Не ждать, не верить, не просить
Одной лишь жизнь свою прожить.
Забыть нельзя, запомнить больно.
Я проклинаю вновь невольно
Далёкий мир, что меня предал.
Но за родным отцом я следом
В тьму не отправлюсь. И не приму,
Врагам зачем и почему
Назвать меня пришло на ум
Инопланетно, зло — НАГУН.
Нагун
Одухотворённая — это не про меня. Мама была такой. Я помню, как на её протянутую руку, поднимаясь из высокой острой травы, слетались сотни светящихся крупинок — тистов. Мама улыбалась, сияли её глаза, а лицо... одухотворённым было, иначе не скажешь.
А я вот другая, как и моя любовь к Браусу: жёсткая, что ли, прямолинейная. Как папа...
Воспоминания о родителях сбивают, и я, спохватившись, сосредотачиваюсь на другом. Поляна напротив — я за ней должна следить.
Набрасываю на голову тёмно-зелёный капюшон, туже затягиваю завязки и присаживаюсь на корточки так, чтобы большие, широкие листья кустов надёжно меня спрятали от посторонних глаз. Дотрагиваюсь до рукоятки бластера в кобуре, пристёгнутой к бедру. Я готова.
Окружающую меня тишину нарушает ровное гудение. Сначала оно едва уловимо, затем усиливается, но не настолько, чтобы оглушать. Подняв голову, вижу, как небольшой звездолёт сначала зависает над поляной, а затем уверенно приземляется. Морщусь... Не люблю технику — искусственная жизнь не по мне. И если уж пользуюсь ею, то лишь в случае крайней необходимости.
Я внимательно наблюдаю, а люк шуршит, открываясь, и, словно стальной язык, разворачивается гладкий трап. Ещё мгновение — и на нём появляются двое. Первый уже не молод, но ещё не старик. Просто в возрасте. Овальное лицо, длинный прямой нос, небольшие глаза, волосы густые, чуть вьющиеся, тёмные, но даже на расстоянии в них видны фиолетовые переливы. Значит, милнарианин.
Второй значительно моложе, и я не понимаю, какой он расы. Волосы серые, словно пеплом густо посыпанные. Он пониже своего спутника, но держится ровно и уверенно. Лицо узкое, выраженные скулы, рот небольшой. И то ли хмурит густые брови, то ли они расположены так, что кажется, будто их владелец напряжён и подозрителен. Видимо, второе, потому что он, как и милнарианин, начинает озираться, а лучевое ружьё в его руках готово выстрелить в любую секунду.
Они спускаются, трап втягивается обратно в корабль, а мне пора заканчивать это представление.
Ошарашив обоих, стремительно выхватываю бластер и, готовая выстрелить на поражение, выскакиваю из своего укрытия. Старший резко оборачивается, и его глаза распахиваются от удивления. На лице младшего не вздрагивает ни мускул, только руки отработанным движением разворачивают оружие в мою сторону.
Милнарианин, видимо, пытается меня прочувствовать. Напрасно. Я абсолютно спокойна.
— Фисса Ирисса... — начинает он, недоумевая, как женщина может вести себя столь возмутительным образом.
Но не заканчивает. Не сводя взгляда с молодого пришельца и его ружья, я резко и грубо обрываю:
— Я не фисса!
— Хорошо, — растерянности моего визави нет предела. — Ирисса, что это значит? Вы разве не в курсе?
Я как раз в курсе. Иначе оба уже лежали бы мёртвыми. Потому что если империане появляются на Браусе, то только с моего согласия и одобрения.
— Уберите оружие, тогда поговорим, — сухо отвечаю.
Молодой не шевелится. Кажется, ему совершенно безразлично происходящее. Охранник и страж, вот кто он. И думает в одном направлении — выполнять приказ.
Неприязнь захватывает меня моментально.
— Глеб, опусти оружие, — уже спокойнее просит старший.
На странное имя невозможно не обратить внимание. Вот и я обратила, когда голограмма наследницы просила меня о содействии и предупредила, что на Браус прилетят двое. Глеб Рун. Имя короткое, твёрдое и какое-то обрубленное. Где только его родители такое выискали? Воистину, империя полна загадок.
Он подчиняется не сразу. И оружие опускает медленно. Я же стою в прежней стойке и уточняю:
— Я сказала убрать, а не опустить!
— А больше ничего не надо?
Наконец-то заговорил. А то уж начала думать, будто немой. Но голос у него приятный, с лёгкой хрипотцой. И словно усталый.
— Это Браус, фисты, — напоминаю я, слегка оборачиваясь к старшему, которого зовут, насколько я помню, Гердамон Фейх. — И здесь нет оружия, кроме естественного и того, что я держу в руках. Его я уберу, как только увижу, что вы полностью безоружны. Так что оставляйте всё на корабле. И тогда поговорим.
— Ирисса, — моё имя без приставки даётся Гердамону непросто, однако он сохраняет вежливый, располагающий тон, — это, видимо, какое-то недоразумение. Мы прилетели с дозволения императора Риласа Эт ле’Адиса, о чём вас лично поставила в известность наследница Сийола Мео Отис. Я не понимаю причин вашей агрессии по отношению к нам.
Причин более чем достаточно, а повод вот выдался один. И о нём я точно не стану говорить империанам, которых вижу первый раз в жизни. Пусть даже за них поручилась наследница — одна из немногих, кому я могу доверять.
— Это моя планета, Гердамон, — отвечаю резко, — и правила тоже мои. Не сомневайтесь, просто так я бластер в руках не держала бы. Делайте так, как я сказала, и проблем у нас не возникнет.
Он не сводит с меня пристального взгляда. Пытается понять или догадаться? Пускай.
Наконец его сосредоточенное лицо становится мягче, а тонкие губы растягиваются в полуулыбке. Гердамон кивает Глебу. Тот разворачивается и уходит в корабль, а через минуту возвращается без оружия, демонстрируя мне пустые руки.
Я придирчиво его осматриваю. Мне не распознать, что он чувствует, зато разит от него неприятием. Взгляд холодный и тяжёлый. Чёрный бронированный комбинезон из плотной ткани обтягивает крепкое, напряжённое тело. Его, пожалуй, мне стоит опасаться, а не этого... Гердамона. А ещё лучше — сделать так, чтобы эти двое убрались восвояси, оставив меня одну на Браусе.
Опускаю бластер и убираю его в кобуру, а руки скрещиваю на груди.
— Я — Ирисса, называйте меня так, и никак иначе.
— Гердамон Фейх, — милнарианин подходит ко мне и с лёгким поклоном протягивает руку ладонью вверх.
Я прекрасно знаю, что означает этот жест, но не отвечаю, а только кошусь на «подтверждение расположения».
— Гердамон, вы не поняли, — обращаюсь к нему на «вы» лишь из уважения к возрасту. — Достаточно того, что я разговариваю с вами. Все эти поглаживания оставьте для империи, здесь они неуместны. Мы с вами — временные партнёры, ни больше ни меньше.
Он не спорит, убирает руку, хоть я и вижу, что сказанное его едва ли не оскорбляет. Его спутник подходит ближе и неохотно представляется:
— Глеб Рун.
— Рада знакомству, — отвечаю безразличным тоном. — Пройдёмте к дому. Там разместитесь, отдохнёте, а потом поговорим.
Я указываю на тропу между кустов, убегающую от поляны в глубину леса. Когда-то она была дорогой к посадочной площадке, широкой и ровной, но теперь заросла.
Глеб ступает на неё первым, я за ним, но так, чтобы опережать Гердамона не более чем на шаг.
— Тропа выведет прямо к дому, — поясняю на всякий случай. — А животных опасаться не стоит.
— Быть может, нам всё-таки прихватить оружие? — сомневаясь, уточняет Гердамон. — Мы чужие в этом мире. Мало ли...
— Вот именно, что чужие. Оружие вам не понадобится, если не будете гулять без меня и лезть куда не следует. Ни один зверь здесь не гибнет от выстрелов. Ясно?
— И как же ты охотишься? — спрашивает Глеб. — Или мертвечиной питаешься?
То, что должно быть оскорблением, на самом деле звучит как вынужденный интерес. И благодаря этому вопросу я вдруг понимаю, кого мне напоминает Глеб. Падальщика, точно. Но не по внешнему виду, а по внутренней сути. Водятся на Браусе плоскомордые, восьмилапые зекхи. У них длинные чёрные тела и два хвоста с четырёхпалыми клешнями на концах. Ими они и отщипывают от падали куски, ну и защищаются в случае необходимости. А вот лапки у них короткие, но необычайно шустрые. Зекхи, благодаря им, очень быстро передвигаются. А вообще, несмотря на не самый приятный образ жизни, это красивые звери: гибкие, сильные, мощные. И для кое-кого опасные — детёныш зекхи с меня ростом. И это на Браусе ещё мелочью считается.
— Пища бывает не только животного происхождения, — вежливо осаживает напарника Гердамон. — И потом, как-то ведь Ирисса прожила здесь всю жизнь.
Глеб останавливается. Не потому, что собирается отвечать. Просто мы пришли. Тропа упирается в распашные двери двухэтажного дома с плоской крышей. Чёрно-зелёные стены сливаются с окружающей растительностью, в окнах подрагивает и переливается радугой перламутровая плёнка — тонкая и нежная только на вид. На самом деле даже пущенный с размаха увесистый камень её не пробьёт. Здесь нет крыльца, веранды, балконов. Только ровные стены и квадратные окна без ставен. Всё очень скромно и просто, как всегда предпочитал отец.
Хоть я вчера и заходила внутрь, мне снова становится не по себе, однако, не дожидаясь вопросов, повернувшись боком к Глебу, толкаю дверь. Она распахивается, приглашая гостей.
Внутри светло и чисто. Готовясь к встрече, я прибралась накануне, но не скажу, что работы было много. Откуда взяться пыли и грязи там, где шесть лет никого не было?
— Располагайтесь, — приглашаю я, указывая на лестницу. — Ваши комнаты на втором этаже, обе. Всё необходимое там есть. В пищевых отсеках всё накрыто, так что, если голодны, поешьте. Не бойся, не падаль.
Я смотрю на Глеба.
— Вечером встретимся в гостевой комнате, — я указываю на двери слева. — И обсудим дальнейшие действия.
— Может, не стоит откладывать? — спросил Гердамон. — Я так понимаю, ты... ты не в восторге от нашего присутствия. Раньше закончим — раньше улетим обратно.
— Верно, — я не числюсь в лицемерках, — но обсудить надо, а до мати-дари полдня добираться. Так что отправимся завтра с утра. А пока отдыхайте.
Я делаю шаг назад, и мои гости правильно это расценивают. Они поднимаются по лестнице, поэтому не могут видеть, как я бросаю беглый взгляд на ещё одну дверь, ведущую в комнату, куда я вчера не заходила. И не зайду. Ни сегодня, ни когда бы то ни было. Потому что, хоть я и сильная, но не для такого. Пережить это снова, наверное, не смогу.
***
Вечера на Браусе — самое тихое время. Дневная природа замирает, готовясь к покою, а ночная не спешит проснуться. В это время услышать можно только шорохи листвы, потревоженной ветром, звон некоторых цветов и негромкое гудение полых ветвей. Я специально оставила двери открытыми, чтобы иметь удовольствие насладиться этим умиротворением и успокоиться. Потому что, пока в доме двое почти что незнакомых мужчин, этого сделать не удаётся.
Они возвращались на корабль — я видела. Следила, потому что не поверила, что мои нежеланные коллеги так легко отказались от оружия. Однако ошиблась — оба принесли только небольшой личный багаж. Понятно — переодеваться же им во что-то надо.
Странно, но между собой они почти не общаются. Глеб всё больше молчит и задумчиво смотрит под ноги, что весьма неожиданно для его профессии. Гердамон тоже неразговорчив, но сдаётся мне, — только из-за угрюмости собеседника. Окажись рядом кто-то другой — не избежал бы болтовни. Вот он-то как раз и по сторонам оглядывался, стремясь увидеть и запомнить как можно больше. Ему, что ли, так интересен Браус?
Первым в гостиную спускается Глеб. Он сменил свой бронекомбинезон на лёгкие брюки и кофту серо-голубого цвета, хорошо сочетающегося с его глазами. Вместо приветствия только кивает и усаживается напротив. Меня отделяет от него прозрачный стол в виде волны. Это хорошо, хоть какое-то препятствие, если что. А так смотрю на него, не думая о скромности. Кто же он всё-таки такой? Что за раса? Отец рассказывал мне обо всех империанах, и серовласыми в его перечислении были только ториане. Но ведь их уничтожили. Тогда, получается, он — последний выживший? Нет, слишком молодой. И способностей к левитации не показывает. Возможно, какая-то мутация? Дитя смешанного брака? Тогда мы с ним похожи. И от этой мысли мне уже не так неприятно находиться с ним рядом.
Гердамон появляется как раз в тот момент, когда я собираюсь начать с Глебом сдержанный разговор. Садится рядом с напарником и приветствует нас.
— Чудесный дом, — добавляет он после, — никогда не уставал восхищаться архитектурным мастерством. Ирисса, и ты здесь живёшь одна. Непорядок.
— Я живу не здесь, — поправляю, — а в пристройке.
— В пристройке? Зачем? В этом доме есть всё необходимое для комфортной жизни как минимум шестерых.
«Не твоё имперское дело», — чуть было не срываюсь я, а вслух отвечаю кратко:
— Мне там удобно.
И пока не задали очередных вопросов, приступаю к делу, ради которого мужчины, собственно, и прилетели.
— Наследница Сийола передала мне информацию, что учёные империи ведут активную работу по разработке новейшего средства для быстрой регенерации повреждённых конечностей. И для этого необходимы образцы костной ткани мати-дари.
Я тянусь и включаю голограф. Над столом тут же вспыхивает изображение четырёхлапого мощного зверя, лишённого шеи, тупомордого и большеротого. Самая главная его особенность — это нагромождение костных пластин, шипов и рогов по всему телу. Цветная картинка вращается, позволяя нам разглядеть животное со всех сторон. Не отражает она только одного — истинных размеров мати-дари.
— Я должна помочь вам собрать материал. И я это сделаю, но вы должны мне пообещать, что не станете вмешиваться.
— Если ты просишь, — соглашается Гердамон неохотно, — но дело ли это для женщины? Ты можешь проводить нас, указать более подходящую особь, а со зверем мы сами справимся.
— Мати-дари высотой в два ваших роста, Гердамон. А длиной, — я задумываюсь, но больше для вида, — шагов пятнадцать, не меньше. И вы хотите самостоятельно справиться с этой бронированной горой, у которой даже глаза под ороговевшими веками? Мати-дари неуязвимы для любого вида ручного оружия. И убивать их вам никто не позволит. Или же вы знаете, как собрать материал, не причинив вреда животному и не пострадав самим?
Глеб наклоняется и сцепляет руки в замок. Его губы приоткрываются, словно в попытке что-то сказать, но всё же он по-прежнему молчит.
— Не слишком ли много требований, Ирисса, — не одобряет Гердамон, — я понимаю, что эти условия согласованы с наследницей, но всему есть предел. Женщина на охоте, в то время как двое мужчин за её спиной? Это нонсенс. Даже думать об этом смешно.
— А мне не смешно, — обрываю я, устав от пустого сотрясения воздуха, — и когда мати-дари превратит вас обоих в лепёшку своими тяжёлыми копытами, тоже не будет. А если хоть одна живая тварь погибнет на Браусе от вашей руки и без моего ведома — разбираться будете с наследницей или с самим императором. Только я знаю, как достать материал без жертв с обеих сторон. Так что на то, что вы назвали охотой, отправляется женщина, а мужчины её сопровождают и в точности выполняют все её указания.
Вот это меня понесло. И видимо, хорошо так наступаю на мужское самолюбие, потому что Гердамон аж бледнеет от моей наглости. Думает, что противопоставить. Нечего. Если бы они сами могли справиться — без лишних вопросов отправила бы одних. Но так уж складывается, что на Браусе без проводника они и дня не продержатся. А я — их единственная возможность выжить. Ничего не поделаешь.
Глеб едва ли не испепеляет меня взглядом. Думает, наверное, что я на себя слишком много беру. Пусть думает. Мне они вообще не нужны, прекрасно справилась бы сама, если бы не просьба наследницы. Я ей многим обязана, так что пришлось согласиться на «профессиональное сопровождение».
— Мати-дари сейчас на расстоянии трёх часов полёта, — продолжаю я.
— Полёта на чём? — снова слышу хрипловатый голос Глеба.
Да, он явно мне доверяет не больше, чем я ему. Но его уточнение понятно — если Глеб отвечает за безопасность, он должен знать.
— Каров здесь нет, чего-то им подобного — тоже. А как полетим — увидишь. На словах всё равно не объяснить.
Он не удовлетворён ответом. Или кажется? По его лицу разве разберёшь? Похоже, Глеб вообще не умеет улыбаться.
— Так вот, — поскольку вопросов о перелётах больше не поступает, я стараюсь закончить с планами на день грядущий, — мы должны отправиться сразу после восхода. Сигналы подъёма я вам установила, так что не проспите. В этом случае мы достигнем мати-дари в самый подходящий момент.
— И что это за момент?
— Сна. К полудню мати-дари засыпают на несколько часов, чтобы переварить съеденное. Единственный шанс подобраться к стаду. В иное время вас просто затопчут. Мати-дари плохо видят, зато очень хорошо улавливают запахи. А мы для них пахнем опасностью.
— Ты действительно очень много знаешь о животных Брауса, — подмечает уже не рассерженно, а заинтересованно Гердамон. — Не думала перебраться в империю? Я бы поспособствовал твоему устройству в хорошее учебное заведение, и через несколько лет ты бы стала бесценным педагогом.
— Нет!
Мой ответ категоричен и прямолинеен. Империя — это зона предателей, в число которых не входят лишь очень немногие. И потом, «твой дом там, где ты родился». А я появилась на свет здесь. Однако объяснять это пришельцам я не хочу.
Поднимаюсь и резко выключаю голограф.
— Можете прогуляться вокруг дома, если интересно, но не ходите в лес. Надеюсь, в комнатах найдёте чем себя занять. Доброй ночи.
И ухожу. Но не к себе, а из дома, на природу. Хочу послушать её перед сном. А ещё в одиночестве я чувствую себя намного спокойнее. Тревоги всегда утомляют.
***
Я не углубляюсь в лес не потому, что опасаюсь. Просто необходимое мне место не так далеко от дома. Это дерево, поваленное местными ураганами в незапамятные времена и сохранившееся до сих пор. Оно огромное, толстое и, видимо, устойчиво к гнили. И что самое главное, отец любил на нём сидеть. В свой последний вечер он тоже был здесь. Вместе со мной.
Смахнув пыль и песок с потемневшей коры, сажусь. Закрываю глаза, вспоминаю сияющий от предвкушения взгляд отца, направленный в глубину леса. Разговоры о том, что мечты скоро сбудутся, осталось совсем немного... А на следующий день всё рухнуло.
— Ирисса!
Я не вздрагиваю от неожиданности лишь потому, что слышу приближающиеся шаги загодя. Мне не досталось отцовской регенерации, но мамины способности проявились. Острый слух и полное взаимопонимание с животными. А ещё я умею общаться телепатически с родичами. Жаль только, никого из них уже нет.
— Гердамон, я же сказала — вокруг дома!
Подняв голову, с неудовольствием смотрю на подошедшего. В моём голосе нет гнева, только сердитое возмущение. А он улыбается как ни в чём ни бывало, приближается и усаживается на «приличном» расстоянии, не спрашивая разрешения. Вздыхает глубоко, но не удручённо. И только потом отвечает:
— В этот час здесь нечего опасаться, верно?
Я, похоже, недооценила своих гостей. По крайней мере, этого. Надо быть внимательнее. Последний раз обошёлся слишком дорого.
— Я смотрю, вы подготовились. Изучили особенности планеты?
— Зачем? — Гердамон пожимает плечами. — Я знаком с Браусом, жил здесь некоторое время. А ты не помнишь?
Помню?! Моему изумлению нет предела. И оно, похоже, настолько явно проявляется на моём лице, что милнарианин это замечает.
— Не помнишь. Ничего страшного. Зато я тебя помню ещё девочкой. И отца твоего, Сидариуса. И мать...
— Откуда, позвольте узнать? — я перебарываю себя и спрашиваю уверенно, подчёркивая, что до полного моего доверия Гердамону ещё далеко.
— Мы работали с Сидариусом. Я генетик, Ирисса. Занимаюсь вопросами межрасовых скрещиваний и мутаций. Всегда занимался. Когда твой отец обнаружил миарцев, я не мог оставаться в стороне. Они ведь так похожи на нас.
— Миарцы... — повторяю я за ним эхом.
— Да, Ирисса, ты же не могла их забыть. Какое несчастье, — Гердамон снова вздыхает, но на этот раз уже печально. — Когда я узнал, то даже не поверил. Такая жестокость...
— А мы можем не затрагивать эту тему, — перебиваю, потому что не хочу продолжения.
— Конечно, — Гердамон спокойно кивает. — Прошу простить, Ирисса, что невольно заставил тебя вспомнить этот кошмар. Твой отец был очень достойным учёным, я бы даже сказал, великим. И я его более чем уважал. Поэтому я не мог не прилететь, как только
представилась возможность, чтобы выразить тебе, его дочери, свои соболезнования, почтение и предложить помощь.
— Мне не нужна ничья помощь, — отказываюсь, даже не тратя время на обдумывание. — Я шесть лет прекрасно справлялась сама.
— И это тоже заслуживает восхищения. Девушка, одна на целой планете, окружённая гигантскими тварями, о которых так мало известно. И ты ещё их и защищаешь... Поразительно! Ирисса, — Гердамон прикладывает ладонь к груди в знак искренности своих слов, — я понимаю, что невозможно кому бы то ни было верить после того, что сделали с тобой и твоей семьёй. И ничего не прошу, кроме одного: верить, что в моём лице ты всегда найдёшь друга и поддержку. Когда наследница рассматривала кандидатуры претендентов на эту миссию, я ни на секунду не сомневался в её выборе. Во-первых, я друг вашей семьи. Во-вторых, ты могла меня помнить. В-третьих, я учёный, знакомый с планетой. Сийола предпочла меня и не прогадала.
— Вы высокого мнения о себе, — бормочу я, а думаю о другом.
Пытаюсь вспомнить, но не получается. Немудрено, если я была ребёнком, как говорит Гердамон, мне не запомнились многочисленные коллеги отца. В те годы их действительно было немало. Одни прилетали, другие улетали — наш дом был открыт для всех. Я помню пёструю толпу учёных всевозможных рас, бродящую по городу миарцев. Помню истинное счастье моего не самого эмоционального отца от ощущения значимости своего открытия. И маму, которая после стольких лет унижений наконец-то почувствовала себя своей среди империан.
— А этот, второй. Ваш спутник. Глеб. Он что, тоже учёный?
Гердамон отвечает не сразу. Похоже, мой вопрос его удивляет.
— Глеб? Да что ты, какой он учёный? Протеже экс-императора и старшей наследницы.
— Старшей наследницы? — теперь настаёт мой черёд удивляться. — Это как же так вышло?
— Мне об этом не докладывали, — собеседник перебирает пальцами по коре растущего рядом побега высотой в три моих роста, — но кое-что я всё-таки знаю. Глеб — торианин...
— Как это? Торманж взорвали, — невежливо перебиваю, настолько сильно удивлена.
— Да, — спокойно соглашается Гердамон.