Крылья Смерти. Ната Чернышева

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1 Шаора
• ГЛАВА 2 Илья
• ГЛАВА 3 Шаора
• ГЛАВА 4 Илья
• ГЛАВА 5 Шаора
• ГЛАВА 6 Илья
• ГЛАВА 7 Шаора
• ГЛАВА 8 Илья
• ГЛАВА 9 Шаора
• ГЛАВА 10 Илья
• ГЛАВА 11 Шаора

   По той части мира Земной Федерации, что относится к «Мемуарам Энн Ламберт»

АННОТАЦИЯ

Она – капитан эскадрильи смертников. К ней отправляют штрафников с отсрочкой исполнения приговора до окончания военных действий. Чтобы геройской смертью могли искупить совершённые преступления.

   Он – «улицу неправильно перешёл», то есть, повздорил с начальством.

   Ей – крепить в новеньком дисциплину кулаком и чёрным словом. Ему – учиться работать в команде с теми, к кому в иных обстоятельствах близко не подошёл бы, побрезговал.

   А враг не дремлет.

   Любовь? Не смешите нашу плазму, идёт война! Но если сегодня не знаешь, будешь ли жить завтра, то чувства рано или поздно прорвут барьеры. Несмотря ни на что и вопреки всему…

ГЛАВА 1 Шаора

В ангаре пахнет озоном и железом. Стоят в ряд машины – только что с вылета – в основном, старьё от «Юпитер-Лион». Два тренажёра ещё с докосмической эпохи, наверное. Ползёт платформа с техниками… оттуда, из самой древности, как ещё не разваливается на ходу…

   На новые машины надежды нет: нас снабжают по остаточному принципу.

   Мы – Крылья Смерти, эскадрилья штрафников. Нами затыкают самые поганые дыры. Шансы выжить стремятся даже не к нулю, а в минус бесконечность. Иногда приходят амнистии… посмертно чаще всего. Но нам важно выжить не только за тем, чтобы дождаться заветного приказа. Всё проще. Если вернёшься с вылета сегодня, значит, отправишься на рандеву с врагом завтра. И, может быть, ещё сколько-нибудь ублюдков отправишь в чёрную дыру без права обратной сборки.

   Враг, он гарантированно дохнет, если вогнать ему в движки ракету.

   Моя птичка паркуется у самого шлюза. Первая на вылет, последняя на заход. Не мной это правило заведено, не на мне и закончится. Пока пройдёшь к себе или от себя, увидишь всё. В каком состоянии машины, какое настроение у пилота. Пара слов порой творит чудеса, а иногда и слова не нужно, достаточно жеста.

   Да, многим из моих асов на гражданке надели бы галстук на шею, без долгих разговоров. Большинство здесь – за конкретные дела. Но разбрасываться хорошими пилотами командование не спешит, предоставляя право вершить правосудие врагу. А я…

   Я хочу, чтобы их награждали не посмертно. Чтобы они дожили до победы. Чтобы жили потом в отставке спокойно. Чтобы просто жили.

   Много хочу? Нет, в самый раз. Вам не понять.

   … Что там впереди такое? Дракой пахнет, что ли? Новенький, наверное, явился. Перед вылетом пришло уведомление, но разбираться было некогда, тревожный уже прозвучал. Вывела с комбраса на сетчатку глаза документы.

   Так. Илья Ветров, человек. Генная модификация – герад-179 с доминантой Глебовой, то есть, попросту говоря, пирокинез. Индекс Гаманина – сто девятнадцать. Вот почему он пилот! В космодесант берут с Гаманиным не ниже ста двадцати. Балла не хватило, а это о многом говорит.

   Об уязвлённости, например.

   Будь у него индекс, скажем, сто пять или даже сто десять, он бы не дёргался, тут всё понятно и так. Как выражаются люди, от осинки не рождаются апельсинки. А сто девятнадцать, вот должно быть очень обидно для мальчика со Старой Терры, где культ службы в действительной армии – это образ жизни.

   Новенькие – зубная боль. Учи его, лечи его, чтоб в коллектив влился. Только успокоится всё, слетаемся, я порадуюсь, что наконец-то у меня команда, на которую можно положиться…. Как – хлоп! – и размажет кого-нибудь на кварки по орбите. Плазма, гроб или мочало, начинаем всё сначала.

    Я люблю возиться с новичками. Иной раз из такой тьмы человека выдёргиваешь… Если бы не война и не происхождение, я могла бы стать психотерапевтом. Может быть, не самым лучшим, но и не последним в списке. Наш штатный мозгоклюй, полковник Сергей Дивномиров, ответственный за поддержание боевого духа и высоких моральных установок среди личного состава, меня уважает. С дрожью думаю о том, когда он усвистит на гражданку. А он может, он уже в солидном возрасте. Пришлют на его место вчерашнего выпускника с глазом горящим и высокими принципами, только что из ксенологического универа. И люби его, сопляка дурного, вместе со всеми его червями как хочешь.

    … – враголюбка!

   Это новенький прицепился к самой сложной из всех моих девушек. Да, её дело до сих пор ещё на слуху… Но если Ветров хотел сорвать на ней злость, то совершил гиперпереход в камень. Она не реагирует ни на какие оскорбления. Вообще ни на что не реагирует, любой голос, кроме приказа в боевой обстановке, для неё белый шум, не стоящий внимания. Психзащита… Все мы тут в голову раненые. Кто-то меньше, кто-то больше.

   Проталкиваюсь вперёд:

   – Кто тут у нас такой громкий?

   Новенький смотрит на меня с тяжёлой злобой. Сверху вниз, – скала небесная, а не носитель разума. Я знаю, как я выгляжу, мой народ больше тысячи лет живёт на «тяжёлой» планете, с высокой гравитацией. Я новенькому, что называется, в пупок дышу, но разница в росте ничто по сравнению с разницей в опыте и мотивации. Я его сделаю. Даром, что так называемый сильный пол. Одной силы здесь мало.

   Он деморализован. Зол. Считает себя осуждённым ни за что, кстати, вполне может быть, и так, надо подробнее изучить его дело. Наша компания его бесит. Он считает себя лучше всех нас, вместе взятых. И очень уж ему не хочется «ударить в грязь лицом», как говорят люди. То есть, показать себя слабым и сломленным.

   А мне лично нечего терять.

   Давно.

   Как и любому из моих пилотов.

   – Хочешь подраться? – спрашиваю. – Давай!

   – На интерес, – бросает он холодно.

   Глаза с прищуром – ледяная сталь. Улыбочка мерзкая. Можно даже не гадать, что он задумал, всё ж на поверхности.

   – Ну, а как же иначе-то, – киваю. – Твой интерес?

   – Секс!

   Ожидаемо. У людей либидо – выше среднего по больнице, постоянный контакт со смертью желание только подстёгивает. Но если этот Ветров думает, что ему обломится, он ошибается.

   – Сорок дней дежурств в клининге.

   Как я уже говорила, снабжают нас по остаточному принципу. То есть, системы жизнеобеспечения и канализации тоже не самые новые и лучшие. Уход за ними у нас по графику, но выхватить вне очереди вполне себе можно. Ветрову сейчас, можно сказать, сами боги велели. Надо обновить коллекцию зубных щёток, кстати. Без ультразвука!

   После первого же клинча Ветров – на одном колене, и парочка зубов на железном полу. Это ещё он дёшево отделался6 я била безжалостно, почти как врага. Да он и был врагом сейчас. Его поведение в бою могло погубить всех нас как нечего делать. У нас машины со слиянием, здесь авторитет капитана надо устанавливать раз и навсегда.

   Что? Словами? Словами – это слишком долго, враг такого роскошного подарка нам не даст. Но могу и словами. Комбинированный, так сказать, заход.

   – Ты – человек, – объясняю спокойно. – Я – алаурамху. Сечёшь разницу?

   Мы сильнее людей. Живём в условиях повышенной гравитации. Приходится в тренажёрке торчать дольше, чем человеку, чтобы банально мышечную массу сохранить. Хорошо летать со своими, но своих здесь нет и вряд ли будут, а под одну меня настраивать гравитацию никто не станет. Приспосабливается одиночка, а не коллектив. Ничего. Норм, я привыкла.

   Ветров злобно сжимает кулак. Алое пламя пляшет по пальцам, багровый огонь паранормы. И пусть его индекс Гаманина не дотягивает одного балла до элиты спецназа, поджариться можно и в слабом – по меркам самих пирокинетиков! – паранормальном пекле вполне реально.

   – Скиапфарабу, – предупреждаю, усмехаясь. – Моя родина. Не слыхал?

   Спустя несколько минут я удобно устраиваю колено на шее новенького и продолжаю ликбез:

   – У нас на Скиапфарабу федералов не любят. Шесть мятежей, и это только за последние десять лет. Паранорма пирокинеза биоинженерам моей родины недоступна, но модификация кожи в сторону повышенной огнеупорности – наш эксклюзив. Она до сих пор не адаптирована под людей, понятия не имею почему, я не биолог. Ещё вопросы есть? Громче, не слышу!

   – Убей, – злобно хрипит он. – Ну?!

   Понимаю, можно сказать, сочувствую. Лежит мордой в пол, а эти проклятые бабы-преступницы с бронзово-зелёными от загара тысячи звёзд рожами на него смотрят и тихо, – громко при капитане не осмеливаются, – над поверженным ржут. И пищеблок после наших гентбарцев надраивать тоже неохота. Чем гентбарцы питаются, каждый знает: тухлятиной и прочей дрянью, смердящей так, что глаза вылезают на затылок и свободно катятся потом до самой задницы. От нашей пищи их тошнит, а в гентбарском-матерном немало эпитетов, содержащих в основе ёмкое определение «свежий».

   Ты хотел секса, мальчик? Ты его получил! Не такой, правда, как думал. Но что поделаешь. Жизнь – боль.

   Встаю. Он тут же вскакивает, взбешён до предела. Ещё один выпад. Кулак, пылающий алым огнём, – летит в лицо. Ухожу влево, перехватываю под локоть и мордой, мордой его бесстыжей, в пол, опять. Я ему спину сломать о колено могу, в таком положении – запросто. Я сильнее, спасибо родному шарику с его повышенной гравитацией, а Ветров – без брони, уравнивающей шансы.

   – Ты – проиграл, – шиплю ему в ухо. – Смирись.

   Он в ответ словно взрывается огнём. Паранормальный щит, и любого другого обожгло бы и выломало так, что сразу на гражданку комиссовали бы. Но я – не любая другая. И с паранормалами посильнее этого Ветрова дело уже имела.

   На этот раз новенький поднимается очень не скоро. Сначала на четвереньки. Потом на колено. Мотает головой, под носом пузырится алая юшка. Я приглашающе потираю кулак. Хочешь ещё? Будет тебе ещё! Всё, что пожелаешь.

   Девчонки не выдерживают, орут:

    – Ша-о-ра! Ша-о-ра! Давай! Так его!

   Шаора – это я. Имя, данное родителями. В основе его – тот же корень, что и с ас-сшаорай, перелётной птицей, перевозчиком душ мёртвых в Обитель Морского Леса. Какая мощная символичность, не правда ли? Впору посмеяться. Вот только вряд ли Ветров знаком с мифологией моего народа. Не оценит!

   – Заканчивай, – говорю противнику. – Не хочу калечить тебя!

   – Пошла ты… – цедит сквозь зубы, и снова бросается.

   С закономерным результатом: мордой в пол. И пятиминутной бессознанкой. Надеюсь, без сотрясения, а то на вылете мозги новенькому ещё понадобятся. Хотя какой вылет, ему же сортиры чистить в ближайшие дни, а там мозги ни к чему.

   Секса ему захотелось.

   Со мной.

   Сейчас. Уже. Разбежалась!

   Ветров поднимается. Сам. Силён, думала уже медиков звать. Смотрит злобно, жду, что сделает. Если кинется – проиграет снова, и он это наконец-то понимает. Очень хорошо, что понимает, а то заход на очередной круг ничего хорошего не принесёт. Мало радости вылетать на боевое, опасаясь ракеты в корму от уязвлённого! Кто там будет разбираться, особенно с нами. Невосполнимые потери, цинк, печь, чёрная строка с датой в базе данных нейросети несущего корабля. Был пилот в штрафной экскадрилье, и нет его.

   Война.

   – У нас, – говорю, закрепляя пройденное, – не принято любопытничать, кто и за что сюда угодил. Что там у кого было, никого не касается. Ты здесь, и этого достаточно. Вольно. Приступить к исполнению обязанностей.

   – Есть, – с ненавистью отозвался он.

   – Всех касается, – повысила я голос.

   Ангар опустел в считанные секунды.

***

– Разрешите обратиться, госпожа капитан?

   Ощущение – штурмовая башня заговорила. Надо же понимать, как выглядит человек, пусть даже и женщина, после службы в космодесанте. Кулаки, бритый череп, угрюмый взгляд. Мы здесь все не со сказочного бала, но десантура и летуны – абсолютно разные весовые категории. Между прочим, на удивление хорошо летает. Я-то думала, буду возиться, но нет.

   – Вольно, Ламберт. Слушаю.

   – У нас два тренажёра, которые никак не отвечают реальности. Они устарели. Им нужно сменить прошивку на другую, чтобы получить больше локаций, больше схем взаимодействия.

   – И что предлагаешь? – спрашиваю я. – Инженера по софту ждать будем до угасания Вселенной.

   Усмехается. Прямо огонь сегодня: голос плюс эмоции, ново.

   – Вещи смотрела и нашла флэш-бокс «Покори Вселенную», локация «Защити орбитальную станцию». В детстве… играла. Старьё, но и наши тренажёры тоже не новенькие.

   Я подумала. Потом ещё немного подумала. Учись, играя, – этот принцип придуман не вчера. «Покори Вселенную» – мощная игровая платформа, популярная даже и за пределами Земной Федерации. Суть её в том, что ты выбираешь абсолютно любую локацию, и поднимаешься в ней с нулевого уровня до верхнего предела. Хочешь – фермерствуешь и строишь, есть режим «творчество». Хочешь – дерёшься. Фокус в том, что обучающие программы там максимально приближены к реальным, и фанат «Покори Вселенную» в части полетаек с пострельбушками осваивает потом боевой истребитель как нечего делать: база в него уже вколочена давно, турнирами, тренировками и игровой нейросетью, выступающей в качестве врага.

   Основная фишка «Покори Вселенную» – отсутствие возможности сохраниться и начать заново с того же самого места, на котором тебя убили. Текущие-то моменты система в твоём профиле хранит. Можно выходить из игры и возвращаться обратно, торчать в виртуале сутками вовсе необязательно. Но как только игрока убили или он сам погиб по какой-то причине – всё, профиль уничтожается, начинай сначала.

   Действующим военным играть не запрещено, кстати говоря. В гражданских соревнованиях участвовать – да, нельзя. Но чётко прописанного запрета на собственно игру в уставе нет. Другое дело, что нам тут, на передовой, не до игрушек совсем…

   – Пошли к Дивномирову, – принимаю решение. – Объяснишь идею.

   Кривится, но молчит. Дивномиров – единственный наш мостик к внешнему миру. Психолог-психотерапевт с первым рангом. Без него… В общем, затевать такие вещи без него я не стану, и другим не посоветую.

   Дивномиров нас выслушал. Завис на целую минуту, даже глаза прикрыл. Знаю я эту фишку перворанговых телепатов: в местной инфолокали поднялся дикий гвалт, все против всех, и продави своё мнение, попробуй. На каждую мысль сотни возражений.

   – А что мы теряем, – говорю. – Техобслуживание через год по графику, и не факт, что программу обновят. Тренироваться надо! Враг, конечно, охрененнный коуч, вот только ошибки разбирать не даёт. И уязвимостями пилотажных схем не делится.

   – Хорошо, – кивает Дивномиров. – Делайте. Я даже передам локации с участием Лау404. Хочешь что-то сказать, Ламберт?

   Она молчит, смотрит сквозь собеседника. Раздражающая манера, если честно. Так и тянет въехать кулаком в зубы. Если бы ещё знать, что это поможет…

   – Ничего, – отвечает наконец. – Разрешите удалиться?

   – Иди, – и, уже в спину, добавляет: – Доживи до амнистии, слышишь? Недолго осталось.

   Спина даже не дрогнула. Наверняка и глаза уже остекленели. Так что все слова Дивномирова ушли в молоко.

   – Что с ней делать, – говорю. – Тут полноценная психотерапия нужна…

   – Время нужно. Которого нет.

   Дивномиров трёт ладонями виски, сразу видно, насколько он задолбался и устал. И седины на висках стало больше. Телепат не пирокинетик, для него седина не имеет критического значения, но всё равно хорошего мало. Проклятье. Уйдёт в отставку, что с нами станется?

   – Не уйду, – усмехается на мои мысли. – Как же я вас брошу…

   Я на его месте, наверное, то же самое бы ответила.

   – Шаора, ну, ты-то хоть не геройствуй сверх меры… А то запись твоего последнего вылета я видел. Чёрт знает что такое: ты рискуешь.

   – Нормально, – говорю. – Я с девяти лет в ложементе истребителя. Меня так просто не поджаришь.

   – Звёздную болезнь поймала?

   Я честно выдерживаю его взгляд. Не в звёздной болезни дело, нет её, по сути, я реально оцениваю себя… просто у нас хронический недокомплект. Вот и приходится изворачиваться. Когда на каждую твою птичку по две-три вражеских, поневоле сделаешься героем!

   – Кофе будешь? – решает он сменить тему и, хитро прищурившись, добавлят: – С коньяком.

   У Дивномирова изумительный кофе – настоящий старотерранский, из «горячих» сортов. И коньяк оттуда же… буйство вкуса.

   Мы с Дивномировым знаем друг друга много лет, наши отношения в целом можно назвать дружбой. С осторожностью потому, что он выше меня по званию, и его слово решает многое, если не всё. Но зла от него я никогда не видела. Ни для себя, ни для моих девчонок.

   – Не могу, – развожу ладонями, – восьмичасовая готовность… Как-нибудь в другой раз.

   Коньяк действует на нас так же, как и на людей. Пьянеем! А нализавшийся пилот на боевом вылете хуже врага. Так что в другой раз…

   Возвращаюсь в ангар, посмотреть, как идёт наладка тренажёров. Как раз вовремя к началу кровавой расправы: Нанис, подруга Ламберт, держит новенького за глотку с таким свирепым выражением на прекрасном гентбарском личике, будто сожрать готова сию же минуту, что для гентбарца, прямо скажем, подвиг.

   Они не едят свежее, я уже говорила. Вообще, особенности пищеварительной системы. У них в языке есть чудесная идиома «свежий потрох», по силе экспрессии сравнимая с человеческим «падаль».

   – Ат-ставить! – ору во весь голос, сообразив, что звук долетит быстрее, чем я подбегу.

   Нанис послушно разжимает клешни, новенький сгибается напополам, пытаясь заново научиться дышать.

   Гентбарцев у нас немного, в основном, свитимь, но Нанис – чабис, и она слишком умна для чабис. Потому и не ужилась в родном пространстве. Чабис в Гентбарисе – это прежде всего, рядовой состав, солдаты. Грубая сила. Мозги им не положены по определению, и большинство из них умудряется спокойно в свою голову есть, не утруждая себя глубокими мыслями. Желающие странного уходят в другие пространства, как ушла когда-то в своё время Нанис Феолис.

   Как она к нам угодила, история отдельная. Достойная классической драмы о жёнах бунтовщиков, по доброй воле принимавших на себя судьбу своих мужчин.

   – Что не поделили? – спрашиваю, подходя ближе.

   – Слышь, капитан, – злобно говорит гентбарка, – можно я ему язык выдерну? И в жопу вставлю! Там для этого поганого помела самое место.

   Ветров выпрямился, сложил руки на груди. Монумент оскорблённой гордости. Но молчит, уже хорошо. Нет ничего позорнее, когда мужчина кричит на повышенных тонах, как избалованная гражданская аристократочка, внезапно наступившая на крабью отрыжку.

   У ног новенького копошатся черепашки-уборщики. Понятно, пытался настроить их на уборку ангара, и не особо преуспел, а спросить у старшего инженера по хозяйству гордость не позволила.

   – Нет, Нанис. Ничего и никому ты выдёргивать не будешь. Вам корму друг другу прикрывать в бою!

   – Летать и без языка можно, – бурчит она упрямо. – Связь ментальная же!

   – Восьмичасовая готовность, – повышаю голос. – Забыла?

   Нанис злобно плюёт себе под ноги, суёт кулачищи в карманы и уходит, в кабину, к своей подруге.

   – Зачем ты их цепляешь? – спрашиваю у Ветрова.

   Пожимает плечами и молчит.

   – Хочешь сдохнуть? – догадываюсь я.

   Нанис, если её взбесить, может убить. Легко. А взбесить Нанис можно только если оскорбить как следует её подругу. Что Ветров и сделал не так давно, как я понимаю.

   В правильном гентбарском доме все отношения строятся на любви. Да, к размножению способны лишь крылатые особи и все радости секса достаются только им. Любовь бескрылых исключает физическую близость, у них просто нет соответствующих органов. Но преданность, верность и восхищение никто не отменял. Счастливый это билет или не очень, я не знаю. Но глубокая привязанность гентбарской чабис к человеку вызывает нечто вроде зависти даже.

   Рядом с тобой смертоносное существо, рождённое для боя, готовое голову оторвать любому, кто на тебя не так глянет, и при этом от тебя требуется самая малость. Всего лишь не разочаровать влюблённого. Даже в сексе не нужно приспосабливаться, потому что секса нет. Не так уж и сложно, если подумать.

    – Ветров, – говорю. – Хочешь сдохнуть – дождись, когда на боевой вылет возьму. Там хоть польза от твоей смерти будет, особенно если парочку вражьих летунов с собой прихватишь.

    Услышал он меня или нет, не знаю. Плохо. Потому что ведь реально в бою под плазму полезет и сдохнет. Не вольётся он в команду. Первый же вылет станет для него последним.

   Спрашивается, какое мне дело, все мы здесь взрослые носители разума, каждый выбирает по себе. Но почему-то очень не хочется увидеть на месте машины Ветрова красочный взрыв.

   Поэтому провожаю его в оружейную и стою над душой до тех пор, пока не отчекапит свою броню полным циклом. Бесится, по глазам вижу, по дёрганным движениям рук, но молчит. Мне нравится его молчание, а то ведь хуже нет, когда на тебя огрызаются, и приходится напоминать о субординации доброй зуботычиной. Не люблю насилие! Ещё больше не люблю, когда вместо нормальной речи приходится переходить на матюги, в которых приличными можно назвать лишь предлоги, и то не все. А приходится, когда тебя упорно не понимают из принципа.

   – На кой хрен пилоту броня, – бормочет Ветров, себе под нос, но так, чтобы я услышала.

   Дожидаюсь, когда дверца его шкафчика озарится зелёным светом статуса «готов». Бросаю через плечо:

   – Скоро узнаешь. А до того чтоб всегда зелёный горел!

   И ухожу, стараясь под его злобным взглядом держать спину ровно. Споткнуться ещё не хватало для полного счастья…

   Не знаю, не могу сформулировать, что меня так теребит и не даёт покоя. Любую из своих девчонок я не хочу наблюдать в виде кварковой пыли или выброшенного в вакуум тела, испытавшего на себе все прелести взрывной декомпрессии. Мы – слётанная команда, прошли немало боёв, а Ветров – новичок, причём, как бы так сказать, не очень-то приятный тип. Так и тянет зарядить в его перекошенную рожу с ноги…

   Но я не хочу, чтобы Ветрова раздолбало к такой-то матери ракетой врага!

   Вот не хочу и всё.

***

Ситуация у нас такая: мы – на внешней орбите «Алмазного щита», сети боевых станций, защищающих планетарную локаль от врага. Враг, естественно, снаружи, но ужас в том, что все соседние локали захвачены и подавлены, на помощь нам в ближайшее время никто не придёт, отбиваться – строго своими силами.

   Потому что при таком преимуществе в позиционировании и силе они продолжают с нами возиться.

   Любопытно, как они к невосполнимым потерям относятся. Ведь за строчкой в базе типа «погиб при исполнении боевой задачи» – чья-то жизнь. Чей-то сын или дочь, брат, сестра, любимые. Нет, мне их не жаль. Взял оружие в руки, загрузился в истребитель с ракетами, – получи. Смешно ему там или не смешно, меня не волнует. Просто вот понять бы, что ими движет. Мы – хотим выжить и защитить своих. А они?

   Внешний периметр «Алмазного щита» проходит по самой периферии планетарной локали. Местное солнце – жёлтая звезда, выглядит отсюда крупной звездой. Наш сектор – NS-10 – NSWW115. Не лучший вариант, как раз на плоскость кометного пояса приходится. Вести бой среди каменюк, то и дело норовящих воткнуться тебе то в лоб, то в крыло, задача не из простых. Молчу про навигацию, это с нашими системами обнаружения вообще боль.

   И всё-таки мы держим летунов врага на расстоянии. То ли приказа у них не было к нам соваться. То ли что-то ещё. Маленькая группа, восемь штук, они любят летать четвёрками, четыре – счастливое число. Мы влетаем к ним в параллель и ходим следом. Куда они, туда и мы. Соблюдая дистанцию.

   Нас больше. Их меньше, но оснащённость у них лучше. У кого нервы сдадут раньше?

   Я не телепат, но прямо кожей чувствую, как нас там ненавидят. Вся восьмёрка, у них тоже птички одноместные. Неужели штрафбат, как и мы? Куда-то же они девают своих нарушителей и преступников, почему бы не в бой против нас…

   Один из вражеских истребителей внезапно покинул строй и, отчаянно маневрируя, помчался прямо на нас, болезненно напомнив мне Ветрова. Тот тоже мог бы вот так сорваться… поломать всю схему. И тогда метались бы под ракетами сейчас не враги, а мы.

   Очень скоро выяснилось, что конкретно они таким малым числом здесь потеряли. На одной из птичек раскрылись жерла вихревого коллапсара.

   Коллапсара, мать вашу!

   Мощности машинки не хватило бы, чтобы убить звезду – не тот размер, но парочку-другую периферийных станций она бы схлопнула в лучшем виде. Поймать такую мелочь в прицел стационарного орудия крайне сложно, а гоняться за нею… Мы и погнались. Некому больше.

   Что можно противопоставить коллапсару? При том, что убивать нельзя, надо в плен, обязательно надо, этот агрегат ещё нам самим послужит, если подойти к нему умеючи. Умельцы у нас есть. А вот врагу мы не нужны живыми ни в каком виде. Но только парень… или девчонка, кто там сейчас на ложементе этого корабля… не учёл наличия в нашем отряде Ламберт.

   У неё паранорма неограниченного психокинеза. И я уже успела убедиться, какая это страшенная мощь. Неудивительно, что не расстреляли сразу после трибунала.

   Наверное, понимали, что попросту не смогут этого сделать. Паранорма защищает своего носителя даже против его воли. Полная и абсолютная неуязвимость для воздействия извне…

   Жерло коллапсара схлопнулось, выстрела не произошло. И начались танцы со смертью: дожать эту восьмёрку стало просто необходимо. Слишком далеко они от своих оторвались, очень удачный момент, когда ещё такой выпадет! На восемь рыл и один компакт-коллапсар у врага станет меньше.

   Слияние…

   Мы не телепаты, полного спектра возможностей, которые даёт телепатическая паранорма, у нас нет и в помине. Но что есть, то есть: ментальная связь и лучшая нейросеть-коллективка от «Юпитер-Лион», эм-сборка.

   Шесть двоек – двенадцать машин, моя тринадцатая. Двенадцать сознаний сливается в единое поле разума. И я на острие атаки, как капитан.

   Недокомплект, вечная нехватка личного состава… нас должно быть двадцать пять в одном звене, не меньше… Ничего, врагу хватит и тринадцати Шансы может уравнять только коллапсар, пожалуй. А больше ничто. Но коллапсар держит паранорма Ламберт, я чувствую и осознаю чёрную волну её мощи как свою собственную.

   Нет уж, драгоценные мои. Сегодня не ваш день!

   В космическом бою всё решают скорость и маневренность. Не успел увернуться, – получи. Не успел среагировать вовремя – получи. Не просчитал противника – получи вдвойне и втройне!

   Я-мы – видим, чувствуем, предугадываем. Тринадцатью частями единого целого.

   Проблема наших птичек в том, что слияние перед возвратом на базу сбрасывается. В новых машинах проблема устранена, но новые нам пришлют ещё очень не скоро. И одновременный заход в ангар всем вместе невозможен, очередь выстраивается в любом случае.

   Поэтому порядок при конвоировании пленного таков: четверо – двумя двойками – вперёд, затем один с пойманным, следом остальные. Очень уязвимый момент, и если вражеский пилот не дурак, он воспользуется непременно.

   Не выжить, так хотя бы нагадить от души!

   И точно.

   Я ещё снаружи, моя очередь на заход последняя. Разверстый зев шлюза, отделённый от вакуума прозрачной плёнкой силового поля, показывает весь ангар, как на ладони. Пленный не может долбануть ракетой, но ангару хватит и обычных пушек, если умеючи. И нам этот гад нужен живым. А мы ему – нет. При таком раскладе хорошего мало. Считанные минуты – и вся палуба наестся вакуума по самое горлышко.

   Но я снова забыла о Ламберт.

   Не знаю, откуда она такая вообще взялась. Но её паранорма в моменте превосходит всё, до сих пор мною виденное. Это не генетическая модификация, это одни чёрные дыры знают что! В карточке значится «натуральнорождённая», то есть, спонтанный дар, большая редкость. Отточенный в лучшей учебке космодесанта Альфа-Геспина и помноженный на добрый десяток лет боевого опыта.

   Она выпрыгивает из машины до того, как птичка паркуется на своём месте. Я потом проверила – не буквой зю, осевая чётко по центру симметрии! Под шквалом огня – прыжок, прыжок, ещё один прыжок, прямое попадание лазерной пушки – в топку, паранормальный щит сжирает добавочный импульс, переваривает и отражает обратно с усилением. Ещё прыжок – истребитель врага вскрывается как консервная банка, а дальше – драка, вражескому пилоту наплевать на жизнь, хочет убить прежде, чем сдохнуть, и я его понимаю.

   Всё это, твою мать, пока я выполняю заход!

   Когда подбегаю к месту действия, всё уже кончено. У врага – молекулярная броня, недоступная мечта любого нашего бойца, и она кипит под паранормальным воздействием, стекает вниз, на грязный пол ангара, открывая тело с уже пустыми глазами. Ярко-жёлтая коса режет глаз ядовитым цветом. Девчонка!

   Чему удивляться, лучшими пилотами и у них и у нас всегда считались именно женщины.

   – Я снял дамп памяти, – тихо говорит над моим ухом Дивномиров, я и не заметила, как подошёл. – Хоть так, чем никак…

   – Портал в ад, – хрипло бросает Ламберт, упираясь в пол кулаком и коленом. – Заткните.

   – Бл*! – выдыхает Дивномиров, разворачиваясь к трофейной машине.

   И только тут я замечаю, что жерла коллапсара раскрыты и смертоносные вихри не умножают нас на ноль только благодаря паранорме Ламберт. Но пик миновал, сейчас моего лучшего бойца раздавит откатом: потеряет сознание и несколько дней будет приходить в себя, восстанавливая истраченные на драку силы.

   Перехватить ментальный контроль над трофейной машиной, чей пилот только что благополучно помер, задача не из лёгких. У Дивномирова первый телепатический ранг, но надо же вытащить из дампа все, необходимые для подчинения вражеского борт-партнёра паттерны, а это в любом случае несколько минут, пять, может быть, четыре, если повезёт, три. Нам же сейчас хватит и секунды! Коллапсирующие вихри уже сформированы!

   Ветров. Откуда он здесь взялся, должен же был сортиры зубной щёткой чистить! Наплевал на приказ? Похоже на него. Хочет сдохнуть, очевидно же. Куда, куда лезет, его паранорма слабее ламбертовской, не удержит ведь!

   Огненный щит, ничего лучше не придумаешь, если ты паранормал с низким индексом Гаманина. Ни на «серый тлен» ни на «отражение» тебя попросту не хватит. «Отражение», кстати, применила Ламберт, и как сработало! Вот только Ветров не Ламберт.

   Именно так и выглядит смерть, когда подходит слишком близко. Время растягивается до бесконечности, и ты ничего не можешь сделать, кроме как смотреть в центр карманного белого циклона. Почему-то визуально вышедший из жерла коллапсара вихрь кажется именно белым, как снег, как метельный смерчик, как туго свёрнутая спиралька детской хлопушки, неопасный, и от того забавный, не говоря уже о том, что маленький, не больше ладони. Но забавности в нём мало: если развернётся, конец не только нам, но всему кораблю и ещё окружающему пространству на все шесть сторон, радиусом в две световые минуты. Чудесная перспектива, не так ли? Ещё бы!

   Сила против силы, паранорма против технического гения врага, мгновение истины, когда шар застывает на острие клинка и не известно, куда его дёрнет: влево, к смерти, или направо, к жизни… И что-то лопается с едва слышны хрустальным звоном. Как будто огромный стеклянный шар швырнули в металлическую стену, и он взрывается осколками, осколки звенящей сверкающей волной сыплются вниз, на пол…

   Вихрь распадается, гаснет, утрачивая смертоносную силу. Время рывком возвращается в обычный режим. Я вижу, как оседает на руках своей подруги-гентбарки Ламберт, как тает паранормальное пламя на кулаках Ветрова, как осторожно утирает платочком лоб Дивномиров. Успели!

   Будем жить.

   – Там защита есть от самоподрыва, – поясняет Дивномиров в пространство. – Ну… вот… успел…

   – Минуту, – неверяще выговаривает Ветров, разжимая пальцы. – Целую минуту я держал его ОДИН!

   – Подумайте насчет повышения квалификации, юноша, – серьёзно советует ему Дивномиров. – Ваш реальный индекс Гаманина явно не соответствует занесённому в личный профиль.

   – Какая разница, – бурчит тот в ответ. – Теперь-то…

   – Вы же здесь не навсегда, – рассудительно замечает телепат. – Два-три года, насколько я помню.

   – Ага, – кивает тот. – Как будто за эти два-три года можно остаться в живых…

   – Остаться в живых на войне вообще непредсказуемая и странная штука. На гражданке шансов больше… И то, если по звезде не долбанут походя коллапсаром вроде этого, только мощнее в несколько раз…

   Пока они между собой треплются, я подхожу к телу, уже зная, что нового ничего не увижу.

   Да, девчонка. Жёлтые волосы. Зелёная черта в та-горме. Это такой голографический знак на щеке, вроде нашего персонкода, только доступ к своему профилю мы получаем из терминалов или ключа-жетона на шее, а у них – наносится татуировкой на кожу. Если вдуматься, удобно. Попадёшь в задницу, терминал с жетоном потеряешь, и что делать. У телепатов есть ментальный код, а у всех остальных – проблемы с восстановлением профиля.

   Впрочем, если нанесёшь код доступа себе на морду, в лучшем случае, тебя не поймут, в худшем – потеряешь всё, что копила годами. Репутацию, социальный капитал и накопления. Если что-то плохо лежит, то это означает только одно: оно плохо лежит. Было ваше, станет наше.

    У врага всё иначе. В их социальной системе Демон Пустоты рог сломит, долго объяснять, да и не ксенопсихолог я, всего не знаю. А зелёная черта означает низкое рождение. То есть, мёртвая с детства в собственной малой семье – изгой и позор родовой ветви.

   Просто по факту своего рождения, понимаете? Не за проступки, не за какие-то изъяны, склочный характер, преступления, не знаю, за что ещё. Только за то, что родилась вот такой неправильной, с генами другого клана, доставшимися от дальних предков именно ей. Жёлтые волосы в семье, где все темноволосые, определённо преступление. И никто из своих не отомстит, потому что никто не знает о твоём существовании. Такие дела.

   Очень остро захотелось подраться, может быть, даже убить. Ору на Ветрова, чтоб близко к телу не подходил. А то ещё пнёт, с него станется.

   – Она сражалась достойно, – говорю, чуть успокоившись. – Прояви уважение.

   Молчит, смотрит злобно. Кинется? Давай, мальчик, подсласти мне день!

   Не кинулся.

   Ну, и чёрные дыры с ним.

   Потом была вся эта суета с отчётами, объяснениями, ментальный скан от Дивномирова – стандартная процедура, пора бы привыкнуть, но ненавижу до хруста на зубах! Никогда не вставлю себе телепатический имплант, говно, а не паранорма.

   Когда всё закончилось, беру бутыль синенькой и надираюсь в одно рыло до соплей. Да, скверная слабость для капитана боевой эскадрильи. Знаю. Но там, на дне бутылки, боль ненадолго утихает, и можно её тихонько погладить.

   Что мне эта вражеская девчонка, по сути? Кто она такая, чтобы я из-за неё задыхалась? Ей же, мать вашу, лет семнадцать, если не меньше. Обучили, набили башку лозунгами насчёт умереть красиво и тем самым снять позор с семьи, вот мы её и убили. Красиво, тут не отнимешь. Красивый бой. Если бы не наши паранормалы, Ламберт с Ветровым, фейерверк на похоронах вышел бы богатый.

   Но кто она мне такая? Кто? Сестра, дочь, внучка? Сейчас, ага. Влезла в истребитель с коллапсаром, не смогла от меня уйти – получи, сама виновата.

   И что им всем от нас надо, почему им космоса мало, ну чего в наше пространство лезут и лезут, сволочи! Сидели бы у себя. Посылали бы экспедиции всякие исследовательские, мало, что ли, загадок и тайн у Вселенной. Но нет, они к нам. С ракетами и коллапсарами. Уроды. Старотерранские собаки женского пола… забыла слово, оно такое короткое и ёмкое… а я забыла. Надо будет найти в информе по тегу «обсценная речь Старой Терры и при случае пользоваться.

   Разбираю косу, руки дрожат. Тяжёлые тёмно-сиреневые пряди текут сквозь пальцы. Как много в них лиловых нитей седины! Старею… скоро стану как Дивномиров, спокойной-спокойной, может быть, и пить даже прекращу, как знать.

   Бутылка, она ведь от нервов. Ни от чего больше.

   Хотя Дивномиров тоже градусы уважает. Его коньяк – лучший на корабле.

   Коньяк, точно. Пойду к Дивномирову, вот. Не прогонит же! Единственный, кто меня тут понимает… вот только перворанговый он… твою же мать... опять не всё слава Федерации. Телепаты, да ещё на первом ранге, да психологи, те ещё засранцы. Он такой весь из себя понимающий специалист, пьёт вместе с тобой, тебе поддакивает, когда надо, когда надо – молчит. А ты душу ему выворачиваешь… сама, добровольно… душу свою… наизнанку… Ненавижу!

   Мысли начинают путаться, уже хорошо. Заглядываю в бутылку: нет, до дна ещё далеко. Отлично. Пью дальше.

   В один из моментов просветления обнаруживаю себя на обзорной площадке. Она только называется обзорной, вместо прозрачной обшивки, как положено в круизных лайнерах, например, здесь установлены экраны. Внешний корпус боевого корабля – не курорт, там стоят системы дальней и средней защиты, генераторы, пушки ближней защиты. Куда туда ещё прямой иллюминатор втыкать? И на что нам через него смотреть? На звёзды? Мы эти звёзды… Катали мы ваши звёзды!

   Швыряю бутылку, – опустела, не нужна больше. Ничего экранам не сделается, крепкие они, и защита там стоит. Но вместо фальшивого космоса бутылка попадает в Ветрова и сгорает в огне его паранормы, не долетев до тела считанные миллиметры.

   Что он тут делает?!

   Это моё… моё место!

   Моё одиночество!

   Моя боль!

ГЛАВА 2 Илья

Весело санузлы зубной щёткой оттирать? Не очень, прямо вам скажу. Она хотела меня унизить, у неё получилось. Мелкая, мерзкая тварька! Скиапфарабу, она сказала. В информе всё есть, воспринял. Осознал в полной мере, кто теперь мною командует. Последняя недобитая гнида из Смитанарухов, потомственных бунтовщиков! После того, как всю эту гнилую семейку умножили на ноль прямо в их родовом гадюшнике, в Федерации сразу дышать свободнее стало.

   Они же сепаратные переговоры с врагом вели, сволочи! Чтобы уйти с изрядным куском нашего пространства – на ту сторону. А враг на радостях уже распланировал, как и где свои базы обустраивать.

   Ненавижу!

   И вот пока чистишь этот… санузел… обязательно в него кто-нибудь заявится посрать. Хорошо хоть, кабинки закрытого типа. Всё-таки не наземная казарма.

   Молчат, сволочи, не говорят ничего, но взгляды выразительные. И хихикают за спиной. Стиснуть зубы и терпеть. Драться с отбросами – много чести. А они тут все как на подбор, любую колупни – волосы дыбом от прежних «подвигов»!

   Что-то высшие чины не догоняют, я считаю. Почётная смерть в бою – слишком роскошный подарок. Плазму в лоб, и все дела. С доведением до родственников, за что. А то похороны им потом почётные, с флагом Федерации… тьфу.

   Ненавижу.

   Но полковника Дивномирова игнорировать не получается. Отставляю все свои уборочные дела, вытягиваюсь по струнке. Спасительное дело, Устав. Когда был зелёным новобранцем, бесился от тупости, в нём заложенной. Но теперь… Теперь мне понятно, как эта тупость превращается в броню, давая стопроцентную неуязвимость.

   – Вольно, – бросает мне Дивномиров. – Пойдём.

   – Куда?

   – Куда велю, – усмехается уголком рта. – Или тебе нравится разговаривать в сортире?

   Кажется, именно в сортире разговаривать не по душе как раз самому Дивномирову. Вот как скажу ему сейчас: «да, нравится». Что он ответит?

   – Хозяин – барин, – летит мне в лицо поговорка моей родной планеты.

   Опёрся спиной о стену, руки на груди скрестил и смотрит с лёгкой ухмылочкой. Ждёт, когда я пожалею о своём упрямстве. Хрен тебе, мозгоклюй поганый. Слышишь мои мысли, да? Мои права личности ограничены, значит, можно в мозгах копаться без зазрения совести, вот и копайся, гад, смотри.

   Напрягаюсь, вспоминаю похабные рисунки из тех, что подростки на опорах мостов рисуют. Как тебе такое? Приятно наблюдать?

    – На чём летал? – спрашивает Дивномиров.

   Отвечаю. А сам думаю: нашёл о чём спрашивать, будто в моём личном деле записей нет!

   – В спарке не летал никогда? С полным слиянием.

   – Нет.

   – Плохо.

   Пожимаю плечами. Летать с кем-нибудь из этих… этих… с полным слиянием сознаний через интерфейс спаренных борт-партнёров двух истребителей увольте.

   – Не придётся в паре, – усмехается Дивномиров, читает, всё-таки, мысли, подлец! – Здесь другой принцип. Принцип полного слияния. А так как у тебя нет опыта, то считаю нужным доставить в твои куцые мозги все необходимые паттерны.

   – Я не даю согласия на ментальное воздействие!

   Кажется, я почти кричу. Но если вы имели когда-либо дела с телепатами, вы понимаете, что за словами господина полковника стоит. Спина сразу покрывается едким ледяным потом. Паранорма пирокинеза – это мощь, не сравнимая ни с чем. Но перед любым телепатом, кроме разве что третьего ранга, ты словно под перекрёстным огнём без брони. Они берут твои мозги, вытряхивают их из черепушки, – образно выражаясь! – сушат, комкают, расправляют и снова вкладывают обратно. И ты такой после всего этого уже не очень-то ты.

   Кто-то другой.

   Смотришь в зеркало, взгляд не узнаёшь.

   Был уже… опыт.

   – Согласие не требуется, – невозмутимо отвечает Дивномиров на мои слова. – Сейчас идём в ангар, и ты мне показываешь на тренажёре, насколько ты хреновый пилот. Потом решу, что с тобой делать. Полное слияние предполагает отказ на время боя от собственной воли в пользу воли капитана. Если ты не сможешь летать в таких условиях, лучше тебе не летать вовсе. Иначе погубишь всех.

   Говорят, телепатический раппорт работает в обе стороны. Вот только перворанговые умеют хорошо контролировать себя, поэтому воспринять что-либо от них, особенно личное, ведомому сознанию невозможно. Но мне кажется, будто я уловил за кончик какую-то его мысль, причём даже не мысль, а, скорее, чувство. Самый хвостик. И тут же ударило в затылок пониманием: что сейчас делать и как.

   – Вот оно что, – выдавливаю из себя самую гадкую усмешку, на какую способен. – Нежные печеньки! И какова она в постели?

   – Идиот.

   В голосе Дивномирова сквозит усталое презрение. Ему даже бить меня не хочется, и это почему-то задевает. Я бы на месте полковника обязательно сунул зуботычину. Просто чтобы обозначить конкретнее, кто тут из нас двоих сортирный дневальный. Но ни грамма превосходства, лишь удушающее громадное презрение пополам со снисходительной жалостью к скудоумному. Бесит! Убил бы! На кулаках пригорает, смотрю, и точно, пламя пляшет. Убираю огонь, стараюсь на мерзкую усмешечку не реагировать. Приём такой есть, когда не в глаза, а в переносицу взгляд упираешь. И голову не опускаешь и в то же время оппонента не видишь.

   И никто ничего тебе сказать не может, потому что в Уставе не прописано чётко, в какую конкретно область начальственного рыла ты в таких ситуациях смотреть обязан.

   Дивномиров внезапно поднял ладонь, прислушиваясь к чему-то, доступному только ему одному. Кивнул мне – даже голос у него изменился:

    – В ангар. Ведут пленного.

   Пленный – это хорошо, думаю. Есть на ком злость сорвать, особенно, если взбесится. А у врага бешеных не меньше, чем у нас. Они же нас не просто так ненавидят, у них целая идейная база под это подведена. Тошнит их, видите ли, от того, что мы вообще, в принципе, существуем в Галактике. Довелось как-то плотно пообщаться кое с кем из них, послушать, что они о нас думают. Ничего нового, в общем-то, большинство наших думает о них так же, особенно те, кто потерял на войне друзей или близких, но с той только разницей, что враг первым начал, а мы защищаемся. Мы к ним не лезли. Нас их проблемы вообще не колебали, хватало своих! Гады. Ненавижу.

   … Пойманная машина хороша! Как вся их техника. Зеркальная обшивка, броня, и лишь паранормальное зрение позволяет мне в полной мере оценить чудовищную мощь, заключённую в небольшой «птичке»: спаренный компакт-коллапсар!

   Однажды я видел, как ударили по звезде из стационарного коллапсара, с большого корабля. Сам болтался снаружи, естественно, кто меня в командный пункт пустил бы. Навсегда в памяти – кипящее пространство на пути луча до его входа в жерло гиперпрокола к центру звезды. Такая жуть, до сих пор снится. И вот нечто, способное на то же самое, только в меньшем масштабе, паркуется прямо под моим носом. Разнесёт же всё к такой-то матери, если не перехватить!

   Эпическая драка с вражеским пилотом впечатляет. Они сильные, сволочи. У них броня не чета нашей. Но я успеваю подбежать лишь после того, как всё уже закончено.

   Всё затем, чтобы напороться на смерть открытой грудью. Пафосное сравнение, знаю, но другого не будет. У нас, паранормалов, больше чувств, чем у натуральнорождённых или телепатов. Вышедший из жерла коллапсара смертоносный вихрь ощущается внешним щитом как ушат кипятка на голую кожу. Больно, твою же мать! Больно так, как никогда ещё в жизни. Переломы и шесть часов без обезбола полгода назад после неудачного захода на разбитую палубу – забудьте. Детский лепет.

   Если я сейчас упущу эту дрянь, она развернётся в полноценную коллапсирующую спираль. Кораблю – хана, окружающему пространству на три-четыре световых минуты сферой – хана, и в брешь на внешнем рубеже «Алмазного щита», прикрывающего планетарную локаль, ворвётся враг. Надо думать, кружит на периферии и давно уже ждёт такой возможности!

   Пытка длится, кажется, вечность, субъективно так уж точно, потом я вижу, как Ламберт окончательно теряет сознание, но ещё держу, держу сам… ещё немного… ещё… и ещё… твою же мать, бьётся в мозгу единственная мысль, твою же гребаную мать! Потом вихрь распадается с грустным «квак». Боль уходит, оставляя вместо себя лишь память о боли. Тоже ничего приятного, но хотя бы можно терпеть без риска сойти с ума окончательно.

   Минуту! Целую минуту я держал эту дрянь один!

   Кажется, я произношу эту фразу вслух.

   – Задумайтесь о квалификационном тесте, юноша, – кивает мне Дивномиров, промокая платочком лоб. – Ваш официальный индекс Гаманина явно не соответствует настоящему.

   Кривлюсь, но молчу. Радость от того, что выжил, стремительно свистит в вакуум. Лучше бы умер! Геройски преодолевая, ага.

   Потому что как мне жить дальше? Жить и жить – дальше. Оболганному по самые уши, причём так, что даже отец поверил… нет, вспоминать не хочу, слишком страшно, вспоминать. Капитан наш, сука. Постарался. Ненавижу! И Аделина тоже.

   Аделину я понять до сих пор не могу.

   Адская красота: огонь и хрупкость. Острый ум, не зря считается одной из лучших в своём отделе.

   «Иди ко мне, мой мальчик», – голос, которому невозможно противиться даже и сейчас, когда я уже знаю всё.

   Ей нужен был Саблин. Только Саблин. Наш сука-капитан, что она в нём нашла только… Вызвать ревность, заставить дёргаться, завоёвывать снова. Наверное, она сейчас довольна. Хихикает над дурачком, впервые в жизни влюбившимся по-настоящему. И на поединок не вызовешь! Потому что не боец она, как эти здесь вокруг. Потому что от моего удара умрёт. И знает об этом. Знает, что можно. Можно делать всё, что захочется, и не получить за это в рыло.

   Ненавижу.

   Я ведь любил её. И даже до сих пор, кажется, люблю, хотя и ненавижу. И её ненавижу, и себя ненавижу, и… Тьфу, в голове цветная метель, как после хорошего удара в челюсть.

   Да, лучше не скажешь. Аделина. Навсегда в памяти – тёмные прямые волосы, серые глаза, острая косточка на худом запястье, маленькая грудь… Смех, тихий, торжествующий, колокольчиками под черепом, серебристым ледяным эхом. Удар в челюсть, да. Потом под дых. И пинок в штрафную эскадрилью, под начало к последней из Смитанарухов.

   Вон она, эта самая последняя, смотрит на меня, стоит у вражьего трупа и меня ненавидит, была бы паранормалом, осталась бы от меня горстка кварковой пыли. Взгляд белый от лютого бешенства:

    – Отошёл. Сейчас же!

   Аж в ушах звенит от её ора. Я сначала даже не влетаю, чего она агрится, настолько её крик переходит почти в ультразвук, а потом доходит. Ах, ты ж, тварь ты такая! В голову ей моча ударяет, что я могу падаль эту вражью пнуть, да вот ещё, не хватало мараться, и по себе судить меня – нечего. Это ведь у Смитанарухов принято было головы врагов топить в выгребных ямах и отстойниках, не у другого кого!

   Но глотку перехватывает внезапным спазмом, и чёрное слово застревает намертво. Ни вдохнуть нормально, ни выдохнуть, ни выматериться. И тут я ловлю внимательный взгляд Дивномирова. Его штучки! Его поганые телепатические штучки!

   – Подавление центра речевой активности, – объясняет он невозмутимо чуть погодя. – Чтоб язык твой поганый не молол ерунды.

   Вот она, месть. Вполне в духе перворангового мозгоклюя. А ты чего ждал, Ил? Что он забудет недавнюю стычку?

   И всё-таки спал! Иначе не защищал бы так. Мстительно додумываю порнушную сцену, телепатов надо давить их же оружием.

   «Идиот», – обжигает меня лютым презрением.

   Долго я после этого в зеркало смотреться не мог, как увижу свою физиономию, так и слышу этого «идиота», в эмоциях и красках.

   Позже, когда улеглись все страсти, вражий труп отвезли в морг, трофейной машиной занялись техники, я решаю пройтись по отведённой нам палубе. Личное время, имею право. Всё-таки здесь не строгий режим, на строгом управление боевым истребителем не доверили бы. За пределы выходить – ни-ни, огребёшь веселья в виде суточной отсидки в одиночной. А внутри делай что хочешь. Вешаться только не пробуй. Просто – не пробуй, и всё.

   На палубе, судя по карте, имелось несколько релакс-зон, в том числе две так называемые обзорные площадки с видами окружающего космоса. Темно, тихо, звёздный свет, для полного счастья только градусов не хватает, но где я их возьму… Нет, пилоты надираются регулярно, сам видел пьяных в задницу, так что снабжение тут налажено. Но со мной никто не поделится, нечего даже думать. Смотрят, как на говно. Ну, и не больно-то надо…

   Беру кофе, по знаку паранормы. Такой кофе никто, кроме пирокинетика, не получит, а если получит каким-то образом и хватит ума выхлебать, то сдохнет в корчах. Там от собственно кофе одно название, в основном, дикая смесь стимуляторов, положенных при нашей генетической модификации. Пью – отвратительно на вкус. Подогреть бы, но нельзя, это пойло кипящим не употребляют. И что мешает добавить в него банальный этанол? Хотя бы вкус его!

   Смотровая площадка – дальняя, на ней редко кто бывает, потому что идти далеко. Многим лень. Мне самому лень, но хочется побыть одному, просто одному, смотреть на звёзды, изображать из себя столб и ни о чём не думать, не вспоминать, не жить…

   Я настолько настроен на предстоящее тоскливое одиночество, что не сразу замечаю тень, оккупировавшую мою площадку. Здесь уже сидит кто-то другой, релакс не задался… но прежде, чем я успеваю развернуться и уйти, в меня летит какой-то предмет

   А следом за ним выдвигается мрачная маленькая фигура с распущенными – длиной по колено! – светящимися призрачной зеленью патлами. Глаза на тёмном лице загораются всё тем же зеленоватым безумием, и я вскидываю руки, рефлекторно выставляя огненный щит: некротипик! Посмертный слепок ауры жившего когда-то паранормала-пирокинетика… оживший кошмар любого ребёнка Старой Терры.

   Всё, Ветров. Допрыгался. Хотел сдохнуть? Вот сейчас в самый раз…

    Огненный щит сжигает полумрак обзорной площадки, и я вижу, что ошибся. Какой к хвостам поросячьим некротипик! Капитан наша. Пьяная в ж… Короче, в общем, пьяная. Глаза к носу съехались, волосы распущены. А длинные, однако. Почти до колена…

   Сбрасываю огонь, и в темноте волосы Шаоры Смитанаху вновь вспыхивают зловещим призрачным огнём. Серебро с зеленью, слишком узнаваемое, чтобы спокойно его наблюдать. Я ведь вырос на «Хрониках метели», это у нас на Старой Терре культовый цикл для детей и подростков, а какие по нему шикарные развлекалки снимают… В стиле «ужасы нашей планеты».

   – Пошёл вон, – язык у неё заплетается, но слова разобрать ещё можно. – Вон пошёл отсюда! Это мое… мне!

   Но координация уже ни к чёрту. Уворачиваюсь, кулак летит мимо, она теряет равновесие, но успевает себя подхватить. А ведь я могу ей накостылять, реально могу. Поквитаться за все унижения. Даже в опьянении она остаётся серьёзным противником: другой бы уже влип мордой в пол, а она – нет. Нехорошо бить женщину, говорите? Но, простите, пошла в действительную армию – уже не женщина, а солдат. Солдата же бить можно, в ряде случаев – нужно. Пожалуй, это единственный мой шанс оказаться сверху…

   А она потом проспится и не вспомнит ничего.

   Несчитово.

   Я хочу ей навалять, когда она будет в полной силе! Вот это будет чистая победа. Без помощи со стороны этанола. А пока отбираю у неё вторую бутылку, которой она собирается меня огреть. Не пустая, надо же. Сама бутыль – пластстекло, оно лёгкое, но если жидкость почти до горлышка – то вполне себе увесистое орудие преступления. Пропустишь удар, скажем, в висок, тут же отрубишься. И хорошо, если без сотряса обойдётся.

   Пока капитан визжит, чтоб отдал сейчас же, а не то мне кирдык, быстро отхлёбываю прямо из горла.

   Твою мать! Там что, стопроцентный спирт?! Судя по ощущениям – да.

   Капитанский кулак врезается мне под дых, и ещё, кажется, прилетает по шее, ребром ладони: классика жанра под названием «неуставные отношения». Но пальцы не расстаются с трофеем даже в бессознанке. Первое, что обнаруживаю, приходя в себя, – бутыль, крепко зажатую в руках.

   Звезды текут прямо на меня… на самом деле, это вращение жилого модуля… но кого волнуют технические подробности. Звёздная река сверху вниз, гигантским водопадом, и неожиданно становится тепло и спокойно, как в детстве, когда, дурачась, падаешь спиной на снег и внезапно видишь грандиозную красоту ночного ясного неба. Млечный Путь – спиральный рукав нашей Галактики. Тонкий серпик Луны с зелёной зоной Селеналэнда на боку. Ковши Большой и Малой Медведиц, зигзаг Кассиопеи…

   Здесь – совсем другое небо. Другой рисунок созвездий, и сами звёзды – другие. Разве что Млечный Путь – всё тот же. Только ближе, ярче, величественнее. Протяни руку, и окунёшься в звёздный огонь…

   – Идиот! – ненавистный голос доносится словно бы через толстое одеяло. – Это же дайсоршт

   А то сам не понимаю, что дайсоршт. Вкус малины и мёда слишком специфичен, чтобы оказаться чем-то другим. Откуда на военном корабле натуральные малина с мёдом? Да ещё в жидком виде и в бутылке!

   Бутыль всё ещё в руке, кстати. Хорошо!

   Удара я не замечаю, зато как разлетается на две части заветная ёмкость, хорошо вижу. С головы до ног – в пахучей липкой жидкости. Слизываю с пальцев – мёд и малина – смеюсь. Мне хорошо. Как в детстве, когда все были живы, а самой большой проблемой во Вселенной была девчонка из соседнего домовладения. Задирала нос, проходя мимо, и всячески показывала, что даже огненная крылатая лошадка, запечатанная в прозрачный магнитный коробок, – не тот подарок, на который согласиться можно.

   «Не важно, что и как дарят, Илюшенька, – о, этот покровительственный тон с табуреточки! – Важно – кто!»

   Почему-то волосы у неё – фиолетовые.

   – Идиот! Это же не для людей! Тебе один к четырём разводить надо, придурок!

   С моих ладоней рвётся пламя, разворачивается нежными пылающими крыльями… и смешно и красиво и тот самый подарок… только что-то я забыл или упустил, а что, не могу понять.

   Огонь вокруг, живое пламя, взбесившаяся плазма… взрыв сверхновой…

   Темнота.

   Прихожу в себя резко, рывком. Пытаюсь вспомнить, не вспоминается ничего. Где я?! Сердитые голоса в отдалении, похоже, я лежу… да в больничке я лежу, вот что! Эти удобные, подстраивающиеся под очертания тело, капсулы с обычным армейским лежаком не спутаешь. Чёрт… что случилось?!

   В памяти какие-то обрывки и осколки… малина и мёд… напился я, что ли? А где взял?! Вот дела, не помню, где бухло добыл! Качественное, видно, оказалось.

   Хочу встать, но что-то останавливает, потом понимаю, что именно: голоса. Говорят обо мне. Раз обо мне, то неплохо бы выслушать!

   – … интоксикация. Четыре дня минимум.

   Вместе с голосом – женским – приходит паранормальный отклик: целитель, обалдеть. Не последнего ранга. Я таких раньше в глаза не видел, редкие они потому что, а уже сейчас и подавно глупо было бы надеяться на приём у специалиста такого уровня. Что она здесь делает?

   – Вы о чём думаете, балуясь дайсорштом? – голос целительницы дышит вакуумом. – Капитан боевой эскадрильи – наркоман, отлично звучит, не находите? Списать вас к хренам вражьим на гражданку…

   Ого. Знаю, что профессия у врачей – не розовые облака, но чтоб такими выражениям изъясняться… Хлеще сержанта, честное слово!

   – Сейчас не спишете, в виду осадного положения, – а это уже капитан.

   Смитанаху, вспоминаю имя. Шаора Смитанаху. Та самая сучка с фиолетовыми патлами, что сходу наваляла мне перед всеми в первый же мой день здесь.

   Здесь – это в штрафниках. Меня судили. Был трибунал…

   – Значит, отстраню от полётов! По причине недееспособности.

   – А кем замените? – угрюмо спрашивает капитан.

   – Вашу мать! – и по этажам, с уклоном в чинтсах-матерный.

   У гентбарцев очень выразительный язык. На нём можно высказать любую боль каких угодно размеров и сложности. А главное, в армии он известен всем. Попадаются иногда дуболомы из глухих углов Федерации, где эсперанто не знают, так вот с ними иной раз лишь на чинтсахе и договоришься. Фразами, где приличными бывают только предлоги. А зато доходит быстрее ментальной связи. И сразу принимается к исполнению.

   – Я вам блок поставлю, – голос врача дышит злобной яростью. – Ещё попрошу телепатов, чтобы императив кинули насчёт выбросить за борт все ваши запасы. Дайсоршт, додуматься же надо было!

   Голоса отдаляются, скоро уже ничего не могу расслышать. Начинаю засыпать… но такое состояние нехорошее, не то сон, не то не сон, не поймёшь. Дайсоршт, сказала врач.

   Серьёзный наркотик, на человека действует сильнее всего. Эйфория, галлюцинации, потеря памяти.

   Чужое присутствие выдёргивает из дрёмы. Открываю глаза – она! То есть, капитан Смитанаху. Сидит рядом, только что за руку не держит. Навестить пришла? А я её звал?!

   Но грубое слово застревает в глотке: блок, поставленный Дивномировым, никуда не делся. Я по-прежнему не могу говорить.

   – Живой? – спрашивает капитан.

   Молчу. Она совсем по-человечески пожимает плечами, встаёт и, уже у порога, бросает через плечо:

   – Красивые были лошадки…

   Сажусь, обхватываю голову руками – боль от такого простого движения настолько сильна, что сдохнуть и не встать. Наркотическое похмелье. Я слышал про дайсоршт, самому только пробовать не приходилось. Изначально эту дрянь употребляли воины алаурахо, чтобы не чувствовать страха в бою… потом вещество пошло в народ. Для них оно вроде как не сильно токсично, хотя привычку вызывает мощную, а вот для нас… Не помню ни хрена! Какие лошадки?!

   Свожу вместе кончики пальцев – вместо огня лишь слабое тепло, уколом ужаса – а вдруг это навсегда?! Самое страшное, что только может быть в жизни пирокинетика: полная потеря контроля над паранормой. Жить, как натуральнорождённый, без возможности сгенерировать даже простенькую искорку, без паранормального зрения, без привычной неуязвимости… где-то лет до 60, не больше, потому что заложенное в гены скачкообразное старение никто и никогда не отменит … бр-р-р!

   Лучше застрелиться.

   Пальцы окутывает слабенькое, но вполне живое пламя. Можно выдохнуть и расслабиться: паранорма на месте. Умываюсь огнём, боль отступает. Не так, чтобы совсем, но глаза на затылок уже не лезут.

   Красивые были лошадки, говорите?

   Не помню!

   Снова приходит сон. Какой-то мутный, плотный, серый, сознание болтается на грани, и спишь и вместе с тем не очень-то спишь, и просто плохо тебе. Очень плохо. Мысли словно пропитанная мутной водой губка, тягучие, медленные, муторные. Длится всё это вечность. А когда прихожу в себя, вижу в палате целителя.

   Вот это кадр, скажу я вам! Маленькая, тощая, с гладким личиком злого ребёнка, короткий ёжик седых волос, на удивление изящные руки. А в паранормальном спектре силищей от неё прёт так, что я бы, честное слово, в драку с нею не полез бы ни за что, даже ради самоубийства. Повеситься можно и самостоятельно, на ремне над унитазом. Без помощи со стороны этой жуткой женщины.

   Капитан медицинской службы Хименес, врач-паранормал первой категории, написано на бейджике. Ещё один удар: доктор Хименес легенда. Сколько я о ней слышал, но вживую видеть не довелось. Что она тут делает? У нас, штрафников?!

   – Голова болит? – спрашивает деловито.

   Ответить не могу, киваю, и зря, как выясняется. Мозги сворачиваются от боли в трубочку и эта трубочка дребезжит по опустевшей черепушке как железный шарик в пустом жестяном жбане.

   – Наркотическое похмелье, – комментирует моё состояние Хименес. – Как вам в голову пришло хлебать жидкий дайсоршт?

   Молчу. Откуда я знал, что там дайсоршт, думал, обычная водка. Этанолом даже гентбарцы не брезгуют, так что средство универсальное. Но дайсоршт, конечно, совсем другое дело. Наш капитан – наркоманка. Весело.

   Хименес не прикасается ко мне, но боль уходит, сменяется приятной прохладой, и хочется сидеть так бесконечно, подставляя лицо живительным струям… как дома, в детстве, под тёплым весенним снегодождиком…

   – А почему говорить не можете? – подозревает неладное целительница. – Повреждение речевого центра вследствие тяжёлой наркотической интоксикации…

   Ищу взглядом свой терминал – мне его, конечно же, оставили, должен рядом лежать, и точно, вот он. Активирую экран и объясняю:

   «Ментальный блок. Полковник Дивномиров».

   И в ту же секунду взрывается сверхновая. На Дивномирова бешено рычат по связи и требуют явиться немедленно. Капитан не равен полковнику, всё так, но если капитан – целитель первой категории, то полковнику только и остаётся, что прибыть по первому слову и исполнить приказ. Снять блок, то есть. Полностью.

   – Теперь скажите что-нибудь, – требует от меня Хименес. – Я должна проверить, восстановилась ли речевая функция полностью.

   – У вас богатый словарный запас, док, – говорю с искренним уважением.

   Отмахивается:

   – С волками жить…

   Молчу. Нашла волков. Но взгляд Дивномирова мне категорически не нравится. Как два дула. Сразу чувствую на лбу горячую точку лазерного прицела, не слишком приятное ощущение. Ну да, Хименес уйдёт, а он останется. Твою ж мать.

   – Простите, а что вы делаете здесь, док? – спрашиваю у Хименес. – Разве вам по рангу возиться с осуждёнными?

   – У меня, – говорит, усмехаясь, – научный интерес. Например, сегодня буду писать статью «О влиянии жидкого дайсоршт-концентрата на мозги пирокинетика при первичном приёме». Заодно рекламацию составлю тому репродуктивному центру, который ваш эмбрион собирал.

   Ничего не понимаю. Это-то тут при чём?!

   – Пьяный пирокинетик, – терпеливо объясняют мне, – должен падать на пол без сознания, а не творить под галлюцинациями всякую разную хрень.

   – Обзорная площадка… – заикаюсь я.

   – Нет её больше. И не скоро ещё появится.

   Чёрт. Не помню!

   – Ещё бы вы помнили!

   – А… достать можно? – спрашиваю у Дивномирова.

   Тот молчит, подпирает спиной стенку, и по кислой роже видно, что свою порцию люлей от доброго доктора уже получил.

   – Дадите согласие на полный ментальный скан? – спрашивает с ехидцей.

   Полный скан – это дрянь, без вариантов, но меня несёт, остановиться не могу. Что там были за «красивые лошадки», проклятье! После которых от обзорной площадки ничего не осталось.

   – Бесполезно, – заявляет целительница прежде, чем я открываю рот дать согласие. – У человека дайсоршт стирает память с гарантией. Этакая химическая ментокоррекция без права на обратную сборку. Думайте другой раз прежде, чем хлебать всякую дрянь, пилот Ветров.

   Яда я получаю сверх меры, ничего скажешь. Но делать нечего, приходится терпеть. Наконец-то меня признают годным к дальнейшей службе и отправляют обратно. Сортиры чистить, угу. Сорок дней моего проигрыша ещё не закончились.

   … Обзорная площадка опечатана и заперта, мог бы и догадаться. Но, если вспомнить план, через два перехода есть вторая. А всего на нашу палубу их четыре. И мне снова не везёт: место занято.

   На фоне звёзд – два силуэта. Женских. То есть, не гентбарцы какие-нибудь, а люди. По крайней мере, одна из беседующих. Голос второй я узнаю: капитан. Разговаривают приглушённо, но на слух я не жалуюсь. Я бы ушёл… если бы не моё имя.

   – Не жди, что скажет тебе спасибо, – ворчит собеседница капитана, и я узнаю голос Ламберт!

   Вот дела. Разговаривает, надо же. От долгого молчания голос сиплый, а может, сам по себе у неё такой голос, да и кого это волнует!

   – Хименес что гнилопадная пиявка с Аркадии: вцепилась – не отпустит. Зачем ты её вообще вызвала?

   Молчание. Смитанаху сводит вместе кончики пальцев, я хорошо вижу её профиль, отчёркнутый звёздным светом: высокий лоб, прямой нос с характерной для всех алаурахо горбинкой, полные губы…

   – Не хотела, чтобы Ветров умер, – неохотно говорит капитан.

   – Надо было звать меня. Я паранормальный блок на тебя не навесила бы.

   – Ты бы убила его.

   – Нет.

   – Вы не ладите.

   – Нет.

   – А то я не вижу!

   – Это он не ладит, – угрюмо сообщает Ламберт. – Мне – плевать.

   – Точно плевать? – сомневается капитан.

   – Боишься, убью его?

   Меня очень занимает ответ. Неужели бравый капитан действительно боится, что меня убьют? А какая ей разница-то?!

   – Подслушивать нехорошо, Ветров.

   А-а, проклятье! Нанис Феолис, гентбарское рыло. Между прочим, самое настоящее оно, не мужчина и не женщина. К размножению не способно, к сексу тоже, хотя согласно правилам межрасового этикета обращаться к чабис следует в женском роде. Не знаю, с какого перепугу. На девушку совсем не тянет, с такими-то плечами и кулаками.

   – Что, малинесвельв оформили уже? – спрашиваю ядовито.

   Малинесвельв – это брак по-гентбарски. У них там всё сложно, с их-то двенадцатью гендерами. Настоящие супружеские обязанности возникают только лишь между крылатыми, но и с бескрылыми начало совместного проживания мило оформляется официально, в глухих углах так даже и с чем-то вроде свадьбы, размах которой зависит от благосостояния семей молодожёнов. Брак между гентбарцем и человеком обычно заключается ради какой-то выгоды. Всякие там наследственные права, усыновление детей и прочее в том же духе. Любви в нашем понимании там быть не может в принципе, только дружба. Поэтому супружество оформляется исключительно по общефедеральному закону для межрасовых союзов, а вот малинисвельв – ну, в данном конкретном случае это оскорбление.

   Проглотит? Или взбесится? Ставлю на второе!

   – Хочешь об этом поговорить? – с улыбкой тихого маньяка спрашивает Феолис.

   Чабис, то есть, по гентбарской табели о гендерах, солдат. Причём слишком умна для чабис, большая редкость, так-то они обычно тупы, как пробки, и живут от приказа до приказа. Идеальное пушечное мясо, но только не Феолис. У неё, в отличие от большинства товарок по гендеру, есть мозги. Плюс приличный боевой опыт.

   Она меня отметелила тогда только потому, что я сам, дурак, зазевался, не сообразил, что одинокая чабис – серьёзный повод задуматься, они ведь никогда сами, без командира, не действуют. Сидят себе у стеночки, ждут приказа. А если такая – одиночка, то это всё. Любой подлянки жди. Когда чабис сама себе командир, тут возможны какие угодно варианты, и все – не в твою пользу.

   – Давай, – киваю. – Поговорим!

   Самое уязвимое место у любого гентбарца – антенны пространственной ориентации, спрятанные в волосах. Выглядят как тонкие плотные, не знаешь – не заметишь. Но если намотать на кулак и слегка подпалить огоньком, получится неплохо. Всё равно, что нож у горла для человека.

   А-а, не нравится? А чего же ты ждала, Феолис?! Не надо было за глотку тогда хватать. Я не злопамятный, я всего лишь злой и на память не жалуюсь.

   И тут нас отбрасывает друг от друга неодолимой силой. Меня прямо в стену впечатывает, по ней и ползу, каким-то чудом остаюсь на ногах. Оборачиваюсь, невольно ожидая увидеть изрядную вмятину. Но нет. Стена целая…

   Мимо проходит Ламберт, взгляд стеклянный, руки у пояса. Понятно, от кого прилетело. Феолис тут же бежит следом, но потом оборачивается и посылает мне нехорошую ухмылочку: разговор ещё не окончен, человек. Кто бы сомневался…

   – Неуставные отношения, рядовой? – спрашивает Смитанаху.

   – Так точно, госпожа капитан, – отзываюсь по Уставу.

   Ещё полагается при этом преданно есть начальство глазами, но не могу. Для этого надо снизу вверх смотреть, а при нашей разнице в росте не получится.

   Она хочет что-то сказать, но тут сигнал сквозь нейрошунт – по мозгам, по нервам: тревога!

   Капитан меняется в лице и бежит в ангар, я бегу следом. Нет, на вылет сейчас меня не возьмут, но не с обзорной же площадки наблюдать за боем! Я – в резерве, надо будет, поднимут и резерв, значит – дежурить в ангаре в полной готовности.

   Птички уходят в раскрытый зев шлюза; придёт время – полечу вместе с ними и я.

   Как-то враг вне плана начинает атаку. Подкрепление вызвали, что ли. Наверное, им обидно столько времени с нами возиться… Хотя что и как именно во вражьих головах нагажено могут сказать только ксенопсихологи. С меня же достаточно того, что я их убиваю. В бою.

   Полковник Дивномиров в ангаре, замечаю его не сразу. Но он ловит мой взгляд и кивает, мол, подойди. Куда деваться, иду.

   – Готов? – спрашивает серьёзно.

   Я-то ждал язвительной насмешки, но тут прямо теряюсь. У Дивномирова такое лицо… и острая складочка на переносице, и взгляд в никуда, типичный для перворанговых, которые зависли в своей инфосфере процентов так на девяносто восемь. То, что со мной общается сейчас, это остаток, контролирующий пространство вокруг тела…

   Что, настолько всё серьёзно?

    – Серьёзнее некуда, – кивает Дивномиров, и вдруг протягивает мне ладонь.

   На ладони телепата – деревянная подвеска, хитрая загогулина, вырезанная ножом и тщательно отшлифованная. Я отшатываюсь: эта штука принадлежит врагу. Обереги, которые они делают себе на удачу. Что-то, связанное с родовой памятью, я не спец, не разбираюсь, но на вражеской дохлятине подобное попадается постоянно.

   – Держи.

   – Это ещё зачем? – ничего не понимаю. – Откуда оно…

   И вдруг понимаю, откуда. Сняли с той девчонки-пилота коллапсара. Ну, а мне оно зачем?

   – Они любопытные, – поясняет Дивномиров. – Держал когда-нибудь старотерранскую кошку? Ну, или в семье кошки были?

   Пожимаю плечами. У кого на Терре нет кошек… Где люди, там и они. Особенно в поселениях за пределами городов. Кошка с «горячей» паранормой – визитная карточка любого дома, наравне с саламандрой.

   – Наши друзья по разуму, – кривится в усмешке, – по степени любопытства кошек, пожалуй, даже превосходят. Они непременно спросят у тебя, откуда ты взял вот это. И ты им, конечно же, расскажешь. В обмен на чью-нибудь жизнь, не обязательно свою…

   – Не собираюсь попадать к ним в плен, – угрюмо сообщаю я.

   Дивномиров кивает:

    – Умрёшь героем, разумеется. Но война есть война. Подцепят гравилучом, затянут к себе, что ты им сделаешь. Ты даже убить себя не сможешь: сначала не успеешь, а потом тебе попросту не дадут это сделать. А вот это может облегчить твою участь.

   – Не собираюсь с ними торговаться!

   Бред. Предлагать такое… нашёл кому. Ну, Дивномиров… неудивительно, что капитана покрываешь, и с наркотой, и вообще… и эту Ламберт туда же. Одного поля ягоды!

    – Идиот, – цедит полковник через губу. – И всё же ты возьмёшь эту штуку. И не посмеешь испортить либо выбросить.

   – Не имеете права!

    Да где там, что я против ментального воздействия первораногового могу выставить?! Это тебе не гентбарку-чабис в драке за антенны дёргать! Тут навык нужен, равноценный ранг… сама паранорма, чёрт возьми! Не совместимая, на минуточку, с моей.

   Но вместе с психокодами или что там Дивномиров мне приготовил, улавливаю очень неприятную… как бы назвать… как телепаты это всё зовут… мыслеформу, вот, вспомнил!

   В ментальном пространстве вокруг внешнего периметра «Алмазного щита», закрывающего нашу локаль, идёт бой. Не такой, как в реальном космосе, где ракеты против ракет, таран в лоб против тарана, совсем другой, но от того не менее страшный.

   Ранжированные телепаты против атаки врага…

   Как можно создавать роботов, способных влиять на телепатическое инфополе, меня не спрашивайте. Я всего лишь пилот, разжалованный в рядовые по несправедливому обвинению. Но враг умеет управляться с локальными инфосферами вроде нашей. Главная уязвимость телепатов – их критическая зависимость друг от друга. Вместе они сила, но если разбить их общность, оборвать связывающее их сознания в единое целое информационное поле, то высшие ранги погибнут, низшие словят нехилый ментальный шок, и наступит жопа. Полновесная такая, размером с хорошую чёрную дыру, задница. А ну-ка, половина личного состава получит полную либо частичную недееспособность!

   И тут уже – прорывайся, дави, взрывай, ты выиграл.

   Наше инфополе пребывало на грани. Ещё немного, и случится обрыв. И если смерть неизбежна, то остаётся лишь продавать свою жизнь подороже. Нанести, погибая, максимальный урон.

   В том числе и через ловушки в сознаниях тех, кто, возможно, угодит в плен и на допрос. И тут уже все средства хороши. Права нетелепатов? Забудьте. Выжившие получат компенсацию.

   Если, конечно, выживут.

   На что надежды не осталось уже никакой.

   Когда чужая воля сползает с твоего разума, ощущения словами не передать. Как будто до этого сидел в плотном коконе удушающей ваты, а сейчас вдруг освободился и дышишь полной грудью, и какой же воздух вкусный! Именно этот, пропахший металлом, озоном, техническим очистителем воздух даже не первой свежести, а сто двадцать второй, система фильтрации барахлит и в полной мере не справляется. Всё заняло меньше секунды, а усталость такая, будто двое суток мотался на вылете, уходя от атак и контратакуя в ответ!

   – Предупреждать надо, – говорю Дивномирову, расстегивая ворот.

   Тот пожимает плечами. И вместо ответа приваливается боком к пустой технической платформе, которую я замечаю только что, но на самом деле она тут, скорее всего, стоит давно. Руки у полковника дрожат, как будто он наглотался этанола или этого… дайсоршта… и я ещё ничего не понимаю, но спину вдруг продирает липким холодом страха, а потом страх обретает конкретную форму.

   Как во сне.

   Как в страшном гребаном жутком сне, и не вырваться и не закричать: время замирает, ни туда и ни сюда, одно мгновение как бесконечность. Для меня. А для Дивномирова время заканчивается резко, одним страшным рывком.

   Полковник роняет голову и сползает по боку платформы на пол, из-под плотно сомкнутых век ползут тяжёлые, тягучие капли крови – как слёзы.

   То, чего Дивномиров так боялся, заканчивается в один миг.

   Конец нашей локальной инфосфере.

   И я вырываюсь наконец-то из страшной капсулы бездействия, ору что есть силы в коммуникатор, объявляя последний уровень тревоги: красный.

ГЛАВА 3 Шаора

Тяжёлый день. Едва отбились, с такими потерями, что хоть вешайся… Это война, на войне потери неизбежны, и все мы знаем, куда шли изначально. Редко у кого, как у меня, совсем уже не было выбора, на самом-то деле. И как же хочется знать, что всё не зря. Что мы выдержим. Что дальше – только победа…

   Но дальше будет только хуже.

   Мы – здесь – в ловушке. Остаётся только драться, как загнанному в угол животному. Не победить, так хотя бы навредить врагу как можно больше. Не знаю, что там, на планете, локаль которой мы защищаем, и знать не хочу. Враг рвётся туда и почему-то не хочет бить по звезде из коллапсара, планета нужна ему целиком, без значительных повреждений. Значит, врага надо остановить.

   Даже если ценой окажется жизнь.

   Слёз для погибших не могу найти. Матюги на всех, известных мне, галактических языках застревают в глотке. Только и радости, что враг – пока! – отступил. У него пилоты тоже не железные, и запас ракет не бесконечный, нужно восстанавливаться. И что там наши умники в штабе думают?! Долго нам не продержаться!

   Но «Алмазный щит» не предназначен для прорывов. Это – оборонный комплекс, только оборонный. И всё. Чтобы высунуться за пределы локали и вломить врагу, нужен полноценный флот. От которого остались крошки в окрошке.

   Я это знаю, потому что слухами пространство полнится. Разгром не скроешь, как ни пытайся. А над нами ещё и контроля толкового нет. Осуждённые, штрафники, кому интересно, что мы по поводу ситуации думаем. Смертники же. Расходный материал. Что с нами возиться…

   В медцентре раненых немного. Точнее сказать, всего двое, кого Ламберт на горбу своей паранормы до ангара дотащила. Трупов в разы больше, в основном, телепатов, не переживших локальный обрыв инфополя. Насколько я могу судить, полностью инфосфера нашего «Щита» не уничтожена. Только лишь её малая часть, на одном отдельно взятом блоке внешнего периметра. Уже легче. Не допустили прорыва... Выстояли. Выдержали!

   Кулаки сжимаются сами собой. Сколько потерь за столько лет… Не забуду. Не прощу!

   Не вижу среди мёртвых полковника Дивномирова. Не могу найти. Да ну, бред, не мог он выжить. Первый ранг! Может быть, держат где-то ещё?..

   В душе пустота, какая вакууму не снилась. Единственный в моей жизни человек, отнёсшийся ко мне с добротой и пониманием. Столько боёв пройдено вместе! И чтобы вот так всё, сразу. Не на гражданку по комиссии.

   В бою.

   Но ни слезинки почему-то. Ни единой. Пустота…

   Напиться бы сейчас. До дрожи, до зелени в глазах. Подлая Хименес блок мне поставила, не могу теперь пить! Хотя… дайсоршт не могу, а что другое… человеческую водку, например… Это смогу! Этанол, разбавленный водой. Действует слабее, но лучше так, чем никак. Напьюсь, точно. Враг к нам ещё не скоро сунется… не в ближайшие двое суток точно. Напьюсь!

   В конце коридора, возле реанимационного блока, слышу скандал. Ну, вот, опять кто-то кого-то не полюбил, даю две батареи и дюжину ракет, что один из них – Ветров. Не может смириться со своим положением, швыряется на всё, что, по его мнению, не так выглядит, не так ходит и не туда смотрит. А времени нет: в следующий вылет придётся брать с собой.

   Ну, и что, что он ближнюю оборону материнского корабля организовать сумел! Дуракам счастье. Выиграл бой, молодец, повезло, но проблем через это будет теперь – зубы заранее уже сводит. Начнёт вмешиваться в контроль, тянуть на себя вектор командования, а поскольку опыта полётов в слиянии у него всего ничего, жди беды. И не объяснишь ему ничего. Здесь добиться чего-либо можно только практикой. Вот враг нам позволит практиковаться в своё удовольствие, сколько захотим! Сарказм, если что. Твою ж мать. И его мать. И мать их всех!

   Подхожу ближе: нет, не Ветров, хотя Ветров тут же стоит, уши греет.

   Ламберт versus доктор Хименес.

   Обе взъерошены и злы. Физические различия – заросшая дурными мускулами десантница и хрупкая тётя-доктор – с лихвой компенсирует паранормальная мощь, хлещущая от обоих во все стороны с такой силой, что даже мне, лишённой паранормы, хватает. Ближе, чем на пять-шесть метров я к ним не подойду, с ума ещё не сошла.

   – Может, хватит? – спрашивает маленькая целительница, упирая руки в бока. – Черпать тину золотым ситом? Ты учёный, Ламберт! У тебя громадный потенциал! А ты всё играешь в солдатики! Если ты сдохнешь здесь, кому от этого лучше станет? Сколько бы ты сделать могла, если бы за ум взялась наконец. Скольких спасти.

   – А дальше? – хмуро спрашивает у неё Ламберт.

   – Что?

   – Ну, вот, допустим, я решила прекратить… играть в солдатики, – боги Галактики, что я слышу, неужели сарказм в её голосе?! – Дальше что?

   – Как что? – изумляется Хименес. – Я забираю тебя в мою исследовательскую группу. Потом даю тебе рекомендации на обучение в Номон-Центре, в Институт паранормальной медицины...

   – А дальше? – с убийственным спокойствием отвечает Ламберт.

   Можно подумать, она издевается. Но не тот характер, совсем не тот. Она не способна на ехидство и подкол. Её действительно интересует ответ!

   – Не понимаю, – честно признаётся Хименес. – Что значит «дальше»?

   – Дельта-Геспин, – медленно, с тяжёлой злобой, роняет Ламберт. – Что, самоаннигилируется, если я прекращу играть в солдатика, а?

   – Энн, – растерянно отвечает доктор, – это другое…

   – В… пихни это твоё другое, – размеренно советует Ламберт. – И на…!

   Она сегодня в ударе. Очень эмоциональная речь, совсем на неё не похоже.

   – Что такое Дельта-Геспин? – спрашивает вдруг Ветров.

   Ламберт переводит на него ледяной взгляд и, против обыкновения, отвечает:

   – Дерьмо.

   О Дельта-Геспине никто не слышал. Есть Альфа-Геспин, там готовят спецназ, элиту космодесанта. Есть Бета-Геспин, там готовят пилотов и командный состав среднего звена. Есть Военная Академия, оттуда выходит элита, всякие там адмиралы, вроде Евангелины Гартман и Кая Тропинина. Есть Гамма-Геспин – там создают и испытывают различное вооружение. Но про Дельта-Геспин даже слухов не ходит, я, во всяком случае, не слыхала.

   – Биологические лаборатории, – с усмешкой объясняет Ламберт, она определённо сегодня в ударе.

   Поймала вирус болтливости? Похоже на то.

   – Остановись, Ламберт! – требует Хименес. – Разглашение секретных све…

   – Срала я на вашу секретность, – грубо обрывает её Ламберт. – Дельта-Геспин создаёт и испытывает биологическое оружие. В качестве подопытных использует пленных. В том числе, детей. А теперь скажи мне, Мерси, что это – дети врага, расходный материал, и жалеть их нечего.

   Последний кусочек мозаики встаёт на своё место. Что там у Ламберт в личном деле? Неподчинение вышестоящему командиру. Нарушение приказа. Самовольный выход в пространство врага. При этом не расстреляли, а, скажем так, сослали. И кормят обещанием близкой амнистии. Гнусное дело, с какой стороны ни посмотри, – гнусное.

   – Не можешь? Нечего сказать, да, Мерси? Тогда молчи. И отъ*сь уже от меня со своей исследовательской группой.

   От избытка чувств Ламберт показывает доктору гентбарский фак – обеими руками. И уходит по коридору, спина прямая, будто ей стальной кол в одно место воткнули и до самого горла прогнали. И безо всякой телепатической паранормы ощущается переполняющая моего лучшего пилота злоба.

   Хименес трёт лицо ладонями, и я вдруг замечаю, как дрожат у неё пальцы.

   – На самом деле, – говорит маленькая целительница, – всё было совсем не так, как Ламберт себе в башку вбила. Но у вас обоих не тот уровень допуска, я не могу ничего рассказать!

   Ничего нового, на самом деле. Кто-то бабу со своим капитаном не поделил, а кого-то использовали втёмную и подставили спецслужбы во имя светлого будущего, разумеется. И если Ветров снова заденет Ламберт, то язык ему я выдерну. Давно пора.

   – Не можете рассказать – не рассказывайте, док, – говорю я. – Какое это сейчас имеет значение… Скажите мне лучше, где полковник Дивномиров?

   Я не могу произнести «тело». «Тело Сергея Анатольевича Дивномирова», если уж точнее. Для меня он ещё не умер. Не поверю, пока не увижу сама! А увидеть – и попрощаться, – необходимо. Отдать последнее уважение тому, кто заменил мне отца, которого я потеряла в одном из мятежей моей родной планеты много лет назад.

   – Пойдёмте, – кивнула мне целительница.

   И привела не в морг, и не во второй зал прощания, а в реанимационную палату!

   Дивномиров ещё жил. Несмотря на тяжелейший инсульт. Хименес назвала точный диагноз, зубодробительное определение, не запоминаю.

   Надежда вспыхивает фейерверком безумия…

   – Прогноз положительный, – говорит Хименес. – Ламберт спасла его, я лишь смотрела. Почему и говорю: если человек со студенческой лицензией способен на такое, то что было бы, если бы она полноценно училась на врача-паранормала?

   … и угасает в один миг.

   – Один чёрт, – отвечаю, а в душе вселенский холод, почти что лёд. – Первый ранг! При обрыве инфополя перворанговые погибают с гарантией. Тело вы вытянете, я в вас верю, а вот разум…

   – Полковник Дивномиров, скорее всего, владеет техниками введения сознания во временную ментальную кому, – устало объясняет Хименес. – С его рангом и должностью это более чем вероятно. Придёт в себя – поднимет новое локальное инфополе с теми, до кого дотянется, и самим собой в качестве ядра. Не лучший вариант, но что есть.

   – Думаете?– спрашиваю скептически.

   В телепатических делах не соображаю ничего. Даже не слышала, что такое возможно! Но я и о первом ранге ничего не знаю.

   – Посмотрим, – пожимает Хименес узенькими плечиками.

   Дивномиров лежит в медицинской капсуле с прозрачной верхней крышкой, и меня не покидает дикое чувство, что передо мною не он. Кто-то другой, похожий, но не он. А я сейчас пойду к нему в кабинет, и он предложит мне коньяк, и мы будем сидеть, пить этот коньяк на двоих, разговаривать за жизнь, и всё снова станет, как было…

   И снова – звёзды. Бесконечная звёздная река на экранах второй обзорной площадки. Сижу, смотрю на величие космоса, в руках вожделённая бутыль с забвением, но пока не пью, не знаю, почему. То ли блок, выставленный добрым доктором Хименес, действует на все виды бухла, то ли что-то ещё мешает, и, думаю, второе всё-таки.

   Чудес не бывает. Полковник Дивномиров умрёт. И вместе с ним умрёт что-то ещё. Не знаю, что, да и неважно, что именно. Оно умрёт, и в тёмной комнате моего презренного бытия станет ещё темнее.

   О, как мысли заворачиваю. Почти стихи.

   А потом опять появляется Ветров. На этот раз – без придури и без огненных лошадок. Он просто садится на пол рядом со мной. Жду, что скажет, но он молчит. Молчание обволакивает нас обоих плотным неосязаемым облаком.

   Звёздный свет играет на стекле бутылки. Правильный этанол всегда в стеклянной таре. Да, правилами запрещено, но если очень хочется, то всё можно. У меня много чего где спрятано. Добрая доктор просто не представляла себе, как много и где. И сформулировала очень неправильно: выбросить дайсоршт. Ну-ну. Нализаться в слюни можно не только дайсорштом, Хименес это упустила. Тоже устала, наверное.

   Усталость дикая. Такая, что даже руку протянуть, чтобы пробку выдернуть, лень. Так и сижу, а напротив сидит Ветров, судя по лицу, с теми же проблемами.

   – Я его сразу невзлюбил – говорит вдруг Ветров про Дивномирова. – Хотел вывести из себя и морду набить. А он драться со мной не захотел…

   – А, – говорю, – Дивномиров может. Он ещё слушает так, что каждое твоё слово звучит глупо. Если ведёшь себя с его точки зрения глупо.

   Не могу. Не могу сказать о полковнике в прошедшем времени! Для меня он ещё жив. Я ведь не видела…

   Я и отца не видела. Он ушёл и не вернулся, мне сказали, погиб, те, кто своими глазами видел, как именно, и я потом ещё в хрониках видео смотрела… но до сих пор со мной отчаянное чувство, что однажды папа вернётся. Откроет дверь, войдёт ко мне, сядет у стола, возьмёт за руку. Скажет: «расти большой, моя птичка…» И всё снова станет, как было.

   «Ларувелах Смитанарух, казнён по многократно подтверждённому обвинению в государственной измене…»

    А я уже не помню его лица. У меня есть записи, да. Семейный архив, изрядно потрёпанный и наполовину утраченный. Но смотреть записи, образы на графиях и помнить – совсем разные вещи.

   И с Сергеем Анатольевичем будет то же самое. Записи вместо живой памяти.

   Пока не потеряешь, не поймёшь, насколько тебе человек дорог. И ругалась же я с Дивномировым! И он меня прикладывал – за пьянство и за другие косяки, чтобы совсем уже грань не переходила. Понимал: пью не от безделья, и здесь простого запрета мало. Вон, Хименес на дайсоршт блок выставила, так я водку взяла. И ведь напьюсь же непременно! Хотя бы назло доброму доктору.

   Тесно мне, вот что. В мире этом. В Галактике. Вообще по жизни. Ведь никакого же просвета, ничего… и Дивномиров скоро умрёт. Что бы ни говорили Ламберт с Хименес, не вывезут они. Всему в Галактике есть предел, даже безграничной паранорме Ламберт. А то я не видела её в моменты откатов, что с ней творится – практически труп, до настоящей смерти – полмикрона! И будто не знаю о смертях среди целителей, переоценивших свои силы. Паранорма из психокинетического спектра, она очень опасна и для своего носителя тоже. Не сумеешь грамотно распорядиться своей силой, не успеешь вовремя остановиться, – сгоришь. Стремительное старение и смерть, всем известно, в информе полно видеоматериала по теме, как любительского, так и информационно-справочного. И никто не спасёт.

   Рву ворот, дышать нечем. Хватаюсь за бутылку, как за последнее средство спасения. Если утонуть в этаноле, можно будет забыть на какое-то время о тех, кого мне уже никогда не вернуть. Получить немного анестезии, потому что сколько уже можно жить в этой боли и не сойти с ума…

   Бутыль в моих руках сгорает во вспышке пламени; я не боюсь огня с моей-то пожароустойчивой кожей, но видеть, как исчезает надежда на наркоз – выше моих сил! Запах спирта в воздухе, к нему примешивается запах озона – след отработавшей паранормы Ветрова. Вскакиваю на ноги:

    – Какого…

   Он уворачивается. На кулаках, вскинутых к груди, пляшет багровое пламя. Не то, чтобы я боюсь огня… все фобии нынче легко лечатся, причём не зависимо от того, хочешь ты или не хочешь, это гражданские могут отказаться от лечения, у нас такой опции нет. Но я не люблю открытый огонь, не люблю, прямо до ненависти, хлебнула в детстве. И пожаров при атаках с воздуха, и пирокинетиков-федералов, и вообще.

   – Нечего вам пить, госпожа капитан, – говорит Ветров.

   Издевается?

   – Да твоё какое дело! – возмущаюсь я. – Тебе какая разница?!

   – Никакая, – отвечает. – Но я хочу помнить наш разговор. А не вот это всё, с доктором Хименес в лазарете. О каких лошадках вы тогда говорили?

   – Не скажу, – мстительно заявляю я, но улыбка сама кривит губы, практически без моей воли.

   Отворачиваюсь к экранам, смотрю на звёзды. Пьяный Ветров оказался совсем другим. Совсем-совсем другим, даже не ожидала, что внутри у него всё ещё живёт тот недавний чистый, светлый юноша, ещё не хлебнувший войны и подлости. Дайсоршт тем и коварен, что вытаскивает из глубин всё, что заталкиваешь туда с каждой потерей, каждой вспышкой боли, с каждой раной и шрамом на душе. Все мы были когда-то юнцами, все мы любили и верили. И чем оно обернулось?

   Экраны на на обзорной площадке хорошие, не зеркалят. Никакого, даже самого слабого, отражения внутреннего пространства на них нет. Только космос и звёзды, холодные, далёкие гвозди, вколоченные в галактическую черноту.

   Это на планете, если лечь на спину и смотреть в небо, созерцание космоса может укачать, как в колыбели. На боевой станции «Алмазного Щита», закрывающего планетарную локаль от врага, такого эффекта не дождёшься.

   Не колыбель. Не дом. Всего лишь место. Место службы и, скорее всего, смерти. Может быть, твой труп выставят в зале прощания… кто только придёт прощаться-то, кому нужна дочь мятежника, казнённого за государственную измену?.. А может быть, и следа не останется, если под прямой залп попадёшь. Горсть атомов, размазанная по траектории, осядет где-нибудь на астероиде, никто не узнает, на каком и где.

    Ветров подходит, встаёт совсем рядом. Я чувствую его присутствие, его дыхание, всё тот же слабый запах озона… По-прежнему держит огонь на руках? Неважно! Я не обернусь…

   – Мне было десять лет, когда умер отец, – говорит вдруг Ветров.

   Меня ёжит ужасом: откуда, почему, как он угадал моё настроение? Он же не телепат!

   – Из-за нашей паранормы мы живём мало. Средний возраст пирокинетика не превышает шестидесяти лет. Отцу было пятьдесят семь, когда он вернулся со службы домой – умирать. Я не понимал, я был ребёнком. Полтора года отец был с нами, потом его не стало, и это помню хорошо. Похороны помню. Чёрт, – трёт лицо ладонями. – Сам не знаю, что нашло на меня. Но не отпускает. Почему-то вспоминаю… семейное кладбище… сто лет не вспоминал, а сейчас… Знаете, капитан, там такие плиты, – показывает руками, какие именно, – с именем, годами жизни, послужным списком. И горит серебряный цветок некротический энергии, в которую преображается паранормальный выброс силы в момент смерти… Раньше, когда пирокинез был ещё диковинкой, никто не умел с этим справляться, и после смерти появлялся некротипик. Такая дрянь… вроде привидения, бродит по миру и убивает… ну, неважно, их сейчас не осталось почти никого, одни легенды. Теперь на наших кладбищах цветут паранормальные цветы…

   Картинка возникает беззвучно и ярко, хотя я не телепат. Просто на воображение не жалуюсь, и оно всегда выручает. Ряды чёрных плит, и серебряные розы над ними и метель, бесконечный холод бесконечной зимы. Старая Терра – ледяной мир. Если кто и способен там относительно комфортно жить, то только пирокинетики. Я бы не смогла. Скиапфарабу, моя родина, – жаркий мир…

   – Смешно, да? – спрашивает вдруг Ветров. – Полковника Дивномирова я почти не знал. Он меня бесил, я хотел достать его, вывести из себя, нарваться на драку и, может быть, начистить ему рыло... А теперь меня бесит, что он скоро умрёт.

   – Может, бесит потому, что он похож на твоего отца? – спрашиваю. – Внешне.

   – Может быть, – кивает Ветров. – Не просто же так детство вспомнилось…

   Оборачиваюсь, смотрю на него. Снизу вверх, как же ещё-то, при такой разнице в росте. Как странно. У него умер отец, и у меня. И теперь умирает Дивномиров, оставивший почти одинаковый след в наших душах.

    А ведь, по сути…

    Да. Я могу. Могу взять Ветрова, почему бы нет. Если прямо сейчас положу руки ему на плечи – он не отпрыгнет от меня. Ответит. Мужчинам надо не так уж много, на самом-то деле. Особенно – пережившим недавно тяжёлый бой.

    Но секс в такой ситуации – тот же наркотик, ничем не лучше дайсоршта с этанолом. Стоит сейчас перепихнуться, и это остановить будет невозможно: так и будем трахаться до изумления между боевыми вылетами. Пока кого-нибудь не разнесёт по орбите ракетой врага. Второй тогда кинется мстить, и всё слияние полетит к чорту, преимущество ментального единения будет потеряно, враг легко перещёлкает нас поодиночке…

   А у выжившего потом – бутылка в руках, всё на круги своя, тоска, бешенство, злоба, весь этот список. Если выживет, а не сдохнет там же, пытаясь отомстить.

   Я не хочу – так!

   Сигнал тревоги делает выбор за нас обоих. На гражданке не было бы шанса, но здесь все под смертью ходим. И когда она позовёт на очередной ринг, никогда не угадаешь. Бежим в ангар, куда же ещё-то.

   И тут я совершаю ошибку.

   Допускаю Ветрова на вылет.

   Он никогда раньше не летал с полным слиянием, я почему-то не вспоминаю об этом, думаю только о некомплекте, о том, каково нам придётся неполным составом против врага… и разрешаю Ветрову занять свободную машину.

   На что я надеюсь?!

   Но птички уже строятся за мной в боевой порядок, и поздно что-то менять, нет времени, времени нет ни на что, совсем. Враг близко.

   Слишком близко. И слишком много. Злые из-за потери коллапсара и из-за того, что последняя атака захлебнулась, не принесла им ощутимой выгоды. Можно понять. Вообще, кажется, враг что-то заспешил. «Алмазный щит» не так-то просто взломать, нужно время, и если время заканчивается… по какой-то причине… то возникает спешка. А если ты в бою спешишь, это означает только одно: ты уже опоздал.

   На самом деле нет нужды прорываться к планете через пояса астероидов и прочую подобную муть. Планетарная локаль по сути своей это плоскость. Вот как всё это возникало когда-то при вращении протопланетного облака, так оно и крутится вокруг звезды до сих пор. И чтобы не тратить ресурс на навигацию среди всяких комет, можно подойти под углом, прямо в нужную точку…

   Если эта самая локаль не имеет сети боевых станций «Алмазного щита». Все простые пути отрезаны. Вскрыть-то можно, но очень сложно. А вот среди астероидов пробраться – шансы есть. Навигация тут затруднена. Наш сектор – дерьмо, прямо скажу, что мелочиться. Тесно, не развернуться, по каждому камню палить – быстро исчерпаешь боезапас. Космический бой – это, прежде всего, про то, сколько у тебя к моменту прямого столкновения осталось ракет. Если хотя бы на одну больше и голова на месте, ты на гребне, а враг в яме, где ему и место.

   Я здесь давно, практически каждый астероид, считай, на ощупь знаю, но и враг приспосабливается, увы. Не подкараулишь и из-за угла внезапно не шарахнешь. Вся надежда – на единство сознаний, это то, что враг повторить не может. Они не умеют объединять разумы в единое целое, для воссоздания такой технологии необходимо очень хорошо представлять себе, что такое телепатическая паранорма и, крайне желательно, самому быть телепатом высшего ранга.

   Именно на этом маленьком различии между нами и висит жизнь всей моей эскадрильи в целом и каждого пилота по отдельности. Только – вместе! Противостоять врагу можем только все вместе. Поодиночке мы обречены.

    Слияние…

   … одиннадцать сознаний сплавляются в единое целое...

    В физическом космосе наши корабли могут быть сколько угодно далеко друг от друга, ментальное единение обеспечивают искины кораблей, а оно работает в пределах до шести парсек, если производитель не врёт… Но шесть парсек нам и не нужно. Мы ведём ближний бой. В пределах двух-трёх световых минут, не больше.

   Но если враг вынужден держаться плотной компанией, то нам в этом нет никакой нужды. Вы ведь всегда знаете в моменте, где в пространстве у вас правая рука, чем занята левая? Так и я, будучи центром, чётко представляю себе, где мои подчинённые, куда их следует направить, откуда наоборот, отвести…

   При условии, что слияние – качественное.

    … вот он, враг! Обнаружен! Адова звезда – техника нападения, когда истребители противника выстраиваются тройками в форме трёхмерной звезды. Хочешь жить – бери щипцами. А лучше всего, беги!

   Рассогласование…

   – Твою мать, Ветров! – ору по связи. – Дерись один, раз такой умный!

   Он мне едва запас ракет всей эскадрильи не высвистел в один момент, настолько сильным оказался его волевой порыв на немедленное реагирование.

   Слияние…

   Без Ветрова. Прости, парень, жить хочется, хотя и жаль тебя, идиота. Не привык работать в команде, не летал раньше со слиянием никогда, и я хороша, надо же было не только сортиры заставлять драить, а и на тренажёре прогнать хотя бы пару раз! Твою ж мать через колено и в пень!

   Спасает нас лишь то, что враг настолько не ждёт от нас подобной тупости, что упускает шанс на слаженную атаку в момент уязвимости. Я-мы уходим от атаки, и прикрываем рвущегося на подвиги Ветрова, чтоб ему провалиться в чёрную дыру на досвете.

   Бой в самом разгаре, а Ветров уже пуст, всё вынес. Ну да, подбил двоих – редкостная удача, а может, вправду хороший пилот, да только мёртвая голова, обратно в слияние я его уже не возьму, а связь голосом… это, простите, связь голосом. То есть, считай, наш герой без связи сейчас. И всё, что остаётся, цеплять его гравилучом и тащить за собой, и заботиться, чтоб не разнесло по траектории… мать твою!

    … атака…

   Рассогласование…

   Паркуюсь последняя, как всегда. Абы как, не до выдерживания по осевой. Бегу так, как давно уже не бегала: на моих глазах Ламберт собирается нарезать на ленточки Ветрова, и с её паранормой это будет жестоко и быстро, а я лишусь ещё одного пилота. Пусть придурка, но зато придурка меткого. После нескольких прогонов через тренажёр он у меня усвоит, что такое слияние!

   – Стоять! – ору я изо всех сил. – Оба!

   Кто там меня слышит. Ламберт не просто в бешенстве, она осатанела. Подбитая птичка принадлежит её подруге, и врачи уже на месте. С расстояния трудно оценить, насколько Феолис пострадала. Но гентбарцы живучие, не так ли? Может быть, обойдётся. Может быть, всё ещё обойдётся без новых смертей.

   Ветров вскидывает ладони, генерируя огненный щит. Что ему ещё остаётся? Паранормальную волну Ламберт невозможно увидеть невооружённым глазом, тут нет никаких красочных эффектов, только смерть в чистом виде. Причём кранты всем: по ангару потянуло нехорошим ветром, пространство словно бы качнуло, как в лодке на море, когда её приподнимает волной.

   Я вклиниваюсь между ними – дура как она есть, между молотом и наковальней. И броня не спасёт. Если мама с папой и добрые биоинженеры обделили тебя паранормой психокинетического спектра, единственно верное решение – держаться от двух взбесившихся паранормалов как можно дальше.

   Не мой случай. Мне важно остановить их!

   – Отставить! – ору изо всех сил. – Ветров, заткни печку сейчас же. Ламберт, твою мать! Уймись.

   Я не знаю, окончательно ли Ламберт свинтила с ума, или какие-то остатки разума там всё-таки оставались, и она старалась держаться за них, насколько могла. В том числе, запаковывая себя в глухую оборону: ни одного лишнего слова или жеста со всеми, кто не Нанис Феолис. Шансов, что она услышит меня, оставалось, прямо скажем, немного. Но она слышит. Повезло.

   Страшный, гнущий само пространство, ветер улёгся. Огонь Ветрова, не встречая препятствия, раздувается сильнее – скачком, резко, метра на два от носителя. Хорош, зараза. Очень хорош. Такое ровное переливчатое пламя…

   – Если Нанис умрёт, – глухо говорит Ламберт. – Нашинкую тупым ножом. Медленно.

   Поворачивается и уходит к врачам. И перед нею как-то само собой образовывается пустое пространство – все спешат убраться с дороги, ещё не хватало на пинок нарваться. Она-то просто так не пнёт, я её знаю, но мало ли.

   – Я думал, тут одна враголюбка, – шипит Ветров, унимая огонь. – А здесь их каждая первая!

   Пламя опадает, сжимается, тает, какое-то время ещё пляшет на кулаках, и Ветров стряхивает его на пол. Колючие искры тают в воздухе. А я смотрю в бешеные серые глаза моего героя и осознаю, что он ни беса не понял.

   Подбил двоих. Считает, что может гордиться своим так называемым подвигом.

   Что же мне с ним делать-то, а? Может, вправду взять тупой нож и нашинковать? Медленно так. Чтобы промучился не меньше суток.

   – Сейчас идёшь со мной, – говорю. – На тренажёр.

   – С чего вдруг? – смотрит на меня, взгляд бешеный. – Положено после боя шесть часов на восстановление!

   Классический старотерранский апперкот – у Ветрова зубы лязгнули. Может, и зря, но что делать? Нервы у меня не стальные, тем более, просто разрывает на тряпочки, как прибить поганца хочется, прямо сейчас.

   – С того, что капитан здесь я, – стараюсь, чтобы голос не срывался в бешеный рык. – И ты будешь делать, что я тебе велю. Скажу упасть и отжаться тысячу раз – падаешь и отжимаешься тысячу раз. Скажу подпрыгнуть и квакнуть – прыгаешь и квакаешь. Говорю – на тренажёр, значит, на тренажёр. Всё понял? – многозначительно потираю кулак. – Или ещё раз объяснить?

   Смотрит на меня с правильной ненавистью. Ага. Мы же тут все для него враголюбы. Не сдохли героями, значит, отбросы, так ты думаешь, мальчик? Если именно так, то тебя ждут сюрпризы!

   В анамнезе у него – снова смотрю его дело – именно то самое: неподчинение приказу вышестоящего в боевой обстановке. Как он вообще дожил до моей эскадрильи с такими вывертами? Хороший пилот, хорошие данные, где-то – везунчик даже. Но, проклятье, дисциплину и субординацию явно придумали не для него! Твою же мать, нет у меня времени возиться и воспитывать эту сложную героическую личность! Но я попытаюсь. Зачем? Не знаю…

   Я не желаю Ветрову смерти. Несмотря ни на что. Может, поэтому.

   Простых пилотов тактике боя не особенно учат. Считается, что думать за рядового должен командир. И так оно и бывает на практике, особенно в слиянии. Номне вдруг показалось правильным объяснить основы. Ветров – лидер по психопрофилю, и все его проблемы с дисциплиной именно отсюда. Не то, чтобы я могла провести молниеносный анализ в стиле полковника Дивномирова, но какой-то опыт у меня был,а когда летаешь с девяти лет, что-то в голове всё-таки складывается насчёт внутреннего устройства черепушек коллег.

   Тренажёр – большое помещение с ложементами для обучающихся. На двадцать четыре человека плюс капитанское место, оно стоит отдельно. Эх, мечта. Кажется, мы никогда ещё не летали полным составом… И так, чтобы перед боем времени у нас было достаточно, чтобы полноценно отрабатывать взаимодействие.

   Ветров делает шаг к одному из стандартных ложементов, но я придерживаю его за локоть:

   – Тебе туда.

   – Я не капитан.

   Дошло, что ли? Звёзды планетами стали! В штабеля выстроились.

   – Именно. Побудешь немного в моей шкуре, – усмехаюсь и добиваю: – Не бойся, это же просто тренировка!

   Скрипит зубами, но молчит.

   – Немного вводных, – говорю. – Слушай внимательно, вряд ли тебе это кто-нибудь другой расскажет. Враг использует при атаках семнадцать базовых схем, чаще всего – комбинацию из двух-трёх. Твоя задача сейчас научиться хотя бы распознавать их. Космический бой это тебе не стрельба без мозгов во всё, что движется. Здесь думать надо. И желательно, головой, а не другим каким местом. Итак, ты капитан, у тебя в подчинении – двенадцать рядовых пилотов, их сгенерирует нейросеть тренажёра. Я – в режиме инструктора, вмешиваться не буду ни во что. Полная свобода действий. Задача: победить без потерь.

   – Как… без потерь? – удивляется. – Допустимый процент…

   – Допустимый процент – это живые носители разума, – злюсь. – Опытные пилоты, которых некем заменить. Нас на базу вернулось восемь. А могли бы все двенадцать. Соображаешь?

   По глазам вижу, что нет. Но слова бессильны, по себе знаю. Только практика, и лучше тренировочная, чем в боевых условиях…

   Запускаю погружение. Нулевой уровень – логические задачки на подавление противника имеющимися средствами. Всё это, конечно, от реальности далеко так же, как центр звезды от нашего ангара. Но Ветрову хватает.

   В первый заход он выдерживает всего лишь минуту. Во второй – полторы. В третий – снова минута. Кто б сомневался.

   – Это невозможно! – возмущается он. – При таком ограниченном ресурсе!

   – А ты думал, ракеты делением размножаются, как амёбы? – интересуюсь у него. – Нас снабжают по остаточному принципу. Потому что мы – кто? Кто мы, Ветров?

   – Осуждённые, – сколько ему сил стоит выдавить из себя неприятную правду, но я прямо уважать начинаю его за честность. – Штрафники…

   Не каждый на его месте готов озвучивать своё незавидное положение вслух. Я знаю, видела много раз.

   – Нет, – говорю. – Не так.

   Смотрит на меня, взгляд злой. Что мол, тебе ещё не так? Я же правду сказал!

   – Мы, – говорю, сжимая кулак, – «Крылья смерти». Что мы несём врагу? Смерть! Что ждёт врага?

   Молчит так долго, что, кажется, ответа уже не дождусь. Но всё же я слышу от него:

    – Смерть!

   – Вот, – киваю. – Исключительно правильный настрой. Всё, Ветров, сортиры отменяются. Будешь торчать здесь всё свободное время, пока не начнёшь брать нулевой уровень без потерь. Я потом проверю, насколько усердно ты делал домашнее задание.

   -А потом контрольная? – кривится в усмешке.

   Ну, тип! Последнее слово должно быть только за ним? Однако.

   – Контрольную нам враг задаст, – отвечаю. – И квалификационный экзамен он же примет. А если снова в слиянии попытаешься перехватить контроль, сама ракету тебе в зад вгоню. Чтоб не мучился и других не подставлял.

   Молчит, набычился. Но возразить ему нечем. По глазам вижу, что-то он всё-таки понял. Хорошо бы, если так!

   – Меняемся. Сейчас я покажу тебе, как уделывается эта их поганая «звезда» – на счёт двенадцать, засекай.

   – Без потерь? – не верит он.

   – Без, – киваю. – Поехали.

   Всё-таки, Ветров хороший пилот. Одарённость плюс везение. Опыта только мало. И набираться опыта приходится в таком экстриме, от которого волосы в петельки сами скручиваются. Ничего не поделаешь, других врагов у нас здесь нет. Только эти. Которых без мозгов, на одной яростной ответной атаке, не возьмёшь.

   Может, показать ему, кроме «звезды», ещё «треугольник»? Эта схема только кажется простенькой, там свои нюансы. Но нейросеть тренажёра выдаёт какую-то околесицу и выключается. Fatala eraro, да твою же мать, мы ведь только начали!

   Но когда я поворачиваюсь к ложементу Ветрова, успевшему поднять верхнюю крышку, то вижу, что он спит. Просто спит, даже похрапывает слегка. Лицо разгладилось, стало совсем мальчишеским. Усики эти тонкие над верхней губой, густые ресницы…

   Человек. Снова я переоцениваю его силы. Ветров – человек, а значит, не настолько вынослив, как я. После боя нужен полноценный отдых... Ну, пусть спит, что уже теперь. Не буду трогать, ещё проснётся. При усталости сон бывает очень хрупким, поверхностным, спугнёшь, и – сутки ни в одном глазу, не меньше. А потом и долбанёт, аккурат перед вылетом, когда спать вообще нельзя никак. Знаем, летали уже.

   Способы отогнать сон в критические моменты есть, и мы ими пользуемся, иногда – злоупотребляя, чего уж там… Однако ясная голова лучше, чем та же голова, но подстёгнутая фармой. Плющит потом страшно. Не хуже отката у перенапрягшихся паранормалов.

   Тоска. Что там штаб думает? Собираются как-то разбираться с врагом или нет?

   Понимаю, я не вижу всей картины. Меня не учили никаким стратегиям, потому что детям госизменников поступать в Военную Академию запрещено. Спасибо хоть на том, что летать позволили. Снизошли, так сказать, к юному возрасту. Посчитали, что на войне сдохну с куда большей пользой, чем на гражданке. Может быть, не прогадали. Не знаю.

   Выбираюсь из тренажёра. Если знать, где искать, то легко обнаруживается она, бутыль с прозрачным забвением. Нежный горьковатый вкус и обжигающий огонь по пищеводу… Не дайсоршт, но пойдёт.

   Потерять двоих – и ещё не известно ничего, что там с Феолис – вот так вот запросто, из-за дурного героизма одного пацана с глазом горящим… Нас теперь восемь. Весело? Ещё как. Восьмой – идиот. Подающий надежды, конечно. Но – идиот. Зачем, зачем я потащила его в бой, не прогнав предварительно через серию тренировочных заходов?!

   Наказала. В клининг отправила. Лупить предпочитала, вместо того, чтобы разговаривать с ним и учить… Да, капитан ничему учить не обязан, но боги Галактики, вы же видите, какой контингент ко мне прибывает! Как не учить? Чтобы жили, дурни. Война когда-нибудь закончится. И хорошо, если не вместе с жизнью.

   Прохлада на языке. Горьковатый травяной привкус – настояно на по-лы-ни, бесы пустоты знают, что это такое, судя по картинке, какая-то трава, – и огненный взрыв внутри. Не дайсоршт, этиловый спирт, люди любят. И гентбарцы прикладываются, сама видела. Единственное, что способно объединить разумное насекомое с разумным млекопитающим – этанол. Причём без закуси: запах гентбарской жрачки убивает любого из нас на подлёте, а запах нашей пищи у правильного гентбарца вызывает рвотный рефлекс.

   Жаль, врагу невозможно переслать гентбарский НЗ и вызвать тем самым масштабную диверсию. Долбанут с расстояния ракетой, даже не нюхнув ни разу, что там такое. Обидно!

   – Разрешите обратиться, госпожа капитан.

   Подскакиваю свечкой:

   – Твою мать, Ламберт! Предупреждать надо!

   – Я по делу.

   – Какому? – снова прикладываюсь к горлышку.

   – С Ветровым летать не буду, – сразу переходит она на сверхсветовую.

   Категорично. Кулачищи в бока, взгляд исподлобья. Не будет. Верю. Что я ей сделаю? В морду дам, чтобы укрепить среди неё дисциплину? Ага… а сколько секунд я после этого проживу? Паранорма защищает своего хозяина, особенно такая лютая паранорма, как у моего лучшего пилота.

   – А с кем же ты будешь летать? – спрашиваю спокойно. – С табуреткой?

   -Одна, – режет она.

   Под её взглядом хочется сквозь палубу провалиться, прямиком в чёрную дыру. Когда паранормал не в духе, жди беды. Раскатает и не заметит.

   – Нельзя тебе одной летать, – отвечаю.

   – Плевать. Схема «семь и один». Вполне годится.

   Вот проклятье. «Семь и один» – это, можно сказать, акт отчаяния. Семеро – в слиянии. Одиночка – рядом. Учитывая паранорму Ламберт, врагу достанется, ведь в одиночку она может не сдерживать себя. Вот только…

   А, к трепанным серым переходам всё!

   – У меня приказ, – говорю, понижая голос, я всегда говорю тихо, когда кто-то бесится – есть шанс, что беситься прекратят и начнут слушать. – Мне запрещено переводить тебя в одиночное патрулирование.

   – Кем запрещено? – спрашивает.

   – Как будто тебе это важно, – пожимаю плечами. – Приказ есть приказ, изволь исполнять.

   Ламберт медленно сжимает кулачищи. Смотрит на них, потом переводит страшный взгляд на меня. Во взгляде – чернота безумия. Да она ненормальная! Хотя, справедливости ради, кто у нас тут нормальный. Все – с трещинами в мозгах.

   Жаркий стальной ветер дышит в лицо. Откуда в герметично запертом ангаре ветер? Либо утечка через пробоину, либо взбешённый паранормал, третьей причины нет. И если в первом случае смерть вероятна, то во втором она гарантирована. А может и вправду?

   Подраться с бешеной, да и сдохнуть от её кулака? В бою.

   Враг порадуется, однозначно. Только эта мысль и удерживает. Драка драке рознь. С врагом – одно, со своими – совсем другое… особенно по пьяни.

   – Будешь? – протягиваю бутылку.

   – Нет, – отказывается она.

   Делаю длинный глоток, – кажется, анестезия начала уже действовать, – уточняю:

   – Ты меня уважаешь?

    – Уважаю, но пить не буду, – Ламберт повышает голос.

   Оцениваю её кулаки и бритый череп, киваю. Не больно-то и хотелось…

   – И ты бы не пила. Но это твоё дело.

   – Моё, – говорю. – Чьё же ещё-то. Рассказывай, как ты это «семь и один» видишь. Ты что, летала так раньше?

    – Ага, – ухмыляется. – В игре. Давно. Это был командный турнир… неважно. Просто понимаешь в чём суть, – достаёт свой терминал, показывает на развернувшемся экране, – вот так ты выстраиваешь атаку. Два взаимопроникающих треугольника…

   – А седьмой тогда где?

   – Седьмой – идиот. Его ставишь в центр. У него обострённое чувство будущего, как у любого паранормала. Проще говоря, интуиция. Он засечёт атаку раньше тебя, ты уловишь его настроение. А из центра атаковать сам по себе он не сможет, во всяком случае, сразу.

   Рисует пальцами на экране. Я смотрю, честно пытаясь вникнуть. Пока получается плохо.

   – Они привыкли, что мы летаем в слиянии. – продолжает Ламберт свою гениальную мысль. – Вот и не будут искать одного. Зачем, вот – шестеро, явное единое, атакуем его. А я зайду вот отсюда.

   – Тебе ракет не хватит, – говорю, внимательно изучая предложенную схему.

   Она оживает – терминал моделирует бой.

   – Мне, – усмехается Ламберт, – ракеты особо-то не нужны. Хотя соваться на вылет без них я не стану. Психокинез и телепатия несовместимы, ты ведь знаешь это, Шаора. В слиянии мои преимущества практически равны нулю…

   – Ничего себе, нулю, – возмущаюсь я. – Хороший ноль!

   – Хочешь увидеть максимум?

   Чешу затылок. Эк её расшевелило. Разговаривает. Строит планы. Вот такая она мне нравится, прямо скажу. И на максимум её силы посмотреть хочется.

   Вот только…

   – У меня приказ… – говорю. – Ты не должна летать одна.

   – Приказ, – кривится Ламберт. – Пусть утрутся своими приказами. Здесь им не кабинет с шёлковыми стенами.

   – Прости, – отвечаю осторожно. – Но у тебя мозги в дырах. Тебе психотерапевт нужен, а не вот это вот всё, с врагами.

   – Капитан, – говорит она, помолчав немного, – тебе тоже нужен психолог. Какая это бутылка по счёту за сегодня?

   – Первая, – я не вру, ведь действительно же, первая.

   – Её и первой быть не должно. На боевом посту.

   Киваю, делаю глоток:

   – Не должно. Но другого капитана у меня для тебя нет, Ламберт. Извини. Что там Феолис?

   – Жить будет…

   – Хорошо.

   Сажусь прямо на пол, спиной прислоняюсь к стене тренажёрного комплекса. Тёплая… Всё, что мне нужно сейчас, это немного забвения. Огненного, как этанол. Чтоб нутро прошибло, слезу выдавило. Умерило бы боль…

   С девяти лет болит, не стихает. С той самой проклятой ночи, когда мне сказали, что мой отец казнён за государственную измену. Ещё и запись дали посмотреть, добрые души. Чтобы уж наверняка…

   – Слушай, Ламберт, – говорю, качая бутылку. – Читала я твоё дело… Ты же на целителя училась! Подавала надежды. Первая конференция «Врачи без границ», ты там что-то… про лечение детей… С чего вдруг – армия?

   Смотрит на меня сверху вниз. Застыла, но не со стеклянными глазами, а в изумлении, челюсть вот-вот под ноги упадёт. Потом вдруг садится напротив, тоже прямо на пол, но не так, как я, а как ей удобно – на пятки, ладони на коленях.

   – Ты смотрела материалы той конференции? – спрашивает недоверчиво.

   – Я любопытная, – говорю. – Впервые вижу целителя-паранормала, мутировавшего в головореза. Или как там правильно? Головорезиху?

   – Batalantino, – усмехаясь, подсказывает она.

   – Неважно. Впервые, короче, вижу. Ну, и вот. Поинтересовалась. Всё ж в открытом доступе, только спроси… Почему? Как?

   – Дай, – вдруг говорит она, и я сразу понимаю, что речь о бутылке.

   Протягиваю, мне не жалко. У меня, между прочим, ещё есть, и далеко бежать не придётся, всё рядом. Заначка, в смысле.

   Пьёт она, – завидно стало. Столько всосать в себя за один раз… Талант. И опыт, не без того.

   – Долгая история, – говорит. – Года два мне было. Может, три. Попала я к врагу, в медицинский центр один. И там надо мной ставили всякие опыты. Но я этого не помню нихрена. Мне было лет одиннадцать, когда адмирал Гартман зачистил эти лаборотарии до лысого места. Соппатская локаль, слышала?

   Дико интересно. Что слышала! Я там была. Помогала, так сказать, выжигать до лысого места. Со спасёнными только не общалась. Не положено потому что сомнительному элементу с детьми общаться.

   – Вот после одиннадцати я себя и осознаю, – продолжает Ламберт. – Телепаты заявили, что я сама дала согласие на ментокоррекцию. И да, дала, все записи есть. Забавно смотреть на эту девочку, знаешь. Смотрю иногда, запись есть. Такая уверенная. Чётко знающая, что ей надо. Через два года я убила человека. Спонтанный выброс паранормы… следствие пережитого в детстве эксперимента. Хорошего человека я убила, капитан. Очень хорошего. Не заслужившего смерти ничем.

   – Потом ты училась в медицинском. Так?

   – Да.

   – А потом?

   – В плен угодила. Душу вынули без наркоза и растянули на солнышке. Так я попала в армию. Хотела мстить, и – мстила. Получалось неплохо.

   – А дальше?

   Я знаю – что дальше. Неподчинение приказу. Самовольный уход с предписанной трассы в пространство врага.

   – Мне приказали поработать курьером, – стискивает зубы и кулаки, и по ангару снова начинает свистеть ветер. – Я случайно узнала о характере груза. Абсолютно случайно. Знаешь, каким был груз?

   Она понижает голос до шёпота, но я слишком хорошо знаю, что это за крик. Когда душа корчится на медленном огне, сгорает и никак не может догореть. Тогда-то и рвутся с губ тихие, но страшные по оттенку слова.

   – Дети? – спрашиваю, припоминая диалог с доктором Хименес.

   – Да. В биологический центр Дельта-Геспина их везли. Чтобы – угадай с первого раза что!

   – И ты их вернула.

   – И я их вернула. И оказалась здесь.

   Она медленно сжимает кулак, и я почти вижу чёрное пламя, пляшущее на костяшках. Не алое, как у Ветрова, как у всех пирокинетиков, а чёрное, прозрачное, жуткое. Этому огню под силу было остановить залп коллапсара. Чудовищная, немыслимая мощь! Следствие эксперимента? Демоны Галактики, что же там был за эксперимент! Над ребёнком.

   – Хименес сказала, – медленно говорю я, – что всё не так, как ты себе в голову вбила. Что никто в Федерации не ставит опытов над детьми. Чьи бы ни были эти дети… А тот, кто втянул тебя в эту авантюру, сам сейчас под следствием. За превышение должностных полномочий.

   – И ты поверила, – горько усмехается она.

   – А разве это не так?

   – Ах, ну да, ты-то не паранормал, капитан… Ты не можешь видеть… У тебя репликативное бесплодие, ты знаешь об этом?

   – Чего?... а, да. Я не могу родить, ни сама, ни пользуясь услугами репродуктивного центра, ты об этом?

   – Ещё из твоих тканей невозможно клонировать что-либо, – кивает Ламберт. – Если оторвёт тебе руку или выбьет глаз, то поставят механику.

   – Бывает, – киваю и протягиваю руку за бутылкой. – Дай… У всех генномодифицированных встречается что-то такое. С частотой один на сто тысяч, то есть, не так уж и редко.

   Улыбается. Жутенькая улыбочка, я б даже сказала, оскал.

   – Что не так? – спрашиваю, не донеся горлышко с жидким забвением до рта.

   – А то, что это не генетический сбой и не ошибка криворукого биоинженера, собиравшего твой эмбрион. Это – следствие паранормальной коррекции. Проще говоря, работал целитель. Врач-паранормал.

   – Такой, как ты? Как доктор Хименес?

   – Такой, как руководитель Соппатского медицинского центра, – недобро объясняет она. – Сволочь без души и моральных принципов. У тебя в ограничениях прав прописан запрет на репродуктивную деятельность?

   – Нет…

   Я знаю список назубок. С детства выучила. Мне нельзя посещать центральные локали земной Федерации, нельзя проживать в полностью освоенных мирах, посещать материнские планеты входящих в Федерациюю галактических рас. Нельзя занимать руководящие должности, продвигаться в звании выше капитана. Но запрета на, как Ламберт выразилась, на репродуктивную деятельность, нет. И не было никогда. Иначе запомнила бы.

   – Я думаю, такая операция была проведена над всеми детьми мятежников тогда. Формально запрета на размножение нет, и повода вопить о бесчеловечно попранных правах личности нет. Но по факту, сама понимаешь. И вот это всё – такой паранормальный блок – не появляется просто так. Над его схемой работали. Может быть, даже несколько лет. Может быть, даже не один целитель, а несколько. А потом пустили в ход. На детях врага. Может быть, Дельта Геспина и не существует, но жестокие эксперименты над детьми ведутся и в Земной Федерации тоже. Понимаешь?

   Молчу. Мне нечего сказать… но, кажется, я начинаю понимать, отчего Ламберт большей частью ведёт себя как робот с испорченным блоком коммуникации…

   – Всё, во что я верила, оказалось полным дерьмом, – она выдёргивает у меня бутыль с помошью своей паранормы и жадно опустошает её до самого дна. – Слышь, капитан, хочешь, я это уберу?

   – Что? – не понимаю я.

   – Уберу паранормальный блок, – жестокая ухмылка становится шире. – Когда-нибудь война закончится. Ты осядешь где-нибудь на мирах фронтира… и родишь столько детей, сколько пожелаешь. Хоть сама, хоть через репродуктивный центр. Хочешь, я сделаю это?

   – Тебя под трибунал… – начинаю я, и осекаюсь.

   Во-первых, она и так уже осуждена, что нового ей добавит суд. Не смертную казнь же! Во-вторых, в списке ограничения прав действительно нет ни строчки про репродуктивную деятельность! Формально к Ламберт придраться невозможно. Она не делает ничего противозаконного вообще.

   – Твою ж мать, – говорю в тоске. – Ты думаешь, мы выберемся отсюда живыми?

   – Я не думаю, – она стискивает бутыль в кулаке и та разлетается мелкими осколками, – вместе с каплями крови из порезов. – Я знаю.

   Похоже, моя собеседница не чувствует боли. Надо думать! Разве физическая рана что-нибудь значит перед душевной? Да никогда…

   – Знает она, – ворчу. – Хотела бы я тебе верить…

   – Не верь, – пожимает она плечами. – Так лечить тебя? Или не лечить?

   – Лечи, – отмахиваюсь я.

   Этанол уже подгрузил мозги, а то бы я не согласилась ни за что, наверное. Одно дело, врач-паранормал с дипломом, как та же Хименес, совсем другое вот эта жуть, по имени Энн Ламберт. Жуть, способная заткнуть жерло коллапсару и ухайдокать врага в полной броне голыми руками.

   – Всё.

   – К-как… всё? Так быстро?

   Быстро и незаметно. Ну да. Мне было девять лет, и я – тогда! – тоже ничего не заметила и не почувствовала. Ну нет, нет у меня паранормы психокинетического спектра! Я в принципе не в состоянии отследить подобные манипуляции. Зачем согласилась, дура… а с другой стороны, чтоя теряю? Моя служба окончится ещё очень не скоро. Дом, утопающий в саду, и десяток детей – мечта, которой не суждено сбыться, во всяком случае, в ближайшие лет двадцать. Так что это просто приятно, наверное.

   Приятно знать, что я – могу. Могу – детей и собственный дом. Поднять угасший род…

   – Да, – Ламберт встаёт, снова смотрит на меня сверху вниз: – Так что, капитан? Попробуем схему семь и один?

   Собираю глаза в кучку: о чём это она. Ах, да…

   – Давай.

   Семь бед, один ответ. Невозможно соблюдать приказы там, где их соблюсти нереально. Нас восемь… против полноценной «звезды» врага. Никаких шансов… если не включать мозги.

   – Только не забудь, идиота – в центр. Это важно. У него хорошая интуиция…

   – И отменный слух.

   Оборачиваюсь. Ветров стоит на переходном мостике, двери тренажёрной распахнуты. Проснулся, значит. И как давно он подслушивает, хотелось бы мне знать!

   – Выспался? – недобро щурится на него Ламберт.

   Он медленно складывает руки на груди, смотрит – я б сказала, сверху вниз. Но на Ламберт сверху вниз особо не посмотришь. Даже если стоишь в шлюзе тренажёрной, который выше на полметра, не меньше.

   – Сейчас я тебе покажу, как тебе надо летать по схеме «семь и один». Чтобы в бою под своими же ракетами не путался.

   – Эй, – говорю, удивляясь всё больше и больше. – Ожила, я смотрю? А кто тут капитан, забыла?

   Втащить бы ей… за нарушение суб-ор-ди-на-ци-и. Вот только как, спрашивается, это сделать, если она – сильнее меня, вдобавок паранормал, и соваться под её чёрный кулак – неблагодарное дело. Но непорядок же! Плюёт на вышестоящего. На командира! Дожили. Этак я весь свой авторитет растеряю, а без авторитета в бою все на меня наплюют, слияние рассыплется и мы погибнем. Ну не выжить, не выжить в одиночку нам. Никак. Начинаю вставать, и мир закручивается радостным калейдоскопом.

   Забыла. Про коварность этанола забыла. Его легко хлестать литрами, сохраняя ясность ума и памяти, а потом р-раз, в одно мгновение, и ты уже в синей реальности. Ни встать, ни выматериться толком не можешь: в голове гравитационный шторм.

   – Ты капитан, – кивает мне Ламберт и щёлкает пальцами, – знакомый жест, уже видела… да у целителей и видела! – Конечно же, ты.

   В следующий же миг меня сгибает в приступе бешеной рвоты, и всё, недавно выпитое, извергается наружу. Ощущения – космос. Как под перекрёстным огнём врага, только десятка ракет на хвосте не хватает для полноты картины.

   – Горшочек, не трещи, – безжалостно комментирует Ламберт. – Паранормальная коррекция на вытрезвление. Прости, – и ни капли раскаяния в голосе, вот же сволочь! – Потом надерёшься снова. Пошли, отработаем паттерн. Это важно.

   Всё-таки, предел выносливости существует и для нас. Ветров хоть выспался, а я вместо полноценного сна напилась водки, поймала паранормальное вытрезвление и отлетала десяток сеансов. Что-то около трёх часов в общей сложности… Ветров снова сдулся, начал творить дичь, пусть и в тренажёрном режиме, а у меня даже слова не нашлось, чтобы его обозвать.

    Если сейчас не встану с ложемента, то позорно усну прямо сейчас.

   Тренировка завершена

   – Ламберт, – говорю, сильно жмурясь, чтобы отогнать сонливость, – с чего ты вдруг очнулась-то? До этого прямо Каменная Дева была, а тут…

   В легенде о Каменной Деве рассказывается о том, как одну красивую девушку обратили в камень – за преступные деяния главы её рода. Так и простояла она в качестве скалы не то три тысячи лет, не то четыре. Расколдовать-то можно было, но – живым горячим сердцем; род, наказав злодеев, сулил немыслимую награду тому, кто оживит гранит. Ничего ни у кого не вышло, а уж как пытались! Кое-кто так прямо и влюблялся до умопомрачения, она же очень красивая девушка, хоть и каменная. Так и стоит Дева до сих пор, обратив застывший взор в сторону заката…

   Если гуманные бомбардировки федералов не разнесли скалу в пыль во время последнего мятежа, полыхавшего на моей родной планете уже без меня.

   Смейтесь, если смешно. Но вдруг так чётко вспомнилось детство. Розовый рассвет и каменная девушка в лучах наступающего дня… Рука отца на плече. Тепло родного, любящего человека… Вернуться бы. Увидеть. Хотя бы один раз.

   Но мне нельзя появляться в локали Скиапфарабу. Родная планета закрыта для меня навсегда. Правильно, конечно же, мой род знаменит и славен, вокруг последней из Смитанарухов тут же собрался бы очаг сопротивления снова. Слёзы побеждённым, что уж там. Так было всегда.

   Но всё же… всё же… Нет ничего лучше рассветов над Долиной Хрустальных Цветов, и деревянной, тёмной от времени, верхней террасы родного дома… сохранился ли тот дом за столько бурь и столько лет, кто же знает. Некому следить за ним, некому крепить Древо Рода.

   Паранормальный блок на репродуктивную деятельность, это федералы здорово придумали, ничего не скажешь. Формально – не в чем упрекнуть: жизнь – сохранили, служить – позволили. А что родить не может, ну так извините, бывает.

   Едкая горечь от сотворённого надо мной в далёком детстве рождает конкретную злобу. А вот вернуться бы и позвать… уверена, Скиапфарабу помнит! И я давно уже не та маленькая перепуганная девочка, о нет! Двадцать с лишним лет на войне, из них одиннадцать – капитаном. Я смогу!

   Вот только…

   К чему всё приведёт? Совершенно точно не к победе! Хочу ли я, чтобы федералы снова устроили на моей родине адово пекло?

   Наверное, нет…

   Чудовищная усталость наваливается внезапно, мутит сознание, уволакивает в тяжёлые колодцы снов. Я ничего не могу сделать, даже не пытаюсь. Здесь – на одном из ложементов тренажёра – безопасно. И этим двоим рядом со мной я пока могу доверять…

ГЛАВА 4 Илья

Иногда так бывает в жизни: на тебя рушится небо. Всей своей массой. И давит, вжимает в грязь, не вздохнуть. Когда из кожи вон выворачиваешься, совершаешь подвиг, а твой подвиг не то, что не ценят, с этим-то ещё ладно, пережить можно. А берут за шкирку и возят мордой в луже, как напрудившего ту самую лужу щенка. И ты сам, сам понимаешь, не подвиг ты совершил, а кое-что другое.

   Преступлением не назовёшь. Слишком громко. В сухом остатке даже может придти награда. Но от стыда готов в чёрную дыру провалиться, потому что нестерпимо жить с тем, что натворил. И ведь она, капитан в смысле, не насмехалась, хотя насмешки я ждал, чего же ещё-то можно было получить в награду.

   Но лучше бы выругала, обозвала, может быть, снова дала бы в морду. Ей-богу, стало бы легче…

   А она просто ушла, когда я позорно заснул от усталости.

   Просыпаюсь – не влетаю в ситуацию вообще. Кто я? Где я? Всегда ненавижу первые мгновения после пробуждения именно из-за вот этой вот особенности. Потом голова встаёт на место, конечно же, и быстро. Но первые секунды включения в новую реальность ненавижу!

   Тренажёр. Тренировочные полёты. Домашнее задание, которое кажется невыполнимым. Но ведь это всего лишь первый уровень! А всего уровней здесь, на минуточку, девяносто девять! Блин, бедная моя голова…

   Капитан далеко не ушла, оказывается. Стоит, прислонившись плечом к стене, и хлещет водку. Судя по форме бутылки и цвету этикетки – «Старотерранская особая». В одно рыло, сама. Спиной ко мне, меня не видит и не чует, потому что не паранормал, да и, наверное, мозги там уже основательно залиты. Пьяница она. Алкоголичка. На полу аккуратно стоят две пустых бутылки, третья ополовинена. Как в такую маленькую женщину влезает такое количество спиртного?! Меня бы с первой ещё вынесло! А она ничего, на своих двоих стоит. Пока стоит.

   Тут к ней подходит Ламберт, и я слышу её версию. После чего охреневаю полностью.

   Логично. Точно. Не придраться. Вразрез со всем абсолютно, что об этой женщине на слуху. И я б не поверил, наверное, если б не финальная точка в виде паранормальной стерилизации детей мятежников со Скиапфарабу.

   Репликативное бесплодие, если у тебя паранорма по психокинетическому спектру, не увидеть невозможно. Это такое искажение в личностной матрице, которое светится издалека. Примерно как большой костёр в темноте. Обычно не обращаешь внимание: бывают люди черноволосые, рыжие, белокурые, крашеные в любой оттенок по желанию. А бывают и вот такие.

   Ламберт говорит: следствие паранормальной коррекции. После её слов я теперь и сам вижу: ведь действительно! А потом я вижу, что она делает.

   Нас всех учат основам паранормальной медицины, без этого на моей родной планете и на войне никуда. Какие-то поверхностные раны, лёгкие травмы, – можно устранить в поле, без помощи специалистов вроде доктора Хименес, целителя с дипломом и высшей категорией квалификации. Чтобы вытащить обычную занозу из пальца хирург не требуется, проще говоря.

   Но то, что творит Ламберт – высший пилотаж. Я так не умею и за такое не возьмусь. На всех учили, что вмешательства второго порядка – не по нашим зубам, отступиться и передать спецам, главный принцип «не навреди». Целительство отнимает много сил… но, похоже, не у Ламберт. Жертва эксперимента, мать её так-то.

   Позже я узнаю, что в эксперименте участвовало около пятисот малышей, выжило только трое, один погиб ещё в лаборатории, вторая – Ламберт. А где третий, кто расскажет. Где-то. Может быть, живой, может быть, и нет. Тайна личности.

   Может быть, они бы ещё что интересного выдали в разговоре. Но когда я в очередной раз слышу о себе «идиот», то не выдерживаю. Невыносимо!

   – Выспался? – спрашивает Ламберт.

   И начинается очередной виток ада. Причём и для капитана тоже: протрезвили паранормальным воздействием. Коррекция примитивная, сам сколько раз пользовался, вот только после неё внутри всё дрожит и жить не хочется, так погано, что словами-то не передать. А капитан ещё отлетала как… как… слов не подберу. Из железа она, что ли?

   Нет. Не из железа. Засыпает прямо на ложементе, как я недавно. Сон преображает её. Сразу становится видно, какая она маленькая и молодая совсем… сколько ей лет… старше меня, конечно же, но вряд ли намного. Паранормальным зрением легко считать возраст: тридцать один.

   Коса растрепалась, кончик свешивается с ложемента, почти достаёт до пола. Густой тёмно-сиреневый цвет, разбавленный лиловыми, слабо зеркалящими, прядями.

   – Пошли, – говорит мне Ламберт. – Пусть спит…

   Не спорю. Иду следом.

   – То, что ты рассказала, правда? – спрашиваю.

   Оборачивается, смотрит на меня. Она выше, взгляд сверху вниз, – невыносимо! И сильнее, как паранормал в том числе, против неё у меня никаких шансов. Ненавижу.

   – Что именно?

   – Всё!

   – Про капитана – правда, – кивает она мне. – Ты же сам видел. Или вас уже ничему не учат на курсах военной подготовки?

   – Видел, – отвечаю. – А про тебя?

   – Про меня тебе, – усмехается уголком рта. – Что, действительно хочешь услышать?

   – Хочу!

   А какого ответа она ещё ждала? Не отвожу взгляда. Ламберт упирает кулачищи в бока, смотрит, ждёт, наверное, что под её взглядом я самоаннигилируюсь. А вот. Не на того напала.

   – Много знаешь, плохо спишь, – режет она наконец.

   – Может, я хочу спать плохо, – отступать мне некуда.

   И важно, что она скажет. Если соврёт, я пойму, хоть и не телепат. Между паранормалами невозможна ложь, всё как на ладони. Когда человек врёт, линии его ауры искажаются, и это легко увидеть.

   В скобках: дурной термин, «аура», совершенно детский, но другого нет. Целители обобщают – «личностная матрица», но это выговори попробуй, особенно на бегу.

   – Спи плохо, раз уж так хочешь, Ветров, – кивает Лаберт, принимая решение. – Всё, что я рассказала капитану, правда.

   Она не врёт, я чувствую это. Собственно, мог бы и не спрашивать, ответ напрашивался сам. Уложить в голове невозможно. Какой это эксперимент способен подарить натуральнорождённому мощь психокинетической паранормы?! Но я видел, как оно проявляется у Ламберт. Поэтому верю, сразу и полностью. Холодом по хребту: на себя примеряю и становится страшно до дрожи.

   Выжить в чудовищном вражьем эксперименте. Служить в космодесанте. И нарваться на на то же самое в Федерации.

   – Я б застрелился, – не успеваю подхватить собственный язык.

   – Ты бы, – с таким-то низким индексом Гаманина! – да, – кивает она. – А мне залп из табельного, что скале дробина.

   В её глазах пылает чёрное пламя, и я вдруг очень остро ощущаю безысходность эту, когда даже умереть по собственному желанию не можешь, хотя и имеешь по закону такое право. Ни застрелиться, ни врагу под удар подставиться. Паранорма защищает своего носителя, общеизвестный факт. Думаю, такой, как Ламберт, даже вражья ракета при прямом попадании ничего не сделает. Если уж коллапсар не смог!

   – Ветров, – говорит она, – у тебя дети есть? Или хотя бы женщина?

   Спросила. Детей у меня нет, а женщина… Вспоминаю Аделину, и вдруг понимаю, что женщины-то у меня нет и никогда не было. Она здесь, рядом, на том же самом корабле, и ни строчки от неё, ни половинки послания. Ничего ей не жмёт и на совесть не давит.