Ошейник для любви. Наталия Рашевская, Елена Чаусова

Это добрая и нежная романтическая история с БДСМ. О том, как встретились двое: верхний и нижняя – и принялись отлично проводить время друг с другом. Тут не будет порки, только связывание, ролевые игры, доминирование и подчинение. А также немного фэнтези и капелька приключений.

   Ошейник для любви

   Нижняя – независимая личность. Она полностью свободна. И сильнее всего Верхний ценит то, что, обладая свободой делать что угодно, она выбрала встать перед ним на колени.

   © автор неизвестен

   Меньше всего Мигель ожидал под конец дня угодить на студенческую вечеринку, хотя мог бы и предположить, что его драгоценная сестрица Бланка – не из тех, кто станет проводить субботний вечер за книгами. Теми самыми, которые он хотел тихо и по-быстрому у нее забрать и отправиться домой. Ну, может быть, задержаться на чашку чая. А вместо этого попал в самый разгар шумного сборища человек на десять, заседающего на кухне за столом, обильно уставленным выпивкой и куда менее обильно – закусками.

   Едва Мигель вошел, из-за кухонной двери тут же высунулась пара любопытных носов, которым Бланка его охотно представила:

   – Это мой старший брат, Мигель, – а потом требовательно сказала уже ему: – Зайди представься хотя бы!

   – Я за книгами, – попытался отвертеться Мигель, который с такого рода сборищами завязал лет пять тому назад, едва сам перестал быть студентом.

   – Ну им же всем любопытно! – Бланка уставилась на него жалобным взглядом и надула губы, прямо как в пять лет, когда просила такого взрослого и занятого брата поиграть с ней «совсем капельку». Мигель никогда не находил в себе сил ей отказать. – Я про тебя рассказывала, между прочим! Только хорошее, разумеется. Что мой старший брат – очень одаренный маг и гордость семьи Торресов.

   – Это Эдуардо гордость семьи, – ворчливо отозвался Мигель. – А я – что-то вроде подлинника Поллока, чтобы на стенку повесить и хвастаться.

   Эдуардо был старше него на три года и уже давно на равных с отцом вел семейные дела, которых Мигель с преогромным удовольствием избегал, занимаясь тем, что ему нравится: благо, семейные доходы позволяли не жить на одно жалование, а родители и впрямь гордились его талантами и только поощряли такую карьеру.

   – Хорошо, Эдуардо – семейная гордость, ты – семейная реликвия, а я – семейная красота, – весело хихикнула Бланка. – Идем, я тебя со всеми познакомлю!

   – Только не надейся, что я забуду про книги, – с нарочитой суровостью сказал Мигель, послушно следуя за ней на кухню. В том, что касалось дел и учебы, Бланка отличалась редкой безалаберностью, и книги, которые Мигель взял для нее в университетской библиотеке, пользуясь куда более широким, чем у студентов, доступом к библиотечным фондам, не могла отдать вторую неделю, утверждая, что слишком медленно читает по-чешски. Мигель ей это прощал, но библиотекари на него уже недовольно косились, так что он твердо намеревался все-таки вернуть книги в ближайшее время.

   Компания у Бланки подобралась разношерстная и многонациональная: в Пражском магическом, одном из старейших университетов Европы, учились студенты со всего мира. Так что все болтали на английском, чему Мигель изрядно порадовался – за полгода он начал говорить по-чешски довольно бегло, но все же далеко не так свободно, как на английском после десятка лет в Лондоне.

   К своим обязанностям почетного гостя он отнесся со всей серьезностью, и очень постарался запомнить имена всех присутствующих, начиная с американца Колина и его приятеля-индуса Рави, самой колоритной и шумной парочки среди собравшихся, и заканчивая совсем тихой Петрой, которая предпочитала почти все время молчать, слушать и время от времени рассматривать всех, включая Мигеля, внимательным взглядом. Даже если он останется здесь лишь на положенные вежливые пятнадцать-двадцать минут, стоило быть вежливым до конца и называть всех по имени.

   Впрочем, Мигель задержался, почти сразу в полной мере оценив коварство своей драгоценной младшей сестрицы. Бегло обследовав стол, он пришел к выводу, что пить стоящее на нем красное, по всей вероятности, закупленное студентами для «присутствующих дам», с его точки зрения, можно только при желании глупо и бездарно отравиться. А потом обнаружил среди прочих бутылок местный чешский рислинг. Очень хороший рислинг. Которого Мигель, к тому же, раньше не пробовал. Он тут же подозрительно покосился на Бланку, которая состроила такую невинную физиономию, что никаких сомнений в ее причастности у Мигеля не осталось.

   Расстаться с рислингом, не выпив хотя бы полбокала, Мигель не мог: это было бы преступлением против хорошего вина. Пить его второпях – было бы еще большим преступлением. И он был уверен, что Бланка нарочно выставила бутылку на стол, узнав, что Мигель собирается зайти. Смирившись со своей судьбой на этот вечер, он налил себе полный бокал и принялся пить неторопливо и с удовольствием. В конце концов, если Бланке так уж хочется похвастать старшим братом, такое вино – вполне достойная плата за то, чтобы он сегодня изображал подлинник Поллока у нее в квартире.

   Разговоры на таких вечеринках перетекают от одного к другому порой весьма причудливо, так что Мигель вовсе не удивился, когда, начав обсуждать модные в этом сезоне иллюфильмы, все неизбежно вспомнили про «Пять цветов страсти» и принялись говорить вовсе не фильме, а об этой самой страсти. Точнее, об изысканных эротических играх между героями, которые и составляли основную суть истории. Мигеля это даже порадовало: фильм, по правде сказать, был беспредельно дурацким, а писательница, по ужасно популярному бестселлеру которой его сняли, о предмете имела, мягко говоря, смутное представление. Так что во время обсуждения иллюфильма Мигелю пришлось бы либо молчать, либо выглядеть старым занудой, который только брюзгливо критиковать популярные новинки и способен.

   – А я бы чего-то такое попробовал, – с воодушевлением высказался Грегор, который явно и без этого успел перепробовать много чего, причем с целой ватагой девиц. – Ну, знаете, просто из любопытства… интересно же, как оно!

   – Сверху или снизу? – тут же ехидно поинтересовалась драгоценная сестрица, которая, как обычно, за словом в карман не лезла.

   – Из любопытства стоит попробовать оба варианта, по очереди, – не удержавшись, предложил Мигель.

   – Да я еще не думал как-то… – растерялся Грегор.

   «Двоих Торресов на него одного явно многовато», – подумал Мигель, даже с некоторым сочувствием, хотя этот парень, явно первый красавчик курса, который, разумеется, считал себя по этому поводу едва ли не идеальным и совершенно неотразимым самцом, ему подспудно не нравился.

   Тут в разговор вдруг вступила тихая Петра:

   – А я вообще не понимаю, как может быть интересно доминанту бегать вокруг своего партнера, столько усилий тратить, чтобы доставлять удовольствие другому. Люди же любят, чтобы им уделяли внимание, а не только самим все делать.

   Все посмотрели на нее с интересом, и Мигель тоже, слегка наклонив голову набок и приподняв бровь. Он бегло оценил нарочито скромный вид и слегка зажатые движения, позу, в которой Петра словно старалась казаться меньше, чем она есть, не слишком выделяться среди других, почти полное отсутствие макияжа и пепельные волосы, которые обладательница, по всему, считала серыми, и тоже тщательно убирала, чтобы не выделялись. Одним словом, Петра явно имела представления о предмете обсуждения еще более теоретические, чем Грегор и популярная писательница бестселлеров. И при этом умудрилась высказаться любопытнее их обоих вместе взятых. Так, что Мигель немедленно задумался, что же он в этом находит. И, в конце концов, это в кои-то веки было о людях и их отношениях, а не о том, кто кого к чему привязал и какой формы девайсом шлепнул по мягкому месту. Намного интереснее, есть, о чем поговорить, наконец-то. «Очаровательно вдумчивое создание», – оценил Мигель. Ему хотелось ей ответить, причем всерьез, и он, разумеется, ответил:

   – В мире довольно много людей, которым это нравится. Получается, есть те, кто любит доставлять удовольствие другому. И находит именно в этом удовольствие для себя, – он мог бы сказать на эту тему еще много чего, но совершенно не хотел смущать Петру слишком откровенными высказываниями. С ней, в отличие от Грегора, хотелось быть тактичным.

   Петра, впрочем, все равно покраснела и принялась объяснять:

   – Ну, наверное, любят, просто странно про это думать. Вот люди обычно… Ну, как правило, неактивность в постели считают большим недостатком и когда говорят, что кто-то там как бревно – это довольно-таки обидно, а какая активность у нижнего?

   «О, неужели ты о себе, притом на личном опыте?» – тут же мелькнула у Мигеля очевидная версия. Тихая застенчивая девушка, которой попался какой-нибудь идиот вроде Грегора, привыкший только брать, причем все, что пожелает, но ни в коем разе не отдавать. Понятия не имеющий, что с такими, как Петра, нужно делать, чтобы получить… еще какую активность, просто совсем другого толка, чем у разнузданных красоток, умеющих продавать себя. Мигель еще раз окинул Петру внимательным изучающим взглядом и пришел к выводу, что она, определенно, симпатичная. И наверняка чувствительная, это часто бывает с такими вот тихими рассудительными барышнями. Попадись ей нормальный мужчина, достаточно внимательный, чтобы раскрыть то, что прячется в этой раковине – она бы наверняка ответила со всей отзывчивостью, на которую способна. Со всей активностью, в существовании которой у таких, как она, сейчас так решительно сомневается.

   – Дарить подарки приятно не меньше, а иногда и больше, чем получать, – совершенно искреннее улыбнувшись Петре, ответил Мигель. – А доставлять удовольствие нижнему – как дарить подарки. Тоже удовольствие. Особенно приятно угадать, что порадует другого.

   – Нет, ну вот я люблю страстных кошечек, – тут же заявил Грегор. – А как же!

   Все рассмеялись, а Колин сказал:

   – Разумеется, ты любишь, не зря у тебя их было так много!

   Петра же, ответа которой Мигель ждал, умолкла, видимо, решив, что и так слишком смело высказалась. Мысленно обозвав Грегора самодовольным засранцем, Мигель пересел поближе к ней и, снова улыбнувшись, тихо поинтересовался по-чешски:

   – Мне удалось вам объяснить, насчет подарков и удовольствия? Или нет? Или удалось, но вы не согласны? – почти нарочитое в такой неформальной компании «вы» вышло у него само собой, просто потому, что ему очень хотелось показать, что он всерьез относится и к Петре, и к их разговору.

   – Наверное, удалось, – пролепетала она. – Но понятнее мне не стало. Неинтересно только дарить, но не получать взамен, разве не так? Собственно, именно это меня и удивляет.

   – Совсем не обязательно получать взамен то же самое, что отдал, – ответил Мигель, так же тихо и с расстановкой. Что ему бы хотелось получить взамен от нее, уже сейчас, после этого короткого разговора, он представлял себе в красках: ее очаровательному личику, об очаровании которого Петра явно даже не догадывалась, очень бы пошло выражение страсти… И, разумеется, до этого было очень далеко, и нужно было сперва очень постараться для нее. Но оно того, честное слово, стоило. – Некоторым в таких… неравных отношениях нравится ощущение власти над другим, чувство контроля, некоторым – ответное обожание, то, что их считают особенными. Но я, пожалуй, нахожу важным другое… – он замолк, задумавшись, как сформулировать это такими же общими словами, не делая неприличных намеков в адрес Петры, которые смутят ее еще сильнее. Ему уже доставлял удовольствие их разговор, ее эмоции, мысли, ее ответы. Ему, в конце концов, доставляло удовольствие просто на нее смотреть. Когда уделяешь внимание другому, это вызывает реакцию, и ему хотелось вызывать у нее эти живые, непосредственные, трогательные реакции, именно в этом и было удовольствие.

   Она сжала сцепленные в замок руки и невольно подалась к нему, с удивлением вглядываясь в лицо Мигеля, и выдохнула вопросительно:

   – Да?..

   – Вызывать у другого… ощущения. Необычные, неожиданные, удивительные, разные, которые бы ему понравились, – совсем тихо, почти шепотом, но очень отчетливо ответил Мигель, тоже слегка наклонившись к ней и глядя прямо в глаза. – Это как магия, только безо всякой магии. Но так – только интереснее. И удивительнее.

   «Кто бы ни был твой неудавшийся кавалер, он полный идиот», – подумал Мигель, глядя на горящий любопытством взгляд и на заинтересованно, совсем по-детски приоткрывшиеся губы. Одних разговоров, и притом нарочито невинных, уже было достаточно, чтобы это прелестное создание захотелось немедленно поцеловать, подхватить на руки и утащить в спальню. И Петре для этого совершенно не нужно было изображать из себя «страстную кошечку», она была прекрасна как есть. Мигель осторожно покосился на остальных собравшихся, убедившись, что те успели отвлечься от них двоих на другие разговоры. И только Бланка сверлила брата внимательным взглядом – слишком уж хорошо его знала.

   – Магия… – протянула Петра и задумалась, потом встряхнулась и сказала: – Как интересно! Вот теперь мне хочется расспросить вас о том, какой вы маг и как применяете дар в жизни. Ну, знаете, мы тут все на магов только учимся, а вы уже работаете и, видимо, не считаете это скучной обязаловкой.

   Мигель не мог не улыбнуться: разумеется, вдумчивая и рассудительная Петра была такой не только в вопросах сексуальных отношений. И как только ей представилась возможность обсудить другую серьезную и волнующую ее тему, ухватилась за нее моментально. А Мигель сейчас был готов с ней говорить хоть о магии, хоть о виноделии, хоть об особенностях разведения василисков, в которых ни беса не понимал. Тем более что работу свою он действительно вовсе не считал скучной и очень любил.

   – Я инвольтатор, – коротко ответил он и, дождавшись заинтересованно-вопросительного взгляда, пояснил: – Нет, не полицейский и, тем более, не преступник. И даже не шпион. Независимый консультант, по особо сложным и необычным случаям, – разумеется, способы установления магической связи между живыми и неживыми объектами, которыми и занималась инвольтация, использовались не только для дистанционного воздействия на людей. Еще и в артефакторике, чтобы, например, привязывать вещи к владельцам, но Мигель об этом даже не стал упоминать: у него не настолько скучный вид, чтобы принимать его за инженера, в конце-то концов.

   – Независимый консультант по особо сложным случаям – это замечательно, значит, вы высококлассный специалист, это вызывает уважение, – она смущенно опустила глаза. – Хотелось бы мне настолько хорошо понимать в предмете, чтобы стать тем, кому не обязательно привязываться к одной должности – сами позовут.

   – О, в вашей способности разобраться в предмете я даже не сомневаюсь, – от души сказал Мигель. – Судя по нашей беседе, вы замечательно умеете вникать во что угодно.

   – Петра! – к неудовольствию Мигеля, наглец Грегор решил громко и бесцеремонно влезть в их разговор. – Ну нельзя же так: на вечеринке говорить о делах. Для этого есть целых пять дней на неделе, а сегодня суббота!

   – Да, давайте лучше танцевать! – тут же радостно предложила рыжая девица, которую, если Мигель правильно помнил, звали Даной. И стрельнула глазами в сторону Грегора, так что ни у кого из присутствующих не осталось сомнений в том, с кем именно ей хотелось бы потанцевать.

   С кем хотелось бы потанцевать Мигелю, тоже было совершенно очевидно, но Бланка не собиралась жертвовать интересами остальных собравшихся в пользу старшего брата и, тем более, своей рыжей приятельницы, так что сперва из музыкального центра заиграло нечто бодро-танцевальное. Как представлялось Мигелю, исполнял эту композицию оркестр из перфодрели и пожарной сирены, и звучала она совершенно кошмарно, но он по собственному желанию затесался на студенческую вечеринку, и грех было жаловаться, когда рядом с ним сидела Петра.

   – А вы танцуете? – спросил он ее о том, что его больше всего сейчас занимало, и, дотянувшись, подхватил со стола бутылку рислинга. Раз хоть что-то Бланка тут организовала вполне в его вкусе, то и надо отдать этому должное.

   – Совсем немножко, – сказала Петра. – Ну, как все, кто не учился этому специально.

   – Я и сам почти не учился специально, – тут же заверил ее Мигель. – Просто люблю танцевать. Танцы – это тоже удовольствие.

   Он взял со стола ее пустующий бокал и вопросительно кивнул на бутылку с вином в своей руке. Петра моргнула и ответила:

   – Танцы – да, а вина разве что глоток. Алкоголь для меня совсем не удовольствие, но я из любопытства пробую вкус разных напитков. Вдруг однажды пойму, что в этом находят другие. Но пока не поняла.

   Ее «из любопытства» заставило Мигеля снова улыбнуться и приподнять бровь. Она была не только вдумчивой, но и восхитительно любознательной – вот что ему понравилось сразу, хотя понял до конца он только сейчас. Ему немедленно захотелось поинтересоваться, что еще она готова попробовать из любопытства и не будет ли дозволено Мигелю принять в этом самое деятельное участие. Но это, разумеется, было чересчур откровенно, так что вместо этого он сказал:

   – Вино очень разное, – и наполнил ее бокал ровно на три пальца, – это – сладкое и восхитительно пахнет, как и положено хорошему рислингу. Может быть, вам понравится… а может, и нет. Вполне вероятно, что алкоголь просто не ваш сорт удовольствия. Но если пробовать… разные ощущения, можно найти ровно те, которые нравятся вам. Сперва попробуем вино, а потом – танцы, м?.. – он налил себе тоже, полбокала, поставил бутылку на стол и вопросительно посмотрел на Петру, осторожно коснувшись пальцами ее ладони.

   Вот теперь уж он точно принялся с ней флиртовать, в чем Петра до сей поры все же сомневалась. Потому что где такая серая мышь как она, а где птица такого полета, как Мигель Торрес, впечатляющий смуглый испанец с характерным носом, зелеными глазами и с очень выразительным лицом?

   Петру безумно смутило, что он ответил на ее вопрос, о котором она сама пожалела немедленно, как только ухитрилась его ляпнуть. Да еще и так легко признался, что он сам из тех, кто не чужд обсуждаемым весьма специфическим удовольствиям в постели. Самым ужасным было то, что их разговор ее возбуждал, Петра смотрела на Мигеля и думала, что ему, пожалуй, могла бы разрешить попробовать доставить ей все эти разные ощущения, о которых он так чувственно говорил. Наверное. Несмотря на то, что она сама ничего не понимает в этих вещах, потому что с парнями у нее никогда не заходило дальше поцелуев и неловких лапаний друг друга в подъезде. Но то, что она была бы не против, отнюдь не означало, что это интересно ему. В конце концов, вряд ли такой интересный мужчина не может найти себе девушку поинтереснее Петры. А сейчас? Все просто – сегодня он один, а она проявила интерес к тому, что интересно ему. В любом случае, нет смысла упускать удовольствия: далеко не каждую вечеринку у нее появляется кавалер хоть бы и на этот самый вечер.

   – Я не против, – она улыбнулась, взяла бокал и, поболтав немного в руках, сунула туда нос. Нюхать тоже было интересно и, пожалуй, приятнее, чем пить. И вот этим моментом Мигель ей понравился тоже: что так легко отнесся к ее нелюбви к выпивке. Обычно люди предпочитают навязывать алкоголь, хотя зачем, Петра понять не могла никак. Ну, если им нравится – так им же больше достанется, когда она не пьет.

   К ее дегустациям Мигель, напротив, отнесся со всем вниманием, и как-то незаметно, пока остальные танцевали под всякое шумное и быстрое, Петра, при активном участии Мигеля, успела продегустировать по глотку того и этого. От имеющегося красного вина он, правда, сразу принялся ее отговаривать, уверенно сообщив, что «это пить нельзя и нюхать тоже не стоит», зато к остальному как-то умудрился выбрать подходящие закуски из довольно скромного, вполне «студенческого» ассортимента. Сам он все это время продолжал пить вот это сладкое белое, заедая мягким сыром – все ту же половину бокала, совсем неторопливо. Петре оно тоже неожиданно понравилось, особенно вместе с сыром, если нюхать и пить совсем понемногу. Только это вино не было никаким сладким, на ее вкус, сладкие вина ей как раз не нравились: они были слишком тягучие и крепкие, а это было не сладкое и не кислое, а совсем мягкое, как сок, в удачной пропорции разведенный водой. Белое пиво было совсем не похоже на это вино, но тоже чем-то понравилось. И все это выходило как-то весело, увлекательно и легко, будто само собой и невзначай. Точно так же, легко и словно ненароком, Мигель то и дело касался то ее ладони, то плеча, наклонялся ближе, когда говорил, но ничего большего сделать не пытался, даже обнять или положить руку на колено. Наконец, когда закончилась очередная мелодия, он громко и весело сказал:

   – Бланка, ради всего святого, поставь наконец что-нибудь, подо что прилично танцевать такому старому и солидному человеку, как я, – вызвав всеобщий смех. На вид ему было ну никак не больше тридцати, хотя Петра и не знала, сколько точно. А потом все принялись коситься на них исподтишка, когда заиграла медленная мелодия и Мигель поднялся и подал Петре руку, поклонившись с каким-то аристократическим изяществом, которое не подходило ни их студенческой попойке, ни, тем более, Петре. Его прикосновения были очень уверенными, и это опять начало вызывать у Петры всякие мысли о неприличном. Рука на тали не прижимала слишком уж жестко, но была такой твердой, чтобы точно провести ее в танце, так что уже не была важна мелодия. Главное – ощущать, куда ведет Петру Мигель.

   – Просто двигайся вместе со мной. Это легко. И приятно, – словно в ответ на мысли Петры, прошептал он ей на ухо, склонившись так близко, что кожу обдало его теплым дыханием. И тут же отстранился, чтобы повести ее за собой, глядя в глаза. Только эти глаза она и видела, будто все остальное вокруг исчезло, кроме них с Мигелем, а следовать за ним и впрямь было легко, он направлял так же одновременно мягко, уверенно и ненавязчиво, как подсовывал ей пластинки сыра на тарелку. Петра даже не сразу заметила, когда закончилась музыка, и очень удивилась, что Мигель остановился – ей казалось, что этот танец будет продолжаться бесконечно.

   Петра растеряно улыбнулась и неловко поблагодарила за танец. Ей вообще было неловко от того, как ей хорошо с Мигелем. Он отвел ее обратно за стол, взяв за руку, галантно усадил, но, сев рядом, тут же наклонился к Петре, чтобы шепотом сказать на ухо:

   – Здесь сейчас опять будет ужасно шумно. Может, пойдем куда-нибудь, где потише? Например, на улицу… – Она снова чувствовала, как щекочет кожу его дыхание, а еще – как его пальцы под столом нежно и неторопливо поглаживают ее по запястью.

   – Конечно, – решительно кивнула Петра. В конце концов, тут было совершенно негде целоваться, если он вдруг захочет. Хотя почему бы ему не захотеть? Поцелуи ни к чему не обязывают, в самом-то деле.

   Торопливо распрощавшись со всем шумным сборищем, Мигель поймал очень выразительный взгляд Бланки, который означал, по всей видимости, что-то вроде «ну ты даешь, братец». Он повел бровью и слегка пожал плечами, что в свою очередь, должно было означать «сам не ожидал». Мигель и в самом деле не ожидал, что вдруг обнаружит в квартире у сестры такое сокровище, и тем более – что это сокровище так легко согласится провести с ним вечер. Он подставил Петре локоть, за который она тут же ухватилась обеими руками, как за спасательный круг, потому что по-прежнему ужасно сильно и при этом трогательно смущалась – и от его внимания, и от заинтересованных взглядов своих приятелей. Впрочем, от последних Мигель вскоре ее избавил, торопливо увлекая прочь из квартиры сестры, а оттуда – на улицу, в ночную свежесть и прохладу.

   Петра слегка растерянно озиралась по сторонам, и Мигелю снова хотелось начать целовать ее сию секунду. Но целоваться прямо у подъезда, нетерпеливо и торопливо, будто он один из этих студентов, не умеющих обращаться с девушками, а тем более – в первый раз, было бы несусветной пошлостью. И к тому же хамством по отношению к Петре. По счастью, во дворе росли деревья, и до одного из них нужно было пройти всего пару шагов, а потом осторожно обнять ее за талию и так же осторожно прижать спиной к стволу. Так было намного лучше, но Мигель и теперь не спешил с поцелуем, хоть и наклонился к Петре, с удовольствием разглядывая ее лицо в свете фонаря, поглаживая пальцами по щеке, по подбородку, по губам.

   – Ты совершенно очаровательная, – полушепотом сказал он, склоняясь еще ближе к ней.

   Она часто дышала, глядя на него широко распахнутыми глазами, и снова с детским удивлением распахивала губы, и в ответ на его слова, глубоко вздохнув, ответила:

   – А ты очень красивый.

   – Приятно… нравиться тебе. Очень, – прошептал он в ответ, а потом наконец коснулся губами ее удивленно приоткрытых губ, неторопливо, осторожно, пробуя, как то вино, хотя Петра на вкус была еще чудеснее. Сладкая и нежная. Мигель провел языком по ее нижней губе, пощекотал дразнящим движением, совсем легко сжал губу зубами, чтобы тут же торопливо поцеловать, повторил снова, потом еще раз – и только после этого скользнул языком в ее рот, продолжая дразнить, то лаская ее язык своим, то отдергивая его, наслаждаясь ее вкусом и каждым прикосновением.

   «Вот оно как… доминанты целуют!» – всплыла у Петры глупая мысль, когда она опомнилась от первого ошеломления. Все-таки это было совсем иначе, чем ее обычные предыдущие поцелуи, без таких игр и… завлеканий, когда ей уже хотелось как-то его поторопить, заставить прекратить ее дразнить, если бы она могла. И эти покусывания, это было действительно впечатляюще, у нее от них аж мурашки по коже пробежали. И все вместе это было до ужаса неловко, она вообще никогда раньше не хотела конкретного мужчину. Разумеется, она фантазировала и представляла всякие неприличности, и поцелуи были приятны, но никогда до сих пор она не ощущала такой пожар между ног когда целовалась, такой жар, что ей хотелось начать потираться об Мигеля, пытаясь хоть немного утихомирить доселе неведомую ей страсть.

   – Сладкая такая, – шепнул Мигель, на секунду прервав поцелуй.

   И тут же снова прикусил ей губу, одновременно запустив руку в волосы, пробежался пальцами по коже головы и сжал несколько прядей в ладони, слегка запрокидывая голову Петры назад. От этой простой слегка жестковатой ласки у нее принялись подгибаться ноги, и хорошо, что Мигель придерживал, и еще дерево. Кто бы мог подумать, что ей нравится, когда ее тянут за волосы, но ей понравилось чрезвычайно. Он же не дергал просто… командовал. Подчинял. И это было восхитительно.

   А потом Мигель наконец поцеловал как следует, настойчиво, жадно, прижался к ней, вжимая ее саму в ствол дерева, а его язык начал вытворять у Петры во рту какие-то совсем уж невообразимые вещи, лаская, заплетаясь с ее языком, скользя по губам. Это было совершенно феерично и Петра ощутила, будто превращается в податливый воск в его руках. Мигель, похоже, сразу почувствовал, как она обмякла, и немедленно крепче обхватил Петру за талию, а потом она ощутила его колено между своих ног, в том самом месте, от одного прикосновения к которому ее сейчас бросало в жаркую дрожь, и невольно ошеломленно замерла, но всего на пару мгновений. Рука Мигеля тут же ласково погладила Петру по пояснице и, скользнув ниже, подхватила под бедра, усаживая на ногу, так что стоять теперь было вовсе не нужно, и она с облегчением привалилась к стволу, полностью отдаваясь его рукам и губам, все таким же уверенным и настойчивым. Все это вместе было ужасно непристойно и в то же время восхитительно хорошо. Наконец она не выдержала и задыхаясь сообщила:

   – Ты… это… В жизни так не целовалась.

   Петра пыталась сказать, что Мигель восхитительно умелый, но почему-то смутилась сказать прямо и вышла такая вот нелепость.

   – Спасибо. Рад, что тебе… понравились ощущения, – он улыбнулся и легко, почти невесомо коснулся губами ее губ, тут же отстранившись. – Значит, что могу рассчитывать, что тебе захочется повторить… и продолжить. Потом, – он осторожно убрал ногу и поставил Петру на землю, продолжая, впрочем, крепко держать ее за талию, прижимая к себе.

   Петре немедленно показалось, что она все сделала глупее не бывает, ей бросилась краска в лицо и она принялась смотреть в сторону на землю.

   – Наверное, – пробормотала она, думая при том, что Мигелю совсем ничего не понравилось, и он просто утешительно говорит про следующий раз.

   – Что такое?.. – он тут же положил ладонь ей на щеку, разворачивая лицом к себе и заглядывая в глаза. Нахмурился, снова коснулся губами губ, мягко погладил щеку большим пальцем. – Я тебя обидел своим «потом»?.. Петра… я бы хотел всего и прямо сейчас, но не хочу спешить. Только не с тобой, ты слишком… чудесная, чтобы делать все второпях.

   – Не в этом дело, – ответила Петра, постаравшись не дрогнуть голосом. Дело было действительно не в этом. Просто когда она говорит мужчине, что ей с ним хорошо, а он отстраняется, в общем-то уже неважно, какие там отговорки он придумает, чтобы объяснить что «девочка, я не для тебя». Она и так догадывалась, что не пара такому впечатляющему мужчине. – В любом случае, спасибо за все, это был очень хороший вечер.

   «Пока не обломался, но можем считать, что обломалась у нас уже ночь, время на дворе то еще», – подумала Петра и решительно закончила:

   – Надеюсь, тебя не затруднит проводить меня до остановки трамвая.

   На душе было горько, но, в общем, она же с самого начала догадывалась, что это так, лишь на один вечер, так что зачем уж теперь переживать, когда он закончился.

   – Петра, я тебя никуда не отпущу, – очень серьезно сообщил Мигель, обняв ее второй рукой за плечи и притянув к себе еще крепче. Наклонился к ней, уткнувшись в щеку своим выразительным испанским носом. – Такие сокровища, как ты, не отпускают и не провожают до остановки трамвая. Их на руках носят. А если обидели неосторожным словом… или не словом – тем более, – едва сказав это, он действительно подхватил ее на руки, не слишком резко, но уверенно и решительно, тут же прижав к себе, и все так же серьезно заявил: – Буду носить тебя на руках по Вышеграду хоть до самого утра, пока ты меня не извинишь и не позволишь поцеловать тебя снова. У тебя губы слаще рислинга, и за них можно отдать в несколько раз больше… Чего ты желаешь, мое сердце?.. Все, что пожелаешь, за твои самые нежные на свете губы…

   – Зачем на руках? – нервно спросила Петра, губы которой дрожали, и она очень не хотела расплакаться у Мигеля на руках. – И никакое я не сокровище, ты ничего про меня не знаешь, чтобы выводы делать! И... вообще...

   Она хотела сказать «отпусти», но побоялась, что и впрямь отпустит.

   – Тш-ш-ш, девочка. Совсем тебя расстроил, несчастный мой цветок, – Мигель прижал ее к себе еще крепче, склонился еще ниже, снова уткнулся носом, теперь в висок, и коснулся губами скулы. – Ты удивительный цветок, Петра, тебя нужно носить на руках, потому что только этого ты и заслуживаешь, а когда ты расстроена – тем более нужно, держать крепко и не отпускать. Я уже достаточно знаю… чтобы носить и не отпускать. Какая ты восхитительно чуткая, как трепещешь от каждого прикосновения, ты себе даже не представляешь, какое удовольствие в этом – чувствовать тебя в своих объятьях, вести тебя в танце, когда ты отзываешься на каждое движение. Невозможно было не представлять… как ты отзываешься на другое. На ласки и поцелуи. Но все равно оказалось лучше, чем я представлял. И я хочу еще. Хочу тебя, со мной, не на один вечер и не на одну ночь… хочу тебя всю. Чудесный цветок и сокровище. Никуда не отпущу и на руках отнесу куда угодно, – пока Мигель говорил, он склонился к ней близко-близко, едва не касаясь ее губ, и смотрел прямо в глаза, и тихий полушепот звучал мягко и низко, будто мурлыканье кошки.

   От его слов и от голоса, от всего, к Петре вернулось ее желание, и она просто прошептала:

   – Тогда целуй… а потом, когда-нибудь, и все остальное.

   – Спасибо… драгоценная, – прошептал Мигель прямо ей в губы и немедленно поцеловал. На этот раз – не дразня и не заигрывая, мягко и неторопливо, сперва лаская губы Петры своими губами и языком, потом – лаская языком язык, с томительной нежностью, неспешно, поглаживая и посасывая, будто хотел впитать Петру в себя или слить их губы воедино в бесконечной ласке. Впрочем, она все-таки закончилась, хотя и казалась невозможно долгой, как тот танец, и Мигель, слегка отстранившись, но продолжая склоняться над Петрой и глядя в глаза, проговорил все тем же мурлыкающим полушепотом: – Тебя хочется пробовать не спеша, как хорошее вино. Такая же восхитительная на вкус и голову кружишь. Mi flor…

   Цветочком Петру никто никогда не называл. Это было приятно, как и поцелуи, как и его обещания. Но все равно пора было домой, сама она с вечеринки ушла бы даже чуть раньше.

   – И все равно тебе придется отвести меня до остановки трамвая, – кокетливо сказала она, – и, возможно, даже до общежития. Тут недалеко.

   Впрочем, и не могло быть далеко: Бланка Торрес не стала бы снимать квартиру в неудобном месте и на большом расстоянии от Университета. А общежитие, где поселилась Петра, было лишь чуть дальше. В крайнем случае, или под настроение, тут и пешком можно было пройти.

   – Устала? – заботливо спросил Мигель и снова на пару мгновений поймал губы Петры своими. А потом прямо с ней на руках неторопливо зашагал из двора на улицу. – Хорошо, значит, понесу тебя в общежитие. Какой адрес?

   – Венцигова двадцать.

   – Совсем недалеко, – решил Мигель после секундной задумчивости. – Если захочешь немного пройтись пешком сама, скажи.

   – Захочу, – немедленно сказала Петра, страдающая от неловкости. – Чуть попозже.

   Вот еще, так далеко ее тащить… Но на ручках ее никогда не носили до сих пор, и это оказалось так приятно. Только совсем неловко: как будто показушно. Она спрятала лицо в плечо Мигеля, глубоко вдохнув. Одеколон мешался с его собственным запахом, и еще добавлялся легкий запах алкоголя, и все вместе было очень даже приятно.

   Час уже стоял и впрямь довольно поздний, так что людей на пражских улицах было совсем немного, к тому же Мигель, по всему, нарочно избегал широких улиц, предпочитая петлять по переулкам, где не было вовсе никого, а его шаги гулким эхом отдавались от стен – будто они и впрямь были совсем одни в целом городе. Так что никто не мог им помешать, когда Мигель останавливался ненадолго, чтобы поцеловать Петру в очередной раз и промурлыкать на ухо очередной комплимент. Но все равно она в конце концов решительно слезла с его рук: прогуливаться с ним под ручку тоже было хорошо.

   В какой-то момент они вдруг вынырнули из переулков на залитую ночными огнями улицу. Мимо них прогрохотал тот самый трамвай, на который они не пошли. Он стучал колесами и копытами четверки костяных лошадей, бодро мотающих головами: им было все равно, день или ночь, они не уставали. Петра проводила его взглядом, а Мигель неожиданно спросил:

   – Какие цветы ты любишь, цветок мой?

   Петра в этот момент замерла на месте и думала, что, будь она фотограф, она бы хотела сделать хорошее художественное фото трамвая на фоне Праги, ведь Старый город и этот уже довольно-таки устаревший, несовременно медленный вид транспорта очень подходили друг другу. Она ответила рассеяно, прежде, чем сообразила, зачем он спрашивает:

   – Нарциссы и розы, – тут же спохватившись, Петра закусила губу и посмотрела на Мигеля. – Впрочем, всякие.

   Она совершенно не собиралась его обременять, а ведь розы не самые дешевые цветы, а время нарциссов уже прошло. И вообще все это снова было как-то неловко. Как будто ей нужны цветы, чтобы захотеть заниматься с ним любовью, глупость какая-то. И Петра не знала, как ему это сказать и надо ли говорить вообще. Он осторожно взял ее за подбородок, слегка подняв голову, чтобы заглянуть прямо в лицо, склонился к ней и, улыбнувшись, тихо проговорил:

   – Дарить подарки – удовольствие, ты же помнишь. Я это делаю, потому что хочу. Радовать тебя. Это приятно. Пойдем, – он снова ее поцеловал, прежде чем, крепко обняв за талию, уверенно потянуть в сторону горящей витрины ночного цветочного магазина.

   Оттуда они вышли с букетом из двадцати одной розы, кремового и нежно-розового цвета вперемешку. Несмотря на робкие протесты Петры, меньше Мигель покупать отказался категорически, сообщив, что будет хуже смотреться. А потом, уже перед самым общежитием, он снова взял ее на руки, вместе с этой охапкой цветов, так же уверенно заявив, что она все-таки устала идти, просто не признается. Петра и впрямь устала и к тому же начинала хотеть спать после такого наполненного впечатлениями вечера. Мигель донес ее до самых дверей общежития, где наконец поставил на ноги и достал из кармана пиджака зеркальце. Разумеется, не дешевое: рамка поблескивала в темноте гладким белым металлом. Наверное, все-таки титаном, хотя Петра не удивилась бы, если бы это был настоящий серебряный антиквариат, или же его копия. Выглядело оно вполне старинно. Вынимать после этого свою пластиковую побрякушку было даже как-то неловко. Большой палец Мигеля ловко пробежал по внутреннему кругу букв на рамке, с еврейским алфавитом для каббалистических заклинаний и зеркальных имен, уверенно набил ее имя на иврите, а потом Мигель вопросительно уставился на нее:

   – Как дальше?

   – Дворжакова, и потом еще гимель и каф.

   Он кивнул, набрал оставшуюся часть, коснулся пальцем кристалла вызова, и Петра тут же почувствовала, как вибрирует задний карман. Мигель сразу прервал связь, сунул телефон обратно в карман и, обняв ее за талию и отодвинув в сторону огромный букет, поцеловал на прощание, с такой страстью, что у Петры снова затряслись коленки.

   – Напиши мне, когда доберешься до комнаты, чтобы я не волновался, – то ли попросил, то ли велел он и погладил пальцами по щеке. – До завтра, mi flor.

   Домой Мигель отправился тоже пешком: ему нужно было немного проветриться после всех этих одуряюще сладких поцелуев, которые вовсе не утоляли, а только сильнее разжигали желание. Благо, до его квартиры тоже можно было дойти относительно быстро, и к тому же по прямой. Мигель купил ее сразу, едва подтвердился контракт на работу в Чехии. Два года с возможностью продления при необходимости – не такой уж долгий срок, чтобы обосновываться всерьез, но Мигель не любил зависеть ни от кого, и от арендодателя тоже не собирался. Так что у него имелась своя собственность в центре Праги, куда он и направлялся по улице с упоительным названием Вашингтонова, перетекающей в Вильсонова. Впрочем, мертвые американские президенты сейчас Мигеля не волновали совершенно, потому что все его мысли занимала Петра.

   «С ней так нельзя, – мысленно сказал себе Мигель с упреком, вспоминая их разговор во дворе. – И не смей больше ничего подобного, ни случайно, ни, тем более, нарочно». Все с самого начала выходило чересчур хорошо, и он слишком уж обрадовался тому, как оно складывается, а потом – слишком побоялся «не удержать коней». Он хотел ее безумно, до исступления, хотел прямо там, под деревом, расстегнуть молнию на джинсах, забраться рукой в трусики и доставить ей удовольствие, чтобы она стонала и всхлипывала от наслаждения. Как им обоим было бы хорошо… и это было бы слишком. Слишком торопливо, слишком жадно, слишком кое-как, совсем не так, как Мигель хотел бы с Петрой. Но она так податливо и охотно отзывалась на ласку, так чутко реагировала на его внимание, что почти невозможно было сдержаться. Мигель сдержался… и получил едва ли не плачущую девушку на руках. Потому что на отвержение Петра реагировала все с той же своей невероятной чувствительностью. И она все же была сильно напугана, как Мигель сперва и предположил, именно этим – тем, с какой грубостью и небрежностью ее отвергали. Может быть, и не один раз. Идиоты. И Мигель тоже идиот – не подумал и не понял, хотя мог бы, после всего ей сказанного.

   Он счел ее своей, окончательно и бесповоротно, с того самого мгновения, как коснулся ее губ и она ответила на поцелуй, подчинилась ему, еще легче и естественней, чем в танце. И разумом Мигель не мог не понимать, что Петра еще не дала ему своего прямого согласия вовсе ни на что, но чувства бежали впереди разума, и чувства были уверены: она его, он отвечает за нее всем собой и каждую минуту и не хочет никуда отпускать. И уж тем более – не может прогнать. У него еще не было никаких прав на Петру, но он уже чувствовал ответственность. Так выходило само по себе, и он ничего не мог с этим поделать. Для Мигеля все это было очевидно, как белый день. А вот для Петры нет, для нее не было очевидно вовсе ничего – даже то, как сильно он сходит с ума от желания при каждом прикосновении к ней, так, как давно уже не сходил, ни с кем. Потому что Петра никогда раньше не чувствовала себя желанной. И ровно это ей было нужно почувствовать сейчас, в первую очередь. Значит, именно это Мигель и должен ей показать – так, чтобы Петра увидела и поняла.

   «Никаких наказаний отвержением или отказом во внимании, никакого унижения, никакого выражения недовольства», – мысленно составил себе Мигель список на будущее и тут же подумал, что такой набор мог бы оттолкнуть очень многих верхних, и уж тем более доминантов. Слишком много ограничений власти и контроля, ради снятия которых зачастую и приходили в Тему. Но Мигелю, как он совершенно честно сознался самой Петре, было нужно совсем другое. У него в голове бродили фантазии о том, как она позволяет ему себя связать, прекрасные и будоражащие – но следом Мигель представлял, как Петра позволяет ему делать что угодно, не будучи связанной, даже скованной наручниками, и это заводило куда сильнее. Ее готовность подчиняться, реагировать ровно так, как он ожидает, без каких-либо указаний с его стороны, по собственному желанию и с удовольствием.

   Мигель почувствовал это в ней сразу, зацепился еще за первые сказанные Петрой слова – люди со стороны обычно недоумевают, правда ли подобные вещи могут нравиться. А она не сомневалась, для нее наслаждаться подчинением было так органично, что она просто не представляла, как может быть иначе. Хотя Мигель все равно ожидал от нее неловкости, испуга, напряжения, вполне естественных для скромной «ванильной» девочки, у которой и ванильного-то опыта почти не было. Но Петра оказалась совершенно восхитительной, раскрылась ему навстречу так быстро и так ярко, завелась с полоборота, так что он и впрямь мог бы взять ее прямо во дворе, мог бы что угодно. И это было невероятно, просто потрясающе, что-то совершенно особенное, чего и у опытных нижних не всегда отыщешь, не говоря уже обо всех остальных. Даже если сама Петра до этого дня вовсе не подозревала, что ей на самом деле нужно – Мигель не мог не ощутить и не увидеть. И это возбуждало безумно. Она хотела подчиняться, без малейшего ограничения, принуждения и тем более наказания – вот что сводило в ней с ума. Петра была совершенно восхитительной, почти идеальной. На что Мигель был готов, чтобы быть с ней? Практически на что угодно в пределах своих сил и возможностей и еще немного сверх того.

   Фло, соседка Петры по комнате, разумеется, спать даже и не думала, невзирая на поздний час – она и в будни-то не ложилась рано, а уж в выходные тем более. Она сидела на кровати, воткнув в уши крошечные «пуговки» наушников от музыкальной шкатулки и, потрясая в такт неслышной мелодии своей истошно-синей шевелюрой, что-то черкала в блокноте для набросков. Скорее всего, эскиз очередной татуировки. Впрочем, едва Петра возникла на пороге, Фло моментально отложила все свои дела и уставилась на нее с восторгом и любопытством, написанными поперек всего лица.

   – Обалдеть какой букет! – оценила соседка и, для пущей убедительности, подняла большой палец вверх. А потом сразу же потребовала: – Рассказывай давай!

   Петра тут же покраснела, так как то, что ее волновало больше всего, рассказывать было нереально. Хотя, наверное, если отчистить историю от всего сексуального, то выйдет и ничего.

   – Мы у Бланки Торрес повисеть пошли, а там ее брат пришел и задержался с нами. Как-то вот м-м-м… почему-то он за мной и ухаживал в итоге.

   – Да ты что! – Фло очень выразительно выпучила глаза, а потом похлопала по кровати рядом с собой. – Садись вот и излагай подробно! Хотя нет, сперва цветы! – она вскочила с кровати и, пока Петра даже спохватиться не успела, унеслась в ванную, наполнять водой казенную дешевую белую фаянсовую вазу, которая прилагалась к комнате и мебели и обычно пустовала.

   С шикарным букетом внутри, впрочем, даже эта ваза сразу начала выглядеть как-то если не роскошно, то весьма элегантно. Когда они водрузили ее на комод, Фло снова плюхнулась на свою кровать и вдохновенно изрекла:

   – Старший брат Бланки Торрес! Обалдеть просто! А он брюнет, да? Черноглазый? Испанский такой…

   – Брюнет, а глаза зеленые. Но очень испанский – такой нос, знаешь, выразительный!… В общем, испанский, да, – рассказала Петра, а потом не удержалась и мечтательно протянула: – Краси-и-ивый.

   – Ух! Зеленоглазый! Чума просто! – продолжила от души восхищаться Фло. – И… чего он? И как оно было? А он тебя поцеловал, а?.. – взгляд у нее горел совершенно детским любопытством, и она от волнения даже взъерошила волосы, так что они встали торчком, сделав Фло похожей на ополоумевшего гнома.

   – Ну, сначала мы говорили, – вяло начала Петра, а потом сообразила, что может поделиться важным и распирающим, даже если не говорить обо всех этих вещах про секс. – Знаешь, Мигель нормальный такой. Без вот этой придури: раз ты не пьешь, то ты не с нами. Ответил мне, что, возможно, алкоголь – это не мой сорт удовольствия, когда я сказала, что разве пригублю вина. Уже одно это… Но он вообще внимательный. И мы танцевали и потом целовались, конечно. Ох, как он целовал! Прямо так, будто я ему нравлюсь! Очень.

   – Ну конечно очень нравишься! – убежденно сказал Фло, выразительно покосившись на розы, а потом с еще большей решимостью заявила: – Вот, наконец-то за тобой кто-то ухаживает как следует! И правильно! Он классный, похоже, вовсе не только этим своим выразительным испанским носом. Он же тебе второе свидание назначил? – обеспокоилась она, схватив Петру за руку.

   «Ну и с чего бы за мной ухаживать как следует, когда я мышь серая и неинтересная?» – подумала Петра, но ответила про другое:

   – Сказал, «до завтра» вот, позвонит, наверное, и назначит. Я надеюсь.

   Однако на следующий день в районе полудня, уже успев начать изводиться ожиданием, вместо звонка Петра получила текстовое сообщение на зеркало: «Прости, mi flor, меня внезапно завалило работой прямо в выходной. И, кажется, допоздна. Увидимся, как только смогу управиться с делами и вырваться к тебе. Очень скучаю. Мигель».

   «Ну да, у свободной работы есть свои недостатки, например, дела в выходные», – сказала она себе, но сердце все равно упало. Все же это слишком легко могло оказаться отговоркой, той самой, которой она боялась. Да и вообще, может, Мигель вовсе не свободен, а она так, под руку подвернулась на вечер… увлекся ненадолго, а потом спохватился.

   Было горько, больно и обидно, а еще очень хотелось заплакать, но вместо этого Петра засела за учебники. Стипендия ей была необходима, так что всякие любовные переживания вовсе не были поводом прекращать заниматься. Наоборот, еще и отвлечься от них было можно. Хотя училось ей плохо, еще и взгляд то и дело натыкался на розы, будто нарочно заставляя вновь и вновь думать: это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, потому ничего удивительного в том, как быстро чувственный туман рассеялся для нее.

   На другое утро Петра проснулась разбитой и в ужасном настроении – каком-то апатично-раздражительном, будто жизнь разом выцвела и потеряла краски.

   Руки Петры затряслись так, что она едва не выронила зеркальце, сердце заколотилось, а на лицо полезла неуместная улыбка.

   «Нормально. Я на парах пока», – коротко сообщила она и бросилась дальше конспектировать.

   Все-таки она дуреха и сама себя накрутила! Ну и пусть лучше дуреха, зато Мигель написал, чем была бы умная, а он там с другой. Петра вздохнула, думая, что надо было бы написать сообщение побольше, а так она будто не хочет общаться, но даже не представляла, что писать, да и конспект же был важен тоже. Впрочем, Мигель, кажется, воспринял ее ответ нормально. «Учись, не буду отвлекать, – писал он во втором сообщении. – Увидимся после твоих занятий. Очень соскучился».

   «Договорились!» – ответила она, едва не подпрыгивая от счастья. После пар! Интересно, а что будет после пар? Они просто погуляют или?.. Она бы предпочла «или», конечно. От одной мысли обо всяких «или» с Мигелем у нее начинало теплеть и влажнеть между ног.

   Чем дальше шло время, тем больше она волновалась. Конец лекции по каббалистике, которая стояла последней, Петра еле высидела, переживая, придет ли Мигель. Терпеть она не могла совершенно, и достала зеркало еще по дороге в коридор, чтобы сразу же написать Мигелю, что освободилась, однако это оказалось не нужно: едва выйдя из аудитории, Петра увидела его, сидящим на подоконнике прямо напротив двери. Зрелище, надо сказать, было впечатляющее: Мигель сидел в небрежной позе, закинув на подоконник одну ногу и опершись о нее рукой, в белоснежной рубашке, которая в свете от окна будто светилась сама, контрастируя со смуглой кожей. Пиджак он бросил рядом, а поверх него лежал букет, увидев который, Петра только и смогла, что растерянно захлопать глазами. Потому что это были нарциссы, на дворе стояло начало июня, а магические выращенные не в сезон цветы, фрукты и овощи стоили раз в несколько дороже обычных, к тому же поди их еще добудь.

   – Обалденно красивый, – услышала она на ухо воодушевленный шепотом Фло, и невольно встряхнулась от своего изумленного оцепенения. Соседка ободряюще похлопала ее по плечу и, сказав: – Все, я побегу, увидимся! – стремительно испарилась в направлении лестницы.

   А Мигель, пригладив рукой волосы, улыбнулся и посмотрел на Петру. Она ощутила, что вся трепещет от его взгляда и… это будет нормально на него набрасываться с поцелуями посреди коридора универа, или не очень? Наверное, не совсем, но хотелось. Петра подошла к нему и с неуемной улыбкой до ушей сказала:

   – Привет. Тебе очень идет все это, – она махнула рукой. – Подоконник и все остальное.

   И тут же замолчала, поняв, что несет несусветную ерунду, и уставилась на Мигеля, прямо в его зеленые глаза. Ореховые. Красивого орехового цвета – решила сейчас она.

   Мигель, продолжая улыбаться, спустил ногу с подоконника, усевшись прямо, и обнял ее за талию, притянув к себе – как-то так у него выходило, одновременно уверенно и твердо, так, что не оставалось сомнений, что он имеет на это полное право, и в тоже время мягко и уютно, так, что Петре хотелось растаять у него в руках.

   – А тебе идет улыбка, цветок мой. Очень, – тихо сказал Мигель, а его пальцы тут же очертили контуры этой улыбки, заскользив по ее губам. – Соскучился по тебе. И по твоим поцелуям, – сказав это, он склонился к ней и поцеловал так же уверенно и нежно, как до этого обнял.

   Петра закрыла глаза, наслаждаясь каждой секундой, каждым движением, невольно ожидая, что он станет делать дальше, и мечтая телепортироваться куда-то, где не будет столько людей. Рука Мигеля, тем временем, скользнула с ее талии ниже, ухватила весьма решительно и тут же прижала еще крепче, а вторая принялась поглаживать по спине, так что Петра уже готова была неприлично застонать, невзирая на всю эту толпу народа вокруг. Но ровно в этот момент Мигель остановился и оторвался от ее губ, дыша глубоко и учащенно.

   – Как у тебя сегодня настроение, милая – куда-нибудь пойти или… ко мне в гости? – очень тактично сформулировал он весьма откровенное предложение.

   – В гости, – немедленно ответила Петра и прижалась к нему крепче.

   Мигель глубоко вздохнул и тут же расплылся в широкой довольной улыбке.

   – Тогда бери цветы и поехали, у меня кристалломобиль внизу.

   Машина у него оказалась не хуже зеркала, даже лучше: двухместный спортивный кабриолет модной кристаллической формы, с узким граненым носом, и тоже серебристо-металлического цвета – кажется, у Мигеля он был любимым. В марках Петра не разбиралась, но выглядел кристалломобиль впечатляюще.

   – Крышу поднять? – заботливо осведомился Мигель после того, как помог усесться ей, положив нарциссы на колени, и сам сел на водительское место.

   Петра отрицательно мотнула головой: на улице было жарко, а в открытом кабриолете она раньше никогда не ездила. И Мигель, так же молча кивнув, завел машину, которая мягко стронулась с места, моментально, как показалось Петре, набрав предельно допустимую для центра города скорость. Вся их поездка в середине дня, когда улицы не были слишком запружены транспортом, заняла едва ли пять минут: разумеется, Мигель жил тут же, в центре, совсем недалеко от университета. Кристалломобиль нырнул на подземную парковку одного из домов, на взгляд Петры выглядящего не менее старинным, как конный трамвай, а оттуда они поднялись сразу на самый верхний этаж.

   – Мансарда дома позапрошлого века – идеальное место для жизни в Праге, на мой вкус, – очень серьезно сообщил Мигель, отперев дверь квартиры и пропуская Петру внутрь впереди себя.

   Оформленная светлым деревом и белой штукатуркой квартира сказу показалась Петре огромной, очень просторной, в ней ничего не было от позапрошлого века, кроме вида из окон. А еще, похоже, она была двухэтажной, судя по лестнице, ведущей наверх. Петре тут сразу безоговорочно понравилось, и подумалось, что нарциссы должны сюда вписаться как можно лучше. Они тоже такие же светлые.

   – Давай поставим цветы, – сразу попросила она. Вон, у тебя и ваза, кажется, подходящая стоит.

   Белую овальную вазу с такими выступами, будто по свежей глине провели пальцами да так и оставили, скорее всего, вписал в стеллаж дизайнер, но она была сейчас как нельзя более кстати.

   – Конечно, – согласился Мигель и тут же наполнил вазу водой в кухонной раковине: кухня здесь была отделена от гостиной только короткой барной стойкой, над которой, прямо как в настоящем баре, свисали донцами вверх со специальной полки винные бокалы. – Здесь поставить или в спальне? – с самым невозмутимым видом спросил Мигель, кивнув сперва на низкий столик возле дивана, а затем – на закрытую дверь в конце коридора.

   – Я не знаю, как ты считаешь будет лучше, – Петра растерялась, поскольку, кажется, перед ней во всей красе предстал вопрос о том, как предупредить Мигеля, что она все еще девица. О таком точно предупреждают. Тем более, гм… мужчин, которые привыкли командовать и решать в постели, уж тут он точно должен решать: готов ли он прямо сейчас стать первым.

   Мигель забрал у нее цветы, водрузил в вазу, а потом приобнял свободной рукой за талию и мягко повлек за собой в сторону двери в спальню.

   – Пойдем, – сказал он и коснулся губами ее виска. – Для начала цветы поставим, они там будут отлично смотреться.

   В спальне, в отличие от светлой гостиной, стены были оклеены темно-серыми обоями в серебристых арабесках, а наклонное мансардное окно закрывала плотная рулонная штора, тоже серая, так что здесь было темно, пока Мигель не коснулся выключателя и из-под потолка не полился мягкий приглушенный свет, в котором наконец можно стало как следует разглядеть внушительной ширины кровать с кованой узорной спинкой и такими же коваными витыми столбиками в изножье. Мигель поставил вазу на прикроватную тумбочку, продолжая обнимать Петру за талию, так что они в итоге остановились прямо возле этого самого ложа. Первая же мысль, возникшая у Петры при взгляде на кровать, была о том, что, наверное, тут вот есть к чему привязывать, и даже в очень разных позах, от чего она сразу возбудилась сильнее, и еще это почему-то придало ей смелости.

   – Я хочу тебя, – сказала она, посмотрев на Мигеля. – Хочу, чтобы ты стал моим первым мужчиной.

   У Мигеля от ее слов на мгновение перехватило дыхание, а потом сердце застучало часто, как кастаньеты. Первым! Он был вне себя от радости уже оттого, что Петра согласилась поехать к нему, наслаждался ее доверием, как самым драгоценным и прекрасным подарком. Но это – было куда больше, чем он ожидал и мог себе представить. «Моя девочка, вся моя, целиком и полностью», – с упоением подумал Мигель, обнимая ее крепче и неторопливо поглаживая по спине. Но какими же идиотами были все ее прошлые… нет, он не мог назвать их «мужчинами». Он с трудом себе представлял, насколько нужно было оказаться по-мужски несостоятельным, чтобы даже не довести это чуткое, отзывчивое к ласке, восхитительно страстное создание до кровати. Впрочем, оно и к лучшему: никто из них не успел испортить Петре жизнь и впечатления от интимной близости совсем уж сильно.

   – Спасибо, сокровище мое, – тихо проговорил Мигель, обхватив ее пальцами за подбородок. – Что доверяешь. Mi bella flor, mi niña tierna. Моя самая нежная девочка. Хочу, чтобы ты была моей, – последние слова он проговорил уже совсем шепотом, тут же ее целуя, погладил пальцами подбородок, скользнул ниже, на шею, где трепетала и билась от возбуждения жилка.

   Она запрокинула голову, подставляя шею его ласкам, прижимаясь к нему всем телом, прошептала:

   – Миге-е-ель… – а потом спросила: – Почему меня ноги рядом с тобой так плохо держат?

   – Потому что ты самый чуткий и чувственный цветок, который мне когда-либо встречался, – от всей души ответил Мигель, спускаясь к ее шее и губами тоже, целуя, осторожно покусывая, тут же целуя снова. – И чтобы я чаще тебя на руках носил, – с этими словами он действительно поднял ее на руки, поцеловал в губы, а потом осторожно уложил на кровать, забравшись следом и нависнув над ней сверху.

   – А ты еще и скромный, – игриво сказала она, проводя рукой по груди Мигеля. – Но ведь у меня ноги подламываются только от тебя, это ты для меня особенный.

   Одного ее прикосновения оказалось достаточно, чтобы по его телу пробежала горячая дрожь желания. Совершенно нестерпимого. «Хочу быть для тебя особенным. Хочу быть единственным. Хочу, чтобы ты была только моей», – с жарким исступлением подумал он, едва ли не благодарный сейчас всем тем не-мужчинам за то, что они были такими идиотами. И что теперь именно он сорвет этот восхитительный цветок.

   – Потому что ты для меня тоже особенная, mi flor, – хриплым шепотом ответил он. Мигель мягко перехватил ее руку, поднес к губам, поцеловал пальцы и принялся подниматься вверх, от ладони к запястью, оттуда – по предплечью к локтю, покрывая ее кожу короткими жаркими поцелуями. – И я хочу доставлять тебе удовольствие только так… чтобы ноги подламывались. Только так, ты не заслуживаешь меньшего, мое сокровище, – добравшись поцелуями до локтя, он осторожно завел руку Петры за голову, прижав к подушке, потом так же присоединил к ней вторую, обхватив оба запястья одной рукой, а вторая ласкающими движениями заскользила вниз по ее телу – по виску, по щеке, по шее, по плечу. Мигель хотел в этот первый раз быть нежным и заботливым. И хотел обладать ей, всей целиком, до головокружения. Подчинять. Видеть, как она подчиняется, как ее это возбуждает.

   Петра раскраснелась, глядя на него затуманенными глазами, и с приоткрытыми, алеющими вовсе не от помады губами, она выглядела очень чувственно. А когда Мигель провел рукой ниже, по ее боку и бедру, выгнулась, ахая, и обмякла, слегка расставив ноги.

   – Ты разденешь меня? Или оставишь как есть? – спросила она обычным тоном, без иронии или кокетства, просто интересуясь тем, что собирается с ней делать дальше Мигель.

   Его снова бросило в дрожь, и он едва не застонал, просто глядя на нее. Какой же Петра была восхитительной… в этой своей готовности к тому, что решит делать он, такой искренней, без малейшей наигранности. Мигелю хотелось раздеть ее прямо сейчас и делать с ней все, что только можно, но вместо этого он сказал, склонившись к ее уху и поцеловав восхитительно нежную шейку:

   – Раздену, хочу любоваться тобой всей целиком. Но не сразу, – и осторожно прикусил зубами мочку уха, одновременно с удовольствием скользнув рукой под кофточку, поглаживая ее шелковистую кожу, провел по животу, по боку, пробравшись вверх, нащупал на спине застежку бюстгальтера и расстегнул в пару привычных движений. А потом обхватил рукой грудь, легонько сжав. Она тоже была как восхитительный цветок – нежная, упругая. И, пожалуй, у Мигеля вовсе не хватит сил не раздевать Петру слишком уж долго. Не в этот раз.

   Петра застонала в голос от этого всего, а потом на всякий случай сообщила Мигелю:

   – У меня чувствительные уши. Мне нравится, когда ты так…

   Уши были даже чувствительнее, чем грудь, кажется. Во всяком случае, удовольствия она получала больше от ласк ушей, груди было слишком легко сделать больно. Но… конечно… наверное, все эти вещи предполагают и игры с болью? В любом случае, вряд ли сразу, так что не стоит беспокоиться.

   – Ты вся чувствительная, – прошептал Мигель и снова легонько укусил ее за ухо, а потом сразу же обхватил мочку губами, нежно посасывая. – Я запоминаю… все, что тебе нравится. А как тебе нравится здесь? Так?.. – он осторожно погладил грудь кончиками пальцев и мягко принялся кружить ими возле соска.

   Петра прислушалась к себе и доложила:

   – Так обычно. Приятно, но не больше, чем если бы ты гладил руку или ногу.

   – А так?.. – спросил Мигель, мягко поцеловав ее в подбородок, и продолжил свое исследование, осторожно зажав между указательным и средним пальцем ее затвердевший напряженный сосок и погладив подушечкой большого.

   Петру бросило в жар, казалось, даже глаза стали горячими. Она невольно выгнулась, подаваясь к Мигелю.

   – Ох-х-х-х. А так – крышесносно.

   Он тоже тихо охнул, прижался к ней в ответ, слегка потерся бедрами с коротким стоном, хрипло проговорил:

   – Сладкая моя… Какая ты… потрясающая, – и продолжил играть с ее сосками, сжимая, слегка оттягивая, поглаживая и перекатывая между пальцами – то один, то второй по очереди, заставляя ее снова стонать и выгибаться, еще сильнее, буквально сгорая от наслаждения.

   Потом Мигель отпустил ее руки и, подхватив за плечи, усадил, чтобы стянуть с нее кофточку и выпутать руки из лямок расстегнутого бюстгальтера.

   – Такая красивая, – выдохнул он, слегка отстранился, окинул Петру жадным взглядом и склонился к ней, теперь обхватив сосок губами и лаская языком, потом нежно прикусил, тут же снова провел языком, дразня, и уложил обратно на подушки, продолжив ласкать грудь ртом.

   Она запустила руки в его волосы, раз сейчас было можно – волосы оказались шелковистые и такие приятные наощупь – и ответила:

   – И ты красивый, я бы посмотрела на тебя без рубашки.

   Приподнявшись на локте, Мигель с улыбкой взглянул на нее, коснулся губ коротким поцелуем, а потом сел, торопливо расстегнул рубашку и бросил на пол.

   – Смотри, драгоценная, – сказал он, улегшись на кровать рядом с ней. – И трогай, если хочешь... Все твое, я весь твой. И ты моя, – он вздохнул и его ладонь заскользила по телу Петры, по животу и груди.

   – Мой? – удивленно спросила Петра, любуясь его ладным телом. Под рубашкой Мигель тоже был смуглым, почти как молочный шоколад, во всяком случае, лизнуть хотелось не меньше, да что там, больше. Много больше!

   Не мог такой красивый мужчина быть ее, разве что ненадолго. Тем более стоило пользоваться его щедрым предложением. Она наклонилась и лизнула его по чуть солоноватой ключице, провела рукой по спине и по боку, ощущая, какая приятная у него кожа. Мигель тихо застонал, слегка откинув голову назад и прикрыв глаза, опустил руку ниже, ухватил ее за попку и притянул к себе, прижимаясь бедрами, тесно, так что Петра даже через свои джинсы и его брюки смогла почувствовать его затвердевшее мужское достоинство, упирающееся ей в пах.

   – Конечно твой. Если ты моя, я твой... О, Петра… – севшим голосом ответил Мигель и поцеловал ее в шею, а потом, проведя рукой по волосам, стянул с них и без того сползшую резинку, осторожно взъерошил, принялся неторопливо перебирать пальцами. – Вот так… У тебя чудесные волосы, серебряные… тоже сокровище, – он захватил рассыпавшиеся по спине пряди горстью, поднес к лицу и зарылся в них своим чудесным испанским носом, вдыхая запах.

   Все его движения, все что он делал, были будто нарочно созданы для того, чтобы завести Петру еще сильнее.

   – Тебе нравится серебряный, – шепнула она и принялась жадно целовать его в шею.

   – Да-а, – со стоном выдохнул Мигель, принявшись поглаживать ее ладонью по спине, страстно и собственнически.

   А потом Петра почувствовала, как его пальцы добрались до застежки джинсов, быстро и уверенно расстегнули молнию, скользнули по животу вниз, под тонкую ткань белья. И она только сейчас, вместе с его прикосновениями, ощутила, насколько сильно там, между ног, стало горячо и влажно. И как остро ей не хватало этих ласк Мигеля, именно там.

   – Так сильно хочешь… Сладкая… Muy, muy tierna, muy apassionada. Самая нежная, самая страстная, – жарко зашептал Мигель ей в ухо, тут же скользя по нему языком, покусывая и целуя.

   Петра принялась двигаться в его руках в своем ритме, ощущая, что уже совсем близка к финалу, слишком с ним было хорошо, слишком он ее заводил.

   – Да, моя хорошая… Да, моя сладкая… – продолжил шептать Мигель, нежно терзая мочку уха, лаская Петру рукой в такт ее собственным движениям, будто поймал и подхватил, как в танце. Его пальцы поглаживали, надавливали и снова поглаживали ровно там и так, как было нужно. Ровно так, чтобы Петру пронзало от макушки до пяток невыносимо острым удовольствием.

   Она стонала, всхлипывала, кусала губы и хотела большего, чего-то еще большего. Глаза у нее закрылись, и перед ними начали проноситься картинки того, чего именно ей хотелось бы однажды попробовать. Разумеется, она видела разные фотографии и гифки в этернете, со связыванием и прочими БДСМ-играми, и сейчас в голове всплыла одна, где девушка была связана так, чтобы, лежа с подогнутыми коленями, торчать задницей кверху, а между ее щиколотками была черная распорка. Девушка выглядела такой легкодоступной в этой позе, и… может быть, однажды Петра с Мигелем попробует такое на себе. В фантазии на ее попку опустилась поглаживающая загорелая рука, и она ощутила содрогания накрывающего ее оргазма.

   В себя она пришла не сразу, и словно в каком-то полусне или трансе чувствовала, как руки Мигеля осторожно поглаживают ее, как он целует ее в щеку, укладывает на подушку, как Петру накрывает что-то мягкое, легкое и теплое, а потом рука Мигеля снова обнимает, мягко прижимая к себе. Было очень хорошо, так что даже глаза открывать не хотелось, только уткнуться Мигелю в плечо и лежать так всегда.

   Она была потрясающей – ровно такой, как ему хотелось, как он воображал в своих фантазиях, и еще лучше, чем он мог себе даже представить. Мигелю было даже немного боязно думать о том, каким может оказаться… все остальное. Он уже сейчас готов был задохнуться от восторга, когда она была такой чувственной и страстной и невообразимо, завораживающе красивой в его руках. Все было ровно так, как он мечтал, и намного лучше. Его сокровище и драгоценность лежала на подушке, с разметавшимися по ней серебряными волосами, и Мигель заботливо укрыл ее покрывалом и обнял, и теперь думал, что мог бы удовольствоваться и этим, вот так лежать рядом с ней, обнимая, и любоваться тем, как она восхитительна после страсти, с еще горящим на щеках нежным румянцем и припухшими розовеющими губами. Наслаждаться тем, как трогательно она прижимается к его плечу, наслаждаться Петрой рядом. Уже одно это сейчас делало его совершенно довольным – пожалуй, даже счастливым. И одновременно ему хотелось еще, больше, Мигелю было невыносимо мало ее, притом, что было головокружительно много.

   – Ты была совершенно восхитительна, mi flor, – тихо проговорил он, поцеловав Петру в скулу и поглаживая пальцами по пепельным прядям. – Восхитительна и прекрасна, моя самая сладкая и чувственная девочка. И сейчас прекрасна тоже. Как ты себя чувствуешь, милая?

   Петра открыла глаза и на губах ее заиграла томная улыбка.

   – Прекрасно! Как никогда в жизни. Ты мне подарил невероятные ощущения, Мигель.

   Он довольно вздохнул, улыбаясь ей тоже: любого другого ответа ему было бы недостаточно, любой другой ответ означал бы, что не справился, так, как должен был, и так, как того заслуживала Петра. Но ей с ним было хорошо так же, как ему с ней – и, значит, все было замечательно.

   – Я счастлив, сокровище мое. Что тебе со мной хорошо ровно настолько, насколько мне чудесно с тобой, – ответил он и принялся покрывать неторопливыми нежными поцелуями ее лицо, просто потому, что ему хотелось. Петру хотелось целовать все время: лицо, шею, ушки, маленькие пальчики, восхитительную грудь, всю целиком. – И что смог доставить тебе удовольствие. И хочу еще. Сейчас пока отдыхай, но я хочу еще… хочу с тобой всего, что только можно представить. Потому что ты потрясающая, – с еще одним довольным вздохом Мигель мягко притянул Петру к себе, неторопливо погладив по спине.

   Мысли об этом самом всем, самые разные фантазии, одолевали его непрестанно. Но сейчас он думал, в первую очередь, не об их воплощении, а о том, что надо объяснить Петре… все про это самое «все». Прежде, чем они приступят к нему на практике. И сразу же невольно начал мысленно подбирать слова объяснений. Это он тоже должен был сделать для нее, как и многое другое – очень многое. Чем сильнее Петра подчинялась ему, чем больше доверяла и шире открывалась перед ним, тем яснее Мигель ощущал свою за нее ответственность, необходимость о ней заботиться, делать все, чтобы ей было хорошо. Чувствовать это было восхитительно приятно, совершенно потрясающе было так сильно ощущать ее своей.

   – Это хорошо, что хочешь, – промурлыкала она с кокетливым видом. – Было бы грустно, если бы все так быстро закончилось.

   – Ну что ты, сердце мое, все только началось… совсем немножко началось, – ответил он, довольно улыбнувшись и легко поцеловав ее в губы. – Ты себе даже не представляешь, сколько всего я с тобой хочу… всякого. И… Петра, прежде, чем у нас будет что-то еще, кроме просто секса, я тебе все подробно расскажу и объясню. И никогда ничего не сделаю без твоего желания. Хочу, чтобы ты это знала и не волновалась ни о чем, – он снова коснулся ее губ и погладил по голове, перебирая волосы пальцами.

   – Я тебе верю, – она потерлась головой о плечо Мигеля, – и выслушаю все, и переспрошу. Я знаешь, не сильна в… этом всем. Что-то слышала, читала, но краем уха и не очень разбираясь. Даже не думала, что в итоге… мои пристрастия действительно окажутся своеобразны. Ну, ты понимаешь?

   Он тут же теснее прижал Петру к своему боку, принявшись гладить по голове всей ладонью. Все же она была совершенно невероятная. И у Мигеля все вставало и категорически отказывалось опадать уже от одного этого – когда она с такой искренностью и доверчивостью льнула к его плечу и смотрела ему в глаза. Такая невозможно нежная, сладкая, удивительный цветок.

   – Прекрасно понимаю. Для этого здесь и есть я. И чтобы объяснить, и чтобы разобраться в твоих пристрастиях – тоже, – серьезно сказал он и ласково погладил ее пальцем по кончику носа. – Я за тебя отвечаю, Петра, целиком и полностью. Это самое первое, что тебе нужно знать. Настолько, насколько ты даешь мне право… делать с тобой что-то, настолько же отдаешь мне ответственность за все, что с тобой происходит. И я отвечаю за то, чтобы с тобой все было в порядке. И второе, что тебе нужно знать – что это право всегда даешь мне ты, по собственному желанию. И так же можешь забрать в любой момент. Ты соглашаешься, или не соглашаешься на любое действие, я – не делаю ничего, на что не получил твоего прямого согласия.

   – Удивительно все же. Все это куда сложнее, чем я представляла, но я понимаю, что в целом и правильно. Про принципы безопасности, добровольности и разумности даже я тем самым краем уха слышала. Потому и удивлялась, ты помнишь, – Петра осторожно поцеловала Мигеля в шею.

   – Ты чудесно удивлялась, – с довольным вздохом ответил он, погладив ее ладонью между лопаток, – меня никто никогда о таком не спрашивал. Люди со стороны обычно вовсе так не смотрят на этот вопрос. А ты просто понимаешь и чувствуешь, и все. Что это история про взаимное удовольствие, и еще про отношения между людьми. Лично мне кажется, что безопасность, разумность и добровольность – это ровно то, что отличает хорошие отношения от плохих. Совершенно любые, на самом деле. Я хочу, чтобы у нас были хорошие отношения, и тебе со мной было хорошо, мне нравится доставлять тебе удовольствие и не нравится делать тебе неприятно – и все остальное, все эти правила, просто проверенный способ устроить все самым лучшим и безопасным образом.

   – Ты удивительно, сказочно щедрый, это меня поражает и восхищает: откуда в тебе столько! – Петра приподнялась на локте и поцеловала Мигеля в губы.

   – М-м-м-хм, – не слишком внятно отозвался он в ответ, потому что, разумеется, немедленно продолжил этот поцелуй, и с большим воодушевлением. Разве он мог иначе? И только спустя некоторое время, найдя в себе силы наконец оторваться от ее невозможно сладких и нежных губ, сказал: – Я очень жадный. Хочу всю тебя целиком, обладать тобой, распоряжаться по своему усмотрению этим невероятным сокровищем и делать с тобой множество всяких вещей… И то, что тебе это нравится и ты мне собираешься это разрешить – невероятно ценный подарок. Бесценный, mi flor.

   – Это я себя ощущаю жадной, – она захихикала. – Пусть это будут наши главные споры: кто из нас жаднее.

   Он невольно засмеялся в ответ, снова чувствуя себя совершенно счастливым обладателем невероятной драгоценности, а потом, посерьезнев, сказал:

   – На самом деле, я всерьез думаю, как рассказать тебе все остальное, чтобы оно не было похоже на просветительскую статью с тематического сайта… Иначе можно просто отправить тебя читать статью, а я хочу сам говорить об этом с тобой, – он задумчиво потер пальцами нос и с расстановкой сообщил: – Пожалуй, начать можно вот с чего… У нас обоих своеобразные пристрастия, и есть еще другие люди с похожими пристрастиями. Все это принято считать одной культурой, весь БДСМ, это и есть одна культура. Но, на самом деле, здесь тоже у всех разные вкусы. Это как алкоголь… тут тоже может быть «не твой сорт удовольствия». Понимаешь?

   Петра не могла не любоваться Мигелем, когда он был такой замечательный. Так заботился о ней, чтобы она не входила в отношения с нераскрытыми глазами. Хотел, чтобы ей было хорошо во всем. Это трогало, и еще он был бесподобно красивый при этом. Ее Мигель, окрашенный солнцем шоколадный Санта.

   – Более чем, – согласилась Петра вслух, – с алкоголем удачное сравнение. А на Тематических сайтах есть специальные просветительские статьи? Ну, то есть, я однажды как-то полазила по одному сайту, все оказалось очень непонятно: много терминологии, местами пугающе, и я, видимо, не сориентировалась и не нашла для начала такого, чтоб было ясно. Сбежала оттуда, решив, что это не для меня и вообще незачем время зря тратить. Так что ты точно лучше объяснишь.

   Мигель посмотрел на нее с искренним сочувствием, вздохнул и погладил по голове.

   – Бедная, какой-нибудь произвольный сайт, если зайти туда случайно и ничего толком не зная, кого угодно напугает. Особенно если там в очередной раз спорят, кто правильней понимает эти самые термины и принципы тематической культуры, от такого и я сбегаю, честно говоря. Не удивительно, что тебя все это так ошарашило. Хотя, на самом деле, терминология нужна затем же, зачем и в магии и материалистических дисциплинах: чтобы проще было понимать, а не чтобы сложнее. Сказал одно слово – и все знают, что ты имеешь в виду. Давай разбираться вместе, так должно быть проще, – он осторожно взял ладонь Петры в свою, поцеловал пальцы, а потом, не выпуская ее руки, принялся рассказывать: – Смотри, БДСМ – это не одна аббревиатура, а три сразу. Бондаж и дисциплина, доминантность и сабмиссивность, садизм и мазохизм. Три пары из ведущего и ведомого. Можно причислять себя ко всем, можно к двум, можно к одной – то есть, быть мазохистом и не любить подчиняться, любить подчиняться, но не быть мазохистом, или даже, к примеру, просто любить, когда тебя связывают, и совершенно не хотеть ничего больше.

   – Связывание понятно, гм, а дисциплина что? И доминантность-сабмиссивность, гм… И как тебя называть? – вопросы у Петры возникали сами собой, прямо пока она говорила, хотя она думала, что задаст лишь один. А еще от этих разговоров снова разгоралось желание, она же не могла не представлять всякого, о чем говорили, и это возбуждало.

   – Ты очаровательно любопытная, – первым делом заявил Мигель с улыбкой и снова поцеловал ей руку. – Давай по порядку. Есть физические ограничения, и это не только связывание, еще кляпы, маски на глаза, специальные костюмы, колодки – много чего. А есть психологические, дисциплинарные. Если я тебя прикую к кровати или вот к этой штуке, – он показал на потолок, и Петра только теперь заметила, что к нему прямо над кроватью привинчено несколько массивных металлических колец, – это бондаж, а если я просто велю тебе сесть в определенную позу и не двигаться, безо всякого физического воздействия – это уже дисциплина. Тот, с кем все это проделывают, называется нижний, а тот, кто проделывает – верхний. Я верхний, ты нижняя. Так же, как тот, кто причиняет боль – садист, а тот, кому – мазохист. А доминантность и сабмиссивность – это уже не про действия, а про отношения, неравные, где один подчиняет, второй подчиняется. Начиная с эротических игр, например, в начальника и секретаршу. Подчиняющий называется дом, а тот, кто подчиняется – саб.

   – Нижняя, – с придыханием сказала Петра, – мне нравится. И, надо сказать, я себе сейчас показалась лишенной фантазии, сколько всего люди насочиняли для удовольствий.

   Она посмотрела на кольца, едва ли представляя, какие там могут быть позы, чтобы так привязывать, и понравится ли ей это, но решила, что разберется потом. Она ведь всегда может сказать «нет».

   – Люди занимались этим совместно и не одно столетие, вот и успели насочинять, – очень серьезно возразил Мигель, а потом улыбнулся и, крепко обхватив Петру, перевернул на спину, прижав к кровати и нависнув сверху. – А какие у тебя фантазии? Расскажи что-нибудь, хочу послушать, – попросил он и тут же поцеловал ее в подбородок, а потом принялся продвигаться к уху по линии челюсти, чередуя поцелуи и покусывания.

   – Ой, неловко, – пискнула Петра и сама себе удивилась. – Забавно: думать, что я могу с тобой всяким таким заняться, мне нормально, а вот рассказывать – неловко.

   – Ты очаровательный трепетный цветок, – сказал Мигель с умиленной улыбкой и в очередной раз ее поцеловал. – Говорить всегда более неловко, чем думать или даже делать, будто сознаешься… а не просто рассказываешь. М-м-м, давай попробуем вот как… Я могу прямо сейчас привязать тебя за руки к спинке кровати. Как тебе идея?..

   Разумеется, от одного этого предложения у нее снова погорячело между ног. А еще Петра немедленно погладила Мигеля по бокам, пока руки еще были свободны. Потому что это тоже было очень приятно.

   – Очень нравится идея. Я чего-то такого и жду, – сказала она и тут же, воодушевившись, предложила: – А вот потом ты мне можешь устроить суровый допрос, когда я буду вся такая привязанная и беззащитная.

   Мигель шумно вздохнул и прикрыл глаза, едва удержавшись от тихого стона. «Что же ты со мной творишь, красавица?» – подумал он с каким-то тихим трепещущим восторгом, поднимающимся вверх из живота, как мягкая теплая волна. Занудный и ворчливый здравый смысл говорил из глубины разума, что затевать игровую сцену в ее самый первый раз может оказаться все же немного слишком. Но все остальные части его сознания и личности хором требовали сделать это прямо сейчас, потому что он хочет и Петра хочет, а еще – ей ни в коем случае нельзя отказывать. Невозможно отказывать. Для нее нужно сделать все, что ей хочется, и желательно сразу. И неужели он такой плохой верхний, что у него может что-то пойти не так? Особенно когда речь о ней, которую Мигель берег сильнее, чем кого-либо когда-либо. И которая чувствовала его так, будто они знакомы много лет, а не пару дней. И, в конце концов, Петра нашла способ поделиться с ним тем, что ему важно знать, а ей – рассказать. И неужели это не его обязанность, как верхнего – обеспечить ей все условия, чтобы она могла поделиться?.. На этом месте размышлений Мигеля покинули последние сомнения.

   – Если ты еще раз скажешь, что у тебя нет фантазии, mi flor, я тебе ни за что не поверю, – сообщил он и тут же поцеловал ее в губы. – Обожаю суровые допросы и обожаю тебя. Особенно когда ты вся такая беззащитная... – он позволил себе еще немного насладиться ей в своих объятьях и своим желанием, разливающимся по телу до самых кончиков пальцев, прежде чем сосредоточиться и начать думать о том, чтобы все прошло хорошо и безопасно.

   – С тобой можно побыть беззащитной, разве не в этом смысл? – серьезно спросила она.

   – Со мной нужно быть беззащитной, драгоценная, и в этом смысл, – так же серьезно ответил Мигель, коснулся поцелуем уголка ее губ и еще серьезнее продолжил: – Ты полностью доверяешься мне, а я полностью отвечаю за тебя. Если мы что-то затеваем делать или во что-то играть, это сессия. У нее есть начало и конец, и с начала до конца я говорю, что тебе делать, а ты слушаешься. Чтобы все прошло хорошо и безопасно. Все твои сомнения и пожелания мы обсуждаем до того, как начали. И сейчас мы это сделаем, обсудим все подробно, а потом уже начнем, – при всей серьезности тона Мигель, пока говорил, то и дело снова ее целовал и поглаживал рукой по волосам, по шее, по плечу и по боку. Это забота. Как бы строго он ни обращался к ней во время сессии и ни отдавал указания, пока идет игра, Петра должна понимать, что он делает все это для нее, заботясь о ней. И ей нужно почувствовать это сейчас, до того, как они начнут.

   Петра закусила губу, а потом, запинаясь, рассказала:

   – Тогда скажу: мне сразу представилось, как будто я боюсь, что ты меня возьмешь силой, а ты мне вот угрожаешь и всякими ласками как бы заставляешь говорить, ну примерно так, – и, покраснев, зарылась лицом ему в плечо.

   «Ох, девочка, цветок мой», – подумал Мигель, чувствуя, как вся его решимость говорить сосредоточенно и серьезно растворяется, смытая желанием зацеловать Петру прямо сейчас, всю целиком. Он от нее совершенно определенно сходил с ума – и от ее трогательного смущения, и от ее желаний, которые она была готова доверить ему, невзирая на это смущение. И от трепетной нежности, от того, как чутко и эмоционально она реагировала на все эти новые для себя впечатления, переполненная ими до краев после одних только разговоров. И Мигель, для которого они были уже привычными, словно сам переживал их иначе, с новой свежестью ощущений.

   – Моя очаровательная девочка, – тихо сказал Мигель, продолжая гладить ее по голове и по плечу, и все-таки поцеловал, сперва в макушку, а потом – в губы, взяв лицо в ладонь и развернув к себе. – Ты прекрасна и твои желания тоже. Головокружительно. Теперь скажи мне, милая, это важно, попробуй представить: есть ли слова или угрозы, которыми я могу случайно напугать тебя на самом деле? Извини, что спрашиваю, мне нужно знать. Чего мне делать нельзя. Например, обещать оставить так на кровати до утра, или наоборот – отвязать и... все закончить.

   – Как именно закончить? – чуть нахмурившись, уточнила Петра. – Как будто ты меня отпускаешь и больше не угрожаешь? Но ведь это как будто то, чего я добиваюсь, и конец игры, только такой… скучный. Этим разве что можно было бы – если неожиданно, только уже нет – дразнить. Как будто вот ты меня отпустишь, я вся надеюсь, а ты злорадно – а нет!

   Мигель почувствовал, как у него на лицо против воли в очередной раз выползает умиленная улыбка.

   – Понял, неожиданно и коварно дразнить тебя тоже можно, – сказал он это, при всем том, совершенно серьезно. – Как и связывать, и отказываться отпускать. А угрожать наказанием?

   – Обязательно, – Петра со смущенным видом поковыряла пальцем постель. – Это же… ну… самое интересное.

   – Ты чудо, и я хочу с тобой всего самого интересного, – сообщил Мигель, снова ее поцеловав и едва удерживаясь от того, чтобы наброситься на нее прямо сейчас, потому что невозможно быть такой прекрасной, в конце-то концов. У него перед глазами тут же начали мелькать самые изощренные варианты игр в принуждение, среди которых имелись совсем уж безумные – с Петрой в виде диверсантки из интербригады, в залихватском алом беретике и приталенной черной гимнастерке, и с ним самим во франкистской форме, с галифе и пилоткой. Как только он опасался сделать что-нибудь неприятное ей, она сама своими реакциями развеивала его опасения. Чудесная девочка. – Последний серьезный вопрос... про твое здоровье. Если ли что-то, что мне стоит знать? Хронические болезни, переломы или сотрясения в прошлом, любые проблемы сейчас, даже легкий насморк, – встряхнувшись и снова сосредоточившись, поинтересовался Мигель.

   – Почки. У меня врожденный порок правой почки, – нахмурясь сказала Петра и быстро стала объяснять, – Оно в-общем ничего, не болезненно, ты не думай. Просто бегаю чаще, чем люди без этого. Но мне кажется, что это как-то совсем не должно нам в чем-то помешать.

   – Не волнуйся, mi flor, – успокаивающе сказал Мигель, в тот же самый момент вспоминая список того, что способно дать чрезмерную нагрузку на почки, и категорических противопоказаний, – мне просто нужно это знать и иметь в виду. Чтобы понимать, например, что тебе нельзя слишком сильно нагружать поясницу, или оставлять обездвиженной слишком надолго… и еще некоторые вещи, думать о которых – тоже моя забота. А тебе нужно всегда сообщать мне о том, как ты себя чувствуешь, даже если тебе кажется, что ничего серьезного и существенного в этом нет. Это как занятия спортом – здесь бывают повышенные нагрузки и случайные травмы, если что-то пошло не так, поэтому мне нужно все знать. За твое здоровье тоже отвечаю я. Договорились, милая? – он почел за лучшее объяснить подробно, а еще – уточнить и переспросить ее, раз уж она так беспокоится, что это может помешать, и сразу начинает его успокаивать, что она в порядке. Чтобы даже в голову не пришло хоть бы и ненарочно умолчать о своем состоянии.

   – О, я не подумала, в самом деле. Хорошо я запомню, что это важно – предупреждать. А ты зато очень вдумчивый и заботливый, – Петра поцеловала Мигеля в подбородок.

   – Спасибо, милая. Ты у меня умница, очень понимающая и послушная, – последнее слово он сказал с таким удовольствием, будто речь шла о чем-то восхитительно приятном и непристойном. И это, в общем-то, так и было: те мысли и ощущения, которые у него рождали ее прилежное согласие и ее комплименты, от пристойности были очень далеко. Он поцеловал ее в ответ, а потом сказал последнее, что ей было нужно знать: – Сессия начинается, когда я спрашиваю, готова ли ты, и ты отвечаешь согласием, ясно и недвусмысленно. Ты имеешь возможность и полное право прервать ее в любой момент, для этого всегда есть специальные слова, которые нельзя сказать случайно. У нас для первого раза будут стандартные. Желтый – если у тебя возникают любые неприятные ощущения или эмоции, например, онемела рука в браслете или ты сомневаешься, что хочешь продолжать, или что угодно. Но прекращать ты не хочешь. Я останавливаюсь, выясняю в чем дело – потом мы можем продолжить. Красный – я прекращаю все сразу и немедленно.

   – Хорошо-о-о-о, – согласилась она и закинула ногу ему на бедро, – Но сейчас мне хочется наоборот сказать что-то вроде «зеленый». Я наверное ужасно нетерпеливая.

   – Ты прекрасно нетерпеливая, – довольно вздохнув, заявил Мигель и окончательно сдернул с нее и без того сползшее покрывало, сразу же скинув его с постели на пол. – А я уже добрых десять минут хочу снять с тебя вот эти джинсы. Так что я тоже… не очень терпеливый, особенно когда ты так близко. И делишься своими фантазиями, – он скользнул ладонью по ее животу к поясу штанов и с еще одним довольным вздохом поцеловал в шею. Прекрасный и восхитительный цветок. Сейчас он ее разденет – а потом они начнут. От одной этой мысли все внутри пузырилось, как шампанское.

   – Ну и снял бы… Или это помешало бы разговорам? – Петра с совершенно детски-кокетливым лицом сложила губы бантиком, набиваясь на комплимент.

   – Боюсь, помешало бы, – серьезно ответил Мигель, при этом не слишком сдерживая довольную улыбку, и принялся медленно и с удовольствием стягивать джинсы с ее бедер. – Я и так на тебя не кидаюсь только из чувства ответственности. А когда ты такая сладкая… красивая… и лежишь рядом, и вовсе без одежды – я бы, пожалуй, все же не удержался, – он опустился ниже и поцеловал ее в живот, чуть ниже пупка, а потом неторопливо погладил по бедру, прежде чем продолжить избавлять от одежды.

   – Но ты очень ответственный, – Петра взъерошила ему волосы, – Ответственный, серьезный, вдумчивый, сдержанный – мечта, а не мужчина. Хорошо мне!

   Комплименты Петры тоже заводили, Мигеля сейчас, кажется, заводило вообще все, происходящее между ними. Но это – особенно, ему нравилось быть для нее таким, нравилось, что он выглядел для нее таким. И снова жадно хотелось большего: быть для нее не просто замечательным мужчиной, с которым ей хорошо, немного больше, или даже сильно больше. Тем, кому говорят «да, сеньор», «слушаюсь, сеньор», «вы замечательный сеньор, сеньор». Мысли об этом тоже заводили, безумно.

   – Потому что ты нежная, чувственная, любопытная, очень сладкая, мой прекрасный и восхитительный цветок, – полушепотом сказал Мигель, снова поцеловав ее в живот, а потом сел, чтобы окончательно стянуть джинсы с ее восхитительно стройных ножек. – С тобой невозможно быть другим, просто преступление быть другим. Садись! – он подал ей руку, помогая подняться.

   – Села, – зачем-то сообщила Петра и уставилась на него горящим интересом взглядом, – И что дальше?

   Тут она облизала губы, кажется ненарочито, они у нее пересохли, что тоже можно было воспринять, как комплимент. Ее любопытство тоже заводило, и еще ее невозможно было не поцеловать, что Мигель и сделал, с удовольствием втянув нижнюю губу в рот и поласкав языком, потом погладил Петру по щеке и сказал:

   – Дальше я выберу браслеты, подожди, – он торопливо соскочил с кровати и направился к платяному шкафу, вытянувшемуся вдоль всей стены, где под одежду была отведена только половина. Остальное место занимала его коллекция атрибутики и девайсов. На самом деле, Мигель уже знал, что взять: белые кожаные, широкие, с мягкой подкладкой внутри, удобные. Сомневался только насчет креплений. Выбор дивайсов тоже был частью процесса, еще не сессией, но подготовкой, возможностью настроиться.

   – Сядь на кровати как тебе удобнее, руки сложи перед собой, – ей тоже нужно было настроиться. И он не собирался требовать от нее «классической» для начала сессии коленопреклоненной позы. Только если она захочет сама. Это было важно… именно с ней. Не требовать подчинения вне сцены, не принуждать к нему никогда. Только сама, только если захочет.

   Все эти разговоры перед подготовкой были нужными, но несколько расхолаживающими, впрочем, Петра рассчитывала, что очень скоро заведется снова, а пока что со всей ответственностью отнеслась к словам Мигеля и принялась выбирать подходящую позу. Для начала Петра уселась, вытянув ноги перед собой и сложив на них руки, но это определенно не была удобная поза. Тогда она подогнула ноги под себя, это было лучше, но так – она знала – ноги скоро затекут, поэтому в итоге она уселась на колени и сложила на них руки. Поза напомнила ей примерное сидение в первом классе на уроке, когда учитель требовал руки аккуратно складывать перед собой на парту, только парты не было и стула. Так что она была, как примерная девочка, о чем немедленно и сообщила Мигелю.

   – Я должно быть сейчас выгляжу старательной первоклашкой, осталось только язык от усердия вывалить и глаза выпучить.

   Она потерла нос и подумала, что опять несет глупости от волнения. Ну это все ведь правда было волнительно. Мигель шуршал и звякал чем-то в шкафу, содержимое которого Петре было почти не видно за открытой настежь дверцей. Можно было разглядеть какие-то цепи и еще какие-то кожаные ремни. На ее словах он тут же обернулся, с двумя белыми браслетами в руках, с которых свисали две короткие весьма массивные металлические цепочки.

   – Ты сейчас выглядишь старательной нижней. И это восхитительное зрелище, mi flor, поверь мне, – ответил Мигель, подойдя к ней и погладив ладонью по щеке. – Хорошая девочка. Чудесная. Дай мне правую руку.

   У Петры тут же сильнее забилось сердце, она задышала чаще и очень робко протянула руку, при этом глаза сами томно полуприкрылись. Ей хотелось этого и она буквально ощутила, как у нее раскрылись нижние губы просто от того, что Мигель принялся аккуратно затягивать мягкую кожу вокруг ее запястья.

   – Не давит? – заботливо спросил он, быстро и ловко управившись с ремешком и поправив браслет у нее на руке. Петра отрицательно мотнула головой, и Мигель тут же попросил: – Теперь левую.

   Голос у него был спокойный и ровный – голос уверенного в себе человека, который точно знает, что делает. И со вторым браслетом он управился так же легко, как с первым. Снова уточнил, не слишком ли туго затянуто, а потом наконец задал самый главный вопрос:

   – Ты готова, mi flor? – подняв голову Петры за подбородок и глядя прямо ей в глаза.

   – Да… – тихо сказала она и замолчала растерявшись. Ей хотелось сказать «мой господин», но об этом они все-таки не договорились и вдруг это будет лишним, и как будто она изображает кого-то, кем не является. Но тут же подумала, что эта растерянность может быть расценена, как неуверенность и повторила: – Да, я готова.

   В конце концов, не так важны были имена, главное было в другом. Одно то, как властно он задал ей вопрос, как поднял ее голову за подбородок, делало ей хорошо. В этом Петра ощущала такую правильность и уместность, которая ее успокаивала. Мигель действительно теперь управлял ситуацией, а ей можно было не волноваться, отдаваясь его воле и получая удовольствие.

   Мигель тут же крепко ухватил руками обе свисающие с браслетов цепочки и потянул к себе, вперед и вверх – достаточно плавно, чтобы не было больно, но достаточно сильно, чтобы заставить Петру приподняться так, что их лица оказались совсем близко.

   – Хочешь, чтобы я отпустил тебя? – спросил он тихо, но это почему-то заставляло мурашки забегать по позвоночнику.

   – Ни за что, – прошептала Петра, ощущая при том, как теперь у нее внизу все сладко поджалось. Ей хотелось его ласк и прикосновений и той самой беззащитности от них, о которой они говорили.

   Он потянул Петру на себя еще немного сильнее, медленно провел языком по нижней губе и тут же отдернул его, но сам не отстранился.

   – «Ни за что, сеньор». Так правильно, – все тем же завораживающим тихим голосом выдохнул Мигель прямо ей в лицо. – Что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал? Прямо сейчас?

   – Сеньор, – прошептала Петра, мельком подумав, что хорошо, что она не стала говорить свой вариант. Вот сейчас вышло куда правильнее, – Я хочу ощутить ваши руки на моей заднице, сеньор. Но вы ведь будете добры и не станете мучить маленькую Петру, когда она вас так слушается? Я лучше расскажу вам все, а вы меня отпустите. Будьте добры, сеньор!

   Мигель прошептал, наклонившись к ее уху:

   – Ты слишком красивая, чтобы тебе отпускать. Но я посмотрю, как ты будешь вести себе дальше. Будешь послушной девочкой? – он потерся носом о ее щеку возле уха и отстранился, теперь перехватив обе цепочки одной рукой, а второй – скользнув по ее боку, чтобы очень даже ощутимо стиснуть ту самую задницу в ладони. – Будешь послушной девочкой – и я обещаю сделать тебе хорошо. Mi flor.

   – Я буду самой послушной девочкой в мире, сеньор, – заверила Петра, – Только отпустите меня, пожалуйста! Не трогайте мое невинное тело!

   Это требование называть Мигеля сеньором и суть их игры сложились вместе в голове Петры в историю о том, что Мигель – испанский феодал из тех, что бесчинствуют в своих владениях, а сама Петра – схваченная им сиротка, которой религиозность не позволяет предаться разврату в его объятиях. И вот она готова его умолять сколько угодно о том, чтобы он ее отпустил, лишь бы и в самом деле не сделал ее грешницей. Представляя это, было легче держаться придуманной ею роли.

   – Я посмотрю, – повторил Мигель и его рука скользнула между ног Петры, погладив совсем легко, скорее дразня, чем лаская, и едва коснувшись ее влажных трусиков, – на что ты готова, чтобы я тебя отпустил. Что ты готова мне рассказать. Я хочу знать все. Обо всех твоих желаниях, особенно о самых непристойных. Самых-самых-самых, о которых и говорить стыдно, – последнюю фразу он снова прошептал ей на ухо, притянув к себе так близко, что ее голая грудь коснулась шоколадного торса Мигеля.

   – О сеньор, это так страшно – то, что вы делаете! Но ведь и говорить о таком, как вы требуете грешно, как я могу? Господь меня и так покарал вами за то, что подобные мысли завелись в моей голове! А если я произнесу все эти непристойные вещи, все станет еще хуже.

   Петра очень надеялась, что станет «еще хуже». Так просто сдаваться было бы глупо, они почти не поиграли.

   Мигель прищелкнул языком и наполовину распрямил руку, которой держал браслеты Петры, так что она могла бы и упасть, если бы он не подхватил ее под спину. А так – Петра оказалась полулежащей в его объятьях, словно девица с обложки дешевого любовного романа.

   – Ненадолго же хватило твоего послушания, – сказал Мигель, покачав головой. – Сеньор просит о такой малости, а ты отказываешь! Видно, мне придется сделать с тобой что-то понепристойнее твоих грязных фантазий, чтобы разговорить. Но для начала – приковать, а то, быть может, ты надеешься сбежать от своего сеньора. Надеешься?.. – спросил он, уже уложив ее на кровать, все так же поддерживая под спину, тут же завел одну руку вверх – и карабин цепочки лязгнул о прутья кровати, защелкнувшись.

   Это было восхитительно, во всяком случае, Петра понадеялась, что у Мигеля сейчас освободятся обе руки, чтобы «мучать» ее еще более возбуждающе.

   – Что может поделать маленькая Петра с таким властным сеньором, как вы? И неужели она сможет от вас сбежать? Но вы же можете ее простить за то, что она не послушалась, – умоляюще сказала она, а потом добавила, – Если так нужно, я могу рассказать о чем-нибудь одном, надеюсь, меня простят за такое прегрешение.

   Щелкнул второй карабин, и Мигель отстранился, сев на кровати вплотную к ее боку. Руки Петры оказались расставлены в стороны, но не так широко, чтобы это было неудобно. Цепочки же оказались достаточно короткими, чтобы она едва могла ими пошевелить или всерьез поменять позу самостоятельно.

   – Рассказывай! – властно потребовал Мигель, положил ладонь ей на живот и провел вверх, остановившись у груди. – И постарайся, чтобы это оказалось достаточно непристойно для того, чтобы простить твое ослушание.

   Петра вновь ощутила прилив вожделения, а еще ей и правда хотелось рассказать ему хоть что-то. Даже если Мигель после этого и прекратит ее ласкать на какое-то время. Впрочем, она надеялась, что он найдет к чему придраться и продолжать.

   – Я иногда представляю себя связанной веревками в очень непристойных и унизительных позах, в которых можно было бы мной воспользоваться. Например, с задранными кверху разведенными ногами или что-то такое. И, конечно я хочу, чтобы мой сеньор и воспользовался моим телом, когда я так связана.

   Честное слово, Мигелю хотелось сделать это с Петрой прямо сейчас, хотелось стянуть с нее трусики, любоваться ее лоном, сидя на этом самом месте, развести ей ноги пошире и взять ее так же настойчиво и властно, как он ласкал ее. Он хотел ее как женщину, безумно, страстно – и так же сильно желал ее, как нижнюю. И не мог отделить одно от другого, Мигель хотел ее всю целиком. Он наслаждался ее подчинением, ее доверием, тем, как легко и естественно она включилась в сцену, с каким воодушевлением поддерживала игру, какое неприкрытое вожделение вспыхивало в ее взгляде, когда он подчинял и приказывал. И все это еще сильнее будило в нем мужское желание.

   Петра была восхитительна, она каждый раз оказывалась еще восхитительнее, чем Мигель себе представлял. Когда сама села в ту позу, в которой он так хотел ее видеть, но которой не хотел требовать, когда выдохнула «сеньор» так, будто ждала возможности назвать так Мигеля добрую половину жизни, когда говорила, что будет послушной, когда умоляла, когда делилась своими сладкими фантазиями… Он не хотел давить и торопить – но Петра всегда делала немного больше, чем он от нее ожидал, и с такой невыносимо очаровательной естественностью, что у Мигеля перехватывало дыхание. Он запоминал: что ей нравится называть его сеньором, что ей нужен образ для игры и она готова придумать его сама, что ей нравится чувство беззащитности, что она хочет быть связанной… Запоминал на будущее, потому что хотел повторить, хотел повторить много раз, и у него голова шла кругом от мыслей о том, куда они могут зайти в итоге, если начало оказалось настолько потрясающим.

   Мигель хотел быть сдержанным и осторожным в первый раз, потому что беспокоился о ней, но Петра снова была такой невероятно отзывчивой, с такой откровенностью желала большего – и разве он мог не отвечать ей? Он послал ко всем бесам свой занудный здравый смысл и теперь был готов на что угодно, на все, о чем Петра только обмолвится, рассказывая о своих фантазиях. Наслаждался каждым мгновением того удовольствия, которое она доставляла ему сейчас, всей собой, со всей открытостью, на которую была способна.

   – Я бы мог сделать это с тобой прямо сейчас, – сказал Мигель и тут же пересел между ног Петры, слегка раздвинув их в стороны. А потом взял ее за левую лодыжку, подняв ногу вверх, до своей груди, еще сильнее отвел в сторону и погладил другой рукой по внутренней стороне бедра, слегка сжимая рукой и надавливая пальцами. – Я могу сделать с тобой все, что угодно. Вопрос лишь в том, что именно ты заслужишь своим поведением… Мне кажется, ты скрываешь слишком много сокровенных мыслей от своего сеньора. И рассказываешь без должного сладострастия. Расскажешь сама, чем так приятны эти фантазии – или мне снова придется тебя заставлять? – он поставил ее ногу обратно на кровать, согнув в колене, и слегка наклонился вперед, чтобы дотянуться до груди, не слишком сильно, но настойчиво потеребив сосок.

   Петра ахнула и выгнулась навстречу ласкающей ее руке, а потом, закусив губу, виновато посмотрела на Мигеля.

   – Я не уверена… Возможно тем, что я не могу сопротивляться удовольствию? И тем, что это беззащитно и немного страшно, вдруг мой сеньор воспользуется ситуацией и сделает со мной что-то, о чем мы не договаривались. Меня… возбуждает угроза. Как сейчас… – последние слова она прошептала и после короткой паузы добавила, – И маленькая щепотка унижения. Чуть-чуть.

   Слушать, как она рассказывает о своих желаниях и ощущениях, было наслаждением. «Чудесная девочка, цветок мой, – упоенно подумал Мигель, проводя рукой до второй груди, чтобы повторить то же самое и снова увидеть, как она выгибается со стоном, не в силах сдерживаться. – Еще тебя возбуждает, когда я делаю так. Хотя ты, возможно, не понимаешь, почему». Чтобы получать удовольствие от боли, совершенно не обязательно доставать плеть. И не нужно испытывать что-то неприятное. Многим вовсе не нужны никакие неприятные ощущения, а нужно совсем другое – остановиться у самой границы болевого порога, на предчувствии боли, когда тело уже начинает выбрасывать в кровь гормоны удовольствия, чтобы скомпенсировать неприятное, но оно не наступает и остается только удовольствие. А еще – это тоже угроза, которая возбуждает. Это Мигель ей тоже объяснит, потом.

   – Так намного лучше. Хорошая девочка, – его ладонь поднялась от груди к шее, по ней вверх, пальцы погладили за ухом. Потом он согнул ей в колене и вторую ногу Петры тоже, навис над ней, опираясь на локти и тесно прижимаясь бедрами. – Тебе нравится думать, что я могу сделать с тобой что угодно? Все, что мне захочется. В любой момент. Могу распоряжаться тобой по своему усмотрению… Могу приласкать… Могу наказать… – на последних словах он сперва погладил ее нижнюю губу языком, а потом прикусил, ровно настолько, чтобы это тоже было удовольствием. Мигель уже чувствовал, насколько сильно ей нужно, и это ощущение контроля само по себе доставляло удовольствие ему самому. Сейчас он спрашивал не для того, чтобы понимать – он уже понимал, чего ждет Петра. Он спрашивал для того, чтобы она говорила еще немного и чувствовала еще сильнее, сейчас, когда ее куда меньше терзает неловкость, зато куда больше – удовольствие и желание. И в другой раз говорить будет легче, потому что это запомнится, как приятное и волнующее переживание.

   – Нравится думать, хочется так думать, – Петра смотрела на него почти совершенно черными глазами, так расширились ее зрачки, и говорила тихо, – Я бы сыграла в твою рабыню, которая обслуживает: готовит или массирует пятки, или что еще потребует сеньор, а он хмурится и недоволен и грозит наказанием, как ни старается рабыня. А потом, когда она становится перед ним на колени и умоляет, все-таки сменяет гнев на милость, разрешает вместо наказания сделать ему минет и уводит в свою постель для прочих утех. Я бы стала твоей служанкой, которая совсем не должна подчиняться сеньору настолько, насколько рабыня, но он ее принуждает к этому. Я бы представила, что эта кровать – дыба, а ты – палач, который откладывает свою плеть, чтобы удовлетворить свою похоть с жертвой. Я хочу именно так, это стыдно и странно, но я все равно надеюсь, что ты поймешь.

   – Это восхитительно и сладко, – ответил Мигель, услышав, как низко и хрипло звучит его голос от желания. Он положил ладонь ей на попку, стиснул пальцами, приподнимая вверх, еще крепче прижимая к своим бедрам, снова ухватил ее нижнюю губу зубами и тут же, не отпуская, поласкал языком. Ему хотелось намного больше, но и это было пьяняще, так же, как каждое ее слово. – Даже думать о том, что я с тобой сделаю все это, что ты для меня сделаешь все это – уже головокружительно. Это больше, чем я мечтал, все это, что водится в твоей прелестной головке, такое будоражащее и прекрасное… Хочу надеть на тебя рабский ошейник, такой же, как эти браслеты. Хочу приковать тебя к стене и быть твоим палачом. Хочу ласкать тебя плетью, ты себе не представляешь, как может быть прекрасна ласка тем, что способно причинить боль… как это будоражит. И не представляешь, как я хочу тебя, mi flor, прямо сейчас, – он действительно едва мог сдерживаться, и потянул ее трусики вниз, хотя отстраниться от Петры, чтобы их снять, тоже не был в силах сразу.

   – Не представляю, но я сама хочу. И хочу, чтобы ты делал и свое, другое, которое придумал ты, чтобы ты придумывал мне сюрпризы, в которых я была бы твоей и ты бы овладевал мной. Хочу быть полностью в твоей власти и получать от этого удовольствие, – горячо шептала она в ответ, пока Мигель снова не навис над ней и не заставил замолчать поцелуем.

   – Моя, – хрипло шепнул он, когда смог наконец оторваться от ее губ. Заскользил ладонью по внутренней стороне бедра, жадно и властно, разводя ноги еще шире. – Вся моя, целиком и полностью. Mi flor, mi corazon. Хочу тебя.

   Окончательно дав волю своему желанию, он принялся покрывать поцелуями ее шею, кусать, облизывать, опускаясь ниже, к плечам и ключицам, поглаживая так беззащитно поднятые вверх руки, лаская между ног с еще большей страстью. Петра извивалась, задирала к нему голову, неистово двигалась навстречу пальцам, и было понятно без ее слов, которые она все же произнесла:

   – Я тоже очень хочу тебя! Возьми меня, мой сеньор!

   Мигель застонал от одних ее слов и принялся торопливо, слишком торопливо расстегивать брюки, но он слишком сильно хотел ее, чтобы не торопиться.

   – Сейчас. Прямо сейчас. Не волнуйся, у меня постоянное контрацептивное заклинание, – прошептал он ей на ухо. Разумеется, это тоже было его делом и его обязанностью. И Петра могла не беспокоиться. Мигель тут же приподнял ее за бедра, мягко и уверенно, чтобы войти. И здесь он спешить уже не мог, ни за что бы себе не позволил, как бы ни сгорал сейчас от вожделения. Двигался плавно и осторожно, медленно, чувствуя, как от каждого движения по позвоночнику прокатывая горячая томительная волна. – Нежная моя… Сладкая… Покорная… Страстная… Петра… – у него сбивалось дыхания и шумело в ушах, он не помнил, как давно так сильно желал кого-то, может быть, и вовсе никого и никогда так не желал.

   Петра и надеяться не могла, что ее первый раз будет таким сказочным воплощением ее эротических фантазий, которые она старательно отодвигала от себя примерно в тот же момент когда вынимала руку, которой ласкала себя между ног, после того, как ее накрывал оргазм. Мало ли какими фантазиями человек возбуждает себя, это же не значит, что их нужно воплощать. Тем более – с кем? Но Мигель… Ей очень быстро стало понятно, что рядом с ним она сможет получить хотя бы часть желаемого, хотя бы в той степени, в которой это будет интересно ему. Хотя рассказывать о желаниях действительно оказалось трудно, но он не смеялся над ней, не говорил, что хочет другого, как Петра немного опасалась, он помог ей воплотить желаемое прямо в тот момент, когда хотелось, и это оказалось неимоверно прекрасно. А еще он говорил ей такие прекрасные слова, от которых она хотя бы частично переставала ощущать себя слишком странной и ненормальной со своими фантазиями. Во всяком случае, с Мигелем.

   К тому моменту, как он вошел в нее, она была так возбуждена, что ей казалось – достаточно будет ощутить его в себе, чтобы кончить. Она так ждала этого ощущения, и оно не обмануло, тоже было прекрасно и восхитительно как все происходящее. И все таки ей чего-то не хватало

   – Поцелуй меня, – попросила Петра, когда поняла, чего именно ей не хватает. Она не знала, удобно ли ему это и даже не думала, просто хотела ощутить губы Мигеля на своих губах и его язык в своем рту. Она хотела ощущать себя покоренной сверху и снизу одновременно.

   И Мигель немедленно выполнил и это ее желание, с таким жаром и с такой жадностью, будто тоже только этого и ждал, и его язык заплясал у Петры во рту, в такт постепенно ускоряющимся движениям бедер, а его руки сжались у нее на попе и на плече, одновременно придавливая к кровати и еще теснее прижимая ее к Мигелю. Подчиняя Петру всю целиком и окончательно. Этого было так много, что она ощутила, будто на нее свалился океан белого света, в который она улетала, не переставая при том ощущать, как хорошо ее телу, которое бьется в сладостных судорогах оргазма.

   Первое, что она почувствовала после всех этих феерических ощущений – как руки, прикованные к кровати, освободились и, свободно обмякнув, упали на подушки. Шевелить ими сейчас не хотелось, и вообще не хотелось двигаться, но Петра почувствовала, как Мигель сам, взяв за запястья, осторожно опустил их вниз, потом он вытер ее, немного испачканную внизу – наверное кровью, должна же быть кровь в первый раз? А потом ее снова окутало мягким велюровым уютом покрывала, и следом за ним – окутало Мигелем, она так это ощущала сейчас, будто он не просто лежит рядом, обнимая ее и прижимая к себе, а окружает со всех сторон. Губ Петры коснулся нежный поцелуй, а потом щеку обдало теплым дыханием, когда он сказал:

   – Все было восхитительно, с тобой совершенно восхитительно. Мой прекрасный цветок и мое сокровище.

   Она муркнула в ответ, не раскрывая рта, хотя ей было что сказать. Что она до сей поры не представляла, что такое оргазм, что в руках Мигеля она становится совсем другой, что ей с ним так хорошо, как в сказке и что он самый лучший, но сил сказать это вся прямо сейчас сразу не было. Вместо этого она прислонилась к Мигелю крепче, надеясь, что это счастье правда не на один раз. Вон у них какие еще планы наперед.

   Убедившись, что Петре удобно и уютно, и все в порядке, Мигель позволил и себе довольно расслабиться рядом с ней, наслаждаясь ощущением приятной истомы во всем теле и теплым мягким ощущением Петры рядом с собой. Правда, он почти сразу начал думать о том, что когда она придет в себя, она захочет есть, и надо бы достать зеркало и заказать что-нибудь в ближайшем ресторане. Но это можно и чуть позже… А если захочет пить, у него на тумбочке всегда стоит графин с водой. Так что можно пока полежать, обнимая Петру и неторопливо поглаживая по голове, перебирая пальцами ее чудесные серебристые волосы.

   И Мигель лежал, с каждым мгновением все яснее осознавая, что вот теперь он влип полностью, окончательно и бесповоротно. И был по этому поводу совершенно и абсолютно счастлив. Разумеется, он с самого начала понимал, что ему хочется с Петрой чего-то намного большего, чем пары ночей и пары сессий вместе, что ему, впервые после переезда в Чехию, хочется отношений, не абстрактно, а вполне конкретно, хочется быть именно с ней – впрочем, до Петры он даже и абстрактно об этом не думал. Но до этой минуты на него, как Мигель сейчас понял, давил огромный груз сомнений, на который он не обращал внимания, потому что привык не обращать внимания на подобные вещи, особенно когда на нем лежит серьезная ответственность. И только теперь, почувствовав облегчение, он ощутил и то, что этот груз был. Мигель сомневался, насколько Петре нужны именно такие отношения, опасался, что она решит, будто все это хорошо, как увлекательный эксперимент на один раз, но не более того, волновался, не напугает ли ее своими желаниями и не окажутся ли для Петры его вкусы чересчур специфичными. И разочаровать ее, когда дело дойдет до практики, боялся тоже.

   У него раньше не было совсем уж начинающих партнеров, никогда не пробовавших ничего подобного, но он прекрасно знал, насколько важно первое впечатление и как вначале можно все испортить и создать человеку серьезные проблемы надолго буквально одним неосторожным словом или действием. И как важно поначалу чувство психологического комфорта, особенно для нижнего, которому впервые в жизни предстоит полностью отдать контроль другому. Это была огромная ответственность, а оттого, что Мигель был у Петры первым во всех смыслах этого слова, она становилась в два раза большей.

   И он совершенно не хотел ее торопить и на чем-то настаивать, был готов делать все осторожно и постепенно, придержав свои многочисленные бурные и буйные желания при себе, дав ей время освоиться и привыкнуть. И сейчас был уверен, что поступил правильно: возможно, именно благодаря тому, что он так решил, Петре оказалось не слишком трудно поделиться своими желаниями. Сразу захотеть большего, когда он не ждал от нее многого. И от этого большего просто захватывало дух: и оттого, на сколь многое она была готова с ним, для него, и оттого, насколько ее сокровенные фантазии совпадали с его самыми смелыми желаниями. Он представлял ее связанной, он представлял ее в колодках, он представлял ее в ошейнике, сидящей у него в ногах, он представлял, как она выполняет его приказы, как она говорит «да, сеньор» и «умоляю, сеньор» – и думал, что готов ждать как угодно долго, покуда она ему это позволит. Пока сможет настолько ему довериться, настолько открыться, настолько подчиниться. И был готов к тому, что для нее многое из этого окажется слишком, и был согласен довольствоваться меньшим, только чтобы быть с ней. А Петра, его восхитительное сокровище, была готова просить его обо всем этом прямо сейчас, хотела того же не меньше, чем хотел он.

   Это волновало, будоражило, возбуждало, буквально вызывало эйфорию, и внутри Мигеля взволновано трепетало чувство невероятно легкой радости, от которого, казалось, можно было взлететь над кроватью, повиснув в воздухе. Мигель не хотел сейчас думать о проблемах, которые у них могут возникнуть дальше, не хотел думать о том, сколько еще всего нужно объяснить Петре и показать, о том, что все и всегда идеально быть не может в принципе – все это потом, а прямо сейчас, он хотел просто наслаждаться тем, что Петра с ним, что она его. Его сладкая девочка и его чудесный цветок.

   Спустя некоторое время она открыла глаза и томно произнесла:

   – И все-таки я должна это тебе сказать: ты невероятный, – она осторожно поцеловала его в щеку и продолжила немного бодрее, приходя в себя, – Ты знаешь… я, конечно же, как большинство, пробовала ласкать себя сама и это ни в какое сравнения не идет, я могу считать, что до сегодняшнего дня не знала, что такое оргазм. Ты просто фантастический, просто воплощение моей самой смелой грезы. И теперь я точно хочу, ой, наверное это прозвучит странно, но теперь я хочу говорить не про это все, а про тебя. Ты же все-таки не воплощение моей эротической фантазии, а живой человек, про которого я хочу знать больше.

   Тут у нее забурчало в животе, Петра снова ойкнула и закончила:

   – Особенно про твои пристрастия в еде. Очень важно такое знать про живых человеков.

   Мигель умиленно улыбнулся и погладил ее по щеке.

   – Проголодалась. Моя замечательная девочка, которая доставила мне совершенно восхитительное удовольствие… Теперь тебя нужно очень вкусно кормить, чтобы восстановить силы. И еще я по-прежнему хочу делать тебе приятно не только в постели. И… совершенно счастлив быть воплощением твоей эротической фантазии, одно только это уже больше, чем я мог мечтать… – он с удовольствием, неторопливо и нежно поцеловал Петру в губы, а потом сел и достал зеркало, чтобы выйти с него в этернет. – Сейчас закажем что-нибудь, что понравится нам обоим... Ты хочешь пить?

   Ему хотелось ее кормить, поить, укутывать в покрывало, беспокоиться о самочувствии, обнимать и целовать еще, болтать с ней обо всем подряд, потом снова о ней заботиться, снова целовать и снова болтать. Его расслабленная эйфория сменилась на деятельную, и хотелось вскочить с места и бежать куда-нибудь, и Мигель побежал бы, если бы тут не лежала Петра, от которой не хотелось уходить и на минуту.

   – Хочу пить и вкусно есть хочу тоже, – Петра потянулась, – У меня прямо день рождения какой-то.

   Ей и правда казалось, что на нее свалилось слишком много хорошего. Столько внимания Мигеля, такое удовольствие с ним, а теперь он еще и вкусно ее покормит. Вот уж на чем она всегда экономила – это на еде. В конце-концов составить здоровое меню из недорогих продуктов было несложно, но увы это меню зачастую было не слишком привлекательно. Но эти мысли были рябью на поверхности, то чем Петра пыталась себя отвлечь от волнующего. Она сказала Мигелю, что хочет говорить о нем, и она правда хотела, но совершенно не могла понять, на какие вопросы она имеет право, а какие и задавать не стоит. Потому что – как это часто с ней случалось – она совершенно не понимала нынешней дистанции между ними. Секс, конечно, штука интимная, но насколько Петра понимала, Мигель мог помочь ей войти в Тему просто потому, что негоже бросать новичка барахтаться на отмели. И хотя Мигелю вполне могло быть с ней приятно, но это вовсе не означало… да почти ничего. Например, введет, научит основному, и познакомит с другими, чтобы искала себе партнера по душе, оставляя между собой и Петрой легкие приятельские отношения. И это будет даже понятно, уж наверное у такого чудесного мужчины найдется из кого выбрать себе постоянную партнершу, не столь нелепую, как Петра.

   С этим она пыталась смириться с самого начала, но все-таки это не давало ей понимания, может ли она сейчас расспрашивать Мигеля о его детстве, о его родителях, или предыдущих партнершах и кто привел его в Тему – что было ей крайне любопытно. Петра совершенно растерялась, потому что до тех пор пока не случилось всего этого, когда она позволила себе практически набросится на Мигеля со своими желаниями и в итоге у них случилось это феерическое занятие любовью, со степенью близости все было довольно-таки понятно. Общение развивалось по привычному сценарию веселого знакомства с искренним интересом и чуть настороженного кружения друг вокруг друга с легкими проверками: как далеко можно заходить в общении и в плане интимных отношений. Обычно оно шло довольно ровно. Больше друг друга узнаешь и больше позволяешь. Тут она позволила себе и Мигелю все, но вряд ли это значило, что ей теперь можно и в душу к нему лезть с головой.

   Все это было мучительно непонятно и в итоге она начала сводить разговор к еде, хотя хотела бы говорить совсем о другом. Мигель же, еще пока она терзалась своими мучительными раздумьями и переживаниями, быстро налил воды из стоящего на тумбочке графина и подал ей стакан, а потом очень серьезно сообщил:

   – Значит, у тебя теперь день рождения каждый день. Если, конечно, меня опять работой не завалит или тебя учебой, – и тут же улыбнулся, уже привычным и знакомым движением погладив ее пальцами по щеке.

   – Ух ты, – Петра посмотрела на него с интересом, – Если ты так решительно настроен, что мы встречаемся каждый день, кроме дней твоих рабочих завалов, мне следует составить новое расписание. Я не могу, как сегодня, сразу после учебы развлекаться и только. Мне нужно учиться на отлично, иначе не будет стипендии, а без стипендии я не смогу продолжать учиться. Разве что пойду на работу, но я самого начала подумала, что это нелепо, тратить время на какое-нибудь принеси-подай вместо того, чтобы сразу метить в хорошие специалисты и зарабатывать головой.

   «И снова я слишком много болтаю», – с неудовольствием подумала она. Вовсе не стоит Мигелю вдаваться во все тонкости ее устройства в жизни, сказала бы только, что нужно время на учебу и достаточно.

   – Твоя учеба – прежде всего, и важна не меньше, чем моя работа, – все так же серьезно сообщил Мигель, а потом, отложив зеркало на тумбочку, снова улегся рядом с ней, обняв за талию и глядя в глаза. – Но я был бы рад видеть тебя тут и вместе с учебниками. Потому что хочу видеть не только чтобы устроить очередную сессию, просто хочу видеть. И у тебя скоро экзамены и, боюсь, если мы будем встречаться только для развлечений, мне этого будет слишком мало, потому что я жадный, я же говорил… Я бы мог тебе помочь с учебой – там, где у нас специальности пересекаются. В чистой заклинательной магии я препаршиво разбираюсь, честно говоря. Если ты не против, разумеется, – последнюю фразу он добавил после короткой паузы и вопросительно уставился на Петру.

   – Ты серьезно? – удивилась Петра, – То есть тебе правда хотелось бы?

   Его предложение превосходило все ее самые смелые мечтания. Ну то есть в самом деле – он хотел быть с ней еще не пару раз, а дольше. И, то что он ей предлагал было таким впусканием ее Петры в свою жизнь, что можно было подумать, что он ей предложил стать его девушкой. То есть правда, кажется, он как раз это и предложил! Совместное проживание даже в просторной, как у Мигеля квартире, ведь очень серьезно. То есть что, она Пера ему понравилась? Да это же смешно, они знакомы всего два дня и он ничего о ней и не знает почти, как он мог так быстро решить, что она ему нравится?

   – Серьезнее некуда, – тем временем уверенно ответил Мигель. – Я хочу с тобой не только развлечений, я хочу с тобой отношений. С самого начала, – тут он замолчал, задумчиво потерев бровь, а потом добавил: – Прости, я, похоже, заставляю тебя переживать слишком сильно и теряться, потому что не говорю о таких вещах сразу. Это... привычка, очень жесткая и выработанная годами. Как бы это объяснить покороче? Инициатива в отношениях всегда исходит от нижнего, чтобы не возникало даже подозрения, что верхний может заставлять его делать что-то вне оговоренных рамок. У верхнего слишком много власти, такие вещи ее ограничивают. Но мы можем договориться с тобой, что я имею право предлагать, а ты – соглашаться или нет, и всегда можешь отказаться, – он взял ее за руку и поцеловал пальцы, продолжая очень пристально смотреть в глаза.

   Петра ответила очень серьезно, хотя, если честно, для начала она несколько рассердилась. Будто она легкомысленная дурочка только от того, что ей нравится быть нижней.

   – Я всегда это могу. И во время сессии могу, естественно и когда угодно. Иначе я бы не согласилась на все это. Глупость какая-то, будто от того, что мне интересно… гм играть в подчинение, я на самом деле не пойму, хочу я или не хочу переехать к тебе или что-то еще в отношениях. Разумеется, можешь мне предлагать. Для наших игр тоже, я же попросту не все знаю, а вдруг мне понравится, но ты не предлагаешь потому, что нельзя. Предлагать и навязывать – это очень разные вещи. Впрочем, меня радует, что ты так ревностно относишься к своим обязанностям. Это важно, ведь именно поэтому я могу тебе доверять себя, – закончив этот суровый монолог, она улыбнулась, потому что на душе полегчало, щелкнула Мигеля по носу и уже совсем другим, легким тоном сказала, – И конечно я перееду. Хотя я все равно выслушала бы, чем я тебе так понравилась.

   Мигель, с облегчением вздохнув, откинулся на подушку, а потом улыбнулся Петре в ответ и, обхватив обеими руками, перевернулся на спину, водрузив ее сверху себя с самым довольным видом. Петра была совершенно чудесная и замечательная, умная, рассудительная и чуткая, а он снова слишком сильно волновался. Потому что это, в конце концов, было слишком важно, чтобы не волноваться, Петра была слишком важна.

   – Вот этим в том числе нравишься, – сообщил он и потерся носом о ее щеку. – Тем, что рассудительная, вдумчивая и все-все прекрасно понимаешь. Про отношения, про подчинение и… Спасибо, что доверяешь мне так сильно. Очень сильно… А я то и дело думаю, что слишком все тороплю – события, тебя. Потому что жадный, потому что ты мне нравишься безумно, нравится быть с тобой. Говорить, заниматься любовью, просто на тебя смотреть… Я так сильно хочу тебя всю… И думаю, что ты можешь решить, что я на тебя набрасываюсь. А ты мне так доверяешь…

   – Наверное, торопишь, – она потерла нос, – То есть если бы мне самой не хотелось всего так же поскорее, как тебе, мне бы могло так показаться. Но похоже сейчас мы совпадаем по скорости.

   Мигелю снова показалось, что он сейчас взлетит с кровати в воздух, только теперь уже вместе с Петрой – этого эйфорически радостного чувства легкости внутри вполне хватило бы на двоих. «Совпадать по скорости» было так хорошо… невероятно хорошо, и Мигель снова даже не представлял до этой самой минуты, как ему было важно ощутить и увидеть, что его чувства разделяют. И он, конечно же, боялся… Потому что бывает так, что ты готов достать для своей женщины луну с неба, а она вовсе не готова ехать с тобой в Прагу. И ты справляешься, конечно, и у тебя в принципе в жизни все неплохо, даже хорошо. А потом у тебя случается неожиданная влюбленность с первого взгляда, совершенно безумная, и оказывается, что единственное, что для тебя по-настоящему важно – чтобы тебе от души и искренне говорили «да, я тоже этого хочу». И ради этого можно даже и найти на небе еще одну луну. И оттого, что самая замечательная девушка на свете Петра хотела быть с ним, во всех смыслах и так же сильно, как хотел быть с ней он, Мигель чувствовал себя самым богатым человеком во всей Праге, или даже во всей Европе. Никто с набитым бриллиантами сейфом и целой галереей ценных живописных полотен в подвале не был богаче Мигеля Торреса сейчас.

   – Петра… ты… самая чудесная… И делаешь меня сейчас очень счастливым, mi flor, – он поймал ее губы своими, потом погладил их языком и очень довольно вздохнул. – Хочешь подарить мне себя – а это самый ценный подарок, который только можно представить. Ты себе даже не представляешь, насколько! Милая моя, – он положил ладонь ей на щеку и снова поцеловал, теперь уже как следует и с большим удовольствием.

   Она ответила ему с полной самоотдачей, а потом принялась водить рукой по его лицу, слегка щекотливо прикасаясь то к носу, то к губам.

   – Взамен я получаю никак не менее ценного тебя, – Петра поерзала и уселась на его бедра так, чтоб сразу оказалась над его мужским достоинством, которое она явно очень хорошо ощущала, – И не говори, будто ты не знаешь, что ты тоже очень ценный. А вообще я тут маялась и не знала можно ли спросить, но теперь я точно имею право. Так вот, желаю послушать рассказ о твоем приходе в Тему, мне это знаешь ли очень интересно!

   Этих совсем легких, но таких приятных поддразниваний, оказалось вполне достаточно, чтобы у Мигеля с новой силой вспыхнуло желание. «Все же ты очень жадный, Мигель Торрес», – укорил себя он, но скорее в шутку. Ему хотелось быть жадным и нравилось быть жадным, хотелось хотеть Петру и наслаждаться тем, что она рядом. Но это не значило, что можно не заботиться о ней и о вещах насущных, окунувшись в омут безумной страсти.

   – Только… давай сперва все-таки ужин закажем, – шумно вздохнув, ответил Мигель и провел ладонями по ее бокам. – А то мы так никогда не поедим, а ты голодная.

   Они быстро справились с заказом еды, чтобы перейти к разговорам. Мигель бы и так с удовольствием болтал с ней весь остаток вечера, хотя сейчас уже планировал после ужина съездить и забрать ее вещи из общаги, тут было недалеко, в конце концов. Но для начала надо было выполнить обещание. Потому покончив с заказом, он снова положил зеркальце на тумбочку и с удовольствием обнял Петру второй рукой.

   – А теперь я буду тебе рассказывать… На самом деле, пожалуй, все началось с того, что лет в одиннадцать я любил играть в благородного и отважного разбойника, который захватывает в плен прекрасных сеньорит… – тут он, неожиданно для себя, тоже смутился от своего рассказа, детские воспоминания выглядели как-то… немного дурацки. Но, в конце концов, ему хотелось рассказать Петре все целиком, а про игры в разбойника было важно.

   Петра немедленно обрадовалась:

   – Ой, про детство я тоже хотела расспросить! А получается сразу и того узнаю и другого кусочек. А про благородного разбойника очень мило. Ты продолжай!

   Мигель не мог довольно не улыбнуться ей в ответ.

   – Хорошо, я тогда по порядку буду рассказывать, про все сразу. Словом, я, разумеется, потом еще какое-то время считал, что это просто детские игры… И с девушками у меня все было поначалу обычно, как у всех. Мы в Испании жили, а потом переехали в Лондон, когда мне было четырнадцать, и все остальное уже там сложилось, в общем-то почти случайно. Как-то раз я познакомился на вечеринке с девушкой, потому что у нее были красные волосы. Такие, знаешь, совсем яркие, как томатный сок. Просто по-приятельски: она не скрывала, что ее саму только девушки интересуют, а мужчины вовсе нет. И, в общем, мы разговорились, выяснилось, что у нее пристрастия не ограничиваются только тем, что она женщин предпочитает… и тут я вспомнил про разбойника и сеньорит. Если бы не они, мне бы тогда намного труднее, наверное, было понять, почему меня все это так заинтересовало. Решил бы, что просто любопытно. Как красные волосы.

   – Сеньорит, которых обязательно надо брать в плен, – с улыбкой сказала Петра, – И страшнопугать страшнопугательными наказаниями, потому что им это нравится. И кстати ты меня мало пугал вот. Между прочим!

   Она капризно скривила губки, и Мигель тут же почувствовал совершенно восхитительную смесь нежности и возбуждения. Она была такой искренне откровенной в своих желаниях, почти по-детски, а Мигель себя в этот момент и впрямь чувствовал кем-то вроде волшебника, принесшего «маленькой Петре» мешок конфет и подарков на день рождения. И Мигель был готов принести и два мешка, и три, привезти целый самосвал подарков, потому что это доставляло ему удовольствие – вовсе не только эротическое. Но сейчас ему нужно было сказать, что он принес всего один кулек конфет, а не два, только потому, что от двух за раз могут заболеть зубы. И при всем при этом, Петра ему совершенно правильно говорила о том, что она способна сама решить, нужно или не нужно ей то или это. Она – была способна больше многих, его рассудительная, вдумчивая и чуткая девочка. Которая так понравилась ему сразу и этим тоже, этим, может быть, в первую очередь. И к ее решениям и желанием Мигелю всегда следовало относиться с уважением.

   – Прости меня, драгоценная, – от души сказал Мигель и, взяв ее за руку, поцеловал в теплую и нежную ладошку. – Я снова слишком сильно беспокоюсь. Но без этого никак: в первый раз с бедными беззащитными девицами не стоит ничего делать слишком сильно, в том числе пугать, пока не будешь лучше знать и понимать, как они на что реагируют. Клятвенно обещаю, что во второй раз буду пугать сильнее и страшнее, – очень серьезно заверил он и снова поцеловал ей ладонь.

   – Ну тогда ладно, прощаю. А то возьмешь и непрощенный не будешь меня сильнее пугать, – очень довольно ответила Петра.

   – Спасибо, mi flor, – улыбнулся Мигель и поцеловал ей руку еще раз. – Давай, если хочешь, расскажу тебе еще что-нибудь, пока ужин не привезли.

   Впрочем, они продолжили говорить и за ужином, разумеется, хотя Мигель так и не решился пока что спросить, почему семья ей настолько не помогает, что у нее стоит выбор между стипендией и работой. Это почти наверняка означало серьезные проблемы, о которых неприятно говорить, и хотя его это беспокоило, он отложил серьезные разговоры на потом, чтобы не омрачать «день рождения» и вечер отдыха. Вместо этого успев подробнее расспросить Петру о ее вкусах, не только в еде, и интересах, не только в постели – их прошлой короткой ночной прогулки с разговорами о танцах, магии и собственно Праге, по которой они шатались, ему совершенно не хватило.

   А потом они поехали забирать вещи из общежития, чтобы Петре не нужно было с утра заезжать за учебниками, только потом ехать на занятия, а после них, наконец, устраивать переезд. Сегодня все можно было сделать куда спокойнее и удобнее, и Петра с ним на этот счет согласилась. Разумеется, Мигель не отправил ее собираться в одиночку, а пошел помогать паковаться, и в комнате его ждало знакомство с синеволосой Фло, которую он успел заметить по этим самым выдающимся волосам еще днем в университете. Та сверлила его таким любопытным взглядом, что не оставалось сомнений: будь у нее возможность, она бы вытрясла из Петры все подробности прямо сейчас. Но при Мигеле никак не выходило, так что в итоге Петра пообещала ей заехать в гости – теперь уже в гости – поболтать.

   Это самое пресловутое «в гости» неожиданно оказалось для Мигеля чем-то вроде красной кнопки: он вдруг со всей ясностью осознал, что Петра действительно сейчас переедет к нему, вот прямо сейчас он возьмет ее чемодан, весь скромных размеров, отнесет в свою «Токкату», посадит в нее же Петру и отвезет жить к себе домой. Потому что она согласилась и захотела. Потому что она – его Петра, его чудесный цветок, настолько его, что готова и хочет быть с ним все время, вместе.

   Новая волна счастливой эйфории не оставляла Мигеля до самого дома, и когда они зашли в квартиру, он принялся тут же воодушевленно показывать ей, куда можно положить вещи и где лежит все необходимое у него – чтобы Петра могла сразу удобно устроиться и не чувствовать себя совсем уж непривычно и дискомфортно на новом месте. Это тоже было приятно: о ней приятно было заботиться, а еще он так будто снова подтверждал самому себе, что его сереброволосое сокровище теперь действительно живет здесь.

   Когда Мигель принялся показывать ей квартиру, Петра с большим интересом все выслушала, но в какой-то момент не выдержала и спросила.

   – Слушай, а шкаф в спальне мне покажешь? В котором всякие интересные наручники лежат и вообще?

   Он тут же обнял ее за талию и потерся носом о висок.

   – На самом деле, я сперва собирался показать тебе ту половину, где одежда, чтобы ты могла вещи сложить, – сообщил он тем воодушевленным тоном, которым сейчас говорил практически все время. – Но мы, конечно, можем начать с интересной, а не с полезной, а вещи попозже разберем, – с этими словами Мигель потащил ее в спальню, продолжая обнимать.

   Содержимое шкафа поражало разнообразием: некоторые конструкции из цепей и ремней, а также разные металлические штуки Петра вовсе не могла сообразить, зачем нужны, хотя разные наручники узнавались легко, как и плетки. Еще тут лежали аккуратные мотки веревки, сразу штук десять, с ними тоже все было понятно. И те самые колодки, о которых говорил Мигель – деревянные и весьма внушительные на вид. Их вид возбудил ее сразу, откровенно сказать она возбудилась на них еще, когда Мигель просто перечислял, а теперь... нет, ну не сегодня, но ей определенно хотелось, и у нее даже была уже идея, в какой конкретно ролевой игре они бы им пригодились. Это возбуждение усилило ее предыдущее, которое уже было просто от Мигеля рядом, от рассматривания прочих девайсов, она не выдержала и, потершись ногой о ногу Мигеля, попросила:

   – А давай сегодня еще разок, а? Как считаешь, девицам, у которых сегодня был первый раз, еще разок можно? Уже несколько часов прошло, и я определенно отдохнула от впечатлений и хочу еще.

   – Если девицы отдохнули, хорошо себя чувствуют и хотят еще – то конечно можно, – ответил он довольным тоном, притянул ее к себе и осторожно лизнул возле уха. – У меня даже есть идея, во что поиграть… и что попробовать. Если тебе понравится, конечно, – тут Мигель открыл соседнюю дверцу, где были обычные одежные полки, на которых лежала собственно одежда, кроме самой нижней, где стояла обувь – сапоги, ботфорты довольно старинного вида, тяжелые ботинки на рифленой подошве. Наверняка в глубине и еще что-то лежало. – Если тебе нравится играть роли, думаю, и костюмы должны понравиться. Правда, у меня тут только моя одежда, тебе потом купим или закажем все что захочешь, конечно… но кое-что и прямо сейчас сочинить можно, из того, что у нас уже есть.

   – С костюмом роль, наверное, легче держать, а еще может быть просто красиво, м-м-м-м, – с удовольствием сказала Петра. У нее в голове тут же возникла банальная, но все равно красивая картинка, где она была затянута в сверкающий лаковой кожей корсет и в чулках – стоящая на коленях перед Мигелем, с заведенными назад руками, скованными наручниками. Очень красиво, даже ей пошло бы.

   – Тебе точно пойдет, – уверенно заявил Мигель и извлек из шкафа черную рубашку «военного» образца. – Это испанская военная форма времен Гражданской войны. Хочешь угодить в плен к фашистам?..

   У Петры аж сердце зашлось от восторга. Она ответила с широкой улыбкой:

   – Ничего себе! В смысле ты не представляешь, как хочу… Вот это будет пугающе! – И тут же стала серьезнее, – Только вот… При этом там надо будет обойти один довольно острый угол. Видишь ли, если я вдруг случайно начну действительно думать о второй мировой войне, ни о каком сексе и удовольствии речи не будет. Это ведь чудовищная тема. Поэтому надо, чтобы фашисты были совсем уж… как из мультика. Чтобы не всплывало ничего про настоящие ужасы. Нам надо сочинить какую-то как из комиксов причину, почему меня поймали и чего пытаются допытаться. Ну я не знаю. Потому что я украла секрет почти раскрытого учеными философского камня. Нереалистично чтобы. Понимаешь?

   Строго говоря, от мыслей о концлагерях, газовых камерах и прочих зверствах, что творились во время войны, Петру тошнило. Натурально, так что хотелось вырвать. Так что ей и правда нужно было быть очень осторожной с такими вещами.

   – Понимаю, – очень серьезно кивнул Мигель, тут же крепко прижав ее к себе, и поцеловал в макушку. – Поэтому у меня самого нет немецкой формы и не будет никогда, только испанская. И времен нашей войны, а не Второй мировой. И ты у меня большая молодец, что все понимаешь и говоришь об этом, – теперь он осторожно поцеловал ее в губы, погладив по подбородку, а потом предложил: – Если как в комиксе, то пускай будет статуя этого тамплиерского демона, или Грааль… франкисты нашли в каком-нибудь замке, а ты коварно и ловко похитила.

   – Грааль представить легче, пусть будет он, – Тут Петра вспомнила кое-что и предовольно продолжила: – А еще-е-е, уж не знаю, зачем они такое показывают в иллюфильмах, наверное чтобы было о чем фантазировать под одеялом, но в кино фашисты часто расхаживают с таким хлыстиком, или как он называется… такой короткий, черный и с лопаточкой на конце, я там у тебя видела. Безумно эротично, когда они им по руке в кожаной перчатке похлопывают.

   Ну кроме того им, разумеется, угрожали: водили по лицу связанной жертвы, приподнимали голову… Петра надеялась, что Мигель сам догадается, как ему лучше с этой штукой поступать. Неинтересно же все-все проговорить заранее, нужна же и игра!

   – Он называется стек, – ответил Мигель, при этом довольно и лукаво усмехнувшись и погладив ее большим пальцем по нижней губе. – И я рад, что он тебе нравится… мне тоже очень. Что-нибудь еще, чего тебе непременно хотелось бы, драгоценная?.. – внимательно и предупредительно осведомился он.

   – Гм… Ну отчасти я не хотела бы знать, что меня ждет, так же страшнее и интереснее. А вот еще вспомнила про еще одно, про угрозы. Только мне. Никакого «мы найдем твоих родственников, друзей» или прочих примешиваний других людей. Только лично мне. Я это вот только сейчас поняла. Оно не то что напугает, но выбьет из игры сильно, – Петра пождала плечами, – Ну если чего-то не сообразила, то в другой раз.

   – Хорошо, mi flor, – снова очень серьезно ответил Мигель, погладив ее по щеке и коснувшись губами губ. А потом достал из шкафа, помимо гимнастерки, красный берет и красный же атласный платок. – Его на шею повяжи, нетуго, чтобы если натянуть – влезало пальца два, а лучше три. Волосы… если будешь убирать, то никаких жестких заколок и шпилек. Вот теперь точно все насчет безопасности. Переоденься в гостевой комнате, пожалуйста, пока я тут все приготовлю, включая себя. Можешь принять душ, если тебе нужно… я постараюсь терпеливо подождать, – на этих словах он вовсе даже не терпеливо укусил ее за ухо.

   – Спасибо, что предупреждаешь, – Петра как раз таки успела подумать про строгую прическу с заколками, с которой ей было бы красиво, но видимо нет. Будет обычный хвостик. – Я сейчас!

   Она убежала вытаскивать из своих вещей подходящую юбку и принимать душ, так как после переезда действительно была довольно потной, так что у Мигеля было достаточно времени, чтобы подготовить что угодно. К двери спальни она подходила с восторгом и предвкушением, ощущая, что теперь у нее новый год. Там ее ждет елка – то есть красивый Мигель в форме и подарки – которые сюрприз, но очень приятный. В смысле страшный. В-общем, она трепетала, предвкушала и ужасно хотела всего, что ей предложит Мигель.

   Когда она вошла, Мигель стоял у окна, на котором поднял штору, так что теперь он выглядел темным, почти черным силуэтом в оконном проеме – в армейской пилотке, в такой же, как у Петры, черной рубашке, черных галифе и сапогах. Стек, который так нравился Петре, висел на правом боку, прикрепленный к ремню.

   – Садись на пол на колени, mi flor, – велел Мигель этим своим мягким, но очень уверенным тоном и показал рукой на специально расстеленный там коврик, достаточно большой, чтобы на нем было можно делать много чего, и достаточно мягкий, чтобы делать это было удобно. Рядом с ковриком лежали два мотка веревки.

   – Ты такой красивый, – не удержалась Пера и сладко вздохнула, а потом сделала шаг в сторону Мигеля, а не коврика, – Только можно я тебя сначала поцелую?

   На самом деле она уже начала пугаться. И как-то странно на это реагировала, будто от другой одежды Мигель мог перестать быть ее Мигелем, и нужно было проверить не изменился ли он. Убедиться, что все в порядке.

   – Тебе все можно, mi flor, а поцеловать меня – тем более, – улыбнувшись, сказал он, и тут же, подойдя, обнял ее одной рукой за талию. – И тебе очень идет этот берет, как я и думал… красавица, – он первым мягко и нежно коснулся ее губ.

   Напряжение тут же прошло, и Петра с радостью поцеловала своего Мигеля. Который будет ее пугать ровно столько, сколько она хочет, но не больше. И совершенно не собирается сделать ей плохо. Зато собирается сделать очень хорошо! Она уже хотела узнать, что он задумал с веревками, так что, оторвавшись от него, сказала:

   – Спасибо, – и быстренько уселась на колени, глядя на него горящими глазами снизу вверх, вся трепеща в предвкушении.

   – Ты готова? – спросил Мигель, подойдя и остановившись прямо перед ней, и одновременно с этим положил руку на висящий на боку стек. Их разделяло ровно полшага, так что теперь он нависал сверху и взгляд Петры, если сидеть прямо, упирался в пряжку ремня.

   – Да, сеньор, – сказала Петра снова ощущая возбуждение от одной мысли, что Мигель в самом деле ее сеньор и верхний, и будет сейчас с ней сейчас поступать так, как и должен поступать властный господин со своей нижней.

   – Хорошая девочка, – раздался голос Мигеля сверху, а потом он взял стек в руку, отцепив с пояса, неторопливо, так что Петра видела, будто в замедленной съемке, как сжимаются его пальцы на плетеной коже рукоятки – и вскоре ее щеки коснулась та самая кожаная лопаточка, так же медленно погладив. – Лучше не сопротивляйся, будет хуже. Бежать тебе все равно некуда.

   От прикосновения стека она потекла. Сразу. Впрочем, несмотря на это Петра, вспомнив, что она теперь героический сопротивленец, выпрямилась, и возразила:

   – Обязательно найду куда сбежать, вы еще не захватили весь мир.

   Стек так же медленно опустился со щеки под подбородок, приподнял ее голову вверх настойчивым движением – и теперь Петра могла смотреть Мигелю прямо в глаза. Он вздернул бровь и покачал головой.

   – Значит, придется тебя связать. Чтобы не сбежала, – стек хлопнул по подбородку, совсем легко, как если бы это делали в шутку пальцами, Мигель отдернул его и, опустившись на одно колено, отложил в сторону. А потом ухватил одной рукой сразу за оба рукава рубашки – так, как если бы она и впрямь собиралась сбегать, а ему было нужно, чтобы Петра не вырвалась. Впрочем, он как всегда не дергал резко и неприятно. Просто Петра почувствовала себя в мягком, но крепком и уверенном захвате, из-за которого руки приходилось держать согнутыми и поднятыми прямо перед собой

   – Не поможет! Я все равно вас не боюсь! – возразила Петра и чуть не улыбнулась, потому закусила губу изнутри, чтобы сохранить серьезную мину.

   Очень было интересно, как он ее свяжет и что будет дальше.

   – Поверь мне, я могу сделать так, чтобы боялась, – прошептал Мигель ей на ухо, притянув к себе, а потом слегка отстранился – и у него в руках уже была веревка, их которой он каким-то совершенно неуловимым для Петры движением сделал петлю, накинул ей на руки и затянул вокруг запястий.

   Ощущения от веревки были совсем не такими, как от кожаных браслетов – она чувствовалась на коже слегка шероховато, но не неприятно, будто какая-то массажная штука. Слегка стягивала, но не сдавливала. Но ощущалась постоянно, при каждом движении – о том, что ты связан, невозможно было забыть, веревка напоминала сама. И ощущать это на самом деле было интересно. И тоже возбуждающе, как Петра и мечтала.

   А ответ на слова Мигеля напрашивался сам собой, другого быть не могло:

   – Ну попробуй! Увидишь, что это совсем не просто!

   То, как Петра сопротивлялась, провоцировала, дразнила его – заводило безумно, и Мигель, не удержавшись, едва закрепил первый узел, потянул ее к себе за свободный конец веревки, наклонился, обхватил губами ее губы, посасывая, властно толкнулся языком в рот – и тут же отпустил, отстраняясь, позволяя Петре снова свободно сесть на полу. То, как он мог управлять ей сейчас, возбуждало тоже: веревка, цепь, поводок – восхитительное чувство контроля. Все это вместе было просто потрясающе. Нет, не у Петры сегодня был день рождения – не только у Петры, у Мигеля тоже. Ее желание повторить он уж точно воспринимал как свалившийся на него огромный подарок, перевязанный алой атласной, как этот платок на ее нежной шейке, лентой. Он не ожидал сегодня ничего, кроме нежных объятий и поцелуев – помня, что она устала, и тем более, это был ее первый раз, во всех смыслах. И Мигель снова готов был быть осторожным, ни на чем не настаивать вовсе, никуда не торопить – а Петра принялась откровенно его соблазнять. Так откровенно и открыто, как умела только она.

   И разве Мигель мог ей отказать? У него категорически не получалось ей отказывать. Не тогда, когда Петру переполняло такое искреннее детское воодушевление и такое чувственное женственное вожделение. Его чудесный цветок, который хотелось срывать снова и снова. И как же она была прекрасна, стоя перед ним на коленях – и отвечала «да, сеньор» так, как невозможно было, кажется, научить нарочно. С таким откровенным желанием и удовольствием, при этом трепетным и нежным, как вся она, что у Мигеля дрожь пробегала по позвоночнику.

   – Попробую, – усмехнувшись, сказал он, и протянул по ее запястьям вторую петлю, – может быть, и не только напугать. Ты мне нравишься… и ты в моей власти. Ох, сколько всего можно с тобой сделать, – сделав третий виток, он положил ладонь ей на бедро и погладил, с большим удовольствием.

   – Омерзительно нравится такому, как ты! Противно! – с вызовом заявила Петра.

   Мигель шумно вздохнул и стиснул руку на ее бедре, впившись пальцами в кожу: ровно настолько, чтобы было чувствительно, но не больно. Всегда останавливаться незадолго до боли – с ней только так. Он даже не думал, что ее отчаянное сопротивление будет заводить настолько сильно, но оно заводило: хотелось продолжать, хотелось еще. Быстро захлестнуть закрепляющую петлю вокруг уже сделанных витков, чтобы покончить уже со связыванием рук, чтобы это не отвлекало от остального. Он намотал конец веревки на свою руку, в два оборота, совсем близко к ее запястьям, совсем короткий поводок: он сейчас не хотел, чтобы она была далеко, хотел чувствовать ее рядом.

   Снова взяв в руку стек, он отставил его в сторону и, заведя руку над головой, в полную силу стеганул по полу. Шлепок на конце стека хлестнул по паркету со свистом, и Петра вздрогнула, а ее глаза почернели. Она определенно испугалась.

   – Знаешь, для чего нужна эта вещь? – спросил Мигель, снова потянув Петру на себя и поднеся стек к ее лицу.

   – Чтобы такие, как ты, могли делать нормальным людям плохо, – выплюнула она.

   – Ну что ты, глупенькая малышка, это для верховой езды, – ответил он совсем нежно и ласково, снова склонившись к ее уху, лизнул шею языком и добавил шепотом: – Чтобы объезжать строптивых кобылок вроде тебя. Делать их послушными.

   Он наконец почувствовал его: то совершенно особенное состояние одновременно возбуждения и предельной собранности, которое наступает, когда в сцене начинает происходить что-то, выходящее за рамки привычных или достаточно комфортных взаимодействий. Они делали это в первый раз, и Мигель сейчас чутко реагировал на каждое движение Петры, на голос, на дыхание, на выражение лица. И это тоже был контроль. Который еще сильнее возбуждал. А возбуждение и желание заставляли еще сильнее концентрироваться.

   Петра снова вздрогнула, у нее участилось дыхание, а потом она вдруг улыбнулась совершенно озорной улыбкой и задорно сказала:

   – Где сядешь, там и слезешь! Слезешь – не облезешь!

   И показала ему язык на всю длину. Длина кстати внушала, Петра доставала им до нижнего края челюсти. Мигель не мог не представить себе незамедлительно, что Петра могла бы делать этим языком… за пределами поцелуев. И, думая о таких головокружительных возможностях, просто нельзя было удержаться от того, чтобы немедленно ее поцеловать. Он положил ладонь ей на затылок и властно притянул к себе, впившись в губы, а потом так же решительно уложил на пол, заведя руки за голову и нависнув сверху.

   – Люблю решительных девочек, – сообщил Мигель, очень даже искренне, и принялся покусывать ей губы. Она была очень решительной девочкой, даже если сама об этом не подозревала – все это, что сейчас было между ними, не могло бы случиться без ее решимости. И без ее открытости. И без ее чувственности. И без ее любознательности. Какая же она была чудесная, и как же сладко было вот так прижимать ее к полу.

   – Хам! И… и… И сволочь! – заявила Петра, но при этом положила ногу на его ногу притягивая Мигеля к себе ближе, а потом видимо спохватилась и отдернула ногу назад.

   Мигель тут же положил руку ей на колено, провел вверх по бедру, погладил губы языком.

   – А ты очень сладкая. И такая упрямая… так еще слаще, – и снова совершенно искренне, ничуть не соврав: так было головокружительно сладко. А уж когда он, добравшись рукой до ее очаровательной попки, обнаружил, что никакого белья на Петре нет вовсе, стало совсем прекрасно. Потом он заскользил ладонью вверх, выдергивая из юбки рубашку, чтобы добраться до груди и потеребить сосок. Так должно быть очень хорошо: сперва немного ласки, а потом еще немного страха… по крайней мере Мигель надеялся, что Петре так понравится. Убрав руку от ее груди, он отстранился, приподнявшись на локте, и снова взял стек. – Но такую упрямицу придется поучить… немного подрессировать, – он постучал стеком по полу, на этот раз легонько, и сел, потянув ее руки к себе, так что они снова оказались у Петры перед грудью.

   Все это было неимоверно возбуждающе потрясающе и куда лучше, чем Петра себе могла представить. Когда Мигель хлестнул стеком по полу, она перепугалась по-настоящему пусть и ненадолго, но этого было достаточно, чтобы у нее все поджалось и потом, когда наступило облегчение, ее снова затопило восторженное желание. Она хотела еще больше, чтобы Мигель ее пугал, чтобы он ее взял, делая вид, что насилует, чтобы снова так возбуждаться, когда аж захватывает дух. И ей сделалось почти жаль, что кажется, они уже опять быстро переходили к сексу. Но нет, к ее радости Мигель решил продолжить.

   – Я не собачка, чтобы меня дрессировать, – хмуро ответила Петра вслух.

   – Ты намного лучше. Потому и дрессировать интереснее, – невозмутимо заявил Мигель, встал на колени у нее между ног, и бесцеремонно раздвинул их, тут же усевшись и разведя свои ноги в стороны. Стек коснулся ноги Петры, медленно поднялся по ней вверх, до живота, задирая юбку и открывая Мигелю крайне непристойный вид на Петру. – Очень красивая. А хорошо ли ты дрессируешься – мы сейчас проверим.

   Это было восхитительно. Мигель сегодня днем ей сказал, что она не представляет, как ласкает, то чем причиняют боль. Теперь представляла, теперь ощущала, как это, это было пугающе-сладко! В игре же Петра позволила себе дрогнуть. Это подходило по ее ощущениям.

   – Как… дрессировать?

   – А как обычно дрессируют?.. – все так же невозмутимо спросил Мигель в ответ, окончательно отодвинув юбку вверх, Петре на живот. – Я даю тебе указание. Если ты его выполняешь, как послушная девочка, получаешь поощрение, если не выполняешь или выполняешь плохо – получаешь наказание, – самый кончик стека дразняще погладил ее по животу под пупком, а потом скользнул между ног.

   Петра испуганно закивала. О да она будет подчиняться, лишь бы он не ударил ее там своим страшным стеком – примерно это она имела в виду кивая, а на деле текла, совсем сильно текла. Мигель угадал то, что она не смогла бы произнести вслух, что именно такого рода угроз она и хотела больше всего.

   – Я попробую быть послушной, – хрипло сказала она, – Только не бейте.

   – Хорошая девочка, – довольно сказал Мигель, а стек погладил Петру между ног, неторопливо двигаясь вверх и вниз. – Согни ножки. Ступни на полу, а колени раздвинь пошире, хочу еще немного на тебя полюбоваться.

   – Конечно! – она раздвинула ноги и с губ само сорвалось, – Умоляю! Пожалуйста!

   О чем Петра умоляла она едва ли могла бы уточнить. Наверное, чтобы Мигель продолжал ее так же сладостно мучить.

   – Конечно, сеньор. Умоляю, сеньор. Пожалуйста, сеньор, – отчеканил Мигель, на каждой фразе легонько хлопая ее стеком по ягодицам – так, что это движение тоже казалось скорее лаской, и почему-то от него по телу, там, где его касалась кожаная лопаточка, начинали сновать горячие мурашки. – Послушные девочки обращаются к хозяину уважительно.

   – Д-д-да, сеньор.

   Петра едва ли могла бы сообразить, что с ней творится. От того, что делал с ней Мигель, она будто проваливалась куда-то и одновременно воспаряла, все вокруг стало белым, как в ее прошлый оргазм и в центре этой сияющей пустоты находился Мигель, потрясающе красивый, дарящий ей ласку и заботу, понимающий ее потребности, волшебный.

   – Ты похож на ангела, – сообщила она.

   Ее ангел приблизился к ней, оказавшись совсем рядом, и сказал:

   – Хорошая моя, самая чувствительная девочка, – точнее, сейчас Петре казалось, что его голос «прозвучал», раздался из белого пространства вокруг нее.

   И это пространство ее окутывало, и Мигель окутывал ее тоже: вряд ли она могла бы сейчас точно сказать, что именно он с ней делает, но чувствовала прикосновения, их было то больше, то меньше, и от них всех было упоительно хорошо. От голоса, который снова повторял «хорошая девочка» и «mi flor» и «моя драгоценность», было хорошо тоже. Еще он о чем-то ее просил… кажется, лежать. Это было хорошее указание, его легко было выполнить: Петре сейчас и хотелось просто лежать в своих ощущениях. А шевелиться не хотелось вовсе, даже дышать было как-то лень. А Мигель опять говорил, опять прикасался, было мягко и тепло и хорошо, Петра плыла по своим ощущениям, как по огромной белой сверкающей воде. Когда она из них вынырнула, то обнаружила себя уже привычно на кровати Мигеля, в его объятьях, только не под покрывалом, которым он укутывал ее днем, а под легким пушистым одеялом. Только почему-то все равно было немного зябко. Зато Мигель был все такой же прекрасный, и все было прекрасно.

   – Что это было? – спросила Петра, – Какое-то странное измененное состояние сознания. Это что? Почему?

   В первый момент, когда Мигель понял, по ее выражению лица, по замедлившемуся дыханию и вязкому, тихому голосу, что происходит, он, как обычно, начал волноваться. Очень сильно. Потому что это снова было слишком: очень много и очень неожиданно – сабспейс, глубокий транс уже во время второй сессии. Их отношения развивались так стремительно, и в них всего было так много и сразу, что у Мигеля шла кругом голова. И это чувство было восхитительно приятным, но он тут же одергивал себя, сразу начинал остро беспокоиться, что потеряет эту самую голову ровно в тот момент, когда сохранять ясность сознания и осторожность важнее всего.

   Вот и сейчас он сперва хотел попытаться «выдернуть» ее обратно из сабспейса, потому что она вовсе не была готова вот так впадать в глубокий транс, и Мигель не был готов… Но тут же спохватился, вспомнив, что все прошлые разы его волнения оказывались чрезмерными. А Петра – она была совершенно потрясающая, и все это «слишком» неизменно оказывалось ей в самый раз, потому что ее будто самой природа создала, чтобы быть нижней, которая ощущала себя в этом так хорошо, так естественно. Так, что у Мигеля дух захватывало. И да, голова шла кругом – оттого, как много она ему дает, как восхитительно раскрывается перед ним, искренне и доверчиво.

   И он очень, очень боялся оказаться слишком жадным, слишком поглощенным собственными чувствами и переживаниями, которые помешают ему вовремя подумать и позаботиться о ней. И старался быть во всем еще более осторожным, чем обычно, начиная с мелочей, вроде заколок для волос, и заканчивая вещами совсем серьезными, как ее проблемная почка. С тем, что касалось здоровья Петры, ни на какие компромиссы Мигель идти не собирался: как бы ему ни хотелось хотя бы разок подвесить ее к потолку, он не станет даже пробовать. Ничего, что может дать слишком сильную нагрузку на поясницу и внутренние органы. Петра и лежа на кровати такая же красивая. И в безопасности. Но если она хочет, чтобы он пугал ее сильнее, и если она чувствует себя так спокойно рядом с ним, что готова уплыть в сабспейс – Мигелю стоит не переживать, а радоваться.

   Подумав обо всем этом, он наконец смог расслабиться. И ее тело, и ее психика знали, как вести себя, сами, Мигель не стал им мешать. Просто уложил Петру на кровать, укутав одеялом – на случай, если ей станет холодно из-за замедлившегося дыхания и сердцебиения. Сделал все, что был должен: позаботился о том, чтобы ей было удобно, и лег рядом, чтобы следить за ее состоянием. И позволить себе, убедившись, что она в порядке, любоваться ей и наслаждаться своим ощущением тихого изумления от нее, всей целиком, от которого сладко замирало сердце, а в животе шевелилось что-то теплое, щекотное и очень приятное. И голова кружилась тоже, потому что это было внезапно, безумно и прекрасно, лучше пяти дней рождений разом. То, что она так безмерно ему доверяла, чтобы расслабиться полностью в его руках, отдаться своим ощущениям настолько, что буквально нескольких легких движений и пары фраз хватило, чтобы Петра уплыла в счастливую самопогруженность. А Мигель – впал в счастливое изумление, потому что это было едва ли не больше, чем ее согласие переехать к нему, что-то настолько же потрясающее. Она была потрясающе чуткая и потрясающе открытая девочка. Его Петра, его нижняя, самая замечательная на свете.

   Когда Петра очнется, Мигель не знал – могла через полчаса, могла и в четыре утра. И он был готов лежать так сколько угодно, глядя на нее, снова и снова счастливо изумленно обмирая. Но, конечно, обрадовался, когда спустя два часа она наконец первой заговорила с ним, приходя в себя. Ему хотелось рассказать ей и поделиться своими чувствами, прямо-таки нестерпимо.

   – Привет, милая. Ты снова со мной, – первым делом сказал Мигель, широко улыбнувшись, и погладил ее по голове. А потом попытался объяснить, как можно проще, не зная, насколько она очнулась и готова воспринимать сложные разговоры: – Это оттого, что тебе было очень хорошо. Состояние, которое иногда случается во время сессий. Только я его не ждал… вот так сразу. Поэтому не успел объяснить. Петра, mi flor, как же ты потрясающая… самая чувствительная на свете девочка. И так мне доверяешь… Даже не знаю, чем я такое счастье заслужил. Чтобы это состояние наступило, нужно совсем расслабиться, и еще – обычно нужно сделать намного больше… Ты удивительная. Совершенно.

   – Куда уж больше? – удивилась Петра, – Я ведь даже не рассказывала так подробно, чего хочу потому что… ну это слишком. И вообще м-м-м, неинтересно совсем все-все расписать, чего делать, зачем тогда делать, оно в голове уже произошло. А ты сам угрожал мне ровно так, как я мечтала. Это просто фантастика, и как ты догадался? Ох-х-х, – она потянулась, довольно улыбаясь и приобняла Мигеля, закинув на него ногу, – Только одно не получилось: чтобы после такого еще и любовью заняться. Ну точнее, как будто бы ты бы меня принудил, этого я тоже хочу очень. Вообще хочу тебя! Ты такой потрясающий!

   – Ох, цветок мой, – так же довольно ответил Мигель, поглаживая ее ладонью по бедру и по спине и притягивая к себе. Он ей все подробно объяснит про это состояние потом, расскажет, и даже статьи из лекарской энциклопедии покажет. Сейчас ему серьезных лекций совершенно не хотелось, хотелось только быть с ней, еще, и если уж что и объяснять – так ровно то, какие удивительные ощущения она ему подарила. И радоваться тому, что он смог подарить удивительные ощущения ей. – Я тоже хочу тебя… больше всего на свете… всю целиком. Моя самая прекрасная и нежная девочка… Честное слово, я ничего особенного не сделал, хотя мне с ума сойти как приятно, что тебе со мной так хорошо. Но это оттого, что ты потрясающая. Такая чуткая, такая открытая, что мне даже не нужно делать ничего особенного, чтобы ты мне подарила такие восхитительные ощущения и такое прекрасное зрелище. Почти сразу! Я знал, что у нас получится – но думал, что позже. Может, через пару недель, или через месяц. Но ты всегда восхитительнее моих самых смелых ожиданий, – теперь, когда ему не нужно было сохранять спокойную сосредоточенность, чтобы следить за состоянием Петры, Мигель наконец мог полностью отдаться ощущению своего почти детского восторга от всего случившегося. И еще – мог с удовольствием целовать ее везде: подбородок, шею, ключицы, плечи. Чем он и занялся незамедлительно, продолжая ласкать ее руками по спине и по бедрам.

   – А это ничего, что я… бросила тебя одного, кайфуя? – смущенно спросила Петра, – Ты может тоже чего-то хотел, а я тут улетела, как наркоманка. Ты – мой наркотик, Мигель.

   Он с довольным вздохом прижал ее к себе, подхватив под попку, очень сладкую, мягкую, совершенно очаровательную попку, и зарылся лицом в ее потрясающие волосы, которые успел распустить, так что ему ничего не мешало наслаждаться ими в полной мере.

   – Ты была потрясающе красивая, – сказал он от всей души. Мигель и впрямь затруднялся сказать, что вызывало у него больше восторга: ее лицо, искаженное страстным наслаждением оргазма, или ее лицо, расслабившееся в тихом кайфе сабспейса. И то, и другое было прекрасно. И еще и то, и другое было о том, как Петре с ним хорошо. От этого внутри разливалось удовлетворенное тепло. – Это восхитительное зрелище, вечно мог бы им наслаждаться. Разве можно хотеть большего, когда уже видишь самое прекрасное? Когда ты настолько готова довериться мне, целиком и полностью. Когда я могу доставить тебе такое удовольствие. Mi flor, ты лучше всех. Мое сокровище. Положить вот здесь, на кровати – и любоваться бесконечно. Ну и не только любоваться, конечно, – с этими словами он нежно прикусил выступающую косточку ключицы.

   – Ну уж и прекрасное зрелище, скажешь тоже! – Петра прикрыла нижнюю половину лица рукой, – И не кусайся, не хочу сейчас так, хочу нежнее.

   – Устала, хорошая моя, – сочувственно и мягко сказал Мигель и тут же поцеловал место укуса, неторопливо и с удовольствием, потом так же неторопливо провел по косточке языком, поцеловал еще, уже в изгиб шеи. – Буду с тобой очень нежным, буду каким захочешь… для тебя приятно быть всяким. Mi bella… самая прекрасная, – его руки теперь заскользили по спине тоже нежно, кончиками пальцев, выискивая чувствительные места, уже знакомые Мигелю, чтобы поласкать ее там.

   – Точно приятно? А то окажется, что я тебя… вынуждаю делать не то, что нравится. Наверное, глупо звучит, но я про это беспокоюсь: чтобы и тебе было хорошо со мной, не только мне с тобой.

   Петра все еще не понимала. Едва она сказала это, Мигелю сделалось совершенно очевидно – тогда, во время их первого разговора, он так и не смог достаточно понятно донести до нее суть и смысл своего удовольствия. Того, что получает верхний, будучи сверху. И его чудесная Петра беспокоилась, как и тогда – что он делает все это для нее, жертвуя собой и своими желаниями. Но он не жертвовал ничем: он получал от нее больше, чем мог пожелать, чем мог даже вообразить. Столько ярких, сильных, невероятно красивых эмоций, ощущений, реакций, которыми она так щедро, искренне, ничего не скрывая делилась с ним, что у Мигеля шла кругом голова от восторга и удовольствия. И ему нужно было найти слова, чтобы рассказать об этом ей, о наслаждении, которого она не испытывала сама, не представляла, как его можно испытывать – и потому ей было трудно понять. Но Петра – очень вдумчивая и чуткая девочка, замечательная, она непременно поймет, если Мигель как следует объяснит. Он приподнялся на локте, внимательно и слегка обеспокоенно посмотрев на нее, тут же коснулся губами губ и улыбнулся, широко и от души.

   – Приятнее всего на свете, милая… – сказал он от всей души, а потом попытался объяснить: – Это и есть то, что мне нравится. Ты себе не представляешь даже, какое это удовольствие – смотреть на тебя, когда ты стоишь передо мной на коленях, говоришь мне «да, сеньор». Видеть это, слышать… лучше оргазма. Ни с чем несравнимое, совершенно особенное удовольствие. Целовать тебя, ласкать – и ощущать, как ты трепещешь в моих руках, как подаешься ко мне навстречу. Ты такая чувствительная, mi flor, так чутко отзываешься на все… Наверное, я все же недостаточно хорошо тебе объяснил в первый вечер.