Добро пожаловать в СУРОК. Татьяна Солодкова

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ГЛАВА 35
• ГЛАВА 36
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Вы когда-нибудь мечтали обнаружить в себе магические способности? А попасть в школу магии? Стать настоящим волшебником? Вот Лера не мечтала и о своем даре не подозревала. Пока однажды не получила на электронный адрес письмо с темой: «Добро пожаловать в СУРОК». И сколько его ни удаляй, сколько ни перемещай в папку «Спам», от него не избавиться.

   А потом за ней пришли...

***

Вы когда-нибудь мечтали обнаружить в себе магические способности? А попасть в школу магии? Стать настоящим волшебником? Вот Лера не мечтала и о своем даре не подозревала. Пока однажды не получила на электронный адрес письмо с темой: «Добро пожаловать в СУРОК». И сколько его ни удаляй, сколько ни перемещай в папку «Спам», от него не избавиться.

    А потом за ней пришли...

   Выражаю благодарность Гайдай В.Н. за разрешение взять «в аренду» придуманный ею мир Интаэл и его жителей (отсылка к главе 28).

ГЛАВА 1

Воспоминание 1.

   31 марта 20… г.

   Вы когда-нибудь мечтали получить письмо из Хогвартса? Ну там: приглашение, платформа с номером «что-то там и три четверти» (у меня отвратительная память на цифры), а потом сова, волшебная палочка и летающие мётлы? А вот я — нет. С детства не прониклась историей о «мальчике со шрамом» и больше знаю о нем из рекламы и восторженных рассказов одноклассников. Читали, смотрели, ждали выхода сиквелов. А потом все герои умерли. А может, и не все, я не в курсе. Помню только, как Машка Егорова лила по ним слезы на школьном подоконнике.

   Так что я не фанат. Совсем не фанат. И если бы письмо с приглашением в школу магии прилетело той же не к ночи упомянутой Машке, это можно было бы счесть удачным розыгрышем. Но меня-то кто так разыгрывать додумался? Бесит.

   Избавляюсь от очередного глупого письма с темой «Добро пожаловать в СУРОК» и «усыпляю» мобильник. Откидываю голову, упираясь затылком в стекло, и прикрываю глаза. Шум метро перекрывает звучание электрогитары в наушниках. А может, и не «электро» — я не музыкант, так, люблю послушать, и чтобы погромче. Бабушка всегда ругает меня за это пристрастие и говорит, что к восемнадцати годам я оглохну. Ошиблась, бабуля. Ну, если только я не оглохну в ближайшие полчаса — потому что до начала новых суток как раз столько и осталось.

   Так и сижу. Прошлая композиция неизвестного мне автора и невесть как попавшая в мой плейлист сменяется «Нирваной», потом виолончелью «Апокалиптики», а я наслаждаюсь пустотой ночного метро.

   Телефон в моей ладони снова вибрирует. Нехотя отрываю голову от стекла, приподнимаю съехавшую на глаза шапку. Почта. Новое письмо. «Добро пожаловать в СУРОК». Да чтоб тебя!

   Закидываю письмо в папку «Спам», куда, по идее, оно и должно было попасть автоматически, и встаю; поправляю рюкзак — моя станция.

   Надо завести себе новый почтовый аккаунт.

   Воспоминание 2.

   1 апреля 20... г.

   Шутки в сторону: я родилась первого апреля. Ага, в день дурака, я в курсе. Говорят, рожденные в этот день должны быть веселыми и жизнерадостными людьми. Овен же, огненный знак. Только мне, по ходу, от овна досталось только бычье упрямство. Или бык — это уже телец? Я не сильна в астрологии. Точно, овен — это баран.

   К лифтам у меня нелюбовь с детства, поэтому плетусь на пятый пешком — привычка. Подъезд спит, только на третьем надрывается соседский малыш. Достали: опять будет всю ночь голосить, через этаж слышно.

   — Здоровья тебе, мелкий, — бурчу себе под нос, мысленно прощаясь со сном на ближайшие пару часов. Проверено: колики соседского ребенка до двух ночи не заканчиваются.

   И тут наступает тишина.

   Даже сбиваюсь с шага и тихо ржу про себя: ну точно пора в Хогвартс (или как там его, Сурок?) — наколдовала.

   В нашей «халупке», как говорит ба, тоже тихо. Бросаю ботинки в прихожей и, шаркая носками по линолеуму, плетусь на кухню. Есть хочется зверски. С этим гребаным авралом за день толком не поела. Так, Ромка из отдела маркетинга поделился печенькой.

   Бабушка опять разбросала на столе таблетки. Ну сколько можно? А если Бабай сожрет? Боб у нас уже не юный, но до сих пор напрочь лишенный самосохранения кот, явно путающий себя с пылесосом — что упало, то в пасть попало. Повезло, что не сожрал.

   Собираю разноцветные блистеры и убираю в шкаф. Вернее, пытаюсь убрать, потому как со шкафа на меня прыгает затаившийся на нем Бабай. Я шарахаюсь, влипаю спиной в холодильник, с него падают зачем-то наставленные туда «пирамидкой» кастрюли (бабушка, блин!). Одна прилетает мне в голову, вторая успевает подсечь Бабая при попытке к бегству. Кот пугается и летит вверх по шторе. Карниз не выдерживает и с грохотом падает, по пути сбивая полку с посудой. Тарелки каскадом сыплются на пол. Звон бьющейся посуды заполняет уши. Соседи снизу в бешенстве стучат по батарее. Аллес капут, товарищи.

   Беззвучно смеюсь и сползаю спиной по дверце холодильника; усаживаюсь прямо на пол посреди воцарившегося хаоса. По мне тут же пробегает очумевший от грохота Боб, оставляя когтями затяжки на моих любимых джинсах.

   С днем рождения, Лера!

   Воспоминание 156.

   30 июня 20… г.

   — Я никогда тебя не прощу, — обещаю, из последних сил глотая подступившие к глазам жгучие слезы.

   Как? Как он мог? Так. Он!

   — Лера!..

   Он еще что-то кричит мне вслед. Но я не слушаю. Наслушалась по горло, спасибо.

   Как же больно-то…

   Сбой системы, извините.

   Пользуйтесь Кристаллами сохранения «ИП-2000» и оставайтесь с нами.

   Воспоминание 3.

   1 апреля 20... г.

   «Хыщ-хыщ хыщ-хыщ, — заметаю осколки битой посуды в совок. — Хыщ-хыщ».

   Этот звук воспринимается как некий заунывный саундтрек к данному монотонному действу. Идиллия: раннее утро, я, совок и веник. И тут «хыщ»-мелодию прерывает шарканье чужих тапок.

   — Батюшки! — восклицает ба, остановившись в дверном проеме.

   Вот что значит старческая глухота плюс беруши на ночь. Тоже, что ли, приобрести? Беруши, я имею в виду. Глухоту с моим пристрастием к громкой музыке мне уже напророчили.

   — Нормуль, ба! — приподнимаю руку, пытаясь показать знак «виктори», но в сочетании с веником, зажатым остальными тремя пальцами, получается так себе. — Бобонька, — корчу гримасу, пытаясь продемонстрировать вселенскую «любовь» к нашей животинке, — неловко пробежался. Только и всего. Не топчи! — прикрикиваю с напускной строгостью. — Пропылесошу — пущу.

   — Ишь, какая, — смеется бабушка. Сегодня она выглядит хорошо, вон даже румянец. Значит, не зря я отвалила пол своей зарплаты за прием у нового доктора. А бабушка уже переключает внимание на нашего четвероногого недруга, гордо занявшего место кастрюль на холодильнике. — Ух, натворил дел, — и ласково чешет ему между ушами. Боб знай себе подставляется. — Котенок наш, — приговаривает ба.

   — Пфф, — комментирую с пола, нагло прерывая воркование бабушки своим возобновившимся «хыщ-хыщ». Я уже молчу, что Бобке недавно минуло шесть годков, так он еще и весит как маленькая лошадь. То есть для пони, конечно, мало, но для кота очень даже не хило — десять кило. Так что котенок и есть наш Бибитто.

   — Ой, Лерочка! — рука бабушки замирает в воздухе, когда ее подслеповатый взгляд останавливается на настенном календаре. — С днем рождения! Прости дуру старую.

   — Ну, ба-а-а, какая же ты… — хочу сказать, что она вовсе не старая, но вовремя затыкаюсь. А то еще решит, что с вердиктом, вынесенным ее мыслительной деятельности, я согласна. — Нормально все, баб, — оставляю свои инструменты и встаю в полный рост, переступаю через черепки, бывшие когда-то моей любимой суповой чашкой. — Ты у меня самая лучшая, — неловко обнимаю, чтобы не запачкать грязными руками. Бабуля растроганно шмыгает носом. Она у меня такая, ага. — Дуй давай из кухни, — выпроваживаю ее. — Сейчас закончу, завтрак приготовлю, — бабушка вздыхает, но слушается. Биби смотрит с холодильника осуждающе. — Отвали, — бросаю ему и возвращаюсь к своим орудиям труда.

   — Вот, — бабушка входит на кухню минут через десять (я почти закончила) и кладет на стол пятитысячную купюру; разглаживает, так как та норовит снова свернуться в гармошку. — С днем рождения, Лерочка. Купи себе что-нибудь на свой вкус, — не успеваю ничего сказать, но, видимо, у меня все на физиономии написано. — Отказа не приму. Я пенсию на днях получила, могу себе позволить.

   Ну да, ну да. А то я не знаю, что пенсия у нее пятого числа, то есть была месяц назад.

   — Спасибо, ба, — проглатываю возмущения. Ладно, на лекарства больше останется. — Я сейчас за тортом сбегаю.

   Воспоминание 4.

   Сидим на кухне, пьем чай и поедаем свежекупленный чизкейк. Бабушка, правда, уговаривала меня не покупать готовый торт, хотела испечь сама. Еле ее отговорила под предлогом того, что продукты на торт обойдутся дороже готового. Не скажу же я, что нечего стоять полдня у плиты. Только-только легче стало, ей бы лежать отдыхать, а она и так кроссы по квартире устраивает.

   — Ну что, узнавала про поступление? — воспользовавшись моим благодушием по причине набитого тортом желудка, бабушка тут же седлает любимого конька. Ей только волю дай, так сразу.

   — Так апрель же только начался, — ляпаю не подумав и тут же прикусываю язык, когда лицо бабушки вытягивается.

   — Ты же сказала, что на этой неделе должна была быть ярмарка профессий.

   Сказала, конечно. У нас на работе на этой неделе была и ярмарка, и кордебалет. Чудо еще, что выходной урвала.

   Прячусь за чашку с чаем, выжидаю и… вдохновенно вру:

   — Так на май перенесли, — главное — смотреть в глаза и говорить уверенно.

   Бабушка верит, привыкла верить. Мне даже стыдно немного. Но не очень. Понимаю, что она волнуется, но со своими проблемами разберусь как-нибудь сама.

   — Лишь бы результаты твоего ЕГЭ не устарели, — качает головой ба, и по взгляду видно, как мысленно переносится в далекие времена, когда в школах, а затем в университетах были обычные экзамены, как в СССР.

   — Четыре года действительны, — бурчу, снова прячась за чашкой.

   Скользкая тема. Как я ей скажу, что с моими результатами меня бесплатно ни один ВУЗ не возьмет? А на платно денег нет — все на лекарства уходят. Да и времени — тоже.

   Не знает ба о результатах моих экзаменов: не сказала — расстроится. Понимает же, что я, может, и дурная, но не дура набитая. Просто бабушка заболела как раз прошлой весной, и экзамены большей частью прошли мимо меня. Больницы, капельницы, «скорые», врачи, аптеки, долги. А у нас с ба и нет никого, кроме Бобки. А Бабай зарабатывать пока что не научился. Вот я и пошла работать сразу после выпуска. Хорошо, что язык прилично подвешен, и меня взяли в колл-центр, где я тружусь по сей день. Ну а что? Платят там прилично. Бабушку надо на ноги ставить, а выучиться я успею. Если надо, и ЕГЭ этот дурацкий пересдам. Если его к тому времени не отменят.

   — Из клиники, кстати, звонили, — спохватывается ба. — Сказали зайти к ним за новым рецептом.

   Достали. Просила же не звонить на домашний, не беспокоить старушку.

   — Угу, — бурчу и тянусь к телефону. Все верно: нет пропущенных. Зато в почте имеется сразу пять идентичных писем «Добро пожаловать в СУРОК»: «вы приняты в…», «научиться применять магический дар…»… Бла-бла…

   С силой стуча по экрану смартфона, отмечаю письма «галками» и выкидываю в «Спам».

   Кто-то троллит меня, и намеренно.

   Воспоминание 5.

   В этой клинике мы наблюдаемся недавно, поэтому нас тут не знают. Так что дама с ресепшена, которая должна передать мне рецепт от доктора, не спешит выполнять свои обязанности, а сперва оценивающе сканирует меня взглядом с головы до ног. Ну да, вид у меня не самый презентабельный: грубые ботинки, джинсы, поношенная куртка, вязанная шапка, из-под которой торчат кончики подстриженных под каре волос. На лице — ни грамма косметики. А куда мне краситься? На работу в колл-центр или в свой единственный выходной за две недели, чтобы сбегать за рецептом на лекарства? Мне и так нормально.

   — Почему родители не пришли? — выдает дамочка пренебрежительно.

   Ясно, меня еще и за подростка приняли.

   — Вам паспорт показать? — огрызаюсь, чтобы сразу пресечь дальнейшую беседу.

   Вымораживает, когда незнакомые люди пялятся на тебя как на таракана только потому, что им не нравится твоя шапка. Ну или что там ее во мне не устроило? Рост, вес?

   Реакция что надо — дама оскорблена; поджимает губы, но все же отдает мне обещанный рецепт — аллилуйя. Еще бы на электронку прислали, цены бы им не было. А то «нельзя», «печати должны быть подлинные» и так далее.

   — Благодарю, — отвечаю сухо и, не прощаясь, разворачиваюсь и направляюсь к двери.

   На улице льет как из ведра. Зараза, пять минут назад на небе не было ни облачка и светило солнце. Вот подстава.

   Топчусь под козырьком на крыльце клиники, поглядываю на сплошь затянутое серым небо и понимаю, что переждать дождь — идея так себе. Так можно и до вечера тут проторчать.

   Вздыхаю, убираю телефон поглубже в рюкзак, стаскиваю с шеи наушники и отправляю туда же, чтобы не промокли. После чего натягиваю капюшон прямо поверх шапки и собираюсь бежать по ливню до остановки.

   Как вдруг дождь замирает.

   Нет, не прекращается, а именно замирает.

   Тупо моргаю. Протягиваю руку и тычу пальцем в зависшую в воздухе каплю — мокрая, обычная капля. Взмахиваю рукой, рассекая замерший дождь, и получаю полоску воздуха без капель, будто бы по лобовому стелу только что проехались «дворники». Что за?..

   В небе завис голубь. Замерли люди на остановке. Не крутятся колеса у машин и автобусов.

   Ой, что-то мне поплохело.

   — Валерия Владимировна, — раздается мужской голос откуда-то сбоку так резко, что я подпрыгиваю и чуть не лечу с крылечка во внушительных размеров лужу, успевшую образоваться на тротуаре, — что же вы на письма не отвечаете? Учебный год вот-вот начнется.

ГЛАВА 2

Воспоминание 6.

   1 апреля 20... г.

   Аллес капут — вот что вертится у меня в голове. Ну и еще: везите в дурку, я сдаюсь.

   Сижу за столиком в кафе, опершись локтями на круглую столешницу и накрыв голову руками. Нет, может, все не так плохо? Может, я таки шлепнулась со скользкого крыльца, врезалась головушкой в ступеньку и впала в кому? И сейчас надо мной колдуют врачи, из моего горла торчит кислородная трубка, а это все — глюки? Ну, троллил меня кто-то со школой магии, а потом в раненом мозгу соединились реальность и вымысел, и я просто вижу красивые цветные сны?

   Вот и поставленный передо мной капучино волшебно пахнет свежесваренным кофе. Отнимаю одну руку от шапки, которую в кафе так и не сняла, и пробую напиток — вкус есть. Интересно, мозг в коме может выдавать глюки со вкусами и запахами? Надо погуглить.

   — Валерия, — когда пауза затягивается, окликает меня мой сокофейник, — вы подумали над моим предложением?

   О чем я всерьез подумала, так это о том, что у меня поехала крыша.

   Поднимаю глаза на сидящего напротив мужчину. Обычный мужик, лет сорок, может, пятьдесят. Ухоженный: стрижка короткая, ровненькая, лицо начисто выбритое, прямо как в рекламе лезвий, обещающих гладкость кожи а-ля попа младенца, руки явно с маникюром, костюм с рубашкой и галстуком — все с иголочки, ни складки или прилипшего кошачьего волоса (это я о наболевшем). В общем, со стороны мы, должно быть, выглядим, словно папа-миллионер нашел свою дочь-оборванку. Нет, я о себе очень даже высокого мнения, но мой внешний вид, как ни крути, не подходит для модного журнала. А этого типа можно смело на обложку. Причем «Форбса» какого-нибудь.

   Отставляю от себя чашку с капучино, который, кстати, заказал мне этот странный мужчина, не спросив, что я буду, но ловко угадав мои предпочтения, складываю предплечья на столе, одно на одном, и подаюсь вперед, чтобы заговорщическим шепотом озвучить свою новую идею:

   — Это шоу «Скрытая камера», да? Кто меня подставил? Ромка? Виталина?

   Бабушка у меня любит подобные передачи, но у нее явно не хватило бы духа авантюризма, чтобы подать заявку и предложить меня в качестве жертвы.

   — Валерия Владимировна, — мужчина укоризненно качает головой.

   Черт, не колется, зараза. Серьезный такой, вежливый.

   А что мне думать? Поверить, что он владеет магией, а у меня мощный магический потенциал, который нужно развивать, пока не поздно? Не могу я! Да, фокус с замершим городом был эффектным, но я скорее поверю в то, что на меня вышла банда гипнотизеров, чем настоящий волшебник.

   — Маг, — поправляет мужчина, назвавшийся Сергеем Вениаминовичем Реутовым, рекрутером Сурка. — Можно просто: одаренный.

   У меня отваливается челюсть. Может, я и помешалась, но память мне пока что не отказала, и я совершенно уверена в том, что не произносила последние слова вслух.

   — Валерия, — не успеваю возмутиться, — вы не сошли с ума, а я не гипнотизер и не галлюцинация.

   А может, я того? Не в кому впала, а насовсем? Виском о бордюр — и привет семье? Что-то «Город ангелов вспомнился».

   — И не ангел смерти, — снова нагло влезает в мои мысли этот тип.

   — Даже если вы телепат, без спроса читать чужие мысли, как минимум, неприлично, — выпаливаю раздраженно.

   Но Вениаминыч не обижается, лишь кивает, что принимает мое замечание, и разводит руками над столом.

   — Совершенно с вами согласен. Но при общении с новобранцами нужно быть осторожным, чтобы понять настроение и намерения будущего мага. Моя способность к телепатии не врожденная и не постоянная. Читается особое заклинание, выпивается особое зелье, и на несколько часов мысли окружающих для меня — открытая книга.

   Не собираюсь я с ним общаться несколько часов, мне еще в аптеку надо, меня бабушка ждет. Черт, Лера, ты слишком громко думаешь!

   В ответ на эту мысль мужчина улыбается. Не снисходительно, а так… по-доброму, что ли. Но я не спешу верить первому встречному и в его благие намерения тем более.

   Выдыхаю, пытаюсь собраться. Если на минуточку (на минуточку!) предположить, что этот человек говорит правду, то…

   — Давайте подытожим, — перехожу на деловой тон. А то и правда истерю не по делу. — Где-то в Сибири существует настоящая школа магии…

   — Технически: в Алтайском крае.

   Окей, технически. Киваю.

   — И там обучают владению даром, который якобы у меня есть.

   — Есть.

   Стараюсь не раздражаться.

   — В мире много людей со сверхспособностями, но для всеобщего спокойствия они их скрывают.

   — Верно.

   Выдыхаю. Спокойно, Лера, спокойно.

   — Можно я договорю? — прошу вежливо. — Мне нужно систематизировать полученную информацию, — получаю кивок. — Спасибо. У кого-то дар дает о себе знать, у кого-то спит, и его нужно… э-э… будить? — снова кивает. — У меня спит, — опять соглашается. — Ну так и пусть спит, — не понимаю. — Кому от этого плохо?

   Мужчина смотрит на меня с удивлением. Пауза, когда он, должно быть, копается в моих мыслях, чтобы убедиться, что я говорю то, что думаю, и удивляется еще больше.

   — Разве вам не хочется стать магом?

   Прямо смотрю в ответ.

   — Нет.

   Мне нужно бабушке на операцию заработать, а стоит она — мама не горюй. Да и оперировать пожилого человека не каждый возьмется. Но «каждому» я бабулю и не доверю — только лучшим.

   И тут меня посещает идея. Это если на минуточку поверить во весь этот бред. На минуточку!

   — А если я стану магом, я смогу исцелять людей?

   Так быстро вставляющий свои комментарии прежде, на этот раз мужчина молчит подозрительно долго.

   — Именно этому вас и обучат в Сурке, — произносит затем, и мое сердце преисполняется предательской надеждой, — тому, что магия не есть волшебство, — и с оглушительной высоты падает вниз. — Магия — это работа с энергией, — продолжает Реутов, но у меня уже нет ни малейшего желания его слушать. — А энергия не появляется из ниоткуда, она берется из пространства и возвращается в него. Законы физики никто не отменял: на каждое действие найдется противодействие, а энергия не исчезает и не появляется из ниоткуда, она может лишь превращаться из одного вида в другой. За сильную магию придет не менее сильная отдача. Вы сможете лечить мигрени и, скажем, зубную боль без особого вреда для себя и окружающего мира. Остановить кровотечение, снять воспаление. Но убрать серьезные болезни, особенно те, которые угрожают жизни больного — равносильно воскрешению. Вы забираете человека из лап смерти, а значит, должны отдать пространству нечто не менее важное. Иначе баланс нарушится. Могут погибнуть другие люди. Может даже случиться природный катаклизм, вроде цунами или землетрясения.

   — Я поняла, — опускаю голову.

   Смотрю в застывшую пену от капучино на внутренней стороне чашки так внимательно, будто умею гадать на кофейной гуще. Не умею. Да и гущи на дне нет — только уже засохшая пена. Честно, ради бабули я была готова поверить. А так…

   — Если вопрос в денежном обеспечении, то на протяжении всего обучения вы будете получать стипендию, — вклинивается в мои мысли маг-рекрутер.

   Угу, а за бабушкой будет Бабай приглядывать? Водички среди ночи принесет? «Скорую» вызовет?

   — Я не могу, — говорю твердо. — У меня есть обязанности.

   — Но вы верите? — мужчина чуть улыбается. Празднует свою победу, ну-ну.

   — Не знаю, — отвечаю честно.

   Пока я пытаюсь мыслить из разряда «а что, если бы». Но и так, и эдак бабушку я не оставлю. Она растила меня одна, когда не стало родителей. Работала на двух работах, полжизни на меня положила. Да что говорить, и сейчас заныкивает последнюю пятерку, чтобы подарить мне на день рождения. У меня никого, кроме нее, нет, я ее не брошу. Ни за что и никогда.

   — Мы можем определить вашу бабушку в санаторий, где за ней будет должный уход, — предлагает Реутов.

   Чужие равнодушные люди.

   — Нет.

   Сергей Вениаминович молчит. Долго. Смотрит серьезно. Кажется, понимает, что я не передумаю.

   — В таком случае вы должны будете пройти процедуру по запечатыванию дара и стиранию воспоминаний о нашей встрече, — кто-то будет копаться в моей голове? По спине пробегает холодок. Вскидываю голову. — Это необходимо, — настаивает мужчина. — Ради безопасности вас и ваших близких. Сейчас вы — бомба замедленного действия. Обычно дар, я имею в виду способность к управлению энергиями, зреет без видимых внешних проявлений лет до шестнадцати-восемнадцати, не берем в расчет исключения. А когда достигает пика, либо идет на спад и медленно угасает, опять же, без видимых признаков, либо, — снова разводит руками над столом, на этот раз изображая взрыв, — под воздействием сильных эмоций одаренный может потянуть энергетические «нити» на себя, забрав из мироздания слишком много. Или еще хуже: вобрать в себя и резко вернув в пространство. Могут пострадать люди. Наша задача: или обучить мага контролировать силы, или устранить угрозу, — звучит так, будто он прямо сейчас пустит мне пулю в лоб. — Не преувеличивайте, — смотрит укоризненно в ответ на мои фантазии. — Вы сейчас на грани: вы спотыкаетесь, у вас все падает из рук, на вас плохо реагируют домашние животные, прячутся от вас, замолкают в вашем присутствии дети, — ежусь. Вспоминаю соседского малыша с коликами. Неужели следили? И в подъезде? — Это обычные сигналы того, что время для принятия решения на исходе, — успокаивает Вениаминович, а то я уже чуть было не стала параноиком. — Мы нашли вас давно, но в прошлом году ваш дар мирно спал, и мы не стали вас беспокоить. Теперь время пришло.

   Снова ощущение, что сейчас будет пуля в лоб. Мне уже правда хочется, чтобы это была кома. Но потом вспоминаю про бабушку: нет, в кому мне нельзя.

   — Валерия, магов мало, и потеря каждого — это трагедия, — снова заговаривает собеседник. — Давайте договоримся, вы подумаете еще неделю, а если не передумаете, мы запечатаем ваш дар и оставим вас в покое, — протягивает мне визитку. — Позвоните, если примите решение раньше.

   Смотрю на кусочек глянцевого картона, как на ядовитую жабу.

   — Оставите в покое?

   Что-то мне не верится, что не будет никакого подвоха, если, как он говорит, потеря каждого мага для них — трагедия.

   — Никакого подвоха, — тем временем отвечает мужчина на мои мысли.

   Мне не по себе.

   — Договорились, — соглашаюсь со вздохом.

   В конце концов, за неделю я точно пойму, в коме я или нет. Плюс будет возможность посмотреть повнимательнее на то, как на меня реагируют Боба и дети. Бабай, засранец, ведь правда шкерится от меня в последнее время по углам. Я-то думала, это он играет. К миске-то бежит, стоит мне пошуршать пакетом с кормом.

   Прощаемся, идем к выходу.

   За окном стеклянных стен кафе все еще серо, но дождь уже прекратился. По тротуару и дороге текут реки воды. Люди прыгают с островка на островок, пытаясь уберечь от воды обувь. Из-под колес проезжающего мимо автотранспорта потоками летят брызги.

   Останавливаюсь, уже взявшись за ручку стеклянной двери; оборачиваюсь.

   — А что было бы, если бы я сразу ответила на ваше письмо?

   Реутов пожимает плечами, улыбается.

   — Ничего. Не пришлось бы ловить вас на улице. Созвонились бы и назначили встречу.

   — Угу, — отзываюсь и тяну дверь на себя. — До свидания.

   Воспоминание 7.

   2 апреля 20... г.

   Будильник звонит ровно в шесть. Вернее, не звонит, а громко вибрирует. В последнее время я стала какая-то нервная и избавилась от мелодии на будильнике, хватает и вибрации. И рингтон на звонке тоже убрала к чертовой матери. Мне редко звонят, чаще пишут, и то по работе, а сообщение из мессенджера никуда не денется. На работе держать личный телефон со звуком запрещено, а дома — вдруг бабушка уснет, а мне решит позвонить какой-нибудь приставучий банковский работник с «выгодным» предложением персонально для меня. Или что они там обычно говорят? Так что вибрация и только вибрация.

   Сегодня на работу к восьми, а добираться не меньше часа, поэтому приходится оторвать голову от подушки. Марафет я не навожу, но вот принять душ не помешало бы — хотя бы чтобы быстрее проснуться.

   И какого лешего я не спала полночи, думая о Сурке и странном типе, читающем мысли и останавливающем время? Кстати, сейчас он бы очень пригодился: заморозил бы мир, а я бы поспала еще пару часов. А что? Отличный лайфхак. Только Реутов говорил о законах сохранения энергии, так что, видимо, не зря он использовал свой эффектный трюк всего на минуту, чтобы всего лишь произвести на меня впечатление. А то катаклизмы, цунами…

   Эх, магия магией, а работа работой, и за опоздания у нас штрафуют.

   Плетусь в ванную, еле как разлепив глаза. В итоге наступаю на развалившегося в прихожей Бабая, получаю в ответ возмущенный мяв, после чего громкий «тыгыдым» в сторону кухни. Да уж, топает наш «котенок» как слоненок.

   Широко зеваю, таки открыв глаза окончательно и проводив серого засранца взглядом. Боится ли он меня, вернее, моей скрытой магической силы? А фиг его знает. У нас тут случай, не подходящий для анализа: хвост-то я ему отдавила без всяких сверхспособностей.

   Оглядываюсь на дверь бабушкиной комнаты: заперта. Значит, наш с Бобкой конфликт ее не разбудил. Пусть поспит, все равно же вскочит, когда я начну копошиться в прихожей, обуваясь. Проводить внучку в трудный рабочий путь — бабушкин утренний ритуал.

   Воспоминание 8.

   Высушив волосы феном, быстро одеваюсь и мчусь к двери. Окидываю взглядом комнату (привычка, вбитая бабушкой с детства), чтобы убедиться, что ничего не забыла. Проверяю мобильник в кармане и спешу к двери.

   Странно, но бабушка не встает. Может, ночью плохо спала? Хотя, если бы ей было плохо, она бы меня разбудила. Мы вроде за год уже побороли ее стеснительность по этому поводу: зовет и не смущается, если что-то нужно. Это по первости ба меня жалела и мучилась в одиночестве до последнего, лишь бы не будить перед школой, а сейчас бы позвала. Позвала бы, да же?

   Мне становится не по себе. Бабай сверкает на меня глазищами из кухни, но не подходит близко. Магия или обида за хвост? Раньше он прибежал бы потереться об ноги, а сейчас вон, затаился и глазеет; нахохлился.

   Завязываю ботинки, поднимаюсь с корточек и снова бросаю взгляд на бабушкину дверь. Спросить, что ли, все ли в порядке? А если разбужу? Ей же только-только легче стало, врач говорит, лечение действует.

   Кошусь на дверь, понимая, что еще пара минут промедления, и штраф на работе за опоздание мне обеспечен. Но и не менее четко осознаю, что не найду себе места, пока не буду знать, что с бабушкой все хорошо.

   Ладно, если разбужу, выспится днем. В конце концов, для пожилого человека важен режим, а встает ба обычно не позже полвосьмого.

   Делаю шаг через коридор прямо в ботинках (ничего, вернусь, помою полы), стучу по двери костяшками пальцев.

   — Баааа! Дверь за мной закроешь?

   Крикну, а в ответ тишина…

   — Баааб?!

   Ни звука, ни шороха. Мне становится нехорошо, сердце поднимается куда-то к горлу и мешает дышать. Бабай словно чувствует, что происходит что-то не то: привстает, переступает лапами, смотрит на меня вопросительно.

   — Отстань, пушистый, — шикаю на него, — не до тебя. Бабушка!

   Ну давай же, Лера, чего ты топчешься, как Боб в проходе? Просто открой эту чертову дверь, убедись, что все в порядке, разбуди бабушку, извинись и с легким сердцем беги на работу — подумаешь штраф, в первый раз, что ли.

   Но что-то меня останавливает. Вспоминаю, как не так давно коллега рассказывала историю про свою свекровь: пришел свекор домой из магазина, а жена не открывает, заперлась изнутри и не отвечает на телефон. В общем, он звонит сыну, тот несется через весь город к родителям, вместе бьются в дверь. Потом вызывают мастера по взлому замков и, уже мысленно простившись с бедной женщиной, ждут пока вскроют дверь, чтобы увидеть все своими глазами. А она что? Спит себе преспокойненько — голова болела, вот и выпила болеутоляющее со снотворным эффектом. Семья, конечно, сперва чуть не поседела, а потом ничего, посмеялись. Теперь рассказывают об этой истории знакомым, как о ситуации «нарочно не придумаешь». Вот и я сейчас так же, да? Посмеемся с бабушкой вечером за чайком. У нас, кстати, и торт еще остался.

   — Баааб! — поворачиваю ручку: заперто изнутри. — Капец, — шиплю, дергая дверь уже со всей дури. — Ну просила же не запираться. Баааб! Бабушка! — кричу, молочу ладонью в дверь. Эффект — стук противного соседа снизу по батарее; любит он у нас это дело. — Бабуль!

   Черт-черт-черт. Вот сейчас мне по-настоящему страшно. Бабай вопросительно мявкает, по-прежнему держась на расстоянии.

   — Погоди, сейчас разбудим, — бросаю ему, будто он понимает человеческую речь, и бегу к кладовке, уже забыв, что в уличных ботинках.

   Роюсь в ящиках, нахожу отвертку; возвращаюсь. Слава богу, уговорила бабушку еще пару лет назад избавиться от допотопных шпингалетов. Я тогда летом подрабатывала, поднакопила немного, бабушка добавила, и сделали мы с ней небольшой ремонт в нашей «халупке»: обои переклеили, межкомнатные двери сменили. Теперь двери хоть и закрываются изнутри, но там механизм «две педали и ручка». Короче говоря, если вставить отвертку вот в этот паз и повернуть…

   Щелчок. Тишина. Дверь медленно приоткрывается, как в каком-то фильме ужасов. Из комнаты не слышно ни звука.

   — Баб? — зову на сей раз тихо и жалко; давлю в себе всхлип.

   В этот момент Бабай срывается с места и несется, чуть не сбив меня с ног, в образовавшуюся щель между дверью и косяком; теряется где-то там в темноте. Снова тишина.

   Резко распахиваю дверь, бью по выключателю — была ни была.

   И так и замираю на пороге. С отверткой в руке, в куртке, в ботинках и в шапке. Заставляю себя сделать шаг к кровати, на которой бабушка лежит навзничь с широко распахнутыми глазами, как живая. Только совсем холодная — набираюсь смелости и дотрагиваюсь.

   Пячусь назад. Врезаюсь спиной в ребро наполовину распахнутой двери.

   Мой мир начинает сыпаться, расходится трещинами, как битое стекло, летит в лицо осколками. Мне кажется, я кричу, не знаю, вслух или мысленно. Вслух — потому что сосед снова долбит по батарее. Накрываю уши руками и на этот раз кричу совершенно осознанно. Как же больно-то.

   Что-то происходит со мной, бьет светом по глазам, превращает кровь в венах в лаву. Больно.

   Очень больно.

   Бабай рычит. Что-то падает, когда он пытается спрятаться от меня или от того, что из меня вырывается. А у меня в голове одна мысль: она умирала, пока я преспокойненько спала за стенкой.

   Душевная боль перемешивается с физической. Падаю на колени, не переставая закрывать руками уши. Сосед замолкает, зато добавляется другой звук: кто-то кричит, не здесь, в соседней квартире. Стены шатаются, шумит в трубах вода. С батареи вырывает вентиль, он со звоном отлетает в стену. Горячая вода начинает литься на пол, комнату заполняет паром…

   — Тихо, тихо, — кто-то оказывается рядом. — Спокойно, сейчас все поправим.

   Что — все? Вы оживите бабушку? Вот что мне хочется спросить, но говорить я не могу, как и связно думать или осознавать действительность. Я не понимаю, кто это говорит со мной, как он оказался в моей квартире, запертой на несколько замков и старомодную цепочку. Не понимаю даже, чей голос слышу: мужской или женский. Да и говорит ли он со мной в реальности, или голос раздается прямо в моей голове. Я умерла? Я сошла с ума?

   — Все будет хорошо, — снова голос, который я не могу идентифицировать. Зато чувствую тяжесть чужих рук, ложащихся мне на плечи и вынуждающих подняться на ноги. — Дар открылся, так бывает.

   С кем бывает? Всхлипываю. Покажите мне, с кем бывает!

   — Бабушка! — дергаюсь, пытаюсь вырваться. Но незнакомец удерживает и заключает в кольцо своих рук. Все-таки мужчина — выше и сильнее меня.

   — Ей уже не помочь, мне жаль.

   Меня обнимают. Какой-то незнакомец ворвался в мою квартиру и обнимает меня, а я даже не вижу его из-за наполнившего квартиру пара, но все равно цепляюсь за плечи в кожаной куртке и реву белугой.

   Воспоминание 9.

   Прихожу в себя от настойчивого звонка в дверь.

   Я на кухне. Сижу на стуле, сложив на коленях руки. На полу ни лужицы, стены на месте, батареи целые, Бабай жив-здоров, поглядывает на меня с холодильника. В квартире стоит мертвая, гробовая тишина.

   Все еще плохо соображая, встаю и иду открывать дверь. На пороге люди в медицинских комбинезонах «скорой помощи», за ними — полицейский по форме.

   — Здравствуйте, — здоровается со мной молодой, но до ужаса серьезный медик. — Вы вызывали, верно? Резеда Валерия Владимировна?

   Я вызывала? Не помню. Может быть, тот мужчина в кожаной куртке?

   Киваю и пропускаю гостей внутрь.

   — Она там, — указываю на прикрытую дверь в комнату бабушки.

   Сейчас они войдут, увидят потоп и хаос… Тупо моргаю, видя в комнате идеальный порядок. Значит, дело не в том, что разрушения не затронули кухню.

   «Все поправим», — сказал голос того, кто меня обнимал. А был ли он вообще?

   Мне по-настоящему страшно, потому что я не понимаю, где галлюцинации, а где реальность. До меня вдруг доходит, что дверь была закрыта изнутри на два замка и цепочку. Разве мог кто-то сделать это снаружи? А прорыв батареи, землетрясение, крики соседей? Если бы все это было наяву, разве сейчас в квартире было бы сухо и прибрано?

   — Валерия, вам плохо? — беспокоится оставшийся в прихожей полицейский, когда я начинаю сползать спиной по стене. — Эй, тут девушке плохо! — окликает прошедших к бабушке медработников.

   Один из мужчин в синих комбезах возвращается, усаживает меня на пуфик, измеряет давление. А я понимаю, что на мне пижама и пушистые тапочки с заячьими ушами, а вовсе не верхняя одежда, в которой я собиралась выходить из дома.

   — Укольчик успокоительного сделаем, — решает то ли доктор, то ли медбрат. Они не представились, а может, я опять словила радугу и не слышала.

   Согласно киваю и не вырываюсь, когда мне поднимают рукав до самого плеча. Успокоительное мне явно нужно. А может, еще и хорошая затрещина, чтобы мозги встали на место.

   — Хорошо, что все документы сразу подготовили, — хвалит меня кто-то, то ли полицейский, то ли медик (не поднимаю голову).

   Вызвала «скорую», полицию, приготовила бабушкины документы. Разве такое возможно сделать и напрочь забыть?

   «Все поправим», — сказал привидевшийся мне тип в кожаной куртке.

   «Вы — бомба замедленного действия», — предупреждал Реутов.

   «Все поправим»…

   Вывод неутешительный: или я таки сошла с ума, или у меня в доме только что провели магическую зачистку.

ГЛАВА 3

Воспоминание 10.

   2 апреля 20... г.

   Гудки.

   — Валерия Владимировна! Рад вас слышать так скоро.

   — Договорились.

   Гудки.

   Воспоминание 11.

   6 апреля 20... г.

   Сижу на кухонном подоконнике с полной кружкой свежесваренного кофе. Кружка большая, просто огромная, пол-литра, не меньше; давно ее не доставала. И кофе в турке тоже не варила, кажется, тысячу лет. Все бегом, да бегом: сыпанула растворимого в чашку, выпила в два глотка и помчалась. А сейчас время будто остановилось. Как и весна. Где это видано — снег в апреле? Но именно за полетом редких снежинок я и наблюдаю со своего насеста; грею руки о теплые бока нагревшейся от горячей черной жидкости керамической кружки.

   Мне некуда спешить. Ты же хотела выходные, давно заслуженный отпуск, отгул в кои-то веки? Пожалуйста — получи. Как говорится, будь осторожен в своих желаниях. Отпуск мне дали на целую неделю. И даже оплачиваемый. Контора была так щедра, что и денег подкинула на похороны, а вечно недовольный всеми шеф лично позвонил, чтобы выразить соболезнования. Перестарался, правда, с пафосной речью, но за порыв и за деньги спасибо. Только лучше бы он орал и топал ногами, как всегда. Лучше бы я работала без выходных. Лучше бы… Да что угодно, лишь бы бабушка была жива.

   Прижимаюсь лбом к прохладному стеклу. Еще раннее утро. Дворник пытается мести двор, но больше развозит грязь из-за падающей с неба снежной муки.

   Бабушку похоронили вчера, скромно и по-семейному. Были только ее немногочисленные подружки, сосед дед Агафон с первого этажа, не пропускающий ни одни похороны, и я.

   Добро пожаловать в реальность, Лера: ты копила деньги бабушке на операцию, а потратила все сбережения на ее похороны.

   Вздыхаю и отлипаю от стекла, делаю глоток чересчур крепкого кофе (насыпала от души). Не буду плакать, хватит. Где-то читала, что души умерших тонут в наших слезах, когда мы их оплакиваем. А бабуля у меня вообще боялась воды и плавать не любила, так что — баста.

   Глаза все равно предательски увлажняются, но я упрямо вытираю слезы рукавом свитера; хватит.

   Звонят в дверь. Бабай, прикорнувший на любимом бабушкином стуле у стола (Биби тоже скучает), поднимает голову, навострив уши, но особого беспокойства не выказывает, будто знает, кого принесло к нам с утра пораньше.

   Впрочем, я тоже знаю — сама позвала.

   Воспоминание 12.

   — Вот, — Реутов выкладывает на стол железнодорожные билеты и смотрит вопросительно. — Не передумали насчет?..

   Уверенно качаю головой.

   — Если я поеду, то только с Бабаем.

   По лицу мужчины без слов ясно, что он думает о чрезмерной любви к домашним питомцам, но, видимо, заарканить будущего мага для него важнее. Он вздыхает, снова тянется к своему чемоданчику и достает оттуда билет на кота и свеженькую веткнижку. Интересно, магией подделал? Или по-нашему, просто дал работнику ветеринарной клиники на лапу? Не буду спрашивать.

   Сижу на кухне у обеденного стола. Реутов стоит напротив, проверяет, все ли бумаги отдал; лицо серьезное, напялил на нос очки в тонкой пижонской оправе.

   — Три суток в пути, — бормочу, глядя на оранжевые прямоугольники на скатерти в мелкую ромашку.

   — Чуть меньше. Два дня и десять часов, — поправляет меня рекрутер Сурка сперва мягко, а потом смотрит так, что мне снова вспоминается мысль, которая посетила при первой с ним встрече: мой лоб — его пуля. — Валерия, вы передумали?

   — Нет.

   Я не передумала. Не скажу, что воспылала желанием стать магом, особенно после того, как увидела, как эта магия с легкостью вырывает вентили с батарей и расшатывает землю. Но мысль о том, чтобы продолжить привычно уходить на работу и возвращаться в непривычно пустую квартиру, мне отвратительна настолько, что я готова бежать куда глаза глядят.

   Бабушка очень хотела, чтобы я пошла учиться. Апрель — самое время посвятить себя этой цели и исполнить мечту бабули о моем высшем образовании хотя бы после ее смерти. Может, удастся куда-то поступить на заочное в этом году… Это говорит во мне голос разума и чувство вины перед бабушкой. Но все мое нутро кричит: беги, беги, беги! И я бегу.

   — А раз нет, — подытоживает мужчина, поправив очки на своем носу, — то садитесь завтра вечером на поезд. Вас встретят на ЖД вокзале в Барнауле.

   Со вздохом киваю.

   Провожаю гостя к двери.

   — До свидания, Валерия, — прощается со мной Реутов Сергей Вениаминович доброжелательной улыбкой.

   — До свидания, — моя ответная улыбка из разряда «краше в гроб кладут». — И спасибо вам.

   Я правда ему благодарна, что он сумел уговорить свое руководство принять меня с котом. Ну куда бы я Бобку? В приют? Отдать? Кому? Да и как отдать-то? Он же член семьи, хоть и полосатый.

   Но в ответ на мою благодарность мужчина отводит взгляд.

   — Не за что, Валерия, — касается моего плеча в знак поддержки и сочувствия. — Не за что. Вряд ли мы еще встретимся, но уверен, у вас все образуется.

   Однажды. Куда ж оно денется.

   Киваю и запираю за гостем дверь.

   Воспоминание 13.

   9 апреля 20... г.

   Маги не летают на самолетах — это закон. Даже опытные одаренные могут совершать авиаперелеты только в крайнем случае и по особому разрешению. Что уж говорить о таких бомбах замедленного действия, как я? Так объяснил Реутов, отправляя меня поездом до Барнаула.

   Три дня пути — всего-то. Казалось бы. Тот, кто уже путешествовал в поезде с котом, никогда не скажет, что это «всего-то». Я не путешествовала, вообще нигде не была, если начистоту. Так что поездка с Бобкой стала для меня тем еще приключением. Хорошо еще, что Сурок щедро выделил деньги на полное купе, и мне не пришлось ехать в чьей-либо компании. Только я, жутко недовольный Бабай и бескрайние просторы нашей родины.

   Почти все время пути сплю или торчу у окна, с любопытством рассматривая станции.

   Станции проносятся мимо, города сменяются лесами и полями, потом леса и поля сменяются городами и поселками, а я все так же торчу у окна. Пытаюсь любоваться незнакомыми местами, но все равно не могу перестать думать. О бабушке. О Сурке.

   Реутов сказал, что в пределах одного мира маги могут перемещаться в пространстве за считанные мгновения. Но переброс на далекое расстояние требует больше энергии. Поэтому, когда был зафиксирован всплеск магической активности в моем доме, на место происшествия отправили того, кто оказался ближе всего к моему району. Кто это был, рекрутер не знал или не пожелал делиться сведениями. Да и на кой это мне, с одной стороны? С другой, не хотелось бы встретиться с тем, на груди у кого я рыдала битых полчаса, и даже не знать, что это был он. Себе-то воспоминания этот тип явно не подтер. Зато уничтожил все следы произошедшего и память у соседей и жителей близлежащих домов, кто заметил землетрясение — будто ничего и не было. На мой вопрос, как ему это удалось, учитывая, что энергию нужно экономить, Реутов ответил, что я настолько «шатнула» энергобаланс, что только бери и магичь, ну то есть исправляй. Сказать, что я поняла, о чем он, — сильно преувеличить. Но с вопросами отстала.

   И теперь, глядя на проносящийся за окном пейзаж, я пытаюсь сопоставить и систематизировать полученные от рекрутера сведения.

   Итак, что мы имеем? Маги могут управлять энергией, брать ее у окружающего мира и отдавать назад. С даром надо работать осмысленно, иначе маг превратится в «воронку» и сперва утянет из мира, а потом вышвырнет обратно столько энергии, что случится большой бадабум вроде того, который устроила я.

   Дальше. «Сурок» расшифровывается как «специальное училище для развития особых качеств», существует уже не одну сотню лет и занимается как раз слежкой за необученными самородками, типа меня, и обучением тех, кто этого захотел. Тем же, кто отказался (да, бывают, я не одна такая нежаждущая) блокируют способность управлять энергиями и подтирают воспоминания о встрече с представителем Сурка. Также такая затирка случается и позже, в процессе обучения. Некоторые ломаются и хотят вернуться домой к обычной жизни. Им не препятствуют — только удаляют воспоминания о Сурке и обо всем, что с ним связано. Как сказал Реутов, такие случаи редки, но все же бывают. Такому, ясное дело, никто не рад, во-первых, потому, что каждый маг на вес золота, а во-вторых, не забываем про баланс энергий и осторожность при отдаче. Ведь нужно не только стереть память, но и подправить воспоминания о днях, проведенных в Сурке, причем как самому одаренному, так и его окружению. Иначе если сотрешь и ничего не положишь взамен, то здравствуй, дурка. В общем, дело это трудоемкое и хлопотное.

   Стандартное обучение в Сурке длится год. Особо одаренных продолжают обучать по углубленной программе уже индивидуально. Обычных, но научившихся управлять даром, отпускают на вольные хлеба, связав магической клятвой о сохранении тайны. Такие люди-маги живут привычной жизнью, применяя дар в быту, и, если не переходят границы, их никто не трогает. Если начинают борзеть, то к ним уже применяют карательные меры. А так они находятся в своеобразном резерве и могут быть призваны Сурком в случае необходимости, например, такой, как зачистка в квартире со слетевшей с катушек мной. В других случаях живут маги себе, как все, и в ус не дуют. Особо талантливых Сурок, ясен пень, не отпускает, и оставляет работать на себя. Кто-то обучает новых самородков, кто-то работает на благо страны. Как именно, Реутов объяснять не стал. Я и не расспрашивала — и так голова кругом.

   И все же самым притягательным в предложении поехать в Сурок для меня стало то, что всегда можно отыграть назад. Я не рисковая, окончательные решения меня пугают. А когда можно подумать, посмотреть и дать деру в случае чего, согласиться несложно. Особенно, когда дома тебя больше никто не ждет, работа ни капли не держит, а твой лучший друг — это жирный полосатый котяра, который едет с тобой.

   Воспоминание 14.

   10 апреля 20... г.

   Меланхолично-рассуждательное настроение покидает меня, когда поезд подходит к конечной станции. Вещи уже собраны, кот упакован в переноску и сверкает оттуда злющими зелеными глазищами через решетку. А у меня начинается мандраж. Лера, ну куда ты полезла?

   Только струсить сейчас, проскрипев столько часов в поезде, и сбежать только потому, что «что-то стало ссыкотно», совсем не комильфо. Поэтому вешаю рюкзак за спину, беру чемодан в одну руку, переноску с Биби — во вторую и покидаю купе, кое-как открыв дверь бедром без помощи рук.

   ЖД вокзал тут не слишком большой, вытянутый, бело-красный. Народу много, все куда-то спешат, катят-тащат чемоданы. Осматриваюсь. Сказали, что встретят: кто, где? Реутов — тот еще мастер загадок, все у него само собой разумеющееся. Не с табличкой же меня будут встречать? Позвонили бы, что ли…

   Плетусь в здание вокзала, убеждая себя в том, что они же маги, они найдут любого, если им понадобится. А у самой противно тянет где-то в районе солнечного сплетения. Вдруг меня все-таки развели, и тут никого нет? В смысле вон, людей полно, а за мной никто не приехал. Что тогда? А потом вспоминаю, как рвались вентили с батарей и шатался дом. Нет, для развода одной маленькой меня это слишком.

   В зале ожидания вокзала людей не меньше. Кто-то спит на рядах сидений, кто-то бежит к выходу на платформы, кто-то, как я, плетется оттуда, кто-то спешит…

   Останавливаюсь, тупо моргая и не веря своим глазам. Не с табличкой же меня встретят, да?

   — Цирк с конями, — бормочу и меняю направление.

   Тайная школа магии, затирка воспоминаний всем непосвященным, магические клятвы для сохранения тайны, а какая-то мадам с зализанными в шишку волосами так, что брови натянулись на лоб, просто стоит посреди вокзала с табличкой «СУРОК».

   — Здравствуйте, — подхожу к даме неопределенного возраста в серой юбке-карандаше и в стильных очках-бабочках.

   Высматривающая что-то вдалеке женщина переводит на меня взгляд, сдвигает очки на кончик острого носа. Ну прямо молодая Шапокляк.

   — Вы?.. — вопросительно приподнимает и без того высокие тонко выщипанные брови.

   — Валерия Резеда.

   — Хм, — женщина вглядывается в обратную сторону своей таблички, вероятно, сверяясь со списком. — Да, есть такая, — кивает и машет головой в сторону подоконника, у которого уже собралась группа молодых людей. — Наши там, подождите пока. Еще не все.

   И правда, почему я думала, что я такая одна? Наверняка из Москвы собрали целую толпу, вот и подогнали под один поезд, чтобы сто раз не ездить.

   Бреду в указанную сторону. Там стоят трое парней, все примерно моего возраста, ну то есть лет семнадцать – двадцать. Ни детей, ни переростков. Лет восемнадцать — стандартный возраст для начала обучения, говорил Реутов.

   Подхожу, и на мне тут же останавливаются взгляды всех троих.

   — О, в нашем полку прибыло! — улыбается мне невысокий паренёк, ростом мне от силы до уха. Тоненький, как девочка, блондинистый до белизны. На нем бесформенная, на несколько размеров больше, чем нужно, куртка, и такие же широкие штаны, шапка торчит из кармана. — Привет! Я Руслан. Можно Русик.

   Русик-пусик.

   — Лера, — как ни стараюсь, моя ответная улыбка выходит натянутой.

   — Там еще двое, — Руслан кивает в сторону, откуда я пришла, — так что еще ждать и ждать. Давай помогу, — и кидается к моей переноске с Биби. Боб тут же подает голос — шипит. — Ой, — парня даже пошатывает, когда он осознает весь вес моей ноши. — Ничёсси! Кот! А так можно было?

   — На подоконник поставь, — говорю, — а то укачает.

   Видимо, фантазия у Русика что надо, потому что он сам зеленеет, будто его уже укачало, и торопливо ставит переноску на подоконник. Тяжело, аж взмок, бедолага.

   Остальные двое молчат, а я не спешу завязывать знакомство. Да, у меня старомодное воспитание, и я считаю, что мужчины должны здороваться первыми. Подхожу к подоконнику и опираюсь бедрами о крашеную в сто слоев батарею под ней. Бабай перестает шипеть, стоит мне оказаться в зоне его видимости.

   — Долгоооо, — стонет тем временем загорелый брюнет в зауженных джинсах и кипенно-белых кроссовках, не обращая внимания на только что прибывшую меня. Он красавчик и знает об этом — уж очень у него самодовольная рожа. — Сколько можно? Я жрать хочу.

   Он обращается к третьему типу, но тот не отвечает, а откровенно пялится… на меня. Отвечаю ему наглым взглядом, мол, чего вылупился? Он высокий, с брюнетом они примерно одного роста, но этот пошире в плечах и не такой смазливый. У него русые волосы с рыжиной и все лицо в веснушках. А еще на нем светло-голубые, каким-то чудом не помявшиеся в поезде джинсы, начищенные до блеска ботинки, а под распахнутой кожаной курткой белоснежная футболка с ярким принтом. Не пойму, что там нарисовано? Майк Вазовски, что ли?

   В ответ на мой хмурый недружелюбный взгляд любитель одноглазых монстров отвечает мне широкой улыбкой. Зубы у него как в рекламе зубной пасты. Не бывает таких белых зубов от природы. Виниры, что ли? Ясно, мажорик. Вон и часики из-под рукава торчат соответствующие. Давно хочу себе хорошие часы, вечно обращаю на них внимание.

   Тем временем, не получив ответа на свое нытье, темноволосый оборачивается к белозубому, а затем и ко мне, прослеживая, куда тот пялится. А он, едрить его налево, все еще пялится.

   Теперь парни пялятся вдвоем. Мне, может, сплясать? Так я вроде не нанималась в мартышки, а мы не на арене.

   Темненький пробегает взглядом по моей фигуре с головы до пят и, не стесняясь, кривится. Толкает мажорика в плечо.

   — Не грусти, бро, наверняка там будут и нормальные тёлки.

   У меня аж дар речи пропадает от такой наглости. А в светлых глазах того, с веснушками, откровенный смех.

   — Ты страх потерял, что ли? — выпаливаю, обретя способность говорить. И тут слышу треск: на плиточном полу прямо от моих ботинок появляется трещина и бежит в сторону обидчика. Как?! Я же ничего не делала!

   — Ты чего творишь, дура?! — взвизгивает голодный тёлкоценитель и отскакивает в сторону.

   А я, как завороженная, смотрю на только что созданный мною раскол в полу. Реутов же предупреждал, что дар открылся, надо поменьше нервничать, а то могу ненароком кирпич уронить кому-нибудь на голову. Черт-черт-черт.

   — Лера, ты чего? — пугается дружелюбный Русик.

   — Психичка она, вот чего! — злится темноволосый и на всякий случай отходит подальше. — Понабрали колхоза, — бурчит презрительно.

   При чем колхоз, не уточняю. Видимо, это для нашего «аристократа» — самое гнусное оскорбление.

   — Дэн, ну чего вы? — продолжает призывать к миру во всем мире крошка Русик.

   О, так они все тут перезнакомились. А может, раньше успели.

   Мажор же ловко прихватывает шею далекого от колхозов «аристократа» своим локтем, а свободной рукой ерошит ему волосы.

   — Дэн, вежливее надо быть.

   — Да иди ты! — Дэн вырывается, хотя его, в общем-то, и не удерживают, и оскорбленно отряхивает куртку, поправляет волосы.

   — Не обращай внимания, он душка, — мажор снова улыбается мне во все свои рекламные тридцать два. Протягивает ладонь. — Я Костя.

   Не хочу жать ему руку. У меня со школы аллергия на мажоров и недомажоров, к которым я причислила Дэна (больше понтов, чем денег, и неуемная страсть к солярию). Но вежливость, вдолбленная бабушкой вежливость…

   — Лера, — нехотя пожимаю руку.

ГЛАВА 4

Воспоминание 15.

   10 апреля 20... г.

   Даму в очках зовут Жанна Вальдемаровна, и она, как я поняла, кто-то вроде секретаря, на которого раз в год ложится дополнительная обязанность по встрече новичков, и эта функция ее явно не радует.

   Жанна идет к нам, мелко семеня из-за узкой юбки и каблуков, а вслед за ней — две девушки. Одна — расфуфыренная длинноволосая блонди в обтягивающих ее стройные ноги, как вторая кожа, брюках и сапогах на высокой танкетке. Вторая — неформалка: бритые виски, черные волосы и розовая челка. Эмо вроде — прошлый век, хотя девчонка напоминает представительницу этой субкультуры исключительно цветом челки; одета в стиле «милитари», шаг чеканный, мужской. Ну и компания у нас подобралась — на любой вкус.

   Жанна Вальдемаровна останавливается возле нашей группы, оглядывает.

   — Познакомились? — спрашивает, вроде как не обращаясь ни к кому конкретно, да и ответа не ждет. — Молодцы. Это Людмила, — кивок в сторону гламурной красотки, — это Яна, — в сторону «милитари-гёрл». — А теперь — пошли, — тонкий палец с острым алым ногтем указывает на двустворчатые двери с подсвеченной табличкой: «Выход».

   — Очень приятно, — бормочет Яна, мастерски вложив в слово «очень» весь свой «восторг» по поводу встречи с незнакомцами, которые ей на фиг не сдались.

   Людмила лишь лукаво улыбается, глядя в сторону братьев-акробатов, то есть Мажора и Недомажора. Дэн мигом приосанивается и озаряется улыбкой. Константин, по ходу, с детства ею озаренный, лыбится ей так же, как недавно мне. И мы все дружно, как утята за мамой-уткой, двигаемся за Жанной Вальдемаровной к выходу.

   — Приключения начинаются, — в восторге выдыхает у моего плеча Русик.

   — Угу, — откликаюсь, со вздохом подхватывая Бабайскую переноску.

   — Помочь? — тут же с готовностью предлагает паренек. Нет, он правда милый и дружелюбный, но весит чуть больше моего «крошки»-кота. И так чуть не надорвался, пока тащил его к подоконнику.

   Отказаться не успеваю. Жанна резко оборачивается, отчего следующая за женщиной Яна едва не затаптывает ее своими гриндерсами.

   — Осторожно, — равнодушно бросает ей Вальдемаровна. — Денис, Костя, помогите девушке, — слух у Шапокляк что надо.

   Не похоже, что мажорики жаждут кидаться мне на помощь, но и отказывать представительнице училища в первые полчаса тоже не комильфо. Бабая берет мажор с веснушками и дорогими часами.

   Воспоминание 16.

   Упаковываемся на привокзальной площади в минивэн и едем часа три точно. Автомобиль так прыгает по ухабам бездорожья, что меня начинает клонить в сон, несмотря на то, что за ночь я прекрасно выспалась.

   На первом сидении за водительским креслом устроились Люда, Костя и Денис. Дэн откровенно окучивает красотку, Константин тоже чего-то там хохмит, и девушка периодически заливисто смеется, поощряя внимание к себе. Сзади, соответственно, я, Русик и Яна. Руслан посередине, сжался между нашими локтями, как воробушек на ветке. А Янка, наоборот, расставила колени а-ля мужик, натянула на голову здоровенные накладные наушники и пялится в окно с видом «я не с вами».

   Я тоже не горю желанием общаться, но мой старенький мобильник умудрился разрядиться, и музыки в ушах мне не видать, поэтому приходится слушать восторженную болтовню Русика. За три часа пути я узнаю, что ему семнадцать, закончил школу он в прошлом году, потому как умный умник и «прыгал» через класс, опережая ровесников в развитии. Учиться поступил на заочное отделение, а сам работает на дому программистом, и родители на него не нарадуются. А еще у него куча друзей, и вообще он тот еще тусовщик (ну-ну, верю). Натянуто улыбаюсь и не спорю: ну хочет человек выгодно себя подать перед новыми знакомыми — да ради бога. Только о себе откровенничать не собираюсь и отвечаю на все вопросы односложно. В итоге Русик начинает общаться с Бабаем.

   Наконец, микрик останавливается посреди леса. Я не спец по видам лесов, но, по мне, мы в глубокой тайге, и никакого здания, в котором могло бы оказаться училище, поблизости не наблюдается.

   — На выход, ребятки, — командует Жанна и сама ловко спрыгивает с переднего пассажирского сидения в слой сгнившей за зиму листвы, не жалея шпилек остроносых ботильонов. И как только ноги не ломает? Это ли не магия? — Ну, чего спим? — а голос-то у нашей Шапокляк командный. — Не боимся, леший не покусает, — и чувство юмора своеобразное.

   Вылезаем по очереди. Денис, как настоящий рыцарь, подает Людмиле руку и поддерживает. Костя тоже галантно предлагает сидящей ближе к проходу Яне ладонь, но та только фыркает, не снимая наушников с головы, и ловко спрыгивает на гнилостный ковер. За ней выбирается Русик. Мы с Бобкой последние. Мажор снова мне улыбается своими искусственными зубами и протягивает руку. Джентльмены прямо, все как на подбор. Руки не подаю, зато подталкиваю к нему поближе тяжелую переноску.

   — Намек понят, — ржет мажористый Мажор и без возражений берет Бобку. — Ты чем его кормишь? — взвешивает домик моего «котенка» в руке.

   — Борщом с пампушками, — огрызаюсь. Что за вопросы? Я же не спрашиваю, чем он отбеливал свои зубы.

   Однако тот и не думает обижаться; снова ржет и отходит с переноской в сторону, освобождая мне место.

   А когда мы все оказываемся снаружи, водитель захлопывает за нами дверь, снова занимает свое место и… уезжает.

   Аллес капут. Широко распахнув глаза, смотрю ему вслед. Серьезно? Мы посреди леса, вокруг никого и ничего. Холодно и влажно, пахнет сыростью и перегноем.

   — Ой, цветочек! — тем временем умиляется Люда, смотря куда-то себе под ноги.

   — Ух ты! — вторит ей Русик; присаживается на корточки, чтобы поближе рассмотреть чудо природы.

   — Подснежник как подснежник, — равнодушно комментирует Денис, грохнув свой чемодан прямо на землю и убрав руки в карманы.

   — Цветы не рвать, — предупредительно вмешивается Жанна, видя, что Людмила уже потянула загребущие ручки к подснежнику. — Поторопитесь, нас ждут.

   Осматриваюсь, переступаю с ноги на ногу, кружась на месте. Кто ждет-то? Вон та ворона на ветке? Пожалуй, шутка про лешего была не такой уж плоской — жутко тут.

   — Пошли, — командует Вальдемаровна и смело шагает куда-то в глубину леса. На шпильках!

   Впрочем, идем недолго, никто не успевает переломать себе ноги, как мы оказываемся перед какой-то не то избушкой, не то сторожкой, не то…

   — Туалет? — выдает первое предположение Денис.

   …Не то туалетом. Хотя сама я это покосившееся деревянное строение за туалет бы не приняла. Что сказать? Я городское дитя, деревенские туалеты видела только по телеку.

   — Ох, дала бы затрещину, — Жанна воздевает глаза к небу за решеткой переплетенных ветвей и смело наступает на дощечку, выполняющую роль крыльца. — Идем по одному, не орем, не паникуем — обычный портал.

   Тут же напрягаюсь, смотрю во все глаза. Женщина делает какой-то замысловатый пасс руками перед дверью, а затем дергает ручку на себя. За дверью — серая муть, лично мне больше всего напоминающая ртуть.

   — Офигеть! — не сдерживается Русик.

   Остальные, как и я, офигевают молча.

   — Ну? Кто первый? — Жанна держит дверь одной рукой и кивает в сторону «ртутного» прохода. — Холостов, может, ты?

   — Без проблем, — уже привычно лыбится Мажор (у него улыбка, что ли, входит в стандартную комплектацию?) и топает к постройке.

   Мне не по себе. Черт с ним с Холостовым (теперь буду звать его именно так, ему очень даже идет такая фамилия), но у него Бобка!

   Мажор бесстрашно шагает в «ртуть» и исчезает из поля зрения.

   — Я следующая! — вызываюсь тут же. Нечего ему там делать с моим котиком наедине. Если «там» существует, конечно.

   Мне не препятствуют; зажмуриваюсь и делаю шаг. Никакого сопротивления воздуха, вообще ничего, просто я вдруг оказываюсь… Моргаю, не веря своим глазам и своей голове тоже. Потому что я не в пасмурном весеннем лесу, где только-только тает снег и полезли первые подснежники, а на большой равнине с сочной зеленой травой снизу и ярко-голубым небом сверху. А передо мной высится настоящий средневековый замок из красного кирпича и с острыми шпилями на башнях.

   — Ни х… — вырывается у меня.

   Холостов ржет и тоже осматривается вокруг. Похоже, ему весело.

   Расстегиваю куртку — жарко.

   — Как красиво! — слышу за спиной голос появившейся Людмилы.

   — Лето! — радуется в свою очередь Денис.

   Отхожу в сторону, а то столпились у окна перехода.

   — Я сама могу его понести, — предлагаю Холостову. Как-то мне неуютно, что он носится с моим котом — не хочу быть должной.

   — Гена, давай я понесу чемодан, а ты меня, — язвит.

   — Чего-о?

   — Ничего, — из-за занятых рук указывает на замок и расстояние до него подбородком. — Нам вон еще сколько топать.

   Рыцарь, смотрите-ка. Пожимаю плечами. Ладно, его проблемы.

   — Не вдаваясь в подробности, — изрекает Жанна, появляясь из портала последней, — вы не на Земле. Вернее, не на той Земле, — уточняет, видя наши вытянувшиеся лица. Приподнимает ногу, хмурится, глядя на свои шпильки, на которых, кажется, накололось по килограмму прелой листвы, взмахивает рукой, переплетая пальцы, и каблуки становятся идеально чистыми.

   — Офигеть! — вновь повторяет Русик.

   — …И здесь свои законы энергии, — продолжает женщина, проигнорировав возглас. — Безлимит, чтобы вам было понятнее, дети мобильного интернета, — оскорбила, можно подумать, ну-ну. Юмористка. — Пойдемте, — снова пасс рукой, и перед нами поверх травы появляется дорога из желтых плит.

   — Жевуны будут? — ржет справа от меня Холостов.

   Одни Петросяны вокруг.

   — Там была дорога из желтого кирпича, — бурчу.

   Фигурно вырезанную плитку от кирпича отличить не может.

   Воспоминание 17.

   Замковый двор тоже выложен цветной плиткой, но цвета разные и явно образуют узор, но так сразу не поймешь какой — на него бы с высоты посмотреть. Жанна, бодро цокая каблуками, ведет нас к высоченным двустворчатым дверям, которые открываются навстречу гостям сами.

   — Офигеть! — в третий раз повторяет Русик, на этот раз оказавшийся рядом со мной.

   Молчу. Мой лимит удивлений, похоже, исчерпан.

   Мы оказываемся в огромном холле. Тут тоже плитка, но черно-белая, квадратная, только шахматных фигур не хватает. Вверх уходит широченная лестница, покрытая красной ковровой дорожкой. Балясины фигурные, в форме цветов и птиц — настоящее произведение искусства.

   Откуда-то из прилегающего к холлу коридора выныривает мужчина. Обычный, среднего роста и неприметной внешности; брюки, рубашка, легкая, но аккуратная небритость.

   — Добро пожаловать в Сурок! — приветливо улыбается.

   — Здравствуйте, — отвечаем нестройным хором.

   — Это Семен Евгеньевич, наш завхоз, — представляет Жанна. — По всем бытовым вопросам — к нему. Семен, все комнаты готовы?

   — Обижаешь, — наигранно хмурится мужчина.

   — Перестраховываюсь, — возвращает шпильку в ответ Шапокляк.

   У завхоза вздрагивает уголок губ, но он сдерживается и не нарывается.

   — Пойдем, молодежь, будем заселяться, — кивает в сторону лестницы.

   — А лифта тут нет? — тихо ужасается за моей спиной Люда, видимо, тоже оценив количество ступеней.

   В этот момент Бабай издает возмущенный мяв из своей переноски, мол, ну сколько можно меня тут держать, и брови завхоза ползут вверх.

   — Кот? — смотрит при этом не на Бобку в его домике, а на Жанну. И его взгляд явно говорит: «Ты издеваешься?».

   — Кот, — отрезает женщина. Читай: «Вопрос не ко мне».

   Семен Евгеньевич хмыкает. Жанна смотрит на него свысока. Похоже, эти двое не ладят.

   — Кот так кот, — сдается завхоз. — Будет жить в саду, — и тянет руку к переноске.

   — Не надо в саду! — вскидываюсь, готовая закрыть своего четвероногого друга грудью. — Он домашний.

   Мужчина переводит взгляд на Жанну, ясно демонстрируя, кто тут шеф.

   — В саду, — отрезает та, руша на корню все мои попытки протестовать. — Территория закрытая, защищенная. В саду лето. Домик организуем, кормить будем. Между занятиями можешь навещать.

   Как из пулемета расстреляла. А что я могу? Прямо сейчас устроить забастовку и потребовать отправить меня домой? Вот прямо сейчас и не могу, потому что только сейчас мне любопытно настолько, что никуда я добровольно не денусь. А Бабай… В саду же мышки, наверное, птички — ему интересно будет. Живет же, бедный, всю жизнь в четырех стенах.

   — С ним точно будет все в порядке? — спрашиваю, сдаваясь.

   Жанна пожимает острым плечом. Она вся какая-то острая, как ее шпильки.

   — Раз директор разрешил взять его с собой, значит, будет, — саму ее жизнь моего «котенка» не заботит ни капли, и она не пытается это скрыть хотя бы из вежливости.

   Все, меня загнали в угол.

   Вздыхаю и отступаю. Холостов передает кота Семену Евгеньевичу, плечо которого сильно оттягивается вниз от внезапной тяжести. К счастью, тренировать остроумие за счет несчастного животного завхоз не пытается.

   Воспоминание 18.

   Лифт в замке и правда имеется, но завхоз предупреждает, что от энергетических всплесков его коротит, и лично он на нем кататься не советует, хотя и не запрещает.

   Чемоданы оставляем внизу и поднимаемся на второй, а затем и на третий этаж. Все молчат и только глазеют по сторонам. Везде ковровые дорожки, поглощающие звук шагов, светлые стены, картины с пейзажами, высокие растения в крупных кадках.

   В холле третьего этажа Семен Евгеньевич указывает на мягкие кожаные диванчики, расставленные в алькове полукругом, и просит парней остаться и подождать его. Нам же указывает на отходящий в сторону коридор.

   — Женское крыло, — комментирует.

   — Женская спальня, мужская спальня, — насмешливо вздыхает Люда, перебрасывая свою копну волос с одного плеча на другое.

   С завхозом, что ли, флиртует? Впрочем, мужик-кремень — даже не смотрит на нее.

   — «Дом два», по ходу, смотрела, — хмыкает Яна, впервые обращаясь ко мне.

   — Похоже, ты тоже, — усмехаюсь. Потому что лично я, кроме названия, ничего об этом шоу не знаю. А Янка явно в курсе, что там да как.

   — А ты хамка, — оценивает розовочелочная. — Может, и подружимся.

   Пожимаю плечами. Если я не обзавелась друзьями к восемнадцати годам, то вряд ли Сурок это изменит.

   Воспоминание 19.

   У нас отдельные комнаты, и это лучшее, что я узнаю за сегодняшний день. В топку чудеса Сурка и дорогу из желтого кирпича, ну то есть плитки. Личное пространство — наше все. Комната небольшая: односпальная кровать, стол, стул, шкаф и дверь в мини-санузел с душевой кабиной, раковиной и унитазом, — зато без соседей.

   Оставшись одна, первым делом снимаю с себя верхнюю одежду, которая тут совсем не по сезону, и плюхаюсь на кровать, раскинув руки. Устала.

   Но долго лежать мне не светит. В комнате раздается хлопок, будто под столом взорвалась банка с бабушкиными заготовками на зиму, и я подскакиваю — посреди комнаты стоит мой чемодан. Телепортировали, чтоб его.

   Медленно выдыхаю. А нервишки, Лера, у тебя ни к черту.

   Завхоз обещал, что нам дадут время отдохнуть и даже принесут еды, так что можно пока расслабиться и принять человеческий душ после трех дней в поезде.

   Роюсь в рюкзаке, достаю телефон, с облегчением нахожу самую обычную розетку у стола и ставлю мобильник на зарядку. Ожидаемо, в углу экрана значок с перечеркнутой антенной — нет сигнала. Я и так использую телефон больше как плеер и будильник, чем как средство связи, поэтому не расстраиваюсь. Хотя то, что тут еще и наверняка нет интернета, печально: книжки, которые закачаны на смартфон, я все прочла, а озаботиться новыми не догадалась.

   — Ладно, прорвемся, — говорю сама себе.

   Выходит не слишком позитивно. Да что там, я не оптимист ни в одном месте. И я не дружелюбная и тяжело схожусь с людьми. Вообще с ними близко не схожусь, если на то пошло. Но что есть, то есть.

   А сейчас – в душ!

ГЛАВА 5

Воспоминание 20.

   10 апреля 20... г.

   Как и предупреждал завхоз, ровно в семь вечера звонит, видимо, во всех мирах одинаковый школьный звонок, и нам надлежит собраться в конференц-зале (знать бы еще, где он) для общего собрания. Выхожу из комнаты и с удивлением вижу множество незнакомой молодежи, наполнившей коридор. Ох, кажется, Реутов сильно преуменьшил количество одаренных в нашей стране.

   Из-за соседней двери появляется Яна, приподнимает руку в знак приветствия; зеркалю ее жест. Так же, как и я, она переоделась, а заодно и залакировала свою розовую челку так, что теперь та стоит дыбом на манер ирокеза. А пока я пялюсь на ее ботинки с шипами на подошве, как на строгом ошейнике, и гадаю, для чего их можно использовать, девушка оказывается возле меня и тут же ошарашивает вопросом:

   — Кошатница, тебе тоже кашу с котлетой дали? Фу, ненавижу гречку.

   Пожимаю плечом. Мое воображение все еще рисует перед собой поверженного Янкиного врага, под ребра которого она вгоняет свои шипастые ботинки.

   — Каша как каша, — отзываюсь. — И у меня есть имя.

   Двигаемся с общим потоком девчонок к выходу из женского крыла.

   — Каша — гадость, а ты — кошатница, — безапелляционно выдает моя спутница.

   Вот почему у меня нет друзей — не люблю людей, не хочу заводить знакомства. Интересно, как я должна отреагировать на такое заявление, чтобы подружиться с соседкой? Улыбнуться? Сказать: ой, ладно, хоть горшком назови? Ни с кем «дружиться» не собираюсь, поэтому молчу. Еще раз назовет кошатницей, просто не отвечу.

   Ускоряю шаг, двигаясь со скоростью потока. Янка сначала отстает, потом догоняет; толкает меня в плечо своим. Оно у нее крупное, как два моих, с мышцами, а футболка с короткими рукавами открывает вид на огромный узор из татуировок, покрывающий всю поверхность рук девушки от плеч до запястий.

   — Еще скажи, что обиделась.

   — Не обиделась, — заверяю. Я ее вижу второй раз в жизни, с чего бы она могла меня обидеть?

   — Разойдитесь! Расступитесь! Да пропустите же! — доносится сзади звонкий голос, и нас на всех парах догоняет Людмила, ловко лавирующая в толпе на десятисантиметровых шпильках. Она тоже сменила наряд по сезону, только ее вариант летней одежды — миниюбка. Должна признать, ноги у нее что надо — от ушей. — Куда это вы без меня? — втискивается между мной и Яной. — Мы трое из Москвы, нам надо держаться вместе.

   «Хоть вы и ущербные», — ясно говорит ее взгляд.

   Сдвигаюсь в сторону. Хочет, пусть держится, только не так близко.

   — Кстати, интересное у них начало учебного года — десятое апреля, — продолжает Люда, на ходу поправляя свежезавитые белокурые локоны, эффектно раскладывая их по обе стороны груди.

   Бросаю взгляд в окно, мимо которого мы проходим. На улице лето, прямо над подоконником с распахнутой настежь фрамугой порхает крупная многоцветная бабочка размером с мою ладонь. Янка хмыкает, чеканя шаг.

   — Не уверена, что тут тоже десятое апреля, — отвечает блондинке, вторя моим собственным мыслям. Сказала же Жанна, что мы на другой Земле. Если вообще на Земле. Вон и сезон другой, может, и летоисчисление свое — уже ничему не удивлюсь.

   В холле третьего этажа толпа девчонок сливается с толпой мальчишек, и уже общим потом тянемся по лестнице вниз. Зато теперь с полной уверенностью можно сказать, что мои опасения заблудиться были напрасны. Сколько нас тут? Человек пятьдесят, не меньше. Кто-то уж точно знает дорогу.

   — О, вон наши! — Люда попрыгивает прямо на ступеньке, вытягивая длинную шею и пытаясь рассмотреть кого-то в толпе ушедших вперед. Не сразу понимаю, о ком она, а когда доходит, блондинка уже поясняет сама, и ее тон резко меняется от дружелюбного на угрожающий: — Имейте в виду, подружки, — выделяет интонацией слово, — на Дэна и Костяна рот не развевайте. Я еще сама не поняла, кто мне больше нравится, — Яна в ответ на это громко фыркает. — Ах, ну да, ты же не по этой части, — Люда тут же делает вывод об ее ориентации и свысока косится на меня. Она выше ростом сантиметров на пять плюс еще каблуки, так что «свысока» получается как в прямом, так и в переносном смысле. — А ты Русика себе бери, — разрешает, поразмыслив. Щедра.

   Сразу ее послать далеко и надолго? Несколько ступеней даже всерьез подумываю над этим вариантом. Но вежливость же, вдолбленная мне бабушкой в голову вежливость…

   — Спасибо, что разрешила, — все же огрызаюсь.

   Люда улыбается и спешит вперед, оставляя нас с Янкой далеко позади.

   — Кто-то не шарит в оттенках интонации, — комментирует Яна.

   — Пусть, — отвечаю. — И ей приятно, и мне — плевать.

   Еще мужиков я тут не делила.

   Воспоминание 21.

   В нашей школе тоже имелось помещение с модным названием «конференц-зал», только по сути это была столовая. Для устроения собраний там отодвигали столы, а стулья подтаскивали к возвышению а-ля сцена в театре. Здесь же размер зала соответствует размаху самого замка, и сцена тут — именно сцена, еще и с кафедрой посередине. Думаю, при желании в этот зал поместилась бы не только вся наша школа, но еще парочка из соседних районов. Подвох в другом: стулья тут не прикручены к полу, как обычно бывает в местах подобного назначения или кинотеатрах, и количество их, кажется, строго соответствует числу новобранцев.

   Оглядываю ряды в поисках не занятых мест для посадки. Но нахожу лишь те, на которые кто-то уже положил руку или ногу в невербальном посыле: «Занято!», — и ждет своих товарищей. Надеюсь, устроители сего действа не просчитались с местами.

   К моему удивлению, нас тоже ждут: замечаю белобрысую голову Руслана. Из-за невысокого роста ему приходится взобраться на свой стул ботинками; стоит на верхотуре, возвышаясь над страждущими, машет и улыбается.

   — Иди ты, — не меньше моего удивляется Яна и бодро начинает прокладывать себе путь локтями к нужной локации.

   Честно, мне не хочется этого «Мы из одного поезда, давайте держаться вместе». Но, как ни кручу головой, свободных мест не находится. А Рус все машет, машет…

   Черт с ним. Не боюсь же я их, в самом-то деле.

   Русик радуется мне как родной. Яна благосклонно принимает подношение в виде прибереженного для нее стула, но занимает через одно сидение от сердобольного парня, явно оставив место рядом с ним для меня.

   — Привет! Как поселились? — сразу нападает на меня с вопросами Рус, сияя, как новогодняя лампочка. И тут же продолжает, будто и не ожидая ответа: — Комнаты — отпад! И кормят отлично!

   Янка морщит нос и отворачивается. Ну да, гречка.

   Пожимаю плечами.

   — Все отлично.

   Может, и отлично, если мыслить объективно. Но я-то не объективна. Я никогда не жила в общежитиях, пусть даже с индивидуальным размещением, не останавливалась в отелях — зачем мне было? Добавим к этому ощущение «снова в школу» и получим коктейль с названием: «Мне капец как неуютно». И это если не брать в расчет то, что мы как бы вообще не на Земле, а чемоданы и подносы с едой материализуются в комнатах из воздуха.

   Некстати думаю, как там Бабай. Это, наверно, вообще верх идиотизма — думать о домашнем питомце, когда попала в такое место. Вон народ в принципе не парится за тех, кого приручили. Соседи наши, помню, переезжали: кота оставили прямо в подъезде и погнали. Что, говорят, кошек, что ли, мало — новую заведем. Новое место — новый кот, логично же. Хорошо, что баба Маша с первого этажа забрала «бездомца» к себе. Мы с бабулей тоже думали, но Боб начал лупить возможного нового жильца прямо с порога. На эти крики и примчалась баба Маня. А там: любовь с первого взгляда. И — ву-аля — у Барсика новая жилплощадь.

   Так что, да, может, я и идиотка. Но Бобка — мой, и я за него в ответе. Да и вообще, я как папа дяди Федора, только наоборот: я этого кота уже шесть лет знаю, а вас всех впервые вижу. Надо будет разыскать завхоза (как там его, Семен Семеныч?) и выяснить, что с «котенком».

   Когда незанятых стульев не остается, а значит, все, кто должен быть здесь, уже на месте, на сцене появляется Жанна. Вальдемаровна заново перевязала «шишку» на своем затылке, отчего кожа на ее лбу натянулась, а брови взлетели еще выше, чем раньше. Так что, как бы она ни сжимала губы в прямую линию и ни покрикивала в микрофон, прося народ угомониться («перестать галдеть» — дословно), выглядит она скорее комично, чем строго.

   Пока Шапокляк пытается усмирить впавшую в детство толпу (ну а что, антураж обязывает), кручу головой по сторонам. Все молодые, лица незнакомые. Не считая Холостова, Людмилы и Дениса, разместившихся по правую руку от Русика именно в таком порядке. Дэн разве что слюной не капает в Людкино декольте. Константин делает вид, что не заинтересован, просто за пис во всем писе, тем не менее не убирает ручку девушки, по-хозяйски разместившуюся на его колене, обтянутом дорогой джинсой. Цену набивает, но мосты не жжет. Дэн — он простой как три рубля. А мажор мажорский — тип мутный, не поймешь, что у него в голове. От таких лучше держаться подальше.

   Наконец, Жанне удается навести порядок.

   — Всех еще раз приветствую, — зычно произносит она в микрофон, и ее голос разносится по всему залу. Женщина окидывает взглядом аудиторию. — В тесноте да не в обиде, да, ребят? — «смешно», учитывая размер зала. Не сэкономь они на стульях, никакой тесноты бы не было. А так и правда, сидим впритирку друг к другу, хотя позади сидячих мест пустого пространства — хоть пляши. К чести Шапокляк, гримасничать долго она не пытается. — А сейчас прошу внимания и с удовольствием представляю вам директора нашего училища — Князева Станислава Сергеевича! — и первая начинает аплодировать, глядя куда-то за сцену.

   К Жанне присоединяется нестройный гул аплодисментов из зала. Дисциплина восстановлена, в общем-то, потому, что любопытно становится всем. Я не аплодирую, Яна слева от меня тоже, зато Русик наяривает дай боже, пионер-отличник. А на сцену выходит…

   Моргаю от неожиданности. Ох уж эти стереотипы: Мерлины, Гендальфы, Дамблдоры и прочие. Иначе почему я жду появления умудренного годами старца в мантии и с седой бородой до колен? И когда на сцену выходит молодой подтянутый мужчина в строгом деловом костюме с галстуком, у меня происходит откровенный разрыв шаблона.

   — Проверка связи, — тоже шуткует мужчина, постукивая по переданному ему Жанной микрофону и улыбается. — Рад вас всех видеть, ребята.

   Слышу, как шумно выдыхает Янка. Кажется, Люда здорово поторопилась с определением сексуальной ориентации «милитари-гёрл», основываясь только на ее стиле. Думается мне, члены ЛГБТ такими глазами на представителей противоположного пола не смотрят. И Яна не одинока: вся женская часть присутствующих навострила уши. Смотрю, даже Людмила убрала лапку с колена Холостова и подалась вперед.

   А посмотреть есть на что, если объективно. Князев — красавчик, напоминает молодого Брэда Питта: коротко стриженные светлые волосы, ямочки на щеках от улыбки…

   Но я же не объективна, как всегда. И я в этом не участвую. Пусть тянут шеи и любуются. Наоборот, откидываюсь на спинку стула и складываю руки на груди. Буду как та бабка с рынка, которая без перерыва талдычит, что раньше было лучше, а сейчас везде развал, потому что понабрали молодежи. Ну как может быть такой молодец главой школы магии? Не вызывает он у меня доверия, и все тут.

   Воспоминание 120:

   7 июня 20... г.

   Поднимаю на него глаза и понимаю, что не могу наглядеться — красивый. Помню, как впервые увидела: он же мне даже чуточку не понравился. А сейчас смотрю, и кажется, что сердце вот-вот лопнет от нежности. Не знала, что умею так чувствовать. Так сильно, до боли. И так… внезапно, что ли. Когда я успела?

   Наверно, все эти глупые размышления написаны у меня на физиономии. Он смеется и обнимает крепче.

   — Кажется, я тебя люблю.

   Кровь приливает к лицу и почему-то к ушам: они начинают гореть. Это я говорила о нежности?

   — Когда кажется, креститься надо! — шиплю и пытаюсь вырваться из кольца рук. Ну, как пытаюсь, не то чтобы сильно, но это «кажется»… А «люблю» — еще страшнее. Меня распирает от чувств к нему, но сказать так просто…

   — Лер, я правда тебя люблю.

   И я больше не вырываюсь. Но и сказать ничего не могу. А он не просит, только крепче обнимает и невесомо касается своими губами моих. Так бережно, что у меня сердце заходится от этой щемящей нежности…

   Сбой системы, извините.

   Пользуйтесь Кристаллами сохранения «ИП-2000» и оставайтесь с нами.

   Воспоминание 22.

   Я предательница и самая худшая хозяйка в мире. Двухчасовое собрание, необходимость внимать сперва Жанне, затем директору, ужин (на сей раз в общей столовой, а не по комнатам), в ходе которого пришлось выслушивать восторженные впечатления Русика, напрочь лишили меня сил. Завхоза, чтобы поинтересоваться судьбой Бабайки, я так и не нашла. Вернее, позорно ограничила свои поиски парочкой вопросов окружающим, не видел ли кто Семена Евгеньевича, и… сдулась. Решила пойти в комнату, как и все, прилечь и подумать, попытаться разложить по полочкам услышанное на собрании, и уже позже выйти и поискать завхоза куда старательнее. Только ничего я не разложила: ни вещи из чемодана, ни информацию в голове — позорно уснула, даже не потрудившись раздеться.

   Да уж, Лера, делаешь успехи на новом месте.

   И то, что спала я не то чтобы долго, мне уже ничем не поможет — проснулась я среди ночи. Если идти искать завхоза в такое время, вряд ли он будет мне рад. Скорее уж поселит вместе с котом, о котором я так беспокоюсь. В саду. И на цепь еще посадит, чтобы ночами не шастала. И будет прав.

   Поэтому все же встаю, но никуда не иду — дальше ванной. Умываюсь, чищу зубы. Потом некоторое время стою перед зеркалом над раковиной и рассматриваю себя. Та же я, обычная. Лицо помятое, с отпечатком подушки на щеке. Волосы взъерошенные. Не чувствую в себе никаких изменений. Но как быть с погромом у нас дома? Как — с трещиной в напольной плитке вокзала?

   Окна моей комнаты выходят в сад, должно быть, где-то там и поселили Бабая. Горят фонари, качаются на легком ветру верхушки деревьев и ветви кустарников, но тропинки пустые — все спят.

   Вздыхаю и возвращаюсь в постель, зато уже хотя бы в пижаме.

   Вот теперь можно и поразмыслить. Слишком много новой информации, и если ее как следует не обработать, то она грозит слипнуться в голове, как ком несвежей каши.

   Итак, что мы сегодня узнали про Сурок и само место, где оказались? Первое: никакая это не другая Земля, это вообще не Земля — другое измерение. Даже не мир, а прослойка между мирами — Междумирье. И все, что здесь есть: и лес, и виднеющиеся вдалеке горы, и этот замок, и даже небо и земля под ногами, — создано первооткрывателями с помощью магии по образу и подобию привычного им мира. День и ночь, перемена погоды, дождь, солнце или ветер — все это заложенные ими алгоритмы для того, чтобы достичь максимального сходства Междумирья с реальными мирами.

   Именно — мирами. Во множественном числе. Директор сказал об этом вскользь, пообещав, что на занятиях мы узнаем обо всем подробно, но попросил пока просто уяснить для себя: Земля — не единственный существующий мир.

   Дальше. Междумирье огромно и разделено на зоны между разными странами, на чьих территориях в свое время обнаружились ведущие сюда порталы, как тот, через который мы прошли прямо из сибирского леса.

   Отличительная черта Междумирья — тот самый безлимит энергии, о котором говорила Жанна. Поэтому это место используют не только как промежуточный пункт для посещения других миров, но и как своеобразный полигон для обучения владения магией — развития особых качеств, как следует из названия училища. Как я поняла, школ вроде Сурка много, но все они держатся обособленно, находясь в юрисдикции разных государств, и без необходимости друг с другом не контактируют. Пытаются переплюнуть друг друга взращенными талантами, надо понимать.

   Ну а контролирует все это Совет.

   Что это за Совет и кто в него входит, директор в своем вступительном слове, естественно не сказал. Только обмолвился, что если мы будем соблюдать правила, то встречаться с людьми из Совета нам никогда не придется. В общем, выше Совета только звезды, и при его упоминании лучше громко не дышать.

   Дальше… А дальше, собственно, интересная часть собрания завершилась, и, отойдя от фактов, красавчик Князев ударился в болтологию. Рассказал, что завтра же у нас начнутся занятия. Утром в холле появятся списки групп, и мы сможем начать обучение. Но и о самой учебе он говорил мало: больше о том, что все тут желают нам добра, и в случае каких-либо вопросов мы можем обратиться к любому преподавателю и к нему, к директору, напрямую — никто нам не откажет. Напомнил, что Сурок — дело добровольное, и еще раз разрешил, если кому-то страшно, уйти прямо сейчас. Хоть и не советовал и разливался соловьем о преимуществах жизни с даром.

   Прониклись не все: видела, как к директору после собрания подошли две девчонки и парень, а на ужине никого из них уже не было. Надо понимать, сразу решили бежать из этого Междумирья назад, туда, где небо и земля не созданы по чьей-то прихоти. Ежусь. Когда начинаешь задумываться о том, что все вокруг ненастоящее, прямо мурашки по коже.

   А еще на сцену выходили преподаватели и другой персонал замка: уже знакомый нам завхоз, медики, работники столовой и прачечной. Директор называл имена, но я их, конечно же, не запомнила. Просто перед глазами пролетел калейдоскоп из разных лиц и имен.

   Ну и в конце Князев-Брэд-Питт сообщил, что намерен познакомиться с каждым лично, и обещал, что будет вызывать учащихся к себе по одному, попросил не пугаться — мол, это обычная практика. В общем, был мил и доброжелателен до зубовного скрежета. Только я бы лучше еще послушала про Междумирье и о том, что оно из себя представляет, чем поближе знакомиться с самим директором.

   Но, видимо, это только мне было скучно на второй части собрания. Янка почти не дышала, слушая Князева. Рус восхищенно вздыхал. А, как по мне, весь его монолог можно было сократить втрое, и вряд ли бы кто-то что-то от этого потерял. Но, похоже, Станислав Сергеевич — любитель поговорить, а большинство моих сокурсников — любители послушать.

   Могу сказать одно: пока что я любовью, восхищением или доверием к директору Сурка не прониклась.

   Зато поспала не вовремя и заработала бессонницу. Черт.

ГЛАВА 6

Воспоминание 23.

   11 апреля 20... г.

   Группа «А».

   Список учащихся:

   Аршанская Людмила,

   Холостов Константин.

   Пять групп. И в нашей — девять человек. Хмыкаю, читая имена. Я, конечно, по фамилии никого, кроме Холостова, не знаю, но по именам сильно подозреваю, что в списке не просто какие-то Люда, Яна и Руслан. Похоже, не только Людмила считает, что раз мы приехали на одном поезде, то и держаться нам следует вместе.

   — Ну, харе тупить! — рычит кто-то у меня за спиной, и я, в последний раз бросив взгляд на список, отхожу в сторону, пуская жаждущих к доске для объявлений.

   Воспоминание 24.

   Странно идти на первое занятие с пустыми руками. Не покидает мысль, что что-то забыла. Школьную сумку например. Или хотя бы тетрадку и ручку. Полагаю, нам все выдадут на месте, раз ничего не сказали раньше. А может, это я такая ворона, что не подумала о канцелярии, собирая чемодан? Сомнения покидают быстро: ни у кого из тех, кого я встречаю в коридорах, нет в руках ничего, кроме схемы замка, которые для новобранцев специально сложили стопками в холле.

   У меня тоже есть карта-схема. Вот только в картографии я не сильна: в походы не ходила, а для перемещений по незнакомым районам города у меня в телефоне есть приложение с джипиэс-навигатором. Там, ясное дело, тоже карта, но еще и «говорилка», которая вовремя командует, куда повернуть. Тут диктор отсутствует, и я пару раз откровенно туплю и поворачиваю не туда; потом возвращаюсь.

   Ну идиотизм же. Обычно если этаж первый, то и помещения там с номерами: 101, 102, 103. Если второй, то 201, 202 и так далее. Но мы же не на Земле, а в Сурке, видимо, в порядке вещей вывернуть все привычное на новый лад. Потому как мне нужна аудитория 415, и расположена она на втором этаже. Рандомно они, что ли, номера назначали? У меня уже ощущение, что из-за очередного угла вот-вот выскочит Безумный Шляпник и предложит чаю.

   Может, я и зря против компанейства. Если бы дождалась в женском крыле Люду или Яну и отправилась бы вниз вместе с кем-то из них, то, скорее всего, управилась бы с поиском аудитории быстрее (не может же у всех сразу быть такой топографический кретинизм, как у меня) и не пришла бы… последняя.

   Замираю на пороге, потому что все уже в сборе, и восемь пар глаз сразу же уставляются на меня.

   — Это всего лишь я, — бормочу.

   Явно же препода ждали. Ну, или еще какое суроческое чудо. А тут — я.

   Пробегаю взглядом по рядам парт: два ряда, по три стола в ряд. Парты рассчитаны на двоих. Итого: аудитория вмещает двенадцать человек, а нас всего девять — отлично! И то, что стол в заднем ряду у стены свободен — тоже просто супер; устремляюсь туда.

   Стоит мне сесть, тут же звенит звонок. Ух, успела! Ну точно, здравствуй, школа, я твой потерянный сын. Ну то есть дочь. Какая-то ересь с утра лезет в голову. Просто спать надо ночью, а не считать ворон или пялиться в окно.

   — Привет! — не успеваю выдохнуть, а на меня уже смотрят целых четыре голубых глаза.

   Не сказать, что увидеть два совершенно одинаковых лица удивительно, учитывая значащихся в списке группы Дмитрия Грецкого и Виктора — тоже Грецкого. Но я все же на миг зависаю, потому что поражает меня не сам факт наличия близнецов, а их возраст — ну лет двенадцать же!

   — Привет, — отвечаю с заминкой.

   — Я Митя, — тут же получаю в ответ рот до ушей. — А это Витя!

   Я Зита, а это — Гита…

   — Привет, — здоровается Витя, кажется, не самый общительный в мире мальчик. Мне он уже нравится.

   — Приятно познакомиться, — боюсь, получается не слишком-то радостно. Зато в тон Вите. — Лера. А вы?..

   — Мы ранние, — тут же заливается смехом Митя. — Уй! — получает тычок от брата под ребра.

   — Так бывает, — серьезно сообщает Витя. — Иногда дар просыпается в тринадцать, а иногда — в семьдесят.

   — Гы, ну ты загнул. В семьдесят! — гогочет Дмитрий. Наверное, он младший, я где-то слышала, что у близнецов старшие умнее и серьезнее младших.

   Виктор бросает на Митю взгляд, который ясно говорит: «Извините, но мой брат — дебил». Давлю в себе смешок. Забавные: лица одинаковые, а даже мимика разная, не то что манера поведения. Вите бы очки на носу не помешали. Имя у него самое подходящее: очень похож на мальчика из старой новогодней сказки про Машу и Витю. Бабушка очень любила Боярского в роли кота, и, пока я была маленькая, мы часто ее смотрели.

   — И вам, значит, тринадцать? — уточняю.

   — Четырнадцать, — поправляет Виктор, явно теперь считая идиотом не только своего брата.

   На вид — десять-двенадцать. У нас соседу четырнадцать, так он выше меня на голову и косая сажень в плечах, а эти — дети детьми — тоненькие, маленькие. Как их родители-то отпустили? А школа? Им же в обычную школу нужно ходить.

   Ага, и со школьных батарей вентили отрывать, тут же ядовито подсказывает внутренний голос. Ясное дело, что таких детей нужно или обучать, или блокировать у них опасные способности.

   — Мы из Питера, — продолжает широко улыбаться Митя, начисто игнорируя осуждающие взгляды брата. — А ты из Москвы, мы уже в курсе. Ты долго, мы успели пообщаться.

   — Проспала, — говорю. Ну не стану же я признаваться, что заблудилась в трех соснах с картой в руках.

   — Бывает, — утешает Митька.

   Виктор смотрит так, будто проспать на учебу — это святотатство.

   Мальчишки, наконец, от меня отворачиваются и начинают что-то бурно обсуждать между собой, при этом Митя активно жестикулирует. Мне как-то никогда не приходилось общаться с близнецами, и я воспринимала за чистую монету фильмы и книги, где близняшки менялись местами и выдавали себя друг за друга. Глядя на этих братьев-акробатов, в реальность подобного финта мне верится не особо: похожими они показались только с первого взгляда. По факту: разные темпераменты, разная мимика, даже волосы у Виктора аккуратные, будто только что из салона, где его подстригли и причесали, а у Дмитрия в разные стороны, словно расческа у них одна на двоих и хранится она у Вити.

   Больше меня никто, к счастью, не трогает, препод не спешит, и я наслаждаюсь одиночеством и разглядыванием аудитории (класса?). По правде, рассматривать тут нечего: бежевые стены, парты и стулья из светлого дерева, белая доска с маркерами в подставке на стене — все. Ни тебе портретов великих магов, ни цветов в горшках хотя бы — все девственно пусто и чисто и в принципе выглядит как после ремонта, куда еще не ступала нога человека.

   Мои одногруппники заняты кто чем. Яна, как и я, предпочла одиночное расположение, и сидит в соседнем ряду, от меня через проход. На голове — ее огромные наушники, челка стоит почти вертикально, ногти с черным лаком постукивают по поверхности парты. Русик тоже во втором ряду — у окна. И его одиночная посадка, в отличие от нас, не радует. Сидит, сложив руки на груди, и явно на кого-то обижен. Ловлю его взгляд — на меня?! Ума не приложу, чем я успела его обидеть, но тут Рус кивает на стул рядом с собой, и я уверенно машу головой. Спасибочки, он мне вчера почти не дал поесть: присел не только рядом, но и на уши.

   Кроме близнецов, передний ряд парт заняли наши друзья-товарищи: Мажор мажорский, Недомажор и дива подиума. Как ни странно, мажоры уселись друг с другом, а Люда от них через проход. А рядом с ней — незнакомая девушка. Одета скромно, волосы длинные, русые, собраны сзади в «хвост». Сидит, подперев рукой подбородок. Лица не вижу — только острые лопатки сквозь хлопчатобумажную ткань платья.

   Людмилу незнакомка тоже мало интересует: блондинка повернулась к ней спиной и воркует со своими будущими жертвами — сказала же, что еще не решила, кто больше нравится. Холостов ей улыбается, что-то отвечает, расположился полубоком. А Дэн, которому по какой-то причине досталось место подальше от красотки, у окна, выбрался оттуда и уселся на парту сверху; болтает ногой в воздухе. Не знаю, кого там выберет Людка, но лично мне в интерес Дениса верится больше. Правда, кажется, интерес этот направлен исключительно в горизонтальную плоскость.

   Янка притопывает ногой в такт орущей в наушниках музыке. Даже до меня долетают отголоски «металла», и я начинаю жалеть, что не догадалась взять с собой телефон. Это все недосып, завтра буду во всеоружии.

   Русик вытягивает шею, откровенно подслушивая, о чем беседует наш любовный треугольник.

   Близнецы продолжают спорить.

   Русоволосая (Полина вроде, судя по списку из холла) продолжает скучать, подперев рукой голову.

   Хлопает дверь, и все разговоры мгновенно смолкают. Витя и Митя тут же вскакивают, в них еще жива привычка: «Здравствуйте, можно сесть на свое место?». Остальные остаются сидеть. Яна даже музыку не вырубает, хотя видит реакцию остальных и переводит взгляд на дверь. А еще через миг стягивает с головы внезапно замолчавшие «уши» и недоуменно вертит в руках.

   — Хамства не приемлю, — сообщает от входа высокий женский голос. — Гаджеты на занятиях — долой.

   Воспоминание 25.

   Молодую черноволосую женщину с короткой стрижкой «под мальчика» зовут Вера Алексеевна, а предмет, который она будет вести — «Основы энергопотоков». И несмотря на то, что предмет вроде как должен быть теоретическим, преподаватель с ходу берет быка за рога и просит всех сесть ровно, вытянуть вперед руку и вызвать на ладони огонек.

   Чуть не начинаю истерически смеяться, когда слышу такое задание. Она в себе? Мы только вчера из реального мира, дайте нам пока тетрадки и ручки!

   — Ничего смешного, Валерия, — отрезает женщина, хотя я готова поклясться, что даже не улыбнулась. Значит, как Реутов, приготовилась к первой встрече и выпила настойку для чтения мыслей. Ожидаемо, после ее замечания все головы поворачиваются в мою сторону. Засада, блин.

   — Извините, — бормочу.

   Мне, конечно, не стыдно за свои мысли, но нужно же что-то сказать. И зря. Глаза женщины тут же выразительно сужаются. Черт, Лера, ты слишком громко думаешь.

   Та шагает ко мне походкой от бедра.

   — Тогда вы первая, Валерия, попробуйте.

   А вот загонять меня в угол не нужно. Смотрю на нее волком. Она на меня — настойчиво; красноречиво изгибает бровь.

   Делать нечего, кладу правую руку ладонью вверх на парту, смотрю на нее. Рука как рука. Какие огни, в самом-то деле?

   — Просто пожелайте, — советует Вера Алексеевна, на этот раз даже доброжелательно.

   Нет, мне очень даже хочется, чтобы получилось. Утереть всем нос с первого занятия, почему нет-то? Только это точно не про меня. Я не чемпионка чего-то там и никогда не была ни в чем первой, так что чудо можно не ждать. Рука как рука. Огонь хочу. Огонь не хочет меня.

   — У меня получилось! — восклицает сидящий впереди Витя, отвлекая внимание преподши на себя. Молодчина.

   И правда, он поднимает руку, а на его ладони весело пляшет маленький огонек, будто в его кожу вшита зажигалка.

   — И я хочу! — возмущается Митя.

   Вера Алексеевна снисходительно улыбается и, кажется, забывает про меня; возвращается к доске.

   — А теперь все — попробуйте, — говорит.

   Да я уже сто раз попробовала. Митька вон уже чуть ли не по парте рукой долбит. Высечь огонь решил?

   — Ого! — ахает сбоку от меня Яна, и я вижу пламя и на ее руке.

   — Костя, молодец, — слышу голос преподавательницы. — Полина, да-да, умница. Яна — хорошо.

   Вот они, наши чемпионы. Ладно, не одной быть лузером не обидно.

   Только не похоже, чтобы Вера Алексеевна была разочарована или удивлена. По мановению ее руки у нас на столах появляются тетради и ручки.

   — Итак, запишем. Тема нашего первого урока: «Связь энергопотока с психикой». Иными словами: у некоторых людей магия работает по желанию, у других — путем глубокой концентрации и осознанного направления дара…

   Это я хотела записывать теорию? Я передумала!

   Кофе хочу, но по графику завтрак после первого занятия.

   Вздыхаю и берусь за ручку.

   Воспоминание 26.

   Как говорится, поздняк метаться: хочу я или не хочу держаться вместе, но тут, похоже, так принято, и если вчера на ужин все садились вразнобой, то сегодня размещаются согласно группам: пять столов — пять групп. Отстой.

   Оказываюсь рядом с русоволосой девчонкой с одной стороны и с Янкой — с другой. У той наушники заработали сразу после занятия, и она снова нацепила их на уши. Сегодня девушка явно не в духе и не горит желанием общаться. Где вы, где вы, мои гарнитура и телефончик?..

   — Меня, кстати, Полина зовут, — представляется моя соседка справа. — Полина Глотова. Только не Поля, не люблю, — и улыбается вполне доброжелательно.

   — Лера, — отвечаю. — Просто Лера.

   В классе меня звали «Валера», и это здорово бесило. Давайте не превращать школьные воспоминания в реальность еще больше.

   — Нам нужно выбрать старосту группы! — громко произносит Холостов. Он в компании Люды и Дэна как раз напротив меня. — Слышали, что Вера сказала? Нужно определиться.

   — Ну, ты и будь, — отмахивается Денис, не выпуская из рук ложку. Вечно-то он голодный.

   — Я поддерживаю, — кивает Люда и смотрит на Холостова с обожанием.

   Стоп. Я что-то пропустила? Наша красотка, наконец, определилась, у кого часы подороже? А я сразу сказала: часы — моя тайная страсть.

   — Мы не против, — высказывается Витя, отвечая сразу за себя и за брата, хотя и не выглядит довольным. У этого парнишки явно все нормально с амбициями.

   Яна не слушает, молча ест кашу и покачивает головой в такт музыке в наушниках.

   — Я бы тоже хотела стать старостой, — вдруг говорит Полина. И Люда тут же впивается в нее взглядом «не влезай — убью».

   — Тут я не против, — улыбается Холостов, и блондинка у его плеча тут же вскидывает глаза к его лицу, снимая Полину-не-Полю с прицела. — Какой из меня староста?

   — Отличный, — настаивает Люда, еще и ладонь положила ему на сгиб локтя.

   Денис косит взглядом, начинает жевать медленнее — злится, ревнует. Интересно, какая выгода Люде? Быть девушкой старосты и все узнавать первой? При этом самой не нести ответственности? Так, что ли?

   — Я с радостью уступаю, — Холостов разводит руками, тем самым как бы само собой избавляясь от лапки поклонницы; как обычно, пышет дружелюбием.

   — Спасибо, — улыбается Полина, немного застенчиво.

   Мне кажется, она и в школе была старостой. Отличница, комсомолка, спортсменка.

   — Мы как бы уже проголосовали, — возражает Дэн. Ему Поля явно не приглянулась: декольте скромное, миниюбка в комплекте отсутствует, волосы натуральные, косметики не наблюдается — не его типаж.

   — Не проблема, — подмигивает ему Холостов, совершенно спокойно воспринявший как свою кандидатуру, так и конкурентки, — переголосуем.

   — Нет, я за тебя, — упирается Дэн.

   — И я, — тут все вставляет Люда.

   Близнецы переглядываются.

   — Согласно многим исследованиям, мужчины — лучшие руководители, — высказывается Витя.

   — Мы за Костяна, — поддакивает Митя.

   — И я за Костю, — вступает в спор молчавший до этого Русик. Он, кстати, в отличие от остальных, почти доел свою порцию. — Извини, Полина, но я его дольше знаю, — на полдня, ага.

   — Ничего, — отвечает ему Полина, вид расстроенный, но пытается «держать» лицо. Похоже, уже пожалела, что предложила себя в кандидаты.

   — Мнение большинства! — радостно подытоживает Люда.

   Ясно, мне и голосовать не пришлось.

   — Я бы проголосовала за Полину, — все же считаю нужным высказаться, хотя это уже ничего и не решает.

   — Спасибо, — слабо улыбается та. Уже не сомневаюсь, что для нее это назначение гораздо важнее, чем показалось сначала.

   — Ой, а можно переголосовать? — вскидывается Русик, тоже заметивший ее расстройство. Тормоз — тоже механизм.

   — Нельзя! — Люда показывает ему язык.

ГЛАВА 7

Воспоминание 27.

   — Кыс-кыс-кыс! Бабай! Биби! — иду по садовой дорожке, заглядываю под низкие ветви кустов и «кыс-кысаю» как дура. Кто увидит со стороны, покрутит пальцем у виска.

   Семен Евгеньевич (я наконец-то запомнила, что он не Семен Семеныч) весьма пространно обозначил территорию, где мне следует вести поиски. Завхоз куда-то спешил, поэтому, когда я напала на него в коридоре с расспросами, просто махнул рукой, указывая направление. Ну и ладно, сама найду.

   А вот одеться бы не помешало. Я выперлась на улицу в футболке, как была на учебе и на ужине, не подумав, что к вечеру похолодает. Первооткрыватели Междумирья, чтоб их. Могли бы уж не гнаться за реалистичностью погоды до такой степени.

   Иду по тропинке, обняв себя руками, зову кота, матерюсь, опять зову. Да уж, сторонних наблюдателей мне сейчас не надо, особенно из преподавательского состава. На улице уже совсем темно, сад мягко освещен фигурными фонарями, установленными по краям дорожки из цветных плит. Зато шаг влево, шаг вправо — расстрел, то есть тьма — хоть глаз выколи. Небо черное, луны нет, звезды, видимо, тут отсутствуют в принципе. А радиус действия у фонарей совсем небольшой. Видимо, те, кто их устанавливал, не предполагал, что кому-то взбредет в голову бродить в темноте по кустам.

   Хм… Или наоборот, предполагал и устроил для студентов лазейки для приятного времяпрепровождения. В темноте за деревьями едва-едва угадываются очертания белой беседки, и оттуда раздаются весьма характерные звуки. Спешу убраться подальше, на сеанс порно я не записывалась.

   Наконец, мои мытарства вознаграждаются осторожным «мяу» в ответ на мое уже придушенное «кыс-кыс», а из-под куста высовывается белый нос. Вернее, нос классически розовый, а переносица белая.

   — Бибитто! — радуюсь шепотом. — Живой, зараза.

   А этот действительно зараза разворачивается и чешет обратно в кусты!

   — Бабай! — кидаюсь за ним, но тут же чуть не ломаю ногу в притаившейся в засаде канаве. — Черт-черт-черт! — уже забываю и забиваю на любвеобильную парочку в беседке неподалеку и матерюсь в полный голос, одновременно пытаясь сохранить равновесие.

   Выходит дерьмово: падаю в траву, лодыжку обжигает огнем. Чееерт. В потемках ощупываю ногу над кедом. Вроде все цело, пошевелить могу, но растяжение точно имеется. Сейчас опухнет, и буду я одноногий пират на ближайшие пару дней. Ну Бабай, ну гад.

   — Ты живая?

   Черт-черт-черт — это я уже мысленно, потому что последний, кому я хотела бы показаться валяющейся в канаве, это Холостов. Откуда его принесло? Из беседки, что ли, на шум выскочил? Только не это, тогда и Люда — как там ее, Аршанская? — тоже сейчас примчится, чтобы засвидетельствовать мое фиаско.

   — Живее всех живых, — огрызаюсь. Пытаюсь подняться, но нога предательски подгибается. Спокойно, Лера, это просто растяжение, что ты, раньше ноги не подворачивала, что ли? По детству, так вообще, как за здравствуй. Бабушка даже говорила, что у меня «привычный» вывих. — Эй! — возмущаюсь, когда меня просто берут за плечи и ставят на ноги.

   — Точно все нормально? — я на границе света и тьмы, сам Холостов прямо под фонарем, и ему приходится вглядываться. Я же его прекрасно вижу: в отличие от меня, Мажор оказался догадливее и, выходя наружу на ночь глядя, нацепил поверх футболки джинсовую куртку.

   — Порядок, — огрызаюсь.

   Отступаю от него, стараясь поменьше давать нагрузку на поврежденную ногу, хватаюсь за фонарный столб, чтобы сохранить вертикальное положение. Надо бы поблагодарить, но мне больно и досадно. Если не передумаю, то завтра скажу спасибо.

   Холостов щурится, глядя на меня, и улыбается, ехидно так, аж не могу.

   Перевожу дыхание, собираясь с силами. Надо дохромать до комнаты и перевязать лодыжку. Не хочу в медпункт. На ночь перетяну, завтра чуть-чуть похромаю, и пройдет. А Бобка жив-здоров, попробую потом выбежать в светлое время суток, чтобы найти этого гаденыша без членовредительства.

   — Тебя там не заждались? — бурчу, пялясь в темноту и всячески избегая встречаться с Холостовым взглядом. Неуютно мне с ним, проваливал бы.

   — Да меня вроде никто не ждет, — усмехается.

   Хмурюсь.

   — А Люда?

   — Аршанская? — тоже, значит, фамилию запомнил. Красивая, кстати. Фамилия в смысле.

   — Какая ж еще? — подпрыгиваю на здоровой ноге, сдвигаясь ближе к фонарному столбу — так стоять полегче. — В беседке-то не околеет?

   В ответ — тишина. Надо сказать, интригующая; приходится повернуться. Оно того стоит: вижу, как Костя хмурится. А то вечно как довольный жизнью удав.

   — В какой беседке? — спрашивает осторожно. Ну не иначе решил, что я еще и головушкой того — о камень хлоп.

   Хм, а может и «того». Не похож он на быстро одевшегося человека, только-только выпрыгнувшего из жарких объятий. Я, конечно, не спец, но слишком уж он аккуратно выглядит, волосы причесаны, одежда вся разглаженная, будто только из-под утюга или отпаривателя.

   Что-то мне стыдно: придумала то, чего нет. В Сурок прибыло пятьдесят человек, мало ли кто вышел поразвлечься на свежем воздухе. С чего я только решила, что это мои одногруппники?

   — Не бери в голову, — спешно натягиваю на себя наитупейшую улыбку. Когда люди так улыбаются, им опасаются задавать дополнительные вопросы. — Ты иди, я сейчас кота своего найду и пойду спать. Спасибо за помощь! — оказывается, когда вот так неискренне улыбаешься, и благодарить неискренне проще простого.

   Но Холостов и не думает сваливать, чтоб его.

   — Ты же не дойдешь, давай помогу.

   Ага щаз-з, нашел дуру.

   — Не-не-не, — машу головой. — У меня кот непроведанный. А мы в ответе за тех, кого приручили. И нога уже прошла. Вот…

   И падаю.

   Снова.

   Черт.

   Воспоминание 28.

   — Точно не наденешь мою куртку? Ты как ледышка.

   — Не надену.

   — Стесняешься, что ли?

   — Мне твой парфюм не нравится.

   — Хм, девчонкам обычно, наоборот, нравится.

   — А я, может, аллергик. Надену, пропахну, распухну — и привет семье.

   — Слушай, ты чего такая вредная?

   — А ты чего такой настойчивый? Сказала: спасибо, нет. Вот и иди в своей куртке.

   — Ладно, без проблем.

   — Ладно.

   Так и идем. Чтобы меня несли, я отказалась наотрез, поэтому Холостов ведет меня как раненого бойца — перекинул мою руку через свое плечо и поддерживает за талию.

   А парфюм у него приятный, и я в принципе не аллергик.

   — Откуда у тебя с собой фонарик? — спрашиваю, когда повисает молчание, и, по уму, не следует его нарушать.

   — Из дома. На брелоке с ключами обычно болтается. Иногда полезно, видишь же, — все такие предусмотрительные, плюнуть не в кого. — Чего сопишь обиженно? — тут же проявляет чудеса хорошего слуха.

   — Не обиженно, а раздраженно, — огрызаюсь. Бесит.

   — Сдался тебе этот кот на ночь глядя.

   — Сдался! — ни шагу назад. Поздно признаваться, что я сама давно передумала. — Лучше скажи, чего сам по саду шлялся?

   — Может, я лучше тебя на руках или на плече понесу?

   — Нет.

   — Да просто вышел прогуляться. Курить недавно бросил: сигарет нет, а привычка осталась. Пошел проветриться.

   — Капля никотина убивает лошадь, — морщу нос, будто от него и сейчас воняет табаком.

   Я, вообще, к курению отношусь индифферентно. В школе попробовала, не втянулась. Потом на работе иногда покуривали на перерывах: кто как, а я больше для того, чтобы вырваться с рабочего места и кардинально сменить обстановку. Но это по первости и нечасто. Потом и вовсе бросила. Курить нынче невыгодно, а я деньги копила. Для бабушки.

   Вспоминаю бабулю, и настроение стремительно падает. Даже хамить Холостову больше не хочется. Ну чего я злюсь на него? Случайно встретил, не прошел мимо, повел себя джентльменом, даже куртку свою предложил. А я тут веду себя как тупая агрессивная малолетка.

   — Знаешь что, — говорю и останавливаюсь; ладонь спутника на моей талии напрягается, так как он по инерции продолжает двигаться вперед и только потом понимает, что я остановилась намеренно, — пошли в замок. Завтра поищу кота.

   Ожидаю, что Холостов выдохнет с облегчением, но не тут-то было.

   — Да щаз, — возмущается он. — Такой путь проделали. Немного осталось, — и тянет меня вперед.

   Ну уж нет, теперь я заподазриваю неладное. Может, он маньяк и не зря вышел ночью в сад, а на промысел — найти себе новую жертву? Тут, вообще, проверяли кандидатов в маги на психические расстройства?

   — Ты так говоришь, будто знаешь, куда мы идем, — подлавливаю.

   — Конечно знаю. А ты нет, что ли? — приходит его черед удивляться.

   Ну да, ну да, давай, Лера, признайся, что у тебя не только топографический кретинизм, но еще и минимум самосохранения, и ты выперлась по темноте без фонарика искать одного маленького кота на территории огромного сада.

   — Догадываюсь, — бурчу и позволяю тащить себя дальше. В движении, кстати, теплее.

   Но Мажора не провести. Даже присвистывает.

   — Ну ты даешь.

   — Поглумись еще, — огрызаюсь, потом некстати опираюсь на поврежденную ногу и шиплю от боли.

   — Я в окно видел, как домик ставили, — примирительно объясняет Холостов, кажется, сочувствуя. — Вот там, за теми деревьями. Два шага осталось. У моей комнаты окна как раз на эту часть сада.

   Еще лучше. Значит, мы под мужским крылом, и любой, кто посмотрит в окно, увидит, как мы тут с Холостовым разгуливаем в обнимку. Зашибись просто.

   — О, раз два шага, я сама дойду, — быстро, пока меня не остановили, сбрасываю руку с его плеча и ковыляю в указанном направлении, приволакивая ногу. — А ты тут подожди, окей? Я быстро! А если некогда, то иди, я сама дойду.

   В ответ мне доносится язвительное:

   — Спешу и падаю, — гад, зачем доводить мой позор до конца? Совести у него нет. — Фонарик хоть возьми!

   За деревьями, куда мне надо, сквозь ветви пробивается фонарный свет. Правильно, я же из своего окна тоже видела освещенную территорию, а мы под жилыми комнатами.

   — Обойдусь, — отмахиваюсь.

   Воспоминание 29.

   — Ну и чего прятался, гаденыш? — сижу на газоне и глажу толстое полосатое тело, доверчиво подставляющее мне голову для ласки. — Бабай, Бабаюшечка…

   Построили Бабаю не домик, как выразился мой сопровождающий, а настоящие хоромы под стеной здания. А внутри — мягкое одеяло, миски с кормом и водой. Как Боб понял, что это его новое место обитания и никуда не сбежал, остается только гадать. Но мы же не на Земле, кто их знает этих магов, может, наколдовали чего.

   Мы с Бобкой на самом деле не особо близки. Заводила его, конечно, я, но у меня то школа была, то работа, Бабай все больше с бабушкой. А в последнее время и вовсе от меня по шкафам хоронился. Так что у нас сейчас повышенный градус любви скорее от того, что мы единственные родные души в незнакомом мире. Вернее, в Междумирье.

   — Почему Бабай? — раздается голос сзади, и мне хочется провалиться.

   Ну зачем он вышел на свет? Не хочу неверных выводов, если кто-то посмотрит в окно. Не хочу сплетен на пустом месте.

   Тем не менее отвечаю:

   — Он мелкий боялся всего, под кроватью прятался. Как в детских страшилках — Бабай под кроватью.

   — Оригинально, — смеется Холостов, а потом подходит и устраивается рядом на корточках; тянет руку и чешет моего мохнатого друга между ушей.

   Ну давай, Биби, вмажь ему! Но эта продажная рожа знай себе мурлычет. Что я там говорила про родных душ среди незнакомцев?

   — Предатель, — вздыхаю.

   — Красивый, — оценивает Костя и правда прекрасного внешне (но не внутренне!) Бибитто и переводит взгляд на меня. А у него глаза с зеленым отливом — фонарь прямо над нами. — Зачем сюда-то с котом? Это…

   — Странно? — подсказываю, тихонько отодвигаясь.

   Холостов ржет, не переставая наглаживать мою «плюшку».

   — Ну как бы да.

   — Не с кем оставить было, — говорю и отворачиваюсь. — Нет у нас с Бобкой никого.

   — Друзья, соседи? — не верит мой собеседник.

   Что я ему скажу? Что друзей у меня нет? Есть соседи, есть коллеги, есть знакомые. Можно было бы устроить прозвон всех и вся, и, может, кто-то бы сжалился и приютил «котенка». Но все произошло настолько стремительно, что после бабушкиной смерти я вцепилась в Бабая как в последний кусочек дома и потащила его невесть куда, думая лишь о себе, а не о животном. Это ему сказать? Так мы вроде не на исповеди.

   — Так получилось, — говорю.

   И Холостов, в кои-то веки, проявляет чудеса тактичности и не задает больше вопросов.

   — Пошли, — выпрямляется. — А то совсем околеешь, аллергик. Заодно и проверим, как работает лифт, — точно, по лестнице я не проковыляю. — Может, в медпункт? Там, по идее, должна быть кнопка вызова круглосуточно.

   — Не надо в медпункт, — приходится проглотить гордость и опереться на его руку, чтобы подняться. — Перевяжу на ночь и похромаю пару дней — всего и делов.

   Холостов щурится, всматриваясь в меня.

   — А вдруг осложнения?

   — А вдруг слоны? — огрызаюсь.

   Воспоминание 30.

   Ну кого, кого принесло ко мне ночью? Лифт не сломался, мы добрались до третьего этажа, я выпроводила Холостова в мужское крыло и поползла в женское самостоятельно. Разулась, плюхнулась на кровать, вытянула больную конечность — опухла вдвое, зараза! — и только-только собиралась с силами, чтобы встать и искать, чем перетянуть ногу, как в дверь постучали.

   Ну, если это Холостов решил спросить, как я добралась… Или Аршанская, которой донесли, с кем я в тесном физическом контакте прогуливалась по саду… В общем, прыгаю на одной ножке, готовая начистить физиономии хоть одному, хоть другой. Больно же! А тут еще скакать зайцем к дверям.

   — Валерия, добрый вечер, — улыбается мне светловолосая женщина в белом медицинском халате. — Позвольте осмотреть вашу ногу.

   Предатель. Сдал-таки.

   Мне почему-то дико обидно.

   Так и знала, что Мажору нельзя доверять.

ГЛАВА 8

Воспоминание 31.

   19 апреля 20... г.

   Седовласый пожилой преподаватель расхаживает перед кафедрой, рассказывая о том, что личный магический резерв сродни мышце, и его можно «растянуть» и увеличить упорными тренировками, что в будущем даст возможность оперировать большими объемами энергии. Сегодня у нас общее занятие у всего потока, сидим в огромной аудитории, выполненной амфитеатром, а Борис Юрьевич, сухонький старичок с удивительно мощным голосом для такого тщедушного тела, вещает нам об основах владения даром. «Теория магии» — предмет называется.

   Конспектирую почти бездумно. Это у меня метода такая еще со школы, да и при приеме на работу так же вникала в нюансы профессии: записать, выслушать, потом уже обдумать и сделать для себя выводы. Поэтому мне куда проще на вот таких лекциях, чем с той же Верой Алексеевной, которая уже вторую неделю пытается высечь из моей руки огонь. В аутсайдерах нашей группы, кстати, только я и Денис. Остальные уже могут обходиться в быту без зажигалок. Дэн бесится из-за того, что у него не получается. Меня больше бесит повышенное внимание преподши, которая не намерена от нас с ним отставать, пока не добьется успеха.

   Борис Юрьевич продолжает вещать о таинственном резерве, который лично я понимаю, как некий «мешок», вместилище, куда можно вобрать энергию вселенной и швырнуть обратно для каких-то магманипуляций. Мой привыкший к реальности мозг пока не способен все это постичь: резервы, энергетические каналы и прочее. В то же время я помню утро, когда умерла бабушка. Реутов сказал, что энергии из мира я в себя вобрала — дай боже, а та срикошетила, и случился локальный трындец. Тогда, получается, резерв у меня и так приличный? И не надо его «тянуть», как мышцу? Зачем мне столько-то, если и неразвитого хватило, чтобы разнести квартиру и едва ли не угробить всех жильцов нашей многоэтажки?

   Эх, знать бы, кто тогда явился меня спасать; расспросить. Сергей Вениаминович сказал, что подобные дела мигом засекречиваются, и попытки что-то разузнать — заранее дохлый номер. А жаль. Может, тот человек сказал бы, что все было не так страшно, как мне показалось. Да, вентили с батарей послетали, но может, землетрясение мне почудилось? Хорошо бы. Как-то не хочется быть возможным источником апокалипсиса.

   — О чем мечтаешь? — толкает меня в плечо пристроившийся рядом Русик; заметил, что я положила ручку и витаю в собственных мыслях.

   — Глобалю, — отвечаю честно.

   Руслан — тот еще человек-позитив. Никак не пойму, зачем ему приперло со мной дружить. Я и дружба — понятия несовместимые. Не тянет меня делиться мыслями с окружающими. Рус же, наоборот, — классический экстраверт. Проблема в том, что он никак не поймет, что не все остальные такие же.

   Вот и сейчас мой краткий обтекаемый ответ не намекает ему на то, что я не жажду общения.

   — У меня сегодня встреча с Князевым, — делится, склонив голову к моему плечу.

   Еле сдерживаюсь, чтобы не отпрянуть. Личное пространство — мое все. То, что я тогда рыдала на груди незнакомца в кожаной куртке, было нонсенсом во всех отношениях — посторонним меня лучше не трогать.

   — Удачи, — опять пытаюсь продемонстрировать соседу по столу, что краткость — сестра таланта.

   И снова терплю фиаско.

   — Уже почти все были у директора на беседе, — продолжает, и не думая отстраняться. Мне хочется пересесть. К тому же Русик сегодня вылил на себя полбутылки какого-то резкого одеколона, и у меня уже свербит в носу от этого запаха. Это карма, точно! За то, что тогда соврала Холостову, будто у его парфюма неприятный аромат. Как бы намекнуть нашему старосте поделиться с Русланом запасами?

   — Я еще не была, — откликаюсь, незаметно сдвигаясь по скамье подальше. Если я расчихаюсь, то сорву лекцию. Такое бывает нечасто, но если начну чихать, то держите меня семеро — полчаса не остановлюсь, как раструбившийся слон.

   — Значит, в нашей группе только ты и я остались, — чему-то радуется парнишка. Ну даже парнем его назвать не могу: крошка-енот какой-то. У него и фамилия нежная — Любимов. Может, поэтому парфюм для брутальных самцов на нем как на корове седло?

   — Наверно, — бурчу, демонстративно берясь за ручку.

   — …Именно поэтому Междумирье — идеальное место для тренировок, — самозабвенно продолжает преподаватель. Мне кажется, ему вообще до фонаря, слушают ли его — он сам кайфует от своего рассказала. — Энергия здесь подвижна и восстанавливаема…

   Помню-помню, тут у нас безлимит, как же. Пытаюсь записывать. Русик, наконец, видит, что я занята делом, и сам отодвигается, тоже начинает писать. Аллилуйя. Дыши, Лера, дыши.

   И в этот момент под потолком врубается громкоговоритель, как гром среди ясного неба:

   — Валерия Резеда, сегодня в восемнадцать ноль-ноль вас ждут в кабинете директора. Просим не опаздывать.

   Ну вот, дождались. Прикрываю глаза и закусываю губу. Слышала, Князев строит из себя этакого рубаху-парня и хочет со всеми дружить, поэтому встреча с ним — это некая беседа по душам. А по душам — это не ко мне. Я только с бабушкой так могла.

   — Здорово, сегодня оба отстреляемся, — довольно комментирует Русик.

   Распахиваю глаза и смотрю на него с подозрением. А может, я и поторопилась с оценкой его личности. «Отстреляемся» — так не говорят о чем-то, чего жаждут.

   Рус приподнимает брови в ответ на мой изучающий взгляд. Пожимаю плечами, отворачиваюсь.

   Воспоминание 32.

   Русик «отстреливается» раньше меня и появляется в столовой на обед с задумчивым выражением лица. Чем его Князь так загрузил? Не хочу быть навязчивой и спрашивать, а сам Руслан необычно молчалив. Интересно девки пляшут.

   Яна была у директора пару дней назад, так пришла просто окрыленной, даже наушники на переменах не надевала — и без них летала в облаках.

   — Втрескалась в дирика! — громко тогда прокомментировал ее поведение Денис, но Кожухова даже это спустила ему с рук, пребывая в полнейшей эйфории. Люда смотрела на нее и хмурилась. Видимо, окончательно убедилась, что ошиблась в определении сексуальной ориентации одногруппницы.

   Сама Аршанская после беседы с директором выглядела озадаченной. Интересно, чем он ее так удивил? Не восхитился? Хотя ей ли горевать — вон у Аршанской сколько поклонников: и Дэн, и Холостов, и Мишка из другой группы, и Елисей из еще одной. И это только те, кто проявляют свою симпатию открыто и то и дело вьются вокруг длинноногой блондинки. Остальные льют слюни молча — знают, что не перепадет. Впрочем, про симпатию всех перечисленных я, может, погорячилась: Костя Холостов — та еще темная лошадка. Если Денис и правда смотрит на Людку с обожанием, то Мажор, скорее наоборот, позволяет себя обожать.

   — Как баба, ломается, — как-то сказала как отрезала Яна, наблюдая их «брачные танцы» в коридоре.

   Каюсь, смеялась до слез. Даже сейчас смешно. Может, Люда ошиблась в ориентации не только Кожуховой?

   В приемной директора меня встречает Жанна Вальдемаровна. Ну как — встречает: кивает, не поднимая глаз от разложенных перед ней на столе документов, и машет в сторону высоких двустворчатых дверей. Пожимаю плечами — ладно, как скажете.

   Стучусь и дергаю дверь на себя.

   Кабинет Станислава Сергеевича впечатляет размахом: огромный, светлый, с мягким ковровым покрытием. Ковер такой белоснежный, что мне даже как-то неловко наступать на него кедами, но быстро отвлекаюсь и засматриваюсь на жалюзи, колышущиеся от ветра на приоткрытых окнах, — белые с прозрачными фигурками распахнувших крылья бабочек, судя по форме, махаонов. От движения воздуха создается полная иллюзия полета и взмахов крыльев. Красиво.

   Сидящий за столом у окна директор улыбается мне как старой знакомой. Вот чудак — держит бабочек за спиной, а сам пялится в лакированные двери.

   Князев встает и шагает навстречу, а я запоздало понимаю, что он мог неверно истолковать восторг в моем взгляде. Я же на него даже не смотрела! Мне махаоны понравились.

   — Лера, рад тебя видеть! — у него бархатный голос и теплые руки; бережно сжимает в пальцах мою ладонь. Терпеть не могу нарушение личного пространства, но от его касания ничего, почти воротит. Терплю. — Как дела? Как привыкаешь к новому месту?

   Выдержав тридцать секунд приличий, отнимаю руку и прячу обе в карманах джинсов; перекатываюсь с пятки на носок. Неловко мне. Да еще и это «Лера» и на «ты» — он же меня впервые видит.

   — Хорошо все, — говорю. Он же всерьез не рассчитывает на откровенность, правда? — Комната отличная, — вспоминаю первое впечатление Русика о Сурке, когда понимаю, что короткого «хорошо» не достаточно, и нужно сказать что-нибудь еще. — И кормят тоже отлично.

   Князев смеется. Ожидаю, что он вернется за стол, а мне предложит кресло для посетителей, но директор направляется к кожаному белому дивану у стены и манит меня за собой. Диван, значит? Ну хоть не кушетка, как у мозгоправа.

   — Присаживайся, — улыбается; а сам уже сел, поддернув на коленях брюки с идеальными стрелками.

   Сажусь. На самый край, подальше. Ладони между колен, спина прямая.

   — Спасибо, — бормочу. Надо же поблагодарить, да же?

   — Не стесняйся, — продолжает улыбаться директор. Сейчас он просто до жути похож на Брэда Питта в роли Смерти. — Ты же меня не боишься, правда?

   Нет, не боюсь. Но его дружелюбие, панибратство, а еще то, что мое тело почти спокойно пустило его в свое личное пространство, меня настораживает. Вдруг это не природное обаяние, а магия? Или я уже вижу магию везде, даже там, где ее нет?

   — А вы снадобья для чтения мыслей не выпили, чтобы знать наверняка? — спрашиваю, глядя на него с подозрением. Вечно забываю, что они так умеют, а потом спохватываюсь. Слава основному педагогическому составу, они вроде не злоупотребляют этой возможностью на ежедневной основе, но мало ли.

   Князев смеется.

   — Это было бы нечестно.

   Именно. Это дико нечестно, и жутко раздражает, что они так могут, а мы нет.

   — В точку, — соглашаюсь; даже чуть улыбаюсь в ответ. А может, он и не так плох, как я себе придумала — каждый налаживает отношения как умеет.

   Мой взгляд снова привлекают бабочки. Красивые, не могу. Увидела бы такие в магазине, купила бы на последние сбережения. Вроде не страдаю привязанностью к материальному, но эти прямо вах — дух захватывают. Может, снова магия?

   — Нравятся? — Станислав Сергеевич прослеживает мой взгляд. — Это не магия, — отвечает на невысказанный вопрос. — Просто удачная находка дизайнера.

   — Красиво, — киваю и отвожу взгляд. Не хочу вести себя как дитя гор, впервые увидевшее цивилизацию, жалюзи и жалюзи.

   Князев вытягивает руку, поворачивает ладонью вверх, и на ней тут же материализуется папка с документами. «Резеда В.В», — крупно напечатано на обложке. Все, хватит улыбаться и жать руки — к делу.

   — Посмотрел отчеты преподавателей о твоей успеваемости, — делает паузу и смотрит выжидательно. А я что? Фиговая у меня успеваемость. Народ уже и огоньки жег, и учебники левитировал. А мой главный успех — писать стала быстрее, набила руку. — Успех медленный, но стабильный, — продолжает директор, не переставая следить за моей реакцией с хитрым прищуром. Издевается? Где успех-то? — Вера Алексеевна уверена, что прогресс значительный, энергетические каналы ощутимо окрепли... — ааа, ну если каналы… Улыбается. — Ты молодец, стараешься, — прямо смотрю в ответ, тем не менее не расслабляясь. Ну да, стараюсь. Что еще делать в Сурке? Тут даже интернета нет. Или учись, или катись, откуда приехал. Некоторые, правда, усердно занялись личной жизнью, оказавшись в ограниченном пространстве с толпой ровесников, но это не моя история. Так что да, учусь в поте лица. — Но это все факты, — улыбка становится еще более участливой, а голубые глаза (прямо цвета неба, серьезно), пытаются заглянуть прямо в душу. Папка растворяется в воздухе, откуда и появилась. — Меня волнует другое, как ты себя чувствуешь?

   Не в своей тарелке, когда на меня так смотрят.

   — Привыкаю, — говорю осторожно.

   — Ты недавно пережила потерю…

   Конечно же, он в курсе. Это же директор пошел навстречу моему капризу и разрешил приехать с Бабаем.

   — Спасибо, что разрешили взять с собой кота, — решаю, что нужно поблагодарить. Не каждый будущий студент тащит с собой живой уголок. И точно не каждый директор готов это позволить. — В тот момент для меня это было очень важно.

   — В тот момент? — тут же цепляется к словам мужчина. — Уже нет?

   Кусаю нижнюю губу и отвожу взгляд.

   — Теперь я понимаю, что погорячилась.

   Черт, как он это делает? Не хотела я этого говорить. Вон Холостову же не сказала тогда в саду, а он тоже интересовался, зачем да почему. А тут — на тебе, выложила. Шарю глазами по помещению, нет ли где развязывающих язык благовоний или чего-то еще в этом роде, я в кино видела. Но не нахожу ничего подозрительного. Наивная Лера, с чего ты взяла, что магия будет заметна с первого взгляда?

   — Тебя что-то беспокоит? — участливо спрашивает Станислав Сергеевич. — Если хочешь, я поручу отвезти твоего кота обратно.

   Куда обратно? На вокзал? В пустую квартиру? Бросить в подъезде, как Барсика его хозяева?

   Мотаю головой.

   — Бабай тут вообще ни при чем.

   — А что — при чем?

   Я по бабушке скучаю. Пытаюсь заниматься тем, во что до конца не верю. И вынуждена общаться со множеством новых людей, что мне, социофобу, тяжело.

   — Скучаешь по бабушке? — понимающе произносит Станислав Сергеевич, что-то прочтя в моем лице. Пожимаю плечами: к чему отрицать очевидное? — Соболезную, — продолжает мужчина на этот раз без улыбки. — Прошло слишком мало времени, и тебе больно. Но я уверен, твоя бабушка желала тебе только добра и была бы рада, что ты оказалась там, где тебе помогут научиться применять свои таланты.

   — Да где мои таланты-то? — невесело усмехаюсь.

   — Они есть, — уверяет «Джо Блэк» и уверенно улыбается. Похоже, что он и вправду верит в то, что говорит. — У тебя сильная восприимчивость к внешней энергии и личный резерв значительно выше среднего. Осталось поверить в это самой, и все получится, — передергиваю плечами. Легко сказать: поверить самой. — И не торопить саму себя, — мягко добавляет мужчина. — Я просто хочу сказать, что всегда тут и готов помочь и выслушать, если понадобится. Как и остальные педагоги, — снова улыбка, теплая-теплая, как у доброго дедушки. Только на лице Брэда Питта, ага. — Главное: не замыкайся в себе.

   — Я постараюсь, — обещаю.

   Зря я, наверное, так невзлюбила его с первого взгляда. Нормальный мужик, хочет расположить к себе студентов, интересуется их моральным состоянием…

   — Расскажешь мне о себе? — спрашивает, чуть склонив голову к плечу.

   Может, и нормальный, но все равно навязчивый.

   — У вас же есть мое досье… — начинаю и обрываюсь, остановившись взглядом на бабочках.

   Внутренности скручивает. Как я могла забыть?!.

   …— Мы очень скоро вернемся, — улыбается мама, касается моей щеки кончиками пальцев, а затем наклоняется и целует; весело подмигивает. — Даже соскучиться не успеешь.

   С махаонами…

   Больно.

   Меня накрывает. Пол под ногами начинает шататься.

   — Лера! — слышу взволнованный окрик, но не могу с собой справиться.

   Звон бьющихся стекол, грохот оконных рам, завывающий ветер. Хватаюсь за голову, падаю, колени бьются о белоснежный ковер. Мне кажется, что моя голова сейчас лопнет. Больно.

   Шум смолкает так же неожиданно, как и появляется. Кажется, я снова могу дышать. Что и делаю, тяжело, с надрывом, со свистом в легких. Открываю крепко зажмуренные глаза и вижу директора, лицо взволнованное. Он тоже на коленях, на этот раз позабыв о том, что брюки могут измяться. Стоит напротив, а его большие ладони поверх моих, сжавших виски.

   — Лера, ты меня слышишь? — видимо, спрашивает не в первый раз.

   Медленно киваю. В голове звон.

   — Слышу, — шепчу. Сил говорить громко нет.

   Это же надо — снова «взорваться», да еще и прямо в кабинете директора. Реутов же говорил, что после такого всплеска, как тот, что произошел у меня при виде мертвой бабушки, я не скоро смогу устроить большой бадабум. Хотя и пол вокзала ломать от злости я тогда тоже не должна была. Черт-черт-черт.

   — Лера, что случилось? — Станислав Сергеевич убирает от меня руки, но с пола пока не встает; заглядывает в глаза.

   Что уж теперь? Шмыгаю носом, отвожу взгляд, пялюсь на свои колени, которые непременно бы разбились, не будь напольное покрытие достаточно мягким.

   — Помните десять лет назад пассажирский самолет разбился? — заговариваю глухо. — Мои родители решили полететь в отпуск без меня. Подумали, что я уже взрослая и могу остаться с бабушкой. Я осталась. А они не вернулись... — замолкаю. Мужчина напротив ждет и не торопит. В горле ком размером с хэллуинскую тыкву. — На маме было платье с такими же бабочками… В тот день. Вдруг вспомнила.

   Директор шумно выдыхает и поднимается. Слежу за ним исподлобья, будто жду, что он меня ударит. Глупо, пока он не сделал мне ничего плохого. Просто в принципе сейчас чувствую себя побитым щенком.

   Оконная рама и правда распахнута, мне не показалось. На полу и на столе осколки стекол, с одной рамы жалюзи слетели, на второй держатся на честном слове и перекосились. Бабочки…

   … Исчезают прямо на моих глазах. Рамы захлопываются, осколки взлетают в воздух и возвращаются на место. Жалюзи тоже возвращаются. Только без бабочек, белые, матовые, однотонные.

   Директор подходит ко мне, протягивает руку; встаю.

   — Ничего страшного сейчас не произошло, — заверяет, хотя я ничего и не говорю. Что тут скажешь уже? — Рановато ты восстановилась, — продолжает тихо, словно сам себе. — Но не переживай, всякое случается.

   Чувствую благодарность. Редко со мной такое. Неуютно, обидно и в то же время — благодарность. До слез. Держусь.

   Отчего-то вспоминаю своего спасителя в кожаной куртке. Тогда я чувствовала примерно то же самое, только еще и рыдала и цеплялась за него, как чумная.

   Кошусь на Князева. Мог ли это быть он? Может, у меня на него такая реакция просто? Рост такой, телосложение… Мне показалось, худее, но с уверенностью утверждать не возьмусь. Директор Сурка в моем районе? Может ли такое быть? А с другой стороны, почему бы и нет? Кто ему мешал быть в этот момент в Москве?

   Станислав Сергеевич ловит мой взгляд.

   — Что-то хочешь спросить? — то ли проницательный такой, то ли соврал про чтение мыслей. Склоняюсь к первому варианту. Читал бы мысли, быстрее бы сообразил, что меня накрывает, и не допустил бы «бадабума».

   Киваю.

   Он не дожидается, идет к столу, наливает воды из графина. Не обратила внимания, тот остался цел после моей выходки, или тоже склеился по мановению руки директора. Возвращается, подает мне стакан.

   Сажусь на диван, жадно пью. Задаю вопрос только тогда, когда возвращаю пустую тару.

   — Станислав Сергеевич, это были вы? В моей квартире в тот день.

   Смотрит внимательно. В первое мгновение его лицо изумленно вытягивается, а глаза распахиваются. Потом мгновенно прищуриваются.

   — Ты помнишь?

   Неужели правда он?

   — А не должна? — отвечаю вопросом на вопрос. Получается, в зачистке допустили ошибку, и я не должна была запомнить ни сам факт «уборки», как это и произошло, но и «уборщика».

   — Хм-м, — пауза. Жду ответа. — Ладно, раскусила, — отводит взгляд, потирает переносицу. Ему неловко, как и мне. Еще бы, обнимался со своей студенткой, утешал как мог, уверенный, что она не вспомнит. А я — на тебе. — Будь добра, пусть это останется между нами.

   Киваю. Я не из болтливых, если он еще не понял.

   — А вы можете, — начинаю и обрываюсь, подбирая слова. — Можете рассказать, как все было? Насколько плохо? Что я тогда на самом деле натворила?

   Мне очень нужно знать. Очень.

   — Примерно то же самое, — отвечает Князев, и я понимаю, что откровенные беседы окончены — не расскажет. Он, вообще, явно раздосадован тем, что моя память сберегла то, что не следовало. — Вот что, — я все еще сижу, а мужчина подходит к своему столу, открывает один из ящиков, копается, — поноси-ка пока вот это, — возвращается и вручает мне небольшой прозрачный камень на простой переплетенной веревочке черного цвета.

   Беру, кручу в пальцах. Стекляшка.

   — Что это?

   — Блокиратор. Снимай только на занятиях, где применение магии обязательно, а ты чувствуешь, что спокойна и хорошо себя контролируешь.

   Сжимаю губы. Я опасна, он прав. Послушно надеваю кулон через голову. У меня на языке так и крутится еще один вопрос: «Может, не надо, раз я такая опасная? Может, ну это все? Постоянный блок и домой»…

   — Так бывает, — снова «читает» меня Станислав Сергеевич. — Ты просто очень талантлива и сейчас эмоционально нестабильна, — ободряюще кладет ладонь мне на плечо. И мне снова почти не хочется его отталкивать, но все равно напрягаюсь. — Все будет хорошо. Блокиратор больше для твоего же спокойствия.

   — Спасибо, — бормочу. Чувствую себя выжатой, опустошенной, пропущенной через центрифугу. — Можно я пойду?

   — Конечно можно, — убирает руку, отступает. — Сейчас скажу, чтобы позвали кого-нибудь из твоей группы тебя проводить. Кто у вас староста? Холостов?

   — Только не Холостова! — вскидываюсь.

   А Князев хмурится.

   — Что не так с Холостовым? У вас конфликт? — и опять щурится. Недобро так — по отношению к Холостову. Что он там себе удумал?

   — Нормально все, — вру и, пятясь, двигаюсь к выходу. Или не вру, и все и правда нормально. Но чтобы опять меня полуживую провожал Холостов, не хочу категорически. — Спасибо вам, Станислав Сергеевич! — выпаливаю и выскальзываю из кабинета.

   Двери закрываются. За мной никто не бежит.

   Жанна по-прежнему за своим столом. Приподнимает голову, а вместе с ней и без того высокие брови.

   — Все хорошо? — спрашивает.

   Наверно, видок у меня тот еще. А еще, очевидно, что в кабинете директора отличная звукоизоляция, раз его секретарь ничего не слышала. Значит, пол не шатался? Мне привиделось? Или опять зачистка воспоминаний? Голова кругом.

   — Все хорошо, — повторяю эхом, только с утвердительной интонацией.

   И торопливо покидаю помещение.

ГЛАВА 9

Воспоминание 33.

   25 апреля 20... г.

   Учебный план, тщательно выверенный на примере предыдущих поколений выпускников Сурка, считает, что двух однообразных недель непрерывной теории с легким вкраплением практики, не отходя от кассы, то есть от парты, более чем достаточно, и пора переходить к новому формату занятий. Сегодня в расписании нашей группы стоит лишь загадочное слово «Лаборатория» без деления на часы, и лично меня это настораживает — никогда не любила лабораторные работы.

   — Мало мне в школе лабораторок было, — вторит моим мыслям Яна и демонстративно натягивает на голову свои огромные наушники. Всё, она «в домике».

   Зато Аршанская даже приплясывает.

   — Деня, слышал, будем варить зелья! — восклицает блондинка и виснет на руке вмиг приободрившегося Дениса; хитро поглядывает в сторону Холостова (ревновать, что ли, хочет заставить?). — С зельями у тебя точно получится, — тактичная наша. Дэн тут же хмурится и нетерпеливо выдергивает локоть из захвата. Люда возмущенно распахивает глаза и приоткрывает рот, но так и не находит слов.

   Замечаю кривую улыбку наблюдающей за этой сценой Полины. Ей явно нравится, что у нашей королевы красоты за один день разбежались все кавалеры. Хм, а Поля-то, которую ни в коем случае нельзя называть Полей, та еще шкатулка с секретом. Ей-то какое дело до королев и мажоров?

   В этот момент оживают громкоговорители.

   — Внимание всем, у кого в расписании сегодня стоит «Лаборатория». Старосты групп, подойдите в кабинет номер двадцать семь, — несется по коридору хорошо поставленный голос Жанны Вальдемаровны. — Повторяю: старосты групп, у кого сегодня «Лаборатория», подойдите в кабинет номер двадцать семь!

   Ехидство с Полины сдувает, словно ветром, и она с досадой на лице провожает уходящего Холостова взглядом.

   — Да ладно тебе, он вроде справляется, — пытается утешить девушку Русик.

   В ответ Поля лишь скромно улыбается. Ага-ага, видела я несколько минут назад совсем другую улыбочку.

   А Холостов правда справляется, если быть объективной. Предупреждает об изменениях в расписании, носится с поручениями от преподавателей. Только я не объективна — стукач этот Холостов. Зря Люда на него положила глаз, ему нужно сойтись с Полиной — оба будут выслуживаться перед педсоставом и директором.

   Воспоминание 34.

   Холостов возвращается со стопкой халатов, а также с пакетами, доверху наполненными бахилами, перчатками и… полиэтиленовыми шапочками.

   — На волосы? Это?! — тут же взвизгивает Аршанская. Чересчур громко и неуместно, часто моргая — все пытается добиться от холодного Мажора внимания.

   — Техника безопасности — она такая, — Холостов широко улыбается, явно намеренно не замечая ее актерских потуг. Людка краснеет до корней волос.

   Отворачиваюсь, чтобы спрятать ухмылку. Нехорошо злорадствовать. Может, будь у меня такая роскошная шевелюра, я бы тоже боялась испортить укладку. Молча принимаю из рук старосты шапку и натягиваю на голову, прячу по краям кончики волос. Остальные тоже не спорят.

   А халаты мне даже нравятся — яркие, салатовые, но приятного цвета, а не кислотного-вырви-глаз.

   — Мы как работники мясокомбината, — бухтит окончательно расстроенная Люда. Ей, кстати, зеленый категорически не идет, оттеняя кожу и волосы и придавая и тому, и другому болотный оттенок.

   — Перчатки еще, — безмятежно улыбается ей Холостов и протягивает пару. Та фыркает, но берет.

   Лаборатория огромная. Нет, она ОГРОМНАЯ! Напоминает гигантский супермаркет-склад или ангар для самолетов, только вместо авиатехники заставленный столами с колбами, пробирками, микроскопами и прочими атрибутами подобного места. Столы расставлены длинными рядами, причем как по периметру всего громадного помещения, так и вдоль и поперек в не совсем понятном порядке, отчего вся лаборатория-ангар лично мне напоминает лабиринт.

   Нас сюда сегодня пригнали три группы из пяти, хотя вполне могли бы созвать всех — и еще бы место осталось.

   — Делимся на группы по трое, — отвлекаюсь от разглядывания помещения, услышав Холостова. Говорю же, хороший он староста — если быть объективной. — Лера, Руслан, Яна — стол номер один. Люда, Витя и Митя — стол два. Полина, я, Дэн — стол три.

   Аршанская смотрит на него волком. Зря, между прочим, если он сам распределял нас на группы, то его выбор хорош: в компании близнецов Люда будет думать не о поклонниках, а об учебе. Другие старосты тоже раздают распоряжения. Замечаю, что в соседней группе разрастается спор — не хотят слушаться тонкую и звонкую девчонку с голосом а-ля Настенька из «Морозко». Говорю же, наш староста очень даже справляется.

   А когда расходимся и занимаем свои обозначенные места, на сцене… то есть за кафедрой, выйдя из незаметной с первого взгляда двери в стене, появляется сам Князев. Надо же, директор собственной персоной. Голоса тут же смолкают, слышатся лишь восхищенные вздохи женской части учащихся. Ладно, должна признать, лабораторный халат на широких плечах Станислава Сергеевича смотрится ничем не хуже, чем его извечные светлые костюмы.

   Яна, словно в замедленной съемке, как-то уж очень плавно опускает с головы наушники, которые успела нацепить поверх полиэтилена, и смотрит на предмет своего обожания, затаив дыхание. Вот ее переклинило-то. Он же ее старше как минимум вдвое.

   А Князев улыбается теплой улыбкой, от которой растаял бы любой айсберг, всех приветствует; попутно надевая перчатки. Невольно задерживаюсь взглядом на руках мужчины, отмечая то, что кольца у него нет — в прошлый раз не обратила внимания. Я что, серьезно высматриваю, женат ли директор? Не-не-не, я тот самый нетающий айсберг. Хотя, признаю, до сих пор мурашки бегут по телу, когда думаю о том, как он обнимал меня в нашей с ба квартире.

   — Ну что, молодежь, приступим? — начинает наш местный Брэд Питт, лучезарно улыбаясь, и зачем-то подтягивает вверх рукава халата, будто собрался орудовать лопатой, а не пробирками. — Главная цель нашего урока: понять, проверить на практике и убедиться, что владение каналами энергии — это хорошо, но если под рукой есть вспомогательные средства — еще лучше.

   — А приворотные зелья тоже научите варить? — выкрикивает женский голос из соседней группы. Поздно оборачиваюсь и не вижу, кто настолько оборзел.

   Станислав Сергеевич продолжает все так же безмятежно улыбаться.

   — Этим желающие могут заняться на факультативных занятиях.

   Судя по воспрянувшему духом лицу Яны, догадываюсь, что она будет первой в списке желающих.

   Воспоминание 35.

   Должна признать, Аршанская была права, когда пыталась подбадривать Дениса у доски с расписанием, — с зельями у него выходит неплохо. Прохаживающийся между рядами директор несколько раз хвалит Климова персонально.

   Что до меня, то мой удел, похоже, — катаклизмы и разрушения. У Руслана из колбы уже идет обещанный Князевым красным дымок, который и должен был появиться при правильном смешении ингредиентов и «капле» энергии. У меня же из недр стеклянной посуды доносится унылое «пф-ф-ф», и вверх взлетает столп искр, будто от палочки бенгальского огня.

   — Кто-то испортил воздух? — комментирует получившийся звук парень из другой группы. Миша, кажется. У меня так себе память на имена малознакомых людей.

   — Чувство туалетного юмора засчитано, — беззлобно журит его директор, и тот пристыженно замолкает. — Валерия, попробуйте еще раз, — Князев широким шагом подходит ко мне и забирает мою, боюсь что взрывоопасную, смесь.

   — Да чтоб это все, — слетает у меня с языка, когда он отходит.

   Я просто не понимаю, что со мной не так. Потенциал у меня, видите ли, большой, а способности при этом ниже плинтуса. Вон красный дымок над каждым столом. А у меня — зеленый. Честное слово, в этот раз я все отмерила грамм к грамму, руками поводила, как сказали. Ну что опять-то?

   Зоркий глаз Князева замечает мое очередное фиаско, и на этот раз мужчина забирает и уносит мою колбу без лишних комментариев, молча кивнув на пустую, мол, еще раз. Сцепляю зубы.

   — Расслабься, — усмехается Яна, наблюдая за моими мытарствами.

   — Помочь? — в отличие от нее, сочувствуя, предлагает Рус. Человечище он все-таки.

   — Помоги, — сдаюсь со вздохом. Русик смещается ближе ко мне и начинает смешивать цветные порошки, полученные из высушенных растений. В помещении стоит запах смеси полыни и восточных специй. В носу уже свербит.

   Внимательно слежу за действиями своего сердобольного помощника. Все действия один в один, как и мои до этого. Затем провести ладонью над колбой, вправо, влево, переплести средний и указательный пальцы, провести раскрытой ладонью… Вглядываюсь до рези в глазах и только еще раз убеждаюсь, что дело именно в манипуляциях с энергией, несмотря на то, что в самом начале Князев обещал, что в данном случае использование энергопотоков минимально. Что же со мной не так?

   — Видишь? — улыбается Руслан, когда и над моей колбой появляется красный пар. — Запомнила?

   Ну все, теперь и я буду умной-преумной. Мы просто сегодня развлекаемся в изготовлении зелья для улучшения памяти: «наварил», нанюхался — и на ближайшие сутки твоя память будет впитывать новую информацию как губка. Хороший выбор, не могу не признать — и безопасно и полезно.

   — Угу, — вяло отзываюсь.

   Ограничитель магии, который все эти дни ношу по настоянию директора, лежит в кармане джинсов. Стоило ли снимать?

   Чувствую поднимающееся внутри раздражение и начинаю глубоко дышать; мысленно считая до десяти. Не хватало еще лабораторию подорвать. К чести Князева, о моем конфузе в его кабинете никто не узнал, так что позориться на глазах у всех мне точно не хочется. Да и мало ли — покалечу еще кого. Не все же директору меня спасать.

   — На сегодня достаточно, — провозглашает Станислав Сергеевич, когда солнце за окном начинает клониться к закату.

   Должна признать, день пролетел незаметно — заинтересовать и вовлечь в процесс директор умеет. Обеденный перерыв сегодня и так был укороченный — все бежали поскорее продолжить занятие. Вере Алексеевне следует поучиться у начальства, как работать со студентами. Или может, стать похожей на Анджелину Джоли?

   Усмехаюсь своим глупым мыслям и отвожу взгляд от Князева. Он очень красивый мужчина, правда. Но настолько лощеный, что ли, идеальный, что не воспринимается настоящим, если так можно выразиться. Девчонки едва не капают слюной, глядя на него, а у меня при виде Князева когнитивный диссонанс, как сейчас модно говорить: ну не мог этот Брэд Питт с плаката так тепло и заботливо обнимать меня, спасая от устроенной мною же катастрофы.

   Моем колбы и пробирки (минираковина на каждом столе), убираем за собой. В этот момент директор пускает по рядам листок, куда желающие попасть на дополнительные занятия могут внести свое имя. Яна тут же заносит себя в список и передает мне, я же сразу же отдаю лист Руслану.

   — Ты спятила, Кошатница? — крутит Кожухова пальцем у своего виска.

   Она права, опять же, если объективно, и, уж кому-кому, а мне просто необходимо пойти на доп, чтобы понять, почему у меня не получается то, что якобы является простейшей манипуляцией. Но заставить себя не могу. Мне неуютно рядом с Князевым, и лишний раз встречаться с ним не хочу.

   Нужно подумать, у кого попросить помощи, объяснить и показать то, что мы сегодня делали, поподробнее. Скольжу взглядом по своим одногруппникам. Кто у нас сегодня отличился? Дэна и Полину Князев хвалил во всеуслышание. Обращаться к Денису — смешно. Откажет ли Полина-не-Поля? Просить я не люблю, но это лучше, чем идти на допы к директору. Кто его знает, почему, но чувствую так.

   Руслан… Этот точно поможет, но он уже мне помог. Вроде и показал, но у самого вышло со второго раза. А мне нужен тот, кто четко понимает, что делает.

   — Лер, — тянется ко мне Русик, обдавая своим ядреным одеколоном (сейчас, когда запах ингредиентов для зелий и их производных рассеялся, я снова его чувствую), — ты вечером что делаешь?

   Резко вскидываю на него глаза.

   — С чего вопрос? — выходит не очень вежливо. Да уж, бабушка говорила мне, что порой я бываю крайне неблагодарна. Помог же мне человек. — Извини, — сдаю назад, видя, как темнеет от обиды его взгляд. — Так что ты хотел?

   — Поговорить, — вроде бы светлеет в ответ на извинения; понижает голос и придвигается ближе. — Наедине, — мне дурно от этого запаха. Не сдерживаюсь, зажимаю нос рукавом халата, чтобы не чихнуть. — Ну да, надымили здесь, — соглашается Рус. — Так придешь?

   — К-куда? — сдавленно и, наверное, жалко спрашиваю через рукав.

   — В сад.

   Отчего-то вспоминаю звуки из беседки, которые слышала в свой первый визит к Бобке. Боже, скажи мне, что я о себе возомнила невесть что, а Любимов не зовет меня на свидание. Спросить прямо, может?

   Не успеваю.

   — Ну вы чего застряли?! — возмущается у меня за спиной Яна.

   Присутствующие тянутся к выходу, на ходу снимая с себя лабораторную экипировку, а мы с Русом заблокировали Янку у стены.

   — Потом обсудим, — быстро отвечаю одногруппнику и киваю ему в сторону двери. — Пошли, пока она нас не затоптала своими гриндерсами.

   — Я все слышу! — тут же раздается сзади.

   Русик прыскает от смеха. Надо сказать, по-девчоночьи.

   Воспоминание 36.

   — Полина! — не хочу обсуждать при всех, поэтому ловлю девчонку на выходе из столовой после ужина.

   Та сперва вздрагивает своими острыми лопатками, будто что-то украла, а теперь ее настигли копы; оборачивается.

   — Лера? — в светлых глазах удивление. Ну да, я не самый общительный член нашей группы.

   — Ты можешь мне показать на пальцах, что мы сегодня делали на занятиях? — прошу, не став тянуть резину. — Пожалуйста.

   — А ты не поняла? — во взгляде столько удивления, что моя идея обойтись без допов Князева уже не кажется столь блестящей. — Там же так просто все было.

   — Это значит «нет»? — уточняю.

   — Ну что ты, — девушка старательно пытается убрать со своего лица выражение превосходства, но я все равно успеваю его заметить, и теперь перекашивает меня. — Давай в воскресенье. Или в следующее.

   Или через год. А можно после дождичка в четверг.

   Ладно, к Дэну точно не стоит обращаться. Может, он и был моим собратом по несчастью, пока мы оба тупили на уроках Веры, но раз уж у него сегодня триумф, а у меня очередное поражение, то гусь свинье не товарищ. Вон как распетушился: как раз проходит мимо с Людой в обнимку, а его рука гордо размещена у девушки на бедре.

   — «Нет» было бы достаточно, — отвечаю Полине. — Извини за беспокойство, — и я еще за нее голосовала, тьфу. А бабушка мне говорила: начнешь голосовать, не верь кандидатам на слово, изучай их подноготную.

   Что ж, есть еще Митя и Витя. Витя у нас в принципе отличник производства — хорош во всем. С братом возится, растолковывает ему все, может, и мне удастся присоседиться?

   Делаю шаг в сторону, чтобы не продолжать идти рука об руку с Полиной и… чуть не сношу с ног того, кто как раз пытается обойти меня справа и обогнать.

   — Холостов! — шиплю на него, потирая ушибленный локоть. У него грудь железная, что ли?

   А этот гад ржет.

   — Сперва нога, теперь рука?

   Это он зря, конечно. Тут же воинственно щурюсь.

   — Опять сдашь?

   Мы создаем пробку, нас обходят. Бедная Аршанская, ушедшая вперед с Дэном, чуть ли не сворачивает шею, пытаясь разглядеть через плечо, что тут у нас происходит. Еле сдерживаюсь, чтобы не поднять над головой средний палец, чтобы ей наверняка все стало ясно. Блин, да что это со мной?

   Почувствовав приступ злости и раздражения вместе, вспоминаю про блокиратор и торопливо вынимаю его из кармана, надеваю через голову. А Холостов, вместо того, чтобы уразуметь, что я не в духе и вообще отвратительная личность, кинувшаяся ему под ноги, и убраться подальше, беспардонно хватает меня за локоть и тянет в сторону от продолжающего покидать столовую потока.

   — Руки убери! — рявкаю, вырываясь. Еще и за больной, то есть стукнутый об него же локоть — ума палата.

   Костя смотрит на меня сверху вниз (в смысле не надменно, а просто он дылда) с таким серьезным выражением лица, что у меня холодеет внутри. Что, я уже что-то взорвала и не заметила? Втягиваю голову в плечи и придушенно озираюсь. Нет, вроде. Тогда почему этот вечный «улыбака» выглядит так, будто выпил чай с солью вместо сахара?

   — У тебя срывы? — спрашивает в лоб, а сам прожигает взглядом кулон на моей шее, который я не успела убрать под одежду.

   Стоп, откуда он знает про блокираторы в принципе?

   — Понятия не имею, о чем ты, — огрызаюсь на всякий случай.

   Холостов закатывает глаза, наконец-то, убирая с лица так смутившую меня и не свойственную ему серьезность.

   — Я потомственный, у меня в семье все с даром. Так что я в курсе, что у тебя на шее не сувенир.

   Умный, ясно. Вот откуда ты все знаешь и умеешь, староста-мудрец. Ну, хоть что-то мне становится понятно. Интересно, у Полины, наверно, тоже вся родня одаренная, раз она так важничает?

   — Рада за тебя, — говорю, делаю шаг в сторону, но мне загораживают путь. — Пройти дай, пожалуйста.

   — Срывы? — настаивает.

   Приходит мой черед закатывать глаза к потолку. Высокому, трехметровому, с лепниной. А красиво, кстати. Вот мы, свиньи под дубом, во всей красе — впервые же заметила. Древнегреческие боги, виноградные лозы…

   — Ну, срывы, — отвечаю. — Тебе что за беда?

   — Я староста группы, — а вот и фирменная мажорская улыбка.

   — Поздравляю. Пройти дай, будь добр.

   — Я могу помочь.

   Уже почти таки обхожу его, чтобы смыться. Я, кстати, Руса так и продинамила, мы же о времени встречи не договорились. Ну, или я ему так и не отказала. Но как-то нехорошо получилось. Остаюсь, вскидываю голову.

   — Чем это? — уточняю подозрительно.

   Холостов демонстративно убирает руки в карманы джинсов, мол, все, он меня не задерживает насильно; пожимает плечами.

   — Ну, ты же психуешь оттого, что не получается. Могу поднатаскать, раз к преподам стесняешься обращаться.

   — Ничего я не стесняюсь.

   Смотрит на меня пристально. Чуть насмешливо, но не обидно. Просто бесит.

   Ладно, стесняюсь. И отвлекать не хочу. Ко мне и так на половине занятий, где нужно не только записывать, но и что-то делать, повышенное внимание. А значит, я своей косорукостью отнимаю время у других. Не хочу быть обузой. Люблю быть в тени. А чтобы быть в тени, нужно доползти хотя бы до уровня середняка и перестать быть в лузерах, эх…

   Сдаюсь.

   — Правда можешь?

   Улыбается во все свои красивые тридцать два.

   — Без проблем. Давай сегодня, пока надышались дрянью для памяти.

   Так уж и дрянь. Ты еще с Русиком рядом не находился.

   — Давай, — окончательно капитулирую. Ну, он же и правда староста, в конце концов. Старосты обычно помогают лузерам — все логично. — Может, в саду? — не в коридоре же на всеобщем обозрении и не в комнату к себе его звать?

   — Окей, — снова улыбка, достойная рекламы зубной пасты с отбеливающим эффектом. — Через час, идет? — и руку подает для скрепления сделки.

   Вздыхаю, пожимаю протянутую ладонь.

   — Заметано.

   Нет худа без добра — Бобку заодно проведаю.

ГЛАВА 10

Воспоминание 37.

   25 апреля 20... г.

   Если мне на новом месте по-прежнему неуютно, то Бабай, наш не особо общительный кот, предпочитающий жить сам по себе, решил сменить тактику и получать от жизни удовольствие. Иными словами, продажная ты шкура, Бибитто. Такие мысли посещают меня, когда добираюсь до места кошачьего жилища и вижу двух девчонок из параллельной группы: сидят на коленях в траве, а между ними кверху пузом развалилась полосатая тушка и подставляется под наглаживающие ладони.

   Гнусный предатель. Пячусь, чтобы меня не заметили, прячусь за раскидистыми ветвями кустарников с меня ростом. Хорошо, конечно, что Боб тут прижился. Все это время меня мучал червяк сомнений, что я совершила большую глупость, потащив с собой бедное животное. Вон и гладят его, и вкусняшки с кухни таскают (судя по сосиске в чашке поверх сухого корма). Но с другой стороны — это мой кот, какого фига?

   Пячусь еще. Да, может, стоило бы выйти на свет и гневно потребовать объяснений. Мол, кто вам разрешил трогать животинку, да еще и портить жиробасу диету сосисками с человеческого стола. Тем не менее я этого не делаю, потому что понимаю: думаю не о его благе, фигуре и правильном питании, а просто-напросто ревную. Что уж греха таить, все эти годы мне было прекрасно известно, что бабушка также подкармливала Бобку; пряталась от меня, знала, что буду ругаться, но все равно угощала со своего стола. Так что вряд ли Бабаю повредит несчастная сосиска. А вот хозяйка – дура и истеричка — повредит всенепременно.

   Делаю еще один шаг спиной назад. Просто мне одиноко, а у него — жизнь-курорт. Просто…

   — Ай! — подпрыгиваю, когда врезаюсь в кого-то спиной; резко оборачиваюсь, едва ли не в прыжке.

   — Ты меня затоптать сегодня решила? — ржет Холостов, отчего у меня руки сжимаются в кулаки. — Спокойно, — все еще посмеиваясь, отгораживается ладонями, — я оба раза к тебе не подкрадывался, это ты меня топчешь.

   Опускаю взгляд на его теперь испачканные белые кеды. И правда, затоптала.

   Дергаю плечом и отвожу взгляд. Вот уж извинений от меня не дождется. Сдаст кеды в прачечную и заберет как новые. Они у него всяко не единственные.

   — Мы заниматься будем? — спрашивает Холостов уже серьезно.

   Киваю. Куда мне деваться? Нужно или приспосабливаться, или бежать отсюда. Но если даже Бабай приспособился…

   — Будем! — подтверждаю решительно.

   Из-за кустов раздается девчачий смех. Не иначе Бобка сделал что-то смешное. Видели бы вы как он блюет на коврике — обхохочешься.

   — Ревнуешь? — прищуривается Холостов.

   Гляди-ка, какой глазастый. Солнце как раз садится за моей спиной, и, по идее, стоящему напротив не должно быть видно моего лица. А этот — ничего, щурится, но все замечает.

   — Заниматься будем? — игнорирую вопрос и воинственно складываю руки на груди.

   — Будем, — усмехается староста. — Я же обещал.

   Не трепаться о моей подвернутой лодыжке он тоже обещал.

   Воспоминание 38.

   — Ты шутишь? — выпаливаю, не веря своим глазам, когда на столике в беседке оказываются колба и пакетики с разноцветными порошками.

   — Да вроде нет, — безмятежно откликается Холостов, извлекая из своей сумки последний штрих — две пары силиконовых перчаток.

   Упираюсь локтями в столешницу, подаюсь вперед.

   — Ты где это взял?

   Костя замирает, оставляя край перчатки поперек ладони; смотрит удивленно.

   — Попросил. Что не так?

   Вызвал мне медика — что не так? Пошел и попросил у преподавателя лабораторное оборудование — что не так? Что же ты все время недовольна, Лера, а? Что не так?

   Отклоняюсь назад, делаю два глубоких вдоха и поднимаю руки.

   — Все, сдаюсь.

   — Да прекрати ты, — Холостов дотягивает перчатку до запястья, берется за вторую и кивает мне на другую пару. — Надевай и не парься. Ты очень много паришься, тебе говорили?

   Я. Сама себе. Каждый день. Но это к делу не относится. И к Холостову тем более.

   Беру перчатки, надеваю.

   Солнце снаружи еще не село, зато внутри крытой беседки царит полумрак. Может, зря мы затеяли эксперименты в саду?

   Словно прочтя мои мысли, Костя протягивает руку и щелкает выключателем. Под крышей тут же загорается лампочка. Черт, а я и не заметила, что тут можно включить свет.

   — Помнишь, что делали на занятии? — Холостов не замечает моего замешательства или удачно делает вид, кивает на разложенные между нами на столешнице предметы. — Попробуй сначала все повторить, окей? А там попытаемся понять, где у тебя «системный сбой».

   — Угу, — соглашаюсь хмуро.

   Из него, наверное, вышел бы неплохой преподаватель. Усмехаюсь про себя, и девки вешались бы, как на Князева. До Брэда Питта Холостову, конечно, как до луны, но что-то в нем есть. Если быть объективной, разумеется.

   Аккуратно смешиваю ингредиенты, отмеряя нужные пропорции на миниатюрных весах, которые староста не преминул захватить с собой; бережно пересыпаю, чтобы не уронить ни крупинки. Костя сидит напротив, сложив на столешнице руки, следит за моими действиями, не отвлекает. Не пялится ни насмешливо, ни выжидающе — именно смотрит на то, что я делаю.

   — Что ты сказал директору? — спрашиваю, нарушая повисшее молчание. Мне все равно неуютно с ним наедине, еще и в тишине.

   — По поводу? — только теперь поднимает глаза к моему лицу.

   — По поводу, зачем позаимствовал все это, — указываю подбородком на стол.

   — Пф-ф, — Холостов закатывает глаза, усмехаясь. — Сдался мне твой Князь, — а это неожиданно, ни грамма трепета перед директором, как у большинства. — Попросил у лаборантки.

   Хмурюсь. Почему-то тот факт, что Князев пришел на занятие без помощника, сбил меня с толку. А ведь и правда, нелогично, чтобы в такой огромной лаборатории всем занимался один человек. Блин, да даже в школьном кабинете химии был свой лаборант.

   Ладно, проглатываю признания в своей недальновидности.

   — А ей что сказал?

   Пожимает плечом.

   — Что хотим с одногруппниками попрактиковаться в неурочное время.

   — И все?

   — А что еще? — и смотрит, будто правда не понимает.

   Что-то я сильно сомневаюсь, что, приди я к неведомой лаборантке с подобной просьбой, меня не отослали бы за письменным разрешением кого-то из преподавателей.

   — Ладно, проехали, — сдаюсь.

   Может, староста — это не просто дежурная ж…, как в школе, и зря мы смеялись над обиженной Полиной, лишенной такой должности? А может, лаборантка молодая, и Холостов просто взял ее своей харизмой. В любом случае, мне с ним не тягаться ни так, ни эдак.

   Продолжаю работу. Ингредиенты в порядке, осталось самое простое, как говорил Князев, и самое сложное, как понимаю я, — магия, работа с энергией. Глубоко вздыхаю, собираясь с силами. Вправо, влево, пальцы…

   Ничего. На этот раз — ни искр, ни дыма какого-либо цвета. Ни-че-го.

   Утыкаюсь взглядом в стол. Деревянный, основательный, выкрашенный в белый и покрытый полиролью сверху — ни царапинки.

   — Расслабься, — вздрагиваю не столько от неожиданности прозвучавшего голоса, сколько от его близости — Холостов встал и подошел ближе, остановился у моего плеча.

   — Легко сказать, — бурчу. Ну чего вскочил? И так тошно.

   — Ты слишком хочешь, чтобы получилось, — не отстает наш старательный староста.

   — Все хотят, — возражаю.

   Кошусь в сторону выхода — стемнело быстро, и из-за того, что внутри светло, кажется, будто снаружи уже глубокая ночь; ничего не видно, только угадываются качающиеся на легком ветру ветви кустарников.

   — Не отвлекайся, — шикает на меня Холостов. — Подвинься, — и, не дожидаясь реакции, плюхается на мою лавку и толкает меня своим бедром; послушно сдвигаюсь, хотя так и подмывает высказаться о нарушении личного пространства. — Смотри…

   А вот когда его рука касается моей, не выдерживаю:

   — Это обязательно?

   — Я не использовал сегодня ту туалетную воду, которая тебя бесит, что еще?

   На мгновение замираю. А ведь и правда, запаха нет. Не признаюсь же я, что он мне на самом деле нравился? Но сам поступок — с чего такая забота? Мало ли кому что не нравится.

   — Расслабься, — не дает отвлечься мой доморощенный учитель, — руки над колбой, — вытягиваю, а его ладонь размещается поверх моей правой; большой палец обхватывает запястье, направляя. — Расслабься, энергия — в ладони, лишние мысли — на фиг, — прячу ехидную улыбку: нет, до преподавателя ему еще учиться и учиться. Ну что за учитель скажет «на фиг» своему ученику? Не солидно. — Лер?

   — Я стараюсь, — отвечаю сквозь зубы.

   А Холостов (совсем оборзел засранец!) придвигается еще ближе и закидывает левую руку мне за плечо, словно обнимая, так, что обе его ладони теперь на моих, а я притиснута боком и спиной к его груди, отчего личного пространства у меня вовсе не остается. Напрягаюсь всем телом.

   — Расслабься. Я тебя не съем, — голос прямо над ухом.

   — Вот еще, — огрызаюсь. Решил, что я его боюсь? Размечтался. Просто не люблю, когда посторонние слишком близко.

   — Тогда расслабься. Кому из нас это больше надо?

   Туше. У него и так все прекрасно получается на каждом занятии. У него, Полины и Вити выходит все и с первого раза. И то, мне иногда кажется, что Холостов просто не старается, предоставляя другим возможность блистать и получать свою порцию похвалы от преподавателей.

   Ладно, он староста и просто хочет мне помочь.

   Пытаюсь и правда расслабиться. Прикрываю глаза и, сама удивляясь своей наглости, откидываю голову ему на плечо. Чувствую биение чужого сердца, спокойное, размеренное. И, кажется, успокаиваюсь сама. Что-то похожее было дома, когда меня обнимал Князев: чужая сила и спокойствие умиротворяют.

   В ладонях становится тепло, чужие руки поверх них больше не раздражают. Не открываю глаз, стараясь не думать вовсе. Перекрестить средний и указательный, повести ладонью…

   — Глаза открывай, — теперь голос над моим ухом звучит довольно и даже весело. А чужие руки тут же отпускают, недообъятия разжимаются, и Холостов тактично отодвигается от меня, отъезжая по скамье не меньше чем на полметра.

   Из колбы валит красный дым.

   — Как?! — ахаю, а сама чувствую, что к горлу подступает.

   — Хороший учитель, все дела… — Костя оперся на столешницу локтем, подпер голову ладонью и сидит теперь полубоком; смотрит на меня с улыбкой и прищуром Чеширского кота. Явно горд собой.

   Куртка у него распахнута, съехала от такой позы в сторону, тем самым открыв для удара бок. Вот очень хочется съездить ему в него локтем, чтобы не зазнавался. Еле сдерживаюсь.

   Холостов точно не дурак — видимо, что-то читает в моем взгляде и быстро пересаживается на скамью напротив.

   — Ладно, хороший ученик тоже имеется, — подмигивает, сверкая улыбкой. — Давай, студент, попробуй без помощи.

   Зря все же не стукнула. Тон-то какой — явно вызов бросает, пытается дотянуться до моего самолюбия. И бьет в цель, признаю.

   — А вот и попробую, — обещаю мстительно.

   Воспоминание 39.

   Четыре попытки. Одна провальная, вторая снова с помощью и еще две самостоятельно.

   — Ну что, будешь еще ругаться на своего гуру? — кто-то, кажется, сейчас лопнет от самодовольства.

   — Буду, — отвечаю честно. — Но за это — спасибо.

   Преподаватели говорили, что первые месяцы все равно присматриваются к нам. Позже начнутся индивидуальные дополнительные занятия для отстающих, и там «и меня вылечат». Но, как ни крути, будет приятно прийти на общий урок и хоть иногда ради разнообразия не упасть в грязь лицом.

   — Обращайся, если что, — любезно приглашает Холостов, протягивает руку, как-то хитро и слишком быстро для моего понимая перекрещивая пальцы, и колба на столе становится девственно чистой (до этого он банально выплескивал на улицу результаты предыдущих экспериментов).

   Поджимаю губы. Кажется, я не ошиблась, что кто-то работает на занятиях вполсилы.

   — Потомственный, говоришь? — спрашиваю. — И давно премудростями владеешь? — не верю, что такому можно научиться за пару дней. — Почему тогда в Сурок только сейчас?

   Холостов бросает на меня взгляд из-под упавшей на глаза челки, затем зачесывает волосы пятерней назад и продолжает складывать оборудование обратно в наплечную сумку.

   — Группы в Сурке набираются раз в год, — отвечает спокойно. — На прошлый набор мои способности сочли еще не сформировавшимися. А потом дар «выстрелил», и отцу пришлось натаскивать меня первое время самому.

   — А он?..

   — Обычный бизнесмен. Даром не злоупотребляет. Так сказать, в запасе. Если понадобится в делах Сурка — выдернут.

   — И когда твой дар «выстрелил»…

   Мы чужие люди, и мне самой точно не понравились бы подобные вопросы в мою сторону, но пока мне отвечают, не могу не просить. И пусть это банальное желание услышать, что я не одна такой урод, который разнес к чертям не только свою квартиру, но и, кажется, дом и устроил землетрясение.

   — Ничего, — дергает плечом. — Отец был рядом, помог, — застегивает сумку и поворачивается ко мне всем корпусом, заглядывает в глаза, опять становясь серьезным, что меня всякий раз настораживает и категорически не вписывается в нарисованный мною же образ самолюбивого мажора. — У тебя, похоже, вышло не так гладко? — указывает подбородком на блокиратор, который я только что на себя нацепила, раз «занятие» закончилось.

   — Да, — признаю, отводя взгляд. Неуютно мне, когда на меня смотрят в упор, будто сканируют. — Мне повезло, что Князев оказался неподалеку и не дал мне разнести весь квартал.

   — Князь?

   В этом вопросе столько удивления, что приходится поднять голову; затем пожимаю плечами.

   — Говорят, реагирует ближайший. Мне повезло, что поблизости был такой спец, — усмехаюсь не так чтобы весело, потому как «повезло» в той ситуации в любом случае неуместное слово.

   — Говорят, при таких вещах затирают память, — холодно парирует Холостов, еще раз подтверждая, что, в отличие от многих, он нашим директором не очарован.

   — Я просто сама догадалась, а он признался, — возражаю и поспешно затыкаюсь. Звучит как-то враждебно и будто я защищаю директора. Уж кто-кто, а он в моей защите не нуждается. — И все же лучше знать, чем не знать, — добавляю примирительно.

   — Сократ мне друг, но истина дороже, — усмехается собеседник, наконец, расслабляясь и решив блеснуть знаниями речей античных философов. — Пошли, студент, — первым встает со скамьи, подхватывая сумку; вешая на плечо, — уже ночь на дворе.

   — Пошли, — соглашаюсь. — И… Костя, — он уже у выхода, оборачивается через плечо, — можно тебя попросить?

   — Никому о наших тайных, — делает большие глаза, — делах?

   Догадливый, аж прибить охота.

   — Так можешь? — настаиваю. Проглатываю едва не сорвавшееся с языка «в этот раз».

   — Не дрейфь, двоечница, — подмигивает Холостов и первым выходит в темноту.

   Воспоминание 40.

   Несмотря на позднее время, сад еще полон народу. На освещенных фонарями дорожках — никого, зато из беседок слышатся голоса, из некоторых — громкий заливистый смех. Решила бы, что пьяный, но очень сомневаюсь, что кто-то умудрился бы протащить в Сурок алкоголь. Так что наговариваю, народ просто веселится.

   А так как сад в это время суток — самое людное место, не сговариваясь, расходимся с Холостовым в разные стороны, едва покинув беседку.

   Для очистки совести заглядываю в место обитания пока еще своего котищи и нахожу его в домике на мягкой лежанке. Боб приподнимает голову на звук шагов и зевает, глядя на меня без особого интереса. Вздыхаю, опускаясь на корточки рядом, чешу между ушей.

   — Дурак ты, Бобка, — шепчу себе под нос; оборачиваюсь в сторону, откуда только что пришла и резюмирую: — И я дура.

   После чего встаю и решительно направляюсь к себе в комнату.

   Воспоминание 41.

   Коридоры пусты. В женском крыле вообще стоит мертвая тишина — видимо, все или по комнатам, или всё в том же саду. Подхожу к двери своей комнаты и с удивлением обнаруживаю в щели прямо над ручкой тетрадный листок. Смотрю по сторонам — никого. Странно.

   «В десять в саду у статуи Артемиды», — написано корявым почерком на клетчатом листке. И подпись: «Р.». Мда, я явно недооценила Руслана с его целеустремленностью. И где, черт ее дери, в саду Артемида?!

   Поднимаю рукав ветровки: 22:25. Считай опоздала на полчаса. Не ждет же он меня у этой статуи все это время? И с чего бы я вообще должна бежать в темноту на встречу после такой записки? И…

   Словом, аргументов никуда не ходить у меня масса, но любопытство перевешивает. Да и странно все это: встречи, записки. Может, у человека что-то случилось?

   Вздыхаю и убираю пальцы с ручки двери. Я, конечно, не Чип, не Дейл, и даже не Гайка, спешащая на помощь, но если не узнаю, что нужно от меня Русику, то не усну.

   Складываю листок в несколько раз, убираю в задний карман джинсов и быстрым шагом направляюсь к выходу из женского крыла.

ГЛАВА 11

Воспоминание 42.

   25 апреля 20... г.

   В парке по-прежнему многолюдно. В дверях еле удается разминуться с девчонками из параллельной группы — идут, ничего не видя перед собой.

   — Куда прешь?! — рявкает одна из них. Типаж — зазнайка вроде нашей Аршанской.

   — Отвали, — дергаю плечом, не оборачиваясь.

   А потом спрашивают, почему я такой социофоб. А потому, что, когда никого не трогаешь, все равно найдутся люди, которые решат прикопаться за то, что неправильно дышишь.

   Снаружи стало еще холоднее. Бросаю взгляд на небо и чуть не падаю с крыльца, с удивлением обнаружив над головой целых две луны. Серьезно? Возникает желание потереть глаза кулаками. И все-таки одно дело знать, что Междумирье — место, так сказать, специфическое. И совсем другое — видеть этому доказательства. Куда я раньше смотрела?

   Сбрасываю с себя оцепенение, передергиваю плечами и, наконец, спускаюсь с крыльца. Бреду по освещенной дорожке, поглядывая по сторонам. Какая, нафиг, Артемида? Где тут вообще статуи? Фонтан вроде видела, но древнегреческих богов не встречала. Или Артемида — это из древнеримских? Нет, там, кажется, Диана. Еще Холостов с цитированием Платона. Вот кому бы задать вопрос, где тут древние боги водятся?

   — А ты куда это хвост намылила? — окликает меня звонкий голос, и из одной из беседок появляется Аршанская. Вот, помяни черта, и он появится — бабуля всегда так говорила. Блондинка остается в дверях беседки, загораживая обзор, чтобы я ненароком не узнала, в чьей компании она проводит время (зря прячет, в отличие от нас со старостой, они со спутником свет внутри не включали, так что при желании не разглядеть), и совершенно не стесняясь, одергивает задравшуюся юбку. — На свидание, что ли?

   — Ага, с Артемидой, — бурчу, продолжая вертеть головой по сторонам.

   — Чего-о-о? — теряется Люда. — Кошатница, ты умом тронулась уже?

   С трудом сдерживаю раздражение. Ну спасибо, Яна, теперь это глупое прозвище пошло в народ. Оборачиваюсь.

   — Ты тут случайно статуи древнегреческих богов не видела? — спрашиваю серьезно.

   Аршанская продолжает смотреть на меня как на чумную. Пожимает плечиком под тонкой лямкой маечки. У меня зубы и в ветровке постукивают, правда, может, что любовь греет?

   — Были вроде какие-то статуи, — указывает рукой в противоположную сторону той, откуда я пришла.

   — Окей, спасибо, выручила, — разворачиваюсь на месте.

   — И все?! — несется мне вслед удивленное.

   Нет, блин, сплясать в благодарность забыла. Не оборачиваюсь.

   — Ты с кем? — слышу, уже удаляясь. Дэн, кто бы сомневался.

   — Да кошатница эта ненормальная…

   Дальше не слушаю. Не обидно. И правда же ненормальная — кто нормальный попрется на ночь глядя искать Артемиду?

   Воспоминание 43.

   Проходит час с назначенного для встречи времени, когда я, наконец, вижу белеющий в темноте монумент. Фонарей в той части сада нет, и я, как дура, замираю в нерешительности на границе света и тьмы. Может, ну его правда? Но внутри отчего-то неспокойно. Иду в темноту.

   На самом деле, две луны дают света, как… именно что как две луны. А сейчас — как это можно назвать? — полторалуние. В общем, одна луна полная, вторая растущая, и видна как раз примерно ее половина. Не фонарь, конечно, но и этого света хватает, чтобы идти не наощупь. Светлые камни дорожки под кедами вполне себе видно, даже силуэты деревьев угадываются по сторонам. Статуя впереди и вовсе видна во всей красе — белоснежная, в человеческий рост. Жутковато — будто призрак.

   Подхожу ближе, рассматриваю в меру возможностей освещения. Женщина, платье длинное, волосы до пояса. Никакого оружия, вообще никаких атрибутов. Одна рука опущена, другая на груди. Афродита, может? Хотя, ладно, кто угодно. Чего меня переклинило на Древней Греции? Просто скульптура женщины.

   С тоской оборачиваюсь на громаду замка с льющимся из его окон ярким светом и продолжаю идти в темноту. Хорошо, наверное, быть магом. Чего тебе бояться, если ты маг? Абра-кадабра — и все враги повержены… Какие враги, Лера? Нет тут никого. И Русик явно давным-давно ушел спать или общаться с кем-нибудь другим, кто не опаздывает на встречу на целый час.

   Впереди еще один белый силуэт. Мужчина. Трезубец. Рыба у ног. О, явно Посейдон. Или луны стали светить ярче, или мое зрение таки адаптировалось к окружающей среде, потому как начинаю видеть гораздо четче. Даже различаю завитки на роскошной бороде морского властителя.

   Аллея богов, значит? Ладно, поехали дальше.

   Ноги в мягких кедах беззвучно ступают по каменной дорожке, соступать с которой пока не рискую; шелестит листва на легком ветру. Однако больше нет никаких звуков. Природа же, да? Как же птицы, комары, кузнечики какие-нибудь? Бабочек для красоты создали, и хватит? Тихо и жутко в окружении белых скульптур.

   Вижу впереди еще одну фигуру и решаю, что если и это не Артемида, то пусть Руслан сам ее ищет. Может, хотя бы каменной женщине понравится его тройной одеколон. Злюсь, потираю плечи, обхватив себя руками крест-накрест. Что ж так холодно, когда при свете дня было настоящее лето?

   Следующая статуя — снова женщина. В руках — серп и какой-то букет. Деметра, что ли? Или кто там у них отвечал за плодородие?

   Все, на фиг, домой-домой-домой. Сейчас главное: не сходить со светлеющей в темноте тропинки, и она выведет меня к замку, как Нильса хлебные крошки.

   — Ай!

   Спотыкаюсь о невидимый во тьме камень и чуть не падаю. К счастью, не подворачиваю ногу, только большому пальцу досталось. Матерюсь в голос. Некстати приходит в голову, что Нильс — это из другой сказки, а по крошкам шел Мальчик-с-Пальчик.

   — Лера? — вдруг доносится из темноты так неожиданно, что от испуга я матерюсь снова. Прибью придурка, честное слово.

   — Ты где?!

   Никого не вижу, кроме Деметры под боком, Посейдона позади и впереди еще кого-то белого, до кого я так и не дошла.

   — Тут!

   И зря не дошла. Голос оттуда. Вздыхаю и, чуть прихрамывая, двигаюсь на звук.

   Ну, здравствуй, Артемида. Вот тебе и колчан со стрелами за спиной, и олененок у колена. Щуплая фигура Руса выныривает откуда-то из-за оленьего бока. Лунный свет отражается от его светлой шевелюры не хуже, чем от поверхности статуй.

   — Я думал, ты не придешь, — произносит тихо.

   — Я думала, можно назначить место встречи поближе, — шиплю; приседаю на корточки, разминаю ударенный на ноге палец.

   — Ты заблудилась, что ли? — изумляется Русик.

   — Вроде того, — не желаю вдаваться в подробности; выпрямляюсь. — Ну и место. Тут жутко, как в склепе. Извини, что опоздала, но пошли-ка назад. По пути поболтаем, — делаю пару шагов по направлению к замку, но быстро понимаю, что за мной никто не идет. — Рус? Ты чего?

   Топчется у своей дурацкой Артемиды.

   — Давай тут, а?

   — Давай, — сдаюсь со вздохом. — Что случилось-то? — должно же было случиться, правда? Просто так не ждут часами в темноте под боком у статуи. — Ты же не?.. — не оканчиваю. Сама не знаю, что он «не», и как это сформулировать. Рус молчит, топчется на месте, и я понимаю, что все-таки «не». Немного расслабляюсь. — Выкладывай, — настаиваю.

   — Ты в курсе, что из группы «Б» ушла в начале недели девушка? — спрашивает Руслан, решившись.

   Неожиданно.

   — Нет, — отвечаю честно.

   — Ну, рыженькая такая, невысокая. Аля Скворцова.

   — Нет, — повторяю. Свою группу я запомнила, к параллельным особо не присматривалась. Миша есть шумный, его помню. На крыльце меня обложила вроде бы Лида… Или Ида? Да какая разница? — В чем дело-то, Рус? — опять мнется. — Рус, — настаиваю, окончательно коченея. Продолжит играть в застенчивость, то ухожу — и его проблемы.

   — Мы с ней в библиотеке познакомились, — наконец, продолжает Любимов, а голос становится тише, будто мы тут два заговорщика. Вернее, три — как же Артемида? Олень, так и быть, не в счет. — Она мне говорила, как счастлива, что попала сюда, как хочет учиться и все уметь…

   — И? — спрашиваю глухо, когда пауза затягивается. Пинаю олененка в копыто, гадая, из камня эти статуи или все же из гипса. Холодно, блин.

   — И уехала вдруг. Говорят, никому ничего не сказала, а сама пошла к директору и выбрала вариант: «затирка мозгов и домой».

   — Бывает, — откликаюсь.

   Ну выбрала и выбрала. Я вот тоже иногда думаю. Было бы к кому возвращаться, наверное, тоже бы чухнула. Вернее, не поехала бы сюда изначально. А перспектива вернуться сейчас домой, где уже не будет бабушки, пока что меня не привлекает. Знаю-знаю, фаза отрицания не выход, но не могу и все.

   — Она хотела учиться, ты что, меня не слышишь? — Руслан подается ко мне, и меня обдает его ядерным амбрэ. Морщусь, благо в темноте это можно делать незаметно. — Как так? Говорит, что сбылись ее самые смелые мечты, и через день — гоу хоум?

   — Бывает, — повторяю, пожимая плечами, хоть и не особо рассчитываю на то, что собеседник увидит мой жест (на мне-то черная куртка).

   — Не бывает, — настаивает, с нажимом.

   М-да. Не ожидала. Мне казалось, что кому-кому, а Русику тут все нравится. Вон и гречка, и комнаты…

   — Чужая душа — потемки, — напоминаю осторожно. Что-то беспокоит меня его настрой. Может, того — к психотерапевту?

   — Спроси Станислава Сергеевича, — предлагаю. — Или Шапок… Вольдемаровну, — быстро исправляюсь, пока с моей легкой руки секретарь директора не обзавелась кличкой. С меня и «Кошатницы» хватит.

   — Спрашивал.

   — И?

   — И я вдруг чуть не полюбил его больше своей мамы! — отшатываюсь. Может, про психотерапевта была не такая уж плохая идея? — Он на меня воз-дей-ство-вал! Магией.

   Нет, они могут, конечно, все: и преподаватели, и директор. И Реутов вон мог мысли почитывать, как газету. Но в данном случае…

   — Ты что, думаешь, он ее убил и… Что? Съел?

   — Очень смешно, — впервые слышу от Любимова такой убийственно серьезный тон, и мне становится еще неуютнее, чем когда перестает улыбаться Холостов. — Думаю, она и правда уехала, но что-то случилось. Не по своему желанию. А может и… — не договаривает, но я и так понимаю, что он думает о моих словах, сказанных минуту назад, только без «съел».

   — Брось, — говорю серьезно. Внутри холодеет. — Ты хоть Князеву это не сказал?

   — Ну… — мнется, — не прям так…

   Боже, дай мне сил. И почему именно я предмет этих откровений? Лучше бы правда позвал на свидание, я бы его отшила и ушла спать. А так… жалко его.

   — Вот видишь, — выдаю с преувеличенной бодростью. — Если директор — маньяк, он бы и тебя убил, чтобы замести следы. Так что не выдумывай.

   — Ты мне не веришь?

   Развожу руками. Не верю, конечно. Может, Князев и воздействовал магией, видя, что у студента крыша покатилась с откоса. Если бы я владела нужными навыками или имела в кармане подходящее зелье, я бы тоже сейчас снабдила Русика успокоительным. Ну что за выдумки, в самом деле? Если бы тут происходило что-то подобное, стал бы Реутов кого-то уговаривать, предлагать варианты? Сразу бы пришил на месте.

   — Ты еще кому-нибудь об этом говорил? — мотает головой. — И на том спасибо, — вздыхаю. — Рус, у нас уже не один человек отсеялся, — напоминаю. Еще на первом собрании трое. Все видели, как они пошли поговорить со Станиславом Сергеевичем и не вернулись.

   — Вооот.

   — Что — вооот? — передразниваю. — Ага, сожрал после того, как те поперлись к нему у всех на глазах?

   — Почему сожрал-то?! — вспыхивает Любимов.

   — Ну, может, он Змей Горыныч. Или Дракула — тогда выпил.

   — Черт, Лера!

   — Руууус.

   Мне тоже здесь неуютно. Меня даже кот мой послал куда подальше, выбрав подружек поласковее и пощедрее, ничего не получается, а еще иногда срывает так, что могу превратить этот замок в руины. Но выдумать, что Князев убивает студентов под видом того, что отправляет их домой… Логичнее было бы тогда меня пустить на фарш, а не эту Алю — как ее там? — Синичкину? От меня проблем больше. А он — ничего, дома тогда спас, тут помог, блокиратор дал, даже жалюзи сменил, чтобы мне больных воспоминаний не навевали.

   — Ладно, забыли, — понуро произносит Любимов.

   — Точно? — не верю, быстровато он сдался.

   — Точно, — передергивает плечами в своей светлой джинсовке. Ну кто ж для тайных бесед идет в ночь в белом, да еще и с непокрытой блондинистой головой? Конспиратор фигов. — Из всех, кажется, что тебе одной это место не по душе. Вот я и подумал, что ты…

   Буду потакать поклепу на директора?

   — Я сама себе порой не по душе, — признаюсь в приливе откровенности. — Но я же не Кашалот-убийца.

   — Угу, — вздыхает Русик.

   Хоть не спросил, при чем тут кит. А то мелю уже всякую ересь.

   Воспоминание 44.

   26 апреля 20... г.

   — Да не дрейфь ты! — шикает на меня Холостов.

   Стою, вытянув перед собой руки, и пытаюсь вызвать огонек на ладони. Мы снова в беседке. Второй вечер подряд.

   Скоро кто-нибудь увидит нас вместе и сделает неверные выводы. Плевала я, конечно, на их мнение, но мне и самой как-то неуютно, что мы опять уединились в самой дальней беседке сада. Я просила о помощи вчера, а сегодня староста сам вызвался продолжить уроки. Как можно было отказаться, если благодаря ему мне впервые удалось использовать магию осмысленно?

   — Ау, ты в космос, что ли, улетела? Прием, прием!

   Корчу Холостову «добрую» гримасу. Как так: то нормальный, то прибить охота? Завидую, наверно, если объективно. Он и душа компании, и с магией на «ты»…

   Опускаю руки и плюхаюсь на скамью; устало тру переносицу.

   — Слушай, — говорю, — ты извини, я зря тебя дернула. Сегодня из меня ученик так себе.

   — Ага, — усмехается Костя, — а вчера была мечтой любого учителя?

   — Слушай, я пытаюсь быть благодарной!

   — И ненавязчивой, — дразнит Холостов без малейшего зазрения совести. — Поэтому к преподам не пристаем, жалеем себя по углам.

   — Ничего я не жалею!

   — Так сделай. Если Князь всучил тебе блокиратор, значит, у тебя резерв мощнее моего. На огонь в ладони нужна капля энергии. Тут даже черпать не надо, только щепотку взять.

   — Не получается, — отвечаю сквозь зубы.

   Ладно, план провалился. Через неделю-другую меня переведут в группу отстающих и будут учить по другой программе. Спасибо Холостову, что попытался, но выше головы не прыгнешь. Рус из кожи вон лезет, из библиотеки не выходит вечерами и уже начал Горынычей видеть и искать по углам маньяков. Может, просто нужно расслабиться, как Аршанская, и получать удовольствие от жизни? Люда, кстати, не парится, но на середняковом уровне идет прекрасно — мне только мечтать.

   — Через «не получается», — не отстает Костя. Встает, подходит ко мне; кладет ладони на плечи. Смотрю исподлобья.

   — Не нарушай мое личное пространство, пожалуйста, — прошу очень терпеливо. То я на него наступаю, то он меня тащит с вывернутой ногой, то полуобнимает, помогая магичить. Не надо входить в мою зону комфорта, просто… не надо.

   — Да сдалась ты мне, — язвит. Между прочим, обидно. Дергаюсь. — Расслабься. Меня так отец учил, я знаю, что делаю, — ну, если отец… — В глаза посмотри.

   — Какая разница, куда я смотрю?

   — Ты в пупок мне дышишь, — вот говнюк! — Не злобствуй, я твой гуру, помнишь?

   — Слушаюсь, мастер Йода, — вскидываю голову.

   Холостов прав, я злобствую. А еще из-за придури Руслана я не выспалась, полночи крутилась с боку на бок, гоняя мысли. Ничего нового не придумала, но встала с ощущением, что всю ночь грузила вагоны, а не отдыхала. Любимов сегодня и похвалу от Верочки заслужил, и выглядел бодро — видать, отпустило человека. А я как развалюха весь день. Ушла бы спать сразу после ужина, но пока староста готов играть в сенсея, грех было отказываться.

   — В глаза смотри, — повторяет Холостов, на сей раз убрав с лица улыбочки. Ну, смотрю, серо-зеленые они у него, я в курсе. — Чувствуешь, что я делаю?

   — Трогаешь меня за плечи? — предполагаю.

   Дергает головой, отчего челка падает на глаза. Модная стрижка, мажор же, вечно откидывает со лба. Подстригся бы покороче и не мучился бы.

   — Тепло на плечах чувствуешь?

   — Нет.

   — А так?

   — Нет?

   — Лера!

   — Чего?

   — А сейчас?

   — Не… — шире распахиваю глаза. — В ладонях чувствую, — сама не верю, что это на самом деле так.

   — Отлично, — «сенсей» самодовольно улыбается. — Я беру энергию и передаю тебе — только используй. Потом попрактикуешься брать. Поняла?

   — Вроде да.

   Хорошо, что он держит меня за плечи, а то пожала бы ими, как полная дура. Классно, наверное, быть потомственным — отец натаскал еще до всяких Сурков. Конечно, старосте скучно на занятиях, вот и развлекается, оказывая помощь тугодумам вроде меня: нам пока что преподают базу, а у него она и без того имеется. Так и будет скучать, пока не начнут объяснять нечто посерьезнее.

   — Я сейчас отойду, а ты пробуй.

   — Угу.

   — Готова?

   — Угу.

   Руки у меня на коленях ладонями вверх. В них по-прежнему ощущается тепло. Вот как можно взять энергию извне и передать другому? Вера что-то говорила про каналы и их синхронизацию с чужими. Точно помню, что записывала, но так и не поняла, как это на практике. Вот как, оказывается.

   Холостов отступает, подбадривающе кивая.

   Нууу, с Богом! Огонь, я хочу всего лишь огонь, капельку, ну то есть искорку. То есть…

   Отшатываюсь, врезаясь лопатками в стенку беседки, и еле успеваю спрятать лицо в сгибе локтя, чтобы не спалить ресницы и брови. Больно. В голове звон. Пахнет паленым.

   — Ох…еть!.. Ты живая?

   Кажется, не превратилась в факел. Больно только спине и затылку после встречи со стеной. Открываю глаза: темно. Не успеваю испугаться, что ослепла от своего очередного провального эксперимента, как все еще стоящий посреди беседки Холостов зажигает огонек на ладони. Я вижу! Фууух.

   Осматриваюсь: лампочка лопнула, стол в копоти. «Гуру» живой и даже не подпаленный, я, кстати, тоже, но в голове все еще противно звенит.

   — М-да, — тянет староста. — Придется сознаваться завхозу.

   Я удивилась бы, если бы он мог сам щелчком пальцев почистить такие следы. Ему тогда в Сурке делать бы было нечего.

   — Я могу, — предлагаю, впрочем, без энтузиазма. Мне кажется, Семен Семеныч меня невзлюбил еще за кота.

   — А-а, — Холостов отмахивается от моего предложения, как от назойливой мухи. — Забей. Сам с ним с утра поговорю.

   — Защитник, — шепчу, отворачиваясь.

   — Да расслабься ты уже. Я сам ступил — закинул в тебя слишком много. Тут же энергии — бери не хочу, непривычно, — и сенсеи ошибаются. Что приятно, но не настолько, чтобы скрасить ощущения после очередного провала и на сей раз пожарища. — Попробуешь еще раз?

   В беседке воняет палеными деревом и полиролью. Зажимаю нос рукавом. Какое — пробовать? Может, он токсикоман?

   — В другой раз, — обещаю, чувствуя, как кашель подбирается к горлу. — Пошли отсюда.

   — А забавно получилось…

   — Просто огнище, — огрызаюсь, выбираясь на воздух.

ГЛАВА 12

Воспоминание 45.

    28 апреля 20… г.

   Мог ли человек, лихо построивший теорию заговора и настолько уверившийся в ней, что поделился подозрениями вслух, забыть об этом только потому, что ему сказали: «Это бред»? Вот о чем я думаю, ковыряясь вилкой в тарелке с овощным салатом.

   В столовой, как обычно, шумно. Ужины в Сурке всегда — самые активные приемы пищи. Казалось бы, после занятий с утра до вечера учащимся стоило бы устать. Но нет, утром все сонные, в обед только раскачиваются, а к вечеру начинают общаться так, что в ушах стоит звон.

   Сижу у края стола, нарушаю всякий этикет, водрузив локоть на столешницу и подперев кулаком щеку. Руслан — как раз напротив. Устроился в компании Полины-не-Поли и что-то ей втолковывает, активно жестикулируя; улыбается. Полина улыбается в ответ, что-то возражает, а иногда согласно кивает. Не похоже, чтобы Рус делился с ней своей теорией о Змее Горыныче. Отпустило или затаился?

   — Серьезно? — вздрагиваю от неожиданно прозвучавшего над ухом голоса. Поворачиваюсь к Янке, чтобы понять, что она имеет в виду; прослеживаю направление ее взгляда и хмурюсь. — Серьезно? — повторяет милитари-гёрл, убедившись в том, что завладела моим вниманием. — Любимов? Вот уж не ожидала, что он в твоем вкусе.

   Тьфу ты, черт! Чуть не давлюсь и торопливо тянусь к стакану с водой. Янка смотрит на меня с видом очевидного превосходства. Ну да, как же, раскрыла тайну века.

   — В салате нет грибов, — напоминаю сухо.

   Кожухова ехидно изгибает пробитую пирсингом бровь.

   — Намекаешь, что у меня галлюцинации?

   Приятно, когда тебя понимают с полуслова. Натянуто улыбаюсь и снова принимаюсь за еду, на этот раз намеренно смотря совсем в другую сторону.

   И правда, чего пялюсь? Сидит человек, общается, смеется — значит, все у него хорошо. Ну приглючило на фоне того, что понравившаяся девчонка уехала из Сурка, не попрощавшись — с кем не бывает?

   Воспоминание 46.

   28 апреля 20… г.

   — Ну вот, а говорила, не можешь, — сидящий напротив меня Холостов, видимо, уже готов присудить себе медаль «Лучший сенсей года».

   Воспоминание 47.

   29 апреля 20… г.

   — Да расслабься ты. С кем не бывает? Завхоз тогда даже не ругался. Опять поправит…

   Воспоминание 48.

   1 мая 20… г.

   — О! Я же говорил, что получится.

   Воспоминание 49.

   3 мая 20… г.

   — Черт! Туши!!!

   Воспоминание 50.

   5 мая 20… г.

   — Оу. Неплохо, студент. Дай пять!..

   Воспоминание 51.

   6 мая 20… г.

   — Валерия, ну надо же, — восклицает Вера Алексеевна, глядя на огонек на моей ладони. — Ваши успехи налицо. Вот что значит «упорство и труд все перетрут». Митя! Ну что за шалости?! Подожжёшься!..

   Воспоминание 52.

   8 мая 20… г.

   — Лера, неплохо, — заглядывает в мою колбу Князев, — молодец. Так держать.

   Воспоминание 53.

   10 мая 20… г.

   — Черт, Резеда! — орет на меня еле успевший отскочить Холостов. — Я буду таскать с собой на занятия огнетушитель! Гаси к чертовой матери!

   Воспоминание 54.

   13 мая 20… г.

   Старайся я так в школе, бабуля бы мной гордилась. Она, конечно, и так гордилась, на то она и бабушка, но, будем честны, в школе я не впахивала и в половину от того, как стараюсь сейчас.

   Сижу на кровати с книгой, читая заданный «на дом» параграф. С практикой Холостов меня здорово подтянул, а вот теорию он за меня не выучит. И так должна ему выше крыши, даже неудобно как-то.

   На днях объявили наши промежуточные результаты по истечении первого месяца обучения. Из почти пяти десятков учащихся потока шесть человек таки перевели в особую группу для отстающих, а наша осталась в полном составе. И да, это заслуга старосты. Зря Полина локти кусает, хоть Холостов и мажор, но молодец.

   Улыбаюсь от собственных мыслей. Докатились — дифирамбы Косте пою. Хорошо хоть не вслух.

   Дочитываю параграф, убираю книгу на тумбочку (завтра нужно вернуть в библиотеку), и встаю, чтобы выключить свет. По идее, я уже должна уметь делать это магией. Слышала, как Аршанская хвасталась, что даже достает себе халат из ванной, не вставая с постели. Но как бы ни помогал Холостов, до мага мне еще как до луны пешком. Да и беседку я на прошлой неделе чуть опять не спалила. Как они все контролируют эти вбросы-выбросы энергии?..

   С такими мыслями подхожу к стене, щелкаю выключателем и, шлепая босыми ногами по полу, возвращаюсь в кровать. Прохожу мимо окна и замираю: тонкая невысокая фигурка в белой куртке выныривает из темноты, на мгновение оказавшись в лучах фонарного света. Не успеваю ничего толком рассмотреть, как Руслан (а это не может быть никто другой), крутит своей белобрысой головой по сторонам, озираясь, и быстрым шагом скрывается в темноте за плотной стеной кустарников. Без шуток — ныряет прямо в кусты.

   Отступаю от окна. На часах — второй час ночи. Подъем в восемь утра. После полуночи покидать замок вообще запрещено. Рекомендованный отход ко сну — одиннадцать вечера, но до двенадцати никто никого обычно не разгоняет. А если кто попадется после полуночи, то неделя садовых работ под надзором строгого завхоза обеспечена. Все, конечно, и после двенадцати шастают из комнаты в комнату, но шататься по саду в такое время… Зачем? Одному. Ладно бы если мимо прошмыгнула влюбленная парочка. Но один — и в кусты?

   По правде говоря, с нашего с Русланом разговора подле Артемиды прошло две недели, и я, увлекшись собственными успехами в учебе, и думать забыла о нелепых подозрениях одногруппника. А сам он эту тему больше не поднимал.

   Значит, таки не бросил свою теорию заговора?

   Отступаю от окна и, наконец, забираюсь в постель. Не побегу же я за Любимовым в сад, в самом-то деле?

   Воспоминание 55.

   14 мая 20… г.

   Холодно. Холод пробирает насквозь. Обнимаю себя руками, но не помогает: ледяные ладони на голых плечах только усугубляют. Почему я не надела куртку? Сейчас она бы мне очень пригодилась. Ах вот же она! Снимаю белую джинсовку с одной из низко опустившихся к земле еловых лап и кутаюсь в нее по самый нос, поднимая воротник. Не помогает, холодно.

   Бреду в темноте. Тропинка узкая, кусты с обеих ее сторон разрослись настолько, что цепляются кривыми ветвями за одежду. Ноги путаются в траве, тонкие зеленые стебли не только заползли на каменную плитку с боков, но и пробиваются меж извилистых трещин, оплетя все вокруг и образовав под ногами что-то вроде паучьей сети.

   Падаю. Разбиваю колени, но боли не чувствую, только досаду за свою неуклюжесть. В недоумении смотрю на перепачканные кровью ладони и плиты дорожки. Много, крови много. Наверное, Семен Семеныч охотился, а значит, на ужин будет крольчатина.

   В этот момент замечаю нечто, висящее на ветке неподалеку. Отряхиваю с ладоней кровь, которая тут же осыпается на землю, как песок, и шагаю к дереву. Хвост, на ветке висит серый пушистый хвост в черную полоску!

   Вскрикиваю, отшатываясь, роняю свою находку в траву, ставшую вдруг по колено, и бегу в темноту. Стебли поднимаются все выше, обвивают ноги, норовят оплести полностью и затащить в глубину.

   Бегу. Афродита. Пустые глазницы светятся красным, а каменные губы изгибаются в улыбке.

   — Беги, беги, дурочка, — произносит статуя хорошо поставленным мужским голосом, после чего ее поверхность идет мелкими трещинами. Одна рука отваливается и падает в травяное море, пропадая в колышущейся бездне с глухим хлюпом.

   Бегу. Посейдон стоит на одном колене, вдалбливая трезубец в распластанного на земле олененка Артемиды.

   Вскрикиваю в ужасе и не успеваю зажать себе ладонью рот, как горящий огнем взгляд бога морей упирается в меня. Статуя оставляет свою жертву и шагает ко мне. Пячусь, оступаюсь, проваливаюсь в пустоту, лечу вниз.

   Я в глубокой яме. Края слишком высоко — не выбраться. А надо мной только черное небо с «глазами» двух полных лун.

   — Руку!

   Хватаюсь за протянутую ладонь. Меня тянут вверх; цепляюсь за корни, а затем мертвой хваткой в своего спасителя.

   — Тихо, студент, — шепчет на ухо голос Холостова, — сенсеи своих не бросают.

   А потом наклоняется, смотрит пристально и… целует в губы. Подаюсь навстречу. Мое сердце набатом грохочет в ушах, поцелуй углубляется…

   — Было приятно познакомиться, — произносит совсем другой голос, и от меня отстраняется Князев. С улыбкой отирает кровь с нижней губы. — А вот кусаться не стоило, — и замахивается трезубцем.

   А тишину разрезает монотонное, но настойчивое гудение.

   Вскакиваю на постели с бешено колотящимся сердцем. Боже, храни создателя будильников!

   — Аллес… капут, — бурчу себе под нос, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Нормально так поспала…

   Я вся мокрая от пота, по лицу течет, волосы слиплись. Одеяло валяется на полу — вот почему мне было так холодно. Простыня смята, будто на кровати велись бои.

   Перед глазами все еще стоит улыбающееся лицо директора, вознамерившегося сделать из меня отбивную. Передергиваю плечами.

   Душ, мне срочно необходим холодный душ!

   Воспоминание 56.

   14 мая 20… г.

   Настроение — дерьмо. Нет, не так — ДЕРЬМО! Чувствую себя так, будто меня били ногами или словно я и впрямь всю ночь убегала от чудовищ и видела оторванный Бабайский хвост. Ну и трэш. Как подумаю, аж мутит.

   Захожу в аудиторию, как всегда, одной из последних. Хотя сегодня и вовсе бы не приходила. В голове пустота, как во время сильной простуды, или будто я мишка Тедди, которого сверху до низу набили ватой.

   Холостов тайком подмигивает мне, когда прохожу мимо его стола. Так уже повелось: с тех пор, как мы начали заниматься вместе, он всегда приветствует меня персонально, но придерживается нашего договора и старается делать это незаметно. Я это ценю, правда. Но стоит ему сегодня посмотреть в мою сторону, чувствую, как кровь приливает к лицу.

   Я. С ним. Целовалась.

   Пусть во сне, но целовалась же. И струхнула я именно в тот момент, когда старосту в сновидении заменил Князев. А с Холостовым мне, что же, получается, очень даже нравилось? Так кому больше нужна помощь психотерапевта: Любимову со своей паранойей, или мне с подсознательной симпатией к Мажору?

   Плюхаюсь на место за задней партой, злая на весь мир. Да не нравится он мне. Я таких типов вообще терпеть не могу. Да, с ним бывает весело, и как человек он отзывчивый. Но смотреть на него как на любовный интерес — боже упаси. Пусть с фифами типа Аршанской крутит.

   Воспоминание 57.

   Сегодня у нас все время до обеда принадлежит Вере Алексеевне. Поэтому, когда она объявляет перерыв и выходит, большинство остается в кабинете. Решив воспользоваться моментом, подхожу и усаживаюсь за парту к Русику. Янка, заметившая мой маневр, показывает мне поднятый вверх большой палец. Не сдерживаюсь и показываю ей «фак». Достали.

   — Я видела тебя ночью, — говорю шепотом и напрямик, стоит Любимову ко мне повернуться.

   Неловкий момент. Опускает глаза, крутит в руках карандаш.

   Хорошо хоть не спрашивает, где видела. Не во сне уж точно. При этой мысли щеки тут же опаляет жаром — да уж, во сне я видела кое-кого другого.

   Рус, следя за выражением моего лица, удивленно приподнимает брови. Давай, Лера, еще поделись своими ночными кошмарами. Дура.

   — Ты не прекратил, да? — спрашиваю, потому как Любимов молчит.

   — Лер, — опять отводит взгляд, мнется. — Ну я же чувствую, что что-то тут не то.

   — Что? — настаиваю.

   — Не знаю.

   Ха-ха. Три раза «ха». Что-то где-то. В головах у нас, видимо, что-то не так после знакомства с Сурком.

   Ладно, пора заканчивать. Не собираюсь поддерживать эту авантюру с расследованием. Шерлок Любимов может развлекать себя ночами, как хочет.

   — Видела я, может увидеть кто-то еще, — говорю и собираюсь подняться. Уже опираюсь ладонями в столешницу, как Рус вцепляется в мою руку, останавливая.

   — Я кое-что видел, — шипит, приблизившись почти вплотную.

   Сзади громко хрюкает Янка — думает, что мы тут в любви признаемся и обжимаемся. Выдергиваю руку, попыток подняться больше не делаю.

   — Что видел?

   — У нас отбой в полночь, верно?

   — Ну.

   — Воот.

   Мне хочется отшатнуться. У Русика лихорадочно блестят глаза.

   — Ты вообще спал? — не сдерживаюсь. Он не выглядит здоровым.

   — В два часа, в одно и то же время каждую ночь в окнах лаборатории загорается свет!

   — И?

   — В два часа ночи! В лаборатории! — повторяет Рус торжественным шепотом. Смотрит на меня глазами брошенного щенка, ожидая… чего?

   — Погоди, — до меня вдруг окончательно доходит, что он только что сказал. — Что значит «каждую ночь»? Сколько ты там уже бродишь?

   Улыбка Руслана становится смущенной. Здрасьте, приехали. Судя по всему, все две недели и бродит.

   — Рус, кончай это, — прошу со всей искренностью.

   — Валерия!

   Черт, так увлеклась, что не заметила возвращение Верочки. А она уже стоит у доски, скрестив на груди руки и глядя на меня с явным неудовольствием.

   — Простите, — бормочу и быстренько перемещаюсь за свой стол под взглядами всех членов нашей группы. Вот же вляпалась.

   — Личные дела нужно решать после занятий, — дожимает преподавательница. Скриплю зубами. Ну спасибочки. А «личные»-то с какой интонацией произнесла — просто блеск.

   Прикусываю язык и ничего не отвечаю. Поспешно открываю тетрадь. Вот, выкуси, я прилежная ученица.

   — Они мутят, что ли? — слышу шепот за партой перед собой.

   — Тут все друг с другом мутят, — огрызается на брата вечно серьезный Витя.

ГЛАВА 13

Воспоминание 58.

   14 мая 20… г.

   Час сорок пять. Глаза слипаются, голова тяжелая, так и тянется к коленям… Встряхиваюсь и снова обращаю взгляд во двор. Сегодня ветрено, завывание слышно даже через стекло. Деревья качаются, гнутся к земле. Два «ока» лун скрыли плотные тучи.

   Сижу на подоконнике уже почти час. Занятие — глупее не придумаешь. Тем не менее что-то останавливает меня от того, чтобы лечь и спокойно уснуть. Мне нужно убедиться, что Русик не пойдет высматривать того, кто обретается в лаборатории по ночам. Уверена, там делают какую-нибудь ночную