Оглавление
АННОТАЦИЯ
Начало ХХ века. Российская империя.
Брак дворянина, генерал-майора Александра Ковалева и дворянской дочери Василисы Паршаковой стал главным поводом для сплетен скучающей столичной публики. Ведь их даже ни разу не видели вместе! На сердце офицера претендовали все девицы на выданье, однако, он выбрал Ваську-хромоножку. Каково же было удивление общества, когда молодожены пропали. Как выяснилось позже, чета Ковалевых в срочном порядке отбыла из Петербурга в Иркутск, что внесло еще больше сумятицы. Публика, шептавшаяся по углам, так и не узнала, что такими же вопросами задавалась и сама Василиса, неожиданно ставшая женой генерала.
Я знал двух влюбленных, живших в Петрограде в дни революции и не заметивших ее (Борис Пастернак)
ПРОЛОГ
- Венчается раб божий Александр с рабой божией Василисою во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.
Зычный голос дьякона огласил своды церкви:
- Миром Господу помолимся!
Хор тут же подхватил:
- Господи, помилуй. Господи, помилуй, Господи, помилуй.
Невеста весь обряд простояла, опустив глаза к подолу платья. Она поднимала лицо к отцу Иоанну только для совершения им всех положенных действий. На супруга она и вовсе не смотрела – казалось, что лаковые носочки ботинок интересуют ее куда больше, чем стоящий рядом мужчина. Как позже отметит публика, присутствовавшая при венчании, жених был словно высечен из камня. Генерал-майор, гордость Московского военного округа. Поднятое к иконостасу лицо, чуть тронутые сединой виски, ровные линии скул и подбородка. Дворянская порода, офицерская выправка, фигура командира, натренированная за годы службы – рядом с миниатюрной невестой он и вовсе выглядел исполином. Весь Петербург судачил об этой паре, но кажется, груз этих сплетен опустился на плечи девушки: жених был глыбой, нерушимым оплотом спокойствия.
Матушка невесты, стоявшая за спинами молодых, суетливо осматривала публику на предмет косых взглядов и укоризненных покачиваний головой. Этот брак стал неожиданностью не только для девушки, но и для ее матери. Отец и жених за пару дней обговорили все условия (оставшиеся тайной для всех собравшихся), и тотчас договорились с отцом Иоанном о венчании. Василису поставили перед фактом: ты выходишь замуж за генерал-майора Ковалева. Васька, как ее звали домашние, видела этого офицера на рождественском балу у градоначальника - Ковалев танцевал все вальсы, но ни с одной из девиц не танцевал дважды: то ли избегал пересудов, то ли никто из петербургских девушек ему не приглянулся. Достоверные новости о его холостой жизни до Петербурга не доходили. Но уж какой год общество муссировало слух о том, что у Александра Павловича Ковалева якобы имеется содержанка, также ему приписывали частые визиты в публичный дом г-жи Банниковой в Фонарном переулке. Впрочем, такие слухи ходили про каждого неженатого офицера.
Все девицы на выданье обеих столиц ожидали, когда же Ковалев решит остепениться и задумается о наследниках. Кажется, только Василису этот вопрос не интересовал, но (превратности судьбы!) именно она сейчас делает глоток из той же венчальной чаши, что и Ковалев.
- Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй.
Отец Иоанн, вещавший про здравие брачующихся, задержал взгляд на Ваське. Дело в том, что девушка с рождения имела физический дефект – одна ножка была короче другой. Отец считал нужным держать ребенка в строгости, приучая к будущим жизненным невзгодам. Он заставлял ее выполнять все те упражнения, которым обучались другие дети в семье: скакать верхом, танцевать все танцы, вплоть до самых быстрых, принимать физические нагрузки. Все это давалось Ваське в обмен на слезы и боль, но то ли воспитательные практики отца, то ли сильный характер самой девушки не давали ей отступать.
Василиса получила лучшее образование в Александровской женской гимназии, по собственному желанию посещала институтские лекции, и даже обучилась основам медицинских знаний. Хоть дам в анатомических комнатах не жаловали, Васька настырно лезла вперед, аргументирую свое право находиться там своим врожденным дефектом: мол, хочу понять, как и что во мне устроено, и почему оно иначе, нежели у других. Профессора с восторгом относились к жажде самопознания у Василисы, тем более что она позволяла студентам, будущим врачам, на практических занятиях смотреть свою кривенькую ножку. Когда об этом узнал отец, разразился жуткий скандал, а после начали всплывать и другие, как он говорил, «фокусы». Оказалось, что дочь систематически прогуливала все обязательные занятия (музыку, рукоделие, танцы), уделяя время прогулкам по городу. «Ее видели в Фонарном переулке!», - вопил отец. Переулок и правда считался грязным местом, и присутствие там дворянской дочери считалось неуместным. Но девушку так влекла настоящая жизнь! Люди там жили иначе, мыслили по-другому, и на ее хромоту совершенно никто не обращал внимания. Василиса видела там одноглазого старика с провалившимся носом, и даже на него никто не смотрел косо. Нравы простых людей так ярко отличались от нравов высшего света, и это манило в какой-то степени не принимаемую своим кругом девушку. Там твои недостатки становились поводом для гордости, лихого прозвища, а не придирок отца и жалости многочисленного семейства.
Когда па сказал, что подыскал ей «нового» супруга, Васька представила себе соседского дворянского сына Елисея или отцовского управляющего Николая Захарыча. Эти мужчины желали жениться на ней еще пару лет назад, выказывая покорность отцу. Родители Елисея промотались, и он жил лишь надеждой на приданое потенциальной невесты. А Николай Захарыч готов был на все, лишь бы угодить хозяину. Но Ковалев… Вася даже не могла представить себе, что отец пообещал ему.
- Денег дали? – равнодушным тоном спрашивала Василиса.
- Если бы у меня были такие сбережения, как у него… - ответил отец, не отвлекаясь от бумаг.
- Чин ему вымолите у императора? – не унималась девушка.
- Он и так генерал-майор, - констатировал отец. – До полного генерала сам дослужится, тем паче, что немного осталось.
Это были два любимых метода отца – воздействовать на будущего зятя деньгами или званиями. Больше рычагов давления Васька не знала. Матушка тоже находилась в неведении, сказала лишь, что будущий муж уже оплатил все расходы, в том числе подвенечное одеяние невесты.
- Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй.
Жених со снисходительной улыбкой принял поздравления, остановившись дольше положенного только у незнакомого Ваське поручика и своего денщика, отдавая какие-то распоряжения. После венчания старших дочерей Паршаковых, сестер Васьки, обычно следовал бал в загородном имении отца. Но только сейчас Василиса поняла, что ее венчание не имеет никакого продолжения: родственники и знакомые от церкви начали сразу же разъезжаться по домам. Невеста, теперь жена, застыла на крыльце, отстав от мужа. Ковалев не сразу заметил ее отсутствие рядом, и лишь спустя минуту оглянулся.
- Простите мне мою неучтивость. Вам помочь спуститься? – вежливо спросил Александр Павлович, имея в виду хромоногость невесты.
- Не надо! – резче, чем следовало, ответила Василиса.
Мужчина тут же отвел руку, слегка наклонив голову, показал, что ждет, пока она спустится сама. Васька недовольно зыркнула на него, и гордо прошла мимо. Девушка терпеть не могла жалость. А на нее и так слишком часто бросали сочувствующие взгляды, чтобы терпеть такое отношение к себе от супруга.
- Где ваши вещи? – буднично спросил Александр Павлович.
- Какие вещи? Муфта? Она осталась в экипаже. Да мне и не холодно, - равнодушно сказала Васька, ища глазами мать.
- Нет, я имею в виду все ваши вещи. Вы же не поедете в Иркутск в подвенечном платье? – мужчина иронично поднял бровь, ожидая реакции на свою шутку.
Василиса сначала пропустила вопрос мимо ушей, все еще ища в толпе у церкви родителей, но затем замерла, нахмурившись.
- Странные у вас шутки, Александр Павлович. Вы же в Москве служите? Какой Иркутск? Я хоть и мало знаю, а все же Москву от Сибири отличаю.
Ковалев пару секунд рассматривал лицо невесты, затем перевел взгляд на своего денщика.
- То есть вам не сказали? – риторически спросил мужчина. – Мы, Василиса Сергеевна, сегодня уезжаем на новое место моей службы – Иркутская губерния. Я просил вашего отца заранее предупредить вас, дабы вы успели собрать необходимые для переезда вещи… Но, по всей видимости, моя просьба не была удовлетворена. Что ж, сейчас пути назад уже нет. Мой денщик увезет вас домой, есть пара часов на сборы, после – жду вас на вокзале.
Мужчина выхватил из рук денщика китель, и, на ходу накидывая его на плечи, пошел в сторону своего экипажа. Отец Иоанн, который все это время стоял за спиной Василисы, по-отечески сжал плечо девушки.
- В книге Премудрости Иисуса, Сына Сирахова, говорится, что кроткая жена - дар Господа, и нет цены благовоспитанной душе. А злоба, обида – грех страшный. Потому будь мудрой, дочь моя, не держи зла на жизнь, смотри в будущность, чти мужа своего, вы теперь перед Господом одно целое. Хоть здесь, хоть в Сибири.
Отец Иоанн крестил всех детей в семье Паршаковых, венчал сестер Василисы, отпевал ее бабушек и умерших во младенчестве братьев, провожая в семейный склеп. Жизнь всех этих людей была связана с Петербургом, славным градом Невы. И лишь Ваське было суждено уехать из столицы, оставив здесь всех близких ей людей. При этом ехать предстоит с незнакомым мужчиной. С незнакомым мужем.
- Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй.
ГЛАВА 1
Отец семейства, Сергей Оттович, на претензию Васьки о сокрытии новости о срочном отъезде в Иркутск ответил привычно грубо:
- И сказал бы, и что? Все равно поехала, куда бы делась.
Маменька сдержанно плакала (отец не выносил слез и женских истерик), гостившая у родителей средняя дочь так же вытирала глаза платком. Старая нянька, Пантелеевна, просила господ отпустить ее вместе с Васькой в Сибирь, дабы быть ей там «хоть одним родным человеком». Отец грубо отсек предложение няньки словами «Ей теперь единый родной человек – муж». В Василисе боролись два полярных желания: броситься в ноги к отцу, просить оставить ее дома. Умолять сжалиться, по-дочернему прижаться к папиной груди, сказать, что ей страшно.
Второе желание – сказать что-нибудь грубое, резкое, высказать отцу все, что накопилось, и уехать на край света, оставив столицу в прошлой жизни, мириться со всеми невзгодами, стать той самой кроткой женой, о которой говорил отец Иоанн. Эта внутренняя борьба была настолько сильной, что даже отражалась на лице девушки: выражение тоски и жалости резко менялось на злобу. Однако Вася, которую отец держал в строгости, так и не решилась перечить ему. Тем более что она вряд ли бы нашла поддержку: мама никогда не пойдет против отца, сестра от него зависит (ее муж потерял капитал, и па поддерживал их материально), а Пантелеевна не имела в доме право голоса.
Вещи были собраны в максимально короткий срок, денщик генерал-майора даже удивился, пробурчав «Не рано ль едем?». Но Ваське уже не терпелось убраться из отцовского дома, убраться до того, как желание нагрубить отцу возьмет верх над страхом (и благоразумием).
Ковалева на вокзале не было, а паровоз до Москвы уже стоял, и пассажиров первого класса зазывали располагаться в меблированных вагонах. Денщик, которого, как оказалось, звали Митрофан Петрович, недоуменно посмотрел на Василису, которая отказалась садиться в вагон прежде мужа. Нет, это не было уважением или супружним почтением. Это был банальный страх. Ваське вдруг показалось, что муж не явится, передумав, а она не успеет выскочить из поезда и отправится в Москву, где даже ни разу не была. Осенний ветер продувал укороченную мантию, подбитую перьями, и Василиска продрогла, но упорно стояла на платформе, переминаясь с ноги на ногу. Митрофан Петрович с укоризной смотрел на нее, но в пятый раз повторять предложение о посадке в вагон не стал.
Ковалев явился за четверть часа до отправления, к моменту, когда служащие уже начали готовить паровоз к отправке - из-под днища машины валили клубы пара. Из этой дымки появилась мощная фигура Александра Павловича: развивающиеся полы пальто, офицерская выправка, безразличный взгляд. Кто-то из солдат, которыми кишел перрон, вытянулся в струну, увидев его, хотя генерал-майор и был в штатском.
Ковалев неодобрительно посмотрел на денщика, перекрикивая гудок паровоза, спросил:
- Почему Василиса Сергеевна еще не в вагоне?
- Не изволили без вас садиться, - отрапортовал Митрофан Петрович.
- Н-да? – Александр Павлович кинул косой взгляд на девушку. – А сейчас изволите? Раз уж я здесь?
Василиса хмуро кивнула, поежившись под начинающимся дождем. Ветер окончательно выбил из нее желание и силы сопротивляться чему бы то ни было. Муж теперь казался еще больше, чем утром в церкви. Ненастье будто бы не трогало его, обходило стороной. Ваське на секунду представилось, что внутри мужчины горит огонь: внешняя оболочка оставалась как лед, но где-то там, за ребрами, билось пламя, которое не давало ему продрогнуть.
Меблированный вагон 1 класса, обитый красным деревом. «В закрытом купе только два места. Значит, поедем вдвоем», - насторожилась Вася. Раньше она ездила на паровозе только в Царское село, и то в общем вагоне – берлине, который был рассчитан на 8 человек. Его полностью занимала семья Паршаковых, и чужих никогда не было.
- А где Митрофан Петрович? – спросила девушка.
- О, вам мой денщик приглянулся? Позвать? – сыронизировал Ковалев.
- Нет, что вы, - Васька смешно замахала руками. – Я просто… Просто удостовериться, что у него все в порядке.
- Митроха едет в багажном отделении, и я уверен, что у него все в порядке, - отчеканил мужчина. – Приятного пути.
Ковалев поставил дорожную сумочку девушки на второй диван, и вышел. Где-то рядом хлопнула дверь, и Вася поняла, что муж поедет отдельно, в соседнем купе.
Через час после отправления пришел Митрофан Петрович, принес меховой плед и поднос с чаем. Как только мягкое тепло коснулось коленей, девушка тут же почувствовала, как на самом деле продрогла на перроне. Дрожь удалось унять только второй кружкой кипятка. На какой-то маленькой технической станции денщик принес из буфета-столовой бутерброды. У Василисы загорелись глаза, отчего Митроха насторожился.
- Голодны, небось?
- Нет, я совершенно не голодна. Просто такие бутерброды ассоциируются у меня с нашими поездками в Царское село, там, на станции, подают точное такие! Ну, не чудо ли? – девушка осторожно взяла кусочек хлеба, изящно откусив.
«Ну, не чудо ли?», - со смехом повторил про себя денщик, закрывая купейную дверцу.
Митрофан Петрович стал денщиком Ковалева, когда тот был еще подпоручиком. Строго говоря, звания «денщик» в рангах уже не числилось, но Митрохе это слово нравилось, да и старое офицерство все никак не могло отвыкнуть от прежних званий. Если уж быть до конца откровенным, то Митроха не имел отношения к боевой армии. Он служил на конном дворе, хотя это и засчитали за военную службу. «А что, за конями тоже кто-то следить должон», - говорил сам себе Митроха. Однажды он помог любимому коню Александра Павловича – после одного из учений, где Вахтара, по недосмотру, кто-то напоил ледяной водой, и у жеребца начался ревматит копыта. Митрофан, сын конюха, знал что делать: он поместил Вахтара в стойло с сухой объемной подстилкой и сократил количество пития. Жеребчик оклемался. После этого между Ковалевым и Митрохой завязалось общение. Мужик настолько привык к Александру Павловичу, что, уйдя со службы, тем не менее, продолжал следовать за ним. Это была крепкая привязанность, основанная на взаимоуважении и общих воспоминаниях, среди которых были и счастливые и горестные.
Причину скоропалительной женитьбы денщик, конечно же, знал. И ему в равной степени было жалко и хозяина, обрекшего на брак себя и молодую девочку, судьба которой теперь связана с боевым офицером и всеми тяготами его жизни. Митроха, чуткий к душам других, видел, что Ковалев не испытывает никакой страсти (в известном смысле слова) к девушке, мысля ее скорее придатком к договору с ее отцом и просто-напросто ребенком.
Москва встретила моросящим дождем.
Паровоз до Иркутска отправлялся с главного перрона. Он уже стоял на путях, и такого монстра Васька еще не видела. Транссибирская магистраль набирала обороты, и инженеры делали все возможное, дабы увеличить не только безопасность и быстроходность следовавших на такие дальние расстояния паровозов, но и поднять количество посадочных мест – поток крестьян-переселенцев, гнавшихся за обещанными земельными наделами, возрастал. Значит, нужны были вагоны с большим количеством мест и меньшей ценой за билет. А еще побольше бы грузовых да почтовых! По итогу общий состав напоминал угрюмое чудовище, у которого лишь первые ряды вагонов 1 и 2 классов смотрелись презентабельно, но чем ближе к хвосту, тем грубее и неотёсаннее казался железный зверь.
Васька раньше не была в Москве, и, похоже, больше возможности посмотреть старую столицу у нее не будет. Вокзал, мощное строение в стиле классицизма, равнодушно смотрел на железнодорожные составы и пассажиров огромными стеклянными глазами. Зато внутри был настоящий цирк! Хотя справа был расположен отдельный зал ожидания для «разнородной публики», все отчего-то толпились у входа. Сновавшие туда-сюда носильщики, дворники, «летящие» куда-то на своих пушистых метлах, маленькие будочки с водой и бутербродами, няньки с детьми, крестьяне, занимавшие одним семейством целый угол вокзала, и даже одинокая канарейка, кружащая под сводами крыши. Александр Павлович тут же встретил каких-то приятелей, и углубился в разговоры о Манчжурии и флоте. Василиса, чуть отойдя, с живым интересом оглядывала все вокруг.
- Александр Павлович, представьте нам свою спутницу, – кучерявый подпоручик щеголевато поклонился в сторону Васьки. - Сестрица ваша?
Девушка, краем уха слушавшая разговор, заметила паузу. Ковалев явно не хотел знакомить ее с приятелями.
- Василиса Сергеевна, - после минуты молчания Ковалев вежливо позвал задумавшуюся девушку.
Васька с готовностью, покладисто, пошла в сторону офицеров, и тотчас заметила эти знакомые взгляды. Интерес, удивление, легкая брезгливость, сочувствие, жалость – порядок эмоций менялся, но состав всегда был одинаков. Профессор Бартоми сразу после рождения девочки сказал, что этот дефект ни один доктор не исправит. Но родители (особенно отец) упрямо возил ее по всем врачам, а также не брезговал обращаться к шарлатанам. Один даже взялся выправить конечность, но как только на детской ножке появились маленькие резаные раны матушка тут же закатила скандал отцу (и это был первый и единственный случай), и он порвал все контакты с тем целителем-обманщиком.
Во многом именно этот дефект сделал девочку такой, каковой она была сейчас. Это сформировало ее характер и отношение к жизни.
- Господа, это моя супруга, Василиса Сергеевна.
- Ох, - сначала подпоручик растерялся. – Александр Павлович, поздравляем! Поздравляем!
Офицеры загудели, начали что-то выкрикивать. Вася смущенно улыбнулась.
- Василиса Сергеевна, поделитесь секретом, как завладеть сердцем офицера? Я буду рассказывать его всем девицам, дабы повысить в рядах императорской армии число женатых. Это у нас не приветствуется, но будем считать это моей личной местью тем, кто устанавливает эти порядки, - пожилой рябой мужчина по-отечески подмигнул девушке.
- Посоветуйте девицам иметь предприимчивого отца, - беззаботно ответила Василиса.
Общество офицеров взорвалось смехом, и одобрительными шутками о чувстве юмора молодой жены генерала. Александр Павлович сдержанно улыбнулся, и на ухо девушке сказал «Погуляйте по перрону». Ваське слишком часто предлагали в обществе «погулять», чтобы она обиделась или начала строить из себя оскорбленную невесту. Попрощавшись с офицерами, девушка медленно пошла в сторону большой дубовой двери.
- Так, значится, это все не слухи?– последние слова, которые Василиса успела выхватить из беседы офицеров.
Дождь кончился, но капли упрямо стремились в почву, падая с покатой крыши. Васька подняла с плеч платок, закрывая высокую прическу от влаги. Совсем рядом, прямо на брусчатке, сидели два босяка, споря, у какого собора лучше подают. Девушка, жадная до рассказов о простой жизни, повернулась полубоком к нищим, прислушиваясь к разговору. Мимо проходили люди, не замечая одиноко стоящую молодую женщину. «Муж… Подумать только. Муж. Муж? Муж!», - эта мысль все еще не могла прижиться.
- А я тебе говорю, что у Василия Блаженного мне на чистый четверг барин три с полтиной кинул! – разглагольствовал нищий в одном сапоге.
- Три с полтиной? Да ты коль считать не умеешь, так и не берись! Это ж такие деньжищи! – кричал другой.
- … Позвольте, но как такое возможно? – грамотная речь отвлекла девушку.
- А у вас были сомнения относительно его будущего? У меня – нет, - Ваське голоса показались знакомыми. – Позор, конечно… Однако всем известно: Ковалеву никто не указ. Я бы смог оправдать его поступок, ежели речь о чести дамы шла, или по пьяному случаю... А так…
- Господа! – вступил третий голос. – Мне право стыдно за вас. Ему-то вы в глаза и слова лишнего не скажете. Боитесь?
- Себе дороже. Все его норов знают, - ответил первый мужчина.
Василиса не удержалась, и повернулась к голосам – три офицера удалялись от нее по перрону, но даже по спинам девушка узнала тех «приятелей», с которыми только что беседовал Александр Павлович. «Какой такой позор? И какой у него норов?», - вопросы теснились в голове, и она даже потеряла интерес к беседе нищих.
Митроха суетно командовал носильщиками, которые таскали чемоданы Василисы в паровоз. По перрону прошла тетка с широким поддоном, закрытым белой тканью.
- Пирожки! С яйцом, с луком. Пирожки!
Босяки начали считать мелочь, высыпав ее из карманов на подолы рубах. Вася поджала губы, следя за тем, как грязные пальцы мусолят монетки. «Ах, если бы всем раздать поровну», - со щемящей тоской подумала девушка. Ее интерес к жизни бедноты и крестьян не был праздным: однажды нищенка, на Большом базаре, так неистово крестила хромую Ваську, что мысль о святости простого человека укоренилась в голове девушки.
Если можно искренне просить у Бога за другого, когда сам ничего не имеешь, то почему бы тем, кто имеет все, не просить за тех, кому в жизни не повезло? Как-то Василиса пыталась завести разговор на эту тему с отцом, но получила нагоняй за «левые мысли». Что есть лево Вася знала, но как мысль может обрести направление – не понимала. Сейчас, после посещения институтских курсов и личных наблюдений за частыми уличными волнениями рабочих и солдат, девушка поняла суть отцовских слов, предвестников беды.
ГЛАВА 2
- Найди извозчика. Надо с матерью попрощаться, - крикнул Митрохе Ковалев.
- Я мигом! – денщик, выскочив из багажного вагона, побежал к вокзалу.
- Мне ехать с вами? – Ваське приходилось сильно запрокидывать голову, чтобы посмотреть на мужа.
- Думаю, это лишнее, - коротко ответил супруг.
Василиса опустила глаза, сдерживая обиду. Она и так не желала этого брака, а то, что муж ее стеснялся, казалось самым большим наказанием из всех возможных.
Мимо пары прошла толпа очевидно пьяных солдат, которые грязно ругались, сплевывали табак прямо на брусчатку, игнорируя вазы-плевательницы. Александр Павлович, имевший привычку к армейским нравам, даже не обратил на них внимания, но девушке такая компания показалась опасной. Перрон пополнялся солдатами, и вскоре все кишело ими. Васька, привыкшая к обходительным кавалерам высшего света, с ужасом выглядывала из-за спины Ковалева. Сам Александр Павлович беспечно перебрасывался ничего не значащими фразами со стоящим поблизости жандармом. Ковалев давно был командующим, и солдаты стали неотъемлемой частью жизни: их повадки не вызывали у него ни удивления, ни какой-либо другой реакции.
Василиса не любила просить и унижаться, но сейчас была готова оставить гордость.
- Александр Павлович, пожалуйста, возьмите меня с собой. Я могу посидеть в экипаже, пока вы прощаетесь с маменькой. И вовсе не хочу знакомств, - девушка снова глянула на перрон.
Ковалев повернулся, окинув равнодушным взглядом толпу. И, нахмурившись, повернулся к молодой супруге. До него, наконец-то, дошло, что загульная солдатня ее пугает.
- Что ж, если желаете, - ответил мужчина. – Предупреждаю, моя мать имеет дурной характер, и она крайне не приветлива.
- Но она же знает, что сегодня была свадьба…? – растерянно спросила девушка.
- Нет. Я не посчитал нужным ей сообщить.
Экипаж быстро нырял в переулки старой Москвы, и если бы не проливной дождь, то это была бы хорошая возможность в первый (и последний) раз увидеть Москву. Девушка смешно покачивала ногами, не доставая с высокого сидения до пола экипажа. Ковалев покосился на нее, отмечая трогательную, детскую хрупкость. «Совсем ребенок», - пронеслось в голове. Извозчик решил скоротать путь, повернул на Рогожскую, но прогадал: из-за чьей-то дурной лошади встала вся улица. Васька с любопытством выглядывала из-за шторки. А посмотреть было на что: улица была трактирной. Праздная публика перемещалась из одного заведения в другое, слышалась кадриль, а кто-то даже танцевал на площадке возле портерной лавки. Экипаж встал ровно напротив открытых дверей трактира, и можно было разглядеть посетителей. Среди мужчин было несколько женщин. Дамы были в весьма нарядных платьях, и только по обилию пудры и густо намазанным бровям можно было понять – это проститутки. Одну из женщин, как показалось Васе, нароком повалили на стол, и тут же какой-то солдат обхватив ее шею, прижался губами к оголившейся груди. Василиса от неожиданности прикрыла рот ладошкой. Ковалев не удержался и хмыкнул, задергивая шторку экипажного окошка. «Точно ребенок», - констатировал мужчина.
Экипаж остановился у старого купеческого особняка, в отделке которого чувствовалось влияние позднего барокко. Окна, выходившие в улицу, изнутри были плотно закрыты черной тканью. Извозчик, лихо спрыгнув с козел, подбежал к входной двери.
- В этом нет необходимости, любезный. Никто не откроет, - Ковалев спустился, помогая выйти Василисе. – Вы идете со мной? Потом извольте не жаловаться.
Внутренний дворик усадьбы был окутан яркими осенними листьями. Молчаливое торжествование природы – рядом с натуральным желтым ковром помпезная лепнина казалась безвкусицей. У задних дверей полная женщина в возрасте оттирала корчагу. Она вздрогнула от покашливания Ковалева.
- Александр Павлович пожаловали! – женщина всплеснула мокрыми руками. – Матушка ваша приболела.
- А когда-то было иначе? – больше самому себе задал вопрос мужчина.
Внутри дома была гробовая тишина, и царила такая темнота, что казалось, будто с обеденного солнца попали в сумеречный час. Где-то, в глубине залов, слышался размеренный, приглушенный бой часов. Перед Александром Павловичем раскланялся какой-то старик, молча указывая в упрятанную за раскидистой пальмой арку. Ковалев кивнул и направился к входу в комнату. Ваське ничего не оставалось, как следовать за ним. Девушка, плохо ориентировавшаяся в темноте, запнулась за какую-то корзину, устроив шум. Тут же поспешно начала извиняться перед стариком, который кинулся собирать просыпанные яблоки.
- Господи, кого черти принесли?! – скрипящий голос рассеял тишину. – Яков, я же просила хотя бы пары часов покоя!
- Здравствуйте, Анастасия Михайловна, - Ковалев отчего-то обращался к матери крайне официально.
- Лучше б черти сами пришли, - Васька рискнула чуть выглянуть из дверного проема. – Сынок явился, посмотрите только.
Худосочная пожилая дама полулежала на узкой тахте, прикрывая ноги шалью. Ее изможденное, покрытое частыми линиями морщин лицо освещалось мерцающей свечкой. Глаза дамы показались Ваське двумя колодцами: черные дыры не имели дна, начинались глубокими синяками под глазами и не заканчивались вовсе, уходя вглубь зрачков. Г-жа Ковалева вставила папиросу в короткий мундштук, и подкурила от свечи.
- Каким ветром сына занесло к родной матери? Или помощи пришел просить? Стоило оказаться в беде, так сразу к матери прибежал? Хотя, признаюсь, не ожидала, что наступишь на гордость… Вся Москва уже знает! Вся Москва знает о твоем поведении! - В этот момент Анастасия Михайловна заметила Ваську. – Это что еще за девица?!
- Моя жена, - как будто между прочим вставил Ковалев. – Нет, помощи я у вас просить не намерен. Мне давно от вас ничего не нужно. Заехал попрощаться, сегодня следую на новое место службы. Возвращаться в ближайшее время не планирую. Может быть, мы с вами более не увидимся.
- Как жена? – мать оторопела. – Как жена?!
Ковалев, не оглядываясь на Ваську, протянул ей руку. Девушка, набравшись смелости, вложила свою маленькую ручку в здоровую мужскую ладонь и сделала несколько шагов вперед. Ей было стыдно сознаться даже самой себе, но она, впервые за долгое время, попыталась не припадать на одну ногу, вставая на самый носочек. Скрыть такую хромоту было тяжело, и Анастасия Михайловна тотчас заметила изъян.
- Жена… Пожалел убогую? Столько тебе благородных сватали, а ты все мордой вертел. Вот, теперь взял, что осталось, - последние слова было сказано с таким отвращение, что Ваську передернуло.
- Вы все сказали?
Голос Ковалева был по-прежнему холодным, бесстрастным, однако, Василиса на себе почувствовала злость Александра Павловича – он так сильно сжал ее ладонь, что у девушки в глазах потемнело.
- Если обмен любезностями окончен, то я бы хотел обсудить с вами два вопроса. Во-первых, завтра приедет ваш душеприказчик, и вы подпишите окончательный вариант завещания. Я с ним уже договорился. Не хочу, чтобы отцовский дом достался какому-нибудь шарлатану. Во-вторых, сегодня я вывезу часть отцовских вещей из кабинета. Я устал выкупать их у торговцев-антикваров.
- Да как ты смеешь!? – дама быстро поднялась с тахты, и оказалось, что она практически одного роста с сыном. – Ты в этом доме почитай с десяти лет не живешь, а все туда же – права какие-то. Отец то завещание в бреду, предсмертной агонии писал, и надо было сразу его уничтожить.
- Но вы этого не сделали. – Вася чувствовала, как расслабляется рука Ковалева, и сам он успокаивается. – Я не претендую ни на дом, ни на ценности. Пусть все перейдет Мари. Но личные вещи отца я все же заберу. Тот бюст Митроха у какого-то нищего выкупил. Вы раздаете отцовские медали и книги так, будто они принадлежат вам.
- В этом доме все принадлежит мне! – завопила дама, топая ногой.
Александр Павлович более уже не реагировал на ее крики, и, отпустив Васькину руку, начал подниматься по винтовой лестнице на второй этаж. Мать кинулась за ним, не забыв при этом крикнуть:
- Яков! – в залу вбежал старик. – Гляди, чтобы эта профурсетка ничего не украла!
- Я никогда ничего не крала, - часто заморгала Вася. – Даже в мыслях не было!
Старик с пониманием кивнул, и развел руками, мол, что поделать. Наверху слышались крики и топот, смешивающиеся в однотонное гудение. Василисе было неловко, она уже пожалела, что не осталась на вокзале. Пьяные солдаты теперь казались лучшей компанией, чем свекровь.
На стене, рядом с тахтой, висел портрет: на картине была запечатлена матушка Александра Павловича. Вася заметила, что картина была правленая – если приглядеться, то можно разобрать: рядом с Анастасией Михайловной изначально был изображен еще один человек. Рисунок был исправлен непрофессионально, по-дилетантски – кусочек руки так и остался на плече женщины, его просто забыли замазать. Девушка решила, что свекровь «убрала» с картины своего супруга. Но приглядевшись, поняла, что человек был маленького роста, да и ручка детская, с маленькими пальчиками. Серая краска плохо покрыла желтую… На человеке сзади была фуражка с буквами «КУ», кадетское училище. Мать закрасила стоявшего позади сына.
На прикроватной тумбе стояло несколько рамок с фотографиями. Девушка узнала совсем юного Александра Павловича, а вот остальные изображенные были ей незнакомы: рядом с Ковалевым стояли его ровесник, тощий парнишка в длинном пальто, и высокий молодой мужчина, державший руку на плече Александра Павловича. Кажется, этому снимку уже очень много лет… А вторая фотография, напротив, была сделана недавно:
- Да замолчите вы уже! – громогласный выкрик Александра Павловича заставил Ваську подпрыгнуть на месте.
Чертовски злой мужчина, перескакивая через три ступеньки, сбежал на первый этаж, не глядя на девушку, сказал «Мы уходим». Василиса сконфуженно кивнула старику, и, проходя мимо лестницы на второй этаж, услышала приглушенные рыдания.
Яков быстро поймал экипаж, долго жал руку Ковалеву, что-то еле слышно приговаривая. Александр Павлович сунул ему в карман сюртука деньги. Старик запричитал, и девушку услышала:
- Пошто вы нас бросаете, барыня сгноит всех!
- Полно! Иди в дом, - Ковалев на прощание потрепал сухое плечо старика. – Следи, чтобы ничего с собой не сотворила. И передай Мари, пусть почаще приезжает к матери.
Всю дорогу до вокзала мужчина молчал. Выудил из забранного из дома матери мешка массивную позолоченную чернильницу, и бесцельно крутил ее в руках, глядя в окно.
- Мне жаль, что я стала свидетельницей семейной ссоры, - будто извиняясь, прошептала девушка.
- Я вас предупреждал, - бесстрастно ответил мужчина, сжимая казавшийся игрушкой в его руках сосуд.
ГЛАВА 3
Меблированный вагон 1 класса поразил Василису роскошью. Нет, девушка привыкла к дорогой мебели и позолоченной лепнине - в ее родном доме все кричало об уровне доходов отца. Просто Вася удивилась, что в паровозе (!) может быть такая элегантная обстановка, ведь это просто способ добраться из одного города в другой. Тем более что ехать было не так уж и долго. Путь до Иркутска занимал примерно 9-10 суток. Немыслимо! Такая скорость! Казалось бы, Сибирь, край света, а всего-то без году неделя и вы на месте.
Муж занял соседнее купе, и она снова оказалась в одиночестве. Нет-нет, ей вовсе не хотелось находиться рядом с суровым, молчаливым супругом. Она не знала о чем с ним говорить, и как себя вести. Она совершенно ничего не знала ни о Манчжурии, ни о флоте, ни о винтовке Мосина. Интересовали ли Ковалева какие-либо другие вопросы, она пока не поняла.
Василиса Сергеевна Паршакова (в замужестве Ковалева, конечно же, просто она пока и сама не привыкла к смене статуса) с детства была девочкой, имевшей склонность к интеллектуальной работе. Танцы, скачки, спорт давались ей тяжело и физически, и морально. Девушка была способна к многочасовому чтению (в отличие от сестры Надин и брата Николашки), заучиванию огромных поэм (к примеру, она знала практически всего Шекспира), сложным подсчетам (это качество передалось от отца), анализу и построению причинно-следственных связей (редкий склад ума!). Физический дефект сделал ее усидчивой и терпеливой, способной ждать и проводить время наедине с собой.
Но все эти качества будто бы «отключились» именно сейчас, в самый нужный момент! Васька уже к вечеру первого дня пути начала изнывать от тоски. У нее не было ни газеты, ни книги, ни даже какой примитивной игрушки. Сборы были столь быстрыми, что с чемоданами изрядно напутали, и те развлечения, что Василиса взяла, оказались в тех сумках, что отправились в багажные отсеки, и она слишком поздно это осознала - багаж уже оказался опломбирован.
Поэтому она изводила себя размышлениями о себе, Ковалеве, будущем.
- Так, что мы имеем? – произнесла вслух девушка.
Отец, очевидно, что-то посулил Ковалеву. И это не деньги, звание или чин. Тогда что? Передал какую-то информацию, отписал родовое имение в Оренбургской губернии, замолвил за Ковалева слово? Васька перечисляла все возможные варианты. Почему тот поручик на вокзале сказал про некий «позор»? Да и мать, Анастасия Михайловна, говорила о том же… Ковалев кого-то обманул, обесчестил, убил? Девушка совершенно ничего не знала о жизни генерал-майора. Когда на балах в каждой нише сплетничали об Александре Павловиче, Василиса пробовала угощения на длинных праздничных столах и развлекала всех желающих фокусами. Сейчас она вспомнила, как стояла однажды у карточного стола, за спиной отца, а рядом две матроны обсуждали «того самого Ковалева». Тогда Васька мельком посмотрела на них, не обратив внимания на содержание беседы. А теперь остро жалела об этом.
Первые дня пути показались Василисе бесконечно тянущимися минутами. Публика выходила на больших станциях, праздно гуляла, покупала газетки и пряники. Но Васька боялась то ли не угодить мужу, то ли потеряться, отстать от паровоза. Все же мать и нянька, баловавшие девочку, смогли поселить в сознании ребенка страх – это только в родном Петербурге девушка чувствовала себя лихой путешественницей по широким улицам и темным переулкам, но вдали от столицы опасения душили Ваську, и она не решалась покинуть свое купе. Когда ноги совсем затекали, девушка выходила в тамбур, но далеко от двери Александра Павловича не отходила.
Третьего дня пути Митроха осторожно постучал в дверь, дождался ответа и заглянул.
- Александр Павлович интересуются, не желаете ли вы сегодня отужинать?
- Я уже на все согласна, - вяло ответила Васька, глядя на мелькающие за окнами деревья.
Буфет-столовая представлял собой все то же: обитые красным деревом стенки, диванчики и узкие столики между ними. Официанты в белых накрахмаленных передниках ловко и шустро двигались по проходикам-лабиринтам, разнося блюда на гарднеровском фарфоре. Впрочем, меню было скудновато – полноценными вагонами-ресторанами могли похвастаться только скорые поезда да составы «Международного общества спальных вагонов и скорых европейских поездов». Транссиб пока обходился буфетом. Хотя, нужно отметить, что для буфетика ассортимент был весьма интересным.
- Выбрали? – учтиво спросил Ковалев.
- Я не разбираюсь, - просто ответила Васька. – Буду то, что закажете.
Официант-татарчонок мгновенно подбежал к столику, услышав слово «закажите».
- Будьте любезны, бутылку шампанского, шницель по-венски, любой гарнир, шоколад. Приборы и блюда на двоих. Далее, портер немецкий, утку, любой гарнир, свежие сухари. Отнести в багажное, моему денщику. Купе 14б, на мой счет.
Кратко, емко, вежливо. Вася слышала, как буквально пару минут назад толстый купчишка что есть мочи орал на официантика, требуя «шевелиться побыстрее». «И все же, Ковалев настоящий дворянин, он никогда не опустится до лишней грубости», - с удовольствием подумала девушка. Купец снова что-то завопил, и Василиса не смогла сдержать рвавшиеся наружу эмоции – она цокнула, отвернувшись к окошку. Муж, к счастью, проигнорировал ее выходку. Спустя минуту, попросив его извинить, Александр Павлович вышел из-за стола. Девушка нахмурилась, осознавая, что повела себя не достойно дворянского статуса, и прижала ладонь ко лбу. "Лишь бы не осерчал", - подумала Васька, обмахиваясь листком с меню.
Ковалев вернулся ровно к подаче блюд, и сердитым не выглядел, а скорее был даже чуть приподнят духом.
Девушка наслаждалась мягкостью телятины, сладковатым соком с ярким вкусом сливочного масла. Картофельные дольки были в меру обжарены, политы ягодным соусом и незатейливо украшены мелко порубленным луком.
Васька очень любила сладкое, но скрывала это. Девочка часто слышала фразу «Лучше угостите Василиску», и говорилось это обычно с той подоплекой, что больного ребенка нужно баловать. И Вася научилась скрывать тягу к сладкому, отказываясь от «подачек» - утешительных сладких призов. Случилось это после того, как однажды она заметила выражение лица и глаз «одаривавших» ее родственников и приятелей отца. Точно так же нянька Пантелеевна смотрела на юродивого Симку на Базарной площади.
- Вы не любите шоколад? – спросил Ковалев.
- Нет, спасибо, не люблю.
На самом деле девушка даже сглотнула, представив, как по языку растекается растаявшая во рту долька шоколада. Но мужественно отказалась. Мужчина, прислонившись плечом к высокой спинке дивана, одной рукой держал бокал, другой - листал газету, лежавшую на коленях. «А он весьма красив», - Васька воспользовалась минуткой, чтобы разглядеть мужа. Ей и раньше так казалось, да только именно казалось – близко она никогда его не видела. На всех балах он был в центре внимания, а «младшая дочка Паршаковых, ну та, что хроменька» была где-то на периферии общего веселья. Ее это никогда не тяготило (по крайней мере, она даже себе не могла в этом сознаться), так как и сама не скучала: то показывала детям фокусы, то наблюдала, как мужчины играют в карты.
Ковалев имел темные волосы и широкие черные брови. Пушистые ресницы, которые, казалось бы, совершенно лишние для мужчины, тем более офицера, ему невероятно шли. Они ровно окантовывали голубые глаза. Голубые… Васька впервые задумалась над тем, какое же это все-таки редкое сочетание: смуглая кожа, волосы цвета темного дерева, а глаза цвета васильков. Она только единожды видела такое - у однокашника брата, мальчишки Кузьмы. Но он тогда был совсем юным кадетиком, и это смотрелось скорее умильно. А вот взрослый мужчина с такой яркой внешностью выглядел несколько экзотично, необычно. Опасно что ли... Взгляд был холодным. «Точно! Это не цвет васильков, это цвет льда», - нашлась Васька. Ковалев, резко подняв голову, вцепился в лицо девушки взглядом, будто почувствовав ее интерес. Васька растерянно открыла рот, но тут же нашла тему для разговора, а точнее ляпнула то, что вертелось в голове все эти дни.
- Простите! Я просто думаю о том, что… Надеюсь, что вы меня не вышлите обратно в столицу.
- С чего бы мне вас «высылать»? – скептически приподнял бровь мужчина.
- Женитьба была наскоро устроена, и я оказалась не вполне готова к семейной жизни.
- А нужно было как-то готовиться? Тогда я, признаюсь, тоже не готов, - улыбнулся супруг.
- Ну, к примеру, заниматься домашними делами мне не приходилось. Маменька всегда сама вела экономию, общалась с прислугой, занималась обедами…
- Для этих целей есть экономка и управляющий. Более того, я уверен, что ваши познания столичного быта в провинции вам не пригодились бы. Помимо прочего, я склонен считать, что с желанием приходят и навыки. Захотите заниматься прислугой – научитесь.
- Да и общению с мужем я не обучена…
- Ну, мы же как-то общаемся сейчас, - Ковалев пристально посмотрел в глаза девушки.
- Мне решительно не ясны ваши намерения, Александр Павлович. Признаюсь вам, - Василиса покраснела. – Я не знаю, чего ждать от нашего союза.
- Бояться вам нечего, - спокойным тоном ответил мужчина. – Наш брак принесет вам только покой.
Когда Ковалев начал подниматься, к нему живо подбежал официант, и преподнес еще одну бутылку шампанского. Быстро поклонился и заговорил полушепотом, до Васи долетели только обрывки фраз. «Спасибо, барин! Спасибо!», «От него уже все устали», «Трофимке глаз подбил давеча», «Он только пить изволит», «Вы его хорошо приложили, барин!». Девушке и этого хватило, чтобы понять – в начале ужина ее супруг выходил из вагона-буфета ради спроваживания крикливого купца. Пока Вася выглядывала в окошко да перечитывала меню, Александр Павлович силой, но при этом без шума, поднял зарвавшегося купчишку и выпроводил вон. Василиса уже выходила в тамбур, когда супруг дружелюбно потрепал официантика по плечу.
- Не стоило, просто купец беспокоил мою супругу, - сказал Ковалев, принимая дар татарчонка. – А эту бутылку я все равно оплачу. Доброй ночи, любезный.
ГЛАВА 4
Утром паровоз долго стоял на какой-то станции, но Васька так и не смогла заставить себя подняться. Кажется, она только сейчас поняла по-настоящему, что стала замужней дамой, и едет с супругом в далекий чужой город. Там не будет мамы, не будет сестер, няньки, не будет девочек из женского училища, и даже собачки Помпы, любимого белого пуделька. Жизнь за пределами этого железнодорожного состава продолжалась, а в Васином купе будто бы замерла.
В дверь скромно постучали, и Васька крикнула Митрофану обождать пару минут. Наспех накинула большой, в пол, халат, и отперла дверь. Денщик принес кувшин горячей воды и корзинку с завтраком. Девушка умылась, достала из дорожной сумочки флакончик любимой брокаровской воды «Персидская сирень», и слегка смазала шею. Зеркало в купе было неудобным, потому что висело на уровне роста среднестатистического человека – Василиса просто не доставала до него. Она выглянула в тамбур, денщик все еще стоял там.
- Митрофан Петрович, помогите мне, пожалуйста! – девушка всегда была вежлива и учтива со всеми. – Снимите со стены зеркало, если они не прибито намертво. Я до него не достаю…
Митроха подергал раму, и сообщил, что снять его не имеется возможности. Девушка пожала плечами, мол, что теперь, и спросила что-то про книги. Но Митроха читать не умел, и ни одного названия не запомнил. Да и какая разница, ежели господский багаж, а с ним все книги, все одно опечатан.
В корзинке были яблоки и груши, творожные ватрушки, посыпанные семечками, сливки, и … картонная коробочка с шоколадом. Вася повертелась на месте, и с нетерпением надорвала обертку. Нет! Надо держать свое слово. Раз уж сказала, что не люблю шоколада, то и нечего есть. Аккуратно пригладила порванную бумажку, и вернула коробочку на место.
Через четверть часа вернулся Митроха с подносом, на котором дымился кофе. Сливки пришлись кстати. Ватрушка приятно хрустела, а творог был зернистым, как и любила Василиса Сергеевна. В детстве, в Оренбургской губернии, в имении деда, она часто лакомилась точно таким же творогом. Няня мешала его с ягодами и сметаной, и всегда говорила, что от такой сладости «дитю завсегда польза».
В соседнем купе генерал-майор также пил кофе, однако, вместо сливок он подливал в напиток коньяк.
Последний месяц его службы получился настолько сложным, что он все еще, прокручивая в голове события, тщетно пытался понять, как так вышло. Впрочем, воспоминания по-прежнему тяжело давались Ковалеву.
Митроха вошел без стука, но, как отметил Александр Павлович, с Василисой Сергеевной денщик держал себя в ежовых рукавицах.
- Там Василиса Сергеевна про книжки чего-то спрашивала, я ничего не разобрал… - Митроха склонил голову.
- Повтори мне, я разберу, - мужчина сделал еще один глоток обжигающего не температурой, а градусом кофе.
- Вы же знаете, я в книжках не разумею… Говорит, мол, в чемодане есть какие-то, но багаж-то все равно опечатан. Может ей газетки какие на станции взять?
- Вспоминай, что говорила, – повторил генерал-майор.
- Что-то про когти какие-то, сети… - смущенно забубнил денщик.
- Понятно, это Лачинова, здесь такое не достать, - больше себе, чем Митрохе, сказал Ковалев. - Еще что?
- И страсти какие-то про бесов говорила!
- Это легче. Достоевский сейчас на каждом углу. Я напишу названия, ты на крупной станции сойдешь, спросишь у жандарма, где книги имеются в свободной продаже. Все, что есть из списка – купишь. Еще что?
- Еще Василиса Сергеевна… э-м…
- Ну, говори уже, - устало сказал Ковалев.
- Барыня… э-м… до зеркала не достает. Шибко высоко висит. Оно от стены не откручивается. Если только табуреточку какую найти.
- Сходи к начальнику, тому, с седыми усами, купи такое же зеркало. У них должен быть запас, - барин отвернулся к окошку.
Как же все эти женские проблемы смешны, по большому счету. Книжки, зеркала, шоколад. Так смешно было наблюдать вчера, за ужином, как девочка косилась на шоколад, но отрицала, что любит его. Сегодня утром попросил Митроху купить самый дорогой набор шоколада, какой найдется на этой Богом забытой станции. Новый глоток. Мужчина поморщился и прислонился лбом к зашторенному окну, закрыв глаза.
Через пять часов за окном показалось предместье уездного города, и уже по нему можно было понять, что поселение довольно-таки крупное.
На станции сошел Митроха и, кажется, абсолютно весь состав. Кроме четы Ковалевых. Александр Павлович предавался тягостным раздумьям в компании коньяка, а Васька увидела в толпе вчерашнего скандального купца, и передумала покидать купе. Попросила служащего принести еще чая, и решила занять себя разглядыванием публики. Пассажиры 1 и 2 классов праздно прогуливались: дамы обмахивались веерами, мужчины кланялись соседям по вагону. Чуть поодаль, в желтой траве, расположилось крестьянское семейство. Старшая женщина, мать или бабушка, отрезала ломоть за ломтем и раздавала хлеб. Сначала кусок старшему мужику, затем всем мужикам по старшинству (или статусу?), и только потом остальным бабам, и в последнюю очередь детям. Васька привыкла к тому, что в дворянских семьях все самое лучшее подается именно детям. Затем она пригляделась, и заметила позади одной из баб маленького ребенка. Он сосал краюху хлеба, прижимаясь к матери. Вася не видела, как ему подавали кусок, а, значит, он получил его до того, как она начала «наблюдение», то бишь раньше всех. Эта мысль очень понравилась девушке, которая любила всех маленьких, и она со спокойной душой принялась за чай.
Когда поезд тронулся, в дверь осторожно постучали трижды. Васька знала, что это Митроха - уже начала узнавать по манере стука. А, впрочем, к ней больше никто и не ходил… Денщик неловко завалился в купе, так как был нагружен доверху. На диванчик было поставлено зеркало, точь-в-точь как то, что на стене. Вася радостно захлопала в ладошки, но тут же забыла о зеркале – на столик была водружена стопка книг, перевязанная витыми канатиками. Девушка тут же начала перебирать драгоценные переплеты, практически забыв про денщика. Она лишь быстро проговорила:
- Благодарю, Митрофан Петрович! Благодарю!
- Да мне-то за что… Это барин все…
Но Вася не слушала его, увлекшись книгами.
В это самое время Александр Павлович лежал на диванчике в своем купе и рассматривал потолочные доски. Жизнь замерла в тот самый момент, когда на дальнюю заставу прискакал денщик. Ковалев до секунды помнил события тех дней, а хотелось забыть навеки.
Генерал-майор употреблял пития крайне редко. Он не был поклонником алкоголя, скорее избегал его. Но сейчас не считал грехом приложиться. Это давало возможность на время отвлечься. Забыться.
Митроха заглянул, быстро сообщив, что барынька довольна. И зеркалу обрадовалась, а уж книжкам и подавно. Ковалев кивнул и отвернулся к стене. Разговаривать не было желания. У него вообще отсутствовали желания. Он чувствовал себя глыбой льда. Холодной и ко всему равнодушной.
Лед восприимчив лишь к огню. Но где взять огонь?
Спиртное больше не воспламеняло, женское тело перестало приносить былое острое удовольствие, оружие теперь стреляло иначе: так тихо и невыразительно, будто внутри была дорожная пыль, а не порох.
Васька, подумать только, сидела в данный момент прямо рядом с генерал-майором: их разделяла лишь стенка. Девушка уже углубилась в сюжет пьесы, и не слышала ни стука колес, ни криков служащего о том, что в вагоне-буфете подают свежего сома. Ковалев так же не слышал этих звуков: они просто не долетали до его разума.
На ужин Василиса Сергеевна выйти не пожелала. «Благодаря» этому Ковалев закончил ночь в компании кого-то амурского купца 1 гильдии. Тот громко рассказывал о своих лавках, требуя при этом музыкантов и шампанского в ведрах. Александр Павлович, хоть и казался чрезмерно выпившим, на самом деле ни на минуту не расслабился, и новый бокал, подносимый официантом, не приносил ни радости, ни облегчения.
- Куда вы следуете, генерал? – пьяно спрашивал купец у Ковалева.
- Генерал-майор, - поправил его Александр Павлович. – В Иркутск, а там куда штаб отправит.
- Иркутск… - мечтательно протянул купец. – Советую вам дом г-жи Ермолаевой на 3-ей Береговой. Дамочки отменные. Добрая часть из них – немочки.
Митроха, сидевший все это время в углу вагона, недобро посмотрел на купца.
- Это лишнее, - ответил Ковалев. – Я следую на новое место службы с супругой.
- Даже не знаю, сочувствовать ли вам… Я от своей сбежал - ухмыльнулся амурский воротила. – Та еще ветрогонка была. Все они по началу милочки, а потом - доилочки. То ей шубу, соболем обитую, то театры ежедневно, то белошвейке на ниточке рупь песят. Чертово племя.
- Воля ваша, - спокойно сказал Ковалев. – Доброй ночи, господа.
Несмотря на мать, что с детства давала плохое представление о «чертовом племени», Александр Павлович не испытывал никакого пренебрежения к женщинам. Он знавал многих дам, но через малый срок тело по-прежнему реагировало, а вот сердце больше не трепетало от взгляда на новую спутницу.
- АлексанПалыч, вас проводить? – в спину крикнул денщик.
- Нет, Митроха, иди спать.
Голос барина звучал еще тоскливее, чем в первые дни. Те страшные дни. Денщик на всякий случай дождался, когда хлопнет дверца купе Ковалева, и поплелся к себе, в багажный вагон.
Утро заставило Александра Павловича резко подняться - он забыл на ночь зашторить окно, и теперь солнечный луч прожигал ему лоб. Голова трещала. Мешать шампанское с коньяком было плохой мыслью. Ковалев пошарил рукой под столиком, выудив оттуда полупустую бутылку. Пить на пустой желудок также было плохой мыслью. Но генерал-майора это не остановило. Сердце тревожно забилось. После второго бокала он решил, что зря все это затеял, и стоило оставаться в Москве. Осесть в старой отцовской усадьбе, заняться увеличением капитала. «Еще не поздно сойти», - отвлеченно подумал мужчина. Однако мысль о девочке в соседнем купе и надежда на реализацию собственных (пока призрачных) планов не давали ему в полной мере развернуться в своих фантазиях. Раз уж вовлек в историю чужого человека, то теперь не позволительно отступать. Ковалев сонно уставился в окно, сделал еще глоток, и лег.
Еще столько дней пути. Сойти можно будет на любой станции.
ГЛАВА 5
Васька дочитала неизвестный ей до сих пор роман, и откинулась на диванчик. Девушка всю ночь не могла оторваться от книги, и теперь глаза просили отдыха. Чтение было не единственным развлечением Василисы, но, пожалуй, главным.
После появления книг дни, проведенные в пути, стали казаться мгновением. Связка таяла как версты дороги. Генерал-майору Ковалеву напротив, каждая верста была как наказание. Казалось, что стыки железнодорожных полотен становились ударом плетью. Александр Павлович верил в будущее, видя настоящее беспросветным мраком. Васька напротив считала настоящее золотым временем, временем уединения в своем теплом купе.
Паровоз жил своей жизнью. Внутри был целый город. Нет, даже государство! И в этом государстве Васька освоилась, поняла и приняла внутренние правила, стала чувствовать себя частью этого мира. Через пять дней она уже выходила на станциях, и даже успела познакомиться с милой почтенной парой из Омска. Чета Ирмаковых следовала куда-то на восток: Алексей Михайлович являлся титулярным советником, и следовал на новое место службы. Примечательно, что новые знакомые ни разу не видели Александра Павловича. Он избегал прогулок по перрону, и вообще был жутким затворником. Василиса так и не поняла, что является причиной этому: характер или недовольство чем-то. Смешно, но, кажется, что Ирмаковы решили, что девушка привирает про мужа, и уж тем более про его высокий военный чин. Васька только посмеивалась над этим – она давно научилась не обращать внимания на чьи-то домыслы.
Ковалев отрядил Митроху следить за Василисой Сергеевной. Хотя, нужно отметить, что денщик и без того всегда был начеку. Вот, к примеру, повадилась барыня с какими-то господами прогуливаться на длинных станциях. Так Митроха быстро нашел мальчика-служку, который выложил всю подноготную этой пожилой пары. Мол, на грани разорения, но люди весьма приличные, за время пути в худом не замечены. И когда Александр Павлович спросил, с кем это его супруга любезничает, и не ждать ли от этого знакомства чего недоброго, Митроха тут же сообщил все, что вызнал, успокоив генерал-майора.
«Тут уж такой порядок, в паровозе-то, - думал Митрофан. – Ничего не утаишь, все как на ладони». Но все же продолжал наблюдать за Василисой Сергеевной. Девушка сидела с Ирмаковыми на длинной вокзальной скамье. Служащий объявил, что отбытие переносится на час: где-то впереди случилась небольшая поломка рельс. Алексей Михайлович тяжело вздохнул, обтер высокий лоб платком, и оперся обеими руками на трость.
- А что ваш любезнейший супруг, Василиса Сергеевна, думает относительно будущей войны?
Г-жа Ирмакова замахала пухлыми ладошками.
- Хватит вам! Всю дорогу про эту войну слушаю, сил больше моих нет. Ну, откуда Василиса Сергеевна знает, что думает ее супруг? Ну, откуда? У приличных людей есть и другие интересы, это только вы заладили…
Пожилая дама посмотрела на девушку, ожидая поддержки. Васе снова показалось, что она намекает на то, что никакого мужа у нее, у Васьки, нет. Но гораздо больше ее заинтересовала та уверенность, с которой Алексей Михайлович говорил о войне. Она слышала о том, что дипломатические отношения с Японией стали напряженными (так говорил папин товарищ, статский советник г-н Григорьев). Но зачем сразу война? Василиса начала было отвечать г-же Ирмаковой, однако, заметила, что взгляд собеседников устремлен куда-то вдаль. Девушка обернулась, и поняла, что привлекло их внимание. Точнее кто. На перрон вышел Ковалев.
Муж спустился на брусчатку, и ветер подхватил полы его плаща. Тяжелая темная ткань взметнулась, и это на пару секунд создало мрачный эффект – будто бы черные крылья еле заметной тенью колыхнулись за спиной генерал-майора. Начальник состава, семеня рядом с Ковалевым, что-то быстро наговаривал ему, указывая на рельсы, уходящие в затуманенный горизонт. Видимо, Александр Павлович вышел узнать причину задержки, ведь отправление было назначено на два часа по полудню. Вася со стороны посмотрела на супруга. Он был небрит и хмур. Девушка повернулась к Ирмаковым.
- Алексей Михайлович, спросите у моего супруга сами, что он думает относительно войны, - беззаботно выдала Васька, указывая на неприветливого Ковалева, идущего тяжелой поступью в их сторону.
Ирмаков, чуть вытянув вперед голову, внимательно рассматривал генерал-майора, но как только последний оказался рядом, пожилой мужчина опустил глаза. Василиса, напротив, задрала подбородок – ей хотелось посмотреть на супруга, раз уж такая возможность представилась. Ковалев кивнул Алексею Михайловичу, и весьма галантно поклонился его жене. Г-жа Ирмакова приосанилась, но Александр Павлович более ни на нее, ни на ее супруга внимания не обращал.
- Генерал-майор Ковалев. Я благодарен вам, что вы помогаете моей супруге пережить эти долгие дни, развлекая ее беседами. Хотя, вероятно, всем нелегко дается этот путь, - Ковалев помолчал, и повернулся к Васе. – Василиса Сергеевна, могу я попросить вас уделить мне пару минут? Прошу нас простить.
Девушке была подана рука, и Васька, не привыкшая к телесному контакту, вздрогнула, ощутив прикосновение шершавых ладоней мужа. Александр Павлович отвел Василису от четы Ирмаковых.
- Не желаете отобедать? Можете пригласить своих новых знакомых. Жандарм рекомендовал посетить ресторан на 2-ой улице. Мы все равно еще не скоро тронемся. Надеюсь, что здесь хотя бы не придется ночевать. Рискуем потерять сутки.
- Я бы хотела хотя бы мельком посмотреть этот город. Это же город? – Васька обернулась, кинув взгляд на здание вокзала. – И непременно пригласить Ирмаковых. Алексей Михайлович чудесный собеседник! Так живо интересуется всем. Он, кстати, хотел обсудить с вами возможность войны с Маньчжурией…
Василиса не успела договорить.
- Я со штатскими возможность и возможности войн не обсуждаю. – Отрезал генерал-майор. – А вам и вовсе не нужно об этом думать.
- Это еще почему? – без дерзости, как-то по-детски спросила Вася.
Ковалев усмехнулся, потянув девушку за руку в сторону входа в вокзал - мысль позвать пожилую пару была забыта.
- Потому что вы любите шоколад, - нерезонно ответил супруг.
- Нет! Нисколечко не люблю! Я его с детства … – слишком быстро ответила Вася, и тут же умолкла. – Это тут еще при чем?
- Совершенно ни при чем, - голос мужа потерялся в шуме вокзального гула. – Так и знал, что любите.
Василиса недовольно зыркнула на Александра Павловича и было хотела начать спорить, но ее отвлек открывшийся из низких окон вокзала вид. Городок стоял, как оно обычно бывает, на террасе реки, и расширялся вдоль берега, а не перпендикулярно ему. Улочки собирались в стройные ряды, а домики выглядели бусинками, нанизанными на эти ряды-цепочки. Кое-где топили печи, и нити дыма острыми шпилями уходили в небо. От этой дымки все вокруг покрывалось будто бы молочной пенкой, и лишь где-то позади, ненавязчиво клубился пар остывающей реки.
Горячий обед в местном трактире приятно отозвался в Василисе воспоминаниями о домашней кухне, по которой девушка непременно будет тосковать. Ковалев просматривал местные газетки, сильнее прочего его заинтересовала новость, обведенная в черную рамку. Мужчина заметно оживился, и Ваське стало любопытно содержание этих строк. Она дождалась, когда супруг отошел к высокой стойке, завел разговор с продавцов питий, скрытым за высокой решеткой, и повернула газетный лист к себе. «Кто хозяин в Харбине?». «Понятно. Новость про Маньчжурию, могла бы догадаться. А с Ирмаковым говорить отказался», - вяло отметила Вася, отодвигая газету.
В трактире были куплены свежие булки и осьмуха водки. Вася покосилась на бутыль.
- Папенька меня замуж за генерала отдавал, а я отчего-то за пьячужкой оказалась, - шутливым тоном отметила девушка.
- За генералом-пьянчужкой, - поправил ее муж. – Не бойтесь, это не навсегда. Исключительно от скуки и тоски.
- Давай тогда вместе тосковать, - между прочим сказала Васька. – Мне тоже скучно бывает.
- Желаете пьянствовать? – усмехнулся Ковалев.
- Александр Павлович! - ахнула девушка. – Скажете тоже!
Из-за угла неожиданно выскочил денщик, и быстро затараторил:
- АлексанПалыч, паровоз-то поехали! То бишь отправка скоро! Начальник меня к вам послали, а я служку у дверей оставил, чтобы не увели чего…
Митроха запыхался, и стянул с головы шапку, вытирая пот с виска. Вася улыбнулась – она начала привыкать к громкоголосому денщику. Вот только муж для нее пока оставался загадкой. Он нисколько не ускорил шаг, и даже ничего не ответил Митрофану, продолжая рассматривать торговые дома и лавки, мимо которых им пришлось идти. Благородный профиль выделялся на фоне беленых стен полукаменных домов, притягивая взгляд. Денщик плелся позади, хотя было видно, что ему не терпелось поторопить хозяев. А Василиса будто бы застряла, увязла в этом моменте – муж, она, незнакомый чужой город, тропинки которого ведут в гору, и гул оживленной улицы, который, тем не менее, не долетал до ее слуха. Все замерло, застыло, закалело. Когда-нибудь она будет вспоминать именно этот подъем по наклонным улочкам к вокзалу, как момент принятия судьбы.
ГЛАВА 6
Спустя пару дней паровоз отдал приветственный гудок Иркутску, выпроводил иркутян и гостей сибирского города, и, после стоянки, скрылся в таежных сумерках.
Ковалев подал руку жене, помогая взойти на искореженный перрон. После двух недель затяжных дождей дорогу разволокло, и лаковые сапожки девушки тут же покрыла грязь. Но Васька не обращала внимания на все эти мелочи. Она окидывала жадным взглядом любопытного человека здание вокзала и собравшуюся публику. Тотчас к чете Ковалевых кинулся суетливый человечек маленького роста.
- Александр Павлович, рады приветствовать вас в нашем городе! Нам телеграфом о вашем прибытии сообщили-с. Только вот прибыли вы чуть раньше, нежели планировалось. Я уже с вокзальными говорил. Сказали, что на путях поломка была, так из-за этой остановки ваш поезд с лихвой наверстал простой. Генерал-лейтенант Сухоплетов не успел с дальних казарм обернуться, вы уж не примите за непочтение… Как изволили доехать?
- Вы, простите, кто? И представьтесь по званию, - Ковалев чуть приподнял хрупкую жену, перенося ее через широкую лужу.
При этом Васька замерла, не ожидая такого слегка фамильярного поступка, а Александр Павлович поставил ее на чистый тротуар с видом, будто бы перенес чемодан. Не в том смысле, что это багаж, а в том, что это естественное действие. В этом что-то было: то ли что-то интимное, то ли напротив привычное, обиходное... Вася не успела разобраться.
- Прощения просим-с! Поручик Хомяков, к вашим услугам! – мужчина кричал, пытаясь заглушить гудок паровоза.
- Генерал-майор Ковалев. Моя супруга, Василиса Сергеевна. Извольте нас разместить, даме нужен отдых. А я сразу намерен посетить штаб.
- Сию секунду! – Хомяков смешно побежал по мокрой брусчатке, едва не поскользнувшись, взмахнул руками.
- Смешной он, - Васька расправила складки теплого серого платья.
- Обычный. Как и все, - муж не разделял веселости супруги. – Сейчас доставим вас на гостиный двор, а после я отправлюсь в штаб округа. Точнее в бывший штаб. Представлюсь и получу дальнейшие указания, затем двинемся дальше.
- Как вам угодно, - Василиса не намерена была спорить, хотя ей и хотелось посмотреть город.
Гостиница показалась Ваське раем. Стук колес остался позади, а ванна с горячей водой казалась целым озером. Но стены все еще качались, имитируя движение паровоза, а в ушах стоял легкий шум. После более чем недели пути широкая кровать мгновенно поглотила девушку, оставив все сложности пути позади.
Александр Павлович вошел в здание штаба Сибирского военного округа, кивнув караульным. Округ совсем недавно именовался «Иркутским», но теперь это название, как и штаб-квартира, были упразднены. Но суть осталась прежней – после шика Москвы все здешнее казалось диким. Войска Московского военного округа считались элитой императорской армии, и служить там было честью. Однако Ковалев был из числа тех офицеров, что в принципе считают военную службу великой честью, и неважно где она проходит.
Штаб-квартира Сибирского округа теперь располагалась в Омске, там же находился и командующий войсками Николай Николаевич Сухотин. В главный штаб были отправлены все документы, и Ковалеву даже доставили ответ почтовой железнодорожной службой. Он прочитал все бумаги еще в дороге, и теперь гадал только относительно итогового места назначения.
Его встретил генерал-лейтенант, командующий 2 дивизией Сухоплетов. Мужчины обменялись краткими приветствиями, и перешли в узкий кабинетик. На стене висела карта Иркутской губернии с прилегающими к ней территориями. В местах расположения дивизий стояли жирные чернильные точки.
- Александр Павлович, буду честен, я знаю о том, что произошло в Москве, - прямо начал Сухоплетов. – И у меня лично нет никаких предубеждений относительно вас, и…
- Знаете, и при этом «нет предубеждений»? – Ковалев скептически приподнял бровь. – Тогда предположу, что вы недостаточно осведомлены.
- Такому не дай Бог случиться, но служба у нас такая… - командующий отвел глаза. – Послушайте, я признаюсь: я несколько робею перед вами. Вы – гордость Московского округа, о вас легенды ходят. А я всю жизнь в этом штабе просидел, ни в одном сражении участия не принял. - Сухоплетов стеснительно улыбнулся. – Мы почитаем ваш приезд за добрый знак! После расформирования округа и перевода штаба в Омск, мы несколько сдали. Власти не хватает. А есть те, кто откровенно распоясался. Вы уж наведите порядок в своей дивизии.
- Я готов выслушать ваши указания и проследовать на место квартирования дивизии.
- Да-да, конечно, - Сухоплетов замялся. – Только у нас возникли небольшие проблемы. Дело в том, что нам изначально не сообщили о том, что вы пребудете с семьей… И тот флигель, что мы для вас готовили изначально, не подойдет для семейства. Поэтому предлагаю арендовать особняк на пятой улице, и прислугу найдем. Там была какая-то, при старом хозяине, но все же следует другую сыскать. Может быть, вы пока осмотритесь в Иркутске? У нас давеча театральный сезон открылся, может быть, к примеру, ваша супруга захочет посмотреть представления? У нас третий этаж возводят, жуть как интересно! Кстати, у вас есть дети? О них в письме тоже не было ни слова. Ведь ежели дети, то еще и с обучением надо проблему решать…
Ковалев уже понял, что Сухоплетов суетный штабной человек. Он беспокоится более о комфорте командования, нежели о боевых задачах и службе. Александр Павлович равнодушно слушал командующего, развлекаясь тем, что рассматривал карту губернии.
- Детей нет. Другой прислуги не нужно. Пусть остается прежняя. Хочется побыстрее добраться до нового дома. Посему откомандируйте меня, - Ковалев сдерживался, подбирая слова.
- Ох, если так, то, конечно-конечно, - засуетился мужчина. – Итак, вы направляетесь в небольшой город N на севере губернии. Знаете, там красивая природа, и паром есть…
- Успеем добраться до темноты? – снова прервал говорливого командующего Ковалев.
- Приедете к ночи. Я отправлю кого-нибудь конным сообщить о вашем прибытии. Вас там встретят. Через месяц жду с докладом о проделанной с составом работе. Тогда же устроим первый смотр. Если все же надумаете прислугу менять, то обращайтесь к голове города. Он завсегда поможет.
Ковалев, скупо попрощавшись, вышел. С Ангары дул холодный ветер. Мужчина поднял ворот пальто, и крикнул дворнику с метлой, чтобы поймал экипаж.
«Да-а, не столица», - подумал Александр Павлович, когда экипаж был ему предоставлен лишь спустя четверть часа.
- Барыня… Барыня… - мужской голос звучал в голове, будто эхо.
Василиса сонно открыла глаза, прислонив руку ко лбу – в глаза ударил свет. Денщик смущенно топтался рядом с кроватью, за спиной девочки-служки Алии. Васька уставилась на них, непонимающе заморгав.
- Уже приехали? Наша станция?
Алия прыснула, а Митроха ответил:
- Давно прибыли, Василиса Сергеевна. Теперича снова в дорогу пора, - денщик секунду подумал, и добавил. – Домой едем.
- В Петербург? – с надеждой спросила Васька, и окончательно проснулась.
Гостиничный номер, казенное постельное, плохо просохшие после ванны волосы, дорожная сумка… Да, мы совершенно точно не в Петербурге.
- Экипаж уже ждет, - в реальность вернул голос Митрохи. – Собирайтесь.
Алия быстро помогла одеться, к тому же успела отгладить темно-синее платье, которое защищало от ветра, и было не марким. Самое то для дальней дороги. Васька достала из внутреннего кармана рубль, отдав его старательной девушке. Татарочка закивала, оглядываясь на длинный коридор.
Ковалев стоял на высоком крыльце гостиницы, рассматривая открывающийся на город вид. Иркутск был укрыт вечерним туманом, пригнанным с реки. Если бы генерал-майор не был настолько увлечен собственными мыслями, то отметил бы красоту города. Но он будто бы смотрел в пустоту. Однако окружавшую их благородную купеческую стать оценила Васька, которая замерла за спиной Александра Павловича. Туман был нормой для Петербурга, но такая прозрачная чистота реки показалась девушке волшебной, будто бы из другого мира.
- Добрый вечер, - Ковалев поздоровался с девушкой. – Если выедем сейчас, то прибудем к ночи.
- Куда мы едем? – Васины серые глаза блестели в полумраке.
- Мы едем… - мужчина на секунду задумался. – Да, мы едем домой. Север губернии. Маленький город. Митроха поедет следом, с багажом, - Васька обернулась на денщика. - Или вы изволите ехать с ним?
- Мне Митрофан Петрович крайне симпатичен, - нисколько не смутилась девушка. – Но ехать я изволю с мужем.
- Правильный выбор, - усмехнулся Ковалев, направившись к экипажу.
Василиса секунду постояла, и начала спускаться с крутых ступеней, цепляясь за перила. Ковалев терпеливо дождался супругу, не пытаясь торопить или помогать, и открыл дверцу экипажа, подсаживая Васю. Внутри оказалось очень душно. Противоположное сидение был завалено конвертами с вещами и связками документов. Поэтому сидеть пришлось рядом, и девушка была лишена возможности исподволь наблюдать за мужем. Через час оказалось, что прогретая кабина – хорошая идея, так как холодный вечерний воздух начал заползать внутрь. Василиса чуть повела плечами, отгоняя дрожь, и Ковалев поднял со второго сидения плед, укрывая ноги девушки. Она благодарно кивнула, попыталась начать беседу, но супруг отвечал односложно. Вася пожала плечами, и отвернулась к окошку, хоть там уже нечего не было видно – на экипаж наползла тьма.
Ближе к концу дороги девушка задремала, и ее голова, под покачивание экипажа, сползла на плечо Ковалева. Александр Павлович мимолетно посмотрел на Василису, и снова отвернулся к окну. Его мысли поглощали события месячной давности, и ничего не могло это изменить. Ни эта поездка, ни новая дивизия, ни девушка, спящая рядом. «Мне просто нужно время, - подумал мужчина. – Но достоин ли я этого времени…?»
На кочке экипаж подкинуло, и Васька проснулась, смутившись от такого близкого присутствия супруга. Она, как испуганная дичь, резко отскочила, прижившись к холодной стене.
- Барин, подъезжаем, - крикнул с козел извозчик.
Ковалев стукнул кулаком по стенке экипажа, давая понять, что услышал. Девушка выглянула в окно, но не увидела ни одного огонька. Через четверть часа дорога сменилась на брусчатку, и Васька, выглянув, поняла, что экипаж пересекает мост. Внизу со слабыми отблесками трепыхалась река. Также тревожно билось сердце девушки.
Когда экипаж остановился, Вася тоже замерла. У расположения дивизии скопились люди, почти все в форме. Ковалев вышел из экипажа, направившись в самую массу. Солдаты расступались, пропуская нового командира, и тут же смыкалась за его спиной. В этой сцене было что-то зловещее, и Васька, выглянув из оконца, поежилась. Темная однородная масса будто бы съела ее мужа, и спокойно сомкнула свои ряды, переварив его. Когда-то Василиса, у знакомых отца, видела домашнюю змею – одно время в столице было модно заводить экзотических животных. Змея на глазах у всех поглотила большую мышь, буквально за пару секунд, и растянулась в вольере. Также действовала эта толпа на площадке возле двухэтажного каменного особняка.
Девушке на минуту показалось, что муж не вернется. Александр Павлович приказал Васе сидеть внутри, и ни в коем случае не покидать салон экипажа. И Василисе было странно и страшно смотреть на то, как единственный знакомый ей в этих краях человек отдаляется от экипажа, скрываясь в ночи.
Ковалев подошел к какому-то высокому, почти как сам Александр Павлович, мужчине, и приветственно кивнул головой. Васька сощурилась, пытаясь в темноте рассмотреть солдат. Все они молча взирали на генерал-майора, и казались частью тьмы, а не людьми.
- Генерал-майор Ковалев Александр Павлович.
- Дворянин? – ухмыльнулся высокий мужчина.
Ковалев кивнул.
- С кем имею честь?
- Смоленков. Николай Алексеевич, - как будто нехотя представился мужчина.
- Я бы хотел расположиться. Или хотя бы устроить супругу, - мужчина почувствовал неприязнь Смоленкова, и подумал о безопасности девочки, сидевшей в экипаже.
- Супруга? – протянул Николай Николаевич, глядя за спину Ковалева. – Доложено не было. Дом толком не протоплен.
- Мы согласны на любое жилье, лишь бы не в дивизии, - Александр Павлович знал нравы офицеров, и оставлять молодую девушку в казенном жилье не был намерен.
- М-м, - протянул Смоленков. – Супруга, значит. Что ж, продолжим разговор завтра. Ждем вас на утреннее построение.
Ковалев сжал кулаки, сдерживая рвущуюся наружу злобу. Но как только командир перешел на тему завтрашней встречи, агрессия улеглась, отпустила. Александр Павлович вскользь глянул на толпу солдат, и устремил взгляд на экипаж. Извозчик по-прежнему сидел на своем месте, а дверцы были заперты. Ответственность за чужую жизнь была привычна Ковалеву, однако, за жизнь женщины он отвечал впервые.
- До арендованной усадьбы вас проводят, - продолжил Смоленков. – Всего доброго, генерал-майор.
Ковалев посмотрел немигающим взглядом в след командиру. «Хм, похоже, я кому-то перешел дорогу», - отстраненно подумал Александр Павлович. Он спокойно относился к врагам, завистникам, злопыхателям.
Они были всегда. Но всегда оставались позади.
ГЛАВА 7
Васька настороженно наблюдала за тем, что происходит на улице. В экипаже было тепло, уютно, а там, за его пределами, стоял муж, в окружении чужих людей. Девушка давно ничему так не радовалась, как возвращению Ковалева. Мужчина всю дорогу молчал.
Буквально через пару верст экипаж замер, и извозчик спрыгнул с козел, качнув повозку.
- Барин, приехали! – грубый голос прорезал тишину салона.
Васька осторожно выбралась, позволив извозчику помочь ей. Прямо перед носом оказались ворота, негостеприимно закрытые. Провожавший Ковалевых молоденький офицер постучал по деревянной пластине, шедшей от забора к дому. Никакой реакции не последовало. Василиса поежилась от ночного холода, и жестом показала солдату, мол, стучи еще. Тот затарабанил, что есть сил. Наконец-то, в глубине дома зажегся свет, и где-то глухо хлопнула дверь.
- Кто тама?
- Хозяин приехал, открывай, раззява! – местный офицер явно не был любителем церемоний.
- Батюшки свят! Антонина, - тот, кто скрывался за воротами, буквально завопил. – Новый барин приехали!
Ворота отворились, и перед Васькой предстал неухоженный, заросший мужчина. Его борода полностью покрывала лицо, а длинные волосы закрывали шею и плечи. Даже темнота не скрывала его изъеденного оспой лица и заячью губу. Васька сразу облегченно вздохнула: она питала слабость к сирым и болезным, и чувствовала себя в их обществе покойно и защищено. За спиной мужика появилась полная женщина, прикрывавшая ночную рубашку полушубком.
- Прощения просим! Прощения просим! – громко запричитала баба. – Нам доложили, что хозяева завтра приедут. Мы с утреца думали вас встречать на мосту. А где хозяйка-то? Где хозяйка? Завтра приедут?
Ковалев, спокойно наблюдавший сцену, вышел вперед.
- Генерал-майор Ковалев. А это моя супруга, - мужчина указал на Ваську. – Василиса Сергеевна. Нам бы горячей воды, ужин, и приготовить спальни. Разговор об условиях работы, оплате, наших требованиях будет позже.
- Так… - женщина запнулась, разглядывая Васю. – Так у нас еда-то для господ не приготовлена. Только наше. Что сами едим…
- Сойдет, - устало ответил мужчина. – Главное, горячей воды и приготовить спальные места.
- Это завсегда! – шустро сказала женщина. – Дом правда не протоплен толком. Мы же во флигеле живем. Топим хозяйский дом так, чтобы не выстыло…
- Еда и постель, - напомнил Ковалев железным командным тоном.
- Сейчас-сейчас, - отозвалась женщина, и громогласно закричала. – Ольга! Мария! Воды! Горячей!
Тут же во дворе началась суматоха, забегали люди, заросший старик зачем-то застучал кривой палкой по трубе. Александра Павловича и Василису провели в дом, показывая комнаты первого этажа. Второй этаж состоял из таких же, но их было меньше.
- А здесь хозяйская спальня, - крикливая баба указала на двери. – К ней подходит детская.
Откуда-то снизу раздался крик:
- Погрели!
И женщина с очень гордым видом сказала:
- Ужин подан. Прошу вас.
В большой комнате на первом этаже стол был накрыт белой скатертью. Вася, как только села, ощутила, что скатерть жутко холодная, будто бы ее достали из ледника.
- Суп, капуста, пирог с яблоками, - коротко сказал старик.
Еда показалась Ваське постной. Сладкий пирог еще куда не шел, но вот первое и второе были совершенно не соленными.
Ковалев с аппетитом съел все предложенное, поблагодарив поваров. Девицы с кухни зардели. Они выглядывали из-за двери, и плохо скрывали своего интереса к новым хозяевам.
Кухарка позвала Ваську, указав на дверь из темного дерева. Девушка вошла внутрь, обнаружив подобие ванной комнаты. Металлическая лохань, тазы, ведра с дымящейся водой, полки для мыла. Из лохани шел легкий дымок, и Васька, попросив женщину принести ей дорожную сумку, с удовольствием умылась. Соблазн погрузиться в горячую воду был велик, но девушка помнила, что супруг еще не мылся после долгой дороги, при том, что она сам купалась в гостинице.
Ковалев, которому впервые за последний месяц еда принесла хоть какое-то удовольствие, с нетерпением вошел в ванную комнату. На крепко приколоченной полке Василиса оставила пару шпилек и кусок мыла. Александр Павлович втянул воздух, ощутив сладковатый земляничный аромат. Таким же мылом пользовалась его сестра Мари, и мужчина на пару мгновений погрузился в воспоминания. Родительское имение, Мари через пару недель выходит замуж, и он знает, что ей не терпится сбежать из этого дома. Она готовится на примерку платья, и перебирает мокрые волосы, пытаясь их просушить. И все вокруг пахнет земляникой. «Вот бы вернуться в то время», - со светлой тоской подумал Ковалев. От лохани шел горячий пар, и генерал, поморщившись, провел ладонью по подбородку. «Побриться бы… Но сил совершенно нет». Мужчина скинул форму, белье, и погрузился в воду.
Василиса поднялась на второй этаж, обнаружив, что в большой спальне темно, а в той, что поменьше (детской), застелена кровать.
- Сегодня здесь ложитесь: большую за раз не протопишь. Я свечу оставлю, а как спать будете, так сами уберете. Я две перинки положила, под утро все одно - выстынет. В этом году рано холодать начало. В прошлом-то до Покрова Богородицы лето стояло.
Васька рассеяно кивала, перебирая ночные рубашки в раскрытом чемодане. Девушка не отвечала, потому что у нее зуб на зуб не попадал. Но это не было связано с низкой температурой в спальне. Это было связано со страхом перед ночью. Вася вспомнила рассказы матери – она выходила замуж за отца после нескольких встреч, да и браки сестер папа устраивал с незнакомыми им мужчинами. Девушка остро пожалела, что ни разу не расспрашивала сестер о семейной жизни. Василисе захотелось уехать обратно в столицу, к маме. Все, что было до сих пор, казалось легким, и девушка даже подумала, что готова ехать и ехать, куда угодно, на том паровозе, потом в экипаже, лишь бы не стоять сейчас здесь. В этой маленькой комнате, в ожидании, когда войдет муж.
Антонина аккуратно расправила перины, подняла подушки, и закрыла печь.
- Помочь? – женщина подошла к Ваське сзади, разглядывая застежки на спине.
- Нет! – резко ответила девушка. – Идите. Вы свободны.
- Ну, коли что, зовите, - беззаботно ответила работница, и закрыла за собой дверь.
Вася судорожно втянула воздух, прижав руку к горлу. Кожа пылала. Девушка сжала виски, и внутренне приказала себе сохранять спокойствие, которым она так гордилась. Она рано научилась скрывать истинные чувства. Ее могли дразнить другие дети, косо смотреть взрослые, сочувственно охая, но она делала такое выражение лица, что всем казалось, будто девочка их не слышит и не видит. Васька называла этот прием «каменная маска». Она представляла, что ее лицо сделано из камня: у нее больше нет кожи, нет глаз. Есть каменная ткань и немигающий взгляд, будто бы в череп вставлены фарфоровые шарики. Ребенком она часто тренировала «маску», и дошла до такого эффекта, что пугала мать, которой казалось, что у Васи припадок. Девушка и сейчас решила воспользоваться старым фокусом – она переоделась в ночную рубашку, забралась на кровать, и замерла, как каменное изваяние, ожидая мужа.
Ковалев сидел на крыльце дома, набивая трубку табаком. Он был равнодушен к самому курению, ему нравился сам процесс подготовки. Разминание табака до однородных фракций, его засыпание, постукивание по телу трубки для равномерного распределение, приминание, раскуривание. Иногда казалось, что подготовка важнее самого курения. Она успокаивает, умиротворяет, заставляет забыть о внешнем, сосредотачивает твое внимание только на щепотках ароматного табака. Ковалев затянулся, и спрятал озябшие руки в карманы поддевки. В столице сейчас стоит тепло, а здесь, в Сибири, пора доставать полушубок. Мужчина устало откинул голову, закрыл глаза, и почувствовал, что трубке не хватает огня. Но желания раскуривать заново не было.
Завтра предстоит знакомство с дивизией, офицерским составом, солдатами. Будничные армейские заботы, размеренный военный быт, муштра, построения.
В доме уже было тихо. Где-то на кухне размеренно лилась вода – работницы мыли посуду. Антонина зевала, помешивая угли в печи на первом этаже.
- Завтра во сколь вставать изволите? – шустро поднялась женщина, увидев Александра Павловича.
- Завтра подъем в 6, далее – в 5 часов утра, - по-военному ответил Ковалев. – Меня будить не надо, я сам встану. Василису Сергеевну тоже, пусть выспится. Для меня - горячая вода, завтрак, экипаж.
- Поняла-поняла, - суетно заговорила Антонина. – Барынька спать уже легла. Вы свечу задуйте тама.
- Где «там»? – переспросил Александр Павлович, остановившись на лестнице.
- В спальне, как где, - удивилась баба. – Перины я вам две положила. Чтобы не замерзли, к утру дом выстынет.
Ковалев кивнул, поняв, что Антонина решила, что они будут спать с Василисой Сергеевной вместе. Он тихо вошел в маленькую комнату, заметив комочек под периной – Ваську, забрал одну подушку, упавшую с высокой кровати на стуженый пол, и ушел в соседнюю спальню.
Как только дверь закрылась, Васька тут же поднялась в кровати, как оловянный солдатик. Каждая мышца была напряжена, но после осознания того, что сегодня она будет спать одна, девушка расслабилась. Всю ночь ей снилась метель, какие часто случаются в Петербурге. Снежные вихри кидались на мосты, и на секунду могло показаться, что эти груды металла не выстоят, и сложатся, опрокинувшись на льды Невы. Василиса поежилась, и, открыв глаза, поняла, что за окном светло. Светло от снега. «Вот она, Сибирь», - подумала девушка, с тоской вспомнив родительский сад в столице. Когда она уезжала из дома, крыша флигеля была окутана желтой дымкой, и осень только начала расцветать. Вася перевернулась на другой бок, пытаясь удержать сон. Но вид мельтешащих за окном белых мушек так и стоял перед глазами. Поднялась, и, накинув халат, подошла к окну. Где-то вдалеке виднелась река, но обзор загораживали деревянные дома на другой стороне улицы. За рекой сплошным забором шел лес. Девушка ощутила острое одиночество. Все, что было ей дорого, осталось в столице, а здесь, в маленьком уездном городке, все казалось чужим и настроенным против нее. Она встряхнула головой, отгоняя грустные мысли.
Когда девушка спускалась по лестнице, она услышала разговор прислуги. Василиса не видела, кто разговаривает, но узнала голос Антонины.
- Хозяин – красивый, видный мужик! Я еле Ольгу выгнала, а то она замерла в дверях, да пялится на барина! Ну, ты ее знаешь, юбка на ей не держится, - жаловалась кому-то кухарка. – Кажись, опять пузатая. Я ее только от офицерского Собрания отвадила, так она теперь к Петру Ермолаеву таскается. Не живется бабе спокойно.
- Про Ольгу я и так все знаю! - перебила собеседница. – Лучше про хозяев давай.
- Так вот, барин рослый, что твой Федька. Но сразу видно, порода. Весь такой спокойный, больше молчит. Оно сразу видать, ежели ума много. Только шибко грустный. Будто случилось чего. Знаешь же, предыдущий хозяин умный был. Все писал, писал чего-то. А ежели болтать начнет, так не остановишь. А этот совсем другой, совсем, я тебе говорю. Слова как будто саблей рубит – «Завтрак. Вода. Экипаж».
- Он с женой приехал? – с любопытством спросила вторая женщина. – Она чего?
- Барыня-то? Хроменька.
«И это все?!», - Васька даже развела руками. Обидно не было. Охота было спуститься вниз, и застать врасплох сплетниц. То есть барин рослый и красивый, на него работницы заглядываются, а барыня хромая и все? Василиса постояла еще пару минут, но, видимо, на этом содержательная часть беседы закончилась, так как последовало обсуждение какого-то «проходимца Мурзы» и воскресной службы в церкви. Девушка подождала еще чуть-чуть и спустилась на первый этаж.
Антонина тут же засуетилась, выпроваживая подругу, и Вася даже не успела ее толком рассмотреть. Тут же накрыли на стол, начали узнавать, не замерзли ли хозяева ночью. Кухарка сказала, что Александр Павлович уехал в казармы, и не обещал вернуться к ужину. Василиса вяло поковырялась в капусте, но отметила, что пироги Антонина печет отменные. Пышное тесто, начинки в меру, сало совсем не ощущается. На секунду ей даже показалось, что ватрушки вкуснее, чем в пекарне Франца Миранже в столице.
После чая девушка решила написать письмо родителям. Она знала, что Александр Павлович сообщил им и своему начальству о факте прибытия в Иркутск телеграфом. Но Вася знала, что мама, сестры и Николаша ждут от нее более подробных новостей. Насчет отца Василиса сомневалась.
«Любезнейшие мои родители, я…», - на бумаге появились первые строки, но тут постучали в дверь. Антонина спрашивала разрешения для топки печи, и параллельно начала задавать другие вопросы, ответов на которые Васька не знала.
Что готовить на обед/ужин, какое брать мясо на базаре, купить новый самовар или снова латать старый, баню топить в субботу или в воскресенье, в чем барыня поедет на воскресную службу, можно ли Семенычу жить во флигеле или прочь его гнать, когда будут перекрывать протекшую крышу в амбаре, во сколько приедет денщик, почему у Александра Павловича три кителя, и один из них рван, что делать с собакой Мурзой и куда девать яблоки из сада, можно ли дать рубль дворнику и нужно ли белить в сенцах, сколько стоит в столице отрез фабричной ткани и правда ли что в паровозах готовят как в трактирах? Васька могла ответить только на последний вопрос - да, готовят. Но вот все остальные вызвали у нее легкую панику. Ну, она же говорила Ковалеву, что не готова к роли хозяйки! Откуда она может знать про баню и протекший амбар? Девушка, сняв с себя ответственность, сказала Антонине, что хозяйственными вопросами будет ведать сам Александр Павлович. Кухарка удивленно пожала плечами, и позвала старика с дровами.
«Любезнейшие мои родители, я не писала вам со станций, так как…», - еще пару слов дописала Васька, и снова отвлеклась на болтовню кухарки.
- Так ежели белить будем, то пора извести доставать, - бубнила женщина.
- Сказано тебе, барыня не знамо, чего делать, – глухо сказал старик.
Слова о незнании несколько оскорбили Ваську, и она тут же повернулась к работникам.
- Так. Где эту известь брать? Покупать требуется?
- Нешто у нас нет? Сами разведем, - Антонина подожгла лучину, протискивая ее между поленьев.
- Тогда в чем проблема, собственно? – непонимающе спросила девушка.
- Так приказ иметь надо! – резонно ответил старик.
- Хорошо, - выдохнула Васька. – Приказ даю. Белите.
- Вот, так-то оно лучше, - кухарка вытерла руки о подол. – Мы же люди подневольные, да и дом барский. Скажут белить, я тут же… Семеныч, вставай давай, пригрелся ужо...
Дверь закрылась, и Вася, улыбнувшись ворчанию Антонины, снова принялась за письмо.
«Любезнейшие мои родители, я не писала вам со станций, так как особо не покидала вагон. Все казалось мне чужим». Девушка поставила точку, перечитала предложение, и тут же смяла бумагу. Нет, бедной родственницей быть не хотелось. Мама должна знать, что Василиса скучает по ней и дому, но отец не должен знать, что дочери одиноко и она чувствует себя словно бездомный щенок в подворотне на Невском.
«Здравствуйте, мои любезные родители, сестры, Николаша и нянюшка! Пишу вам из городка N, что расположен на севере Иркутской губернии. Начну с того, что успокою маму и Пантелеевну – у меня все хорошо. Остальным скажу, что это нужно хотя бы раз в жизни пережить. Эта земля, созданная Богом, поистине прекрасна. Я хоть и мало выходила на станциях, а все же внимательно смотрела на пейзажи и людей, которые были встречены на пути нашего следования. Чрезвычайно любопытно! Мы с Александром Павловичем сходили на одной станции с долгим простоем (была повреждена железная дорога), и я видела такой чудный городок, он будто бы из сказки о пряничных домиках. Я уверена, что моя Надин улыбнется, вспомнив, как мы читали ту книгу при свете луны в дедушкином имении…»
Вася тяжело вздохнула, отчего ее тоненькие плечики на пару секунд практически прижались к шейке, а потом медленно вернулись в прежнее положение. Она не собиралась плакать, но как только вспоминала какие-нибудь истории, связанные с семьей, так сразу же уголки губ предательски ползли вниз. Неужели все счастье осталось в прошлом?
«… Нам арендовали небольшое имение.
Я пока лишь мельком глянула дом. В следующем письме смогу более подробно описать его, а пока знаю лишь то, что главный дом в улицу, двух этажей, а флигелек для прислуги во дворе в один этаж. Много построек на втором дворе, но мне пока не было надобности туда идти. После снега двор развезло (ах, да! ночью шел снег!), и дворник бросил плашки только до флигеля и отхожих мест. На хозяйстве, после отъезда прежних хозяев, остались две девушки-работницы и старшая кухарка. Я ошибочно приняла ее за экономку. Однако она только исполняет то, что ей велят, а вести хозяйство сама не умеет. Также есть приходящий дворник, больной старик, роль которого я пока не поняла, а также дворовые рабочие, которые выполняют свои обязанности по требованию. Работников гораздо меньше, чем дома, но это вовсе не упрощает мне задачу! Только что кухарка вела со мной беседу, требуя давать ей указы по дому. Представьте себе, она спрашивала у меня про прохудившуюся крышу амбара и про какую-то собаку! Откуда ж мне знать, позвольте спросить?»
Васька перечитала последние строки и улыбнулась. Мама «услышит» сквозь эти строки ее удивленную интонацию, растерянность, высокий голос и непременно улыбнется.
«Александр Павлович сегодня уже на службе. В первый же день отправился в казармы. Не знаю, ответите вы мне или нет, но все же спрошу… Отчего Александр Павлович изволили сюда уехать? Сам он не любит на эту тему говорить…»
Девушка сжала губы. Врать она не любила. И хоть Васька и не пыталась завести с супругом разговор на эту тему, но на честный ответ она априори не рассчитывала.
«Более мне рассказать нечего, напишу, как появятся новости. Лучше сообщите мне, как дела дома, и как поживает Помпа? Что нового происходит в городе? Ездили ли вы на именины дядюшки? Встретила ли Пантелеевна свою сестрицу? Кажется, что я покинула Петербург не 10 дней назад, а год! На этом закончу свое письмо. Ваша дочь, сестрица Василиса».
Да, послание получилось совсем маленьким, хотя девушке и было что сказать. Но она боялась уйти в жалобы и сетования на судьбу, поэтому ограничилась этим. К тому же, девушка прекрасно знала, какие вопросы бы ей задали домашние, но все же решила «помучить» родственников (пусть лучше их письмо будет пухлым от многочисленных вопросительных знаков). Мама хочет знать, прилично ли ведет себя дочь и красив ли арендованный дом, папа – каковы доходы горожан города N и как идет торговля у местных купцов, Пантелеевна – здорова ли Васька и подойдет ли ее шуба для сибирской зимы, сестры – как складываются ее отношения с мужем и какие наряды носят дамы в Сибири, брат Николаша – как обстоят дела в казарме и выдали ли местных офицерам дополнительные шинели?
Василиса и сама была жутко любопытной. Она живо интересовалась всем, что происходит вокруг, и, как новорожденный птенчик, вытягивала шею, рассматривая мир. Родители (особенно отец) считали это качество вульгарным. Мама говорила: «Тебе может быть интересно, дорогая, но не нужно это так ярко показывать. Ты выглядишь как те дворовые, которые заглядывают в окна хозяев. Это не красит девушку нашего круга». Нашего круга… Вася ненавидела это слово. Круг. Это замкнутая фигура, которая никого, кроме тех, что там уже есть, внутрь себя не пускает.
ГЛАВА 8
Весь день Василиса была занята осмотром дома и мыслями о том, как вступить в роль хозяйки имения – с чего следует начать? За время учебы в училище она привыкла к самостоятельности, но помощницы все равно не хватало.
Дома, в столице, у матери была Елисавета – женщина, занимавшая должность экономки. Она следила за выполнением всех маменькиных приказов, управляла прислугой, имела право решать все вопросы, не связанные с большими суммами денег. Антонина пока не казалась Ваське надежной в этом отношении. Баба много болтала и к тому же не брезговала сплетнями. Двух ее помощниц, Ольгу и Марию, девушка пока не успела рассмотреть, однако, в любом случае, кому-то из них нужно поручить управляться с одеждой. Отглаживать платья, следить за бельем и чулками, заниматься стиркой. «Надо узнать, кто из них умеет обращаться с волосами», - отвлеченно подумала девушка. Васька могла и сама разобрать свои вещи, но вот ухаживать за привередливым шелком и бархатом не умела. За неделю до венчания ей короче обычного обрезали волосы, но пройдет месяц и она уже не сможет сама собрать их в высокую прическу: когда количество требуемых шпилек пересекает отметку «30», становится сложно самостоятельно контролировать процесс.
Исследование дома началось с комнаты супруга. Большая спальня на втором этаже, сочетавшаяся с комнатой девушки, имела следы пребывания Ковалева. На подоконнике лежала трубка и мешочек с табаком, а на полу возле кровати стояла початая бутылка коньяка. Постель не была заправлена, видимо, прислуга побоялась заходить в спальню хозяина (а может он сам дал такое указание). Чемоданы Ковалева стояли не распакованными, только офицерская форма была аккуратно развешана. Предыдущие хозяева, вероятно, оставили всю мебель. Широкая кровать, гардероб, кресло-качалка, узкая этажерка с шарообразными навершиями, ковер с низким ворсом на полу. Но все было со вкусом расставлено, и мебель оказалась весьма хорошего качества.
То же касалось и маленькой спальни Василисы. Ей показалось, что именно здесь бывшие жильцы проводили больше всего времени. И, нужно признать, эта комнатка сразу же понравилась девушке. Помимо кровати здесь был расположен высокий гардероб с резными деревянными аппликациями на дверцах и стол, придвинутый вплотную к окну. По потертости столешницы было ясно, что тот, кто жил здесь, любил писать или рисовать – Васька заметила отметины от локтей утром, когда занималась письмом.
Псише, пара стульев с обивкой цвета альмандина и низкая скамеечка для ног. Большая печь, выходившая в маленькую спальню стенкой, была покрыта изразцами (топка находилась в спальне мужа). Белые керамические плиточки были покрыты голубым орнаментом, и Василиса отметила, что печь сочетается в ее фарфоровыми статуэтками, которые она аккуратно расставила на подоконнике. «Хм, а у меня уже становится уютно», - с удовлетворением подумала девушка. Слева от окна стояло кресло с высокой спинкой, на которую Антонина повесила вдвое сложенное лоскутное одеяло (на случай, если барынька замерзнет).
Также на втором этаже имелась пустая комната, окна которой упирались невидящим взглядом в закрытые ставни. В ней царила тишина, и постукивание каблучков домашних туфель Васьки отдавалось гулким эхом.
Лестница на первый этаж была выполнена из дуба, а балясины и перила покрыты красным лаком. Ступени содержались в чистоте и исправности – дерево не скрипело и не проседало. Сразу налево от лестницы шло одно большое помещение, которое Васька назвала столовой. Посередине стоял стол, обставленный венскими стульями, а в южном углу стояло пианино. Девушка имела посредственные голос и слух, и прогуливала уроки музыки чаще, чем их посещала. Пару примитивных вальсов сыграть она могла, но даже не подошла к инструменту – ее совершенно не интересовало музицирование. Далее следовала еще одна комната, она была чуть меньше предыдущей. Там стояли два узких креслица и козетка перед столиком. Обои были кофейного цвета. «Весьма мило. Я буду звать эту комнатку кофейной», - подумала Васька, проведя рукой по обивке дивана (отметив, что ворс мягок, что говорит о хорошей чистке мебели). Далее шли еще две полупустые комнаты, кухня и технические помещения. Все они были однотипными, точно такими же, как и северная часть родительского дома в столице, где проживала прислуга.
День прошел быстро, казалось, только что за окном шел утренний снегопад, а сейчас снег превратился в лужи, а во двор заполз вечерний туман.
Василиса с удовольствием принялась за чай. Дом осмотрен, вещи разобраны. На дне сумки оставались только книги и свертки с шоколадом, которые Митроха приносил ей на завтраки в паровозе. Девушка воровато оглянулась, и достала одну коробочку. Не смогла остановиться на одном кусочке, и очнулась, когда упаковка была пуста. Она собрала клочки бумаги, и закинула их на дно дорожной сумки.
За окном было совершенно темно, а Александр Павлович все не возвращался. Шоколад перебил желание ужинать, и Васька, забравшись с книгой в кровать, уснула. Ковалев, который и правда припозднился, нашел ее спящей. Мужчина аккуратно укрыл девушку одеялом, и начал осторожно выходить из комнаты, но наступил на какой-то шуршащий предмет. Василиса от шума не проснулась, а Александр Павлович уже у себя, при свете лампы, рассмотрел бумажку – это была обертка от шоколада. «Я был уверен, что она любит сладкое», - усмехнулся мужчина, глядя на туманный сумрак за окном.
Ковалев наполнил бокал коньяком, и сел прямо на пол, стянув высокие сапоги. Первое посещение казарм оставило на душе горькое послевкусие. Дивизия была крайне разнородной, и это бросалось в глаза. Младший и старший офицерский составы жили в состоянии вольницы, а рядовые остро нуждались в хорошем командовании и в сапогах по размеру. Помимо этого служащие были слабо обучены, и даже банальные команды вызывали у большинства солдат затруднения, что говорило об отсутствии дисциплины. Александр Павлович не был сторонником жесткой муштры, но порой бесконечная строевая становилось единственным способом «приручения».
Смоленков, который встречал его вчера, оказался временно командующим дивизией. Но самое странное, что его назначили на эту должность за пару недель до приезда Ковалева. Посему теперь они соперники. Это обстоятельство вносило еще больше сумятицы. Смоленков казался (точнее, Александр Павлович был в этом уверен) карьеристом, и скорее всего, готов наступать на головы не только младших по званию, но и командования. К тому же за время его пребывания в казармах он успел собрать вокруг себя компанию офицеров, рвущихся либо к комфорту и покою, либо к власти. И те, и другие вызывали у Ковалева только чувство брезгливости. Он по опыту знал, что такие коалиции быстро разрушимы, а их участники легко переманиваются на твою сторону… Но бегущие с тонущего судна крысы генерал-майора не интересовали.
Янтарная капля быстро прочертила влажную линию на внешней стенке бокала.
Александр Павлович плотно сжал челюсть, представляя, что придется вникать во внутренние распри дивизии, вместо того, чтобы заниматься обучением новоприбывших. А ведь изначально в его планы не входило надолго задерживаться в этом месте… Мужчина достал из внутреннего кармана кителя свернутый вчетверо лист. Письмо от генерала, старого друга отца, давало четкое представление о ситуации в Манчжурии. «Готовься, Александр. Годы затишья рано или поздно переходят в минуты монотонного шума, а затем, после быстрого скачка, станут секундами оглушительно боя. Вам держать в руках клинки, и вам же проливать ими кровь…» - Ковалев всегда улыбался уголком рта, читая эти строки. Он не единожды перечитывал это послание, и можно сказать, что оно поддерживало в нем желание двигаться дальше. Жить дальше.
Следующие дни показались Василисе перемоткой одного и того же дня. В среду, четверг и пятницу Александр Павлович так и не пришел к ужину вовремя. В субботу он все же успел хотя бы к тому моменту, когда жена еще была за столом. Пока Вася пила чай, Ковалев молча съел две порции мяса, проигнорировав все остальное, и посмотрев на нее своими практически бесцветными глазами, настоятельно советовал не пытаться дожидаться его возвращения, а ужинать по положенному времени, и ушел на крыльцо курить. Девушка еще немного почитала у теплой печи, и, не дождавшись его возвращения, легла спать.
Ярким событием стало прибытие Митрофана Петровича со всеми вещами. Чемоданы и коробки были привезены на огромной повозке типа тарантаса. Дед Семеныч и Митроха пару часов были увлечены перетаскиванием вещей в дом, а затем Васька и Мария до вечера разбирали сумки. Помимо одежды там были книги, дневники, записи лекций, запасы гигиенических банок, лекарств, духов и пудры, украшения, милые вещицы (шкатулочки, вазочки, сувениры) и прочие чрезвычайно важные девичьи вещицы.
Вещи Ковалева разбирал денщик. Вася переговаривалась с Митрохой через открытую между спальнями дверь, и успела заметить в гардеробе мужа несколько весьма модных костюмов. «Наверное, в них он особенно хорош», - отвлеченно подумала девушка. Хотя она не могла отрицать, что форма сидела на супруге как влитая, так, будто он был рожден в ней. Да и сам он, видимо, чувствовал китель второй кожей.
Митрофан подал Василисе укутанную плотной бумагой коробку.
- Что это?
- Сам приказал вам передать, - ответил денщик, унося пустые чемоданы на чердак.
Девушка дождалась, когда Митроха закроет дверь, и с нетерпением раскрыла коробку. Внутри была новая муфточка нежнейшего молочного цвета, пара утепленных перчаток, пуховые платки, высокая шляпка, подбитая лисьим мехом и… Васька смущенно достала женские панталоны. Начес бы такой, что грел руки. Белья у девушки было предостаточно, но такого теплого точно не доставало. Внизу раздались радостные приветствия, и Василиса услышала голос супруга. Тяжелая поступь, и двери в комнату девушки раскрылись. Александр Павлович зашел спросить, все ли вещи добрались до хозяйки в сохранности, но застал ее с коробкой теплых вещей.
- Надеюсь, вы все верно понимаете. Зима здесь вовсе не такая, как в столице. И все эти вещи жизненно необходимы. Также я хотел бы посмотреть вашу шубу. Возможно, придется, пока не лег снег, ехать в Иркутск за новой.
Все это мужчина говорил в спину супруге. Она так и стояла, опустив взгляд на панталоны.
- Ужинать сегодня будем вместе? – неожиданно спросила Васька.
- Разумеется, раз я смог освободиться пораньше, - спокойно ответил Ковалев.
- Будьте добры делать это почаще, - наставительным тоном сказала супруга.
Александр Павлович окинул взглядом тонкую фигуру девушки, и вышел из ее спальни с задумчивым видом. Но за ужином все прояснилось. Как оказалось, накопилось много вопросов хозяйственного плана. Ковалев, хмурясь, выслушал все, что быстро и четко выдала Василиса, и понял, что часть дел требуют его хозяйского внимания, а о второй части он даже и знать не хотел: какая-то собака, побелка, яблочное варенье… Мужчине хватало забот в казармах.
- Василиса Сергеевна, вопросы о прохудившихся крышах и самоварах, а также о прочих более менее крупных вещах я буду разбирать в порядке их поступления. Если вы хотите заниматься мясом и побелкой, то можете это делать. Если желания нет, то пусть этим займется Митроха или наймём экономку. В моей спальне, в гардеробе, находятся на хранении средства на ведение хозяйства. Можете перенести их в любое другое место, если не доверяете прислуге. Там порядка 2000 рублей, на первое время. Если нужна более крупная сумма, то скажите Митрохе, сколько требуется сверх.
- Нет, думаю этого вполне достаточно, - оторопев, сказала Васька.
Девушка происходила из весьма состоятельной семьи, но ей впервые доверили такую внушительную сумму, и ощущать себя хозяйкой оказалось приятно.
Утром Васька сказала Антонине, что будет сама давать указания по дому, намекнув, что никакого опыта в этом деле она не имеет.
- Коли захотеть, то и научиться можно, - деловито сказала Антонина. – Меня ниткахой, почитай, до венчания кликали. Мамка не научила выткать кросны. Я и стан без бабкиной подсказки поставить не могла, то бишь меня еще и бесподставочной дразнили. А как мужняя стала, в чужой избе оказалась, так быстро научилась всему. Так и вы, свою усадьбу получили, так сейчас и власть возьмете. Барину-то небось некогда о хозяйстве думать.
- Некогда, - ответила Васька. – А можно я запишу то, что вы рассказали? Про… как их там? "Бесподставочных"?
- Зачем это? – удивилась женщина.
- Понимаете, я в вашем краю чужой человек, и некоторые слова мне не понятны. Запишу, чтобы в следующий раз не переспрашивать, о чем идет речь.
- А-а, это можно. Оно даже полезно. Это вы верно придумали, обвыкаться надо. Здесь теперича дом ваш.
Васька достала стопку чистых листов, и, обмакнув перо в чернильницу, начала выводить ровные буквы.
- О, как вы быстро черкаетесь-то, - протянула Антонина. – А я это не умею. Да и не пригодилось бы. Я все больше у печи.
- Антонина Васильевна, а расскажите мне про город, - Василиса закончила заметку о крестьянских прозвищах, и с любопытством приготовилась слушать.
- Ой, это я не умею, - отмахнулась женщина. - Вот ежели про жизь, то я могу.
- Мне про жизнь и надо! - Горячо сказала Васька. - Вы давно здесь живете?
- Давно-о-о, - протянула Антонина. – Как мужик помер, так я сразу с Уриковской волости выписалась. Сначала в Иркутск прибыла, к сестре, но тама не заладилось. У нее самой семеро по лавкам, еще новокрещенного башкира приняла. Но я там Егорку повстречала, венчались, его сюда по службе послали. Егорка-то уж как пять лёт в земле, а я тута осталась. Да и куда ехать? Сестра к старшаку переехала, она совсем старуха ужо… С палкой ходит, одним глазом не видит. Я там подавно не нужна. А здеся еще сгожусь, коли не погоните.
- А дети у вас есть?
- Двое было. Младенчиками померли. В Уриковской крестики стоят, на дальнем погосте. А боле Господь не дал. Егорка дивился, а я так решила – не дает, значит, не надо мне.
- А каково население города? – Васька отвлеклась, чистя перо от бумаги.
- Население? Да обычное, как везде.
По скромному ответу девушка поняла, что такая формулировка сложна для понимания Антонины. Она тактично кивнула, и подумала: надо с кем-то познакомиться, чтобы получать актуальные новости и узнать историю поселения.
- Что на ужин-то варить? Курей можно пощипать.
Антонина вышла из кофейной комнаты, оставив Ваську в одиночестве. Девушка закончила запись разговора с Антониной, сделала краткую пометку в дневнике. Эти каждодневные заметки, по сравнению с теми, что были сделаны в столице, отличались скупостью и отсутствием эмоций. Скорее констатация событий дня. Пробуждение, завтрак, чтение, прогулка по двору и саду, короткие разговоры с прислугой, обзор улицы из окна спальни, обед, чтение, запись в дневник, чай, чтение, приход со службы Александра Павловича, ужин, чтение, сон… Деятельная Василиса начала тяготиться своим одиночеством и затворничеством. Ей требовалось дело, занятие, цель. Тогда она загорится, дни полетят со страшной скоростью.
Александр Павлович, как обычно, вернулся в дурном расположении духа. Васька начала понемногу различать его эмоции по их скупому внешнему отражению. Складка на лбу, безразличный, невидящий взгляд на страницы газеты, сжатые до побелевших костяшек кулаки, лишний бокал за ужином, долгое, дотошное забивание трубки. Сегодня он и вовсе отказался выйти в общий зал, приказав принести еду в спальню. Васька пожала плечами на немой вопрос Антонины. Девушка и сама не знала, что случилось, и прекратиться ли это когда-нибудь. Она в одиночестве поужинала, закончила дневниковую запись и отправилась в свою комнатку. За дубовой дверью царила гробовая тишина, и девушка, пристально вглядывалась в стену, пытаясь угадать, чем занимается мужчина. После пары минут раздумий, Василиса решительно поднялась, плотно закуталась в халат и постучала в дверь.
- Да, - грубый голос будто отрезвил ее, она попятилась, теребя в руках бархатный пояс.
- Василиса Сергеевна, у вас что-то случилось? – более вежливо спросил через дверь Ковалев.
- Нет. То есть да, - девушка быстро спросила. – Можно мне войти?
- Никогда не запрещал, - еле слышно ухмыльнулся мужчина.
Вася с видом любопытного зверька заглянула в спальню Александра Павловича, найдя его сидящим в кресле-качалке у расшторенного окна. Мужчина так и не снял форму, и коротал вечер в компании бокала коньяка.
- Вы страдаете? – неловко спросила Васька.
- Пожалуй, да. Хотя… Смотря что вы имеете в виду, - с интересом посмотрел на девушку Ковалев.
- Я про спиртное... Вы каждый вечер с бокалом проводите, - стесняясь, сказала Василиса. – Простите мне мою дерзость.
- Имеете право, - мужчина совершенно не рассердился. – Нет, страданий по поводу спиртного у меня нет. Но есть другого характера. Бокал коньяка мне нужен для того, чтобы уснуть. В прочем, это не важно. Не стану вам докучать. У вас что-то случилось?
- Я тоже в какой-то степени страдаю, - начала Вася. – Признаться, мне несколько одиноко.
Ковалев нахмурился, и глубокая морщина прорезала высокий лоб.
- Поймите меня правильно, - осторожно сказала девушка. – У вас есть служба, солдаты, новые знакомства. А я круглосуточно сижу в этом доме, и уже принялась по второму кругу читать те книги, что мне купил Митрофан Петрович. Он, конечно, хорошо подобрал романы…
- Кто подобрал? – с ударение на «кто» и смехом спросил Александр Павлович. – Митроха?
Нужно было видеть лицо девушки! Все эмоции от удивления до озарения. Она смешно приоткрыла ротик, и мужчина еще сильнее рассмеялся. Это, впервые за долгое время, был искренний добрый смех, а не печальная ухмылка или иронично приподнятые уголки губ. Васька даже залюбовалась супругом – он показался ей не суровым военачальником, а обычным человеком.
- Это вы? - по-детски спросила девушка.
- Я, конечно, мог бы сейчас соврать, но рано или поздно вы узнаете, что Митроха не обучен грамоте, - с улыбкой сказал муж, а после серьезным тоном спросил. – Вас это смущает?
- Нет, я благодарна вам, просто несколько взволнована... Очень благодарна!
- Это лишнее. Если у вас есть потребность в пополнении библиотеки, то напишите список желаемых экземпляров. С ближайшим попутным транспортом я отправлю нарочного.
- О, благодарю! Но книги это не единственная проблема… Я бы хотела узнать что-то о городе, о его жителях, есть ли здесь Дворянское или Общественное Собрание и допускаются ли дамы в Офицерское Собрание, есть ли здесь библиотека, театр, кинематограф, цирк, и как туда попасть?
- Василиса Сергеевна, я право сам нигде, кроме как в казармах и тюремном замке, не был. Но абсолютно уверен, что театра, кинематографа, цирка здесь не имеется, а вот библиотека при прогимназии и училище, вероятно, действует. В городе достаточно купцов и обеспеченных мещан, а, значит, Общественное Собрание и соответствующие развлечения должны быть. Офицерское собрание имеется, но появляться там я вам настоятельно не рекомендую. Это не столичное офицерство, - медленно и многозначительно сказал Ковалев. – Это Сибирский военный округ.
- Ну, взять хотя бы Общественное Собрание. Разрешите мне посетить его. Точнее, - запнулась девушка. – Не изволите ли сопроводить меня? Надеюсь, я не требую слишком многого…
Мужчина задумался, рассматривая супругу. В его голове не складывалась картинка: младшая дочка Паршаковых, в отличие от сестер, была равнодушна к балам. Он видел ее у генерал-губернатора, и она откровенно скучала. К танцам интереса не проявляла, с ровесницами не общалась. И если ей было тоскливо на самом фееричном событии года – Рождественском балу в столице Империи, то в Общественном собрании в городе N она и вовсе уснет. Во всяком случае (этой мыслью Ковалев успокаивал себя), он выполнил свои обязательства перед отцом девушки, пусть ей и не совсем по нраву смена обстановки.
А девушка в этот момент невероятным усилием воли удерживала себя на месте, так как взгляд Ковалева был будто бы затуманен: ей казалось, что он и вовсе забыл о ее присутствии в комнате. Благо Василиса выросла под опекой тирана-отца, и он часто позволял себе подобные выходки: вызвать ее в свой кабинет, завести разговор, а затем умолкнуть, и заставлять ее томиться в гнетущей тишине. Васька потихонечку вздохнула, чем вывела генерал-майора из состояния задумчивости.
- Нет, требование вполне разумное. Но пока я не могу вам обещать точную дату, однако, спрошу у местных офицеров про Собрание. А пока составьте список книг, и не бойтесь покидать пределов двора. Но только с Митрохой!
- Спасибо, Александр Павлович, - Васька довольно улыбнулась, повернувшись спиной к мужчине. – Доброй ночи. Не пейте более.
Ковалев усмехнулся, глядя на миниатюрную девушку, попытавшуюся отдать ему команду. В ее движениях и повадках не было жеманства, намека на соблазнение, игру. А мужчина отвык от такого простого, чистого общения с противоположным полом.
ГЛАВА 9
- Василиса Сергеевна, мне дать дворнику рубль или обождать? – крикливый голос Антонины с трудом, но выдернул девушку из глубокого сна.
«Если бы экономочка позволила себе разбудить матушку рано утром, то она рисковала тотчас оказаться на Невском, ища себе пропитание», - подумала Васька, пытаясь понять, какая необходимость выдавать дворнику деньги в 7 часов.
- Господи… Да дайте ему этот рубль! – раздосадовано выкрикнула молодая хозяйка.
Более всего Василиса не любила, когда ее будят посреди необычного интересного сна. Бывает, только-только приблизишься к развязке, к заключительной ноте, кажется, ухватишь самую суть ночного видения, ан нет, тут же кто-нибудь норовит потянуть тебя холодными руками за теплую пятку.
С другой стороны, девушке хотелось поскорее начать день - сегодня она собирается на прогулку по городу. Приятное возбуждение кололо где-то между ребрами. Васька тщательно выбрала костюм: модерн еще не отпускал бразды правления в Империи, но все же в столицу уже проникла мода на сужавшиеся к низу платья. Однако такого фасона Василиса пыталась избегать: она стремилась скрывать хромоту, и пышные юбки (особенно те, что были сшиты маминым портным – со скосом на один бок) относительно успешно справлялись с этой задачей. Девушка выбрала юбку из крепдешина, расшитую орнаментом наподобие морских водорослей, и шифоновую блузу нежно-лилового цвета. Розовые перчатки, коричневая шляпка с высокой тульей и узкими полями. Мария помогла прибрать волосы, сформировав незатейливую прическу на шиньоне. Обувь выбирать не пришлось – на улице после таяния первого снега была слякоть. Часть города, по словам Антонины, развезло так, что пройти там не представляется возможным. Вчера увязла крестьянская телега на Большой Озерной, а сегодня утром посыльный от портнихи в той же яме оставил один сапог, притом совершенно новый.
После торопливого завтрака Митроха был отправлен за экипажем, а Вася чинно прогуливалась по двору, вжимая листья носком ботинок в сырую землю. Мария то и дело суетливо поправляла складки на юбке, беспокоясь о своей часовой работе по отглаживанию капризной ткани. Наконец-то, Митроха вернулся, и Василиса обнаружила, что экипаж вполне пристоен, а внутренняя обстановка не может не радовать глаз. В обивке использовалась кожа, внутри приятно пахло деревом и каким-то маслом. Да и качество транспорта отменно – рессоры были необыкновенно мягкими. Правда на облучке не имелось номера, да и извозчик не был одет в специальную форму, как то было в столице. Вася шепотом спросила у денщика, почему мужик не в специальном кафтане с поясом?
- Так обождите малость, пока не успели ни номера, ни постоянного извозчика справить. Этот не «ванька», конечно, но все же до нужного уровня не дотягивает – это так Александр Павлович сказал, - с гордым видом ответил Митрофан. – А кафтанов я тута ни на ком не видел… Видать, здесь те правила не соблюдают. Поди их разбери… Медвежий край.
После пары верст Васька, которой дорога из Иркутска в город N запомнилась тряской, блаженно вытянула ноги и сказала Митрохе:
- Я по пути сюда в голове только строчки из «Русских женщин» держала: "Сперва телега меня занимала, но вскоре потом, ни жива, ни мертва…». Как там дальше?
Денщик пожал плечами. Но строки ему понравился – сам знавал, как это, трястись весь день на худом тарантасе.
- «…Я прелесть телеги узнала». То есть, вы и в правду читать не умеет? – вздохнула Васька.
- Не грамотен, - коротко ответил Митроха. – И ужо и надежд не имею. Как-то до сих лет дожил без стишков, так и дале проживу.
- Я не про это. Просто я до вчерашнего вечера думала, что книги на станции вы мне приобрели. По собственному волеизъявлению.
Денщик, не стесняясь, засмеялся.
- Вот еще, стал бы я такие деньжищи на книжки тратить! Ежели чего происходит, так мне Александр Павлович завсегда расскажет. Сам списочек составил, и на станции мне велел искать место, где книги можно поиметь. Я когда рублевки считал, так все думал наврать, что киоску не нашел.
Митроха замолчал, а Васька погрузилась в раздумья. Теплые платки и книги.… Эта маленькая деталь, это молчаливое проявление заботы вызвало в ней много эмоций. Отец дарил обычно что-то из списка «без этого не обойтись» (книги, одежда, гигиенические принадлежности) - он был весьма прижимист. Все то, без чего «можно обойтись», Васе дарила мама, сестры или девушка покупала это сама: книги не из учебной программы, журналы, духи, разные безделушки. И, в общем, она ни в чем не нуждалась: дочери Паршаковых относились к тем, у кого всё имеется, и притом весьма в избытке. Но до сих пор мужчина не дарил Василисе подарки по собственному желанию, без напоминаний, праздников, именин. Она знала, что мужья так себя ведут, но не думала, что и ей придется принимать такие знаки внимания.
Денщик мялся, и не знал, как бы задать барыне свой вопрос. Наконец, он решился, и, как ученик прогимназии, потряс рукой.
- Что? – очнулась Васька. – Приехали?
- Нет… - денщик запнулся. – Я спросить хотел. Неужто вы думали, что я грамоте обучен?
Василиса улыбнулась.
- Да. Вы, Митрофан Петрович, имеете вид весьма грамотного человека.
Митроха кивнул, и, буквально на секунду, важно приподнял нос, но тут же, выглянув в оконце, закричал:
- Эй! У дома головы встанем! – и дополнил свои слова стуком по передней стенке экипажа.
Через пару минут денщик спрыгнул с подножки, подавая руку Василисе. В той части города, где находился дом Ковалевых, все дома были деревянными или с деревянным вторым этажом на каменном фундаменте. Здесь же, в центре города, было много каменных зданий, и они содержались в чистоте: несмотря на дорожную грязь, сами особняки были чисто выбелены, а оконные стеклышки сверкали под полуденным солнцем. Около самого длинного здания был разбит небольшой садик, где прогуливалась компания: три дамы в капорах, высокий тощий поп и двое мужчин в модных полосатых брюках. Вася с любопытством вытянула голову, сдерживая желание привстать, чтобы получше рассмотреть публику. Где-то сбоку раздалось покашливание, и девушка увидела пожилую даму с пестрым зонтом.
- Извините мне мою навязчивость, но я догадываюсь, кто вы... И очень хочу познакомиться! Вы, вероятно, супруга нового командующего дивизией? Я всех здесь знаю, и новые лица вызывают у мены нездоровый интерес. – Дама степенно наклонила голову, - Екатерина Егоровна Пантонова. Купеческая жена. Мой дражайший супруг - директор городского Общественного банка.
Дама сердечно пожала руку Васьки.
- Я рада новым знакомствам, - прямо ответила девушка. – Василиса Сергеевна, и да, я здесь с супругом, генерал-майором. Я впервые выехала в свет, если будет уместно так выразиться в данном случае, и пока не могу разобраться, что посмотреть в первую очередь. Расскажете мне что-нибудь про ваш город?
Дама сделала глубокий вдох, по которому стало понятно: непременно расскажет.
- Прежде чем начну, прошу вас приехать к нам на обед. К примеру, как вам суббота? Может быть, и ваш супруг уделит нам внимание? – Вася пожала плечами. – Также заранее хочу попросить вас вступить в наш Дамский комитет – Общество попечения о бедных. Вы ранее занимались благотворительностью? Непременно посетите меня в субботу, я вам все подробно расскажу! В понедельник наш комитет совершает визит в Александровское детское убежище. В среду и пятницу мы дежурим в столовой для бедных. У нас чудная столовая для нуждающихся! Попечительство Красного креста выдает 4000 рублей, из городского бюджета столько же, и мещанское общество 1000 рублей на хлеб добавляет. Вы должны увидеть! А еще голова наш давеча пожертвовал бедным ученикам приходского училища 12 пар сапог и 100 аршин для блуз и панталон. Святой человек! Вы еще не представлены? Я вас с удовольствием познакомлю!
- Екатерина Егоровна, - наконец-то успела вставить Васька. – Могу ли я вас попросить рассказать мне о самом городе? Я буду рада нанести вам визит, и посетить все учебные заведения, богадельни, больницы… Но сперва мне хочется узнать и понять этот город. Вы, наверное, давно здесь живете? – закинула удочку девушка.
- О-о, ну, смотрите, вы сами изъявили желание! – с хитрой улыбкой ответила дама. - Начну с последнего вопроса, живу я здесь совершенно недавно. Да-да, Василиса Сергеевна, вы не поверите, но я оказалась здесь буквально каких-то 7-8 лет назад! Но влюбилась в этот наимилейший городишко сразу. Вы только посмотрите, какая здесь природа, какая чистота. После горнозаводского поселка с его копотью и чумазыми рабочими этот купеческий (ну и, конечно же, офицерский!) край показался мне раем на земле, прости Господи. Моего почтенного супруга сюда перевели по банковской линии. Ему здесь, кстати, также понравилось. А как ваш супруг? Он рад переводу?
- Да, пожалуй, нас все устраивает, - не моргнув, соврала Василиса.
- Оно и не удивительно! – всплеснула руками пожилая дама. – Вот, будьте любезны, посмотрите в ту сторону. Видите купола? Это Троицкая церковь. Ее построили невероятно быстро, и все стараниями купеческой и мещанской общин. Здесь, знаете ли, все сплоченные, и живем мы будто одна семья. Так, что вам полезного сообщить про город? Историю я, признаюсь, знаю плохо. Однако могу с уверенностью сказать, что город это древний, и изначально здесь был острог, один из тех, что закладывался при освоении Сибири. Про историю вам лучше наш батюшка или, к примеру, учитель словесности Макар Яковлевич или еще лучше кто-нибудь из кружка любителей истории расскажут – они это дело любят. Я нахожу современность более увлекательной. А вы как находите? – Спросила дама, но ответить девушке не дала. – Так… Жилых домов в городе около 1000, мужского полу проживает свыше 6000, а женского – свыше 3000. Эти цифры за прошлый год. Но они и сегодня уместны, так как за полгода родилось около 200 детей, и умерло примерно столько же человек, упокой Господь их души. Как говорит мой супруг, минус с плюсом сошлись. Ну, знаете, это их бухгалтерские шуточки, я их не одобряю, - цокнула дама. – У нас много заводиков и мастерских. Не на самообеспечении, конечно, но многое закупать не приходиться. Качество товара хорошее! Давеча белошвейная мастерская открылась, я две блузы заказала. Выбор тканей большой, так что и вам советую. Хотя, не удержусь, и скажу вам комплимент – ваш костюмчик выглядит превосходно! Можно я еще раз потрогаю ваши перчатки? Такая тонкая работа.
Васька с удовольствием протянула руки, и морщинистые пальцы пожилой дамы, обильно украшенные перстнями, аккуратно прошлись по мягкой ткани. Эти перчатки Ваське дарил брат Николаша, когда приезжал домой в отпуск в прошлом году.
- Вы уж простите мне мое любопытство, - женщина отвела руку, спрятав ее в муфту. – Вы с детьми приехали? И надолго ли? Мы же совершенно ничего не знаем о новом командование. Услышали только, что два офицера приехали. Один холост, другой с семьей. И обоих не видели.
- Мы недавно обвенчались, - уклончиво ответила Вася. – Детей у нас нет.
- Оно, может быть, и к лучшему. Дорога дальняя, и даже взрослым нелегко преодолевать такие расстояния, а уж малым детям… А у нас, раз уж к слову пришлось, год назад достроили родильный покой к городской больнице.
- И как, пользуется спросом? – с любопытством спросила Васька.
- Как вам сказать… Крестьянки по-прежнему дома разрождаться предпочитают, привозят их только в случае осложнений или когда с младенчиком чего случается. Купеческие и мещанские жены вызывают в имение доктора Сизикова. Он у нас заведует всеми нашими делами, - дама по-свойски подмигнула. – Но ежели кто страхуется или, к примеру, Сизиков просит остаться, то в покое могут. Если младенчик ножками вперед, к примеру, или еще как.
- Понятно. То есть ничего не меняется, - констатировала девушка.
- Отчего же, меняется. Меняется, дорогая моя, - активно закивала дама. – Во младенчиках реже помирать стали. А чтобы женщина во время разрешения померла, так это вовсе редкость стала. Василиса Сергеевна, дома оно же всегда легче. Дома все родное, и кажется болит меньше, и радости больше. Вот как первенцы заимеете, так мы с вами этот разговор повторим.
Васька пожала плечами, и подошла к краю набережной. Снизу дул холодный ветер, а волны с остервенением бились о песчаные насыпи. Нева не была самой спокойной, но то, что творила местная река… Буйство, энергия, первозданность природная.
- А когда лед встанет? – мимоходом спросила девушка.
- Скоро, Василиса Сергеевна, скоро. У меня сын по службе отослан на другой край земли… И приезжает лишь раз в году, и всегда в самые сильные морозы, представляете? – дама грустно улыбнулась. – Поэтому я надеюсь, что лед станет скоро… Только тогда я становлюсь полностью счастливой.
Дама дальше повела рассказ о городском хозяйстве. А Васька впервые со дня венчания задумалась, счастлива ли она, или, по крайней мере, стала она более или менее счастливой по сравнению с девичьей жизнью? Однозначный ответ дать было сложно, но очевидно, что жизнь отчего-то превратилась в постоянное предвкушение. Предвкушение новых мест, новых знакомств, новых знаний, эмоций. И ожидание. Ожидание вечернего возвращения мужа со службы, звука его шагов в соседней спальне, слабого аромата табака в сенцах после его ухода из дому. Девушка чуть отстала от дамы, придя в удивление от этой мысли.
Митроха со скучающим видом пинал шишки в ельнике, периодически посматривая на барыню с незнакомой дамой. Они уже больше часа гуляют по саду, и еще ни разу не присели. «О чем можно так долго балакать?» - задавался вопросом денщик. Единственный человек, с которым он мог проводить много времени и не жалеть о часах безделья – это Александр Павлович. Вот уж кому есть что рассказать! А чем эта пожилая дама развлекает хозяйку, денщику было совершенно не понятно.
- Театра у нас не имеется. Ближайший – в Иркутске. Но оно того стоит! Хотя я сама плохо переношу долгие поездки в экипаже. Возраст, - посетовала Екатерина Егоровна. – Труппа прекрасная. Последний раз я была на водевиле… Так, на водевиле… Ах, представьте себе, запамятовала название! Помню, сколько детей родилось в городе, а название спектакля вылетело из головы. Это все из-за моего супруга, это он со своими цифрами поменял мой взгляд на жизнь. Теперь я помню каждое встреченное число, а банальные слова тут же забываю. Чудно. Вы где остановились?
- На том краю, - Вася махнула рукой в сторону, противоположную площади. – Где-то там, вроде как. Пока совершенно не ориентируюсь в городе.
- А-а, так в той части только два дома для сдачи имеются. У вас два этажа или один? – живо поинтересовалась дама.
- Два.
- Знаем-знаем, бывали там. Это дом известный. До вас там жил ученый, - и под удивленный взгляд Васьки дама протянула. - Да-а, ученый.
- Удивительно! Работники ничего не сказали. А чем он занимался? Или это она?
- Как это «она»? – покачала головой женщина. – Всенепременно мужчина! В возрасте. Ох, если сказать точнее – очень старый человек. Очень старый, - утвердительно кивнула дама. - Он из бывших ссыльных, и ему, наконец-то, практически за шаг до смерти, позволили вернуться в Петербург. Он так плакал, когда колясочка от моста отъезжала... И я его понимаю, обвыкаешься здесь. Но он сказал «Коли доберусь живым до столицы, то хочу помереть на крыльце Академии наук». Так себе мечты у него, я вам скажу. Он вообще престранный человек был. Может, порода такая, может от учености, а может попросту – от возраста.
- А чем он занимался? – нетерпеливо повторила Вася.
- Я право не знаю, как это называется… - задумалась дама. – Опишу своими словами. Он все с мужиками разговаривал… С любой бабой языками на улице сцепится! И записывал все, что они ему наговорят. Его даже городничий сначала одергивал все, мол, чего с каждым босяком наговариваешь? Может, замыслил чего недоброе? А потом все его в покое оставили. Старый он уже был, ученый-то, - покачала головой Екатерина Егоровна. – Жив ли, интересно? Хотя вряд ли. Много лет прошло.
- Ммм… Он этнограф, - кивнула девушка.
- Может и так. Да я и имя позабыла… А самыми последними в вашем доме жили купцы Росляковы. Но съехали, капитал в другом городе объявили.
Васька оглянулась на страдающего от безделья Митроху, и, пожалев его, засобиралась домой. Ей хотелось продолжить беседу с пожилой дамой, но и денщик, возможно, хотел отобедать или имел какие другие дела.
- Вы простите меня, но мне следует возвращаться домой. Супруг вернется к ужину.
- Неужели он не посещает офицерского Собрания? У них как раз сегодня запланированы карты.
- Позволено в карты играть? – воскликнула Васька.
- Дорогая, вы будто только родились, - рассмеялась дама. – Конечно же, запрещено. Но это вам не Петербург. Здесь балов каждый вечер не проводят, а развлечений тоже хочется.
После прощания с г-й Пантоновой, Васька шла и бубнила себе под нос «Это вам не Петербург... Балов каждый вечер не проводят… Можно подумать, в Петербурге каждый Божий день гуляния».
Митроха дико обрадовался возвращению барыни, и едва ли не подпрыгивал на месте от нетерпения.
- Ну, о чем можно так долго разговоры вести? – недоумевал денщик.
- Рассказывали мне про город. Очень интересно, могли бы подойти, послушать.
- Вот мне дел больше нет, - крякнул Митроха. – Мне здесь вовсе не нравится.
Василиса заметила, что Митрофан Петрович чувствовал себя весьма свободно, и не был скован светскими представлениями о манерах общения и не имел представления о субординации. И это несмотря на то, что он давно путешествует с Ковалевым, и, соответственно, крутится в офицерских кругах. Но это даже импонировало Васькиному свободомыслию. Ее забавляла такая манера общения, и радовало отношение супруга к этому угрюмому, но, видимо, чрезмерно полезному мужику. Вероятно, и ее муж отрицал все эти формальности, или отрицал их только по отношению к любимому денщику. Если бы отец услышал, что позволяет себе Митроха, то он тут же велел высечь его. И от мысли о том, что па здесь нет, девушка испытывала прилив радости. Отношение Ковалева к Митрохе говорило о характере супруга. Ваське даже стало любопытно стать свидетелем их личного общения. Как себя ведет муж? О чем они разговаривают? В прочем, интерес к Александру Павловичу становился постоянным спутником девушки.
В доме царило праздное шатание. Работницы не рассчитывали на появление барыньки столь рано, и медленно чистили рыбу, развлекая себя песнопениями. Васька замерла у двери в кухню, прислушиваясь.
- На горе петухи поют,
Под горой-горой татарьё сидит,
Оне дело рук своих делят.
Доставалася зятю тещенька,
Он ведет ее к себе домой,
Он дает-то ей работушки:
Первая работушка – шёлков кузов прясть,
Вторая работушка – гусей пасти,
А третья работушка – колыбель качать…
Из дверей вышла Антонина, вытирая руки о подол.
- Ох, Господи. Испугалась я, - кухарка опустила глаза. – Прощения просим! Не ждали так рано. Да умокните вы там, пустобрешки!
В кухне воцарилась тишина, и Вася тут же запротестовала.
- Нет-нет, пуст поют. Очень красиво! Я таких песен ни разу не слышала. Пожалуйста, пусть продолжают петь.
Антонина недоверчиво посмотрела на барыню, и махнула работницам, мол, пойте дальше. Девки затянули новую песню, а Василиса с кухаркой сели за стол, где Митроха хрустел утренними ватрушками.
- Давайте решим насущные вопросы. Вы выдали дворнику деньги? – спросила девушка.
- Да, как и обговорено, рубль. Он же пятый год исправно робит… - затараторила баба.
- Это хорошо. С какого числа он начинает работать и когда требуется выдать оклад? – деловито спросила Вася.
- Ой, это вы с ним сами. Он чудной больно. Но робит хорошо!
- Митрофан Петрович, могу я попросить вас, обговорить условия работы не только с дворником, но и со всеми работниками? – вежливо спросила хозяйка.
- Это мы умеем! – с готовностью ответил денщик, довольный выраженным уважением.
- Сенцы на второй раз побелили? Я не глядя прошла.
- Да, на 2 раза прошлись, сейчас подсохнеть, - Антонина иногда добавляла лишний мягкий знак в конце слов. – И по новой. Пока белым бело не станет. Что делать с Мурзой?
- Это кто? – нахмурилась Василиса. - Кто-то из прислуги?
На кухне кто-то из поющих девиц прыснул.
- Собака это. Соседская. Распоясалась совсем. Курей таскает! Распотрошит и выжрет все! – заохала баба.
- Поговорить с соседями, - резонно решила девушка. – Пусть цепь понадежнее выкуют. Или пусть восполняют ущерб… Ну, то есть платят на порченных куриц.
Антонина всплеснула руками.
- Какие «порченные»? Жрет он их говорю. Если б потаскал в пасти да бросил, так это б порча была. А он намертво жрет! – выкрикивала баба. – Какие соседи? Не живет там никто! Петряковы как съехали, так и щенка тут бросили. Бежали от долгов, - заговорщически понизила голос Антонина. – А щенок рос-рос, и вырос в здоровую псину. Никто ему не указ. Главное, не видать его, когда, шельмец, успевает. Только и делаю, что по утру куриц не досчитываюсь.
- Так енто… Стрельнуть в его надобно! – подал голос денщик.
- Нет! – громко вскрикнула Василиса. – Ни в коем случае! Мы не будем себя вести как варвары. Нужно его поймать, и посадить на цепь. Пусть живет у нас. Еды достаточно. Зато охрана будет.
Когда Васька была маленькой, отец велел забить дворовую собачку. Девочке очень нравилась тот коричневый песик, и иногда она представляла, что он будет жить с ними. Однажды пес, защищая Васю, бросился на соседского мальчика Елисея. Он даже не укусил мальчишку, просто испугал. Но па был непреклонен, и собаку застрелили на глазах у девочки. Отец боготворил своих гончих, тех, что помогали ему на охоте. Псарня в Оренбургской губернии, в личном
