Зимняя жена. Валерия Яблонцева

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ 1. ЗИМА
• ЧАСТЬ 2. ВЕСНА
• ЧАСТЬ 3. ЛЕТО
• ЧАСТЬ 4. ОСЕНЬ
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Я родилась на исходе первого дня Долгой Зимы, пришедшей на смену холодной и дождливой Осени. Старая Хранительница рода Нерки рассказывала: в тот вечер закат полыхал на все небо кровавым заревом, предвещая приход снежных туч. Ветер, холодный, пробирающий до костей, выл в ущелье раненным волком, а черные воды океана с грохотом разбивались о берег, терзая привязанные к причалу лодки. В этом отчаянном буйстве стихии, загнавшей в дома всех от мала до велика, невозможно было расслышать ни стонов роженицы, ни первого крика младенца.

   Я родилась на исходе первого дня Долгой Зимы, и по праву рождения я предназначена в жены духу Зимы, Курху-ворону. Именно мне выпала судьба растопить ледяное сердце, ибо за каждый счастливый день Зимней Жены моему родному краю воздастся сторицей.

   Участник виртуальной серии романтического фэнтези "Снежная Сказка"

ЧАСТЬ 1. ЗИМА.

Я родилась на исходе первого дня Долгой Зимы, пришедшей на смену холодной и дождливой Осени. Старая Хранительница рода Нерки рассказывала: в тот вечер закат полыхал на все небо кровавым заревом, предвещая приход снежных туч. Ветер, холодный, пробирающий до костей, выл в ущелье раненным волком, а черные воды моря с грохотом разбивались о берег, терзая привязанные к причалу лодки. В этом отчаянном буйстве стихии, загнавшей в дома всех от мала до велика, невозможно было расслышать ни стонов роженицы, ни первого крика младенца.

   Хранительница знала множество разных историй. О том, как покрываются цветами скалы, становясь на несколько дней похожими на пестрые юрты, словно бы великаны-пастухи разбили свое кочевье рядом с нашим селеньем, отпустив на небесные пастбища белых барашков-облаков. О животных, меняющих шубки, о щебете невиданных птиц. О неслыханных лесных богатствах и чудесных морских обитателях, приплывающих к самому берегу. О рыбах, поднимающихся вверх по реке, да так, что они сами прыгают к ловцу в руки. Но мы, дети Зимы, с трудом могли в это поверить. Нашими бескрайними колосящимися полями были снежные долины, окруженные белыми конусами гор, нашими зверями – шаловливые лайки, шустрые песцы и благородные олени, а нашими богатствами – жирное сало тюленя, пойманного у льдин охотниками.

   Как приятно было полежать в стогу душистого колючего сена, как грела сшитая матерью новая шубка, как хотелось найти под снегом кустик зеленого мха и тайком угостить любимого оленя, когда пастухи возвращались домой с южных пастбищ. Наш детский мир был полон наивных радостей и сказаний старой Хранительницы, и взрослые печали мало что значили для нас.

   Но одна луна сменяла другую, мы, дети Зимы, подрастали и начинали замечать, как с каждым разом дольше и дольше отсутствуют пастухи, как скудеют кладовые и охотники раз за разом возвращаются с пустыми руками, а рыбаки приплывают ни с чем. Жизнь уходила от берегов, захватываемая неумолимой Зимой. Лица взрослых суровели, вытягивались. Дети Осени и дети Лета не могли найти выхода. Призрак голода или кочевья витал над родом.

   Старейшина отправлял и принимал гонцов ото всех родов нашего края. Хранительница неизменно присутствовала при встречах, и после отъезда чужаков я все чаще и чаще ловила на себе ее внимательный и цепкий взгляд. Я чувствовала: надвигаются перемены. И тихие голоса родителей, спорящих о чем-то с Хранительницей, едва слышные за закрытой дверью, лишь убеждали меня в моих подозрениях.

   Через две сотни лун после моего рождения дверь между моей детской жизнью и их взрослым миром распахнулась. На пороге стояли старая Хранительница и отец, еще более серьезный, чем всегда. Мать пряталась за его спиной, отводила глаза.

   – Сирим, тебе известно сказание о Зимней жене? – спросила Хранительница.

   Я кивнула, не понимая сути вопроса. В сказках духи часто брали в жены женщин из серединного мира, даруя за это процветание и богатство ледяному краю. Но это казалось не более чем преданиями, далекими и несбыточными как зеленеющие горы или деревья, усыпанные сладкими плодами.

   – Сирим, – голос Хранительницы звучал торжественно и твердо, – боги верхнего мира послали нам знамение. По их воле ты будешь отдана в жены Зимнему духу. С этого дня нарекаю тебя невестой Курха-Ворона.

***

Несколько лун мы провели, готовясь к обряду. Род словно вышел из зимней спячки, занимаясь предсвадебными хлопотами. Люди из других родов привозили меха, лен, цветные бусины, дубленую кожу. Мать и я без устали ткали, пряли и расшивали узорами лен. Я должна была получить самое богатое приданое, чтобы дух Зимы за каждый дар вознаградил наш край сторицей.

   Но ни наполняющиеся сундуки, ни наставления женщин, звучащие на ежевечерних посиделках, не вызывали у меня трепета и томления, положенного девушке перед свадебным обрядом. Я ничуть не походила на просватанных старших подруг. Вчерашний ребенок, сегодняшняя невеста. Да и невеста ли – ритуальная жертва, часть подношения духам.

   Под сочувственными и скорбящими взглядами, бросаемыми на меня украдкой, я чувствовала себя словно похороненной заживо.

   Неудивительно, что я боялась.

   В день обряда присутствовали все люди рода Нерки. Даже пастухи с дальних угодий пригнали стада, чтобы своими глазами увидеть сватовство и поклониться Зимнему духу. Они выстроились вдоль тропы, ведущей к тотемному столбу, и я шла между ними, знакомыми и незнакомыми, и все лица сливались в одно. В ушах гулко отдавался стук сердца в такт медленным шагам.

   Мать, отец и Хранительница стояли у тотемного столба. Высеченный из дерева ворон, воплощение Курха и мой жених, безучастно смотрел на нас сверху агатовыми глазами. Я подошла к столбу и остановилась, лицом белее песцовой шубы. То ли невеста, то ли зверек на заклание.

   – Зимний дух, вдохнувший жизнь в людей, согревший огнем, приручивший оленей, прими наш дар! – Хранительница воздела руки к ворону. – Вот невеста, что обещана тебе богами верхнего мира. Спустись к детям своим и дозволь совершить свадебный обряд.

   Следуя наставлениям Хранительницы, заученным перед ритуалом, я прикоснулась ладонью к столбу. Не удержавшись, чуть провела пальцами по оперению ворона, поглаживая резное крыло.

   Мгновение ничего не происходило. И вдруг ладонь словно провалилась в древесину, ставшую мягкой и податливой. Я попыталась было отстраниться, но из оперения точно из рукава высунулась человеческая рука, стиснув в жесткой хватке мои пальцы.

   Преодолевая испуг, я посмотрела в лицо духу, явившемуся на зов Хранительницы. К моему облегчению, он выглядел почти человеком: ни рогов, ни клюва, а птичьи перья оказались всего лишь украшением тяжелого мехового плаща. Высокий, темноволосый и светлокожий, он казался не старше детей Осени. На его узком скуластом лице не было ни морщинки, разве что меж бровей залегла глубокая складка, делая взгляд не то сердитым, не то печальным. Полуприкрытые глаза, агатовые, без приметной радужки глаза Ворона, смотрели на меня изучающе, но без интереса.

   – Делай, что должно, Айрын, – обратился он к Хранительнице по имени.

   – Да, – Хранительница словно бы хотела добавить еще что-то, но осеклась под взглядом духа.

   Подойдя к нам, она накрыла ладонями наши сомкнутые руки. Выжидающе посмотрела на Курха.

   – Перед лицом богов и людей я, Курх-Ворон, Зимний дух, беру в супруги эту девушку из рода Нерки. Кто я такой, – он горестно усмехнулся, полуобернувшись в сторону Хранительницы, – чтобы оспаривать волю богов.

   Последняя фраза была отступлением от ритуала и, к тому же, прозвучала довольно обидно. Будто бы меня навязали ему насильно, будто бы из нас двоих лишь его лишили свободы выбора. Будь моя воля, я тоже не пожелала бы себе такой судьбы.

   Неожиданная злость придала мне сил, и голос прозвучал уверенно:

   – Перед лицом богов и людей я, Сирим из рода Нерки, перехожу в род мужа, Курха-Ворона, Зимнего духа.

   Хранительница перевязала наши руки крест-накрест ритуальной красной лентой.

   – Перед лицом богов верхнего мира и людей рода Нерки навеки соединяю вас брачными узами, – Хранительница заглянула мне в глаза и добавила, тихо, так, что услышала только я, – будь счастлива, девочка. Ты обязана стать счастливой.

   А в следующее мгновение мой муж притянул меня к себе, и очертанья людей на холме, домов, спрятанных в горном ущелье, далекого залива и серых, тяжелых облаков, сменились непроглядной чернотой.

***

Еще миг – и мы оказались посреди большого полутемного дома. Курх тут же отпустил меня, отстраняясь. Лента соскользнула с наших рук, свернувшись на дощатом полу красной змейкой.

   Я огляделась. С первого взгляда жилище могло показаться заброшенным. Резная мебель покрыта пылью, на столе сиротливо ютится пара закопченных горшков, окна закрыты ставнями и едва пропускают свет. Единственным местом, где было заметно присутствие человека, оказалась заваленная примятыми шкурами массивная кровать. Я поежилась, чувствуя себя неуютно в этом негостеприимном доме.

   Справа возле плеча неслышно возник Курх. В руках он держал огарок свечи на подставке. Небрежным взмахом руки дух разжег огонь.

   – Требуется завершить ритуал, – негромко произнес он, проследив направление моего взгляда.

   Несмотря на натопленную печь, меня зазнобило еще сильнее.

   Нет, мне было известно, что необходимо сделать для закрепления свадебного обряда. Женщины объяснили, не вдаваясь в подробности, как следует вести себя в момент соития. И я была готова. Но не так. Не с мужчиной, который замер рядом со мной ледяным изваянием, не делая ни одной попытки хотя бы прикоснуться, обнять, ободрить.

   Я подошла к кровати и под невидящим взглядом духа начала распутывать крючки шубы. Было неловко и стыдно за свою возню, но Курх все так же стоял без единого движения, глядя немного в сторону. Казалось, что узоры на меховых шкурах интересуют его куда больше возящейся у изголовья девчонки.

   Наконец я осталась перед ним в одной нижней рубахе. Мать и другие женщины ничего не говорили о том, что надо снимать и ее, и я не решилась обнажиться полностью. Так и стояла, переминаясь с ноги на ногу на холодном полу.

   – Ложись на кровать, – велел Курх. Я прыгнула в теплые меховые объятия, натянув ближайшую шкуру до самого носа.

   Зашуршала сбрасываемая одежда. С шипением погасла свеча, поставленная на пол. В неровном сумеречном свете я видела только силуэт мужчины, нависшего сверху. Сильная рука отбросила в сторону мое одеяло и задрала рубаху до пояса.

   – Потерпи. Я постараюсь быстро. Согни ноги в коленях и разведи в стороны.

   Я послушалась. Курх все так же держался надо мной, глядя куда-то за мое ухо. Его рука прошлась вниз по животу, скользнула между ног. Ладонь оказалась прохладной и шершавой, и я инстинктивно попыталась сомкнуть ноги, но мужчина не дал мне этого сделать. Затем я почувствовала давление, и Курх, раздвинув пальцами складки, вошел в меня.

   Это не было больно, скорее, немного неприятно. Как протыкать иглой неподатливую шкуру или водить пальцем по краям пореза. Но не было и жаркого упоения, о котором с хитринкой в глазах разговаривали меж собой женщины. Зимний дух был холоден внутренне и внешне. И эта холодность ранила больше любых неудобств.

   Он знал, как сделать все быстро, без лишних движений. Несколько резких толчков, и с хриплым выдохом он излился в меня. И тут же перекатился на бок, поднимаясь с кровати.

   – Вот и все, – сказал он. – А теперь отдыхай.

   И прежде чем я успела ответить хоть слово, я услышала хлопок двери.

***

Когда я проснулась, было уже позднее утро. Ставни были заботливо распахнуты, пропуская внутрь дома яркий солнечный свет, и, несмотря на кружащиеся в лучах пылинки, так было намного уютнее. Я оглядела комнату. Теперь это мой дом, и я должна быть достойна роли хозяйки и жены Зимнего духа.

   Шкуру, запачканную кровью, я отложила в сторону от кровати, чтобы позже отчистить пятна. Согласно традициям рода, родня мужа могла затребовать доказательства невинности невесты, но что-то подсказывало мне, что в верхнем мире это пустые формальности. Боги и духи и без того знают все о своих детях.

   Одевшись и наскоро смахнув пыль со стола и скамьи, я замерла в нерешительности у печи. Готовить ли завтрак? Заняться ли хозяйством? Как велики владенья Зимнего духа, моего мужа, и что требуется от меня как от послушной жены?

   Курха нигде не было видно, но звуки топора, раздававшиеся снаружи, давали понять, что он поблизости. Я выскользнула во двор. Заметив меня, дух, занимавшийся колкой дров, остановился, переводя дыхание. У его ног скопилась приличная куча поленьев. Вытирая лоб тыльной стороной ладони, он с прищуром посмотрел на меня, застывшую у дверей.

   Эта картина на мгновение захватила и взволновала. Мужчина, стоявший сейчас посреди двора в одной рубахе, разгоряченный физической работой, был просто до невозможности человечным и понятным. Словно бы мы обычные муж и жена, и моя жизнь изменилась не более, чем при переходе в род соседнего с нами селения. Но вот он выпрямился, отложив топор, и мимолетное сходство исчезло. Взгляд его вновь приобрел привычную уже отстраненную жесткость, а сам он стал словно бы чуждым простым человеческим занятиям, величественным и могущественным.

   Иллюзия рассеялась. Духи не потеют. Их не занимают заботы людей серединного мира.

   Им незачем любить своих Зимних жен.

   Под его пронизывающим взглядом, куда холоднее северных ветров, я задрожала. Было больно и горько, словно от несбывшихся обещаний, хотя я сама позволила глазам обмануть меня. По-своему истолковав мое молчание, Курх подошел ко мне. Сел на ступени крыльца, жестом указал мне устроиться рядом. От его тела веяло морозом, дыхание было ровным, рубашка сухой. Я обхватила плечи руками, жалея, что не накинула вчерашнюю шубу.

   – Ты должна понять, – он смотрел вдаль, и голос его казался бесконечно усталым. – Я Зимний дух, создатель людей, хранитель серединного мира. Мое семя, пролитое в лоно жены, дарует жизнь морям и суше. Так распорядились боги, и даже бессмертные духи должны подчиняться их воле. Я люблю свой народ, как, надеюсь, любишь его и ты. Поэтому мои желания здесь не важны. Равно как и твои. Мы будем жить как муж и жена, нравится тебе это или нет.

   – Я понимаю, – мягко произнесла я. Горестная складка, залегшая меж его бровей, печалила меня. Словно бы Курх извинялся за вчерашнюю ночь, словно бы последние слова дались ему с немалым трудом. Мне захотелось накрыть ладонью его сцепленные в замок руки, показать, что он не сделал ничего дурного и мне вовсе не претит исполнение супружеского долга, но стоило лишь отнять руку от плеча, как он тут же поднялся на ноги, отстраняясь.

   – Я растоплю печь. Скажи, если будет нужно что-нибудь еще.

***

Дни сменялись днями, тонкий рог луны утолщался, превращаясь в бледно-желтый диск, и вновь худел, покуда совсем не пропадал с темного ночного неба. Я развела в доме кипучую деятельность, крутясь по моему новому жилищу маленькой юркой куницей. Взмах хвостом – пыль долой, паутину вон! Прошмыгнуть под кровать, залезть за печку. Сундуки с приданым распахивались один за другим, и резной стол накрыла расшитая скатерть, занавески украсили окна, дощатый пол устлал мягкий ковер, в котором по щиколотку утопали ноги, обутые в домашние сапожки из оленьей кожи.

   Дом стал для меня почти родным, так похожим на жилища в моем селенье.

   Мать говорила: хорошей хозяйке некогда бездельничать. И я всецело следовала ее завету. Курх, возвращаясь домой, находил меня за вышивкой, штопкой или скручиванием пряжи для вязания. Я откладывала свое занятие, доставала томившиеся в печи горшки и приглашала мужа разделить со мной стол.

   Курх сдержанно хвалил угощение, благодарил за возню с его старыми рубахами. Он был неизменно вежлив и почтителен, как и следовало привечать добрую хозяйку – но и только. Он не говорил ни слова о том, что духи, быть может, вовсе не нуждаются в горячих кушаньях или добротной рубахе для защиты от холода и ветров. Он вообще не говорил ни одного лишнего слова, но в его отстраненном взгляде без труда читалась вся тщета моих усилий. Я запрещала себе думать об этом – лишь улыбалась, глядя, как он ложку за ложкой ест рыбную похлебку.

   Курх часто и подолгу отсутствовал. Возвращаясь, он привозил то подстреленных животных, то горсть диких ягод, еще подернутых инеем. Я могла лишь гадать, где он находил свою добычу – нигде в окрестностях дома, на небольшом поле и опушке леса я не встречала никого, кроме мелких грызунов и пары птиц. Может, в другой части верхнего мира были свои животные, а может, дух-Ворон спускался в серединный мир к побережью и охотился в предгорьях. Мне хотелось бы верить в последнее. Это означало бы, что наши старания не напрасны, и в серединный мир все же возвращается изобилие.

   Но после до предела насыщенного хлопотами дня я неизменно начинала чувствовать, как подбираются к горлу слезы, а сердце стискивает ледяная хватка. Тоска, от которой я так старательно убегала, кружась по двору и дому, настигала меня, сжимая в своих объятиях. Лежа на кровати в ожидании мужа, я ощущала себя беспомощным бельком, оторванным от семьи и рода, от привычной жизни, брошенным на заснеженную льдину безо всякой возможности вновь оказаться в морской глубине. Я дрожала, мне остро не хватало тепла. А Зимний дух не хотел или не мог меня согреть.

   Он приходил почти каждую ночь. Я уже привычно ждала его, закатав до пояса рубашку. Безо всяких усилий удерживая надо мной свой вес, Курх рукой готовил себя к соитию и мягко входил в меня. Я чувствовала движения его плоти внутри, и кожа покрывалась мурашками от контраста между его холодом и моим теплом.

   Он старался как можно меньше касаться меня, а на любые попытки дотронуться до него отвечал коротким покачиванием головы, и я одергивала руку. В полумраке комнаты невозможно было разобрать, куда направлен его взгляд, но сама я всегда смотрела только на него. И точно знала: он видит, что я смотрю.

   Я вглядывалась в его лицо, пытаясь за маской отстраненного безразличия разглядеть причину такого отношения ко мне. Иначе, иначе я воображала себе будущую замужнюю жизнь! Я держалась скромно и почтительно, не перечила, не просила сверх необходимого. Неужели я не заслужила хоть толику любви, хоть каплю ласки? Что во мне не так?

   И снова, каждый раз, по кругу пойманными птицами метались мои мысли, пока муж вбивал свою плоть в мое лоно и изливался живительным семенем. И я не выдержала. Он уже почти встал с кровати, когда я отчаянным рывком метнулась к нему, вцепившись замерзшими пальцами в запястье. Я почувствовала, как он вздрогнул всем телом.

   – Пожалуйста, останься, не уходи, – жарко и сбивчиво зашептала я, с мольбой глядя на мужа. – Не оставляй меня, мне так одиноко в этом огромном доме, здесь никого, кроме тебя, но и ты никогда не со мной, даже когда рядом, пожалуйста, не бросай меня, я так больше не могу!

   Мой голос сорвался, горло сжало болезненным спазмом подбирающихся слез. Мать запрещала показывать мужчине женскую слабость, но сейчас мне было все равно. Я готова была сделать что угодно, лишь бы он снова не скрылся за дверью.

   Несколько долгих мгновений он смотрел на меня. И затем медленно, по одному разжал мои пальцы, заставляя отпустить его запястье.

   – Не надо, – голос его был хриплым и тихим.

   Отчаяние накрыло меня снежной лавиной, и не было возможности выплыть, выбраться и сделать хоть один глоток воздуха. Я захлебывалась слезами, свернувшись в клубок на постели, а за окном, вторя мне, выл ветер и колотил по крыше ледяной дождь. Я не помню, как уснула, не помню ничего из той горькой ночи. Когда я вновь пришла в себя, было уже раннее утро.

   Я сонно огляделась и замерла от испуга и удивления, вцепившись в рубашку напротив бешено колотящегося сердца.

   У изножья кровати беспокойно дремал Курх.

***

После той памятной ночи что-то будто изменилось между нами. Он все так же не желал спать со мной в одной постели, но больше не старался выскользнуть из дома сразу после соития. Я чувствовала, что любой разговор на тему нашей близости может разрушить тот хрупкий ледяной мостик, что я попыталась перекинуть между нами. Поэтому, недолго думая, я застелила шкурами длинную широкую лавку у окна, где иногда сидела с вышиванием. Не предлагала и не упрашивала, но Курх заметил перемены в обстановке комнаты и по моему взгляду понял все без слов. И уже следующим утром я обнаружила его не на крыльце или у кровати, а мирно спящим на новом ложе.

   Я бы с радостью уступила ему кровать как хозяину дома. И с куда большей радостью предпочла бы делить ее с ним. Но пока было довольно и этого. Присутствие Курха в доме, пусть и незримое, успокаивало меня, и я не чувствовала себя настолько одинокой, как раньше.

   Наверное, все это придало мне решимости зайти еще дальше.

   Моя дневная жизнь ограничивалась домом и двором. Владения Курха были велики, но, куда ни пойди, заснеженные поля и рощи быстро начинали погружаться в густой серый туман. Близкие звезды ясно давали понять, что я пребываю в верхнем мире, и я, стыдно признаться, опасалась углубляться в туман, полагая, что упаду на землю как с края облака. Думаю, Курх посмеялся бы надо мной, расскажи я ему об этих своих страхах.

   Но все равно, мне безумно хотелось побывать там, за границей тумана. Вновь увидеть мой, серединный мир, родные заснеженные просторы, острые пики гор и темную гладь беспокойного моря.

   – Я умею управлять упряжкой. Под парусом ходить обучена. А стрельбе из лука меня отец учил, – говорила я, пытаясь убедить Курха, что могу быть ему полезной. Он лишь качал головой, не говоря ни слова. И я улыбалась, словно бы соглашаясь с его невысказанным ответом: действительно, глупенькая девчонка, которой не место рядом с бессмертным духом в его делах в серединном и верхнем мире. А самой выть хотелось от разочарования и обиды. Но я не сдавалась.

   И вот, одним солнечным утром он разбудил меня раньше обычного и сказал, глядя в сторону, чтобы не смущать меня, лежащую в одной нижней рубашке:

   – Собирайся. Сегодня поедем вместе.

   Я ликовала! Быстро, пока муж не передумал, оделась и заплела косу, выскочила во двор. Оленья упряжка уже ждала нас.

   Какое же упоение – мчаться среди густой туманной мглы и затем вдруг в одно мгновение вылететь посереди заснеженной равнины. Полозья заскрипели по снегу, ветер засвистел, бросая в лицо мелкие снежинки. Я не знала, где мы оказались, но нутром чувствовала: я дома. Снова в мире людей.

   Счастливая, раскрасневшаяся от мороза, я посмотрела, чуть обернувшись, на мужа и поймала его ускользающий взгляд. Что-то было в нем – удивление ли, интерес. Словно бы он впервые увидел меня по-настоящему.

   Впереди из-под копыт оленей метнулись вспугнутые зайцы. Курх вскинул лук и, почти не целясь, выпустил пару стрел. Сани тут же послушно замедлили ход, и дух Зимы уверенно повел упряжку в сторону подстреленных тушек.

   Курх искал дичь, я связывала и укладывала на сани собранные тушки, прикидывая, как можно будет приготовить их и что сшить из белых шубок. Мы объездили всю равнину и остановились в подлеске. Олени лениво обрывали мох, Курх очищал от крови стрелы, вынутые мной из зайцев. Внезапно внимание наше привлек низкий, почти на грани слышимости, рык, доносившийся из леса. Я обеспокоенно посмотрела на мужа.

   – Думаю, это медведь-шатун. Мы верно разбудили его, – Курх отложил стрелы и поднялся. – Я успокою зверя. Жди меня здесь.

   Страшно было оставаться и страшно отпускать его – пусть я и напоминала себе, что он бессмертный дух. Если проходил слух о поднявшемся в лесу медведе, все свободные мужчины отправлялись искать опасного хищника. А женщинам оставалось только гадать, кто же на этот раз может не вернуться, растерзанный зверем.

   Сквозь гулкие удары сердца до моего слуха донесся тоненький писк. Он был в стороне от той тропы, по которой ушел Курх, и я, ведомая любопытством и жалостью к плачущему созданию, выскользнула из саней.

   Под корнями одного из деревьев обнаружилась разворошенная нора. Вокруг нее было множество следов, крупных и маленьких. Кровавая дорожка уходила в заросли кустарника, где грязным бело-красным комком свернулась самка песца. Рядом с ней сидел и выл от голода и ужаса детеныш. У меня сердце разрывалось от его плача.

   Я ни секунды не сомневалась в том, что собиралась сделать. Опустилась на колени, подхватила дрожащего щенка. Малыш попытался было тяпнуть меня за варежку, но потом завозился и затих, пригревшись.

   Когда Курх вернулся, я уже сидела в санях, прижимая к себе маленькое спящее тельце. Муж посмотрел на меня, холодно, неодобрительно поджимая губы, но ничего не сказал.

   Так в моей жизни появился Кут.

***

Щенок быстро отъелся и освоился на новом месте, скрашивая мое одиночество, особенно остро чувствовавшееся, когда Курха не было рядом. Игривый и дурашливый, он рвался разделить со мной любое дело, с энтузиазмом раздирая пряжу, забираясь в печь перед растопкой, а потом носясь по коврам, оставляя дорожки из сажи. После того, как щенок расколотил пару горшков и мисок, я все-таки сумела отучить его совать свой любопытный нос, куда не следует. Но, несмотря на весь хаос и дополнительные хлопоты, что ежедневно создавал мне Кут, я все чаще ловила себя на том, что улыбаюсь этому прохвосту искренне и открыто. Мне казалось, под тяжелыми взглядами Курха я начала было забывать, каково это.

   Курх сердился и не считал нужным это скрывать. Неодобрительно поджимал губы, наблюдая за нашими догонялками по двору или моими бесплодными попытками поймать Кута, утащившего очередной клубок. Мое веселье скорее раздражало его.

   – Мне все равно придется вернуть его в лес, когда подрастет, – ворчал он.

   Но, хотя муж и не признавался в этом, я чувствовала: он рад нашему новому компаньону. Когда Курх думал, что я не вижу, он чесал песца за ухом, гладил пушистую шерстку. При мне же дух-Ворон всячески демонстрировал, насколько неудачным он считает мое решение.

   Кут же казался вполне довольным своей судьбой и умело сочетал черты домашнего пса и дикого хищника. Охотился на грызунов в амбаре, вырыл нору под крыльцом и стаскивал туда добычу. Ласкался ко мне и к Курху, выпрашивая еду, но царапался и кусался всерьез, если решал, что кто-то хочет его обидеть.

   Не прошло и пяти лун, как муж принял окончательное решение.

   – Нужно отвезти его обратно, – сказал Курх, и по его серьезному хмурому лицу я поняла, что в этот раз это не пустые разговоры. – Он дикое животное, и место ему в лесу. Так будет лучше.

   Я стояла, не в силах ответить. Кут, почувствовав мое волнение, подбежал, ласково потерся об ноги. Я подняла щенка на руки, прижимая к себе.

   – Курх, пожалуйста...

   – Не надо было к нему привязываться, – жестко оборвал он, отвернувшись, словно бы не желая смотреть в мои умоляющие глаза.

   Муж забрался в сани. Я подошла, молча подала ему щенка. Не понимая происходящего, тот завозился в санях, радуясь предстоящему приключению. Глупенький.

   На глаза навернулись слезы, и я поспешно убежала в дом, не желая плакать при Курхе.

   Опять одна. Без Кута и его умильной возни дом казался еще более пустым. Я хваталась за то и это, пытаясь занять ум работой, но все валилось из рук. В конце концов, я наткнулась на спрятанный Кутом клубок ниток, стиснула его в кулаке и разревелась.

   Сама не заметила, как задремала. Проснулась от грохота резко распахнутой двери, а в следующее мгновение вокруг меня белым пушистым угрем заплясал Кут. Прыгал, просился на руки. Я подхватила щенка, сама не своя от счастья.

   Курх, сердитый и грозный, стоял в дверном проеме.

   – Вернулся! – зло воскликнул он. – Гнался за санями через весь лес, стоило мне тронуться с места. Не смог не взять.

   – Спасибо.

   Муж хмурился, глядя на меня, но моя радость была столь заразительна, что и по его лицу промелькнула тень улыбки. Он спрятал ее в воротнике плаща.

   Кут носился между нами, переполненный энергией от недавней увлекательной прогулки, и ему были совершенно не интересны противоречивые мысли и чувства хозяев.

***

Смешно, но я была благодарна Куту, что он решил остаться. И пусть за несколько лун после памятной поездки с Курхом щенок окончательно вырос и принимал мои игры и ласки не с увлеченностью малыша, а с легким снисхождением взрослого – ничего. Тем приятнее было, когда он сам приходил ко мне и растягивался рядом на лавке, позволяя почесать за ухом или погладить пушистый животик.

   Курх же был неизменно неласков и молчалив. Не давал к себе прикоснуться, пресекал лишние вопросы. Лишь изредка брал на прогулки – да и то быстро отказал мне в этой маленькой радости, сославшись на то, что в серединном мире стало неспокойно.

   Мой глоток свободы, кусочек родного края, был безжалостно отнят, и я вновь оказалась заперта, отрезана от всего серым плотным туманом. Несвободная, нелюбимая и одинокая, если не считать Кута.

   Честно признаться, я в чем-то завидовала своему пушистому любимцу. Вот уж кому невозможно было что-то запретить. Он полюбил ездить с мужем на охоту и, когда песцу хотелось сопровождать Зимнего духа, никакая сила не могла заставить его покинуть сани.

   – Если убежит, искать не буду, – отрезал Курх, когда Кут в первый раз решил поехать с ним, невзирая на все протесты.

   – Не убежит, – уверенно ответила я.

   И, конечно же, оказалась права.

***

Увидев полевку, прошмыгнувшую за амбар, Кут метнулся в погоню. Проскочив между бревенчатыми стенами построек, они выскочили за пределы двора и понеслись по полю. Мышь искала спасения в туманной дымке на границе владений Курха, и Кут бездумно, распаленный погоней, единым прыжком влетел вслед за ней в серебристую мглу. Миг – и белый хвост исчез из виду.

   Я вскочила с крыльца, откуда наблюдала за игрой песца.

   – Кут! – закричала я что есть силы, но ответом мне была лишь тишина.

   Не помня себя от ужаса, я побежала туда, где последний раз видела Кута и мышь. Две цепочки следов терялись среди серебристых вихрей, растворяясь в тумане.

   Осторожно, преодолевая страх перед неизвестностью и загоняя на край сознания глупые мысли о том, что можно свалиться с края облака, я сделала шаг. И еще один.

   – Кут! – вновь позвала я, стоя по колено в тумане.

   Он так и не появился. Я вглядывалась в серебристую мглу, силясь различить маленький силуэт, но тщетно. Туман колыхался, притягивал, завораживал кружением искрящихся кристаллов льда.

   Внезапно мне показалось, что я увидела очертания зверя, тонким контуром проступавшие сквозь туман. Массивная фигура, казавшаяся куда больше Кута, медленно обретала четкость, приближаясь ко мне. Я вытянула руку ей навстречу. Кто скрывался в туманной мгле? Могла ли я узнать это, зайти в сгущающийся туман, не потеряв знакомого двора и дома.

   Неожиданный рывок чуть не сбил с ног. Меня обхватили поперек талии сильные руки и резко дернули назад, прочь от тумана. Я испуганно охнула, прижатая к телу Курха ледяной хваткой.

   Он развернул меня и отстранил на расстояние вытянутых рук, держа за плечи. Брови его были нахмурены, а в глазах плескалась не то злость, не то ужас.

   – Глупая девчонка! – закричал он. – Что тебе было нужно в тумане между мирами? Неужели не понимаешь, что если б он затянул тебя, то ты бы уже не вернулась обратно?

   Пальцы Курха впивались в плечи, и это было больно, но я не чувствовала его хватки, оглушенная его яростным напором.

   – Но Кут... – начала я беспомощно.

   – Кут – зверь, – зло оборвал меня Курх. – Он чует опасность и осознает границы того, с чем может справиться. В отличие от людей.

   Я опустила голову. Запоздалый страх охватил меня, и я задрожала, чувствуя, как по лицу неостановимо текут слезы. Невесть откуда выпрыгнувший Кут, целый и невредимый, заскакал между нашими ногами, совершенно не осознавая, чему он стал невольной причиной.

   Хватка Курха ослабла, и он вновь прижал меня к себе, гораздо бережнее, чем в первый раз. Я прислонилась мокрой щекой к его рубашке, вдыхая морозный запах.

   – Прости меня, Курх, – пробормотала я.

   – Даже и не думай больше приближаться к границе моих владений. Увижу тебя у тумана еще раз, и мне придется вовсе запереть тебя в доме и запретить выходить, – пригрозил он, но голос звучал устало. – Пойми, туман опасен. Это не обычная мгла, а завеса, разделяющая наши миры, и лишь богам и духам по силам преодолевать ее. Тебя, смертную, он поглотит, и, если меня не окажется рядом, никто не сумеет помочь.

   Дух отпустил меня и отвернулся, собираясь вернуться во двор. Только сейчас я заметила тяжело дышащих оленей, взволнованно топчущихся около перевернутых саней, прочертивших на снегу грязную серую полосу. Неужели Курх выпрыгнул из них на полном ходу, увидев меня у кромки тумана?

   Я еще раз посмотрела на серо-серебристые вихри и вдруг вспомнила о таинственной тени, которую, как мне показалось, я видела.

   – Курх, – окликнула я мужа, – я хотела…

   Он резко обернулся и, увидев, что я все еще стою недалеко от границы, махнул рукой, знаком веля следовать за ним. В его движениях чувствовалось вновь нарастающее раздражение, и я сочла за лучшее не продолжать и молча поплелась за ним.

***

Что-то происходило в серединном мире. Курх возвращался все более и более хмурым, уклонялся от расспросов, и мысли его витали где-то далеко от меня, как всегда недостижимые. А однажды он и вовсе не пришел ночевать, и я так и уснула, сидя на лавке и беспокойно вглядываясь в мрак двора через заледенелое окошко.

   Проснулась, лишь услышав скрип полозьев. Всполошилась, выскочила во двор. Курх, осунувшийся, угрюмый, доставал из саней изрядно опустевший колчан со стрелами. Кут, поехавший в этот раз вместе с мужем, скакал рядом с духом-Вороном. Я охнула: песец припадал на одну лапу, белая шкура была обагрена буро-красными пятнами.

   – Что случилось? – я, как есть – в домашних сапожках и платье – подбежала к Курху.

   Остановилась в паре шагов, застыла под тяжелым взглядом. Мужчина хмуро смотрел на меня, словно бы решая, стоит ли отвечать.

   – Кажется, Зима в этот раз будет особенно тяжелой, – наконец, сказал он.

   Ушел, оставив меня гадать над значением его слов. Кут похромал ко мне, прося помощи. Я взяла его на руки, погладила. Шершавый язык лизнул ладонь.

   – Кто тебя так, малыш?

   Очередной медведь-шатун? Стая голодных хищников? Какая сила могла пойти против духа-Ворона, защитника и покровителя всего земного?

   Кут еще раз лизнул руку, напоминая о себе и своей ране. Он, в отличие от Курха, верно, хотел бы поделиться со мной всем, что знал. Но не мог.

   – Что там, внизу? – мой голос был настолько тихим, что я сама едва слышала себя. Курх даже не повернул головы, и только мерный стук ложки по тарелке был мне ответом. – Мы... Мы что-то делаем не так? Я недостаточно стараюсь?

   Мне было стыдно задавать такие вопросы. Но иного выбора не было. Муж не пускал меня в свой мир, не позволял разделить с ним гнетущее его бремя, и все, чем я могла помочь роду и своему краю, сводилось к мгновениям нашего соития.

   Ложка замерла. Курх, наконец, посмотрел на меня, маленькую, растерянную, отчаянно сминающую на коленях платье.

   – Нет. Все хорошо.

   Все было ни капельки не хорошо. С каждой ночью, с каждым разом тело мужа становилось все холоднее. От одного лишь соприкосновения с ним я покрывалась гусиной кожей и начинала дрожать. И Курх, чувствуя это, старался как можно быстрее закончить дело и оставить меня. А то и вовсе, как раньше, выйти вон или перекинуться птицей и исчезнуть в тумане.

   Мне оставалось лишь гадать, где я совершила ошибку. Он все еще злится на то, что я чуть было не исчезла в тумане? Зря спасла Кута? Нет, уж точно не зря, да и за несколько совместных выездов они вполне свыклись друг с другом. В последние хмурые дни казалось даже, что Курх рад компании песца. Но что тогда?

   Я была сама не своя, и ходила по дому серой тенью себя прежней. Злая Зимняя метель, бушующая снаружи уже не первый день, загнала меня в дом. И я сидела, отрезанная белой стеной от внешнего мира, и не было тепла ни внутри, ни снаружи.

   Наверное, только в таком состоянии я и могла решиться открыть дверь, нутром понимая, что на пороге стоит не Курх.

   Высокий, поджарый мужчина в подбитой мехом серой шубе смотрел на меня сверху вниз. Не дожидаясь приглашения, он шагнул через порог, втянул воздух совсем по-волчьи. Прищурив нечеловечески желтые глаза, огляделся пристально, изучающе.

   – Ну здравствуй, жена Курха-Ворона, – произнес незнакомец. – Холодно у вас. Стыло.

   – Кто вы? – только и смогла выдавить я, кляня себя последними словами за беспечность. И почему я решила, что в верхнем мире, во владениях Курха, попросту не может быть чужаков?

   – Гость, стало быть, раз уж ты за порог пустила, хозяюшка, – осклабился незнакомец. – Так что, будь добра, накорми, напои, – он словно бы нарочно замолчал, увидев, как я стремительно бледнею. Довольно ухмыльнулся и закончил. – Укладывать спать не обязательно. Сам уйду.

   Я бросилась к печке, молясь про себя всем богам, чтобы муж скорее вернулся. Оставаться наедине с нежданным гостем было страшно, но еще страшнее было от мысли, что некуда бежать, не преодолеть туманную завесу.

   – Я смотрю, с каждым разом наш Ледышка притаскивает себе все более и более молоденьких, – сказал незнакомец, окидывая меня с головы до ног внимательным взглядом.

   Я смутилась. Кем же приходился Курху этот странный гость, раз он позволял себе говорить о духе столь просто и даже несколько пренебрежительно?

   Я выставила перед незнакомцем немудрящую снедь, и тот с довольным урчанием набросился на еду. Давно не видела, чтобы кто-то ел с таким аппетитом. Покончив с моими припасами, он довольно развалился на скамье.

   – Ну спасибо тебе за угощение, маленькая жена. Как звать тебя, хозяюшка?

   – Сирим, – ответила я.

   – Сирим, значит, – протянул незнакомец. Я вздрогнула, неожиданно осознав, что мое имя впервые прозвучало в этих стенах.

   – Я Аки. Аки-Волк. Тоже из духов, как можешь догадаться.

   Я слышала легенды. Аки, Волчий Пастырь, дух-обманщик, был героем многих страшных историй. Он провожал души умерших к границам нижнего мира, и волки, хитрецы и лжецы, считались хозяевами этого страшного места. По преданиям, бунтари, изгнанники и своевольцы пользовались его особым расположением и после перерождения также становились волками, составляя его Стаю и в серединном мире. И вот сейчас, обманчиво спокойный и расслабленный, дух-Волк сидел передо мной, растягивая губы то ли в жутком оскале, то ли в дружелюбной улыбке.

   Мне было, от чего испугаться.

   Я сглотнула.

   – У вас есть дело к моему мужу?

   – Есть, – Аки лениво, по-хозяйски, развалился на лавке. – Он меня бесит.

   – Что это значит?

   – А то и значит! – неожиданно зло огрызнулся волк. – Ледышка со своим безумным упрямством ставит мой народ на край гибели! И с каждым разом дела все хуже!

   Я опешила. Курх не отличался особым трепетным отношением к населяющим серединный мир существам, но все же он был и оставался покровителем всего живого. Представить, что дух-Ворон намеренно обрекает кого-то на вымирание, было... немыслимо.

   – Я просто хочу, чтобы моя Стая не голодала. Согласись, это естественное желание. Тебя, кстати, это тоже касается, маленькая жена. Думаешь, людям сейчас приходится слаще, чем волкам?

   Откуда я, запертая в верхнем мире, могла это знать.

   – Но я... Но мы с Курхом...

   – Вы что? Что делаешь для своей Стаи ты, маленькая жена? – опасно сощурил глаза Аки.

   Я покраснела. Уверена, дух-Волк был более чем в курсе о долге Зимней жены и его содержании, но неужели он ждал, что я буду обсуждать подробности с почти что незнакомцем?

   – Ясно, – он оборвал мои мысли. – Так я и думал. Можешь не отвечать. Я уже понял, что ничего.

   Меня будто ударили пыльным мешком по голове. Вся моя короткая жизнь пронеслась перед глазами: Зимнее детство, скупая похвала отца и объятия матери, суровые и торжественные лица соплеменников по дороге к тотемному столбу. Замужество. Попытки вжиться в роль Зимней жены. Неужели все это стоит не более одного короткого слова «ничего»?

   Он шумно втянул носом воздух, словно принюхиваясь.

   – Я чувствую твое волнение. Похоже, тебе, как и мне, небезразлична судьба твоего народа, – удовлетворено заключил он. – Что ж, это уже неплохо для начала.

   Он пристально посмотрел на меня, не мигая, и его желтые глаза притягивали, манили.

   – Узнай у своего Ворона, что происходит сейчас в серединном мире. Когда выяснишь правду, я вернусь. И, может быть, вместе нам удастся помочь нашим Стаям.

   Хлопнула дверь, и я вновь осталась одна. В голове роились тысячи вопросов.

   Волкам нельзя верить. Но почему-то в словах Аки мне слышалось больше правды, чем в угрюмом молчании мужа.

***

Весь день после ухода Аки я проходила сама не своя. Горшки валились из рук, стежки ложились вкривь и вкось, а начатое вязание Кут утащил куда-то в свой угол за сундуки. Я решилась было поискать, но тут силы окончательно оставили меня, и я беспомощно опустилась на скамью, сгорбившись, словно придавленная грузом собственных мыслей.

   "Я уже понял, что ничего", – стучало в голове.

   До Аки, до таинственных бед серединного мира, что занимали все внимание Курха, мне начало было казаться, что моя жизнь и быт постепенно налаживаются, входят в размеренную колею замужней жизни. Даже Курх, в первые дни бывший таким неласковым, постепенно становился ближе. Нужно было лишь подождать. Но, оказалось, я ошибалась, и новые луны лишь укрепляли ледяную стену между нами.

   Я не понимала, что происходит с Курхом там, по другую сторону стены. Так, быть может, Волчий Пастырь прав, и мой муж сбился с пути?

   Но в одном я действительно была согласна с Аки: я ничего не делаю, чтобы это изменить.

   Когда Курх вернулся, я все так же сидела за столом, не зажигая свечей. Муж молча подошел ко мне, сел рядом. Взял чуть теплую лепешку, начал жевать, словно не чувствуя вкуса. Вид у него был усталый. На меня он как всегда не смотрел.

   Сегодня днем на этом месте сидел другой мужчина, а я даже не знаю, как об этом рассказать. Вот до чего мы докатились.

   Я вздохнула.

   – Курх, что происходит в серединном мире? Что творится на моей родине?

   Молчание.

   Кут, не менее вымотавшийся, доковылял до скамьи и свернулся клубком у меня в ногах. Его присутствие поддерживало мою решимость.

   – Что происходит между нами, Курх?

   Молчание. Тяжелое, холодное. Вот уж верно сказал Аки-Волк, Ледышка.

   – Между нами как будто ледяная стена выросла, – сказала я горько. – И я не могу бесконечно стучать в нее, не получая ответа. Мы с тобой муж и жена, соединенные самими богами. Но я вижу лишь стену там, где должен быть этот союз.

   Он повернулся ко мне.

   – Чего ты хочешь?

   – Я уже сказала тебе.

   Курх вздохнул.

   – В серединном мире появилась Стая. Не просто группа волков, нет. И она устраивает в лесу облавы, нападая на всех без разбора. Я чувствую, что предводитель Стаи не обычный волк. Боюсь, Волчий Пастырь покинул угодья нижнего мира, чтобы возглавить волчье племя в серединном.

   Аки! Он говорит про Аки-Волка!

   – Люди, звери, птицы и рыбы – все создания серединного мира должны сохранять равновесие. Моя роль – наблюдать и не позволять одному виду истребить другой. Волки тоже обыкновенно покорны моей воле, но не тогда, когда появляется Волчий Пастырь. Сейчас я вынужден вмешиваться, иначе хрупкий баланс будет нарушен.

   – Но... – я вспомнила Аки, его слова, его преданность своей Стае. – Что если у такого есть свои причины? Вдруг голод толкает волков на отчаянные меры?

   – Закон един для всех существ, – отрезал Курх. – Ни для кого нет другого способа существовать Долгими Зимами. Ты Зимний ребенок. Думал, ты понимаешь.

   Я понимала. Зимний ребенок, Зимняя жена. Мой брак должен был принести изобилие в серединный мир, но, кажется, все становилось только хуже и хуже.

   Я тронула его за предплечье, жестом показала на кровать. Единственный способ, доступная мне возможность исполнить предначертанное сказаниями.

   – Пойдем.

   – Не надо, – Курх отвернулся. – Это не имеет значения.

   – Но как же мой народ? Как же предания? Ведь твое семя...

   – Все гораздо сложнее, – резко оборвал он мои возмущения. – Я не могу объяснить.

   – Так хотя бы попробуй!

   Молчание было мне ответом. Но я не собиралась сдаваться. Я и так слишком долго уступала и отходила в сторону.

   – Хорошо, – Курх поднялся со скамьи и с высоты своего немалого роста хмуро уставился на меня. – Хочешь узнать, что происходит в серединном мире? Увидеть, – он усмехнулся, – плоды наших трудов? Пожалуйста! Отправимся следующим утром.

   Мне бы обрадоваться, но я нутром чувствовала, что предстоит далеко не увеселительная прогулка.

***

Мы мчались через лес, преследуя хищников. Курх не держал поводья, но олени уверенно шли вдоль цепочки следов, мелькавших, то тут, то там меж заметенных снегом кустарников. Вскоре следы разошлись, словно хищники готовили засаду.

   – Еще недавно здесь было лежбище оленей, – Курх указал на едва различимую впереди поляну, окруженную ободранными деревьями.

   Я не была мастером по части чтения следов, но картину произошедшего на поляне несложно было представить. Волки налетели одновременно, отрезав стаду пути отступления.

   Курх прошел краем поляны, изучая следы. Вернулся в сани.

   – Вот, – он швырнул мне на колени небольшой предмет, найденный им в снегу. – Чтобы ты не сомневалась в необходимости того, что я делаю.

   Я подняла находку.

   Нож. Выточенный из кости небольшой метательный нож с орнаментом из юрт и оленей. Легкий, с немного вытертой от постоянного использования рукояткой.

   Я с трудом подавила рвущийся наружу крик.

   Человек! Вместе со стадом был человек!

   Скорее, скорее! Я готова была прямо сейчас хлестнуть оленей и сорваться в погоню. Оставить на растерзание волкам пастуха, быть может, моего соплеменника или юношу соседнего рода – немыслимо!

   – След совсем свежий, – Курх верно истолковал мое волнение и взялся за упряжь. – Мы скоро догоним стаю.

   Олени вновь понесли нас сквозь чащу, забираясь все круче. Я уже могла различить за деревьями силуэты отставших волков. При нашем приближении они резко уходили в сторону и пропадали из виду. Но охота за одиночками – дело пустое. Нам нужен был вожак.

   Курх первым разглядел стадо, зажатое в ущелье. Волки окружили их, скалились с горных уступов, предвкушая расправу над легкой добычей.

   Похолодев от ужаса, я различила на широких оленьих спинах несколько пастухов.

   Олени Зимнего духа без труда затащили сани на склон одной из скал, и Курх одним движением отправил их в прыжок, оказавшись между волками и всадниками. Я побелевшими пальцами вцепилась в резные борта, но все же сумела удержаться. В одной руке я сжимала найденный нож. Кут в ногах ощерился, готовый защищать хозяйку.

   Курх натянул тетиву, целясь в волка, возглавлявшего стаю. За его спиной пастухи, обрадованные неожиданной помощью, тоже заряжали самострелы.

   – Уходите! – грозно приказал дух-Ворон. – Вы нарушаете закон, в открытую нападая на людей.

   – Моя стая гибнет от голода, – прорычал волк.

   – Уходите, – повторил Курх. – Закон...

   – Плевать на закон!

   Вожак прыгнул, и одновременно в воздух взвилась стрела Курха. Немыслимо извернувшись, волк избежал удара и мягко приземлился сбоку от саней. Это послужило сигналом к атаке. Волки серой лавиной налетели на нас.

   Тетива Курха звенела, посылая беспрерывно стрелу за стрелой в волчью стаю. Хищники уворачивались, стараясь прорваться к зажатому в расщелине стаду, но мало кто оказывался столь же везучим, как их вожак. Но сколько бы стрел ни находили свои цели среди серых спин, волков было слишком много, куда больше, чем под силу удержать одному духу и нескольким пастухам.

   – Нужно вывести стадо! – не оборачиваясь, крикнул Курх. Я сжалась в санях, стараясь не мешаться и одновременно жалея, что у меня нет своего лука, и не сразу поняла, что муж обращается ко мне. Его голос помог мне стряхнуть оцепенение.

   – Что нужно делать?

   – Я стреляю. Ты правишь. Олени следом, – отрывисто приказал муж.

   Я перебралась к поводьям. Вгляделась в движение серой стаи и, улучив момент, когда от стрелы Курха образовалась брешь, уверенно хлестнула ездовых оленей.

   Мой мир сузился до размеров ущелья и нависающих по обе стороны скальных уступов. В этот момент существовала лишь заснеженная дорога и мечущиеся серые тени – волки. Я вглядывалась вперед, выискивая, где серая пелена истончается, открывает просвет для саней, и уверенно направляла туда упряжку. Рядом звенела тетива, позади, едва слышно, раздавались крики пастухов и топот множества копыт – но я почти не замечала этого, вся став продолжением запряженных ездовых оленей Курха, прокладывающих путь в серо-белом лабиринте.

   Мы шли на прорыв.

   Белых проплешин становилось все больше, серых теней– все меньше. Я гнала и гнала вперед, и оставалось только надеяться, что стаду и пастухам удается следовать за санями. Еще немного, еще рывок-другой...

   Я не заметила выпрыгнувшую почти из-под полозьев волчицу, не почувствовала мощного толчка, которым меня выбросило из саней. Мир перед глазами завертелся вихрем, и в следующее мгновение я уже влетела спиной в жесткий снежный холм. От удара потемнело в глазах. Хотелось вдохнуть, но я будто разучилась дышать.

   В панике, оглушенная, я беспомощно наблюдала, как приземлившийся рядом хищник обходит меня кругом, готовясь к атаке. Мимо неслись в едином потоке олени и волки.

   Белым пушистым вихрем между мной и волчицей вырос Кут, мой маленький защитник. Уж не знаю, как ему удалось на ходу спрыгнуть с саней и найти меня. Он бесстрашно метнулся наперерез, норовя вцепиться хищнику в загривок.

   Но что мог отважный малыш противопоставить матерому зверю. Волчица перехватила его в полете, отшвырнула в сторону.

   Я охнула, задохнувшись от ужаса. На белой шубке Кута проступали красные пятна. Но он все равно смог подняться и снова броситься в атаку. И снова. И снова.

   Боль от удара немного отступила, и я изо всех сил попятилась от волчицы, судорожно шаря руками вокруг себя в поисках чего-то, чем я могла оборонить себя и Кута. Внезапно пальцы сжали твердую резную рукоять. Нож, нож одного из охотников, отданный мне Курхом, видно, выпал из моих рук в момент удара о снег.

   Я приподнялась, стискивая костяную рукоять. Кут дал мне прийти в себя, теперь моя очередь действовать.

   Я прищурилась, готовясь к броску.

   Волчица ощутила перемены. Оттолкнула Кута, подняла голову на меня, но вместо неподвижной жертвы наткнулась на маленькую охотницу с занесенной для броска рукой. Торжество в волчьем взгляде сменилось растерянностью.

   Второй волк появился из ниоткуда, закрывая собой товарища. Знакомые желтые глаза посмотрели на меня с прищуром. Рука дрогнула. Я узнала его – и не смогла метнуть нож.

   Миг – и оба волка скрылись из виду, затерявшись в последних отступающих через скалы членах стаи. А в следующее мгновение меня окатило белой волной снега, и Курх единым движением выпрыгнул из саней, сжал в объятиях.

   – Сирим! Цела! – выдохнул он мне в затылок.

   Я замерла, потрясенная внезапным порывом обычно холодного мужа. И тут, прижатая к его груди, в кольце сильных рук, я наконец осознала, что опасность отступила. Неведомая сила, гнавшая меня вперед, позволявшая не чувствовать боли и страха, схлынула без следа. Меня затрясло, и я уткнулась лицом в мех его плаща, чтобы не разрыдаться.

   – Ш-ш-ш, все хорошо, все позади, – Курх легко подхватил меня, усадил в сани, укутал своим плащом. Кут запрыгнул следом, устроился в ногах, зализывая раны.

   – Спасибо, – сказала я тихо.

   Курх посмотрел на меня, хмурясь и поджимая губы.

   – Прости, я не хотел подвергать тебя опасности, я не мог остановить сани, когда волк скинул тебя, я вернулся сразу, как только смог, и я...

   Я улыбнулась, прижимая палец к губам. Меня все еще немного трясло, но я старалась не подавать виду.

   – Я понимаю, – ответила я.

   В одиночестве мы выехали из ущелья. Поймав мой вопросительный взгляд, Курх ответил:

   – Люди уже ушли и увели стадо. Мы спасли всех, кого было можно.

   Я кивнула невесело. В ущелье осталось не меньше нескольких десятков убитых оленей. Волки вернутся, и им будет, чем утолить голод.

   В отличие от моих соплеменников.

   Курх был прав. Что бы Аки ни говорил о голоде и гибели, волки не должны были ставить себя выше закона и обрекать на голод других. Не стоило слушать его, не стоило сомневаться в Курхе и его словах. Волки обманщики, а Волчий Пастырь предводитель этого лживого племени.

   Значит и его словам про Курха не стоит верить.

   Я вздохнула и поплотнее закуталась в плащ. Курх хлестнул поводьями.

***

– Ой-ой! – я скривилась, снимая платье. Ткань неприятно царапнула по поврежденной спине.

   – Дай, посмотрю.

   Я хотела было возразить, но Курх аккуратно, но твердо развернул меня, задирая нижнюю рубаху. Холодные пальцы скользнули вдоль позвоночника.

   – Ничего страшного, просто ушиб. Постой так, я принесу мазь.

   Я замерла, не оборачиваясь. Обнаженной спиной я почувствовала холодок из приоткрывшейся двери в кладовую, а затем вновь ощутила на коже ледяное прикосновение.

   Курх умело втирал травяную пасту, а холод его ладоней успокаивал боль. Я зажмурилась от удовольствия.

   – Все в порядке? – раздался над ухом голос мужа. Я кивнула.

   – У тебя руки холодные.

   Ладонь тут же отдернулась.

   – Нет-нет, верни, пожалуйста! – всполошилась я, обеспокоенная, что своим замечанием обидела Зимнего духа. И смущенно добавила, – Это приятно.

   Курх хмыкнул, и вновь накрыл ладонью ушиб.

   Несколько мгновений мы стояли так – я и он. Сердце гулко стучало в ушах, и кожа под блаженно холодными пальцами Курха, едва заметно поглаживающими обнаженную спину, была, верно, горячая-горячая как мои алеющие щеки.

   Так не хотелось разрушать этот хрупкий момент близости, но после всего случившегося в ущелье я просто не могла умалчивать далее.

   – Курх, – подбирать слова было непросто. – Сегодня, когда меня выбросило из саней... мне кажется, я видела его. Волчьего Пастыря.

   Я почувствовала, как напряглась его рука, лежащая на моей спине.

   – Это он напал на тебя? – глухо спросил муж.

   – Нет. Там была другая, волчица. Но когда я хотела метнуть нож, появился второй волк и увел ее.

   Его желтые глаза и сейчас стояли перед моим мысленным взором.

   – Так вот, – я продолжила, внутренне готовясь к буре. – Вчера... он приходил сюда. Аки-Волк.

   Рука Курха исчезла с моей спины, и рубашка скользнула вниз по коже. Я охватила себя руками. Странно, но без ледяного прикосновения мне стало лишь холоднее.

   – Я впустила его. Я не думала, что здесь можно оказаться без твоей на то воли. Да и что я могла сделать... Ничего не было, честно. Он только посидел и ушел.

   Курх за моей спиной молчал. Когда тишина стала совсем уж невыносимой, я повернулась к нему, придавленная грузом стыда за свое безрассудство.

   – Прости меня, – прошептала я.

   – Почему ты не сказала мне?

   Я десятки раз за прошедшие два дня задавала себе этот вопрос.

   – Он... Он говорил странные вещи. Про то, что волки и люди погибают от голода, и ты всему виной. Что ты знаешь способ это предотвратить, но сознательно не исполняешь свой долг.

   Курх поджал губы, но не сказал ни слова.

   – Я не знала, чему верить. Ты был холоден и держал меня в неведении. И наше с тобой, – я замялась, подбирая слова, – супружество не давало желанного изобилия серединному миру. Я... Я действительно начала думать, что мы делаем что-то не так.

   – Да что он вообще понимает, эта блохастая псина! – взорвался Курх. – Что может знать о долге тот, кто даже в свою Стаю приходит и уходит, когда вздумается? Что может он понимать в чувствах, когда каждую луну гуляет с новой волчицей? Кто дал ему право судить меня и тебя?

   Я потрясенно умолкла под этим внезапным порывом.

   – Прости меня. И спасибо, что взял сегодня с собой. Я увидела все своими глазами.

   – Волки лживы, – холодно сказал Курх. Я покаянно опустила голову.

   – Я больше не верю ни одному его слову.

   Волки лживы. Но Аки был честен, говоря, что заботится о своей Стае. Он шел впереди всех, он бросился на защиту волчицы. Стоит ли спешить осуждать его за то, что ему важно лишь собственное волчье племя?

   А что же Курх? Что скрывает его отстраненный взгляд и холодность, сменяющая интерес и заботу? Я не знала ответа.

   – Сирим, – Курх посмотрел мне в глаза, – я хочу, чтобы Аки никогда здесь больше не появлялся. Увы, ни люди ни духи не в силах помешать Волчьему Пастырю ходить между мирами. Но я обеспечу охрану. И Кут с этого дня останется при тебе. Обещаю, я сделаю все, что в моих силах, чтобы поддержать жизнь в серединном мире. И, Сирим, если он еще раз объявится, я хочу узнать об этом от тебя.

   – Обещаю. Прости меня, Курх.

   Извиняясь и благодаря, я на мгновение прикоснулась к холодной коже руки, которой он растирал мне спину. Курх горько улыбнулся каким-то своим мыслям.

   – Отдыхай. Мазь скоро подействует. Но постарайся спать на боку. И еще: вряд ли тебе стоит сегодня лежать на спине.

   Я поняла намек.

***

Мы примерили на себя новые роли. Курх – сурового воина, я – боевой подруги и жены, ожидающей супруга из похода. Курх научил меня готовить заживляющую мазь из мха и засушенных листьев и покорно позволял смазывать укусы, хотя вряд ли дух сильно нуждался в лечении. Но для меня это значило многое: я чувствовала себя нужной.

   Куту тоже была отведена важная роль моего личного охранника, и малыш, пока все еще восстанавливавшийся после травм, полученных в ущелье, тенью следовал за мной везде, куда бы я ни пошла. Мне была приятна его компания, и вдвойне отрадно было видеть, как Курх хвалит песца и в шутку расспрашивает его, что происходило днем в его отсутствие. Курх, как и обещал, отрядил охранников, духов-медведей, которых он называл берами, и их силуэты я иногда различала в тумане – но не более. Ни один из них мне не показывался.

   По вечерам, пока я обрабатывала его раны, Курх рассказывал о волках. Где были новые нападения, есть ли пострадавшие среди людей. Я с замиранием сердца ловила каждое упоминание о соплеменниках или соседях. Но к счастью мой род пока мало интересовал волков, поскольку поселение располагалось у побережья в окружении равнин и пустынных предгорий, а волки предпочитали не покидать леса.

   Курх был со мной почти каждую ночь, но по его напряженному телу и суровому отстраненному лицу казалось, что и в постели он дает бой невидимым врагам. Скупо, без лишних движений, он входил в меня, словно нанося удар за ударом. А после, оставаясь сверху, смотрел на меня с легкой улыбкой. Его настрой невольно предался и мне, и хотя иногда мне хотелось прикоснуться к мужу, я тоже лишь сдержанно улыбалась в ответ.

   Про Аки мы практически не говорили. С тех пор, как я встретилась с ним в ущелье, он больше не объявлялся ни среди волков, ни на пороге дома. Сказать по правде, я была этому рада. Видеть его мне совершенно не хотелось.

   Пусть даже я чувствовала, что это неизбежно произойдет.

   Так и случилось. Я была во дворе, собирая поленья для растопки печи, когда над ухом раздался тихий вкрадчивый полушепот:

   – Здравствуй, маленькая жена.

   Я взвизгнула, поленья вылетели из рук. Аки с истинно звериной грацией нагнулся, чтобы собрать рассыпавшиеся чурбаны.

   Кут метнулся к духу, обвил руку, впился зубами и когтями. Я опрометью бросилась к дому. Но Аки оказался быстрее. Небрежно отшвырнув песца в сторону, он в три прыжка догнал меня и захлопнул дверь перед самым носом.

   – Не приближайся! – я замахнулась единственным поленом, оставшимся в руках. – Зачем ты пришел? Я была с Курхом в ущелье, я все видела своими глазами!

   – Грозная маленькая жена, – насмешливо протянул Аки. Неуловимое движение – и мое оружие перекочевало в его руки. Краем глаза через плечо Аки я увидела белый хвост Кута, бегущего прочь со двора. Я не сомневалась в его храбром сердечке. Малыш, верно, хотел привлечь внимание стражей, скрытых в тумане. И как это дух умудрился проскользнуть мимо них?

   – И что же ты собиралась сделать, – спросил Аки, лениво подбрасывая полено в руке. – Огреть меня этой дубинкой и предложить мужу сделать еще один коврик для дома?

   – Что вам нужно? Там, в ущелье, ты напал на людей! Твоя волчица чуть не загрызла меня и Кута!

   – Да, и что с того? Для нас вы пища, только и всего. Каждый выживает, как может.

   – А как же закон? Ты нарушаешь равновесие! В тяжелые Зимы нужно идти на уступки и делать все, что возможно, чтобы выжили все, не только волки. И не только люди тоже.

   – Равновесие, закон... Знакомые слова, – он нарочито громко втянул носом воздух. – Чувствую, как от них пахнет Ледышкой.

   – Мне все равно, – я нарочно медлила. Ну где же Курх, где же обещанные охранники?

   Аки наклонился к самому моему уху, вжимая меня в дверь.

   – А что если я скажу, что твой Курх знает, что нужно делать, чтобы Долгая Зима кончилась? – его дыхание обожгло шею. – Что если я скажу, что твой Курх способен дать начало… Весне?

   Я вздрогнула. Сказанное Аки казалось чем-то нереальным, мифическим.

   – Я не верю, – только и смогла вымолвить я.

   – Я думал, ты умнее.

   – Я думала, ты хочешь помочь, – перед моим внутренним взором стояли испуганные лица пастухов, окруженных волками, и злость на Аки, на то, что слушаю его лживые слова, помимо воли прорвалась наружу.

   Волк среагировал мгновенно. Навис надо мной, сжавшейся почти в комок, оскалился – ну точно хищник перед ударом. Я взмолилась всем богам, чтобы рядом объявился хоть кто-нибудь, кто мог мне помочь. Но Аки не бросился. Лишь смотрел на меня тяжелым немигающим взглядом, и лицо его кривилось в гримасе отвращения.

   – Ты и твой Ворон, вы стоите друг друга, – сквозь зубы прорычал Аки. – Бесчувственные ледяные изваяния! Что ж, если ты на его стороне, нам не о чем говорить.

   И за мгновение до того, как серые тени в далеком тумане сформировались в силуэты бурых медведей и оленей из упряжки Курха, Аки обернулся волком и исчез.

***

Курху хватило одного взгляда на рассыпанные по двору чурбаны и сжавшуюся возле дверей меня, чтобы понять, что здесь произошло. На ходу соскочив с саней, он подбежал ко мне и обнял, поднимая с дощатого крыльца.

   Я всхлипнула, прижимаясь к мужу. Аки с его непредсказуемостью и вспышками злобы напугал меня до ужаса, а тот факт, что даже охрана Курха оказалась бессильна перед ним, лишь подогревал мою панику.

   – Он был здесь, да? – дух встревожено вглядывался в мое лицо.

   Я кивнула.

   – Я велела ему убираться отсюда. Сказала, что не хочу слушать его. А он словно взбесился.

   – Он что-то сделал тебе? Ты в порядке?

   Я только сильнее прижалась к мужу.

   Курх на руках внес меня в дом, опустил на кровать. Лицо его было хмурым, губы сжаты.

   – Оставайся здесь. Я найду эту шавку и раз и навсегда выбью из него желание заявляться сюда, – сказал он разъяренно. – Дела его Стаи должны решаться между ним и мной, а тебя он и пальцем трогать не имеет права!

   Курх встал, разжимая объятия, и паника вновь ледяной рукой стиснула мне сердце. Лишь в присутствии мужа я чувствовала себя в безопасности, а сейчас он вновь собирался оставить меня одну.

   – Разреши мне поехать с тобой! Я не могу сидеть здесь, пока ты...

   Курх покачал головой с видимым сожалением.

   – Хотел бы, да не могу. Я пойду один, путями, не доступными смертным. Только так я смогу настигнуть его. Жди меня здесь, никуда не выходи. Беры, духи-медведи, встанут вокруг дома. Я вернусь быстро.

   Я кивнула – а что мне оставалось делать. Кут прыгнул ко мне, потерся о щеку.

   – Ну вот, мне есть, кому тебя доверить, – скупо улыбнулся Курх. Было видно, что он хотел успокоить меня, но мы оба понимали, что ситуация с Аки зашла слишком далеко.

   Бросив на меня прощальный взгляд, Курх обернулся вороном и вылетел во двор. Дверь за ним захлопнулась, оставляя меня одну в темноте и неизвестности.

***

Я, верно, ненадолго заснула, хотя не знаю, как мне это удалось. Проснулась лишь в сумерках от жуткого холода. Нетопленный дом выстудился, а выйти во двор за поленьями было боязно. За щелями ставен я видела силуэты духов-охранников, едва различимые в тусклом свете.

   Курха все еще не было. Я поплотнее закуталась в шкуры и притянула поближе Кута за теплый бок, уговаривая себя уснуть в надежде, что после пробуждения увижу вернувшегося мужа.

   Я не верила, что с ним может случиться что-то непоправимое. Не позволяла себе думать, что он может и вовсе не вернуться.

   Шорохи и метания теней снаружи дома ворвались в мое сознание, разом заставляя вскинуться в постели, прижимая к груди дубленую шкуру. Кут, спрыгнув на пол, зашипел, ощерился и замер, не сводя взгляда с двери, готовый к атаке.

   Я затаила дыхание, прислушиваясь.

   Глухие удары, рычание, сопение. Там, снаружи, охранники с боем встретили незваных гостей. Или гостя. Может ли это быть Аки, которого сейчас тщетно ищет Курх? Аки, которому я отказала в помощи? Аки, считающий, что ни я, ни муж ничего не можем дать серединному миру?

   Может он решил, что в нас с Курхом и вовсе нет нужды?

   Внезапно дом показался мне тесной маленькой клеткой. Темнота давила, не хватало воздуха. Как есть, в легком платье и нижней рубахе, я выскользнула из кровати и бросилась к двери. Кут побежал за мной.

   Перед самым крыльцом катались по двору, то и дело сплетаясь в клубок серо-бурых шкур, четыре бера и крупный волк, не уступавший в силе своим могучим противникам. Беры взяли его в кольцо, не давая прорваться на порог дома, но удары мощных лап не достигали цели. Волк уворачивался, делал обманные движения, кидался на духов-охранников, норовя вырваться и вцепиться в косматый загривок. Видимо, несколько раз ему это все-таки удалось. Крыльцо выглядело изрядно побитым, доски шатались, а резные перила валялись на земле грудой щепок.

   Я в ужасе зажала себе рот руками, чтобы не закричать. Умом я понимала: мне бы уйти, закрыть засов, спрятаться в доме. Как знать, может и не выйдет у Аки справиться с берами, наделенными силой матерых медведей. А там и Курх подоспеет на помощь. Но от страха я словно приросла к крыльцу.

   Конечно же, Аки почуял меня. Рванулся вперед, поднырнул под тяжелую лапу моего охранника, вскочил на крыльцо. Я неловко отшатнулась и полетела вниз через пролом в перилах.

   Волк прыгнул следом.

   Он навис надо мной, так близко, что я чувствовала морозное дыхание, вырывавшееся из его пасти. А потом он наклонился еще ниже и сказал всего лишь одно слово:

   – Беги.

   И я побежала.

   Я не могла думать. Не чувствовала ни боли, ни холода. Не вспомнила ни о Куте, ни о берах-охранниках, ни о муже и его предупреждениях. В тот момент, когда волчья морда, ощерившись в хищном оскале, нависла надо мной, рассудок отключился, и древние, как сама жизнь, инстинкты, те, что заставляют спасаться, бежать как можно дальше от опасности, вздернули меня на ноги, и я бросилась прочь. От волка, от дома, от яростной схватки.

   В туман.

   Серо-серебристая мгла окутала меня, ослепляя и вмиг лишая всякого чувства направления. Я словно попала в снежную бурю, с той лишь разницей, что не было сбивающего с ног ветра. И никакой надежды переждать буйство стихии. Попав в туман, теряешься в нем навсегда.

   Я задрожала. Стоило мне лишь немного прийти в себя, как ощущения вернулись, накрыли разом. Закололо в боку после быстрого бега, одежда отяжелела, пропиталась влагой.

   Я вдруг поняла, что стою по щиколотку в ледяном тумане, и я в тонких сапожках, в одном лишь легком домашнем платье. И Зимой, ночью, в лютый мороз, мои шансы выбраться живой истаивают с каждым мгновением.

   Щеки обожгло слезами, соленые дорожки застыли колючими льдинками. Глупая, глупая девчонка! Что заставило меня покинуть крепкие стены и сунуться на злополучное крыльцо, в гущу схватки? Почему я побежала в туман, позабыв о том, как пугал он меня своей неизвестностью, как резко, зло оттолкнул меня Зимний дух, почувствовав, что я оказалась слишком близко к опасной границе? Как забыла я слова Курха о том, что человек не может свободно ходить между мирами, и только он да вездесущий Волчий Пастырь способны преодолеть завесу? И отчего я вообще решила, что Аки, каким бы лживым и недобрым он ни был, действительно причинил бы мне вред? Он преломлял со мной хлеб и ел за одним столом. В мире духов это не пустой звук.

   Словно отвечая на мои мысли, из тумана донесся отчетливый волчий вой. Я вскинулась, оборачиваясь.

   – Аки? – мои губы дрожали от холода и страха.

   Рычание, уже с другой стороны. Я различила едва заметную тень, мелькнувшую в густом тумане. То там, то тут появлялась она и исчезала. Волк то ли играл со мной, то ли загонял добычу.

   – Беги, беги-и-и, – неслось на меня со всех сторон из серебристой мглы.

   Я подобрала отяжелевший и заиндевевший подол платья и вновь побежала. Волчья тень следовала за мной по пятам.

   – Беги, маленькая жена, – казалось, голос Аки, глумливый и насмешливый, был везде: впереди, позади, вокруг…

   Вот темный силуэт мелькнул в густой молочной мгле справа, вот слева. А вот смех погнал меня вперед.

   – Вперед, вперед…

   Я бежала, бежала и бежала. Падала, поднималась. Стоило мне остановиться, как скрытый туманом волк подбирался ближе, выл, рычал, клацал зубами. И я подчинялась, продолжала свой бесконечный бег.

   В горле, обожженном морозным воздухом, горел пожар, каждый вдох давался с надсадным хрипом. Все тело трясло от холода и усталости, а ног я вовсе не чувствовала. Я надеялась, что не отморозила себе пальцы, хотя глупо было думать об этом. Я все равно была обречена.

   Зачем ты мучаешь меня, Аки, если мне все равно не выбраться, не уйти от тебя?

   – Быстр-р-рее! Не останавливайся! – рычал волк, словно слыша мои мысли.

   И я бежала. Голова тяжелая, перед глазами туман, повсюду туман, холодный, колючий, и я уже не различала уколы ледяных игл и ломоту в теле, топот ног и стук собственного сердца, белое марево горячечного жара и белизну шкуры, я бежала, бежала, пока темнота не накрыла меня черным меховым плащом.

***

Холодно. Как же холодно. Я плыла в забытьи, покачиваясь на волнах лихорадки, то приливавших, то отливавших от измученного тела. Меня окутывало что-то мягкое, пахнущее знакомо и приятно, а ко лбу то и дело прикасалась прохладная ладонь, но ничего, казалось, не могло вернуть мне тепла, забранного туманом.

   Меня внесли в дом, натопленный и светлый. Сквозь сомкнутые веки я различала теплый, неяркий свет. Как долго я проблуждала в серебряной мгле? Что произошло? Где Курх и Аки? И...

   Я пыталась сосредоточиться, но мысли с трудом задерживались в голове.

   Кровать приняла меня в объятия теплых шкур. Сильные руки выпутали меня из промокшего платья, растерли, укутали, плотно подоткнув края. Тщетно. Мне не становилось легче. Кажется, меня бил озноб.

   Дохнуло теплым воздухом комнаты, и я почувствовала, как кто-то еще ложится рядом, прижимается ко мне обнаженным телом, окутывая кольцом рук. Кожа его казалась обжигающе холодной. Я попыталась вырваться, но с трудом смогла пошевелиться.

   Прохладные пальцы пробежались по моему лицу, убирая несколько мокрых прядок. А затем сухие губы коснулись лба. Раз. Другой.

   И с каждым прикосновением они словно становились теплее. Будто бы выпивали мой лихорадочный жар, и он согревал их, покидая мое измученное тело. Озноб отступал.

   Объятия стали крепче, жарче, но это был здоровый, правильный жар, человеческое тепло. Так издревле грелись люди, противостоя стуже, тело к телу, кожа к коже. Я завозилась под шкурами, сама прижимаясь ближе к широкой груди. И, наконец, заснула по-настоящему.

***

Проснулась я в своем доме, в своей кровати, укутанная шкурами до самого подбородка.

   На месте воспоминаний о том, как я блуждала по завесе между мирами, как оказалась здесь, и кто согревал меня, заставив отступить лихорадку, был густой туман, такой же, как тот, в который я ринулась, спасаясь от Аки. Я завертела головой, оглядываясь в поисках Курха. Тот возился у печки, извлекая дымящийся горшок. Поймав мой взгляд, муж с облегчением улыбнулся.

   – Наконец-то ты пришла в себя, – он подошел к постели с чашкой отвара в руках. – Вот, пей.

   Я попыталась привстать, но тело слушалось плохо. Курх приобнял меня за плечи, помогая, поднес к губам чашку.

   Я глотала пахнущую травами жидкость, и по телу разливалось приятное тепло. Меня вновь начало клонить в сон.

   – Худшее позади. Отдыхай, – Курх нежно, почти невесомо провел рукой по моим спутанным волосам, задержался ладонью на лбу. Я благодарно улыбнулась.

   – Не уходи, – сонно пробормотала я. Курх покорно лег рядом, устраиваясь поверх шкур и притягивая меня к себе.

   За последние дни в нем словно что-то изменилось. Я посмотрела на него украдкой из-под ресниц, подмечая знакомую мне серьезную и горестную складочку меж бровей, осунувшееся, заострившееся лицо, объятия, чуть более крепкие, чем он позволял себе обычно.

   – Спи, – по лицу Курха пробежала тень улыбки, когда он заметил мой изучающий взгляд. – Я никуда не уйду, пока ты не поправишься.

***

Курх сдержал обещание. Когда я просыпалась, он неизменно оказывался дома, а засыпала я в кольце рук, окутанная прохладой его тела.

   Запретив мне вставать без нужды, Курх сам готовил целебные отвары, менял на моем лбу холодные тряпицы, смоченные водой, растирал жиром ноги. Я стеснялась своей временной немощи, и забота со стороны мужчины была чем-то непривычным и неестественным. Тем более от Курха, который прежде, казалось, едва замечал меня. Но стоило мне лишь заикнуться о том, чтобы самой заняться приготовлениями и хозяйством, как я была награждена таким жестким и сердитым взглядом из-под нахмуренных бровей, что стало понятно без слов: мое предложение серьезно задело мужа. И я не стала настаивать, вверив себя в его умелые руки.

   Курх всегда был рядом. Я спрашивала его о волках и серединном мире, гадая про себя, не тяготит ли его вынужденное затворничество, но Курх неизменно отвечал, что Стая в последние дни немного присмирела, а с Аки он разберется позже. Он улыбался, но улыбка выходила кривая. Мне хотелось сказать, чтобы муж не винил себя за то, что случилось со мной, но вряд ли слова могли убедить.

   Я и сама не могла понять, что же случилось со мной тогда, в тумане. Как смог Курх отыскать меня и куда гнал меня Аки, прятавшийся в серебристой мгле? Или же это была просто игра перед тем, как вонзить зубы в добычу? У меня было много возможностей размышлять об этом, но я не находила ответа.

   Курх лежал возле меня, ладонь его покоилась на моем лбу. Мне нравилось чувствовать ее привычную прохладу, а Курх шутил, что он хоть на что-то да годится. И в эти моменты я чувствовала между нами настоящую близость.

***

– Садись, – Курх жестом указал на край кровати. В руке дух держал горшочек с согревающей мазью, только что собственноручно им приготовленной. Я послушно села, где было сказано. Курх устроился рядом. Свободная рука скользнула по моему бедру и замерла на колене.

   – Нет, так не пойдет, – задумчиво сказал он и, чуть помедлив, убрал ладонь. – Будет, пожалуй, неудобно.

   Излишне резко, скрывая смущение, я потянулась расправить складки на домашнем платье. Курх усмехнулся.

   – Подожди, я сейчас.

   – Я и сама могу, тебе вовсе не обязательно... – начала я, но муж оставил мой порыв без ответа.

   Вернулся он с низенькой скамейкой, которую сколотил для меня, чтобы удобнее было доставать до верхних полок. Поставив ее передо мной, он сел. Лицо Курха, высокого, как ни один из мужчин моего рода, оказалось при этом вровень с моим. Его колени по обеим сторонам от моих скрещенных ног, были выше бортов кровати, и это отчего-то вызвало нервный смешок.

   От Курха не укрылось мое волнение.

   – Вот так гораздо лучше, – сказал он, с хитрой улыбкой глядя мне прямо в глаза.

   Не прерывая зрительного контакта, он потянулся к моим ногам и медленно снял сначала один сапожок, а затем другой. Взгляд темных глаз притягивал, и я, словно зачарованная, была не в силах отвернуться.

   Курх принялся втирать мазь в мою ступню, массируя, разминая, поглаживая, надавливая. Его сильные прохладные пальцы рождали в теле необъяснимую, но приятную дрожь. По щекам разливался румянец, губы невольно приоткрылись, и в его глазах я читала, что он видит все это, не отводит от меня взгляда.

   Ладонь Курха легко скользнула вверх от лодыжки до самого колена, покрывая ногу согревающей мазью. А затем еще раз, чуть дальше по внутренней стороне бедра, скатывая платье, словно бы муж не хотел запачкать его. Я не смогла удержать стона – настолько это было приятно.

   Медленно, с тем же вниманием и бережностью, Курх растер вторую ступню и теперь обеими руками поглаживал мои ноги. Я чуть откинулась на кровати, дрожащая, околдованная плавными движениями. Я понимала, что стоит мне отвернуться, закрыть глаза, и мистическая таинственность этого момента пропадет, смущение и стыд возьмут верх. И поэтому я смотрела, почти не моргая, позволяя себе утонуть во взгляде мужа.

   Зачерпнув пальцами еще немного мази, Курх потянулся к вороту моей рубахи. Аккуратно распустил шнуровку на горловине и скользнул ладонью по шее и ключицам, полностью открытым для его ловких прикосновений. Я охнула, когда его пальцы, словно бы невзначай, коснулись груди. Довольный моей реакцией, муж позволил себе еще одно случайное прикосновение. И еще. И еще.

   – Курх, – взмолилась я, не до конца понимая, о чем прошу: чтобы он прекратил эту сладкую пытку или чтоб не останавливался.

   Курх взял меня за плечи и опрокинул на кровать. Не отнимая рук, он завис надо мной, разглядывая меня, покрасневшую, полураздетую, кусающую губы, чтобы сдержать полустон-полувздох. На мгновение в потемневших глазах Курха промелькнуло что-то такое, что мне показалось: сейчас он наклонится ко мне и поцелует, непривычно жарко, требовательно, стянет и без того бесстыдно задранное платье и войдет в меня единым движением, заставляя выгнуться ему навстречу. И я подчинюсь этому, потому что тело словно в огне, и не согревающая мазь, а руки и взгляды Курха тому причиной.

   Курх сглотнул.

   А затем укрыл меня теплой шкурой, подоткнув края.

   – Засыпай, – чуть хрипло сказал он.

   Как будто после всего, что только что промелькнуло между нами, это было возможно.

***

Стараниями Курха здоровье возвращалось ко мне быстро. Уже через несколько дней удалось уговорить мужа поставить на крыльцо широкую лавку, и я сидела за рукоделием, с ногами завернувшись в теплые шкуры, пока Курх работал во дворе или вытачивал балясины взамен сломанных Аки. Давнее, полузабытое воспоминание о том, как я в первый раз видела духа за работой, вновь всколыхнулось во мне. Его забота, его шутки, прохладная ладонь на лбу, перенимающая тепло моего тела – все это было так искренне и человечно, словно не было холодности и отчуждения прошлых лун. Сейчас решительно невозможно было представить, что этого человека Аки называл Ледышкой. Я терпела вспышки головной боли, жара и слабости, пила целебные настойки и кислый ягодный отвар, безропотно слушалась всех указаний мужа – и была счастлива.

   Не только дух Зимы, но и сама Зима, казалось, смягчила свой ледяной нрав. Снег приятно похрустывал под ногами, влажный и липкий, а щеки на воздухе чаще обжигало солнце, а не студеный ветер. Разгоряченный физической работой, Курх иногда и вовсе скидывал рубаху, и на его широкой спине поблескивали в ярком свете капельки солнца.

   И, стыдно признаться, я ждала и желала нашей близости. В те мгновения, когда он лежал рядом, унимая мой жар, а прохладные пальцы бездумно поглаживали кожу, заводили за ухо выбившиеся из кос пряди, я чувствовала необъяснимое волнение.

   – Курх, – я смущенно повернула к нему голову. – Как думаешь, может быть, мы...

   Он приподнялся на локте, заглядывая мне в глаза.

   – Как ты себя чувствуешь?

   Я заверила его, что полностью здорова и очень даже готова вернуться к своим... обязанностям.

   Курх едва заметно улыбнулся, провел пальцами по моей щеке.

   – Странно, а на ощупь горячая, – произнес он задумчиво, но по хитринке в глазах было ясно, что он понимает причину этого жара. Я несмело улыбнулась в ответ, сердце билось как сумасшедшее.

   Нырнув под теплую шкуру, Курх потянул вверх подол моей рубашки. Я не дала ему привычно остановиться у пояса, извернулась и высвободилась из одежды. Мы уже лежали в этой постели, полностью обнаженные, так чего же стесняться.

   Курх усмехнулся, отбросил в сторону мою рубаху и разделся сам. Замер надо мной, и взгляд его был насмешливо приглашающий, словно он ждал, что же дальше будет делать его неожиданно смелая Зимняя жена. И тогда я медленно, глядя ему в глаза, потянулась рукой к его щеке. И он не отдернулся, не перехватил мое запястье.

   – Ты теплый, – пораженно выдохнула я, гладя колючую щетину. Он едва заметно улыбнулся.

   – Должно быть, да.

   Губы Курха были мягкими, дыхание обжигало. Я подалась вперед, не отрываясь от него. Не знала, что нужно делать, но не хотелось останавливаться.

   Моя рука скользнула к его волосам. И, повинуясь зову гулко стучащего в ушах сердца, я притянула его за затылок к себе – и поцеловала.

   Курх перехватил инициативу, прижал к кровати, навалился сверху, и это была приятная тяжесть.

   Я чувствовала твердость его естества, как легко проскользнул он в мое тело, как обнял, прижимая к себе. Он двигался, и я, верно, тоже. И он был теплый, жаркий, горячий, внутри и снаружи. Я и не знала, каким прекрасным может быть живое тепло.

   Он излился в меня с полувздохом-полувсхлипом, и я сама тяжело дышала от необъяснимого жара внизу живота. Я была переполнена до краев и счастлива – да, наверное, полностью и абсолютно счастлива.

   Курх приподнялся было, собираясь встать, но увидел белый силуэт Кута, свернувшегося на скамье. Вопросительно глянул на меня, но вряд ли нам в этот момент нужны были слова.

   И он остался.

***

Меня разбудил перезвон, доносящийся с улицы. Я выскользнула из постели, метнувшись к двери, и обомлела: с крыш нашего дома и двора свисали прозрачные ледяные наросты, а с их острых кончиков капала, капала, капала вода. Дзынь-дзынь по скатам, ведрам, лужицам.

   – Что это? – пораженно воскликнула я. И не увидела – почувствовала приближение мужа, его теплое тело за спиной.

   – Весна, – коротко ответил он, и, приобняв, поцеловал меня в макушку.

ЧАСТЬ 2. ВЕСНА.

Весна!

   Сказочное, невероятное слово, переполненное звонкой, кипящей энергией, билось у меня в крови. И я таяла от этого жара, плавилась изнутри и снаружи, и словно снег под солнцем стекала с меня Зима, оставляя Сирим, жену безо всякой ледяной оболочки.

   С каждым новым днем в проталинах во дворе все больше чернела земля, и ее сырой, пряный запах кружил голову. Понемногу проклевывались первые робкие ростки травы, на ветвях деревьев набухали тугие почки. И слова из рассказов Хранительницы – почки, трава, листья, капель – наполнялись смыслом и живительной силой.

   Все, что раньше составляло мое существование, казалось сейчас блеклым, тусклым. Снег, прежде сверкающий и слепящий, утратил свой блеск, и словно выпустил из плена настоящие богатства красок. Ярко-зеленые травинки, голубое небо, тепло-желтое солнце. Да и сам наш двор и дом преобразились, раскрылись до мельчайших оттенков древесины. Я заметила, что перья на плаще Курха отливают синим, с редкими прожилками насыщенной зелени. А шубка Кута, вечно пропадавшего снаружи, выгорела местами до настоящей рыжины. Хотелось сохранить эти краски, перенести их на ткань, дерево, глину, и я забросила в дальний угол сундука все свои серые и черные нити, достав настоящие, яркие сокровища из южных уголков нашего края. Солнце преломлялось на радужных бусинах, и словно сами лучи вплетались в вышивку рубахи.

   Каждое свободное мгновение я стремилась проводить вне дома, жадно впитывая происходящие вокруг перемены. Курх пытался меня вразумить, напоминая о недавно перенесенной болезни – но куда там! Неодолимо тянуло наружу. На свежий благоухающий воздух, под небо, пронзительно синее, навстречу Куту, ошалевшему от весны и до изнеможения прыгающему по лужам, поднимая тучи брызг. Но главное к нему, к Курху.

   Последняя ночь Зимы изменила меня безвозвратно. И новыми, Весенними глазами я смотрела на мужа с восхищением и восторгом. Я с трудом могла вспомнить, каким он виделся мне раньше, Зимой. Это было словно бы в другой жизни. Как могли эти сильные руки казаться холодными, когда сейчас от его объятий по коже бегут волны жара? Как мог он быть похожим на ледяное изваяние, когда сейчас его прикосновения так мягки и приятны? Откуда тепло в его взгляде, столь отстраненном в далеком прошлом, когда сейчас, распростершись под ним, разгоряченная, с разметавшимися косами, я ловлю в темных глазах свое отражение?

   Только сейчас, казалось, я по-настоящему начала понимать, что же такое близость с мужчиной. Я ощущала его жар, его тяжесть, твердость его плоти. Теперь, когда Курх входил в меня, я почти не чувствовала сопротивления, словно бы мое тело ждало и хотело принять его. И каждый его толчок отдавался внизу живота приятной истомой, и волны тепла разбегались вверх от нашего единения.

   Я целовала его, запускала пальцы темные волосы, привлекая к себе, гладила широкие плечи и напряженные мышцы рук. Курх наклонялся ко мне, и тонкие волоски на моей шее шевелились от его горячего, сбивчивого дыхания, заставляя меня трепетать.

   Это было упоительно и сладко. И, наполненная до краев его семенем, я чувствовала себя как никогда живой. И понимала, верила всем сердцем в мудрость богов, создавших так, что дух Зимы и его жена порождают актом своей любви изобилие во всем серединном мире.

   Я глядела на мужа за работой, рубящего дрова, чинящего оружие или же просто играющего с Кутом, и в голове невольно всплывало его лицо с бисеринками пота, ощущение его кожи под пальцами, сладость его дыхания. Было бы глупо обманывать себя, говоря про долг и процветание рода. Нет, было и это, но более того был жар, обжигающий щеки и эхом отдающийся во всем теле, желание чувствовать его в себе. И совершенно не важно…

   Прохладная ладонь коснулась моего лба, и я открыла глаза.

   – Все хорошо? – Курх склонился надо мной, с едва уловимой усмешкой заглядывая в лицо. В свободной руке он сжимал полузаштопанную рубаху, которая соскользнула с моих колен, когда я задремала, заплутав в своих мыслях.

   – Да, – рассеянно ответила я, и Курх выпрямился, собираясь вернуться к прерванному занятию, но я, плохо понимая, что делаю, и хмелея от собственной храбрости, схватила его за руку и потянула на себя, одновременно подаваясь ему навстречу.

   Рубаха выскользнула из пальцев мужа, бесформенной тряпкой упав у моих ног. А я, обхватив руками его шею, уже целовала его со всем жаром моих недавних грез.

   Курх усмехнулся в мои раскрытые губы и понес меня в дом.

***

Курх выкатил во двор колесную повозку, покрытую пылью и растрескавшуюся от долгого ожидания в глубине сарая, и принялся за починку. Я украдкой наблюдала за ним, прислонившись к стволу дерева и поглаживая пальцем пушистую почку, мягкую как шубка Кута. В ветвях над моей головой вили гнездо птицы, и Кут, по обыкновению носившийся вокруг нас с мужем, хищно косился на новых соседей, привлеченный их трелями. Весна бушевала всюду.

   Мне очень хотелось вновь спуститься в серединный мир, увидеть, как расцвел мой край. И Курх, верно, догадался о моих потаенных чувствах, потому как сам предложил поехать с ним.

   – Последний раз запрягаю сани, – сказал он, демонстрируя мне повозку.

   Для упряжки самого духа Зимы не было непроходимых мест, но я чувствовала чуть более тяжелый ход саней, когда приходилось ехать по земле. Проталины были повсюду, и вниз по холмам и предгорьям струились тонкие прозрачные ручейки. Земля была покрыта сочной зеленью и – о чудо! – то тут, то там мелькали склоненные белые шапочки...

   – Что это? – я восторженно перегнулась через борт саней, прикасаясь к нежному растению.

   – Первоцветы, – отозвался Курх, занятый поиском подстреленного зайца.

   У цветков оказался удивительный чуть сладковатый запах. В Зимнем мире, единственном, который я знала до этих дней, никогда не встречалось ничего подобного.

   Ветви деревьев были покрыты набухшими почками, а иные кустарники, щедро одаренные солнечным теплом, уже подернулись легкой зеленой дымкой. Птицы, разноцветные, совершенно неизвестных мне видов, вовсю щебетали в ветвях. Мыши и зайцы суетились повсюду, а за деревьями то и дело можно было разглядеть оленьи бока.

   Я не узнавала лес, равнину, предгорья. Как ни красива была Зима, Весна вдохнула жизнь во все уголки серединного мира. И мы с Курхом тоже были частью этой живительной силы.

   Я не сразу заметила, что Кута нет с нами, и в первый момент ужасно испугалась, решив, что моя рассеянность стала тому причиной. Но Курх с усмешкой успокоил меня.

   – Я видел, куда он убежал, – пояснил муж. – Мы вернемся за ним по дороге обратно.

   Причину отсутствия своего маленького друга я увидела сразу же, как Курх остановил сани. Два песца, самец и самка, резвились на поляне, увлеченные брачной игрой. Мы долго стояли бок о бок, глядя на них, прежде чем Кут обратил на нас внимание и, оставив подругу, потрусил в сторону саней.

   Кут заскакал вокруг меня, терся об ноги, ласкаясь, но стоило протянуть руку, отпрыгивал, вопросительно заглядывая в глаза. Его подружка, почти неразличимая за ветвями кустарника, замерла без движения, выжидая.

   – Что, хочешь остаться с ней, да, малыш? – догадалась я. Кут согласно тявкнул и снова прижался ко мне. Я почесала его за ушком, и в этот раз он позволил мне прикоснуться.

   – Отпускаешь? – тихий и мягкий голос Курха раздался за спиной. Я улыбнулась, кивнув. Кут обежал нас на прощание, лизнул мою руку и скрылся в зарослях. Я поднялась на ноги, прижалась к мужу. Курх рассеянно приобнял меня одной рукой.

   – Ты его еще увидишь, – сказал он, глядя вдаль.

   – Если он захочет. В любом случае, здесь его место.

   «А мое с тобой», – подумала я, утыкаясь носом в плащ Курха, вдыхая родной, знакомый запах. Кут был моим другом почти с самых первых дней замужней жизни, но сейчас, обнимая мужа, я не чувствовала себя столь же одинокой без верного маленького песца, как это бывало когда-то. Мне было радостно от того, что и он нашел себе подругу по сердцу.

   – Поехали домой, – попросила я.

   И почему-то, пока мы не въехали в туман, мне казалось, что я ловлю на себе чей-то внимательный взгляд.

***

Весна открывала новые просторы, новые неизведанные возможности. Одуряюще пахли цветы, повсюду из земли пробивались разные травы, которые прежде я видела только в сухих пучках под крышей дома Хранительницы. Меня обуяла жажда исследования и, что ни день, я постоянно бегала то в лес, то к ручью, сверяя свежие листочки с засушенными, чтобы найти нужные мне травы. Курх краем глаза наблюдал за мной и ненавязчиво проверял заготовки, попутно объясняя и рассказывая обо всех богатствах Весны.

   В конце концов, он решил сам отвести меня в лес, чтобы выкопать ранние коренья и собрать последние Зимние ягоды. Курх пообещал, что скоро у нас вырастет собственное зерно, если я помогу с посевом, а я пообещала ему сладкий пирог, если он отыщет достаточно отдаленную от поселений часть леса, где ягоды еще могли сохраниться.

   Курх, знавший серединный мир как свои пять пальцев, без труда отыскал подходящее место. Повозка не могла проехать сквозь плотный частокол деревьев, пробивавшихся через каменистую почву предгорья, поэтому мы распрягли оленей и отправились пешком, рука об руку. Зимний дух показывал, я запоминала и заполняла свою корзинку душистыми травами, аккуратно перекладывая их льняными тряпицами. Корзинка Курха, более объемная и вместительная, предназначалась для съедобных кореньев.

   Вожделенные ягоды оказались у подножья высокой отвесной скалы, под которой все еще лежал последний бурый снег. В тени было по-зимнему холодно, солнечный свет здесь редко достигал земли, скрытый высокими кронами сосен и огромными валунами. Быстро, чтобы не замерзнуть, я пробежалась руками по веткам, срывая чуть подвядшие ягоды и складывая в специально припасенное лукошко. А потом с нескрываемым наслаждением вышла на ярко освещенную поляну, где мы собирали травы, и теплое весеннее солнце ощущалось на коже настоящим жаром.

   – Хочешь отдохнуть перед спуском? – спросил Курх. Я кивнула. Сбросив плащ, дух расстелил его прямо на траве и жестом предложил мне сесть рядом.

   Мы перекусили свежесобранными кореньями, которые Курх ловко очистил от грязи. Сочные и сладкие, они ничем не напоминали те иссохшие стручки, которые мы ели Долгой Зимой в селенье.

   – Здесь замечательно.

   Курх усмехнулся, видя мое довольное лицо.

   – Рад, что тебе нравится, – ответил он и вдруг с хитрой улыбкой потянулся через меня к лукошку.

   – Эй, – запротестовала я, – это для пирога!

   Но он оборвал меня на полуслове, приложив палец к губам.

   – Закрой глаза.

   Я послушно зажмурилась. Я почувствовала, как Курх подул на свою ладонь, и ощутила легкое морозное дыхание, шевельнувшее волоски у виска. Захотелось посмотреть, что происходит, но я решила не нарушать задуманного мужем.

   – А теперь приоткрой рот, – раздалось прямо у самого уха.

   Я выполнила и это, сгорая от любопытства.

   Моих губ коснулось что-то плотное и холодное. Курх немного подтолкнул ягоду, и она проскользнула мне в рот, твердая, замороженная, покрытая кристалликами льда. Словно в детстве, я покатала ее языком и раскусила, чувствуя приятный кисловатый сок.

   За одной ягодой последовала вторая, затем третья, пока Курх не скормил мне всю горсть, которую достал из лукошка.

   – Нравится? – лукаво спросил он, очерчивая контур моих губ холодным после ягод пальцем.

   – Да, – выдохнула я, по-прежнему не открывая глаз, полностью растворяясь в ощущениях солнечного тепла и холодного прикосновения.

   – Может, и мне стоило попробовать, – проговорил он задумчиво, и прежде чем я успела ответить, накрыл мои губы своими.

   Это было необыкновенное чувство – смесь моего дыхания, морозного после ягод, и его, горячего, страстного. Не прерывая поцелуя, он опустил меня на расстеленный плащ. Я открыла глаза и увидела его лицо, совсем близко от моего.

   – Действительно, вкусно, – сказал он чуть хрипло, но в его глазах, темных, полуприкрытых, я читала совсем другое. Украдкой я смущенно поглядела по сторонам. Желание, охватившее нас с Курхом, казалось столь внезапным и странным – в таком месте, вне привычного, знакомого дома – и вместе с тем столь естественным. Правильным.

   Уловив тень нерешительности, промелькнувшую на моем лице, Курх наклонился и проговорил заговорщицки:

   – Здесь на два дня пути вокруг ни души.

   От тихого шепота, едва шевелившего волоски на чувствительной коже, по телу пробежала приятная, сладкая дрожь. Я не сопротивлялась, когда Курх снял и отбросил в сторону мое тяжелое платье и нижнюю рубаху, оставив меня совершенно обнаженной, Мех плаща ласкал кожу.. Сгорая от нетерпения и желания, я помогла мужу раздеться, любуясь мускулистым телом мужа в ярком солнечном свете. А потом раскрылась, принимая его.

   Мы пробыли на поляне почти до заката. Лежали в объятиях друг друга, глядя на лениво проплывающие облака, пока я не почувствовала, что замерзаю на прохладном весеннем воздухе. Тогда Курх, так и не дав мне одеться, закутал нас обоих в свой теплый плащ, и я задремала, окутанная приятной истомой и убаюканная шорохом листвы и травы.

   Проснулась лишь тогда, когда Курх тихо, но настойчиво сказал, что надо вернуться к упряжке до темноты. Я с неохотой выпуталась из черного меха и потянулась за платьем.

***

Я расшивала подол рубахи ярким орнаментом, с запоздалой горечью понимая: ниток не хватит. Яркие цветные нити, особым образом выкрашенные и привезенные издалека торговцами, были в наших краях достаточно редки, и уж точно не предназначались для смелой весенней задумки, возникавшей у меня в голове всякий раз, когда я размышляла, чем бы удивить мужа. Хитрый узор, состоящий из переплетения листьев, ветвей и летящих черных птиц с оперением, отливающим синевой и зеленью, мне хотелось выполнить в точности таким, каким я его себе представляла, и поэтому я шла на любые ухищрения, сберегая драгоценные нити.

   Но все равно – этого было недостаточно.

   Курх, закончивший работу, застал меня сидящей на моей новой излюбленной лавке на крыльце, озадаченно крутящей вышивку так и этак, выискивая способ закончить рисунок. При виде мужа я торопливо спрятала рубаху за спину и виновато улыбнулась.

   – Покажу, когда закончу, – пообещала я и, не удержавшись, вздохнула. – Только вот...

   Курх взял у меня из рук несколько последних тонких нитей. Внимательно рассмотрел и скрылся в доме. А когда вернулся, в руках его было настоящее сокровище. Десятки мотков, невероятно ярких, прекрасных и, что самое главное, подходящих по цветам, лежали передо мной в простой резной шкатулке. Я просто не могла поверить своим глазам.

   С благоговением я взяла драгоценный подарок. И не смогла не удивиться мастерству неведомой мне рукодельницы. Ей не просто удалось подобрать отличный материал для работы – нет, нити были еще и со вкусом уложены и аккуратно перевязаны особым узлом, чтобы не путаться и одновременно легко доставаться.

   Я ахнула от изумления и узнавания.

   Это был особый, морской узел, мало знакомый обычным девушкам. Отец научил меня ему и был удивлен и горд, видя, как легко мне дается его хитрая наука. «Хороший узел, – говаривал он, – позволит и сохранить веревки и распустить их по первой же нужде. Вот». Он дергал за две хитрые петли, и узел распадался, словно его и не было. Я переняла его науку и использовала всюду, где только могла. И вот – неизвестная мне женщина тоже оказалась столь же знакома с уловками бывалых моряков.

   Я подняла на Курха сияющие глаза.

   – Спасибо, – муж только отмахнулся. – Ты даже не представляешь, как сильно помог мне. Где ты нашел их?

   Курх неопределенно махнул рукой в сторону дома.

   И я поняла.

   Где-то там, в той части дома, куда я старалась заглядывать как можно реже, всякий раз чувствуя спиной колючий взгляд Курха, должны были быть они. Старые сундуки, короба, резные шкатулки. Я никогда специально не искала их, не задавала вопросы. Но теперь, когда Курх принес нити из женского рукоделия, сомнений не оставалось.

   Мне внезапно захотелось поговорить об этом. Узнать от мужа о тех, кто жил в этом доме до меня. О других Зимних женах.

   Я тронула Курха за руку. Дух вздрогнул.

   – Пожалуйста, расскажи мне о ней, – попросила я.

   Сказала – и сразу поняла, что ошиблась. Леденеть он начал с пальцев. Ладонь, которую я сжимала, вмиг похолодела, одеревенели мышцы, взгляд стал знакомым, отстраненным и колючим. Курх поджал губы и отвернулся.

   – Здесь не о чем говорить, – резко сказал он и выдернул свою руку из моих пальцев. Развернулся, скрылся в доме, хлопнув дверью. А меня словно окатило порывом холодного, злого Зимнего ветра. Я осталась сидеть, дрожа и прижимая к себе злополучную шкатулку.

***

Я поняла, как сильно я ошиблась. Вновь увидев Курха на пороге дома, я тотчас же бросилась к нему, прижалась всем телом, прося прощения и словом и объятиями. На долгое мгновение рука мужа задержалась над моим плечом, избегая прикосновения, но потом он все же привлек меня к себе, поцеловал в макушку.

   – Прости меня, – еще раз попросила я

   – Все в порядке, – ответил Курх, поглаживая мою спину. Но мысли его, казалось, были где-то далеко, не со мной, и я поняла, что задела его куда глубже, чем я думала.

   Тогда я решила все же доделать и подарить ему злополучную рубаху. Показать, как я благодарна за шкатулку неизвестной мастерицы и как счастлива, что могу закончить работу. И что больше я никогда не задам ни единого вопроса, если это может расстроить его. Ибо одна только мысль о возвращении Курха в его привычное состояние холодного и отстраненного зимнего духа пугала меня до безумия.

   Работа спорилась, новые нити подходили идеально, и не прошло и половины луны, как я закончила узор. Все эти дни Курх старался казаться довольным и спокойным, но по скупости его ласк в постели, по тому, как иногда, возвращаясь из поездок в серединный мир, он проскальзывал в дом молча, избегая прикосновений и объятий, я понимала: что-то не в порядке.

   Я наскоро затянула последний узелок и вспорхнула со своей скамьи на крыльце. Курх был в доме, и мне не терпелось вручить ему свой подарок. Почувствовать тепло улыбки, когда он будет разглядывать узор, поймать его благодарный взгляд. Самой надеть на него обновку и самой же снять ее, толкая мужа на застеленную кровать.

   Я уже взялась за дверную ручку, когда услышала позади себя знакомый насмешливый голос.

   – Ну здравствуй, маленькая жена.

   – Аки, – я застыла на пороге, прижимая к груди рубаху, не в силах шевельнуться, скованная ужасом. Еще свежи были воспоминания об оскаленной пасти и ледяном тумане, по которому меня гнал волк.

   – Что же ты так неласково? – Аки нарочито укоризненно покачал головой. – По-моему, я заслужил хотя бы благодарность.

   Я резко развернулась, вновь дрожа, но теперь уже от всколыхнувшейся изнутри ярости.

   – Благодарность? За что я должна быть тебе благодарна? За то, что твоя волчица не съела меня в ущелье? За прекрасную прогулку, после которой я чуть не умерла? Что же, по-твоему, заслуживает благодарности?

   – Ну хотя бы это, – Аки невозмутимо обвел рукой двор.

   Я нахмурилась, не понимая. Мужчина разочарованно вздохнул.

   – Люди... Вы живете дольше волков, но у вас почему-то на удивление короткая память. Неужели старейшины не говорили, зачем боги создали Зимних жен? Не заметила, что Весна пришла, когда растаял твой Ледышка?

   – Что? – я не верила своим ушам. То, что говорил Аки, выходило за рамки всего, что я знала, всего, что рассказал мне сам Курх. Так выходит, все дело... в любви?

   Аки расхохотался.

   – Так что, маленькая жена, как ваши дела... впрочем, не отвечай, вижу, что хорошо. Ну скажи, разве наше маленькое представление не стоило того? А всего-то и нужно было, что немного побегать от злого волка. И вот результат. Ловко мы, а?

   Я не заметила, как открылась дверь. Не знала, сколько он простоял на пороге, слушая тот бред, который нес Аки. И когда на моем плече сомкнулись ледяной хваткой сильные пальцы, я поняла: теперь все. Не откупиться, не оправдаться своим бессилием, не объяснить того, чего я, как ни старалась, не могла понять.

   Курх заговорил, тихо, сквозь сжатые зубы, и было ясно, что слова его предназначаются мне.

   – Представление?

   Я попыталась повернуться, чтобы хоть что-то ответить, но Аки опередил меня.

   – Следует сначала приветствовать гостей, Ледышка. Хорошие манеры – слышал о таком?

   – Ты здесь не гость, – бросил Курх, еще сильнее стискивая мое плечо.

   – И вообще, оставь девочку в покое. Ты ее напугал до полусмерти. Из-за того, что ты ведешь себя со своими женами как бесчувственный чурбан, Зимы с каждым разом все дольше и злее. Знаешь ведь, Ледышка, это твоя роль и твое проклятие – раз за разом таять, принося миру Весну.

   – Это не твое дело, – сквозь зубы процедил Курх. – Твоего мнения здесь не спрашивали и не спрашивают.

   – Ты не спрашивал, – осклабился Аки, делая шаг ко мне. – А вот твоя маленькая жена...

   – Какие у тебя дела с моей женой? – Курх почти рычал. Вены вздулись на его шее, придавая мужу особенно жуткий и непривычный вид.

   – С твоей? – Волк засмеялся. – А что ты сделал, чтобы она стала твоей? Просто взял, что предложили?

   – Навязали!

   Кулак Курха врезался в перила с такой силой, что дом содрогнулся. Дзынь-дзынь! – со звоном падающих сосулек, намерзших за ночь, разбивалась моя счастливая беззаботная жизнь последних дней. Я смотрела расширенными от ужаса глазами, переводя взгляд с одного мужчины на другого, и не узнавала их, не понимала, как они могли произносить столь жестокие слова, глядеть с такой ненавистью. И ветер, холодный, Зимний, морозил мокрые щеки, и все тепло Весны, ее солнечных дней и жарких ночей, словно бы враз покинуло тело.

   Казалось, между нами что-то сломалось, треснуло, как хрупкий лед скованного Зимой озера под ногами, и в ответном взгляде мужа я увидела отголосок собственной боли. И отчаяние.

   А потом дух-Ворон обратился. Захлопали черные крылья, и невесть откуда налетевшая вьюга скрыла моего мужа.

   Мы остались вдвоем – Аки и я – посреди внезапно опустевшего крыльца. Мне бы испугаться, но страха не было. Миг, когда Курх исчез, выжег все мои чувства, оставив одну лишь бессильную ярость. И единственный, на кого я могла излить ее, стоял сейчас передо мной.

   – Ты!!! – закричала я изо всех сил. – Зачем ты пришел? Зачем ты вообще появился здесь? Ты все испортил!

   – Тише, тише, – Аки примирительно вскинул руки. Попытался сделать шаг ко мне, но я попятилась, вжимаясь в дверь.

   – Не приближайся! Уходи, и больше никогда не возвращайся! Не хочу тебя видеть!

   Аки покорно отступил. Чуть покачал головой, всем своим видом показывая: не говори сгоряча, чтобы не жалеть потом. Но разве после всего, что случилось сейчас, я могла рассуждать здраво?

   – Вон!

   – Хорошо, ма... Сирим. Я уйду.

   Я смотрела, не отрывая взгляда, как он шагнул назад с крыльца, посмотрел мне в глаза несколько долгих мгновений. Мне казалось, я уловила смутное сожаление о случившемся. А затем Аки обернулся волком и растворился в сером тумане.

   И тогда я, наконец, позволила себе сползти по стене прямо на холодные доски крыльца и горько, отчаянно и безнадежно разрыдаться.

***

В холодном полутемном и пустом доме я бродила серой тенью прежней Сирим.

   Из мира словно бы снова пропали все яркие краски. В потоке однообразных бессмысленных дней я не заметила, как и сама Весна растворилась, исчезла, скрылась под слоем грязного мокрого снега, вновь устлавшего двор. Со дня исчезновения Курха зарядил холодный, бесконечный дождь, сменившийся градом и мокрым снегом. И когда в один день я вышла на крыльцо, кутаясь в теплую шаль, и увидела, что все: листья, трава, земля – покрыты тонкой пеленой белого снега, я не удивилась. Какая разница, что творится вокруг, если в душе Зима, если само сердце промерзло так, что его не отогреть Весенними лучами.

   Диск луны вырос и вновь уменьшился, а Курх так ни разу и не появился. Сначала я ждала. Приводила в порядок дом, готовила и сидела неподвижно, пока не прогорала до конца свеча, погружая комнату во мрак. Но никто не появлялся, не раздавалось хлопанья крыльев, не слышно было шагов. И я, оставив ужин нетронутым, бесшумно выскальзывала из-за стола и забиралась в кровать, все еще хранящую запах Курха. Я мечтала скорее заснуть, чтобы с утра найти мужа за привычной работой во дворе, но сон подолгу не приходил. А потом наступал новый день, и все повторялось заново. Я убирала со стола нетронутый ужин и вновь садилась за пустой стол, прижимая к себе так и не отданную Курху рубашку и неотрывно глядя на дверь.

   И вот, бесконечные дни спустя, я вдруг осознала: все. Я больше ничего не жду. Не верю, что дверь откроется и на пороге возникнет Курх, разгоряченный от езды или полета, предвкушающий нашу встречу. И мысль о том, что я навсегда могу остаться здесь, запертая в верхнем мире, без возможности выбраться, вернуться к родным, не напугала меня. Я удивилась тому равнодушию, с которым я восприняла это. Мне казалось, что без Курха все теряет смысл. И если он не вернется, то разве имеет значение, что я...

   Я не успела додумать. Меня скрутило от приступа дурноты столь внезапного, что горшок с тушеным мясом, который я вынула из печи, выпал из враз ослабевших рук. Я едва успела выбежать на крыльцо, как меня вывернуло теми крохами, что я заставила себя съесть за день.

***

Собирая с пола разбитые черепки вперемешку с едой и с трудом сдерживая новые рвотные позывы, я предавалась невеселым размышлениям о своей дальнейшей судьбе. Сомнений быть не могло: я носила ребенка. Я припомнила тошноту, налившиеся тяжестью груди, отсутствие крови в последнюю луну – знаки, которые подавало женщине тело, давая понять, что она в тягости.

   И не было рядом того, с кем можно разделить эту радость. Кто подхватил бы на руки, привлек к себе и оберегал зарождающуюся жизнь ото всех бед. Или…

   Я вздохнула. Навязанная, ненужная жена.

   Лучше бы не было этой Весны, недолгого счастья. Тогда от злых ледяных слов не ударило бы такой обидой.

   Это было нечестно. Несправедливо, неправильно, совсем не так, как должно было быть.

   К следующей полной луне боль, тяжесть и тошнота стали моими неизменными спутниками. В моей семье большинству женщин тяжело давались вынашивание и роды, и каждая хоть раз да теряла ребенка. Зима, скудное питание и лихорадки не щадили никого.

   Я мечтала о крепком Весеннем малыше, но после ухода Курха боги словно ополчились против Зимней жены. Холодный, пронизывающий ветер сдирал с веток молодую листву, а дождь пополам со снегом превращал деревья за ночь в ледяные изваяния. И ни редкое солнце, ни мое разбитое сердце не могли согреть и вновь оживить землю.

   Что там Волк говорил о любви? Как же не хватало ее сейчас. Мне, снедаемой постоянной тревогой, ребенку, беспокойно растущему внутри. Всему живому вокруг нас, что едва успело расцвести и снова погрузилось в бесконечную Зиму.

   Курх, как же тебя не хватает! Как же ты нужен мне сейчас!

   Я сидела за пустым столом, через силу глотая укрепляющий травяной отвар, рецепт которого запомнила еще в детстве от матери. Я сама варила ей его, когда она носила моих братьев, и вот теперь настал мой черед.

   Внезапный приступ боли скрутил меня. Я ожидала привычной уже тошноты, но вместо этого почувствовала, как тянет, все сильнее и сильнее, живот. Между ног стало мокро. Я провела пальцами по бедрам и увидела розоватую влагу.

   Кровь разом ударила мне в голову, застучала барабанами в висках. Первым желанием было упасть на пол, сжаться в комок и завыть от ужаса и боли. Но вцепившись в стол, я заставила себя дышать – вдох, выдох, вдох – сквозь стиснутые зубы. Паника немного отступила, и я смогла подняться и, держась за стенку, поковылять к двери.

   Мне не на кого было надеяться – лишь на богов. И я ухватилась за отчаянную мысль, что, может быть, меня услышат

   – Курх, – голос звучал глухо, надтрестнуто; имя мужа было первым, что я произнесла с того дня, как Зимний дух покинул меня. Я набрала в грудь побольше воздуха и закричала, уже увереннее. – Куууурх! Вернись, прошу тебя! Ты мне нужен!

   Туман, серебрящийся в сумерках, поглощал все звуки, безучастный к моим мольбам.

   Новый приступ, сильнее предыдущего. По ногам что-то текло, и я молилась, чтобы еще не было поздно. Я опустилась на колени, обхватив руками живот. Я не хотела терять ребенка, не хотела умирать от потери крови на пороге дома, который уже начала считать своим.

   – Курх!

   Где же ты?

   – Ууу, – мне вторил лишь ветер.

   И тогда я решилась на последний отчаянный шаг.

   – Аки! Пожалуйста, помоги мне!

   Боль накрыла с головой. И сквозь стук крови в ушах, сквозь стиснутые веки, я услышала, почувствовала чье-то приближение.

   – Быстрее! Бери ее на руки, только осторожнее. В шубу заверни! – командовал незнакомый мне женский голос. Меня бережно подняли и укутали от носа до пят. Я попыталась поднять голову, но мужчина, держащий меня, лишь фыркнул.

   – Тише, тише, маленькая жена. Все будет хорошо.

***

Я открыла глаза и увидела над собой низкий свод пещеры. Пятна теплого света дрожали на переплетении корней и глинозема, словно бы я была окружена несколькими десятками свечей.

   Я попыталась привстать, чтобы оглядеться, но тяжелая мохнатая голова легла мне на грудь, придавливая к лежанке.

   – Не двигайся, – сказал знакомый уже женский голос. – Тебе сейчас вредно вставать.

   – Что с ребенком? – спросила я главное, что меня интересовало.

   – Твоя жизнь и жизнь малыша вне опасности. Пока, – голова повернулась ко мне, и прямо в упор на меня уставились умные волчьи глаза.

   Если б я могла сейчас вскочить с лежанки и отползти как можно дальше, я бы сделала это. Около меня сидела волчица, напавшая на нас с Кутом в тот памятный день в ущелье. Тогда Аки выпрыгнул между нами, спасая ее от моего ножа. Так неужели...

   Волчица оскалилась в подобии улыбки.

   – Узнала, значит, малышка, – слышать человеческую речь от волка было непривычно и странно. – Не волнуйся, здесь никто не причинит тебе вреда.

   Верилось с трудом. Я судорожно ощупывала себя и лежанку в поисках чего-нибудь, что смогло бы защитить меня от зубов хищника. Волчица расхохоталась лающим смехом.

   – А ты мне нравишься, храбрая малышка. Я Айни, женщина Аки. А ты, стало быть, Сирим.

   – Очень приятно, – пролепетала я. Волчица снова рассмеялась.

   – Подожди, мы тебя быстро поставим на ноги.

   "Мы" в понимании Айни оказался Аки, появившийся у входа в пещеру в своем человеческом обличье с дымящейся плошкой в руках.

   – Отдай девочке травы и завари еще, – распорядилась волчица. Аки вручил мне плошку, заговорщики подмигнул и вновь пропал где-то снаружи.

   – Учись, девочка, – довольно потянулась Айни, пока я маленькими глотками пила травяной настой. С каждым глотком мне и вправду становилось лучше. – Вот как с ними надо обращаться.

   Волчица мотнула головой в сторону прохода, за которым скрылся Аки, отосланный варить еще одно зелье. Я и сама заметила, насколько спокоен и расслаблен Волчий Пастырь, как легко и непринужденно выполняет он просьбы своей волчицы, словно послушная пара рук. Зависть кольнула меня острой иглой в сердце, но Айни, увидев мое замешательство, лизнула в нос, отвлекая от мрачных мыслей.

   – Пей, пока горячее.

***

Волки приняли меня в Стаю со всем радушием, на которое были способны. Как только я снова смогла вставать, Айни всюду следовала за мной, сопровождаемая своими щенками, смешными и большелапыми, по окрасу похожими на отца. Аки заведовал моим бытом в волчьем поселении: готовил мясо и овощи, заваривал травы под руководством своей волчицы. Кроме него, никто из Стаи не оборачивался человеком, а когда я спросила Айни об их с Аки детях, она неопределенно мотнула головой: дескать, такое проявляется позже.

   – Мало кто наследует у духа хоть что-то, кроме долгой жизни, – пояснила она. – И с твоей дочерью, скорее всего, будет так же.

   Чутье Айни говорило, что я ношу дочь. Мне же казалось, что будет мальчик. Хотелось сына, высокого, черноглазого и черноволосого.

   О Курхе ничего не было слышно. Аки избегал в разговорах этой темы, и я не знала, как спросить его, встречал ли он духа-Ворона в своих бесконечных странствиях. Может ли Курх найти меня здесь? И хочет ли…

   Я жаждала и боялась ответа.

   При первых же признаках того, что мною овладевала печаль, Айни хватала меня за подол, утыкалась в ладонь мокрым носом.

   – Думай о ребенке, – приказывала она, и я послушно старалась сосредоточиться на новых ощущениях и изменениях, что происходили со мной.

   Аки тоже постоянно находился поблизости. Учил различать немногочисленные травы, что прорастали в лесу, невзирая на холодную и дождливую погоду, оставлял на столе горсть сушеных ягод или чашку бодрящего настоя, не входящего в перечень того, что заставляла меня пить волчица. Эти маленькие знаки внимания смущали меня. Курх никогда не делал ничего подобного, да и сам Аки казался вполне удовлетворенным своей подругой-волчицей. Я старалась не искать в его невинных, в сущности, действиях тайного смысла.

   И по возможности не оставаться с ним наедине.

   Из этого и так уже вышло немало бед.

***

На мои плечи лег теплый шерстяной платок. Я обернулась и увидела Аки. Он приглашающе махнул рукой в сторону леса.

   – Тут кое-кто хотел бы с тобой увидеться, малышка.

   Курх? Но вряд ли Аки стал бы загадывать загадки, если бы муж действительно вернулся. И вряд ли Курх стал бы ждать меня в лесной чаще, вместо того, чтобы самому прийти в стаю волков. И уж точно не стоило позволять Аки называть меня «малышкой» вместо привычной уже «маленькой жены», переняв обращение Айни.

   И, тем не менее, несмотря на все свои зароки, я отправилась вслед за Волчьим Пастырем.

   Аки держал меня за руку и уверенно вел между деревьями, помогая перелезать через коряги и перепрыгивать заболоченные овражки. Я следовала за ним, размышляя, стоило ли так легко соглашаться на эту прогулку. Не то, чтобы я не доверяла Аки – он спас меня, пришел на помощь, да и вообще не делал ничего мне во вред. Скорее, я боялась саму себя.

   Мы вышли к небольшой поляне, освещенной тусклым солнечным светом, пробивающимся из-за серых облаков. В этом месте Весна еще держала оборону против вернувшейся промозглой Зимы. То тут, то там пробивалась молодая зелень, а замшелые корневища огромного пня были и вовсе покрыты мелкими сиреневыми цветами. Я невольно залюбовалась.

   Внезапно под корнями я разглядела мелькание белой шубки. Одной, другой, третьей. И вот на поверхности показалась знакомая голова. Кут!

   Песец белой молнией подскочил ко мне, запрыгнул на руки. Остальное пушистое семейство глядело на нас издали, высунув носы из-за корней. Кут, не слезая с рук, обменивался с ними долгими взглядами, всем своим видом показывая, что мне можно доверять. Вряд ли он так же относился к Аки, в ком чуял знакомый волчий дух, но Аки предусмотрительно отошел подальше, скрывшись в тени деревьев.

   В конце концов, самка и детеныши все же решились выбраться и тоже подошли ближе. Я отпустила Кута, и он занял место во главе своей маленькой стаи.

   Мой маленький друг и защитник оказался столь же надежным и верным в дикой жизни. Я тихо вздохнула. Хотелось бы мне видеть таким и Курха… но день проходил за днем, а от Ворона не было никаких вестей, словно бы брошенные в запале слова про навязанную жену и являлись его истинным ко мне отношением.

   Аки подошел беззвучно, замер за моей спиной.

   – И как тебе мой сюрприз?

   – Спасибо, – ответила я тихо, чтобы не спугнуть песцов, греющихся на солнце.

   – Ну вот, наконец-то я удостоился хотя бы одного слова благодарности, – фыркнул Аки.

   Воспоминания нахлынули разом. Я вздрогнула, и Аки, по-своему расценив это, плотнее закутал меня в платок. Не оборачиваясь, я спросила:

   – Что значили твои слова… тогда? Про то, что Курх должен растаять, чтобы пришла Весна. И про других Зимних жен.

   Рука, расправлявшая складки платка на моем плече, замерла.

   – Понимаешь, малышка, Весна приходит лишь тогда, когда в сердце зарождается любовь. Таково предназначение и проклятие Зимнего духа, такова роль Зимних жен.

   Я огляделась вокруг, окинула взглядом голые деревья, холодную бурую землю, местами присыпанную снегом, серое небо, затягивающееся тучами, обещавшими скорый дождь, и сердце сжалось от горького чувства.

   Я не хотела произносить вслух то, о чем думала уже многие дни.

   – Наши старейшины говорили, настоящей Весны не было уже очень давно, – только и смогла выдавить я.

   – Это так, – подтвердил Аки.

   – Значит ли это, – я замолчала, подбирая слова, – что Курх не любил ни одну из... нас?

   Аки приобнял меня за плечи.

   – Я не знаю.

   Мы вновь замерли в молчании.

   – Видишь ли, – осторожно начал Аки, – духи бессмертны, а век людей короток. Мне сложно представить, каково это, быть обязанным любить кого-то, заранее зная, что обречен потерять. Но такова воля богов, малышка. Иначе невозможно.

   – Но как же вы с Айни? – мне вспомнилось спокойное равнодушие волчицы к тому, что ее партнер – бессмертный дух. Да и Аки не казался несчастным.

   – Мы другое, – мужчина покачал головой. – Не от нас зависят Весна и Лето.

   Многое теперь увиделось мне совершенно в ином свете. Отстраненность Курха, настойчивые попытки Аки вызвать у духа-Ворона то ли ревность, то ли страх потерять меня. И я, невольная участница хитрой пьесы Волчьего пастыря, почти что сумела исполнить то, что было мне предназначено.

   Жаль лишь, что в играх бессмертных духов не нашлось места чувствам маленькой Зимней жены.

   – Я ведь люблю его, Аки, – мой голос дрогнул, горло сдавили подступившие слезы.

   – Я знаю, малышка, я знаю.

   Я опустилась на колени, подозвала Кута, погладила мягкую шерстку. Песец лизнул мои пальцы, прощаясь, и вновь вернулся к своему новому дому.

   – Пойдем, – сказала я Аки.

***

В те дни, когда мое состояние было более-менее сносным, я много общалась с малышами Айни. Щенки безо всяких вопросов приняли меня как часть Стаи, охотно оставаясь со мной, когда их мать убегала с Аки «порезвиться», и вовлекая меня во все свои нехитрые игры. Я искала их, затаившихся под кустами и за широкими стволами деревьев, а потом ловила за серые хвостики. Набегавшись, волчата окружали меня и засыпали, растянувшись у ног.

   Тар, заводила пушистой компании, особенно привязался ко мне. Он любил прислоняться ухом к растущему животу, различая пока не слышимое мною биение сердца ребенка.

   – Это мой младший братик растет, – заявил он мне. – Я буду его защищать. Правда, мама?

   Подошедшая Айни рассмеялась весело и открыто.

   – Конечно, милый, если тетушка Сирим будет не против.

   Тар запрыгал вокруг меня, умильно заглядывая в глаза. Ну как тут откажешь. Волчонок довольно взвизгнул и убежал к своим братьям и сестрам.

   Айни присела рядом со мной.

   – Хорошие вышли малыши, – произнесла она с улыбкой. Я неосознанно положила руку на живот, и волчица, увидев это, добавила. – Твоя птаха будет не хуже.

   Я вздохнула. После разговора с Аки на поляне одна мысль все никак не шла у меня из головы.

   – Айни… как тебе удается так легко мириться с мыслью, что твой мужчина бессмертен? Что он останется, когда ты уйдешь. Что он, – следующие слова дались мне особенно тяжело, – рано или поздно полюбит другую. И, может быть, даже человека. Ведь у Аки две сущности, две стороны.

   Волчица лишь улыбнулась.

   – Он может полюбить человеческую женщину. Говорят, однажды так и было, когда Зимы были мягкие, а Лето долгое и теплое. Но не каждая согласится уйти в Нижний мир, и не каждая из вас осмелится полюбить духа-обманщика. Вы, люди, совершенно другие. Слишком много думаете. Скажи-ка, малышка, – волчица хитро прищурилась, – уж не ты ли хочешь остаться с Аки?

   – Айни, я…

   Я хотела сказать, что не поступлю так с той, которая приютила и пригрела меня, спасла моего малыша, вороненка, от гибели. Но произнесла совершенно другое.

   – Я люблю Курха.

   Волчица потерлась мордой о мои ноги.

   – Я знаю, малышка, я знаю, – в ее голосе промелькнула легкая грусть. – Но подумай, стоит ли отдавать свою любовь тому, кто не может ответить взаимностью? Неужели забота, тепло и сильное тело рядом – этого недостаточно? Так ли нужно тебе любить?

   Я прислушалась к себе, уже предчувствуя ответ.

   – Да, Айни, я не могу иначе.

   Волчица усмехнулась.

   – Тогда неудивительно, почему боги выбрали именно человеческих женщин для роли Зимних жен. Я же… Мне хватает того, что Аки заботлив, хороший любовник и прекрасный отец. Я рада, что он выбрал меня, и не прошу о большем. Довольствуюсь мыслью, что когда он на четырех лапах, он принадлежит мне. Но, думаю, моя любовь… вряд ли она смогла бы растопить Долгую Зиму.

   Я вновь перевела взгляд на щенков, возившихся среди деревьев. Красивые, сильные звери, будущие вожаки собственных стай. Они проживут долгую жизнь, и отец, все такой же молодой и сильный, будет с ними в их Последнюю охоту, провожая души в нижний мир. Значит ли для них что-нибудь судьба и воля богов?

   Наверное, мы, люди, действительно думаем слишком много.

   Словно услышав мои мысли, Айни лизнула меня в щеку.

   – Не мучайся такими вопросами. Жизнь, малышка, она здесь и сейчас. В тебе и твоем ребенке.

***

Легкий толчок изнутри живота застал меня врасплох. Я замерла, положив руку на живот. Несколько мгновений спустя я почувствовала ответное касание.

   – Он пинается! – воскликнула я изумленно. – Айни, я чувствую, он пинается!

   Волчица села рядом и коснулась мохнатой щекой живота.

   – Действительно, пинается, – подтвердила она, довольно улыбаясь. – Как раз пора.

   – Посторонитесь, дамы, пропустите дядюшку Аки! – Волчий Пастырь вынырнул из глубины пещеры, посмотрел на меня вопросительно. Я кивнула, разрешая.

   Аки присел передо мной, и его теплая широкая ладонь легла мне на живот, накрывая его почти полностью. Малыш потянулся и пнул ее. Аки фыркнул.

   Меня накрыло тоской, такой острой, что враз выбила всю радость от случившегося. Другой мужчина должен был быть здесь, и его прохладное прикосновение я хотела ощущать на своей коже. Это он сейчас должен был наблюдать, как растет во мне его ребенок.

   Я почувствовала как сильная рука легла мне на плечо, привлекая ближе. Аки обнимал меня, а Айни прижималась к ногам. Легкое дыхание мужчины шевелило волоски на моей голове.

   – Знаешь, что, – Аки говорил тихо и словно бы в сторону. – Зачем тебе Ледышка? Он даже не знает, сколько теряет.

   Я внутренне напряглась, понимая, что за этим последует. Аки, спокойный, заботливый, не позволяющий мне утонуть в собственном одиночестве, не мог не привлекать меня. Я узнала его совершенно с другой стороны за те дни, что провела у волков. И иногда, в такие минуты как эта, мне действительно хотелось... остаться? Принимать его ненавязчивое внимание, помогать Айни, познакомить сына с бойкими волчатами. В нашем тройственном общении было что-то неправильное, но вспоминать об этом с каждым разом становилось труднее.

   – Оставайся с нами, – припечатала волчица в своей обычной манере говорить все прямо, как есть. – Вороненка вырастим. Тебя не дадим в обиду.

   Аки рассмеялся мне в макушку.

   – Заметь, малышка, это предлагаю не я.

***

А потом все стало хуже.

   Словно бы боги разгневались на меня за промелькнувшую в голове шальную мысль – а не остаться ли с волками. Не стать ли частью их Стаи, обеспечив себе и ребенку Семью. Ту, которой, как мне подспудно казалось, не может быть у нас с Курхом. Семью, в которой разговаривают и смеются, доверяют и слушают. Слишком много лун прошло с той счастливой Весенней поры. Слишком сложно было, выходя из теплой пещеры на продуваемую всеми ветрами поляну, вспоминать жаркое солнце, жаркие объятия.

   Мне теперь почти всегда было холодно. Айни морщила нос и гоняла Аки по всему лесу за травами и кореньями.

   – Это дурной знак, – говорила она, когда думала, что я не слышу.

   И, в конце концов, волчица сдалась.

   – Сирим, – сказала она непривычно серьезно, глядя на меня, закутанную в несколько шалей и сжимающую в дрожащих руках чашку с отваром, – мы должны отвести тебя к людям. Срок приближается, и я не смогу тебе помочь, если что-то пойдет не так.

   – Я справлюсь, – подал голос со своего угла Аки. Волчица лишь клацнула зубами.

   – Будь ты хоть трижды бессмертный дух, ты все-таки мужчина! А в таких делах лишь женщина знает, что делать.

   Я стиснула чашку.

   – В нашей семье все роды принимала Хранительница.

   Аки задумчиво нахмурился.

   – Ты ведь из Нерок, верно? Стало быть, Айрын. Чудесно, чудесно, – морщины на его лбу разгладились. Он встал, хлопнув себя по коленям. – Этой старушке я готов доверить нашу малышку. Айни, что нужно собрать?

   Они засуетились, складывая в заплечный мешок нехитрые пожитки, что я скопила за те луны, что провела среди Стаи. Я смотрела на это со все нарастающей тревогой.

   – Постойте, – голос звучал хрипло. – Я… я не могу вернуться.

   Айни остановилась.

   – То есть как это не можешь?

   Мне было сложно это объяснить. Выходя замуж, девушка покидала свой род безо всякой возможности вернуться обратно. Это был бы позор для семьи. Тем более…

   Здесь, у волков, я начала забывать об этом, но Весна, яркая недолгая Весна ушла безвозвратно, когда Курх покинул меня. И что должно означать мое возвращение для рода, который видел во мне надежду на счастье и изобилие?

   Уж лучше бы Курх вернулся и забрал меня домой. Или Айни согласилась, чтобы я осталась. Но вернуться…

   – Что бы ты сейчас ни думала, забудь об этом, – зло сказала Айни. – Если выбор стоит между позором и жизнью твоей и вороненка, для меня он очевиден. Не для того мы с Аки тебя выхаживали. И я разочарована, что ты считаешь иначе.

   Ребенок пихнул меня в живот, словно напоминая, что тоже имеет право выбора.

   – Хорошо, – вздохнула я.

***

Мы подошли к селенью со стороны тотемного столба. Я крепко держалась за загривок Айни, чтобы не упасть. После перехода мутило – хоть Аки и предупредил меня, что постарается провести нас через туман как можно быстрее, мне все равно почти сразу же стало плохо.

   Группа охотников грелась у подножия холма. Нас с Айни они заметили не сразу, но стоило им увидеть на вершине холма девушку, которую никто из них уже не чаял встретить в серединном мире среди живых, да еще и в сопровождении крупной волчицы, как они тут же преградили нам путь. Посовещавшись, мужчины отправили нескольких человек с вестями в разные концы селенья. Одну тропинку я узнала бы из десятков других – охотник бежал оповестить моих родителей. Кто-то спешил к Старейшине. Другие – к дому Хранительницы рода.

   Я сделала несколько робких шагов, надеясь, что охотники узнают меня, но была встречена остриями копий и стрел. Я инстинктивно закрыла руками живот, а Айни прыгнула впереди меня, грозно ощерившись и приготовившись к нападению.

   – Стой, где стоишь, незнакомка, – один из воинов вышел вперед, и я с изумлением узнала своего брата. Он хмуро смотрел на меня, словно действительно не узнавая.

   -– Кинаи, это я, Сирим, – я беспомощно подняла руки, но брат только крепче перехватил древко копья.

   – Сирим из Нерок должна сейчас быть в верхнем мире со своим супругом Зимним духом. А женщина, пришедшая из ниоткуда, да еще и с волчицей, может оказаться кем угодно.

   Да, я не ожидала ничего хорошего от решения вернуться домой, но к такому точно не была готова.

   Охотники замыкали кольцо. Брат решительно двинулся на меня. Айни зарычала.

   – Стой, где стоишь, Кинаи! – раздался решительный голос Хранительницы. Опираясь на руку охотника, она пробиралась ко мне. Брат и другие почтительно поклонились и расступились в стороны. Окинув меня беглым взглядом – я увидела, как на мгновение она удивленно подняла брови, поняв, что я ношу ребенка – Хранительница обернулась к охотникам и проговорила, обвиняющее и грозно:

   -– Глупцы! Неужели не видите, кто перед вами? Хотите навлечь на наш род гнев духа-Ворона?

   – Но, Хранительница, с ней волчица, а волки – известные обманщики. Как мы могли знать…

   – Я уверена, что перед нами Сирим из Нерок, Зимняя жена, – отрезала старая женщина. – Надеюсь, моего слова вам будет достаточно. И пусть ни один из вас не смеет причинять вред ни Сирим, ни ее ребенку, если не хотите лишить всех родичей благословения духов.

   – Как будто бы сейчас мы ощущаем их благословение, - буркнул брат, с силой втыкая копье в мерзлую землю.

   От Хранительницы не укрылись его слова.

   – А ты, верно, хочешь дать начало новой Долгой Зиме, мальчик? – сказала она, смотря на него пристально из-под нахмуренных бровей. Брат отвел взгляд.

   – Нет, Хранительница.

   – Тогда уходите.

   Недовольно перешептываясь, мужчины вернулись к своему костру. За их спинами я разглядела мать, бегущую по тропинке в наскоро наброшенной шали.

   Хранительница повернулась ко мне.

   – Что случилось, девочка?

   – Сирим, что с тобой?

   И от вида родного селенья, от беспокойства и сочувствия на дорогих лицах, сердце мое дрогнуло, и я горько разрыдалась.

   Женщины, зрелая и старая, обступили меня. Хранительница гладила по голове, шептала что-то. Мать, опасливо косясь на волчицу, набросила мне на плечи свою шаль, еще хранящую тепло ее тела, и привлекла к себе, обнимая. Айни лизала ладонь, мысленно призывая успокоиться и поберечь себя. Говорить при людях она не стала

   Из-за плеча Хранительницы я оглядывала людей, дома, подмечая новые срубы и заплатки на старых крышах, дымок, тянущийся из коптилен, стадо оленей в загоне, далекие силуэты рыбацких лодок. Несколько женщин прижимали к груди круглолицых щекастых младенцев, первых детей Весны. Я подумала, что это хороший знак.

   Мать разглядывала мой живот, который давно уже не могли скрыть ни шали, ни просторное платье.

   – Сирим, – мать замялась, отводя глаза. – Надеюсь, ты понимаешь, что мы с отцом всегда рады тебе, но по закону...

   – По закону после замужества девушка покидает свой род и более не принадлежит ему, – ровно закончила я за нее то, что мать страшилась произнести. Я знала и чтила традиции, но на душе все равно было горько. Быть может, мое место в доме уже занято Зимней или Весенней сестричкой или братом. А мой удел – быть гостьей в собственном роду.

   – Ты можешь занять угол в доме старосты. Да и недавно у нас сладили новый сруб...

   – Будешь жить со мной, девочка, – отрезала Хранительница.

   – Но...

   – Никаких возражений, Теа. С тех пор, как Сирим вышла замуж за Зимнего духа, она принадлежит к моему роду.

   Мы с матерью уставились на нее в одинаковом изумлении.

   – Я дочь Курха, – просто пояснила Хранительница.

***

– Ты знала? – набросилась я на волчицу, стоило нам остаться одним. Айни только зевнула, вытянув язык.

   – Конечно, – лениво ответила она. Всем волкам это известно. Просто удивительно, насколько у вас, людей, короткая память. Как давно Айрын в вашем селенье?

   Я задумалась. И действительно, еще моя бабушка слушала ее сказания о Лете, когда была девчонкой. И уже тогда Хранительница считалась самой старой в нашем роду. Долгая жизнь обещана потомкам духов. Так говорила Айни, и теперь ее словам сложно было не верить.

    Двери дома распахнулись, впуская холодный воздух и Хранительницу в сопровождении двух девочек, тащивших в руках охапку шкур и тканей и опасливо косящихся на волчицу, лежащую у моих ног. Помощницы резво застелили одну из лавок, разложили несколько теплых платьев и рубах, расшитых специальными узорами, призывающими добрые силы в помощь роженице. Хранительница накрывала на стол, резала тонкими ломтями вяленое мясо. Я дернулась было помочь, но старая женщина властно махнула рукой – сиди, мол.

   Девочки закончили и поспешили покинуть дом. Хранительница повернулась ко мне, смешливые морщинки лучиками расходились от глаз.

   – Ну давай, спрашивай, – добродушно сказала она. – А то скоро дырку во мне просмотришь. И садись за стол.

   Я смущенно отвела глаза. Столько всего роилось в голове, что пока девочки суетились вокруг моей новой постели, я действительно неотрывно глядела на Хранительницу, пытаясь осознать то, что недавно услышала от Айни.

   – Вы и правда… – начала я и замялась. Было как-то неловко задавать этот вопрос, словно бы я ставила под сомнения слова старой женщины.

   – Да, я дочь Курха и Уны из Нерок, Зимней жены. Моя мать жила так много лун назад, что вряд ли хоть кто-то из твоего рода, девочка, может помнить о ней. Только я. Я была их вторым ребенком, старшей дочерью. Мой брат погиб, а сестра сейчас Хранительница рода Куниц.

   – Вы хотите сказать…

   – Да, Сирим, – женщина улыбнулась. – Все мы, Хранители, сводные братья и сестры. Мы оберегаем память рода, обучаем и наставляем людей с каждой новой Весной. Какие собирать травы, как отличать съедобные ягоды и грибы, как засевать и вспахивать землю. Без Хранителей все эти знания были бы утеряны с каждой Долгой Зимой. Твои дети также займут место среди нас. И, сказать по правде, я рада этому. Слишком долго Зимние жены оставались бесплодны. Даже самые молодые из Хранителей уже пережили не одну Зиму.

   Я прижала руки к животу. В свете того, сколь тяжело я вынашивала ребенка, слышать такое было безумно страшно.

   Хранительница обошла стол и обняла меня за плечи.

   – Не волнуйся, девочка. Я не позволю богам забрать ни тебя, ни ребенка. Не в этот раз, – ее руки были не по возрасту сильные, и в теплых объятиях дочери Курха мне стало немного спокойнее.

   – Мы не позволим, – Айни тоже подошла ко мне, привычно положив голову на колени.

   Хранительница поглядела на волчицу с неодобрением, но без страха.

   – Что-то не припомню, чтобы Курх-Ворон водил дружбу с волками. Сирим, девочка, что привело тебя сюда в такой странной компании?

   Я вздохнула и начала рассказ.

   – Да, натворили вы дел, – покачала головой Хранительница, когда я, закончив, уставилась в пол, опустошенная болезненными откровениями. Я рассказала все: про вмешательство Аки, про прогулку по туману между мирами, чуть было не стоившую мне жизни, про недолгую Весну, ссору, ребенка, жизнь у волков. Старая женщина слушала, не перебивая, и лишь иногда хмурилась и поджимала губы. – Отец никогда не был рад роли, возложенной на него богами, но я не могла и помыслить, что дойдет до такого. Вам нужно это исправить.

   – Сирим тут ни при чем, – встряла Айни. Голос ее звучал раздраженно. – Хорош ваш Ворон, нечего сказать. Бросить свою женщину, да еще в таком положении, и которую луну не подавать о себе вестей.

   – Если бы все было так просто, волчица, я первая предложила бы Сирим остаться здесь, помогла бы воспитать ребенка. Один новый Хранитель лучше, чем ничего, да и род, пожалуй, сумеет пережить еще одну Долгую Зиму. Но это лишь усилит отчуждение духа-Ворона. И с каждой следующей Зимней женой дела будут все хуже. Когда-нибудь Курх просто не откликнется на наш зов. Когда-нибудь уже некому будет позвать его.

   Я поежилась, словно все ледяные ветра Зимы закружились сейчас по комнате.

   – Но что я могу сделать, если настоящей Весны нет и не было уже очень давно? – я с трудом сглотнула горький ком в горле. – Что я могу сделать, если Курх не любит меня?

   Хранительница строго посмотрела на меня, но – миг, другой – и ее морщинистое лицо осветила легкая улыбка.

   – Ты пока немногое знаешь о любви, Зимняя девочка, – сказала она и, поднимаясь, поманила меня за собой на улицу.

   Дом Хранительницы стоял на холме, чуть в стороне от селенья, и с ее двора открывался прекрасный вид на вереницу невысоких домов, змеившихся к морю, величественные скалы, склонившиеся над нашей бухтой, широкие просторы холмов, чуть припорошенных снегом. Ветер трепал мои косы и играл с кистями шали. Сердце сжималось от вида родных мест.

   Хранительница подвела меня к одному из деревьев, росших в ее саду, и провела рукой по ветке, стряхивая липкий снег. Крохотные зеленые листочки распрямились, освобожденные от тяжелой ноши.

   – Смотри, девочка, – сказала она. И я действительно залюбовалась этими яркими воспоминаниями о недавней Весне.

   Женщина наклонилась, набирая полную горсть земли. Посмотрела на меня требовательно и пересыпала все в мои спешно подставленные ладони. Ее ловкие пальцы перебирали черные комки, и, наконец, она отыскала что-то, ведомое лишь ей.

   Я ахнула. В моей ладони лежало треснувшее семечко, сквозь кожицу которого проклевывался росток. Хранительница вновь улыбнулась.

   – Весна все еще жива в этой земле. Даже укрытая слоем снега, она ждет. А значит, есть и любовь. И лишь в твоих силах дать ей прорасти.

***

   Любовь была жива. Она росла внутри меня, она тянулась к солнцу у окна рядом с моей лавкой. Я выпросила у Хранительницы горшок и посадила туда найденное семечко. Будущее деревце прижилось и быстро пошло в рост.

   Я готовилась к родам. Хоть ни у меня, ни у ребенка не было дома и сколь либо определенного будущего, мной овладело истинно женское желание обустроить все вокруг к появлению младенца. Я получила достаточно ткани, шерсти и ниток, чтобы с головой погрузиться в изготовление приданного для малыша. С молчаливого одобрения Хранительницы в доме появилась сделанная одним из охотников новая колыбелька, еще пахнущая свежевыструганными досками, и целый сундук всевозможных пеленок и рубашечек. И я постоянно заполняла его все новыми и новыми вещицами.

   Мое возвращение было воспринято соплеменниками спокойно, но без особой радости. Хранительница объявила, что я жду ребенка от духа-Ворона, и для успешного разрешения от бремени спустилась в серединный мир под опеку мудрых женщин и своего бывшего рода. Но по глазам людей я видела, что мало кто поверил ей. В холодной дождливой погоде всем виделось предвестье новой Долгой Зимы, и мое появление в родном селенье лишь укрепляло их в этой мысли.

   И болезненнее всего ощущалось отчуждение родной семьи. После самой первой встречи я почти не видела мать. Несколько раз она появлялась в доме Хранительницы и ненадолго составляла мне компанию за рукоделием. Но обе мы чувствовали неловкость. Мать, выдавшая замуж уже не одну дочь, совершенно не представляла, как вести себя с повзрослевшими детьми. А я и раньше не чувствовала с ней особой близости. Семьи старших братьев всегда были рядом с нами, я часто сидела с их детьми, помогала молодым женам по хозяйству. Но обе моих сестры покинули нас, а вести, которые мы получали от них, были редкими и скупыми на подробности.

   Живы. Здоровы. Ждут первенца. Роды прошли тяжело. Мальчик. Девочка.

   Все, что матери было бы интересно знать обо мне, она видела сейчас своими глазами. А другие, более важные и глубокие вопросы, она не решалась задать. И я не удерживала ее, когда она торопливо начинала собираться домой, окончив работу. Все, что я хотела знать о ее жизни, я тоже читала в ее усталых глазах, окруженных сетью новых морщинок, скупых улыбках, чуть сгорбленной спине.

   Отец, вернувшись с моря, долго не решался зайти ко мне, но когда, наконец, собрался с духом, принес новую, свежевыделанную заячью шубку и целую горсть вырезанных из дерева зверушек.

   – Это для малыша, – сказал он, отчего-то немного смущаясь.

   Он несмело прикоснулся к моему животу широкой, теплой, шершавой ладонью. Ребенок, откликаясь, толкнул его руку. На лице отца расцвела довольная и гордая улыбка.

   – Как ты думаешь, кто родится? – он чуть погладил выпирающую пяточку.

   – Мальчик, – привычно ответила я.    

   – Девочка, – тут же поправила Хранительница, хлопотавшая у стола в глубине дома.

   Отец только усмехнулся в усы.

   – Дедушка, ну надо же, – пробормотал он и неловко обнял меня.

***

   Ходить с каждым днем становилось все тяжелее, а живот, казавшийся мне огромным, мешал выполнять большинство привычных дел. Боль пульсировала в нижней части спины, стоило мне сделать по дому хотя бы пару шагов. Сидеть и лежать было не легче. Малыш отчаянно пинался, словно хотел поскорее выбраться наружу, и я постоянно чувствовала то коленку, то локоть, то пяточку, нетерпеливо толкающие изнутри. А еще было страшно, очень страшно. Я изо всех сил гнала от себя мрачные мысли, представляя и представляя своего ребенка уже здесь, в моих объятиях. Накрывала ладонью чуть выступающий бугорок на животе и думала, что скоро смогу пощекотать эти маленькие ножки, пригладить черные волосики, поцеловать вздернутый нос. Эти мечтания, мысли о Курхе и размеренная работа – единственное, что отвлекало меня от ноющей поясницы, тошноты, несварения, отекших ног и прочих постоянных мучений и страхов. Поэтому большую часть дня я сидела, вязала или шила, послушно пила приготовленные отвары. И старалась, как могла, смотреть в грядущее с надеждой.

   Аки, Айни, Хранительница – те, благодаря заботе которых я до сих пор была жива – каждый на свой лад предлагал мне свои решения для моих забот. Стоило ли попытаться связаться с Курхом и возможно ли вообще это сделать. С кем мне оставаться после рождения ребенка, где и как этого ребенка воспитывать. Чем обернется для серединного мира отсутствие подле духа-Ворона Зимней жены. Но с каждым днем, с каждым новым спором, привычно начинающимся между Айни и Хранительницей, стоило только завести речь о дальнейшей моей судьбе, я все отчетливее понимала, что настала пора самой принимать решения. В конце концов, это был мой муж. Мой ребенок. Моя жизнь и мои чувства.