-то мелочи – взгляд, движение… Стефаносски она знала неплохо, запомнила, когда Нарицкий вызывал его для одного семейного расследования, но не была уверена, что сможет пробиться через морок одинаковости. Если кто-то любит… или ему нужен, очень нужен человек… но ведь сыщик ей нужен, он попал в беду из-за нее...

   Все молчали, как будто боясь спугнуть миг озарения. Но Анна вглядывалась то в одного, то в другого, возвращалась, и толку не было. Через пару минут начались негромкие перешептывания, кто-то вышел, кто-то передвинул стул.

   – Я видел подобное. Один раз, в далекой молодости. Только начал стажироваться. Нас вызвали на совершенно несложное дело: коня увели. У нас ведь в селах на конях и сейчас... ну, не пашут уже, понятно, а ездить в город – ездят, и верхом, и подводы возят. И вот украли с богатой фермы, хозяева там устроили гостиничку небольшую, манеж – на лошадях ездить. Кто-то у них и своих коней держал. Ну, и увели.

   Капитан сел верхом на стул и продолжал.

   – Вот, обыкновенно, повел конюх его в конюшню, глядь – а в руках одна уздечка. Ну, стали искать. Следы они стерли, понятно, ни на траве, ни в пыли... Но это видимость, а собака след взяла. Нашли одно подозрительное место, конюшню, как-то все сомнительно там было. Деревенька дальняя, дом на отшибе, хозяева нелюдимые. Спрашиваем деревенских – кто да что, они мнутся, мол, новые люди, ни с кем в знакомства не входят. Может, и так – а может, знали местные, что там за типы орудуют, да и помалкивали. Мол, полиция уйдет, а с этими потом рядом жить... Глядим, двенадцать лошадей, все одинаковые. А хозяин посмеивается: где мол, тут ваша серая в яблоках, у меня одни каурые... ищите, воля ваша, вон в соломе поройтесь или на крышу слазайте, а ну, как наверху коняшка сидит.... а то в колодец спуститесь, вдруг там прячется ваша пропажа. И тут наш маг...

   Из комнаты, в которой нашли лаз в подпол, вышел полицейский. Он, пока прочие занимались с вызволенными, осматривал вещи из сундука.

   – Там одежда, тетрадки с формулами, мешочки с травами, склянки. Похоже, какой-то колдун хранил свои вещи. То ли бросил ненужное, то ли ушел и не смог вернуться. А лежали они долго, запах затхлый, моль... Только записи чистые, ни соринки.

   Хозяева, которых привели в "залу" отнекивались, говорили, что знать не знают. Потом заявили, что их держали под заклятьем молчания и забвения. Потому-то они ничего не помнят и сказать не могут. Полицейский маг проверил – вроде так... Хотя капитан выслушал все это с большим сомнением и заявил, что чары забвения, если память не совсем отшибает, не такие уж и сильные. Да и заклятье молчания – не столь всеобъемлющее, что-то да можно сказать.

   Анна не вслушивалась в их разговоры. Она знала, что снять обманную пелену сумеет только опытный чародей. А увидеть сквозь нее может человек с любящим сердцем. Есть ли у Стефаносски невеста? Из семьи – никого, это она помнила. Гнев и жалость захлестнули ее душу, и, наверно, они странным, непостижимым образом смогли заменить умение или любовь. Она вдруг увидела: человек, сидевший на диванчике между двумя другими – Стефаносски, даже сомнений нет. Странно, чудно – она видела как будто два облика одновременно. Неприметный, одинаковый – и его настоящий. Его черты лица, глаза зеленые с крапинками, и плечи на самом деле гораздо уже, и руки аккуратнее... Теперь уже обмануться было невозможно. Она указала на него:

   – Это он!

   И словно рассеялось что-то невидимое. Не только она – все прочие, поглядев, увидели, что сидящий на диванчике человек не похож на прочих.

   – Вы помните что-нибудь, господин Стефаносски?

   Тот молчал, глядел прямо перед собой и ничто не менялось в его лице, что бы ему ни говорили, что ни спрашивали.

   Прибыли врач, еще кто-то из полицейского участка. Теперь капитану таиться не нужно было – победителей не судят. Ждали дежурного мага, очень сильного – он был на выезде с бригадой, но велел передать, что приедет так быстро, как сможет.

   Новый врач уточнил кое-что у бывшего уже на мельнице коллеги, осмотрел сперва Стефаносски, потом его вынужденных сотоварищей.

   Найденный детектив оставался безучастным. Он все выполнял, что ему говорили сделать, пил вино – от вина порозовели щеки, но взгляд как был безразличным ко всему, так и остался. На вопросы сыщик не отвечал, молча смотрел сквозь всех, кто суетился вокруг него.

   – Н-ну… В общем, полагаю, их странное состояние – это не шок, не истощение. Это магия, но…

   Он покачал головой.

   – Вы не определили, какая именно? – спросила королева.

   – К сожалению, не определил. Что-то абсолютно нестандартное. Сейчас появится наш маг, заклятие одинаковости он с остальных снимет... А вот насчет состояния их странного что-то не уверен, что он справится. Но поглядим.

   Анна промолчала. Хоть и мелькнуло в голове, что врач криминальной полиции должен быть более знающим. Но сказать такое – слишком язвительно и несправедливо, и она прогнала злые мысли. Если, в самом деле, преступники изобрели нечто новое...

   Она отошла от Стефаносски и устроилась в кресле у окна в соседней комнате. Она так устала, хотелось хоть ненадолго присесть. Задремала...

   Светало уже, серенький грустный свет пробивался сквозь облака, когда королеву разбудили шаги, громкие голоса. Появился полицейский маг, снял заклятие одинаковости с прочих. Сейчас все шумно обсуждали, заявляли ли родные о пропаже кого-то из освобожденных. Пока не узнали никого. И избавить их от странного безразличия и немоты у мага тоже не получилось.

   Анна подошла к капитану.

   – Я отвезу его к себе. У меня есть свои врачи... и разнообразные знакомства – наверняка кто-нибудь сможет помочь... или хотя бы подсказать...

   – Вы можете, сударыня, что-то добавить? Кто его нанял, для каких розысков?

   Анна повторила то же, что говорила прежде – она по некоторым причинам знала, куда сыщик направляется и что дело опасное. Дала ему перо на всякий случай. Вот и все. Ей совершенно не хотелось ни открывать себя, ни выдавать Петера. Даже намек на подозрение уже бросает тень. Пока нельзя рассказывать подробности, да и не помогут они никак.

   – Хорошо, сударыня, забирайте его. Вас подвезти к поезду или... А, к порталу, понятно. Только оставьте мне адрес – где вас искать-то, для следствия понадобится…

   Королева задумалась ненадолго, потом кивнула и, выдернув листик из книжечки, передала Гловану. Изображение кабинета Нарицкого художник сделал скрупулезно, не забыл ни обязательной чашки кофе среди бумаг на письменном столе, ни бесчисленных папок с бумагами. Когда Анна давала кому-либо копии картинки для связи и мимолетно вглядывалась в нарисованное, ей казалось, она чувствует и кофейный запах, и запах бумаги, а сам Нарицкий вышел на минутку и вот-вот откроет дверь.

   – Это мой секретарь. Он в курсе всех моих дел. Но, если будет необходимость, я с вами свяжусь сама.

   Капитан оценивающе поглядел на свою собеседницу – недолго, пару мгновений. В его взгляде Анна прочитала некий раздумчивый вопрос: "И что ж ты за птица, голуба моя? Секретарь у тебя собственный имеется… ну-ну…" И, сунув листок в карман, отвернулся.

   Чермновский, замковый лекарь, осмотрел сыщика – тот был все так же безразличен ко всему и молчал. Маг не сдавался долго – эликсиры, порошки, заклинания. Все оказывалось бесполезным – он даже не смог поставить диагноз. Радзимиш, все еще гостивший в замке, посоветовал своего семейного врача. Потом и тетя взялась за записную книжку и связалась со всей родней – с теми, у которых, по ее записям, имелись отличные доктора. Хлопотали много и усердно – и так же напрасно.

   Анна исправно рассказывала все подробности. И о фотографиях тоже, хотя не могла не вспомнить слова Петера о магии портретов и страхе местных... Промолчать было невозможно, но ей казалось, что она предает Петера, так искренне, увлеченно говорившего о своем хобби. Как будто выдавала секрет доверившегося ей ребенка.

   И маги, в общем-то, соглашались, что тут могло быть нечто связано с чародейством изображения – но как, что именно... ни у кого не получилось объяснить. И уж тем более излечить.

   Прошло три недели после вызволения Стефаносски. Нужно было решать что-то... родители Петера уже написали тетушке. Ненавязчиво просили дать ответ, хотя бы намек: ждать ли им положительного решения в будущем, есть ли надежда, или молчание Анны – только некая уловка, смягчающая ответ, а решение отказать уже принято?

   Тетя ответила дипломатично, дескать, скорее да, чем нет, но не так, чтобы определенно, и едва ли Анна решится сегодня-завтра.

   Однажды с ней попытался связаться Глован. Нарицкий постучал в кабинет Анны и спросил, что ему ответить.

   – Я сама поговорю. Вы ему сказали, кто я?

   – Нет. Он спросил госпожу Анну, и я сразу пошел к вам.

   Она кивнула и попросила Нарицкого принести к ней в кабинет.

   Капитан, как выяснилось, тоже перебрал несколько магов. Возможностей у него было куда меньше, чем у королевской семьи, так что и результатом он не порадовал. Спросил, нельзя полицейскому магу осмотреть Стефаносски. Вдруг – хотя и маловероятно – заметит что-то особенно.

   – Очень уж не хочется, чтобы негодяй вывернулся. А без показаний нам его не словить.

   Анна ответила, что подумает – большого смысла ей в лишнем осмотре не виделось. Капитан разочарованно буркнул: "Ну, тогда прощайте, доброго здоровьичка".

   Одним утром, за завтраком – Радзимиш читал газету, тетя намазывала маслом мягкий ломтик теплого хлеба – она сказала племяннице:

   – Анна, если тебя так тревожит болезнь твоего сыщика... ну, это понятно, он действовал по твоей просьбе, и ты не можешь смириться, что кто-то... вот так...

   Тетушка подлила в кофе сливки и продолжила:

   – Надо увеличить круг поисков. Мы брали ближний, только родных. Теперь стоит взять радиус побольше... или диаметр... Радзимиш, как правильнее?

   – И то, и другое, – мирно сказал тот, пролистывая газету.

   – Ну, а Петер... Тут можно немного потянуть еще – но, однако же, не бесконечно, верно? Я не тороплю, и свет клином не сошелся... но еще неделя – и пора определиться. Иначе получится не слишком прилично.

   – Я должна знать, что там произошло.

   – Понимаю. Но они вряд ли тут причем... и, – тетя помедлила, потом, чуть нахмурившись, поглядела на Анну, – они имеют право на честный ответ.

   Анна помолчала, затем кивнула:

   – Три дня. И я скажу свое решение.

   Она была в кабинете, просматривала письма, донесения Нарицкого, счета. Счетами обычно ведал секретарь, но мать всегда наставляла ее проверять, хотя бы изредка, за каждым его работу. Еще она всегда настаивала, что никакого панибратства с придворными быть не должно, тем более, с прислугой. "Или сядут на шею, только позволь. Ах, переместите замок, пожалуйста, к Предгорью, мне надо повидаться с сестрой. Ах, а можно к морю – такая погода, мы так давно не купались... Все это мешает и связывает. Ты решаешь, и только ты. Так что держи дистанцию... да и родных слишком близко не подпускай".

   Почему это вспомнилось вдруг? Наверно потому, что старшая фрейлина Милослава, попросив разрешения войти, так и стоит у двери, ожидая, когда королева к ней обратиться. А прочие и не посмели бы без приглашения напроситься на аудиенцию. Да, матушка, наверно, похвалила бы ее. Но что жаловаться, Анна и сама так считала. Эрна вот со своими немногочисленными фрейлинами секретничает, чуть не нарядами меняется – ну, с Эрны какой спрос...

   – Что, Милослава?

   – Ваше Величество, одна из наших служащих, она просто повариха... ее зовут Данка. Из Нижнего Озеля... Говорит, у них в селе есть старый маг. Очень знающий.

   Она вопросительно поглядела на Анну.

   – Знающий... В Озеле?

   – Ну, конечно, это не самая хорошая рекомендация. Если хотя бы в столице, но нет – в маленьком селеньице, где Данка родилась.

   – В селеньице... – вздохнула Анна.

   – Да, но, по ее словам, он и в самом деле многое умеет. А если вы спросите, почему он живет в селе и ничего не достиг при своих умениях – есть у него, видите ли, небольшая слабость...

   – Пьет?

   – Увы, да. Но, по ее словам, он, в самом деле... И вы ведь ничего не теряете, Ваше Величество.

   Анна подумала с полминуты. В самом деле, ничего не теряет.

   – Хорошо, пусть. Передай Нарицкому – пусть вышлет приглашение... сам решает, портал или поезд. И переговорит с ним предварительно, когда прибудет. Если одобрит, пусть пригласит ко мне.

   Колдун из Нижнего Озеля оказался человечком вполне приличным. Седые волосы, умные глаза. Да, его "небольшая слабость" сказалась на внешности – не лучший цвет лица, неуверенные движения... но, в общем, все в границах допустимого. Его звали Михась Горицвет.

   – Что вы можете рассказать мне, Ваше Величество, какова история его заболевания?

   Он говорил чрезмерно витиевато, видимо, чувствовал себя не в своей тарелке. Дворец, Ее Величество, сияющий паркет и старинная мебель, высокий потолок... и он, маленький человечек из маленького сельца, редкие домишки которого рассеяны среди черно-зеленых лоскутов крестьянских полей.

   Анна рассказала кратко, как нашли сыщика. И про фотографии, и про догадки и размышления тех магов, которые осматривали Стефаносски раньше.

   Господин Горицвет выслушал историю сыщика, затем, неловко и слишком низко кланяясь, попросил Ее Величество оставить его наедине с больным для наблюдения.

   – Вы можете пожить несколько дней во дворце. Мой секретарь покажет комнату, которую вам отвели. И если нужна библиотека – он же поможет подобрать необходимую книгу. Всего доброго, господин Горицвет!

   В этот день известий от колдуна не было, и на следующее утро тоже. Еду ему подавали прямо в комнату – по его же просьбе. Вечером – на другой день Анна обещала дать ответ графу и графине Цвиковским – ей сообщили, что озельский маг просит о встрече с Ее Величеством.

   – Я вас слушаю, господин Горицвет.

   Королева приняла его в кабинете. Кивнула на стул – маг суетливо сел и сразу заговорил.

   – Я еще тогда подумал, Ваше Величество, когда вы рассказали о снимках и о суевериях... Но это, видите ли, не суеверие, Ваше Величество. Это темная магия. Художник и портрет... или какое-нибудь иное изображение, извольте представить... изваяние...

   Горицвет говорил, опуская глаза и неловко покашливая, сбиваясь и останавливаясь.

   Анна почувствовала, что сердце на миг или два забилось сильнее. Ей стало холодно.

   – Магия, связанная со портретами? Художник забирает часть души? Я читала о подобном.

   – Да… скверные дела… Как будто кусочек души пришпилен к портрету или статуэтке. Маленький совсем – а никуда не деться.

   – Я понимаю, это нужно для влияния, чтобы внушить свою волю или навредить.

   – Да-да, но не всегда. Иногда так следили за нужным человеком. Да много всякого. Еще можно забирать у него мысли и знания, все, что колдуну потребно. Прямо из ума вытягивать, вот оно как. Вот-с… портреты… Но такое же можно сделать и с фотографическими карточками.

   – А скажите... Я даже не знаю, важно ли это, но мне любопытно. Может ли подобное колдовство быть связано с циклом движения планет? Рубин Короны и Ортанос раз в тринадцать лет сходятся, и некоторые астрологи считают это время наиболее пригодным для темной магии.

   – Дело в том, Ваше Величество, что астрология... я не верю в нее, видите ли... Есть разные влияния планет и звезд, но астрология объясняет их уж больно просто.

   – То есть вы полагаете, этот момент – несущественен? Тогда не будет о нем говорить.

   Горицвет задумался.

   – Но, знаете, связь может быть... Если сам чародей верит в подобные вещи, рассчитывает по звездам... То есть, я хочу сказать, раз в тринадцать лет, в самом деле, может быть некоторый... он может замыслить свое дело и назначить колдовство на это время, да... Только, понимаете ли, это ему никак не поможет.

   – Хорошо, тогда не станем больше говорить об астрологии.

   Горицвет хотел было продолжать, но запнулся.

   – Разве что один момент, Ваше Величество. Тринадцать лет, вы говорите?

   – Да, заметили такую закономерность.

   – Рубин Короны – единственная планета, влияющая на Луну. Именно раз в тринадцать лет она приближается к Луне. А Луна влияет на приливы и отливы, значит, хотя бы отчасти, и на наш климат, Ваше Величество. Считается, что раз в тринадцать лет зима куда холоднее, чем обычно, а лето жарче. Мне вспомнилось сейчас, что я изучал температурные таблицы и заметил такую закономерность. Но так бывают не всегда, Ваше Величество, в некоторые годы отступления от обычного порядка совсем незначительны.

   – И, может быть, тут дело не в астрологии, а просто в том, что в холодные зимы проще заманить бездомных, – задумчиво сказала она.

   – Э-э... простите, Ваше Величество? Бездомных?

   – Неважно. Забудьте, господин Горицвет. И продолжайте, пожалуйста. Вы говорили о фотографиях и колдовстве.

   – Да, есть такое колдовство. Для него нужны снимки.

   – Но почему же это неизвестно никому?

   – Там, видите ли, другая магия… Новая, не та, что с портретами. Немного иные заклинания. Не то, чтобы неизвестно, Ваше Величество, не совсем так. Просто появилось это чародейство не так уж давно, лет этак сто назад. Еще с дагерротипами. Помните, существовали такие... вроде снимков, только на пластинах, и даже не снимки... Ну, это неважно, извините, Ваше Величество, я сбиваюсь...

   – Продолжайте, господин Горицвет, – сказала Анна, стараясь говорить доброжелательно.

   Тот успокоился, приободрился немного и продолжил:

   – Так вот, Ваше Величество, маг действует на того, чье изображение у него имеется. Цели его могут быть различны, но есть некие одинаковые признаки подобного колдовства. Именно такое состояние, как у господина Стефаносски, и есть признак, что чародейство производится через некое изображение. Хотя, признаюсь, о столь сильном влиянии я не читал и, тем более, не наблюдал своими глазами.

   – Скажите, а вы поняли, как излечить его? Я имею в виду, господина Стефаносски.

   – Самый простой метод, Ваше Величество, достать те снимки, которые держит у себя чародей, и уничтожить их. Сжечь – вот что лучше всего. Душа "открепляется" от изображения, получает свободу, и человек выздоравливает.

   – Но для этого нужно найти чародея... А чтобы найти его, нужно, чтобы Стефаносски рассказал, кто он. То есть, необходимо расколдовать его. Круг замкнулся. А другой способ есть?

   – У меня есть некоторые... видите ли, просто предположения... Но я бы попытался, с вашего позволения.

   – Я могу чем-то помочь? Книги, ингредиенты?

   – Я пока не очень уверен... Вообще-то есть нечто.... наподобие, знаете ли, математической аксиомы: в научном мире считают, что колдовство возможно только с рукотворными вещами, портреты или вот, допустим, деревянные идольчики... тряпичные куклы... вы понимаете... А фотография – вещь механическая. И пока никаких специальных противозаклятий не выдумали. Но я поразмыслил и набросал кое-какие формулы. Мне вот только понадобится...

   Горицвет вытащил измятый листок бумаги. Уронил, разгладил...

   – Вот список... Если будет возможность...

   Анна быстро просмотрела написанное.

   – Книги почти все найдутся в нашей библиотеке. Ингредиенты тоже есть в замке, частично. Я пошлю сейчас за покупками. Думаю, через час-другой у вас все будет.

   Среди ночи ее разбудил стук и шум. Дежурная фрейлина, Агата, стояла перед дверью. Королева никогда не видела ее в таком виде. Руки в боки, голову сурово выставила вперед (не фрейлина, а просто ландскнехт какой-то) и повторяла, задыхаясь от возмущения: "Вы в своем уме? Утром приходите!"

   Маленький Горицвет старался обойти ее, то подпрыгивал, чтобы выглянуть из-за плеча фрейлины, то подсовывал голову под ее локоть и кричал:

   – Ваше Величество! Ваше Величество! Все готово! Он исцелился!

   Стефаносски выглядел почти так же, как до своего путешествия. Разве что морщинка легла между бровями. И выражение глаз осталось тоскливым и усталым.

   – Кто? – спросила Анна кратко.

   – Петер, – сказал Стефаносски.

   Анна кивнула и жестом велела ему пока повременить с рассказом. Приказала Агате принести горячего вина и мяса (возможно, детектив не был голоден, но какая-то изможденность и неприкаянность чувствовалась в его облике – хотелось накормить, согреть, сделать хоть что-то). Нарицкому – он выбежал на крики, не одевшись, в клетчатых пижамных штанах и мятой футболке с оранжевыми пальмами – приказала связаться с Глованом.

   – Не поздно ли? То есть, – он поглядел на часы, подавив зевок, – не рано ли?

   – Для такой новости – совершенно вовремя.

   Когда капитан узнал, куда ему следует явиться, то помолчал несколько секунд, Нарицкий даже подумал, не пропала ли связь. Затем пробормотал что-то вроде "эге, вот оно как" и уточнил, где ближайший портал.

   Но, кажется, он все же не вполне понял, кто именно в замке его вызывает. Или не мог поверить.

   Итак, Ян Глован приехал в Дрозды, и после этого и дело с похищениями, и сватовство Петера – все, безнадежно застывшее, как муха в янтаре, неожиданно ожило, и события понеслись вскачь.

   Глован видел Анну, когда та надевала амулет-хамелеон. Но полицейская цепкость к деталям (интонации, жесты и прочее) сразу открыла ему, кто с ним говорит. Анна приняла его в кабинете, позвав так же Стефаносски, Нарицкого и Горицвета. Стефаносски рассказал, как его выследили и отловили около мельницы, потом Петер (он узнал его, так как видел до этого снимки) произнес некое заклинание. А дальше все помнилось смутно, какими-то разрозненными эпизодами. Петер его фотографировал много раз. Потом со снимками что-то делали. Нет, детектив не видел кто именно и что, только чувствовал. Как будто у него из души и из памяти выдергивают и выдергивают нитки. И что-то изменялось в нем: он терял – понемногу, по крохе – то какие-то воспоминания, то чувства. Ему казалось, что скоро от него ничего не останется, он просто расползется, как съеденная молью ткань. А потом его словно подвешивали за ниточки, и он не понимал – он ли сейчас думает и чувствует, или кто-то другой за него.

   Капитан взял с собой в Цвиков Стефаносски и Горицвета. Прочих бедолаг с помощью горицветова зелья расколдовали, взяли показания – разумеется, и они указали на Петера. Дело о похищенных уже стало общеизвестным, поэтому семье графа Цвиковского замять не удалось бы. Разумеется, граф – полновластный правитель. Но только внутри своего небольшого владения. Цвиков – вольный городок, и селенья вокруг замка хотя и на земле графа, но суд и полиция там свои. Что было делать? Для жителей города и окружающих поселений простить подобное преступление просто невозможно. Хоть на мельницу заманивал Петер только бродяг (исключение – Стефаносски), но немало и подростков пропало – и где они, что с ними? Никто так и не выяснил. Сына графа Цвиковского не обвиняли в этом впрямую, исчезали люди задолго до него, а когда лет тринадцать назад случился просто всплеск исчезновений, он был слишком мал.

   Судить Петера горожане и деревенские не могли, идти на замок с вилами – как-то тоже несподручно, не те времена. Однако и для владельцев замка ситуация оказалась патовой. Они не могли сделать вид, что ничего не произошло или что свидетельства против Петера – недоказанные наветы (не могли – и не хотели, граф Александр был человеком справедливым и милосердным, и поступок сына был для него отвратителен). Но посадить его в городскую тюрьму... нет, невозможно.

   Разумеется, граф мог заупрямиться – в таком случае Цвиков имел право найти себе другого сюзерена, мало ли влиятельных магов на белом свете... Да, они все издревле связаны с магией семьи Цвиковских, но справедливость дороже. А подгорники – они и вовсе народ свободный. Крестьяне могли лишь оплачивать аренду, но не продавать в замок овощи, молоко и мясо. Невелика потеря, возможно, но... да, еще они могли перекрыть дороги, ведь дороги и мосты – общинные. И господа из замка вольны были жить в замке сколько угодно. Но не выходить за стены или пробираться тайными тропами. Словом, как уже сказано, патовая ситуация.

   И всех устроило судебное решение графа. Петер приговаривался к тридцати годам домашней тюрьмы, лишению звания и своей части наследства.

   А те пропажи, которые случились тринадцать лет назад? Кое-что об этом рассказал Стефаносски. Он выяснил: раньше, как раз тринадцать-четырнадцать лет назад, жил человек на мельнице. Считалось, что колдун. Но чем он занимался, от кого таился – непонятно. Вспомнили про вещи, которые нашли в сундуке на старой мельнице. Мельник подтвердил, что сдавал ненужный ему дом одну зиму, помог прохожему человеку, а уж что он там делал – ему неведомо... Может, и колдовал...

   И мельника, и его семью обвинили в соучастии. Адвокаты нажимали на заклятье молчания и забвения. Они, конечно, помогли, приговор вынесли не такой суровый, как следовало бы. Мельницу и прочие хозяйственные здания конфисковали, хозяев выселили и запретили возвращаться в графство, либо в город Цвиков, либо на любые прилегающие земли в течение двадцати лет. Впрочем, без мельницы возвращаться было и незачем.

   Сватовство Петера на этом закончилось. Графиня Агнесса прислала письмо. Просила прощения за то тяжелое, печальное впечатление, которое наверняка должно остаться у Анны, за хлопоты. И передавала просьбу сына – последнее свидание.

   – Объясните. Вы делали это ради власти над душами, судьбами?

   – Нет-нет! Власть! – Петер резко мотнул головой – золотистые волосы взлетели, касаясь щек. – Я не сумасшедший властолюбец. Я ученый, экспериментатор. Анна, вы только представьте себе: мысли, впечатления, чувства – все это я научился забирать, причем просто по снимкам! Влиять на память, внушать... Я, конечно, еще только в начале эксперимента, но результаты, поверьте, совершенно ошеломительные! Кроме того, колдун, что жил прежде у мельника, оставил любопытные записи. Я их нашел – думаю, это судьба, что его работы достались мне, далеко не всякий смог бы оценить! – изучил и использовал кое-что.

   Анна молча смотрела на него.

   – Снимки… Это похоже на детскую игру, мозаику. Перед вами горсть разноцветных многоугольников, вы складываете их так и этак, убираете ненужный, ищете яркий, особенный. Вы даже не представляете, что можно сделать с человеком! Вытаскивать воспоминания, например, и подкладывать их другому. А свойства характера, достоинства и недостатки, здесь же просто... – Петер развел руками, показывая, что тут – бесчисленные и не открытые еще возможности. – Скажу прямо. Я мог бы достичь истинного величия. Стать знаменитейшим чародеем. Но теперь... увы... Лаборатория разгромлена, материалы, фотооборудование, записи – все уничтожено.

   Он горестно покачал головой.

   – Почему вы калечили других? Почему бы не поэкспериментировать на себе?

   – Но я должен быть в центре всего! А если что-то случилось бы... кто тогда завершил дело? Никто, никогда, ни разу! – понимаете? – не додумался до того, чтобы овеществить на фотографии знания человека, свойства его души. Я только начал. Исследований здесь – на многие годы!

   Анна встала.

   – Вы уходите? И никогда больше не вернетесь?

   Петер глядел на посетительницу обиженно и недоуменно.

   – Ну, почему, почему? Да, признаюсь, кое-что из этого было скверно. Но если бы не некоторые... моменты... ведь вы-то должны меня понять!

   – Почему я – должна?

   – Моя мама всегда меня понимала. Ругала, если считала, что я набедокурил, но потом всегда прощала. Разве не такие и у нас должны быть отношения?

   – Нет, – сказала Анна. – Абсолютно не такие.

   Королева перенесла замок в пустынное место, снова – в тишину и безлюдье.

   Анна подошла к окну, оперлась о подоконник. Закат, темные тучи на горизонте.

   – Как ты, девочка моя? – тихо спросила тетушка.

   Анна молчала. Тетя Беата отложила колоду карт.

   – Послушай, если ты себя винишь, то это неправильно. Ты спасла тех несчастных – а сколько еще он бы погубил? Ты сделала доброе дело, и тебе не в чем упрекнуть себя.

   – То же самое я сама себе говорю.

   Снова молчание.

   Тетя Беата вздохнула, снова взялась за карты и мундштук. Анна все так же стояла у окна и смотрела, как вьются в небе черные стрижи, как меркнет день. На душе было пусто.

ЧАСТЬ 2

   Щит героя

   "Проснувшись, поспешил записать сновидение. Сны, по обыкновению, снятся мне глупые, сумбурные, если запоминаю, то за утренним кофе пересказываю их жене, и мы оба чуть не умираем со смеху. Нынче не то.

   Размышляя над тем, что изрядно помучило меня ночью, признаю: мир Медных Часов действительно живет самостоятельно, этот младенец уже вырос... Но ведь и мои черты, его создателя и отца, там всенепременно должны быть.

   У них нет магии, но неким причудливым образом проявляются свойства линии ильос – прямолинейность, честность, смелость и сила, и нигте – интуиция, способность различать за вещами их тень, за словами – суть.

   Во сне я видел пророков мира Часов. Из их дальнего будущего, судя по одежде – из разных эпох. Они рассказывали о Небесном Городе и дорогах к нему. И их слушали, речи – записывали и передавали, шепотом или громко, из века в век.

   Я немало времени провел в раздумьях, как же внушить им мою идею, описать мой план. Теперь понял, что вмешиваться не следует. Они сами дойдут до всего, объяснят своим собратьям, как следует жить, чтобы спастись от вечной ночи".

   Из дневников Тадеуша Виельгурского.

   – Кто будет следующий? – спросила тетя.

   Они стояли на балконе второго этажа. Внизу, под скалами, снова шумело море. Серо-свинцового цвета, с рябью волн, которые гнал и гнал неустанный ветер. Чайки протяжно кричали и взмывали к небу, такому же серому, с клубами и волнами облаков.

   Анна вспоминала свое детство, когда целые часы проводила с книгой – в гамаке или у себя в комнате. Или забиралась в мансарду, где зимой бывало холодновато, зато из окон – чудесный вид почти в любом месте. Сосны и земляничные пригорки Предгорья, здешние скалы и море. Суетная жизнь огромного Драгница – там замок появлялся на высоком холме, и столица княжества оказывалась как на ладони. Не то, чтобы Анна стремилась к созерцательной или уединенной жизни. Просто приятно было принадлежать себе, не тревожиться, что от тебя зависят тысячи тысяч жизней. Что ты что-то забудешь, пропустишь... Да, тогда была свобода, она только этого в то время не понимала.

   – Следующий? Я хотела бы немного подождать. Хочется как-то... отойти немного.

   – Понимаю, – закивала тетушка. – Два таких потрясения – сначала Казимир, затем Петер. Нужно дать себе отдых.

   – Да... Кстати, приезжает Мария – я тебе говорила.

   – Это в самом деле кстати. Мы с Радзимишем хотим на некоторое время вернуться к себе. Ты справишься одна? Я имею в виду, не твои королевские дела, а...

   – Я поняла, тетя. Конечно. Я устала от этих... матримониальных хлопот. Но все пройдет.

   – Вот и славно.

   "Я непременно наведаюсь к тебе в начале лиственника. Очень сочувствую… хотя тебе, наверно слышать подобное уже надоело".

   Мария приехала в гости, как и обещала – в самом начале лиственника. Сколько воспоминаний сразу поднялось в душе – как будто в прозрачной, неподвижной воде вдруг проплыла огромная медленная рыбина, взбаламутила песок, раскачала сонные водоросли. Но ярче всего встает перед глазами осенний парк, с неспешно падающими листьями, изогнутыми спинками скамеек, дорожками. Почему-то, подумав о подруге, Анна всегда вспоминала осень. Мария надевала красное пальто с пелеринкой, заплетала в косу или носила распущенными длинные каштановые волосы (не то что нынешняя короткая стрижка). Она была как воплотившийся дух осени – тех дней, когда зажигают камин, пьют шоколад, ставят в вазу букет сухих листьев. Мужчин тянет к уюту – вот Мария и вышла замуж сразу после школы. А Эрна все перебирает наряды и женихов... Но не беспокоится ни о чем и не тоскует...

   Она поглядела в зеркало. Скулы чуть широковаты, прямые темные волосы до плеч, ясные глаза. "Не будь ты королева, ничего особенного в тебе бы не нашлось. Да, ты недурна, но – ничего особенного"...

   Вещи приехавших отнесли в отведенные ей комнаты. Подруги уже пообедали, поделились самыми главными новостями и теперь сидели в садовой беседке. За ее столбики, за перекрестья деревянных решеток ухватился плющ с широкими красными листьями. Доцветали поздние розы. Мария сорвала одну, бледно-желтую, и вертела в руке. Ее двое детей гуляли на лужайке с няней (младший сын) и гувернанткой (старшая). Горничная принесла поднос с кофейником, чашками и пирожными.

   – А завтра на море? Твоим детишкам полезно подышать морским воздухом.

   – Да... Анна, несмотря на... Ну, ты понимаешь, с Казимиром... Все-таки ты очень счастливый человек, правда?

   – Конечно, – улыбнулась она.

   Они помолчали, глядя, как дети играют в саду. Неожиданно Мария спросила:

   – Хочешь, отправимся к гадалке?

   Анна взглянула на нее чуть удивленно.

   – Мне необходимо кое-что прояснить. А тебе разве не любопытно узнать будущее?

   – Пожалуй, нет, – задумчиво сказала королева.

   – Да, я это понимаю. Услышишь плохое – расстроишься. А хорошее – оно итак наступит.

   – У тебя прекрасная память.

   Они снова замолчали, вспоминая один скучный дождливый день, когда непогода выгнала их с улиц, Марию, Эрну и Анну, которым исполнилось по пятнадцать-шестнадцать лет. Они собрались было погулять, но с каждой минутой все больше темнело, дождевые капли падали тяжелее и чаще, на лужах запрыгали пузыри. Ветер завывал где-то в проулках, кидал холодную воду в лицо. Пришлось прятаться и пережидать.

   Была кофейня, чудесные ароматы, мутные потоки по стеклу – там, снаружи, монотонный шум ливня, который так приятно слушать, укрывшись в тепле. Дверь в соседнее помещение с надписью витиеватыми буквами. Они не то чтобы испугались тогда пойти к гадалке. У них просто не хватило денег.

   – Запомнила, потому что я ведь сама отчасти так думаю. Не все надо знать. Но сейчас кое-что выяснить все же очень хочется.

   Анна вопросительно подняла бровь.

   – Понимаешь, старший брат моего мужа может отказаться управлять герцогством. Управлять в будущем, конечно. Тогда наследником станет мой Цветан. Видишь ли, сейчас мы мирно и счастливо живем своей маленькой жизнью. А если его объявят наследником, все изменится. А его отец, ты же помнишь, немолод, тоже мечтает, наконец, отдохнуть от дел, всяческой официальности, проводить дни незаметно, быть просто частным лицом. Поэтому весьма вероятно, что наше уединение разрушится совсем скоро.

   – Предложи мужу отказаться.

   – Ах, что ты! Это ведь я боюсь перемен. А Цветан только и мечтает. Он же всегда был вторым, конечно, его это мучило. Ой, я не подумала, что и ты... Твой старший брат отказался... Но я ведь не осуждаю, просто мне страшновато менять нашу жизнь, у нас все так хорошо и мирно. Вот потому и хочется знать наверняка.

   Анна пожала плечами.

   – И что изменит твое знание?

   – Я буду готова... вот хотя бы это.

   Мария подлила горячего кофе и взялась за пирожное, украшенное клубникой.

   – Мне не нравится в гаданиях еще вот что, – задумчиво сказала Анна. – Слишком много такого, что можно повернуть и так и этак. Много тумана.

   Мария кивнула, однако Анна чувствовала, что неопределенность и таинственность предсказаний для подруги, наоборот, одно из их чудеснейших свойств.

   Королева за три дня до приезда гостей перенесла Дрозды в Седмериц. Во-первых, в городе имелся портал, которым уехали тетя и Радзимиш. Во-вторых, Мария с мужем жили неподалеку – до их имения всего час на поезде. Итак, вечером Анна попросила Нарицкого разведать, есть в городе приличная гадалка. К утру тот принес адреса и коротенький рассказ о каждой из провидиц. Возможно, он и удивился, но не показал ни взглядом, ни выражением лица. К морю решили переместиться после обеда. Гувернантка и няня повезли детей в городской парк, а подруги, поразмышляв и выбрав по наиболее подходящему описанию, отправились к даме, именовавшей себя госпожой Светозарой. Мария оделась скромно, королева повесила на шею амулет-хамелеон.

   – Вот и проверим, чего стоят ее способности. Поймет она, кто мы, ну хотя бы приблизительно, или нет, – весело говорила Мария.

   Автомобиль Анна велела остановить поодаль от дома гадающей дамы, чтобы не выйти из роли двух простушек. Гадальщица приняла их в уютной и чистой комнате. Все она устроила со вкусом. Мебель ни богатая, ни чересчур простая. В меру "колдовских" принадлежностей: подсвечник с тремя зелеными свечами, шар, блюдо и кувшин с водой на столике. Черный кот дремлет на стуле, но, видимо для "одомашнивания" образа, чтобы животное не смотрелось посланцем темных сил, на шею повязала ему голубой бант.

   Госпожа Светозара приветливо усадила их за стол, покрытый белой скатертью, расставила перед посетительницами чашки, серебряную сахарницу, чайник, из носика которого вился дымок с приятным запахом мяты, ромашки и еще какой-то травы, кофейник, стеклянную конфетницу. Шоколадные шарики в разноцветных обертках словно сами просились, закатывались под выбирающие пальцы.

   Анна понимала, что хозяйка специально создает ауру уютного домашнего чаепития. Гостьи расслабятся, увидят в ней милую добрую тетушку, откроются в чем-то, пусть невольно, и тут-то она и поразит посетительниц своей проницательностью.

   – Ну, мои милые, с кого же мы начнем, а? С тебя, душечка?

   Она повернулась к Марии. Та согласно качнула головой. Госпожа Светозара придвинула к столу, за которым они пили чай, легкий складной столик, где лежала колода карт, ловкими привычными движениями перетасовала их. Поднесла к руке Марии.

   – Вытаскивай... вот так, чудесно...

   Разместила первую картинку – Мария вытянула колесницу – посередине, дальше не спеша принялась раскладывать карты вокруг основной по часовой стрелке; всего картинок оказалось девять. Анна всмотрелась: ни палача, ни могильной плиты, словом, никаких опасных символов не выпало. Веришь в гадание или нет, но подобное наводит на мрачные мысли.

   – Ах, как хорошо все складывается! – Просияла госпожа Светозара. – Что ж, а теперь слушайте, голубушки, все вам объясню. В центре – то, что больше прочего влияет сейчас на вашу жизнь. У нас это колесница, то есть следует ожидать переезда, причем удачного, в хорошее место. Серебряная лестница, ведущая вверх – это путь к положению более обеспеченному либо почетному, если сравнить с нынешним.

   Гадальщица приятно улыбалась, указывая то на одну, то на другую карту. Анна заметила также, что говорить она стала тоном более почтительным, без фамильярного "милочка" и "душенька", и без доброжелательно-покровительственного "ты". Неужели почувствовала, что происхождение гостьи гораздо выше, чем можно вообразить по ее одежде?

   – И порадую еще напоследок – у вас ведь детки есть? Так скоро появится у них братик или сестричка.

   Анна взглянула на подругу – та улыбнулась и чуть покраснела. Значит, уже?

   – Так что напрасно вы волновались, да, перемены вас ждут, но все к лучшему, только к лучшему!

   Хозяйка повернулась к Анне. Она неожиданно почувствовала, что уже не хочет никакого гадания. Слишком проницательна эта дама, а королева не любила открывать посторонним что бы то ни было о себе. И еще – ей почему-то стало страшно. Гадалка уже протягивала ей колоду. Что ж... ведь Анна сюда пришла именно из-за этого, сама согласилась. Она вытащила карту и, бегло глянув, положила перед собой. Госпожа с белой розой. Хозяйка устроила карту в центре и принялась размещать прочие. Завершив расклад, задумалась. Потом заговорила, ее голос зазвучал еще более почтительно и немного неуверенно. Она как будто поняла нечто о второй своей гостье, о ее высоком положении, и вот теперь пыталась нащупать на социальной лестнице правильную ступеньку.

   – Ваша судьба на ближайшие месяцы зависит от любви. Все как будто вращается вокруг, любая перемена связана именно с брачными планами. Что же случится в будущем более отдаленном, карты не показывают. Это значит, что именно сейчас ваша судьба не определена и можно выбирать, что душа пожелает. Появится несколько возможных женихов. И дальнейшая жизнь очень и очень зависит от того, кого вы предпочтете. С одним, – она показала на лучистое солнце, – будет слава, с другим – свобода, а с третьим – великая власть. – Госпожа Светозара покачала головой. – Но с этим человеком трудно справится, и такое замужество может оказаться очень нелегким.

   – А счастье? – спросила Анна.

   – А любовь? – в один голос с ней воскликнула Мария.

   Гадальщица, чуть нахмурясь, склонилась над раскладом. Если судить по ее взгляду, ни счастья, ни любви там не наблюдалось. Она перенесла на столик стеклянный шар, погладила его. Ее губы зашевелились беззвучно. Потом заговорила вслух, но странно, словно сидела в комнате одна и обращалась не то к кому-то внутри шара, не то к самой себе.

   – Вот, вижу – в первый день Новолетия, по первому снегу, придет королевский сын, третий наследник, влюбленное сердце, острый ум, и мастерство его тебе подходит... Может, придет, а может – нет...

   Она поглядела на гостий, как будто возвращаясь откуда-то издалека, вздохнула глубоко. Потом улыбнулась и развела руками.

   – Открытая судьба, здесь непросто предсказывать.

   Подруги поднялись, поблагодарили за гадание. Анна положила бумажную купюру около колоды, госпожа Светозара, уже совершенно выйдя из образа вдохновенной прорицательницы, подхватила купюру и с приятной улыбкой сунула куда-то в потайной кармашек.

   – Ну, вот видишь! – сказала Мария, удивленно обернувшись к подруге. Они брели, не торопясь, к автомобилю, радуясь лучам нежаркого осеннего солнца. – До Новолетья всего-то несколько месяцев. А тут и королевский сын. Как в сказке.

   – За тебя я рада. И верю, что все сложится счастливо. А для меня все эти маневры с раскладами и шаром – бессмысленны.

   – Но почему?!

   – Подумай сама! – Анна старалась не показывать раздражения, но Мария поняла, как недовольна подруга. – Ни у одного короля из нынешних нет никаких неизвестных мне наследников. Есть потомки из боковых линий. Есть бастарды. Еще, конечно, немалое количество малышей, ну и тех, кто уже довольно немолод. И по магической линии никто из них не годится.

   – Но послушай, ведь третий наследник – это почти седьмая вода на киселе, кто-то отказался от прав, кто-то умер, кто-то не на той женился, и престол ему заказан. И, допустим, тот, по очереди четвертый или дальше немного, уже приблизится. Это редко что-то серьезное значит, до престола едва ли дойдет – но предсказание исполнится. Потом – почему ты считаешь, что речь идет о ком-то неизвестном? Ты его можешь знать, только не принимаешь в расчет по каким-то причинам. Или, например, сменится династия...

   – Я эти возможности тоже просчитала. Моя тетя над списком женихов сидела три ночи с карандашом. Все это шарлатанство.

   – Ты это лучше меня понимаешь, ну прости, что втянула тебя...

   – Что ты! – ласково сказала Анна. – Я не расстроилась. Даже забавно будет в Новолетие проверить. Пойми, ведь я не сомневаюсь, что как-то гадание сбудется. Может сбыться. Но не без подвоха, как это всегда и бывает в таких вещах. Например, его предок был королем – лет триста назад. И сейчас к царствующему дому его семья имеет весьма условное отношения. Или что-то еще, связанное с игрой понятиями или словами. Предположим, фамилия совпадет с фамилией какого-либо правящего рода. Вот уже и "королевский сын".

   – Но любовь... – робко сказала Мария. – Брак ведь предсказан счастливый.

   Анна пожала плечами.

   – О счастье и любви она ничего определенного не говорила. Посмотрим...

   Тетя вернулась. Прошествовала по мощеной площадке перед замком, помахала племяннице, читавшей на балконе. Горничные вслед за ней несли или катили по дорожкам множество чемоданов – как обычно, самых ярких цветов.

   День-другой она выжидала, наконец, после завтрака, начала разговор.

   – Итак? Я не тороплю, только спрашиваю. – Она глядела на племянницу поверх очков для чтения. Очередная книжка в мягкой обложке с пестрым рисунком, "Ванда Бесстрашная. В плену у тайсанских дикарей".

   – Я думаю, Чеслав Даницкий.

   Анна накануне снова разложила пасьянс из фотографий – и после трудных раздумий решила рискнуть снова.

   – Хорошо, – Беата кивнула покладисто. – Очень разумный выбор. Если хочешь знать, он как раз один из моих фаворитов. На втором месте у меня в реестре. Я приглашу его... так... Через три дня?

   – Договорились.

   – Он из прекрасной семьи, как ни посмотри – отлично тебе подходит. Однако есть один важный момент... весьма неприятный, надо сказать.

   Анна вопросительно подняла бровь.

   – Их родовая магия связана с фамильными артефактами. Полностью – вот в чем дело. И вот беда – большая часть волшебных предметов утеряна. Так что выйдет скверно, если они вдруг лишатся последних... Конечно, сила страны и власти держится не только на колдовстве, Даницкие очень богаты, владеют землями...

   – Да, я читала об их артефактах вчера в Энциклопедии Королевских родов. Не идеальный вариант, но все же я выбрала его. Разумеется, это только знакомство, пока ничего не обещаю.

   – Я все понимаю, милая, мы ведь никуда не торопимся. Просто принимаем приятных нам гостей, вот и все. Это ни к чему не обязывает.

   Анна оперлась локтями о колени и положила подбородок на ладони.

   – Иногда мне кажется, что я не живу – играю роль в некоем абсурдистском спектакле. Или вижу сон...

   – Что почти одно и то же, – вставила тетя.

   – Я бегу, бегу... спешу к какой-то цели, а она ускользает, отодвигается дальше и дальше, а если я все-таки подойду совсем близко, окажется, что я хватаю пустоту, пар... И никакое замужество мне вовсе не нужно.

   – Когда я оканчивала пансион, у нас был пышный бал. Теперь иное время, иные порядки. А тогда – где и знакомиться с молодыми людьми? На семейных праздниках – но там преимущественно свои, наизусть известные, редко кто из новых. И танцы – великолепный повод.

   Я ужасно нервничала. И платье не такое, и прическу придумали неудачную. Я вся исхудала. Да-да, сейчас не поверишь, но это так. Однажды ночью я никак не могла уснуть. Мама услышала, как я кручусь в постели и вздыхаю. Поднялась ко мне, села на кровать и сказала, что не стоит размышлять, произведу ли я впечатление, буду танцевать много или мало, пригласит ли меня тот, кто мне нравится. Следует просто слушать музыку, веселиться, пить игристое вино – и ничего не загадывать. Что суждено, то и сбудется, и мучить себя незачем. Так вот – с замужеством посложнее, но принцип такой же.

   – И все прошло удачно?

   – Очень, – княгиня Тахридская даже зажмурилась, как довольная кошка.

   – А тот человек?

   – О котором я мечтала? Да... мы вальсировали... Это был мой будущий муж, кстати. Второй.

   У Анны так на языке и вертелся вопрос. Но кое-что, кроме последовательности тетушкиных браков, интересовала сильнее.

   – А мама? Она тоже волновалась?

   Тетушка фыркнула.

   – Да что ты! Алисия танцевала на выпускном балу за три года до меня. И никакими глупостями, вроде нервов и бессонницы, не страдала. Может быть, где-то в самой-самой глубине души... но внешне выглядела спокойно-целеустремленной. Она, знаешь ли, всегда была похожа на боевой корабль – такой основательный, спокойно идущий через океаны и шторма, завоевывающий раньше или позднее все, что ему положено.

   – А папа?

   – А его сразу взяли на абордаж, не принимая возражений. Да он, собственно, и не возражал.

   Время до приезда Чеслава Даницкого текло незаметно. И вот наступил день, которого ждали, и Анна увидела, как автомобиль, высланный к порталу, подъезжает к замковым воротам. Они распахнулись, и молодой человек, высокий, с черными волосами до плеч, широким шагом направился к замку. Секретарь поспешно шел рядом, сопровождая, как положено, важного гостя. Мажордом громко произнес:

   – Господин Чеслав Даницкий.

   Тот поклонился дамам – не церемонно, но с достоинством, без какой-либо небрежности. Смотрел прямо, не отводя и не опуская голубых глаз.

   Анна как-то встречалась с ним, когда гостила в Данице, но забыла (тогда ей не к чему было присматриваться к нему, а снимок сильно проигрывал оригиналу) какой он красавец. Жаль... Красавцев она не то чтобы не любила или боялась – никогда не верила, что они, окруженные, уж конечно, дамским вниманием, выберут ее не по расчету, а по любви.

   Анна пригласила гостя к столу, накрытому для чаепития, тетя Беата спросила о здоровье родителей, о делах в герцогстве. Неловкость первых минут сгладилась.

   – Итак, совершенно необходим предмет. Я, признаться, надеялась услышать от вас, что артефакт – всего лишь наиболее важный элемент в вашем чародействе, но найдется хоть маленькая лазеечка, чтобы обойти... Что ж, если такова особенность вашей родовой магии... – задумчиво протянула тетя.

   – Да. Вы считаете это недостатком? – спросил Чеслав.

   – Ни в коем случае. Просто особенность. Необходимость иметь нечто вещественное для колдовства – это не плохо и не хорошо.

   – Любопытно, – заметила королева. – Я немного читала о вашей семье, тут есть некий нюанс. Мы ведь тоже используем разные вещи... или вещицы – магические жезлы, шары, амулеты. Но артефакты – просто подспорье для нас.

   – Да, мы не способны чародействовать с помощью только своих сил. Необходим предмет, хранящий волшебство. Но не какая-то вообще вещь, а одна из пяти, бывших в семье издревле.

   – Одна из? Так она же одна и осталась, – заметила тетя, и голос ее зазвучал обвиняюще.

   – Один, точнее говоря. Это рыцарский шлем. Вообще, все наши фамильные артефакты – элементы рыцарских доспехов или оружия.

   – Но постойте... однако же... У вас в стране популярны самые разные талисманы, всякие вещицы... И в семье тоже подобное имеется. Ваша матушка, я припоминаю... мы тогда были очень молоды, она мне показывала медальон с довольно любопытными волшебными свойствами. Его изготовил придворный мастер, и не издревле, а к ее свадьбе, – и на шлем или прочие доспехи, уж простите, ее медальон никак не был похож.

   Беата поглядела на гостя вопросительно.

   – Я приезжала в Даницу дважды, – задумалась Анна. – Меня удивило, что тут и там попадались бесчисленные магазинчики с амулетами и вообще разнообразной волшебной мелочью. Я не то чтобы не верю вам, просто, видимо, чего-то не понимаю?

   Она вопросительно посмотрела на Чеслава. Тот чуть подался вперед, опустив сцепленные руки перед собой на стол. Прямые черные волосы качнулись, задев плечи.

   – Если вы хотите знать, как это действует, то нет никакого секрета. Точно так же, как любые вассальные отношения, тот же принцип магической пирамиды. Подданные получают чародейную силу от своего сюзерена, а дальше используют его магию, но ослабленную, раздробленную на множество осколков. Наши фамильные артефакты служили для волшебства и для того, чтобы передавать силу другим артефактам. А получившие их делают, в свой черед, мелкие вещицы, обереги и так далее, потому что полноценно могут творить волшебство исключительно с помощью вещей. Магия подданных одной природы с нашей семейной магией. Что, повторяю, естественно.

   – И если вы вдруг лишитесь шлема, ваша семья останется без реликвий и чародейства. И вся страна тоже.

   Княгиня Тахридская покачала головой, на лице ее так и читалось: "Как же вы так непредусмотрительно".

   – Такова суть нашей силы. Но мы не только не потеряем, напротив. Мы наверняка отыщем прочие. Одно почти у нас в руках. Я год за годом исследовал архивные записи, ездил по Данице и другим странам. Думаю, что еще одно семейное сокровище совсем скоро вернется в отцовский замок.

   Тетушка слушала и одобрительно кивала.

   – Ну, что ты обо всем этом скажешь? – спросила она племянницу. Смеркалось, багровая полоса заката бледнела. Вечерняя грусть стелилась белесым туманом, накрывала луг, текла над рекой.

   Они шли по узкой дорожке, склонившиеся метелки травы, влажной от вечерней росы, задевали за подолы, стряхивая на них пыльцу и тяжелые капли. Анна перенесла замок в это пустынное место ради лунниц. Им требовалась вечерняя роса, какие-то травы, которые собирают после заката в первой половине лиственника, при молодом месяце.

   Было тихо, слышались только редкие всплески речной воды, почти невидной из-за тумана, и голоса лунниц на лугу.

   – Что я скажу... – она зябко кутала плечи в мамину шерстяную шаль. – Я понимаю, почему ты сомневаешься, но мы об этом уже говорили.

   – Найдут они пропавшие артефакты или не найдут – кто знает. А потеряют этот свой шлем – они не удержатся у власти. Или, если удастся как-то... государство лишится магии и станет слабее. В общем, не такой уж выгодный союз. С другой стороны, у них прекрасные родственные связи. Как минимум, четыре королевских дома, а уж герцогства да графства – без счета... Я ведь колебалась – включать ли его в список. Но выбор не так велик, как желалось бы. Возраст, подходящая магия. Родословная... Впрочем, решать тебе.

   – Знаешь, – задумчиво заговорила Анна, – для меня важнее всего – быть счастливой. Может быть, мне и не повезет так, как маме с папой, они все же – исключение. Или как тебе с Радзимишем. Но мне хотелось бы этого, очень... А родство и прочие выгоды... Да... без расчета нельзя, но это не главное.

   – Я понимаю, – вздохнула тетя. – Ну, а Чеслав?

   – Мне он нравится. Тетя, что я сейчас могу сказать, мы знакомы, в сущности, один вечер. Нравится. Я ведь медленно привыкаю к людям. И медленно отвыкаю.

   Тетушка поняла, о ком она вспомнила, и погладила племянницу по руке.

   – Ну что поделаешь, так уж вышло. Значит, он не твоя судьба. Я говорю о Казимире, ты понимаешь.

   – Да, – тихо ответила Анна.

   Совсем смерклось. Лунницы потянулись одна за другой к замку, с кувшинами и узелками. Анна и тетушка тоже повернули обратно.

   Чеслав гостил в Дроздах неделю. На второй день Анна привела его к Медным Часам. В конце концов, какие бы ни были расчеты и выгоды, но если он увидит не ее королевство, а только циферблат со стрелками, говорить не о чем. Анна волновалась немного, потому что Чеслав начинал ей нравиться все больше.

   Но он увидел. Изумленно рассматривал очертания материков, города, шпили ратуш.

   – Я могу разглядеть даже людей! И услышать тоже, потрясающе!

   Анна взяла его за руку, и они принялись смотреть вместе – и видеть одно и тоже, словно заглядывали в один бинокль, согласно водя его то в одну сторону, то в другую.

   …Мальчик на велосипеде, он ждет на перекрестке, когда проедет автомобиль, и теребит звонок от нечего делать. Женщина вытряхивает коврик на балконе. Влюбленные читают у окна одну книгу. Туристы фотографируют фонтан и газон с пылающими тюльпанами. Ленивые голуби на площади. Свежий ветер, несущий едва заметный цветочный аромат. Весна.

   Они устроились в маленькой гостиной. Тетя заявила, что ужасно устала и пойдет отдыхать. В это не слишком верилось – скорее всего, та хочет лишний раз оставить их наедине. Не нужно и рановато, подумалось Анне, ну что ж, пусть...

   – Вы рассказывали, что недавно там была метель. А сейчас уже поздняя весна.

   – Просто вспомнила, потому что очень люблю зиму. Всегда радуюсь, когда могу полюбоваться на снегопад, на их зимние праздники. Знаете, ранние сумерки, одно за другим начинают светиться окна... Сразу тепло на душе и весело – пусть это и чужая зима.

   Чеслав понимающе кивнул. Его изумление утихло, теперь он говорил о Часах так, словно мысли о нем были фоном к каким-то более значительным размышлениям, которые он держал при себе.

   – Но как там идет время? Есть какая-то закономерность?

   – Наш год равен их сорока годам. Раньше, при Тадеуше, проходило пятьдесят. Однако их время, по сравнению с нашим, ускоряется. Знаете, как снежный ком, катящийся с горы – все быстрее и быстрее...

   – Вот как... Значит, когда вы заглядываете внутрь Часов, вы никак не можете определить заранее, будет там утро или ночь, идет весна или уже лето?

   – Никак, разве что высчитывать каждый раз. В книге Тадеуша есть таблица, чему равен наш час, сутки и так далее. Таблицы корректировали раза два, но давно пора сверять их заново...

   – То есть для вас каждый раз – неожиданность, что вы увидите?

   – Да...

   Анна подумала: если проходит слишком много времени, ей не удается заглянуть несколько дней или дольше, она теряет... как будто пропускает взросление ребенка. Первый шаг, первое слово. Или в первый раз – школьные каникулы. Новые радости и разочарования, когда необходимо быть рядом…

   Ее собеседник размышлял о чем-то своем.

   – И вы... за ними присматриваете... Понятно. Но вот вопрос. Я ведь тоже читал немало о вашем Королевстве. Ведь и у них бывают преступления... войны... как ни странно.

   – Почему странно?

   – Но вы ведь можете запретить?

   – Не запретить – постараться, чтобы люди не превращались в зверей... Вы помните, возможно, что Тадеуш написал о контурах земного города, не им придуманных?

   Чеслав кивнул.

   – Но не все удается предотвратить. Иногда война – наименьшее зло. Иногда она неизбежна. Я даже подталкиваю к ней – потому, что если война назревает, значит, есть причины. И чем быстрее все разразится – тем менее страшной она станет и скорее закончится.

   В Данице имелся портал, поэтому решили, что Анне удобнее всего будет не отлучаться надолго, а просто приезжать погостить на день-два, затем возвращаться в Дрозды, потом – снова в гости. Чеслав обещал охоту, прогулки верхом, небольшие путешествия на озера и в горы. Анна переместила замок в Брахов, а на следующий день они отправились в Даницкое герцогство.

   Первый день прошел в легкой и приятной суматохе знакомств (или возобновлений прежних знакомств), исследовании замка, многочисленных переходов – то просторных, с окнами-арками, то узких, полутемных, лестниц – парадных и укромных, винтовых. Естественно, Чеслав повел гостью посмотреть на шлем и, как он рассказал по дороге в отдаленную, усиленно охраняемую комнату, на копии потерянных реликвий.

   И вот они – в зале, очень светлом из-за широких окон, забранных, правда, в решетки.

   В запертом шкафу за стеклом лежал шлем. Чеслав рассказал, что он выкован из заколдованного серебра, а украшавшие его перья – белое, зеленое, лиловое – цвета их семьи. На шлеме мастер отчеканил герб Даницких.

   – Получается, вы изменяли элементы артефакта?

   – Да, здесь плюмаж, в других реликвиях также есть дополнения, конечно, везде наш герб.

   – А волшебные свойства?

   – Все, что делают с артефактами, меняет и магию.

   Анна кивнула, хотя она не была знатоком волшебных предметов, но о подобной закономерности знала.

   – Тут работали наилучшие мастера, поэтому реликвии не потеряли силу, только приобрели определенные особенности, некое дополнительное сродство с нашей семейной магией.

   Она невольно протянула руку к стеклу, так притягивала древняя реликвия. Хотелось погладить пышное перо, прижать ладонь к блестящему металлу.

   – Вы чувствуете, – утвердительно кивнул Чеслав. – В детстве я иногда стоял так по часу, пока меня насильно не уводили. Такая ощущалась мощь, что мечталось – сейчас прольется сияние, задрожит стекло. Он – наша драгоценность, вещь, преисполненная силой. Шлем всегда берегли больше прочих вещей, ну, вот и результат – уберегли лишь его. Он обладает не одним магическим свойством. Разумеется, самое главное, дающее нам неисчислимые выгоды – делать обычные предметы магическими. А вот – копии.

   В таком же шкафу, стоявшем симметрично в другом углу, на трех полках лежали двойники потерянных реликвий.

   – Серебряная рукавица, мизерикорд, рог.

   Дверца этого шкафа не запиралась. Можно было взять любую из вещей, поизучать, полюбоваться вычеканенным орнаментом. Королева провела пальцем по узору на маленьком кинжале, взяла двумя руками отполированное дерево тяжелого рога.

   – Приятно даже держать эти вещи. Сколько я перечитал историй о них, еще с детства. И, наконец…

   Чеслав указал на огромный сверкающий диск.

   – Пусть в виде копии – все равно он великолепен. Изначально на нем был лишь знак солнца, черные камни и несколько рун. Теперь не то. Наши мастера трудились над ним не один век. Добавили алхимические символы, а еще изобразили моих предков, славных правителей Даницы.

   Щит висел на стене между двумя окнами. В центре – гладкий, сияющий отраженным светом круг, изображающий солнце с изогнутыми, как волны, по часовой стрелке, лучами. По краю шел тонкий ободок без чеканки, украшенный острыми, ограненными камешками агата. Дальше – широкая полоса, разделенная на шесть частей, с различными символами, обозначающими стихии – воду, воздух, землю, огонь, также – правящие в то или иное время года созвездии; прихотливо вырисованные руны, которые трудно было бы прочитать и которые, несомненно, на подлинном артефакте, порождали самые сильные заклинания. Большая часть щита, между пляшущими лучами солнца и кругом таинственнейших значков, была заполнена многочисленными, разного размера, фигурками. Чеслав объяснил: наиболее славные представители их рода. Можно было различить и детали одеяния, и оружие, если оно полагалось, корону, герб… Ближе к внешнему краю располагались фигурки покрупнее. Они изображались в движении – опять же, по часовой стрелке.

   Дальше фигурки становились меньше, меньше – и так, все более сужающейся к центру спиралью; вот они стали размером с муравьев и все еще продолжали уменьшаться. Последние измельчали настолько, что разглядеть их было почти невозможно. Они казались россыпью песчинок, которые закрутил какой-то вихрь, пронесшийся по щиту и ушедший вглубь. Но мастер оставил еще некоторое пространство для будущих героев, которых, вероятно, можно будет рассмотреть только в лупу.

   Они вышли из зала, Чеслав запер верхний замок ключом, один их охранявших дверь солдат своим ключом сделал два оборота на нижнем.

   – Пойдемте, погуляем по столице. Вы не против? – предложил Чеслав.

   Ветер гнал листья по каменным плитам, сухие кончики шуршали, цепляясь за шершавую поверхность. Анна и Чеслав сидели за столиком небольшого кафе – нет, скорее респектабельного ресторанчика, весьма дорогого, на балконе, отделенном от прочего зала. Чеслав никогда не ходил по городу инкогнито и гостью отговорил надевать амулет незаметности.

   Разговор то сбивался, затихая в неловких паузах, то начинался снова, даже с некоторым азартом, перескакивал с темы на тему. Но, в общем, Анна не чувствовала с ним какого-то неудобства, и ресторан Чеслав выбрал удачный. Кофе, небольшие шарики мороженого – они умещались в десертную ложку. Сливочное, шоколадное, малиновое, клубничное, с орехами, с цукатами... Весело было смотреть на это многоцветье, забавно пробовать вкус за вкусом.

   Чеслав придвинул к себе пустую чашку, чтобы налить собеседнице кофе (официантам он не велел входить, пока не позовут). Она подняла глаза. Разноцветье ледяного десерта сменилось – Анна сначала не поняла, почему – каким-то беспрестанно движущимся разноцветьем внизу под балконом. Она присмотрелась, разделяя пестрое мельтешение на людей, зверей, полосы шатровых полотнищ и приветственные взмахи бьющихся на ветру флажков.

   – Бродячий цирк, – объяснил Чеслав.

   Анна кивнула, и они заговорили о другом. Но изредка все же поглядывала за окно – невозможно было не отвлечься на постоянное движение на улице, смех и выкрики: "Заходи, плати, что хошь – хоть монету, хоть грош". Представление на площади, видимо, задумывалось живой рекламой. Зрители брали билеты, и вот, наконец, и артисты, и те, кто хотел посмотреть выступление, исчезли в желто-красном шатре.

   Десерт закончился, пришло время уходить. Чеслав предложил отправить Анну в замок – у него оставались какие-то дела. Анна, подумав, сказала, что отправится в город.

   – Я надену амулет, хочу побыть обычной горожанкой – или хотя бы туристкой.

   Ее спутник возражал, но – без толкового объяснения своего недовольства и без успеха, конечно.

   Анна обошла площадь, побывала в двух-трех магазинчиках с магическими вещицами и сувенирами. Около полосатого шапито ее остановил зазывала:

   – Заходи, плати, что хошь...

   Потом оборвал себя:

   – В представлении уже середина. Плати от чего хошь – половину.

   Анна усмехнулась, опустила в черную шляпу, которую он протягивал ей, попавшуюся под руку монету и взяла билетик. Место на нем не обозначали, и она нашла свободное только в последнем ряду. На арене в момент ее прихода работали дрессировщик в черном фраке и белый песик с длинной шерстью.

   – Сколько будет два плюс три?

   Собака четко, делая паузы, пролаяла пять раз.

   – Умница! А посложнее? Вот, например, вычисли-ка нам квадратный корень из шестнадцати.

   Собака, подумав пару секунд, гавкнула четыре раза.

   – Это легко! – крикнули из рядов. Кто-то засмеялся.

   – В самом деле, Арчик, давай-ка вычислим кубический корень из тысячи трехсот тридцати одного.

   Снова смех. Выкрики. "Да ну, как ему"... – жалостливо.

   Арчи опустил голову и закрыл лапами глаза.

   – Ему стыдно, – с укором глядя в публику сказал дрессировщик. – Это и для людей-то сходу непросто. Ну-ну, малыш, не переживай, я и сам без калькулятора не сумею.

   Вдруг Арчи вскинул морду и неспешно пролаял одиннадцать раз.

   – Хм... не могу так быстро сосчитать. Ты нас подловил, дружок!

   Собака возмущенно взметнула головой – уши так и захлопали взад-вперед.

   – То есть это не хитрость? Ладно, проверим. Калькулятор!

   На одной из стен загорелось табло. Аханье, рукоплескания.

   – Кубический корень из тысячи трехсот тридцати одного! – торжественно крикнул дрессировщик.

   Закрутились зеленые спирали и черточки, показывая сложный мыслительный процесс машины, наконец, замерли двумя единицами.

   – Ах ты моя умница, так ты не от стыда прятался, а думал... Ах, молодец! Ну что ж... Арчик сегодня устал, дамы и господа, так что интегралы оставим на следующий раз!

   Аплодисменты, возгласы, полный восторг.

   Свет погас. Послышалась музыка – таинственная, тревожная. Анна вполне определенно слышала, как она заглушает какие-то приготовления, лязганье сборных конструкций.

   И вот зажглись огни, неожиданно и слепяще-ярко. По кругу арены расставили четыре башни, на открытых площадках которых стояли гимнасты в серебрящихся трико. Заиграл вальс, легкий и нежный, и за спинами серебряных фигур разошлись крылья. У каждого артиста – своего цвета, золотые, лазурные, зеленые... Они отбрасывали лучи, сияли – и вдруг взмыли вверх и понесли серебряные фигурки друг к другу. Медленно-медленно, огромными бабочками, они кружились над ареной, сходясь, расходясь, взлетая к полосатому полотну купола, создавая немыслимые узоры. Тросы из прозрачного материала, поддерживавшие и кружившие гимнастов, были почти незаметны.

   Затем – иллюзионист, в цилиндре и плаще, равнодушно-отстраненный. Он, как и положено, вынимал из большого ящика платки, карты, кроликов (причем все увеличивавшихся в размерах, последний, пожалуй, уже смахивал на увесистого поросенка). Складывал добытое обратно и доставал уже превращенным в яркие ленты, шарики, длинные нитки бус... Перемещал самые разные предметы в точно такой же ящик, стоявший в нескольких шага от него, и возвращал обратно. Ящик сверкал россыпью зеркальных огней, пугал чернотой пустого провала – словом, иллюзионист делал все, что могут сделать ловкие руки, упорные тренировки, двойное дно и парочка профессиональных секретов.

   Не досмотрев представление, Анна вышла. Не то чтобы ей стало скучно, наоборот, артисты выступали великолепно, но всяческих развлечений у нее было достаточно, и будет еще – а хотелось побродить по столице, понять, каков он – город Чеслава. Она чувствовала, что некие тонкие ниточки уже привязывают его к ней. Конечно, это еще далеко не влюбленность. Но ей нравился его открытый взгляд, манеры и жесты уверенного в себе, решительного человека.

   Чеслав связался с ней через портрет и сказал, что автомобиль будет ждать ее около ратуши, рядом с тем кафе. И в старом городе, и в переулках, уводящих к окраинам, нашлось немало любопытного. Магазин стеклянных изделий с вазами, бокалами, бесчисленными безделушками, отражающими лучи всеми гранями, или поражающими многоцветьем. Анна выбрала небольшую рыбу, опирающуюся о плавники. Внутри стеклодувы поместили причудливое переплетение слоев разного цвета, пузырьков, стеклянных нитей. Продавец, показывая вещицу, поднял ее повыше, чтобы свет прошел насквозь, и прозрачная рыба показалась небывалой диковиной.

   Изделия из железа и серебра, пестрые ткани, лавка с тридцатью видами пастилы... Уличные художники и певцы. Смех, вспышки фотоаппаратов, запах кофе и теплой выпечки. Анна понимала, что тут идет праздничная, туристическая жизнь, и все равно ей было тут легко и радостно. Она шла и шла, куда глаза глядят. Купила стаканчик недорогого кофе с шапкой сливок и пила неспешно, останавливалась бросить монетку уличному певцу или послушать рассказ экскурсовода о Башне влюбленных и о заброшенном колодце. А потом идти дальше, оставив группку туристов гулять по выверенному маршруту, чувствуя одновременно и беззаботность одиночества, и причастность к этому празднику жизни.

   Наконец решила, что довольно. Вернулась к ратуше, отыскала автомобиль с терпеливо ждущим шофером. Когда садилась в машину, обошла зазевавшуюся девушку с фотоаппаратом, примеривающуюся к ратуше. Та улыбнулась извиняющейся улыбкой, сверкнув брекетами. На рюкзачке, болтающемся на ее плече, зазвенели брелочки, какие-то висюльки и колокольчики. Анна улыбнулась в ответ, и водитель захлопнул дверь.

   За ужином собрались только родные Чеслава. Все были доброжелательны, блюда – превосходны. А на завтрашний день Чеслав предложил отправиться на охоту – на уток или уж кто из пернатых попадется. Анне не очень хотелось вставать спозаранку и ехать куда-то в леса, но он так уговаривал, расписывал чудесный приозерный воздух, уютный охотничий домик... Она согласилась.

   И вот длинный день закончился. Анна потушила лампу и встала у окна. Внизу расстилалась ночная столица. С четвертого этажа, за черных ветками осенних деревьев, была видна площадь и две-три дальние улицы старого города. Фонари (старинные или стилизованные под старину), реклама, парочки и одинокие прохожие... Она перебирала, ни на чем не останавливаясь мыслью, виденное в нынешний день. Одно за другим всплывало в памяти и исчезало. Реликвии семьи Даницких, цирковые акробаты, сыр с зернами кориандра, который ей проложили попробовать в одной из лавочек, связка амулетов... Мелькнула привычная мысль, всегда появлявшаяся в путешествиях: странно, утром она была в другом месте. И чувство одиночества и оторванности... Анна нахмурилась – не надо некоторое время вспоминать о Дроздах. Все там хорошо, иначе бы ей сообщили... Нужно сосредоточиться и внимательно наблюдать за Чеславом, его городом и замком. Здесь он вырос, здесь родились его мечты, его правила... его страхи... А они есть у каждого. Ее отвлекла бесформенная темная тень, скользнувшая по небу. Непонятно, что это могло быть? Наверно, какая-то огромная птица.

   И хватит думать о страхах и одиночестве. А надо спать... И она забралась под одеяло, полежала, согреваясь, и скоро уснула.

   Утром она проснулась в шесть. Открыла глаза, прислушалась – да, дворец просыпался. Ходили горничные, где-то переговаривались, далеко и почти не слышно.

   Позавтракать решено было в охотничьем домике, чтобы не терять времени. Перед тем, как уйти, связалась с Дроздами. Полупроснувшаяся фрейлина уверила, что все дома в порядке, и это чуть кольнуло: в порядке – без нее...

   Чеслав ждал во дворе замка. Автомобиль он повел сам. Еще с ними ехал пес, разлегшийся на заднем сидении и проспавший всю поездку.

   Машину они оставили в деревеньке. Идти к озерам пришлось не слишком далеко: четверть часа, и два тускло-голубых зеркала, заросших камышом и травой, показались в тени елок и редких берез. На берегу – избушка, над трубой вился дымок. Слуги отправились туда заранее, разожгли к их приезду огонь – прогреть комнаты и приготовить завтрак. Наскоро выпили чаю с булочками, потом Чеслав взял ружье и свистнул псу.

   Чеслав всматривался и вслушивался, собака выискивала уток. В высоких сапогах, теплых брюках и спортивной куртке, Анна брела за ними по леску, обрывавшемуся около воды. Приозерная трава доходила до колен, с веток срывались капли не то росы, не то ночного дождя. Чеслав вначале то и дело обращался к Анне – то спрашивал, не холодно ли, то рассказывал о той или иной особенности утиной охоты. Но вот охота началась, и с каждым удачным выстрелом или промахом его все больше охватывал азарт. Пару раз удалось поднять целый выводок, Чеслав метко бил влет, пес, мотая длинными ушами, кидался за птицей в ледяную воду, бежал к хозяину с добычей. Анна остановилась поодаль, прислонясь к холодному стволу березы, дышала запахом прелых листьев и влажной древесной коры, глядела на поблескивающую амальгаму воды. И, в общем-то, просто так стоять и молчать было приятно.

   Потом Чеслав отнес уток в дом, а там их уже ждал поздний завтрак с вином и горячими закусками. Пес тоже получил свою долю. Слуги ушли, в небольшой комнатке жарко горел камин.