Не бойся дьявола. Книга 2. Небо над вершиной. Сандрин Леманн

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25

АННОТАЦИЯ

Жизнь обещала Томми Ромингеру так много... Но все обещания развеялись как дым - в одну секунду. Первая любовь обернулась и для него, и для его девушки кошмаром, за который обоим пришлось заплатить непомерно дорого. Путь, который он прошел, может сломать любого, но только не его. И в конце этого пути он смело может сказать, что не боится ни Бога, ни дьявола. Он сильней.

   Прошло шесть лет. Мальчик не только выжил, но повзрослел, встал на ноги и теперь его помыслы заняты местью. Но, возможно, придется подумать и о том, как исправить то, что, казалось бы, безнадежно разрушено.

ГЛАВА 1

   Remember when you were young

   Shine On You Crazy Diamond / Pink Floyd

   Берн, январь 2011

    Вот правда, скорей бы суббота. Неделя выдалась просто кошмарной. Понедельник - весь день учеба, потом тесты ботинок для даунхилла в Берне. Вторник - экзамен в университете. Не успел сдать во время сессии, и ему поставили переэкзаменовку именно на это время. Среда - блок съемок для 'Whim!', а сегодня с утра встреча по дипломному проекту в универе, потом, задрав хвост, в аэропорт, на самолет до Венеции и на машине до Валь-Гардена. И там три развеселых денька - завтра контрольная тренировка в даунхилле, потом субботний старт супер-джи (если повезет пробиться в квоту) и в воскресенье старт в ДХ. Ромейн хотела лететь с ним, успела ли заказать билеты? Может, написала в вотсапе, вроде был сигнал... Если честно, он надеялся, что она не успела. Конечно, с ней хорошо, никто не спорит, но она очень уж дорого обходится, не в смысле денег, а в смысле времени и разборок.

    И что хреново - времени уже почти одиннадцать, через три часа он должен быть в аэропорту, а он еще даже не приступал к сборам... И руководитель проекта по прозвищу Гуманоид не спешит на назначенную встречу...

    Студент восьмого семестра факультета графического дизайна Бернского Университета Томас Леон Ромингер тоскливо посмотрел в окно, где сиял солнечный январский день, а на стоянке скучала его спортивная полноприводная Audi R8 GT - скромная машина студента. Между прочим, заработанная самостоятельно. Томми гордился этой машиной... как и многим другим, что у него появилось за последние пару лет - от гоночного катера в Барселоне до квартиры в стиле «индастриал лофт» в центре Берна. Все это для него означало только одно - он не только выжил, но и встал на ноги и поднялся высоко.

    Это не было легко. Последние шесть лет оказались очень трудными, самыми трудными в его пока короткой двадцатидвухлетней жизни. И путь, который он прошел, был бы по плечу далеко не каждому... Путь, который начался на заброшенной ферме под Дэленвальдом в Бернском Оберланде. И все, что его привело туда.

    Смертельный приговор врачей. Жестокость любимой девушки. Потеря ребенка. Страх перед агонией, безнадежностью. Решение покончить с собой. Ветхая балюстрада над пропастью. Под его весом она начала осыпаться, прямо под ногами превращаться в ползущее каменное крошево... И запоздалое озарение - что он хочет бороться за свою жизнь. Операция? Пусть. Он примет свою судьбу, но не будет торопить ее. Умереть он всегда успеет. Пока жив - надо жить. Но он не выжил бы, если бы его не спас отец. Это именно он схватил его в последний момент и стащил на землю.

    Этот смертельный номер обошелся им слишком дорого. У папы был сердечный приступ, последствия которого пришлось лечить очень долго. Что до Томми, он потерял сознание еще до того, как отец отнял его у смерти.

    Опасная киста в теменной доле мозга, которую боялись оперировать, пока она не создала прямую угрозу для его жизни, выбрала именно этот момент, чтобы разорваться. Они с отцом лежали там, на ферме, оба без сознания и оба при смерти, и, возможно, опоздай помощь на несколько минут - или обоих, или одного из них могло бы уже не быть в живых.

    Рене и Ноэль не стали ждать дома, чем все закончится. Отец уехал за Томми на машине Рене, больше в доме не было достаточно проходимого автомобиля, чтобы форсировать полуразрушенную грунтовку, поэтому Ноэль схватился за свой мопед, и они помчались по хорошо знакомой Ноэлю дороге. Никто из них, конечно, даже не вспомнил о шлеме и о том, что вдвоем на мопеде вообще ехать опасно. Они успели вовремя, чтобы вызвать помощь.

    Сначала маме сообщили, что папа жив и его жизни ничего не угрожает. А еще через два часа стало ясно, что и Томми выкарабкался, хотя в начале операции его положение казалось практически безнадежным. Мама до сих пор каждый год в этот день ходит в церковь и заказывает мессу. У нее два таких дня - одиннадцатое мая и девятнадцатое марта. 11 мая, правда, очень давно, в 88 году, она почти потеряла мужа. А 19 марта 2005 года - и мужа, и сына. Как она говорила, в этот день она чуть не лишилась двоих из пятерых ее любимых мужчин. Но все обошлось, и все остались с ней. Муж, двое сыновей, брат и свекор.

    Разразившаяся 19 марта катастрофа в конечном итоге принесла Томми только пользу. Сначала его боялись оперировать, потому что попытка удалить кисту могла угрожать его жизни. Но ситуация дошла до того, что не оперировать было нельзя, он умирал, пришлось действовать быстро, доктор Гарт из бернской клиники нейрохирургии оказался на высоте, и сам Томми его не подвел, даже будучи без сознания, он боролся за жизнь, как тигр. И они вдвоем победили. А потом прошел послеоперационный период, и стало ясно, что теперь, когда в мозгу Томми не тикала эта мина, для него стало доступно многое из того, что было закрыто прежде. Например, спорт.

    Да, было страшно тяжело. Его зрение и слух больше не подкидывали ему трюков, как в дни перед 19 марта. Но ослабевший организм не хотел восстанавливаться. Томми снова и снова сталкивался с проблемой сильного духа и слабого тела, но не пасовал и не шел ни на малейший компромисс. Он заставлял тело быть сильным. Он не давал себе никакой пощады, и, если бы не личный тренер по ОФП и не отец, который, еще не успев встать на ноги после сердечного приступа, контролировал восстановление сына, возможно, Томми загонял бы себя до смерти. Отто после того дня тоже долго восстанавливался, но в августе 2005 года, в день семнадцатилетия Томми, они смогли впервые сыграть в теннис, и это был серьезный матч, состоящий из трех сетов.

    А в начале осени на Томми наложил лапу дядя, мамин брат, звезда австрийской травматологии. Он практиковал в Инсбруке, специализировался в ортопедии, но один из его коллег работал в области, связанной с восстановлением после неврологических травм, и, узнав о Томми, начал сулить небо в алмазах. Родители слетали в Инсбрук, встретились с доктором Хаслером, и приняли судьбоносное решение отправить сына в Тироль на три месяца.

    И Томми поехал. В Тироле он отлично провел время, но главное, что теперь перед ним открылись новые горизонты. До сих пор он мог рассчитывать на то, чтобы вести полноценную жизнь, учиться, заниматься спортом и вообще жить, как любой молодой человек без проблем со здоровьем. После того, как над ним поработал доктор Хаслер, для Томми снова открылась дорога в большой спорт. И он свернул на эту дорогу без малейших колебаний.

    Разумеется, и тут ничего просто не было. То, что было у него до января 2005 года, сохранилось на уровне мышечной памяти, но не более того. Не укладывалось в голове, что в восемнадцать ему недоступно то, что так легко и естественно выходило в четырнадцать Сначала - после завершения реабилитации в Тироле - Томми просто пришел в свой лыжный клуб, к Гаю Магерини, который был в эйфории от того, что человек, которому прочили стать звездой, вернулся. Но он вернулся отнюдь не на первые места.

    Томми воображал, что восстановить кондицию для лыж будет примерно так же, как и прийти в форму для рекламных съемок. Сначала врачи советовали подтянуть до соответствующего уровня общую физподготовку, что он и сделал, заодно вернув себе шикарный рельеф тела меньше, чем за год. А вот с лыжами дело обстояло куда сложнее. Мышечная память никуда не делась, привычка к скорости и бесстрашие - тоже, а вот силы и выносливости оказалось недостаточно. И прежде чем Томми и тренер поняли это, он снова оказался на больничной койке, на этот раз - с травмой колена. Снова восстановление несколько месяцев, и снова все сначала - отвратные результаты, выматывающая усталость, тяжелейшая работа, пот и кровь. Как с ним уже не раз бывало, Томми двигался вперед на чистом упрямстве. Это был очень длинный путь. В юниорском возрасте он так и не смог вернуться в профи. Свой первый более или менее приличный результат - третье место на внутриклубных отборочных стартах в супер-джи - он показал в 20 с половиной. Дальше дело пошло чуть веселее, и в двадцать два он наконец попал в состав С сборной страны в скоростных видах.

    В Америку Томми не взяли, он дебютировал в Валь д'Изере в декабре в скоростном спуске. Плохо дебютировал, если называть вещи своими именами. На финише пятьдесят седьмой и отставание от лидера на позорные 4 с чем-то секунды. Он еще в шестнадцать научился никогда не плакать, думал, это в нем сгорело навсегда, но тогда, глядя на табло, он ощутил, будто в глаза насыпали песка. В ту секунду он был чертовски близок к тому, чтобы швырнуть шлем в одну сторону, лыжи в другую, переломать палки и навсегда послать спорт ко всем чертям. Он отдал лыжам всю жизнь, он пахал, как вол, он умирал от усталости и боли и все равно заставлял себя работать. Годы тяжелейшего труда, отказа от многого, и все - ради вот этого поганого пятьдесят седьмого места? Его обогнали все, включая одного болгарина, одного поляка, одного русского и одного аргентинца, зато он умудрился обойти одного албанца. Но он не ушел из спорта. Его остановил, во-первых, Ноэль. Младший брат, лучший друг и человек, который знал Томми лучше всех на свете. Он не поленился встретить лузера в Берне, прямо в аэропорту затащить в ирландский паб, напоить пивом до зеленых чертей и вправить мозги. Ноэль как раз ушел из профессионального спорта в семнадцать, и это никого не удивило, все знали, что к тому идет. Брату это просто перестало быть интересным. Он поступил на финансовый факультет Бернского Университета и планировал через несколько лет принять руководство банком деда. Вернер, который в свои семьдесят планировал отойти от дел, только молился, чтобы ничего не заставило внука передумать. Но Ноэль был по-своему таким же упрямым, как отец и брат, и знал, что делает.

    А вторым фактором, который не дал Томми послать лыжи к черту, был Филипп Эртли. Ромингер при одном упоминании этого имени скрежетал зубами. Он ничего не забыл и не простил. И успехи Фила были ему как соль на рану. Какое право он имеет, черт его подери, биться за высочайшие места, когда тот, кого он почти уничтожил, собирал себя по частям?

    Эртли стал за эти годы знатным технарем. Не то чтобы прямо суперзвездой, до уровня своего старшего брата, который царил в Кубке мира в конце девяностых, он не дотягивал. За Большой хрусталь биться у него не получалось, а свой единственный малый в гиганте он зацепил два года назад, когда двое его более сильных конкурентов вышли из игры посреди сезона из-за травм. Но все же в активе у Фила было около десятка медалей и две победы в гиганте и три пьедестала в слаломе.

    Томми может и не был таким уж прошаренным и проницательным парнем, как его младший брат, но его мозгами Бог тоже не обделил. Уж во всяком случае, достаточно для того, чтобы сознавать, что жажда мести - не самое разумное и конструктивное чувство, особенно для парня, который положил последние годы жизни на то, чтобы выжить и подняться на ноги. Ему было что терять. Он мог уже называть себя звездой, но не в спорте. Ярчайшая мужская модель последних лет, дорогие контракты, деньги, поклонники - все это было хорошо, но не то, он хотел сделать карьеру в лыжах. Иногда ему давали понять, что гордиться особенно нечем: все, что у него есть - результат комбинации генов, не более того, а сам Томми ни что иное как красивый фасад пустого дома, но эти люди не знали, через что он прошел в последние годы, и парень просто не обращал на них внимание. Да, ему было чем дорожить, и было, к чему стремиться и помимо мести. Но тем не менее, он ничего не мог сделать. И помнил тех, кого не мог простить.

    Филипп Эртли. Элизабет Эртли. Бенуа Гайар.

    Что за последние годы происходило в жизни Лиз, Томми не знал. Осталась ли она в спорте, где живет, чем занимается? Взрослые спортсмены и юниоры почти не пересекались, если, конечно, они не были звездами, которые вместе гонялись на соревнованиях высшего уровня. Томми не был звездой. Лиз - кто знает. Их отцы продолжали сотрудничать в двух разных сферах - Райни оставался одним из крупнейших миноритариев в Дорелль, Отто по-прежнему вкладывал много денег в клинику для детей с онкологическими заболеваниями, которую основал Райни, но на уровне семей общения не было. Так что Огонек пропала из поля зрения Томми.

    Другое дело Бен. Пожалуй, из всех парней и девушек, которые бились за медали на юношеском первенстве страны в январе 2005 года в Церматте, он поднялся выше всех. Без сомнения, честолюбивый, талантливый и чертовски упорный, он выиграл чемпионат мира среди юниоров в позапрошлом году. В этом ему уже исполнилось 22 года, теперь он гонялся в Кубке Мира, и у него неплохо получалось. Тот старт в декабре в Валь д'Изере, где Томми занял позорное 57 место, Бену принес серебро. Томми был сильнее него в 2005 году, но с тех пор много воды утекло. Гайар перенес только одну легкую травму колена, после которой восстановился за несколько недель. Он не так сильно провинился перед Томми, как Альвин Карро, который первым залез в чужой телефон и выпустил джинна из бутылки. Но Ал мог не опасаться мести Ромингера. Два года назад он погиб в аварии на байке. А Бен оставался тем самым человеком, из-за которого фотография Лиз попала ко всем юниорам страны. Из-за которого Лиз и Томми расстались.

    Бен, кстати, достиг высот еще кое в чем. В пятнадцать у него с этим было слабовато, но сейчас он умудрился снискать себе славу жеребца. Больше он не впутывался в глупые пари, может ли он заманить к себе в постель ту или иную девицу - у него и так отбоя не было от девушек.

    Томми понятия не имел, как он достанет любого из этих троих. Да и будет ли действительно что-то делать - тоже не знал наверняка. Сейчас он готов был положить жизнь на то, чтобы догнать Фила и Бенуа в спорте. Это не было местью, но это было важнее всего. Томми наверняка успел заработать больше, чем Фил и Бен, вместе взятые, но это не считалось.

    Дверь стукнула, Томми встрепенулся. Наконец-то явился руководитель проекта, и можно было быстро решить учебные дела.

   - Ну вы, ребята, веревки из меня вьете, - Бенуа Гайар, подняв красиво очерченные брови, осмотрел небольшую толпишку журналистов, которая стихийно образовалась в зоне выхода из паспортного контроля в аэропорту Марко Поло в Венеции. Высокий черноглазый брюнет, упакованный в куртку из крокодиловой кожи с неброским шильдиком “Billionaire” и яркие статусные прибамбасы вроде солнцезащитных очков за тридцать тысяч евро и часов примерно в пять раз дороже, выглядел на пару сотен миллионов франков наличными. В нем все будто вопило: «Я звезда, детка, прочь с дороги!» Правда, он скорее смахивал на кинозвезду, чем на звезду горных лыж. Но, как обычно, это никого не смущало. Когда начинали говорить секундомеры, другие голоса умолкали.

   - Ты – номер два в своей сборной перед самыми статусными гонками в этом сезоне, Бенни, - бойко вклинилась в толпу яркая девица с микрофоном и значком «Евроспорт». – Твой главный соперник Эртли – слаломист. Ты полагаешь, что старты в Валь-Гардене, Венгене и Кицбюэле смогут дать тебе необходимые для безусловного лидерства очки?

   - Шестьдесят восемь очков, - ввернул парень в фан-шапке, поднимая над головой экстрачувствительный диктофон. – Вопрос одной победы. Только надолго ли?

   - Ну, друзья, не забываем про гигант завтра в Альта Бадиа, Филипп там в числе фаворитов, и слалом в Венгене и, конечно же, на Ганслерн, - веско, с уважением перечислил Бен. – Филипп сейчас очень силен, и я чрезвычайно горжусь тем, что соперничаю за лидерство в своей сборной не с кем-нибудь, а именно с ним.

   Так случилось, что никто до сих пор не догадался о том, что Эртли и Гайар не выносят друг друга на дух и каждый мечтает придушить другого еще с той истории с племянницей Фила 6 лет назад… Но на прямую конфронтацию они тоже с того дня, когда Фил навешал Бену по ушам, больше не выходили. До поры до времени статус-кво устраивал обоих. А журналисты продолжали допрос:

   - Вы гоняетесь друг за другом ради спонсорского пакета? Или это вопрос статуса? Кто бы из вас не победил в личном зачете, вы оба будете в выигрыше… А правду ли говорят про 15 миллионов евро от Ауди? – спрашивали его наперебой.

   Бен поднял руку и сверкнул белозубой улыбкой:

   - Мы не гоняемся между собой. Фил – великий спортсмен, и я первый, кто готов подтвердить это. Каждый из нас силен в своей дисциплине, и если мы и соперничаем, то только ради славы спорта.

   - Тем не менее в этом году вас сильно теснят конкуренты, - заметил бородатый репортер с немецким акцентом. – Сами по себе вы и Филипп всем хороши, но ни индивидуальные, ни командные зачеты вам в этом году не взять. Австрийцы и норвежцы сильнее.

   - У нас индивидуальный вид спорта, Вито, - задумчиво ответил Бен. – Поэтому каждый делает все, что должен. Простите, господа, наверное, мне пора выдвигаться, а то я, неровен час, опоздаю на свой автобус. – Журналисты дружно захохотали: Бен всегда, выезжая на этапы Кубка Мира, заказывал Феррари напрокат. И сегодня ярко-красный автомобиль ожидал его на VIP-стоянке аэропорта.

   - Последний вопрос, Бенни, и садись за руль своего автобуса, - в игру вступил Альберто Басси, один из самых авторитетных европейских спортивных журналистов. – На старт в обеих дисциплинах заявлен Томас Ромингер. Его первая гонка в этом сезоне не задалась. Что ты думаешь о его перспективах в спорте?

   Выразительные черные глаза фаворита затуманились, лицо приняло сочувственно-грустное выражение, будто он лицезрел раздавленного автомобилем котенка.

   - О, Томас… То, что с ним произошло – это ужасно. Я всем сердцем молю Бога, чтобы он мог восстановиться полностью и вернуться туда, где ему место – на верхние ступени пьедесталов. Но, увы, все мы понимаем, что это невозможно.

   - Он думает по-другому, - ввернула девушка из «Евроспорта».

   - Характер, - серьезно, с трепетным уважением ответил Бенуа. – Но, увы, на одном характере далеко не уедешь, нужна еще подготовка, выносливость и превосходная форма. Несколько лет назад Томас был сильнее меня, сильнее Эртли и многих из тех, кто сейчас делит этот пирог. Но, к сожалению, жизнь не всегда справедлива, а спорт не учитывает вложенные усилия и соображения справедливости. Результат и только результат – вот что имеет значение. Но я говорю вам на полном серьезе: если я услышу от кого-то в адрес Томаса эту мерзкую кличку «Мажорик» - я могу не сдержаться… и врезать.

   Журналисты оживились и захихикали, эту кличку они раньше не слышали. Тем временем никем не замеченный мужчина вышел из коридора паспортного контроля, притормозил на секунду и скрылся в выходе из зоны прилета. На нем была надвинутая низко до бровей черная шапочка и темные очки, воротник темно-серой куртки прятал колечки золотистых волос, пепельную бородку и твердую линию губ. Мажорик подхватил поудобнее увесистый баул с инструментами для лыж и тяжеленный чехол с сервисным верстаком и направился к той же самой VIP-стоянке, на которой его ждал не столь эффектный, но очень вместительный микроавтобус VW.

   - Привет, милый, - улыбнулась девушка, сидящая за рулем.

   -Привет, -Томми склонился к ней, быстро поцеловал в уголок губ. – Поехали.

   - Он ведет через Монтебеллуно, - кивнула девушка на навигатор. Парень равнодушно кивнул, вытащил телефон из кармана и просмотрел сообщения.

   - Ты чем-то расстроен. Или зол. Или и то, и другое вместе.

   Он заставил себя улыбнуться:

   - Нет.

   - Голова болит?

   - Немного.

   С чем не справились ни доктор Гарт, ни доктор Хаслер, ни сила воли и твердое намерение Томми восстановиться полностью – это головные боли.

   Хорошая девушка Ромейн Перийяр. Томми было стыдно, что иногда он тяготится ее обществом.

ГЛАВА 2

Как положено двум честным фрикам, они нашли друг друга в реабилитационной клинике. Томми приходил в себя после травмы, Ромейн после затяжной депрессии. Ему тогда было семнадцать, ей пятнадцать. За полгода до того у нее погибла старшая сестра, и впечатлительная девочка очень тяжело переживала утрату, пока ее семья не спохватилась и не подключила психологическую помощь. Начинали они свое знакомство весьма забавно – она молчит и отворачивается от любого, кто хочет с ней заговорить, он лезет на стенку от вечного стресса, как вернуть все потерянное, как справиться с непреходящей усталостью, как научиться дозировать нагрузки… Он и вправду был как полоумный в конце весны 2005-го, накинулся на тренажеры, будто оголодавший на еду, примерно с теми же последствиями. Отец уволил двух тренеров по ОФП прежде чем понял, что не тренера заслуживали увольнения, а сын сначала хорошего ремня, а потом серьезной психологической помощи. Реабилитационный центр, в который поехал Томми, находился в долине Летченталь. Сначала Томми был как Ромейн – закрывался, уходил в себя, ныл, что ему нужен тренажерный зал и настоящие чертовы нагрузки, потом просто угрюмо замкнулся. И вот в какой-то момент темноволосая застенчивая девушка и белокурый красавчик вдруг перестали шарахаться друг от друга. Разговорились о музыке (Томми любил Metallica и Muse, а Ромейн Poets of the Fall), потом вдруг о книгах (к стыду Томми, тут он больше слушал Ромейн, а потом терзал Ноэля, что бы почитать), потом они просто стали искать общества друг друга, чтобы поговорить, обменяться какими-то впечатлениями, похвастаться или пожаловаться на жизнь и просто стали хорошим друзьями. Томми догадывался, что она влюблена в него, но предпочитал не думать об этом. Потом он уехал в Австрию, а Ромейн вернулась домой в Орсьер, но они не терялись, созванивались, обменивались письмами по мылу, несколько раз встречались, чтобы вместе сходить на концерт или в кино. А год назад между ними неожиданно вспыхнул роман.

   Угловатая, почти болезненно застенчивая девочка выросла, гадкий утенок, как ему и было положено, стал лебедем, бутончик превратился в цветок и все такое - и Томми оценил. За эти годы Ромейн стала его другом, очень близким другом, и он позволил дружбе заменить любовь. Ромейн не виновата, что способность любить в нем оказалась выжжена под корень, и он дал ей все, что только было в его силах.

   Сейчас она изучала менеджмент в Берне, то есть они с Томми учились в одном университете и жили вместе в его лофте, который был построен на верхнем этаже бывшей фабрики часов.

   Томми иногда казалось, что события между ними развивались слишком быстро. Он не был влюблен, и, хотя Ромейн была его девушкой и его любовницей, ему не хотелось жить с ней постоянно общим домом. Его обожаемый лофт – слишком оберегаемая, личная зона, чтобы ему было комфортно делить его с кем-то. К тому же, лофт есть лофт со всеми вытекающими последствиями. По площади немаленький, но по сути – жилище для одного. Полное отсутствие стен между кухней, столовой, спальней и гостиной, где-то эти стены отсутствовали в принципе, где-то были какие-то чисто символические перегородки – типа барной стойки, отделяющей кухню от столовой. Их соорудил по настоянию Томми его однокурсник и подрядчик - парень-гей с того же факультета, что и Томми, но специализирующийся на дизайне интерьеров. Для него лофт Томми был практической частью дипломного проекта – переустройство помещения промышленного назначения под жилье. Если бы Томми был не заказчиком, а руководителем дипломного проекта этого гения от дизайна, он не принял бы сие творение. Томми первый бы признал, что Рикардо - талантливейший парень, но чувство меры его подводило. Сам Рик то ли в шутку, то ли всерьез объяснял это тем, что влюблен в Томми, но натурал Ромингер не может ответить на его пылкие чувства, и это накладывает свой отпечаток.

   Лофт в итоге получился потрясающе стильным, светлым, воздушным, высоченные потолки создавали ощущение безграничного пространства, и Томми был всем доволен до поры до времени, пока не понял, что единственными помещениями, где он мог получить уединение в собственном доме, оказались только ванная и туалет. Вроде бы это не было проблемой, даже несмотря на то, что он иногда устраивал у себя вечеринки, пока Ромейн к нему не переехала. Томми, который с младенчества имел собственную отдельную комнату, хотя и рос в большой семье, в силу всех этих обстоятельств умел ценить уединение. И вот теперь никак не мог его получить. А еще Ромейн была ужасно ревнива. Ей ничего не стоило почитать его смс или сообщения в вотсапе или неслышно подойти к нему сзади и через плечо смотреть на экран его айпада. Томми вроде бы нечего было скрывать, он не гнался за пикапом, слишком сосредоточился на спорте, но сам факт бесил. Особенно когда она начинала задавать вопросы или предъявлять претензии.

   Ромейн отвлекла его от размышлений. Аккуратно выруливая на автобан, она сказала:

   - Ты просил сегодня напомнить тебе побриться.

   - Чего? – переспросил он, решив, что ослышался.

   - У тебя во вторник съемки в Милане.

   - Черт. Да. Спасибо.

   Он машинально поднял руку к лицу и взъерошил светлую густую бородку, которую периодически начинал отращивать. Ее, и усы тоже, следовало сбрить за несколько дней до съемок, чтобы загар на лице успел немного выровняться. Также нужно было несколько дней побольше торчать на солнце без горнолыжной маски – с теми же целями. Трудно быть горнолыжником-профи и фотомоделью одновременно. Ромейн добавила:

   - И еще. Ты забыл новый ускоритель, который тебе сказал захватить Гуттони, я его взяла.

   - Отлично, спасибо.

   Это и была одна из главных причин, почему Томми подпустил ее так близко к себе и в свою жизнь. Ромейн очень быстро разобралась в его работе, вернее, в обеих его работах и до кучи в учебе и очень эффективно облегчала ему жизнь. Он иногда бывал рассеян, забывал что-то, а она всегда напомнит, подскажет, поможет, как вышколенная секретарша. Вот и на этот раз. Гуттони не сказал Томми взять ускоритель, а написал в вотсапе, и она прочитала, но стоило ли скандалить? Томми особо нечего было скрывать от нее, а если бы она вовремя вспомнила, что некрасиво лазить по чужим телефонам, он сейчас сидел бы как дурак без ускорителя.

   Томми сейчас проходил то же, что для Фила Эртли закончилось шесть лет назад – готовил свою снарягу сам, постоянно сталкиваясь с тем, что у соперников условия явно намного лучше, чем у него самого. Он ходил на снаряжении Дорелль, как и прежде. Теперь под зонтичный бренд Дорелль вошла линейка профессиональных лыж. Отец продолжал руководить холдингом, у него были подписаны контракты с очень сильными спортсменами, и, разумеется, у каждого из них был свой оплачиваемый компанией сервисмен, а также были техники, которые вообще занимались всеми вопросами, связанными с доставкой, упаковкой и хранением оборудования. Теоретически он мог обязать кого-то из имеющихся сервисеров готовить снарягу Томми или нанять отдельного, но, когда он заикнулся об этом, Томми наотрез отказался, и они замяли эту тему. Томми не хотел, чтобы у него были какие-то особые привилегии, не хотел быть мажором, которому папа создает условия, как у звезд. Он хотел добиться всего сам. Отто, который в молодости рассуждал точно так же и достиг всего самостоятельно, не настаивал. Поэтому Томми выкручивался как мог – сам подбирал, точил, парафинил лыжи и подсматривал у чужих сервисеров ускорители, которые они подбирали для своих спортсменов, основываясь на влажности и температуре покрытия, ветре, расстановке трасс и еще куче разных факторов. И завтра перед контрольной тренировкой ему нужно было взять в оборот Гуттони и разузнать у него все, что могло ему понадобиться для подготовки снаряжения, а потом пойти побираться по сервисерам – подглядывать через плечо, что и в каких количествах используют они…

   Не впервой. С этим он справится. Сегодня и завтра все его существование будет подчинено одной великой цели – пробиться как можно выше в даунхилле. Причем честолюбивому Томми было мало просто попасть в очки, то есть занять место не ниже тридцатого. Он мечтал о десятке… и ему виделся пьедестал. Вот это – единственное, что полностью устроило бы его, без оглядки на реальность. Наверное, появись перед ним Мефистофель – Томми охотно пошел бы на сделку с ним… нет, не пошел бы. Никогда. Он должен был сам добиться успеха, не привлекая в союзники ни Бога, ни дьявола.

   - Я готов подписать это соглашение, но только на моих условиях, - прижимая айфон к уху, Фил облокотился на капот нового светло-серого с жемчужным отливом Audi Q7. Голос его бизнес-менеджера (никого иного, как Тима Шефера) со сдержанной досадой ответил:

   - По-моему, Фил, ты перегибаешь палку. Они авансом пошли на почти все твои условия. Кстати, как тебе машина?

   - Вроде ничего.

   - Такая стоит больше ста тысяч евро. Катайся себе и радуйся. Десять миллионов в год с них отжал Майсснер в прошлом сезоне. А он – победитель в общем зачете. И он не требовал отказа от эксклюзива.

   - У Ягуара тоже хорошее предложение, Тим, - заметил Филипп. До сих пор он охотно ездил на Джеге, согласился сменить его только ради этого потрясающего кроссовера класса luxury, с помощью которого концерн Фольксваген попытался сказать ему «к ноге!»

   - Нашим и вашим не получится, Фил, - терпеливо сказал Шефер. – Или ты подписываешь Ауди, или ты продолжаешь канитель с индусами.

   - Джег и Ауди не конкуренты, - заметил Фил.

   - Спорное утверждение. И ты сам отлично знаешь, что…

   Бла, бла, бла. Фил перестал слушать. Смотрел, как кресла подъемника медленно ползут вверх вдоль склона Сан-Кассиано. Ясный солнечный день скоро начнет клониться к закату, пора ехать в отель, отдохнуть и расслабиться. Фил услышал тихий зуммер в трубке на фоне пространной речи Тима – кто-то еще пытался к нему пробиться. Он сказал, перебивая:

   - Ну ладно, хорошо, я тебя понял. Пусть будет эксклюзив. Я не буду подписывать Лендровер. А Джег Лиззи отдам, пусть отжигает. Или Дженни, если ей уже надоел Мерс. Ну или ты забирай. Шутка. Но за это все десять миллионов евро в год.

   Все знали, что бравый суперагент Тим Шефер давно имел собственное соглашение с Ауди, и посему ни один гонщик в его обойме не имел ни малейшего шанса отвертеться от правильного контракта. Независимый Фил Эртли точно знал, что шансов нет – он пробовал. Поэтому в своих взаимоотношениях с Шефером он придерживался простой логики – если уж позволять себя купить, то, по крайней мере, задорого. К счастью, номер 4 в общем зачете имеет полное право назначать свою цену.

   - Хорошо, свяжусь с ними, - заявил Тим. – Позже отзвонюсь по результатам. Думаю, на этом этапе уже можно серьезно торговаться. Как завтра, готов?

   - Вполне. До связи.

   Фил посмотрел, кто ему звонил, пока он разговаривал со своим менеджером. Дженнифер.

   Хорошенькая светловолосая девушка-фотограф была с ним с марта 2005 года. Никто не предполагал, что их отношения продлятся целых шесть лет. Ведь это был Фил Эртли – человек, которому всегда нравились красотки и у которого всегда хватало выбора и разнообразия.

   Когда его спрашивали, в чем секрет такого постоянства и явной перемены своих пристрастий, он неизменно пускался в рассуждения об уважении, любви, сродстве душ и дружбе, и это все имело место, но всегда про себя делал поправку. Главное в том, почему они до сих пор вместе – это их разность. И разность их жизней. Они мало времени проводили вместе, у каждого из них свой круг общения, оба успешны в своих сферах, и они совершенно не похожи друг на друга. И самое главное – они не жили вместе.

   Фил четыре года назад купил себе дом – до того он жил у брата в Сембранше. И теперь поселился неподалеку, в Шампери. Джен жила в Монтре – не такое уж и огромное расстояние. Она сделала себе имя как талантливый фуд-фотограф, оставаясь свободным фрилансером и сотрудничая с ресторанами и вендорами, которые казались лично ей перспективными и интересными, но охотно занималась и другими сферами. Филипп на протяжении этих лет оставался ее самым любимым объектом, ее, как она любила напоминать, вдохновителем, Пегасом и музой в одном флаконе. Наверное, из всех спортсменов Кубка Мира, вокруг которых и так постоянно вились фотографы и репортеры, у Фила была самая интересная и яркая страница в инстаграм и больше всего подписчиков… ну если не считать Ромингера, конечно. Но тут и сравнивать было бы неуместно – у Фила было очень мало полуобнаженных фоток, ну может около десятка, в то время как у Томми – сотни, и на некоторых из них на нем вообще не было ни нитки одежды (конечно, все в рамках благопристойности). Нет, у Фила тоже были такие, но ни одна из них не попадала в сеть. И страничкой Фила занималась только Дженни, а у Ромингера был свой пресс-агент, который вел его страницы в соцсетях. Они встречались примерно по одному-два раза в неделю, проводили вместе ночь, иногда вместе ездили отдыхать, если расписание позволяло – сопровождали друг друга на какие-то мероприятия, куда полагалось являться с партнером, будь то фуршет по поводу завершения сезона у Фила или банкет в честь празднования победы Дженни в тендере на сьемки для справочника Michelin. Они были совершенно уверены, что выбрали правильный вариант отношений – двое свободных людей, не привязанные друг к другу ничем, кроме симпатии, влечения и уважения. Нет обязательств. Нет детей и брака. Нет общей собственности. Захотели – сошлись, захотели - разошлись. Если Джен звонит Филу, то не для того, чтобы выяснить, где он и когда вернется домой, а для того, чтобы рассказать о чем-то или просто поболтать. Если Фил звонит Джен, то не с просьбой отнести его костюм в химчистку, а чтобы пригласить на концерт или прошвырнуться на его соревнования в Австрию. И если ему будет некогда говорить или она решит, что у нее сейчас нет возможности лететь в Шладминг – между ними не будет никаких обид. Им нравилась такая модель отношений.

   И еще – каждая нечастая встреча была для обоих как праздник.

   Поэтому Фил тут же набрал номер подруги:

   - Привет, Дженни. Звонила?

   - Привет, милый, - в ее голосе звучала улыбка. – Как день прошел?

   - Палевно, - пожаловался Фил. – Шефер меня сейчас драл по поводу Ауди и Ягуара.

   - Ну мы же знали, что так будет.

   - Знали. Выкрутил мне руки по полной, реальный упырь, кровопивец. Пришлось отказаться от Джега. Хочешь – забирай себе.

   - Хватит так демонстративно страдать, - Джен рассмеялась. – Тебе ведь очень понравилась Кушка. И ты искал повод ее принять. Вот, принимай и наслаждайся. А мне пока Мерса хватает. А Лиззи не захочет?

   - Ну что же, пусть забирает, пока не заимела свой контракт с Ауди.

   - Думаю, у нее это скоро произойдет, - сказала Джен. – Тренировался сегодня?

   - Да, конечно. Завтра погоняю – и домой. А ты как?

   - А я, - в голосе Джен появились мягкие, зазывные нотки. – А я сегодня смотрела твои фотки. Помнишь, те, которые мы никуда не выставляли.

   - Да ну? – развеселился Фил. – И чего это вдруг?

   - Ну-уу… - протянула она задумчиво. – Утром не надо было спешить, первая съемка в час, и ту отменили, и я решила почистить файлы, рассортировать, ну ты понимаешь. Уже четвертый жесткий диск забит под завязку, это восемь терабайт, словом, временами надо это делать. Но эти… о, эти у меня в самых ценных. Ты там такой…

   - Помню, - усмехнулся он. – Вылез из ванной с членом наперевес.

   - Весь в пене, розовый, такой мурр-рр, - замурлыкала она, и он тут же почувствовал, как упомянутая им часть тела ожила под термобельем.

   – Мадам, видали ли вы горнолыжника в полной амуняге и в состоянии полной боевой готовности?

   - Будто я с тобой первый день знакома… Постой, ты что, не надел защиту?! Фил!

   - Да ладно, это просто тренька.

   - Милый, ты должен беречь моего лучшего друга!

   - Терпеть не могу эти дурацкие штаны с ракушкой. Они натирают. С твоим другом все в полном порядке, он тебе передает большой привет.

   - А я его… хотела бы поцеловать. И обнять. И пустить поиграть с его подружкой.

   Парень отвернулся к своей машине, чтобы не светить перед всем миром свою могучую эрекцию, и выдохнул в трубку:

   - Э… Дженни, детка, почему бы тебе не посмотреть, какой ближайший рейс, скажем, до Инсбрука?

   - Постараюсь успеть на 15.30.

   - Встречу.

   - Не глупи. Возьму такси.

   - Твой друг не дождется. Мы с ним настоим на своем и заманим тебя в какой-нибудь мотель по дороге.

   - Держи его для меня горячим.

   - Не извольте беспокоиться, мадама.

   - Не называй меня мадамой!

   - Слушаюсь, мадама.

   Оба засмеялись и распрощались. Окрыленный, Фил упругим прыжком оказался за рулем ауди.

   По дороге в отель он заставил себя вернуться к текущим делам. Нужно позвонить Лиз. Поговорить про Джег и всякие другие дела.

   - Честное слово, у нее и вправду походка, как у Рианны, - сказал парень средиземноморской внешности, жадным взглядом следя за высокой рыжеволосой девушкой, которая направлялась к столику в студенческом кафетерии в одном из корпусов Женевского университета. В руках она держала поднос, на котором стояла мисочка с овощным салатом без заправки, тарелка с куском говяжьего филе без гарнира и бутылка минеральной воды без газа. Ее изящные бедра, обтянутые выбеленными джинсами, слегка покачивались в такт походки, и зрелище стоило того, чтобы отвлечься от гамбургера.

   - Губу-то закатай, - подтолкнул парня его товарищ, проследив за его взглядом. – Она не дает.

   - Что значит не дает? – нахмурился брюнет. – Все дают. Только некоторые не всем подряд.

   - Она вообще никому.

   - Так может, она с девушками?..

   - Тоже холодно. Ни с кем.

   - А кто это?

   - Лиз Эртли с психологии общения.

   Девушка устроилась за столиком у стены, так, чтобы никто из посторонних не мог рассмотреть экран появившегося в ее левой руке планшета. Она первая отстрелялась с письменной работой, скоро к ней присоединятся подруги-однокурсницы, но пока у нее было время, и она с удовольствием посмотрела на новые фотки ее дяди Филиппа в твиттере, которые выкладывала его подруга Джен. Вот эта, пожалуй, особенно хороша. Фил в шезлонге на склоне горы в расстегнутом сине-желтом виндстоппере и с кружкой пива в руке. У Дженни золотые руки, что и говорить. Лиз сама недавно поставила на свой профиль фотку, которую сделала Дженни на какой-то семейной пьянке, где Лиз, пусть замотанная и невыспавшаяся после перелета с очередного юниорского старта в Гармише, все равно получилась настоящей принцессой.

   На Фила можно было любоваться безо всяких угрызений совести, ведь он – младший брат ее папы, но еще Лиз как магнитом тянуло на другую страничку. Она миллион раз уходила оттуда, закрывала вкладку и удаляла из сохраненных и из истории, и куки, но потом через гугл снова находила и в тысячный раз нарушала данное самой себе обещание. В строке поиска появилось: Tommi Rominer, но, несмотря на пропущенную букву, правильная фамилия высветилась еще до того, как она успела закончить ввод имени.

   Недавно он снялся в убийственной фотосессии во славу производителя luxury-линии мужской одежды, и интернет-сообщества дружно растаскивали его фотки кто во что горазд. Лиз самой было стыдно снова и снова открывать ее любимый снимок - где он в серых шортах и расстегнутой бело-розовой полосатой рубашке стоит, прислонившись к низкой изгороди. Светлые волосы растрепаны ветром, в голубых глазах веселые искорки, улыбка… Лиз ее хорошо помнила… с такой же улыбкой шесть лет назад он надел на ее шею выигранную им медаль… И его тело… А вон на той фотке он одет, прямо весь при параде, даже голую грудь не показал. В костюме с галстуком, в руке очки, но даже так все мысли – только о том, как бы стащить с него этот галстук, а потом и все остальное, и галстуком привязать его руки к изголовью кровати. То ли мастерство фотографа, то ли пресловутая сексуальность самого Томми…

   «Я смотрю просто чтобы убедиться, что у него все хорошо. Фил тоже смотрит, я знаю. Нам спокойней от того, что он жив, здоров, продолжает сниматься… вот и все». Пальцы так и тянулись к превью другой фотки с другой фотосессии. Голова запрокинута назад, так, что видно только светлые волосы, подбородок и породистую линию скулы, чуть выше – мохнатую тень ресниц… И его тело. До бедер.

   Черно-белый снимок, игра света и тени. Какой же он красивый, черт его подери. Вполне можно перестать изводить себя воспоминаниями о том ужасно бледном, тощем до прозрачности парне с черными глубокими тенями под погасшими глазами, на которого она так орала в Ла Круа Вальме шесть лет назад. Он снова стал красавчиком – загорелый, мускулистый, роскошный, с дерзкими чертиками в голубых глазах. Конечно, красавчик, модель, звезда. Когда она перестанет на него смотреть?

   «Я смотрю только чтобы убедиться, что он в полном порядке, и больше ни для чего. И нет в нем ничего особенного. Наглость безграничная и хорошо прокачанный пресс, и все». Но никакое понимание не могло повлиять на тот прискорбный факт, что ей нравилось смотреть на Томми, хотелось прикасаться к нему, гладить, ласкать. Вот так… Пальцы девушки легко, чтобы экран не реагировал, скользили по изображению, вниз через тело мужчины. Ласково, медленно, чувственно, будто она гладила не фотографию, а самого Томми. Так, как она стеснялась гладить его тогда… давно… в четырнадцать. Ее пальцы ласкали мускулистую широкую грудь, ложбинку между мышцами в верхней части живота, спускаясь туда, где начинающаяся чуть ниже пупка тонкая полоска светлых волос сбегала вниз и тонула в темноте. Затаив дыхание, с бесконечной нежностью и чувственностью она гладила фотографию своего бывшего парня, совершенно забыв, что это только экран планшета и что она просто успокаивает свою нечистую совесть его успехами на модельном поприще. Если бы все сказанное им тогда оказалось правдой и он бы действительно умер, и она, и Фил оба сошли бы с ума, заели бы себя поедом. Фил – потому что сделал то, что привело к такому финалу, а она – за свои жестокие слова. «Если ты и вправду умрешь, это здорово, такой гад, как ты, не имеет права жить! Сдохни, и я приеду, чтобы плюнуть на твою могилу!» Прошло шесть лет, но она помнила все. Каждое слово жгло огнем ту, которая их произнесла. Она помнила его глаза, океаны боли, как он вздрогнул, словно от удара, когда она выкрикнула эти слова ему в лицо. Помнила, как горе исказило его лицо, когда она показала ему шрам на животе и сказала, что ребенка не будет. Она была так жестока, хотела сделать ему больно, и сделала – и ему, и себе. К счастью, Томми выжил, и не только выжил, но и прилично поднялся с тех пор. Жаль, что в лыжах ему не удалось восстановиться, но стоит ли горевать об этом, он супермодель, богач. Лиз и Фил между собой понимали, что Томми сказал им правду, и папа потом добавил, что после операции и комы у него в мозгу возникла киста, которая сильно тормозила процесс восстановления и могла убить его, а оперировать ее боялись, это было слишком рискованно. Но, по словам Райни, ни о каких двух-трех оставшихся днях жизни речи не было, правда, он уточнял, что точно ничего не знает и про кисту ему сказал отец Томми за месяц до тех событий.

   И мало ли, что ей недавно сказала Фаби, когда Лиз завороженно глядела в экран телевизора во время рекламного ролика, в котором Томми на пляже обжимался со столь же знаменитой и соблазнительной, как он, Джиджи Маркезе, шикарной брюнеткой, которая поднялась на рекламе нижнего белья. А Фаби сказала, что Лиз все еще любит его.

   «Да чушь какая! Больно он мне нужен! Я просто радуюсь, что он восстановился!» - завопила тогда Лиз, на что ее обожаемая мачеха с улыбкой покачала головой: «Ну-ну, возьми-ка полотенце, душа моя». Фаби не понимала, что Лиз не могла больше любить. Никого – ни Томми, ни других парней. Слишком больно они могут ранить, слишком сильно подставить, им нельзя доверять. Томми оставался последним и единственным парнем Лиз вовсе не потому, что она была в него влюблена или что-то в этом роде. Во-первых, очень уж сильный ожог остался после их скоротечного романа. Потерять голову, пуститься во все тяжкие, чтобы ради мимолетного удовольствия потом несколько лет пытаться подняться на ноги… да ну их к черту, этих парней! Во-вторых, ей было некогда, не до глупостей, и Фаби ли этого не знать. Три года назад они с Райни порадовали мир новым комплектом близнецов, кому сказать – не поверят. На этот раз мальчик и девочка. Оказывается, у Фаби прабабушка была одной из близнецов, и вот через несколько поколений это повторилось. Удивительно – тоненькая, хрупкая Фаби, и уже вторая двойня. И Лиз с удовольствием возилась с ними. А еще она училась, заканчивала школу, поступала в университет, возвращалась в спорт. Почти два года после тех событий она не могла заниматься лыжами. После полостной операции было долгое восстановление, тяжелая депрессия, нервные срывы… ужасное время. Пришлось много работать с индивидуальным психотерапевтом. И вот только в прошлом году она стала снова выходить на соревнования юниоров. Чтобы догнать и перегнать остальных, она пахала как конь, какие нафиг парни? С ними только свяжись…

   И смотреть его фотки она скоро перестанет, непременно. А пока… Пока ей просто нравится смотреть на него. Он ведь и вправду до неприличия красив, у его страницы в инстаграм миллионы подписчиков, и что, они – все влюблены? Ничуть не бывало. Просто всем хочется видеть красоту и наслаждаться ею, только и всего. А Лиз нормальная девушка, ей нравятся красивые парни, у нее это в крови, вот и все объяснение. И вообще, хватит думать о Томми! Она будет думать о своем новом Ягуаре, который ей пообещал отдать Фил после того, как принял соглашение с Ауди. Спортивный Джег – отличная штука после скромной девчачьей А3.

ГЛАВА 3

   На Доломиты упала ночь – ясная, холодная, освещенная сиянием звезд и полной луны. На балконе было просто отлично, особенно если прихватить с собой плед и чашку горячего травяного чая с Егермайстером.

   Сияние красно-синей неоновой вывески над пиццерией расцвечивало сиреневыми бликами ветки растущих на склоне елей; выше все тонуло в темноте. Еще выше можно было рассмотреть снег. Хорошо в этом году со снегом, почти всю Европу засыпало, ни одного этапа не отменили из-за недостатка снега. Хороший, свежий снег, идеальная влажность воздуха, холодно – завтра трасса будет шикарной, в меру жесткой.

   Саслонг . Тот самый Саслонг, на котором шансы есть у всех, даже у последних стартовых номеров. Эта трасса знаменита тем, что по мере нагрева солнечными лучами, снег на верхней части трассы превращается в очень быстрый и скользкий лед. Поэтому прорываться вверх случается отчаянным парням, которые до сих пор считались неудачниками.

   Парням вроде Томаса Ромингера. Таким, как он – без своих сервисеров, без единого очка в зачете Кубка Мира, тем, кто говорит родным «я пришлю видео», потому что в трансляцию по телику на рейтинговых спортивных каналах их выступления не влезают. Парням со стартовым номером как у него или близкими. 55. Красивый номер – будет ли он счастливым? Тут фишка ляжет для тех, кто не боится рискнуть.

   Томми пересмотрел сотни видео - и последних лет, месяцев и недель, и своего отца, который захапал большой Хрустальный глобус и два Малых в обеих скоростных дисциплинах в сезоне 1987-88 годов, и пришел к выводу, что ключ его успеха был в комбинации идеальной техники, экстремального риска и холодного расчета. Когда он поделился этим выводом с папой, тот пожал плечами: да, верно. Томми продолжил: сейчас все изменилось. Концепция изменилась. Теперь во главу угла ставят технику. Теперь не сорвешь куш, просто атакуя трассу очертя голову. В конце восьмидесятых было время гладиаторов от спорта – с двумя мечами наголо, победишь или погибнешь. Сейчас приоритеты сместились в сторону безопасности. Когда Отто Ромингер соревновался в Валь-Гардене, защитные сетки стояли только на самых опасных поворотах, в остальных местах устанавливали фанерные ограждения, залепленные рекламой. Теперь везде стоят тройные сетки. Тогда восьмидесятиметровый полет с трамплина считался самым нормальным и обычным элементом трассы скоростного спуска. Теперь их сглаживали и оставляли 40-50 максимум. FIS ставила перед организаторами жесткое условие – или безопасность, или отказ в сертификации гонки. Никто не спорил.

   Раньше побеждали самые отчаянные. Теперь – самые техничные. Тогда неудачники заканчивали в коме или в гробу. Нынче – в сетке, максимум – в гипсе. И Томми старался быть очень техничным. Но его отец продолжал считать, что техника сама по себе, конечно, хороша, но, не рискуя, ничего не добьешься. Подумав, сын признал его правоту.

   - Нервничаешь?

   Волна теплого воздуха в спину. Голос Ромейн – она вышла на балкон.

   - Нет.

   - Вижу, что нервничаешь.

   - Да все нормально. Иди в комнату. Я скоро.

   - Ты простынешь.

   - Нет. Прости, бейби. Я хочу побыть один.

   - Ну пойдем.

   - Я приду позднее.

   - Тебе не надо сидеть тут одному, правда. Пойдем…

   - Нет.

   - Томми, почему ты всегда убегаешь?

   - Бейби, у меня соревнования завтра. Не выноси мне мозг.

   - Нам нужно поговорить.

   - Черт, Ромейн! Оставь меня в покое!

   Балконная дверь закрылась, он услышал, что она плачет.

   Удивительные люди эти женщины. Почему каждая считает своим долгом принять красный сигнал за зеленый? Вот потому они по большей массе и машину водят паршиво. Ни хрена не учатся на ошибках. По сотне раз наступают на одни и те же грабли и потом еще плачут и ждут, что их будут утешать… Ромейн именно такая. И обе его сестры такие же. Мален уже год выносит ему мозг, упрашивая позволить гонять на его катере в одиночку. А он не разрешает, потому что родители считают это опасным и она не настолько хорошо справляется с гоночным катером, и в общем-то так оно и есть. Но все равно при каждой встрече Мален заводит эту шарманку, Томми всегда отвечает одинаково, и она расстраивается, обижается, дуется. Никакого, блин, разнообразия. Но если не считать этих мелких косяков, у него отличная сеструха. Закончила в Берне факультет юриспруденции, а работает в Барселоне. Тянет ее туда, зов крови, чтоб все знали. И у нее там парень. Но каждые выходные оставляет бедного Пабло-Хавьера на произвол, а сама садится в самолет и летит домой. Скучает по семье. И еще у него отличная мама. Вот маме хватает ума вовремя сдать назад. Ей в свое время не сильно по нраву пришлась его идея прикупить себе лофт в Берне, но, высказавшись исчерпывающе на эту тему единожды, она поняла, что сын не передумает, и оставила его в покое. Хотя это, конечно, ничуть не мешало ей ехидничать насчет его гениальной готовки или домоводства в целом.

   Ромейн плачет, но у него нет желания сейчас идти к ней и начинать мириться, утешать, ходить перед ней на задних лапках. Еще чего! Пусть сама подумает, как нужно вести себя с человеком, который как-никак имеет право на собственный выбор и на собственные желания. И который уже начинает задумываться о том, что вообще эта женщина делает в его жизни?

   На самом деле, ничего такого страшного в ней нет. Это она не умеет приспосабливаться и ладить с людьми, а он умеет. Томми давно понял, что Ромейн – крутейший контрол-фрик из всех, кого он когда-либо знал. Но его это совершенно не волновало. Почему? А черт знает. Он рос в семье, где было много доверия и мало контроля, хотя некоторые люди утверждали, что его родители только губят своим попустительством детей. Но таким всегда можно было заткнуть рот успехами отпрысков. Все четверо успели уже кое-чего добиться. Мария Мален Ромингер – юрисконсульт в крупной судостроительной компании. Томас Леон Ромингер – супермодель и пусть не самый успешный, но все же спортсмен Кубка Мира. Ноэль Адриан Ромингер – молодой гений, не пройдет и года, как у него будет PhD в области экономики, хотя ему всего 20, и его уже сейчас осаждают предложениями о работе, одно другого краше, оговаривая, что эти предложения действительны в течение от 3 до 5 лет… А Мишель-Осеанн Ромингер просто чудесный ребенок. Ну подросток, конечно, только 13, но танцует обалденно. А что до Ромейн и ее контроля – это просто обратная сторона ее организаторских способностей. С тех пор, как они вместе – Томми совершенно перестал париться по поводу всяких мелочей, на которые у него все равно никогда не было ни времени, ни сил. Мази, ускорители, когда брить морду, когда снимать маску, когда съемки, а когда тренировки. Он вполне мог поставить пароль на свой телефон (то, на чем он уже погорел шесть лет назад!), чтобы Ромейн не совала свой нос в его звонки, переписку и смс, но не видел смысла. Пусть себе сует. В его телефоне не было никакого компромата. Ничего такого, к чему она могла бы прицепиться. В его жизни была еще одна женщина, но Ромейн об этом не могла узнать. Ему ничего не стоило разводить их во времени и пространстве. Другая знала о Ромейн, а Ромейн не знала о другой. Он не любил ни одну из них, у каждой в его жизни были строго определенные функции и строго определенное место. Его это устраивало.

   Томми плотнее укутался в плед, поставил на откос почти пустую чашку с остывшим Jaegertee и почему-то подумал о той, которая оставила в его сердце незаживающую, кровоточащую рану. Прошло 6 лет. Почему все еще больно?

   Не должно так быть. Вообще никак не должно. Ему на нее наплевать, он уже давно договорился об этом с самим собой. Ему наплевать. Он больше не будет ни любить, ни ненавидеть. Но старая боль не хотела уходить.

   Он понятия не имел, что происходит в жизни Огонька. Вернулась она в лыжи или нет, учится ли, есть ли у нее парень, что у нее со здоровьем и так далее. Он даже не пытался это выяснять. Он не хотел все это знать, во всяком случае, умом. И тот же ум требовал, чтобы Томми навсегда выкинул из головы девушку, которая разбила его сердце. А ведь она и вправду это сделала… тогда, когда ему было всего 16, и он был слишком уязвимым, это сейчас ему пофигу, он теперь в броне из горького опыта, цинизма и отстраненности. А тогда не был. Может быть, каждый мужчина рождается таким, каким был Томми Ромингер в подростковом возрасте. Открытым, доверчивым, влюбчивым, небезразличным, ранимым. Но рано или поздно происходит что-то, после чего он не может оставаться таким, каким был прежде. Вот и Томми не смог. И все же умом он убеждал себя забыть ее. Просто жить так, будто ее и не было на свете. Забыть и не вспоминать… ни о боли, ни о мести.

   У него была сотня способов выяснить, что с ней происходит. Несколько недель тому назад, к примеру, он вместе с отцом Лиз участвовал в одном проекте для Дорелль, виделись часто, даже пару раз вместе пили кофе, он сто раз мог расспросить Райни, тем более что они общались очень дружелюбно. Но не стал. Где-то в его душе все равно продолжала тлеть та старая боль, напоминая о себе… То сном, то внезапной тенью воспоминания, то каким-то неуловимым случайным сходством или интонацией… и любое из них отзывалось отголоском боли. Он не забыл, как приполз к ней, умирающий, измученный страхом и болью, теряющий то зрение, то слух, на грани обморока, а она… она постаралась его добить. И та идиотская смс, которую она прислала потом, ничуть не спасла ситуацию. Наоборот. Он помнил все, помнил свою боль, свое бессилие и горе, и ее шрам тоже помнил, и потерянного ребенка… Сначала ему было жалко и Лиз, которая сказала, что больше у нее не будет детей, но несколько лет спустя он случайно узнал, что она попыталась избавиться от беременности с помощью сильных гормонов и из-за этого попала на операционный стол, вместе с ребенком лишившись части репродуктивной системы. Больше у него не было ни капли жалости к женщине, которая сознательно уничтожила их ребенка. Не будет других детей? Логично: Бог не фраер...

   Почему он думает о ней? Ему не следовало допускать сейчас ничего, что может расстроить, причинить боль… Завтра его второй старт в Кубке Мира, и он должен настроиться на 300 процентов. Если он снова закончит гонку предпоследним, обогнав только парня, который отобрался на этот старт по какой-то чистой случайности, а до того сливал даже Кубок Европы, то нужно будет делать какие-то серьезные выводы. И придется признать, что годы упорного, тяжелейшего, изматывающего труда, куча денег, сил, нервов – все это было потрачено впустую…

   Он обязан взять себя в руки, настроиться, успокоиться, закончить день на позитивной ноте, а вместо этого сидит на балконе и терзает себя не пойми зачем, а в комнате плачет обиженная Ромейн. Отлично подготовился к гонке, что и сказать. Но, слава Богу, у него есть люди, которым можно позвонить, чтобы прийти в себя. Томми вытащил из кармана флисовых штанов телефон и набрал номер человека, который точно знал его как облупленного и принимал любым.

   - Мам. Привет.

   Закончив разговор с Томми, Рене передала трубку его отцу, потом брату, и разговор растянулся на полтора часа – все скучали по блудному сыну, а он по родителям, брату и сестрам. Каждый сказал ему что-то, отчего стало легче и прибавилось уверенности. Только закончив разговор, он вернулся с балкона в номер, отогрелся под горячим душем, сгреб в объятия Ромейн и лег спать.

   В десяти километрах восточнее в дорогом люксе пятизвездочного отеля Фил Эртли блаженствовал в объятиях подруги. Они не вылезали из постели с шести часов вечера, а последние два часа он только расслаблялся. Хотя бы за половину суток перед стартом лучше не заниматься сексом, нужно беречь силы. Джен делала сама всю работу, и Филу оставалось только кайфовать, чему он и предавался от души. Расслабляющая пенная ванна с горящими ароматическими свечами по бортикам, Дженни рядом. Правда, полного расслабона в ванной не получилось, потому что девушка неаккуратно заколола волосы, и одна прядка выпала из узла и загорелась от свечи, Фил ужасно испугался и затолкал Джен с головой по воду, и только когда она вынырнула, они смогли как следует посмеяться над инцидентом. А потом вернулись в спальню, расслабленный Фил нежился на широченной кровати, пока Джен втирала в его спину нежное миндальное масло и разминала мощные мышцы ласковыми, мягкими руками. Пару лет назад на день рождения Фила она сделала интересный подарок – закончила курсы массажистов, и теперь частенько радовала его то расслабляющим, то эротическим, то тонизирующим массажом. Фил признавал, что это определенно был один из лучших подарков, когда-либо им полученных.

   - М-мм, как хорошо, - мурлыкал парень, жмурясь от удовольствия.

   - Завтра будет еще лучше, - ответила Дженни, проводя по его спине обнаженной грудью. Чувствуя упругие соски, он слегка завелся, но несколько отличных разрядок чуть раньше полностью удовлетворили его, и сейчас ощутил легкое, приятное возбуждение, не как призыв к немедленным действиям, а скорее как аванс на завтра. Оба знали, что, как бы он ни откатал завтрашний старт, потом их ждет остаток дня и ночь в постели. О да, завтра будет еще лучше. Довольный Фил задремал, лежа на животе и прижавшись щекой к подушке. Если завтра он попадет в десятку, Бен Гайар не обгонит его по очкам…

   Пока младшая сестра развлекалась со своим бойфрендом в Альта-Бадиа, Присцилла Бертольди привычно просматривала содержимое внешних дисков Дженнифер перед тем, как запустить форматирование. Это была старая принятая между сестрами-коллегами практика – Присцилла, которая недавно между делом прикупила себе фотобанк, проглядывала архивы сестры перед удалением в поисках чего-нибудь, что могло бы пригодиться. Джен делала довольно много сессий под заказ Присциллы, получая за это вполне приличные гонорары, и Прис отрывалась на архивах, частенько находя там настоящие самородки. Сегодня утром Джен навела порядок, все, что ей было нужно, перенесла на отдельный жесткий диск, а три заполненных оставила на растерзание сестре и умчалась в Италию.

   Очередную папку какого-то семейного праздника Присцилла собиралась смахнуть не глядя – мило, интересно, но для фотобанка никаким боком не пригодно… И ее пальцы вдруг замерли над клавиатурой.

   Лиззи. Младшая сестра или племянница Фила. В течение этих лет Присцилла неоднократно виделась с нею, в последний раз – не далее как на Рождество меньше месяца назад, но почему-то ни разу не присмотрелась к ней взглядом фотографа и хозяйки фотобанка. Когда они познакомились, Лиз была нескладным, худющим подростком, преодолевающим тяжелую депрессию. А сейчас Присцилла смотрела на потрясающую девушку. Роскошная копна кудрявых рыжих волос, задумчивые синие глаза, тонкое лицо со вздернутым носиком, россыпь веснушек на скулах, усталая, но все-таки довольно дерзкая улыбка. Потрясающее тело – по-прежнему худая, но уже не истощенная, там, где нужно, появились округлости, нескладность исчезла без следа – по расслабленной позе было видно, что девушка идеально скоординирована, в ней появилась неброская, но очевидная грация. Лиз тоже в горных лыжах, вспомнила Присцилла. Ну что же, в этом спорте довольно много красавиц и красавцев, вот и еще одна.

   Еще несколько фотографий. Вот летние фотки, Лиз в бикини у бассейна. Ух ты… вот это зачем ей понадобилось? Поперек живота девушки проходила длинная татуировка – какой-то изящный цветочный орнамент. Довольно красиво, но сразу свело на нет возможное модельное будущее Элизабет. Но Присцилла не торопилась закрывать фото Лиз. Мало ли кому и для чего понадобится такой типаж. Иногда звезды вспыхивают не благодаря, а вопреки, и всегда приносят своему первооткрывателю приличные деньги. А пока Присцилла поставила себе в уме галочку – на ближайшее время запланировать фотосессию для Лиз. Можно разослать снимки в модельные агентства, а там… кто знает. Она не годится в модели Victoria’s Secret, но не все рвутся работать с нижним бельем.

   - Не забудь оранжевый ускоритель, - даже утром Ромейн цедила слова сквозь зубы. За завтраком она вообще не проронила ни единого слова, на что Томми, полностью сосредоточенный на гонке, не обратил внимание. Саслонг одновременно пугал и будоражил сознание: непостижимый, опасный, но и дарящий надежду. На контрольной тренировке Томми надеялся ухватить ход, понять постановку, оценить снег, и немного перестарался – сошел в самом начале. Успел пройти только первый пятнадцатисекундный контрольный отрезок, с двадцатым результатом, но этот показатель совсем неинформативен. Его тренер Марко Гуттони вообще отмел результат контрольной тренировки в сторону:

   - Ты знаешь рельеф склона, в прошлом году выходил тут на Кубок Европы и неплохо прошел, так что этот сход вообще никакой роли не играет, не парься. Тут ничего не изменилось, расстановка все та же, ну только самую малость сгладили «Верблюда», но тебе это ни во что не упирается.

   А выиграл контрольную тренировку, разумеется, Бен Гайар. О, ему отлично подходил «Саслонг». Сложные техничные трассы Гайар обычно шел хуже, чем скоростные, поэтому его команда надежд на предстоящие классические гонки в Венгене и в Китцбюэле не возлагала, но из сегодняшнего старта Бен собирался выжать все по максимуму. В конце концов, выиграл же он супер-джи вчера, так в спуске ему и карты в руки. Томми не нравилось, что его не выставили на вчерашнюю гонку, но он не хуже других понимал, что такое квота. Восемь спортсменов, и все посильнее лузера Ромингера. В спуске-то чудом зацепился в квоте – только за счет травмы другого спортсмена. Так что понимал: если сегодня не выскочит хотя бы в тридцатку, второго шанса может не быть, так он и останется С-кадром, вечным запасным…

   Правда, отец на это соображение только усмехнулся:

   - В Венген точно отберешься, там квота 11 человек, так что не ной. На Штрайф тоже попадешь, вряд ли Амхорн так быстро восстановится. Может, и на супер-джи тоже. Соберешься – может и в состав В выскочишь.

   Томми понимал, что он прав, но груз ответственности от этого не становился легче.

   Темно-серое термобелье, защита на позвоночник, бело-красный стартовик. Стартовый номер – 55. Ясный солнечный день – дополнительный шанс для аутсайдеров, стартующих в последних номерах. Шестьдесят два гонщика – чтобы все были в более или менее равных позициях, гонку должны были начать в 9.00, экстремально рано. Но, несмотря на ранний час, трибуны были набиты под завязку. Итальянцы и австрийцы явно превалировали над другими болельщиками, но и швейцарцев было немало. Томми поморщился, подумав о своем фан-клубе. Эти умники без конца таскали на гонки его модельные фотографии, нанесенные на огромные щиты, и только вгоняли его в краску. Томми стремился к тому, чтобы не смешивать спорт и модельный бизнес, о чем несколько раз не поленился сказать паре активистов клуба, но они продолжали это делать.

   Томми отметился в судейской. Пора на подъемник. До старта полчаса, а до его старта – часа полтора, в лучшем случае, на старте -14, но это не проблема. Ромейн коротко пожелала своему бойфренду удачи (в ее тоне явственно прозвучало «хотя ты ее и не заслуживаешь»). Почему ей в голову не пришло, что парню в общем-то все равно, каким тоном она пожелает ему удачи и пожелает ли вообще?

   Он – бесчувственная сволочь? Пусть так. Но Томми не мог заставить эмоции появиться насильно. Даже если Ромейн стала частью его жизни, он не мог переживать из-за того, что она на него разобиделась. Это было бы все равно, как изводить себя из-за того, что кончился кофе. Есть – хорошо, нет – обойдется и без кофе. Телефон в кармане куртки завибрировал – пришло сообщение WhatsApp. Открыл, увидел имя отправителя и текст – «Удачи сегодня! Награда тебе точно понравится». И чуть усмехнулся. Пожелание второй подружки было приятней, но, в общем-то, оставило его тоже равнодушным. Точно, бесчувственная сволочь.

   А наверху солнце, холод, толпа спортсменов – разминаются, переговариваются между собой и со своими тренерами и сервисерами, смотрят в монитор – открывающие уже прошли, на старте первый номер, между прочим никто иной как Рафаэль Торп, он тоже гоняется в Кубке Мира, причем неплохо. Уровнем слегка ниже Бена Гайара, но все же в первой группе, замыкает десятку мировой классификации в даунхилле. Томми и Раф оставались приятелями, но не так чтобы очень близкими. Журналисты частенько называли Бена, Рафа и Маттиа Фистера молодыми швейцарскими звездами – все трое были близки по возрасту, успешны и амбициозны. Матт родился в 87 году, Раф (как и Томми) в 88, Бен – в январе 89-го. Но Томми в эту когорту не включали – он не был успешным. Увы.

   К моменту старта экстра-группы Раф оставался на четвертом месте. Наверное, для него это не так уж и плохо. Семеро спортсменов, выступающих с 16 по 22 номер, были сильнейшими, никто не спорил, но Томми сомневался, что все они выступят блестяще. Поэтому Раф, скорее всего, останется в десятке, и это – его уровень. Если бы Томми мог достигнуть таких результатов, он бы, пожалуй, был счастлив (недолго, потому что тут же возжелал бы пробиться еще выше). Матт Фистер как раз открывал экстра-группу, он был на сегодняшний день номер 6 в спуске. И сегодня прошел неожиданно плохо – пока шестнадцатый. Вероятно, в двадцатке не удержится, а может и в тридцать не попадет. Его время – 1.58,20.

   Бен стартовал девятнадцатым. Что сказать, Саслонг – его трасса.

   Но великодушие Бена сегодня было подвергнуто еще одному испытанию. Двадцать девятым стартовал француз Фредди Рейно, и он привез Бену и Патрику девять сотых. Лицо Гайара оставалось спокойным – на него были направлены камеры, но некоторые все же рассмотрели, что на какую-то долю секунды (на те же девять сотых?) его черты исказились от злости. Любой бы злился, наверное. Еще один удачный финиш кого-то из оставшихся спортсменов – и Бен и Патрик будут делить уже 3 и 4 места. Совсем стремно… Был бы это тот же Лауберхорн или Штрайф – после финиша тридцатого можно было бы и расслабиться, высокотехничные трассы были не по зубам ребятам из третьей группы. Но его величество Саслонг почти каждый год преподносил сюрпризы. Бывали и победы аутсайдеров: к примеру, в 93 году тут победил безвестный Маркус Фозер из Лихтенштейна, стартовавший черт знает под каким номером. Но горнолыжные Боги смилостивились над французом, норвежцем и швейцарцем: на их места больше никто не посягнул. Хотя нервы им и потрепали – зеленые отрезки после первых двух контрольных створов попадались, в действие вступила знаменитая специфика Саслонга. Именно поэтому и болельщики не расходились – ждали сенсаций.

   Одним из тех, кто на второй отсечке вырвался в лидеры, был пятьдесят пятый стартовый номер – Томас Ромингер. Среди далеких стартовых номеров он, наверное, единственный, у кого был свой фан-клуб, и сейчас наступил их звездный час: над толпой взметнулись флаги и плакаты с фотографиями белокурого красавчика, на некоторых он был голый по пояс. Журналисты отрывались по полной программе – мальчик-модель, пытающийся пролезть в реальный большой спорт для серьезных мужиков, ужасно их веселил. Наверное, от полного разгрома Томми спасала только слава его отца, которого спустя двадцать три года помнили даже те, кого и на свете не было в тот день за полгода до рождения Томми, когда он выиграл тут чемпионат мира.

   Четыре промежуточных финиша. Третий увел Томми в красную зону – он отставал от Фредди Рейно на 14 сотых. Конечно, Верблюды и бугры все расставили по своим местам… если не считать того, что Бена и Патрика он продолжал опережать. Но на финише его отставание увеличилось до 70 сотых, и это был одиннадцатый результат.

   Родители, сестры и брат Томми смотрели трансляцию из Валь-Гардены дома в Дэленвальде.

   Увидев результат своего мальчика, который так долго работал ради этого, мама расплакалась. Наконец-то, ее сын получил подтверждение того, что он на правильном пути и что он вкалывал не напрасно. Папа притянул ее к себе на колени, прошептал на ушко что-то, что услышала только она, но отчего ее слезы сменились улыбкой. Ноэль выпалил:

   - Он вытянул свой левый вираж!

   А сестры поцеловались – все они были ужасно рады результату своего любимчика. Столько усилий, столько лет работы, столько потраченных физических и душевных сил наконец принесли плоды, и это было заслужено на тысячу процентов!

   Гонка закончилась – и Томми Ромингер сохранил 11 место и впервые в жизни получил очки в зачет Кубка Мира.

   На финише он был в шоке. Одиннадцатый! Разве такое возможно? Разве у него могло быть 11 место? Наверное, будь потрясение чуть сильнее, он бы прошелся по финишному выкату на руках. Но его сияющую улыбку зафиксировали сотни камер, и фото разошлось тысячами спортивных изданий по всему миру. Очередная сенсация на Саслонге!

ГЛАВА 4

   - Пап, ну почему ты не соглашаешься комментировать для Schweizer Sport Fernsehen?

   Райни посмотрел на дочь и пожал плечами:

   - А зачем? Не хочу. Передай мне оливки, котенок.

   Лиз протянула ему мисочку с оливками, которую поставили подальше от обоих комплектов близнецов – известных любителей этого лакомства.

   - Мне! И мне! – заныли Леони и Нико, еще не такие хитрые, как старшие, Тео и Дени, которые без шума и пыли таскали вожделенный деликатес со стола в кухне.

   - После супа, - строго сказала мама.

   По телевизору закончилась реклама, появился диктор:

   - SchneeWeiss в эфире. Минувший уикенд оказался успешным для наших спортсменов. Четыре медали, завоеванные на соревнованиях Кубка мира по горнолыжному спорту – неплохой улов. В субботу девушки разыграли комплект медалей на соревнованиях в гигантском слаломе в Куршевеле, а мужчины – в Альта Бадиа. На французской трассе победу праздновала Марго Штромпер… - Диктор исчез, остался только его голос на фоне кадров трансляции. – Королева Марго начала гонку под шестым стартовым номером и задала соперницам высочайшую планку в одну минуту пятнадцать целых и сорок пять сотых секунды. На этот раз извечная соперница Марго – австрийка Штефи Ашенвальд не смогла достать Штромпер в первой попытке, а во второй сделала Марго щедрый подарок – сошла с дистанции. В итоге у нас золото и 100 очков в личный зачет королевы Марго и в командный зачет Швейцарии. Что до коварной итальянской трассы, долгожданный триумф шведского гонщика Джонатана Заннербьорка, первый за три года, подверг сомнению валлизер Филипп Эртли, которому не хватило всего четырех сотых секунды по сумме двух попыток для очередной победы. Третье место и бронзовую награду завоевал итальянец Тонио Аркуцци.

    - Если бы наш обалдуй не напылил во вторых воротах, он бы дернул Заннербьорка, - сказал Райни ворчливо, на что любящая супруга ласково ответила:

   - А хорошо, что ты не комментируешь телетрансляции, дорогой.

   - Ты так добра, Фаби, милая.

   - Ты так красноречив, родной. – Изящная блондинка потянулась поцеловать мужа, и он с удовольствием обнял ее.

   Лиз закатила глаза, старшие близнецы захихикали. Диктор продолжал:

   - И очередной триумф нам подарил на Саслонге в даунхилле никто иной, как непревзойденный Бенуа Гайар. Бенни не удалось отыграть у Филиппа Эртли ни одного очка в зачете национального первенства, оба завоевали по восемьдесят, и их соперничество осталось на том же уровне. Бен разделил серебро и вторую ступень пьедестала с норвежцем Патриком Келс-Густаффсеном. – Врезка из трансляции – оба гонщика на Верблюжьем горбе, сначала Бен, потом Патрик. А потом – финиш Фредди Рейно. Диктор заговорил: - Разумеется, не обошлось и без сенсаций, главной из которых оказалась победа француза Рейно. Для него этот сезон складывается не самым удачным образом, он скатился до двадцать девятого места в зачете скоростного спуска, но теперь, как можно видеть из таблицы, может вернуться в первую группу. Разумеется, этим дело не ограничилось. Вторым человеком, который совершил впечатляющий прорыв, стал американец Кайл Брэмфорд, который отыграл шестнадцать позиций, стартовав сороковым и финишировав двадцать третьим. Ну а третьим автором самой громкой сенсации стал еще один швейцарец. Томас Ромингер, сын знаменитого в конце восьмидесятых Ромми – Отто Ромингера, пробил аж сорок четыре позиции вверх, стартовав пятьдесят пятым и приехав на одиннадцатое место. От попадания в десятку его отделило всего две сотых – ровно столько он проиграл товарищу по команде Рафаэлю Торпу – и от первого места всего семьдесят сотых, меньше секунды.

   Врезка из трансляции – Томми на трассе и его финиш.

   - Чертовски техничен, - с одобрением заметил Райни, глядя на экран телевизора. – Но левый вираж чуть хромает, и скольжение на пологом немного невнятное. Вот откуда эти 70 сотых взялись.

   - Я же говорю, иди к ним комментатором, - проворчала Лиз.

   - Не хочу.

   На экране появился Бен Гайар и его интервью SSF:

   - Я просто в восторге от своего второго места. Ну да, надеялся на первое, но у Фредди аргументы оказались чуть солиднее. Ну и ладно, для меня 80 очков – тоже не лишние. – Бен на секунду сверкнул своей мегаваттной улыбкой. – А что, пусть ему повезет. Это так несправедливо, что он топчется в конце мировой классификации… И, конечно, порадовал Мажо… простите – Томас Ромингер. Говорю честно, парни, его одиннадцатое место говорит о спортивной зрелости… и еще о том, что упорство может быть первично в противоборстве с силой и мастерством.

   По лицу Бена скользнула злорадная улыбка (тупицы, вы не понимаете, как я опустил вашего Томми?)

   Журналист тут же отреагировал:

   - То есть силы и мастерства ему не хватает?

   - Я этого не говорил, - разъяснил Бен. – Но вы не хуже меня знаете, что такое Саслонг. Тут и не такое случается. Солнце сегодня жаркое, многие в конце списка сильно разгонялись на верхнем отрезке. Конечно, это счастливая случайность. Я был бы ужасно рад, если бы Томас повторил свой результат через две недели в Венгене, но я в это не верю. К сожалению, на Саслонге бывают случайные победы, а вот на Лауберхорне - уж точно нет.

   - Лягушка он все-таки, - пробурчал Райни. – Неужели никто не замечает, как ловко он говорит гадости с милой улыбкой?

   - А что он сказал, пап? – тут же прицепился десятилетний Тео. Как обычно, отец тут же пустился в обстоятельные объяснения:

   - Ну, он дал понять, что Томас упорный, но сил и мастерства ему не хватает.

   - А я болею за Бена, - упрямо сказал сын. – Потому что он наш!

   - Он может быть отличным спортсменом, но человек так себе, - негромко заметила Фаби.

   Лиз молча чистила киви для Леони. Малышка с жадностью следила за ее движениями блестящими серо-голубыми глазенками.

   - И мне, Лиз, и мне! – заныл Нико.

   - Потом твоя очередь. – Маленький нож для фруктов аккуратно снимал коричнево-зеленую кожуру, которая спиралью свешивалась вниз.

   На экране Фредди Рейно тоже рассказывал, как рад первому месту, скромничал, объясняя свой успех спецификой Саслонга. Свою минуту славы получил и Патрик Келс-Густаффсен. А потом – немного неожиданно – камера выхватила из толпы Томми Ромингера. Не интервью, просто камера любовно задержалась на точеном лице, фиксируя золотистую прядь на виске из-под бейсболки, искорки в умных голубых глазах, светлую кожу на щеках и подбородке по сравнению с темным загаром на скулах – видимо, недавно сбрил бородку. А рядом с ним девушка. Темноволосая, красивая, в ярко-красной куртке. Держит его под руку, они оживленно переговариваются между собой. Томми сияет, надо полагать, его воодушевило одиннадцатое место. Склонился к подруге, поцеловал ее.

   Боль в руке – нож соскользнул с киви и воткнулся в палец. Черт! Лиз поспешно, не сводя взгляд с экрана, сунула порезанный палец в рот, сразу ощутив металлически-соленый привкус собственной крови.

   - Лиз! – запищала Леони.

   - Сейчас, малыш. – Лиз обмотала палец салфеткой. – Ничего… Пройдет.

   Да… это пройдет. Когда-нибудь…

   Когда ей будет семьдесят восемь, она точно его забудет. Зачем ей восьмидесятилетний дедок?

   - Передавай своей маме поздравления от меня, - сказал Томми.

   - Ей бы понравилось, если бы ты наконец приехал, - Ромейн не знала, оскорбиться ли всерьез или спустить на тормозах очередную обиду.

   - Не думаю, - рассеянно ответил парень. – Ее день рождения, самые близкие вокруг, я ей никто, и у меня куча своих дел. Это ни ей, ни мне не нужно.

   - Нужно мне.

   Он улыбнулся:

   - Да брось. Тебе тоже нет. Все, детка, вот возьми и купи маме самый крутой букет.

   Он сунул в ее руку купюру в сто франков и поцеловал в щеку:

   - Пока, веди осторожней.

   Она сдалась, села за руль БМВ-115, который Томми помог ей купить. Чувствуя себя примерным мужем, жена которого в кои-то веки одна укатила на курорт, он подошел к своей Ауди. Сегодня он отдохнет. Как? Он точно знал, как.

   С руками, привязанными к столбикам кровати в изголовье. И с ногами, примотанными к столбикам изножья. С глазами, закрытыми черной шелковой глухой маской. Голый и дико возбужденный. И с девушкой, с которой было глупо чувствовать себя спокойным. Но он чувствовал. Когда-то он считал ее королевой минета. Теперь она получила у него повышение. Богиня секса, и не меньше.

   Каждый раз что-то новое. И неизменно – то, чего хотел он. Еще одна нелюбимая. Но всегда желанная.

   Они предпочитали встречаться на нейтральной территории. Не в Берне, где жил он. Не в Вербье, где жила она. Всегда где-то в других местах. Сегодня – в Шлоссотеле в Лангнау. Замок 17 века, переоборудованный в отель. Томми было интересно, насколько круче это все делали прежние обитатели люкс-апартаментов, но ему хватало того, что было между ним и этой девушкой.

   Прохладный воздух погладил разгоряченную обнаженную кожу, а потом что-то еще – тоже почти невесомое, мягкое… шелковистое. Она гладила его чем-то, и он не мог понять, чем. Но удовольствие от этого незнания было еще более острым. Нежные, щекочущие поглаживания, тишина, легкий, ненавязчивый, дорогой аромат ее духов…

   - Тебе хорошо? – шепотом спросила девушка, проводя мягким, пушистым пером по его груди.

   - Мгм, - промурлыкал Томми, и по его губам скользнула легкая блаженная улыбка.

   - А знаешь, что это? – ласково спросила она, дотрагиваясь губами до его губ. На этот раз ответ был отрицательный:

   -М-м.

   Пушистое страусиное перо скользило по загорелой, упругой коже – по плечу, по ключице, через грудь и живот. Томми с удовольствием отдался восхитительным ощущениям, которые умела ему дарить только она. Странно – он никогда не доверял ей, давно уже понял, что уж кому-кому, а ей доверять не следует, но в постели с ней он чувствовал себя спокойно. Что она ему сделает? Да ни черта. Сфотографирует голым с завязанными глазами? Угу, страшно-то как… Да и самой себе она этим прилично навредит.

   Следом за пером скользили ее теплые, умелые губы, посылая по его телу легкую дрожь удовольствия и предвкушения. Она по-прежнему носила кучу всяких драгоценных железок в своем теле, но Томми ни единым словом не возражал против этого. Шарик в ее язычке и острый маленький конус в губе были как вишенка на торте, они делали удовольствие еще острее и пикантней. Он умел ловить кайф от секса с девушками, которые не носили ничего подобного, ну как та же Ромейн, но все же иногда всякие штучки были ну очень классными. А от колечек в сосках и клиторе он просто сходил с ума. Она тоже… когда он ласкал ее с помощью этих штучек.

   Расслабился, размечтался, начал даже тихо мурлыкать от удовольствия, как довольный кошак, и вдруг резкая… но чертовски приятная боль обожгла поперек груди. Задохнулся, его тело выгнулось, и девушка снова прильнула губами к его губам:

   - Хорошо, милый?

   - Да, - выдохнул он. – Только не увлекайся… Амели. Не оставляй… оу-у… следы.

   Они оба всегда помнили про эти следы. Как бы они не играли между собой, в какие бы эксперименты не пускались, на их телах не должно было оставаться никаких отметин. Ни засосов, ни царапин, ни следов от каких-либо приблуд, которые они иногда использовали. У обоих были свои причины остерегаться – у Томми съемки и ревнивая Ромейн. А у Амели – ее другой любовник. У них была похожая ситуация – как Ромейн не знала о существовании Амели, так и дружок Амели пребывал в счастливой уверенности, что ни с кем не делит постель подруги. А Томми знал о нем, и знал, кто он. Возможно, это было одной из причин, почему он дорожил этой связью и почему вообще возобновил ее. Конечно, вряд ли это можно назвать настоящей местью, скорее, приятным дополнением, но забавно наставить рога Бену Гайару. Как многие великие кобели, Бен был тем еще ревнивцем.

   Шесть лет назад Томми и в голову не пришло бы, что он вообще свяжется с этой красоткой. Она для него была тогда пусть чертовски искусной, но все равно не более чем легкомысленной дешевкой. Он не забыл, что Амели сфотографировала его голым и спящим (как он в свое время сфотографировал Лиз) и отправила подруге. И все же, она была одной из первых, кроме родственников, кого он увидел, придя в себя в клинике после повторной операции на мозге. Она часто приходила к нему, неплохо поладила с его сестрами, братом и даже с мамой, чем, если честно, очень удивила Томми. Только папа продолжал поглядывать на нее с подозрением. Но и он со временем привык.

   Ни у родных, ни у самого Томми не было особых причин не любить Амели. Ее дружок разослал фотку Лиз в свое время, но Томми не думал, что она должна была отвечать за его поступок, тем более, что сама девушка ни о чем не знала. Томми планировал встречу с Альвином, которая должна была завершиться переменой местами челюстей последнего, но тянул слишком долго. Раньше их встречи состоялась другая, на извилистой дороге. Ал обгонял на мотоцикле автобус и не смог разминуться с грузовиком. Скоропостижная смерть спасла его от расправы Томми. Бог ему судья.

   Ну а Амели… Она была желанным отдыхом от каторги, в которую он сознательно превратил свою послебольничную жизнь. Наверное, воспоминания о том, как он просыпался среди ночи со сведенными судорогой ногами после запредельных нагрузок днем, останутся в его памяти до последнего вздоха. Вместе с воспоминаниями о том, как он в свои 16 выл от боли и отчаяния, сидя на тренажере, не в состоянии взять вес, с которым шутя управлялся в 14… Возможно, именно Амели была тем самым единственным, что примиряло его с собой и с миром в те дни, когда казалось, что он уже никогда не будет сильным. С ней было не страшно просыпаться от боли – она тут же помогала снять напряжение в перетруженных мышцах, ласкала его, дарила расслабление и отдых.

   Он не любил ее – потому что вообще больше не мог любить. Она тоже его не любила. Как-то раз между ними состоялся разговор на эту странную тему. Был его день рождения, 7 августа, он тогда еще жил с родителями, ему исполнилось 17. Амели ночевала у него, с Ромейн он еще не был знаком, и рано утром они поехали встречать рассвет на ту старую ферму, где Томми несколько месяцев назад пытался покончить с собой и чуть не преуспел в этом. Они сидели и разговаривали, смотрели на светлеющее небо. Он рассказал ей про кисту, которая чуть не прикончила его. А она – про свою жизнь. Про то, как ее в двенадцать изнасиловал отчим и делал это каждый раз, когда у него была такая возможность. Как она копила каждый сантим, чтобы убежать из дома. Потом ее мать узнала обо всем и разошлась с этим выродком, но вред уже был причинен. Ну а потом – череда парней-приятелей, лыжи, дорогие шмотки и косметика… Томми слушал ее в полном шоке. Он по сравнению с ней был просто благополучным ребенком, если не считать тяжелой травмы. Рос в полной семье, его никто пальцем не трогал, вменяемые, любящие родители, сестры и брат, они привыкли друг с друга чуть ли не пылинки сдувать… И вот Амели, которая почти год в каком-то запредельно-сопляческом возрасте жила с этим кошмаром… И он спросил тогда – «почему ты со мной? Зачем мотаешься через полстраны по два-три раза в неделю, чтобы провести со мной ночь?» И она ответила – «ты тот, кого я хочу. Не тот, кто хочет меня, не от кого мне что-то нужно, а просто хочу телом. Единственный. Больше никогда и никого не хотела, а тебя хочу». И он это принял.

   Они были вместе до его восемнадцати лет, потом примерно три года не виделись – ссора, усталость, некоторое разочарование… В то время у него начались отношения с Ромейн, и он обнаружил, что ему не хватает легкости и беспроблемности Амели. И вот она снова появилась на его горизонте – когда он пробивался в сборную страны. Она была с Беном. Несколько случайных встреч, взгляды и улыбки украдкой, пара разговоров ни о чем, а потом все вернулось. Снова проснулись страсть и влечение, которые удовлетворялись все более изощренными способами, но это устраивало обоих и никого больше не касалось.

   Прекрасная ночь кончилась, любовники проснулись на огромной кровати 17 века. Темно-бордовый балдахин, витые ореховые столбики… В окна заглядывал сверкающий зимний день, телефон Томми ожил, подав сигнал о полученном сообщении воттсап. Ему не нужно было открывать, чтобы узнать, что там. Ромейн напоминала о том, что завтра утром у него начинается блок съемок (для которых он, кстати, сбривал бороду). Амели прижалась к нему, положила голову на его плечо.

   - Ты спешишь?

   - Мне к одиннадцати в универ, - вздохнул Томми. В одиннадцать у него была пара по проектированию, интересная и нужная, но сейчас он жалел, что не может провести весь день с девушкой, которая не скрывает, что хочет от него только его тело, и не имеет ничего против, что и он от нее хочет того же самого.

   - Переживешь без завтрака? – она обхватила его рукой, опустила голову. Томми прикрыл глаза, нетерпеливо ожидая, когда она одарит его одной из его самых любимых утех. Горячие, тянущие, сводящие с ума ласки, легкий сладострастный озноб по телу, переходящий в пылающее нетерпение, а потом… о да… «Да, моя детка. Ты не любишь меня, но, пока хочешь, мне просто не на что жаловаться…»

   Потом они снова лежали в обнимку, наслаждаясь близостью, нежась в послевкусии страсти. Томми не спеша играл колечком в соске Амели, заставляя ту тихонько постанывать от удовольствия. Когда он уже понимал, что, если не хочет опоздать на проектирование, должен живо вставать и одеваться, она вздохнула:

   - Мне пора, мой хороший. Приедет Бен, надо быть дома.

   Они снимали шале неподалеку от Адельбодена.

   - Понятно, - сказал Томми. – Ладно, мне тоже пора. Твоему Бену впору полировать рожки.

   - Не парься, - засмеялась она. – Не его дело, с кем я сплю. Он тоже, поверь мне, не хранит верность, и я почти всегда знаю, когда и кому он присунул. Кстати, он очень психует из-за Лауберхорна.

   Культовая гонка в Венгене, на одной из классических трасс Кубка Мира, должна была стартовать через две недели. Томми не без основания считал эту трассу своей домашней, и не диво, с учетом того, что частичка канатной дороги была видна в бинокль из окна его спальни в родительском доме. Но были причины и у Бена считать эту трассу домашней. И у Рафа Торпа, и у нескольких других швейцарцев тоже.

   - Я тоже психую, - честно сказал Томми.

   - От тебя никто ничего не ждет, - прямо сказала Амели. – А от Бена ждут. А для него эта трасса, прямо скажем, не самая подходящая.

   - Мне все равно, чего от меня ждут, - он прижал ее к себе. – Я сам жду от себя чего-то, и это главное. Меня тошнит от роли лузера, Амели. Я хочу добиться успеха.

   - Ты знаешь, что я желаю тебе успеха, - ласково ответила она, ластясь к нему. – Но есть одно, в чем ты точно утер нос Бену. Ты самый лучший любовник, ты же знаешь.

   Как она не понимает, что ему этого мало? Он так и сказал:

   - Это не одно и то же. К тому же, он не знает. Хотелось бы…

   - За что ты его так ненавидишь? – удивилась Амели. – Ну что он тебе сделал? Ты воображаешь, что он у тебя сто лет назад увел подружку, но ведь это не так. Он пытался, но не вышло.

   Томми и самому было интересно, что она знает, он ответил уклончиво:

   - Подружка не причем. Когда-то я был сильнее него, и просто хочу это вернуть.

   Устраиваясь за рулем Ауди и выруливая на автобан в направлении Берна, Томми чувствовал, что напряжение, в тисках которого он находился последние несколько недель, с провального старта в Валь д’Изере, отпустило его. Видимо, у него выработался вот такой рефлекс на Амели – с тех пор, когда он просыпался посреди ночи, крича от боли в ногах и спине или лез на стену от головной боли. Амели умела успокоить его тогда, примерно как массаж или какая-то чудодейственная таблетка… и сейчас это происходило так же. Только сейчас его мучила не физическая боль, а постоянный стресс – как выдержать, как не уронить планку, как пробиться на серьезные позиции в спорте и удержаться на них. Одиннадцатое место на Саслонге могло бы немного успокоить, но почему-то это дало противоположный эффект – ставки поднялись. Томми предстояла гонка на домашней трассе, на которой у его отца есть собственная гондола на подъемнике – он выигрывал там в 1988 году. Пресса шумела наперебой, что Томас «Мажорик» Ромингер попытается утвердить свой успех именно там. И, если ему это удастся, можно будет предположить, что у него есть что-то, не только папина слава, модельная внешность и куча денег, заработанных на полуобнаженных фотосессиях для гламурных журналов. Когда Томми слышал подобные рассуждения или читал в газетах, все его нервы скручивались в тугой комок, начинало без преувеличения тошнить, даже если он сразу выключал радио или отбрасывал в сторону газету. Томми искренне считал, что его отцу в свое время было легче задать шороху всему Кубку Мира, ему не приходилось преодолевать такой напряг и бороться с последствиями страшной травмы. Все, что мешало отцу - безденежье и необходимость работать в автосервисе. Томми понятия не имел, что такое нищета, у него всегда были деньги – до того, как он начал задумываться об этом вопросе всерьез, он уже получал приличные гонорары за рекламные съемки.

   По радио снова началось – спортивная аналитика. «Нам совершенно не на что опираться, чтобы строить качественные прогнозы насчет результатов гонки в Венгене через неделю, - рассуждал кто-то из экспертов SSF. – Некоторые наши издания не устают спекулировать на тему, сможет ли Ромингер обойти Гайара, но, на мой взгляд, это глупо. В прошлом году Гайар не дошел до финиша на Лауберхорне. Ромингер еще не был в сборной, и у нас есть только результат прошлогоднего внутреннего чемпионата, когда он занял на этой трассе двадцать второе место, а Гайар - двенадцатое. Да, с тех пор Томас заметно прибавил, с этим не поспоришь, но у него хватает технических погрешностей, с которыми он не в силах справиться. Сильнее этих двоих в Венгене должны смотреться Торп и Фистер, но для победы этого, пожалуй, тоже недостаточно. Я бы предположил, что в этом году швейцарцев в десятке не будет, пьедестал поделят австрийцы с норвежцами, хотя могут прорваться американцы и французы. У нас нет никого, кто мог бы дать им бой. Гайар не сила на Лауберхорне, для него эта трасса слишком технична».

   Томми выругался сквозь зубы и переключился на диски – на этот раз ему отлично подошел Eisbrecher. Заводной рок после чудесной ночи – самое то, чтобы выкинуть из головы то, что снова может привести на грань срыва…

ГЛАВА 5

   После двух пар он рванул на тренировку на тот самый великий и ужасный Лауберхорн. Это действительно была самая что ни на есть домашняя трасса, Томми впервые прошел ее в девять лет (нарушая все правила, которые запрещают выходить на скоростной спуск спортсменам до 15 лет), и с тех пор проходил каждый год по многу раз, если не считать зимы 2005-го. Для него на этой знаменитой трассе не было особых сюрпризов, он знал траекторию наизусть, рельеф ему известен не хуже таблицы умножения, не существовало способа перестановки трассы, которая могла бы поставить его в тупик. Тем не менее, крайние тренировки тут были ужасны. Он никогда не боялся гонять на Лауберхорне, и надеялся, что сегодня, после расслабухи с Амели, сумеет взять себя в руки.

   Зря. Когда он вышел на старт, у него опять задрожали колени и закружилась голова. Настолько, что заметил Бен. Тот самый Бен, который тоже сегодня вышел на тренировку, и который, видимо, уже повидался с Амели. Томми помнил слова Амели, про то, что тот психует перед гонкой. Девушка не могла сказать Бену то же самое про Томми – тогда пришлось бы отвечать, откуда она знает, но Томми сам любезно показал Бену все, что тот должен был видеть. Презрительный, громкий голос соперника в спину:

   - Не гнал бы ты сильно, Томми, неровен час опять расшибешься…

   Эти слова были преисполнены отнюдь не дружеской заботой – Бен мастер сказать что-нибудь приятное таким тоном, что сомнений относительно истинного значения сказанного уже не оставалось. Томми решил промолчать – он стоял перед стартовой калиткой, дожидаясь, когда сработает Омега. Бен решил воспользоваться неожиданным преимуществом перед врагом, и его громкий ядовитый вопрос хлестнул между лопаток:

   - А подружка-то твоя где, чего-то памперс тебе не несет, с ней все в порядке?

   Чертова Омега молчала. Кто-то из других парней хмыкнул, подавляя смех. Томми повернул голову через плечо и холодно улыбнулся:

   - В памперсе падать не так больно, Бенито. Только не злоупотребляй, а то потом не встанет.

   - Спасибо, что делишься опытом, - напрягся Гайар.

   - Для милого дружка и сережку из ушка. Пользуйся на здоровье.

   Где проклятый сигнал? Видимо, тренировку почему-то приостановили. Еще несколько парней стояли рядом, слушая милый дружеский разговор и не вмешиваясь. Томми снова начало тошнить от страха перед провалом. Когда это кончится, черт подери? Почему он такой слабый? Сколько сил и мучений он должен вложить в себя, чтобы преодолеть все это?!

   Дождавшись долгожданного зуммера, Томми рванул на трассу, как пушечное ядро. Он гнал на все деньги. Гнал так, как никто не гоняет на обычной рядовой тренировке. И финишировал пятым.

   А Бен – вторым. Это была внутренняя тренировка только для парней из швейцарской сборной. В настоящий момент сильнейшими скоростниками в сборной были Бен и Раф Торп. Раф и одержал сегодня победу. На финише он проворчал: «Тоска, гнал в полсилы».

   Пятый результат Томми с отставанием в полторы секунды был кошмаром. Гнал Раф в полкантика или нет, Томми выложился на все сто. И продул так много!

   Когда он забрал лыжи и направлялся в сторону стоянки, где красовался его Ауди, с ним поравнялся Бен. Опять.

   - Ну, зачем ты так мучаешься? – спросил он с сочувствием. – Видишь ведь, что не можешь. Ну не получается, Томми, не будешь ты уже на том уровне, как раньше. Никогда. Чего ты себя терзаешь?

   - Кажется, я не спрашивал у тебя совета, - процедил Томми сквозь зубы, укладывая свои лыжи в бокс на крыше машины.

   - Знаю, что не спрашивал. Просто глупо. Ты зарабатываешь миллионы. Если ты еще раз долбанешься, на трассе или без, тебя может вообще парализовать, станешь овощем. Тебе оно надо? Зачем?

   У Томми чесались кулаки врезать изо всех сил, но он сдержался. Как назло, ключ застрял в замке бокса, и Томми безнадежно дергал его. Бен постарался добить:

   - Сегодня все ехали в полсилы, просто пристреливаясь. Ты гнал как черт, я это точно видел. И тебя все равно обогнали четверо. А на гонке опять все обойдут. Самому не противно?

   Ключ так и не подался, но Томми резко развернулся к Бену. Его глаза холодно сверкнули стальным блеском:

   - Бен, когда мне понадобится твое мнение, я непременно дам об этом знать. Пока просто от…бись. Понял? Все, вали. Аудиенция окончена.

   Видимо, до Бена дошло, что Томми и вправду на грани полной потери терпения, и ретировался. Именно сейчас ключ благополучно повернулся в замке бокса, и Томми сел за руль. Он сожалел, что доставил Гайару такое удовольствие, потеряв самообладание. Начал огрызаться, грубить, и вправду чуть не врезал. Если бы врезал – Бен запросто нажаловался бы в Федерацию, и Томми могли даже дисквалифицировать и снять с гонки (возможно, на это Бен и рассчитывал). Так или иначе, потерей самообладания Томми порадовал соперника, в этом он был уверен. Надо держать себя в руках…

   Когда Томми возвращался к себе домой, его неизменно охватывало это чувство. Он очень любил свой лофт и ощущал себя дома, в безопасности и покое, особенно когда был один. Но, все же неизменно чего-то не хватало. И только в родительском доме в Дэленвальде все будто вставало на свои места. Однако парню в 22 года как-то уже стремно жить с родителями. Да и этот лофт был предметом не проходящей зависти друзей и сокурсников.

   Во всем доме (бывшей часовой фабрике) подряд на уборку прибрали к рукам несколько теток-эмигранток из Косово, и Томми нанял их, чтобы они наводили у него порядок, поэтому лофт всегда приветствовал его идеальной чистотой и сверкающей напольной плиткой. Услуги теток обходились недешево, но он считал, что дело того стоит. Разделся, расшвырял шмотки по холлу, сунул лыжные ботинки в сушку и открыл холодильник, который порадовал его полной пустотой. Есть хотелось, поэтому он вытащил из морозильника кусок какого-то мяса и сунул в микроволновку размораживаться. От этого занятия его отвлек звонок от консьержа.

   - Мадам Ромингер, - сообщил он, и Томми ответил:

   - Жду.

   Мама! Он всегда был ей рад, даже несмотря на то, что она по-прежнему нет-нет да и подкалывала его за холостяцкое житье и за вечное отсутствие нормальной еды.

   Мама возвращалась из издательства и выглядела немного уставшей. И все равно в свой сорок один год она была великолепна. Томми вытряхнул ее из шубы и потащил на кухню:

   - Соскучился, мам, почему вы так редко ко мне приезжаете? Только Кид хранит еще какие-то братские чувства.

   - Не стенай, - отмахнулась Рене. – У тебя вечно есть нечего и носки везде расшвыряны, и вообще, твоя нора оскорбляет мои нежные чувства своей неприкаянностью.

    - Ты нелюбезна. Эта нора, если ты забыла, обошлась мне в полмиллиона франков. И ремонт с обстановкой почти во столько же.

   - Ты уже подсчитал, когда этот лофт окупит огромный расход бензина за 50 километров отсюда до Дэленвальда?

   - Мам, ну ладно. Останешься ночевать?

   - Ты с ума сошел. – Рене тоже открыла холодильник и, чуть подняв брови, оглядела его пустое нутро. – Твой папа этого не поймет.

   - Поймет, я сам ему позвоню и скажу, чтобы он тоже приезжал. Давай, мам. Я вам уступлю кровать в спальне, а сам посплю в гостиной.

   - Аттракцион неслыханной щедрости. Ты просто хочешь, чтобы я тебе ужин приготовила, - Рене потрепала его светлые волосы на затылке. Рука случайно коснулась шрама, и ее сердце в который раз замерло. – Вот горе, сам, сам, а дома у него шаром покати.

   - А ты мне обещала запеченные креветки!

   - Я тут не наблюдаю ничего, что было бы пригодно в пищу, не говоря уже о креветках.

   - Мам, да я схожу в магазин и все куплю. Только останься тут сегодня. Пожалуйста.

   - Почему? – она пристально посмотрела в его глаза. Рене знала, что сын не из тех, кому всегда нужна компания. Он прекрасно чувствовал себя в одиночестве. Интересно, что с ним сегодня?

   - Не знаю, мам. Просто хочу так, и все. Давай, я схожу и куплю что надо, а ты позвони папе и скажи ему приехать. Ну и мелких…

   - Так, все, тебя понесло, - улыбнулась мама. – На двоих мелких у тебя кроватей не хватит. Ладно, черт с тобой, я напишу список, что надо купить…

   Выйдя на улицу со списком покупок в руке, как в старые добрые времена, Томми улыбнулся. Перспективы на вечер оказались приятные – мама, которая не будет приставать с расспросами и лезть в его телефон, как Ромейн, и которая, кстати, будет поводом отказать подруге, если та вдруг соберется приехать на ночь глядя. И вкусная еда, по которой Томми уже успел соскучиться. Живя в одиночестве, он обходился диетически-белковыми простыми блюдами, которых в его арсенале было не так уж и много. Он в основном давал работу своей пароварке. Пытался запекать, но у него получалось далеко не так, как у мамы.

   До ближайшего «Меркатора» идти два квартала – вот она, жизнь в центре Берна, недвижимость слишком дорогая для продуктовых магазинов. Ничего, прогуляется. Как раз есть время по пути позвонить отцу.

   - Привет, - сказал папа. – Как раз собирался тебе звонить.

   - Пап, ко мне мама заехала, и я ее уговорил остаться с ночевкой, - сказал Томми. Он шел по тротуару ярко освещенной улицы.

   - Бедный ребенок оголодал, - ехидно прокомментировал Отто.

   - Ты такой недобрый.

   - Самому стыдно.

   – Давай тоже приезжай. Ну и Ноэля и Миш бери, как-нибудь устроимся.

   - Отпадает. Ноэль в Цюрихе на конференции, а я выпил банку пива. Так что мы не приедем, а мама сама пусть решает.

   - Ладно. А чего ты звонить собирался?

   Впереди блеснула витрина магазина.

   - Говорил только что с Магерини, по Торпу вопрос был, заодно спросил, как ты сегодня тренировку откатал.

   - Отвратно, - помрачнел Томми. – Пятый. Полторы секунды Рафу слил.

   - Знаю. Я попросил у него видео твоего заезда, и он мне прислал. Я посмотрел, увидел что надо и хочу об этом с тобой поговорить.

   Томми напрягся:

   - Пап…

   - Думаю, не только поговорить, а немного обкатать.

   - Ну, папа… Двадцать лет назад техника другая была…

   - Да ладно? – холодно переспросил Отто. – Твой престарелый отец эти двадцать лет не на необитаемом острове провел, что и как поменялось, отлично знаю. Так что завтра сюда, я первую половину дня освобождаю, едем на трассу.

   - У меня три пары.

   - Отработаешь потом.

   - Ты уверен, что так будет лучше?

   Томми привык прислушиваться к отцу, потому что так делали все. Отто очень умный мужик и обычно знает стопроцентно, что делает. Время подростковых бунтов давно миновало, и Томми сейчас с усмешкой смотрел на тринадцатилетнюю Миш, которая вела с переменным успехом кампанию за свою свободу и независимость. Подрастет девчонка и поймет, что таких родителей надо на руках носить. Либеральные, молодые, не какие-то там замшелые пни предпенсионного возраста, как у многих его ровесников, но в то же время у них не забалуешь.

   - Уверен, - сказал отец. – Твой козий левый вираж – это просто песня.

   - Да знаю, - уныло ответил Томми, останавливаясь неподалеку от входа в магазин. – Думаешь, мне Гуттони весь мозг не вытрахал этим левым виражом?

   - Вполне возможно, что вытрахал, но очевидно, что не помогло, - хладнокровно ответствовал папа. – Я постараюсь провести сию операцию более эффективно. И еще. Как по-твоему, что за косяки у тебя в воздухе?

    - Гуттони говорит, что не хватает сил стойку держать.

   - Чушь. Сил у тебя, как у быка. Дело в том, как ты выходишь на трамплин. Вот завтра и потолкуем об этом. В девять утра чтоб стоял у подъемника в полной снаряге.

   - Понял тебя.

   - Вот и ладно.

   Мама сразу же припахала Томми чистить креветки и тереть на терке сыр, он с удовольствием устроился рядом с ней. Томми всегда любил смотреть, как Рене готовит, и помогать ей. Вот только в отсутствие матери весь интерес к готовке у сына пропадал напрочь.

   - Интересно, зачем в этом рецепте белое вино? – спросил он, перехватывая кусок твердого «Эмменталера», чтобы дотереть его до конца и не порезаться при этом.

   - В рецепте его нет, - охотно отозвалась Рене, которая давила чеснок в миску. – Мы будем им скрашивать процесс приготовления. Ну и запивать конечный продукт. Ты не возражаешь?

   - Да нет, наверное.

   - Тогда доставай бокалы.

   Томми послушно достал и откупорил вино. Пробка с тихим вздохом выскочила из горлышка «Фандан».

   - Как твои лисята, мам?

   - Сущий ужас, Биг. Я в зоопарке провела, наверное, часов сто в совокупности, не говоря уже о миллионе скачанных фильмов о лисах. А рисую, и мне кажется, что они больше на волчат похожи, слишком много с этими оборотнями возилась.

   Мама заключила договор на сто иллюстраций к серии детских книг, в которых молодая писательница рассказывала о приключениях лисят из семейства, живущего под корнями старого дуба. Мама прониклась этими сказками, взялась за иллюстрации и теперь изо всех сил постигала лисьи повадки и экстерьер, что отнимало у нее массу времени. Картинки получались отличные, и так думали все, включая автора сказок. Все, кроме самой художницы.

   - Отличные картинки, - сказал Томми, разливая вино. – Босс доволен, Кира довольна, одна ты прибедняешься не по делу.

   Рене пригубила вино:

   - Кира просто рада, что ее книжки получили иллюстрации. Босс трясется за всю серию, боится, что не пойдет, тогда он попадает прямиком в то место… куда солнышко не заглядывает. Они – не показатель.

   - Мы с Кидом показатель. Мы всегда тебе честно говорим, когда что-то не так. И Миш. И папа. И Мали, если увидит…

   - Знаю, милый. Ладно, оставим моих лис, лучше расскажи, как тебе удалось отделаться от Ромейн.

   - Она уехала к своим, у ее мамы день рождения.

   - И ты, конечно, послал букет и самоустранился.

   - Нет, - хихикнул он. – Дал Ромейн денег и сказал купить что-нибудь подороже и передать наилучшие пожелания.

   - Мило, - с иронией сказала Рене, начиная очищать лимон от кожуры.

   - А ты чего ждала? Что я поеду и буду играть роль друга семьи? Или жениха?

   - Боже упаси. Я вообще не понимаю, почему ты так долго терпишь рядом с собой женщину, которая не делает тебя счастливым.

   - Мам, ну опять?!

   Она кинула взгляд на сына. Он был в джинсах и простой белой футболке, которая мягко облегала его великолепный торс. Оба ее мальчика вымахали как слоны, оба метр девяносто, оба успешны и умны. И оба при этом сущие дети. Что один, что второй. Обоим не хватает уверенности в себе, конструктивной наглости, здорового твердолобия и толстокожести.

   - Амели и то лучше, чем Ромейн.

   Он закатил глаза. Мама хорошо относилась к Амели, утверждая, что при ней он хотя бы в состоянии расслабиться. И конечно, как обычно, была права.

   - Мам, Амели это другое дело. У нее есть парень, и я не собираюсь ее уводить.

   - Не очень-то ей нужен этот парень, раз она спит с тобой.

   - Мама!

   Рене пожала плечами:

   - Что «мама»? Тебе самому все кажется нормальным?

   - Ну а что особенного? Я не первый и не последний, кто одновременно встречается с двумя.

   - С одной при этом ты вроде как живешь.

   - Это тоже сплошь и рядом.

   - Не спорю. Но не уверена, что это хорошо для тебя.

   - Мам, хватит. Меня все устраивает, и вообще это мое дело. Не твое.

    Она обиженно замолчала, достала блендер. Некоторое время в кухне было слишком шумно, чтобы разговаривать – аппарат ревел, как раненый буйвол. Потом Томми пододвинул к Рене блюдо с белым виноградом:

   - Не дуйся, мам. Вот, вкусная штука. Мне они обе нужны. Понимаешь?

   - Конечно. Ромейн как секретарша, Амели как любовница. Не надо быть пи эйч ди, чтобы просечь. И ты не любишь ни одну, ни другую.

   - Ну не то чтобы не люблю…

   - Именно то.

   - Мам, ну хватит об этом. Правда. Дались они тебе.

   - Ты несчастен.

   - Вовсе нет. Мамуля, прости, я тебя очень люблю, но обсуждать своих женщин с тобой не буду. Давай закроем тему.

   - Но, Томми…

   - Закроем тему, я сказал.

   Она пожала плечами:

   - До поры до времени.

   - Не раньше, чем я попрошу тебя.

   - То есть никогда?

   - Мам, я большой мальчик, на случай, если забыла. Мне в августе 23 исполнится.

   - Хорошо, милый. Только когда попросишь. Но я не уверена, что в ответ на твою просьбу захочу что-то сказать.

   - Меня это устраивает. Захочешь – скажешь. Нет – будешь молчать и дальше.

    Она холодно улыбнулась:

   - Мое дело – молча готовить, поняла.

   - Да перестань. Готов обсуждать с тобой что угодно, только не почему у меня две женщины.

   - Тогда расскажи, что ты делаешь для «Кайн».

   Это была отличная и безопасная тема. К тому же, он очень гордился этим. Родители полагали, что, закончив учебу, сын устроится в Дорелль дизайнером, хотя бы на четверть ставки, но он рассудил иначе. Томми не хотел заниматься только дизайном спортивного оборудования и одежды, у него было много других интересов, и он собирался распределять свое крайне дефицитное свободное время между проектами не по деньгам и не по длительности и объему, а по интересу для себя, планируя браться только за то, что действительно увлекает его и на что у него хватит времени. Победа в тендере показывала, что он на правильном пути. Томми в последнее время увлекся дизайном компакт-дисков, и ему удалось выиграть тендер на оформление обложки модной рок-группы…

   Этот сон опять вернулся. В первые месяцы после всего, что тогда случилось, он преследовал почти каждую ночь. Потом реже, еще реже, и в последние год или два совсем сошел на нет… Но вот снова вернулся.

   Яркое мартовское солнце сияло в безоблачном средиземноморском небе, пальмы приветливо качали перьями ветвей, неподалеку шумело море, теплый ветерок шевелил рыжие локоны худенькой девушки с печальным лицом. Томми смотрел на нее, и от любви и тоски, что он так или иначе потеряет ее, у него ныло сердце. На момент картинка утратила краски и резкость, превратилась в неясное размытое черно-серое пятно… а потом все вернулось. Он сжал зубы от отчаянья, пытаясь понять, как заставить Лиз выслушать его. Она так ненавидела его… а он любил… любил до смерти, до настоящей смерти, от которой его отделяло всего несколько часов или дней… Но он не мог ничего до нее донести, как ни пытался. Томми говорил и говорил, выплескивая свою безнадежную любовь, свое отчаянье, он протягивал ей свое сердце в ладонях, он отдавал ей остаток своей жизни, всего себя, но Рыжик не хотела от него ничего. Только чтобы он убрался от нее. Не надоедал. Не мучил. Она и так слишком много пережила из-за него.

   -Я не хочу с тобой разговаривать. Я не хочу тебя видеть. Мне плевать, откуда ты приехал. Я не звала тебя.

   В ее голосе звенели непролитые слезы. Его голос дрожал от отчаяния и горя, когда он умолял ее:

    - Рыжик, девочка, любимая… мой… Огонек. Послушай меня… Ладно?

   - Я не хочу тебя слушать. Не желаю тратить время. Ты предал меня.

   Он что-то пытался объяснять ей, воображая, что она способна услышать, понять и поверить. А в ответ:

   - Проваливай! Убирайся! Я не буду тратить свое время на твое идиотское, тупое вранье!

   Она не хотела тратить на него время! У нее впереди лет шестьдесят или восемьдесят, и она не может уделить ему пять минут! Он отдал один из трех оставшихся ему дней жизни на то, чтобы добраться до нее и попытаться достучаться. Ведь он любил, и он не мог иначе. Для него в тот момент имела значение только эта рыжеволосая тонкая девушка, та самая, которая дала свое имя его боли, его любви, его смерти… Лиз. Элизабет Фредерика. Огонек…

   - У тебя есть время, Лиз! У меня нет. Я умираю, мне несколько дней осталось!

   Она не верила. Все, что он говорил, будто падало в пропасть.

   - Да ты у нас хитрец. Что еще выдумаешь?

   - Огонек, я тебя люблю. Честно. Очень сильно.

   Не верила, не слушала, ей было все равно!

   - Ты не мужик! Ты… просто ничтожная дрянь, паршивый мажор, мне стыдно, что я могла повестить на такую дешевку, как ты, Томас Ромингер! Я ненавижу тебя! Я презираю тебя!

   В ее глазах вскипали слезы, но они были не от слабости, а от бессильной ярости, ненависти и горечи. И он был готов выть в небо, как тот самый волк, которого он тогда помог нарисовать маме в ее серии про оборотней из марта 2005 года. Лиз отвернулась и пошла прочь.

   Он тоже почти заплакал, он в свои шестнадцать не умел сдерживать слезы, но сейчас он был должен достучаться до нее, уже потеряв свой последний, а также самый последний и последний-самый-крайний-и-распоследний шанс. Он не мог иначе. Он отчаянно закричал ей вслед:

   - Лиз! Ведь ты носишь моего ребенка! Огонек, ты не можешь уйти! Я хочу этого ребенка. Ты можешь ненавидеть меня. Но я люблю тебя и люблю нашего малыша. Лиз… Я не знаю, что сказать… Я хочу жениться на тебе. Хотя бы эти несколько дней…

   Она остановилась, и в его сердце на секунду вспыхнула надежда… Только на секунду. Пока она не повернулась к нему и не задрала свитер. Красный, грубый, воспаленный шрам, который пересекал ее впалый, бледный живот. Она плакала, и он тоже. Он уже понял…

   - Вот твой ребенок, Томми. Его нет. И не будет. И других детей… тоже не будет.

   Что он мог сказать или сделать? Что может сказать человек, ребенок которого погиб, не родившись? Он рассыпался от боли, но все равно продолжал бороться за нее… Безнадежно, с каждым словом только ухудшая все… У него осталось только одно… Несколько дней жизни и эта любовь, по-прежнему переполнявшая его, но больше не нужная никому.

   - Люблю тебя…

   И ее ответ, продиктованный ненавистью, горечью и болью поруганной любви:

   - Иди ты на хрен вместе со своей любовью и со своим враньем! Не хочу тебя знать! Ненавижу тебя! Ненавижу! Если ты и вправду умрешь, это здорово, такой гад, как ты, не имеет права жить! Сдохни, и я приеду, чтобы плюнуть на твою могилу!

   Во сне не менялось ничего до этого момента. А потом он всегда умирал. Умирал по-разному: иногда он тут же падал мертвым, видимо, его убивала эта киста в мозгу. Иногда делал шаг на дорогу, чтобы тут же быть сбитым насмерть каким-то такси, видимо, тем самым, водитель которого чуть раньше его ограбил. Иногда спускался к морю, заходил в воду и плыл, пока его ноги не сводила судорога от холода, и он не тонул. Он всегда умирал – иначе и быть не могло, потому что тогда, в тот момент, когда Лиз ушла, умерло его сердце. Какую смерть подсознание подготовило ему на этот раз?

   На этот раз пришел тот парень, ди-джей, который провожал Лиз, пока Томми не прогнал его. Наяву он не вспомнил бы ни его имя, ни внешность, но во сне он выглядел совершенно четко, как будто Томми действительно часто видел его и отлично знал.

   - Возьми, - Хьюго протянул ему пистолет. – Он заряжен. Я подумал, что тебе это нужно.

   - Спасибо, - прошептал он и протянул руку. Хьюго сочувственно покачал головой:

   - Как тебя зовут-то, бро?

   - Томас… Ромингер.

   - Понял. Я для тебя тоже сделаю какой-нибудь улетный микс. Хочешь?

   - Сделай. Спасибо. Пока.

   Тяжелый, холодный пистолет улегся на его ладонь, Томми сжал пальцы. Он снова был один на улице. Ветви пальм по-прежнему качались над ним, солнце продолжало светить, а время отмеряло последние секунды жизни. Он покачал пистолет на руке, поднял, услышал, как дуло тихонько звякнуло о его зубы. Он выстрелит себе в рот, пусть пуля вылетит через затылок и разнесет к чертям эту проклятую кисту… Он не слышал выстрела, когда его палец надавил на неожиданно податливый курок, но услышал, как взметнулась вверх с пронзительным криком стая птиц…

   - Нет! Нет! – закричал Томми, вскочил в кровати и тут же зажал себе рот руками. Он помнил, что не один, и что не должен пугать кого-то дорогого для него. Кто? Что? Он безумно завертел головой – пытаясь вернуться из старого кошмара в свою жизнь.

ГЛАВА 6

   Квадрат света от окна падал на дорогую напольную плитку, играя легкими розовыми и сиреневыми бликами от рекламы на улице. Эти блики перебивались яркими белыми вспышками от вывески ресторана напротив. Там был какой-то шар, который начинал светить вверх примерно раз в полминуты. Он помнил все это… а где он и кто с ним – нет. Это еще предстояло выяснить.

   Большое темное пространство, высоченные шестиметровые потолки, переплетение труб над головой (Рикардо сказал, что в лофте это обязательно!) стеновые панели из настоящего паба в центре Килкенни, которые обошлись ему в хренову тучу евро… Высоченная кровать чуть поодаль, там спит кто-то другой… кому он сказал «Спокойной ночи, только не свались, пожалуйста!» Движение, сонный женский голос:

   - Дорогой? Что случилось?

   - Все хорошо, мама, спи, - ответил он и с легкой улыбкой посмотрел, как его красивая молодая мама, засыпая, обнимает подушку и прижимается к ней щекой так нежно и упоенно, словно это не мягкая подушка, а мощное твердое плечо его отца – ее самого любимого мужчины. А потом он отвернулся, только сейчас вспомнив окончательно, кто он и какой век на дворе и что вообще происходит.

   Томми Ромингер, мега-успешная модель, довольно-таки успешный студент-дизайнер и совсем неуспешный профессиональный горнолыжник. На дворе ночь на 15 января 2011 года, он у себя дома, в дорогом кусочке недвижимости в центре Берна, он устроился спать на диване в гостиной, а кровать уступил своей маме, которая ночует у него.

   У него есть две постоянные любовницы, но он отчаянно одинок, так одинок, что готов упрашивать родителей, чтобы они хотя бы изредка приезжали к нему ночевать. Брата и сестер и упрашивать не надо – они и так делят между собой, чья очередь ночевать у Томми. У Кида всегда преимущество, потому что он тоже учится в Бернском универе, только на 2 семестра младше и на другом факультете.

   Томми привык жить, считая себя вполне счастливым, а как могло быть иначе, если от полного счастья его отделяет только пара десятков строк турнирной таблицы? Он чертовски упорный боец, сильный, настойчивый и бесстрашный, и он, конечно, добьется своего, как может быть иначе? Да, днем он старается чувствовать себя вполне счастливым… и только ночью вся его боль накидывается и грызет обнаженные нервы, напоминая о той, которую он потерял, о любви, что до сих пор, все еще текла по его венам ядовитой лавой, неизжитой болью, неизбывным отчаянием и тоской, горечью одиночества среди постоянной движухи и яркой тусовки…

   Парень тихо вылез из постели, разворошенной так, будто он за ночь успел в ней оприходовать десятерых. Он все еще дрожал, его виски заливал холодный пот. Неудивительно, если только что во сне вышиб себе мозги напрочь… Воспоминание было настолько острым, что Томми не смог противостоять искушению ощупать свою голову. Густые волосы между пальцами и вполне целый череп под шевелюрой, старые шестилетние уже не заметные внешне шрамы. Он оглянулся на открытое пространство спальни – все тихо, прошел в душ и сунул голову под холодную воду.

   В лофте темно и тихо. Он медленно, как лунатик, пересек огромную гостиную, стараясь не шлепать босыми ногами по свински-дорогой и при этом адски скользкой плитке (надо не забыть напомнить Рикардо, что он болван!) На нем были только пижамные штаны, серые в фиолетовую полоску, страшные и убогие, как будто с самого дна захолустного склада Армии Спасения – единственные, которые у него откуда-то завалялись. Обычно он спал обнаженным, но не тогда, когда у него ночевал кто-то из семьи. Забавно. Чужие девушки видели его голое тело и получали от этого, по их же словам, массу удовольствия. А вот семья не видела его голым, зато они были единственными на свете людьми, которые могли иногда увидеть его обнаженную душу и рассмотреть его боль и одиночество. Штаны были ему велики и сползали, он подхватывал их левой рукой. А правой тихо и бесшумно открыл сейф, вмонтированный в книжный шкаф в той части лофта, которая была приспособлена под кабинет.

   Он не включал свет, ему хватало сияния рекламы на улице и бледных лучей полной луны, висящей низко над изломанной линией гор вдали. Но, наверное, и в кромешной тьме он не ошибся бы и не сделал бы ни одного неточного движения. Эти действия за последние годы приобрели полный автоматизм от частого повторения.

   Замок сейфа, открывающийся на 080490 – он убеждал себя, что он выбрал эту комбинацию цифр случайно, просто чтобы никто не догадался… ее день рождения. И единственное содержимое сейфа – маленькая коробочка, какие продают на почте для необъемных посылок. Больше тут нечему храниться – ни драгоценностей, ни наличных денег, ни оружия у него тут нет. Он отслужил на срочной службе в армии и, как всякий швейцарский гражданин, демобилизовавшись, получил именной пистолет в вечное пользование, но этот добрый ствол хранился в сейфе у отца. Все деньги лежали в банках на нескольких счетах, привязанных к платиновым и золотым картам. А тут, в сейфе у него дома, только это… Только воспоминания. Только боль и пепел от сгоревшего. Только зола.

   Сложенный вчетверо листок белой бумаги с мальчишечьим рисунком - не очень техничным, но любовно прорисованным изображением обнаженной девушки, лежащей на боку. Он помнил это ощущение, когда карандашом водила будто его любовь и нежность. Он медленно расправил листок, чуть улыбнулся, его указательный палец осторожно провел вдоль ее тела. Он не нарисовал тогда пятнышко девственной крови на простыне, но оно было вон там, около ее бедра. Поверх рисунка из коробочки выскользнула двойная серьга – он носил ее тогда. Теперь у него другая, похожая, только чуть меньше и дизайнерская. Сапфировое сердечко. Он подарил его Лиз, потому что безумно хотел, чтобы она носила что-то, напоминавшее ей о его любви. И вот это… Золотая медаль. Последняя за 6 лет. Любой спортсмен знает, что такое – подарить медаль кому-то. Это можно только если любишь. Любишь так, как любил он. Когда каждый вдох и каждый выдох, каждое биение сердца – это любовь. Когда ты говоришь любимой: Я достану для тебя звезду с неба. Медаль и есть воплощение этой звезды… Крошечная звездочка-пирс, который она тогда носила и попросила помочь снять, когда он выразил недовольство тем, что все девушки носят подобную фигню в пупке. И кольцо. Одно кольцо, маленькое, то самое, которое он надел на ее палец. Его кольцо исчезло в кармане какого-то ушлого марсельского таксиста, когда Томми оказалось нечем заплатить за проезд после той катастрофической встречи в Ла Круа Вальме… И открытка, не подписанная, просто нейтральный пейзаж с типографским пожеланием выздоровления на французском. Вот и все, что осталось от этой любви…

   Папа отдал ему посылку Лиз примерно год спустя после того, как она была отправлена. А сам он получил ее на почте в тот день, когда Томми вышел из комы. Она год пролежала неоткрытая, и родители решили между собой, что отдадут ее адресату как только эмоции остынут, боль утихнет и он отвлечется на что-то другое. Такое время пришло в феврале следующего года, когда у семнадцатилетнего Томми произошло сразу несколько хороших событий – он снялся в рекламной фотосессии для небольшой сети подарочных магазинов перед Валентиновым днем, смог полностью пройти длинную поставленную слаломную трассу недалеко от дома, за его внимание снова боролись сразу несколько красивых девушек… в общем, Отто молча вручил сыну маленький сверток и с облегчением увидел, как Томми небрежно сунул коробку в ящик стола, и на его лице при этом не мелькнуло ни тени чувств, разрывающих его совсем еще недавно. Больше никто из родных не заговаривал о Лиз, Томми тоже не проявлял инициативу. Все прошло… прошло? Пусть все думают именно так.

   Томми поднял сапфировое сердечко, оно свесилось с его пальцев, медленно вращаясь на тонкой золотой цепочке, посверкивая в лунном луче. Он вспомнил, как целовал ее шею, ласкал ее грудь во время их единственной ночи вдвоем, и на ней было надето только это сердечко. Его подарок. Он вспоминал ее доверчивость и нежность, ее смущение и скромность, и какой безусловной, безыскусной любовью лучились ее глаза. Вспоминал, как зарывался лицом в ее мягкие густые локоны цвета пожара осенних листьев… Огонек, его любимая девочка, его потеря, его рана…

   Он верил, что уже преодолел это, перестал любить, он разложил все по полочкам – все, любовь прошла, а если его что-то и волнует до сих пор, то только потому, что, как ни крути, ему было 16 и он пережил тогда нехилую психологическую травму, которая до сих пор беспокоит… Выбрать бы время и пойти к шринку , пусть тот покопается в мозгах клиента да скажет, что можно сделать, чтобы отпустить все случившееся…

   Но сейчас не время. Не время. Рано. Томми разглядывал свою медаль. С тех пор ни одной золотой медали не было. Пара серебряных и одна бронзовая с соревнований второго и третьего ранга… Вот на чем ему сейчас нужно сосредоточиться.

   Ласковое прикосновение к голому плечу.

   - Томми, прости. Я подумала, может ты захочешь…

   Бокал белого вина.

   - Спасибо, мам, - улыбнулся он, привычно возвращая полный самоконтроль. Теперь его лицо не выражало опять ничего… только что она уже успела увидеть?

   Он взял бокал, пригубил, не спеша сложил медаль, звездочку, сапфировое сердечко в коробку, аккуратно свернул листок с рисунком. Броня замкнулась, не успев открыть то, что оставалось внутри… слишком личное, слишком болезненное, то самое, которое не мог видеть никто. Даже самые близкие люди. Вот как мама. Только трудно ее обмануть.

   - Ты так и мучаешь себя все эти годы… - не вопросительно сказала она.

   - Не мучаю. Забыл уже, - может быть, он был не лучшим актером и максимум, в чем мог хоть как-то сниматься, не рискуя опозориться, это десятисекундные коммерческие телевизионные ролики, но уж в жизни притворялся мастерски. И, если даже кто-то и не верил… это были его проблемы. А не Томми.

   Лиз Эртли проснулась в своем женевском доме от телефонного звонка. В огромной спальне было тихо и светло – окна выходили на восток, часы на стене показывали восемь.

   Девушка дотянулась до оставленного на зарядке телефона. Дженни, подруга Фила. Немного удивительно – девушки были хорошо знакомы между собой, относились с симпатией, но никаких особых тем для разговора между ними никогда не возникало, уж точно таких, которые требовали бы звонка в среду в 8 утра.

   - Привет, Лиз, - поздоровалась Дженнифер. – Я тебя не разбудила?

   - Доброе утро, Джен. Все в порядке, все равно пора вставать.

   - Мне звонила Присцилла. Ну, моя сестра, - уточнила Джен на случай, если Лиз не поняла, о ком речь. – Знаешь, у нее свой фотобанк. Она смотрела на днях мои архивы, и ей очень понравились твои фотки. Помнишь, те с рождества.

   - Да ладно, Джен. Я ужасно выглядела.

   - Не настолько ужасно, чтобы Прис не оценила, а у нее глаз наметанный. Так вот она хотела бы сделать твою фотосессию. Как ты на это смотришь?

   - Мою? – переспросила Лиз. – Ну, это как-то немного странно. Почему мою?

   - Вот и спросишь ее, - успокаивающе предложила Джен. – Она просила разрешения позвонить тебе. Я могу дать ей твой номер?

   - Конечно, - все еще ошарашенная Лиз села в кровати. – Пусть звонит в любое время, я… Ну в смысле сегодня у меня две пары, и…

   - Не переживай, Прис дозвонится, - засмеялась Джен. – Знаешь, Лиз, мне почему-то кажется, что это будет интересно…

   - Пап, это хорошо, что ты меня не тренировал никогда, - Томми повалился на скамью у ресторана на высоте 2250 на станции Юнгфрауйох. – Ты бы меня свел в могилу задолго до половой зрелости.

   Папаша только фыркнул и со стуком поставил на стол две запотевшие кружки, каждая из которых содержала по поллитра великолепного пшеничного пива.

   - Это тебя реанимирует, болезный. – Отто стащил лыжную сине-бело-сиреневую куртку и устроился на скамье напротив сына. Оба еще в лыжных ботинках, в снегу, усталые, но с четким ощущением хорошо сделанной работы. Оба загорелые, светловолосые, мускулистые, похожие друг на друга как две капли воды. Если не считать разницы в возрасте – ровно в два раза – и разного цвета глаз. Томми вдруг подумал, что Отто в его возрасте уже был отцом двоих детей. А он, Томми… Он был готов в шестнадцать, или думал, что готов. А сейчас… какие ему дети, не до того совершенно.

   - Пап, я не думаю, что жареная картошка… - начал было он, с сомнением глядя на появившиеся на столе следом две гаргантюанского размера белые тарелки с говяжьими стейками гриль, капустным салатом и горой жареной картошки.

   - Некошерно? – подсказал Отто. – Не переживай, мой хороший, тренировка еще не закончена, сгонишь все до грамма.

   - Тогда пиво, пап…

   - Хватит ныть, Биг.

   Томми никогда не позволял себе такую обжираловку. Отец позволял себе все на свете. Но железно оставался в рамках идеального веса. Спорт, тренажеры, сауна, массаж, бассейн – и к черту все на свете диеты.

   На солнце сидеть было жарко, Томми вслед за отцом снял свою салатово-бело-голубую куртку. Можно хотя бы иногда не париться насчет еды. Папа в свое время тоже стал чемпионом мира не случайно и тоже кое-что понимает в спорте и ОФП.

   - У самого-то нет ощущения, в чем косяк? – спросил Отто, отрезая кусок стейка.

   Сын пожал широкими плечами, обтянутыми серой флисовой кофтой.

   - Я его чувствую, но не могу понять, где он возникает. Ты понял, в чем дело? Скажи мне.

   - В стойке, - Отто поднял пиво, Томми тоже, кивнули друг другу, отпили. – Твоя стойка тебе портит всю малину. Тебе кажется, что ты в ней устойчивей, и это так, но при этом ты медленней, тебе труднее маневрировать на скорости, поэтому ты разгоняешься меньше, чем можешь. Из этой стойки тебе трудно выходить на трамплин и собирать правильную группировку. Из-за нее же ты плохо скользишь, и она же влияет на твои виражи, не только левый, но и правый. Понятно? Можно до посинения перечислять, что эта маленькая ошибка тебе портит, но я бы сказал, что тебе очень повезло, что у тебя только одна вот эта довольно-таки легко исправляемая проблема.

   - Гуттони и Магерини говорят, что у меня слабые ноги.

   - Чушь. Объясню на примере. Ты можешь запросто поднять стул, если держишь его за спинку, и тебе в разы труднее, если держишь его за одну ножку. Из-за твоей стойки ты не можешь эффективно использовать свою силу. Слабые ноги – следствие, а причина - неправильная стойка.

   - И это можно исправить быстро?

   - Навскидку, дня три интенсивных тренировок, то есть, конечно, саму стойку ты исправишь в момент, как только поймешь, что именно не так. Ну а привыкнуть к правильной стойке на скорости, научиться из нее маневрировать и так далее – это потребует немного времени. Сегодня мы пойдем на учебный склон.

   - Пааа-апа!

   - Привет, Заяц, - Присцилла Бертольди пристроила на полу под столом объемистый кофр с фотоаппаратурой на шесть тысяч евро.

   - Привет, - улыбнулась Джен и подставила щеку для поцелуя. Прис устроилась напротив нее. Кафе «Шафран» в Монтре было для обеих сестер любимым. – Как дела? Как Поль?

   - Нормально, когда не выносит мне мозг. – Прис открыла меню. – Уже сделала заказ?

   - Да, заказала каре ягненка в соусе из можжевельника.

   - Неплохо, - одобрила сестра. – Я, пожалуй, рыбку, как обычно. Ну… Скажи мне, зачем сестре твоего Фила понадобилась эта глупая партачка на пузе?

   - Ты уже с ней встречалась?

   - Что за вопрос, Джен. Я на нее извела кадров 600, не меньше. Я, конечно, не большой спец в фэшн-бизнесе, но мне кажется почему-то, что у этой малышки есть шанс. Завтра я разошлю ее фотки в пять-шесть модельных агенств, ну а там… Я подписала с ней соглашение, в общем, если у нее дело пойдет… Девочка потрясающая. Стильная. При некотором везении может даже в супермодели попасть. Откуда только этот идиотский веник взялся… Татуировка. Почему ее никто не остановил, а, Дженни?

   - У нее там шрам, - неохотно пояснила Дженнифер. – Внематочная беременность, полостная операция, лучше не заговаривать об этом ни с ней, ни с родственниками.

   - Серьезно? Черт, я не знала. И давно это?

   - Ей было только четырнадцать.

   - Ч-черт. – Прис надолго замолчала.

   - Плохая история, - согласилась Джен. – С тех пор прошло шесть лет, но она до сих пор шарахается от парней.

   - И у нее нет друга?!

   - Нет.

   - И не хочет?

   - Говорит, что нет.

   - Какие ее годы, ей только 20. Старовата для модели, конечно, но за такие глаза и волосы можно многое простить. Даже эту дурацкую партачку. Подождем пару дней, мне почему-то кажется, что дольше не придется.

ГЛАВА 7

   Следующие несколько дней Томми не возвращался в свой лофт. Он поселился у родителей. В его комнате почти ничего не изменилось с тех пор, как он жил там – только со стены исчез постер Аврил Лавинь (он не любил ее музыку, но вот посмотреть на нее приятно) и подростковую мебель частично заменили на взрослую. Родители сказали, что в доме места и так полно, а комната Томми будет ждать его, когда бы он не соизволил появиться. Каждое утро они с отцом выходили на тренировку, Гуттони приехал и тоже тусил с ними. Они все втроем пересмотрели видео с тренировочных заездов, проанализировали увиденное и сделали выводы. Томми и Гуттони согласились с Отто, что проблема действительно в легком отклонении назад, и начали корректировку. Разумеется, сказать было легче, чем сделать. Томми понимал, какая стойка нужна, легко принимал ее, но не мог удерживаться на лыжах. Сначала вообще, потом на скорости, потом в виражах, а что с ним происходило на трамплинах – лучше просто не думать об этом. Он был весь в синяках, никакая защита не спасала, отец и тренер почти силком уволакивали его по вечерам с горы.

   Синяки были проблемой. Через несколько дней, во вторник после Лауберхорнреннен у него планировался большой блок съемок для «Уим!», где приличная часть кадров была прописана как полуголая, поэтому он вечер каждого дня проводил с примочками и притирками, чтобы синяки быстрее проходили. Но на следующий день сажал себе новые. Ромейн жила в его лофте, часто звонила, звала вернуться, но он пока не мог. Ему было проще и уютней дома. Его дни были заполнены убийственно тяжелыми тренировками, так хотя бы в свободное от тренировки время он хотел жить спокойно, без напряга и разборок. Вот Амели ему бы сейчас не повредила, но она, разумеется, перед гонкой ублажала Бенито, как без этого. Но, если уж совсем-совсем честно, Томми выматывался так, что на секс реально не оставалось сил.

   Вечером во вторник, за три дня до гонки, отец ознакомил Томми с волевым решением – среда выходной, который он проводит по своему разумению, четверг контрольная тренировка, пятница – перед гонкой – снова выходной, дома. Сон, отдых, расслабон. Томми начал было спорить, но ему ли было не знать, что это бесполезно. Поэтому в среду он поехал в Гштаад, куда смогла вырваться Амели, воспользовавшись тем, что Бен начал тренироваться в Венгене.

   - Не напрягайся на трассе, - напутствовал его отец в четверг. – Спокойно, в полкантика. Главное – финишировать, и все. Никакого риска.

   Томми так и сделал. Он финишировал двадцать четвертым, а Бен двадцать вторым.

   А другие отметили этот результат. Сам Регерс сказал, что Томми добился отличного прогресса, и на гонке наверняка попадет в тридцатку. Спортивные журналисты дружно отметили, что молодой Ромингер начал чем-то напоминать своего отца, но не преминули уточнить, что результаты пока не дотягивают до Ромми, который за весь свой единственный бриллиантовый сезон не занял в спуске ни единого места вне пьедестала. Бен сварливо уточнил, что гонка послезавтра все расставит по местам. Раф Торп и Маттиа Фистер высказались примерно одинаково: Томми прогрессирует, и скоро начнет оспаривать места в двадцатке. А Отто вечером за ужином сказал: «просто не наломай дров. Проведи гонку без проколов. И больше ничего не нужно. Только финишировать. Остальное приложится».

   Как и планировалось, пятницу Томми провел у родителей. Бездельничал, спал, играл с Миш в «Активити», днем приехал из Цюриха Ноэль, и братья пошли в боулинг покидали шары. Потом Томми подремал в мамином кабинете, пока она рисовала. Вечером из офиса приехал отец, и мужская часть семьи расписала пульку. Телефон весь день был выключен. Томми только перед сном включил его, быстро проглядел, кто его искал, ответил некоторым по воттсапу. В том числе и Ромейн – «Увидимся завтра перед гонкой». Он знал, что подруга собирается приехать в Венген.

   Томми искренне верил в то, что больше не будет пятьдесят какого-то результата. Завтра он ставил себе целью попасть в тридцатку. Это была цель-минимум. Он не собирался идти на грани фола, для него сейчас это было бы самоубийственно. Пройти быстро, без сходов и падений, не заходя за грань экстремального риска, ровно, в свою силу. Распределяя свои силы по огромной четырехкилометровой трассе, коварной и выматывающей, в меру техничной и местами экстремальной, одной из двух самых престижных гонок во всем Кубке мира. Ровно 23 года назад на этой трассе блистал его отец, но Томми понимал, что сегодня вряд ли повторит его результат. Были, были люди сильнее, объективно сильнее. К примеру, двое австрийцев, Лукас Зальцер и Дан Майсснер. Раф Торп был на Лауберхорне как рыба в воде, и его группа поддержки стекалась в Венген со всех концов страны. Да и норвежец Келс-Густаффсен на волне успеха от своего второго места в Гардене мог бы отлично пройти трассу. По большому счету, многие могли хорошо пройти.

   После одиннадцатого места на Саслонге Томми продвинулся на десяток позиций вверх в зачете дисциплины, и это сразу же отразилось на его стартовом номере. Тридцать шестой. Отто уверенно заявил, что Томми вполне может попасть на финал КМ в дисциплине, для этого всего-то и нужно войти в ТОП-25 - по большому счету это могло быть теоретически выполнимо. Всего-то и требовалось попадать в двадцатку на всех следующих стартах и раз-другой попасть в десятку. В ответ Томми пожал плечами: «А Хрустальный глобус выиграть? Что для этого нужно, па? Начиная с сегодняшней гонки, попадать в тройку? Теоретически возможно и это, только жаль, что теоретически». Отто невозмутимо ответил: «У тебя есть все для этого». А мама вставила: «Кроме веры в себя».

   Так или иначе, Томми был готов к гонке, насколько это вообще возможно. Он отлично помнил трассу, был в превосходной форме, исправил свои технические ошибки, помнил о неплохом результате на контрольной тренировке, который показал ему, что он на верном пути. В отличие от Саслонга, на Лауберхорне, как и на Штрайфе, не бывает случайных победителей, и эти две культовые гонки крайне скупы на хорошие сенсации. Прорывы, неожиданно хорошие заезды – это не про них. А вот сходы фаворитов – это сколько угодно. Но все-таки нужно помнить, что обе эти трассы очень техничны, и места часто распределяются довольно ровно. Сильнейшие – вверху, и чем слабее гонщик, тем ниже место он занимал. Тут побеждали лучшие. Самые техничные, самые быстрые, самые выдержанные, самые умные и мужественные. Случайностям тут не место. Бен после КТ был однозначно прав, когда заявил, что гонка расставит все по местам. И надо отдать ему должное, от него требовались определенное мужество и самокритичность, чтобы так сказать – он, хоть и был среди сильнейших в дисциплине, в Венгене вряд ли имел хоть один шанс на пьедестал. Его тренера рассчитывали в лучшем случае на десятку. Трасса была слишком длинная, и во второй половине Бен уже сдавал, ему пока не хватало выносливости. Аналитики и эксперты утверждали, что 21-летний спортсмен еще очень молод, чтобы держаться на равных на этой трассе с опытными тридцатилетними Терминаторами, хотя находились и такие, которые с удовольствием напоминали, что тот же Ромми побеждал на Лауберхорне в 21, а через пару лет Райни Эртли в 19 выиграл тут серебро. Томми по крайней мере был очень вынослив. Безжалостный, требовательный, не прощающий ошибок Лауберхорн неизменно расправлялся над слабаками и выматывал сильных так, что на финише они падали от усталости.

   Утро гонки порадовало чудесной солнечной погодой, хотя и холодноватой для того, чтобы спортсменам и зрителям было комфортно – на старте термометры показывали -18, на финише -13. Безоблачное небо, снег, которого с избытком хватало для гонки, празднично сверкал на трассе, на окружающих ее во второй половине елях, на склонах окружающих гор. Томми, запрокинув голову, проследил за полетом Swiss Patrol – в двадцать первый раз в своей жизни, и впервые – в качестве спортсмена, а не зрителя. Он накинул на бело-красно-голубой стартовик теплую куртку, но его все равно трясло – он предпочитал бы думать, что от холода, но сам понимал, что это его новый старый враг – предстартовый мандраж. Когда-то Томми - восходящей звездочке-юниору - было неведомо волнение перед соревнованиями, он излучал уверенность в себе, точно знал, что он лучший, и собирался разделать любых соперников под орех, что ему обычно и удавалось. А после… после все изменилось. Слишком тяжело давалось ему то, что раньше приходило само собой, слишком сильно изменился он сам, перейдя ту черту, которая разделила его жизнь на две части – «до» и «после».

   Сегодня болеть за него приехала куча народу. Семья, даже дед, и Миш, которая к лыжам была равнодушна, толпа друзей и подружек, сокурсники, не исключая безнадежно влюбленного Рикардо, великого дизайнера лофтов, его крестный отец Лео с семейством. А крестная мать, которая жила в Тироле, прислала букет цветов с пожеланием удачного заезда. Максин – трезвомыслящая тетка, она не хуже других понимала, что победа ему вряд ли светит, поэтому и сформулировала свое пожелание именно так. Ромейн тоже была тут, рядом с ним, и он был рад – она отвлекала. К своему удивлению, Томми почувствовал, что соскучился. Не видел ее 5 дней, успел за это время забыть, какая она бывает заноза, зато помнил, как с ней бывает хорошо – и в постели, и посмотреть какое-нибудь кино, и прогуляться по городу, и вообще…

   - Пора наверх, - сказал ему Гуттони за несколько минут до начала. – Соберись, смелее! Ты здорово прибавил за последнее время, так что тебе все карты в руки.

   Успокоил, блин, подумал Томми. Понимание того, что он «прибавил», вело за собой ожидание результата, и следовательно – еще больший мандраж. Он правда психовал как зверь под ружьем.

   Наверх Томми ехал с кем-то из французов, к своему стыду, он забыл его имя. Но это им не помешало обсудить трассу. Доехав до верха, они пожелали друг другу удачи и разошлись каждый в сторону своих.

   - Кто пришел, - приветствовал его Бен Гайар. – Мы все трепещем, правда, парни?

   Маттиа Фистер ответил совершенно серьезно:

   - Может быть, еще и рано, но мне кажется, что скоро это и не помешает.

   - Ух ты, - отозвался Бен. – Ну вы мне кто-нибудь скажите, когда этот великий день настанет, я тоже пойду раздобуду этого друидского зелья.

   Томми и не подумал отреагировать на этот разговор. Он понимал, что Бен его целенаправленно троллит, и ни в коем случае нельзя давать слабину. Но Бенито, видать, сегодня был не в ударе, к тому же на руку Томми неожиданно подыграл Маттиа. Ромингер отвернулся и достал из кармана куртки щетку и брикет ускорителя. Из всех своих товарищей по команде он был единственный, кому приходилось готовить лыжи самостоятельно. Впрочем, у него сразу появился помощник.

   - Отличный выбор, Томми, - сказал Бен с усмешкой. – Вот это тебе хорошо удается. Когда ты поймешь, что все равно твоей карьере хана, я возьму тебя к себе сервисером.

   - Во фартит, - небрежно бросил Томми, поднимая лыжу горизонтально и внимательно разглядывая скользяк. – Ну-ка не трогай!

   Бен уже успел схватить вторую лыжу, которую Томми прислонил к ограждению.

   - Что ж ты нервный-то такой, Ромингер, лечиться пора, - Бен небрежно бросил лыжу скользяком на снег. Томми подавил искушение врезать ему в зубы. Они оба отлично знали, что так делать нельзя. Томми опять промолчал, поднял обе лыжи и отошел в сторону.

   Впрочем, совсем от Бена отделаться ему не удалось. Когда Томми смотрел на установленном рядом со стартовой будкой мониторе, как трассу идут первые номера, тот еще раз подошел и сказал негромко:

   - Видел, как Ротхофф убрался вчера на тренировке? Вертолет подгоняли.

   Томми не видел, он выходил на контрольную тренировку в четверг, а не в пятницу. Ротхофф считался одним из фаворитов, который мог претендовать на место в тройке. Не хотелось говорить о нем с Гайаром, но все же не смог воздержаться от вопроса:

   - Вылетел? И что с ним?

   - Сотрясение. Скажи, Ромингер, если ты так же вылетишь, что с тобой-то будет? Тебе оно надо? У тебя офигенная карьера, ты гребешь бабки лопатой, на хрена ты тут рискуешь? На хер тебе это? Мог бы просто продолжать валять дурака перед камерами…

   Томми промолчал. На самом деле, такой разговор у него был несколько лет назад с мамой, только в более благожелательном ключе. Он в то время пробивался в сборную, борясь с травмами и отвратными результатами, еле живой от усталости и боли, но не видящий для себя никакой дороги назад. Мама тогда сказала, что врачи сняли для него ограничения на спортивные нагрузки, но при этом оговаривали, что травмы мозга – очень тонкая материя, и никто не может поручиться, что произойдет в случае даже легкой повторной травмы. И, может быть, для Томми было бы лучше вспомнить, что у него есть прекрасная карьера модели, не сопряженная с такими рисками. «Ты за несколько лет заработаешь достаточно, чтобы не думать о деньгах, - сказала она тогда. – И сможешь заниматься всем, к чему у тебя лежит душа. Ты прекрасный художник и дизайнер, и ты это по-настоящему любишь, так стоит ли пытаться усидеть сразу на двух стульях… тем более, что один из них такой шаткий и может свалить тебя совсем?» Она не понимала, что Томми не может сдаться. Он добьется цели. Маме он ответил: «Мне это нужно, мам. Это – мое. И я добьюсь всего». Бену же не ответил вообще. Много чести. Перетопчется…

   Разочарованный Бен отшвартовался готовиться к своему старту (17 номер, экстра-группа!), а Томми остался у монитора. Экстра-группу он досмотрит полностью, а потом будет разминаться.

   Бен был единственным швейцарцем в экстра-группе. Маттиа и Раф оба были в первой – как восьмой и двенадцатый в рейтинге в дисциплине. Маттиа стартовал двенадцатым, и Томми внимательно смотрел его заезд.

   Маттиа не делал грубых ошибок, он великолепно прошел повороты Кернен-С, идеально ускорился на Водокачке, но чем ближе к финишу, тем очевиднее становилось, что он устал, что у него уже не хватает сил бороться с трассой. И в итоге Лауберхорн разделался с ним – в последней трети дистанции, где гонщики снова подвергались испытанию на прочность серией виражей, Маттиа пролетел мимо ворот. И тут же остановился, уперевшись локтями в колени. Измотан в ноль, и ему еще предстояло узнать, что по последнему отрезку он уступал канадцу Джейсону Старку, который до сих пор лидировал, больше секунды. Томми было искренне жаль, что Маттиа так быстро спекся. Может, хотя бы Раф выдаст хороший заезд…

   Раф, пожалуй, порадовал. Он проехал неплохо, хотя тоже очевидно устал. Но он подергал за нос Джейса, показав пару зеленых отрезков в верхней половине. И к финишу отстал всего на полсекунды. С учетом того, что Раф стартовал пятнадцатым, а фишинировал седьмым, можно было надеяться, что попадет в десятку и что обгонит Бена, у которого с Лауберхорном дело никогда не ладилось.

   Но на этот раз Бен решил все же нагнуть великую трассу. Как бы Томми ни относился к заносчивому валлизеру, он вынужден был признать, что сегодня Бен был готов к гонке. Готов… Но Лауберхорн имел на этот счет свое мнение. Бен шел хорошо, ровно, не зарываясь, но прибыл на финиш пятым, сдвинув Рафа на восьмую позицию.

   Экстра-группа, как и прогнозировали, полностью изменила состав лидеров. Трое мощных скоростников – австриец, норвежец и француз – скинули предыдущих лидеров, четвертое место тоже изменилось, и в итоге Раф оказался одиннадцатым, а Бен восьмым.

   Адам Дитхельм, двадцатидевятилетний швейцарец из германоязычной части кантона Вале, вернулся на снег после травмы, полученной в межсезонье. Он стартовал сразу после экстра-группы, в соответствии с законами FIS, под 23 стартовым номером. Он всегда хорошо выступал в Венгене, и в этот раз ему снова не изменили удача и мастерство. Он финишировал третьим, к дикому восторгу зрителей, которые уже, было, пригорюнились – до сих пор самым высоким у швейцарцев было восьмое место Бена, что не могло считаться достижением. И для спортсменов, и для тренеров, и для болельщиков слив домашнего этапа, да еще и одного из двух наипрестижнейших, был бы очень горькой пилюлей. Но Адам смог исправить ситуацию, и публика бурно ликовала. Бен, сдвинутый да девятое место, пожал плечами. Ему ставили цель попасть в десятку, и он в нее попал. И при этом, Лауберхорн это не Саслонг, тут прорывы вверх – редкое явление, так что после 23 номера в общем можно было расслабиться, никто из поздних номеров в десятку не приезжает.

   Фредди Рейно, видимо, об этом не знал. Он стартовал двадцать восьмым, а приехал неожиданно для всех на девятое место. Разница с победителем 1,70 секунды, опередил Бена на 0,14. Гайар нахмурился – Рейно снова ему мешал. Теперь он был на десятом месте, и ситуация становилась довольно-таки угрожающей.

   Наверху, в морозном, продуваемом ветрами стартовом городке, Томми Ромингер умирал медленной смертью. Но, когда его пригласили к старту, все изменилось. Нервный, дерганый, бледный мальчишка исчез, его место занял другой - сдержанный, собранный и хладнокровный, как старая черепаха. Его глаза за дымчатым экраном маски стали спокойными и внимательными, из жестов и движений исчезла суетливость и нервозность, но пульс и уровень адреналина в крови по-прежнему зашкаливали. Он не умел полностью справляться с волнением, хотя и делал все, что мог, чтобы не психовать. Он аккуратно положил лыжи на снег. Ботинки, «Дорелль» с жесткостью 180, черно-серые, с громким щелчком встали в крепления. Младший судья закрыл «Омегу».

   - Готов?

   - Да.

   - Гони, парень. Удачи.

    Томми из всех сил толкнулся палками и мощным прыжком начал гонку. Лауберхорн, с самого порога стартовой будки градиент идет такой, что можно очень быстро взять темп, и Томми рванул вперед, позволяя себе набрать необходимую скорость. Одним из ключевых навыков идеального скоростника было умение вовремя разгоняться и вовремя сбрасывать скорость, которое складывалось из опыта и чутья. У Томми это плюс ко всему еще было в крови, поэтому он безошибочно выбирал ритм и темп гонки, а на Лауберхорне это очень полезно. Это была его трасса, любимая и знакомая, как свои пять пальцев, и он просто не мог провалить гонку.

   Сотни тысяч людей следили за тем, как он летит по трассе. Некоторые – нейтрально. Очень многие, просто желая удачи этому мужественному парню, который смог вернуться в спорт после травмы. Те, кто знали лично, ждали именно его выступления. Группа ярко одетых и размалеванных студентов на трибуне громкими воплями поддерживали друга. Девушки млели, глядя на своего любимца. Фан клуб оглашал окрестности колокольчиками и дуделками. Семья на одной из VIP-трибун затаила дыхание. Мама прильнула к отцу, привычно ища поддержку в его силе, а он прижал ее к себе, черпая утешение в ее нежности. Брат и сестры замерли рядом. Ромейн тискала пальцы, не сводя взгляд с монитора. Бен стоял с каменным лицом, желая Томми поражения. Нет, не схода, не падения, просто проигрыша, последнего места. Амели рядом с ним тайком поглядывала на своего желанного любовника, молясь за его удачу.

   Первый временной отрезок, неинформативный, просто разгон – 0,00. Второй, на входе в Кернен С - -0,09. Третий, вскоре после выхода. Красный, +0,11. Четвертый, после Водокачки. +0,32. Для тридцать шестого стартового номера это были редкие показатели! Трибуны на финишном стадионе и толпы болельщиков вдоль трассы и на соседних склонах то замирали в напряженном молчании, то взрывались с грохотом батареи тяжелых орудий. Предпоследний отрезок, после скоростной части, заставил тысячи болельщиков одновременно издать крик – Томми продолжал идти про графику третьего места! +0,39!

   Между третьим и четвертым местами был промежуток в 0,52 сотых. Третий отстал от лидера на 0,40. Четвертый уже почти на секунду, и потом до 8 места все скучились в пределах 1,25.

   Лиз Эртли замерла, глядя на экран телевизора в доме своего отца в Сембранше, где она всегда проводила выходные. Ее мобильный зазвонил, но она не спешила отвечать… Выключила звук звонка – кому нужно, перезвонят.

   - Этот молодой спортсмен приковывает к себе много внимания, - сказал комментатор. – Ему только 22, и в 16, будучи очень перспективным юниором, он получил тяжелейшую черепно-мозговую травму, с последствиями которой он борется и поныне. Его воля и мужество вызывают глубочайшее восхищение. Мало кто в такой ситуации, имея, вдобавок ко всему, великолепную модельную карьеру, будет так биться за возвращение в спорт. Но Томасу неинтересно, кто что думает о его перспективах. Он просто идет вперед. Идет, как умеет – ни шагу назад. Возможно, над ним довлеет память о достижениях его отца, который 23 года назад победил на этой же трассе с преимуществом почти в секунду… Смотрим на его финиш… Да, вот тут была маленькая помарка… Итак, Томас Ромингер финишрует…

   Томми сам бы потом не вспомнил, как он финишировал. Вымотанный до предела, еле удерживающий стойку горящими, работающими не на пределе, а за пределом мышцами… У него возникало почти необоримое искушение вернуться в ту старую стойку, в которой он гонялся до того, как отец поработал над ним. Нагрузка на мышцы чуть меньше. Но он этого не делал, понимая, что тут же сольет гонку. До сих пор он делал все правильно. Не позволит себе продуть и сейчас. Но вымотанное тело подвело – он потерял траекторию, его чуть не унесло в отработку, но он выкрутился каким-то чудом. Над ним пронеслись финишные ворота, но он едва ли это заметил, влетел в надувное ограждение, не тормозя, и только тогда понял, что гонка закончена (во всяком случае, для него!) И он был… Шестым!

   В десятке на Лауберхорне! И не просто в десятке, а в ее середине! Трибуны бесновались, в глазах рябило от красно-белых флагов, уши закладывало от криков и рева альпийских рожков, сердце вырывалось из груди, он задыхался, перед глазами все расплывалось. Он, то ли плакал, то ли смеялся, ни он сам, никто вокруг не понял. «Господи Боже, это просто невероятно, это самый счастливый момент во всей моей гребанной жизни!» Если бы у него осталось хоть капельку больше сил, он бы скакал по финишному выкату, как обезьяна! Еще мальчишкой, ДО того дня, он точно знал, что когда-нибудь золото Лауберхорна покорится ему, но сегодня, завоевав шестое место, он и не думал о золоте, для него это попадание в шестерку на самой длинной и сложной трассе Кубка Мира было драгоценней всего на свете. Он сделал это, черт подери, он не сломался, он шел наперекор всему эти шесть долгих лет. Наперекор врачам, которые советовали беречь себя, наперекор головным болям и отвратительным результатам, наперекор искушению бросить все к черту и пойти по пути наименьшего сопротивления, тем более, что этот путь мог сделать его миллионером… Наперекор собственной слабости, он упрямо шел по этой дороге, даже когда никто не верил, что он справится, кроме него самого и его семьи, и он победил. Он победил! Даже будучи шестым, а не первым, он победил!

   Он выбирался с финишного круга, и его чествовали, как победителя. Болельщики скандировали его имя, журналисты окружили его кольцом, и он честно сказал в десяток микрофонов, которые оказались перед ним:

   - Это самый важный день в моей жизни. Я… без комментариев. – Он просто боялся, что его подведут нервы, и он разревется, чего с ним не случалось уже шесть лет, но сейчас… Сейчас любой бы не выдержал. Он проложил себе дорогу среди журналистов и направился к VIP трибуне. К своим.

   Больше до финиша последнего участника сюрпризов не было, десятка осталась неприкосновенной. Томми остался на шестом месте, Бен на одиннадцатом, Раф на четырнадцатом. С учетом бронзы Адама Дитхельма, швейцарцы были в шоколаде – двое в десятке, четверо в пятнашке. Конечно, третье место – не первое, но и так жаловаться грех, Адам только залечил травму, от Гайара тут ничего и не ждали, но Ромингер неожиданно для всех прошел трассу просто блестяще. Председатель ФГС Регерс тут же достал телефон и сообщил своей секретарше, что Томас Ромингер с этого дня включен в состав А сборной в скоростном спуске, и велел подготовить все необходимые документы. С этого дня у Томми будет неограниченный пакет тренировочной активности, оплаченный выезд на все сборы, покрытие за счет ФГС всех дорожных и гостиничных расходов и, если жмотская компания Дорелль не рассопливится для своего лучшего на сегодняшний день скоростника – личный сервисер. Впрочем, на эту тему Регерс был намерен высказать несколько ласковых слов самому президенту Дорелль – по ходу, отцу героя.

   Началось награждение. Первое место у австрийца Лукаса Зальцера, второе у норвежца Яна-Олафа Винтера, третье у швейцарца Адама Дитхельма. Цветочная церемония – всем троим вручают букеты и сертификаты на призовые.

   Пока шла церемония, Отто Ромингер показал сыну экран своего телефона, на котором было сообщение воттсап от председателя ФГС: «Включаю Томаса в А-кадры. Сам организуешь сервисера, скупердяй?!»

   Томми заулыбался во весь рот:

   - Правда? Он включил меня в основной состав?

   - Читать разучился на радостях? – Отто, как обычно, замаскировал колкостью свое волнение. Он был точно так же счастлив, как Рене, которая нет-нет, да и начинала плакать от радости, или как Ноэль, который тормошил всех: «А я что говорил?» или как Мален и Миш, которые обнимались и вместе с толпой фанатов скандировали «Том-ми! Том-ми!» но единственный никак это не проявлял.

   Услышав свое имя, названное через микрофон, усиленное динамиками и отраженное эхом от гор, Томми встрепенулся.

   Микрофон был у Адама Дитхельма. Он забрал прибор у распорядителя церемонии и громко объявил:

   - Томми Ромингер, подойди! Я не вижу тебя! Иди сюда!

   - Что?! Зачем? – удивился Томми, но отец с матерью дружно выталкивали его с трибуны:

   - Давай, иди. Быстрее!

   Растерянный, он пошел. Первые шаги по финишному выкату, под сотнями камер. Увидев его, Адам снова заговорил в микрофон:

   - Томми, я все эти годы смотрел, как ты возвращаешься, как ты преодолеваешь трудности, которые многим из нас и не снились. Ты – самый сильный человек из всех, кого я когда-либо знал, и ты можешь служить примером для любого. Ты еще станешь великим спортсменом, и настанет день, когда тебе покорится Большой Хрустальный Глобус! Ну а пока… Вот это. Томми, это самый минимум того, что ты заслуживаешь. Возьми в знак моего глубокого восхищения и радости от того, что ты возвращаешься туда, где тебе место. В призеры Кубка Мира! Я горд своим третьим местом, но еще более горд тем, что нас с тобой разделили какие-то тридцать сотых. И что твоя первая медаль Кубка Мира пришла к тебе от меня.

   Адам снял с шеи медаль и протянул ее вперед.

   Не может быть. Но овации финишного стадиона только подтверждали – может. И происходит на самом деле. Адам Дитхельм на полном серьезе отдает свою медаль Томми Ромингеру.

   Томми подошел к пьедесталу и остановился, не веря происходящему. Адам спустился со ступеньки и надел на его шею бронзовую медаль.

   - Спасибо, - просипел Томми и забрал у него микрофон. – Адам, я… Спасибо. Я никогда этого не забуду. Поверь мне, если у меня будет золото… Первая же медаль вернется к тебе. Обещаю.

   Трибуны взорвались овациями, в очередной раз за сегодня.

ГЛАВА 8

   - Просто не знаю, что и сказать, - мрачно обобщил Райни. – Лиз, ну зачем тебе это нужно? Денег не так уж и много, к тому же ты через несколько месяцев войдешь полностью в права наследства, ты учишься, плюс лыжи, времени у тебя мало, и тебе зачем-то надо взваливать на себя эти дурацкие рекламные съемки? Ну что это такое, подумаешь, каталог молодежной одежды, чем это тебя привлекает?

   - Не знаю, пап. Хочу и все.

   - Я знаю, что ты можешь и не спрашивать нашего согласия, но если уж тебе хочется знать мое мнение, не стоит заниматься ерундой. Поверь, я знаю, о чем говорю.

   - Пап, я все равно решила попробовать. Мне просто интересно. Это фан.

   - Ты взрослая девушка, Лиз, и должна…

   - Райни, - вмешалась Фаби, которая сидела на диване с планшетом. – Лиз никому ничего не должна, только самой себе. Может, это не такая уж и плохая идея? Посмотри на нее, она молодая и красивая, очень красивая девушка, ей всего двадцать, а она все свое время или учится, или тренируется, или сидит дома. Может, кое-кому пора вылезти из своего кокона и расширить круг интересов, знакомств?

   - Прямо-таки в модельной среде у нее появится замечательный круг знакомств, - скептически бросил Райни, но слова жены все же заронили сомнения. – Ну вот что, Лиз. Если хочешь, можешь пойти на эту пробную съемку. Не заключай никаких контрактов, ничего не подписывай, что тебя могло бы к чему-то обязывать. Интересно, фан – хорошо, попробуй, но оставь себе путь к отступлению.

   - Так-то лучше, - улыбнулась Фабьенн, откладывая планшет в сторону. – Лиззи, мне кажется, это для тебя будет классной переменой. Давай, рискни. Папа правильно говорит, не бери на себя никаких обязательств, просто посмотри, что это за штука. Что тебе предложили? Каталог молодежной одежды? Для кого?

   - Дана Белл.

   - Может, они объяснят тебе, что помимо джинсов есть еще куча классной одежды для такой стройной и очень хорошенькой девочки, - Фаби обняла Лиз. – Давай, не слушай всяких старых ворчунов.

   - Но-но, - проворчал Райни.

   - Милый, ну конечно, это совсем не про тебя!

   К вечеру Томми просто падал от усталости. День выдался страшно тяжелый и эмоционально перенасыщенный. Когда Адам подарил ему свою бронзовую медаль, Томми был взволнован и тронут почти до слез. Его поздравили парни из команды и все руководство ФГС, он узнал, что поедет на следующий этап КМ в Китцбюэль уже полноправным участником сборной, причем попадающий в квоту и на супергигант, и на спуск, а потом и в Гармиш. Теперь в него верили все – не только папа с мамой, но и федерация, и спонсоры – первый контракт с Хэд был отправлен ему по электронной почте. Но Томми не был уверен, что хочет иметь дело с кем-то, кроме Дорелль.

   - Зря, - сказал отец. – Конечно, я понимаю, что так тебе комфортнее, ты экономишь на менеджере и все такое, но тебе стоило бы попробовать разное снаряжение. Я думаю, Хэд подойдет тебе лучше. К тому же, они готовы обсудить свою линию лыж, а я тебе такого пока не могу предложить.

   - Почему Хэд подойдет лучше?

   - Потому что Дорелль пока специализируется в слаломных лыжах. Возможно, в будущем это изменится, но пока в скоростных дисциплинах у нас нет достижений.

   - Пап, это будет как-то стремно, - возразил Томми. – Когда никто не верил в то, что я вернусь в спорт, где были все эти шишки из Хэда? А ты был со мной, поддерживал меня, и я хочу хотя бы так отблагодарить тебя. Продолжая кататься на твоей снаряге.

   - Спасибо, Биг. Я это ценю. – Отто улыбнулся своему старшему сыну, которым так гордился. – Но не надо думать об этом. Я бы на твоем месте протестировал их снарягу… конечно, в межсезонье. Если ты сможешь добиться большего на Хэде, валяй, я только за.

   - Нет, пап. Ты верил в меня, когда никто не верил. И я лез вон из кожи, чтобы оправдать твое доверие. Теперь у нас поменялись роли. Теперь я верю в твои лыжи. Давай, запускай линию для скоростных видов. Я буду ходить только на них.

   Отто с восхищением покачал головой, пряча усмешку. А Рене обняла обоих:

   - Господи, какие же вы… похожие.

   Томми не возражал. Классно быть похожим на отца. Осталось только добиться того же, чего достиг он.

   Кажется, именно сегодня ощущение полноты жизни и правильности всего происходящего было таким сильным. Шестое место на Лауберхорне, включение в основной состав и в квоту на Штрайф, бронзовая медаль – подарок Адама Дитхельма, радость брата и сестер, счастливые слезы мамы, гордость в глазах отца, и главное – собственная вера в то, что больше никогда он не окажется на последнем месте. И что последние шесть лет он вкалывал не впустую. Он вспоминал того мальчишку, который плакал от боли и слабости, которого врачи пытались приучить к мысли, что он – инвалид и должен смириться с этим, и жалел, что не может прийти к себе, семнадцатилетнему, в прошлое и показать сегодняшний день. Но с другой стороны, та боль и слабость сделали его сильнее и научили чему-то необходимому и важному. Значит, и они были нужны, и те слезы, которых он так тогда стеснялся…

   Ну что же, теперь еще три супер-вызова впереди: два старта на Штрайфе – даунхилл и комби. Вообще-то он вполне мог стартовать и только в супергиганте, а на слалом не выходить, но на этот раз все же возникло желание попробовать свои силы и на Ганслерн. Почему нет? Иначе, чем так, он не сможет отобраться в квоту для технических стартов, такую возможность ему дает только один этап в году – комби на Штрайфе.

   По правилам Ханненкаммреннен, спортсмен мог участвовать хоть в обоих, хоть в одном старте из двух в рамках комби и получить очки или победить. Но если участвовал в супер-джи и отбирался в тридцатку, имел полное право стартовать и в слаломе. И Томми собирался воспользоваться этой возможностью и посмотреть, может ли он дотянуться до второго своего врага. Хотя, как показала сегодняшняя гонка, обогнать врага оказалось совершенно неважным вопросом.

   Сегодня он обошел Бена, причем прилично – почти на полсекунды. Но узнал об этом только от Ромейн, сам даже внимания не обратил, кто там остался позади него. Ему было интересно только, кто обогнал его самого. И насколько. Только когда она ему сказала, что Бен бесился, он вспомнил о Гайаре и выяснил из турнирной таблицы, что тот остался одиннадцатым. Но почему-то в душе Томми не появилось ни капельки злорадства. Для него куда важнее было то, что он сам сделал все как надо, прошел трассу на максимуме и занял достаточно высокое место, и гордость за свой результат и радость, что все было не зря, вытеснили всякую ерунду. Ну а что касается Эртли… Фил – один из сильнейших слаломистов мира, Томми вряд ли сможет до него дотянуться. Но попытается. До своей травмы Томми был блестящим слаломистом, но потом, ближе к двадцати стал делать упор на скоростные дисциплины. И только последний год начал робко пробовать свои силы на слаломных трассах. Пока без особого успеха.

   - Господи, да что это такое, юноша? – гримерша по имени Наташа Кюн уставилась на парня таким взглядом, будто красавчик Томми Ромингер неожиданно превратился в чудовище из диснеевского мультика. – Ты побывал в застенках гестапо?

   - Да, и меня били плетками тетки в черных кожаных шортах, - согласился Томми. Вчера он снова задвинул на учебу и провел отличный тренировочный день на слаломной трассе, еще оставшейся после воскресного этапа в Венгене. К слову, Фил Эртли занял там второе место, к дикому восторгу местных болельщиков. Вообще, в этом году на своей главной трассе швейцарцы остались без золота, но серебро Филиппа Эртли и бронза Адама Дитхельма смотрелись отлично, а если вспомнить еще нескольких человек в десятке, то жаловаться вообще было не на что.

   Томми отлично поработал вчера на слаломной трассе, причем с ним был не Гуттони, который мало смыслил в технических видах, а отец. Отто, как это отлично всем известно, был и оставался не тренером, а бизнесменом, но ради такого дела в очередной раз перевесил все дела на менеджеров, а сам рванул с сыном на склон. Тренировка прошла плодотворно и весело, но, помимо, как оба Ромингера надеялись, несомненного прогресса принесла и несколько небольших травм. Пара падений, пара синяков от столкновения с вешками, не без этого. Зато ночь он провел в Мюррене с Амели, которая воспользовалась тем, что Бену пришлось вылететь в Цюрих для подгонки ботинок.

   - Они тебя не плетками, а дубинами колотили, - уточнила Наташа. Ей перевалило за пятьдесят, от нее всегда пахло табаком, но она была классная тетка, отлично делала свою работу и никогда не выходила из себя.

   - Пусть дубинами, - покладисто согласился Томми. – Ну ты же замажешь как-нибудь, а что не замажешь, потом Курт в фотошопе уберет.

   - Как-нибудь замажу, сегодня тонна консилера нужна.

   - Ладно, не ворчи, до свадьбы заживет.

   - Интересно, кому удастся тебя окрутить. – Наташа направила софиты на грудь Томми, где красовался смачный черно-лиловый синяк, и начала смешивать в стеклянной баночке консилер. Покачала головой: - Конечно, лицо у тебя цело, но кто когда смотрит на твой ангельский лик, когда ниже такая тушка.

   - Ой, разворчалась. Наташа, с тобой я хоть завтра побегу в загс, теряя тапки.

   - Сегодня мой счастливый день. Прости, мой сладкий петушок на палочке, но в мои представления о счастливой семейной жизни не укладывается необходимость отгонять шваброй от мужа молодых красоток.

   - К черту красоток, ведь ты моя любимая вобла к пиву.

   - Кстати о красотках, у тебя сегодня новая партнерша.

   - Не Джиджи? – удивился Томми.

   - Джиджи само собой. Ты не читал описание?

   Читала Ромейн, но Томми в тот момент думал о слаломе и пропустил все мимо ушей. Он полагал, что, как обычно, будет сниматься в паре с Джиджи Маркезе, они отлично смотрелись вместе – брюнетка и блондин. Когда они начали работать вместе два года назад, у них даже был роман, они примерно месяц провели вместе, потом как-то разбежались, но продолжали неплохо ладить на съемочных площадках, не смешивая личную жизнь с профессиональной. Джиджи была действительно профи высшей пробы, не хуже Томми.

   - Ну и ладно, новая так новая, главное, чтобы гримерша оставалась старая, - сообщил Томми, откидываясь на спинку кушетки, чтобы позволить Наташе нанести консилер на синяк. На нем были только выбеленные джинсовые шорты, вся его одежда на первый сет.

   - Ну куда ж я денусь, - отозвалась та, аккуратными легкими мазками спонжа маскируя повреждения. – Это ваш модельный век короток, не успел себе Бентли прикупить, а уже вышел в тираж. А я-то что, работай да работай. Сколько тебе - двадцать два? Вот, а я работаю уже двадцать четыре года.

   - На хрен мне Бентли?

   - И то верно, видали мы, на какой Ауди ваше сиятельство раскатывает. Черт, Томми! Что это такое?!

   - Ты что, с ума сошла? – Томми, который успел было расслабиться, подскочил, когда она ткнула его в живот.

   - Это засос, черт тебя подери, - проворчала гримерша. – Что за дурная девка поставила тебе засос в пупок?

   Амели, зараза. Отлично провели сегодняшнюю ночь. Томми заерзал, захихикал:

   - Черт, Наташа, прекрати! Я боюсь щекотки!

   - Терпите, ваша светлость, нечего позволять ставить себе засосы, - хладнокровно ответствовала та, пытаясь обрабатывать пятнышко, пока парень вертелся, как уж на сковороде. – Да лежи ты смирно!

   - Это не засос!

   - А что – спортивная травма? – Наташа указала на красную полосу на ребрах, след очередной вешки. – Вот это да, видно. Знали бы наши бонзы, что ты явишься ко мне в виде жертвы кораблекрушения, попросила бы у них полтора часа времени. Весь график летит к чертовой матери. Бедные девочки сожрут всю помаду.

   - Так их сколько там?

   - Двое. Джиджи и новенькая.

   - Ой, не могу, блин, - Томми старался терпеть щекотку и лежать неподвижно. – Что за новенькая?

   - Совсем новенькая, свежее открытие, - охотно отвечала Наташа, надеясь разговором отвлечь Томми от щекотных манипуляций на его идеальном животе. – Пока без фанаберий, миленькая девочка, никаких звездных замашек, как у Джиджи. – Она похоже передразнила: - «Послушайте, никогда не предлагайте мне этот отвратительный оттенок цикламена, мне нужна фуксия!» Кто ей вбил в голову, что ей нужна эта чертова фуксия?

   - Знал бы я, о чем ты вообще говоришь, - Томми из последних сил держался.

   - О помаде, конечно. Томми, скажи своей крале, чтобы больше без таких фортелей. Гримировать пупок – вызов моему мастерству, черт подери. Рельеф сложный. Курт вообще в осадок выпадет.

   - Не смеши меня, блин, - он уже просто ржал, и от щекотки, и от ее подколок. Ну Амели… Знает ведь, что нельзя оставлять следы. Особенно перед съемками.

   - Так с вами один смех, модели фиговы, - Наташа полюбовалась итогом своей работы. – Ужас, совсем не тот вид. Как бы с тебя неустойку не стрясли. Повернись на бок.

   Когда его тыкали под ребра, он тоже обычно дергался, как псих. Тоже щекотка.

   - Не понимаю вообще, на кой черт надо все это мазать, - ворчал он, жмурясь. – Я же, черт, одежду рекламировать вроде как явился, а не нижнее белье.

   - Надо же, новенькая то же самое сказала.

   - У нее тоже засос… то есть спортивная травма?

   - Нет, у нее шрам под татуировкой. Тоже на животе.

   - Это фиг замажешь, - предположил Томми.

   - Я и не стала, у нее нет открытого живота на съемках. Все Джиджи достается, как всегда. Ну у нее и гонорары, не чета этой новенькой.

   - Откуда она взялась? – без особого интереса спросил Томми.

   - Из какого-то женевского модельного агентства. Босс ее увидел и затрясся, говорит – пора нашу парочку разбавить. Девочка рыжая. Натуральный рыжий цвет.

   Почему-то холодок беспокойства царапнул его.

    - Вот у вас и получилось трио – блондин, брюнетка и рыжая. Лионель одежду подобрал, просто супер. – Наташа кивком указала на комнату, которую Томми всегда использовал в качестве гардеробной. – Там тебе весь список, следующие - белые штаны и рубашка цвета лайма, ее велели не застегивать.

   - Да быть не может, - Томми кое-как поднялся с кушетки – экзекуция была закончена. – Ты меня защекотала.

   - Свободен. Береги пупок.

   Все еще посмеиваясь, он направился к дверям студии, за которыми нестерпимо ярким светом горели тысячи софитов и играл суперхит Maroon 5.

   Just shoot for the stars

   If it feels right

   Then aim for my heart

   If you feel like

   And take me away

   Make it OK

   I swear I’ll behave

   Просто целься в звезды,

   Если это тебе кажется правильным,

   То целься в мое сердце,

   Если хочешь...

   И забери меня с собой,

   Сделай все как надо, клянусь,

   Я буду хорошо себя вести

   Maroon 5 “Moves like Jagger”

   https://music.yandex.ru/album/248757

   Вовсю шпарили кондиционеры, но от прожекторов воздух прилично нагрелся. Джиджи – изысканнейшее воплощение вызывающей сексуальности – сидела в кресле, потягивая яркий розово-зеленый коктейль через соломинку и обмахиваясь журналом. На дворе стоял январь, самое время для съемок рекламы летней линии молодежной одежды. Поэтому Джиджи была облачена в выбеленные джинсовые шортики с кружевными вставками и черный топ с расшитым пайетками левым плечом. Увидев Томми, она приветливо улыбнулась ему, он улыбнулся в ответ и перевел взгляд на центр студии. Вторая модель стояла к нему спиной, и он мог видеть копну кудрявых рыжих волос, спадающих до пояса. На девушке были шорты, похожие на те, которые красовались на Джиджи, длинные стройные ноги голые, наверное, Наташа извела на эту девушку тонну бронзанта, чтобы ее открытая кожа не выглядела по-зимнему бледной. Загар отлично контрастировал с белыми кедами, тоже усыпанными стразами. Томми иногда удивлялся, зачем так много всяких блестяшек, но девчонкам они нравились. Правда, не всем. Амели обожала пайетки и стразы, а вот Ромейн наоборот не любила. Новенькая внимательно слушала, что ей втолковывала Миранда, одна из постановщиц. Миранда отошла к фотографу, но ее внимание привлек Томми, который молча разглядывал рыжеволосую девушку, по-прежнему стоящую спиной к нему.

   - А, пришел наконец. Отлично. Чего так долго сегодня?

   - Наташа меня щекотала, - обстоятельно, хотя и с дерзкой ухмылкой, объяснил Томми, не спеша направляясь к центру комнаты. По пути он слегка пританцовывал, отлично зная, что он умеет это делать, и не просто хорошо, а чертовски сексуально – фотограф тут же схватился за камеру. Девушка резко обернулась, и улыбка тут же сбежала с его лица.

   Но только на секунду. У Томми была защита, превосходная защита на все случаи жизни – его самообладание и самоконтроль. И образ великолепной фотомодели Томми Ромингера окружал его сверкающей броней.

   Он умел сделать так, чтобы никому было не под силу заглянуть за эту броню. И еще никогда, наверное, это умение не было ему так нужно.

   Огонек. Его любимая, желанная, жестокая девочка, любовь к которой почти привела его к смерти. Дважды. Сначала от руки ее дяди, потом от собственной руки. Эта девушка, желая того или нет, почти уничтожила его, и не ее вина, что она не преуспела в этом. Боль и любовь остались в его душе, он отдал бы все, чтобы вырвать и то, и другое из своего сердца, но это была его проблема. Он желал отплатить ей за все… и вот это должно было стать ее проблемой.

   Девочка выросла, потеряла подростковую угловатость и нескладность. Она осталась высокой и худощавой, но теперь ее бедра оформились ровно настолько, чтобы свести с ума мужчину, а грудь соблазнительно круглилась над низким вырезом темно-серого топа, тонкая трикотажная ткань которого льнула к горошинкам сосков. Томми, для которого ничего в профессии фотомодели не было секретом, отлично знал, что перед съемкой та же Наташа дала ей тюбик охлаждающего крема, который нужно наносить на грудь, чтобы все время съемок соски торчали. Это придает модели и ее одежде на фотографии определенную сексуальность, которую потенциальные покупательницы склонны проецировать на себя, что в свою очередь заставляет их стремиться купить эти шмотки. И все же, несмотря на то, что он знал, сколько ухищрений стоит за красотой Огонька, не будь между ними этой смертельной пропасти, он бы точно запал на нее. А так… так он смотрел на красивое, но лживое и опасное существо, он был захвачен врасплох, он ожидал чего угодно, кроме вот такой встречи с ней в фотостудии. И поспешил укрыться в своей броне. Чтобы не показать ей ничего из своих чувств, круто замешанных на любви, ненависти, боли, горечи, обиде, жажде мести и желании.

   А она тоже узнала его. Точно. Так притворяться, как он, Огонек явно не научилась. Побледневшее усыпанное веснушками личико выдавало ее с головой. Но она всегда была с характером, даже в 14 этого у нее было не отнять, поэтому она быстро взяла себя в руки, ну или подумала, что взяла. Вскинула подбородок – может немного слишком торопливым и дерганым, но достаточно красноречивым движением, в ярких синих глазах зажглись воинственные, упрямые искорки. Ох ты ж блин, напугала-то как. Она напоминала ему рыжего котенка, который шипит, выгибает спину подковой и топорщит шерсть на загривке, чтобы устрашить противника, но преуспевает только в том, чтобы показать свой страх и замешательство.

   Встретив прямой взгляд синих глаз новенькой, Томми одарил ее холодной, равнодушной вежливой улыбкой и обернулся на приветственный оклик фотографа Алана Кэйри.

   - Хей, Эл.

   Во всем мире не было ничего, что могло бы выбить этого парня из колеи. Небрежным, идеально неторопливым жестом он заложил большие пальцы в петли шлевок на поясе своих джинсовых шорт и обратил внимание на главного постановщика Яна, который заторопился к нему, на ходу выискивая что-то в своей папке. Как и обе его партнерши по сессии, Томми был одет в выбеленные джинсовые шорты, но, в отличие от девушек, больше на нем не было никакой одежды. Как и на его партнершах по сессии, на Томми были выбеленные шорты, но в отличии от девушек никакой другой одежды ему не полагалось. И обуви тоже. Решение начать съемку в почти обнаженном виде и закончить куртками и костюмами было принято, когда выяснилось, что хедлайнер и главный герой фотосессии явился весь в синяках и кровоподтеках, и гримеры были вынуждены применить особенно большое количество маскирующих средств, которые не могли долго держаться на коже, сильно потеющей под светом огромного количества фотоламп. Левая нога от бедра и почти до щиколотки представляла собой один большой синяк, шишку на плече ничем было не замазать, правое колено распухло, не говоря уже о знаменитом засосе, но на самообладании Томми это ну никак не сказалось. Он отвел взгляд от рыжеволосой девушки и весь обратился в слух, когда Ян начал объяснять ему, как именно будет проходить съемка. Он уже давно научился прятать собственные чувства, но это не означало, что их у него не было.

   Пользуясь тем, что Томми отвлек на себя всеобщее внимание, Лиз опустилась на табурет – внезапно ослабевшие ноги отказывались держать ее. Эта встреча, которой она так боялась и одновременно ждала, состоялась, вот все и позади. И ей повезло, что она заранее не узнала, с кем ей предстоит работать, а то могла бы и струсить. Она еще в пятницу получила описание съемки, но имен других моделей там не было. И только утром, появившись в студии и подписав договор о съемке, она услышала разговор главного постановщика с директором отдела маркетинга компании «Дана Белл».

   - Ромингер опять опаздывает, - пожаловался Ян.

   - Он едет издалека, - туманно ответил господин Эшбах. – И гримировать его придется долго, он предупредил, что вчера у него была тяжелая тренировка.

   - Вот так подписывай контракты со звездой спорта…

   - Не ной. Он – одна из лучших мужских моделей Европы, и нам еще повезло, что не страдает звездной болезнью.

   Услышав знакомое имя, скрывающее ее старую любовь и постоянную боль и вину, Лиз вздрогнула. Не то чтобы она не задавала себе вопрос до сих пор, а не встретится ли она с Томми на съемках, она же знала, что он работает в рекламе одежды, но одно дело гадать, и совсем другое – точно знать. Она увидит его… Господи, что же ей делать? Она не может встретиться с ним, она не может обнимать его, смотреть в его глаза и улыбаться, она не может делать ничего из того, что должна по сценарию! Ей нужно уйти. Она просто скажет, что плохо себя чувствует и не может сниматься. Конечно, ей придется заплатить неустойку, ну и пусть, ее это не разорит дотла. Она поступит именно так, даже понимая, что подобная эскапада сразу поставит крест на ее только начинающейся карьере, это пробная съемка, никто и никогда не будет связываться с моделью, которая, еще не сделав себе имени, решается на такие выходки… Но Лиз не сделала этого.

   Сам того не желая, Томми указал ей линию поведения, которой девушка и решила придерживаться. Он ее знать не желает, ну и отлично. Она его - тоже.

   Нет, Лиз и не ожидала ничего другого. Она понимала, что при их последней встрече поступила ужасно, но ведь и Томми ее будь здоров как подставил. И все же… все же девушка предпочла бы, чтобы он позволил ей заглянуть в его мысли, в его душу. Так, как позволял тогда – шесть лет назад. Он был такой чудесный, такой открытый, этот солнечный мальчик – ее первая и последняя любовь… Он целовал ее и говорил, что любит, так ревновал ее к своему брату, старался скрыть слезы, когда вылетел на соревнованиях, но не мог, а потом они вместе боялись, когда он снимал с нее пирс. И неизвестно, кто боялся больше. А потом пришла та ночь любви и страсти, когда он был так нежен, так искренен… И следующий день, когда он вместе со своей золотой медалью протянул ей в ладонях свое сердце… И самое страшное потом, то, о чем Лиз до сих пор старалась не вспоминать. На краю могилы Томми пришел к ней. Она не забыла ни секунды из той их встречи в Ла Круа Вальме. Он был такой отчаянный, такой обреченный, он теперь доверил ей не только свое сердце, но и свою жизнь, а она… она… Лиз не могла думать об этом. До сих пор. Если бы в ее силах было обратить время вспять – отдала бы полжизни за то, чтобы вернуть тот день, и вела бы себя по-другому… Томми был перед ней такой открытый, в нем было столько боли, отчаяния и мольбы… и любви. Он любил ее, любил их ребенка, и не его вина, что тот так и не увидел свет… Лиз ведь тоже любила своего нерожденного малыша, именно поэтому она не соглашалась даже говорить об аборте, когда родители заикнулись. Все сложилось так ужасно, так несправедливо… Но сегодня для Лиз все переменилось. Это был другой Томми Ромингер. Будто тот – искренний, открытый, любящий – в самом деле умер, а безупречную телесную оболочку захватил другой. Равнодушный, далекий, ледяной…

   Джиджи и Томми оба оказались профессионалами высшей пробы, Лиз не могла не заметить, как четко они ловят требования постановщиков и как быстро и точно вписываются в кадр. Первые несколько кадров Томми делал один, без партнерши. «Встань, левая рука на бедре, сядь, откинь корпус назад, взгляд в камеру, полупрофиль, смотришь на угол, улыбка, серьезный». Он моментально и четко выполнял команды, Лиз, устроившаяся в углу у окна, смотрела, как он работает. И, разумеется, любовалась его красотой, которая за эти шесть лет не просто не ушла, а расцвела еще ярче. Шесть лет назад он был самым красивым на свете мальчиком-подростком. Сейчас… она видела перед собой восхитительного молодого мужчину, который, несмотря на юный возраст, успел хлебнуть в жизни, но не сломался, а выстоял. И не просто выстоял - поднялся очень высоко, нагнул обстоятельства и заставил свою судьбу идти в нужном ему направлении. На юном точеном лице сияли взрослые глаза, искрились смехом, мудростью, зрелостью.

   Почувствовав ее взгляд, Томми во время смены позиции быстро повернул к ней голову. Прищуренные глаза потеряли свою ласковую лазурь, теперь они блестели сталью. Это был не злой взгляд, но острый, оценивающий, просвечивающий, как рентген. Одним быстрым, пристальным взглядом Томас Леон Ромингер заглянул в глаза Элизабет Фредерики Эртли и препарировал ее душу, просканировал, просветил и разглядел все, что ему было нужно… ну или хотя бы очень серьезно попытался это сделать… и отвернулся, сказав ей тем, что она ему больше не интересна.

   Взгляд был короткий, но он хлестнул плетью по ее нервам. Это был вызов. Он таким образом бросил перчатку, отправил к ней герольда, который протрубил атаку.

ГЛАВА 9

    Лиз внутренне подобралась, вспыхнула, снова вздернула подбородок – так она ответила на вызов, показала некоторым высокомерным мажорам, что ей плевать на их амбиции и что она сможет постоять на себя. И ее не испугает белобрысый задира, пусть даже он воображает, что может построить ее в ноль секунд. Она метнула ему в спину свой самый воспламеняющий взгляд, но он, к сожалению, не видел. Зато заметил Ян:

   - Не бери в голову, красавица. Перед Томми почти все поначалу тушуются, но он отличный парень, профессионал высшей пробы, он тебя не обидит.

   Она не сразу нашлась с ответом:

   - Да я вовсе… Мне-то что…

   - Все говорят, что с ним очень легко и приятно работать, и тут я абсолютно согласен, - возвестил Ян. – Не бойся. Сейчас он переоденется, и будете делать общий кадр, все трое. Тебе нужно просто довериться ему, и все будет хорошо.

    Лиз вспыхнула:

   - Довериться!? Да я… - Она хотела было выкрикнуть, что скорее доверится шелудивому коту, но вовремя прикусила язычок. Ни к чему выглядеть глупее, чем она есть на самом деле. Ян успокаивающе улыбнулся и отошел к Джиджи, которая отставила в сторону коктейль и ждала, пока Наташа промокнет ей пот на лбу.

   Томми появился в студии в белых штанах из жатого хлопка и расстегнутой рубашке цвета лайма. Он выглядел натуральным пижоном. Наташа заторопилась к нему, на ходу целясь кисточкой, но он со смехом привлек ее к себе и отстранил. Лиз услышала, как он что-то сказал про щекотку.

   - Так, девочка, сейчас твои мечты сбудутся, - к ней подошла Миранда. – Обнимашки с самым красивым парнем в Швейцарии, да половина девчонок всего мира с тобой бы охотно поменялась сейчас местами. Ты выглядишь очень мило, не сомневаюсь, что он тоже оценит.

   «Что ты знаешь о моих мечтах?!»

   - Больно на… - Лиз снова прикусила язык. Да что с ней такое?! Почему она так глупо себя ведет?

   Миранда потащила ее к кругу, ярко освещенному софитами, на котором Томми и Джиджи склонились над планшетом. Ян, стоя над ними, показывал пальцем на экран и что-то негромко объяснял.

   - Вот, посмотри, как они работают, - обратилась Миранда к Лиз. – Ян показывает им позы и расположения, как только начнется сет, они будут дублироваться вон на том мониторе. – Лиз посмотрела на плазменный экран, висящий под потолком на кронштейне над камерами. – Твой выход тоже через несколько минут. Мы решили дать тебе возможность немного понять, что от тебя требуется. Посмотри, как это делают Томми и Джиджи, они – одни из лучших в фэшн-сетах, поучиться у них – самый удачный из всех возможных стартов.

   К концу этой тирады у бедной девушки голова уже шла кругом. Томми в своих белых штанах и расстегнутой рубашке цвета лайма и Джиджи в джинсовых шортах и черном