Магнолия в твоём саду. Книга 2. Кира Калинина

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ 2
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ЧАСТЬ 3
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17

АННОТАЦИЯ

Я — привидение и создана для веселья. Но однажды меня угораздило спасти жизнь инквизитору, исконному врагу потусторонних существ. Я отдала ему часть себя, и теперь между нами связь, которую не разорвать до срока. Мало того — мы должны остановить убийцу, способного погубить мир. Но как это сделать, если мой невольный напарник на дух меня не переносит? А я чувствую, что… Думаете, привидения не влюбляются? Ошибаетесь! Ничто человеческое мне не чуждо, и я докажу это. Части 2-3.

ЧАСТЬ 2

ГЛАВА 1

   Почему я выбрала предел благости, а не отрешения? Потому что он похож на пуховое одеяло в чехле из каркусского атласа — укроет, занежит, согреет, а надо, и охладит, изгнав суетные земные страсти. Мне следовало хорошенько остыть и залечить душевные раны, прежде чем вернуться к Рошу.

   А возвращаться придётся. С демоном Ругором мне одной не совладать.

   Не надо было дразнить проклятого инквизитора, не сейчас…

   Но он первым начал! Пусть убирается к Хаосу. А я буду отдыхать.

   Невидимые течения качали, баюкали и тихо-тихо сносили меня вглубь предела, как сносит в открытое море беспечного купальщика, который, закрыв глаза, доверился воле волн.

   Внезапно покой сменился тревогой, блаженная лёгкость — удущающим гнётом…

   Меня прибило к призрачному отражению дома Томаса.

   Случайность? Или зловещий маяк влёк к себе, как в зримом мире Гримория влекла доверчивых, слабых и порочных?

   Какова же я?

   Рош ответил бы, не сомневаясь. Несносный окаянник! Не думала, что от его презрения будет так больно.

   Кругом стояла оглушающая тишь — не привычная целительная тишина предела благости, а душное безмолвие, источающее угрозу. Потусторонний мир полон тайной жизни, он струится и дышит. Но в этом месте не было никого и ничего. Ни бродячих призраков, ни спящих теней, ни мелких элементалей, кишащих везде и всюду, ни блуждающих огней, ни туманных волокон субстанции духа, покорных приливам и отливам завесы… И мне не следовало тут быть.

   Из чистого упрямства я облетела вокруг дома, потом скользнула за завесу, чтобы проделать то же самое во всех измерениях, где проступали проекции предметов из мира. И везде было одно и то же: тяжёлая алчная тьма и безжизненная пустыня вокруг.

   Умирая, люди уходят за последнюю завесу. Но по пути каждый что-то оставляет — страхи, желания, мысли, частицы души, то, что любил или ненавидел.

   Когда-то у меня была маленькая подружка Ивонна, дочка садовника Гарталя в графском поместье под Кеслином. Она обожала цветы, знала о них всё, жила ими. Мы играли вместе среди роз и цикламенов. Я только-только вышла из колодца душ, и мир был нов для меня, каждый день казался праздником.

   В двенадцать лет Ивонна упала с моста, и коварный водоворот Фьенны утянул её на дно. А меня не оказалось рядом, чтобы помочь. Это был первый жестокий урок моей новой жизни…

   В тот день Ивонна подарила мне цветок магнолии. Я отнесла его в предел райских садов — чтобы цвёл, не увядая, вечно свежий и прекрасный, в память о маленькой садовнице.

   Мне нравилось верить, что светлая душа Ивонны пленилась чарами райских садов, и эхо её воплотилось в образе садовой феи. Сколько раз я приходила сюда, в мир сиреневых сумерек, бело-розовых цветов и лиловых деревьев, искала её, но так и не нашла.

   Впрочем, надежды я не теряла.

   Прежде в этом пределе отражались только ажурные мостики, беседки и гроты, скульптуры феддийских нимф, резные кареты и фонтаны с хрустальными струями.

   Кто бы мог подумать, что зло, свившее гнездо в доме Томаса, найдёт лазейку и сюда, отравит этот нежный, сказочный уголок.

   Я с ненавистью смотрела на чернильно-чёрный куб, воздвигшийся среди бледно-фиалковых теней. А зло из мрака точно так же смотрело на меня. И в этом поединке взглядов я терпела поражение, миг за мигом превращалась в мелко дрожащий студень…

   Хватит! Я презрительно фыркнула, развернулась и медленно, с достоинством поплыла к аллее из цветущих жаккаранд. Они здесь всегда цвели.

   В конце аллеи над ковром пушистого мха цвета крокусов в инее парила тень.

   Безликий! Так и знала, что искать его надо у дома Томаса.

   Нет, постой… Пришелец носил такой же длинный балахон с капюшоном, но его силуэт и манера двигаться не имели ничего общего с Безликим, хотя были знакомы мне не менее хорошо — и даже лучше. Ведь знакомство наше состоялось давно, очень давно.

   — Уалусса! Тысячу лет тебя не видела!

   — До этого срока тебе ещё жить и жить, маленькая.

   Он отбросил капюшон: всё та же смуглая кожа с бронзовым отливом, те же широкие скулы, длинный подбородок, высокий лоб и крупный нос дугой. Чёрные волосы, блестящие, будто от масла, скручены в узел на темени. Глаза навыкате, чуть раскосые, переливались, как камень тигровый глаз, в правом ухе горел крупный сапфир.

   Лишь однажды я видела, как Уалусса менял облик. Он превратился в огнедышащего змея, чтобы дать отпор истребителю и разогнать свору гончих, взявших меня в окружение. А человеком всегда выглядел одинаково, причём был плотен, как смертный, за какой бы завесой ни оказался.

   Однажды я спросила: «Как тебе это удаётся? Ты же сам учил, что вид потустороннего существа определяется свойствами места, в котором оно пребывает». Сейчас моя кожа приобрела нежный сиреневый отлив, платье украсили цветы, а волосы — я пальцем вытянула из-за уха прядь — ну, да, стали фиолетовыми. Уалусса же оставался таким, как всегда. В тот раз он ответил: «Всё придёт со временем», — и я обиделась, упрекнув его в жадности.

   Уалусса часто указывал на пропасть лет, лежащую между нами, но меня это только раззадоривало. Я потратила уйму времени, пытаясь соблазнить его — тщетно, а он преподал мне многое из того, что следовало знать о мирах завесы странствующему привидению. Таких, как он, я больше не встречала.

   — Вижу, ты повзрослела, — Уалусса склонил голову на бок, рассматривая меня, будто мастер своё творение. — Давай-ка уйдём из этого скверного места.

   — Раньше это было прекрасное место.

   — Но не теперь, — он подхватил меня под локоть и увлёк за завесу.

   Под нами блуждали бледно-сизые облака, и в них, как в воде, отражался город — строгие башни со шпилями, роскошные дворцы с куполами, мосты с крутыми драконьими спинами. В первый миг всегда казалось, что Призрачный Город состоит из башен, куполов и мостов.

   Облака поднимались, становились гуще, строения зыбились и расслаивались на части, исчезая под туманным покровом. Уалусса ступил на край каменной платформы, так кстати выступившей из облачной пелены. Я знала: это трюк Города. Приглашение. Приманка…

   Мы двинулись вниз по лестнице, приоткрывшейся в пепельно-голубых клубах.

   Разреженный туман обнял нас — и отпустил. Теперь облака были там, где им полагалось в зримом мире, — над головой.

   Изнутри город совсем не походил на своё облачное отражение. Перед нами раскинулась площадь, мощёная крупными каменными блоками. С одной стороны её серпом обрамляли округлые дома странных форм — будто пирожные, облитые взбитыми сливками и облепленные затейливыми украшениями из крема. За домами-пирожными карабкались по склону дома-торты, а самый грандиозный — многоярусный торт-храм — стоял на высокой вершине. По его стенам скользили отблески закатного солнца, макушка терялась в бледной дымке. С другой стороны площади поднимались пологие террасы с деревьями, цветами, кустарниками, широкими лестницами, смотровыми площадками и потоками, бегущими по каменным каскадам. И повсюду, среди домов и деревьев, струился лёгкий туман.

   Уалусса утверждал, что это подобие великого города в мире людей, сгинувшего тысячи лет назад, и утверждал так, что хотелось верить: он бродил по улицам того города и любил его…

   — Говорят, ты опять вляпалась в неприятности, — заметил Уалусса, скользя взглядом по стройным кипарисам и густо-зелёным миртам.

   — Кто говорит? Ты же не выходишь в мир!

   — И тебе не надо бы, — Уалусса был предельно серьёзен. — Послушайся доброго совета: беги из Ламайи, пока можешь. Скройся на другом конце света. Затеряйся за завесой, чтобы ни живые, ни мёртвые тебя не нашли.

   — Ну что ты, — я прильнула к его груди, такой широкой, крепкой, такой живой — и отчётливо услышала стук сердца. — Это просто маленькое приключение.

   Уалусса бережно взял меня за плечи, отстранил, заглянул в глаза.

   — Лилия, — когда-то я носила это имя, и он звал меня только так. — Ты привлекла внимание сил, которые лучше не тревожить.

   — Беспокоишься обо мне? — я склонила голову на бок, кокетливо изогнула бровь. — Хорошо, я уйду. Если ты пойдёшь со мной.

   Его пальцы на моих плечах разжались, Уалусса сделал шаг назад.

   — Ну вот… Если бы я не знала тебя, обиделась бы.

   Уалусса смотрел не мигая, его мерцающие глаза сбивали с толку. Он осуждал меня? Презирал? Жалел? Это смертных читать легко, а мы, привидения, по природе своей притворщики. Обмануть, провести другое привидение — в этом есть особый шик. Возможно, поэтому мы так редко сходимся. Терпеть не можем оставаться в дураках.

   — Нет, правда, Уалусса, я не могу. Там люди. Им надо помочь. Я обещала.

   Могучий странник вздохнул:

   — Всё-таки ты ещё дитя. Люди всегда нуждаются в помощи, и всегда ждут её от высших сил.

   — Так я — высшая сила?

   — Ты знаешь, о чём я. Беда в том, что тебя влечёт к людям, а одиночество, целительное для бессмертных, страшит. Увы, бессмертие не означает неуязвимость. И это ты тоже знаешь. Хочешь снова войти в число живых?

   — Ни за что! Кто в здравом уме этого хочет?

   Уалусса грустно улыбнулся:

   — Тогда людские дела оставь людям. Мир за завесой бесконечен и многообразен, здесь много чудес, и много тайн, и есть то, к чему стоит стремиться всей душой.

   Он умолк, поникнув головой и опустив плечи. Облака в вышине окрасились в мрачные грозовые тона. Когда-то мне казалось, что Призрачный Город — продолжение Уалуссы, которое отзывается на все движения его души, и если прийти сюда в одиночку, города просто не будет.

   Я ошибалась. Город открывал себя и без Уалуссы, но никогда не откликался на моё настроение.

   — Всё ещё ищешь свой свет? — спросила я.

   И он ответил:

   — Всегда.

   — А если не найдёшь?

   Уалусса поднял голову к небесам, и небеса посветлели.

   — Многие думают, я был первым из странников. И ты тоже, признайся.

   Я помотала головой. Уалусса улыбнулся:

   — В забытые времена, когда на земле жили иные народы и звучали иные наречия, меж завесой и миром скитались другие, старше и искушённее меня. Давно, очень давно я не встречал никого из них. Что с ними сталось, куда они ушли? Полагаю, каждый из них нашёл свой свет.

   Я хмыкнула:

   — Думаю, нашим жгунам эта идея пришлась бы по вкусу. Сила Света обращает нежить на путь истинной веры и уводит на небесные пажити, где обретают они вечное блаженство.

   Роша бы эти слова наверняка рассердили. Но Уалусса не обиделся. Его полные тёмные губы тронула улыбка. А ведь я только что посмеялась над его заветной мечтой. Может, и верно: лучше иметь дело с потусторонними?

   — Со временем ты пресытишься забавами мира, увидишь однообразие в том, что ныне кажется волнующим и влекущим, а могущество станет тебе в тягость. Ты захочешь изменить то, что изменить нельзя, исправить свои ошибки… И зная, что есть только один способ, ты станешь искать его. Однажды, молодым глупцом, я нашёл свой свет — случайно разглядел в гуще облаков, но мои желания в ту пору были незрелы, и шанс, данный мне судьбой, пропал втуне.

   Я невольно подняла голову — в разрыве облачной пелены и впрямь блеснул луч. Странно. Порой облака здесь казались подсвеченными изнутри, но свечение это было тусклым и разливалось равномерно по всему небосводу. Солнца в Призрачном Городе я не видела никогда.

   — Порой я боюсь, — продолжал Уалусса, — что шанс этот был единственным, и теперь я останусь вечным скитальцем. Но никто не свободен от заблуждений, и если другие ушли без возврата, то и мне однажды повезёт.

   — И куда же ты пойдёшь?

   Небесный огонь завораживал. Нет, это не солнце — солнце просто сияет, а это пятнышко света полно тайного смысла, оно манит, суля ответы на самые главные вопросы жизни безо всяких условий…

   — К началу всего.

   — Не понимаю.

   — Однажды поймёшь.

   Кажется, он говорил что-то ещё, но голос его отдалялся, слова ничего не значили, а сияние в небе разгоралось всё ярче, и не было сил отвести от него глаза.

   — Это ты сделал? Как удачно. Город всегда слушался тебя.

   — О чём ты? — спросил Уалусса в самое ухо. — Куда ты смотришь?

   Он был встревожен, он кричал, и это рассмешило меня.

   — Туда! — я ткнула пальцем в небо. — Гляди! Может, это и есть твой свет?

   — Где?!

   — Да вон же.

   Неужто жгуны правы? Вот он, передо мной — Великий Свет, которому поклоняются в мире, не понимая, что это такое.

   Уалусса на мгновение замер, подняв лицо кверху, потом медленно покачал головой.

   — Нет… Это твой. Иди! Не медли! Он приведёт тебя туда, где тебе следует быть. Да иди же!

   Он вдруг толкнул меня, грубо и сильно.

   — Не стой! Спеши! Упустишь — всю жизнь будешь жалеть!

   А ведь он прав. Что меня держит? Могила Томаса? Его дом, ставший бастионом тьмы? Да ещё проклятый инквизитор, который считает меня чем-то вроде тли. Обязательства перед Сорбинией и Тальяном? Пусть катятся к мраку! И Рош — туда же!

   Тело моё стало легче пушинки, оно стремилось ввысь — к свету, к мечте, к надежде…

   Нет, погоди. Я хотела о чём-то спросить Уалуссу. О чём-то важном.

   — Ско-о-оре-е-ей! — грянуло снизу, и, отринув сомнения, я устремилась навстречу манящему сиянию.

   Прошила его насквозь. И… ничего. Ничего! Слепая пустота, ощущение давящих стен, нависших сводов. Только свет мешал им опуститься, сойтись, раздавить, только в круге света была жизнь.

   Но он слаб, этот свет, и сам дрожит, будто от страха. Того гляди, погаснет.

   Я привычно сунулась за завесу — и не нашла её. Словно в этом мире не было входа на ту сторону. Огляделась, выискивая источник света. И он возник, словно только и ждал моего внимания…

   Лампадка Негасимого Огня. Жёлтый огонёк, алый сосуд с маслом, подлампадник, украшенный перегородчатой эмалью, и тонкие серебряные цепи, подвешенные к невидимому держателю.

   Жаркие трепещущие язычки озаряли каменный мешок — ни единой щёлки. Откуда же здесь сквозняк? Тянет, словно из зимнего окна. Студёный ветерок холодил мои призрачные щёки и раскачивал лампадку, грозя задуть робкое пламя. Я прикрыла его ладонями. Тепло коснулось кожи, ноздри ощутили аромат благовонного масла…

   Розы? Масло пахнет розами?

***

   Двенадцать лет назад

   Шум, крики, мельтешение огней… Я не сразу понимаю, где оказалась. На мне широченная юбка танцовщицы гланди, ноги в кованых туфлях выбивают щепки из толстой дубовой столешницы. Вокруг три десятка мужчин. Кричат, хохочут, бьют в ладоши. Рты — чёрные провалы, жадность в налитых кровью глазах…

   Я бью в бубен и выгибаю спину, упругая грудь распирает ткань блузы, мужчины вокруг сходят с ума. А я смотрю только на одного. Рыжий бородач, шрам на левой щеке, равное ухо — тот ещё забияка.

   Кручусь на месте, юбка взлетает кругом, обнажая стройные смуглые ноги. Зрители воют, ко мне тянутся руки, но я ловко уворачиваюсь и подмигиваю черноволосому, с серьгой в ухе. Ещё один поворот — и быстрый воздушный поцелуй, адресованный плечистому северянину с белёсыми ресницами.

   Очень скоро они сцепятся не на жизнь, а на смерть, и сразу десяток рук взметнутся, чтобы сорвать юбку с танцовщицы-вертихвостки, но я исчезну, как призрак. Как привидение! Усядусь на балку над их головами и стану хохотать болотной выпью…

   Когда-то мне нравились такие забавы. Но это было тысячу… Хорошо, не тысячу — двенадцать лет назад. И осталось в прошлом.

   Моё прошлое. Вот что это такое.

   Почему я вернулась? Разве здесь мне следует быть?

   Помню, эту ночь я провела со смазливым графским сынком, пока его юная жена, только из-под огненного венца, рыдала на пустом супружеском ложе. Мальчик был славненький, горячий и доверчивый, как щенок. А я нынче куда искусней прежнего…

   Так меня привело сюда неутолённое желание призрачной плоти, только и всего? Тогда свет Уалуссы — просто мелкое жульничество!

   Но что теперь делать? Как мне вернуться назад, в своё время?

   Я вырвалась в ночь, прямо сквозь крышу, и полетела к графскому дворцу. В его окнах пылал свет, парк мерцал разноцветными огнями, слышалась музыка — свадебное веселье было в разгаре. Полноликая луна улыбалась с небес, звёзды подмигивали в такт скрипкам и флейтам. Молодожёны танцевали котильон: он — гибок и быстр, она — грациозна и легка. Красивая пара. Сколько кумушек, утирая слезу умиления, в этот миг шептали: «Созданы друг для друга». И думать не думали, что новоиспечённый муж, забыв обо всём, побежит за первой же поманившей его плясуньей…

   Но не в этой версии реальности.

   Я полностью слилась со своим молодым и глупым двойником. Если мальчишка нынче изменит своей несчастной жене, то не со мной.

   Воздух наполняло благоухание цветов. Однако что-то было не так. В нежном запахе сквозила горчинка.

   Я пронеслась над поместьем, закладывая крутые виражи. Мелькнули верхушки деревьев, ряды розовых кустов, садовые павильоны, пруд с беседкой на острове, оркестр на открытой площадке, домик садовника, гладь реки, спрыснутая лунным светом. На мосту горели праздничные фонарики…

   Ивонну искали два дня, потом тело вынесло у деревни ниже по течению. В её волосах была алая шёлковая лента. Сказали: упала с моста. Так это случилось во время свадебных гуляний? Конечно! Ивонна не повязала бы праздничные ленты в будний день.

   Сейчас на мосту никого не было.

   Я метнулась к дому садовника — внутри тишь и тьма. Все на празднике? Челядь должна гулять отдельно от чистой публики…

   Надо успокоиться. Найти хорошо знакомого человека можно всегда. Пусть наша дружба осталась в прошлом и я не чувствую Ивонну, как раньше — зачем я здесь, если не для того, чтобы спасти девочку?

   Её лицо, цвета её ауры, особый, ей одной присущий свет — всё это живёт внутри меня. Нужно лишь воссоздать в памяти подробности. Это как проявление, только рисовать не требуется. Льняные локоны, светло-карие глаза, сияющие, будто солнце в янтаре, смех-колокольчик, звонкий голосок…

   — Смотри, это тоже лилия, только махровая и с волнистыми краями. Ну и что, что оранжевая? Лилии разные бывают. Ты должна это знать. Вот ты какая Лилия — белая, розовая или жёлтая? Вон, вон, смотри, какая красивая — винно-красная, а края белые. А это — магнолия. Её цветки похожи на лилии. Ты знаешь, что их можно есть?..

   Меня развернуло в воздухе. Словно кто-то невидимый взял за руки и потянул к западу, за конюшни, на поле для выездки… К накрытым столам, где звучат цимбалы, пары отплясывают польку, а дети носятся вокруг, играя в тут-и-там.

   Вот садовник Марталь, кряжистый мужчина, с резкими морщинами на землисто-буром лице. Его жена вместе с другими хозяйками хлопочет у жаровни, на которой исходят соком ароматные колбаски, диво как хороши! Целая гора колбасок — и шутки, тосты, молодое вино…

   Ивонна должна быть где-то здесь. Девочкам нравятся свадьбы. Да вон же она! Светлое платьице, фартук украшен тесьмой, вьются алые ленты…

   Нет, это не Ивонна — я ошиблась.

   Но она была тут совсем недавно, следы на ткани мира ещё не рассеялись. Нежные, розовые, как готовые раскрыться бутоны, они уводили за круг танцующих, за границу праздничных огней — в ночную тьму, особенно густую по контрасту с освещённым пространством. Чутьё шептало, что Ивонна близко.

   Пахнуло влагой. Река. Выше по течению слышны крики и смех. Огни на воде — свадебный обычай. Молодёжь пускает плотики с цветами и свечами…

   Я залюбовалась игрой бликов на волнах и едва не упустила Ивонну. Она стояла у самой кромки берега, приподняв подол, и трогала воду босой ножкой.

   Кусты за её спиной зашуршали, качнулись. Ивонна замерла, испуганно распахнув глаза, — на одной ноге, будто птичка.

   Парень спрятался хорошо. Даже я едва разглядела за сплетением ветвей скорченную фигуру.

   Ивонна не выдержала неизвестности:

   — Кто там?

   — Не бойся, — ответили кусты. — Я Падди… из деревни.

   Парень медленно поднялся. Сутуловатый, долговязый, в суконной куртке с железными пуговицами в два ряда, на голове — берет с жиденьким петушиным пером. Принарядился для праздника.

   — Хотел на свадьбу глянуть, — Падди шмыгнул острым носом. — Но нам не велели… Вот я и пробрался тайком. Ты меня не выдашь?

   Обычный сельский простак — вроде безобидный, только глазки бегают, да язык часто скользит по губам. Высунется, чиркнет влажным кончиком и спрячется, будто хорёк в норку.

   Ивонна, добрая душа, обещала — и не выдать, и на выгон, к своим отвести.

   — Там никто против не будет. Только ты погоди. Очень уж мне хочется на огоньки посмотреть.

   Плотики со свечами уже прошли под мостом и приближались к тому месту, где стояли Ивонна и Падди.

   — Вдруг какой-нибудь к берегу прибьёт, — девочка мечтательно вздохнула.

   Падди подошёл вразвалку, встал у неё за спиной.

   — О женихе мечтаешь?

   — О хорошем женихе, — поправила Ивонна.

   Кажется, и впрямь на этот счёт было какое-то поверье. Если свадебный плот прибьёт к ногам незамужней девицы…

   — Так вот он я, — Падди вдруг обхватил Ивонну поперёк груди, потянул прочь от воды.

   — Ты что? Пусти! — девочка, кажется, и испугаться по-настоящему не успела.

   А на меня напало оцепенение — будто я смотрела на происходящее сквозь толщу времени и не имела сил вмешаться. Потому что всё уже случилось. Сейчас он скажет: «Чего ждать? Они там, на пуховых перинах, а мы тут, на травке». Ивонна укусит его за руку и вырвется. Он спросит, шипя от злости: «Для барских сынков себя бережёшь? Я тебе не хорош?» Загородит ей путь к бегству, и она бросится в воду. А он потом расскажет, что видел упавшую с моста девочку. Видел издалека, со стороны деревни. В поместье не заходил. Не велено же…

   Фигуры Падди и Ивонны утратили плотность. Они казались призраками — из тех, что обречены снова и снова переживать одни и те же события. Воздух стал густым, вязким, будто болотная жижа. Моим противником был сам гобелен времени, сотканный однажды и навсегда. Плотнее и крепче парусного льна, он пытался подчинить меня, посылая видения софы, на которой мы с Адрисом… Так его звали, графского сына — Адрис.

   Но я вольное привидение. Хожу, куда хочу, и делаю, что вздумается. А сейчас… я… хочу… надрать задницу паршивцу Падди!

   Гобелен с треском лопнул, трясина отпустила, видения свершившегося погасли.

   Ивонна, настоящая, живая, рванулась из лап негодяя… Он вскрикнул: «Ты кусаться?» — и снова схватил едва освободившуюся девочку. События двинулись по иному пути, который явно должен был привести к концу не менее скверному, чем предыдущий.

   Но не приведёт.

   В один миг руки гадёныша сжало невидимыми тисками. Затрещали кости, Падди зашёлся воем. А дальше и вовсе была картинка: одежда мерзавца осыпалась клочьями, а сам он, гол, как ощипанный курёнок, взлетел в воздух и шлёпнулся в воду на середине реки. Ивонна глядела на этакое чудо раскрыв рот.

   — Не бойся, Ив, — сказала я. — Всё позади.

   И вынырнула из-под вуали.

   Девочка бросилась мне на шею.

   — Лилия! Я знала, ты спасёшь меня!

   Потом, по её просьбе, пришлось выудить Падди из воды, но я не отказала себе в удовольствии гнать его бегом до самой околицы, охаживая хворостиной по гузну. Точнее, этим была занята одна половина меня. Вторая осталась с Ивонной, чтобы утешить, подбодрить, проводить к родным, а главное, убедиться: смерть выпустила её из когтей и не попытается получить своё иным способом.

***

   Светлая натура Ивонны быстро взяла верх над испугом и потрясением. Я не стала говорить, какая судьба её ждала. Мы танцевали всю ночь, ели колбаски, а потом сидели на скамейке в графском саду и смотрели, как искрится роса в лучах рассвета.

   — Слушай, Ив, мне нужно сказать тебе одну вещь.

   — Какую? — весело откликнулась девочка.

   Не хотелось её смущать, но это было необходимо.

   — Мы, привидения, — начала я, — существа непостоянные, сегодня одно на уме, завтра — другое.

   — Как это?

   — А так. Если завтра ты скажешь мне: «А здорово ты зашвырнула этого Падди аж на середину реки!» — я отвечу: «Какого Падди? Похоже, я пропустила знатную потеху!» Потом ты расскажешь, что случилось на берегу, а я страшно удивлюсь.

   — Но почему?

   — Просто мы, привидения, не любим вспоминать о плохом. Берём и забываем… Так что скоро я и не вспомню, что у нас с тобой приключилось.

   — Но ты спасла меня! — Ивонна глядела преданными глазами.

   — И ты хочешь меня отблагодарить?

   — Очень хочу!

   — Тогда вот что. Можешь раздобыть для меня лампаду? Знаешь, бывают такие, из красного стекла, и чтобы подлампадник под серебро.

   Личико Ивонны вытянулось:

   — У нас нет серебра.

   — И не надо. Пусть будет хоть жестяной. Ты, главное, возьми краски и разрисуй его цветами — какими захочешь. Это будет мне лучший подарок.

   — Правда? — девочка смотрела на меня с удивлением. — А я думала, привидения боятся священного огня.

   — С чего бы это?

   — Так вы же вроде… ну, нечистая сила.

   Тут мы слегка поспорили, а после условились, что через день-другой я зайду взглянуть на свою лампаду.

   Знать бы ещё, что от неё будет толк!

   Моё молодое «я» рвалось на свободу, и я отпустила его — пусть гуляет, веселится и учится жизни, не помня обо мне. А сама отправилась за завесу в надежде, что тамошние течения сами перенесут меня через пропасть времени — коль скоро дело моё исполнено. Полдня проторчала в Призрачном Городе, таращась на облачное небо. Но свет не явился. И не случилось рядом Уалуссы, чтобы дать мне подсказку.

   Следующей ночью слетала в деревню, как следует припугнула Падди и велела убираться прочь. Не то вздумает, стервец, поквитаться с Ивонной. Два дня тащилась за ним по пятам, чтобы удостовериться — не схитрит, не обманет, назад не повернёт. И наконец вернулась к домику садовника.

   В каморке Ивонны горел свет. Девочка читала книгу, забравшись с ногами на деревянный лежак. На краешке стола чадила одинокая свеча. В углу на толстом кривом гвозде висела моя лампадка, точно по заказу — плошка из красной глины в жестяном подлампаднике, разрисованном лилиями, незабудками и магнолиями. Мой маленький свет. Мои ворота домой. Или моя ошибка…

   Застрять в прошлом — не худшая участь. Эти двенадцать лет можно прожить заново — так, как захочется. А заодно изменить своё будущее. Изменила же я будущее Ивонны. И собственное направлю по иному пути! Избегу всех ловушек и неприятностей, прищучу пару-тройку подлецов раньше, чем они успеют натворить бед. Спасу Селестину и Томаса.

   Гранитная тяжесть легла на плечи… Нет, время мне не позволит. Оно отдало только Ивонну. Потому что наши судьбы связаны. А каким образом — станет ясно в свой срок.

   Значит, пусть всё идёт, как шло?

   Томас сказал бы, что прошлое делает нас теми, кто мы есть. Хочу я быть кем-то другим?..

   Лампадка притягивала взгляд, и я поверила, что смогу вернуться. Кольнуло странное чувство: будто я видела такую раньше, задолго до встречи с Уалуссой в Призрачном Городе. Но где, когда? В другом времени, в другой жизни…

   Ивонна вдруг подняла голову:

   — Лилия, ты здесь?

   Она не умела видеть сквозь вуаль, но моё присутствие ощущала почти всегда. Я присела рядом с ней.

   — Ты опять другая, — сказала она. — Я не понимаю, что это значит. Но с тобой можно говорить о том… о том, что было на берегу. Ты там была. А вчерашняя ты — нет.

   — Ив, ты не думала о том, чтобы стать колдуньей? — спросила я.

   — Зачем? — искренне удивилась девочка. — Я люблю цветы, а они любят меня. Так папа говорит.

   — Твой папа прав, — стало трудно сосредоточиться на разговоре. Значит, пора. — Ивонна. Ты сделала прекрасную лампаду, именно такую, как нужно. И я хочу попросить тебя…

   О чём, мрак меня побери? Ах да.

   — Я прошу тебя поддерживать этот огонёк. Не давай ему гаснуть. Никогда. Сможешь?

   — Конечно, — легко согласилась Ивонна. — Он же негасимый.

   Поняла ли она меня? Выяснять не было времени.

   — Прощай, Ив, милая. Передай привет той… другой мне. Хотя нет, не надо. Может, ещё свидимся.

   Мои губы выговаривали слова, но смысл их ускользал, а свет в лампадке разгорался всё ярче. Он заполнил собой каморку Ивонны, поглотил весь мир, вобрал мою душу…

***

   И отдал рассветному солнцу за сонной рекой.

   На том берегу лежала Ламайя. Знакомый рисунок крыш, пустая дорога и каменный мост.

   Никаких примет времени. Это уже сейчас — или всё ещё двенадцать лет назад?!

   Я ринулась в город, к дому Томаса. И лишь почуяв нутром ледяную тяжесть затаившегося внутри зла, поверила, что вернулась в настоящее.

   Зачем, спрашивается? Здесь меня ждут одни заботы.

   Я всё-таки вспомнила, о чём хотела спросить Уалуссу. Он прожил бездну лет и побывал в уйме переделок. Как-то обмолвился, что сражался с демоном. И победил. Тогда я не узнала — как.

   И теперь не узнаю. Уалуссу нельзя найти, если он сам не захочет. А он уже сказал и показал мне всё, что собирался. Свет знает для чего. А теперь… Если Рош откажется помочь, я пожалею, что не осталась в прошлом.

   Сколько меня не было? Надеюсь, половину ночи, а не три дня. Иначе спасать уже некого.

   Нет, если бы я пропала на три дня, мастер Рене не приготовил бы для меня стол, заставленный остывшими, но умопомрачительно вкусными яствами. Жареные рябчики и креветки в соусе заслуживали, чтобы их смаковать, но я была голодна, как стая волков среди зимы, и проглотила всё в один присест.

   Рош к этому времени успел проснуться и чистил пёрышки перед зеркалом. Разгладил ворот жемчужно-серой рубахи поверх сизо-лилового камзола, убедился, что отороченные кружевом рукава торчат наружу ровно на полпальца, пристроил на груди свой инквизиторский медальон, обрызгал тщательно расчёсанные волосы благовонной водой, слегка взлохматил чуб…

   — Неотразим, — заключила я, появляясь за его спиной.

   Он чуть заметно вздрогнул: неужто проморгал, не почуял? Скосил глаза на моё отражение в зеркале, поджал губы:

   — Что ещё тебе надо?

   Хочешь сразу к делу? Хорошо.

   — У меня есть для тебя две души. Одна заблудшая, которую надо спасти, и одна грешная, которую надо покарать.

   Этого Рош не ожидал.

   — Ты хочешь сдать мне человека?

   — По заслугам. Но есть нюанс…

   — Кто бы сомневался!

   — Сперва послушай, остряк, — я в общих чертах пересказала ему историю Сорбинии и Тальяна — не называя имён и не давая намёков, по которым их можно угадать. — Демон воспользовался невежеством этих двоих, и первую подтолкнул к новому заказу, а со вторым заключил открытый договор. Совершенно ясно, что он намерен получить души обоих.

   — Прискорбно, — сухо констатировал Рош. — Причём здесь я?

   — Ты страж Света и в силах изгнать демона обратно в Лимб. Кстати, я жду извинений.

   — За что?

   — За гадости, которые ты мне наговорил.

   Рош смерил меня тяжёлым взглядом. Его аура бурлила досадой и гневом.

   — Ты лгунья и мошенница, и я больше не имею с тобой дел. Уходи, не то вышибу.

   — Ты слышишь меня? Демон в Ламайе!

   — Нет никакого демона. Ты его выдумала, чтобы снова втереться ко мне в доверие.

   — Уверен? А если я говорю правду? Ты позволишь твари из Лимба на два шага приблизиться к высшему могуществу? Тебе всё равно?

   — Хорошо, — металл в голосе, металл в ауре. — Сообщи имена вовлечённых, ими займутся местные братья.

   — И упекут обоих в застенок, не разбираясь, кто прав, кто виноват? А демон? Думаешь, местные олухи с ним совладают?

   — Вполне, — Рош накинул на плечи плащ. — Мне некогда. Надо ловить потрошителя. Размениваться на мелочи я не стану.

   — Мелочи?! Две человеческие жизни, две души, обречённые на муки и гибель, для тебя мелочь? И добавь к ним ещё третью — мою. Потому что я буду драться за тех, кто мне доверился, а ты знаешь, каковы шансы у привидения против демона!

   В его ауре неожиданно проступили мягкие сиреневые тона.

   — Я тебя не понимаю. Ты играешь вещами, которыми нельзя играть, а потом вдруг готовишься пожертвовать собой ради чужих людей… Если я изгоню демона, ты разорвёшь наши узы?

   — Я не могу.

   — Тогда и я не могу.

   Что ж, окаянник, ты не оставил мне выбора.

   — Видит Свет, я не хотела тебя шантажировать… Ты сжёг дневник, но я успела его прочесть и запомнила довольно, чтобы добросовестное расследование вытянуло наружу все твои тайны. И убийство наставника, и загадочного Н., и бывшую невесту, которую ты пытался вернуть с помощью чар. Если этого мало — не забывай, ты вошёл в сговор с поганой нежитью и делился с ней секретами коллегии. А обвинить тебя в смерти магистра Даматура сам Свет велел, поскольку в этом деле ты и правда не без греха. Прелат Аластир будет счастлив. Не знаю, может, ты и выкрутишься. Но на время расследования тебя отстранят от дел, а то и под замок посадят. И как ты исполнишь свой долг — избавишь род людской от потрошителя, оборотня и злого мага? Кстати, развоплотить или вышибить меня ты не сможешь, я успею сбежать.

   Произнося эту речь, я внимательно следила за Рошем. Он не пытался перебить, не гневался, не грозил — просто смотрел на меня. Не мигая, безо всякого выражения.

   — Слушай, я же не прошу тебя служить Зверю Хаоса, я прошу спасти человека.

   Повисло молчание.

   — Хорошо, — наконец отрывисто сказал он. — Когда?

   — Чем скорей, тем лучше.

   — Значит, сейчас.

   — Только переоденься. Человек, к которому мы пойдём, не преступник, он не хотел дурного да, в общем, ничего и не сделал. Он просто запутался. Не нужно, чтобы в его доме видели инквизитора. Убийца — другое дело. К ней и наденешь свой плащ.

   Рош кивнул и выставил меня за дверь — чтобы не подглядывала, пока он меняет одежду. А может, чтобы не дать волю ярости.

   И впервые в жизни мне не захотелось поступить назло.

   На душе было пакостно, так что я ненадолго сбежала в предел отрешения. Но даже там, в месте, где отступает любая боль, передо мной стояли глаза Роша, полные тоскливо-злой обречённости.

ГЛАВА 2

   Не знаю, что подумали слуги, когда Тальян Энтье велел всем до одного срочно покинуть дом. Мне, собственно, было плевать. Лишь бы не начали трепаться на всех углах о странном распоряжении хозяина и о таинственном госте с саквояжем.

   Сама я явилась под вуалью чуть раньше — предупредить. Следом прибыл Рош — в чёрном плаще с капюшоном, скрывающим лицо. Под плащом обнаружился камзол цвета каваны, надетый поверх белой рубахи и лиловатого жилета.

   Этого намёка на принадлежность к ордену святого Женара Тальян не уловил. Он глядел на Роша с тревогой и надеждой — ровно до момента, когда окаянник достал из кармана и нацепил на шею знак коллегии, а на палец — Око Солнца.

   Тальян вскрикнул и кинулся к письменному столу. Нужный ящик был на запоре. Руки у бедняги тряслись, он вытащил ключик, но не смог сходу попасть в замок. Мы с Рошем наблюдали за его метаниями, как зрители за плохим актёром. Наконец ящик был выдвинут, в нём, как следовало ожидать, прятался пистолет.

   Схватить оружие я не дала — перевернула дурня вверх ногами, выплеснула в лицо воду из хрустального графина.

   — Ну что, остыл, торопыга? Если бы я сдала тебя душеедам, они явились бы в открытую, толпой и с отрядом стражи. Не такая ты птица, чтобы подсылать к тебе стража Света.

   Круглое лицо Тальяна налилось кровью, он сердито сопел, аура полыхала страхом, стыдом и злостью.

   — Ты не сказала, что твой знакомый — страж Света! — просипел он.

   — А кого ты ждал — чернокнижника? Или профессора из Ламдара?

   — У меня мало времени, — сухо напомнил Рош.

   С демонстративной скукой он оглядывал кабинет Тальяна — красное дерево, позолота, книги в дорогих переплётах, земная сфера, микроскоп… В доме Энтье-старшего было то же самое. Нынче даже торговые дельцы притворялись учёными.

   — Так что, — поинтересовалась я у Тальяна, — будешь вести себя, как мужчина, или мы пойдём?

   С полминуты он молча пыхтел, чувства в его ауре боролись, потом страх пересилил.

   — Нет! Не уходите, прошу. Я совсем потерял голову…

   Что ж. Поставила балбеса на ноги, встряхнула, и он сразу осмелел.

   — Я думал, ты меня обманула… — начал обвиняющим тоном.

   — Думать надо было, прежде чем с демоном связался, — отрезала я, косясь на Роша.

   Ему бы сейчас пожурить господина Энтье за самоволие и мстительность. Попрекнуть: мол, пришли бы, сударь, к нам, сейчас бы и убийца была наказана, и вы благополучны, а демон прибывал там, где ему надлежит. Но Рош на нашу с Тальяном перепалку внимания не обратил. Молча, будто к чему-то приглядываясь, он слонялся по затемнённому кабинету — тяжёлые шторы на окнах были плотно закрыты. Хоть в этом Тальян оказался предусмотрительным.

   Рош остановился на середине дорогого, но подвытертого бар-коридского ковра.

   — Здесь вы его вызывали? На этом месте?

   — Я не вызывал! — заоправдывался Энтье-младший, а ныне единственный.

   Покукарекал немного и таки признал, что, по указке Ругора, ставил на полу большой медный поднос, зажигал чёрные свечи и говорил, что велено. А велено ему было произносить рехаганскую формулу тёмного призыва, дабы облегчить демону путешествие из адского преддверия в зримый мир.

   — Он и без этого приходил, когда хотел. А так я хотя бы знал… мог подготовиться, а потом немного пожить без опаски…

   Краска, прилившая к его лицу, пока он висел вниз головой, сошла, теперь Тальян был бледен и жалок. Беспрерывно облизывал губы, перебирал пальцами и следил за Рошем, как щенок за хозяином.

   Окаянник приказал ему убрать ковёр, поставить поднос со свечами и раздеться по пояс. Энтье-младший подчинился безропотно. Рош достал склянку с мутно-белой жидкостью, нанёс ему на кожу обережные знаки, пошептал, как старая знахарка над больным. Затем начертил вокруг Тальяна окружность, велев не трогаться с места, что бы ни случилось, и перестал обращать на него внимание.

   Дальше колдовал уже над подносом: бормотал заклинания, рисовал символы, сыпал порошки, брызгал растворы. Извлёк из саквояжа диски, которые я видела в бауле, и выложил из них треугольник — так, чтобы поднос оказался в его центре. А треугольник заключил в круг из трёх линий: белой, янтарной и синей.

   Пошёл в дело и лиловый браслет-змейка. Рош разделил его повдоль на две ленты и намотал их на запястья. Встряхнул клок ткани — получилась накидка. Мне вспомнился защитный плащ, который Томас надевал на схватку с Гриморией, но тот был громоздким и тяжёлым, а этот — едва толще каркусской кисеи.

   — Для чего это? — спросила я.

   — Чтобы демон не смог меня узнать, — не глядя ответил страж Света.

   Накидка оказалась объёмистой. Рош закутался в неё с головы до пят, закрыл лицо капюшоном, руки спрятал в широкие длинные рукава.

   Внезапно сами собой зажглись свечи на подносе. Тальян ахнул.

   — Вызывайте, — кивнул ему Рош, и пока бедолага собирался с духом, повернул зачехлённую голову ко мне: — Скройся. Демоны злопамятны.

   А то я не знаю!

   Но спор был сейчас не к месту. Я молча шагнула за завесу, двойным оборотом завернулась в вуаль и поспешила обратно. Что проку таиться? Ругор меня видел, и врага в нём я уже нажила.

   Вернулась как раз в тот момент, когда воздух над свечами потемнел и стал сгущаться. Это сгущение на глазах оформилось в знакомую фигуру. Могучий, синий, рогатый, демон повис в воздухе, глухо ворча. Что-то ему мешало, что-то было не так, но он пока не понимал, что именно. Дёрнулся, будто прорывая невидимую преграду, и бухнул об поднос огромными ножищами. Клацнули по меди когти и роговые наросты, свечи покатились в стороны.

   Поднос для Ругора был мал, там и одна его лапа не помещалась, а он пытался устоять двумя. Треугольник, образованный дисками, создал вокруг сплошную преграду. Демон бился, ревел трубным рёвом, пучил свои чёрно-красные зенки, грозил сжавшемуся в комок Тальяну чудовищными карами. Поднос он растоптал и смял, но места от этого больше не стало, а пол под его ножищами оказался непробиваемым.

   От потуг Ругора диски начали светиться. Чуть погодя и тройной круг загорелся разными цветами.

   Рош всё это время стоял в сторонке, почти невидимый в своём хитром плаще. Когда свечение стало ослепительным, он приблизился к демону и заговорил на древнефеддийском. Голос его звучал нечеловечески — низко, утробно, хрипло, словно под балахоном страж Света переродился в чудовище.

   — Даю тебе свободу от оков всякого рода, — слышалось мне. — Снимаю с тебя обеты вольные и невольные...

   — Кто ты? — взвыл демон. — Покажись!

   — Исторгаю жажду твою, — хрипел Рош. — Избываю жадность твою…

   Ругора перекорёжило. Ошейник на нём, до того почти невидимый, вспыхнул красным.

   — Я вырву твою душу, колдун!

   И больше ни одного членораздельного звука из его гортани не вышло — только вой и рык.

   Сквозь эту адскую какофонию долетали слова Роша:

   — Откажись от обетов лукавых… Отринь узы связующие… Отступись от душ человеческих… Изыди из мира зримого… Вернись туда, где место твоё… И пребудь там вовек…

   Из рукавов Роша вытекли лиловые струи, опутали Ругору ноги, будто змеи, и поползли выше, ветвясь и разбегаясь. Мускулы демона вздулись от напряжения, тело окуталось синим огнём, из пасти вырвался такой рёв, что зазвенели стёкла.

   Тальян не выдержал и кинулся прочь. Даже на ноги не поднялся — улепётывал на карачках, не помня себя. Я втащила его обратно в круг:

   — Сиди, дурак! Или будешь мучиться адскими муками до скончания мира!

   Он скорчился, обхватив голову руками, и попытался кивнуть.

   Но поздно: целостность защиты была нарушена.

   Ругор повернул башку в нашу сторону, в рыке его послышались нотки злой радости.

   Тальян напрягся всем телом, застонал сквозь зубы — теперь сила Ругора подпитывалась его болью. Демоническое пламя запылало ярче, лиловые ленты осыпались золой, а монстр подался вперёд и поддел когтями левой ноги один из светящихся дисков.

   Рош что-то выкрикнул. Огненный ошейник лопнул, Ругор схватился за горло, будто его душили. Я снова припомнила нашу с Томасом битву против Гримории и, пока демон отвлёкся, быстренько вернула сдвинутый диск на место.

   Боль прострелила насквозь — как молния небо. Но к боли я была готова, я была готова к чему угодно: к разрыванию на куски, к выворачиванию наизнанку, к жестокой мясорубке, к любой пытке, а то и к развоплощению… Всё ограничилось лютой, но короткой вспышкой. Повезло.

   Я отступила в предел отрешения, чтобы прийти в себя. Как только вновь смогла внятно мыслить, вернулась на поле боя.

   А бой был в разгаре. Ругор ревел, горел синим факелом. Страж Света заново напустил на него своих лиловых змеек. Какой от них прок, за пламенем оставалось неясным. Зато очевидно было, что сам Рош на пределе сил. В его стальной ауре стали приоткрываться бреши, зачехлённая фигура казалась неустойчивой и даже чуть-чуть покачивалась, голос превратился в сплошной хрип, но продолжал снова и снова выкликать одни и те же слова.

   Ругор торжествовал. Он словно бы вырос, раздался вширь, рёв его гремел, как фанфары.

   Светящиеся диски мигнули, и один погас. Демон взрыкнул во всю глотку, и от этих громовых звуков треснули оконные стекла, с потолка посыпалась штукатурка. Рош зашатался, взмахнув руками.

   Кинулась к нему — подхватить, поддержать. Я могу, я сильная!..

   Опомнилась в последний миг, скрутила себя в узел, сплющила так, что свет померк.

   Не лезь, дура, не мешай. Не давай демону шанса.

   Но собственный порыв подсказал мне идею.

   Наши узы!

   Коль скоро жизнь Роша питается моей энергией, не смогу ли я дать больше обычного? Как дала тогда, у мельницы. Демон брал у Тальяна, а Рош пусть берёт у меня.

   Хватило одного побуждения — даже стараться не пришлось. Сила потекла из моего призрачного тела наружу, невидимая, но осязаемая, как вода… Нет, скорее, как кровь.

   Рош выпрямился, расправил плечи. Его голос окреп, заклинания зазвучали чётче, в них появился какой-то гулкий, раскатистый призвук. Лиловые ленты, и диски, и все три круга засияли, как новые. А синее пламя на демоне стало, наоборот, блёкнуть, в зверином рёве задребезжало отчаяние.

   Всё шло хорошо. Лиловые змейки доползли уже до шеи Ругора. Я ощущала подозрительную лёгкость. Надо, пожалуй, умерить поток…

   Тут демон рыкнул что-то похожее на «Моя!» и пропал.

   Я знала, куда он направился, и метнулась за завесу — так до дома Сорбинии быстрее.

   Вдова, не ко времени одетая в один розовый пеньюар, дремала полусидя на кушетке — голова склонена к плечу, рядом на столике коробочка мармелада и раскрытый «Дамский альманах». Дыхание её было неглубоким и частым, ресницы подрагивали, глазные яблоки под веками двигались.

   Я сходу скакнула за завесу грёз. И не обманулась. Они оба были там — бледные тени себя самих. Сорбиния висела в воздухе в той же позе, в какой спала в зримом мире, но глаза её были открыты и полны страха. Ругор срывал с себя ленты Роша — и не мог сорвать. Они липли к его рукам и всё ползли, ползли к рогатой башке. Забыв о своей жертве, демон топтался на месте, рычал и всё больше запутывался в лиловой паутине.

   Кажется, дело сделано?

   Я прислонилась спиной к каменной глыбе, скрестила руки на груди и стала наслаждаться зрелищем. Ленты множились, удлинялись, захлёстывали одна другую, оплетая могучее синее тело, словно волшебные побеги из сказки, пока не образовали кокон, вобравший демона целиком.

   В последний момент из переплетения лиловых жгутов сверкнул кровавый зрак и долетело глухое:

   — Я запомню тебя, привидение!

***

   Всё было кончено в два счёта. Раз — и Ругор скрылся в лиловых путах. Два — путы вспыхнули, опали, от демона не осталось и следа. Отметина на груди Сорбинии растаяла, как снежинка на ладони.

   Дожидаться, когда вдовушка проснётся, я не стала — вытащила её в мир, растолкала. Сорбиния зевнула, потёрла глаза кулаками, как ребёнок. И вдруг, ахнув, вцепилась в оборку на моём рукаве:

   — Он здесь, он вернулся! Спаси меня!

   Я отлетела на пару шагов, оставив в её пальцах воздух.

   — Успокойся. Твой договор разорван, демон возвращён в Лимб.

   Несколько секунд убийца моргала, бессмысленно глядя на меня, потом нахмурилась, закусила губу. Сумбур в её ауре оформился слоями холодных и грязных тонов. Вот и славно. Дошло, значит.

   — Я выполнила свою часть сделки, теперь ты выполни свою — заплати.

   Тёмные глаза Сорбинии сузились:

   — А почём я знаю, что это ты его изгнала? Ты просто стояла, сложив руки, и ничего не делала. Я видела.

   Её голос стал грубее, манера речи вульгарнее. Кажется, вдовушка решила, что незачем больше прятать своё истинное лицо. И бояться нечего — раз демон сгинул.

   Я улыбнулась:

   — Хочешь меня надуть? Тогда тебе стоит знать, что через полчаса здесь будет коллегия. Я могу помочь тебе сбежать. А могу задержать до прихода душеедов. Выбирай.

   Она не поверила, как до неё не поверил Тальян. Чтобы потустороннее существо стакнулось с извечными врагами? Быть не может!

   Ладно, разъясню:

   — Твой пасынок сейчас даёт показания легату Светлого Престола. Как ты понимаешь, он сделает всё, чтобы снять с себя даже тень вины. И кстати, как поживает твоя кухарка?

   Лицо Сорбинии исказилось, по ауре прокатилась волна испуга. Видно, Гаспар задал Домне по-настоящему крепкую трёпку.

   — Ну-ка, прикинем. Убийство с помощью магии. Вызов демона. Одно это тянет на полное Покаяние, — а за вдовушкой наверняка водились и иные грешки. — Разумеется, после семи кругов очищения, откровения-в-Свете и лабиринта кошмаров. Словом, если не хочешь сдохнуть в Замке Шипов, садись и пиши предсмертную записку.

   — Что? — кровь отхлынула от её щёк. — Я дам тебе деньги! Много денег!

   — Разумеется, дашь. Хоть ты и жадина. Пиши, что раскаялась и не можешь жить с этим грузом на душе. Что лишь воды Кампы остудят боль твоей страдающей совести. В таком духе. Сама придумаешь. Ты же та ещё лгунья.

   Она наконец поняла, что я не собираюсь её убивать. Протянула руку к сонетке.

   — Прислугу не зови. Надень что-нибудь попроще, возьми деньги, драгоценности и беги чёрным ходом.

   Сорбиния на минуту присела к столу, поскрипела пером (я убедилась: про меня — ни слова), потом заметалась по комнатам, загремела ящиками и ларцами, то и дело воровато оглядываясь. Свалила всё в сундучок и потребовала затянуть ей шнуровку на корсаже.

   Я постаралась от души, так что у вдовушки слёзы из глаз посыпались.

   — А платье напяливай сама.

   Она напялила. Торопливо подколола волосы и направилась к выходу.

   — Эй, подруга! Ничего не забыла?

   Сорбиния кинулась бегом.

   Я втолкнула её обратно, захлопнула дверь. И четверть часа гоняла по хозяйским покоям — из спальни в гардеробную, из гардеробной в будуар. Когда за окном раздался грохот копыт по мостовой, а следом заколотили в дверь, Сорбиния замерла испуганным зайцем, бросила на меня отчаянный взгляд, враз сделавшись некрасивой и старой. Я развела руками.

   Преступница выхватила из сундучка бархатный кошель.

   — Здесь пятьсот. Сделай что-нибудь!

   Следовало бы взять с неё за хлопоты, но мой призрачный слух уже уловил спорый топот на лестнице.

   — Держись! — я за руку перетащила вдову в предел отрешения.

   Потусторонние существа обретают свойства измерения, в котором очутились, но человек во плоти остаётся собой. Здесь, в мире теней без теней, где всё было зыбким, расплывчатым и плоским, словно рисунок акварелью, Сорбиния казалась инородным объектом. Слишком выпуклая, слишком чёткая, слишком цветная. Всем своим видом она будто кричала: «Мне здесь не место!»

   Тёмные силуэты — местные обитатели — разлетелись, как сухие листья, подхваченные ветром. Сердце преступницы бешено стучало, дыхание было судорожным и сиплым.

   — Не бойся, — шепнула я. — Это хорошее место, тихое.

   — Я… задыхаюсь, — прохрипела Сорбиния, синея на глазах.

   Пришлось вытаскивать её в мир. Немного раньше, чем я хотела, но это не страшно — за пределы усадьбы мы выбрались. Вряд ли кто-то заметил чудесное явление двух дам в проулке между заборами соседских садов, под густо сплетёнными кронами.

   Моя злополучная заказчица едва держалась на ногах. Я потрепала её по бескровным щекам, поставила на мостовую сундучок, выскользнувший из ослабевшей руки, и предоставила кровавую вдову её судьбе.

   А сама вернулась в дом, и сделала это безо всякого страха. Потому что дробный стук сапог по лестнице, услышанный за миг до побега, был мне отлично знаком. И непохоже, что хозяин этих сапог взял с собой стражу.

   Так и есть: Рош расхаживал по спальне Сорбинии в гордом одиночестве — при душеедском плаще поверх мирского платья и с Оком Солнца на руке. Око светилось, Рош, бледный, как покойник, хмурился.

   Увидев меня, ни капли не удивился:

   — Так и думал, что без тебя не обошлось. Где она?

   — Там, где ты её не найдёшь, — ответила я, разглядывая себя со всех сторон. — Ты был прав, я не отдаю людей душеедам. Даже убийц.

   А ведь я не прозрачней, чем была утром — ну может, самую малость. Бодра и полна сил. А у Роша видок — краше на погребальный костёр кладут. И аура вся вылиняла. Такое чувство, что энергия, перелитая в окаянника, вернулась ко мне. Как будто он взял взаймы и отдал назад, едва отпала надобность.

   Я ждала взрыва негодования, но Рош тяжело вздохнул и отвернулся к окну.

   — Между прочим, синекожий убрался восвояси, — может, это его утешит. — Ты достал тварюгу.

   Рош присел на кушетку, сгорбившись, как старик.

   Щемящее чувство разлилось по моему призрачному телу. Я попыталась дать окаяннику немного сил, но на этот раз не получилось. Потому что речь не шла о жизни и смерти? Или он каким-то образом сумел закрыться от меня?

   Я рассердилась:

   — Зачем столько сложностей? Почему ты просто не вышиб его?

   Рош поднял голову.

   — Вышибала не вернёт демона в Лимб. Отбросит куда-нибудь за дальние завесы. Ты же не хочешь, чтобы по потустороннему миру свободно разгуливал демон?

   Он запустил руки в волосы, посидел так и взглянул на меня:

   — Ты понимаешь, что эта женщина не изменится? Всплывёт на новом месте и начнёт всё сначала. Могут пострадать люди.

   Наверное, он был прав. И в то же время неправ в корне.

   — Её следует повесить. Это она заслужила. Но вы отнимете у неё душу, и тут я вам не помощница.

   — Понимаю, — страж Света поднялся. — Значит, остаётся Тальян Энтье.

   — Рош, не будь подлецом! Он ничего не сделал!

   — Но мог бы, — аура окаянника потемнела. — Магнолия, не думай, что я не оценил твоей помощи. В своём роде ты существо самоотверженное, пусть и небескорыстное... Но ты не человек. Ты помнишь себя в прежней, земной, жизни и думаешь, что осталась такой, как была…

   Я открыла рот, чтобы закричать в ответ. Но он говорил с такой отвратительной самоуверенностью, с таким убийственным сочувствием:

   — …На самом деле твоя душа сгинула на дне колодца. Наружу вышел огрызок, утративший то главное, что делало тебя личностью и давало надежду на спасение в Свете. Никакой опыт долгой жизни не возместит этой потери. И через тысячу лет ты останешься ущербным слепком с себя самой. Себялюбие, легкомыслие, безответственность, жадность — неотъемлемые свойства твоей природы. Таковы все привидения из колодца душ. Я знаю, что спрашивать бессмысленно, настоящая ты давно мертва… Но почему, Магнолия? Почему? Разве тихие сёстры не предупреждали тебя, разве не отговаривали?

   Сама не знаю, зачем я его слушала. Что мешало мне расквасить красивый душеедский нос, запеленать окаянника в кровавый плащ и вывесить за окно на потеху прохожим… Должно быть, ошеломление. Или изнеможение, всё яснее проступавшее в его ауре. Я спросила:

   — Мстишь мне за то, что заставила тебя изгнать демона и помогла убийце сбежать?

   Рош не ответил. Бухнул на туалетный столик два тяжёлых кошеля.

   — Этот от Энтье. Он сказал, у вас уговор. А этот — от меня. Пятьсот динариев, как условились. Считай нашу сделку расторгнутой. И прошу тебя, Магнолия, Светом своей души заклинаю: уходи из Ламайи. Не доводи до крайности…

***

   Говорят, слёзы дают облегчение. Я покинула комнату с гордо поднятой головой — и бросилась за завесу, как человек, охваченный пламенем, бросается в воду.

   Плакать не стала. Но превратила безмятежность призрачных измерений в бурю. Пространство вздымалось штормовым морем, ткань мира билась, словно парус на тугом ветру — с хлопаньем, треском, стоном, и я спросила себя, что будет, если её разорвать. Может быть, вселенная провалится в тартарары?

   Демон, потрошитель, инквизиция… Зачем мне всё это? В один день я стала богачкой. Тысяча динариев от Тальяна, пятьсот от Сорбинии, пятьсот от Роша. Сперва не хотела брать, потом решила: раз так, хоть серебром разживусь. Подамся куда-нибудь в Ильвию, буду есть за семерых, веселиться, менять любовников…

   Боль не отступала. Даже в пределе отрешения, обители мира и благости, всё во мне рыдало и рвалось на части.

   О, я знала, что надо делать! Вытолкнуть из себя чувства, связанные с Рошем. Злость, горечь, раненую гордость, желание быть рядом, тревогу за него, нежность... Собрать всё вместе и выкинуть вон.

   Но я не могла. Даже на пике ярости, когда темнело в глазах и хотелось убить его, умереть самой или разрушить мир. Не могла… Не хотела.

   И сейчас, паря в вечном безмолвии, смотрелась внутрь себя, как в зеркало, а видела его глаза, дымчатые, с лёгкой зеленью, с проблесками золотых искр, любовалась скупой полуулыбкой, ощущала касания рук. Слышала голос, который произносил слова, ранящие хуже Резца Света. И сознавала, что попалась, погибла, пропала, что ничего в мире мне больше не нужно. И если я не могу получить самого Роша, оставлю себе хотя бы чувства к нему — осколок несбывшегося счастья.

   Я сама — обломок, огрызок, как он сказал. Чем ещё мне утешаться, как не осколком любви?

   Разве что поиском потрошителя — делом, которое Рош считал для себя самым главным. Он доказал, что ради этого дела пойдёт на всё. Если надо, убьёт. Если надо, умрёт.

   Я не нужна ему, но он нужен мне. Потрошитель опасен и силён, как демон. Рошу нельзя встречаться с ним в одиночку. Значит, я должна быть поблизости, невидимая и неслышная, чтобы в нужный момент прийти на помощь.

   Смешно.

   Я поняла, что люблю его, только когда он сделал мне по-настоящему больно.

   С Маркусом было проще. Он никогда не отталкивал меня, просто предал, а я даже возненавидеть его не успела — была слишком занята, удирая от душеедов. Потом перевернула эту страницу и пошла дальше.

   С Рошем так не получится. С ним всё острее и глубже. И в тысячу раз мучительнее. Может быть, потому что он прав. Он даже сам не знает — насколько. А я ему не скажу. Пусть думает, что хочет.

   Обида на него, жалость к себе — это пройдёт. Скорее всего, мы никогда больше не сойдёмся лицом к лицу. Разве что после всего, когда он получит свою награду и расстелет у ног шкуру потрошителя, когда отоспится и окрепнет настолько, что сможет прожить без наших уз, я приду к нему ещё раз и спрошу, как он на самом деле ко мне относится.

   Сейчас я только мешаю. Лезу под ноги, чего-то требую, ковыряюсь в его тайнах, отнимаю время, вынуждаю тратить силы и рисковать собой. Ругор стал последней каплей. Рошу просто надоело терпеть меня рядом, он устал сдерживаться…

   Что-то ело его изнутри. И дело не в одном потрошителе. Потрошитель связан с чем-то большим. С загадочным Н., с секретами, которые Рош мне не раскроет, потому что если между нами и была крупица доверия, я сама её растоптала. А он довершил начатое.

   Ему проще быть одному. Поэтому он и прогнал меня, постаравшись ужалить побольнее.

   Только я не уйду…

   Смех и слёзы.

ГЛАВА 3

   Дверь мне открыла пухлая молодка в белом переднике поверх платья. Я приподняла шляпу:

   — Добрый день, сударыня! Простите за беспокойство, но я разыскиваю одного молодого человека, сына моего старинного приятеля. Зовут Мориц Каден. Мне сказали, он снимает домик у купеческой вдовы. К несчастью, я запамятовал имя.

   Теперь изобразим улыбку, чуть виноватую, но страшно обаятельную.

   — А вы не ошиблись, сударь? Это точно у нас? — молодка бойко стрельнула чёрными глазами. Лицо у неё было круглое, гладкое, с ясным лбом и аккуратным прямым носиком. — Вот госпожа Дарид сдаёт половину дома господину Фреммеру с дочкой. Он бывший морской офицер, потерял ногу в битве при Синпаре. Только ему уже под пятьдесят. Как, вы говорите, звать вашего знакомца?

   Я повторила. Молодка задумалась на миг, покачала головой:

   — Нет, такого не знаю.

   — А давно господин Фреммер тут живёт?

   — Да уж лет пять.

   Я редко принимаю облик мужчины, но сейчас это был самый простой способ добиться цели. На женщину, которая ходит по дворам с расспросами о молодом инквизиторе, смотрели бы косо. А моложавый господин среднего роста с проседью в чёрных кудрях, в добротном, но неброском камзоле располагал к себе кумушек учтивостью и благообразным видом.

   И Рош не сразу сообразит, что это я.

   Сейчас даже он не смог сходу бы распознать во мне привидение — только через всемогущий гелиодор. Я набила брюхо в трёх харчевнях, приведя в восторженный ужас обслугу и посетителей. Теперь на пару часов буду плотной, как живая. Встреть Рош меня на улице — пройдёт мимо, не узнав…

   К демонам Роша!

   — Бедный Ареманд, — первое имя, которое пришло в голову. — Мориц его единственный сын. Служение Свету — почётная стезя, но Ареманду хотелось, чтобы мальчик продолжил его дело.

   — Так этот Мориц — монах? — ахнула молодка.

   — Примкнул к ордену святого Женара вопреки отцовской воле, — я развела руками. — За десять лет они обменялись всего парой писем. Теперь Аременд болен и мечтает о примирении. Узнав, что я буду в ваших краях, он просил разыскать Морица.

   Молодка хмурилась — соображала. Вдруг её аура вспыхнула озарением:

   — Я уж и забыла! Это, верно, тот парень, что жил в дальеновской усадьбе… там, в конце улицы, у самой каланчи. Точно! Вы сказали: у вдовы, я сразу и не сообразила. Ведь господин Дальен-то как помер, так Лилиана, жена его, сразу к дочке в Тангар уехала. А усадьбу, лавки, пивоварню с мельницей Марчичу доверила, управляющему. Он из гарбов, здоровый такой и нравом крут, всех в кулаке держит. Сам в малом флигеле живёт. В хозяйском доме — господин советник Данилли с семейством. Собственный дом его сгорел, и знаете — отчего? Обереги против пожара испортились и в обратную сторону сработали! Так господин Данилли, пока заново строился, здесь обосновался, вроде как временно. Пожарную дружину под свою руку взял, чтобы, значит, порядок навести. И так ему это дело полюбилось, что дом-то он отстроил, а переезжать обратно не стал. Там теперь то ли контора, то ли дом собраний, не поймёшь. Общество купеческое каждую неделю заседает, приёмы, обеды… Торговлю за него старшие сыновья ведут. У них у каждого флигель в главной усадьбе, а господин Данилли тут, рядом со своей забавой.

   Пожарную часть Ламайи я знала хорошо. Она располагалась в руинах старой рехаганской крепости. От самой крепости осталось немного: сторожевая башня — ныне пожарная каланча, угол толстенной стены с полуобвалившейся лестницей да отдельные части внутренних построек, разобранных почти до основания. Пять столетий местные жители растаскивали некогда гордую цитадель по камушку, пока совет Ламайи не объявил крепость собственностью города. Казарма пожарной дружины, конюшня и сарай для хранения водовозных бочек, помп, лестниц и прочего инвентаря тоже были выстроены из добротного рехаганского кирпича.

   Томас рассказывал, что во времена рахаганцев под крепостью имелось обширное подземелье с колодцем, складами для припасов, тайными ходами и тёмным святилищем во славу Зверя Хаоса. Мне стало любопытно, и едва оторвавшись от пуповины дома, я слетала посмотреть.

   Большая часть помещений оказалась завалена и затоплена, в каморах под башней не нашлось ничего интересного, а наверху дрыхли пьяные вдрызг пожарные, забыв поставить дежурного на каланчу. Ламайя могла выгореть дотла, а они не проснулись бы, даже если бы им на головы полетели горящие головешки.

   — Раньше как было, — молодка радовалась благодарному слушателю. — Дежурили по жребию, собирались в башне ватагой, брагу глушили, шумели, буянили. Госпожа Лилиана потому, наверно, и велела Марчичу жильцов искать, а сама сбежала. Но при таком соседстве задорого не сдашь. Солидные люди нос воротят. Вот поселился во флигеле этот монашек. Потом господин Данилли въехал. Тут-то и началось. Первым делом он добился, чтобы к дружине приписали двух человек из отряда градоблюстителей — капралов на жаловании. Пьянство запретил. Кого поймают, велел сажать в колодец. Выписал из Сормаса отставного брандмейстера и взялся натаскивать дежурных. А они ж сменяются! Вот целыми днями у них муштра и идёт. И ладно бы днями, а то по ночам учения. И всё как взаправду — гонг гремит, рожок трубит, крики, грохот, факелы, конское ржание. Как пожарный обоз за ворота выезжает, земля трясётся!

   Она вздохнула.

   — В общем, раньше плохо было, а и нынче покоя нет. Во флигеле сейчас новый учитель квартирует. Жалование у него невелико, детей одиннадцать душ, матушка больная. Он и рад-радёшенек, что задёшево хоромы отхватил. А куда ваш монашек делся, не скажу. Чудной он был, нелюдимый, я и по имени его не помнила. Идёт по улице — не кивнёт и здрасьте не скажет. Не поймёшь, то ли мнит о себе невесть что, то ли в облаках витает. Вот так всё ходил, ходил да и пропал. Вы у Марчича спросите, он, верно, знает.

   Хороший совет.

   Я поклонилась доброй хозяйке и потопала вниз по улице — туда, где торчала на фоне неба пожарная каланча и пряталась в заросшем саду усадьба госпожи Дальен.

   Калитка в высоком заборе оказалась открыта, а дверь в меньшем, деревянном, флигеле — на запоре. Я постучала. Обошла кругом, присмотрелась к дикарским, но стойким оберегам и влезла внутрь через дымоход, распугав огарников.

   Скупо обставленное холостяцкое жилище было пусто. Грозный Марчич не сидел дома среди дня. Я оставила глазок на случай, если он вернётся, и скрылась за вуалью.

   Загляну пока в большой флигель — бывшее логово Морица Кадена.

   Этот флигель, хоть и каменный, на деле был не особенно велик, а для семьи в четырнадцать душ, пожалуй, даже тесен.

   Учитель как-его-там экономил на оберегах. При этом паразитов из-за завесы в доме не водилось. Зато слышалось неуловимое эхо давней, но серьёзной силы. Каден оставил?

   Больше о брате-дознавателе не напоминало ничего. Настурции на окнах, занавески в цветочек, вязаные салфетки, дешёвые безделушки — и ни следа лаборатории, о которой говорил Армилли.

   Учитель, глава семейства, был на службе. Его жена готовила обед, старшие дочери помогали, средние пели и бренчали на клавикорде, младшие дети с визгом и топотом носились по лестницам, играя в мушкетёров и разбойников.

   Вслед за малышом в рубашонке навыпуск я спустилась в подвал. Эхом силы тянуло оттуда, снизу. Потрошитель явно питал слабость к подземным укровищам, зарывался в норы, будто зверь.

   Мальчонка покрутился у тяжелой дубовой двери, подёргал железное кольцо. По лестнице сбежала девочка, схватила брата за руку и увела наверх. Правильно. Нечего мелюзге тут делать. Отголосок давних чар в подвале ощущался сильнее, и у этих чар был привкус тьмы.

   Однако, на первый взгляд, ничего примечательного за дверью не таилось. Скудные съестные припасы, негодная мебель и разный хлам, прикрытый грубой холстиной.

   Обследовав подвал внимательней, я обнаружила два замурованных хода. Кладка в арочных нишах была почти такой же старой, как стены вокруг, и магия в них тлела старая — с налётом обновления, но таким слабым, что мне могло померещиться. Уж очень хотелось хоть что-то найти.

   Лезть в ниши было боязно. Вдруг там такие же ловушки, что едва не погубили меня в подземелье с клеткой души? Я ограничилась тем, что немного пошарила призрачными щупальцами.

   Кирпичные стены толщиной в три локтя отдавали душком тёмного колдовства — небось, в раствор порошок из человеческих костей добавлен. Рехаганская магия замешана на крови, поэтому за столетия до конца и не выветрилась.

   А вот и сами кости…

   Уже за пределом кладки, в земле, обнаружился целенький скелет — головой на северо-запад. Чары хранили его от разложения, только путы на запястьях и лодыжках истлели. Амулет на шее… Видно, нарочно расколот — четвертинка медальона, выточенного из известняка, с частицей незнакомого магического узора. Сила в нём почти иссякла.

   Я ничуть не удивилась, обнаружив такой же сюрприз во втором засыпанном ходу.

   Мрак с ним.

   Втянула щупальца и с облегчением убралась из подвала.

   Томас говорил, что чёрная магия, какой мы её знаем, вызрела в Рехагане, извратившем мудрость феддийцев. Хотя именно феддийские жрецы сумели приспособить для человеческих нужд магию шариту — рехаганцы то ли не знали её, то ли не отваживались касаться.

   Понятно, почему Мориц выбрал для себя этот дом, где сам воздух пропитан духом древней волшбы и запретных тайн. Какой любитель магических опытов устоит?

***

   В гости к советнику Данилли я отправилась в новом обличье — седая шевелюра, красное обрюзгшее лицо, большой вислый нос, грузноватая фигура и печаль в слезящихся глазах. Родитель своевольного отпрыска собственной персоной. Никто не удивится, если он станет расспрашивать о жизни сына вплоть до мелких подробностей, которые у чужого человека, будь он хоть трижды друг семьи, интереса вызвать не должны.

   Через порог особняка ступала с осторожностью — под ногами таился мощный ревун, по косяку дремали охранные знаки, над дверью висели амулеты, отвращающие нечистую силу. Ничего, пронесло. Вот что значит хорошо пообедать!

   Советник был дома — чаёвничал с семьёй. Меня пригласили к столу, и я, само собой, не отказалась. Пирожки и ватрушки на серебряных блюдах выглядели очень аппетитно. В фарфоровых чашечках лежали засахаренные фрукты, безе, зефир и разные каркусские сладости. Жаль, надо соблюдать приличия и не поглощать больше, чем в силах вместить смертная утроба.

   Дородная жена советника, две дочки на выданье и сын-подросток глядели на гостя с любопытством. Надо признать, я рисковала, выдавая себя за папашу Морица Кадена. Вдруг молодой инквизитор рассказывал соседям о себе? Может, на самом деле отец его давно умер или крив на один глаз, и ладят они прекрасно, а в семье у них пятеро детей и старшие уже порадовали внуками… Но если образ, нарисованный черноглазой молодкой, правдив, едва ли парень стал бы откровенничать с чужаками. В любом случае попробовать стоило. Не побьют же меня. А попробуют — тем хуже для них.

   — Чудак он был — сынок ваш! — громогласно объявил господин Данилли, больше похожий на отставного сержанта, чем на преуспевающего торговца и члена городского совета. Лицо обветренное, волосы, как иголки у ежа, усы торчком. Госпожа Данилли сделала мужу страшные глаза. Но тому и в голову не пришло, что своей бесцеремонностью он ранит чувства гостя. — Мы его к себе по-соседски звали. Пришёл. Говорит, хочу у вас подвал посмотреть. Каково, а?

   — А что у вас в подвале? — я изобразила растерянность.

   — Да ничего! Кладовая, ледник, винный погреб. Всё, как у людей. А он говорит, дом-де выстроен на рехаганском фундаменте. Интересна ему, видишь ли, рехаганская архитектура, что-то там в ней этакое есть. Я говорю: не жалко, смотри! Послал с ним человека, чтобы светил. Ну и так… приглядывал. И что же? Мориц ваш два часа кряду по подвалу ползал, каждую камору шагами измерил, к стенам ухо прикладывал. Станет истуканом и стоит слушает. А что, зачем? Походил так, послушал да и откланялся. Я зову отобедать, а он: недосуг мне. Каково! Раз дочку мою чуть дара речи не лишил.

   Советник кивнул на девушку в бледно-голубом платье. Та застенчиво опустила глаза.

   — Вышла вечером в сад. Вдруг перед ней фигура чёрная — будто из-под земли вынырнула. Оказалось, сосед! Ах, простите, я вас напугал, — Данилли передразнил Кадена противным тонким голосом и, вытаращив глаза, снова загремел на всю столовую: — Нет, я не против, ты гуляй. Сад для того и есть, чтобы гулять. Но ходи по дорожкам, как человек, а не крадись кустами, будто тать ночной! А под конец и вовсе учудил…

   — Анарис, передай мне, пожалуйста, варенья, — попросила госпожа Данилли преувеличенно лёгким тоном.

   — На что тебе варенье? — изумился советник, оказавшийся, надо же, тёзкой короля. — Ты же сливовое не ешь! Это Рамон у нас любитель!

   Хорошенькие дочки потупились, стыдясь за отца. Сын, должно быть тот самый Рамон, напряг губы, подавляя смешок, потом учтиво протянул госпоже Данилли вазочку.

   — Извольте, матушка.

   Советник глянул на него шальным глазом и опять повернулся ко мне:

   — Так вот, когда сын ваш пропал…

   — Он не пропал, — торопливо вмешалась хозяйка. — Просто съехал неожиданно. Вы, верно, знаете, что его от нас перевели?

   — Ну, я и говорю, — советник, недовольный, что его прервали, повысил голос. — Как раз тогда пожар у него во флигеле случился.

   Я ахнула и схватилась за сердце. Госпожа Данилли замахала на мужа руками:

   — Не пугай старого человека! — и мне, утешительно: — Вы, сударь, не тревожьтесь. Дом был тогда уже пуст…

   — Вот именно, — подхватил господин Данилли. — С чего ему загораться? Непростой это был пожар, я знаю, о чём говорю. Две комнаты во втором этаже выгорели дотла — ни тебе головешек, ни обломков, ни осколков, ни деталей каких негорючих, будто сперва всё оттуда вынесли, а после опалили изнутри. Но аккуратно так, чтобы балки и перекрытия не повредить и чтобы огонь ни искоркой наружу не вырвался. Представьте себе: дверь заперта, дверное полотно со стороны комнаты обожжено снизу доверху, бронзовая ручка расплавилась, будто её в кузнечный горн сунули. А со стороны коридора даже пятнышка чёрного нет. И с окнами то же. Рама изнутри палёная, а снаружи даже краска не облупилась. Да вот ещё — подоконник сгорел, а стёкла даже не треснули. Может такое быть? Не может! Это я, Анарис Данилли, вам говорю. Обои стали пеплом вместе со штукатуркой, а обрешётка только копотью покрылась! Доски пола огонь подчистую сожрал, а лаги под ними целёхоньки. Нет, сударь мой, таких пожаров не бывает. Если только тут не замешана магия. А магия — это дело тёмное!

   — Не всякая магия, Анарис, — попыталась урезонить мужа госпожа Данилли.

   Но советник вошёл в раж и сперва клял колдунов на чём свет стоит, затем пустился в рассуждения о пожарах магической природы. Я пыталась перевести разговор на Морица, но не добилась ничего, кроме пары коротких реплик.

   — Какие друзья? — фыркнул советник. — Жил, как рак-отшельник. Ни приятелей, ни девиц.

   — Анарис! — ахнула госпожа Данилли. — Господин Каден — монах.

   — И что с того? Кровь-то молодая, небось, играла!

   И в подпитии Морица ни разу не видели. Случалось, он пропадал на пару-тройку дней. Вроде как дома, а вроде как и нет его. Одно слово: странный. Не сам ли он на прощанье пожар учинил? И разговор снова съехал на любимую тему господина Данилли.

   Я слушала, пока не учуяла, что в свою берлогу вернулся управляющий. Тянуть не стала — сразу распрощалась, только кинула под стол махонького слухача: вдруг эти Данилли без меня наговорят о Морице чего-нибудь интересного? Но только и услышала:

   — Верно сказано: каков отец — таков и сын. Оба чокнутые! Взял и сбежал посреди разговора, старый олух!

   — Да мудрено ли не сбежать, — попрекнула госпожа Данилли. — Ты со своими пожарами всех наших друзей распугал.

   И заговорила с дочками о нарядах для приёма у какой-то госпожи Молинар.

   С досады я подпалила им скатерть. То-то все забегали! Советник-брандмейстер залил пламя фруктовой водой и долго бранился такими словами, что госпожа Данилли отослала детей из столовой и осыпала мужа упрёками. Связать маленькое происшествие с моим приходом никто не догадался.

   Для встречи с управляющим я снова надела личину обаятельного друга семьи — превращение в Кадена-старшего мне и с Данилли не очень помогло, а Марчич подавно не выглядел человеком, которого тронут отцовские слезы. Детина разбойного вида — росту под потолок, плечи косая сажень, баранья шапка, борода до глаз, рысий прищуренный взгляд, тёмно-зелёная куртка с железными бляхами, какие носили солдаты особого гарбского полка, на поясе длинный кинжал в ножнах, изукрашенных цветной эмалью. Неудивительно, что вдова господина Дальена сбежала из Ламайи.

   Говорил Марчич грубым голосом, с твёрдым гарбским акцентом, но вполне учтиво. Да, Мориц Каден жил здесь четыре года, платил вовремя и побольше голодранца Лерера. Хлопот с ним не было до того дня, как во флигеле учинился пожар. Вот такую свинью душеед напоследок подложил — ввёл в убыток. Пришлось весь этаж от копоти вычищать, ремонт делать, да мага приглашать, чтоб запах гари вывел. Вскоре после пожара приходили из коллегии, спрашивали Кадена-младшего, рыскали тут — ну, чисто овчарки. Обвиняли его, Марчича, потому как если гарб, так сразу во всём виноват.

   — Моё мнение, — пробасил бородач, — Каден этот что-то натворил и пустился в бега. А насчёт перевода в Кеслин — липа. Придумано, чтобы разговоры унять. Мне даже пришло в голову, а не сгорел ли парень вместе со своими склянками? Может, сам по недосмотру пожар вызвал, а может, помог кто. Словом, тёмная история. Я так и сказал душееду, который на днях приходил. Страж Света — не из местной шушеры. Вроде всё быльём поросло. Чего опять всполошились? Ясно, что дело нечисто.

   Рош был здесь!

   Я не удивилась, нет. Закономерно было наведаться в дом подозреваемого, расспросить соседей и прислугу. Но при мысли об окаяннике в глубине души вновь заклубились непрошеные слёзы…

   На этот раз я твёрдо сказала им: «Брысь!» Не хватало ещё терять призрачную плоть из-за надменного гордеца. Вместо слезинок лучше производить маленьких полезных шпионов — вроде того, что я подбросила семейству Данилли.

   Он, кстати, был ещё цел и подсмотрел, как старшая дочь советника, невысокая пухленькая девушка в бело-голубом платье, вышла в сад с книжкой в руках. Это ведь её напугал Каден?..

   В уме просверкнула догадка. Как вовремя мне напомнили о Роше!

   Пока девушка брела по дорожке, усаживалась на скамью, листала книгу, я пряталась за вуалью, спешно конструируя новый облик. Черты лица воссоздала с точностью. Тяжёлая челюсть, свёрнутый нос… Но это всё, что у меня было. Учитывая общий тип, образец, скорее всего, темноволос и темноглаз. О его росте, сложении и манере двигаться оставалось только гадать. Но это не суть важно. Главное, передать характерные особенности — чтобы память откликнулась. А там пусть думают, что хотят.

   Я выступила из-за вуали. Вернее, из-за кустов у изгиба дорожки. Дочь советника Данилли вскинула голову, в её ауре всколыхнулся испуг — но не такой сильный, как стоило ожидать при виде незнакомца.

   — Добрый день, магистр Каден, — удивлённо произнесла девушка. — Вы вернулись?

   Перед ней стоял человек с рисунка из саквояжа Роша, и она узнала его.

***

   Под вечер я наведалась в городскую управу, чтобы взглянуть на таинственный список «праведников», составленный стражем Света. В нём и правда было двенадцать имён, в том числе — доктор Самьяр и брат Краббан, о которых говорил Тьюзи, а также госпожа Дюрш. Прочие были мне незнакомы.

   Начальник ламайских градоблюстителей Сайен, помятый и злой, нашёлся по соседству — в арсенале. Перед ним мялись с ноги на ногу хмурые колотушники, будто галки на замёрзшей ветке. Бурые суконные куртки, серые плащи — не больше десятка. А как же — по двое на дюжину?

   Сайен упёр руки в боки. Низкие арочные своды из голого камня съедали огонь свечей, лицо начальника колотушников было маской тьмы, только к кончику носа прилепился жёлтый блик — будто маслом намазали.

   — Приказ такой, — сипло пролаял Сайен. Палевые бакенбарды на его одутловатых щеках прыгнули вверх-вниз. — Окна и двери на запор. Оружие держать наготове, глаз не смыкать. От своего подопечного ни на шаг. К полудню пришлю вам смену…

   — Что, и в уборную с ним идти? — удивился худой белобрысый парень — простак простаком.

   Сайен вмиг стал красней спелого редиса, подскочил к парню и, брызгая слюной, заорал в лицо:

   — Козья башка! Ты слышал, что я сказал? Запереться с подопечным в доме… в его, мрак побери, спальне, и до утра не выходить ни под каким видом! Это ясно? Всем ясно?! Дармоеды! — он отступил на шаг, стегнул шеренгу бешеным взглядом и снова качнулся вперёд, выкатив глаза на белобрысого недотёпу. Аура господина начальника искрилась упоением. — Если с головы твоего подопечного упадёт хоть один волос — хоть один, слышишь! — ты будешь отвечать не передо мной, нет… Ты будешь отвечать перед Пресветлой коллегией! Понял меня, Кизьяк? Это всех касается, дуболомы!

   Дуболомы встревожено переглянулись и начали шушукаться.

   — Молчать! — взревел Сайен. — Где Антонен и Дирби? Пусть только появятся — шкуру спущу!

   Ух ты. Как он любит браниться да грозить. Привык, что никто поперёк чихнуть не смеет. Пятки этому самодуру пощекотать, что ли? Пусть-ка попрыгает да похохочет на глазах у подчинённых.

   Нет, тут он легко заподозрит потустороннее вмешательство. А это мне нынче ни к чему. Лучше вот так… Я дунула господину начальнику в разинутый рот, прямо в глотку. Он подавился воздухом, заклекотал, закудахтал — коршун и курица сразу. Сухопарый малый, торчавший у его плеча, видно помощник, догадался пару раз двинуть беднягу по спине. Приятно же отвесить тумаков начальству!

   Сайен откашлялся, смахнул слёзы, для порядка гаркнул на своё воинство и велел отправляться.

   Адресов новоиспечённым телохранителям не сообщили — только имена «подопечных». Видно, все они люди известные, а бывалые градоблюстители знают Ламайю вдоль и поперёк, им подсказки не нужны.

   Значит, мне надо проследить за каждым из десяти колотушников — разделив себя на десять частей. Без якоря, без стержня, без опоры.

   Лишь трое из списка Роша жили вблизи арсенала. Я запомнила дома, в которых скрылись приписанные к ним телохранители, и поспешила за остальными.

   А они расходились всё дальше, явно направляясь в разные концы города. Я чувствовала себя морской звездой, которую поймали озорники-мальчишки и тянут за лучи, споря, кому достанется добыча. Моя призрачная плоть стонала и трещала, лопались волокна лучей-жгутиков, державших все «я» в одной связке, разум туманился и слабел.

   Последним усилием я сунулась за завесу покоя, прихватила горсть подхалимов, крутившихся у самой границы, и вытащила в мир: кто хочет послужить высшей сущности?

   Подхалимы кинулись за колотушниками, а я собрала свои эманации вместе и облегчённо расслабилась. Хорошо быть целой.

   Теперь следовало подумать вот о чём. Я знаю имена возможных жертв, знаю, где они живут. Но кого выберет потрошитель, неизвестно. Как защитить одновременно двенадцать человек? На градоблюстителей надежды нет, хотя по такому случаю им, помимо колотушек, выдали ещё и сабли. Все эти Кизьяки, Дирби и Антонены даже скопом с потрошителем не справятся.

   Местная власть вообще ни на что не годна. Рош ещё до отъезда дал мэру и список, и указания. А Валон три дня волынил. Может, он заодно с Сумбаленом? Тому же понадобилось время, чтобы снестись с Сормасом и дождаться распоряжений от прелата Аластира.

   Прелат, очевидно, велел исполнить приказы Роша, но ровно наполовину — выделить особам, подлежащим охране, по одному сторожу вместо двоих. Нападёт потрошитель, убьёт телохранителя с саблей и колотушкой, расправится с намеченной жертвой, а виноват будет Рош, потому как не принял должных мер.

   И это, сказать по правде, верно. Что один колотушник, что пять. Тут нужны стражи коллегии да по паре душеедов на каждого добродетельного ламайца. И это самое малое. Не проще ли собрать всю дюжину «праведников» и посадить под замок? Пусть помаются, пока убийца не получит по заслугам.

   Если Рош хочет остановить тёмного оборотня и готов платить за это любую цену, отчего он не примет помощь Аластира? Не из-за лавров же великого сыщика и победителя чудовищ. Почему он не сказал местным инквизиторам, что потрошитель это Каден, почему не показал портрет? Он же с самого начала знал всё, но хранил в секрете. Мучился — и молчал. Прятал рисунок в бауле, куда кто попало не залезет, лишь бы братья не увидели и не догадались, кого он на самом деле ищет.

   Все эти записи в дневнике, странные реплики, повисшие в воздухе — намёки, которые объясняют что-то и ничего… Что ты скрываешь, Рош? Я на твоей стороне. Но как ты смеешь что-то скрывать, когда гибнут люди?!

ГЛАВА 4

   Идея пришла внезапно, как это и бывает с озарениями.

   Богадельня!

   Два века назад бездетный торговец по фамилии Лемаж завещал городу трёхэтажный особняк и деньги на дом призрения. Здание, по нынешним вкусам, было мрачным и грубым, содержали его так себе, поэтому видом богадельня смахивала скорее на тюрьму или укреплённое разбойничье логово. И народец там обитал разный — и сирые, и убогие, и старые, и недужные, и увечные, и бездомные, и нищие, и живые, и мёртвые.

   За живыми ходили двое служителей на жаловании и добровольцы из сердобольных горожан, среди которых вполне мог оказаться кто-то из списка праведников.

   А за порядком следили домовые духи Дизер и Йенер, и лучших надзирателей не было на свете. Всё про всех знали, не допускали склок, воровства, притеснения слабых — и среди людей, и среди привидений. Работники приюта целиком полагались на призрачных братьев.

   Вот они мне и помогут.

   Для начала — сведениями. А там, может, и ополчение из потусторонних наберём…

   Довольная своей придумкой, я влетела в открытое окно на первом этаже — и ощутила пустоту. В особняке переговаривались, шаркали по полу подошвами, вздыхали, стонали, храпели, играли в кости, громко стуча по столу, кто-то напевал сиплым голосом песенку про солдата и свинью, в кухне варилась похлёбка. Приют был полон людей, но все призраки куда-то подевались.

   Я снова распалась на эманации, разбежалась по зданию, сходу отметив неестественную вялость оберегов. И наконец уловила смутный отклик глубоко внизу.

   Опять подземелье! Как же мне это надоело…

   Как именно, я додумать не успела. Заряд силы, прилетевший невесть откуда, врезался в меня и увлёк в тартарары. Я оглохла от боли, но моё призрачное тело отозвалось на угрозу как должно: все эманации ринулись к центру и, собравшись в одно существо, вернули мне ясность мысли.

   — Смотри-ка, снова целая.

   Они обступили меня туманной стеной: мучнисто-бледные доходяги в лохмотьях, с обрывками цепей на запястьях и щиколотках; вояки с мечами и алебардами, один — со старинной пищалью; мрачные типы в плащах цвета тьмы, больше тени, чем призраки; всклокоченные дамы в нарядах, знавших лучшие времена; остроносый проныра в сутане и шляпе, какие носили братья ордена святого Мартеля двести лет назад; большеглазая девочка в белом саване; карлик-гарб с повязкой на левом глазу. Призрачная толпа плескалась и зыбилась, как море, шелестела встревоженными шепотками: кто? откуда? зачем? что делать?

   Впереди всех — бородатый громила в красных штанах, кирасе поверх камзола с пышными рукавами в чёрно-жёлтую полоску; на голову нахлобучен шлем-морион с травлёным узором по гребню. В такой форме щеголяла стража Светлого Престола за три века до моего рождения.

   Рожа громилы показалась знакомой.

   — Эй, как ты это делаешь? — пробасил он. — Я же видел, тебя было много… на верёвках из тебя самой. Сроду о таком не слыхивал!

   Точно — знакомец из прошлого. Имя ещё у него смешное. На женское похоже. Полли? Молли?

   — Помолчи, Долли.

   Сухой голос говорившего был еле слышен, но разряженный здоровяк сконфузился, призрачный народец вокруг вмиг перестал роптать.

   Вслед за голосом явился и его обладатель. Полупрозрачная голова с летящим шлейфом волос светилась лунной белизной, узкое тело от горла до кончиков пальцев облекали одежды непроницаемо-чёрные и абсолютно вещественные — как у людей.

   Необычное сочетание. Разве что здешний заправила и при жизни был бесцветным, как креветка.

   — Что тебе нужно в моих владениях, бродяга?

   — Странствующее привидение, — с достоинством поправила я.

   «В моих владениях». Надо же! И остальные не против.

   Интересно, куда подевались Дизер и Йенер?

***

   Богадельня — место особое, прибежище слабых тел и истомлённых душ. Такие частенько не доходят до последней завесы, а обретя призрачную жизнь, поселяются в привычных стенах. Скопление людей, многое повидавших и претерпевших, привлекает бродячих духов. Домовики их не гонят, потому что при жизни сами успели помыкаться без крова и заботы.

   В ламайской богадельне всегда обитали десятка полтора привидений: полдюжины местных уроженцев и примерно столько же пришлых. Но сейчас потустороннего народа вокруг меня собралось куда больше. Знакомых лиц всего ничего, и те глядят так, будто впервые видят.

   Странно всё это. И обереги наверху — странные. Тихие-тихие, будто мышки, затаившиеся при виде кота. Только защищали они не живых от нежити, а здешнюю нежить ото всех остальных.

   Мрак меня побери, если я знаю, как такое возможно! И как эта шайка одним махом утащила меня в своё подземное логово — обширное, глубокое, сырое и недоступное живым. Выход наверх давно замурован. Смотрители богадельни, должно быть, и не подозревали о катакомбах под ногами.

   Призрак в чёрном пропал и возник снова — прямо передо мной. Будто вынырнул из-за вуали, под которую я не в силах заглянуть.

   — Город держит в страхе загадочный убийца, — заговорил он своим шелестящим голосом. — Градоблюстителей ночью поднимают по тревоге и отправляют охранять каких-то малозначительных особ. Ты следишь за ними, а потом являешься сюда. Как это понимать?

   Он с меня ещё отчёта требует! И… когда успел узнать? Я же только из арсенала.

   — Да кто вы такие, Хаос вас разрази?

   Призрачные сообщества — штука редкая. Члены их, чем бы они ни были связаны, всегда держатся наособицу и не притрагиваются друг к другу без нужды. А эти типы толпились так плотно, что сливались в сплошное призрачное месиво. Где чьи руки, плечи, головы, не разберёшь. Бр-р! Мало того — все опутаны тонкими нитями, будто мухи паутиной.

   Ни одна нить не вела к духу в чёрном, но я ни на миг не усомнилась, что он — паук. Или, если угодно, кукловод.

   — Мы — хозяева, — прозвучал ответ. — А ты — гостья. К тому же, незваная. Впрочем, тебя извиняет твоё неведение. Ты ведь не знала, что мы здесь, признайся.

   — И что с того?

   Теперь, когда я снова была целой и настороже, никто из них не представлял для меня опасности. В одиночку. А если все скопом? Интересный вопрос. Сколько их здесь?

   — Двадцать девять.

   Ни за что не поверю, что он читает мысли! Просто угадал. Или тут какая-то магия?

   Паук улыбнулся тонкими губами:

   — Ты уже заметила узы? А больше ничего? Присмотрись получше, почувствуй вибрацию…

   У меня разом открылись глаза и уши. Воздух в подземелье тихонько гудел, дрожал и перекатывался. Это пели сотни тончайших струн, каждая на свой лад. Струны тянулись через весь зал, перечёркивая волокна паучьих уз. Подобно нитям самой ткани мира, они пронизывали стены, пол, потолок, проходили сквозь меня, и некуда было от них укрыться.

   Если только за завесу?

   Едва подумала о бегстве, как струны ожили, захлестнули плетьми, сдавили… И опали раньше, чем я сделала попытку вырваться.

   — Мы не желаем тебе зла, — паук говорил вкрадчиво и глядел мне в глаза. — Но вероломства не потерпим. Это наш дом. Наш город. И люди наверху — под нашей защитой. Что тебе от них нужно?

   Немного же сообщили ему таинственные вибрации.

   — Мы не всесильны, — подтвердил паук. — Но теперь знаем, как звучит голос твой души, и последуем за тобой, куда бы ты ни пошла.

   — Зачем?

   По воздушным токам, по узам, объединяющим обитателей подземелья, прокатилась волна. Не угроза, но предостережение. Призраки окружили меня, в провалах глазниц — недобрые огни.

   — Чтобы узнать правду. И вмешаться, если потребуется. Ты уже испытала на себе нашу объединённую силу.

   Ага. Через узы чёрно-лунный вожак собирает общую энергию, сосредотачивает её в одной точке…

   — Не я, — сказал паук. — Он.

   Долли с кулаками двинулся на меня, а кулачищи у него — что кузнечные молоты.

   Вот и окончательное разъяснение загадки: три десятка призраков влили силу в кулак Долли, он треснул меня по темени, и провалилась я на самое дно со всеми своими эманациями.

   Как говорится:

   …Паук

   есть рука.

   Пауком в стольном каркусском городе Шаркаре величали господина Андарка, главу торгового клана Харо, богатством превосходившего самого шах-набоба.

   Я сменила облик: забияку Долли встретила не изящная красавица в кокетливом наряде из шёлка и кружев, а бой-баба — выше на голову, шире в плечах, с ручищами, как стволы вековых дубов, в крепких латах поверх валунов-грудей.

   Мою метаморфозу Долли воспринял как приглашение к драке. Запыхтел и кинулся вперёд, топая сапожищами по каменному полу. В этот момент он был совершенно материален. Слишком материален для обычного бездомника. Но такой и должна быть карающая длань подземного владыки.

   Ещё шаг, и мы узнали бы, чей кулак тяжелее. Но паук — здешний, не каркусский — взмахнул ладонью, лёгкой, как перо лебедя, и Долли налетел на невидимую стену.

   — Но канцлер! — раненым быком заревел он. — Позволь мне…

   — Уймись.

   Паук мог этого и не говорить. Ему не нужны слова, чтобы управлять своими марионетками.

   Был ликом он бледен и лёгок, как тень,

   Но тенью затмить можно солнечный день.

   Строки из поэмы Амбадруэ «Гайян Проклятый», посвящённые канцлеру Андельсьону.

   У этого персонажа был прообраз. Интриган, наводнивший страну шпионами, отравитель и ненасытный властолюбец. Он сделал великого короля орудием для достижения своих целей. Но это случилось… почти пятьсот лет назад!

   — Канцлер? — переспросила я. — Так ты теперь здесь строишь свою империю?

   — Узнала меня? — лёгкий поклон, прохладная улыбка. — Я польщён. Ты ведь ещё совсем молода.

   Интересно, как он стал привидением? Поэма утверждала, что хитрец перехитрил сам себя — выпил отравленного вина из кубка, предназначенного королю.

   — Ламайя — моя родина, и я рад вернуться домой. А ты пришла издалека. Для чего?

   — Чтобы сделать за тебя твою работу.

   Похоже, канцлер вообразил себя этаким призрачным градоблюстителем, защитником Ламайи. Так пусть блюдёт и защищает!

   — Кто-то из малозначительных особ, о которых ты так небрежно отозвался, почти наверняка станет очередной жертвой потрошителя. А он не заурядный головорез из подворотни. Он оборотень и сильный маг. Даже душееды не могут его остановить.

   — И что ты предлагаешь? — канцлер сощурил бледные глаза.

   Его челядь потеряла ко мне интерес. Призраки слонялись туда-сюда, сбивались в стайки и вновь разлетались. Я узнала домовика по прозвищу Нос. Он сидел в сторонке, дёргая себя за бороду. Ничто другое его как будто не занимало, но из-под белых косматых бровей то и дело взблёскивало, и блеск этот предназначался мне. Жаль, нельзя потолковать с Носом с глазу на глаз. Для домашнего сверчка он на диво умён.

   Я рассказала канцлеру о потрошителе — с необходимыми купюрами. И пока рассказывала, осознала странное: ткань мира почти не откликалась на то, что происходило в подземелье. Моё низвержение в бездну, стычка с Долли, враждебность толпы призраков и сам канцлер, оплетший своей паутиной всё и вся, — ничто не всколыхнуло магическое полотно. К живым ткань мира отзывчивей, чем к потусторонним, но столь явное безразличие выглядело удивительно.

   Канцлер выслушал меня и пришёл к выводу:

   — Ты говоришь правду, хоть и не всю. Хочешь просить нас о помощи?

   — Хочу предложить тебе спасти любимую Ламайю и мир в придачу.

   — До мира мне дела нет. И потом, я не решаю за всех. Тебе придётся убедить моих друзей.

   Лёгкое движение головой — и за спиной канцлера всплеснул и полетел по кругу шлейф лунных волос, указывая на марионеток, рассеянных по залу.

   — Брось. У них нет собственной воли. Это твой город. Неужели ты отдашь его какому-то монстру?

   — Недурная попытка, бродяга. Оставайся с нами. Узнаешь много нового.

   Теперь каждая его волосинка извивалась змейкой, будто живая, и у каждой было паутинно тонкое продолжение.

   Невероятно. Все эти нити, все струны — его волосы!

   — Взгляни на моих друзей. Сколько в них жизни! — в тихом голосе канцлера слышалось возбуждение. — Я даю им эту жизнь, а они — мне. Простой секрет, но до сих пор его никто не разгадал. Мы привыкли считать себя одиночками. Любой призрак, способный внятно мыслить, скажет, что это в природе потусторонних существ. А если жить иначе? Помогать друг другу, питать друг друга, соединить силы и разум в единое целое…

   Меня передёрнуло. Не потому что это противоестественно. Скорее, наоборот. Неслучайно Грум поделился со мной энергией и домом. Но он знал, когда надо остановиться. Ему подсказало здоровое себялюбие. А я… Тогда, у мельницы, я перешла черту. Если взаимное переливание жизненных сил вызывает слияние разумов, чувств… Неужели это и происходит между мной и Рошем?

   — Останься, — шептал канцлер, буравя меня мерцающими зрачками. — Не навсегда — на время. У нас есть кое-что общее…

   Меня как громом ударило. Он видит наши с Рошем узы! Я не вижу, а он, притворщик и паразит, видит. Именно узами я ему и интересна. Паук жаден до власти сверх всякой меры — точно как книжный Андельсьон. Он научился подчинять себе призраков, а через меня хочет добраться до живых.

   Такая наглость, пожалуй, заслуживала восхищения. Но я покосилась на Носа. Правой рукой он всё так же щипал себе бороду, а пальцы левой сплелись в замысловатую фигуру, которая на тайном языке ильвийских контрабандистов означала: «Спасайся!»

***

   Много лет назад случился у нас с Носом душевный разговор. Выяснилось, что оба мы бывали в ильвийской Ликсрии, он — ещё живым, я — привидением. Помню, упомянула о своём романе с белозубым моряком, возившим из Каркуссы кавану в обход ликсрийской таможни, и о том, что переняла у него несколько секретных жестов. Как видно, старый домовик намотал это на ус. Молодец! Теперь ясно, что власть канцлера над призраками богадельни не безгранична.

   Паук подошёл близко-близко. Его волосы качались вокруг нас, как водоросли в синей морской глубине.

   — Позволь доказать преимущества моего способа существования, — с улыбкой он взял меня за руки. — Не бойся.

   Я улыбнулась в ответ. Бояться? Смешно! Что он мог мне сделать?

   Мы провалились сквозь века и хороводы созвездий — во мрак, в кромешную пустоту, в мир, каким он был до людей и духов. В место, известное только пауку, — а теперь и мне.

   Говорят, сильный призрак может создать свой предел, оградив его тайной завесой, но меня никогда не занимало, как это сделать. А паука-деспота занимало. Ему требовалась норка, чтобы отдыхать от своих подданных и их маленьких навязчивых мыслей.

   В этом мире мы оба лишились тел. Не было ничего, кроме волос канцлера — бесконечно длинных, светящихся, живых. Они струились во тьме, извивались, переплетались, как змеи в брачном танце, и опутывали меня со всех сторон, превращаясь в щупальца с присосками, в ледяные оковы…

   Канцлер засмеялся, и от его смеха вспыхнули звёзды. Целый фейерверк огней рассыпался в чёрной бездне в честь победы низшего над высшей.

   Выходит, я ошиблась. Этот бессветный мир был сотворён не по воле паука, а лишь по его желанию.

   Тут я тоже рассмеялась от души. И пожелала солнца.

   Всё засияло. Тьма сменилась идиллическим пейзажем: синее небо, цветущие луга, купы деревьев, зелёные холмы на горизонте. И солнце! Много солнца, целый водопад ослепительного света. Под жаркими лучами мои оковы плавились, лунные путы обращались в пепел.

   Сфера желаний, вот что это за место. Здесь всё создаётся игрой ума, но в конченом счёте, как и в пределе грёз, сила побеждает силу.

   Сейчас, по моему хотению, воздух густо лучился золотом, и от этого света у паука загорелись волосы — как факел!

   Спасаясь, он вызвал дождь. Я превратила воду в цветочную пыльцу. Паука обсыпало жёлтым, он принялся чихать.

   В отместку из-за холмов поднялся великанский бегемот, разинул пасть и — а-ам! — проглотил солнце. Пал мрак и завыл адским воем, зашуршал демоническими крыльями.

   Больная фантазия рождает чудовищ. Но простая здоровая жажда света и красоты с лёгкостью обращает их в ничто.

   Трижды канцлер гасил солнце, и трижды я его зажигала. В меня летели огненные трезубцы, картечные ядра и тучи острых лезвий, на меня лилась смола, находил ураган, нападали полчища змей, стаи саранчи, призрачные гончие и монстры со страниц «Фантастического бестиария» Люмиена Перосского — мерзкие твари, даром что выдуманные. Наступали каркусские боевые слоны, древние ильвийские легионы и демоны Лимба. И ото всех я отбивалась, не забывая лупить по канцлеру в ответ.

   Так мы резвились довольно долго. Потом он дрогнул и собрался бежать. Этого я допустить не могла. Если паук воссоединится со своим призрачным воинством, мне придётся туго.

   Тогда я пожелала, чтобы он обрёл облик того, кем был по своей сути. И ни на миг не позволила себе усомниться в исполнимости этого невероятного желания. Вообразила корявый панцирь, длинные суставчатые лапы с волосками на концах, крючковатые ногощупальца... Представила себе два огромных медных гонга — и как они ударяют друг о друга, будто литавры, в том самом месте, где завис на протянутой в никуда нити крупный чёрно-белый паук. А потом призвала ветер, чтобы развеять тёмное облачко, оставшееся в воздухе после исчезновения гонгов.

   Когда-нибудь, если повезёт, безумец восстановит себя. Но случится это очень нескоро.

   А пока — небо, деревья, луг, облитый радостным светом…

   Когда мы с Рошем были за завесой вдвоём, я видела наши узы. А в одиночку не вижу — ни за Завесой, ни тем более в мире. Почему никчёмный бродячий призрак может, а я нет?

   Стоило захотеть, и вдаль от меня протянулись солнечные волокна. Я вбирала в себя струящееся по ним тепло, стараясь запомнить это блаженное ощущение и вид огненных нитей, бегущих к горизонту. Запомнить и унести с собой — из сферы желаний, где возможно всё, в зримый мир, где чудеса строго отмерены и ограничены законами вещного бытия.

   Безумный канцлер отказался принять разницу между желаемым и достижимым и заставил других поверить в свои фантазии. Лишь ткань мира не покорилась обману. Не сойду ли и я с ума, если стану видеть то, чего нет, только потому что мне этого хочется?

   Может быть, и не сойду. Я же не прошу власти над миром. Просто маленькое свидетельство связи с человеком, для которого я — пыль…

***

   Подземелье встретило меня сметённым ропотом. Паучьи рабы, утратив связь с господином, не знали, куда себя деть. Между туманными фигурами парили обрывки паутины. А самих фигур в просторном зале стало меньше чуть не на десяток.

   Я отыскала Носа в окружении четвёрки призраков:

   — Что, уже разбегаются?

   Одним из четверых был Долли — без кирасы, без шлема, чёрные лохмы его стояли дыбом.

   — Где канцлер? — он попытался схватить меня за плечо.

   — Какой канцлер? — весело переспросила я. — Нет никакого канцлера! И никогда не было. Канцлер Андельсьон — книжная выдумка. В жизни был сенешаль Пуавар. Он родился в Кастреле и был казнён в Рапинне. А про канцлера всё сказки.

   Пока Долли раздумывал, огреть меня пудовым кулаком или заплакать о хозяине, я спросила Носа, где, мрак побери, шляются Йенер и Дизер.

   Мохнатые брови старика горестно обвисли:

   — Канцлер их сожрал.

   — Как это?

   — Опутал волосами, а волосы у него что пиявицы — высосали из обоих весь дух до капли и в канцлера перелили… Ты точно его уничтожила?

   — Не сомневайся.

   По правде, мне было досадно, что пришлось с ним расправиться. Но жалеть, как оказалось, нечего. Сожрал Дизера и Йенера! Это уже не паук, это крокодил. И получил по заслугам.

   Я помнила Носа морщинистым, седым, но бодрым. Сейчас он выглядел совершенной развалиной и двигался вяло — будто за эти годы ещё постарел, чего, конечно же, быть не могло. Если только домовик сам не захотел предстать дряхлым и слабым.

   — Ты же не был пугливым, Нос. Что с тобой случилось?

   — Много разного, — он отвёл глаза. — Больше плохого. Но и хорошее тоже. Думаешь, почему они такие?

   Нос мотнул головой на других.

   — Он оборвал наши пуповины — тех из нас, кто был связан с домом.

   Я невольно ахнула.

   — Но он заменил эту связь другой. Дал нам почувствовать, что мы не одни на свете, что вместе мы сила, что мы нужны друг другу, понимаешь? Нам… им будет этого не хватать. Смотри: они теперь, как потерявшиеся дети.

   Нос был прав. Коренные жители богадельни, а с ними и часть пришлых, слонялись неприкаянные, спрашивали друг у друга, где канцлер и как быть. Даже здоровяк Долли забыл, что собирался бить меня и трясти. Висел в воздухе, поникнув головой, и бубнил себе под нос что-то жалобное.

   Вдруг призрачные голоса зазвучали громко, взволнованно, и меня кольнула опаска: уж не канцлер ли чудом вернулся из небытия? Кто-то вскрикнул:

   — Марлик!

   И я увидела его. Мальчик парил у стены — прозрачней стёклышка, хрупкий, большеглазый. Игрушки при нём не было. Да он сейчас не удержал бы и щепки.

   Обитатели подвала загомонили, засуетились, окружили маленького призрака, и Нос устремился к нему, расправив плечи.

   — Давайте-давайте, все вместе! — командовал он.

   Молодая женщина в старинной крестьянской одежде обняла малыша, прижала к груди. Нос положил правую руку ей на плечо, левую протянул Долли. Цепляясь друг за друга, призраки образовали круг и полегоньку начали светиться.

   Да, сегодня воистину день неожиданных открытий. Я смотрела и дивилась: два десятка потусторонних существ отдавали свою энергию ребёнку, и он оживал на глазах. А от призрака к призраку, тихо мерцая, тянулись витые волоконца. Они не походили ни на паутину канцлера, ни на наши с Рошем узы — скорее на пряжу ручной работы, только совсем тоненькую.

***

   Потом мы сидели кружком, и Марлик рассказывал, как в один из дней, по обыкновению, отлучился домой, на Вторую Водопойную, а вернувшись в богадельню, обнаружил, что всех взял в плен волосатый дядя.

   Он и Марлика попытался опутать своими страшными волосами, но Марлик не дался и убежал. Жил в своём старом доме, скитался по городу и каждый день прилетал проверить, не ушёл ли злодей. Марлику очень хотелось к друзьям. К родненьким, как он говорил.

   Уйти за завесу он не смел, потому что там страшно и мама его не узнаёт. Так и маялся один в зримом мире, слабея и не находя никакой подпитки.

   — Ты видел маму? — спросила я.

   — Видел… Я говорю, пойдём домой. А она отвернулась и стала звать папу. Она и дома так делала.

   Марлик начал хныкать. Крестьянка по-матерински обняла его, бросив на меня сердитый взгляд, стала гладить по головке и приговаривать: «Тише, тише, бедненький мой». Мальчик заплакал ещё пуще.

   Не так надо утешать ребёнка, глупая!

   Я разыграла кукольную потеху по сказке «Храбрый охотник и злой колдун». Тринадцать ярких кукол из меня самой, флейты, барабаны, волчий рык, летающий конь, огненные шары, лихие потасовки — и мальчуган стал мой с потрохами.

   А дальше и понукать не пришлось. Сам рассказал свою историю.

   Его болезнь по всем признакам походила на дифтерию. Отец был в отъезде, а мать вместо того, чтобы срочно звать лекаря, обратилась к соседке, знавшей будто бы толк в травах. Когда опомнилась, было уже поздно — малыш сгорел в три дня.

   От горя и вины Лизель попыталась наложить на себя руки. Спасибо, вернулся Ареманд — успел вынуть её из петли. Марлик в это время вертелся рядом, ещё не понимая, что стал призраком, и был в отчаянии от того, что родители не видят его и не слышат.

   Безутешная Лизель целыми днями перебирала игрушки сына, спала, положив голову на его кроватку, рыдала, рвала на себе волосы. Тогда Ареманд запер комнату Марлика на замок, взял жену за плечи и сказал: «У нас с тобой нет детей и никогда не было. У меня есть ты, а у тебя есть я, и больше тебе никто не нужен. Люби меня, живи для меня».

   От этих слов Марлик заплакал и впервые в своей новой, призрачной, жизни ушёл за завесу. Горечь и боль привели его в богадельню, где горечи и боли было хоть отбавляй. Тут, среди приютских привидений, Марлик и нашёл своих «родненьких».

   Время от времени он ходил повидать родителей. Потом отец то ли пропал, то ли умер. Марлик долго искал его за завесой, но не нашёл. Потом богадельню захватил волосатый дядя. А потом мама тоже умерла.

   Вот её Марлик отыскал сразу. Непонятная сила привела мальчика в страшный мёртвый город и приводит теперь всякий раз, как он ступает за завесу. Кроме мамы, он видел там и других — тоже в ранах и лохмотьях. Им не было дела до Марлика, но он очень боялся стать таким, как они. Не зря же его всё время тянет в это пугающее место. Вернее, тянуло. Теперь, может быть, перестанет. Потому что мама с другими оттуда исчезли.

   — Как исчезли? — я растерялась. — Куда?

   Этого Марлик не знал. Просто раньше они были, а теперь нет, и всё.

   К нам подсела полная дама, одетая, как на бал, и запела приятным грудным голосом:

   Бедный мальчик засыпает,

   Ясны глазки закрывает...

   Как по мне, это была жуткая песня. Но местные заулыбались, крестьянка слушала с умилением и подмурлыкивала, точно кошка, а бедняжка Марлик таял от двойной ласки.

   Я отвела Носа в сторону:

   — Вообще-то мне и правда нужна помощь с потрошителем.

   Он горько рассмеялся:

   — Какая от нас теперь помощь? Самим бы кто помог! Я вот дома не чувствую, понимаешь? Всю жизнь тут прожил, плоть от плоти этих стен. А теперь куда? Нам бы придумать, как дом себе вернуть, корни пустить, снова всей душой почувствовать эту связь…

   — У вас есть связь друг с другом, — напомнила я. — Ты сам говорил, что это важнее. Из вас только пятеро — домашние духи. А остальные чем хуже? Вам надо держаться вместе, не делиться на домовых и бездомных. А там, глядишь, и дом отзовётся, и корни заново прорастут, соединят тебя с пуповиной.

   Вообще-то я никогда о таком не слышала. Но если можно привязать к дому приблудное приведение вроде меня, почему бы духу, силой отсечённому от пуповины, не вернуться в родное лоно?

   — Я вижу между вами узы. Пока они очень слабые, но вы сможете их укрепить, и тогда никто не будет чувствовать себя оторванным от корней.

   Нос насупил брови, однако не возразил. Задумался.

   — Для начала вам нужно общее дело.

   Другие призраки прислушивались к нашему разговору, подходили ближе.

   Я предложила им взять под опеку людей из списка Роша, а может, добавить к этому списку ещё несколько имён. Они тут, в богадельне, лучше знают, кто из живых по-настоящему добр и чист душой.

   — Драться с потрошителем я вас не прошу. Но вы можете поднять тревогу раньше, чем он нападёт, и спугнуть убийцу.

   — С какой стати нам защищать смертных? — возмутился лысый тип по прозвищу Мокрица.

   — С такой, что мы сами были смертными. А теперь они нужны нам, чтобы чувствовать жизнь! Вы же все здесь ради этого, ради жизни там, наверху — со всей её болью, злобой, маленькими радостями, слезами, обидами, завистью, страхами, огорчениями, дружбой, враждой, любовью, состраданием… Без этого всего вы — просто клочья тумана!

   Не знаю, сумела бы я их убедить, но Нос, хмурый, как туча, неожиданно встал на мою сторону.

   Вскоре дело было решено. Мы обговорили план действий, и я показала своим новым союзникам, как выглядит потрошитель — сперва в зверином обличье, потом в человеческом.

   Белокурая девица в платье с турнюром всплеснула руками:

   — Так это же инквизитор! Магистр Каден!

   Призраки заволновались.

   Что инквизитор стал убийцей, их не удивило. Живые могут придаваться иллюзиям о непогрешимости поборников веры и закона, а для нас, потусторонних, служители коллегии — зло во плоти. Вот призрачный народец и струсил: не приведи Свет перейти дорогу душееду.

   — Да какой он, к Хаосу, душеед! — рассердилась я. — Инквизиторы с него сами шкуру содрать готовы. Не бойтесь. Пять дней назад в зверюгу всадили две пули. Он, небось, уже дух испустил. А наши предосторожности так, на всякий случай.

   — Две пули, говоришь? — задумчиво произнёс новый вожак богадельных призраков, почёсывая длинный шнобель, за который и получил своё имя. — Пять дней назад?

   — Ты что-то знаешь?

   — Заходил тут один с огнестрельными ранами. Как раз дней пять тому. Доктор Самьяр из него две пульки вынул.

   — Он меня напугал, — сказала белокурая.

   — Кто — доктор?

   — Ах нет! Раненый.

   — Глаз у него жёлтый, — подал голос парнишка в тужурке студента. — Душа — чёрная.

   — Госпожа Леонида, — обратился Нос к белокурой, — покажите.

   — У меня не хватит сил, — смутилась девица, морща кукольное личико.

   — Так мы пособим.

   Они снова образовали круг, и подземелье озарилось бледным светом. В один миг изящная красотка сделалась ростом с Долли, раздалась в плечах. Платье с туго затянутой талией превратилось в грубое тряпьё. Юбка, кофта, платок… Из-под платка выбивались пегие космы.

   — Вы же сказали: он! — закричала я так, что призраки отшатнулись.

   А как было не закричать? В рослом плечистом фантоме я узнала желтоглазую тётку, приходившую к дому госпожи Дюрш.

   — Так мы ж не на тело — мы на душу смотрим, — объяснил Нос. — А в душе это — он.

   Но я уже не слушала. Меня колотило и корчило так, что моя призрачная плоть шла волнами.

   Я же видела её, как вижу Носа! Я же чуяла, что с ней что-то не так! И несмотря на это, упустила, прозевала, проворонила. Где теперь искать проклятую ведьму?

ГЛАВА 5

   Когда я выбралась из подземелья, над Ламайей уже взошло солнце. Горели в золотых лучах оконные стёкла, блестели лужи на мостовой — ночью прошёл дождь. Умытый город был свеж и весел. Не подумаешь, что в тёмных подвалах плетёт сети зловещий паук, а где-то на окраине зверь под чужой личиной затевает новые убийства.

   Впрочем, паука больше нет. Хорошо бы и с потрошителем всё разрешилось так же легко.

   Я купила у лоточника пряников, на глазах прохожих обернулась вуалью и полетела навстречу солнцу — на восток. Заодно решила проверить, как дела у Роша. Побаловать себя, любуясь его скульптурным профилем и гордым разворотом плеч. Теперь мне это ничего не стоило.

   Мой инквизитор шёл по немощёной улице, сосредоточенный и мрачный, под его начищенными сапогами чавкала грязь, кругом теснились серые домишки.

   А за ним, золотясь в солнечном свете, тянулись лёгкие нити. По улицам, закоулкам и площадям, мимо бедняцких хибар и купеческих особняков, сквозь прохожих и проезжих — прямо ко мне.

   От вида наших уз в душе зазвенели крохотные колокольчики счастья.

   Надоело печалиться. Я только что победила паука, вернула мир и покой в богадельню, узнала кое-что важное о потрошителе. И Рош от меня так просто не отделается!

   Хотелось смеяться, и я засмеялась, напугав двоих мальчишек с книжками в руках. Живые всегда пугаются, слыша голоса из ниоткуда.

   Живые ничего не понимают.

   И ты, Рош, такой же. Глупый упрямец! Ты не сможешь прогнать меня, когда я укажу тебе логово преступника.

   Долетев до лавки зеленщика близ Палёной слободки, я оборвала связь. Сейчас мне нужна ясная голова и здоровая злость в придачу.

   Вот так! С грохотом распахнуть дверь, великаншей в платке шагнуть через порог, не потревожив ни единого оберега, и вспугнуть из-под прилавка потную торговку с засученными рукавами.

   — Клаус! К тебе! — взвизгнула она, отпрянув к стене. Упёрлась плечом в стойку с горохом и редисом и замерла, тараща поросячьи глазки.

   Из задней двери показался лысый толстяк с неприятной жуликоватой аурой. Этот не испугался. Буркнул, вытирая руки о грязный передник:

   — Чего тебе, Фло?

   Я налетела на него, как волкодав на курицу, схватила за горло, втолкнула обратно в дверь, в тёмный закуток, бросила на мешки с капустой и репой.

   — Продать меня вздумал, пёсий потрох!

   Толстяк разинул рот:

   — Ты чего, баба, с ума съехала?

   Он всё ещё не боялся. То ли храбрец, то ли дурак.

   Пришлось съездить по носу, связать собственным передником, взять за ноги и сунуть головой в капусту — да ещё изнутри дыхание перекрыть.

   Не люблю прибегать к грубой силе, но сейчас так было проще и быстрее.

   Клаус потрепыхался и стал шёлковым. Я спросила, как он, подлец такой, посмел выдать меня душеедам, сколько ему, продажной шкуре, отсыпали медяков, и не желает ли он, прохвост вонючий, чтобы его поганая голова лежала на прилавке среди кочанов капусты. Ах, не желает? Ну, пусть отвечает как на духу!

   Бедняга хлюпал носом, оправдывался и скоро утратил соображение настолько, что не удивился вопросам: «Как меня зовут?» и «Где я живу?».

   Выяснять, что связывало его с желтоглазой, я не стала. Небось, снабжал её запрещёнными травками для зелий или ещё какой-нибудь дрянью. Бережно уложила раскисшего зеленщика на капусту и сквозь стену вышла вон.

   Интересная штука: тётка в платке не была переодетым мужчиной, я такие вещи чувствую. К дому госпожи Дюрш в самом деле приходила огроменная бабища. Но у оборотней всего две личины, одна человеческая и одна звериная. Разве что мужчина вместо зверя перекинулся в женщину — ха-ха!

   На самом деле живые так не умеют. Это потустороннему существу сменить обличье раз плюнуть. Но потустороннему существу не нужен лекарь, чтобы избавиться от пуль. Нос сказал, после операции желтоглазую оставили в богадельне. Наутро её лежак был пуст.

   Что же он такое, этот Мориц Каден? Если, конечно, бывший дознаватель и тётка в платке — одно лицо. Следы желтоглазой на ткани мира не походили на следы потрошителя. Но это неудивительно. У оборотня в зверином обличье и аура меняется. А если он каким-то образом умудрился стать женщиной — и подавно.

   Снова пришло сомнение: вдруг Каден ни при чём и кто-то искусно наводит на него подозрения?

   Что ж, это я сейчас выясню.

   Торговец Клаус знал желтоглазую как Флоретту Тюкри. Она служила у старухи по имени Изольда Бон, обитающей в самой убогой части Палёной слободки.

   Вросшие в землю хибары, слякотная дорога, отбросы, гниющие в колеях, лай собак, блеяние коз… Следы Роша. Я не поверила своим глазами: на ткани мира горели неброские бирюзовые отпечатки. Он прошёл тут совсем недавно!

   Заглянула внутрь себя, прислушалась к тихому перезвону колокольчиков — и параллельно следам в воздухе протянулись золотистые нити наших уз.

   Всё верно. Я же видела его в этой клоаке! Только место сразу не признала.

   В груди больно стукнуло. Так, должно быть, у живых ёкает сердце.

   Изольда Бон — Изабо Зольдин! Бабка Дезидерии, полумёртвой девушки в клетке души…

   Мир закружился перед моими призрачными глазами.

   Рош узнал, где прячется Изабо. Рош шёл к ней. Может быть, уже дошёл… Один… Не подозревая, что в прислугах у старой ведьмы — сам потрошитель.

***

   Следы и нити вели куда-то вглубь хаотичного скопления лачуг. Я взмыла над крышами с намерением высмотреть с высоты дом Изабо…

   И упала в ад.

   Ужас и боль… Огненные прутья и надрывный крик…

   Страшная звериная пасть у самого лица, смрадное дыхание, слюна на жёлтых клыках... Я корчусь в агонии, умираю и не могу умереть… А сквозь муку в голове бьётся чудовищное сознание того, что мой убийца…

   Нееет! Она мертва! Я убил её!.. Я зверь, я тварь, я выродок, я исчадие Хаоса... Дези, посмотри на меня! За что?.. Владыка Света, возьми мою жизнь... делай со мной, что хочешь... Только верни её!

   И снова — боль…

   И опять: я убил её!..

   И снова… И опять…

   На секунду между этими «снова» и «опять» мелькнул просвет — солнце, небо, крыши… и я очнулась за завесой — в целительной пустоте предела отрешения. Жуткие видения поблёкли. Боль не исчезла, но стала терпимой, дав мне возможность обдумать происходящее.

   Кошмар чужих мук, запоздалое раскаяние убийцы, два потока страданий, телесных и душевных — создать такую смесь могла только клетка души. В клетке — Рош, и я не просто смотрю его глазами, но и чувствую то же, что и он.

   А ещё — бессильное отчаяние. Как, как его угораздило?..

   Хотя ответ был ясен.

   Проход в тайную комнату с клеткой спрятан в подземелье под мельницей, но сама комната может находиться где угодно, хоть в Каркуссе. И не зря на её стенах два портала «шар-шари». Второй, который я так и не решилась исследовать, ведёт, очевидно, в дом Изабо.

   Очень осторожно я скользнула за соседнюю завесу и шаг за шагом добралась до предела беспокойных теней, который отражал зримый мир во всей возможной полноте, только без людей и животных.

   Здесь тоже было небо и были крыши и дворы в ломаных рамах покосившихся заборов. Солнце пряталось за темнобрюхими облаками, тени от облаков мчались по земле, где жили другие тени — ползучие. Они змеились по огородам, улицам, кронам деревьев.

   Узы, соединяющие нас с Рошем, вместо тёплого золота мерцали кровавым багрянцем — и корчились, мучились, как живые.

   Их путеводные нити вели к дому с пристройками под неряшливой серой черепицей. Я вошла в большую кухню с каменным полом, очагом в полстены и здоровенным разделочным столом. На столе гнила недорезанная капуста, под столом разлагалось тело Флоретты Тюкри. Судя по плотности её призрачного отражения, великанша мертва самое меньшее пару недель. Очень странно. В полупустой гостиной в кресле перед камином обнаружился ещё один труп — старушечий. Изабо?

   Ловушка отыскалась у лестницы, ведущей на второй этаж. Крепко закупоренный магический ход; откроется лишь тому, кто наложил замок. Такой был на чердаке у Томаса, и даже дух Гримории не смог в него пробиться.

   Поверх запирающего узора растеклась густая лужица тьмы — сейчас во мне было довольно боли и скверны, чтобы без усилий различить печать шариту. А несведущий Рош её не видел. Зато мгновенно распознал запечатанный ход и постарался вскрыть его со всей своей душеедской самонадеянностью…

   Стражей Света учат терпеть боль. Но насколько его хватит? Он смертный человек и недавно уже побывал в когтях зверя, а теперь должен заново переживать ту же пытку, помноженную на чужие муки. И я ничего не могу для него сделать!

   Внезапно боль отпустила, и я очутилась в гостиной, которую покинула мгновение назад. Мёртвой старухи в кресле не было, а была девушка, светлая и нежная, как ландыш. Она стирала пыль с каминной полки, мурлыча себе под нос детскую песенку «Котик и мышка играли в пятнашки».

   Я видела эту девушку на смертном ложе истаявшей и поблёкшей, но сейчас она птичкой порхала по комнате, её васильковые глаза блестели, личико цвело жизнью, тонкое розоватое платье ладно облекало точёную фигурку, и восхищение мастера Рене стало понятно. Даже мне живая Дезидерия понравилась, а в мужских глазах она и правда должна казаться дочерью Света.

   Скрипнули половицы, и прелестница обернулась. Вошёл мужчина в простом коричневом плаще, откинул с головы капюшон. Живым он выглядел интереснее, чем на рисунке: грубоватые черты, тяжёлый подбородок, чёрные кустистые брови над глубоко посаженными глазами, тёмными и горячими.

   — Мориц!

   Дезидерия бросилась навстречу гостю, лёгкая, как солнечный зайчик. Хотела обнять, но Каден резко вскинул руку, и девушка застыла.

   — Что ты здесь делаешь? — спросил он хриплым, неожиданно высоким для мужчины голосом.

   — Хотела прибраться, пока тебя нет, — её улыбка стала растерянной. — Сделать тут немного поуютнее. Может быть, цветы поставить…

   — Не нужно. Ступай домой.

   Дезидерия подошла ближе, всмотрелась. На лице Кадена блестел пот, кожу покрывала землистая бледность.

   — Мориц, что с тобой? Тебе плохо? У тебя приступ?

   Он не ответил. Огляделся, как затравленный зверь.

   — Где моё снадобье?

   — Снадобье? Не знаю. Наверху, в твоей мастерской…

   Она протянула руку к его щеке, но Каден отстранился.

   — Там нет! Я смотрел. Куда ты его дела? — он говорил так, будто его душили.

   У Дезидерии стал несчастный вид.

   — Я не брала. Правда, не брала. Зачем мне?

   — Ты со своей уборкой… — он скорчился, затряс головой. — Уходи, Дези. Прошу. Светом наших душ заклинаю, уходи!

   Он шагнул к креслу, оперся руками о спинку, и девушка бросилась к нему, обняла за плечи.

   — Тебе нужно лечь. Пойдём, я провожу. А потом сбегаю за снадобьем. Я быстро. Ты только скажи, где оно…

   Он резко выпрямился и то ли застонал, то ли зарычал, откинув голову:

   — Уходи-и!

   Она отпрянула.

   А он согнулся пополам, спина под плащом выпятилась горбом.

   Сдавленный рык, зубовный скрежет, треск рвущейся ткани…

   Выпрямился Каден уже не человеком, но и не совсем зверем — на голову выше себя прежнего, шире в груди, с вытянувшимся костистым лицом. Взглянул на девушку и отвёл глаза.

   На её личике не было страха — только жалость.

   Мелкими шажками, словно боясь спугнуть, Дези приблизилась к полузверю. Бережно тронула за руку, погладила по плечу. Он склонил голову и как будто расслабился. Дези приподнялась на цыпочки, коснулась губами заросшего подбородка. Сказала мягко:

   — Пойдём наверх.

   У Кадена враз исказилось лицо, он вскинулся и с силой оттолкнул девушку от себя — не втянув когтей.

   Солнце било в стёкла, бросая поперёк дощатого пола лоскуты огня. Дези упала точно на один из этих лоскутов — и вся вспыхнула. Пшеничные волосы засверкали золотом, кожа светилось, будто костяной фарфор. На бледном платье и фартуке, надетом поверх него, отчётливо выделялись алые пятна…

   Должно быть, запах крови довершил дело. Оборотень заревел, выгнулся всем телом в последней попытке побороть звериное естество. Дези успела вскрикнуть: «Мориц!» — и убийца кинулся на неё, оскалив волчьи клыки…

***

   — Ты знаешь, брат Себастьян, каково это — погубить ту, кого любишь, — зазвучал высокий голос Кадена, уже не хриплый, а лишь слегка надтреснутый.

   Боль вернулась, острее прежней, затуманила мысли, и в первый миг я решила, что всё ещё вижу минувшее.

   Потом заметила Роша. Он сидел на полу, привалясь боком к какому-то возвышению — бледнее самой смерти. Веки у него были опущены, он часто вздрагивал и прерывисто дышал. Казалось, страж Света видит страшный сон, не слыша обращённых к нему слов.

   — Я отнял у любимой жизнь, — продолжал Каден. — Ты — душу. Мы оба не хотели этого, оба считали себя проклятыми. Но судьбу не выбирают. Настаёт миг, когда понимаешь, что тобой двигала рука провидения. Я долго цеплялся за прошлое, искал способ вернуть Дези к жизни, был готов на всё, лишь бы исцелить её обречённую плотскую оболочку. Пока не осознал простой вещи: тело слабо и тленно, а дух — вечен. Я освободил её, и она пойдёт за мной, куда позову. Твоя Далия тоже теперь свободна. Хочешь увидеть её?

   Рош приоткрыл глаза, повёл мутным взглядом и снова зажмурился.

   Он сидит у ложа Дезидерии, поняла я. Это её клетка. У изголовья те же цветы. Но тела нет.

   Каден невесело рассмеялся:

   — Знаешь брат, твои выстрелы сделали меня сильнее. Я не держу на тебя зла. Ты тоже жертва… Глупый, доверчивый, благородный искоренитель зла. Что он тебе сказал? Что я — продукт опыта, который вышел из-под контроля? Не верь. Это он сотворил меня, и он с самого начала знал, что делал!

   Бывший дознаватель Пресветлой коллегии, а теперь убийца и чёрный маг стоял у самой клетки в своём истинном мужском обличье, но выглядел иначе, чем Каден из видения: длинные волосы, чёрная с проседью борода, мятая куртка ремесленника, мешковатые штаны. В этаком виде не каждый из прежних знакомцев его узнает.

   Разве что по тёмному огню во взгляде.

   Каден приблизил лицо к прутьям. В их свете стало видно, что кожа у него жёлтая, корявая, губы в трещинах. Но в дребезжащем тенорке оборотня звучали превосходство и скрытая издёвка:

   — Это он рассказал мне твою историю и обмолвился, что Далия с мужем переехала в Сормас. Она идеально мне подходила и правильно пахла. Знак «киорис» — «оскорблённая добродетель в неведении», или «кирши» — «порочный самообман». Он хотел, чтобы я выбрал её. Хотел, чтобы у тебя была причина ненавидеть меня и преследовать до самого ада. И чтобы в конце концов я убил тебя, — Каден зло ощерился. — Но я не доставлю ему такого удовольствия. Подумай об этом, когда будешь выбираться из клетки. Если, конечно, сумеешь. Это непростая клетка. Но и ты не простой душеед, верно?

   На этот раз Кадену удалось привлечь внимание Роша. Страж Света поднял голову и глядел на своего мучителя больными глазами, губы его беззвучно шевелились.

   — Молишься? — усмехнулся Каден. — Молись, молись, брат.

   Я отвлеклась от его лица и заставила себя вглядеться в прутья — толстые, редкие, гудящие огнём и хищной силой. Где-то в углу должно быть слабое место, а то и не одно. Если правильно к нему приложиться, можно расшатать весь конструкт. Но нужных точек я почему-то не вижу. Потрошитель выстроил клетку так, что они заметны только изнутри?

   Рош издал невнятный звук.

   — Что-что? — переспросил Каден.

   — Ты мне не брат, — выдохнул страж Света и сжал зубы так, что на скулах выступили желваки.

   Потрошитель только хмыкнул.

   — Мы с тобой всё ещё принадлежим к одному ордену, брат мой в Свете. Ах нет, я теперь слуга тьмы, ты прав! — он тихо рассмеялся. — Но у нас общий покровитель, и он умеет внушать родственные чувства. Ты считал его вторым отцом, так он говорил. А я — первым. Он утверждал, что встретил мою мать в застенке сормасского Замка, и они полюбили друг друга. Как будто после просветления можно кого-то любить! Но в ту пору мне и в голову не пришло усомниться. Он устроил меня в приют, потом в пансион при монастыре ордена святого Женара, и я верил ему, как может верить только ребёнок. Думаю, на самом деле он убил мою мать, и ту шлюху, чью фамилию мне дали, и её отродье, и моего настоящего отца. Ему было любопытно завести ручного оборотня и посмотреть, что из этого выйдет. Что молчишь, братишка? Нечего возразить?

   Рош закрыл глаза.

   Каден отступил от клетки, почти целиком скрывшись во мраке. Виден был только бледный овал лица в мазках густых теней.

   — В те дни у меня было трудное дело, — долетел из темноты его ломкий голос. — Двойное ритуальное убийство. Я почти не спал, вовремя не принял снадобье, и приступ застиг меня прямо на улице. Я кинулся в убежище, но проклятой склянки не оказалось на месте. Я нашёл её потом, в спальне. Сам же забыл поставить, куда следует… Он обещал мне силу исцелять смертельные раны и возвращать ушедших за покров тьмы. Я приполз к его ногам, как он и предсказывал, отдал душу Зверю Хаоса — лишь бы спасти её. Но всё оказалось не так, и я решил действовать в одиночку…

   Каден умолк. Мгновение стояла тишина. Потом Рош сказал:

   — Ты всё ещё винишь себя. И что бы ни говорил, будешь винить всю жизнь.

   У Кадена стало звериное лицо, он качнулся вперёд — и я ослепла от боли.

   Когда пришла в себя, потрошителя у клетки не было. Рош силился встать, опираясь локтями о смертное ложе Дезидерии, и тихо стонал сквозь зубы.

   Видеть это было выше моих сил. Я разорвала связь.

   Клетка и Рош исчезли. Осталась только боль.

   И ещё вопрос: что делать?

***

   Уалусса сказал бы: оставь смертного, позаботься о себе, уйди так далеко, как сумеешь, чтобы ваши узы перестали чувствоваться. Будешь сидеть на месте, и боль сведёт тебя с ума, а твоего окаянника просто убьёт…

   Рош не сможет взломать клетку, иначе был бы уже свободен. И снаружи её не открыть. Даже если у меня хватит сил добраться до мельницы и пройти через два тёмных портала, не поддавшись напору магии шариту, — что проку? Точек приложения всё равно не видно. А другим способам совладать с клеткой души меня не учили.

   Мысли разбегались, сосредоточиться становилось всё труднее.

   Да кто я такая, чтобы долго думать!

   Зримый мир. Дом Изабо. Ловушка у лестницы. Я потянула за магическую петлю, оставленную в качестве приманки…

   И заново ухнула в ад, в самые страшные его бездны.

   Я верила, что готова. Но боль обрушилась, как океанский вал, накрыла с головой, раздавила и смяла. Зверь грыз меня заживо, зверь выл во мне, оплакивая свою погубленную любовь и проклятую душу, и не было перерыва в жгучей муке, и не было из неё выхода.

   Сквозь боль я едва расслышала, как грубо выругался Рош. Кругом гудели огненные прутья. Казалось, в каждом сидит маленький демон и хохочет, упиваясь моей агонией.

   Откуда-то нахлынул мрак, скрыв огненную свистопляску, но теперь издевательский смех звенел у меня в голове. Проклятье, почему так темно?

   Рош прошептал:

   — Выйди из меня.

   И стало легче. То ли от его голоса, то ли оттого, что я поняла… Такая зыбкая тьма перед глазами бывает, когда застреваешь внутри плотного предмета.

   Рош лежал на месте Дезидерии, а я, разреженная, как туман, упала на него — сквозь него — и частично погрузилась вглубь подставки, на которой в прошлый раз стоял короб с прозрачной крышкой.

   Отлетела немного в сторону, но тотчас захлебнулась болью — и бросилась поперёк Роша, перекрыв его тело своим.

   — Так лучше? Правда же, лучше?

   Аура его вспыхивала красным и дрожала, будто готовясь погаснуть, но отведённые назад плечи чуть расслабились. Значит, мне не показалось: когда мы с ним занимаем одно пространство, боль слабеет. Так волны, сталкиваясь, гасят друг друга.

   Он выдавил сквозь зубы:

   — Глупо… Зачем?

   — Затем, что я чувствую то же, что и ты!

   Тянуло выть, метаться, биться о прутья, ища выход. Но я заставила себя лежать тихо, расслабленно, и боль, словно от удивления, примолкла ещё немного. Дыхание Роша стало ровнее.

   — Ты мне мешаешь.

   Он смотрел куда-то вверх и в сторону… в стык огненных прутьев в углу.

   — Нашёл точку приложения?

   — Не совсем, — он прерывисто вздохнул. — Ты и это знаешь? Можешь помочь?

   Смотреть на прутья было тяжело. Едкий огонь вызывал в памяти муки Селестины, эхо её боли мешалось с болью Дезидерии, старая пытка сливалась с новой. Может быть, поэтому я не могла понять, что вижу: в бело-красных сполохах как будто проскакивали синие головастики, замирали в перекрестьях, срывались с места и пропадали.

   — Что-то тут не так, — шептал Рош. — Они движутся.

   Я не знала, как это объяснить. Мы с Каденом пили из одного тёмного источника, но он зашёл куда дальше меня, знал и умел не в пример больше.

   — А твоё кольцо? — спросила я Роша.

   — Не действует. Ни на клетку, ни сквозь неё. Здесь вообще ничего не действует. Я даже защиту выставить не могу…

   Не действует? Почему не действует?

   Я отодвинулась от Роша и заставила себя вспомнить: дамский будуар, тело под шёлковым ковром, крик, рвущий душу, ужас, кровь… Двойная боль вгрызлась в меня с радостным остервенением, внутри поднялась волна тошной сладости — и у головастиков выросли чёрные шлейфы. Так и есть… шариту. Каден весь пропитан этой гнусью.

   Головастики чиркали шлейфами по стыкам, и на некоторых в ответ проступали чёрные кружки. Или это темнело в моих призрачных глазах?

   — Восемь, — сообщила я, дряблой медузой наползая обратно на Роша.

   Попыталась, по науке Соломона, упереть в один из стыков рычаг воли. Но воли во мне не осталось — вся вышла.

   — Где? — спросил Рош.

   Я выпустила щупальце, показала.

   — Не вижу, — моргнул растерянно.

   Напрягся.

   По стыку пробежала рябь.

   — Поддаётся! — я ополоумела от надежды.

   Рош зажмурился, откинул голову к плечу.

   — Не могу…

   Двое увечных. У меня нет воли, у него сил.

   — Возьми у меня. Как тогда, с демоном.

   — Как? — отозвался он. — Я не умею. Тогда само вышло.

   — Ты просто не противься.

   Моя жизненная сила потекла в Роша. Странно, но с силой уходила и боль. Он, наоборот, сморщил потное серое лицо, вздрогнул всем телом — однако взгляда от клетки не отвёл. Глаза его слезились, от напряжения вздулись жилы на шее.

   Стыки начали пульсировать. Сначала редко, по одному, парами, четвёрками и наконец все вместе, быстрее и быстрее. По прутьям побежала рябь. Только что прямые и прочные, они дрожали, будто мираж. Всё вокруг звенело и качалось.

   Восемь ключевых стыков лопнули разом. Прутья изогнулись, растопырились в стороны, с концов их беззвучно сыпались синие искры. Я вжалась в Роша, боясь, что нас заденет.

   Клетка ослепительно засияла — и распалась на части. Прутья и поперечины, уже не огненные, а прозрачно-серые, повисели в воздухе и пропали, просто и окончательно.

   Я не сразу поняла, что боли нет. Мир был чёрен, звонок и пуст, как я сама.

   Рош спустил ноги со смертного ложа и некоторое время сидел сгорбившись. Его аура едва теплилась — как догорающая лучина. И всё же он нашёл в себе силы зажечь крохотный колдовской фонарь. Жёлтый светлячок не спеша облетел подземелье. Рош следил за ним взглядом.

   — Армилли был прав. Отсюда нет выхода.

   Я посмотрела на свои руки и увидела пустоту.

   Рош поднялся медленно, будто старик. Утвердился на неверных ногах.

   — Магнолия.

   Я приблизилась, не зная, видит ли он меня, может ли почувствовать.

   Какая-то плоть во мне, как видно, ещё была. Он протянул руки, и мы замерли, обнявшись. Энергия жизни переливалась из него в меня, а из меня — в него, возвращая силы нам обоим. Аура Роша наполнилась мягким сиреневым мерцанием.

   — Похоже, мы под землёй, — шепнул он мне в призрачное ухо. — Ты не могла бы слетать и посмотреть?

   — Глупый, — так же шёпотом ответила я. — Тут кругом ловушки. Зачем, думаешь, я полезла к тебе в клетку?

   Мы были, как любовники, укравшие минутку для тайных объятий.

   — Я не вижу ловушек. Но я не видел и точек приложения, — он покрутил Око Солнца на пальце. — Могу попытаться пробить ход наверх. Правда, это вызовет обвал.

   И я сказала то, что должна была сказать, хотя всё во мне оцепенело:

   — Мы не знаем, что наверху. Вдруг гора, какие-нибудь руины или водоём. Есть другой путь. Но ты должен довериться мне.

   Он отстранился и посмотрел на меня долгим испытующим взглядом.

   — Я верю тебе, Магнолия.

   И зря, глупый окаянник. Глупый, доверчивый, благородный — так сказал Каден? После того, что сейчас случится, ты уже не будешь прежним.

   А вдруг обойдётся? Может такое быть?

   Владыка Света, если ты есть! Пусть он ничего не почувствует! Пусть всё достанется мне. Я уже порченая…

   Знаки «шар-шари» на стенах дышали тьмой и смрадом. Левый знак вёл в дом Изабо, правый — на мельницу. Грязные следы на ткани мира указывали, что Каден отправился именно туда. Повезло. Я ведь могла столкнуться с ним, когда решилась идти вслед за Рошем.

   Пока я собиралась с духом, страж Света обшарил стол и топчан — и разочарованно выпрямился. Пусто. Не было ни бумаги на столешнице, ни мелочей, забытых в ящиках. Потрошитель избавился ото всех возможных улик.

   — Надо будет вернуться сюда с инструментами.

   Не надо, подумала я. В это место не надо возвращаться никому и никогда.

   — Ты готов? Будет больно.

   Он криво усмехнулся — мол, что мне боль? Но аура его дрогнула.

   Я потянула Роша к левому знаку. Чёрная блямба на стене ожила, пошла влажными пупырями и принялась нашёптывать сладкие посулы.

   У шепотка был трупный привкус. Меня замутило.

   Смогу ли я? Выдержу ли?

   К Хаосу!

   Страх хорошо глушить злостью.

   Я вообразила себя зверем — острые когти, мощные клыки, стальные мышцы. Зверь рвал и терзал. Нет, не Дезидерию — самого Кадена! Ненавистного мучителя, убийцу, изверга.

   Что может быть слаще мести? Только боль врага, ставшая твоей болью… Я подала Рошу правую руку, а левой, которая, по феддийскому канону, считалась нечистой, тронула демоническую спираль:

   — Шар-шари, шарми шак-шан шабанн!

***

   Едва ли потрошитель до сих пор куковал на мельнице, дожидаясь душеедов, и я не стала говорить Рошу про второй выход. Иначе помчится, неугомонная душа, ловить злодея — снова сам, без подмоги, чуть живой…

   Он сидел на ступенях лестницы, спрятав лицо в ладони, а я не смела ни окликнуть, ни притронуться.

   Возможно, он ждал, что я уйду. Возможно, он давал мне шанс.

   — Ты опять спасла мне жизнь, Магнолия, — страж Света поднял голову, и в его ауре просверкнула искорка. — Боюсь, я начинаю к этому привыкать.

   День ещё не кончился, но в коридоре у лестницы было сумрачно, и его лицо казалось совсем серым, даже глаза не блестели.

   — Теперь я понимаю, почему Каден не убил меня, — искорка погасла. — Он наверняка знал, что из такой клетки мне не выбраться. И я понимаю, почему ты молчишь о своём прошлом. Вопросов задавать не буду. Просить и убеждать тоже. Просто скажу…

   Рош взялся за перила, рывком встал на ноги, успел выпрямиться — и без звука повалился лицом вниз. Я подхватила его в последний момент, у самого пола. Обняла покрепче, снова делясь энергией, и шагнула за завесу. Короткая прогулка по потустороннему миру вряд ли повредит измождённому человеку больше, чем пеший марш через весь город.

   Через четверть часа мы были в «Усладе живота». Я уложила Роша в своей комнате и спустилась в кухню, где были наготове солянка, жареные рябчики и сырники — с пылу с жару. Мастер Рене глядел, как я уплетаю за обе щёки, и укоризненно качал головой. Ну да, я снова прозрачная и собираюсь уничтожить половину его припасов. Но не за просто так. Хватит благодеяний, я нынче при деньгах!

   Трактирщик ничего не сказал, когда я выбрала миску побольше и принялась накладывать в неё сырники, лишь приподнял бровь. Аура его воплощала долготерпение. Да, мы с Рошем оба неудобные постояльцы. Напоследок я прихватила остатки холодного омлета. Кому-то лишнее, а нам пригодится.

   Когда вернулась, страж Света уже пришёл в себя, но лежал не шевелясь. Я подложила подушки ему под спину, сунула в руки миску.

   — Лопай. Ничего так не возвращает к жизни, как омлет с беконом и сырники со сметаной.

   — Я не голоден, — безжизненно отозвался Рош.

   — Ну и что? Ешь давай. Ты на себя не похож. Кожа да кости.

   Если в нём осталась хоть частица меня, он должен наброситься на еду, как голодный волк.

   — Ну-ка, открывай рот.

   Я поднесла к его губам крупный румяный сырник. Жаль, Рош видит сквозь вуаль. Вид плывущей по воздуху творожной лепёшки взбодрил бы его.

   — Ты возишься со мной, как с ребёнком!

   Фыркнув, он выхватил сырник из моей руки и откусил сразу половину.

   — Считай, что я влюбилась, — сказала привычным шутливым тоном, и голос не дрогнул.

   Рош опустил глаза, в ауре его появился странный оттенок — то ли досада, то ли неловкость.

   — Ты видел трупы в доме? — бодро поинтересовалась я.

   Он кивнул:

   — Старая хозяйка, служанка и мальчик лет тринадцати. Должно быть, её сын.

   — Мальчик?

   — В кладовой.

   Рош опять оказался дотошнее меня: прежде чем вскрывать магический ход, осмотрел весь дом. А потрошитель, выходит, начал убивать детей… Как же достать эту тварь?

   — Мальчик был немым, — мне вспомнился рассказ мастера Рене о юном посыльном, который приходил за рябчиками для старой Изабо. — А служанку зовут Флоретта Тюкри. Хочешь — верь, хочешь — не верь, но Каден умеет в неё превращаться.

   — Верю, — отозвался Рош, и что-то всплеснуло в его ауре, но так коротко, что я не успела понять. — Чтобы перенять чужое обличье, надо вкусить плоть жертвы. Так он сказал. Подобные практики существовали в Древнем Рехагане. Это очень тёмная магия.

   — Значит, теперь Каден сможет превращаться в любого, кого убил?

   — Не думаю. Он намекал на сложный ритуал. Скорее всего, у него одна-две дополнительные личины, не больше. Служанка и мальчик. У обоих съедены внутренности.

   Он помолчал.

   — Старуха Зольдин промышляла запретным колдовством. Дознаватель Мориц Каден изобличил её по всем правилам, но не смог устоять перед очарованием юной внучки. Их свидания проходили в том самом доме. Каден купил его под видом стряпчего Тандерса Дульмара как укрытие на случай острых приступов — звериная природа требовала выхода, а лекарства не всегда помогали. Во второй раз он притворился Дульмаром уже после несчастья с девушкой. Хотел, чтобы за местом её упокоения кто-то присматривал. Поселил старуху у себя, велел сидеть тихо, дал денег. Однако ведьма взяла помощницу и занялась обычным ремеслом. Впрочем, Каден убил её не за это. Ему нужно было логово в Ламайе и не нужны свидетели.

   — Это он тебе рассказал?

   — Бросил пару слов, позволив заполнить пробелы, — Рош слабо улыбнулся. — В деле Изабо Зольдин были подложные страницы, этим оно меня и привлекло. А дальше клубок пошёл разматываться.

   Я тоже позволила себе улыбнуться. Всё было, как раньше. Мы обсуждали потрошителя, делились сведениями, красовались друг перед другом. Что бы Рош ни собирался сказать мне у лестницы, это было забыто.

   — А кто тот таинственный покровитель, которого Каден назвал твоим вторым отцом?

   Страж Света вмиг помрачнел:

   — Тебе не нужно этого знать.

   — Послушай! Может быть, Каден сумасшедший. Но если хотя бы половина из того, что он наговорил, правда, ты в опасности. Тот человек что-то с ним сделал, а теперь хочет твоей смерти.

   Рош успел разделаться с сырниками и отставить пустую миску на сундук. Он больше не выглядел мертвецом, восставшим с погребального костра. Лицу всё ещё не хватало краски, но в глаза вернулась жизнь.

   Он взял меня за руку, потянул к себе, вынуждая сесть рядом. В окна входил бледный свет, и видно было, как кружатся в воздухе пылинки. Я сама была лёгкой, как пылинка, и прозрачной, как луч. Мне недоставало плотности для полного телесного контакта, но я чувствовала прохладные, сухие пальцы на своём запястье и их неожиданно сильную хватку. Надо будет сказать мастеру Рене, что его сырники творят чудеса.

   Рош подался вперёд, прислонился лбом к моему лбу и заговорил быстрым шёпотом:

   — Прости, я обидел тебя тогда. Ты знаешь обо мне всё. Может быть, больше, чем я сам, и мне от этого страшно. Я встречал других из твоего племени, и я вижу, что ты особенная — сложнее, глубже…

   Он говорил, закрыв глаза, его дыхание касалось моих губ, и запах мужского пота не отталкивал, а волновал.

   — Я понимаю, что бессмысленно тебя отговаривать, объяснять, что это дело слишком опасно даже при твоей силе, — шептал Рош. — Ты бесценный союзник. Я не знаю, чем заслужил это, и не представляю, как справлюсь дальше один. Но так будет лучше для нас обоих…

   А всё-таки он плохо меня знал. За горячими словами я почувствовала движение его второй руки, ощутила чёрный шарик в пальцах и успела выскользнуть из мира за миг до того, как вышибала коснулся моей призрачной плоти.

ГЛАВА 6

   Что может утешить раненое сердце девушки-привидения?

   Хороший кусок отбивной, кролик, тушёный в горчичном соусе, гарбский суп из баранины с овощами и черносливом, фаршированная рыба, румяные ватрушки с грушевым повидлом, черничный пирог с творогом, медовые бисквиты…

   Весь вечер я объедалась по чужим харчевням и думала о мужчине, который с истинно душеедским коварством пытался вышвырнуть меня из зримого мира и из своей жизни. Обида рвала душу, но чем больше яств исчезало в моём призрачном животе, тем более мирным и рассудительным становилось течение мыслей.

   С нашей первой встречи Рош вёл себя не так, как полагалось инквизитору, тем более стражу Света. Если бы он на самом деле хотел избавиться от меня, ему не помешала бы ни благодарность за спасение, ни боязнь обнаружить свою невольную связь с нежитью. Он мог даже развоплотить меня, ему достало бы сил.

   Вместо этого он терпел мои выходки, давал поручения, обращался за помощью, спорил со мной. Грубил мне, наконец. Зачем пытаться уязвить того, кто, по твоему мнению, не способен на человеческие чувства? С какой стати объясняться с тем, кого не считаешь равным — или хотя бы подобным себе? Все эти обидные слова про ущербность и огрызок души… Не меня он убеждал, а себя! Себе хотел доказать, что не надо со мной знаться.

   Что может быть между привидением и инквизитором?..

   Я не прошу его снять знаки Света и сбежать со мной в Каркуссу. Но мужчина всегда найдёт причину, чтобы не быть счастливым. У него принципы. У него долг. У него замешанный в тёмную историю покровитель, которому он многим обязан.

   Не тот ли это загадочный Н. из сожжённого дневника? Рош не доверил его имя даже тайным записям. Что значит Н. — Некто, Неизвестный? Или всё-таки первая буква имени?

   Среди иерархов Света я не знала никого, чьё имя начиналось бы на Н. Разве что это сам Лучезарный — Нарсис Третий.

   Возможно ли такое? А почему нет!

   Если глава служителей Света совершил что-то по-настоящему преступное, для Роша это удар. Теперь понятно, отчего он мучается и никому не доверяет, почему гонит меня. Ему сейчас не до сердечных дел.

   И всё же я позволила себе верить, что небезразлична ему, и однажды он признает это. Только сначала надо справиться с хитрой тварью в звериной шкуре и распутать клубок интриг в змеином логове жгунов и душеедов.

   Возможно, всё решится нынче ночью. Потрошитель не зря приходил к дому госпожи Дюрш. Он оправился от ран и снова готов убивать.

   У красивого голубого особняка вдовы-благотворительницы мы сели в засаду вчетвером: Нос, Долли, сильный призрак по имени Шеваль и моё главное «я». Ещё пять эманаций дежурили у доктора Самьяра, устроителя сиротского приюта Тьюбера Эвмилли, сердобольного господина Браниса, вдовы Люколь — попечительницы богадельни, и госпожи Маделин, устроившей бесплатную школу для девочек из бедных семей. Остальных из списка охраняли по два богадельных духа, при каждой паре — подхалим-связной на случай, если потребуется подкрепление.

   Мои союзники добавили к дюжине Роша ещё семь имён. Люди это малозаметные и вряд ли привлекут внимание убийцы. Но потрошитель хитёр — кто знает, что у него на уме. Я даже порадовалась, что Нос сотоварищи остались бездомными, иначе нам не хватило бы сил.

   Одно беспокоило: не возвращался ли Каден в подземелье с клеткой души? Обнаружив, что Рош жив и свободен, он мог отложить нападение.

   Но волновалась я зря. Вскоре после того, как часы в особняке пробили час по полуночи, в саду зашуршала трава, среди деревьев скользнула быстрая тень и с места взвилась на балкон второго этажа, негромко заскрежетав когтями по мраморным перилам.

   Итак… Маэстро — музыку!

   Мы завыли, завизжали, заулюлюкали на четыре голоса, заставили стёкла в окнах дребезжать во всю силу, запалили в саду фонари, потушенные на ночь. И конечно, растревожили магическую защиту особняка — обереги горели синим огнём и орали дурными голосами, будто коты по весне.

   Потрошитель даже не попытался вломиться в дом. Бежал от поднятого тарарама, как мелкий бес от Круга Света.

   Мы кинулись вдогонку — вдруг у него примечена жертва про запас?

   Зверь припустил прямиком в сторону Палёной слободки, и земля горела у него под лапами. Не буквально горела, само собой. От нашего концерта зажигались окна, выскакивали из домов люди с факелами, прихватив кто кочергу, кто каминный прут. А я летела вперёд, будя спящий город, чтобы устроить твари достойную встречу. Будет знать, как злить привидение!

   Разумеется, горожане остановить Кадена не могли. Они и понять не успевали, что это, огромное и стремительное, проносилось мимо них. И хвала Свету. Не хотелось бы иметь на своей совести какого-нибудь храброго дурака, походя распоротого от шеи до паха мощными когтями.

   Каден стремился к дому Изабо, чтобы через тёмный портал перебраться на мельницу. Ну так я буду там раньше! И полечу за ним хоть до Кеслина — если вздумает искать защиты у своего фальшивого отца. Приближаться, рискуя угодить под резец Света, не стану, пойду по следу на ткани мира. Но и в покое не оставлю — буду поднимать шум всякий раз, как рядом окажутся люди. Каден, всё равно в каком обличье, существо из плоти и крови. Будь он хоть двужильным, рано или поздно силы у него кончатся. Злодей изнеможет, упадёт, и тогда я возьму его — даже без подмоги.

   А пока я с яростью прорвалась сквозь непроходимую завесу, скрывающую самый быстрый из потусторонних пределов — предел ветров, оседлала пыльную бурю и в пять минут домчалась до мельницы.

   Ещё через четверть часа посланный Носом подхалим доложил, что зверь скрылся в доме Изабо.

   Ловушка захлопнулась. Оставалось только ждать.

   Окрестный лес был тих и чёрен. Блестела протока, сонно поквакивали лягушки, изредка подавали голос птицы да шуршало в траве ночное зверьё. Странное было чувство: я словно вернулась назад во времени. Вот сейчас хрустнет веткой в кустах потрошитель и выедет на поляну Рош на своём жеребце — сильный, гордый, уверенный в победе…

   На всякий случай заглянула внутрь мельницы — никого.

   Должно быть, Каден затаился в подземном укровище. Ничего, я подожду. А Нос с приятелями будут по очереди караулить дом в Палёной слободке. День-другой — и потрошитель вылезет, как миленький. Не тут, так там. Съестных-то припасов в подземелье нет.

   Мгновения шли, ночь была всё так же нема, и я настроилась на долгую осаду. Сколько оборотень-чернокнижник способен терпеть голод и жажду?..

   Нельзя исключать, что ему хватит наглости выйти наружу среди бела дня в облике Флоретты или другого несчастного и заняться своими делами как ни в чём не бывало. Пока Каден в силе, я ему ничего сделать не могу, Нос с приятелями — тем более, он просто развеет их в дым.

   Как раз на такой случай у нас был запасной план. Пусть моя добыча достанется коллегии! Два ловких призрака затаились вблизи инквизитория и ждали только сигнала, чтобы поднять крик. Сумбален и его подчинённые себе на уме, но если указать им потрошителя на глазах добрых ламайцев, душеедам придётся действовать. А там и Рош подоспеет.

   Очень хотелось появиться перед ним с пленённым монстром на верёвочке, ну да не всем желаниям суждено сбываться.

   Главное, на этот раз Каден не уйдёт.

***

   Видение обрушилось, как удар. Звёзды в вышине пропали, ночь схлопнулась до пределов тесной комнаты.

   Шум, толчея, ругань, звериный рёв, фиолетовые вспышки, лунный блик на клинке, выкаченные белки глаз, оскал зубов в бороде — всё слилось в бешеную карусель. Восклицание Роша «Нет, Трюгголь!» Оглушительный гром выстрела. Тень, метнувшаяся к окну, звон бьющегося стекла…

   — Стой!

   Рош перемахнул через подоконник, выстрелил вдогонку невидимому беглецу и, чертыхнувшись, бросился в кромешную темень. На его пальце белой горошиной горело Око Солнца — будто маяк.

   Сколько секунд это заняло? Я не считала. Штормовой ветер уже нёс меня вдоль путеводной нити наших уз… Скорей же, скорей!

   Рош выбежал к какому-то дому. Светлые стены и окна с кружевными занавесками показались мне знакомыми. В одном окне теплился свет. Стекло было выбито. Рош подпрыгнул, подтянулся на руках и ввалился внутрь, не обращая внимания на осколки внизу рамы.

   В углу жался человек в ночной сорочке: в одной руке свеча, в другой кочерга, лицо белее творога, губы трясутся.

   — Куда? — хрипло выдохнул Рош.

   Человек ткнул кочергой:

   — П-подвал…

   Страж Света кинулся вниз по лестнице, и я наконец узнала место. Большой флигель госпожи Дальен, где раньше квартировал скромный дознаватель Пресветлой коллегии Мориц Каден. И подвал — тот самый, в котором захоронены жертвы древней рехаганской магии. Вход оказался заперт. Рош с досады громыхнул железным кольцом на двери.

   И хорошо. Попляши тут, окаянник! Я вперёд.

   Ветер вынес меня прямо в подвал. И оставил в удушливых путах злой волшбы…

   С испугу я рванулась из них с такой силой, что ткань мира затрещала.

   И ведь было бы чего пугаться. Отвратительная, но вполне заурядная чёрная магия.

   Подвал, затенённый чарами, был он пуст. Лишь в центре тускнел, остывая, тёмный колдовской костёр, а в воздухе ошмётками грязи висели свежие следы потрошителя. Пахло жертвенной кровью, мрак дышал серой и жаром. По бокам пламенели узоры из витых и ломаных линий. Не такие ли украшали осколки каменных медальонов на шеях скелетов за арочными проёмами?

   Проёмы находились друг против друга, на одной линии, а огненные рисунки — строго поперёк. Если соединить все четыре фрагмента, получится целый медальон с магическим орнаментом…

   Дверь в подвал разлетелась вдребезги, белый луч прорезал мрак. Я скакнула за завесу и вышла в мир за спиной Роша. Он застыл на пороге, Око Солнца на его руке освещало символы тёмного ритуала — единственное, что осталось от потрошителя.

   — Испарился он, что ли? — пробормотал страж Света.

   Может, и испарился.

   Каден научился менять обличья, а теперь, похоже, нашёл ещё один способ переноситься на неопределённо большие расстояния. Где он теперь? В чьей личине? И как победить тварь, способную на такое?..

   Рош пригляделся к узорам, выбранился вполголоса и побежал назад. Пришлось спрятаться в стену, чтобы не быть замеченной. Но казалось, встань я прямо на ходу, он проскочил бы сквозь меня не глядя — так торопился. Хотя куда теперь спешить? Дело проиграно.

   — Именем Пресветлой коллегии! Зовите лекаря! — крикнул Рош мужчине в сорочке, только-только выползшему из своего угла. — Человек ранен!

   И опять выскочил в окно. Как мальчишка, честное слово.

   Мужчина поглядел ему вслед и вытер рукой лицо. Был он высок, широк в плечах, но костляв и нескладен. Надо полагать, квартирант. Учитель Лерер, обременённый большой семьёй, которая в этот миг волновалась, шушукалась и дрожала наверху. Он выпустил из пальцев кочергу и заметался по комнате, ища, чем прикрыть разбитое окно.

   В пожарной части ударили в набат. Слышались крики, в саду мелькали огни — пока ещё далекие.

   Рош промчался по чёрной аллее, влетел в домишко, где случилась схватка, на этот раз через дверь, и кинулся к человеку, простёртому на полу.

   — Трюгголь, ты как?

   Джис Трюгголь, стражник коллегии, которого спас от застенка и пристроил к делу дознаватель Каден. Теперь, собственными глазами, я отлично видела его — бедняга лежал скорчившись и зажимал рукой бок. Из-под пальцев сочилась кровь.

   — Досточтимый магистр…

   — Где Марчич? — спросил Рош.

   Марчич? Ну да, это его флигель.

   — Ушёл за лекарем, — слабым голосом отозвался Джис.

   — Болван! Там же потрошитель, — Рош оглянулся на разбитое окно. — И ты хорош. Зачем полез под пулю?

   — Он бы убил вас. А это его задержало…

   Что — «это», я не поняла. Рош наклонился, на миг заслонив от меня раненого.

   — Дай-ка, взгляну, что там у тебя. Я, конечно, не лекарь, но кое-что могу.

   — Магистр Рош! — Джис схватил его за руку.

   Лицо стражника было белым, как опара, волосы на лбу слиплись от пота, глаза лихорадочно блестели.

   — Браслет… он защитный… Чудище его боится. Возьмите, магистр Рош! Мне больше не надо…

   Он попытался стащить что-то с запястья, но Рош остановил его.

   — Брось, Трюгголь. Ты что, умирать собрался? От пустячной раны? И не думай. Я ещё на твоей свадьбе спляшу.

   — Возьмите, магистр! — настаивал Джис. — Он вас защитит! Возьмите.

   Бедняга растревожил рану, пытаясь вложить браслет в руки Рошу, и застонал от боли.

   Рош сдался.

   — Хорошо. Пусть побудет у меня. Встанешь на ноги, отдам.

   Он спрятал подарок под плащ.

   Любопытно. Заговорённый браслет из кадайского серебра, выкованный по заказу Кадена. Браслет, способный отпугнуть оборотня. Могла быть только одна причина, по которой Кадену потребовался такой браслет. И только один человек, которому этот браслет предназначался. Жаль, готов он был слишком поздно…