Так становятся звездами. Екатерина Оленева

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ. ПЕРВАЯ КНИГА
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ЧАСТЬ. ВТОРАЯ КНИГА
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23

АННОТАЦИЯ

Гаитэ, не желая быть игрушкой в руках матери и участвовать в её интригах, заключает брачный контракт с врагами. О будущем муже-тиране идёт пугающая молва, но девушку это не пугает. Она верит в себя, в свои тайные магические силы, которые, как главный козырь, прячет до поры, до времени. Казалось бы, сумев просчитать всё, как можно просчитаться? Любовь к брату мужа Гаитэ предугадать не смогла, а та с каждым днём становится лишь сильнее. И что теперь делать? Бороться с любовью? Или - за любовь?

   Возрастные ограничения 16+

ЧАСТЬ. ПЕРВАЯ КНИГА

ГЛАВА 1

Шагнув за порог монастырской кельи Гаитэ замерла – навстречу ей выросла огромная фигура, на мгновение заслонив собой тусклый свет, едва пробивающийся из узкого оконца, утонувшего в толще каменных стен.

   Не успела она испугаться, как воин, приветствуя, отвесил ей поклон.

   – Граф Фэйрас? – узнала Гаитэ визитёра. – Какими судьбами? Что заставило вас нанести мне визит? Дома что-то случилось?

    – Увы! Простите меня, сеньорита, но я принёс дурные вести.

   Склонив голову, мужчина выдержал паузу, дожидаясь разрешения продолжить.

   – Говорите, – потребовала Гаитэ.

   – Сеньорита! Ваш дедушка и дяди убиты, а матушка попала в плен. Мы не теряем надежды на то, что, хотя бы ваш брат, юный лорд Рэйвдэйл, жив, но от него долгое время нет известий, так что подозреваем худшее – дом Рэйвов обескровлен.

   – Это Фальконэ?

   Вопрос был лишним, ответа на него не требовалось, он подразумевался сам собой.

   Противостояние двух домов, Фэйлов и Рэйвов, длилось несколько десятилетий. В последнее время вражда обострилось настолько, что слухи о бесчинстве двух кланов, об их нечеловеческой жестокости по отношению друг к другу, доходили даже сюда, в уединённую обитель, надёжно запертую среди гор.

   Мать Гаитэ прозвали Тигрицей.

   Стелла Рэйвдэйл прославилась несгибаемым характером. Она вызывала неизменное восхищение тем, что так и не склонилась перед узурпатором Алансоном II, в то время как даже сильнейшие мужи Саркассора предпочли благоразумно капитулировать пред превосходящими силами противника.

   Стелла презирала трусость. Стелла свято верила во Всевышнего и его благую справедливость. Согласно её убеждениям, те, кто обманом, подкупом, интригами, по трупам пробрались на трон – они не могли владеть им долго, ибо это несправедливо и не по-божески.

   Согласно убеждениям Стеллы, чужаки Фальконэ подчинили себе страну лишь потому, что представители местной знати, презренные трусы, позволили себе продаться им.

   Стелла собиралась исправить это недоразумение при первом удобном случае. А удобные случаи она устраивала с завидной регулярностью и с упорством, достойным лучшего применения. В результате чего гражданская война в стране не стихала.

   Амбиции герцогини Рэйвдейлской простирались высоко. Она собиралась сесть на трон, претендуя на него по праву крови и рождения. Её убеждения в собственной правоте ничто не могло поколебать. Стелла Рэйвдейл не продавалась, не боялась, не покорялась, не смирялась, не преклоняла колен, не шла на компромиссы.

   Гаитэ на собственной шкуре пришлось испытать всю несгибаемую принципиальность и железную непреклонность матери. Когда её дар впервые заявил о себе, герцогиня Рэйвдейл не колеблясь отдала дочь Ордену, чтобы Служители Духов огнём могли очистить её дочь от скверны. К счастью для Гаитэ, святые отцы предпочли не искоренять, а использовать дар, благодаря чему она и уцелела.

   Орден Духов обучал, опекал, наставлял. Он стал для Гаитэ тем, чем отказалась быть семья. В итоге она пришла к мысли, что приобрела больше, чем потеряла. В монастыре её уважали, ценили, любили. Здесь она была счастлива и пользовалась свободой, о которой у себя дома вряд ли могла мечтать.

   Но о том, что мать отдала её на сожжение и никто из родственников не вступился, Гаитэ не забыла. Она заглушила в сердце ростки привязанности ко всем, кто был связан с ней узами крови. Семья – это не столько телесные, сколько духовные узы, а их между Рэйвдейлами не наблюдалось.

   Новость о разгроме дома, безусловно, огорчила, но не сокрушила и не опустошила Гаитэ, как это непременно бы случилось при других обстоятельствах.

   – Присядьте, граф Фейрас, – предложила гостю Гаитэ мягким голосом. – Примите мои соболезнования. Мне очень жаль слышать о горе, постигшем всех нас. Я скорблю.

   Это было правдой – ей было жаль.

   Да, Гаитэ видела дедушку от силы всего-то десять раз, из которых до разговора с внучкой он не опустился ни разу. Пусть всё, что Гаитэ могла вспомнить о нём, было то, что её дед помешенный на охоте старый сноб-маразматиком. Всё равно она предпочла бы услышать новости о его жизни, а не о смерти.

   Дядьев вспомнить, увы, так и не получилось. Даже в их количестве у Гаитэ не было полной уверенности.

   По-настоящему чувства задевало лишь известие об участи младшего брата. В ту пору, когда Гаитэ увезли из дома, Микки был беспомощным, ласковым ребёнком. Сейчас ему должно было быть около семнадцати, но представить его взрослым юношей не получалось. Перед внутренним взором упрямо вставал образ пятилетнего малыша.

   – Как же случилось, что Рэйвы пали? – грустно спросила Гаитэ.

   – Сезар Фальконэ захватил замок.

   – И с каких это пор у Фальконэ появилась армия?

   – Это шлюхино отродье удачно женился, в результате чего и заключил союз с королём Валькары, заполучив многотысячное войско.

   – Многотысячное?.. – удивлённым эхом выдохнула Гаитэ.

   – Доносчики, шпионящие для вашей матушки, не оправдали вложенных в них средств. По их сведениям, наёмники должны были прийти из столицы. К тому времени мы надеялись успеть подготовиться к осаде. Собирались сделать запасы всего необходимого: собрать каждую унцию зерна, всю птицу и скот в округе. Планировали запереть ворота, подготовить пушки к бою, расставить лучников у бойниц. Леса вокруг крепости должны были вырубить, – каждое дерево, каждый куст – все возможные укрытия, оставив перед стенами лишь чистое поле, что сделало бы нападавших отличной мишенью. Ваша матушка продумала всё!

   «И какой в этом толк, если в результате проиграла?», – усмехнулась про себя Гаитэ.

   Фейрас продолжал:

   – Всё пошло не так, как мы планировали. Сезар привёл армию с границ Валькары. Ему удалось, прячась в лесу, подобраться к замку незамеченным, и осада началась внезапно. Нас окружили в тот момент, когда мы совершенно не были к этому готовы, – с болью в голосе рассказывал генерал. – Ударившая артиллерия посеяла среди людей панику, сломив их боевой дух. Внезапность нападения лишила нас провианта, мы не успели им полностью запастись. И считали это единственной опасностью. Толщина стен замка Рэйв – двенадцать футов. Никто и никогда не мог их проломить. Но Сезар – сам дьявол во плоти! – сделал невозможное. Под белым флагом переговоров он сам вызвался быть парламентёром. Пафосно заявил, что не желает воевать с тысячью безоружных людей, предпочитая, как мужчина, сражаться лишь с мужчинами. Мол, к чему подвергать опасности жизни женщин и детей? – говорил он. Не проще ли договориться миром? Требовал у вашей матери немедленно сложить оружие, и открыть ворота крепости. Взамен гарантировал жизнь всем без исключения.

   Гаитэ скривилась, чувствуя, как рот наполняется полынной горечью. Она не сомневалась в том, каким был ответ Тигрицы.

   – И что сделала матушка?

   – Ваша неукротимая, храбрая матушка встретила ублюдка, держа стрелу арбалета на тетиве! Она сказала, что не склонит головы перед жютенскими развратниками, – с гордостью процитировал вояка, не скрывая восхищения госпожой. – И спустила стрелу с арбалета.

   – Стреляла в парламентёра под белым флагом? – усомнилась Гаитэ во вменяемости матери.

   Это было слишком даже для царственной герцогини.

   – Не в него – всего лишь ему под ноги. А я в жизни не встречал лучника лучше герцогини. За всю мою жизнь она не промахивалась ни разу!

   – Понятно. Что было потом?

   – Потом негодяи стали шантажировать госпожу жизнью её сына. Они выволокли его к осадным башням, растянули на дыбе…

   Сердце Гаитэ болезненно сжалось. Разумом она понимала, что пытали юношу, но воображение упрямо рисовало зарёванное личико пятилетнего малыша с пухлыми ручками.

   – Сезар требовал от вашей матери немедленно сдаться на его милость, преклонить колени перед его отцом-императором в обмен на жизнь наследника Рэйвдейла. Но даже после того, как мальчику на глазах матери отрезали мизинец, герцогиня не дрогнула.

   – Чего ж ей дрожать? – прошептала Гаитэ, задыхаясь от отвращения. – Пальцы-то не ей отрезали.

   – «Твоего сына ждёт смерть из-за тебя! – кричал Сезар. – Так каков будет твой ответ?

   – Никогда не преклоню колен перед тем, кого презираю, – ответила герцогиня. – Можешь убить моего сына, я могу родить ещё десятерых. Но честь у меня одна!

   «Это твоё последнее слово?».

   «Да», – ответила она непреклонно.

   – И они убили моего брата?! – в ужасе сжала руки Гаитэ с такой силой, что хрустнули пальцы.

   – Они увели его в лес, сеньорита, и больше никто из наших людей юного герцога не видел.

   Гаитэ могла представить себе, что чувствовал Микки в тот момент. Когда-то её тоже поставили ниже чести, совести и долга. Может быть в чьих-то глазах подобные убеждения и заслуживают уважения, но лично для неё они равнозначны бездушному безразличию.

   – Выходит, Тигрица пожертвовала тигрёнком ради замка? – холодно протянула Гаитэ. – Что было потом?

   – Потом заговорили пушки. Они всё били и били, но не долетали до наших стен, изрядно всех веселя. Однако веселились мы, как скоро выяснилось, рано. Разрушив фундамент в том месте, где был подземный ход, враги заставили одну из башен рухнуть, как сложившийся карточный домик, погребая под собой людей и открывая врагу проход внутрь. Объявив общее построение, Фальконэ повёл своих людей в атаку. Кавалерия под его предводительством ворвалась во внутренний двор. Они выпрыгивали, как демоны, прямо из оседающей серой каменной пыли, что клубами металась повсюду. Они рубили, кололи всех, без разбора, кто попадался под руку: женщин, стариков и детей.

   – Разгорячённые боем мужчины хуже дикого зверя, это известно всем, – кивнула Гаитэ. – Проще от голодного медведя дождаться милосердия, чем от воина, обагрившего кровью меч. Матери следовало подумать об этом до того, как она потерпела поражение.

   – Как вы можете такое говорить?! – возмутился воин.

   – Простите, – скорее из вежливости, чем из чувства вины произнесла Гаитэ. – Продолжайте рассказ, прошу вас.

   Она уже предчувствовала историю о героической смерти Тигрицы. Такой же яркой, красочной, величавой и неумолимой, какой была жизнь её матери должна была стать и её смерть.

   – Резня и насилие продолжалось до тех пор, как подоспевший Сезар не приказал своим людям остановиться. Тогда ваша матушка шагнула на парапет донжона и прокричала, стоя над головами тысяч мужчин, с ужасом и восхищением наблюдающих за ней:

   «Хотите меня? Возьмите! Можете стрелять из своих арбалетов и стрел! Я не боюсь!».

   Я знал, что моя прекрасная герцогиня собирается сойти вниз. В последний раз. Это понял и Сезар.

   «Не делайте глупостей, – прокричал он. – Я оставлю вам жизнь!».

   «Но она мне больше не нужна», – со смехом откликнулась Стелла.

   Гаитэ чувствовала, как биение сердце причиняет ей физическую боль.

   Неужели после стольких лет она способна жалеть свою мать? Ведь всё правильно! Жизнь герцогини, женщины из камня, только так и могла оборваться, как длилась – легендой. Камень можно сокрушить, столкнув его в пропасть. Жизнь Стеллы Рэйвдейл должна была оборвать только сама Стелла Рэйвдейл.

   – Она прыгнула?

   – Не успела. Наёмники проклятого ублюдка-полукровки схватили госпожу.

   Гаитэ сначала не поверила своим ушам, потом вспомнила – ну, конечно! Разговор начался с сообщения о том, что Тигрица Рэйвдейла попала в плен. Они проиграли Фальконэ по всем статьям. Замок пал, семья убита. И даже умереть, красиво выйдя из игры, им не позволили.

   – Госпожу заставили обрядиться в одно из самых нарядных её платьев, заковали в золотые цепи и, посадив в клетку, обитую чёрным сатином, отправили в Жютен.

   «Я укротил легенду», – хвастался Сезар Фальконэ.

   – Теперь тюрьма стала замком вашей матери, – завершил рассказ её верный слуга.

   Золотые цепи, золотая клетка, чёрное платье и чёрные султанчики? Пышные вышли поминки по амбициям неукротимой Тигрицы. Вкуса у Фалькане не отнять.

   – Сеньорита? – напомнил о себе верный воин. – Простите мою дерзость, но ведь я приехал не только затем, чтобы сообщить о свалившемся на вас несчастье. Фальконэ считают, что победили нас, – продолжил он, – полагая, что никого из Рэйвдэйлов в живых не осталось; что в этой истории ими, наконец, поставлена точка. Они, как и многие другие, забыли о вашем существовании. Но вы есть! Вы – наша надежда. Последняя опора дома Рэйвов. Вы должны вернуться домой.

   Пауза, последовавшая за этим, была такой же густой, как сумерки в комнате.

   Близился вечер. Солнце садилось. Колокола обители звонили, собирая людей к молитве перед ужином. Жизнь для большинства продолжала идти привычным ходом.

   – Я – должна? – глухим эхом откликнулась Гаитэ. – Что-то должна моей семье? Да разве?! Они все отреклись от меня словно от прокажённой. Хотя нормальные семьи и от прокажённых ведь не отрекаются? Прошло столько лет! Никто из них ни разу обо мне не вспомнил. К тому же, возможно, вам не известно? Но я уже не просто послушница – я приняла обет.

   – Из любых правил есть исключения, – решительно возразил граф Фейрас. – Отец Ксантий подпишет буллу, дозволяющую вам оставить Духовную Стезю и вернуться к мирской жизни. С учётом сложившихся обстоятельств это ваш долг.

   – Чтобы вы тут не говорили, какие бы буллы не подписывали – я никуда не поеду! Не вам решать, ясно?

   – Возможно, после аудиенции с отцом Ксантием, вы передумаете?

   – Как погляжу, вы не теряли времени даром? Успели спеться с отцом Ксантием? А вы все отдаёте себе отчёт в том, что я вряд ли пожелаю заменить для вас мою мать?

   – Буду питать надежду, что после разговора с отцом Ксантием вы измените решение. А пока доброй ночи, госпожа.

   Гаитэ, не отвечая, вышла из кельи, с трудом сдерживаясь, чтобы не хлопнуть дверью. Чувства, кипевшие в её душе, вряд ли можно было назвать добрыми.

   Стараясь остудить разгорячённую голову, она прижалась пылающим лбом к камням, успевшим за века накопить в себя немало отрезвляющего холода.

   Слаб человек иначе он не был бы человеком. За десять лет дочь так и не нашла в себе силы простить мать. Обиженные люди всегда хотят воздаяния как высшей справедливости.

   И вот, всё вроде бы случилось так, словно сама судьба лично писала сценарий: Гаитэ в Храм везли в серебряной клетке (считалось, что серебро ограничивает силу нечисти), а Стелла покатилась в столицу в золотой; дочь всю дорогу испытывала страх перед костром, но и мать должна была не меньше дочери бояться неизвестности. Око за око? Да! Так почему Гаитэ не чувствует себя удовлетворённой?

   Может быть, потому, что в глубине своего сердца она всегда хотела, чтобы мать пожалела о своём выборе и раскаялась? Не воздаяния желала Гаитэ, а примирения. А его так и не случилось.

   А сердце, по-прежнему обливаясь кровью, жаждет любви. Словно не было всех этих лет, когда не раз и не два приходилось глядеть в глаза смерти, когда Гаитэ промывала кровоточащие язвы, к которым не решались прикоснуться другие, заживляла ожоги, сращивала кости, говорила с духами.

   И вот, стоило появиться посланнику матери, как старые раны вновь начали кровоточить, превращая её в маленькую, раненную жестокостью самых близких людей, девочку.

   После всего случившегося, неужели ей вот так просто взять и вернуться к мирской жизни? Что скрывать, было время, когда это являлось заветным желанием Гаитэ, но теперь перспектива шагнуть в водоворот людских страстей, амбиций и больших возможностей откровенно пугала.

   Что ждало её там? Перспектива сделаться марионеткой в руках искусных кукловодов? Никому ведь нет дела до неё самой, всем нужен лишь повод возобновить войну с Фальконэ.

   Гаитэ никогда не считала себя человеком большого ума. Признание своих умственных способностей как средних, нисколько её не огорчало, потому что амбициями своей матери она не грешила. Но и не нужно было иметь семь пядей во лбу, что осознать простую истину: желает того Гаитэ или не желает, покорится или нет, в покое её уже не оставят. Вынудят сначала вернуться в замок, потом объявят единственной законной наследницей, тем самым подвергнув сомнениям законность прав Фэйлов на земли Рейва, затем выдадут замуж за человека из партии, оппозиционной правящему дому.

   А когда война в стране возобновится, сколько людей погибнут? Сколько вынуждены будут голодать? Останутся без крова? Потеряют близких? И всё ради чего? Будто клан Рэйвов сумеет управлять страной лучше Фальконэ? Да плевать ей на то, что они чужаки! Их политика объединения раздробленных земель под одно знамя вовсе не казалось такой уж ужасной – сжатый кулак всегда мощнее красиво растопыренных пальцев, даже если каждый из них в перстнях.

   Там, где большинство людей видели доблесть и честь в поведении великой Тигрицы, Гаитэ мерещилось лишь упрямое и самолюбивое желание дорваться до власти. Кто знает, что ждало бы Саркассор, если бы дражайшие родственнички дотянулись до вожделенного трона?

   Кто бы не встал у руля, всё повторится. Что было, то и будет – стяжательство, жадность, глупость, разврат. Для низов не имеет большого значения кто из знати станет пить их кровь, а вот для знати, конечно, разница есть и большая.

   На шахматной доске фигурки умело расставлены. Все ждали лишь её появления чтобы партия началась заново.

   Всё вокруг казалось таким спокойным и умиротворённым. Заходящее солнце золотило многочисленные крыши из розовой черепицы, колоколенки, белые стены с темнеющими на них бойницами. Колокол продолжал звонить и колокольный звон лился над пустынными дворами и внутренними двориками, окружёнными галереями. В розоватом небе с пронзительным криком носились ласточки, на кучах навоза и соломы кудахтали куры.

   Деревянные створки высоких монастырских ворот были ещё распахнуты, и пожилая монахиня в рясе из грубого коричневого сукна дремала рядом с ними на скамеечке. С последним ударом колокола она запрёт их на массивный металлический засов, отделяя зачарованную тихую обитель ото всего остального мира.

   Стемнеет. За стенами обители примутся бросить волки, медведи и люди, что хуже тех и других, вместе взятых. И лишь здесь, за толстыми стенами, можно будет продолжать наслаждаться чувством безопасности, часто иллюзорном.

   Но иногда цену имеют даже иллюзии.

   Поднявшись на несколько ступенек по каменистой лестнице, Гаитэ пересекла узкий коридор, ведущий в общую трапезную. Стоило открыть дверь, как на неё обрушился шум голосов. В очаге плясали яркие языки пламени, за большим столом, уставленном тарелками и медными кувшинами, собрались монашки. Однако присоединиться к ним Гаитэ не успела. Одна из иеромонахинь передала весть, что госпожа аббатиса незамедлительно ждёт её в ризнице.

   По дороге, пересекая двор, она приметила великолепную карету с золочёными дверцами, упирающуюся оглоблями в землю. Охваченная смутным беспокойством, Гаитэ заглянула в конюшню. Лошади, жующее сено были породистые, каждая стоила состояние. Невозможно было не отметить, что такие рысаки, как и золочёная карета, слишком дорогое удовольствие для тайного посланника опальной герцогини Рэйвской.

   Значит, в монастырь прибыл кто-то ещё?

   Стараясь преодолеть сковывающий душу страх, Гаитэ вошла во мрак и прохладу ризницы. Бархатные ковры заглушали звуки шагов. Пахло густым ладаном.

   В конце комнаты маячили две фигуры. В высокой измождённой женщине с мрачным лицом невозможно было не признать мать-настоятельницу, а красная мантия её собеседника не оставляла сомнений в том, что перед вами один из князей церкви.

   Гаитэ собралась опуститься на колени, вопрошая благословения, но мужчина не позволил ей сделать этого, поспешно подхватив под локоть.

   Он сам поцеловал ей руку, выражая этим жестом своё почтение.

   – Прошу, сеньорита! Не вам, но мне в пору вставать на колени перед заслугами вашей многоуважаемой матушки.

   С красивого, тщательно выбритого лица на Гаитэ глядели искрящиеся умом и энергией холодные голубые глаза – глаза жёсткого дельца и политика.

   – Насколько мне известно, дочь моя, вы уже несколько лет пребываете в этой тихой обители? Посвятившие себя Богу и общению с Духами мало знают о мирских заботах.

   Кардинал задумчиво потёр ладони.

   Он медлил, подбирая правильные слова. Голос выдавал его растерянность, которую не могли скрыть ни величественная осанка, ни нарочито прямой взгляд.

   – Однако кое-что должно стать вам известным.

   – Вы хотите поведать о печальной участи, постигнувшей мою семью? – предвосхитила его слова Гаитэ.

   – Вы знаете? – с облегчением выдохнул мужчина.

    – Слуга матери принёс это печальное известие буквально пару часов назад.

   По лицу матери-настоятельницы мелькнула тень. Складка тонких губ дрогнула, но что означала эта мимическая игра Гаитэ понять не успела.

   Кардинал вздохнул:

   – Тем лучше, что вы в курсе дел, дочь моя. Тем лучше. Вы должны понять, что я прибыл сюда издалека не из праздности или желания перемен. Ваша мать сейчас не в состоянии заботиться о вас, а вам как никогда потребуется отеческая поддержка.

   Гаитэ перехватила короткий и быстрый, как молния, взгляд аббатисы.

   За всё это время та не проронила ни слова, в глубоком молчании перебирая чётки. Их мерное постукивание эхом отдавалось где-то в глубине черноты, окутывающей помещение.

   – Ни для кого не секрет, дитя моё, что род Рэйвов одна из древнейших кровных линий Саркасора. Он столь могущественен, что имеет право предъявить претензии на императорский трон, – задумчиво поглаживая подбородок, протянул отец Ксантий. – Ваша матушка поступила крайне опрометчиво, пытаясь запереть вас здесь, в то время, как ваше происхождение делают вас невестой, достойной претендовать на руку и сердце благороднейших принцев или даже королей. Словом, вам не место в церкви, дитя моё. Вы должны вернуться в Рэйвдэйл.

   – Но разве замок не разрушен?

   – Нет таких стен, которые нельзя было бы отстроить заново, – невозмутимо парировал кардинал, вновь устремляя на Гаитэ взгляд своих слишком ясных, холодных, как сталь глаз.

   Гаитэ почувствовала, как ей становится трудно дышать.

   – Святой Отец, но я ведь приняла обет!

   – Орден обладает широтой взглядов и умеет правильно расставлять приоритеты. В данном случае ваш союз с Духами будет расторгнут ради союза с человеком. Скажу больше: церковь благословляет праведную месть. Вы отомстите за вашу мать и, с божьей помощь, сбросите с трона проклятых Фальконэ. У вас есть для этого всё необходимое – сильные друзья и союзники, о которых вы даже не подозреваете, но которые молятся о вас ежечасно. Ну а пока вы вернётесь в ваш замок вместе с вашим слугой и будете дожидаться дальнейших указаний.

   Гаитэ надеялась, что мать-настоятельница хоть слово скажет в её защиту, но та упрямо молчала, продолжая перебирать чётки. Видимо, страх перед кардиналом был сильнее чувства долга и справедливости.

   Итак, выбор небогатый: подчиниться и стать поводом вновь посеять смуту в стране. В итоге её либо убьют Фальконэ, не отличающиеся щепетильностью и мягкосердечием, либо посадят на трон Саркассора, предварительно выдав замуж за какого-нибудь принца. А если откажется во всём этом участвовать – сожгут как ведьму. Но это крайний случай.

   Изо всех сил стараясь не смотреть на прелата, на его вытянувшиеся в притворной улыбке губы, чтобы он, не дай бог, не прочёл в её взгляде горячей ненависти, Гаитэ холодно кивнула:

   – Я уступаю, ваше преосвященство, потому что не имею возможности вам противостоять.

   – Прекрасно, – кивнул отец Ксантий. – Возвращайтесь в вашу келью. Спокойно отдохните до утра, а завтра – в дорогу.

   Добавить к сказанному было нечего, так что Гаитэ покорно сделала то, что велели – вернулась к себе, в свою келью.

   Десять лет эта комната служила ей верным пристанищем, была единственным местом, где можно было остаться наедине с собой. Небольшая, с голыми стенами и с низким ложем в углу, застеленным плоским тюфяком. Постелью дочери герцогини Рэйвской все эти годы служило тонкое одеяло да грубая простыня.

   В тёплое время года здесь веяло приятной прохладой. Стоило распахнуть ставень, комната наполнялась влажными запахами ночного леса, мха и грибов. Зимою же здесь царил ужасный холод, согреться было невозможно. Оставалось только мечтать о весне.

   И всё же здесь Гаитэ была – нет, не то чтобы счастлива? Здесь она познала мир и покой, целебную силу смирения перед тем, что изменить не в силах.

   Она смогла преодолеть бедность, недостаток вкусной еды и холод. Но со сценарием, делающей её марионеткой в руках грязных игроков, она мириться не хотела.

   В голове складывались планы, один безумней другого. Несмотря на усталость, спать совсем не хотелось.

   – Что же делать? Что же мне делать? – нервно бормотала она, ходя в проходку от стенки к стенке.

   В матери-настоятельнице Гаитэ всё же ошиблась. Та вовсе не была равнодушна к её судьбе, просто не хотела привлекать к себе внимание могущественного кардинала. Не столько из трусости, сколько из осторожности. Не следует демонстрировать противнику силу, если есть возможность её скрыть.

   Незадолго до полуночи в дверь постучали:

   – Гаитэ, ты спишь?

   – Нет.

   – Открой, это я!

   При виде старшей наставницы, долгие года заменяющей ей мать, Гаитэ едва не прослезилась.

   – Если бы ты знала, дитя моё, как я переживала во время вашего разговора с его преосвященством! – тяжело дыша после подъёма по лестницы вымолвила игуменья. – У меня не было ни малейшей возможности подготовить тебя к этой встрече. Беда пришла слишком неожиданно.

   – Полагаю, дело о моём возвращении к мирской жизни уже решено? – нервно сцепила руки Гаитэ.

   – Не сомневайся в этом. Отец Ксантий, как всем нам хорошо известно, человек дальновидный. В его голове всегда теснится множество планов. Например, прибрать к своим захапущим ручкам как можно больше земель, власти и богатства. А земли Рэйвов лакомый кусок. И теперь, когда твоя мать и брат практически выбыли из игры, доступ к желаемому до смешного прост. Всего-то и нужно выгодно выдать тебя замуж. Уверена, он станет настаивать на твоём браке с его племянником, графом Лораном. Отец Ксантий и раньше пытался повлиять на Стеллу Рэйв, надеясь, что та разрешит тебе покинуть монастырь, но герцогиня не могла не понимать, что племянник будет лишь послушной марионеткой в дядиных руках, и тебя ждёт та же участь. Поэтому была непреклонна.

   – Не тратьте времени на разъяснения того, что и так очевидно, матушка. У вас есть план, как помешать его замыслам?

   – Да, но они столь радикальны, что пугают меня саму. Прости, дитя, за предложение, что я сейчас сделаю, но, учитывая все обстоятельства, я не вижу другого выхода. Раз тебе всё равно не суждено стать одной из Духовных Сестёр, а твоя семья нуждается в помощи, значит, тебе придётся помочь матери вырваться из когтей Фальконэ.

   Голос матери-настоятельницы утратил привычную твёрдость. Он был полон печали и слегка дрожал, что было ей совершенно несвойственно.

   – Не думаю, что это в моей власти, – возразила Гаитэ. – Да я и не уверенна, что хочу помогать ей.

   – Не хочешь спасти мать от смерти? – возмутилась наставница. – Это немилосердно. В любом случае, жизнь твоей матери – это гарантия твоей собственной безопасности. За Стеллой Рэйв стоит реальная сила, способная сдержать таких, как отец Ксантий. Небо свидетель, я хотела для тебя иной судьбы, но всё складывается так, как складывается! А складывается оно не в нашу пользу.

   – Расскажите ваш план, – сухо молвила Гаитэ.

   – Сядь. И выслушай, прежде чем со мной пререкаться.

   Гаитэ села.

   – Я отдаю себе отчёт в том, что Фальконэ не святые и что они узурпировали власть. Но я также не могу не отдать им должное – собирая земли Саркасора под одни знамёна, они способствуют централизации государства, укрепляют его. Бесконечные войны из-за вечно враждующей между собой знати разорили людей, обескровили земли. Твёрдая централизованная власть может дать передышку всем!

   Гэитэ молчала. Сказать ей было нечего. В политике она разбиралась гораздо хуже, чем в хворях и лекарствах.

   – У Фальконэ есть реальная власть, но у них нет на неё древнего права рождения. Они – чужаки. И это даёт возможность таким, как отец Ксантий, постоянно раскачивать лодку, размахивая перед их носом генеалогическим древом со священным правом престолонаследования.

   Гаитэ сокрушённо вздохнула. Она начала понимать, куда клонит её суровая, но мудрая наставница.

   – У тебя это право есть. Ты – законнорождённая и, как единственная наследница Рэйвов можешь передать право на престол и корону своим детям. Твой сын сможет легитимно носить корону Саркасора. Вот тот козырь, на которой Фальконэ вполне могут повестись. Ты выступишь в роли наживки и подцепишь их на крючок.

   – Чем жениться на мне, не проще ли меня убить? – со злым сарказмом поинтересовалась Гаитэ.

   – Зачем убивать, если можно использовать? У Алансона, как известно, два незаконнорожденных сына.

   – Сезар, как я слышала, недавно женился? А про Торна – вы ведь это не серьёзно? – с тихим стоном проговорила Гаитэ. – Мерзкий, трусливый развратник, алкоголик и сифилитик? Вы не имеете морального права требовать от меня согласиться на брак с ним.

   – Дорогая моя, если кто-то и способен справиться с последствиями избыточной любви – это ты. Учти, я в курсе, что ты лечила парней от подобных хворей. И знаю, что, в отличие от жертв докторов, твои пациенты не только выживали, но даже имели наследников.

   – Можно лечить болезнь, как следствие. Но причину, сидящую в голове, а не в чреслах, вылечить никому не под силу. Я не стану даже думать о браке с этим гнилым, в прямом и переносном смысле, человеке.

   – Жертва лёгкой не бывает, – отрезала мать-настоятельница.

   – А с какой радости я должна жертвовать собой ради матери, которая меня бросила?!

   – Много ли ты знаешь о своей матери, дитя, чтобы судить её? – непривычно рыкнула в ответ мать-настоятельница. – Ты можешь мне сейчас не поверить, но Стелла многое делала лишь для того, чтобы защитить свою семью. Ноша её была тяжела. С такой не каждый мужчина-то справится.

   – Какое мне до этого дело? Я не могла ей помочь. Да она и не желала моей помощи!

   – Она заботилась о тебе, как умела! У женщины в мире мужчин связаны руки. Привести тебя сюда, к нам, уже было благом. Думаешь, останься ты с твоим даром рядом с дядьями да дедом, прожила бы долго? А здесь мы сделали всё возможное, чтобы научить тебя управлять им. Здесь ты была в безопасности от посягательств мужчин, жадных до всего необычного. Здесь ты могла бы прожить всю жизнь, не зная страстей… если бы не последние события.

   – Моя мать пыталась меня защитить? Хотите сказать, она не отрекалась от меня?

   – Нет!

   – И я должна в это поверить?

   – Правда не перестаёт быть правдой оттого, что ты в неё не веришь. Она существует сама по себе, вне зависимости от наших убеждений.

   – Вы просто хотите заставить меня поступить по- вашему, – насупилась Гаитэ.

   – Я слишком хорошо знаю тебя, дорогое моё дитя, чтобы сомневаться в том, что ты поступишь правильно, так, как должна и так, как будет лучше для всех, включая тебя саму.

   – Ну, конечно! Что же может быть на свете лучше, чем стать женой Торна Фальконэ?! – истерично засмеялась Гаитэ, стряхивая с ресниц наворачивающиеся на глаза слёзы. – Одно утешает, что даже если я на такое и пойду, он сам ни за что не согласится. Этот высокомерный, заносчивый индюк не женится на монастырской простушке, будь она хоть трижды королевский кровей. А во мне-то и осьмушки не насчитывается.

   – К одной цели можно прийти разными путями. Да, в последнее время Торн Фальконэ совсем слетел с катушек, потому что знает – дни его сочтены. И он и в курсе, сколь неприятным способом ему придётся их закончить. Последствия лечения ртутью ведь приятными не назовёшь? А ты предложишь ему альтернативное лечение с гарантированным результатом. Возможно, что и сумеешь надеть поводок на это чудовище?

   – А возможно, что и нет!

   Мать-настоятельница тяжело вздохнула:

   – Если Торн не захочет спасения, ты не сможешь его спасти. Но муки сократить можно разными способами, облегчив их. Или сократив время, на них отпущенное.

   Гаитэ ушам своим не поверила:

   – Вы предлагаете мне отравить моего возможного будущего мужа? Я не ослышалась?

   – О! Надеюсь, на такие меры идти всё же не придётся. Я верю, ты найдёшь способ мирно сосуществовать с Фальконэ. Ну а пока не стоит так далеко заглядывать вперёд. Сейчас твоя главная забота – встретиться в Алонсо, предложить ему сделку: свадьбу в обмен на жизнь твоей матери. Если повезёт, сможем одним выстрелом убить двух зайцев. И, как по мне, куда лучше быть снохой Алонсо II, чем отца Ксантия.

   Гаитэ откинула голову, устало прикрывая глаза:

   – Итак, подытожим наш разговор? Вы предлагаете мне добровольно отдаться заносчивому сифилитику, помешенному на поединках и шлюхах? Человеку, не погнушавшемуся, если верить слухам, обесчестить невесту своего кузена прямо на его свадьбе, пока та из-за ширмы вела разговоры с готовящемся к брачной ночи, супругом. Вы полагаете, мой долг воспользоваться шансом и породниться с человеком, пытавшим и, вероятнее всего, убившим моего брата на глазах у моей матери? Стать женой насильника, распутника и бритёра? Даже его родные предпочитают держаться от Торна подальше, опасаясь его диких выходок. А я, в здравом уме и трезвой памяти, поступлю прямо противоположно?

   – Можно надеяться, что слухи, как обычно, преувеличивают недостатки молодого человека.

   Судя по тону, мать-настоятельница и сама-то не слишком верила в такой благополучный исход.

   Любая сказка заканчивается свадьбой. И на свадьбе невеста всегда в белом. Но белый – это цвет смерти и добавить к вышесказанному нечего.

   Торн?

   Закрыв глаза, Гиэтэ попробовала вызвать в памяти его образ. Вспомнить братьев Фальконэ оказалось делом несложным. Яркие личности западают в память.

   Братья не желали являться по одиночке. Они и в памяти возникли будто в связке: Торн в алом дуплете, Сезар – в чёрном. Оба темноволосые, ясноглазые. Только у Торна глаза жёлтые как у тигра, словно янтарные, а у Сезара – чёрные.

   Они были разными и в то же время похожими. Торн – выше и плечистей, Сезар чуть ниже ростом и изящней. Старший брат взрывной и вспыльчивый, младший – остроумный и коварный. Торн мог потягаться силой и мощью со львом, в то время как Сезар напоминал серебристую кобру. Но оба брата были в равной степени порочны и смертоносны; хитры, как лисы и жестоки, как кровожадные гиены.

   Что там было написано на фамильном гербе Фальконэ? «Возьмём любую высоту»? Им бы, по мнению Гаитэ, куда больше подошло изречение: «Беру, что нравится».

   Что ж? Оказаться в эпицентре интриг и ярких событий перспектива одновременно и пугающая, и (что душой перед самой собой-то кривить) привлекательная.

   Гаэтэ готовила себя к решению трудных жизненных задач ради служения людям.

   Но разве обуздать неукротимый нрав Фальконэ не менее трудный и интересный вызов?

ГЛАВА 2

Поездка в Жютен не была мучительной. Если исключить бесконечную тряску, путешествовать Гаитэ даже понравилось.

   Как только монастырские ворота распахнулись, она сразу ощутила себя птицей, сумевшей, наконец, расправить крылья и полететь, с жадным любопытством взирая на окружающий мир, от которого её так долго огораживали.

   День выдался лёгкий и прохладный.

   Поначалу лес встретил их сверкающим, отливающим в золото, кружевом берёз и клёнов, но, чем дальше они углублялись, тем он становился сумрачнее и гуще, дыша сыростью. Деревья росли ярусами, плотно, сражаясь друг с другом за свободное пространство. Мимолётные солнечные зайчики, залетающие в густой зелёный тоннель, шаловливо прыгали с листка на листок. Ветер трогал ветки, стряхивая солнечные блики на растущий у их подножия папоротник, превращая его в чарующие, мигающие миллионами крохотных глазков, блики. Высоко над головами нахально стучали клювом красноголовые дятлы, подозрительно кося на незвано вторгшихся пришельцев чёрными глазами-бусинками.

   Сердце и душа Гаитэ наполнялись священным трепетом: всё вокруг так кипело жизнью, цвело, благоухало и распускалось насыщенными красками! Трудно было себе представить день, выглядевший счастливей этого.

   Гаятэ в ноябре минуло двадцать. Саму себя она считала слишком взрослой, слишком серьёзной для всякой любовной чепухи. Но всё же она была рождена женщиной, и, как не подавляй естественные порывы, с природой и с жизнью трудно спорить. Против воли душа наполнялась неопределённым желанием, заставляющим вздрагивать от предвкушения чего-то волнительного и сладкого.

   Гаитэ не доверяла любви. Она воспринимала её как всепоглощающий, лучезарный, пьянящий и одновременно с тем порабощающим ум и сердце недуг – недуг, которого следует избегать любой ценой.

   Очень сложно совместить в себе веления сердца, требования рассудка и элементарную человеческую порядочность.

   «Любовь и страсть родные сёстры, но любовь отличается от страсти так же сильно, как день от ночи, лёд от пламени, а верх от низа, – наставляла их когда-то мать-настоятельница. – Любовь – чувство возвышенное; страсть же низменна. Любовь, как цветок распускается в сердце нашем, в то время как страсть, будто камнями, наполняет похотью чресла. Любовь дарит крылья, любовь возводит человека до ангелов; страсть – порабощает, превращая в суетливого нечистого беса, готового на всё, лишь бы получить свою долю удовольствия, невзирая на цену. Любовь заставляет нас желать счастья любимому, а страсть желает услады лишь для себя. Любовь – источник вдохновения и жизни; страсть ведёт к болезням, моральному разложению и стыду. Любовь – дар божий; страсть – дьявольское искушение».

   Лес, хоть и казался бесконечным, всё же имел границы. Ближе к закату они из него выбрались, что, безусловно, было только к лучшему, учитывая, что погода резко испортилась. Некстати начался дождь, грозя размыть и без того далёкую от совершенства, дорогу.

   Вместо того, чтобы въехать в ближайшую деревню, граф Фейрас за сотню шагов от её первых садов приказал свернуть.

   Полем они направились к одиноко стоявшему домику.

   – Куда мы едем? – забеспокоилась Гаитэ.

   – Послушайте, сеньорита, я от всего сердца надеюсь, что вы унаследовали способность вашей матушки мыслить разумно? Посудите сами, можем ли мы, убегая одновременно и от слуг отца Ксантия и стараясь оставаться незамеченными для слуг Фальконэ, остановиться на обычном постоялом дворе посреди деревни?

   – Почему нет? У нас что, на лбу написано, кто мы такие? Впрочем, поступайте, как знаете. Мне всё равно.

   В домике их ждали. Комнаты подготовили. Постели застелили самыми мягкими простынями, на которых Гаитэ только приходилось спать. В очаге развели огонь.

   – Ваша спальня, сеньорита. А я жду дальнейших указаний.

   Из-за дождя, размывшего дороги, в домике пришлось провести на день дольше, чем планировалось, но ближе к вечеру, когда Гаитэ вознамерилась уже отойти ко сну, был отдан приказ двигаться дальше. Впрочем, пребывая в лёгкой дрёме, она даже легче перенесла путь.

   К рассвету миновали около пятидесяти милей.

   Вторая остановка походила на первую, а третья на вторую. Граф Фейрас позаботился, чтобы Гаитэ не страдала в пути ни от усталости, ни от холода. Повсюду их встречали с почётом и уважением, повсюду изо всех сил старались услужить, к чему Гаитэ пока не привыкла, но ей это, безусловно, нравилось.

   К вечеру седьмого дня пути с вершины холма она заметила огромное скопление домов. Это был Жютен.

   Молодую женщину поразила и арка огромных городских ворот, и размеры зданий, следующий за ними. Пришлось дважды переправиться через реку по двум мостам, повернуть налево и, минут через десять, они въехали на большую площадь.

   От двери одного дома отделился человек и поклонился им:

   – Прошу вас, сюда!

   Граф Фейрас одобряюще улыбнулся утомлённой Гаитэ:

   – Прибыли, сеньорита.

   Стоявший на ступеньках светильник освещал лестницу. Поднявшись, они вышли в коридор с тремя распахнутыми дверями, за одной из которых оказалась столовая, где ярко полыхал огонь и поджидал накрытый ужин.

   – Этот дом принадлежит моей семье? – поинтересовалась Гаитэ.

   – Нет, сеньорита, это просто дом. Если вы хотите оставаться инкогнито, будет лучше, если о вашем присутствии в городе никто не узнает.

   – Верно, – согласилась она. – Есть какие-нибудь новости?

   – Новости? Откуда и о ком?

   – О моей матери – прежде всего. И о Фальконэ. Нужно придумать, как удобнее всего получить императорскую аудиенцию, не раскрывая себя раньше времени.

   – Думаю, встретиться будет не сложно, ведь скоро состоится свадьба императорской дочери и принца Конэ Киэнчи. Приглашена вся высшая знать.

   – Но не я, – огорчённо пожала плечами Гаитэ.

   – Осмелюсь доложить, что один из ваших дальних родственников, кардинал Каломэн, сумеет достать приглашение.

   – Что ж? – улыбнулась Гаитэ. - Остаётся лишь решить извечный женский вопрос – что надеть?

   Город словно замер в предвкушении свадьбы. По случаю столь знаменательного события толпы провинциалов наводили столицу и уже начали проявлять нетерпение – приезд принца из Веаполя всё оттягивался.

   В толпе вокруг лавчонок, которая никогда не редела, рождались язвительные песенки, стихи, пасквили и памфлеты о том, что никто не желает брать в жёны потрепанную девку из проклятого рода Фальконэ, которая, в ожидании достойного жениха сумела пожить с обоими венценосными братьями, да оба надоели.

   Пробегая глазами по замусоленному листку, всунутому в руку за полмонеты, Гаитэ не знала, смеяться ли ей над грубо и остроумно сплетёнными фразами или возмущаться ими? Как не знала, стоит ли верить написанному или принять как грязную сплетню?

   Заметив в её руке одну из грязных писулек, граф Фейрас, побагровев лицом, с проворством, которого Гаитэ от него никак не ожидала, вырвал листок, скомкал и выбросил:

   – Какой стыд, госпожа! Как вы осмелились принести в дом такую гадость? Где вы это взяли?

   – Купила у какого-то голодного писаки на Базарной площади. Он просто сунул мне бумажку в руки и нагло потребовал деньги. Я не осмелилась отказать.

   – Наглость этих людей переходит все границы! Иногда ловлю себя на мысли, что закон к ним слишком благоволит. Подумать только, их сажают в тюрьмы, вместо того, чтобы вздёрнуть или четвертовать немедленно!

   Гаитэ едва не поперхнулась от такого «милосердия».

   – Четвертовать за пасквили?

   – Как ещё прикажите бороться с этими грязными людишками?

   – Зачастую их пасквили ядовиты, но не лживы. Может быть, знати стоит лучше бороться со своими пороками, вместо того, чтобы рвать языки слугам за сплетни?

   – Я бы подобным слугам ещё и глаза выкалывал.

   – Ну и руки бы им тогда оторвать, – язвительно фыркнула Гаитэ. – Ваш поступок отличается крайней неразумностью. Он может привести лишь к тому, что вскорости ночной горшок за собой придётся выливать лично..

   – Сеньорита, что вы вообще делали одна на улицах? Ни одна уважающая себя женщина не рискнёт прогуливаться без охраны.

    – А я прогуливалась с охраной, – поспешила заверить его Гаитэ.

   Слуга матери начал порядком досаждать, но отказаться от его услуг она пока не могла. Приходилось терпеть его опеку и быть благодарной. Кстати, было за что благодарить. Служил он верно и не требовал платы. Как сама Гаитэ подозревала, потому, что имел куда более свободный доступ к казне её семьи, чем она.

   Празднества по случаю бракосочетания принцессы Эффидели состоялись в среду. Веселье началось с самого утра. Залпы пушек перекликались с колокольным звоном. Городская стража в парадной форме щетинилась пиками, алебардами и мушкетами, заняв свои места на улицах, раздавая листочки с программой торжеств и маршрутом императорского кортежа.

   Улицы и площади кишели народом. Гаитэ эта шумная толпа напоминала взволнованное море, где каждая волна словно рокочущий вал. Не имея возможности присутствовать на торжественном императорском выезде среди знати, она решила посмотреть на него с другой стороны – со стороны простонародья. Понимая, что это рискованно и вряд ли получит одобрение со стороны её опекуна, она ни словом ему об этом не обмолвилась. Но, чтобы не попасть в неприятности, прихватила с собой охрану.

   Главная церемония встречи гостей состоялась на Площади Всех Святых.

   Гаитэ не могла отвести взгляда от крепости – восемь башен со сторожевыми вышками, слепые толстые стены, решётчатые ворота, подъёмные мосты – все впечатляло масштабами и габаритами.

   Император на белом иноходце во всём своём великолепии первым проплыл мимо сурового стража его власти, провожаемый ликующими криками толпы. Потом потянулись шеренги высшей знати. Возглавляло их духовенство, за духовенством двигались военноначальники. За военными шли отцы города, за ними трубачи с трубами и отряд лучников. Потом – купечество с эскортом лакеев. И уже в хвосте тянулись городские советники, мастера гильдий суконщиков, бакалейщиков, галантерейщиков, меховщиков, аптекарей и виноторговцев в бархатных костюмах, каждый со своей стражей.

   Народ радостно приветствовал всех. Его энтузиазм охладел лишь при виде представителей императорского суда и счётной палаты – символа ненавистных налогов.

   Представителей высшей знати приветствовали восторженно. Толпа обожала молодых господ, таких храбрых, таких блестящих! Все словно напрочь забыли об их мотовстве, чванстве, кутежах и бесстыдных дебошах в тавернах, а помнили только о красоте да военной доблести.

   Наконец показалась и невеста.

   Эффидель Фальконэ ехала в открытой колеснице из позолоченного серебра, в которую была впряжена шестёрка лошадей в алых попонах, расшитых золотом и драгоценными камнями. Под белоснежной длинной вуалью, спускающейся на роскошную, но бесформенную мантию, самой принцессы было и не рассмотреть.

   Очень символично: не женщина, а статус. То, что можно выгодно продать, вручить, обменять, невзирая на личные и физические достоинства или недостатки. А раз последние не имеют значения, то и демонстрировать их ни к чему.

   Трон под алым балдахином с золотыми кистями установили на верхней площадке лестницы, ведущей к храму. Белые мраморные ступени, по которым должны были подниматься гости, чтобы удостоиться чести коснуться губами императорской длани, устлали коврами.

   Жених и невеста под удушающе-роскошными одеждами стояли по правую сторону от императора.

   Принцы и герцоги, обладающие властью не меньшей, а подчас и большей, чем сам император, один за другим преклоняли колено перед тем, чьё превосходство признавали, вынужденно или номинально, как уж совесть позволяла.

   – Сеньорита, если вы хотите без опозданий попасть на бал, нужно вернуться, чтобы успеть подготовиться.

   Служанка была права. Гаитэ позволила ей себя увести.

   Фантазировать о том, что всё будет по её воле, легко и ловко, было приятно, пока Гаитэ находилась под сенью лесов, а здесь, видя перед собой всех этих людей во всём кричащем блеске их великолепия и дикой спеси, она понимала, что сегодняшний вечер, вероятно, потребует от неё всего её мужества. И ещё не факт, что его хватит.

    «Ладно, самое худшее, что со мной может случиться – мне отрубят голову. Ведь когда-то я верила, что меня вообще сожгут».

   Мысль, прямо скажем, не особо одобряющая.

   После ванны с благоухающими травами, маслами и притираниями, после лёгкого обеда, которого должно было хватить, чтобы за ужином не накидываться на императорские деликатесы, Гаитэ впервые примерила шикарное платье из белой тафты, приготовленное заранее для такого случая. Шемизетка из тончайшего кружева, украшенного мельчайшими алмазами, выглядевшими, словно капли дождя в лунном свете, была настоящим произведением искусства. Полы платья отвернули и закололи бриллиантовыми аграфами.

   К платью прилагались бриллиантовые гребни, серьги с подвесками, полумаска и веер из пушистых перьев.

   – Нужно причесаться, сеньорита.

   Гаитэ покорно отдалась в руки камеристки. Та ловко приподняла её тяжёлые, светло-русые, с пепельным отливом, волосы, туго оплела их нитями жемчуга и заколола гребнями.

   Когда приготовления были завершены, один из слуг подошёл с зеркалом в руке, позволяя Гаитэ увидеть себя в новом обличье.

   Вся она, такая хрупкая, нежная, с шелковистой кожей, походила на жемчужину, излучающую мягкое сияние.

   «А ведь я красива», – с удивлением подумала Гаитэ.

   Служанка опустилась на колени, чтобы поправить шлейф верхнего платья.

   – Вы не знаете, старший сын императора Алонсона, герцог Карди, будет на балу? – спросила Гаитэ.

   – Конечно, сеньорита, – всё ещё стоя на коленях и не глядя на госпожу, прошептала служанка. – Этот ужасный человек не пропустит возможности заявиться на праздник, на котором будет так много красавиц и лучшего вина в Саркоссоре.

   – Ужасный человек, – задумчиво повторила Гаитэ, с трудом подавляя вздох. – Он на самом деле так плох, как говорят?

   – Даже хуже! Все Фальконэ прокляты. Я слышала, как один из бесстыдных, всюду проникающих пажей, рассказывал, что во дворце герцога, в его красном, как кровь, палаццо, есть флигель, кому никуда не дозволено ходить. Его охраняет огромный мавр, такой чёрный, как днище годами нечищенного чугуна. Там целыми днями напролёт герцог предаётся оргиям с разными женщинами. У него неистощимая мужская сила и кровожадное сердце льва. Однажды, когда страж на минутку отошёл, паж увидел черед приоткрытую дверь большой зал с огромной кроватью под алым балдахином и длинными цепями, прикрученными к стенам. И плети. Багровое пламя плясало по стенам, танцуя по обнажённым женским телам. Говорят, что непокорных красавиц этот людоед пускает на жаркое, которое готовит лично. Несмотря на жестокое обращение с женщинами, у Торна Фальконэ от них отбоя нет. Видимо, он завлекает их при помощи магических снадобий?

   – Просто паж выдумщик, как все мальчишки. Дело не в дьявольских кознях, а в деньгах и власти – нет в мире чар сильнее.

   – Увы, сеньорита, – подняла девушка тёмный, застывший взгляд, – не все россказни лживы. Многие девушки, услугами которых пользовался герцог Карди, напуганы до такой степени, что предпочитают хранить молчание о проведённых с ним ночах. В его дворце такое творится… просто срам! Даже родной отец пытался предостерегать сына, но тот никого не слушает.

   Из дома выехали затемно.

   Звёзды на небе затянуло лёгкой дымкой тумана, отчего луну словно окружал золотой ореол. А на земле повсюду пылали факелы да вино лилось рекой. Окна императорского дворца светились, как зачарованная табакерка. Экипажи так плотно заставили улицы, что почти с полквартала пришлось идти пешком.

   Когда Гаитэ, в сопровождении небольшой свиты, вошла в переполненный народом бальный зал, герольды объявили имя вновь прибывшей, но в общем громогласном шуме оно потонуло, как капля в море, чему она была только рада.

   Новобрачные спускались со второго этажа по широкой лестнице.

   Невеста сменила тяжёлые подвенечные одеяния на нарядное платье, хорошенькое личико теперь было открыто любопытным взорам – вуаль больше не скрывала его. Жених тоже был не дурён собой. Молодые являли собой красивую пару, лучась здоровьем и довольством. Приветственные крики, овации, здравницы, пожелания счастья, процветания, скорейшего обзаведения здоровым потомством слышались отовсюду, стоило молодым поравняться с гостями.

   Их обсыпали розовыми лепестками и те взлетали вверх, наполняя зал сладким ароматом. В комнате словно шёл цветочный дождь.

   Гаитэ притаилась за одной из колонн, с другой стороны которой, в тени, держался молодой человек с густыми, иссиня-чёрными волосами, волной спадающими на плечи. Чернота волос и блестящих, словно ягоды смородины, глаз, создавали разительный контраст с бледной кожей. Простая одежда из чёрного бархата отличала его от остальных придворных, разодетых в камзолы всех цветов радуги, украшенных драгоценностями сверх меры.

   Скрестив руки на груди, молодой человек, хмурясь, наблюдал за проходящей мимо новобрачной четой. В отличие от всех, не проронив ни единого доброго слова.

   Бал начался.

   Сделав несколько танцевальный па, молодожёны, раскланявшись друг с другом, пошли за новыми партнёрами. Эффидель, не колеблясь, вывела в круг танцующих того самого черноглазого красавца, на которого только что исподволь поглядывала сама Гаитэ.

   С досадой обмахиваясь веером, она отошла в сторону, но, сделав несколько шагов, замерла, прислушиваясь к беседе двух мужчин, стоявших неподалёку.

   – Ваша сестра очаровательна! – говорил один.

   – Знает об этом и отлично умеет этим пользоваться, – насмешливо откликнулся другой.

   – Брак может быть благословением, – соловьём распинался первый. – Союз мужчины и женщины перед лицом Божьим – что может быть прекрасней? Вы плачете на свадьбах?

   Его собеседник уронил презрительный взгляд, брезгливо поджимая губы. Но первый продолжил, словно ничего не замечая:

   – Я всегда плачу. У меня в такие моменты глаза на мокром месте. А вы?..

   – На своей, возможно, заплачу, но, надеюсь, она случится не скоро, – прозвучало довольно грубо.

   У Гаитэ возникло неприятное чувство, будто к позвоночнику приложили лёд. Сомнений не было – перед ней был старший сын Алонсо, печально известный Торн, герцог Карди.

   Такие же волнистые, как у брата, волосы, были на порядок светлее, глаза – не чёрные, а с жёлтым тигриным отливом. Лицо открытое, смелое, волевое, но выражение высокомерия и спеси, а также пока ещё не явная, но всё же читаемая печать порока несколько портили впечатление от приятной внешности.

   К ним приблизилась новая группа людей. Судя по агрессивному, даже вызывающему виду, настроенная недружелюбно.

   – Добрый вечер, господа, – приветствовал их Торн с улыбкой, которую назвать приятной мешал издевательски скривившийся уголок губ. – Почему не спешите пригласить на танец дам? Позвольте угадать? Изобретаете новый крахмал для воротничков?

   – Не угадали, сударь. Мы собираемся отправиться на охоту.

   – Вы шутите? – издевательски заломил бровь Торн. – Для охоты сегодня ночью слишком холодно. У вас же кожа на руках потрескается!

   – Не беспокойтесь. У нас есть перчатки и подбитые тёплым мехом плащи.

   – Это обнадёживает, – Торн подхватил бокал вина с подноса, которым гостей обносили пажи. – На кого собираетесь охотиться, господа? На кабана?

   – На тура.

   Сцена приобретала новый смысл – туры тотемный зверь Фальконэ.

   Улыбка сошла с лица герцога Карди. Он опустил голову, совсем как упомянутое секундой ранее, животное.

   – Нам необходима его голова! – с вызовом тихо завершил фразу молодой человек.

   Только сейчас Гаитэ узнала в нём Сорхэ Санчаса, ярого сторонника своей матери. Странно, но её симпатии в данный момент необъяснимым образом были на стороне Фальконэ.

   Какая бестактность на свадьбе затевать ссору!

   – Надеюсь, зверь уже поднят? – вплелся в общий хор голосов новый. Это Сезар Фальконэ подоспел с поддержкой.

   Молодые люди с вызовом оглядели его, не узнавая. Или делая вид.

   – Вы кто?

   Это было почти смешно! Даже Гаитэ, недавно выбравшаяся из дикого провинциального захолустья, знала, кто перед ней. Что уж говорить о царедворцах?

   Сезар, усмехаясь, тихо спросил:

   – Вы не знаете?

   Сорхэ Санчас склонил голову к плечу, с вызовом глядя в лицо противнику:

   – Вы не кардинал и не солдат, не принц и не герцог, не муж и не вдовец. Вы, сударь, никто. Если, конечно, сбросить со счетов то, что вы незаконнорожденный ублюдок вашего отца.

   – Эй, брат, полегче! – предостерегающе коснулся плеча Сорхэ один из его людей.

   Но тот грубо оттолкнул удерживающую его руку:

   – Повторяю вопрос: кто вы такой?

   – Отдыхай, Сорхэ, – сохраняя невозмутимость, снисходительно проронил Сезар. – Выпей вина. Моего вина. Потанцуй во дворце – моём дворце. Прелестные юные девы Саркассора будут рады доставить тебе удовольствие лишь бы угодить мне.

   – Ты не поверишь – мне противно даже думать о прелестных юных распутницах, которыми вы, Фальконэ, наводнили свой дворец!

   Торн язвительно расхохотался:

   – Не хочешь прелестных распутных дев? Мой брат отведёт тебя к прелестным распутным юношам!

   Недолго думая, Сорхэ, явно от большого ума, набросился на говорящего с кулаками. Правда прежде, чем он успел осуществить безумную затею, его, явно более здоровые на голову, друзья, успели его удержать, схватив за плечи и руки.

   – Успокойся! Хватит! Успокойся же!

   Посмеиваясь, братья Фальконэ, отошли, направляясь к кругу танцующих.

ГЛАВА 3

То, что издалека казалось таким простым и естественным: подойти и заговорить с императором Алонсоном о матери, предложив себя в качестве ценного приза и залогом мира, на месте потеряло смысл. Слишком властными, самолюбивыми и алчными выглядели сильные мира сего, а самой себе Гаитэ виделась тем, кем, по сути, и была – скромной пчёлкой, залетевшей в яркий сонм бабочек, мотыльков и стрекоз.

   «Отступать поздно», – упрямо вздёрнула она подбородок, заставляя себя выпрямить спину и сделать шаг вперёд. – «Нужно осуществить задуманное. Выполнить то, ради чего пришла».

   Мелодично пели флейты. На мозаичных плитах внутреннего двора танцевали девушки в белоснежных платьях из воздушного, как эфир, материала, с лавровыми венками на завитых в локоны волосах. Их ножки в мягких туфельках беззвучно порхали, словно они в самом деле были бесплотными духами. Руки синхронно взлетали, как крылья ангелов.

   Гаитэ отыскала взглядом императора. Алонсон стоял на галерее второго этажа, рука об руку с дочерью, любуясь балетом. Нарушить счастливое уединение отца и дочери не представлялось возможным. Самым естественным было бы заговорить с императором во время танца, однако подгадать момент, когда, как бы между прочим, при перемене фигур, их руки встретились бы, оказалось непросто. Но, будучи упрямой, упорной и предусмотрительной, Гаитэ справилась.

   Подняв глаза, она встретилась взглядом с чёрными глазами императора. Его сходство с младшим сыном было просто поразительно.

   – Душенька моя! Вы столь красивы, что против воли взгляд весь вечер обращается к вам, – отвесил он комплимент Гаитэ.

   Несмотря на далеко не юные годы, Алонсон Фальконэ сохранил шарм и мужскую привлекательность. Недаром о его успехе у женщин ходили легенды.

   – Прелестница! Доставьте мне удовольствие – назовите своё имя. Как не стараюсь угадать, кто скрыт под маской, память бессильна. Никак не могу вас вспомнить.

   – На самом деле сложно вспомнить того, кого видишь впервые, – улыбнулась Гаитэ.

   – До сих пор пленительная звезда предпочитала светить в другом месте? Что ж! Я искренне рад, что вы, наконец, озарили своим сиянием и мой дворец тоже.

   Гаитэ вздохнула, понимая, что тягаться куртуазностью речей не имеет смысла:

   – Боюсь, как только Ваше Величество узнает кто перед ним, мой свет в его глазах померкнет.

   Она опустила маску, с испугом и надеждой взирая на императора, но, видимо, сходство с матерью было отнюдь не так велико, как в том пытались убедить её льстецы. По-крайней мере, Алонсо её не узнал.

   – Что вы хотите этим сказать, душенька?

   – Хочу сказать, что осознаю всю неуместность нашей встречи здесь, на балу, и понимаю, что могу вызвать ваш гнев, ваше величество, но у меня не было иного способа встретиться с вами.

   – Я всё ещё не понимаю?

   – Моё имя Гаитэ Рейвдэйл, – представилась с сильно бьющимся сердцем. – Я дочь герцогини Рейвдэйлской.

   Выражение императорского лица мгновенно изменилось. Благость стекла с него, как с гуся вода. Оно сделалось жёстким и холодным, как у идола. От милостивой улыбки не осталось и следа.

   «Ну вот и всё, – обречённо пронеслось в голове Гаитэ. – Сейчас он велит заточить меня в крепость. А на рассвете обезглавит. Или четвертует. А, может быть, отдаст приказ отправить на костёр, как еретичку? Вот только не это!».

   – Отец? – возник из толпы Сезар, глядя на Гаитэ с инквизиторской подозрительностью. – Всё в порядке?

   У Гаитэ было такое чувство, что от взгляда чёрных глаз отца и сына кожа на её лице вот-вот начнёт пузыриться расплавившись.

   – Следуйте за мной, – процедил Алонсон, круто разворачиваясь, так, что пурпурная мантия завихрилась вокруг его ног.

   Сделав музыкантам знак продолжить играть, а гостям – танцевать, император широкими шагами направился прочь из зала. Люди с поклоном расступалась, освобождая дорогу. Гаитэ покорно семенила рядом, придерживая длинные пышные юбки, чтобы замыкающий шествие Сезар ненароком не наступил на них.

   Миновав арку с нишами, они поднялись на галерею. Взгляд Гаитэ невольно цеплялся за непривычную роскошь. В нишах стояли скульптуры в полный, человеческий рост, стены украшали лепнина и фрески. Повсюду в высоких вазонах красовались цветы.

   Приподняв гобелен на одной из стен, император открыл потайную дверь, ведущую через узкий коридор в небольшую комнату. Её интерьер представлял собой оригинальное сочетание изысканности с простотой. Окна обрамляли бархатные, с золотой бахромой, шторы. Стены украшало оружие. На столе стояли письменные принадлежности, лежали тонко очиненные перья да несколько листов папирусной бумаги.

   – Итак, сударыня? – тяжело опустившись в кресло, прогремел император. – Вы утверждаете, что являетесь дочерью нашего врага?

   Множество вариантов ответа вертелось у Гаитэ на языке, но вслух, как ни странно, прозвучало только короткое:

   – Да.

   – Как такое возможно? Известно, что у Стеллы Рэйвдэйл был сын. Будь у неё дочь, мы бы знали. Вы самозванка, сеньорита! Но чего вы желаете добиться столь жалким лицедейством?

   – Это не ложь.

   – Повторюсь, – спокойно перебил Алонсон. – У Стеллы Ревдэйл не было дочери.

   – Ошибаетесь, отец, – встрял Сезар, не сводя с Гаитэ внимательных глаз. – Была. Помнится, мы даже встречались с вами, сеньорита, когда были детьми?

   – Не надеялась, что вы взяли на себя труд меня запомнить, – обрадовалась Гаитэ.

   – Так-так, – в задумчивости сложил Алонсо руки домиком. – Выходит, у Тигрицы было два тигрёнка?

   – Старшую дочь герцогиня Рейвдэйлская предпочитала не афишировать. Ходили слухи, что она безумна, и потому семья заточила её в монастырь, – проинформировал Сезар.

   Молодой человек обошёл Гаитэ по кругу, оглядывая со всех сторон словно лошадь, выставленную на продажу.

   – Но на умалишённую вы не похожи, – подытожил он.

   Лицо Алонсона оставалось бесчувственным, как у статуи.

   – Я не сумасшедшая, – оправдывалась Гаитэ. – У меня особенный, редкий дар. Мать сочла это за одержимость и отослала меня к духовным сёстрам.

   – И что? В монастыре духи унялись? – с интересом вопросил Сезар.

   – Нет. Я слышу их и сейчас. Иногда – когда хочу, но чаще, когда хотят они. Духи в этом похожи на людей, им плевать на чужие желания. Но осмелюсь сказать, что мой дар, как и моё проклятие, значения сейчас не имеют. В отличие от доказательств моего происхождения. Все необходимые метрики, подтверждающие мою личность, у меня с собой.

   – Давайте, – протянул руку Алонсон.

   Раскрыв небольшую сумочку, Гаитэ передала документы. Пробежавшись по хрупким листам взглядом, император едва заметно кивнул, подтверждая их видимую подлинность.

   – Допустим, вы та, за кого себя выдаёте. Что с того? Чего вы хотите?

   – Я хотела бы поговорить об этом с вашим величеством наедине.

   – Сын мой, – устало махнул рукой Алонсон, – оставьте нас.

   – Сеньорита, – склонил голову Сезар и, щёлкнув каблуками, вышел.

   Стоило дверям за ним закрыться, дышать сделалось словно бы легче, но вместе с тем у Гаитэ возникло отчётливое чувство, будто в комнате убавился свет.

   – Итак? – тяжело вздохнул император. – Я внимательно слушаю. И надеюсь, ваше сообщение стоит того, чтобы отрывать меня от празднества?

   – Я упоминала о сообщении, ваше величество?

   – А разве нет?

   – Что ж, если у вас сложилось такое впечатление, – со всей кротостью, на которую только была способна, произнесла Гаитэ, – не стану обманывать ваших ожиданий. На западе страны вновь собираются тучи, а зачинщикам смуты глубоко безразличны страдания людей и ослабление страны. Моё существование сыграет им на руку; я – та козырная карта, которую ваши противники с удовольствием против вас разыграют.

   – И вы не боитесь вот так, в лицо, бросать мне эти изменнические речи? – грозно свёл брови император.

   – Я не бросаю – лишь передаю их. Полагаю, мои уста не сказали вам ничего нового?

   – Отчего же? Само ваше существование – новость дня нас, – ворчливо отозвался император. – Могу представить, какую радость испытали наши враги, узнав, что у них вновь есть повод начать войну. Тем сильнее меня удивляет ваше присутствие здесь. Глядя на ваше юное красивое личико, не могу не задаваться вопросом – вы так храбры? Или настолько глупы, чтобы бездумно отдаться мне в руки?

   – Я достаточно для этого рассудительна. Можно мне говорить начистоту, ваше величество? Вы достаточно крепко держите власть в руках, но ваши враги не оставят вас в покое, раз за разом припоминая ваше происхождение. Они снова и снова будут твердить простонародью об узурпированной власти и попранной воле богов. Моя семья оказалась не способной править, но именно в нас народ упрямо видит помазанников божьих. Так почему бы нам не объединить усилия? Не создать союз?

   – Каким образом?

   – Через брак.

   – Брак? Фальконэ с Рейвдэйлами?! – на лице Алонсона застыла маска брезгливого изумления.

   Правда, всего на несколько коротких секунд. Потом его лицо сделалось нечитаемым.

   Император откинулся на спинку кресла, в задумчивости потирая холёный подбородок.

   Гаитэ, пытаясь его убедить, с жаром продолжила:

   – Вы, конечно, формально завоевали наши земли, но, чтобы владеть ими, придётся прикладывать множество усилий, постоянно подавляя бунт недовольных, в то время как подобный союз позволит сделать это бескровно и безболезненно.

   – Допустим, я сочту предложение интересным и соглашусь принять его? – прищурился Алонсон. – Что ты потребуешь от меня взамен?

   – Безопасности – для себя и моей матери. Я понимаю, что освободить Стеллу Рейвдэл невозможно, что это может стать началом новых волнений. Кроме того, она может помешать нашему союзу. И всё же я – дочь. Я должна быть уверена, что в заточении моей матери комфортно и она ни в чём не нуждается. Это и вам сделает честь, как человеку милосердному и гуманному, чтобы не говорили о вас недоброжелатели.

   – Бог мне свидетель, я никогда не желал вражды между вашей матерью и мной. Я всегда уважал её как женщину сильную, умную и, что немаловажно, красивую. Приятно видеть, что всё это воплотилось и в её дочери тоже.

   Император снова потёр пальцами гладко выбритый подбородок. На его лице вдруг проступило самодовольное, торжествующее выражение. До Алонсона стало доходить, какой триумф над давней противницей он может одержать, повенчав своего сына с её дочерью. Этот брак буквально взорвёт всё то, что она обороняла столько лет! Он, Алонсон Фальконэ, завладеет всем, что было дороге герцогине Рейвдолской! И при этом проявит унизительное для противницы великодушие.

   – Мне нравится ваше предложение, сеньорита, – усмехнулся Алонсон. – Я согласен.

   Признаться, Гаитэ в первый момент даже растерялась. Желаемое оказалось слишком легко достигнутым. Она думала, что всё будет гораздо сложнее.

   – Где вы остановились? – деловито поинтересовался Алонсон.

   – В доме неподалёку отсюда.

   – Сколько людей вам служат?

   – Около десятка.

   – Если пожелаете, можете пригласить их сюда, ибо с сегодняшнего дня вы моя почётная гостья. Немедленно прикажу челяди приготовить вам покои.

   – Но…

   – Душенька, это не обсуждается. После того, как новость разлетится, вам потребуются гарантии безопасности. А, клянусь святым чревом, Жютен сегодня как улей. В любой момент кто-то может ужалить. Понимаю, вам хочется видеть рядом знакомые лица? Не возражаю. Распорядитесь, чтобы ваши люди прибыли во дворец – их пропустят. Я лично дам вашему доверенному лицу пропуска.

   – Благодарю, ваше величество.

   – Ступайте, дитя моё. Веселитесь. Есть повод, – улыбнулся он. – А если пожелаете уединения, лишь подзовите моего слугу. Вас тотчас же проводят в вашу спальню.

   – Вы так добры!

   Император протянул руку для поцелуя и Гаитэ, склонившись, прикоснулась губами к красному, как кровь, рубину императорского перстня, в знак признания власти и уважения.

   Она чувствовала себя так странно!

   Чтобы проветриться и вдохнуть немного свежего воздуха, Гаитэ вернулась во внутренний дворик. Тот успел опустеть – гости перешли во дворцовые комнаты.

   Ярко светила луна, да и факелы горели вовсю, однако теней было больше, чем света. Меланхоличное пение флейт долетало сюда из внутренних комнат и около сухой чаши фонтана кружились девушки-балерины. Их лёгкие светлые платья, их тонкие белые шарфы летели вслед за ними, напоминая клочья тумана, невесомого и зловещего.

   Девушки смеялись. Голоса их гармонично вплетались в атмосферу вечера, перекликаясь с флейтами. Но внезапно они смолкли, словно стайка испуганных птичек.

   Повернув голову, Гаитэ увидела высокую фигуру старшего из братьев Фальконэ. Прислонившись плечом к колонне, её будущий муж наблюдал за танцующими.

   Лицо Торна было спокойно. Распустившаяся шнуровка на камзоле, растрёпанные волосы и тяжёлый взгляд явно давали понять, что состояние трезвости он утратил давно.

   Злой и пьяный? Опасное сочетание. Танцовщицы поспешили ретироваться, устремившись в сторону распахнутых дверей.

   Гаитэ пристроилась, было, за ними, но ей преградили путь.

   Движения Торна были быстрыми, точными и жёсткими. Схватив девушку за плечо, он рывком припечатал её к стене.

   – Нет!!!

   Но, игнорируя протесты, с ловкостью и, воистину звериной быстротой, он задрал ей юбки. И прежде, чем Гаитэ успела осознать, что делает, она со всей силы отвесила императорскому сыну оплеуху. Да какую! Рука заныла.

   Оба застыли, глядя друг на друга в изумлении. Он – неверующе, она – с испугом и вызовом.

   На красивом лице Торна обозначился хищный оскал – он явно собирался отыграться. Гаитэ с ужасом поняла, что осталась один на один с мужчиной, для которого, судя по всему, совершенно не существовало правил.

   Движение его руки Гаитэ не отследила, лишь почувствовала, как её оторвало от земли. Спина больно пересчитала кирпичи на стене. Ловко расправившись со шнуровкой на её платье, Торн нырнул рукой за корсаж, сжимая её сосок между указательным и большим пальцами.

   Боль была острой, но бледнела на фоне унижения и стыда.

   – Пустите меня! – возмущённо прохрипела Гаитэ. – Прекратите! Мне больно!

   Торн слегка ослабил хватку, позволяя ногам Гаитэ коснуться земли, но лишь носочками пальцев. Это куда больше походило на пытку, чем на милосердие.

   – Больно, – хмыкнул он. – А ты хотела бы от изнасилования получать удовольствие? – добавил глумливо.

   – Я бы вообще предпочла избежать подобного развития событий, – сдавленно прохрипела Гаитэ. – Изнасилование – не лучший способ понравиться девушке!

   – Девушке? Вот как? В Саркасоре такие ещё остались?

   Оставив в покое грудь Гаитэ, он с силой сжал ей щёки, так, что губы непроизвольно раскрылись, как у рыбки.

   Мгновенно воспользовавшись ситуацией, Гаитэ клацнула зубами, вонзая их ему в пальцы.

   Сам напросился!

   Она рассчитывала, что Торн ослабит хватку, и это даст ей шанс вырваться. Но просчиталась. Зарычав от боли, мужчина не отдёрнул руки. Лишь зло рассмеялся ей в лицо:

   – Так-так! Наш маленький зверёк точит зубки?

   Внезапно отпустив, Торн позволил Гаитэ мешком рухнуть себе под ноги, но в следующий момент его пальцы грубо схватили её за волосы и мир вспыхнул всеми красками боли. Вырванные с корнем волосы то ещё удовольствие.

   Инстинктивно, Гаитэ подняла руки к голове, хватаясь за его ладонь, чтобы ослабить жёсткий рывок, не сразу сообразив, что стоит на коленях. Лишь потом дошло, что эту позу для неё выбрали преднамеренно и она с ненавистью глянула на Торна снизу-вверх.

   Такое красивое лицо. Такое обманчиво одухотворённое. Но при определённых обстоятельствах даже красота способна вызывать отвращение.

   Очередной рывок заставил её, застонав, подняться на ноги. Рука Торна оплела талию, удерживая крепко и властно, не пошевелиться.

   Чтобы не упираться подбородком ему в грудь, Гаитэ была вынуждена запрокинуть голову.

   – И это всё, на что хватает вашей фантазии? – дерзко фыркнула она, изо всех сил упираясь ему руками в грудь и плечи. – А я-то слышала, что вы умеете обходиться с женщинами! Интересно, сколько денег пришлось заплатить, чтобы обрасти славой хорошего любовника? Ведь, судя по вашим манерам, до сих пор если вы успешно за кем и ухаживали, так это за скотиной на ферме!

   Высвободиться не получалось. От ярости и страха кружилась голова:

   – Вы жалкий! Ни на что не годитесь! – кипятилась Гаитэ. – Только трус демонстрирует силу безоружной женщине, измываясь над ней, упиваясь своей безнаказанностью! Трус и негодяй! Ни одна женщина в здравом уме вас не захочет!

   Гаитэ смерила Торна презрительным взглядом, хотя смотреть на человека свысока, будучи почти вполовину ниже его ростом, задача не из лёгких.

   Наклонив голову, Торн с издевательской усмешкой слушал её речи, не выпуская из жадного кольца рук. В жёлтых, тигриных глазах, светилось злое веселье.

   – Не захочет, говоришь? Скажи, что может знать о плотских желаниях маленькая скромная монашка, вроде тебя?

   – Только то, что вы мне его не внушаете!

   – Да я пока и не пытался.

   Воспользовавшись тем, что он на мгновение ослабил хватку, Гаитэ сорвалась с места, проворная, как птичка. Но чёртов Торн, несмотря на свой внушительный рост, оказался не менее быстр. Легко, играючи, он перерезал ей отступление в том единственном направлении, в котором Гаитэ могла бы найти помощь.

   И удовлетворённо расхохотался. Для него это было забавой. Он наслаждался этой игрой в кошки-мышки.

   – Ты же не надеялась, что удастся безнаказанно оскорбить меня и улизнуть?

   – Я вас не оскорбляла!

   – Да неужели?

   – Говорить правду не значит оскорблять.

   – Ещё как значит, если правда не по душе. А ты резвая! Скачешь, как коза. Но вот я тебя и поймал!

   Торн схватил Гаитэ со спины, и, игнорируя испуганные и возмущённые крики, прижал к себе так сильно, что даже сквозь пышные юбки она ощутила его твёрдый, как камень, член.

   – Нет! – крикнула она, но, вновь прислонив её спиной к колонне, Торн навалился сверху, прижимая всем телом, покрывая обнажённую кожу груди и шеи жалящими, как осы, поцелуями.

   Он был силен как бык.

   – Помогите! – крикнула Гаитэ, потеряв всякую надежду освободиться.

   Дом полон людей. Должен же хоть кто-то её услышать?

   – Помогите!!!

   Подняв голову, он поморщился, будто услышал фальшивую ноту:

   – Можешь не драть зря глотку. Дверь сторожат мои слуги. Никто сюда не войдёт, пока я не разрешу.

   – Не надо! Не делайте этого! Пожалуйста! – взмолилась Гаитэ. – Проявите великодушие!

   – Вот как ты запела, когда тебя положили на обе лопатки? – хохотнул он. – Такая мягкая и вкусная! Так и хочется тебя съесть.

   Его язык оставил нарочито-влажную дорожку на её солёной от слёз, щеке.

   Гаитэ старалась взять себя в руки и сдержать дрожь отвращения и рвущиеся из груди рыдания.

   Отвернув голову, она уставилась на освещённый яркими огнями дом.

    «Лучше умру, чем выйду замуж за эту скотину», – решила она. – «Или, что ещё лучше, найду способ убить его. Мать была права, что до последнего боролась с этой нечистью».

   С удивлением она ощутила лёгкое прикосновение его пальцев к шее, в том месте, где саднило после удушающей хватки. Прикосновение было почти нежным, словно бы даже извиняющимся.

   – У тебя такая тонкая кожа. На ней легко остаются синяки.

   – У меня ещё и кости хрупкие, и лёгкие слабые. А ещё – мне холодно.

   Он снова усмехнулся:

   – Похоже, моя страсть тебя не греет?

   Гаитэ подняла на него блестящие от непролитых слёз, глаза:

   – Нет.

   Лицо его исказилось, и он наотмашь, тыльной стороной ладони отвесил ей пощёчину.

   Щёку обожгло, словно кипятком. Удар вышел звонкий и хлёсткий. Не ожидавшая ничего подобного Гаитэ с удивлением подняла на него глаза, прижимая ладонь к щеке.

   – Мы в расчёте, – прорычал Торн зло. – А теперь – убирайся.

   – Что?..

   – Я сказал – пошла вон!

   Гаитэ не заставила себя просить дважды. Почти бегом она рванулась к дому.

   На мгновение мелькнула шальная мысль, вот прямо так, как есть, ворваться в зал, обвиняя Фальконэ в нарушении законов гостеприимства и посягательствах на свою честь. Скандал разразился бы славный. Недругам императорской семьи было бы на руку. Только чего она этим добьётся? Поставит жирный крест на их договоре с Алонсоном, после чего, скорее всего, уже к завтрашнему утру её труп обнаружится в ближайшей сточной канаве. И никто не вступится. Все эти прекрасные рыцари красиво бряцают оружием в романах, а в жизни, когда дело доходит до шкурных интересов, всем резко становится наплевать на всё, кроме личной выгоды.

   Нет, если она хочет выжить и остаться хозяйкой в фамильных землях, придётся терпеть.

   Бросив взгляд в одно из зеркал, Гаитэ ужаснулась собственному виду: волосы растрёпаны, на щеке багровый след от удара, платье измято. Появляться на публике в таком виде невозможно, если только она не имеет намерения прослыть женщиной лёгкого поведения.

   В арке, ведущей в анфилады комнат, подобно призраку, возник Сезар Фальконэ так, словно сторожил, заранее поджидая в засаде. Кого? Да бог знает!

   При виде Гаитэ лицо его обеспокоенно вытянулось:

    – Сеньорита? – окинул он её взглядом с ног до головы. – С вами всё в порядке?

   – Вовсе – нет! И, поскольку я не хочу, чтобы это стало очевидным для всех, прошу, отведите меня в мои покои. Ваш отец обещал, что их для меня подготовят?

   По счастью, Сезар не стал пререкаться и задавать лишних вопросов:

   – Идите за мной, – распахнул он двустворчатые двери в комнату. – Прошу вас.

   К удивленью Гаитэ он последовал за ней. Она испуганно отшатнулась.

   – Сеньорита, вам не следует меня бояться, – поспешил он успокоить её. – Напротив, я хотел бы вас защитить. Судя по состоянию вашего костюма, кто-то посмел поднять на вас руку? Позвольте мне наказать обидчика. Назовите его имя.

   – Я не могу назвать его имени, потому что почти никого здесь не знаю. Да в заступничестве и нет нужды, меня лишь напугали, не причинив серьёзного вреда.

   По большей части это было правдой.

   – Но вас ударили, – возразил Сезар.

   – Я сама ударилась споткнувшись.

   – Сеньорита, это явная ложь.

   – Прошу вас! – взмолилась Гаитэ. – День выдался длинным. Я слишком устала для светских разговоров и доказательств чего-бы то ни было. И, признаться, не стану держать на вас обиды, если сейчас вы просто покинете меня.

   – Не выяснив, кто посмел на вас напасть?

   – Боюсь, что так.

   – Я мог бы попытаться…

   – Благодарю вас, но, повторюсь, не стоит. Оставим этот инцидент. Пострадала лишь моя причёска, клянусь в этом. Если сомневаетесь, можете завтра созвать медицинский симпозиум и устроить осмотр.

   Лёгкая усмешка коснулась губ Сезара.

   – Ну что вы, сеньорита, – перебил он её мягким, как мех, обволакивающим голосом, – если вы утверждаете, что защиты не требуется, значит, так и есть. Но, надеюсь, вы не станете возражать против того, что к вашей двери будет приставлена охрана? В доме сегодня слишком много людей, а в толпе всегда не лишнее проявить бдительность.

   – Поступайте, как считаете нужным.

   – Прикажите позвать служанку?

   – Благодарю, но час уже поздний, не стоит никого беспокоить. Я справлюсь сама.

   Гаитэ смотрела на Сезара, ожидая, что он уйдёт, но он всё медлил.

   – Что-то ещё? – вопросительно приподняла бровь она.

   Сезар снова криво усмехнулся:

   – Отец поделился со мной, рассказав о вашем с ним договоре. Вы уже видели Торна? Как вам понравился ваш будущий муж?

   – Мужчины Фальконэ славятся горячим темпераментом, – холодно ответила Гаитэ. – Но, что греха таить, ваш брат показался мне несколько… несдержанным.

   – Несдержанным? Это так теперь называется? Хм-м!.. Что ж? Будем надеяться, вашей сдержанности, как и благоразумия, хватит на двоих.

   Сезар всё не уходил, словно ждал чего-то.

   Может быть, что, утратив терпения, она сама попросту вытолкнет его за дверь? Гаитэ непременно так бы и поступила, будь у неё хоть толика уверенности в благополучном исходе дела.

   – Почему вы выбрали моего брата? – неожиданно спросил Сезар, прямо глядя ей в лицо блестящими, как бусины агата, глазами.

   – Простите?..

   – Почему вы выбрали Торна, а не меня?

   Гаитэ в первое мгновение даже растерялась от подобной дерзкой прямоты, но честно ответила:

   – Потому что вы уже женаты.

   – Пришлось жениться, чтобы найти армию, с чьей помощью я взял замок вашей матери.

   – Верно. Вы привезли Тигрицу Рейвдэйла в столицу в цепях, многим преподав хороший урок. Я быстро учусь, поэтому предпочитаю не воевать, а выходить замуж.

   – Жизнь с моим братом может быть невыносимой.

   – Жизнь с вами была бы легче?

   – Несомненно.

   – Тогда мне остаётся лишь сожалеть о том, что вы поторопились, избрав неверный способ завладеть имуществом моей семьи. Богиня Любви в который раз докажет своё превосходство над богом Войны, не так ли?

   Сезар отступил, отвесив короткий прощальный кивок.

   – Ещё увидим. Приятных снов, сеньорита.

ГЛАВА 4

Опочивальню нельзя было назвать скромной. Двуспальную кровать словно приготовили для новобрачной. Обшитые кружевами простыни напоминали снежно-белую пену.

   Кое-как расшнуровав платье и избавившись от корсета, Гаитэ легла в широкую постель. Она очень устала и была морально опустошена: непосильно тяжёлая эта ноша – быть последним представителем рода. Не менее приятно чувствовать себя жертвенным барашком в стае волков. Грызущее со всех сторон беспокойство заставляло нервно вертеться с бока на бок.

   В большинстве случаев Гаитэ осознавала, что уже спит, что ускользнула в царство грёз или кошмаров, но в этот раз грань перехода была ею пройдена незаметно.

   Приподнявшись, она пошарила на прикроватном столике в поисках кремня и свечи. Получилось не сразу, но вскоре мерцающий огонёк затанцевал на тонком фитильке, озаряя всё вокруг неровным светом.

   Закутавшись в халат, засунув ноги в туфельки без каблуков, Гаитэ, крадучись, направилась к двери, словно растворившейся под её рукой.

   Жемчужное сияние окутывало коридоры, щупальца тумана висели в густом воздухе. Всё вокруг выглядело необитаемым. Ни драпировок на стенах, ни ковров на полу, ни стульев, ни столов, ни свечей в подсвечниках. Никакой челяди: ни слуг, ни стражи у дверей – лишь гулкое эхо её шагов. И вдруг в этой глухой, вязкой тишине раздался смех, приглушённый и недобрый. Он разбудил в Гаитэ нездоровое любопытство.

   Наверное, какая-то часть её сознания всё-таки понимала, что она спит, потому что в реальности Гаитэ никогда не стучалась в чужие двери и не пыталась подглядеть чужие тайны. А здесь сдвинула металлическую задвижку, открыв светлый кружок глазка, чтобы заглянуть в соседнюю комнату.

   Поначалу не было видно ничего, кроме светлого круга дрожащих свечей. Потом свет убавился, открывая взгляду кровать с откинутым красным пологом.

   На кровати на коленях стояла обнажённая женщина, за ней пристроился мужчина. Несмотря на наготу Гаитэ признала в нём Торна.

   Женщина стонала, выгибая спину. На широкой обнажённой груди Торна под кожей играли мышцы.

   Оторопевшая от ужаса и чарующей силы увиденного Гаитэ наблюдала, как его руки обшаривают пышную женскую грудь, легонько щиплют её за соски, заставляя издавать журчащий стон.

   Потом она увидела, как Торн повернул голову в ту сторону, где за дверью подглядывала Гаитэ.

   Он смотрел прямо на неё, и похотливая улыбка кривила его губы.

   Он знал, что Гаитэ видит его и наслаждался этим.

   Резко отпрянув, она очнулась в постели, в первый момент не в силах понять, что всё увиденное было лишь тяжёлым сном.

   Гаитэ помнила, как накануне заснула, плача от усталости и обиды, от довлеющего одиночества. Всё это вполне могло навеять морок, но неприятный осадок после отвратительного сна продолжал держаться даже несмотря яркое солнце, вливающееся в окно.

   Служанка, сдержанная и бесстрастная, пришла помочь ей одеться. Слуги внесли в комнату огромные, обитые железными полосами, сундуки из сыромятной кожи.

   – Прислали ваш гардероб, сеньорита, – с поклоном оповестил служанка.

   Хотелось спросить: «Кто прислал?», – но Гаитэ вовремя прикусила язык. Не хватало ещё добровольно давать повода для сплетен! Возможно, что сундук привезли из домика, что снял для неё граф Фейрас, но, скорее всего, то был подарок императора, не желавшего видеть будущую невестку в монастырских серых обносках.

   Пока Гаитэ раздумывала да сомневалась, девушки-служанки выкладывали содержимое сундуков на пол, кресла, кровать. Чего тут только не было! Она никогда такого не видела. Тончайшее бельё, ленты, кружевные отделки, зеркальца, красивые перчатки, пояса и ещё тысячи каких-то мелочей, о назначении которых вчерашняя монашка не подозревала.

   И платья. Конечно же, платья. Множество платьев. Роскошных.

   Гаитэ всегда считала себя скромной и способной довольствоваться малым, но при виде таких богатств испытала детскую, незамутнённую радость. Она впервые поняла, что в ней куда больше от женщины, чем она привыкла думать.

   Служанки помогли облачиться в великолепное платье из белого бархата с квадратным вырезом, пышными бантами и алмазными застёжками.

   «Воистину Фальконэ сказочно богаты, раз могут разбрасываться такими подарками», – подумала Гаитэ, но отчего-то без должной доли возмущения по этому вопиющему поводу.

   – Его Величество просил сеньориту оказать честь – отобедать вместе с ним и его семьёй, – передал сообщение паж.

   Резные двери распахнулись, и Гаитэ последовала за провожатым.

   Не успели они дойти до лестницы, как навстречу юркой змейкой скользнула хорошенькая девушка, лет шестнадцати, не старше. Девушка могла быть только Эфиделью, младшей из Фальконэ, единственной дочерью Алонсона.

   Вчера её волосы поочерёдно скрывал то плат, то вуаль, то головной убор, сегодня же они струились свободным каскадом по спине.

   Как и утверждала молва, каким-то неподражаемым образом Эффи в семье жгучих брюнетов уродилась блондинкой, правда, локоны её отливали не золотом, а медью. И, несмотря на круглую форму личика с ямочками на щёчках, было в ней что-то от хитрой, хищной лисички.

   Вроде бы милая да игривая, мягкая, но всё равно зубки-то острые не спрячешь.

   Эффидель не таясь разглядывала Гаитэ, как какую-нибудь диковинную заморскую зверюшку. Взгляд её можно было расценивать и как детскую непосредственности и как откровенную дерзость.

   – Вы – Гаитэ Рейвдэл? Дочь Тигрицы с Гор? – звонким, высоким, как у малиновки, голосом пропела девушку.

   Небольшой, курносый, чуть вздёрнутый носик делал её внешность менее совершенной, чем у красавцев-братьев, но в то же время придавал образу живую теплоту. Вся она словно лучилась, источая жизнерадостной сияние.

   – Рада знакомству, ваше высочество, – присела в реверансе Гаитэ.

   Выражать симпатию было легко. Девушка ей понравилась.

   Видимо, почувствовав это, Эффидель тоже решила явить себя с лучшей стороны. Смерив Гаитэ взглядом от макушки до щедро расшитого вышивкой подола платья, она вновь улыбнулась, отчего на щеках появились обаятельные ямочки:

   – Вы прекрасны! Вы даже красивее вашей матери, слывущей одной и первых красавиц в королевстве.

   – Мужчины часто называют прекраснейшими тех женщин, к чьим богатствам вожделеют, – усмехнулась Гаитэ.

   Эффидель понимающе хихикнула. Смешок у неё вышел такой же живой и искрящийся, каким был падающий в окна солнечный луч.

   – Это верно. Но я-то говорю искренне. Ведь теперь у вас не осталось ничего, кроме вашей красоты. Мой брат, одержав победу, забрал все ваши замки и земли. Они теперь наши. Поэтому вы хотите породниться? Чтобы забрать их обратно себе?

   – Вы меня раскусили, – холодно ответила Гаитэ.

   Эффидель сочла за благо оставить неприятную тему:

   – Вы идёте в кабинет папочки?

   Она называет императора «папочкой»? Какое умиление.

   – Его Величество пригласили меня на завтрак, – не меняя ледяного тона ответила Гаитэ.

   Эффидель облизала розовым язычком губы, сделавшись похожей на кошку, лакомящуюся сливками.

   – Папочка желает вас видеть? Наверное, хочет обсудить вашу свадьбу? Или желает сообщить брату о своём решении в вашем присуствии? Скажите, вы правду верите, что Торн женится на вас? Зачем ему это делать, теперь, когда мы выиграли, а вы – проиграли?

   – Может быть, из милосердия пожалеет бедную сироту?

   Эффидель в изумлении похлопала густыми ресницами:

   – Вы, должно быть, шутите? Торн в жизни никого, кроме себя любимого, не жалел. И вообще, для вас же было бы к лучшему, если бы он наотрез отказался на вас жениться.

   – Не могу не согласиться с вами, – вздохнула Гаитэ. – К сожалению, мне нечего возразить.

   – Вас, наверное, удивляет, что я в такую рань подстерегаю вас у лестницы, вместо того, чтобы быть сейчас со своим мужем? – понизив голос до едва различимого шёпота, заговорила Эффидель, – Но я умирала от любопытства, желая вас увидеть. А моему мужу, кажется, всё равно, – обиженно надула она губки. – В этом дворце так много мужчин, что мне не хватает женского общества. Обещайте, что придёте в мои апартаменты познакомиться поближе?

   – Обещаю, – охотно согласилась Гаитэ. – Если ваш отец, конечно же, не будет против.

   – Он не будет. Он никогда не отказывает мне в невинных удовольствиях. Так что скоро увидимся. До встречи, – пропела Эффидель и, крутанувшись, так, что пышная юбка колоколом завертелась вокруг её стройных ножек, упорхнула прочь.

   А Гаитэ побрела за сопровождающим её пажом, попутно отмечая, что императорский дом и при свете дня поражает роскошью. Все комнаты заполнены фресками, изящными гобеленами. Повсюду настоящий праздник полированного дерева и розового мрамора.

   Миновав большой двор, с его декоративным фонтаном и аркадой, они вошли в большой зал, к которому примыкало множество комнат. В одной из распахнутых дверей Гаитэ увидела возвышение, украшенное цветами. На нём стоял богато сервированный стол, за которым сидел император в компании своего младшего сына Сезара.

   Паж, посчитав свое дело сделанным, беззвучно поклонился Гаитэ и убежал.

   Не решаясь нарушить уединение мужчин, о чём-то увлечённо беседующих, Гаитэ нерешительно застыла на пороге.

   Оба собеседника, ни отец, ни сын, не выглядели довольными.

   – При всём моём уважении к вам, отец, я не могу позволить брату предъявить права на то, что принадлежит мне!

   – Ни тебе, а семье, Сезар. Всё, что мы делаем, мы делаем не ради себя, а ради всех нас! И чтобы ты не говорил, решение уже принято. Я предоставлю девочке убежище. Она заслужила это своим храбрым поступком.

   – Храбрым? – поморщился Сезар. – Она действовала из безысходности. И, к слову, её власть чисто номинальная, люди вряд ли станут ей повиноваться. Девчонка совершенно бесполезна.

   – Хватит, сын! Довольно. Твоя алчность и жадность не делают тебе чести. Я могу понять твою досаду, но не разделяю её. И, кстати, если бы мы раньше вспомнили о существовании этой девушки, тебе, возможно, ненужно было бы идти на… некоторого рода, жертвы, – понизил голос Алонсон. – Но с этим уже ничего не поделаешь. А этот союз примирит многих.

   – А мой брат, ваш возлюбленный сын, в очередной раз получит всё, – и титул, и невесту, – не ударив палец о палец.

   – Брак, который нам так кстати предложили, введёт Торна в число старой знати и сделает его законным владельцем герцогства Рэйв, – довольно проронил имперотор. – Ну разве это плохо?

   – О! Меня это несказанно утешает! – Сезар вонзил кинжал в окорок с таким видом, будто ему не терпелось кого-нибудь прикончить. – А вы не думали, отец, что за те десять лет, что Тигрица воевала с нами, её поданные изрядно обнищали? Видели вчера платье этой девочки? У неё потрёпанные манжеты. Ваши надежды пополнить нашу казну подобным образом могут потерпеть фиаско. Конечно, девчонка с удовольствием выйдет замуж за одного из нас, но разве пустая, номинальная корона, висящая над её головой, способна сделать нас более могущественными или менее уязвимыми?

   Гаитэ видела, как перекосилось от бешенства лицо императора. Так что даже на щеках набухли багровые вены.

   – Ты осмеливаешься давать мне советы?! Пытаешься манипулировать мной?! Жалкий мальчишка! – рявкнул он на Сезара.

   Отец и сын уставились друг на друга, как два врага. Гаитэ даже показалось, что напряжение между ними можно потрогать руками.

   Сезар с холодной, преднамеренной чёткостью, произнёс:

   – Исполни желания этой девчонки, и мы все об этом пожалеем.

   – Ты точно пожалеешь и прямо сейчас, если не прикусишь свой поганый язык!

   – Ты словно разум потерял! Эта женщина не может быть нашим другом. Не забывай, какой непримиримый яд, вместо крови, струится по её жилам? Её мать не смогли смирить даже железные кандалы.

   – А она не похожа на свою мать! К тому же твой брат, когда захочет, умеет обращаться с женщинами.

   – Воля ваша. Я не могу помешать вам пустить к себе в овчарню волчицу, жаждущей нашей крови.

   Гаитэ кипела от гнева. Вчера этот лицемер вёл себя с ней совсем иначе! Был галантен и предупредителен, а за её спиной пытается настроить отца против неё.

   Она стояла не прячась, в ожидании, когда же хоть кто-то из Фальконэ одарит её своим вниманием.

   Император заметил Гаитэ первым. Хотя, может быть, Сезар просто игнорировал?

   – А, вот и вы, сеньорита! – натянул он на себя маску добряка и благодетеля, которого так любил из себя изображать. – Подходите, душенька, присаживайтесь, – пригласил он её к столу.

   Несмотря на ранний час, на столешнице стояло множество аппетитных блюд с жареной дичью, свежими салатами и горами фруктов.

    – Воспользуюсь случаем и передам вам радость Торна по случаю известия о возможности союза между нашими домами, – пафосно заявил император.

   От Гаитэ не ускользнуло едва уловимое движение плечами у Сезара, будто он собирался пожать ими и лишь в последний момент сдержался.

   Её охватила душевная борьба. Хотелось выплеснуть в лицо этим невыносимым людям всё то, что она думала об их милостях и фальшивом лицемерии, об их масках, которыми они столь небрежно прикрывали свои пороки.

   Хотелось, ой, как хотелось!

   Но жить хотелось ещё сильнее.

   – Нужно сказать, узнав о вашем браке, мой сын был глубоко потрясён.

   От ироничного смешка со стороны Сезара Гаитэ пробрала дрожь.

   – О! Я могу дословно передать вам то, что кричал тут полчаса назад мой драгоценный брат, – улыбка, как кинжал, рассекла его рот. – «Вы решили, что так можно?», – причитал он. – Я, Торн Фальконэ и – дочь опальной Тигрицы? – передразнил он того, кто, видимо, действительно получасом раньше имел несчастье причитать по этому поводу. – Батюшка сказал ему то, что вы уже и сами слышали: мол, союз с вами нам якобы очень важен. Но Торн продолжал стенать, что сыну самого императора не по чину жениться на опальной герцогине…

   – Сын, довольно! – с пугающей страстностью прорычал император. – Не заставляй меня стыдиться тебя.

   – Чтобы ни делал я, вы всегда будете стыдиться меня. И – гордиться Торном. Хотя, в последнем случае, гордиться явно нечем. Моё почтение, сеньорита.

   Отбросив салфетку, Сезар порывисто поднялся и покинул их общество.

   – Не обращайте внимания. Я бывал слишком снисходителен к моим мальчикам, из-за этого оба вышли изрядные олухи. Но вы ни к чему не притронулись? – нахмурился Алонсо. – Почему не едите?

   Как он не старался, маска заботливого, добродушного старца то и дело норовила соскользнуть. Она была ему не по размеру, и тут неважно, мала иль велика.

   – Стоит ли мне предположить недоверие с вашей стороны? – продолжил Алонсон. – Я знаю, о нашей семье ходят упорные слухи якобы мы отменно пользуем недругов ядами. Надеюсь, вы ни в чём подобном меня сейчас не подозреваете?

   Гаитэ покачала головой:

   – Конечно, нет. Использовать яд в данном, конкретном, случае расточительная трата ценного ресурса. Вы можете запросто придушить меня гарротой в любой удобный для вас момент. Дешевле и эффективнее.

   Император посмотрел на неё, задумчиво прижимая палец к губам.

   – Откровенно говоря, услышав отзывы Сезара обо мне я просто потеряла аппетит, – призналась Гаитэ. – Моё положение так шатко и неясно, что о еде думается в последнюю очередь.

   – Молодость, дитя моё, молодость. Лишь с годами начинаешь понимать, что нельзя пренебрегать ничем из того, что сможет пополнить запас твоих духовных или физических сил. А что касается вашего положения, то даю вам слово, что пока вы не попытаетесь предать моих интересов я буду блюсти ваши. Так что ешьте, душенька, ешьте. Фазаны восхитительны. А вино привезено из лучших виноделен Жютена.

   – При всём уважении, не люблю вино, ваше высочество.

   – Тогда налегайте на фазанов и фрукты. Попробуйте вот этот виноград.

   Гаитэ покорно взяла протянутую ей тарелку с императорскими угощениями. Отказаться было бы невежливо.

   – Я знаю, какие сплетни распускают обо мне и членах моей семьи наши враги. Мол, эти Фальконэ вероломны, им нельзя верить, они коварны, они жестоки. И все как-то забывают, что жестокость и вероломство мы проявляем лишь в ответ на такую же жестокость и вероломство в нашу сторону.

   Здесь бы императору следовало бы произнести небольшой спич о том, что к друзьям Фальконэ относятся иначе, чем к врагам, да выходила маленькая неувязка – друзей у них не было. Только союзники и прихлебатели.

   Алонсо откинулся на спинку кресла, устало прикрыв глаза:

   – Когда поднимаешься на вершину горы, дитя моё, то видишь весь мир, а мир видит тебя. И всем, стоящим внизу, кажется, что это необыкновенно здорово – стоять выше всех. Тебе завидуют, на твоё место хотят попасть, а ты сам готов на всё, лишь бы не допустить этого. Потому что, когда стоишь на вершине, знаешь, с такой высоты есть лишь одна дорога – падение вниз. И это падение смерти подобно. Чтобы этого не случилось, ты готов заплатить любую цену.

   Гаитэ слушала очень внимательно. Ей всегда было интересно, как рождается эта неуёмная страсть к власти? Ничего привлекательного для неё самой во власти не было. А Фальконэ будто целого мира мало?

   Что движет их бесконечно алчущей, не способной насытиться, натурой? Почему им мало всего, сколько не дай?

   – Никто не рождается чудовищем, душенька, никто. И хотя про моих детей, даже про Эффи, говорят, что они прямо из чрева матери выскочили с зубами и когтями, это не правда. Просто им приходится платить ту же цену, что и мне, за возможность остаться на вершине.

   Гаитэ не знала, что ответить.

   Не знала, должна ли вообще что-то отвечать? Ждут ли от неё этого? К чему эти странные разговоры?

   – Выйдя замуж за моего сына, вы войдёте в нашу семью, станете её частью, ещё одним кирпичиком, укрепляющим цитадель. Наши интересы должны стать выше ваших.

   Наконец она поняла, куда клонит старый интриган и греховодник, с трудом переводя дыхание от внезапно охватившего её гнева.

   – Я поставлю интересы вашей семьи наравне с моими, но стоит ли мне так далеко заходить в своём лицемерии, чтобы объявлять их выше собственных? Вы этому поверите?

   – Вольнодумство и дерзость не красят женщину. Я ожидал большего от воспитанницы Святого Ордена.

   – Вам не по нраву искренность? Вы же прекрасно понимаете, что, если я сейчас с пеной у рта начну доказывать мою вам преданность – это будет ложью. Откуда такой преданности взяться? Вы уничтожили всю мою семью, всё наше имущество; ваши сыновья ненавидят меня за одно моё происхождение и только одно примиряет их со мной – чувство выгоды и осознание того, что, если что-то пойдёт не так, в любой момент меня можно будет бесцеремонно устранить.

   – Подбирайте выражения!

   – Я подбираю, – заверила его Гаитэ. – Вчера вечером я имела, нет, не честь, к сожалению, а огромное несчастие столкнуться с тем, кого столь опрометчиво попросила сделать моим мужем. Впечатление, оставленное им, крайне неприятное – настолько неприятное, что участь узницы в темнице уже не кажется такой страшной. Ваши дети необузданные, безнравственные и алчные чудовища…

   – Молчать! – прорычал Алонсо, поднимаясь. – Вы, видимо, совсем ума лишились, что смеете так говорить со мной?!

   – Я в полном рассудке, ваше величество, – дрожащим голосом проговорила Гаитэ. – Просто я хочу быть честной. Я не могу обещать вам преданности. Я не могу обещать вам отстаивать ваши интересы, если они будут диаметрально противоположны моим.

   Алонсо смотрел на неё немигающим, змеиным взглядом:

   – Хватит. Я не люблю, когда мне дерзят! Не будь вы женщиной, я бы взыскал за подобную дерзость, но, памятуя о том, кто вы и что у вас действительно может быть повод для недовольства… – Алонсом поморщился. – Сезар говорил, что вчера вы едва не подверглись насилию? Это был Торн?

   Мгновение поколебавшись с ответом, Гаитэ спокойно встретила пронзительный, вопрошающий взгляд Алонсона:

   – Видимо, Сезар что-то напутал. Ничего подобного я не припомню. Просто вчера немного заблудилась. Здесь так много комнат.

   – Ну, и отлично. А в комнатах у вас ещё будет время разобраться, ведь вы останетесь здесь до самой вашей свадьбы. Вашу матушку уведомят о наших планах.

   – Сомневаюсь, что она согласится дать родительское благословение.

   – Ну, вы недооцениваете силу убеждений. У меня есть парочка аргументов, которые, я надеюсь, сделают нашу неукротимую тигрицу куда более сговорчивой, – перехватив испуганный взгляд Гаитэ, император вскинул руки в примиряющем жесте. – Я помню свои вчерашние обещания и вовсе не намерен угрожать. Напротив, сделаю выгодное предложение. Если Стелла проявит благоразумие, за свадебным столом мы будем пировать все вместе.

   В это слабо верилось. Но о политическом гении Фальконэ тоже ходили легенды, так что – вдруг?

   – Душенька, ваше дело развлекаться да хорошеть, чтобы в брачную ночь муж мог сполна насладиться вашей красотой. А все политические и прочие дрязги оставьте нам, старикам. И да, ещё – я бы хотел, чтобы, несмотря на ваше предубеждение против Сезара, вы попытались бы с ним помириться.

   – У меня нет предубеждения против Сезара. И ещё вчера мне нравилось думать, что и он относится ко мне вполне дружественно, – со вздохом закончила Гаитэ, отодвигая от себя тарелку с едва надкушенным крылышком фазана.

   – Лёгким человеком его не назовёшь, – согласился Алонсон. – Что ж? Если вы закончили завтракать, можете идти. Надеюсь слышать ваше имя только в связи с приятными слуху новостями, – сказал он, протягивая руку для поцелуя.

   На бледном безымянной пальце, с отлично ухоженным ногтем, красовался перстень с кроваво-алым глазком, прикрывающим почти всю фалангу – знак неограниченной императорской власти, которой невозможно не подчиниться.

ГЛАВА 5

Краем глаза Гаитэ заметила тень, порывисто повернулась и оказалась перед лестницей, поднимающейся наверх из внутреннего дворика. Словно зачарованная, она положила руку на мраморные перила, почти до горяча разогретые жарким полуденным солнцем.

   Наверху лестницы кружевом возвышалась аркада, казавшаяся смутно знакомой. Где она видела это место? Запах краски и гипса? Отсутствие мебели? С каждой ступенькой чувство, словно Гаитэ бывала здесь раньше, усиливалось, хотя она твёрдо знала, что пришла сюда впервые.

   На втором этаже всюду после ремонта валялся мусор: деревянные балки, ведро с засохшей краской, сломанные молотки и мастерки. Тёмный длинный коридор освещался единственным чадящем факелом.

   Словно молнией озарило – этот коридор она точно видела, но не наяву, а во сне! Зачарованная этим открытием, потерявшая чувство реальности Гаитэ брела вперёд, будто кто-то невидимый вёл её за руку.

   Вот она, та самая дверь!

   Едва толкнув её, Гаитэ вздрогнула от скрипа несмазанных петель. С удивлением осмотрела мебель, незамеченную во сне: открытые кофры, разбросанные стулья, полусорванные со стен гобелены. Канделябр с обломанными, оплывшими свечами, наполовину оплетённый паутиной.

   А вот и ещё дверь. В точности такая же, как первая, а на ней – глазок.

   Мистический страх охватил Гаитэ. С ней давно не было ничего подобного.

   «Увижу ли я ту сластолюбивую парочку, что преследовала меня ночью?» – задалась она вопросом. Узнать можно было одним способом – сдвинув металлический кружок с места, чтобы заглянуть в соседнюю комнату.

   В ней царил полумрак. Пришлось напрягать зрение, чтобы различить… нет, хвала небесам, не красную кровать и обнажённых любовников, а обыкновенный стол. На столе графины, кубки и большой хрустальный шар, какой часто используют гадалки на ярмарках.

   Человек сидел на стуле, а у его ног, согнувшись, стоял другой мужчина и что-то нащупывал у него в паху.

   Гаитэ замутила от отвращения, когда она узнала Торна. Неужели и в мужеложстве его тоже обвиняли не зря? Хотелось завизжать и выдавить себе глаза. Ночное видение и то было лучше! Но потом разум отметил не стыковку в общей картинке. Выражение лица Торна отнюдь не напоминало любовный экстаз, а мужчина, стоявший перед ним на коленях, был плешив. В его движениях не наблюдалось ничего возбуждённого, скорее – осторожное, суховато-деловитое, как у врача, осматривающего пациента.

   Первое же сорвавшееся слово подтвердило правильность догадки.

   – Плохи ваши дела, сударь – скрипящим голосом сообщил коленопреклонённый эскулап. – Очень плохи. Я давно предупреждал, что ваша похотливость до добра не доведёт. И вот, пожалуйста!

   Доктор, поднявшись с колен, направился к своим колбочкам и скальпелям, разложенным между мерцающих свечей.

   – Это правда, что, якобы, болезнь разрушает мозг? – тихо, низким сдавленным голосом спросил Торн.

   – Ну, что вам сказать, сеньор? Разрушение вашего мозга началось задолго до начала болезни. Она скорее следствие, чем причина терзающих вас демонов.

   Торн опустил голову. Влажные волосы скрыли выражение его лица.

   Доктор всё перебирал и перебирал колбочки на столе, пока не достал тёмную баночку с плотно завинченной крышкой.

   – Эту болезнь лечат ртутью, – прокомментировал он свои действия. – Вернее, её солями. Их полагается вдыхать. Использовать можно только малыми дозами, иначе само лекарство убьёт вас раньше, чем недуг. А ещё вам придётся время от времени использовать вот этот скромный предмет.

   Доктор продемонстрировал нечто, что Гаитэ с первого взгляда показалось похожим на металлический гвоздь или пипетку.

   Торн поднял голову. На красивом лице отразились ярость и отвращение:

   – Что это? – прорычал он.

   – Сейчас объясню, – кивнул доктор. – Инструмент вводится в ваш детородный орган. Это больно, – услужливо пояснил он для непонятливых. – Потом я нажимаю вот на эту кнопочку, и зонд раскрывается, подобно зонтику.

   Гаитэ вздрогнула, когда на конце гвоздика вышло множество маленьких металлических волосков.

   Можно было только догадаться, какие эмоции это вызвало у Торна, которому лечебная процедура предназначалась, если её и то в дрожь бросало.

   – Затем инструмент извлекается, соскребая и увлекая за собой скопившийся гной, – завершил речь доктор. – Ну что, мой сеньор? Вы готовы?

   – Нет, – с кривой усмешкой покачал головой Торн, нервно сглатывая.

   Однако он мужественно держался, пока доктор обеззараживал металл. Будь Гаитэ на его месте, у неё бы сейчас, наверное, сейчас истерика случилась.

   – Вот, возьмите, – протянул доктор дощечку, обёрнутую войлоком.

   Торн взял, с недоумением повертев её в руках.

   – Зажмите зубами.

   Тяжело вздохнув, молодой человек последовал инструкции, используя это весьма своеобразное обезболивающее средство. Эскулап вновь опустился на колени, намереваясь провести все те манипуляции, которые только что озвучил.

   Гаитэ оказалась не в силах смотреть на это. Она отпрянула от двери.

   Торн пытался держаться, но всем известно, насколько детородный орган мужчин чувствителен к любому воздействию, а тут – такое! Сдавленный, животный крик прокатился по пустынным переходам, заставив Гаитэ убежать.

   Стоят ли плотские радости мук? Определённо – нет. Но большинство людей предпочитает над этим не задумываться до тех пор, пока не станет слишком поздно.

   Гаитэ прислонилась к колонне, переводя дыхание. Увиденную сцену никак не удавалось выбросить из головы. Торн словно отпечатался на сетчатке глаза и возникал снова и снова: влажные волосы, страдальческое лицо, голые ноги, белая рубаха, липнущая к телу.

   А в голове сквозь тяжёлый туман ужаса формировалась мысль – эта болезнь может дать власть Гаитэ над Торном. По крайней мере, накинуть на него узду, заставить считаться с ней, потому что только она, Гаитэ, способна помочь, заменив малоэффективный зонтик с жестокими усиками на милосердное лечебное средство в форме таблеток и мазей. Гаитэ не сомневалась в успехе. Она избавит Торна от участи разлагающегося живьём, чем неизменно заканчиваются подобного рода недуги, несмотря на целебные пары ртути. А может быть, именно благодаря им.

   Ртуть добивает жертву вернее пистолетного выстрела.

   Приложив все усилия, чтобы остаться незамеченной, Гаитэ вернулась на ту половину дома, где находились её покои. У дверей опочивальни она столкнулась с двумя служанками. Одна была приставлена к ней Фальконэ, другая – Фейрасом. Третьей в их компании была лисичка Эффидель. Все выглядели встревоженными.

   – Сеньорита, где вы были? – набросились они на неё втроем.

   – Простите, я снова заблудилась

   – В следующей раз берите с собой охрану, – недовольно повела округлым плечиком Эффидель. – Небезопасно блуждать по переходам дворца в одиночестве. Мало ли, что может случиться? Ваши люди и без того предъявляют нам беспочвенные обвинения.

   – Мои люди? – нахмурилась Гаитэ. – О чём вы?

   – Граф Фейрас и Сорхэ Ксантий прямо сейчас обвиняют моих отца и брата в том, что они, якобы, силой удерживают вас в нашем доме после того, как заманили обманом. Грозят взбунтовать против нас весь город. А вас, как назло, нигде не найти!

   – Извините, но я не знала…

   – Надеюсь, вы скажите вашим генералам о том, что их подозрения беспочвенны до того, как они открыто объявят нам войну?

   – Не сомневайтесь.

***

– Вы заманили несчастную девушку в ловушку! – словно литавры гремел голос Сорхэ Ксантия.

   Он забивал слова в воздух, как гвозди, так, что их было слышно издалека.

   – Вы опасаетесь за жизнь вашей подопечной, – голос императора был преисполнен терпения и мягкой кротости. – Это делает вам честь. Но повторяю – Гаитэ Рейвдэйл моя гостья. Под крышей нашего дома ей ничего не грозит.

   – К сожалению, до сих пор мы так и не смогли увидеть госпожу, что противоречит сказанным словам.

   – Я здесь, сеньоры! – впорхнула в зал Гаитэ. – Прошу прощения за то, что, задержавшись, заставила всех волноваться.

   Неторопливо приблизившись, она склонилась в реверансе сначала перед императором, потом перед его сыном Сезаром, и только в последнюю очередь приветствовала лордов.

   – С чего такая суматоха? Разве вы не получили моего письма, в котором я уведомляла о происходящем? – спросила она их.

   – Получали, сеньорита. Но его содержание заставило усомниться в том, что письмо писала дочь вашей матери.

   – Его писала герцогиня Рейвдэйлская! – загремел император. – Разве этого недостаточно, чтобы повиноваться? Чего вы добиваетесь? Чтобы вас бросили в острог за дерзость?

   – При всём уважении, титул герцогини Рэйва принадлежит Стелле до тех пор, как бьётся сердце в её груди. Мы надеялись…

   – Я отлично знаю, на что вы надеялись. Вы! – палец императора обвинительным жестом нацелился в лицо непокорным лордам. – Вы рассчитывали вновь найти повод для продолжения войны. Не отпирайтесь! Нам отлично известно, какую службу вы несли при Тигрице с Гор – вы были первым лицом в её армии! Именно вам мы обязаны всеми волнениями, что пришлось претерпеть за последние месяцы. И вы ещё осмеливаетесь появиться перед нашими очами? Да ещё сыпать обвинениями?

   – Ваше Величество…

   – После измены, в которой повинна эта женщина, вы смеете чтить её госпожой? Да она не имеет никаких прав! Ни на что! Слышите?! И лишь моей великой милостью девочка, что стоит сейчас перед вами, может претендовать на земли своих предков!

   – Ваше Величество…

   – Посмейте перебить меня ещё раз, и я велю отрубить вам голову, как смутьяну и изменщику, коим вы, сеньор, и являетесь. Если потребуют обстоятельства, если не прекратите ваши бунтарские речи, вы вынудите меня отдать приказ о казни Стеллы Рэйв, после чего ни у кого в Саркасоре не останется сомнений в том, кто истинная герцогиня Рейвская!

   Гаитэ вздрогнула, с тревогой вглядываясь в лицо императора в надежде понять, насколько серьёзно им сказанное.

   – У этой юной особы хватило разума на то, что до сих пор никак не возьмут в толк мудрые мужи вроде вас: война не может и не должна длиться вечно. Все жаждут мира. Любой ценой. И есть два пути положить конец этому безумию. Либо полное уничтожение всех побегов на Рейвдолском древе, либо… – император обвёл взглядом присутствующих, – либо объединиться, тем самым положив вражде конец. Свадьба – чем не отличный повод поставить точку в кровавом противостоянии? Именно так мы и поступим. Именно так искореним застоявшийся очаг зла.

   Фейрас и Сорхэ Ксантий переглянулись между собой, бледные от бессильного гнева.

   – Закон запрещает принуждать девушку высокого положения к замужеству, которому противится её сердце, – пророкотал Сорхэ.

   – Душенька, – поманил пальцем Алонсон, обращаясь к Гаити. – Подойди.

   Она подчинилась.

   – Скажи этим господам, повинен ли я в том грехе, в котором они столь несправедливо меня обвиняют?

   – Нет, ваше величество, – не минуты не колеблясь, твёрдо отчеканила Гаитэ. – Я говорила ранее и повторюсь при свидетелях, что согласна на брак с вашим сыном, Торном Фальконэ. Уверяю, что решение исходит из моего сердца, без всякого принуждения или угроз с чьей-либо стороны. Так же заверяю благородных лордов в том, что прибываю под покровительством Вашего Величества по доброй воле и готова подтвердить мои слова хоть под присягой.

   – Отлично, – довольно улыбнулся Алонсон, расслабленно откидываясь на высокую спинку кресла. – Вы слышали, лорды? Можете возвращаться к себе И вы, сеньорита, тоже.

   – Ваше Величество, – Гаитэ отступила, намереваясь воспользоваться полученным разрешением, однако Сорхэ Ксантий, гневно сверкая глазами, забывшись, сделал шаг вперёд:

   – Какими пытками и угрозами вы заставили бедную девочку предать свои интересы и замарать великий подвиг её матери?

   Сезар выразительно положив руку на эфес меч:

   – Великий подвиг? – его смех звенел, как ударяющая сталь. – Проиграть всё из-за неумения вовремя признать силу противника теперь называется именно так? Хотя, нужно отдать даме должное, собственный замок она обороняла куда лучше, чем честь.

   Сорхэ побагровел от ярости. Было такое чувство, что эти оба схватятся за оружие прямо здесь.

   – Довольно! Прекратите ссору, – приказал император. – Сезар! Извинись перед герцогом Ксантием за то, что посмел оскорбить герцогиню Рейвдолскую.

   – Но отец…

   – Немедленно.

   Белый от ярости, как полотно, Сезар, тем не менее, подчинился, тихо произнося: «Прошу прощения за мою несдержанность», – голосом, зажатым, как кулак.

   – Лорд Ксантий? Граф Фейрас? Вы принимаете извинения Сезара?

   – Безусловно, – кивнули оба.

   Гаитэ, воспользовавшись секундной передышкой в словесной дуэли, поспешила покинуть зал.

   Добравшись до комнаты, заперлась, радуясь, что может уединиться хотя бы и ненадолго, но в дверь сразу же постучали.

   Отворив, Гаитэ обнаружила, что Эффидель по-прежнему не торопилась вернуться к мужу.

   – Ты мчалась по переходам дворца так быстро, что я за тобой не успевала, – жизнерадостно сообщила девушка, бочком просачиваясь в комнату, как бы между прочим, позабыв, испросить разрешение войти.

   Будь на месте Рыжика кто-то другой, Гаитэ бы наверняка рассердилась, но настолько же, насколько братья Фальконэ казались невыносимыми, настолько же их сестра была очаровательна. Сердиться на неё не получалось.

   – Ты была такой смелой, когда говорила с этими грозными мужчинами, – захихикала Эффидель, зажимая рот ладошкой. – Я думала, что ты с ними заодно, а ты, оказывается, наш друг? И очень рада этому! Я бы хотела, чтобы мы с тобой по-настоящему подружились, но с женщинами так трудно ладить. С мужчинами это гораздо проще, правда?

   Гаитэ не знала, что ответить. В монастыре она привыкла к женскому обществу и все, кому до сих пор случалось доверять, тоже были женщинами. Мужской мир, с его напором, коварством, необузданностью, непомерными амбициями и страстями скорее пугал и отталкивал, чем привлекал.

   – Меня окружают одни служанки, – посетовала Эффи, – а общаться со слугами это ведь не одно и то же, что с ровней? Правда, иногда приходится проводить время с папиной любовницей, но это ещё хуже, чем с прислугой. Те хотя бы просто пресмыкаются, а эта прикидывается другом, но на самом деле ненавидит меня. Ведь папочка любит меня сильнее, чем её. Но ты ведь не станешь меня ненавидеть, когда выйдешь замуж за Торна? – заглянула Эффи в глаза Гаитэ с детской непосредственностью.

   – Если ты постараешься полюбить меня, я отвечу тем же, – пообещала Гаитэ.

   Эффидель прошлась по комнате, делая вид, что рассматривает роспись на стенах, изображающих единорогов и дев, кустистые рощи и белые курчавые облака под потолком.

   – Тебе нравятся твои покои? – спросила она.

   – Нравятся, – кивнула Гаитэ.

   – Они лучше тех, что были у тебя раньше?

   Гаитэ усмехнулась, вспоминая унылую келью, размером меньше шкафа в этой комнате, продуваемую всеми ветрами и заливаемую дождём.

   – Гораздо.

   – А я слышала, что Рейвдэйлы богаче нас?

   – Мать предпочитала воспитывать меня в строгости, поэтому фамильные богатства мало влияли на мой образ жизни.

   У Эффидель, кажется, был талант наступать на больные мозоли.

   – Торн правда на тебе женится? – спросила она после небольшой паузы. – Он ведь ужасно привередлив и чванлив. И весьма щепетилен в выборе жён. Папочка уже несколько раз договаривался о его свадьбе, но каждый раз, в самый последний момент, свадьба расстраивалась. И всё из-за Торна! То невеста казалась ему недостаточно знатной, то недостаточно красивой. Вы, конечно, очень красивая, но, откровенно говоря, ваша красота не во вкусе моего брата. Он любит всё кричащее и безвкусное. Ему нравится, когда у женщины вот такая грудь, – девушка со смехом выставила руки перед собой чуть ли не на всю длину, – и вот такая попа. Торн всегда предпочитал женщин попроще, без заморочек, как он любит говорить. Для него даже я порой кажусь слишком сложной.

   Слова Эффи задели Гаитэ за живое, обидев.

   – Да имей я возможность выбрать мужа по сердцу, – сказала Гаитэ, – в свой черёд, предпочла бы найти в спутнике жизни совсем другие качества, чем у вашего брата.

   – Торн вам не нравится? – удивилась Эффидель. – Странно! Все женщины, которых я знала, рано или поздно влюблялись в моих братьев. Разве он не красив?

   – Не берусь судить. Да и какая разница? В династических браках важны не я, не он и не наши вкусы. Даже если нас обоих будет друг от друга с души воротить, ничего это не изменит.

   – Ну я бы так не сказала! Торн слишком своеволен и самолюбив, если он решит, что вы ему не нравитесь, даже папочка не сумеет его убедить жениться на вас. И никакое чувство долга тут не поможет.

   – Думаю, ваш брат женится на мне. Уверена в этом.

   – Хорошо, если так. Но, знаете, если даже заартачится – не огорчайтесь. Для вас же будет лучше. Если бы невестой была бы я, я бы из двух братьев Фальконэ выбрала Сезара.

   – Ваш брат Сезар уже женат.

   – Брат как-то мне обмолвился, что его брак не консумирован. Так что его легко можно расторгнуть.

   Безмятежное выражение, застывшее на фарфоровом личике Эффидель, наводило на мысль, что разговор не случаен. Уж не нарочно ли Сезар подослал к ней эту рыжую лису?

   – Вы молчите? – голосом капризного ребёнка потянула Эффи.

   – Я должна что-то ответить?

   – Просто подумайте о таком варианте. Сезар лучше относится к женщинам, чем Торн. Он добрее, не так любвеобилен. С ним вы могли бы быть гораздо счастливее.

   – Мне безразлично, за кого из ваших братьев выходить замуж, – с наигранным спокойствием оповестила Гаитэ. – Я не повторю ошибку моей матери, не проявлю своеволия – сделаю то, как велит ваш отец. Скажет пойти за Торна – пойду за Торна, отдаст за Сезара – выйду за него.

   – Разве не грешно так говорить? – насупилась Гаитэ.

   – Грешно лгать, а я говорю правду.

   – Значит, против Сезара вы ничего не имеете?

   – Он убил моего брата, а мою мать посадил на цепь. Он принёс клятвы своей жене, женившись на ней по политическим расчётам, а теперь, не колеблясь, готов нарушить их, потому что видит перед собой новые выгоды за другим политическим союзом. Как вы думаете, какие чувства это у меня вызывает?

   – Я не знаю. Скажите.

   – Ваш брат умён, беспринципен и силён. В какой-то степени он вызывает восхищение, но, с другой стороны, отвратителен.

   Кукольное личико застыло. За приторной напускной детскостью проступили совсем другие черты. Удивительно, но Гаитэ это не оттолкнуло. Это нормально – любить своих близких и оставаться на их стороне, часто даже в ущерб справедливости. Большинство людей поступают именно так.

   – Мой отец всегда всё самое лучшее отдаёт Торну. Хотя Сезар завоевал ваши земли, их корона достанется не ему! – притопнула маленькой ножкой принцесса. – По-вашему, это справедливо?

   Вот что значит ещё ребёнок! Или фамильная кровь Фальконэ настолько горяча, что их истинные страсти прорываются через любые маски?

   – Хотите правду? – Гаитэ заглянула в горящие негодованием лисьи глаза. – Мне всё равно, справедливо или нет, мне всё равно, Торн или Сезар. Я просто хочу выжить!

   – Вы отвратительны! – снова притопнула ножкой Эффидель гневливо. – Вы порочны! Вы даже не пытаетесь соблюсти приличия! Прямо говорите, что для вас не существует любви, а есть только расчёт и жажда собственной выгоды!

   – Если бы я сказала, что люблю Торна до безумия и потери сознания, я была бы менее отвратительной и порочной? – не удержавшись, Гаитэ рассмеялась. – Как понимаю, ваше предложение дружбы вы забираете обратно? Только потому, что я не стала вам льстить?

   – Не знаю. Может быть, мы всё же ещё подружимся, – передёрнула плечиками Эффи.

ГЛАВА 6

Шаг к взаимопониманию девушки сделали очень быстро.

   – Скажи, как я выгляжу? – вертясь перед зеркалом, спросила Гаитэ.

   – С чего такой вопрос? – удивилась Эффидель.

    – Собираюсь нанести визит моему жениху, твоему брату. Хотелось бы, чтобы первое впечатление было как можно лучше.

   – Тогда распусти волосы.

   – Распустить? Зачем?

   – Они у тебя такие красивые, немилосердно стягивать их в узел вокруг лица. Ну-ка, присядь.

   Не без сомнений Гаитэ отдалась в руки Эффи, но, как вскоре убедилась, не зря. Волосы под умелыми руками покорно приняли задуманную Лисичкой форму, выгодно подчёркивая точёные черты Гаитэ, делая лицо мягче и женственней.

   – Так и вправду лучше, – поблагодарила она.

   – Пойдём, провожу, – предложила Эффидель. – Возможно, моё присутствие заставит Торна вести себя сдержанней?

   – Проводи.

   Гаитэ не видела причин отказываться от помощи.

   – Со мной путь будет короче, правда? – улыбнулась Эффи и на мягких щеках заиграли игривые ямочки. – Идём, сестра. Я ведь могу называть тебя так, правда? За кого бы из братьев ты не вышла замуж, мы всё равно породнимся?

   – Надеюсь на это.

   – Вот и пришли – покои Торна перед тобой. Даст бог тебе терпенья с ним, нрав у него тяжёлый. Особенно теперь, когда излишествами он довёл себя до крайности.

   Из полумрака так внезапно вынырнула фигура, что Гаитэ остановилась, прижимая руку к невольно заколотившемуся от испуга сердцу.

   – Слуга моего брата, – представила Эффидель, – Маркелло.

   – Сеньориты, вас не ждали, – проговорил мужчина мрачным голосом.

   – Конечно, не ждали. Мы без предупреждения. Папочка пожелал, чтобы брат познакомился со своей невестой, герцогиней Ревиндэйлской.

   Маркелло вклинился между девушками и дверью:

   – При всём уважении, – пробормотал он, – не думаю, чтобы господин принял вас.

   Но Эффи не собиралась отступать. Вскинув голову, напустив на себя самый властный вид, она высокомерно молвила:

   – Ты всего лишь слуга и не тебе решать, желает ли мой брат видеть меня или нет. Если он против нашего визита, пусть сам скажет об этом! А сейчас – немедленно отойди в сторону.

   – Как прикажите, госпожа.

   Эффи, подхватив Гаитэ под руку и подвела её к двойным дверям.

   – Как думаешь, что с ним не так? – шёпотом затараторила Лисичка. – Торн болен? Или, что куда более вероятно, снова пьян? Будь с ним поосторожней.

   – Хорошо, – пообещала Гаитэ.

   Эффи заколотила в дверь.

   – Торн, это я, – не допускающим возражения голосом позвала она. – Впусти меня!

   Ответа не было.

   Гаитэ расслабилась, с облегчением подумав, что встреча не состоится, и тут ключ в замке провернулся. Дверь приоткрылась. Эффи тем же манером, каким обычно проскальзывала к Гаитэ, просочилась в образовавшуюся щель. Гаитэ – за ней.

   В комнате было темно. Плотными гардинами Торн устроил в ней искусственную полночь, посреди которой он, в своей белой рубахе, висевшей мешком, походил на полупрозрачный призрак.

   – Какого чёрта ты сюда явилась? Что надо?

   Голос его звучал глухо и ровно.

   – Папочка попросил зайти, – высоким сладким голосом пропела Эффи. – Он очень беспокоится за тебя. Считает, что ты болен. Ты только посмотри на себя!

   Эффидель хотела взять Торна за руку, но тот резко дёрнулся, избегая её прикосновения.

   – Да ты весь горишь, – воскликнула девушка. – Тебя лихорадит!

   – Ерунда, – нервно дёрнул он головой. – Просто подцепил простуду. Скоро пройдёт.

   Ненужно было быть лекарем, чтобы распознать ложь. Расшнурованный ворот рубахи промок от пота и лип к груди так, словно Торн только что вымылся и оделся, не вытираясь.

   – Брат, тебе лучше лечь, – запричитала Эффи. – Нужно немедленно позвать врача.

   – Да не суетись ты! Я уже его звал и принимаю поганое лекарство.

   Заметив Гаитэ, беззвучно стоявшую в дверях, Торн нахмурился, распрямляя плечи:

   – Это ещё кто с тобой?

   Взгляд его поначалу словно вскользь мазнул по Гаитэ, но тут же вновь вернулся задержавшись.

   В нём читалось узнавание:

   – О! Да гостья не нуждается в представлении. Герцогиня Рэйвская, если не ошибаюсь?

   От сухого грубого смеха мороз продрал по коже.

    – Конечно же, я не ошибаюсь. Это с вами мы довольно близко познакомились на днях? Что ж вы сразу-то своего имени не назвали?

   – Вот что за бред ты сейчас несёшь? – всплеснула руками Эффидель, но Гаитэ отметила, что глаза у Лисички острые, пытливые, ничего не упускающие.

   Господи, помоги ей, Гаитэ, дай терпения с этим семейством. И помоги накинуть узду на этого одичалого жеребца! С чего только она взяла, что сможет справиться с ним?

   «С того, что выбора изначально не было», – напомнила она себе.

   – Прости, сестра, – по бледному лицу Торна снова скользнула усмешка. – Но так неожиданно оказаться помолвленным для меня не совсем приятный сюрприз. Вернее сказать, совсем неприятным. Вот я и занемог.

   – Не понимаю, почему? – с наигранным, показным возмущением проговорила Эффи. – Гаитэ красива и знатного рода. Чем тебе быть недовольным?

   В сумеречном свете затемнённой комнаты казалось, что глаза Торна залиты сплошным мраком, будто ярость поглотила его зрачки.

   А Эффидель продолжала читать нотацию:

   – Сделай так, как хочет папочка, пока кое-кто другой не поспешил выполнить его желания за тебя.

   Стоило Эффидели закончить фразу, как Торн уставился на неё с таким выражением, что Гаитэ всерьёз начала беспокоиться, как бы он не ударил свою, не в меру болтливую, младшую сестрёнку.

   – Госпожа, не могли бы вы оставить нас? – поспешила Гаитэ вмешаться, чтобы разрядить ситуацию. – Я хотела бы переговорить с вашим братом наедине.

   Эффидель охотно выполнила желание подруги.

   Взглянув на Торна, Гаитэ с трудом сдержала дрожь. Он казался таким громадным! Просто башня, сплетённая их твёрдых мышц и сухожилий. А какой ледяной взгляд? Нет, нельзя показывать, что она боится. Страх лишь спровоцирует новый конфликт.

   – Тебе так не терпится попасть в мои жаркие объятия, женщина, что ты сама заявляешься, не дожидаясь официальных представлений? – с сарказмом процедил Торн.

   – Я пришла потому, что считаю, что нам необходимо поговорить наедине.

   В ответ раздался грубый издевательский смех:

   – «Нам необходимо поговорить наедине», – передразнил он её. – О чём мне говорить с тобой, Тигриное отродье? Нужно было свернуть твою шею ещё в прошлую встречу и разом освободиться от твоей навязчивой персоны.

   – Крайне неразумное решение, – твёрдо глядя в его одичалые глаза, произнесла Гаитэ. – Это лишь подбросило бы дров в костёр, что ваш отец пытается погасить и…

   Он схватил её за плечи, сжимая их до боли:

   – Прийти сюда с твоей стороны было глупо. Приезжать – глупо. Весь этот фарс с нашей свадьбой – сплошной идиотизм!

   Самообладание Гаитэ тоже дало трещину:

   – Что вы себе позволяете? Да если бы не обстоятельства, я бы предпочла любого другого лорда в Саркасоре, лишь бы это были не вы! Но только так я могу спастись сама и спасти моих людей – выйдя за вас замуж! Очень жаль, что ваш брат уже женат. Он-то не такой грубиян, как вы.

   При упоминании брата Торн зарычал как дикий зверь. Судорога дикой ярости прошла по его лицу и… бесследно исчезла. Оно вновь приняло спокойное, безмятежное выражение.

   – Я понимаю, – кивнул Торн. – Всё это я успел выслушать от отца несколько раз: свадьба Фальконэ и Рэйвдэйлов равняется миру. Что ж? Вынужден признать, во всём этом есть определённый смысл.

   Гаитэ была удивлена тем, с какой быстротой у Торна поменялось настроение. Впрочем, это могло быть лишь следствием издёвки. Вероятнее всего, именно издёвкой это и было.

   Скользнув от плеча к кисти, его рука сжала ладонь Гаитэ. Она была горячая, как раскалённая печка. Подтащив к кровати, он толкнул Гаитэ на неё:

   – Пожалуйста, сядь.

   Она вырвала руку, глядя возмущённо и испуганно:

   – Сесть на вашу кровать?

   – Я прошу вежливо, – всё та же злобная усмешка продолжала искажать его лицо. – Сядь! – прозвучало уже как приказ.

   А ещё так, словно он втайне надеялся, что Гаитэ станет сопротивляться, тем самым дав ему право высвободить всех, просящихся на волю, демонов.

   Гаитэ не стала его провоцировать. Она медленно села на кровать, с тревогой наблюдая за тем, как Торн запирает дверь на ключ. Как, крадучись, словно кошка, он быстро возвращается назад.

   Отерев рукой блестящие бисеринки пота со лба, он опустился на корточки рядом.

   – Когда мы с Сезаром были детьми, – произнёс Торн, – начали одну увлекательную игру. Знаешь, как она называется?

   Гаитэ помотала головой в знак отрицания.

   Торн улыбнулся ядовитой улыбкой:

   – Соперничество. Это игра называется «соперничество». Видишь ли? Мы братья лишь по крови, но не по духу. Мы никогда не были с Сезаром близки. Наши бесконечные ссоры портили жизнь всем вокруг: родителям, слугам, сестре, просто случайным, не вовремя подвернувшимся под руку, людям. Мы постоянно проверяли, кто из нас сильнее. Сначала дрались на простых палках, с годами перешли на мечи. Сначала матери, потом оруженосцам не раз и не два приходилось разнимать нас. Отец всю жизнь пытался установить между мной и Сезаром неустойчивое перемирие, но даже он не в силах унять нашу вражду, что с годами лишь крепнет. Несмотря на то, что мы оба вышли из одного чрева, мы чужаки, несовместимые во всём. Сезар всегда хотел занять моё место – получить мои доспехи, мои земли, поиметь моих женщин. Ему мало того, что предназначено ему – он хочет моё. Чтобы мне не предназначалось это сразу же становится для него желанным.

   Взгляд Торна медленно скользнул по фигуре Гаитэ.

    – Даже если мне это не так уж и нужно – всё равно хочет. Годы идут, а детская игра не заканчивается. Лишь повышаются ставки.

   Он казался больным, но его реакции, воспитанные войной и насилием, было молниеносными. Стремительно схватив Гаитэ за руки, он рывком завёл их над её головой, нарочно причиняя боль. От неожиданности она не смогла удержаться и вскрикнула, что явно ему пришлось только по вкусу:

   – Эта мелкая гадина, моя драгоценная младшая сестрёнка, всегда бегает за Сезаром, словно сучка во время течки. Она готова ради него на всё. Скажи, Эффи уже подкатывала к тебе с разговорами о том, какой хороший Сезар и какой нехороший я?

   – Пусти меня!

   – Говори, – холодно требовал он.

   – Перестань! Какие ответы ты хочешь от меня получить? Да какая разница, что мне предлагают Сезар или Эффи, если сам ты спишь и видишь, как от меня отделаться?

   Его пальцы впились ей в подбородок, не давая возможности отвернуться от его жестоких глаз и приближающихся губ:

   – А ты так рвёшься за меня замуж? – хохотнул он.

   – Нет!

   – Тебе всё равно? Что один брат? Что другой? Да?

   – Да!

   – И ты не хочешь ни одного из нас?

   – Нет!

   – Лгунья!

   Гаитэ разозлилась:

   – Вы оба – жестокие, бессердечные ублюдки! Ты ещё и с гнилым нутром! Кем нужно быть, чтобы желать тебя?!

   Одним стремительным рывком Торн бросил её на кровать, упав сверху, прижимая всем телом.

   – Повтори, что ты сказала?! Ну?!

   – Пусти! Я закричу! Я буду звать на помощь! Это безбожно, зная о таком недуге, как у вас, вести себя подобным образом, обрекая других на те же муки!

   Торн приподнялся на локтях, по-прежнему нависая над Гаитэ. Его тигриные глаза светились угрожающим, опасным светом.

   – Как ты узнала? – тяжело дыша, прорычал он.

   – О твоей болезни? Это несложно. Я ведь была не просто послушницей в монастыре – я исполняла обязанности Белого Лекаря. Так что признаки данного недуга мне так же хорошо известны, как признаки чумы или холеры.

   – И, зная о моей позорной, хуже того, заразной болезни, ты согласилась выйти за меня замуж? – зло рассмеялся он. – Надеешься, что не дотяну до первой брачной ночи?

   – Есть средство, что предохранит меня от заражения. Скажу больше, я и тебя могу исцелить. По-настоящему. Не так, как это делают лекари и шарлатаны.

   – И ты хочешь, чтобы я тебе поверил?

   – А что ты теряешь, поверив? Если у меня не получится, вернуться к чудовищной хирургии и ртутным парам, всегда ведь успеешь?

   – От этой болезни нет других методов.

   – Есть, – уверенно заявила Гаитэ. – Из-за определённой специфичности мой метод невозможно распространить широко, но для друзей и близких моей жизненной энергии хватит. Слово даю, не пройдёт и месяца, как будешь здоров. При условии, конечно, что станешь выполнять абсолютно все мои указания. Но в ответ за мою услуги я тоже кое о чём тебя попрошу.

   – О чём же? Давайте, назначайте цену. Во сколько вы ставите ваши услуги, сеньорита?

   – А во сколько вы оцениваете собственную жизнь, сеньор? – фыркнула она в ответ. – По мне, так любая стоит не дёшево, но если чужие жизни для вас, Фальконэ, как камни под ногами, то свои-то собственные вы цените? Ваш лекарь уже успел рассказать о последствиях, ждущих вас впереди? Болезнь уродует и калечит всех, вне зависимости от социального статуса. Сначала ваше лицо станут есть язвы, потом возникнут проблемы с речью, глотанием, дыханием. И, наконец, она доберётся до ваших внутренностей, до самых костей…

   – Назовите цену, – презрительно сощурился Торн.

   – В обмен на твою жизнь я хочу свою.

   – Не понимаю?..

   – Рядом с вами я не чувствую себя в безопасности.

   – Почему же?

   Его издевательская улыбка стала ещё шире.

   – Потому, что вы не берёте на себя труда сдерживать ваши порывы, а это может наполнить мою жизнь отнюдь не самыми приятными сюрпризами, – с иронией проговорила Гаитэ. – Я не хочу терять себя, свой душевный покой. Из-за затворнической жизни, что меня вынудили вести, мой опыт общения с мужчинами не богат, но и его вполне достаточно, чтобы понять – вы из тех, кто смотрит на женщину сверху вниз.

   – Я по-прежнему не понимаю.

   – Так вы не желаете понимать! Ну так я выскажусь напрямую! Я спасу вашу жалкую, никчёмную жизнь, а вы, в свой черёд, дадите мне слово, что никогда не будете обходиться со мной так, как привыкли это делать со своими шлюхами. Никогда не поднимете на меня руку так, как сделали это в нашу первую встречу или сейчас. Станете уважать мои чувства, считаться с моими желаниями…

   Торн усмехнулся, но усмешка не задела янтарных глаз. В чертах его лица Гаитэ чудился намёк на нечто непристойное. Указательным пальцем он провёл по её горлу, отодвигая кружевную шемизетку в сторону.

   Гаитэ стиснула зубы, заставляя себя лежать смирно, неподвижно, и глядеть ему прямо в глаза. Она ещё надеялась избежать обострения конфликта, не желала бросать открытый вызов. Но при одной мысли, что это может продолжиться, пересыхало во рту.

   – Итак, моя жалкая ничтожная жизнь в обмен на твою? – проговорил он, продолжая щуриться. – Я оказываю тебе уважение – ты избавляешь меня от последствия моего слишком легкомысленного отношения к жизни? Так?

   – Так, – подтвердила Гаитэ, перехватив его ладонь и удерживая в своей руке.

   Торн усмехнулся, ложась на неё сверху. Их тела полностью соприкоснулись. Благо, хоть одежды была препятствием. Хотя – достаточным ли?

   – Ваше поведение означает – «нет»? – вопросительно приподняла бровь Гаитэ, изо всех сил стараясь не терять самообладания.

   – Не бойся, так не заразишься, – прошипел он насмешливо и одновременно зло, как рассерженный кот. – И даже так.

   Он крепче прижал её к себе, заставляя Гаитэ чувствовать его напряжённые мускулы под ладонями. Она безрезультатно стремилась его оттолкнуть, изо всех сил упираясь руками ему в широкие плечи.

   – Пустите! Мы же договорились!

   – Договорились о том, что я не причиню тебе вреда, не оскорблю и не унижу, – насмешливо прошептал он ей в ухо, обжигая горячим дыханием. – Но я ничего такого и не делаю.

   Его руки огладили её талию, словно холку породистой лошади.

   – От поцелуя моя болезнь не передастся. Сама же знаешь?

   – Нет у меня никакого желания целоваться!

   – Зато такое желание есть у меня. Как твой будущий муж я хочу попробовать, каковы на вкус эти губы.

   – Нет!

   Её протест мало кого волновал, заботил или трогал. Торн прижался своими губами к губам Гаитэ. Язык взыскующе проникал в её рот.

   Гаитэ пыталась противиться, но он был силён, как бык – хватка была железной, плечи крепкими, как слоновая кость. И в то же время податливыми и гладкими, на ощупь – как шёлк.

   Желание, неожиданно просочившиеся в кровь, стало для Гаитэ открытием. Она считала себе не способной на подобные чувства. Она вообще не думала, что нечто подобное существует, и что страсть может порабощать тело до такой степени, что разум теряет контроль над ситуацией.

   Её тело желало его – грубого, жёсткого, прогнившего насквозь душой и загнивающего телом.

    Ну как такое вообще могло быть?!

   Собрав волю в кулак, Гаитэ всё-таки оттолкнула его от себя. Хватая ртом воздух, отползла на другой конец кровати, подальше.

   – Как это понимать? – разъярённо прорычала она. – Это отказ или вызов?

   – Не то и не другое, – рассмеялся он. – Иногда поцелуй это просто поцелуй и ничего больше.

   – Отлично! – кивнула Гаитэ.

   Её взгляд, против её воли, скользил по его взмокшей рубашке, прозрачной настолько, что та не скрывала ни длинной шеи, ни тёмной тени растительности на широкой груди, ни розовых камешек, темнеющих под материей, сосков.

   Она впервые сталкивалась с тем, как трудно глядеть полуобнажённому человеку в лицо – взгляд то и дело норовит соскользнуть куда-то в другую сторону.

   – Отлично? – с усмешкой кивнул он, не сводя с неё глаз. – Пожалуй, соглашусь с твоей оценкой. Правда неплохо.

   Гаитэ не знала, смеяться ей или плакать?

   Она-то думала, что отличается от толпы бессмысленной, как стайка бабочек-однодневок, легкомысленных женщин, всегда увивающейся вокруг таких мужчин, как Торн.

   Но хватило неделю под этой крышей, чтобы в сердце бурным цветом расцвело горячее безумие.

   Что же будет дальше?

ГЛАВА 7

В стараниях предать своей семье блеск Алонсон не жалел расходов. Всё вокруг сверкало золотом, от фресок до одежд, когда, рука об руку с Эффидель, Гаитэ двигалась через пышно убранные коридоры, мимо стражников, выстроенных по обе стороны по ранжиру.

   Служанки несли за ними шлейф, чтобы тот не волочился по полу, похожий на дохлую змею.

   – Жаль, нельзя сделать ещё пару кругов по залу, оттягивая неизбежное, – вздохнула Эффи.

   – Ты это о чём?

   – Я это о муже! Вот и он, – тяжело вздохнула Лисичка.

   Гаитэ не могла понять печали императорской дочки. Да, муж Эффи выглядел обыкновенным: был не высоким, не низким; ни красавцем, ни уродом. Просватай родня за такого Гаитэ, она, наверное, была бы довольна жизнью?

   Жозэ Рокор, принц Веапорский, встав в центре, между девушками, взял их за руки и, согласно этикету, повёл вперёд.

   Император Алансон сидел на троне, установленном в центре зала на возвышении. Его алая мантия, отделанная золотой нитью, была приметна издалека. На ступеньках перед Его Императорским Величеством лежали цветные подушки. Именно на них девушки и устроились.

   Гости продолжали прибывать, заполняя пространство в хаотичном порядке. Церемониймейстер выкрикивал всё новые и новые имена.

   Когда все собрались, Алонсон официально представил Гаитэ как главу дома Рейвдэлов, огласив помолвку между ней и своим сыном.

   Новость встретили аплодисментами. Если кому-то и показалось странным, что жених отсутствует во время оглашения, никто вслух об этом не говорил. Императорские незаконнорожденные сыновья позволяли себе много вольностей, куда более опасных, чем простое пренебрежение правилами приличия. Подчёркнутое неуважение к будущей жене со стороны Торна никого не удивило, за исключением её самой.

   Гаитэ старалась не показывать вида, но в глубине сердца болезненно восприняла подобное унижение. У них с Торном был договор. Стоило ли его отсутствие воспринимать как не-соглашение? Или, привыкший к тому, что ему всё сходит с рук, он плевать хотел на её условия? А если так, стоит ли ей выполнять свою часть?

   Самое отвратительное, у Гаитэ практически не было выбора. Конечно, можно оставить всё, как есть, но тогда есть все шансы на то, что рано или поздно лечиться придётся самой.

   После официальной части торжеств начался праздничный ужин. Столы накрыли в соседнем зале, украсив дорогой посудой из тончайшего фарфора, живыми цветами и серебреными подсвечниками. Застолье показалось Гаитэ, привыкшей к воздержанному приёму пищи, бесконечным. Жареная дичь и окорока, кабанина, оленина, горы свежих салатов и фруктов – всё это заливалось кувшинами вина. Чем дольше гости поглощали яства и вино, тем громче и неприятнее звучал их смех.

   Ни один из императорских сыновей так и не появился среди гостей, а без них Гаитэ заскучала. Все эти надушенные, разряженные господа казались безжизненными куклами.

   – Постарайся не выглядеть такой печальной, – пробормотала Эффидель, сочувственно пожимая подруге руку.

   Заиграла музыка. Запели мелодичные скрипки, их поддержали флейты и лютни. На небольшой помост поднялись актёры в белом, чьи головы закрывали великолепные уборы и маски, изображающие мифических животных.

   Началось представление.

   По сюжету одна из балерин изображала невинную деву, приручающую единорога, которого, как известно, способна укротить только девственница.

   Артист, исполнявший роль единорога, была великолепен. Атласные тёмные рейтузы обтягивали его стройные бёдра и тонкую талию как вторая кожа, свободная белая рубаха распахнулась на груди. Острый позолоченный рог, украшенный бриллиантами, торчал из середины лба на маске, полностью покрывающей голову.

   Единорог выделывал ногами пируэты. Балерина в вихре юбок кружилась вокруг зверя и, когда её рука игриво прошлась вдоль острого нароста, в зале раздались сдавленные смешки – слишком много неприкрытого эротизма присутствовало в этом движении.

   Наклонив голову, словно бык, готовый к нападению, агрессивно и напористо, в то же время со страстью, свойственной разве лесного духу похоти, единорог завертелся вокруг девушки, но, неожиданно сделав резкий выпад, вытянул руку вперёд, бросая букет цветов Эффидели.

   Польщённая таким внимание со стороны красивого танцора, Лисичка зарделась, как маков цвет, принимая подарок.

   Гаитэ покосилась на Жозе Рокора. Но тот, если и заметил наглую выходку артиста, никак этого не показал, продолжая улыбаться и постукивать пальцами по кубку с вином в такт мелодии.

   Вернувшись к партнёрше, единорог обхватил её за талию и, выходя за рамки приличия, поцеловал в шею долгим поцелуем. Глаза его сверкали в прорезях маски и, со странной смесью чувств, Гаитэ поняла, что он смотрит прямо на неё.

   Закончился танец более, чем пристойно. Целомудренно соединив руки, Зверь и Дева покружились, и он преклонил колено. Так Сила в очередной раз сдалась в плен Красоте.

   – Тост! – вскинув руку, лёгким движением поднимаясь на ноги, провозгласил Единорог. – За прекрасную невесту! – склонился он перед Эффидель в изысканном, элегантном поклоне.

   – За прекрасную невесту! – прогремело по всему залу. – Салют!

   – А теперь – бал! – спрыгнув со сцены с тигриным проворством, Единорог стремительно направился в сторону Гаидэ. – Окажите честь, откройте его со мной? – протянул он ладонь ей.

   – Это невозможно. На императорском балу только особы королевских кровей достойны подобной чести.

   Резким движением сдвинув маску, танцор открыл лицо с густо подведёнными чёрными глазами. Краска придавала оттенок опасной порочности красивому лицу.

   – Сезар? – удивлённо отдёрнула Гаитэ руку от протянутой к ней ладони. – Единорога играли вы?

   – Надеюсь, не разочаровал вас в этой роли?

   Приблизив лицо, он заговорил тихим, бархатным голосом:

   – Как известно, единорога способна приручить только девственница. Такая, как вы, – с усмешкой он провёл по ней взглядом почти так осязаемо, словно рукой.

   – Но у меня нет намерения приручать животных!

   – Возможно, некоторым животным удастся изменить ваше намерения?

   Сезар, не принимая отказа, потянул девушку за собой на середину зала. Сопротивляться означало вызвать скандал – глаза всех присутствующих были прикованы к ним двоим.

   Проходя мимо брошенного актёрского реквизита, Сезар сорвал с себя маску, отбрасывая её в сторону.

   Гаитэ видела, как помрачнело лицо Алонсо и как засветилось от любопытства и одобрения личико Эффидель. Вредная девчонка явно одобряла поведение своего несносного братца. И восхищалась им.

   Гаитэ и Сезар встали лицом друг к другу, соединив ладони. Он держался так близко, что тепло его тела невозможно было не ощущать.

   «Какое-то наваждение», – с тоской подумала Гаитэ. – Несколькими часами ранее Торн держал меня в объятиях почти так же, и мне это, кажется, нравилось? Танцевать с Сезаром мне тоже нравится. Может, я просто распущенная женщина?».

   Сезар поднёс руку к бедру и танец начался.

   В чёрных глазах, обращённых к ней, Гаитэ видела отражение мерцающих свечей.

   – Сестра рассказала о том, что сегодня вы встречались с Торном. Сами ходили в его спальню. Это правда?

   – Какой смысл вашей сестре лгать?

   Он так крепко обвил рукой её талию, что китовые пластины корсажа впились Гаитэ в рёбра. Их лица разделяло всего каких-то жалких несколько дюймов.

   – Зачем вы пошли к нему?

   – Я должна перед вами отчитываться?

   Сезар вёл в танце, при чём делал это в довольно жёсткой, даже агрессивной, манере. Также же он танцевал и на подмостках.

   – Почему вы не глядите мне в лицо, когда разговариваете со мной? Вам неприятен мой вид?

   – Ещё не решила.

   Следуя рисунку танца Гаитэ выдернула пальцы из его руки, резко отворачиваясь и переходя к другому партнёру.

   Но передышка была временной, скоро все вернулись к исходной позиции.

   – Вы знаете, что в этом зале, где собралось столько прославленных красавиц, нет женщины желанней вас?

   Голос у Сезара был бархатным, как дорогой чехол для ножен. Гаитэ подозревала, что в нём запрятан стальной кинжал. Скорее всего, отравленный.

   – До сих пор мне не приходило в голову ни с кем соперничать, – пожала она плечами.

   – Жаль. Уверяю вас, это одно из лучших удовольствий в жизни.

   – Только при условии, что побеждаешь именно ты.

   Его улыбка сделалась шире.

   – Ведя жизнь скромной отшельницы в затерянных среди гор руинах, могла ли ты подумать, что мужчины станут драться за твою улыбку?

   Взгляд Сезара прожигал насквозь. Умный, циничный и неожиданно страстный. Гаитэ хотелось вырваться, высвободиться, выскользнуть из опытных, жарких объятий, затягивающих её в бездну, как зыбучие пески.

   Вырваться и умчаться. Неважно куда – лишь бы подальше. Тошно и противно чувствовать себя загнанной дичью; чем-то, вроде блюда, ценного своей особенной питательностью.

   – Нет, милорд. Девушки без приданого редко питают надежду на то, что в их честь мужчины примутся ломать копья и луки. Без блеска золота любые глаза всего лишь глаза, а красивых глаз, как известно, много. Гораздо больше, чем сундуков с золотом. Ну а тех, кого можно увести прямо из-под носа ненавистного брата, потешив своё самолюбие, и вовсе наперечёт.

   – Вы не допускаете мысли, что я могу желать вас ради вас самой?

   В чёрных, подведённых краской, глазах Гаитэ прочитала опустошительное, алчущее вожделение. Оно было таким огромным, что грозило поглотить.

   – Верите вы мне или нет, но я желаю вас, – заявил Сезар. – Желаю так страстно, как умею. И вы будете моей, рано или поздно, клянусь!

   – Вы сумасшедший? – вопрос не был риторическим. Гаитэ и правду казалось, что с Сезаром не всё в порядке. – Или слишком много выпили за вечер?

   – Я разведусь с Марией и возьму тебя.

   – Вас так привлекает возможность претендовать на трон Саркассора, используя десятую долю королевской крови, текущей во мне, что вы готовы нарушить все существующие правила?

   – Совмещая приятное с полезным, – утвердительно кивнул он.

   Притянув Гаитэ к себе, Сезар закружил её в последнем пируэте. На финальном аккорде он застыл, удерживая в объятиях так, что не пошевельнуться, и зашептал на ухо:

   – Я люблю вас.

   На его лице играла странная усмешка, то ли озорная, то ли подначивающая вступить в затеянную им странную игру?

   – Любите? – даже смеяться над этим диким утверждением было странно. – Вы бросаетесь этими словами всякий раз, как встречаете принцессу «на седьмой воде кисель»? Или мне первой выпала такая честь?

   – Вам первой. Ведь других я не любил.

   Вот ведь циничная сволочь! Настолько циничная, что его смех оказался заразительным. Гаитэ, не сумев сдержаться, прыснула.

   Надо же быть таким наглым, беспринципным, самоуверенным наглецом?

   Но стоило засмеяться ей, как Сезар смолк.

   Несколько коротких мгновений они, застав, смотрели друг другу в глаза, выпав из окружающей реальности.

   Торн вырос между ними, словно чёрная тень. С небес на землю их вернул знакомый голос:

   – Развлекаешься, обхаживая мою невесту, брат?

   Сезар многозначительно улыбнулся.

    – Мы оба знаем цену женской любви, брат – она похожа на химеру. Красотки привязаны к мужьям, равно как и к женихам, лишь до тех пор, пока не подвернётся под руку кто-то ещё.

   Глаза Торна превратились в злые щёлочки:

   – Ты не боишься называть мою невесту шлюхой, брат?

   – Разве я это сделал?

   – А разве нет? Ты только что бросил мне вызов, – ухмыльнулся Торн. – Хочешь снова проиграть? Ты, маленький, жалкий неудачник.

   Чёрные глаза Сезара сверкали как горячие угли. Подведённые краской, они выглядели совсем жутко. Но, бросив взгляд на испуганно затихшую Гаитэ, он всё-таки сдержался.

    – Здесь не место и не время для выяснения отношений, Торн.

   – Так встретимся в другом месте?

   – Можешь на меня рассчитывать.

   – Отлично! А теперь оставь нас. Пришёл мой черёд танцевать с любезной невестушкой. И свидетели нам ни к чему. Правда?

   В их сторону уже косились все. Даже сам император. Положив руку на локоть Торна, Гаитэ встала между братьями:

   – Пожалуйста, прошу вас, хватит ссориться. Вы лишь даёте врагам лишний повод очернить вас. Благодаря вашему поведению завтра моё имя станут трепать во всех городских тавернах, – выговорила она им.

   Лицо Сезара смягчилось:

   – Простите, прекрасная дона. У меня не было желания становиться источником ваших неприятностей. Но у вас есть прекрасный повод задуматься, пока не поздно. Как видите, мой брат ужасно ревнив, поскольку сам не в состоянии хранить верность дольше минуты, он не верит и в способность других сотворить сей подвиг.

   И, не дожидаясь ответа, шагнул прочь.

   – Прогуляемся, – Торн подхватил Гаитэ под руку.

   – С вами? Сейчас?

   Гаитэ попыталась упереться, но ничего не вышло. Он почти волоком потащил её к выходу:

   – А что такого?

   – Глупый вопрос!

   – И всё же – почему?

   – Потому что я боюсь.

   – Чего же вы боитесь? Что я вас ударю? Или снова поцелую?

   – Отпустите, – вскинула она голову. – Или я закричу!

   – Не закричите.

   – Вы так уверены?

   – Конечно. Вы тысячу раз обещали сделать это, но ни разу не сделали. К тому же истошно вопить на балу, ни с того, ни с сего, ужасно глупо. Вы не рискнёте стать посмешищем. К тому же, клянусь, что бояться вам нечего. С чего вы вообще решили, что я зол?

   – Потому что видела ваш взгляд.

   – Ну да. Всё правильно, я ненавижу. Но не вас.

   Его рука, до этого заботливо поддерживающая Гаитэ, превратилась в железный обруч.

   – Что вам говорил мой брат?

   – Он не далеко ушёл. Спросите у него сами, – огрызнулась она.

   – Непременно спрошу, но сейчас хочу услышать вашу версию. Не желаете отвечать? Ну и не надо. И так знаю. Я сотню раз говорил то же самое разным маленьким глупеньким дурочкам, когда желал поразвлечься.

   – Он не поразвлечься хочет, а жениться на мне. Идущие мне в приданое земли кажутся вашему брату весьма привлекательными. Вы всерьёз решили сломать мне рёбра или у вас это выходит уже непроизвольно, по привычке?!

   – Прошу прощения.

   – Возможно, мне стоит рассмотреть предложение Сезара?

   – Ты о чём?

   – О том! Сами вы не желаете жениться на мне, даёте всячески понять, что я вам не капельки не нравлюсь. Вдобавок, вы больны венерической болезнью, капаете гноем и ядом при каждой встрече. Протянутую мной оливковую ветвь принять не желаете. Тут любой задумается об альтернативе. Возможно…

   Зажав ей рот, Торн затащил Гаитэ за ближайшие портьеры, прижимая к стенке.

   – Возможно, наглая сучка, что твой труп найдут в речке завтра утром. Возможно, твоё хорошенькое личико обгложут рыбы, отложив в нём личинки, и не одна живая душа не хватится пропажи, потому что никому нет и не будет до тебя никакого дела, – с жестокой улыбкой проговорил он прямо в широко распахнутые, испуганные глаза девушки. – Шлюхи из рода Рэйвов слишком переоценивают собственную значимость. Есть ты, нет ли тебя, твои богатства всё равно отойдут нам. И можешь сколько угодно сверкать выразительными глазками – это ничего не изменит. О! Сегодня ты прячешь свои жемчужные зубки? Не пытаешься больше кусаться? Боишься, что моя отравленная кровь просочится сквозь твой хорошенький ротик и на твоей, такой ровной да гладкой коже, появятся язвы? Отлично! Хотя вкус борьбы распаляет желание…

   Гаитэ мотнула головой, но ей удалось издать только слабое мычание.

   – Ты, кажется, хочешь что-то сказать? Как интересно! Но стоит мне убрать руку, и ты произнесёшь очередную банальность, разбив очарование неизвестности к чёрту… или, может, всё-таки стоит рискнуть?

   Он медленно отнял ладонь ото рта Гаитэ.

   – Ты знаешь, – его палец задержался на её нижней губе. – А у тебя припухли губы, словно от поцелуя. Мой брат тебя ещё не целовал?

   Гаитэ отрицательно замотала головой.

   – Он много потерял. Губки сладкие, как мёд, со вкусом слёз и невинности. Эту дрожь первого желания ни с чем не спутаешь, и она встречается так редко. Поэтому, пожалуй, я не стану тебя убивать. Во всяком случае – Пока.

   – Ваша Милость так добры! – саркастично ответила Гаитэ.

   – Поцелуй меня.

   Гаитэ сердито посмотрела на него снизу-вверх:

   – Поцелуй! – прорычал он, наваливаясь, сильнее прижимая к стене. – Сезару ты подарила танец, но я хочу большего!

   – Умерьте ваш пыл! Только безумец способен на него ответить, зная, какие последствия ждут его.

   – Но ты всё же ответила?

   – Я… я была не в себе.

   – Тебя никогда не целовали, верно?

   – Верно. Вы были первым. Довольны?

   – Вполне. Быть первым и последним мечта любого мужчины, – его смех, несмотря на мелодичность, звучал издевательски. – Но я готов повременить с первым уроком, – он заправил прядь волос Гаитэ за ухо почти ласково. – Скажи, утром ты говорила серьёзно? Ты всерьёз можешь избавить меня от этого… насморка? И когда, госпожа-лекарь мне прийти к вам на осмотр?

   – На самом деле, чем раньше, тем лучше.

   – Тогда – завтра.

   Усмешка вернулась на лицо Торна. Его руки, скользнув по талии, поднялись к её груди, слегка сдавливая их.

   – Освободи меня от этого проклятия, и я отблагодарю тебя, малышка. Поверь, я умею обходиться с женщинами. В моих объятиях ты познаешь блаженство.

   – Мне не нужно блаженства! Всё, чего я хочу, это безопасность и свобода.

   – Да уж! Дешевить ты не любишь. Видишь ли, крошка? Весь мир хочет безопасности и свободы, – развёл руками Торн. – Но безопасность и свобода, в совокупности, это почти что рай, а мы на грешной земле. Тут свои правила игры.

   – С землёй я уж как-нибудь управлюсь, – заверила его Гаитэ. – Боюсь, с вами будет гораздо сложнее.

   Торн, скрестил руки на груди. Усмешка кривила его рот, но не затрагивала глаз. В тёмном, тягучем, как мёд, взгляде, читалась застарелая злость, а под ней, словно корни большого дерева – тоска.

   – Со мной – сложно? Думаешь, с Сезаром легче? Думаешь, я стану тебя подавлять, а он – держаться на равных?

    Заложив большие пальцы за широкий пояс, опоясывающий тонкую, особенно по сравнению с широкими плечами, талию, Торн качнулся с пяток на носок:

   – Смешно! Сезар никого не считает равным себе. Для него все окружающие люди делятся на тех, кого можно использовать для собственной выгоды, и на тех, кого использовать нельзя. Последние подлежат уничтожению. Вечный Единорог в поисках Вечной Девственницы, Сезар всегда был и будет себялюбивым негодяем. Для него никаких высот не будет достаточно. Он каждое слово воспринимает как новый удар меча, каждое препятствие – как вызов. В его душе бесконечно борются Ангел и Зверь, да вот только ещё ни разу не было случая, чтобы Ангел одержал победу. Учти это, когда будешь делать свой выбор. А теперь, вероятно, сеньорита пожелает, чтобы её проводили до опочивальни? В этих, с виду шикарных, дворцах по ночам ходить небезопасно. Особенно юным и прекрасным девам.

   – Как вы заботливы!

   – Я заинтересован в вашем благополучии самым прямым образом. Возьмите меня под руку.

   – Зачем?

   – Я так хочу.

   Они вышли на галерею на втором этаже. Отсюда открывался вид на внутренний дворик, тот самый, с фонтаном, где они встретились впервые.

   Пламя факелов лизало ночной воздух. Их дымок с ароматом цитрусовых разгонял комаров.

   Какое-то время они оба молчаливо наблюдали, как слуги убирают со стола остатки еды, складывая в атриуме горы еды. Её хватило бы на половину квартала бедных, даже не мечтающих о такой роскоши, как марципаны.

   В один грязный комок полетели полотняные скатерти, ещё недавно кипельно-белые, а теперь заляпанные жиром и пятнами пролитого вина.

   Дворец выглядел роскошным, но по сути был грязнее любой крестьянской лачуги. Большое скопление людей обеспечивало слишком много липучей ко всему грязи.

   Сверху были видны покрытые лишайниками старинные статуи, разбросанные в хаотичном порядке, словно кости. А между ними собрались в тесный кружок группы шепчущихся и подвыпивших аристократов.

   Положив обе руки на широкий, как подоконник, мраморный поручень, Торн оглядел свои владения:

   – Шепчутся повсюду, как пауки. Может быть, именно в этот самый момент, попивая наше же вино, они, в очередной раз, замышляют заговор против нас же? Ладно, пусть мечтают. Мы обезглавим любого заговорщика, устраним любую угрозу.

   – Вы говорите это на случай, если я в сердце своём лелею тайную надежду освободить мою мать?

   – А вы лелеете?

   – Нет. Лишь надеюсь смягчить её участь.

   – Сезар этого не допустит, – голос Торна зазвучал жёстче. – Если только вы не пообещаете ему что-то взамен. Но если вы это сделаете, я лично сверну шею… не знаю, не решил ещё, кому – ему или вам?

   – А мне казалось, что в этом деле решающее слово не за вашим братом, а за вашим отцом. Именно его я и намерена молить о милосердии. Спокойной ночи, мой господин.

   – До завтра. Буду с нетерпением ждать вердикта самого прекрасного из лекарей, что встречал в моей жизни.

ГЛАВА 8

– Госпожа, проснитесь!

   Гаитэ спросонья села, в испуге прижимая руки к груди и потерянно озираясь. В первый момент она вообще не поняла где она и кто перед ней.

   – Граф Фейрас желает незамедлительно встретиться с вами, – доложила служанка.

   – О, господи! – сжала пальцами виски Гаитэ, морщась. – Он понимает, о чём просит? И где он предлагает увидеться?

   – Здесь, во дворце, у фонтана во внутреннем дворике.

   – Какая прелесть! Чтобы нас все видели? Хотя, может он и прав? Лучше уж у всех на виду, чем тайком. Подай платье.

   – Какое прикажите? Из ярко-красного шёлка или изумрудного бархата?

   – Да какая разница? Лучше всего подойдёт то, что ближе лежит. Давай быстрей!

   Горничная метнулась исполнять приказ.

   – Ты, случайно, не в курсе, о чём планируется вестись речь? – Гаидэ нервно передёрнула обнажёнными плечами. – Впрочем, догадаться не трудно. О моей матери, конечно же!

   – Возможно, у господина графа есть о ней какие-то важные новости?

   Простодушная служанка всерьёз полагала, что известия о Стелле способны принести радость Гаитэ?

   Граф Фейрас дожидался Гаитэ в тени подстриженных деревьев. Одет он был как в дорогу. Так одеваются наёмники: кожаный дуплет с поясом-перевязью с болтающимся у бедра в ножнах кинжалом.

   – Сеньорита! Рад, что вы согласились со мной встретиться, – приветствовал он её.

   – Не уверена, что император одобрил бы моё решение.

   – С каких это пор вам важно его одобрение? Вы же не пленница – вы ведь его гостья. Хотя вы правы и следует соблюдать осторожность. Скажите, вы уже условились о встрече с вашей матушкой?

   – Нет, – холодно и кратко ответила Гаитэ.

   – На это не нашлось времени? Вы ведь успели договориться обо всём, кроме этого! Например, о предстоящей помолвке?..

   – Это было несложно. В данном союзе Фальконэ заинтересованы едва ли не больше меня, но вот о свободе Тигрицы с Гор и речи не ведётся. Нужно подождать.

   Уже не пробуя изображать учтивость, граф Фейрас, встав между лестницей, ведущей во дворец и Гаитэ, выразительно положил ладонь на рукоять кинжала.

   – Я согласился доставить вас в Жютен с условием, что вы возьметесь облегчить участь моей госпожи, но во всё, чем вы занимаетесь здесь, это танцы и флирт! Да с кем?! С ублюдками Фальконэ! Вы ведёте себя не как преданная дочь, а как настоящий предатель!

   – Вы забываетесь, полагая, что можете указывать, что мне делать! Не я ваш вассал, а вы – мой.

   – Это вы ошибаетесь, думая, что безнаказанно можете манкировать своими обязанностями. Отринув союзников, готовых стоять за ваше дело, вы не приблизите свою победу, госпожа. Вы лишь останетесь в одиночестве.

   Пальцы его нервно сжимали рукоятку кинжала, так, будто генералу не терпелось прямо сейчас пустить кровожадную сталь в ход.

   – Вы мне угрожаете? – выгнула бровь Гаитэ со всей высокомерностью, на которую только была способна.

   – Лишь предупреждаю – не позволяйте смрадному воздуху, наполнившими этот дворец и город, затуманить вам голов. Не забывайте, для чего мы здесь.

   – И для чего же вы здесь? – раздался бархатный, зловещий голос, – Простите, если помешал, но просто очень любопытно узнать вашу точку зрения.

   – Сезар Фальконэ? – поднял голову Фейрас к галерее, с высоты которой за ними наблюдал незамеченный соглядатай. – Вижу, вы зорко следите за своими гостями?

   – И, судя по всеми, правильно делаю.

   Сезар небрежно облокотился на поручень, с явной, неприкрытой угрозой.

   – У меня создалось впечатление (возможно, ложное!) что вы пугаете даму, а мне никогда не нравилось читать огорчение на хорошеньких женских лицах.

   – Если даму что-то и огорчает, – теряя терпение, прорычал генерал, – так это то, что вы вероломно лишили её законного права на принадлежащие ей по праву земли, изнасиловали, оболгали её мать, а потом подло заточили в острог!

   Уперев руку о белый мраморный парапет, Сезар перемахнул через ограждение, с довольной внушительной высоты приземлился точно между Гаитэ и графом, склоняясь перед Гаитэ в нарочито выверенном поклоне:

   – Прекрасная сеньорита, если какие-то из моих действий огорчили вас, я готов принести извинения. Но, смею заверить, ничего вероломного в моих поступках не было. После того, как ваша мать решила не подчиняться власти моего отца-императора, я был вынужден призвать её к благоразумию. Однако, послушавшись неправильных советов, она отказалась внять голосу разума, не оставив мне иного выбора, как подчинить её силой. Это была прямая измена с её стороны, за которую любой мужчина поплатился бы жизнью. Что же касается изнасилования – клянусь, я не опускался до такой низости. Да в этом никогда не было нужды. Женщины, которых я желаю, мне не отказывают, – закончил он, уперев руки в узкие, стройные бёдра.

   На губах Сезара зазмеилась улыбка, от которой кровь стыла в венах.

   – Но, если вы тоскуете о матери, – продолжил молодой человек, – не правильнее ли было обратиться с просьбой о свидании с ней к нам, вашим родственникам, вместо того, чтобы назначать свидания человеку, отошедшему от дел и давно уже ничего не решающему?

   Сезар откровенно упивался новой игрой, в очередной раз демонстрируя собственное превосходство над всеми окружающими.

   Поколебавшись, Гаитэ ответила:

   – Генерал Фейрас был доверенным лицом моей матери и единственным человеком, на поддержку которого до сих пор могла надеяться. Полагаю, он будет верно служить мне и дальше.

   – А вот я так не полагаю, – взмахнул рукой Сезар. – Как по мне, так он пытается настроить вас против законной власти. Такое вряд ли можно назвать верной службой, ведь очередной бунт приведёт вас прямо на плаху.

   Улыбка сошла с лица Сезара. Оно приняло спокойное, сосредоточенное выражение.

   – Право, тут нечего обсуждать, – выдохнула она испуганная Гаитэ. – Ведь не случилось ничего серьёзного.

   – Вы так думаете? – сверкнул глазами Сезар.

   – Граф просто хотел, чтобы я встретилась с герцогиней, моей матушкой, и убедилась, что с ней всё в порядке. Разве это измена?

   – Герцогиня теперь, милостью моего отца, это вы. И не признавать это значит не подчиняться власти.

   – Да, конечно, простите. Я ещё просто не привыкла к собственному титулу.

   – Вы ненавидите меня, не так ли? – бесцеремонно перебив её, повернулся Сезар к набычившемуся графу Фейрасу. – За всё то, что есть у меня. И чего нет у вас – нет и никогда не будет! Моё происхождение, красота, талант. Мой успех на войне и в любви.

   – Всё это существует исключительно в вашем воображении, а в действительности есть лишь пустое бахвальство, – ледяным тоном отрезал старый вояка. – Вы просто избалованный лестью мальчишка.

   – Не могу с вами согласиться, – невозмутимо пожал плечами Сезар. – Я любимец Удачи. Хотите это опровергнуть? Примите вызов.

   – Вы? Бросаете вызов? – удивлённо рыкнул Фейрас. – Мне?

   – Я. Вам.

   Сезар гордо вскинул красивую голову, с прищуром глядя на противника. И от непередаваемого высокомерия, написанного на его узком лице, у Гаитэ защемило сердце от тоски вперемешку с дикой, змеиной злобой. Ей захотелось, чтобы меч графа разрезал эту самоуверенную плоть до самых костей, обрызгав всё вокруг кровью.

   Она так явно увидела это, словно воображаемое стало явью. Увидела и испугалась собственных желаний.

   – Вы проиграли мне битву, проиграли любимую женщину, – насмешливо процедил Сезар. – Ну так я готов вам дать шанс отыграться! Никаких армий, никаких посредников – только ты и я, Фейрас. Только ты – и я. Любое состязание, любое оружие, любое время, которое назовёшь.

   Глаза Фейраса полыхали от ярости до такой степени, что Гаитэ показалось, будто зрачки его покраснели, как у Зверя в Святом Писании.

   – Я принимаю вызов, ты! Жалкий, самоуверенный ублюдок! Надутый индюк!

   – На чём пожелаете сразиться? – угодливо поинтересовался господин насмешник.

   – На мечах, разумеется! – заявил Фейрас.

   – Ну, разумеется, – с презрением протянул Сезар. – Время и место?

   – Сегодня вечером, на закате. У таверны Роз.

   – Буду с нетерпением ждать встречи, – отвесил поклон Сезар, делая шаг назад с таким расчётом, чтобы соперник мог удалиться.

   Что тот и сделал.

   В принципе, ничего другого в данной ситуации графу и не оставалось.

   Гаитэ с отчаянием посмотрела вслед широкой, коренастой фигуре старого друга. Как только дверь за ним затворилась, она, подобрав юбки, шагнула к лестнице, но Сезар заступил дорогу:

   – Прошу вас, не уходите! Давайте воспользуемся утренними часами прохлады и прогуляемся в саду?

   Гаитэ попыталась обойти его, но, положив руку на перила, Сезар не позволил ей этого сделать, упрямо продолжая стоять на пути.

   Длинный алый кафтан, перехваченный широким поясом, оставлял сухопарую грудь обнажённой почти до пояса. В отличие от груди Торна, на ней не было растительности. Она была гладкая.

   – Прошу вас, – повторил он с мягкой настойчивостью.

   – К чему прогулки? – тряхнула головой Гаитэ, словно отгоняя наваждение. – Свои угрозы вы можете изложить мне прямо здесь, не сходя с места.

   – Угрозы? – улыбка у него была мальчишеская, открытая, полная огня и лукавства. – Вам? Никогда! У меня вообще нет привычки угрожать женщинам.

   – Ну да. Моя мать тому свидетель.

   – К черту вашу мать! – тихо рыкнул Сезар в досаде. – Она слишком часто встаёт между нами!

   – Проблема. Которую вы решили. В отличие от вашего брата, которого так просто не подвинешь. А теперь – дайте пройти!

   – Невозможно. Как только вы это сделаете, я не увижу вас до самого вечера.

   – Вы хоть понимаете, до какой степени ужасно себя ведёте?!

   – Конечно. Но, признайте, вам нравится то, как я это делаю? Моё ужасное поведение исполнено очарования, свойственного падших ангелам. Оно производит неизгладимое впечатление.

   – Я понимаю, что мои чувства не должны вас волновать…

   – Но они меня волнуют!

   Он навис над ней, сцепив руки за спиной, словно подавляя искушение немедленно схватить Гаитэ в объятия.

   Красное сукно бархатного кафтана, блестящая кожа, горящий взгляд – всё отпечатывалось в памяти, заставляя задыхаться. Отчего? Гаитэ сама не понимала. Вернее, не хотела понимать.

   – Хватит! Я вам не игрушка! Не канат, который можно и нужно перетягивать! Ваше желание обладать моим герцогством понятно, но, сударь, у вас же тоже есть сестра! И вы, кажется, любите её? Скажите, хотели бы вы, чтобы к ней относились так, как вы сейчас ко мне?

   Лицо Сезара омрачилось, словно затянулось облачком. На мгновение в его выражении Гаитэ даже померещилось нечто вроде раскаяния или сомнения.

   Но очередная самоуверенная улыбка убедила её в том, что она ошибается.

   – Хотите присутствовать на поединке? – внезапно сменил он тему.

   – О чём вы?

   – О возможности пойти сегодня со мной.

   – Нет, конечно.

   – Боитесь, что мой брат не одобрит? Ну а если Торн пойдёт с нами?

   – Вы дадите мне пройти или нет? – еле сдерживаясь от клокотавшей в душе ярости, прошипела Гаитэ.

   – Обязательно, – с мягкостью кошки, готовой вот-вот выпустить когти, отозвался Сезар.

   И добавил:

    – Как только ответите на мой вопрос.

    – Зачем вам моё присутствие?

   – Хочу увидеть восхищение в ваших глазах, когда отрежу уши вашему генералу. Или, может, лучше отрезать ему что-то другое?

   Сузив глаза Сезар сделался удивительно похожим на Торна.

   – Чтобы ваша нездоровая фантазия не подсказала ему отрезать, сильно сомневаюсь, чтобы меня это восхитило, – фыркнула Гаитэ. – Вот если бы наоборот?

   – Вас бы порадовали мои раны?

   – Возможно, я сочла бы их справедливой карой за всё, что вы сделали с моей семьёй.

   Гаитэ поднялась на ступеньку выше, приближаясь к нему вплотную, принимая не озвученный вызов:

   – А может быть, мне плевать на мою семью? Может быть, вы бесите меня сам по себе вашим беспринципным цинизмом и самоуверенной наглостью? Бесите до такой степени, что я не побрезгую радоваться вашим отрезанным ушам?

   Сердце колотилось от испуга и какого-то сладкого, незнакомого чувства. Гаитэ наслаждалась вызовом, который бросала. Наслаждалась тем, что рисковала.

   Ударит он её? Или – поцелует?

   Но прежде, чем Сезар окончательно определился с решением, Гаитэ с проворством птички поднырнула ему его руку и опрометью поднялась по ступенькам, сопровождаемая заразительным, весёлым смехом Сезара.

ГЛАВА 9

На душе скреблись кошки с острыми когтями. Поводов для веселья не было. Упрёки Фейраса достигли цели. Против воли, через обиду и застарелую вражду, испытываемую к Тигрице с Гор, Гаитэ чувствовала угрызения совести.

   Да, она должна позаботиться о благополучии матери. И вовсе не собирается слагать с себя эту ношу. Но граф Фейрас хотел всего, сразу и слишком быстро. Чтобы добиться желаемого, Гаитэ сначала нужно получить рычаги управления на Фальконэ, пока же её положение столь шатко, что любое неосторожное движение повлечёт за собой не спасение Стеллы, но её, Гаитэ, падение. А возможно даже и гибель.

   Единственная надежда, единственный козырь в этой игре против превосходящего по всем фронтам противника, это болезнь Торна и те преимущества, что давал Гаитэ тот самый Дар, за который когда-то семья от неё отреклась.

   Нужно доказать свою полезность, необходимость, незаменимость, чтобы Фальконэ согласились хотя бы выслушать её просьбу.

   Войдя в комнату, Гаитэ подошла к зеркалу, внимательно вглядываясь в своё отражение. Она была красива, но красота эта была аскетичной, классически-тонкой: бледная кожа, густые, тяжелые, тёмно-русые волосы, большеглазое лицо. С таких лиц рисовать святых, а не куртизанок.

   Вся жизнь Гаитэ была направлена на подавление чувств, любого проявления чувственности. Её с малых лет готовили в монахини, а не блистать при дворах.

   Гаитэ не верила, что способна внушить мужчинам столь горячую страсть, чтобы те согласились выполнять её прихоти. Более того, привыкшая смотреть на вещи прагматично и трезво, она вообще не верила, что кто-либо из женщин смог бы сотворить такое чудо. Мужская страсть и вожделение столь преходящи, что строить на них собственное благополучие так же глупо и безответственно, как возводить фундамент дома на зыбучем песке – рано или поздно пески тебя поглотят, в лучшем случае оставив не с чем.

   Все власть имущие мужчины прагматичны и жестоки. Рассчитывать обуздать и подчинить их с помощью любви так же глупо, как сесть на жеребца горячих кровей, вооруживших лишь тоненькой шёлковой уздечкой – тебе сломают шею и выбросят из седла на первом крутом повороте, а может и раньше.

   Увы, но люди только тогда считаются с тобой наверняка, когда зависят от тебя. И Гаитэ благодарила Духов и Создателя за то, что они дали ей возможность накинуть аркан на одного из необузданных сыновей Фальконэ.

   Причём если верить слухам, на того самого, кого сам император выделял как своего любимца.

   Гаитэ всегда ревниво относилась к врачеванию, но на этот раз дело было не просто в облегчение мук страждущих (большой вопрос, вызывали ли в ней сочувствия эти страждущие); от этого зависело её будущее и, возможно, будущее всех земель под её протекторатом.

   Заперев дверь, Гаитэ открыла заветный сундук, что по её приказу доставили в императорский дворец ещё накануне вечером.

   В монастыре для приготовления микстур и лекарств у неё была своя лаборатория. При первом же удобном случае нужно будет вытребовать у Торна место для сходных целей. Учитывая обстоятельства, Гаитэ надеялась, что сделать это будет не так уж сложно.

   Одному из слуг было велено отправляться в покои к Его Светлости и узнать, когда господину Торну будет угодно принять свою будущую невесту.

   У Гаитэ промелькнула мысль послать записку с объяснением цели своего визита, но, не имея уверенности, что письмо не прочтут чьи-то любопытные глаза, она решила ограничиться устным изъяснениями, не доверяя ничего лишнего бумаге.

   Отложив всё необходимое для первичного осмотра, она беспощадно затянула волосы на затылке в тугой узел и спрятала их под чепец, чтобы не мешались.

   Слуга вернулся быстро и с поклоном доложил, что Его Светлость готовы принять Её Милость незамедлительно.

   Всучив парню тяжёлый поднос, в целях дополнительной стерилизации и сокрытия от ненужных глаз своего истинного содержания, накрытый корпией, Гаитэ решительно направилась по крытой галерее в другое крыло дворца.

   Днём здесь было многолюдно. Слуги сновали туда и сюда, прибирая всё после бурного празднества. Многие бросали любопытные взгляды в сторону Гаитэ, но ненужных вопросов никто задать не посмел. Госпожа Удача была благосклонна: ни Эффи, ни Сезар ей не встретились и до комнат Торна Гаитэ добралась без приключений.

   Но, постучав, отворила дверь, опешила. Впрочем, «опешила» слабое слово для описания её эмоций на тот момент.

   По непонятной причине, подходя к двери и услышав странные звуки, похожие на сдавленные крики или всхлипы, Гаитэ ни коим образом не связала их происхождение с тем, что предстало перед её глазами, стоило двери открыться.

   Она застыла, наблюдая обнажённую, грудастую девицу с распущенными по безупречной фигуре волосами. Та сидела на коленях, а сзади, словно умелый наездник на своевольной кобыле, пристроился Торн. За спиной девушки можно было видеть лишь верхнюю половину его тела, скромно прикрытую рубашкой, но это не спасало положение – картина в целом была красноречива и так далека от целомудрия, как луна от солнца.

   С громким стоном удовольствия откинув голову, Торн уставился на Гаитэ с таким выражением, что сомневаться не приходилось – сиё непотребное представление он устроил специально в её честь.

   –О! Да у нас гости? – насмешливо протянул он, довольно похлопав по пышному бедру девицы. – Прости, любимая, но я не ждал твоего визита так скоро.

   Девица фыркнула, словно подавилась смешком, явно очень довольная.

   Интересно, что, по мнению Торна, должна была в этот момент испытать Гаитэ? Ревность? Восхищение? Унижение?

   Что творилось в его голове, прямо за тигриными глазами, по молодости лет ещё пока выразительными?

   – Вы в своём уме? – холодным, как лёд, голосом, проговорила Гаитэ, чётко выговаривая каждое слово.

   – Поставьте поднос на стол, – не дожидаясь ответа, велела она слуге.

   Поддев носком мягкой атласной туфельки валяющееся на полу платье, явно не служанке принадлежащее, добавила:

    – Помогите даме одеться и немедленно проводите её отсюда.

   Девица недовольно надула губы и повернула голову, явно в ожидании, что Фальконэ, никогда не отличающийся мягким и спокойным нравом, поставит зарвавшуюся нахалку на место.

   Гаитэ, сощурившись, задержала взгляд на своей возможной будущей пациентке.

   Торн ожидания любовница обманул, поднявшись с постели и набросив на широкие плечи бархатный халат.

   – Но Бернадетта не собиралась пока уходить, – с ухмылкой сообщил он.

   – Не понимаю, в какие игры играете вы, но предупреждаю, что я играть по вашим правилам не намерена, – спокойно отчеканила Гаитэ. – Смешно слышать о том, что вы не ждали гостей после предупреждения о моём визите. Я прибыла с намерением осуществить то, о чём мы договаривались накануне, но, если вы не нуждаетесь в моей помощи, буду рада оставить вас… с Бернадеттой.

   – О! Не стоит так быстро поддаваться ревности. Бернадетта всего лишь помогает мне…

   – Видимо, ваше недуг распространился дальше, чем я думала, нарушив способности мыслить логически. Причина моего негодования кроется совсем в другом, но, если вам приятней видеть её в ревности, не стану мешать.

   Гаитэ шагнула к двери, но слуга с самым тоскливым видом заступил ей дорогу:

   – Прочь! – велела она ему.

   Слуга опустил глаза:

   – Простите, сеньорита, но в первую очередь я служу моим господам Фальконэ, а только потом уже Вашей Милости.

   – Не будем ссориться. Что поделать, красавица? – обратился Торн к черноволосой девице, – когда появляются жёны, любовницам всегда приходится отодвигаться на второй план. Таков закон жизни.

   – Мне уйти?! – возмущённо вскинулась Бернадетта.

   – Увы! И давай побыстрей.

   Подобная бесцеремонность по отношению к подруге по несчастью возмущала Гаитэ не меньше, чем всё остальное.

   Торн приблизился, останавливаясь рядом, почти вплотную, наклонил голову. На губах его играла глумливая, подначивающая усмешка.

   – Ну, вы довольны, моя будущая дорогая жёнушка?

   Ярость, накрывая девятым валом, смыла всю решимость оставаться невозмутимой и спокойной. Размахнувшись, Гаитэ со всей силы отвесила оплеуху по этому красивому, наглому, порочному лицу.

   – Животное! – тихо зарычала она.

   Когда Гаитэ злилась по-настоящему, она никогда не повышала голоса. Напротив, злость словно лишала горло способности дышать и от этого слова звучали ровно и тихо.

   Голова Торна мотнулась и вновь вернулась в исходное положение Взгляд потяжелел настолько, что в какое-то мгновение Гаитэ показалось, что он сейчас ударит её в ответ, как в прошлый раз.

   – Безответственная глупая скотина! Трахаешь всё, что движется!

   – О! Какое изящное выражение в устах столь хрупкой и элегантной дамы! И кто тут отрицает, что ревнует?

   – Ревную?! Да ты что, не понимаешь разве, что, не ограничивая себя в своих аппетитах, ты заражаешь каждую несчастную женщину, с которой был? Что эти женщины понесут заразу дальше, а поскольку при дворе твоего отца адюльтер возведён в ранг нормы, то через полгода при таких темпах вы все рискуете остаться без носа! А через год все сливки саркосорского общества превратятся в психованных идиотов! Кто вы, Торн Фальканэ? Неотесанный деревенский увалень, не знающий элементарных правил? Беспринципное чудовище, нарочно распространяющее заразу в качестве вендетты за поруганную честь? Или слабак, не умеющий управляться с собственным удом?

   – Полегче! – ошарашенно пробормотал он. – Мой лекарь заверил, что болезнь не передаётся в той стадии, в которой…

   – В таком случае твой лекарь просто дешёвый шарлатан и идиот!

   – Дешёвый? – хмыкнул Торн, покачав головой. – Ну, я бы так не сказал! Он мне обошёлся очень даже дорого.

   – Первое, что ты должен был сделать, это исключить из своей жизни всех женщин!

   – Да что ты?! Я – мужчина! Это невозможно.

   – Если для тебя это невозможно, то ты просто слабак.

   – Повтори это ещё раз, и я… – Торн взял паузу, хмурясь, подбирая слова.

   Бросаться угрозами на ветер он явно не привык.

   – И ты?

   – Мужчинам я резал глотки и за меньшее. Женщины обычно расплачивались тем, что у них ниже талии, – его рука выразительно и грубо легла сверху на её лоно, чувствительно надавливая, заставляя рдеть щёки Гаитэ от смущения и бессильной ярости. – Но что делать со своей будущей женой? Одновременно и такой невинной, и такой сведущей в столь…хм-м?.. скользкой теме? Ума не приложу!

   – Трудно к чему-то прикладывать то, чего нет, – оттолкнула его от себя Гаитэ.

   Отвернувшись от него, она привела в порядок платье, заправив в чепчик выбившуюся прядь волос.

   – Жаль. С локоном твоё лицо выглядело не таким строгим, – вздохнул Торн. – Ну, ладно, мы что-то отвлеклись. Кажется, ты пришла сюда с определённой целью?

   – Прежде попроси прощения.

   Челюсть Торна сжалась, скулы обострились:

   – Прощения – за что?

   – За то, как обошёлся со мной. И с этой несчастной женщиной. За то, какой ты есть.

   Торн снова сделал шаг вперёд, приближая своё лицо к лицу Гаитэ глядя ей прямо в глаза:

   – А если не попрошу, то?..

   Гаитэ ядовито выплюнула:

   – А если не попросишь, прежде, чем перейти к моим эффективным и безболезненным методам, попрошу твоего дорогого лекаря обработать твой слишком прыткий и активный орган тем самым зонтиком, с которым ты наверняка уже успел близко познакомиться.

   Она думала, что он сейчас её размажет по стенке, но вместо этого Торн рассмеялся:

   – В который раз убеждаюсь, что ты дочь своей матери. Вы смиряетесь только тогда, когда вас закуёшь в цепи. Но в цепях ты для меня бесполезна. Похоже, ты припёрла меня к стенке? – он склонил буйную голову в шутливом поклоне. – Приношу извинения за то, какой я есть. – Вскинув её, с улыбкой добавил. – Довольны, сеньорита?

   – Нет. Но условия выполнены.

   – И что теперь?

   – А теперь – раздевайтесь.

   На лице Торна отразилось сомнение:

   – Я не ослышался? Вы предлагаете мне раздеться? Это такая шутка?

   – Нет, Ваша Светлость, это начало первичного осмотра. Мне нужно осмотреть ваши кожные покровы на наличие сыпи и язв и по их виду понять, как далеко зашла болезнь.

   – Но у меня нет никакой сыпи.

   – Прекрасно. Я хочу сама в этом убедиться.

   – Такого оригинального предлога для того, чтобы заставить меня обнажиться, не придумывала ещё ни одна женщина!

   Гаитэ глубоко вздохнула, стараясь набраться терпения.

   – Вы хотите моей помощи или нет? Если да, то очень прошу вас, не усложняйте мне и без того нелёгкую задачу.

   Торн, в свой черёд, глубоко вздохнул:

   – Вы предлагаете мне избавиться от одежды полностью?

   – Для вас это так сложно?

   Гаитэ с трудом удержалась от того, чтобы не хихикнуть.

   Не вязался образ могучего Торна, охотно демонстрирующего мужскую силу с приступами скромности. Хотя никаких противоречий нет – даже самые самоуверенные люди без одежды чувствуют себя уязвимыми. Нельзя сказать, чтобы и сама она испытывала удовольствие от создавшегося положения.

   – Ну что ж? Можно раздеться по частям. Хотя в первом варианте всё было бы быстрее и проще.

   – Вы меня убедили. Можете смотреть.

   Сложен Торн был отлично. С таких тел впору лепить скульптуры – отличны образец идеальной мужской красоты. Поневоле при взгляде на такое идеальное сочетание пропорций испытываешь восхищение и трепет. Каждая мышцы была выпуклой и функциональной, всё в этом теле дышало силой и мощью.

   И Торн был прав. Никаких признаков сыпи на его теле не наблюдалось. Кожа была чистая и гладкая, как у младенца, за исключением тем мест, где кустилась растительность – подмышечных впади, паховой области, груди.

   Ни розеол, ни папул, ни кондилом.

   – Ну что? – встревоженно спросил Торн.

   – Судя по состоянию коже, либо ваша болезнь находится в фазе засыпания, либо…

   – Либо? – встревоженно отозвался он.

   – Либо это другая болезнь, – подвела черту Гаитэ. – Скажите, а на вашем пенисе появлялись безболезненные язвы?

   – Нет, никаких язв не было. Но с него то и дело течёт, а стоит помочиться, так боль такая, словно я его в огонь сунул! – сдавленно прорычал Торн, при этом не глядя на Гаитэ.

   Только теперь Гаитэ сделалось понятной странная терапия лекаря. Судя по всему, она ошиблась в первичных предположениях.

   – Обязательно это показывать? – угрюмо поинтересовался Торн.

   – К сожалению – да. Я должна убедиться в своих подозрениях. Ошибочный диагноз ведёт к неправильному лечению и, как следствие, отсутствию результата.

   Хватило одного лишь взгляда, чтобы понять, что её догадки справедливы.

   – И почему у вас такой довольный вид? Чему вы улыбаетесь? – раздражённо отбросил волосы с лица Торн.

   – Тому, что всё гораздо лучше, чем я думала по началу. Ваша болезнь один из даров разгневанной богини Любви, которой вы служили через чур усердно, но своё жестокое ожерелье она вам, – пока! – по счастью, не подарила.

   – Вы хотите сказать?.. – с надеждой протянул Торн.

   – Большинство современных лекарей две болезни не разделяет, что является одной из главных причин неуспешной терапии…

   – Говорите проще! – нетерпеливо мотнул головой Торн.

   – Проще? Пожалуйста. В отличие от Ожерелья Любви, ваш недуг во внутренности забирается гораздо медленней и, хотя его симптомы более мучительны на первых порах, он куда менее смертоносный и гораздо легче лечится. Если станете следовать моим советам, практически со стопроцентной гарантией излечитесь без всяких последствий как для себя, так и для других в ближайшие же недели.

   – Это правда? – повеселел Торн.

   – Лгать не в моих интересах.

   – Верно. «В горе и радости» мы вскоре станем едины. Это нужно отметить! Выпейте со мной, мой прекрасный лекарь!

   – Нет! – решительно оборвала его Гаитэ.

   Улыбка, преобразившая красивое лицо Торна, сделавшая его почти прекрасным, разом увяла.

   – Нет? – разгневанно фыркнул он.

   – Вам нельзя пить во время лечения.

   – Даже рюмку?

   – Даже каплю, – решительно настаивала на своём Гаитэ. – На ближайшие месяцы вы должны будете отказаться от вина, копченного мяса, солёностей и всего острого.

   – И что?! Мне теперь есть пареную капусту?! – взревел Торн.

   – Можно добавить в неё морковь. И даже чуточку присолить, – как могла, утешила его Гаитэ.

   – Прекрасно! Стану питаться как последний крестьянин в моём королевстве!

   – У всего своя цена. За грехами следует покаяние, за излишествами – пост. Но вы можете продолжать вести ваш образ жизни, Ваша Светлость. И тогда вскоре не сможете мочиться без уже наверняка известного вам металлического устройства. Либо катетер – либо капустка.

   Торн с бессильным гневом сжал кулаки, в негодование глядя ей в лицо:

   – Признайтесь, вам ведь нравится изводить меня?

   – Признаюсь. Забавно наблюдать за тем, как прославленный воин, объявленный бесстрашным, жестоким завоевателем, покорителем женских сердец, ведёт себя как капризный ребёнок. Лучше смиритесь. Любые наши поступки ведут к последствиям. Вам не на кого обижаться, кроме как на самого себя.

   – Почему это не утешает? – с отвращением Торн поставил бокал на стол с такой яростью, что хрупкое стекло едва не хрустнуло, а малиновая жидкость расплескалась вокруг.

   – И как долго я буду пребывать на положение кающегося грешника?

   – Пока бесследно не исчезнут последние симптомы, – просветила его Гаитэ.

   – Просто отлично! Ладно, капуста – так капуста. Но одним постом недуг из тела не изгнать?

   – Увы, но нет.

   Гаитэ подошла к принесённому с собой подносу. Она выбрала два флакончика, один с драже на основе сульфаниловой кислоты, в Храме её добывали из каменноугольной смолы, другой – с настойкой на основе пиролюзита.

   – Вот средство для лечения, – повернулась Гаитэ к Торну. – Вот из этого будете делать состав для промываний. Пока воспаление бурное, раствор делайте слабый – не больше 2-х наперстков на ковш с водой. Это поможет удалить весь гной с уретры. На первых порах можете почувствовать ложное ухудшение вашего состояния. Это нормально. Так происходит из-за отёка тканей под воздействием препарата, благодаря чему создаются неблагоприятные условия для возбудителей болезни. Вот эти таблетки начнёте принимать внутрь, три раза в день перед едой. После их приёма тоже может чувствоваться головная боль, тошнота или сонливость. Симптомы временны и преходящи. Если всё пойдёт как надо, через десять дней будете здоровы.

   – Всего через десять дней? – недоверчиво протянул Торн, с сомнением взглянув на Гаитэ. – Я не слышал, чтобы кому-то удавалось справиться с этим недугом так быстро!

   – Так пошлите шпионов в горы и наведите справки о моих бывших пациентах и узнаете много интересного. А пока будете ждать вестей и результатов – по возможности, оставайтесь в покое, избегайте горячих ванн и исключите любые контакты подобные тому, что продемонстрировали мне полчаса назад. И да, составьте список всех тех несчастных женщин, которые, по вашей милости, тоже должны пройти курс лечения.

   – Ты сможешь излечить их всех?

   – Нет, к сожалению. Мои средства для лечения ограничены.

   – Есть способ пополнить их?

   – Да. Но для этого мне нужны ингредиенты, помещение и оборудование.

   – Если твоё лечение будет столь же эффективно, как ты ручаешься, ты получишь всё, что захочешь. И даже больше. Нам нужно распространить то, что может реально помочь нашим подданным, – в задумчивости погладил ухоженную щегольскую бородку Торн. – Или, подобно другим, ты не станешь распространять свои тайны?

   – Я бы охотно распространила, Ваша Светлость, но проблема в том, что большинство мужчин отвергают даже самую непреложную истину, если она исходит их уст женщины.

   – Посмотрим, как они посмеют что-то отвергнуть, когда наши мечи станут блестеть из-за твоей спины. Но это дело будущего, пока же от души стану надеяться, что твои средства подарят мне не только надежду.

   – Организм любого человека уникален, всегда есть возможность погрешности, но до сих пор тех, кому мои средства не помогали, я не встречала.

   – Аминь, – кивнул Торн.

   Гаитэ, поправив корпию, закрывающую поднос, выпрямилась и, переминаясь с ноги на ногу, в нерешительности подняла глаза на Торна.

   Тот слегка свёл брови:

   – Что-то ещё?

   – Да. Видишь ли, сегодня утром, когда во дворец по моей просьбе доставили лекарства и прочие средства для лечения, их сопровождал генерал Фейрас.

   – Имя этого изменника нам прекрасно известно.

   Тон Торна оставлял мало надежды на получение милости.

   Гаитэ терпеть не могла ставить условия в момент оказания медицинской помощи, считая, что так действовать не этично. Да что говорить? Она вообще не любила просить кого-либо о чём-бы то ни было. Но в данный момент речь шла не о её желаниях, а о жизни другого человека.

   Поэтому, пересилив себя, она продолжила.

   – Понимаю, что рискую вызвать ваш гнев, но не могу не заострить внимание на том, что мнение ваше несправедливо. Граф Фейрас присягал на верность моей семье, и он остался верен данным клятвам. Так какой же он изменник? Это именно он принес мне известие о поражение моей семьи, помог выбраться из монастыря до того, как другие лорды налетели подобно стервятникам, в надежде использовать меня в своих грязных, политических играх. Это он обеспечивал мою безопасность, хотя я ничего ему не платила и даже не обещала за верную службу.

   – Короче, сударыня! Каких благ вы желаете для своего верного слуги? Озвучьте. Если это не пойдёт вразрез с интересами моей семьи, я подумаю, как выполнить вашу просьбу.

   – Граф Фейрас проявил резкость. Он упрекал меня в том, что я плохая дочь и думаю лишь о собственном благе…

   – Ах, вот что! – лицо Торна словно закаменело. – Если вы намерены вести речь о вашей матери…

   – Вовсе нет! – сжала руки Гаитэ. – Хотя – да, но не в этот раз. Просто ваш брат, Сезар, услышал нашу перепалку, ввязался и, пользуюсь случаем, бросил вызов графу Фейрасу.

   – Это вполне в духе Сезара, ввязывать в то, что его совершенно не касается.

   – Он был настолько дерзок, что предложил мне присутствовать на поединке!

   – И что вы ответили? Отвергли его предложение?

   – Конечно!

   Лицо Торна потемнело. От гнева крылья носа Торна затрепетали, но ничем другим он не выдал своего неудовольствия.

   – Не вижу смысла отказывать ему.

   – Что?!

   – Почему бы нам и не посмотреть на этот поединок? Что в этом плохого? – похлопал густыми ресницами Торн.

   Гаитэ душила ледяная ярость. До чего же они все несносны, бесчеловечны и жестоки!

   – А вы не допускаете возможности, что потерпеть поражение может ваш брат?

   – К сожалению – нет. Сезар отлично владеет любым видом оружия и не знает поражение. Я единственный, кто может драться с ним на равных. Мне жаль говорить вам это, это, кажется, вас расстроит, но ваш преданный генерал уже всё равно что труп.

   – Так нужно этому помешать!

   – Дерзайте. Я не стану этим заниматься.

   – Но почему?!

   – А с какой стати, дорогая, я должен препятствовать уничтожению нашего врага? – бросив взгляд на гневное, расстроенное и разочарованное лицо Гаитэ, Торн смягчился. – Понимаю. После того, что вы пытаетесь для меня сделать, вы ожидали другого ответа. Но, во-первых, при всём уважении, дальше обещаний и счастливых прогнозов дело пока не пошло. А, во-вторых, попросите всё что угодно из того, что так любят женщины: от цветов и томиков со стихами, до драгоценностей и дворцов. Я буду рад вам угодить. Но политику и войны оставьте мужчинам.

   – Мне плевать на политику! Я прошу за жизнь человека, который проявил ко мне заботу и доброту!

   – Я вас не знаю, сударыня. И у меня нет гарантий, что завтра этот человек, проявляющий к вам заботу и доброту, по вашей же просьбе не постарается перерезать глотку мне или моему отцу. Без людей, подобных вашему генералу, вы всего лишь женщина. Прелестная, как рассвет, и безопасная, как ромашка. Но оружие мужчин способно превращать женщин в ядовитых опасных змей. Мне это ни к чему.

   – Как низко вы мыслите, сударь!

   – Я мыслю здраво. И вам советую сделать тоже. Придержите гнев. Напомнить, что это не я иду на поединок с вашим верным слугой? И если это способно укротить вашу праведную ярость, (так, к слову), так то, что я не желаю вмешиваться в развитие ситуации вовсе не означает, что, вмешавшись, я смогу изменить её к лучшему. Напротив, моя просьба о милосердии будет как масло в огонь. Сезара она не остановит, а лишь подстегнёт.

   – И что же мне делать? – всплеснула руками Гаитэ.

   – Можете попробовать уговорить его сами. Возможно, ваши чары окажутся волшебными и Сезар вас послушает. Но учтите, мой брат ничего не делает бескорыстно. И пока он не болеет болезнями Венеры, вам совершенно нечем прижать его к стене, – криво усмехнулся Торн.

   – Вы очень великодушны. Беседа с вами просто сняла огромную тяжесть с моей души, – язвительно проговорила Гаитэ, намереваясь уходить.

   – Так вы примите приглашение Сезара? Будете присутствовать на поединке? – поинтересовался Торн.

   – Какое вам до этого дело? – вскинула голову Гаитэ.

   – Вы моя будущая жена. Мой лекарь. И одна из моих прекраснейших подданных, – Торн рассмеялся, оставляя напыщенный тон. – Словом, я не могу допустить, чтобы вы без меня наслаждались зрелищем отменного поединка. А то, что он будет именно таким, я не сомневаюсь. Сегодняшний вечер обещает быть интересным. Чего-чего, а развлекаться Сезар всегда умел весело!

ГЛАВА 10

За час до назначенной дуэли Сезара и графа Фейраса в дверь постучал один из слуг Торна, чьё лицо наглухо закрывала маска. Это создавало крайне неприятное впечатление, вызывая тревогу.

   Гаитэ сильно сомневалась в том, что людям, предпочитающим скрывать лица, стоит доверять, пусть даже и в малом.

   – Накиньте плащ, скройте ваше лицо под вуалью, госпожа, – посоветовал слуга.

   По голосу Гаитэ узнала Маркелло и это её немного успокоило.

   – Готовы прогуляться со мной по городу, дорогая невестушка? – хохотнул Торн, поджидавший её у выхода.

   Как и у слуги, его лицо скрывала маска.

   От кареты и носилок пришлось отказаться. Не хотелось привлекать к себе излишнего внимания. Брезгливо подбирая юбки, стараясь не отставать от мрачного проводника, Гаитэ шагала по улицам, на одной из которых их появление вспугнуло, заставив разбежаться, стаю бродячих собак, на другой в канаву торопливо утрусила роющаяся в грязи посредине улицы свинья.

   Пройдя мост, перейдя реку, ступили на узкую тропу, ведущую в хитросплетённый лабиринт зданий – сердце Жютена.

   Гаитэ поразило, насколько захудалым всё вокруг здесь выглядело: скопление крыш красной черепицы, ветхие фасады, заплесневелые скульптуры, безлико таращащиеся на мощёную брусчаткой площадь.

   Солнце ещё не зашло. Воздух разогрелся, как от печки. То тут, то там улицы перекрывали гвардейцы. Видимо, следили за порядком, обеспечивая безопасность, но, судя по печальной статистике смертей и убийств, это не особенно помогало.

   Несмотря на непоздний час, проститутки уже вышли на свой нелёгкий, опасный заработок. Их легко можно было отличить от других женщин по полупрозрачным юбкам, затянутым в корсет.

   Маркелло подвёл к Торну громадного, боевого, коня.

   – Дальше поедем верхом? – обрадованно спросила Гаитэ, бросая на жениха неуверенный взгляд. – Но у меня нет опыта верховой езды.

   – Ничего страшного. Просто держись за меня, – порекомендовал он. – И желательно – покрепче.

   Торн жёстко вонзил шпоры в коня. Они галопом понеслись вперёд. Редкие прохожие при виде их жались к стенам, не желая попасть под копыта разгорячённого жеребца.

   Съёжившись позади жениха, прижавшись лицом к его спине, чуть ли не каждый момент ожидая падения, Гаитэ перестала смотреть по сторонам. Она перевела дыхание лишь тогда, когда конь остановился перед массивными воротами. Барельефы, украшающие их, показались Гаитэ препротивными.

   За воротами открылась квадратная площадка, со всех сторону окружённая стенами. Старый камень снизу покрывал бурый налёт, между мощёных плит на земле не пробивалось ни травинки – настоящий каменный мешок.

   – Добрый вечер, – шагнул им навстречу генерал.

   Кажется, появление Гаитэ его обескуражило:

    – Моя госпожа? Что вы тут делаете? – воскликнул он.

   – Я настоял на присутствие моей дорогой невестушки, чтобы завтра она не сомневалась – мой брат убьёт вас сегодня абсолютно честно, согласно всем законам дуэльного кодекса.

   Улыбка Торна была открытой и очаровательной, но от неё тошнило.

   – Сеньора, вы не должны были приходить! Это опасно, – встревоженно проронил граф Фейрас побелевшими губами.

   Генерала сопровождал уже знакомый Гаитэ Сорхэ Ксантий, граф Рифа. Он с неприкрытым, бесстыдным любопытством рассматривая Гаитэ.

   – Сегодня просто вечер сюрпризов! – хохотнул Сорхэ. – Та, кого мы не надеялись увидеть – здесь, а тот, кого ждали, задерживается.

   В ответ на дерзкую реплику врага Торн снова широко улыбнулся и вкрадчиво произнёс:

   – Жизнь полна сюрпризов и неожиданностей. Видимо, мой бесшабашный братец задержался у юбки какой-нибудь очаровательной цветочницы. Уверен, он появится с минуту на минуту, а если нет, я охотно заменю его. Буду иметь честь, сударь, обрезать вам уши на лету. И, может быть, не только уши. Тогда всё, что вам останется, отныне и навсегда, так это только смотреть на чужих невест. Кроме взгляда вы ничем угрожать их будущим мужьям не сможете.

   – На что вы намекаете? – вызывающе задрал подбородок Сорхэ.

   – Намекаю?! Да я говорю открытым текстом: не смейте таращиться на мою невесту!

   – Я буду таращиться на всё, на что пожелаю!

   – Только до тех пор, пока у вас есть глаза!

   – Довольно! – прогремел Фейрас. – Вы оба присутствуете пока лишь в качестве секундантов. Ваш брат, Ваша Светлость, не явился вовремя, что, безусловно, не украшает дворянина…

   Лицо Торна исказилось от ярости, рука выразительно улеглась на эфес шпаги.

   – Господа, – примирительно вскинула руки Гаитэ. – Не стоит распаляться по пустякам. Тем более, что вот и сам Сезар Фальконэ, собственной персоной.

   Он приблизился с небрежной, нарочитой неторопливостью.

   – Доброго вечера, сеньоры и, – стрельнув взглядом в Гаитэ, стоявшую чуть поодаль, подчёркнуто-уважительно склонил голову перед ней голову, – сеньорита.

   – Вы позволили себе опоздать, – в голосе Сорхэ слышалось лёгкое раздражение.

   – Напротив, – сохраняя невозмутимый вид ответил Сезар. – Я пришёл слишком рано и решил в ожидании вас немного прогуляться.

   Он с усмешкой оглядел соперников, уделив особое внимание не Фейрасу, а Сорхэ.

   – Ну так что, сеньоры? Условия поединка мы не оговаривали. Я готов выслушать ваши предложения.

   – Возможно, пока не поздно, лучше всего будет завершить миром? – Гаитэ, как единственной женщине среди присутствующих вовсе не стыдно было выступить с подобным предложением.

   – Ну уж нет! – фыркнул Торн. – Не будем превращать драму в фарс! Не зря же мы тащились на ночь глядя в такую даль? Или кто-то из господ желает принести извинения?

   – Откровенно говоря, это затруднительно, поскольку никто перед вами не виноват, – высокомерно фыркнул Сорхэ. – И нам совершенно не в чем извиняться.

   – Вы оскорбили мою невесту, – подал голос Торн, – и я считаю вправе требовать сатисфакции.

   – Странно, что невеста ваша, а дерётся ваш брат, – окинув Торна насмешливым взглядом, процедил сквозь зубы Сорхэ.

   – Ничего странно, ведь именно мой брат стал свидетелем оскорбления!

   – Да я не оскорблена! – возмутилась Гаитэ.

   Но никто из мужчин не желал её слушать. Им не нужна была правда – им нужны была причина. Возражать против этого было столько же резонно, как драться с мельницей.

   – Я с радостью поучаствую в жеребьёвке. Нас двое на двое, мой слуга Маркелло и моя невеста станут свидетелями.

   – Согласно Дуэльному Кодексу, женщина не может считаться свидетелем, – напомнил Сорхэ.

   – И всё же, как мы знаем, к свидетельствам высокородных сеньор прислушиваются. Надеюсь, вы не станете отрицать, что имя Рэйвов достаточно высокородно? – пожал плечами Сезар.

   – Я предпочитаю оставаться секундантом, – скороговоркой процедил Сорхэ, скрежеща зубами.

   – Речь истинного храбреца! – хохотнул Торн.

   – Ваше право, – коротко кивнул Сезар. – Ну что, ж! Начнём.

   Он сбросил колет и в одной рубахе прошёл к центру площадки. Фейрас, слегка поколебавшись, последовал за ним. Оба встали в позицию: Сезар – справа, граф Фейрас – слева.

   Повисшая тишина давила на психику не меньше жуткой улыбки Сезара.

   В это самое мгновение Гаитэ впервые возблагодарила судьбу за то, что та привела её к Торну. Старший брат, несмотря на внешнюю грубость и резкость, был вполовину не так жуток и опасен, как младший.

   Должно было произойти что-то страшное – не могло случиться иначе. Такие жуткие ощущения не во сне, а наяву Гаитэ уже и забыла, когда испытывала.

   Граф Фейрас пошёл в атаку первым, медленно и аккуратно обнажив шпагу, переминаясь с ноги на ногу, будто ему жали сапоги. Сезар же не шелохнулся. В своей неподвижности он легко мог поспорить со статуями.

   Сделав пробный взмах шпагой Фейрас не достиг цели. Сезар легко ушёл от удара, даже не обнажив меча. Разозлённый подобным пренебрежением Фейрас нанёс удар сбоку, но, снова не поднимая оружия, Сезар отступил.

   Следующая атака генерала стала для него последней. Стремительным движением Сезар поднял шпагу и её острый кончик оставил тонкую алую нить на шее его противника. Глупое тело продолжало по инерции двигаться вперёд, затем бег резко прервался и Фейрас рухнул на каменные булыжники.

   Всё произошло так молниеносно и быстро, что Гаитэ не успела ещё ничего осознать, а уже всё было кончено.

   «Как мало крови», – только и пронеслось в голове.

   Она всегда считала, что, если перерезать горло, кровь бьёт фонтаном. В действительности всё было не так. Тонкая струйка, очень тонкая струйка – и всё.

   Торн заулюлюкал, громко аплодирую.

   Сезар, повернувшись к нему, отвесил щегольский поклон, пристукнув каблуками, как в танце.

   Сорхэ был в ярости:

   – Проявите уважение! Человек умер!

   – Только не надо играть, – издевательски покачал головой Торн. – Если бы в схватке погиб мой брат, ты бы смеялся!

   – Вы! Два мерзких червяка, выползших не из чрева матери, а прямиком из преисподней! – рыкнул Сорхэ, подходя ближе.

   Глаза его сверкали бешеным огнём.

   – Если я правильно вас понял, сеньор, вы поменяли своё мнение? Желаете драться?

   Сорхэ пошёл по кругу, обходя неподвижно стоявшего Сезара, чередуя серию быстрых шагов с сериями коротких:

   – Желаю намотать твои кишки на свою руку, ублюдочная сволочь!

   Сезар не счёл нужным что-то отвечать. Выпад Сорхэ прошёл мимо – Сезар лишь слегка качнулся.

   Гаитэ не была сведуща в фехтовальном искусстве, но некоторые вещи и не требуют изучения для того, чтобы оценить деяния мастера. Сезар Фальканэ в совершенстве владел как своим телом, так и своим клинком. Сорхэ отлично владел шпагой, удары были точно и смертоносны, но его несчастье заключалось в том, что в соперники на этот раз ему достался полубог.

   Удар из верхней позиции с заходом влево – мимо!

   Ложный выпад в поясницу – мимо!

   Возвратный выпад в голову – и снова клинок не нашёл свою цель.

   Не получилось достать шею противника из полупозиции снизу-вверх.

   Всё это время Сезар лишь уходил в защиту, не атакуя в ответ до тех пор, пока Сорхэ словно не обезумел, начав наносить беспорядочные удары вне всякой стратегии.

   Лицо Сезара снова выглядело каменной маской.

   Видимо, игра утомила его. Поединок продолжался, но роли переменились. Фальконэ, наконец, перешёл в атаку: лёгкий поворот корпуса, шаг правой вперёд и такой же молниеносный выпад. Со злой усмешкой на лице брат Торна играл шпагой, выделывая финт за финтом, как кошка, играет с обречённой ею мышкой.

   Двое людей медленно двигались по кругу.

   Лицо Сезара больше не выглядело спокойным – оно было жестоким и алчным. Он хотел убить и не скрывал этого. И Гаитэ видела по его лицу, читала по нему – верная смерть!

   Теперь Торн не улюлюкал и не аплодировал.

   – Пожалуйста, не нужно! – сорвалось с губ Гаитэ одновременно с тем, как Сезар издевательски изящным движением вогнал шпагу в очередную шею; перед тем как второе тело рухнуло на землю в аккурат рядом с первым.

   – Сеньора? – обернулся Сезар к ней, дрожавшей от ужаса перед двумя увиденными смертями. – Вы что-то сказали?

   Она чувствовала себя в этот момент беспомощной, словно обнажённой.

   Ненависть, негодования, понимание, что всё изначально было подстроено, что её использовали как наживку для того, чтобы расправиться с двумя самыми верными людьми её матери – всё это пришло позже.

   В тот самый момент Гаитэ ни о чём не могла думать, кроме одного – как быстро гаснет пламя жизни. О том, что кто-то может быть настолько чудовищен, что гасит его, не колеблясь и не зная раскаяния, словно настоящий зверь.

   – Это… это мерзко, – попятилась она.

   – Мерзко – что, сударыня? – вежливо поинтересовался Сезар.

   – Оставь её в покое! – велел Торн.

   – Я отвечу, – собственный голос казался Гаитэ чужим, когда, шагнув вперёд, она остановила ненавидящий взгляд на Сезаре. – Мерзко то, что вы задумали сделать это, используя мою наивность и доверчивость. Из-за моей глупости пострадали те, кто был наиболее предан…

   – Вам? – переспросил Сезар, качая головой. – Не обольщайтесь. Любой из этих господ, не задумываясь, перерезал бы глотку и вам и мне, будь это в интересах их обожаемой Тигрицы!

   – Только резать мне глотку моей матери не интересно от слова «совсем», – бесцветным голосом возразила Гаитэ. – Пользуясь случаем, вы избавились от противника, подло и беспринципно. Да ещё заставили меня смотреть на это. Вы отвратительны!

   На этот раз воцарившаяся тишина была звенящей.

   – Я понимаю твоё огорченье, – произнёс Торн, подходя ближе, так, что Гаитэ почувствовала тепло, исходящее от его тела и почувствовала поддержку. – Откровенно говоря, братец, я тоже не думал, что ты зайдёшь так далеко, что оставишь за собой два трупа. Хотя мог бы и догадаться. Ты никогда не умеешь остановиться вовремя. Но насчёт «подло», – милая, это перебор. Поединок был честный. Ты же сама видела, брат рисковал жизнью дважды там, где каждый из них рискнул лишь раз. Правда, менее успешно, – хмыкнул он.

   – Ненавижу! Ненавижу вас обоих! – в отчаянии закричала Гаитэ, сжимая кулаки в бессильной ярости и горьком отчаянье.

   Смерть не была ей в новинку. Она встречалась с владелицей острой железной косы, срезающей жизни под корень и раньше, но то были жертвы старости, болезни или несчастного случая, но никогда – убийства.

   – Маркелло, – кивнул Торн, – позаботься о телах. Сделай всё возможное, чтобы их доставили родным и похоронили с почестями.

   Он слуге кошелёк, звякнули монеты.

   – Да, мой господин, – покорно отозвался слуга, поймав кошель на лету.

   Гаитэ отвернулась, не в силах смотреть на слишком простые, примитивные действия. С людьми обращались как с дровами, перетаскивая с одного места на другое с бесчувственной, небрежной деловитостью.

   – Мне жаль, что так получилось.

   Услышав грустный голос Сезара над своим ухом, она покачала головой:

   – Ложь. Вам не жаль.

   – Послушайте! Когда утром я пригласил вас на поединок, я просто шутил. Привести вас сюда со стороны Торна было…

   – Что? – гневно сверкнула она глазами, порывисто к нему оборачиваясь. – Было ошибкой?

   – Ошибкой? – Сезар криво усмехнулся. – О, нет! Не ошибкой – тонким расчётом! Торну только на руку, чтобы вы меня ненавидели.

   – При чём здесь Торн? Вы сами сделали всё для того, чтобы заслужить мою ненависть: соблазнили мою мать, убили брата, разорили подвластные земли, прикончили последних людей, сохраняющих мне верность!

   – Вы пристрастны и несправедливы ко мне. Насчёт вашей матери – согласитесь, трудно принудить к чему-то женщину, превосходящую вас годами, умом и опытом?

   – Довольно! – попыталась гневно оборвать его Гаитэ.

   Но Сезар продолжил скороговоркой:

   – То, что было между мной и вашей матерью, нельзя назвать иначе, чем приятной интрижкой. Я понимаю, это отталкивает вас от меня, но прошлого изменить никому не под силу – даже мне.

   – Даже вам? Почему – даже вам? Вы чем-то отличаетесь от прочих смертных?

   – Отличаюсь.

   – Разве что в худшую сторону!

   – Однажды я стану императором Саркассора. Не номинальным, как мой отец, а обладающим реальной властью. Я положу конец бесконечным междоусобицам в стране, объединив провинции и превратив наш край в великое государство, процветающее, благоденствующее. Я стану великим правителем, прославившемся в веках.

   – У вас грандиозные планы, Ваша Светлость, – зло сощурилась Гаитэ. – Но разве в этой очереди мой будущий муж, ваш старший брат, не стоит первым? Вы, видимо, уже придумали, как решить этот вопрос?

   По лицу Сезара промелькнула судорога ярости и оно тут же застыло уже знакомой Гаитэ, неподвижной маской, надёжно скрывающей все душевные порывы.

   – Что ж? Вы правы, – пожал он плечами. – Мой брат стоит у меня на пути во всех направлениях, обойти его будет трудно. Вы сделали правильный выбор, мадонна! Что остаётся мне? Лишь шпага! В то время как Торна ждёт императорский венок.

   – Зато шпагой вы владеете мастерски, что с пафосом и продемонстрировали, только что беспощадно расправившись с моими друзьями.

   – Это был честный бой! Вы не имеете никакого права смотреть на меня, как на убийцу!

   – Я буду смотреть на вас так, как вы того заслужили. Формально – да, дуэль была честной, но на деле же вы прекрасно знали, что противник слабее? Могли бы проявить великодушие!

   Сезар посмотрел на Гаитэ так, словно усомнился в её умственных способностях:

   – Проявить великодушие? – сдавленные от ярости голосом выплюнул он. – Зачем? Чтобы оба негодяя продолжили плести против меня и моей семьи интриги? Ну нет! Если противник не капитулирует, его уничтожают. Это касается как львов, так и змей, сударыня. Советую вам это запомнить!

   – Это угроза? – отшатнулась Гаитэ.

   – Скорее предупреждение. Впрочем, – дёрнул Сезар плечом, – расценивайте, как вам угодно. Ваше желание быть предубеждённой, из чего бы оно не исходило, очевидно! Я мог бы казнить этих двоих тупиц. Или подослать к ним наёмников. Но я позволил им умереть с честью, держа шпагу в руке, как и подобает воину. У них был шанс одержать победу или умереть. Они проиграли – горе павшим. Но я отказываюсь считать себя неправым, потому что я прав! Я понимаю ваши чувства, но не позволяете эмоциям взять верх над разумом.

   Их взгляды снова встретились.

   Гнев Гаитэ куда-то испарился, осталась лишь тоска и неуверенность – во всём.

   Кому же верить, если даже собственное «я» вызывает сомнение.

   Кто прав? Кто виноват? И вообще, если ли в этой жизни правые и виноватые? Или только те, кто дорог нам, за кем мы готовы и в огонь, и в воду, чтобы там не случилось и те, кто нет – последним мы не прощаем ничего.

   – О, братец! Гляжу, ты пытаешься подружиться с моей будущей жёнушкой, пока я и мой верный слуга прибираем за тобой?

   Вместо ответа Сезар резко оттянул жёсткий воротник, словно ему внезапно стало нечем дышать.

   – Я пытался объяснить моей будущей родственнице, что не так плох, как всем вокруг хотелось бы.

   Торн засмеялся, тяжело закидывая руку на плечо Сезару:

   – О, мой вечное несчастный, вечно непонятый младший брат, – с издевкой протянул он. – И когда тебе надоест ныть? Перестань искать чужого одобрения и жить сразу станет легче.

   С этими словами он отпил несколько глотков из фляжки, что держал в руке. Судя по неровным движениям, в ней была вовсе не вода. И прикладывался он к ней уже не впервые.

   Спрашивается, зачем утром Гаитэ потратила на него столько лишних слов?

   – Будешь? – протянул он фляжку Сезару.

   Тот отрицательно мотнул головой.

   – А ты, дорогая? – развязно вопросил Торн.

   Вместо ответа Гаитэ отвернулась и направилась к калитке в воротах.

   – Э! Нет, дорогая! Я бы не советовал тебе отрываться от компании, – пьяным голосом проревел Торн ей в спину. – Жютен и днём-то небезопасен, а ночью его улочки смертоносней трясины.

   – Ну так иди за ней, дурень, – хмыкнул Сезар. – Иначе потеряем так же внезапно, как нашли.

   – Этого никак нельзя допустить. Отец будет недоволен. Да и я, кажется, тоже, – засмеялся Торн.

   Братья Фальконэ вели себя так, словно два человека только что не превратились в два трупа! Словно ничего, ровным счётом ничего не произошло!

   В характеристиках Жютена они оказались правы. Не успела Гаитэ дойти до конца улицу, как дорогу заступили три человека, с виду, прилично одетых, но источающих угрозу.

   – Смотрите, кто попался? Похоже на благородную даму? Но ведь благородные дамы по ночам одни не гуляют? – издевательски пропел тот из тройки, что стоял в центре.

   Молодые люди вызывающе заложив руки на широкие пояса.

   – Что ты сказал, смерд?! – рыкнул Торн, и напрасно Сезар пытался удержать его за плечо. Он стряхнул её, как досаждающую муху.

   – Ничего, сеньор. Должно быть, мы обознались, – заискивающим, лебезящим тоном пропел второй, с тонкими усиками над слишком пухлой нижней губой, молодой человек. – Мы приняли даму за другую. Просим прощения.

   – Извинить? – тёмной башней надвигался на ночных бандюг Торн. – Ну, нет! Никто не смеет косого взгляда поднять на моих шлюх, а ты только что встал на пути моей невесты! Ради твоего же блага я преподам тебе урок вежливости.

   Гаитэ не сразу поняла, что случилось. Отчего парень заорал, как ошпаренный, хватаясь рукой за левую сторону лица. Почему Торн наклонился и что-то поднял с земли, протягивая нападавшим:

   – Вот. Заберите его ухо. На память о том, какими осторожными следует быть на улице Жютена, особенно по ночам. И благодарите судьбу за моё хорошее настроение. Я удовлетворюсь одним только ухом. А ведь мог бы выколоть смерду оба глаза, – засмеялся Торн.

   – Дорогая, – обернулся Торн, протягивая к Гаитэ руку, залитую кровью незадачливого воришки. – Пора возвращаться во дворец.

ГЛАВА 11

Обратный путь не оставил следа в памяти: город, охранники, оба брата Фальконэ – всё превратилось в неясный фон. С неба бледным ледяным диском равнодушно светила луна.

   Гаитэ многое отдала бы за то, чтобы стать такой же, как ночное светило – далёкой, равнодушной, для всех недосягаемой, недоступной. Ничего не чувствовать, ни за кого не переживать, никого не любить не из-за чего не печалиться – просто плыть в вышине, бездумно созерцая тех, кто ходит под тобой, купаясь в успокаивающих серебристых лучах. Не знать ни сомнений, ни печали, ни сожалений.

   – Эй? Что-то ты подозрительно притихла? – бросил через плечо Торн. – Ты в порядке, мышка?

   – Не называй меня так.

   Он хмыкнул:

   – Не нравится быть мышкой?

   – Не нравится. И нет, я не в порядке. Но скоро буду.

   Странно, но тепло от тела Торна действовало на неё успокаивающе, хотя Гаитэ прекрасно осознавала, насколько иллюзорно это ощущение твёрдой опоры, что дарит ей его присутствие.

   – Ты знал, что он убьёт их. Зачем же позволил мне поехать? – тихо спросила она, прижимаясь к широкой спине всадника, умело управляющего поводьями.

   Подковы коня глухо и чётко звучали в сонной тишине задремавшей улочки.

    – Хотел, чтобы ты видела это.

   – Видела – что? Насколько виртуозен твой брат во владении клинком?

   Дома, сторожившую дорогу, бегущую между ними, словно медлительная река, светлели, подобно призрачным утёсам. Цокот копыт отдавался далёким эхом. Мир казался таким огромным. И Гаитэ чудилось, что душа её, крохотная и замёрзшая, падает в какую-то бездну. Всё ниже и ниже. Будто она по доброй воле участвовала в убийстве двух самых верных её семье людей.

   И то, что сейчас она спокойно едет в дом кровных врагов, лишь усугубляло её предательство.

   – Я хотел, чтобы ты видела, каким жестоким и несгибаемым может он быть Сезар.

   – Зачем?

   На этот раз Торн не ответил.

   Гаитэ закрыла глаза.

   У Торна такая мускулистая спина, такие широкие плечи. Спрятавшись за ними невольно чувствуешь себя под защитой.

   Защита – это то, что так ей необходимо. Она ведь совершенно одна. Некому верить, а те, кто ещё мог бы вступиться, теперь, после сегодняшнего, отвернутся от неё окончательно.

   Сезар сжёг мосты, по которым она могла бы попытаться скрыться. Хитрый, беспощадный, опасный враг. Хищник, дышащий ей в спину и желающий заполучить то, что наметил – заполучить любой ценой.

   Какое ужасающее чувство – одиночество. Одиночество со всех сторон. Надвигающаяся беда, всепоглощающий страх и беспомощность. Как трудно быть неопытной, глупой женщиной в мире жестоких, алчных, умных мужчин. При таком раскладе трудно надеяться на счастье – лишь бы выжить.

   Ей нужна опора.

   Единственный, на кого она может здесь надеяться – это Торн, потому что он единственный, кому она может быть нужна. Необходимо сделать всё возможное, а может быть, и невозможное, чтобы привязать его к себе, заставить себя любить.

   Единственный способ, которым женщина может защитить себя в этом мире – найти мужчину, способного отстоять её интересы.

   – Чувствуете, как безветренно и душно? – хмыкнул Торн. – Кажется, будет гроза.

   – Гроза? – испуганно откликнулась Гаитэ.

   – Да. Видите, впереди свинцовые тучи?

   – Вон та тень?

   – Она самая. Следует торопиться.

   Они едва успели добраться до дворца, как налетел ураганный порыв ветра, задувая светильники на высоких бронзовых треногах, освещавших подъездные ворота.

   Одна за другой вспыхивали зарницы, озаряя нижний край туч и белые призрачные статуи с фонтаном во внутреннем дворе дворца.

   Стоило забежать по лестнице на галерею, как прогремел оглушительный раскат первого грома. Зарницы, как стрелы, продолжали расчерчивать небо зловещим фейерверком. Резкие порывы ветра стучали ставнями, которые нерадивая прислуга поленилась закрыть на ночь. В воздухе разливалось такое напряжение, которое бывает только перед яростной грозой.

   Упали первые капли дождя, а потом сразу, почти мгновенно, хлестанул ливень. Забарабанил по листьям, черепице крыши, гранитным белым статуям, да так сильно, словно вокруг гремели барабаны.

   Словно сама природа оплакивала потерю дома Рэйвов.

   Очередной налетевший порыв ветра обдал Гаитэ мириадами брызг – дождь был такой силы, что галерея больше не могла служить надёжным укрытием.

   Снова сверкнула ослепительная молния в синем зловещем свете позволяя различить в сплошной стене рушащейся воды движущуюся фигуру Торна, вынырнувшего прямо из сплошной пелены мрака и осязаемых потоков воды.

   – Вы ещё здесь? – смеясь, спросил он, тряхнув головой. – Почему не уходите?

   – Жду вас.

   – Зачем?

   – Всё ещё плохо знаю дом. С вами как-то надёжнее.

   – Значит, мы теперь друзья?

   Торн шагнул вперёд, сокращая разделявшую их дистанцию. Странно видеть такую лёгкость движений у высокого, атлетически сложенного мужчины. В который раз Гаитэ подивилась тому, каким невероятным образом несокрушимая мощь в этом человеке сочетается с мягкой грацией.

   Дождь шумел, словно река.

   Сердце её билось так, будто вот-вот разорвётся, когда он легко, словно играючи, подхватил Гаитэ на руки и понёс через длинный ряд выбеленных стен, между колонн, поддерживающих своды галерей, до самой её комнаты, где было тепло и уютно. На стенах шевелились отблески от догорающего в камине огня. Блики пламени отражались от полированной поверхности мебели, от мраморных плит на полу. На столе горел один единственный канделябр, резко освещая широкую кровать, пустующую под поднятым пологом.

   Торн осторожно поставил Гаитэ на пол, а она под его взглядом остро ощутила себя невинной девочкой, какой, по сути, и была. В его лице проступило что-то жадное и хищное.

   Взяв двумя пальцами её за подбородок, он повернул лицо Гаитэ к себе.

   – Нет! – отпрянула она.

   – Нет? – улыбнулся Торн насмешливо, как предвкушающий сладкий момент триумфа кот, уже успевший зажать обречённую мышку в угол. – Вы не согласны подарить мне даже один единственный поцелуй?

   – Не сегодня, прошу вас! Я так устала и…расстроена. У меня на глазах убили двух самых моих верных слуг. И пусть это случилось в честном поединке, смерть от этого не перестаёт быть смертью. Мне трудно чувствовать сейчас что-то иное, кроме печали. Поймите меня правильно.

   – Я понимаю: смерть... Да и кроме того, вы знаете мою постыдную тайну, что не может не отвращать. Ваши чувства понятны. Как и мои, – вздохнул Торн. – Вы так красивы сейчас, так испуганы и печальны – всё это делает вас желанной вдвойне. Но не хочу оскорблять ваших целомудренных чувств. Я подожду. Подожду, пока моя болезнь пройдёт, а моя страсть будет иметь под собой законные права. Вот когда я назову вас своей, сеньорита, я смогу с вами сделать всё, что захочу!

   Его рука скользнула по её плечу, по груди. Задержалась на ней, сжимая довольно чувствительно, но между тем не причиняя боли.

   Потом Торн вдруг резко отстранился и, шагнув к столу, задул свечу.

   – Спокойной ночи, моя маленькая мышка, – прозвучал из темноты его насмешливый голос.

   Дверь тихо скрипнула, подарив Гаитэ странную смесь чувств из разочарования и облегчения.

   Она долго лежала без сна, вглядываясь в еле различимый в багровом сумраке догорающего в камине огня полог над головой. Прислушиваясь к шуму дождя за стеной, который сейчас действовал умиротворяюще.

***

Проснулась Гаитэ от громкого стука в дверь, от которого сотрясался даже косяк. Набросив на плечи халат, она, путаясь в длинных полах, вихрящихся вокруг босых ног, опрометью бросилась к двери – отодвинуть засов.

   За дверью оказалась взволнованная Эффи со служанками. Стоило Гаитэ отворить дверь, как девушки, словно вихрь, ворвались в комнату.

   – Что-то случилось? – испуганно воскликнула Гаитэ.

   – Папочка вызывает тебя к себе!

   – Зачем?

   – Не знаю. Кажется, хочет что-то сообщить. Но не стоит заставлять его ждать.

   Эффидель всё взяла в свои руки, давая служанкам чёткие указания, благодаря чему всего через полчаса Гаитэ смогла покинуть комнату при полном параде.

   Дождь как лил с ночи, так и не переставал. Хлестал каплями по зарослям глициний, оплетающих переходы галерей, по подстриженным карликовым деревьям в мокрых горшках. Всё вокруг выглядело серым, неприглядным и скорбным. Воздух, перенасытившийся влагой, зябко обнимал обнажённые плечи, заставляя вздрагивать от холода. Вокруг держались сумерки, как будто наступил вечерний час, а не утро. Всюду горели факелы, источая запах лимона. Всполохи огня отражались на влажном кафеле.

   Влага окутала всё вокруг, как мантия.

   Стражник отворил дверь и Гаитэ увидела, как Сезар стоит навытяжку перед отчитывающим его, словно нашкодившего малчишку, отцом.

   – Сколько раз я тебя предупреждал? – бушевал Алонсон, ударяя по столу кулаком. – Сколько раз требовал, чтобы ты не давал волю своему темпераменту, своей неуравновешенности?! Ты нарушил хрупкий баланс сил! Ты снова поставил нас на грань войны!

   Заметив Гаитэ, император процедил сыну сквозь зубы:

   – Уйди с глаз моих долой.

   Белый от ярости, Сезар отвесил отцу поклон и стремительным шагом вышел, едва не толкнув Гаитэ плечом, как ей показалось, вполне себе преднамеренно.

   Алонсо устало вздохнув, смерил девушку взглядом:

   – А вы, душенька, подойдите ближе.

   Гаитэ не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться.

   – Вы уже в курсе, что оба ваших генерала убиты? – прямо спросил император.

   Гаитэ кивнула:

   – Я знаю о том, что ваш сын одержал верх в поединке и не проявил милосердия.

   – Да. Милосердие ему несвойственно. Но хуже то, ему свойственны недальновидность и импульсивность. Используя смерть своих военачальников как предлог, ваши лорды готовы взбунтоваться и пойти на нас войной. И это в то время, как наши войска позарез нужны нам на западе, чтобы отразить агрессию Валькары! Вынужденные воевать на два фронта, мы утратим наше численное преимущество, и можем потерять куда больше, чем приобретём.

   Алонсо поглядел на Гаитэ исподлобья, словно пытаясь одновременно заглянуть к ней в душу и принудить сделать именно то, что ему необходимо.

   – Вы пришли ко мне добровольно, с предложением стать членом моей семьи. Значит ли это, что вы готовы послужить на благо своему новому дому?

   Гаитэ ответила вполне искренне:

   – Да, но при условии, что вы не потребуете от меня ничего такого, что могло бы навредить людям, о которых заботиться – мой прямой долг.

   Алонсо снова вздохнул, будто ему не хватало воздуха.

   Дышалось и впрямь тяжело.

   – Мой младший сын один из лучших воинов, которых я знал. Подающий большие надежды стратег и военачальник, умеющий обратить во благо даже то, о чём другие попросту не подумали бы. На войне он бог, – император грузно опустился в кресло у камина, где яркое пламя плясало и весело, и неистово. – Но бог войны – это не тот бог, которому я хотел бы вручить правление. – Взгляд императора снова обратился к Гаитэ. – Я знаю, ваши наставницы не одобряли войны.

   – Большинство тех, по кому последствия распрей знати проходится как косой, её не одобряют, – сдержанно ответила она.

   Алонсо кивнул:

   – Да, я знаю. Но нравится мне самому или нет, войны необходимы. Это неминуемое зло, как тень от предмета. Как не крутись, войн не избежать. И уж лучше обойтись десятью малыми, чем одной большой. Древние кровавый боги, влияние которых мы не признаём, по-прежнему требуют то, что они так любят – людскую кровь.

   Наклонившись вперёд, император поворошил пламя, оживляя его, побуждая возобновить уснувший, было, танец.

   – Но войну нужно держать под контролем, – продолжил он, выпрямляясь, – а это куда сложнее, чем взнуздать самого бешеного жеребца. Не все войны следует выигрывать оружием. Скажу больше, душенька, большинство войн выигрывается как раз не им. К сожалению, Сезар этого не понимает. Ему верится, силой можно решить любой конфликт, привести любую задачу к нужному знаменателю. И если мой сын не поумнеет с годами, война, с помощью которой он готовится поглотить весь мир, может пожрать его самого. Мне, как отцу, хотелось бы этого избежать.

   – Вас можно понять. Большинство родителей любят своих детей, какими бы те не были.

   – И мы любим своих детей куда сильнее, чем нам самим бы хотелось.

   – Ваши дети не осознают своего счастья.

   Алонсо снова скользнул по Гаитэ быстрым, как молния, всё вбирающим в себя, взглядом.

   – Я люблю моих детей, но я понимаю, что Сезар слишком вспыльчив, горяч и самонадеян, а Торн слишком любил удовольствия жизни. И всё же Торн мой первенец, и именно он унаследует власть после того, как мы оставим этот мир. А вам, как истинной супруге, придётся наставлять вашего мужа, утешать и разделять с ним как радости, так и бремя власти. Но это случится при условии, если вы докажите, что достойны чести стать императрицей. Достойны доверия, которое мы готовимся вам оказать.

   Теперь стало понятным, к чему весь этот приступ фальшивого откровения и излияния в родительской любви.

   – Что вы хотите, чтобы я сделала?

   – Вы отправитесь на запад и поможете Сезару заручиться поддержкой Рейвэра.

   – Но, – растерянно, почти испуганно, вскинула глаза Гаитэ, – я всего лишь женщина. Я никогда никем не правила. Меня не послушают!

   – Так найдите способ заставить их себя услышать.

   – Как?

   – Лорды – ваши вассалы. Они связаны с вашим домом клятвой. Ваша задача сделать так, чтобы они об этом вспомнили.

   – Сделать это было куда проще до того, как ваш сын перерезал горло моим генералам, чем после! – вспылила, не сдержавшись, Гаитэ.

   – Спорить с этим бессмысленно, но что есть, то есть. Править нелегко, моя милая. Власть – не только богатство и сладости. Увы! Куда чаще власть –это бремя, ответственность и опасность. Опасность, опасность и ещё раз – опасность. Я прожил в Саркассоре сорок лет. Из них правлю этим государством пять. Я принял его в руинах, как после пожара, пепелищем. Я сделал для государства столько, сколько другим даже и не мечталось, но… я всё равно остаюсь чужаком для своих подданных. Какая-то молоденькая соплячка, вроде вас, способна спутать все карты лишь на том основании, что в ней течёт древняя кровь с каплей королевского рода, сгинувшего до того, как я имел счастье появиться на свет. Одного происхождения становится достаточным, чтобы весь мой опыт, сила и достижения оказались в небрежении! Глупцам невдомёк, что знать просто рвёт друг у друга из глоток куску покрупнее, а бедняков от смены режимов ждёт только одно – они будут жить ещё хуже. Голодный станет голоднее, а жаждущего жажда томить будет сильнее. Никому из власть имущих нет дела до людей.

   – Почему вы так говорите?

   – Потому что стар и повидал в жизни достаточно, как бы цинично это не звучало. Всё это я к чему? Ступайте и докажите, что способны принять то, что хочет всучить вам народ – власть!

   – Если мне так необходимо ехать в Рэйвэр, то пусть со мной поедет Торн.

   – Дорогая моя! Вы что, оглохли?! Вы едите с Сезаром.

   – Но мой жених – Торн…

   – А мой маршал – Сезар! Я вас не на свадьбу отправляю, а на переговоры! И если всё пойдёт ни к чёрту, вместо слов зазвучат пушки и никаких вам тогда свадебных фанфар! И впредь не смейте мне перечить, ясно?!

   – Да, ваше величество, – склонила голову Гаитэ, трепеща.

   Она всегда плохо переносила, когда на неё повышали голос.

   – Ступайте. И постарайтесь найти нам друзей среди врагов. В качестве приятного бонуса можете навестить вашу матушку, – смягчился Алонсон. – Попробуйте заручиться её советом и поддержкой. Если вам удастся это сделать, я смягчу режим в её отношении. Можете ей это обещать.

   – Да, ваше величество.

   Алонсо протянул руку со зловеще мерцающим перстнем. Гаитэ оставалось лишь преклонить колено, что она и сделала.

   – Мы выражаем соболезнования вашим утратам. И желаем удачи в вашем предприятии, поскольку оно и наше тоже. В случае успеха благодарность будет соразмерной.

   Аудиенция была закончена.

   Пятясь, Гаитэ вышла из малого тронного зала. Подойдя к перилам, она подставила под брызги разгорячённое, пылающее от волнения, лицо.

   Она чудовище? Она должна обрадоваться? Наверняка, должна. Алонсон разрешил ей увидеться с матерью, разрешил вернуться на свои земли. Но она пойдёт туда с вражеской армией и с известием о смерти двух генералов Рэйва.

   Её люди должны будут ненавидеть её. Мать ненавидит её. Весь мир ненавидит её!

   А она вынуждена тащиться через всю страну с человеком, от которого каждая клеточка её тела желала бы держаться подальше. Почему, кстати? Из страха? Презрения? Ненависти?

   Дождь продолжал лить. Поливал, не переставая.

   – Отец сказал что-то, что расстроило вас?

   Эффидель словно поджидала её. Возможно, так оно и было – поджидала.

   – Он желает, чтобы я отправилась в Рэйвдэйл, вместе с вашим братом.

   – С Сезаром?

   – Да, – обречённо кивнула Гаитэ. – И это тогда, когда мне начало казаться, что я начинаю достигать хоть какого-то взаимопонимания с Торном.

   – Торн расстроится, когда узнает.

   В голосе Эффи не прозвучало ни тени сочувствия старшему брату. Кажется, она была довольна тем, как складываются обстоятельства?

   – На твоём месте я бы только обрадовалась. С Сезаром ладить гораздо проще, – прощебетала Лисичка. – Он иногда жесток с мужчинами, но с женщинами – никогда. К тебе он будет добр, я знаю. Не следует его бояться.

   – Я его не боюсь.

   Вздохнула Гаитэ, вновь устремляя взгляд на струи косого дождя.

   Хотелось бы верить, что мнение Торна может что-то изменить, но на самом деле Гаитэ понимала – раз император принял решение, вряд ли просьба сына его остановит.

   Да это и правильно. Мир стоит выше чувств.

   Ещё бы его, этого мира, ещё суметь добиться!

   В небе не было ни просвета. Оно, казалось, вот-вот совсем упадёт на город и поглотит его в водной пучине. Было слышно, как где-то рядом хлопает ставень от напора ветра.

   – Ваш отец разрешил мне встретиться с матерью, – медленно проговаривая слова, поделилась Гаитэ.

   – Это ведь хорошо? Или вы не рады?

ГЛАВА 12

Заручившись у императора верительной грамотой, предназначенной обеспечить беспрепятственный вход в крепость Бёрст, Гаитэ отправилась с визитом к Тигрице.

   Дворец окружала широкая площадь овальной формы, украшенная мозаикой. Несмотря на запреты, обычно здесь шла бойкая торговля всем подряд, от ладана и свечей до специй, но сегодня непогода всех разогнала по домам. Под порывами ветра и низким серым небом всё выглядело неприглядно и уныло: площади, украшенные позолоченными изваяниями на длинных столбах, триумфальные арки, широкие улицы, мощённые мрамором и даже разодетые в шелка вельможи, изредка попадающиеся на пути.

   Ливень, длящийся несколько дней, всё окрасил серым: роскошные портики дорогих лавок, колоннады вдоль домов, многочисленные статуи совершенных форм, фонтаны, многоэтажные дома со светлыми, пастельных тонов, фасадами и окнами.

   Воздух сделался прохладным настолько, что при дыхании изо рта вырывалось облачко густого пара. Небо над головой выглядело переливчато-серым бархатом. Словно фосфоресцировали металлические запоры, заклёпки на дверях и шпили флюгеров.

   Негромко поскрипывала вывеска над какой-то лавкой.

   Запертые ворота на западной стороне города сторожила городская стража, но благодаря императорскому приказу карета беспрепятственно их миновала.

   Чуть в стороне мглились кудрявые силуэты садов во внутренних двориках дворцов знати.

   Лошади время от времени всхрапывали, когда под их копытами начинала чавкать грязь. Страшно было подумать, во что превратились проселочные дороги, если даже мощёные улочки походили на болота?

   Всё было зыбким, неустойчивым сквозь пелену моросящего дождя. В воздухе словно висела мгла. Гаитэ зябко куталась в шёлковый плащ, жалея об отсутствии в карете жаровни. Какого приходилось тому, кто в такое время вынужден был пребывать без укрытия думать не хотелось, а таковых, без крова и тёплой одежды, увы, в Жютене было не мало.

   Потом Гаитэ увидела крепость Бёрст и все мысли выветрились из головы.

   На бастионах и башнях замка пылали огни. На фоне тёмного дождевого неба они смотрелись особенно эффектно. В колеблющихся, переменчиво мерцающих отблесках старинные зубчатые башни выглядели ещё величественнее и мрачнее.

   Между тёмными зубьями стен, приглядевшись, можно было увидеть стальные шлемы стражников-лучников. Они медленно двигались, держа аркебузы на плечах.

   К тому времени, как комендант поспешил им навстречу, они успели миновать вторые ворота. Ознакомившись с письмом, он повёл Гаитэ по боковой лестнице на второй этаж.

   Обступившая со всех сторон мёртвая тишина ощущалась почти физически. На лбу, несмотря на холод, выступали бисеринки пота. Колеблющийся свет, подрагивающий шлем на голове проводника, падающая под ноги причудливая тень – всё вызывало нервный озноб.

   Гаитэ отчего-то ожидала увидеть решётку, но её подвели к обыкновенной двери.

   – Прошу, сеньорита, – отпер её комендант.

   Комната оказалась похожей на подвал, просторной её не назовёшь. Условно её можно было разделить на два уровня. В центре низкого стоял стол и две скамьи, высокий усыпали полусгнившей соломой.

   Гаитэ не сразу заметила тонкую женскую фигуру, сидящую на топчане, покрытом овечьими шкурами. На женщине было платье из грубого домотканого сукна, широкого не по фигуре – платье простолюдинки, прислуги, но не герцогини.

   Женщина в упор смотрела на Гаитэ. В узком, надменном, по-своему привлекательном и всё же змеином лице не было ни тени меланхолии или сломленности.

   Внезапно женщина резко подалась вперёд, буравя Гаитэ взглядом:

   – Кто это? – осипшим от долгого молчания голосом, прошипела Тигрица.

   – Вы не узнали вашу дочь? – удивился комендант.

   – Мою дочь?.. – сузила глаза Стелла.

   Голос её звучал с придыханием, отчего походил на змеиный свист:

    – Да, помню. Когда-то у меня действительно была дочь.

   – У вас отличная память, сударыня, – невесело усмехнулась Гаитэ. – Я вот не могу вспомнить тех времён, когда бы у меня была бы мать. Сеньор Мэрсюбер, не могли бы вы оставить нас? Мы так давно не виделись. Хотелось бы переговорить о личных делах без свидетелей.

   Гаитэ сама удивилась, откуда в её голосе взялась эта спокойная уверенность и властность?

   Комендант невольно потупился:

   – Конечно, Ваша Светлость.

   Пронзительно завизжали петли, заскрипела засовы. Мать и дочь остались наедине.

   У Стеллы осталась всё та же привычка – глядеть на собеседника прямо, словно погружая взгляд ему прямо в зрачки. И как в давние времена, когда Гаитэ была маленькой, зависимой ото всех девочкой, в душе, словно илистый осадок, поднялись смущение и раздражение.

   Какое-то время они молча разглядывали друг друга, словно два противника перед поединком, оценивая силы и прикидывая шансы друг друга.

   – Итак, ты здесь? – хрипловатым низким голосом протянула Стелла. – В шелках и драгоценностях, именуемая «Вашей Светлостью»?

   – Вы намерены начать встречу с упрёков, сударыня?

   – Нет, – покачала головой Стелла. – Я рада тому, что ты сделала правильный ход. Сама ли до него додумалась, или кто подсказал – но поступила ты хоть и рискованно, но верно.

   – Этот ход я придумала сама, а осуществить его помог граф Фейрас. За что успел поплатиться. Сезар Фальконэ вчера перерезал ему горло от уха до уха.

   – Мой генерал мёртв?

   – Как и Сорхэ Ксантий, граф Рифа.

   – Проклятье! – воскликнула Стелла, стремительно поднимаясь со стула. – Будь он трижды проклят! Чтоб ему сгореть в геенне огненной! Да чтоб ему полыхать, не сгорая, в мучительных муках ещё при жизни! Пёс! – заметалась она по комнате, пока, словно внезапно надломившись, не застыла в углу, встав у амбразуры узкого оконца.

   – Он приказал их казнить?

   От желания сохранить спокойствие любой ценой голос Стеллы звучал сдавленно.

   Гаитэ невольно задалась вопросом, какие чувства связывали ныне уже покойного генерала и её мать, что оба были так преданны друг другу? Но тут же отбросила мысль от себя, как ненужную прошлогоднюю листву. Чтобы там не было, какая теперь разница?

   – Это был честный поединок.

   – Сезар так сказал?

   – Я сама это видела. Меня заставили присутствовать.

   Тут Гаитэ погрешила против истины. Никто не заставлял. Это был её выбор. И хорошо, что он был – теперь не приходилось ни в чём сомневаться.

   – Вы знаете, что император собирается объявить о моей помолвке со своим старшим сыном? – поменяла тему Гаитэ.

   При этих словах Стелла вздрогнула. Щёки её покрыла смертельная бледность. На мгновение взгляды их скрестились и ни одна из женщин глаз не опустила.

   – Откуда мне это знать? – наконец проронила Стелла. – Вот уже три месяца, может, чуть дольше, как я нахожусь в заточении и полной изоляции. Всё, что до меня доходит, это зловещий вой в трубах, когда непогода, да удушающий зной, когда солнечные лучи раскаляют камни. У меня нет ни сорочки, ни стула. Мне подают ту же бурду, что и стражникам. А камин горит не больше часа.

   – Как прискорбно, что бывшая, почти всесильная, герцогиня и, возможно, мать будущей императрицы вынуждена вести подобное существование. Думаю, будет лишним напоминать вам о том, что, когда мне было одиннадцать, по вашей милости меня отправили в каземат, по сравнению с которым ваша сегодняшняя камера – настоящие хоромы. Там вообще не было каминов и окон, а похлёбку, который брезговали даже крысы, выдавали один раз в три дня. Да и за ту приходилось драться с другими узниками. Взрослыми, бывалыми бродягами. Вы когда-нибудь вообще думали обо мне, матушка? Думаю, нет. В вашей душе не находится место раскаянию или угрызению совести.

   – Что я могла сделать?

   – Попытаться меня защитить. Вы же моя мать!

   И снова две женщины, связанные между собой узами крови столь тесно, сколько это вообще возможно, уставились друг на друга, как на врага.

   В тусклом свете пасмурного дня, едва пробивающегося через узкие окна, в алых отблесках факелов, Гаитэ могла в подробностях, до малейшей чёрточки разглядеть лицо матери. Оно походило и не походило на её собственное.

   Несмотря на то, что Стелла Рэйв перешагнула сороковой рубеж, она сохранила прославленную красоту, передавшуюся и её дочери. Но если красоту Гаитэ можно было назвать нежной и одухотворённой, то черты Стеллы были резче, глаза запали. Милые ямочки, порой возникающие на щеках дочери, у матери давно не появлялись – на их месте обозначились морщинки.

   «Возможно, через много лет, познав всю горечь жизни, я буду выглядеть так же?», – с грустью подумала Гаитэ.

   – Вы станете проклинать меня за то, что я не поддержала вашу войну? – спросила она вслух.

   – Я её проиграла, – чётко и ясно произнесла Стелла. – И сейчас расклад сил не на нашей стороне. Упорствовать в данной ситуации означает проявлять глупость. Ты сделала единственный правильный шаг, чтобы не потерять последнее влияние, что у нас осталось. Проклинать тебя за это с моей стороны было бы глупо.

   До Гаитэ только сейчас начало доходить, что даже находясь за решёткой, её мать продолжала плести интриги, тайных смысл которых она сама едва улавливала. Оторванная от всего, спутанная по рукам и ногам, Тигрица продолжала бороться, не погнушавшись использовать в борьбе давно отвергнутую дочь. Возможно, что вовсе не случайно граф Фейрас приехал за ней в монастырь и вовсе не случайно согласился проводить в Жютен?

   Гаитэ в этот момент испытала весьма противоречивые чувства. Неприятно быть разменной пешкой в игре. Но, с другой стороны, какова же сила духа у людей, которые, даже поверженные в прах, претерпев полное фиаско, всё равно не сдаются?

   В это самое мгновение она в равной степени как ненавидела свою мать, так и восхищалась ею.

   – Я боялась идти сюда, потому что ждала ваших упрёков, матушка. Но, судя по всему, сама того не подозревая, выполнила вашу волю?

   – Это было твоим собственным решением. При чём тут я?

   – Давайте не будем лгать друг другу? Вы манипулировали мной, чтобы иметь возможность выйти отсюда. Сам по себе факт достаточно отвратительный, но мне он на руку. Быть герцогиней, как я имела возможность убедиться, гораздо приятнее, чем монахиней. Истинное же положение наше с вами таково: чтобы вы имели возможность выйти отсюда, а я сохранить влияние над Рэйвом, необходимо погасить пламя войны, вами же, матушка, и разожжённое. Власть моя номинальная, навыков управления нет, ваши вассалы не жаждут мне подчиниться. Им нравится положение дел, каким оно существует на данный момент, но так оставаться не может. С нами или без нас, Фальконэ получат то, что хотят. Так уж лучше пусть с нами. Я могу рассчитывать на ваше содействие? О том, могу ли я доверять вам, вопрос бессмысленный. Задавать его не стану.

   – Я была плохой матерью.

   – Прекрасно, что хоть в этом вопросе мы сходимся во мнениях.

   – Не только в этом. Как и ты, я предпочитаю сохранить жизнь и свои земли. Мы в одной лодке. И, поскольку наши интересы совпадают, я бы хотела, чтобы ты прислушалась к моим советам. В политике ведь у меня больше опыта.

   – И потому вам несложно будет подставить под удар всё то, что я бы хотела сохранить.

   – Я не желаю твоего падения. Ты всё, что осталось от нашей семьи, нравится мне это или нет. Ты – единственное будущее Рэйвов. И если для продолжения нашей кровной линии её придётся смешать с кровью ненавистных мне Фальконэ… – Стелла замолчала, с такой силой скрипнув зубами от ярости, что это стало слышно. – У всего своя цена. Жизнь и е власть стоят компромисса.

   – Раньше вы думали иначе.

   – Раньше я не была в кандалах. У меня была армия, пушки, подданные. Я могла себе позволить принципиальничать.

   – А теперь, когда сила на стороне врага, вы готовы уступать?

   – Многие называли меня кровожадной стервой, воительницей, тигрицей, но, дочь моя, меня никто никогда не называл дурой. Не признать очевидного факта значит быть фанатиком. Я признаю поражение. И буду делать всё, чтобы мы выжили. А ты поможешь мне в этом. Беду можно переждать. А с врагом поквитаться позже, – добавила Стелла с ненавистью.

   – А если я не хочу ни с кем квитаться? Если я искренне желаю союза с Фальконэ?

   Перехватив взгляд матери, Гаитэ нервно передёрнула плечами:

   – Почему нет? Я стану императрицей. И Торн достаточно привлекателен и силён, чтобы завоевать женское сердце.

   – Ты действительно хочешь стать одной из проклятых?

   – Я хочу, чтобы никто не был проклят, и все были помилованы. Мне надоела бесконечная грызня между знатью, из-за этого страдают все, а выигрывают единицы. От всего сердца, от всей души я желаю слить две реки в одну. Я не собираюсь играть роль преданной невестки и жены – я намерена по-настоящему стать и тем, и другим.

   – Думаешь, получится?

   – У Фальконэ правильные цели. Объединив государство, мы станем сильнее. Путь реформ всегда сложен, как любая реконструкция, но в отреставрированном, усовершенствованном строении жить удобнее. Да и в любви жить приятнее, чем в ненависти. Алонсон дал мне шанс, я хочу воспользоваться им для всеобщего блага.

   – Пока все его шансы приводили только к смерти невинных людей, – покачала головой Стелла.

   – Вы поможете мне? Или, делая вид, что мы за одно, ударите в спину?

   Стелла бросила на неё загадочный взгляд и Гаитэ невольно затрепетала от волнения.

   – У меня больше нет других детей. Фальконэ убили твоих братьев, – ответ прозвучал уклончиво.

   – С тем же успехом можно сказать, что их убили вы сами, сударыня, отказавшись принять власть законного сюзерена. Вы подставили под удар всех из-за своих амбиций и потерпели фиаско.

   Похоже, слова Гаитэ всё же задели Стеллу за живое. Её голос утратил насмешливость и бесстрастность, в нём зазвучала злость:

   – Как легко судить, не правда ли? Жить гораздо сложнее. Я не стану отрицать, твои намерения чисты и благородны, Гаитэ, и, достигни ты своей цели, возможно, всё было бы к лучшему. Только твои намерения – это твои намерения, а твоя чистота и неискушённость лишь на руку старому волку Алонсо и его злобным волчатам. Но правда и в том, что другого плана нет. Мы обе с тобой пленницы, я – в рубище, ты в шелках, но пусть последние тебя не обманывают. Мы несвободны – обе.

   – Думаете, я не осознаю этого? Да, мы обе на волоске. Поэтому не имеем право на ошибку. Поэтому помогите советом. Скажите, что мне сделать, чтобы заставить склониться Рэйв перед моей волей и принять власть Фальконэ без лишнего кровопролития?

   Стелла поднялась и, медленно обойдя комнату, вновь подошла к окну, откуда, сколько ни нагибайся, как ни верти головой, ничего иного, кроме шлема лучника, рассмотреть всё равно не удастся.

   Звук падающих капель дождя, мерные шаги стражи да реже, хруст прогоревших поленьев в очаге – вот и все развлечения для той, что привыкла вести бурную, активную, полную событий жизнь.

   Воистину, всё в жизни возвращается к нам. Жизнь – колесо. Чем выше точка, на которую взлетаешь вверх, тем глубже придётся падать, когда придёт время опускаться вниз.

   Гаитэ была уверена, что встреча с матерью не затронет её сердце. Она ошиблась. Что являлось причиной боли, можно было думать долго, анализировать, но факт остаётся фактом – видеть мать в заточении оказалось мучительно.

   – Спрашиваешь, как устроить всё без лишнего кровопролития? Ко всеобщему удовольствию? – задумчиво протянула Стелла, глядя на капли дождя. – Переговоры иногда помогают брать города не хуже осады. Любой сильный удар должен быть встречен с той же силой, но порой нападающий может ударить слабо специально, чтобы либо спровоцировать противника открыться, либо дезинформировать его о своей подлинной силе. А если тебе не хватает силы для удара, можно использовать силу противника, обратив его против него самого.

   Скривив губы, Стелла скорчила презрительную гримасу:

   – Именно так Сезар и поступил со мной. Он использовал против меня мою самоуверенность и самомнение. Я рассчитывала получить удар в одном месте, а он нанёс его в другом; мои преимущества обратил в свои. Он отлично разбирается в ключевых принципах искусства войны. Здесь с ним мало кто способен потягаться.

   – Зачем вы говорите мне это? Я спрашивала о другом.

   – Потому что Сезар – главный твой враг! Ты должна это знать, принять, и никогда не забывать. Потому что, если ты знаешь своего врага и знаешь саму себя, ты выиграешь любую битву. Не думай, что я говорю это из обиды – нет. Сезар спит и видит, чтобы править Саркоссором в одиночестве, завладев всей полнотой власти на континенте. Пока он связан волей отца, но Алонсон не вечен. Он болен. Сезару совсем ни к чему быть вторым после брата. Он хочет всё! А ты для него можешь стать либо средством к достижению цели, либо преградой. Стань средством – он постарается тебя защитить, стань преградой – сделает всё, чтобы устранить.

   – Не понимаю, к чему вы клоните? – испуганно поглядела на мать Гаитэ.

   – К тому, дурёха, что если хочешь, чтобы твои планы осуществились, ты должна вернуться их этой поездки живой. А это сложно будет сделать, если ты станешь кроить из себя целомудренную монашку, преданную высоким идеалам. Как только Сезар поймёт, что получить тебя не удастся, ты можешь стать следующей его жертвой. И дважды он колебаться не станет! Ты для него никто. И с этим нужно что-то делать.

   – Я по-прежнему не совсем вас понимаю! Вы что?! Хотите, чтобы я… – Гаитэ смолкла, возмущённо глядя на мать.

   – Что? Договаривай? Обольстила его? Соблазнила? Стала его любовницей? – Стелла покачала головой. – После этого тебе трудновато будет выйти замуж за его брата. В лучшем случае, тебя снова вернут в монастырь, на сей раз без малейшей возможности выйти оттуда. Нет, дорогая! Твоя задача гораздо сложнее. Ты должна проскочить между молотом и наковальней, сквозь огонь, воду и медные труды, обещая и маня, но ничего не давая взамен. Твоя невинность – твой капитал, запомни это. Один неверный шаг, и ты полный банкрот! Это для торговок рыбы и счастливых мещанок секс удовольствие либо, в худшем случае, супружеский долг. Для герцогинь и королев – дело государственной важности. Однако секс без чувств, как скорлупа без яйца – ничего не стоит. Ты должна действовать тоньше. Твоя задача привязать к себе Сезара до такой степени, чтобы его рука на тебя не поднялась; поманить надеждой на то, что он может получить твою руку вместе с твоим дрогнувшим перед его мужским обаянием, сердцем, но при этом держать осаду и оставаться целомудренной. Ты должна внушать уважение в первую очередь, и лишь во вторую – страсть. Одной рукой манить, другой – отталкивать, попутно решая вопрос, для решения которого Алонсо всё это и затеял. И да, самое главное – ни в коем случае не влюбись всерьёз. Последнее будет полной катастрофой. Твоя голова должна оставаться холодной и ясной, твои уста – источать мёд, а то, что творится в твоём сердце должно быть полностью тебе подотчётно. Если удастся решить все проблемы разом, может быть, ты и сумеешь подкрасться к трону. И даже сесть на него.

   – Боже! Какой кошмар! – засмеялась Гаитэ. – Не слишком ли много всего я должна успеть за такой короткий промежуток?

   – Было бы неплохо найти человека, верного тебе всем сердцем. Преданного слугу, которому можно доверять. Но это уж как бог пошлёт, дочь.

   Гаитэ потрясла головой:

   – Вы сказали так много. Но вы так и не ответили на мой вопрос…

   – Как покорить непокорных герцогов? Сезар решит эту проблему, я уверена. Всё, что от тебя требуется, просто быть рядом, своим присутствием придавая его действиям абсолютную законность. По-настоящему твоей проблемой в этой поездке станет он сам.

   – Может быть есть способ заствить Торна поехать вместе с нами?

   – Этого нельзя делать ни в коем случае! – смерчем развернулась к ней Стелла, хватая за плечи и заглядывая в глаза. – Если ты допустишь этого, один из братьев может назад не вернуться. И ставлю своё обручальное кольцо против дохлой мыши, это будет не Сезар!

   – Но… не слишком ли чёрными красками вы рисуете младшего сына Алонсона, матушка? Простите мне мою дерзость, но, может быть, в вас говорит обида? Если верить слухам…

   – Он действительно был моим любовником. Я подпустила его достаточно близко, потому что не дооценила, посчитав мальчишкой, которого смогу использовать. Вместо этого он использовал меня! Я не хочу, не могу допустить, чтобы ты повторила мою ошибку. Я знаю, у нас были в прошлом разногласия, я была тебе скверной матерью…

   – Да не то слово!

   – Но сейчас наши цели с тобой совпадают. Мы обе хотим выжить. Обе хотим иметь положение в обществе. Обе желаем процветания нашему государству. Слушайся меня, и ты выйдешь замуж за Торна, станешь править Саркассором, подаришь мне замечательных внуков, а стране долгожданных законных наследников, чьё рождение положит конец многовековой вражде.

ГЛАВА 13

Гаитэ вышла от матери в полном расстройстве.

   В том, что Стелла её не любила, она не сомневалась, как не сомневалась она и в том, что в данный, конкретный момент, их интересы с матерью действительно совпадали. Было ли прямодушие Стеллы подлинным или тщательно разыгранным, не так уж и важно. Главное, что зерно истины в её словах есть.

   Гаитэ понимала, что не сможет контролировать Сезара; что, как только они выедут за пределы Жютена, она окажется полностью в его власти и, если он в самом деле так порочен и чёрен, как рисует мать, ей остаётся только тихо молиться.

   Но может ли человек быть настолько плох?

   Рассеянно попрощавшись с комендантом    Бёрста, Гаитэ спряталась в бархатном нутре императорской кареты. Раздался свист бича и небольшой кортеж тронулся.

   Пока они ехали, Гаитэ позволила себе полностью погрузиться в невесёлые мысли. В пути она не предвидела никаких сомнительных задержек. Да и с чего бы их было ожидать?

   Однако она плохо знала Жютен и коварную реку, опоясывающую город. В засушливые дни та пересыхала до едва-едва струящегося по пересохшему руслу ручья, но почти сутки без перерыва хлещущего ливня заставил воду подняться, выйти из берегов и залить набережную. Пришлось ехать окружной дорогой, в объезд, через грязную торговую площадь гудевшую, словно улей. Люди толкали друг друга локтями, пробираясь куда-то вперёд.

   – Что там происходит? – поинтересовалась Гаитэ у одного из охранников, гарцующих на лошади рядом с каретой.

   – Кажется, казнь.

   – Казнь?

   – Да, сеньора. Должны казнить какого-то смерда за срамный грех.

   – За что? – не поняла Гаитэ.

   Но стражник, потупившись, сделал вид что не расслышал вопроса, отставая.

   Народ, как на весёлое развлечение, стекался со всех сторон. Праздному и жестокому людскому любопытству не мешала даже разбушевавшаяся стихия.

   Попав в людской водоворот, выбраться их которого без причинения увечья какому-нибудь неосторожному ротозею не было возможности, волей-неволей, пришлось остановиться.

   Гаитэ поразило множество вооружённых людей вокруг. Повсюду виднелись начищенные шлемы, слышалось бряцание стали, гулкий топот подбитых гвоздями сапог.

   На сбитый посреди площади помост по грубо сколоченной лестнице поднялся палач, волоча за собой на верёвке тело в лохмотьях.

   Стоило парочке показаться, как толпа ответила весёлым улюлюканьем.

   Гаятэ поразило выражение напряжённого внимания на лице осуждённого. Похоже, человек этот даже сейчас, стоя рядом с палачом, пытался придумать, как ему выкрутиться.

   Тем временем судья в алой мантии вышел вперёд и, подняв обе руки вверх, жестом, призвал толпу к тишине.

   – Друзья! – воззвал он. – Друзья мои! Слушайте и смотрите! Человек, что стоит сейчас перед вами, выглядит так же, как любой из нас, но отличается от нормальных людей так же, как плевел от зерна! Он отвернул от бога свой богомерзкий лик – он возлёг с мужчиной, как с женщиной! Какой грех может быть исполнен большей скверны?! Он подлежит жестокой каре! Да будет Кристоф Кастанэ проклят на веки вечные! – раскатистым громом пронеслось над площадью. – А имя его предано поруганию! Аминь!

   И вновь толпа радостно поддержала жестокое решение.

   Приговорённый мужеложец, обшаривая глазами толпу, ухитрился встретиться с Гаитэ взглядом. В следующую же секунду он врезал под рёбра палачу, естественно, ошалевшему от такого поворота событий, увернулся от тюремной охраны, перескочил оцепление, в лёгкую раскидав с добрый десяток горожан, толпившихся вокруг и отчаянно ухватился за дверцы кареты.

   Скорость, достойная восхищения!

   Гаитэ сделала знак охране не оттаскивать несчастного.

   – Ваша Светлость, сжальтесь! – прорычал приговорённый, продолжая цепляться за дверцу, всем видом давая понять, что если его и удастся отсюда оторвать, то только вместе с нею. – Я понимаю, что проявляю дерзость! Что достоин моей участи. Пусть меня казнят, но не так!

   В первый момент Гаитэ растерялась, не сообразив, отчего он просит у неё защиты. Как он узнал, кто она такая? Потом сообразила – гербы на карете!

   – К какой казни тебя приговорили?

   – К четвертованию, Ваша Светлость.

   – И твоя вина только в том, что ты… предпочитаешь мальчиков?

   – Меня оклеветали, клянусь!

   Гаитэ усмехнулась. Паршивец, возможно, лгал, но в его положении странно было бы говорить чистую правду. К тому же, прости господи, если все его прегрешения состоят лишь в странных сексуальных пристрастиях, то встречаются в этом мире грехи и похуже.

   – Клянётесь? – переспросила Гаитэ.

   – Ваша Светлость! – вновь уцепился за дверцу кареты преступник, словно клещ, со всей силой отчаяния. – Спасите меня! И, даю слово, я стану служить вам верно, как собака! Спасённая вами жизнь будет вам же и принадлежать!

   Гаитэ посмотрела в светлые, дымчато-серые глаза.

   Верность – то, что стоит дорого. Не государственного же преступника из оков правосудия вынимает? Даже не воришку? На мгновение промелькнула тень сомнения: что скажут по этому поводу Алонсон или Торн? Но письмо за корсажем, написанное Стеллой, где содержались требования к вассалам Рэйва признать власть Гаитэ, подчиниться её решениям с той же покорностью, с какой вассальные лорды уважали власть прежней герцогини, внушало уверенность, что на спасение какого-то мелкого правонарушителя Фальконэ посмотрят сквозь пальцы.

   А ей верный человек нужен.

   Просто позарез нужен!

   Гаитэ встречалась с людской неблагодарностью не реже других, но решила, что ничем особенно не рискует, спасая несчастного от четвертования. Впереди многонедельный поход в обществе Сезара. Верный человек, если такого удастся сыскать, будет более, чем кстати. Нужен кто-то, кто станет служить только ей, и чтобы этот кто-то был не учтён Фальконэ, иначе его легко может постигнуть участь несчастных генералов.

   – Освободите, – кивнула она своим стражникам.

   – Но… на каком основании? – всплеснул руками судья.

   Гаитэ ответила ему самым строгим взглядом, который только смогла изобразить:

   – Именем императора.

   И, чтобы у судьи не возникало лишних вопросов, бросила ему небольшой кошель с монетами – всю наличность, что имелась у неё с собой.

   – Садитесь на козлах, позади кареты, – велела она спасённому проходимцу. – Впрочем, если предпочтёте сбежать, дело ваше.

   – Я не нарушу данного слова, Ваша Светлость, – отвесил поклон мужчина.

   Толпа, поняв, что представление отменяется, довольно быстро разошлась. Продолжающий лить дождь не способствовал прогулкам.

   Гаитэ опустила кожаные занавески и собралась, было, облегчённо откинуться на спинку, как взгляд её наткнулся на закутанную в плащ, с опущенным на лицо с капюшоном, фигуру.

   Не успела она испуганно ойкнуть, как затянутая рукой перчатка взметнулась вперёд, но не зажала ей рот, в всего лишь приложила к губам палец.

   – Тс-с! Тихо!

   Мужчина рывком сорвал с головы капюшон. Блеснули в полумраке тигриные глаза, сейчас показавшиеся Гаитэ совсем тёмными:

   – Торн? О! Святые Духи! Как ты меня напугал!

   Он гортанно засмеялся. Ровные белые зубы сверкнули между губами, как плотоядный жемчуг.

   – Что ты здесь делаешь? – недовольно фыркнула Гаитэ.

   Улыбка ещё продолжала играть на губах Торна, в то время как взгляд сделался серьёзен.

   – Слежу за тобой, дорогая невестушка.

   Гаитэ смотрела на него, чувствуя, как сердце горячими толчками колотится в груди.

   – Зачем?

   Где-то вдалеке прозвучал колокол. Порыв ветра сотряс карету, захлопав занавесками. Не отдавая отчёта, Гаитэ инстинктивно испуганно схватилась за руку Торна и в тот же миг, словно подхваченный этим залётным вихрем, Торн сорвался с места, пересев на скамью к ней, вцепившись ей в плечи.

   – Чтобы ты не наделала глупостей, конечно. И, как думается, не зря. Зачем тебе вдруг потребовался этот жалкий срамник?

   – Я пожалела его. По опыту знаю, что людям свойственно наговаривать друг на друга напраслину, а казнь слишком жестока, и…

   – К черту его! Мне плевать, жив он или мёртв.

   Он обнял её, прижимая к себе. Гаитэ не понимала, что происходит и почему Торн делает то, что делает. Но думать о причинах его действий у неё, по правде говоря, не было желания.

   В раскачивающемся, туманном, холодном мире так приятно было оказаться в тёплых, сильных, надёжных руках.

   «Ему нельзя верить. Никому нельзя верить», – с горечью напомнила себе Гаитэ.

   Взгляд Торна тёмен и глубок.

   – В городе наводнение, – промолвил он. – Погибло несколько пьяных нищих и несколько пьяных шлюх, не успевших вовремя подняться на возвышенность. Теперь горожане долдонят о каре божьей, повсюду вспыхивают беспорядки. Вот я и беспокоился о тебе.

    О ней никто никогда не беспокоился. Все верили, что Гаитэ сильная. Что она со всем справится сама. А оказывается, это так приятно – когда кто-то просо беспокоится? Истосковавшись по простому человеческому теплу, участью, обществу Гаитэ против воли и разума, инстинктивно прильнула к обнимающему её Торну.

   – Но зачем было тайком проникать карету?

   – Тайком? От кого? – засмеялся Торн. – От стражников что ли? В этом не было необходимости. Они пропустили меня, как только узнали. Поцелуй меня.

   Его требование застало врасплох. Гаитэ ожидала не этого.

   – Что?

   – Поцелуй меня.

   – Но я… я не могу…

   – Не можешь? И ты права! О поцелуях не просят. Вся прелесть поцелуя в его внезапности. После просьб и уговоров поцелуй теряет вкус.

   Она не сопротивлялась в тот момент, когда, бережно взяв её лицо в свои ладони, словно переполненный до краёв кубок, Торн притянул её к себе и поцеловал.

   Этот поцелуй не был похож на те, предыдущие. Он был упоителен, нежен до головокружения. И всё же долго сдерживать природный бешенный темперамент у Торна не вышло. Он с силой сжал податливое тело Гаитэ, покрывая поцелуями её губы, шею, грудь с такой нарастающей алчностью, что становилось трудно дышать. Но стоило Гаитэ испугаться этого неистового огня, как он тут же улёгся. Пусть и с сожалением, пусть с видимым усилием, но всё же Торн отпустил её.

   – Не здесь, прошу вас… не так, – спрятала у него на груди пылающее от страсти и смущения лицо Гаитэ.

   – Конечно, – легонько щёлкнул он её по носу. – В первый раз я возьму тебя на белых простынях, в свете луны и звёзд, а не посреди утопающих в грязи улиц, в окружении солдатни. Ты ещё новичок в искусстве любви. Обещаю, что буду терпелив и нежен.

   – Не нужно ничего обещать, – грустно сказала Гаитэ.

   Её ладонь неторопливо скользнула по его руке, под рукавом. Гаитэ про себя удивилась тому, как нежна его кожа на тыльной стороне предплечья, упругая и гладкая.

   – Вообще не говори ничего. Нет хуже обманутых ожиданий.

   – Я не обману твоих надежд, дорогая. Вовсе не даром у меня слава одного из лучших любовников.

   Почувствовав, как Гаитэ вся сжалась от его слов, Торн взглянул на неё пытливо, действительно желая понять, что её задело.

   – Я не сомневаюсь в вашем искусстве любви, сударь.

   – А в чём сомневаешься?

   – В том, что для вас я буду хоть чем-то отличаться от других женщин, побывавших в вашей постели.

   – Конечно, будешь, – крепче обнял её Торн. – Все они были либо потаскухами, либо фаворитками. Ты станешь женой.

   Гаитэ отвернулась:

   – Это ещё не решено, – глухо сказала она.

   – Как это понимать? – сверкнул глазами Торн

   – Разве твой отец не отсылает меня вместе с Сезаром в Рейвдэйл? А ведь там может случиться что угодно.

   – Отсылает в Рейвдэйл? С Сезаром?

   Торн выглядел удивлённым, даже обескураженным.

   – Ты не знал?

   – Откуда? О, нет! Они не посмеют так со мной поступить! – вспылил Торн.

   – Боюсь, что тут ты ошибаешься – уже посмели. Мне недвусмысленно дали понять, что честь войти в вашу семью мне только надлежит заслужить.

   – Исполняя роль заложницы Сезара?!

   – Не кричи на меня. Это не я придумала.

   – Я не… – Торн стих, сумев совладать с охватившей его яростью. – Я кричу не на тебя. Сама мысль о том, что ты окажешься во власти моего часто весьма далёкого от сдержанности и уравновешенности, брата, мне претит.

   В сердце Гаитэ, против её воли, оживала надежда. В конце концов, всем известно, что старший сын был любимчиком императора? Вдруг Торну удастся повлиять на решение отца? Или, хотя бы, отправиться вместе с ними?

   Тем временем кортеж добрался до императорского дворца. Но, к сожалению, попасть домой оказалось не так-то легко. Между входом и каретой собралась целая толпа.

   – Проклятые короли! Из-за вас Духи наслали на город потоп! Из-за вас мы все обречены на гибель! – раздались выкрики из толпы.

   Не говоря ни слова, Торн вытащил из ножен меч. Клинок тускло блеснул в сером, призрачном свете дождливых сумерек. Этого оказалось достаточным, чтобы те, кто стояли ближе всего к проходу, в спешке натыкаясь друг на друга, отошли.

   Гаитэ было страшно. И непривычно. До сих пор ей никогда не приходилось бояться обычных людей или их ненависти.

   Но меч и стража оказались убедительней кипевшего в их венах гнева. Гаитэ и Торн беспрепятственно дошли до ворот и, когда сняли засовы, просочились внутрь.

   Звуки шагов гулко разносились по дворцу, особенно когда шагал Торн стуча каблуками.

   – Отец дома? – поинтересовался он у одного из стражников.

   – Его Величество ещё не возвращались из Собрания. Обещали быть к ужину.

   – Ясно. Ты! – ткнул Торн пальцем в сторону ценного приобретения Гаитэ. – Следуй за нами.

   Не успели они войти в комнату, как Гаитэ поспешила занять место у камина. Она замёрзла и, несмотря на плащ, промокла.

   Кристоф Кастанэ остановившись на середине комнаты, выглядел не слишком дружелюбно. Он стал ещё менее дружелюбным, когда кончик меча Торна, поднявшись, упёрся ему в горло.

   – Торн! Не надо! – сорвалось с губ Гаитэ, но в ответ он только оскалил в усмешке, куда больше похожей на оскал, чем на улыбку, зубы.

   – Полагаю, смерд, ты хочешь получить работу? – обратился к проходимцу он, щуря глаза, отчего вокруг них пролегли выразительные лучики. – Но, чтобы служить самой императрице, нужно представлять себя нечто больше, чем ничто. На что ты способен, парень? Если ты, конечно, парень? Давай, покажи!

   Взгляды мужчин встретились. Один глядел с вызовом и любопытством, второй – мрачно и обречённо.

   – Ну же? Или ты хочешь, чтобы я велел выкинуть тебя на улицу немедленно? Всякая шваль мне не нужна.

   Прежде, чем Торн успел договорить, Кастанэ крутанулся, отклоняясь назад, уходя от угрожающего ему оружие и в следующую секунду неведомо откуда взявшихся в его руках два клинка нацелились на горло противника, заставив сердце Гаитэ испуганно оборваться.

   – Ого! – фыркнул Торн. – Неплохо!

   Гаитэ не разделяла его веселья. Они с проходимцем были наедине, стража – за дверью. Беспечный Торн явно не до оценивал серьёзность угрозы.

   – Ты проворней, чем я думал! – продолжал криво ухмыляться Торн, игнорируя холодный и острый кончик металла, не позволяющий ему опустить голову, из опасения получить второй рот, чуть ниже подбородка. – Слишком проворен для обыкновенного мужеложца.

   – Значит, я необыкновенный, – прохрипел Кастанэ. – Вы для императорского сыночка тоже ничего дерётесь.

   Торн рассмеялся.

   Несмотря на обмен любезностями, ни один, ни другой противник не спешили отвести клинок.

   – А ты дерзок. Слишком. Если учесть, что я тот, кто будет платить тебе жалование.

   – У меня уже есть хозяин.

   – Сколько бы он тебе не платил, я заплачу вдвое.

   Гаитэ почудилось, что Кристоф слишком напирает на рукоять своего меча.

   – Довольно! Опусти оружие! – сорвалось с её губ.

   К её удивлению, Кристоф послушался безоговорочно.

   – Как прикажите, миледи, – потом он вновь повернулся к Торну. –Вынужден отказать, сеньор. Я дал слово служить сеньорите, пока не выплачу долг жизни.

   – Вот и отлично! В этом наши желания совпадают. Я буду платить тебе за то, чтобы ты служил ей. Но если ты не справишься, если навредишь хоть в малом, я найду тебя из-под земли, и ты пожалеешь о том, что не умер сегодня.

   Кристоф снова поклонился:

   – В угрозах нет нужды, сеньор. Я дал слово и сдержу его.

   – Вижу, ты ловкий и верный. Но достаточно ли ты умный?

   В отличие от Кристофа, Торн и не думал опускать оружие. Уличив момент, когда тот отвлёкся, он обезоружил его, выбив клинок из рук. В следующее мгновение острый локоть прижал слугу к колонне, а приставленный к рёбрам клинок не давал даже вздохнуть без опасения быть выпотрошенным.

   Торн, как все Фальконэ, никому не прощал своего поражения. И всегда стремился взять реванша, заставить заплатить противника ли, соперника, двойную цену.

   – Я далеко не глуп, сеньор. Я понял из ваших слов, что мы может послужить одной и той же цели. Не убивайте меня. Я нужен вам.

   – Торн! Пожалуйста! – взмолилась Гаитэ, отнюдь не уверенная в том, что её будущий муж не прирежет её протеже, словно рябчика к ужину.

   – Глупо уничтожать то, что может принести пользу, – медленно выдохнул Кристоф, медленно поднимая руки в знак смирения и подчинения.

   Торн приблизил своё лицо к лицу противника почти так же, как перед тем нависал над Гаитэ. Движения его были полны силы, удали и страсти, не сексуальной, но полной агрессии и азарта.

   – Торн! – снова позвала его Гаитэ. – Прекрати! Ты пугаешь меня.

   Он повернул голову, по-прежнему по-волчьи скаля зубы:

   – Почему бы мне его сейчас не убить? Он посмел поднять на меня руку.

   – Потому что я прошу тебя об этом! Не убивай! Ну не затем же я вытащила его из лап палача, чтобы ты оросил его кровью пол перед моей спальней!

   Вопреки её ожиданиям, Торн внял её просьбе и медленно отодвинулся от намеченной жертвы, всё ещё крепко зажимая клинок в руке. Должно быть в надежде, что Кристоф нарвётся на неприятности неосторожным действием.

   – Ты говорил, что моя жена не найдёт второго такого верного слугу, как ты? – хмыкнул он. – Готов повторить свою клятву?

   – Да, – уверенно кивнул Кристоф.

   – А я могу быть уверен, что твой клинок никогда не обернётся против меня самого?

   – Если ваш клинок не будет угрожать моей госпоже – никогда.

   – Хорошо. Тогда поговорим об условиях?

   – Поговорим, – кивнул Кристоф.

   – Они просты. Видишь ли, я сделаю всё возможное чтобы отговорить моего отца от одного предприятия, но, если не получится… рядом с этой светлой жемчужиной будет весьма безжалостный тип, а мне, скорее всего, не дадут возможности быть рядом. Поэтому ты будешь в той поездке моими руками, ушами и глазами.

   – Буду охранять госпожу, как святыню, Ваша Светлость, – кивнул Кристоф.

   – А я не поскуплюсь на оплату за верную службу.

   – Договорились. Маркелло! – позвал Торн.

   – Да, мой господин? – тут же возник в дверях верный, как пёс и неотъемлемый, как тень, старый слуга принца.

   – Проводи этого человека в людскую. Пусть о нём позаботятся. Выдадут одежду, снаряжение и жалованье.

   – Да, мой сеньор.

   – Ступайте.

   Оставшись наедине, молодые люди обменялись взглядами.

   Торн улыбнулся Гаитэ. Он подошёл ближе. И снова от его взгляда Гаитэ окатило холодом и, одновременно, опалило жаром.

   – Если с тобой случится беда… – медленно проговорил он, коснувшись её щеки. – Моя жизнь тоже сладкой не будет.

   Гаитэ усмехнулась, правильно поняв намёк:

   – Как ваше самочувствие, мой принц?

   – Гораздо лучше, чем я смел надеяться. Твои порошки, волшебница, оказались действенней чем всё, чем подчивал меня лекарь.

   – Не спешите расслабляться. Болезнь коварна.

   – Как и всё, связанное с любовью? – он притянул её к себе, обнимая. – Не буду расслабляться. Обещаю сделать всё возможное, чтобы к вашему приезду быть полностью здоровым и во всеоружии. Да, кстати об оружии? Вы добились от Тигрицы того, зачем ездили?

   – Да.

   – И что это было?

   – Письмо.

   – А что в письме?

   – Требования к лордам оставаться верными вассальной клятве, что они принесли нашему дому. И верности вашей покорной слуге – как его главы, разумеется.

   – Неужели наша воительница так быстро сдалась?

   – Не быстро. Кроме того, ваш отец обещал, что условия содержания моей матери улучшатся, если она проявит покорность и сговорчивость.

   – Когда моему отцу что-то нужно он мастер обещать. Правда, когда нужна в чём-то отпадает, он так же легко забывает о данном слове.

   Гаитэ испуганно вскинула глаза:

   – А когда надобность во мне отпадёт к чему мне готовиться?

   – К свадьбе, конечно же! В вас, моя дорогая, надобность будет всегда.

   – Если бы только я могла этому верить, – вздохнула Гаитэ. – Да могу ли? Когда вы получите всё, что хотите, не бросят ли меня в застенок рядом с матерью?

   – Этого можете не опасаться. Вы слишком ценны, моя дорогая. В нашем с вами случае гораздо проще быть честным, чем воевать с разъярённой страной. Не говоря уже о том, что я хочу вас.

   – Хотите?

   – Так сильно, как только мужчина может хотеть женщину. Разве вы всё ещё сомневаетесь в этом? Будь моя воля, да я бы женился бы на вас хоть завтра! Может быть, удастся убедить отца сначала сыграть свадьбу, а потом уже отправляться в этот проклятый поход во главе с моим проклятым братом!

   При упоминании о последнем Торн злобно скрипнул зубами.

   – Не думаю, что следует всё усложнять и настраивать отца против себя, переча его воле. Я сделаю то, что он желает. В конце концов, так будет лучше для всех.

ГЛАВА 14

Дождь продолжал лить. Возможно, особенности местного климата или аномалия, но у Гаитэ создавалось ощущение, словно она попала в мутное подводное царство – холодное, бесконечное, тревожное.

   В комнаты принесли жаровни, призванные хоть в какой-то степени разогнать влагу и сохранить тепло. Сердце Гаитэж тревожно ныло, ведь улицы города были полны теми, у кого не хватало денег даже на крышу над головой, не говоря уже о дровах или лучинах!

   – Какая холодина! – причитала служанка. – Боюсь, как бы снег не пошёл! Повсюду дурные предзнаменования. Говорят, статуи святых в храмах плачут кровавыми слезами. А ведь сезон гроз ещё даже не начался!

   Гаитэ сообщили, что её желает видеть император.

   Коридоры были заполнены людьми. Она понятия не имела, кто они и что здесь делают, но самолюбие приятно грело неприкрытое восхищение, светившееся во взглядах мужчин.

   Стражники раздвинули алебарды, пропуская в частные императорские покои и Гаитэ замедлила шаг, с любопытством рассматривая обстановку. Под светильниками сверкали драгоценными камнями статуи, стены и потолки обильно разукрашены красками, яркими даже в такой тусклый, тоскливый день.

   Почувствовав чьё-то приближение, Гаитэ, обернувшись, встретилась взглядом с Сезаром.

   – Добрый вечер, сеньорита Рэйв. Вы поразительно хороши сегодня, – кивнул он приветливо.

   – Благодарю за комплимент, – как можно прохладней ответила Гаитэ.

   – Кажется, вы не рады встрече? Всё ещё сердитесь на меня?

   Она предпочла пропустить вопрос мимо ушей:

   – Торн – он уже пришёл? Или будет позже?

   – Жаль вас огорчать, но Торна на ужине не будет. Приглашены только мы с вами, – со странной, показавшейся ей крайне неприятной, улыбкой молвил Сезар. – Отец отослал его.

   – Как отослал? – нахмурилась Гаитэ. – Куда?

   – Не могу утолить вашего любопытства. Увы, но я и сам этого не знаю. Отец не счёл нужным уведомить меня о своих целях и планах, он часто так делает. Но могу с уверенностью заявить, чем бы это дело не было, оно связано с семьёй и с выгодой.

   Сезар явно наслаждался создавшимся положением и лёгким замешательством Гаитэ.

   В какие игры играет Его Величество Алонсон? Почему, объявляя о её помолвке с одним сыном, упрямо оставляет её в обществе другого? Возможно, предупреждения матери были более, чем обоснованы? Фальконэ коварны и бесчестны, они могут попытаться заполучить с её помощью власть во всё ещё подвластных Рэйвам землях, но, вместо того, чтобы сделать законной женой старшего сына, постараться скомпрометировать и оставить на положении официальной любовницы младшего. Сезару не привыкать играть грязные роли. Бесчестия он не боится.

   «Мне следует быть очень осторожной, – напомнила себе Гаитэ, – я словно иду по тонкому льду».

   – Для чего ваш отец пригласил меня? Чтобы узнать результаты миссии, с которой отправлял меня к матери?

   – Сомневаюсь. О том, что всё прошло успешно, мы и так знаем. Вашей матери, впрочем, как и любой женщине, дай только повод сдаться…

   Блестящими глазами Сезар смотрел на Гаитэ, как будто дожидаясь возражений с её стороны. Он словно провоцировал. Гаитэ решила не обманывать его ожиданий:

   – Женщины, вообще-то, бывают очень разные, но, когда находишься в тех условиях, в каких сейчас пребывает моя мать, простительно пытаться изменить собственную участь к лучшему. Особенно, когда осознаёшь, что сопротивление уже ни к чему не приведёт.

   Сезар кивнул:

   – Мы ещё несколько часов назад получили известие о том, что вы успешно справились с заданием. Торн был рад лично сообщить об этом отцу.

   – Если ваш отец не ждёт от меня отчётов, зачем же я здесь?

   – За тем, чтобы разделить со мною чудесный ужин.

   – С вами?..

   – Почему вы спрашиваете об этом таким тоном? Что плохого в том, чтобы отобедать в приятной компании?

   – Здесь?!

   – А почему нет? Я сын моего отца и всё, что принадлежит ему, рано или поздно станет принадлежать мне.

   – Вам? А как же мой муж?

   – Рискну напомнить, вы ещё пока не замужем.

   Гаитэ чувствовала, как от гнева на лице вспыхнул горячий румянец. Щёки словно огнём жгло, когда Сезар, рассмеявшись, обронил:

   – У вас всё ещё есть шанс сделать правильный выбор между братьями.

   – Это становится невыносимым! Вы что? Насмехаетесь надо мной?

   – Насмехаюсь? – похоже удивление Сезара было искренним. – Почему?

   – Рискну напомнить, – стараясь как можно ближе скопировать его тон и интонации, проговорила Гаитэ, – что вы, в отличие от меня и вашего брата, уже женаты.

   – Что ж, вы правы! Давайте оставим пока мои планы на далёкой будущее и просто отведаем деликатесов? Как видите, я решил обойтись без общества слуг и лизоблюдов. В любых других покоях это было бы невозможно без урона для вашего честного имени, но здесь… все знают, что мой отец может появиться в любую минуту и никто не посмеет заподозрить нас в адюльтере. Видите, я пекусь о вашей репутации словно добрый крестный дядюшка? Ну а сейчас, разделите со мной радость – вкусите прелести этой замечательной фаршированной утки и тонкого вина?

   Сезар отодвинул высокий стул, больше похожий на трон, от заранее сервированного стола.

   – Подавать буду сам, – пообещал он.

   Гаитэ не знала, как себя вести. Больше всего на свете ей хотелось сбежать, но самое грустное – какая-то часть её была не прочь здесь остаться и это заставляло злиться на саму себя.

   – Я не голодна, – отрезала она. – Благодарю за приглашение, но, пожалуй, лучше вернусь к себе. Будущему императору, – с иронией заметила она, – не пристало прислуживать.

   – А раз я император, так и не смей мне перечить! – резко произнёс Сезар.

   Удивлённая такой вспышкой Гаитэ молча воззрилась на младшего из Фальконэ.

   Сам поняв, что перегнул палку, он деланно засмеялся, пытаясь обратить всё в шутку:

   – Прошу вас сесть, сеньорита.

   – Если так звучат ваши просьбы, боюсь даже представить, какого это – выслушивать ваши приказы.

   Гаитэ и не подумала выполнять то, что от неё требовали. По-птичьи резкое и тонкое лицо Сезара потемнело от гнева, но тон его оставался деланно легкомысленным:

   – Боитесь растолстеть до свадьбы и огорчить моего брата? Уверяю вас, для него одинаково привлекательным как толстушки, так и такие большеглазые тонкие феи, вроде вы. Толстушки ему нравятся даже больше – они, по его словам, полнокровнее.

   – Вы оскорбляете меня при каждой встрече вряд ли случайно?

   – Оскорбляю? О чём вы?

   – Да бросьте! Вы далеко не такой солдафон, каким пытаетесь выглядеть. Значит, говорите гадости осознанно. Но дело не в этом. Если вас это развлекает, я могу и потерпеть, но мне представляется, для нас обоих будет лучше, если вы сразу изложите: зачем я всё-таки здесь?

   – Вы не допускаете возможности того, что мне просто приятно ваше общество?

   – Нет.

   – А зря, – пожал он плечами, сам усаживаясь за стол. – Мне не очень приятно сидеть в присутствие дамы, но вы же не оставляете мне выбора? Я весь день не ел, голоден, как волк, и откладывать приём пищи больше не намерен.

   – О! Если всё дело в этом, рада пожелать приятного аппетита.

   – Благодарю, – с приятной улыбкой кивнул Сезар.

   Разломив утку прямо руками, он принялся есть её с жадностью, какой вряд ли ожидаешь увидеть у аристократа. Видимо, правда был голоден? Или пытался шокировать?

   Сезар ел, нарочито активно двигая челюстью, а Гаитэ продолжала стоять посредине комнаты, не сводя с него глаз. Она тоже делала это нарочно, не рассчитывая, впрочем, что как-то подействует. Но, к её удивлению, подействовало. Сезар занервничал.

   Проявлялось эта нервозностью в движениях и в волчьем, остром взгляде. Тряхнув головой, отчего густые волосы взметнулись над плечами тёмным облаком, он хмуро уставился на Гаитэ в ответ:

   – Вы меня ненавидите из-за вашей матери? – неожиданно спросил он.

   Гаитэ едва уловимо пожала плечами, не отвечая.

   – Вы понимаете, что любой другой на моём месте попросту казнил бы её? Я же предпочёл сохранить ей жизнь.

   – Зачем?

   Ей померещилось или в чёрных глазах промелькнуло удивление?

   – Зачем?.. То есть – как это «зачем»? То есть, вы не рады? – удивлённо распахнул он глаза.

   – Мы с матерью едва знаем друг друга. Для неё я всегда была пустым местом, но её страдания меня всё же не радуют. Однако суть моего вопроса в другом. Почему вы поступили так, как поступили? Что заставило вас проявить снисходительность? Судя по слухам, подтверждённым тем, что я наблюдала, к милосердию вы не сильно склонны?

   – Вообще не склонен, – подтвердил Сезар, наполняя бокал вином. – Но лишать женщину жизни для мужчины всегда труднее, чем убить другого мужчину в бою. В бою вообще убивать легче всего, а ваша мать… я рад, что отец не отдавал прямого приказа казнить её.

   – А если бы приказал?

   Их взгляды встретились. Во взгляде Сезара промелькнуло сожаление о том, что правда, возможно, ранит Гаитэ.

   – Если бы приказал, мне пришлось бы выполнить приказ. Мой отец не только отец, он, в первую очередь, император. Несправедливо ненавидеть меня за то, что я хороший солдат.

   – Я не за это вас ненавижу. Вернее, я вообще не ненавижу вас, – нервно передёрнула плечами она.

   – Рад слышать! – с энтузиазмом взмахнул руками Сезар. – В ближайшее время мне и вам предстоит сотрудничество. Для всех будет только лучше, если мы подружимся. Мы ведь скоро станем одной семьёй.

   – Мысль о том, что я стану женой вашего брата больше не торчит костью в вашем в горле? – насмешливо приподняла брови Гаитэ. – Что ж? Может быть, родственниками мы и будем, но точно не станем друзьями.

   Лицо Сезара мгновенно потемнело, будто внутри погасла свеча.

   – Но вы же только что сказали, что не ненавидите меня? Солгали?

   – Ненависть – сложное чувство. Как правило, его нужно заслужить. Пока же вы мне просто антипатичны. Надеюсь, так это и останется.

   – Не надейтесь, – резко бросил Сезар. – Я люблю сложные, противоречивые чувства. И, клянусь жизнью, я заставлю вам либо любить себя, либо ненавидеть!

   – Как будет угодно Вашей Светлости, – отозвалась Гаитэ. – Теперь я могу идти?

   Сезар недовольно свёл брови. Губы его вытянулись в ниточку, отчего выражение лица сделалось угрожающим.

   – Нет, – от его ледяного тона, казалось, падающие дождевые капли на миг превратились в льдинки, а в комнате словно бы даже сделалось тише. – Перестаньте уже испытывать моё терпение и сядьте!

   Прозвучало это неоднозначным приказом.

   Сопротивляться значило искушать судьбу и давать повод этому человеку приблизиться к себе. Гаитэ предпочла сохранить достоинство и дистанцию. Подметая дорогие ковры пышной юбкой, прошла к столу и села как можно дальше от Сезара.

   – Так лучше, Ваша Светлость? – её тон был сама вежливость.

   Правда, проявляемая покорность была столь откровенно натянута, что это не могло не бросаться в глаза.

   – В походе вы окажетесь в полной моей власти. Вам не кажется, что с вашей стороны разумней сохранять мир?

   – Мне расценивать ваш вопрос как угрозу? Но всё не совсем так, как вы говорите. В дороге, безусловно, моя жизнь будет в ваших руках, но, как только мы достигнем границ Рэйва…

   Чёрные глаза Сезара полыхнули столь яростно, что сердце Гаитэ сжалось от страха. О нём ходили дикие слухи. И сейчас, глядя на искажённое яростью лицо можно было поверить, что слухи правдивы.

   – Как только мы достигнем границ Рэйва, сударыня? – ноздри его тонкого птичьего носа трепетали от гнева. – Что будет дальше?

   Гаитэ зачем-то взяла в руки вилку и нарисовала воображаемый узор на скатерти.

   – Торн не скрывал от меня того факта, что у вас недостаточно сил, чтобы взять замок в том случае, если лорды снова взбунтуются.

   – Это не проблема. Я найму больше людей, – высокомерно передёрнул плечами Сезар.

   Но Гаитэ видела, что бравада его ложная.

   – В случае гражданской войны вам потребуется не меньше десяти тысяч солдат. А времени, чтобы найти так много жестоких и смелых людей, готовых не только продаться, но и отработать полученные деньги, нет. Но есть одна женщина, за которой люди готовы следовать, сохраняя пусть сомнительный и непрочный, но мир. Неужели вы столь глупы и мелочны, что готовы поставить под угрозу всё, что провозглашаете приоритетом в политике, лишь бы указать мне на место, которое считаете моим?

   Гаитэ с удивлением наблюдала, как Сезар резко наклонил голову, сжимая пальцами виски, словно от озвученной проблемы обострилась и без того долго терзающая его мигрень.

   – Вы изображаете меня каким-то деспотом, сударыня. Почему на все мои попытки сблизиться, найти общий язык, подружиться, вы отвечаете очередной колкостью?

   Гаитэ не сдержала внезапно охватившего её веселья, прорвавшегося смехом:

   – Подружиться?.. Ваша Светлость, помимо военных талантов пытается овладеть искусством дипломатии?

   Улыбка сошла с её лица. Гаитэ вновь напустила на себя строгий и серьёзный вид.

   – Мы с вами давно не дети, сударь, а ваши попытки к сближению вовсе не так невинны, как вы тут пытаетесь изобразить. Вы оскорбляете этим меня и провоцируете очередную ссору с вашим братом.

   – Даже так? Что ж! Оставим дружбу и дипломатию, – с жестокой усмешкой, которую уместнее было бы назвать гримасой, процедил сквозь зубы Сезар. – Если ваши герцоги посмеют не подчиниться мне вновь, я уничтожу их. Сотру в порошок. И для этого мне потребуется не десять тысяч человек, а всего десять. Я перевешаю у вас на глаза всех ваших генералов. И учтите, это будет далеко не так изящно, как тот поединок, который вы имели честь наблюдать. А потом я отвезу вас обратно к моему брату. Но когда вам будет нечего предложить императору Алонсону, большой вопрос, останется ли ваша помолвка с Торном, нигде не озвученная, в силе? Или вас вышвырнут из дворца как блудливого котёнка? Вот тогда любое моё предложение, даже стать простой содержанкой, возможно, не покажется таким уж возмутительным? Вы согласитесь на всё, что угодно, лишь бы продолжать жить в роскошном дворце, а не торговать собой на улице.

   Гаитэ, не веря своим ушам, смотрела в тонкое лицо, горящие злым огнём глаза и с трудом подавляла желание плюнуть на всю эту красоту небесную самым что ни на есть простым, как у кухарки, способом.

   Но, естественно, сдержалась. Она же не кухарка. Да и уверенности в том, что в ответ её не размажут по столу ровным слоем, тоже не было.

   – Вы молчите? – с деланным удивлением вопросил Сезар. – Не возражаете? Вы что, не верите в любовь моего брата?

   – Я нисколько не обманываюсь на счёт чувств вашего брата ко мне, вернее, их отсутствия. Но – вы? Вы не понимаете, что, говоря подобные вещи демонстрируете мне не силу, а слабость?

   Сезар непонимающе сдвинул брови, нарочито вальяжно разваливаясь на стуле в позе хозяина жизни.

   – Счастливые люди никогда не бывают столь желчными по отношению к другим. Сильные мужчины никогда не запугивают женщин. Тот, у кого всего много, не станет позорно мелочиться. Вы ведь прекрасно знаете, чего стоите, правда? Как бы не пыжились, не выпячивали сейчас вперёд грудь колесом словно индюк на скотном дворе, в глубине души вы, как и всякий из нас, знаете себе подлинную цену. Великий воин? Прославленный полководец? Да я вас умоляю! Вы всего лишь избалованный папочкин сынок, на чьи военные компании уходят все средства государственной казны. Ваши траты ничем не ограничиваются. Да при таких условиях любой конюх станет героем войны! А ваша величайшая победа? Всего лишь победа над женщинами. Вы обманываете нас, используете и, в лучшем случае, выбрасываете вон, а в худшем запираете в клетку. Вы злобный и жалкий неудачник. Вечный младший брат.

   Сезар медленно поднялся со стула. Рука Гаитэ непроизвольно потянулась к серебряному ножу, пальцы сжались на рукоятки.

   – Это чтобы убить меня? Или перерезать себе глотку? – тихо прорычал он, задерживая взгляд на столовом приборе.

   Он вышел из-за стола и твёрдым шагом двинулся вперёд, оттягивая воротник от своей шеи:

   – Если я так плох, а вы так смелы, сударыня, можете сделать то, что желаете. Давайте! Станьте той, кто, наконец, посмеет применить оружие против Сезара Фальконэ!

   Он рывком сорвал девушку со стула, поднимая на ноги. Пальцы так больно сжали предплечье левой руки, что Гаитэ болезненно охнула. Боль в кисти была более глухой, отдалённой, словно не до конца принадлежала телу. Железный захват не давал возможности даже пальцев разжать.

   Приставив зажатый в её ладони нож к собственному горлу, Сезар с ненавистью, вызовом и презрением, сверху вниз глядел на Гаитэ.

   Казалось дикой, необузданной яростью пропитан сам воздух между ними. Каждая мышца, каждая клеточка его сухопарого тела, твердого словно железо, словно сплетённого из мышц и сухожилий, излучала страсть, гнев, огонь.

   – Что же ты не торопишься дать волю ярости? – рычал он.

   «А вот он меня сейчас точно убьёт», – с ужасом подумала Гаитэ.

   Не разжимая рук, Сезар сделал шаг вперёд, вынуждая Гаитэ отступать, чтобы сохранить хотя бы ту минимальную дистанцию, что оставалась между ними.

   – Я заставлю проглотить каждое гневное слово, сорвавшееся с губ, – пообещал он. – Ты будешь любить меня, покорно и робко, как рабыня, которой ты, по сути, и являешься!

   – Думаешь, если закуёшь меня в кандалы, станешь милее? – хоть и перепуганная, Гаитэ находила в себе силы шипеть и огрызаться.

   – Да, кандалы осложняют отношения, не спорю. Но и придают им невероятную пикантность. Только посмей предать меня, – он толкнул её и Гаитэ ударилась спиной о стену.

   Отступать было больше некуда.

   – Только сделай попытку, и я получу полное право тебя убить.

   – Тебе не привыкать. На твоих руках много крови. Моя уже ничего не изменит.

   На лбу Сезара вздулись вены, глаза сверкали.

   «Убьёт вряд ли, – пронеслась шальная мысль, – но точно ударит».

   Но он сдержался, отступая.

   – Отправляйся к своему будущему мужу, Гаитэ, и, если повезёт, он поделится с тобой своим Ожерельем Любви.

   – Если это случится, Ваша Светлость, клянусь быть куда более сговорчивой, чем сегодня.

   – Пошла вон!!!

   Гаитэ, поняв, что ещё немного и…

   Словом, просить себя дважды она не заставила и почти бегом рванула к дверям.

   Не успела она домчаться до дверей, как те распахнулись, и она с ходу оказалась в объятиях Торна. Гаитэ, столкнувшись с ним, чуть не упала и мужчина вынужденно, по инерции поддержал её.

   Глаза Торна вспыхнули, лицо дрогнуло в недоброй усмешке. Он мгновенно оценил и растрёпанный вид своей невесты, и разгорячённый – брата, следующего за девушкой, как коршун за голубем.

   Как и Гаитэ, Сезар не успел сбавить шага, когда старший брат, отшвырнув девушку за спину, со звоном выхватил шпагу.

ГЛАВА 15

Через секунду острый кончик клинка упёрся Сезару в грудь, прямо против сердца, заставляя того замереть на месте.

   На губах Торна играла недобрая, зловещая усмешка:

   – Я заказал у оружейника новый клинок для дуэли, брат, – обманчиво мягким тоном проворковал он. – Тонкий и такой же острый, как наша братская любовь.

   На лице Сезара растерянность сменилась замкнутостью. Он выжидающе смотрел на Торна:

   – Не терпится проверить его в деле?

   Торн отвёл лезвие шпаги вверх, а потом несколько раз крутанул кистью, заставляя оружие со свистом рассекать воздух:

   – Слышишь, как поёт? – почти влюблённо пропел он.

   А потом отсалютовал, приглашая Сезара встать в позицию.

   Тот коротко кивнул и вытянул одну из шпаг, отдыхающую в подставках, стоявших вдоль стен у входа в императорские палаты, в свой черёд разрезая воздух перед собой, отвечая на брошенный вызов.

   – Что вы делаете? – сдавленно выдохнула Гаитэ, прижимая руки в взволнованно поднимающейся груди.

   Корсет затруднял дыхание, она задыхалась.

   – Прекратите!

   Но кто её слушал?

   – Ты оскорбляешь меня раз за разом, – заявил Торн Сезару.

   Глаза его превратились в две угрожающие, недружелюбные щёлочки.

   – Чем? – невозмутимо откликнулся Сезар.

   И непроизвольно дёрнулся, когда клинок Торна, взлетев столь быстро и точно, что глаз не успел отследить мгновенное, как у нападающей кобры, движение, упёрся ему в горло.

   – Тем, что смеешь поднимать на мою женщину не только взгляд, но и руку.

   Схватив клинок голой рукой, Сезар отвёл его в сторону, не обращая внимание на обогревшиеся кровью пальцы:

   – Отец запретил нам драться, – проговорил он, вынужденный отступать.

   На миг опустившееся лезвие, прокрутившись колесом, вновь поднялось вверх, по-прежнему нацеленное на него, словно зверь, вот-вот готовый сорваться с поводка.

   – Считай, что это шутка, брат, – засмеялся Торн.

   – Шутка? – фыркнул Сезар.

   – Конечно! Такая же, как твои ухаживания за моей невестой. И угрозы, которые ты, кажется, решил источать в её адрес. Ты ведь не всерьёз решился на то и другое?

   – Ты явно что-то путаешь. Я не угрожаю зависящим от меня женщинам. И не дерусь с тем, кто вряд ли сумеет защитить себя.

   – О! Меня снова оскорбили. Как вижу, ты всё-таки решил поссориться всерьёз?

   Без всякого предупреждения Торн атаковал. Зазвенели клинки и через секунду у горла Сезара вновь дрожал клинок, уже не острым, тонко заточенным концом, а рубящей стороной лезвия.

   Гаитэ дрожала от напряжения, но надежда на благоразумие обоих Фальконэ всё ещё теплилась в её сердце.

   В тоже время она была благодарна Торну за то, что он вступился за неё. То, что он готов был сражаться за неё, грело душу. Лишь бы не перегнул палку!

   Атаковал Торн, яростно, страстно, не просто с азартом – с неприкрытой ненавистью, словно давая выход гневу, которого, судя по взятому темпу, в нём накопилось немало.

   Сезар ушёл в глухую оборону. Гаитэ не могла понять, то ли он намеренно держится лишь контратаки, то ли взятый Торном темп не оставлял ему иного выбора.

   Последняя надежда на то, что поединок будет носить состязательный характер покинула Гаитэ, когда Торн принялся с размаха наносить колющие удары, пытаясь достать противника. Сезар увёртывался с явным трудом.

   – Да перестаньте же! – заломила она в отчаянье руки.

   На пол полетела мебель – Сезар пытался соорудить между собой и противником искусственный заслон, который Торн легко его перемахнул.

   – Стража! – завопила Гаитэ не своим голосом, когда, после очередного взмаха шпаги Торна на белой рубашке Сезара расцвела алая клякса. – Стража! Ко мне! Сюда!

   Гвардейцы вбежали, но вместо того, чтобы разнять дерущихся, застыли рядом столбом. Никто не решался вмешаться в драку принцев.

   – Да сделайте же хоть что-нибудь! – вне себя от гнева и отчаянья воскликнула девушка, понимая, что сейчас один из Фальконэ убьёт другого прямо у неё на глазах.

   В ловкости и сноровке Сезар и Торн не уступали друг другу. Торн был мощнее и сильнее, Сезар – выносливей и подвижней. Каждый знал свои сильные и слабые стороны, поэтому Сезар и стремился затянуть поединок, чтобы противник выдохнулся, а Торн, в свой черёд, пытался достать соперника как можно быстрее, пока силы оставались при нём.

   Сезар постарался атаковать, но добился лишь того, что очередным мощным ударом старший брат выбил оружие из его рук. Сталь зазвенела о каменные плиты, и снова жаждущий напиться крови меч Торна замер напротив сердца младшего Фальконэ.

   В комнате стало очень тихо. Все забыли, как дышать. Братья, тяжело дыша, глядели друг другу в глаза. Их лица были искажены такими яркими эмоциями, словно все дьяволы гнева вселились им в сердце.

   Все ждали, что вот-вот Торн опустит или отведёт шпагу в сторону.

   – Если ты убьёшь меня, отец не простит, – сдавленно прохрипел Сезар.

   Глубоко в душе Гаитэ не могла не радоваться тому, что Торн взял вверх, но смерти Сезара она никак не желала, поэтому облегчённо выдохнула, когда, он отшвырнул клинок в сторону, словно желая избавить себя от возможности поддаться искушению воспользоваться оружием.

   В следующее мгновение кулак Торна ударил в тонкое птичье лицо Сезара.

   Снова, снова и снова.

   Время замедлилось. Всё сделалось далёким, будто отодвинувшись. Толпа людей, гомонившая, подобно птицам на крыше, бессмысленно и бесполезно. Глухие звуки ударов. Залитое кровью лицо Сезара. А на месте Торна появился дикий, жуткий зверь, необузданный и кровожадный, совершенно потерявший над собой контроль, как тигр, вкусивший крови.

   – Разнимите же их! Они убьют друг друга!

   Собственный голос тоже показался далёким, не ей принадлежащим. Вопиющем в пустыне. Никто не посмел приблизиться к обезумевшему принцу, пойти наперекор его воле, взять на себя ответственность.

   Оставалось сделать это самой.

   – Торн! Остановись! – кинулась к нему Гаитэ, повисая на плече.

   Он смахнул её легко, точно пушинку отшвырнув от себя. Гаитэ с глухим стоном повалилась на мраморные плиты, больно ударившись спиной. И только тут кто-то из толпы бросился между Сезаром и Торном, становясь между ними.

   – Ваша Светлость, хватит! – тихо, но весомо проговорил Кристоф Кастэнэ. – Остановитесь. Довольно.

   Торн замер, тяжело дыша, словно загнанный зверь. На лице его наконец проступило осознанное выражение, хотя ярость все ещё продолжала искажать его черты.

   – Гаитэ! – протянул он руку, заставляя девушку испуганно шарахнуться в сторону. – Прости! Прости! – тянул он к ней окровавленные пальцы. – Я не хотел тебя обидеть. Я не отдавал себе отчёта… ну же, милая? Возьми меня за руку!

   Страх отступал, вслед за схлынувшей волной безумия, но его горький привкус его держался солью в горле.

   Гаитэ не смогла заставить себя прикоснуться к руке Торна. Она поднялась самостоятельно, не сводя взгляда с тонкого, хоть и иначе, чем у Сезара, большеглазого, красивого лица будущего мужа. Словно взглядом пыталась удержать, не дать ему к себе приблизиться.

   В сторону Сезара смотреть было ещё страшнее, но сделать это было необходимо.

   – Святые духи! – простонала она. – Что ты наделал, Торн? Ты убил его! – в отчаянии вцепилась она в плечо мужа, комкая рукав потемневшей от пота, рубашки.

   – Так ему и надо. Он перешёл все границы, – голосу Торна не доставало уверенности.

   Кристоф, опустившись на колено, приложил сначала ухо к разбитым губам Сезара, потом пальцы к тыльной стороне кисти, где тонкой нитью, но продолжался биться пульс.

   – Успокойтесь, госпожа. Он дышит.

   – Что за толпа?! Что тут творится? – прозвучал, как гром, голос императора, не нашедшего лучшего времени чтобы вернуться домой.

   Гаитэ с трудом подавляла в себе желание втянуть голову в плечи и нырнуть в толпу стражников и служанок, наводнивших императорские покои. Но это было бы глупо и безрезультативно, от обличительного императорского взгляда её бы это точно не уберегло. Так что всё, на что её хватило, это стоять неподвижно, изо всех сил стараясь держать спину ровно, не сгибаться под гнётом тяжести обвинительных взглядов, обращённых к ней со всех сторон.

   Бледный, с горящими глазами и каменным лицом, Алонсон медленно пошёл вперёд, продвигаясь вглубь комнаты. Послышались быстрые, лёгкие, словно бы детские шаги и в палату белоснежным вихрем влетела Эффидель.

   Влетела и замерла, прикрывая рот ладошкой. Глаза её наполнились ужасом при виде разбитого лица Сезара, находящегося в бессознательном состоянии, потом полыхнули гневом, обратившись в сторону Торна.

   – Ты!.. – начала она, было, но смолкла под взглядом отца.

   – Выйдите все вон, – негромким, но не допускающим возражения голосом, велел Алонсон. – Ты, – кивнул он в сторону Кристофа, – ступай и немедленно приведи моего личного врача. Вы ещё здесь? – повысил он голос.

   Всех словно вихрем сдуло. Сразу стало просторней и словно темней, будто каждый из присутствующих светился собственным светом и без него одним лучиком стало меньше.

   Эффидель бросилась к Сезару, глотая слёзы, укладывая его голову к себе на колени и гладя по волосам.

   – О вас далеко шла громкая слова, леди Рэйв. Будто бы вы умеете разводить людские хвори руками? – негромко, словно боясь расплескать кипящий в душе гнев, проговорил император. – Это правда?

   Гаитэ кивнула, отводя глаза в сторону.

   – Именно за это вас когда-то и пытались признать ведьмой, верно?

   – Верно, – подтвердила она.

   – Окажите помощь моему сыну. Ему это сейчас будет совершенно не лишним.

   Гаитэ, подобрав юбки и подоткнув их под колени, чтобы удобней и мягче было стоять, осторожно опустилась рядом с Эффидель.

   Глаза девушки были полны слёз. Судя по всему, за брата она переживала вполне искренне.

   – Позвольте ваш платок? – протянула она руку. – Мне нужно смыть кровь, чтобы увидеть всё картину целиком и оценить тяжесть повреждений.

   – Он едва дышит… – всхлипнула Эффи.

   – Ему сейчас лучше оставаться без сознания, – заверила её Гаитэ. – Не переживайте. Редко кому удаётся всерьёз изувечить человека голыми руками, – постаралась успокоить она взволнованную девушку.

   Но у самой дрожали руки. Впрочем, приступая к целительству, она всегда словно отрешалась от самой себя и собственных ощущений, будто её тело наполняло нечто иное, куда более светлое, мощное и сильное, чем сама Гаитэ.

   У Сезара оказались сильно разбиты губы, но, судя по всему, зубы остались целы, основная часть удара пришлась выше. Челюсть тоже не пострадала, а вот нос, судя образующемуся отёку и затруднённому дыханию, был сломан. Под глазами начали наливаться синяки.

   – Нужно приложить к затылку холод, – проинструктировала Гаитэ, – намочите полотенце холодной водой.

   Закрыв глаза, она сосредоточилась, стараясь как можно быстрее впасть в транс.

   Если бы её попросили описать то, что она видела и чувствовала в подобном состоянии, она вряд ли могла бы дать этому точное определение. Знание о заболеваниях и травмах как будто приходило извне, как бывает, когда читаешь книгу. Не картинка, а словно бы тайный шифр, система символов, который она давно научилась читать без всякого труда. Стоило впасть в транс, Гаитэ видела всё, словно на чёрном-белом чертеже.

   На самом деле нос Торн Сезару всё же не сломал, лишь носовая перегородка искривилась, но в голове осталось несколько небольших гематом от удара, правда, хвала Святым Духам, ничего серьёзного и непоправимого. Даже без её вмешательства молодому человеку пришлось бы пролежать в постели несколько дней, потом дело всё равно пошло бы на поправку.

   Мягко войдя в световые потоки, тянущиеся в том странном пространстве, куда Гаитэ всегда попадала в подобном состоянии, она протянула несколько целительных нитей через тело Сезара, и они закрыли тёмные пробои изнутри, стирая чёрные, грязные метки повреждений. Когда тёмных пятен не осталось, когда весь силуэт человека, лежавшего перед ней, начал светиться ровным платиновым свечением, Гаитэ «оттолкнулась» от поверхности, как делаешь, всплывая с большой глубины. Ощущения были весьма похожими.

   Эффидель по-прежнему сидела рядом, держа на коленях голову брата, а Торн и Алонсон нависали над ними, изумлённо глядели на дело рук Гаитэ.

   – Немыслимо! – выдохнул с восхищением Торн. – Ни следа побоев! Он выглядит так, будто спит.

   Прозвучавшие слова были как ушат холодной воды, вернувший всех присутствующих с горних высей к миру сущему.

   – Если Сезар и цел, то не твоими стараниями, брат! – гневно воскликнула Эффи.

   Стоило ей шевельнуться, как Сезар пришёл в себя. Выглядел он так, словно потерял ориентацию в пространстве. Взгляд удивлённо метнулся от сестры к отцу, потом задержался на Гаитэ и тут память, судя по тому, как потемнели и без того чёрные глаза, вернулась. В них сверкнула молния гнева.

   – Ты в порядке? – ласково спросила Эффи.

   – Кажется, да.

   Пошатываясь, Сезар поднялся, поддерживаемый сестрой.

   – Мы рады, что всё обошлось, – проронил император, скрещивая руки на груди.

   Братья отводили глаза и опускали голову под гнётом отцовского гнева, под которым угадывались печаль, боль и разочарование.

   – Но нам хотелось бы знать, что на сей раз побудило вас сцепиться практически на глазах у прислуги, дав повод врагам лишний раз поливать грязью нашу семью?

   – Отец! – принялся оправдываться Торн. – Сезар посмел от вашего имени вызвать мою невесту к себе! Он нагло приставал к ней! Сколько это будет продолжаться?! Как долго он будет испытывать моё терпение?!

   Торн смолк.

   Алонсон обратил гневный взгляд на младшего сына:

   – Это правда?

   – Конечно, отец, я бы… – снова начал Торн.

   – Я не тебя спрашивал, – осадил его отец. – Сезар приставал к вам, Гаитэ? Он виновен в том, в чём обвиняет его брат? Отвечайте!

   Гаитэ колебалась. Что сказать? Что будет правдой? В этот раз Сезар не делал столь прямых намёков на сближение, как обычно, и всё же…

    – У Торна был повод быть недовольным поведением Сезара, Ваше Величество. Их Светлость в своём стремлении подружиться иногда действительно переходит черту.

   – Бросьте громоздить слово на слово! – рявкнул Алонсон так, что на ум приходило внезапное и грозное рычание льва, столь же оглушительное, как раскаты грома. – Отвечайте прямо. Приставал или нет?

   Колебаться, выбирать линию поведения, просчитывать правильность ходов было некогда. Гаитэ решила сказать правду:

   – Он не приставал ко мне сегодня, но в прошлую встречу поцеловал меня. И предлагал рассмотреть его кандидатуру в качестве возможного супруга.

   Она услышала, как Сезар зашипел, словно ядовитый змей, которому отдавали хвост.

   – Довольно, – устало махнул Алонсо и Гаитэ замолчала.

   – Вот видишь, отец! – дрожа от гнева, что едва сдерживал, вскинулся Торн. – И ты ещё смеешь настаивать на том, чтобы Сезар сопровождал Гаитэ в Рейвдэйл…

   – Я сказал – довольно! – вновь обрёл полноту звучания голос Алонсона.

   Император тяжёлой поступью дошёл до высокого кресла на возвышении, заменяющего в этом покое трон, и с трудом опустился, уронив руки со вздувшимися венами на резные подлокотники. Его взгляд, горький, как миндаль, перебегал с лица одного сына на другого, а те, хоть и пристыженные, всё никак не желали расстаться с воинственным пылом.

   Алонсон кивком велел подойти сыновьям ближе, вытянув вперёд руку с перстнем, символизирующим его власть, призывая их к повиновению.

   Торн, сжав челюсть и развернув плечи, всё же опустился на колено, коснувшись перстня губами, тем самым признавая над собой превосходство отца.

   Взгляд Алонсо устремился к Сезару. Он ответил волчьим взглядом исподлобья, словно вопрошая и требуя одновременно – но чего? Пощады себе? Наказания брату?

   – Значит, – протянул император, переводя взгляд с одного сына другого, – не желаете образумиться? Позволяете себе эту вражду перед лицом нарастающей опасности, – с осуждением покачал он головой. – Пытаетесь отнять друг у друга жизнь, словно нарочно играя врагам на руку? Чтобы рассчитаться с теми, кто предал нас – а это почти вся высшая знать Саркассора, – мы должны быть едины! Должны быть во всём заодно друг с другом. Наша задача – месть. Лорды будут подчиняться нам только в том случае, если станут уважать или, хотя бы, бояться. Да только подобное ваше поведение не способствует ни тому, ни другому!

   – Я заставлю их считаться с нами, – процедил сквозь зубы Сезар.

   – Не ты, а мы. Фальконэ. А ты, Сезар, – рука Алонсона легла на плечо к сыну и легонько сжала, – ты будешь нашим мечом. Ты отправишься в поход на Рэйвдэйл и вырвешь там последние ростки недовольства не одним, так другим способом. Заставишь каждого виновника, по очереди, испить последствия своих ошибочных действий. Не пойдут под нашу эгиду добром – бери силой! А вы, сударыня, – обернулся Алонсо к Гаитэ, – окончательно определитесь, кем хотите быть в будущем: Рейвдэлом или Фэйлом. Член ли вы нашей семьи или наш кровный враг. Тот, кто не подчинится, будет повержен, любое предательство – отмщено.

   – Кем? – хмуро вопросил Сезар, не глядя на отца.

   – Вами. Вместе вы – несокрушимая скала, сила! Но для того, чтобы стать этим, вам, мальчики, необходимо прекратить драку! Стать тем, кем должно – одной семьёй. Мы – едины! Только так, только вместе одержим победу. Если вы не в состоянии этого понять, сыновья, мы обречены на поражение. Перед нами лежит высокая цель – реформаторство прогнившего насквозь государства. Нужно вернуть Саркассору процветание, мир, былую славу. Но чтобы достичь цели нужно одержать победу над самым страшным врагом – самим собой! Отриньте ненависть, сыновья и станьте тем, кем я произвёл вас на свет – братьями! Едины – навек! Хочу услышать это от вас! – протянул к ним руки Алонсо, покрытые глубокими морщинами, но сложно было назвать их немощными или старческими.

   Торн и Сезар обменялись неприязненными взглядами. Сама необходимость лицемерить вызывала у обоих глубокое отвращение. Или, возможно, они не желали давать клятву, в исполнении которой сомневались?

   – Ну же! – возвысил голос Алонсо. – Дайте мне ваши руки!

   С неохотой, но Торн и Сезар выполнили требование отца.

   – Поклянитесь, здесь и сейчас, дорожить друг другом, беречь друг друга, любить – быть семьёй.

   Свет закатного солнца пробивался в высокие стрельчатые окна, ложась пожарным отблеском на лица.

   – Клянусь, – первым проговорил Торн.

   – Клянусь, – сдавленно вторил ему Сезар.

   – Ну, вот и хорошо, – откинулся в кресле Алонсо, прикрывая рукой воспалённые глаза. – А теперь оставьте меня. Я устал. Мне нужно побыть одном.

   – Отец? – встревоженно воскликнула Эффидель. – Вы не здоровы?

   – Я же сказал – устал. Ну, ступайте же.

   Озадаченные, обескураженные и присмиревшие, они покинули покои императора.

ГЛАВА 16

Гаитэ опасалась, как бы братья вновь не сцепились между собой, но склоки всех порядком утомили, продолжать ссору ни у кого не оставалось ни сил, ни желания. Все предпочли разойтись в разные стороны, хотя и чувствовалось, что ссора не исчерпала себя, а лишь затихла, затаилась до поры, до времени.

   Торн предложил Гаитэ руку. Её взгляд невольно задержался на сбитых костяшках.

   – Позволишь проводить?

   – С радостью, если обещаешь, что мы не станем говорить о случившемся.

   После сеансов исцеления она всегда испытывала дурноту и головокружение. Этот раз не стал исключением. А низкое атмосферное давление лишь усугубляло общее состояние.

   – Это сложно, – проронил Торн. – Хочу попросить прощение за свою несдержанность, особенно за то, что грубо толкнул тебя. Я не хотел причинить боль, просто в пылу драки от мужчин лучше держаться подальше. В такие минуты плохо себя контролируешь.

   – С самоконтролем в вашей семье вообще всё плохо. С учетом того, как много от вас зависит – это грустно.

   Лицо Торна в момент словно затянуло грозовым облаком:

   – Ты осуждаешь меня? По-твоему, я должен был молча проглотить такое оскорбление?! Или тебе нравятся домогательства Сезара? Нравятся, признайся?

   Схватив за руку, он резко развернул Гаитэ, с ревнивой ненавистью заглядывая ей в лицо. Она с трудом удержалась, чтобы не начать топать ногой, закатывать глаза и кричать – повышенный эмоциональный фон, кажется, заразителен?

   – Мне не в чем признаваться, а тебе не в чем меня упрекать. И я не осуждаю тебя, но ты меня пугаешь. Такая необузданность и ярость… ты потерял контроль, Торн.

   – И это называется – не осуждаю?

   Гаитэ покачала головой:

   – Поведение Сезара меня не радует. Откровенно говоря, пугает даже больше твоего. И ещё – я ужасно устала. Этот дождь, предстоящая поездка, в которой придётся во всём зависеть от твоего брата, неприкрытые угрозы твоего отца. Я словно иду по тонкому льду! Ни в чём нет уверенности.

   Лицо Торна смягчилось. Он сжал её ладони между своих, заглядывая в глаза:

   – Меня тоже бесит необходимость подчиняться! Отец должен был послать с тобою меня! Не понимаю, какие цели он преследует? Чего добивается?

   – Возможно, моя кандидатура на роль твоей жены не так сильно его прельщает, как он хочет показать? – поделилась предположениями Гаитэ. – Другого объяснения найти не могу. А роль игрушки твоего брата никогда меня не устроит.

   – Как и меня! – сверкнул глазами Торн. – Если я узнаю, что он посмел досаждать тебе, кастрирую собственными руками! На сей раз разбитым смазливым личиком не отделается!

   – Прошу тебя, давай не будем больше говорить о Сезаре! С меня на сегодня его больше, чем достаточно. Как думаешь, этот Кристоф – он сумеет защитить меня от твоего брата?

   – Думаю, да. Он силён и хитёр, как лис. Ловкий парень. И, что немаловажно, кажется, предан тебе? Благодарность редка в нашем грешном мире, но бродяга решил её проявить. На наше счастье.

   – Можно устроить так, чтобы он поехал с нами?

   – Можно? Нет, не можно! – тряхнул головой Торн. – Это необходимо сделать!

   Они остановились у двери в покои Гаитэ. Торн, судя по настроению, надеялся, что невеста предложит зайти, но она не собиралась этого делать. Слишком далёким от лирического был её настрой, а ведь именно на романтику он, как жених, и вправе был рассчитывать.

   – Я не поблагодарил тебя за твои чудодейственные рецепты, а ведь они действительно заставили меня забыть о мучениях, терзающих вот уже несколько месяцев. Благодарю! Ты настоящая чародейка.

   – И всё же до настоящего выздоровления тебе следует сохранять целибат. Полный.

   Торн усмехнулся, ехидно, недовольно и, одновременно с тем, понимающе.

   – Ну, конечно. Разрешите откланяться, прекрасная дама?

   Гаитэ протянула руку для поцелуя.

   Легко коснувшись губами ей пальцев, Торн удалился лёгкой походкой, насвистывая незамысловатый мотивчик легкомысленной песенки. Гаитэ с облегчением толкнула дверь, надеясь, наконец, на одиночество и небольшую передышку.

   Но, к её неудовольствию, в комнате её дожидался гость. Или, вернее, гостья.

   – Эффидель? Что ты здесь делаешь? Как сюда попала?

   – Не удивляйся. Тут повсюду тайные ходы, по ним можно попасть в любую комнату замка.

   Информация Гаитэ не порадовала.

   – А пришла я, чтобы поговорить, – решительно заявила Эффи.

   – Отлично! Давай поговорим. Что ты хочешь обсудить? – стараясь сохраняться спокойствие, спросила Гаитэ.

   – Хочу спросить, зачем ты поступила так с Сезаром?

   – Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

   – Всё ты отлично понимаешь! Зачем ты выставила его в таком свете перед отцом?

   – Я всего лишь сказала правду. Сезару не следовало весте себя со мной подобным образом, тогда у меня не было бы причин жаловаться. Я несколько раз просила его об уважении…

   – Ты не поверишь мне сейчас, но придёт время, и ты пожалеешь, что вела себя сейчас подобным образом.

   Гаитэ вздохнула. Потом ещё раз. Нет, она не сорвётся на крик и не опустится до банальной визгливой ругани. Они обе, она и Эффи, королевских кровей, и потому не станут собачиться между собой, словно торговки на базаре.

   – Прости, Эффи, но с меня сегодня достаточно угроз. Сначала Его Светлость ваш брат Сезар, потом Его Величество ваш отец Алонсо, теперь вы…

   – Я тебе не угрожаю, – сжала девушка крохотные, как у куклы, кулачки. – Я констатирую факт. Ты выбрала не того брата, Гаитэ.

   – Не тебе судить.

   – А кому тогда? Я знаю обоих с детства. Знаю, кто из них и на что способен.

   – Ладно. Допустим, ты права. Ты знаешь их лучше. Но с какой стати тебе стараться ради меня?

   – Я стараюсь ради Сезара. Не знаю, что он нашёл в тебе, но ты ему нравишься.

   – Эффи, прошу, довольно. Я не хочу казаться грубой, но мои отношения… нет, даже не так! Выбирала не я – за меня выбрал жребий. Так случилось, что Сезар, по многим причинам, не может быть моим избранником. Он женат.

   – И что с того?! Это так важно? Для тебя важнее чувства или благопристойность?

   Гаитэ с изумлением уставилась на девушку.

   Что это сейчас такое было? Эффи на самом деле ещё такое наивное дитя? Или её считает за дурочку? Ладно, если она так хочет, Гаитэ ей подыграет, тем более что особо сильно кривить душой не придётся – Торн ей нравился.

   – Можешь допустить возможность того, что я люблю твоего старшего брата?

   – Могу! Потому и говорю – ты допускаешь ошибку. Ты думаешь, он лучше и честнее Сезара, думаешь, Сезар интриган, расчётливый и холодный, который желает использовать тебя против Торна…

   – Очень сложно думать что-то иное в сложившейся ситуации, – усмехнулась Гаитэ, скрещивая руки на груди. – И, откровенно говоря, не то, чтобы твоё заступничество сильно играло кому-то на руку, ведь, едва зная тебя, доверять я тебе не могу. С первых дней знакомства ты явно выказала привязанность к Сезару и откровенно встала на его сторону. Это твоё право, хотя мне и непонятно, как можно так откровенно держать лишь одну сторону? Они оба тебе братья.

   На лице Эффи появилась гримаса неприязни.

   – Я этого не отрицаю. А твоя попытка быть верной достойна уважения, только слепая вера скорее глупа, чем восхитительна.

   – Кто говорит о слепой вере? Торн пока ничем всерьёз меня не обидел.

   – Правда? – зло рассмеялась Эффи. – А то, что он чуть не изнасиловал тебя в первый же день вашей встречи, тебе не о чём не говорит? Да, конечно, когда он узнал, кто ты такая, чем ты можешь быть ему полезна и, судя по слухам, ещё и помогаешь решить ему одну деликатную, далеко не маленькую проблему такого свойства, о которой в приличном обществе предпочитают не распространяться, он изменился. Но первая встреча тебя не настораживает?

   – Как быстро распространяются здесь слухи, – холодно обронила Гаитэ.

   – У стен во дворце повсюду уши и двери, так что лучше быть начеку.

   – Спасибо за совет. Учту.

   – Вернёмся к теме нашего разговора, – у Эффи была хватка взявшей след гончей. – Твоя проблема в том, что ты полагаешь настоящим того Торна, который явился с утра, в то время как его истинное лицо ты видела, как раз вечером. Именно так он говорит с теми, в ком не нуждается. Именно так он поступает с другими людьми – вытирает о них ноги и забывает.

   – В тот вечер он был сильно пьян.

   – Его это оправдывает? – с иронией тряхнула головой Эффи.

   – Нет. Но это многое объясняет.

   – Если ты решила быть слепой и глухой, решила оправдывать Торна во чтобы-то ни стало, любой ценой, я не в силах помешать твоему самообману. Всё отлично ведь складывается, правда? Ты выйдешь замуж за наследника, станешь императрицей, будет управлять мужем… но это всё иллюзия, Гаитэ. Вся картинка в твоей голове – лишь мираж! Он рассеется от первого порыва ветра реальности. Торн не станет считаться с тобой. Или со мной. Или с кем бы то ни было, кроме отца – единственного человека, который может хоть как-то ограничить его низменных, животные порывы и непомерные аппетиты. Хочешь знать, почему я так прямо и безыскусно пытаюсь свести тебя со Сезаром? Тому есть причина. За тобой может встать реальная сила северо-западных провинций, а под его предводительством это может помешать занять трон Торну.

   – С чего бы мне ему в этом мешать?

   – Да с того, глупая ты гусыня! – всплеснула руками Эффи. – Если с отцом что-нибудь случится, нам всем не поздоровится. Меня брат отошлёт в дальние провинции или, так или иначе, разрушив мой теперешний брак, постарается продать ещё раз. Тебя отправит в монастырь, уверив всех, что в том твоё истинное желание и предназначение, а, если не в монастырь, так в дальний дворец. Но самая незавидная участь у Сезара! Торн избавится от него при первом же удобном случае. Сезар умнее, сильнее, храбрее, образованнее. Он во всех отношениях лучше Торна. И Торн его за это не пощадит.

   – Ну хватит, Эффи. Твои речи попахивают заговором. Вот предположим, что я поддалась на твои провокации и решила броситься в объятья Сезара, став его возлюбленной. Как, по-твоему, это улучшило бы ситуацию? Предположим, тебя Сезар бы никуда не стал отсылать и оставил бы при дворе, Торна он бы устранил совершенно так же и из тех побуждений, что и в первом случае, а я? Что ждёт меня?

   – Ты стала бы королевой.

   Голосу Эффи не доставало уверенности.

   – Что не помешало бы мне, в итоге, оказаться в том же монастыре или захудалом дворце. К слову, эта участь меня не пугает. Я прекрасно умею жить вдали от столицы. Весь ваш придворный серпентарий кажется мне занятным, странным и неприятным. И да – за глупую гусыню отдельное спасибо.

   – О! – щёки Эффидель заметно покраснели. – Прости! Не знаю, как сорвалось с языка. Я так вовсе не думаю.

   – В твоей ситуации только и остаётся, что утверждать нечто подобное. Но, конечно же, я тебя прощаю. Однако слушать весь этот, попахивающей изменой и заговором бред, больше не стану. По счастью, твой отец жив и здоров, и есть надежда, что он будет жив и здоров в ближайшее десятилетние. Так что к тому времени как придётся делить трон, возможно, и у твоего брата с женой и у меня с Торном, и даже у тебя, моя дорогая, уже дети подрастут, а наши страсти поутихнут вместе с пылом ушедшей молодости.

   – Правду говорят – обречённого не вразумить. Хочешь видеть в Торне прекрасного принца? Время всё расставит на свои места. Меня он всегда травил. И когда ты надоешь ему, тебя ждёт та же участь.

   – Что ты подразумеваешь под словом «травить»? – усмехнулась Гаитэ, но усмешка её увяла под слишком тяжёлым для такой юной и хрупкой девушки, взглядом.

   – Например однажды, на моих глазах раздавил сапогом котёнка. Всё из-за того, что хотел довести меня до слёз. Нужно признаться, у него получилось. А ещё отрывал крылья у птенчиков, и бросал их живых обратно в гнёзда.

   – Прекрати! – скривилась Гаитэ. – Это всё выдумки! Ты просто лжёшь!

   – Утешай себя этим, если хочешь. Но знай, если этот человек не брезговал приставать даже ко мне, к своей единокровной и младшей сестре, то подумай, какая горькая и незавидная участь ждёт тебя, когда ты будешь во всём зависеть от его воли. И не жди от Торна ни пощады, ни жалости. Он – чудовище.

   – Вы все тут чудовища! – не выдержала Гаитэ.

   Она всерьёз разозлилась.

   Прежде всего из-за того, что слова Эффидель прекрасно попадали в цель, зарождая в её душе зёрна сомнения. Не в том, что нужно плести интриги по изничтожению Торна во славу Сезара, а в том, стоит ли, можно ли доверять старшему из Фальконэ?

   Могли ли слова Эффи быть правдой? Если да, то всё просто отвратительно. Человек, способный раздавить беспомощное существо и наслаждаться болью другого, сгорающего от жалости к страждущему, воистину конченное создание. И не стоит ждать, что он может перевоспитаться. Люди либо способны на какие-то поступки, либо нет, а уж если могут…

   – Я не склонна верить ничему на слово. Не поверю, пока не увижу собственными глазами. Слишком легко одному человеку оболгать другого.

   – Когда увидишь своими глазами, будет слишком поздно, – без всякого выражения поставила точку в разговоре Эффидель.

   И, не сказав ни слова, направилась к одной из книжный полок. Потянув за рычаг, открыла тайный проход. Не оборачиваясь, исчезла в чёрном чреве подземелья, словно червивые ходы, пронизывающие замок насквозь.

   Гаитэ, как зачарованная, смотрела ей вслед не шевелясь, слушая тихий ропот бесконечного дождя, роняющего капля за каплей в тесный оконный переплёт.

   Она не поверила Эффидель. Но тревога, тяжёлым грузом лежавшая на её душе, возросла.

   «Как же я устала! Как бы я хотела хоть кому-нибудь верить!», – подумалось с тоской.

ГЛАВА 17

Последующие несколько дней пролетели в вихре дел. Вместе с прислугой и вездесущей, неугомонной, энергичной Эффи они собирали сундуки и кофры в поездку. В общении старались придерживаться только общих тем, избегая даже намёка на нечто личное.

   – Я бы порекомендовала добавить сухие благовония в сундук с бельём, – Если этого не сделать, бельё пропахнет плесенью в такую-то погоду…

   – Буду благодарна, – покорно кивала Гаитэ.

   С Торном перед отъездом они увиделись ещё один раз. Или, правильнее сказать, всего только раз?

   За ужином служанка передала Гаитэ записку с предложением выйти в сад. Подняв глаза, она сразу же наткнулась взглядом на фигуру в алых одеждах, маячившую у стены, разрисованной фресками. Торн стоял так неподвижно, словно был частью нарисованного пейзажа.

   Он едва уловимо кивнул в сторону, потом развернулся и быстро направился к выходу.

   Зал был набит придворными почти до отказа, но никому здесь не было до неё никакого дела, чем Гаитэ и воспользовалась, нырнув в толпу, почти вслепую пробираясь мимо шепчущихся, флиртующих, травящих анекдоты, аристократов.

   В освещённый факелами коридор выводили высокие створчатые двери. Проскользнув мимо них, Гаитэ, подобрав юбки, устремилась за маячившей впереди фигурой, двигающейся легко и целеустремлённо, несмотря на высокий рост и атлетическое сложение.

   Так они пересекли сад, пока не остановились у наружной стены, в тени кипарисов. Полная луна светила ярко, было светло, как днём.

   Торн смотрел на Гаитэ так, словно видел её в первый раз. Под его внимательных взглядом она едва сдерживала желание натянуть повыше на плечи, обнажённые полукруглым вырезом, объёмистые рукава.

   – Ты выглядишь так изысканно, – тихо проговорил он. – Я почти не узнаю в этой красавице ту скромную монастырскую воспитанницу, что встретил недавно в этом самом саду.

   – Это плохо? – с сомнением протянула Гаитэ.

   – Это очаровательно. Но наблюдая за тобой последние дни издалека, я всё больше и больше укреплялся во мнении, что в твоём облике для полноты образа кое-чего не хватает.

   – О чём ты?

   – Вот об этом.

   Торн вытянул из-под плаща объёмную коробочку, а когда открыл её, Гаитэ ахнула от восхищения. Перед ней на чёрном бархате сверкало жемчужное ожерелье.

   Гаитэ всегда в душе немного презирала женщин, падких на драгоценности и подарки, но, видя перед собой такое чудо не восхищаться мог разве только лицемер?

   Особенно грела душу мысль о том, что Торн думал о ней, старался порадовать, приятно удивить и сделать ещё прекрасней.

   – Позволишь? – подхватив указательными пальцами ожерелье за тонкий, изящно выделанный замочек, Торн извлёк его из мягкой бархатной ямки, в которой драгоценность покоилась.

   – Не уверена, что так правильно.

   – Тогда моей уверенности хватит на двоих, – он обвил тонкую шею Гаитэ жемчужной нитью и щёлкнул замочком.

   Она почувствовала на коже приятную тяжесть и прохладу драгоценных камней. Они составляли такой странный, приятно-парализующий контраст с дыханием Торна, согревающим чувствительную кожу у ямочки на затылке.

   – Твои волосы сейчас, в свете луны, похожи на корону, – прошептал он.

   Гаитэ не хотелось говорить ни о чём, связанным с властью. Хотелось, чтобы он просто обнимал её. Просто говорил нежные слова. И чтобы этих слов было как можно больше, чтобы потом хватило на предстоящую разлуку. Она станет греть в воспоминаниях о них своё иссохшее без любви сердце.

   Когда руки Торна принялись мягко массировать обнажённые плечи, Гаитэ ничего не могла с собой поделать – сладостное тепло нахлынуло по всему телу, наполняя собой каждую клеточку, каждый мускул, избавляя от надоевшего за многие годы, холода.

   – Правду про тебя говорили – ты ведьма! – хрипло шептал Торн ей на ухо.

   Резко развернув её к себе лицом, он обнял её.

   Гаитэ была полна намерения оттолкнуть, призвать к благоразумию, напомнить о приличиях – наговорить всякой чепухи, лишь бы выстроить между ними пусть шаткую, но преграду.

   Но не проронила ни слова. Не смогла. И не захотела.

   Торн впился в её рот поцелуем такой силы, словно собирался высосать из неё жизнь. Удивительно, но ничто в ней не противилось, напротив. Его жестокий призыв был встречен волнами тепла, поднимающимися в теле. Под напором языка губы её раскрылись подобно разогретым цветочным лепесткам, руки обвились вокруг широких плеч.

   Это было совершенно новое, ни с чем не сравнимое ощущение. А когда его умелые руки принялись ласкать её незнакомые с мужской лаской, груди, то уже не волна, а горячий вал грозил вырваться и затопить остатки того, что сама Гаитэ считала благоразумием.

   Торн словно бы поделился пламенем, снедающим его, и оно перекинулось на неё тоже.

   – Что ты делаешь? – попыталась отстраниться Гаитэ, когда, дюйм за дюймом, не отрывая от неё сияющих глаз, Торн медленно стал поднимать её пышную юбку.

   – Перестань! – устыдилась Гаитэ, когда край юбки поднялся до середины бёдер, а ладонь Торна, соревнуюсь с прохладным дыханием ночи, скользнула выше.

   Его пальцы свершили мучительно-сладостное, интимное вторжение, открывая девушке новые, захватывающие по своей силе, ощущения. В этот странный момент Гаитэ забыла о своём прошлом и настоящем, забыла свои сомнения – забыла всё, утонув в проснувшемся желании.

   Всё, что существовало, что имело значение – тепло его тела, токи, идущие от него и мучительная потребность в более полном слиянии. Примитивный зов плоти, в который всю жизнь отказывалась верить, торжествовал над разумом.

   Руки Торна словно были везде – на бёдрах и на спине, на позвоночнике и щиколотках, заставляя судорожно кусать губы, глуша стоны наслаждения.

   Внезапно хрупкий мир их зарождающихся чувств был безжалостно разрушен топотом ног и хриплыми голосами. Гаитэ вскрикнула и испуганной ланью отшатнулась, вырываясь из рук Торна.

   – Чёрт бы всех побрал! – прорычал он, поправляя на неё одежду. – Какого чёрта им не сидится во дворце!

   Возмущение его было таким искренним, что Гаитэ, не сдержавшись, расхохоталась:

   – Действительно! Как бестактно с их стороны!

   – Вот именно! – буркнул он в ответ, а в глазах зажглись насмешливые, весёлые искорки. – Гаитэ! Я желаю тебя так, как никогда не желал ни одной женщины в своей жизни. Скоро ты будешь принадлежать мне по всем законам, так почему, скажи, мы должны отказывать себе в том, что обоих нас способно сделать счастливыми?

   – Потому, что некоторые вещи стоят того, чтобы подождать.

   – Только следуя подобной логики, самого важного в жизни можно так и не дождаться. Прошу, доверься мне! Пойдём со мной туда, где нам уже никто не помешает.

   Гаитэ колебалась.

   В её голове вихрем мелькали сомнения – в благоразумии, в доверии к этому человеку, в том, что будет завтра, если…

   Но с другой стороны, ещё совсем недавно она и мечтать не смела о том, чтобы познать не то, чтобы любовь, а просто, обычную близость с мужчиной. Ей скоро двадцать один и в теле девицы ей давно тесно, как бабочке, перезревшей в коконе. Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и – пожалеть.

   Завтра они едут на войну, где может случиться всё, что угодно. Вдруг случится так, что ей не придётся узнать, какого это – сорвать плод любви целиком, а не просто надкусить? Да и близость с Торном может оттолкнуть от неё Сезара – не каждый согласится есть объедки со стола соперника.

   – Возьми меня, если хочешь, – протянула она к нему руки. – Я твоя.

   Она плохо помнила, как они поднимались по лестнице, как оказались в его комнате.

   Было темно. И дрожали руки. И взгляд словно умоляюще зацеплялся за балдахин над огромной кроватью.

   Помнила только, как он снова целовал её. Как опускался на колени, чтобы снять с неё туфли. Помнила, как стонала, когда его быстрые, проворные, нетерпеливые пальцы освободили её от платья, и нежные холмы её грудей оказались в плену его горячих ладоней.

   – В реальности ты ещё красивей, чем виделась мне в мечтах, – хрипел Торн, покрывая поцелуями фарфоровую белизну её горла, горстями зачерпывая половодье высвобожденных из прически волос, разметавшихся по плечам.

   Опустив Гаитэ на кровать, Торн принялся сбрасывать одежду и с себя, открывая для её жадного взгляда атлетически мощное тело, позволяя любоваться широкой грудью, плоским животом, слегка припорошенной кудряшками узкой талией, длинными ногами.

   Гаитэ потянулась к нему, когда он лёг рядом. А потом уже сложно было понять, что с ней: парит она или падает? Он сжимал губами её соски, заставляя стонать, извиваться и жаждать чего-то ещё… чего-то большего.

   Она застыла в тот момент, когда он вошёл в неё, избавляя от бремени невинности, вводя в новый мир.

   Любое рождение неразрывно связанно с болью. Впрочем, боль была краткой и преходящей, несмотря на резкость. Так бывает, когда наколешь подушечку пальца – как ожог, но в следующее мгновение всё прошло.

   Потом какое-то время Гаитэ не испытывала ничего, но медленные волны, колышущиеся в её теле, понесли вверх, на вершину, пока она не растворилась в жарком потоке с мучительно сладким стоном.

   – Ты– удивительная! – с восхищением говорил Торн, крепче прижимая Гаитэ к себе. – Не каждая способна познать радость любви с первой главы в книге.

   – Это ты удивительный, – искренне выдохнула она. – Это было чудесно. Благодарю!

   – Да ты уже сполна меня отблагодарила, – смеялся Торн.

   Они так и заснули вместе, в обнимку.

***

Открыв глаза Гаитэ не сразу поняла, где она. Некоторое время с удивлением разглядывала балдахин над головой. Затем память вернула её к действительности, и она резко села. Взглянув туда, где лежал Торн, обнаружила, что он всё ещё спит.

   Какой же сильный у него торс и руки, их так и хочется погладить. Твёрдые, как гранит, плечи, притягивали, как магнит.

   Гаитэ поспешила отвести взгляд.

   Огонь в камине погас. Свет с трудом проникал в щель между опущенными гардинами. И весь этот нетопленный полутёмный кавардак вызывал неприятное, тягостное чувство, как похмелье после весёлого вечера.

   Как она смогла допустить то, что допустила – как случилось, что она отдалась Торну? Он был ей небезразличен, нравился, вчера она познала в его объятиях рай, так откуда сейчас такая тоска и злость? Прежде всего на саму себя. На кого ещё злиться?

   Откуда чувство, что она допустила непоправимую ошибку и грядёт катастрофа?

   Понять бы ещё, чего она страшится?

   Людское осуждение Гаитэ не трогало, ей было мало дела до праздной болтовни, да и знали-то её столь немногие, что сплетен можно не опасаться. Поскольку именно Торн предполагался её мужем, то потеря невинности вряд ли имела такое уж фатальное значение?

   Ну так откуда это ощущение неправильно искривляющегося пространства? Чувство, будто она вывалялась в грязи? Ведь не из расчёта отдалась она этому мужчине, а…даже додумать: «по любви» – не получалось.

   Что-то внутри противилось, ускользало, не желало произносить этого определения ни вслух, ни даже про себя.

   Гаитэ, осторожно выскользнув из постели и тихо, на цыпочках, стараясь не шуметь, принялась собирать разбросанные по полу вещи.

   Но ускользнуть незамеченной, как планировала, не получилось.

   – Эй, что ты делаешь?

   Спросонья голос Торна звучал лениво, врастяжку.

   – Одеваюсь, – бросила Гаитэ раздражённо.

   Платье шнуровалось на спине. Тут справиться без постранней помощи дело мудрёное.

   – Хочешь вернуться к себе? – зевнул Торн, прикрывая рот ладонью.

   Гаитэ вдруг поразило, что у него вовсе не длинные пальцы. Короткие и хваткие, как крабья клешня.

   Интересно, почему она раньше этого никогда не замечала?

   – Собралась ускользнуть по-тихому? – скатившись с кровати, он, не стесняясь собственной наготы, подошёл к ней и по-хозяйски, со знанием дела, продел серебристые шнуры в специально предназначенные для этого лямки и петельки.

   «Видимо, не раз это делал?», – с досадой подумала Гаитэ, с трудом подавляя желание стряхнуть его руки со спины.

   – Не хотела со мной попрощаться? – обнял он со спины, пристраивая подбородок на её плече. – Ведь наедине мы можем больше до твоего отъезда не увидеться.

   «Может, и к лучшему», – вздохнула она.

   Вслух, естественно, свою мысль не озвучивая.

   – Не хотела тебя будить, – улыбнулась она вымеченно. – Ты казался утомлённым.

   – Утомлённым? С чего бы? – искренне удивился Торн.

   – Не знаю. Наверное, ошиблась.

   Она говорила ровным голосом, но Торн чутко улавливал настроения. Он медленно отнял руки, а потом, схватив за плечо, резко развернул её к себе лицом:

   – Ты чем-то рассержена? Или расстроена? Но чем? – свёл он брови. – Я сделал что-то не так? Обидел тебя?

   – Нет, Торн. Просто мне пора и…

   – Ты не куда не пойдёшь, пока мы не закончим!

   – Это приказ, Ваша Светлость?

   – Прекрати! Я не понимаю… всё же было отлично? Я чувствовал себя счастливым и думал, ты тоже счастлива. А ты с утра пытаешься сбежать от меня, как отработавшая смену шлюха…

   – Что?.. Я – шлюха?!

   – О, нет, Гаитэ! Прости. Я вовсе не это хотел сказать. Я… чёрт! Не умею вести задушевных бесед! – взлохматил он волосы. – Я хотел сказать, что твоё желание, вот так улизнуть – оно меня бесит! Почему ты пытаешься удрать, поджав хвост, словно воровка?

   – Отлично, – засмеялась Гаитэ. – Вы столь куртуазны, милорд. За одно мгновение вы обозвали меня всеми обидными словами, какие только на ум приходят.

   Торн снова взлохматил пятернёй густые волосы. Выглядел он при этом одновременно растерянным, почти как ребёнок и разгневанным, как волкодав, у которого отбирают косточку.

   – Да, я понял, с каждым словом я делаю всё только хуже, но… ты злишься. Почему? Ты что, считаешь, что я тебя совратил?

   – Имеет значение, что я считаю? – попыталась отмахнуться Гаитэ.

   – Конечно, имеет! Ты не должна так считать. Разве мы оба не делали то, что хотели? Разве не произошло то, что и должно было произойти? За что ты на меня обиделась?

   – Да не обижалась я на тебя. Я…

   Гаитэ устремила взгляд в пространство, стараясь привести мысли в порядок.

   – Ты – что, Гаитэ? Мне из тебя каждое слово клещами тянуть?

   – Я не уверена, что поступила правильно. Не уверена, что могу верить тебе, что моя слабость не обернётся против меня же самой.

   – Каким образом она может против тебя обернуться?

   – Что будет, если завтра ты решишь, что я недостаточна хороша, чтобы стать твоей женой?

   – С чего мне так решить? Я теперь точно знаю, что до встречи со мной ты была невинна, что ты целиком и полностью принадлежишь мне, душой и сердцем. В мире лжи и грязи чистота и верность имеют высокую цену. Кто откажется от такого сокровища? Нет, дорогая! Ты не упала в моих глазах. Теперь, когда я познал, какое наслаждение способно дать твоё горячее тело, не знавшее других мужчин, кроме меня, я хочу тебя ещё сильнее. И не отступлюсь от тебя, хоть сам ад обернись против нас! Так не мучь себя напрасными сожалениями. Давай разделим радость на двоих и просто будем счастливы?

   Он распахнул ей объятия и, поколебавшись всего мгновение, Гаитэ обняла Торна за шею, позволяя себе окунуться в горячее тепло его сильных рук.

   А надёжных ли? Покажет жизнь.

   Торн снова поцеловал её. На этот раз поцелуй был именно таким, каким Гаитэ мечтала его получить – нежным, успокаивающим, мягким.

   – Тебе лучше?

   Она кивнула, улыбаясь.

   – Гораздо!

   – Как себя чувствуешь?

   – Немного разбитой, – не стала врать Гаитэ.

   – Это пройдёт. Поспишь, отдохнёшь, выкинешь лишние глупости из головы. Не переоценивай значение девственности. Этим сокровищам кичатся лишь те, у кого нет других. Рано или поздно это случается с каждой… ну, почти, – усмехнулся Торн, ещё раз целуя Гаитэ перед тем, как отпустить.

   – Понимаю, – вздохнула Гаитэ, в задумчивости накручивая на палец локон волос. – Просто всё случилось так быстро. Я не успела подумать…

   – В любовных делах думать – это лишнее. Уж поверь мне! – засмеялся Торн, по-быстрому облачаясь в одежду.

    – Стоит ли? С учетом того, до чего тебя доводит твоё бездумное поведение? – приподняла она брови.

   – Не напоминай! – отмахнулся Торн. – Но твои травки отлично помогли. Мой лекарь был в крайнем недоумении, но вынужден оказался констатировать, что я чист. Впрочем, ты ведь и сама это знаешь? – подмигнул он. – Не настолько ты вчера отдалась чувствам и не думала, чтобы забыть о таких вещах.

   – Это упрёк?

   – Упрёк? Нет! Скорее зависть. Как тебе удаётся быть такой сдержанной и осторожной? Никогда так не умел.

   – К сожалению, не всегда я бываю сдержанной, в чём ты вчера имел прекрасную возможность убедиться.

   – Мы же договорились: ты больше ни о чём не жалеешь?

   – А мы об этом договорились? –засмеялась Гаитэ.

   – Ты ведёшь себя как капризный ребёнок, – фыркнул он, в несколько ловких движений зашнуровывая на груди колет.

   – Нет, – огрызнулась Гаитэ. – Это ты пытаешься быть деспотом.

   – Я стремлюсь совершенно к другим вершинам, – со смехом Торн подскочил к Гаитэ, схватил её в охапку и покружил по комнате. – Я хочу стать единственным в твоей жизни, первым и последним мужчиной.

   Потом лицо его вдруг резко помрачнело:

   – Святые духи, Гаитэ! Ты едешь фактически на войну, а на войне женщинам не место! Я должен поговорить с отцом…

   – Разве ты уже не говорил с ним?

   Торн помрачнел ещё больше:

   – Говорил. Отец непреклонен. Ему нужны эти чёртовы провинции, чтоб им сгореть!

   – Надеюсь, гореть никому не придётся. Именно потому твой отец и настаивает, чтобы предотвратить новые войны и пожары. Я одного не пойму, почему вместо твоего брата не можешь поехать ты?

   – Потому что войско, которое возглавляет брат, представляют собой приданное его жены, от которой он теперь пытается отречься…

   Мгновенно заметив перемену выражение лица Гаитэ, которая в глубине души опасалась того же: что, получив желаемое, Фальконэ и её сбросят со счетов, он тряхнул головой.

   – С тобой этого не произойдёт. Наш брак не только политический. Нас связывает любовь.

   – Ты так легко говоришь об этом? Любовь самое дорогое, что есть в нашем мире, но вот парадокс – ничто иное люди не ценят так дёшево. Если даже армия не может гарантировать верность твоего брата его жене, как могу я не волноваться?

   – Дорогая, союз моего брата и его супруги изначально был фиктивным. Одним из условий его брака была негласная договоренность о том, что на права супруга Сезар никогда не станет претендовать, что вернёт своей дорогой жёнушке свободу при первой же возможности. За свой статус замужней женщины не обременённой супругом дамарасплатилась армией наёмников. Так что, сняв оковы с этой дамы, предпочитающей, к слову, девочек мальчикам, брат всего лишь последует принятому соглашению.

   Гаитэ с удивлением слушала Торна и не понимала, отчего с облегчением воспринимает мысль о том, что Эффидель и Сезар не лгали –по крайней мере, в этой части.

   А может быть, вообще не лгали? Может быть семейство Фальконэ не такой уж и серпентарий, как она вообразила?

   – Мы способны быть вероломными к врагам, но своим мы верны. А ты теперь часть семьи. Тебе не о чем беспокоиться. Договорились?

   Гаитэ кивнула.

   – Пошли, провожу тебя до твоих покоев.

   – Прилично ли это?

   – Прилично, – уверенно заявил Торн, беря её за руку. – А если и нет, то никто не посмеет даже намекнуть об этом в моём присутствии. Не рискнёт. Ты – моя женщина. Обидеть тебя – бросить вызов мне.

   Гаитэ не была так уж уверена в том, что хочет афишировать случившееся. Но, с другой стороны, влиять на Торна она всё равно не могла. Надеялась, что в будущем он научится считаться с её мнением в большей степени, чем готов был делать это прямо сейчас, но пока всё, что оставалось, это следовать за ним.

   Словно назло, не успели они дойти до лестницы, как столкнулись с Сезаром. Тот был в запылённом костюме для верховой езды. То ли не ночевал дома, то ли успел с утра уже съездить куда-то и вернуться.

   Скользнув непроницаемым, жёстким взглядом по счастливой парочке, он поклонился с отменной вежливостью:

   – Доброе утро брат. Доброе утро, сеньорита. Или, – уголок его надменных губ презрительно искривился, – правильнее будет сказать – сеньора?

   Гаитэ с ненавистью глянула в жёсткое, горбоносое лицо, при этом изо всех сил стараясь выглядеть равнодушной. Не выказывать ни своего смущения, ни злости.

   С чего ей смущаться? С чего её вообще должно интересовать мнение этого выскочки?

   Некстати вспомнились слова, что приписывали Сезару, сказанные о её матери: «Свои крепости она защищала куда решительней, чем свою честь». Стоило подумать об этом, как Гаитэ ощутила приливающую к щекам краску. Вот демон!

   – Иди, куда шёл, Сезар, – тихо проговорил Торн. – Отцу не понравится, если мы вновь поссоримся. Да и твой нос ещё до конца вряд ли успел зажить, брат.

   – Я вовсе на намерен с тобой драться. Просто невежливо было бы с моей стороны пройти мимо и не поздороваться.

   – Раз ты выполнил свой долг, ничто не мешает тебе двигаться дальше.

   – Увидимся, сеньора, – без тени улыбки кивнул Сезар Гаитэ и сердце её сжалась от страха, хотя ни в самих словах, ни в тоне, каким они были сказаны, ничего угрожающего не было, она всё же явственно слышала угрозу.

ГЛАВА 18

Подгоняемые жёсткими порывами ветра, пытающегося разогнать бесконечные тучи над Жюстеном, они выехали из города длинным обозом в сопровождении армии. Мулы, тискающие друг за другом грязь, тянули телеги, нагруженные скарбом, провизией и пожитками.

   Торн провожал их до городских ворот, выходящих на главный тракт, по которому предстояло тащиться, утопая в грязи, всю ближайшую неделю. Он скакал на белоснежном коне и управлял им так умело, что из-под копыт почти не разлеталась грязь.

   Толпа зевак, собравшаяся, чтобы поглазеть на торжественный отъезд знати, приветствовала принца радостными криками. В ответ на что Торн, державшийся в седле с грациозной непринуждённостью, посылал воздушные поцелуи.

   Перед воротами он спешился и прижал Гаитэ к груди:

   – Скоро увидимся, – с самодовольной улыбкой пообещал он. – Это всё ненадолго.

   После этого Гаитэ вернулась в свою карету.

   Хотя каретой странное сооружение, в котором ей предстояло провести ближайшие дни, назвать было сложно. Настолько громоздкое, что, чтобы сдвинуть его с места, потребовалось восемь мулов, запряжённых в богатую сбрую.

   Сама карета представляла собой прямоугольный длинный кузов, в длину примерно футов пятнадцать, в ширину не менее восьми, поставленный на четыре колеса. Снаружи это чудо задрапировали парчовыми занавесками, изнутри зал на колёсах сплошь выложили мягкими подушками и на них можно было возлежать, как вздумается.

   Это была настоящая комната, способная передвигаться с места на место.

   Заниматься было особо нечем. Читать Гаитэ не хотелось, оставалось лишь наблюдать за дорогой, глядя в окно.

   По обе стороны тянулись пустынные поля, только кое-где в тёмных рощах виднелись зубчатые башни замков. Пахло древесными соками и горьковатым дымком.

   Сезар ехал впереди своей разношёрстной армии на чёрном, как ночь, тонконогом красавце-жеребце. Воины были снаряжены кто как: кто-то в длинную кольчугу, кто-то в куртку из буйволовой кожи, обшитую металлическими бляхами, но классических кованных лат практически никто не носил.

   Предместья Жютена выглядели безрадостно. То там, то тут вдоль дороги тянулись нищие селения. Взгляд натыкался на бредущих ребятишек, с раздутыми от голода животами и паучьими, босыми ножками, чёрными, как земля. Они смотрели им вслед горящими голодными глазами.

   Пару раз Гаитэ бросила им в окно золотой и с болью в сердце наблюдала за тем, как мальчишки сцепились драться между собой, словно дикие волки.

   – Не стоит так делать, госпожа, – предупредил подъехавший к окну Кристоф. – Вы не поможете детишкам подобным подаянием, лишь спровоцируете кого другого перерезать им горло. Золото в этих краях стоит дороже человеческой жизни.

   – Если бы только в этих, – вздохнула Гаитэ. – Есть ли возможность бросить им хотя бы краюху хлеба?

   – Вряд ли Его Светлость одобрит ваш порыв. Эдак мы раздадим все припасы до того, как достигнем цели.

   – Но мы ведь не на год туда собрались! Не обеднеем от парочки милосердных жестов!

   Кристоф невозмутимо поклонился:

   – Прикажите, мидели, передать вашу просьбу господину Сезару?

   Представив себе возможную реакцию своего будущего родственника, Гаитэ мрачно покачала головой. Не стоило напоминать о себе. Сезар наверняка воспримет её просьбу как чудачество или очередной женский каприз. Или, ещё того хуже, как способ напомнить ему о себе.

   Большинство людей думает, быть принцессой здорово! А на деле женщина бесправна, зависима от чужой воли везде – как в избе, так и во дворце.

   Страна пухнет с голоду и холоду, а у знати одна забота – собственные разборки, кто круче, сильнее, больше достоин славы. Ни один из власть имущих мужчин даже взгляда не бросил на голодных детей, а ведь обозы полны хлеба, способных утолить муки голода у несчастных. Но великие и сильные мужи попросту не замечают страдания слабых. Им нет до сиротливых, некрасивых, слабых никакого дела, как нет дела тебе до ползущей по стеклу мухи.

   Какой смысл стоять у самого трона, если не способен на элементарный жест милосердия? Когда она займёт престол, её дни заполнятся заботами о том, как не дать импульсивному, горячему, склонному к авантюрными поступкам, мужу завести очередную любовницу и опустошить казну на всякую ерунду.

   Торн Фальконэ, конечно, красавец и очень привлекательный мужчина, но – каким он может быть королём? Что ждёт несчастную страну в тот момент, когда он получит власть? Все эти люди, полностью зависящие от решений знати, как дитя зависит от воли родителя, с надеждой взирающие на них снизу-вверх – на что они могут рассчитывать?

   Один брат думает только о развлечениях, женщинах и выпивке, второй – о военной славе. Боже, спаси Саркассор!

   Дорога пошла на подъём. Копыта лошадей и мулов заскользили по мокрой земле.

   Парчовая занавеска приподнялась и Гаитэ получила возможность лицезреть своего будущего деверя.

   Она привыкла к тому, что в их краях мужчины одевались подчёркнуто просто, избегая любых украшений. В монастыре даже женщинам возбранялось всё, что не белые чепец да передник. Гаитэ большую часть её жизнь прививалось мнение, что внешнее не столь важна, как духовное содержание человека. Что при правильном поведении и врождённом чувстве достоинства даже чёрная сутана может смотреться нарядней кричащей парчи, расшитой драгоценностями.

   Сезар Фальконэ словно нарочито бросал вызов всем её кредо. Окружившей себя нарочитой роскошью, раздушенный и длинноволосый, без признаков растительности на лице, он не выглядел ни изнеженным, не нелепым, ни женоподобным.

   – Сеньорита, вынужден просить вас выйти из кареты.

   Гаитэ вся подобралась, не ожидая от его появления ничего для себя хорошего.

   – Что случилось? Зачем мне выходить? – голос её прозвучал прохладно, даже высокомерно.

   – Впереди сложный участок дороги. Из-за крутого подъёма он труднопроходим. Так что восьмёрку мулов, тянущую вашу карету, придётся заменить волами.

   – Волами? Но для чего? – удивлённо взглянула она на него.

   – Эти сильные и упрямые, но медлительные животные внушают надежду, что, несмотря на все тяготы пути ваша позолоченная коробчонка всё-таки дотянет до места назначения.

   Гаитэ бросила на него обиженный взгляд:

   – Не я выбирала это средство передвижения.

   – Я знаю. Мой брат, заботясь о вашем благополучии, всё проконтролировал лично.

   – Правда? – расцвела Гаитэ от известия о такой заботе.

   – Правда. Но, к вашему несчастью, при всей помпезности в этой кибитке мало смысла. Парчовые занавески куда удобнее было бы заменить на деревянные, – пожал плечами Сезар. – Если пожелаете, вы можете оставаться на месте, но для вас безопасней и приятней будет какое-то время продолжать путешествие верхом.

   Гаитэ, почти выбравшаяся из кареты, замерла:

   – Верхом? Но…

   – Что-то не так, сеньора?

   – Нет… то есть – да. Я не умею ездить верхом, – сообщила Гаитэ, краснея, словно признавалась в чём-то постыдном.

   – Не умеете? Какая досада!

   На мгновение Сезар прикусил губу, словно раздумывая. Потом оживился.

   – Что ж? Тогда предлагаю пройтись немного пешком. Войско двигается следом, с нами лишь небольшой отряд, дорога ещё пока не напоминает непролазное болото. Подышите свежим воздухом. Только накиньте плащ, ветер прохладный.

   Пейзаж вокруг был мирный: пышные луга, невысокие холмы, на которых красовались кустарники, древние дубы да вязы. А где-то дальше, ближе к горизонту, щетинился ветками далёкий лес. К нему текла кажущаяся отсюда узкой ленточкой, дорога.

   – Позвольте составить вам компанию?

   – Разве у вас нет срочных дел, Ваша Светлость?

   – Судя по вашему тону, даже если и нет, мне полагается о них вспомнить? – хмыкнул Сезар. – Я не последую вашему совету, сеньорита. Мне хочется немного пройтись по полю в вашем обществе невзирая на то, что вы отказываетесь признать меня своим другом, – вызывающе засмеялся он, блеснув белоснежными зубами.

   – Вы, как всегда, сама любезность, – передёрнула плечами Гаитэ, набросила на голову капюшон и медленным шагом двинулась вперёд по траве.

   Идти по дороге не представлялось возможным, там то и дело приходилось бы перешагивать через камки грязи и лужи.

   Впрочем, в обществе Сезара она чувствовала так, будто не по мокрым комкам земли шагает, а по горячим углям, по дну жерла не до конца уснувшего вулкана, когда пламя может вспыхнуть под ногами в любое мгновение.

   – Это оттого, сударыня, что в вашем обществе я готов гулять бесконечно долго. Откровенно говоря, не могу не чувствовать удовольствия от того, что теперь вы вынуждены быть рядом. Огорчает лишь ваш откровенный страх и то, что в конце нашего с вами пути нас ждёт война.

   – Я вас не боюсь, – покачала головой Гаитэ.

   – Правда? Ну так докажите это! Хотя бы взгляните в мою сторону? Тысяча тёмных духов! Ужасно раздражающая манера – этот ваш вечно уклоняющийся взгляд и уклончивый тон. Клянусь, в нашу прошлую встречу вы проявляли отвагу куда более убедительно.

   Гаитэ резко остановилась, развернувшись к нему. Отмечая про себя, что глаза Сезара блестят ярче обычного, а на высоких скулах горит румянец.

   – Я вас не боюсь, – повторила она спокойно, – но само ваше присутствие для меня тягостно.

   – Отчего же? – поднял бровь он. – Разве я был с вами груб?

   – А разве не были?

   – Но вы ведь не грубости с моей стороны опасаетесь? – в его голосе послышалась лёгкая досада.

   А в обведённых синими тенями чёрных глазах плясали злые искры.

   – Как раз именно её, – тряхнула головой Гаитэ, – впрочем, вы, возможно, считаете это не грубостью или дерзостью, а прямотой и честностью.

   – Не желаете обсуждать то, как выбросили белый флаг при первом же боевом залпе?

   Она не сразу сообразила, о чём он. Потом поняла и щёки вспыхнули от прилившей к ним крови.

   – Вы правы, – с чувством произнесла Гаитэ, – не желаю.

   И отвернувшись, пошла дальше.

   Нисколько не смущённый ни её тоном, ни отповедью, Сезар двинулся следом, быстро приноравливаясь к её шагу.

   – Желание дамы – закон. Приказывайте, я буду повиноваться. И прошу извинить меня за то, что вы посчитали грубостью.

   – Нет, – спокойно ответила Гаитэ, не прибавляя, не сбавляя шага.

   – Нет? – в голосе Сезара прорезалось удивление.

   – Нет. Я не собираюсь лицемерно изображать дружелюбие, которого между вами и мной нет в помине и быть не может. Вы мне глубоко неприятны. Я считаю вас опасным человеком, в котором вижу непримиримого врага. Я знаю, в этой войне, на которую вы меня везёте, я не более, чем заложник. Мне в любой момент перережут горло, если что-то пойдёт не так. Поэтому вы не ослышались – нет. На все ваши лицемерные предложения иного ответа быть не может.

   – Как жёстко и недипломатично, но вполне в духе вашего непримиримого семейства, – с расстановкой произнёс Сезар, не проявляя ни капли раздражения в ответ на её ледяную отповедь. – Вам я не враг. Пока. Будь на то моя воля, предпочёл бы избежать противостояния. Вы мне нравитесь. Сломать вас было бы жалко.

   – А не ломать вы не умеете?

   – Почему любую мою реплику вы используете как трамплин для следующей своей шпильки?

   – Потому что хочу, чтобы вы обиделись и оставили меня, наконец, в покое.

   На этот раз смех Сезара звучал искренне и жизнерадостно:

   – Какая прелесть! Обиделся? Я могу представить себя оскорблённым, но обиженным, словно трёхлетний малыш? Нет, сеньорита, я не умею обижаться. А если меня оскорбляют, я не оставляю человека в покое – я ему мщу. Так что, если желаете избавиться от моего докучливого внимания, то вы выбрали неважную тактику, уверяю вас. Пока со мной сражаются, я никогда не потеряю к противнику интерес.

   – Пока не одержите победы, не оставив камня на камне? Всё вокруг обратив в руины?

   – Победы бывают разными. И не всегда взятые крепости разоряют и грабят, иногда, наоборот, ценят и берегут. Впрочем, тут многое зависит от ценности захваченного трофея.

   – Вы всегда женщин сравниваете с трофеями? Надеюсь, хоть чучело из особо ценных экземпляров не делаете?

   – Признаться, до