Путь пешки 3. Смена короля. Татьяна Лемеш

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ГЛАВА 35

АННОТАЦИЯ

Смена короля…

   — Да разве так бывает?

   — Ну, бывает по-разному… Не важно — у кого и как бывает, важно — как будет именно у вас.

ГЛАВА 1

Домка стоял, навострив уши и, к чему-то прислушиваясь, крутил головой. Потом с радостным лаем бросился бежать в сторону холма, на который мы так и не взошли.

   Я побежала за ним. София кричала мне вдогонку:

   — Стой! Ты куда? Не беги туда, мало ли кто там стреляет! Да и вообще — тебе бегать опасно, еще и по камням!

   Я остановилась и нетерпеливо ответила ей:

   — Да нет, ты не понимаешь! Домка лаял радостно, там кто-то из своих! Может Олег или Турка, или Алексей — они же сейчас все где-то здесь, в лесу! Да и не стал бы Домка к чужому человеку так ломиться!

   София, видимо, признала мои доводы разумными и побежала за мной. Мы поднимались на холм по камням, иногда она придерживала меня под локоть. Я уже основательно устала и запыхалась — явно переоценила свои возможности. Наконец мы поднялись на холм и замерли в недоумении. Да, Домка нашел своих, но каких!

   Ближе всего к нам и к оврагу стоял Олег — в одних штанах и босиком, руки стянуты за спиной и замотаны серым упаковочным скотчем.

   А напротив него, держа его под дулом пистолета — стоял Сашка и удивленно смотрел на меня. В его взгляде странным образом мешались обида, радость и какое-то торжество. Домка радостно тыкался в него мордой, но Сашка не обращал на него внимания. За его спиной стояло еще трое — в одном из них я с удивлением узнала спитого сторожа с участка у портала. София, прибежавшая немного раньше меня, при виде всех этих людей мертвенно побледнела, обернулась ко мне, хотела что-то сказать серыми губами — но лишь беззвучно шевелила ими. Глаза ее были полны такого животного ужаса, что мне стало не по себе. Так ничего и не сказав, она побежала обратно, вниз с холма, на который мы так долго взбирались. Один из спутников Сашки, здоровенный рябой детина, расхохотался и смачно сплюнул на землю:

   — Узнала! Узнала меня, голу́бка! А говорят — некрепка память девичья! — все дружно расхохотались. Рябой подошел к обрыву и стал ловить бегущую зигзагами Софию на прицел. Отсюда действительно был потрясающий вид — и просматривались крыши домов вдалеке.

   — Не надо. Не уйдет. У нас сегодня добыча поважней, за ней и шли. А завтра и к голубке в гости нагрянем — сказал Сашка. Рябой опустил оружие.

   Я ничего не понимала. Откуда здесь Сашка? Все-таки нашел портал? Но как? Откуда он узнал? Что здесь вообще происходит? Вопросы роились в голове, не находя ответов — и я только в растерянности переводила взгляд с Олега на Сашку. Домка вел себя точно так же, чувствуя общую напряженность, он ничего не мог понять — как же, ведь с самого щенячьего возраста он жил с Сашкой в одной квартире, наверное — считает его хозяином… Тот, наконец, обратился ко мне:

   — Ну здравствуй, дорогая! Сама пришла — это отрадно. Прическа у тебя новая — но ничего, тебе идет. Да и округлилась ты, я смотрю, в разных местах… — с этими словами он неожиданно подошел ко мне, одной рукой схватил сзади за шею, а дуло пистолета упер мне в живот. Олег дернулся и заскрежетал зубами — но сбоку его придерживал один из чужих мужиков. Сашка прошипел Олегу:

   — Не боись — не трону. Она мне и самому нужна. Хотя этого ублюдка выдавил бы с радостью, если бы мне кто-то гарантировал, что она это переживет. Толян, ручки-то ей тоже заклей.

   Подошедший рябой быстренько заломал мне руки за спину и обмотал их скотчем. Я, наконец, стала приходить в себя:

   — Саш, что происходит? Зачем ты все это делаешь?! Пожалуйста, отпусти нас!

   Как будто не услышав меня и еще крепче прижав дуло пистолета к моему животу — Сашка прокричал в лес:

   — Эй, вы, лесные ниндзи! Не балуйте больше, теперь у меня их двое! Вы быстры — но я быстрее! Уж в упор-то не промажу! Славона из-за вас потеряли, если еще кого-то хоть раните — продырявлю девке пузо!

   Домка по интонации наших разговоров наконец сообразил, что здесь что-то не то — и с лаем начал подступать к Сашке. Не нападал, не бросался, а просто стоял у обрыва и ругался. Ну а как же — хозяин все-таки!

   — Заткнись, Дом! Ты от меня убежал — теперь и не подходи!

   Домка продолжал лаять, подходя все ближе.

   — Заткнись, я сказал! — мгновенно развернувшись, Сашка направил пистолет на Домку. Только сейчас до меня дошло — насколько все серьезно.

   — Саш, нет, прошу тебя! Это же Домка, он же тебя любит, он привел меня к тебе, он же считает тебя хозяином! Пожалуйста, не надо!

   Сашка обернулся ко мне. Его глаза были бесчувственны и мертвы, как у мороженой рыбы:

   — Он никогда не считал меня хозяином — и звук еще одного выстрела прогремел уже так близко.

   Домка завизжал от боли и, взвившись на дыбы — упал спиной в водопад. От ужаса мой мозг просто окаменел — все, на что меня хватило — это лезть к обрыву, посмотреть — что же там с Домкой:

   — Домушка! Нет… Зачем? За что? — слезы застилали мне глаза, визг Домки до сих пор стоял в ушах.

   Сашка схватил меня за волосы и резко дернул назад, от обрыва. И опять я почувствовала дуло пистолета на животе. Олег рванулся к нему, вырвавшись из рук державшего его мужика:

   — Да что же ты за тварь такая?! Отпусти ее, мы ведь и так делаем то, что ты хочешь!

   Олег уже почти добрался до Сашки. Что он собирался с ним делать со связанными руками — я не знаю. Но все равно шел. Тот, почти не глядя, выстрелил в него. Я обмерла от ужаса. Пуля попала в левое бедро и Олег свалился на колени.

   — Вы еще и не начали делать то, что я хочу. А пес мешал мне. Да и ты мне больше не нужен — думаю, для нашей безопасности одной заложницы с головой достаточно. А ну, Толян, придержи ее!

   Все это Сашка произнес таким сухим и деловым тоном, что мне стало жутко — тело застыло как в судороге, дыхание перехватило. Подошедший сзади рябой взял мои связанные руки и ткнул в шею дулом пистолета. Тогда Сашка, упиваясь своей властью, подошел к связанному Олегу. Тот морщился от боли, сидя на коленях.

   — Так что ты мне не нужен, красавчик. Она — да. Другие бабы — тоже. Возможно — мужики, которые не будут рыпаться и подчинятся мне в этом новом богатом мире. Ты как — такой?

   Олег ничего не ответил и поднял на Сашку полный ненависти взгляд.

   — Вот и я о том же. Так что ты мне здесь не нужен — Сашка направил дуло пистолета Олегу в грудь.

   И тут меня прорвало:

   — Саш, стой! Прошу тебя, не надо! Я сделаю все, что ты захочешь, я буду такой, как ты захочешь, только умоляю — отпусти его! Он же ничего тебе не сделал! В память о тех годах, которые мы прожили вместе, прошу тебя — отпусти его! Если ты обижен и зол на меня — убей меня, только отпусти его!

   Сашка, удивленный моим энтузиазмом, подошел ко мне. У меня отлегло от сердца — все, что угодно, только чтобы пистолет был подальше от Олега!

   — Вот как? Не ожидал от тебя таких пылких эмоций… Я вообще никогда не видел тебя такой… заинтересованной… И чтобы ты так горячо за кого-то переживала… Даже за Домку… А что так? Или этот красавчик тебя и забрюхатил и именно к нему ты от меня сюда сбежала?

   — Саш, пожалуйста, прекрати все это… Я пойду с тобой куда ты пожелаешь, я даже избавлюсь от ребенка… Только остановись, Сашенька, умоляю тебя…

   — Вот как? Так значит, я прав? И это и есть мой счастливый соперник? Хм… — Сашка обошел вокруг Олега, оценивающе разглядывая его. Остановился и произнес, неизвестно к кому обращаясь:

   — Ну что ж, неплохо. Не так обидно. Ну, тогда ты мне тем более не нужен — и он приставил дуло пистолета к виску Олега — Прощай, красавчик!

   Олег, повернув голову, смотрел мне в глаза. Казалось, он мысленно разговаривал со мной и прощался. Взгляд его обволакивал теплом и лаской… Но потом вдруг переместился за мое плечо, став напряженным и немного удивленным. Я стояла, не в силах проронить и звука. В этот момент я готова была умереть.

   Неожиданно меня словно обдало ветром. Воспользовавшись тем, что всеобщее внимание приковано к разыгрываемой Сашкой сцене, из леса вихрем выбежал полуголый Алексей, огромными прыжками подскочил к Сашке, резко дернул его руку вверх и обернул ее вокруг себя, повесив Сашку себе на спину в виде щита. Тот с перекошенным лицом все же выстрелил, но пуля ушла в воздух. В этот момент Алексей подхватил Олега второй рукой под мышки, поперек груди — и так, с двумя висящими на нем мужчинами — сиганул в водопад. Все это произошло буквально за считанные секунды, никто даже не успел сообразить, что же происходит. Потом, с небольшой задержкой — сторож и лысый тип подбежали к краю обрыва и принялись палить, видимо — пытаясь достать Алексея и Олега.

   — Вон они! Попал!

   — Да хрен там — это водоворот!

   — А где Санек? Он его утопил? Да нет, вон ползет.

   Снизу раздался Сашкин голос:

   — Назад! Все держите девку, иначе нас сейчас перестреляют!

   Лысый и сторож подошли и окружили меня, держа на прицеле. Рябой, который все это время так никуда и не отходил — крикнул:

   — Саня, ты там как? Живой? Сам вылезешь?

   Снизу раздался злой Сашкин голос:

   — Живой. Дай… нет, пусть Гаврилыч кинет мне веревку.

   Сторож засунул за пояс пистолет и бросил вниз конец веревки.

   Скоро Сашка залез наверх, глаза его метали молнии. Весь мокрый, на виске — кровь. Отпихнув лысого, он подошел ко мне:

   — Это что еще за Тарзан, а? Он меня, как щенка, поднял и в прыжке сбросил. Я из-за него ствол в реке утопил! Гаврилыч, дай мне свой ствол! Дай, говорю! Он тебе все равно без нужды — ты им хоть раз пользовался?

   Сторож Гаврилыч неохотно протянул ему пистолет.

   — Ну все, пошли. На сегодня — отбой. Он мне, сука, руку сломал… А если и не сломал — так вывернул… Так что сегодня отдохнем, а завтра с утра и на деревню двинемся.

ГЛАВА 2

И мы пошли… Куда, зачем — мне уже было все равно. Окружающее расплывалось как в тумане. Перед глазами стоял глядящий на меня раненый Олег, а в ушах — Домкин визг… Такой обиженный, такой непонимающий — за что?! Сашка волок меня за локоть, ни на миг не опуская дуло пистолета — видимо, боялся «лесных ниндзей».

   Какое-то время мы шли по лесу, но неожиданно подошли к частоколу и небольшому грубо сработанному домику. В окне показался еще один тип с черной щетиной и жидкими волосенками на голове.

   — Саня, это ты?! Ну наконец-то!

   Мы вошли в домик. Я с удивлением увидела Милу — она сидела на полу, тоже связанная скотчем да еще и с заклеенным ртом. Охраняющий ее тип облегченно вздохнул, когда мы вошли.

   — Фух, наконец-то вы пришли! Я ведь даже отлить не мог отойти — так и сидел все это время, уткнув в нее ствол. Они здесь, Санек, я их слышал — они здесь, рядом…

   Сашка неприязненно бросил ему:

   — Ну все, не истеричь, иди отлей. Толян — на дверях. Остальные пока отдыхайте и заодно подумайте — что бы нам сегодня пожрать. А я тут с Танькой пообщаюсь.

   — А чернявую?

   — Пусть сидит, здесь оно надежнее. Она мне не помешает — хохотнул Сашка.

***

Потом он подошел ко мне сзади и крепко прижал к себе. Его большие жесткие руки, ставшие такими чужими за это время — беспорядочно елозили по телу.

   — Ну наконец-то! Ты знаешь, маленькая сучка — а ведь ты меня обидела очень сильно! Да, очень сильно… А что, мы уже без белья ходим? — он больно сдавил мне грудь — Хм, интересно — и здесь тоже? О-о-о, мне это нравится! — подтолкнув меня к столу, он принялся задирать юбку. — Знаешь, я сказал себе, что никого не трахну, пока тебя не верну — он резко нагнул меня, прижав шею и верх спины к столу рукой.

   Нестерпимо болел живот — хорошо, что высота стола оставляла немного пространства и живот не был так прижат, как грудь и голова. Со связанными руками я ничего не могла сделать и только упиралась щекой в грубые доски столешницы. В двух метрах передо мной сидела Мила и с ужасом наблюдала за нами. Сашка резко и больно вошел в меня — но мне уже было абсолютно все равно, что он там делает, лишь бы побыстрее закончил. А он все распалялся в такт своим движениям:

   — Вот… я… тебя… и… вернул! И …никуда …ты …от …меня …не …денешься! Просто… ты — …моя, …уясни …это …наконец! А …свое …я …никому …не …отдам! Только… только… только… только… моя…

   Он наконец-то закончил свой монолог. Покровительственно похлопал меня по ягодице, опустил юбку и отпустил. Я тяжело прошагала в угол комнаты и уселась, опершись о стену. От боли и унижения по щекам катились слезы, ничего не хотелось — ни жить, не разговаривать…

   — Да ладно тебе горевать… Что, совсем не понравилось? Ну, как знаешь. Чуть позже я тебе руки развяжу, а пока не буду — что-то мне состояние твое не нравится…

   Сашка, по-видимому — после секса пришел в благодушное настроение. На полу что-то промычала Мила. Он подошел к ней.

   — А тебе чего, чернявая? А ну-ка встань! — он помог ей встать, поддерживая за локти. — Ух, какая! — Сашка стал бесцеремонно играть с грудью Милы — Знаешь, Тань, нравится мне все это — леса, горы, красивые бабы и никакого надзора и законов. И всего-то что и нужно было — прижать перепуганную писклю… Так чего мычим? А, ну да. Внимание — эпиляция! — он одним движением содрал скотч с губ Милы. Она вскрикнула от боли.

   Сашка провел пальцем по покрасневшей от резкого рывка щеке:

   — А так ты еще лучше. Как зовут-то тебя, чернявая?

   — Мила — она вызывающе смотрела ему в глаза.

   — Мила… Горячая лошадка и дерзкая, да? Так что ты хотела, Мила? Чего мычала? Или тоже развлечься хочешь? Чуть позже, детка, чуть позже…

   — Мне нужно выйти по нужде.

   Сашка, казалось, был выбит из колеи:

   — Э… И что ты мне предлагаешь? За тобой со стволом в кусты идти? И помогать тебе? Или развязать, отпустить и ждать потом, когда вернешься?

   — Я не уйду. Я не оставлю ее одну — произнесла Мила каким-то низким грудным голосом.

   — Даже так? Ну ладно, иди. Только учти, если обманешь — твоя подружка пойдет по кругу, там уже не до церемоний будет.

   Сашка достал нож — нож Олега — автоматически отметила я — и перерезал скотч на руках Милы. Мила с сочувствием посмотрела на меня, шепнула: «Я вернусь!» и вышла.

   — Вот как? И подружки у тебя здесь появились? А у нас-то не было! А почему так? Молчишь? Невежливо, однако… А ножик вот смотри какой я у того красавчика с томными зенками забрал — ничего тебе не напоминает? Made in Sweden — вряд ли здесь такие выпускают, а? Ты приволокла или твой дружок доктор? А где он, кстати? У меня к нему дело есть — как думаешь, сможет он тебя безопасно от пуза избавить? Молчишь? Ну посмотрим, спешить нам некуда. У моей женщины не должно быть чужих детей.

   Мне было абсолютно все равно — что он там задумал, выживет ли мой ребенок и выживу ли я. Даже если бы он меня сейчас пустил «на круг» — я бы, наверное, не очень-то и впечатлилась. На меня стеной наваливалась апатия, равнодушие — хотелось просто уйти из этого мира, где нет больше Олега и Домки, где эта жестокая тварь теперь властвует над всеми благодаря никчемной железяке… Я даже не увидела, когда вернулась Мила, хотя мои глаза были открыты. Почувствовав, как она вытирает мне слезы, я начала понемногу приходить в себя. Мила шептала мне на ухо:

   — Танечка, милая, крепись! Здесь рядом Ефим, он поможет нам убежать. Они охраняют дом снаружи, а просто перестрелять их не получится, мы ведь с тобой как заложницы. Лысый под окном, а спитый в дверях — вон, держит нас под прицелом. Остальные трое сейчас у костра. Они разрешили мне ненадолго подойти к себе и велели сейчас же возвращаться — сама знаешь, зачем. Так что сейчас или никогда… Танечка, приди в себя, другой возможности не будет — я же не могу тащить тебя на себе! На вот воды — я им сказала, что попить тебе несу. Давай развяжу руки. Да что же это за материя такая?! Как же ее развязать?

   Мила судорожно дергала скотч на моих руках, но он не поддавался. Я заставила себя очнуться — она права, нужно бежать и бороться…

   — Ножом.

   — О, ты говоришь, ну наконец-то! Что — ножом?

   — Ножом скотч можно разрезать.

   — Но у меня нет ножа… Ладно, полезешь так, потом Ефим разрежет твои путы.

   — Куда полезешь?

   — Да здесь люк есть, потайной выход. Это же домик Николая — ну, того, помнишь? Здесь их Турка и зарезал… А потом Ефим жил здесь один. Долго. Так что он знает.

   Я понемногу начинала соображать:

   — А что же ты не убежала до того, как мы пришли?

   — Ты не поверишь — Мила криво усмехнулась — я ведь не знала, где этот люк… И оказалось, что я прямо на нем и сидела. А этот придурок, который меня сторожил — все время, пока остальные ловили Олега и потом уже вернулись с тобой — все это время не отходил, уперев оружие мне в грудь. И при этом все испуганно оглядывался и руки у него тряслись… А я сидела ни жива ни мертва и боялась, что он случайно выстрелит.

ГЛАВА 3

От порога раздался голос моего знакомого Гаврилыча:

   — Эй, милахи, хватит шептаться! Принесла ей воды и вали отсюда — тебя на улице ждут.

   — Да как же она попьет?! У нее же руки связаны!

   — Ну так напои ее! Вот же баба-дура! — в сердцах ругнулся сторож.

   Мила стала меня поить и шептать:

   — Таня, нам нужно его отвлечь… Но так, чтобы остальные ничего не заподозрили и не прибежали, пока мы не уйдем. Есть какие-то соображения?

   У меня с соображениями было совсем туго, только одна идея — притвориться, что мне плохо из-за беременности. Мила выслушала меня и заявила:

   — Нет, это никуда не годится. В таком случае он позовет всех на помощь… Время не терпит… Что ж, придется по старинке…

   Мила обернулась в сторону сторожа, зазывно улыбнулась и окинула его волооким взором:

   — Ну что ты бранишься, милый? Иди ко мне, и мы порадуем друг друга — сидя рядом со мной у стены, Мила начала приподнимать юбку, оголяя ноги. Обалдевший от такого приема сторож как загипнотизированный наблюдал за движением ткани. Когда же юбка прошла колени и открыла все содержимое раздвинутых ног, он сглотнул и не выдержал:

   — Ну, девка… Ты это серьезно?

   — Ну конечно, серьезно — проворковала Мила — Ты же понимаешь, там у костра те здоровяки меня сейчас портить начнут, а с тобой вряд ли поделятся. Так давай до того…

   — Ну да, ну да… — Гаврилыч растерянно моргал и судорожно соображал, что же делать — Но я же как бы на посту, вас стерегу.

   — А ты закрой дверь на засов, да и окно — куда же мы денемся? Смотри — я совсем безоружна! — Мила задрала юбку выше пояса. — А Таня вообще связана и к тому же не в себе…

   — Да я сейчас!

   Гаврилыч быстро закрыл дверь, повесив внушительный засов. В комнате стало темнее — уже вечерело, а свет нам, конечно, никто принести не удосужился. Оставалось окно — из него проникали лучи заходящего солнца и там, как сказала Мила — сидел еще один охранник. Да еще между брусьями стен проходили тонюсенькие лучики солнца — видимо, Николай с друзьями не заботился о герметичности дома.

   Когда Гаврилыч засеменил к окну, краем глаза я увидела шевеление на полу — в том месте, где сегодня днем сидела Мила. Часть пола медленно поднялась, открывая черную щель. Я испугалась, что Гаврилыч тоже это заметит — но Мила не дремала:

   — Давай же, милый! Иди ко мне! — и улеглась на пол. Сторож, закрыв и окно на засов — обернулся к нам, готовый к подвигам и уже потянул руки к поясу штанов — но тут из щели бесшумно вылетела стрела, пронзив ему кадык. Гаврилыч упал на колени, булькая и не понимая, что же произошло, но тут еще одна стрела точно в лоб положила конец его мучениям. Мила деловито села, опустила юбку и взяла меня за локоть:

   — Все, готов. Тихо и насовсем! Молодец, любимый! — произнесла она в щель. И потом мне:

   — Идем быстрее!

   Я с трудом встала. Посреди комнаты лицом вниз лежал Гаврилыч. Мила спокойно переступила через него и подошла к люку в полу.

   — Ефим, дай нож!

   Потом вернулась через мертвеца обратно ко мне, перерезала скотч, совсем немного оцарапав руки — и повела меня к люку. Возле двери уже слышались голоса:

   — Не понял, а че дверь закрыта? Я же сказал этому алконафту следить за телками и нас держать в поле зрения! Эй, Гаврилыч! Ты что там делаешь?! А ну открывай!

***

Мила пропихивала меня в люк — его размеры позволяли одновременно пролезть только одному человеку. Внизу меня ждал Ефим:

   — Быстрее отползай, а то Милка не успеет уйти! Вон в ту сторону! — он нашел нужные слова в нужный момент — тревога за Милу вывела меня из сомнамбулического состояния и я активно поползла. Дом был на свайном фундаменте, от земли до пола сантиметров семьдесят, не больше — и вот в этом промежутке мы сейчас и ползли. Над нами какое-то время были слышны сильные удары — видимо, Сашка выбивал дверь, а тот самый тяжелый засов давал нам фору. Мы уже почти вылезли из-под домика, когда над нами все содрогнулось от грохота упавшей двери и воплей:

   — Где они! Твою мать, я на кого-то наступил! Танька, это ты? Я что — тебя дверью заглушил, что ли?! Толян, дай свет! Это Гаврилыч! Где они?! Где девки?! Не могли же они исчезнуть из запертого дома! Танька! Выходи! Если сам найду — убью! — Сашка разошелся не на шутку.

   Мы уже вылезли из-под дома и остановились — перед нами возвышался забор из заостренных кольев. Ефим повел нас правее, в этом месте через забор была перекинута веревка — наверное, он оставил ее специально для нашего возвращения. Он подсадил Милу и она с трудом, но перелезла через частокол с его плеч. Юбка, конечно, затрудняла передвижение. Потом я со своим животом взгромоздилась Ефиму на плечи, он поднял меня, а Мила с другой стороны помогла мне спуститься. После чего Ефим перелез сам и стянул веревку на эту сторону забора — было слышно, что Сашка сотоварищи уже вышли из домика и находятся с другой его стороны. Времени в обрез! Мы, стараясь не шуметь, побежали в лес. Мила в буквальном смысле тащила меня за руку, Ефим все оглядывался назад, держа наготове лук. И вот, наконец, мы ступили под полог леса — в темноте нас отыскать было бы очень трудно. От ближайшего ствола отделился темный силуэт и вышел к нам — я с радостью узнала Турку.

   — Ой, Турка! Как хорошо, что ты здесь! — с облегчением выдохнул Ефим. Турка кивнул всем в знак приветствия и прижал палец к губам, требуя тишины.

   Мы все укрылись за кустом — было слышно, как к нам очень шумно кто-то ломится, светя фонарем. Турка показал знак ладонью — мол, оставайтесь здесь — а сам боком, бесшумно отступал в сторону. В лесу стояла практически полная темнота, наши глаза постепенно привыкали к ней. А вот идущие с фонарем, наверное, ничего не видели за пределами его луча. Я услышала возбужденный Сашкин голос:

   — Пошли! Не догоним сейчас — не догоним никогда!

   — Да ну, Сань, глупо по темноте идти ради того, чтобы ты себе девку вернул.

   — Да не в девке дело, идиоты! Вы понимаете, у нас же заложников не осталось! Они же теперь нас перестреляют, как кроликов! Втихаря, из-за кустов или деревьев — попробуй в них попади!

   Они стояли и решали — что же делать? Кто-то держал фонарь в опущенной руке, но рассеянный свет частично освещал бок стоящего. Откуда-то слева, куда ушел Турка — вылетела стрела и вонзилась в этот освещенный бок, покачивая оперением. Раздался вопль боли, и на землю опустился тот самый лысеющий тип, который сторожил Милу. Его искаженное страданием лицо мелькнуло в свете фонаря и опустилось во тьму.

   — Вот видишь! Отходим! — голос рябого Толяна.

   Сашка со злобой палил в сторону, откуда прилетела стрела. На всякий случай Ефим пригнул нас обеих к земле — и теперь они лежали пластом, а я на боку, уткнувшись лицом в траву.

   — Они же где-то здесь! Совсем близко! — орал Сашка — Что там с ним?

   — В кишки…

   — Тогда забирать смысла нет. Уходим!

   И они быстро отступали к домику — Сашка, рябой здоровяк и лысый молчаливый мужик. Раненный тип был еще жив, он лежал на земле и стонал. Свет фонаря растаял в темноте и глаза опять постепенно привыкли к мраку. С тихим шорохом возле лежащего появился силуэт Турки — чуть слышный скрип вынимаемого из ножен ножа, ужасный хрустящий звук — и раненный затих.

   Из-за забора я слышала, как Сашка с руганью гремит оружием в сумке — я видела ее возле домика, когда они меня туда вели. Наконец он нашел автомат и принялся строчить по забору.

   — А-а-а! Не дамся! Огонь повыше, всем следить за забором! Ворота проверь!

   Турка вроде бы шел к забору, но, услышав автоматную очередь — остановился. Потом стал так же тихо пробираться к нам. Подойдя, в тусклом свете звезд он показал какие-то непонятные жесты — двумя пальцами на Ефима и Милу, потом — как будто треугольник нарисовал. Я ничего не понимала. Мила сообразила первой:

   — Наш дом?

   Турка кивнул.

   — Ты хочешь сказать, чтобы мы шли в наш дом?

   Еще один кивок. Теперь уже Ефим присоединился к разговору:

   — А ты останешься здесь?

   Турка кивнул.

   — Мне остаться с тобой?

   После недолгого колебания Турка энергично замотал головой и демонстративно ткнул в меня и Милу.

   — То есть, мне лучше пойти с девушками и охранять их?

   Турка облегченно кивнул, довольный, что мы все поняли. Его явно затрудняло общение с нами, да еще и в почти полной темноте.

   — Хорошо, я отведу их в наш дом. Успехов тебе, береги себя!

   Турка поднял ладонь в знак прощания. Мы тихо куда-то пошли. Как в темноте в лесу можно найти дорогу к их домику — я не представляла. А вот Ефим, видимо — да. Немного погодя Мила спросила его:

   — Интересно, а откуда Турка знает — где наш дом?

   — Понятия не имею. Это же Турка…

ГЛАВА 4

Мы очень долго шли по лесу, где-то поворачивали, где-то пролезали под поваленными деревьями. Я давно уже перестала ощущать ход времени и расстояния. Если на прогалинах и лужайках еще были хоть какие-то отблески света неба, то в самом лесу стояла непроглядная мгла. Мы шли гуськом, держась за руки — Ефим, Мила и я. Ефим уверенно вел нас. Как он различал дорогу — я даже не бралась и гадать. Далеко позади периодически были слышны автоматные очереди — оставалось только надеяться, что Турка под них не полезет.

   Наконец мы дошли до их домика — в такой темноте я бы его и не заметила и прошла мимо. Мила завела меня в дом. Я до сих пор не могла отойти от общения с Сашкой и от дневных событий — смерти Домки и, возможно, Олега. Жить не хотелось вовсе — я просто шла за Милой, а она тащила меня за руку. Мы зашли, а Ефим остановился в дверях:

   — Милка, никакой печи или свеч! Они могут заметить дым из трубы или свет. Залезайте на печь и ложитесь, а я останусь снаружи — чтобы они не застали нас врасплох… До рассвета протянем, а там видно будет.

   — Хорошо, любимый — звук долгого поцелуя.

   — Ох, Милка, ну и устроила ты сегодня тому бедолаге в избушке… Хорошо, что он до тебя так и не добрался…

   — Так для дела нужно было, ты же понимаешь… — еще поцелуи.

   — Хорошо, иди уже, не оставляй ее одну. Я подержу дверь, пока вы залезете на печь.

   Все это время я стояла спиной к ним, уставившись в кромешную тьму домика. Скудный лунный свет из двери все же заходил сюда и я видела свою тень на печи. Мила подошла ко мне сзади и взяла за руку — я даже вздрогнула от ее прикосновения.

   — Танюш, полезай на печь. Давай поспим, утро вечера мудренее.

   Мила помогла мне залезть на скамейку, а оттуда на печку. Убедившись, что я залезла и улеглась, Мила тоже быстренько взобралась ко мне.

   — Все, девчата, доброй ночи! — сказал от двери Ефим и закрыл ее.

   В домике воцарилась кромешная мгла. И тишина. Пока мы шли по лесу — были слышны наши шаги, дыхание и разговоры моих спутников, редкие крики ночных птиц, шелест крон вверху — а теперь меня окутывала мертвая тишина. Я медленно, но верно погружалась в прострацию — казалось, весь мир исчез, и я проваливаюсь в темную молчаливую пропасть.

   Неожиданно сбоку я почувствовала какое-то движение — что-то легонько подталкивало меня, и после нескольких неудачных попыток Мила нашла мою руку и взяла ее в свою. Так как зрение и слух сейчас вообще ничего не воспринимали, я вдруг очень ярко ощутила — насколько ее рука теплая, сухая и гладкая. Она была как островок суши в мрачном темном океане, куда меня неотвратимо затягивало.

   — Танюш, давай поговорим… Помнишь, как ты со мной тогда, у обрыва? Ты ведь тогда удержала меня… Поговори со мной хоть о чем-нибудь, тебе нужно отвлечься… Подумай о себе и о ребеночке внутри тебя…

   Мне абсолютно не хотелось ни о чем разговаривать — в голове было звонко и пусто… Казалось, что я и говорить-то теперь не умею. Но Мила не отступала:

   — Тань, пожалуйста, не молчи… Это ты после того урода в избушке такая, да? Изнасилование — страшная вещь, я знаю… Мужчинам никогда этого не понять, они думают, что проблема только в том — больно или нет… А все намного серьезнее. Как говорил Учитель, во время этого процесса мужчина выступает как вампир и опустошает женщину, оскверняет ее. Акт любви и радости превращается в мрачное действо, лишающее… э… энергии и жизненной силы женщину… Именно поэтому многие потом кончают с собой — не от боли, не от позора, а от пустоты — они не могут найти в себе сил жить дальше…

   Хм… Интересно — это что, старик на такие темы с Милой общался? Явно его обороты и энергия, о которой он все уши прожужжал. Мила же не умолкала, казалось — она сама хотела выговориться:

   — Помнишь, ты меня тогда просила рассказать о себе? Да как-то у нас разговор не в ту сторону пошел… Так вот, Тань, я тебе все сейчас и расскажу. Не знаю, понимаешь ли ты меня и вообще слышишь ли… Но, я думаю — хуже не будет, а мне тоже легче станет… Так вот, с чего бы начать? Начну сначала…

***

Мила все говорила — ее низкий грудной голос, такой переживающий, такой доверчивый — понемногу вытягивал меня из черной пустоты и мне уже не казалось, что я оглохла.

   — В том мире, где я жила, богатые черкески зачастую растили дочерей с определенной целью — продать потом дочь в гарем османского султана. Тем более если дочки получались хорошенькими… Девочки не сталкивались с тяжелой работой, чтобы сохранить нежной кожу на руках, приглашали учителей танцев, литературы, музыки и, конечно же — османского языка, который девочка должна была знать в совершенстве. Честолюбивые матушки взращивали свое чадо, втайне мечтая, что однажды их дитя станет женой султана, ну а если даже и не станет — то в гареме ей обеспечена сытая привольная жизнь. С самого раннего возраста девочек соответственно настраивали, что это и есть смысл их жизни — стать женой или хотя бы наложницей великого султана…

   Помню, когда мне было всего десять лет, в наш дом пришел богато одетый иностранец, осматривал меня, щупая кожу, волосы и даже сказал моей матери раздеть меня. Она как ни в чем ни бывало сняла с меня одежду и несколько раз развернула голой перед этим чужим дядькой. Мне было ужасно стыдно, хотелось убежать и куда-нибудь спрятаться — но куда бежать-то? Ведь здесь моя мама — и значит, она делает, как лучше… Мать бегло говорила по-османски, я же тогда только начинала учить этот язык и могла лишь уловить — речь шла о ланях, о талии и луне…

   С тех пор моя жизнь изменилась — если до того я просто бегала свободным ребенком, то после меня начали учить… Учить многому, в том числе обольщению мужчин — и четко обозначили, зачем и для кого… А на мои робкие возражения «Мама, я не хочу к султану, я хочу жить с тобой» — мать отвечала, что я еще мала и не понимаю своего счастья… Так и проходило мое детство — в уроках и занятиях… У нас был хамам и чуть позже, когда я уже стала девушкой — меня натирали маслами и благовониями и даже учили специальным упражнениям, развивающим мышцы… э… лона…

   Однажды я застала мать в печали и растерянности. Нужно сказать, что я очень любила ее — у меня не было отца, не было братьев и сестер — а мама была самой красивой, умной и всемогущей… Ну, по крайней мере — в нашем доме… Так вот, я подошла к ней — а мне было на ту пору шестнадцать лет — и поинтересовалась, что же случилось. На что она мне с нескрываемой досадой ответила «Султан-то умер… А у нас с агой уже все договорено было…» Так как мне прожужжали все уши о том, что султан — это смысл и цель моей жизни, мой нареченный и что для него я готовлюсь, то в моем воображении он, конечно - был статным, молодым и красивым… Я спросила маму «А как же — его враги убили, да? Погиб на поле боя?» На что мать с кривой усмешкой ответила «Да нет, малышка — от старости он скончался. От старости, похоти и обжорства»… Я была просто в ужасе — во-первых, как оказалось, меня готовили для старого похотливого обжоры, и кто — моя мама! А во-вторых — я вообще впервые видела, чтобы она так разговаривала. Моя мать всегда говорила как «курлычущая голубка» и меня так же учила — что женщина не должна выказывать ни злости, ни раздражения.

   Все это было самым первым потрясением в моей жизни. Вторым — и тоже очень страшным — была затронувшая нас война. В один прекрасный весенний день на улице послышались выстрелы, а потом в дом ворвались русские солдаты. Они убили всех мужчин из числа слуг и отлавливали, уводили или насиловали женщин. Мама и я спрятались в саду, но бежать было некуда — через стену забора мы перелезть не могли и оказались пойманными в собственном доме. Солдаты рубили, жгли и пили, мочились в фонтан и продолжали насиловать всех попавших в поле зрения женщин. Одна из служанок повесилась на ближайшем к нам дереве. Мать сказала, что это самый страшный грех в глазах Аллаха и чтобы я и думать не смела. На второй день нас нашли. Солдаты содрали с моей матери ее дорогие одежды и, не снимая сапог, по очереди оприходовали ее. Я от ужаса не могла даже дышать и прижималась к земле под кустом в надежде, что меня не заметят или сочтут мертвой. Я, никогда не знавшая никакого горя или даже расстройства — оказалась не готова к таким испытаниям и лишилась чувств…

   Очнулась я на корабле, в каком-то грязном полутемном помещении с дощатыми стенами, со связанными над головой руками, одежда отсутствовала вовсе. На мне корячился молодой тщедушный солдат в одной рубахе и сапогах. Он больно сжимал мою грудь — а она и так уже была синего цвета с зелеными переливами — видимо, не ему первому так понравилось ее сжимать. Я чувствовала жуткую боль промеж ног. Только когда он закончил, то поднял на меня взгляд — увидев, что я смотрю на него, он даже отпрянул, испугался и с криком «Братцы, османская шлюха очнулась!» — вскочил на ноги, потряхивая своим хозяйством чуть ли не у меня перед лицом. В общем — их было шестеро, они приходили по очереди и развлекались. В промежутках я с безразличием осматривала свое тело — свернувшаяся кровь на ногах, синяки разных цветов… Но мне уже было все безразлично, я чувствовала себя мертвой, мое тело не имело никаких потребностей — ни жажды, ни голода, ничего… Мне казалось, что все это продолжается вечность, что я уже давно умерла и со стороны наблюдаю за этой вакханалией под шелест волн за стеной…

   Однажды все закончилось — в помещение зашел новый человек — чистый, трезвый, в мундире и белых перчатках. Разглядев меня в полумраке, он какое-то время смотрел на меня со смесью сострадания и брезгливости на лице. Потом гаркнул «Купор!» Подбежал один из моих знакомцев, стоя перед новеньким навытяжку. «Что это?! Убрать! Сгною гадов!» — после чего меня отвязали и куда-то понесли за руки и за ноги.

   Двое вынесли меня на улицу — яркий солнечный свет ослепил мои глаза. Нарядный офицер накрыл меня каким-то тряпьем, потом дал одному из матросов позвякивающий мешочек и сказал:

   — Найди кого-нибудь, кто позаботится о ней. Отплываем через полчаса. Все понял? И смотри мне… — офицер замахнулся на нерадивого подчиненного. Тот испуганно закивал и куда-то убежал — наверное, искать… Офицер опять смерил меня жалостливым взглядом, резко развернулся на каблуках и взошел обратно на корабль. Я осталась лежать прямо на досках пирса. Надо мной по чистому небу пролетали кудрявые облака — казалось, я лечу вместе с ними и давно уже покинула свое многострадальное тело… Я его совсем не чувствовала — ни боли, ничего…

   Наконец к пирсу подъехал на телеге мужик, а вместе с ним на козлах — один из моих мучителей. Он быстренько спрыгнул, зашвырнул меня на телегу, где оказалось сено, и обратился к мужику:

   — Отвези ее куда-нибудь, а? Ну — в больницу, или в монастырь какой…

   — Так она ж еле живая! А ну как отойдет?

   — А отойдет — так закопаешь. На вот, этого тебе хватит за хлопоты — и он передал мужику все тот же мешочек.

***

И мы поехали. Мне было все равно — куда и зачем, мне казалось, что хуже чем есть — уже никогда не будет. Мы очень долго ехали, судя по меняющемуся рельефу — в горы. Потом мужик остановил лошадь.

   — Эй, девка! Может, по нужде сходишь или как? Ты вообще жива еще? Воды будешь?

   — Нет… — еле слышно выдавила я из себя.

   — Ты сама-то откуда? Из родных есть кто?

   — Черкеска я.

   Как же тяжело было разговаривать… Тем более, что в то время русского я почти не знала. Понимать-то понимала, в общих чертах, а сама разговаривала коряво — меня этому языку учили очень поверхностно.

   — А-а-а — разочаровано протянул мужик — басурманка… То-то я смотрю — черноглазая какая… В монастырь тебя не возьмут, наверное… Так это что они тебя — через море везли, аж от султанского берега? Жалко мне тебя, девка, да вот не знаю даже — куда тебя и везти… Домой привезу — так и там тебе будет несладко — война ведь, а тут вражескую девку в деревню привез… Да еще избитую и попорченную… Я бы денег тебе этих и отдал, что за тебя заплатили — да вот только чем они тебе помогут-то?

   Крестьянин надолго затих. Наступала ночь, я все так же лежала на телеге. Очень тяжело было держать открытыми веки и я их закрыла. Где-то недалеко шумел мужик, ходил, шурша ветками… Потом запахло костром… Иногда слышалось дыхание лошади. Так я и заснула.

   Проснулась я от движения — мы опять ехали. Мужик шел рядом с телегой и смотрел на меня — видимо, все не мог решить, куда же меня деть. Увидев, что я открыла глаза, он обрадовался и его простодушное лицо расплылось в улыбке.

   — О — живая! Проснулась наконец! А я-то боялся, что уже все… Выглядишь ты, конечно — краше в гроб кладут… Не замерзла ночью-то?

   Моя рука выскользнула из-под тряпья, мужик взял меня за запястье и собирался уже засунуть руку обратно, под покрывало.

   — А ручки-то барские, гладенькие… Не из простых ты, да? А это что? Это что у тебя на ладонях? А ну стой! Тпрууу!

   Остановив лошадь, мужик судорожно сдернул покрывало с моих стоп, потом с переполненными ужасом глазами подошел опять к голове:

   — А ну открой рот! Рот открой, я тебе говорю!

   Я, ничего не понимая, открыла рот. Мужик ухватил меня за нижнюю губу и вывернул ее наружу. Лицо его побелело, глаза округлились от испуга:

   — Так и есть… Язвы у тебя, девка — на ладонях, ступнях и во рту… Наверняка и на срамных местах, но я там смотреть не буду… Заразили они тебя, девка… Срамной болезнью заразили… Я-то ее знаю, в казармах насмотрелся…

   Огорченный мужик отошел от меня в раздумьях. Где-то недалеко шумел водопад, оглушительно распевали птицы… Наконец он обернулся.

   — Прости, не могу я тебя домой отвезти… У меня жена и пятеро ребятишек, мал-мала меньше… Да и других людей там полно. Боюсь я за них. Прости, милая — этот бесхитростный русский мужик стоял и плакал передо мной. — Знал бы — ни за что бы не взялся везти тебя… Я понимаю, что ты не виновата… Мне ведь солдат сказал — груз отвезти нужно… Да и заработать прилично… Будь они прокляты, кто тебя так попортил! — крикнул он в сердцах и стукнул кулаком по телеге. Потом опять отвернулся — наверное, плакал…

   Видимо, все же решившись — он поплотнее завернул меня в покрывало, взял на руки и куда-то понес. Мы подошли к водопаду — я слышала его шум снизу. Мужик смотрел мне в глаза, по его обветренным щекам катились слезы.

   — Как зовут-то тебя?

   — Мила.

   — Ты понимаешь, что я сейчас сделаю, Мила?

   Я выразительно закрыла глаза.

   — Прости меня, Мила. По крайней мере — это будет быстро и не больно. Ты ведь не жилец уже, ты это понимаешь? А деньги эти грязные я отнесу в больницу, на лечение людей с такой же вот болезнью… И свечку поставлю за упокой души твоей, Мила… Какой бы ты там веры ни была… Простишь ли ты меня?

   Я опять закрыла глаза.

   — Прости меня, Мила… И прощай. — Поднатужившись, мужик бросил меня в водопад.

***

Я пришла в себя, потому что кто-то тянул меня за ноги. Тянул по воде. Я попыталась вспомнить — что же со мной произошло, но память отказывала — только грохот водопада и окружающая меня вода… Приоткрыв глаза, я увидела спину мужчины с длинными седыми волосами в холщовой рубахе — он тащил меня куда-то, наверное, к берегу. На всякий случай я опять закрыла глаза — пусть лучше думает, что я мертвая. Вытащив меня на глинистый берег, он присел где-то рядом, а потом вдруг горько заплакал:

   — Ну как же так можно?! Да что же вы за существа такие? Да какое же еще существо так относится к особям своего вида?! Ну как же можно было такое вот сделать? Девочка ведь еще, почти что ребенок… — человек плакал, горько и безутешно по чужой и незнакомой ему девушке. Я приоткрыла глаза. Увидев это, он вскочил с камня и вытер слезы.

   — Так ты жива?! Так это другое дело! Крепись, девочка, я тебе так просто умереть не дам! — Он подхватил меня на руки и куда-то понес. Я вспомнила крестьянина, предыдущего моего благожелателя — и решила предупредить:

   — Болезнь у меня… Заразная…

   — Да? А ну-ка, ну-ка… — сказал он совсем без испуга, а даже с каким-то интересом. Аккуратно уложив на траву, он принялся меня осматривать — ладони, живот, стопы, залез ко мне в рот и осмотрел губы и язык с нижней стороны, а потом даже завернул край… э… половых губ и туда тоже заглянул. Учитывая то, что я и так лежала перед ним голой, так как мое покрывало осталось где-то в водопаде — то меня это уже не особенно и смутило. Он сказал:

   — Сифилис у тебя, дорогуша. И довольно запущенная стадия… За меня не беспокойся — сифилис в основном передается половым путем или через кровь. Ни так, ни эдак мы с тобой контактировать не будем. — он усмехнулся — Есть, конечно, вероятность и случайного заражения — но тут уже дело иммунитета, а он у меня в порядке. Так что обо мне не переживай, думай только о себе. Ты обязательно будешь живой и здоровой — просто прими это как данность…

   Как ты уже догадалась — это был наш общий знакомый, Учитель. Я просто каждый день благодарила бога, что он послал меня к такому человеку. Очень долгое время я не могла прийти в себя — не могла ни ходить, ни даже вставать. Он принес меня в небольшой шалаш на берегу водопада и там мы с ним и жили. Он не кормил меня, только поил водой из этого же водопада, каждый день заносил в него и мыл. Всю, как ребенка. Кроме того, с помощью стебля какого-то растения он устраивал мне клизмы, как он их называл. Но, чтобы я не боялась, он подробно рассказывал мне — что делает, как и зачем. Я совсем потеряла счет дням, один день был похож на другой — процедуры, разговоры, разговоры, разговоры… Причем односторонние, потому что я пока нее найти могла в себе ни сил, ни доверия — чтобы рассказать свою историю. Ограничилась только именем. Однажды я попросила дать мне какую-то одежду. Я уже сама понемногу ходила — медленно, но зато сама. Учитель мне ответил:

   — Я стар, Милуша, так что твое стеснение беспочвенно. И даже если бы я был моложе — я отношусь к тебе как к дочери и не вижу в тебе сексуального объекта. А других людей здесь нет. Так что не забивай свою прелестную головку всякой ерундой — и пусть твое бедное тельце получит максимум солнечной и воздушной энергии. Если уж совсем невмоготу — можешь ходить в одеяле, которым ты пользуешься ночью… Мне ведь больше нечего предложить тебе, разве что свою рубаху — но тогда я буду ходить голым, а это уже было бы некрасиво во всех отношениях — Учитель заразительно рассмеялся. Удивительный человек — он почти в любом событии умеет найти что-то хорошее, а плохое делает мелким и незначительным.

   Мы долго жили там с ним — однажды я все же доверилась ему и рассказала всю мою историю. Он меня не торопил, вопросов не задавал и терпеливо ждал, когда я сама решусь.

   Что удивительно, я ничего не ела все эти дни - а сил у меня прибывало. Учитель сказал - это потому, что я «даю организму возможность восстановиться, а не заниматься перевариванием пищи и ее выводом». Со временем прошли внешние увечья — синяки и ссадины, зажили рубцы от веревки на руках.

   За время Милиного долгого рассказа я полностью пришла в себя — как всегда, осознание того, что кто-то намного несчастнее меня и больше нуждается в сочувствии вывело меня из комы, в которую я вошла, еще когда Сашка убил Домку…

   — Нет, Мил, я не сплю. Твой рассказ, конечно — никого не оставит равнодушным. Мне очень жаль тебя, ты пережила действительно страшные события… У меня же все проще — Сашка ведь не чужой мне человек, мы с ним жили четыре года и регулярно спали, просто, конечно — не так грубо… Да и я — не молоденькая девственница, как ты была тогда…

   — Ну вот видишь — ты уже и говоришь… Значит, не зря я рассказывала — устало произнесла Мила — а теперь давай спать, а то скоро и ночь закончится…

   — Давай… — все еще сжимая ее руку, я заснула.

ГЛАВА 5

Проснувшись утром, я увидела перед собой лицо Милы. Вспомнилась моя прошлая ночевка в их домике, когда я с Алексеем шла в деревню на костыле — как тогда все было тихо и мирно — Олег был жив, и Домка… Вспомнив о вчерашних событиях, я расплакалась. Мила открыла глаза и уселась на печи.

   — Проснулась? С добрым утром! Давай на улицу выйдем, развеемся, да и посмотрим — как там милый мой…

   Мы вышли из домика. Теплое солнышко играло пятнами на хвое под ногами. Ефима нигде не было видно. Какое-то время мы стояли, прислушиваясь. Потом Мила тихонько позвала:

   — Ефи-и-им!

   Часть веток на крыше зашевелилась, и оттуда выполз сонный и помятый Ефим. Вот так замаскировался — ни за что бы не заметила, если бы он сам не вылез!

   — Доброе утро, любимый! Замерз?

   — Есть немного… И вам доброго утра! Как спалось? Таня, я вижу — пришла в себя уже, да? Взгляд-то живой…

   — Да, спасибо, Ефим — мне намного лучше… И спасибо вам обоим — за то, что спасли меня вчера…

   Мила ответила:

   — Да пожалуйста… Только я вот так и не пойму — почему же ты вчера такая была, если говоришь, что не в изнасиловании дело?

   — Они вчера Домку убили. И Олега, возможно, тоже — я опять сорвалась в плач.

   Ефим решил сразу это дело пресечь:

   — Ты уверена? Погоди плакать — может и не из-за чего… Ты тела-то видела?

   — Нет… — и я все подробно рассказала им, всю сцену у реки.

   Когда я описывала поступок Алексея, Ефим чему-то развеселился и даже покачал головой.

   — Эх, алексайос! Вот уж точно греческий дьявол! Все в своем духе — так и не остепенился, несмотря ни на что!

   — Это ты о чем вообще? И откуда ты знаешь про греческого дьявола — Виктор рассказал?

   — Да что мне твой Виктор… Уж не знаю — в чьей жизни алексайос отличился больше, чем в моей…

   — Так ты что — тоже оттуда? Откуда и Алексей?

   — Ну да.

   — И знаком там с ним был? А почему же он здесь виду не подавал, что вы знакомы?

   — Ну как вам сказать… Я с ним знаком, а он со мной — нет…

   Тут уже подключилась и Мила:

   — Ну расскажи — интересно же! Ну пожалуйста…

   — Эх, девоньки… Ну так уж и быть — расскажу.

***

— Начну с самого детства, когда я впервые увидел алексайоса — так его называли греки и мы тоже — ну, моя мать и жители нашей деревни. Все мы о нем знали, некоторые встречали — но солдатам не выдавали, хотя награда за него была обещана немалая… Очень много добра он нам принес, причем бескорыстно, никогда никакой платы не брал и даже в дома не заходил, когда звали отблагодарить хоть угощением… Так вот, как-то мальчишкой пас я коз в горах, а козы — они создания резвые, скачут по каменистой горе, как по земле…

   Вот за одним козленком очень уж норовистым я и полез. Было мне на ту пору лет одиннадцать. Лезу и слышу — мамка моя снизу кричит «Фимка, назад! Фимка, слезай!» И плачет, и руки заламывает. Я думаю — и с чего бы? Все же хорошо — ползу себе и ползу… А пока на мать оглядывался — козленка-то и проворонил — он меня обскакал и вниз, к своей мамке побежал… Мне сверху не видно было, а вот снизу и матери и остальным, прибежавшим на крики, видно — часть скалы, куда я полез — оползает, откололась и сейчас упадет вниз. А залез я высоко — вижу далеко… Подо мной — река, она у нас бурная, с порогами и водопадами, так вот с одной ее стороны мамка моя убивается и селяне, к ней подбежавшие, никак не решат — что же делать? За мной лезть никто не хочет… А с другой стороны реки бежит человек — вдоль берега бежит, по камням перескакивает, как козел горный, к моей скале приближается да на меня поглядывает… Засмотрелся я на него, да и не заметил, как все затрещало, и я вместе с куском скалы рухнул вниз — прямо в реку на пороги…

   Ушиб я тогда руку просто всмятку о подводные камни. Боль, вода, вокруг руки кровь облаком, дышать нечем… Испугался я тогда крепко — и до сих пор воды боюсь и плавать не могу… И вдруг чьи-то сильные теплые руки схватили меня и тянут наверх. Алексайос — а это был он — вытащил меня на поверхность и долго боролся с течением, зажав меня под мышкой, как щенка.

   В конце концов он вытащил меня на берег. Мать в слезах просто упала перед ним на колени и упрашивала зайти к нам в дом хоть раны промыть — по коленям и лодыжкам алексайоса сквозь порванные штаны текла кровь — видно, ободрал о каменистое дно. На что он ответил: «Река промоет. Парня береги» и прыгнул обратно в воду…

   Надо сказать — он меня очень впечатлил. Мать ведь растила нас одна — отца забрали в солдаты, да и с концами… И старшего брата тоже… М-да… Так вот, росли мы с сестрой без отца, и тут этот мужчина — сильный, смелый, с яркими синими глазами — он просто покорил мое сердце. Вот так я с ним и познакомился. Он-то меня, конечно, не помнит — ведь он видел меня мальчиком… Мне вылечили руку, но не до конца. Вот, видите — левая рука не совсем правильно срослась. — Ефим поднял рукав рубашки и показал нам руку — лучевая кость выступала бугром, и вдобавок это место украшал ужасный широкий рубец. Потом он продолжил:

   — Но нет худа без добра — из-за руки меня не забрали в солдаты. Как мне говорил наш приходской священник, который лечил руку — открытый перелом, кости наружу… Мне долго все это вправляли, привязывали палочки — но все равно зажило не очень. На момент моего призыва в армию рана была посвежее и рукой я тогда еще толком управлять не приспособился. Так и оставили меня на воле, чему я был очень рад… Мой дядька, мамин брат — взялся учить меня стрельбе из лука, и я тренировался дни напролет… Я ведь хотел стать таким же сильным и ловким, как алексайос…

   Все эти годы, пока я рос, я слышал о нем — то он в одном селении отличился, то в другом, то солдат остановил… В общем — много историй… И еще я слышал, что есть у него личный враг, который тратит немалые деньги и оплачивает экспедиции — чтобы изловить или убить алексайоса.

   Я подрос, но крестьянский труд не привлекал меня — во-первых, мне тяжела была физическая работа из-за руки, а во-вторых… ну не лежала у меня душа ко всему этому… Моя сестра в то время уже вышла замуж и забрала к себе нашу стареющую мать — я ведь был непоседой, все охотился, пропадал в лесах… А я был последним, поздним ребенком — так что моя мать в то время уже была пожилой… Когда это случилось, и на мне больше не лежала забота о ней, я попрощался с ними и со спокойным сердцем ушел в лес насовсем — мне там жилось лучше, без людей и их условностей — кто что должен и что как надо делать… Вот…

   А был у меня приятель с детства, Никифор — так вот его и забрали в солдаты и гоняли по горам в поисках алексайоса… Я с ним встречался иногда, приносил им в лагерь дичь и выменивал на веревки и разные нужные вещи… Одежду же я брал в деревне, а зимнюю делал из меха сам. Так вот он мне все жаловался — как же им тяжело ловить алексайоса, на что я только смеялся. Надо сказать, солдаты и сами не рвались его поймать — они же тоже были местными, из нашего или соседних селений, и все выросли на рассказах о смелом и справедливом защитнике крестьян… Так что ловили они его «ни шатко — ни валко», лишь бы отчитаться, что там-то прошли — его не нашли. Граф, конечно, злился, рвал и метал, но сделать ничего не мог.

   Он даже выписал какого-то матерого охотника за головами откуда-то издалека — тот порыскал-порыскал, да и пропал где-то — уж не знаю, то ли алексайос его, то ли обиженные крестьяне ненароком косой задели, то ли сам где-то с гор сверзился… В общем — пропал.

   И вот, однажды прибегает гонец к солдатам, а я был тогда в их лагере, с письмом от графа. Что его наследник бросился со скалы и теперь нужно ждать алексайоса в гости… Какая связь между этими двумя событиями — я так и не понял, не придал значения. То есть граф предлагал использовать его самого как наживку для алексайоса, а свое имение — как капкан. А мы, то есть солдаты, как раз в это время гнали его, как зверя — по горам, вытесняли к ущелью. Он действительно был неуловим, я не переставал им восхищаться.

   Так вот, по приказу главного солдаты окружили имение графа и рассредоточились. Граф лично обходил имение и проверял готовность. На вопросы «А ну как не придет?» заявлял с уверенной ухмылкой «Придет, прибежит!» Ну, мы и выжидали. Я остался с ними, под видом простого любопытства я все придумывал — как бы мне помочь алексайосу выйти из этой западни. Мы ждали — день, неделю, две… За такое время, конечно, было не до укрытий, но граф сказал, что это не важно — греческий дьявол все равно придет. Но в доме поставить пару человек не разрешил — мол, он там и сам справится… И вот пришел тот долгожданный день, вернее — вечер.

   Алексайос действительно прибежал — я впервые за столько лет опять увидел его, хотя и издалека. Он был в ярости, раскидал слуг и скрылся в доме ранее, чем стрелки успели подойти с границ имения. Потом все вообще было очень быстро и суматошно — выстрелы в доме, пожар, выбегающие на улицу слуги… Я заметил Алексайоса, так как подошел почти к дому, прячась за растениями в саду. Темнота и суматоха от пожара были ему на руку. Тем более из дома он выходил, держа в руках огромный портрет — наверное, солдаты приняли его за слугу, спасающего хозяйское добро…

   Он поставил портрет у фонтана и медленно, не спеша побрел из имения. Я знал все посты, я знал, на кого именно он наткнется и кто может его пристрелить, как только он выйдет из сада — и я побежал именно туда. На посту сидел мой знакомый Павел, за это время я с ними всеми перезнакомился — и уже ловил алексайоса на прицел. Ему мешали деревья, да и расстояние было приличное… Я тихо подошел сзади и оглушил Павла ударом по затылку. Алексайос беспрепятственно вышел из сада — но я видел, что к нам уже стягивается кольцо остальных солдат — видимо, его все-таки заметили.

   Вдруг он, будто решив что-то, побежал — скачками, очень быстро, почти в полной темноте. Я побежал за ним. Мы взбирались в горы — и вдруг, добежав до вершины, алексайос раскинул руки, как птица — и прыгнул вниз. Я просто ошалел от неожиданности — как же так, мой герой и образец для подражания прямо на моих глазах покончил с жизнью?! Я взобрался на вершину, но никого и ничего не увидел — хотя уже было и темновато, но уж тело на светлом камне я бы заметил. Как же так? Куда же он делся?

   Я решил проверить, обвязался веревкой, хорошо ее закрепил и начал спуск. До какого-то времени все шло хорошо, а потом вдруг откуда-то появились сучья деревьев — моя веревка путалась, трещала и в итоге порвалась. Я совсем не понимал, что со мной происходит — при падении я сломал ветку, а ее обломанный сук вонзился мне в бок. Наверное, я потерял сознание, потому что следующие мои воспоминания — это уже утро. Я кое-как слез с дерева и пополз в сторону моей деревни…

   Я не выдержала и перебила Ефима:

   — То есть после перемещения ты пополз в горы — там же твоя деревня, да? В горах с бурной рекой?

   — Да, так и есть…

   — Представляешь, а ведь Алексей во время перемещения был почти возле тебя — он рассказывал, что упал на землю сквозь деревья, а потом тоже какое-то время валялся и пошел к морю, к селению его Айоланты.

   — Какой Айоланты?

   — Ну, к селению греков.

   — Да, оно было у моря… А ты, я смотрю — многое знаешь о моем мире, да?

   — Это все из рассказов Алексея. Если он захочет, то сам тебе все расскажет. Тем более если ты, оказывается — тоже ему жизнь спас.

   — Посмотрим… Так вот, когда мы с Милой встретили тебя и Алексея — ну помнишь, зимой? Тогда я его не узнал — во-первых, много лет прошло, и хотя он, как и я — не очень-то состарились… Тебе ведь тоже Учитель насчет времени все это рассказывал? Но все-таки память за эти годы притупилась, тем более — столько событий здесь произошло, совсем другая жизнь… А во-вторых — алексайос, если помнишь, зарос тогда волосами так, что даже глаза не очень-то видно было… Да и не ожидал я его здесь встретить… Первое, что меня смутило — как он приволок нам кабана. Я вам, как охотник, скажу — выследить, убить и еще и освежевать кабана за такое короткое время — это мало кому под силу… А потом уже, когда мы пришли на праздник и я увидел его — с завязанными волосами, помытого и в обычной одежде — тогда я его узнал и, конечно же был очень удивлен. Потому и предложил ему пожить в моем домике, потому и горю к нему такой симпатией, которую наверняка вы все заметили…

   За время долгого рассказа Ефима мы успели и позавтракать — Мила достала хлеб, мясо и укроп — и мы все это дело дружно уплетали.

   — Так вот, Таня, с чего мы вообще начали — я тебе вот что скажу: да чтоб алексайос, греческий дьявол, да не спас сына с пустяковым ранением мягких тканей ноги из реки — да ни за что не поверю!

ГЛАВА 6

Я благодарно улыбнулась Ефиму:

   — Спасибо, ты так убедительно говоришь! А Домка?

   — Не знаю, это смотря куда там пуля попала… И как он в водопад упал, не стукнулся ли о камни на дне… Ничего тебе сказать не могу… А вообще — собаки очень живучи, слышала такую поговорку «заживет, как на собаке»?

   — Да слышала, конечно… Ой, ребята — что же я наделала… Это же я их сюда привела!

   Мила переспросила:

   — Но ты ведь не говорила им, как сюда попасть, верно?

   — Нет, конечно… Но все равно ведь как-то узнали…

   — Постой, а что там этот твой зеленоглазый хахаль говорил, когда… — Мила осеклась, стрельнув глазами на Ефима — наверное, не хотела расстраивать его рассказами о Сашкиных приставаниях — он сказал, чтобы сюда попасть «всего-то и нужно было, что прижать перепуганную писклю…» Вроде бы так. И как это понимать?

   Меня осенило:

   — Лариса… И под описание «перепуганной пискли» подходит, да и кроме нее и Виктора никто больше не знал, как сюда попасть…

   — Да, получается — это она…

   Я уже заметно успокоилась — общение с этими спокойными и рассудительными ребятами явно шло мне на пользу.

   Вдруг тишину утреннего леса разорвал взрыв. Потом — еще два. И далекая автоматная очередь. Ефим вскочил на ноги.

   — Что же делать? Наверное, мне нужно туда — может, я смогу чем-то помочь? Но и вас оставлять как-то боязно… Может — в деревню отведешь ее, Мила?

   — Ефим, в деревню идти не стоит — они знают, где она, они видели ее от водопада и собирались туда наведаться. Мне кажется — здесь безопаснее.

   — Хорошо, сидите здесь. Без крайней нужды из домика не выходите — так вы незаметнее. Я побежал! До встречи, жизнь моя! — он порывисто обнял и поцеловал Милу. Та всхлипнула:

   — До скорой встречи, любимый!

   — Ефим, пожалуйста, будь осторожен! Автомат может строчить без остановки — разве что дождаться, когда патроны закончатся… Береги себя!

   — Хорошо, разберусь — и Ефим тихой тенью исчез между деревьев.

***

Мы с Милой остались в домике одни. От вынужденного безделья и переживания за всех таких родных людей хотелось выть. Мы пытались держать себя в руках — одна бы я, наверное, уже стала бы мерять шагами комнату или крушить все, что ни попадя. Неожиданно снаружи донесся тихий звук:

   — Танька!

   И еще тише — другой голос:

   — Таня!

   Мы с Милой переглянулись и вдвоем бросились на улицу, еле разминувшись в дверях.

   На улице звуки доносились намного отчетливей:

   — Танька!

   — Таня!

   Мила с округлившимися глазами повернулась ко мне:

   — Да это же голос Учителя!

   — А и вправду! Побежали!

   И мы побежали на звук. Бежали мы недолго — облегчало наш бег то, что Мила знала все тропы и вела меня по ним. Иногда мы опять слышали крики, при приближении явно узнавался голос Сашки и старика. Когда мы подошли ближе, Мила взяла меня за руку и притормозила — мы пошли очень аккуратно, стараясь не шуметь и не трещать веточками. Подойдя совсем близко, она сдернула меня вниз и мы укрылись за какими-то кустами. Перед нами, на опушке леса — стоял Сашка и, упираясь своим стволом в бок старику, во все горло орал:

   — ТАААНЬКА! Блин, я уже охрипну скоро. Зови давай! — и ткнул старика дулом в бок. Тот низким зычным голосом прокричал:

   — ТАААНЯААА!

   Старик горбился и опирался двумя руками на узловатую огромную палку. Глаза его были потухшими, старческими — он совсем не был похож на себя… Что же могло с ним случиться?

   За Сашкой виднелся рябой здоровяк — на его плече кровоточила небрежная повязка из его же футболки, но он держался — наверное, помнил, что тяжелораненых Сашка бросает, как того лысеющего типа ночью.

   Неожиданно за нашими спинами раздался шорох, и, прежде чем мы успели обернуться — кто-то одновременно закрыл нам ладонями рот — и мне и Миле.

   — Тш-ш-ш… тише, девоньки, это я.

   Вслед за руками выдвинулся Ефим. Увидев, кто это, Мила раскраснелась и заулыбалась, но хоть не закричала от радости — и то хорошо.

   — Ефим, ты не знаешь — что за хрень здесь происходит?! — спросила я.

   — Не совсем понимаю… Видимо — старик что-то задумал… Думаю, тебе стоит к ним выйти …

   Мила обернулась к нему с шипением:

   — Ты что? Зачем мы тогда ее ночью спасали?

   — Ну, во-первых — мы спасали не только ее, а и тебя, во-вторых — старик наверняка что-то задумал — ты же знаешь, что просто так он бы не кричал и не звал ее… Ну и в-третьих… я думаю, они не причинят Тане вреда — а, Тань? Ты как думаешь?

   Я вспомнила, как вчера Сашка говорил Олегу: «Не боись — не трону, она мне и самому нужна» — и кивнула головой. Мила тяжело вздохнула:

   — Ну, может вы и правы… С богом!

   Я вылезла из-за куста и, уже не скрываясь, пошла к поляне.

ГЛАВА 7

Первым меня заметил Сашка — грязный, осунувшийся, в какой-то копоти, на перепачканном лице только горящие зеленые глаза.

   — О, ты смотри — сработало! Сработало, старый пень! Ну здравствуй, зазноба моя! Видишь — от меня не убежишь!

   Старик смотрел на меня прежним, живым взглядом и чуть заметно улыбался в усы. И вдруг я поняла его игру — увидела, как натужно он тянет лопатки к земле, что пальцы, держащие палку — расслаблены, то есть он на нее не переносит вес, а держит для вида. Что ж, значит, все не так уж и плохо — он действительно что-то задумал… Наверное, хочет усыпить бдительность… Постараюсь не испортить ему игру… Я приосанилась, насколько это было возможным при моем животе — и нагло посмотрела Сашке в глаза:

   — Да я и не убегала… Видишь, сама выхожу.

   Я сухо кивнула старику:

   — Здрасте!

   Потом подошла поближе к Сашке:

   — Ну, здравствуй, дорогой! — и звонко чмокнула его в щеку. Осознание того, что Олег жив, и Домка, возможно, тоже — снизили уровень моей злости на Сашку почти до нуля… Не чужие же все-таки люди, да… Сашка от моего поведения совсем ошалел:

   — Вот это да! Узнаю мою язву! А ну повтори!

   Я с улыбкой вновь поцеловала его в щеку. Глаза на похудевшем лице светились удивлением и радостью.

   — Нет, не так… — не отрывая ствола от старика, Сашка второй рукой ухватил меня за затылок, пропустив мои коротенькие волосенки между пальцев — и прижался к губам в долгом поцелуе. Я и не сопротивлялась — пусть думает, что я подчинилась… Поцелуй был жестким, властным, с кусанием губ и захватом языка… Наконец отпустив мои губы, Сашка принялся водить по ним большим пальцем и произнес хриплым шепотом:

   — Так гораздо лучше, звезда моя… Тебе не идет быть перепуганной… Удивительно… как ты на меня действуешь… — он, наконец, поднял взгляд.

   Глаза его все также светились. Я никогда раньше не видела его таким — Сашка всегда был циничным, насмешливым и непоколебимым… Мне стало его нестерпимо жаль — ведь он, похоже — меня любит… Это, конечно, не оправдывает его поступков, но все же…

   Подобревший Сашка обратился к старику:

   — Что ж, старый хрыч — не обманул, действительно привел к ней — зачтем… Слушай, подскажи — есть ли место, где можно укрыться и передохнуть, не боясь получить стрелу в живот? Я, честно говоря, уже устал от таких приключений и не спал сегодня ночь…

   — Укрытие нужно, говоришь? Что ж, есть тут недалеко укрытие… Могу отвести.

   — Ну веди, старик, веди. Приведешь — вообще цены тебе не будет!

   И старик повел нас — какими-то извилистыми лесными тропами. Куда, зачем — непонятно. Шел он очень медленно — приволакивая ноги, сгорбившись и опираясь на палку… Сашка, которому такая скорость была очень неудобна — все бурчал:

   — Ох, старик, ну что же ты так ползешь? Я бы тебя и понес, хрыча старого, но, боюсь — долго сейчас не пронесу. Да и под прицелом нужно кого-то держать — лесные ниндзи не дремлют… Слышь, старик, а как думаешь — если я Таньку буду держать — не пристрелят, а? Не пожертвуют зазнобой моей, чтобы от нас избавиться?

   Старик, не оборачиваясь и продолжая идти по тропе, ответил:

   — Нет, не пожертвуют. Да и вы им теперь не очень-то и опасны — оружия-то у вас почти не осталось. Ты там только поосторожнее с девкой-то, видишь — на сносях она.

   — Да вижу я, вижу… И это меня очень огорчает… Ну ладно, давай уж быстрее веди.

   Пользуясь тем, что мы шли очень медленно и по одному — по-другому не позволяла ширина тропы — Сашка быстро пропустил меня вперед, а сам обошел сзади и, придерживая за плечо, ткнул оружие мне в спину. Потом зашептал мне на ухо:

   — Извини, дорогая, это для нашей общей безопасности — потом шумно вдохнул воздух у моей шеи — этот запах… Как же мне тебя не хватало… И прости, что взял тебя силой — там, в избушке… Ну накопилось, понимаешь? Я так долго с тобой не был, да и все эти поиски… Я ведь тоже не железный…

   Я кивнула — мол, прощаю.

***

Наконец наша процессия вышла из леса к берегу лазурного горного озера. Мы стояли на склоне желтой почти лысой горы из песчаника, а внизу лежало красивое озерцо, в которое впадала река, теряющаяся в кронах деревьев. Чем-то это место мне было знакомо. Осматривая окрестности, я остановила взгляд на старике — он пристально смотрел мне в глаза, казалось — хотел что-то сказать. Поймав мой взгляд, он выдвинул передние зубы, как у зайца. Я ничего не понимала.

   — Нам нужно отдохнуть. И мне, и девушке, да и другу твоему раненому.

   — Может быть, но не здесь же, пошли хоть в тень куда-то.

   — Да вот тебе тень — от куста мушмулы. Бобры едят мушмулу? — медленно, с расстановкой спросил старик. По-видимому — для меня. Я постепенно начала соображать.

   — Че ты мелешь, старый пень? Какие бобры? — Сашка явно растерялся.

   Мы стояли на самом краю обрыва, где рос какой-то куст — похоже, той самой мушмулы.

   — Иди сюда, дочка. Я научу тебя, как правильно выбирать спелые ягоды, в твоем положении это важно — сказал старик сухим надтреснутым голосом.

   — Да ты совсем ополоумел, старый хрыч? Да на хрена ей сейчас твоя мушмула?!

   — Да чего ты ерепенишься? Отпусти девочку — не съем же я ее.

   — Ага, а пока она от меня отойдет — лесные ниндзи нас и перестреляют.

   — Да не успеют. Неужто такой трусливый? — старик удачно взял Сашку «на слабо».

   Сашка, пыхтя, отпустил меня к старику. Горбатый, с палкой и потухшими глазами — он протягивал мне старчески трясущуюся руку — более безобидного и жалкого зрелища и представить невозможно.

   Когда я вложила свою руку в его пальцы и подошла к нему ближе — он шепнул, пользуясь тем, что в сгорбленном виде он ниже меня и я заслоняю его от остальных:

   — Пещера. Бобры. Готова?

   Я чуть заметно кивнула.

   — Тогда на «раз-два-три». Раз…

   Старик подтянул меня поближе к обрыву — как будто осматривает куст и выбирает лучшее место.

   — Два…

   Старик неожиданно выпрямился, расправил плечи, сразу став чуть ли не в полтора раза выше. Я обернулась — Сашка смотрел на него круглыми от удивления глазами.

   — Эй, Саша! Лови! — старик швырнул в его сторону свой посох. Сашка, явно в шоке от метаморфоз старика и от того, что тот знает его имя — автоматически поднял руки, пытаясь поймать палку и бестолково махая стволом в воздухе.

   И когда прозвучало заветное «три!» — я набрала полные легкие и солдатиком, зажав юбку ногами, прыгнула в воду вслед за стариком.

   Под водой он уверенно повлек меня ко входу в тоннель — в паре метров ниже поверхности виднелась черная дыра, из которой мы как-то выплыли с Олесей. Старик постоянно оглядывался на мое лицо. Я старалась плыть из-за всех сил, хотя живот создавал дополнительную положительную плавучесть и тянул меня вверх. Но старик довольно-таки сильно направлял и тянул меня за собой.

   Уже когда мы почти влезли в тоннель, даже сквозь толщу воды я услышала Сашкин рев «ТАААНЬКАААА! НЕЕЕТ!» И потом, когда мы уже проплыли примерно половину тоннеля — звук падающего в воду тела. Значит, он прыгнул за нами, хотя и с задержкой от неожиданности. Надо поторопиться — у нас преимущество в том, что он не знает — где находится вход, но все же… Я плыла изо всех сил.

   Наконец мы выплыли в наш вертикальный колодец. Старик ухватился за край и, подтянувшись на руках, вылез наверх. Мокрая рубашка облепила его худощавое тело. Потом он протянул руки ко мне:

   — Давай, девочка! Давай быстрее! Просто упирайся ногами о стену, я тебя вытащу! И осторожнее с животом!

   Ухватив за руки, а потом перехватив под мышки, он вытащил меня наверх. Я устало опустилась на пол, а старик буквально за несколько секунд закрыл решетку на колодце и даже вставил два ключа. Потом тоже обессиленно опустился на пол.

   — Молодцы мы с тобой! Как ты? Как ты себя чувствуешь? Ничего нигде не болит, никаких незнакомых ощущений нет?

   — Нет… Вроде все нормально… Только холодно…

   Старик облегченно вздохнул:

   — Ну, это поправимо. — он полез в нишу и достал оттуда ту же медвежью шкуру, которая была здесь и тогда, в прошлом году. Старик обернул меня в нее мехом вовнутрь и сказал:

   — Посиди немного, приди в себя, да и на солнышко пойдем.

ГЛАВА 8

В этот момент в колодце раздался всплеск, кашель и сморканье, шумные вдохи и грохот сотрясаемой решетки, а потом громкий вопль:

   — ТАААНЬКААА!!!!

   Звук эхом отражался от стен пещеры — казалось, она дрожит и сейчас обрушится. Мои уши были готовы разорваться на части. Я уже хотела встать и уйти, но что-то остановило меня — не так просто бросить человека, с которым прожила четыре года, орать в холодной воде в одиночестве и трясти решетку, когда он только что прыгнул за тобой, по сути — в неизвестность. Старик стоял и с интересом наблюдал за мной. Я осталась сидеть недалеко от колодца.

   — Саш, не кричи так — я здесь.

   — Твою мать, что ты со мной делаешь?!

   — Но я же не заставляла тебя прыгать за мной.

   — То есть я должен был стоять и тупо смотреть, как вы с этим старым симулянтом куда-то уплываете, да?

   — Саш, это было твое решение. Я не звала тебя сюда.

   — Ага, не звала… Интересно, а как бы ты поступила в такой ситуации? Не, ну давай представим! Вот ты на моем месте…

***

…Приезжаешь ты со своей девочкой в какой-то занюханный городишко по ее очень важным делам — ну да ладно, пусть работает, должны же у человека быть какие-то интересы… Тем более цветы, растения — для девочки самое то. Так вот, ты приезжаешь — и вдруг твоя девочка падает в болото! Да еще и вместе с вашим псом. Ты к болоту — а ее нету! Ты переворачиваешь городишко вверх дном, прочесываешь это болото эхолокатором, трясешь всех, кто может дать хоть крупицу информации — все зря! Даже тела для оплакивания — и то у тебя не осталось! Аномальное явление, все только разводят руками… Кто-то где-то обронил, что такое в этом месте уже когда-то случалось — можно подумать, тебе от этого легче… Ты даже бросаешь здесь машину, так как уехать совсем — это проститься с надеждой, это уже все…

   Ты приезжаешь в вашу уютную квартирку… И на каждом шагу ее, девочки твоей, вещи — помады, белье, любимая чашка… Что-то жрет тебя изнутри, но ты давишь слезы — нельзя раскисать, ты же мужик… Ты пытаешься уйти в работу, но вдруг понимаешь, что не видишь в ней смысла… Зачем?! На хлеб насущный? Так уже есть, вполне достаточно… Больше? А для чего? И для кого? И что тогда остаётся делать? Пить? А толку? Не помогает… И вот — когда уже в твою голову начинают закрадываться разные мысли о том, как бы все и сразу закончить — звонок! Молодой лейтенант, которому ты оставил номер «на всякий случай» … Жива! И почти здорова! Ты вылетаешь в Крым и потом еще долго среди ночи добираешься на перекладных, потому что занюханный городишко не имеет аэропорта — и вот ты в больнице…

   Вот и она, твоя девочка — измученная, перебинтованная, но… она смотрит на тебя, как на пустое место, ты чувствуешь — здесь лишь ее тело… Потом оказывается, что еще и беременная… А ведь с тобой детей заводить не хотела! Ты ждал, не настаивал — молодая еще, пусть со своими цветами наиграется, пусть красотой своей поблистает, успеет еще с пеленками повозиться… А тут на тебе — беременная! Ну, мало ли — может к каким-то торчкам попала, может на наркоте была — времена сейчас тяжелые… На твой вопрос: «А где же ты, родимая, пропадала?» несет какую-то околесицу о порталах и других мирах… Меня вот мучает вопрос: а если бы я тебе тогда поверил — что-то бы изменилось? — Сашка прервал свой горячий монолог, явно ожидая ответа.

   Я на этот момент была полностью сломлена — с Сашкиной точки зрения все было так… ужасно и несправедливо… Любовь к Олегу совсем застила мне глаза, а ведь, действительно — со стороны все это выглядело совсем по-другому… Я давилась соплями и слезами, но все же решила быть честной и ответила:

   — Нет, Саш, это ничего бы не изменило.

   — Ты знаешь — я примерно так и думал… Ты там плачешь, что ли? Да погоди ты плакать, это еще начало сказки. Так вот — часть вторая. Ты ждешь ее выздоровления, но начинаешь понимать — что-то здесь нечисто. Пес тоже ведет себя неадекватно и, в конце концов сбегает. Девочка твоя вроде бы и выздоравливает, но вся где-то не здесь. Рассказывает врачу, а он тебе истории о параллельном мире. Не переживай, я тогда ее узнал в очень сжатом изложении.

   И вот, после долгих раздумий ты уже готов все простить и забыть — ну, так получилось, ну увлеклась кем-то, ну залетела… Может, она в этом и не виновата… Ты ищешь ей оправдания, так как сам хочешь, чтобы она опять стала твоей балованной куколкой, гордостью и немного стервой… И в дальнейшей перспективе — матерью твоих детей… И ты предлагаешь ей сделку — ты все прощаешь и забываешь, а она избавляется от этого случайного плода… На что она гордо отвечает «Нет!» и отшвыривает твою руку, как какую-то гадость… То есть плод этот — не случайный, и девочка твоя ждет-не дождется вернуться к своему хахалю, а это уже, увы — не ты. Ты бы утерлась и осталась? Сомневаюсь. Вот и я не остался. Ушел. Честно — верил, что навсегда.

   Теперь все было по-другому, вместо тоски и пустоты — злость. Я вернулся, на машине, больше суток за рулем, за это время все обдумал. По приезду выставил квартиру на продажу, драндулет твой продал, все твои вещи сжег в лесополосе — в общем, решил начать с чистого листа. Перевел бизнес в пассивное состояние — он теперь хоть и не растет, но мне стабильно капает… Так вот, продолжим — представь себя на моем месте… И вроде бы все начало налаживаться… Но звонит тебе ханыга, которому ты тоже оставил телефон на всякий случай, несмотря на его явные фантазии. И он тебе рассказывает, что девочка твоя вместе с доктором лезли в болото на его глазах, и только из-за его заслона из веток и кустарника — они не успели, а вот пес успел и исчез. Ты слушаешь весь этот бред, но вдруг обнаруживаешь, как тесно он переплетается с тем рассказом твоей зазнобы, в первый день в больнице, когда она бы еще не успела ничего придумать и приврать. А если это было бредом ушибленной, то как об этом мог узнать ханыга-сторож? И ты понимаешь, что все намного сложней, интересней и заманчивей…

   И ты опять едешь в занюханный городишко, по пути внушая себе, что новый мир — это как золотая жила и упускать такой шанс глупо. И загоняешь поглубже мысли о том, что просто хочешь еще раз увидеть и по возможности вернуть ее. По прибытии ты собираешь кучу информации, тратя на это уйму времени, сил и денег. О докторе, о его девушке, о его сестре — даже метнулся в места, где с ней это произошло и нашел там виновников — по пацанским понятиям они когда-то похвастались, хотя до ментов так дело и не дошло… Теперь, по прошествии двенадцати лет — один спился вдрабадан, один на зоне, один — ты не поверишь — депутат и четвертый — Толян, Рябчик — мыкался по контрактным армиям, да так себя и не нашел. И вот ты берешь его с собой для пущего воздействия на доктора — ведь доказать-то уже ничего не смогут, свидетельство невменяемой не катит, да и срок давности уже прошел… И по возвращении обнаруживаешь, что доктор что-то затевает. Прижимаешь в темном переулке писклявую медсестричку — все только вербально, никакого насилия — даешь ей понять, что здоровье и благополучие ее любимого доктора тоже могут пострадать — и она выдает тебе волшебную историю о порталах, других мирах, полнолунии, дрожащем воздухе и десяти-двенадцати минутах, в которые надо вписаться, чтобы пройти. Все интереснее и интереснее.

   Тем более, когда на дополнительные расспросы тебе рассказывают, что у твоей — да, пусть бывшей, но все же — девушки здесь парень, чуть ли не муж и это к нему она так стремилась в больничке… Далее, я думаю, рассказывать смысла нет, и так все понятно… Так что — ты бы на моем месте не так себя вела, а?

   Я была вовсе раздавлена — и жалко было Сашку, и каким-то образом его тоска по ушедшим дням, которые мы провели вместе — передалась и мне. Я просто разрывалась на две части. Не зная, что мне делать и даже что сказать — я перевела взгляд на старика. Он стоял спиной ко мне у входа в пещеру и смотрел куда-то вдаль… Наконец, сквозь слезы я нашлась, что ответить:

   — По крайней мере, я не убивала бы Домку — это точно… И не стреляла бы в невинных людей. И особенно в Олега. Он-то в чем виноват?!

   Сашка даже не успел ответить, как подал голос старик:

   — Домка жив, Танюш. Виктор выловил его из реки. Может, помнишь — он ведь был там неподалеку и видел вас с Софией, когда все это началось… При звуках выстрелов он спрятался в камнях, но видел, как подстреленный Домка упал в водопад, достал его и принес на руках в деревню. Он же его оперировал и выхаживает.

   Я даже заплакала от радости — в глубине души я была уверена, что Олег жив — ведь, действительно, как и сказал Ефим — ранение не очень серьезное, да и Алексей о нем позаботится… А вот Домку я про себя считала мертвым. Так что такая новость очень меня обрадовала… А старик продолжал:

   — И Олежек жив и весьма поверхностно ранен. Крови потерял немного, холодная вода в реке спровоцировала ее быструю свертываемость. Виктор и его прооперировал, да и Алексея тоже. Да, Алексей тоже ранен, в лопатку — говорит, попали в воде, когда пытались их достать уже после прыжков… Так что сильнее всех пострадал Домка, но Виктор дает хорошие прогнозы…

   Я сидела, радостно обдумывая эти новости. Из колодца подал голос Сашка:

   — Да, Тань — я, конечно — не ангел, но ведь я объяснил тебе мотивы… А насчет невинных людей ты тоже загнула. Мы ведь когда прибыли, никого еще не убили и даже не ранили — а из кустов лесные ниндзи Славона нашего подстрелили. Наповал. А ведь он никому еще ничего не сделал. А Гаврилыча тебе не жалко? Он-то тоже ничего сделать не успел, только на подхвате был… Он ведь и стрелять-то не умел… А Веталь со стрелой в кишках? Бросили мы его, за свою шкуру опасаясь, да и не в себе я был после твоего бегства… А сегодня утром — кто горящими стрелами в сумку с оружием стрелял? Нас же всех там чуть не разорвало! Ты знаешь — сколько там всего было?! Ты видела, как человек умирает от осколков в животе? Когда кишки и кровь наружу? А я вот видел, сегодня утром… И Толян ранен — не знаю, сколько протянет без серьезной помощи… Так что нечего прикидываться белыми и пушистыми и говорить мне о невинных людях…

   Я не знала, что и ответить и вопросительно посмотрела на старика.

   — «Покрошили четырех человек за одни лишь намерения»… Тебе это ничего не напоминает? И еще туда же: «И я поняла, что она виновата лишь в том, что любит его… но и я тоже его люблю…» А, Тань? Как ты думаешь?

   Я замешкалась с ответом. Да уж, с объективностью у меня не очень — не могу я вот так со стороны посмотреть и рассудить. Для себя решила, что мы хорошие, а они злодеи — а на самом деле не все так просто…

   — Да, Танюш — помнишь, я говорил тебе — не бывает плохих и хороших людей…

   Из колодца подал голос Сашка:

   — Старик дело говорит. Вот уж старый прохвост — как обул меня, а? А ведь казалось — чуть душа держится… Замерз я, Тань. И весь замерз висеть тут, да и хозяйство свое боюсь отморозить… Может, если не тебе — так кому другому пригодится… Впусти меня, а? Назад я не поплыву — ствол намок, заложников нет, а без них я быть мишенью для ваших ниндзей не хочу… Лучше уж здесь, возле тебя окочурюсь, если ты считаешь, что другого варианта нет… Здесь, конечно, не айс — темно и холодно… А помнишь то теплое озерцо в горах? Озерцо теплое, а вокруг снег лежит? Помнишь, у тебя тогда еще купальник …э… потерялся? Ну — верхняя его часть? И как ты ругалась и не хотела вылезать из воды, мол — серьезный курорт, а не нудистский пляж?

   И Сашка стал напевать мелодию песни, которую я в то время любила… Это вообще меня доконало — я ведь действительно вспомнила тот момент, и как потом обнаружила, что верх от купальника спер Сашка и запихал себе сзади за плавки, чтобы вдоволь потискать меня под водой — и так много таких теплых, приятных мелочей…

   Казалось — я, другая я, девятимесячной давности — сидит внутри меня и говорит: «Да что же ты делаешь?! Вон же — Сашка твой замерзает! Это же Сашка — твой родной человек! И ничего он такого уж ужасного не сделал — по крайней мере, не хуже, чем вы… Никого не убил и даже серьезно не ранил… Ты так и дашь ему умереть?!» От этих мыслей меня вообще разрывало на части, и я зашлась в рыданиях. Старик подошел и присел возле меня, поглаживая по спине:

   — Ну ладно, Танечка, успокойся, не нужно так… Александр, прекрати ее изводить, она же беременная, в конце концов… Ведь любишь ее, вижу, что любишь — так подумай о ее здоровье…

   — Люблю? Да, пожалуй ты прав, старик… Наверное, эту одержимость именно так и можно назвать… Так что же мы будем делать?

ГЛАВА 9

Старик отошел от меня и опять встал у входа, задумавшись. Через некоторое время тишины Сашка не выдержал и воззвал из колодца:

   — Старик, думай быстрей, мне тут холодно! Или это и есть твой план — заморозить меня к чертям?

   — Да нет, конечно… Единственный гуманный вариант, который я вижу — это в следующий сеанс работы портала вернуть тебя обратно. Остальные варианты в разной степени негуманные…

   Сашка от удивления долго молчал. Потом, наконец нашелся:

   — То есть ты хочешь сказать, что вы все дружно простите мне наш вооруженный налет и просто вернете домой?

   — Примерно так. Насчет прощения… Ты был прав — в данной ситуации вы пострадали больше нашего. Кроме тебя и твоего товарища, который тоже долго не протянет без срочной помощи — все остальные мертвы… С нашей стороны три раненых человека и один пес. Еще я слышал от Ефима о каком-то изнасиловании… А, Тань? Что ты скажешь по этому поводу?

   Я еле слышно, но твердо ответила:

   — Никакого изнасилования не было.

   — Даже так? Хм… Ну что ж… Тогда, Александр, думаю — мы могли бы отпустить тебя, но с некоторыми оговорками:

   Первое. Ты клянешься никогда сюда не возвращаться. Нарушишь обещание — смерть.

   Второе. Ты не будешь пытаться взять заложников и вообще как-либо проявлять агрессию. Нарушишь — смерть. Думаю, ты уже понял, что тактика взятия заложников не срабатывает долго — ты не можешь постоянно быть настороже, и рано или поздно найдется подходящее время и место для стрелы в живот. А уж брать Таню в заложники — верх бессмыслицы, мы оба знаем, что ты не причинишь ей ощутимого вреда даже в состоянии аффекта.

   Третье. Ты не пытаешься убрать своего соперника — во-первых, это будет нарушением пункта два, а во-вторых… ну ты же сам понимаешь, что это бесполезно — и Танина нелюбовь или, скажем, недостаточная любовь к тебе обратится в ненависть. А любовь к Олегу, пострадавшему и погибшему из-за нее — перерастет в слепое обожание… Надеюсь, ты это понимаешь?

   — Да понимаю… Жестко тут у вас. Ну, в принципе ты все понятно разложил по полочкам… Ты юрист, да? Дай подумать минуту… А когда портал?

   — Я не юрист, но в данном случае это не имеет значения — старик усмехнулся. — Да ты подумай, подумай… Портал откроется примерно через четыре недели, точнее скажу позже — мне нужно рассчитать дату и время.

   Сашка задумался. Я уже поутихла и просто молча плакала — жаль его было неимоверно…

   Наконец он сказал:

   — Хорошо, старик, я согласен. Я ценю твое гуманное предложение… Только… Я понимаю, что не в моей ситуации выдвигать какие-то встречные условия, но все-таки… Я обязуюсь быть пай-мальчиком — у вас не будет нужды держать меня связанным в какой-то темнице, клянусь не причинить вреда никакой встречной курице, а в обмен у меня только одно условие — пусть все эти оставшиеся дни я смогу видеться с Танькой. Хотя бы… час. Час в сутки. Наедине… Я ничем ее не обижу, даже вербально — в противном случае она просто перестанет ко мне приходить… А так — пусть еду мне, например, приносит…

   Старик смотрел на колодец — Сашку там видно не было, он был глубже — с явным состраданием.

   — Эх, любовь, любовь… Что же ты делаешь с людьми… Ты можешь наполнить человека таким счастьем, а можешь… Эх… Ну что же, Александр — твое условие вполне приемлемое. Если сама Таня согласна — то и я ничего не имею против. Ты как, Танюш, будешь навещать Александра?

   Я судорожно кивнула, все еще всхлипывая.

   Сашка нетерпеливо позвал из колодца:

   — Согласна? Да? Ну и ладненько… Старик, открывай калитку, замерз я — сил нет…

   Старик открыл решетку. Сашка подтянулся на руках и мигом вылез из колодца. Он возвышался надо мной — крупный, плечистый, сильный, мокрый — и смотрел на меня горящим взглядом.

   — Старик! Две минуты! Дай мне сейчас две минуты, а? Пока здесь нет ее красавчика и других ревнующих личностей.

   Старик переводил взгляд с меня на Сашку и обратно, будто оценивая потенциальную опасность:

   — Хорошо. Две минуты. Я подожду у входа. Надеюсь на твое благоразумие…

   Старик отошел к выходу из пещеры и отвернулся, а Сашка одним прыжком оказался возле меня на полу и полез под меховое одеяло, которым я все еще была укрыта.

   — Уххх, Тань, я так замерз… — он взял в руки мое лицо — а эти слезы из-за меня, да?

   Он принялся собирать губами слезинки с моих щек, целовал меня в глаза, в щеки, в губы — но нежно и аккуратно… Это было так непохоже на насмешливого и всегда уверенного в себе Сашку…

   — Да, старик верно сказал — это любовь… Я ведь всегда любил тебя, Тань — с той самой первой встречи… А что не говорил? Дурак, наверное, был — ты же помнишь, у нас там все по-другому… Ну обними же меня, девочка моя… Дай ощутить твое тепло и запах… Не любишь? Ну и хрен с ним — а я тебя все равно люблю.

   Я обняла Сашку и опять разревелась, уткнувшись ему в грудь.

   Старик обернулся, глаза его подозрительно блестели:

   — Ну все, Саш — время вышло… Не трави душу ни себе, ни ей. У вас еще будет время поговорить… Пойдем.

   И мы все вместе вышли на яркое полуденное солнце.

***

Старик шел впереди, Сашка — за ним, демонстративно держа руки за спиной, хотя мы его и не связывали, а я топала последней. Нагревшись на солнышке, Сашка приободрился и начал распевать на весь лес «И ведут меня да в последний раз…» Мои губы сами собой расплывались в улыбке — Сашка, оборачиваясь, заметил это и старался еще больше. Удивительно — за все годы нашей с ним жизни я видела его таким считанные разы — таким раскрепощенным, веселым, чувствительным и не заботящимся о собственном эго… И даже в те разы, что видела — списывала это на алкогольное опьянение. А оказывается — он и трезвым таким может быть, когда ненужная в этом мире шелуха с человека слетает…

   — Слышь, старик, я вот че думаю — мы с тобой вроде бы как договорились, а вдруг лесные ниндзи не разделяют твоего гуманизма? Вдруг они решат — «око за око, зуб за зуб»?

   — Я сделаю все, что в моих силах.

   — А их достаточно?

   — Смею надеяться — мое слово имеет вес и для них.

   — Вот как? Что ж — будем считать, что мне повезло… И еще вопрос — а как же Толян? За ним идти не будем?

   — Нет. Обходить гору долго. Можно пойти и напролом через лес, как когда-то вывел Таню ее пес… Но, боюсь, сейчас такой путь для нее будет трудным… По моим расчетам, твоего Толяна уже поймали.

   Дальше мы шли молча. Солнце пекло нещадно, ноги устали от этих сумасшедших походов, казалось — моя спина сейчас просто с треском сложиться вдвое в пояснице под тяжестью живота, в голове было гулко от тревожных мыслей и внутреннего раздрая. Сашка часто оглядывался на меня и первым заметил мою состояние:

   — Эй, старик! Ты у нас тут, конечно — предводитель и все такое, но я думаю, нам нужно сделать привал — Танька совсем расклеилась.

   Старик засуетился, усадил меня под ближайшим деревом и дал воды.

   — Как ты, Танюш? Извини, я задумался и не подстраивал шаг под тебя. Да, после всех этих треволнений, походов и плаваний — тебе, конечно же — нужен отдых… Видно, придется все же ночевать в лесу… Я не хотел этого, но с такой скоростью… еще три-четыре часа ты не пройдешь…

   Старик осмотрелся и обратился к Сашке:

   — Вон за тем деревом подходящая для ночлега полянка. Помоги мне перетащить ее туда.

   — Да я сама дойду! Сейчас посижу немножко и пойду…

   — Да сиди уж, я тебя перенесу — Сашка поднял меня на руки и понес на полянку.

   — Отяжелела ты, дорогая. Скольких он тебе запендюрил — двоих, троих?

   Старик ответил за меня:

   — По моим прикидкам — ребенок будет один. Возможно — это ты сейчас ослаб.

   — Ты как всегда прав, старый пень! И не противно тебе быть всегда правым?!

   Старик рассмеялся. Сашка ему явно нравился.

ГЛАВА 10

Стремительно темнело. Лучи солнца не могли проникнуть сквозь кроны деревьев, и внизу быстро расползался промозглый полумрак. Старик умело и шустро развел огонь.

   — Итак, я так понимаю — охотиться никто из нас не умеет и не будет, поэтому обойдемся моими скромными запасами. Сегодня это — он порылся в своем термосе — орехи, грибы и ежевика. Кому что? Или ты, Саша, жаждешь поохотиться? Так вперед, только голыми руками — мой лук не со мной.

   — Да не, не охотник я. Как-то не сложилось. Неприятно мне это, да и смысла в этом не вижу… Тань, а ты все также мяса не ешь?

   — Да.

   — Потрясающая стойкость. Вот бы ты еще и в чувствах была так же стабильна… Ну не смотри на меня волком, все — шучу, шучу… А что, старик, у вас тут все орехами да ягодами питаются?

   — Нет, конечно. Наоборот — общая масса ест мясо в большей или меньшей степени. Я не ем, так как считаю его вредным для организма, Таня — по этическим соображениям…

   Я протянула руку старику:

   — Мне, пожалуйста — грибов и ежевику.

   Сашка удивился:

   — Что — и ты это ешь? Хм… Старик — и мне, пожалуйста, того же.

   Старик дал нам по пригоршне грибов и ягод. Сашка подозрительно их рассматривал при свете костра:

   — Слышь, старик, а мы не заторчим от этого? А не отравимся? Тем более — Танька со своим пузом? Может, ты их там для общения с духами используешь или еще как?

   — Заторчим? А, понял… Нет — это не галлюциногены. Это опята. Экологически чистая живая еда.

   — А живая — это как?

   И старик затеял лекцию о живой пище, энзимах и остальном — примерно ту же, что и в памятную ночь в пещере. Сашка слушал не перебивая, но было неясно — понимает ли он вообще, о чем речь или просто слушает из вежливости. Когда старик закончил, Сашка поддержал беседу:

   — Я уже слышал нечто подобное… Ах, да — был у меня сослуживец, общались мы с ним так себе, просто из одного города были, так что иногда и болтали. Так вот он мне все уши прожужжал — что есть и сыроеды, и фруктоеды, и водохлебы и солнецееды… И сам поначалу так питался, в пайке только овощи выбирал… А потом лето закончилось, овощей стало все меньше, съел он как-то стандартный обед — и скрутило его так, что на две недели загремел в лазарет… А до того, летом — ниче так был, худой, но жилистый, нормативы сдавал…

   — Да, мне очень жаль твоего сослуживца — конечно, когда внутренние органы приучены к более чистой пище, кидать туда другую очень опасно… Тем более, насколько я понял, дело происходило в армии, да? Тогда прибавим еще психологический стресс для организма. Да и еще одна беда вашего времени — действительно чистую пищу горожанину достать абсолютно невозможно, даже сельскому жителю не всегда реально, учитывая загрязнение почвы и воды…

   Сашка подозрительно прищурился:

   — Слушай, старик, а откуда у тебя такие познания о нашем с Танькой мире? Ты кто вообще такой? И откуда? А зовут-то тебя как?

   Старик заразительно рассмеялся. Сашка удивленно поднял брови:

   — Че смеешься-то?

   — Да вот, увидел лицо вашего мира… Действительно, такой мечтательнице, как Таня в вашем мире необходим такой спутник, как ты — хваткий, бесцеремонный, подозрительный… Ведь за все время нашего знакомства — а это три четверти года — она так ни разу и не спросила моего имени… На все эти вопросы я тебе отвечать не буду. И не хочу, и не вижу смысла. А называть ты меня можешь — как тебе заблагорассудится. Расслабься, солдат… В этом мире нет нужды жить в постоянном напряжении, подозревать окружающих во всех смертных грехах… Здесь и людей-то — раз-два и обчелся… Так что можешь расслабиться и воспринимать свое нахождение здесь ну… как отдых, поездку в новую незнакомую страну… Осталось вот только решить две проблемки…

   — Ну ладно, отвертелся ты от ответов, на меня разговор перевел… Эх, старый пройдоха — любишь, чтобы тебя недооценивали, да? Утром обул меня насчет своего физического состояния, сейчас вот… Да ладно, не хочешь — не выдавай своих секретов, не очень-то они мне и нужны… Будем расслабляться как на отдыхе — верно, Тань? Мы же с тобой любители путешествий в незнакомые страны?

   Я только грустно улыбнулась в ответ.

   — Что касается меня — то я и не солдат вовсе, просто в военном училище служил три года. А что за проблемки-то?

   Старик показал головой Сашке за спину:

   — Да вот они самые…

   Сашка обернулся — прямо из куста на него глядело острие стрелы. Металлическое, гостинец Виктора из нашего мира. В упор, в метре от головы. Ни я, ни Сашка даже и не слышали, как Ефим подкрался.

   — Ну ни хрена себе… Ты и есть лесной ниндзя?

   Старик встал и, подойдя ему к Ефиму вплотную, спокойно сказал:

   — Я рад опять видеть тебя, Ефим. Я обещал этому человеку жизнь и неприкосновенность на определенных условиях. Как ты понимаешь — у меня были на то веские основания. И я прошу тебя опустить оружие.

   Ефим медленно опустил лук, но все же был возмущен:

   — Но как же?! А как же Олег?

   — Олег жив и практически здоров. Ты знаешь — я вылечу его рану в самые короткие сроки.

   — А Алексей? Он ведь стрелял в него!

   — Ну, стрелял в Алексея не он — он в это время был в реке. А рану Алексея я также вылечу.

   — А Турка?

   — Турка нарвался на осколок от разрывающихся снарядов в сумке. Это ужасная случайность, но вины этого конкретного человека в том нет.

   — А Таня?

   — Таня не имеет к нему претензий.

   — Но как же? Мила же видела…

   Старик перебил Ефима:

   — Возникло некоторое недоразумение. Ты, может быть, не знаешь — но этот человек четыре года жил с Таней как муж и еще полгода до того был с ней близко знаком. Так что при отсутствии претензий со стороны Тани говорить об изнасиловании было несколько необоснованно.

   — А пес, в конце концов?

   — Пес, хвала небу, жив и идет на поправку. Этот человек осознает все свои проступки и раскаивается в них, и у меня есть причины пощадить его. Я обещал ему жизнь и возвращение в его мир.

   Ефим стоял, то открывая рот, чтобы что-то сказать, то закрывая. Наконец он решился:

   — То есть вы готовы рискнуть всеобщей любовью, благодарностью и уважением, с которыми к вам относятся все жители этого мира — ради этого человека и поручиться за него?

   Наступила гнетущая пауза, после которой старик дрогнувшим голосом ответил:

   — Да.

   И сразу же добавил, пытаясь перевести все в шутку:

   — Ну, могу я хоть иногда воспользоваться всем вышеперечисленным — коль скоро оно у меня, оказывается, есть?

   Ефим демонстративно поднял ладони вверх — поступай, как знаешь.

   Сашка тихо обратился к старику:

   — Ну ты и матерый защитник, дед… Все адвокаты нервно курят в сторонке. Спасибо.

ГЛАВА 11

Раздраженный Ефим резко дернул веревку и к костру из-за кустов вывалился рябой Толян. Его руки были связаны за спиной, а ноги — на высоте коленей, но с запасом — чтобы идти мог, а вот убежать или махать ногами — нет. Кроме того, на его шее болталась веревка с узлом-удавкой, если дернется убежать или отстанет — сам себя задушит… Даже при свете костра было видно, как он бледен и измучен. Ефим бросил конец веревки старику:

   — Вот, получите! Хотите — убивайте, а хотите — прощайте и домой отправляйте. А меня Мила ждет.

   Старик взволновался:

   — Ефим, прошу тебя, подожди! Успокойся, посиди с нами часик, отдохни. Давайте поделимся друг с другом произошедшими событиями в спокойной обстановке, а не как сегодня утром… У меня накопилась масса вопросов, да и, наверное — не только у меня… Пожалуйста…

   Ефим еще раз смерил неприязненным взглядом Сашку, потом перевел взгляд на старика и смягчился:

   — Ну ладно, если уж вы так просите… Вы же знаете — как Милка вас боготворит и не обидится, если я задержусь из-за вас…

   — Вот и замечательно. Располагайся, погрейся, а я по-быстрому осмотрю рану этого человека — как бы там ни было, а назвать «спокойной» обстановку, когда кто-то рядом умирает от потери крови — я не могу… А потом я постараюсь ответить на все ваши вопросы…

   Старик принялся разматывать повязку Толяна при скудном свете костра.

   В это время из-за деревьев вышел еще один участник разговора — Алексей. Он был взбешен, как всегда полуголый и со сложной треугольной повязкой над правой грудью, наверное — то самое ранение в лопатку.

   — И у меня тоже много вопросов! Первый и самый главный — почему этот гад до сих пор жив?!

   Подойдя к Сашке, он схватил его за горло и так поднял на ноги. Сашка двумя руками пытался убрать руку с горла, но безрезультатно. Старик устало вздохнул и подошел к Алексею:

   — Здравствуй, Алексей. Прошу тебя, успокойся и отпусти его.

   — Хватит! Я был здесь и уже слышал все твои речи! Я слышал все, что ты ответил Ефиму! Он стрелял в моего сына! А все остальные разговоры оставь для других жителей деревни!

   Второй рукой Алексей достал нож и, видимо — собирался пырнуть им Сашку в живот. Старик схватил Алексея за руку, но тот с каким-то рычанием отбросил его. Тогда я подскочила к нему и вцепилась в его руку:

   — Алексей… Пожалуйста… Не надо… Пожалуйста…

   Алексей остановился и удивлённо смерил меня взглядом. По моим щекам текли слезы — я не могла допустить, чтобы здесь, у меня на глазах, убили Сашку. Да, пусть он во многом не прав — но после сегодняшнего дня он стал мне ближе, чем за все годы нашей жизни.

   Алексей какое-то время смотрел на меня со странной смесью недоумения, нежности и жалости:

   — Тебя не поймешь… Только вчера ты умоляла этого гада не трогать Олега… Что ж, ладно — будь по-твоему… — он вложил нож в ножны и отпустил горло Сашки — тот остался стоять, держась за шею и восстанавливая дыхание.

   — Спасибо, Алексей — ласково произнесла я и с облегчением отправилась опять к дереву, на которое я сидя опиралась.

   Алексей все стоял и смотрел на Сашку — грудь его вздымалась, ноздри трепетали… Потом произнес:

   — Да, милая, я не убью его… Но все же… — он лихорадочно искал что-то на земле глазами, потом подхватил палку толщиной примерно с мою руку и с размаху ткнул Сашку ее торцом в мягкую внутреннюю часть левого бедра.

   — Это за моего мальчика!

   Сашка заорал от боли и согнулся, прижимая руками больное место. И в этот момент, широко размахнувшись, Алексей так же торцом палки ткнул Сашку в правую лопатку сгорбленной спины. Сашка заорал еще громче, выгибаясь назад и пытаясь достать до лопатки рукой…

   — А это — за меня!

   Потом Алексей бросил палку прямо Сашке под ноги и встал напротив, уставившись на него исподлобья. Сашка с перекошенным лицом поднял палку, и уже собирался