Ты на моем Горизонте. Анастасия Волжская

Принимая временное руководство тихой пограничной базой «Горизонт-17», младший лейтенант Содружества обитаемых планет Самира Дож и не думала, что из темных глубин космоса тут же вынырнут зловещие корабли загадочной инопланетной расы. Другой назвал бы это несчастливой случайностью, но…

   Но что если случайности не случайны? Что если неудачное распределение на всеми забытую военную базу на окраине обитаемых миров не простое невезение? Что если в годах, потраченных на эту практически ссылку без права перевода, виновато не простое равнодушие бюрократов в погонах? Что если таинственная личность, разрушившая счастливое благополучие ее детства, не осталась похороненной в прошлом, а продолжает вести свою игру, где одна из фигурок на виртуальной доске сама Самира? Что если только тот, кого предназначено убить, может ее спасти? Что если крошечный огонек, возникший в холодной черноте космоса, не просто корабль пришельцев, летящий покорять и уничтожать, а далекая искорка надежды, вдруг замаячившая на горизонте?

   ТЫ НА МОЕМ ГОРИЗОНТЕ. АНАСТАСИЯ ВОЛЖСКАЯ

   А где-то там идеальное утро, и голубоватые волны с тихим шелестом набегают на желтый песок далеко-далеко внизу, солнце сияет в панорамные окна, и я просыпаюсь, сладко потягиваясь – с тем неудержимо-бесконечным ощущением счастья, которое наступает только тогда, когда все мечты внезапно сбываются. Ноздри щекочет манящий запах свежезаваренного кофе, и кожей ощущается взгляд – внимательный и восхищенный, влюбленный и любящий. Взгляд любимого.

   А здесь узкая жесткая койка, тусклый красноватый свет аварийных ламп под потолком моего модуля и пронзительный вой сирены. И растрепанная, испуганная связистка Мерль Лоу трясет меня за плечи, вырывая из сладкого сна, в котором все казалось таким правильным.

   – Лейтенант! Лейтенант Дож! Анкорианцы готовы атаковать.

   Молча смотрю на нее, не в силах выдавить ни слова. Головная боль сдавливает виски, усталость накатывает привычной волной – ведь сон стал роскошью в то же мгновение, когда анкорианские корабли зловеще зависли на орбите, отрезав нас от остального мира. Огромные, закрывшие почти все небо, они пугали одним лишь видом. Казалось, один выстрел – и базы не станет, а все мы превратимся в мелкую звездную пыль.

   Но анкорианцы не нападали. До сих пор.

   – Анкорианский адмирал на связи, – не дождавшись ответа, сообщает Мерль. – Требует старшего по званию. Тебя, Сэм.

   Замечаю, как дрожат ее губы и руки – она тоже на грани срыва. Все мы на грани.

   – Хорошо, – просто и коротко.

   Можно притвориться, что я знаю, что делаю. Можно притвориться, что быть старшей по званию на осажденной базе, покинутой большинством военных, вовсе не непосильная ноша. Можно встать, забыв, что тело слушается с трудом – от снотворного, которое я приняла, чтобы забыться хоть ненадолго, в голове до сих пор туман.

   Я знаю, что делаю. Мне нужно дойти до командного центра и ответить на вызов анкорианца. Всего лишь.

   Тру виски, отгоняя упаднические мысли. Да, переговоры – это хорошо, можно потянуть время, отсрочить неизбежное. То, что несомненно случится, если нам придется сдаться, если долгожданной помощи не будет.

   Тогда анкорианцы уничтожат нас всех.

   Коммуникатор мигает, помехи сменяются изображением. Моя камера выключена, но камера анкорианца включена, и на секунду я замираю от того непонятного волнения, которое часто бывает перед встречей с незнакомым и неизведанным.

   Когда размытое изображение медленно обретает четкость, я с трудом сдерживаю удивление. Не знаю, чего я ожидала – лиловой кожи или жутковатых щупалец, но анкорианец выглядит почти как человек. У него светлые, почти белые волосы, но лицо молодое, волевое и, не могу не признать, красивое. Слишком красивое, может быть, даже искусственно-красивое. Приглядываясь, понимаю, что черты его лица абсолютно симметричны, а кожа слишком ровная, без морщинок, родинок или хотя бы веснушек. У анкорианца нет дефектов, нет несовершенств. Он похож на робота – особенно сейчас, когда, не моргая, смотрит прямо на меня странно-прозрачными бледно-синими глазами. И от этого уже совсем не по себе.

   – Эмери Данлир, – коротко представляется он. Просто имя, без звания или титула. – С кем имею честь?

   – Дож, – сквозь зубы выдаю в ответ я. – Младший лейтенант пограничных войск Содружества обитаемых планет.

   – Дож, – повторяет анкорианец, опуская взгляд куда-то вниз. В кадре виден край странного устройства, отдаленно напоминающего портативный инфоноситель, и адмирал что-то неторопливо пролистывает длинными пальцами.

   Слышу короткий, прерывистый вздох связистки за моей спиной, и вспоминаю все те фантазии о загадочных, но невероятно привлекательных анкорианцах, которыми наполнено виртпространство. Дрожь проходит по телу, и я прикусываю губу, напоминая себе, что сейчас не время и не место поддаваться слабости и завороженно следить за пальцами адмирала. Не время гадать, правдивы ли слухи. Анкорианские корабли окружили планету с далеко не мирными целями, и я отвечаю сейчас не только за себя. Я отвечаю за всех.

   – Младший лейтенант Самира Дож, – вслух зачитывает анкорианец, поднимая взгляд. У него приятный голос – глубокий, с легкой хрипотцой, и на общем он говорит почти без акцента. – Временно исполняющая обязанности командующего военной базы “Горизонт-17”. Полагаю, вас следует поздравить с повышением? – его лицо все так же непроницаемо, но усмешка явственно читается в голосе. – Вам не сообщили, что общегалактические законы вежливости предписывают подключать камеру во время официальных переговоров с представителями разумных рас?

   – Я пропустила часть про официальные переговоры, адмирал, – парирую я. – Вы напали на нас без объявления войны.

   Смотрю как пальцы анкорианца вбивают какую-то команду, и огонек камеры мигает, оживая. Кривовато усмехаюсь, отмечая, как отлично смотрюсь рядом с ним на экране со всеми своими человеческими недостатками, усиленными недосыпом и нервным пробуждением. Бледнее обычного, темные волосы спутались, но хуже всего испуганные глаза. Я как загнанный зверек, измученный погоней. А он – охотник, уверенный в своей победе.

   – Одинокие сны, лейтенант? – уголок губ анкорианца приподнимается в насмешливой полуулыбке. – Дайте разрешение на посадку, и обещаю, мы решим эту небольшую, но, несомненно, досадную проблему.

   Мгновение я смотрю на него, даже не пытаясь подобрать слова для остроумного ответа. Адмирал разглядывает меня, разглядывает демонстративно и напоказ, словно бы оценивая. Жар обжигает щеки – я вспоминаю, о чем думала всего пару мгновений назад, наблюдая за его длинными пальцами.

   – В посадке отказано, – усилием воли заставляю голос звучать ровно. – Как уполномоченный представитель Содружества обитаемых планет требую прекращения агрессивных действий, направленных на незаконное проникновение на не принадлежащую вам территорию. Предупреждаю, мы будем защищаться, адмирал.

   – Чем? – Изображение мигает, и лицо адмирала сменяется видом угрожающе зависших на орбите кораблей. – Вы уверены, лейтенант, что хотите напрасных жертв? Вы готовы за это отвечать, Самир-ра?

   Есть что-то в том, как он произносит мое имя – чуть приглушенно, с урчащим “р”. Есть что-то в том, как его голос словно бы вибрирует в каждой клеточке тела, уговаривая, обещая…

   Есть что-то в этом отвратительном инопланетном захватчике, от чего пальцы чуть дрожат, когда я тянусь разорвать связь. Мои движения слишком поспешны, слишком торопливы, словно бы я не доверяю сама себе.

   – Поднимай всех по тревоге, – я оборачиваюсь к застывшей за спиной Мерль. – Попробуем отбиться.

***

   Ключевое слово – попробуем. Я осознаю это слишком быстро, но, может быть, все же позже остальных. Потому что когда очередной выстрел, нацеленный в самую сердцевину огромного анкорианского корабля, вспарывает пустоту, ладонью по столу ударяю только я. И, обернувшись в нарушаемой лишь тихим шуршанием помех на перекрытой линии связи тишине, вижу обреченное отчаяние на лицах сослуживцев.

   И недоверие.

   – Снова мимо. Ожидаемо, – офицер Анириана Сен не смотрит на меня, не обращается ни к кому конкретно, но ее желчный комментарий попадает в цель.

   Никто не мог предсказать появление анкорианцев. “Горизонт-17”, тихая военная база на самом краю Содружества обитаемых планет, не привлекала никого. Распределение сюда не предвещало ничего хорошего или интересного – долгие дни в крошечных блоках-модулях, наполовину погруженных в почву, тоскливые взгляды на небо, где никогда ничего не менялось. С “Горизонта” спешили исчезнуть все – даже очередная горнорудная компания, отчаявшись найти в недрах планеты что-нибудь годное для продажи, несколько недель назад свернула разработку.

   Само собой, когда бывший командующий получил новое назначение, ему разрешили забрать приближенных счастливчиков и покинуть “Горизонт”, не дожидаясь нового набора. У него и уважительная причина была – женитьба. Поэтому базу покидали спешно, в суете нарушив пару десятков уставных правил, а временным командующим стала я – к досаде метившей на эту роль Анирианы Сен.

   И вот – анкорианцы. Именно тогда, когда нас мало, именно тогда, когда большая часть даже не представляет, что делает. И все каналы связи как назло перекрыты, и ответом на наши бесконечные запросы служит один только белый шум.

   Загорается зеленый индикатор, сигнализируя о готовности орудий. Можно снова стрелять, только куда, только зачем?

   Где-то там, наверху, анкорианский адмирал наверняка потешается над нашими жалкими попытками атаковать. Играет с нами, как большой хищник с беспомощной добычей. Дразнит, подстегивает, позволяет беспомощно и бесцельно сопротивляться, только чтобы поймать и уничтожить, когда ему наскучит.

   А ему наскучит. В глубине души я точно знаю, что ему очень скоро это наскучит.

   – Огонь по готовности! – коротко приказываю я.

   Анириана Сен скептически фыркает, но подчиняется – передает мой приказ в оружейный. Тактический монитор сбоит, отказываясь показывать точное расположение вражеских кораблей, и стрелять можно только вслепую, наугад.

   Попробуй-ка угадай, где у них слабое место.

   Лучи вспарывают атмосферу, и я замираю. Сквозь мутноватое стекло командного центра видно, как заряд идет прямиком в центр огромного анкорианского корабля-носителя. Скрещиваю пальцы – наивно и глупо надеясь на успех.

   Анкорианский корабль разделяется надвое, пропуская заряд. И снова собирается в один, словно бы ничего и не было.

   – Что за…, – бормочет кто-то.

   – Да быть такого не может! – разочарованно вскрикивает Мерль. – Это магия какая-то!

   – Это технология, – мелодично возражает Оливия Несс, штатный специалист по межрасовым коммуникациям. – Анкорианские корабли могут видоизменяться в считанные секунды. Они наглядно продемонстрировали свои возможности еще на “Альфе-200”, во время первого контакта.

   – Первого контакта? Это когда все…

   – Погибли, да, – кивает Оливия.

   В наступившей тишине нервное биение собственного сердца кажется оглушительным. Кровь шумит в ушах, а пальцы, которым я бессознательно стиснула край приборной панели, сводит судорогой. У нас нет ни шанса, я понимаю это с обреченной очевидностью.

   Индикатор вновь загорается зеленым. Можно опять стрелять – опять в пустоту.

   Я закрываю на мгновение глаза, пытаясь спрятаться за сомкнутыми веками. Здесь, в темноте, еще живы старые фантазии – фантазии маленькой Сэм, которая верила, что ей нужен всего лишь шанс, всего лишь удачное стечение обстоятельств, чтобы она могла проявить себя. Ведь об этом я мечтала всю жизнь – быть тем самым офицером космофлота, на которую смотрят с восхищением, пересчитывают медали на ее груди, восторженным шепотом пересказывают истории ее побед. Мне хотелось быть защитницей, быть победительницей, быть той, кто готов отважно вступить в бой с захватчиками из таинственной Анкории – и, конечно, не пропустить их дальше. Почему-то это было для меня очень, очень важно.

   Но вот он шанс, и вот она я – усталая, измотанная, растерявшая прежний азарт Самира Дож. И все выстрелы проходят мимо, потому что анкорианцы слишком легко уклоняются от таких предсказуемых, таких легко просчитываемых атак.

   – Подготовьте несколько коротких зарядов, – я открываю глаза. Анириана Сен смотрит на меня с молчаливым, но буквально кожей ощутимым недоверием. – Я введу координаты. Стреляйте по команде.

   – У нас не хватит мощности, лейтенант, – Сен морщится, глядя на мои предварительные расчеты, и голосом выделяет мое звание, словно подчеркивая, как мало она доверяет моим решениям. – Анкорианцы выразили желание вести переговоры. Может…

   – “Может” нам не поможет, – парирую я. – Вспомните “Альфу-200”, офицер.

   – Говорят, женщины-офицеры “Альфы” выжили, – тихо, почти шепотом произносит Мерль, касаясь моего плеча.

   В ее глазах плещется страх и робкая надежда. Она слышала предложение анкорианского адмирала, слышала про “одинокие сны”. Может быть, ей даже кажется, что в его словах было что-то, помимо насмешки, что-то, стоящее того, чтобы о нем задуматься.

   Я ведь задумалась. На секунду, на мгновение, но задумалась.

   – Анкорианцы действительно ценят представительниц человеческой расы как генетически совместимых с ними, – абсолютно бесстрастно сообщает Оливия. – Подходящим женщинам предоставляется некое подобие жизни. Сам же процесс, если верить имеющейся в открытых источниках информации, настолько приятен, что вызывает привыкание сродни наркотическому.

   Слова Оливии Несс слышат все – я ловлю на себе неприязненные взгляды мужчин. Еще бы, о мужчинах-офицерах речи не шло.

   – У нас не одни женщины на базе, офицер Лоу, – осекаю я. Бросаю взгляд на Анириану, ожидая, что и она присоединится к возражениям, но Сен молча кивает, соглашаясь. – Переключите жизнеобеспечение станции на резервные генераторы. Это даст необходимую мощность.

   – На один выстрел.

   – Значит, нужно попасть в цель.

   Анириана коротко, но крайне скептично фыркает. Впрочем, вновь раскрытый файл с расчетами показывает ее неохотное, но все же подчинение, и этого мне достаточно. У нас есть одна попытка, и это все же больше, чем ничего.

   – Огонь по готовности!

   Тихо тренькает коммуникатор.

   – Анкорианцы, – уведомляет Мерль.

   Я против воли вздрагиваю, и пальцы проскальзывают по клавиатуре. Сбивают точные расчеты, стирают начавшую было нарастать внутри уверенность. Неприятный спазм сводит живот – страх, нет, даже ужас.

   – Игнорируй, – приказываю я. Вопреки всему, голос звучит ровно, уверенно. – Огонь!

   И закрываю глаза. Не хочу видеть. Вслушиваюсь в белый шум разорванного соединения, и темная пустота за сомкнутыми веками гипнотизирует, затягивает. Шумит кровь в ушах, торопливо бьется сердце.

   Чей-то разочарованный вскрик. Не попали.

   – Снова! – не открывая глаз, приказываю я. – По тем же координатам.

   – Но…

   – Огонь!

   Тишина, напряженная и долгая. Мгновения кажутся бесконечными, размазанными во времени.

   Новый вскрик. Иной, удивленный. И тут же за ним другие – радостные.

   – Попали! – ликование в голосе Анирианы почти физически ощутимо. – Мы попали, Дож!

   Открываю глаза. Вижу, как огромный анкорианский корабль мерцает, будто бы заряд пожирает щиты, обозначившиеся синеватой рябью.

   – Огонь! – повторяю приказ. – Добивайте их!

   Индикатор загорается красным.

   – Генератор полностью разряжен, – качает головой Сен.

   – Отключите жизнеобеспечение базы! – я отказываюсь сдаваться. – Переведите все мощности резервных генераторов на орудия! Офицер Лоу, снята ли блокировка связи?

   Связистка торопливо отстукивает запрос.

   – Связь заблокирована.

   – Огонь! – разворачиваюсь я к Анириане Сен. – Стреляйте же!

   – Недостаточно мощности.

   Коммуникатор мигает.

   – Связь установлена, – уведомляет механический голос.

   Помехи бегут по экрану, медленно сменяясь изображением анкорианского адмирала. Взгляд его глаз, сейчас насыщенно-синих, устремлен прямо на меня.

   – Вы привлекли мое внимание, младший лейтенант Самир-ра Дож, – произносит он. Мягко и с тем же урчащим “р”, от одного звука которого дрожь проходит по телу. – Теперь позвольте спасти вас от самой себя. – Его голос растворяется в шипении помех.

   Бросаю взгляд сквозь стекло – анкорианский корабль прекратил мерцать. А яркое синее сияние сфокусировалось в луч, стремительно надвигающийся прямо на нас.

   – Пригнитесь! – вскрикиваю я, в глубине души понимая, что уже слишком, слишком поздно.

   Командный центр встряхивает. Приборы вспыхивают ярче и гаснут, погружая нас в абсолютную темноту.

***

   – Скажите, лейтенант, неужели вы действительно готовы были пожертвовать другими, чтобы сохранить честь? – Лишь через несколько часов коммуникатор вновь оживает, рассеивая полумрак командного центра ярким изображением анкорианского адмирала. ¬– Эгоистично, вы не находите?

   Пытаюсь выключить его, разорвать связь, но панель управления не слушается, не откликается на нажатие. Как и вся наша выжженная анкорианской атакой электроника, она мертва и бесполезна.

   – Наши технологии во много раз превышают ваши, – услужливо объясняет адмирал. – Впрочем, вы уже могли в этом убедиться. Обсудим условия вашей капитуляции, младший лейтенант Дож? Или вы предпочитаете и дальше сидеть одна в темноте, остро переживая собственные неудачи?

   – Не вижу смысла что-либо обсуждать, адмирал, – устало произношу я, не отрывая взгляда от бесполезной панели.

   Анкорианец смеется – бархатистым, вибрирующим смехом, отдающимся в каждой клеточке тела.

   – Вы же не настолько наивны, чтобы считать, что у вас есть выбор?

   – Нет, – поднимаю голову. – Но неужели вы наивно полагаете, что на “Горизонте”, на этой планете, есть что-то уникальное, ценное и требующее насильственного захвата?

   Кожей чувствую пристальный взгляд его бледно-синих глаз.

   – Насильственного? Нет, – чуть насмешливо улыбается анкорианец. Словно бы на что-то намекает, словно бы хочет о чем-то напомнить. – Но вы неправы, лейтенант. На планете нет ничего уникального или ценного для вас, – и ударение на “вас”. – Поэтому я не могу понять ваше сопротивление. Если вы прекрасно понимаете, что не стоит бороться, лейтенант, зачем оттягиваете неизбежное? Просто позвольте всем получить желаемое. Взаимовыгодный исход, понимаете?

   – И что вы предлагаете? Спасти меня от самой себя? Или скрасить мои “одинокие сны”? – яркая горечь в голосе, сама чувствую. Лишняя, ненужная горечь.

   Но что поделать, если нас бросили? Где спрятаться от горечи, когда понимаешь, что получив новое назначение, Тамир, недосягаемый Тамир, попросту бросил нас, лишних, на “Горизонте”? У него под окнами сейчас ласково плещется море, и солнечный свет льется в панорамные окна, и другая девушка, его любимая, просыпается безмятежно-счастливой.

   А я… я здесь, в полутемном командном центре заведомо обреченной базы, пытаюсь найти выход из безнадежной ситуации.

   Анкорианец изучает меня. Разглядывает так, словно хочет заглянуть прямиком в душу. И ходят слухи, что они это могут, они же раса менталов – проникающих в разум, вспарывающих тонкую оболочку внутреннего покоя и гармонии.

   – Вас нетрудно прочесть, Самир-ра, – произносит адмирал. Снова урчащее “р” отдается в теле, напоминая о давнем вынужденном одиночестве. – Вы несчастны, озлоблены. Поверьте, это чувствуется даже на расстоянии. Уверен, ваше биополе ощущается бесцветно-бледным, выцветшим. А вам известно, что это значит.

   Коротко фыркаю в ответ.

   – А вот и нет, адмирал. Я не посещала факультатив по странствующим расам, поэтому биополя и их странные состояния звучат, вы уж извините, как псевдонаучный вымысел.

   – Так бывает у тех, кто настолько устал от жизни, что самоустранение кажется достойным выходом, – адмирал пропускает мой выпад мимо ушей. – Но чести в этом нет, лейтенант. Вы должны понимать, что нет смысла ждать помощи от тех, кто как и вы считает, что на этой планете нет ничего ценного. Должны понимать, что это сознают и те, кого вы тянете за собой в пустоту. И я советую вам принять мое предложение. Пока не поздно, Самир-ра, пока не поздно.

   И он отключается, оставляя меня одну в темноте с выцветшим биополем и тлеющей внутри злостью.

***

   Что-то в словах анкорианского адмирала не дает мне покоя. Такое неясное, раздражающее что-то, которое крутится совсем рядом, но его никак не поймать. Никак не осознать.

   Смотрю в стаканчик с разведенным водой энергетическим порошком, словно где-то там, на дне, кроется нужная мне истина. Но ее, конечно же, нет – есть только темнота и тишина, которую нарушает лишь тихое шипение передатчика и стук моего собственного сердца.

   Починить основные генераторы так и не удалось. Инженеры из технического только развели руками – нет запчастей, нет схем, нет возможностей, нет специалистов. Да, осадное положение, но кто же знал. Кто же мог знать, что десятилетиями никого не интересовавший “Горизонт” вдруг притянет анкорианцев?

   Знал ли Тамир, бывший командующий, мой старый друг – знал ли он? Не потому ли забрал Иннию, свою невесту? Не потому ли горнорудная корпорация свернула производство? Не потому ли старый полковник, бывший командиром еще до Тамира, так поспешно вышел на пенсию? Не это ли хотел сказать анкорианец, говоря, что помощи ждать бессмысленно – нас не просто бросили, нас еще и продали?

   И от одной этой мысли жутчайше не по себе.

   Сжимаю стаканчик в пальцах, сдавливаю. Кажется, словно весь мир вот так же сжимается вокруг меня, выдавливая воздух из легких, не давая дышать. И головная боль наваливается с новой силой, вместе с усталостью, вместе с отчаянием.

   Наверное, именно отчаяние толкает меня на то, что я торопливо ввожу коды доступа к передатчику и посылаю запрос в то единственное место, откуда мне точно ответят. К анкорианцам.

   Помехи бегут по экрану коммуникатора. Я барабаню пальцами по приборной панели, позволяя злости скапливаться внутри, подпитывать. Нет, я вовсе не собираюсь сдаваться и принимать отвратительное предложение адмирала. Я просто хочу подтвердить свои подозрения. Только и всего. Только и всего.

   Повторяю это в голове, чтобы не забыть. Чтобы не растеряться, чтобы остаться собранной и сосредоточенной. Но вот коммуникатор мигает, и какое-то время я просто недоуменно смотрю на лицо ответившего. Зеленое, с черными узорами лицо.

   А инопланетянин смотрит на меня.

   Он не анкорианец – те похожи на нас, на идеальные версии нас. Чуть лучше сложены, чуть правильнее черты. Совершеннее технологии, навыки и умения. А этот другой, зеленокожий и крепкий, крупный. Мускулы бугрятся на обнаженных руках, а черные, глубоко посаженные глаза, буравят меня взглядом.

   – Младший лейтенант пограничных войск Содружества обитаемых планет Дож, – автоматически представляюсь я. – Соедините меня с адмиралом.

   – Вайш, – бурчит зеленокожий.

   И я теряюсь. Кажется, будто он не понимает общий, а его языка я не знаю. И анкорианского не знаю. И как позвать этого адмирала тоже не знаю.

   – Данлир, – вспоминаю я. Он же представлялся, этот надменный светловолосый захватчик. – Адмирал Эмери Данлир.

   – Сайореин Данлир? – спрашивает зеленокожий.

   Киваю. Просто киваю, надеясь, что он меня поймет. Слово мне незнакомо, но остается надеяться, что Данлир у них всего один.

   Экран мигает, и изображение вновь сменяется помехами.

   – Младший лейтенант Дож, – мягкий, вкрадчивый голос анкорианца с пустого экрана звучит еще страннее. Как будто гигантский опасный зверь ласкается, урчит. Играет, прежде чем напасть, уничтожить и съесть. – Не можете уснуть?

   – Невежливо, – почти огрызаюсь я. – Не включать…

   Не успеваю договорить, как появляется изображение. Полуобнаженный, с влажными растрепанными волосами анкорианец почему-то выглядит еще опаснее. Как будто отсутствие одежды может сделать кого-то опаснее. Как будто есть что-то магнетическое в гладкой, ровной и наверняка шелковистой на ощупь коже, на которой поблескивают капельки воды.

   Стаканчик трескается в моих руках, и горячая жидкость обжигает пальцы.

   – Действительно, – уголки губ адмирала трогает чуть насмешливая улыбка. – Действительно, лейтенант, одинокие сны поставили вас почти на грань…

   – Вы это спланировали! – обрываю его. Ведь именно это я хотела сказать, в этом обвинить. Бросить ему в лицо то, что я не так глупа, я раскусила его хитроумный план. – Вы знали, когда командующий покинет базу!

   Анкорианец потягивается – лениво, медленно, с явным удовольствием. И свет играет на его идеально сложенном теле, на угадывающихся под кожей твердых мускулах. Трудно отвести взгляд, трудно сосредоточиться, трудно удержать ускользающую злость и решимость.

   – Вы же командующий, младший лейтенант пограничных войск Содружества обитаемых планет Самира Дож, – замечает адмирал. Не спрашивает, утверждает. – Вы сейчас на базе. С вами я рассчитываю обсудить условия капитуляции.

   – Не рассчитывайте, сайореин, – вкладываю весь возможный сарказм в это инопланетное словечко, надеясь задеть, зацепить.

   Но улыбка анкорианца становится только довольнее.

   – Если бы вы знали о нас чуть больше, если бы знали, что означает это слово, лейтенант, если бы знали, при каких обстоятельствах именно вы могли бы назвать меня “сайореин”, вы не бросались бы им так опрометчиво, – адмирал наклоняется ближе, к камере, ко мне. – Дайте разрешение на посадку, и я объясню вам. Покажу вам, Самир-ра.

   Со стороны, наверное, кажется, что мне залепили пощечину, так резко я отшатываюсь от экрана. Это его обещание, этот его голос…

   – В посадке отказано, – отрезаю я. – Не надейтесь, адмирал, соблазнить меня вашим более чем сомнительным предложением.

   – Вы заблуждаетесь, лейтенант, – мягко укоряет меня анкорианец. – Мы высадимся на поверхности планеты, рано или поздно, сегодня или через несколько дней. Это неизбежно произойдет, и задумайтесь, хотите ли вы жалеть о том, что не смогли обсудить сейчас? Хотите ли в полной мере ощутить последствия принятых решений на собственном теле?

   – Шкуре, – машинально поправляю я. – Собственной шкуре, адмирал.

   Поднимаю глаза и вижу его насмешливую улыбку. Он словно бы издевается, словно бы сказал это специально, исказив общепринятое выражение вовсе не потому, что наш язык ему не близок. Словно бы это не просто оговорка, а очередная попытка заставить меня задуматься о его отвратительном предложении, от одной мысли о котором предательский жар обжигает щеки.

   – Что вас смутило, лейтенант? ¬– смеется. Конечно, смеется.

   – Если вы так уверены в своих силах, так уверены, что нам больше нечего вам противопоставить, что же не высаживаетесь? Может, вас пугают возможные потери? Может, вы понимаете, что мы не сдадимся просто так, как вы хотите, поддавшись вашему обаянию, сладко и гладко, знаете, как бывает в виртуальных чатах. Я прекрасно понимаю, что кроется за вашими словами, адмирал. Ничего хорошего. – Теперь я тоже подаюсь ближе к экрану, отгоняя страх в самый дальний уголок сознания. – Высаживайтесь. Обещаю, без потерь вы не обойдетесь.

   – Вижу, виртуальные чаты вам не в новинку, лейтенант, – усмехается адмирал. – Любите угрожать, Самир-ра? А отвечать любите? Лично? И так ли вы уверены в том, что ваши подчиненные готовы рисковать жизнью там, где это совершенно необязательно? Как вы сказали? На планете нет ничего ценного, да?

   Я разрываю связь – торопливо, поспешно. Краешком разума понимая, что он позволяет мне уйти, спрятаться. Позволяет ускользнуть, словно бы точно знает, что найдет вновь. Поймает вновь.

   Словно бы я могу разорвать эту связь – техническую, уставную, регламентированную. А другую, более глубокую, не могу.

***

   – Самир-ра…

   И вот, бестелесный голос анкорианского адмирала поджидает в бесплотной темноте снов. Все с тем же урчащим, отдающимся в каждой клеточке тела, многообещающим “р”, все с той же наглостью и невыносимой дерзостью.

   – Одинокие сны, Самир-ра? – И он смеется, но здесь его смех отчего-то не кажется оскорбительным. Или мерзким. Или невыносимым.

   В холодной темноте одиноких снов его присутствие приносит утешение. Потому что иногда до боли, до дрожи, до ужаса хочется быть не одной, хочется быть хоть с кем-то. И ведь все равно с кем, если не можешь получить того, кого хочешь.

   Тамира.

   Он снился мне – таким, каким был когда-то в академии, просто друг, еще не командир. Снился в неправильных, придуманных снах. Снился улыбающимся, веселым – обыкновенным собой, но при этом моим. Светило солнце и плескались волны, а мы шутили о том, что когда-нибудь покинем “Горизонт”, где только пыль и песок крошащихся пород. Тамир… О, как я хотела быть с Тамиром.

   И это больно, больно даже сейчас, больно даже столько лет спустя. Когда поражение – ржаво-солоноватое, как кровь и слезы – щиплет язык. Когда боль расколовшихся надежд настигает даже во сне, давит на виски невыносимой тяжестью бытия. И солнце давно погасло, и ласковые волны омывают чьи-то чужие ноги, но только не мои, а я бесконечно далеко – сжимаю пальцами железные прутья клетки, в темноте и мраке. Одна, забытая, ненужная.

   – Слушай мой голос, Самир-ра, – зовет анкорианский адмирал. – Слушайся моего голоса.

   Я дрожу. Холод приходит в мой сон, оплетает морозной паутиной. Знакомый холод, привычный. Он ведь всегда был частью моей жизни, этот цепкий и злой холод. Всегда поджидал за сомкнутыми веками, принося с собой страшные, жуткие видения. Я дрожу, замерзая, но не могу проснуться, открыть глаза, вырваться из лап ледяной пустоты и нематериального голоса.

   – Иди на свет, – говорит он. – Иди за солнцем.

   Вижу его – неясный силуэт, далеко-далеко впереди. Узкий луч света, солнечно-желтый, манящий. Но когтистые лапы ледяных чудовищ хватают и тянут обратно во тьму, в клетку, в ловушку, в одинокую пустоту. И нет сил бороться, нет.

   – Вперед, Самир-ра, – шепчет анкорианец, и дрожь проходит по телу. Уже не та, злая, от холода, страха и осознания бесконечности пустоты, а другая. Дрожь предвкушения.

   Он ведь совсем рядом. Невидимый, неощутимый, но его шепот совсем рядом, и фантомное дыхание будто бы шевелит волосы. Фантомные пальцы будто бы чуть-чуть, еле касаясь, скользят по моему подбородку, губам. Исследуют, изучают – в этом медленном, дразнящем, искорками пронзающем тело интимном движении.

   Слишком личном.

   Неправильном.

   Желанном.

   – Да, лейтенант, да. Ты можешь довериться мне. Можешь раскрыться для меня. Мы можем поиграть. – Горячие призрачные пальцы касаются обнаженных ключиц. Тоже едва-едва.

   А потом вниз.

   Чуть касаясь напряженных сосков. Вниз по животу, забирая колючие иголочки прежней боли, ощущение отвержения, бесполезности, ненужности.

   Что-то просыпается во мне, впервые за долгое время, впервые за долгие, одинокие и пустые месяцы. Что-то живое, теплое, настоящее и голодное.

   Голод и желание заполняют меня всю. Хочется – хоть чего-то, хоть немного, еще, больше. Хочется, чтобы пальцы скользили все ниже и ниже, а потом глубже – наполняя, создавая иллюзию целостности.

   – Целостности, лейтенант? – слышу насмешку, такую неуместную и чуждую здесь, в жарком сне, где все так неправильно, что хочется стонать и кусать губы в погоне за ощущениями, которые дарят пальцы анкорианца, этого инопланетного захватчика, который может проникать в чужие сны, извращая их, искажая, отравляя.

   – Ну нет, Самир-ра, еще чуть-чуть, – легкий укор в голосе. – Не портите себе разрядку.

   Я просыпаюсь.

   Лицо анкорианского адмирала встречает меня выведенным по внутренней связи во всю белую стену моего крошечного блока-модуля. Взгляд внимательный, пристальный. Глаза его больше не блеклые, нет, они насыщенно-синие, светящиеся. Усмешка на губах – довольная, будто бы сытая.

   Я сажусь, судорожно выдергивая руку из пижамных штанов. Сажусь с каким-то бескрайним ужасом сознавая, чьи же пальцы касались моего тела в поисках той, казалось бы, потерянной и давно уснувшей чувственности.

   Мои собственные пальцы двигались под указку анкорианского захватчика.

   Собственные.

   – Нет, право, не лучшее ваше решение, лейтенант, – произносит анкорианец, явно наслаждаясь моим замешательством. – Вам действительно не помешала бы разрядка, поверьте. Это помогает представительницам вашего биологического вида стать рациональнее и сговорчивее. А это, знаете ли, полезно при переговорах.

   – Нам, – горло сжимает спазмом, дыхание предательски перехватывает. Стискиваю зубы под каким-то почти сочувственным взглядом адмирала и с усилием продолжаю. – Нам не о чем говорить.

   – Разве? Мне показалось, что вы были очень и очень не против.

   – Вам показалось.

   – Послушайте, младший лейтенант пограничных войск Содружества обитаемых планет Дож, – как-то по-нехорошему проникновенно говорит анкорианец, прожигая меня взглядом светящихся синим глаз. – Это ваш последний шанс обсудить удовлетворительные для вас условия капитуляции. Я же проявляю благородство и иду вам навстречу.

   – Благородство? Навстречу? – вкладываю в эти слова весь свой сарказм, всю скопившуюся внутри едкую злобу. – Не вижу ничего благородного в захвате чужой планеты. Хотя, конечно, да – двигаетесь вы навстречу.

   – И неумолимо приближаюсь, – усмехается анкорианец. – Поверьте, я намного ближе, чем вы думаете. И еще раз предлагаю обсудить, на каких условиях вы готовы оставить напрасное сопротивление.

   – Ну почему же напрасное, адмирал?

   Он отвечает улыбкой – одной из тех, от которых колени против воли слабеют.

   – Я слышал, что упрямые женщины не пользуются популярностью у ваших соотечественников, лейтенант. Почему же тогда вы так упрямы?

   Я не отвечаю. Не вижу смысла отвечать, оправдываться. Он не заслужил ответа, а я не обязана его давать.

   Упрямая? Упрямство – то немногое, что мне осталось.

   И тут вдруг мысль приходит в голову – простая и пугающая своей простотой. Я в своем блоке-модуле, не в командном центре. Я на своей постели, а изображение анкрорианца выведено прямо на стену по внутренней связи, и это совершенно невозможно, если только…

   – Вы ближе, чем я думаю, – эхом повторяю я его слова. – Что вы имели в виду, адмирал?

   – Неужели вы осознали, лейтенант Дож? – голос анкорианца насмешлив и вкрадчив одновременно. – Это действительно ваш последний шанс.

   Срываюсь с места, чуть не падая – вылетаю в узкий, освещенный лишь тусклыми аварийными лампами, коридор базы.

   Нематериальный, призрачный анкорианский адмирал преследует меня. Его лицо, отвратительное, пугающе-совершенное, появляется на стенах, проецируется на двери. Он повсюду, окружает – враг, от которого не спастись, враг, который давно уже проник во все системы базы, давно уже проник в мой разум.

   Паника накатывает волной, мешая дышать. Я бросаюсь к шкафчику с оружием, торопливо набираю код.

   – Одумайтесь, Самира, – предлагает Данлир. В его голосе что-то, смутно похожее на жалость, и меня срывает в злость.

   Ненавижу, ненавижу, ненавижу, когда меня жалеют. На полном ходу влетаю в командный центр, готовая передавать сигнал тревоги, но тут краем глаза замечаю, что все военные, неожиданно деловые и собранные, и так здесь.

   И смотрят на меня, как на призрака.

   – Полагаю, вы должны были бы спать, младший лейтенант Дож, – услужливо поясняет анкорианский адмирал, спроецировавшись в штаб вслед за мной. – Если бы вы выпили то, что так непредусмотрительно разлили. Не могу вас винить, но, вероятно, это было бы к лучшему. Советую обернуться, Самир-ра.

   Я не успеваю ответить. Не успеваю сказать все, что думаю о нем и его мнениях. Вижу только, как виновато отводит взгляд Мерль, и неожиданный удар по затылку делает холодный пол и черное забытье чуть ближе и чуть реальнее.

***

   Прихожу в себя на узкой койке – жесткой, незастеленной. Упираюсь взглядом в низкий потолок с растрескавшейся краской, болезненно жмурюсь от тусклого света единственной лампочки. Голова болит той тупой, ноющей болью, которую всегда приносят с собой усталость, опустошенность и безразличие.

   Я в изоляторе. Я проиграла.

   Воспоминания наваливаются снежным комом. Ответственность, свалившаяся на плечи, решения – принятые и неправильные. Я хотела бороться до конца, чувствуя, что отступать некуда, что помощи ждать неоткуда. Приняла то решение, за которое придется расплатиться теперь.

   Обязательно ведь придется.

   Наверное, сейчас меня должно было бы накрыть паникой, но ее нет, паники. Нет сил хоть что-то чувствовать, есть одно лишь оцепенение и усталость. И я просто жду – жду неизбежной развязки.

   Они приходят втроем. Мерль, офицер Анириана Сен и один из техников, взятый явно для поддержки. Связистка прячет глаза, смущаясь. Сен смотрит прямо, почти даже с вызовом. Техник – не могу вспомнить его имя – крутит в руках силовые наручники.

   – Сдаете командира сдавшейся базы? – мой голос хриплый, горло саднит.

   – Это было самое верное решение, – ровно произносит Анириана. – Ты тянула нас вникуда, Дож.

   – И долго вы вели переговоры за моей спиной? – чувствую горечь во рту, злую, едкую горечь. Ищу взглядом Мерль, связистку, с которой мы столько проработали вместе, что получить удар в спину особенно больно. Но рядом с койкой только равнодушно-непроницаемая Сен, одетая в гражданское, с распущенными волосами и густо подведенными глазами – так не по уставу, так нарочито-броско.

   – Не долго, – и отвечает тоже Сен. – Заведи руки за спину, Дож.

   Позволяю защелкнуть наручники на своих запястьях. Не вижу смысла сопротивляться – сейчас уже поздно, уже некуда бежать.

   Поворачиваюсь к Сен, чтобы все-таки спросить:

   – Вы хоть свою безопасность гарантировали?

   Это не обвинение – слишком устало и бесцветно. Я просто хочу знать, чего стоит моя жизнь.

   Анириана качает головой.

   – Анкорианский адмирал готов обсуждать условия капитуляции только с тем, кто, по его мнению, все еще командует базой. С тобой.

   Фыркаю.

   – А если бы я… ну… того?

   – Он говорит, что чувствует тебя, – тихо, еле слышно шепчет Мерль. – Что хочет тебя видеть. Что почувствовал, когда ты очнулась.

   И мурашки по коже. Отчего-то именно это, эта странная связанность с анкорианским адмиралом, ощущается особенно жутко.

   Ведь если я привлекла его внимание – легко отделаться не выйдет.

***

   Иду за Анирианой по узким коридорам базы, стараясь держать спину прямо, а подбородок высоко. Стараясь не думать о технике-конвоире или о том, как унизительно вот так вот шагать со скованными за спиной руками, в майке и пижамных штанах. Как будто бы я проспала базу. Проспала ответственность.

   В коридорах темно и тихо. Тускло светят аварийные лампы под потолком, горят красными огнями кодовые замки на дверях блоков-модулей. Все словно бы попрятались за тяжелыми дверьми – от анкорианцев, от реальности.

   Проходя мимо окна, бросаю взгляд наружу, на посадочную площадку, по которой туда-сюда снуют крупные, крепкие зеленокожие инопланетяне, перетаскивая большие контейнеры, слабо светящиеся уже привычным синим. Самих анкорианцев почти не видно, только эти их диковатые с виду спутники. Интересно, им достанется честь обглодать мясо с моих костей, когда адмирал со мной закончит?

   Горьковато усмехаюсь безнадежности собственных мыслей.

   Анкорианский адмирал расположился в конференц-зале. Анириана отступает в сторону, пропуская меня вперед, а сопровождающий техник подталкивает, не давая замешкаться на пороге.

   Данлира я узнаю сразу. Со спины, с затылка – узнаю прежде, чем успеваю удивиться этому узнаванию. И почти тут же в голове проносится навязчивое видение – вот он, мокрый и полуобнаженный, и капельки воды блестят на его коже, а голос, мягко-вкрадчивый, змейкой вползает в мои уже не такие одинокие сны…

   Ногти впиваются в ладони – до боли, до крови. Чтобы отрезвить, отогнать это наваждение, избавиться от такой в корне неправильной мысли, что мы с ним действительно связаны – глубоко, подсознательно, лично.

   Кусаю губы, напоминая себе, что внушение – одна из известных анкорианских способностей. Управляя мыслями и желаниями, они управляют нами – такими жалкими и слабыми для них.

   Мне кажется, что адмирал усмехается. Кажется, что я слышу его насмешливое фырканье, тихое, едва различимое.

   – Освободите лейтенанта Дож, – не оборачиваясь, негромко приказывает он.

   – Но…, – робко начинает мой конвоир.

   – Освободите лейтенанта, – повторяет адмирал. – Вы слишком туго затянули наручники, ей больно.

   Да, но это вовсе не его дело!

   – У вас сильное биополе, лейтенант Дож, – вот теперь он оборачивается. И я забываю сосредоточиться на том, как конвоир расстегивает наручники, забываю вспомнить, что я вроде бы хотела сражаться до конца, если представится такая возможность, потому что нечего уже терять. Глаза анкорианца вновь насыщенно-синие, и от его взгляда по телу проходит невольная дрожь. – Ваша боль мешает сосредоточиться. Как и ваши эмоции.

   Он встает. В реальности он выше, и это пугает. Смешно, что анкорианец, представитель этой противоестественно-искусственной расы с их нарочито-идеальной красотой, может пугать, но Данлир пугает. Есть в нем что-то угрожающее, хищное, что-то первобытно-жестокое, скрытое за совершенной оболочкой и очаровательной улыбкой.

   Пячусь назад, и спиной чувствую холод закрывшихся дверей.

   Некуда бежать.

   – Где же ваши острые ответы, лейтенант? – анкорианец чуть склоняет голову, изучая меня, и его глаза на секунду вспыхивают ярче. – М-м. Я ошибся, знаете? Никакой блеклости в вашем биополе. А вот упрямства более чем достаточно. Вы сейчас стискиваете зубы и думаете, что ни за что не сдадитесь без боя, так? Но чему сопротивляться, если на вас никто не нападает?

   – Захват базы за нападение не считается? – слышу свой голос будто со стороны. Ногти в ладони – вон любую дрожь, любую слабость. – Адмирал.

   Он подходит ближе – медленно, плавно, бесшумно, как большой хищник приближается к пойманной, но все еще бьющейся добыче. Касается моей стиснутой в кулак за спиной руки, и меня передергивает от этого прикосновения.

   – Не надо так, Самир-ра Дож, – тихий шепот и все то же урчащее “р”, чуть шевелящее волосы теплое дыхание. От этого только хуже, труднее. – Мы еще можем стать друзьями.

   Сильнее стискиваю кулак – до боли, до крови, пропарывая ногтями кожу. Меня раздирают противоречивые чувства – вот сейчас, когда анкорианец так близко, блаженное безразличие куда-то отступило, спряталось. Я чувствую злость – бессильную ярость – кислотой разъедающую изнутри, и обиду. Жгучую – до слез, ненужную, неожиданную.

   – Перестань, – все так же негромко говорит адмирал. – Не надо так.

   Мне жутко от его близости, страшно.

   Страх, как волна, накрывает с головой, тянет в темные глубины, где есть только паника и желание бежать, бежать, бежать. Или умолять, чтобы меня отпустили.

   Заставляю себя не закрывать глаза. С трудом, еле-еле удерживаясь на этой тонкой грани осознания происходящего и безотчетной паники. Вижу, как кривятся в задумчивой улыбке губы анкорианца.

   – Странных вещей вы боитесь, лейтенант.

   – Инопланетных захватчиков? – голос чуть надламывается на последнем слове. И я не могу договорить, что это понятный, нормальный страх. Анкорианцы не могут не пугать – технологическим превосходством своей расы, внешним совершенством, сходством и непохожестью одновременно, магнетической притягательностью.

   – Да, – все с той же улыбкой соглашается Данлир. – Вы часто находите нас сексуально привлекательными.

   Вздрагиваю. Жар обжигает щеки, и я, невольно смутившись, отвожу взгляд.

   – Бросьте ваши игры, адмирал. Чего вы хотите?

   – М-м, – он отступает на шаг. Разглядывает меня тем самым пристальным взглядом светящихся синих глаз, от которого становится не по себе. Словно бы анкорианец сканирует, считывает. Обрабатывает информацию. – Вы смутились. Одинокие сны мешают вам мыслить ясно, лейтенант. К счастью, – он коротко и как-то пугающе усмехается, – я могу вам помочь.

   И дрожь по телу.

   А ведь где-то там были сны. И этот чарующий голос, направляющий туда, где блаженное спокойствие, удовлетворенность, целостность. И фантазии, и мечты…

   – Заманчиво, да?

   Я не заметила, как адмирал снова оказался совсем близко. Бесшумно, быстро. Просто вдруг возник рядом, а я даже не отреагировала. Мое тело не отреагировало на приближение чужого. Как будто бы он был… нормальным. Своим.

   – Нет, – резко, поспешно отвечаю я, снова пятясь. Анкорианец не мешает, не удерживает. Как хищник играет с добычей, прекрасно понимая, что ей некуда бежать. И мне некуда бежать. Я среди врагов, я побежденная и преданная.

   Усталость вновь накатывает волной.

   ¬– Нет, адмирал, меня это совершенно не привлекает. Как и ваши игры в доброго и хорошего. Вы захватили нашу базу, нарушили территорию Содружества обитаемых планет, напали без объявления войны и…

   – …и имею наглость утверждать, что сны не обязательно должны быть одинокими? – заканчивает он. – Ведь это и возмущает вас больше всего. Поверьте, Самир-ра, разрядка пойдет вам на пользу.

   – Мне пойдет на пользу то, что вы отдадите меня для развлечения своих подчиненных? – огрызаюсь я. – Конечно, адмирал, это ведь моя голубая мечта – стать анкорианской подстилкой. Не надо выдавать ваши извращенные представления о жизни за универсальную истину.

   ¬– Ну что вы, – качает головой анкорианец. – Вы же командующий офицер, лейтенант Дож. Для меня не составит труда помочь вам лично.

   Он словно бы ждет ответа, чуть склонив голову к плечу. Яркая синева его глаз медленно гаснет, выцветает. Я вижу проступающие синие узоры на его коже, волной сбегающие от виска, по щеке, по шее вниз, под темную рубашку.

   – Нет, – говорю. – Спасибо. Если я могу отказаться, то я, пожалуй, откажусь от такой чести.

   Анкорианец улыбается. Протягивает руку вперед, и я с трудом заставляю себя не вздрогнуть, когда он касается моего лица кончиками пальцев, не демонстрировать слабость.

   – Да, – произносит он. – Вы действительно упрямы, Самир-ра Дож. Могу я спросить почему?

   – В нашем мире это называется характер.

   – Скорее неумение увидеть то, что действительно пойдет вам на пользу. Вы делаете хуже самой себе, лейтенант.

   Он убирает руку.

   Я выдыхаю, только сейчас понимая, что все это время задерживала дыхание.

   – Женщина, слишком долго отказывавшая себе в удовлетворении базовых телесных потребностей, становится неспособна принимать здравые и взвешенные решения. Ее состояние, ее биополе, все это создает неблагоприятный ментальный фон. Древняя анкорианская традиция обязывает любого, ощутившего присутствие такой женщины, помочь ей в нормализации ее эмоционального состояния. Проще говоря – сексуально удовлетворить.

   Смотрю на него, не зная, как вообще можно отреагировать на такое. Как можно спокойно ответить на это дерзкое, грубое и крайне личное предложение.

   – Хотите сказать, адмирал, – вдруг понимаю я, – что моя личная жизнь мешает вам, судя по всему крайне чувствительному к неблагоприятному ментальному фону, полноценно захватывать нашу базу?

   – И эта мысль вас невероятно радует, – чуть прищурившись, замечает анкорианец. – Но нет, – с какой-то почти хищной улыбкой продолжает он, – полное отсутствие у вас какой-либо, как вы выразились, “личной жизни” мешает мне вести с вами осмысленный диалог. Потому что я вас чувствую. И та часть, которую вы так старательно в себе подавляете, буквально молит о помощи.

   – А вы отключитесь, – немного зло предлагаю я. – И проблем не будет. Нашу базу вы, как ни крути, уже захватили. А мои части тела, которые, по вашим словам, молят о помощи, не будут вас беспокоить, когда вы снова засунете меня в изолятор, из которого вытащили, чтобы продемонстрировать свое бесконечное анкорианское превосходство.

   – Не я “засунул вас в изолятор”, лейтенант, а ваши собственные сослуживцы. Им хотелось удостовериться, что первыми жертвами “кровавых казней” станут не они.

   – Так вот и казните меня сразу, это решит проблему, так шокирующую ваше тончайшее душевное устройство.

   – Нет, – смеется анкорианец. – Поверьте, “кровавые казни военных жестокими инопланетными захватчиками” тоже выдуманы вашими СМИ. Мне нужно с вами поговорить, временно исполняющий обязанности командующего базой младший лейтенант Дож. Как офицер с офицером. Но я не могу этого сделать, пока вы в таком состоянии. Поэтому поверьте, чем меньше вы будете сопротивляться, тем меньше сил будет потрачено впустую.

   – Почему я не могу просто… “исправить ситуацию” с одним из… людей? – малодушно стараясь не называть процессы своими именами, спрашиваю я.

   Анкорианец пожимает плечами.

   – А раньше вам что мешало?

   – Отсутствие необходимости.

   Вместо ответа Данлир скептически приподнимает бровь.

   – Хорошо, – сдаюсь я. – Мне мешала любовь. Только вряд ли вы, выращенные в лабораториях, знаете, что это такое.

   – Так расскажите мне.

   Он опять протягивает ко мне руку, в этот раз ладонью вверх, в странном приглашающем жесте, значение которого я не до конца понимаю. Светящиеся синие линии на его коже образуют причудливый рисунок.

   В глазах темнеет. Что-то внутри меня сжимается, сдавливает живот почти до тошноты, потому что я чувствую, нутром чувствую, что протянутая рука – это не просто так. Это какая-то уловка, здесь какой-то подвох.

   – Лейтенант, – окликает адмирал. Напоминает о себе и протянутой руке, ловушке с этими странными светящимися узорами.

   И вместо того, чтобы коснуться, я прячу свою руку за спину – немного детским, упрямым жестом, напоказ отказываясь идти ему навстречу. Делиться чем-то личным.

   – Нет, адмирал, я бы предпочла оставить это при себе. Давайте поговорим о другом. Давайте обсудим то, что вам действительно надо.

   И вдруг все меняется – потому что анкорианец подается вперед. Молниеносным, слишком быстрым для осознания и ответной реакции движением, не давая отшатнуться или отступить. И я вдруг прижата к его твердому, будто бы не совсем настоящему телу, и его запах – странный, но от чего-то очень манящий – щекочет ноздри, и тепло разливается по телу, и все вдруг сводит от возбуждения – острого, резкого и практически невыносимого.

   И светящаяся рука на моем подбородке. Приподнимает мое лицо и вынуждает смотреть в глаза, смотреть, как ярко-синий свет заливает их, и только зрачки остаются непроглядно-черными, пульсирующими, затягивающими…

   – Нет, Самир-ра, я хочу говорить именно об этом, – его голос, материально-нематериальный, звучит, как кажется, в самой моей голове, проникая внутрь, в черепную коробку, в мозг, в потаенные и скрытые воспоминания. – О тебе.

   Прикосновение анкорианца подчиняет, лишает воли. Он врывается в мой разум резко, не дожидаясь разрешения, сметая на своем пути все преграды, все барьеры. Уничтожая все, что когда-то составляло меня.

   Разрушители планет. Стиратели миров. Темные и жуткие существа из глубин неизведанного космоса, обладающие силой, неподвластной известным нам разумным расам. Применяющие эту силу, чтобы захватить и уничтожить. Стереть из памяти, обратить в миллиарды частичек звездной пыли.

   Он словно бы вытирает меня из жизни. Как они уничтожали его…

   Воздух вырывается в легкие. Я вдыхаю, глотаю воздух, отчаянно и жадно, словно вынырнула из-под толщи воды, выпуталась из холодной и цепкой хватки водорослей, не отпускавших и тянувших на дно. И лицо анкорианского адмирала все еще совсем рядом, но я больше не чувствую его прикосновения к моей коже, не чувствую, как инопланетное синее сияние отравленными нитями бежит у меня под кожей. Я дышу, я живу, и я все еще Самира Дож. Все еще я.

   Только кровь капает с подбородка вниз, только голова кружится. И пол приближается слишком быстро.

   – Лейтенант, – в голосе анкорианца что-то странное, словно тревога. Он подхватывает меня, удерживает на ногах. – Вы в порядке?

   Смотрю на него, молча, исподлобья, пытаясь взглядом передать всю глубину моей ненависти. Проклятый захватчик. Инопланетный паразит. Червь, разъедающий мозги, для которого нет ничего недоступного, ничего запретного.

   Я кажусь себе грязной и вывернутой наизнанку.

   Не к этому я готовилась, совсем не к этому. К тому, что меня пару раз ударят, как побежденную, проигравшую и упрямую – разумеется. Может, к казни – быстрой и почти безболезненной, как у всех высокоразвитых рас. Но не к тому, что анкорианский адмирал ворвется в мой разум, уничтожая меня целиком. Всю мою суть.

   – Ваши люди проводят вас в каюту, – сообщает Данлир. – Или предпочтете медотсек? Вам надо восстановиться.

   Качаю головой. Боль сдавливает виски, и мысли теряются, вязнут в этой раздирающей боли. Адмирал смотрит на меня, чуть склонив голову к плечу, внимательно, вновь выцветшими глазами – уже не сканируя, просто изучая.

   – Что же с вами случилось, Самир-ра Дож? – негромко, словно у самого себя, спрашивает анкорианец. – Кто с вами так поступил?

   У меня нет сил ответить. Я вообще не могу говорить – и все упрямство, вся злость, вся бурлящая внутри ненависть не способны мне помочь. Вторжение анкорианца в мой разум словно бы выжало меня до капли, и я не понимаю, чего ему теперь надо, чего он еще хочет. Как будто он не получил всего, чего хотел.

   Как будто что-то во мне озадачило его. Как будто что-то пошло не так.

***

   Закрываю глаза, едва голова касается подушки. Усталая, измотанная – я хочу лишь покоя, крепкого сна без снов, где меня никто не тронет.

   И конечно, он ждет. Я ведь знала, что он не оставит меня в покое, знала, что он придет. Знала глубоко, подсознательно, знала еще до того, как он коснулся меня – рукой и разумом, закрепляя ту отвратительно-неправильную связь, возникшую между нами.

   И вот он здесь, на стыке сна и реальности, реально-нереальный анкорианский адмирал.

   Эмери Данлир. “Эмер-ри Данлир-р”, если произносить “р” на их урчащий манер.

   – Ш-ш-ш, лейтенант, – его пальцы призрачно касаются моего лица, осторожно, словно боясь спугнуть. – Что же с тобой случилось, лейтенант?

   Сны, эти странные сны – место, где так тяжело сопротивляться. Место, где я теряюсь – среди мыслей и подавленных чувств, выпущенных усталым, ослабившим контроль над подсознанием разумом.

   Место, где анкорианский адмирал вовсе не лишний, не чужой, не враг.

   Это ведь не по-настоящему, когда он почти нежно прикасается к моей щеке, когда проводит пальцем по подбородку, губам. Это же просто сон, навеянный его инопланетным дурманом, где я так уязвима и одинока.

   Во сне мне хочется быть с кем-то. Хочется быть открытой.

   – Да, раскройся для меня, Самир-ра, – негромко просит он, этот навеянный подсознанием анкорианец. – Позволь себе вспомнить.

   Прошлое возвращается краткой вспышкой, ощущением. На секунду втягивает меня, поглощает – со страхом, отчаянием и отвратительным безволием, ступором, льдом сковавшим меня всю. А потом выбрасывает обратно – задыхающуюся и напуганную.

   Возвращает к близко-далекому анкорианцу, этому анкорианцу.

   – Вы контактировали с другим представителем нашей расы, лейтенант Дож, – вслух заключает адмирал. Он действительно близко и далеко одновременно – на белой стене моего блока-модуля, ставшего временной тюрьмой, и где-то там, на борту зависшего на орбите анкорианского корабля. – Прежде.

   В узком окне под потолком видно небо – неожиданно ясное, чистое. Тру пальцами виски, вспоминая, что когда меня вели на допрос к адмиралу, едва-едва начиналась буря, а бури на “Горизонте” обычно длятся не один день. Сколько же я проспала?

   – Как вы это делаете? – мой голос хриплый после сна, слабый. Вспоминаю, как он врывался в мой разум, когда был рядом – резко, больно, вытесняюще. И как мягко и ласково проникал во сне.

   – Я могу вас чувствовать. Личный контакт всегда предпочтительнее, но тогда вы снова начнете сопротивляться, а это…, – он медлит мгновение, будто пытается подобрать правильное слово, –травматично.

   Я сажусь, обхватывая колени руками.

   – Не думала, что вас это волнует.

   – Не люблю насилие, – просто отвечает Данлир. – Ненужное и бессмысленное.

   – А как же “кровавые расправы”, адмирал? Как же страх и ужас, которые вы так хотели внушить нам, жалким и слаборазвитым?

   Анкорианец улыбается. Улыбка скользит по его губам, быстро, почти мимолетно.

   – Вам явно лучше, лейтенант, раз вы вернулись к своим излюбленным комментариям, – он вдруг наклоняется ближе к камере, ближе ко мне. – Вы ведь не боитесь меня, Самир-ра. Когда боятся – ведут себя иначе. Когда боятся – опускают глаза, не рискуют и слова резкого сказать.

   – Вы далеко, – хмуро указываю я.

   – Я ближе, чем вам кажется, лейтенант. Впрочем, даже глядя мне в глаза, вы не сдерживали свой язык.

   – А чего мне терять? Убьете меня? Невелика потеря, – слова срываются прежде, чем я успеваю задуматься, стоит ли так откровенно говорить.

   Прикусываю губу. Сильно, до крови – до железистого привкуса на языке.

   Анкорианец изучает меня. Глаза чуть прищурены, медленно наливаются светящейся синевой. Сканирует.

   Мурашки проходят по телу.

   Пусть он далеко, там, на орбите, но даже холодная пустота космоса между нами не способна действительно разделить нас. И мне не по себе под его острым, пристальным взглядом. Кажется, что он смотрит внимательнее, видит глубже. Кажется, что от него ничего не скрыть, не спрятать. Он как детектор лжи – неумолим и беспощаден.

   – Мне бы не хотелось, чтобы вы так себя чувствовали, – наконец, произносит он. – Думаю, что и вам не хочется, правда, лейтенант? Позвольте вам в этом помочь.

   И глаза его все такие же синие, а улыбка на губах такая многообещающая.

   – Для этого, вероятно, мне нужно заняться с вами… эм… удовлетворением базовых телесных потребностей? – как можно более саркастично уточняю я. – Да, адмирал?

   – Вы избегаете слова “секс”, Самир-ра? – негромко и как-то почти интимно спрашивает анкорианец. – В вашем языке именно оно полностью соответствует смысловой необходимости.

   – Нет, адмирал, – подчеркивая его звание, парирую я, – оно совершенно не соответствует нашей с вами ситуации, в которой я пленница, а вы тюремщик и захватчик. Что вы хотите? Почему держите меня взаперти? Почему не даете покоя даже во сне? Что вам еще нужно сейчас, когда база и так ваша?

   – Никто не держит вас взаперти, Самир-ра, – пожимает плечами анкорианец. – Вы свободны. В пределах разумного.

   – И где оно, ваше разумное? – фыркаю я. – От душевой до туалета? Или до столовой тоже можно дойти?

   Он усмехается. Как-то нехорошо, недобро. Я кожей чувствую подвох, всем телом понимаю, что вот-вот шагну в мастерски расставленную для меня ловушку. Но не могу остановиться.

   – Может, я и с базы могу выйти?

   – Сможете, – анкорианец улыбается – довольной, сытой улыбкой. – Сможете, лейтенант, когда мы с вами разгадаем одну очень интересную загадку.

   – Какую? – Я почти чувствую, как железные челюсти призрачного капкана со щелчком захлопываются на этом слове. Попалась.

   – Вас.

   Конечно, попалась. Мне не хватает воздуха, не хватает слов. Я не знаю, чем ответить на это его неожиданное признание, которое просто не может быть правдой.

   Я не могу никого интересовать. Я же ничего особенного, обыкновенная. Во мне нет ничего такого.

   – Вы издеваетесь? – выдавливаю я. – Вам что, коды доступа нужны? Схемы и планы флагманских кораблей Содружества обитаемых планет? Имена генералов и главнокомандующих? Что, адмирал?

   – Вы, – повторяет он. – И если вы не против, если вы не боитесь, Самир-ра, я бы хотел поговорить с вами с глазу на глаз.

   – Но вы…

   – На корабле, да. Неужели вы так боитесь быть первым человеком с “Горизонта-17”, который ступил на палубу анкорианского корабля? Боитесь? – он провоцирует, бросает вызов.

   И надо отказаться, надо отвергнуть его “щедрое” предложение, затаиться. Не делать того, о чем я потом точно пожалею. Но…

   – Не вижу смысла бояться, адмирал, – говорю я. С головой ныряю в этот омут.

   – Хорошо. Хранитель Айзеен вас проводит.

   Он отключает связь, не давая увидеть его довольную ухмылку.

   Но я все равно ее чувствую.

***

   Дверь открывается легко, словно бы я действительно не пленница, словно бы могу решать, куда мне идти, куда бежать. На мгновение задумываюсь именно об этом, о бегстве, но тут из темноты вперед выступает высокая, худощавая фигура другого анкорианца.

   Хранитель не похож на адмирала с его насмешливыми улыбками, он невозмутимо-бесстрастный, безэмоциональный. Его длинные темные волосы заплетены в замысловатые косы, странно похожие на гребни, а кожа бледная, какого-то почти болезненного оттенка. Я не вызываю у него ни капли интереса – он смотрит на меня и словно бы мимо. Вытягиваю руки вперед, ожидая, что он защелкнет наручники на моих запястьях, но молчаливый инопланетянин качает головой, жестом приглашая идти за ним

   Зябко ежусь, покорно следуя за хранителем. Сейчас еще можно попытаться бежать, но некуда, некуда деваться – за каждым поворотом могут быть еще анкорианцы, а выхода с планеты нет – орбита перекрыта их огромными кораблями. И я просто иду, автоматически переставляя ноги, жалея лишь о том, что не догадалась надеть форменную куртку, чтобы хотя бы не было так холодно. Чтобы холод не впился в кожу такими острыми иголочками, стоит лишь тяжелым дверям базы закрыться за нашими спинами.

   Зеленокожие инопланетяне что-то разбирают рядом с анкорианским подъемником. Хранитель равнодушно проходит мимо них внутрь небольшой кабины, а я не могу удержаться, не могу не обратить внимания на этих крепких, грубо сложенных созданий. Рядом с искусственно-красивыми анкорианцами зеленокожие кажутся уродливыми – хотя, если признаться честно, многие из мужчин-военных Содружества ненамного красивее. Куда уж простым солдатам до анкорианского совершенства?

   Словно поймав мой взгляд, один зеленокожий издает низкий горловой звук, указывая на меня заостренным черным когтем.

   – Ашша сайореин, – хрипит он. – Ашша!

   Он сопровождает слова жестом, и от него отчего-то вдруг становится особенно жутко. Потому что я помню такие движения, которыми обменивались в академии за спинами свежеобразовавшихся парочек.

   Замираю на секунду, глядя на зеленокожего с молчаливой мольбой объяснить хоть что-нибудь, но его я уже не интересую. Оборачиваюсь к бесстрастному хранителю, застывшему в дверях шаттла, но так и не решаюсь спросить.

   Живот сводит неприятным, злым спазмом. Мне не по себе – мне очень, очень не по себе.

   И не так-то просто снова собраться, снова вспомнить, что в страхе нет смысла – мне и терять-то нечего. Обратный отсчет давно уже начался, и это не только отсчет времени до взлета – минутами исчисляется и моя привычная прежняя жизнь.

   А дальше ждет неизведанное. Другое.

   Если вообще, конечно, ждет.

   Мы взлетаем, и база остается внизу – серая и плоская среди выцветших бурых равнин, залитых закатным светом. База, бывшая моим домом вот уже почти пять лет, база, которую я так и не покинула, вопреки всем обещаниям о регулярной ротации персонала, о переводе в более комфортные, более престижные условия службы.

   Нет, военные приходили и уходили, учебный центр открывался и закрывался, сторонние компании то принимались в очередной раз пытаться наладить добычу дорогостоящих полезных ископаемых, то снова сворачивали производство. Из молодого офицерского состава не менялись только мы – я и Мерль Лоу, уже почти безо всякой надежды ждущие перемен, застрявшие среди бессменного костяка старожилов, досиживающих до пенсии, которых переводы и повышения уже давно не интересовали. И бурая картинка за окнами не менялась, бурая пыль липла к стеклам и оседала на ботинках, бледные рассветы сменяли бледные закаты, а просьбы о повышении оставались без ответа.

   Изо дня в день не менялось ничего, пока не улетел Тамир и его команда.

   Пока не прилетели анкорианцы.

   Пока я не оказалась пленницей, бесправной пленницей.

   “Ашша сайореин”, как сказал зеленокожий.

   Ашша.

   Я не знаю языка и даже не знаю расы, к которой принадлежат зеленокожие спутники анкорианцев, но что-то в этом чуть пренебрежительном “ашша сайореин” подсказывает мне, что перевод прост. Господская шлюха.

***

   Створка адмиральской каюты задвигается абсолютно бесшумно, отделяя от проводника-хранителя, от залитого синеватым светом коридора анкорианского флагмана, от шлюза, куда пристыковался подъемный шаттл, и от последнего шанса на спасение.

   Было бы легче, если бы мы встретились на мостике. Было бы даже интересно увидеть капитанский мостик анкорианского военного корабля наяву, вблизи. Но, конечно же, нет, анкорианцы принимают своих ашш в личных апартаментах.

   Вынуждают ждать, разглядывая странные, причудливые узоры на стенах – словно бы живые узоры, меняющиеся и переливающиеся разными цветами. Ждать, нервно разглядывая собственные руки с коротко обрезанными ногтями, с поджившими царапинами на ладонях, со сбитыми костяшками от того, как в молчаливом отчаянии я кидалась на стены изолятора – мучительно и медленно ожидая появления инопланетных захватчиков и обязательного наказания за то, что посмела им так долго сопротивляться.

   Тогда мне хотелось, чтобы предатели просто выстрелили мне в затылок. Избавили от необходимости переживать все это. И ждать.

   Я никогда не любила ждать.

   – Как вы нетерпеливы, лейтенант, – доносится из-за спины мягко-вкрадчивый голос анкорианского адмирала. – Кажется, у вас говорят, что терпение – добродетель.

   Я оборачиваюсь, вздрагивая.

   Он там, где бесшумно отодвинулась другая панель – выпустив теплый ароматный пар и полуобнаженного Эмери Данлира.

   И снова капельки воды маняще поблескивают на его груди, и хочется протянуть руку, коснуться – растереть их по гладкой коже, узнать, приятная ли она на ощупь.

   – Попробуйте, Самир-ра, – адмирал подходит ближе. – Вам же давно этого хотелось.

   Прикусываю губу до крови, отгоняя наваждение.

   Анкорианцы, всего лишь анкорианцы. Их обманчиво-вкрадчивые, гипнотические голоса, погружающие в транс, заставляющие хотеть и желать невозможного и смертельно опасного.

   – Вы обещали, – отступаю назад, и мой протест звучит как-то жалко и слабо. – Вы обещали, адмирал, что не будете так делать.

   – Как, лейтенант? – вопросительно выгибает бровь анкорианец. А капельки воды падают с его мокрых волос и медленно стекают по совершенной, без каких-либо дефектов коже, вниз, вниз, вниз…

   Отступаю еще дальше, к самой стене, предательски возникшей за спиной.

   – Я не хочу удовлетворять с вами мои, как вы сказали, базовые потребности.

   Данлир усмехается.

   – Это не я сказал. Так говорилось в открытых инфоисточниках, где описывались главные факторы, движущие представителями вашей расы.

   – Мы разные. Не поверите, но мы разные, хотя для вас, наверное, сплошь на одно лицо.

   – Отнюдь, – качает головой анкорианец. – Я вижу вас иначе, чем, например, вы меня. Вы видите это, – он проводит рукой по груди, легко, чуть касаясь, стирая оставшиеся еще капельки воды. Завороженно слежу за его пальцами, как они опускаются вниз до самых темных, форменных брюк из непонятного материала. – И это, – рука взмывает вверх, к его лицу, не касаясь, просто привлекая внимание. Глаза адмирала снова насыщенно-синие, светятся таящейся внутри разрушительной энергией.

   Мурашки бегут по коже. От страха, переполняющего страха – липкого и сковывающего, от которого подгибаются колени.

   Я знаю, что бывает дальше. Знаю, что бывает, когда вот это нечеловеческое, но совершенное по человеческим меркам создание, касается своими светящимися пальцами. Что бывает, когда холодная синяя энергия врывается внутрь, покоряя и уничтожая, стирая и перекраивая. Знаю, что кроется за завораживающим, гипнотическим голосом и манящей красотой.

   Маленькие человеческие девочки сгорают, попадаясь на обманчивую ласку анкорианцев, как осколки астероидов сгорают в плотной атмосфере такой желанной, такой притягивающей, такой близкой, но такой чуждой планеты.

   Синий свет в глазах Данлира гаснет.

   – Чего вы так боитесь, лейтенант? – он смотрит на меня, внимательно, пристально. Лишенные энергетической подпитки, его глаза кажутся почти человеческими, только вот отчего-то излишне проницательными. – Я не сделаю ничего, чего вы не захотите.

   – Чего вы не заставите меня захотеть, – вспоминая сны, произношу я. Мне все еще страшно – мне теперь очень часто страшно, с того самого момента, как корабли инопланетян, не входящих в Содружество, начали возникать один за другим на орбите. И я почему-то сразу знала, подсознательно знала, что это анкорианцы.

   Анкорианцы прилетели за мной.

   Трясу головой, отгоняя эту мысль. Это слишком глупо, слишком наивно полагать, что я, младший лейтенант на всеми забытой окраинной планете, могу быть кому-то нужна. Что кто-то может появиться на горизонте моей жизни, и не случайно, не просто так.

   – М-м, – произносит анкорианский адмирал. – Думаете, все не случайно, Самир-ра?

   Он протягивает руку, и синий свет горит на его ладони. Я замираю – трусливо замираю, не в силах шевельнуться, потому что страх внутри слишком силен. Страх внутри – как целый мир, целая вселенная – огромный и неизведанный, как пугающие глубины далекого космоса. Перед лицом вечности так просто…

   …сдаться?

   Слово-пощечина вспышкой боли проносится в голове. Я не могу сдаваться, не должна сдаваться.

   – Не бойтесь, – как-то отстраненно говорит анкорианец, бросая на меня быстрый взгляд.

   Поднимаю голову, и он такой высокий вблизи, что кажется, будто я могу уткнуться носом в его обнаженную грудь. Он рядом и в то же время далеко, потому что адмирал уже не смотрит на меня и руку протягивает не ко мне. Он касается странной стены за моей спиной, и, когда я снова вижу его руку, на ладони светится плоский инфоноситель.

   – Самир-ра Дож, – произносит анкорианец, медленно пролистывая данные. – Младший лейтенант пограничных войск. Вы окончили Третью военную академию Содружества обитаемых планет. Это неплохо, надо полагать.

   – Лучше, чем Пятая, – автоматически огрызаюсь я.

   А еще лучше, чем Седьмая, которую закончили Мерль Лоу и Анириана Сен. Лучше, чем архивное дело в Шестой, которую закончила Инния, невеста Тамира. Теперь уже, наверное, жена Тамира.

   Только это все не так важно. Не важно все, если я застряла здесь, на этой пустой планетке на окраине обитаемых миров.

   – Почти с отличием, – хмыкает анкорианский адмирал. – Хотя действительно странное распределение для седьмой в рейтинге выпускников.

   – Когда нет богатых родственников, работаешь там, куда берут, – снова огрызаюсь я.

   Это бесит. Бесит, что он копается в моем прошлом, в моем грязном белье. Бесит, что он, такой аналитически-беспристрастный, просматривает записи о моей жизни, статистику моей жизни. Бесит, что он видит все это – несправедливость, указывающую лишь на одно.

   Я никогда не была достаточно хороша.

   – Не занимайтесь самоуничижением, лейтенант, – голос анкорианца возвращает в реальность, к ногтям, которые я по привычке вонзила в ладони. – Я вас чувствую, не забывайте. Что не так с вашей работой и образованием, Самир-ра?

   – Вам не понять.

   – Почему же? – он поднимает голову от инфоносителя и смотрит мне прямо в глаза. – Попробуйте меня.

   Невольно вздрагиваю.

   Даже понимая, что он имел в виду, это его “попробуйте”, произнесенное тихим, хрипловатым голосом, отдается в теле. Отдается спазмом, быстрым и резким, дрожью. Я боюсь его, чужака, захватчика. Боюсь – и все равно…

   – Можете и так, – уже совсем вкрадчиво предлагает анкорианец. – Только меня немного смущает непредсказуемость вашей реакции. Я бы предпочел сначала разобраться.

   Прячу руку за спину. Я ведь потянулась, невольно потянулась к этому гипнотически-привлекательному захватчику.

   – Хорошо, – кивает Данлир. – Так что же вас так расстраивает? Может, то, что ваше учебное заведение занимает строчку рейтинга намного более высокую, чем учебные заведения большинства ваших сослуживцев? Считаете это несправедливым?

   – А вы как думаете? У кого-то море, солнце, курортная планета, у кого-то собственный корабль и бесконечное путешествие, а у меня это за окнами изо дня в день.

   – Вы семь раз подавали прошение о переводе, – считывает с инфоносителя анкорианец. – Семь отказов. У вас в файлах есть заявление на увольнение. Создано два года назад. Последнее изменение – прошлый месяц. Почему вы не уволились, лейтенант?

   – Передумала, – говорю я. – Не успела.

   А в голове другое – Тамир, Тамир, Тамир. Молодой офицер, которого назначили к нам командиром после академии. Тамир, с его невероятно-зелеными глазами и падающей на глаза длинной челкой. В его волосы так и хотелось запустить пальцы.

   К нему так и хотелось прижаться.

   Да, ради Тамира я терпела, ради Тамира передумала увольняться, уходить вникуда и начинать все сначала на гражданке – на какой-нибудь очередной мрачной планетке, где большую часть времени холодно и серо. Сначала жила надеждами, случайными встречами, а потом…

   Потом надеяться было уже больно, а сдаться – горько. Потом была Инния, красивая, воздушная и недоступная Инния, и глядя на них я понимала, что такая как я, своя-в-доску-Сэм, Тамира никогда не могла привлечь.

   – Да, безнадежную влюбленность вы себе зачем-то придумали, – холодный голос анкорианца выдергивает в реальность – эту, неправильную реальность, где я стою на холодном полу его каюты на борту пугающе-огромного корабля-носителя. Стою, такая нелепая в своих пижамных штанах, переодеть которые мне так и не удалось, в простой черной майке на голое тело, с растрепанными волосами и, наверное, запекшейся кровью там, куда она попала во время нашей предыдущей встречи.

   Нелепая Самира.

   – Вы можете не читать мои мысли, адмирал?

   – Могу, – он снова протягивает руку, возвращая инфоноситель на место – на стену за моей спиной. – Но это сложно. Ваши чувства слишком явны, слишком ярки. Вы фоните чувствами, атакуете ими. Нападаете.

   – Мне кажется, нападаете здесь только вы.

   – Да? Как же я на вас нападаю?

   – Вы…, – смотрю на него, запрокинув голову, на его совершенное лицо, на широкие плечи. – Вы слишком близко.

   – Мне отойти? – он подается еще ближе с этими словами, ближе ко мне, к моему лицу. Я почти чувствую его дыхание, и оно теплое, как у нас.

   Почти человеческое.

   – Да, – прошу я. Мой голос почему-то хриплый, а внутри все сжимается. Потому что он задевает какие-то струнки, какие-то давно забытые, отброшенные, отмершие нервные связи, которые заставляют кровь быстрее течь по венам, а жизнь возрождаться. Потому что он как дождь в пустыне – желанный, долгожданный дождь, который так нужен, чтобы сухая и безжизненная равнина вновь ожила.

   Его рука все ближе, я вижу ее движение краем глаза – он тянется ко мне, чтобы коснуться, чтобы подчинить себе тем холодным синим светом, который ядом разливается по телу, выворачивает рассудок, выпивает душу.

   Я шарахаюсь в сторону, быстро и неловко, спотыкаясь, нелепо взмахивая руками в попытке обрести равновесие. И анкорианец поддерживает меня, подхватывает за талию.

   – Смотрите, – он показывает мне руку раскрытой ладонью вверх. – Импланты, которые вас так пугают, отключены.

   Действительно, синих разводов нет, обычная ладонь, обыкновенная, почти человеческая кожа. Но я-то знаю, что ему нужна всего секунда, чтобы снова включить их, всего секунда, чтобы снова подчинить меня себе.

   – Послушайте, – отпуская меня и отступая, произносит адмирал. – Если бы я хотел это сделать против вашей воли, сделал бы уже давно. Поверьте, я иду вам навстречу хотя бы тем, что мы с вами разговариваем как командующий офицер с командующим офицером.

   – То есть это нормально – удовлетворять базовые потребности всех командующих офицеров на вашем пути?

   – Вы этого хотите. И не хотите. И снова хотите. Ваши желания меняются с невероятной скоростью, лейтенант, вы хотите то сдаться, то бороться, то умереть, то жить. В одно мгновение вы невероятно одиноки и страдаете от этого так сильно, что невозможно не чувствовать, а в следующее я уже “мерзкий инопланетный червь, пожирающий мозги”.

   – Вы умеете пожирать мозги, адмирал.

   Он качает головой.

   – Я умею считывать, а это разные вещи, поверьте.

   – Это больно и…, – “вытесняюще”, но я не говорю этого. Я почему-то не в силах это произнести, не в силах рассказать, каким же ощущается прикосновение его разума, его воли. Как будто что-то блокирует меня изнутри, запрещает говорить.

   – Это не должно быть больно, – мягко возражает анкорианец. – Вам больно лишь потому, что предыдущий контакт с представителем моей расы оказался для вас травматичным. И я не могу сказать в чем причина, потому что вы блокируете эти воспоминания.

   – Но до вас я никогда не встречала живых анкорианцев.

   Он смотрит на меня – молча, пристально и долго, как будто ждет продолжения, объяснений. Но я молчу, не зная, что сказать. И какой-то кусочек внутри меня вопреки всему, вопреки разуму, вопреки ситуации, вопреки самой мне рвется к нему. Тянется, чтобы, наконец, раскрыться, чтобы заполниться, чтобы он вновь сделал меня цельной.

   Вновь…

   Может быть, как во сне, где он ласкал меня, и мне нравились его прикосновения.

   Может быть…

   Данлир протягивает мне руку – как и тогда, на базе, ладонью вверх. Синие узоры тускло тлеют под кожей.

   – Дайте руку, Самир-ра, – требовательно произносит он. – Я обещаю остановиться, если что-то пойдет не так.

   – Что-то? – безотчетный ужас вновь наполняет меня. – Что-то? В этом все не так, адмирал, все!

   Эмери Данлир сжимает руку в кулак, а когда разжимает вновь, его анкорианские импланты больше не светятся.

   – Вы – настоящая загадка, Самир-ра Дож, – негромко произносит он. – Я не знаю, случайно ли то, что вы оказались здесь, и не могу просто проигнорировать это незнание. Это было бы ошибкой.

   Есть что-то в его взгляде. В том, как он смотрит, как видит. В этом пугающем и немного жутковатом ощущении, что взгляд Данлира пронзает меня насквозь, и что видит он целиком, полностью – так глубоко, как никто до него не смотрел и не хотел смотреть. В том, что сейчас я верю его словам, верю, что я действительно загадка, которую он хочет разгадать, тайна. Манящая, дразнящая, волей-неволей пробуждающая охотничий азарт загадка. Не та-самая-Сэм-Дож, у которой слишком-много-непонятных-заморочек. Для анкорианца я словно бы что-то большее.

   Он смотрит на меня, а я не могу оторваться от него. Не могу заглушить рвущееся изнутри желание быть понятой и быть принятой, настоящей, истинной, со всеми сомнительными достоинствами и несомненными недостатками.

   Почему-то мне кажется, что анкорианцы умеют принимать. Что этот анкорианец, адмирал Эмери Данлир, умеет принимать.

   Он поднимает руку к моему лицу, и в этот раз я забываю испугаться, отшатнуться. Я забываю обо всем, раздираемая изнутри этим отчаянным желанием принятия, и, кажется, я даже тянусь к нему навстречу. Позволяю коснуться кончиками пальцев моей кожи, позволяю им скользнуть по губам.

   И миллион мурашек по телу.

   Хочется сдаться, подчиниться этому прикосновению. Раствориться в нем, потерять себя, стать той, кого зеленокожий во мне увидел. Ашша сайореин.

   Жалкая анкорианская шлюха.

   Это пронзает током – осознание того, как же низко я готова была опуститься. Кем стать. На какое дно рухнуть. Предать все, во что я когда-либо верила, ради одного только случайного опыта, после которого меня, несомненно, выбросили бы на помойку, как использованную бумажную салфетку. Анкорианцы, надменные высокоразвитые анкорианцы, всегда лишь потешались над жалкими людьми.

   Я отступаю, а Данлир не пытается удержать. Легко, наверное, когда чувствуешь все, что чувствуют другие, когда понимаешь их эмоции. Он должен был ощутить всплеск моей ненависти. Поэтому, наверное, и отпустил, поэтому не стал держать. Он же… благородный.

   Это так противоестественно и мерзко, что злые слова срываются с языка прежде, чем я успеваю остановиться.

   – Я никогда не буду твоей ашшей, жалкий инопланетный червь!

   Слова повисают между нами, почти материально ощутимые.

   – “Ашшей”? – осторожно, как-то слишком осторожно, тщательно копируя мое произношение, переспрашивает адмирал. – Что вы хотите сказать, лейтенант?

   – Что не буду вашей…, – меня смущает его все такой же внимательный, но теперь уже какой-то клинически-холодный, опасный взгляд. – Шлюхой. Ашшей.

   – В вашем языке нет такого слова, – холодно, очень холодно произносит анкорианец. – Где вы его слышали?

   Я пожимаю плечами. Не понимаю его реакции, не понимаю этого отчуждения. Не понимаю, почему он вдруг перестал смотреть на меня, как на интереснейшую головоломку, почему в нем проявилось… это.

   Словно бы я ошиблась со своим поспешным переводом, словно бы “ашша” – это что-то совершенно иное, что-то опасное даже для него, всесильного анкорианского адмирала.

   – Лейтенант, – с нажимом повторяет Данлир, – где вы слышали это слово?

   Зябко ежусь под его взглядом. Он не касается меня, даже не пытается дотронуться – напротив, анкорианец ощущается бесконечно далеким – но что-то совершенно, абсолютно неправильно.

   – Это же “шлюха”, да? Один из ваших людей меня так назвал. “Ашша сайореин” – господская шлюха. Так?

   Глаза адмирала вдруг загораются множеством цветов.

   Я не чувствую вторжения в свой разум, но это все равно жутко – это ощущение, будто бы он изучает меня всю, сканируя, словно бы обгладывает взглядом, сдирая мясо с костей. Мне кажется, будто я диковинная зверушка на разделочном столе, и меня препарируют, разрезают, разглядывают изнутри, пытаясь понять, как же я должна работать.

   Потом все цвета в глазах Данлира гаснут, и анкорианец отворачивается.

   Я молча смотрю, как он касается светящейся ладонью стены, как вынимает из раскрывшегося шкафа безупречно-гладкую черную рубашку. Как одевается, подчеркнуто не обращая на меня внимания.

   Внутри бурлит то мерзкое чувство, которое бывает, когда тебя использовали и ты больше не нужна. Отчаяние и отвращение к самой себе.

   – Объяснитесь, адмирал, – я не узнаю свой голос, сама удивленная прозвучавшими в нем стальными нотками.

   Данлир оборачивается, но не произносит ни слова.

   Панель каюты бесшумно отодвигается, освобождая проход в коридор, и я вижу трех анкорианцев и двух зеленокожих. Какой-то причудливый прибор поблескивает в их руках.

   Игла пронзает кожу. Анкорианцы как всегда молниеносны, я даже не успеваю понять, когда один из вошедших вкалывает мне какой-то препарат. Я успеваю только взглянуть на Данлира, почему-то удивленная, почему-то обиженная его поступком, потому что он же велел освободить меня, он же потребовал, чтобы меня выпустили из изолятора и пригласил сюда – гостьей, не пленницей…

   – Извините, лейтенант. В этом вопросе у меня нет права на ошибку.

***

   Я в ночном кошмаре. Ему нет ни конца, ни края, и выхода из него тоже нет.

   Прихожу в сознание вспышками, наплывами, и эти сознательные минуты – худшие в моей жизни. Потому что я не могу дышать. Не могу вдохнуть в светящейся зеленой жиже, покрывающей меня всю, лезущей в рот и нос, щиплющей глаза. Паника захлестывает волной, ведь это так неправильно – не дышать, и я рвусь, тянусь к синеватому свету где-то впереди, пытаюсь плыть, всплыть и выплыть, но тело не слушается, не подчиняется. Легкие жжет изнутри, грудь раздирает боль, и, кажется, что я вот-вот задохнусь, захлебнусь.

   – Тише, тише, Самир-ра, – просит смутно знакомый вкрадчивый голос, и я застываю на мгновение. Перестаю бороться. – Не надо бояться. Просто дышите.

   А я не хочу. Не хочу дышать. Не хочу вдыхать эту мерзкую светящуюся жижу, не хочу…

   Но сознание снова меркнет, гаснет до следующей вспышки, когда я снова открою глаза, и снова ничего не изменится – будет все та же жижа, и тени за стеклом, и голоса, говорящие на незнакомом языке.

   И он, мой главный мучитель.

***

   Выныриваю из очередного забытья резко, как от удара. Жадно втягиваю воздух прежде, чем понимаю, что жижи вокруг больше нет, и я могу дышать.

   И ребра саднят, как будто удар действительно был.

   Отяжелевшие веки подчиняются с трудом, а взгляд почти не фокусируется. Меня окружают какие-то размытые силуэты – один высокий, по-анкорианскому худощавый. Другой крупный, зеленый. И речь их я не понимаю.

   – Данлир, – говорит один. И затем много непонятных, грубых, царапающих слух слов.

   – Данлир-р, – отвечает второй. И тоже добавляет много непонятных слов – других слов, иных, иначе звучащих. В его произношении “Данлир” кажется мягче, мелодичнее. Как “Самир-ра”, которое так любил говорить…

   – Дан-лир, – шепчу я. Язык ворочается во рту с трудом, и горло саднит. Я не могу понять, зачем мне этот Данлир, почему я подсознательно хочу, чтобы он был здесь, словно бы он и только он может меня защитить.

   Защитить от очередного удара под ребра.

   Все расплывается перед глазами, кровь шумит в ушах. И я не понимаю, о чем спорят двое, стоящие у стола, на котором распростерта я – обнаженная, покрытая подсыхающей зеленоватой жижей.

   А потом крупный уходит, и я остаюсь с высоким. Анкорианцем.

   – Вы… кто? ¬– шепчу я.

   Он другой. Размытый, нечеткий, но иной по цветам, чем тот самый Данлир, который был светлым. Этот же темный, у него темные руки с длинными пальцами, и серебристые узоры на них светятся у самого моего лица.

   А потом он касается меня.

   Руки смыкаются на моем горле, и серебристое сияние порабощает меня. Я – его игрушка, безвольная, почти неживая. Анкорианец проникает внутрь, заполняя разум собой, своим странным, противоестественным существом.

   И я позволяю, потому что игрушки не умеют сопротивляться. Они лишь терпеливо ждут, когда в них наиграются и забудут, оставят в покое.

   Я словно бы не я. Не Самира Дож, лейтенант пограничных войск Содружества, не командующий базой, не та женщина, под руководством которой маленькая станция на окраине обитаемых миров так долго сопротивлялась подавляющему могуществу анкорианского флота. Нет, я просто что-то ничтожное и жалкое, что-то, что так просто взять, даже тогда, когда оно этого не хочет.

   А я ведь не хочу. Не хочу, чтобы этот странный анкорианец заполнял меня изнутри, вытесняя, вытирая, уничтожая мою истинную сущность. Не хочу слышать его голос, произносящий странные слова на незнакомом мне языке. Не хочу быть здесь, и не хочу быть вообще.

   Серебристая сущность анкорианца заполняет до предела хрупкий сосуд моего разума. И меня не остается, я просто перестаю существовать, сжатая до крошечной точки где-то глубоко-глубоко на дне. Маленькой, пульсирующей точки, похожей на комок сжатой энергии.

   Который может развернуться.

   Который разворачивается – внезапно, резко и сильно, и я почти слышу какой-то неправильный звон, с которым разлетаются тонкие стенки того хрупкого сосуда, каким казался мой разум, наполненный анкорианцем. И кровь теплая на лице.

   Кровь на губах, кровь заполняет рот. В ушах шумит, и голова раскалывается от этого шума. Противная слабость сковывает, и все вокруг медленное и вязкое, как подсыхающая жижа на моем теле, как серебристая субстанция, вплеснувшаяся из глаз, носа и рта мертвого анкорианца.

   А он мертв. Он совершенно точно, абсолютно и бесповоротно мертв, и я чувствую это каждой клеточкой измученного тела.

   Мешком сваливаюсь на пол. Ноги не слушаются, тело неподатливое, застывшее, но в голове бьется мысль, что надо бежать, уходить, пока есть шанс. Спасаться, потому что внутри темным озером плещется жуткая в своей определенности уверенность – еще одного вторжения в разум я не переживу.

   Медленно, рукой вцепившись в край стола, поднимаюсь на ноги. Кровь на лице, слабость, головная боль мешают сфокусироваться на том, где же я. Где же выход, и есть ли он.

   Слышу за спиной шорох, с которым отодвигаются анкорианские двери-панели, но не успеваю даже повернуться.

   Что-то острое упирается в основание шеи.

   – Не поворачиваться, – говорит невидимый кто-то, там, за спиной. Общий язык дается ему с трудом, обрывистыми, неправильными фразами. – Помочь.

   Игла прокалывает кожу, впрыскивая что-то в кровь.

   Дергаюсь, шаря по столу в поисках чего-нибудь тяжелого. Страх пульсирует в венах, паника накрывает с головой. Пытаюсь развернуться, но сильные руки удерживают за плечи, прижимают спиной к твердому телу.

   Пальцы человеческие, не светятся, но я чувствую, что там, за спиной, не человек. Меня бросает в дрожь, я содрогаюсь от нематериального, невыносимо-жуткого холода, тщетно пытаясь вырваться из чужих рук.

   – Прекрати, – пальцы впиваются в плечи, отрезвляя болью. – Доверять. Помочь. Стимулянт.

   Бесшумно отодвигается панель передо мной, открывая проход в темный, явно редко используемый коридор.

   – Шаттл, – отрывисто добавляет неожиданный помощник. – Проход. Лево.

   И он подталкивает меня в спину, отпуская. Невольно делаю шаг вперед, чуть не спотыкаясь. Почти чувствую, как кровь разносит стимулянт по венам, придавая сил, но тот невидимый, там, за спиной, не дает покоя. И он, словно чувствуя, говорит:

   – Доверять, Сэмми. Помнить.

   И, не оборачиваясь, я с трудом двигаюсь вперед, с каждым шагом набирая скорость.

   Панель задвигается за моей спиной.

***

   У шлюза меня настигают.

   Оно и неудивительно, ведь даже со стимулянтом я еле ползу, держась рукой за стену и оставляя за собой след из крови, смешанной со странной светящейся жижей. Как маячок.

   Все расплывается перед глазами, смазывается. Темнота коридора, холодное свечение синих узоров, бегущих по стенам, стальные отблески перекрытий. Кровь шумит в ушах, пульсирует в голове. Но страшнее всего холод, расползающийся по телу, жуткий, леденящий холод, предвещающий лишь одно.

   Проскальзываю пальцами по двери шлюза – гладкой, без ручек и запоров, в тщетной попытке понять, как же она открывается. Слабость накатывает волной и тянет вниз. Рука бессильно повисает.

   Оборачиваюсь к догнавшим меня хранителям-анкорианцам, и свечение имплантов на их пальцах предвещает то самое, необратимое.

   “Это конец”, бьется в голове отчаянная мысль. “Это конец, Сэм, конец твоего пути”.

   Я закрываю глаза на секунду, пытаясь найти в глубине истерзанного разума то самое что-то, что помогло расколоть сосуд, куда влилась энергия вторгнувшегося в мое сознание анкорианца.

   Но нет. Ничего нет, только пустота, усталость и непроходящая головная боль.

   – Вы бы оделись, лейтенант, – доносится спокойный, чуть насмешливый голос. ¬– Холодно так лететь.

   Распахиваю глаза, и Данлир там, угрожающе-неподвижный за спинами хранителей.

   – Не приближайтесь, – хрипло прошу я. – Пожалуйста, не приближайтесь.

   А сердце бьется все сильнее, все быстрее, словно бы вот-вот раздерет грудную клетку и вырвется наружу, и ярость копится внутри – обжигающая, горячая ярость. Мне почти хочется, чтобы он попробовал приблизиться. Почти хочется, чтобы он попробовал меня коснуться.

   Хочется уничтожить его, врага и захватчика, мучителя.

   – Думаю, вам стоит знать, – все так же спокойно добавляет анкорианский адмирал, не двигаясь с места, – что энергии от того, что вы себе вкололи, хватит еще на пару минут. А потом ваш организм не выдержит перегрузки. Так что в ваших интересах позволить мне вам помочь.

   – Не приближайтесь.

   – Я не двинусь с места, пока вы не согласитесь, Самир-ра, – пожимает плечами Данлир. – Но у вас не так много времени.

   Он что-то говорит хранителям, и те отступают.

   Холодное спокойствие анкорианца пугает. Пугает его уверенность, пугает эта жутковатая невозмутимость. Словно бы я полностью в его власти.

   – Отпустите меня, – прошу я. – Вы обещали, что не будет пыток и кровавых казней.

   – Я бы предпочел, чтобы мы с вами спокойно поговорили, лейтенант. А для этого вам лучше было бы оставаться в сознании.

   – Я не могу, я…, – голос прерывается. Перестает слушаться, потому что все вдруг действительно ускоряется – до предела, до крайности. И я пытаюсь вдохнуть, но не выходит, и это жутко и страшно, и Эмери Данлир вдруг кажется кем-то, кто действительно может помочь, и я…

   Не хочу умирать.

   – Адмир…

***

   А где-то там идеальное утро, где теплые волны с тихим шорохом набегают на светлый песок. И солнце ласкает кожу, и нет, я не просыпаюсь, сладко потягиваясь, где-то далеко от этого волшебного места. Я на песке, босая, и море чуть касается ступней набегающими волнами. И мне спокойно как никогда, мне хорошо, и хочется быть прямо здесь и сейчас. Где нет боли и беспокойства, а есть только бесконечное умиротворение.

   И кто-то очень знакомый рядом.

   Я оборачиваюсь, наполненная этим удивительным чувством, когда все вдруг хорошо и реально. И он там, за моей спиной, и мне кажется, что я его знаю. Он кто-то близкий, кто-то важный.

   Смотрю на него, а он протягивает мне руку.

   – Привет, – произношу я, и это так просто и так естественно. – Я ждала тебя.

   Но не касаюсь. Не касаюсь его руки, не ощущаю его пальцев. Пролетаю насквозь, словно через дым, словно бы его нет, он ненастоящий. Теряюсь.

   Я не помню его лица. Не помню тела, не помню ничего, кроме того, что он высокий и светлый. И вот он, этот неясный образ, прямо передо мной, и он лишний, лишний в этом безмятежном спокойствии.

   И нет, я его не ждала.

   - Уходи… те.

   Он ведь не близкий, нет, он чужой. В правильном сладком сне должен был быть Тамир, Тамир должен был ждать меня на краешке пляжа с холодным коктейлем в руке. С Тамиром я мечтала об этом. Для нас это было нормально.

   А он… ему плевать на тепло. Ему не нужно море, не нужен ласковый солнечный свет на искусственной коже. Он привык к холодной пустоте космоса.

   – Ну почему же “не нужен”, Самир-ра? – вкрадчивый голос, осторожный. Словно бы ему снова что-то нужно, словно бы он пытается перечеркнуть ту холодную отстраненность, с которой он отправил меня на пытки, на опыты.

   И море исчезает, сменяясь серой пустотой, где нет ничего, кроме нас, меня и его, замкнутых друг на друга.

   – Отпусти, – прошу, нет, требую. Почему-то знаю, что здесь я могу диктовать свои условия. Что здесь я сильная. – Убирайся.

   А он только шагает ближе. И проступает четче.

   – Не хочу, – протягивает руку, приглашая. – Пойдем.

   Смотрю на него, вдруг четко понимая, где я, и почему море было такое теплое, а солнце грело, но не обжигало. Почему горизонт был бескрайне пуст, а волны повторяли свой узор.

   Это не по-настоящему. Это сон.

   – Не пойду, – качаю головой. – Мне некуда возвращаться. Меня там ничего не ждет.

   – Я жду.

   А я не верю. Не могу верить. Это как-то совершенно неправильно – верить ему, верить им. Это совершенно невыносимо, верить, потому что вера раскалывается, обнажая истинные лица тех, кто когда-то казался важным.

   Когда-то казался другом.

   “Ты можешь доверять мне, Сэмми. Это будет наш с тобой секрет”.

   Встряхиваю головой. Хочу быть одна, здесь, в моем тайном мире. Это идеальное утро всегда существовало только для меня, здесь никогда не было места анкорианцам.

   Анкорианцу.

   Эмери Данлиру.

   – Я жду тебя там, Самир-ра, – произносит он. – Жду, когда ты откроешь глаза, и мы, наконец, поговорим.

   – Как вы меня нашли? – только и спрашиваю я. – Как вы вообще это делаете?

   Он тихо смеется, мягким, горловым смехом.

   И почему-то как огонь по телу.

   Почему-то как обещание, исполнения которого я ждала так давно.

   “Тебе будет хорошо, Сэмми, очень хорошо. Ты же мне веришь, да?”

   – Я ведающий, – говорит нематериальный Данлир.

   Как будто это что-то объясняет.

   – Поэтому вы вторгаетесь в мои сны? Поэтому ковыряетесь в моей голове? Только потому, что кто-то там решил наградить вас этим сомнительным анкорианским титулом? Это не дает вам права, адмирал, вы просто не имеете права, вы не можете здесь быть, вы…

   – Ты сама разрешила мне зайти, Самир-ра, – качает головой Данлир. – Ты разрешила мне прийти за тобой, потому что не хочешь умирать, потому что хочешь, чтобы я вывел тебя обратно. Потому что хочешь жить.

   – Мне некуда возвращаться, – упрямо повторяю я. – Мне нет смысла жить. Я… я ваша игрушка, пленница, вы позволили вашим людям распоряжаться моим телом, вы…

   Я смотрю на него, и ярость переполняет меня. А он только ближе, я почти физически чувствую его близость.

   Как будто он держит меня за руку, как будто его холодная синеватая энергия разливается по моим венам, наполняя жизнью. Вдыхая жизнь.

   Я моргаю. И открываю глаза.

***

   Он рядом. Совсем рядом, слишком близко. Светящиеся глаза пугают, дрожь проходит по телу, а губы, узкие губы со светящимися синими узорами, почему-то манят.

   Он ведь обещал вдохнуть в меня жизнь.

   Он ведь обещал потушить тот злой огонь, так долго сжигавший меня, огонь ненужности, отверженности и неправильности.

   Он ведь… враг. Захватчик.

   С трудом отодвигаюсь, отвожу взгляд от его лица. Вижу его руку на моей руке, пальцы на запястье. И холодное синеватое свечение, медленно вливающееся в мое тело, в меня. Синие узоры расцветают на моей коже, образуя причудливый рисунок, подсвеченный изнутри.

   – Что вы со мной сделали? – я говорю ровно, почти безэмоционально, но внутри все замирает от ужаса, ведь он сотворил что-то со мной, испортил меня, он…

   – Я вас спас, лейтенант Дож, – так же ровно отвечает Данлир. – Вам стоило подумать, прежде чем вкалывать себе неизвестные вещества. Человеческое тело неспособно расщеплять и усваивать анкорианские препараты. Вас это убивает.

   “Помочь. Доверять. Сэмми”.

   Незнакомый голос того, невидимого, проносится в голове.

   Я ведь доверилась. И это могло меня убить.

   – Что вы сделали со мной? – повторяю я. Его пальцы все еще на моем запястье, и я все еще чувствую прохладное, приятное прикосновение его энергии, наполняющей меня изнутри. – Отпустите.

   Анкорианец разжимает пальцы.

   Сияние не гаснет, не уходит вместе с ним. Да, он гасит свои ипмланты, но моя кожа все так же сияет изнутри анкориански-холодным светом. Я свечусь сама, как будто бы я…

   – Сайореин, – произносит Данлир. – Самый правильный перевод с языка гардша – “тот, кто дарит жизненную энергию”. Так воины-гардша обращаются к тем из нас, кто заряжает энергией вживленные в их тела импланты.

   – Вживленные? – слово цепляет. Переворачивает что-то внутри, забирает что-то важное, что-то правильное, что-то исконно мое.

   И не важно, что я лежу на столе, напоминающем разделочный – он ведь этим и занимался, пока я была без сознания. Разделывал меня, переделывал по своему усмотрению. По своему образу и подобию. Изменял меня.

   С ненавистью смотрю на свою руку, светящуюся инопланетной энергией. Сжимаю в кулак, привычно вонзаю ногти в ладони, радуясь отрезвляющей боли.

   – Могу предложить вам одеться, лейтенант, – говорит Данлир, вставая. – Если хотите.

   Не отвечаю, и он подходит к светящейся стене, касается ее ладонью, вынуждая панель отодвинуться. А потом ткань, тонкая и приятная на ощупь, накрывает мое тело.

   – Я в вашей каюте, – понимаю я, машинально заворачиваясь в предложенное… нечто.

   Данлир кивает.

   – Медотсек показал себя..., – он чуть хмурится, подбирая слово, – неэффективным.

   На мгновение закрываю глаза. Почему-то чувствую себя бесконечно усталой, разбитой. С каким-то равнодушным смирением вспоминаю зеленоватую жижу, невозможность вдохнуть и мертвого анкорианца.

   Анкорианца, убитого мной.

   – Я для вас опасна, адмирал? – прямой вопрос. Открываю глаза, и синеватое свечение импланта вновь напоминает о себе. – Поэтому вы поставили мне эту штуку?

   Данлир осторожно касается моей сжатой в кулак руки.

   – Эта штука, Самир-ра, единственное, что удержало вас среди живых. То, что вы себе вкололи, убило бы вас. Имплант позволил вашему организму переработать поступившее инородное вещество.

   – И сделал меня безвредной?

   – Нет, вы все еще вредны, – он усмехается, и от его усмешки дрожь вновь пробегает по телу. Та самая, неприятная дрожь предвкушения. – К этому я не имею ни малейшего отношения. Вы контактировали с другим представителем нашей расы, лейтенант, вероятно очень давно. Вероятно, этот опыт не был для вас приятным, поскольку все воспоминания об этом тщательно заблокированы вашим сознанием, куда вы старательно меня не пускаете. И кто-то, надо полагать, тот самый другой, научил вас этому.

   “Это будет наш с тобой секрет, Сэмми. Знаешь, когда секрет перестает быть секретом? Когда ты рассказываешь его другим”.

   Я моргаю. Прошлое просачивается в настоящее гнилостными вспышками, отравляя, наполняя тупой полузабытой болью и отвращением.

   Отвратительна. Где-то там, внутри, в глубине – я отвратительна, и не могу позволить кому-либо это увидеть.

   Именно поэтому я просто смеялась, когда Тамир осторожно шутил на тему отношений. На тему нас, меня и его. Именно поэтому.

   – Вы не имели права, – я сажусь с трудом, через силу. Слабость, мерзкая и липкая, как анкорианская жижа, опутывает, тянет назад. Но не я хочу лежать – не могу лежать вот так, перед ним на столе, как жертва эксперимента, как опытный образец. Как что-то, не имеющее собственной воли и собственного разума. – Конвенция о правах разумных существ запрещает проводить над военнопленными эксперименты, изменяющие их базовую сущность. Вы не имели права вживлять мне анкорианский имплант.

   Слабость побеждает, и гравитация неумолимо тянет вниз, но Данлир поддерживает меня, помогая остаться сидеть. Касается стола рукой, превращая его в некое подобие кресла со спинкой. И почему-то это раздражает. Раздражает, что он там, за моей спиной, где я его не вижу. Раздражает, что он весь такой показательно-предусмотрительный. Раздражает – потому что ничто не может вытереть из памяти то, как он ворвался в мой разум – резко, сильно и без разрешения. Ничто не может заставить меня забыть о том, что по его указке меня отправили на опыты.

   – Не тратьте силы понапрасну, лейтенант, – советует адмирал. – Еще раз напомню, что анкорианский имплант спас вам жизнь. И то, что ваше тело не делает попыток его отторгнуть, наглядно демонстрирует, что вы хотите жить. Пусть даже такой ценой.

   Он касается рукой моего обнаженного плеча, и я вздрагиваю.

   – Вы звали меня, – негромко, почти шепотом добавляет Данлир. – Вы хотели, чтобы я вам помог, Самир-ра, потому что чувствуете, что мне можно доверять.

   Чувствую? Я не знаю, что я чувствую, не понимаю своих эмоций. Рядом с ним все кажется каким-то неправильным, каким-то искаженным. Он искажает пространство вокруг себя, меняет законы, изменяет все, к чему прикасается светящейся ладонью.

   И меня.

   – Вы не имели права, – упрямо повторяю я, дергая плечом, чтобы сбросить его ладонь. – По закону вы не имели права.

   – Лейтенант Дож, – спокойно, очень спокойно произносит Эмери Данлир. – Между Анкорией и Содружеством обитаемых планет, военнослужащей которого вы являетесь, нет дипломатических соглашений. А условия капитуляции вы отказались обсуждать по собственной инициативе.

   – Но есть же просто… человечность. Это бесчеловечно – то, что вы со мной сотворили, адмирал.

   – А я, замечу, и не человек. У представителей нашей расы считается естественным сделать все возможное для спасения жизни разумного существа. Вы вполне разумны, Самир-ра, и вы сами просили вам помочь. К тому же, я не мог позволить вам умереть.

   – Почему? – Я запрокидываю голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

   Он кажется почти бесстрастным, но что-то в нем выдает внутреннее напряжение. Я почти физически ощущаю его напряжение, и мне не по себе. Не по себе от этого осознания, от этой внезапной связанности.

   – Кто-то превратил вас в оружие, – отвечает Данлир. – Как ведающий, стоящий во главе этой операции, я отвечаю за вверенных мне анкорианцев, лейтенант, отвечаю за все, что происходит на борту и будет происходить на поверхности. Я не могу допустить, чтобы вы повредили разум еще кого-нибудь из моих подчиненных. Думаю, как командующий офицер вы можете меня понять. Я приношу вам извинения за несдержанность подчиненного мне сборщика и даю слово, что такого больше не повторится. В моей каюте вы в полной безопасности. И, разумеется, вы имеете полное право требовать увеличения вашей компенсации.

   – Компенсации? – переспрашиваю я. – Вы думаете, это то, чего я хочу – компенсации?

   – Нет, – анкорианец обходит импровизированное кресло по кругу. – Вы хотите, чтобы этого всего с вами не происходило.

   Он присаживается на корточки перед моим “креслом” так, что наши лица оказываются на одном уровне. Его глаза светлые, человеческие. Теплые ладони ложатся на мои колени, накрытые тонким слоем анкорианской ткани, и кажется, что кроме нее нас почти ничего не разделяет.

   Не сотни тысяч световых лет и безжизненная пустота дальнего космоса между Содружеством обитаемых планет и таинственной Анкорией.

   – Вы убегаете в свой идеальный мир, где вы счастливы и любимы, – говорит Эмери Данлир. – Но вы думаете, что он существует только в вашей голове. Но и этот мир, где вы чувствуете себя одинокой, ненужной и незаслуженно обделенной, и этот мир, Самир-ра, существует только у вас в голове. Вы сами его создали. Сами заперли себя в нем.

   Я жду продолжения, а он молчит. Молчит, глядя на меня обычными, почти человеческими глазами, касаясь моих коленей почти по-человечески теплыми руками. Он будто бы чего-то ждет, но я не могу понять чего.

   – Я убила его, – мой голос почему-то дрожит, и пальцы Эмери Данлира мягко сжимают мое колено. – Я убила вашего человека, адмирал, а вы говорите о непонятных вещах и компенсациях.

   – Моего “анкорианца”, лейтенант? – поправляет он. – Да. Да, Самир-ра Дож, вы разрушили сборщика, который неосмотрительно позволил себе остаться с вами наедине, без сопровождения гардша, нечувствительного к вашей энергии.

   – Вы поразительно равнодушны к судьбе собственных подчиненных, – меня до сих пор бросает в дрожь от одного только воспоминании о мертвом анкорианце, о его резком, злом вторжении в мой разум.

   – Он был предупрежден, – Данлир спокоен, и это спокойствие, граничащее с равнодушием, кажется отчего-то совершенно неправильным. Разве смогла бы я, если бы это произошло с моими подчиненными, на моем “Горизонте”, оставаться такой безразличной? Разве стала бы утешать убийцу?

   – Я могу вас понять, – мягко произносит адмирал. – Вы были напуганы и не понимали, что происходит. Вероятно, мне стоило вам объяснить, что простая диагностика не представляет для вас угрозы.

   – Вероятно, – я стряхиваю его руку со своего колена. – Вероятно, вам стоило предупредить меня, рассказать. Спросить согласия, в конце концов, спросить, хочу ли я этой вашей “диагностики”. Но вы, – я осекаюсь, не находя слов. Ярость кипит внутри, обжигающе-острая, переполняя, и очень хочется сорваться на крик, обвиняя. Но я не могу позволить такой слабости. Не могу показать, насколько же я уязвима здесь, на борту анкорианского корабля, окруженная анкорианцами. И усталость… усталость накатывает липкой волной дурноты, словно напоминая, что надо восстановиться, накопить сил. Выждать удачного, правильного момента, когда сопротивление будет иметь смысл. А сейчас… сейчас хочется лишь одного – оказаться как можно дальше от Эмери Данлира и тех непонятных ощущений, которые вызывает близость анкорианца. Как будто наши сознания все еще неуловимо связаны, как будто он все еще чувствует меня всю, целиком, полностью. – Пожалуйста, не трогайте меня, адмирал, если вас это не затруднит.

   – Не затруднит, – он поднимается на ноги. Отдаляется – и это почти физически ощутимо. Не только разрыв прикосновения, нет, даже то, что воздуха между нами становится больше. – Временный эффект, – коротко бросает Данлир. – Не переживайте так, это пройдет.

   Почему-то это задевает. Казалось бы, этого я хотела, но почему-то эти слова, это “временно”, словно царапает изнутри. Как будто я не хочу, чтобы эта связь обрывалась, забирая то, что внезапно дала – чувство связанности, неодиночества. Какой-то не совсем правильной, ненормальной, но все-таки близости.

   – Отдохните, Самир-ра, – советует адмирал. – Отдохните, и мы обсудим ваши условия.

***

   “Привет, Сэмми. Крошка Сэмми. Как дела, Сэмми? Соскучилась по мне?”

   “Нет”, хочется закричать мне. “Нет, я не скучала. Нет, я не хочу с тобой разговаривать, слышать тебя, чувствовать”.

   Но где-то там я маленькая и растерянная. Где-то там я ощущаю себя ненужной, забытой, брошенной. Где-то там я недостаточно хороша, чтобы меня хоть кто-либо замечал, хоть кто-либо ждал, и он, таинственный он по ту сторону виртуального пространства, кажется лучшим, что есть в моей жизни.

   Где-то там я не умею и не хочу сопротивляться.

   “Ты никуда от меня не денешься, Сэмми. Никогда не сможешь избавиться от меня”.

***

   Я просыпаюсь резко, задыхаясь, словно бы выныриваю из черной ямы цепкого ночного кошмара. Горло словно сжимает невидимая рука, легкие горят от нехватки воздуха. Мне страшно – до невозможности, одуряюще страшно – и я сворачиваюсь клубочком под тонкой черной простыней.

   Усилием воли заставляю себя вдохнуть, и это сложно – дышать сложно, жить сложно. Кажется, будто я марионетка, срезанная с веревочки, кажется, будто что-то оборвало всю жизнь направлявшую меня ниточку. Кажется, что где-то там, в темной пустоте страшных снов кроется что-то, бывшее когда-то важным.

   Кажется, где-то там осталась я сама.

   Я лежу, широко раскрыв глаза. Передо мной огромный иллюминатор во всю стену, и заслонки раздвинуты – с высоты поверхность планеты кажется мерцающе-красноватой, а база – крошечной светлой точкой. Осознание, где я, приходит медленно, а вместе с ним и тревога, и желание бежать.

   И отмыться.

   Я покрыта засохшей липкой коркой – остатками анкорианской жижи, в которой меня держали в медотсеке. На руке, в районе того места, где под кожей скрылся имплант, запеклась кровь. А створка, из-за которой появился полуобнаженный и мокрый адмирал, приглашающе приоткрыта, и на столике рядом с кроватью оставлено что-то, очень похожее на полотенце, и рубашка. Простая черная рубашка, одна из тех, которые носит Данлир.

   Осторожно встаю, тревожно озираясь по сторонам. Пол холодный и скользкий под босыми ногами. Все остальные двери-створки, прячущиеся в замысловато-светящихся стенах корабля, закрыты – мне оставили только один путь. И в другой раз я бы, может, и отказалась – из упрямства и нежелания плясать под чью-то указку, но сейчас…

   Сейчас это кажется логичным.

   Подхватываю полотенце и рубашку и торопливо прохожу за отодвинутую створку.

   Анкорианская ванная удивляет. Пустотой. И если отверстия в потолке еще хоть как-то намекают, откуда должна литься вода, то выключателя нет совсем. Абсолютно. Только светящаяся замысловатыми узорами стена, которой так страшно коснуться.

   Протягиваю руку. Стена холодная и неживая под моими пальцами.

   – Выше, – негромко произносит анкорианец позади меня.

   Не успеваю даже вздрогнуть, а его тело внезапно прижимается к моему, и ладонь накрывает мои пальцы, осторожно перемещая – чуть выше, чуть правее. Синеватое свечение перетекает с его руки на мою, а потом и на стену, и я чувствую легкую пульсацию-отклик. Теплая вода начинает литься сверху.

   На меня. На анкорианца за моей спиной.

   Чуть поворачиваю голову, но уже знаю, кого там увижу. Уже знаю, почему мне так хотелось вздрогнуть и испугаться, но страх и дрожь не пришли – я чувствую его, чувствую каждой клеточкой своего голодного тела. Голодного тем странным и немного болезненным голодом по прикосновениям, по чужому теплу, по ощущениям другого тела на своем теле.

   По тому, чтобы его рука мягко соскользнула с моей ладони и осторожно касаясь, очертила контур моей руки – до плеча, по шее. Чтобы он коснулся, а я все-таки вздрогнула – иной дрожью, дрожью предвкушения.

   Я вдыхаю, и это нервный вдох, короткий и неглубокий.

   – А мыла у вас нет, адмирал?

   Он не отвечает. Подается ближе, прижимается чуть теснее – и я чувствую мокрую ткань его рубашки на своем обнаженном теле. А потом его рука соскальзывает с моего плеча вниз, к выступающей косточке ключицы и ниже, к животу. Вспыхивают ярким синим светом узоры на его коже.

   – Адмирал Данлир! – я отступаю в сторону, почти выдираясь из этого будто бы объятия. Оборачиваюсь к нему и замираю, скрестив руки на груди в попытке хоть как-нибудь прикрыться.

   Медленная улыбка скользит по его губам. Глаза светятся – неярким и отчего-то манящим, притягательным светом.

   Он стоит, полностью одетый, под струями льющейся с потолка воды, и мокрая одежда облепила его тело, обрисовала четкие контуры.

   Вонзаю ногти в ладони, чтобы отрезвить себя болью, встряхнуться, избавиться от этого неправильного наваждения.

   – Сайореин Данлир? – как-то немного насмешливо уточняет анкорианец, намекая, указывая, что я теперь не совсем человек, что я не свободна, зависима.

   Что я его игрушка, и он будет играть так, как ему захочется.

   Я пячусь назад. Стена за спиной кажется холодной, а ноги скользят в белой пене.

   – Да, это аналог того, о чем вы спрашивали, лейтенант, – выходя из-под струй воды, сообщает Данлир. – Связующее вещество, которым вы покрыты, обладает, в том числе, дезинфицирующим и очищающим свойством. И нет, анкорианский имплант, которым вы даже не научились пользоваться, не способен изменить ваш исходный геном. Иначе мы с вами были бы одинаковы.

   – Вы – человек?

   – Вероятно, в том смысле, который вы в это вкладываете. На протяжении некоторого времени после зарождения мой исходный геном точно соответствовал геному вашей расы.

   – Вы родились человеком?

   ¬– Нет, лейтенант. Я пробудился таким, каким вы видите меня сейчас. Человеком в вашем понимании этого слова ни один из нас – тех, кто развит из исходного генома вашей расы – никогда не был.

   – Развит из исходного генома нашей расы, – эхом повторяю я. – Что это значит, адмирал, развит из исходного генома? Из чего?

   Данлир чуть склоняет голову к плечу, изучая меня.

   – Полагаю, – негромко произносит он, – из того, что вы называете словом “ребенок”.

   Смотрю на него, просто смотрю, слишком растерянная, слишком напуганная, чтобы как-то отвечать. И липкая слабость, противная липкая слабость так тянет вниз, к этому холодному мокрому полу.

   – Вы упрямы, Самир-ра, и это не идет вам на пользу, – Данлир подходит ближе, медленно и осторожно, как подходят к дикому животному, которое боятся спугнуть. – Успокойтесь. Мне не хочется возвращать вас еще раз.

   – Возвращать? – эхом повторяю я.

   Он внезапно оказывается рядом, когда колени вдруг подгибаются, удерживает на ногах, прижимая к твердому мокрому телу.

   – Ресурсы вашего тела ограничены, и я не могу понять, что же мешает вам это осознать, – произносит анкорианец. – Я бы хотел поставить вам второй имплант для стабилизации состояния, если вы не против.

   – Нет, – поспешно отвечаю я. – Оставьте меня в покое, адмирал. Отпустите.

   – Вы не переживете эту ночь, если я вас отпущу. Препарат, который вы себе вкололи, ускорил реакцию распада, а имплант замедлил, но не остановил. Ваше тело и ваш разум нуждаются в отдыхе.

   – Вам-то какое дело? Устранить командующего офицера противника – отличное средство захватить планету раз и навсегда.

   Не отпуская меня, Данлир протягивает руку за брошенным мной полотенцем. Проводит светящейся ладонью вдоль моей кожи, все еще покрытой анкорианской жижей, не касаясь, но почти касаясь, так, что мурашки бегут по телу, так, что хочется этого прикосновения – сейчас, прямо сейчас. Но он не дотрагивается, а связующее вещество послушно растворяется и так, белой пеной стекая к моим ногам.

   Адмирал заворачивает меня в полотенце.

   – Не обольщайтесь, лейтенант Дож, планета в любом случае уже принадлежит мне, – холодно сообщает он. – Что же касается вас – я не дам вам уйти. Даже если придется снова последовать за вами в то ваше идеальное утро, которое вы придумали себе, и…

   Он умолкает, не закончив, и я поднимаю голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Что-то в этом “и” интригует, обещает.

   – И?

   Данлир наклоняется к моему лицу.

   – И сделать с вами то, о чем вы так мечтаете, Самир-ра.

   – О чем же я мечтаю, Данлир? – вздернув подбородок, смотрю на него в упор. Твержу себе, что не дрогну, не сдамся, не растеряюсь, даже если он вдруг наклонится еще ниже, еще ближе.

   Не смотрю на его губы. На синеватые светящиеся узоры, проступающие на его лице.

   И руку я подняла только чтобы оттолкнуть его, если он вдруг попытается коснуться меня. Только чтобы понять, будет ли отклик, когда моя рука со светящимся под кожей имплантом, коснется его щеки, будет ли тепло и пульсация, будет ли реакция… между нами.

   – Эмери, – мягко поправляет он.

   А я отдергиваю ладонь, словно обжегшись.

   – Так вы хотите пережить эту ночь, лейтенант? – чуть насмешливо уточняет Данлир. – Или предпочитаете дождаться, когда тело снова откажет вам? Может, вам понравилось смотреть на меня большими беспомощными глазами и умолять вас спасти? Может, вы любите, когда вам приходится умолять, Самир-ра?

   Стискиваю зубы, прикусывая язык и рвущийся с него едкий ответ. Кожей чувствую, что он загоняет меня в ловушку своими насмешками, вновь бросает вызов, который так трудно не принять.

   Поднимаю на него взгляд, в душе надеясь, что он не беспомощный и умоляющий.

   – Нет, – коротко отвечаю я. – Не люблю. Но с чего вы взяли, что мое тело не откажет после того, как вы напихаете в него ваших имплантов?

   Он улыбается, глядя на меня. Улыбается странно, словно бы нежно, словно бы я для него что-то значу, что-то особенное и ценное.

   – Я знаю, что ваше тело и ваш разум могут их принять. Вы совместимы. Вы можете стать чем-то большим.

   “Чем?” – хочется спросить мне. Но я не спрашиваю, я молча киваю.

***

   Я в наркотическом полусне, и зеленоватые звезды мерцают в пульсирующей черной пустоте. Движутся одна за другой, словно подчиняясь невидимому космическому течению, плавными направляющими линиями расчерчивая путь. И вдруг ускоряются, набирают скорость и сворачиваются в затягивающую, огромную воронку – мерцающую и жуткую. А там, в самом ее сердце, неясные силуэты огромных чудовищ проявляются и исчезают, как киты, выныривающие из моря, и разбитые остовы кораблей зияют потрепанной обшивкой.

   Там мертвое безмолвие. Там смерть.

   – Ашша, – звучит далекий, грубый голос. И грубые руки на моем теле – держат, не отпускают. – Ашша сайореин.

   И что-то еще, но других слов этого языка я не знаю.

   Эмери Данлир что-то отвечает. Я узнаю его голос, узнаю на каком-то глубоком, очень личном уровне. Как будто бы он особенный, как будто он иной. Узнаю, но не понимаю его слов, как не понимаю и того, что происходит с моим телом, со мной – почему я здесь, в этой пустоте, и в то же время там.

   Потом рука касается моего запястья, и теплая, пульсирующая энергия мягко растекается по венам.

   – Дыши, Самир-ра, – шепчет он, и слова отдаются в каждой клеточке моего тела, вибрируют внутри – и это чуть щекотно и как-то очень правильно. – Вдох, выдох.

   Правильно быть связанной с ним. Правильно впитывать энергию анкорианского адмирала, когда-то врага, захватчика. Одного из тех, кто уже непоправимо исказил меня, извратил саму мою суть, сломал.

   И зловещая воронка в черной пустоте вдруг становится ярче, становится ближе. Тянет меня, безвольно плывущую прямо в самый ее центр, угрожая поглотить. Не в силах пошевелиться, я лишь шире раскрываю глаза и вижу, как синий свет тоненькими лучиками покидает меня, и как невидимое течение затягивает его в самое сердце смертельного водоворота.

   Хочу крикнуть, но у меня нет слов, нет звуков. Нет ничего, кроме пустоты и безволия.

   – Сайореин Данлир! – голос гардша, низкий и хриплый, вспарывает болезненную тишину.

   Мне больно, но боль отрезвляет. Придает сил, чтобы вынырнуть из наркотического полусна в свое тело – безвольное, лежащее на столе под слепящими белыми лампами тело.

   “Он ставит мне второй имплант”, проносится в голове мысль. “Я согласилась на это. Но почему, почему же все идет не так? Что так фундаментально неправильно внутри меня?”

   Я чувствую кровь на лице – в уголках глаз, губ. Тонкой струйкой стекающую из носа вниз.

   – Адми…, – я слишком слаба, чтобы позвать его правильно, назвать адмиралом, подчеркнуть его статус. Я слишком слаба, а сердце бьется слишком отчаянно, и от этого слишком больно, и боль рождает страх, а страх…

   Страх заполняет меня всю. Панический ужас перед тем, что происходит, перед осознанием того, что я лежу, раскрытая полностью, что мое тело сейчас нецельно, что кожа вспорота, что я должна была бы быть под наркозом, потому что это неправильно быть в сознании, когда инопланетянин пытается изменить твое тело. Неправильно соглашаться на это. Неправильно понимать, что без второго анкорианского импланта я не выживу, и разрешать модифицировать себя.

   Все размыто перед глазами, но я вижу склонившегося над моим телом адмирала, вижу зеленое пятно его ассистента-гардша, стоящего у меня в ногах. Вижу острый нож в пятнах крови и чем-то еще, и что-то длинное, извивающееся и словно бы живое, светящееся синим светом.

   – Эмери, – зову я. Шепотом, слабо, еле слышно.

   Но он слышит.

   Его глаза почти человеческие, когда он наклоняется к моему лицу. Его руки почти нежные, когда он касается моей щеки светящимися пальцами.

   – Спи, Самир-ра, – и его голос убаюкивает, погружает в наркотическое забытье, где водоворот уже готов поглотить меня.

   Дергаю рукой, вырываясь из хватки гардша, перехватываю запястье анкорианца. Почему-то его почти нежность и почти человечность придают мне сил, решимости.

   – Она убивает нас, – хрипло выдыхаю я. – Воронка. Меня и тебя.

   Мне важно, чтобы он меня понял. Мне почему-то очень-очень важно, чтобы он меня понял.

   – Ашша, – шипит гардша.

   – Я знаю. Доверься мне, Мир-ра, – просит анкорианец. – Я буду с тобой. Мы вернемся вместе.

   Почему-то, почему-то, почему-то я верю.

***

   Волна набегает на берег. Касается ног и отступает, унося боль, унося беспокойное ощущение чьего-то присутствия за спиной – кого-то темного, кого-то злого, пробудившегося где-то глубоко внутри.

   Волна рассыпается белой пеной, и губы невольно растягиваются в улыбке – потому что я не одна, потому что он рядом.

   Рядом, не за спиной.

   – Я же обещал, – его голос, такой спокойный, такой правильный, наполняет внутренней уверенностью.

   Поворачиваюсь, и он действительно там. Почти человек, только на губах светятся синие узоры, манят. Он полуобнажен, и капельки воды блестят на его теле. И так хочется коснуться, дотронуться, ощутить.

   – Попробуй, – предлагает он. С легкой улыбкой, чуть насмешливой, но не злой. – Хотя бы во сне попробуй.

   Вспоминаю ощущение его горячего жесткого тела, прижавшегося к моему, и возбуждение острой вспышкой пронзает изнутри. Как искорка – загорается и гаснет.

   Выдыхаю.

   – Адмирал, – ровным голосом произношу я.

   А он смеется, конечно. Ему смешно – это же он у меня в голове, он в моем тайном месте, где раньше было так хорошо и безопасно.

   Боль возвращается внезапно, врываясь в теплое умиротворение, скручивая внутренности в узел. Пытаюсь вдохнуть и не могу, что-то мешает, давит. А за спиной, за спиной снова появляется это – что-то, опасное, древнее и злое.

   Разрушители миров.

   ¬– Ш-ш, Мир-ра, – теплая рука на запястье почти физически ощутима даже здесь, во сне. – Я не хочу ничего плохого. Я не сделаю ничего плохого. Дыши. Просто дыши. Не оборачивайся.

   А мне хочется. Хочется обернуться, увидеть то, что мрачной тенью преследовало меня всю жизнь – неявное, неоформившееся, затаившееся где-то на краю сознания. Что-то, проснувшееся, когда в моей жизни появился он. Эмери Данлир.

   – Не надо, – просит анкорианец. – Не смотри.

   Держит меня – я чувствую, как он удерживает меня там, в реальности, замкнув светящиеся пальцы кольцом на моем запястье, подпитывая своей энергией, усиливая имплант. И обнимает здесь, во сне, сильными руками прижимая к своему горячему телу, не давая пошевелиться, не позволяя сдвинуться с места.

   – Почему вы не можете меня просто отпустить? – устало, еле слышно отвечаю я.

   Эта усталость, вязкая и липкая, разливается по телу. Наступает – и побеждает. Потому что у меня нет сил бороться. Нет желания жить.

   Там ведь ничего не ждет. Поражение, горькое, соленое от слез, осознание собственного поражения – везде и во всем, что когда-либо имело значение. Я проиграла базу. Я проиграла Тамира. Сдавшись анкорианцам, я потеряла любые шансы на успешную военную карьеру, любые шансы на нормальную жизнь. Там, где мое тело лежит, вскрытое и уязвимое в свете белых ламп, меня ждет лишь пустота и бессмысленность. Здесь…

   Здесь волна набегает на берег, рассыпаясь белой пеной. Здесь солнце греет кожу, ласкает тело. Здесь нет ничего и, одновременно, есть все.

   Сердце пропускает удар. Один, а за ним второй, сбившись с ритма, забыв свой нормальный темп. Воздух будто бы не может попасть в легкие, и голова такая тяжелая, и веки, кажется, не могут больше подняться, позволить увидеть склонившегося надо мной анкорианца, светящиеся узоры на его губах.

   Мои губы, мягкие и совершенно безвольные, размыкаются навстречу прикосновению его губ, как будто бы это правильно – позволить прикоснуться к себе так. Как будто бы это правильно – вдохнуть воздух, который выдыхает анкорианец; как будто бы это правильно – ощутить теплую, чуть дразнящую, приятно пощипывающую энергию, стекающую с его языка на мой. С каждым касанием, с каждым прикосновением, с каждым разом заводящую, как электрический разряд. Как глоток жизни.

   Я снова забываю вдохнуть. Но не потому, что сердце забыло, как биться, нет, сердце отчего-то бьется в бешеном темпе, разгоняя кровь по артериям, а инопланетную энергию по телу. И возбуждение так сладко-приятно сжимает низ живота спазмом удовольствия, и мне хочется еще, больше – этих чувств и его.

   Эмери.

   Я цепляюсь за него, потому что не хочу опускать. Не хочу, чтобы это заканчивалось, не хочу, чтобы он отдалялся, чтобы уходил, забирая то восхитительное, опьяняющее как наркотик ощущение. Не хочу оставаться в мире, где нет красок, нет яркости, нет этого безумного, переполняющего желания жить.

   – Отпустить? – почти в самые мои губы выдыхает он. А язык все дразнит, не давая ответить, и никогда, никогда, ни во сне, ни наяву я не испытывала такого. – Я могу отпустить тебя, Мир-ра. Но не хочу.

   Он обнимает меня, а мне хочется большего. Он сводит с ума, заставляя забыть, что он захватчик и враг, анкорианец, сайореин. А я почти что его рабыня, с этими имплантами, разгоняющими кровь по телу, восстанавливающими меня, уводящими все дальше и дальше от черной пустоты в самом сердце зловещей воронки. Импланты управляют мной, а Эмери Данлир управляет ими.

   – Адмирал!

   – “Адмирал”, – передразнивает он. – Тебе не надоело убегать, Самир-ра?

   Он отстраняется, и я больше не понимаю, что происходит там, в реальности. Мы вдвоем во сне, замкнутые друг на друга, отделенные от всего тонкими стенками моего собственного разума.

   Моими собственными предубеждениями.

   – Это не настоящее, – говорю я. – Это – чувства, ощущения. Все происходящее – это ложь, адмирал, и вы это прекрасно знаете. Вы – раса лжецов и обманщиков. Вы заманиваете нас в ловушку собственных желаний, взятых из нашего же подсознания, потому что для вас нет ничего святого, нет ничего запретного. Вы лезете в головы так, будто вам туда выдано особое приглашение.

   Он чуть склоняет голову, изучая меня.

   – Хочешь, чтобы все было реально, Самир-ра? Тело к телу, кожа к коже? – делает шаг вперед, а я отступаю. Боюсь его, боюсь себя, боюсь своих желаний. – Хочешь, чтобы все было так, как ты надиктовываешь своему бортовому журналу в минуты отчаяния? “Чтобы пришел он, тот, который знает, что мне нужно, как мне нужно. Чтобы пришел и просто взял меня, не спрашивая, не слушая глупых возражений, которые у меня, конечно, будут”. Хочешь так?

   Он снова шагает ближе, а я снова отступаю. И волна лижет босые ступни, почему-то холодной, почему-то обжигающей водой. Словно бы хочет, чтобы я шагнула вперед, к нему.

   Сдалась.

   – Вы читали мой бортовой журнал, адмирал? – с усилием заставляя свой голос звучать ровно, произношу я. – Удаленные записи моего бортового журнала. Это личное.

   – М-м, – Данлир пожимает плечами. А несуществующая вода все такая же холодная, и ступни сводит. – Возможно, лейтенант, когда-то это было личным. А теперь, как ты любишь себе напоминать, база принадлежит мне, и все, что находится на ней, принадлежит мне.

   “Ты принадлежишь мне”.

   Он мог бы это сказать – ничего бы не изменилось. Эти слова будто бы повисают в воздухе между нами, и я не могу, не могу отделаться от мысли, что в этом есть что-то бесконечно правильное. То, чего я всегда хотела.

   – Ашша, – выставляю вперед это незнакомое слово, отпугнувшее его однажды. – Я – ашша, я ведь опасна для вас!

   – Не для меня, – медленная улыбка скользит по губам Эмери Данлира, и он словно бы обещает, дразнит. – И не сейчас.

   И он шагает ближе, в холодную воду, и его руки касаются моего тела, так уверенно, по-хозяйски, и сердце на секунду замирает, чтобы забиться быстрее. И мне некуда бежать, некуда…

   …кроме реальности. Кроме собственного тела, все так же распростертого на холодном столе.

***

   Жадно втягиваю воздух, пробуждаясь. Свет режет глаза, голова раскалывается от боли, но это почему-то хорошо – снова быть собой, снова быть в своем теле.

   Подношу руку к лицу – одну, потом вторую. Холодное синеватое свечение идет из-под кожи, резонирует с чем-то в моей голове.

   – Арш, – хриплый, горловой голос зеленокожего инопланетянина застает врасплох.

   Поворачиваюсь, моргая, чтобы помочь глазам сфокусироваться, и вижу его – гардша сидит у стены, не сводя с меня глаз. Один. Больше в крошечном помещении никого нет – только я, бывший операционный стол, инопланетянин, сторожащий меня, и стены, обступившие со всех сторон.

   – Где он? – Сажусь, скрестив руки на груди, чтобы хоть как-то прикрыться. Взгляд глубоко посаженных темных глаз гардша не выражает ни малейшего интереса к моей наготе, но все равно не по себе, неуютно. Как будто без одежды не осталось совсем никакой защиты.

   – Вайш, – бурчит бывший ассистент хирурга-Данлира.

   Я даже не пытаюсь гадать, что это значит. Понимает меня гардша или нет – слишком многое уже было предположено неправильно. Я просто беспомощно смотрю на зеленокожего чужака, не зная, как сказать на его языке то, что мне хочется.

   – Отпустите меня, – прошу. – Отпустите меня обратно на базу.

   Гардша встает. Темные узоры чуть явственнее проступают на его ладони, которой он касается стены. И ничего не происходит. Синеватый свет появляется и гаснет, но стена с места не сдвигается. И никакой инфоноситель гардша не достает.

   Ничего. Просто ничего.

   Опускаю голову. Осознание того, что выхода нет, некуда бежать, негде скрыться, давит. Падает на плечи всей тяжестью мира, и хочется только одного – лечь и просто ждать, когда все кончится.

   Когда все разрешится.

   – Дож, – будто бы окликает меня зеленокожий гардша. Он рядом, подошедший почти так же быстро и бесшумно, как передвигаются анкорианцы. Протягивает мне руку – зеленой ладонью вверх, и темные узоры тускло светятся под его кожей. – Арш.

   Палец с заостренным черным когтем указывает на мою собственную руку, на которой точно так же видны линии анкорианского импланта. Потом на стену. Потом снова на руку.

   Неуверенно касаюсь ладонью стены. Вспоминаю, как это было в душе, когда адмирал вдруг прижался сзади, направляя, подталкивая. Как ощущался в теле отклик, и как теплая вода полилась словно по волшебству.

   Стена пульсирует там, где я ее касаюсь. Я чувствую энергию – сжатую и мощную, энергию, которая требует, чтобы ее направили. Сдвинули.

   Створка подчиняется с тихим шипением.

   – Арш, – повторяет гардша.

   Я уже не слушаю. Тускло освещенный коридор должен вести к выходу, к шаттлам. Теперь, когда у меня есть имплант, дверь шлюза должна будет открыться, а потом…

   Не хочу думать о “потом”, просто хочу оказаться как можно дальше отсюда. Там, где все будет проще, яснее, где не будет непонятных снов и вкрадчивого голоса анкорианского адмирала.

   Я не бегу, кожей чувствуя присутствие гардша за спиной. Страж не вмешивается, не пытается меня остановить, и, пользуясь этим, я просто иду – максимально быстро, торопливо, опасливо озираясь по сторонам и больше всего боясь того, что откуда-нибудь вдруг появится Данлир, и весь план пойдет прахом.

   Заворачиваю за угол, и…

   Большое помещение, полное анкорианцев, в мои планы также не входило. Не входили и их странные, словно бы голодные взгляды, дружно обратившиеся на меня. Не входило острое осознание собственной наготы, и того, что воздух на корабле, пожалуй, чуть холоднее, чем хотелось бы, и мурашки бегут по коже.

   Я отступаю назад, а ближайший ко мне анкорианец резко подается вперед, вытянув светящуюся руку.

   Мой спутник-гардша преграждает ему путь. Молчаливо, беззвучно – просто встает, зеленым телом отгораживая меня. И что-то меняется. Анкорианцы словно бы приходят в себя, отводя взгляды, возвращаясь к своим занятиям. Все, кроме одного.

   Хранитель Айзеен. Я узнаю его – того, кто привел меня на корабль по приказу Данлира, узнаю по бесстрастному, равнодушному взгляду. Его не тянет ко мне, как тянуло других анкорианцев, пока не вмешался гардша. Его и тогда не тянуло. Наши взгляды на мгновение пересекаются, и…

   – Вам действительно не помешало бы одеться, лейтенант, – чуть насмешливый и бесконечно знакомый голос вынуждает меня вздрогнуть, повернуться.

   И замереть.

   – И вам, адмирал, – хрипловато и как-то заворожено произношу я.

   Он совершенно обнажен, и мой взгляд невольно скользит по его телу вниз – для того, чтобы вновь стыдливо метнуться наверх. Но и этого хватает – одного быстрого взгляда, чтобы что-то включилось внутри, чтобы полузабытые и старательно подавленные животные инстинкты взяли верх. Чтобы возбуждение, тревожное и острое, вспыхнуло яркой искрой, спадая в неровное, отчаянное сердцебиение и предательскую дрожь в коленках. Уходя в страх, смешанный с желанием.

   Я хочу, но ужасно боюсь хотеть.

   – Нравится? – глаза Эмери Данлира снова выцветшие, почти человеческие. Он покрыт связующим веществом, и я не могу не заметить, что на анкорианцах оно смотрится совершенно иначе, естественно. Его кожа словно бы покрыта тонким слоем глянца, переливающимся в неровном корабельном освещении.

   “Да”, – хочется ответить мне. Но я молчу, чувствуя его взгляд на своем теле, чувствуя его – пульсирующую, теплую вибрацию в руках и голове. В имплантах.

   В имплантах в голове.

   Рука невольно поднимается к лицу. Сейчас мне все равно, что я голая в помещении, полном анкорианцев, важно другое. Важно пальцами ощутить тонкие линии надрезов, капельки засохшей крови. Важно полностью прочувствовать всю непоправимость произошедшего.

   Всю собственную неправильность.

   Какой-то анкорианец шагает вперед, протягивая адмиралу что-то свернутое и темное, но Данлир коротко качает головой. Анкорианцы странно переговариваются, и подошедший отступает. Мне чудится смутная опаска во взгляде, который он бросает на меня, словно бы Данлир только что сообщил, что я убийца. Убийца анкорианцев.

   Дурнота накатывает волной. Окружающий мир кажется каким-то далеким-далеким и неважным, в глазах темнеет.

   – Могу вас поймать, если вам не терпится упасть в обморок, лейтенант. Хотя это несколько непрофессионально, – в голосе Данлира насмешка, ехидство.

   Я вонзаю ногти в ладони, чтобы прийти в себя.

   Чтобы ощутить короткую вспышку боли и теплую пульсацию импланта.

   – Ускоренная регенерация и притупление болевых ощущений, – услужливо поясняет адмирал. Он вдруг совсем рядом, переместившись быстро и бесшумно. Накидывает темную форменную рубашку на мои плечи, прикрывая. – Вам не стоит здесь находиться, Самир-ра.

   Есть что-то в том, как он называет меня по имени. Что-то проникновенное, что-то очень близкое и очень личное. А еще что-то запретное и неправильное, что-то совершенно ненужное – например, дрожь, откликом возникающая в теле при звуках его чуть вибрирующего “р”.

   Впрочем, все давно уже перестало быть правильным. А, может, никогда и не было.

   – Да, адмирал, – соглашаюсь я. – Мне бы хотелось вернуться на базу.

   – Не сейчас, – коротко отвечает он.

***

   Я жду Эмери Данлира в его личной каюте, и ожидание мучительно. Разглядываю свое отражение в стекле иллюминатора – осунувшееся лицо, болезненно заострившиеся скулы, темные круги под глазами, словно бы ставшие еще больше, чем раньше. Тонкими ниточками засохшей крови змеящиеся от висков вниз линии надрезов. Тускло светящиеся под кожей узоры имплантов. Я кажусь себе неправильной и полумертвой.

   – Вам что-нибудь нужно, Самир-ра? – спрашивает анкорианский адмирал за моей спиной.

   Я с трудом удерживаюсь, чтобы не вздрогнуть.

   Он пугает. Пугает бесшумными перемещениями, внезапными появлениями и тем, что он был у меня в голове.

   Тем, что он меня знает.

   – Мне нужно, чтобы вы оставили эту планету в покое. Чтобы вы сделали меня такой, какой я была до вашего появления в моей жизни, – почти огрызаюсь я. – Но вы ведь этого не можете, адмирал Данлир.

   – Я могу стереть вам память.

   Я оборачиваюсь.

   Он смыл с себя анкорианское связующее вещество и снова надел их обычную военную форму. Его светлые волосы до сих пор чуть влажные от воды, а на коже тускло светятся узоры имплантов.

   – Хотите, Самир-ра? Хотите забыть меня? – Он подходит ближе, теснее. Чуть касается кончиками пальцев воротничка рубашки, в которую я судорожно кутаюсь, дотрагивается до обнаженной кожи под ним. Дрожь пробегает по телу – предательская, неправильная дрожь. – Хотите? – Теплое дыхание адмирала щекочет ухо. И губы почти касаются, почти целуют такую чувствительную, такую раскрытую, такую уязвимую для него шею. – Хотите еще одну дыру в памяти? Хотите еще одну слепую зону, место, которого словно бы нет, хотя вы всем своим существом чувствуете, что оно есть? Хотите несуществующую рану, которая болит и ноет, но ее не видит никто, не понимает никто, даже вы сами, Самир-ра? – его голос жесткий, почти злой. – Хотите просто не помнить, что же с вами случилось? Просыпаться в слезах, задыхаясь, чувствуя, будто все непоправимо не так, но не понимая что же именно? Хотите вечно быть одной, потому что что-то внутри мешает вам сделать шаг, растопить лед, отогнать безопасное одиночество и хотя бы допустить мысль о том, что можно кому-то раскрыться, можно подпустить кого-то к себе? Хотите быть чьей-то игрушкой, чьим-то оружием – слепым, глухим и равнодушным к тому, что хотят разрушить при помощи его жалкой, слабой, слишком испуганной и трясущейся оболочки? Хотите?

   Я отстраняюсь.

   – Что значит “ашша”, адмирал, и почему это слово вызывает у вас столько злости? – Мой голос звучит ровно, хотя я должна была бы дрожать. Хотя черная пустота ночных кошмаров, всколыхнувшаяся от его слов, должна была бы поглощать меня, затягивать внутрь, делая безвольной и беспомощной. Но я не такая.

   Я смотрю в его светящиеся глаза и жду ответа.

   – Садитесь, Самир-ра, – снова ровно и как-то устало предлагает Данлир.

   Я не двигаюсь с места. Так и стою, скрестив руки на груди, наверное, такая нелепая в этой анкорианской форменной рубашке на голое тело, с растрепанными волосами и искусанными губами.

   – Что такое “ашша”? – повторяю я. – Отвечайте, адмирал.

   Обращаюсь к нему, подчеркивая его звание, статус. Подчеркивая то, что мы не друзья, не приятели и даже не старые сослуживцы, чтобы это было нормальным для него – так вот запросто называть меня по имени, словно бы я не военнопленная, не командующий захваченной им базы, а просто…

   Просто девчонка. Испуганная девчонка, которой только казалось, что умирать не страшно, что жуткие инопланетяне – это такая сущая ерунда в этом жестоком мире, где не получается ничего, чего так хотелось бы. Девчонка, которая звала его по имени – Эмери – и умоляла спасти ее.

   – Ашша, – тень словно бы пробегает по его лицу, гася светящиеся узоры, вырисованные имплантами на его ровной коже. – На языке гардша “ашша” – та, чей разум подобен воронке. Или водовороту. Да, ваше слово “водоворот” тоже подойдет.

   Я вспоминаю, как легко, как быстро разум того анкорианца в медотсеке проникал в мой. Его словно бы затягивало – неумолимой силой, жутковатой светящейся воронкой, которую я видела в полусне.

   – Да, именно так, – словно читая мои мысли, соглашается Данлир. – Именно так это выглядит, Самир-ра. Попав в водоворот, невозможно выбраться обратно.

   – Тогда зачем вы вообще лезете к нам в головы?

   Анокрианец пожимает плечами.

   – Для нас это естественно. Ментальный контакт. Ментальная связь. Мы связаны со всем и всегда – сейчас, например, я связан с кораблем, – он касается стены светящейся ладонью, и она послушно отодвигается, выталкивая вперед низенький столик, где на тарелке разместился стандартный паек, который за долгие годы на “Горизонте-17” успел мне до смерти опротиветь. – Садитесь, – Данлир указывает на выдвинувшийся вслед за столиком стул. – Вам надо поесть.

   Качаю головой.

   – Мне надо понять, адмирал. Почему ваши люди… ваши анкорианцы так на меня отреагировали, ели я опасна, как вы говорите. Если вы сами прекрасно понимаете, что я опасна. И да – с вами же ничего не произошло, когда вы…

   “Влезли туда, где вас никто не ждал”. Когда он вскрыл мой разум, вторгся в мою память, заглянул в самую мою суть, почерпнув оттуда так много всего… лишнего.

   – Вы не первая ашша, которую я встречаю. Первая представительница вашей расы, модифицированная таким образом, да, но не первая разрушающая суть.

   – Но вы же не сразу сдали меня на опыты, – возражаю я. – Разве эта “воронка” в голове не начинает действовать сразу же, как вы запускаете внутрь ваши ментальные щупы? Как же вы не поняли, что с вами происходит, адмирал?

   – Я не люблю силой врываться туда, куда меня не пускают. Вы сопротивлялись ментальной близости, Самир-ра, вы сами не пускали меня глубоко внутрь.

   – Можно подумать, другая на моем месте была бы рада вас впустить.

   Медленная улыбка скользит по губам анкорианца.

   – Вы удивитесь, как много представительницы вашей расы готовы отдать за такую близость. Это особый опыт, совершенно отличный от тех, к которым вы привычны.

   – Еще бы, – фыркаю я. – Не каждый день инопланетный червь пытается выесть тебе мозги.

   И снова он рядом. И снова его пальцы чуть касаются моего лица, и снова эта улыбка на губах и вкрадчивый тон.

   – Я знаю, что скрывает грубость, – большой палец скользит вниз, едва касаясь, нежно, осторожно. – Вы ведь хотите этого, хотите близости. Хотите почувствовать себя иной, новой, не одной в этом бескрайнем безбрежном мире. Хотите быть связанной.

   Снова я отстраняюсь – от него, его прикосновений, его голоса. И от себя – своих потаенных желаний, так и стремящихся вырваться наружу. Выплеснуться неконтролируемой волной.

   – Не надо меня связывать, – говорю я. – Мне, знаете ли, в изоляторе не очень понравилось.

   – Вы поняли, о чем я говорю, – мягко возражает он. – Я вас чувствую.

   – Чувствуете, – я сажусь, просто чтобы быть дальше от него. – Это как-то связано с имплантами, которых вы в меня порядочно напихали, или меня чувствуют все анкорианцы?

   – Импланты всего лишь расщепляют попавшие в ваш организм анкорианские вещества, – Данлир садится напротив меня, и столик сразу начинает казаться слишком маленьким, а каюта – слишком тесной. Мне неуютно рядом с ним, неуютно от осознания его близости. ¬– Они ни в коем роде не являются устройствами контроля, – он улыбается. Нехорошо так, многообещающе улыбается. – У меня их много. Имплантов, – пальцы чуть оттягивают воротничок, обнажая светящиеся узоры на его шее. – Хотите посмотреть?

   Придвигаю к себе тарелку с пайком, только чтобы можно было смотреть куда-нибудь еще, помимо анкорианского адмирала.

   – Все ваши зеленые рабы имеют импланты, – игнорируя предложение, замечаю я. – Хотите сказать, вы не так их контролируете?

   – Импланты гардша помогают им выживать в наших условиях. Вы, наверное, знаете, что анкорианцы – странствующая раса. Мы привыкли жить на кораблях. Привыкли к межпространственным перемещениям. Гардша… изначально были другими. Они не смогли бы выживать среди нас.

   – А они хотели? – поднимаю голову, чтобы взглянуть ему в глаза. – Почему вы, адмирал Данлир, считаете, что все хотят жить среди анкорианцев?

   – У них не было выбора, – коротко отвечает он, не отводя взгляда.

   – Очевидно, был, если они придумали слово “ашша”, которое вам так неприятно. Если научились так с вами бороться.

   Тень пробегает по красивому лицу Данлира.

   – Разрушающих суть создали не гардша. А рроа.

   Рроа. Слово отзывается в каждой клеточке тела – страхом, нет, ужасом, опутывающим и сковывающим ужасом, что давит на грудь и не дает дышать. Там, где рроа, нет ничего – холодная пустота и безжизненный свет мертвых звезд уничтоженного мира, разрушенной галактики.

   Я задыхаюсь, но в то же время остро понимаю, что это не мои воспоминания. Не я сталкивалась со стирателями миров в черном безмолвии дальнего космоса. Я никогда даже не слышала про рроа. Только чувствовала – со всей той остротой и реальностью ощущений, которую позволяет ментальная связь.

   Я подаюсь вперед и хватаю Эмери Данлира за запястье.

   Мне почему-то надо знать, а внутри его разума кроется ответ. Где-то там, в переплетениях искусственного волокна и реального, почти человеческого тела, где-то там, внутри недоступного анкорианского разума. Мною движет странное, полуинстинктивное осознание, что мы, в общем-то, похожи – он когда-то был человеком, в мое тело вживлены анкорианские импланты. И я чувствую отклик – легкую пульсацию, когда моя энергия сплетается с его, и на краткое мгновение я оказываюсь внутри, в черепной коробке адмирала Эмери Данлира.

   – Ты был пленником рроа! – вскрикиваю я. И откатом чувствую его холодную злость.

   Резко, почти болезненно, адмирал отрывает мои пальцы от собственного запястья.

   – Я не уверен, что это вас касается, лейтенант Дож.

   Формальное “лейтенант” после такого личного, такого проникновенного “Самир-ра”. Я чувствую, как мои губы почти невольно растягиваются в улыбке – я праздную свою маленькую победу, первую с тех пор, как Данлир и его ручные анкорианцы высадились на поверхности планеты. Первую с тех пор, как меня, бессильную и неспособную хоть что-либо противопоставить их подавляющей мощи, притащили на борт – как игрушку, как лабораторное животное.

   – Это меня более чем касается, Эмери, – мстительно произношу я. – Если одна мысль о том, что в мой разум могли вмешаться эти ваши рроа, заставила вас сдать меня на эти… бесчеловечные опыты. В процессе которых я чуть не умерла, между прочим.

   – Вы же сами временами не против, – глаза Данлира светятся, но почему-то сейчас это не так пугает. – Умереть.

   – Угрожаете, адмирал?

   Данлир на секунду прикрывает глаза, и, когда открывает снова, они уже совершенно человеческие.

   – Вы не хотите играть в эти игры, Самир-ра, – устало произносит он. – Я вам не враг.

   – Вы мне захватчик и тюремщик.

   – Я не захватывал вас и не держу вас в тюрьме. Вы свободны. Вы можете перемещаться, разговаривать. Вас слушают и слышат. Вам идут навстречу и предлагают варианты.

   – Варианты? – переспрашиваю. – Какие варианты, адмирал? Развлечь вас и ваших людей собственным телом? Быть лабораторным объектом для опытов? И это ли вы называете свободой? – горько усмехаюсь я, показывая на испещренные светящимися разводами стены, окружающие нас. – Ваш корабль. Коробка без дверей. Идеальная ловушка. Ни войти, ни выйти.

   – И, тем не менее, вы вошли и вышли. Используя инструмент, данный мною вам, – указывая на тускло светящиеся под моей кожей импланты, возражает Данлир. – Вы не постеснялись обратиться к ненавистным вам технологиям, чтобы установить ментальный контакт. Не постеснялись сделать то, за что вы меня так осуждаете – заглянуть внутрь в поисках ответов.

   – Это другое. Вы не даете мне ответов. Используете меня, прикрываясь мифической добротой и несуществующими “шагами навстречу”. Что, по-вашему, шаг навстречу? Зеленый сторож, следующий за мной по пятам, когда этого не делаете вы?

   – Гармш сопровождал вас для вашей же собственной безопасности, лейтенант, – холодно сообщает Данлир. – И безопасности моего экипажа. Вы опасны, и сами это знаете.

   Фыркаю, стараясь вложить в это максимум недоверия.

   – Я, маленькая человеческая девочка? Чем же я опасна вам, таким всесильным и всемогущим? Вы с самого начала не воспринимали меня всерьез. Бросали в лицо эти ваши полупрезрительные намеки про “одинокие сны”, про “неудовлетворенность базовых потребностей”. Конечно, вам это незнакомо. Вы привыкли получать все, что хотите, что только взбредет вам в голову. И эти ваши рроа, ваши космические кошмары, которые якобы что-то во мне испортили, вовсе не остановили вас от попыток залезть мне в голову и заставить чувствовать то, что я не должна чувствовать.

   – Та болезненная острота, с которой вы воспринимаете собственное одиночество, Самир-ра, это ваши чувства. Не внушенные мною. Вы фоните этим невыполненным желанием не быть одной, фоните так ярко, что ни один из нас, даже не ведающий, не может остаться равнодушным, – он кривовато усмехается. – В какой-то мере вы – идеальное оружие, Мир-ра. Вы – нож, на который мы напарываемся добровольно.

   “Я не хочу ничего плохого”, – вдруг всплывает в голове. “Доверься мне, Мир-ра, я не сделаю ничего плохого”.

   И прикосновение губ, вдыхающее желание жить. И сердцебиение, частое и отчаянное, и дрожь предвкушения, и такое неправильное, но такое острое желание быть с ним.

   Инопланетный морок.

   – И вот опять, Мир-ра, – негромко произносит Эмери Данлир, подавшись вперед. Наклонившись ко мне. Положив руку на стол, ладонью вверх, так, словно приглашая коснуться ее. Переплести пальцы и позволить этому странному чувству накрыть меня с головой. Как волной, как той самой ласковой, теплой волной из моих снов, которая нежно ласкает тело и смывает все печали. – Твои желания снова так сильны, что их невозможно не чувствовать.

   Смотрю на его руку, и так хочется коснуться. Подчиниться, поддаться. Позволить себе быть – безрассудной, счастливой. Почему-то кажется, что он, этот инопланетный чужак, может сделать меня счастливой. Правильно-цельной.

   – Правильно, – эхом повторяет Данлир. Повторяет мои мысли, потаенные, скрытые, очень личные мысли. Которые должны были бы быть только моими. Которые он не должен чувствовать.

   Но чувствует. Потому что он вор. Потому что они воры. Потому что один из них уже украл мою нормальную жизнь. Разбил мое счастье, которое могло бы быть с Тамиром, если бы, если бы…

   – Только ментальный контакт даст тебе ощущение цельности, которое ты так ищешь, Мир-ра, – говорит Данлир. И это звучит так верно, что вспарывает словно ножом.

   – Не надо называть меня Мирой, адмирал. Мое имя Самира. Общепринятое его сокращение на планетах Содружества – Сэм.

   ¬– Но мы не на планете Содружества, Мир-ра, – улыбка скользит по его губам. – Мы на борту моего корабля. В моей каюте.

   Он смотрит на меня. Прямо в глаза, с этой насмешливой улыбкой на губах. Ждет ответа – может быть, ответной дерзости, может быть, очередной вспышки возмущения. И именно сейчас я понимаю, насколько же глубоко, насколько плотно застряла в его ловушке – ловушке этих вкрадчивых слов и осторожных улыбок, этой обманчивой мягкости, скрывающей несгибаемую железную волю.

   Он ведь все равно получит все, что хочет. Все равно поступит по-своему. Он все равно победит, потому что такие как Эмери Данлир побеждают всегда.

   Я опускаю глаза на паек, все еще лежащий на столе. Есть не хочется – еда кажется чем-то противоестественным сейчас, на инопланетном корабле, в плену. Не хочется есть при нем – как покорный зверек, бесконечно благодарный хозяину за подачку.

   – Чего вы хотите?

   Я не поднимаю глаз и не вижу его реакции. Но почему-то чувствую – огнем по венам, теплом по коже. Он будто бы беззвучно смеется.

   – Я хочу знать, чего хотите вы, – отвечает он, и голос его звучит совершенно бесстрастно, как будто мои чувства – ложь. Я смотрю на него, быстро, коротко, чтобы увидеть, смеялся ли он. Но лицо анкорианца абсолютно непроницаемо. – Ваша компенсация, лейтенант Дож, – повторяет он. – Чего вы хотите, помимо уже полученных вами модификаций?

   Рука словно бы против воли взмывает к лицу, к чуть саднящим шрамам на месте, где была вспорота кожа.

   – Модификаций? – переспрашиваю я. – Вы хотите сказать, что установленные против моей воли импланты вы считаете какой-то там компенсацией, адмирал?

   – Ускоренную регенерацию, повышение болевого порога, увеличенную выносливость, адаптацию к разным видам окружающей среды, возможность использовать инопланетные технологии и усиление ментальных способностей – да, я считаю это достойной компенсацией. Но я готов выслушать ваши финансовые пожелания.

   – Вы хотите откупиться.

    Разочарование, всколыхнувшееся внутри, удивляет саму меня.

   Деньги, просто деньги. Как вещь, продающаяся и покупающаяся. Сколько же денег нужно, чтобы заплатить за пережитый страх, за горький вкус предательства, до сих пор жгущий язык? За разрушенную судьбу и шрамы, светящиеся следы под кожей, которые так и будут напоминать о произошедшем. О потерянном и необретенном.

   – Никто не отказывался, – сообщает адмирал. – Все соглашались.

   И это до бесконечности мерзко. Продажность. Позволить делать с собой