За краем небес. Марьяна Сурикова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1 — О воине пришлом
• ГЛАВА 2 – О влюбленности первой
• ГЛАВА 3 – Как дальше быть
• ГЛАВА 4 – Где сердце уступает, гордость помогает
• ГЛАВА 5 – О долге жизни
• ГЛАВА 6 – Долог тот путь, что прочь от дома ведет
• ГЛАВА 7 – Кто в форту высоком живет
• ГЛАВА 8 – За тридевять земель
• ГЛАВА 9 – Северные чащи
• ГЛАВА 10 – Мир чужими глазами
• ГЛАВА 11 – Зачарованное озеро
• ГЛАВА 12 – А на горе дворец хрустальный
• ГЛАВА 13 – Король иль кто такой
• ГЛАВА 14 – Беседы вести, не лапти плести
• ГЛАВА 15 – Не всякая встреча желанной оказывается
• ГЛАВА 16 – Тварей бояться, в болота не ходить
• ГЛАВА 17 – Мечтать так мечтать, любить так любить
• ГЛАВА 18 – Долг платежом красен
• ГЛАВА 19 – Сила силе рознь
• ГЛАВА 20 – Царство к ногам твоим и злато в придачу
• ГЛАВА 21 – Истинный выбор сердцем чувствуешь
• ГЛАВА 21 – Дом родной
• ГЛАВА 22 —Пир горой
• ЭПИЛОГ
• ГЛАВА Глоссарий

АННОТАЦИЯ

Сладко жилось мне в родной деревне, только жителям деревни несладко приходилось. То-то они вздохнули радостно, когда понесла меня нелегкая за порог дома родного, вслед за воином пришлым. Знала бы, чего повидать доведется, сидела б в избе справной, мужу, дядей навязанному, в ноги кланялась, сбегать не помыслила. Да только судьбы своей я не ведала, про злых королей (шибко до дев невинных охочих) и опасных диоров слыхом не слыхивала. О том, что невестой эльфийской вдруг сделаюсь, и во сне помыслить не могла.

   Ох, не к добру меня небеса красотой и языком острым наградили. К моему ли недобру, аль к чьему еще... там поглядим.

ГЛАВА 1 — О воине пришлом

   И распахнутся крылья в вышине,

   Неся меня все вдаль и вдаль, к мечте...

   Пригорок косо сбегал вниз, к неспешно текущей широкой речке, на поверхности которой еще плавали кусочки льда.

   Я стояла на коленях и полоскала в неласковой водице белье, мои пальцы сводило от холода. С досады шлепнула ладонью по студеному зеркалу реки, при этом еще один дядькин носок вырвался из непослушных пальцев и был тут же подхвачен течением. Попадет ведь! И что за день сегодня такой…

   Прополоскав последнюю рубашку, скрутила ее насилу, отжала кое-как и погрузила поверх остальной одежи в плетеную корзину. Взвалила на спину и пошагала вверх по склону, к дому дяди Агната.

   Пока с трудом волокла на себе неподъемную ношу, рядом голос веселый раздался:

   — Мирка!

   Сердце в груди громче застучало, в пляс пустившись от радости. Это был мой Лик.

   Парень, одетый в нарядную вышитую рубаху, подскочил ко мне и, пользуясь тем, что руки заняты, распушил длинную косу.

   — Мирушка, у меня сегодня отец возвращается. Буду с ним о свадьбе говорить.

   Остановилась резко, скинув со спины тяжеленную корзину, и прижала ладони к загоревшимся щекам.

   Лик отвел руки мои в стороны, коснулся губ нежным поцелуем.

   — Пойду я, — прошептал. — Дождись вечера, встретимся на нашем месте, у березы.

   Я лишь улыбнулась счастливо, поглядев вослед убежавшему парню. Потом обернулась корзину поднять, а белье все по земле рассыпалось. С тяжким вздохом сложила его и поплелась обратно к реке.

   Весь день сердце пело в груди, и насилу я вечера дождалась. Матушка прикрикивала, потому как у меня все из рук валилось. Когда родительница вовсе отчаялась толка от меня добиться, неумехой обозвала и отправила в лес собирать красную ягоду любину.

   Эта ягодка удивительная росла на полянках, поспевая под пушистым снегом, а когда снег сходил, яркие бусины первыми показывались на черной земле. Говорили, что ее сами маги посадили, а потом живучее растение разрослось повсюду. Вот соберу полное лукошко, пересыплем в короб, зальем медом и уберем в прохладный погреб – настаиваться и превращаться в хмельной напиток, который так любил мой дядька.

   Я вышла на опушку, всю усыпанную любиной, и, низко наклоняясь к земле, принялась неспешно собирать яркую спелую ягоду. Все мысли были только о Лике. И настолько я ничего вокруг не замечала, что чуть не наступила на острое лезвие большого меча, лежащего в траве.

   В испуге едва не выронила почти полное лукошко. Клинок воинский здесь откуда? Поставив свою ношу на землю, оглядела полянку, и показалось, что на самом краю, в кустах, что-то темнеет.

   Подняв для верности тяжеленный меч, не ведаю, правда, зачем (край его все равно от земли оторвать не могла), побрела к кустам, прочерчивая острым кончиком полосу на земле.

   Едва ближе подошла, как, вскрикнув, выронила оружие и зажала руками рот. В кустах мужчина лежал, крупный, с длинными каштановыми волосами, какие воины носят, и весь в крови от полученных ран. Кровь уж запеклась, а мужчина, кажется, и вовсе не дышал.

   Осторожно ближе подошла, присела на колени, протягивая руку, чтобы пощупать, бьется ли сердце. Оно билось, только очень тихо. Воин был еще жив.

   Не раздумывая доле, со всех ног кинулась к дядькиному дому кликнуть помощи.

   Воина мы в клети разместили. Дядька не пожелал устроить его в самой избе. Еще отдаст небесам душу, разбирай после бревенчатый угол, выноси ногами вперед, чтобы душа путь назад не сыскала. Мне как нашедшей наказ дали о раненом заботиться.

   Я если что и умела, так это болезных выхаживать. Родительница моя славилась на деревне как знахарка хорошая, а ей знания от бабки достались. К нам в дом часто всех, кто в лечении нуждался, приводили. Варить травяные зелья, как у матушки, у меня не выходило, зато с уходом я прекрасно справлялась.

   Уж после того как мужчину уложили на крытую покрывалом скамью, я сняла с него высокие сапоги и стала потихоньку одежу стягивать. Порой приходилось ножом ткань вспарывать, а кое-где водой размачивать, так крепко присохла. Когда стянула наконец все до последней ниточки, едва не ахнула. Тело раны покрывали, на укусы похожие, а от них запах исходил тошнотворный. Благо я привычная, не мутило от вони, больше края рваные напугали. Растерялась на миг, хорошо хоть матушка со свежим отваром в сарай заглянула.

   — Мирушка, ты вещами его займись, в порядок приведи, глядишь, еще понадобятся. Я пока целебным зельем оботру. Раны промыть хорошенько следует, чтобы всю заразу убить.

   Я уступила матушке место и, подняв порванные штаны да рубаху, упихнула их в грязный плащ и потащила к реке. Уже на самом берегу, пока одежу выворачивала, чтобы сперва выстирать, а после заштопать, сыскала в кармане письмо.

   В нашей деревне никто читать не умел, никто, кроме меня. Учить-то было некому, а для меня нашелся учитель, и случилось это так.

   Анюша, дочка старосты нашего, позвала всех на говорины. Отец ей разрешил главную комнату в избе занять, вот она на радостях всю молодежь деревенскую и пригласила. А почему бы нет, коли у старосты изба знатная, большая да светлая — все поместятся.

   Собрались ближе к вечеру, по лавкам расселись и давай друг друга историями потчевать, кто кого переврет. У кого лучше получалось, у кого хуже, кто такие страсти сочинял, что мурашки по коже бегали. В конце вечера сама Анюша победителю награду поднести собиралась.

   Я сборища веселые любила, и говорины в том числе. В сей же раз не столько истории нравилось слушать, сколько видеть на соседней лавочке Лика. Он частенько в мою сторону поглядывал, а раз даже подмигнул. Ситка, симпатичная девчонка, все к нему жалась, а он на нее внимания не обращал, зато с меня глаз не сводил. В общем, сидела я и в душе нарадоваться не могла. Наконец черед байку сказывать и до меня дошел. Устроилась поудобнее, косу длинную через плечо перекинула и начала свой рассказ:

   — Однажды лунной ночью по двору прошелся ветер. Сперва тихонько пошевелил листья на деревьях, после опрокинул с крыльца ведро, затем оторвал деревянный ставень и набирал силу до тех пор, пока не превратился в настоящий смерч. Люди, живущие в доме, испугались, бросились на крыльцо, восклицая: «Что это? Кто наслал проклятье на наш дом? Как теперь спастись?» Внезапно из-за спин говорящих выступила вперед хрупкая девушка-калека. Она ответила людям: «Я слышу его, он требует свою жертву, тогда ветер оставит нас в покое». Все обитатели большого дома переглянулись, но никто из них не хотел жертвовать собой, чтобы спасти остальных. Тогда девушка спустилась с крыльца и, прихрамывая, направилась к чернеющей среди двора вихревой воронке из камней и грязи, кружившей на месте так быстро, как крутится деревянное колесо, пущенное вниз по крутому склону. Девушка шла навстречу ветру, не опуская головы, и когда ураган готов был поглотить ее, из воронки выступила высокая мужская фигура в темном плаще и протянула к смелой деве руки...

   В момент, когда я готова была перейти к душераздирающей концовке, наружная дверь распахнулась и на пороге показалась фигура в темном плаще.

   Все тогда повскакивали с мест, парни вперед выдвинулись, девчонки по углам попрятались, а странник скинул с головы капюшон, обвел нас взглядом удивительно ясных старческих глаз и вдруг увидел меня. Не знаю, что такого приметил во мне седовласый путник, но его лицо вдруг исказилось, из отрешенно-равнодушного превратилось в живую маску боли.

   — Кто ты будешь, девушка? — обратился ко мне.

   — Мираней зовут, — ответила вполголоса, робея перед незнакомцем.

   А он стоял уверенно на пороге чужого дома, не сводил с меня внимательных глаз и молчал.

   Тут Лик вперед вышел.

   — Помочь тебе чем, дедушка?

   — Помоги, добрый человек, — откликнулся старец. — Путник я, странствую по свету, хотел на ночлег в вашу деревню попроситься. Староста здесь живет?

   Тут уже Анюша пришла в себя и, поклонившись, провела гостя нежданного в дальние комнаты, где отдыхали ее родители.

   Старец тот звал себя магом-отшельником, и задержался он в нашей деревеньке на долгое время. Староста его гнать не решался, он старика побаивался и всячески угодить ему старался, а все оттого, что в нашей деревне отродясь магов не видывали. Мы про них только от случайных заезжих путников и слыхали. Мне вот тоже до смерти любопытно стало за старичком понаблюдать. Вдруг он что удивительное сотворит, а я увижу и будет чего девчонкам порассказать!

   И вот когда притаилась в кустах, росших по берегу речки, подглядывая за сидевшим на склоне седобородым путником, он вдруг тихо позвал:

   — Иди сюда, Мираня, не прячься, не обижу.

   Смутилась и вышла к нему, теребя косу, а щеки пылали, словно та самая красная ягода любина. Не решаясь поднять глаз, остановилась перед отшельником.

   — Да ты присядь, краса ненаглядная, в ногах правды нет.

   Устроившись рядом на прогретых солнцем камушках, я склонила голову, рассматривая речку и недоумевая, что такое удивительное увидел в ней странный гость, раз столь долго сидит здесь в задумчивости и глаз не сводит.

   — Спросить чего хотела? — улыбаясь, сказал наблюдавший за мной маг.

   А я, не зная, как попросить его сотворить что-нибудь чудесное, вымолвила первое, что в голову пришло:

   — А вы теперь в нашей деревне поселитесь? Староста сказал, задержаться решили.

   — Решил. Из-за тебя и решил.

   — Из-за меня?

   — А из-за кого же еще?

   — А что я такого сделала?

   Чужак голову опустил и грустно улыбнулся.

   — А хочешь ли ты, Мира, послушать рассказ про одного могучего мага?

   Я кивнула, и он тихо заговорил:

   — Жил в королевстве человек один, но не простой селянин. Маг он был, очень сильный, с необыкновенным даром. Состоял на службе королевской, во дворце, оттого завистников много имел, но никого не боялся. Смелостью и силой своей покорил самую восхитительную женщину в королевстве, которая была магиня знатного происхождения и редкая красавица. Полюбили они друг друга и с согласия короля поженились.

   Я слушала затаив дыхание. Король и дворец, любовь и магия — какая чудесная сказка!

   — После свадьбы жили счастливо, — продолжал старец, — всякое у них в жизни случалось, но друг друга супруги поддерживали, со всеми трудностями вместе справлялись. И вот родилась у них дочь, самое красивое дитя на свете. Маг и жена его души в девочке не чаяли, а отец взялся обучать малышку всему, что сам знал, едва она ходить начала. Очень гордился тем, что дочке его дар сильный передался.

   Выросла девочка, в красавицу превратилась, родители надышаться на нее не могли. И вот однажды возвращался отец со службы при дворе, домой спешил, зная, что ждет его там жена, а дочка, поди, выбежала уже к воротам встречать. Торопился очень, да натолкнулся в подворотне недалеко от дома на недруга старого. Недруг тот был не один, магов с собой привел. Давно зло в душе таил на героя нашего, а теперь нашел способ поквитаться.

   Окружили маги-наемники злосчастного царедворца и пустили в ход сильные заклинания, а ему защищаться пришлось. Не ведал он только, что дочка волнуется, а потому отправилась навстречу отцу. И пока отбивался маг от нападавших, не углядел и не почувствовал еще одного наемника, притаившегося в глубине подворотни. То лучник простой оказался, дара у него не имелось, зато лук был отменный и золотые монеты в кармане — богатая плата за расправу над царедворцем. Не заметил герой стрелы, пущенной прямо в спину. Он-то не заметил, а другой человек увидал — дочка его, что кинулась на подмогу, приметив вспышки заклинаний в подворотне. Бросилась она вперед и успела лишь собственным телом прикрыть спину отца, да так и упала замертво на месте.

   Отшельник замолчал, а я слова сказать не могла, в горле комок стоял, в глазах защипало. Что же это за сказка такая грустная? Подняла голову и увидела на щеках старца мокрые дорожки от слез.

   — Потерял он все в ту ночь. От горя словно обезумел. Убил недруга и всех сообщников его на месте уложил. А вот когда дитя свое в дом на руках внес, еще одна беда приключилась. Как увидела их мать, так в тот же миг и рухнула на пол как подкошенная. Не выходили ее, не смогли спасти – ни лучшие дворцовые лекари, ни сильнейшие маги. Остался наш герой один-одинешенек и, чтоб не считать дни до конца своей жизни, пошел скитаться по белу свету. А однажды в одной забытой небесами деревеньке увидел девочку. Увидел, и сердце остановилось – так похожа она была на его дочку!

   Сказал это старец и, уронив голову на руки, надолго замолчал.

   Я не смела пошевелиться, у самой слезы из глаз полились, и сказать-то ничего в утешение не могла, так горько на душе было. Потом набралась смелости и, протянув руку, погладила старика по седым волосам.

   Он отнял от лица ладони, поглядел на меня наполненными болью глазами и спросил:

   — Хочешь ли ты, Мира, чтобы я стал твоим учителем?

   Прожил маг у нас в деревушке месяца четыре. С тех пор как здесь поселился, с его легкой руки все меня Мирой звать стали, а полное имя ровно позабыли. Много он мне рассказал такого, о чем я раньше не слышала. Узнала про другие народы, про гномов и эльфов и про королевства иные. А главное, он читать меня научил. Только в деревне читать было нечего, и отшельник писал для меня на тонком пергаменте, который хранился в его холщовой суме, а после показывал, как правильно держать палочку самописную и выводить пусть неровные, но зато настоящие буквы, собирая их в слова. А еще проверить пытался, нет ли у меня магического дара.

   — Мира, подойди-ка. Взгляни, видишь этот шар? Положи сюда руки.

   Я приблизилась, с любопытством поглядывая на необычную сферу, и сделала, как велел учитель.

   Удивительная вещь была магической и мелко дрожала под пальцами. Несмело устроив ладони поверх, я поглядывала с ожиданием на непрозрачную поверхность. Выждав немного, старик со вздохом забрал шар и сказал:

   — Раз в магии я помочь бессилен, обучу тебя другому полезному занятию.

   С тех пор стали мы каждый день в лес забираться, где мой наставник учил меня из лука стрелять. Первый, самый простой лук из изогнутой ветки тиса помог мне вырезать, а потом показал, как изготовить простейшую стрелу из прямой упругой палки и небольшого камня. Таким самодельным оружием пыталась я управлять поначалу. И, к нашему с отшельником удивлению, оказалось, что я легко в цель попадаю.

   Уже позже он нарисовал на бересте, как правильно делать сложные составные луки, такие, из которых воины в бою стреляют. Мы садились вечером на крылечке дядькиного дома, не обращая внимания на недовольно поглядывающего в нашу сторону хозяина, и в четыре руки мастерили лук для меня.

   Пока я очищала будущую кибить от коры, старец строгал бруски с внутренней стороны, гладко, уменьшая толщину, чтобы опосля оружие плавно сгибалось. Затем мы склеивали части рыбьим клеем, стягивали сухожилиями и пропитывали жиром. Наставник показал, как оклеить готовый лук проваренными полосками бересты, чтобы древесина не портилась от дождя. Наконечники стрел заказали все же кузнецу. Металлические концы лучше каменных, от которых в бою никакой пользы. Пусть в бой я идти не собиралась, но вот охотиться понемногу начала, уходя с отшельником в лес, где, затаившись в кустах, выслеживала дичь. Дядька даже ворчать перестал, когда стала носить домой подстреленных куропаток. Старик же довольно хмыкал, стоило очередной стреле метко поразить цель.

   Однажды я сидела на пригорке и привычно глядела вдаль, отдавшись охватившим меня мечтам. Далеко за горами в небе разливалось золотистое сияние, солнце медленно ускользало за край небес, а облака окрашивались разноцветными мазками, словно это рука художника смело разрисовала их в необычные цвета. Они слепливались в диковинные фигуры, и я видела в небе очертания драконов, гномов и магов, и даже прекрасное белоснежное сердце, зависшее прямо над моей головой.

   Душа стремилась воспарить высоко над этим миром, чтобы оттуда, сверху, увидеть серебристую излучину речной ленты, зеленые шапки деревьев, скалистые холодные горы, пролететь над нетающими снегами и очутиться в новом мире, стране из моих грез. Удивительном и невозможном по красоте королевстве, где царит лишь одно счастье, где все люди волшебники и живут в мире и согласии друг с другом, создавая самые чудесные вещи на свете. Сердце сжималось в груди, и не знай я наверняка, что упаду с речного обрыва, встала бы прямо сейчас и прыгнула вниз, раскидывая руки в стороны, словно птица крылья.

   Отшельник неслышно приблизился, кладя ладонь на плечо и возвращая с небес на землю:

   — О чем ты думаешь, Мира?

   — Вон там, учитель, вдалеке, где садится солнце, находится край небес. Как хотелось бы узнать, что за ним.

   Старец улыбнулся и провел ладонью по моим волосам.

   — Какой ты еще ребенок, девочка. Несмышлёный и мечтательный ребенок. Совсем мало знаешь о нашем королевстве. По преданию, там, за краем небес, находится великая страна эльфов.

   — А какие они, эльфы?

   — Я не встречал ни одного. Только в легендах о них и слышал. Говорят, были между нашими королевствами раньше мир и дружба, но потом разладились отношения. Древний могущественный король пожелал взять в любовницы знатную прекрасную эльфийку и сильно оскорбил этим один из правящих кланов. Было несколько стычек, и едва не дошло до войны. Однако мудрый эльфийский правитель смог уладить дело миром, но с тех пор отношения стали уже не те, а после эльфы и вовсе перестали появляться в нашем королевстве.

   — А как они выглядят?

   — Говорят, все эльфы прекрасны. У многих светлые волосы и ясные глаза, уши заостренной формы, а тела гибкие и сильные. Они слышат голос леса, им подчиняются растения.

   Я положила подбородок на сцепленные в замок руки, пытаясь представить, как они выглядят, эти таинственные создания. Учитель же присел рядом и завел разговор об остальных непохожих на людей народах.

ГЛАВА 2 – О влюбленности первой

   Ох, и многому научил меня отшельник! Столько всего узнала от него, что даже подружкам не расскажешь. Не верили они мне, думали, брешу для красного словца, байки сочиняю.

   — Ты, Мирка, любишь приврать, — однажды Рося сказала, когда завела я разговор об эльфах, — глупости какие! Маги есть, и король тоже, а то, что кроме людей еще кто другой на земле живет, так сказки все это.

   — Ничего я не выдумываю, мне обо всем отшельник поведал.

   — Как же, как же. Что-то отшельник тебе одной обо всем рассказывает, другим к нему и подойти-то боязно. Не иначе как к тебе неровно дышит?

   — Ты, Рося, дура полная. Весь ум в косу ушел, только и можешь, что перед парнями бедрами вилять, а как головой подумать, так сразу волос шевелиться начинает, заместо мозгов работать пытается.

   Знала ведь я, чем уколоть. Я завсегда быстро в людях слабости подмечала. Рося волосами своими очень гордилась, а умом и правда не блистала, простых вещей понять не могла.

   — У тебя самой язык наперед ума лезет. Ты-то больно умная у нас, даже парни шарахаются. Так и говорят: «У нашей Мирки язык – что нож острый, боязно с ней на свиданку идти, еще прирежет».

   Ох и обиделась я на нее тогда, потому как верно сказала: парни и правда чурались, а дядька сетовал, что никто меня замуж брать не хочет. Сгоряча оттаскала Росю за ту самую косу, да и она в долгу не осталась. Растянули нас молодцы деревенские, мимо проходившие, а среди них Лик оказался.

   Лика я и раньше встречала, то на улице, то в гостях, да только мы все мимо друг дружки поспешали, лишь головой кивали. Мне казалось, что больно он зазнается. Парень видный был, плечи широкие, руки могучие, волос золотой, словно спелые колосья пшеницы, глаза яркие голубые, искрятся, точно самоцветные камушки, вот девчонки на красоту его и велись. А он то одну целует, то другую. Так, по крайней мере, девчонки друг перед дружкой хвастали.

   Вот и сейчас стоял да зубоскалил с дружками своими, меня за плечи крепко обхватил и не пускал к Росе кинуться, а второй ладонью разлохматившуюся косу приглаживал.

   — Чего не поделили, красавицы? — спросил.

   — А тебе какое дело? — ответила, пытаясь вывернуться из-под его руки. Рося, напротив, замолчала неожиданно и стояла вся такая робкая да невинная.

   Выскользнув все-таки, я вновь кинулась вперед, чтобы уж бежать отсюда, а то больно стыдно стало. Вот только Лик за руку ухватил.

   — А ну, пусти, оторвешь ненароком!

   Парень усмехнулся.

   — Никак из-за молодца подрались?

   — Да ей о молодцах только мечтать, — не удержалась Рося.

   Я даже губу закусила, вот только снова кидаться не стала, решила назло Росе по-другому поступить.

   Взяла вдруг, к Лику повернулась да спросила:

   — Что ты так в руку мою вцепился, упустить боишься аль понравилась больно?

   Парень сперва удивленно глазюки раскрыл, а опосля усмехнулся, весь ряд белых зубов обнажив:

   — Так давно уже нравишься, иль на говоринах не приметила?

   — Приметила, — бесстрашно ответила, хотя в груди все сжалось, то ли сладко, то ли боязно, не понять. — Неужто и на свидание позвать не оробеешь? —сама не ведаю, как так прямо об этом спросила. Никогда прежде на встречу с парнем не напрашивалась, все думала, молодцы девчонок вперед приглашать должны. А теперь назло этой гадюке осмелела. Выпрямилась ровно, ответа жду, изо всех сил стараюсь не краснеть.

   А он, как нарочно, голову набок наклонил, стоит, подлюка, рассматривает меня задумчиво. Я прямо спиной торжествующий взгляд Роси ощутила.

   — А ты-то придешь? Говорят, больно гордая да на язык острая, остерегают и близко к тебе подходить.

   — Кто остерегает? — от удивления даже о смущении позабыла.

   — Завистники, кто ж еще! — расхохотался Лик, выпустив мою руку и снова взлохматив косу.

   Ух, даже понять не могла, злиться мне на него или тоже рассмеяться в ответ. Тут взгляд на лицо Роси упал, и такая на нем досада была написана, что я и правда от души рассмеялась. А потом повернулась да гордо прочь направилась.

   — Мирка, — крикнул парень вдогонку, — так на свидание-то придёшь, завтра у березы, что за вашей околицей растет?

   — Подумаю еще! — гордо перекинула косу через плечо и пошагала домой.

   На свидание я, конечно же, пошла, и в мыслях не было не явиться. Мне ведь Лик тоже нравился, только я этого не показывала и ни на что не надеялась. Вечером уговорила отшельника не ходить в лес. Старец тогда поглядел на меня задумчиво, но спрашивать ничего не стал. Кивнул, развернулся да один ушел. На душе нехорошо как-то стало, на мгновение задумалась, правильно ли поступаю, но вскоре мысли о Лике вытеснили из головы все остальные.

   Радостно побежала к березе, немного задержавшись для порядка, иначе решит, что минуты до нашей встречи считала. Может, и считала, только ни за что никому не сознаюсь. Заметив издали парня, прислонившегося к тонкому белому стволу, не сдержала улыбки. Он и правда ждал меня, а я до последнего поверить в то не могла. Приблизившись, резко остановилась, заметив его нахмуренное лицо.

   — Я решил, что посмеяться надо мной задумала, — начал он, даже не поздоровавшись. — Стою здесь уже битый час, специально раньше пришел, дружки вон все по кустам попрятались, смотрят, как я о ваш забор все глаза измозолил.

   — А тебя к березе привязали, что ли? — обиделась я. — Если никто веревкой не неволил, а ждать гордость молодецкая не велит, то шел бы себе мимо!

   — Не ты ли о свидании просила?

   Вот это да! Прямо сходу в лоб припечатал!

   — Не ты ли в спине сотню дырок взглядами просверлил? Я за тебя испугалась, думала, скоро от подмигиваний глаз вон выскочит, вот и сжалилась.

   — Ну, Мирка! — выдохнул парень, а потом взял да и схватил в охапку и так меня сжал, что едва не задушил.

   — Пусти, дышать невмоготу, — взмолилась.

   Вот только позабыла, с кем разговоры разговариваю. Парня-то я и правда зацепила. Он ведь думал, растекусь жидкой лужицей у ног, плясать вокруг стану, радуясь, что внимание обратил, а я его при дружках подслушивающих позорить взялась. Обхватил он широкими ладонями мое лицо и крепко поцеловал. И вмиг бы закружилась бедная головушка, если б не ехидный смешок позади. Оттолкнула что есть мочи, да еще и по коленке пнула изо всех сил. Лик даже вскрикнул, еле сдержавшись, чтобы на одной ноге не запрыгать.

   — Ах ты тигрище плешивый! — набросилась на него. — Как девушку подождать, сил у него нет, а как на нее с поцелуями кидаться, так сразу удаль просыпается!

   Парень от моего напора чуток ошалел. Выпрямился, голубыми глазищами уставился, даже лоб потер.

   — Так это... Нравишься ты мне взаправду. Решил, что шутку сыграть надумала, дураком на всю деревню выставить. Меня парни остерегали к тебе подходить, говорили, что дуреха молодая да несмышленая, только словами острыми жалить горазда. А я не послушал. Красивая ты, Мирка, глаз не отвести. И характер задорный! Нравишься мне больно, правду говорю. Не сердись, что поцеловал, рядом с тобою кровь кипит, жжет сквозь кожу. Простишь меня?

   Вот что сейчас ему ответить, не знала. Ехидное словечко завсегда найти могла, а когда так открыто от души о чувствах заговорили, у меня сразу язык к небу прилип, а щеки краска залила. И теперь глаза в землю опустила, стою, молчу. Парень руку протянул, обхватил мою ладонь своей широкой и легонько так потянул за собой.

   — А пойдем на берег речки посидим? Там дружков нет, — улыбнулся Лик.

   Я только кивнула в ответ, потому что красивый он был, и от улыбки в груди сводило словно сладкой судорогой. И перед другими я бравая и смелая была, а в душе всегда робела, и не мечталось даже, что такой парень на меня внимание обратит.

   Закружила в своем вихре первая влюбленность, юное, ничем не омраченное счастье пустило поначалу нежные росточки в сердце. А потом весна расцвела в душе уже буйным цветом, и знала я, что все у нас с Ликом любо-дорого сладится. Крылья расправились за спиной, а особенно, когда шла по улице, а девчонки знакомые завистливо вослед поглядывали. Вот вам! Еще смеялись надо мной, каркали, что старой девой останусь. А нашелся тот, кто меня и такой полюбил. Да не просто парень какой никудышный, а первый красавец на деревне! Пусть и не нравились ему словечки мои едкие, но Лик всегда сдержаться умел, а порой и в ответ пошутить.

   Одно тревожило в это счастливое время — наставник мой вновь погрустнел. Смотрел с тоской в те редкие минуты, что уделяла теперь учебе, а однажды отвел на берег речки, на знакомые камушки усадил и проговорил:

   — Девочка, пришла нам пора расстаться.

   Я даже на ноги подскочила от неожиданности:

   — Что ты, учитель, как расстаться?

   — Не нужен я тебе больше, да и путь пора продолжить. Спасибо, что сняла камень с души, позволила побыть рядом, что искренне радовалась нашим занятиям, вернула в то далекое время, когда и я имел семью. Теперь отправлюсь дальше, может, еще кому наука моя пригодится, в этом теперь смысл жизни.

   — Но я так не хочу! Не хочу, чтобы ты уходил!

   — С тобой ныне другой человек рядом, и мысли твои все о нем. Я в жизнь вашу молодую вмешиваться не стану, только совет один дам — ты чаще заглядывай людям в душу, чтобы не ошибиться, не прельститься пустой красотой.

   — О чем это ты, наставник?

   — Я о том, Мирушка, что за ошибки порой слишком больно расплачиваться. Душа у тебя красивая, не только личико, и такой же человек тебе рядом нужен. Смелый, честный, чтобы ради тебя себя забывал. Вот только если ты счастлива, то и совет мой не пригодится. Я же теперь буду за счастье твое небеса молить, пусть пошлют милой девочке жизни спокойной, радостной да долгой. Прощай, хорошая.

   Поднялся с камня и направился восвояси. А я стояла, смотрела ему вослед, и слезы по щекам текли. Хотелось крикнуть: «Останься, учитель!» Да горло сжалось, будто его удавкой перетянули.

   Только когда фигура отшельника растворилась в далекой дали, смогла прошептать:

   — Прощай, я тоже за тебя молиться стану.

   — Ай! — едва успела ухватить послание, которое порыв ветра норовил своровать у меня.

   Я так крепко задумалась, что чуть не потеряла письмо, а в нем наверняка было что-то важное.

   Раскрыв грязный листок в бурых пятнах, стала вглядываться в плохо различимые буквы. Хорошо хоть почерк был не корявый, как у меня, а твердый, наклонный и очень разборчивый.

   «Нашедшему послание сие, ценою собственной жизни доставить его в ближайший форт. Пускай шлют предупреждения куда доведется: на окраины, в столицу, пусть скорее дойдет оно до наместника и короля. Общими силами удастся побороть эту напасть. И пускай подтверждением истинности служит кровь, скрепившая буквы письма, ибо эти строчки последнее, что пишу в своей жизни. Моя цель предупредить всех о страшных существах, несущих смерть и магу, и человеку. Они появились в нашем селении этой ночью...»

   Я досадливо расправила помятый листок на коленях, склоняясь еще ниже, но дальше разобрать не смогла. Что за существа? Пробежала глазами послание и выхватила еще несколько понятных слов:

   «... магические твари появились неслучайно, у них был тот, кто дал им жизнь. Нужно спасать несведущих людей, есть только один способ уничтожить...»

   «Ааа! — застонала я. — Что же за способ?» Сейчас, как наяву, встали перед глазами раны на теле воина, непохожие на все, виденные мной прежде. И жалость взяла, что наставника моего нет рядом, он смог бы прочитать дальше, очистив листок магией. Письмо следовало сохранить в целости, оно могло еще пригодиться.

   Первым делом зачитала призыв о помощи дядьке, просила его отправиться к старосте да уговорить послать кого-нибудь из парней в ближний форт. До него от нас добираться было дней пять, но разве это беда, когда существует неведомая опасность, а неизвестный писарь жизнь отдал за это последнее предупреждение.

   — Очумелая ты девка, Мирка! — ответил дядя Агнат. — Приходись мне родной дочерью, не задумываясь, всю дурь бы из головы выколотил. Только в память о брате и не трогаю. И еще мать твою огорчать не желаю. Совсем она тебя избаловала. Посмеется только староста над глупостью этой да велит мне получше за племянницей приглядывать. Сама помысли: письмо какое-то, что одна только ты прочесть можешь, и то не полностью.

   — Ну, дядя Агнат, я ведь не для себя.

   — А мне какая разница для кого? Время сейчас какое? Поле засевать надо. Все здоровые мужики да бабы при деле, одна ты праздно шатаешься. Задурил тебе голову старик, теперь совсем на нормальную девку не похожа. Что только Лик в тебе нашел, раз до сих пор бегом не сбежал?

   — Может, то и нашел, что мозги в голове есть, а не одна мысль пустая, как косу бантом перевязать да наряд покрасивее надеть.

   — Не мозги это, а дурь! Все мечтаешь о чем-то, вечно на бережку своем просиживаешь, в даль глядючи. Может, Лик за тебя возьмется, хоть к порядку призовет. Дело бабы — мужику помощницей быть да детей растить. С матери пример бери. Она кроме дел домашних еще и за другими ухаживать успевает, и о сыне заботиться. Помогла бы ей с братиком, так нет, вечно норовишь из дома улизнуть.

   — И помогаю! — насупилась я.

   Нашел чем укорить. Я и ночью, и днем Басютку занимаю, в темноте колыбельку качаю, чтобы матушка отдохнуть смогла. Возраст у нее не тот, чтобы о младенце заботиться, вот только дядя больно сына хотел. Он ведь на матушке моей после смерти отца женился.

   Говорили, что я красотой в нее пошла, так она до сих пор прелесть свою женскую не растеряла. А дядька еще по молодости заглядывался, вот только отец наперед сердце красавицы украсть умудрился. Дядька уж потом во вдовстве утешил. Правда, долго он своей очереди дожидался. И ведь красиво да настойчиво ухаживал, но насилу не лез, не принуждал. Растопил-таки сердце. Я, уж когда подросла, задумалась: а может, взаправду давно полюбил. Небось тяжело было глядеть, как она с родным братом счастливая ходит. Ссор однако ж между родными не возникало, видать, хорошо чувства свои прятал.

   — Об чем опять задумалась? Бедовая ты девка! Досталось же горе на мою голову!

   — И вовсе я не хуже других!

   — Хватит впустую болтать, ступай делом займись, за раненым присмотри, мать говорит – не ровен час, отдаст небесам душу.

   — Как отдаст?

   — Слабый совсем, она уж выхаживает как может. Все, иди и не приставай больше по пустякам!

   Я побежала в клеть, куда перенесли раненого и где мама сидела возле постели, обтирая его травяным отваром.

   — Ну как? — подступилась, глядя на белое, почти восковое лицо и раны, не спешащие затягиваться. От них по-прежнему шел зловонный запах, как ни промывала матушка целебным настоем своим.

   — Много я, доченька, людей подняла, а потому сразу видать – этого не вытяну. Руки только не опускаю. Пока еще дышит, я ему помогать буду.

   — Матушка, я там письмо нашла. Написано про существ магических. Ты на раны посмотри. Необычные какие, страшные.

   — Необычные, Мирушка, но только что нам с того?

   — Так магические существа, говорю же. Куда он направлялся? Может, бежал от кого? Как до нас дошел, тоже непонятно. Всякий в лесу напасть мог, а у него вон какие отметины чудные. А значит, письмо он нес в форт, и напали на него далеко от нашей деревни.

   — Больно путано ты говоришь, дочь, понять не могу.

   — Я к тому, что магией лечить его надо.

   Матушка только головой покачала.

   — Ох, и соглашусь я с Агнатом. Задурил тебе старец голову своей магией.

   — Матушка, да я не о том, что могу магией лечить, а о том, что любина у нас есть и настойка из нее. Давай ее возьмем. Ягода ведь непростая, не зря говорят, что маги садили.

   — Настойку, что ли, влить в него хочешь?

   — И раны обмыть.

   — Да не глупости ли это?

   — Но попробовать-то можно?

   Эх, опять дядька браниться станет! Я ведь на раненого всю его любимую настойку извела. Матушка только головой качала, да попутно макала тряпицу в красный, точно кровь, сок магической ягоды. Мы вливали воину настойку в насилу раскрытое горло, да обтирали тело до тех пор, пока из ран не перестала сочиться зеленоватая жижа, смердевшая гниющей плотью. Матушка даже приободрилась, заулыбалась и велела мне идти на свидание.

   — Я дальше сама, Мирушка, чай, и правда польза какая будет от твоей выдумки. Беги уж к своему Лику.

   — А откуда ты, матушка, знаешь?

   — Так догадаться несложно, руки твои мне помогают, а глаза все на дверь поглядывают.

   — Там просто Лик... он... батюшка его вернулся.

   — Вернулся, вернулся, — улыбнулась мать. — Что же я, не понимаю? Сама молодая была. Вот так же на свидания с твоим отцом торопилась, — вздохнула вдруг она, а потом склонилась над раненым да взялась за перевязку.

   — Беги, я справлюсь. Надежда у нас появилась.

   Я радостно заторопилась к знакомой березе. Подбежала, обхватила милое деревце руками, заглядевшись на золотистые лучики солнца и щурясь от порывов легкого ветерка, разметавшего пушистые облака в розовеющем закатном небе. Сердце так и сжималось в груди, а губы сами собой улыбались. Я все оглядывала пригорок, ожидая, когда же на нем появится молодой развеселый парень, подбежит ко мне и обхватит своими надежными ладонями за плечи, а потом спросит:

   — Можно ли поцеловать тебя, Мирушка, страсть как соскучился!

   А я опять зальюсь румянцем во всю щеку, глаза опущу и шепну:

   — Целуй, если обжечь не боишься, а то больно глаза у тебя горят.

   Долго простояла я возле березы, уже и краски на небе поблекли, потемнело оно вовсе, да самые первые звездочки свет свой зажгли, а Лик все не шел...

   Неужто случилось что?

   Уже когда луна осветила пригорок, повернулась я да зашагала домой. Как хотелось сейчас пойти к Лику, узнать, что у них приключилось. Вот только кто я такая, чтобы на ночь глядя к чужим людям заявляться? Я ведь не жена ему, чтобы по ночам разыскивать. Там еще отец вернулся, столько времени не виделись, месяца три как уехал, может, у них сейчас празднование в самом разгаре, а тут я про Лика расспрашивать приплетусь.

   Намотала косу на кулак да дернула посильнее, чтобы на другую боль отвлечься, разочарования слезы в глазах удержать. Что я, право слово, сырость разводить собралась? Все у него хорошо. Было бы плохо, соседи б уже донесли, а девчонки-завистницы в первую очередь. Плохие вести завсегда быстрее хороших долетают. Домой пойду, матушке помогу, Басютку еще уложить нужно.

   Дома только дядя Агнат и обнаружился. Самолично у колыбели сидел и сына в ней укачивал. Только шикнул на меня, сунувшуюся было к ребенку.

   — А ну, в клеть ступай, мать подмени, совсем она измаялась.

   Я кивнула и на цыпочках вышла из комнаты. В клетушке и правда матушка так и сидела возле раненого.

   — Что ты, доченька, невеселая вернулась?

   — Лика не дождалась.

   — Не тужи, дочь. Знамо ли дело, какие у него хлопоты. Батюшка вернулся, радость такая! Может, и не до свиданий сейчас.

   — Может, и не до свиданий, — опустила я голову. — А раненый как?

   — Жар у него поднялся. Теперь отпаивать да обтирать.

   — Матушка, я этим займусь, а тебе отдохнуть следует.

   — Одна не управишься, тут только и успеваю тряпку мочить, вся влага с кожи вмиг испаряется. Вместе будем ухаживать. Боюсь, до утра провозиться придется, а там уж либо выходим, либо мужиков звать и яму копать.

   Принялись мы с матушкой за работу. Рук не покладая трудились, ни на минуту отдохнуть не присели. Далеко за полночь дядька заглянул, на руках его Басютка криком кричал. Дядька на нас потных поглядел, на раненого, что в жару метался, на бутылки из-под настойки взгляд внимательный кинул, да только языком поцокал.

   — Юляша, — позвал он мать, — ты покорми его, а то весь криком изошелся.

   Матушка тряпку, в воде смоченную, мне сунула. Сама со стула поднялась, и даже зашатало ее. Я только руку вытянуть успела, чтоб придержать.

   — Обтирай и пои его, Мираня. Работу не прекращай и не усни ненароком. Поняла меня? Не усни ни в коем случае! Пойду обмоюсь и братика твоего покормлю, вернусь вскоре.

   Я кивнула и осталась одна в полутемной клети со стонущим раненым. Мужчина метался на своей лежанке и даже умудрился сбросить плошку с водой прямо мне на колени, замочив платье. Снова пришлось чашку водой заполнять, да дальше воина обтирать. Отвар заливать одной тяжелее было. Больно сильный оказался болезный наш. Отбивался все от кого-то, а я от громадных кулаков только уворачиваться успевала. Пришлось воина оседлать, да руки его к постели коленками притиснуть, а после локтем голову прижать посильнее и заливать горький напиток в рот. Раненый меня с себя через минуту скинул, а потом опять в беспамятство провалился. Я только дух перевела, поднимаясь с земляного пола. Слава святым небесам, сознания вновь лишился. Еще и прибить мог на месте, силы у него немерено. В бессознательное тело проще эту гадость залить.

   Я работала до самого рассвета, как матушка велела, рук не покладая. Только сама она не вернулась. Не иначе уснула, пока сынишку кормила, а дядька будить не стал. Он ведь такой — за мать кого угодно на части разорвет, в обиду никому не даст. А сейчас небось и рад-радешенек, что уснула она от усталости и не утомляет себя непосильной работой, спасая жизнь незнакомцу пришлому, в лесу найденному.

   Отойти от подопечного своего я не могла, а потому все продолжала и продолжала трудиться, а сквозь деревянные стены слышно было, как запели первые петухи. Руки ныли, плечи и спину ломило, ноги болели. Раненый уж не метался, а неподвижно лежал на спине, только дышал натужно, через силу. Мочи не было боле его с бока на бок переворачивать, чтобы со всех сторон обтереть, упираться из последних сил приходилось. Тяжеленный он оказался.

   Присела я на стул возле лавки, потерла ладонями лицо, глаза сами собой закрывались. Сейчас только опущу веки на секунду, чтобы резь унять, а потом опять за работу.

ГЛАВА 3 – Как дальше быть

   — Мира! — резкий окрик вырвал меня из беспокойного сна. — Дочь, ты уснула!

   — Матушка! — я подскочила со стула, да на ногах не удержалась и свалилась на пол.

   — Что же это такое?! Один не разбудил нарочно, другая уснула, а человеку жизнь спасти можно было!

   Матушка кинулась к раненому, приложила ухо к груди и замерла, прислушиваясь. Я на своем полу пошевелиться боялась. Так стыдно было, так совестно и еще страшно! Услышала протяжный выдох, и мама устало опустилась на стул, плечи сгорбились.

   — Слава небесам! Удержали.

   — Жи... живой?

   Матушка кивнула.

   — Я... я его не убила?

   — Не убила, Мира, спасла. Кризис миновал уж, ты его вытянуть успела, теперь ему хороший уход требуется, а дальше пойдет на поправку.

   Я разревелась в голос, а матушка только устало на меня посмотрела.

   — Спать иди, Мираня. Я пока посижу пару часиков, а после ты меня сменишь.

   Я кивнула, слезы по лицу размазала, кулаки о платье отерла и пошла в дом.

   Весь день на мне забота о раненом была, у матушки и по хозяйству дел хватало. К вечеру только мне позволили из дому выйти. Солнышко уже клонилось к закату. Я сходила к березе, проверила, не оставил ли Лик послания какого, но ничего не нашла. Собралась тогда с духом и пошла домой к нему. Уж лучше узнать, что у него приключилось, чем гадать да самой себе сердце трепать. Подошла к знакомой калитке, а за забором сестренка Лика с собакой во дворе возилась.

   — Эй, Сюша, брат дома?

   — А, Мирка, привет. Дома, где ж ему еще быть? Отцу помогает в сарае.

   — А ко мне не мог бы выйти?

   — Давай спрошу.

   Сюша вскочила на тонкие ноги и резво помчалась в сторону сарая, что построен был позади дома возле озерка небольшого.

   Я заходить внутрь не стала. Не из-за собаки — Тяпка меня хорошо знала и облаивала только для вида — а оттого, что войти не позвали. Простояла я так какое-то время, пока Сюша не вернулась.

   — Мира, занят он. Сказал, что, когда время появится, сам к тебе заглянет. Они сейчас с отцом постоянно с гостями.

   — С гостями?

   — Друг батюшкин в гости пожаловал. С ним вместе приехал.

   Я кивнула, вздохнула про себя тихонько, голову повыше подняла и отправилась обратно домой.

   Несколько дней я не видела Лика. Сердечко уж истосковалось совсем. Только гордость девичья и не позволяла снова незваной в гости явиться. Сказал ведь, что сам придет. Занимала себя работой по дому, уходом за раненым, который стал потихоньку набираться сил, но только мысли о светловолосом парне из головы не шли.

   Иногда волнение меня охватывало. А вдруг отец его против нашей свадьбы? Что если запретил со мной видеться? Хотя с чего бы? Ведь с детства меня знал, дурных слов от него в свой адрес не слышала, и с дядькой у них разлада не было. Зря только волнуюсь. Наверное, и правда занят.

   Неделя миновала, когда уж и гордость сдалась окончательно. Снова пошла я к дому Лика и опять во дворе только Сюшу повстречала.

   — Привет, Мира. Опять к Лику?

   — Не приключилось ли чего, Сюша?

   — Да чего с ним приключится?

   — Давно его не видала.

   — Он все Данару развлекает. Батюшка наказ дал, чтобы она не скучала в незнакомой деревне, пока им с отцом не придет пора возвращаться.

   Сердце вдруг сжала в тисках злая ревность.

   — Данару?

   — Да.

   — А кто это?

   — Дочь друга батюшки нашего. Только на отца своего не шибко похожа. Волосы черные, совсем не как у наших девок, глазищи зеленые, что у кошки Мурки. Да и молчит больше. Мне с ней совсем неинтересно.

   — Так они ушли вдвоем куда-то?

   — Нет. Батюшка с гостем ушли. Матушка к соседке отправилась. Лик вроде в сарай собирался, что-то там починить. А саму Данару недавно в доме видала, какую-то вещь из лоскутков цветных мастерила, я не рассматривала особо. Ты в сарай сходи, посмотри, может, брат еще там.

   — Спасибо, Сюшенька.

   Мне вдруг так радостно стало на душе, так полюбила в один миг славную младшую сестренку Лика. Отворила калитку да по дорожке, минуя дом, побежала к сараю.

   Дверь раскрылась без скрипа. Солнечные лучики проникали сквозь щели и скакали по деревянному полу. Глаза постепенно привыкли к полумраку, и вскоре я смогла различить на полу, возле ног, мотки веревки, прислоненные у стены лопаты и косы, и даже плуг, лежащий неподалеку, да сбрую лошадиную на крюке.

   Сделала пару шагов и остановилась как вкопанная, когда до меня донеслись чьи-то тихие стоны. Сейчас только присмотрелась к стогу сена в углу, присмотрелась и зажала руками рот, а кровь хлынула в голову. Там на сене мой Лик лежал, а поверх него сидела девица, мне незнакомая. Черные волосы закрыли спину до талии, а руки Лика сжимали ее бедра, и оба двигались навстречу друг другу. Дева эта стонала, а Лик шумно дышал, прикрыв глаза. Кажется, крик вырвался из сжавшегося горла, я даже не поняла толком, мой ли, перед глазами все поплыло. Лик встрепенулся и меня увидал.

   — М-Мира!

   Девица вдруг завизжала и скатилась с парня, прикрывая обнаженное тело руками. Меня же закачало из стороны в сторону, показалось, что если на воздух сейчас не выбегу, то задохнусь совсем. Сделала несколько шагов назад, а потом развернулась и кинулась прочь так быстро, словно за мной гналась стая кровожадных волков.

   — Мира, стой! — донеслось вослед.

   Выбежала я через калитку и помчалась вперед, не разбирая дороги. Сбила кого-то по пути, позади грохот ведер услышала и ругань чью-то. Все бежала и бежала, пока не оказалась у обрыва речного, не того пологого, где частенько сидеть любила, а каменистого да крутого.

   — Мираня! — послышался зов вдалеке. Обернулась и увидела бегущего Лика. Видать, кое-как успел штаны натянуть, а рубашку не удосужился. Догонит сейчас, говорить станет, а у меня мочи нет его слушать. Не могу видеть его теперь, боюсь, не выдержу. Больно-то как, больно! Словно зверь какой сердце когтями изнутри рвет. А парень все ближе подбегает. Я шаг назад сделала да и сорвалась вниз, и покатилась по острым камням, сдирая кожу. Скатилась в самую реку, обжегшую холодом теплую кожу, опалившую огнем синяки и раны. Застонала, а подняться не смогла.

   — Мирушка! — Лик быстро вниз с обрыва сполз и до меня добрался. — Не убилась?

   — Прочь поди, — простонала в ответ.

   — Мирушка.

   — Я не Мирушка тебе.

   Парень протянул руки и поднял меня, и сил не было оттолкнуть, ведь чудом не убилась. Со мной на руках прошел он вниз по течению к склону пологому, а потом принялся наверх подниматься.

   — Сам не знаю, как так получилось, — говорил мне тем временем. — Я там плуг починял, а она вдруг пришла да стала улыбаться ласково, разговаривать нежно. Сам не понимаю, как вышло, что поцеловал ее. Я ведь... я с отцом о нашей с тобой свадьбе говорить хотел, а потом, когда ее увидал, в голове будто помутилось. Что со мной твориться начало, не понимаю. Я же тебя люблю, Мира, а тут как болезнь какая напала.

   — Замолчи, — простонала. Попыталась извернуться, да только тело пуще прежнего заныло, взмолилось не трогать его, бедное.

   — Ты не двигайся, Мирушка, я тебя домой отнесу. Потерпи немного.

   — Ты пока несешь, штаны не потеряй. У нас собака злющая, откусит твое хозяйство, нечем станет полюбовницу радовать.

   Парень побледнел только, зубы сжал да шаг прибавил. Почти до дома добрались, когда он вдруг вымолвил:

   — Не говори, Мира, про то, что видела, никому. Ее отец голову нам обоим снимет.

   Я не нашлась, чем бы таким колким ему ответить, потому как сердце вдруг снова сжалось, и свежие раны оттого вновь закровоточили. Губу прикусила посильнее, чтобы отвлечь себя иной болью, но не помогло. Все сейчас болело: и тело, и душа, а где сильнее, и не скажешь сразу.

   Внес меня Лик во двор и сразу к дому направился, мимо пса нашего злющего, который от лая надрывался, и не поглядел даже в его сторону. Не иначе как крепко слово мое парня прижгло.

   Матушка на лавке с Басюткой играла, подскочила, побледнела вся, ребенка на пол быстро ссадила и ко мне бросилась.

   — Доченька, доченька, что с тобой?

   — С обрыва упала, — ответил Лик.

   Дядя тут из-за занавески вышел.

   — Как упала? Сильно ушиблась-то?

   — Кожу содрала.

   — Ничего не сломала?

   — Не похоже.

   Лик положил меня на лавку и отступил. Матушка на колени рядом встала, давай меня осматривать.

   — Что ты, девка непутевая, с обрыва сигаешь? — обратился ко мне Агнат.

   — А я, дядюшка, подумала, авось у речного царя женихи поблагороднее моего водятся. А то он мне за неделю уже замену нашел. — Сказала и сама рассмеялась, только смех горьким получился. Матушка рядом ахнула, а дядька грозно так замолчал.

   — Пойдем, что ли, на улицу потолкуем? — обратился Агнат к Лику. Лик кивнул в ответ, и оба вышли.

   — Как же так, Мирушка, как же так? — шептала матушка, а у самой слезы на глаза навернулись. Я молча к стене голову отворотила и крепко зажмурилась.

   Поранилась я не слишком сильно, больше кожу ободрала, а кости все целы остались. Матушка всю меня мазью лечебной вымазала да на лавке лежать оставила, а сама принялась какие-то травы заваривать. Не иначе для меня старалась. Напоит своим отваром, чтобы всю ночь спала и с обрыва больше кидаться не вздумала.

   Дядька Агнат вернулся покряхтывая, прошел зачем-то к бадье с водой, налил себе целый ковш и выпил. Руку поднял, а кожа на костяшках в кровь содрана.

   — Подрался, Агнат? — тихо спросила матушка.

   — Да не было драки, так, поучил уму-разуму немного, а он не сопротивлялся. — Я сдержала горестный вздох, слезы подступили к глазам. — Отправил его со двора, велел, чтобы больше ноги его здесь не было.

   — Да неужто все так и было, неужто на кого другого нашу Мираню променял?

   Дядька вновь покряхтел, ковш в руках покрутил, на бадью поставил.

   — Я, Юляша, у него не допытывался. Сказал он, что больно ему та другая приглянулась, твердил, что я как мужик его понять должен и Мире объяснить, чтобы зла на него не держала. Обидеть не хотел и больно сделать тоже, и сам к ней с разговором идти собирался, только все смелости набирался...

   Я слушала и хотелось вцепиться зубами в ладонь да сжать посильнее. Надо же, с разговором собирался! Так собирался, что только до сеновала и дошел. Об этом он дядьке вряд ли рассказал. Страдалец кобелинистый! Котяра облезлый! И я дура дурой! Смотри как обрадовалась, что меня из всех выделил. Ходила, нос задравши, вот мне на тот нос и прилетело. Чтобы еще хоть раз на пригожего парня взглянула, да ни в жизнь! Беды одни девкам от той красоты. Не знают такие красавцы отказов и чувства чужие беречь не умеют, только ноги о душу твою вытирать способны, пятнать ее своей грязью да оставлять в сердце черные дыры!

   — Полно уж, — шепнула мать, — понятно все, нечего дальше рассказывать. Приглянулась ему чужая интересная, вот он и переметнулся. Оно и к лучшему. Ни к чему нашей Мире такой жених!

   Дядька промычал что-то в ответ, а матушка уж ко мне подошла и кружку глиняную протянула.

   — Выпей, доченька, успокоишься, сердцу полегчает.

   Я пререкаться не стала. Маленькими глотками сосуд осушила, после свернулась в клубочек, сложила ладони под голову, а дальше надолго улетела в темный омут без сновидений.

   На другой день уж смогла и с лавки подняться. Раны мои корочкой затянулись, синяки побаливали несильно, можно было и за работу приниматься.

   — Ты, дочь, посиди сегодня возле раненого, не ровен час очнется скоро.

   — Посижу, — согласилась, хорошо разумея, зачем мать о том попросила. Раненому нашему непрерывного ухода, как прежде, не требовалось, он уверенно на поправку шел, незачем было возле постели его дежурить. Да только земля слухами полнится, и сплетни по деревне быстро расползутся.

   Приметили, небось, мой бег к оврагу да Лика в одних штанах углядели. Скоро разговоры, что пожар, начнут от одного дома к другому расползаться, а значит, не дадут мне покоя. Мужику-то что, он ведь бросил, не его, а у меня завистниц достаточно имелось. Не любили меня девки и за язык острый, и за внешность пригожую, хоть я ничьих парней никогда не крала. Зато ходила гордая да счастливая, как только с Ликом на свиданья бегать начала. И этого они мне точно не простят. Стоит лишь нос за ворота показать, как начнут змеюки кусаться.

   Села я на лавке, платье натянула и волосы косынкой повязала. Подошла к кувшину с отваром, что матушка оставила. Она уж сама во двор отправилась и Басютку прихватила, а дядька в лес подался, дров заготовить для печи. Обхватила тяжелый кувшин руками, заглянула внутрь, много ли отвара, да только на поверхности вдруг принялись круги расходиться, а перед глазами моими все пеленой затянуло. Руки задрожали, пришлось сосуд обратно на стол поставить. Обхватила плечи руками, голову опустила, да сама себе шепчу между всхлипами:

   — Полно убиваться, глупая. Замуж пошла бы, хуже б пришлось. Ходила б потом, из чужих постелей его вытаскивала и с сеновалов прогоняла, пока сама к омуту не побежала топиться с горя. А так участь злая миновала, радоваться нужно.

   Постояла, пошептала, точно молитву, самой себе утешения, слезы вытерла, кувшин покрепче ладонями сжала и отправилась в клеть – другого больного выхаживать.

   Сидела я, сидела возле него, солнце уж на другую сторону небосклона скатилось, а воин все не просыпался. Рассмотрела его вволю: опухоль-то с лица спала, черты резче проявились. Лоб у мужчины широкий был, а нос прямой с горбинкой, и посреди подбородка ямочка. Волосы, когда отмыли, не просто темно-каштановыми оказались, а с рыжиной. Руки сильные с мозолями, а пальцы узловатые немного. Зато мышцы какие под кожей проступали, я своей ладонью накрыть не могла. Пока сидела рядом, на его руках все старые шрамы пересчитала и новые принялась разглядывать. Раны страшные затянулись, превратились в розовые бугорки.

   Провела по одному такому пальцем, а раненый вдруг вздрогнул, и я вместе с ним. Замерла, не дышу, жду, когда глаза откроет, а он часто задышал, а потом снова успокоился. Я поближе подсела, на лавку перебралась, покрывало немножко приспустила и еще до одного шрама дотронулась. Воин снова вздрогнул и опять быстро задышал, но глаза открывать не спешил. Я уже руку вновь протянула, как дверь клети отворилась и матушка вошла.

   — Что, дочь, очнулся?

   — Нет. Мама, посмотри, если вот так пальцем к шраму прикоснуться, то воин всем телом вздрагивает. Может, разбудим?

   — Не стоит, Мира, пусть сам проснется. А ты пока ступай к старухе Гленне, отнеси пчелиный подмор, я ей вчера распар приготовила. Опять жалуется, что ноги болят, ходить не может.

   — Так недалеко от дома Лика живет, — опустила я голову.

   — Всю жизнь прятаться не будешь, дочь.

   Я только ниже голову склонила.

   — Неужто я такую трусиху вырастила, которая, ничего дурного не сотворив, боится людям на глаза показаться? Достаточно уж пряталась, пора и в себя приходить, дальше жить и другим парням улыбаться назло этому, безмозглому.

   Вот завсегда так матушка — в душе жалела, а на словах подзатыльник давала. И не поплачешь у нее на коленях особо, а то еще наслушаешься, какую слезливую девчонку она воспитала, аж стыдно делается. Пришлось со стула подниматься и из спасительной клети выбираться.

   Взяла я туесок с подмором и отправилась к старухе. Недалеко уж до ее дома оставалось, когда то, чего боялась, и приключилось со мной. Не на Лика нарвалась, нет, хуже намного — мне Рося навстречу попалась, и не одна, а с подружками своими. Расцвела, меня увидев, едва не запахла на всю улицу, рот до ушей растянулся, глазки заблестели, ну, точно молодца пригожего встретила.

   — Ми-и-ра, никак на улицу выбралась? А мы с девчатами уж решили, что ты в дому запрешься, потому как стыдно добрым людям на глаза показываться.

   — А чего я сотворила, за что мне стыдно должно быть?

   — Парня путевого упустила, пришлой девке отдала. Я бы на твоем месте все патлы ей выдергала, а ты, дура полная, дома сидишь, себя жалеешь. — Сказала, злыдня, и пуще прежнего улыбаться стала, а подружки ей поддакивали.

   И вот такое желание у меня сейчас было, ну, такое... — разреветься хотелось, в голос, но не у них же на глазах!

   Встала я поровнее, приосанилась, сдавила туесок так, что крышка у него скатилась, а пальцы в подморе измазались, и погромче, чтобы все услышали, ответила:

   — Что мне за таким гоняться? Небось наиграется, сам за мной бегать станет, прощение вымаливать. Хорошие девки на дороге не валяются, не за тобой же, в самом деле, пойдет.

   — А ты у нас такая краса расписная, в едином образчике деланная, что хлопцы тебя о прощении молить должны? Девчата, слышали? Может, к тебе еще сам наместник посватается?

   — А что не посвататься? Только поспешил бы, а то уведут.

   — Гордая какая, совсем нос задрала! Что, коса больно тяжелая стала, голову перевешивает?

   — Это твою пустую голову коса перевесить может, а в моей мозгов хватает.

   — Ах так! — вскрикнула Рося и кинулась ко мне глаза выцарапывать, а я... я ей подмором в лицо плеснула. Ох, и заорала же она на всю улицу! Девки, за ней кинувшиеся, аж остановились, а я вспомнила, что у Роси от укуса пчелиного все лицо опухает. Вот и сейчас прямо на глазах стало оно раздуваться, не иначе подмор в рот попал, а в нем же яд пчелиный.

   — Ты фто сотфолила... — только и смогла промычать ненавистница моя. А девки вконец за ее спиной осерчали.

   — А это заклинание такое, вот плеснула в тебя настойкой, чтобы глаза застлать, а сама заклинание прошептала, какому отшельник научил. Теперь всегда так ходить будешь, пока прощения у меня не попросишь. — Сказала и сама стою, жду, поверит ли.

   А Рося и поверила! И подружки ее тоже. Заголосила во все горло, а девчонки даже назад отступили, никто боле поддержать подругу свою закадычную не решился.

   — Пвости, пвости, — голосила Рося, а меня смех разбирать начал, еле сдерживалась.

   — Ладно, добрая я сегодня, на этот раз прощу. Идем со мной домой, там прошепчу другое заклинание, но только делать это нужно, чтоб никто не увидал, иначе не подействует.

   Повернулась и отправилась к дому. Рося в охотку за мной припустила, только и слышно было позади, как она громко носом хлюпает. Повезло, что матушка намедни как раз петрушку измельчила да кипятком залила, сойдет у Роси опухоль, зато про случай этот насмешница не забудет и трогать меня вперед поостережется, а подмор я Гленне и после занесу.

   Воин очнулся лишь на следующий день. Я как раз в клеть заскочила проверить. Не удержалась и, пока мать надо мной не стояла, принялась щекотать розовые шрамы, ну и дощекоталась. Он все вздрагивал, вздрагивал, а потом вдруг глаза раскрыл, а я как завизжу на всю клеть: «Ааа!» И за дверь выскочила. Кинулась прямо в дом и давай с порога звать:

   — Матушка, матушка, он очнулся!

   Мама из-за печи выглянула, руки от муки отряхнула, меня оглядела и говорит:

   — Так что ты кричишь как оглашенная? Обратно ступай, воды ему поднеси, а я сейчас приду, заодно Агната кликну.

   Я взяла ковш с водой и понесла в клеть, а руки знай себе потрясываются. Приотворила дверь, протиснулась в щелку осторожно и замерла у порога, на чужой взгляд натолкнувшись. Странные глаза у воина оказались, светло-желтые, на волчьи похожи. И смотрел так изучающе, удивленно немного. Потом рот открыл и прохрипел:

   — Ты кто будешь?

   — Я это... Мира я. Вот, возьми, — подошла бочком к лежанке и ковш протянула.

   Воин на локоть оперся, взял ковш ладонью широкой, в несколько глотков осушил и мне отдал, а сам на лавке сел. Сесть сел, а покрывало не придержал, и оно вниз сползло, а мужик-то под тем покрывалом голый совсем. Я, конечно, все, что не надо, рассмотрела уже, но тогда воин без сознания лежал, еще и болезный был, а теперь – вот ведь! – очнулся… Я в сторонку отвернулась, ковш в ладони раскачиваю, молчу, а он тоже молчит, так и молчали оба, пока ковш из руки не выскочил и воину промеж ног не залетел.

   Ох, и наслушалась я тогда всякой отборной брани, и не то чтобы прямо в мою сторону, но в целом по девичьему роду неласково прошелся, зато хоть покрывалом накрылся.

   — Ты, Мира, мне скажи, — наконец прохрипел воин, — кто меня сюда принес и где я нахожусь?

   — Так у нас в деревне. Я тебя в лесу возле поляны нашла, пока ягоду собирала.

   — А где у вас в деревне?

   — Как где? Ну... от границы недалеко.

   — Какой границы?

   — Северной.

   — Так вот куда порталом занесло! Не так далеко и выбросило.

   — Чем занесло?

   Воин промолчал, что-то обдумывая, а после подниматься стал, а про покрывало опять позабыл. Я назад отскочила и глаза ладонью прикрыла.

   — Ты чего шарахаешься, я девок не трогаю.

   — Ты бы оделся сперва, а потом уж не трогал, — кивнула ему на штаны и рубаху, что сама вчера на край лавки сложила.

   Пока он к лавке отвернулся, я ладонь опустила, а тут и дверь отворилась, и матушка с дядькой зашли.

   — Эй, — окликнул Агнат, — ты чего перед девкой голым задом светишь? А ты, Мирка, куда глаза бесстыжие пялишь?

   — Да что я там не видела, чтобы нарочно глаза пялить?

   — Ты мне поговори! Совсем распоясалась! Где это ты голых мужиков видала?

   — Да хотя бы когда ты, дядя, из бани в озеро бежал.

   — Агнат, — матушка положила на плечо дяди руку, прерывая наш спор, — уймись, она же мне с больными частенько помогает, что ты, право слово?

   Пока мы тут перепалку устраивали, воин уж натянул рубаху и штаны, а теперь снова на лавку уселся и нас рассматривал. Причем смотрел так, будто это не у он нас в гостях, а мы к нему без спроса заявились.

   — А ты, мил человек, кто будешь? — вымолвил он, на дядьку глядя.

   — Хозяин я. В моем доме тебя приютили да выходили.

   — В твоем? Что же, благодарствую.

   — Меня не благодари, Юляша тебя выхаживала да Мирка эта несносная. Иди сюда, заноза. В дом старосты ступай, позови его к нам вечером, скажи, что гость наш уже очнулся.

   Я кивнула, на воина еще разок взглянула и побежала за дверь, чтобы поскорее старосте новости снести.

   Пока до старосты бежала, по дороге на Ситку наткнулась. Хотела было мимо пройти, да она меня сама окликнула:

   — Эй, Мира, постой.

   Этой что надо? Тоже зубоскалить начнет?

   — Ну, чего тебе?

   — Идешь-то куда?

   — К старосте.

   — Можно с тобой?

   — А что тебе со мной ходить?

   — Поговорить хотела.

   Не иначе как о Лике разговор пойдет. Я еще с говорин помню, как она с него глаз не спускала. Чего только от меня теперь нужно?

   — Ну, говори, коли хотела, — я пошла дальше своей дорогой, а она рядом пристроилась.

   — Знаю, что у вас с Ликом случилось, — сразу перешла к делу девчонка.

   — Немудрено, много, поди, об этом разговоров было.

   — Ты не бойся, я раны твои солью посыпать не стану.

   — О каких ранах говоришь? Весело с ним было, а теперь забыла. Что мне о таком тужить?

   — Зря ты так, Мира. Ну, нет в том его вины. Она его соблазнила. Я же знаю. Он всегда только на тебя смотрел, других вокруг не замечал.

   — Ты что же, выгораживаешь его? — всю мою показную браваду как рукой сняло.

   — Правду я говорю. А та, другая, телом прельстила, красотой приманила. Он же ни с кем не миловался с тех пор, как с тобой встречаться начал.

   — Да какое мне дело до других, если он с этой миловался, пока я от него привета ждала? — выпалила и язык прикусила, вот теперь еще Лику донесет, как муторно у меня на душе после его предательства.

   — Любит он тебя, а то слабость была минутная.

   — Ты зачем мне это говоришь?

   — Люб он мне.

   — Что?!

   — А то! Люблю я его, а ему ты нужна. Мне же его счастье дороже собственного.

   Я после такого даже с шагу сбилась. Повернулась к ней, а она стоит и прямо в глаза смотрит.

   — Да за что ты его любишь? Почто саму себя мучаешь?

   — А ты за что?

   — Сдался мне этот кобелюка блохастый, с чего решила, что люб?

   — Из-за нелюбимых с обрыва не кидаются.

   — А я не кидалась, нога подвернулась.

   — А он под твоими окнами все ночи проводит.

   — Что?

   — Ничего. Пойду я. Все, что хотела, уже сказала.

   Развернулась и ушла, ничего больше не добавила. Я поглядела ей вслед, но догонять не стала.

ГЛАВА 4 – Где сердце уступает, гордость помогает

   К вечеру староста явился, да не просто так пришел, а с настойкой сливовой. Нашу-то всю мы с матушкой поизвели, а как мужикам общий язык находить, ежели без настойки за стол садиться? Мы вдвоем наготовили снеди, весь стол ею уставили, а сами ушли, чтобы не мешать. Матушка Басютку в комнату унесла, а я за занавеской с ягодой сушеной разбиралась.

   Воин наш ел за троих, чай, вконец оголодал, пока без сознания лежал. Впрочем, дядя со старостой не шибко ему уступали. Мне все послушать хотелось, кто он такой, откуда явился, что за письмо вез, а воин не говорил. Его, ясное дело, расспрашивали, а он так ловко от ответа уходил, что будто бы ответил, но только ничего не понятно. Совсем запутал мужиков наших, у тех к концу вечера у самих языки развязались, стали баб глупых поминать, про урожай заговорили, про лошадей языки почесали, а воин знай себе пьет, поддакивает, а про себя – ни гугу.

   Устала я их слушать, ссыпала оставшуюся ягоду в холстяной мешочек, подвесила на крючок над печкой и выскользнула на улицу, а по пути прихватила непочатую бутылку настойки. Староста немало их принес и все бутыли возле печки составил. Сегодня точно допоздна засидятся, все выпьют, а наутро дядька начнет на голову жаловаться, будет ему чем боль унять.

   Хотела я к себе пойти, да только тягостно было на душе. Разбередила Ситка раны мои, хоть и клялась, что не будет их солью посыпать. Пошла я на пригорок, возле березы уселась, пробку вытащила из бутылки, принюхалась. Ароматно настойка пахла, вкусно.

   Береза наша на пригорке росла, а он вниз сбегал к самому ручейку, что под луной серебрился, а за ним домишки соседние друг другу погасшими окнами подмигивали. Лучики лунные так по крышам и плясали, а может, это в глазах моих все кружилось. За домами поле виднелось, а ещё подальше лес густой темнел и вставали могучей грядой высокие горы.

   «Красиво», — вздохнулось мне. Мирно так, покойно, а на душе все тоскливей. И ведь как себя не уговаривай, а хочется предателя этого увидеть, сердце по нему тоскует. Глаза закрыла, а перед глазами он стоит и шепчет мне: «Мирушка». Вот ведь подлец как в сердце врос, будто корнями, и чем его оттуда выкорчевать? Обхватила я голову ладонями, виски сдавила немного, подождала, пока звезды перестанут хоровод перед глазами водить, и ухватилась за берёзу, стала подниматься, только ноги держать прямо отказывались, пришлось к стволу прислониться. Стояла я так и думала, как теперь до дома дойти, когда голос позади услыхала:

   — Мира.

   Кое-как стон на губах удержала. Да неужто и вправду под окнами караулит? Голову подняла, а он рядом стоит, смотрит:

   — Ты что тут, отчего не дома?

   — А тебе д-дело какое? С-сам что тут делаешь?

   Проговорила и поняла, что языком едва ворочаю. Стыд-то какой! Ведь мысли ясные, а ноги не идут и речь меня не слушается.

   А этот, который кобелюка плешивый, еще и вниз поглядел, бутылку у березы приметил, только ничего про то не сказал. Глаза в сторону отвел, вздохнул и на вопрос мой ответил:

   — Я каждый вечер под окнами твоими дежурю, все ждал, что с тобой увидеться доведется, поговорить хотел.

   — А не буду с т-тобой разговаривать, — отрезала я и к дому шагнула. Шагнула, а настойка коварная ноги подкосила. Качнуло меня в сторону и прямо Лику в руки повело. Он за плечи обхватил, в лицо вгляделся.

   — Мира, ты что тут пила?

   — Р-руки прочь...

   — Постой. Успеешь еще обругать. Раз уж сама уйти не можешь, то сперва меня послушай, поговорим немного, а потом помогу тебе до дома дойти и через окно в комнату забраться, иначе дядька увидит тебя и отходит хворостиной.

   — Д-дурак ты, Лик, он с-сейчас сам себя в зеркало не узнает, какое там х-хворостиной...

   — Садись, — меня вдруг дальше слушать не стали, а усадили на пригорок рядом с собой. Хоть за плечи обнимать не полез, а то бы я ему все волосы повыдергала, если б ухватила, конечно.

   — Ты ведь не простишь меня, Мира? Характер у тебя такой, что впору одними сладкими ягодами кормить, да другой еды кроме них не давать. Гордая ты больно, сама за себя все решаешь, нет в тебе девичьей ласки и слабости, вот только все равно в душу запала. Я каждый день о тебе лишь думал, а как себя в руках рядом с тобой держал, даже сказать сложно. Мне и сейчас без тебя тягостно, а сердце будто раздвоилось. Понять не могу, что творится.

   — Не с-сердце у тебя раздвоилось, а пох-хоть напала. С меня не получил, а с другой ст-требовал.

   — Ничего я не требовал, сама предложила. Она такая... Мимо проходит, взглядом одарит, и в груди жар разливается.

   Я голову в сторону отвернула, чтобы гада этого не видеть. Он что же думает, мое сердце каменное? К чему говорит все это?

   — Я не знаю, как прощение у тебя вымолить, как объяснить все. Небось, не стоит так прямо рассказывать, только врать я тебе не умею. Сердце в груди едва не разорвалось, когда ты с обрыва упала! Плохо мне без тебя, жалею, что с собой совладать не сумел и порушил все.

   — А т-ты не жалей. П-пользуйся, пока дают.

   — Отчего ты такая? Другая бы все мне высказала, ударила, в волосы вцепилась, хоть что-то сотворила в отместку, чтобы самой легче стало, а ты как изо льда сделана! Будто оттого со мной на свидания ходила, что другие не звали.

   — Что? Козлятка безрогий! Да коли я изо льда, то ты из г... гумна! —бессмыслица, зато по звучанию похоже, авось догадается.

    От злости и с речью совладала, и бутылку с настойкой ухватить смогла. Размахнулась посильнее, чтобы о башку его безмозглую разбить, а Лик, гад ползучий, увернулся, и вся настойка коре древесной досталась, только осколками его обсыпало.

   — Полегчало хоть? — спросил Лик.

   Куда там полегчало! Если б не увернулся, глядишь, и полегче стало бы, а так... Отворотилась я в сторону, даже глядеть на него не хотелось.

   — Не получится у нас разговора, — вздохнул мой жених бывший и поднялся. Осколки отряхнул, ко мне склонился, руку подал. — Пойдем, помогу до дома дойти.

   Вот ничего отвечать не хотелось, а тем более помощь от него принимать. Скрестила руки на коленях, на него не гляжу. Не дождется он от меня ни слова больше.

   — Не хочешь? Ну и небеса с тобой!

   Пнул от злости камушек на земле так, что тот шагов за тридцать улетел, развернулся и ушел, а я просидела у березы, пока не замерзла совсем. Не то чтобы уйти не могла, добралась бы как-нибудь, хмель уж отступил, но меня обида душила, да так сильно! Боялась, разнесу что-нибудь в избе или, того хуже, с пьяным дядькой сцеплюсь. Едва-едва с собой совладать смогла, поднялась тогда на ноги и, пошатываясь, к дому направилась. Когда к калитке подходила, то шаг замедлила — воин возле нее стоял. Облокотился на плетень и вдаль смотрел, а как меня заметил, так улыбнулся.

   — На свидание бегала?

   «А выговор сельский куда-то из речи пропал», — мелькнула в голове мысль.

   — Не свидание это, — буркнула в ответ. Зашла в калитку, притворила ее и по дорожке идти хотела.

   — Да ты постой, — окликнул воин, — составь компанию.

   — Чего составить?

   — Со мной тут постой, говорю.

   — Что мне с тобой стоять?

   — А почему нет? Я давно уже с девками красивыми не разговаривал.

   Присмотрелась к нему. Пьяный, что ли, совсем? Не иначе сейчас приставать начнет.

   — Не бойся, приставать не буду, — ответил воин, словно мысли мои прочитал. — Просто поговорить охота, узнать кое-что. Меня, кстати, Тинаром зовут.

   — Я тебе мало что рассказать могу.

   — А мне много не надо. Скажи лучше, письма ты никакого в моей одежде не находила?

   — Находила.

   — И где оно?

   — У себя схоронила.

   — А что в письме том, уразумела?

   — Мы в нашей деревне грамоте не обучены.

   Ответила, и воину будто полегчало, даже плечи расправил.

   — Так отдашь его мне?

   — Отчего не отдать, в комнате держу. Тебе, никак, сей же час нужно?

   — Отдай сейчас.

   — Ну, идем. — Пошла по дорожке, а он за мной. И ступает так тихо, будто кот крадется. Не знала бы, что следом шагает, не заметила бы.

   Зашли в комнату, а там дядька со старостой на лавках дрыхнут, все бутылки пустые под столом валяются, храп такой на всю избу стоит, что оглохнуть можно, и запахом сливовым весь воздух пропитался. Я стол обогнула и в свою комнату дверь отворила. Зашла внутрь, а воин на пороге замер. Для вида в сундучке порылась, будто ищу усиленно, хотя точно помнила, куда письмо положила, а после выудила испачканный листок и Тинару подала. Он взял осторожно и всмотрелся внимательно. Видимо, признал и снова мне улыбнулся.

   — Спасибо, что сохранила, и еще за то, что нашла меня и вылечила, спасибо. — А потом вдруг шагнул вперед, сграбастал в охапку и крепко к себе прижал. У меня даже дыхание перехватило. Уперлась руками в грудь и давай его отталкивать.

   — Руки-то не распускай. Ни к чему твоя благодарность, я как должно поступила.

   — А я и не всех благодарю, Мира, и руки свои редко когда распускаю, — сказал и выпустил меня. — Ты лучше ответь, отчего неласковая такая?

   — А ласковая это та, кто на мужиков кидается?

   Воин промолчал, только голову набок склонил, поразмышлял над чем-то, а после по волосам меня потрепал:

   — Подрастешь, поймешь.

   Развернулся и пошел в свою клеть ночевать, а я с открытым ртом на пороге осталась. Это я-то подрасту? Да меня уже все в округе перестаркой называют.

   Закрыла я дверь, платье скинула, забралась в постель, а вот сна не дождалась, так до самого рассвета и промаялась. Может, правду они говорят, и сама виновата? Я ведь даже Лику в чувствах не признавалась, все шутила, язвила, а любви своей не показывала. Думала, и так все понятно. Неужто сама его в чужие объятия толкнула? Дядька вон постоянно про мой характер толкует, сокрушается, что парни порог наш не обивают, в жены меня не зовут, самому со мной несладко приходится. Я горазда была его винить в том, что не родная ему, вот он и цепляется. А может, взаправду довела, как и Лика того же? Даже воин почти то ж самое повторил. Понять бы еще, к чему это добавил – что подрасти мне нужно.

   Утром матушка меня рано подняла.

   — Дочка, ступай в лес, соберешь трав для настойки.

   Я надела теплые штаны и рубаху, в которых всегда в лес выбиралась, а поверх шерстяной плат накинула и отправилась к знакомой полянке. В лесу в эту пору хорошо было, птицы уже вовсю голосили, приветствуя новый день, а солнышко только-только бросало стыдливые румяные лучики по древесной коре, расцвечивало набухающие на тонких веточках почки.

   «Недаром воздух сегодня такой прозрачный», — подумалось мне. Не иначе солнышко наше Яр эту ночь не один провел, а в объятиях красавицы Зари. Матушка мне про небесных влюблённых еще в детстве сказки рассказывала. Говорят, если день хмурый, значит, рассорились они, вот солнце и не вышло людей порадовать, а когда дождик капает, так то сама Заря плачет, не иначе обидел ее Яр ненароком.

   Я шла по широкой протоптанной тропинке, посматривала кругом, выглядывала для маминой настойки травку подходящую. Мне бы самой сейчас настойка болиголова пригодилась. Ночь бессонная да сливовочка свою роль сыграли. Как бы на ногах до вечера продержаться! Пока размышляла, дотопала до речного бережка, а там и нужную травку сыскала. Собрала ее поскорее в корзину, а после присела отдохнуть на поваленное дерево. За плечами моими лук висел, хотя с тех пор, как старец уехал, я почти и не охотилась. Прикрыла глаза, вспоминая мудрого наставника. А он ведь предупреждал о Лике, говорил, чтоб не судила о людях по внешности, а мне счастье глаза застило, из-за влюбленности своей совсем от учителя отгородилась, оттого и ушел он из деревни. Где теперь ходит, по каким дорогам?

   Сняла лук с плеч, примерилась, а после стрелу на тетиву кинула, назад оттянула. Присмотрелась кругом, выискивая взглядом добычу, и отпустила звонкую струну. Пророкотала стрела в воздухе и точнехонько в цель угодила. Птица только трепыхнулась и аккурат в густой ракитник свалилась. Выудила я из кустов свой трофей, полюбовалась немного — косач упитанный попался, останется только перья ему ощипать и выпотрошить, а потом матушка сама решит, подвесить ли его на воздухе, а после вымочить в уксусе, или, может, сразу на вертеле запечь. Только хотела тушку в мешок положить, как позади раздалось:

   — А метко стреляешь.

   Я обернулась резко — так и есть, Тинар за мной проследил. Стоял теперь, привалившись к дереву, глаза сощурил, как кот, на сметанку посматриваючи, того и гляди, отведает, а после хвост распушит, начнет лапой морду тереть, умываться.

   Отвернулась от него, уложила косача в мешок, закинула лямки на плечо, а в другую руку корзину взяла. Перелезла через дерево поваленное и к тропинке направилась.

   — Домой уж собралась?

   — Собралась.

   — Чего торопишься?

   — Дел невпроворот.

   Воин за мной последовал, шел, насвистывал, потом вдруг сказал:

   — Хорошие у вас здесь места, тихие, красивые.

   — Не жалуемся.

   Я с шага вдруг сбилась, когда Тинар резко за плечо ухватил и к себе меня развернул.

   — Да ты погоди, куда помчалась?

   Едва договорить успел, как охнул и от меня отскочил. У сапог моих подошвы металлическими скобами подбиты были, а оттого и удар ощутимый выходил, если точно в цель попасть. Целила я в этот раз в коленную чашечку, выше бы не домахнула, там поближе стоять надо.

   — Вот ведь дикарка какая! — вымолвил воин, потирая колено. — Чего напрягаешься, сказал ведь, что девок не трогаю.

   — Ну, а коли не девка?

   — А коли не девка, так сама обычно не прочь.

   У меня даже лицо скривилось, будто что кислое на язык попало. Воин заметил, хмыкнул весело.

   — Чего тебе неймется? Нравится парней распугивать?

   — Так какой ты парень?

   — А я не про себя говорю. Дядька Агнат вчера жаловался, что на красоту твою охотников нет, всех парней в округе распугала, последнего и того отвадила.

   — Я отвадила? — от несправедливых слов даже дыхание перехватило. — Что же, дядька небось с тобой поделился, чем я плоха?

   — А что тут рассказывать, я и сам все вижу.

   — Что ты видишь?

   — А то, что посмотришь на тебя со стороны, так расцеловать тянет: губки алые пухлые, для поцелуев в самый раз, глазки, что фиалки под солнышком, огнем горят, на страсть намекают, волос густой, блестящий, золотые нити в нем вспыхивают, так бы пальцы в гущину запустил, на кулак намотал, чтобы не вырвалась, да рассмотрел всю красу твою поближе. Стан гибкий и ладный, где надо, округлый, где надо, тонкий, тянет ладонями провести, чтобы лучше почувствовать. А кожа нежная да гладкая, словно лепесток бело-розовый. Вот только если ближе подойти, аккурат на глыбу льда напорешься, глазищами своими заморозишь, еще и об голову что тяжелое разобьешь. А ведь с мужиками играть надо, то приманить, то оттолкнуть, ты же никого к себе не подпускаешь. Могла бы уж полдеревни в женихах иметь, а сама бегаешь ото всех.

   Вот ведь сказал так сказал, даже щеки у меня зарделись. Сейчас бы снежку приложить, жар унять, только потаяло везде. Со мной даже Лик так не разговаривал, оттого, наверное, чувство странное, будто не должно постороннему мужу с девкой подобные речи вести. А может, и снова ошибаюсь, много ли я разумею, если сама парня приманить не могу. Не нашлась, как ответить, отвернулась и дальше пошагала. Воин догнал, рядом пристроился, боялась, снова про красоту речь заведет, а он вдруг на другое разговор перевел:

   — Кто стрелять тебя учил? Метишь прицельно, в самый раз лучницей служить.

   — Кем служить?

   — В каждом форту есть свой лучник, а то и двое. Обычно много не бывает. Сейчас все больше магией пользуются, а лучники в далеких малых фортах, где магов нет, на службе остались.

   — Так то мужчины, наверное.

   — Не от пола зависит, а от умения. Я встречал женщин-наемниц, видел таких, кто мечом и луком одинаково хорошо владел, да и магинь сильных не раз со спины прикрывал. Это в вашей деревне отсталой девка только замуж годится.

   — Отчего отсталой? Будто детей родить и дом на себе держать проще простого.

   — Так ты, стало быть, тоже замуж хочешь?

   Я на вопрос не ответила. Что ему говорить? Хотела, это правда, за любимого ведь собиралась, а теперь какой резон идти? Только чтобы дядьку от такой обузы, как я, избавить. Решила вместо ответа о другом спросить:

   — Кто такие наемницы?

   — Воинши, что за монеты службу несут.

   — А ты ведь воин?

   — Я наемник. Хожу по дорогам, подряжаюсь служить тому, кто большую плату предложит.

   — Так если один столько предложит, а недруг его больше посулит, ты к кому служить пойдешь?

   Тинар хмыкнул:

   — Догадайся.

   — И тебе все равно, отчего они недругами стали?

   — Я ж не судия, чтоб разбираться.

   — А если скажет человека убить, тоже пойдешь?

   — Ну, может, пойду.

   Я так на месте и застыла:

   — Вот так за монеты и убьешь?

   — Слушай, мне заказ дают, я принимаю, но чести воинской за золото не продаю, по ситуации поступать приходится.

   Сказал так и отвернулся, а у меня мурашки вдоль позвоночника побежали. А вдруг он и меня, не задумываясь, на месте убьет, ежели что не по нраву придется?

ГЛАВА 5 – О долге жизни

   Стала я с тех пор Тинара сторониться, ну а он, как нарочно, везде мне попадался. Трогать не трогал, но глазом хитро косил и все хмыкал себе под нос. Один раз увидала, как наемник Басютку на руки подхватил, и не совладала с собой, подбежала, забрала братца. Матушка мне потом выговорила в сердцах, что я к гостю больно неприветлива, а мне и боязно было ей рассказать, кто он такой. Прогнать такого не прогонишь, а против себя озлобить – последнее дело.

   Прожил у нас воин недели две, уже лед на реке потаял, когда я приметила, что стал наш гость больно задумчив. Один раз зашла в избу, а он рядом с дядькой сидит, и перед ними бересты лист расстелен.

   — Ты мне, Агнат, нарисуй, как туда пройти.

   — Да я дорогу еще с молодечества помню. Была тогда мысль в форт податься, так что путь тебе нарисую точнехонько.

   Я прошла к печи и принялась выгребать золу. Мужчины замолчали на время, слышен был только скрип уголька.

   — Подписать бы еще, чтоб наверняка не сбиться с пути.

   — Да коли бы я писать умел... Вон Мирку попроси, она одна у нас грамоту разумеет и писать может.

   Я в этот миг как раз горшок глиняный доставала, да так и выпустила его из рук, едва успела у самого пола подхватить. А как глаза на Тинара подняла, чуть снова горшок не уронила. Смотрел он на меня то ли со злостью, то ли с яростью какой, даже мороз пробирал по коже. Ой, мамочка, понял ведь, что я письмо то прочитала.

   Как ни скрывалась потом от воина, как ни хоронилась, делами себя занимая, а все равно подловил он меня одну возле сарая. Ловко так поймал, я даже его приближения углядеть не успела. За руку ухватил и к задней стенке прижал.

   — И зачем врала, что читать не умеешь? — начал допрос.

   Я рядиться не стала, ответила как есть:

   — Заметила, что-то скрываешь, не хотела на рожон лезть.

   — Ты меня за кого принимаешь? Чего шарахаешься, будто я убийца какой?

   — А кто ты, коли не душегуб? Людей убивал!

   — То служба была, не ради удовольствия это делал, да и люди попадались такие, что лучше убить, чем дальше жить оставлять.

   — А с чего ты решаешь, кому жить, а кому нет?

   — Да что ты заладила? Будто что в этом понимаешь! Я ни с того ни с сего никого не убивал, так что нечего подпрыгивать каждый раз, как я приближаюсь.

   — А ты меня по стенкам не зажимай, глядишь, сразу спокойнее стану.

   — Вот ведь заноза! Верно дядька твой говорит. Я тем, кто меня спас да выходил, зла чинить не собираюсь. Свой долг жизни сполна вам возвращу.

   — Как же ты возвратишь?

   — А так, в форт пойду, письмо снесу.

   Сказал и отпустил, а меня любопытство разбирать начало, я ведь письмо так полностью и не прочла.

   — А о каких тварях в письме том написано?

   Сказала, и язык к небу прилип, так воин на меня зыркнул.

   — Не все поняла, стало быть? Вот и хорошо.

   — Что хорошего?

   — Чем меньше знаешь, тем крепче спишь. Заодно не разболтаешь и народ в смятение не вгонишь.

   — Что ты мне все загадки загадываешь? Жалко рассказать?

   — Тебя жалко. Про этих тварей лучше никому до поры до времени не знать.

   — Сам, небось, не видел ничего.

   — Мира, послушай, я их не только видел, я от них еле живым ушел, а остальных, кто им на пути попался, среди живых уж нет. Просто поверь, лучше тебе и остальным деревенским даже понятия не иметь о том, что мне увидеть довелось. Я расскажу все тому, кто настоящую помощь оказать сможет.

   — Потому в форт собрался?

   — А куда еще идти? Из форта можно послать предупреждение наместнику или связаться с подручными военачальника, на крайний случай, королевскими советниками. Простым людям такое решить не под силу.

   — И когда пойдешь?

   — Через три дня.

   — А сил дойти хватит?

   — Окреп уже. Твоими стараниями... — воин вдруг по волосам ласково погладил и голову ниже склонил, лицо к моему приблизил, а я возьми и вывернись из-под его руки, он так и посунулся лбом в стену сарая. Выпрямился, лоб потер, ухмыльнулся и пошел обратно в избу.

   Пока я все думы о воине думала, пока ждала, когда же он со двора пожалует, в ворота иная печаль постучала.

   Вернулась я как-то из лесу, ягод полное лукошко принесла. Раскраснелась после прогулки, шумно в избу ввалилась и замерла на пороге. Сидят вокруг стола дядька, матушка моя, староста и двое молодцов, в нарядные рубахи ряженые. На столе чай, пироги и мед. Меня все увидали, со скамьи поднялись, в ноги поклонились да бочком на выход подались. Я только посторонилась, пропуская, а сама во все глаза на дядьку гляжу.

   — Чегой это?

   — А тебе невдомек?

   — Дядя Агнат?

   — Да охотник на нашу куличку нашелся. Вот люди добрые приходили, рассказали...

   — Дядя Агнат! — я так крикнула, что матушка со скамьи подскочила. — Это что же такое? Втихомолку за моей спиной день сватовства обговорили? Без смотрин обойтись решили? Знали, что я перед ними красоваться не стану? Что чаю по кружкам не разолью? Вы как же так со мной поступить собрались? За Лика, за паршивого котяру, меня сосватать?! А ты, матушка, что же мед им подносила?

   — А ну, помолчи! — рявкнул дядька. — Сваты пришли, не след нам было людей прогонять. Садись, поговорим.

   — Я про Лика слушать не желаю!

   — Сядь, я сказал!

   Я села на лавку, а в сердце надежда затеплилась. Чего кричу, право слово? А вдруг дядька им ответил, что товар у нас непродажный, не поспел еще.

   — В другой раз велел им приходить, — ответствовал дядя, а я даже на лавке покачнулась.

   — Да неужто еще сомневаешься? Я не пойду за Лика! Ни в жисть не пойду!

   — Ты, девка, сперва мозгами пораскинь, а потом уж решай. Лик парень справный, мастеровой, будет мужик в доме...

   — Израдник ...

   — А ну, прекрати поперек моего свое слово вставлять, а то отдам и совета не спрошу!

   Я язык прикусила и к окну отвернулась.

   — Отец его говорил, что Лик второй день на лавке лежит. Плетями сына за милую душу отходил. Дочка друга его у батюшки в ногах валялась, молила за парня замуж отдать, а тот рогом уперся, говорит, что, кроме тебя, ни на ком не женится. Так девица про свидание их тайное все отцу рассказала. Вот Милодар и отхлестал сына что есть мочи. А вчера друг его уехал, дочь увез, сказал, ноги его в доме Милодара не будет, врагами расстались, а все оттого, что розги Лику мозги на место не вправили.

   — Он ум еще раньше растерял, когда с той девицей на сеновале кувыркался, а потом передо мной извинялся. А чего отец ее так разозлился, непраздна девица что ль?

   — Тьфу на тебя, девка дурная, да кабы она ребенка под сердцем носила, разговор бы иной был. Лик ведь заявил, что она ему не девицей досталась, не первый он у нее, стало быть, вот батюшка ее и вспылил.

   — Ты, дядя, из пустого в порожнее не лей. Мне уж дела нет до того, кто там у Лика девица, а кто нет.

   — Парень оступился, с кем не бывает? А вот что ради тебя, дурехи, и порку, и позор снести готов и даже гнев отцовий на себя навлечь — это о многом говорит.

   — Сейчас оступился, а как супружницей стану, сколько раз оступаться начнет? Что ты его оправдываешь?

   — Потому как вижу наперед, чем твое сумасбродство закончится! Останешься девой старой сидеть, ни детей, ни мужа!

   — А оно мне надо, сидеть с детьми да при таком муже?

   — Ну, Мирка! Я ей слово, она мне два! Ты когда научишься старших уважать? Никто тебе не указ? Я тебе время помыслить даю, а ты препираешься? О твоем благе думаю...

   — Да кабы о моем благе думал, за Лика не сватал бы! Что тебе вообще обо мне печься? Я у тебя дите не законное, не рожденное, со стороны прижитое. Что ты сам за всю жисть сделал? Хвалиться-то есть чем? Все у брата позабирал: и жену, и избу, только сына и нажил. Зато теперь мою судьбу вершишь? Не бывать этому!

   Крикнула и замолчала, потому как дядька побагровел, а матушка побелела будто снег, ладони ко рту прижала, но едва дядька ко мне рванулся, кинулась наперерез, за плечи схватила.

   — Агнатушка, не прибей!

   После ее слов меня словно ветром из избы выдуло. Ой, кажется лишку хватила. Что же я ему сейчас наговорила-то? Святые небеса, за что вы меня таким нравом дурным наделили? Завсегда ведь, что думаю, то и болтаю. Что теперь будет?

   Пришлось мне за сараем схорониться, пока дядька из избы выскочил да вокруг дома бегал, злость свою вымещал. Сам, небось, поймать меня боялся, иначе бы сотворил что худое. Потом уж, когда все стихло, я к окошку подкралась, затаилась под ним, а там дядька с матушкой разговор вели:

   — Да не серчай ты так, Агнатушка, молода она еще, жизни не знает.

   — Завсегда ты ее, Юляша, баловала. Для кого такую королевишну растила? Вон погляди, до чего девку довела — кроме себя никого слушать не желает, обид прощать не умеет.

   — Да не обижали ее раньше, Агнатушка.

   — Вот то-то и оно. Никогда по-настоящему ей дурного не делали, а она черной неблагодарностью за добро платит. Не я ли ее маленькую в дочки взял, на руках носил да воспитывал. Да неужто с родным дитем больше бы возился? А она, ишь ты, заявила, будто бы я дом этот да тебя у брата украл. Так скоро и в братоубийстве меня обвинит. А то, что я избу собственными руками строить помогал, для тебя старался, чтобы тебе здесь жилось хорошо, а то, что всю жизнь по тебе убивался и до сих пор счастью своему поверить боюсь, это ей невдомек? И что после такого я дочь брата кровного и супружницы любимой за чернавку держать буду? Мозги-то есть у нее, ты мне скажи?

   — Да забудь, забудь. Чего от обиды и злости не скажешь?

   — Пускай погуляет там, побесится. А дурь пора из нее выбивать.

   — Неужто руку подымешь?

   — Отдам ее за Лика, и весь разговор. Она его любит, и дураку понятно. Погорюет для начала немного, а он за ней, как побитая собака, бегать начнет, потом и ее сердце оттает. Простит она его, а после и счастье свое узнает. Что для женщины важнее мужа да семьи? Смирится девка, еще потом меня благодарить станет.

   Сидела я под окошком, точно мышка, и слушала его слова. Стыдно мне было, очень стыдно, и прощения просить хотелось, да только если каяться пойду, то к завтрему, к утру, у Лика в женках окажусь. Не пойдет мне такая жизнь. Я его за предательство никогда не прощу, чтобы дядька ни говорил. Ну а коли Агнат меня неволить собирается, то и в деревне не останусь. Помнится, воин что-то о долге жизни вещал, вот и пришла пора долг тот с него стребовать.

   Поднялась я тихонько на ноги и отправилась в клеть.

   Воин лежал на лавке, закинув руки за голову. Заметив меня, даже не пошевелился, подмигнул только.

   — Собрался никак?

   — Завтра на заре ухожу. Попрощаться зашла? — хмыкнул.

   — Меня с собой возьми.

   — Чего?!

   Тинар на лавке сел и на меня уставился, ну, точно на малахольную какую-то.

   — Ты чего, девка, головой где приложилась?

   — Из дома уйду, понятно? А одной по лесам бродить не след. Ты меня с собой в форт возьмешь, я у них лучницей останусь.

   Воин макушку почесал:

   — Всерьез, что ли, собралась? И какая беда тебя из дома гонит?

   — Мое то дело.

   — Я тут намедни сватов во дворе видел, — прищурился воин хитро. — Против воли, стало быть, замуж отдают? Чай, допекла дядьку совсем?

   Я насупилась и в стену уставилась. Ясновидец нашелся, обо всем-то он догадался.

   — Косой али рябой? — продолжал допытываться Тинар. — Пьянчуга подзаборный али старик?

   — Не косой, не рябой, — разозлилась я, — красивый он, мастеровой, только по праздникам во хмелю и видала, летами молод.

   — Да-а-а, — протянул воин, — так чего тебе, девке, еще надобно? Я было подумал, что дядька взаправду за все отыграться решил. А может, противен тебе суженый?

   — Люб он мне! — рявкнула на всю клеть и добавила шепотом: — Любодей окаянный. — А потом склонила голову, и опять слезы из глаз полились, видать, не все выплакала.

   Тинар лишь вздохнул, ничего не сказал. Помолчали так, пока я реветь не перестала, а после воин промолвил:

   — Дурная затея. Ты, девка, себя в зеркало видела? В форт к мужикам податься решила?

   — А ты на что? Защитишь меня.

   — Я там на всю жизнь оставаться не собираюсь.

   — Так ведь не сразу уйдешь. А мне того времени хватит. Пообвыкнусь, да и ко мне люди привыкнут.

   — Ты в деревне своей всю жизнь обвыкаешься, а людям с тобой все равно непривычно. Все, кончен разговор. Останешься здесь, у родных под крылом, и не забивай голову дурью.

   — Я тебе жизнь спасла, ты мне должен.

   — Вон оно как! — Тинар посмотрел на меня устало. — Видно, без толку с тобой беседы вести. Ну, коли сама так пожелала, то завтра жду тебя за околицей, пока не рассвело. Собери, что в пути пригодится.

   Молча кивнула и вышла из клети. Подкралась к окошку своему и влезла в комнату. Осмотрелась кругом, такая тоска вдруг за сердце взяла, только решения своего я менять не собиралась.

   Впервые в жизни кралась я по дому, будто тать ночной. Неслышно, стараясь не шуметь, брала в дорогу съестное, прятала в мешок, из кожаных полосок плетеный, с лямками широкими. Скрепя сердце взяла несколько монет и подарок от мамы с дядькой — оберег, небесный диск, из серебра отлитый. Его повесила на грудь, запрятав под теплой рубахой, пускай греет вдали от родных.

   Села потом за стол, отдернула занавеску, впуская лунный свет, и нарисовала, как могла, матушке записку. Рисунок совсем корявый вышел, но вроде как понятно, что ушла, потому как за Лика замуж не желаю, а внизу листа одно единственное слово приписала: «Вернусь». Его матушка знала, я порой такие записки ей оставляла, когда в лес надолго уходила, а рядом еще солнечный круг рисовала, чтобы понятнее было, в какое время домой приду.

   На последней букве рука дрогнула, и пара слезинок капнула вниз, промочила послание. Я вытерла лицо рукавом, оставила лист на столе, а после неслышно покинула комнату. Нескоро рассвет, но не могу в доме оставаться, заночую у воина в клети, утром вместе уйдем.

ГЛАВА 6 – Долог тот путь, что прочь от дома ведет

   Далеко отошли мы от деревни, когда первые лучи солнца показались над горизонтом. Лес светлел, птицы весело гомонили в листве, все вокруг радовалось новому дню, одна я понуро брела вслед за молчаливым воином. Тинар говорить со мной не желал, только и сказал, что дурная, а потом молча плащ на плечи накинул, меч в ножны загнал и пошел впереди, а я за ним. Уже несколько часов шагали, живот бурчал надсадно, еду требовал, а я в кои-то веки робела, не решалась просить о привале.

   Только когда за полдень перевалило, Тинар бросил заплечный мешок под большим деревом и уселся на траву.

   — Доставай, что там есть у тебя.

   Быстренько вынула припасы, протянула ему половину хлебного каравая, соль, мяса кусок и овощи, какие собрала впотьмах, заодно и флягу с водой подала.

   Тинар жевал молча, поглядывал вдаль и щурился на солнце.

   Я как раз доедала свой хлебный ломоть, когда воин поднялся на ноги, колени от крошек отряхнул и мешок снова на плечи набросил.

   — Идем, что ли.

   «Так всего ничего посидели-то», — вымолвить хотелось, но промолчала и поднялась нехотя с ласковой землицы.

   — Что вздыхаешь? Или потому убежала, чтобы тебя здесь дядька с женихом отыскали да упросили вернуться?

   — Кто там догонять станет? Дух только переведут от радости.

   — Так уж и переведут? Ты, девка, мне зубы не заговаривай. Вдогонку точно отправились, еще и меня хают на все лады, что кровинушку-красотинушку из дома сманил.

   — Я матушке записку оставила.

   — Оставила, значит? Мать, небось, больше всех радуется? — спросил и как ножом по сердцу полоснул. Теперь и вовсе глаз от земли подымать не хотелось, а Тинар отвернулся и дальше зашагал. Я опять поплелась следом, уж и не радуясь особо, что столь ловко ненавистной свадьбы избежала. Тело не отдохнувшее чуть тише совести роптало, а лес все густел, изредка попадались прогалины, и солнышко медленно клонилось к закату. Сколько там до форта идти?

   — Дней пять.

   Вслух, что ли, спросила? Ну, коли ответил, значит, злится меньше. Можно уговорить на привал короткий да заболтать его, мысли на иное перевести, а то с таким провожатым сердитым и вовсе тяжко средь чащи брести.

   — Присядем ненадолго?

   — А может, тебя обратно свести?

   — С чего это?

   — А с того, что в путь дальний отправилась, а сама только и знаешь, что пыхтишь позади да вздыхаешь.

   — Я молча иду!

   — А носом кто шмыгает, не ты ли?

   Я насупилась в ответ, но промолчала.

   — Ладно, ищи привал. Я в ту сторону пойду, вроде ручей средь кустов поблескивает, воды набрать нужно.

   Тинар забрал у меня полупустую флягу и ушел. А я присмотрела местечко поровней и растянулась на зеленой травке под деревом. Глаза закрыла и все об одном думаю, совсем в печали свои погрузилась. Тело, сердцу отяжелевшему вторя, двигаться не желало. Если бы хоть сил перед долгим походом набралась, так ведь всю ночь глаз не сомкнула. Зато наемнику этому хоть бы что. Сколько он так идти может? Если уж раненый до нас дополз, то здоровому ему все нипочем.

   Кабы я столь крепко не задумалась, непременно бы свист тихий расслышала, а так вздрогнула лишь, когда нож над головой в дерево воткнулся. Встрепенулась, глаза раскрыла и увидала голову змеиную, клинком напополам перерубленную.

   — Мамочка, — прошептала хрипло.

   — Хорошее ты место выбрала. Соседи вот подобрались, чтобы нам не скучно отдыхать было. Что за змея-то, хоть знаешь?

   Я кивнула, все еще не в состоянии слова вымолвить. Это же древес ползучий, ядовитая гадина, разок куснет, и мигом в ином миру окажешься.

   — Ловко ножи метаешь, — польстила воину, как только дар речи обрела.

   — Я не только ножи ловко метаю, — заухмылялся Тинар. И чего сказать хотел, спрашивается?

   — А ты, Мира, змею когда-нибудь пробовала?

   — Змею? Есть, что ли, гадину собрался?

   — А чего не съесть? Припасов у нас немного, скоро сами промышлять начнем, а тут улов богатый! Шкуру только содрать. На вкус как цыпленок, и есть удобно: с хребта знай себе мясо снимай.

   — Да то ж змеюка ядовитая!

   — Не хочешь, не ешь. Мне больше достанется.

   Сказал и ножик из дерева вытащил, а древеса в другую руку схватил и... дальше я отвернулась. Тошно прям стало. Неужто взаправду съест, еще и всырую?

   — Ммм... — возглас довольный послышался. Повернулась, а Тинар стоит, скалится, все губы в кровище змеиной перемазаны. Я даже ладони ко рту прижала, так меня замутило.

   — Ха, ха, — расхохотался воин, — нежная какая, а еще лучницей служить собралась!

   — А в фортах только змеями кормят? Ну тебя! — даже плюнула с досады на землю. — Почто нарочно пугаешь?

   — Чем костер разводить будем? Я змей хорошо прожаренными люблю.

   — У меня бересты припасено.

   — Оставь бересту свою, пригодится. Хвороста кругом да хвои сухой хватает. Сама развести сумеешь?

   — А что тут уметь? Или я, по-твоему, леса в глаза не видела?

   — Видеть-то видела, а вот в походы долгие точно не ходила. От дома дальше знакомой полянки не удалялась.

   — Притомилась я просто, всю ноченьку не спала, вот и не приметила змеюку. В иной раз глаз зорче глядеть станет. Не ропщи, обузой в дороге не буду, — сказала так и вытащила ножик складной, принялась по-особому остругивать сухие веточки, чтобы стружка на них осталась. Обложила затем стружку мхом сухим, а как растопка готова была, трутом занялась. Измельчила древесную кору, ножик и кремень достала и тупой стороной ножа о камень ударила посильнее, прямо над трутом, чтобы искры посыпались. Как тлеть начало, раздула пламя и растопку подожгла.

   — Готово, — хмыкнула гордо.

   — Ишь ты! — удивился Тинар, а потом вдруг змеюку прямо в огонь швырнул, едва не притушил.

   — Пущай готовится, — хмыкнул вредный наемник и уселся под моим деревом.

   — Мирка, вставай!

   — Что? — я подняла тяжелую, будто свинцом налитую голову, посмотрела на воина.

   — Твой черед, а я спать лягу.

   Нехотя поднялась с теплой лежанки, а Тинар быстренько улегся на мое место. Пройдя к костру, подкинула хвороста, чтоб ярче разгорелось. Кто знает, какие тут звери ночью промышляют. Будто в ответ на мои мысли вдалеке раздался волчий вой.

   Вгляделась в пламя, приметила кончик змеиного хвоста на земле и брезгливо подбросила его ногой в огонь. Мясо древеса я отведала, не показывать же себя трусихой. Тем более Тинар с усмешкой косился все время, ждал, что плеваться начну. Мне шибко хотелось, но я все сжевала.

   В ночной тишине раздался громкий храп, а я запрокинула голову, рассматривая полную луну, зажегшую таинственными голубыми искорками деревья вокруг, листочки и кору. В лесу раздавалось уханье совы, а неподалеку кто-то пискнул. Я потянулась за луком и переложила его на колени. Потом снова залюбовалась луной, представляя милое лицо лунной девы и как глядит она с высоты на весь мир и улыбается влюбленным.

   Память услужливо подбросила воспоминания о наших с Ликом поцелуях, я нарисовала в воображении образ красивого парня, с досады сжала в руках колючую веточку и ойкнула негромко. Воин пошевелился, и я поглядела на спящего наемника. Черты лица его в лунном свете казались менее суровыми, руки расслабленно лежали поверх плаща, служившего заместо одеяла. Лунные блики играли на крепких мышцах, словно ласково скользили по бледной коже.

   Пока рассматривала Тинара, заметила, как сжались в кулаки его ладони. Он внезапно заворочался во сне, задышал тревожно, пальцы странно скрючились, ногти будто удлинились. Потерла глаза, ущипнула себя посильнее — неужто уснула, сон привиделся? Но я не спала.

   Воин застонал сильнее, рука скользнула на грудь, удлинившиеся когти полоснули по коже, видневшейся в вороте рубахи, и ткань тут же намокла от крови. Я в ужасе вскочила на ноги, ладони будто к луку приросли.

   Тинар проснулся, повел вокруг шальным взглядом, а потом перевернулся на живот, встал на четвереньки и глухо застонал. Стон этот превратился в рык, а волосы на теле воина стали удлиняться, он весь выгнулся, будто дикое лесное животное, и кровь застыла у меня в жилах от нового протяжного воя. Одежда моего спутника расходилась по швам, оголяя удлиняющееся тело с клочками темной шерсти, лицо вытянулось, превратившись в зловещую морду — не волка, не медведя, но не виданного доселе зверя: страшный оскал обнажил ряд острых зубов. Пальцы теперь совершенно не напоминали человеческие, сквозь тонкую кожу, где не было шерсти, светились голубоватые вены, глаза сияли алым в темноте.

   Я отступила, уперлась спиной в дерево, недолго думая, ухватилась за нижнюю ветку. Подтянувшись, успела забросить на нее одну ногу, когда сверкающий злющими глазами волкодлак издал новый протяжный вой, встал на задние лапы, повел носом и повернулся в мою сторону.

   Я со страху чуть вниз не свалилась и вцепилась что было сил в шершавый ствол, а злющая тварь ринулась ко мне. Острые клыки клацнули рядом с сапогом, и я еле успела подтянуть вторую ногу. Страх придал силы карабкаться выше, а волкодлак подпрыгнул, но меня уж не достал и протяжно завыл внизу.

   — Фу! Дурной пес, Тинара верни! — прохрипела я. — Тинарушка, ты меня слышишь?

   Страшный волкодлак лишь скрипнул по стволу когтями, а я испугалась, что он сможет вскарабкаться следом. Страшно-то как, мамочка! Принялась подвывать не хуже самого перевертыша, а тварь меж тем крутилась внизу, все принюхиваясь и временами издавая короткий рык. Потом снова впилась когтями в дерево, полыхнули алым огнем глаза. Я до хруста сжала ладонью тонкую веточку, и та, не выдержав, отломилась.

   — Возьми, Тинар, возьми! — закинула я подальше любимую песью игрушку.

   Оскорбленная нечисть завыла еще громче и снова зацарапала по стволу.

   — Да что тебе нужно-то от меня? — шмыгнула я носом. — Невкусная я, жилы одни, мяса нет. — А слезы уж закапали из глаз и, кажется, попали на морду оголодавшему зверю. Тот фыркнул и встряхнулся, а после нагнул голову и потер лапами нос. Отряхнувшись, точно обычная дворовая псина, волкодлак отбежал в сторонку, сверкнул на меня страшными глазищами еще разок и тихонько потрусил в лес.

   Я сидела ни жива ни мертва, боялась даже шевелиться. А ну как заманивает? Сделал вид, что убег, а сам притаился неподалеку и, едва я спущусь, кинется и вцепится в горло, порвет нежную кожу и кровушки девичьей напьется. У меня кроме лука и оружия-то никакого нет. Батюшки! Я ж лук выронила, пока наверх карабкалась! Лежит вон внизу, роднехонький, только колчан со стрелами на спине болтается. Но какой толк от стрелы, когда ее с тетивы не спустишь? В глаз, что ли, зверю воткнуть, когда он на меня кинется?

   Вот уж посидела так посидела я на дереве, до самого утра высидела и глаз не сомкнула. А как их сомкнешь, коли за кустами хрустит и воет? Поймал зверюга кого-то да сожрал, пока я на ветвях со страху дрожала. А как солнышка луч из-за горизонта прорезался, так сразу стихло все кругом.

   Утро наступило в лесу, сперва неподвижное, безмолвное, а потом уж расщебетались птицы, зашуршала листва на ветру. Руки, которыми в кору древесную вцепилась, совсем занемели, но я тому только порадовалась – могла ведь и с ветки свалиться. И тут из кустов выполз на поляну голый, в крови измазанный Тинар. Подполз к дереву, вытянулся и замер. Вот уж когда я седину раннюю едва не познала со страху. Волкодлаки-то обратно не обращаются, их души навсегда потеряны, нету в них ничего разумного и живого, а этот человеком пришел.

   Сидела на ветке своей, будто птица, во все глаза на голого мужика смотрела да думала: покинул меня уже разум аль пригрезилось все? Воин пошевелился, привстал на локтях, повел головой в стороны, встряхнулся, точно собака, а после на четвереньки поднялся. Захрипел так, что у меня сердце из пяток в кончики ног перекочевало, а потом за дерево схватился, поднялся с трудом.

   — Мирка! — позвал. — Мира, Мираня, где ты?

   А я молчу.

   — Мира-а-а! — на весь лес заорал, птиц с ветки спугнув, да так кулаком по стволу стукнул, что я ойкнула, древесную дрожь ощутив.

   Он голову тотчас вверх задрал.

   — Слава небесам, живая! Слезай, Мирка.

   — Так я и слезла.

   — Девка, не дури.

   — Прочь иди, волкодлак ощипанный.

   — Дуреха! Где ты видела, чтобы волкодлаки разговаривали?

   — А вот сейчас и вижу. Заманиваешь меня, злыдень, а как в лапы попаду, мигом проглотишь, не подавишься.

   Тинар устало на землю опустился, подпер спиной дерево и голову на руки уложил. Сидел долго, а потом вдруг пальцы в волосы запустил, да так черепушку ладонями сжал, что едва не треснула.

   — Не дури, Мирка, — повторил. — Человек я, не видишь разве? Пока человек...

   — Ты от дерева подальше отойди, тогда и спущусь. А если кусаться вздумаешь, сразу стрелу промеж глаз всажу, понял?

   Воин со вздохом кивнул, поднялся да отошел к лежанке. Ногой поддел груду порванной одежды, плащ поднял и замотался в него. После уж я решилась спуститься, а слезши, сразу за лук ухватилась и стрелу на тетиву накинула.

   — Говори, перевертыш, кем на самом деле являешься? Врать не вздумай, а то долго не проживешь.

   — Кем я прихожусь, давно тебе рассказал, а вот кем стал, самому невдомек. Я же тебе про тварей рассказывал. Меня одна покусала, но я мысли не допускал, что из-за этого в такую же обращусь, хотя мог бы заподозрить. Говорил же тебе про деревню уничтоженную, там живых людей я не видел, а значит, те, кого не сожрали, все обратились. Стало быть, и мой черед наступит, а долго ли еще человеком ходить, не ведаю.

   Так он это сказал, что даже сердце от жалости заныло.

   — Ну, не кручинься, авось и собакой службу сослужишь.

   Тинар голову вскинул, глаза огнем полыхнули.

   — Ну, Мирка! А другого ничего сказать не могла?

   Я плечами пожала. Не приучена слова добрые находить, а утешать и подавно не умею.

   — Я же человеком был, понимаешь, а теперь кто? Мужик не мужик, воин не воин!

   — По виду мужик. Кажись, ничего не отвалилось. Зато воешь, будто волкодлак. Что так сразу голову повесил?

   Махнул он на меня рукой, но вроде как собрался немного, отвернулся и в мешок с вещами полез.

   — Одежа-то сменная есть? — спросила. — А то могу свои штаны одолжить.

   — Издеваешься? — зыркнул на меня Тинар, потом плащ скинул, тряпицу из рубахи порванной свернул и водой смочил. — Спину оботрешь? — глянул через плечо.

   А мне что, помочь несложно, заодно погляжу, осталась ли волчья шерсть на теле.

   Нет, не осталась. Кожа человеческая с памятными шрамами, волоски короткие и жесткие, мышцы мужские, в тугой жгут скрученные, ну, точно камень на ощупь.

   Отерла я кровь с его спины, тряпицу обратно вернула:

   — Дальше сам-то справишься? Не хватало еще мужику взрослому зад подтирать.

   Воин не хмыкнул привычно, молча кровавую тряпку забрал, скривился.

   — Кровь чую, и в животе крутить начинает.

   Я назад шаг сделала, пригляделась, не удлиняются ли когти.

   — У тебя кровь вкусная, Мирка?

   — Ага, сладкая, под стать характеру.

   Тут наемник хмыкнул наконец, расслабился чуток и выудил-таки из мешка другую рубаху и штаны.

ГЛАВА 7 – Кто в форту высоком живет

   До форта дошли через три дня.

   — Слышу чутче, кажется, по шороху зверей лесных различаю, — вещал наемник. — Вон за теми кустами заяц, там тетерев прячется, а дальше в малиннике медведь кусты ломает.

   Ты смотри-ка, и от волкодлаков польза бывает, особенно когда они в людском обличье добычу выслеживают!

   — Добрались, — повел носом Тинар, когда за густо разросшимися деревьями ещё не видать было жилья. — Ты, Мирка, лук на спину перекинь, чтобы нас ненароком не пристрелили.

   Я молча послушалась и пошла следом за наемником, укрываясь за его широкой спиной.

   — Стоять! — нежданно выступили из-за кустов высокие плечистые парни. Хотя то не парни, мужи усатые, бородатые, раза в два выше меня.

   — Кто такие будете? Куда путь держите?

   — К вам и держим, — ответствовал Тинар. — Послание срочное отправить нужно. С начальником форта бы потолковать.

   — Вперёд ступайте, там и потолкуете.

   В ворота нас завели толстые, мощные, а такого частокола высоченного я раньше не встречала. По внутренней стороне, на бревна опираясь, его деревянная тропинка опоясывала, чтобы лучникам да защитникам сподручнее было стрелы по врагам выпускать.

   В избу нас не повели, во дворе оставили. А в этом дворе сплошь мужики одни да мальчишки, не иначе как отроки, которых сюда ратному делу обучаться отправили.

   Пока я, рот раскрывши, мерила рослых дубов здешних взглядом и прикидывала, насколько они выше меня, на крыльцо ступил старей . Был он ростом пониже, но коренастый, а руки, как у кузнеца, широченные, могучие. Про таких мужей говорят, что силой их сам Велдун наделил. А божество это только одаренным воинам покровительствовало. Вот и у Тинара его знак был на коже высечен, прямо под правой лопаткой — молния сияющая, которой Велдун врагов разит.

   — Мне донесли, что дело у вас такое имеется, о котором незамедлительно весточку послать нужно. Не пояснили только кому.

   Сказал, и все зубы в улыбке блеснули. Не иначе как гости пришлые его позабавили.

   — Наместнику или тому, кто для военачальника послание примет, — наемник ответил, а я сразу углядела, что он напрягся заметно.

   — Срочно?

   — Срочно.

   — Тогда вам поспешать нужно, чтобы до города добраться. На следующее полнолуние и дойдете, если поторопитесь.

   Я так и чувствовала, как Тинара от злости крутит, только понять не могла, с чего эти странности с воином творятся. Понятное дело, не будет старей тут же в дальнюю башню бежать, которая в любом форту в сторонке ото всех строений стоит и под хорошей защитой находится. Сперва выяснит, кто такие пожаловали.

   — А оповещение форту на что? — глядя на старея, спросила зычно, на весь двор, отвлекая внимание от воина.

   — А оповещение у нас в случае нападения используется, а коли каждый приходить и, что захочет, отправлять будет, перестанут наших вестников принимать.

   — Так, может, о нападении и толкуем.

   Старей хмыкнул, подкрутил пышный ус и смерил меня взглядом.

   — Гляди-ка, кто ж, девица, на тебя напал? Не он ли?

   На Тинара кивнул, а мужи вокруг загоготали, ну, точно дети малые, впервые девку увидевшие. Так и дай позубоскалить, а потом еще за косу дернуть посильнее.

   — Коли бы напал, рядом уже не стоял.

   — Ишь ты! Напугала! Федун, ты мне штаны сухие из избы принеси, не ровен час, стыд приключится. Видал, девка грозная пожаловала.

   — Ишь ты! — в тон начальнику воскликнула я. — Тинар, не туда мы с тобой забрели, не форт это, а деревня с бабами шуганными. Некому здесь удаль стрелецкую казать. Чай, и лучников брать опасаются, а то как дрогнет со страху рука, а стрела в своих попадет.

   Сказала и подбоченилась, чтобы лук аккурат на бедро лег.

   — Хм-м-м, — закашлялся старей.

   — А и правда, Мираня, — вдруг поддержал меня наемник, — идем отсюда.

   У меня глаз едва не закосил, так хотелось извернуться и на Тинара поглядеть. Чего это он? Куда пошли? Нет у нас времени по лесам бродить. А воин уж меня за локоть схватил, да сжал так крепко, что чуть не переломил.

   — А ну, погодьте! — начальник все ж откашлялся, подбоченился и смерил нас новым, оценивающим взглядом.

   — Лучники, значит? У нас намедни с лучником случай такой приключился, после которого он в форт не вернулся. Стало быть, от хорошего пополнения я бы не отказался.

   — Я не лучник, — Тинар положил ладонь на пояс рядом с рукоятью вложенного в ножны меча. — Это она у нас метко стреляет. А я и без королевской службы обойдусь, за делом к вам шел.

   Старей снова ус подкрутил, переводя взгляд с меня на Тинара, потом вдруг быстро рукой махнул, и тотчас к нам со всех сторон защитники форта кинулись.

   Наемник надавил с силой на мое плечо так, что я на одно колено упала, а сам меч выхватил. Я же быстро за лук схватилась – и из такого положения приучена была стрелять. После тренировок с наставником одно движение отточено было, над которым и задумываться не приходилось: только тетива жалобно тренькнула, и стрела над головой старея в дверь вонзилась. А над моей головой меч воздух рассек, такую острую дугу описал, что ратники отпрыгнули на шаг. Я же рукой повела, чтобы кончик новой стрелы точно в грудь начальника форта смотрел.

   Тот ладони вперед вытянул, засмеялся громко:

   — Полно, полно! Убедились в вашей удали. Неплохо, девка, стреляешь, а ты, воин, к мечу привычный, сразу видно. Так оставайся. В дружину войдешь, с моими ратниками форт защищать будешь. Там подале деревенька, а за ней следующая и еще несколько до самого города, все под нашей защитой. Лишние руки не помешают.

   — С Миркой остаться готов, но не доле, как на месяц, если дело мое исполните.

   — Ступайте в избу, там о деле потолкуем.

   — Интересный этот старей, Тинар. Во двор нас с оружием допустил, потом на смех поднял, затем и вовсе ратников своих натравил.

   — Так то проверка была, Мирка. Думаешь, кабы угроза настоящая, стал бы я во все стороны мечом размахивать? Ты ведь тоже этого старея не подстрелила.

   — А то! Сперва предупредить надо, коли можно сразу не убивать. Так мне еще отшельник говорил.

   — Мудрый был твой отшельник, его бы сюда.

   Сказал и вздохнул, а я взглянула искоса. Печалился Тинар, совсем другой стал. Куда только лихость подевалась? Остротами больше не сыпал, все думы думал, кручинился.

   Сидели мы с ним сейчас рядышком на лавочке, возле нагретых солнышком бревен, воин меч точил, на ворота поглядывал, а я древки для стрел заготавливала. Позже нужно будет снести в деревню ближайшую, кузнецу, чтобы наконечники сделал.

   Вот и устроилась я в форте. Взял меня старей лучницей, на службу королевскую оформил, но сердце на том не успокоилось. Еще и тревожно было, когда на Тинара смотрела. О тварях в такие моменты вспоминала да ждала, что же на весточку нашу ответят. Только никто не отзывался и не спешил магов и воинов лучших нам на подмогу посылать. А время все шло, до полнолуния две с половиной недели оставалось.

   — Нам бы сюда колдуна стоящего, — вздохнула тихонько, а Тинар плечами дернул в ответ.

   — Не сыщешь такого в округе. Чую я, малой кровью здесь не обойдешься, маг сильным должен быть, а таких только в столичном граде отыскать можно. Не успею я к столице добраться.

   Едва ответил, как неподалеку возник один из ратников, зыркнул на нас и дальше пошел, но наемник тотчас язык прикусил. О своей болезни Тинар не болтал, а начальнику говорил, что письмо на месте разоренной деревни нашел. Чтобы не прирезали ненароком. И так на него поглядывали с опаской, больно чутко он на все реагировал. Я даже подозревала, что главный ждет не дождется, когда Тинар форт покинет.

   Спросила однажды у наемника, чего он такой дерганый стал. А он ответил то же, о чем и раньше говорил, что кровь чует, как плоть человеческая пахнет, ощущает, и очень ему хочется и плоти той, и крови отведать.

   В дверь стукнули кулаком, и я подскочила на лавке. Сперва огляделась вокруг, спросонья не понимая, куда меня занесло. После сообразила, что в той комнатушке нахожусь, которую мне в общей избе выделили. Ратники все в большой комнате по лавкам спали, там же и столы для еды ставили и оружие по стенкам развешивали. Еще лестница наверх вела, в комнату старея, а мне закуток хозяйственный выделили, из которого вещи в сарай на дворе унесли. Теперь здесь и спала. Не положишь ведь девку в одной комнате с мужиками.

   Прав был Тинар, ратники меня за свою не держали, хотя и числилась я среди них лучницей. Поглядывали на меня странно, но спутник мой почти всегда рядышком отирался, а с ним, как и говорила, никто связываться не хотел. От воина опасностью за целый полет стрелы разило. Он и в избе общей не спал, ночевал в сарае. Отговаривался тем, что оставаться в форте не думает, а потому и лавка ему в общем доме без надобности.

   Поднимали нас всех рано, только солнышко успевало из-за горизонта край показать. Гнали сразу во двор, где мы упражнялись и разминались с оружием.

   Каждую ночь старей двух дежурных на стенку выставлял. Я всегда вместе с Тинаром караулила. И сейчас, проснувшись от стука, вспомнила, что не иначе как воин пришел меня на дежурство звать. Так оно и оказалось. Стоял он за дверью, пальцы за пояс заткнул, на носках покачивался.

   Быстро верхнюю одежу накинула, лук на плечо набросила и вышла следом за ним из храпящей избы на холодок ночной. Днем, когда солнышко пригревало, весна вовсю царствовала и уже угадывался в скором времени приход теплых летних деньков. А вот под луной еще зябко было, ну, точно зима раздумывала, уходить али еще погостить.

   Я плечи руками потерла, выпустила изо рта облачко пара и влезла вслед за наемником по лестнице на стену. Встала рядышком, за колья ухватилась, за ограду заглядывая. Форт хоть и стоял в лесу, но место выбрано было на холме, а потому деревья от нашей крепости вниз убегали. Там вдалеке темнела деревенька, гладили серебристые лучи солому крохотных крыш. Ветер шептал что-то листве, пел тихую колыбельную песню, а из чащи доносились уханье совы и голоса ночных животных.

   — Мирка, — тихо позвал Тинар. В такой красоте сонной громко говорить и не хотелось. — Я завтра из форта уйду.

   — Как завтра?

   — Не могу больше. Подальше от людей мне нужно.

   — Так ты уж надумал обратиться?

   — Я уже обратился наполовину. Раньше, как смотрел на тебя, поцеловать охота было, а теперь...

   Голос воина вдруг охрип, пальцы скрючились.

   — А теперь? — спросила с опаской.

   — А теперь в горло вцепиться хочу, мочи почти нет, все сложнее с каждым днем себя сдерживать. Скроюсь подальше от людей, отправлюсь туда, где и нет их вовсе. В горы, например. Может, однажды подвернется нога на крутизне, да и скачусь на острые камни. Тогда разом все мучения прекратятся.

   — Тинар.

   — Что?

   — Я с тобой пойду.

   Глянул на меня воин, вздохнул громко:

   — А здесь что? Хотела ведь лучницей быть.

   — Ответа-то нет. Главный недобро поглядывает. Не иначе как не отослал оповещение.

   — Возможно. Заподозрил неладное, желает своими глазами убедиться, что все правда, а не мы это выдумали.

   — Так зачем нам выдумывать?

   — Может, что на уме имеем. Кто нас, пришлых, разберет? За мной ведь приглядывают постоянно, даже когда в лес иду. Я не говорил старею, что меня укусили, зато доложил про деревню пустую, одними лишь тварями населенную. Тут любой вопросом задастся, куда же все люди подевались.

   — Что же ты мне не рассказывал?

   — А что говорить? Пугать только. Ты помощи ждала, а я уж знаю, что нет смысла надеяться.

   Замолчала я, крепко задумавшись, а потом так воину ответила:

   — Мы не в горы пойдем, Тинар, а в лес. Как ты сказал, где людей вовсе нет. В таких местах маги-отшельники живут, вот туда и направимся. Может, успеем...

   Хмыкнул воин, повернулся к лесу, окинул темноту непроглядную взглядом, сказал:

   — Все надеешься, найдем кого-то? Так и быть, возьму тебя, Мирка. Только с условием, что, когда я в эту тварь обращусь, ты мне стрелу в глаз выпустишь, чтобы сразу насмерть.

   Самой живого человека убить?

   — Рука-то не дрогнет? — в лицо глядя, спросил наемник.

   Я вспомнила волкодлака, за мной кинувшегося, приняла на себя вид решительный и только ответить хотела, как разорвал тишину вдалеке громкий звук рога.

   Тинар вздрогнул, всмотрелся пристальнее.

   — Непростые гости пожаловали. Мирка, кличь сюда старея.

   Тот примчался, едва штаны натянуть успел. Не каждый день посреди ночи под стенами форта звук королевского рога раздается. Ворота тут же отворили, половина сонных ратников высыпалась из избы. Целый отряд из пеших воинов вошел во двор (все грязнючие и усталые), а во главе ехал единственный всадник на черной лошади.

   — Ты начальник форта? — спрыгнув наземь, спросил приезжий.

   Старей кивнул, поднося ладонь к сердцу.

   — Господин военный маг, чем обязан такой честью?

   — Форт ваш единственный в округе, а мы держим путь на север. Пополнение требуется. Пара воинов и лучник.

   Наш главный замялся на миг, бросил взгляд на меня, и в глазах будто промелькнула нерешительность, а может, сожаление даже.

   — Нет у нас лучников, сами давеча потеряли. Девка вон имеется... А воинов целый двор. Берите, кого покрепче.

   — Мне такие нужны, которые лучше всего с оружием управляются.

   Военный маг повернулся и глянул на меня.

   — Сюда подойди, — махнул рукой. Я и подошла, остановилась, поглядывая, как он меня глазами сверху донизу ощупывает.

   — Девка-лучница, — вздохнул тяжко. — Никого больше нет? — снова глянул на старея.

   Тот лишь плечами пожал, молвил: «Явилась вот недавно, как раз на замену взяли».

   Задел меня этот маг за живое. Так и тянуло сказать: «Чай, не на базаре, бери что дают, а то и вовсе без товара останешься». Будто девки стрелять метко не умеют! Говорил же Тинар, что видел он и магинь, и воинш одаренных, так чего этот кривится? Однако планы у нас с наемником другие были, а потому я молча стояла.

   — Взять придется, — кивнул меж тем маг, вздохнув при этом. — Старей, неси бумаги, заберем девицу и двух воинов, оформим в отряд.

   Это что же, и не отказаться? Стало быть, меня и спрашивать не станут?

   — А точно вам девка нужна? — будто через силу выдавил из себя начальник.

   — Нам лучник нужен, а раз никого другого у тебя нет, а эта на службе королевской состоит, то ее и возьмем.

   — Я с вами пойду, — выступил тут Тинар.

   Глянула на него, вспомнила нашу задумку и решила, что наемник не просто так помыслил с отрядом уйти, не иначе на полпути на собственную дорожку свернем.

   — Дерешься как?

   — Показать могу.

   Маг кивнул, и один из его воинов меч обнажил.

   Ох, я залюбовалась. Красиво-то как! У Тинара в ладонях меч песню пел, настоящую, боевую песню. Грозную, но невольно заслушаешься, засмотришься, так что глаз не отвести. А линии какие чертил, плавные, узорные, они в воздухе серебристыми змеями мелькали, или даже не змеями – лентами в умелых девичьих руках, как во время свадебной пляски. Я такого мастерства никогда ранее не наблюдала. Тот, что с ним бился, минуты через три взмок, назад отскочил и руки в стороны развел, а Тинар даже не запыхался.

   — Устал он, почти неделю мы в пути, — маг кивнул на сдавшегося воина. — Хорошо дерешься, пойдешь с нами.

   Ратники во дворе даже выдохнули разом, я было подумала, что обрадовались, а оказалось, в себя пришли. Очень им этот бой короткий понравился, все вдруг загомонили, стали Тинара хвалить.

   — Старей, нам переночевать нужно, завтра в путь отправимся. Солдаты мои устали и голодны, — перекрыл шум голос мага.

   — Все исполню, — главный наш снова руку к сердцу прижал и пошел новых воинов на постой организовывать. Как только в избу всех вместить собирался, ума не приложу.

   Проводив мага взглядом, я к Тинару повернулась, понаблюдала, как он меч в ножны вкладывает.

   — Ух, как ты дерешься!

   — Понравилось? — хмыкнул воин.

   — А то! Вот бы и мне так научиться.

   Тинар захохотал. Прямо в голос и громко так, что на нас часть ратников оглянулась. Меня даже любопытство разобрало, с чего это он покатывается. Смеха его я уж давненько не слышала.

   — Вот девка! — отсмеялся, он, наконец. — Ты меч настоящий от земли не оторвешь, не то чтобы им махать. Да и не о том думать надо, как в ратном деле поднатореть. Девке о женихах мыслить следует, мужами доблестными восхищаться, приманивать их, и чем больше, тем лучше, а ты...

   — А что я? — насупилась, глянула исподлобья, додумалась уже о женихах, до синяков по всему телу додумалась.

   — А ты... — махнул рукой. — Небеса с тобой, Мирка. Влюбишься, узнаешь, о чем люди тогда думают.

   Сказал и отвернулся, хотел тоже в избу идти.

   — Тинар, погоди.

   — Ну?

   — Слушай, а чего это старей все руку к сердцу прикладывает?

   — Руку? А, это знак уважения по отношению к вышестоящим лицам, из знати то есть. Военные маги, они высокое положение занимают. Во дворце и при дворе иерархия очень строго соблюдается.

   — Ирерх... что?

   — По чинам они все делятся, у кого выше, у кого ниже. Королю поклоны отвешивают и стоят так, пока он выпрямиться не разрешит, перед диорами голову склоняют, а всей остальной аристократии такой знак показывают, — и руку к сердцу прижал.

   — Диоры, маги военные... А откуда ты все это знаешь?

   — Так наемников не только простые люди в услужение берут, чаще даже совсем непростые. А уважение демонстрировать каждый обязан, иначе как бы хорош в бою ни был, а желающих с нахалом дела иметь немного найдется. Были и у меня такие знакомые...

   Наемник хмыкнул, что-то вспоминая, потом рукой махнул:

   — Пошли в избу.

   Пока воины животы набивали, я за столом прислуживала. Молодые ратники всегда сперва старшим еду подносят, потом уж сами едят. После ужина воины стали к ночлегу готовиться, а я в каморку ушла, легла там на лавку и призадумалась. А ну как уйдем с Тинаром из отряда, а у их мага документы наши останутся – не иначе наказание за побег придумает. Или вдруг ловить станет? А ежели наемник псиной обратится, что тогда? Военный маг взялся бы Тинара излечить, или здесь одной магией не обойдешься? Говорить ли ему о болезни или не стоит?

   Лежала я и думала, думала, пока не утомилась крепко, а утомившись, заснула. И надо же было в такой глубокий сон погрузиться, чтобы, как дверь моя отворилась, не услышать.

   Ни скрипа не раздалось, ни шороха, а очнулась уже, когда старей на кровати моей сидел, рот ладонью зажимая.

   — Уходишь, стало быть, — шепотом молвил начальник, — жаль, не оставить тебя. Одаришь лаской напоследок?

   Одарю, конечно, а куда мне деваться? Дверку он закрыл, меч в ручку деревянную просунул, точно никто не ворвется. Мой лук под кроватью хранился. Окошко маленькое совсем, под потолком, явно, спаситель никакой не протиснется. Да и мешкать главный точно не собирался.

   Что в таком случае девке-то делать? Лежать и не брыкаться. Вот я и расслабилась, а этот прямо от удовольствия весь поплыл, когда рубашку ночную чуть ли не до головы задрал. Рот пока зажимал, зато мои руки свободными оставил – я ж не сопротивлялась. Когда он пониже склонился и к груди девичьей припал, я из-под подушки (аккуратно, чтобы мужика от дела не отвлекать) дощечку достала.

   Это подарок был отшельника моего. Хорошая дощечка, тонкая, не из дерева, а из волшебного материала. Маг его называл, но я позабыла. На ней он меня писать учил. Стоило закончить строчку и ладошкой по поверхности провести, как написанное исчезало. Я взяла подарок с собой, а по вечерам тренировалась, пыталась записывать новые слова, что узнала. У дощечки только один недостаток имелся: уж очень сильно она заплечный мешок оттягивала, тяжелая, стало быть. И настолько тяжелая, что когда старею на голову опустилась, то он и не пикнул. Лег на меня поудобнее и замер.

   Ох и нелегкий мужик оказался, оттого, видать, что характер не сахар. Сталкивала его на пол, сталкивала, насилу столкнула. Переступила через тело безвольное, натянула на себя одежу, мешок, заранее подготовленный, на плечи закинула, ну и дощечку не забыла. Выудила лук из-под кровати, заодно к ухажеру незадачливому наклонилась, послушала, не отправился ли за небесный круг раньше времени. Грамота — она вещь трудная, ее не каждый осилить могет, однако ж старей совладал, дышал вполне себе ровно. Слабаков, стало быть, в фортах не держат. Вытащила я меч из ручки дверной, на пол бросила и пошла к спутнику моему в сарай – до полнолуния точно не съест.

   — Ты чего тут? — Тинар уже сидел на соломенной подстилке, когда я в сарай прокралась. Видать, почуял издали.

   — Проведать зашла, посмотреть, как тебе тут спится. Удобно ты отдыхаешь, местом не поделишься?

   — В сарае холодном удобнее, чем в избе теплой?

   — А то! Просторно здесь, а там народу много, не протолкнуться.

   Воин челюсти сжал, рука сама собой к мечу потянулась.

   — Ты, Мирка, прежде чем ко мне приходить, умылась бы. Я дух старея за версту на тебе чую.

   Сказал и поднялся на ноги, только лезвие стальное в полумраке блеснуло.

   — Так ведь холодно во дворе умываться, а других мест нет. А к начальнику ты не ходи, он отдыхает, чего мешать человеку?

   — Притомился, значит? И тебя утомил, раз в избе не осталась?

   Я головой кивнула, а воин мой злее прежнего стал.

   — Пойду я ему постель поудобнее организую, чтобы подольше отдохнул, — сказал и к двери, я едва метнуться успела, выход загородить.

   — Тинар, не ходи!

   Но что воину мой заслон? Дощечка тонкая супротив двери дубовой. Только сдвинуть в сторону собрался, как я руки ему на плечи закинула, крепко за шею ухватила и повисла, даже ноги поджала. Его спасти пыталась, о себе не подумала. Тинар задрожал весь, из горла хриплый рык вырвался, а руки на плечах моих так сжались...

   — Мамочка! — запищала на предельно высокой ноте. У самой звон в ушах стоял. А у зверя, в Тинаре проснувшегося, слух чуткий (не как у людей), потому из-за визга моего напрочь хозяину отказал. Отшатнулся наемник, затряс головой, а я с шеи слетела и у двери растянулась. Только надумала полежать тихонько, чтобы шибко нервных еще больше из себя не выводить, как дверь сарая распахнулась и внутрь маг ворвался. Запнулся об меня и упал к ногам Тинара, а с рук его сияющих молния сорвалась. У меня даже рот от удивления открылся, потому что впервые такую магию видела (даже отшельник не показывал). Воин отпрыгнуть не успел, молния точно в него вонзилась, и он на пол рухнул.

   Маг осторожно на ноги поднялся, к наемнику присмотрелся, а потом на меня взгляд перевел. Сходу, не давая этому душегубу в себя прийти, крикнула что есть мочи (от страха голос прорезался):

   — Почто на живых людей кидаетесь?

   У мага глаза на лоб полезли.

   — Так... кричала же...

   — Не вам кричала!

   — Я твой визг услыхал, когда во двор вышел. Примчался на помощь, а ты... — маг запнулся, а потом зло так и с укоризной: — Зачем же кричать посреди ночи, если ничего дурного не происходит?

   — Мое это дело, а на помощь я не звала. Что теперь с ним сотворили?

   Маг смотрел на меня, смотрел, и такая досада на лице проступала!

   — Послали небеса лучницу! — показалось даже, сплюнуть хотел, но, видать, воспитанный, сдержался. — В порядке воин, сознания лишился.

   Отряхнулся мой защитник нежданный – и к двери, а там я лежу. Остановился, замялся на пороге, другой бы перешагнул, а этот склонился и руку протянул. Ну, точно, воспитанный. Все, что ли, при дворе такие?

   Я руку пристально рассмотрела, уж больно его отношение меня поразило, а еще интересно стало, где же у него там молнии собираются, не в ладони ли?

   — Вставать-то будешь? Я не против в избу вернуться.

   — А он как же? — кивнула в сторону наемника. — Замерзнет ведь на полу, меня уже холод до костей пробрал. Вы его на подстилку переложите?

   Выражение на лице мага яснее бранной речи все его мысли на мой счет объяснило.

   — А ну, встань! — гаркнул. Я мигом вскочила.

   — Ты, лучница, теперь в мой отряд входишь. Когда во главе отряда предводителем станешь, тогда и приказы отдавать начнешь. А до тех пор моим указам подчиняться обязана! Чтобы я ни криков, ни визгов больше посреди ночи не слышал. Хочешь его поднимать, сама в угол неси. Устроили тут не пойми что, уставшему походнику из-за вас глаз не сомкнуть.

   Сказал как отрезал. Дверь распахнул и вышел вон из сарая. Я вослед грустно поглядела. Как же я Тинара неподъемного до подстилки дотащу? На плащ воинский его перекатить?

   Пока с плащом приноравливалась, с улицы в сарай сияние ворвалось, окутало наемника, над землей приподняло и медленно на подстилку из соломы опустило.

   Я голову подняла, маг в проеме стоял. Как Тинар на подстилку приземлился, предводитель отвернулся и к дому пошел, до меня только и донеслось:

   — Вот же бабы — существа дурные...

ГЛАВА 8 – За тридевять земель

   Ранний подъем для нас протрубили, то старей постарался. Не иначе очнулся, припомнил все и решил поскорее меня с Тинаром из форта выставить. К нам двоим даже не подошел, когда весь отряд во дворе собрался. Только искоса на меня глянул и отвернулся. Наемник в себя пришел к тому времени и точно так же на старея косился, а я в это время все веревочку с оберегом расплести пыталась. Уж как она в пряжке, плащ скрепляющей, запуталась, ума не приложу. Из-за нее Тинар от меня отойти никак не мог.

   — Дай, разрублю, — молвил сквозь зубы.

   — Куда ж ты разрубишь? Здесь узелки особые, защитные, ты мне сейчас всю вязь повредишь, амулет попортишь.

   Мужчина голову к небу запрокинул, вздохнул глубоко и снова на прежнего начальника взгляд кинул.

   Пришлось с амулетом повозиться. Только когда предводитель велел в рог трубить и из форта выбираться, узелки мои мигом расплелись. Пошли мы пешком вслед за лошадью мага аккурат на север, в той стороне самые дремучие во всем королевстве леса раскинулись, и мучило меня любопытство, зачем мы туда идем.

   Чем дальше уходили, тем чаща непролазней становилась.

   — Тинар, — шепнула наемнику.

   — Чего? — он хмуро косился из-под насупленных бровей уже битый час и молчал.

   — Зачем в дебри-то забираемся?

   — А не иначе как к иномирному царю в гости хотим.

   — А?

   — Погибель ищем, зачем еще. За другим в северные чащи не ходят.

   — Тинар, давай с предводителем поговорим, он маг сильный, не зря отрядом командует.

   — Давай, Мирка. Только не забудь потом поминки по мне справить, а то, говорят, без поминок дух не успокоится.

   — Да ну тебя, Тинар, неплох он.

   — Неплох, Мирка, но отрядом рисковать не будет. Ты мне на слово поверь, я уж вдоволь командиров разных навидался.

   Я и поверила, Тинару моему всяко виднее, однако и полнолуние шибко быстро приближалось. Сколько там до него? Уж совсем скоро наступит.

   — Эх, не нравится мне это. На след никак не нападем, — негромко пробормотал наемник, принюхиваясь к чему-то.

   — Чей след? — я тоже вокруг огляделась, присматриваясь.

   — На след тех, кого выслеживаем.

   — А кого выслеживаем?

   Воин зыркнул на меня, головой тряхнул и шагу прибавил. Я, однако ж, не отстала, приноровилась быстро шагать и снова к его боку пристроилась.

   — За кем следуем, Тинар?

   — Не знаю за кем. Что-то ищем или кого-то. На воинов в отряде погляди, все как на подбор, и маг у них один. Поисковый отряд это, который, в случае чего, и в бой вступить может. Однако предвод ни на секунду не расслабляется, видать, опасность чует. Сдается мне, на изготовке постоянно.

   После речи наемника и вовсе не по себе стало. Это если столько молодцев удалых собрали, то за какими мужами мы гонимся?

   — Привал! — крикнул вдруг маг, и воины за миг этот привал организовали. Глядь, они уже под деревцами на травке расположились и часовых выставили. Солнышко давненько за горы закатилось, последние лучи по небу посылало. Походники основательно притомились. Я, стало быть, тоже, хотя и не так давно в отряд вошла, а остальные не иначе как сотни полетов стрелы протопали.

   — Лучница! — рявкнул предвод. От окрика такого я даже про привал позабыла, про ноги гудевшие и спину болящую. Вмиг возле мага оказалась.

   — Ась?

   — Слушай сюда. Ты в каждый наш привал на дерево взбираться будешь. Веревкой обвязывайся и, гляди, вниз не свались.

   — Я, что ли, птица ночная на дереве спать?

   — Не перечь, девка, не просто так тебе велю. Лук и стрелы чтобы всегда на изготовке держала. Пару ночек поспишь, приноровишься. Иди теперь.

   Ты же смотри, и не приструнишь ведь его, и не возмутишься, начальник как-никак. Только отошла, как маг крикнул: «Тинар!»

   Стало быть, Мирка у нас лучница, а к воину и по имени можно? Видать, только девке честь великая оказана – не по имени-прозвищу, а по должности величать.

   Тинар не спеша к магу подошел, голову склонил, приказ слушая, а потом кивнул и на место вернулся. Ну а я – как девка особенная – подходить к нему и выспрашивать не стала, меня все ж уважительно величают, не с руки на рядовых воинов внимание обращать.

   — Мирка, — позвал наемник.

   А я склонилась, давай веревку из мешка выпутывать и размышлять заодно, как мне ее связать поудачнее. Сноровки у меня во время путешествия моего прибавилось, а вот желания на дерево влезать вполовину меньше стало.

   Кручу себе узлы и себя подзуживаю: мужики, стало быть, между собой завсегда договорятся, а девка в отряде точно бельмо на глазу. Не след мне о Тинаре волноваться, коли он сам ничего рассказывать не спешит.

   — Мирка, — воин подкрался сзади и дернул за волосы. — Никак обиду бабью проглотила?

   — Чего тебе? — выдернула из его руки толстую косищу и на плечо забросила.

   — Ты ночью лук наизготовке держи.

   И этот туда же.

   — Буду держать, велели уже.

   — Я сегодня полночи часовым буду, а полнолуние совсем скоро, ты... В общем, если что, то помни наш уговор, — сказал и быстро прочь пошел.

   Ох, чует мое сердце, неспокойная ноченька выдастся. Если никто не нападет, то и мирно поспать на дереве не получится. Я уж подремала так несколько ночек с Тинаром, мало отдыха от подобного сна. Еще и воин тревожится, как бы заранее в тварь не обернуться, и мне волнение передает.

   Вздохнула и принялась с земли ветки потолще поднимать и в кучу складывать. Маг, мимо проходивший, оглянулся на меня, а затем подошел.

   — Это тебе зачем?

   — Между ветвями пристрою, лежанку сооружу.

   — Так полночи провозишься, гамак возьми.

   Я на предвода поглядела, а он стоит, весь серьезный, еще и хмурится. Не дождался от меня ответа, вздохнул и рукой махнул одному из воинов:

   — Ретмир, принеси.

   Названный походник в мешок нырнул, а после к нам подошел и что-то такое мне протянул, как кусок ткани плотной. Я развернула, присмотрелась, точно — полотно широкое, льняное, еще и смолой, кажись, пропитано, а на концах кольца сделаны, чтобы веревки продеть.

   — Между ветвями завяжи, гамак получится.

   — Так это люлька, что ли?

   Так бы и сказал сразу, я ведь слов их магических не разумею. Камаг, намаг, а на деле парусина обычная.

   Устроились мы, наконец, на ночлег. Воины внизу на земле прикорнули, оружие рядышком положили, Тинар с напарником в одной стороне в дозоре стояли, в другой еще двое походников за порядком приглядывали, ну а я в гнезде своем птичьем расположилась. Не так и неудобно, уж всяко лучше веток, и веревкой можно не обвязываться, не свалишься. Зато и обзор хороший. Отсюда при нападении точно стрелять сподручнее, особенно если внизу чуток светлее будет.

   Натянула плащ по самые уши и посмотрела на звезды, которые между деревьями светились, и луну растущую. Как там матушка, как дядька? Тоскуют, поди, а я тут по лесам шатаюсь. Агнат уж пожалел небось, что по-глупому мы с ним повздорили. У него характер такой: сперва приструнит, а потом жалеет. А я ему сколько обидного наговорила, стыдно вспомнить. А Басютка как без меня? Хоть и маленький, но ведь и на шаг не отходил, пока я дома была.

   Наверняка староста уже в гости заходил да песню старую пел про то, какую дивчину безмозглую вырастили. Вместо за мужа пойти, выбрала с пришлым воином бежать. Наведет напраслину, только матери сердце растравит... И не уйти было нельзя, и сейчас душа не на месте. Какой выбор лучше, теперь и не знаю. Люди обычно род выбирали, а я вот себя наперед всех поставила. Не зря дядька в себялюбии обвинял. Не смирилась с долей своей, пошла судьбу творить. Теперь остается мне только подвигами и прославиться, а назад уж так вернуться, чтобы никто из деревенских даже слова дурного сказать не смел – ни мне, ни родне моей.

   Повздыхала таким манером еще полночи, а потом и прикорнула. Мне бы крепко уснуть, силы восстановить, да в полусне до утра промучилась. Все тревожилась и ждала, что проснуться придется, однако ничего с нашим лагерем за ночь не приключилось.

   Наутро рог протрубил, побудил всех. Я, позабывшись, хотела на ноги вскочить и чуть с дерева не рухнула, благо успела за верхнюю ветку ухватиться. А то бы предводу, внизу стоявшему, счастье-то на голову привалило!

   Сползла на землю, люльку воину вернуть хотела, а он отмахнулся, сказал, что моя теперь будет, коли я за лучницу. Принято у них, что ли, людей на деревья сажать?

   Собрали пожитки и снова в путь отправились. Я к Тинару пристроилась по привычке, но наемник сегодня совсем с лица спал, хмурше черной тучи шагал.

   — Чего молчишь и в небо глядишь? Никак оттуда недруги прилететь должны, раз ты следов на земле не учуял?

   — Пять дней осталось, Мирка. А людей вокруг нет. Не встретятся нам ни старец, ни маг, излечить способные.

   — Тинар! — я руку ему на плечо положила, а как утешить, не знала. — Давай к предводу подойдем, давай?

   — Не станет он даже пытаться, Мирка. Ты пойми, он военный маг, он боевым заклинаниям обучен, а в меня отрава до самого нутра проникла, кровь испоганила. Не ему с этим недугом бороться.

   — Да что же ты смирился так сразу?

   — Я решение принял. Дождемся полнолуния, и если взаправду снова обращусь, тогда стреляй, Мирка, не промахнись.

   Шагали мы так день за днем. Я уже и на деревьях ночевать пообвыкла, поутру не вскакивала боле при побудке. Тинар больше молчал, только сказал мне, что, кажется, на след напали.

   — Кого бы мы ни преследовали, Мирка, а он здесь тоже проходил, и ненамного раньше нашего. Следы их ощущаю, правда, истерлись немного, и что-то странное здесь есть, а что, понять не могу.

   — Удивительно говоришь, тревожно сразу становится.

   — Нехорошо это все, нутром чую.

   — Так, может, свернуть с дороги, пока не поздно?

   — Мы же на службе теперь, Мирка. Маг повесил маячки, и нас в два счета отыщут, а когда найдут, церемониться не станут. Беглецов сурово карают.

   — Это что же, до конца жизни теперь привязанной ходить?

   — Как служба закончится, так и отпустят. Ты хоть читала, что подписала?

   — Ну... посмотрела.

   — Задание у них выследить кого-то в этих чащах, а как выследят, так нас и отпустят, а сам отряд обратно в столицу вернется.

   — Ух, от сердца прям отлегло, я уж испугалась, что пожизненную неволю подписала. Прочитать-то прочитала, но не все поняла из тех бумаг.

   На пятый день Тинару моему совсем дурно стало. Вовсе ни с кем не говорил, молчал, только глаза светились ярко. Отстал от меня, в хвосте самом шагал. Я поглядывала в его сторону, но внимания привлекать не решалась. Боялась, что предвод чего-нибудь заподозрит, убьет Тинара раньше времени. Сейчас только полнолуния ждать и смотреть, оборотится али нет. Вдруг все же напрасно мы тревожились.

   Вечером, как водится, загнали меня на дерево. Я привычно лук со стрелами у головы устроила, плащом прикрылась, а глаз не сомкнула. В эту ночь Тинар на дежурство не заступил, но лег поодаль, до той стороны даже свет костра не доставал. Лунные лучи пробивались сквозь листву, и я видела темный силуэт на земле.

   Медленно время текло, остальные уж уснули, повсюду зычный храп раздавался, а я нет-нет и поглядывала в сторону наемника, ждала. Не сосредоточилась бы так на Тинаре, может, раньше б незваных гостей заприметила. А так увидала только, как воин мой на ноги вскочил, крикнул громко и вдруг повалился навзничь, а за его спиной будто тень во мгле растворилась.

   Походники мгновенно просыпаться и споро за мечи хвататься обучены. Мигом на всей поляне ни одного спящего не осталось. Ощетинился наш отряд мечами, а предвод магию призвал, засияла она в ночи, словно солнечный плоский диск над его головой.

   Меня на миг ослепило, но слышала звуки страшные, то ли на хрипы, то ли на скуление похожие, а потом звон мечей слуха коснулся. Я вмиг проморгалась и разглядела, как воины обороняться пытаются. Свет утих, предвод сгорбился, спиной о то дерево облокотился, на котором я сидела, а воины полукругом встали.

   За лук схватившись, первую стрелу на тетиву кинула, всмотрелась в темноту между деревьями. Отступили тени или нет? Жутко мне было, этот страх холодом до корней волос пробирал, отчего они дыбом вставали. Я в жизни нелюдей не встречала, а этих иначе и не назовешь. Подкрались к часовым так, что ни звука не издали, а теперь растворились во мгле ночной.

   Смотрела пристально, не отрываясь, и показалось, будто от одного из деревьев отлепилось пятно чернильное и поплыло к нам. Рука дрогнула, свистнула стрела и прошла сквозь сгусток темный. И опять жуткий хрип в тишине прозвучал, а темнота в том месте будто рассеялась. Я вздрогнула, но тотчас за стрелу другую схватилась.

   Предвод снова руки поднял, и как по сигналу из-под всех кустов к нам черные пятна устремились, сливались они в плотный непрозрачный туман, подплывали к ногам людей, у дерева замерших. Я стрелы одну за другой пускала, воины мечами рубили, а с пальцев предвода молнии сияющие срывались.

   Никогда еще в битве не доводилось участвовать, да и лучше бы не пришлось. Мне хорошо видать было, как, подползая то к одному, то к другому походнику, туман вдруг взметывался, обхватывал человека так, что тот даже ударить не мог, и через секунду падал воин, теряясь в чернильной темноте.

   Глазам своим не верила, глядя, как один за другим ратники на землю ложились, исчезали с глаз моих. Кто-то еще умудрялся туман лезвием острым отогнать или напополам разрубить, тогда снова слышались страшные звуки, но таких умельцев все меньше становилось. Молнии предвода сияние свое теряли, хотя они лучше всего туман тот разили, а под конец маг и вовсе один под деревом остался. Запрокинул голову, и я взгляд его встретила и голос расслышала:

   — Стреляй в меня.

   Ни за что! Нет! Собственными руками убить?

   Не смогла, не смогла я стрелу пустить. Маг голову опустил, все тело сиянием окуталось, а туман уж захлестнул, но, ошпарившись, с визгом снова схлынул. Сияние тускнело, предвод глаза закрытыми держал, вся его фигура в темноте яснее ясного виднелась.

   — Прошу, стреляй, — долетел его шепот, безнадеги и отчаяния полный. И туман, словно радуясь, снова к нему подступился.

   У меня перед глазами все смазалось, когда последнюю стрелу на тетиву бросила, руки дрожали и лук ходуном ходил. Натянула, задержала на секунду...

   — Прошу-у-у, — шепот, как шелест увядших листьев, и жалобно тетива пропела, я только стон расслышала, предсмертный, человеческий, а после все под деревом моим в черноту непроглядную погрузилось. И стала она потихоньку на дерево накатывать, сперва ствол обхватила, потом уже и нижних веточек коснулась. Волосы на голове зашевелились, когда увидела, как тьма по стволу ползет, будто даже руки почудились с пальцами туманными и глаза в темноте блеснули. Лук на плечо закинув, вверх стала карабкаться. Так быстро, как только могла. Сердце билось где-то в горле, дышать мешало. Ноги с коры соскальзывали, руки дрожали, за ветку не могли ухватиться, а дерево все тоньше становилось.

   Тьма внизу будто притормозила, а потом резко выплеснулась наверх, и на месте, где люлька моя была, теперь пустота сияла. Я уж до самой верхушки долезла, а дальше некуда.

   Сколько так продержусь, не знала. Лук с плеча сняла, надежно прижала к себе, во все глаза вниз смотрела, в темноту эту, которую и лунные лучи рассеять не могли. Смотрела, с жизнью и родными прощаясь. Прощения просила за то, что слова своего не сдержу, не вернусь к ним.

   И показалось, ответили. Я шепот расслышала в листве деревьев. Безмолвие царило кругом, а листочки вдруг затрепетали, заколыхались на невидимом, неощутимом ветру, дрожь по дереву прошла, кора стала теплой, ну, точно живая кожа. Я замерла, и вдохнуть, и шелохнуться боясь.

   Прожилки в листочках засветились, зеленое мерцание окружило крону, потекло вниз ключевой водицей, а внизу зашипело, заскулило, захрипело. Посреди поляны сияние разлилось, будто серебряное зеркало откуда ни возьмись там появилось. Створки раздвинулись, расплылись в стороны, и шагнул на поляну высокий темноволосый человек. Огляделся, а тени, от дерева отскочившие, тотчас в его сторону метнулись.

   Явившийся мигом припал на колено, ладони на землю положил, и теперь уже сама земля засияла, твердь земная тонкой сетью серебристой покрылась, а травинки на ней так и светились зеленым. В следующий миг я уши руками зажала, потому что такой вой поднялся, такой визг, ни один слух человеческий не в состоянии выдержать. И глаза зажмурила, так как ничего из-за света яркого видеть не могла.

   Когда стихло все кругом, тогда только решилась вниз глянуть. Пробивались лучики лунные сквозь листву, падали на землю под деревом, ни тьмы кругом, ни криков не раздавалось, а посреди поляны этот человек на коленях стоял, вокруг него белые кости раскиданы, и под деревом только предвод неподвижный лежал с моей стрелой в груди.

   Человек повернул голову, посмотрел в сторону деревьев и негромко так, но слышно сказал:

   — Выходи, Тальраир.

   Разум мой давно уж перестал понимать, что вокруг происходит, только глаза за всем следили. Из-за деревьев выступил на поляну второй мужчина, с виду столь же на человека похожий, сколь и отличный от него.

   Волосы белые я и раньше встречала, но то седые были, а эти – как первый снег. И кожа у него словно светилась изнутри. Высокий, гибкий, отчего-то напомнил он мне тонкую зеленую лозу.

   — Всех благ тебе, Эртен дар Астелло.

   — Можно без церемоний, не при дворе. Ты лучше расскажи, что здесь произошло?

   — Я под конец успел. Лес тревожный сигнал подал. Как видишь, никого спасти не удалось. В отряде этом только один маг был, не вышло у них с чердушами управиться. К нападению порождений тьмы они не готовы оказались.

   — Чердуши, — протянул черноволосый мужчина, — давно в нашем королевстве про них не слышали, за их призвание любому магу смертная казнь грозит. Узнать бы еще, чья сила их направила.

   — Я полагал, королевским избранникам это известно, иначе как ты здесь очутился, господин диор?

   — Мы получили сигнал о помощи, но он оказался настолько слаб, что дошел слишком поздно. Наверное, маг все силы потратил, стремясь отряд спасти. Открыв портал, я увидел чердушей возле того дерева.

   Удивительные странники вместе к моему дереву приблизились и склонились над погибшим предводом.

   — Этого кто-то спас, стрелу в грудь пустил. У него единственного душа теперь черными чарами не связана, — молвил снеговолосый человек.

   А чернявый оборотился вокруг, во все стороны глянул, я даже дыхание затаила, боялась выдать себя неосторожным движением. И вдруг диор этот замер, присматриваясь к чему-то.

   — На краю поляны что-то темнеет.

   Осторожно, крадучись, пошли они к дальним кустам. У диора руки светились, путь обозначая, у снеговолосого от тела зеленоватое мерцание исходило. Отошли от дерева, но я шевелиться не смела, наблюдала, как они, в темноте легко заметные, к земле склоняются. В той самой стороне Тинар мой упал.

   Шепот тихий до меня не долетал, зато вскрик я хорошо расслышала и, как диор резко отшатнулся, заметила, а потом глаза новым сиянием ослепило.

   — Живой!

   — Чернильные души не оставляют людей в живых!

   — Не человек это, присмотрись внимательней. Эта тварь меня за ногу цапнула.

   — Ты убил его?

   — Оглушил. Я не знаю, кто это, сперва выяснить нужно. Поляну обыскать следует, может, еще кто остался.

   Снеговолосый от диора отошел и снова к дереву приблизился. Второй же маг Тинара за ноги ухватил и следом поволок. Хоть с высоты да в темноте не шибко разглядишь, но померещилось, будто наемник мой очертаниями не больно на человека похож.

   — Опасно делать это одним, что, если здесь таких существ еще несколько? Они могут напасть. Нам требуется помощь. На твоем месте, Эртен, я бы перенесся обратно во дворец и попросил выслать подмогу. Да и тело воина этого следует доставить в столицу. Он мужественный герой, ему нужно воздать последние почести.

   — Полагаю, лучше это сделать тебе, чем мне, — тот, кого звали Эртеном, Тинара отпустил и шагнул к снеголовосому. — Тальраира как раз очень желают в столице видеть, а я буду счастлив сопроводить.

   — Не понимаю намека, господин дар Астелло.

   — После твоего исчезновения, эльфийский посланец, пропала настолько важная вещь, что на ее поиски были отправлены лучшие следопыты. А теперь весь отряд погиб, а ты случайно оказался поблизости.

   — Ты подозреваешь меня? — снеговолосый сложил руки на груди, а я все понять пыталась, об чем они внизу речь ведут.

   — А ты не видишь логики в моих выводах?

   — Ниже моего достоинства искать оправдания поступкам, которых я не совершал. Стало быть, сиятельный диор на мои поиски в эти леса устремился? И отец отпустил? Или ты, Эртен, решил таким образом заслужить одобрение родителя?

   — Это мое дело, Тальраир. На поляне я оказался по той причине, которую озвучил. Но вычислить тебя было проще простого, поскольку именно эльфийская магия помогла совладать с чердушами. Однако уйти с тем, что тебе не принадлежит, я не позволю.

   Зашумело, задвигалось вдруг внизу. Не иначе странные маги друг с другом сцепились. Мне же совсем невмоготу на тонкой ветке стало. Ветер поднялся, раскачивал сук взад-вперед и меня вместе с ним. Поневоле пришлось ниже ползти. Только тело повиноваться не желало, оно ведь, бедное, головы слушается, а голова после пережитого напрочь думать отказывалась. Даже позабыла, что лук на спину закинуть нужно, прежде чем за кору древесную руками хвататься, вот он и выпал. С треском и шорохом вниз полетел и стукнул кого-то по голове.

   — Проклятье! — видать, черноволосому магу досталось. Не задалась ночка у бедняги. Но и меня удача сегодня не жаловала, потому как оба разом головы вверх вскинули и шибко большую птицу мигом в ветвях рассмотрели.

   От нового страха в глазах помутилось, когда тот, высокий, руки вверх вытянул, а в ладонях магия засветилась. Ступила мимо ветки и сорвалась. Вскрикнуть, и то не смогла, крик в горле застрял. Вспомнить лишь успела про обещание невыполненное и в который уже раз с родными простилась.

   Удар пришелся на все тело, но не болезненный, оглушающий больше. Я на землю плашмя приземлилась. Ровненько вытянулась, красиво, и лежала так без движения.

   — Разбился? — над головой голос снеговолосого прозвучал.

   — Я его падение магически смягчил. Скорее, сознание потерял.

   — Эртен, присмотрись, не Он это.

   — Девушка? — черноволосый даже склонился и косу мою пальцами ухватил. — Ее лук меня по голове ударил, значит, тоже в отряд входила. Вот тебе и свидетель. А теперь, Тальраир, бросай свои штучки, мне срочно нужно портал открыть. Дело серьезное, и тянуть мы не можем.

   — Ты не в силах портал открыть?

   Диор хоть и не ответил на вопрос, но зато промолчал со смыслом.

   — Я тебя силы не лишал. Я не в состоянии ставить блок на магию крови, диор. Твое умение открывать порталы все еще при тебе.

   — Я только что пытался это сделать, не выходит.

   — Не моя в том вина.

   Надо мной снова замолчали яростно. Видать, опять сцепиться помышляли, а я лежала себе тихонько и не двигалась.

   — Хорошо, позже разберемся. Давай свидетельницу в чувства приводить.

ГЛАВА 9 – Северные чащи

   Я хоть сознания не теряла, но вида, что все слышу, подавать не спешила. Авось целее останусь. Хотя, пожелай черноволосый, наверняка бы добудился. У него даже манера разговора такая была, уверенная шибко, будто все кругом повиноваться обязаны. Вот у второго голос помягче звучал, и забота в его тоне слышалась.

   — Не следует сейчас девушку трогать. Досталось ей сегодня. Лучше уложить поудобнее и подождать, пока в себя придет.

   Второй только хмыкнул: «Не спешишь свидетельницу в чувства приводить?»

   — Твои подозрения бессмысленны, — обрубил снеговолосый, а другой даже спорить не стал.

   — Хорошо, сперва с этим разберемся. Ты с лесной живностью лучше знаком. Кто это может быть?

   Видать, снеговолосый призадумался, не сразу ответил.

   — Я разное повидал, похожих существ тоже встречал, но в легендах. У него стопы на волчьи похожи, пальцы скрючены, когти проявились, на голове не волосы, а шерсть, но лицо напоминает человеческое, зато клыки есть и уши удлинились. В легендах таких существ называли малхарами, они имели две личины — человека и зверя, и меняли их в угоду лунной деве. Она их покровительница.

   — Обратившийся человек? — голос черноволосого напряженно так прозвучал, а мне помстилось, замыслил недоброе.

   — Возможно, но наверняка не скажешь, уж очень необычный вид.

   — Ясно. Значит, нечего больше размышлять. Пора избавляться от него, пока окончательно не обратился. Неизвестно, может, на ваших малхаров магия совсем не действует.

   Почудилось, али взаправду он меч из ножен вытащил? Шелест металлический засвербел в ушах, кровь подогревая. Убьет Тинара, а ведь тот наполовину еще человек! Вот когда я из лежачего положения резко на ноги взвилась и на спину склонившегося над волкодлаком мага запрыгнула. Руками шею сдавила, ногами за талию обхватила.

   Он меч выронил, ладони полыхнули синим, и я медленно, точно набитый репой мешок, сползла с его спины снова на землю. Поглядел на меня, глаза в темноте блеснули, и страшно до дрожи, и не двинуться, только говорить могла:

   — Не трожь Тинара, а то лук, по макушке припечатавший, тебе легче пушинки покажется!

   Хоть я и храбрилась, а сама уж к скорой расправе приготовилась, зато черноволосый вдруг помедлил, руки на груди сложил и сияние магическое погасил. После в сторону друга-недруга своего глянул, а тот тоже удивленно взирал, вспоминал, наверное, есть ли в их легендах похожие на меня зверушки.

   — Человека загубить пытаешься, проплетун змеючий!

   — Кто? — у диора брови на лбу очутились, а потом он хмыкнул и за мечом наклонился, обратно в ножны вогнать. — Ты напрасно переживал, Тальраир, что она при падении ударилась.

   — Неплохо, Эртен, умеешь удары смягчать. Даже без ушибов обошлось.

   И почудился мне в их словах то ли смех, то ли издевка обидная. А шевельнуться никак. И даже до лука не дотянуться, а то бы прошлась по головам еще разок, чтобы не вздумали без суда на незнакомых нелюдей набрасываться.

   — Ну, раз его защищаешь, — этот Эртен на Тинара кивнул, — тогда и расскажи, кто он такой. Заодно поведаешь, напал ли ваш отряд на след, отыскал ли того, за кем гнался.

   — А что мне вам рассказывать? Кто такие, не ведаю. На разбойников больно похожи. Сами стоите, а девка у вас в ногах валяется, еще и шелохнуться не может. Только за косы дергать горазды и магией своей грозить.

   Черноволосый голову слегка наклонил, и разом ощущения ко мне вернулись. Руками, ногами шевелить смогла и не спеша поднялась, отряхнулась. Оборотилась к поляне, ладони ко рту прижала. Точно, кости белые кругом, не померещилось мне со страху, и предвод под деревом лежал. Слезы на глаза навернулись, но в голове никак не укладывалось, неужто взаправду такое.

   — Тише, — на плечо ладонь чужая легла, — не время сейчас смотреть. О том, что здесь произошло, позже подумаешь. Тебе выжить повезло, но теперь нам торопиться следует, а потому срочно нужно узнать, отчего на ваш отряд напали и кто твой спутник.

   Я голову вскинула, рядом снеговолосый стоял, обнимал меня. В другой раз мигом бы руку скинула, а тут не захотелось. Надежно рядом с ним было, и страх будто немного отступал. А говорил маг так, что верилось – зла не причинит.

   — Тинар, он... — голос подвел, сорвался, а пришелец странный меня только крепче обнял. — Он говорил про деревню, чудными тварями уничтоженную. Сам с трудом оттуда живым ушел, но его тварь покусала. В прошлое полнолуние оборотился впервые, а наутро снова в человека вернулся. Говорил, что в этот раз навсегда волкодлаком станет, потому как после обращения сам не свой стал. Повадки звериные в нем проснулись и все больше проявлялись. Мы хотели мага сильного найти, который бы помощь ему оказал, потому к отряду прибились. За кем следили, предвод не рассказывал, но на след мы напали, так Тинар заключил. А потом этот кто-то чердушей натравил, пока все спали.

   — Ты его не видела? — черноволосый спросил, бросив пристальный взгляд на обнимавшего меня мага.

   — Я лишь за Тинаром следила, когда он весь лагерь криком предупредил, а потом упал. После тени явились. До меня бы тоже дотянулись, кабы не магия странная. Дерево засветилось вдруг, отогнало этим светом туман.

   — Это не просто туман, — черноволосый опустился на корточки возле наемника, — это чернильные души. Они вытягивают из людей все дурное, превращают в подобие темной энергии, которая питается человеческими телами, и делают из людей рабов, освобожденных от телесной оболочки. Теперь все, кто здесь погиб, обречены следовать зову хозяина, того мага, кому под силу чердушей направить. Обычным оружием их отпугнуть можно, боль причинить, темная суть помнит себя человеком. Но рассеять ее только магия в состоянии.

   — Вы их убили?

   — Не всех. Часть отпугнули. Их слишком много, вдвоем не справиться. Теперь уцелевшие чердуши вернулись к тому, кто их звал, и прихватили с собой пополнение. Из всего отряда только предводитель подобной участи избежал.

   — Теперь ты убедился, диор дар Астелло, что я в этом участия не принимал?

   — Я убедился, что нападение не твоих рук дело.

   — И к остальному я отношения не имею. Либо так совпало, либо нарочно на меня подозрения навели. А сейчас нам помощь требуется, Эртен, послание во дворец следует отправить. Попробуй снова портал открыть.

   Диор выпрямился, ладони сжал, по лицу судорога прошла, но ничего не случилось.

   — Не выходит. Словно блок кто-то поставил. При каждой попытке сила не отзывается, еще и рану эту печет.

   Он склонился к ноге. Снеговолосый меня выпустил и тоже к диору приблизился, стал укус рассматривать.

   — В кровь его слюна попала. Не нравится мне это, Эртен. Как скоро за тобой сюда последуют?

   — Никто не придет, — диор зло ответил, то ли на себя злился, то ли на тех, кто не придет, — я лично сигнал перехватил и сразу сюда переместился.

   — Стало быть... — Тальраир замолчал. — Значит, не знает никто. Не иначе как ты, дар Астелло, снова взялся родителю что-то доказывать.

   — Ты время суток различаешь, эльф? Или, по-твоему, люди ночью не спят?

   — Ты не спал.

   — Я не первые сутки ждал оповещения.

   — На силы свои понадеялся, Эртен, на то, что легко тебе на любые расстояния перемещаться?

   — Времени не было, слишком слабым сигнал показался. И кабы я не поторопился, Тальраир, то и ее в живых не увидели бы. Твоя магия только отпугнуть может, но не уничтожить, — ответствовал черноволосый.

   Снова встали напротив друг друга, словами жалили и зыркали воинственно, чисто петухи боевые. И я уж не выдержала.

   — Ну, чего замерли? — подбодрила их. — Вон сколько у обоих во рту зубов лишних имеется, выбить не помешает.

   То ли речи мои, то ли вой, где-то в чащах раздавшийся, надоумил магов с мордобоем повременить. Ни словом не обменявшись, повернулись к поляне: черноволосый руки вверх вскинул, а у другого снова тело и лицо засветились. Треск такой раздался, я даже не сразу поняла, что это дерево из земли шагнуть попыталось — у него корни наружу полезли, раскрылись, будто лисья нора. А все кости вокруг вдруг осыпались пеплом, который струей потек под дерево, и как только ни одной песчинки не осталось, маги подошли к предводу и осторожно его в яму поместили. После сомкнулись корни, и стало пусто вокруг, ни единого знака о том, что недавно случилось.

   Снеговолосый к дереву ближе подошел, прижал ладони к коре, и листочки вмиг потускнели и посерели, стали точно седые.

   — Пусть каждому будет ведомо, что это дерево особенное.

   Склонили они вдвоем головы, а я лицо рукавом закрыла, ни сдержать, ни остановить слез не могла.

   Замерли мы, а шелохнулись, лишь когда вдалеке снова завыло.

   — Идти нужно, дар Астелло.

   — Дальше чащи, назад повернем.

   — За чащами граница проходит, и до нее ближе. Там помощь получить сможем.

   — Предлагаешь к твоим податься? А с ней что делать? — кивнул маг на меня.

   — С собой брать, одна она не выберется.

   — Ее отвести нужно в безопасное место.

   — Обратная дорога закрыта для нас. Уж слишком легко те, кто напал, на след людей вышли.

   — Полагаешь, это ловушка была?

   — Мерещится мне, дар Астелло, что больно хорошо все продумано. Назад повернем, там и останемся. Лес не зря тревожится. У нас сейчас один шанс — дальше в чащи. Моя магия нам поможет.

   Видела, как вздохнул диор, поморщился, точно не хотелось ему в непролазные леса углубляться, но и его сомнение посетило. Мне же неведомо было, о чем они размышляли, о какой ловушке говорили. Но раздумывать долго не стала, снова лук на плече пристроила и пошла к кустам, гибких веток наломать.

   — Стой, — снеговолосый меня окликнул, только руку вперед протянула, — что делать хочешь?

   — Сплести для Тинара подстилку, чтобы не оцарапался, пока его по земле тащить будем.

   — С собой надумала нести?!

   Маги на меня уставились, головами покачали.

   — Ты, девчонка, представить себе можешь, сколько нам пройти предстоит?

   — Чего там представлять, сколько предстоит, столько и пройдем, а Тинара я не брошу. Не видите, что ли, наполовину лишь обратился, а дальше пока никак.

   — Я его в стазис погрузил, поэтому он в таком облике и замер, — ух и морозный тон у черноволосого стал, таким прямо на месте в ледяную глыбу обращать.

   — Все еще спасти надеешься? — спросил Тальраир.

   Я промолчала, вместо этого опять к кусту потянулась, а снеговолосый снова остановил.

   — Придется взять с собой, Эртен. Мы еще не выяснили, какой яд в его слюне содержится, а то, что он состав крови меняет, теперь совершенно очевидно.

   Чернявый не стал спорить, сложил руки на груди и промолчал. Тальраир же ко мне подошел, снова ладонь на плече устроил.

   — Ты зря ветки ломать собралась, посмотри, как это сделать можно.

   Странная магия его снова зазеленела вокруг, листочки засияли, а я назад отскочила, потому что побеги гибкие под ногами зазмеились. Стали они между собой сплетаться и скрепляться, пока не получилась корзина крепкая — иначе не назовешь. В середине ровненькая, а края загнуты, в такой и взаправду воина свернуть удастся и с собой потащить.

   Хотела сама управиться, чтобы лишний раз магов не злить, но они не дали. Тинара в корзине вдвоем уместили и плетеный ремешок между веточек продели, чтобы заместо хомута послужил. Кто из них первым впрягаться задумал, я спрашивать не стала. Мужи как-никак, сами здесь все решают, а мое дело помолчать вовремя, чтобы не передумали, не дай небеса.

   — Пора, — снеговолосый кивнул и первым за ремень ухватился, — идем, нам с вами в ту сторону.

   Удивительно мне было, что маги незнакомые вот так сразу взялись с собой волкодлака тащить. Будто мои речи послушали, а на деле как? Ну, точно что-то на уме имеют, придется ухо востро держать, иначе они моего наемника в собачьем обличье на жареху пустят. Кто ж ведает, сколько до той границы лесами идти, вдруг оголодают маги?

   С такими мыслями я впереди пристроилась и тоже хотела за корзину взяться, чтобы снеговолосому подсобить. Авось, чем легче тащить будет, тем он меньше недовольства проявлять станет. Однако только приноровилась тяжесть неподъемную волочить, как перехваченный ремешок мягко меня за запястье обнял, а я завизжала и вбок шарахнулась, насилу руку вырвав. Корзинка весело и быстро мимо пробежала, пока у меня душа чуть из тела не выскочила.

   Глянула вдогонку этой плетенке бешеной и заметила, как бодро она своими нижними веточками семенит. Разглядеть-то легко было, все ее отросточки слабо зеленью отсвечивали.

   Этот, который черноволосый, хмыкнул позади, потом притворился, будто закашлялся. А Тальраир вовсе бровью не повел и оборачиваться не стал, он-то ремешок не выпускал, так и тянул за собой и шагал бодро.

   — После вас, — это диор полупоклон отвесил, а мне от удивления пришлось дрогнувший подбородок рукой придержать, иначе бы обронила челюсть на землю, не сыскала в темноте.

   Повернулась к чернявому спиной и припустила вдогонку корзине, только глазами косила частенько, проверяла, как он там за мной следом шагает. Хорошо шагал, почти бегом, чтобы за Тальраиром поспеть, заодно и меня подгонял.

   Смешались в сознании все полеты стрелы, что мы преодолели. Одну за другой, одну за другой их позади оставляли. Шли вперед, пока темнота вокруг царила, и я лишь по свечению магическому путь угадывала. Ни остановиться, ни шаг замедлить нельзя было. Я этих магов не знала, доверия к ним не имела, да и взяли они нас с Тинаром в попутчики, потому что волкодлак одного укусил, а второй с этим укушенным свои счеты имел.

   Небеса надо мной лишь ранним утром сжалились, послали первые робкие лучики солнца. Мы как раз к полянке небольшой вышли, а то в чаще рассвет не застали бы.

   — Отдохнуть пора, — снеговолосый остановился, а мои ноги усталые шаг не замедлили, так и продолжали меня вперед нести. Я ведь как следом брела? Ни себя, ни тела не чувствуя, а потому ноги отдельно шагали, а голова и вовсе в полусне плыла. Так бы и пролетела мимо Тальраира, но черноволосый поймал. За талию ухватил и к себе повернул.

   — Привал у нас, — громко так крикнул, чтобы наверняка до моих ушей дошло, — нужно вон на ту поляну идти, от-ды-хать будем.

   — А чего ты орешь? — язык насилу слушался, как после любимой дядькиной настойки. — Девице усталой в ухо кричишь вместо помощи мужицкой.

   — Хм, — этот Эртен задумчиво поглядел, а потом (батюшки!) на руки меня подхватил и сквозь кусты на поляну понес. От удивления даже пелена перед глазами рассеялась, потому и лицо его вблизи рассмотреть смогла, рассветных лучей для того вполне хватало.

   — Ух! Красивый какой!

   Оказывается, я это вслух сказала, потому как благодетель мой покосился, а в уголках губ его улыбка проскочила. А я таких мужей еще не встречала, чтобы глаза – будто серебро плавленое, а волосы — ну, точно червленое. На такое лицо глядючи, не сразу вспомнила, какую волю путники мои взяли: один за плечи обнимает, другой на руках носит.

   Донес меня Эртен до поляны, а там и на ноги поставил. Тальраир уж и покрывало на земле постелил, достал из заплечного мешка все припасы, в него уложенные.

   — Эртен, я тут вспомнил, что вам, магам, подвластно магический вестник отправлять, он успеет быстро ко двору долететь.

   — Я думал об этом, — диор дошел до покрывала, но развернулся и на корзину с волкодлаком моим уставился. — Несмотря на то, что вестник могли перехватить, я пытался его создать.

   — И? — снеговолосый насторожился, будто зверь лесной.

   — Не могу.

   Кажется, у Тальраира все слова вмиг закончились, потому как надолго замолчал.

   — Что из магии тебе еще подвластно, Эртен?

   — Боевые заклинания действуют... пока. Послушай! — он резко ко мне обернулся. — Расскажи все, что знаешь. Про деревню эту, про напарника твоего. Почему вы никому о тварях не поведали. Отчего надеялись, что сильный маг сможет его излечить?

   Я как раз к пледу подошла, на него опустилась, и вот хоть бейте, но ни говорить, ни двигаться вовсе не желала, однако черноволосый так смотрел, что аж сердце сжималось. Видать, впервые на своем веку с такой бедой столкнулся, чтобы магия его отзываться перестала. Сделала я над собой усилие, заставила язык непослушный рассказ длинный начать:

   — Воина я на поляне нашла, израненного, покусанного, а потом выхаживали его с матерью...

   Когда всю историю как на духу изложила, то уразумела, что теперь неделю рта раскрыть не смогу. Пока новые знакомые мои друг на друга глядели сосредоточенно, каждый в своей голове выводы делая, я совсем на чуток прилегла поверх покрывала. Глаза сами закрылись, и закачался прозрачный плот, без ветвей сплетенный, по сонной реке, потащил меня вниз по гладкому течению без ряби и волн, и в водах тех проплывали знакомые лица и виделись все приключившиеся недавно события.

   Сколько так проспала, не ведаю, а разбудил меня Тальраир. Видать, долго расталкивал, дотолкаться не мог, потом вовсе за плечи обхватил (сдались же ему мои плечи), потряс легонько.

   — Лучница, вставай, нам пора путь продолжать. Тебе поесть не мешало бы.

   Пробудилась я, про Тинара тотчас вспомнила. Первым делом скосила взгляд на корзину, что так и стояла неподалеку, — ничегошеньки с волкодлаком за время моего сна не приключилось. Сразу дух перевела, в глаза, на меня глядящие, посмотрела.

   — Благокрасен ты, но не по-человечески, а точно, как отшельник рассказывал.

   Снеговолосый не сразу мою речь уразумел, растерялся на миг, глянул куда-то за плечо, а там знакомое хмыканье раздалось.

   — Расслабься, Тальраир, выбирает дева, кто из спутников ей больше приглянулся.

   Я как услышала, сразу села да выпрямилась, глянула сурово на смешливого этого.

   — Я на службе мужей не выбираю, мое дело лук правильно держать и стрелу вовремя с тетивы спускать.

   Хотела продолжить, но Тальраир снова мне руку на плечо водрузил. Я даже поморщилась с досады. Наконечники, что ли, к плечам прикрутить, острыми концами вверх.

   — Как зовут тебя?

   — Миркой в отряде кликали.

   — Мира? — он улыбнулся. — Благоухающая.

   — А?

   — Есть такое растение, что выделяет душистую смолу, называют его люди миррой. Скажи, Мира, ты раньше никогда эльфов не встречала?

   Я голову набок склонила, окинула его пристальным взором. Волосы точно белоснежные, а вот уши вверху вытянутые и подлиннее, чем у обычного человека, а еще глаза синие-пресиние, точно высокое небо, и разрез у них – как удлинённая миндалина.

   Гибкий и верткий, прыткий и легкий, но по манере вести себя сразу видно, что муж, да и глаз наметанный скрытую в мышцах силу враз различил, однако и отличие заприметил. Тот же Эртен в плечах шире, в груди могучей, на руках мускулы играют, и ростом повыше. Да и двигался этот снеговолосый, точно лисица лесная, мягко, бесшумно, а еще на языке леса разговаривать мог.

   Не шутит, стало быть? Взаправдашний он эльф, самый настоящий. Не примерещилось, слава небесам.

   — Так нет ведь эльфов давно, где ж вас встречать? Отшельник говорил, вы от мира людей закрылись замками пудовыми, с нами никаких дел не имеете.

   — Мы... — и снова он дар речи лишь мгновение спустя обрел. — А ты, Мира, из какой деревни будешь?

   — Небольшая она, у самой северной границы.

   — Тогда понятно, — маг вздохнул, — в последние годы произошли кое-какие изменения. Я первый посланник в мир людей, поскольку моему народу также выгодно новые связи наладить и старые обновить. Но об этом как-нибудь в другой раз тебе расскажу, а пока времени на разговоры нет, пора нам дальше идти. Не нравится мне шепот лесной и тревога, что в шуме листьев слышится. Природа намного раньше людей о важных вещах узнает, нас предупреждает.

   Сказал и поднялся на ноги, легко так вскочил, будто и не сидел вовсе, а Эртен вслед за ним выпрямился.

   — Еду мы тебе оставили, в эти листья завернули, по дороге поесть сможешь.

   Пришлось и мне вставать. Тальраир снова за корзинку схватился, веточки зеленью засветились. Я лук свой устроила и лист развернула, а в нем булочка белоснежная, но по хрусту больше на печенье похожа, а внутри то ли мясо, то ли рыба, по вкусу не разберешь, ко всему этому зелень добавлена, обычный лук и лист салатный.

   Странная еда, разве на такой в долгой дороге проживешь? Впрочем, не мне было в спор вступать, потому откусила кусок побольше и захрустела со старанием. А после трех кусков ощутила, как желудок голодный сытостью приятной наполняется, а в теле взаправду сил прибавляется. Не иначе как особенный хлеб, а может, мясо али рыба. Не зря, видать, эльф это угощение выбрал, чтоб с собой взять.

   Хотела уже спросить у Тальраира, который впереди шагал, что за диковинная еда у него, как меня диор нагнал и рядом пошел. Я на него глянула, думала, заговорит сейчас, а он молчал, только посматривал вокруг настороженно. А у нас, что спереди, что сзади, — повсюду лес, и темень кругом, даже тропинок никаких не видно. Но мы ведь за эльфом шли, а у него с дороги все веточки сами собой отползали, камни большие из-под ног откатывались, лианы, точно змеи, в клубок сворачивались. А еще травка под ногами зеленым подсвечивала, так что все видать – ни в яму не провалишься, ни о кочку не запнешься .

   — Тальраир, — это диор вдруг вздумал речь завести.

   Эльф головой повел, но шаг не замедлил.

   — Что случилось?

   — Какой едой ты нас угостил?

   — Эльфийским хлебом с прессованной слоенью .

   — Предупреждать надо, — Эртен так глухо сказал, что я глянула на него пристальней. То ли из-за света под ногами, то ли по иной причине, но показалось, будто диор малость позеленел.

   — А что так? — эльфа тон диорский не пронял.

   — Хорошая шутка, ничего не скажешь.

   — Я даже не понимаю, о чем ты говоришь, — Тальраир спокойно отвечал, но мне чудилось, что-то между ними двумя происходит. Эльф-то шаг не сбавлял, а диор запинаться начал, руки то сжимал в кулаки, то разжимал.

   — Остановись! — велел властно так, что не только я, даже эльф затормозил. — Далеко не уходите, — сказал и в кусты с тропинки нырнул.

   — Что это с ним?

   Тальраир плечами пожал, но весело как-то. Потом корзину выпустил, к дереву прислонился и ждать стал. Тут только я вспомнила, по какой надобности люди в кусты бегают. Крикнула диору вдогонку:

   — Тебе лопухов не сыскать?

   — Без них обойдусь, — был мне ответ, а тон снова морозный и раздраженный такой, не иначе покоробило Эртена мое предложение. А я-то помочь хотела, чтобы времени даром не терять. Да и лопуху без разницы, диор ты или человек простой.

   Повернулась к эльфу, чтобы вместе с ним ждать, а он голову к земле опустил, плечи, знай себе, потрясываются.

   — Почто нарочно людей травишь? Мне, может, заранее лопуха набирать?

   — Тебе не надо, — ответил, а сам едва сдерживается.

   — Мясо ему протухшее подсунул?

   — Траву, организм очищающую, вдруг против этой заразы поможет, — и на Тинара моего кивнул.

   — Как же, поможет! Эту заразу, сам говорил, из крови выводить надо, а не из зад... из другого места. И чего вы только между собой не поделили?

   — А нам нечего делить, мы с ним одну вещь разыскиваем, только у меня ее нет.

   Вспомнила я тогда, что Эртен эльфа в краже обвинил. Вон оно как, Тальраир у нас обидчивый, значит. Да уж, дела.

   — Этак я с вами двумя еще долго до границы не доберусь, — вздохнула и к тому же дереву прислонилась. В кармане еще один лист со слоенью хранился, но продолжить трапезу я поостереглась, сперва пройдем еще немного, а если со мной желания среди кустиков побегать не приключится, тогда и доесть можно.

   Эртен с делами споро покончил, мы и пяти минут не стояли, как он из кустов обратно вынырнул. Я рот открыла, а он так глянул, что обратно закрыла.

   — Идем, зачем напрасно время теряете? Я бы вас догнал.

   Экий невозмутимый, а только что меня тоном морозил и стоять приказывал.

   Пошли снова вперед, я к шагу эльфячьему приноровилась, потом и вовсе нагнала, чтобы поговорить:

   — Тальраир, а почто тебя в людское королевство отправили?

   — Потому что я киилар, по-вашему, толмач. Знаю язык королевств.

   Сама могла бы догадаться, ведь в его речи плавный напев проскальзывал, густой такой, словно мед золотистый, что следом за ложкой из плошки тянется. Сдабривал он обычные слова, делал их больно красивыми. Нравилось слушать.

   Так и шагали мы от привала к привалу, а лес только дремучей становился. Уж даже идти рядышком не могли, постоянно через что-то перекарабкиваться приходилось, перепрыгивать или переползать. Особенно за плетенкой было диковинно наблюдать — она своими отросточками даже за поваленное дерево могла зацепиться, а перебиралась еще ловчее меня.

   Я один раз и вовсе лбом о землю посунулась, сапогом за сук зацепившись. Меня тогда диор за ноги ухватил и обратно через дерево потянул. Коль руки не заняты, можно с пользой применить и не только щиколотки, но еще бедра облапить, бедной лучнице помогая.

   — Ты бы ручищи не распускал, — я как последнюю колючку из волос вытянула, так сразу к порядку призвала.

   Он лишь бровями в ответ поиграл, ну, будто совсем не разумеет, о чем я.

   — За помощь спасибо говорю, но поднять и за локоть можно, а не зад лапищами обхватывать.

   — Хм, — думала, смутится, так нет же, еще и осмотрел с выражением, точно кобылу на базаре приценивал, — за зад удобнее.

   И пошел себе дальше, пока я под ногами комочек земли выискивала, чтобы в спину его запустить. Но как назло, вокруг плетуны одни, колючки и лианы, а комочек еще и вырыть нужно.

   Да ну его! Лучше у эльфа название травки вызнаю. Отряхнулась и поспешила следом, а то мерцание зеленое почти потерялось впереди.

   — По моим расчетам, перед нами мертвые болота, а сразу за ними поселения эдаларов, — Тальраир веточкой начертил на земле подобие карты.

   — А кто они, эдалары?

   — Люди, которые селятся на эльфийской границе. Обычно полукровки, у кого кровь смешанная. Не чистокровные эльфы, но и не полностью люди.

   — Эльфы и на людях женятся?

   — Нет. В жены и мужья не берут, да и сейчас такие союзы совсем редкость. Ты верно говорила, в контакт эльфы почти не вступают. Эти поселенцы — потомки тех самых детей, которые рождались в эльфийско-человеческом союзе много лет назад.

   Я присела рядом с Тальраиром и через его плечо заглянула. Путь наш отмечен был прерывистой линией, а перед ней лежали широкие волнистые полоски, одна над другой.

   — Это болота?

   Тальраир кивнул.

   — Опасные места, — позади раздался голос Эртена. — Ты уверен, что мы через них пройдем?

   — Болота не обойти, если только не отправиться кружным путем.

   — И что там вокруг? Засада? — я к эльфу присмотрелась внимательно, а он снова головой качнул.

   — Не уверен. Впереди жизни совсем не ощущается, а та опасность, что позади была, рассеялась. Лес никаких сигналов не подает. Но не думаю, что это повод расслабиться. Мертвые болота не зря так прозвали, возможно, из-за их влияния не могу ничего расслышать. Эртен?

   — Да?

   — Ты ведь и без магии мечом владеешь?

   — А ты сомневаешься?

   — Предупреждаю. Болота магию глушат, там только на свои силы рассчитывать придется.

   — Справимся. Главное, найди тропинку, чтобы нас в трясину не утянуло.

ГЛАВА 10 – Мир чужими глазами

   Эльф поднялся, встряхнулся, оглядел нас троих пристально, особливо волкодлака спящего, а потом Эртену кивнул.

   — Ты свяжи его, иначе чары спадут, не удержим.

   Диор мигом веревками Тинара поперек тела обмотал, обратно в корзину затолкал, а эльф снова сиянием покрылся, и потянулись с ближнего куста новые веточки. Я уж пообвыкла немного, к магии пригляделась, поэтому даже рот не раскрыла, когда стали ползуны плетенку сверху закрывать, точно крышкой. Сквозь широкие отверстия можно было спящего Тинара разглядеть. Эх и свернули его бедного!

   — Двигайтесь за мной, — велел Тальраир, — с дороги не сворачивайте, даже на шаг в сторону не отступайте, идите след в след, на блуждающие огни не смотрите.

   Сказал и первый шаг сделал. Я мигом позади пристроилась, а за мной диор. Совсем близко встал и в затылок дышал. Не иначе как опасался, что я эльфийского слова ослушаюсь. Но так оно и лучше, у болот ведь свои чары, страшные, губительные, пускай Эртен следом бредет.

   Вот и пошагали бодро, пока под ногами не захлюпало. Шли мы вроде как по земле, но ненадежная опора так и норовила выскользнуть из-под пятки. Кабы не сапоги тяжелые, я бы точно на носочки поднялась, потому что и след в след идти было боязно. А ну вдруг ошибется, не туда наступит, тогда мы все разом сгинем здесь и пикнуть не успеем, ведь пищи не пищи, а помогать некому.

   Эльф по-прежнему плетенку вел, но свечения вокруг него боле не видно было. Сумрак холодный теперь иной свет разгонял. У Тальраира он мягкий, живой, а здесь болотный, угрозу несущий. Я голову к земле еще ниже склонила, точно на отпечатки мужской ноги стопу ставила, но краем глаза заметила, как сбоку от нас что-то мерцает.

   Тихо вокруг, ни одного шороха не слышно, только наше дыхание и чавканье под ногами. Я лишь на миг глаза отвела, когда покачнулась неловко и руками в стороны махнула, как неподалеку свечка вспыхнула. Ну, точно свечной огонек, теплый, жаркий, совсем немного руку протяни и коснешься, согреешь озябшие пальцы.

   Я о том, чтобы ее касаться, не думала, а руки сами потянулись, и я набок склонилась чуток, ногу мимо следа поставила, но тут же сзади обхватили крепко, прижали к груди каменной, а на глаза широкая ладонь легла.

   Трепыхнулась раз, другой, но мое счастье, что из таких рук шибко не вырвешься. Потом уж в себя пришла, головой тряхнула, и Эртен ладони убрал. Пока я о теплом огне грезила, он идти продолжал, меня подталкивая и вынуждая в след наступать. От эльфа мы, слава небесам, не отбились. Больше уж я и вовсе с земли глаз не сводила.

   Остановиться резко пришлось, когда Тальраир вдруг замер. Корзина, что впереди шагала, легла набок и не шелóхнется. Эльф руку в сторону простер и непонятный знак сотворил. Эртен снова ко мне близко-близко подошел, а после на плечи надавил, вынудил на корточки присесть и перешагнул, как через кочку болотную. Я распрямилась, гляжу, они ровненько впереди меня на тропинке один за одним встали — корзинка между ними — и продевают в отверстия крепкую длинную палку. Ее Эртен за плечами нес, и теперь я уразумела зачем. После слаженно присели на одно колено, выпрямились и зашагали опять, между собой разделив тяжесть волкодлакскую.

   Теперь я позади всех оказалась. Все ж, когда диор в затылок дышал, мне больше нравилось. Всяко спокойней, чем если за спиной пустота, мерзлое дыхание болот и ощущение дурное. Мерещится, будто кто глазами сверлит и ждет, когда снова с шага собьешься. Однако я боле не сбивалась, по сторонам не смотрела, мимо следов на земле не ступала.

   Несчетное время спустя почва под ногами точно тверже стала. Сапоги по голенище в нее боле не погружались. Вода хлюпала еще, но насилу ногу вытягивать не приходилось. Спутники мои вышли на островок посреди болот и ношу свою с плеч сняли. Тут впервые заговорить решились, негромко и шепотом.

   — Почувствовал, Тальраир? — то Эртен об чем-то эльфа спросил.

   — Сходит твой стазис, — подтвердил снеговолосый.

   — Что делать будем, когда он наружу рваться начнет?

   — Я на последнем привале зелье травяное изготовил, нужно, чтобы сам проглотил. Ты ветки надпили, так ему проще будет в одном месте крышку сломать, а после твое дело его удержать хоть минуту, чтобы я успел в него питье влить.

   — Лучница, — то диор ко мне обратился, — ты подальше ступай, вон туда, где пригорок повыше. Отдохни, пока мы с твоим другом разговор ведем.

   Я засомневалась, конечно, но не в том, чтобы отойти (пригорок всяко заманчивее корзинкиного соседства), однако почудилось мне, не удержит. Силища-то у диора будь здоров, я уж изведала, но со зверем справится ли?

   Отойти отошла, и присела даже, а взгляд от корзинки отвести не могу. Смотрела так пристально, до противной рези в глазах, а плетенка спокойно лежала. Только