Оглавление
АННОТАЦИЯ
Что может случиться в обычное рядовое утро преподавателя? Профессор Лозинский проспал собственную лекцию, не смог побриться и позавтракать – всего-то! Его первый соблазн – уценённый пирожок по акции в довесок к кофе. Соблазн второй – нумизматический артефакт, который никто и никогда не видел. Потакать желудку и любопытству – почему бы и нет?! Третий соблазн... или, скорее, дань прошлому – женщина. Куда же без неё...
Лекция уже не состоится, ибо профессор Лозинский сегодня на работу не приедет. А потому – прислушайтесь к доводам разума и подумайте, стоит ли отзываться на старое прозвище, которым вас окликнул давно мёртвый приятель…
Повесть является самостоятельным произведением, связанным с романом «Нулевой портал» общим персонажем.
Категория 16+
ПРОЛОГ
Утро Антона Лозинского пошло вкривь и вкось с первых тактов звонка будильника в смартфоне. Антон привык просыпаться под бодрый мотив одной из развесёлых песенок группы «Ленинград», но далеко не новый гаджет закапризничал, самовольно перегрузился и заменил жизнеутверждающий хит «Мамба» на установленный производителем сигнал в виде нежного, но скучного птичьего чириканья.
Чириканье надрывалось минут пять, в течение которых Лозинский полусонно соображал, откуда в комнате завелась птица и как её выдворить вон, а потом… заснул самым банальным образом. Задрых, так сказать. Проспал – пока не позвонили из деканата, намекнув, что профессор истории перешёл границу дозволенного, так как не явился на первую пару собственных лекций. Сонный профессор скатился кубарем с постели, подвернул ногу, ударился коленом о прикроватную тумбочку, проклял тумбочку, смартфон и, почему-то, деканат, а затем поскакал на одной ноге в ванную, где напрасно щёлкал выключателем света.
Свет отключили, скорее всего, в восемь часов, как и предупреждали вчера объявлением от управляющей компании! Антон собирался безболезненно пережить этот тёмный период на работе, успев убежать из дому до восьми утра, как и положено: сытым, гладко выбритым, в хорошем настроении.
Особенно – выбритым, поскольку сегодня бритьё символизировало новый жизненный этап. Антону нужно было избавиться от самой настоящей пижонской бородки, которая, будто кокетливый воротник из рассказа Тэффи, требовала материальных вложений и бдительно-нежного хозяйского ухода. И если с некоторыми вложениями профессор смирился, не так уж они и велики, то этот вот кропотливый уход вызывал у него изрядное раздражение. Борода нравилась Инге – Инга ушла вчера вечером по обоюдному согласию – борода не нужна. Всё! Простая цепочка, протянувшаяся сквозь бурный роман, который по продолжительности можно было сравнить с несколько недоношенной беременностью.
В период этого романа, желая сделать приятное подруге, Лозинский сотворил со своей внешностью всё, что она хотела: борода – плюс, буйные каштановые кудри – минус. От нового образа «пёрло», выражаясь языком Инги, не только её саму, но и многих других дам из окружения Лозинского. Возглавляли толпу фанаток юные студентки, тоскливо вздыхающие за спиной импозантного препода сорока шести лет, а замыкали – незамужние или разведённые коллеги. Так что, расставшись с Ингой, профессор не без злорадства представлял реакцию всех заинтересованных в бороде сторон.
С вечера он устранил следы пребывания женщины в доме, только вот процедуру расставания с бородой отложил на утро…
А всё, поезд ушёл! На часах – девять пятнадцать, чая нет, бутербродов нет, бритья нет, в шкафу темно! До университета – три минуты на машине, но пара-то идёт, студенты ждут, они будут язвить и ёрничать, ибо обычно профессор Лозинский не пускает никого в аудиторию после звонка.
В связи с этим фактом любимая футболка г-на Лозинского, с принтом знаменитой фразы российского министра иностранных дел, касающейся поведения дебилов на международной арене, к случаю не подходила и теряла свою актуальность. Покопавшись в полумраке в шкафу и ударившись головой, Лозинский вытащил оттуда другую футболку, протестного характера, на которой крупным планом красовалась маска Гая Фокса. Она очень даже неплохо гармонировала с сумбурным утром! Гардероб быстро дополнился потёртыми джинсами, любимым модным пиджаком с заплатанными локтями, лётной курткой, армейскими ботинками на шнуровке и – знаменитой шляпой, из-за которой Антона частенько называли «ханты-мансийским Индианой Джонсом».
Готово! Борода осталась на месте, в желудок провалился гадкий холодный кефир в сопровождении двух печенюшек, профессор выскочил на улицу, завёл своего верного, по крышу забрызганного осенней грязючкой «Йети», и рванул навстречу новому дню.
Правда, лекция по истории в ЮГУ Прим. авт.: Югорский государственный университет в этот серый октябрьский денёк не состоялась, потому что местный Индиана Джонс до работы так и не доехал.
На перекрёстке, ожидая зелёного сигнала светофора, Лозинский почувствовал зверский голод, отнюдь не утолённый парой глотков кефира и печенюхами. А тут, как назло, на краю тротуара стоит и завлекает раскладная вывеска хорошей пекарни, на которой мелом выведено заманчивое предложение:
БЕРЁТЕ ДВОЙНОЙ ЭСПРЕССО – ПИРОЖОК ПО АКЦИИ!
Вход в пекарню – вот, за углом, утренние посетители уже шастают туда-сюда в сопровождении ароматного пара из дверей, сейчас все пирожки по акции слопают! Пекарню Антон знал и любил давно, заезжая сюда в основном вечером после работы. Здесь всегда была вкусная выпечка и отличный кофе. А сейчас времени нет…
– Я не раб желудка! – протестующее сказал Антон самому себе, на что желудок откликнулся вполне себе переводимым бульканьем.
«Голодный профессор – злой профессор!»
Не зря говорят – прислушивайся внутреннему голосу, он тебе плохого не присоветует, любимому. Лозинский крутанул руль, перестраиваясь в соседний ряд под возмущённые сигналы и матерок других участников дорожного движения, а затем пришпорил верного «Йети» и нырнул направо, на стоянку перед гостеприимной пекарней с крепеньким эспрессо и пирожками по акции.
Старая знакомая Галина, повелительница кофе и разного рода булочек, плюшек, шанежек и слоек, удивлённо и радушно встретила постоянного вечернего покупателя. Обменявшись с Галиной дежурными шутками о погоде, еде и личной жизни, профессор выяснил, что пирожки по акции есть (вчерашние, да, но за полцены – и сразу!) с курочкой и с картошкой, радостно потёр руки и быстро сделал заказ, который был тут же разогрет и выдан в сопровождении порции двойного эспрессо.
Всё, пару минут на завтрак, потом – бегом на работу, а студенты ещё чуток подождут. Им только в радость посидеть в гордом одиночестве, валяя дурака без препода!
В небольшой пекарне стояли всего четыре столика, и один из них, – прямо у окна, – не был занят. Антон плюхнулся на стул, не снимая своей неизменной лётной куртки, сделал обжигающий глоток кофе, надкусил пирожок и…
– Антонио!
… зашёлся кашлем…
– Антонио! Глухой, что ли?!
…и усомнился в своей адекватности с утра…
Антона Лозинского окликнули старым прозвищем, подзабытым со времён проживания в Белокаменной. Но дело было даже и не в прозвище, которым Лозинского никто и никогда не называл в Ханты-Мансийске или Сургуте! Нет!..
Человек, громогласно позвавший профессора, был мёртв – и уже давно.
ГЛАВА 1. Однокурсник и монетная сенсация
Эх, хороша осень в Ханты-Мансийске!
Воздух тут чист, сладок и светел, каким может быть только в местах, не отмеченных крупными промышленными предприятиями, выкашливающими в атмосферу то, что порой приходится вдыхать горожанам без пользы для здоровья. А тут вокруг – природная зона тайги, где очищенный гигантскими зелёными лёгкими воздух насыщен аэроионами соснового бора и разбавлен свежим ветерком с Иртыша (это зимой ветер станет холодным и злым, а золотой осенью он не страшен). Можно сказать, что лёгкое дыхание окрестностям обеспечивают шесть тысяч гектар реликтового хвойного леса, природного парка под названием «Самаровский Чугас»: дыши – не хочу!
Солнечных дней тут чуть больше, чем в Сургуте, а потому сентябрь и октябрь так часто радуют глаз багрянцем и золотом, утопающим в пронзительной синеве северного неба, оттенок которого становится особенно глубоким и ярким именно осенью. Октябрь на исходе – завершается навигация по рекам Югры, и вот уже совсем скоро будут скованы льдом и лихой парень-Иртыш, и своенравная госпожа-Обь, в двадцати километрах от точки слияния которых и свил уютное гнездо город.
Хотите увидеть больше и воспарить ввысь, охватив взором всю панораму Ханты-Мансийска, окружённого ожерельем лесов? Тогда поднимитесь по ступеням к кафедральному собору или посетите пирамиду на Комиссарской горе. В последнем случае к восьмидесятиметровой горе вы ещё прибавите шестьдесят два метра самой пирамиды. Городок с сотней тысяч жителей откроется как на ладони – красивый, современный, будто сошедший с рекламных буклетов туристических агентств! Да к тому же, это один из городов в России (и один из немногих в мире), расположенный идеально в точке конфлюэнции. Звучит весомо и загадочно, да и повод для географической гордости есть! Прим. авт.: точка конфлюенции – место, где пересекаются целочисленные меридианы и параллели, без минут и секунд. В России таких городов, помимо Ханты-Мансийска, выявлено четыре: Новосибирск, Красноярск, Иваново, Ставрополь.
Может быть, в тех самых туристических агентствах вам скажут, что история города начинается всего-навсего с тридцатых годов прошлого века, но это не так. Селение Самарово было основано тут ещё в шестнадцатом веке, в месте, где отгремела славная сеча между Ермаком и остяцким князем Самаром. История освоения этого края далеко не всегда была мирной, но, как и всюду, строилась на многих и многих составляющих: любопытство человеческое пополам с жаждой открытий и жадностью до наживы, энтузиазм первопроходцев, сопротивление аборигенов, государственная необходимость и личные нужды, горечь и радость, ярость и любовь, молитва и меч…
Красота нетронутой природы там, где каждая пядь овеяна легендами, мифами или же истинной правдой, со временем ставшей легендой или сказкой. Современные здания там, где бродили мамонты и шерстистые носороги! Высокие технологии там, где вросли вглубь грунта капища древних богов! Раз зацепив, Север прочно пускает корни в душе того, кто ступил на эту землю. Можно любить, можно ненавидеть, можно прожить всю жизнь тут или уехать в тёплые края, но корни останутся – дающие новые ростки или кровоточащие, вырванные с частичкой сердца.
А ещё можно просто всю жизнь прожить здесь и ничего не знать о тех, кто видит мир немного иначе. Таких, как Антон Лозинский…
Жизнь Антона круто изменилась несколько лет назад – в тот день, когда он, увлекаемый интуитивным, практически детским любопытством, дал положительный ответ на странный звонок из коллекторского агентства под названием ОМВО «Жизненный долг». Какое «ОМВО»?! Не существует такой аббревиатуры, скажут многие, и будут правы. Официально – нет, не пытайтесь искать. Но никто не гарантирует, что однажды и вам не позвонят из «Общества с максимально возможной ответственностью», чтобы строго спросить за совершённые неблаговидные поступки – а возможно, совершённые даже не вами, а кем-то из ваших предков. Хотите сгладить последствия и списать долги? Милости просим.
Лозинский, не чувствующий за собой никаких особых долгов – ни финансовых, ни кармических, – примчался по указанному адресу где-то в районе станции метро Бауманская в Москве, в области застройки над бывшей Немецкой слободой. Только вышел он оттуда совершенно в другом месте…
В одном из офисов в цокольном этаже небольшого торгового комплекса в центре Сургута. Исходя из предыдущего опыта сотрудников ОМВО, новый вычисленный «должник» мог даже пропасть без вести для всего мира – если плата за долг окажется непомерно высокой, но… Этого не произошло! Лозинский прошёл через самый странный из пяти порталов ОМВО, нулевой портал, или «Тёму». Именно так на внутреннем профессиональном жаргоне «Жизненного долга» назывался портал, связанный с тонкими мирами, обычно не имеющими отношения к доброму и светлому. А сам Лозинский как же?.. Нулевой портал так и не показал ему подлинную суть долга – личного или наследственного, – но выстроил генеалогическое древо, благодаря которому Лозинский понял, что является прямым потомком Якова Брюса. Потомок долго ломал голову, пытаясь разобраться в намёках «Тёмы» вместе со своим куратором, назначенным коллекторским агентством, но так и не смог сделать выводов.
Прим. авт.: Яков Брюс – сподвижник Петра Первого, сын шотландского дворянина, перешедшего на русскую службу. Имел внушительные государственные и военные и научные заслуги. Народная молва приписала Брюсу сомнительную славу колдуна, а также авторство некой «Чёрной книги» и создание Проклятых часов на улице Спартаковской.
Не смог – значит, не смог. Не первый и не последний сбой в работе «Жизненного долга»! Лозинскому положено было всё забыть, а тому самому непонятному долгу – перейти к следующему поколению в семье… Опять неувязка, потому что ничего подобного не случилось.
– Кажется, «Тёма» принял вас за своего. – Сухо, но с трудом скрывая удивление, заметила глава Сургутского филиала ОМВО, Елена. – Я с таким ещё не сталкивалась.
Мужчина ничего не забыл. Шесть визитов в зыбкую тьму нулевого портала изменили его восприятие окружающей действительности, к чему пришлось привыкать долго. Не будь у Антона того самого детского любопытства, жажды неведомого и готовности встречи с чудом в любую минуту – кто знает, где бы он оказался, включая психиатрическую клинику… Особое зрение и обнаружившееся не то что шестое, а даже седьмое чувство, давали мужчине возможность распознавать суть и смысл явлений, которые принято называть паранормальными, а ещё – вычислять это паранормальное, как правило, нездоровое и страшное, в людях и местах их обитания.
Вам неуютно поздним вечером в глухом тёмном переулке? Вполне естественное чувство, но вам только кажется, что оно проистекает от страха перед ночными хулиганами. А Лозинский увидит то, что могло вызвать страх на самом деле – обосновавшегося тут низшего духа, которому в этом мире не место. Вам почему-то неприятно общество вежливо здоровающейся пожилой соседки, вы стараетесь обойти её стороной? Профессор мог бы сказать, всего лишь бросив беглый взгляд, что за этой опрятной бабушкой тянется хвост чёрной липкой мерзости, состоящей из ошмётков якобы снятой по фотографиям клиентов порчи. Бабушка не снимает никакую порчу, она подкармливает тёмных сущностей, питающихся человеческими суевериями и страхами. Вы уверены, что в новой квартире промерзает зимой угол комнаты из-за криворуких строителей, поспешно сдавших дом в эксплуатацию? Скорее всего, так и есть, но Антон, возможно, пожмёт плечами и скажет, что виноват ваш собственный несдержанный язык, посылающий близких и дальних к чёрту при каждом удобном случае:
– Поминаете его слишком часто, вот и протоптали дорожку для астрального сквозняка. Зовите батюшку, я тут ничем не помогу.
Но во многих случаях Лозинский может помочь – в качестве куратора от ОМВО, назначенного для расследования обстоятельств формирования долга. Или же – гораздо чаще! – просто в качестве консультанта по тем самым паранормальным явлениям, ассистируя кому-то из кураторов. Если есть необходимость, то его вызывают в Сургутский филиал ОМВО: в Москву Антон так и не вернулся, тем самым вызвав массу пересудов и волну недовольства среди родни, друзей и коллег. Он очень быстро осел в Ханты-Мансийске, но вёл крайне активную жизнь с множеством поездок, связанных с основной (и парочкой дополнительных) работой. Причин для невозврата в Москву было две.
Во-первых, необъяснимая любовь к северу с первого взгляда, а во-вторых, изменившееся восприятие Антона как будто отталкивало его от большого города, две трети которого напичкано беспорядочной негативной энергетикой, вызывавшей теперь у Лозинского разве что головную боль и ощущение жестокого похмелья, подзабытое со студенческих времён. Особенно на него давили огромные пространства, занятые под кладбища, где мутная и тяжёлая аура скорби часто переплеталась с чем угодно, включая отпечатки тонких тел тех, кто ещё собственную смерть и осознать-то не успел. Таких было много – умершие внезапно, умершие не своей смертью, умершие плохо – в угаре наркотической интоксикации или пьяном бреду.
Антон не видел их наяву, но неизменно чувствовал присутствие.
Тот, кто сейчас здоровался с ним за руку, – невысокий полноватый дядечка лет пятидесяти с виду, без особых примет, русоволосый и слегка лопоухий, в тёплой пуховой куртке, чёрных джинсах и какой-то криво сидящей кожаной кепке, – был почему-то хорошо и с первого взгляда узнаваем, несмотря на то, что Лозинский не видел его семнадцать лет. Вадим Милухин, бывший однокурсник Лозинского по историческому факультету МГУ, был похоронен в городе Зеленограде на Никольском кладбище пятнадцать лет назад.
О похоронах Антон узнал из объявлений группы бывших сокурсников в социальных сетях. Он с известной долей грусти о преждевременной смерти старого знакомого и тоски по лихому студенческому прошлому собирался навестить могилу, но так и не попал в Зеленоград, потому что обстоятельства с завидным упорством уводили в сторону. А потом начал затухать и сам след воспоминаний, как будто русло пересыхающей реки закидывало песком… Правда, в тех же соцсетях пару раз упоминались некоторые нехорошие обстоятельства смерти Милухина, уже обросшие версиями, одна фантастичнее другой. Рациональное зерно в шелухе версий было одно – смерть то ли в вагоне «СВ» поезда дальнего следования, то ли на какой-то станции.
Болтали всякое – разное: якобы убийство из-за женщины, из-за крупного денежного долга, из-за пьяной ссоры с попутчиком (куда ж он делся-то, если так?!). Кроме того, «знающие» люди утверждали наверняка, что Вадим вёз с собой какую-то тяжёлую монету. Тяжёлую не в смысле веса, нет, хотя и таких монет в мире предостаточно! Речь шла о той степени редкости, которая указывала на антикварную ценность монеты и её наличие в частных коллекциях мира в единичных экземплярах. Трепались чуть ли не о Двойном орле Сен-Годена или даже о так называемом долларе «Распущенные волосы». Мол, за восемь миллионов баксов можно убить тихо, незаметно и бесследно, подстроить всё что угодно, только плати…
Прим. авт.: двойной орёл Сен-Годена – золотая монета, разработанная для стабилизации экономического состояния США в начале ХХ века. Не выпускается с 1933 года, изъята из обращения фактически сразу – с целью переплавки в слитки. Работники монетного двора пытались спрятать партию, но практически безрезультатно. «Распущенные волосы» – монета США из высокопробного серебра, была в обращении в 1794 – 1804 гг. Из-за низкого качества отливки почти весь тираж ушёл в переплавку, до наших дней сохранилось не более двух сотен монет. Последний раз такая монета была продана с аукциона за 7,85 млн. долларов.
Кем были эти знающие люди, так странно обсуждающие смерть одного из них? Нумизматы, представьте себе, которых попадалось немало среди друзей и знакомых Лозинского – таковым являлся и он сам, наследуя хобби отца и направившись по стезе исторического интереса к деньгам ещё до поступления на учёбу в МГУ. Интерес исторический пересекался с меркантильным – будь то коллекционирование на перспективу, экспертиза монет и бон или перепродажа с целью быстро поправить финансовые дела. Прим. авт.: в данном случае боны – бумажные деньги, которые уже вышли из обращения. Бонист – коллекционер бумажных денег.
В слухи относительно тяжёлой монеты, послужившей причиной убийства в поезде, Антон не верил совершенно. Везти в одиночку такой раритет?! Ерунда. Да и вообще, где и как можно пересечься с подобным рариком, если все экземпляры в мире наперечёт?! Ага, разбежались, специально держали в бабушкином сундуке для Вадьки Милухина или ещё кого-то! Бабушкин сундук, заброшенный дом, наследство деда из российской глубинки, таинственные родственники и умирающие подпольные миллионеры a la Корейко из «Золотого телёнка» – всё это лажа, господа, призванная дурить новобранцев нумизматического фронта. Сундуки давно выпотрошены, клады выкопаны, заброшенные дома наизнанку вывернуты добрыми молодцами с лопатами и металлоискателями, а деду, что из деревни, давно уже впарили литое фуфло другие «добры молодцы»…
Прим. авт.: литое фуфло – жаргонное словосочетание нумизматов. Распространённая подделка антикварных монет – именно литьё. Поддельный штемпель изготовить можно, но это стоит денег и требует времени. Мошенники выполняют литьё из формы, для которой послужила именно подлинная монета. При детальном рассмотрении и увеличении подделку распознать легко, но непрофессионал, впервые столкнувшийся с подобным фокусом, часто попадается на удочку, покупая такую вот монету из «бабушкиного сундука»…
Так что, слушая байки о смерти однокурсника, Антон Лозинский просто качал головой. Вадим не был ему близким другом, после окончания МГУ общались редко – в основном по делам, связанным с экспертизой и оценкой монет. И сейчас этот мёртвый бывший однокурсник сидел напротив, подмигивая Антону, запасшись стаканчиком эспрессо и двумя пирожками, один из которых уже бодренько начал жевать:
– Я думал, ты в Москве! Смотрю – ты или не ты?!
– А я думал, ты в гробу. Уж прости, Вадька. – Парировал профессор.
Он практически на уровне приобретённого в последние годы рефлекса присмотрелся к ауре собеседника в поисках странностей – и не нашёл ничего. Человек как человек, никакой аномальщины и близко нет. Сидит, кофе пьёт, улыбается. Только головой подёргивает периодически.
При упоминании гроба Милухин грустно усмехнулся:
– Почти угадал. Считай, что я там был…
Рассказанная им история подкупала именно неправдоподобностью. Так бывает в кино? Нет, настолько коряво придумано, что, к сожалению, смахивает на реальную жизнь.
– …тяжёлая монета, да к тому же иностранная? Не вёз такую, да что ты. Так, было собрано по деревням и весям по мелочи. Без особых рариков, но и не мусор. Было что продать, хорошо было.
– … не было попутчика. Выпил я сильно. Повод был, как тогда казалось – жена ушла. Сам дурак, что там… Я ж уже в поезд садился, так познабливало меня, голова трещала, колени было больно разгибать. Выскочил на станции в ларёк за «догоном»… Мороз стоял жуткий, как сейчас помню. С какими-то привокзальными «синяками» языком зацепился, а потом всё, темнота.
Пропавшие документы – паспорт и железнодорожный билет, – были найдены сутки спустя при дочерна обгоревшем трупе вместе с обугленной старомодной барсеткой, равно как и часы Милухина, и сотовый.
– … выгребли всё подчистую.
Останки нашли на пепелище, в которое превратилось временное пристанище тех самых привокзальных «синяков»: лиц без определённого места жительства, обосновавшиеся на зиму в лесополосе за вокзалом маленького провинциального городка. Милухин на тот момент ничегошеньки знать не мог – с сильными обморожениями он был доставлен в состоянии комы в районную больницу, где и поставили диагноз: реактивный менингит. Полураздетый человек без документов… Несколько недель на границе со смертью, тяжёлая амнезия, расстройство психики, реабилитация, а потом – долгое восстановление подобия прежней жизни.
– … к тому времени уже бомжа того похоронили за меня. Менты сильно не заморачивались. Родня тревогу забила, когда я не вернулся. А нашли-то кости бомжа. Розыск, то-сё. Опознание-то было уже через месяц, что там опознавать… какие-то вещи…
Из родни у Вадима были живы дядя и тётя, мать умерла за год до описываемых событий, с женой он развёлся, детей не завёл. Обида на родственников, так легко согласившихся с его смертью, держалась очень долго. Да и для них был немалый шок, когда объявился «умерший». Потом и дело было уголовное, какое-то висящее-вялотекущее, да закрылось.
– … а помнишь, – снова дёрнул головой бывший однокурсник, – старый фильм, «Жених с того света», где Ростислав Плятт играет бюрократа, которого сочли мёртвым?.. Так вот, его приключения – слабое подобие ада, через который прошёл я сам.
Мужчины помолчали.
– Где ты сейчас, как? – тихо спросил Лозинский, испытывая острое чувство осознания вселенской несправедливости.
Это чувство посещало его довольно часто, как и то самое детское любопытство: в особенности, когда приходилось сталкиваться с делами должников ОМВО, проходящих через порталы. Сам должник порой и знать не знал, что его пращур совершил нечто ужасное, не раскаялся, не загладил никак вину, а должок-то накапал с процентами!
– Прекратите их жалеть, Антон. – Жёстко говорила в таких случаях Елена. – Когда вам двенадцать лет, это вполне естественно: пытаться накормить всех бродячих собак и пристроить в добрые руки всех бродячих котов. Когда вам стукнуло сорок, это уже отдаёт шизофренией.
Профессор выдавал в ответ какую-нибудь остроту, но на этом всё и заканчивалось – эмоции оставались прежними.
– …живу, представь себе, в Нижнем Тагиле. Занесла судьба. Ни с кем из наших не общаюсь, в Москву ни ногой уже лет семь. Да и не знает особо никто, что я жив, так, пара-тройка старых приятелей. И мне их не надо… Как-то всё другим стало, понимаешь? Не пью, не курю, соблюдаю ЗОЖ. Антиконвульсанты, – с лёгкой запинкой выговорил Вадим, – от государства получаю, по инвалидности. Салончик у меня всякого-разного старья, от подсвечников до монеток. А ты?
– Я как раньше. Опять лекцию вот прогулял, первую пару. Только я не слушаю лекции, я их читаю. – Антон коротко рассказал, что защитил «докторскую» и сейчас преподаёт историю.
Собеседники рассмеялись.
– А монетами играться не бросил? – спросил Милухин, и профессор отрицательно покачал головой.
– Не бросил. Затягивает, сам знаешь. Коллекцию здесь не держу, она в Москве у родителей. Иногда покупаю по мелочи, иногда продаю.
– Ну, тогда… – на невыразительном лице полноватого дядечки, выглядевшего куда старше своих сорока с хвостиком лет, мелькнуло юношеское озорство, – тогда пляши, что меня встретил. На это надо глянуть, так что не зря ты свою лекцию профукал, товарищ профессор! Думаешь, я зачем сюда собрался, в края ваши неласковые?..
Антон снова покачал головой. А в следующую секунду второй раз за утро усомнился в адекватности – теперь уже не в своей собственной. Видимо, последствия менингита до сих пор давали о себе знать, и на инвалидность Милухина вывели по весьма конкретным причинам!
Сейчас он на полном серьёзе говорил о некой фантастической монете, мало того, её можно было посмотреть и подержать в руках прямо тут, в Ханты-Мансийске!
Один из фальшивых демидовских рублей, которые якобы чеканил Акинфий Никитич Демидов втайне от государыни, Анны Иоанновны. Один из мифов нумизматики, красивая и жуткая легенда, игры разума, тема для конспирологических телепередач, «развод» для новичков и откровенных дурней, верящих в плоскую Землю.
Нет такой монеты – и не было никогда.
ГЛАВА 2. Монстр и осенний свет
Мифов в истории более чем достаточно. Так уж повелось, что вокруг неординарных личностей вьётся целый шлейф выдумок на все лады – от анекдотов до кровавых небылиц.
Анекдотом в данном случае служил диалог между императрицей и промышленником Демидовым, якобы состоявшийся во время игры в карты. Царица играла из рук вон плохо: то карты передёргивала, то ставки неверно побивала (мол, я на троне, мне всё можно), а Демидов и бровью не вёл! Знай себе подкладывал в кучу благородного металла на столе новёхонькие серебряные рублики! Анна Иоанновна замаялась выигрывать и денежки к себе подгребать, да и спросила полушутя в конце последней партии, чьи это такие красивые монетки будут, на которых и муха не сидела? Её, императрицы, монетного двора, али слухи верны, и горнозаводчик начал свои рубли чеканить в обход короны?! Отшутился Акинфий Никитич, польстил государыне, вывернулся…
Прим. авт.: с этой версией вы можете познакомиться, например, в замечательной трилогии Евгения Фёдорова, «Каменный пояс».
Ну, а кровавая небылица касалась подземелий накренившейся (вот тебе, город Пиза, и в России не лыком шиты, тоже криво строить умеем!) Невьянской башни, основание которой было заложено в одна тысяча семьсот двадцать первом году, после того, как роду Демидовых пожаловали дворянство. Кто её проектировал, приглашал Демидов ли для строительства итальянских мастеров, или свои родные постарались, теперь уже и не найти, версий много – но и легенд о причинах наклона не меньше.
Народная молва быстро запустила байку о том, что башня-то начала падать из-за избытка грехов и злодеяний, совершённых Акинфием Никитичем, «много греха приняла». А самым главным злодеянием был факт затопления подвалов Невьянской башни – вместе с рабочими. По легенде, в подземельях находился подпольный монетный двор горнозаводчика, располагавшего несметными богатствами, кои царям даже и не снились. Приехала государева ревизия во главе с князем Вяземским по наводке верных людей, дабы прижать к ногтю фальшивомонетчика, осмелившегося делать золотые и серебряные рубли лучшего качества, чем царские, а фальшивомонетчик не растерялся. Взял, да и затопил подвалы башни вместе с несчастными подневольными людьми, которые там трудились во имя незаконных благ угнетателя трудового народа. Ну, как есть злодей, что с него взять!
Прим. авт.: данный сюжет многократно обыгран в литературе, киноискусстве и живописи. Кинокартины «Пётр Первый», «Демидовы», полотно О.Э. Бернгардта «Затопление Невьянской башни» и т.д.
– Дыма без огня, как известно, не бывает. – Пожимал плечами один из преподавателей Лозинского. – Но ведь одна болтовня и домыслы, где свидетельства?!
Да были всамделишные следы дыма, были – в саже, взятой из дымоходов той самой башни, исследователи двадцатого века нашли частички золота и серебра… Очерков и статей в девятнадцатом – двадцатом веках на эту тему написали немало, но прямых доказательств ни в одном из текущих с момента появления жуткой легенды веков не нашли. Мало того, памятная комиссия ревизоров во главе с князем Вяземским поехала на Урал уже после смерти Акинфия Демидова, а до него ревизоры были другие – всё по тем же «серебряным» доносам! Современная археологическая экспертиза подтвердила одно – уровень расположения подвалов Невьянской башни таков, что затопить их враз, моментально, просто невозможно технически, нужны хотя бы мощные насосы, нагоняющие воду! Разве что поспособствовали Демидову те самые тёмные силы, общение с которыми приписывал оной личности простой люд.
И, само-то главное: где хоть один рубль из многих сотен, якобы отчеканенных на тайном монетном дворе, принадлежащем Демидову?! Доносы – были. Зависть человеческая к чужому успеху – была, во все времена себя проявляла, а уж потребность объяснить стремительный взлёт благосостояния тогдашнего олигарха – как без неё!.. А частички благородных металлов в дымоходе? Между прочим, они тоже были, ибо причиной их появления послужил пробирной горн – первая в России частная химическая лаборатория, так что не подкопаешься. Правда, дымоходы-то из подвалов заложили в проекте сразу при сооружении стен… Зачем?! Уж не знал ли тот, кто задумал строительство башни, о возможности выплавки золота и серебра из алтайских или уральских руд до факта их массовой добычи?! Практичные до мозга костей Демидовы вдруг решили вложить гору денег не в новый завод, а в… башню, не имеющую, допустим, оборонительной ценности?..
Вопросы, вопросы…
Много чего было, да и осталось – в виде пробелов в знаниях, утери исторических документов и, наконец, свойств человеческого разума – дополнять историю вымыслом там, где не хватает подлинных свидетельств.
– Не смеши меня. – Фыркнул Лозинский, одним глотком допивая остывший кофе и понимая, что до конца пары осталось четыре минуты, торопиться уже некуда, сегодня больше занятий нет.
Но ведь надо прибыть с виноватым видом в деканат, потом раскидать на почту старостам текст и презентацию лекции, а после – заняться текущими, гадскими бумажными делами, которые сами не сделаются. Вся суббота на это уйдёт! Как и многие преподаватели, Антон с горечью видел, что образование превращается из процесса передачи знаний и воспитания будущих кадров в какой-то дикий суррогат потребительской услуги и выматывающей бумажной работы, нагло ворующей время у всех: от педагогов до администрации. Впрочем, момент для дискуссии на эту тему был неподходящий.
– Вот мой номер сотового, давай вечером посидим где-нибудь.
– Скептик ты, Антонио! – с изрядной долей обиды в голосе произнёс Вадим, доставая из внутреннего кармана смартфон размером с лопату. – Или считаешь меня больным на всю голову, я же вижу. Думаешь, я не в своём уме?
Может быть, это подозрение не было лишено оснований, но Лозинский и виду не подал, с улыбкой хлопнув собеседника по плечу.
– Не думаю, Вадька. Даже больше скажу – в чудеса я, представь себе, верю больше, чем многие другие. Я эти чудеса видел. Но есть вещи, в которые я просто не должен верить – как здравомыслящий историк, даже если бы сильно хотел.
– Тем не менее! – веско сказал бывший однокурсник. – Вот тебе, глянь заключение.
Любопытство взяло верх над скепсисом. Антон посмотрел файл и переписку в протянутом Вадимом смартфоне. Да, интересно… Речь шла об Анне тридцать шестого года, с портретом работы Гедлингера, да ещё и в очень неплохом состоянии. Минимальные повреждения и благородная патина – и только. Но такие элементы можно и сымитировать искусственно, хотя выглядит вполне себе… Крупные фото во всех ракурсах, описание, результаты экспертиз, несколько разнящиеся между собой, но сходящиеся в одном: это неизвестный ранее комплект штемпелей гедлингеровского рубля. Сам по себе такой факт даже мог считаться сенсаций, но…
Прим. авт.: речь идёт о серебряном рубле Анны Иоанновны, 1736 года. Портрет императрицы для него выполнен шведским художником-медальером Иоганном Карлом Гедлингером, работавшим с лучшими монетными дворами Европы и специально прибывшим в Санкт-Петербург с данной целью в 1735 году. Это раритетные монеты, средняя аукционная стоимость которых – порядка ста двадцати тысяч рублей. По сути, этот рубль был первой монетой, отчеканенной из серебра отечественного происхождения, а не ввезённого из-за границы. Было добыто несколько пудов соответствующей руды, из которой изготовлен сплав для весьма ограниченного тиража «гедлингеровских» рублей.
– Проходы?.. – быстро спросил Лозинский, уже зная ответ.
Прим. авт.: аукционный проход монеты – её появление на торговых площадках.
– Ни одного. Официально её нигде нет. И это не новодел. Дальше листай.
Профессор поскрёб подбородок, украшенный поднадоевшим модным аксессуаром, и посмотрел последнее заключение, где фигурировали результаты спектрального анализа.
Фальшивка, выглядящая достойнее оригинала?! Да какая… Не альпака, не каламин! Прим. авт.: излюбленные сплавы фальшивомонетчиков, включая современных любителей подделывать старинные монеты. Альпака состоит из 55% меди, 18 – 22% никеля, 15 – 20% цинка. Каламин – так называемый «технический цинк». Если монету из каламина покрыть тонким слоем серебра, дилетант не отличит.
Фальшивка отнюдь не современная, да к тому же, содержащая в сплаве больше серебра, чем свойственно той самой Анне. Не восемьсот вторая проба, а восемьсот шестая, чего просто не могло быть. Странные незначительные следы мышьяка в сплаве – Антон сразу вспомнил, что по некоторым историческим байкам, чеканку фальшивых денег с изрядной долей мышьяка приписывали вороватому сподвижнику Петра Первого, Александру Меньшикову. Согласно тем же байкам, Акинфий Демидов этим опытом интересовался и даже изучал.
– Ты сам-то веришь?!
– Я общался с людьми, работавшими на заключение! – с энтузиазмом и огоньком в глазах важно кивнул Милухин, допивая второй стаканчик кофе. – Фамилии-то знакомые?
Да, двоих Лозинский хорошо знал и мог вполне доверять их мнению.
– … и сейчас я собираюсь встретиться с её хозяйкой. – Подмигнул Вадим. – Я ж тут со вчерашнего дня… Под утро она прилетела, тебе любопытно будет встретиться, кстати. Не хочу, чтобы уплыл рубль хотя бы до тех пор, пока я на него не посмотрю. А то есть в Сургуте желающие – и посмотреть, и потрогать, и купить, если что. Даже если это не демидовский рубль, а другая фальшивка восемнадцатого века, а? Твоё мнение было бы кстати. Неужто тебе неинтересно?
Многие напрасно думают, что какая-нибудь внезапно найденная старинная монета, которую раньше никто не видел, сразу потянет на дикую сумму денег, обеспечившую будущее счастливому владельцу. Не-а, не потянет. Если монеты нет в каталогах, нет проходов по известным аукционам – то с равным успехом она может оказаться как сенсацией, стоимость которой будет расти буквально на глазах, так и пустышкой, не стоящей ни-че-го. Сенсации же в мире нумизматики порой случаются – но редко, так что и в данном случае сюрприза могло не быть.
Антон пропустил мимо ушей местоимение: «она», ухватив лишь краешком сознания тон, которым местоимение было выделено, и причина имелась. В момент выяснения интереса к открытиям в нумизматике мужчины уже выходили из стеклянных дверей вкусного заведения, а сам профессор всё-таки решил направить стопы на работу:
– Слушай, Вадька, ну, знал бы я раньше, ну, будь сегодня выходной… Конечно, интересно. Но…
Антон собирался сказать, что рад «воскрешению» старого знакомого, и рад общаться, и что-то ещё собирался сказать, как вдруг…
– Осторожно! С дороги! Помогите!
По мощёному брусчаткой пустынному тротуару на вышедших из пекарни людей с рычанием несся самый настоящий, жуткий с виду монстр.
***
Стремительно приближавшийся силуэт какой-то непонятой твари с вытянутой чёрной мордой состоял то ли из ошмётков рваной плоти, то ли из естественных, безобразных и уродливых выростов этой самой плоти. Сплошные зубы, шипы, куски свалявшейся, тусклой рыжей шкуры, из-под которой выступали голые кровоточащие мышцы. Доля секунды – и монстр кинется на тех, кто встал на его пути! На улице – почти никого, пустота, как обычно бывает в фильмах ужасов, когда на героя нападает неведомая нечисть.
И тут… Антона мог бы разобрать хохот от осознания истинной сути зрелища: рычащим чудовищем оказался довольно крупный доберман, что был одет в какой-то непонятный фэнтезийный костюмчик, демонстрирующий те самые ошмётки, шипы и якобы кровоточащие фрагменты ободранной шкуры. Хохот был бы нормальной реакцией на креатив владельца пёсика, если бы сам владелец (бледный упитанный парнишка лет тринадцати, запыхавшийся и потрясающий собачьим поводком) не орал благим матом, убеждая всех встречных-поперечных убраться прочь:
– Осторожно! Он сорвался! Порвёт! С дороги!
Идущая по направлению к пекарне старушка увёртливо и очень качественно спряталась за фонарный столб и не отсвечивала, когда ряженый доберман с оскаленной пастью пролетел мимо. Может, у него и не было целью кого-то порвать, но тот самый карнавальный костюм, на ходу гремящий пришитыми плашками в виде шипов и осколков костей, довёл бы до белого каления и смирную болонку. Лозинский непроизвольно сделал шаг назад: собак он не боялся с самого раннего детства, просто сказался фактор неожиданности.
Отступление не понадобилось.
За пару метров до крыльца пекарни доберман начал тормозить всеми четырьмя лапами, сопровождая свои действия жалобным щенячьим визгом. Пёс даже грохнулся на бок, а потом так же резво подорвался и с воем кинулся назад, к упитанному владельцу, словно хотел спрятаться за него подобно старушке, уже покинувшей хлипкое укрытие и исчезнувшей с тротуара, как не было.
«Ай, бабка! Респект!» – с уважением подумал профессор, попутно соображая, что могло так напугать крупного пёсика с оскаленной мордой. «Пёсик» жался к ногам пацана, торопливо цепляющего поводок к ошейнику с помощью надёжного карабина.
Королева пирожков, Галина, теперь с любопытством высовывалась из стеклянных дверей и на всю улицу комментировала действия подростка:
– Ой, во что животину превратил, изверг! Молодёжь! Тьфу на этот басурманский праздник, ещё бы тыкву на бошку себе напялил! Мальчики! – последнее ласковое и участливое обращение было адресовано стоявшим на крылечке взрослым мужикам. – Вас не покусали?!
«Мальчики» были живы и здоровы, так что успокоенная Галина вернулась в недра пекарни, напоследок погрозив псу и его малолетнему хозяину кулаком.
Упоминание о тыкве поставило всё на свои места – как раз накануне пресловутыми тыквами и вырезанными из чёрной бумаги летучими мышами и паучками студенты густо украсили многие интерьеры учебного заведения. Готовились к сегодняшнему Хэллоуину. Доберман был одет как раз для какого-то подобного мероприятия: может, в школе его хозяина проходил конкурс на самый страшный костюм для животинки?! Но не о спорной идейной стороне чужеродного для Руси-матушки праздничка думал сейчас Антон Лозинский. Он думал о том, что могло вот так напугать серьёзную собаку. Вряд ли это была любимая шляпа Антона или он сам. Рядом же ни души – кроме Вадима Милухина.
Теперь Антон смотрел.
Смотрел на воскресшего однокурсника, странно освещённого косыми падающими лучами низкого солнышка. Солнышко не должно было показаться сегодня, если верить прогнозу погоды – но в кои-то веки прогноз подвёл в лучшую сторону, и вместо холодного дождя вперемешку с колкими кристаллами снежной крупы на город обрушилось именно солнце! Ишь, как светило балует северян, октябрь-то порой тут и жёсткими «минусами» провожают или метелью!
Фигура же Вадима как будто расслаивалась в этих рахитично-скупых солнечных лучах последнего дня октября, плыла. Незыблемая и ясная картинка касалась только головы да ещё одной части тела – кистей рук, на которые мужчина как раз натягивал кожаные перчатки. Всё остальное было зыбко и полупрозрачно как наваждение. Тротуар вмиг наполнился прохожими. Шустро семенила прочь та самая старушка, опасливо вытягивающая шею вслед мальчику и собаке. Неторопливо вышагивала красивая девушка с отрешённым лицом, вся погружённая в то, что слышала из наушников, охвативших её головку жутковатым чёрным венком. Почти бежал сердитый дядька с портфелем под мышкой, бурчащий что-то себе под нос. И никто из них не заметил удивительного эффекта, изменившего облик Милухина – каприз оптики, не иначе, игры атмосферы, причуды осеннего света…
Встреча. Чистая аура. Монета. Собака. Голова. Два человека, несколько изменившиеся внешне за годы, но сразу и без сомнения узнавшие друг друга при случайной встрече – это вам как?! Чувство той самой вселенской несправедливости (что не так с Вадимом, хлебнувшим неприятностей несколько больше, чем многие другие) и чего-то ещё, остро кольнувшего то ли в сердце, то ли куда-то в позвоночник, то ли в то место, где пожизненно локализуется детское любопытство у взрослого дяденьки.
– Я на машине. – Просто сказал Лозинский, в то время как Вадим о добродушным смехом рассуждал о «чокнутом» поколении, которое плавно перетекло от покемонов к косплею и втянуло в это дело домашних питомцев. – Поехали, куда надо?..
ГЛАВА 3. Второй монстр и старые кости
Ехать надо было недалеко – но будем справедливы, в компактном городе всё условно недалеко. Очень быстро профессорский «Йети», который не мешало бы помыть после последних лесных выездов, приблизился к улице Гагарина, насквозь пронизывающей лесной массив.
– Нам туда! – показал Милухин на трёхэтажный, относительно многоквартирный дом из тех, что выбиваются внешним видом из типовой застройки и претендуют на статус недвижимости с лёгким налётом элитарности.
По дороге мужчины успели обменяться несколькими фразами об общих знакомых, и уже на крылечке подъезда, когда Вадим нажал кнопку переговорного устройства домофона, снова прозвучало местоимение «она».
– Не понял, ты про кого? – рассеянно спросил Антон, входя в чистый, буквально вылизанный и светлый подъезд, подтверждающий предположение о жилье не самого «бюджетного» уровня. – Здесь кто-то с курса, что ли?
– Вот ты тундра недалёкая, Антонио! – хмыкнул спутник Лозинского. – Нам на третий этаж… Я же тебе и говорю, что она прилетела ночным рейсом. Ты не понял, о ком я? Алла!
– За «тундру» ответишь!
Конечно, профессор понял. Конечно, он удивился – может быть, не меньше, чем явлению воскресшего однокурсника. Алла? Столько лет прошло, да перегорело. Пережёвано, выплюнуто, зачёркнуто – как хотите. Лозинский забыл это имя, и сейчас понял, что оно совершенно не цепляет – ни обиды, ни радости, ни едкого осадка душевной кислоты. Даже интересно будет посмотреть, какой она стала: небось растолстела, как некоторые сокурсницы, периодически стучащиеся на страничку профессора в «Одноклассниках».
Лестничный пролёт, фикусы и папоротники в вазонах, гостеприимно распахнутая дверь. Ленивые шутки о том, кто тут «тундра», а кто есть кто из Нижнего Тагила – со всеми возможными рифмами. Внезапное осознание самого мощного астрального сквозняка, с которым когда-либо приходилось сталкиваться – за всю относительно недолгую, но бурную и интересную практику работы с должниками, проходившими путями портала «Тёма». Омут беспорядочных течений, рвущих, тянущих, выталкивающих и скручивающих пространство, словно стиральная машина. Но это потом, секундой позже, а сначала – просторная и дорого оформленная прихожая в квартире весьма нестандартной планировки и… бесформенным серым облаком пыли опадающая на паркет фигура Вадима Милухина. И стук падающих костей – как будто из детской сборной игрушки-пирамидки выдернули стержень.
Понятно, почему испугался грозный доберман: животные инстинкты позволили почуять потустороннюю тьму, прячущуюся за фасадом имитации тела. А вот Антону чувствительности не хватило – или тот, кто создавал имитацию, владел особым искусством, обычным людям недоступным. Да и профессор с таким ранее не сталкивался.
Всё произошло практически мгновенно, сменившись коротким болезненным забытьём, а дальше – быстрым пониманием того, что вместо прихожей вокруг комната – так же дорого и с большим вкусом оформленная в каком-то странном стиле, где плавные очертания перетекали друг в друга без острых углов и предметов мебели привычной глазу формы. Как будто это жильё сливочных, розоватых, мягких салатовых и белых оттенков было уютным коконом бабочки.
Прим. авт.: хотите получить представление об интерьере этой любопытной квартиры? Поищите в сети дизайн в стиле «биоформизм».
Антон ощутил под собой удобное кресло. Стопы утопали в белом пушистом ковре. Кто-то уже снял с мужчины ботинки, шляпу и лётную куртку, поставил на столик перед креслом фарфоровую чайную пару, такую красивую и воздушную, что страшно было тронуть. По запаху духов практически понятно было, кто всё это проделал. Ненавязчивый запах будил ассоциации, будоражил воспоминания, он не был забыт за двадцать с гаком лет… Какие двадцать, все двадцать пять!.. Тут же становился очевидным и источник сквозняка: из кресла было видно прихожую, где опустилась на одно колено та, что сейчас плавными движениями аккуратно собирала с паркета желтоватые, гладкие и отполированные кости. Череп и что-то ещё – фаланги пальцев рук, что ли?.. Никакой серой пыли, никакого воскресшего однокурсника, только она.
– Что ты здесь делаешь? – негромко спросил Антон, чувствуя в глубине души самые разные эмоции.
Доберман в фэнтезийном костюме, конечно же, не был монстром. Пёс всего лишь пришёл в ярость от грохота костяных плашек… Двадцать пять лет назад та, что собирала в тёмный кожаный кофр останки несчастного Вадима (у Лозинского теперь не возникло сомнений, чей это череп и косточки), была любимой, желанной, опьяняющей… но не была монстром.
Когда же она им стала-то, а?!
***
Если у вашей двери жалобно мяукает маленький бродячий котёнок, вы испытаете жалость. Если на его месте будет старая облезлая кошка, сплошь покрытая пятнами лишая, к жалости может добавиться ещё и брезгливость. Кто-то пройдёт мимо. Кто-то сжалится, вынесет еды и понадеется, что бедное животное поест и уйдёт, ситуация как-то разрулится сама собой, и больше не придётся разрываться между жалостью и брезгливостью. Единицы возьмут на себя ответственность высшего порядка – усыпить старое больное животное или пытаться лечить.
Антон пока не определился, как же ему хочется поступить.
Сейчас Алле Новиковой (или какую фамилию она носит?!) должно было быть сорок восемь лет – она на два года старше Лозинского. Она ни коим образом не напоминала внешне старую умирающую кошку, нет! Какие «сорок восемь»? Тут и сорок-то не дашь, можно сразу на обложку журнала без поправок в макияже и одежде. Изменился оттенок волос – когда-то они имели цвет воронова крыла и лежали на плечах красивыми волнами, а теперь элегантное каре было окрашено переходом от чёрного к платиновому цвету, с лёгким мерцанием несуществующей седины. Классический овал лица, правильные черты, зелёные глаза, матовая белая кожа, изящный намёк на тушь и помаду – всё гармонично, как и чёрные брюки со стрелками, и кашемировый свитер стального цвета, вокруг горловины которого небрежно и очень продуманно был скручен алый шёлковый шарф.
Красавица, как есть… Только вот аналогии со старым умирающим животным провести было реально – благодаря искорёженной и рваной ауре, залатать дыры в которой не представлялось возможным. Из этих дыр и свистал тот самый немилосердный сквозняк, который пожирал не только тех, на кого мог быть случайно или намеренно направлен, но и хозяйку тоже.
Алла перевелась на исторический факультет МГУ на втором курсе, сразу став объектом внимания со стороны парней и зависти пополам с заискиванием со стороны девчонок. Она не только была несколько старше, у неё имелось всё: недюжинный интеллект, потрясающий такт в общении, ослепительная внешность, элегантная умеренность в одежде и косметике – при несравнимых со многими другими студентами финансовых возможностях. Родители её принадлежали к той части бывшей партийной элиты, которая в своё время грамотно перестроилась, сменив красный флаг на триколор, лавируя между замшелыми островами прогнившей управленческой системы, остатками имперских амбиций и стремительно зарождающейся породой молодых волков, прорывающихся всюду – от властных структур до новорожденного бизнеса.
С Новиковой хотели бы быть многие, но в конце третьего курса она сама обратила внимание на Антона и очень легко пошла на контакт с его семьёй, как-то незаметно став частой воскресной гостьей, остающейся на ночь. Мать будущего профессора Лозинского, принадлежащая к быстро исчезающей когорте потомственных москвичей в нескольких поколениях, была в восторге от «девочки с безупречным воспитанием», отец (куда более сдержанный), понимал, в каких кругах окажется сын при возможном создании семейного союза, и какие перспективы могут скрываться в данном союзе, – от космических до летальных. Лозинский-младший был далёк от всех этих рассуждений, он влюбился по уши и горел тем ровным чистым пламенем, которое сопровождает вовсе не первую юношескую любовь с нотами истерики и взрывом избытка тестостерона, а зарождающееся начало нечто большего.
Всё кончилось на пятом курсе – после защиты дипломных работ. Алла исчезла, обрубив все средства к общению, оставив после себя полный раздрай в душе Антона, обиды общих друзей, непонимание и – материальный след тоже: один из своих бесчисленных любимых шарфов, расписной батик с тонким ароматом бессмертного творения Коко Шанель. После нескольких месяцев грусти, тоски и уныния Антон всё-таки ожил, твёрдо поставил точку, задвинул в дальний уголок мозга остатки чувств и собирался выкинуть шарф, но мать не дала:
– Антоша, не горячись. Даже если между вами всё кончилось, шарфик я приберу. Пусть лежит. Мне приятно будет вспоминать об Аллочке…
Кто-то из сокурсников утверждал, что Новикова уехала куда-то в Латинскую Америку, скоропалительно выйдя замуж за дипломата. Проверить этот факт не представлялось возможным – через месяц состоялось громкое заказное убийство её отца, а мать, по слухам, спешно эмигрировала в Англию.
Аллочка, похоже, своей любви к шёлковым шарфам не изменила и сейчас с лёгкой улыбкой смотрела на маску Гая Фокса на футболке мужчины, сидящего в кресле:
– Мальчишка…
– Я повторяю: что ты здесь делаешь? – терпеливо проговорил Антон, чувствуя какую-то неприятную слабость в коленях. – Дополню вопрос: что с Милухиным? И, заодно уж, с тобой?
– Не спросишь, почему я ушла тогда?
Кости были собраны в коробочку, коробочка куда-то исчезла из поля зрения. Антон не мог бы поручиться, что видел, куда.
– Мне уже пофиг. – Вот это он произнёс абсолютно искренне.
– А я начну с этого. – С нажимом завёл монолог звонкий и чистый голос, ничуть не изменившийся за годы. – Ушла, потому что пожалела. Дела моей семьи – это одно, но не в них проблема. Я знаю, что ты вокруг меня сейчас видишь. Знаю, почему видишь – ты так странно прорезался, как зуб мудрости у старого деда. Больно, саднит, мешает, но на фоне многих других выпавших зубов можешь стать подспорьем, позволяющим пережёвывать пищу без протеза. Я сняла здесь квартиру три недели назад, изучила всё, что мне было нужно, а нужен сейчас ты! Протеза у меня нет, не успею изготовить, если уместно сравнение… Вадим… мир праху его не пожелаю, часть праха активно эксплуатируется. Он сгорел в привокзальном бомжатнике, как последний дурак, когда вёз мне спасение, уплывшее из рук из-за его проклятой тяги к алкоголю. То, что ты видел вместо Вадима, всего лишь шкурка с грамотной начинкой. Его костям теперь всё равно, что я с ними делаю. А то, что ты теперь видишь и чувствуешь – так я всегда такой была, Антон. Почти всегда, если резать жизнь на отрывки. Я бы просто съела тебя, как всех, кто имел несчастье быть рядом!
Алла встала между стеклянным столиком с овальной столешницей – такой, что сливалась с окружающей обстановкой, создавая иллюзию полёта чайной пары в воздухе. Женщина скрестила руки на груди, принимая психологически закрытую позу, которую так часто видел Антон у должников ОМВО, до последнего цепляющихся за остатки материалистической картины мира. Зеленоглазая брюнетка не цеплялась ни за что. Она принадлежала к тем, кто в эту картину не укладывается – и к тем, к кому из ОМВО могли настойчиво звонить и, скорее всего, безуспешно.
По ней плакал нулевой портал, если можно так выразиться.
– Ты знаешь, что такое игоша, Антон? – спросила женщина, глядя на невольного гостя сверху вниз.
– Без понятия.
– Тебе повезло. А я узнала. Когда мне было всего шесть лет – и мир вывернулся наизнанку раз и навсегда.
***
Семьдесят девятый год двадцатого века. Ожидание невиданного праздника – той самой Олимпиады-80, уже заблаговременно, почти за год до старта, разлито в воздухе, как будто предвкушение событий, объединяющих в радостной сказке многие миллионы людей. Но семью Новиковых радость миновала стороной. По прогнозам врачей, девочка Аллочка, скорее всего, до начала игр не доживёт. Её красный костный мозг отказывается производить должное количество эритроцитов, а эритроциты не хотят взрослеть, сохраняя внутри ядро, чего категорически не должно быть у зрелых красных кровяных телец. Возможности и связи отца девочки, молниеносно делающего успешную карьеру в самых «верхах» огромной страны, использованы на полную мощность. И даже последний рискованный рубеж, ещё не ставший в конце семидесятых годов обыденностью – трансплантация костного мозга, – тоже может быть пройден, но… не факт, что ослабевшее детское тельце примет этот трансплантат, или хотя бы переживёт процедуру наркоза. Уже начались дистрофические процессы в миокарде, и если бы дело было только в сердце…
Периоды ремиссии становятся всё короче. И вот однажды мать Аллочки, измученная и почти потерявшая надежду, слышит от подруги короткий шепоток:
– К бабке её надо…
Сначала молодая женщина не понимает, о какой бабке идёт речь, и наивно переспрашивает подругу: неужели та думает, что пребывание в деревне поставит девчушку на ноги? Да и бабушки у семьи Новиковых другие – одна актриса, вторая – директор завода. Не в деревне они, отнюдь!
– Ты меня не понимаешь, что ли? Я говорю – не к бабушке, а к бабке.
Мама Аллочки, наконец, понимает, возмущённо кричит на подругу и вытирает с глаз злые слёзы бессилия. Какая «бабка»?! Поповщина, мракобесие? На дворе век космических достижений и почти что торжества социализма! Да если узнают…
– Как хочешь. Моё дело предложить. – Равнодушно отвечает подруга. – Если передумаешь, оставлю адрес, поедете. Она всех принимает.
Аллочкина мама не сказала мужу о странном разговоре. Только этого ему не хватало… Но мысль прочно засела в её голове, не отпуская ни днём, ни ночью. И когда врачи предупредили, что ремиссия скоро закончится, потому что анализы ухудшаются на глазах, а супруг уехал куда-то принимать строительство завода оборонной важности, женщина не выдержала.
Ехать надо было не в Подмосковье, как сначала казалось, а куда-то в Свердловскую область, в Невьянск, и даже не в сам городок, а в бывшее старообрядческое село Быньги. Полная сомнений, с истрёпанными нервами, скепсисом и каким-то первобытным страхом – со всем этим багажом женщина села в поезд вместе с дочкой. Пожилая соседка по купе, доцент исторического факультета, вышедшая на пенсию, отвлекала от тяжких раздумий рассказами о своих родных местах.
– Вы едете в чудесный край, полный загадок. «Угрюм-реку» в селе снимали, между прочим. Да, и столбы электрические выкапывали, чтобы те в кадр не попали, представьте себе! Откуда, думаете, пошло название – Быньги?..
– Откуда же?.. – рассеянно переспросила мама Аллочки, доставая из сумки лекарство от укачивания – слабенькой и бледной девочке сразу стало плохо, не успел поезд отойти от перрона.
– Манси, моя хорошая. Вогулы… Название берёт начало от Елбынгь-я – Святая река, их река, почитаемое место – священное задолго до того, как белый человек пришёл на эти земли. – С гордостью сказала дама-доцент, помогая обкладывать Аллочку подушками на нижней полке и проверяя ладонью, нет ли от окна сквозняка. – Местные находки имеют мировую ценность. Один Шигирский идол чего стоит! Правда, найден он не в Быньгах, а в бывшей деревне Калата, что ныне зовётся городом Кировградом.
Прим. авт.: Шигирский идол – самая древняя деревянная скульптура на Земле, вырезанная из древесины лиственницы в эпоху мезолита. Ей около двенадцати тысяч лет. Крайне необычен сам характер скульптуры, выполненной в «рентгеновском» стиле – на ней обозначены отдельные элементы скелета. Геометрический орнамент, личины, сложнейшая иерархия образов и столь же сложная система мифологических представлений в резьбе.
Новиковой-старшей сейчас совсем не интересна история. Она вполуха слушает то, что рассказывает попутчица о нетронутом в своё время большевиками храме Николая Чудотворца.
– Нас приучили к мысли, что Бога нет, милочка. – С сочувствием вздыхает попутчица, узнав о диагнозе девочки. – Но иногда… простите меня, но мне кажется, что есть последняя надежда. Это только Он. Переступите через неверие, пойдите в храм.
Молодая женщина отрицательно качает головой. Не в храм она везёт свою малышку. Совсем не в храм… Скорый поезд летит в ночь, пассажиры в вагоне постепенно засыпают.
А в окно купе заглядывает огромная луна – как никогда похожая на жёлтый отполированный череп.
ГЛАВА 4. Игоша и Ману
Тёплый и погожий сентябрьский денёк встретил московских гостей в селе Быньги. Стояла золотая, яркая, красивая осень. У Аллочки порозовели щёчки, она жадно пила чистый воздух, так что её мама даже усомнилась – а правильно ли она делает, привезя девочку куда-то в глубинку по рекомендации подруги?.. Может, правда, бросить карьеру и работу, перебраться в деревню, этого будет достаточно? Но после нескольких метров пути у малышки началась одышка, и Новикова-старшая только зубы стиснула. Бабка – значит, бабка. Терять нечего.
Как же она ошибалась!..
Вот и заветный дом – старинная изба с богатым палисадником и рыжим котом, греющимся на лавочке у ворот. Той самой «бабкой» оказалась и не старуха вовсе. Перед мамой Аллочки предстала женщина лет сорока пяти: высокая, широкобёдрая, красивая. Кровь с молоком – говорят про таких, плоть от плоти земли, на которой они выросли, возделывая и приручая – поколение за поколением. Правда, руки «бабки» трудно было назвать такими уж крестьянскими. Широкая ладонь, лишённые изящества короткие пальцы, но, тем не менее, руки были белыми, ухоженными, с идеально подстриженными и отполированными ногтями. Хозяйка пригласила женщину с ребёнком в дом, но практически сразу стало понятно, что произошла какая-то ошибка, и Новиковых тут никто не ждал.
– Она, что ли? – неласково кивнула «бабка» в сторону Аллочки, которая с горящими от любопытства глазами разглядывала убранство деревенского дома и ахала.
Особое внимание девочки привлекла русская печь, занимающая чуть ли не треть горницы.
– Алла, осторожно! – воскликнула мать, видя, что девочка хватается ручонками за всё подряд. – А если там горячо?
«Бабка» усмехнулась невежеству городской жительницы.
– Не топлена печь, пусть трогает. Не обожжётся. – Женщина метнула в Новикову-старшую тёмный, исподлобья, взгляд. – Ты чего хочешь-то от меня?
Мать Аллочки растерялась и залепетала, совершенно не обращая внимания на это пренебрежительно брошенное «ты»:
– Ваш адрес… мне дали… я хотела… я надеялась…
– Занята я. – Сурово отрезала «бабка». – Других я жду. С ними уговорено. Кто ж так без предупреждения, наобум, едет? В Москве хорошим манерам не учат?
Хозяйка избы и ошарашенная гостья стояли близко к дверям горницы, тихонько переговариваясь, когда вдруг раздался возглас маленькой Аллы:
– Мама! Смотри, какой кругляш красивый! Денежка!
Девочка стояла посреди горницы, приподнимая край яркого плетёного коврика. На обнажившемся дереве половицы тускло блестела большая монета – с виду старинная. Никто не успел и рта раскрыть, когда проворная детская ручка сцапала денежку в горсть. Стало тихо – так тихо, что Новиковой показалось – «бабка» даже не дышит, утратив дар речи.
– Простите… – пробормотала москвичка и тут же подбежала к девочке: – Алла! Положи на место!
– Не надо уже этого. Часто она у тебя находит чужое? – неожиданно сменила тон хозяйка, усмехаясь уголком рта и глядя, как малышка перекатывает с ладони на ладонь монету. – Не ей было назначено. Но видать, другие передумали. Уже час, как должны были приехать.
– Часто, часто! В песочнице вот часы золотые нашла, искали хозяев по всему дому – так и не отыскали. Монетки, колечки… Как сорока клювиком, подбирает всё! Только под ноги глянет…
– Пойдём-ка в сени. Поговорим о твоей крохе – и о цене за то, как ей здоровой стать.
Аллочка с интересом разглядывала денежку, от которой по рукам растекалась странная истома – будто холод пополам с огнём. Это потом, годы спустя, она узнает, что такое аверс, реверс, гурт, легенда… Прим. авт.: аверс – лицевая сторона монеты, реверс – противоположная. Гурт – рант монеты, ребро; легенда – совокупность всех надписей, включая обе стороны и гурт. Она будет заниматься редкими монетами, выискивая их подноготную, став подлинным специалистом своего дела – но не по призванию души, а по другой причине. А пока она любуется и рассматривает портрет тётеньки в профиль – смешной тётеньки, носатой, с намёком на двойной подбородок, гладит пальчиком, переворачивает, пытается ковырять крохотную царапинку рядом с жутковатой двуглавой птицей. Ей всё нравится в этой монете – и врежется в память навсегда, как и тот ужас, что доведётся увидеть нынче же ночью.
Аллочка не простит матери то, что та оставит ночевать её в чужом доме – с чужой и страшной женщиной, которую зовут странным именем Есения. Не простит то, что пришлось пить какую-то горькую травяную мерзость, после чего сознание поглотила чёрная удушливая тьма, заставляющая искать спасения под кроватью. Но спасения не будет. Будут жестоко надрезанные ножом подушечки пальцев – впрочем, от ран к утру не останется и следа. Алла не простит и то, что этими окровавленными пальчиками под страшным взглядом Есении ей придётся отодвинуть шторку, прикрывающую узкое пространство под печью, поначалу казавшейся такой уютной, домашней и правильной – как любимая подушка.
В мультиках печки рисуют без таких вот шторок, а если и со шторками – те никогда не прикрывают прячущийся за ними ужас…
– Открой подпечек-то, кудрявая. – Кивает Есения. – А там поглядим, на что годишься. Проверка тебе. Не реви! Что на роду написано, тому быть.
Плачущая Алла, уже опухшая и икающая от слёз, подчиняется. И то, что она увидит в подпечке, раскроет её горлышко совсем не для плача – это будет крик, порождённый чудовищным страхом. Крик не вылетит за пределы старой избы, ни в коем случае – хозяйка дома не допустит, потому как заблаговременно обойдёт углы и оконные проёмы противосолонь, шёпотом приговаривая неразборчивые, но какие-то особо жуткие, царапающие слух слова, похожие на оскорбительную брань.
Из подпечка на захлёбывающуюся криком девочку посмотрит бездонными чёрными глазами странное, противоестественное существо: уродец без рук и ног, чьё костлявое младенческое тельце завёрнуто в полуистлевшие тряпки.
– Орёшь – значит, видишь его. – Удовлетворённо говорит страшная женщина. – Значит, приняла от меня силу… Игоша там, в подпечке, дитя, до крещения не дожившее. Семьи моей грех, тут же и схороненный, под полом за печью… Знаешь, сколько дому-то лет?.. Не знаешь…Видят игошу только те, кто принял всё – без остатка. Не тебе я эту ношу с наговоренным царским рублём, прабабкиным проклятым наследством, готовила, да кто же просил под половик лезть – значит, ты сама потянулась. По рукам матери надо было раньше бить, чтоб ты с земли не поднимала часики-денежки. Это теперь твоя сторона жизни... Про болячки своей крови забудь, и вообще про все болячки – раз и навсегда. До той поры, пока срок твой не придёт – вот тогда умирать будешь страшно, от этого не уйти. Приезжать начнёшь, когда телеграмму матери твоей дам, учить стану.
Сошёл на нет детский крик – Аллочка охрипла и молчала долго и мучительно, пока не вернулись они с мамой в Москву.
***
– … Есения умирала действительно страшно. Я так не хочу, Антон. – Заканчивала рассказ Алла. – В последний раз я видела её тогда, когда сорвалась из Москвы сразу после защиты. Мне позвонили – и я обязана была ехать. Диплом мне потом высылали… С момента её смерти всё уже было на мне, а я не умела контролировать свалившуюся силу. Началась отдача, понимаешь?
– Ты предпочла бегство… – с горечью сказал Лозинский, в полной мере осознавая суть давней трагедии, случившейся некогда с маленькой девочкой по имени Алла. – Что же было потом?
– Много чего. Два брака. Другая страна. Сам понимаешь, где мои бывшие мужья! Я не любила ни первого, ни второго, но сделала их счастливыми. Они хотели меня – они получили. Я тоже получила то, на что рассчитывала.
– И все эти годы ты делала то, чему тебя учили? – наполовину утвердительно спросил Лозинский, слушая циничную фразу о недолгой, но такой счастливой жизни бывших мужей Аллы.
– Представь себе. – Прозвучало в ответ с изрядной долей вызова в голосе. – Я старалась делать во благо. Лечить, отводить беду, сохранять семьи. Ко мне шли за помощью. Никакой чёрной магии, понимаешь?
Нравственная лазейка, в которую никак не укладывались действия с костями бедного Вадима! Профессор понимал то, что осталось невысказанным. Бедная Алла, как и многие другие, подобные ей, убедила себя, что действует во благо, не осознавая, что заимствованные из определённого источника тёмные силы приходится компенсировать на разных уровнях, и далеко не сразу. И тот, кто этими силами пользуется, неизменно получает награду – в виде эйфории, восторга, комфорта, удовольствия, в виде растущей уверенности, что тебе открыто и позволено если не всё, то многое. Сознание собственной исключительности, иллюзия контроля над глубинными началами природы, над тем, что человеку не должно быть подвластно. Зеленоглазая женщина сейчас чуть-чуть отвела взгляд, когда Антон попытался посмотреть на неё открыто и пристально – так, как, ему казалось раньше, он имел смотреть полное право, будучи любимым ею и любя сам.
Сейчас она не позволяла этого сделать, уходя в глухую защиту, косвенно давая понять: да, эта эйфория и наслаждение собственными возможностями опьяняли её не раз и не два. И то, что делалось порой якобы во благо, частенько маскировало самое настоящее зло. А как, например, назвать действия женщины, которая действительно хочет сохранить семью, но предпочитает удержать мужа, наслав на соперницу жестокое проклятье?
Несомненно, до определённого момента Алле всё это нравилось, но её высокий уровень интеллекта позволил провести определённый анализ и сделать нужные выводы. И вот тогда она ужаснулась тому, что делает.
– Я искала ту монету долгие годы. – Вздохнула женщина. – Есения не отдала мне её, она никогда не делилась её историей, намереваясь оставить в семье. Обе её сестры такие же, как она, у них же дети и уже внуки… Я же была чужой, подвернувшейся под руку, на ступень ниже, понимаешь?.. И этот фальшивый старинный рубль, как знак проклятой чёрной силы в их семье, и одновременно – как печать власти надо мной и всеми, кто подвернулся под руку, подобно мне. На кого можно сбросить излишки силы, сокращающие дорожку в ад. Туда никто раньше времени не хочет, Антон… Я не стану рассказывать тебе, как удалось, наконец, отыскать рубль и выкупить у одного из спивающихся наследников ведьмы с помощью Милухина. Ты ведь понял, когда это случилось, и как этот идиот прошляпил дело. Я была уверена, что достаточно качественно заговорила его от тяги к спиртному. Он не пил уже полтора года, был послушен и делал то, что мне нужно – и вот, сорвался в том поезде! Не иначе, опять рикошет.
«Рикошет…» – печально подумал Антон. Вот она, иллюзия контроля. Не ты распоряжаешься тёмными силами, а они тобой – когда захотят и сочтут нужным, ставя на место.
– Просто интересно: где ты взяла его кости?..
– Не волнуйся. Могила не осквернена. Хоронили обгоревшее тело в закрытом гробу, когда всё, что мне нужно, уже было изъято. – Жёстко выдохнула Алла. – Я не имею права приблизиться к монете сама, она меня просто не подпустит. Я раз разом строю схемы обходных путей, но она ускользает. Сейчас я со стопроцентной уверенностью могу сказать, где она находится. То, что ты читал в смартфоне Вадимовой шкурки – это всё истинная правда. Но файлы… они перехвачены путём взлома чужой почты. Ты не мог не заинтересоваться, Антон. Прости, я воспользовалась твоим природным любопытством.
Погода за окнами уютной квартиры-кокона возвращалась к той, что была предсказана синоптиками. Тёмные низкие тучи, противный мелкий дождь с вкраплением ледяных игл. Мужчина и женщина молчали несколько секунд – каждый наедине со своими мыслями, пока Алла не попыталась улыбнуться, делая шаг в сторону выхода из комнаты:
– Ты всё-таки гость. Давай выпьем чаю, потом продолжим беседу.
Лозинский ответил ей долгим взглядом, смысл которого был абсолютно понятен, без всяких слов.
– Не из моих рук. Прекрасно понимаю, что ты не притронешься ни к чему, что я приготовлю или налью. – Подмигнула женщина зелёным глазом и тут же негромко позвала: – Ману!
Потом прибавила:
– Она изумительно заваривает мате. Настоящий, а не те помои для гринго, что любят подавать туристам в кафешках.
Прим. авт.: мате – тонизирующий напиток индейцев Южной Америки. Сырьём служат листья и молодые побеги дерева под названием «падуб парагвайский».
Шелест тапочек по паркету, затем – неслышные шаги по белому пушистому ковру. Ещё одна женщина оказалась в комнате, вежливо поздоровавшись с гостем с каким-то лёгким непонятным акцентом.
«Каких ты кровей, девочка?» – первая мысль Лозинского, который пытался определить этническую принадлежность вошедшей. Вторая мысль – нет, конечно, не девочка, а девушка или даже женщина около тридцати лет – непонятно вообще, сколько, просто типаж такой. Амплуа актрисы-травести, которая и в пятьдесят лет уверенно сможет на сцене сыграть мальчика-пажа, а зрители совершенно спокойно отнесутся к подмене. Невысокий рост, специфическое телосложение – без резко выраженных округлостей и даже талии, роскошно развитая мускулатура рук и плечевого пояса, которую невозможно скрыть обтягивающей белой футболкой – похоже, результат долгих тренировок и работы до двадцатого пота в тренажёрном зале. Сомневаться не приходилось – под джинсами с классической посадкой прятался столь же проработанный и прокачанный мышечный рельеф ног.
Обманчивая хрупкость. Если бы не тщательно продуманная система тренировок и, наверное, женский задвиг на правильном питании, обладательница данного тела была бы довольно коренастой. Смуглый оттенок кожи имел естественное происхождение – это не результат солярия и не крем-автозагар. Почти мальчишеская стрижка чёрных, блестящих и гладких волос, и весьма примечательное лицо, указывающее на какую-то этническую или даже расовую смесь, в которой причудливым (и очень привлекательным!) образом сочетались монголоидные и европеоидные черты. Необычная, крайне необычная красота – не каноническая, но для какого-нибудь кино-боевика, где нужно сыграть роль то ли бесстрашной подружки гангстера, то ли девчонки из бразильских фавелл – самое то.
– Мануэлита. – Коротко представилась особа с необычной внешностью. – Но лучше просто Ману.
Акцент, телосложение, лицо… Миндалевидные глаза с непроглядно-чёрной радужной оболочкой, совсем не карие, а именно – почти чёрные. Концентрация меланина в радужке, похоже, настолько велика, что падающий свет полностью поглощается, а вот глазные белки, если присмотреться, сероватого оттенка. Да, ещё прилагается умение готовить мате... Индейская кровь, разбавленная европейской – возможно, даже во втором поколении.
– Антон. – Равнодушно пожал плечами Лозинский. – Просто Антон, без уменьшительно-ласкательных вариантов.
Алла кивнула девушке:
– Приготовь нам йерба-мате.
И тут же добавила, уже для гостя:
– Ты не ослышался. Ударение я поставила так, как надо! Русские в слове «мате» ударение ставят на второй слог, получается «матэ». По правилам испанского языка, если слово заканчивается именно на гласную букву, то ударение падает на предпоследний слог. Вот тебе и «мате». Если будешь в Парагвае когда-нибудь, говори правильно, а то опростоволосишься. Ударение на последний слог будет созвучно «mato» – глагол, обозначающий действия убийцы.
Черноглазая подружка гангстера бесшумно исчезла – наверное, направилась на кухню. Профессор ощущал себя странно – в нём наперебой говорили жалость к Алле, помноженная на чувство вселенской несправедливости по отношению и к той же Алле, и к Вадиму, а ещё – конкретное такое предчувствие неприятностей. Любительница шёлковых шарфов выследила бывшего любовника, когда-то чуть не ставшего мужем, явно не для совместного чаепития. И предполагаемая «стиральная машина», безжалостно полощущая и рвущая остатки ауры Аллы – как рвала бы расписной нежный батик настоящая машина, запущенная на режиме стирки льняного постельного белья…
– Чего ты от меня хочешь?.. – тихо спросил Лозинский.
– Найти тот самый фальшивый демидовский рубль, Антон. Коротенький монетный квест. Рубль мне нужен с определённой целью. А потом делай с ним, что хочешь – ты ведь понял уже, что это нумизматическая сенсация.
Мужчина невесело усмехнулся.
– Собираешься вот так же сбросить на кого-то, как в своё время поступила с тобой «бабка»?..
В сливочно-белой комнате-коконе наступила нехорошая тишина. А затем Алла только медленно покачала изящной головкой, коротко добавив:
– Нет. Не сбросить. Расплатиться. Раз и навсегда, чтобы цепочка закончилась.
В комнату вернулась смуглокожая Ману, несущая большой поднос, уставленный целым арсеналом каких-то чайных приспособлений. Девушка бросила на Аллу вопросительно-почтительный и даже заботливый взгляд, означавший примерно следующее:
– Всё в порядке?.. Если нет – только свистни, и я сверну этому гринго шею.
Расплатиться?..
Антон вдруг с ужасом и возмущением догадался, что в придачу к старинной монете со скверной историей может прилагаться что-то ещё. Например, жизнь.
Он всё понял – мгновенно.
ГЛАВА 5. Лес и грузовик с конфетами
Непогода в лесу чувствуется слабо – вопрос иногда в направлении ветра. Сейчас ветер бушевал где-то за пределами стены из сосновых стволов. Лес был окутан предвечерними осенними сумерками, смешанными с пеленой дождевой мороси. Для водителей такая погода гораздо хуже ночной темноты – всё становится серым… Ледяные иглы растворились, сдавшись плюсовой температуре, превратившись в мелкую водяную пыль. Против водяной пыли на ветру любой зонтик бессилен, а ночью, когда слабенький погодный «плюс» превратится в «минус», все возможные поверхности покроются тонким слоем льда – и тогда горожан с утреца может ждать нелюбимый автомобилистами День жестянщика.
Профессорский «Йети» стоял в одном из уголков Самаровского Чугаса, в котором в будние дни легко было встретить гуляющих любителей подышать свежим воздухом, приятно побродить по усыпанным хвоей дорожкам, а то и покормить белок. Белкам в городской черте привольно – особенно в парках, где находится масса желающих поделиться городским благосостоянием в виде семечек и орешков. И временами эти белки настолько наглые и избалованные, что простых семечек не возьмут, а орехи примут только чищенные. Правда, сейчас, после тёплого и сытного лета, они и в ус не дули, игнорировали контакты с человеком и посматривали на жалких двуногих с известной долей снисходительности.
Лозинский приехал в лес не с целью прогулки. Ему просто нужно было отдышаться и обрести душевное равновесие после встречи с Аллой, в девичестве Новиковой, а теперь носившей фамилию второго мужа – Торнеро. Первый действительно был дипломатом и политиком, а кем второй – на этот счёт женщина не захотела вдаваться в подробности.
Лес помогал в нехитром, но целебном действии, поддерживал, ободрял, успокаивал. Только покинув большой город с его суетой и урбанистическими радостями в виде разве что коротких воскресных пробежек в парке, Антон с удивлением ощутил, как по-настоящему остро не хватало общения с реальным, живым лесом, где долгими годами складывались естественные взаимодействия между всеми компонентами природной среды. А сколько нехитрых радостей скрывается в словосочетании «поехать в лес»! Собирать грибы, рвануть на рыбалку и, да – кормить ненасытных комаров тоже. Хотя лучше бы без них. Это не те коварные и чахлые городские комарики, плодящиеся в насыщенных влагой подвалах многоквартирных муравейников, нет! Да здравствуют честные, порядочные, нагло звенящие, предупреждающие о своём появлении чуть ли не за сотню метров! Встретив в Москве бывшего коллегу, Лозинский с детским упоением рассказывал о гигантских кровососах, которых можно ловить на лету руками, да так, что в сжатом кулаке с одной стороны будет высовываться комариный нос, а с другой – лапки.
Естественно, ничего подобного в природе не существовало, а Антоновы байки о Ханты-Мансийске и окрестностях сочинялись в ответ на пренебрежительные и едко-шутливые высказывания родни и старых друзей о том месте, куда потомственный москвич переехал на какое-никакое «пэ-эм-же»:
– … куда ты забрался, там же одни вагончики вахтовиков и снегу по уши!
– … а валенки ты на ночь снимаешь?
– … говорят, там едят сырую рыбу, а потом у всех глисты. Ну, естественно, сетями руки вытирают, откуда там цивилизация.
– … на работу на оленях теперь ездишь?
– … а медведи ходят по улицам?
На все подначки Антон придумывал такие пояснения, что у вопрошающих шутников не только уши в трубочку сворачивались, у них волосы вставали дыбом. Во всех местах на теле, да. Умеренно правдивым был разве что ответ положительный относительно медведей, которые частенько бродят по окрестностям некоторых городов ХМАО, порой ошиваясь в паре сотен метров около нефтяных месторождений или дачных посёлков. Там, где есть люди, есть и доступные источники пищи – мусорные баки. И вот тогда можно ждать разных встреч, от курьёзных до смертельных.
До полного возвращения душевного покоя было ой, как далеко, но из головы постепенно выветривалась тонко пахнущая «Шанелью» атмосфера квартиры-кокона. Её вытеснил смолистый запах пропитанного холодным дождём леса, в котором сейчас Лозинский находился не один. На пассажирском сидении «Йети» расположилась Ману, а маршрут, которым нужно было следовать автомобилю, изначально лежал вовсе не в лес.
***
Падали с кончиков сосновых веток тяжёлые капли, приглушенно стуча по лобовому стеклу и крыше «Йети».
– Почему ты хочешь позволить это с собой сделать? Зачем?! – недоумевал профессор. – Заплатить за чужое благополучие своей жизнью и, возможно, душой?..
Женщина сидела рядом. Короткая курточка, так похожая на лётную куртку самого Лозинского, только в огламуренном женском варианте, очень шла ей, как и пёстрая вязаная шапочка какого-то хулиганского фасона. Впрочем, шапочку она сняла сразу, как только забралась в салон кроссовера, предварительно пристроив в багажник большую спортивную сумку. Она совершенно спокойно отнеслась к спонтанной поездке в лес и осталась в машине, пока Лозинский мокнул под дождевой пылью и дышал воздухом:
– Не люблю такую погоду. Твоё место силы?.. Я подожду, конечно.
Насчёт «места силы» Лозинский разубеждать не стал. А на его вопрос относительно готовности расстаться с жизнью ради будущего Аллы был дан не менее спокойный, совершенно открытый ответ:
– Моя семья больше ничего не должна картелю Гольфо. Отец жив и делает легальный бизнес. Младшие братья тоже живы, – не в банде, не в тюрьме, а в престижном колледже. Я же сама… прожила последние десять лет не парализованной в инвалидной коляске, а активной и радующейся жизни. После перелома мой позвоночник собрали буквально по частям. Всё благодаря сеньору Торнеро, её мужу. Здесь обошлось без brujería, Прим. авт.: колдовства, исп. это был вопрос политики и денег. Было дано слово, что в случае необходимости сеньоре Торнеро наша семья окажет любую помощь – без ограничений. И вот она попросила помощи… Одна жизнь – невысокая цена за всё, что для нас сделали. После отца я старшая в семье... И это – моё решение.
Вот оно что! Семейные дела с криминальной окраской. Какие такие дела связывали семью Мануэлиты со вторым мужем Аллы, знать не хотелось совершенно. И не хотелось думать о том, с чем мог быть связан перелом позвоночника смуглой подружки гангстера. Похоже, подсознание Антона само выдало это прозвище, нечаянно попав в точку. Только, наверное, «подружку» надо заменить на «дочь»… Сдаваться профессору не хотелось в той же степени, в какой не было желания знать все подробности чужих проблем, связанных с каким-то картелем со звучным названием.
– Но почему долг надо отдавать именно так?! Неужто нет другого способа выразить благодарность?
Чёрные непроницаемые глаза блеснули с лёгкой усмешкой.
– Допустим, ты взял кредит в долларах. На покупку грузовика с конфетами. Ты чем будешь отдавать, когда придёт время? Долларами или конфетами?
– Это написано в договоре!
– Хорошо. Но там, допустим, указаны fucking American money. Деньги ты взял, а твой грузовик с конфетами улетел с моста в реку. Или договора нет вовсе! В долг ты взял не у порядочных людей или банка, ты взял грязные деньги у плохих парней, потому что это было быстро и без лишних проволочек. Может быть, тебя обманули и втюхали кучу денег на покупку грузовика, предлагая начать свой маленький конфетный бизнес, который не был тебе нужен. Кредитору наплевать. Он хочет обратно свои American money с неслабыми процентами, но у тебя уже нет ни денег, ни конфет. Зато есть должник – твой личный должник, которому ты когда-то помог в трудную минуту, вытащив из полного дерьма. И сейчас ему неплохо бы вытащить тебя. Ты пришёл к нему – и он не откажет. За всеми нами явится Santa Muerte, Прим. авт.: Святая Смерть, исп. неважно, когда, как, в каком облике... Важно, как ты её встретишь.
Они помолчали, прислушиваясь к тупому звуку падающих капель.
– И всё-таки… грузовик с конфетами – нелепое сравнение. Ты осознаёшь, что следуешь желаниям той, кто с полным правом называется ведьмой?
– Да? И кто это говорит? – Ману перешла на весьма ироничный тон. – Да ты с ней вообще спал – насколько я поняла!
– Эка хватила! Да ещё бы вспомнила про тех, с кем я сидел на одном горшке в детском саду!
Лучше бы Лозинский этого не говорил, потому что ответный выпад последовал очень быстро:
– Я вряд ли захочу обсуждать свои личные дела с мужчиной, который в детстве рассиживал с кем-то на одном горшке. Сходи к психотерапевту, Антонио, такие воспоминания как раз по его части!
– Мне уже поздно, Маняша. Я старый больной дяденька.
Тёмно-синий кроссовер теперь выруливал на твёрдый асфальт в городской черте. Профессор собирался процитировать бессмертные строки из «Золотого телёнка», сравнив себя с Паниковским, который сколько-то там времени не был в бане и сильно нелюбим девушками, но не успел. Во-первых, он запоздало сообразил, что смуглокожая особа может быть незнакома с русской литературной классикой, а во-вторых…
…он резко ударил по тормозам, остановив автомобиль в последнюю секунду перед столкновением, а потом не поверил своим глазам – и ушам тоже. В свете фар и клубах водяной пыли откуда-то из-под колёс через дорогу метнулся здоровенный такой, пёстрый петух – мокрый, как… самая настоящая мокрая курица, растрёпанный, но с налитым кровью гребнем. Добежав до тротуара, петух тяжело вспорхнул на придорожную мусорную урну и разразился таким громким кукареканьем, что стало слышно в автомобиле с запертыми окнами.
– Ах, ты, тварина! – ругнулся Лозинский, полный желания выскочить из «Йети» и лишить офигевшую птицу пары-тройки перьев из хвоста.
Откуда взялся петух, было совершенно непонятно. До островка застройки частного сектора было довольно-таки далеко, но больше пёстрому крикуну взяться было неоткуда. Как будто почувствовав намерения профессора, петух решил не задерживаться около урны. Повторив боевой клич, он скрылся в сумерках.
– Время не ночное, но уже тёмное. – Ману повела плечами, поправляя резко натянувшийся ремень безопасности. – У нас крик петуха в ночи считается особой приметой. Это вестник смерти.
– В Парагвае? – буркнул Антон, радуясь тому, что дорога пуста, и в задний бампер не въехал какой-нибудь другой участник движения, не хватало только разборок со страховой компанией! – Ты же оттуда? И как у вас там с организованной преступностью в виде картелей? С приметами-то полный швах! Петух – птица порядочная, у нас она кукарекает, разгоняя нечистую силу.
«Йети» тронулся с места в сопровождении мягкого шороха «дворников», разгоняющих по стеклу дождевую воду, к которой снова примешивался мокрый снег.
– Я сказала «особой» приметой, а не «скверной». Это Алла говорила про Парагвай, не я. Мы там прожили какое-то время… Я родом из Мексики – оттуда, где с проблемами и болезнями сначала идут к колдуну, а потом уже к доктору и не боятся смерти. Не доставай меня вопросами, в конце концов.
«Загадочная ты моя!» – мысленно фыркнул Антон.
– Ты не на того напала. – Ворчливо сказал он вслух. – Раз уж нам предстоит провести какое-то время вместе, да ещё по крайне щекотливому поводу, я предпочитаю знать гораздо больше.
Во время предыдущей беседы с Аллой мужчина внимательно смотрел на метиску, молчаливо колдующую над аксессуарами для заваривания. Комментировала её действия разве что сама Алла:
– Калабас для приготовления должен быть тыквенный. Никакого пластика, стекла… Эти нововведения портят напиток. Трубочка-бомбилья для питья – только деревянная, железо не годится. Йерба – лучший вариант мате, но я иногда пью и косидо, на молоке.
Аура Ману, приступившей к процедуре приготовления тонизирующего напитка из листьев падуба, была чистой – без астральных дыр. Но профессор помнил свой утренний прокол с экспресс-диагностикой Вадима, а потому особо не обольщался и предложенный чаёк всё-таки отверг. Женщина не вмешивалась в беседу, как будто отгородившись от всего невидимой завесой равнодушия, но уголки губ дрогнули, когда невольный гость вежливо отодвинул от себя предложенный мате.
Вопросов вообще было много. Один из первых прозвучал, когда удивлённый Лозинский увидел некий непонятный громоздкий предмет в руках Ману – на парковке возле дома по улице Гагарина, перед тем, как сесть в машину.
– Это чего? – с подозрением поинтересовался профессор. – Надеюсь, не какая-нибудь тушка невинно убиенного? Только по нему каток проехал, тушкарь какой-то плоский.
– Костюм в портпледе. Для тебя. – Коротко сказала Ману. – Алла сказала, для приличного вида. Ты одет, как хиппи-переросток.
Поскольку они уже покинули квартиру-кокон, а номер сотового телефона сеньора Торнеро не оставила, Антону некому было высказать своё «фэ». Костюмы он ненавидел в достаточной мере, чтобы надевать как можно реже. Он бы мог смерить презрительным взглядом невозмутимую женщину снизу вверх – её невысокий рост позволял это сделать, если бы не понимал, какая страшная роль отведена ей в предстоящих событиях. Он уже высказал всё, что думал, самой Алле – в тот момент, когда после церемонии употребления мате Ману понесла все заварочные прибамбасы на кухню.
Высказал – и наткнулся на непробиваемый барьер.
– Это не твоё дело, Антон, а наше с ней сугубо личное.
Сейчас то же самое озвучила Мануэлита. По каким-то соображениям она спокойно относилась к тому, что вдова бывшего благодетеля её семьи действительно собирается расплатиться с потусторонними силами чужой жизнью. Иначе говоря, Алла намеревалась сбросить доставшееся ей проклятье вместе со всеми своими способностями – и остаться чистой. Чем это ей грозит? При жизни – возвращением смертельного заболевания красного костного мозга. Но теперь уровень здоровья и благосостояния сеньоры Торнеро такой, что она сделает трансплантацию (а донор уже найден) – и будет доживать свои дни долго и счастливо на какой-нибудь гасиенде в Латинской Америке. Не приходилось сомневаться, что, в таком случае, произойдёт с выбранным объектом воздействия, принявшим на себя удар... И смерть физическая – только малая часть проблемы.
Да, внешне метиска была невозмутимой… Но сейчас, после несостоявшейся мини-аварии с петухом, ускорившийся темп речи Ману и резко усилившийся акцент выдали то, что не могло не волновать любого, будь он хоть трижды предан долгу и щепетилен насчёт чести.
Собственная жизнь.
– Где ты так научилась болтать по-нашему? – продолжил Лозинский свой допрос.
– Болтать?! – почти гневно воскликнула Ману, но тут же рассмеялась, показав мелкие белые зубы. – Ну, это наглость! Я владею языком в совершенстве. Моя мать была русская, из старой эмигрантской семьи, да к тому же филолог, знающий четыре языка… Я подозреваю, что ты продолжишь меня донимать, поэтому тоже начну спрашивать.
Она слегка склонила голову набок. Автомобиль стоял на перекрёстке, в ожидании зелёного сигнала светофора. Свет уличных фонарей причудливо падал сквозь мокрое стекло, ложась на лицо Ману, осветляя одни участки и затемняя другие, делая его чужеродную, необычную красоту похожей на маску Катрины – один из символов Дня Мёртвых в Мексике.
– Я иду на поводу la brujas, Прим.авт.: у ведьмы, исп. в полной мере осознавая, что делаю. А зачем за это дело взялся ты?..
ГЛАВА 6. Зачем взялся и куда едет?
Разговор с Аллой продолжался часа три, время летело странно и незаметно, словно невидимая рука перевела стрелки в часах. Миг – и уже треть дня пролетела. Мануэлита при беседе не присутствовала – она действительно вышла на кухню и как будто перестала существовать, обеспечив своей то ли покровительнице, то ли хозяйке полную приватность наедине с гостем.
– Как ты меня нашла? Через кого-то из знакомых?
Ответ Аллы совсем не обрадовал:
– Я встретила Елизавету Максимовну в Москве. Ещё в июне. Она прекрасно выглядит, просто умница, так и нужно! Возраст не щадит никого, но твоя мать молодчина. Конечно, я не могла не спросить про тебя… и тогда вообще не думала, что обращусь к тебе за помощью. Но уже давно, давно чувствовала, что ты прорезался. Удивилась, знаешь ли. В таком возрасте… Да и сейчас удивлена. У тебя какие-то особые свойства: ты ведь не практикуешь. Ни следа ритуалов, ни контактов с тонкими мирами… Чистенький как младенец. Чем ты занят?
В звонком голосе сеньоры Торнеро невольно проскользнули нотки плохо скрытой зависти. Как полноправный сотрудник ОМВО, непостижимым образом вышедший из числа должников, Антон ни разу не подвергался процедуре нейроблокады, которую запускала Елена. Он понимал, что свободно может рассказать о своей деятельности в любой момент – как захочет и кому захочет. Но он ни разу и никому не обмолвился. Ни словом. По вполне понятным причинам: запросто сочтут чокнутым… Так что и сейчас мужчина ничего не стал пояснять, ощущая на себе острый заинтересованный взгляд зелёных глаз.
– Я просто наблюдаю. Долго объяснять.
Елизаветой Максимовной звали мать Антона. Упоминание этого имени, участливо-дружеский тон, которым была произнесена вся фраза – всё это не могло обмануть Лозинского, внезапно почувствовавшего скрытую угрозу для своих близких. С шантажом в своей жизни он не сталкивался с тех пор, как во втором классе в детской запальчивой драке сломал указку о голову соседа по парте. С него потребовали мзды в виде пяти порций мороженого, в ответ пообещав ничего не сообщать учительнице и вообще взрослым. Антошка взвесил возможные последствия, сообразив, что мороженого могут требовать снова и снова, а в углу за шалость придётся отстоять один раз. Кроме того, от родителей он обычно ничего не скрывал, так что на шантаж не повёлся, загремев в угол класса до конца урока, а потом – выдержав короткий визит в школу отца, компенсировавшего сломанный школьный инвентарь. Отец прочитал Антошке нотацию о том, что споры нужно решать мирным путём, а испорченное имущество надо восполнить чем-то полезным, и только-то.
Теперь ситуация была иной. В качестве взрослого Антон выступал сам за себя уже много лет, да и с родителями не стал бы делиться ни информацией о работе в ОМВО, ни умением видеть паранормальное и потустороннее, ни, тем более, тем, что по его душу явилась подруга юности, собирающаяся буквально – не фигурально! – совершить какой-то нехороший ритуал, почти что с жертвоприношением.
Родителям такое знать ни к чему.
– Как ты мог подумать, Антон! – укоризненно воскликнула Алла, нахмурив безупречной формы брови и округлив глаза. – Разумеется, нет. У меня и в мыслях не было нанести вред твоим близким. Просто к слову пришлось. Ты же спросил, как нашла...
– Допустим. – Профессор старался говорить максимально твёрдо и даже настойчиво, спрятав подальше сочувствие и жалость. – Если ты что-то хочешь от меня, то не нужно втягивать мою семью. Ты врываешься в мою жизнь после длительного отсутствия, причём делаешь это не самым честным образом. Что значит «прорезался»?
– Прорезался, проявился… Даже будучи простым наблюдателем, ты не мог не понять, что такие, как я, довольно часто оставляют себе мелкие привязки к людям. Порой неосознанно, иногда – намеренно. Я приехала на родину после пятилетнего перерыва, возобновив поиски монеты. Приехала и ощутила, что откуда-то фонит, да как! Перерывала все старые связи, контакты. Потом поняла, что именно ты – источник, но очень странный. Как будто сила есть, но ты ею не пользуешься…
Лозинский с грустью подумал, что проверить эти утверждения не так-то просто. Крохотные знаки внимания, милые безделушки, неожиданно подаренные или как бы случайно оставленные у вас дома, могут значить только то, что составляет их смысл – подарок или забытую вещь. А могут нести на себе такую вот привязку, оставляясь маленьким якорем, а точнее – рыболовным крючком, за который кто-то потянет в нужный момент. Если дома завелись вещицы, происхождения которых вы даже не можете вспомнить – избавляйтесь от них без всякого сожаления... Но профессор даже подумать не мог, что нечто подобное коснётся его самого. Он тут же вспомнил о бледно-лиловом шарфике из расписного батика.
– Не шарф, что ты. – Усмехнулась женщина. – Это всего лишь ткань, на ней ничего не зацепится. Я же дарила тебе монетку на пятом курсе. Ту, что нашла в своей детской копилке. Ты сам её захотел, кстати... Тогда это был просто подарок, но теперь он оказался полезен. Забыл?
Забыл, и совесть, как говорится, не дрогнула. Редкий советский пятачок одна тысяча девятьсот двадцать седьмого года, переходный в чеканке монет – с меди на алюминиевую бронзу. Сохран плохонький, денежка затёртая и видавшая виды, но, несомненно, подлинная. Меридианов, восходящих к острой части молота, на гербе реверса было два. Будь там три меридиана, пятачок ценился бы у любителей разновидностей в несколько раз выше – даже в таком неприглядном виде. Поначалу Антон, да и Алла тоже, оба были уверены, что пять копеек – так называемая перерезка. Хитрорукие умельцы – любители наживы, – просто-напросто виртуозно меняли в оригинальной монете последнюю цифру на вожделенную семёрку. Точки над «i» расставил микроскоп, подтвердивший подлинность старого пятака.
Излишне упоминать о том, что двадцать с хвостиком лет назад молодой Лозинский был чудовищно далёк от нынешнего восприятия мира и всякой аномальщины. Если бы тогда кто-то ему сказал, что Алла – ведьма, причём самая настоящая, не имеющая отношения к киношно-книжным пряничным колдуньям, он бы только посмеялся.
Звонить сейчас отцу и просить сбагрить пятак куда-нибудь в нумизматический салон задёшево уже глупо. Это надо будет сделать – но позже и деликатно, равно как и попросить мать избавиться от шарфика. Лучше сделать это самому при первом же приезде в Москву, не привлекая внимания родителей.
– Я не смогу тебе отказать после такой вот привязки? – уточнил профессор.
– Сможешь, конечно. Я действительно не имела в отношении тебя никаких планов и видов, Антон. Я не наговаривала, не привораживала. Многие вещи я делала подсознательно. – Голос женщины мягко журчал, как ласковый ручей по камням в ленивый летний полдень. – Мы давно друг другу чужие. Хотя… ты такой роскошный мужик, что любая даст и не поморщится. Готова поспорить, студентки ходят за тобой табунами.
– Ты тоже прекрасно сохранилась. С комплиментами я никогда не дружил, уж прости.
– Я помню.
Алла пыталась свернуть со скользкой дорожки предмета разговора на общее студенческое прошлое, но профессор эти поползновения пресёк.
– Ты волен мне отказать, разумеется. – Проговорила между тем женщина, тронув губы салфеткой.
Она, похоже, убедилась, что классические дамские уловки – взывание к воспоминаниям молодости, попытки прикосновений, игра тембром голоса – просто не действуют. Мнимая или реальная угроза с упоминанием имени Елизаветы Максимовны – вот что подействовало в первую очередь. Собиралась ли сеньора Торнеро прибегнуть к шантажу, так и осталось тайной. Но Лозинский думал сейчас не о возможном шантаже, а о той маленькой девочке Алле, которой мать сохранила жизнь – и сломала её одновременно. Лозинский хорошо понимал, почему Новикова-старшая полностью исключила для себя возможный визит в храм: муж был партийным функционером, да и неверие в те годы являлось абсолютной нормой для советского общества. Но сама-то женщина, образованная, умная, современная – как она решилась оставить дочь с чужим человеком, мягко говоря, внушающим неприязнь даже по итогам поверхностного сбивчивого рассказа?! Как?! Цеплялась за соломинку, предпочтя успехам медицины эфемерное классическое обещание: «долго, счастливо, безболезненно». Лозинскому вспомнилась мать Аллы, которую, конечно же, он видел не единожды – на правах возможного будущего зятя... Внешне женщина была воплощением воспитания, элегантности и вкуса, и все эти качества в должной пропорции смешивались с определённой деловой хваткой и гибкостью мышления.
Антон также думал о том, какой простор давало Есении и подобным ей чужое горе. Сколько их попёрло в девяностые из всех щелей, когда вера в коммунизм была уничтожена, а заменить её сразу и вдруг никак не получалось, – гадалки, экстрасенсы, белые и чёрные маги. Торговцы надеждой, мошенники, негодяи – но и подлинные служители самой настоящей Тьмы, которой всегда найдётся место в слабой человеческой душе. Во все времена...
Девочка выросла – и теперь хочет поступить не менее нечестно. Можно сейчас просто уйти, да. Но тогда кто знает, с чьими ещё костями повторится фокус с имитацией живого человека? Сколько вообще таких «шкурок» наделано Аллой? Кто станет следующей жертвой и когда?! Кого она втянет в ураган астрального сквозняка, продолжая свою практику?!
– Ты хоть как-то пыталась разобраться с историей фальшивого рубля? Ты уверена, что это именно то, что тебе нужно? Семейное проклятье и сила одновременно – ты не думала, что раз речь идёт о фальшивом рубле со специфической репутацией, всё это может быть связано с родом Демидовых? А призрак ребёнка, как ты его назвала?
– Игоша. – Сухо сказала Алла. – Это не имя. На Руси так исстари называли младенцев, не доживших до крещения. Отголоски язычества, домашняя нечисть. Может вредить, может просто пугать. Таких детей действительно хоронили не по обряду, а то ли в огороде, то ли под полом избы. От Есении я ничего не узнала и не добилась даже на смертном одре – она упоминала только какой-то семейный грех, да и то в нашу первую встречу. И у меня сложилось стойкое ощущение, что о подлинной истории рубля ни Есения, ни её семья ничего не знают. Проклятие – да и всё тут. Я историк, как и ты, Антон, и понимаю, что никаких следов чеканки Демидовым фальшивых денег нет и не было. Но, тем не менее, заключение ты видел. Не факт, что рубль фальшивый, а не просто неизвестный, и если бы не следы мышьяка в сплаве, можно было бы говорить
