Шанталь. Полный вперёд. Ирада Нури

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ первая. Бунтарка
• ПРОЛОГ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ЧАСТЬ вторая. Самозванка
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ЧАСТЬ третья. Фаворитка
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ЧАСТЬ четвёртая. Пиратка
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34
• ЧАСТЬ пятая. Королева
• ГЛАВА 35
• ГЛАВА 36
• ГЛАВА 37
• ГЛАВА 38
• ГЛАВА 39
• ГЛАВА 40
• ГЛАВА 41
• ГЛАВА 42
• ГЛАВА 43
• ГЛАВА 44
• ГЛАВА 45
• ГЛАВА 46
• ГЛАВА 47
• ГЛАВА 48
• ГЛАВА 49
• ЧАСТЬ шестая. Легенда
• ГЛАВА 50
• ГЛАВА 51
• ГЛАВА 52
• ГЛАВА 53
• ГЛАВА 54
• ГЛАВА 55
• ГЛАВА 56
• ГЛАВА 57
• ГЛАВА 58
• ГЛАВА 59
• ГЛАВА 60
• ГЛАВА 61
• ГЛАВА 62
• ГЛАВА 63
• ГЛАВА 64
• ГЛАВА 65
• ГЛАВА 66
• ЭПИЛОГ

АННОТАЦИЯ

Двадцать лет. Ровно столько понадобилось боравийской принцессе Шанталь для того, чтобы воскреснуть из мертвых и вступить в борьбу за трон, которого лишилась её семья по вине коварного врага. Путь к цели тернист и труден, повсюду расставлены ловушки и подстерегают опасности. Но отступать нельзя. Юной мстительнице придется собрать всю волю в кулак и продолжить игру, где главный её противник — сама Смерть. (Полная история)

ЧАСТЬ первая. Бунтарка

ПРОЛОГ

Франция, Сен-Жермен-ан-Ле, 1667 год.

   — Ах, Луи, будьте же благоразумны! Вы вынуждаете меня капитулировать прежде, чем объявили войну, — женщина игриво стукнула пальчиками по плечу несколько увлекшегося игрой возлюбленного.

   — Но именно это вам и нравится, мадам, не так ли? — мужчина вновь куснул её за ушко, тем самым вызывая у возлюбленной новый приступ грудного смеха, который, единожды услышав, уже невозможно было забыть.

   Шепот и прерывистое дыхание нарушали полумрак просторных покоев, освещаемых ярким светом потрескивающих углей в камине. Несмотря на раннюю осень, ночи были чрезвычайно прохладными, поэтому топить в этой части дворца начинали уже с середины сентября.

   В старом как мир танце мужчина и женщина сплелись на огромной кровати, занавешенной широким бархатным балдахином. Опочивальня новой фаворитки была под стать её запросам: много золота, шёлка, бархата…

   Кто-то деликатно постучал в дверь. Смех смолк. Тотчас же вскочив, тот, кого возлюбленная называла Луи, недовольно повысил голос:

   — Кто посмел?!

   За дверью раздалось предупреждающее покашливание, а затем мужской голос с почтительными нотками произнёс:

   — Прошу прощения, ваше величество, но боюсь, что дело, из-за которого я осмелился побеспокоить вас в столь поздний час, совершенно не терпит отлагательств и требует немедленного вмешательства.

   Луи чертыхнулся про себя. Вопреки распространённому мнению, он не так часто имел возможность расслабиться и уединиться с одной из интересующих его дам, которых согласно молве, у него были сотни. Однако Бонтан ни за что не осмелился бы нарушить его покой, если бы не случилось что-то из ряда вон выходящее. Следовательно, медлить было нельзя.

   Слегка обеспокоенный, он наклонился к роскошной обнаженной женщине, чуть приподнявшейся на локте и томно наблюдающей за ним из-под полуприкрытых век. Блеск синих глаз соперничал с сапфирами и бриллиантами в великолепном ожерелье на ее шее, которое он любезно преподнёс ей в знак своего особого расположения нынче ночью. Поцеловав красавицу в кончик носа, он прошептал:

   — Мне жаль, мадам, но дела государства — прежде всего.

   Накинув парчовый халат, он уже собирался открыть дверь, когда женщина, видимо решившая проверить свою власть над ним, капризно надув губы, окликнула:

   — Луи, остановитесь! Вы не смеете оставлять меня одну...

   Страстный возлюбленный ещё совсем недавно весело смеявшийся вместе с ней, исчез. Вместо него перед ней сейчас стоял король, которого весь свет почтительно называл — Солнце. Прищурив глаза, как делал всегда, когда был чем-то недоволен, он, чеканя каждое слово, холодно произнес:

   — Милая Атенаис, вы, по всей вероятности, ещё не так давно при дворе, если не знаете того, что король смеет, а что - нет. Мы настоятельно советуем вам привести себя в порядок, вдруг ненароком здесь появится ваш ревнивый супруг. Нам бы не хотелось из-за какого-нибудь недоразумения лишиться удовольствия лицезреть в ближайшем будущем вашу неземную красоту.

   Женщина побледнела. Она поняла, что несколько вышла из пределов дозволенного. Практически выросшая при дворе, будучи представительницей дома Рошешуар — одного из древнейших дворянских родов Франции, она, как никто другой, должна была знать, что король никогда не будет принадлежать ей одной. И всё же, несмотря ни на что, она безумно ревновала своего царственного любовника не только к другим женщинам, но и к его постоянным государственным делам, к которым, несмотря на все старания, ей доступа не было.

   Тем временем король развернулся на каблуках и, подойдя к двери, распахнул её. За ней его ожидал главный камердинер, а по совместительству тайный поверенный всех его дел Александр Бонтан.

   Приложив указательный палец к губам призывая к молчанию, преданный слуга пошёл впереди, освещая государю путь. Только тогда, когда они, миновав целый лабиринт узеньких коридоров оказались в рабочем кабинете короля, мужчина осмелился заговорить:

   — Простите мою дерзость, сир, но случилось кое-что ужасное. Десять дней назад в Боравии произошёл военный переворот. Мятежный генерал Миклош Айван собрал под своим командованием армию таких же бунтовщиков, как он сам, и узурпировал трон короля Максимилиана.

   — Что?! Как такое возможно? Что с королём?

   — Боюсь, сир, мои новости покажутся вам неутешительными. Как стало известно, король Максимилиан был предательски убит в спину одним из тех, чьим священным долгом был охранять его жизнь. Весь парламент жестоко вырезан.

   — О Боже! Ужасно! А что с королевой? — Луи нервно расхаживал взад и вперёд, заложив за спину руки.

   — Вашей кузине удалось пересечь границу и сбежать во Францию, ваше величество, но она тяжело ранена. Её величество прислала человека с просьбой о встрече.

   — Где же она?

   — Недалеко отсюда. Её приютили монахини-кармелитки. Сир, если вы хотите застать её в живых, боюсь, придётся поторопиться.

   — Ты прав, Бонтан. Распорядись, чтобы через десять минут лошади и сопровождение были готовы, и помоги мне одеться. Бедняжка Клоранс… я помню её в день собственной свадьбы. Ни до неё, ни после не встречал женщины более красивой чем она, и так безумно влюблённой в собственного супруга, — глаза монарха затуманились при воспоминании о событиях четырехлетней давности. — Однако поспешим.

   Уже через час небольшая кавалькада на полном скаку ворвалась во двор монастыря. Король, переодетый по такому случаю в костюм капитана мушкетёров, бросив поводья коня подбежавшему груму, мигом взлетел по лестнице наверх. Монахини, предупреждённые о визите столь высокого гостя, почтительно склонив головы, расступились.

   Ворвавшись в небольшую келью, Луи пораженно застыл. На небольшой походной кровати лежала молодая женщина лет тридцати, белизной кожи соперничавшая с простынями, которыми была укрыта почти до самой шеи. Великолепные белокурые волосы, всегда бывшие предметом зависти французского двора, рассыпались шатром по подушке. Лицо несчастной выражало смертельную муку. Бескровные губы едва заметно шевелились от беззвучных слов, произносимых несчастной в забытьи. Под прикрытыми глазами пролегли фиолетовые тени. Заострившиеся черты лица и впалые щёки — вот и всё, что осталось от красоты некогда блистательной Клоранс, урожденной д'Арси, герцогини д’Одемар.

   Женщина умирала. Все познания монахинь в медицине оказались тщетными, ранение было крайне тяжелым. То, что она продержалась десять дней труднейшего пути, было удивительным и уже само по себе казалось невероятным. Несмотря на недавно сменённые простыни, алое пятно крови снова начало проступать из-под сложенных на груди рук королевы.

   — Мадам, — в волнении Луи бросился на колени перед умирающей, бывшей старше его всего лишь на год. Сейчас, когда на его глазах погибала истинная красота, он, как никто другой преклонявшийся перед всем прекрасным, испытывал сильнейшую душевную муку. Взяв почти прозрачную руку страдалицы в свои ладони, король тихо позвал:

   — Мадам, вы слышите меня?

   Женщина вздрогнула и открыла глаза. Яркие зелёные глаза, которые прежде, придворные поэты наперебой сравнивали с чистейшими изумрудами, теперь потускнели. С величайшим трудом, отнимающим последние силы, она сосредоточила взгляд на прибывшем:

   — Луи... Вы пришли…

   — Да, Клоранс, я здесь. Клянусь, что сделаю всё, чтобы помочь вам.

   — Поздно, сир... Мне уже ничем помочь нельзя, но... — она закашлялась, отчего пятно на груди проступило ещё сильнее.

   Луи почувствовал, как слёзы наворачиваются ему на глаза. Когда-то, страстно влюблённый в юную кузину, он был ранен в самое сердце её отказом.

   — Что? Клоранс, вы сказали "но"?

   — Моя дочь, сир... Спасите Шанталь... Ей всего три года… Она не должна попасть в руки мятежников. Трон её отца принадлежит ей по праву… Верните его ей.

   — Мадам...

   — Обещайте, Луи... Дайте своё королевское слово, что позаботитесь о ней.

   — Слово короля, мадам! Отныне ваша дочь будет находиться под нашей защитой.

   Женщина попыталась улыбнуться, но вместо этого вышла только болезненная гримаса. Собрав все силы, остававшиеся в ее хрупком, измученном невыразимыми страданиями теле, она сжала пальцы короля:

   — Теперь я спокойна... вверяю вам ее жизнь... Проща...

   Несчастная дёрнулась и затихла. Одинокая слеза скатилась по пергаментной щеке. Королева Боравии отошла в мир иной.

   Словно по команде, комнату заполнили монахини. Позаботиться об усопшей было их задачей.

   Всё ещё не придя в себя, Людовик поднялся с колен. Бросив последний взгляд на мёртвую женщину, он, почувствовав влагу на щеках, только сейчас осознал, что все это время плакал. Слезы – недопустимая слабость, недостойная величайшего монарха своего времени. Устыдившись собственных чувств, мужчина поспешил вытереть влагу кончиком кружевного платка и вышел к ожидающим его людям.

   — Розен, — обратился он к одному из сопровождавших его дворян, — у покойной королевы осталась дочь. Проследите за тем, чтобы девочка получила должное воспитание и ни в чём не нуждалась.

   — Прикажете перевезти её во дворец, ваше величество?

   — Нет! Никто не должен знать о её местонахождении. У мятежников повсюду могут быть шпионы. Им не нужна наследница, угрожающая их власти. Если ребёнок попадёт к ним в руки, они не замедлят расправиться с ней так же, как и с её родителями. Будет лучше, если до поры все, включая самую ближайшую родню здесь, во Франции, будут считать её погибшей. Поместите юную принцессу в самый надёжный и отдалённый монастырь, и пусть до своего совершеннолетия она не покидает его стен.

   — А что затем, сир? — Розен подобострастно склонился перед государем.

   — Затем она будет представлена ко двору. Мы дали слово её матери и сдержим его. С помощью Франции девочка вернёт то, что принадлежит ей по праву.

   — Мама! Мамочка! — раздался тоненький голосок наверху. Видимо, ребёнку только что сообщили о смерти матери. — Мама!

   — Прикажете привести малышку сюда?

   — Нет, Розен, я не хочу её сейчас видеть. Распорядитесь обо всём необходимом и немедленно возвращайтесь. Я буду ждать вас в своём кабинете с подробным докладом о случившемся в Боравии.

   Не оглядываясь на душераздирающие рыдания ребёнка, король вскочил в седло и дал приказ выдвигаться.

   Близился рассвет. Кровавое зарево поднялось на востоке. День обещал быть насыщенным и тяжёлым. Нужно было хоть немного выспаться.

   Но даже во сне Луи преследовали крики одинокого ребёнка, в одночасье лишившегося всех своих близких.

***

Провинция Берри. 1672 год.

   — Проклятая ведьма! Ну подожди, я ещё доберусь до тебя, негодяйка. Немедленно спускайся вниз, чёртово отродье!

   Истошные крики, раздающиеся во дворе, не могли не привлечь внимание настоятельницы монастыря аббатисы Прюданс де Жуайёз. Услышав столь богохульные речи, произносимые в стенах родного храма, она, несмотря на свой весьма преклонный возраст, со всех ног пустилась туда. Картина, представшая перед её глазами, впрочем, её не удивила, но крайне возмутила.

   Сестра Аньес, одна из наиболее праведных последовательниц их ордена, с бордовым лицом и вне себя от ярости, что уже само по себе было недопустимым, стояла на середине деревянной лестницы, приставленной к крыше амбара, и вопила как резаная, используя при этом слова, крайне далёкие от благочестия:

   — Господь да покарает тебя! Пусть у тебя...

   — Сестра Аньес! — приблизившаяся настоятельница поспешила прервать словесный поток монахини, пока та окончательно не погубила свою репутацию. — Что это вы творите?

   При звуках грозного голоса монахиня сильно вздрогнула и, нелепо взмахнув руками, едва не сорвалась вниз. Кое-как удержавшись на месте, она в последний раз кинула негодующий взгляд куда-то вверх и неохотно спустилась вниз. Постаравшись кое-как привести себя в порядок и поправив съехавший набекрень плат она, смиренно сложив руки и опустив глаза, предстала перед аббатисой.

   — Матушка, простите...

   — Сестра! То, чему мы все стали свидетелями, не входит ни в какие рамки. Вы не только осмелились неоднократно произнести имя Господа всуе, но ещё использовали такие выражения, как... Как… — она замялась, пытаясь подобрать правильные слова. Нельзя было употреблять имени нечистого.

   — Чёрт побери, — услужливо подсказал звонкий голосок откуда-то сверху.

   — Вот именно! Что?! — только тут до неё дошел смысл сказанного. Закатив глаза и испрашивая прощения у Господа, она уже собиралась велеть негоднице спуститься, когда сестра Аньес, совершенно потерявшая над собой контроль, завопила:

   — Вы слышали, матушка? Вот она, ваша подопечная! Чертовка! Дьявольское создание! Ее место на костре! — подобрав юбки, она вновь попыталась залезть на хрупкое сооружение.

   — Позор! Сестра Аньес! Немедленно спуститесь! Ваше поведение недопустимо, и вы будете серьёзно наказаны!

   — Плевать! Дайте добраться до этой ведьмы, и можете делать со мной всё что угодно!

   — Она совершенно потеряла рассудок! — вскричала аббатиса. — Сёстры, прошу вас, снимите её оттуда.

   — Ошибаетесь, она потеряла вовсе не рассудок, а нечто совсем другое. Матушка, клянусь, я не виновата! По поручению сестры Жанны я заходила в амбар и совершенно случайно увидела, как она миловалась на сене с… — звонкий голосок был прерван яростным воплем:

   — Заткнись! Я задушу тебя собственными руками, негодяйка. А затем я сожгу тебя на костре как ведьму, слышишь?

   — Сестра! Не стоит забираться так высоко, стремянка не выдержит, — голосок честно пытался предупредить дородную женщину, упорно карабкающуюся вверх, но опоздал. Тонкая перекладина с хрустом переломилась. Монахиня не удержалась и с воплем полетела вниз. Никто не осмелился её подхватить из риска быть раздавленным, и она плюхнулась прямо на заботливо посаженные садовником розовые кусты. Истошный вопль перерос в непрекращающийся вой.

   Велев сёстрам увести потерявшую рассудок монахиню, мать-настоятельница подняла взор вверх туда, где за одной из декоративных башенок пряталась виновница происшествия:

   — Шанталь, можешь спуститься вниз. Не желаю знать о том, кто был прав, а кто — нет, но ты наказана! Пятнадцать ударов по пяткам приведут тебя к утраченному благочестию.

   — Но матушка...

   — Ещё одно слово, дитя, и ты не только будешь выпорота, но и лишишься ужина.

   Пауза была недолгой.

   — Ладно, я спускаюсь, — подобно ярмарочной обезьянке ловко цепляясь за выступы, маленькая виновница происшествия без помощи лестницы бесстрашно спрыгнула вниз, чем немало напугала оставшихся во дворе сестёр.

   — Стыдись, дитя. Однажды ты станешь женщиной, матерью, и...

   — Ошибаетесь, матушка. Когда я вырасту, то стану пиратом, помяните моё слово, — маленькая негодница в свои восемь лет бросала вызов всему миру. — Я буду бороздить океаны, сражаться на саблях и грабить торговые корабли.

   Настоятельница, которая в глубине души была привязана к малышке, как к родной дочери, ничуть не была удивлена. Уж если та вбила что-то в свою упрямую головку, то непременно это сделает. Ну а пока...

   Настоятельница повернулась к ожидающим её приказа Христовым невестам, и велела:

   — Уведите её и накажите. Мне же пора навести сестру Аньес и того, с кем она... Гм… Как это назвала Шанталь?..

   — Миловалась, матушка, — с готовностью подсказала сестра Тереза, за что была награждена негодующим взглядом настоятельницы. Опустив голову, она со смирением принялась читать покаянные молитвы, попутно строя планы мести маленькой бестии, по личному распоряжению короля доставленной сюда пять лет назад, и с тех пор упорно превращающей размеренную жизнь обитательниц монастыря в сущий кошмар.

   А виновница происшествия, получив болезненные удары розгой по нежным пяточкам, сидела в крошечной келье, последние годы служившей ей комнатой, и, опустив ноги в тазик с холодной водой, молча глотала слёзы, непрерывным потоком катящиеся по щекам и уже порядком вымочившие ворот её платья.

   Орден кармелиток, отличающийся одним из самых строгих уставов, не позволял своим последовательницам иметь в пользовании ни единой детали, которую можно было считать излишеством. Белые стены, две доски вместо постели, крест черного дерева, кувшин, книжная полка — вот и всё, что было у сиротки Шанталь. И ни единого упоминания о том, кто она, и кем были её родители.

   Всхлипывая, девочка приподняла из воды ноющие ступни, сплошь покрытые тонкими бордовыми полосами. Теперь о быстрой ходьбе босиком можно на время забыть. Ноги будут болеть несколько дней, но зато потом...

   Мысль о мести была столь сладостной, что слёзы в ту же секунду высохли. Смачно шмыгнув напоследок носом, она широко улыбнулась, продемонстрировав отсутствие недавно выпавших впереди молочных зубов: «Берегись, сестра Аньес, расплата будет страшной!

   Неделю спустя леденящий душу вопль разбудил посреди ночи всех обитательниц монастыря. Те, кто успел раньше остальных вбежать в келью сестры Аньес, не знали, то ли им рыдать, то ли давиться от смеха при виде открывшейся картины: тысячи муравьёв ползали по орущей монахине и её постели, обильно посыпанной каким-то белым порошком, подозрительно напоминающим сладкую пудру — роскошь, которую поварихи использовали лишь по великим праздникам, чуть присыпая ею пироги.

   Выплюнув особенно надоедливых насекомых, осмелившихся заползти ей в рот, кармелитка крепко зажмурившись, отчаянно завизжала:

   — Будь ты проклята, чертовка! Ненавижу тебя!

   Само собой разумеется, что наказание обеих последовало незамедлительно.

ГЛАВА 1

Шёл 1678 год. К этому времени Франция стала одним из сильнейших государств в мире. Армия короля-солнце была самой многочисленной в Европе и лучше всего организованной.

   Дипломатия французского двора давно стала притчей во языцех и во много раз превышала остальные королевские дворы старого света. Французская нация своими достижениями в искусстве и науках, в промышленности и торговле достигла невиданных доселе высот. Производство всего, что только было возможно, огромными темпами шло вперёд.

   Благодаря экономической политике, умело внедрённой господином Кольбером, доставшимся королю в «наследство» от его наставника кардинала Мазарини, Франция стала главной соперницей Англии в борьбе за колониальные территории и развитие такой отрасли промышленности, как мануфактура. Теперь парижским модникам и модницам не нужно было долгими месяцами ждать прибытия торговых кораблей из Китая, месье Кольбер позаботился о том, чтобы шёлк и хлопок производились на его предприятиях. Благодаря его дальновидности Франция превратилась в настоящую законодательницу мод. Отныне французский двор диктовал моду всем королевским дворам Европы. Восковые куклы, именуемые «Большая Пандора» и «Малая Пандора», одетые по последней французской моде, рассылались во все европейские страны. Этому событию уделялось столь высокое внимание, что во время их перевозки временно прекращались все военные действия.

   Как известно, Мазарини перед кончиной «завещал» своего преданного слугу Людовику XIV, дав ему поистине блестящую рекомендацию: «Государь, я обязан вам всем. Но я рассчитался полностью, оставляя вам Кольбера».

   Деньги в казну текли рекой, попутно оседая в карманах всех тех, кого король имел привычку приближать к своей «священной» персоне.

   К тому времени главная гордость Луи XIV — Версальский дворец, который в течение долгих лет строился на месте охотничьего домика, принадлежавшего ещё его отцу Людовику XIII, был, наконец, построен и стал официальной резиденцией французского короля. Это был огромный комплекс зданий, невероятной красоты садов и фонтанов, ставший предметом зависти и удивления почти всех современных государей, старавшихся подражать великому королю. Поговаривали, что даже турецкий султан неоднократно вздыхал, когда приезжие послы рассказывали ему о красотах Версальской резиденции.

   Культ короля-солнце позволил Людовику XIV стать к тому времени единственным Абсолютом. Будучи довольно злопамятным, он даже спустя много лет после восстания фронды был нетерпим к любой другой власти, кроме своей собственной. Любые ссылки на закон или право человека считались тяжким преступлением и карались либо многолетним отбыванием срока в Бастилии, либо ссылкой на галеры.

   Всё большую силу при дворе стали приобретать фавориты и фаворитки его величества. Быть куртизанкой уже не считалось позором. Многие из них становились эталонами светского общества и содержали свои собственные салоны, завсегдатаями которых нередко становились первые умы государства.

   Интриги и доносы, отравления и торговля людьми достигли своего апогея. Никто из простых людей уже не мог считать себя в безопасности. Толпы бедняков, крестьян и разоренных дворян ежедневно пополняли собой ряды беспризорников, попрошаек, воров и наёмных убийц, наводнивших Париж и его окрестности. Всё большая пропасть пролегала между жизнью представителей высшего общества и теми, кого они брезгливо называли «Отбросами общества».

   В Берри, где медленно протекали мои дни, жизнь была куда более размеренной. Будучи в некотором роде главной поставщицей государства, она являлась одной из основных провинций, где в огромном количестве выращивали зерновые и уделяли особое внимание производству мяса, молока и молочных продуктов.

   Монахини-кармелитки принимали активное участие во всех делах провинции. Они занимались выращиванием фруктов, овощей и зелени, которые затем отвозили на местный рынок и продавали.

   Одним из главных источников дохода считались кружева, которые сёстры плели из шёлковых нитей, заказ на которые поступал от всего французского двора. Тонкие, словно паутина, с причудливыми узорами из цветов и экзотических птиц, с золотой и серебряной нитью... Разве возможно сейчас перечислить всё, чем нам приходилось заниматься с раннего утра до поздней ночи?

   Воспитанницы вроде меня, которых благородные родственники до поры до времени отсылали на попечение монастырских сестер, также принимали непосредственное участие в жизни ставшего родным монастыря. Помимо общих дисциплин, предполагающих обучение правилам этикета, танцам, искусству вести беседу, ведению хозяйства и многому другому, что считалось необходимым знать каждой представительнице знатного рода, нас обучали азам врачевания, сбору лекарственных растений, приготовлению лечебных отваров и мазей, варке мыльных настоев и изготовлению церковных свечей.

   В этом году мне исполнилось четырнадцать лет и на свой день рождения, я получила сразу два подарка. Один был от сестёр, сплевших мне воротник на платье, позавидовать которому могла бы и сама мадам Монтеспан, вот уже много лет являющейся главной фавориткой короля и матерью многих его бастардов.

   Ну а второй... Тут, пожалуй, без подробностей не обойтись. Вот как это было...

   Мать-настоятельница отбыла на неделю в родовой замок Жуайёз в Тулузе в связи с крестинами своего десятого племянника. В её отсутствие все несколько расслабились и уже не так усердно хватались за работу.

   Так уж вышло, что выполняя одно из множества поручений, я совершенно случайно стала свидетельницей странного разговора между старшей сестрой и садовником. Тот умолял её оказать лечебную помощь кому-то из своих знакомых, но она, к моему великому изумлению, ответила категорическим отказом. Я видела отчаяние на лице человека, которого знала большую часть своей жизни, а потому, дождавшись ухода монахини, сама подошла к нему. Мужчина растерянно стоял посреди огорода и неосознанно мял свою шапку.

   — Что случилось, Гийом? — я искренне полагала, что смогу быть ему полезной.

   Садовник подскочил от неожиданности, но увидев, кто перед ним, облегчённо улыбнулся:

   — А, это ты, пострелёнок? Я чуть Богу душу не отдал, думал мать-настоятельница вернулась, — он отряхнул шапку о колено и, нахлобучив ее по самые брови, собирался уйти, но я преградила ему дорогу:

   — Гийом, не пытайся увильнуть, я же вижу, что что-то случилось.

   Он и не пытался, так как по собственному опыту знал, что я теперь ни за что не отвяжусь. Словно раскрывая мне страшную тайну, он слегка наклонился вперёд и, понизив голос, проговорил:

   — Одному человеку нужна помощь. Он серьезно ранен, а сёстры отказываются его лечить.

   — Почему? — я не понимала причины их отказа. Разве они сами не пропагандируют христианское смирение и помощь всем страждущим без исключения?

   — Ну... — старик замялся, явно не зная, как деликатнее ответить на мой вопрос. Рассудив, что выбора у него всё равно нет, он ответил:

   — Потому что этот человек ведёт не совсем праведный образ жизни, понимаешь, дитя?

   Мне не было никакого дела до его образа жизни. Он был уже сам по себе интересен только из-за того, что не являлся другом сёстрам, которых я за все эти годы особенно полюбить не смогла. Решив сделать всё, что в моих силах, лишь бы в очередной раз досадить наставницам, я коротко бросила:

   — Жди меня здесь, я сейчас вернусь, — и со всех ног понеслась в кладовую, в которой мы хранили запасы лекарственных трав и снадобий.

   Не зная толком, с чем придётся столкнуться, я на всякий случай набрала целую сумку всего, что только попалось мне на глаза. Решив, что теперь я во всеоружии, осторожно высунула нос наружу. Вроде никого. Собравшись с духом и прижав к груди сумку, я побежала туда, где ждал меня старик.

   — Ну, и где же он? — спросила я, когда мы незаметно вышли за ограду.

   —В моей сторожке, — был мне ответ. — Сама понимаешь, что я не мог его никуда увезти.

   — Ладно, не волнуйся, что-нибудь придумаем. Показывай дорогу.

   Идти почти никуда не пришлось. Садовник жил всего в нескольких шагах от монастыря. Войдя в ветхий домик, я поразилась тому, в каких условиях приходится ютиться одинокому старику. Бычий пузырь на окнах, заменяющий дорогущее стекло, был настолько плотным, что почти не пропускал ни света, ни воздуха. И хоть по углам не было заметно паутины, каморка всё равно имела очень запущенный вид. Никакой мебели, кроме трёхногого стула, покосившегося верстака и тюфяка на полу. Последний сейчас как раз был занят лежащим на нём человеком. Вытащив из кармана пару свечей, предусмотрительно прихваченных с собой, я попросила старика их зажечь. Не зная, с чем предстоит столкнуться, следовало подготовиться получше.

   Взяв из рук Гийома свечу, я опустилась на пол. Раненый спал, но почувствовав сквозь сомкнутые веки свет, он с трудом разлепил их.

   Это был мужчина лет сорока — сорока пяти, давно небритый и, судя по доносящемуся до меня запаху, уже приличное время немытый. Из-за грязи на его лице трудно было определить чего-то большее, но вот его глаза... Тёмные, цепкие, колючие. Даже в таком, казалось бы, беспомощном состоянии он внушал безотчетный страх. Чувствовалось, что ему ничего не стоит при необходимости лишить жизни человека. От его взгляда, впившегося в моё лицо, стало не по себе.

   Смутившись, я опустила глаза вниз. Его превратившаяся в грязные лохмотья одежда, когда-то была весьма качественной и дорогой. В лавке торговца такое сукно стоило не меньше пары ливров за метр.

   Я протянула руку, чтобы откинуть ткань и осмотреть рану, когда он довольно крепко перехватил её своей. Глядя прямо в глаза, он прошептал:

   —Ты ангел?

   Я чуть не прыснула со смеху. Половина монастыря сказала бы ему, что я, скорее, демон в человеческом обличье, явившийся на землю, чтобы мучить их. Кажется, такого же мнения придерживался и старик Гийом, так как, несмотря на его усилия скрыть это, до меня всё же донёсся его смешок.

   Ну и пусть смеётся! А вот мне понравилось то, как меня назвал незнакомец, и теперь я готова была в лепёшку расшибиться, но обязательно помочь ему.

   — Нет, — с помощью другой руки я попыталась освободиться.

   — Такая красивая... — он говорил с трудом, превозмогая боль.

   — Зато ты — нет! И ещё от тебя смердит, как от сточной канавы. Долго я этого не выдержу, поэтому не мешай и дай осмотреть рану.

   Что это? Улыбка? Кажется, моя нарочитая грубость пришлась ему вкусу. Бросив вопросительный взгляд на Гийома и, видимо, получив от него подтверждение, раненый выпустил мою руку и позволил себя осмотреть.

   Рана была на боку, под рёбрами. К счастью, несмотря на её страшный вид, внутренние органы задеты не были, а значит был шанс на выздоровление. Велев Гийому вскипятить в котелке воды, я засучила рукава и принялась за работу.

   Мне и прежде доводилось под чутким руководством сестер заниматься врачеванием, но зашивать раны самостоятельно до сих пор не приходилось. Неплохо знакомая с теорией, я собиралась применить полученные знания на практике. И вот когда пригодилось моё умение вышивать. Стежок за стежком я накладывала швы, каждый раз мысленно благодаря сестру Терезу за то, что не давала мне возможности отлынивать от занятий.

   Пот лил в три ручья, слепя глаза. Должна признать, что раненый выказал просто героическую стойкость. Зажав в зубах самодельный кляп, он не произнёс ни звука за всё то время, что я колдовала над его раной.

   Наконец всё закончилось. Плотно закрепив повязку и дав Гийому подробную инструкцию как пользоваться заживляющими мазями, я устало поднялась. Ноги от долгого сидения затекли, и я чуть не упала, но удивительно крепкая рука меня поддержала. Сказать, что я была поражена, ничего не сказать. Откуда столько силы в этом уже немолодом и не совсем здоровом человеке?

   Неловко поблагодарив, я собрала оставшиеся вещи и поспешила вернуться, пока не заметили моего отсутствия.

   Все последующие дни я использовала любую возможность, чтобы навестить своего пациента, и была несказанно счастлива от сознания того, что благодаря мне он достаточно быстро шел на поправку.

   И вот в один из дней, когда после тщательного осмотра я, с удовлетворением заметив, что рана практически затянулась, смогла удалить швы, мужчина вновь схватил меня за руку. Заставив склониться поближе к нему, он, не отрываясь от моего лица, сказал:

   — Ты молодец, девочка! У тебя лицо и руки ангела. Язык, правда, сущая отрава и больше подошел бы уличному мальчишке, чем воспитаннице кармелиток. Но это ничего, так даже лучше, от этого ты более… — он замялся, подыскивая нужное слово, — земная. Жиль Фонтана никогда не забудет того, что ты для него сделала. Помяни моё слово, детка, не пройдёт и нескольких лет, как вся Франция будет дрожать при одном лишь упоминании этого имени. Но ты не бойся. Пока я жив, никто и ничто не посмеет встать на твоём пути. Вот, — он раскрыл мою руку и что-то вложил в неё, — возьми это. Носи на себе и никогда не снимай. И если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, покажи её любому голодранцу, и я всегда буду знать, что нужен тебе, и приду на выручку. Теперь иди... Как, говоришь, тебя зовут?

   Я едва не рассмеялась. Нашел время интересоваться моим именем. Тем не менее ответила:

   — Шанталь.

   — Шан-таль, — словно смакуя произнёс он, — я запомню.

   — Тогда и я запомню твоё, Жиль Фонтана, — поддразнила его я.

   Его глаза вспыхнули от удовольствия. Неожиданно поцеловав мне руку, которая по-прежнему сжимала его подарок, он сказал:

   — Прощай, Шанталь, даст Бог ещё встретимся.

   Несмотря на любопытство, находясь в каморке, рассмотреть неожиданный подарок я не решилась. Лишь оказавшись в своей комнатушке, я подошла к окну и осмелилась разжать кулак. В нём оказалась монетка — серебряный экю. Но не совсем обычная. Просверлённая в трёх местах, она была перевита тонким чёрным шнурком и завязана причудливым узлом. Свободные концы позволяли носить на шее этот импровизированный медальон, что я и сделала. Поклявшись во что бы то ни стало сберечь этот подарок, я надёжно спрятала его под своей одеждой.

   Когда на следующий день я навестила старика Гийома, его таинственный гость уже исчез.

ГЛАВА 2

Париж

   Утро выдалось невероятно свежим. Несмотря на подбитую мехом одежду, холод пробирал до самых костей. Пальцы на руках онемели и совершенно отказывались сгибаться и крепко держать оружие.

   Прежде чем де Леруа изволил появиться в указанном месте, секунданты успели опустошить две бутылки превосходного анжуйского вина за здоровье и примирение дуэлянтов.

   Патрис де Сежен расхаживал перед кованой решёткой у входа в сад Тюильри. Ему ещё ни разу не приходилось участвовать в дуэли, поэтому, несмотря на твёрдую руку и верный глаз, за которые часто хвалил его учитель фехтования месье Жак, он испытывал некоторый испуг. Судите сами: одно дело — фехтовать рапирой с защищённым колпачком концом в зале, другое — держать в руках острую шпагу и целиться прямо в плоть противника.

   Но разве у него был выбор? Нет! Его сводный брат, пятнадцатилетний Ренард, был застигнут ревнивым мужем прямо в опочивальне своей дражайшей супруги. Юному Ренарду удалось сбежать в окно, но обманутый супруг хоть и не разглядел беглеца, всё же успел заметить семейный герб на седле его лошади, когда мальчишка в спешке покидал место преступления. В панике Ренард и его мать, приходящаяся Патрису мачехой, бросились ему в ноги и умоляли вмешаться и спасти ситуацию, в отсутствие отца, уехавшего поохотиться в поместье.

   К сожалению, спасать было нечего. Новости подобного рода разлетались со сказочной скоростью. Барон де Леруа, ставший посмешищем для всего света, был настроен весьма решительно. Будучи опытным дуэлянтом, он ни на миг не сомневался в своей победе над сопливым мальчишкой.

   В отличие от него Ренард не умел ничего и был обречён на смерть в столь юном возрасте.

   Патрис хоть и недолюбливал мачеху, но был искренне привязан к брату, поэтому поддался уговорам скорбящей женщины и не придумал ничего лучше, как взять вину на себя, признав, что именно он был в тот день в постели с мадам де Леруа.

   О том, что он был старшим сыном и прямым наследником графа де Ламмер, а значит не имел права так бездумно рисковать своей жизнью и семейной честью, он совершенно не подумал.

   Теперь, когда до начала дуэли оставались считанные минуты, он, семнадцатилетний, почти безусый юноша, испытывал настоящий ужас, от которого стыла в жилах кровь.

   Послышался цокот копыт, и в поле зрения появился скачущий галопом всадник. Едва спешившись, он расстегнул и, несмотря на холод, снял свой камзол. Вынув шпагу, он незамедлительно встал в позу. Патрису не оставалось ничего другого, как последовать его примеру. К великому сожалению, своим поведением барон показал, что не намерен идти на примирение и выслушивать извинения, в какой бы форме они не были.

   Секунданты обменялись рукопожатием и заняли свои места. Раздалась команда к бою: «En Garde», — и клинки со звоном скрестились.

   Обильно увлажненная росой трава создавала проблему для дуэлянтов. Сапоги нещадно скользили. Де Леруа, как более опытный противник поначалу теснил юношу, но вскоре ситуация в корне изменилась. Первый испуг прошёл. Чтобы как-то отвлечься, Патрис принялся про себя повторять шаги, как в фехтовальном классе:

   — Выпад, батман, контртемп. Выпад, ещё выпад, батман, туше... Туше?!

   Патрис и сам не понял, как это произошло, но только сильно поскользнувшись на мокрой траве, он лишь на миг пригнулся вниз, и соперник, не ожидающий подобного, просто налетел на его вытянутый в руке клинок.

   Барон вскрикнул. Зажав рукой рану на животе, он начал оседать на землю. Секунданты подскочили к нему. Юный Патрис, находящийся в глубоком шоке, всё ещё сжимал в руке оружие, по клинку которого стекала струйка алой крови.

   И должно же было такому случиться, что именно в этот момент неподалёку проходил караульный отряд гвардейцев. Дуэли были строго запрещены эдиктом и карались очень сурово, вплоть до смертной казни.

   Завидев дуэлянтов, отряд из шести человек поспешил в их сторону. Патрис запаниковал. Виконт де Трейси — его секундант и друг семьи, вынимая шпагу, успел крикнуть:

   — Бегите, мой мальчик, мы разберёмся с ними.

   Юноше не нужно было повторять дважды. Всё ещё не отойдя от шока, он бросился бежать. Вскочив на лошадь, он пришпорил её так, будто за ним гнался сам дьявол. Всё, о чём он мечтал, это вернуться под защиту родных стен.

   Но дома его ждал сюрприз. Мачеха вместе с Ренардом, воспользовавшись ситуацией, предупредили прево о готовящейся дуэли, и сейчас во дворе дома его поджидала дюжина молодцов под предводительством капитана полиции.

   Патрис едва не угодил в ловко расставленную ловушку. Хорошо, что старик Огюстен, работающий управляющим и искренне любивший молодого хозяина как сына, которого у него никогда не было, успел предупредить его о засаде в самый последний момент. Передав Патрису мешочек с двадцатью луидорами всем, что у него было, он сообщил о предательстве родни и о спланированной засаде, посоветовав юноше немедленно бежать, если он хочет остаться в живых.

   И юный граф бежал. Бежал, сам не зная куда. Мутная пелена то ли пота, то ли слёз застилала глаза. Он остался совершенно один. Помощи ждать было неоткуда. Он гнал и гнал коня, пытаясь добраться до ближайшего порта, где можно было сесть на любое судно, которое увезло бы его подальше от берегов Франции.

   Вернувшийся в Париж граф-отец, глубоко опечалился тем, что произошло. Выслушав сбивчивые объяснения супруги и младшего сына, он был сильно разочарован и огорчен действиями своего первенца, на которого всегда возлагал самые большие надежды. Не в силах справиться с постигшим горем, он стал много пить. Так как граф, не без участия дражайшей родни, стал спиваться и совершенно перестал интересоваться делами, все бразды правления перешли к мадам графине. Ну, а она поспешила объявить Патриса де Сежена преступником и убийцей, и назначить наследником графа де Ламмер своего сына Ренарда.

***

— Не бойся, спускайся осторожнее, я тебя держу. Вот так... А теперь другую ногу... Молодец, у тебя почти получилось!

   — Я боюсь, тут слишком высоко. Ещё и плющ мешает, — стоя на краю небольшого выступа, девушка от страха сделала шаг назад и прижалась к стене.

   — Ну же, Анриетт, не будь такой трусихой. Посмотри, я же внизу, и ничего со мной не случилось. Соберись! Ты сможешь.

   — Шанталь, я упаду.

   — Анриетт де Кловер, если из-за тебя мы пропустим праздничный фейерверк, клянусь, что никогда тебя не прощу, так и знай!

   Потерять дружбу Шанталь Анриетт не могла. Это означало одинокое прозябание в монастырских стенах ещё несколько лет без вылазок на ярмарку или сельские праздники, устраиваемые местными жителями в честь удачного урожая. Только бунтарка Шанталь знала, как можно незаметно удрать, чтобы никто не догадался об их отсутствии. И ещё фейерверк...

   Крепко зажмурившись, она, хватаясь за вьющееся растение, стала осторожно спускаться вниз. Шажок за шажком, замирая от страха, приближалась к заветной цели. Почувствовав поддерживающие руки подруги, она облегчённо вздохнула и спрыгнула вниз. Благо до земли оставалось не больше трёх локтей. Задрав голову вверх и увидев, с какой высоты она только что спустилась, девушка ахнула:

   — Боже правый! Шанталь, мы сумасшедшие!

   В ответ подруга тихо рассмеялась. Схватив Анриетт за руку, она, не забыв нацепить на лицо припасённую чёрную шелковую маску, понеслась вперёд.

***

Шёл 1681 год. Луи Дьёдонне, Божьей милостью король Франции и Наварры Людовик XIV де Бурбон праздновал очередной успех своей военной кампании. Несколько дней назад его флот весьма успешно бомбардировал оплот средиземноморских пиратов — Триполи, что позволило королю в лишний раз продемонстрировать всему миру свою исключительную силу.

   Вся Франция праздновала это событие вместе с августейшим монархом. По такому случаю повсеместно были организованы праздничные гуляния и фейерверк.

   Берри и в этот раз решила отличиться от остальных провинций, пригласив труппы комедиантов, акробатов и уличных музыкантов. Так как в гуляниях нередко принимали участие и дворяне, не желающие раскрывать своё инкогнито, то на каждом шагу можно было встретить толпы людей в масках. Мужчины и женщины в неприметной одежде, они веселились наравне с простым людом.

   Мы подоспели как раз вовремя. Празднество было в самом разгаре. Никто не обращал внимания на двух семнадцатилетних девушек в крестьянской одежде и в масках, каждый был занят развлечениями по своему вкусу. На огромной рыночной площади были расставлены ломящиеся от угощений столы. Каждый желающий мог подойти к ним и освежиться прохладным вином или же полакомиться запечённым поросёнком с яблоками и спаржей. Повсюду сновали мальчишки, которые всего за два денье предлагали жареные лягушачьи лапки на палочках.

   Миновав столы, мы устремились дальше, туда, где циркачи и акробаты, жонглёры и канатоходцы развлекали зрителей невероятными трюками, от которых буквально стыла в жилах кровь.

   Фокусники показывали чудеса, распиливая пополам ящик, в котором находилась девушка. Под крики ужаса толпы, они раздвигали его в стороны, давая понять, что всё по-настоящему. Затем, соединив части и произнеся над ними заклинание, они вытаскивали из открытого ящика живую и невредимую девицу, которая за дополнительную плату позволяла себя поцеловать.

   Купив сдобные булочки с глазурью, мы с ужасом и восхищением уставились на глотателя шпаг, который практически по самый эфес проглотил длинный клинок. Под аплодисменты улюлюкающей публики он вытащил его обратно, продемонстрировав отсутствие крови.

   Внезапно к нам подскочила девчушка-зазывала, настоятельно приглашающая посетить шатёр гадалки с загадочным именем «Мадам Секрет». Я со смехом отказалась, а вот Анриетт, к моему удивлению, проявила интерес. Хотя я её за это не виню. Она дочь знатных родителей, которые наверняка скоро заберут её домой, где устроят выгодный брак с одним из представителей их круга. Естественно, что её могут интересовать такие вещи. Но мне-то что узнавать? Я — сирота, выросшая при монастыре. У меня нет ни единой родной души в целом свете. Какое будущее может быть мне уготовано, кроме монашеской рясы?

   Предложив Анриетт идти одной, я согласилась подождать её снаружи, но она вцепилась в меня, как клещ, утверждая, что боится оставаться с гадалкой наедине. Что мне оставалось делать? Пришлось подчиниться.

   Подойдя к шатру «Мадам Секрет», мы дождались, чтобы помощница откинула полог, и вошли внутрь. Запах тлеющих пряностей и ароматных восточных курений едва не сбил с ног. Голова кружилась и требовала от ног немедленно вынести её вместе с телом на свежий воздух, но ноги отчего-то не слушались. Они словно приросли к полу. В свете большой зажжённой свечи мы смогли смутно рассмотреть таинственную обстановку.

   Тонкие полупрозрачные занавески визуально делили шатёр на две половины. Дальняя часть предположительно служила спальным местом гадалки и сейчас была затемнена. Зато передняя была драпирована так, что создавала эффект, будто ты наяву участвуешь в одной из восточных сказок, большую книгу с которыми я случайно нашла в библиотеке монастыря и тайком от сестёр читала, закрывшись в своей каморке.

   Посередине стоял миниатюрный столик, сплошь заставленный всякой всячиной: большой стеклянный шар, пузырьки с разноцветной жидкостью внутри, сохшие куриные лапки, карты.

   За столиком, лицом к нам сидела женщина, которой на вид можно было дать не больше сорока лет. Её экзотическая красота позволяла предположить, что она как минимум, наполовину была цыганкой. Роскошные чёрные волосы были красиво подвязаны малиновой косынкой. В ушах, на шее, на запястьях и пальцах множество старинных украшений из белого металла, подозрительно похожего на серебро.

   При звуке шагов она подняла голову и впилась в нас тёмными, таинственно мерцающими очами:

   — Проходите, мои хорошие, не смущайтесь, — она делала какие-то странные манипуляции руками над стеклянным шаром, отчего он внутри постепенно стал фиолетовым.

   Подталкивая друг друга, мы прошли чуть вперёд и остановились перед ней.

   — Ты, — она обратилась ко мне, — дай мне свою руку, предварительно положив в неё экю.

   Ничего себе! Экю! Да за такую сумму я сама сейчас сяду посреди площади и начну предсказывать судьбу каждому встречному!

   Решительно помотав головой, я отступила назад и подтолкнула к ней подругу:

   — Не мне. Это она хотела, ей предсказывайте.

   Женщина ничего не ответила, лишь странно улыбнувшись каким-то своим мыслям, переключила внимание на Анриетт.

ГЛАВА 3

Слегка оробевшая Анриетт, послушно протянула ей руку с лежащей в ней серебряной монеткой. Женщина приняла плату и, пробормотав какую-то тарабарщину на непонятном языке, принялась внимательно вглядываться в линии, пересекающие юную ладонь.

   В то время как моя подружка зажмурилась от предвкушения, я, как более приземлённая особа, продолжала внимательно следить за выражением лица гадалки, начавшим мрачнеть прямо на глазах. Сведённые брови говорили о её сильном беспокойстве, которое невольно стало передаваться и мне. Словно не доверяя увиденному, гадалка попросила показать вторую руку. То же беспокойство.

   Я почувствовала, как струйка пота потекла по виску, забиваясь под маску. Очень хотелось сорвать её с лица, но какое-то внутреннее чутье заставляло сдерживаться, терпя явное неудобство.

   Словно угадав мои терзания, гадалка внимательно посмотрела на меня. Её губы зашевелились, будто она хотела что-то сказать, но передумала. Резко схватив со стола колоду карт со странными рисунками, она разложила их в идеальном полукруге рубашками вверх:

   — Вытяни руку, дитя, и проведи поверх карт.

   Анриетт выполнила в точности всё, что от неё требовали:

   — Мне выбрать карту? — её голос слегка дрожал.

   — Нет, дитя, просто медленно двигай рукой. Нужная карта сама найдёт тебя.

   Её последняя фраза рассмешила меня. Я уже открыла рот, чтобы высказать этой «актрисе» всё, что я думаю о её игре, когда одна из карт, словно подвязанная на нитке, пристала к руке подруги.

   — Дай мне карту, но сама не смотри, — велела женщина, и когда Анриетт покорно протянула ей требуемое, перевернула так, чтобы видеть могла она сама. Кажется, увиденное её не обрадовало, и она бросила карту на стол, так и не дав нам посмотреть на её изображение:

   — Ничего конкретного не видно, дитя. Твоё будущее туманно, — произнесла она наконец. Но я чувствовала, что она не говорит всей правды. Глядя на расстроенное лицо подруги, я не сдержалась. Вытолкнув девушку из палатки и попросив ждать меня снаружи, я набросилась на шарлатанку:

   — Вы — обманщица! Ничего нам не сказали, поэтому денег не заслужили! Верните монету сейчас же! — я протянула ей раскрытую ладонь.

   Внутренняя борьба, которую женщина вела с самой собой, привела к тому, что она зло бросила:

   — Хочешь знать, что ждёт твою подругу? Ничего хорошего!

   — Что это значит? — ярость, которую я с трудом пыталась сдержать, искала выход.

   — Это не её судьба! Он проживает чужую жизнь, понимаешь?

   — Нет, я не понимаю, говорите яснее.

   — Это, — женщина бросила на стол карту, которую скрывала от нас, — не её судьба, но она её проживёт. Из-за тебя! — её палец, обвиняюще ткнулся в меня.

   Я с непониманием уставилась на рисунок, изображающий десятку мечей.

   — И что это должно означать?

   — Карта означает смерть, и не простую, а насильственную. Она скоро умрёт, и в её смерти будешь повинна ты!

   — Вы с ума сошли? Что вы несёте? — я вцепилась в расписанную причудливым узором столешницу с непреодолимым желанием опустить её вместе с содержимым на голову гадалки.

   — Это правда! Я почувствовала это ещё тогда, когда вы только вошли, вот почему, я обратилась сначала к тебе. Но ты, услышав о плате, отказалась.

   — Что?! — возмутилась я, — Вы думаете, мне денег жалко? Да подавитесь вы своим экю! — сорвав с шеи подарок Жиля, который всегда носила скрытым под одеждой, я бросила его на стол.

   Лишь на миг женщина наклонилась вперёд, а затем с силой откинулась назад, словно увидела перед собой ядовитую змею.

   — Откуда это у тебя? — ужас на её лице был неподдельным.

   — Это подарок от друга, — ответила я, поражаясь её реакции.

   — Какого друга? — её вопросы начали сильно раздражать. Не видя ничего дурного в том, чтобы открыть ей имя, я его назвала:

   — Его зовут Жиль Фонтана, а что?

   При звуке этого имени женщина подскочила так, что перевернула столик. Монета вместе с остальными предметами упала на землю. В ужасе уставившись на неё, гадалка крикнула:

   — Уходи! Забери её и уходи отсюда! Забудь всё, что я говорила о тебе и твоей подруге, и никогда здесь больше не появляйся, слышишь? Никогда!

   Боже! Женщина была сумасшедшей. И как я сразу этого не поняла? Да, монетка не была идеальной, но всё же она серебряная, а значит, никто бы не отказался принять ее как плату.

   Покачав головой, я наклонилась и подняла с земли своё украшение. Демонстративно надев его себе на шею, я гордо повернулась и вышла из палатки, не упустив возможность пнуть посильнее её магический шар, треснувший от столь неделикатного обращения.

   Подойдя к подруге, которая в волнении прохаживалась взад и вперёд перед шатром, я, деланно улыбнувшись взяла её под руку и повела за собой туда, где собрались танцующие.

   — Что она сказала? — Анриетт была сильно обеспокоена. Не желая её расстраивать, пересказывая бред сумасшедшей женщины, я улыбнулась и, не моргнув глазом, соврала:

   — Она сказала, что через год ты выйдешь замуж за богатого человека, которого очень сильно полюбишь. У вас будет четверо детей, и вы будете очень счастливы.

   — Правда? — Бедняжка Анриетт! В её глазах плескалась такая радость, что я поспешила авторитетно кивнуть:

   — Абсолютная правда! Так же, как и то, что после твоего отъезда я постригусь в монахини и не покину эти края до конца своих дней.

   — Ах, Шанталь, — подруга была искренне расстроена, — мне так жаль. Но может быть всё закончится не так уж и мрачно? Вдруг она ошиблась? Ты так красива… Я просто не представляю, как ты скроешь себя под грубым полотном.

   Да, хорошего мало, особенно если учесть, что мне придётся всю жизнь терпеть сестру Аньес. Брр. Сразу испортилось настроение. К счастью, в это время заиграла музыка. Толпа устроила хоровод, подхвативший нас и увлёкший за собой. Заливаясь смехом, я дала себе слово, что сделаю всё, чтобы уберечь подругу от любой беды.

   По завершении танцев, к концу которых мы уже едва передвигали ноги, начался долгожданный фейерверк. Затаив дыхание и широко распахнув глаза, мы наблюдали за сверкающими змейками, которые взлетали ввысь, рассыпаясь на миллионы крошечных искорок. Это было великолепно и незабываемо.

   Я была так поглощена созерцанием великолепного зрелища, что не заметила, как неподалёку от нас замерла фигура, полностью укрытая длинным плащом. К ней подошла та самая гадалка и, что-то прошептав, указала на нас рукой. Женщина ушла, а застывшая фигура уже не спускала с нас глаз.

***

Да, жаль, что праздник так скоро закончился, хотя это, возможно, и к лучшему. Продлись он чуть дольше, мы не успели бы к заутренней молитве. Ох, и попало бы нам тогда!..

   После того, как последние искры фейерверка погасли, а в воздухе разлился отвратительный запах серы и ещё каких-то химических веществ, мы решили, что пора возвращаться. Если бы не одно неприятное происшествие, наше возвращение можно было бы считать почти идеальным. А случилось вот что...

   Какая-то крестьянка, тащившая в руках целое ведро помоев, случайно споткнулась возле нас и опрокинула всё содержимое на плащ Анриетт. Подруга взвизгнула и с отвращением уставилась на испорченную вещь. Я бросилась на помощь подруге, и не заметила, как крестьянка обернулась в сторону закутанной фигуры, стоявшей неподалёку. Получив одобрительный кивок, она поспешила воспользоваться создавшейся суматохой и исчезла.

   Мы сорвали испорченный плащ, но, к сожалению, юбка тоже сильно пострадала. Тогда, чтобы хоть немного избавить подругу от неловкости, пока не доберёмся до дома, я сняла свой плащ и накинула на нее. Со слезами благодарности Анриетт закуталась в него, и мы побежали.

   Добравшись без происшествий до монастырской стены, мы подошли к тому самому месту, откуда ранее спустились. Плющ в этой стороне разросся особенно сильно, что облегчало задачу.

   — Слушай меня внимательно! Как только переберёшься на ту сторону, не трать времени попусту, а сразу беги в мою каморку. К себе не возвращайся, в вашем крыле полно любопытных, увидят — сразу сдадут настоятельнице. Утром скажем всем, что ты полночи наставляла меня на путь истинный, а потом так устала, что уснула у меня, поняла?

   — Поняла, — хихикнула подруга.

   Подставив спину, я подсадила Анриетт повыше и стала дожидаться, когда она благополучно перемахнет через стену. Увидев, как она исчезла, я ухватилась покрепче за лозу и, задрав ногу, приготовилась карабкаться вверх, как вдруг чья-то рука в перчатке, зажав мне рот, потащила назад.

   Я пыталась освободиться, но хватка у напавшего была очень крепкой.

   — Тише! Успокойся! Я не причиню тебе зла, — прошептал голос мне на ухо. — Если пообещаешь не кричать, я тебя отпущу.

   Нет, мне определённо сегодня везёт на умалишённых. Какое там кричать? Не приведи Господь, если в монастыре узнают о том, что я сбегала!.. Страшно подумать, что нас за это может ждать. Порку я бы ещё вынесла, но моральные проповеди сестры Аньес — увольте! Лучше пообещать молчать и узнать, что этому типу от меня понадобилось.

   Послушно кивнув, я дала понять, что готова к переговорам.

   — Умница! Я считаю до трёх и опускаю руку. Но если закричишь...

   Я энергично замотала головой, давая понять, что не собираюсь так подставляться. Он хмыкнул и, на счет «три», освободил меня.

   Вздохнув с облегчением, я обернулась, чтобы разглядеть его. Человек был весь в чёрном и практически полностью растворялся в темноте.

   — Кто вы? Что вам нужно? — накинулась я на него с вопросами. — Отвечайте скорее, я спешу...

   В этот самый момент мёртвую тишину нарушил леденящий душу крик, особо жутко прозвучавший в темноте. Мне показалось, что я узнала этот голос. Кричала Анриетт.

   Это послужило сигналом к начавшемуся следом светопреставлению. Десятки голосов, без сомнения принадлежащие монахиням, слились в один истошный вопль.

   Лишь мгновение я стояла, словно оглушенная, а потом попыталась вернуться к стене, но снова была грубо возвращена на место.

   — Ни звука, поняла? Это ловушка! Им уже ничем не поможешь. Тебе нужно думать о себе.

   О себе? Как он может такое говорить? Как бы монахини не относились ко мне, они были моей семьёй. Я никого, кроме них, не знала. Что-то ужасное происходило за стеной, я должна была что-то сделать, как-то помочь. Но как, если меня, как в тисках, сжимают огромные лапищи?

   Крики становились громче, а затем потянуло дымом. Что-то горело. Увидев огонь, стремительно поднимающийся вверх, охватывающий крыши построек и освещающий своим пламенем всё вокруг, мой спутник, произнеся: «Пора», — потянул меня за собой.

   Вне себя от страха, ничего не соображающая, я покорно последовала за ним, потому что выбора у меня не было: он по-прежнему крепко сжимал мою руку.

   Мы долго бежали. Крестьянские дома, фермы — всё осталось позади. Остановились мы только на опушке леса, где у моего спасителя были спрятаны лошади и простенькая карета, которую он, судя по всему, отобрал у какого-нибудь буржуа. Не успела я и глазом моргнуть, как меня без церемоний запихнули внутрь. Выглянув в окно, я успела увидеть алое марево над тем местом, где раньше стоял женский монастырь. Вдалеке зазвонили колокола. Кто-то, заметивший пожар, стал созывать жителей окрестностей на помощь.

   Не став дожидаться того, чтобы нас заметили, мой спаситель занял место кучера, и прямо с места погнал лошадей вперёд.

   Берри постепенно оставалась позади, как и всё то, что связывало меня с прежней жизнью. Что ждало меня впереди — было неизвестно. Вспомнились недавние слова гадалки: «Карта означает смерть, и не простую, а насильственную. Она скоро умрёт, и в её смерти будешь повинна ты!»

   Означает ли это то, что Анриетт и все остальные погибли из-за меня? Но почему? Мне всего семнадцать лет, я просто не успела обзавестись столь могущественными врагами. Или успела?

***

Генерал Миклош Айван был доволен: этот день ознаменовался новой победой над врагами. Давняя ошибка, как дамоклов меч висевшая четырнадцать лет над его головой, была исправлена. Девчонка, столько лет безуспешно разыскиваемая его людьми по всему свету нашлась и, наконец, была убита.

   Он сам лично перерезал ей горло, когда она возвращалась в свою келью после ночной отлучки. О, да, её коричневый с чёрным шитьём плащ ему подробно описали, а белокурые волосы, такие же как у её матери, прекрасной королевы Клоранс, окончательно убедили его в том, кто перед ним.

   Несчастная, увидев его, испугалась. Он видел ужас в её глазах, когда вскинул лезвие. Она успела закричать, прежде чем он расправился с ней, но это уже всё равно ничего не изменило бы.

   Принцесса Шанталь Баттиани, дочь Максимилиана Первого, короля Боравии, была мертва.

   Теперь между ним и боравийским троном не было никакой преграды. Не опасаясь больше претендентов и внезапно появившихся наследников, которые могли бы поднять народ на бунт против него, генерал довольно потёр руки.

ГЛАВА 4

Карета неслась по неровной дороге с такой скоростью, словно мы спасались от самого дьявола. От сильной тряски меня без конца бросало из стороны в сторону. Благо, что я не ела последние сутки, иначе меня давно бы уже вывернуло самым неприличным для девицы образом.

   Местность, мелькающая за окном, была незнакома мне, ни разу до этого не покидавшей Берри и сейчас понятия не имеющей, куда меня везут, а главное — зачем?

   Я давно уже перестала считать повороты, сделанные на полном ходу, когда возница решил надо мной смилостивиться и остановился. Услышав речь, я выглянула в окно.

   Судя по тому, что я видела, мы находились на каком-то постоялом дворе. Мой спутник спустился с козел, и сейчас о чём-то шептался с низеньким, кругленьким человечком в фартуке, беспокойно озирающимся по сторонам. Но как бы я ни напрягала слух, расслышать ничего не удалось.

   Между тем толстячок в фартуке что-то ответил моему спутнику, после чего поспешил скрыться внутри.

   Подавив нелепое желание воспользоваться моментом и удариться в бега, я осталась сидеть на месте. Бежать я всегда успею. В первую очередь нужно было выведать — что все-таки происходит, и какое отношение это имеет ко мне.

   Тем временем мой спутник вернулся к карете. Сняв шляпу, он открыл дверцу и любезно предложил свою руку, вполголоса посоветовав опустить голову пониже.

   Это был немолодой человек лет пятидесяти. Судя по выправке, в прошлом, возможно, служил в армии. Его седеющие волосы были аккуратно собраны сзади простой чёрной лентой в хвост. Одежда простая, без изысков. Скорее всего, он стремился ничем не привлекать к себе излишнего внимания. Черты лица грубые, но не отталкивающие, в целом ничем не примечательные. Так выглядело большинство проходящих мимо меня людей. Столкнувшись с ним на улице, я никогда бы не обратила на такого внимание. Возможно, именно к этому эффекту он и стремился.

   От долгого сидения в карете ноги сильно затекли и отказывались меня слушаться. В воздухе витали запахи конского навоза, свежего сена и нечистот, смешивающиеся с потрясающе аппетитным ароматом жаркого, который доносился каждый раз, когда кто-то открывал дверь в помещение.

   Голодный желудок тут же напомнил о себе жалобным урчанием, скрыть которое, несмотря на все старания, не удалось. Мой спутник понимающе хмыкнул, но повёл меня не туда, где стояли столики, а наверх, на второй этаж, где снял для нас комнату.

   Войдя внутрь, при виде небольшой кровати в углу, я сначала оторопела, а затем меня как кипятком ошпарили. Резко повернувшись, я уже собиралась высказать мужчине всё, что я о нём думаю, но он меня опередил:

   — Присядь, нам нужно поговорить.

   Захлопнув открывшийся рот и решив, что поскандалить ещё успею, я придвинула к себе тяжеленный стул и с видом великомученицы уселась на самом его краешке, сложив руки на коленях, как нас учили в монастыре и вся превратившись во внимание.

   — Слушаю вас, месье. Может, для начала соблаговолите представиться?

   Без лишних церемоний он подтащил ближе второй стул и сел напротив, скрестив руки на груди.

   — Ну что же, думаю, самое время познакомиться. Меня зовут Клод Люпен, я — доверенное лицо и правая рука его величества...

   — Короля Людовика? — перебила я, от удивления подскочив на месте.

   — Сядь и успокойся, — он жестом дал мне понять, что не станет продолжать, пока я стою. Послушно вернувшись на место, я во все глаза уставилась на Клода.

   — Нет, не Людовика, — он усмехнулся при виде разочарования, невольно отразившегося на моём лице. — «Короля Тюн».

   — Кого?..

   — Ты знаешь его под именем Жиль Фонтана. Он является некоронованным королём бандитов и убийц. Ему подчиняются и платят дань все двенадцать парижских «дворов чудес» и даже сам глава полиции Габриэль де ла Рейни предпочитает видеть его своим другом, а не врагом.

   — Жиль — король бандитов?!

   Вот это новость! Выходит, я спасла жизнь преступнику?

   Клод, посмеиваясь над выражением моего лица, продолжил:

   — С тех пор, как три года назад ты выходила раненного короля, нам было велено ни на минуту не спускать с тебя глаз. Да-да, — опередил он мой вопрос, — именно так. Иначе как ты думаешь, почему тебе было так спокойно передвигаться по улицам? Никто не смел и глаз поднять на тебя из страха тут же лишиться жизни.

   Это был шок. Уже не задавая вопросов, я просто ошарашенно смотрела на Клода и слушала его дальнейшее повествование:

   — Несколько дней назад, появился человек, который готов был щедро заплатить людям Фонтаны за удачный исход дела: нужно было проникнуть в монастырь и устроить там поджог. Человека не интересовали монахини, его интересовала жизнь только одной девушки, но до последнего момента мы не знали, кто она. Всё было готово, мы ждали лишь условного знака.

   Я с трудом сглотнула. Недавний ужас снова начал поднимать голову. Предсмертный крик Анриетт ясно звучал в ушах.

   — Но то ли тут сыграло шутку провидение, то ли это был знак свыше, но тем вечером вы с подругой оказались в шатре гадалки — нашего человека. Она не так безнадежна, как ты считаешь, и смогла понять все, что должно было произойти. Она-то и предупредила меня об опасности, грозящей тебе, чью жизнь по приказу короля я должен был защищать. Решив проверить свою догадку, я подослал к вам девицу с помоями, велев опрокинуть их на одежду твоей подруги. Успев тебя неплохо изучить, я ни секунды не сомневался, что ты отдашь ей свой плащ. Это-то и спасло твою жизнь.

   — Я.. я не понимаю...

   —Тому человеку нужна была ты! Приняв подругу за тебя, он, не мешкая, расправился с ней. Ты слышала её крик, это и было сигналом для наших людей, которые для того, чтобы скрыть убийство, устроили поджог. Глядя на обгоревшее тело девушки, никому бы и в голову не пришло, что ее убили раньше и совершенно другим способом.

   Какое варварство! В голове снова всплыло предсказание гадалки: «Карта означает смерть, и не простую, а насильственную. Она скоро умрёт, и в её смерти будешь повинна ты!»

   — Подожди, — пытаясь собраться с мыслями, я изо всех сил сжала виски, — монастырь практически неприступен. Как же вам удалось проникнуть внутрь?

   — А ты не догадываешься? — мне показалось или на его суровом лице проскользнула ухмылка?

   — О чём? — мне, в отличие от него было не до смеха. Казалось, что если я буду в курсе всего, мне станет хоть немного легче.

   — Бедное дитя! Похоже, ты действительно не догадывалась о скрытых ходах, которыми частенько пользовались некоторые ваши сёстры для тайных встреч с поклонниками.

   — Что?! Скрытые ходы?

   — Так ты не знала? — снисходительность его тона раздражала.

   — Разумеется, не знала! Стала бы я тогда всякий раз рисковать собственной шеей, карабкаясь по стенам?

   Мне стало дурно. Анриетт, бедняжка, она не заслуживала смерти. Это я должна была быть на её месте!

   Не в силах справиться с чувствами, я вытолкала Клода из комнаты под предлогом, что мне надо остаться одной и как следует обдумать свое положение.

   Первым в стену полетел стул. Второй последовал за ним, расколовшись надвое. Столик, графин с водой, свеча, ночной горшок, к счастью, пустой — всё летало по комнате, пока я выпускала боль и отчаяние, охватившие все мое существо.

   Почувствовав, как силы покидают меня, я опустилась на пол и, уже больше не сдерживаясь, зарыдала в голос.

   Нужно отдать должное Клоду, несмотря на суровую внешность, он оказался настолько деликатным, что дал мне время выплакаться и прийти в себя. Как только я начала успокаиваться, он вернулся с огромным подносом уставленным снедью. Покачав головой при виде учинённого беспорядка, он ни слова не говоря, принялся раскладывать всё по местам: поднял стол, приставил к нему уцелевшие стулья.

   Разложив еду на столе, Клод демонстративно наполнил только свою тарелку, не подумав предложить мне. Горе — горем, а молодой и, между прочим, всё ещё растущий организм, требовал немедленного подкрепления в виде превосходного жаркого из барашка, свежеиспечённого хлеба и бокала... Что это? Стакан воды?!

   Увидев, как мужчина придвинул графин с вином в свою сторону и вместо него наполнил водой стакан для меня, я возмущённо фыркнула. Стоило ли сбегать из монастыря, чтобы разбойник с большой дороги начал изображать из себя мать-настоятельницу?

   Решив сразу дать ему понять, что шутить с собой не позволю, я, ничего ни говоря, встала и обойдя столик, подошла к бандиту. Демонстративно схватив графин, я со словами: «У меня горе!» — вернулась на своё место. Глядя с усмешкой на то, как я, выплеснув прямо в окно воду из стакана, наполняю его рубиновой жидкостью, Клод не удержался:

   — Оправдание всех пьянчуг! Когда у кого-то из нас горе, мы мстим, а не напиваемся до поросячьего визга.

   — А я и отомщу! — огрызнулась я, на всякий случай коснувшись кончика носа, проверяя, не появилось ли в нём каких-либо изменений. — И в первую очередь потребую у Жиля, чтобы он отрезал твой длинный язык!

   Я отодвинула от себя бокал. Пить что-то совершенно расхотелось.

   К моему удивлению, угрозы не возымели никакого действия на мужчину. Вместо ужаса на его лице было откровенное веселье, разозлившее меня ещё больше.

   Ничего, смейся, дружок. Пока можешь...

   После сытной еды меня потянуло в сон. Широко зевнув, я с огромной надеждой уставилась на кровать, но, моим мечтам не суждено было сбыться.

   — Нужно трогаться в путь, выспишься по пути, — коротко бросил Клод. — И вот ещё что, — продолжил он, совершенно не обращая внимание на свирепое выражение моего лица, — кто-то очень сильно желает твоей смерти, раз осмелился зайти так далеко. Будет лучше, если для всех ты будешь продолжать оставаться мёртвой.

   — Это я уже поняла. Что ты предлагаешь?

   — Если мы хотим живыми и невредимыми добраться до Парижа, где ждёт нас Жиль, тебе придётся немного изменить свою внешность, уж больно она у тебя заметная.

   Не понимаю, о чём это он. Что значит заметная? У меня что, нос длинный? Или уши как лопухи? Бородавок, вроде, тоже нет... Чем же заметная?

   Мои вопросы вызвали у него лишь новый приступ смеха. Кое-как придя в себя, он заявил, что так как в случае чего убийцы будут разыскивать именно девушку, будет лучше, если оставшийся до столицы путь я проделаю в мужском костюме.

   А вот это уже интересно! Признаюсь, всегда мечтала примерить на себя мужскую одежду, но в монастыре, под всевидящим оком матери-настоятельницы, мне такого испытать не удалось. Зато теперь мне сами это предлагают. Как говорится: «Если уж угощают, то отчего же не угоститься?»

   К удивлению Клода, который ожидал от меня бурных возражений, я лишь согласно кивнула. Правда, его следующее предложение укоротить до плеч мои волосы я нашла варварским, но всё же не могла не согласиться, что он прав, длинные волосы мне будут только мешать и привлекут ненужное внимание.

   Мой спутник ненадолго удалился и вскоре вернулся с перевязанным бечёвкой пакетом и портновскими ножницами. Деликатно отвернувшись, чтобы не смущать меня, он терпеливо дожидался, пока я облачусь в новый наряд.

   Гм… коричневого цвета штаны, сидели, как влитые, неприлично обтягивая ноги. Рубашку пришлось заправить внутрь. Но вот проблема: тонкое полотно сорочки совершенно не скрывало того, что находилось под ней, и я невольно съёжилась. Решение пришло в виде жилета до середины бедер, который не только прекрасно всё прикрыл, но и сильно утянул грудь, отчего она стала почти по-мальчишески плоской. Завершающей деталью был простой, до колен, коричневый камзол без шитья, в котором я действительно стала походить на сына простого буржуа.

   Пришла очередь волос. Без лишних церемоний Клод сграбастал концы в кулак и одним движением оттяпал приличную длину.

   Взглянув в небольшое ручное зеркало, которое было среди принесённых вещей, я не без удивления заметила, что он всё же не стал резать их слишком сильно, а оставил длину до лопаток. Голове сразу же стало очень легко. Встряхнув локонами, я по совету Клода подвязала их на затылке кожаным шнурком, а сверху нацепила треуголку, без которой ни один уважающий себя мещанин не появлялся на людях.

   Башмаки, абсолютно новые, как и вся остальная одежда, удивительным образом пришлись мне впору. Превратившись в мальчишку, я была готова отправляться в дорогу.

   К моему удивлению, за весь путь, что я проделала выйдя из комнаты, спустившись по лестнице и, пройдя через зал оказалась во дворе, никто не обратил на меня никакого внимания. Все принимали меня за мальчика.

   Правду знала только служанка, но Клод бросил ей серебряную монету, схватив которую она поклялась беречь мою тайну до могилы.

   Штаны, в отличие от длинных юбок, были невероятно удобными. Они не сдерживали движений и не цеплялись за ноги. Думаю, я с легкостью смогу к ним привыкнуть.

   Дождавшись, когда я усядусь в карету, мой спутник занял место кучера на козлах и стегнул лошадей.

   Карета катилась вперёд, неся меня навстречу судьбе. Что ждало меня там, впереди?

ГЛАВА 5

— Ваши оправдания нас не интересуют, господа. Мы желаем знать, почему, вопреки приказу вести круглосуточное наблюдение за интересующей нас особой, вы этого не сделали? Как могло произойти, что вы не в курсе случившегося? — Людовик с такой силой сжал в руках стек, что тот хрустнул и переломился.

   Сопровождающие бросились на помощь государю, но он, резко взмахнув пальцами, унизанными кольцами, дал понять, что не желает их приближения. Пытаясь овладеть собой, он брезгливо пнул носком начищенного до зеркального блеска сапога лежащую на его пути головешку. Костюм капитана мушкетёров невероятно шёл его статной фигуре. Шляпа лихо сидела на завитых локонах простого парика.

   Женский монастырь сгорел дотла. Монахини, оставшиеся без крыши над головой сиротливо ютились во временных бараках, построенных для них указом его величества. Очень скоро они будут распределены по другим провинциям, пока их обитель не будет заново отстроена.

   — Сколько человек погибло в пожаре? — не поворачивая головы, сквозь зубы процедил монарх.

   — Насколько нам известно, сир, всем, кроме вашей подопечной и её подруги Анриетт де Кловер, удалось спастись, — ответил маркиз де Розен, за что был награждён негодующим взглядом короля. Понурив голову, он продолжил уже почти шепотом:

   — Сестры утверждают, что видели, как какой-то мужчина нанёс удар ножом одной из девушек. Её обгоревшее тело нам удалось найти во дворе.

   — А что со второй? — при этой новости король слегка оживился. Слово, данное когда-то умирающей кузине, угнетало его. Он чувствовал себя предателем, ни разу не поинтересовавшись судьбой несчастного ребёнка. Весть о её гибели была слишком тяжким грузом для изнеженной души короля, совсем недавно и так потерявшего свою возлюбленную — юную красавицу Анжелику де Фонтанж, которая после смерти их новорожденного малыша так и не смогла оправиться от удара. В попытке замолить грехи она удалилась в монастырь, где спустя очень короткое время умерла.

   В её смерти многие при дворе склонны были обвинять многолетнюю фаворитку Людовика, мать его детей маркизу Атенаис де Монтеспан, бывшую в опале после недавнего скандала, связанного с отравлениями, и всеми силами пытавшуюся вернуть себе расположение царственного возлюбленного.

   — О её судьбе ничего не известно, сир. Девушка пропала, как в воздухе растаяла, — опасаясь вспышки королевского гнева, Розен на всякий случай сделал шаг назад.

   Луи задумчиво покусывал верхнюю губу, как делал это всегда, когда был чем-то расстроен или же как сейчас, озадачен. Он уже и сам не знал, чему верить. Ничто теперь не было столь важным, как судьба юной боравийской принцессы, оставленной на его попечение. То, что тело второй девушки так и не было найдено, давало ему надежду на то, что юная Шанталь, возможно, жива. Хватаясь за эту мысль, как за соломинку, Луи повернулся к сопровождающим:

   — Ищите, господа. Переверните небо и землю, но найдите вторую девушку. Я хочу знать, кем были те, кто устроил поджог, и почему? Всё, что вам удастся узнать, докладывайте мне в любое время суток.

   Оставаться на пепелище дольше не имело смысла. Развернувшись на каблуках, король направился к своей лошади, которую удерживал молодой адъютант. Вскочив в седло, Луи дал знак своему отряду возвращаться в Париж.

***

Нет, я точно когда-нибудь посчитаюсь с этим несносным человеком! Подумать только, его забавляло то, как я, никогда не бывавшая в столице, принимала за неё каждое поселение, которое попадалось на нашем пути. Он хохотал до слёз, когда я восторгалась нарядами «парижанок» и их вкусом.

   Обозвав меня невеждой, он посоветовал не высовываться так сильно из окна, чтобы не вывалиться в какую-нибудь канаву, которых вдоль дорог была тьма тьмущая.

   Возмущённая и оскорблённая до глубины души, я откинулась на сиденье и больше ни разу не выглянула в окно до тех пор, пока Клод сам не позвал меня. О, лучше бы я этого не делала!

   Мы въехали в город через ворота Сен-Дени. При виде узких и невероятно грязных улочек, по которым нам пришлось проезжать, я испытала ужасное разочарование. Грязь и вонь! Разве такой была столица в радужных мечтах наивной провинциалки?

   Крики скороходов, бежавших впереди карет со знатными сеньорами, и возвещающими об их прибытии, смешивались с криками: «Посторонись!» — которые издавали носильщики портшезов, неся на руках тяжеленую ношу и умудряющиеся уворачиваться из-под копыт приближающихся лошадей. К ним присоединялись торговцы и зазывалы, там же, на улочках, бойко предлагающие прохожим и проезжающим свой товар — зелень, овощи, посуду.

   Чем дальше вперёд мы продвигались, тем удушливее и зловоннее становился воздух. Запах немытых тел смешивался с вонью разлагающихся прямо на дороге мёртвых животных и зловонием сточных вод, также протекающих прямо по улицам.

   Изо всех сил зажав пальцами нос, я ругала себя последними словами за то, что поддалась уговорам ехать в Париж. Я не смогу жить среди этого мусора.

   Клод лишь на пару мгновений придержал лошадей, давая возможность какой-то карете на полном ходу промчаться мимо нас, но этого оказалось достаточно, чтобы в окно протиснулась чья-то грязная рука без одного пальца, а гнусавый голос её обладателя проканючил:

   — Помогите, во имя всего святого, несчастному калеке, который не может сам заработать своей семье на пропитание.

   Это оказалось настолько неожиданным, что я с визгом отскочила в противоположный угол. Но это меня не спасло. Дверца за спиной распахнулась, и уже другие, не менее гадкие руки грубо обхватив меня, вытащили вон из кареты.

   Похититель был не один. Окружив меня, самого отвратительного вида попрошайки и нищие, несмотря на мои громкие протесты, поволокли меня за собой. Напрасно я звала Клода, никто не пришёл мне на помощь.

   Меня, как куль с мукой передавали из рук в руки. Что-то невыносимо мерзкое и вонючее шарило по моему телу, забиралось под одежду, проверяло карманы. После того, как мне едва не запихнули в рот какую-то отвратительную тряпку, вопить я не решалась, лишь, сцепив зубы, строила планы, как непременно расквитаюсь с каждым из них после того, как освобожусь.

   Не знаю, сколько времени меня тащили. По мне, так пронесли через половину Парижа, прежде чем мы очутились на невероятно омерзительном дворе странного полуразрушенного сооружения, подозрительно похожего на старинный донжон, до отказа заполненный собравшимися там жуткими на вид бродягами и оборванцами.

   Бесцеремонно сбросив меня прямо на землю среди нечистот, похитители отошли на несколько шагов назад. Толпа расступилась, пропуская вперёд какого-то человека. Присмотревшись к нему внимательнее, я ахнула. Передо мной стоял Жиль Фонтана собственной персоной.

   — А вот и моя беррийская роза, — широко разведя руки, как для объятий, мужчина быстро приближался ко мне.

   За прошедшие три года он мало изменился. Тот же цепкий взгляд, грубый голос, добротная, но уже давно не чищенная одежда. Разве что седины стало больше, что при таком образе жизни не было удивительным.

   Разгадав его намерения, я резко отскочила назад и предупреждающим жестом вытянула вперёд руку:

   — Стой, где стоишь, Фонтана. На сегодня грязевых процедур с меня достаточно!

   Я сделала это непредумышленно, слишком поздно сообразив, что не должна была так разговаривать в присутствии его людей. Подобная вольность могла сослужить нам обоим плохую службу, ему — лишиться авторитета, мне — его поддержки и заступничества перед этим сбродом.

   Стараясь не показывать страха, я с каменным (по крайней мере мне хотелось так думать) выражением лица, следила за его стремительно меняющейся мимикой. Злость, жестокость, почти ненависть, которые, впрочем, тут же сменились на улыбку, искусственно растянувшую его губы:

   — А у моей розы-то, оказывается, есть шипы! — он обвел взглядом толпу, призывая присоединиться к его шутке. Вот только глаза его не смеялись.

   Словно по команде, толпа загоготала и заулюлюкала, словно услышала невероятную остроту.

   Не отрывая от меня взгляда, Жиль подошел совсем близко. Встав рядом, он дружески хлопнул меня по плечу и объявил:

   — Запомните хорошенько и передайте остальным, — не убирая руку с плеча, он с силой нажал на него, вынуждая встать ещё ближе. Мне не оставалось ничего другого, как подчиниться. Так же неискренне улыбаясь, я подошла к нему вплотную.

   Увидев в разорванном вороте сорочки свой экю, он бесцеремонно просунул руку внутрь и, нагло облапив по ходу мою грудь, вынул монету на всеобщее обозрение:

   — Рад, что ты сохранила мой подарок, — шепнул он мне, прежде, чем обратился к своим людям. — Эта роза принадлежит мне! И если кто посмеет поднять на неё свои глаза, я уже не говорю о том, чтобы тронуть пальцем или осмелиться перечить ей, будет иметь дело со мной!

   — Она теперь в твоём гареме? — выкрикнул кто-то из толпы.

   «Что?! О каком гареме идёт речь?»

   Видимо страх отразился в моих глазах, потому что внимательно следивший за мной Жиль ободряюще похлопал по моему многострадальному плечу, на котором к завтрашнему дню наверняка созреет синяк, ответил:

   — Нет! Она не относится к моему гарему. Три года назад, когда банды Бизу и Лелюша объединились и подослали своих наёмников, мне лишь чудом удалось избежать смерти. Тяжело раненый, истекающий кровью, я одной ногой был уже в могиле, когда эта девочка, монастырская послушница, выходила меня. Видите швы? Её работа! — с гордостью продемонстрировал зажившие раны бандит. — Что там гарем… Я ей жизнью обязан! Отныне она — моя Роза! И пусть все зовут её именно так!

   Уж не знаю, что их так обрадовало — то ли искренняя радость, то ли страх перед вожаком, но толпа разразилась приветственными криками:

   — Гип-гип ура! Да здравствует король Жиль и его Роза! Роза! Роза! Ура!

   Наслушавшись вдоволь криков, Жиль велел им расходиться. И только тогда я увидела Клода, прислонившегося к одной из чудом уцелевших колонн, говоривших о прежнем величии бывших владельцев башни. Скрестив руки на груди, он внимательно следил за мной. Заметив мой взгляд, он слегка кивнул. Я уже хотела подбежать к своему знакомому, когда Жиль резко вернул меня на место:

   — Пойдём, нам с тобой нужно кое о чём потолковать.

   Бросив на Клода беспомощный взгляд, я последовала за своим «хозяином».

   Как и всякий уважающий себя король бандитов, не желающий себе преждевременной смерти, Жиль нигде не появлялся без надежной охраны. Вот и сейчас, когда он тянул меня куда-то для «приватного разговора», нас сопровождала четвёрка ужасающего вида головорезов, с головы до ног увешанных оружием.

   Бесконечный лабиринт узеньких улочек вывел нас прямо под мост. Сена! Неужели я не сплю? Сделав шаг по направлению к воде, я была весьма бесцеремонно отброшена назад:

   — Берегись воды, Роза, она не щадит никого.

   «Лучше бы вам бояться не воды, а тех насекомых, что ползают по вам!» — резкий ответ вертелся на кончике языка, но я благоразумно промолчала, решив для начала узнать, что ему от меня нужно. Усевшись на краешек каменного выступа, я приготовилась слушать.

   Жиль был доволен моей покорностью. Сделав знак своим людям отойти подальше, он склонился надо мной.

   В нос ударил резкий запах. Едва удержавшись, чтобы не вскочить, я заставила себя сидеть на месте и постараться не дышать.

   — Услуга за услугу, красавица моя. Когда-то ты спасла мне жизнь, теперь я возвращаю долг и спасаю жизнь тебе.

   — Тебе что-то известно? — я резко вскинула голову. — Знаешь, кому понадобилась моя смерть?

   Жиль покачал головой:

   — Немного. Всё, что нам удалось выяснить, это то, что заказчиком был иностранец. Его люди обращались к нему почтительно, как к принцу или королю. Его интересовала юная сирота Шанталь, которую вырастили монахини. За её смерть он заплатил золотом, не торгуясь.

   — Но...

   — Вот почему, — перебил он меня, — будет лучше, если никто не узнает твоего настоящего имени. Отныне для всех ты — Роза, подопечная Жиля Фонтаны. Ты будешь жить среди нас, и никто не посмеет даже пальцем к тебе прикоснуться. Клод будет всегда при тебе, как верный пёс. Чем скорее ты позабудешь свою прежнюю жизнь и начнёшь новую, тем будет лучше.

   Я с тоской смотрела на протекающую мимо реку. Куда она течёт? Зачем? Моя жизнь была такой же, бессмысленно текущей до тех пор, пока однажды не иссякнет. Раньше будущее в монастыре представлялось мне сущим адом, теперь же перспектива стать одной из обитательниц парижского дна страшила ещё больше. Хотелось повернуть время вспять, но, к сожалению, изменить что- либо было уже нельзя.

   — Ну что же, — я встала и отряхнула одежду, — выбора у меня всё равно нет. Роза так Роза. Но, — увидев довольную физиономию Жиля, я решилась, — у меня есть пара условий…

   Нахмурившись, Жиль приготовился меня слушать.

***

— Что будем делать, маркиз? Король явно дал понять, чтобы без девчонки мы не возвращались, — граф де Клермонт нервно расхаживал по комнате на постоялом дворе. — Что, если она действительно мертва?

   Маркиз, к которому обращался собеседник, сидел за накрытым столом и как ни в чём не бывало расправлялся с рагу из нежнейшего кролика, которое любезно принёс им хозяин.

   Это был мужчина лет сорока — сорока пяти в пышном парике «аллонж», с лёгкой руки Людовика XIV и его личного парикмахера Бине, ставший самым модным в Европе аксессуаром, без которого появляться на людях считалось дурным вкусом. «Истинно королевский парик», сильно смахивающий на львиную гриву, был пепельно-белокурого цвета и представлял собой массу локонов, спускавшихся на грудь и спину.

   Поговаривали, что мода на подобные парики возникла именно тогда, когда король-солнце, никак не желающий мириться с тем, что начал стремительно лысеть, решил эту свою «мелкую неприятность» прикрыть массой искусственных пышных кудрей, тем самым обрекая всю Европу на ношение подобного украшения.

   То, что парик маркиза был изготовлен из натуральных женских волос, говорило о том, что он был весьма богат, так как подобные парики, на которые шли волосы тюремных узниц и казнённых женщин, стоили баснословно дорого. Более финансово стеснённые вельможи и простой люд, как правило, ограничивались париками из овечьей или козьей шерсти, собачьих или конских хвостов, растительных волокон.

   Одежда маркиза также отличалась роскошью и несколько крикливой пышностью. Создавалось впечатление, что он находился не посреди постоялого двора, а в бальной зале.

   Покончив с трапезой и бросив косточку под стол, где расположилась одна из его любимых гончих, он изящно вытер салфеткой пальцы, сплошь унизанные драгоценными перстнями. Сделав глоток из стоящего рядом кубка, он поднялся. Приблизившись к графу, он успокаивающим жестом похлопал того по плечу:

   — Мертва или нет — уже не важно. Королю для очистки совести нужна юная Шанталь Баттиани? Что ж, она у него будет.

   — Но каким образом? — вскричал граф. Вся его годами выстроенная карьера грозила рухнуть в одночасье. Людовик не прощает промахов нерадивых придворных.

   — Всё очень просто, мой друг. Мы найдём девушку, максимально подходящую под описание, и, обеспечив ей надёжную легенду, выдадим за боравийскую принцессу. Король её никогда не видел, а значит, наш обман не раскроется. Вуаля, — мужчина звонко щёлкнул пальцами.

   Услышав звук, гончая под столом вскинула голову, но тут же снова опустила, вернувшись к прерванному занятию — поглощению сочной косточки.

   На миг задумавшись, граф просиял:

   — План великолепен! Сделаем именно так и будем молиться, чтобы правда никогда не раскрылась.

   — Она и не раскроется, мой друг, доверьтесь мне...

ГЛАВА 6

Каждый день, проведённый на парижском дне, был похож на все остальные. Будучи заложницей обстоятельств, я вынуждена была все время проводить в башне, в которой, по приказу Жиля для меня была обустроена крошечная каморка. Непривыкшая к одиночеству, я отказывалась постоянно сидеть взаперти и частенько спускалась во двор.

   Постепенно, благодаря общительному характеру, у меня стали появляться друзья. Те, кто поначалу отказывался меня принимать, теперь с удовольствием делились со мной своими радостями и печалями. Ну а я, получившая неплохой целительский опыт в монастыре, теперь охотно занималась их ранами, от вида большинства которых мать-настоятельница наверняка бы грохнулась в обморок.

   У каждого из тех, кого судьба занесла в подобный этому двор чудес, была своя печальная история: кого-то мать родила прямо на улице и продала заезжим цыганам; кто-то убил торговца из-за куска хлеба, который хотел отнести своим умирающим от голода детям; женщины, в основном ещё в детстве подвергшиеся сексуальному насилию, что оставило неизгладимый отпечаток на всей их дальнейшей жизни, вынужденные за гроши заниматься проституцией; солдаты, дезертировавшие с поля боя; дети, которых специально калечили с младенчества, чтобы они, маленькие уродцы, выклянчивали деньги на улицах у богатых горожан. Среди нищеты и болезней все они влачили своё жалкое существование, подчиняясь законам жестокого мира.

   Но были и такие, кто оказался на дне совершенно случайно. Так, среди бродяг выделялся один, манеры которого выдавали в нём благородного человека. Как-то разговорившись, он поведал мне свою печальную историю.

   Его звали Люсьен де Монбельяр. Будучи младшим сыном графа, он имел несчастье влюбиться в прекрасную Сесиль, невесту своего брата-наследника. Девушка отвечала ему взаимностью, и накануне ее свадьбы с его братом, они решили бежать.

   Им не повезло. Кто-то из прислуги предупредил обманутого жениха, и тот, собрав людей, бросился в погоню. Настигнув беглецов, он спешился и обнажил шпагу. Не желая выслушивать каких-либо объяснений, он жаждал лишь крови. Люсьен до последней минуты надеялся переубедить брата, но тот оставался неумолим. Улучив момент, он нанёс смертельное ранение беглянке, так как именно её считал виновницей свалившегося на их семью позора.

   Вне себя от горя, Люсьен поднял оружие. Кровавая пелена застилала глаза. Изловчившись, он нанёс брату удар. Шпага пронзила сердце, выйдя из спины. Глядя на истекающего кровью родного человека, осознав всю тяжесть совершенного поступка, Люсьен был вынужден бежать.

   В один миг лишившись всего, преследуемый по пятам людьми отца, которым тот пообещал за голову братоубийцы щедрое вознаграждение, Люсьен попал во двор чудес.

   Сейчас он мало походил на представителя знатного рода, но манеры... О, их у него было не отнять! Уступив моим просьбам, он взялся обучать меня этикету, которому в прошлом я не придавала большого значения. Благодаря ему я многое узнала о светском обществе, короле, фаворитках. О том, как люди из высшего света ради достижения своих целей не брезговали ничем. В ход шло всё: яды, кинжалы, удавки. На чёрных мессах высшие чины государства приносили человеческие жертвы дьяволу, которому поклонялись в надежде обрести власть и богатство, к которым так стремились.

   И больше остальных в этих богохульных делах фигурировало имя матери королевских бастардов госпожи де Монтеспан.

   В тысяча шестьсот семьдесят восьмом году, за три года до настоящих событий, сорокалетний Людовик XIV безумно влюбился в прекрасную Анжелику де Фонтанж, едва достигшую семнадцатилетнего возраста. Она появилась при дворе по протекции самой же мадам Монтеспан, имевшей целью удержать короля при себе, представив ему юную наивную девушку, которой при желании легко могла бы управлять.

   Однако вышло иначе. Мадемуазель де Фонтанж не на шутку увлекла короля. Молодой организм позволил ей очень быстро забеременеть от пылкого возлюбленного, но ребёнок родился раньше срока. Новорожденный младенец мужского пола оказался настолько слаб, что не выжил.

   Недуг, появившийся совершенно внезапно и медленно ослаблявший её с каждым днём, выглядел довольно подозрительным. Так и не сумев прийти в себя, юная Анжелика удалилась в монастырь, где скончалась два месяца назад. Таким образом, эта преждевременная смерть также попала в расследование в рамках «Дела о ядах», в которых прежде уже фигурировала всесильная мадам де Монтеспан. Опороченная ещё одной печальной историей, маркиза была оставлена королём.

   Слушая все эти рассказы, я отчего-то жалела короля. По сути, он был очень несчастным человеком, за спиной которого люди, пользующиеся его особым расположением, строили козни против государства и его самого.

   Ещё одним учителем для меня стал Клод Люпен, который, согласно распоряжению Жиля, был приставлен ко мне в качестве телохранителя. Помню, как он приводил меня в чувство в самый первый день приезда в Париж, когда вечером, несмотря на недовольство Жиля, я решила под покровом темноты отправиться к Сене, чтобы искупаться. Что ни говори, а жизнь в монастыре приучила меня к регулярной гигиене. Обходиться без воды я не могла.

   И вот, велев Клоду отвернуться, я, сбросив с себя грязную одежду, вошла в ледяную воду. Стуча зубами от холода и молясь про себя, чтобы не подхватить к завтрашнему дню простуду, я энергично терла и скребла свое тело, когда внезапно прямо перед моим носом на поверхность всплыл труп какой-то женщины.

   Не помня себя от ужаса, я завопила, как сумасшедшая. Совершенно позабыв о том, что на мне нет никакой одежды, я бросилась в объятия подбежавшего Клода. Его горячие руки и слова утешения, которые он шептал мне, постепенно возымели своё действие.

   Придя в себя и сообразив, в каком виде нахожусь, я отпрянула от него и кое-как натянула на себя чистое платье, что по приказу Жиля для меня раздобыли днём. Стараясь не смотреть в сторону раздувшегося тела, всё ещё плавающего на поверхности недалеко от нас, я поспешила вернуться в башню.

   О произошедшем я никому рассказывать не стала, но впредь, собираясь пойти на реку искупаться, отправляла вперёд Клода, который внимательно осматривал облюбованное мною место.

   Общие секреты сблизили нас. Я воспринимала его не как телохранителя, а как дядюшку, которого у меня никогда не было. Ему одному поверяла свои секреты и страхи, которые вопреки всему, внушал мне Жиль. Именно тогда нам обоим пришла в головы идея, что он начнёт обучать меня самообороне. Будучи великолепным фехтовальщиком и храбрым солдатом, он в свободные часы обучал меня тому, как следует держать в руках оружие, как нападать и защищаться. В его умелых руках даже простая палка превращалась в грозное оружие, и я во всём старалась подражать своему учителю.

   Жиль не воспринимал всерьёз наши с Клодом уроки и только посмеивался над моими потугами. Мы же не обращали на него никакого внимания и продолжали ежедневные тренировки.

***

— Мадам, вы не можете так поступить со мной! В конце концов я — ваш единственный сын!

   — Именно поэтому, мой дорогой, я не позволю вам губить свою жизнь. Слишком многое поставлено на карту.

   — Но, матушка, поймите, деньги, в которых вы отказываете, мне просто жизненно необходимы. Я проигрался герцогу де Веренну, а с ним, как вы знаете, шутки плохи.

   — Ренард, мой мальчик, не разочаровывайте меня. Вы и представить себе не можете, на какие жертвы мне пришлось пойти, чтобы вычеркнуть из завещания, оставленного вашим покойным отцом, Патриса и сделать единственным законным наследником всего состояния вас. Видеть, как вы бездумно тратите направо и налево всё, ради чего я терпела насмешки и унижения, выше моих сил. Благодаря вам мы практически уже банкроты, и единственное, что могло бы поправить наше бедственное положение, только брак с богатой и знатной наследницей. Не смейте протестовать! Я распоряжусь, чтобы в столице для нас приготовили подходящие апартаменты, и сразу же по приезде вы займетесь поисками наиболее подходящей партии.

   — Мадам!..

   — Это не обсуждается, Ренард! Вы сделаете так, как я скажу!

***

Несмотря на возникшее в последнее время относительное перемирие, то тут то там всё же возникали стычки между людьми «Короля Тюн», как между собой бродяги называли Жиля, и солдатами мессира да ла Рейни. А всё из-за того, что последний, для того чтобы хоть немного обезопасить передвижение по парижским улочкам в ночное время, распорядился всюду установить уличные фонари, которые люди Фонтаны в знак протеста сносили уже к утру.

   Шаткий мир, негласно установленный между представителями власти и бандитами, постепенно подходил к концу. Всё чаще на Пляс де Грев (Гревская площадь) устраивали показательные экзекуции и казни пойманных разбойников. Жадная до зрелищ публика с восторгом воспринимала подобные мероприятия, требуя всё больше жертв.

   Балконы домов, выходившие на площадь, пользовались большой популярностью у представителей знати. Они арендовали их за весьма приличную сумму для того, чтобы ничто не мешало им и их гостям наслаждаться каждым моментом любопытного зрелища. Казнь бродяг приводила их в неописуемый восторг, нередко поднимая настроение на весь день. Каждая отрубленная голова, вырванный язык или повешенное тело приветствовались криками восторга, бурными овациями и подбрасыванием шляп вверх.

   Мои занятия с Клодом не проходили даром. Всю осень, холодную зиму и раннюю весну в попытках хоть немного согреться я без устали проводила в тренировках. При виде того, как я делая выпады ношусь по двору уклоняясь от шпаги наставника, Жиль больше не смеялся. Его лицо мрачнело с каждым днём. Мне была непонятна причина его постоянного раздражения, стоило ему заметить нас вместе. Он тут же находил сотни поручений для своего помощника, который, нужно отдать ему должное, ни разу не высказал своего недовольства. Он лишь растягивал в усмешке уголки губ, словно ему было известно нечто, скрытое от всех.

   Подошел к концу апрель. Первого мая вся Франция — от короля до самых низов — отмечала праздник ландыша. Десятки цветочных артелей по всему Парижу соревновались между собой в том, кто продаст больше этих нежных и так почитаемых всеми цветов.

   В народе бытовало поверье о том, что именно первого мая растения и предметы обретают благотворные магические свойства. Роса, собранная в этот день до рассвета, особенно ценилась, так как считалось, что она смягчает кожу и предотвращает кожные болезни. Непременной деталью всех майских обрядов были ветви деревьев, букеты с особым смыслом. В знак дружбы, уважения и любви дарили боярышник, дуб и тополь, остролист получали девушки с плохим характером, а ветка бузины предназначалась лентяйке.

   Наряду с цветами, по всему городу были назначены грандиозные гуляния. Каждый, кто в этот день выходил на улицу, мог найти развлечение по собственному вкусу.

   Проведя почти год взаперти, я, наконец, смогла уговорить Жиля отпустить меня на праздник. Его странное собственническое поведение в последнее время слишком озадачивало. Любое появление представителя мужского пола возле меня, даже самого безобидного, тут же вызывало в нём невообразимый гнев. Он мог совершенно без предупреждения налететь на несчастного и попросту затоптать того ногами. В худшем случае бедолагу могли найти поутру с перерезанным горлом. Единственный, кого Жиль по какой-то своей причине предпочитал обходить стороной, был мой единственный друг, телохранитель и наставник Клод.

   В этот день, переодевшись в мужское платье и спрятав под широкополой шляпой свои вновь отросшие волосы я в сопровождении Клода, отправилась на ярмарку.

   Чего здесь только не было! Посмотрев спектакль заезжей труппы актёров, я, купив засахаренные орешки — свое любимое лакомство, поддалась всеобщему веселью. Впервые за долгое время мне хотелось смеяться, и я это делала. Открыто, не стесняясь. Выражение крайнего изумления на лице Клода при виде метаморфоз, происходящих со мной, безумно веселило меня.

   Но вдруг я увидело то, что мгновенно стёрло улыбку с моего лица: посреди сотен лотков с многочисленными товарами и развлечениями я заметила знакомую палатку «Мадам Секрет». Тяжелые воспоминания, которые я так старалась стереть из памяти, вновь вернули меня в события прошлого года, когда погибла моя единственная подруга.

   Я и сама не заметила, как мои глаза сузились и на лице появилось кровожадное выражение. Оттолкнув в сторону пытающегося помешать мне Клода, я стремительно шагнула внутрь. У мадам была клиентка. Вынув длинный острый нож, который всегда носила за поясом, я направила его на женщину:

   — Пошла вон!

   При виде юноши, угрожающего ей смертью, та, позабыв про гадание, мгновенно испарилась. Велев Клоду ждать снаружи, я повернулась к гадалке:

   — Узнаете меня, мадам?

   Да, она меня узнала. Я видела это по её глазам. Пытаясь не показывать своего страха, она деланно усмехнулась:

   — А, та монашка из Берри... Помнится, ты не очень-то верила в гадания. Что-то случилось, что заставило тебя передумать?

   — Вот об этом я хочу узнать у вас. Вы мне должны предсказание. Я хочу узнать о нём здесь и сейчас, — вынув из кармана монету, я швырнула её гадалке.

   Взяв плату, она жестом предложила мне сесть на стоящий рядом стул:

   — Присядь и протяни мне свои руки.

   — А что, карты раскладывать не будем? — голос звенел, выдавая охватившее меня волнение.

   Она, посмотрев мне в глаза, улыбнулась:

   — В этом нет необходимости, дитя. Твоё будущее отчётливо видно и не требует никаких дополнительных средств.

   — В таком случае говорите! — с нетерпением бросила я.

   Её пальцы легко пробежались по моим ладоням, оставляя после себя ощущение лёгкого покалывания, а затем она заговорила:

   — Тебя ждёт великое будущее, девочка.

   — Что это значит? — начало было интригующим. В ожидании подробностей, меня распирало от любопытства.

   — Ты будешь королевой среди королей и рабыней среди рабов. Взлёты и падения, смертельная опасность и великое счастье подстерегают тебя на жизненном пути.

   Я внимала, затаив дыхание, а она тем временем продолжала:

   — Твоё главное оружие не шпага, хотя ею ты овладеешь виртуозно. Настоящее оружие — твоя необычная красота, перед которой не способен будет устоять ни один смертный, будь то мальчик или взрослый муж. Тебе предстоит научиться выбирать себе друзей и распознавать врагов.

   — А любовь? — не удержавшись спросила я, — Смогу ли я испытать когда-нибудь это чувство?

   Улыбка скользнула по губам мадам. Моя наивность веселила её:

   — О, да! Пусть и не скоро, но ты встретишь свою любовь. Ты будешь любить и будешь любима, но...

   — Что? Говорите же!

   — Тебе предстоит сделать очень трудный выбор, и в зависимости от того, что ты изберёшь, будет зависеть вся твоя дальнейшая судьба.

   Прикрыв глаза, она выпустила мои руки и откинулась назад:

   — Это всё, дитя. Со временем ты сама поймёшь всё, что я хотела тебе сказать. А теперь иди, я слишком устала, — её глаза закрылись, и она действительно тут же уснула.

   Под впечатлением от её слов, я осторожно поднялась и на совершенно шатающихся ногах, проследовала к выходу, где уже заждался меня Клод.

   — Наконец-то! Я уже собирался идти за тобой. Нужно уходить. Люди де ла Рейни окружают площадь. Назревает что-то нехорошее.

   Я обернулась. Он был прав. Даже воздух как будто застыл в предчувствии чего-то, что вот-вот должно было произойти. Не говоря ни слова, я поправила шляпу на волосах и последовала за своим спутником, начавшим энергично прокладывать дорогу через толпу.

ГЛАВА 7

Увы, несмотря на старания Клода, далеко уйти мы не успели. Внезапно начавшаяся впереди потасовка между полицией и представителями парижского дна вылилась в массовую бойню. Залпы ружей, вопли раненых и визг торговок, пытающихся спасти товар, на миг оглушили нас. Мы всё ещё пытались выбраться, когда давка, которую Клод тщетно пытался избежать, накрыла нас подобно снежной лавине. Руки разъединились, и нас понесло людским потоком в противоположных направлениях.

   Тут и там люди, сражённые пулями из мушкетов или истекающие кровью от ударов клинка, падали на землю, оставаясь затоптанными обезумевшей толпой.

   Пытаясь высвободиться из людского моря, я и сама не заметила, как потеряла шляпу. Волосы, свободно рассыпавшись по плечам и спине, сильно мешали, всё время закрывая глаза. Изловчившись, я кое-как собрала их в пучок и попросту запихнула за воротник.

   Толпа неслась вперёд с такой скоростью, что мгновенно перекрыла дорогу двигающимся по улицам экипажам. Пытаясь хоть как-то высвободиться, я сделала первое, что пришло мне в голову: подталкиваемая со всех сторон, проносясь мимо одной из карет, я ухватилась за ее дверцу, резко открыв которую, влезла внутрь.

   На секунду зажмурившись, пытаясь восстановить дыхание, и всё ещё не смея поверить в неожиданное спасение, я осмотрелась. В карете находились двое расфуфыренных мужчин в париках и перьях, которые при виде меня застыли с открытыми ртами.

   Я их не виню. При виде неожиданно ввалившейся в свой экипаж грязной особы я бы тоже была шокирована. Но фраза одного из них, обращённая к другому, совершенно сбила меня с толку:

   — Вы это видите, мой дорогой де Клермонт? Вы не находите её...

   — Маркиз, она просто вылитая...

   — Вы абсолютно правы, мой друг. Возьму на себя смелость утверждать, что сегодня, после стольких осечек, удача сама повернулась к нам лицом. Это именно то, что мы искали...

   Надо ли объяснять, в каком ужасе я была, услышав подобные заявления от совершенно незнакомых мне людей, воззрившихся на меня так, словно собирались съесть?

   Все это вкупе с тяжелыми событиями и переживаниями дало о себе знать. Почувствовав, как спасительное забытье окружает меня со всех сторон, я сочла благоразумным поддаться ему и тут же провалилась в темноту.

***

Еле вырвавшись, Клод в отчаянии огляделся. «Девочка пропала! Где она могла быть? Бедняжка совершенно не знает города!»

   Народ продолжал разбегаться, площадь постепенно пустела. Напрасно старый вояка носился по окрестным улицам и выкрикивал имя своей подопечной. Розы нигде не было.

   Тем временем могильщики, видимо уже заранее предупрежденные полицейскими о том, что должно будет произойти, подтягивали крытые сеном повозки, на которые складывали жертв «праздничной» бойни. Им сегодня предстояла тяжёлая работенка, так как трупов были десятки.

   Так и не найдя девушку, Клод решил вернуться во «двор чудес», моля Бога о том, чтобы Роза каким-то чудом оказалась там. Но чуда не произошло.

   — Где девчонка? — схватив Клода за грудки, подбежавший Жиль затряс его так, словно собирался вытряхнуть из него всю душу.

   — Не знаю, нас разделила толпа. Я надеялся, что она уже здесь, — в голосе Клода сквозило отчаяние.

   — Что ты сказал?! — глаза Жиля начали наливаться кровью. — Да я тебя...

   — Я нашел её! — раздался звонкий голосок.

   Занесший кулак Жиль судорожно вздохнул и обернулся к говорившему. Это был мальчонка лет семи-восьми, которого четыре года назад его люди выудили из реки.

   Не имеющая возможности прокормить ребёнка, его непутевая мать не придумала ничего более разумного, чем утопить сына в реке. Бросив кроху в воду, она не в силах была смотреть на его муки и быстро ушла. К счастью, в это самое время мимо проходили люди Фонтаны. Сжалившись над малышом, они выудили его, совершенно замерзшего из ледяной воды и принесли во «двор чудес». Здесь Арно (так звали малыша) нашел кров и новую семью в лице бродяг и нищих, взявших на себя заботу о нём. Желая приносить хоть какую-то пользу, он брал уроки у лучших карманников с Нового моста и вскоре смог превзойти лучших из них.

   Глядя в открытое лицо мальчишки, который всегда старался оказаться в нужное время в нужном месте, Жиль спросил:

   — Где она?

   Шмыгнув носом и вытерев его грязным рукавом потрёпанной рубахи, Арно ответил:

   — Я был на крыше одного из домов, расположенных на площади, когда началась стрельба. Я видел, как Розу потащила за собой толпа. Но она молодец, не растерялась! — довольно хмыкнув, мальчонка восхищенно продолжил, — Она ухватилась за дверцу какой-то кареты и моментально скрылась в ней.

   — Кареты? Ты уверен? — Клод подскочил к мальчугану и, когда тот в ответ уверенно кивнул, спросил, — Узнать её сможешь?

   — Смогу, конечно! Так как время шло, а Роза все не выходила, я начал беспокоиться, поэтому продолжил наблюдать. Как только дорога расчистилась, карета продолжила свой путь. Двигаясь следом, я старался запомнить всё до мельчайших подробностей. Доехав до большого особняка, расположенного недалеко от Королевской площади, экипаж остановился. Из него вышли двое каких-то важных господ. На руках одного из них я увидел Розу. Она была без чувств. Ну а потом они скрылись внутри, а я побежал сюда.

   — Ай да Арно! Молодец, постреленок! — хлопнув мальчонку по плечу, Жиль принялся отдавать распоряжения:

   — Клод, собирай лучших людей. Если до вечера Роза оттуда не выйдет, возьмём дом приступом, понял?

   Клод кивнул. Он был согласен со своим предводителем, Розу нужно было спасать любой ценой, потому что... — испугавшись, как бы лицо не выдало обуревавших его чувств, он поспешил опустить голову и занялся приготовлениями к ночной вылазке.

   Довольный тем, что смог пригодиться, Арно, чувствуя себя настоящим героем, вызвался бежать впереди, указывая остальным дорогу.

***

— Как вы думаете, она действительно ещё не пришла в себя или притворяется?

   Сквозь плотный туман до меня смутно доносились чьи-то голоса. Внезапно что-то резкое ударило в нос, отчего дымка сразу же рассеялась.

   — Вот видите, дорогой маркиз, мир ещё не придумал ничего лучше нюхательных солей, — раздалось прямо над моим ухом.

   Ещё толком не придя в себя и не открывая глаз, я машинально схватила руку, всё ещё держащую перед моим носом источник отвратительного запаха:

   — Попробуете эту дрянь на мне ещё раз, и я вобью её в вашу глотку вместе с пузырьком, так и знайте! — открыв глаза, я встретилась взглядом с потрясённым мужчиной, тщетно пытающимся освободиться от моей хватки. Хиляк! Что он знал о физических тренировках под руководством Клода? Да пожелай я сейчас, мигом бы переломала ему все пальцы. Впрочем, не стоит сразу раскрывать перед ними свои карты, для начала нужно узнать, что этим двоим от меня нужно.

   Оттолкнув мужчину, я вскочила с красивого диванчика, на котором до этого полулежала, и быстро огляделась. Интерьер вокруг меня поражал своей роскошью, чувствовалось, что жилище принадлежало очень богатому человеку. Интересно, кому из этих двоих?..

   — Кто вы? Как я здесь очутилась? — уперев руки в бока я не мигая уставилась на них.

   — Вы ничего не помните, дитя моё? — тот, что был постарше, и которого друг называл маркизом, поднялся с парчового стула, на котором до этого восседал с видом монарха и подался вперед.

   Приложив руки к вискам, будто прилагая усилия, я сделала вид, что не могу ничего вспомнить:

   — Проклятье! Я ничего не помню! — ох и досталось бы мне от матери-настоятельницы за такие выражения! Но что поделать, на парижском дне и не такому научишься.

   — Что, совсем-совсем ничего? — переспросил граф, на всякий случай отойдя от меня на безопасное расстояние.

   — Ну, после того, как очутилась в вашей карете, точно ничего! — меня раздражали их переглядывания между собой. Пытаясь поскорее покончить с неприятным разговором и ретироваться восвояси, я, подражая говору бродяжек, обратилась к маркизу:

   — Спасибо за заботу, вашество. Уж простите, если что, не приучена как нужно, — демонстративно шмыгнув носом, я неделикатно вытерла его рукавом. Заметив брезгливость, отразившуюся на их лицах, я не смогла удержаться от ухмылки, — Ну, пора и честь знать, господа хорошие. Вы тут сидите, провожать не надо, дорогу я найду сама, — отступая назад, я, как умалишенная всякий раз делала лёгкие поклоны и книксены, выбирая момент, чтобы дать деру, когда неожиданная фраза маркиза заставила меня замереть на месте:

   — Клермонт, дорогой мой, не дайте ей уйти! Другой возможности у нас просто не будет. Поглядите, она же вылитая королева Клоранс!

   Королева Клоранс... Что-то до боли знакомое из прошлого, которого я не помнила... Я точно где-то слышала это имя, и не однажды… Но где? Какие-то очень смутные воспоминания пытались вырваться из недр моего подсознания, но они были настолько эфемерными, что мне никак не удавалось за них ухватиться.

   — Стой, дитя, остановись. У нас к тебе есть предложение.

   Думаю, не надо объяснять, почему я вдруг решила вернуться и выслушать их до конца?

   Подойдя к диванчику, на котором до этого лежала, я как можно более развязно развалилась на нём, демонстрируя полное отсутствие воспитания. Ни к чему им пока знать обо мне больше, чем положено. По крайней мере до тех пор, пока я не выясню, что им от меня нужно и почему их слова всякий раз приводят меня в такое волнение. Притворяясь неотесанной бродяжкой, мне легче будет выудить из них нужную информацию.

   — Предложение? Ого, вот это да! Вы что же, вашества, жениться на мне собрались? Прям оба? Так я это... за двоих сразу не смогу. А вот стать маркизой не отказалась бы …

   Они вновь переглянулись и разразились смехом. Но каким! Жеманно прикрывая рты кружевными платочками, они совершенно по-женски хихикали, словно боялись, что более откровенные эмоции дурно отразятся на их репутации.

   — Чего смешного? — мне здорово удалось изобразить обиду, отчего их хихиканье стало ещё более звучным и противным. — Вот сейчас уйду, а вы своё предложение можете засунуть себе в...

   Договорить мне не дали. Сразу же, как по команде, приняв серьёзное выражение лица, маркиз заговорил:

   — Жаль разочаровывать тебя, дитя, но такие, как мы, — он показал на себя и графа, — не женятся, понимаешь?

   Нет, я не понимала, но на всякий случай, не желая выглядеть в их глазах уж совершенной невеждой, кивнула:

   — Угу, чего ж тут непонятного-то? Юродивые встречаются не только среди богачей, но и среди нищих и оборванцев. И раз мы выяснили, что речь идет не о женитьбе, то о чем тогда?

   Маркиз на минуту задумался, словно подбирая правильные слова, а затем, бросив короткий взгляд на своего приятеля, ответил:

   — Видишь ли... прости, как, говоришь, тебя зовут?

   — Роза, — не задумываясь ответила я, так как уже привыкла откликаться на это имя.

   — Гм, Роза...— протянул он, оглядывая меня с головы до ног, — что ж, это имя тебе идёт. Если тебя хорошенечко отмыть, переодеть, как положено, ты и в самом деле будешь похожа на распустившуюся розу.

   Это сравнение вызвало у них новый приступ смеха, который, впрочем, быстро стих при виде моего насупленного лица.

   — Ой, прости, не хотел тебя обидеть. Видишь ли, одним очень важным сеньором нам с графом было поручено найти пропавшую девицу. Скажу честно, шансов её разыскать практически нет, так как существует огромная вероятность, что она давно уже мертва. Но проблема в том, что тот сеньор, очень важный, о котором я тебе говорю, не хочет верить в её смерть. Ему необходимо, чтобы девица была найдена во то бы то ни стало. Так что если найдём, получим поистине королевское вознаграждение.

   — А если не найдёте? — не удержалась я.

   — А если не найдём, — тяжело вздохнул он, — вмиг лишимся всех милостей и благ. Будем удалены от двора и вынуждены вести жизнь сельских жителей. Надеюсь, ты понимаешь, что это вовсе не то, к чему мы стремимся?

   Увидев мой неуверенный кивок, он улыбнулся:

   — Я рад, что ты понимаешь всю важность возложенной на нас миссии, исход которой может отразиться и на твоём будущем тоже.

   — На моём? — я даже присвистнула, чем вызвала новую гримасу неудовольствия на лице графа, — Каким образом?

   — Видишь ли, Роза… Девица, которую нужно найти, не какая-нибудь мелкая дворяночка или мещанка. Она — самая настоящая принцесса. А если точнее, то ее высочество Шанталь Баттиани, дочь покойного короля Максимилиана Первого и законная наследница престола Боравии.

   «Баттиани?!»

   Если бы сейчас рядом со мной ударила молния, то и тогда я не была бы так поражена, как от этих слов. Теперь я вспомнила, где слышала все эти имена. Шанталь Баттиани – это же я!

ГЛАВА 8

Жиль внимательно оглядел своих людей. Набралось человек тридцать отъявленных мерзавцев, готовых по приказу своего короля по кирпичику разнести стоящий перед ними дом. Однако не стоило чересчур торопиться. Во дворе было большое количество прислуги, да и прекрасно охраняемые дома парижской знати были буквально в двух шагах. В случае чего на крики сбегутся гвардейцы из Лувра, против которых жалкая горстка из тридцати человек не сможет ничего сделать.

   Нужно было действовать тихо и предельно осторожно. Лучшим вариантом было дождаться темноты и, вскрыв замки, постараться незаметно проникнуть внутрь. Пока все обитатели будут крепко спать, им легче будет найти пропавшую девушку.

   Дав знак людям рассредоточиться по удобным позициям, он велел дожидаться условного сигнала.

***

— Как вы сказали? Шанталь? Какое необычное имя, — с трудом удерживая на лице скучающую мину, я лихорадочно пыталась обдумать свои дальнейшие шаги.

   — Имя как имя, — ответил маркиз, — советую тебе его как следует запомнить, потому что очень скоро оно станет тебе гораздо ближе, чем твоё собственное.

   — Это почему же? — я уже не скрывала удивления.

   — Потому, милая моя, что при сложившихся обстоятельствах тебе придётся сыграть роль пропавшей принцессы.

   Вот это номер! Что всё это может означать?

   — Ну, это вряд ли, господа хорошие. С чего бы мне понадобилось изображать невесть кого, да ещё и неизвестно перед кем?

   Граф промычал что-то нечленораздельное. Схватившись за голову, он, к моему облегчению, поспешил покинуть комнату. Из этих двоих именно он вызывал у меня самые неприятные чувства. Глядя ему вслед, я, хитро прищурившись, повернулась к маркизу и задала свой следующий вопрос:

   — И на кой ляд вашему сеньору сдалась эта Монталь?

   — Шанталь! Запомни уже Шан-таль! Боже, как же ты невежественна! Чувствую, как трудно будет обучить тебя всему, что положено знать при дворе.

   — При дворе? Да вы с ума сошли! Меня же там рассекретят в два счёта! О чём вы только думали?

   — Не рассекретят, моя милая. Если всё пойдёт так, как я задумал, то весь двор во главе с августейшим монархом поверят в то, что ты и есть та самая боравийская принцесса.

   На обман короля могли решиться либо отчаянные смельчаки, либо абсолютно сумасшедшие. Маркиз со своим дружком не были похожи ни на тех, ни на других…

   — Вам-то какая с того выгода? — продолжала ломать комедию я.

   — Выгода огромная. Ты и не представляешь, насколько щедр его величество с теми, кто имел счастье оказать ему услугу. Да перед ними открывается весь мир! А что касается тебя, — он чуть брезгливо оглядел меня с головы до пят, — то если всё пройдёт гладко, ты, моя милая, станешь принцессой и больше никогда и ни в чём не будешь нуждаться. Тебе не придётся возвращаться в ту навозную кучу, из которой выбралась. Богатство, дворцы, наряды, драгоценности — лишь малая толика того, что будет у твоих ног.

   Гм... Что там говорила матушка-настоятельница про бесплатный сыр? Нет, нельзя сразу соглашаться. Нужно поторговаться еще немного.

   — И как вы собираетесь превращать меня в эту вашу Шарлетт?

   — Шанталь! О Господи, дай мне, несчастному, терпения на моём пути тернистом! Помоги поскорее сбыть с рук это неразумное дитя, пока из-за неё у меня не прибавилось лишних седых волос.

   Услышав странную молитву и наблюдая за тем, как он в порыве чувств стянул с головы парик и принялся им обмахиваться, обнажив при этом совершенно лысый череп, я не удержалась от смеха:

   — О Боже! Седые волосы... ха-ха... Держите меня... Ой, не могу...

   Он не сразу понял причины моего отчаянного веселья, но вот до него, наконец, дошло, и он смущенно поспешил нахлобучить парик обратно. Сделать это идеально с первого раза не получилось. Под мой уже совершенно истерический хохот и с помощью вернувшегося графа, который в тот момент решил присоединиться к нашему обществу, шедевр парикмахерского искусства удалось, наконец, водрузить на место.

   Утирая слёзы и держась за бок, который ужасно заколол от смеха, я постаралась успокоиться и придать лицу более серьёзное выражение.

   — Вы не ответили, зачем вашему сеньору-королю понадобилась Шарлотта?

   — Нет, ты издеваешься? — маркиз схватился за сердце. — Мой дорогой де Клермонт, — обратился он к графу, — прошу вас объяснить этой невежде всё, что ей нужно знать, а мне просто необходимо прилечь и немного отдохнуть. Боюсь, мои нервы совершенно не готовы к подобным испытаниям.

   Чуть пошатываясь, словно сомнамбула, он покинул комнату. Лицо графа, которое при маркизе неизменно оставалось слащаво добродушным, тут же изменилось до неузнаваемости. Выражение жестокой ярости, появившееся на нём, меня напугало. Надо же, оказывается и они не совсем честны друг с другом. Интересно, знает ли маркиз, в какого зверя превращается его дружок, когда того нет рядом? Что-то я очень сильно в этом сомневаюсь.

   Подскочив ко мне, он буквально вдавил меня за плечи в диван:

   — Вот что, маленькая негодяйка, шутки закончились. Ты останешься здесь, в этом доме, и будешь безропотно выполнять всё, что от тебя потребуется. Завтра же сюда придут учителя, которые займутся твоими манерами и хотя бы поверхностным образованием. Ты узнаешь всё, что положено знать принцессе, и не ударишь в грязь лицом перед королём. Делай что хочешь, но он должен поверить в то, что ты — принцесса Шанталь, поняла?

   Он так меня встряхнул, что я испугалась, как бы моя голова не отлетела в сторону. Стараясь не злить этого странного человека, я поспешила кивнуть.

   — Как тебя зовут? — угрожающе навис он надо мной.

   «Эх, была бы у меня в руках шпага, я бы показала бы тебе, как строить из себя людоеда! Но пока придётся подчиниться».

   — Шанталь, — покорно произнесла я.

   — Вот и отлично! — холодная улыбка растянула его губы, не затронув глаз, — Сейчас тебя проводят в комнату, которую я распорядился для тебя приготовить, и ты не посмеешь и носа высунуть оттуда без разрешения. Всё поняла?

   Сжав зубы, я заставила себя кивнуть:

   — Поняла.

   Позвонив в колокольчик, граф велел тотчас появившейся горничной проводить меня наверх.

   Уходя, я не удержалась и бросила на него быстрый взгляд: «Ничего, де Клермонт, или как тебя там, ты мне за это ещё ответишь, клянусь!»

   Почувствовав лёгкое прикосновение к своему плечу, я очнулась от своих мыслей. Рассеянно улыбнувшись, я последовала за служанкой наверх, где меня ожидал сюрприз...

   Нет, ну что за безобразие? В таком роскошно обставленном доме не было ни одной приличной лохани! Господа, несмотря на свою претенциозность, совершенно не имели привычки купаться, предпочитая этой ни с чем не сравнимой великолепной процедуре лишь влажные обтирания пару раз в несколько дней.

   Нет уж, извините! Если они хотят, чтобы я поселилась в этом доме, то пусть раскошеливаются на ванну! Я об этом так и заявила прислуге, велев передать мои слова хозяевам.

   Намочив полотенце водой из стоящего на туалетном столике глиняного кувшина, я как следует обтёрла тело и переодевшись в чистую батистовую сорочку, принадлежавшую какой-то покойной родственнице маркиза, с наслаждением залезла под одеяло.

   Несмотря на усталость, сон не шел. Слишком мягкая постель была непривычна для меня, спавшей обычно на простом соломенном тюфяке.

   Миллионы мыслей пролетали в голове. Если я принцесса, то что с моим троном? Почему я так нужна королю? Был ли он среди тех, кому была выгодна моя смерть? Правда, Клод говорил, что заказчиком поджога был иностранец, но разве это что-то меняло? Он мог быть просто подставным лицом…

   Так много вопросов, но для того, чтобы получить на них хоть какие-то ответы, нужно дождаться завтрашнего дня, когда начнётся моё обучение и превращение в «принцессу».

   Дремота, наконец, сморила меня, и я погрузилась в яркий красочный сон.

   Мне снилось, что я в красивом белоснежном платье бегу по цветочному лугу с развевающимися за спиной волосами. Лёгкий ветерок приятно щекочет лицо. Чувствую запах роз... Боже, сколько их тут! Срываю одну и подношу к носу, вдыхая неповторимый аромат. В небе поют жаворонки, встречая новое утро. Солнце...

   Что-то вокруг вдруг резко изменилось. Свет померк, а чей-то знакомый, но совершенно невозможный в этом месте голос, прошептал мне в самое ухо:

   — Вот и ты радость моя. Ох и заставила же ты нас понервничать. Потерпи немного, скоро будешь дома.

   Не знаю, о каком конкретно доме шла речь, но мне туда совершенно не хотелось. Почувствовав на себе чьи-то руки, я внезапно осознала, что это уже не сон. Попыталась закричать, но грубая лапища тут же зажала мне рот:

   — Да тихо ты, это я, Жиль. Не смей произносить ни звука, иначе моим людям придётся вырезать всех, кто живёт в этом доме, вместе с собаками и крысами в подвале.

   Меня охватил испуг. Нет! Я не хотела ничьей смерти, а особенно тех, кто должен был помочь мне вернуть моё прошлое. Решив, что сопротивление ни к чему хорошему не приведет, я кивнула, давая понять, что готова следовать за бандитом добровольно.

   В темноте мне не было видно его лица, и это пугало больше всего. Нужно поскорее увести его отсюда, пока не случилось чего-нибудь непоправимого. Схватив его за руку, я устремилась из комнаты туда, где до этого заприметила выход.

   Несмотря на то, что на дворе была весна, для ночной прогулки в тоненькой сорочке, предназначенной для сна, было довольно-таки свежо. Трясясь от холода, босая, я тщетно пыталась согреться, обхватив себя руками.

   Глядя на шагающего впереди Жиля, я ничего хорошего себе не представляла. Как правило, он никогда не принимал участия ни в каких вылазках, тем более ночных, поручая выполнение дел другим людям. Так что же такого могло произойти, что «Король Тюн», вдруг ни с того ни с сего подвергая свою драгоценную персону опасности, решился самолично доставить меня во «двор чудес»? Неужели то, что я когда-то спасла ему жизнь, было настолько важным, что он решил подобным образом рассчитаться со мной за услугу?

   Зайдя за угол, мы оказались окруженными людьми Жиля. К моей тихой радости, здесь был и Клод. Я и не представляла, до этого момента, как переживала за его судьбу в той давке. Потерять такого друга мне бы не хотелось.

   Увидев моё состояние, Клод стянул с себя сюртук и накинул мне на плечи. Ношеная, чуть пахнущая потом вещь всё ещё хранила тепло его тела, которое тут же передалось и мне. Сама не осознавая, что делаю, я простонала от удовольствия. Опустив взгляд вниз и заметив мои босые ноги, он, совершенно игнорируя яростное выражение лица Жиля, ни слова не говоря подхватил меня на руки и весь оставшийся до башни путь нёс на руках.

   Только тогда, когда мы оказались в моей каморке, он решился спустить меня вниз. В комнатке было темно, лишь лунный свет мягко подсвечивал контуры тех немногих вещей, что здесь находились. Лица Клода я не видела, но мне слышно было его тяжелое дыхание, которое он никак не мог выровнять. Внезапно я ощутила его руки на своих плечах:

   — Шанталь...

   Внутри разрасталось непонятное ощущение холода и жара одновременно. Его руки, казалось, жгли кожу через одежду. Воздух словно сгустился...

   — Эй, куда это вы запропастились? — вся таинственность рассеялась, стоило Жилю появиться на пороге с зажжённым огарком сальной свечи.

   Его глазки очень быстро перебегали с моего лица на Клода и обратно, будто он догадывался о том, что между нами происходило.

   Нужно отдать должное Клоду, при появлении предводителя он тут же опустил руки и отпрянул от меня. Пытаясь справиться с собой, я ухватилась за сюртук, который по-прежнему оставался на мне, и, стянув его с плеч, протянула старому солдату:

   — Спасибо, Клод, он мне больше не нужен.

   Под пристальным взглядом Жиля Клод принял его из моих рук, всё ещё топчась на месте, словно решая — уйти или остаться.

   — Ну, чего же ты ждёшь? — обратился к нему Фонтана. — Бери, и оставь нас. Нам с Розой потолковать надобно бы. — Его глаза горели странным полубезумным огнём. Ничего хорошего такое поведение не сулило.

   В поисках поддержки я посмотрела на Клода и заметила, как даже при таком свете побледнело его лицо. Казалось, что он чувствует то же, что и я.

   Взгляды мужчин скрестились, как два заточенных клинка. Ни один из них не собирался уступать. Зная злобный и мстительный характер Жиля, который я за последний год успела изучить во всём его безобразном уродстве, Клода из-за этого противостояния не ожидало ничего хорошего. Любую непокорность своей воле Жиль будет воспринимать как личное оскорбление, платой за которое будет смерть моего учителя. Чтобы избежать ненужных жертв, мне пришлось вмешаться:

   — Клод, — обратилась я к другу, крепко сжимая его руку и давая этим знать, чтобы он не сопротивлялся, — я правда в порядке. Простуда, благодаря тебе, мне не грозит. Можешь идти отдыхать. Жиль позаботится обо мне, не так ли? — я умоляюще посмотрела в глаза короля. Другую руку я положила на его предплечье, призывая не отводить глаз.

   — Да, моя Роза! Я позабочусь о тебе.

   Слово «моя», он произнёс со странной интонацией, заставляя меня теряться в догадках, что именно он имел ввиду.

   Внемля моей просьбе, Клод решил уступить. Кивнув, он вышел из каморки, притворив за собой дверь.

   Положив свечу на маленький ободранный топчан, Жиль шагнул ко мне:

   — А вот и моя маленькая беглянка Роза. Захотелось красивой жизни, а? Поэтому ты решила сбежать? — его вкрадчивый тон превратился в злобное шипение, когда он вцепился в тонкий батист моей сорочки:

   — Что ты им дала взамен? Говори! — раздался треск разрываемой ткани и меня, полуголую, грубо швырнули на соломенный тюфяк.

   Упав назад, я больно ударилась головой о стену, что меня не столько оглушило, сколько разозлило:

   — А тебе-то что за дело? Кто ты такой, чтобы задавать мне подобные вопросы?

   — Я — твой хозяин, маленькая Роза, который сломает все твои колючки, и ты станешь нежной и покорной, как пристало моей королеве, которую я столько времени ждал, — прохрипел он, наваливаясь на меня сверху.

   — Ты с ума сошёл, Жиль? Какой ещё королеве? Немедленно покинь меня, слышишь? — я с трудом уворачивалась от его сильных лап.

   — Глупая Роза, ты так ничего и не поняла? — он сграбастал в кулак свой подарок, который я всё ещё носила на шее. — Знаешь, что это означает? — он с такой силой сжал шнурок, что я начала задыхаться. — Это значит, что ты — моя, понимаешь? Моя! Я понял это ещё тогда, в Берри, когда только увидел твою невероятную красоту. Ты была совсем девочкой, едва начинающей превращаться в прекрасную страстную женщину. Уже тогда я знал, что рано или поздно ты будешь моей. И именно поэтому, видя мой знак, никто столько времени не смел прикасаться к тебе. Для всех ты — собственность «Короля Тюн»! И твоё нежное сладостное тело, которое ты так неосторожно предлагаешь другим, тоже принадлежит мне! Пора всем доказать это и взять, наконец, своё!

   Жиль, Жиль... Как же ты плохо меня знал! И что самое главное — ты понятия не имел о том, что я хранила под своим тюфяком. Пытаясь бороться одной рукой, другую я сунула под изголовье. Стремительным движением вытянув подаренный Клодом клинок, я прижала его к горлу своего мучителя:

   — Ты медленно и очень тихо встанешь с меня и по-быстрому уберёшься из комнаты. Обещаю, что об этом никто ничего не узнает.

   — А если нет? — ситуация его забавляла. Внушающий страх каждому, стоявшему у него на пути, он не воспринимал мои слова всерьёз.

   — Если нет… — я нажала чуть сильней, рассекая его кожу. Из-под клинка потекла тоненькая струйка крови, — Жиль, я не желаю тебе зла, не заставляй меня сделать то, чего я не хочу.

   — Серьёзно? Ты собираешься убить меня этой зубочисткой? Для этого, моя Роза, нужно быть прирожденной убийцей, — произнося это, он резким движением ушел в сторону и, выхватив у меня клинок, направил острие мне в грудь, — а ты таковой не являешься, — закончил фразу он.

   Мне только-только исполнилось восемнадцать, а смерть уже во второй раз показывала своё отвратительное лицо.

   — Или станешь моей королевой, или умрёшь! Выбирай! — острие уперлось туда, где в бешеном ритме колотилось мое сердце.

   — Никогда! — вкладывая в слова всю ненависть, испытываемую к этому человеку, я закрыла глаза и приготовилась к смерти.

   О это ожидание! Я ждала чего угодно, только не странного хруста, особенно неприятно прозвучавшего в возникшей тишине. Жиль, как-то странно икнув, стал заваливаться вперед. На его внезапно вытянувшемся побледневшем лице застыло удивление, что смотрелось очень жутко. Он упал на меня, придавив всем своим весом, и я, к своему ужасу поняла, что он мёртв. От неожиданности ничего не соображая, я закричала.

   — Тише! Успокойся, не кричи, — надо мной склонилось сосредоточенное лицо Клода. Это он, несмотря на запрет воспользовался темнотой и незаметно пробрался в каморку, чтобы спасти мне жизнь. Он не мог не понимать, что свернув шею своему вожаку, подписал себе смертный приговор. И тем не менее, рискуя жизнью, пришел мне на выручку.

   Сбросив на пол труп бандита, он помог мне подняться. Времени на сборы не было. Послышались голоса людей, потревоженных моими криками.

   — Нужно бежать! Если они всё поймут, нас уже ничто не спасёт! — подобрав выпавший из рук Жиля клинок, он вернул его мне, одновременно подталкивая к выходу, — Ну же, шевелись, не время изображать мраморную статую.

   Голоса звучали громче и ближе. Кто-то звал Жиля. Не дождавшись ответа от предводителя, его люди вполне могли начать ломиться в мою дверь.

   Схватив меня за руку и велев держаться позади него, Клод ударом ноги распахнул дверь, скомандовав:

   — Как только подам знак, беги!

   Внизу собрались телохранители Жиля. Заметив нас в свете всю ночь горевших факелов, установленных в специальных пазах и то, в каком состоянии мы были, бандиты заподозрили неладное и начали брать нас в кольцо. Многие при этом плотоядно уставились на мою грудь, виднеющуюся в разорванном вороте рубашки. Зажав в одной руке клинок так, как учил меня Клод, другой рукой я пыталась хоть как-то прикрыться от алчущих взоров. Направив в сторону преграждающих путь свою шпагу, Клод лёгкими выпадами заставил их отступить назад. Зная его мастерство, никто не рисковал слепо бросаться вперёд. Все выжидали.

   Шаг за шагом тесня нападающих, Клод сумел освободить небольшой лаз в стене, выходящий на улицу. Как только появилась возможность, он крикнул: «Беги!» — и бросился в атаку.

   Безумец! Против такой толпы у него не было практически никаких шансов, так же, как и у меня. Если попадусь, смело можно утверждать, что уже к утру мой труп будет плавать в Сене, страшно изуродованный и совершенно не поддающийся опознанию.

   Страх придавал сил. Размахивая клинком перед стариками и женщинами с детьми, которые лёжа прямо на земле не вмешивались в драку, я угрём метнулась в лаз. Последнее, что я успела услышать, это крик Клода: «Прощай!» — прежде чем кто-то взвыл от боли, сраженный шпагой старого солдата.

   Благодаря бродячему образу жизни в последние месяцы, я относительно неплохо разбиралась в дорогах и сразу же выбрала верное направление. Я пробежала уже два квартала, когда внезапный окрик патрульных: «А ну стой, бродяжка!» — стал серьезной угрозой моим планам.

   Заведя руку за спину, я отбросила клинок подальше и молясь, чтобы всё обошлось, побежала в сторону солдат:

   — Слава Господу, офицер, какое счастье, что вы здесь, — с ходу обратилась я к самому надутому из них, надеясь, что правильно угадала старшего.

   — Стой на месте, — скомандовал он и, велев солдату посветить, подошел ближе.

   От его взгляда не укрылось ничего. На мне была хоть и прилично пострадавшая, но всё-таки достаточно дорогая батистовая сорочка, которая простой горожанке была попросту не по карману. Пряди распущенных волос падали на лицо и мешали его обзору, поэтому я откинула их назад, позволяя хорошенько себя рассмотреть. Выражение его лица начало меняться прямо на глазах.

   — Красивая, — проговорил подошедший ближе солдат, державший факел, — и на бродяжку совсем не похожа, хоть и...

   — Молчать! — рявкнул его начальник и вновь во все глаза уставился на меня.

   Горячка, охватившая меня в связи с последними событиями, постепенно пошла на спад, и я почувствовала, как холод вновь стал проникать в тело через босые ноги и тонкую ткань одеяния. Обхватив себя руками и стуча зубами от холода, я взмолилась:

   — Господа! Я — Шанталь, воспитанница маркиза де Розена. Меня похитили в целях выкупа прямо из собственной постели в особняке, но мне удалось от них сбежать. Прошу вас, помогите! Доставьте меня поскорее домой, клянусь, маркиз будет вам очень благодарен.

   По лицу старшего было трудно понять, о чём он думал. Чувствовалось, что он не особенно верит в ту басню, что я им наплела. После некоторых размышлений, во время которых его взгляд несколько раз прошелся по мне сверху вниз и обратно, он сказал:

   — Вот что, мадемуазель, сейчас вы пройдёте с нами в участок, — взмахом руки отметая все мои возражения, он продолжил, — а я тем временем пошлю человека по адресу, который вы мне соблаговолите назвать. Если всё сказанное вами подтвердится, что же, буду рад оказать услугу столь важному вельможе и его протеже. Ну а если нет...

   О том, что будет в случае «если», мне думать не хотелось.

   Прибыв в участок и завернувшись в одну из лошадиных попон, которую любезно предложил мне старший офицер, я опустилась на скамью, стоявшую возле покрытой плесенью стены, и под любопытными взглядами собравшихся приготовилась к длительному ожиданию. Описывая особняк, я старалась вспомнить любую мелочь, которая способна была помочь поскорее разыскать моего «опекуна».

   Не прошло и четверти часа после нашего появления в участке, как пришла тревожная весть: горит «двор чудес», расположенный на улице Реамюр. Десятки нищих и оборванцев высыпавших на улицы, оставшись без крыши над головой. Офицер довольно потер руки: шеф полиции господин де ла Рейни уже давненько искал случая разворотить это гнездо отбросов, надёжно охраняемое головорезами Фонтаны. Теперь, когда их вотчина сгорела, можно было с уверенностью утверждать, что с ещё одним наиболее опаснейшим кварталом, по которому и днём-то ходить было небезопасно, покончено.

   Не обращая на меня внимания, он достал из-под стола бутылку вина, наполнил им до краев свой бокал и салютуя кому-то, известному только ему одному, залпом опрокинул его в себя.

***

Всё кончено. Башня, в течение многих месяцев служащая мне приютом, сгорела. Какое-то непонятное чувство тоски овладело мной. Символично, но вот уже во второй раз пламя уничтожало то, что имело для меня значение. Как и в монастыре, так и в башне жили люди, которые хоть и не были друзьями, тем не менее неплохо ко мне относились. Старики, женщины, дети... Что с ними со всеми будет? Клод… Ему ни за что не удалось бы выбраться оттуда живым. Мой бедный друг! Он пожертвовал собой ради моего спасения. А я... Я так и не смогла отблагодарить его за всё, что он для меня сделал.

   Плачь не плачь, теперь это уже не имеет никакого значения. Он погиб ради того, чтобы я жила. Значит нужно жить, несмотря ни на что, хотя бы ради того, чтобы его жертва не оказалась напрасной.

   — Где она? Где наша дорогая девочка? — раздалось прямо с порога, и в безликое серое помещение вплыли маркиз и граф де Клермонт, разодетые, как на прием к королю, и благоухающие парфюмом как две цветочные клумбы.

ЧАСТЬ вторая. Самозванка

ГЛАВА 9

— Ах, оставьте вы все это, дорогой мой! Боюсь, что из нашей затеи не выйдет ничего хорошего, — граф де Клермонт прогуливался по парку под руку с маркизом, в эту самую минуту упражняющимся в ходьбе с тростью, подражая походке своего великого сюзерена.

   Введя моду на трости, Луи по-прежнему оставался единственным, кто виртуозно обращался с ними. Многие придворные пытались перенять стиль его величества, но их жалкие потуги не шли ни в какое сравнение с природной грацией потомка Бурбонов.

   «Для этого, нужно родиться королём!» — добродушно посмеивался он над теми, кто в погоне за званием главного европейского модника выставляли себя на посмешище, пытаясь хоть как-то приблизиться к великолепию своего кумира.

   — Милый граф, не будьте столь пессимистичны, — маркиз изящно подкинул трость, перехватив её посередине. Этот жест он подглядел недавно в Версале, во время королевской прогулки вокруг нового фонтана. Король вёл под руку няню своих детей Франсуазу д’Обинье, с которой неожиданно сблизился в последнее время. Весь двор недоумевал, чем эта ничем не примечательная и уже не молодая серая мышь, существующая на подачки своей покровительницы мадам де Монтеспан, умудрилась заинтересовать самого короля, всегда тянущегося ко всему яркому и прекрасному? Редко улыбающаяся и совсем некрасивая набожная вдова с каждым днём приобретала всё большее влияние при дворе. Поговаривали, что Луи не принимает ни одного серьезного решения, не посоветовавшись перед этим со своей новой подругой.

   — Пессимистичен? Да я просто в ужасе от всей этой затеи с подменой. Девица, на которую вы возлагаете такие надежды, не справится с ролью принцессы. Рождённый ползать летать не сможет! Умоляю вас, откажитесь от заведомо провальной идеи. Бродяжка попросту приведёт нас на эшафот.

   — Ну что вы, де Клермонт, как можно? Прошло совсем немного времени. Наберитесь терпения, мой друг. Уверяю вас, эта «бродяжка», как вы её называете, всех нас ещё удивит.

   Граф открыл было рот, чтобы поделиться своими соображениями относительно того, что он думает об этой особе, как вдруг где-то совсем рядом раздался испуганный вскрик, а затем из распахнувшегося окна музыкальной комнаты вылетела арфа. Не успел несчастный инструмент удариться оземь, как следом за ним из окна с верещанием вылетел сам учитель музыки.

   Заключительным штрихом сей впечатляющей, но уже никого в этом доме не удивляющей картины, послужили нотные листы, подобно бумажному дождю, посыпавшиеся сверху на бедолагу.

   Повинуясь чьей-то силе, окно захлопнулось с таким треском, что недавно вставленные стёкла жалобно зазвенели, грозя разбиться вдребезги, если с ними ещё раз так непочтительно обойдутся.

   — Удивит? — в голосе графа прозвучал сарказм, — Господь с вами, де Розен, опомнитесь же, наконец! Гоните в шею непокорную девку, от нее одни только проблемы!

   Окно снова распахнулось. На этот раз лишь за тем, чтобы из него вылетел пюпитр, который пришелся как раз на спину пострадавшего, с трудом пытающегося подняться на ноги. От удара учитель вновь растянулся на земле. Беспомощно шаря вокруг себя, он пытался найти очки, слетевшие во время падения. Нащупав их, он попробовал нацепить их на нос, но тут же огорченно скривился: дужки сильно погнулись, а одна из линз, треснувшая от удара, раскололась прямо у него в руках.

   Выругавшись сквозь зубы, мужчина принялся собирать рассыпавшиеся ноты, когда к нему подошли маркиз под руку с графом:

   — Месье Фулен, что произошло?

   — Ваша подопечная, господин маркиз, совершенно не обладает никаким из положенных её рангу музыкальных талантов, о чём я имел неосторожность ей сказать. Как видите, подобная новость не вызвала в ней энтузиазма, и она соизволила собственноручно показать, что не желает продолжать брать у меня уроки игры на арфе.

   — Но месье Фулен...

   — Простите господа, но ученик самого господина Люлли ни при каких обстоятельствах не должен подвергаться стрессу, который по вине вашей воспитанницы подстерегает его на каждом углу. Я ухожу, — несмотря на нелепый вид, он попытался гордо вскинуть сильно дрожащий от внутреннего волнения подбородок, — и очень надеюсь, что больше никогда не столкнусь с подобным унижением.

   Зажав ноты и пюпитр под мышкой, он собирался в знак прощания приподнять шляпу, когда обнаружил её отсутствие. Новехонькая, из коричневого фетра, с плюмажем из двух страусиных перьев, шляпа была его гордостью, и он с удовольствием демонстрировал везде, где появлялся. Испуганно озираясь по сторонам, учитель тщетно пытался отыскать её среди кустов гардений, растущих под окном.

   Но тут, словно в ответ на его поиски, распахнулась входная дверь и из неё грациозно выбежала любимая гончая маркиза, держа в зубах ту самую шляпу. Хотя ту ли? В жалких лохмотьях, оставшихся от фетра и перьев, с огромным трудом можно было узнать то, что совсем недавно гордо красовалось на голове господина Фулена.

   Вопль, вылетевший из горла разъяренного учителя музыки, так напугал несчастное животное, что оно, пригнувшись к земле от ужаса, разжало зубы и выпустило свой трофей, после чего, поджав хвост, рвануло в сторону конюшни.

   Это стало последней каплей, переполнившей терпение музыканта. Больше не сдерживаясь и совершенно наплевав на последствия оскорблений знатных персон, мужчина разразился столь отменной площадной бранью, которой позавидовал бы любой матрос.

   Проклиная всех и вся, клянясь жестоко отомстить, Фулен вихрем долетел до ворот и, плюнув на прощание, исчез из поля видимости.

   Ничего не понимающие хозяева дома с отвисшими челюстями глядели ему вслед. Но вот до них постепенно начал доходить смысл произошедшего. Вспыхнув от гнева, де Клермонт крайне неделикатно выхватил из рук приятеля трость и с воплем раненного зверя понёсся в дом.

***

Считаете меня безнадежно невоспитанной особой? Думаете, что всё дело в замечании учителя о том, что я лишена каких-либо музыкальных талантов? Отнюдь нет! Негодяй был вовсе не так безобиден, каким пытался себя показать перед знатными господами.

   Я целую неделю терпеливо сносила его похотливые взгляды и руки на своих плечах. Я готова была поверить, что он прижимается к моему телу сзади исключительно ради того, чтобы как можно лучше продемонстрировать технику перебирания струн. Но как объяснить то, что трижды за сегодняшний день его руки самым невероятным образом оказывались на моей груди? Да, первые два раза я готова была принять за случайность, но в третий…

   Я и сама толком не помню, как именно все произошло. Вспоминаю, словно в тумане как мой локоть въезжает ему в живот... Помню, как затем схватила его за грудки так, как учил меня Клод... Дальше — темнота.

   Я смогла немного прийти в себя лишь тогда, когда Диана, любимица де Розена, сунула свой любопытный нос в бальную залу, которую решено было временно превратить в классную комнату. Увидев забытую шляпу, я велела Диане отнести её Фулену.

   Радостно виляя хвостом, та деликатно приняла зубами её у меня из рук и спокойно потрусила вниз. Откуда же мне было знать, что перед тем, как донести вещь до адресата, негодница изорвёт её в клочья? Случайно выглянув в окно и увидев, в каком виде чудесная шляпа добралась до своего хозяина, я была шокирована не меньше его. Всё дальнейшее не оставляло никаких сомнений, что наказание последует незамедлительно. При виде ворвавшегося в зал графа с тростью в руке последние крохи скепсиса испарились.

   Чудовищным образом нарушая этикет, я скрестила руки на груди и приготовилась к выволочке.

   — Глупая гусыня! Нищенское отродье! До каких пор нам придётся терпеть твои бандитские замашки?

   — Бандитские?! Помилуйте, граф, я не сделала ничего такого, за что меня можно было бы оскорблять подобными обвинениями, — стараясь сохранять хладнокровие, спокойно ответила я.

   — Ничего такого?! — голос де Клермонта сорвался на визг. — Вы это слышали, Розен? Она имеет наглость утверждать, что всё, чему мы стали невольными свидетелями, ни что иное, как проявление вежливости!

   Произнося свою речь, граф со злостью в глазах шаг за шагом приближался ко мне. Уж не знаю, по какой причине, но я с первых дней вызывала в нём необъяснимый гнев. И если все другие мужчины из моего окружения, включая маркиза, были готовы есть у меня из рук, то от графа исходили флюиды чистейшей ненависти, и только!

   Даже с такого расстояния было заметно, как побелели костяшки его пальцев, крепко сжимающих трость. Намерение отходить меня палкой было ясно написано на его лице.

   Прищурив один глаз, как он делал всегда, когда был чем-то недоволен, он поднял свое оружие вверх:

   — Однажды, мадемуазель, я уже предупреждал вас, что со мной шутки плохи. Боюсь, мои природная мягкость и благородное воспитание ввели вас в заблуждение относительно того, как я могу поступить в случае вашей непокорности, ибо ваше поведение, к моему сожалению, ничуть не улучшилось. Что же, придётся показать вам силу моего гнева, так сказать, наглядно, чтобы впредь навсегда отбить у вас желание вызывающе вести себя в светском обществе.

   Несмотря на цветастую речь, смысл сказанного был таков: «Приготовься к порке, милая!»

   Пороли меня за всю мою недолгую жизнь, конечно, часто. В монастыре — так почитай каждый день. Но терпеть подобное унижение от де Клермонта, да ещё за то, в чём моей вины не было ... Нет уж, извините!

   Заметив, как трость заносится для удара, я, по-прежнему обманчиво спокойно стоящая на своём месте, подождала, пока граф приблизится на достаточное расстояние, а затем резко пнула вперед стоящую рядом банкетку, на которой, по обыкновению, сидела во время уроков игры на арфе. Угодив прямо под ноги де Клермонта, прелестная вещица заставила его потерять равновесие и во весь рост растянуться на полу.

   С порога раздался испуганный возглас маркиза, но я не обратила на него никакого внимания. Впервые с момента появления в этом доме мне выпал шанс расквитаться с самонадеянным графом, и лишать себя подобного удовольствия я просто не имела права.

   Подскочив к поверженному графу и подхватив трость, выпавшую из его руки при падении, я, придавив противника ногой к полу и пародируя его последнюю фразу, произнесла:

   — В отличие от вас, месье, я не предупреждала, что со мной шутки плохи, так как очень надеялась, что до этого дело не дойдёт. Боюсь, мои скромность и смиренность, а также весьма юный вид ввели вас в заблуждение относительно того, как я могу поступить в том случае, если ваша милость хоть единожды осмелиться поднять на меня руку, я уже не говорю о трости. Что ж, месье, боюсь, что и мне придётся на наглядном примере показать вам то, как у нас во «дворе чудес» расправлялись со своими обидчиками.

   Граф что-то невразумительно промычал и постарался освободиться, но не тут-то было. Первый удар пришелся ему по ягодицам, отчего он чисто по-женски взвизгнул и попытался встать, но мой пинок заставил его вернуться на место. Следующий удар был по спине...

   Теперь я понимала смысл слов сестры Терезы, когда она, наказывая меня утверждала (вопреки моему мнению), что не испытывала никакого удовольствия от порки. Это было продиктовано лишь необходимостью.

   Удары сыпались один за другим. Не давая графу подняться, я, хоть и не изо всей силы, но всё-таки весьма ощутимо проводила воспитательные процедуры, сопровождая их примерно следующим монологом:

   — Ну как, нравится? А вот так? Что, мало? Добавить? Ну, раз вы так настаиваете... Что, приятно было угрожать девчонке? Наверняка себя героем чувствовал, этаким благородным рыцарем без страха и упрека. Эх, хороша тросточка, славно сработана, столько ударов по тощему заду, а на ней ни трещинки!

   — П-п-прекрати! — вывернувшись, как угорь, де Клермонт отскочил в сторону, вытянув перед собой руки.

   — Прекратить? Нет уж, месье, простите, но я только начала!

   В его глазах был испуг. Привыкший издеваться над теми, кого считал слабее себя, он тем самым подогревал в себе ложное чувство собственной значимости и безнаказанности. То, что восемнадцатилетняя пигалица, молниеносно разоружив, побила графа его же оружием, никак не укладывалось в мозгу того, кто лелеял мечту видеть себя маршалом Франции.

   — Шанталь, успокойся, прошу тебя. Мой дорогой де Клермонт, мне жаль, что такое имело место быть, да ещё и в моём доме. Господа! — маркиз де Розен носился между нами подобно наседке, тем не менее не делая рискованных попыток приблизиться.

   Выпустив весь гнев, успевший скопиться во мне за последние полтора года, которые пришлось скрываться в Париже, я почувствовала, как кровь, неистово бурлившая в венах, постепенно начала успокаиваться. Тело сотрясала мелкая и очень противная дрожь. От навалившейся необъяснимой усталости хотелось лечь прямо на пол и уснуть. Но показывать свою слабость после того, что произошло, было никак нельзя. Прекратив размахивать тростью как шпагой, я наставила её тонкий конец на свою жертву:

   — Никогда, ни при каких обстоятельствах не пытайтесь угрожать мне. Я — дитя «двора чудес», и если вы не хотите проснуться однажды с перерезанным горлом, советую держаться от меня подальше. Благосклонность короля вам важна больше, чем мне. Случись что, я попросту уйду. А вот как вы будете оправдываться перед королём, которому ещё два дня назад во время охоты в Фонтенбло поспешили сообщить радостную весть о том, что его юная родственница найдена и в самое ближайшее время будет доставлена ко двору? Думаете, сможете в самые кратчайшие сроки найти похожую девицу и обучить всему, на что у меня ушли месяцы?

   Сделав небольшую паузу, я перевела дух. Разумеется, я блефовала. Мне было далеко небезразлично моё будущее, но я не видела иного выхода, чтобы хоть немного облегчить свое и так незавидное положение в этом доме. В попытке достучаться до спесивых вельмож я решила использовать последний козырь:

   — У нас с вами общее дело, так давайте же считаться друг с другом. Больше никаких угроз и экзекуций. Если всё пройдёт так, как мы запланировали, то очень скоро я избавлю этот дом и вас от своего присутствия. Но даже в этом случае, я думаю, вам была бы весьма полезна дальнейшая дружба с племянницей короля, не так ли?

   Удивительное дело, мои слова начали действовать. Я видела, как вздымалась и опадала грудь графа, испепеляющего меня горящими ненавистью глазами. Но вот взгляд его начал проясняться, видимо здравый смысл начал превалировать над всеми другими чувствами, объясняя им упущенные возможности, которые наверняка могли бы возникнуть в результате их преобладания.

   Враждебность из взгляда не исчезла, а словно бы затаилась до поры. Что ж, значит мне придётся все время быть начеку. Кивнув, де Клермонт собрался выйти из залы, но, пройдя всего пару шагов, со стоном сложился пополам. Да, рука у меня, признаться, тяжёлая. Грешна, каюсь. Но не сделай я этого, сама бы сейчас была на его месте. А так пусть подумает хорошенько, прежде чем в следующий раз надумает угрожать.

   — Месье граф, — доковылявший почти до двери граф резко остановился при звуках моего голоса, — теперь, надеюсь, вы поняли разницу между бандитскими замашками, в которых вы меня давеча обвиняли, и моим поведением? И, кстати говоря, ваш месье учитель вовсе не так безгрешен, как вы полагаете, и вполне заслужил подобное обращение. Вольности, допущенные им, совершенно непозволительны по отношению к знатной даме, которой я и являюсь. Надеюсь, моих объяснений достаточно, чтобы раз и навсегда закрыть эту тему?

   Лёгким кивком головы де Клермонт дал мне понять, что конфликт исчерпан. Я облегчённо вздохнула и устало опустилась в стоящее неподалеку кресло. Чувство, что нажила себе серьезного врага, не отпускало меня все последующие дни.

ГЛАВА 10

— Мадемуазель, клянусь всеми святыми, что вы намеренно играете чувствами, в которых я имел неосторожность вам признаться! — вид у Жюстена де Кресси был самый что ни на есть подавленный.

   С той самой ночи, когда он во главе небольшого отряда патрульных, повстречав меня, полураздетую, на улице, принял за бродяжку, прошло несколько месяцев. Потомок старинного, но изрядно подрастерявшего прежний лоск дворянского рода, он не сразу поверил моим словам о том, что я прихожусь родней одному из придворных его величества. Однако после того, как «опекуны» самолично прибыли за мной, чтобы вернуть в целости и сохранности домой, выяснилось, что месье де Кресси совершенно неожиданно и бесповоротно воспылал ко мне любовью.

   Его почти ежедневные визиты уже давно перестали удивлять кого-либо — от хозяев до прислуги. Не проходило и дня, чтобы он не заявлялся прямо с раннего утра с намерением пригласить меня на пикник за городом, либо на прогулку по Тюильри или Люксембургскому саду. Букетами цветов, что ежедневно доставляли от его имени, к огромному возмущению маркиза, у которого была аллергия на пыльцу, был заставлен уже весь особняк.

   Спросите, зачем мне принимать знаки внимания от поклонника, который мне не просто не нравился, а напротив крайне раздражал? Ответ прост: его должность. Да, Фонтана был мёртв, а его главная вотчина сгорела, но ведь оставались и другие «дворы чудес», к которым успели присоединиться «погорельцы». Многие желали смерти Жилю и были рады избавиться от столь могущественного врага, но были и такие, которые поклялись отомстить за гибель своего предводителя. Именно страх за свою жизнь заставлял меня искать общества одного из старших офицеров полиции, приходившегося, ко всему прочему, дальней родней господину де ла Рейни.

   По личному приказу Жюстена де Кресси возле нашего дома круглосуточно дежурил пост патрульных во избежание новых попыток похищения моей, ставшей столь драгоценной для него персоны.

   — Вовсе нет, месье, поверьте. Просто по странному совпадению вышло так, что именно завтра у моих опекунов состоится важная встреча, на которой должна буду присутствовать и я. Мне искренне жаль, поверьте, но мы никак не сможем увидеться.

   Боже! Как объяснить этому болвану, что мне просто необходимо хотя бы изредка устраивать себе отдых, чтобы на целые сутки избавиться от необходимости лицезреть его надутую физиономию?

   Невысокого роста, с уже приличным брюшком, которое он весьма неудачно драпировал избыточным количеством кружев, с припухшими то ли от пристрастия к спиртному, то ли от болезни почек глазами, он ошибочно полагал, что все представительницы прекрасного пола, должны сами падать ему под ноги, как скошенная трава. А тот факт, что я не торопилась последовать их примеру, похоже, никак не желал укладываться в голове моего горе-поклонника, который от избытка чувств, сам того не осознавая, в этот самый момент покусывал кончик своего длинного правого уса.

   — Возможно, я смогу поговорить с вашими опекунами и отговорить от затеи брать вас собой?

   «Ни в коем случае!» — едва не воскликнула я, вместо этого приняв подобающую случаю скорбную мину.

   Велев лакею подать шляпу и плащ, я соизволила оказать де Кресси честь, самолично проводив его до ожидавшей во дворе кареты. Дав обещание непременно встретиться с ним послезавтра и протянув руку для прощального поцелуя, я с облегчением услышала долгожданную команду кучеру трогать.

   Не особо роскошная, но добротная карета, украшенная золочёными панелями с тонкой резьбой и фамильным гербом на дверце, запряженная парой лошадей, с кучером на козлах и лакеем на запятках покатила к воротам и уже очень скоро скрылась за поворотом.

   Не веря собственному счастью, я подобрала юбки, чтобы бегом припустить домой, когда из-за ближайшего декоративного куста меня окликнул тонкий голосок:

   — Эй, Роза!

   Я замерла на месте. Перед глазами пронеслась вся моя недолгая жизнь. Даже не оборачиваясь, я уже знала, что это кто-то из «двора чудес». Мысленно сосчитав до пяти и сделав глубокий вдох, чтобы хоть немного успокоиться, я с непроницаемым выражением лица повернулась к незваному гостю. Им оказался Арно, мальчик на побегушках, который всегда был готов выполнить любой приказ Фонтаны и его людей.

   «Как он узнал, где я нахожусь? Он один или же неподалёку затаились его сообщники? Что со мной теперь будет?» — рой вопросов, кружившихся в голове, грозил свести меня с ума. «Жаль, что де Кресси уехал. Вот когда его помощь и присутствие оказались бы весьма кстати». Маркиз с графом также отсутствовали, они ещё не вернулись из Версаля, где давали королю «подробный отчет» о том, как продвигаются поиски его пропавшей подопечной.

   Растянув рот до ушей на перепачканной физиономии, Арно, с осторожностью оглядываясь по сторонам, черным от грязи пальцем поманил меня к себе.

   Решив, что раз он сам опасается прислуги, то мне не стоит выказывать своего страха, я подошла к нему почти вплотную:

   — Арно, что ты потерял здесь, маленький негодник? Если вздумал забраться внутрь и что-нибудь стянуть, то зря: дом полон людей, которым велено ценой собственной жизни охранять собственность хозяев. Тебя поймают и повесят.

   Парнишка обиженно насупился:

   — Да я не для этого... Думал, ты будешь рада меня видеть. Это ведь я в прошлый раз проследил за тобой и доложил Жилю о том, что два разряженных в пух и перья попугая привезли тебя сюда на своей карете.

   Так вот как Фонтана узнал о моем местонахождении! А я, глупая, всё гадала, как ему удалось меня разыскать. Теперь понятно, по чьей вине я едва не подверглась насилию, а бедный Клод лишился жизни.

   — Рада? Да из-за тебя, негодяя, я лишилась единственного друга, который у меня был, и который, между прочим, всегда по-отечески к тебе относился.

   — Ты о Клоде? — наглецу даже не совестно было произносить это имя вслух.

   — О нём самом! Из-за твоего болтливого языка Фонтана пришел за мной сюда. А когда он попытался... — я замялась, пытаясь подобрать правильные слова, — обидеть меня, Клод был единственным, кто рискнул прийти на помощь. Он пожертвовал собственной жизнью, пытаясь избавить меня от того, что было похуже смерти.

   — Всё не так!

   Ага, сейчас мальчишка начнет утверждать, что я всё неправильно поняла. Что ж, я его разочарую:

   — Уходи отсюда и навсегда забудь дорогу ко мне! Видел человека, только что уехавшего отсюда? Это мой жених, он — один из помощников начальника полиции. Если я расскажу ему о тебе, поверь, уже через пару дней, ты будешь болтаться в петле на Гревской площади.

   — Ты не понимаешь! Если я сейчас уйду, то через пару дней в петле буду болтаться не только я, но и твой друг Клод!

   — Что?! — не веря собственным ушам, я пораженно уставилась на паренька. — Повтори, что ты только что сказал!

   — Я сказал, что твой ненаглядный Клод жив. Кстати говоря, именно я помог ему бежать, прежде чем люди Фонтаны окончательно его не укокошили.

   О, этот воровской жаргон! А я так надеялась, что никогда больше его не услышу!

   — Я ничего не понимаю, объясни толком. Если ты помог ему бежать, то почему его должны повесить? Где он?

   — То-то и оно. Он в Шатле! Будучи тяжело раненым после того, как на него напала целая свора людей Фонтаны, он, едва успев сбежать через потайной лаз в одной из стен башни, случайно попал в руки патрульных, спешивших на пожар, который, между прочим, устроил я, чтобы отвлечь наступавших. Те же, в свою очередь, радуясь возможности повязать очередного бродягу, тут же поволокли его в каталажку. Мне удалось устроиться в услужение к одному из священников, посещающих тамошнюю тюрьму. Под предлогом того, что не могу позволить ему носить тяжеленые книги и принадлежности для причастия, я вызвался ежедневно сопровождать его туда. Очень скоро мне повезло: не вызывая никаких подозрений со стороны конвоя, я сумел найти полуживого Клода в одной из тёмных камер. С тех пор я пользовался любым предлогом, чтобы пронести с собой что-нибудь из еды, так как кормят там ужас как редко — раз в три дня. — Мальчишка, по-прежнему озираясь по сторонам, переминался с ноги на ногу, явно чувствуя себя не в своей тарелке. — А сегодня, отираясь возле охраны, которая настолько привыкла ко мне, что перестала обращать внимание, мне удалось подслушать их разговор о том, что «сверху» пришёл приказ больше не тратиться на еду для бродяг, наводнивших тюрьму, а попросту перевешать всех подряд.

   Как это перевешать? Нет, этого я допустить не могла. Нужно было найти способ разыскать Клода и вытащить его оттуда пока не поздно. Всё, что мне было известно, это то, что самая страшная тюрьма в Париже — это тюрьма парижского архиепископства, расположенная ниже уровня Сены, где зимой можно было попросту утонуть под водой, не выходя из камеры. Я знала, что Бастилия была тюрьмой для аристократов, которые с завидной частотой туда попадали и так же беспрепятственно её покидали. А тюрьма Шатле же предназначалась для простого люда, который охраняли не так строго, а значит оставался реальный шанс вызволить оттуда раненого узника.

   Моментально позабыв о присутствии паренька, который пораженно уставился мне вслед, я, погруженная в собственные мысли, развернулась и метнулась в дом.

***

«Итак, что, мы имеем?» — я с такой силой сжала виски, что на какой-то краткий миг показалось, что моя голова треснет. «Если допустить, что рассказ мальчишки не выдумка с целью выманить меня из дома, то выходит, что единственный способ всё проверить — это отправиться в тюрьму самой. Но как это сделать? Не могу же я прийти туда и попросить предъявить мне списки всех заключенных».

   В бешенстве захлопнув окно, возле которого простояла больше часа, я вернулась в комнату, пиная всё, что имело несчастье попасться мне на пути.

   Нетерпимо сладкий цветочный запах ворвался мне в ноздри. Обернувшись, я уставилась на роскошные букеты, украшавшие чуть ли не все углы моей комнаты. Решение пришло само собой: «де Кресси! Ну конечно! Правда, о желанном отдыхе без него придётся забыть, но дело того стоило».

   Окрылённая внезапной идеей, я высунулась из окна и оглядела растущие под ним кусты. Я была уверена, что пострелёнок Арно наверняка крутится где-то поблизости, чтобы узнать о моем решении. Моя догадка оказалась верна: при моём появлении в окне мальчишка тут же высунулся наружу. Велев ему ждать внизу, я спешно выбежала из комнаты.

   Нужно отдать ему должное: смышленый малый слушал, не перебивая, лишь изредка кивая головой в знак одобрения. Получив последние наставления, он хитро ухмыльнулся и пообещал выполнить моё поручение в точности. При виде вышедшего на мои поиски лакея Арно театрально поклонился, подметая землю пером воображаемой шляпы, и, заложив руки за спину, с независимым видом удалился, насвистывая незатейливый мотив весьма неприличной по своему содержанию, народной песенки о страстной любви между пастушкой и свинопасом.

***

— Вы уверены, что речь идёт именно об этой персоне? — Луи нетерпеливо прохаживался по своему рабочему кабинету, пока оба придворных, низко склонив головы в почтительном поклоне, продолжали свой доклад.

   — Абсолютно, ваше величество. Нет никаких сомнений, что это она. Только прикажите, и уже сегодня её доставят сюда, — де Розен осмелился чуть приподнять глаза, чтобы иметь возможность разглядеть выражение лица монарха. Оно было непроницаемым.

   Словно что-то обдумывая, король слегка постукивал себя по подбородку пальцами, унизанными драгоценными перстнями, каждый из которых стоил как целая провинция.

   От долгого ожидания ответа в неудобной позе у де Розена начала затекать шея. Скосив глаза в сторону де Клермонта, по-прежнему спокойно стоящего рядом с опущенной головой, он не без зависти вздохнул: ему бы сейчас не помешала воинская выдержка друга. Но нет, сам маркиз был существом изнеженным, не привыкшим ни к каким физическим нагрузкам, этаким, эпикурейцем — как он называл сам себя — человеком, выше всего ставящим личное удовольствие и чувственные наслаждения.

   Единственная слабость, которой он не мог противостоять, были нежные чувства к графу де Клермонту, с которым у него были довольно длительные сердечные отношения. При дворе, где постоянство считалось чуть ли не одним из смертных грехов, эта странная парочка вызывала частые, искусно завуалированные насмешки со стороны придворных, осуждающих не саму противоречащую законам природы связь, а её длительность и постоянство.

   Даже Великий Месье, герцог Филипп Орлеанский приходящийся братом королю, и сам имеющий продолжительную связь с шевалье де Лорреном, с неодобрением поджимал губы, когда видел их вместе.

   Но де Розену на это было наплевать. До тех пор, пока он будет на хорошем счету у короля, никто не осмелится смеяться над ним в открытую. А после того, как он официально представит принцессу Шанталь при дворе, каждый, кто когда-то осмеливался проявить неуважение, будет стоять в очереди, чтобы получить от него протекцию. О, это будет триумфальный момент! Он сполна расквитается с каждым своим обидчиком!

***

Разыгрался нешуточный морской бой. Две берберские галеры, неизвестно откуда вдруг появившиеся, как в капкане зажали между собой небольшое торговое судно, державшее курс на Кипр. Не прошло и нескольких мгновений, как, на море разверзся настоящий ад. Ружейные выстрелы и людские крики потонули в залпах пушечных орудий.

   Не имевшее возможности проскочить между обстреливающими его с обеих сторон кораблями, судно вынуждено было остановиться и бросить якорь. По приказу капитана пассажиры и члены команды с поднятыми вверх руками вынуждены были собраться на верхней палубе. Каждый молился про себя о скорейшей смерти, ибо всем давно было известно, как берберы поступают с захваченными в плен людьми: тех, кого сразу не отправляли на корм рыбам, они продавали словно скот, на невольничьих рынках, разбросанных по всему восточному побережью Средиземного моря. Проданный в рабство человек, без конца истязаемый новым хозяином, уже очень скоро забывал не только о происхождении, но и о своём имени. Отныне тяжелые цепи и кандалы, которые снимались только со смертью несчастного, становились единственным его достоянием. И если мужчинам была уготована судьба заживо гнить, выполняя непосильную физическую и грязную работу, то женщинам приходилось ещё хуже, их незавидная судьба делилась на две категории: стать наложницей в гареме какого-нибудь зажиточного человека, либо сутки напролёт трудиться в борделях, коих было несметное количество в каждом порту. Бедняжки! Как правило, ни одна из них не проживала после этого и пары лет, ибо какой только заразой не награждали их пьяные, никогда не знающие мыла матросы. Дети, которые появлялись от этой связи, уже при рождении становились собственностью борделей и, независимо от пола, вынуждены были удовлетворять самые извращенные вкусы посетителей.

   Патрис сжал зубы. Нигде — ни на земле, ни в море не было ему отныне покоя. Изгой у себя на родине, потерявший всё из-за той злосчастной дуэли и вынужденный скрываться, как последний преступник, он надеялся, что все его беды закончились, когда нанялся помощником капитана на торговое судно. Но, видно у судьбы на него были совершенно другие планы.

   Нет! Он, Патрис де Сежен, старший сын и законный наследник графа де Ламмер, дворянин до мозга костей, ни при каких обстоятельствах не забывающий о том — кто он, ни за что не позволит орде варваров повязать его, как скот, и продать какому-нибудь ничтожеству, который станет измываться над ним всеми доступными способами.

   Не бывать этому никогда! Дождавшись, когда нападавшие, с помощью абордажных крюков подтянувшие к себе взятое в плен судно, стали перебираться на его борт, он вытащил огромный поварской нож, подобранный с палубы возле камбуза, и бросился на самого главного, который отличался от соратников более пёстрой и богато украшенной одеждой.

   Раздался выстрел. В нос ударил едкий запах пороха, а тело пронзила невыносимая боль. Ноги подкосились, и он рухнул прямо к босым ногам своих врагов. Кровавая пелена застлала обзор. Прежде, чем глаза окончательно закрылись, Патрис успел увидеть ухмыляющуюся физиономию бородатого дикаря, с весельем наблюдавшего за его агонией.

ГЛАВА 11

Это октябрьское, на редкость солнечное утро надолго запомнится каждому, кто оказался невольным участником событий, произошедших в тюрьме Шатле.

   Шатле... Во время нахождения на парижском дне мне не раз приходилось слышать леденящие кровь рассказы об этом ужасном месте, но только сегодня, наконец, удалось увидеть всё собственными глазами.

   Прежде всего нужно сказать, что это был целый квартал с мрачными узкими улочками, невероятно зловонными и очень опасными. Вся территория Шатле была поделена между парижскими бандитами, собиравшимися в тавернах и других злачных местах, и владельцами скотобоен, расположенных тут же отравляющих воздух постоянной, ничем не перебиваемой тошнотворной вонью.

   Ночная и дневная жизнь в этом опаснейшем районе Парижа были одинаково отвратительны и пользовались столь дурной славой, что нормальные люди старались обходить это место стороной. Днем на задворках всех этих уличных лабиринтов резали животных, а ночью та же участь постигала случайно или по незнанию забредших сюда жертв разбойников. Чаще всего ими оказывались несчастные провинциалы, ничего не знающие о тайной жизни столицы и ужасах, творящихся на её улицах. Впрочем, сами названия улиц лучше любого рассказчика могли поведать о здешних обитателях: улица Большая Скотобойня, улица Требухи, улица Резни, улица Живодерни...

   Парижане боялись посещать этот район ещё и потому, что поблизости от него находилось здание, вселяющее непередаваемый ужас — «Большой Шатле». Квадратной формы строение с большим двором в середине и двумя башнями, выходившими в сторону пригородов, оно являлось одновременно и мрачной тюрьмой, известной своими пытками и зверствами, и местонахождением там же полицейских и криминальных служб юстиции.

   Чем ближе наша карета подъезжала к конечной точке маршрута, тем невыносимей становилось зловоние, в разы превышающее парижское. Зажав нос надушенным маслом лаванды платочком, я боролась с рвотными позывами, удерживать которые с каждым разом становилось всё труднее и труднее.

   Вскоре впереди показались огромные кованые ворота, возле которых в полосатой караульной будке мирно похрапывал один из охранников, по всей видимости ещё не сменившийся с ночного поста. Судя по обмундированию и двум оранжевым планкам, нашитым на его предплечья, он состоял в чине капрала. Бедняга так устал, что совершенно не отреагировал на шум приближающегося по мощеной улице экипажа. Он не проснулся даже тогда, когда одна из лошадей громко всхрапнула в двух шагах от него, недовольная тем, как сильно при остановке кучер натянул поводья.

   Выслав вперёд лакея, я велела ему растормошить несчастного, для которого сон был, пожалуй, единственной радостью в жизни, с просьбой доложить о моем визите Жюстену де Кресси.

   Имя де Кресси, как оказалось, было хорошо известно каждому в районе Большого и Малого Шатле, и, к моему вящему удивлению, подействовало на спящего поистине магическим образом. Моментально проснувшись, он, резко вскочив и оправив одежду, наставил в нашу сторону мушкет и хриплым со сна голосом потребовал немедленного отчёта о том, кто мы и что делаем на охраняемой им территории.

   Что ж, пришлось сказать ему «правду» о том, что в карете находится невеста его начальника, и что её неожиданный визит носит сугубо личный характер.

   Округлив от удивления глаза, он с минуту тупо смотрел в сторону занавешенного окна, пытаясь сообразить, верно ли он понял услышанное.

   Решив не мучить бедолагу, я откинула в сторону ажурную преграду, позволяя разглядеть себя во всей красе.

   Из дальнейшего поведения караульного я поняла, что ему не часто доводилось видеть столь юного возраста благородных девиц, да ещё оказавшихся настолько безрассудными, чтобы осмелиться появиться в столь внушающем страх месте. Тем не менее в его обязанности входило докладывать обо всех визитёрах, и он, велев нам не двигаться с места, будто у нас был другой выбор, сломя голову понёсся в сторону служебных помещений.

   Не прошло и десяти минут, как он вновь появился во дворе, но Господи, что у него был за вид! Совершенно пунцовый то ли от быстрого бега, то ли от нагоняя, успевший где-то потерять своё оружие, которым ещё совсем недавно угрожал нам, теперь он был сама любезность, когда, подобострастно кланяясь, предложил сопроводить меня внутрь.

   Опираясь на предложенную им руку, я подобрала пышные юбки и осторожно ступила на мостовую. Велев прислуге ждать, я, мысленно прося у Бога помощи в своём благородном деле, направилась к распахнутым дверям, в которых маячила восторженно-удивлённая физиономия моего «жениха».

   Когда до низенького крыльца оставалось не больше трёх шагов, де Кресси, поправляя на ходу тёмно-лиловый камзол, который на фоне мрачного пейзажа смотрелся не менее нелепо, как и моё розовое с оборками платье, выскочил навстречу со словами:

   — Мадемуазель Шанталь, вы здесь, какой сюрприз! Я просто не поверил своим ушам, когда мне доложили о вашем неожиданном визите, — схватив протянутую для поцелуя руку, он впился в неё губами.

   — Надеюсь мой визит не оказался вам неприятен? — я чуть капризно надула губы, готовясь в случае его неудовольствия закатить публичную сцену со слезами и упрёками.

   — Неприятен? Помилуйте, дорогая, ваше присутствие окрасило окружающее уныние яркими красками свежести и весны!

   Описывая свой восторг, он только сейчас заметил, какими глазами уставились на меня все те, кто в этот момент находился во дворе. Недовольно нахмурившись, он бросил беглый взгляд на окна, ни одно из которых в данный момент не пустовало, так как весть о том, что к суровому начальнику приехала невеста, всполошила всех.

   Почувствовав прилив бешеной ревности и желая поскорее скрыть меня от алчущих и похотливых взглядов изголодавшихся по женскому полу самцов, он поспешил ввести меня внутрь, прямехонько в офицерское помещение, которое в данный момент пустовало. Предложив мне присесть на один из относительно прочных стульев, он уселся напротив.

   Словно вытащенная из воды рыба, мой поклонник несколько раз открыл и закрыл рот, явно собираясь с духом для того, чтобы задать не дающий покоя вопрос. Видя эти терзания, я продолжала сидеть молча, предоставляя ему возможность начать разговор первым. В итоге он не выдержал:

   — Мадемуазель, простите, если мои слова покажутся вам странными, но ещё вчера на моё предложение о прогулке вы ответили, что вместе со своими опекунами приглашены на званый обед, а потому наша с вами встреча никак не сможет состояться. И вдруг вы здесь и, насколько я смею предположить, без опекунов и должной охраны... — он растерянно развёл руками, в то же время не без удовольствия бросая беглые взгляды на мою грудь, красиво подчеркнутую кружевным лифом платья.

   Я удовлетворённо вздохнула. Пока всё шло по плану. Само моё неожиданное появление здесь, да ещё и в столь откровенном наряде, было рассчитано именно на то, чтобы сбить с толку и совершенно обезоружить оппонента.

   Притворно улыбаясь и вовсю хлопая «невинными» глазками, я с минуту смотрела прямо на него, а затем, словно превозмогая смущение, выпалила:

   — Я здесь по двум причинам, месье, и одна из них — это вы. Кажется, — тут я томно опустила взгляд и слегка приглушила голос, — вы оказались мне гораздо более небезразличны, чем я думала...

   Выдержав положенную паузу для того, чтобы он успел сообразить, о чём идёт речь, я вновь подняла на него глаза и чуть не расхохоталась над тем глупым выражением, которое приняло его лицо при моём «признании».

   — Шанталь...

   — Ах, Жюстен, по-моему я люблю вас.

***

— Прошу извинить меня, друг мой, но я не могу не выразить своего крайнего неудовольствия тем, как человек вашего положения идёт на поводу у какой-то пигалицы, которая ещё совсем недавно была не чище мусора, валяющегося под ногами. Вы не только не протестуете против её совершенно безумных идей, но ещё и соглашаетесь принять в них самое непосредственное участие! — де Клермонт с ненавистью проследил за краешком розового бархатного платья, исчезнувшего за массивной, обитой железом дверью.

   — Вы удивитесь, мой дорогой, но я вынужден признаться, что успел довольно сильно привязаться к этой, как вы её называете «пигалице». Чего-чего, а здравого смысла в её хорошенькой головке гораздо больше, чем в наших с вами, и если ей непременно понадобился тот бродяга, о котором она прожужжала нам все уши во время вчерашнего ужина, я готов ей его предоставить, лишь бы это не шло вразрез с моими грандиозными планами, осуществление которых целиком и полностью зависит только от неё.

   — Но, друг мой, соглашаясь на эту авантюру, вы автоматически записываете в ряды преступников и нас с вами, — граф искренне не понимал мотивов, движущих сейчас его любовником. Но тот, удивлённо приподняв бровь, с улыбкой заметил в ответ:

   — А кто мы с вами, дорогой, если не преступники? Как по-вашему то, что мы лжём королю, выдавая уличную бродяжку за его родственницу, это не преступление? Поверьте, то что собираемся сделать мы, во много раз хуже и опаснее того, что происходит сейчас. Вы собственными ушами слышали волю короля: он желает, чтобы «принцесса Шанталь» была официально представлена ко двору уже через две недели, и у нас почти не остаётся времени на подготовку, учитывая, что перед этим ей предстоит сдать самый настоящий экзамен — встретиться лицом к лицу со своей «бабушкой», вдовствующей герцогиней д’Одемар. От того, сможет ли Роза убедить старого дракона в юбке в том, что она и есть её внучка, зависит практически весь исход нашего дела. Протекция герцогини в данном вопросе станет гарантом того, что нас ждёт успех. Надеюсь что вы, опытный стратег и игрок в шахматы, сможете оценить предложенную мной гамбитовую ситуацию, когда для того, чтобы возвыситься и получить желаемое, я готов пойти на мелкие уступки той, от которой непосредственно и зависит наш с вами общий успех.

   Потянувшись, насколько это было возможно, в тесном экипаже без каких-либо опознавательных знаков, который они велели остановить чуть подальше от кареты, на которой прибыла их воспитанница, маркиз, для удобства положив ноги на противоположное сиденье и поправив небольшую подушечку за спиной, зевая произнёс:

   — Мой милый, внимательно следите за окнами, важно не пропустить условного сигнала, иначе мы рискуем провалить всё дело.

   Ничего не ответив, де Клермонт с задумчивым видом отвернулся к окну, внимательно глядя по сторонам. Вся эта идея была ему не по душе, но ради собственных амбиций и далеко идущих честолюбивых планов он вынужден был играть навязанную ему унизительную роль. «Но ненадолго, мои дорогие», — мысленно обратился он ко всем сразу. — «Клянусь, что этот "гамбит" ещё ударит рикошетом по всем тем, кто осмелился смеяться надо мной. Я буду искренне наслаждаться каждым мигом мучений, которые обрушу на ваши головы».

***

— Я не ослышался? Вы сказали...

   — Боже! Как же здесь душно! Мне просто необходимо глотнуть свежего воздуха! — не дожидаясь позволения, я, стремительно сорвавшись с места, метнулась к окну и рывком его распахнула. Делая вид, что глубоко дышу, я украдкой поискала глазами стоящий поодаль скромный экипаж. Встретившись взглядом с сидящим в нём пассажиром, я слегка кивнула, подавая условный сигнал. Итак игра началась.

   — Шанталь, — произнёс подошедший де Кресси, всё ещё не верящий в услышанное и отчаянно надеющийся на подтверждение моих слов.

   Ну что ж, раз ему так нужно моё признание, то он его, разумеется, получит. Повернувшись к нему, я положила ручки ему на плечи и, глядя прямо в глаза, произнесла:

   — Да, месье, вы не ослышались. Я только что открыла вам свои чувства и очень надеюсь на то, что вы не посмеётесь над ними.

   — Посмеюсь? Да я вне себя от счастья! Я… — не в силах устоять перед манящим взглядом прекрасных глаз и слегка надутыми розовыми губками, так и зовущих к поцелуям, де Кресси крепко вцепившись в мои плечи, притянул к себе и склонился к моему лицу.

   Видя приближающиеся губы, я зажмурилась от отвращения, молясь про себя, чтобы он принял мою реакцию за смущение и не сорвался с крючка.

   Ближе, ещё ближе...

   От резкого удара дверь распахнулась с такой силой, что, ударившись о стену, едва не слетела с петель. От неожиданности, де Кресси выпустил меня и обернулся.

   «Фуф! Пронесло!» — Я с мрачным удовлетворением наблюдала за тем, как с перекошенным от гнева лицом и с угрожающим видом сжимая в руках трость в помещение влетел маркиз де Розен в сопровождении графа. От внимательного взгляда моего опекуна не ускользнули ни двусмысленная поза, в которой мы перед его приходом находились, ни яркий румянец, неожиданно для меня самой ярко окрасивший мои щёки, добавляя убедительности всей игре. Держа трость наперевес, он бросился к де Кресси:

   — Негодяй! Руки прочь от моей воспитанницы! Вот как вы отблагодарили нас за то, что были приняты в нашем доме!

   — Месье маркиз, вы всё не так поняли...— пытался было оправдаться Жюстен, но ему не дали такой возможности.

   — Позор! И это представитель закона! Что скажет господин де ла Рейни, когда узнает, что вы превратили обитель порядка в бордель? — будучи намного ниже своего противника, маркиз, тем не менее, весьма успешно теснил его, шаг за шагом заставляя отступать к окну.

   — Господа, прошу вас, опомнитесь, — театрально заламывая руки, подала свою реплику я, на что услышала в ответ:

   — Шанталь! Немедленно покиньте это помещение и ждите нас снаружи! Нам с де Клермонтом нужно кое о чём потолковать с этим человеком! — не поворачивая головы, маркиз дал знак графу выдворить меня вон, что тот и поспешил сделать, с превеликим удовольствием вытолкав меня в коридор и захлопнув дверь прямо перед носом.

   Момент был выбран весьма удачно, в это время суток караульных внутри помещений почти не было.

   — Священник, которому я служу, сейчас как раз занят погребальной службой, но очень скоро я ему понадоблюсь, поэтому поспешим. Хватай меня за руку, я поведу, — он уверенно потащил меня вперёд.

   Я, признаюсь, что мысленно подготовила себя к тому, с чем смогу столкнуться в подобном месте, но оказалось, что реальность не идёт ни в какое сравнение с тем, что могло нарисовать воображение неискушенного человека. Если ад и существовал, то поверьте, я видела его сейчас собственными глазами.

   Раньше мне казалось, что на свете нет ничего страшнее смерти, однако для многих узников смерть была лучшей участью, чем заточение в Шатле. Если арестованный был в состоянии заплатить за проживание, его направляли в камеры, где заключенные могли питаться за собственный счет. Эти камеры располагались на первом этаже. Какими бы убогими и грязными они не казались, это всё же было значительно лучше, чем находиться в общей камере на полу, покрытом грязной соломой, куда набивали по сто человек; где жалкие крохи, отдаленно напоминающие еду, выдавались раз в несколько дней и то не всем, и заключенные вынуждены были бороться друг с другом за крошечный комок непропечённого теста.

   От смрада и зловония, царящих здесь, слезились глаза. Ни дневного света, ни воздуха сюда почти не проникало. Пара факелов, установленных в специальных отверстиях в стене, бросали скупой свет в коридор, где прохаживались караульные, которых сегодня, к моему удивлению, мы пока ещё не встретили. Словно прочитав мои мысли, мальчишка шепнул:

   — Этой ночью по приказу начальства было удавлено больше полусотни заключенных, сейчас караульные заняты их погребением.

   Боже! Как подобное вообще возможно? Человеческая жизнь в этих стенах не стоила и ломаного гроша. Ради собственной наживы, для того, чтобы прибрать к рукам выделенные на заключенных деньги, полицейские безжалостно их истребляли, словно это были не люди, а скот.

   Единственное, что не давало мне плюнуть на всё и бежать отсюда сломя голову, это надежда найти Клода, которая становилась всё призрачней по мере того, как мы продвигались вглубь.

   В конечном счете мы остановились возле одной из камер. Темнота не позволяла определить, насколько большой она была. Выпустив мою руку, Арно, прижавшись к решётке, вполголоса позвал:

   — Клод! Клод Люпен, это я, Арно, отзовись.

   Сначала ничего не было слышно, но вот послышались тяжёлый шорох и дребезжание тянущейся цепи, а затем в решётку с внутренней стороны впились чьи-то грязные пальцы, а знакомый и такой родной голос произнёс:

   — Я здесь, Арно. Роза?!.

ГЛАВА 12

— Я вас уверяю, маркиз, что отношусь к вашей воспитаннице со всем уважением и намерения мои, поверьте, самые что ни на есть серьёзные.

   — Замолчите, глупец! Вы и понятия не имеете, о чём говорите. Что вам известно о ней? Знаете ли, кто она? Кем были её родители? Имеете ли представление, почему мы с графом, бросив все свои дела, вынуждены как зеницу ока стеречь и оберегать её от всех и вся? Не знаете? Дорогой мой де Кресси, вам и не вообразить, в какую петлю вы едва не всунули свою голову.

   — Вы говорите загадками, месье. Клянусь, что не понял ни слова из того, что вы только что сказали. Почему желание жениться на мадемуазель Шанталь должно привести к столь печальным последствиям? Разве сбыть её с рук не было бы в первую очередь выгодно для вас?

   — Да потому, несчастный вы человек, что она вовсе не та, за кого все её принимают.

   — Не та? Объяснитесь же, в конце концов! — де Кресси начал терять терпение.

   — Вы действительно хотите это знать? — маркиз уселся на один из стоящих стульев, жестом предлагая де Кресси сделать то же самое. Дождавшись, когда тот сядет, он наклонился вперёд и доверительным шепотом произнёс:

   — То, что я вам сейчас открою, не должно покинуть этих стен, и поверьте, что в данном случае не знать всей правды было бы гораздо полезнее для вашего здоровья. Впрочем, вы сами напросились. Так знайте же, что настоящее имя объекта вашего обожания, шевалье, её королевское высочество принцесса Боравии Шанталь Баттиани, дочь погибшего Максимилиана Первого и Клоранс д'Арси — кузины французского короля, носящей в девичестве титул герцогини д’Одемар. В действительности опекуном Шанталь являюсь не я, а наш августейший монарх Людовик Четырнадцатый.

   — Что?!

***

— Клод! Господи, я не могу поверить. Ты жив! Я до последней секунды была уверена, что негодяй Арно обманул меня!

   Рядом раздалось возмущённое фырканье: мальчишка оскорбился моим недоверием. А что я должна была думать? После всех своих злоключений слепо доверять кому-либо довольно трудно. Впрочем, я рада, что на этот раз ошиблась.

   Дрожащими от волнения руками я сжала ледяные пальцы Клода, желая передать ему хоть немного своего тепла:

   — Клод... — я и не осознавала, что плачу, пока не услышала тихое:

   — Не надо, девочка, не смей, слышишь? Я не стою ни единой твоей слезинки.

   Какая глупость! Он и понятия не имел, как много значит для меня. Правда, сейчас был не самый подходящий момент для откровений, так как здесь в любой момент могли появиться караульные. Нужно было торопиться.

   — То, чего ты стоишь, дружок, мы обсудим позже, — чуть грубовато ответила я. Вытащив из-за корсажа маленький пузырек, я вложила его в руки Клода, придвинувшись совсем близко к решетке и, понизив голос, произнесла:

   — Времени почти нет, поэтому запоминай с первого раза. В этом флаконе экстракт мыльного корня. Набери его в рот, но не глотай. При соприкосновении со слюной он начнёт создавать очень сильную пену...

   Договорить я не успела. В конце коридора, там, откуда мы пришли, послышались тяжёлые шаги солдатских сапог и мужские голоса. Теперь или никогда!

   — Пей! — велела я Клоду и, не обращая внимания на грязь, рухнула на колени возле решётки, безнадежно приведя в полнейшую негодность надетый на мне шедевр портновского искусства, — Нужно, чтобы ты умер, понял?

   Голоса приближались. Повиснув на прутьях решётки, я завизжала, как резаная, привлекая внимание караульных. Уловив краем глаза, как рядом со мной от неожиданности подпрыгнул Арно, я едва не расхохоталась и этим чуть не испортила всё дело. К счастью, мне удалось вовремя собраться и продолжить вопить.

   Не прошло и пары мгновений, как к нам подбежали двое охранников с округлившимися от удивления глазами, безуспешно пытающихся понять, кто я такая, и как здесь очутилась. Сделав вид, что только что их заметила, я заголосила:

   — Слава богу, что вы здесь! Помогите! Этот несчастный умирает!

   По-прежнему ничего не понимая эти двое, тупо переглянувшись между собой, продолжили топтаться на месте.

   — Что же вы стоите? Человек умирает! Позовите врача! Позовите священника! Помогите ему!

   Наконец один из охранников додумался снять с противоположной стены факел и осветить лицо «умирающего». Когда я увидела, в каком плачевном состоянии находится Клод, то в дальнейшем притворстве уже не стало никакой необходимости: подбородок задрожал, а мои рыдания теперь были совершенно искренними. Передо мной был уже не тот старый солдат, которого до смерти боялись головорезы Фонтаны. Покрытый c ног до головы коркой из грязи и засохшей крови, исхудавший донельзя и с заросшим лицом, он представлял поистине ужасающее зрелище. Ввалившиеся глаза напоминали два чёрных колодца, в которые без содрогания и взглянуть было невозможно. Но самым страшным был вид обильной пены, которая, пузырясь, выходила у него изо рта.

   — О Боже! Что это с ним? — воскликнул один из солдат, даже не делая попыток приблизиться, видимо опасаясь, что недуг может оказаться заразным.

   Раздраженная тем, что кроме этих двух болванов никто больше не появился, я удвоила старания и заголосила ещё громче.

   На этот раз меня услышали. Послышался топот множества ног и нас окружила толпа людей.

   — Что происходит? Мадемуазель, что вы здесь делаете? — рядом опустился де Кресси.

   Продолжая рыдать, я бросилась ему на грудь:

   — Ах, Жюстен, какое счастье, что вы пришли! Мне так страшно! Я хотела выйти во двор, но заблудилась и попала сюда. Здесь было очень темно и мне стало страшно. А потом...— продолжала всхлипывать я, всё теснее прижимаясь к мужчине, который всё больше терял голову от подобной близости, — потом я услышала протяжный стон. Тот человек, — я указала пальцем на Клода, — он умолял о помощи, но ему никто не помог. Это так ужасно! Охранники и пальцем не пошевелили, чтобы позвать врача и спасти его. Теперь же он умер, и его смерть на нашей совести.

   — Ну почему же на нашей, дорогая? Он был болен, это вполне естественно для подобного места.

   — Ах, месье, не утешайте меня попусту. Предсмертные хрипы и лицо этого человека будут преследовать меня до самой смерти. Хотя... — приподнявшись с его плеча, я оглянулась на маркиза, стоявшего рядом, мысленно ища его поддержки, а потом, снова переведя взгляд на де Кресси, промолвила:

   — Жюстен, помогите хоть немного облегчить тяжесть на моём сердце. Прошу вас, не откажите в единственной просьбе, с которой я к вам обращаюсь, — мой умоляющий взгляд не позволял ему опустить глаза.

   Всё ещё под впечатлением от откровений, которые ему поведал де Розен, и млея от осознания того, что держит меня в своих объятиях, де Кресси поспешил пообещать:

   — Всё, что пожелаете, мадемуазель, лишь бы осушить ваши слёзы и вернуть улыбку прекрасным глазам.

   Ну что же, момент настал. Глубоко вздохнув, я взмолилась:

   — Господа, я не смогла спасти жизнь этому несчастному, так позвольте мне хотя бы позаботиться о его погребении.

   — Мадемуазель, опомнитесь, он был обыкновенным преступником, которых здесь сотни. Каждый день нам приходится кого-нибудь хоронить, так что не забивайте этим свою хорошенькую головку.

   — Вы неправы, Жюстен. Этот человек умер фактически у меня на руках, и боюсь, что каждую ночь его лицо будет преследовать меня в кошмарах.

   — Она права, шевалье, — поспешил вмешаться де Розен, верно истолковавший мой знак, — ведь в конце концов, это всего лишь пустяк, но только задумайтесь, как много выгоды он может принести, — последние слова он произнёс с лёгким нажимом, намекая на недавно состоявшийся между ними разговор.

   Уж не знаю, любовь ли была всему виной, либо выгода, на которую рассчитывал честолюбивый помощник начальника полиции, но после некоторого раздумья, во время которого он внимательно следил за выражением моего лица, де Кресси коротко велел своим людям:

   — Разбить цепи и отнести умершего к экипажу, на котором приехала мадемуазель. Успокойтесь, сударыня, — обратился он ко мне, — видеть слёзы на вашем прекрасном лице выше моих сил. Служить вашему вы...— он осёкся, поняв, что сболтнул лишнее. Бросив беглый взгляд на возмущённо зашипевшего де Розена, он поспешил исправиться, — служить вам, дорогая, отныне единственное моё желание.

   Так, всё понятно. Маркиз рассказал незадачливому ухажеру о том, кто я на самом деле, и наверняка посулив невиданную выгоду, сумел перетянуть на нашу сторону. Что ж, иметь в союзниках полицейского — не самая плохая идея. В будущем он может оказаться весьма и весьма полезным.

   Взяв де Кресси за руки, я крепко их пожала:

   — Благодарю вас, Жюстен! Клянусь, что никогда не забуду того, что вы для меня сделали. Велите солдатам просто снять цепи, а об остальном позаботятся мои слуги.

   Опираясь на протянутую руку новообретённого союзника, я осторожно поднялась. Поддерживаемая заботливой рукой де Кресси, я в сопровождении ни на шаг не отстающих от нас Арно с де Розеном, осторожно двинулись в сторону выхода.

   Молясь, чтобы наш обман случайно не раскрылся, я поспешила распрощаться с поклонником, решившим проводить меня до самой кареты, и, велев гнать домой, с облегчением откинулась на спинку сидения:

   — Можешь воскреснуть, Клод, — я ободряюще улыбнулась другу, пытающемуся с помощью неизвестно каким образом проникшего внутрь Арно подняться на сидении. — Добро пожаловать на свободу!

***

Этим прохладным осенним вечером, когда почтенные горожане уже давно почивали в своих кроватях, весь аристократический свет Парижа собрался в отеле Сагонь, который располагался на улице Турнелль в доме № 36, принадлежащем знаменитейшей куртизанке Нинон де Ланкло.

   Её литературные вечера уже давно стали синонимом престижа, и каждый уважающий себя дворянин, мечтающий прослыть человеком образованным и следующим моде, считал своим непременным долгом посетить очередной организованный ею приём, где мог получить возможность одним из первых услышать новую остроумную басню, вышедшую из-под пера Жана де Лафонтена, или отрывок нового шедевра, написанного придворным композитором Жан-Батистом Люлли.

   К услугам тех, кого искусство интересовало в гораздо меньшей степени, были отведены отдельные столики, за которыми они могли скоротать вечер в приятной компании единомышленников за карточной игрой. Баталии, разыгрывающиеся за такими столиками, нередко приводили к краху и потере состояния одних, и к обогащению других.

   Для тех же, кого в равной степени не интересовали ни поэзия, ни карты, предоставлялась возможность пофлиртовать во время танцев с хорошенькими гостьями хозяйки, в которых, к счастью, никогда не было недостатка.

   Сегодня, по обыкновению обходящая гостей хозяйка салона, была хороша, как никогда. Голубоглазая брюнетка, в свои пятьдесят девять лет имеющая прекрасный цвет лица без единой морщинки и роскошные волосы без всякой седины, по-прежнему считалась одной из самых красивых и желанных женщин своей эпохи. С восхитительными зубами и очаровательной улыбкой, Нинон держалась с необыкновенным благородством обладая поразительной грацией манер. Бывшая куртизанка, обладающая баснословным состоянием, она никогда не дарила свою любовь за деньги, принимая в подарок лишь цветы. Руководствуясь чувствами, а не расчётом и корыстью, она в свое время отвергла предложение самого кардинала Ришелье, который однажды предложил в качестве оплаты за проведённую с ней ночь пятьдесят тысяч франков, гордо заявив в ответ: «Я отдаюсь, но не продаюсь, ваше Высокопреосвященство!»

   Будучи высокообразованной женщиной, она уже давно снискала славу главного критика парижского высшего общества, которое откровенно побаивалось острот прекрасной куртизанки. Поговаривали, что сам Людовик XIV, которому подробно докладывали о всевозможных событиях в его королевстве, частенько интересовался: «А что сказала по этому поводу Нинон?»

   И даже тогда, когда мадам де Ментенон, желая угодить королю, предложила ей место при дворе, «царица куртизанок» просто ответила: «При дворе надо быть двуличной и иметь раздвоенный язык, а мне уже поздно учиться лицемерию...» Позднее эту фразу не цитировал разве что немой.

   Заметив сидящего в стороне от остальных симпатичного молодого человека, лениво поигрывающего кисточкой, свисающей с перевязи, Нинон, подхватив с подноса наполненный вином бокал, игривой походкой подошла к нему:

   — Дорогой де Ламмер, вы снова скучаете? Неужели столь блестящее общество, собравшееся нынче вечером, не способно развеять вашу хандру? — изящным жестом она протянула ему бокал, который он поспешил одним залпом опрокинуть в себя, чем вызвал лёгкий смех хозяйки:

   — Ну же, дорогой Ренард, поделитесь со старым другом своими невзгодами. Отчего столь знатный и привлекательный молодой человек выглядит так, будто выпил целую бочку уксуса? Хотя нет, дайте я угадаю... Готова побиться об заклад, что ваша матушка снова подняла вопрос о женитьбе. Я права?

   Два ярко-красных пятна выступивших на щеках графа, лучше любых слов подтвердили её догадку. Когда-то они были любовниками. Покоренная красотой и пылкостью тринадцатилетнего Ренарда, Нинон взяла на себя обучение юноши таинственной науке любви.

   Вскоре под чутким руководством своей непревзойденной наставницы юноша настолько вошел во вкус, что принялся испытывать чары соблазнителя на всех представительницах женского пола, какие только имели счастье встретиться на его пути. Десятки рогоносцев-мужей и не подозревали, что в то самое время, когда они мирно почивали в своих постелях, их дорогие женушки сладострастно постигали таинство любви в объятьях юного искусителя.

   Несмотря на прошедшие годы и уже давно прекратившуюся любовную связь, Нинон и Ренард де Сежен смогли остаться друзьями. Ей одной он доверял свои секреты и не стеснялся спрашивать совета, зная, что всегда может рассчитывать на её помощь. Вот и сейчас, после очередного разговора с матерью, которая поставила ему просто невыносимые условия, он не нашел ничего лучшего, как прийти сюда в надежде получить совет от бывшей наставницы.

   — Мадам, я больше не могу! Она просто не оставила мне выбора, требуя, чтобы я объявил свою невесту в течение месяца, иначе...— договорить ему не дали.

   Заметив отсутствие любезной хозяйки, мнение которой он непременно желал бы услышать, месье де Лафонтен, оглядываясь, провозгласил:

   — Моя дорогая Нинон, идите-ка скорее к нам! Я собираюсь прочитать вам отрывок из своего нового произведения «Поэма о хинном дереве», и очень хочу узнать ваше мнение о нем.

   — Просим, просим, — скандировали присутствующие, с любопытством уставившись на хозяйку, любезничающую с молодым графом де Ламмер.

   Нинон не оставалось ничего другого, как подчиниться требованию гостей. Потрепав Ренарда по плечу, она успела шепнуть ему пару слов, прежде чем поспешила к ожидающему её баснописцу.

   Ренард скрипнул зубами. Нинон пригласила его навестить свой будуар после ухода гостей. Проклятье! Любовные утехи — последнее, что могло его сейчас интересовать. Его карточные долги, которые матушка отказалась оплатить, грозили обернуться настоящей катастрофой. Единственное, что могло спасти его от бесчестья, женитьба на богатой наследнице, часть приданого которой пошла бы в счёт уплаты долга.

   Подобное невероятно претило ему. Несмотря на распутный образ жизни, он в свои двадцать лет всё ещё оставался в душе романтичным юношей, тайно грезившим о чистой, ничем не запятнанной любви, издавна воспеваемой великими трубадурами, труверами и менестрелями.

   Его сводный брат Патрис был таким. Именно он каждый вечер перед сном рассказывал маленькому Ренарду увлекательные истории, в которых рыцари бились на турнирах за любовь прекрасных дам и непременно были вознаграждены за свои героические поступки.

   Патрис... Сколько он себя помнил, старший брат всегда был рядом, готовый в любую минуту прийти на выручку. А как ему за всё отплатил Ренард? Он предал его! Испугавшись дуэли, поддавшись уговорам матери, он ради спасения собственной трусливой шкуры и проклятого графского титула подставил собственного брата, единственного, кто был всегда по-настоящему добр к нему.

   Превратившись в изгоя, Патрис вынужден был бежать, и вскоре пришла весть о его кончине от рук берберов, захвативших торговый корабль, на котором он плыл к берегам Кипра.

   Весть о смерти брата едва не убила Ренарда. Угрызения совести лишили аппетита и сна. Краски жизни потеряли свой цвет, всё стало серым и унылым. Как же он сожалел о том своём поступке. Как мечтал повернуть время вспять и никогда не отпускать брата на ту злосчастную дуэль.

   Титул… Плевать он хотел на титул и обязанности, которые возлагались на плечи его обладателя! Он не хотел ничего, кроме того, чтобы избавиться от неумолкающего, днями и ночами преследующего его голоса совести и гнетущего чувства одиночества, поселившихся с тех пор в его сердце.

   Бросив взгляд по сторонам и заметив томные улыбки дам, предназначенные только ему, он брезгливо передернул плечами. Как же он ненавидел их всех — сегодня улыбающихся ему, а завтра нашедшим новый объект для обожания. Щелчком расправив манжету на рукаве, он резко поднялся и, не удосужившись попрощаться с хозяйкой салона, стремительно покинул помещение.

   Выйдя на воздух, он глубоко вздохнул. Времени, отпущенного кредиторами, оставалось всё меньше. Нужно было непременно на что-то решиться. Вот только на что?

ГЛАВА 13

Нет, это абсолютно никуда не годится! — при звуках ставшего уже ненавистным голоса я готова была взвыть.

   Господи! Ну почему вместо двух совершенно невыносимых и ударяющихся в панику по любому поводу покровителей мне не досталась женщина, пусть даже всего одна?

   По мере того, как назначенная дата приближалась, наш дом стал больше напоминать лечебницу для умалишенных. Де Клермонт, вечно всем недовольный, критиковал каждый мой шаг, чем приводил в полнейшее отчаяние позабывшего сон де Розена, из последних сил пытавшегося привить мне светские манеры и аристократический лоск.

   Наряды, по мнению графа, были недостаточно роскошны, мои манеры — недостаточно благородны, походка больше подошла бы солдату, шагающему по плацу, а присутствие раненого Клода и затесавшегося в нашу компанию Арно, вечно сующего повсюду свой любопытный нос, так вообще выводили из себя.

   Можно не сомневаться, что если бы дом принадлежал де Клермонту, а не маркизу, нас бы уже давно вышвырнули на улицу без лишних церемоний. Сейчас же, скрепя сердце, он вынужден был мириться с нашим присутствием, тем не менее пользуясь любым поводом, чтобы высмеять или же в пух и прах раскритиковать всё, что бы я ни делала.

   Маркиза, принимавшего всё близко к сердцу, его насмешки приводили в бешенство, отчего он с удвоенным рвением принимался за дело. Страх перед разоблачением лишал его сна и аппетита. Постепенно его тревога и нервозность стали передаваться и мне. И вот, когда до визита в дом герцогини д’Одемар оставался всего один день, я не выдержала. Причина оказалась на удивление банальной: недобросовестные работницы швейного салона, занимающиеся обновлением моего гардероба, перепутали заказы, и к новому жемчужно-серому платью, в котором я должна была предстать пред светлые очи своей «бабушки», вместо белоснежных перчаток, идеально дополнявших весь ансамбль, прислали бежевые.

   В маркиза, и без того бывшего на взводе, словно бес вселился. Он кричал, ругался, крушил всё подряд, грозился спустить со всех три шкуры. Масла в огонь подливала издевательская усмешка де Клермонта, которую он и не думал ни от кого скрывать.

   Решив, что если немедленно не сменю обстановку, то непременно взорвусь, я, схватив злополучный пакет, вызвалась самолично отнести его в салон. Но тут возникла новая проблема в лице постепенно идущего на поправку Клода, который категорически запретил покидать пределы дома, ссылаясь на то, что меня на каждом шагу могут подстерегать разного рода опасности.

   Спорить с ним мне не хотелось, но и сдавать своих позиций я тоже не собиралась, а потому договорившись с одной из горничных, чтобы она одолжила мне свою одежду и держала мой уход в тайне, я в сопровождении вездесущего и прилипшего как пиявка Арно отправилась в квартал Маре, где располагался салон модной одежды мадам Монблан.

   Боже, как же я давно нигде не гуляла! Прожив много месяцев в особняке маркиза, я почти не имела возможности ознакомиться с этой частью Парижа, где обитал его аристократический свет.

   Разнообразные по красоте и стилю отели, представляющие собой особый тип городского особняка с собственным садом и гаражом для карет, здесь соседствовали с обычными домами, не имеющими собственных ворот и выходящими прямо на улицу. Трудно представить, что на этом месте когда-то было одно сплошное болото, которое было осушено в XIII веке членами Ордена тамплиеров.

   Абсолютно всё — от роскошных домов до богато украшенных карет со скороходами и портшезов — буквально кричало о социальном статусе обитающих в квартале Маре людей.

   Радуясь, что выгляжу незаметно, я, пониже опустив капюшон простого коричневого плаща из грубой шерсти и прижав обеими руками к груди свёрток с перчатками, не спеша шла по мостовой, стараясь получше разглядеть местные достопримечательности. Арно я велела держаться чуть поодаль, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Но вдруг, на мою беду, произошло нечто из ряда вон выходящее. Запряженная четвёркой вороных лошадей карета, резко выскочив из-за угла, не снижая скорости понеслась прямо в мою сторону. Я бы и рада была немедленно убраться с их пути, но как назло, каблучок моего башмачка застрял в выбоине между камнями мостовой, и освободиться оказалось непростым делом. Дёргая ногу, я молилась о том, чтобы успеть отскочить раньше, чем громадные зверюги затопчут меня насмерть, но, кажется, мои мольбы не были услышаны, освободиться никак не получалось. Смирившись с тем, что смерть неизбежна, я крепко зажмурилась, не желая встречаться с ней лицом к лицу, и зашептала: «Отче наш, иже еси...»

   Какая- то неведомая сила сбила меня с ног, увлекая в сторону от пронесшегося на полном скаку экипажа, возница которого делал тщетные попытки остановить неожиданно понесших лошадей.

   Больно ударившись спиной и на миг оглушенная, я не сразу поняла что произошло. Лишь почувствовав на себе какую-то тяжесть и прикосновения, я, дрожащей рукой откинула упавший на лицо капюшон и приоткрыла глаза.

   Сначала из-за мелькающих перед глазами искр я не смогла толком ничего разглядеть, но вот картинка стала проясняться, и я, к своему стыду, начала осознавать, что лежу на мостовой, придавленная мужским телом, а на меня уставились два кобальтово-синих глаза его обладателя.

   — Т-ты в порядке? — приятного тембра голос слегка дрожал, когда говоривший провёл ладонью по моему лицу. Его белое как мел лицо выражало сильнейшее потрясение.

   Вокруг начала собираться толпа зевак, с удовольствием делящихся своими впечатлениями от случившегося. Из доносящихся до меня обрывков фраз я поняла, что если бы не отменная реакция и героизм моего спасителя, в этот самый миг проходившего мимо, я была бы уже на полпути к праотцам.

   — Роза, ты цела? А я от страха чуть Богу душу не отдал, — энергично работая локтями и умудряясь при этом обчищать карманы ничего не подозревающих зевак, остановившихся поглазеть на происшествие, ко мне подлетел Арно. Несмотря на строжайший запрет маркиза называть меня как-то иначе, чем Шанталь, мальчишка по-прежнему обращался ко мне по имени, которое дал мне Фонтана.

   — Уверен, что богу? — проговорила я, давая понять, что видела его манипуляции и не одобряю их.

   Пойманный с поличным, никак не избавившийся от прежних привычек мальчишка густо покраснел и, что-то смущённо пролепетав, протянул руки, чтобы помочь мне подняться, чем немало смутил незнакомца, не особенно торопившегося освободить меня от своего веса.

   Похоже, до него только сейчас стала доходить вся двусмысленность создавшейся ситуации. Поднявшись, он потеснил насупившегося Арно и галантно подав мне руку, помог подняться. Почувствовав себя ущемленным, Арно, подхватив с мостовой упавший сверток, поспешил всунуть его мне в руки, тем самым разорвав несколько затянувшееся рукопожатие незнакомца:

   — Роза, пойдём, а то, чего доброго, опоздаем. Ох и влетит же нам потом от маркиза!

   С трудом разорвав зрительный контакт, установившийся со спасителем, я растерянно перевела взгляд на мальчишку:

   — А?.. Да, ты прав, — прижав сверток с перчатками к груди, я, отчаянно зардевшись, пролепетала, — Спасибо вам за всё, месье! Боюсь даже представить, что стало бы со мной, если бы не вы.

   — Я ничуть об этом не жалею, Роза. Вас ведь так зовут? — незнакомец не отрывал жадного взора от моего лица, чем немало смущал меня. Я чувствовала, как густой румянец заливает щёки, и, пожалуй, впервые испытывала от этого невероятное удовольствие.

   — Д-да, я.. меня зовут Розой, — от столь пристального взгляда я стеснительно потупилась, крепче прижав к себе свёрток, отгородившись им, как щитом. Чувствуя себя полнейшей дурочкой, я, обычно весьма бойкая на язык, теперь лепетала какой-то бред.

   — Вы служите у маркиза? Могу я узнать его имя? — в отличие от меня, незнакомец довольно быстро пришёл в себя и теперь весьма активно пытался воспользоваться ситуацией...

   «Минуточку, что он говорил о маркизе? С чего он взял, что я кому-то служу?»

   Ничего не понимая, я посмотрела вниз и чуть не расхохоталась. До меня дошло, почему он так решил. В связи с треволнениями я совершенно забыла, что на мне была одежда из грубого полотна тускло коричневого цвета, принадлежащая одной из горничных, так что не было ничего удивительного в том, что он принял меня за служанку.

   Сказать ему правду или подыграть? Впервые мне было не всё равно, что обо мне могли подумать. Но с другой стороны, сам-то он кто такой? Почему его так интересует, кому я служу? Я внимательнее пригляделась к нему, стараясь не упустить ни единой мелочи.

   Это был молодой человек лет двадцати, среднего роста и довольно худощавого телосложения. Тонкие черты привлекательного, хотя и несколько изнеженного лица, были красиво оттенены изящными завитками парика из натуральных волос тёмно-пепельного цвета, говорившего о довольно высоком статусе его обладателя. Изысканная, местами даже роскошная одежда и шляпа с плюмажем, украшенная драгоценной брошью, лишь подтверждали мою догадку о том, что молодой человек относился к знатному сословию. Каков, в таком случае, шанс, что он не знаком с де Розеном?

   Решив не рисковать, я приняла решение не раскрывать своего инкогнито, а продолжить изображать из себя простушку.

   — Имя маркиза? Зачем оно вам, месье? Сами-то вы кем будете? — подозрительно прищурилась я, на всякий случай делая шаг назад.

   Похоже, сложившаяся ситуация смущала не меня одну. Зардевшись от каких-то своих тайных мыслей, мой спаситель изящным жестом стянул с головы шляпу и, легко поклонившись, эффектно подметая перьями землю, произнёс:

   — Ох, простите мою грубость. Случившееся сильно выбило меня из колеи, заставив растерять свои манеры и забыть представиться. Я — Ренард де Сежен, граф де Ламмер, мадемуазель. Надеюсь, этого достаточно для того, чтобы развеять ваше недоверие?

   Граф де Ламмер? Ну и дела...

   Сказать, что я была удивлена, это ничего не сказать. Имя молодого графа не было на слуху разве что у абсолютно глухого или же совершенно дремучего провинциала, едва ступившего в столицу и не успевшего узнать об очередной победе юного повесы.

   Получив от опекунов позволение изредка присутствовать на воскресных мессах, я успела достаточно наслушаться о его похождениях из уст тех, кого этот дьявол в ангельском обличье успел соблазнить. Самым же странным было то, что прекрасные грешницы, шепотом делившиеся друг с другом интимными подробностями тайных встреч под обличающую речь проповедника, ничуть не сожалели о случившемся, вздыхая лишь о том, что подобная встреча вряд ли когда-нибудь повторится, потому что молодой граф никогда не проводил дважды ночь с одной и той же женщиной, предпочитая завоёвывать новые, более неприступные крепости.

   Вы спросите, к чему я всё это вам рассказываю? А к тому, чтобы у вас появилась возможность понять мои чувства, когда я услышала это ставшее уже почти нарицательным имя, которое смело можно было ставить в один ряд с легендарным доном Хуаном Тенорио, Робертом Дьяволом или же Обри Бургундцем. Поговаривали, что самая великая куртизанка современности Нинон де Ланкло, самолично давала уроки куртуазной любви и соблазнения юному де Ламмеру.

   Молчание чересчур затягивалось. Граф ждал моего ответа, нетерпеливо похлопывая шляпой по ноге, ничуть не заботясь о том, что роскошные перья могут поломаться. Что ж, не стоило заставлять его ждать, тем более что на мне был весьма подходящий случаю наряд...

   — Ох, простите, вашество, что сразу не признала в вас такого благородного господина. А всему виной потрясение, выбившее последние мозги из моей бедной глупой головы, — я так усердно принялась копировать говор обитательниц парижского дна, что не сразу заметила удивление, граничащее с восхищением, появившиеся на лице Арно. Услышав «родную» речь, да ещё из моих уст, он пришел в неописуемый восторг. Его реакция придала сил, и я с удвоенным рвением принялась ломать комедию:

   — А служу я высокородному господину маркизу де Бульону, который дал мне очень важное поручение. Вы уж простите, господин хороший, но опаздывать мне никак нельзя. Хозяева-то мои люди почтенные и строгие, они ведь не поймут, что я замешкалась оттого, что говорила с таким знатным господином, а сразу же велят выпороть.

   Неся весь этот бред, я, по-прежнему прикрываясь спасительным свертком, шаг за шагом отступала назад.

   Само собой разумеется, что никакого маркиза де Бульона, равно как и маркиза де Супа и графа де Гарнира в реальности не существовало, и очень скоро мой новый знакомый наверняка это поймёт. Так что было самое время делать ноги. Ища пути отступления, округлив глаза, я с деланным ужасом уставилась через его плечо и заорала, как резаная, стараясь привлечь как можно больше внимания:

   — Караул! Грабят! Люди добрые, посреди дня такое творится!

   Реакция моего спасителя была вполне предсказуемой. Приняв мои вопли за чистую монету, он резко обернулся, решив, что грабят именно его. Этого оказалось достаточно, чтобы я со всех ног припустила в сторону салона, до которого, как я успела заметить, оставалось не более десятка шагов.

   Влетев внутрь и чуть не сбив с ног двух выходящих почтенных матрон в шелках и перьях, окинувших меня уничтожающими взглядами, я, укрывшись за портьерой, наблюдала за тем, как молодой граф де Ламмер носится туда-сюда по площади, выискивая среди набежавшей толпы улизнувший предмет своего внимания. Его цепкий взгляд ощупывал каждый уголок, каждую витрину, словно чувствуя, что я где-то совсем рядом.

   Он остановился возле входа в салон, в нескольких шагах от того места, где я затаилась, заставляя меня уже всерьез волноваться что он войдёт внутрь, когда внезапно на противоположной стороне улицы он заметил неловко прячущегося за небольшим лотком с имбирными пряниками Арно.

   Это было хитростью. Никто в Париже не мог так ловко прятаться, как этот мошенник, и то, что он сразу же попался на глаза де Сежену, говорило лишь о том, что именно этого эффекта он и добивался. Заметив, что граф направился в его сторону, Арно, нарочно отставая, побежал в сторону, противоположную той, в которой мы проживали.

   Можно было не сомневаться, что мальчишке беспрепятственно удастся увести преследователя подальше, а значит у меня было достаточно времени на то, чтобы обменять злосчастные перчатки.

   Благополучно вернувшись домой и умудрившись незаметно проскочить в свою комнату, я, припомнив последние события, со смехом повалилась на кровать. Растерянное лицо расфуфыренного повесы всё ещё стояло перед глазами. Вернувшийся через два часа Арно, самодовольно улыбаясь, рассказал, как в поисках меня заставил молодого графа прочесать полгорода. Ха, он-то, поди, уже настроился на лёгкую добычу, а тут вдруг такой конфуз.

   Появление служанки с приглашением от маркиза спуститься к ужину отвлекло меня от мыслей о прекрасных синих глазах и заставило сосредоточиться на своей роли.

***

— Наконец-то! Я уже, грешным делом, подумала, что вы решили навсегда покинуть родные стены, заставив меня одну расхлёбывать заваренную вами же кашу, — за бравадой матери явно угадывался страх, что он действительно оставит её одну.

   О, с каким же удовольствием он сделал бы это, чтобы хоть раз заставить её почувствовать весь тот ад, в котором он по её милости варился уже столько лет. Но не мог. Бросив шляпу прямо на пол и ничуть не заботясь о её дальнейшей судьбе, Ренард устало опустился на оттоманку, обитую голубым шёлком, и, откинувшись назад, с блаженным стоном вытянул ноги.

   Да, что и говорить, побегать ему сегодня пришлось немало. Незнакомка как сквозь землю провалилась. Что-то такое было в той девушке, что заставляло его раз за разом бросаться к каждому коричневому плащу, встреченному по дороге, и разочарованно отступать, когда вместо блестящих, горящих вызовом изумрудных глаз сталкивался с изнемождённым, потухшим взглядом его обладательницы. Ни одна из встреченных женщин даже отдалённо не обладала той гипнотической красотой, которая сразу же приковывала к себе внимание, заставляя учащённо биться сердце при одном только воспоминании о розовых губках и золотистых локонах, выбившихся из-под капюшона.

   Напрасно родовая гордость нашептывала, что не подобает человеку его статуса настолько увлекаться простой служанкой, чтобы, позабыв обо всём на свете, разыскивать её по всему городу. Ренард попросту велел ей замолчать. Это того стоило. Хотя бы просто для того, чтобы сообщить красавице, как безумно идёт ей имя Роза. Да она сама была подобна этому цветку — такая же невыносимо прекрасная и недоступная. Как же она провела его! Как последнего мальчишку.

   Ничего, не долго пташке избегать его силков. Он не прекратит поисков, пока не найдёт этого... как она его назвала... маркиза де Бульона. Имечко-то какое! Да, он найдёт и хозяина, и его прекрасную служанку, а потом...

   Мечтательная улыбка появилась на его губах, когда он представил прекрасную Розу в шелках и драгоценностях, которыми осыплет её с головы до ног. Юная богиня… Ей он готов был поклоняться до последнего вздоха. А ещё...

   — Ренард! Как ваша мать, я требую уважения к себе и не потерплю, чтобы вы и впредь игнорировали мои просьбы, — как всегда, вдовствующая графиня была озабочена лишь собственными желаниями, ничуть не считаясь с мнением окружающих. — Мясник и булочник имели наглость заявить, что больше не станут давать нам продукты в долг. Зеленщик требует денег немедленно. Не удивлюсь, если на днях забастует и молочник. И что прикажешь мне тогда делать?

   Улыбка померкла на губах юного графа. Не желая портить спорами настроение ни себе, ни матери, он, сославшись на усталость, коротко кивнув, молча поспешил в свои покои.

   Да, в одном мать была права: так больше продолжаться не может. Если бы речь шла о нём одном, то он не моргнув глазом послал бы всех и вся к чертям собачьим. Но, к сожалению, он был не один. Целый штат прислуги, полагающейся по статусу, целиком и полностью зависел от него, не говоря уже о материнских капризах...

   Решено! На ближайшем балу он выберет себе невесту, и гори оно всё синим пламенем. С помощью денег жены он сможет поправить своё кризисное положение. Ну а кроме того... — Тут он невольно улыбнулся, вновь припомнив яркий блеск изумрудных глаз. Прекрасная Роза достойна всего самого лучшего, и он даст это ей.

   Чёрт, где искать этого треклятого маркиза де Бульона?

ГЛАВА 14

Осторожно ступив на мостовую, я чуть откинула капюшон подбитого мехом плаща и огляделась. Привратник, по приказу маркиза отправившийся докладывать о нашем визите, оставил массивные ворота запертыми. С внезапно сковавшей меня робостью я осторожно приблизилась к ним и, крепко вцепившись в холодные прутья царапающие пальцы, с тревогой и волнением уставилась на величественное строение полускрытое роскошным парком, вход в который охраняли многочисленные статуи древнегреческих богов и богинь.

   В ушах, словно из густого тумана прозвучал смутно знакомый мелодичный женский голос: «Шанталь, милая, вернись в карету. Не подобает принцессе крови простаивать у ворот, как простой крестьянке. Бабушка давно ждёт нас...»

   Этот голос из прошлого... Я и не думала, что когда-нибудь вновь услышу его. Он принадлежал моей матери. Мама...

   — Шанталь, будьте любезны вернуться в экипаж, герцогиня ждёт нас, — слегка каркающий от простуды голос маркиза вернул меня к действительности.

   Да, он прав, не стоит тянуть, пора вернуть себе свою настоящую жизнь.

   У многих посетителей, впервые оказавшихся неподалеку от замка Одемар, создавалось впечатление, что это архитектурное сооружение имеет миниатюрные размеры. Однако это было лишь иллюзией, которая возникала из-за того, что фасад здания специально был сделан непривычно узким. Высота особняка, внутренний двор и многочисленные постройки, входящие в ансамбль, моментально ввергали в шок любого, вплотную приблизившегося к уютному и аккуратному замку, который поэты современности в своих одах наперебой называли дворцом.

   Невероятное по красоте строение, принадлежащее семье д'Арси, напоминало своей позднеренессансной архитектурой Люксембургский дворец в Париже. Это объяснялось тем, что замок проектировал сам Саломон де Брос, ещё до того, как стал настолько знаменит, что ему было доверено создать дворец, достойный самой королевы Марии Медичи, бабушки нынешнего короля, поселившейся в нём после того, как была официально удалена от двора собственным сыном — королём Людовиком XIII.

   В лучах скупого утреннего солнца, решившего скрасить последние осенние деньки, построенный из белого песчаника особняк ослеплял своей торжественной белизной.

   Проехав весь парк, карета остановилась у подъездной аллеи, где нас уже дожидались четверо чуть запыхавшихся от быстрого бега лакеев. Почти синхронно склонившись в почтительном поклоне, они молча препроводили нас в святая святых.

   Подобрав юбки своего роскошного наряда, я сделала первый шаг внутрь... И всё, как в цветном калейдоскопе — любимой игрушке де Розена, завертелось перед глазами.

   Да, я помнила это место именно таким, каким оно предстало сейчас перед моими глазами. Тот же любимый герцогиней благородный серый цвет, присутствовавший во всём убранстве замка, та же роскошная посеребренная парадная лестница, ведущая на верхние этажи, те же бархатные портьеры...

   — Вот и вы, господа. Добро пожаловать в мою скромную обитель, — из дверей гостиной величественно выплыла женщина, при взгляде на которую резко подпрыгнуло и отчаянно забилось сердце.

   Бабушка… Сны, преследующие меня на протяжении всего детства, обрели знакомые, вполне осязаемые очертания. Почти забытое лицо, изборожденное глубокими морщинами, и такие знакомые добрые зелёные глаза, помутневшие и потерявшие свой блеск из-за пролитых слёз по умершим родным...

   Глядя на неё сейчас, я мысленно складывала воедино все части головоломки, долгие годы казавшейся мне неразрешимой. А ответ, оказывается, всегда был на поверхности, нужна была сегодняшняя встреча, чтобы расставить всё по своим местам.

   Несмотря на свой невысокий рост, Арабелла д'Арси своим величием подавляла любого, имевшего несчастье стоять перед ней. Я увидела, как напрягся маркиз. Сегодня ему придётся в одиночку сражаться со «старой драконихой», как её окрестила людская молва.

   Граф де Клермонт, абсолютно уверенный в провале всей затеи, в самый последний момент категорически отказался сопровождать нас, объясняя это тем, что не желает быть в числе тех, кого пожилая мадам взашей вытолкает из своего дома.

   Бесконечные споры, участившиеся в последнее время, внесли раскол в многолетние отношения моих «опекунов». Потерявший терпение маркиз, несмотря на простуду, так не вовремя возникшую и грозившую сорвать все планы, принял решение сопровождать меня один, не преминув перед отъездом распорядиться, чтобы к нашему возвращению граф навсегда покинул его дом.

   Де Клермонт был в шоке. Не такой реакции он ожидал от всегда мягкого, как воск, маркиза. Неизвестно откуда появившаяся твёрдость сквозила в каждом слове и жесте де Розена, безапелляционным тоном заявившего, что не желает больше мириться с присутствием рядом с собой человека, не верящего в него и не уважающего его мнения. Не обращая внимания на вопли опального фаворита, он подхватил меня под локоток и, более не оборачиваясь, сопроводил до самой кареты.

   В пути, предугадывая любые расспросы, он категорически запретил мне упоминать при нём имя графа:

   — Не надо, милочка, не стоит. В любом, самом важном деле половина успеха зависит от тех, кто верил в тебя, поддерживал...— он задумчиво откинул шёлковую занавеску и выглянул в окно. — Клермонт ни во что не ставит ничье мнение, кроме своего собственного. Признаюсь, мне уже давно следовало выставить этого проходимца вон, но я всё как-то не решался. Теперь же, милая моя Шанталь, благодаря тебе всё в нашей жизни изменится, я верю в это. Будем же держаться вместе ради той цели, к которой мы так упорно шли все эти долгие месяцы. Знай, что ты можешь целиком и полностью рассчитывать на мою поддержку. У тебя всё получится, не сомневайся в этом. Просто будь сама собой и не забывай обо всех уроках, что получала от меня в последнее время.

   Он похлопал меня по сложенным на коленях рукам, а мне стало жаль его. Хотелось обнять и утешить словами, способными вселить уверенность, в этого маленького, но, как оказалось, такого славного и сильного духом человечка.

   Как получилось, что я, совершенно не осознавая этого, безнадежно привязалась к этому снующему повсюду сгустку энергии? Желание довериться ему, рассказать обо всех возникших догадках ослепляло, но пока было ещё не время. От того, каким он покажет себя на сегодняшней встрече, будет зависеть степень моего доверия, которое ему ещё предстояло заслужить.

   Под тяжелым испытующим взглядом, которым нас окинули, я грациозно опустилась в глубоком реверансе, в то время как де Розен, согласно придворному этикету, трижды подмёл перьями своей шляпы мраморный пол.

   Коротко кивнув, пожилая дама повернулась к нам спиной и, шелестя юбками, прошествовала назад в гостиную, молча предлагая нам следовать за ней. Переглянувшись между собой, мы прошествовали в роскошно обставленное просторное помещение

   С тщетно скрываемым усилием опустившись в одно из обитых серебристой парчой кресел, она жестом пригласила нас сесть, дав распоряжение горничной принести ставший уже популярным, но совершенно не любимый мной горячий шоколад.

   — Итак, маркиз, — тон её голоса был таким ледяным, что я невольно поёжилась, — из полученного письма я заключила, что вам удалось сделать невозможное — разыскать мою погибшую и много лет горько оплакиваемую внучку. Это она? — не поворачивая головы в мою сторону, она сверлила взглядом моего спутника.

   Судя по всему, герцогиня ни капли не сомневалась в том, что мы — очередные аферисты, пытающиеся выдать себя не за тех, кем являемся, в надежде сорвать куш в виде баснословно огромного наследства д'Арси.

   — Да, мадам, — несмотря на прилагаемые усилия, голос маркиза дрожал. Впрочем, он догадался скрыть дрожь за надрывным кашлем, извинившись перед хозяйкой за своё не совсем блестящее самочувствие.

   Медленно, пус (=дюйм— старин. фр. мера длины) за пусом, она оглядела меня с головы до ног, не упуская ни единой подробности. Возможно, кого-то другого и смутил бы столь пристальный взгляд, но только не меня, с каждой минутой только обретающей уверенность в своих силах. Молча я ждала её вердикта.

   — Гм, ну что же, определённого сходства вам, конечно, добиться удалось...— тут она сделала многозначительную паузу, а затем продолжила, — но вынуждена разрушить ваши мечты. Это, — она небрежно махнула в мою сторону, — не Шанталь!

   Тяжёлый вздох мгновенно растерявшегося де Розена вывел меня из того состояния шока, в который ввели слова бабушки.

   Подумать только! Она даже не соизволила дать мне шанса, а сразу же вынесла приговор.

   Я смотрела на такое знакомое и любимое лицо, и не понимала её реакции. Готова допустить, что в течение долгих лет ей раз за разом приходилось переживать разочарование всякий раз, когда в её доме появлялись люди, утверждающие, что знают местонахождение её внучки, но я — не они! Я — это я, и не позволю отмахнуться от себя, как от ненужной вещи.

   Поникший маркиз, понявший всю бесполезность споров со старой герцогиней, принялся, бормоча извинения за беспокойство, подниматься в кресле с твёрдым намерением откланяться, но я жестом велела ему вернуться на место. Злость на обстоятельства придавала мне сил. Вцепившись для опоры в подлокотники кресла, в котором сидела, я, чуть наклонившись вперёд, так же, как ещё совсем недавно делала это она сама, немигающим взглядом уставилась на свою единственную кровную родственницу.

   — Вот как? И как же, позвольте полюбопытствовать, мадам, вы это сразу поняли? — от робкой почтительности, присущей воспитанным молодым особам, не осталось и следа. Я знала правду и не собиралась ни на шаг уступать своих позиций.

   Серебряные брови взметнулись вверх, в глазах заплясали недобрые огоньки:

   — В чём дело? Я разоблачила ложь и у вас сразу отпала нужда изображать аристократку? Где вы подобрали эту девку, маркиз? Или же ваш титул — такая же фальшивка, как-то ничтожество, которое вы притащили в мой дом? — Герцогиня поднялась с кресла. — Ваше время истекло, убирайтесь! Лакеи проводят вас до выхода.

   Ничтожество?! Нет уж, извините...

   Вскочив с места и уперев руки в бока, я, совершенно игнорируя пытающегося образумить меня де Розена и застывших с открытыми ртами лакеев, нависла над герцогиней. её величественность и грозный вид меня не пугали, я была сделана из того же теста, что и она, и сейчас собиралась продемонстрировать это во всей красе.

   — Не знаю, скольких обманщиков вам пришлось вышвырнуть из дома, их судьба меня не интересует, но я — не они. Нравится вам это или нет, но я — ваша внучка, мадам, и собираюсь это доказать!

   — Внучка? — ирония, сквозившая в каждой черточке лица, в каждом звуке родного голоса резала без ножа. — Моя внучка умерла вместе со своей матерью и погребена в часовне этого замка. Я лично оплакала и похоронила их обеих.

   — Ложь! Наглая ложь, мадам, рассчитанная на тех, кому ничего не известно о произошедшем. Но, мы-то с вами обе знаем, что всё совсем не так!

   — Не так? — её уничтожающий взгляд нелегко было вынести, но я уже не могла остановиться. — А как же, по-вашему, всё происходило на самом деле?

   — Хотите знать? Что ж, извольте. Для начала я расскажу вам то, о чём узнала от маркиза де Розена, приближенного короля, бывшего невольным свидетелем той страшной ночи. Так вот, королева Клоранс, мадам, скончалась вовсе не здесь, не в этом замке. Будучи смертельно раненой, она вместе с дочерью нашла приют в одном из монастырей под Парижем. Лёжа на смертном одре, она взяла слово с приехавшего по её просьбе французского короля, что он позаботится о её ребёнке…

   — И он не смог! Стало известно, что ребёнок погиб вместе с матерью!

   — Да, возможно по приказу короля об этом было объявлено во всеуслышание, чтобы обмануть следующих за ними по пятам врагов. Но ответьте честно, мадам, разве вы поверили в весь этот бред?

   — Да, поверила! — ни единый мускул не дрогнул на лице старой герцогини.

   — Ещё одна ложь! Каким-то образом в обход приказа короля вам удалось узнать о том, что вашу внучку тайно перевезли в монастырь кармелиток в Берри. Не пытайтесь отрицать этого, мадам! Несмотря на очень юный возраст я хорошо запомнила свою единственную за многие годы посетительницу в сером бархатном плаще, втайне от сестёр навестившую меня и угостившую засахаренными орешками! Вы думали, я вас не вспомню?

   Не обращая никакого внимания на опешивший взгляд бабушки и на застывшего с открытым ртом де Розена, понятия не имевшего о том, что он сейчас слышит, я в волнении заходила по комнате.

   — Да, не стану обманывать, детская память — штука сложная. Тогда я не узнала вас, принимая за добрую женщину, пожалевшую несчастную сиротку и дважды навестившую её, — я сжала пальцами виски, так как сильное волнение спровоцировало головную боль, — и так бы и продолжала пребывать в неведении, пока год назад кто-то не попытался меня убить прямо в стенах монастыря, спалив всё кругом дотла.

   В потрясённых глазах пожилой женщины стояли слёзы. Было в них что-то еще, но я уже настолько разошлась, что совершенно не обратила на это никакого внимания.

   — Всё еще не верите? Считаете меня лгуньей? Что ж, воля ваша, я уйду, но напоследок хочу, чтобы вы знали: я мечтала встретиться с вами. Я считала дни до встречи с той, кто прощал мне, трехлетнему ребенку, все шалости, которые я устраивала в тот единственный раз, когда приезжала сюда с мамой. И перед тем, как окончательно уйти из вашей жизни, хочу признаться, что это я, а не слуги, изрезала ножницами ваши бархатные портьеры, и я же сломала оправу ваших очков. И тот пожар в детской, Абелла, его устроила тоже я!

   Я и не замечала, что плачу навзрыд, пока, переводя дыхание после монолога, не пришла в себя от собственного всхлипа. Устыдившись момента слабости, свидетелями которой стало столько людей, я, уже мало что соображающая и преследуемая единственным желанием — поскорее покинуть это место, ринулась было к выходу, когда окрик герцогини заставил меня застыть на месте:

   — Шанталь, девочка моя, вернись!

   Что? Я не ослышалась?

   Не доверяя собственным ушам, я продолжала стоять, не решаясь обернуться.

   — Шанталь!

   Медленно, очень медленно, боясь надеяться, я осторожно повернулась назад и оказалась в объятьях подбежавшей ко мне женщины. Не ожидавшая ничего подобного, совершенно растерянная и подавленная, отбросив всякий стыд, я уткнувшись носом в родное плечо, зарыдала уже в полный голос.

   — Не плачь, родная! Прошу! Твоя Абелла с тобой, любовь моя. Ты больше никогда не будешь одинока!

   Не знаю, сколько времени прошло, но только слёзы, наконец, иссякли, оставляя после себя абсолютную пустоту, бессилие и жуткую головную боль. Убаюканная нежным голосом, нашептывающим мне на ухо слова утешения, и крепкими объятьями, дарящими долгожданные тепло и уют, я, сама не знаю, как, провалилась в глубокий сон без сновидений.

   — Абелла? — шепотом спросил начавший постепенно приходить в себя де Розен. Глядя на внушающую ему долгие годы благоговейный страх женщину, сейчас по-матерински заботливо гладящую по волосам спящую на оттоманке девушку, он не смог удержаться от иронии.

   — Так звала меня только малышка Шанталь. Трёхлетнему ребёнку, почти не говорящему по-французски, никак не удавалось выговорить букву «р» в имени Арабелла. Но не советую вам увлекаться и следовать её примеру. Подобные вольности прощаются только моей внучке, а не старому проныре и развратнику вроде вас, де Розен. Кстати, о развратниках... Где вы оставили своего друга, без которого, как я слышала, вы уже долгие годы нигде не появлялись?

   На лице маркиза появилось выражение, будто он только что выпил бокал уксуса:

   — Ох, прошу вас, мадам, не напоминать мне о грехах молодости, — не обращая внимания на скептический смешок, неподобающий знатной даме её ранга, де Розен продолжил, — отныне с глупостями покончено, и вся моя дальнейшая жизнь посвящена юной принцессе. Торжественно клянусь, — он забавно прижал кулачок к правой стороне груди в том месте, где по его разумению должно было находиться сердце, — что не позволю никаким личным отношениям мешать моей службе столь высокородной особе. Де Клермонт — в прошлом, где навсегда и останется. Обещаю!

   Герцогиня улыбнулась. Слегка кивнув, она вновь перевела взгляд на внучку:

   — Да, моя девочка сейчас как никогда нуждается в верных людях. Будем же рядом с нею всегда.

ГЛАВА 15

До даты, приуроченной королём к моему грандиозному представлению в Версальском дворце, оставались считанные дни.

   Людовик спешил, и его вполне можно было понять. Приближались холода. Надо признать, что при всем своем ослепительном блеске и гротескном лоске гордость его величества Версаль, так же, как и предыдущие резиденции французских королей, был начисто лишен и малейшего намёка на комфорт. С первым же прохладным дуновением осени замок, как правило, тут же пустел.

   Сам Людовик XIV, в детстве переживший тяготы и лишения в период противоборства действующей власти в лице матери — Анны Австрийской, поддерживающей политику кардинала Мазарини, и Фронды, пытающейся их этой власти лишить, выросший настолько неприхотливым, что порой не брезговал спать в кишащей клопами постели, также не выносил здешнего холода.

   Что уж тогда говорить о простых смертных, куда менее приспособленных к специфическим условиям величественного жилища, где жуткие сквозняки, хлопая дверьми, разгуливали среди великолепных мраморных статуй, зеркал и картин?

   Придворные, вынужденные мириться с капризами короля, шли на различные ухищрения, чтобы облегчить своё существование, с приходом холодов становящееся совершенно невыносимым. Оттого-то и появлялись время от времени всевозможные «грелки для рук», «грелки для ног», высокие ширмы и прочие приспособления, придуманные для того, чтобы сделать пребывание во дворце относительно терпимым. Не нарушая установленного этикета, они хоть как-то спасали от стужи.

   Те из окружения короля, кому посчастливилось приобрести собственные отели вблизи королевской резиденции, считались счастливчиками, ибо у них были гораздо лучшие условия, чем у тех, кто вынужден был находиться при короле постоянно. Комнаты придворных были маленькими и тесными настолько, что головой можно было касаться потолка. Во дворце не было системы отопления, способной наполнить теплом просторные залы, и в суровые зимы там было неимоверно холодно. Порой настолько, что еда, пока её несли через коридор, замерзала.

   Обитавшие во дворце придворные пробовали согреваться по-разному: по слухам, небезызвестная маркиза де Рамбуйе, например, носила на теле медвежью шкуру; супруга маршала Люксембургского просидела как-то всю зиму в портшезе, обложившись множеством грелок; ещё одна, не менее славящаяся своими экстраординарными причудами дама, рискуя основательно поджариться, зимовала весь прошлый сезон в бочке, водруженной на жаровню. Но дальше всех пошёл придворный медик Шарль Делорм: он укладывался спать на сложенную из кирпичей печку, предварительно натянув на голову восемь ночных колпаков, а на ноги — несколько пар чулок и сапоги из бараньего меха.

   Все это, конечно, не мешало соусам на королевском столе превращаться в желе; в графинах с вином звенели льдинки; набившийся в широкие трубы каминов снег стекал внутрь, заставляя пламя шипеть и постоянно гаснуть.

   Придворные Людовика XIV жили, руководствуясь мотивами, которые понять очень сложно. Известнейший моралист Жан де Лабрюйер, о котором я столько слышала от де Розена и с которым просто мечтала познакомиться, так описал однажды жизнь простого придворного при дворе короля: «Этот человек может жить в своём дворце, где есть летнее и зимнее помещение, но он предпочитает ночевать на антресолях в Лувре и Версале. Побуждает его к этому отнюдь не скромность. Покинуть двор хотя бы на короткое время — значит навсегда отказаться от него. Придворный, побывавший при дворе утром, снова возвращается туда вечером из боязни, что к утру там всё переменится и о нём забудут. В этой своеобразной атмосфере, пронизанной блеском, страхом и благоговением перед своим августейшим господином, они проводят всю свою жизнь. Ничего другого для них не существует. И они готовы терпеть любые лишения, невыносимую жару и пронизывающий до костей холод, лишь бы не лишаться того, без чего попросту не смогли бы жить — лицезреть облик своего господина».

   Представление и бал должны были стать последними версальскими торжествами, прежде чем весь королевский двор переехал бы на зимовье в Тюильри или в Сен-Жермен-ан-Ле.

   Разумеется, что после воссоединения с бабушкой, ни о каком возвращении в дом маркиза не могло быть и речи. Мадам так прямо ему об этом и заявила. Смирившись с тем, что больше не является для меня опекуном, Розен любезно согласился быть мне просто другом и наставником в дворцовых этикетах, чтобы максимально уберечь от большинства неловких ситуаций, в которые я из-за незнания дворцового регламента вполне могла вляпаться.

   Он всё ещё дулся на меня за то, что я столько времени водила его за нос, скрывая то, кем являюсь на самом деле. Однако мои внезапно улучшившиеся манеры всё же не могли его не радовать. Их успех, как ни странно, он без лишней скромности приписывал исключительно себе, как обычно беззаботно отметая тот факт, что я могла получить их ранее, во время своей жизни в монастыре.

   Избегая встреч с настойчиво ищущим его внимания де Клермонтом, де Розен с разрешения герцогини д’Одемар, а также верные Клод и Арно переехали жить в её дом.

***

— Вы уже определились с выбором невесты, мой друг? — в последнее время графиня ежедневно спускалась к завтраку именно с этой фразой. Ренард болезненно поморщился. Избегать неприятной темы никак не удавалось. С трудом подавив желание разбить стоявший рядом хрустальный графин, на четверть наполненный хересом, он, не поднимая глаз от тарелки, на которой до этого разделывал аппетитного на вид каплуна, ответил:

   — Нет, но, как вижу, вам доставляет удовольствие мне об этом ежедневно напоминать.

   — Это лишь для вашего блага, Ренард, поверьте. Возможно сейчас вы и не в состоянии понять всей серьёзности ситуации, но уверяю вас, что иного пути нет.

   — Пуля в висок, — чуть слышно пробормотал юный граф, потянувшись к графину.

   — Вы что-то сказали? — мать насмешливо приподняла брови. Было заметно, что она не воспринимает всерьёз угрозы сына, считая их лишь проявлением ребячества.

   — Ничего, мадам. Ровным счётом ничего из того, что вам следовало знать. — Ренард отбросил в сторону белоснежную салфетку и поднялся. — Через два дня состоится завершение сезона. По такому случаю его величество, как вам известно, даёт бал. Уверен, что ни холод, ни смертельные болезни не удержат от столь знаменательного события ни одной охотницы за графским титулом. Там я и сделаю свой окончательный выбор, мадам. Надеюсь, этого обещания достаточно для того, чтобы в ближайшие два дня вы не отравляли моего существования излишними напоминаниями о том, о чём я уже давно принял решение?

   — Вполне достаточно, мой мальчик, — графиня была более чем довольна. Осталось подождать всего два дня, и больше никто из прежних кумушек не посмеет глядеть свысока ни на неё, ни на её беспутного сына.

   Пнув носком башмака ни в чём не повинный пуфик, случайно оказавшийся на его пути, Ренард де Сежен выругался. Проклятье! Все его надежды и чаяния в последнее время разбивались в прах. Плевать на постылый брак. С ним он ещё как-то мог смириться, но отсутствие вестей от хорошенькой служанки трижды проклятого маркиза де Бульона просто выводило из себя. Как могло такое случиться, что никто в целом Париже о них и слыхом не слыхивал? У кого бы он не интересовался, вплоть до девушек из салона Нинон де Ланкло, никто ничего не знал. Все лишь неопределенно пожимали плечами и глядели на него как на помешанного, когда он пытался описывать невероятную красоту простой служанки с таким нежным и поэтическим именем Роза.

   «Роза! Где же ты? Вспоминаешь ли о той встрече? Клянусь, что переверну весь этот проклятый город вверх дном, но найду тебя! Ты — единственная, кто сможет облегчить моё и без того нелёгкое существование, и ты нужна мне!»

***

Патрис стоял на капитанском мостике и, держа перед глазами подзорную трубу, тревожно всматривался в даль. Письмо, заставившее совершить столь безумный и опасный путь, не давало ему покоя. По прошествии стольких лет мечта вернуть себе всё, чего его обманом лишили, заставляла раз за разом бросаться вперёд.

   Не единожды, находясь на волосок от смерти, он молил Господа о том, чтобы тот даровал ему жизнь, чтобы поквитаться со своими врагами, и каждый раз, благодаря божьему провидению, виртуозно избегал все расставленные на его пути ловушки. Всё это не просто так. Выходит, Создателю угодно, чтобы Патрис по какой-то Ему одному ведомой причине оставался жив.

   А теперь это письмо... Сам господин Кольбер призывал его в столицу, которую он спешно покинул пять с лишним лет тому назад. Что могло понадобиться второму по могуществу человеку во Франции от него, простого пирата, бороздящего ныне просторы Средиземного моря? Что скрывается за вежливым приглашением на тайную встречу и обещанием полнейшей безопасности и сохранности его жизни?

   — Земля, капитан! Мы приближаемся. Велите вести судно прямо в порт?

   — Нет, Саид, — свернув трубу, Патрис спустился с мостика и похлопал своего помощника по плечу, — в порт мы не пойдем. Здесь неподалёку должна быть крошечная бухта. Бросим якорь недалеко от неё и будем ждать. До тех пор, пока не получим соответствующего подтверждения, пусть никто из команды не покидает судна

   — Будет исполнено, раис! — Саид щёлкнул каблуками. — Только скажите, вы уверены, что человеку, написавшему то письмо, можно доверять? Не окажется ли это ловушкой, чтобы вернуть вас на родину и повесить?

   — Не знаю, — кобальтово-синие, как и у всех представителей рода де Сежен глаза Патриса блеснули, — Кольбер — птица слишком высокого полёта, славящийся своими невероятными сделками. Ему наверняка что-то понадобилось от меня, раз он намекнул, что готов выбить помилование от имени короля и возвращение титула графа де Ламмер.

   — Тогда в путь, капитан, — Саид преданно улыбнулся человеку, которому был обязан всем, — не будем заставлять этого большого человека ждать.

   — В путь, Саид. Сердце подсказывает, что должно произойти что-то очень важное. Поспешим.

***

Версаль! Разве могло что-то в мире сравниться по своей утонченной красоте с этой бесценной жемчужиной в короне великого французского монарха? Строящийся долгие годы, в течение которых королю, равно как и его придворным, приходилось жить в буквальном смысле посреди огромной стройки, сей шедевр архитектурного искусства поражал воображение каждого, кому когда-либо посчастливилось побывать в нём.

   Министры и государственные секретари в один голос уговаривали короля отменить приказ о переселении, поскольку это поначалу влекло за собой определённые неудобства. Но Людовик был непреклонен, он слишком долго шёл к своей мечте.

   А всё началось с того злосчастного приёма, который устроил в своём новом роскошном дворце Во-ле-Виконт, тогдашний суперинтендант финансов, всесильный и могущественный, как всем казалось, мессир Николя Фуке. Хвастаясь баснословным богатством, министр и представить себе не мог, что сможет вызвать жгучую зависть у своего государя.

   Решив, что негоже министру жить роскошнее короля, Людовик решил возвести для себя новый дворец. Он нанял ту же команду мастеров, которая занималась строительством дворца Во-ле-Виконт: архитектора Луи Лево, художника Шарля Лебрёна, ландшафтного архитектора Андре Ленотра, и приказал им возвести нечто такое, что должно было превзойти по роскоши и размеру дворец Во-ле-Виконт в добрую сотню раз. По завершении строительства Версальский дворец стал апофеозом потворства прихотям короля, возвеличившего свою особу и сравнивающего себя с небесным светилом — солнцем.

   — Шанталь, будьте благоразумны, перестаньте вести себя как неразумное дитя и закройте, наконец, створки. От ледяного воздуха у меня все кости разболелись, — я улыбнулась на ворчание бабушки и еле заставила себя оторваться от окна.

   Множество террас, понижающихся по мере удаления от дворца, клумбы, газоны, оранжереи, бассейны, а также многочисленные скульптуры являли собой невероятно гармоничное продолжение дворцовой архитектуры, как и знаменитые версальские фонтаны, создания Франсуа Франсина: фонтан Латоны, бассейн Аполлона, Водяная аллея, Обелиск, Колоннада. Видя их издалека, я еле заставляла себя усидеть на месте, а не броситься рассматривать вблизи. После того, как де Розен рассказал мне забавную историю, связанную с ними, мне просто не терпелось увидеть всё собственными глазами.

   А дело было в том, что в Париже, как многим известно, были весьма скудные запасы пресной воды. Так как наличие огромных фонтанов подразумевало просто невероятные расходы воды, проектировщики решили проблему дефицита несколько своеобразным способом.

   Собственно, речь шла о таком способе подачи воды, чтобы у царственного хозяина создавалось впечатление бесперебойной работы фонтанов. «Если его величество появится со стороны пруда, воду следует подать в Пирамиду, на Водяную аллею и в Дракона. Необходимо принять все меры, чтобы они били наилучшим образом, пока находятся в поле зрения короля».

   Убедившись, что его величество скрылся из виду, мальчик дежуривший у Пирамиды, должен был оставить здесь лишь столько воды, чтобы ее хватило на «водяное полотнище». Когда король, поднимаясь из нижнего парка, идет ко дворцу по аллее вдоль «Зеленого ковра», должны бить все струи — от фонтана Аполлона до фонтана Латоны». Причем настоятельно рекомендовалось «начать пускать воду раньше, чем он может это увидеть, и не останавливать ее, даже если он уже прошел. Закрыть все краны следовало лишь тогда, когда он вернулся в замок».

   Интересно, догадывался ли его величество об уловках придворных? Не думаю, ибо стал бы монарх так издеваться над несчастным людом?

   Чем ближе становился дворец, тем большее восхищение вызывал. Внутреннее убранство дворца ни в чём не уступало его внешнему виду, приводя всякого, кто впервые здесь оказывался в неописуемый восторг: картины и зеркала, хрусталь баккара и венецианское стекло, китайский фарфор и персидские ковры, величественные колонны и золотая лепнина… Челюсть просто не выдерживала созерцания подобной роскоши, ежесекундно грозя окончательно съехать вниз.

   Следуя программе, сначала была официальная часть приёма. Сидя на троне, великий монарх принимал верительные грамоты от иностранных послов и богатейшие дары со всех уголков света, которые они привозили ему в дар от своих повелителей. Не смевшие сидеть в присутствии короля придворные были вынуждены часами простаивать вдоль колонн, терпеливо ожидая завершения приёма.

   По личному распоряжению короля мне не следовало появляться на людях без его высочайшего на то позволения. Закутавшись с головы до ног в плотную накидку, надёжно укрывающую от посторонних глаз, я, спрятавшись за одной из дальних колонн, пыталась получше осмотреться.

   По случаю приёма во дворце собралось такое количество гостей, что очень скоро практически нечем стало дышать. Капельки пота выступили на висках. Убедившись, что никто на меня не смотрит, я со вздохом облегчения сорвала с себя превратившуюся в пытку ткань.

   Рядом послышался ехидный смешок. Это плут Арно, исполняющий сегодня роль моего пажа, которому было поручено нести за мной шлейф, развеселился при виде того, как бесцеремонно я поступила с роскошной вещицей, наверняка обошедшейся моим опекунам в кругленькую сумму.

   Разглядеть что-нибудь никак не удавалось. Придворные выстроились вокруг своего сюзерена столь плотной стеной, что спинами загораживали мне весь обзор. Лишь по некоторым звукам и голосам, доносящимся до меня, можно было предположить, что происходит на другом конце зала.

   Каждый раз, прежде чем представить королю очередного иностранного гостя, щедро украшенный бантами и лентами церемониймейстер с нелепыми, подкрашенными кармином алыми губами, трижды ударял в пол специальным жезлом распорядителя и зычным голосом провозглашал имя прибывшего под охи и ахи собравшихся придворных, шумно восхищающихся пёстрыми одеждами или богатейшими украшениями счастливчиков, удостоившихся приёма у короля.

   Прикрыв глаза, я так увлеклась подслушиванием, что подпрыгнула от неожиданности, когда моего локтя коснулась чья-то рука:

   — Пора, — прошептал незнакомец, представившийся Луи Блуэном, главным камердинером короля, провожая меня к дальней двери, от которой я и должна была начать своё шествие.

   — Её Королевское Высочество, наследная принцесса Боравии Элеонора Евгения Шанталь Аделаида Баттиани!

   Голоса стихли. Я знала, что в этот самый миг глаза всех собравшихся придворных, приглашенных послов других государств и прочих политических деятелей устремлены на меня.

   Страшно, но отступать уже нельзя. В конце концов я не кто-нибудь, а дочь короля Максимилиана и герцогини Клоранс, в моих жилах течёт кровь европейских королей, и если я хочу быть достойной славы великих предков, мне стоит научиться бороться со своими страхами, смело глядя им в лицо.

   Собравшись с духом, я криво улыбнулась в ответ на ободряющую улыбку церемониймейстера, всучила ставшую уже ненужной накидку в руки какого-то лакея и, шепча слова молитвы, сделала шаг вперёд.

***

Ренард откровенно зевал. Ни присутствие короля, ни энергичные споры вокруг не могли вывести его из состояния глубокой депрессии, в которой он пребывал в последнее время. Памятуя о данном матери слове, он с брезгливостью и отвращением взирал на обильно раскрашенные физиономии мамаш и их дочек на выданье, которые, прослышав о поисках невесты, сейчас плотным кольцом обступили его, напрочь лишая возможности вырваться. Приглашения на будущие менуэты, гавоты, сарабанды... Боже! Он готов был взвыть от бешенства, но, поймав ехидный взгляд одного из своих кредиторов, бессильно заскрипел зубами.

   Остановив выбор, по крайней мере визуально, на наименее отталкивающей девице, он уже собирался подойти и представиться, когда распорядитель объявил о прибытии ещё одной гостьи.

   «Принцесса Боравии? Она жива? Кто она? Возможно ли такое?» — взгляды присутствующих перебегали с принявшего сосредоточенное выражение лица короля на дверной проём, где, согласно уставу, были раскрыты сейчас обе створки, что говорило о высоком статусе гостьи, являющейся членом королевской семьи.

   Разговоры стихли. Повисла такая напряжённая тишина, что стало казаться, будто она сейчас взорвётся. Но вот раздался лёгкий стук каблучков и послышался шелест шёлкового платья. Миг, и в залу вплыло небесное создание, от вида которого потеряли дар речи абсолютно все присутствующие. Молодых поразила безупречная красота незнакомки, но те, кто был постарше, с ужасом и восторгом взирали на оживший призрак Клоранс д'Арси, красота которой сводила с ума всякого, кто оказывался рядом, в том числе и короля Франции, застывшего сейчас, словно ледяная статуя, с плохо скрываемым изумлением взирающего на приближающееся видение.

   Не слишком высокая тоненькая фигурка была облачена в роскошное платье цвета слоновой кости, украшенное драгоценными камнями и тонкой паутиной золотого кружева верхней юбки, расширяющейся книзу и превращающейся в небольшой шлейф, который нёс за ней юный паж. Роскошные золотистые волосы, вопреки последней французской моде, диктующей женщинам носить сложные прически, поддерживаемые проволокой, с которых ниспадали богатые кружева, именуемые а ля Фонтань (a la Fontanges), были зачёсаны наверх и уложены в виде короны. Лишь несколько завитых щипцами мелких локонов были выпущены из затейливой причёски и нежно обрамляли прекрасное лицо. Ни капли пудры или румян — юная красота сияла во всём великолепии своей свежести. Большие, миндалевидной формы глаза, опушенные более темными по цвету ресницами, были опущены вниз. Но вот, остановившись прямо перед королём и опустившись перед его величеством в глубочайшем реверансе, незнакомка подняла глаза. Изумрудный блеск просто ошеломил всех присутствующих, только сейчас осознавших, что с самого появления прекрасной принцессы они совершенно не дышали. Вздох восхищения пронёсся по всем рядам застывших в благоговейном восторге придворных.

   Первым опомнился король. С загадочной улыбкой он шагнул навстречу гостье и, протянув обе руки в знак своего величайшего расположения, помог той подняться.

ГЛАВА 16

Тишина! Я слышала каждый глухой удар своего сердца. Ноги подкашивались и в любой миг грозились отказаться нести меня. Не глядя по сторонам, я, словно с шорами на глазах, упрямо двигалась вперёд, туда, где прямо в центре восседал на троне тот, кого все сравнивали с солнцем, и от воли которого зависела моя дальнейшая судьба.

   Его величество сидел ко мне вполоборота, любезно выслушивая комплименты от своих подданных. Безупречный наряд и подобающий столь торжественному случаю впечатляющих размеров парик — аллонж, любовно именуемый им «королевским», резко выделяли его из цветной толпы.

   Не смея поднять глаз, я опустилась перед ним в реверансе, который наверняка мог бы заставить моих наставников гордиться мной.

   Молчание затягивалось. Оставаться в неудобной позе было крайне неудобно. Плотный корсет из китового уса так впился в рёбра, что стало казаться, будто ещё немного — и они треснут. Мне крайне не хватало воздуха. Боясь хлопнуться в обморок прямо у королевских ног, я решилась на грубое нарушение этикета и, не дожидаясь соизволения короля, подняла на него глаза, встретившись взглядом с блестящими карими глазами, внимательно меня разглядывавшими.

   Луи-Дьедонне («Богоданный») был одет очень роскошно. Несмотря на не слишком высокий рост, держался он столь прямо, что выглядел куда представительнее всех окружавших его придворных. Его довольно симпатичное лицо с несколько длинным, как и у всех Бурбонов носом и крупными улыбчивыми губами под еле заметной линией тёмных усиков «а ла шевалье» немного портили оспинки, оставшиеся на всю жизнь после того, как в ноябре 1647 года он тяжело заболел ветряной оспой. Несмотря на излишество украшений, король отнюдь не выглядел ни нелепым, ни чрезмерно женственным. Под кружевами и бантами явно угадывалось сильное гибкое тело, натренированное охотой, верховой ездой и частыми пешими прогулками.

   В глазах монарха при виде моей реакции заплясали искорки, губы дрогнули в лукавой улыбке, и он галантно протянул мне обе руки, чтобы помочь подняться.

   — Добро пожаловать в Версаль, кузина.

   Такая коротенькая фраза, а у меня аж слёзы на глаза навернулись. И вовсе не от любезности в его словах, а от нервного напряжения, столько времени отравляющего всё моё существование.

   Не успела я ещё толком прийти в себя, как по знаку короля была в буквальном смысле окружена толпой придворных, наперебой восхищающихся моей «неземной» красотой и тонким вкусом. Пожелания служить моему высочеству сыпались со всех сторон, и лишь один голос, выделяющийся своей истеричностью, посмел протестовать:

   — Это ложь, ваше величество! Вас намеренно ввели в заблуждение! Эта девица никакая не боравийская принцесса, а самозванка! Клянусь, что вместе с маркизом де Розеном мы подобрали её во «дворе чудес». Роза — вот её настоящее имя, а не какая не Шанталь!

   Де Клермонт! Подумать только, до чего может довести человека зависть к успеху других людей! Осознав, что вожделенный маршальский жезл проплыл мимо него, он решил испортить праздник всем остальным его участникам. Но он многого не учёл...

   — Какая нелепость, шевалье! — презрительный тон и металл, звучавший в голосе герцогини д’Одемар, моментально охладили пыл «поборника справедливости». — Я лично готова свидетельствовать перед всеми, что это невинное дитя — моя дорогая внучка Шанталь, судьбой которой я не переставала интересоваться ни на минуту. Или вы осмелитесь назвать лгуньей и меня?

   Граф был в шоке. То, что он только что подписал себе приговор, читалось в каждом взгляде, устремленным на него. Все, затаив дыхание, ждали реакции короля.

   Улыбаясь, словно ровным счётом ничего не произошло, он изящным жестом поднёс мою руку к губам и заявил:

   — Образ королевы Клоранс всё ещё жив в нашей памяти. Но должен признать, что красота её дочери во стократ превзошла все наши ожидания. Мы рады приветствовать вас при французском дворе, кузина. Добро пожаловать домой! — не выпуская моей руки, король кивнул церемониймейстеру, объявляя начало развлекательной части программы — танцев.

   Де Клермонт был раздавлен. От него отвернулись все. То, что король публично признал девчонку, лишь подтвердило его догадку относительно того, что отныне он — при дворе персона нон-грата. Он поднял глаза и встретился взглядом с де Розеном, в эту самую минуту с немым укором взирающим на него.

   Это был конец всему. Жалость во взгляде бывшего любовника ранил сильнее любой насмешки. Не в силах вынести подобное, он стремительным шагом бросился вон из зала. Нужно немедленно покинуть это место, ибо наказание от короля может наступить незамедлительно. Однако, сбегая по лестнице, он внезапно был отброшен за одну из колонн. Кто-то прижал острое лезвие стилета к его горлу, а незнакомый голос с сильным акцентом, выдающим в его обладателе жителя восточной Европы, прошептал:

   — Вы уверены, что девчонка не принцесса?

   Нет, он уже ни в чём не был уверен. Вмешательство герцогини д’Одемар спутало все его карты, и он, не найдя слов, просто неопределённо пожал плечами:

   — Кто её знает? Может и принцесса...

   — Его превосходительство генерал Миклош Айван лично заинтересован в том, чтобы девица, принцесса она или нет, грозящая его власти, исчезла навсегда. Если окажете содействие, будете щедро вознаграждены.

   Вознаграждение? Гм, это уже совсем другое дело. Признаться, он сильно поиздержался с тех пор, как де Розен оставил его без содержания. Радуясь возможности отомстить он, хищно раздувая тонкие ноздри, прошипел:

   — Передайте генералу, что я счастлив быть полезен такому великому человеку. Можете считать, что девчонка уже мертва!

***

«Роза?» — услышав знакомое имя, Ренард с удивлением пригляделся к незнакомке, в которой не без удивления узнал предмет своих недавних грёз. И если у него ещё и оставались какие-то сомнения в том, что прекрасная принцесса и служанка Роза — одно и то же лицо, то они исчезли, когда он бросил взгляд на самодовольную физиономию её пажа, в котором к огромному удивлению признал того самого беспризорника, заставившего его в прошлый раз полдня пробегать в поисках девушки. Да, это была она, его Роза, и в то же время совсем другой человек. Её внешность была неотразима, манеры — изящны и благородны. Наклон головы, взгляд — всё выдавало в ней знатную даму. На память невольно пришло то, как она обращалась к нему «вашество», и он чуть не захохотал во весь голос.

   «Не знаю причин того её маскарада, но я должен подойти к ней, поговорить. Плевать на титул и деньги, я должен ещё раз взглянуть в глаза своей богини».

   Игнорируя раздавшееся рядом шипение недовольной матери, когда он, вместо того, чтобы подойти к одной из предложенных ему на выбор наследниц неплохих состояний, решительно направился в противоположную сторону, где, прислонившись спиной к одной из украшенных лепниной колонн, уже не спускал горящих огнём глаз с новоприбывшей принцессы.

   «Да... девушка, конечно, неотразима, но стоит ли простому придворному надеяться на брак с той, ровней которой могут быть лишь короли и принцы? Нужно охладить пыл восторженного идиота и объяснить ему, что лучше иметь синицу в руках, чем журавля в небе...» — Поток мыслей графини мгновенно иссяк, стоило ей увидеть взгляд, которым обменялись эти двое. Багровый румянец, разлившийся по нежным щечкам, и сильнейшее смущение яснее всяких слов дали понять, что они уже были знакомы.

   «Интересно... Наследница боравийского престола и баснословного состояния д'Арси, разумеется, гораздо более выгодная партия, чем эти безмозглые курицы, имеющие годовой доход лишь в несколько тысяч ливров», — вдовствующая графиня брезгливо повела плечами в сторону тех, кем ещё совсем недавно так восхищалась и считала наилучшей партией для своего непутевого сыночка. Нужно хорошенько проследить за этими двумя, и, если появится надежда раздуть из их общения хоть маленькую искорку, она сделает всё, чтобы она превратилась в бушующее пламя, которое охватит юную наследницу настолько, что она согласиться стать супругой графа де Ламмер.

   «Подумать только! Мой сын станет родней королю!»

***

Чувство эйфории, охватившее меня, не ослабевало ни на минуту. Мой восторг не ослаблял даже совершенно невыносимый запах, исходящий от прославленного монарха. За время моего пребывания среди отбросов во дворе чудес мне ещё и не такое приходилось выносить. А здесь всё дело было в том, что по слухам, которыми, как известно, земля полнится, один из придворных лейб-медиков внушил его величеству, что больные зубы — это рассадник всевозможной инфекции, не подобающей королю. Одному богу известно каким образом этот проходимец смог убедить монарха, что тому просто необходимо ради своего королевского статуса удалить все зубы, в том числе и здоровые. Людовик, готовый ради собственного престижа на всё, даже на смерть, согласился. В результате операции, которую, поговаривают, Луи стоически выдержал, ни разу не упав в обморок, горе-лекарь при удалении нижних зубов умудрился сломать королю челюсть, а при удалении верхних вырвал большую часть нёба. Через некоторое время нижняя челюсть срослась, вот только с нёбом, пришлось распрощаться навсегда, особенно когда эскулап-живодёр в целях дезинфекции обработал его величеству образовавшуюся дырку в нёбе четырнадцать раз раскалённым железным прутом и всё выжег. С тех пор невыносимый запах гниющей плоти мучал не только самого монарха, но и превращался в настоящую пытку для всякого, кто имел несчастье находиться возле него. Жаль, ведь ему не было еще и сорока пяти лет.

   Приняв приглашение на первый танец, открывающий бал, я постаралась взять себя в руки и оглядеться. Почти сразу же мой взгляд схлестнулся с сапфировым блеском глаз помпезно одетой величественной женщины, в которой, благодаря подробнейшим описаниям де Розена, я без труда узнала грозную герцогиню де Монтеспан.

   В последние годы влияние всесильной фаворитки медленно, но верно шло на убыль. После громкого скандала, получившего название «Дело о ядах», в котором фигурировало имя герцогини, король, узнавший, что любовница осмеливалась тайно опаивать его всевозможными любовными зельями, на время удалил её от своей царственной персоны, заменив более юной и прекрасной новой фавориткой. Внезапная смерть последней породила немало толков о том, что к её гибели приложила руку мадам де Монтеспан. Прямых улик и доказательств найдено не было, и король спустя некоторое время в очередной раз простил мать своих внебрачных детей.

   Со временем мадам де Монтеспан располнела, и её красота притупилась, хотя острый язычок по-прежнему был способен ранить всякое сердце остроумными высказываниями, что так ценилось при дворе.

   А король Людовик XIV с возрастом стал ощущать стремление к более размеренной и благочестивой жизни, к чему его также всячески поощряла Франсуаза д'Обинье, вдова поэта Поля Скаррона, получившая, благодаря протекции своей заклятой подруги — герцогини де Монтеспан титул, превративший её в маркизу де Ментенон, а со временем ставшая подругой короля. Воспитательница внебрачных детей Монтеспан и августейшего монарха, призвав на помощь свою незапятнанную репутацию, избрала путь религиозности и нравственности, чтобы уберечь Людовика от его ошибок. Суровые увещевания мадам Ментенон ранили короля своей обоснованностью, однако он, привыкший за долгое время к получению удовольствий, сначала позволял мадам де Монтеспан увлечь себя, а затем сожалел о своей слабости в присутствии мадам де Ментенон.

   Её, кстати, я тоже узнала почти сразу же. Совершенно некрасивая, со скорбно-печальным выражением немолодого лица, она выглядела чёрной вороной среди разряженных в пух и прах дворян, больше напоминающих сейчас павлинов, соревнующихся друг с другом в том, чей хвост лучше. Тем не менее цепкий взгляд больших карих глаз не пропускал ни единого моего движения.

   Обе женщины столь пристально меня разглядывали, что я невольно начала паниковать и путаться в па. Зацепившись ногой за шлейф, я едва не растянулась на полу, но вовремя была подхвачена чьей-то заботливой рукой. Испытывая невероятную благодарность к своему спасителю, который помог мне так удачно избежать позора, я обернулась и.. о дежавю! Вновь встретилась с самыми синими в мире глазами.

   — Вы? — совершенно растерявшись, пролепетала я.

   Проклятье! Откуда мне было знать, что Ренард де Ламмер также будет на балу? В связи с хлопотами последних дней я совершенно выкинула его из головы. И сейчас, глядя на его красивое, чуть изнеженное лицо, вновь почувствовала, как волна восторга поднимается внутри.

   Не судите меня строго, я не легкомысленна. Мне всего восемнадцать лет. В монастыре, где меня окружали лишь строго набожные обитательницы, не обучали такой важной, на мой взгляд, дисциплине, как флирт. Только-только начинающее поднимать голову женское начало в последнее время заставляло меня замирать от восхитительного восторга всякий раз, когда кто-то начинал проявлять ко мне мужской интерес. А так как я до сих пор не встречала никого красивее месье Ренарда, то, само собой разумеется, тут же заалела, как маков цвет.

   — Ну вот мы и встретились, Роза, — галантно предложив руку, он осторожно увлёк меня подальше от танцующих. Подведя меня к одному из огромных окон, он, делая вид, что рассказывает мне о местных достопримечательностях, насмешливо произнёс:

   — Не беспокойтесь, моя милая, вашу тайну я унесу с собой в могилу.

   Он так уморительно прижал руку к сердцу, что я невольно рассмеялась:

   — Ну что вы, милый граф, такой жертвы я от вас принять не смогу.

   Придворные, до которых донесся мой смех, с удивлением уставились на нас, но мы не обращали на них никакого внимания.

   — Так это правда? Вы действительно принцесса?

   Что это? Неужели я услышала в его голосе нотки разочарования?

   — А вас бы это расстроило? — кокетка внутри меня флиртовала вовсю.

   — Ну разумеется расстроило бы, — он, кажется не шутил.

   Мгновенно посерьезнев, я удивлённо спросила:

   — Отчего же? — я никак не могла понять, чем принцесса Баттиани могла так ему не угодить.

   — Оттого, что я вот уже столько времени безрезультатно разыскивал по всему Парижу и его окрестностям служанку Розу, навсегда похитившую моё сердце, но нашёл её в лице принцессы крови, которая никогда не сможет ответить на мои чувства.

   — Ваши чувства? Вы что же, влюблены в меня? — восторг так и лез наружу, и я попыталась скрыть его за шуткой. — Судя по вашей репутации, вы влюбляетесь в каждую вторую хорошенькую мордашку. Правда, если верить слухам, ваша влюблённость самым таинственным образом исчезает, стоит только несчастной девице согласиться на свидание с вашей милостью.

   — Toucher! — красивые губы под тонкими усиками "а ля Луи" растянулись в улыбке, обнажив белоснежные зубы. После того, что я недавно наблюдала в обществе короля, этот контраст явно играл в пользу графа. — Но, сейчас я серьёзен, как никогда. Знаете, для чего я разыскивал вас повсюду?

   — Чтобы затащить в постель? — я готова была откусить себе язык, но слова вырвались прежде, чем я успела сообразить.

   — Нет, точнее, не совсем, — поправился он. — Считая вас простой служанкой, я собирался осыпать вас драгоценностями и шелками, которые готов был бросить к вашим ногам, лишь бы вы всегда оставались со мной.

   — Что же теперь? — я с замиранием сердца ожидала его ответа, когда наш диалог прервал внезапно подошедший де Розен:

   — Ваше высочество, — обратился он ко мне. Затем чуть небрежно кивнул моему собеседнику: — Граф! — и снова взглянул на меня, — ваша бабушка срочно призывает вас к себе, так как намерена сообщить вам нечто крайне важное.

   Важное? Терзаемая любопытством, я спешно попрощалась с де Ламмером и поспешила к вдовствующей герцогине, о чём-то беседующей с несколько полноватой но, тем не менее очень роскошно одетой дамой. Оказалось, что это сама Мадам, супруга Месье, брата короля — герцога Филиппа Орлеанского, ныне по какой-то причине отсутствующего на балу.

   Елизавета Шарлотта Пфальцская, или как её ещё любовно называли Лизелотта — вторая жена Месье, не отличалась невероятной красотой его первой супруги Генриетты Английской, скончавшейся, как поговаривали, при очень странных обстоятельствах. Но её очень выгодно отличали от других острый ум и умение находить смешное даже там, где его и в помине не было.

   — Дорогая Шанталь, — голос бабушки звучал непривычно торжественно, — позволь представить тебя её светлости герцогине Орлеанской. По величайшему распоряжению короля мне поручено передать, что отныне ты будешь постоянно находиться при французском дворе под личной опекой самой Мадам. Она поможет тебе поскорее освоиться со своей новой ролью и научиться всему, что необходимо знать, чтобы чувствовать себя свободно в любой ситуации.

   — При дворе? — я в ужасе уставилась на обеих женщин.

   Странное решение короля в данном случае могло означать только одно: трон Боравии возвращать мне никто не собирался.

ЧАСТЬ третья. Фаворитка

ГЛАВА 17

Париж, Дворец Тюильри

   Шёл тысяча шестьсот восемьдесят третий год. Морозным мартовским утром, вспугнув стаю ворон, с недовольным карканьем взметнувшуюся ввысь, два всадника пронеслись во весь опор по обледенелой дороге. Низко пригнувшись к шеям лошадей, они, казалось, полностью слились с ними, став единым целым. Словно два кентавра, ожившие и каким-то чудесным образом спустившиеся с картины античного мастера, они, радуясь желанной свободе, неслись вперёд.

   Куски замёрзшей тёмной грязи вылетали из-под копыт, издающих гулкий, местами чавкающий звук. Казалось, всадников вовсе не заботят собственные жизни, потому что вместо того, чтобы попридержать коней, они то и дело пришпоривали их и подбадривали криками.

   Восторженная толпа, собравшаяся по такому случаю на широком конюшенном дворе, аплодисментами поддерживала своих фаворитов. Прошло уже больше четверти часа, а лидер до сих пор не был выявлен.

   Но вот дистанция между несущимися бок о бок всадниками стала увеличиваться. Тот, кто был поменьше ростом и более хрупкого телосложения, не желая мириться с ничьёй, поднял хлыст, посылая скакуна вперёд. Это было сродни самоубийству. Толпа, как завороженная следившая за каждым его движением, пораженно ахнула, а две особо чувствительные дамы, потеряв от волнения сознание, весьма удачно упали прямо в объятья сопровождавших их кавалеров.

   Не желая уступать, второй всадник последовал его примеру, но то ли первый скакун оказался выносливей, то ли второй — менее резвый, только его миниатюрный соперник легко преодолел последний рубеж и под ликующие вопли собравшихся первым ворвался во двор конюшни.

   Не сбавляя хода, победитель, чуть перегнувшись через луку седла, выхватил из рук распорядителя главный приз — перстень с огромным, величиною с голубиное яйцо бирманским рубином, и под радостный хохот присутствующих стащил с головы плотно сидевшую и завязанную под подбородком простую фетровую шляпу без каких-либо украшений. Каскад золотистых локонов густым водопадом опустился до самой талии, вызвав очередной шквал аплодисментов и восторженных восклицаний. Надев кольцо на указательный палец, победитель, а точнее сказать — победительница, подняла правую руку вверх, демонстрируя всем свой трофей.

   — Вы проиграли, Веренн, — не сходя с коня, насмешливо обратилась она к заметно поникшему сопернику.

   Тому оставалось лишь скрипеть зубами от досады. И дело было вовсе не в том, что ему, опытному наезднику, не удалось обскакать дерзкую девчонку, а в том, что в случае победы ему был обещан поцелуй, о котором, к вящему сожалению, теперь придётся навсегда забыть.

   Ах, этот поцелуй! О нём мечтали все, кто хоть раз имел счастье повстречать юную принцессу Шанталь, три месяца назад самым чудесным образом воскресшую из мёртвых и появившуюся при французском дворе. Скольких свели с ума её свежесть и непревзойденная красота! Поэты наперебой посвящали оды сражающим наповал прекрасным глазам принцессы; придворный композитор месье Люлли отличился тем, что посвятил ей целую увертюру, которую обещал включить в одну из своих новых опер; лучшие живописцы Лебрён и Миньяр бились за право писать её портрет, а знаменитые куафёры мечтали создавать шедевры парикмахерского искусства из её шелковистых волос.

   Что же касается придворных, то пределом мечтаний для них было слегка дотронуться до края её платья во время танцев, что уж говорить о величайшей чести поцеловать ей руку или хотя бы заговорить о погоде!

   Она же, подобно загадочной луне на темном небосклоне, то появляясь, то скрывая свой лик за облаками, по-прежнему оставалась недосягаемой для них, простых смертных. Покровительство первых лиц государства давало Шанталь просто неограниченные возможности, которыми она вовсю пользовалась. То, что для других считалось недозволенным, могущим вызвать порицание, принцессе тотчас же прощалось. Стоило ей только невинно похлопать густыми ресницами или обнажить в улыбке жемчужные зубки, как все вокруг без исключения падали к её ногам. Задумай другая устроить в начале марта скачки на пари, её давно бы объявили парией и предали анафеме за недостойное поведение. Зато, когда юная Шанталь прилюдно бросила вызов похваляющемуся своей ездой герцогу Веренну, её не только никто не осудил, напротив, каждый выказал желание лично присутствовать на состязании, чтобы иметь удовольствие лицезреть, как принцесса поставит на место зарвавшегося придворного.

   Её очередная выходка, о которой тотчас же доложили королю, вызвала столь явный интерес у монарха, что он пожелал самолично выбрать для неё приз, для чего распорядился принести из своей сокровищницы огромный квадратный рубин, преподнесённый ему в дар послами одного восточного владыки.

   Казалось бы, чего ещё может желать душа? Но ей, видимо, и этого было мало, ибо она во всеуслышание заявила, что в случае проигрыша подарит победителю поцелуй. Мало кто заметил, как омрачилось в этот миг лицо короля. Нервно теребя манжету, он с такой силой ее дернул, что та немедленно оторвалась. Раздраженно отмахнувшись от подбежавшего камердинера, Луи поспешил покинуть оживленное общество, сославшись на важные государственные дела, не терпящие отлагательств и требующие его личного вмешательства.

   Король так быстро покинул общество, что не успел услышать об условии, которое поставила принцесса в случае своего выигрыша. А она, бросив ободряющий взгляд на стоящего несколько в стороне Ренарда де Сежена, с которым в последнее время проводила все свободные часы, потребовала от герцога Веренна все долговые расписки, полученные им от графа де Ламмер, так неосторожно проигравшего ему своё состояние в карточной игре.

   Поцелуй и расписки! Каждая из сторон мечтала о выигрыше и ни в коем случае не собиралась проигрывать.

   Теперь же, когда победитель был объявлен, девушка легко соскочила с седла, отмахнулась от протянутого ей камзола и как была, в белоснежной сорочке и в мужских бриджах, плотно обтягивающих её ягодицы, поигрывая хлыстом, почти вплотную приблизилась к проигравшему:

   — Расписки, Веренн, — протянув руку, потребовала она.

   Как же она была прекрасна! Разгоряченная после бешеной скачки, с порозовевшими щёчками и блестящими изумрудами глаз, она являлась живым воплощением богини Дианы, дразнящей и сводящей простых смертных с ума своей недосягаемой красотой.

   Упругая девичья грудь, надёжно укрытая от посторонних глаз под большим количеством кружев, тяжело вздымалась и опадала, невольно приковывая к себе внимание. Веренн судорожно сглотнул.

   Заметив, куда направлен алчущий взгляд мужчины, принцесса перекинула распущенные волосы на грудь, прикрывшись ими, как плащом, и скрыв от посторонних глаз то, что им видеть не следовало.

   — Бумаги, месье, — девушка нетерпеливо постукивала кончиком хлыста по высокому ботфорту.

   Герцогу не оставалось ничего другого, как, распрощавшись с мечтой о поцелуе этих божественных губ, кивком головы подозвать своего слугу. Выхватив у него из рук свёрнутую пачку бумаг, под одобрительные крики и смешки, Веренн, тяжело вздохнув, вручил их победительнице.

   Получив выигрыш, принцесса смилостивилась над проигравшим и в качестве поощрения протянула ему руку для поцелуя, к которой он в почтительном благоговении припал. Смеясь и гогоча, получившая свою порцию зрелищ толпа поспешила вернуться во дворец.

***

— Клод, у меня всё получилось! Я выиграла!

   — При этом чуть не свернув себе шею! — проворчал мой телохранитель, как всегда недовольный тем, что я делала. — Ты всего три месяца в седле, а уже осмеливаешься бросать вызов одному из лучших наездников королевства.

   Не переставая ворчать, он, несмотря на протесты, завернул меня словно младенца, в подбитую мехом накидку и силком запихнул в ожидающий портшез:

   — Марш домой! Ещё не хватало простуду подцепить, хлопот потом не оберешься!

   Не желая спорить с тем, кому всегда проигрывала в словесных поединках, я в знак протеста плотнее задернула шторки и, откинувшись на мягкие, специально нагретые для меня подушки, блаженно вздохнула, представляя себе лицо Ренарда, когда сообщу ему, что отныне с его долгами покончено.

   Я бросила взгляд на покрасневшие руки. Да, досталось им сегодня, как, впрочем, и ногам. Болеть будут несколько дней, но оно того стоило. Впервые сев в седло всего лишь несколько месяцев назад, я сразу же почувствовала себя так, словно родилась в нём. По словам бабушки, герцогини д’Одемар, все дело было в генах, доставшихся мне от родителей — заядлых любителей лошадей и непревзойденных наездников.

   Может и так, потому что я без чьей-либо помощи точно знала, что и когда нужно было делать. Это не могло не радовать меня, как и то, что после того, как Клод полностью поправился, мы возобновили с ним ежедневные тренировки, фехтуя и бросая кинжалы дни напролёт.

   Хотите спросить, к чему такая подготовка? А как бы вы поступили на моём месте, если бы на вашу жизнь попытались покушаться уже четырежды за три месяца? Удивлены? Представьте же, каково пришлось мне!

   В первый раз, это произошло через несколько дней после моего триумфального появления при дворе. Войдя в отведённые покои, я чуть из кожи вон не выпрыгнула при виде картины, вызвавшей во мне леденящий ужас: повсюду кровь и выпотрошенные внутренности какого-то несчастного животного, пострадавшего от жестокой руки палача.

   Придя в себя от истошного крика горничной, не придумавшей ничего более умного, чем сразу же хлопнуться в обморок, я немедленно вошла внутрь и заперлась.

   Стараясь не глядеть по сторонам и зажав нос платком, я, мужественно борясь с собственными страхами и стоически превозмогая отвращение, дожидалась Клода, который прибежал сразу, как только узнал о случившемся.

   Он впервые одобрил мои действия. Что бы ни случилось, нельзя было показывать своего страха. Те, кто устроил бойню в моих покоях, только этого и добивались. Они надеялись, что я струшу? О, они плохо меня знали!

   Любой ценой необходимо было дать всем понять, что угрозы на меня не действуют. Переодевшись с помощью ни на мгновение не перестающей рыдать горничной, я, словно ничего странного не произошло, отправилась с визитом к герцогине Орлеанской, с которой сблизилась в последнее время, тогда как в моих апартаментах была спешно организована генеральная уборка.

   Но на том злоключения не закончились. Кто-то всерьёз задался целью уничтожить меня, несмотря ни на что. Самым таинственным образом в покоях появлялись кровавые надписи с угрозами, исчезали личные вещи, которые вскоре вновь оказывались на прежних местах, но в совершенно плачевном состоянии. Голуби со свёрнутыми шеями казалось, навеки поселились на моём окне. Стоило прислуге избавиться от тушек, как через некоторое время на их месте появлялись новые. Самое странное, что ни часы слежки, ни личное вмешательство короля не могли изменить ситуацию.

   Не желая показывать свою слабость, я ежедневно как ни в чем не бывало появлялась на публике, всем своим видом демонстрируя, что это ни в коей мере меня не касается. Желание доказать всему свету, что не боюсь, заставляло раз за разом бросаться во всякие крайности: устраивать дикие пляски возле костра с заезжими цыганами, бесконечные розыгрыши придворных, шуточные поединки и бешеные скачки по обледенелым дорогам.

   Со стороны могло показаться, что я настолько самоуверенна, что мне всё нипочём. На самом же деле я просто умирала от страха, каждую ночь с головой забираясь под нагретое одеяло, судорожно прижимая к себе подушку, возле которой неизменно находился остро заточенный стилет.

   А затем были те орешки...

   Зная мою слабость к засахаренным орешкам, кто-то подмешал к излюбленному лакомству смертельную дозу яда. И всё закончилось бы невероятно трагично для меня, если бы не Мишу — любимая обезьянка дофина, повадившаяся таскать у меня сладости.

   В тот злополучный день, зная точное время, когда по приказу повара мне приносили угощение, она, как обычно, пробралась в мои комнаты и, усевшись прямо на чайном столике, протянула лапку к вазочке из венецианского стекла. Ничего не подозревая, я, вертясь перед зеркалом, обозвала её жадиной и воришкой.

   Но уже после нескольких кусочков с несчастным животным стали происходить странные вещи. Ей стало не хватать воздуха. Резко взмахивая лапками, она пыталась искать помощи у меня. Сжимая в руках бьющееся в конвульсиях маленькое тельце, из которого прямо на мой новый наряд извергалось содержимое желудка вперемешку с кровью, я, как никогда раньше, была близка к истерике. Застывший взгляд зверька гипнотизировал меня. И даже тогда, когда Клод вырвал обезьянку из моих одеревеневших рук, я до последнего мига не могла найти в себе сил отвести от неё глаз.

   Если что-то и не давало мне окончательно сломаться и очертя голову бежать прочь из этого проклятого места, то это были праведный гнев и мстительность, выработавшаяся за время жизни в банде Фонтаны. Я не могла оставить подобное безнаказанным, слишком уж часто мне приходилось сносить обиды и издевательства. Но только не в этот раз! Сейчас я была решительно настроена найти виновного и наказать так, чтобы впредь другим неповадно было.

   Следующее происшествие произошло две недели назад, когда во время уроков верховой езды я как обычно, пустила коня в галоп, преодолевая небольшие препятствия, установленные на манеже. Я даже не сразу поняла, что произошло, как вдруг на полном скаку слетела вниз. Меня спас снег, который работники, расчищавшие манеж, сгребли в большие кучи по краям ограждений. С силой влетев в один из таких сугробов, я, оглушенная и едва дышавшая, осталась лежать в ожидании помощи.

   И если изначально произошедшее с большой натяжкой можно было списать на несчастный случай, то дальнейшее, более детальное расследование показало, что стремена были специально кем-то подрезаны. Смертельно бледные от страха работники только пожимали плечами, теряясь в догадках — когда и кем это было сделано, ведь никого из посторонних на территории конюшен никто не видел.

   Маркиз де Розен, получивший в знак благодарности от короля вожделенный замок в Нанте, до сих пор не вернулся. Бабушку волновать тоже было нельзя: сердце несчастной женщины могло попросту не выдержать новых потрясений. Выходило так, что спрашивать совета мне, фактически, было не у кого. Не зная, кто друг, а кто враг, доверять при дворе я никому не могла. Оставался только один человек, до сих пор совершенно позабытый мной, но, как оказалось, очень нужный — заместитель главы полиции Жюстен де Кресси. После того случая в Шатле я больше не встречалась со своим воздыхателем, теперь же мне не оставалось ничего другого, как самой искать его общества.

   Не доверяя слугам и не откладывая на потом, так как каждая минута была на счету, я в сопровождении лишь Клода отправилась по адресу, по которому, как мне было известно, проживал шевалье.

   В те времена, когда де Кресси, как и все окружающие, считал меня воспитанницей маркиза де Розена, он, неоднократно сопровождая меня на утренних прогулках, приглашал посетить его холостяцкое жилище, а я каждый раз выдумывала совершенно невероятные предлоги, чтобы отказаться от столь сомнительной чести. Теперь же обстоятельства изменились настолько, что я вынуждена была сама искать его общества.

   Жилище помощника месье де ла Рейни располагалось на втором этаже ничем не примечательного дома из серого камня, расположенного на улице Байель. Велев кучеру ждать, я в сопровождении своего верного телохранителя поднялась по ступенькам и постучалась в обитую железом дверь.

   Вас, наверное, интересует, а не было ли опрометчивым с моей стороны взять на встречу Клода? Что если де Кресси узнает его?

   Смею вас уверить, это было бы очень сложно. Никто, глядя на выздоровевшего и нарастившего жирок, сбрившего бороду и опрятно одетого Клода, не смог бы признать в нём изможденное, поросшее коростой существо, которое ещё совсем недавно «умирало» на грязном тюремном полу. Военная выправка и осанка, а также огромная шпага, висевшая на вышитой серебром перевязи, сразу выдавали в нём бывалого вояку, конфликтовать с которым мог решиться лишь выживший из ума.

   Пройдя в небольшую приёмную и назвавшись первым попавшимся именем, я в ожидании хозяина встала за портьерами и, осторожно разглядывая улицу, пыталась определить за собой слежку. Но, сколько бы я не вглядывалась в темноту, ничего подозрительного так и не заметила.

   — Гм... Чем могу... Шанталь? Ох, простите... я должен был сказать — ваше королевское высочество! Вы здесь? Что привело вас в столь поздний час в мою скромную холостяцкую обитель?

   Де Кресси ничуть не изменился. Тот же щенячий взгляд карих глаз, готовых мгновенно превратиться в ледяные клинки, когда он вел допрос какого-нибудь обвиняемого, та же слегка сутулая от частого сидения за рабочим столом фигура. Бросив беглый взгляд на несколько стушевавшегося Клода, он тут же позабыл о нём, сосредоточившись на моей персоне:

   — Ну что же вы стоите? — растерянно оглядываясь по сторонам, он поспешил предложить мне стоявший возле стены стул. — Прошу вас, присаживайтесь.

   Бросив на Клода многозначительный взгляд, призывающий его занять наблюдательный пост возле окна, я, сняв плащ и небрежно бросив его на спинку стула, грациозно присела на самом его краешке. Заметив, что де Кресси по-прежнему стоит, не осмеливаясь присесть в присутствии королевской особы, я милостиво предложила ему занять стоявший рядом свободный стул.

   — Жюстен, — начала я, давая понять, что по-прежнему отношусь к нему как к другу, — как вам известно, с недавних пор моя жизнь кардинально изменилась, но, — я потянулась и взяла его ладони в свои руки, — я хочу, чтобы вы знали, что ни мои чувства, ни расположение к вам не изменились. Могу ли я рассчитывать на то же самое с вашей стороны?

   Восторг, отразившийся на его лице, говорил яснее любых слов, что могу, разумеется.

   — Ах, мадемуазель... ой, простите, ваше высочество! Никак не привыкну к вашему новому статусу...

   — Вам и не нужно, шевалье. Статус друга важнее всего остального, — я старалась говорить как можно убедительней, но де Кресси не был бы опытным сыскарем, если бы не заподозрил меня в неискренности.

   Пристально вглядываясь в моё лицо, он задал мучавший его вопрос:

   — Что происходит? Мне глубоко льстят ваши слова, принцесса, но признайтесь, вы ведь чего-то не договариваете?

   Итак, вот он, момент истины. Бросив нервный взгляд на Клода, делающего вид, что сосредоточенно смотрит в окно, а на самом деле вовсю прислушивающегося к нашему разговору, я, нервно облизав губы, которые независимо от меня начали дрожать, произнесла:

   — Жюстен, помогите, меня хотят убить!

***

Мужчина с нетерпением приник к маленькому отверстию в стене, пытаясь разглядеть всё, что происходило в комнате. Девчонки не было, её по обыкновению где-то черти носили, лишь прислуга, терпеливо дожидающаяся хозяйку, завершала последние приготовления ко сну.

   На лице следившего промелькнуло жестокое выражение. Как же хорошо, что никто так и не догадался о том, что за каждым их шагом следят.

   Эти покои когда-то принадлежали бывшей королевской фаворитке Анжелике де Фонтанж. Мало кто знал, что в комнату девицы вёл потайной ход, по которому к ней в своё время частенько наведывался его величество. Со смертью фаворитки апартаменты по желанию короля долгое время пустовали, и многие попросту позабыли об их «секрете». Но только не он. Узнав, где Людовик поселил свою юную протеже, Клермонт, знавший о тайном ходе, лишь довольно улыбнулся и потер руки.

   Не проходило и дня, чтобы он не наведывался туда в отсутствие хозяев, чтобы оставить очередной кровавый «сюрприз» для новоявленной принцессы. Ему доставляло невероятное удовольствие наблюдать за тем, как бледнело её лицо и расширялись от ужаса глаза, когда она натыкалась на его «гостинцы». Она не кричала, не жаловалась, но он всем свои существом ощущал явный страх, исходящий от неё.

   Подобно опытному охотнику, граф сутками напролёт следил за каждым шагом своей жертвы, готовясь нанести решающий удар. Не далее как вчера он получил очередное послание: люди генерала Айвана ждать больше не могли. Всё должно было решиться в кратчайший срок.

   Вытащив из-за обшлага простого серого камзола без украшений припрятанный кинжал, он любовно провёл пальцем по идеально острому лезвию. Лёгкая боль — и на коже, где только что прошелся металл, проступила тонкая кровавая полоса. Поднеся палец ко рту, он почти любовно слизнул алую каплю, грозящую скатиться вниз.

   Сегодня! Это произойдёт сегодня ночью, когда несносная выскочка заснёт. У него есть пара часов, чтобы как следует всё спланировать. Осечки произойти не должно!

   Улыбаясь собственным мыслям, которые наверняка ужаснули бы любого, сумевшего в них проникнуть, де Клермонт осторожно пятясь, шаг за шагом отступал по длинному тёмному туннелю.

ГЛАВА 18

Несмотря на простоватый внешний вид, одного у де Кресси было не отнять: шевалье был прирожденным ищейкой. Весь, подобравшись и превратившись в слух, он ни разу не перебил пока я, задыхаясь от волнения, рассказывала о том, с чем пришлось столкнуться в последнее время. С Жюстеном не нужно было притворяться, делая вид, что меня ничего не пугает. Слёзы страха текли беспрерывным потоком по моим щекам, в глазах застыла мольба о помощи.

   Слегка кивая, поощряя меня продолжать, де Кресси, постукивая кончиками пальцев по подбородку, казалось, весь погрузился в собственные мысли. Только тогда, когда я закончила своё повествование, он задал мне всего один единственный вопрос: «Где расположены ваши покои?»

   Получив ответ, полицейский коротко кивнул, неожиданно заявив, что уже поздно и мне пора возвращаться домой. Пообещав завтра навестить меня во дворце, он чуть ли не силком поспешил распрощаться.

   Признаться, подобной реакции я не ожидала. Нет, я, конечно, понимаю, что в своё время могла его поставить в неловкое положение и даже обидеть, но ведь я только что рассказала ему о покушениях. Неужели то, что меня в любой миг могут убить, его совершенно не интересует?

   Забравшись в карету, вне себя, от отчаяния, я велела кучеру трогать, как вдруг к дверце подбежала служанка де Кресси, которая, морща лоб от напряжения и пытаясь не забыть ни слова из переданного хозяином, шепнула, чтобы я не оставалась на ночь в своей комнате. По её словам, хозяин настоятельно рекомендовал мне провести ночь в покоях моей приятельницы герцогини Орлеанской. По-прежнему ничего не понимающая, я кивнула, давая понять, что услышала каждое слово. Отпустив девушку, я кивнула Клоду, подтверждая, что готова ехать.

   Едва сдерживая слёзы, не желая показывать, насколько расстроена, я в полном молчании возвращалась домой. Но дома, как оказалось, ждал очередной сюрприз. Едва я, миновав охрану, осторожно пробралась во дворец, как ко мне подошел камердинер его величества Блуэн, шепотом велев следовать за ним.

   Час от часу не легче! Была уже половина второго ночи. Что могло понадобиться монарху в столь поздний час?

   Ответ не заставил себя долго ждать. Не успела я переступить порог кабинета, в который меня любезно препроводили, как столкнулась с ледяным взглядом короля:

   — Где вы были, мадемуазель? По нашему приказу вас больше трёх часов разыскивали по всему дворцу. Неужели события последних дней не стали для вас предостережением вести себя более осторожно?

   Осторожно? Как это понимать? Сидеть тихо как мышка и ждать, когда убийцы доберутся до меня? То, что обо всём происходящем было известно королю, их ни разу не остановило, значит либо у них уже давно всё спланировано и они ждут подходящего момента, либо...

   Капельки холодного пота выступили на висках. Верить в то, что в покушениях был замешан сам его величество, мне не хотелось. И тем не менее...

   Чувствуя, что ещё немного и я просто взорвусь, я решилась задать королю давно мучавший меня вопрос:

   — Ваше величество, ответьте, почему я здесь? Вы могли бы отослать меня в самый отдалённый монастырь или же позволить жить у герцогини д’Одемар. Могли бы, на худой конец, вспомнить обещание, данное у смертного ложа моей покойной матери — вернуть трон моих предков, но нет, я до сих пор тут, в роли приживалки, этакая «королева без королевства». Почему? Неужели вам настолько безразлична моя судьба? Если так, то позвольте мне не докучать вам больше своим присутствием и без промедления покинуть двор.

   Какое-то странное чувство промелькнуло на лице короля, но что именно — понять не удалось, лицо в ту же секунду вновь приняло каменное выражение. Что-что, а скрывать свои эмоции он умел, как никто другой. Подойдя к окну и задумчиво всматриваясь в ночь, он спросил:

   — Вы уже не впервые выражаете желание покинуть нас. Отчего? Вам скучно?

   Какая глупость! Чувствующий себя виноватым из-за того, что в зимний период лишал придворных возможности любоваться красотами Версальского замка, король постоянно придумывал развлечения для своего двора: балы, спектакли, музыкальные вечера, игры в шарады — лишь малая толика того, что чуть ли не ежедневно происходило в Тюильри. Разве оставалась хоть малейшая возможность заскучать?

   Тем не менее я просто из-за детского упрямства буркнула:

   — Да, ваше величество. Простите мою откровенность, но я здесь действительно скучаю. Будет ли мне в таком случае позволено уехать?

   — Нет, мадемуазель, — не оборачиваясь, тихо, но твёрдо произнёс король. — Отныне забота о вас лежит на наших плечах, и мы сделаем всё, что будет необходимо, для того чтобы ваше пребывание при французском дворе было максимально комфортным и приятным.

   Комфортным и приятным? Это когда моя жизнь висит на волоске? Интересно, этот человек сам себя слышит?

   А Луи тем временем отошёл от окна и, подойдя к затухающему камину и поворошив кочергой тлеющие угли, как ни в чём не бывало отряхнул руки и повернулся ко мне:

   — Через три дня в городской ратуше в вашу честь состоится бал-маскарад. Надеюсь, нам не нужно объяснять, что ваше присутствие на нем обязательно?

   Боже! Ну почему он меня не слышит? Этот человек вообще способен слышать кого-либо, кроме собственной персоны?

   — Ваше величество...

   Слова замерли в горле при взгляде на то, как изменилось лицо короля, с которого мгновенно слетело любезное выражение.

   — Вы забываетесь, мадемуазель! Приглашение на бал отнюдь не просьба, а приказ! Мы уже выбрали для вас подходящий костюм. Будучи самой блистательной дамой на маскараде, вы будете веселиться до упаду и навсегда выбросите из головы блажь об отъезде. Однажды по вине Боравии, мы потеряли прекрасную Клоранс — главное украшение королевского двора, и сердце наше было разбито. Мы не позволим, чтобы Боравия отняла и её дочь! Отныне ваше место подле нас! Если вам угодно царствовать, делайте это во Франции, рядом с нами.

   Что?! Я не ослышалась? Нет, это не может быть тем, о чём я подумала! Боже, какая же я глупая! Придёт же такое в голову... А, если нет? Решимость на лице короля...

   Я поспешила отвернуться, чтобы он не заметил замешательство, отразившееся на моём лице. Как понимать его слова? Нужно было убедиться, что я расслышала всё правильно.

   — Ах, ваше величество, боюсь, что место рядом с вами давно и прочно занято её величеством королевой.

   Снова этот взгляд…

   Да что же это такое?! С тех пор, как я покинула монастырь, моя жизнь превратилась в сплошной непреходящий кошмар. Что ни день — то очередной стресс. Я забыла про еду и почти не сплю, вздрагивая от малейшего шороха. Так нет же, небесам, видно, и этого мало, если они в довершение ко всем моим несчастьям добавляют и это. Сейчас два часа ночи, а вместо того, чтобы попытаться заснуть, я вынуждена выслушивать от короля всякий бред.

   — Вам известно, какие отношения связывают нас с королевой, ей принадлежит государство, но не сердце его короля.

   — Но есть ещё мадам де Монтеспан и мадам де Ментенон! Обе дамы любят вас, ваше величество, ибо вы — солнце, освещающее и согревающее их своими лучами.

   — Мадам де Монтеспан — в прошлом. Ей уже давно было дано понять, что воздух провинции был бы куда более полезным для её хрупкого здоровья, нежели парижский. Не беспокойтесь о герцогине, очень скоро она покинет двор. Что же касается мадам де Ментенон, то боюсь, что вы несколько преувеличиваете её влияние на короля. Мы — друзья, и только.

   — А разве мне вы не друг? Неужели я чем-то провинилась и лишилась вашей дружбы?

   Ну кто меня за язык тянул? Улыбнулась бы, замяла разговор, сославшись на усталость. Зачем, спрашивается, нужно было задавать вопросы, ответы на которые не хочу знать? Но было уже поздно.

   Он подошёл совсем близко, почти нависнув надо мной, пугая своим выражением лица и вызывая жгучее желание выбежать из кабинета забыв обо всем. Но бежать было нельзя. Любое проявление неуважения к его августейшей персоне могло вызвать просто необратимые последствия.

   Борясь с неожиданно подкатившей тошнотой, я беспомощно наблюдала за тем, как он, положив руки мне на плечи, склоняется ближе к моему лицу.

***

«Тысяча чертей!» — де Клермонт со злостью топнул обмотанным тканью сапогом. Он тщательно подготовился к ночному визиту, всё предусмотрел. Но провидение вновь сыграло с ним злую шутку: девчонки в комнате не было.

   Борясь с желанием кромсать и убивать, с налившимися кровью глазами он возвращался по туннелю, проклиная всех и вся, когда внезапно приглушенные голоса, доносящиеся из кабинета короля, мимо которого он как раз проходил, привлекли его внимание. Найдя широкую щель в одной из скрытых панелей, он осторожно заглянул внутрь.

   Сказать, что увиденная картина потрясла его, это ничего не сказать. Граф был в шоке.

   Соплячка, за которой он гонялся целый день, как ни в чём не бывало находилась в кабинете. Более того, она стояла в объятиях короля и, судя по тому, что он видел, между этими двоими была любовная связь.

   Чёрт! Это всё усложняло! Убрать с дороги какую-то приживалку, пусть даже и дальнюю родственницу короля, было делом несложным, но, если речь шла о фаворитке, тут нужна была более тщательная подготовка. Король этого так не оставит, и если станет известно о том, кто приложил к этому руку... Де Клермонт невольно потер шею. Да, тогда пыток ему не избежать».

   Стараясь не пропустить ни малейшей подробности, он с жадностью вслушивался в каждое произнесенное любовниками слово, чтобы понять, как ему действовать дальше.

***

Лицо короля было так близко от моего, что я вполне могла сосчитать каждую оспинку на нём. Крепко обнимая мои плечи, он склонялся всё ниже. Ещё немного — и его губы коснутся моих...

   Перед внутренним взором появилось другое лицо. Тёмно-синие глаза с немым укором смотрели на меня.

   Нет! Этого нельзя было допустить! Меня мутило от одной только мысли о том, что мой первый, настоящий поцелуй может быть с человеком, которого я никогда не смогу полюбить и который по возрасту годится мне в отцы. Но как этого избежать, не оскорбив чувств великого монарха? Ведь он, восхваляемый со всех сторон, был просто уверен в своей неотразимости. Каждая вторая, если не первая дама королевства, готова была на всё, лишь бы стать одной из избранных. Но только не я!

   — Ваше величество, что вы делаете? — пискнула я, вырываясь из довольно крепких рук. — Не смейте дотрагиваться до меня!

   Не ожидавший сопротивления король в удивлении отступил.

   — Мадемуазель, вы забываетесь! Я — король! А поцелуй короля-солнца — божественная честь, которой жаждут удостоиться все придворные дамы!

   — Нет, ваше величество, это вы забываетесь! Я не постельная девка, а дочь короля! Я не принадлежу французскому двору, и однажды — с вашей помощью или без — я верну себе принадлежащий по праву трон и, вы будете первым, кто пришлет к моему двору своих послов с предложением мира! Не стоит портить отношения с будущим союзником!

   О, я прекрасно понимала, что своими неосторожными словами могу настроить против себя всесильного монарха. Впрочем, у меня уже столько врагов, что если их станет на одного больше, то я, пожалуй, уже и не замечу.

   — Вы... вы...

   Что это? У смелого в обращении с дамами короля отнялся язык? Неужели нашлась такая, которая посмела ответить отказом на притязания любвеобильного монарха?

   — Ваше величество, простите мне мою резкость, просто я...

   Договорить мне не дали. Жестом король велел мне замолчать. Багровый румянец разлился по его лицу и шее, видневшейся в чуть распахнувшемся вороте парчового халата, накинутого на сорочку и простые коричневые панталоны.

   Испугавшись, что его по моей вине хватит удар, я невольно сжалась и стала прикидывать пути отступления. Однако в этом уже не было необходимости: рождённый испанкой, он впитал в себя все качества, присущие ей — сдержанность и жёсткий контроль над эмоциями.

   Румянец отступал буквально на глазах, уступая место смертельной бледности. Лицо застыло, превратившись в ледяную маску. Признаюсь, таким Людовик страшил меня гораздо больше, чем если бы метал громы и молнии. Теперь же я просто не знала, чего от него ожидать.

   Отвернувшись к столу и взяв в руки какие-то бумаги, король сделал вид, что увлечен их прочтением. Заставив меня простоять таким образом минут десять, которые показались годами, он, наконец, соизволил обратить на меня внимание:

   — Вы можете идти, мадемуазель. Монархи, в отличие от простого люда, не могут позволить себе такой роскоши, как праздные разговоры. Боюсь, более важные дела требуют нашего повышенного внимания. Мы выслушали вас, и вот вам наш ответ: через три дня, вы будете присутствовать на балу. На вас будет надет костюм, который мы посчитали нужным выбрать. Вы будете радостной и счастливой, а затем... — он сделал паузу и взглянул мне прямо в глаза, — мы забудем о проявленной вами дерзости, и будет лучше, если и вы навсегда позабудете о троне Боравии. Хотите царствовать? Одно ваше слово, и мы сделаем вас большей королевой, чем сама королева, но только здесь, во Франции!

   Я задохнулась от негодования. Дерзкий ответ уже вовсю крутился на языке, но меня опередили. Подойдя к двери, король распахнул её, давая понять, что аудиенция окончена. В темноте коридора маячила чуть заспанная физиономия камердинера, терпеливо дожидающегося приказа от своего сюзерена. Подобострастно склонившись в поклоне, он, держа высоко в руке канделябр, последовал вперёд, освещая путь.

   Мне не оставалось ничего другого как замолчать и следовать за ним. За спиной с грохотом захлопнулась дверь. Вздрогнув от неожиданности, слуга лишь на миг замер, втянув голову в плечи. Впрочем, он тут же овладел собой и продолжил степенное шествие.

   Пламя свечей весело играло, отражаясь на тёмных стенах, но мне было не до смеха. Людовик только что ясно дал понять, что в ближайшем будущем планирует сделать меня своей любовницей. Нет, лучше смерть!

   Возле дверей, ведущих в мои покои, подобно зверю в клетке метался Клод. Читая моё лицо как книгу, он сразу же понял, что произошло что-то неладное. Дождавшись, когда камердинер, поклонившись, уйдёт, старый вояка подскочил ко мне:

   — Что произошло? Чего от тебя хотел король?

   Ах, Клод, лучше тебе этого не знать. Да и мне, в общем-то, тоже. Нужно было срочно придумать, как избежать сомнительной чести превратиться в королевскую подстилку.

   Я уже сделала было шаг в открытую дверь покоев, где горничные раскладывали мой ночной наряд, когда внезапно вспомнила совет де Кресси, переданный мне через прислугу. Молниеносно приняв решение, я развернулась и поспешила в крыло, где располагались комнаты Мадам. Лизелотта Пфальцская была единственным человеком, кому я могла хоть немного доверять. Переночую в покоях принцессы, а завтра постараюсь заручиться её поддержкой в борьбе против королевской тирании.

   Де Клермонт довольно ухмыльнулся. Через три дня на маскараде с выскочкой будет покончено навсегда! Она умрёт на глазах у многочисленной толпы, и её смерть спишут на несчастный случай. Никто никогда не догадается о его причастности к этому делу. О да, он отомстит им всем!

ГЛАВА 19

Море… В последние годы оно стало единственным домом, пристанищем, где Патрис, наконец смог обрести самого себя. Всматриваясь в его бескрайний горизонт — такой необъятный, такой далекий, он не чувствовал себя одиноким. Море всегда было с ним.

   Изменчивое по своей природе, море, словно дивная кокетка, осознающая свою манящую красоту, никогда не бывает одинаковым. То оно спокойное и тихое, как будто нет ничего более ласкового, чем его легкие волны. Вода отражает теплые солнечные лучи и слепит непривыкшие к яркому свету глаза. Но уже через мгновение, оно всколыхнётся от резко налетевшего откуда-то сильного ветра, а величественные волны, совсем недавно казавшиеся мягче ласкового котенка, будут биться о берег с силой огромного разбушевавшегося зверя.

   Голубое, без единого облачка небо станет серым и грозовым. Надвинется шторм, заставляя рыбаков, оказавшихся в море, искать спасения на берегу, а морских обитателей, напротив, погонит на самую глубину, где они смогут переждать разыгравшуюся стихию. Однако и в этом есть своя прелесть — красота необузданности и силы, той самой, что так манила его.

   Три месяца назад он, лишенный всех прав изгнанник земли родной, точно так же возвращался к знакомым берегам, куда, казалось, доступ был ему навсегда закрыт. Тогда письмо месье Кольбера, министра его августейшего величества, заставило Патриса пересечь море и согласиться на тайное свидание с всесильным министром.

   Патрис хорошо помнил эту встречу. Сначала ему с командой, практически замерзая от зимнего холода, пришлось около недели дожидаться назначенного рандеву, откладывающегося по не совсем понятным причинам. Затем, когда встреча, наконец, состоялась в одном из питейных мест, которые словно грибы после дождя, в огромном количестве разрослись на всём побережье, он был поражен тем, как быстро согласился на авантюру, предложенную ему этим уже далеко не молодым человеком. Хотя какие могли оставаться сомнения, когда в обмен на предоставленную услугу ему обещали вернуть земли и титулы, принадлежащие ему по праву?

   Он согласился. Для пирата, которым он, по воле судьбы, стал, это было по сути, увеселительной прогулкой. Нужно было всего-то перехватить в море галеон, везущий испанского посла, и доставить всю корреспонденцию, содержащую просто бесценную информацию, а также бесчисленные сундуки с золотом и драгоценными камнями, которые тот с таким рвением стремился доставить к испанскому двору, к другому двору — французскому.

   Просто, как отнять конфету у ребенка. Благодаря гениальному плану, который его вымуштрованная команда в точности выполнила, они с самыми минимальными потерями смогли захватить корабль. Вожделенный Кольбером приз сейчас был уютно расположен в корабельном трюме, ожидая, когда его обменяют на драгоценную для Патриса бумагу, дающую ему прощение самого монарха и право на возращение долгожданного наследства.

   — Капитан, берег близко! — крик впередсмотрящего прозвучал волшебной музыкой для его ушей. Улыбнувшись собственным мыслям, он, сбежав с капитанского мостика, на котором до этого предавался мечтам, поспешил в свою каюту, где, собрав за большим столом своих помощников, дал точные инструкции относительно того, что им предстояло сделать в самое ближайшее время, если окажется, что всесильный министр передумал выполнять собственные обещания.

***

— Бросьте, милочка, не стоит портить себе настроение в такой чудесный день, — я в очередной раз была поражена тем, как её высочество принцесса Елизавета-Шарлотта Баварская или же по-домашнему Лизелотта, отмахнулась от очередной проблемы, которой я пыталась с ней поделиться.

   О, это была поистине гениальная женщина! Не обладающая блестящей красотой и владеющая более чем скромным по любым меркам приданым, она, благодаря острому уму, живому доброжелательному характеру и крайней весёлости, смогла не только закрепиться при дворе, но и подружиться с собственным супругом, который, несмотря на то, что предпочитал мужское общество женскому, всё же находил определенное удовольствие в общении с нелюбимой супругой, навязанной ему непреклонной волей его августейшего брата, считающего, что брак с европейской принцессой сможет хоть как-то удержать его от беспутного образа жизни.

   — Боюсь, Мадам, ваш деверь сделал всё, чтобы окончательно испортить не только сегодняшний день, но и всё моё дальнейшее пребывание при дворе, — я с такой силой сжала в руках веер, что несчастная безделушка не выдержала и треснула, громким звуком привлекая к нам всеобщее внимание.

   А публика нынче собралась весьма многочисленная. Все ждали короля, который по настоянию медиков, в один голос утверждавших, что свежий воздух способствует улучшению цвета лица, изъявил желание прогуляться сегодняшним солнечным утром по огромному саду.

   Нарядно одетая толпа, издали напоминающая райских птичек, собранных в одной общей клетке, с определённой долей зависти ожидала, кого же из двух фавориток его величество пригласит составить ему пару на этой прогулке. Уже через десять минут ожидания стало ясно, что придворные разделились на два лагеря: одни делали ставки на мадам де Монтеспан, чья эпоха медленно, но верно шла к закату, другие предпочли отдать свои голоса мадам де Ментенон, чьё влияние при дворе увеличивалось день ото дня. Противостояние этих женщин, в прошлом бывших подруг, было столь велико, что однажды Луи даже высказался по этому поводу: «Мне было бы легче примирить всю Европу, чем нескольких женщин. Чью бы сторону я ни принял, одно неизменно – меня упрекнут в предвзятости». Его фразу тут же подхватили остальные придворные, превратив её в крылатую.

   Бедный монарх, он уже и сам был не рад той власти, которой некогда наделил своих фавориток. Впрочем, вернёмся к сегодняшней прогулке...

   Послышался стук каблуков, и на одной из дорожек появился король. Безупречно одетый, с чуть растянувшей уголки губ полуулыбкой, он, держа в руках трость, украшенную широким бантом того же цвета что, и его нарядный камзол, с величественным видом приближался к тем, кто без ложной скромности можно утверждать, жил такими моментами, как этот.

   Все затаили дыхание. Мадам де Монтеспан вся в голубом и мадам де Ментенон вся в чёрном с одинаковыми почтительными улыбками склонились в реверансе перед приближающимся сюзереном. Но Луи удивил всех. Не останавливаясь, он прошёл мимо двух вражеских лагерей и остановился напротив нас с Мадам.

   Ну что же, в прогулке с супругой брата не было ничего зазорного. Все знали, что между этими двумя, в отличие от отношений, связывавших короля с первой Мадам — ныне покойной Генриеттой Английской, никогда не сможет быть ничего иного, кроме дружбы. Подмигнув подруге, я уже собиралась отойти, чтобы не мешать ей принять предложение короля, когда внезапно поняла, что протянутая рука его величества предназначалась не ей, а мне.

   Внутри всё похолодело. Поступая таким образом, король открыто выражал мне своё благоволение. Учитывая и без того расползающиеся по двору слухи, распускаемые недоброжелателями, приняв его приглашение, я немедленно подтвердила бы статус его новой фаворитки.

   Это был вызов. Я явно читала его в чуть прищуренных карих глазах короля. Своим поступком Луи давал понять, что вчерашний разговор не был шуткой, и что настроен он был крайне серьёзно. Принимая условия его игры, я тем самым ставила себя в весьма щекотливое положение.

   Рядом ахнула Лизелотта. До нее только сейчас начал доходить смысл того, что я ей ранее говорила. Отказать королю было невозможно, а согласиться — значит подписать себе приговор.

   И я сделала единственное, что пришло мне в голову в тот момент: виновато улыбнувшись, я прибегла к уже проверенному способу — закатила глаза и благополучно упала в обморок.

***

— Это было глупо! Думаете, король настолько наивен, чтобы не понять вашей уловки? — в голосе Мадам сквозило беспокойство. — Да, он, конечно же, сделал вид, что поверил в то, что счастье ваше было настолько велико, что вы в прямом смысле «пали к его ногам», но Шанталь, милая моя, по-моему, вы его только ещё больше разозлили.

   Покачав головой, моя единственная союзница, сославшись на то, что ей нужно написать несколько писем домой, в спешке покинула мои покои, оставив меня одну.

   Её беспокойство было понятным, более того, я так же, как и она, отнюдь не питала иллюзий относительно того, что моя выходка останется незамеченной королём.

   Но что прикажете мне было тогда делать?

   То, что Луи всерьёз решил меня наказать, стало ясно, когда четверть часа спустя прислуга доложила, что за дверью по величайшему приказу его величества, меня ожидает его личный лейб-медик, чтобы самым внимательнейшим образом осмотреть и в случае необходимости пустить мне кровь.

   Увидев, как побледневший Клод схватился за шпагу, я испугалась не на шутку. Впрочем, благодаря богатому опыту, накопившемуся за годы жизни в монастыре, когда приходилось постоянно выкручиваться, чтобы избежать очередной порки от сестёр, мне, как всегда неожиданно, но весьма своевременно в голову пришла идея, каким образом повернуть неприятную ситуацию в свою пользу. Улегшись поудобнее на подушках, я велела Клоду впустить эскулапа внутрь, после чего оставить нас одних.

   Старый солдат, за время знакомства успевший уже достаточно меня изучить, без тени улыбки, так красящей его суровое лицо, кивнул и поспешил выполнить приказание.

   А к власти, оказывается, очень быстро привыкаешь. Ещё совсем недавно я влачила совершенно ужасное существование во дворе чудес, а теперь сама с видом королевы раздаю приказы направо и налево.

   Заслышав чуть шаркающие шаги пожилого медика, я приготовилась к осуществлению своего плана. Как-то я уже проделывала похожий трюк в доме де Розена, пора было показать самонадеянному монарху, что я не из тех покорных и беспомощных женщин, с которыми он привык иметь дело.

***

Де Клермонт осторожно крался по тайному ходу. Нужно постоянно следить за девчонкой, чтобы точно знать обо всех её планах. Чем больше подробной информации он о ней узнает, тем легче ему будет её ликвидировать.

   Лелея радужные планы, он завернул за угол и… внезапно наткнулся на кирпичную стену. Ничего не понимая, граф протянул руку и пощупал ещё чуть сыроватую кладку.

   Откуда она здесь? Неужели кто-то смог узнать о его тайных визитах? Страх ледяной рукой схватил его за горло. Боясь, что тот, кто это сделал может вернуться и застать его здесь, де Клермонт, проклиная всех и вся, поспешил поскорее покинуть ставший уже бесполезным тоннель.

   Теперь у него оставался только единственный путь. На маскараде осечки быть не должно.

   В панике спасаясь бегством, он не заметил пару глаз, внимательно следившую за каждым его шагом. Преследователь сам постепенно превращался в преследуемого.

***

— Не сочтите за дерзость, ваше высочество, — голос врача чуть дрожал от волнения, — но по строжайшему приказу его величества мне надлежит тщательно осмотреть вас.

   То, что король прислал именно личного медика д'Акена, обычно находящегося в постоянном его распоряжении, а не врача королевы — Фагона, говорило о степени его заинтересованности в столь щекотливом деле.

   Это был ничем не примечательный мужчина старше средних лет, головы до ног одетый во всё чёрное. Серый простой парик, маленькие тёмные глазки под густыми, чуть нависшими на них бровями, большой нос с характерной горбинкой... Чувствовалось, что ему самому не особенно приятна роль, навязанная пребывающим в крайнем раздражении государем.

   О происхождении его семьи ходило немало толков, и придворные, не питавшие к д’Акену нежных чувств, с особым удовольствием подчеркивали низость его происхождения. Было известно, что дед его был раввином в местечке, именуемом Карпантра, и звался Мардохеем. Однако этот раввин проявил невероятную дальновидность, внезапно почувствовав непреодолимую тягу к христианской религии. Презираемый и гонимый собратьями по вере, он был вынужден бежать из родного города и нашел убежище в Неаполитанском королевстве – в Аквино, где, окончательно отрекся от веры предков, был крещен по всем законам католической церкви. По возвращении во Францию он стал называть себя д’Акеном, что в дословном переводе означало «из Аквино», чтобы подчеркнуть, что заново родился в христианской вере.

   Бывший раввин поселился в Париже, где его глубокие познания в иврите привлекли внимание Людовика XIII, повелевшего сделать его профессором в Коллеж де Франс — знаменитом учебном заведении, основанным ещё в 1530 году королём Франциском I. Восхождение к Олимпу продолжил сын д’Акена, а затем и внук, сумевший добиться невероятного положения при Людовике XIV. Дослужившись до должности личного лейб-медика, д’Акен младший стал одним из самых влиятельных лиц при дворе.

   Час назад призвав медика к себе, Луи подробнейшим образом проинструктировал его о том деликатном деле, в котором тому придётся сыграть немаловажную роль.

   Стоя в изножье моей кровати, исполненный важности эскулап дожидался моего покорного согласия на все его дальнейшие действия, зря, так как покорность никоим образом не была мне присуща. Так и не дождавшись ответа, медик сделал пару шагов вперёд:

   — Ваше высо...

   — Ни шагу более, месье! — я старалась изо всех сил, чтобы голос не дрожал. — Передайте королю, что я чувствую себя гораздо лучше, и единственное, что мне сейчас необходимо, это просто хорошенько отдохнуть.

   — Мне радостно слышать об этом, ваше высочество, но боюсь, что этот ответ не удовлетворит его величество, велевшего мне наивнимательнейшим образом осмотреть вас и пустить немного крови для улучшения цвета лица, — врач был настроен крайне решительно.

   — Не позволю! — вцепившись в несчастный кусок ткани, я подтянула его ещё выше, к самому подбородку, — Немедленно покиньте мои комнаты!

   — Это приказ короля, — последователь Гиппократа не собирался сдаваться, — даже её величество королева, храни её Господь, не смеет его ослушаться.

   — Вот и отправляйтесь к королеве, а меня оставьте в покое, — я с такой силой дёрнула одеяло на себя, что несчастный д’Акен не удержался на ногах и полетел на пол.

   В другое время меня наверняка рассмешил бы вид лежащего на ковре человечка, смешно дрыгающего в воздухе ногами, обутыми в чулки и туфли с огромными бантами вместо пряжек, но, к сожалению, дело стало заходить слишком далеко. Неловко перевернувшись и встав на колени, с побагровевшим лицом и в съехавшем набекрень парике, лейб-медик Луи XIV двинулся на меня.

   Настало время и мне принять более решительные меры. Вскочив на постели, я выставила руки вперёд:

   — Послушайте, месье, давайте договоримся. Вы немедленно оставляете меня в покое и передаёте королю, что мне необходимы покой и сон, или я буду вынуждена во всеуслышание заявить, что вы пытались меня убить.

   — Убить?! Помилуйте, в мои обязанности входит спасать жизни, а не лишать их! — он даже фыркнул от возмущения.

   — Ну, это с какой стороны посмотреть, — хмыкнула я, глядя, как самоуверенное выражение покидает его лицо, уступая место растерянности. — Всем известно, месье д’Акен, что свою должность вы получили благодаря протекции мадам де Монтеспан, а ни для кого не секрет, как ваша покровительница расправляется со своими соперницами. Могу поклясться, что не я одна заметила убийственные взгляды, бросаемые ею в мою сторону, особенно когда стало известно, что именно моё общество король предпочёл всем остальным.

   Бедняга д’Акен! Смертельная бледность, разлившаяся по его лицу, яснее всяких слов показала, насколько сильно он испугался. Позиции его покровительницы слабели с каждым днём, тогда как связи её соперницы, мадам де Ментенон, напротив, укреплялись. Её протеже Фагон и так вовсю наступал ему на пятки, претендуя на должность главного личного лейб-медика. Случись что, голова д’Акена полетит первой...

   Всё ещё стоя на постели с вытянутыми руками, я остолбенела, когда, едва поднявшись с четверенек, врач вновь рухнул на колени. Заламывая руки, он неожиданно высоким голосом заверещал:

   — Умоляю, не губите меня, ваше высочество! Клянусь, что всего лишь выполнял распоряжение короля!

   — Что здесь происходит? — грозный окрик заставил меня вздрогнуть и перевести взгляд на дверь, — Шанталь, потрудись объяснить, что делает этот старый таракан на полу твоих апартаментов? Надеюсь, он не просит твоей руки?

   На пороге, горя праведным гневом, стояла моя бабушка.

ГЛАВА 20

Родная моя! Как же я рада была её видеть, хотя не могу не признать, что ещё большую радость мне доставил совершенно стушевавшийся д’Акен. Что-что, а связываться с чрезвычайно острой на язык герцогиней д’Одемар не решался никто, даже король.

   — Абелла, дорогая, как же ты вовремя! — с визгом восторга я соскочила с кровати и обняла единственного родного человека, — Я так тебе рада!

   — И я тебе, любимая. Только умоляю, отошли этого сатира подальше. От его постной физиономии, у меня усиливаются головные боли, — пренебрежительно махнув в сторону пораженно застывшего медика, грозная дама поспешила усесться в кресле.

   — Тогда, может я вам клистиров назначу... — открыл было рот д’Акен, но герцогиня быстро его оборвала:

   — Я сама тебе сейчас столько клистиров назначу, до конца жизни с горшка подняться не сможешь! — да, бабушка могла нагнать страху. — Но вы мне так и не ответили, что он здесь делает? Ты заболела? — она с беспокойством приложила ладонь к моему лбу.

   — Ну, не стану вам больше мешать. Я, пожалуй, пойду, — врач попытался улизнуть, когда властный окрик: «Стоять!» — пригвоздил его к месту.

   Не оборачиваясь в сторону медика, бабушка взяла мои руки в свои, напряженно высматривая признаки недомогания на моём лице. Самое время было её успокоить, разумеется с пользой для себя.

   — Ничего страшного не произошло, родная. Просто сильно перенервничала, когда король пригласил меня составить ему пару на утренней прогулке, и потеряла сознание. А его величество, обеспокоенный состоянием моего здоровья, оказался настолько любезен, что прислал месье д’Акена пустить мне кровь. Вот только я никак не могу объяснить врачу, что пускать мне кровь накануне бала-маскарада совершенно нельзя, так как ослабев от потери крови, я не смогу присутствовать на столь грандиозном мероприятии, которое, кстати говоря, король устраивает в мою честь.

   — Ты абсолютно права! — бабушка ободряюще похлопала меня по руке, а затем повернулась к эскулапу:

   — Всё слышали? Так и передайте его величеству.

   Облегченно вздыхая, стараясь незаметно утереть концами парика стекающие по лбу крупные капли пота, медик, пятясь задом, подобострастно пролепетал:

   — Всё слышал, всё запомнил! Не извольте беспокоиться, передам всё слово в слово! Доброго вам здоровья. С вашего позволенья...

   Никто уже не обращал на него никакого внимания. Позабыв о нём, я опустилась на колени перед креслом, в котором сидела бабушка:

   — Как же я счастлива, что ты у меня есть!

   Она обняла меня, прижавшись тёплой щекой к моей макушке:

   — Не устаю благодарить Господа, что сжалился над бедной старухой и вернул мне тебя. Впрочем, — утерев слезинку, едва не скатившуюся прямо мне в волосы, она быстро выпрямилась, — у меня для тебя подарок.

   Подарок?! Для меня? Не зная, что и ответить, я, затаив дыхание, следила за тем, как она, вытащив из кармана крошечную, украшенную драгоценными камнями миниатюру, протянула её мне:

   — Это портрет Клоранс работы Шарля Лебрёна, написанный по случаю твоего рождения. Погляди, ты — её точная копия.

   Мама! Я совершенно не помнила её лица. Трясущимися руками я потянулась и бережно взяла портрет. На нём была изображена самая красивая женщина из когда-либо виденных мной. Художник не поскупился на краски, описывая цветущий вид и блеск счастливых глаз боравийской королевы. В великолепном серебристом платье, украшенном тончайшей паутиной венецианского кружева, она была царственно прекрасна. Роскошные белокурые волосы были уложены в затейливую причёску, оставляя на высоком лбу и на висках лёгкие завитки. По моде того времени волосы, изящные ушки и белоснежная шея были украшены нитями редчайшего жемчуга, подчёркивающего статус его обладательницы.

   Я так пристально всматривалась в изображение, что совершенно не замечала катящихся по щекам слёз.

   — Абелла, я...

   — Не надо, милая, не плачь. Твоя мама мечтала видеть тебя счастливой, поэтому утри свои прекрасные глазки и расскажи мне обо всём, что происходит в этом змеином питомнике.

***

— Ах, Ренард, мальчик мой! Кто бы мог подумать, что все наши проблемы разрешатся сами собой? Я всегда говорила, что хорошие связи — залог успешных дел! Только представь, как мы заживём, когда ты женишься на своей принцессе! Боже! Я предвкушаю постные физиономии здешних кумушек, осмеливающихся воротить свои длинные носы от семейства де Ламмер. После того, как мы породнимся с домом д'Арси, мы будем приходиться роднёй самому королю!

   Ренард де Сежен почти с ненавистью посмотрел на свою ни на миг не прекращающую глупую болтовню мать. Погрязшая в собственном эгоизме, она не желала слышать ничьих доводов, кроме своих собственных. Вбив в голову, что непременно должна устроить брак своего сына с особой королевской крови, она не могла думать ни о чём ином.

   Шанталь… Юная прекрасная фея, вихрем ворвавшаяся в его никчемную, бездарно прожигаемую жизнь. Рядом с ней мир снова начинал обретать краски и появлялась крошечная надежда на долгожданное, когда-то кажущееся эфемерным, счастье. Но он не имел права надеяться. Ренард не был ребёнком и понимал, что чувства, которые они испытывают друг к другу, разнятся между собой, как день и ночь.

   Он любил её! Любил так, что становилось трудно дышать, представив рядом с ней кого-то другого. В те минуты, когда она была возле него, он с трудом заставлял себя сдерживаться, чтобы ненароком не оскорбить её своими чувствами, не испугать. А она? В её глазах, в которых плескалась вся зелень мира, он явно читал нежность, симпатию, дружбу, но только не любовь. Да, они проводили много времени вместе, смеялись, шутили, разыгрывали окружающих. Он стал верным наперсником во всех её играх и проказах, но чем ближе он пытался стать, тем отчётливей видел, что чувства, которые она испытывает к нему, больше напоминают сестринские, нежели любовные.

   Пару раз, когда они прятались за огромными портьерами, разыгрывая придворных, он пытался её поцеловать, но каждый раз она со смехом уворачивалась от него, предлагая бежать наперегонки на кухню, чтобы стянуть у повара что-нибудь вкусненькое.

   Она была шаловливым милым ребёнком, рядом с которым он чувствовал себя мерзким похотливым чудовищем. Множество раз он давал себе слово держаться от неё подальше, но стоило только увидеть её светлую улыбку с милыми ямочками на щёчках, как все стены, которыми он пытался оградиться от неё, рушились буквально на глазах.

   Ситуацию усугублял тот факт, что матушка, не желающая видеть очевидного, с упорством мула подогревала слухи о том, что между её единственным сыном и принцессой существует любовная связь.

   Проклятье! Выносить бесконечные разглагольствования матери о всех выгодах будущего брака становилось просто невыносимым.

   Поднявшись из-за стола, за которым он надеялся мирно отужинать в тишине и покое, Ренард стремительно вышел вон.

***

— Ну вот теперь, вы знаете всё. Я старалась как могла оберегать вас от всего происходящего, но боюсь, что сейчас у меня просто нет другого выхода, чем открыться вам. Поверьте, если бы дело касалось одних лишь покушений, я ещё смогла бы хоть как-то защититься, но боюсь, что справиться с королём мне просто не по силам.

   Застывшая в кресле герцогиня настолько ушла в собственные мысли, что в какой-то момент мне начало казаться, что она уснула. Но вот веки её дрогнули и, глубоко вздохнув, она обернулась ко мне:

   — Ты правильно поступила, не став скрывать от меня столь мерзкой и унизительной правды. Подумать только, моя внучка, дочь короля вынуждена выслушивать отвратительные признания старого развратника. Не бывать этому! Тебе нужно бежать и как можно скорее! — взяв в ладони мои ледяные руки, она заглянула мне в глаза. — Ничего не бойся, я всё устрою. Ты немедленно соберёшься, и я лично вытащу тебя отсюда. Мне нужно лишь немного времени, чтобы найти для тебя подходящее судно с надёжной командой, которое вывезет тебя из Франции.

   — Куда же я поплыву? — мне было страшно терять то, что я совсем недавно приобрела, и в первую очередь меня страшило расставание с бабушкой.

   — В Италию. У нас там многочисленная дальняя родня, которая, уверена, просто счастлива будет приютить тебя на некоторое время.

   — А вы?

   — Не волнуйся, я присоединюсь к тебе чуть позже. А теперь не медли, зови горничную, пусть поможет тебе со сборами.

   К сожалению, всё оказалось не так просто, как нам представлялось. Уже через пять минут нам стало известно, что строжайшим указом его величества, мне запрещалось покидать пределы дворца. Король лично поручил своему камердинеру Блуэну присматривать за мной, а это значило, что ни единого шанса на побег у меня больше не было.

   Блуэн, в отличие от своего предшественника Бонтана, считался лучшим из главных камердинеров короля. Пользующийся неограниченным доверием монарха, он был самым умным, смелым, воспитанным и самым осмотрительным из всех, кому был доступ в привилегированное общество.

   Помимо обязанностей главного камердинера он имел возможность ежедневно видеться с королем и занимать его бесконечными подробностями, касающимися Версаля и Марли, управляющим которыми он являлся. Желая знать всё обо всём, он имел в своем подчинении всех камердинеров короля, всю дворцовую прислугу, шпионов и доносчиков. Если верить слухам, Блуэн имел во дворце собственную тайную полицию, состоящую из специально обученных швейцарцев. Его прихвостням было поручено с вечера до утра патрулировать все лестницы, коридоры, потайные ходы и переходы, дворы и сады, устраивать засады, замечать посторонних и следить за ними, отмечать, когда и куда они входят и откуда выходят, и немедленно докладывать обо всем увиденном.

   Шпионская деятельность главного камердинера не могла не беспокоить придворных, рискующих попасть в его черный список. Блуэн был крайне опасен и мог запросто навредить любому, кому мог посчитать нужным.

   Всё это ставило жирный крест на всех моих попытках незаметно улизнуть из дворца. С другой стороны, это давало хоть какой-то шанс на то, что, зная о слежке за мной, убийцы хоть на какое-то время оставят меня в покое.

   До бала в ратуше оставался один день. Всё это время от де Кресси не было никаких вестей, пока сегодня, наконец, он не объявился. Его таинственное появление прямо из стены в моих апартаментах стало последним ударом, вбившим гвоздь в крышку моего гроба.

   Я как раз собиралась принять душистую ванну, которую наполнили по моему приказу горячей водой, когда стенная панель внезапно отодвинулась в сторону и из-за неё показалась довольная физиономия моего бывшего ухажера.

   — Вы с ума сошли? Что вы здесь делаете? — мой голос едва не сорвался на крик, когда месье полицейский, проявив завидную прыткость, успел подскочить ко мне и рукой, затянутой в перчатку, зажал рот:

   — Тише, ваше высочество, умоляю вас не поднимать шума, не то я просто не успею передать вам то, что было мне поручено.

   Кивнув, я дала понять, чтобы он меня отпустил. Поймав его горящий взгляд, устремленный на мою грудь, чуть прикрытую пеньюаром, я схватила со спинки стула плащ, который не успела убрать горничная после моей короткой прогулки по саду, и поспешила в него завернуться.

   — Что это значит, месье? Как вы здесь очутились?

   Хитро улыбнувшись, помощник начальника полиции предложил мне присесть в кресло, в то время как сам опустился на пушистую банкетку, стоявшую, напротив.

   — Всё очень просто, принцесса. Я пришёл по секретному ходу, по которому к вам ранее наведывался ваш тайный враг.

   — Потайной ход? Вы серьёзно? — потрясенно спросила я. — И куда он ведёт?

   — Уже никуда. Как вам наверняка известно, ни одна мышь не способна проскочить незамеченной мимо людей месье Блуэна. Но и ваш покорный слуга, — де Кресси слегка поклонился, — тоже не лыком шит. После вашего ночного визита в мою скромную обитель мне удалось связаться с информатором, находящимся на секретной службе у главного камердинера. Именно от него-то мне и удалось узнать, что уже неоднократно был замечен мужчина, регулярно наведывающийся к вашим покоям. После щедрого вознаграждения и обещания повышения я смог узнать имя этого человека.

   — Кто же он? — вцепившись в подлокотники кресла, я подалась вперёд.

   — Не кто иной, как ваш старый знакомый — граф де Клермонт.

   — Клермонт?!

   — О, вы удивитесь ещё больше, когда узнаете, с кем водит шашни ваш бесценный бывший опекун. Впрочем, не стану вас томить, так как уверен, что вам самой ни за что не догадаться, — чуть виновато улыбнувшись, он пожал плечами. — Так вот, шпионы неоднократно видели его с человеком, который, как нам известно, находится на службе у мятежного генерала Айвана, мечтающего видеть вас в гробу в семейной часовне Баттиани.

   — Боже! — только и оставалось произнести мне.

   Я уже совершенно ничего не понимала. Каким образом де Клермонт, которого бросил Розен и прогнал король, смог примкнуть к боравийским мятежникам, жаждущим моей смерти, и получить возможность свободно разгуливать по дворцу под самым носом у знаменитых ищеек Блуэна? Я так об этом и спросила де Кресси.

   — Видите ли, — сбив воображаемую пылинку с рукава своего камзола, де Кресси потёр виски, как если бы у него болела голова, — вы совсем недавно при дворе, поэтому совершенно не искушены в придворных интригах, ваше высочество. Возможно, вам об этом неизвестно, но главный камердинер короля — самый настоящий слуга двух господ. Будучи невероятно преданным королю, он не менее предан и мадам де Ментенон, имея привычку каждое утро докладывать ей обо всём, что происходит при дворе.

   — Мадам де Ментенон? — теперь голова начала болеть и у меня.

   — Абсолютно верно, принцесса. Думаю, вы и сами должны понимать, как ей невыгодно, чтобы об этом стало известно королю, ведь случись что с вами, подозрение тут же падёт на её оппонентку мадам де Монтеспан, в прошлом известную своим пристрастием устранять нежелательных соперниц с помощью яда и кинжала. Таким образом, наша «святоша» в истинном благочестии которой лично я сильно сомневаюсь, сможет убить одним выстрелом сразу двух зайцев: устранить вас и избавиться от ненавистной фаворитки. Вуаля!

   Под грузом обрушившейся на меня информации я совершенно наплевала на правила этикета и устало откинулась на спинку кресла:

   — Что же мне теперь делать?

   — В данный момент вам следует отдохнуть, привести себя в порядок и постараться наладить отношения с королём, так как именно от его благоволения будет зависеть успех всех ваших дальнейших действий.

   — Но де Клермонт...

   — Не беспокойтесь, здесь он вас больше не потревожит. Моим людям было поручено заделать ход с одной стороны и постоянно следить за тем, чтобы никто не приблизился к нему с другой.

   Моему разочарованию не было предела:

   — Выходит, сбежать отсюда мне не удастся?

   Он лукаво улыбнулся и вытащил из обшлага камзола письмо, скреплённое бабушкиной печатью:

   — Отсюда — нет, но вот из ратуши, в которой будет проходить празднество, вполне...

ГЛАВА 21

Король, как обычно завтракал в одиночестве ровно в двенадцать часов пополудни. Его прибор был сервирован на квадратном столе, стоявшем напротив центрального окна.

   Согласно заведённому порядку, никто и никогда не разделял с ним трапезу. Только на торжественных обедах или в пору его пребывания в армии монарх по своему желанию мог нарушить регламент и пригласить к столу членов своего семейства. Примечательным было то, что принцы крови оставались во время трапезы в шляпах, тогда как сам король был без головного убора. Сей «перевернутый» этикет, придуманный и введённый в моду Луи, означал, что только единственный хозяин — король находится у себя дома, все же остальные — лишь его гости.

   Обилию и разнообразию утреннего королевского стола можно было позавидовать. Чего здесь только не было! Суп из двух каплунов, суп из четырех куропаток, бульон из петушиных гребешков, бульон из голубей, четверть теленка, паштет из тринадцати голубей. На закуску предлагались жареные индюки, куропатки, цыплята. На десерт перед королем стояла огромная ваза со свежими фруктами, а рядом — миска поменьше с сухофруктами. Почти четверть стола занимали всевозможные варенья и компоты.

   Несмотря на сводящие с ума ароматы, парящие в воздухе, у Луи не было аппетита. Лениво ковыряясь ложкой в тарелке, он, казалось, был глубоко погружен в собственные мысли.

   Придворных, присутствовавших в комнате, невероятно тревожило подавленное настроение монарха, в последнее время пребывающего в глубокой меланхолии.

   Внезапный громкий стук в дверь заставил присутствующих подпрыгнуть на месте. Это было грубейшим нарушением этикета, и все ждали реакции короля, удивленно уставившегося на дверной проход, в котором появилась хрупкая фигурка его недавно обретённой юной родственницы.

   Ничуть не смущаясь присутствующих, она смело прошествовала прямо к столу и, опираясь обеими руками о его край, слегка наклонилась вперёд к сидящему напротив королю.

   — Вы выиграли, — понизив голос, чтобы её услышал лишь Луи, она продолжила, — завтра ночью после маскарада я буду иметь честь передать себя в распоряжение короля.

   Не дожидаясь ответа, она, взметнув юбками, покинула комнату так же внезапно, как и появилась.

   Взгляды всех присутствующих обратились к его величеству, который, довольно улыбаясь, с появившимся, наконец-то аппетитом потянулся за первым блюдом.

***

— Мне следовало свернуть его тощую шею ещё тогда, когда для этого была возможность! — Клод с такой силой ударил по оконной раме, что треснуло стекло. — Вот же гнида! Я так и знал, что с ним бед не оберешься!

   — Успокойся, Клод. Не стоит тратить нервы на того, от кого мы и так в скором времени избавимся. Как только сможем попасть на судно, следующее в Италию, ни король, ни де Клермонт нам не будут страшны.

   — Для этого ещё нужно суметь сбежать. Ты уверена в этом своём полицейском? — он подошел совсем близко и, положив руки на мои плечи, с тревогой заглянул мне в глаза.

   Старый друг, тот самый, который в самые сложные моменты находился со мною рядом, он готов был с честью отдать за меня свою жизнь. Преданный до мозга костей, по-отечески заботливый, он не меньше меня самой был обеспокоен моей дальнейшей судьбой.

   Порой, когда он думал, что я этого не замечаю, я ловила на себе его странные взгляды, но стоило только обернуться, как выражение его лица тотчас менялось. Странная нежность в его глазах исчезала с такой скоростью, что мне порой начинало казаться, что это лишь плод моего воображения.

   Малыш Арно — единственный, к кому Клод не относился с подозрением. В эти дни на него посыпалось столько поручений, что я поражалась тому, как он со всем справляется и повсюду успевает. Пострелёнок был единственным связующим звеном и посредником между мной, бабушкой и де Кресси. Именно от него я узнавала все последние новости о приготовлениях к побегу.

   Вынужденная жить затворницей, я очень скучала по графу де Ламмер. Мне не хватало его поддержки, дерзких шуточек и эскапад в адрес придворных. Если не брать в расчёт бабушку, которая вскоре присоединится ко мне в моём убежище, Ренард — единственный, по которому я действительно буду тосковать. Мне льстили его внимание и преданность. Уж не знаю, общение ли со мной способствовало улучшению его репутации, или была какая-то иная причина, но с тех пор, как я появилась при дворе, слухи о распутстве графа значительно поутихли. С Ренардом действительно было легко и спокойно. Поэтому я очень обрадовалась, когда мне доложили о его визите.

   Воспользовавшись тем, что предвкушающий победу монарх несколько ослабил строгий надзор, я, подхватив под руку своего приятеля, спустилась в сад.

   Стояла замечательная погода. Весеннее солнышко приятно ласкало моё лицо, которое я, откинув голову, с удовольствием подставляла его тёплым лучам. В отличие от большинства дам, прогуливающихся под руку со своими кавалерами, я не пряталась под ажурным зонтиком из страха загореть.

   Для благородных дам даже легкий загар означал позор, ибо таким образом они приравнивались к черни. Белизна кожи, которую они всячески усиливали большим количеством белил и пудры, была признаком благородной крови и аристократизма.

   Я была, пожалуй, единственной дамой, кого это совершенно не заботило. Выросшая в сельской местности, привыкшая проводить время на свежем воздухе, я не боялась показаться неотёсанной крестьянкой, в которую тычут пальцем.

   Заметив, какими удивлёнными взглядами провожают меня придворные, я лишь весело рассмеялась, чего нельзя было сказать о моём спутнике. С ним что-то происходило, но все мои попытки вытянуть из него правду разбивались о ледяное молчание. Будь у меня больше времени, я непременно заставила бы его поделиться своими тревогами, притворно насупившись и не общаясь с ним несколько дней, но такой роскоши, как время, у меня почти не было. Утром я получила весточку от бабушки, что последние приготовления к завтрашнему побегу завершены, и как мне не было жаль, с ним нужно было проститься уже сегодня.

   — Ренард...

   — Шанталь — перебил он меня, — я пришёл попрощаться.

   «Попрощаться? Как он узнал? Неужели о наших планах стало известно?» — не зная, что ответить, я растерянно остановилась, удивленно хлопая ресницами.

   — Да... я...

   — Прошу, не говорите ничего, просто выслушайте меня, — оглянувшись, он заметил одиноко стоящую пустую беседку, густо увитую плющом, и поспешил увлечь меня к ней. В то время, как я, расправляя пышные юбки, пыталась усесться поудобней, он, будучи мрачнее тучи, практически нависая надо мной, продолжил. — Я понимаю, что моё решение уехать может показаться вам спонтанным, но поверьте, я уже давно всё обдумал и решил покинуть Францию.

   — Но почему? — в голове не укладывалось, что такого могло произойти, чтобы заставить его уехать. — Ренард, что случилось? Вы опять проигрались? Пустяки! Я дам вам денег, чтобы погасить долги...

   — Нет, Шанталь, я не играл. Дело в другом.

   — В чём же? Не томите, мы ведь друзья, вы можете рассказать мне всё без утайки! — от волнения я вскочила, взяв его руки в свои.

   — В том то всё и дело, — в отчаянии, вскричал он, — что я не могу, не хочу быть вам просто другом. Я люблю вас, Шанталь! Люблю так, что живу лишь мгновениями встречи с вами. О, я боролся как мог, но чувства сильнее меня! Невыносимо видеть вас и не иметь возможности прикоснуться, признаться в своих чувствах. Я понимаю, что между нами непреодолимая пропасть. Вы — принцесса, а я простой дворянин, не заслуживающий права даже дышать с вами одним воздухом, но сердцу ведь не прикажешь! Оно бьётся ради вас, — он схватил мою ладонь и прижал к своей груди, где в бешеном ритме билось его сердце.

   — Ренард...

   — Не надо, дорогая, всё уже решено, волноваться не о чём, я уеду и больше никогда не потревожу ваш покой. Простите, что напугал. Прощайте.

   Мною овладело смятение. Я и понятия не имела о его чувствах ко мне, принимая их за проявление дружбы. Теперь же, чувствуя странный жар, разливающийся внутри меня от его признаний, я сделала то, что было, на мой взгляд, единственно верным: взяв в ладони его лицо, я притянула его к своему и прежде, чем подарить свой самый первый поцелуй, тихо прошептала ему прямо в губы:

   — Не покидайте меня, Ренард. Мы сбежим вместе…

***

Патрис был доволен. Улыбнувшись, он бросил взгляд на помощника, терпеливо дожидающегося, пока капитан закончит читать письмо, только что срочно доставленное курьером:

   — Пусть готовят шлюпку, Саид. Господин Кольбер назначил встречу. Обмен состоится через несколько дней в Париже во время маскарада в городской ратуше. Ха, с нетерпением жду часа, когда взгляну в лживые лица мачехи и брата, прежде чем вышвырну их на улицу без гроша в кармане.

   — А что потом, капитан? Вы покинете нас?

   — Пока не решил, Саид. Море — любовница, с которой не так-то легко расстаться. Лишь однажды вкусив прелестей этой страстной красотки, уже никогда не сможешь позабыть о ней. Понадобится какое-то время, чтобы привести в порядок все свои дела, пока же буду время от времени наведываться в имение, чтобы проверить, как идут дела, и отдохнуть.

   — И завести наследника, — Саид не удержался и подмигнул капитану.

   — Наследника? Гм... возможно когда-нибудь и женюсь на какой-нибудь дочери барона или графа, которая подарит роду де Сежен наследника, но не сейчас. Жизнь даётся нам лишь раз, и я намерен урвать от неё всё, что смогу! А теперь собирай команду. Прежде, чем сойду на берег, хочу оставить распоряжения.

***

Гревская площадь — самая старая и самая знаменитая площадь Парижа, возникшая ещё в те древние времена, когда Париж назывался Лютецией и ничто не указывало на то, что он когда-нибудь станет великой судьбоносной столицей одного из могучих европейских государств. Эта площадь являлась самым публичным и самым жутким местом в городе, где народные гуляния и праздники подчас соседствовали с кровавыми экзекуциями и казнями. Именно здесь, на этом символическом месте, располагалась городская ратуша, в которой были размещены муниципальные органы власти.

   Известно, что до XIII века управление Парижем было возложено на наместника короля Франции, но потом, по мере того, как развивались и укреплялись то и дело возникающие торговые гильдии, вся власть сосредоточилась в крупнейшей и сильнейшей из них — купеческой, которая и решила построить в районе Гревской площади здание городского управления.

   Городская ратуша была построена в довольно быстрые сроки и представляла собой синтез двух ведущих архитектурных школ — французской готики и итальянского Возрождения. Фасад здания, по примеру Лувра, украшало большое количество ниш, в которых были установлены многочисленные скульптуры политиков, учёных, художников — всех тех, кто заслужил право быть увековеченным, сыграв определённую роль в истории страны.

   Бал в городской ратуше несколько отличался от традиционных празднеств и гуляний, обычно устраиваемых для увеселения светского общества. Здесь, в отличие от торжеств в королевской резиденции, не было строжайшего подчинения регламенту, несоблюдение которого могло повлечь необратимые последствия для всех нарушителей, включая членов августейшей семьи. Более того, для остроты ощущений сюда в виде исключения допускались представители мелкопоместного дворянства и буржуа. И если «низы», могли прийти в простой одежде, ограничившись лишь наличием маски, то представителям высшего света предписывался полный маскарадный костюм с определёнными, свойственными лишь ему одному признаками.

   В специальной церемониальной тетради указывались лица, принимающие участие в торжестве, и подробнейшим образом описывались костюмы, в которых они будут. Так, к примеру, было известно, что маркиза де ла Круа, одетая пастушкой, с посохом и шляпкой украшенными розовыми лентами, посетит бал вместе со своим любовником — виконтом де Марни, переодетым в костюм серого волка с лазурным бантом на шее.

   Его величество король, решивший ненадолго отойти от образа «солнца», в этот раз проявил крайнюю изобретательность, решив появиться на маскараде в костюме не кого иного, как Александра Великого. В графе же напротив имени боравийской принцессы Шанталь, в честь которой и был организован приём, чёрным по белому значилось, что она будет на маскараде в костюме троянской Елены, которая своей божественной красотой, доставшейся ей в наследство от отца Зевса, свела великие народы в разрушительной и кровопролитной войне.

   К шести часам вечера возле ратуши было не протолкнуться. Простой люд, теснимый королевскими гвардейцами, развлекался тем, что пытался угадать, кто из гостей, то и дело спешно покидающих подъезжающие кареты, мог скрываться под той или иной маской.

   Закутанная в накидку, в сопровождении Клода, переодетого в костюм священника, я поспешила покинуть экипаж и войти в огромный зал, где уже вовсю веселилась ярко разодетая публика. Кого здесь только не было: менестрели и средневековые рыцари, рогатые ведьмы и восточные одалиски в полупрозрачных одеяниях, сквозь которые просвечивали части их тел, пастушки, инквизиторы, черти, греческие и римские божества, короли и королевы... Были приглашены акробаты и танцоры, призванные развлекать публику. Струнный оркестр, помещённый на импровизированной галёрке, должен был беспрерывно играть до самого утра.

   Тысячи свечей на люстрах и в канделябрах ярко освещали помещения, оставляя в тени лишь альковы, специально установленные для гостей, желающих немного отдохнуть от суеты и уединиться, причём некоторые из них всему остальному предпочитали именно их для уединения в приятной компании с любовниками, узнать которых в маскарадных костюмах было крайне затруднительно.

   Сотни вышколенных слуг обходили с подносами всё прибывающих гостей, предлагая им прохладительные напитки и лёгкие закуски.

   Передав плащ слуге, я, слегка поёживаясь от лёгкой прохлады, продолжила шествие к самому центру, где уже скоро должен был появиться король. Признаюсь, проталкиваться через битком набившуюся толпу было не так-то просто. Энергично работая локтями и кулаками, Клод шаг за шагом освобождал мне проход. Когда до центральной части оставалось не более нескольких шагов, заиграли трубы. Церемониймейстер, трижды ударив жезлом о пол, зычным голосом провозгласил о прибытии великого царя, тем самым официально объявляя об открытии праздника.

***

Под громкие овации в сопровождении разношерстной свиты в зал ступил сам «Александр Македонский». Несмотря на пристрастие к экспериментам, на этот раз уже немолодой Людовик предпочёл отказаться от обнажающей бёдра короткой туники, полагающейся македонскому правителю, а ограничился белоснежным хитоном длиною до лодыжек, уложенным красивыми складками и подпоясанным золочёным кожаным ремнём. Поверх хитона на монархе была ярко - красного цвета накидка — гиматион, также уложенная с помощью крохотных грузиков, подвешенных изнутри, красивыми складками и скреплённая на плечах фибулами, служащими в древние времена одновременно и пряжками, и украшением. Запястья государя были украшены массивными золотыми браслетами, а ноги обуты в кожаные сандалии, на которые была нанесена специальная позолота. Но, пожалуй, самым впечатляющим в костюме были венок, сплетённый из золотых лавровых листьев, и золотая маска на пол лица, изображающая льва.

   Принимая комплименты от экзальтированного окружения, не перестающего восхвалять его красоту и грацию, монарх всё время поворачивал голову по сторонам, словно выискивая кого-то. Но вот его напряжение начало спадать, ибо цепкий взгляд выхватил из огромной толпы ту, ради которой и было задумано сегодняшнее празднество. Ради одной единственной мимолетной улыбки прелестных уст он готов был сразиться с целым королевством.

   Под восторженные аплодисменты, на которые не скупились дворцовые подхалимы, он вытянул вперёд унизанную драгоценными перстнями правую руку, приглашая только что прибывшую гостью присоединиться к нему.

   Словно повинуясь какой-то магической силе, взгляды всех присутствующих обратились в её сторону. Шёпот восхищения прокатился по рядам придворных, подобно несущейся лавине, перерастая в бурные овации, когда из расступившейся толпы появилась прекраснейшая из дев, заставляющая саму богиню любви и красоты Афродиту скрипеть зубами от досады и прятаться на другом конце земли.

   «Прекрасная Елена», супруга спартанца Менелая и возлюбленная троянца Париса — это была именно она. А как же иначе? Разве мог хоть кто-нибудь из простых смертных соперничать с ней красотой?

   Словно впервые влюблённый школяр, Луи с замиранием сердца следил за тем, как Шанталь шаг за шагом, не спеша приближалась к нему. Казалось, что сама юная красота во плоти явилась взорам всех присутствующих. Одетая в роскошные бело-золотые одежды древнегреческой царицы, она ступала с такой грацией и величием, с какой это могла делать только та, в чьих жилах текла царская голубая кровь. Роскошные волосы цвета золотистого мёда были уложены в красивый греческий узел, несколько выпущенных локонов, завиваясь, опускались до самой талии, подчёркнутой широким плетёным поясом. Венчала изумительное творение парикмахерского искусства стефана — небольшая корона, усыпанная бриллиантами и редчайшими изумрудами, подчёркивающими необычный цвет глаз красавицы. Маленькие, аккуратные ступни, едва выглядывающие из-под платья, были обуты в специально созданные для такого случая сандалии наподобие тех, которые когда-то носили знатные гречанки.

   Да, его решение был верным. Выбирая среди сотен других костюм «Елены» для своей протеже, Луи ничуть не сомневался в том, что только он, подобно драгоценной оправе, сможет подчеркнуть всё великолепие боравийской принцессы. Обнаженные руки по моде того времени были схвачены на запястьях и повыше локтей золотыми браслетами, изображающими змей и химер. Такие же серьги, скреплённые длинными перевитыми золотыми цепочками, спускались вниз от мочек изящных ушек до плеч, слегка позвякивая при каждом движении девушки. Но самым примечательным в костюме всё же была полумаска. Выполненная из греческой тиснёной парчи и расшитая золотой и серебряной канителью, она приковывала внимание к изумрудам глаз, сияющих в её прорезях, и алым губам, так и зовущим к поцелуям.

   Вынужденная играть навязанную ей роль, девушка приняла длань монарха и, в знак покорности приложившись к ней губами, встала рядом с ним, принимая его приглашение открыть первый танец.

ГЛАВА 22

Хмельное вино лилось рекой. Прошло совсем немного времени и те, кто ещё совсем недавно робко оглядывался по сторонам, боясь поставить себя в неловкое положение в присутствии первых лиц государства, теперь лихо отплясывали гавот, поддавшись всеобщему настроению. Тут и там раздавались взрывы смеха, перерастающего в не совсем приличный пьяный хохот. Народ, позабывший о сословном неравенстве, веселился вовсю.

   Но была среди общего сумасшествия пара глаз, которая ни на миг не упускала из виду спутницу короля, которую тот в этот самый момент изящно вёл в танце.

   Переодетый в символические плащ и маску, изображающие смерть, де Клермонт заскрипел зубами. Как же он ненавидел эту выскочку!

   Рука неосознанно потянулась к груди, где в потайном кармане широкого плаща был спрятан остро заточенный стилет.

   Тщеславная глупышка поступила не слишком мудро, выбрав слишком заметный костюм. Он не спустит с неё глаз, и как только выдастся подходящий момент, нанесёт смертельный удар прямо ей в сердце. В многочисленной и разношёрстной толпе, собравшейся нынче вечером, не сразу смогут понять, что произошло, и у него будет время, чтобы незаметно исчезнуть с места преступления.

   Сегодня! Бедняжка Шанталь... пора ей занять своё место рядом с родителями в усыпальнице боравийских королей. Ну а он, благополучно выполнив поручение генерала Айвана, сможет получить высокий офицерский чин, о котором столько времени мечтал.

***

— Держись всё время неподалёку, Саид, — прежде, чем войти внутрь, приказал Патрис, — я не слишком склонен доверять обещаниям мессира Кольбера. До тех пор, пока я не получу от него подписанное королём помилование, расслабляться будет нельзя. Если заметишь что-то подозрительное, ты знаешь, что нужно делать.

   Переодетый в трофейный костюм, доставшийся ему в недавней жесточайшей схватке с маврами, Саид коротко кивнул, давая понять, что согласен со своим господином. Темнокожий, с короткой курчавой бородкой и тёмными волосами, нынче скрытыми под шелковым тюрбаном, с массивной золотой серьгой в левом ухе, одетый в кафтан и шаровары, за широким поясом которых были заткнуты изогнутый кинжал и абордажный палаш, Саид своим свирепым видом внушал настоящий страх каждому, кто, поддавшись всеобщему безумству, пытался заигрывать с ним.

   — Не беспокойтесь, раис, — внимательно оглядываясь по сторонам, коротко ответил помощник, — моя сабля, как и моя жизнь, без остатка принадлежат вам.

   — Знаю, друг мой, и благодарен тебе за это, — улыбнувшись, Патрис похлопал его по плечу.

   В отличие от своего капитана, всегда пытающегося найти в людях что-то хорошее, Саид совсем не доверял обещаниям всесильного министра. С самого рождения привыкший чуть ли не ежедневно сталкиваться с людской подлостью и предательством, он не ждал от тайной встречи с министром короля ничего хорошего. Если бы речь шла о безопасности любого другого человека, он не принимал бы всё так близко к сердцу, но это был капитан Патрис, тот самый, что, рискуя собой, дважды спасал ему жизнь, заслоняя собственной грудью, как щитом, от жестоких ударов вражеских клинков. Что ни говорите, но такое не только не забывается, но и накрепко связывает судьбы между собой. Саид никогда не подведёт своего капитана, и если он когда-нибудь получит возможность сложить голову ради него, то пойдёт на это с радостью.

   Безудержное веселье, окружающее их, разрасталось с сумасшедшей скоростью. Проносясь мимо них в сумасшедшем хороводе, кто-то схватил Патриса за руку и увлёк в танце за собой.

   — Раис! — Проклятье! Как бы письмо от Кольбера не оказалось ловушкой, в которую враги желают заманить его господина.

   С отвращением отталкивая от себя подвыпившего сатира, бесстыдно пытающегося поцеловать его в губы, Саид, оглядываясь, с нарастающей тревогой выглядывал в толпе знакомую фигуру.

***

Кружась в танце со столь блестящим партнёром, как его величество, я, пользуясь тем, что мое лицо было частично скрыто под маской, старалась незаметно оглядеться, выискивая в толпе Ренарда. Сегодняшняя ночь грозила стать судьбоносной не только для меня, но и для него, так как, решаясь на побег со мной, он сознательно обрекал себя на вечные скитания вдали от всего, что могло быть ему дорого.

   Однако подобная перспектива, похоже, моего поклонника не страшила, ибо он с радостью ухватился за возможность не только навсегда покинуть родину, где оставалась его мать, но и отказаться от доставшегося ему в наследство графского титула.

   Я увидела его почти сразу. Согласовывая план сегодняшнего побега, мы, с целью избежать любой путаницы, договорились что он оденется средиземноморским пиратом. Согласно списку, в который нам посчастливилось заглянуть одним глазком, никого другого в костюме «грозы морей» на маскараде заявлено не было, а значит можно было не опасаться того, что мы можем друг друга не узнать.

   Облегчённо вздохнув, я немного расслабилась, не переставая следить глазами за алым плюмажем, мелькающим в толпе.

   Король, обладающей весьма чувствительной натурой, тотчас почувствовал изменения в моём поведении. Улучив момент, когда во время очередной фигуры наши пальцы соприкоснулись, он прошептал:

   — Мы счастливы видеть, как улыбка вновь возвращается на ваши прелестные уста, мадемуазель. Приняв наше предложение, вы проявили поистине королевскую мудрость. Даём своё слово, что вы никогда не пожалеете о том, что согласились принять столь великую честь, как стать возлюбленной короля Франции.

   «Великую честь?!» От возмущения я перепутала па и едва не растянулась на полу, чудом умудрившись сохранить равновесие. «Нет, так не пойдёт! Нужно под любым предлогом избежать дальнейшего общения с «царственным возлюбленным», пока я не ляпнула что-нибудь такое, последствия чего могут оказаться для меня крайне нежелательными».

   Сославшись на внезапно возникшее от страшной духоты головокружение, я извинилась и, попросив позволения удалиться, чтобы немного освежиться и привести в порядок костюм, поспешила туда, где в последний раз видела Ренарда. Увидев его поднимающимся по широкой лестнице, я подобрала юбки и устремилась следом. Однако это оказалось делом крайне непростым. Мне то и дело преграждали путь какие-то типы, совершенно бесцеремонно хватающие за руки и пытающиеся увлечь за собой в безудержном хороводе. Когда, наконец, мне удалось высвободиться, оказалось, что Ренарда уже и след простыл.

   — Он наверху, — незаметно подошедший Клод заставил меня подскочить на месте. С благодарностью вцепившись в его рясу, я позволила ему вести меня за собой.

   Преодолев бесчисленное количество ступенек, мы очутились на верхней галерее. Здесь располагались рабочие кабинеты, и в этот час, когда всё веселье было сосредоточено внизу, встретить кого-либо наверху было почти невозможно. В поисках графа мы с Клодом договорились разделиться и на разных этажах осмотреть поочередно все помещения. Одну за другой я открывала каждую дверь только для того, чтобы убедиться, что за нею никого нет.

   Открыв очередную и осторожно позвав Ренарда, я уже собиралась её прикрыть, когда чья-то невидимая рука с силой втолкнула меня внутрь, не дав и пикнуть. Дверь захлопнулась, я оказалась в темноте, а чей-то до боли знакомый голос издевательски пропел над самым моим ухом:

   — Ну вот и попалась, мышка. Отбегалась.

   Этот голос... Его узнать не составляло большого труда. Характерный нервный смешок, сопровождающий речь, мог принадлежать только одному человеку — графу де Клермонту.

   Двигаясь на ощупь, я попыталась отойти как можно дальше, но его мои жалкие потуги спастись лишь веселили:

   — В чём дело, маленькая дрянь? Дара речи лишилась? — снова это противное, несколько жеманное хихиканье, — вынужден тебя огорчить, дитя, но в этот раз спастись не удастся. — Похоже, он продумал всё до мелочей.

   Я испугалась. Впрочем, ненадолго. Как всегда в таких случаях, сработал инстинкт самосохранения, и на смену испугу пришла ярость. Кровь бросилась в голову, прогоняя остатки страха и слегка туманя разум.

   Да кто он такой? Что о себе возомнил? И как смеет вот так запросто угрожать принцессе крови?

   Шаг за шагом, теснимая убийцей, я продолжала осторожно пятиться назад, стараясь нащупать хоть что-нибудь, что можно было бы использовать в качестве оружия, в то время как он, абсолютно уверенный в собственной победе, разглагольствовал о том, какую выгоду принесёт ему моя смерть.

   Успев в своё время неплохо изучить характер графа, я нисколько не сомневалась в том, что как только словесный поток иссякнет, он приступит к практическим действиям и не замедлит нанести мне смертельный удар.

   В каком бы большом помещении не пришлось передвигаться, все равно рано или поздно ты упираешься в какую-нибудь преграду. Так и я, продолжая пятиться назад, в то время, как абсолютно уверенный в себе де Клермонт загонял меня в искусно расставленную ловушку, в какой-то момент упёрлась спиной в стену. Дальше двигаться было некуда.

   — Вот ты и попалась, — едва не промурлыкал довольный граф, когда понял, что жертва полностью в его власти.

   Я была зажата в углу возле самого окна, о чём могла судить по тяжёлым бархатным портьерам, которые ощущала полуобнажённой спиной.

   Ах, если бы их хоть немного раздвинуть, чтобы можно было осмотреться при отблесках света факелов, горящих на улице.

   Я вздрогнула, когда ледяные пальцы де Клермонта с неожиданной силой сжали моё горло:

   — Я же предупреждал, что расквитаюсь с тобой, — зловеще прошептал он мне на ухо, а затем с силой ударил о стену.

   Плотные портьеры смягчили удар, в то время как в голове блеснула молния. Минуточку... А что если?..

   Решив, несмотря ни на что бороться до конца, я, почти задохнувшись, собралась с силами и, резко вскинув ногу, обутую в сандалию, ударила его по лодыжке. Он вскрикнул и от неожиданности ослабил хватку. Этого оказалось достаточно для того, чтобы я, ухватившись за тяжеленные занавеси, резко дёрнула их вниз. Карниз треснул, и душная, невероятно пыльная ткань обрушилась прямо на Клермонта. Успев вовремя отскочить, я чудом избежала возможности остаться погребённой под грудой бархата.

   Пока де Клермонт, барахтаясь и ужасно сквернословя, пытался выбраться из неожиданной ловушки, я не мешкая поспешила туда, где, по моим приблизительным расчётам, должен был находиться выход.

   Распахнув дверь, я выскочила в коридор, но не успела сделать и пары шагов, как рука убийцы, чудом успевшего очень быстро освободиться, вцепилась мне в волосы и с силой потащила назад.

   Мгновенно оценив обстановку, де Ламмер выхватив из висевших на боку ножен шпагу, которая, к моему удивлению, оказалась не бутафорской, а самой настоящей и невероятно острой, бросился на убийцу.

   Чтобы защититься от неизвестно откуда появившегося спасителя, Клермонту пришлось выпустить меня из рук. Этого оказалось достаточным, чтобы я немедленно забежала за спину своего вовремя появившегося союзника.

   Беру обратно свои слова о том, что Ренард слишком изнежен. Только сейчас, в пылу боя, я в самом выгодном свете смогла разглядеть крепость его мышц и силу натренированных ног. В моих глазах он, сражающийся как лев, вырос настолько, что стал казаться гораздо выше ростом, чем я помнила.

   Де Клермонт был опытным противником, но, признаться, у него не было никаких шансов против моего защитника. Уверенно фехтуя, тот теснил соперника до тех пор, пока, сделав ложный выпад, не заставил совершить ошибку и раскрыться, чтобы точным ударом пронзить его грудь.

   Клермонт удивлённо крякнул, ещё не до конца понимая, что произошло. В следующий миг его глаза закатились и он упал прямо к нашим ногам.

   Крик рвался из моего горла. Чтобы не произнести ни звука, я зажала ладонью рот. Хладнокровие Ренарда меня поражало и восхищало. Словно ничего особенного только что не произошло, он выдернул окровавленный клинок и, вытерев его об одежду графа, спокойно засунул обратно в ножны.

   Однако хладнокровным ему долго оставаться не удалось. Покончив с врагом, он повернулся ко мне и удивлённо застыл, с интересом разглядывая так, будто встретил впервые. Я видела, как блестят его синие глаза в прорезях маски. Он уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут послышались чьи-то голоса.

   О нет! Не хватало ещё, чтобы к довершению ко всем моим бедам нас застали над телом мёртвого де Клермонта. Тогда можно смело ставить жирный крест на всех наших попытках спастись.

   Вцепившись в рукав расшитого серебром камзола, я потащила его в сторону лестницы для прислуги, не давая и рта раскрыть:

   — Обсудим всё, когда покинем это проклятое место.

   — Как скажешь, красавица, — не говоря больше ни слова, он последовал за мной.

***

— Ренард! Мне необходимо срочно с вами поговорить! Дело совершенно не терпит отлагательств!

   Юный де Сежен был на середине лестницы, когда его окликнули. Истеричные нотки, явно слышавшиеся в голосе матери, не предвещали ничего хорошего. Прекрасно зная её нрав, он не сомневался в том, что сейчас начнётся бесконечный и совершенно бессмысленный поток жалоб, выслушивать которые у него не было ни времени, ни желания. Они с Шанталь договорились встретиться в половине восьмого, и он и так уже немного запаздывал. А всё потому, что для того, чтобы сохранить свой отъезд в секрете, приходилось всё делать самому. Он самолично собрал и упаковал свой багаж, который незаметно вынес по его приказу старый, служивший ещё его отцу лакей, и спрятал от любопытных глаз в карете. Его отъезд станет для всех неожиданностью. Когда домашние хватятся, он будет уже далеко. Огромный корабль с распущенными по ветру парусами унесёт их с Шанталь на край земли, где они смогут начать новую жизнь. Вместе.

   Шанталь... Стоило только подумать о ней, как внутри всё замерло от сладостного предвкушения встречи с той, которая уже давно занимала прочное место в его мыслях и сердце.

   — Ренард! — он так погрузился в себя, что вздрогнул от неожиданности, когда мать (и откуда только такая резвость в её-то годы?) схватила его за ворот камзола пиратского костюма и потянула за собой в гостиную, — вы и представить себе не можете, что я только что узнала! Один очень важный и очень преданный нам человек сообщил, — при этих словах мадам графиня залилась лёгким румянцем, — что этот проклятый Патрис, ваш брат, будь он неладен, оказался жив и здоров! — Она была столь возмущена, что совершенно не обратила внимание на то, какой радостью озарилось лицо её сына при этой, казалось бы, ужасной новости.

   — Патрис жив? Мадам, вы уверены?

   — Да, мой дорогой, к сожалению. Но, это ещё не самое неприятное! Как стало известно, негодяй за нашей спиной заключил сделку с Кольбером, который в обмен на некую важную услугу обязался не только получить для него прощение короля, но и восстановить титул и вернуть все земли.

   — Это справедливо, я рад за него, — Ренард облегчённо улыбнулся. Что же, всё честно — земли и титул вернутся к истинному хозяину, ну а он с чистой совестью сможет покинуть эти края навсегда.

   — Вы в своём уме? Ренард, я вас не узнаю, вы неважно выглядите. Вы больны? Неужели вы совершенно не понимаете масштабов надвигающейся катастрофы? Нас без денье в кармане выкинут на улицу, и что нам, по-вашему, потом делать? Побираться вместе с нищим сбродом? Нет уж, благодарю покорно! Я этого так не оставлю! Не для того я столько лет терпела вашего безвольного пьяницу отца, чтобы в итоге остаться ни с чем. Я...

   — Матушка, перестаньте! Однажды по глупости я согласился стать вашим невольным соучастником, но больше на такое не пойду. Хотите совет? Покайтесь. Попросите прощения у Патриса. У него доброе сердце, и я уверен, он сможет вас простить.

   — Никогда! Вы предлагаете мне склонить голову перед каким-то сопливым мальчишкой? Ни за что!

   — Что ж, мадам, это ваш выбор. Впрочем, вы всегда сможете удалиться в монастырь. Не сомневаюсь, что пост и молитвы пойдут вам только на пользу.

   — Вы несёте чушь, Ренард. Я даже слушать вас не буду, — женщина закрыла ладонями уши, — прошу вас, удалитесь с глаз моих! Не понимаю, что за радость вечно выводить меня из себя?

   Ну вот и всё. Пора. Он уходит с лёгким сердцем. Всевышний пощадил его, сняв с души тяжкое бремя, которое он нес целых пять лет, кляня себя за смерть любимого брата.

   Окинув прощальным взглядом дом, он произнёс в спину удаляющейся в свою комнату матери:

   — Прощайте, мадам! — щелчком расправив белые перья на плюмаже шляпы, он принял из рук горничной шёлковую маску и, завязав её на затылке, уверенным шагом и не оглядываясь вышел во двор.

ГЛАВА 23

Патрис не без удовольствия разглядывал изящную полуобнаженную спину незнакомки, спускающейся по лестнице немного впереди него. Определённо, сегодняшний день был удачным во всех отношениях. Всего несколько минут назад он расстался с Кольбером, честно выполнившим своё обещание: письмо, подписанное самим королём, было лучшим доказательством тому, что он мог теперь свободно передвигаться по стране, не волнуясь о том, что будет пойман и повешен, как какой-нибудь преступник, на Гревской площади. Кстати о преступниках... Любуясь поразительной грацией незнакомки в маске, он совершенно позабыл о том, что ещё совсем недавно пронзил шпагой негодяя, пытавшегося её убить. Интересно, чем ему не угодила эта крошка?

   Он вновь перевёл взгляд на девушку, которая отчего-то резко встрепенулась и поспешила спрятаться в одном из завешенных альковов, увлекая за собой и его.

   Если у Патриса и были какие-нибудь сомнения относительно того, следует ли уединяться с незнакомой девушкой, то они очень быстро исчезли в тот самый миг, когда она со вздохом облегчения стянула с лица мешающий нормально дышать кусок блестящей ткани и улыбнулась ему, как старому знакомому.

   Улыбка на невыразимо прекрасном лице, которое не могло принадлежать простой смертной, подействовала на него, как удар под дых. Нет, она просто не может быть настоящей! Не доверяя собственным глазам и не совсем понимая, что делает, он протянул руку к самому красивому лицу из когда-либо виденных им лиц и провёл по атласной коже кончиками пальцев, которые отчего-то начало покалывать.

   Что происходит? Он не был сопливым желторотым юнцом, впервые повстречавшим женщину. За прошедшие годы, в его постели сменилось невероятное количество привлекательных обольстительниц, способных увлечь любого, но эта... эта была особенной. Ее глаза, словно драгоценные камни, чистые и яркие, горели на нежном личике в форме сердечка. Алые губы, раздвинутые в улыбке, манили к поцелуям, в то время как его руки мечтали распустить растрепавшиеся в причёске золотистые локоны и зарыться в их шёлке. Хотя нет, одной рукой он зарылся бы в шелк волос, а другой непременно сжал бы упругую девичью грудь, угадывающуюся под обтягивающей тканью.

   Он бы долго ещё мог фантазировать, но она прервала поток его не слишком приличных мыслей тем, что, чуть смущаясь, приподнялась на цыпочках и, обняв обеими руками за шею, притянула к себе. Нежные губы, осторожно, словно крылья бабочки, коснулись его губ и собирались упорхнуть прочь, но он не дал им такой возможности. Положив руку на затылок девушки, он склонился к удивлённо раскрывшемуся ротику и впился жгучим поцелуем в её губы.

***

Странное чувство, охватившее меня в тот момент, когда я увидела Ренарда, сражающегося за мою жизнь, не оставляло ни на минуту. Более того, навязчивое желание ощутить под руками твёрдость его каменных мышц сводило с ума. Поединок с де Клермонтом изменил всё. После случившегося я смотрела на Ренарда совершенно по-другому. Он всё ещё был в маске, скрывающей добрую половину лица, но его необыкновенные тёмно-синие глаза я узнала бы из тысячи других.

   Как же слепа была я прежде! Мой спаситель был не мальчик, но муж, способный защитить жизнь той, которой клялся в любви. Да, теперь, когда последние сомнения отпали, я могла с уверенностью сказать, что готова бежать с ним не только в Италию, но и вообще куда угодно.

   Боже, какая же я дурочка! Как можно было когда-то считать этот волевой подбородок женственным? А его плечи? Таких широких и сильных плеч мне никогда прежде видеть не приходилось.

   Не в силах сопротивляться жару, разливающемуся внутри меня, я сделала то, о чём мечтала с той минуты, как увидела его над поверженным противником. Он уже признался мне в своей любви, теперь была моя очередь рассказать о своих чувствах. Притянув к себе, я прижалась губами к его рту.

   Губы у Ренарда были тёплыми и твёрдыми. Робко и не слишком умело прикоснувшись к нему губами, я поспешила было отстраниться, когда он, не желая отпускать, крепко обхватил меня и прижал к себе. В следующую секунду его твёрдые губы стали мягче пуха и завладели моим ртом.

   Мой первый настоящий поцелуй… В наивных девичьих мечтах я представляла его несколько иным, но действительность оказалась куда более волшебной. По мере того, как губы мягко, но настойчиво пробовали на вкус мои, его руки жили какой-то совершенно самостоятельной жизнью. Они то ласкали мне спину, то зарывались в волосы, то рождали совершенно волнующие ощущения, сжимая мою грудь. Кровь, бурля и кипя, бежала по венам с такой скоростью, будто собиралась устроить внутренний пожар. Я настолько увлеклась поцелуем, что совершенно растерялась, когда он слегка отстранился и со страстью заглянул мне в глаза. Почувствовав странное одиночество, я невольно вновь потянулась к нему:

   — Ренард, я… я...

   Он дёрнулся, как от удара. Оттолкнув от себя, он сначала пораженно, а затем почти с ненавистью уставился на меня, словно я совершила что-то невыразимо ужасное.

   — Ренард?! Жаль тебя разочаровывать, крошка, но ты спутала меня с кем-то другим! — с этими словами он протянул руку к своему лицу и рывком стянул маску с лица.

   Боже правый! Это был не граф де Ламмер, а совершенно чужой человек, которого, клянусь, я видела впервые в жизни.

   В своё оправдание могу сказать, что в его чертах определённое сходство с моим другом всё же было, а глаза так вообще были точно такого же невероятного кобальтового оттенка, но на том дальнейшее сходство заканчивалось.

   Незнакомец был высок, широкоплеч и по-мужски красив. Костюм пирата, в котором он появился на маскараде, сидел на нём так лихо, будто он носил его всю жизнь. Внимательно приглядевшись, я поняла, что длинные тёмные волосы, которые я изначально приняла за парик, в действительности были его собственными. С лёгкой руки герцога Лотарингского Канденетта причёска, носящая одноименное название а ля «канденетт», которая приобрела невероятную популярность во всей Европе, очень ему шла. Ровно разделённые пробором на две части волосы длиною ниже плеч были аккуратно подстрижены лесенкой, оставляя на лбу небольшую ровную чёлку. Согласно последней моде, небольшой локон с левой стороны был заплетён в кокетливую косичку и завязан бантом с крупным сапфиром. Причёска, равно как и золотая серьга в ухе, очень шли незнакомцу, придавая его образу некую загадочность и дерзость одновременно.

   Совершенно растерявшись, я всё еще не знала, как реагировать на то, что он оказался другим, незнакомым мне человеком, когда его губы, ещё совсем недавно ласкавшие мои, скривила неприятная усмешка, а затем он произнёс:

   — Твоему любовнику повезло, малышка. Подумать только, сорвал такую розу! Надеюсь, он щедро оплачивает твои услуги?

   Что он несёт? Откуда вдруг такая агрессия? Я не понимала, чем могла вызвать в нём такую перемену. От несправедливой обиды заныло в груди сердце и защипало глаза. Но признаваться в слабости я не собиралась. В конце концов я – принцесса крови, наследница знатного королевского рода, а не какая-нибудь уличная девка, с которыми, судя по всему, он привык иметь дело. Не желая показать, как меня задели и оскорбили его слова, я с достоинством ответила:

   — Месье! Возможно своим поведением я дала вам повод судить обо мне превратно, но уверяю, что всё совсем не так, как вы могли подумать. Меня ввела в заблуждение ваша одежда. Дело в том, что точно в таком же костюме на балу должен был появиться мой жених — граф де Ламмер. Мне жаль, что я, взволнованная и шокированная покушением на мою жизнь, не смогла сразу понять, что передо мной не высокородный дворянин, а неотёсанная деревенщина, понятия не имеющая о том, что следует проявлять почтение, обращаясь к благородной даме. Надеюсь вы понимаете, что не стоит предавать огласке это досадное недоразумение, которое может обернуться для нас обоих не слишком приятными последствиями?

   — Вы — благородная дама? Не смешите меня! — за его неловкой попыткой оскорбить меня скрывалась внутренняя неуверенность. Так капризный ребёнок, видя, что никто не обращает на него внимания, пытается привлечь его к себе, ломая игрушки и огрызаясь на всех подряд.

   — Ну что же, раз нам, наконец, удалось выяснить, что мы с вами оба относимся к отбросам общества, не самое ли время распрощаться и разойтись по тем помойкам, из которых мы вылезли?

   Он молча кивнул, продолжая сверлить меня злым взглядом. В какой-то момент его губы зашевелились, будто он собирался что-то сказать, но в следующий миг, очевидно передумав, он лишь горько усмехнулся и, приподняв занавес, вышел к танцующим.

   Оглушенная тем, что со мной произошло, я присела на банкетку стоящую в углу. Лицо горело, как в огне, сердце колотилось, как сумасшедшее, грозясь выскочить наружу, ну а губы... Губы всё ещё ощущали на себе то нежные, то жгучие поцелуи незнакомца, и от этого мне лишь сильнее хотелось закрыть лицо руками и разрыдаться.

   Я всё ещё сидела, обхватив себя руками, когда в щель занавески просунулось курносое личико молоденькой служанки:

   — Ой, простите, госпожа, я не знала, что здесь кто-то есть! — увидев меня, она поспешила извиниться и исчезнуть, но я успела её окликнуть:

   — Постой-ка, поди сюда. Можешь оказать мне одну услугу?

   Она с готовностью кивнула и, повинуясь знаку войти внутрь, сделала книксен:

   — Всё что угодно, госпожа.

   Мне понравилось её открытое честное лицо сельчанки, ещё не испорченной жизнью в столице. Не красавица, но не лишенная некоторой привлекательности, стройная, светловолосая, она идеально подходила для исполнения моего плана.

   — Вот что нам нужно сделать…

   Уже через четверть часа мы обе покидали альков: она — в костюме Елены Троянской, я — в грубом платье служанки. Дав последние наставления и поправив маску на её испуганном личике, я поспешила надвинуть чепец, скрывающий мои волосы, пониже на лоб и смешаться с толпой. Это оказалось весьма своевременным, так как именно в этот самый момент церемониймейстер объявил любимую сарабанду короля.

   Жадная до зрелищ толпа хлынула к центру, в то время как я, стараясь держаться ближе к стенам, осторожно протискивалась к выходу. Очутившись на воздухе, я поспешила осмотреться. По счастливой случайности рядом со мной остановилась карета, из которой вышел сильно запоздавший Ренард. В том, что на этот раз это был именно он, а не тот, другой, я уже не сомневалась. Ещё не успевший надеть маску граф де Ламмер был достаточно узнаваем в свете фонарей, освещающих площадь перед ратушей. Не теряя времени, я схватила его под локоть и увлекла обратно к карете. Узнав меня, Ренард окликнул возницу и велел ему трогать.

   План, придуманный нами был неидеален, так как у нас практически не было времени как следует ко всему подготовиться, но тем не менее он был достаточно прост и оставлял возможности для импровизации.

   Бабушку от участия в нем мы исключили сразу же. У нее было надёжное алиби: она играла в карты с её величеством королевой, пожелавшей прислушаться к настоятельному совету своего августейшего супруга не принимать участия в маскараде и остаться в Тюильри. Малышу Арно, которого я определила к ней пажом, было велено не отходить от её светлости ни на шаг.

   За тем, чтобы мы смогли безопасно миновать посты, отвечал де Кресси, который поставил туда своих самых надёжных людей, умеющих держать язык за зубами. Единственным минусом было то, что судно, на котором мы собирались отплыть, отходило только через четыре дня, так что до этого времени, нам предстояло где-то скрываться.

   Решить эту проблему взялся Ренард, заявивший, что знает место, в котором нас никто не станет искать, и сейчас вознице было приказано отвезти нас к дому №36 на улице Турнелль, где в знаменитом отеле Сагонь, известном всему парижскому обществу, проживала его приятельница, знаменитая своими причудами куртизанка Нинон де Ланкло.

***

«О боже, он мёртв?» — граф де Клермонт начал приходить в себя от звука визгливого голоса, раздавшегося над самым его ухом. Кто-то, желая проверить свою догадку, вытянул ногу и ощутимо пнул его под рёбра.

   Тело пронзила мучительная боль. Перед глазами пронеслись последние воспоминания: девчонка прячется за спиной неизвестно откуда появившегося «пирата», который виртуозно владея шпагой, наносит ему тяжелейшее ранение, на некоторое время лишившее его сознания.

   Ад и пламень! Они оставили его умирать здесь, как бешеного пса, даже не убедившись в том, что он ещё жив. Что ж, роковая ошибка обернётся для них же самих катастрофой, когда они поймут, как сглупили, не удостоверившись в его смерти. Теперь его черёд. Плевать на рану! Смерть его не страшит, и он готов отправиться прямиком в ад, прихватив с собой юную ведьму, разрушившую все его мечты о славной карьере маршала Франции.

   Закусив губу, чтобы приглушить невольно вырвавшийся стон, зажимая одной рукой рану на груди, из которой сочилась кровь, он, преодолевая тошноту и головокружение, подхватил лежащую рядом шпагу и, опираясь на нее, как на трость, осторожно поднялся под удивлёнными взглядами нашедших его людей.

   Внизу громко играла музыка. Придворные кружили в танце вокруг короля, который, судя по его напряжённой позе был явно чем-то недоволен. Но вот он оживился, заметив кого-то, двигающегося в толпе. Клермонт проследил за направлением его взгляда и жестоко ухмыльнулся. Из-за ужасной боли ухмылка его больше напоминала гримасу, но что значат такие пустяки по сравнению с возможностью отомстить?

   Словно перст судьбы, шаг за шагом он приближался к фигуре, закутанной в бело-золотой хитон. Когда до «прекрасной гречанки» оставалось не более пары шагов, он вытянул шпагу и с возгласом: «Умри, дрянь!», — вонзил холодный клинок в тонкую спину.

   Девушка вскрикнула и, неловко взмахнув руками, начала оседать на пол. Кто-то завопил от ужаса. Музыка разом смолкла, заставляя кружащиеся в танце пары от неожиданности налетать друг на друга.

   Силы были на исходе, ведь противник нанес ему смертельный удар. Испытывая почти сумасшедшее желание видеть агонию в глазах умирающей жертвы, он, собрав остатки сил, наклонился и сорвал маску с её лица.

   Проклятье! Громкий хохот, вырвавшийся из груди убийцы, заставил присутствующих похолодеть от ужаса.

   Да, судьба осталась верной себе, старой злобной ведьме! Даже сейчас, когда жить ему оставалось совсем чуть-чуть, она вновь сыграла с ним злую шутку. Это была не Шанталь! Словно оберегаемая какими-то потусторонними силами, девчонка вновь сумела избежать возмездия.

   Истерический хохот перерос в рыдания, когда до графа дошло, что его время истекло, и что в ад он отправится один. Не обращая внимания на расступившуюся толпу, пропускающую вперёд короля, он на подкосившихся ногах рухнул возле тела незнакомой девушки, виноватой лишь в том, что поменялась с боравийской принцессой одеждой.

   Король, не выносивший вида крови и страданий, прикрывая лицо надушенным кружевным платком, облегченно вздохнул, когда убедился, что его протеже тут нет. Впрочем, выражение его лица тут же изменилось, когда он понял, что с ним осмелились сыграть дурную шутку. Велев во что бы то ни стало разыскать исчезнувшую бунтарку, он с жестким выражением лица повернулся к де Клермонту, которого уже взяла в кольцо стража. Подумать только, осмелиться на подобное чудовищное преступление, да ещё и в присутствии его величества! Впрочем, в аресте убийцы уже не было никакой необходимости. Испуганно озираясь обезумевшими глазами, будто внезапно обнаружив рядом с собой нечто, видимое лишь ему одному, де Клермонт, теряя последние силы, отчаянно закричал, в ужасе замахав руками. Дёрнувшись несколько раз, как от ударов, он затих, уставившись куда-то вверх остекленевшим взором, из которого с каждым мигом уходила жизнь.

   Король побледнел. Вот и не верь после этого в ангелов смерти, которые приходят за душами умирающих, и которых, кроме них, не может видеть больше никто.

   Стараясь, чтобы голос его не дрожал, монарх коротко бросил:

   — Уберите «это», — он брезгливо указал на тело бывшего придворного, — и немедленно разыщите её высочество Шанталь!

   Грандиозный вечер был окончательно испорчен. Дав знак придворным, Людовик покинул ратушу.

   Лишившись порции зрелищ, разочарованная публика начала в спешке расходиться, а на полу остались только два трупа, которые спешно погрузили на импровизированные носилки и унесли прочь.

   Торопясь поскорее покинуть ставшее мрачным место, никто не обратил внимание на странного монаха с обнаженной шпагой в руке, внимательно оглядывающегося по сторонам. Приняв, видимо, какое-то решение, он сунул оружие обратно в ножны и тяжёлым твёрдым шагом, выдающим в нём бывшего солдата, стремительно вышел на улицу.

ГЛАВА 24

Отель Сагонь, расположенный в престижном районе Парижа, привлекал к себе не только представителей высшего света и богемы, но и полчища нищего сброда, надеявшегося сорвать куш, обворовав или облапошив очередного гостя, посетившего салон знаменитой куртизанки.

   Остановив карету чуть поодаль, на противоположной стороне улицы, мы вместе с моим спутником, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, медленно направлялись к заднему входу, когда совершенно неожиданно в ноги к нам бросилась чумазая нищенка:

   — Подайте, ради Христа на пропитание бедной несчастной заблудшей душе, у которой уже три дня маковой росинки во рту не было, — канючила она, крепко обхватив мои колени.

   — Поди прочь, ведьма! — замахнулся на неё натянутый от волнения, как струна, и совершенно потерявший терпение Ренард.

   Но ударить несчастную я ему не позволила. Слишком уж были ещё свежи в памяти воспоминания о моём недолгом пребывании во «дворе чудес». Правда, побираться мне не приходилось, ни Жиль, ни Клод этого просто не позволили бы, но зато мне прекрасно было известно, как туго приходилось тем, кому не удавалось заработать ни гроша. Считалось, что они недостаточно усердны, а отлынивать во владениях короля бандитов не позволено было никому. Женщин жестоко избивали, а если они были ещё достаточно молоды, то отработать свой хлеб заставляли «иным» путём, но вот старым и беспомощным приходилось куда хуже: их либо безжалостно прогоняли, лишая последнего, хоть какого-то подобия крыши над головой, либо...

   Тело пронзила дрожь, когда я вспомнила, как однажды по приказу Фонтаны для того, чтобы избавить себя от ставших бесполезными лишних ртов, около дюжины старых больных нищенок, от которых уже практически не было никакого толку, забили камнями на кладбище Невинных или, как его ещё называли в народе «Святых мучеников».

   Это было поистине ужасное место. Поначалу на кладбище хоронили бедняков, душевнобольных и ещё не крещённых младенцев. Но затем, по мере того, как народ продолжал умирать, а места для захоронений катастрофически не хватало, сюда принялись сносить всех подряд. Вскоре на сравнительно небольшом участке болотистой земли в самом чреве Парижа, за довольно большой промежуток времени было кое-как погребено около двух миллионов тел. Слой захоронения в этом жутком месте иногда уходил в глубину на десятки метров, так как в одной могиле порой помещалось до полутора тысяч гниющих и разлагающихся останков. Когда яма наполнялась, рядом выкапывали другую, и всё начиналось заново. Кладбище Невинных было самым настоящим рассадником инфекции, испускавшим столь чудовищный запах, что от него, как говорили в народе, скисали молоко и вино.

   Мне было невыразимо жаль бедняжку, вынужденную просить милостыню столь унизительным для любого живого существа способом. Умоляюще взглянув в глаза Ренарда, я попросила его дать несчастной немного денег. Торопясь поскорее избавиться от неприятного общества, Ренард бросил на землю рядом с нищенкой несколько мелких монет. Жадно оглянувшись и убедившись, что никто из товарок, занятых тем же, чем и она, не заметил произошедшего, женщина поспешила отпустить меня и бросилась к деньгам.

   Освободившись из рук женщины, я лишь плотнее прижалась к своему спутнику и, поправив чуть съехавший в сторону чепец, позволила ему без дальнейших происшествий проводить меня внутрь нужного нам дома.

   Эх, кабы я знала тогда, к чему может привести моя доброта!..

   Торопясь поскорее покинуть оживленное место, где меня мог кто-нибудь увидеть и узнать, я не заметила, каким взглядом проводила меня только что облагодетельствованная Ренардом оборванка. А она, как только я скрылась за массивной деревянной дверью, крепко сжимая в грязной ладони полученные монеты, с ненавистью плюнула нам вслед.

***

О, она узнала бы эту проклятую девчонку в любом обличье даже из тысячи! Какое счастье, что провидение дало ей такой прекрасный шанс отомстить той, которую она ненавидела всем своим естеством. Негодяйка так сильно липла к своему богатому кавалеру, что не узнала в грязной нищенке сестру Аньес, ту самую, с которой у неё была непримиримая вражда, длившаяся долгие годы.

   Той роковой ночью, когда монастырь сгорел дотла, Аньес, как обычно встречалась со своим любовником — мельником из соседней деревушки. Только благодаря тому, что её не было на территории монастыря, она не пострадала от пожара, как остальные. Но её отсутствие было замечено матерью-настоятельницей, давно подозревающей свою послушницу в грехопадении, но не имеющей на руках прямых доказательств. В этот раз всё было иначе. С позором изгнанная из ордена, Аньес вместе со своим любовником, которому грозило серьёзное наказание за совращение монахини, была вынуждена бежать в Париж. Но удача по-прежнему не желала поворачиваться к ней лицом. Скоро деньги, которые мельнику удалось в спешке прихватить из дома, закончились. Не желая дольше содержать опостылевшую и вечно жалующуюся на жизнь подругу, он в один прекрасный день выставил её прямо на улицу. Оставшись совершенно одна в незнакомом городе, где никому не было до неё никакого дела, она пыталась крутиться, как могла: торговала собой, просила милостыню, воровала. Попав в одну из банд, контролирующих этот район, она приложила все усилия, чтобы привлечь внимание главаря. Став его любовницей, она смогла немного передохнуть: новый статус позволял ей, в отличие от остальных товарок, не бояться наказания за любую провинность.

   Увидев выходящую из экипажа Шанталь, она поначалу не поверила собственным глазам. Желая убедиться, что её догадка верна, она разыграла целый спектакль со слезами и причитаниями. Ее и без того грязное платье пострадало ещё больше, но дело определённо того стоило. Теперь, когда ей выпал шанс отомстить маленькой негодяйке, которая, судя по ее виду, жила вполне припеваючи под крылом богатого покровителя, Аньес решила сделать всё, чтобы разрушить той жизнь.

   Злобно улыбнувшись щербатым ртом, она сунула полученные деньги за разорванный корсаж платья и поспешила к Франко, своему дружку, чтобы поделиться с ним чудным планом, только что пришедшим ей в голову.

***

Саид бросил обеспокоенный взгляд на дверь каюты, за которой вот уже второй час кряду раздавался грохот рушившейся мебели, битой посуды и слышалась нецензурная брань. Помощник никак не мог понять, что стало причиной столь внезапной и сильной ярости, овладевшей капитаном. После встречи с Кольбером, когда молодой капитан или раис, как звал его по-арабски Саид в знак своего самого величайшего почтения, получил вожделенную бумагу о помиловании и восстановлении титула, он был сам на себя не похож. Разыскав помощника в толпе, капитан кивком велел следовать за ним к наёмной карете. Проделав в полном молчании неблизкий путь до гаврского порта, где их дожидалась шлюпка с частью команды, он, полностью погруженный в какие-то свои мысли, по-прежнему не произнеся ни звука поднялся на палубу. Лишь оставшись один, капитан Патрис позволил себе дать выход охватившему его гневу.

   От очередного грохота в каюте капитана вздрогнули все, кто находился поблизости. Зная непростой характер своего начальника, все — от боцмана до простого матроса — старались заняться любым делом, лишь бы не попадаться ему на глаза.

   Саид был единственным, кого не страшили странные метаморфозы в настроении капитана. За годы, что они провели бок о бок на борту этой трёхпалубной красавицы, он к ним привык. Осторожно приоткрыв дверь каюты, он спросил:

   — Позволите войти, раис?

   Патрис, который в этот самый миг наливал себе очередную порцию контрабандного ямайского рома из зажатой в руке полупустой бутылки, не оборачиваясь, буркнул:

   — Передай команде, чтобы готовились к отплытию. Послезавтра вместе с приливом выйдем море.

   — Послезавтра?! Но разве вы не собирались навестить своё поместье? А как же желание вышвырнуть на улицу предателей-родственников?

   — К чёрту родственников, Саид, я задыхаюсь! Если не выйду в море сейчас, сдохну прямо на берегу.

   — Раис, не сочтите за дерзость, но позвольте напомнить вам, что указанная вами дата попадает на пятницу, да ещё и тринадцатое! Вы же знаете, что выходить в море в такой день — не к добру. Даже чёртовы набожные испанцы, которые наотрез отказываются верить в приметы и суеверия, никогда не покидают берегов в этот день. А помните, что произошло, когда старый пират Макнаббс решил доказать всем абсурдность этого высказывания? Он вместе со всей командой и кораблём попросту сгинули, едва выйдя в море!

   — Мне наплевать, что произошло с теми, кого я даже не знал! Передай всем, что я заплачу втрое каждому, кто не испугается старых морских баек и рискнет выйти вместе со мной. Что до остальных, то пусть остаются в порту, если хотят. На Тахмиле я наберу вместо них кучу бесстрашных головорезов, готовых под моим командованием отправиться хоть морскому дьяволу в пасть.

   — Воля ваша. Будут ещё какие-нибудь распоряжения, капитан? — поняв всю бесполезность уговоров, Саид вновь превратился из друга в почтительного первого помощника.

   — Будут... Принеси ещё выпить!

   Тысяча чертей! Как же он был наивен, полагая, что судьба, которая никогда ранее не была милостива к нему, в этот раз повернётся лицом и даст шанс на новую жизнь! Было глупейшей ошибкой считать, что он, добившись помилования, навсегда сможет покончить с пиратским прошлым и начнет совершенно новую жизнь, возделывая землю, доставшуюся ему в наследство от славных предков.

   Бред! Несмотря на все усилия, прошлое никак не хотело его отпускать, вцепившись в глотку клыками и когтями! Те, о существовании которых он так долго пытался забыть, не оставляли на это ни малейшей надежды. Проклятый младший братец даже теперь, когда, казалось бы, проиграл и потерял всё, каким-то непостижимым образом умудрился испортить победителю всю радость от победы. Изнеженный и развращенный придворной жизнью, сытый и довольный, понятия не имеющий о том, как тяжело живётся простому люду, не имеющему ни крыши над головой ни куска чёрствого хлеба на обед… Что этот маменькин сынок мог знать о сражениях, в которых на твоих глазах один за другим верные товарищи складывают головы, защищая то, что по-настоящему дорого всем — свободу? Чувствовал ли он когда-нибудь ледяной, пронизывающий до костей холод, когда перестаёшь чувствовать обмороженные конечности, а корабельный врач, чтобы спасти твою жалкую, никому не нужную жизнь, пытается отпилить их ножом, чтобы гангрена не распространилась по всему телу?

   Нет! Ни о чём этом, Патрис был уверен, Ренард даже и не догадывался. Тем не менее для той девицы на маскараде он был эталоном мужества и благородства! С каким презрением она глядела на Патриса, называя его неотёсанным деревенщиной! Видит Бог, как ему хотелось стереть эту презрительную гримасу с её лица, заявив, что титул графа де Ламмер, которым она так восхищалась, на самом деле принадлежит не её никудышному поклоннику, а ему, Патрису! Стоило раскрыть ей глаза на то, какое Ренард жалкое ничтожество. Но он не смог...

   Глупец! Зря он поддался гневу и ушёл, оставив ту девицу одну. Нужно было непременно попробовать всех её прелестей, предназначавшихся младшему братцу. Ренард когда-то лишил его всего, теперь самое время было вернуть всё обратно, и начать нужно было с таинственной зеленоглазой богини, при одном воспоминании о которой по жилам вновь начинала бежать не кровь, а раскалённая лава. О, этот её обманчиво невинный взгляд! А губы, сладость которых он ощущал до сих пор...

   Нет, к чёрту их всех! Он отправится на Тахмиль и в объятьях какой-нибудь красотки с пышным бюстом забудет о нежных прелестях незнакомки, которая, не моргнув глазом, сравняла его с грязью под ногами.

   Опрокинув в себя очередную порцию горячительного, Патрис поморщился. Гм, зря он надеялся на то, что алкоголь поможет ему стереть болезненные воспоминания о недавнем унижении. Даже после целой бутылки рома девчонка никуда не исчезла, а превратилась в морскую сирену, которая, нежась и плещась на самом донышке, сладко манила, зовя его за собой.

   — Да пропадите вы все пропадом! — хриплый стон вырвался из груди, и тишину вновь нарушил звон разбившейся о стенную панель бутылки.

***

Знаменитая Нинон оказалась именно такой, какой её описывала молва: красивая, самостоятельная, невероятно уверенная в себе. Встречая нас с Ренардом в малой гостиной, где принимала только особых своих гостей, она была сама любезность и очарование. Выказывая почтительность и уважение к моей персоне, она тем не менее не забывала странным образом переглядываться с моим спутником, тем самым создавая на уровне подсознания впечатление, что между ними возможно, были более тесные отношения, чем они пытались мне продемонстрировать. Каменное выражение, застывшее на лице Ренарда с тех самых пор, как мы переступили порог этого дома, лишь усиливало невольно возникшее подозрение, рождая во мне не слишком приятные ощущения.

   Побеседовав на общие темы и заверив нас в своей дружбе и всесторонней поддержке, любезная хозяйка дома удалилась, чтобы дать указание прислуге приготовить для нас гостевые комнаты.

   С её уходом странные подозрения, терзающие мою душу, не исчезли, а лишь усилились. Почему мне кажется, что улыбка Нинон не столь искренняя, как она пытается продемонстрировать? Может вследствие треволнений последних дней моё воображение несколько разыгралось, но я явно чувствовала хоть и тщательно завуалированное, но всё же осуждение, исходившее от неё. Похоже, она искренне не могла понять, как можно оказаться такой глупой и непрактичной, чтобы отказаться от столь лестного предложения короля? В то время как все мечтали добиться расположения могущественного монарха, я готова была пожертвовать всем — попасть в опалу и стать изгоем, лишь бы избежать высокой чести стать очередной королевской подстилкой.

   — Ты сегодня прямо сама не своя. Что-то произошло на балу? — воспользовавшись уходом хозяйки, Ренард остановился рядом со стулом, на котором я сидела.

   Милый Ренард! Как объяснить ему то, что я сама постичь не могу? Со мной действительно происходило что-то странное, как будто с недавнего времени внутри меня всё бесповоротно изменилось. Глядя на него, всё ещё переодетого пиратом я видела перед собой того, другого... И это сравнение, увы, было не в пользу первого. Всё, что раньше привлекало и восхищало в нём, теперь, после мимолетной встречи с незнакомцем, казалось блеклым и неинтересным: глаза были недостаточно синими, подбородок — не слишком мужественным, губы — не такими чётко очерченными, ресницы — не такими длинными и пушистыми... Этот список мог продолжаться до бесконечности. Даже мягкий голос, который раньше звучал сладкой музыкой, рождающей трепет, теперь раздражал и вызывал желание закрыть уши руками.

   Что же происходит? Неужели я настолько ветрена, что готова напрочь позабыть прежнего поклонника всего лишь после минутного общения с новым? Это казалось странным и совершенно нереальным, так как при дворе я постоянно была окружена толпами воздыхателей, но ни разу ничего подобного за собой не замечала. Означает ли это, что та встреча с пиратом была особенной? Если это так, то мне жаль, потому что скоро я покину берег Франции, а после того, как мы наговорили друг другу гадостей, вряд ли мы с ним ещё раз когда-нибудь встретимся.

   Какой-то непонятный комок в горле и слёзы, резко подступившие к глазам, мешали сосредоточиться на разговоре с Ренардом. Их природа так же, как и непонятно откуда взявшиеся огорчение и странное чувство потери, не были мне ясны.

   К счастью, в этот самый момент в комнате появилась служанка, избавившая меня от необходимости отвечать на вопросы, к которым я никак не была готова. Залившись густым румянцем при мимолетно брошенном на моего спутника взгляде, чуть заикаясь от волнения, она доложила, что по приказу своей хозяйки поступает в полное моё распоряжение на всё то время, которое я буду гостить в их доме.

   Ободряюще улыбнувшись так вовремя появившейся девушке, я, сославшись на усталость, поднялась со стула и проследовала в отведённую мне комнату, куда уже успели тайно доставить некоторые вещи, собранные бабушкой. Как же мне сейчас не хватало её поддержки! С присущей ей прямотой она наверняка бы отмела все мои сомнения, назвав их глупыми и бессмысленными, недостойными дочери своих родителей.

   Не имея сейчас возможности обнять бабушку и сказать о своей любви к ней, я прижала к груди портрет мамы, который герцогиня заботливо положила среди моих немногочисленных пожитков. Глядя на застывшее в своей величественной красоте лицо, так напоминающее моё собственное, я делилась с ней своими переживаниями, чувствуя, как нелепые сомнения и страхи рассеиваются самым волшебным образом.

   Была уже глубокая ночь, когда мне, мучающейся от бессонницы из-за громких разговоров гостей, постепенно покидающих салон Нинон, показалось, что кто-то крадучись двигается по коридору. На какой-то миг шаги замерли возле моей двери, и я уже было решила, что пришли по мою душу, но ошиблась. Вскочив с кровати и вся превратившись в слух, я смогла понять, что конечным пунктом таинственного гостя была соседняя спальня, в которой, по моим предположениям, спал граф де Ламмер.

   Не передать словами, какой сильный страх сковал моё сердце, когда я представила, как над спящим Ренардом склоняется убийца с зажатым в руке острым клинком. Сходя с ума от ужаса и раскаяния от того, что, поддавшись минутной слабости, предала его, поцеловав незнакомца на маскараде, я собиралась сделать всё возможное, чтобы спасти ему жизнь. Схватив серебряный канделябр, в котором догорали свечи, я как была — босая, в тонкой батистовой ночной сорочке, надетой на нагое тело, сломя голову бросилась ему на помощь.

   Чуть замешкавшись возле двери, из-под которой едва заметно струился свет, я, мысленно велев себе перестать быть трусихой, широко распахнула её и ворвалась внутрь.

   В комнате горела всего одна свеча, чей огонек отбрасывал размытые тени на стены, драпированные тёмно-красным шёлком. Глаза, непривыкшие к темноте, не сразу разглядели то, что происходило на кровати со слегка спущенным балдахином, но зато когда до меня дошел смысл увиденного, я покраснела до корней волос. На широкой, тускло освещённой постели в страстных объятиях сплелись два обнажённых тела, резко оторвавшиеся друг от друга при моём внезапном появлении.

   Ругая себя последними словами за глупость и чересчур разыгравшееся воображение, я уже собиралась извиниться и убраться восвояси, когда неожиданно до меня дошло, кто были те двое. На меня с ужасом смотрел Ренард и с некоторой насмешливой снисходительностью сама Нинон де Ланкло.

   Глубоко шокированная, испытывающая единственное желание — бежать как можно быстрее и дальше от тех, кто так беззастенчиво меня предал, я резко развернувшись выбежала прочь.

   Влетев в свою комнату и заперев дверь, в которую уже через несколько минут начал нерешительно скрестись Ренард, я носилась как фурия, собирая разобранные ранее вещи. Мне было уже всё равно, куда бежать, лишь бы поскорее оказаться подальше отсюда.

   Подумать только! В то самое время, как я места себе не находила от раскаяния за то, что предала человека, который любил меня столь самозабвенно, что готов был, презрев всё, бежать со мной на край света, он, ничуть не смущаясь моим присутствием в соседней спальне, предавался разврату, да ещё с кем! С Нинон, женщиной, по возрасту годящейся ему в бабушки!

   Какое унижение! Если бы я была мужчиной, то за преданное доверие вполне могла бы вызвать его на дуэль, но я была женщиной, к тому же той самой, которой хватило неосторожности нажить себе столь могущественных врагов, которые наверняка не упустили бы возможности забить гвозди в мой гроб, если бы у них появилась такая возможность. Оставалось только одно — бежать! Бежать не только от могущественных и многочисленных врагов, но и, как оказалось, от друзей, доверять которым больше не могла.

   Стараясь не обращать внимания на причитания пытающегося объясниться Ренарда, я быстро переоделась в мужской костюм, предназначенный для того, чтобы сбить со следа королевских ищеек. Обрезать волосы я не стала, а затянув потуже, спрятала их под простым париком, который до неузнаваемости изменил мою внешность, превратив в симпатичного юношу.

   Перетряхивая содержимое небольшой дорожной сумки, которую собиралась взять с собой, я с некоторым удивлением обнаружила на самом её дне подарок Фонтаны — ту злосчастную серебряную монету, причудливо перевязанную шнурком. Повинуясь какому-то внезапному порыву, я надела его на шею, сразу же почувствовав себя прежней Розой, обитательницей парижского дна, которую опекал сам «Король Тюн» — великий и ужасный Жиль Фонтана. Сожалея лишь о том, что со мной не было никакого оружия, я, закинув сумку за спину, вскочила на подоконник.

   Окно гостевой спальни находилось на втором этаже и выходило прямиком на улицу. Оглядевшись в поисках того, что могло бы помочь мне спуститься с весьма ощутимой высоты, я улыбнулась: буквально в нескольких метрах от меня стена была увита разросшимся плющом, тянущимся до самой крыши. Это сразу напомнило мне детство в Берри, когда вот так же, как и сейчас, цепляясь и карабкаясь, я частенько удирала из монастыря на деревенские гуляния. В последний раз, мы были вместе с Анриетт...

   Почувствовав, что вот-вот расплачусь при воспоминании о той кошмарной ночи, я, с трудом балансируя на тонком декоративном карнизе, проходящем по всему фасаду, осторожно добралась до спасительного растения и, ухватившись за наиболее надёжную лозу, ловко перебирая руками и отталкиваясь ногами спустилась вниз. Оставался последний рубеж в виде массивных кованных ворот, который я преодолела в два счёта.

   Я уже сворачивала за угол, когда услышала голос Ренарда, ворвавшегося-таки в мою комнату и внезапно осознавшего, что меня в ней нет.

ГЛАВА 25

Глаза слипались, голову неудержимо клонило ко сну. Но спать было нельзя. Дав самому себе пару увесистых оплеух, Клод, чувствуя себе немного бодрее, вновь занял свой наблюдательный пост. Потеряв Шанталь на маскараде и не будучи твёрдо уверенным в том, что в данный момент она, согласно предыдущему плану, находится в доме куртизанки де Ланкло, он решил не вваливаться посреди ночи туда, откуда его легко могут выдворить, а дождаться утра, чтобы, выбрав момент, опросить кого-нибудь из прислуги. Каково же было его удивление, когда одно из окон на втором этаже распахнулось и какой-то мальчишка, ловко цепляясь за вьющееся растение, облепившее стену, ловко спустился вниз и припустил к противоположному концу улицы. Что-то неуловимо знакомое чувствовалось в каждом движении паренька.

   Машинально провожая взглядом удаляющегося мальца, он услышал, как кто-то подскочил к тому самому окну, с которого тот совсем недавно спустился, и с истерическими нотками в голосе позвал:

   — Шанталь! Шанталь!

   Сон как рукой сняло, как только до Клода внезапно дошло то, что произошло. Кляня затёкшие от долгого сидения ноги, которые отказывались нестись со скоростью вперёд, он подбежал к углу улицы в тот самый момент, когда впереди услышал женский вскрик. Машинально прижавшись