Кривые зеркала. Ева Адлер

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Желание Виктории Ивановой начать новую жизнь в уютном городке, где прошло ее детство, разбивается на осколки – навязчивый бывший жених не оставляет в покое, сестра решает устроить Викину личную жизнь, да еще и старый дом, доставшийся от бабушки, оказался полон зловещих тайн.

   Тем временем кто-то проводит жуткие ритуалы на соседнем кладбище и в развалинах древней часовни. Старинное проклятие пробудилось. Кто в кривых зеркалах, отражающих прошлое?

ГЛАВА 1

Подмосковная осень пахла дымами от костров и палой листвой, заболоченным лесом, что раскинулся за рекой, туманными лугами и яблоками. Вика всегда любила ярко-красные глянцевые плоды, из которых бабушка варила самое вкусное варенье, а еще сушила на зиму яблоки и пекла из них душистые пышные пироги, добавляя в тесто корицу. И всегда радовалась приезду внучки, балуя ее и надеясь, что в этот раз ее Викуся погостит подольше.

   И вот Вика впервые за последние лет десять приехала в старый дом больше чем на пару дней, но радоваться ее приезду было некому. Некому стало встречать у скрипучей калитки и готовить пироги, некому – спрашивать об успехах и утешать в тревогах. Сама, Викуся, теперь ты сама за себя в ответе.

   Девушка вздохнула, уныло оглядев крыльцо и старый заросший сад, за которым некому теперь ухаживать. Она села на верхней ступеньке, как в детстве, и чуть откинувшись назад, перевела взгляд на кружево ветвей, что свесились над ней. Солнце сверкало и искрилось в желто-зеленой листве, сладко пахло перезревшими яблоками, и Вике до невозможности захотелось оказаться в детстве, где все было легко и просто, спокойно и радостно, а самой большой проблемой казались сломанные игрушки или свезенные коленки… Сад, притихший и сумрачный, наполняли тени прошлого и несбывшиеся мечты.

   Одна из яблонь почти засохла. Тонкими черными ветками она царапалась в стекла, отчего по вечерам у Вики появлялось жуткое чувство, будто кто-то стучится в окно. Да еще и ветер гудел в трубе, будто сотня злых привидений.

   Осень в этом году выдалась теплая. Конец сентября, но все еще ярко светит днем солнце, а ночные туманы, что дрожат над сонной рекой, к утру бесследно исчезают. Лодочная станция, расположенная неподалеку, еще работала, и то и дело осеннюю дремотную тишь взрывал рев мотора.

   Вика уже третий день жила в бабушкином доме, окутанном воспоминаниями, но так и не разобрала сумку, с которой приехала из Москвы. Оставив уютную съемную квартиру в новостройке и взяв на работе отпуск, девушка словно поставила жизнь на паузу. И пусть она любила свою шумную редакцию и чудесных отзывчивых коллег, многие из которых стали ее друзьями… но возвращаться в место, где постоянно будет встречать подлеца Виктора, Вика не хотела.

   По крайней мере, сейчас.

   Может, пройдет время и все изменится? Но разве сможет она простить того, кто предал ее доверие? И вообще – простить?

   Вике казалось, что злость и обида на бывшего жениха, поступившего с ней так подло и мерзко, не исчезнут никогда.

   Думала ли Вика, переступая порог его квартиры, от которой у нее давно был ключ, что увидит пошлую сцену – как из самого глупого фильма? Полутемная спальня с горящими светильниками на стене, широкое окно с видом на московские огни… шелк простыней, мускулистая широкая спина Виктора… И растрепавшиеся по подушкам светлые волосы какой-то девицы, которая, заметив застывшую на пороге Вику, нервно вскрикнула под поджарым мужским телом.

   Наверное, думала, что будет скандал или даже драка.

   А Вика молча вышла, глотая слезы. Ни слова не сказала.

   Швырнула ключи в зеркало, которое тут же пошло сеткой трещин, отразив в изломанных отражениях бледное лицо с удивленными глазами. На лице этом были неверие и боль. А глаза блестели от слез.

   Она не пыталась узнать или понять, почему Виктор так поступил, она вообще отказалась с ним разговаривать. И предпочла как можно меньше думать о случившемся. Казалось, открой она себя этим мыслям, и станет так невыносимо, что хоть с крыши прыгай.

   А Вика всегда считала себя сильной. И запереть эмоции, заморозить сердце – показалось в тот момент лучшим выходом.

   Отгородиться от всего.

   Спрятаться.

   Уехать, чтобы не видеть, не слышать, не вспоминать…

   Но принцип «с глаз долой» не сработал, и в старом доме, доставшемся от бабушки, Вика все равно плакала и тосковала. Но этого хотя бы никто не видел. Больше всего ей не хотелось, чтобы ее жалели. Самое ужасное – это ловить сочувствующие взгляды коллег и друзей, которые рано или поздно узнают, что она рассталась с Виктором. Ведь все знали, как сильно Вика его любила и радовалась скорой свадьбе, как планировала поездку в романтическую Италию…

   Жизнь изменилась слишком резко, и принять это было сложно. Возвращаться на работу, где Вика будет каждый день сталкиваться с бывшим женихом, желания не возникало.

   Еще вчера – невеста самого замечательного мужчины и руководитель отдела рекламы в модном журнале… Сегодня – одинокая и ожесточившаяся женщина, которой изменили.

   О прощении речь даже не шла. Вика знала, что никогда не переступит порог дома, в котором была другая, и никогда не сможет снова поверить Виктору.

   Горько подумалось, что все видели его суть, кроме нее. Маме он не понравился с первого взгляда и она была против свадьбы. Подруги в один голос твердили, что Виктор – просто бабник. В самом начале Викиного с ним знакомства его видели с разными женщинами, да и одна из подружек говорила, будто он пытался с ней флиртовать. Вика не поверила, даже поссорилась со Светкой, решив, что та попросту завидует.

   И сейчас, бросив все и заперев себя в старом доме, Вика пыталась справиться со всеми своими эмоциями, заглушить их, стереть… Подруги, которые периодически звонили, считали, что этим затворничеством она себя не спасет, но Вике так было легче.

   Сидеть на старом крылечке, слыша завывания ветра над рекой, что плескалась неподалеку. Вдыхать медовые ароматы яблок и любоваться на желто-багровую пену листвы, сквозь которую льется янтарь осеннего солнца.

   Гулять по березовой роще, переходящей в небольшой лесок с оврагами, иногда – слушать музыку, отгородившись от всего мира. Коэн, Синатра… Тягучие тоскливые мелодии, заставляющие ностальгировать.

   И не думать о будущем.

   Вика пыталась писать – пару лет назад она нашла уютный литературный портал и вспомнила о своем давнем увлечении книгами, создала авторскую страничку и уже опубликовала там мистический роман и сборник рассказов… Но писать сейчас не хотелось. Не получалось. Вика открывала файл, слепо смотрела на пустой лист и через пару часов бросала тщетные попытки хоть что-то из себя выжать. Пыталась писать в блокнот, но листы украшались лишь хаотически разбросанными рисунками и узорами в виде переплетающихся листьев и цветов.

   ..Дом встретил Вику теплом и уютом. После смерти бабушки тут поддерживался порядок – почти год здесь жила Викина двоюродная сестра, пока в ее новостройке шел ремонт. А недавно отец подправил забор и крышу, привел в порядок душевую, так что жить вполне можно.

   Только вот чердак, куда снесли все бабушкины вещи, никто не разбирал. Вика еще в прошлом году хотела этим заняться, да вот только… то времени не было, то желания. Еще свежа оказалась память о старушке, и вид ее вещей мог вызвать очень болезненные эмоции.

   Но сейчас Вике подумалось, что пришло время заняться и этим. Все равно она сидит тут без дела, только самоедством занимается, спит и ест. Вернее, пытается спать и есть – сон приходил только под утро, а еду она в себя запихивала, аппетита совершенно не было. Вика не привыкла к безделью, поэтому такой сонный режим быстро наскучил.

   И почему бы не прикоснуться к дорогому ее сердцу прошлому, чтобы хоть на мгновение забыть о настоящем?..

***

На чердаке было темно и грязно, единственный источник света – маленькое круглое окошечко под потолком – тускло плыло в сумраке, и в длинном прямом луче кружилась в вечном танце пыль. Вика забралась сюда по шаткой лестнице из чулана и теперь осматривалась, не зная, с чего начать. Решила пока просто оглядеться и наметить план действий. Старое кресло-качалка лежало в углу, прикрытое теплым пледом – цветастое одеяло укрывало маленькую Вику, когда она гостила у бабушки. Нахлынули воспоминания – тревожные и радостные, грустные и счастливые. Здесь, в этом маленьком домике на краю поселка, среди таких же деревянных домишек, всегда было спокойно и хорошо. С соседскими детьми Вика играла в казаков-разбойников и прятки, обносила чужие сады и строила крепости из песка, блуждала по лесу и купалась в речке, а хозяин лодочной станции частенько катал их на своей моторке или брал на рыбалку. Его племянник, смешливый вихрастый Филька, был лучшим другом маленькой Вики, заменив ей старшего брата. Защищал от других мальчишек, рассказывал страшные истории и учил, как выжить в лесу. Он хотел, когда вырастет, стать следопытом, начитавшись романов Купера.

   Вика усмехнулась, подойдя к окошку и рассматривая окрестности, утопающие в золотых осенних садах. Справа от нее стояло накрытое каким-то тряпьем зеркало, слева – большой старинный сундук с бабушкиными вещами.

   Все в детстве о чем-то мечтали. Вика тоже. Сначала хотела стать пираткой, покорять южные моря и искать старые клады, потом, когда подросла – актрисой. Даже ходила в театральный кружок… Но поступила в итоге на менеджмент, как насоветовала мама.

   Мама вообще была против глупых мечтаний и с детства твердила Вике, чтобы она хорошо училась и стала серьезней. Лазить по деревьям – нельзя, бегать с мальчишками по лесу – тоже.

   «Ты же девочка, веди себя прилично! Опять платье порвала! И где твои заколки?» – ахала мама, а Вика грустно вздыхала, не желая быть серьезной и скучной.

   Ей хотелось на рыбалку или в лес, а мама водила на кружок вышивания и танцы. И писать рассказы мама ей тоже не разрешила… Когда Вика принесла ей тетрадку с историями про морские приключения, она строго и недовольно попросила дочь не заниматься глупостями, а подтянуть математику.

   А вот бабушка любила ее рассказы и даже попросила потом оставить ей эти тетрадки. На память, говорила она. Перечитывать, что внучка сочиняет, когда той долго не будет в гостях. Так ей, старушке, кажется, что Вика рядом.

   Вика бросила взгляд на низкий журнальный столик, возле которого стояла огромная коробка с бумагами. И взволнованно подумала – а вдруг бабушка сохранила те старые тетрадки? Правда, мама могла выкинуть, посчитав ненужным хламом.

   Вика бросилась разбирать коробки. Пожелтевшие от времени военные письма прадеда, бережно перевязанные лентой и сложенные в большой конверт, Вика сразу отложила в сторону. Как и черно-белую стопку фотографий, с которых улыбались давно умершие люди. Нужно забрать потом в город, чтобы сохранить память о прошлом. Жаль, мама сразу Вике это все не отдала… жаль, сама она не приезжала сюда раньше.

   Но то времени не было, то желания – после смерти бабушки Вике было жутко переступать порог этого дома. И если бы не хандра и тоска, навалившиеся после измены жениха, девушка еще долго не решилась бы приехать. Как там говорят – не было счастья, да несчастье помогло?

   Вслед за фотками обнаружились старые счета, советские открытки, выцветшие от времени – когда-то Вика с подружками собирала их вместе с наклейками и фантиками. Несколько потрепанных книг – в основном русская классика. Тургенев, Шолохов, Толстой… Их Вика тоже решила прихватить – может, будет настроение почитать. Бумажных книг она с собой не брала, а читать с экрана никогда не любила, глаза быстро уставали.

   И вот заветные тетради. Толстые, с пожелтевшими листами, тяжелые. Вика бережно провела рукой по обложкам, открыла первую попавшуюся – это был рассказ про смелого английского сыщика. Кажется, она написала его после увлечения Конан-Дойлом. Улыбка против воли скользнула по губам, и Вика решила спустить с чердака все фото, книги и тетрадки, которые заберет с собой в город. На это понадобилось достаточно времени, но девушка не переживала – куда ей сейчас спешить? В этом моном царстве только и остается, что ностальгировать по прошлому и мечтать о чем-то нереальном. И читать – читать запоем, как в детстве.

   Снова вернувшись на чердак, Вика примерила, как в детстве, несколько старинных нарядов, что нашлись в сундуке. Там была даже цыганская юбка из пестрых лоскутков и янтарные бусы, которые она обмотала в три ряда вокруг шеи… Девушка повязала на голову алый платок и решила посмотреть на свое отражение. Сдернула тряпье с зеркала и отшатнулась, увидев черноволосую смуглую цыганку с узким породистым лицом и трубкой в тонкой изящной руке. Красный платок, завязанный на затылке, пара длинных локонов выпущены на плечо, на груди – мониста, платье из пестрой синей ткани… Цыганка прищурилась хитро, оскалилась, тут же будто состарилась на сотню лет, показав черные пеньки сгнивших зубов, затянулась табаком и выпустила клубы сизого дыма, которые заволокли ее всю. Из седых отражений смотрела сама смерть – костлявый скелет с белой паклей длинных волос, прикрытых полуистлевшим платком.

   Вика моргнула – естественно, никакой цыганки в отражениях не было.

   Из зеркала смотрела она – ошарашенная и побледневшая Виктория Иванова, с обычными русыми волосами чуть ниже плеч, с широко распахнутыми от удивления карими глазами, в потрепанной цыганской юбке и янтарных бусах, надетых прямо на домашнюю футболку. Вика поспешно стянула платок с головы и выдохнула, пытаясь прийти в себя. Ну померещится же! Наверное, нужно просто нормально выспаться, а то довела себя до галлюцинаций.

   Зеркало это Вике всегда нравилось. В детстве она любила сидеть возле него и представлять себя принцессой. Старинное, в красивой оправе из листьев и виноградных лоз, оно словно отражало совсем другую, нереальную жизнь. Вика, мечтая, видела в его смутной мгле красавиц на балах и статных офицеров, и прекрасных средневековых дам с кавалерами…

   Захотелось стянуть зеркало вниз, чтобы потом и вовсе забрать с собой в городскую квартиру, но Викиных сил хватило лишь на то, чтобы немного его передвинуть. Слишком тяжелое. «Ладно, – подумалось ей. – Все равно я пока никуда не уезжаю…»

   Стянув с себя цыганскую юбку, Вика отправила ее в сундук и бросила еще один взгляд в зеркало. Потемневшее, пыльное, оно казалось порталом в волшебный мир, как в старых сказках, которые она слышала от бабушки, и девушка улыбнулась, погладив холодную раму. Интересно, откуда в их семье такой раритет? Бабуля никогда не рассказывала о том, кем были их предки, разве что про своего отца, красноармейца, погибшего в сорок пятом, как раз перед победой…

   Вика вздохнула и, не став занавешивать зеркало, спустилась вниз. Какая-то легкость появилась в теле, мысли стали ясными и воздушными, больше не хотелось рыдать от жалости к себе и тоскливо вспоминать прошлое. Появилась энергия что-то сделать, куда-то сходить, приготовить вкусный яблочный пирог… Или просто почитать.

   Но вот только прошлое само напомнило о себе.

   Не успела Вика устроиться со своими тетрадками в уютном кресле у окна, в котором виднелась старая яблоня, как в двери постучали. Требовательно, громко.

   Она очень хорошо знала этот стук.

***

– Зачем явился? – с порога спросила Вика, глядя на стоящего на крыльце Виктора. – Мы тут гостям не рады.

   Как всегда – самоуверенный и красивый, в идеальном костюме и выглаженной рубашке, чисто выбритый. Диоровский древесный парфюм, прищуренный взгляд серых глаз, темные, тщательно уложенные волосы и фальшивая белозубая улыбка. Только мало кто знал, что это виниры.

   Напыщенный пижон! И как Вика раньше не замечала, какой он гадкий?

   – Ну уж точно я не ругаться приехал, – заметил Виктор, чуть приподняв четко очерченную бровь. И огляделся вокруг с брезгливостью. – Да уж, хоромы у тебя, Викуся, сказочные! Просто дворец для прекрасной принцессы!

   – Не ерничай, – одернула она его хмуро. – Говори, что хотел, и отваливай. Я тебя не звала.

   – Как грубо, – скривился мужчина с издевкой. – Впрочем, ты никогда не отличалась тактом. Девушку из села можно вывести, село из девушки – никогда. Но я готов дать шанс нашим отношениям.

   И он демонстративно вытер ногу о ступеньку – к подошве прилипли грязь и листья. На лице Виктора появилось выражение гадливости и непонимания – как в таких неблагополучных и нищих поселках вообще можно жить. Еще и на окраине, в обычном деревянном домике. Пригородные вонючие электрички, бесконечные пробки, двухчасовые поездки на работу… Классическое Замкадье вызывало у людей, подобных Виктору, только недоумение. И сейчас он явно не мог понять, почему Вика, бросив все, сбежала в это захолустье. В глазах его читалось – ну ошибся, с кем не бывает?..

   – Знаешь что!.. – Девушка задохнулась от возмущения, сжав кулаки до боли в костяшках и впившись ногтями в ладони. Захотелось швырнуть в бывшего чем-то увесистым – а вот хотя бы поленом, что лежит в траве возле яблони. – Катись-ка ты со своими шансами нахрен! Шанс он даст! Козел… безрогий! Урод! Ненавижу! Дуру нашел! Хотя я и правда дура, что тебе верила!

   Вика встала на пороге, перегородив мужчине путь – ноги на ширине плеч, руки сложила на груди. Будь что тяжелое в руках – так и дала бы этому… Врезала бы так промеж глаз, чтобы искры посыпались! Шанс он даст! Козлина.

   – Не понимаю, почему из-за глупой интрижки, которая ничего для меня не значит, ты так распсиховалась, – раздраженно бросил Виктор, поправляя галстук, словно ему нечем было занять руки. – Викуся, ну как я могу загладить свою вину? Может, слетаем на выходные в Рим или ты выберешь себе что-то миленькое… Это и правда смешно – расставаться из-за такой ерунды! Ну ошибся, черт попутал, ну с кем не бывает?

   – Со мной не бывает! – Вика чувствовала, что закипает, сердце билось как сумасшедшее, в груди начало колоть, а ладони вспотели. Как же она сейчас ненавидела бывшего, как ей хотелось стереть с его лица это снисходительное выражение. – Со мной не бывает! Не знаю, по каким принципам привык жить ты, но я такое простить не могу. И лучше уходи, не нужно доказывать мне ничего. И ничего мне от тебя не нужно! Шлюхе своей покупай!

   – Тоже мне, фифа нашлась, – неожиданно резко бросил Виктор, спрятав руки в карманы и покачиваясь с носка на пятку. Глаза его заледенели. – Я тут перся в этот твой Мухосранск, чтобы поговорить нормально, а ты еще выеживаешься. Ты хоть понимаешь, что я могу тебя отправить на ту же помойку, из которой вытащил? Ты работу в журнале благодаря кому получила? Если бы я не был учредителем, никто бы тебя без опыта на такую должность не принял. Ты хоть понимаешь это? И если я скажу – вылетишь ты оттуда, как пробка из бутылки.

   Вика поджала губы и промолчала, лишь мысленно укрыла Виктора кучей матов. Ничего иного она от него и не ожидала. Нормальный мужчина не приведет домой другую бабу за два месяца до свадьбы и не опустится до оскорблений и угроз. Ему же вообще было фиолетово, узнает она или нет – у Вики ведь был ключ, и она частенько приезжала на выходные. Он понимал, что она в любой момент может появиться, и все равно притащил в свою квартиру шалаву… А сколько еще их было, кто знает?

   Слов у Вики не было. Хотелось сейчас, чтобы бывший скорее ушел. А потом вымыться хорошенько. Словно в дерьмо окунулась.

   Главное – не разрыдаться при этой сволочи. А слезы уже закипают на глазах, в груди будто дыра разверзается. И дышать тяжело.

   – Что молчишь? – Виктор злился и не скрывал этого, он спустился чуть ниже и замер, облокотившись о перила. – Я вообще думал, сама прибежишь объясняться, ты же не дура, должна понимать. А я еще обязан что-то доказывать. Хочешь извинений? Из-ви-ни! – отчеканил он. – Или мне еще на колени встать и поползать, чтобы королева соблаговолила помириться?

   – Какой же ты… гад… – и Вика приложила еще парочку непечатных выражений, с яростью сверкнув глазами. Потом размахнулась и со всей силы врезала по отвратительному лицу бывшего, который стоял на пару ступенек ниже. – Пошел ты!..

   И грохнула дверью перед его носом, ощутив, как по щекам скользнули горячие слезинки. Опустилась на пол – ноги не держали – и обхватила себя руками за плечи. Тело колотило как в ознобе, дыхание срывалось. Из-за двери донесся отборный мат и громкие шаги – видимо, Виктор решил все же уйти.

   – Будь ты проклят! – прошипела Вика, трясясь от злости. – Сукин ты сын! За каким чертом ты вообще притащился… Чтоб тебе пусто было…

   Она замерла, услышав на лестнице странный грохот, громкий мат Виктора, а потом звон перевернутых жестяных ведер, которые стояли внизу ступенек. Мат перерос в странный стон, а потом снова послышались ругательства.

   Кажется, кто-то слетел с крыльца.

   Вика быстро поднялась, поспешно вытерла слезы и, резко распахнув двери, выскочила из дома.

   На лужайке Виктор катался по сухим листьям и траве в своем идеальном костюме. Он прижимал к груди правую ногу и орал. И «тварь» было самым мягким словом, которое ошарашенная Вика в этот момент услышала в свою сторону.

   Чуть не ляпнув: «Так тебе и надо!», она принялась спускаться, настороженно глядя на бывшего. Мало ли, что у него в голове – вдруг одним из разбросанных вокруг ведер пришибет.

   Как бы его теперь выпроводить поскорее, пока соседей не раздраконил? Дядька Васька из домика справа может и с дубинкой выскочить, у него к старости совсем беда с головой из-за алкоголизма…

   Вика тяжело вздохнула и сделала еще один шаг вперед.

   – Дура! Идиотка! – продолжал орать Виктор, все так же прижимая к себе ногу.

   – Давай я скорую вызову, – пытаясь успокоить бывшего, предложила Вика, едва сдерживаясь, чтобы не пнуть его побольнее. Поймала себя на мысли, что совсем не жаль ей этого козла. Сейчас он показал себя во всей красе – взрослый состоявшийся мужик, а ведет себя как девчонка-истеричка. Ноет, орет, слюной брызжет, вылупил покрасневшие глаза, жилы на шее вздулись… Смотреть мерзко. И в это вот чудовище она была влюблена…

   Понятное дело, что боль от перелома могла быть ужасная, но мужчина, воющий как ребенок, вызывал недоумение. И Вика осознала – она даже рада сейчас, что он ей изменил. Показал свою натуру – бессердечного эгоиста, который думает только о своих удовольствиях и плюет на чувства других. Хорошо, что это случилось до свадьбы.

   – Нахрен мне твоя скорая! Приедет какой-то недоразвитый алкаш… Я к нормальным врачам поеду… – Сквозь стиснутые зубы снова послышались маты, и взгляд, брошенный на стоящую чуть поодаль Вику, был ненавидящий, злой.

   Кажется, Виктор сейчас так и удавил бы ее, если бы дотянулся.

   Он достал телефон, набрал кого-то, дождался, когда ответят, и прорычал: – Пашка, мать твою за ногу, что трубку так долго берешь! Хватай такси и езжай за мной, адрес сейчас сброшу… Что? Да вроде ногу сломал, хрен его знает.

   – Так тебе и надо, – прошептала чуть слышно Вика. Она не знала, чем Виктору сейчас помочь, да и стоит ли вообще помогать.

   – Дура, что ты стоишь и пялишься? Вообще мозги отключились? – заорал, повернувшись к ней с перекошенным лицом, Виктор. – У тебя хоть какие-то лекарства есть? Больно же, сука…

   – Сейчас принесу… – не глядя на него, бросила Вика и пошла в дом, подумав, что кроме анальгина, в аптечке может ничего и не найтись.

   Оказавшись в комнате, выдохнула и на несколько долгих мгновений застыла, прислонившись спиной к двери. Подышала поглубже, прислушиваясь к доносящимся со двора воплям, снова удивившись, как могла раньше не замечать, что Виктор такое ничтожество. Тут же вспомнилось то, на что раньше она, ослепленная его красотой и ухаживаниями, не обращала внимания или чему находила оправдания. Его грубое обращение с таксистами и официантами, его крики на подчиненных, то, как некрасиво он отзывался о своей бывшей девушке, с которой прожил несколько лет…

   И вдруг Вика поняла, что ей больше не хочется плакать над осколками своей разбитой жизни. Вернее, ей больше не кажется, что жизнь разбита и полна только тоски. Еще час назад Вика не представляла, как жить дальше, а сейчас в ней начинает просыпаться желание что-то делать, наполнить свои дни чем-то интересным и важным. И работа в журнале, которую Вика, как ей думалось, так любила, не имела к этому никакого отношения.

   Ей нужно подумать. Да, ей нужно какое-то время пожить в этом доме и привести в порядок свои мысли и желания. Остановиться. Замереть. Прислушаться к себе. Понять, что же на самом деле для нее важно.

   А пока нужно еще какое-то время потерпеть истерику бывшего.

   Вике хотелось верить, что в этот раз он исчезнет из ее жизни навсегда. Его угрозы добиться ее увольнения не пугали. Наоборот. У девушки не было никакого желания возвращаться в офис и лицезреть Виктора с утра до вечера.

   Порывшись в аптечке, Вика нашла пару блистеров каких-то обезболивающих таблеток, налила в стакан воды и спустилась к бывшему. Он уже не орал, только ругался сквозь стиснутые зубы. Пока Вики не было, Виктор подполз к яблоне и прислонился к ней спиной, попытавшись поудобнее устроить пострадавшую ногу. Покрасневшие белки глаз, дергающееся веко, дрожащие руки… Да уж, подумалось Вике, прямо идеал. Принц!

   Она молча подала ему стакан и таблетки и повернулась, чтобы уйти, решив не нарываться на новую порцию оскорблений.

   Вслед ей донеслось:

   – С работой можешь попрощаться. Видеть там твою недовольную рожу у меня желания нет. Тоже мне, принцесса нашлась! Я по-человечески к ней, приехал, обсудить хотел!.. А она тут строит из себя непонятного кого!.. Да где ты еще нормального мужика найдешь!..

   Вика обернулась, скользнув по Виктору взглядом. Жалкий, какой же он сейчас жалкий. Даже ненавидеть его не получается.

   А он замолчал, скривившись от нахлынувшей боли.

   – Я бы и по собственному ушла, – спокойно ответила Вика. – К тому же, я никогда за должностью и не гналась, это было твое желание – устроить меня в отдел. А ничего твоего мне больше нужно.

   Вздохнула и пошла в дом, решив, что Виктор и сам разберется с проблемами. А если Пашка за ним не приедет в течение часа, тогда она вызовет скорую, несмотря на нежелание бывшего жениха с ними связываться.

   Впервые за эти дни ей не хотелось плакать.

***

…Отражение кривого зеркала

   Барышня Дарья Александровна Грачевская с видом чуть пренебрежительным и равнодушным оглядела бальную залу императорского дворца – словно бы все ей прискучило и поднадоело. Сморщила прелестный носик и свой веер расписной, привезенный из Парижа батюшкой, сложила с таким видом, будто балов перевидала – и не сосчитать! И неважно, что в мыслях Дашенька ликовала и торжествовала, хотела кружиться от счастья легкомысленным ярким мотыльком и кричать на весь мир о том, как же ей весело и хорошо! Несмотря на чадящие свечи и холод из открытых окон, которые их распахнули, чтобы дамы в их корсетах да тяжелых пышных платьях не задохнулись от дыма свечей. Несмотря на то, что многие кавалеры навевали только скуку, а танцевать будто и вовсе не умели… Зато Дашенька целых два круга прошла с любимцем императрицы – Платоном Зубовым, красавцем-военным, который, говорят, как раз жену присматривает. Да и в почете он при дворе, а значит, и семья его будет обласкана милостями государыни.

   Граф, светлейший князь Платон Александрович Зубов, как шептались в полутемных нишах дворца, где любили собираться сплетницы, возвысился до звания генерал-фельдцейхмейстера и начальника черноморского флота исключительно благодаря благосклонности императрицы. Говорят, ему прочат стать генерал-губернатором Новороссии после смерти светлейшего князя Григория Потемкина… А еще говорят, что Зубов стремится занять место Потемкина не только в государственных делах, но и спальне императрицы… вот только влюбленная Дашенька верить в это не желала. И пусть вельможи его не слишком уважали и сплетничали о нем, что не слишком умен и способен Платон Александрович, зато признавали, что прилежен к делам и чужд всяких забав… Но Дашенька полагала – завидуют они его фавору при «большом», екатерининском дворе, вот и говорят всякое. Наверняка это исходит от сына Екатерины, великого князя Павла Петровича, который с матушкой своей рассорился и даже устроил свой, «малый», двор. Вот и лавируют вельможи между дворами, понимая, что чрезмерная дружба с Зубовым может обернуться опалой в случае воцарения Павла.

   А Дашенька опалы не боялась. То ли была еще слишком наивна, то ли неискушена в дворцовых интригах, и не могла отвести глаз от стройного брюнета, который сейчас почтил своим присутствием бал. Она не видела никого – ни статных генералов и офицеров, ни кавалеров в лентах, ни черкесов, ни длиннобородых купцов, ни разряженных по последней моде дам в широких пышных юбках с воланами и кружевом… Вот только на нее Зубов и не глядел, отчего Дашенька тосковала и страдала втайне, не имея смелости кому-либо доверить свои чувства. Знала, что это вызовет только насмешки или жалость. Поэтому на публику была как всегда весела да улыбчива, чтобы никто не понял ее тайные желания да печали.

   – Слышали, Зубов снова дал повод для ревности своими ночными прогулками… – шепталась рядом с ней графиня Заболоцкая, и Дашенька вся обратилась в слух. – Ссорились они из-за этого… но вскоре помирилась, зато Ее Величество срывала потом сердце на придворных… тех, кого подозревала в причастности к похождениям Платона Александровича…

   Вскоре сплетницы принялись обсуждать какие-то совсем неинтересные для Дашеньки события, а она бросила самовлюбленный взгляд в ближайшее зеркало – нежно-розовое платье с открытыми плечами и пеной тончайшего французского кружева, золотистые локоны, белая фарфоровая кожа, которой не нужны свинцовые белила, что ввела в моду императрица. От природы барышня Грачевская была бледна да тонкостанна, хрупка костью да изящна, словно статуэтка восточная. Ей даже корсет не слишком давил ребра. Взгляд своих синих пронзительных глаз Дашенька перевела на блестящее собрание разряженных дам и господ, пестревших разнообразными цветами своих нарядов… На вышколенных военных в красивых богатых мундирах, при орденах с алмазами. Нельзя все время смотреть на Зубова, заметят, и Дашенька все время одергивала себя, когда понимала, что слишком долго глядит на него.

   – Милочка, как я рада вас тут видеть, – с сильным французским акцентом произнесла подошедшая к ней графиня Луиза Гуффье, рожденная Фитцензауз, бывшая фрейлиной при «большом» дворе и дальней родственницей Дарьи по матери.

   Девушка учтиво присела в реверансе, как ее учила гувернантка, специально выписанная батюшкой из Парижа, мило улыбнулась и подумала, как было бы чудесно, если бы графиня замолвила за нее словечко при дворе. Может, императрица соблаговолила бы и Дашеньку приблизить к себе по протекции?.. Не впервые уплыла она в грезы, где красовалась на балах как фрейлина Ее Императорского Величества. Екатерина взошла на престол, чтобы стать Великой, и для таких мечтательных барышень, как Дашенька, была предметом зависти и образцом для подражания. Сверкала ярче солнца на престоле российском. Манила и завораживала… Отчего-то даже ревности не было в Дарье, когда слушала она дворцовые сплетни – не верилось, что Зубов станет фаворитом Екатерины…

   Фрейлина что-то рассказывала, сплетничала, Дашенька ее почти и не слушала, но вовремя кивала и вздыхала, словно соглашаясь или сетуя. В жизни императорского двора, куда теперь допущена и Дашенька, балы всегда проводились торжественно, будучи в промежуточном положении между высочайшим выходом Ее Величества и развлечением высшего света. Всегда строго регламентированные, со сводом официальных и негласных правил, с которыми Дашеньку графиня Гуффье ознакомила заранее, так что девушка полагала, что она ко всему готова и все сделает как положено.

   – А вот лихо отплясывать с господином Зубовым я бы вам не советовала, – донеслось до нее, и Дашенька удивленно заморгала, посмотрев на родственницу – она и правда приняла один раз его приглашение и млела в сильных руках, не чувствуя ног и не видя ничего перед собой – только его черные глаза. – Поговаривают, именно он станет новым фаворитом при дворе…

   Барышня Грачевская натянуто улыбнулась и кивнула, распахнув веер и спрятав за ним свою растерянность, когда поняла, что ее фальшивая улыбка медленно гаснет. Глаза оставались двумя стеклышками – холодными и безразличными. Вот как… Неужели правду говорят? Не сплетни это?..

   Сердце Дашеньки билось испуганной птицей, а бал кружился вокруг нее бесконечным и нелепым калейдоскопом, слишком сверкающим и блестящим. И девушка ощутила, как здесь нехорошо да тошно – и свечи эти чадят, и холод до костей пробирает… И воздуха не хватает. Да и корсет, кажется, сдавил ребра так, что и не вздохнешь. Все заискрилось перед глазами, замерцало, и последнее, что сомлевшая барышня увидела, было обеспокоенное лицо графини, склонившейся над ней.

ГЛАВА 2

Вика с криком проснулась, чувствуя, как сдавливает ребра странной тяжестью – будто стальные круги и пластины сжимают грудь. Хватая воздух широко открытым ртом, она села, подтянув одеяло. Нестерпимо воняло воском и чем-то приторно-сладким, гнилостным, отчего к горлу подкатила тошнота. Все еще кружился перед глазами роскошный дворец с лепниной и мрамором и слышался стихающий шепот чужих незнакомых голосов.

   Сон про императорский бал оставил после себя тяжелое, гнетущее чувство безысходности и тоски. Словно это она, Вика, издалека смотрела на красавца-военного, а не некая барышня из прошлого… Словно это ей говорили о том, чтобы она забыла о нем, не смела даже думать.

   Надо же было так переволноваться, чтобы видеть такие реалистичные сны!

   Попытавшись отдышаться, Вика перевела взгляд в окно – там все еще царила ночная тьма и кривой серп луны светился среди облаков. Чуть пожелтевшие листья яблони изредка кружились в сумерках, медленно опадая на землю, и тонкие ветки стучали в окно при каждом дуновении ветра. Сон медленно исчезал из памяти, оставляя только полынную горечь и странное сочувствие той девушке, эмоции которой только что пережила Вика.

   Вообще такие сны случались довольно часто – яркие, запоминающиеся, сюжетные, которые могли стать готовыми рассказами или повестями. Иногда Вика даже записывала их, но редко когда удавалось воссоздать атмосферу сна, перенося его на бумагу.

   Но сейчас, к собственному удивлению, Вика почувствовала странный писательский зуд – хотелось немедленно вскочить и броситься к ноутбуку, пока не забылись подробности этого печального, но такого красивого сна… Пока еще кружили перед глазами картины бала, на котором галантные кавалеры и нарядные дамы, сверкающие от драгоценных камней, жили своей удивительной жизнью – любили и ненавидели, интриговали и пытались добиваться милостей… Отбросив одеяло, Вика вскочила и, как была в сорочке, бросилась в соседнюю комнату, к ноутбуку.

   Впервые за долгое время работа над текстом была ей в удовольствие и результат не вызывал желания переписать все к чертовой матери или удалить. Пальцы быстро летали над клавиатурой, губы шевелились, словно было важно проговорить вслух каждое слово, а лоб Вики то и дело пересекала морщинка, когда она хмурилась, ненадолго задумываясь над каким-то словом или образом.

   Девушка очнулась, когда в окне забрезжил алый рассвет. Удивленно подняла голову, глядя на робкие солнечные лучи, падающие на старый, чуть истрепавшийся ковер, который они с мамой так и не выкинули, хотя давно собирались… Вика потерла виски и зевнула, с удовольствием посмотрев на текст на экране. Ровные строчки вызывали чувство радости, а тот факт, что при мысли о бывшем женихе не хотелось рыдать и биться головой о стену – и вовсе принес ни с чем не сравнимое ощущение свободы.

   Да, она свободна от ревности и попыток подстраиваться. Свободна для чего-то нового, пусть даже придется отказаться от некоторых привычных вещей и научиться жить более скромно. Но деньги не казались больше единственно важной ценностью, хотя ставить крест на карьере Вика не собиралась. Просто решила дать себе возможность отдохнуть от всего, отложив на потом заботы и проблемы.

   Хотелось просто писать, просто ходить по лесным тропинкам, просто дышать волглым осенним воздухом и радоваться каждому новому дню.

   После того, как Паша усадил матерящегося Виктора в машину, и они уехали из поселка и Викиной жизни, девушке и правда стало спокойней. Сейчас, несмотря на то что спала она всего часов пять, Вика была бодра и полна энергии.

   Немного подумав, она сварила себе крепкого бодрящего кофе с корицей и принялась собираться на велопрогулку. Она еще в первый день обнаружила в сарае свой старенький велосипед, который оказался на ходу, и сейчас ей безумно захотелось прокатиться по окрестностям. Выветрить из головы все мысли и отдаться быстрой езде, которую всегда любила.

***

Вика ехала мимо реки, к берегу которой спускался пологий склон. С другой стороны росли мощные клены, и сквозь выцветшую листву просвечивало яркое утреннее солнце. В выходной в такую рань – примерно в семь утра – народа почти не было, все еще отдыхали или занимались своими делами, так что безлюдная дорожка вдоль реки принадлежала только Вике. Засмотревшись на блики солнца на воде, похожие на кусочки расплавленного золота, девушка вдруг потеряла ощущение в пространстве и поняла, что ее куда-то заносит, а руль выровнять она уже не успевает. Вдобавок ноги сорвались с педалей, велосипед тряхнуло, и Вика с воплем полетела вправо… Грохнулась в кучу листвы, зацепив старый пенек и стукнувшись о велосипед, который еще и приложил ее по ноге, упав сверху.

   – Девушка, вы как? Сильно ушиблись? – прозвучал над ней участливый мужской голос.

   А Вика только и смогла что кивнуть, пытаясь выбраться из-под велосипеда. После недавнего дождя листва была мокрая, чуть подгнившая, и этот сладковато-тошнотворный запах снова напомнил сегодняшний сон.

   Вика ощутила, что тяжесть велосипеда исчезла, а ее саму чьи-то сильные руки подняли и бережно поставили на тропинку.

   – Спасибо, – пробормотала она, подняв голову, чтобы рассмотреть незнакомца – он оказался выше почти на голову.

   – Эта тропинка после дождя – не самый лучший вариант для велика, – улыбнулся мужчина и представился: – Я Филипп, а вы к кому-то в гости приехали?..

   Он оказался хорош собой, со спортивной фигурой и черными волосами почти до плеч, сейчас собранными в низкий хвост на затылке. Серые спокойные глаза, легкая улыбка на тонких губах. Похож на актера из сериала «Горец», вдруг подумалось Вике, и ей стало неловко, что она так пристально его рассматривала. И вообще… что-то было в нем неуловимо знакомое – в мимике, жестах. Казалось, они были знакомы когда-то. Впрочем, поселок не очень большой, мало ли… может, и встречались.

   – Да нет, не в гостях, живу я теперь здесь, – ответила девушка. – Я Виктория.

   – Очень приятно! – Филипп все еще держал ее велосипед, пока Вика пыталась отряхнуть листья и веточки с велюрового костюма, но те упрямо цеплялись к капризной ткани. – Может, вам помочь дотащить эту рухлядь? Тут цепь слетела и с рулем что-то, тяжело будет вам его катить.

   – Может, и помочь, – вздохнула Вика, с тоской покосившись на велосипед. Было жаль, что прогулка закончилась так неудачно.

   И все-таки, откуда она знает этого Филиппа?

***

– Ты здесь живешь? – Филипп рассматривал маленький домик с высоким крыльцом и невысокий забор, за которым виднелся заросший сад.

   Как-то незаметно они перешли на ты, словно сто лет общались, пара фраз – и вот парень уже кажется чуть ли не другом. Это немного пугало, но в то же время девушка была рада, что способна хоть на какие-то эмоции и общение. Поначалу ей думалось, она вообще запрется тут в одиночестве в старом доме.

   Вика кивнула, бросив быстрый взгляд на дом – да уж, не хоромы. Желтые и бордовые хризантемы на клумбе, темно-зеленые доски забора, огромный рыжий кот на воротах – соседский Тимка считал всю улицу своей личной территорией и даже гонял мелких собак. Возле дома – раскидистая яблоня, усыпанная плодами. Вике подумалось, что нужно обязательно собрать яблоки, будет жаль, если пропадут.

   – Я вспомнил тебя, – вдруг широко улыбнулся парень, пристроив велосипед возле забора, – ты же Ванька!

   Вика вздрогнула от неожиданности. Ванька – потому что Иванова. И потому что неуклюжая и неловкая. Ей в детстве все никак прозвище придумать не могли – не была она ни рыжей, ни худой, ни толстой, чтобы к внешности прицепиться, самая обычная девчонка. Вот и начали ребята умничать – у всех есть прозвища, а у Вики нет. И один мальчишка, Громов, племянник хозяина лодочной станции, прозвал ее Ванькой-встанькой за то, что она постоянно влипала в неприятности, но в итоге из любой задницы… то есть любой проблемы выходила целой и почти невредимой. Синяки и ссадины не считаются – она никогда ничего не ломала, даже если падала с крыш и лестниц. Поедет на велике кататься – влетит в столб или крапиву, на лодке – обязательно в воду свалится, и вечно то платье порвет, то обувь потеряет, то с кем-то подерется, то ее пчелы искусают, то муравьи, то еще какие-то насекомые… то еще что случится… Кстати, сегодня она свое детское прозвище полностью оправдала! На ровном месте влететь в дерево, задумавшись, это еще уметь нужно!

   Стоп, так это же и есть тот самый парень?.. И Филипп – довольно редкое имя. И как она его сразу не узнала? Впрочем, в последний раз он приезжал на каникулы, когда им было лет по тринадцать. Говорили, Громов переехал с родителями на юг, не то в Сочи, не то в Адлер.

   – Ты не узнала? – спросил Филипп, возвышаясь над ней. – Скелет Филька, помнишь?..

   – Надо же, совсем и не скелет уже, – улыбнулась Вика, невольно обратив внимание на его бицепсы. – Ты тут какими судьбами?

   – Дядька совсем плохой стал, болеет сильно, – посерьезнел парень, и глаза его потемнели, в голосе послышалось беспокойство. – Я и приехал погостить, лет десять его не видел, то учеба, то работа… А потом бросил все, ушел в свободное плавание. Мне теперь все равно, где сидеть за монитором – хоть в пустыне, был бы интернет… Бабушки Тани нет уже?.. – вдруг спросил он, покосившись на двор. – Сочувствую. Я сначала не понял, чей это дом…

   И правда, при бабуле все тут было более ухоженное, она любила цветы, и все клумбы, что еще остались возле дома, ее заслуга.

   – Спасибо… Три года назад умерла, – тихо ответила Вика, ощутив противный комок в горле.

   И подумала – наверное, не очень вежливо будет, если она сейчас друга детства не пригласит на чай?.. С другой стороны, вежливостью Вика никогда не отличалась и гостеприимной хозяйкой не была. Она вообще в последние годы предпочитала живому общению тихие спокойные вечера с книгами или одиночные прогулки. Подруги постоянно обижались, что ее никуда не вытащить – ни в клуб, ни на шоппинг.

   Единственный, с кем она виделась с удовольствием – Виктор. Вспомнив о нем, Вика снова расстроилась, потеряв интерес к разговору с Филей.

   – У меня нога болит, я пойду, – взялась она за руль, дернув велосипед на себя.

   – Извини, что напомнил…

   Филипп явно решил, что у нее пропало настроение из-за бабули. Ну не объяснять же ему, что Вика сейчас не слишком хочет кого-либо видеть из-за хандры по поводу расставания с женихом?.. Да и не любила она жаловаться, всегда держала все в себе. После измены Виктора даже с подругами не виделась, ни разу не возникло желания взять игристого и помчаться к девчонкам, чтобы напиться и забыться, как обычно делали они в подобных ситуациях. Светка, с которой Вика дружила с универа, после разрыва со своим последним парнем недели две из клубов не вылезала и рыдала не переставая. Девчонки даже и не знают еще, что свадьбы не будет.

   И тут Вика сообразила, что впереди самое сложное – объяснить всем друзьям и родне, что торжество отменяется. И выдержать шквал вопросов и попыток утешить… Она едва не застонала вслух от этой мысли.

   – Все в порядке, – нарочито бодро сказала Вика, дождавшись, пока Филипп откроет ей ворота. – Я тут еще недели две точно, а там видно будет, так что можешь заходить в гости.

   – Буду рад, – сверкнул он глазами. – Как раз собирался сегодня напроситься. Сейчас нужно дяде помочь – причал прогнил с одной стороны, и гараж для лодок совсем дряхлый, только начали ремонт… Но к вечеру должен освободиться. Я, конечно, надеюсь, что дядька без меня справится, ничего не натворит, сегодня вечером сиделка не сможет с ним остаться, а он из-за болезни совсем странный стал, то уходит куда-то, бродит по лесу, потом не помнит ничего…

   – Жаль, что он такой стал. Помню, крепкий был, сильный… – Вика загрустила. Почти все соседи, кого она знала в детстве, умирают, стареют…

   – Так что до вечера, Ванька… Заодно посмотрим твоего коня, не думаю, что там что-то серьезное…

   – Отлично, – кивнула Вика и покатила «коня», грохочущего слетевшей цепью, во двор.

   Ворота за ней закрылись. Она прислушалась к стихающим шагам Громова и подумала – а ведь здорово, что он тут оказался. В детстве они дружили, будет приятно вспомнить все их вылазки и игры. А еще можно покататься на лодке или отправиться в лес за грибами… Но сначала нужно навести порядок в доме, двор подмести… И купить что-то к ужину. И испечь пирог с яблоками и корицей.

   От предвкушения всех этих приятных дел стало тепло на душе, и Вика бросилась за метлой, чтобы заняться уборкой двора. Рыжий Тимка внимательно следил за ней зелеными глазами с ее же забора и одобрительно мурчал.

***

Уборка в доме подходила к концу. Вика расставляла по окнам свежесрезанные хризантемы и астры в прозрачных хрустальных вазах, которые так любила бабуля. Девушка почти не устала, хотя и потратила почти весь день, чтобы привести в порядок дом и часть двора. На задворки, где были сарай и заросший травой огород, который в этом году никто не засаживал, времени просто не хватит. Да и траву рвать Вика не горела желанием, решив чуть позже попросить о помощи дядю Васю, соседа. За небольшую плату он всегда готов ей помочь – и убраться, и огород вскопать. Пенсии на жизнь едва хватало, вот и перебивался мелкими подработками.

   Вдруг издалека послышалась мелодия Синатры – зазвонил телефон, забытый Викой на крыльце. Сестра. Вредная, привыкшая лезть во все, что ее не касается. Но заботливая и всегда готовая прийти на помощь. И, наверное, откуда-то узнавшая, что у Вики проблемы.

   – Викусь, я только узнала! Не могла с тобой связаться, позвонила этому твоему, а он как начал орать гадости всякие… мне так жаль, – сразу затараторила Настя, – но знаешь, я всегда говорила…

   – Знаю, – со вздохом перебила Вика, глядя с крыльца на чистый выметенный двор, потом повернулась и пошла в дом, – он меня недостоин и вообще козел.

   – Уяснила, – поспешно сказала сестра. – Тебе там не одиноко? Хочешь, я на выходных приду? Развлеку тебя немного.

   Вика хотела было сказать, что ей уже не пять лет, чтобы ее развлекать, но промолчала. Настюхе все равно ничего не докажешь. Если она решила, что сестра рыдает в тоске и печали, значит, так оно и есть. Вика передвинула вазу и приподняла алое соцветие крупной хризантемы, чтобы цветок сразу бросался в глаза. Тонкий свежий запах, легкая вуаль осеннего тумана за окном, еле виднеющееся за облаками солнце… и запах подгорающего пирога!

   – Прости, я сейчас немного занята! – крикнула она. – Потом позвоню, хорошо?

   И не слушая, что еще говорила Настя, бросилась к духовке. Пирог спасла, хоть он и слишком сильно зарумянился, и принялась накрывать на стол, когда с чердака послышались странные звуки – стук, потом громкий грохот, словно что-то упало…

   – Что за… – Вика подняла голову и прислушалась. Все стихло, правда, ненадолго. Еще минут через пять послышался звон – пронзительный и громкий. Словно зеркало разбилось.

   Вика бросила все и метнулась к чулану, откуда был выход на чердак. Взлетев по хлипкой лестнице, будто за ней кто-то гнался, Вика растерянно осмотрела комнатушку под скошенной крышей. Все вещи были на своих местах, зеркало отражало старый сундук и кресло-качалку. Запыленное и таинственное, мерцающее жутковатыми бликами.

   – Это все нервы. Я просто переволновалась, – громко сказала Вика, чтобы побороть внезапно возникший страх перед чердаком и призраками прошлого. Казалось, из зеркальной пустоты выглядывает кто-то, оттуда скалятся дикие рожи, но, конечно, это была лишь игра света и теней.

   Но все же чувство нереальности происходящего не оставляло Вику.

   Она приблизилась к зеркалу, словно хотела убедиться, что никакие привидения оттуда не смотрят, оглядела чердак, недовольно отметив, сколько пыли здесь скопилось. Казалось, тут не убирались лет десять. Нужно обязательно добраться и вымести все это, снять паутину с балок, спустить в сад кресло-качалку… Жаль, что зеркало такое тяжелое…

   Из небольшого окошка, смотрящего на улицу, Вика увидела идущего к ее дому Филиппа. С бутылкой вина и огромной коробкой конфет он смотрелся немного нелепо, но очень мило. Вике вспомнилось, что он всегда был сладкоежкой, и его карманы вечно оказывались полны фантиков и блестящих оберток от шоколадок.

   Точно! Она попросит Филиппа стащить зеркало с чердака!.. А еще… Она быстро оглядела комнатку, приметив в углу запыленную печатную машинку. А еще можно попробовать привести в порядок этот раритет. В юности Вике безумно нравилось стучать по клавишам этой машинки. И если сейчас она так и не решится за нее сесть, то это чудо хотя бы украсит ее маленький кабинетик, как Вика стала называть комнату, в которой работала.

   Снова услышав странный стук со стороны зеркала, Вика испуганно вздрогнула и обернулась. Но увидела в отражении лишь свое встревоженное лицо.

   – Наверное, стоит попить валерьянки, – решила она и пошла к лестнице, чтобы встретить гостя.

   Совсем нервы расшатались!

***

– Привет, проходи, – Вика улыбнулась, принимая торт и вино.

   – А помнишь, ты грохнулась с той ветки и повисла на подоле своего платья? – Филипп кивнул на яблоню. – А потом мы сперли нитки с иголкой и попытались зашить дырку, но нас поймали на горячем?

   – Ага. А потом мы ночью сбежали на кладбище искать призраков, – подхватила девушка, заходя в дом, откуда вкусно и сладко пахло пирогом.

   – Мм, какой аромат! – Долговязый Филя, переступив порог, словно занял собою все пространство, а проходя в комнату, ему и вовсе пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой – дверные проемы в домике Викиной бабушки были низковатыми, как и потолки. – Чувствую, магазинный торт нам не понадобится с такой вкуснотищей. Я помню, твоя бабушка постоянно яблочный пирог с корицей делала, а еще духовые с грибами и капустой… Сто лет не ел ничего такого!

   Вике неожиданно стало приятно, что ее старания оценили. Невольно вспомнилось, что Виктор никогда не говорил ничего хорошего – какой бы ужин она ни приготовила, чем бы ни попыталась удивить… Он вообще не любил домашнюю еду, предпочитал ездить в рестораны или заказывать что-то из восточной кухни. А роллы и слишком мудреные блюда Вика не любила, но молчала, не желая, чтобы эту ее нелюбовь приняли за капризы. Она помрачнела, осознав, что мысли ее снова крутятся вокруг бывшего, и нервно заправила за ухо мешавшую прядь волос.

   – Извини, что напомнил. – Филипп принял на свой счет изменившееся Викино настроение. – Я понимаю, что ты очень любила ее…

   – Все в порядке, – попыталась улыбнуться девушка и поставила на стол высокие хрустальные бокалы, тоже бабушкины, из старинного сервиза. – Жизнь продолжается, мы должны жить сегодняшним днем. А что было… было и прошло. Хорошо, когда есть о чем вспомнить. А бабуля… она прожила долгую и счастливую жизнь. Хотела бы и я в здравом уме встретить свое девяностолетие. Она ведь до последнего все сама делала, до жути не любила, когда ей напоминали о возрасте и пытались помогать.

   – Ты права, – пробормотал Филипп и неловко замолчал, открывая вино, пока Вика резала пирог и клала мясное рагу в изящные синие тарелки.

   Разговор не клеился, то и дело повисало странное молчание, и тут на чердаке опять что-то грохнулось и зазвенело – примерно так же, как днем, когда Вика напугалась.

   – Это еще что за… – поднял голову парень и прислушался.

   Скрип половиц. Чье-то тяжелое дыхание. Звон, словно просыпались металлические спицы. Завывание ветра в трубе – громкое и угрожающее.

   – Да у тебя тут как в старом английском поместье с привидениями! – Филипп сделал глоток вина и перевел взгляд на Вику.

   – Не то слово, – подхватила она эту легкую тему, потому что неловкое молчание, снова воцарившееся перед его фразой, слишком тяготило. – У меня даже есть настоящее фамильное зеркало с призраком! Представляешь? Не знаю уж, кто затащил его на чердак, но в детстве – я хорошо помню – оно вечно стояло в чулане занавешенным. А бабушка только отмахивалась, когда я спрашивала, почему она им не пользуется. Говорила – упало, остались трещины, а выкинуть жалко. Но я проверяла – целое оно было, никаких трещин. Когда сказала это бабушке, она меня почему-то отругала – мол, не смей лезть к зеркалу, потом в церковь потащила на службу, отпаивала какими-то травами… В общем, с вопросами про это зеркало я больше ни к кому не приставала, не слишком хотелось, чтобы про меня говорили, что я бесноватая и святой водой брызгали… а потом и забылось это все…

   Вика рассказывала все это с улыбкой, но почему-то ладони ее холодели, а сердце отбивало учащенный ритм, когда она слышала, как завывает ветер в трубе. И не оставляло противное чувство, что на чердаке кто-то есть.

   – Ты всегда верила в какую-то мистическую чушь, – наклонился вперед Филипп, и глаза его загорелись от воспоминаний. – Помнишь, в старой бане мы вызывали всяких ведьм и чертей… А еще ночной поход на кладбище? Мне тогда дед лозиной так вломил, я сидеть не мог!.. Они же нас полночи искали, пока мы лазили по развалинам часовни!

   – Но ты тогда получил не только за то, что мы сбежали ночью, – вспомнила Вика. – Я же тогда упала и руку вывихнула, лоб о камни разбила… А ты сказал всем, что это была твоя идея – идти в часовню! Хотя это я придумала…

   Ее перебил дикий грохот, донесшийся с чердака, и истошный кошачий визг. Вика и ее гость вздрогнули и одновременно вскочили, посмотрев на потолок. Девушка неловко зацепила свой бокал, и красная змейка пролившегося вина быстро заскользила по белой скатерти.

   – Да что ж это такое! – Вика поспешно начала промакивать пятно салфетками, но бесполезно. Оно приобретало жутковатый фиолетовый отлив и расползалось все сильнее. Скатерть стало до слез жаль – тоже память от бабушки. Вика вдруг разозлилась на себя и свою слезливость – что-то она стала слишком сильно ностальгировать.

   – Погоди, где у тебя соль? Быстрее отстирается… – Филипп взял солонку и присыпал пятно. – И давай посмотрим, что там на чердаке.

   – Судя по кошачьему ору, это соседский бандит туда попал и разнес мне весь чердак… – Вика первой направилась к выходу из комнаты. – Кстати, ты мне не поможешь? Я хотела зеркало вниз перенести и кресло-качалку.

   – Без проблем, давай, показывай своих призраков, – скорчил шутливую гримасу Филя.

   – Смотри, дошутишься. Пойдем искать клад в часовне! Тот, что в детстве так и не нашли! – таким же тоном ответила Вика и рассмеялась. С этим парнем ей не было страшно лезть на чердак, несмотря на странные звуки. Да что там и правда могло произойти? Кот что-то перевернул, да и все, как бы несчастного не придавило…

   – А что, мне нравится твоя идея, – подмигнул Филипп. – Заодно в склеп заберемся, туда вообще никто не лазил сто лет, может, одинцовское золото там спрятано?

   – Ты что, веришь в эти сказки? – фыркнула Вика, распахивая дверь в чулан. Наверху раздавался скрежет когтей, будто кот что-то зарывал. Ну вот, только кошачьего туалета ей на чердаке не хватало для полного счастья!

   – Каждая такая байка на чем-то основана. Говорят, незадолго до того, как хозяином в старинном поместье стал Одинцов, тут жила любовница некоего Зубова, фаворита Екатерины после смерти Потемкина. Вот он, по слухам, все подарки императрицы у нее и спрятал перед тем, как в немилость впал, – поймав удивленный взгляд Вики, Фил объяснил: – Понятно, если клад и был, то его еще большевики отыскали, когда перевернули тут все с ног на голову… Но все равно любопытная сказочка… Не находишь?

   – Любопытная, – согласилась Вика. – Кто бы мог подумать, что возле Москвы могут быть такие места… не Одинцово, а прямо какие-то пиратские острова…

   Парень принялся подниматься по лестнице, девушка за ним.

   – Что это еще за черт? – выругался Филипп и замер, глядя на что-то, но Вике за его спиной не было видно.

   – Что такое? – Она вытягивала шею, чтобы из-за его плеча хоть что-то рассмотреть, но света от единственного окошка под потолком было недостаточно, да и ростом она не вышла.

   – Вот уж точно дом с призраками! – присвистнул парень и забрался на чердак, потом помог подняться туда девушке. – Ты только погляди…

***

…Отражение кривого зеркала

   – А все от ваших корсетов да голодухи, ты вчерась почитай не ела перед своим балом проклятущим, как птичка поклевала… – бормотала старая нянюшка, хлопоча вокруг привезенной с бала барышней. – Сомлели, ударились, вот и видится всякое… Нужно с деревни Феклу позвать, пусть прогонит хворь своими травками… а то блажится всякое…

   Про Феклу Дашенька много слышала, но ничего хорошего. Жути всякие, страшилки да байки деревенские. Мол, с чертями живет да ночами в полнолуние звезды с неба ворует. Ведьма, мол, Фекла.

   – Что блажится-то, Полюшко? – спросила Дарья, чувствуя слабость. Голова кружилась, все плясало вокруг, туман стоял, в котором то и дело пропадало круглое лицо нянюшки и слышались издалека звуки оркестра, что играл на балу императорском, с которого поспешно барышню привезли.

   Смутно Дашенька припоминала, что снилось ей что-то нехорошее, что кричала она и плакала… Тонула в болоте, по лесу дремучему бродила, от волков убегала… от чудищ жутких, шерстью заросших – рогатых да с копытами, на чертей похожих. А еще будто в черную воду проваливалась и, наглотавшись ее, дышать не могла, пыталась выплыть из проклятой речки с холодной водой, цеплялась за коряги и корни деревьев, что спускались по скалистым берегам отвесным, да только обрывались корни, и снова ледяная колкая бездна принимала ее… И опускалась Дашенька на дно, покрытое дивным лилейником черным, усыпанным острыми гранитными камнями и россыпями малахиту дивного… И среди водорослей скользили рыбьи тела с блестящей чешуей, и рыбы-девы с огромными черными провалами глаз глядели на барышню из тьмы, из морока изначального… тянули к себе холодными противными руками когтистыми… и исчезало все в вечном сумраке…

   – Неважно, то сон плохой был, да и все, – вошедший в покои дочери барин строго одернул старуху, уже открывшую было рот, чтобы рассказать про мучившие Дарью кошмары. Высокий бородатый мужчина с лицом грубой лепки и огромным орлиным носом – был он хорош собой, и только огромный шрам на щеке вызывал оторопь.

   – Сон али не сон, а барышня слаба больно, – уперлась старуха.

   – А всяких ведьмачек крепостных я тут не потерплю, слыхала, Полька?.. – гаркнул барин, сверкая черными глазищами. – Не хватало тут еще чертовки энтой, дохтура я вызывал ужо, лечиться, дочка, будешь по науке!

   – Тьфу бы на вашу науку, – едва слышно пробормотала старуха и поспешила сбежать – то ли все ж искать свою знахарку, то ли гнева барского убоялась.

   Александр Никитыч на расправу был скор, чуть что – розгами сек или отправлял к своей сестре в дальнее поместье, там всегда тяжелой работы хватало – в поле да артелях при лесопильне некогда было в гору поглядеть, не то что пререкаться. И Полина то хорошо знала. Сынка ее, бунтаря да колоброда, Ваньку, отправил барин того года к Нюрке-упырице, как тетку Дарьину прозвали меж собой крепостные. Барыня про прозвище свое знала, злилась да ярилась, но поделать ничего не могла. На лесопильне Ванютка тепереча, тяжкий труд да опасный, но делать нечего, все они под господами, холопы, ходят.

   – Поговори мне ишшо, поговори, – незлобливо отозвался Александр Никитыч и перевел взгляд на бледную дочку. – Ты мне вот чего, Дашка, скажи, что на тебя нашло-то? Такой шанс был при дворе себя показать да жениха выбрать, а ты… – но он отмахнулся, когда Дашенька приподнялась на локтях и попыталась что-то сказать, словно и не нужен был ему ответ. – А ты не моя порода, Дашка, ох не моя. Мы в роду все крепкие, сильные, не то что твоя мать. Знал бы, другую женку себе выбрал… Она ж и сына мне так и не родила, едва тебя выносила… Ты не гляди так с обидой, не гляди, любил я твою мамку, но что ж тепереча, коли померла она… Вот я к чему, Дашка, веду. Живем мы с тобой одни ужо который год, ты замуж скоро пойдешь, а мне наследник нужен. Кому я все оставлю, поместье и земли свои… Тебя не обделю, не бойся. Но хочу я своему роду оставить все нажитое. Разумеешь?.. Хочу я жениться на дочке Зубова…

   Батюшка всегда в первую очередь о себе думал, горько подумалось барышне. Но вдруг до нее дошел смысл его слов.

   – У Платона Андреевича дочка есть? – округлились синие глаза Дашеньки, и упала она на подушки, до синевы побледнев, даже венки на висках выступили.

   – Не у Платона, у брата его, Александра… – отмахнулся барин, потом лицо его вытянулось. – А ты что так помертвела, Дашка? Ты что мне – на Платона вздумала засматриваться? Так вот тебе мое отцовское слово – даже думать не смей! Женихов прорва, выбирай кого хошь, а этого гуляку… – Он расстроенно махнул рукой. – Брат его давеча жаловался, что мот Платошка да игрок, а еще польстился на Катерину нашу матушку…

   – На саму императрицу? – с придыханием спросила Дашенька, вспомнив, что услышала на балу. И снова так больно стало, так тоскливо, будто стоит она над пропастью, на дне которой туман клубится, и нет пути ей – только в ущелье птицей раненой броситься…

   – На саму, – сурово поглядел на нее батюшка. – Вот брат его – достойный человек, и Настена его хорошей женой станет, приданое за ней дают богатое…

   У приоткрытой двери послышался судорожный вздох, что-то упало, зазвенело, кто-то вскрикнул, и потом топот раздался по коридору, будто убегал тот, кто подслушивал в коридоре.

   – Кто это там? – обернулся барин недовольно.

   – Радка то была, – мстительно выдавила Дашенька, которая успела увидеть со своей кровати черную гриву цыганки – кто еще патлатый по поместью ходит, как не она?

   Терпеть барышня не могла батюшкину полюбовницу, цыганку Раду, которая пришла того лета с бродячим табором, да так в поместье и осталась. Вроде как горничной, но слуги шептались о разном, да и барышня была уже достаточно взрослой, чтобы понимать – многие господа позволяют себе с артистками да крепостными девками тешиться.

   Вот только Рада эта гордая больно, смотрит на всех царицею. Ишь, нашлась тут королевишна! Вот женится батюшка, тогда узнает Радка свое место! Вышлет он ее, прогонит! Уж Дарья о том позаботится… Если сама не справится – так в помощь новую жену батюшкину позовет…

   А то взяла Радка моду глядеть на всех так, будто она тут хозяйка! Нищенка да бродяжка, не чета она такому человеку, как Дашенькин отец!

   А то, что сказал он про Зубова забыть – так не бывать тому. Упряма барышня, как и отец ее, упряма и своевольна, привыкла всегда получать, что хочется. И тут не отступится. И пускай сама императрица глаз на ее милого положила, а только стара уже она и смешна. А Дашенька хороша, молода, красива… кого хочет – околдует!

   – Ладно, дочка, ты не хворай мне, дохтор приедет скоро… а мне в столицу надобно, может, привезти тебе какую побрякушку или кружево заграничное? – Барин встал, обеспокоенно на двери поглядывая, видать, собрался идти за своей полюбовницей.

   Дарье мерзко стало, противно. Но она лишь улыбнулась мягко да нежно. Ничего, она с этой Радкой управится…

   – Хочу я зеркало красивое, похожее, говорят, есть у императрицы, в полный рост, в раме из листьев и винограда… Привезешь?.. Такое точно хочу!

   Барин задумался странной просьбе, но кивнул, поцеловал дочку и вышел, громыхая сапогами. А барышня осталась одна – злиться да негодовать. И что это старухе все должно доставаться? Несправедливо!

   И зачем она это зеркало захотела? Видела его во дворце, ничего особенного… Как черт под руку подбил! Лучше бы гарнитур бриллиантовый попросила…

   И подумалось, что нужно сказать нянюшке, пусть приведет свою знахарку, пока батюшка в отъезде, может, чем и поможет она Дашеньке. Слыхивала барышня от крепостных девок, что сильная ведьма эта Фекла, приворожить может, порчу наслать… Зубова возьмет и причарует Дарья, забудет он про свою старуху! Пусть она и императрица.

ГЛАВА 3

– Ты в порядке? – услышала Вика настороженный голос Филиппа и недоуменно огляделась, открыв глаза и приподнявшись на локтях. Ее гость склонился над ней, лежащей на пыльном полу чердака.

   Она что, в обморок упала? Странно, никогда с ней такого не случалось, даже когда она диплом писала и не спала почти, анемию и истощение заработала… Тусклый закатный свет падал из окошка под потолком, и в оранжевом мареве кружилась в воздухе пыль.

   – У тебя часто случаются такие приступы? – продолжал допытываться взволнованный Филипп. – Может, стоит поехать в больницу?

   – Это впервые, – покачала головой Вика, – и не хочу я никуда ехать… Зеркало! – вдруг вскрикнула она, оборачиваясь. Неужели она так переволновалась из-за разбившегося зеркала, что сознание потеряла? Последнее, что помнила – как забралась на чердак вслед за Филей и увидела странную тень, склонившуюся над осколками зеркала. Пустая рама стояла в углу, завешенная паутиной. И тень эта была страшна как черт – лохматая старуха костлявая в старинном платье да огненными глазами. Так глядела она на Вику, так скалилась – будто и правда призрак ожил из жуткой сказки. А напротив черной старухи сидела на полу прозрачная девушка, будто из дыма костров сотканная, и жалобно тянула к Вике руки-веточки, а на лице ее такой был ужас… И узнала Вика девушку – во сне ее видела прошлой ночью.

   Но никаких осколков сейчас не было и в помине. И тем более – людей или теней. А совершенно целое зеркало стояло у стены, отражая кресло-качалку и сундук, на котором примостился рыжий соседский кот, сверкая недовольно зелеными глазищами.

   – Целое, – так же растерянно отозвался Филипп. – Оно целое. Представляешь, глазом не успел моргнуть, когда ты отключилась, потом поднял голову – а оно уже целое.

   – Что за… – поморщилась Вика, садясь. В висках стрельнуло острой болью. – Я не понимаю… Ну мы же видели, что оно упало и разбилось. Так не бывает, чтобы… чтобы обоим померещилось!

   – Получается, бывает, – сел рядом с ней парень, не обращая внимания на пыль. – И тени эти странные. Я вообще подумал, сюда кто-то пробрался, они были похожи на людей, закутанных в…

   – Саваны, – закончила за него Вика и снова посмотрела на зеркало. – Или старинные плащи.

   Что за чушь? Не могут два взрослых адекватных человека одновременно увидеть одинаковый глюк!

   Кот пронзительно зашипел, глядя на зеркало, вскочил и выгнулся дугой, словно чувствуя опасность. Потом пронзительно заорал, забил по воздуху лапами и бросился прочь, спрыгнув с грохотом в чулан и явно что-то там перевернув.

   – Как он вообще умудрился сюда забраться? – Филипп удивленно смотрел вслед коту. – Нет, это невозможно! Я же видел, что оно было разбитое!

   Он поднялся и подошел к зеркалу, чтобы внимательно его осмотреть.

   – А бабушка все время говорила, что оно треснуло, поэтому в него нельзя смотреться, – задумчиво проговорила Вика.

   – Примета такая? – Филипп провел пальцами по поверхности зеркала. – Ну не такая уж и большая эта трещина…

   Вика нахмурилась – она точно помнила, что никаких трещин на зеркале в прошлый раз она не обнаружила. Как и тогда, в детстве, когда все ей говорили, что зеркало разбито. Встала, чувствуя, что голова немного кружится, а перед глазами темнеет, но, сделав вид, что все в порядке – еще не хватало, чтобы Фил ее в больницу потащил! – приблизилась к зеркалу. Абсолютно целому, без каких-либо сколов и царапин. Да что же это за чертовщина?..

   – Я не вижу тут трещин, – тихо сказала она, наблюдая, как пальцы Филиппа скользят по зеркальной глади. В отражении оба они казались бледнее, будто сами вдруг стали призраками.

   – Вот же она… – Он провел пальцем, очерчивая невидимую девушкой трещину.

   Она лишь растерянно пожала плечами.

   – Вот и бабушка так говорила… Поэтому и не пользовалась этим зеркалом, мол, нельзя смотреться в разбитое… Ты поможешь мне его вниз спустить?

   – Ты с детства плохо видела, – повернулся к ней Филипп, – может, просто в сумраке не можешь рассмотреть?..

   – Может, – как-то слишком поспешно отозвалась Вика, опасаясь, что Фил ее сейчас за сумасшедшую примет – она уже несколько лет линзы носит, так что списать все на плохое зрение не получится. Хотя в этом доме происходит что-то непонятное, и их с Филиппом помешательство – тому доказательство.

   Она обвела взглядом притолоку, на которой висели веники трав и каких-то веток. Высушенные, серые и безжизненные, они темнели наверху, напоминая о бабушке и ее увлечении травничеством. Старуха все время заваривала ароматные чаи и лечила болезни отварами… Может, тут просто какая-то нехорошая трава, а они с Филом надышались ею?.. Вика в доме больше времени провела – вот на ней и сильнее сказалось, даже обморок случился.

   Да, это единственное верное объяснение. Вполне разумное.

   Это ведь все объясняет. И ее кошмары, и странные видения…

   – Веники тоже спустить нужно? – деловито осведомился Филипп, начиная двигать к лестнице зеркало. – Тяжелое, зараза, наверное, я сам не управлюсь, нужно помощь звать. Я могу его на лестнице уронить…

   – Я дядь Васе скажу, сейчас, – спохватилась Вика и шустро бросилась к лестнице. – Я мигом!

   – Так а веники эти поснимать пока с потолка? – послышался голос Филиппа.

   – Да, их давно выбросить пора, – отозвалась Вика, на миг обернувшись.

   Правильно, нужно их выкинуть, может, тогда и странности закончатся.

***

– И какого лешего сдалось тебе это старье? Выкинуть уже его на мусорку, и все дела, – бормотал сосед, от которого слегка разило сивухой – дядя Вася не сильно-то и выпивал, но гнал самогон и мог к нему приложиться, как он говорил, для пробы. Был он при этом безобидным и всегда помогал Вике, если она просила.

   – Оно красивое, да и от бабушки осталось, жалко на мусорку, – немного растерянно отозвалась Вика, переживая, что из-за ее капризов Филипп и дядя Вася надрывались столько времени, спуская с чердака тяжеленное зеркало и остальные вещи – печатную машинку, кресло-качалку... Сундук она решила не трогать – места в доме не слишком много, куда его ставить, так не придумала. И так спасибо, что помогли.

   – Красивое, да вот разбитое! Ты никогда не слыхивала, что зеркало разбить – семь лет несчастий будет? А потом в него смотреться нельзя. – Он махнул рукой, видя, что Вика задумчиво вздыхает, но молчит.

   Зеркало уже было пристроено в гостиной – его прислонили к стене напротив комнаты, которую Вика назвала «кабинетом».

   Филипп бросил на Вику быстрый взгляд – изучающий и цепкий, потом перевел его на зеркало. Но о том, что девушка не увидела трещин, промолчал, и за это она была ему благодарна. Не хватало прослыть среди соседей сумасшедшей. Продолжать списывать все на слабое зрение глупо, ведь Вика не знала, какого размера эти «трещины», которые видят все, кроме нее. Она посмотрела на двери в чулан, подумав, что веники сухой травы нужно выкинуть или сжечь как можно быстрее. Вот Фил уйдет, она и займется. Может, тогда ей перестанет всякая чушь мерещиться?

   – Я не верю в приметы, – все же сказала Вика, видя, что дядя Вася ждет хоть какой-то реакции на свои слова. – Вы пирог будете? Я сама пекла. По бабушкиному рецепту.

   – Буду, че ж не буду, – улыбнулся сосед и закряхтел, проходя мимо с тяжеленной «Ятранью» в руках, – но ты мне его заверни с собой, я пойду, дел еще невпроворот… Эх, молодежь. – Он с грохотом поставил на стол машинку, с интересом ее разглядывая. Коснулся клавиш. – Какая штука! Хороша в свое время была, все конторские за такими сидели! Смотрится еще и неплохо… Неужели даже рабочая?

   – Попробую разобраться, – улыбнулась Вика. – Может, и рабочая. Но она столько лет пылилась на чердаке…

   – Кстати, ты Тимку не видела? – вспомнил дядя Вася. – Я его со вчерашнего дня, сволочь такую, не наблюдаю. И еда в миске целая.

   – Видела, он на чердаке был, и как туда попал, ума не приложу. – Вика направилась во двор, посмотреть, не сидит ли кот на привычном месте на крыльце, но рыжего разбойника нигде не было видно. Вернулась, чтобы отрезать пирог, и заметила, что Филипп все так же задумчиво смотрит на зеркало.

   – Ладно, сам придет, – отмахнулся сосед и, взяв угощение, отправился к себе, подмигнув Вике на прощание. – Спокойной ночи, не балуйте тут.

   – Я немного устала от этого всего… – Вика не знала, как намекнуть Филиппу, что ей хочется остаться одной, ведь нужно еще разобраться с вениками на чердаке, чтобы хоть этой ночью всякая ерунда не мерещилась. И выспаться бы...

   – Конечно, – отошел от зеркала парень и взял в руки свою ветровку, что висела в прихожей. – Не хочешь завтра покататься на лодке?

   – А твоя работа? Или ты сейчас в отпуске? – спросила Вика.

   – Я уже года три как устроился в Google, – натягивая куртку, отозвался Филипп и, пока Вика провожала его к воротам, продолжал: – Временно на удаленке, офис надоел до жути и когда появилась возможность работать в таком формате, с радостью ухватился, сейчас только командировки остались, иногда мотаюсь… Но проект у меня пока всего один и я сам выбираю время – а основные партнеры в швейцарском офисе, так что я прекрасно успеваю справляться со всем вечером или ночью.

   – А над чем ты работаешь? – заинтересовалась Вика. Она иначе представляла себе программистов – ей всегда казалось, что это угрюмые бородатые парни, сутками сидящие у мониторов и растерявшие навыки общения и социализации. По крайней мере, те айтишники, с которыми сталкивалась она по работе, были именно такими. У них свой мир, со своим языком и устоявшимися привычками, и в этот мир вход простым смертным был заказан. Филипп совсем другой. Он очень общительный, живой, словно много общается с людьми…

   – Над инфраструктурой для тестирования, – ответил он, – мы делаем сервисы, которыми потом пользуются наши разработчики для того, чтобы тестировать свой код. Иногда проводим технические собеседования с кандидатами… но это все скучно. Давай лучше я тебе на днях свои картины покажу.

   Неожиданное окончание его рассказа поразило Вику.

   – Картины? Ты художник?

   – Образования нет, самоучка. Это скорее хобби. Но мне нравится. Я всегда хотел рисовать, да все некогда было… Ладно, Ванька, – вспомнил Филипп про детское прозвище, но Вика не обиделась. – Пойду я, попробую до завтра дела разгрести, чтобы мы смогли спокойно покататься. Ты тут осторожнее со своими призраками! – и он скорчил гримасу, взъерошив Вике волосы.

   Неожиданное прикосновение его руки оказалось приятным, и Вика едва удержалась, когда его ладонь скользнула возле ее лица, чтобы не прижаться к ней щекой.

   – Обещаю, я не буду дразнить привидения, – бодро сказала девушка, улыбнувшись.

   А потом еще какое-то время стояла в синих сгустившихся сумерках, обнимая себя за плечи и глядя на оранжевую полосу на небе от сгоревшего заката, вслушиваясь в удаляющиеся шаги своего старого-нового друга. Сладко пахло яблоками и астрами, и на душе впервые за последние дни воцарился покой.

   Дождавшись, когда Филипп свернет в другой проулок, а дядя Вася потушит свет, Вика полезла на чердак. Соседи ложились спать рано, но Вика все равно решила разжечь костер на другой стороне дома – там был заросший старый сад, полуразвалившийся домик, обвитый хмелем и диким виноградом, и сухая трава как сено шелестела под ветром. Сначала Вике было даже страшновато – вдруг в этих развалинах ночуют бездомные или сидят вечерами подростки, любящие подобные укрытия? Разве сами они в детстве не обрадовались бы такому вот тайному месту для сходок?..

   Но, понаблюдав за заброшенным участком, Вика убедилась, что там бродят только соседские коты. На днях она, правда, видела, что дядя Вася иногда рвет там траву и собирает груши с одиноко стоящего посреди двора дерева. Груши и впрямь оказались вкусные – сочные, сладкие.

   Поднявшись на чердак, Вика огляделась, не веря, что ей могла примерещиться вся эта ерунда с призрачными тенями и отражениями в зеркале. Наверное, последствия стресса и усталости. Она ведь несколько ночей очень плохо спала, а перед ссорой с женихом были авралы на работе. Вика перед сдачей последнего номера в печать уходила из офиса после десяти вечера, на нервах не могла уснуть, и иногда ее вырубало лишь под утро, когда серый московский рассвет разрезал небеса.

   Сейчас, без зеркала, чердак смотрелся обычным чердаком, никакой мистики. Только вот эти веники трав, что висят, привязанные к притолоке… Подставив широкий деревянный ящик, Вика принялась срезать веревки прихваченным с кухни ножом. Ощутимо похолодало, и когда последний сухой веник, тревожно шелестя, шумно упал в пыль, Вика совсем продрогла, показалось даже, будто скользят по телу острые и неприятные порывы ледяного ветра. Наверное, сквозняк, решила девушка и набросила на плечи старинную вязаную шаль, которую поспешно отыскала в бабушкином сундуке.

   Прихватив первую охапку веток и трав, принялась спускаться вниз, но поскользнулась на ступеньке и едва не грохнулась, в последний момент ухватившись руками за перекладину лестницы и выронив веники. Тревожно завыл в трубе ветер, будто там спряталось не меньше десятка привидений, затарахтело что-то во дворе, но прежде чем Вика успела испугаться, все стихло.

   – Это просто нервы! – сказала она вслух, чтобы побороть страх. Всегда, когда ей было одиноко или она чего-то боялась в детстве, она разговаривала со своим отражением или игрушками. Конечно, смешно в двадцать пять лет успокаивать себя подобным образом, но звук собственного голоса придавал бодрости. – Ты, Викуся, просто плохо спишь и мало ешь, не бережешь себя, вот и видится всякое. Но сейчас мы эти вонючие травки выкинем, спалим, и будет все хорошо!

   Вскоре все веники сиротливо лежали на границе с пустырем, в куче они смотрелись очень жалко – высохшие, дрожащие жестяными листочками на ветру, серые и неказистые… И зачем бабушка так долго их хранила? Если бы для бани – так нет, там были другие веники. Просто для красоты? Но почему тогда не обновляла их, меняя на свежие?..

   Вика хорошо помнила, что занималась бабушка травами раз в несколько лет, причем старые не выбрасывала, лишь добавляла свежих, причем собирала их на Троицу, когда местная церковь украшена зеленью и старухи тянут потом веточки по домам, чтобы разбросать их по всем углам. Говорили, троицкая трава от злых духов и всякой нечисти защищает. Но, конечно, в эти байки уже давно никто не верил, только дети иногда пугали друг друга страшилками про воскресших мертвецов и призраков, что живут в старинной часовне, которую разрушили еще до войны… говорят, красивое было здание…

   – Так, Викуся, не отвлекаемся… мы сюда не страшные истории пришли вспоминать, а сжечь все это, чтобы меньше всякой дрянью в доме воняло. Мало ли что там бабуля навязала, может, вообще ядовитую траву нечаянно нарвала?..

   И Вика принялась сбрасывать веники в кучу, чтобы поджечь их. Но потом все же испугалась, вдруг дым привлечет внимание соседей. Какое-то время раздумывала, что делать, но потом просто побросала траву в разрушенную покосившуюся избу, которая стояла без крыши и окон, темнея среди зарослей хмеля и винограда.

   Справившись, отправилась в дом, решив, что на сегодня суеты достаточно и нужно наконец-то выспаться. Проходя мимо зеркала, улыбнулась своему отражению и погладила раму, наслаждаясь ее гладкостью. В комнате было прохладно, будто в погребе, что очень странно для сентября, когда днем еще вовсю жарит солнце. Вика поежилась и пошла в спальню, решив достать теплый плед для сна, и не заметила, что ее отражение осталось в зеркале, безумно скалясь и корча жуткие гримасы.

   А потом по серебристой глади пошла паутина трещин, и стекло бесшумно осыпалось призрачными осколками, а туманный зеркальный двойник, вращая огромными черными глазами, наполненными тьмой, шагнул из рамы и поднял острый осколок, испачканный в засохшей крови.

   Призрак улыбнулся, показав острые зубки, и сбросил маску – по лицу его пошли такие же трещины, как мгновение тому назад – по зеркалу. Узкое высохшее лицо со впалыми щеками и черными губами совсем не было похожим на Викино. Потом губы налились карминной краснотой, глаза засияли как два огромных драгоценных камня… лицо призрака наливалось соками, силами… будто прикосновение к зеркалу живого человека дало духу возможность ожить. Насколько это возможно…

   Дашенька внимательно осмотрелась, села на пол и принялась тихонечко перебирать осколки, будто пытаясь сложить из них мозаику. Но что именно она складывала – о том не знал никто. Да и сама она вряд ли знала. Запуталась, потерялась в зеркальных лабиринтах. Да и Тьма настигала. Тянула черные щупальца, высасывала последние силы, обволакивала погибельным туманом… И после смерти не смогла Дашенька Тьму прогнать.

***

…Отражение кривого зеркала

   Барышня Грачевская после своей странной болезни стала норовом больно сурова – и прежде не отличавшаяся мягкостью или обходительностью, вовсе дерзка она была да батюшке своему во всем перечила – что бы ни сказал он, что бы ни сделал. И все из-за Платона Зубова, которому Александр Никитыч от дома отказал. И хоть батюшка выполнял все другие Дарьины капризы – и зеркало в изящной раме у царицы схитрился выпросить в дар своей доченьке ненаглядной, и за границу обещался свозить, и нарядов назаказывал у лучших модисток, и цацок блестючих с камушками самоцветными накупил… Все одно ярилась Дарья да тосковала, все одно вельми недовольная ходила да жаловалась на мигрени.

   Но плута Платошку, про которого при дворе говорили, что станет он новым фаворитом при императрице, барин невзлюбил и видеть рядом со своей дочкой не желал ни при каком обстоятельстве. Да и жениха он ей приглядел уже – графа Дубянского. Лазар Иванович был человеком небедным, владел рядом заводов в Пермской губернии, а то, что у него самого была дочка на выданье, Александра Никитьича никоим образом не смущало, сам в невесты выбрал девушку юную и неиспорченную еще высшим светом.

   Но в поместье все хуже дела шли. Во-первой, Радкина сестренка пропала, которую та, когда табор уходил, с собой упросила оставить, хотела девчонке спокойной да сытой жизни… Поискали ее немного в окрестном леску да возле речки, да и забыли – кому цыганское отродье нужно-то? Может, барин и помог бы Раде, выделил бы людей на поиски, да вот после скандала, учиненного глупой бабой своему полюбовнику, охладел старик к ней.

   Со злорадством смотрела барышня Дарья Александровна, что батюшка ее перестал привечать цыганку, а не гонит только из жалости. Пристроили ее помогать на кухне, и частенько видели все, как плачет Радка – не то от тоски по сестренке, не то от горя, что полюбовник ее оставил.

   Правда, как-то увидел конюх Ванька, что шатается Радкина сестренка возле старой часовни, плачет горько, зовет кого-то. Платье ее оборвано было, травой да грязью испачкано… Но от Ваньки лишь отмахнулись – все знают, запойный он, а чего в горячке-то не привидится? Если бы и была у кладбища цыганочка, то в поместье бы вернулась. А так – как есть блазнилось пьянчужке.

   А еще слуги шептались, что после бала того злосчастного, с которого привезли ослабевшую дочь хозяина, не то разумом помутнела Дарья Александровна, не то злой дух в нее вселился. Кухарка Агашка давеча клялась да божилась нянюшке ее старой, будто самолично видала, как барышня жжет черные свечи, в зеркала глядючи, да шепчет старинные наговоры – не то проклясть кого хочет, не то… Тут не дали Агашке договорить, ключница явилась, зашикала-закричала, мол, все расскажу барину, а тот сплетниц выпорет… Вот только Фекла с деревни зазря, что ли, к барышне бегать стала, когда барин не видит? Полюшка поначалу радовалась, что знахарка помогает, а потом… потом узнала, что вместе с Феклой барышня на старое кладбище ходила, к часовенке, которая почитай уже годков двадцать заперта стоит. И с собой петуха тащила старуха… говорили так, но правда иль нет… сама ж Полюшка того не видала! А прачка потом шепталась с Агашкой, что платье Дарьи Николаевны было кровью загваздано.

   Вот оно как. Полюшка старая все это слушала да подмечала, хмурилась сердито, но не пыталась встревать да спорить – на чужой роток не набросишь платок, да и в сплетнях этих могла старая нянюшка узнать что полезного да о том опосля барину доложить, чтобы кого надо – выпороли, а кого и отослали далече от усадьбы… Да и надеялась все Полюшка, что цыганва премерзостная тоже где оступится да из милости барской и выйдет. Люто глядела старуха на девку чернявую, что полюбовницей Александра Никитыча прежде была, а Радка ужо и плакать перестала, все злобно зыркала глазищами, и как барин не видит, что змеюку пригрел? А вдруг проклянет?.. Говорят, цыганская ворожба – она сама сильная. И самая черная.

   Кто ж знал, что барышня к ворожбе той обратится перед тем, как отправляться ко двору на помолвку батюшки с Зубовой?..

   А Дарьюшка одного дня отозвала Радку из кухни, да и повела за собой. И о чем за закрытыми дверьми с цыганкой шепталась, о том старуха не смогла узнать, как ни пыталась. Ни звука не доносилось из-за двери запертой, ни шороха, будто заколдовал кто комнатку барышни, али саму Полюшку заморочил.

   Да вот только после того пропала Радка на пару дней, как в воду канула.

ГЛАВА 4

– Что за ночь была… – простонала Вика, закрываясь от солнца. Жуткие и вязкие, будто болото, тошнотворные сны мучили ее до самого рассвета. То и дело девушка вскакивала, слыша собственные крики, то и дело срывалась на рыдания… Подушка и сейчас была мокрой от слез…

   Последний сон Вика вспомнила вдруг особенно ярко – будто бы вместе с ужасной взлохмаченной старухой в старинной одежде бродит она по залитому лунным светом кладбищу… Среди могил, поросших высокой травой, среди торчащих на холмиках крестов… Скользя по влажной после дождя траве, пробирается к высокой темной часовне, держа в руках мешок, из которого невыносимо, жутко воняет.

   Старуха подгоняет, трясет своей кривой клюкой, что-то бормочет хриплым голосом, и кажется – это ворона каркает. Не может человек издавать такие звуки… Босая, грязная, сгорбленная, с уродливым лицом, усеянным бородавками и пигментными пятнами, старая ведьма скачет между могилками, иногда хохочет дико, вращая черными как деготь глазами, бьет своей клюкой по крестам, плюет на них… И кроет последними словами и церковь, и местного дьячка, батюшку Сергия… И Вике, которая дрожит от страха, идя в своем кошмаре вслед за ведьмой, так и кажется, что сейчас или небеса разверзнутся, покарав старуху за святотатство, или земля под ней обвалится, и оттуда выскочат черти да утащат ее в преисподнюю…

   Вика хочет спросить, куда они идут, хочет развернуться или убежать, выбросив смердящий мешок в ближайшие кусты, да вот только – как это и бывает во сне – невозможно сделать ни шага, словно тонет она в вязком киселе. Только и остается, что покорно переставлять тяжелые ноги – будто гири к ним привязали.

   В этом сне Вика не понимала, кто она и зачем бредет по кладбищу, и что будет, когда войдут они со старухой в часовню, но предчувствие большой и страшной беды сводило спазмом горло, вызывало лихорадочную дрожь в измученном теле. И откуда-то Вика знала, не она это, лишь тень это изменчивого мира снов, настоящая она не здесь… Вика мечтала проснуться, ревела, размазывая слезы по лицу, глотала всхлипы, чтобы не разозлить старуху, которая, услышав, что девушка плачет, огрела ее своей проклятой клюкой по спине.

   – Стой, стой, стой! – заверещала ведьма, когда от высоких зарослей жимолости отделилась черная тень и шагнула к Вике. – Стой, злой, бревном стой! Не ходи, не губи… Я за рекой, ты за другой, не видаться нам с тобой! Я пойду, а ты не ходи!

   И сотворила в воздухе какой-то знак, который вдруг засветился болотной зеленью и осыпался пеплом на траву…

   Вика замерла, укусив себя за руку, чтобы не заорать от ужаса. Потому что по узкой тропинке между могильными холмиками к ним шел мертвяк. Как есть мертвяк – кожа в струпьях и язвах, гниющая плоть с белеющими в ней червями… пустые глазницы, горящие зеленым пламенем… Мерзкий запах разложения и кладбищенской земли ударил в нос.

   – А ты, девка, не бойся! – повернулась к ней ведьма, вращая своими черничными глазами и скалясь дико и страшно, показывая пеньки сгнивших зубов. – Коль решилась делать, так назад отступать поздно! Я тебя упреждала? Упреждала! Но ты ж упертая! Не докажешь ведь ничегось!

   – Упреждала… – убрав руку от губ и краем глаза замечая, что прокусила кожу до крови, эхом ответила Вика. Чужим голосом. И рука была не ее – пальцы тоньше намного, кожа белее… прозрачная, жилки синие видны. И ногти без маникюра, короткие.

   Боли от укуса не было. Словно не ее это тело. Словно она лишь гость в чужой оболочке… Но ведь это же сон? А во сне и не такое бывает?..

   Рядом рос колючий куст. Вика сломала острый длинный шип, не обращая внимания на злой шепот старухи, и полоснула им по коже. Царапина тут же вспухла, показалась кровь…

   Но боли все так же не было.

   – Тогда хватит рюмить, айда к алтарю! – схватила ее за руку старуха и потащила к часовне. – Иначе поздно будет! Ох, сзади пень да колода, нам путь да дорога… сзади пень да колода, нам путь да дорога…

   Мертвяк остался стоять столбом, сверкая огнями в глазницах, и Вика с ужасом оглядывалась на него, спеша за ведьмой и то и дело наступая на длинные юбки. Какое же жутко неудобное платье, тяжелое и тугое в груди… И идя по мокрой тропе за своей провожатой, Вика мечтала только об одном – чтобы этот ужасный сон скорее закончился.

   Но кошмар не спешил уходить… Картинка сменилась так резко, словно Вика моргнула и оказалась внутри часовни.

   – Читай! – совала ей под нос старуха какую-то мятую бумажечку.

   Вика покачнулась, огляделась. Серый камень, паутина трещин на стенах, сухие листья и ветки на полу… посредине не то плита, не то камень, не то чье-то надгробие. Может, они в заброшенном склепе?.. На миг показалось, что она уже бывала в этом месте, просто оно было запущенное, не было крыши, части стен… пол провалился… Да ведь это та самая старинная часовня, в которой они с Филиппом в детстве клад искали!

   – Читай! – заверещала ведьма.

   А Вика с ужасом разглядела на камне горящие свечи, обезглавленного черного петуха, внутренности какого-то животного и чашу с чем-то красным… кровью? Спазм схватил горло, подступила тошнота. Вика дернула горловину платья – было нечем дышать. Черный дым тонкими струйками уходил вверх, скручиваясь под потолком в спирали.

   И тут возле старухи Вика рассмотрела испуганную девочку. В рваной цветастой одежде, со связанными руками, чумазая и смугленькая цыганочка молчаливо плакала и пристально смотрела на Вику с мольбой в огромных черных глазах.

   А губы девушки, как бы она ни противилась, принялись шептать:

   – Встану на заре... Умоюсь, белым платочком утрусь, пойду во двор, со двора на улицу, встану посреди, три раза обернусь. Созову трех чудищ. Перво чудище – огнище. Второе чудище – водица. Третье чудище – смерть человеческая. «Прилетайте-собирайтеся!» — закричу. Прилетят, спросят: «Чего надобно?» Перво чудище, ступай в сердце Платона, второ чудище, ступай в легкие Платона, третье чудище, ступай в печень черну и кровь алу. Чтобы ночи Платону не спать, за столом не есть, вина не пить, без меня, Дарьи, век не жить.

   Слова гулко звучали в тишине часовни, и начавшийся дождь вторил стуком тяжелых капель. Перед Викой стоял кувшин с водой, лежали какие-то травы и ягоды… видимо, то, что потом подсунут неведомому Платону, чтобы он прикипел сердцем к некоей Дарье…

   – Чтобы Платон без Дарьи не мог ни жить, ни быть, ни есть, ни пить, ни времени быть, ни в пиру сидеть, ни свету глядеть, – подхватила заговор старая ведьма. – Казалась бы Дарья Платону краснее солнца красного, яснее свету белого, любче отца, матери, всего роду-племени. Этими же словами отворочу...

   И когда старуха занесла кривой нож над дрожащей девочкой, Вика страшно закричала и проснулась.

   На ее руке был укус и тонкий порез, будто лезвием… или шипом. А в ушах стоял дикий нечеловеческий крик.

   «Я не хотела, не хотела, не хотела!» – слышалось где-то вдалеке, словно та девушка с кладбища, в теле которой Вика побывала во сне, плакала и стонала, пытаясь избавиться от наваждения, посланного проклятой ведьмой.

   И ведь и правда – не она убивала, не она кровь пролила… И обрывочные видения, словно осколки старинного зеркала, снова и снова ранили Вику, не давая ей вернуться в реальность.

***

– Я хочу сходить на развалины часовни! – выпалила Вика, едва Филипп уселся за кухонный стол, на котором стояла вазочка с конфетами и две чашки с кофе. За окном хороводили тучи, срывался мелкий дождь – погода была под стать настроению. Сумрачному и тоскливому.

   Филипп явился почти к обеду, хотя Вика и не ждала его, но была рада, что после этих ночных кошмаров есть хоть кто-то рядом. Иррациональный и необъяснимый страх сжимал сердце, заставлял Вику бесконечно прокручивать в голове те жуткие видения – про кладбище, старуху… А особенно – про несчастную маленькую девочку, которую ведьма зарезала своим кривым ножом.

   И хоть Вика пыталась убедить себя в том, что это всего лишь слишком страшный кошмар, а поцарапаться и укусить себя она могла и во сне – появление следов вполне объяснимо… что-то гнало ее на старое кладбище, к развалинам. Но одной идти было страшно. Вот она и сидела над третьей чашкой кофе, думая, что делать, когда явился друг детства.

   – Пойдем со мной, – попросила она, не обращая внимания на его удивление. Уставилась на облетающую яблоню за окном, мокрую после ночного ливня, с дрожащими от сильного ветра ветвями. К счастью, дождь вроде бы закончился.

   – Решила детство вспомнить? – ухмыльнулся Филипп, допивая кофе одним глотком. – Нет, ну в принципе почему бы и нет… Я как раз тебя на пробежку собирался позвать, да и на лодке мы договаривались покататься... Но можем и изменить наши планы, никуда речка с пробежкой не денутся. Чего сидеть и киснуть? А в этой глуши и делать-то нечего… Только там грязь может быть после дождя… Можем по лесу и не пролезть.

   – А чего тогда ты тут сидишь, в глуши? – резковато спросила Вика. Ей и правда было не очень понятно, что привлекает парня в этом подмосковном захолустье, хоть он и говорил вчера про фриланс и желание пожить в тишине. Нет, конечно, это место носит гордое название поселка городского типа, но толку-то? Пара магазинов, небольшой парк и лес с речкой, вот и все развлечения на окраине. В центре, правда, был даже супермаркет и школа, какие-то кафе и ресторанчик, оттуда же несколько раз в день ездил автобус до ближайшей станции московского метро… Но тот район, где жили сейчас Вика с Филом, плавно переходил в дачный поселок и был совсем уж глухоманью. Особенно для девушки, привычной у шумной и суетливой столичной жизни.

   А тишина есть и на Бали, и в Испании… Семья Филиппа никогда не бедствовала, и он мог позволить себе «тишину» где угодно, учитывая специфику его работы.

   – Я же говорил, хотел с дядькой немного времени провести, – нахмурился Филипп, со звоном ставя чашку на блюдце. – Он мне как отец, мой всегда занят – то поездки, то диссертации, то теории какие-то… Ему не до меня всегда было. Вот тебе деньги и будь счастлив, сынок. А дядька с детства заботился, с ним и в футбол поиграть можно было, и модели кораблей мастерить… В общем, я не могу его бросить. Неизвестно, сколько еще протянет… Он лет семь назад заболел сильно, не думали даже, что еще столько проживет.

   – Извини, – тихо сказала Вика, ей стало неловко за свою резкость. – Я не хотела обидеть… Просто тут же и правда глухомань, молодежь разъезжается…

   – Да нормально все… – отмахнулся парень, потом сощурился и посмотрел на нее пристально. – Только вот я тебе тот же вопрос могу задать. От чего ты тут прячешься? Приезжать тебе не к кому, бабушки нет давно… Значит, сбежала?

   – Сбежала, – выдохнула девушка, собирая чашки со стола и пытаясь не смотреть на Филиппа. Почему-то было стыдно признаться, что перед свадьбой жених ей изменил, еще и попытался виноватой выставить. – Но мне тяжело об этом говорить. Может, потом…

   – Все, понял, не лезу. У каждого есть свои секреты. Ты только одно скажи, почему у тебя сегодня вид, как с креста сняли? И далась тебе так срочно эта часовня? – допытывался Филипп. – Ты вообще спала ночью?

   – Спала, – пока Вика мыла посуду, была возможность отвернуться, чтобы парень не видел ее лица. Хотелось снова разрыдаться, но она смогла сдержаться. – Просто кошмары всякие снились, я вчера вечером книжку одну мистическую читала, – соврала она, – наверное, впечатлилась. Не нужно на ночь читать страшилки! Вот и все.

   – Ну хорошо, – сдался Филипп, но по его голосу было понятно, что разговор о Викином состоянии он не считает закрытым. – В часовню – значит, в часовню. Тем более я и сам хотел как-то там побывать, живописное местечко. Сделаю пару снимков, может, пригодится.

   – Пойду, соберусь…

   И Вика, отложив полотенце, пошла одеваться. На душе было паршиво и тускло, ничего не радовало. И чего она хочет добиться? Ну увидит она эти развалины, ну поймет, что именно они ей снились?

   И дальше что?

   Следом за ней по стене скользнула вторая тень. Замерла возле зеркала, стоявшего у входа в гостиную, поползла по раме. И в отражении показалась светловолосая девушка в старинном платье, едва ли старше самой Вики. Нахмурилась, ухмыльнулась криво. Из уголка губ потекла кровь, а глаза залила чернота, потом и из них хлынули багровые потеки, расползаясь по лицу уродливой паутиной.

   Тень на стене дрогнула, качнулась. И поползла дальше.

***

К счастью, распогодилось, только ветер был холодноватый, но Вика в своей кожаной куртке и джинсах чувствовала себя вполне хорошо. Филипп всю дорогу пытался ее смешить, рассказывал какие-то истории, вспоминал, как они чудили в детстве, постоянно попадая в нелепые ситуации и получая потом крапивой от стариков.

   – Да уж, есть что вспомнить, нечего детям рассказать, – улыбнулась Вика. Ее страх почти исчез, и сейчас, днем, когда она шла по оживленной улице поселка рядом с другом детства, сон казался нереальным и далеким. Ну приснился кошмар, с кем не бывает. И чего она так испугалась?

   – Зачем тебе эти развалины? – все же спросил Филипп, помогая девушке перебраться через ручей, отгораживающий дома от леса. Бревно служило тут мостиком, но было скользкое после дождя.

   Вика осторожно перешла, вцепившись в руку парня. Запах прелой листвы и мокрой земли, туманов и хвои резко ударил в нос, даже повело немного. Чувствовалась близость реки, потянуло сыростью и илом.

   – Обещай не смеяться! – Вика бросила взгляд на Филиппа, который и не думал отпускать ее руку, хотя опасный участок пути они уже преодолели. Дальше по посадке с кленами и соснами змеилась тропинка, правда, немного заросшая, словно в последние годы люди ходили тут все реже. А ведь прежде тут были грибные места.

   – Клянусь! – улыбнулся Филипп.

   Жар от его ладони смущал Вику, этот жест казался слишком личным, слишком интимным – бродить по лесу за руки, пусть и с другом детства – как-то странно и… волшебно? Ей вдруг подумалось, что сейчас она может полностью довериться этому парню, не боясь, что он будет насмехаться над ней. Но свои самые нелепые предположения все же не решилась высказывать.

   – В общем, мне приснился странный сон, связанный с этими развалинами, – осторожно начала она, покосившись на лицо Филиппа. Он слушал внимательно и без тени насмешки. – Причем в этом сне часовня была еще целая, с куполом и алтарем… Вот и хочется сравнить… Просто очень странно, что видела это место неразрушенным… а я ведь никогда не интересовалась историей. Откуда могу знать, как выглядела часовня?

   – Так надо было сразу в сети поискать, – глянул на нее Филипп, словно удивившись, что она не сразу догадалась. – Я думаю, есть старые репродукции и поместья, и этой церквушки…

   – Я как-то не подумала, – пробормотала Вика, покачав головой, – и правда ведь. Не пришлось бы сейчас тащиться по этой жиже.

   Грязь и правда здесь стояла невероятная, видно, ночной ливень был сильнее, чем Вике казалось. Ноги то и дело ныряли в мокрые листья и скользили по размокшей земле. Филипп же в своих берцах будто и не замечал грязюки.

   – Да ладно, зато не скучно! – улыбнулся парень, перехватив ее ладонь поудобнее и словно невзначай погладив пальцы, отчего у Вики поползли мурашки по телу.

   – Да уж, нам с тобой никогда скучать не приходилось, – и не подумала выдергивать свою ладонь Вика, подстраиваясь под его размашистый шаг.

   Он заметил это и стал идти чуть медленней.

   – Вообще про это место всегда байки жуткие ходили, – принялся вспоминать Филипп. – Помнишь, бабуля твоя рассказывала, мол, большевики были уверены, что там ритуалы всякие колдовские проводили, потому и разрушили алтарь, поломали стены… И потом там еще кто-то якобы призрака встречал…

   – Да, только вот этих… призраков… встречали обычно местные пьянчужки, – подхватила Вика, – так что верить им, сам понимаешь…

   – Странно только, что разные люди описывали совершенно одинаковые… видения. Помнишь, все сходились на том, что видели ребенка и девушку в окровавленном белом саване?..

   – Знаешь, я сейчас книгу пишу, – решилась все же признаться Вика. – Мистическую… Вот, видать, и снится всякая дрянь. А полазить по развалинам мне захотелось для вдохновения.

   Вика самой себе не хотела признаваться, что часовня привлекает ее именно поэтому, а сейчас, когда сказала Филиппу про книгу, стало легче. И почему-то совсем не стыдно говорить кому-то, что она занимается книгой. Подумалось, что бывшему своему ни за что бы не сказала – он только высмеял бы, заявив, что это несерьезно и глупо. А вот Филипп вдруг приостановился, повернулся к ней и серьезно кивнул.

   – Конечно, тогда нужно обязательно все там хорошенько осмотреть, это тебе пригодится. А если не секрет, о чем книга? О маньяках или призраках? Детектив?

   – Я пока сама не очень понимаю, – вздохнула Вика. – Пишу как-то… интуитивно, что ли. Я просто очень давно не занималась творчеством, и это все так… для себя, для души. Вот пока и не пыталась обдумать сюжет. Просто пишу, как идет… Мне так пока легче. Может, потом, если получится… Будешь смеяться, но иногда мне кажется, что все это где-то было, а я просто рассказываю кому-то историю… Ничего не придумывая при этом. Странное чувство.

   – И с чего ты взяла, что я буду смеяться? – Филипп широко улыбнулся и вдруг обнял ее за талию – конечно, по-дружески, но Вику будто током ударило, она невольно качнулась к парню и положила ладони ему на грудь. – Отставить! Все у тебя получится! Я уверен.

   – Ты даже ничего не читал, а уже уверен! – вспыхнула Вика, хотя ей стало приятно, что Филипп так отреагировал и воспринимает ее всерьез.

   – А вот и почитаю. Дашь черновик?

   И Вика кивнула, чуть отстранившись и вырываясь из кольца мужских рук. Ее взволновало, как тело отреагировало на Филиппа. Захотелось прижаться к нему… и даже поцеловать! Черт, вот только влюбиться ей сейчас и не хватало! И вообще, она еще от прошлых отношений не отошла… Правда, вспомнилось, что когда была подростком, то Филька ей очень нравился, она даже стихи ему посвящала, но тайком, конечно. И когда очередным летом, приехав на каникулы, узнала, что ее друг отправился в Адлер, даже плакала. Потом мать нашла тетрадку со стихами и сожгла ее в печи, орала на Вику – мол, ерундой занимается. Бабушка тогда вступилась, защитила…

   Но Вика давно выросла и всерьез вспоминать детскую влюбленность просто глупо!

   Филипп как-то странно посмотрел на нее и молча направился дальше. Вика вздохнула и пошла следом. Но без тепла его руки в лесу стало невыносимо холодно.

   От часовни почти ничего не осталось, и определить – она ли Вике приснилась, было нереально. Несколько камней, заросших мхом и засыпанных пожухлыми листьями, которые никогда и никто не убирал, угадывающееся очертание одной из стен и провал в каменном полу, явно ведущий не то в старинный склеп, не то в подвал. Именно там в детстве любили лазить Филипп и Вика с друзьями в поисках таинственных кладов.

   Девушка осторожно пробралась к зияющей черной дыре и заглянула в нее, но в сплошной тьме невозможно было рассмотреть дна. Включила на телефоне фонарик, и луч света запрыгал по каменной кладке и хламу в виде вездесущих пакетов и пластика.

   – И тут мусорку устроили… – проворчала она, внимательно рассматривая подвал. И как они в детстве умудрялись туда спускаться? Кстати, тогда тут не было мусора… да и лес никто не загадил еще… А сейчас то и дело попадаются следы «шашлычников» в виде пакетов с мусором или груд бутылок.

   – Тут камни были наставлены, – присел рядом с ней Филипп, – по ним и спускались.

   Вика бросила на него удивленный взгляд – мысли он ее, что ли, читает?

   – И куда же они делись?

   Парень пожал плечами.

   – Тут все разрушено, активисты вроде написали петицию на восстановление этой церквушки и сохранение кладбища, мол, историческое место… Может, и получится привлечь внимание властей. Но это когда еще будет… Да и восстанавливать почти нечего.

   – Смотри, а это что такое? – Вика потушила фонарик и приблизилась к плите, единственной, на которой не было горы листьев. Зато обнаружились огарки свечей, куриные перья и красные пятна.

   Вино?

   Не хотелось думать, что это могло быть нечто иное.

   И какие-то камушки россыпью. Похожи не то на рубины, не то на гранаты. Мелкие, как ягоды дикой смородины. А может, и стекло, Вика не ювелир, чтобы разбираться. Да и кому нужно бросать здесь настоящие камни?

   Тому же, кто жег здесь свечи.

   И как они сразу не заметили это все? Будто кто глаза отводил!

   За спиной девушки скользнула черная угловатая тень и притаилась за уцелевшей стеной, вцепившись чернильными удлинившимися руками в холодный камень. Словно едва сдерживалась, чтобы не метнуться к плите с камнями и перьями. Ветер качнул ветки деревьев, сорвав с них прозрачные ледяные капли прошедшего не так давно дождя, и что-то завыло-заухало вдалеке.

   Вика вздрогнула, бросив быстрый взгляд в сторону, где притаилась тень, словно почувствовала, что за ней наблюдают. Пристальный чужой взгляд казался ей острым лезвием… Но тряхнув головой, твердо сказала себе, что ей все это мерещится.

   Просто странное место.

   Просто странные ритуалы на старом кладбище.

   Просто Вика слишком впечатлительная.

   А призраков не существует. И мистики всякой – тоже. Это все нервное. Следствие недавних переживаний, расстройств и истерик. А все, что они сейчас видят в часовне – дело рук подростков, начитавшихся про магию и прочую ерунду в интернете.

   – И все-таки мне это не нравится, – нахмурился Филипп, глядя на следы непонятного ритуала. – Может, участковому сообщить? Сегодня они тут курицу зарубили, завтра у кого-то пса утащат, и хорошо если пса. Сволочи. Видел я таких. У нас сосед был, тихий такой паренек, спокойный. Учился неплохо. А потом несколько кошек выпотрошил и выложил видео в соцсети.

   – И что участковый? – фыркнула Вика. – Оно ему нужно? Что тут расследовать-то? Никого не убили, ни на кого не напали…

   – А вот что, – присел возле камня Филипп и из груды лежащих там листьев вытащил обугленный череп лошади. – Это не игрушки, Вика. Тут происходит какая-то дрянь. И если у нас завелись сектанты, то лучше Сашке об этом узнать как можно раньше. Пока они еще чего не натворили.

   – Думаешь, это сатанисты? – шепотом спросила Вика, испуганно оглядевшись. Ей снова показалось, что кто-то стоит у стены, прячась среди теней.

   – Любые сектанты увлекаются опасными ритуалами, – поставил на камень свою жуткую находку Филипп и достал телефон. – Пожалуй, прямо сейчас и позвоню, пусть наш бравый мушкетер тянет сюда ногу. Заодно обойдем с ним окрестности, может еще что найдется…

   Пока парень разговаривал с участковым, которого они с Викой хорошо знали еще с детства, девушка отошла к стене, словно что-то звало и манило ее. Провела рукой по камням, и тень, притаившаяся с другой стороны, дрогнула, качнулась, поплыла черным туманным сгустком к девушке. Прикоснулась дымчатыми пальцами к ее запястью, обвила тугим кольцом, потянула в сторону старых елей с изломанными ветвями. Тень что-то шептала, но лишь шелест палой сухой листвы слышала Вика, лишь свист ветра… И не видела ни черную туманную змею, что плыла перед ней, ни дым, расходившийся от тени во все стороны и уже почти скрывший девушку.

   – Эй, ты куда? – окрик Филиппа заставил Вику остановиться, уставившись пустыми стеклянными глазами на лес.