Оглавление
Сборник произведений авторов Призрачных Миров и ПродаМана для всех, кто нуждается в дружеской поддержке, добром слове и помощи!
Дорогие мои!
Нашей благотворительной акции в феврале 2021 года ИСПОЛНИЛСЯ ГОД!
Мы ещё маленькие, но удаленькие…
АННОТАЦИЯ
к ЛЕТНЕМУ сборнику 2021 года (№5):
Даруй добро!
Даруй мечту!
Даруй любовь!
***
Вступление для авторов:
Девизом этой акции я бы поставила строчки из старой, но очень задушевной песни: «Что так сердце, что так сердце растревожено, словно ветром тронуло струну…»
Доброта, любовь, благородство – вечные ценности!
Почему бы нам, пишущим людям, не создать прекрасную традицию – в своих зарисовках либо воспоминаниях поблагодарить тех, кто подарил нам жизнь, в первую очередь наших родителей, вспомнив какое-то событие из детства или юности. Почему бы не вспомнить и не поблагодарить педагога, который повлиял на формирование нашего мировоззрения и научил чему-то особенному. Почему бы нам не вспомнить и не поблагодарить случайного человека, который в трудную минуту оказался рядом и выручил, своим поступком оставив след в душе на всю жизнь. Даже вымышленные герои книг, те которые несут людям свет, добро, любовь, надежду, радость способны совершить очень многое для обычного читателя. А о тех, кто каждый день спасает людей, животных, совершая акты истинного милосердия… о них тем более нужно писать и говорить. Вариантов много, только желание сделать шаг – и чудо, ваша доброта, искренние чувства кому-то помогут обрести почву под ногами. Вы вправе выдумать сюжет, совсем необязательно, чтобы он был написан в жанре СЛР.
Вдохновения всем, оно наш поводырь, обязательно подскажет, о чём писать в это трудное время. Главное – искренне донести основную идею: «Творить добро своими руками – благородно и радостно!»
Давайте станем волшебниками всего на один день – рождение вашего доброго шедевра и поистине благородного поступка. Сотворим добро для многих!
Организатор акции и составитель сборников – эксклюзивный автор ИМ «Призрачные Миры» и «ПродаМан» – Инна Комарова.
Обложку подготовила – штатный дизайнер ПМ – Марго Огненная.
***
К читателям:
Каждый из нас в это трудное время стремится выразить вам сочувствие, своё внимание, поддержку, дружеское участие. Доброта – и есть акт доброй воли и милосердия. Эта акция – волшебный инструмент, который поможет нам достучаться до ваших сердец. Мы так хотим дать почувствовать всем, кому сейчас плохо, кто нуждается в помощи, что мысленно и сердцем с вами и всегда помним о вас, любимые наши читатели.
***
А согласитесь, всё-таки приятно,
Когда другому делаешь добро!
Теплее стало на душе, когда прохладно
Вокруг, и снег стучит в окно.
Ты сделал дело доброе – прекрасно!
Деянье, как святое серебро!
А согласитесь – всё-таки приятно,
Когда другому делаешь добро.
Калашник Сергей
ЧАСТЬ. ТО БЫЛ НЕ СОН. ИННА КОМАРОВА
новелла
Прелюдия
Это было сладостное время…
День выдался тёплым и по-летнему сказочным. Удивительно легко дышалось, душа наслаждалась, перекликаясь с природой.
Я сидела на причале и смотрела вдаль. Солнечные зайчики бегали по воде. Ворковали чайки, рисуя пируэты в воздухе. Вокруг меня звучала и радовалась морская стихия, в воздухе повис солоноватый аромат с тонким налётом тины и водорослей. Нежный ветерок трепал волосы и ласкал лицо. Всё это расслабляло и убаюкивало.
«Как хорошо», – пронеслось в голове.
Мимо прошла девочка, она с кем-то разговаривала. Из любопытства присмотрелась, девочка держала в руках щеночка, нежные, ласковые слова были адресованы ему.
Этот момент отвлёк меня, не заметила, как закружили хороводом воспоминания и унесли в далёкие школьные годы. В одно мгновение я оказалась в родительском доме, меня окружали любящие преданные люди, это было самое счастливое время в моей жизни.
Да, то был не сон
Я заканчивала восьмой класс, предстояли экзамены. По всем предметам у меня были хорошие и отличные оценки. А вот с математикой не ладилось и не столько с ней, как с учителем.
Недолюбливал он меня, придирался, выше тройки никогда не ставил. Но это ему не мешало давать мне самые трудные и ответственные задания. В школе полным ходом шла подготовка к выставке, посвящённой Пифагору, что вы думаете, мне единственной наш учитель поручил подготовить большой альбом о жизни и творчестве учёного. Ночами сидела над работой. В самой лучшей библиотеке города собирала материал. Иллюстрации рисовала и оформляла сама. Альбом получился очень красивый и содержательный. Учитель работу принял, разместил на одной из полок выставки, хвастался перед другими, а мне даже слова доброго не сказал.
– Ну и ладно, – не огорчилась я. – Работа получилась стоящая. Все учителя восторгались. А он – бука.
Мама, зная ситуацию, договорилась со своей приятельницей, она преподавала математику в институте, чтобы подтянула меня перед экзаменом. Звали её тётя Лена. И мы начали заниматься. Как сейчас помню, прихожу к ней, а там ученик.
– Тётя Лена, я пока погуляю во дворе. Не буду мешать.
– Нет, дорогая моя, хочу, чтобы ты присутствовала.
Мальчик оказался моим ровесником. Очень худой, долговязый. Быстро освоился, вёл тебя так, будто мы давно знакомы. Шутил всё время и на меня поглядывал, изучая. Ждал, что я отреагирую. Тётя Лена заметила и поддела его:
– Ты молодец, увидел красивую девочку и глаз с неё не сводишь, разве за это твоя мама мне деньги платит? Давай заниматься.
Он смутился и опустил глаза.
Закончился урок, мальчик ушёл, и мы остались вдвоём. Проштудировали новый материал, я решила все задачи, тётя Лена проверила, останавливаясь на каждом трудном варианте. А когда отзанимались, тётя Лена разрешила посмотреть новые книги, которые привезла из последней поездки по Японии. Мы поговорили с ней, обсудили впечатления. Уходила, на часах было девять вечера.
– Ой, и засиделась я у вас. Побегу домой, там, наверное, уже волнуются.
– Если бы волновались, позвонили бы. Мама знает, где ты.
– Ага. Пойду, спасибо.
– Завтра жду, – напомнила тётя Лена, закрывая за мной дверь.
Я бегом выскочила во двор, а там новый знакомый в классики прыгает.
– Что ты здесь делаешь? – удивилась я.
– Тебя жду.
– Зачем?
– Просто.
– Что значит «просто»? Глянь на часы.
– Можно я провожу тебя домой? – вместо ответа спросил он.
– Ну проводи, только я и сама не заблужусь.
– Вместе веселее.
– Ты думаешь? – посмотрела я на него, а он распахнул свои большие глаза и не отводил. Вот так стояли несколько минут молча. Мне стало не по себе.
С того самого дня он каждый день провожал меня, а потом и встречал у дома или школы. Стал моей тенью. Вечерами простаивал под балконом нашего дома. А утром соседка находила у нашей входной двери очередное послание в стихах. Мама не возражала нашей дружбе. Тётя Лена убедила её, что мальчик из хорошей семьи.
Подошла пора экзаменов. К удивлению нашего учителя по математике, экзамен я сдала хорошо, и мы уехали на дачу. Случайно на улице подобрала бездомную собачку. Поскольку мама не любила животных, привязала находку с другой стороны домика. Там кормила, поила, расчёсывала, купала, окольными путями выгуливала. Но маме ничего не говорила. Мне не впервой было спасать брошенных собачек. В городскую квартиру трижды с улицы приносила, но после беседы с мамой уносила назад.
Мой новый знакомый был посвящён и хранил тайну, как партизан. Мы подолгу проводили вместе время: гуляли, ходили на море с собачкой, на даче беседовали о книгах, живописцах – я тогда много рисовала. Увлекалась импрессионистами, изучала биографии великих художников, посещала музеи, выставки. Он разделял мои взгляды. И каждый день привозил на дачу новое посвящение в стихах. Когда уезжал в Москву с родителями, привозил мне альбомы с репродукциями.
Я тогда любви не знала, порхала в облаках, вынашивая и лелея свою мечту. А он настроен был серьёзно. Всё уговаривал меня после школы пожениться. Рассказывал, как любит. Украдкой дотрагивался до меня и весь трепетал. Невзначай обнимет за талию или положит руку на плечо и заливается багровым румянцем. А моё сердечко молчало. Я просто дружила с ним.
В конце августа мы возвращались в город. Но я знала, что собачку с собой взять не смогу, вот и пристроила её в надёжную семью. Она за лето выросла, поумнела, людей уже не боялась. Перед отъездом я ей сказала:
– Нюрочка, мы не прощаемся. Буду навещать тебя. Веди себя прилично.
Она в ответ лизнула меня и заулыбалась, прищурив глазки - бусинки. Я уезжала с лёгким сердцем и чувством выполненного долга.
Прошло шесть лет. Мой ухажёр повзрослел, и его уже не устраивали детские отношения. Он всё также изливал свои чувства в стихотворных посланиях, но при встречах стал вести себя настойчивее, делал попытки обнять, поцеловать меня.
А Галка-сокурсница стращала:
– Измором тебя возьмёт.
В моём сердце ничего не изменилось. Я не любила его. Он страдал, терзался и вдруг, в порыве чувств признался:
– Как ты не понимаешь, моей любви хватит на двоих. Тебе нужно время. Я готов ждать. Умоляю, давай поженимся. Я на всё согласен. Не могу без тебя. Задыхаюсь, когда тебя нет рядом. Ты мой воздух, моя любовь, жизнь моя. Стань моей навсегда. Я устал коротать ночи и считать дни, когда вновь увижу тебя.
– Не торопи, не надо, – только и сказала я.
Он стал утомлять меня своими бесконечными уговорами. Моя душа жила мечтой, к которой я пробивалась тяжело и настойчиво, как сквозь тернии к звёздам. Очень хотела осуществить её и не могла думать ни о чём другом.
Наступила осень. Мама уезжала на гастроли, и я поехала с ней.
Перед отъездом он пришёл, был мрачный.
– Вы надолго едете?
– На месяц.
– Целый месяц? Что ты там будешь делать одна?
– Я не одна. Странные вопросы ты задаёшь. Музеи, концерты, театры…
– Без меня?
– Ты не родственник. Мама с трудом упросила администратора театра, чтобы разрешил взять меня с собой.
– А как же я?
– Что мало занятий в свободное от учёбы время? Познакомься с кем-нибудь.
– И ты так спокойно говоришь об этом?
– Что ты хочешь услышать от меня? Мы уже говорили на эту тему. Пора подумать о будущем.
– Нет у меня будущего без тебя. Пойми, наконец.
– Пожалуйста, не терзай меня. Я тебе даю полную свободу. Мы ведь друзья.
– Зачем мне свобода, если тебя не будет рядом? Ты хочешь, чтобы я умер?
– Пожалуйста, не мучай меня. Я не могу выйти за тебя.
– Почему?
– Во-первых, не люблю. Во-вторых, не в силах отказаться от своей мечты.
– Она останется с тобой. Мешать не буду осуществлению твоих планов, честное слово.
– Не могу, прости.
Мы уехали.
В перерывах между репетициями и спектаклями прекрасно проводили время. Через месяц вернулись. Великолепные впечатления, эмоции переполняли мою душу.
Моя школьная подружка с порога сообщила:
– Влюблённый герой назло тебе женился на первой встречной. Теперь кусает локти и проклинает всё на свете, потому что любви нет.
***
Пролетели десятилетия. Улетели лучшие годы. Мы изменились со временем. Я иначе смотрю на жизнь. Иногда думаю:
– Если бы тогда осчастливила страстного влюблённого, возможно не пережила столько горя, страданий и лишений. Кто знает?
Мы все хотим любить. Эти сладостные мгновения – аура романтических грёз обволакивает и уносит. И, кажется, что летишь вслед за ними без оглядки.
«Есть ли она, взаимная любовь? Может, это всего лишь выдумка, чья-то фантазия…» – рассуждала я, глядя на море. Отвлеклась и не заметила, как на скамейку подсел человек.
– Хорошо сегодня, спокойно на море, не штормит, – услышала я. Его голос мне показался очень знакомым. Вскользь глянула и что-то ёкнуло.
– Ты?
– Я. Что, так изменился? Который день наблюдаю за тобой, вот только сейчас набрался храбрости подойти.
– Не может быть.
– Как видишь, может.
– Надежда говорила, что ты ещё тогда с очередной женой переехал в Америку.
– Было и такое. Всё в прошлом.
– Как это понимать? Умерли?
– Почему, живы. Они там, а я вернулся.
– Родные места ничто не заменит.
– И места тоже.
– А родители твои? – с опаской спросила я.
– Похоронил.
– Прости, не знала.
–Только ты и осталась.
– Пора забыть и успокоиться, когда это было?
– Вся моя жизнь.
– О чём ты?
– Всё о том же. Однолюб я.
– А семьи?
– Искал, всё надеялся, встречу такую, как ты. Не вышло. Взял и вернулся. Расскажи, как ты?
– Живу и слава Богу.
– Помню, ты любила собачек?
– А куда ей деться, любви? Любовь не уходит. Увлечения уплывают и тают, как миф, – намекнула я.
– Ох, как ты права. И добавить нечего. Так где твоя собачка?
– Вспомнил.
– Да, лучшие годы пролетели незаметно, не догонишь.
– Вот и я об этом. А ты…
– А как же без любви? – не дал договорить он. – В ней смысл жизни.
– Даже и не знаю, что сказать.
– А ты не говори. Живи, принимай и радуйся, я позабочусь обо всём. Моей любви хватит на двоих, – сказал он, как когда-то.
Взял меня за руку и с такой нежностью заглянул в глаза, что слов не нашлось, чтобы ответить. Так мы и сидели. Нам было, что вспомнить, юность – лучшие годы жизни, когда всё ещё впереди…
***
Страница авторских книг на сайте «ПродаМан: https://prodaman.ru/Inna-Komarova/books
Страница автора в ИМ «Призрачные Миры»: https://feisovet.ru/%D0%BC%D0%B0%D0%B3%D0%B0%D0%B7%D0%B8%D0%BD/%D0%9A%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B0-%D0%98%D0%BD%D0%BD%D0%B0/
ЧАСТЬ. ПЕРВОЕ ЛЕТО КОТА ИВАШКИ. ТАТЬЯНА БЕЛИНСКАЯ
У каждого кота или кошки есть своя история жизни, но не каждый может её рассказать. А я про себя вам расскажу, потому что я не простой кот, а говорящий. Проверял свои способности на котах и кошках, мотающихся без дела по соседним дачам. Так они готовы были меня часами слушать. Как древние римляне Цицерона. А вот люди не все меня понимают. Только избранные мною.
Почему я такой? Все началось с самого детства. Вы только представьте – маленький и ласковый серый комочек постоянно ходит за своей мамкой. А рядом с ним бесконечное счастье, сотканное из любви и ласки. И как подтверждение сказанному – это милое мамино мурлыканье. А потом вдруг счастье неожиданно и рывком кончилось – пришли чужие люди и забрали меня из моей семьи к себе в дом.
Как я там жил – не буду рассказывать. Скажу только, что привыкал и пытался приспособиться к новой обстановке очень долго. Но, видимо, так и не приспособился. Вот по этой причине оказался я холодным зимним утром на лестнице за мусоропроводом в коробке из-под обуви. Рядом стояло блюдечко с сухим кормом, но есть мне не хотелось. Было страшно, холодно и грустно. Сначала, когда хозяйка вынесла меня на лестницу, я подумал, что это игра такая. Вот она ушла, спряталась за дверью, а скоро выскочит, и мы будем играть в догоняшки, будем ловить друг друга. Я ждал, ждал – никто не появился. Тогда я понял, что меня выбросили, просто так, как будто я мусор.
Ну, за что? Если за царапину на руке у сыночка хозяйского, так я защищался. Ведь больно очень, когда за хвост поднимают. И друзья сыночка тоже меня мучили, подбрасывали вверх и смотрели, смогу ли я в воздухе так перевернуться, чтобы приземлиться на четыре лапы. А у меня не всегда получалось перевернуться, и часто я плюхался на пол боком или спиной. Больно. Убегал от них. Прятался. Сопротивлялся, как мог, но их было трое.
А ещё я провинился (так мне сказала хозяйка) – написал мимо лотка. За это преступление она меня долго тыкала носом в лужу с моей мочой. Это очень унизительно и противно, я потом долго отмывался. Как я мог ей объяснить, что дядька (который её муж), сидя на унитазе, курил, а окурки от сигарет бросал в мой лоток. Я не мог пользоваться своим туалетом – окурки очень мерзко пахли. До тошноты. А писать очень хотелось. Я долго терпел, но не удержался. Если бы хозяйка была справедлива, то носом в мою мочу нужно было тыкать мужа. Но мужа она лишний раз беспокоить боялась – он часто приходил домой пьяный и громко орал и ругался. Поэтому справедливости в этом доме не нашлось для меня, и вот теперь я сижу у мусоропровода. Не повезло мне с сожителями.
Несколько раз по лестнице вниз с криками и грохотом сбегали мальчишки и девчонки – они торопились в школу. Какой-то дед с клюкой, спускался по лестнице, кряхтя и охая на каждой ступеньке. Чего на лифте не поехал? Или боится лифта, как я? Пробежала огромная собака, а за ней хозяин с поводком в руках. Хорошо, что я быстро прижал уши и успел спрятаться под подстилку в коробке. Меня никто не заметил – ни дети, ни собака.
Как долго я так просидел в своей коробке – не знаю. Мне показалось, что целую вечность. Несколько раз к моему укрытию подходили люди – кто мусор вынести, кто покурить. Но я не высовывался, и ни к кому из них за помощью обратиться не решился.
Очень хотелось плакать. Тихонечко, чуть-чуть, чтобы никто не услышал. Я слабо пискнул один раз. И тут открылась одна из дверей и на лестничную площадку вышла женщина с мусорным ведром. Она меня тоже не заметила сначала. А я разглядел её с огромным вниманием – вся такая пушистая и пахнет хорошо – добротой, лаской и заботой. Есть у нас – у кошек – чутьё на хорошего человека. На принятие решения потребовалось две секунды. Ладно, думаю, нужно спасаться, другого шанса может не быть. Подождал, пока она мусор выбросит и вышел из своего укрытия. Медленно, не торопясь, чинно так и благородно, с достоинством, гордо задрав хвост.
Она увидела меня и заулыбалась.
– Ой! Здрасьте! Откуда милота такая?
Ага, думаю, понравился. Решительно и быстро, как скалолаз-любитель, полез на тётечку прямо по колготкам, по шерстяной юбке и дальше вверх. Уселся на плече, заглянул ей в глаза и так ласково сказал:
– Я хороший. Я буду у тебя жить.
Страшнее всего услышать в ответ «Брысь!»
Но она посмотрела за мусоропровод и, увидев мою лежанку с блюдечком и кормом, покачала головой.
– Ай-я-яй! Значит, выставили тебя из дома. За что же?
Я потёрся мордочкой по нежной мягкой женской щеке – пометил её, теперь ты моя, пусть другие знают – ЗАНЯТО!
– Ну что с тобой делать? Ведь пропадёшь тут один – мышей-то ловить ещё не умеешь? И собаки по лестнице бегают, загрызут. Ладно, пойдём ко мне, кисинька.
И мы пошли. Вернее, пошла моя тётечка, а я на ней поехал. Мне показалось, что мы одинаково и полностью счастливы. Сразу стало весело. И я тихонечко запел, то есть замурчал.
Пока я ехал, всё думал, как мне её называть? А чего думать-то? Пусть будет Мурмяу – Муррррр-мяяу!
Дом у Мурмяу мне понравился сразу – детьми не пахло, табаком не пахло, водкой тоже не пахло! Пахло очень вкусно курочкой, тушеной в сметане.
Я спрыгнул на пол и пошёл знакомиться с квартирой. Проверил все углы и закоулки, даже под диван залез, а Мурмяу, сидя на стуле, смотрела на меня и смеялась. Мне хотелось, чтобы она смеялась подольше, и я стал носиться, кувыркаться и скакать кандибобером. Я очень хотел ей понравиться. А она как будто мысли мои читала:
– Ты мне нравишься – весёлый, озорной и красивый. И очень похож на молодого Ив Монтана – глаза большие, длинноногий и прыгучий. Значит, будешь Ив, а по-домашнему, по-русски – Ивашка.
Она ласково погладила меня и сказала, что я хороший Ивашка.
– Ивашка, ты напрыгался, набегался. Есть хочешь?
И на полу появилось маленькое белое блюдце, а на нём небольшие куски курицы в сметане. Я их проглотил, как пылесос – не разжёвывая. Не то, чтобы я был очень голодный, а просто хотел выразить своё уважение.
Потом мы сходили к ветеринару. Честно скажу – приятного мало. Для начала ветеринар тискал мой живот и заглядывал в пасть, а потом задрал мой хвост и в попу градусник воткнул! Я только крякнул от возмущения, но стерпел. Никого не поцарапал и не укусил.
Ветеринар сказал, что я практически здоров, но блохи присутствуют. От блох мне на холку какую-то гадость вонючую намазали. Тоже стерпел.
Там же, в ветеринарной клинике, Мурмяу купила мне мягкую лежанку и новый чистый лоток. По прибытии домой, я его сразу же обновил.
Восхищению моей Мурмяши не было предела. Она только руками всплеснула.
– Ивашка! Ты просто гений!
А чего гениального? Я в лоток умею ходить, особенно если он чистый. Но как приятно, когда тебя гением называют. Сразу хочется соответствовать.
Я очень устал и хотел спать. Столько волнений за день, моя нервная система требовала отдыха. И я уснул прямо посередине комнаты, на полу. Свернувшись клубочком, сделал себе соску-пустышку – стал сосать шерсть на своём пузе. Сосал и чмокал, перебирал лапами, вспоминая маму-кошку. Мне снилось, что я бегу, быстро-быстро, как будто лечу.
Потом Мурмяша всё-таки переложила меня под тёплую батарею на кухне в мою лежанку с мягкой подстилкой. Я сделал вид, что не проснулся. Полежал, конечно, изображая блаженство. Но ночью тихонько перебрался в комнату, к ней в постель. Забрался с головой под одеяло, прижался к тёплому плечу и замурчал в унисон стуку двух нашедших друг друга сердец.
Мой первый день в новом доме подошёл к концу. Кошачье чутьё не подвело меня – какое же счастье, что я нашёл себе такую Мурмяу.
Так началась моя новая жизнь. Я каждый день продолжал исследовать нашу квартиру – буквально по сантиметру. Главное, что мне разрешалось ходить и прыгать где угодно. Хоть на шкаф, хоть на стол. Мурмяу сказала, что теперь я здесь хозяин.
И стали мы жить-поживать, да добра… Хотел сказать «добра наживать», но вот как раз с добром-то и вышла у меня незадача.
Днём моя дорогая Мурмяу уходила на работу – так она мне сказала, мол, надо деньги зарабатывать. Я дома скучал в одиночестве, но раз надо, значит надо!
Развлекал себя как мог. Очень понравилось сбрасывать с книжных полок всякие вазочки. Не люблю излишеств в интерьере. Минимализм – вот мой любимый стиль. Ничего лишнего, максимум простора. А у Мурмяши сплошное барокко, финтифлюшки, завитушки и вазочки. Вот я, как хозяин, и стал менять интерьер к лучшему.
Мурмяша приходила с работы, горько вздыхала, брала веник и убирала осколки в мусорное ведро. Ворчала, правда, при этом.
– Ну чем тебе мои вазочки помешали?
Я молчал. Спорить и доказывать свою правоту не стал. Да и про завораживающую красоту полёта вазы и про её загадочное превращение в груду осколков как расскажешь?
Но один раз Мурмяу заплакала, и мне её стало жалко. Это случилось, когда я расколошматил последнюю, самую большую вазу. Оказалось, что я уничтожил подарок Мурмяшиного мужа-покойника. Кто же знал, что покойники могут вазы дарить?
Я подошёл к ней, боднул головой, хотел успокоить, а она всё плакала и вспоминала какую-то волосатую неблагодарную свинью.
Незаслуженно обиженный я ушёл на кухню.
Через некоторое время, осознав свою ошибку, Мурмяу пришла ко мне мириться. Это неправду люди говорят, что кошки очень мстительные. Я вот не злопамятный совсем. Мне только улыбнись и ласково со мной поговори, я всё прощу.
– Ивантей, готовься к путешествию – мы скоро поедем на дачу. Июнь – лето! У меня отпуск начинается.
И я стал готовиться – что такое дача, не знал, но инстинктивно понял, что нужно точить когти. Точил, точил обо всё, что только на глаза попадалось. И ещё – нужно быть в отличной физической форме, чтобы работали все мышцы. Я даже маршрут разработал: стремительный рывок на тумбочку с телевизором, потом полёт на одну книжную полку, с неё на другую, и, наконец, с ускорением, на шкаф под самый потолок. Освоив эти несложные упражнения, я, не жалея себя, добавил более сложные задачи – забег по стене или прыжок с кухонного стола на холодильник.
Как мне моя подготовка пригодилась на даче! Но всё по порядку.
Когда мы приехали на эту самую дачу, то первые два дня Мурмяу на улицу меня не пускала – боялась, что я заблужусь. Смешная, не знала, что у кошек встроенный навигатор, и они с закрытыми глазами дорогу обратно найдут.
На третий день Мурмяу выпустила меня на крыльцо. Как же я обрадовался! У людей такое состояние называется эйфорией. От радости я понёсся сломя голову по траве, запрыгнул на дерево, потом опять на траву спустился (вот когти-то пригодились!). Долго носился по участку, пока мои лапы не выдержали такой бешеной скачки, и я упал в канаву с водой и лягушками. Эйфория осталась в канаве с перепуганными лягушками, а я вернулся в действительность. Хорошо, что вокруг тёплая мягкая трава, я быстро обсох на солнце и привёл шерсть в порядок.
И тут вдруг на глаза мне попался огромный кот, рыжий с белыми подпалинами. Он сидел на камнях, сложенных в углу участка, и сверху внимательно наблюдал за мной. Царь горы, величественный и флегматичный.
Я подбежал к нему, хотел подружиться, а он зашипел и зубы оскалил. А потом спустился вниз на траву, выгнул спину дугой, и утробно так заорал, как пожарная машина. Я не испугался и подошёл поближе, а он как дал мне лапой по башке! От неожиданности я отпрыгнул подальше, но всё равно продолжал ходить за ним, как привязанный – куда он, туда и я. Целый день ходил. Полюбил я его с первого взгляда.
Не сразу, но через несколько дней Тихон (так звали рыжего кота) стал подпускать меня поближе, а потом и вовсе подружился со мной.
Каждое утро, как по расписанию, когда мы с Мурмяшей ещё спали, Тихон приходил в гости и терпеливо ожидал, когда меня выпустят на улицу. А я, учуяв друга дорогого, поднимал крик и скрёб когтями входную дверь. Мурмяша, ещё толком не проснувшись, поднималась с дивана и впускала Тихона в дом. Он сразу шёл к моей миске с кормом – завтракать. Я садился рядом и сам не ел, а только им любовался. Когда с едой было покончено, мы бежали на улицу.
Набегавшись и наигравшись, ложились на зелёную душистую траву и грелись под лучами утреннего солнца. А вокруг каждый листочек, каждая травинка и цветочек – всё жадно тянулось вверх к теплу и свету. Лето! Лето – это маленькая жизнь.
Друг мой Тихон считал солнечные лучи необходимым источником витамина D для кошек. Хотя моя Мурмяу говорила, что все витамины находятся в моём корме. Но я не стал переубеждать Тихона – он вообще очень умный и знал много всякого.
– Ты знаешь, Ивашка, как наши предки спасли человечество? Они переловили всех мышей, от которых раньше спасу не было. Эти мыши ведь все продукты съедали. Вот теперь слово «кот» звучит почти одинаково на многих языках мира. У нас в России, между прочим, кошек даже пускают в храм, в отличие от собак. А уж мы – питерские коты – это особая порода! Как наши кошки охраняют Эрмитаж, ты и сам, конечно, знаешь. И ещё – все кошки очень чувствуют хорошего человека – его любовь, доброту, преданность, ласку.
– Тихон, а у тебя есть чутьё на хорошего человека?
– Конечно, есть. Особенно, если от него колбасой пахнет. Или рыбой.
– Нет, я не про такое чутьё, про другое. Вот и Лев Толстой говорил: «У женщин, собак и кошек есть чутьё на хорошего человека».
– Это он про Муму написал?
– Нет, Тихон. Про Муму Тургенев рассказал. А Толстой про лошадь. Холстомер называется. Ты лошадь видел?
– Нет, корову видел. Хочешь, покажу? Её каждое утро мимо нашего дома хозяйка на пастбище ведёт. Только встать нужно пораньше. Пойдёшь?
– Пойду! Я корову даже и не представляю себе. Какая она?
– Вроде собаки. Только большая и с рогами. Вот у соседей бульдог французский живёт, видел?
– Видел, он всегда на меня лает.
– Так вот представь этого бульдога с рогами, а ростом…
Тихон задумался и оглядел наш участок.
– Ростом примерно вон с ту поленницу.
Я включил своё воображение и представил соседа-бульдога ростом с поленницу, да ещё и с рогами. И стал мечтать про завтрашний день и как пойдём смотреть корову.
Но долго на солнышке не пролежишь – жарко, и мы дружно уползли в заросли смородины, в ароматную прохладу. Кое-где на дёрне ещё блестела утренняя роса, и так приятно было прижаться к ней горячим боком.
Вокруг порхали бабочки и стрекозы. Ну как тут улежишь? И я стал за ними гоняться. А Тиша и усом не повёл, считал, что на такое баловство не стоило энергию тратить.
– Пора тебя, Ивашка, уму-разуму учить. Мышей ловить нужно.
Вечером, когда июньское солнце уже медленно спускалось на землю, Тихон научил меня ловить мышей, показал, как с ними нужно обращаться. Сначала выследить, когда мышь вылезет из норки, схватить её, поиграть, подбрасывая повыше. А уж потом, как только мышь станет совсем слабая, обессилит, и схрумкать можно. Он их съедал целиком, только хвостик оставлял на травке. Вообще Тихон был большим чревоугодником, всё время жевал что-нибудь.
Забегая вперёд, скажу, что охота на мышей и птиц – вот самое интересное занятие в кошачьей жизни. Если мне удавалось поймать мышь, то я, наигравшись и замучив свою жертву до смерти, нёс её Мурмяше в подарок. Во-первых, хотел похвастаться своим уловом, а во-вторых, так проявлял заботу о самом близком человеке. Получал за свой презент благодарность, но никогда не видел, чтобы Мурмяша ела мышей. Куда она их девала, не знаю.
А вот с птицами у меня вышел казус. Когда они видели мою крадущуюся фигуру, то поднимали шум и крик, а самые дерзкие даже тюкали меня клювами по голове. Больно так! Я удирал от них, провожаемый одобрительными криками и хлопаньем крыльев. Одна, самая наглая, так просто дразнила меня, подражая кошачьему мяуканью. Мурмяу сказала, что это сойки – очень смелые и умные птицы.
На следующее утро Тихон заявился, как и обещал – очень рано. Мурмяша спросонья даже заворчала на меня, когда я заорал во всю ивановскую, чтобы она дверь отворила. Не слушая женского ворчанья, чуть не сбив её с ног, бросился я навстречу приключению – свиданию с коровой.
Тихон привёл меня к забору в то место, где штакетины подгнили и уже не доходили до земли. Там можно было свободно пролезть под ними. И вот мы у дороги, по которой должна пройти корова.
Утро раннее, солнце только-только взошло, на траве и на цветах ночная роса ещё блестит. Мы выбрали место, где трава просохла, и сели рядышком. Ждём. Вокруг ни души, только воробьи уже затрещали и где-то далеко прокукарекал петух. И вдруг я услышал какое-то пыхтение и фыркание, звук бубенчика и из-за поворота медленно вышла корова, а за ней старушка в шерстяных носках и галошах, с хворостиной в руках. Я сидел, не дыша, и во все глаза смотрел на это чудо.
Корова шла медленно, низко опустив голову и шумно втягивая воздух ноздрями. Остановилась против нас на обочине, схватила длинным гибким языком и мягкими губами мокрую сочную траву, с хрустом оторвала пучок, потом другой, и стала жевать.
Старушка, увидев нас, заулыбалась, и лицо у неё стало такое доброе, всё в морщинках, а глаза как небо голубые.
– Здравствуйте, ребятки! Тихон, что же ты давно не приходил? У меня мыши совсем обнаглели. Даже днём бегают. Ты знаешь ведь, что моя-то Мурка по весне опять в интердевочки подалась, а потом к дачникам прибилась. Осенью, когда все в город уедут, она вернётся. А сейчас мне без кошки трудно с мышами бороться. Ты вечером приходи, можешь и друга захватить. Я вам молочка налью.
Тихон подошел к ней приласкаться – потёрся головой об бабушкины ноги. Она его погладила по голове и погнала корову дальше, в поле за домами.
– Тихон, что, правда, пойдёшь к ней вечером?
– Ты как хочешь, а я обещал. Пойду, только попозже, когда она корову подоит. Корова у неё замечательная. Спокойная, деловитая, всё делает без нервов. Мукает славно – му-у-у-ууу! И главное, какое у нее вкусное молоко. Если бы я мог, то каждое утро лично доил корову.
– Я тоже хочу к корове, только от молока у меня живот болит.
– Это от городского, наверное. Попробуешь настоящего.
Я сглотнул слюну, так захотелось молока.
И мы с Тихоном ненадолго разошлись по домам – нужно немного отдохнуть и набраться сил для вечернего визита.
Вот наступил вечер. Все чувства – и слух, и обоняние, и зрение обостряются к ночи. Влажный пар поднимался над канавой, где влюблённые лягушки громко завели свои песни. Куст жасмина распространял вокруг сладковатый, густой запах, не очень приятный для кошачьего носа. А вот тонкий, свежий и пронзительный аромат жёлтой лилии ласкал мои ноздри.
Косые лучи заходящего солнца освещали верхушки старых деревьев на нашем участке и, пробившись через густую летнюю листву, огнями горели на окнах. Листья едва-едва шевелились от слабого ветра, и маленькие рыжие солнышки прыгали по оконному стеклу на веранде.
Я сидел на крыльце – ждал товарища своего. Почему-то вспомнилась моя городская жизнь и тот день, когда оказался за мусоропроводом, плакал, дрожал от страха и холода, и был самым несчастным существом на свете.
Говорят, что красота спасёт мир. Меня спасла ДОБРОТА! Мир не изменился из-за моего спасения, но зато для меня с той поры мир изменился и стал прекрасным навсегда.
Сегодня мне так хорошо, что хочется летать, и если бы у меня были крылья, то летел бы и пел о том, что жизнь прекрасна, особенно, если рядом те, кого ты любишь!
Но что-то я заболтался с вами. Вот и Тихон уже за мной идёт. Бегу ему навстречу – мы идём в гости к корове. Какое счастье!
***
Страница автора на сайте «ПродаМан»: https://prodaman.ru/Je-sais/books
ЧАСТЬ. ЛЕСНОЙ ЦАРЬ. ДЖЕЙН АСТРАДЕНИ
Пансионат назывался «Лесной эльф», и если первая часть названия удивления не вызывала, всё-таки он располагался в лесу, то вторая… Мягко говоря, настораживала. Впрочем, учитывая местные легенды, ничего необычного, наверное. Так думали все отдыхающие туристы и просто отдыхающие. Места вокруг живописные, воздух свежий, условия комфортные, питание отличное – кормили как на пиру у горного короля. А при чём тут он? Так и лес разросся у горных подошв.
По дороге в пансионат Олеся наслушалась историй о местных горах, лесах и «заколдованной речушке». Впрочем, большую часть из них она пропустила мимо ушей, заглушая слова экскурсовода музыкой, грохочущей из наушников.
Отныне никаких гаджетов!
Девушка отключила телефон, бросила его на тумбочку и распахнула окно, впустив свежий воздух. Ветер ударил в лицо, ворвался в комнату журчанием воды и шелестом листвы. Лес напоминал отсюда картину маслом, написанную выпуклыми размашистыми мазками. Пансионат стоял в окружении деревьев вблизи стремительной горной речки. Перекинутый через неё горбатый мостик так и манил перейти на другой берег и углубиться в неведомую чащу…
– Молотова! – в комнату заглянула Варвара Ильинична, сквозняком всколыхнув занавески и взъерошив девушке чёлку. – Ты вещи разобрала? Через полтора часа обед.
– Э… – девушка бросила взгляд на чемодан и сумку-переноску для планшетов. – Почти…
– Ладно, как хочешь, но у тебя всего час. Не опаздывай. Перед обедом сбор, инструктаж и перекличка. После обеда – экскурсия в пещеры. Захвати альбом и...
«Варварушка», как любовно прозвали куратора студенты, слыла той ещё командиршей. Чётко отбарабанив инструкции, она скрылась за дверью, а Олеся с протяжным вздохом закрыла окно.
С одеждой она заморачиваться не стала, просто закинула всё на полки в шкафу. Ветровку повесила на плечики, а сумку-планшетницу спрятала под кровать. Там лежали главные её сокровища – краски, кисти, мелки, карандаши, папка с бумагой для акварели и холст. Переносной мольберт Олеся задвинула в угол и посмотрела на часы. До обеда ещё больше часа. Успеет прогуляться.
Леся сунула блокнот для эскизов в холщовую сумку-шопер вместе с «Кохинорами», повесила её на плечо и спустилась со второго этажа в вестибюль. Совсем недавно шумный и многолюдный он пустовал. Все давно разошлись по своим номерам. Сегодня утром прибыло два автобуса со студентами и в одном из них Олесина группа, вернее, пять человек со всего худграфа, занявших призовые места по номинациям – на лучший рисунок, лучший дизайн, лучший… И тому подобное. Остальные призёры приехали из других вузов.
Среди счастливчиков оказалась и Олеся Молотова. Собственно, поначалу она намеревалась отказаться. Тем более никого из участников программы Олеся толком не знала, просто училась с ними на одном факультете. Но мама её уговорила:
«Леська, разве можно упускать такой шанс?!»
И глядя в восторженные мамины глаза, Олеся уступила. Шансы её не волновали, не особо она в них верила, а вот перспектива хотя бы на время сбежать от городских проблем прельщала. Девушка не любила разных съездов, слётов и многолюдных сборищ, но…
Всего тридцать студентов и шесть преподавателей. Как-нибудь переживёт. К тому же, кругом леса, впереди полтора месяца отдыха, развлечений и занятий любимым делом, благодаря которому она и попала сюда. Не каждому так везёт. И самое главное! Они и здесь продемонстрируют своё мастерство, написав картину, основанную на впечатлениях от этого места. Победитель получит право приехать сюда и на следующий год, если захочет, да не один, а с близким другом или родственником. Не то чтобы Олеся так рвалась провести здесь ещё одно лето, но ни за что не хотела ударить в грязь лицом.
Погружённая в свои мысли, девушка миновала подъездную дорожку, обогнула здание пансиона и вышла к реке. На мосту Олеся немного задержалась, перегнувшись через перила и рассматривая камешки на дне прозрачного взъерошенного потока… Речушка переливисто бурлила. А где-то там за тёмными лесами она широко разливалась по долине и впадала в полноводное озеро, по словам экскурсовода в автобусе… Всё-таки кое-что Лесе запомнилось.
Стоял тёплый и солнечный день, но не жаркий, несмотря на начало июля. Олеся с наслаждением вдохнула аромат свежести и зашагала в сторону лесной опушки.
Лес вокруг пансионата совершенно не походил на дремучий и непролазный, каким его описывали буклеты и экскурсоводы, а скорее на рощу. Наверняка, где-то там у подножий непреступных гор затерялись коварные буераки, а таинственные чащобы подстерегали незадачливых путников и грибников. Но и здесь деревья высокие и могучие. Их здоровенные корни пробивались из-под мшисто-травяного ковра и бугрили тропинки. Олеся огляделась и выбрала относительно ровную и широкую, чтобы не спотыкаться о корни.
Пахло в лесу иначе, чем у реки – смолой и прелыми листьями. Воздух звенел от множества насекомых, по пути девушку то и дело обгоняли юркие стрекозы с радужными крылышками. Но внезапно они пропали, деревья подступили стеной, а тропинка вывела Олесю к лесной аллее…
Длинный лесной коридор, усыпанный бледными цветами, светился изнутри как будто солнце заглядывало туда с другой стороны. Леся уже было нырнула под ветвистые своды, но в конце тоннеля возник тёмный силуэт, приближаясь в сияющем ореоле. Тучи в мгновенье ока заволокли небо, воздух посерел, потянуло прохладным ветром. Деревья зашумели и отовсюду расползся шёпот, перемежаясь с тихим перестуком копыт.
Ветер усиливался, срывая с деревьев листья, вырывая цветы и травинки из земли, скручивая их в разноцветный вихрь внутри древесного коридора. И оттуда резво вылетел всадник в изумрудном плаще, в короне из ягод и листьев… Остановился в нескольких шагах от замершей в ужасе девушки. Огромный гнедой конь храпел и перебирал чёрными копытами, устремив на Олесю горящие красные глаза без зрачков. А наездник – золотоволосый мужчина с глазами словно зелёное пламя, как будто заглянул девушке в самое сердце…
Леся опомнилась и пронзительно закричала, мужчина поднял коня на дыбы, и резкий порыв ветра подхватил плащ за спиной неведомого седока. Материя взметнулась и рассыпалась дубовыми листьями, а потом и конь, и всадник растаяли в воздухе…
Олеся выронила сумку и ринулась прочь, не разбирая дороги, покуда ещё что-нибудь эдакое из аллеи не выскочило.
«Воображение разыгралось! Воображение… Ой!»
Леся запнулась о корень, собираясь пропахать носом тропинку, но её подхватили сильные жёсткие руки.
– Э-эй, девонька, куда летишь!?
Задыхаясь от страха и быстрого бега, девушка вскинула голову и встретилась взглядом с добрыми голубыми глазами и широкой улыбкой в роскошной рыжей бороде.
– Заплутала, что ли? Вижу не местная.
Олеся испуганно кивнула.
– Эх-эх-эх… Ну говори, кто такая будешь, отведу куда скажешь. Да не бойся меня, лесник я и тут каждый корень знаю и кочку, и всякую зверушку. Ты часом не городской заяц?
***
Летний вечер ложился на купол лесного дворца золотистыми бликами, а окна в лучах закатного солнца искрились серебром.
Всадник в зелёном плаще спешился у древесных ворот из сплетённых ветвей, и заросли расступились перед ним. Конь остался смирно пастись на поляне, а его хозяин скрылся в растительной галерее, и ветви снова сомкнулись за ним.
Тронный зал встретил своего государя полумраком, прохладой и тишиной… Берегар щёлкнул пальцами и яркий свет от ламп разогнал сумрак.
– Эй! – на троне в дальнем конце зала зашевелилась гора листьев. – Ослепить меня хочешь?
– Что ты здесь делаешь? – владыка лесов приблизился к обломку скалы, где возвышался трон, вырезанный из цельного векового дуба, и медленно поднялся по ступенькам.
Сидящий на троне выпрямился перед ним, отбрасывая на стену рогатую тень.
– И зачем, спрашивается, ты напялил мои рога?
– Твои? – хитро улыбнулся взлохмаченный эльф в пёстром наряде из листьев.
– Они висели над моим камином. А ты что делаешь на моём троне?
– А-а, – лукаво протянул шут, – замещал тебя, а заодно примерил это великолепное, некогда, украшение оленьего венценосца, сражённого тобой на охоте. Да и задремал ненароком… Ты меня разбудил!
– А ты явно перепутал меня с Обероном или Ольховым королём. Известные рогоносцы! У меня даже невесты нет.
– Разве? С каких это пор?
– Я разорвал помолвку.
– И правильно! Недавно твою наречённую видели с бузинным рыцарем, и они…
– Не напоминай.
– Зато рога пригодились… Я буду гордо носить их вместо тебя!
– Уйди! – лесной владыка махнул рукой, и шута с трона как ветром сдуло. Но он как ни в чём не бывало устроился на ступеньках, качая рогатой головой, и наигрывая на лютне нехитрую мелодию, замурлыкал себе под нос:
«Прощай! Была ты неверна,
Как в ночь туманную луна…»
Берегар присел на трон и задумался так крепко, что листья на его короне поникли, а ягоды сморщились.
– Грустить изволите, государь? – струны жалобно тренькнули, последним визгливым аккордом и музыка смолкла. – Что вас гнетёт?
– Я видел девушку, в лесу… – голос царя прозвучал удивлённо.
– И что в этом странного? – шут пересел поближе к хозяину и заглянул ему в лицо. – Тут полно эльфиек.
– Она была не отсюда, чужачка…
– И как она выглядела?
– Чудно́… Одета как паж, а волосы… дивного цвета.
– Это как? – шут навострил уши.
– Словами не передать.
– Страшная?
– Красивая… – Берегар мечтательно уставился в потолок, словно там отпечатался светлый лик незнакомки. – Глаза у неё яснее неба…
– Ого! Как поэтично, – хитро улыбнулся шут и погрозил государю пальцем. – Но-но-но! Не отбирай у меня мой хлеб. Из нас двоих я – поэт… – он внезапно замер, пристально разглядывая владыку, хихикнул и шлёпнул себя ладонью по лбу. – А ты часом не влюбился?
– Не болтай глупостей, болван! – сердито воскликнул Берегар. – Больше она сюда не вернётся. Похоже, я её напугал.
Он соскочил с трона и отправился заниматься государственными делами.
– Ну и ну, – едва слышно пробормотал вслед ему шут. – Горазд ты у нас девиц пугать. Невесты у него нет… Ха-ха! Всех разогнал.
***
– Молотова! И как вот тебя угораздило? Как так вообще можно было?! – Варвара Ильинична уже минут пять распекала нерадивую студентку. А Олеся и сама не понимала, как это у неё получилось…
– Мы тут с ног сбились, пока тебя искали, в полицию хотели звонить. А она в лесу прохлаждалась!
Именно от Варварушки Леся узнала, что пропустила не только обед, но и экскурсию. Она пропадала неведомо где целых пять часов!
– И где тебя столько времени носило?!
– Э… – Олеся терялась в догадках. Ей-то казалось, что она отлучилась всего на полчаса. – Не знаю.
– Кхе-кхе, – смущённо покашлял лесник, привлекая к себе внимание. Он всё то время, пока Лесю стыдили, стоял рядом. Колоритный такой мужичок –кряжистый, бородатый, прямо как лесовик из сказки. Впечатление портил только камуфляж – куртка, штаны и самые обычные армейские берцы. Хотя, если его приукрасить еловыми ветками…
– Вы её не сильно ругайте. Места тут чудны́е, дикие, всякое может случиться. Иной раз заведёт по кругу нечистая сила… Закружит, затянет, собьёт с пути.
– Спасибо вам, конечно, за помощь, но мы без вас разберёмся.
– Э, не-ет, дамочка, я тут живу и лучше кумекаю, что к чему. А полицию не надо впутывать, не ихнее это, негоже им с нечистью разбираться. Ежели что, зовите меня. Фадей я. А в полицию не надо. Меня туточки все знают. Эх, чуть не забыл! – он протянул Олесе её сумку. – Ты ж вроде обронила?
Девушка кивнула и прижала находку к груди.
– И, вот, возьмите, на всякий-проякий, – перед тем как уйти, он вручил Варваре Ильиничне самую обычную визитку с изображённой на фоне горы ёлочкой и надписью: «Лесное хозяйство, главный лесник-егерь Федотов Фадей Федотович», а дальше адрес и номер телефона.
Варварушка недовольно поджала губы и убрала карточку в карман.
– До свиданьица.
– До свидания, – ответила Леся и запоздало поблагодарила:
– Спасибо вам.
– Да чего уж там! – усмехнулся лесник и ушёл.
– Иди в столовую, – разрешила Варварушка, передумав читать нотации, – а то ещё и на ужин опоздаешь.
Вскоре, сидя за столом в окружении других студентов перед подносом с разной вкуснятиной, Олеся почувствовала, что проголодалась. И еда так восхитительно пахла, что даже сытому устоять невозможно. Уплетая за обе щёки картошечку с малосольными огурчиками и душистый деревенский хлеб со сладким сливочным маслом (угощение таяло на языке!) она слушала, как ребята взахлёб делились впечатлениями от экскурсии, обсуждая пещеры.
– Настоящие подземные дворцы!
– Подгорные!
– Ну да…
– Как в сказке!
«Вот как я умудрилась такое пропустить?» – Олеся чуть не взвыла от досады.
– Варварушка пообещала, скоро ещё поедем.
– Ура! Ура!
«Ура!» – мысленно подхватила Леся и приободрилась.
Зато она пережила потрясающее приключение! Если конечно не померещилось...
Олеся никому не рассказала о лесном всаднике, но уже совершенно точно знала, о чём будет её картина.
***
Работа закипела на следующий день. Юные художники делали первые наброски, определяясь с сюжетами картин. И хотя ребята шифровались, тщательно пряча свои задумки и эскизы от соперников, к вечеру сорока на хвосте принесла, что по крайней мере десять из тридцати человек выбрали тему пещер.
Олеся предпочитала акварель, но для своей картины взяла акриловые краски, как более яркие и сочные. Только с их помощью получится передать её замысел. В качестве творческой площадки девушка облюбовала садовую беседку, установив там мольберт ещё до завтрака, застолбила так сказать, чтобы никто не занял. Специально проснулась ради этого с утра пораньше.
Из беседки отлично просматривались лес и мост через речку. Конечно, не помешало бы вновь наведаться к лесному коридору, но не стоило идти туда одной. И никого из сокурсников не позовёшь. Разве что… Лесник ей поможет? И проводит.
Олеся жалела, что тогда не захватила с собой телефон и не сфотографировала… Но едва она принялась за эскиз, как обнаружила, что недавнее видение чётко отпечаталось у неё в памяти. Только она закрывала глаза, как и аллея, и всадник возникали перед внутренним взором точно живые…
Потом были новые экскурсии – в пещеры, и к водопадам, и поездки на озеро, где студенты купались и загорали. Пикники и конные прогулки… Впечатлений масса! Но Леся своего решения не изменила. Она настолько погрузилась в работу над картиной, что ничего не замечала вокруг. Пока однажды… Примерно недели через две после заезда в пансионат, она как обычно сидела в беседке и рисовала…
– Кхе-кхе, – послышалось деликатное покашливание.
Олеся испуганно обернулась и выдохнула. Позади неё стоял тот самый лесник Фадей и склонив голову к плечу рассматривал картину.
– Она не закончена! – Леся попыталась прикрыть холст тканью, не смазав при этом свежую краску.
– Гм, ну-у… – лесник почесал бороду. – Да никому я не скажу. В курсе этих ваших секретиков, – пояснил он в ответ на недоумённый взгляд девушки. –Значит, ты его видела?
– Кого?
– Лесного царя. Это из-за него ты неслась как заполошная?
– Какого ещё «лесного царя»? – нахмурилась Олеся.
– Самого, что ни на есть… У нас тут диковинные места. Иной раз такая небывальщина нагрянет, что диву даёшься.
– Небывальщина? – усмехнулась Леся. – У меня воображение разыгралось, только и всего.
– Погодь, девонька, – Фадей покрутил головой, – не спеши судить. Тонкие здесь грани… Есть такие дни в году, когда волшебство являет себя во всей красе. Но не всякому…
– Дни? Летнего солнцестояния, что ли? – Олеся припомнила известные ей «магические» даты. – И цветок папоротника цветёт?
– Но-но, – погрозил пальцем лесник, – ошибочка это. Цветок папоротника у нас в августе зацветает.
– Почему в августе?
– Август – колдовское время для здешних краёв, так уж повелось. В августе истончаются грани… В августе лесной царь свободно бродит по нашим лесам. И так до самой зимы.
– И почему?
– Потому что осень его время…
Леся улыбнулась. Сказки она любила, но тем не менее в них не верила. Они просто нужны художникам для вдохновения. Словно крылья птицам.
Фадей вздохнул.
– Не веришь ты мне, девонька, и ладно. Впрочем, ничего, скоро сама во всём убедишься.
И Олеся убедилась. Не то слово!
В начале августа она почти закончила картину и всё-таки отважилась пройтись до лесной аллеи, чтобы запечатлеть и добавить последние необходимые штрихи, оживить своё творение. Безусловно, лучше было бы позвать в провожатые лесника, но тот после их разговора в пансионате больше не появлялся.
Ярко светило солнце и птицы щебетали, когда Леся перешла через мост, ненадолго задержалась у перил, как и в первый памятный день. Без труда нашла ту самую тропинку – ровную и широкую… Трава вокруг разрослась выше и гуще, скрывая узловатые древесные корни. На дорожку перед Олесей садились гигантские чёрные махаоны и вспархивали стайками при её приближении, а к запаху зелени и смолы примешивался грибной дух. Август вступал в свои права, и девушка невольно вспомнила слова лесника о том, какая это чарующая пора…
Вот и лесная аллея… Ветви как будто сильнее переплелись, окрепли, густая листва почти не пропускала солнечный свет.
Олеся подмечала любой штрих и невольно прислушивалась, ожидая, что вот-вот поднимется ветер, завихрится и предстанет перед ней всадник с зелёными глазами… Ничего такого не происходило, только притихший было с приходом человека птичий базар несмело возобновился. Леся постояла немного, послушала гомон пичужек, запечатлевая в памяти лесной коридор, развернулась и направилась восвояси…
Не сразу Олеся заметила, что что-то не так. Ей давно следовало выйти к реке, но вместо этого она, похоже, углубилась в самую чащу.
«Закружит, затянет, собьёт с пути», – вспомнила девушка слова лесника и её пробрала дрожь, словно вокруг похолодало, несмотря на солнечное тепло.
Леся неуверенно остановилась и поёжилась, вглядываясь в редкие просветы между стволами… Да и сами деревья выглядели как будто толще и выше. Морщинистые стволины в три обхвата покрыты мхами, а корни уже не прятались в траве… Дремучим казался лес, чужим, неприветливым. Опасным!
Страх подступил к горлу. Олеся в панике завертелась по сторонам и внезапно что-то мелькнуло в просветах – какое-то жильё. Может быть, домик лесника?!
Вот как её снова угораздило заблудиться?! По жизни такая невезучая…
И тотчас под ногами словно по волшебству обозначилась новая стёжка и Олеся, не видя иного выбора, пошла по ней. Деревья расступались, редели и сменялись кустарниками. Впереди замаячили башенки, сверкая на солнце резными флюгерами. Строение смотрелось гораздо внушительнее, чем хижина лесника.
Тропка незаметно вывела Лесю на круглую поляну, посреди которой возвышался самый настоящий лесной терем. Или даже целый дворец. Он словно вырастал из земли, объединяя в себе множество разных деревьев… Нарисовать бы такой!
Рот сам собой приоткрылся от изумления, глаза распахнулись, и Олеся не без опаски миновала древесную арку. Неужели рядом скрывалось это чудо? И никто из экскурсоводов не подозревал?
Девушка обернулась на шорох. Ветки сомкнулись за ней и переплелись…
«Спокойно, Леся, спокойно».
Теперь только вперёд.
Она прошла по растительной галерее и очутилась в холле, похожем на огромную берлогу. По стенам вились древесные корни. Могучее дерево в центре мощными ветвями поддерживало свод, а крона его служила потолком. Повсюду торчали грибы, вился душистый горошек, а пол выглядел словно земляничная поляна.
Осторожно ступая, чтобы не раздавить алые спелые ягоды, Олеся двинулась вперёд, в надежде найти другой выход и остолбенела. Перед ней на стволе дерева-колонны висела знакомая картина. Её картина! Лесной всадник в листвяном плаще посреди охваченной вихрем аллеи… Глаза его вдруг сверкнули зелёным пламенем. Он внезапно ожил, пошевелился и вышел прямо к ней из картины, оставив там лишь образ. А перед Олесей стоял его живой прототип. Она попятилась…
– Не бойся, – мужчина в короне из листьев, грибов и ягод протянул к ней руку.
– К-кто т-ты? – Леся уже знала ответ, но отказывалась верить. Так не бывает!
«Ещё как бывает!» – твердил внутренний голос.
Мужчина улыбнулся и обернулся к картине.
– Ты искусно меня изобразила. Вылитый я!
– Откуда у тебя моя картина!? – осмелела девушка, защищая своё.
– Она мне понравилась, а я всегда беру то, что нравится.
– Это моя картина! – Олеся ринулась в бой. – И она мне нужна!
– Не волнуйся, – он тепло посмотрел на девушку. – Возверну к сроку. Просто ещё немного полюбуюсь. Она так хороша… – он провёл по холсту ладонью, не касаясь его, и что-то неуловимо изменилось, добавив недостающие штрихи. Именно так, как задумывала художница.
– Кто ты? – страх неожиданно улетучился, сменившись любопытством.
– Я владыка этих лесов. Ясенем меня кличут, а звать Берегаром.
– И как мне к тебе обращаться?
– Как душа пожелает.
– Ладно. Как мне вернуться в пансионат, Ясень?
– Я сам тебя отведу, – он загадочно улыбнулся, – когда придёт время.
И она как будто только что осознала… До чего же он красив! Как летний полдень. Сердце затрепыхалось, дыхание перехватило.
– Но… – Олеся почувствовала, что краснеет. – В прошлый раз, повстречав тебя… Я пропала на целых пять часов.
– На сей раз не беспокойся, я доставлю тебя вовремя. В твоём мире не пройдёт и минуты.
– В моём мире?
– В твоём, а это – мой мир и я приглашаю тебя на праздник. Будь со мной до рассвета, веселись, а потом ты свободна.
– Хорошо, – Леся немного растерялась. – Так это твой дворец?
– Мой.
– И ты тут один живёшь?
– Нет, – он смеялся. – Мои подданные на празднике. Идём же! – Ясень протянул девушке руку, и едва Олеся вложила в его ладонь свою ладошку, сжал её гибкими длинными пальцами и повёл за собой сквозь картину. Олеся на миг зажмурилась, но они благополучно вышли с другой стороны ствола и очутились на лесном балу, устроенном под бездонным звёздным куполом…
Вокруг царила ясная августовская ночь и звенела музыка. На деревьях, образующих круг, расселись эльфы-музыканты. Задорно играли лютни, флейты и волынки. А внутри колдовского круга бойко отплясывал самый пёстрый народ – рогатый, крылатый, кудлатый, причудливо наряженный и слегка хмельной. Над головами у плясунов кружили феи в блестящих пачках. Гости пели, ели и хохотали, толпясь у столов – исполинских грибов с плоскими шляпками, заваленными всевозможной снедью.
– Ничего не ешь и не пей без моего ведома, – предупредил девушку Ясень. – Угощение принимай только из моих рук, если не хочешь остаться здесь навечно. И танцуй лишь со мной, кто бы тебя не пригласил, иначе не сумеешь остановиться.
Говоря это, он сам увлёк девушку в середину безумной пляски и закружил в танце…
Всю ночь они танцевали, не ощущая усталости. В перерывах между плясками лесной царь угощал Лесю нектаром, медовым хлебом и сочной земляникой. Ничего вкуснее она до этого и не пробовала. Часто рядом с ними возникал смешной эльф в костюме из листьев и многозначительно подмигивал Берегару, на что тот неизменно сердился и прогонял шута прочь…
Волшебная ночь пролетела как один миг. Занялась заря, погасив звёзды, позолотив кроны деревьев и перекрасив небо в розовый цвет…
Пора было прощаться с Ясенем и его Лесным царством. Сердце защемило от грусти, дыхание перехватило, и тоска заведомо поселилась в душе…
Когда Берегар провожал Олесю через лесную чащу, она не выдержала и спросила:
– Почему ты не оставил меня у себя? Я тебе не нравлюсь?
В ответ лесной царь печально улыбнулся, и лёгкая грустинка промелькнула в его взгляде.
– Нравишься, но ты же не картина, Олеся. И потом, всему своё время… Тебе нужно время, чтобы понять, чего ты сама хочешь, а мне – разобраться в своих чувствах. Но мы снова встретимся, вот увидишь. Ты сюда вернёшься.
– Как и когда?
– Скоро узнаешь, скоро, – он подмигнул её лукаво и от прежней грусти не осталось следа. – Скоро. Ты поймёшь.
Они расстались у моста. Ясень поцеловал Лесю на прощанье, словно ветер коснулся дыханием девичьей щеки… Воздух перед ним заколебался дрожащей дымкой, лесной царь исчез и наваждение пропало. Олеся осталась одна, но всё ещё чувствовала на щеке поцелуй Берегара и его руки, обнимающие её, и аромат лесных трав, и вкус спелой земляники… Или ей опять всё привиделось? Однако на этот раз она поверила в сказку.
***
Промелькнула неделя и настал решающий день. Лесной царь сдержал своё слово, картина появилась в Лесиной комнате словно из неоткуда и выглядела настолько живой, что казалось всадник во-вот выскочит из неё и понесётся вскачь по коридорам пансионата… И когда Олеся убрала с неё ткань, жюри громко ахнуло, все преподаватели замерли на мгновение, а после разом заговорили:
– Какая экспрессия! Какие краски! А эти мерцающие полутона…
Лес на картине дышал и жил своей жизнью. Сама природа смотрела на них с полотна.
Олесю единодушно признали победительницей. Даже соперники ей аплодировали. Её поздравляли, а Фадей-лесник пожелал счастья.
– Я верил в тебя, девонька. Ты талант!
Потом Олесе вручили заслуженную путёвку. Ясень оказался прав. Она вернётся сюда на будущий год, когда и с кем пожелает. Сама выберет подходящее время.
«Осенью» – как будто кто-то шепнул ей на ухо.
Всю оставшуюся неделю готовились к прощальному вечеру; были танцы, праздничный ужин и сборы. А на следующее утро все загрузились в автобусы и отправились на станцию, увозя с собой яркие впечатления, сувениры и картины. И лишь одна украсила собой пансионат, та, где в листвяном вихре время запечатлело таинственного лесного всадника с зелёными глазами. Картину повесили на почётном месте – в вестибюле первого этаже.
Олеся смотрела в окно автобуса, как и полтора месяца назад, когда они только прибыли сюда, но совсем иначе видела проносящиеся мимо леса… Всадник в изумрудном плаще и в короне из ягод и листьев следовал за автобусами почти до самой станции. На лесной границе он остановился, и его конь гарцевал на месте, пока Берегар провожал Олесю пылающим августовским взглядом. Девушка прижала ладонь к стеклу и бросила на Ясеня последний взгляд перед поворотом. Нет, не последний!
«Ты вернёшься, Олеся. Скоро. И останешься со мной...» – слышала она в шёпоте ветра.
Лесной царь забирал в своё царство тех, кто ему нравился, но лишь по доброй воле. И трудно было не ответить ему взаимностью.
***
Страница автора на сайте «ПродаМан»: https://prodaman.ru/Astradeni-Dzhejn
Страница автора в ИМ «Призрачные Миры»: https://feisovet.ru/%D0%BC%D0%B0%D0%B3%D0%B0%D0%B7%D0%B8%D0%BD/%D0%90%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B0%D0%B4%D0%B5%D0%BD%D0%B8-%D0%94%D0%B6%D0%B5%D0%B9%D0%BD/
ЧАСТЬ. РОМАШКИ НА СЧАСТЬЕ. ВЕРА КЛЫКОВА
Катя с восторгом смотрела на поле: «Целое поле ромашек», — подумала она.
– Мам! Мам! Ну, мам! Ты только посмотри! Ну, посмотрите же! Папа! Посмотрите! Сколько ромашек! Разве такое может быть!?
– Конечно может. Вот, что значит не выезжать никогда из города. Теперь на всю жизнь запомнишь эти ромашки, так и будешь вспоминать, когда взрослая станешь.
– Пап, а когда я стану взрослая?
– Когда вырастишь.
– А когда я вырасту?
– Ну, что ты к папе пристала? Когда вырастишь тогда и станешь взрослой.
– Мам, а долго ждать?
– Тебе так хочется стать взрослой? — спросил с улыбкой отец. — На качелях качаться уже не будешь, с горки не покатаешься?
– А почему? — с детской наивностью спросила Катя.
– Ну, ты же будешь взрослая, — ответила за отца мама.
– Тогда я не хочу быть взрослой. Мам, а можно я по полю погуляю? Ромашки нарву. Большой такой букет сделаю, — и Катя широко развела руки.
– Ну, иди, только далеко не уходи.
– Ладно, — уже убегая, сказала девочка.
Катя чувствовала себя самой счастливой. Она шла по огромному полю своих любимых ромашек. Иногда она останавливалась, чтобы просто рассмотреть цветок, вдохнуть его аромат, но пока не рвала, хотела просто пройти, проводя руками по каждому встречному цветку. И вдруг неожиданно Катя услышала чей-то радостный смех. Посмотрев вперёд, она увидела, как прямо на неё бежит мальчик, такой же маленький, как и она. Оба остановились, смотря друг на друга.
– Ты кто? — первой решила спросить Катя.
– Я Кирилл. А ты кто?
– А я Катя. Ты что здесь делаешь?
– Гуляю. Я здесь каждый день гуляю. А ты?
– А я здесь первый раз. Ты здесь живёшь?
– Нет. Я сюда к бабушке приехал. Она там живёт, — махнул он рукой куда-то назад.
– Я тоже сюда приехала, только я не к бабушке — она у меня рядом живёт, а к тёте.
– А где она живёт?
– А, там, в городе, — махнула рукой Катя.
– А хочешь со мной по полю гулять?
– Хочу.
– Ну, тогда пойдём, — и Катя решительно взяла нового приятеля за руку.
Какое-то время они шли молча, смотря на ромашки и иногда улыбаясь друг другу.
– Слушай, как мы далеко ушли. Родители меня ругать будут, а тебе не влетит?
– Нет. Они мне разрешают здесь гулять.
– Катя! — услышали дети.
– Ой, это мама. А пойдём, я тебя с ними познакомлю.
– Пойдём, — улыбнулся мальчик.
И дети, смеясь, побежали к дороге, где стояла машина, на которой приехали Катя с родителями и тётей.
– Мам, пап! Смотрите, кто со мной! — крикнула девочка, подбегая. — Это Кирилл!
– Ну, здравствуй, Кирилл, — протянул мальчику руку Катин папа. — А я Катин папа, дядя Коля.
– Здравствуйте, — смущаясь, протянул в ответ свою руку мальчик.
– А я тётя Маша — Катина мама, а это тётя Наташа, Катина тётя. А почему ты здесь один? Где твои родители?
– А они мне разрешают здесь гулять. Я вон там живу, — и Кирилл показал на видневшиеся на другой стороне поля крыши домов.
– И они не боятся за тебя?
– А они говорят, что я самостоятельный, са-мо-сто-я-тель-ный, — по слогам, наконец-то правильно, выговорил Кирилл.
– И не боишься? Самостоятельный, — улыбнулся дядя Коля. — Мало ли кого здесь можно встретить.
– Не-а. Тут почти никто не отдыхает. Все вон там, — и мальчик показал на видневшиеся вдали, за рекой, справа от дороги, домики.
– Мам, а можно мы с Кириллом ещё погуляем? А то я ещё цветы не собрала.
– Ладно, идите, только далеко не отходите, — и мама погрозила пальцем.
Дети носились по полю, ловили бабочек, успели даже поиграть в прятки, пока Катю опять не позвали родители.
– Меня зовут. Мы, наверное, уезжаем, — и Катя с грустью посмотрела на нового друга и перевела взгляд на поле. — И букет из ромашек не успела собрать.
– А давай, я тебе букет ромашек подарю. Мама говорит, что девочкам всегда надо цветы дарить, — и мальчик вопросительно посмотрел на подружку. — А ещё другу всегда что-то дарят на счастье, так папа сказал. Давай я подарю тебе одну ромашку, на счастье, — и Кирилл, сорвав цветок, протянул его Кате.
– Спасибо, — девочка улыбнулась новому другу. — А давай и я тебе тоже ромашку на счастье подарю.
– Давай. А можно я тебя провожу, до машины? Можно?
– Можно. Пойдём, — и дети, взявшись за руки, пошли к машине.
– Мам! А Кирилл меня проводить захотел, а ещё он мне ромашки подарил, целый букет, — и Катя показала небольшой букет ромашек. — А одну, смотри, — и она достала из небольшого кармашка цветок, — он мне на счастье подарил, а я ему. Мам, правда, здорово?
– Конечно, здорово, — улыбнувшись, мама погладила по голове дочку.
– Пап, а сфотографируй нас.
– А как мы потом Кириллу фотографию отдадим? — спросил папа после того, как сфотографировал детей.
– У меня бабушка в той деревне живёт, — Кирилл снова показал рукой на те же дома и сказал название. — Дом 10.
– Ну, хорошо. Обязательно передадим, как только напечатаем. А теперь давай прощаться, — и Катин папа протянул на прощание руку. — Может, ещё увидимся. А может тебя подвезти или проводить?
– Не-а. Я сам.
– Дойдёшь?
– Дойду.
На следующий год дети опять встретились. Опять бегали по тому же полю, опять играли в прятки. И в следующий год дети встретились. А потом всё закончилось, но и Катя, и Кирилл запомнили друг друга, и часто вспоминали те счастливые минуты.
***
– Кирилл, а что это за фотография у тебя на столе? Это ты такой был? А это кто с тобой? — спросил Сашка, друг Кирилла
– Это подружка моя, — улыбнулся Кирилл. — Это при нашей первой встрече, когда я к бабушке приезжал. Мне тогда семь лет только исполнилось.
– Первая любовь? — смеясь, опять спросил Сашка.
– Да какая там любовь? Мы тогда об этом и не думали. Просто первое счастье. Природа, ромашки, первый друг. Я тогда только приехал, неделю успел прожить. Деревня была небольшая, детей, моих ровесников, не поверишь, не было совсем, только старше на несколько лет, а они меня в свои игры не принимали. В их глазах я был маленьким, а они взрослыми себя считали. Так и гулял по полю. Хорошо было. За бабочками бегал, а тут она появилась, ну, и подружились. Не часто, правда, приезжала она, но всё-таки хоть так, и то хорошо. Первый друг в том краю. Эту фотографию её отец сделал, когда прощались. На память. Я ей ещё ромашку подарил, на счастье, а она мне. До сих пор храню, засушил и храню.
– Ну, ты даёшь. И когда в последний раз виделись?
– Когда нам было десять. Она уже туда не приезжала, случайно встретились в городе.
– У тебя хотя бы есть чего вспомнить, а у меня только спорт — тренировки, соревнования, и всё. Ладно, пойдём, в институт пора. Слушай, Кирилл. Ты как на Ленку смотришь?
– В каком смысле?
– Ну, ты не видел, что ли, как она на тебя смотрит? Она же тебя глазами так и пожирает.
– Подавится. Мне такая не по вкусу.
– Неужели эту с фотографии забыть не можешь? — смеясь, спросил Сашка.
– Причём тут она? Ну, не нравиться мне Ленка.
По правде сказать, Кирилл часто вспоминал Катю. Ему было интересно, какой она стала. Может, это и правда была первая детская любовь? Которая оставила такой сильный след в сердце.
– Ну, ты даёшь. Ему такая, видите ли, не по вкусу. Да, ты только посмотри на неё. К ней же очередь из желающих, а она всем отказывает… ну, или почти всем. А на тебя сама глаз положила, а он ещё и сопротивляется.
– Вот сам и заменяй меня, раз так о ней печёшься.
– Ага, она так и рада будет. Да она меня терпеть не может.
– А я её.
– Дурак ты.
***
– Ну что, с Наташкой всё? Окончательно уже? — спросил, садясь в машину Сашка.
– Да ну её.
– Слушай, ты всё первую детскую любовь, забыть не можешь? Так холостяком всю жизнь решил жить. Нет, вообще свобода — это конечно здорово, но всё же… Взрослый мужик, в конце концов. С Ленкой, блин, это же первая красотка, её проигнорировал. Как она не добивалась… Теперь Наташка.
– Ну, что ты пристал. Ленка, Ленка. Ленка твоя, между прочим, через раз всем отказывала, а народу за ней увивалось… Вот и посчитай. А Наташка только с виду такая вся милая, хорошая, а потом характер свой, во всей красе, показала. Это ей давай, туда её вези, это ей купи. Я не банкир, блин.
– Всё тебе не так. Опа… А это что? Ромашка засушенная. Та самая, что ли? — спросил Сашка, доставая из бардачка маленький, самодельный конвертик с засушенным цветком.
– Она мне счастье приносит. Считай, это талисман мой.
– И ты в это веришь? — Сашка, удивлённо посмотрев на друга, помахал конвертом.
– Положи, где взял. А сам лучше, что ли? На соревнования свои сколько всяких талисманов возил? Этот — для того, чтобы выиграть, этот — чтобы травму не получить. И он меня ещё суевериями упрекает, — усмехнулся Кирилл. — С тебя, наверное, пример взял.
– Ладно, ладно, — кладя конверт на место, сказал Сашка. — Ты в отпуск-то решил уже куда поедешь или всё в раздумьях? Вещи поковать уже пора. Может к себе — туда — собираешься? Ну, на ромашковое поле? — усмехнулся Сашка.
– Какое поле? Бабушки уже нет, деревни тоже нет, да и поля давно уже нет. Некуда ехать. На Алтай решил, на Катунь.
– В наши дебри. Ну, от тебя можно этого ожидать.
– Ну, уж не твои любимые курорты с пальмами, лагунами. Нет, не люблю я это валяние на пляже, и, вообще, безделье всякое. Двигаться люблю и природу нашу.
– Мне от спорта этих движений вот так хватило, — и Сашка провёл ребром ладони по горлу. — Так что, я лучше к лагунам и пальмам.
– А я на Алтай.
***
– Девушка, разрешите, — спросил Кирилл, проходя мимо стоявшей в коридоре поезда и смотревшей в окно девушки.
– Пожалуйста, — улыбнувшись, и уступая дорогу, ответила девушка.
Кирилл зашёл в купе позади девушки.
– Здравствуйте, — сказал он сидевшим там мужчине и женщине лет пятидесяти. — Я, получается, ваш сосед. Надеюсь, не буду вам мешать.
– Ну, что же вы так себя низко цените. Здравствуйте. По вам не видно, что вы какой-нибудь буйный или алкоголик, ну, или, ещё хуже, наркоман. Чем же вы нам помешаете? — сказал в ответ на это мужчина. — Ну, раз вы сосед, будем знакомиться. Вы, кстати, тоже в Бийск едите?
– Да. А потом на Катунь. Меня Кирилл зовут, — и протянул руку.
– Очень приятно, — мужчина тоже протянул в ответ руку. — Николай Алексеевич, а это моя жена Мария Витальевна, ну, а это, — и Николай Алексеевич показал на стоящую в дверях ту саму девушку, которая встретилась Кириллу в коридоре поезда. — Наша дочка Екатерина.
«Надо же тоже Катя, как и та», — подумал Кирилл. Имена родителей Кати из детства он уже давно забыл.
– Давайте, я вам с вещами помогу, — предложил свою помощь Николай Алексеевич.
– Да нет, спасибо, я сам.
Вскоре поезд тронулся. Катя стояла в коридоре и смотрела на удаляющуюся Москву.
– Катя! Что же ты, — сказала Мария Витальевна дочке. — Мы все давно никуда не ездили. Раньше часто, каждый год, пока Катя маленькая была, а потом как-то дела плохо пошли, сложности возникли, в общем, перестали куда бы то ни было ездить. А тогда всё время в одном месте отдыхали у сестры моей. А Катя просто и раньше так, как поезд отъезжает — грустит, смотрит на перрон, любит Москву, город свой родной и, уезжая, грустит, а потом ничего, отходит, веселеет за дорогу.
– А я тоже давно уже не отдыхал. Так получилось. Вначале, как сюда переехал, не до того было, а потом несколько рабочих мест пришлось сменить, вот сейчас осел на одном месте, решил — надо съездить. Давно мечтал на Катуни побывать.
– А у нас в Горно-Алтайске родственники, мы к ним едим, — сказала, входя в купе Катя. — А вы, почему не самолётом?
– Катя, ну какая тебе разница? Может человеку так нравится, — упрекнула дочку мама.
– Да мне просто нравятся поезда. Едешь и по дороге столько всего видишь, а самолётом, что разглядишь с высоты? Им конечно быстрее, но я ещё мало где у нас в России был, всё посмотреть хочется.
– А я летать боюсь, — опять сказала Катя — Высоты боюсь.
– А вы, Кирилл, хотите, с нами покушаете. Мы с собой, как в старые добрые времена, столько всего съестного набрали. Жена постаралась.
– А у меня тоже с собой всего полно. Это уже мама постаралась.
– Мамы они такие, — с улыбкой глядя на мать сказала Катя.
– Больше, значит, не кому, было собрать вас в дорогу? — усмехнулся Николай Алексеевич.
– Да нет, — как-то, слегка смутившись, ответил Кирилл. — Не женат. Не встретил пока.
– Вот молодёжь сейчас. Нет, я не в упрёк. Не спешите: дела, работа, у некоторых карьера, а уже потом семья. Во многом это и хорошо, в таком большом городе, как Москва. Семью ведь содержать надо, сейчас только на себя приходится рассчитывать. Родители и сами помочь не всегда могут — им бы кто помог, — сказал Николай Алексеевич. — Вот и Катя у нас тоже не замужем. А вам Кирилл, сколько лет, если не секрет?
– Ну, я же не девушка, возраст свой не скрываю — двадцать семь.
– Я, между прочим, тоже не скрываю свой возраст — мне тоже двадцать семь, — ответила, слегка задетая Катя.
– Извините меня, Катя, если я вас обидел. Не хотел. Хотите, в знак примирения я вам на одной из станций, где стоянка будет дольше, розы куплю. Вы какие любите?
– Купите мне лучше ромашки, — мечтательно сказала Катя. — Я ромашки очень люблю.
«Надо же! И здесь ромашки. Катя, ромашки, и даже возраст совпал…» — подумал Кирилл.
– Кирилл, а почему вы так удивились ромашкам? Я просто заметил, вы так отреагировали на признание дочки про любые цветы, — удивлённо и в тоже время обеспокоенно спросил Николай Алексеевич.
– Просто вспомнил детство. У меня ромашки всё время приятные воспоминания вызывают, о некоторых эпизодах, — ответил Кирилл, задумавшись на секунду. Потом добавил: — Извините за мой бестактный вопрос, но вы в начале нашего разговора сказали, что раньше всё время в одном месте отдыхали, мне просто любопытно, что это за место?
– В Самарской области. Мы туда к сестре моей приезжали, а потом она переехала, и мы перестали туда ездить, последний раз были там, когда Кате десять лет было, помочь сестре с переездом. Катя очень любила это место, до сих пор вспоминает, человечка одного забыть никак не может, — смотря с улыбкой на дочь, ответила Мария Витальевна. — А почему вы спросили?
– Да я там тоже отдыхал, каждый год, летом. К бабушке приезжал.
– Там ещё ромашковое поле было, большое такое. А ещё мальчик, который мне ромашку на счастье подарил, а я ему, — улыбаясь, в задумчивости сказала Катя. — Я эту ромашку засушила, она до сих пор со мной, как талисман. И фотография, которую папа сделал, в день нашего, с тем мальчиком, знакомства. Только она дома осталась.
– Вот эта фотография? — улыбнувшись, спросил Кирилл, доставая из рюкзака фотографию и протягивая её Кате. — А вот и ромашка на счастье, — и он достал из нагрудного кармана куртки маленький, самодельный конверт.
***
Страница книг автора на сайте «ПродаМан»: https://prodaman.ru/VeraWerunya/books
ЧАСТЬ. ОДИН ДОМА. АНАСТАСИЯ ФЭБЛЕШЬ
Жил да был в одной деревне, в одном доме кот по имени Барсик с хозяйкой Олесей. Барсик отличался от всех других деревенских котов тем, что в роду у него значились породистые предки – Мейн-куны. А такой благородной особе не пристало водиться с чернью и пачкать лапы в грязи и пыли. Поэтому Барсик лишь лежал на диване, ел и наблюдал за птицами из большого окна на кухне.
Олеся очень любила своего «рыженького бегемотика«, как часто называла кота, когда тот ложился к ней на колени, и не оставляла надолго одного. Барсик на это прозвище не обижался: Бегемот – это всеми уважаемый и умный кот из любимой хозяйской книжки. Олеся Барсику не раз вслух читала ее, почесывая того за ушком.
Но однажды случилось непоправимое. Барсик запомнил тот день навечно и когда-нибудь отомстит Лизе. Ох, как отомстит! Елизавета, подруга хозяйки, была частым гостем в их доме и таскала для «мохнатого толстяка« разнообразные вкусняшки, за что удостаивалась позволения потискать его. Последний ее визит, однако, разорвал все их дружеские связи раз и навсегда: Лиза предложила Олесе съездить в отпуск, оставив питомца здесь. К нему, мол, ее племянница приезжать будет, проведывать.
Как они вообще себе это представляли? Такого шикарного кота да на попечение незнакомке? Тем более, она ведь будет только изредка приходить, а не ежедневно ухаживать. Барсик на такое категорически не согласен!
Однако эта ужасная Лиза сумела уговорить хозяйку поступить так бесчеловечно. Кот надеялся, что все обернется шуткой, пока не остался сидеть около порога, смотря на закрывающуюся дверь и слыша повороты ключа в замочной скважине.
Именно тогда Барсик почувствовал всю горечь предательства. Он лег на пол, свернулся клубочком и буравил взглядом дверь в нелепой надежде на чудо.
Он бы лежал так долго, тоскуя и жалея себя, но услышал странные скрипы, доносящиеся из погреба. Барсик был храбрым, как подобает аристократу, но также он не мог позволить, чтобы ослепительный рыжий мех пострадал в битве. Пришлось отступить и выбрать наблюдательный пост: полку с обувью в прихожей. Правда, обувку так просто потеснить не удалось, посему Барсик принял непростой решение.
Он спрятал голову и передние лапы, остальное же оставил снаружи, поджав под себя хвост. Авось сойдет за тапочек.
Устрашающий звук, напоминающий шаги, приближался все ближе и ближе. Барсик не понимал, что или кто издавал его, ведь в доме никого, кроме него, нет. Он сильнее сжался и старался дышать через раз.
Неожиданно все стихло. Барсик думал было вылезти, но все же решил повременить. Может, звуки повторятся.
Вдруг за его спиной раздалось:
– Выходи, моська усатая! Наконец-то один остался. Мне не с руки из погреба выбираться – дел полно. А он лежит! Даже познакомиться не пришел за два года-то... Где это видано, чтобы кот с домовым не знались?
Кот от такого наглого обращения даже бояться перестал. Попробовал вылезти, да не смог: обувь плотно-плотно к нему прижалась. Лишь хвост с досады задергался.
– Помогите, спасите! Замуровали! – завопил Барсик и яростнее забил «пятой конечностью».
– Прекрати кричать! Оглохнуть из-за тебя еще не хватало, – посетовали сзади. – Сейчас я тебя вытащу.
Сказано – сделано. Кот почувствовал, как за его драгоценный хвостик схватились чьи-то маленькие ручки и потянули что есть силы. Через несколько секунд он вылетел с полки, как пробка из бутылки, и покатился кубарем по полу. Остановился аккурат возле открытого погреба: еще чуть-чуть и свалился бы.
Когда у Барсика перестало все вертеться перед глазами, он спохватился и кинулся осматривать пострадавшую часть тела, проговаривая:
– Ох, ты мой бедненький, мой хорошенький! Как тебя посмели обидеть? Ничего-ничего, все будет хорошо, я тебя больше в обиду не дам!
– Ишь какой, ему помогли, а он даже спасибо не скажет! Хвост свой жалеет...
Кот обратил внимание на «спасительницу». Ею оказалась маленькая, едва ли больше самого Барсика, полненькая женщина средних лет, наряженная в темно-зеленый спортивный костюм, сильно напоминающий тот, что лежал в гардеробе хозяйки. Правда, в разы уменьшенный.
– Ты еще кто такая? – обиженно спросил Барсик. – И почему на тебе одежда моей хозяйки?
– Я домовой, точнее домовиха этого дома. Домовые – охранники и хранители жилищ, они могут сотворять копии вещей подходящих размеров, когда-либо побывавших в их домах.
Женщина стряхнула с рук рыжую шерсть, вылезшую из хвоста при вытаскивании его владельца из обувного плена. Подошла к коту и протянула руку со словами:
– Меня кличут Агафьей Тихоновной. Ты, пухлик, можешь звать просто Агафьей.
– Я не пухлик, я – Барсик. У меня просто кость от природы широкая! Я ведь потомок благородных кровей.
Для того, чтобы продемонстрировать благородный стан, кот выпятил грудь колесом и чуть привстал на задние лапы. БОльшую убедительность помог проявить помятый хвост: распушился, поднялся трубой. Впечатление на Агафью он, конечно же, произвел. Однако запамятовал, что находится совсем рядом со спуском в погреб.
– Ты бы поосторожнее, свалишься ведь, – предупредила домовиха.
– Не свалюсь, коты отлично держат равновесие. Я видел, как одна кошечка по бельевой веревке ходила и ни разу не упала, – похвастался Барсик.
Но вдруг у него защекотало в носу, да так сильно, что не стерпеть. Оглушительно чихнув, он повалился на спину, прямиком на деревянную лестницу. Агафья опрометью бросилась на выручку и ухватилась за кошачью лапу.
Однако рыжая тушка оказалась тяжелее, поэтому домовиха с котом покатились по лесенке. Барсик приземлился первым и стал «подушкой безопасности» для Агафьи. Она распласталась на нем звездочкой. В лицо и уши попала шерсть.
– Тьфу-тьфу! Что же такой мохнатый?
– Твоими усилиями скоро стану лысым, – прохрипел Барсик. – Слезть уже с меня, умоляю!
– Вот ведь ворчун!
Домовиха сползла с мягкого кошачьего живота и поднялась на ноги.
– И это тот самый кот? – пропищал кто-то поодаль. – Теперь понятно, почему его обязанности выполняю я. Он же и полкомнаты не пробежит за мышью – задохнется сразу.
– Ну, что ты такая? Еще не познакомилась, а уже язвишь. Надо относиться к каждому с пониманием, Шуша.
– Ой! Не начинай, Еремей. До сих пор не пойму, как ты с такими философскими взглядами и речами опускаешься до ловли мух паутиной.
– Одно другому не мешает. Мы все подчиняемся варварским законам природы, где выживает сильнейший. Или хитрейший, – заключил второй голос. Он был тише и мелодичнее.
Кот все это время лежал и молча слушал перепалку незнакомцев. Он даже понятия не имел, что в их с хозяйкой доме живет еще кто-то. А тут целых три обитателя погреба!
Тихонечко, насколько позволяли его габариты, поднявшись, Барсик огляделся и в миг оказался за лестницей, по которой сюда попал.
– Хм, а не все потеряно, потенциал есть, – прокомментировало кошачий побег большое серое чудище.
Это существо стояло на задних лапах, передние же скрестило перед собой. Когтистые, без шерсти, они напоминали куриные. Кроме этого, у него был хвост – длинный и лысый. Рядом с чудовищем, на стене, сидело еще одно – маленькое, черное, со множеством лапок и глаз.
– В-вы к-кто так-кие? – заикаясь, спросил Барсик.
– Твой самый страшный кошмар… – пугающе произнесло серое чудище.
Домовиха с горестным вздохом подошла к убежищу кота и проговорила:
– Что же ты такой пугливый-то? Они тебя не съедят, скорее, ты их можешь... Но это так, к слову. Вылезай, будем знакомиться!
Барсик недоверчиво глянул сначала на Агафью, потом на странный дуэт у стены. На пару секунд задумался да бочком вылез. Поближе к домовихе. Так спокойнее.
Та, взяв его за лапу, подвела к незнакомцам и поочередно представила:
– Знакомься, это Шуша. Она мышь, но из-за своих размеров больше похожа на крысу. Ее не приняли ни те, ни другие, поэтому Шуша обосновалась около этого дома, в норе. Она помогает мне отваживать всех грызунов, желающих пробраться сюда. А это, – домовиха кивнула в сторону «многоножки», – паук Еремей. Он ответственен за то, чтобы в дом забиралось как можно меньше насекомых.
– А ты за чем следишь? – заинтересовано спросил кот у Агафьи.
– Я забочусь о доме, смотрю, чтобы он оставался крепким и надежным. Защищаю его от плохих людей и создаю уют для хороших, помогаю им. Вот, например, твоя хозяйка Олеся часто забывает где-нибудь свои наручные часы, а я незаметно подкладываю их на видное место. Дом мне сам подсказывает, где она часы оставила.
– Почему тогда я тебя не замечал?
– Потому что ты, дармоед, либо спал, либо за птицами из окна наблюдал, не замечая ничего вокруг, – вклинилась крыса-мышь.
Барсик обиженно фыркнул и надул щеки, становясь еще больше похожим на рыжий пушистый мячик.
– Как ты можешь обижать потомка аристократов? – спросил он. – Да я, я самый красивый во всей деревне! Моя шерсть самая мягкая и яркая! У остальных котов, которых видел в окне, она тусклая и грязная! Ну и пусть, что я не замечал ничего, зато меня хозяйка любит, вот! Она бы не потерпела обзывательств в мой адрес!
Когда Барсик замолчал, к нему подполз Еремей и успокаивающе погладил по лапе.
– Ах, Шуша-Шуша, сколько можно язвить? У нашего мяукающего друга горе и стресс, с ним нужно быть добрее, а ты… – И обратился к коту: – Как тебя зовут?
– Барсик.
– Вот что, Барсик, ты не обижайся, она всегда такая. Лучше скажи, тебе весело сидеть целый день одному у окна?
– Да. Правда, бывает скучновато, когда хозяйки дома нет. Но я это время стараюсь проспать.
– И тебе никогда не хотелось новые места исследовать и познакомиться с другими котами и кошками?
– Котенком я хотел пойти в поход, но не смог, да и не знал, куда. Когда подрос, понял, что на улице грязно, холодно и страшно. Лучше уж сидеть дома.
– Замечательная логика, – не выдержала Шуша.
За что удостоилась укоризненного взгляда восьми глаз.
Домовиха, нашедшая копну соломинок по разным углам погреба и подметающая ею пол во время разговора Барсика с Еремеем, решила прекратить творящееся безобразие:
– Хватить вам уже! То, что пухлик вырос трусишкой и лентяем – в какой-то мере и моя вина. Нужно было заняться его воспитанием, как только он котенком появился. Впрочем, никогда не поздно исправиться. Рыжик, хочешь, научиться охотиться, чтобы поймать птичку за окном?
– А я смогу?
Агафья кивнула.
– Тогда хочу! – ответил кот.
А как домовиха при помощи крысы-мыши и паука станет Барсика премудростям охоты учить – узнаете в следующей истории.
***
Страница автора на сайте «ПродаМан»: https://prodaman.ru/Anastasiya-Feblesh/books
ЧАСТЬ. ИНДЮШКА И ГУСОЧКА. ВЕРОНИКА МАРС
У Клавки хозяйство было не большое, что тут и говорить, тяжело женщине живущей одной, в деревне справляться, да и возраст, как говорят в деревне, – под сраку. Корову не держала давно, года с два, – руки уже не те, больные руки, а про козу, так что тут и говорить, – сено покоси, высуши, вывези её с участка, что возле самой речки, как одной справиться, а нанять человека – деньги нужны, тоже вопрос, пенсия-то копейки. Хотя дети и помогали, но попробуй, разве наездишься, да они и далеко от деревни живут. Чтобы Клавке нескучно было, да она им не стонала при их каждом приезде, что мол делать нечего, – к работе с детства приучена, а что там огород и десять курочек, так, на один зубок хлопот-то, – так дети и порешили мать подарком порадовать. То по весне привезли они ей трёх белых молодых гусочек, среди них, на радость Клавке, оказался и белый гусак, правда, немного дурковатый, как решила сама Клавка. Но со временем поняла, что это не так. И сообщат, если кто к дому идёт. Гуси что собаки – чужого ко двору не подпустят, шипят, крылья растопырят в разные стороны и несутся, отгоняя чужака от двора.
А ещё у Клавки были, кроме нескольких курей да рыжего старого петуха, индюки, тоже скажу вам, какая ещё та головная боль для неё, – как весна или осень, тем надо в поход идти, вот соберутся в кучу и айда в поле, что за домом, как будто кто там мёдом им намазал, или трава во дворе не та. То по причине их скитания в ту пору года называла она их не иначе как цыгане. Потому что разно-перьевым стаей-табором уходили те не только к соседям или в поле; так один раз пришлось идти Клавке за ними аж в соседнюю деревню, хорошо, что всего километр до той деревне был, но и его надо было пройти с больными ногами, да по разбитой дороге, и смотря какая погода ещё была, хорошо, что перед этим их походом дождя не было, но тем дурындам объясни, нет же – цыгане, что с них возьмёшь, вбили себе в голову, надо идти и ай-нанэ-нанэ и пошли. А почему разно-перьевые, да всё просто, четыре бежево-палевые индюшки, три серые и два индюка – папаша и сынок-балбес. Так вот, чёрный здоровый индюк-папаша, как барон этой стаи, собирал табор и в поход, ну и остальные за ним, только флага у них не было, а то был бы цельный (прим. бел. яз.: целый, местное наречие) боевой отряд. Потому все живущие в деревнях знают, что индюки – ох, какая боевая птица! Так и жили от весны до осени в походах, только когда индюшки садились на гнёзда, спокойнее и было, и то поглядывай.
Пока гусята были маленькие спокойно было, а вот как подросли, началась у Клавки с ними суета суетная, как не выйдет на двор – с утра были, после обеда как ветром сдуло и нет уже этих оглоедов, да кричит она соседке:
– Люська, ты мои триста рублей не видала?
Хорошо, если та сидит у себя на лавке или что во дворе с мужем по хозяйству делает или в огороде копается, огороды-то рядом, так скажут направление, куда эта компания потопала. А хуже стало, когда не только те триста рублей уходили куда-то, да ещё и цыгане куда-то сваливали, и носилась Клавка, ломая руки, причитая кто куда из этих оболтусов ушел. Думала, на черта ей это всё, злилась на себя, что проворонила, когда вылезти успели; только одну дырку в заборе закроет, как те ещё найдут как из двора выйти.
Вымотавшись, от этой канители с пернатыми, поговорила с детьми крутенько так, что приехал зять с сыном средним и поставили новый забор, но и тут ерунда вышла. Сетка Рабица оказалась не той по высоте, и индюшки её перелетали, как легкоатлеты, пришлось опять разбирать и выше поднимать, а потом опять его делать. А низ, чтобы не было большой щели, кусками шифера заложить, потому что её сразу заприметили куры и посетили огород, проверив грядки, перепахивая лук с морковью, и полакомились семенами свеклы, что Клавке пришлось, опять его тыркать, и сеять всё по-новому. Устали и те хлопцы (прим. бел. яз.: парни), да и сама Клавка, но, когда возведение чудо-строительства закончилось, все спокойно вздохнули. Ага, рано радовались!
Прошел год, окрепли гуси и стали права качать, да на индюшек нападать, устанавливать свои правила, показывая кто во дворе главный. Клавка и ругала их и почти матом крыла, а тем хоть что; правильно говорят: «Как с гуся вода». Намучилась женщина с этими войнами, между гусями и индюшками, что сил нет. Но, как говорится, беда началу.
В один из весенних дней зашла она в пуню и, всплеснув руками то ли от счастья, то ли от предчувствия, что будет ей ещё веселее, увидела сделанное гнездо на старом сене, что осталось от коровы, а в том гнезде пух, да три яйца лежат: одно большое белое, и два бежевеньких в крапочку (прим. крапинку местное наречие в разговоре).
– Ай-яй, – говорит Клавка, – ой, что делать, как гнездо поделят? – подумала Клавка, да решила обождать, посмотреть, что дальше будет.
Покачала головой, да пошла по своим делам в огород.
Время шло, яйца в гнезде прибавлялись, Клавка молча наблюдала, вроде как бы гуська с бежево-палевой индюшкой пополняли гнездо, но не ругались и не дрались. Приметив будущих мамаш, Клавка, обмазав им крылья зелёнкой стала с дамочками разговаривать. И оказалась права в своём выборе барышень, – в один из похожих (прим. бел. яз.: хороших – так говорят в местности, где проживает Клавдия) дней будущие мамаши уселись на гнездо… в одно… обе.
– Вы тут, девки, культурненько, без наездов, мне-то пополнение надо, сами понимаете. Ответственно отнеситесь к детям, разкудри вас, – говорила Клавка двум дамочкам, сидевшим рядышком дуг с дружкой и косившиеся одна на другую.
Первая гроза в споре за гнездо случилась, когда гуська, усевшись на него, не пустила индюшку пополнить кладку. Услышав, как в пуне поднялся гомон и шум, Клавка так быстро, как позволяла скорость её ног, пришла в пуню. Её взору пристала картина бьющихся индюка и гусака, при этой бойне обе мамаши уже сидели рядышком в гнезде. Гуська изредка шипела на рядом сидящую индюшку, а та после каждого её шипения своим кривым клювом стучала ей то в бок, то в шею. Разогнав бьющихся папаш, и стукнув одного и другого под зады, Клавка задумалась: «Ой, не дело это, не высадят птенцов, если будущие папаши будут да мамочкам приходить, заморят яйца и только, надо что-то делать. А что?».
Подумала и решила, что надо мамашек разделить, чтобы вышел толк и прикрыть от глазу папашек. Клавка, проделав кучу разных манипуляций, разделила индюшку и гуську, сделав наподобие перегородки из разных по ширине досок, а сверху прикрыв их длинными досками, чтобы те упирались об стену пуни, спереди закрыв фанерой и, оставив их, радостная, от такой проделанной работы, Клавка пошла в дом. На утро придя в пуню у неё глаза на лоб чуть не полезли, потому что мамаши сидели рядышком, а шипение и стуканье так и продолжалось.
Так они и сидели пока в один из дней Клавке это не надоело, и она прогнала гуську, оставив в гнезде индюшку. И тут опять беда… С гуськой стало происходить что-то не то. Утром, когда Клавка открывала сарай и птицы кто вылетал, а кто важно выходил во двор, гуська медленно и нехотя, еле волоча лапы, выходила последняя и, усевшись недалеко от пуни, так и сидела целый день, не пив, да не евши. Пока Клавка всех вечером не загоняла в сарай. «Что за хрень», – думала Клавка, – «заболела, что ли гусыня?». Так прошло два дня, пока сосед возьми да и скажи: «Помрёт твоя гуська, Клавка».
– А это… с какого, Тимофеевич, перепугу, она помереть должна?
– Как с какого, тоскует по будущим деткам. Ты же, дурная баба, её с гнезда согнала, вот от тоски и помрёт. Я когда малым был, так у нас такое было, моя бабка держала гусей, много было, не доглядела, – ответил сосед, сморщив губы.
Мысленно плюнув на соседа, и подумав, что мужик в этом понимает, женщина решила его не слушать. Но на четвёртый день, когда гуська, положив голову на траву и закрыв глаза, пролежала несколько часов, душа Клавки не выдержала, – схватила гуську под пазуху, и понесла её обратно в пуню.
Не-е-е, такое Клавку не устраивало, и она опять решила сделать в пуне революцию. Опять сделала два гнезда, разложила яйца по гнёздам и усадила мамаш, только уже по разным углам. На следующее утро, довольная собой, вышла из дома, выпустила птиц во двор, и мазнула быстрым взглядом в пуню, убедившись, что мамочки на месте, ушла домой. Каково же её было удивление, когда, придя в обед кормить курей, а по пути заодно заглянуть в пуню посмотреть, что дамочки делают. Зайдя в пуню, Клавка увидела этих дурынд рядом, рванув со скоростью ветра в другой угол, не только ошалела от увиденного, но и открыла рот от удивления, потому что в гнезде, где должна была сидеть гуська яиц не оказалось. Ругаясь на свет божий, а особенно на глупую птицу, подошла к гнезду, где сидели мамашки и, приподняв каждую из птиц, ошалела: как ни странно, в целости и сохранности нашлись все яйца и индюшки и гуськи, но мамаши теперь шипели и клевали её саму, Клавку, а не друг дружку. Плюнув на всю эту канитель, Клавка решила, да гори он лесом, пусть так и будет, свои нервы дороже.
Каждое утро, как молилась она за детей перед бабкиной иконой, или как раньше ходила на работу, ходила Клавка в пуню, беря с собой ломоть батона или хлеба, садилась на маленькую лавочку, принесённую раньше из дома, и разговаривала с мамашками, кидая каждой птице по кусочку лакомства, чтобы сидели они мирно и тихо, а то деток не будет. Дамочки уже к этому рациону стали привыкать, подношения принимали, за него не дрались, Клавку слушали да кушали. Гуська сидела наклонив слегка голову и слушала, смотрела своими карими глазами-бусинками, у Клавки было чувство, что гуська ей улыбается; индюшка же наоборот, вытянув шею и наклонив голову, глаза голубые свои вытаращивала и тоже её слушала, но чувство у Клавки было, что индюшка как бы то ли удивлена, то ли испугана, но что недовольная была, Клавка готова была побожиться, только чем и на кого было не понятно. Каждый раз Клавка сторонилась индюшки, потому что думала, что та готова Клавку стукнуть, а судить можно было по её клюву, так как клюв у индюшки всегда был скривлен в её сторону.
Сосед ржал с дурости бабы, говорил, что она умом поехала раз с птицей говорит, и крутил у своего виска. На что Клавка, однажды не выдержав, сначала сказала, что он пень дурной, а потом послала его и по матушке с батюшкой, да так крутенько, что у соседа округлились глаза и он так и остался стоять с открытым ртом, потому что каждый в деревне знал, Клавдия не очень была расположена к такому изъяснению как матерные слова, очень редко можно было услышать такие слова от неё, настолько редко, что такое событие как много-матное словесное высказывание от Клавки считалось особенным моментом, что в календаре пометить можно было красной датой. Пришло время и у мамаш, как ни странно, тихо сидящих на гнезде, появилось потомство: пять гусят и двенадцать индюшат.
Прошло три дня, надо было забирать индюшат и гусят, и куда-то их отсаживать от мамаш, потому что дети сновали кто под индюшку, а кто под гуську, как они их не передавили только богу известно и было. Первая попытка не принесла никаких положительных результатов. Мало того, что индюшка выбрала приличный кусок кожи с мясом с руки у Клавки, от чего она даже от такой неожиданности прослезилась, как больно было, так на неё ещё так шипела гуська, вытянув шею, если бы сама не видела, что это гуська, точно подумала бы, змеюка какая. Обозвав гуську сволочью, а индюшкой заразой, женщина пошла домой.
Завязав рану на руке, надела фуфайку, взяла для цыплят коробку с полотенцем, чтобы им накрыть коробку, подумав, фиг их знает оглушённых вдруг сбегут. «Хорошо, что закрыла дверь», – подумала Клавка, придя к пуне, так как перед пуней столпились куры во главе с петухом и что-то обсуждали на своём, индюк раздул грудь, которая ходила как меха в кузне, и издавал звук сдутой шины и, разложив хвост веером, топтался, крутился из стороны в сторону, пританцовывая чего-то балбоча на своём, по-видимому, ему мамаша сообщила о прибавлении в семействе. Гусак, напротив, высокомерно стоя иногда топтался на лапках, гогоча своей: «Ты там, дорогая, не переживай, я рядом», и вся это разно-перьевая, разно-породная орава смотрели на закрытую дверь пуни. Клавка, отогнав делегацию пернатых, зашла в пуню, плотно закрыв двери за собой. Только собралась к «операции» забрать индюшат с гусятами, да так и опешила, только и стояла, молча разинув рот, потому что из-под индюшки торчала голова гусёнка, а по спине самой гуськи браво вышагивали два индюшонка. Что творилось под ними и как кто там расположился, история умалчивала. Плюнув со злости, Клавка, кинув на цементный пол пуни коробку с полотенцем, тихо матюгнулась. Надежда забрать индюшат из-под мамки и проделать то, что ей посоветовали, померкла как божий день. Пошла опять в дом, чтобы взять нужное для обработки индюшат. Дома отругала себя, зачем коробку оставила в пуне, махнув рукой, в один карман засунула чашку, в другой банку с горошком чёрного перца, и опять пошла в пуню. Дойдя полдороги до чёртовой и опостылевшей ей пуни, вспомнила, что забыла взять водку со стола, что для этого случая согревала, с досады плюнула и опять пошла в дом.
Сосед, увидевший торчащую водку из кармана, поинтересовался чего это Клавка с водкой в пуню прётся?
– Бухать с мамашками буду, день рождения отпрысков отмечать буду с ними, – громко и зло гаркнула ему Клавка и пошла к пуне, даже не остановившись.
Придя в пуню села на лавку возле гнезда, только протянула руку к индюшке, как та, вытянув высоко шею и… зашипела так, что у Клавки чуть волосы дыбом не встали. Косившаяся индюшка, наклонив голову, смотрела на неё злым одним глазам и шипела как падлюка, и Клавка от шока моргнула, индюшка клюнула её, чуть не попав в глаз, женщина попятилась на лавке и чуть с неё не упала. «Не-е-е, я так и без глаз останусь», – подумала Клавка и как маневровый опять пошла домой по известной ей схеме: открыть, закрыть двери. Дома взяла очки и опять потащилась в пуню, злая и решительная, доделать начатое до конца, поставив на этом жирную точку. В сарае, возгрузив на нос очки, женщина стала осуществлять свой план, уже не обращая внимания на шипение двух мамочек, ругая их словами, что приходили ей на ум, при этом говоря с двумя злыми мамочками.
– Вот чего вы шипите, злыдни, вот, смотрите, раз ножки в водку, чтобы ноги у малых крепкие были, – обмакивала она ноги одного из индюшат в водку, налитую в чашку, – вот горошинка в клювик, чтобы животики не болели, и поноса не было, – объясняла она индюшке.
Проделав всё со всеми, вспотевшая в семь потов, довольная Клавка вышла из пуни и перекрестилась. Сосед Митька, так и сидевший на лавке возле дома, так и не понял, чего это там Клавка делала, может, точно с индюшкой и гуськой пила.
Пришло время и пора было отправлять мамаш с детьми знакомить с папашами, да и дело сидеть им в тёмной пуне, индюшкам, как известно, нужно тепло и солнце. Стала думать Клавка, как ей что делать? Но решила пока их под своим присмотром и выводить. В первый день появления мамаш с отпрысками убедилась, что правильно решила. Мамаши с детками ходили гордые, важные папаши – один, который индюк, кружил возле жёнушки раскинув по сторонам крылья, вычерчивая ими круги на земле, оставляя красивые узоры, а другой – гусь – важно подошёл к гусятам и, склонив голову… прихватил одного гусёнка, пощипал его, за что сразу получил таких люлей от Клавки, что в ответ зашипел на неё саму.
Две индюшки, одна серая, а другая бежевая, заинтригованные таким новым пополнением смотрели с интересом, вытянув и склонив головы. Две гуськи пытались подойти к детям, но мамаши их попытки восприняли в штыки: одна зашипела, а другая бросилась биться с гусынями, кинув своих гусят. Пока взрослые воевали, маленькие индюшата и гусята, сбившись в кучу, жались к сараю, но оттуда выходили куры, которые тянулись к ним кто клюнуть, а кто и пощипать. Петух, получив от индюка таких люлей, когда решил поинтересоваться, а что за гвалт во дворе и подойти поближе к маленьким гусятам и цыплятам, что ломанул в другую сторону от сарая, от греха по дальше. Возле сарая был такой шум и возня… Что Клавка вознесла руки к небу и по двору пронеся громкий крико-мат, птица притихла. Если не слышала вся деревня, то соседи точно. Ошалевший сосед в семейных трусах и с взлохмаченными волосами выскочил из дома на крыльцо посмотреть, что случилось. Клавка повернулась в его сторону со злым перекошенным ртом, быстро пошла к нему, как на таран, разговор был короткий и дельный.
Собрав мужчин, за день было сделано два домика с загонами из мелкой принесённой кем-то сетки, какие бог послал материалы – добротные доски, да горбыль и шифер, на крышу, – такое название получили те домики – ясли и подростковая, потому что один был больше, а другой поменьше. Пуне было присвоено звание роддом, так как то старое гнездо, оставшееся от мамаш, облюбовали куры.
Вроде всё встало на свои места, мамаши жили рядышком, папаши толпились возле них, но зайти не могли, дети росли. В роддоме, то есть пуне, уже было столько гнёзд, что Клавка и не знала, что будет, но странным было другое, – что никто из птиц так и не дрались за гнезда, как предыдущие мамаши. Только случился один коллапс, одна чёрная курица перепутала гнездо, поругалась с усевшейся гуськой, но и то разошлись мирно, просто Клавка показала курице куда усесться, а та и осталась на предложенном гнезде. А потом одна серая курица бросила гнездо с яйцами и ушла, так та чёрная курица клювом подобрав яйца, подсунула их под себя и гордо сидела разлохмаченная. Увидя это чудо, Клавка поняла, как яйца у мамаш тогда в одном гнезде оказались. По этому случаю курице было присвоено имя матушка Чоли.
Подрастала первая партия индюшат с гусятами и стала их Клавка выпускать с мамашами во двор со взрослой птицей, потому что в роддоме вылуплялась вторая партия новорожденных цыплят, индюшат и гусят. Всё хорошо и спокойно, пока в один из дней собралась Клавка отдохнуть после прополки в огороде, а заодно отобедать. Как услышала такой птичий крик, шум и гвалт на птичьем дворе, что чуть не подавилась едой. Поднялась со стула, потёрла рукой ломившую поясницу, и медленно переступая уставшими ногами подошла к окну, выходившему как раз на двор. Как увидела, кто там во дворе и почему такой крик и шум, забыла всё. И что она устала и где что болит. Не обувшись, босиком, не бежала, а летела Клавка в птичник, орала, что именно и сама потом не помнила, откуда у неё в руке швабра оказалась, потом пожимала плечами и разводила руки в сторону, а бог его знает, говорила, так не до этого было, схватила то, на что глаза упали.
На дворе на земле как раз напротив пуни лежала распластанная индюшка, сложив крылья к бокам, а на её спине сидел, раскинув крылья по сторонам, молодой подлеток орёл и долбал её по голове. Ни одной скотины, то есть ни курицы, ни индюков, ни гусей не было, все попрятались. С громким криком, до боли в горле бежала Клавка, размахивая шваброй над головой, как атлеты что молот бросают, – как утверждал после сосед, – орала она хрен пойми что, волосы в разные стороны, халат застёгнут фиг пойм как, а вид у неё такой был, что он чуть в штаны не наделал. Митька, худющий с выпирающими рёбрами по бокам настолько, что были видны, как торчат те самые рёбра из его тела, маленького росточка, загоревший, как уголь, как был в одних трусах, как у волка в «Ну, погоди!» только в горошину, и успел только обуть на босые ноги калоши женки (прим. бел. яз.: жена – местное наречие) да прилично два размера больше, чем у него самого, когда увидел что у соседки возле сарая происходит, полетел, а вернее сказать, как на лыжах только без палок, пошарпал, сложив руки в локтях и прижав их к бокам, вслед помогать спасать Клавке отбивать птицу. Но время-то шло, и как не бежала Клавка ноги-то не молодые, издала страшный крик: «С*ки вы, папаши, чего не отбиваете?!», уже теряя надежду спасти свою заразу. Подбежав к индюшке с орлом, кинула со злости швабру, но промахнулась. Митька ещё до места трагедии не добежал, вернее сказать будет, не дошоргался. Орёл перестал долбать индюшку, повернул голову к Клавке, широко раскинув крылья, – добычу без боя отдавать не хотел, а открыв клюв заклекотал. Страшно стало, Клавке и жалко было индюшку, смотрела она по сторонам, что бы ещё найти, да швырнуть в орла опять. Как тут раздался громкий гогот гуськи, та быстро бежала от сарайчика с гоготом вперемежку с шипением раскинув крылья, а за ней бежали гуськом гусята, да не все. И тут обмерла Клавка, как увидела, что под лежавшей на земле индюшкой из-под её задницы высовывается две головушки: одна гусёнка и, вроде как, индюшонка. Это получается, прикрыла их индюшка своим телом. Клавка встала столбом и заревела, подбежавший Митька тоже остановился и замер. Гуська бросилась грудью на орла, била его крыльями, клювом, отходила и опять кидалась на него, а он отбивался от неё. Из сарая вышел петух, хотел видно кукарекнуть, но увидев, что на дворе, испугался и его крик застрял у него горле, он повернулся и начал пятиться задницей, чтобы уйти в сарай, но из сарая выскочил индюк, снёс петуха в сторону и понёсся как паровоз на помощь индюшке, а из-за угла уже бежал гусь, подбежал, остановился и, вытянув шею, опустил голову к земле, зашипел и… сначала он шёл вразвалочку, а потом как понесётся, и в кучу. Так и били орла с одной стороны индюк, с другой гусь с гуськой, только перья летели, а Митька ловил маленьких гусят, чтобы к бою не шли, да те и не дураки, прибились к ноге человека и стояли смирно. После, как орёл понял, что ничего у него не получится, поднялся с индюшки и улетел.
Подошла Клавка к индюшке.
– Дюша, дюшенька, голубочка, ты как?
Посмотрела на мамашу, а у неё рана на голове, спина ободранная, плачет Клавка, подняла её с земли, а из-под неё два гусёнка, да индюшат почти весь выводок. Митька побежал домой штаны надеть, да принести чем обработать индюшку, а Клавка пошла с индюшкой в пуню, а там тоже и смех, и грех, возле матушки Чоли остальные индюшата.
Индюшка выжила, Клавка её Зарой назвала. Индюка, который папаша, теперь уважительно зовёт Дюшэст Ивановичем. Гуську мамашку – Степанидой, а как думала, что гусак болван, так извинилась перед ним и Серафимом теперь зовёт, вот такая история. Вот так и живут, и каждый божий год сидят мамашки рядом в одном гнезде и потомство приводят, так же каждый день приходит с угощением к ним Клавка, кормит и разговаривает, Степанидушка улыбается, а вот Зара, так что с неё взять, как не крути, всегда зло и недовольно смотрит, что взять, зараза она и есть зараза.
***
Страница книг автора на сайте «ПродаМан»: https://prodaman.ru/Nika-Mars/books
ЧАСТЬ. ТУМАННОЕ УТРО. РОБИН КАЭРИ
Вообще-то весь июль тогда в 1661 году выдался дождливым и холодным, а в то утро в Фонтенбло царил такой непроглядный туман, что невозможно было разглядеть даже верхушки деревьев огромного парка и садов, опоясывающих старинный дворец. Казалось, будто бы весь свет исчез, а вместо него остались лишь клубы тумана, обманчиво прозрачные местами, но непроглядные и плотные, так что ничего сквозь них невозможно увидеть. Это было утро прекрасное для тёмных, или, как сказал бы известный при дворе шутник маркиз де Лозен, туманных дел.
И уж кому захочется в такое сонное и располагающее ко сну и совершенному безделью утро продолжать затеянное глубокой ночью недоразумение!
И нет, дело было не в лени и даже не в отсутствии настроения, а в нежелании возвращаться к нелепости, в которую он оказался втянутым прежде, чем успел прийти в себя от праздничной эйфории и винных паров. И почему? Сколько бы Франсуа не спрашивал себя о причинах ссоры, он не мог отыскать даже самый жалкий аргумент, который оправдал бы охвативший его гнев и яростное желание покарать обидчика. Теперь же он сам себе казался обидчиком – зачем было отвечать на ворчливый тон его друга де Вивонна и уж тем более на колкости подзуживавшего их обоих де Лоррена?
«А может, а ну всё это дело?» - подумал маркиз, смотрясь в своё отражение. На розовых ещё после короткого сна щеках проступал светлый пушок, который и щетиной не назвать. Вытерев лицо насухо полотенцем, он отошёл от зеркала.
- И правильно! Какое бритьё в семнадцать-то лет, - глянув на него мимоходом, сказал камердинер, принёсший свежее бельё из гардеробной. – Даже и пухом не назовёшь. Оставьте лезвие, ваша милость. Поранитесь только! Я, если нужно, сам побрею вам щёки.
Виллеруа обернулся и внимательно посмотрел на него. В его голове зародилась новая мысль: «А что, если и вовсе отправить на место встречи Люка? Пусть передаст записку. Изложить все, какие полагаются по такому случаю извинения в ней и дело кончено!»
Но тут же прозвучал отрезвляюще холодный голос: «Нет, не так! Если это извинения, то их следует принести лично и высказать в лицо. Можно передать их через секунданта. Но где же де Невер? Он обещал! Он клялся, что ещё до рассвета предпримет шаги, чтобы помирить нас. Или все его уверения были всего лишь данью этикету? Формальное соблюдение правил? А на самом деле всё это ровным счётом ничего не значит?»
- А вот вы вздыхаете теперь, ваша милость. А ссору зачем затеяли? Будто за язык тянул вас кто? – негромко проворчал Люк, занявшись чисткой камзола для своего юного господина. – А вот ранят вас, что я тогда отцу вашему скажу? Герцог за такое не похвалит. А ну, как ещё и королю доложат? А доброхотов всегда найдётся два-три, а то поболее.
Да хоть бы и тот ваш новый друг, который секретарём у его величества поставлен. Де Курсийон. Не верю я ему. Он тихий и молчун. А значит, как пить дать, мысли все при себе держит. Таких вот молчунов следует сторониться.
- Люк, что туфли мои? Готовы уже? – не обращая внимания на ворчливые речи камердинера, Франсуа самостоятельно застегнул пуговицы на жилете и потянул за концы шарф, накрученный вокруг шеи в четыре плотных слоя. Ни поединок, никакое другое дело не заставили бы его пренебречь собственным обликом. Да и как можно! А что, если в случае неудачи его понесут с места дуэли посторонние люди, и он будет выглядеть неопрятно? Недопустимой казалась даже сама мысль о том, что в его костюме могла быть хотя бы толика небрежности.
Он вернулся к зеркалу и оглядел себя критическим взглядом. Всё выглядело безупречно. Вот только завязанный модным узлом платок должен быть ещё немного взбит. А потом нужно вытянуть за концы так, чтобы казалось, будто бы его завязывали на скорую руку под барабанный бой поднимающихся к генеральному сражению войск. Да! Вот так – это и есть так называемая военная небрежность, самая важная черта в облике придворного. И нет, маркиз не слыл модным франтом! Строгое соблюдение порядка во внешнем виде придворного кавалера, без пяти минут офицера королевской гвардии было нормой общего дворцового этикета.
- Какие туфли, ваша милость! Куда? Вы ж не с милой своей на свидание собираетесь, - урезонил его Люк и показал на лёгкие сапоги из тонкой кожи, выставленные у постели. – Вот, в самый раз будут. У них подошвы достаточно плотные, чтобы на траве не поскользнуться, и по ноге вам в пору. Будете драться, так хоть отвлекаться и под ноги смотреть не нужно. А то ж поскользнётесь в туфлях, или о корень споткнётесь? Знаете, сколько несчастных исходов на дуэли было только потому, что обувь не та?
- Тебе-то почём знать? – не отворачиваясь от зеркала, спросил маркиз.
- А я-то что? Я ведь до того, как к вам поступить в служение, был младшим комнатным лакеем у молодого графа д’Арманьяка. Деверя вашего. А он-то, тот ещё задира был в юности. Ну да, то всё больше шалости были. Однако же, скажу я вам, эти Арманьяки все одним миром мазаны – смутьяны и задиры! В драку готовы лезть по малейшему поводу, да и без повода тоже. Вот же и брат его меньший. Де Лоррен который. А? Не пробыл и неделю при дворе, а то ж в ссору ввязаться успел. Ну, хоть не против вашей милости. Вторым секундантом на дуэли де Роклора с племянником герцога де Креки. И ведь бедовая голова, ему-то меньше всех везёт – его одного тогда и ранили из всех. Вот помяните моё слово, попадет он снова в застенки к канцелярским! Да и вы туда же угодите, ваша милость, если беречься не будете.
- Ну, в этот раз, если и я попаду, так не один, - бодро возразил на эту длинную тираду Франсуа, натягивая сапоги. – О, стучат! Это наверняка де Невер! Проси его войти!
***
- Он не придёт.
Де Вивонн скосил безразличный взгляд на Маникана. Тот бесцельно бродил вдоль кромки берега, изредка останавливаясь и вглядываясь в мглу, затянувшую всю округу. Не говоря ни слова, де Вивонн приподнялся на локте и рассеянно посмотрел на противоположный берег озера, туда, где виднелись острые макушки стриженных конусами кипарисов, повисших над сизой пеленой тумана.
Потянувшись, граф широко зевнул и снова откинулся на спину. Ожидание нисколько не тревожило его, как и то, что белокурые волосы рассыпались на мшистых, влажных от росы корнях сосны, возле которой он с удобством устроился, чтобы с толком скоротать время до назначенной встречи.
- Он не придет, - ещё раз сказал Маникан и поднял с земли плоский камешек.
Де Вивонн лениво повернул голову в его сторону и проследил взглядом за полётом камешка, который с громким плеском трижды подскочил над поверхностью воды, прежде чем утонуть.
- Он…
- Вы повторите это уже в третий раз, дорогой Маникан, - прервал его де Вивонн и протяжно зевнул.
- Но это так. Только зря ждём его.
- Я мог бы спокойно подремать, если бы вы не мешали, - проговорил де Вивонн и устремил взор вверх, на покачивавшиеся от лёгкого ветерка ветки сосны.
- Я всегда говорил, что он избалованный мальчишка. Кто он? Всего-то – сын высокопоставленного папеньки. Вот не был бы герцог воспитателем короля, то стали бы вы знаться с маркизом?
- Прежде всего, маркиз друг короля. И мой друг, - ответил де Вивонн, обратив снисходительную усмешку к Маникану после того, как тот безуспешно попытался побить собственный рекорд по метанию камешков в воду.
- Но, он не стал бы вашим другом, если бы не его отец, - настаивал шевалье, на что ответом была короткая усмешка графа:
- Вообще-то, я не с герцогом де Невилем в компании по ночам из Лувра сбегал и бедокурил. А с маркизом де Виллеруа.
Де Вивонн проявил завидное терпение в этом бессмысленном препирательстве, просто от скуки, хотя фаланги на его левой руке уже давно зудели от желания выдать Маникану хороший удар в скулу, чтобы не оскорблял его слух глупыми инсинуациями насчёт дружбы с Виллеруа.
- Не понимаю, зачем только вы приняли его вызов, граф, - не унимался Маникан, не догадываясь, какой именно ответ вызывал каждый новый вопрос.
- Я? – де Вивонн снова приподнялся на локте. – А разве он меня вызывал? Это вы вместе с де Лозеном начали кричать про оскорбительный тон. А ещё шевалье де Лоррен подвернулся некстати и подлил масла в огонь, когда брякнул за каким-то чёртом, что подобные слова смываются только кровью. Сами бы и дрались! А нам с маркизом и делить-то нечего, глупость какая-то.
- Так уж и нечего? А ничего, что он маркизу де Шале отбил у вас? – с ехидцей напомнил Маникан и запустил ещё один голыш в воду.
- Пустое. Мы с ней по-хорошему расстались ещё до того, как двор переехал из Лувра, - де Вивонн лениво махнул травинкой в попытке отогнать от себя назойливую муху. – Я можно сказать сам его ей и представил. И кстати, Маникан, а не вы ли ревнуете к маркизу эту девицу Монтале, фрейлину из свиты Мадам? Кажется, за ней ухаживает и ваш закадычный друг Маликорн, разве нет?
Выпад оказался не только внезапным, но и метким. Маникан действительно ревновал, и не только за своего друга Маликорна, который тщетно пытался восстановить былую нежную дружбу с мадемуазель де Монтале. Кроме того немалую сердечную боль доставляло увлечение графа де Гиша подругой всё той же де Монтале, мадемуазель де Лавальер, к которой был неравнодушен сам Маникан. А вездесущий Виллеруа успел сдружиться с обеими девушками, да ещё и с такой лёгкостью и непосредственностью, словно он с детства ловил бабочек с сачком в их компании в Блуа, на лужайках в парке старого герцогского дворца!
- Этот маленький папенькин сынок всюду суёт свой нос! – в сердцах высказался Маникан и швырнул ещё один камень в воду. – И всюду мешает мне.
- Вот вы бы и дрались с ним, - с широким зевком ответил ему де Вивонн.
- Он бы не принял мой вызов, - парировал Маникан после секундной паузы, на что де Вивонн усмехнулся и поднял взгляд голубых глаз к небу – он-то знал, что рука у самого младшего из друзей короля была твёрже и половчее, чем у секретаря обер-камергера Маникана, вряд ли их поединок прошёл бы на равных.
- Боги, и я должен был подняться ни свет ни заря ради того, чтобы драться с другом, к которому не питаю никакой обиды! И это притом, что у него завистников пруд пруди, - патетически произнёс де Вивонн, с тихим смехом упав на спину.
- Я не завидую маркизу! – выкрикнул Маникан, но выражение его лица свидетельствовало обратное, и по всему было видно, что слова графа задели его за живое.
- Нет? А то, я уж подумал, что вы завидуете ему ещё и потому, что я буду драться с ним, а не с вами, - де Вивонн приподнялся на локте и обратил холодный взгляд на секунданта. – Но, не смотря на то, что ваше положение недосягаемо ниже моего, шевалье, всё же, знайте, я ведь могу снизойти до вашего желания. И мы можем хоть сейчас скрестить шпаги, мой дорогой Маникан. Да хоть бы и не на дуэли, а просто так. Из одолжения вам, я готов размяться.
Со стороны аллеи послышались энергичные шаги и хруст сухих веточек, сминаемых под ногами человека, стремительной походкой шагавшего в их сторону.
- О! Что я слышу, господа? Ещё один вызов? Да вы просто ненасытны, де Вивонн! Позвольте, я буду вашим секундантом.
- Де Лозен! Тысяча чертей, и вы тут как тут! – де Вивонн и не подумал подняться при появлении маркиза. – Надо полагать, вы только того и ждали, когда хоть кто-нибудь заговорит о дуэли. Но, не обольщайтесь, я всего лишь намеревался преподать урок для шевалье. Если он, конечно же, не откажется.
Покрасневший до корней волос Маникан глухо пробормотал что-то невразумительное и внезапно сделал вид, что пристально разглядывал фигуры, появившиеся на противоположном берегу озера.
- Ну, вот и славно, - де Вивонн сел, стряхивая с рукавов и плеч сосновые иголки и прошлогоднюю полуистлевшую листву.
- Я могу раздобыть ключи от фехтовального зала для ваших упражнений, господа. Одно только слово! – предложил де Лозен, никогда не отказывавший ни себе, ни другим в удовольствии хорошего поединка.
- А вот и они! Смотрите! – де Вивонн указал рукой на показавшуюся из тумана лодку, которая пересекала неподвижную почти зеркальную гладь озера.
- Какая идиллическая картина, хоть прямо сейчас на холст, - заметил де Лозен, приставив ладонь к глазам, чтобы закрыться от солнечных лучей, внезапно пробившихся сквозь туман и облака. – Им только не хватает пары красивых девушек в этой лодке.
- Чёрт возьми! Вы только посмотрите! Это же де Виллеруа на вёслах… – грубо сплюнув себе под ноги, проворчал де Вивонн. – И о чём он только думает, этот шалопай? Нет, я отказываюсь драться с ним! Да что он вообще думал? А это кто с ним?
***
- По-моему, это де Невер. Ага, это он! Вон, машет нам, - ответил де Лозен и помахал в ответ Филиппу де Неверу, вставшему во весь рост на носу раскачивающейся лодки. – Вывалится в воду, как пить дать. Эй! Сюда, сюда, гребите!
Ни он, ни де Вивонн не заметили, как и куда исчез Маникан. А шевалье поспешно ретировался сначала, скрывшись за кустами диких роз, разросшихся вдоль берега, отмечая старую тропинку для прогулок, а потом и вовсе побежал прочь по аллее, огибавшей всё озеро, в сторону большой лужайки.
- Доброе утро, господа! – по-мальчишески звонкий голос, раздавшийся над озером, прорезал утреннюю тишину. – Де Вивонн! Я рад вас видеть!
- Хм, кто бы сомневался, - буркнул Луи-Виктор, почувствовав в глубине души стыд за то, что не сумел замять ссору с одним из своих лучших друзей, всего-то поведясь на подтрунивания и шутки, которые мог бы пропустить мимо ушей.
Что же требовало от них этого поединка? Честь дамы, задетое чувство собственного достоинства или то, в чём труднее всего признаться даже самому себе – глупое упрямство и гордость? И нет, в эту минуту ему не хотелось слышать ничьи доводы. Ни за, ни против. Ни за что вообще! Луи-Виктор злился на весь мир. Но
