Купить

Все зло в шоколаде. Юлия Фирсанова

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

Ивка - чье это прозвище? Ивэйды, дочери князя Валадара, или менеджера Ирины Ивкиной? Люди могут считать, что знают наверняка. Но стоит пошутить сумасброду Канатоходцу, и все летит вверх тормашками. Просыпается древнее наследие, и зло обретает вкус шоколада. И хорошо, что так, потому что какао-бобы в новом мире не растут. А жизнь без шоколада - не жизнь! Во всяком случае, сластена Ивка в этом уверена, а потому идите сюда, вкусняшки, темный искус ждет вас!

   

ПРОЛОГ

- Убирайся и сдохни поскорей, толстуха! – появляясь в окне замка, хохотнул Дайжен и издевательски отсалютовал сестрице кубком с дымящейся кровью.

   Сегодня утром ему преподнесли бычью. Ей не предложили и куриной. Хотя, что первая, что вторая были для Ивэйды одинаково противны на вкус. А человеческая, которую раз нацедили с провинившейся служанки, показалась девушке еще более мерзкой. Тухлая вода, да и только. Она выпила, даваясь от отвращения. Зря! Все равно пришлось выслушать надменные насмешки мачехи – лорры Триавды. Та окончательно оставила мысль о пробуждении материнского наследия Темного Искуса у падчерицы-неудачницы. Объявила, что Ивка годна лишь на то, чтобы вялый венок из легендарного плюща-ядоцвета в волосах таскать. Девушка тогда молча выслушала злые слова и, как обычно, побрела на кухню, заедать страдания.

   Пирожки у старшей кухарки Лайжи выходили вкусными. Жаль только, ни пирожки, ни мясо, ни иное блюдо не могли притушить надолго вечное грызущее ощущение голода. Она ела, полнела, плакала от жалости к себе, глядясь в зеркало, и снова ела. Таскала пищу тайком с кухни или клянчила у сердобольных кухарок кусочек-другой. И опять ела…

   А теперь не будет ни невкусной звериной крови, ни вкусных пирожков, ни ласковых рук Лайжи, небрежно похлопывающих ее по спине, ни жестоких насмешек брата. Ее выгоняют, выбрасывают за ворота родового отцовского замка. Бесполезная, никчемная, тупая толстуха! Никогда не была нужна ни оставившей семью матери, ни погибшему на рисковой охоте за монстрами отцу, а уж другим и подавно!

   Всхлипывая от бесконечной жалости к себе, Ивка плелась нога за ногу к воротам замка. Створки по этому случаю молча, отводя глаза, размыкали рослые стражники. Бокового малого прохода было недостаточно, чтобы начало ритуального пути свершилось по всем правилам.

   Мачеха даже не показалась на виду. Правда, в окне бокового крыла замка мелькнул строгий профиль отцовского советника Шетсара. Равнодушия в его взгляде не было, скорее проблеск задумчивого ожидания. Только чего ждать? И так понятно, что ее просто-напросто выгоняют прочь!

    Звучно хлюпнув наглухо заложенным и распухшим от ночных рыданий носом, Ивка часто заморгала, пытаясь смахнуть слезы с набрякших век, и споткнулась на ровном месте. Неловко растянулась плашмя прямо посреди двора.

   От души, запрокидывая голову, захохотал брат. Взметнулись черные кудри, засверкали ярко-изумрудные, как у отца, глаза. Дайжен махнул, рукой не глядя и задел распахнутую створку окна кубком. Металл окантовки рамы пришелся на стеклянный бок посудины. Стекло осыпалось крошевом вместе с недопитой кровью, щедро орошая все вокруг: самого брата, его покои, стену замка, площадь под окнами.

   Захрюкали, давя смешки, стражники, принялся громко браниться брат, проклиная почему-то не собственную оплошность, а дурынду Ивку. Из псарни метнулись подлизывать кровь на плитах охотничьи собаки, за ними, смачно ругаясь, понесся псарь, пока звери не нализались ненароком толченого стекла. Заахала выносящая ведро помоев служанка, предчувствуя неизбежную уборку. Завертелась колесом обычная замковая жизнь, в которой уже не осталось места старшей дочери покойного хозяина. Хорошо еще на нее саму и капли крови из кубка не попало. Только это и было хорошо.

   Провожать Ивку добрыми словами не вышел никто. Грохнули за спиной ворота в день малого совершеннолетия, навсегда отрезая от всего того, что было раньше. Отсекая от самого права на жизнь.

   Ритуальный путь, он же путь посвящения – звучит торжественно. А на деле все так, как сказал Дайжен: убирайся и сдохни. Ивэйда поправила тощий мешочек с ритуальными пожитками за спиной и двинулась по пыльной летней дороге вникуда. Цели, смысла, даже желания жить не было. Оказаться бы там, где она будет хоть кому-то нужна, да только все пустые мечты. Бесполезных неудачников нигде не жалуют.

   Что она может? Против монстра, подобно отцу или стражам-воинам, в лесу не выстоит, охотой себя не прокормит. Даже в городе себя обеспечить не сможет. Что толку, что она плетет, вяжет, шьет, вышивает, рисует. Кому это все нужно? Никому! Таких умельцев везде больше, чем надо. В готовке ж она полная бездарь, да что готовка, ее даже посуду на кухню в трактир мыть не возьмут. На одну чистую плошку три разбитых случается. Неловкая она в домашних трудах – жуть!

   Так, лелея скорбные думы и жалость к себе, время от времени отирая рукавом с лица безостановочно катящиеся слезы, шла по дороге Ивка, Ивэйда, княжна Валадара. Брела несколько часов, глотая пыль и размазывая по лицу слезы и пыль, до тех пор, пока сквозь отчаяние, давящее на сердце, не пробилась явственная усталость и боль в натертых, непривычных к долгой ходьбе ногах.

   Плюхаться в траву на обочине Ивке не позволили жалкие ошметки гордости. Да, она изгнанница, может, даже смертница, но она дочь князя Валадара! Именно силой ее отца до сих пор держатся рунные камни рубежей на дорогах и близ жилья, не пускающие монстров из лесных чащ резвиться.

   Как ни старалась мачеха, а ритуальная зала властителя для нее даже двери не открыла. Не той она силы и крови. Все-таки Ночные Певуньи не ровня Властителям Тварей. Как Дайжену малое совершеннолетие справят, его черед будет двери отпирать. Но он-то точно сможет. На отца похож, как в зеркало глядись. Пока же папиной силой заклятые стоят рубежи надежно. Почти спокойно в княжестве, редко когда монстр из чащоб выйти осмелится и все в одиночку, никогда стаей, как у соседей эльфов. Там, сказывают, сгинул у дивных лорр-оль Дома, чье название Ивка вечно забывала, и всякому покою разом конец пришел, монстры в разгул пустились…

   Ивэйда сошла с почти пустой по утреннему часу дороги и двинулась на приглянувшуюся полянку у светлой рощицы, к родничку и скамеечке. Пусть еды у нее с собой немного, зато вкусной воды вдоволь найдется, чтобы трапезу запить. Сначала кушать, а после завтрака она, может быть, соберется с духом и прикажет какому-нибудь крестьянину из тех, чьи телеги скрипели мимо, подвезти себя до городских ворот. А там… А там как-нибудь.

   Понятное дело, путь ее лежит в Храм Звездной Четверки. Но в праве ли она сразу его порог переступить? Разве ж она виновата, что сгинувшая мать почему-то посвятила ее Лайшеалле Жизнедарительнице, а не Деварду Мертвителю? Как ей пройти Посвящение, как заслужить благосклонность Лайшеаллы? Невозможно, безнадежно… Где набрать милых сердцу богини деяний? Она эльфам покровительствует, не вампирам, даже таким нелепым, как Ивка. Она, распустеха и рохля, даже Деварду без надобности, благосклонному ко всем темным народам. Селадару Книжнику, Мастеру-творцу и Покровителю Торга, да и развеселому Вейхо Канатоходцу никчемушная темная девка тоже не надобна. Но вдруг Селадар, если она очень-очень попросит, захочет открыть ей путь посвящения?

   Да, амулет посвящения с заранее выбитым именем на шею чаду с рождения вешается. Но ритуальный путь окончательно определяет бога для того, кто предстанет перед Звездной Четверкой в храме. И нового адепта для самого божества. Все может враз измениться, такое случается. Пусть и очень редко. Не всегда ж отвергнутые богами помирают, не сходя с места, в храме Звездной Четверки. Скорее, нечасто помирают. Может, и она кому глянется, а даже если не глянется, все равно выживет? Боги видят выше и шире смертных, вдруг да разглядят в ней какой-то талант, который никому, даже самой Ивке, не виден.

   С этими уже не настолько горьким, как поутру, нарочито разумными мыслями, Ивка добралась до замшелой каменной скамейки у родничка. Присела, вытянув натруженные с непривычки и натертые новыми полусапожками ноги, распустила завязки на мешке с пожитками и сама не заметила, как умяла все съестное, что ей дали в дорогу: хлеб, колбасу, поджаристые пирожки…

   Очнулась она, лишь бросив в рот последний кусок мягкого сыра и запив его водой из чаши родничка. Вернули девушку в печальный реальный мир вовсе не мрачные мысли о конечности запаса продовольствия, а непонятные звуки, раздавшиеся слева из кустов.

   Это был то ли кашель, то ли хрип, слитый с щелчком. Ивка машинально затянула завязку на мешке и повернула голову. Тонкий раздвоенный язык мелькал в алой пасти некрупного чудовища. На нее с очень знакомым выражением – именно так она сама разглядывала фирменный ягодный пирог Лайжи – смотрели круглые золотые зенки.

   Характерный щелчок повторился, а вслед за ним щелкнуло и в голове. Всплыла толика информации из бестиария в домашней библиотеке. Любила его полистать, обмирая от страха, домашняя девочка.

   «Жало свое хвостокол хранит в костяном чехле, который раскрывает перед ударом по жертве», - так было написано под гравюрой в роскошной тяжелой книге.

   «Я – эта жертва», - четко осознала растяпа и неловко подхватилась со скамьи. Вроде и не она совсем недавно рассуждала о собственной никчемушности и почти пришла к мысли свести счеты с жизнью. Может, что-то такое и было, мало ли чего она в растрепанных чувствах нагородила. Сгинуть вот так, в двух часах ходьбы от родового замка, став завтраком для зверя, почему-то переступившего защитный контур у дороги, Ивка не желала совершенно.

   Ужас накрыл княжну с головой. Девушка понеслась вперед, не разбирая дороги, путаясь в юбке, царапаясь о ветки, хлещущие беглянку по лицу и рукам, на правом запястье затянулась петля дорожного мешка, мешавшего, цеплявшегося за кусты. Почему-то ринулась невезучая девица вовсе не на проезжий тракт, где ей могли бы помочь, отогнать монстра, а в вглубь леса.

   Зверь, наверное, сам опешил от странностей в поведении добычи. Может, даже призадумался над ее пригодностью в пищу. Но спустя несколько мгновений задачка была решена не в пользу Ивки. Хвостокол начал преследование. Был он не самым крупным, быстрым и далеко не самым опасным из тварей в лесных владениях князя. Но упрямством хищник отличался неимоверным. Если решил загнать добычу, будет преследовать до конца. Разумеется, чаще всего, конца добычи.

   Всхлипывая от страха и жалости к себе, чувствуя, как усиливается с каждым шагом колотье в боку и горят легкие, Ивэйда бежала, спотыкалась, падала, снова вставала и снова бежала, чувствуя, как все ближе раздается прищелкивание преследователя и как нарастают боль и усталость.

   Выбилась из сил она быстро. Никогда в числе воинов, способных махать мечом и мчаться с утра до вечера быстрее ветра, не числилась и подражать не пыталась. Ужас придавал беглянке прыти, но даже он не мог гнать ее вперед бесконечно долго. Слабое тело сдалось. Когда в очередной раз Ивка рухнула, запнувшись об узловатый корень здоровенного бальсана, то встать не смогла. Развернулась и поползла, пятясь, зачем-то пытаясь рассмотреть свою приближающуюся смерть.

   Спиной уперлась девица в обширный ствол лесного великана, голова по инерции мотнулась назад и глухо бумкнула о дерево. Пронеслась заполошная, безнадежная мысль:

   - Помогите! Помогите! Не хочу умирать! Спасите, Звездные! Заберите меня отсюда! Не хочу! Не так!

   Перестук входящего и выходящего из костяного чехла жала приближался, а с ним нарастало и ощущение неизбежного конца. Губы же продолжали шептать безнадежный призыв о помощи. Ивка настолько погрязла в ощущении ужаса, что не поняла, в какой миг реальность изменилась: вот она сидит, опираясь о ствол бальсана, а вот летит, нет – уже падает на земляной пол, устланный сухой травой.

   Девушка лежала так минуту, другую, третью, пока до паникующего создания не дошло: она жива и где-то здесь, а смерть ее – хвостокол – остался где-то там. Неужели кто-то из Звездной Четверки услыхал ее молитву и снизошел?

   Мало-помалу сердце перестало колотиться так, будто собиралось выпрыгнуть из груди, чуть утихла боль в боку. Ивка поднялась на подрагивающих ногах, осмотрелась в свете нескольких вечных ламп-грибов под низким потолком. Ни кровати, ни стула, ни лавки. Лишь коричневато-серые светлые стены не пойми из чего. То ли утроба гигантского дерева, то ли слежавшаяся глина. Под ногами шелестела сухая трава, терпкий запах которой не щекотал, драл горло при дыхании. Следом Ивка заметила невысокий столб с миской на вершине, а в ней на две трети налито воды. В пересохшем горле давно уже скребли кошки, потому девушка, недолго думая, дошкандыбала до столбика и одним махом осушила всю миску.

   Где-то на периферии послышался не то смешок, не то задумчивый хмык, а потом все вспыхнуло, будто разом над, под, вокруг и в самой Ивке случилось ночное звездное небо. И луч одной крохотной звездочки вдруг удлинился, протянулся куда-то в невообразимую даль к другой звездочке, что горела схожим светом, превратился в канат над бездной, снова послышался смешок, и свет звезд смешался. Дальше, возможно, случилось и что-то еще, но любительница выпить из чужой посуды в незнакомом месте уже ничего не видела. Обморок – это как полное выключение всего.

   

ГЛАВА 1. ПОПАЛА, ТАК ПОПАЛА…

Иринка Ивкина пришла в себя на сене. Не в стогу на лугу и не на сеновале в деревне у тетки. Сена было немного и покрывало оно земляной твердый пол небольшого помещения, формой являвшегося издевательством над четкой геометрией. Прямыми линиями тут и не пахло. Какие-то кривули безумного шляпника, забившего косячок с гусеницей. Только стола с чашками в комнате не хватает. Одна высокая тумбочка без ножек с миской посередине.

   Чистый, ну или почти чистый – сено вроде бы свежее – минимализм. Зато в голове творился форменный сумбур, точно в офисе под конец года, когда все носятся перед клиентами, как ошпаренные, и пакуют эксклюзивные подарки. Тогда везде натыкаешься на папки, корзинки, банки, календари, оберточную бумагу, мишуру и прочую ерундистику, и никак не можешь понять, что для чего и какого черта делает на твоем рабочем столе. И вообще, откуда на нем груда чужих документов?

   В данном случае роль стола играла голова Иринки, и порядка в ней не было. Кое-как поднявшись на ноги, девушка покачнулась и сообразила, что порядке нет не только в голове. Потому что тело было совсем не Иришкино – с вполне приятными округлостями и небольшим пузиком, а какая-то рыхлая болезненная расцарапанная квашня. Или все-таки все дело в голове, а все прочее лишь следствие? Но тогда почему она знает это тело, как свое? И память, те самые «папки на столе» – они тоже кажутся подозрительно знакомыми?

   Иринка сделала пару шагов, оперлась о тумбочку с полной пиалой, где плескалась прозрачная жидкость, вода, наверное. Не кислоту ж туда налили, в самом-то деле? И будто по чьей-то указке девушка взяла посудину и пригубила, а пригубив, вспомнила много слов на родном и любимом языке, красочно отражающих суть реальности. Впрочем, чего разбрасываться эпитетами. По большому счету хватило бы и одного, того самого, в грубой форме именующего ягодичные мышцы на восьмую из букв алфавита.

   Ирина Валерьевна Ивкина двадцати пять лет от роду, старший менеджер регионального медиа-холдинга провинциального филиала испила водицу из ритуальной чаши четвертого бога Звездной Четверки – Вейхо Бродяги, Вечного Канатоходца. Испила и обрела злополучное озарение о причинах и следствиях происходящего.

   Дело оказывается было так: жила-была в княжестве Валадар недалекая девчонка-вампирочка, матери не помнила, отца лишь мельком видала, образования считай никакого не получала, ни сил могучих, ни амбиций не имела. Думала всю жизнь как-нибудь за стенами замка отцовского отсидеться, да не вышло. Из дома ее мачехиными стараниями, как помер вечно лезущий куда-то на рожон папаня, поперли. Очевидно, чтоб дорогу младшему братцу расчистить. Отправили якобы в божественно-одобряемое странствие, именуемое ритуальный путь, завершаемый принятием и посвящением бога-покровителя.

   Обычное, в общем-то, дело, если по уму покровитель отцом-матерью выбран, и сам кандидат чего-нибудь да стоит. Доберись из отчего дома до первого же храма Звездной Четверки, стань перед алтарем потенциального покровителя, хоть малое деяние в его славу совершив, попроси о принятии. Если медальон на груди, что с рождения у каждого висит, цвет поменяет, значит, принял тебя бог и толику силы своей даровал. Не принял и после этого ты случайно не помер от огорчения или божественного гнева – марш странствовать дальше, вершить новые подвиги во славу божества. Легко? В принципе как-то да! Только для глупышки, талантами в вампирских сферах не блещущей, и матерью с какого-то перепуга богине жизнедарительнице посвященной, все кувырком пошло. Не успела она даже до города и храма дойти, чтоб получить почти гарантированный отлуп и божественные тумаки к нему прилагающиеся.

   Дурочка-обжора у дороги местного мелкого динозавра встретила. От ужаса последний разум потеряла, понеслась сломя голову в чащу и в старое святилище Вейхо угодила. Прямо под нужным деревом из четырех, как близнецы похожих, на землю упав и о помощи взмолившись. Как испила из ритуальной чаши, так исполнил ее желание Бродяга Канатоходец – на свой, ясное дело, манер. Когда это боги так, как люди просят, делали? Никогда! Вейхо взял да отправил рохлю туда, где ей за жизнь насмерть биться не придется и родовой дар будить. А на место ее – пустоте-то недолжно быть – ту душу дернул по канату звездному, которой тело более соответствует.

   Вот тут Иринка по-настоящему разобиделась. Это она что, такой квашней страшенной с серыми лохмами и не снимаемым ядовитым плющом-венком должна быть? А кто ее спрашивал, согласна ли она на такой неприглядный обмен? Сказками и ужастиками, конечно, никого уже, кроме самых замшелых, не удивишь и не напугаешь. Самой Иринке про каких только невезучих и очень фартовых попаданок читать не доводилось, но одно дело читать, другое – реальность с квашней вместо тела, колючей травой в волосах и никакущими перспективами. Да уж лучше бы она в братца этой лахудры попала! Он хоть красавчик и сила какая-никакая есть! А из этого… разве ж из г… конфетку слепишь? Так только в рекламе можно, не в жизни!

   Вейхо ничего не ответил. Вернее, ответом стал раскрывшийся в сене люк прямо под ногами гостьи. Та рухнула вниз, но почему-то не глубже под землю, а на бережок небольшого озерца. Сверху на маковку, будто прицельно кидали, - нет точно прицельно! – шлепнулся тощий дорожный мешок вампирочки. Не зашиб, конечно, даже этому вечно живому венку дурацкому из шипов, зелено-красных листьев ни одного листа не сломал. Но обидно ж до соплей!

   О том, чтобы домой вернуться, мечтать Ивкина себе запретила сразу. На этот счет в памяти недвусмысленная божественная фига красовалась. Дескать, попала ты, девка, с концами и обратной дороги нет! Место занято! Она - там, ты – тут, и баста, карапузики! Дарованное божественным прохиндеем возврату и обмену не подлежит.

   Иринка девицей была пробивной, неунывающей, но совсем не дурой, потому только потерла макушку и шепотом – чтоб очередного местного монстрозавра не накликать – выругалась. А затем, забросив мешок на плечо, отправилась исследовать местность. Попереживать о своей горькой судьбинушке потом можно будет. Для начала выжить.

   Что лежит в мешке – чуток одежонки, тупой нож, тощий кошель с четырьмя ритуальными монетами – Иринка знала. Никаких перспектив он не сулил в отличие от еще неизученной местности.

   Вдруг именно здесь за соседним кустом ее ждет принц на белом коне? Можно не принц и не конь, главное, чтоб не козел, а просто кто-нибудь из местных, способный на дорогу вывести и указать в какой стороне город Торжэл.

   Опять же, даже успешное выполнение первой части плана - прибытие в город на княжеских землях - вопроса не решало. Если княжну этой отправкой по ритуальному пути приговорили, а она выживет, то лучше не отсвечивать! Куда подальше затесаться, чтоб целее быть. Мачеха – баба упрямая. У эльфов, с землями которых граничил вампирский удел, мало того, что мрак из-за чудищ и не только на границах, все равно Ивке не место. Не сможет она, как и любой клыкастик, долго жить на землях, благословленных Лайшеаллой для дивнорожденных. Впрочем, и они в краях Деварда Мертвителя надолго задержаться не захотят. В Найгссошс, к нагам, что в бесплодных пустошах и предгорьях селятся и в пещерах живут, она и сама не горит желанием соваться. Змеехвостые не любят чужаков почище эльфов. Каждому свой край предназначен.

   Боги так заповедовали, чтобы споров военных меж расами меньше было. Зато людские края открыты для любого. Люди они везде люди, любого к себе могут принять и любого прочь турнуть, а выходцев из множества рас отовсюду к ним много стекается. «Суп» выходит наваристый.

   У любых других рас, скажем, у эльфа с вампиром, пусть хоть бессмертная любовь случится, о чем в принципе Ивка никогда не слыхала, общего ребенка не будет.






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

98,00 руб Купить