Купить

Лесной глуши неведомые тропы. Светлана Бернадская

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

В лесу, на окраине забытой богами деревни, живет одинокая девушка-найденыш, которая умеет исцелять людей и понимает волчий язык. Волей случая рядом с ней появляется неприветливый сосед, презираемый бывшими односельчанами. У каждого из них есть свои тайны, одна из которых неожиданно меняет жизнь девушки. Как она распорядится внезапным подарком судьбы?

   

ГЛАВА 1. Чужак

Он пришел, лишь на час опережая рассвет;

   Он принес на плечах печали и горицвет.

   Щурился на север, хмурился на тучи,

   Противосолонья обходил деревню,

   И молчали ветры на зеленых кручах,

   И цепные птицы стерегли деревья.

   Группа "Мельница", "Чужой"

   Леденящий душу вой ворвался в распахнутые окна маленького трактира, заставив притихнуть гул оживленных голосов. Зловеще хлопнула ставня от внезапного порыва ветра, и старый скорняк Гилль выронил из трясущихся рук кружку с выпивкой. Я вздрогнула — но не от волчьего воя, а этого резкого звука.

   — У-у-у, нечисть, — проворчал в наступившей тишине сконфуженный Гилль. — Развелась тварей тьма-тьмущая… Страшно нос из дому высунуть.

   — Жуть как воют! — согласно забрюзжал в ответ пропойца Гунт. — Будто их там на части рвут.

   — Да сами задрали, небось, животину, вот и воют, — со знанием дела промолвил молодой кузнец Хакон и украдкой метнул взгляд в мою сторону.

   Я поспешно отвела глаза: меньше всего мне хотелось встретить его здесь. Но что поделать: казалось, все мужчины Трех Холмов перекочевали в трактир этим ветреным, студеным вечером.

   — Что ни ночь — то козу утащат, то овцу…

   — Не ровен час, на людей нападать начнут…

   «Глупые вы люди! — хотелось крикнуть. — Неужели вы не слышите в волчьем вое жалобный плач? Тоскуют по одному из своих».

   Но разве меня послушал бы кто-нибудь, скажи я правду? Уж лучше молча подождать, пока тучный трактирщик Ирах нарежет ломтями дымящееся мясо и разложит в тарелки голодных посетителей тушенную в подливе фасоль. В пустом животе предательски заурчало: сегодня за целый день в рот не попало ни крошки, но такова уж сиротская доля.

   Ждать и терпеть для меня — привычное дело. Да помалкивать, хоть и нелегко это, с моим-то строптивым нравом. Старая Ульва всегда поучала: «Молчи, Илва, даже если напрасно на тебя клевещут. Смолчишь да глаза смиренно опустишь — сохранней будешь». Эту науку я хорошо усвоила, как и другие премудрости своей наставницы.

   Мимо прошла дородная жена трактирщика, Руна, нарочно задев меня плечом, будто я была для нее пустым местом. Ни слова, ни взгляда — Руна никогда не питала ко мне нежной любви.

   Впрочем, кому, кроме покойной Ульвы, до меня было дело?

   — Уже сколько скотины порезали, твари, — забубнила трактирщица, деловито затирая на столешнице лужицу разлитого эля. — Совсем житья не стало от этих волков, с тех пор как старая ведьма померла. От новой-то вовсе никакого проку нет.

   Она недобро покосилась в мою сторону, норовя испепелить взглядом. «Я не ведьма!» — едва не вырвалось у меня. Но пришлось смолчать и безропотно опустить глаза долу, хотя нутро кипело от несправедливых упреков.

   Как же им невдомек, что волки разгулялись не потому, что ведьма их приструнить не может, а потому, что приграничные наши леса сплошь усеяны трупами воинов, сложивших головы в недавней битве? Еще не остыла земля от горячей крови — что славных рыцарей нашего королевства, что бездушных дикарей крэгглов; еще не отголосили по погибшим матери и жены, еще не залечили раны искалеченные победители. Мертвых в лесу осталось без счету: не хоронил никто. Вот вороны с волками и слетелись-сбежались со всех далей в наши края.

   — Ведьмы, ведьмы… на что они сдались, эти ведьмы? — хлопнул кружкой о стол мельник Огнед, дряхлый старик с грязно-белой косматой бородищей. — Пришла пора мужчинам браться за дело, на охоту выходить!

   — Гляди ж ты, охотничек отыскался, — беззлобно пробурчала Руна, вытерев стол и попутно собрав с него грязную посуду. — Ты и по нужде-то сам выйти не можешь, а уж на волков собрался.

   — Дед дело говорит, — поддержал старого мельника Ланвэ, угрюмый детина средних лет, знатно ставивший односельчанам дубовые избы. — Совсем зверье распоясалось, надо тварям гон устроить.

   — С вилами на волков пойдете? — хмыкнул Гилль, получивший новую порцию пенистого эля взамен пролитого.

   — А чем тебе вилы не хороши?

   Мимо меня ловко прошмыгнул сынишка трактирщика с полными тарелками в руках.

   — Ну вот, Илва, — раздался из-за прилавка негромкий голос Ираха. — Кажись, справился. Давай, показывай, что ты там принесла.

   Я послушно разложила на прилавке свои травы, бережно связанные нитями из моченой крапивы в отдельные пучки. Поставила рядом горшочек с сушеной черникой — до сих пор еще попадалась в лесу моя кормилица, хоть уже и снегом легким по утрам припорашивало, — и корзинку с сушеными же грибами. Трактирщик прищурился, оглядывая цепким взглядом мое добро, довольно причмокнул и открыл было рот, чтобы начать торг, да в этот миг дверь распахнулась, и в харчевне опять воцарилось молчание: десятки пар глаз обратились ко входу.

   Сквозь дверной проем, показавшийся вдруг странно узким, ввалилась огромная фигура; металлический лязг доспехов непривычно резанул уши. Следом за гостем в харчевню ворвался вихрь морозного воздуха, донося со двора жалобное ржание. Наши-то мужики по деревне на лошадях не разъезжают, выходит, нездешнего всадника к нам занесло.

   Ирах так и замер с открытым ртом, уставившись на вошедшего. Да и мне стало любопытно поглазеть на чужака. Длинные лохмы словно припали дорожной пылью: невозможно было определить, какого они цвета. Злые болотно-зеленые глаза поблескивали из-под нахмуренных бровей, под высокими скулами темнели запавшие небритые щеки, губы дергались в кривой усмешке. Росту он был немалого, хоть и сгибался под весом ноши; ширины плечам добавляла помятая броня, из-под которой виднелась прохудившаяся кольчуга — диковинное зрелище для мирных крестьян вроде нас; а болтавшийся в ножнах меч, кои считались в нашей деревне бесполезной блажью, заставлял взирать на него с опасением.

   Поначалу я не разглядела, что же он волочил на коротком копье, перекинутом через широкое плечо. Странный гость остановился посреди харчевни, разогнулся, разом став еще массивней и выше, и сбросил на пол привязанную к древку тушу огромного волка. Я в ужасе ахнула, прикрыв ладонью рот.

   — Так-так… — тишину в трактире, пронизываемую лишь далеким воем, первым нарушил Ирах. — Ты что тут забыл?

   — Домой пришел! — рявкнул чужак и враждебно зыркнул на трактирщика из-под нависших надо лбом спутанных волос. — Имею право.

   — Право?! — кузнец Хакон, поигрывая могучими плечами, угрожающе привстал со своей лавки. — Какое такое право, ублюдок? Нет у тебя никаких прав, ты их все продал за шкуру свою поганую!

   — Заткни свою вонючую пасть, сопляк, или это сделаю я, — зарычал незнакомец и шагнул в сторону Хакона.

   Я ничего не понимала. Человека, принесшего мертвого волка, я видела впервые в жизни, но завсегдатаям харчевни он был как будто знаком. Стало быть, чужак вовсе и не чужак, а один из тех, кто покинул деревню больше пяти лет назад?

   Тем временем Хакон вышел из-за стола и положил огромную жилистую ладонь на рукоять длинного ножа, который выковал сам и всюду таскал с собою, словно был не кузнецом, а взаправдашним воином.

   — Проваливай туда, откуда явился, трусливая шавка!

   — Сейчас поглядим, кто из нас трусливая шавка! — еще ближе шагнул к нему здоровяк, массивностью не уступавший кузнецу, а ростом даже слегка превосходивший его.

   Словно две горы надвигались одна на другую.

   Хакон скривил рот и презрительно сплюнул под ноги чужаку; плевок попал в аккурат на дырявый, грязный сапог. Лохматый глухо зарычал и молниеносно выбросил ручищу вперед, схватив обидчика за горло.

   — А теперь ты это слижешь, недоносок, если хочешь жить! — пророкотал злобный голос.

   Хакон захрипел, сверкнула сталь — и чужак свободной рукой перехватил кулак кузнеца с зажатым ножом. Тот не сдавался: хрипя и шипя, одной рукой отдирал сомкнутую на горле пятерню в латной перчатке; на другой руке вздулись жилы под ветхой рубахой: борьба за нож еще не была проиграна. Руна охнула и отпрянула от сцепившихся противников, остальные посетители повскакивали с мест, опрокидывая лавки.

   — Эй, эй, проваливайте оба! — подал голос трактирщик, выбегая из-за прилавка и взволнованно переводя взгляд с одного на другого. — Не позволю мое имущество портить!

   — Держи ублюдка!

   — Бей его!

   Односельчане ринулись на помощь собрату. Лишь я не смотрела на них: опустила взгляд на мохнатую тушу и присела рядом. На глаза навернулись слезы: я узнала его. Вожак стаи, самый крупный и матерый зверь. Так вот по кому так скорбно выли волки! Рука невольно опустилась на серый загривок, погладила холодную влажную шерсть. Сердце заныло в груди, в носу защипало.

   Живая душа… теперь мертвая.

   Мужики всей гурьбой повисли на чужаке: Ланвэ и подмастерье Брун заломили ему за спину руки, не позволяя дотянуться до меча; братья Ридды, гончар и сапожник, подсекли ноги, вынуждая пленника упасть на колени; старики Гилль и Огнед вцепились ему в длинные сальные волосы, заставляя запрокинуть голову; Хакон что есть силы бил его кулаками в лицо. Поверженный латник рычал и дергался, изрыгая проклятия, пока громкую суматоху не прорезал зычный голос трактирщика:

   — Тихо все!!! Прекратите сейчас же, не то больше никому в долг не налью!

   Он крепко толкнул в плечо разбушевавшегося Хакона.

   — Сядь-ка, парень, да выдохни! — прикрикнул на него Ирах. — Сейчас разберемся, что тут к чему.

   Хакон набычился и потер багровый синяк на скуле, однако трактирщика послушал и отступил назад, не переставая буравить противника взглядом.

   — Ты зачем явился? — надвинулся на все еще дергающегося верзилу Ирах.

   — Я уже сказал, — рявкнул тот, сплевывая кровь с разбитого рта. — Домой пришел.

   — Здесь не твой дом. У меня в трактире что забыл?

   Пленник повел могучими плечами, закованными в железо, пытаясь сбросить с себя гроздьями нависших крестьян. Но, вперив взгляд в лицо Ираха, сказал уже более смирно:

   — Шкуру вот… продать хотел.

   — Шкуру, — эхом повторил за ним Ирах.

   — А то.

   — Шкуры я тут не вижу, только падаль.

   — Сам ты падаль! — злобно крикнул чужак, снова дернувшись. — Я убил его своими руками! Еще солнце не село в ту пору, когда он почти перегрыз мне горло!

   — Илва, отойди, — бросил мне Ирах, словно не слыша последних слов пришельца.

   Я еще раз провела рукой по жесткой шерсти, безмолвно прощаясь со зверем, и послушно отступила назад.

   — Шкуру-то сильно попортил? — заинтересованно посмотрел на добычу трактирщик.

   — Целехонька, — буркнул здоровяк.

   Ирах опустился на корточки рядом с мертвым зверем.

   — Ладно. Сколько хочешь за него?

   — Сколько дашь. Я не гордый.

   — Тогда вот что. Сейчас ты выйдешь отсюда, да подальше, сам снимешь с него шкуру, а тушу закопаешь. И лишь после заходи за платой. И смотри без глупостей! Видишь сам, тебе тут не рады.

   — Зато я помираю от счастья видеть ваши поганые рожи, — пробурчал чужак, продолжая вырываться и громыхать доспехами. — Да отцепитесь вы!

   Ирах поднялся, кивнул односельчанам, и пленника нехотя отпустили.

   — Где моя мать? — глухо прорычал тот, обращаясь к трактирщику. — Я был дома — там никого.

   — Ее больше нет, — Ирах отвел глаза. — И дома у тебя тоже нет, Тур. Уяснил?

   — Что?! — взревел чужак, которого назвали Туром. От его рева у меня мурашки побежали по коже, и я отступила еще на шаг назад.

   Но Ирах не убоялся.

   — А то. Не твой это дом больше. Заберешь деньги за шкуру и проваливай отсель.

   Хакон смерил посрамленного соперника победным взглядом. Тот едва не исходил дымом от ярости, однако обвел налитыми кровью глазами харчевню и сдержался.

   — Это мы еще посмотрим, — сказал он напоследок. Утер окровавленный рот латной перчаткой, взвалил на спину тушу волка и вышел вон.

   Я услышала жалкий всхлип и не сразу поняла, что издала его сама.

   — Не бойся, Илва, — Ирах положил ладонь на мое плечо, — мы тебя в обиду не дадим.

   Мне было невдомек, о чем это он толкует. Ведь чужак, устроивший в харчевне драку, не сделал мне ничего худого, даже не глянул в мою сторону. Но я благоразумно кивнула и покосилась на свое добро, все еще разложенное на прилавке.

   — Ах да, — перехватив мой взгляд, засуетился Ирах. — Руна! Принеси-ка молоко, голубушка.

   Руна смерила меня убийственным взглядом и скрылась за дверью кухни. Ирах пошарил в кармане засаленного передника и не глядя отсыпал мне целую горсть медяков. Мои брови взметнулись вверх: не надо было пересчитывать, чтобы понять, что здесь гораздо больше, чем стоил принесенный мною скарб. Но спорить не стала: какой же глупец примется сетовать на то, что ему переплатили?

   — Да благословят вас милосердные духи.

   Ирах едва ли обратил на меня внимание: он уже приветливо улыбался солдату из охраны нашего лорда, спускавшемуся по лестнице со второго этажа. Там, наверху, у Ираха сдавались комнаты постояльцам трактира. И не только приезжим, но и своим — если те хотят чуток поразвлечься с продажной женщиной. После того, как пышнотелая и немолодая уже Финни минувшей весной была найдена в собственной постели задушенной особо ретивым любовником, продажная женщина в нашей деревне осталась всего одна: молодая хохотушка Мира. Девчонка всегда была мне по душе: осиротев в раннем детстве, она не утратила озорного, веселого нрава, скучать рядом с нею точно не приходилось.

   Легка на помине, Мира спускалась теперь в харчевню вслед за любовником. Завидев меня, она просияла.

   — Хвала духам, ты здесь. Принесла? — шепнула она мне на ухо, приобняв за талию.

   Я кивнула.

   — Тогда идем ко мне, — она схватила меня за руку и потащила обратно к лестнице.

   Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.

   В ее комнатушке царил сущий бедлам — впрочем, Мира никогда не отличалась аккуратностью и любовью к порядку — и все еще витал тошнотворный запах немытых разгоряченных тел и недавнего соития. Я с трудом удержалась от того, чтобы не поморщиться, лишь незаметно потерла нос.

   — Ну давай же! — Мира нетерпеливо дернула меня за рукав.

   Я пошарила в кармане передника и достала пучок сушеной травы.

   — Ты помнишь, что заваривать надо всегда свежее и не пить то, что простояло дольше дня?

   — Да помню я, помню, — отмахнулась она, выхватывая у меня зелье.

   — Трижды в день…

   — Ой, Илва, ну что ты такая скучная?

   — Я уже за сегодня так набегалась — с ног валюсь. А ты отчего такая веселая?

   Мира рассмеялась:

   — Так мы же с тобой по-разному живем. Ты — днем, а я — ночью. Я-то уже выспалась. Корин был моим первым за сегодня. А его никогда надолго не хватает, так что мне не пришлось слишком усердствовать.

   Она хитро подмигнула, а я ощутила жар на щеках и отвела глаза. С Мирой мы знались уже давно, но я никак не могла привыкнуть к распутству ее речей, хотя распутство ее нрава меня уже давно не задевало. Тем чудней, что она стала моей единственной подругой.

   Пальцы сами собой потянулись к теплому шерстяному платку, чтобы развязать концы и стянуть его с головы: в комнате Миры камин пылал еще жарче, чем в харчевне внизу, и я уже изрядно вспотела под уличной одеждой. Мира не упустила возможности провести рукой по моим волосам.

   — У-у-у, Илва, опять дразнишься? Когда ты мне уже принесешь той травы, которая сделает мои волосы такими же золотыми, как твои?

   Я осторожно убрала ее руку и пригладила растрепавшиеся под платком пряди.

   — Я тебе уже много раз говорила: я не знаю такой травы, которая делает волосы светлыми. Рыжими сделать — могу, черными — могу, даже красными и синими могу, а вот светлыми…

   Подруга фыркнула и тряхнула своей густой темно-русой гривой.

   — Врешь. Ты же ведьма, ты все можешь. Вот сама себе такие сделала, а мне не хочешь.

   — Ничего я не делала, — засмеялась я. — Я с такими родилась.

   — Откуда знаешь? Ты даже не помнишь, где и когда родилась.

   Я помрачнела и отвернулась к двери.

   — Ладно, мне пора.

   — Илва, ну не дуйся, не все ли равно, что было с нами раньше? Главное — кто мы сейчас. Лучше скажи: что там за шум стоял внизу? Жуть как любопытно, что я пропустила?

   Ее слова не могли не вызвать улыбку: на эту девушку невозможно было долго сердиться.

   — Пришел какой-то чужак да учинил внизу свару. Волка убил и продать хотел, — я снова помрачнела, вспоминая остекленевшие глаза мертвого зверя.

   — М-м-м… — заинтересованно протянула Мира. — А что за чужак? Молодой или старый?

   — Не старый, но и не молодой. Хотя духи лесные его разберут, он заросший весь и грязный.

   Но интереса Миры мой нелестный отзыв не умерил.

   — А много ли он за волка взял?

   — Не знаю. Ирах сказал, что расчета не даст, пока не получит шкуру, — я болезненно сглотнула. — Сейчас душегуб как раз этим и занимается.

   Глаза подруги алчно вспыхнули. Ну еще бы: недавняя битва на пограничных землях с крэгглами поубавила желающих пересечь межу враждующих королевств, стало быть, путники в трактир почти не захаживали — с кого Мире брать деньги? Деревенским-то мужикам деньжата карманы не оттягивают, а прижимистые жены зорко бдят, чтобы лишний медяк не ушел из семьи вслед за взыгравшей похотью мужей. Знаю, что Мире нередко приходится работать в долг, как и трактирщику Ираху, как и многим из нас. Да только вот кое-кто из своих может и позабыть вернуть должок, а кушать молодой девушке хочется всегда. Тут поневоле начнешь тосковать по мирным временам, когда в Три Холма рекой текли путники и торговцы из дальних городов — эти почти всегда были при деньгах, и кровать Миры в те дни редко пустовала.

   — Вот что я тебе скажу, Илва: этот волк помер не зря! Его смерть послужит доброму делу: пополнит мой кошель. Когда чужак вернется, мимо меня не пройдет, — она довольно хихикнула и покружилась по комнате, — а уж как соберу деньжат, куплю себе новое платье. В неделю ярмарка, пойдешь со мной?

   Я лишь вздохнула. У меня тоже была мечта: купить красивую толстую книгу обо всех немощах, что есть на белом свете, и обо всех снадобьях, которыми можно их лечить. Иногда ее привозил на ярмарку старьевщик из соседней деревни — на нее еще старая Ульва засматривалась, хоть и неграмотная была. Старьевщик говаривал, что попала к нему книга от столичного лекаря, которого сожгли на костре за колдовство — перед смертью бедняга хотел сохранить ее как великую ценность, чтобы не сгорела вместе с ним. Иногда старьевщик позволял мне полистать пожелтевшие страницы, и я с замиранием сердца рассматривала картинки, на которых нарисовано было человеческое тело вместе со всем нутром, жадно запоминала мудреные названия и разные увечья, которые мог получить человек. Я понимала, почему того лекаря предали смерти: в книге говорилось, что из человека можно вынуть хворые внутренности, положенные ему для бытия Создателем, и после этого действа тот все равно сможет жить, и даже стать здоровее, чем прежде. Не иначе как колдовство… Так сочли те глупые люди, что обвинили лекаря в ереси и богохульстве. Но я-то в Создателя не верила: от Ульвы переняла благодарность и почтение к старым духам.

   Страсть как дорого стоила та книга, но я не теряла надежды и упорно копила на нее медяки. Недельная ярмарка могла принести еще одну встречу с моей потаенной мечтой.

   — Пойду, — кивнула в ответ, — но не за платьем. Репы надо прикупить на зиму да зерна для кур.

   — Фу, ты как старая бабка, Илва! — Мира смешно наморщила точеный вздернутый носик. — Репа, куры! Ты посмотри на себя, глянь только на свои руки!

   Смотреть было не на что — и без того ясно, что руки мозолистые и шершавые, загрубевшие от тяжелой работы. Не сравнить с руками Миры, белыми и холеными, не знавшими иного труда, кроме постельных утех.

   — Мне пора, — вздохнула я и вновь натянула платок.

   — Идем вместе, провожу тебя. Страсть как охота на чужака твоего поглазеть.

   — Он не мой.

   — И то правда — мой будет, — рассмеялась Мира.

   Глиняный кувшин со свежим молоком дожидался меня на прилавке у Ираха. Подхватив его, я распрощалась с подругой и вышла во двор.

   — Эй, Илва! — услышала позади себя, едва дошла до калитки.

   Не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто зовет меня — конечно же, Хакон.

   — Чего тебе?

   — Э-э-э… я хотел…

   — Ну, чего? Говори быстрей, я тороплюсь.

   Кузнец все не оставлял надежду добиться моей благосклонности. Но складные речи вести у него всегда получалось плохо, а могучие мышцы, которыми он так любил похваляться, не входили в число почитаемых мною добродетелей. В моей памяти сохранились лишь последние пять лет жизни, но их хватало на то, чтобы помнить, как он обошелся со мной в тот первый год. Он и его подельники.

   До сих пор содрогаюсь, когда вижу кого-то из них. Тех, что решили посмеяться над блаженной доверчивой сиротой без роду и племени.






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

159,00 руб Купить