Дом слез. Кети Бри

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ЧАСТЬ ВТОРАЯ. CОН И ЯВЬ
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11

АННОТАЦИЯ

Дом Слёз - единственный госпиталь Эуропы, изучающий магические недуги. Он окружен невидимой преградой, окружающей тела пациентов стазисом, длящим последние дни до бесконечности. Смерть здесь редкая гостья, в Доме Слёз не умирают, но и не выздоравливают. Точнее, не умирали до последнего времени - за год смерть постигла четверых пациентов. И вскоре умрут еще, если Мартин Хагал, молодой некромант, не разберется с тем, что происходит в этом филиале загробного мира.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

Мы делаем познание своим ремеслом, и способны разрешить почти любую задачу, кроме смерти. Которая, как раз и разрешает все задачи, без всякого почти.

   Цитаты из книги Маргариты Крайс «Жизнь и смерть»

ГЛАВА 1

Окно, из которого лилась музыка, было полускрыто цветущей вишней. Весна была в самом разгаре, жужжали пчелы, пели птицы, стоявшие под окном некроманты старались прятаться в тени от вполне уже жгучего солнца. Темные одежды притягивали тепло. Мартин Хагал чувствовал, что надетая под плотную одежду рубашка прилипла к спине от пота. Его учитель, мастер Айнир, от жары, кажется, не страдал нисколько.

   — Хорошо играет, — вздохнул мастер Айнир, пряча руки в рукава свободного одеяния.

   Хагал покачал головой.

   — Нет, здесь что-то не то, мастер. Я слышал игру Анны Бейли, ходил с невестой на концерт. И играла она всегда с большим чувством. А здесь… будто музыкальная шкатулка.

   — Не знаю, — пожал плечами мастер. — Мне нравится. Я, конечно, не так хорошо разбираюсь в эуропейской музыке, но все же кое-какие знания у меня имеются. Недаром отец хотел продать меня в рабство музыканту.

   — И как же вы избежали столь незавидной участи, учитель?

   По рождению мастер был родом не отсюда, не из Астурии и даже не из Эуропы вообще, а из далекого Айзакана, что за Закатным хребтом. Из мест, о которых рядовой астуриец не знал ничего, кроме сказок. Мартин тоже не знал — сказывалось отсутствие нормального начального образования. Мастер усмехнулся:

   — Мне повезло оказаться магом.

   — Магов не продают в рабство?

   — Мало у кого хватит денег на такого раба. Кроме Гелиатской академии. Но и там я пришелся не ко двору. Способности некроманта — клеймо по обе стороны от Хребта, мой ученик. А там, где я родился, некромантов и вовсе казнят. Мне пришлось бежать.

   На солнечной, тихой, респектабельной улице двое некромантов смотрелись совершенно инородно, будто два чернильных пятна поверх легкой акварели. Мастер Айнир достал из кармана портсигар, вопросительно глянул на Хагала. Тот вздохнул.

   — Спасибо, мастер.

   — Невеста курить не разрешает? Подкаблучник ты, Хагал.

   — Я просто люблю её, мастер.

   — Долго ли та любовь продлится, мальчик? Она смертная, ты — маг. Даже если будешь делиться с ней силой, сколько она проживет? Двести, триста лет? А разлюбишь, так что? И бросить будет жалко, и тащить надоест…

   Хагал спокойно улыбнулся. К подобным разговорам было не привыкать.

   — Уж сколько любви будет, так вся наша.

   Проехал мимо самоход, прошла дама с пурпурной шелковинкой на поводке. Та щурила огромные радужные глаза, жалобно пищала, припадая на одну из шести лапок:

   — Пить, пить…

   Дама остановилась, строго сказала:

   — А чего ж ты в драку в парке полез? Терпи теперь, пока до дома не дойдем.

   Некроманты раскланялись с дамой, посторонились, пропуская её и забавного химерного питомца. Хагал подмигнул шелковинке, та гордо задрала курносый нос, запнулась о камень. Захромала вслед за дергающей поводок хозяйкой. Дама некромантов не удостоила взглядом. Привычное отношение к темным в подчеркнуто светлом районе. Здесь жили либо потомки светлых магов и природников, либо вассалы ордена Света. Впрочем, магистр хорошо поработал над репутацией ордена Тьмы после Последней войны: еще десять лет назад эта дама не осмелилась бы пройти рядом с тем, у кого на левом рукаве вышито черное солнце.

   — Забавная зверушка, — кивнул мастер Айнир. — Только болтливая очень. Я собак предпочитаю. Но ведь и магам разума надо чем-то себя занимать. Почему бы и не созданием шестиногих волосатых гусениц.

   Оба усмехнулись. Маги ордена Разума отличались удивительной эксцентричностью и явно заметным безумием даже на фоне коллег из других Орденов, тоже не обладавших простым нравом.

   — Музыка странная, — невпопад сказал Хагал. — Слышите?

   Он наклонился вперед, поставил ногу в высоком кожаном ботинке на бордюр.

   — Одна и та же мелодия повторяется. Круг за кругом.

   — У великой пианистки репетиция?

   — Мастер, — жалобно вздохнул Хагал и обернулся к собеседнику. — Мастер, что вы хотите, чтобы я сказал?

   — Подмастерье Хагал, я хочу, чтобы вы сами учились делать выводы.

   Хагал в задумчивости поскреб коротко стриженый затылок. Простоватое лицо его стало несколько рассеянным. Хагала сложно было назвать красивым или хотя бы привлекательным, но открытая улыбка и умные серые глаза вызывали чувство приязни у собеседников. Он был высок, широкоплеч, скуп в движениях и совершенно не соответствовал представлениям обывателей о магах. Традиционная для некромантов длинная одежда смотрелась на нем как с чужого плеча и абсолютно не шла ему, делая тело бесформенным. В отличие от мастера Айнира, носившего это одеяние с небрежной элегантностью, дополняя его национальными деталями, такими, как, например, тюрбан. Хагал как-то раз застал процесс наматывания этого тюрбана на голову. На него уходила шестиметровая полоса ткани. Не считая замотанной головы, мастер отличался от эуропейца и чертами лица. Он глядел на мир темными раскосыми лукавыми глазами, и кожа его была желтоватого цвета. Как и все маги, перешагнувшие столетний рубеж, он давно перестал стареть и вечно выглядел на зрелые сорок лет.

   — Хорошо, мастер, я постараюсь порассуждать, — покорно ответил Хагал. — Итак, третьего дня в магический отдел городской стражи поступил сигнал, что на улице имени великого поэта Робера Артуа произошел всплеск темной энергии… Дежурные дважды проверили улицу, ничего не обнаружили, прошлись по домам, и снова ничего…

   — Верно, — кивнул мастер. — Только без лишних подробностей, очень прошу.

   — Мать госпожи Анны Бейли в дом никого не пустила, сказала, что дочери нездоровится, однако не настолько, чтобы вызывать лекаря. На звонки по связывающему кристаллу ни мать, ни дочь не отвечают уже сутки. Но они дома, госпожа Эллен Бейли выходила дважды. Оба раза посетила рынок и кофейню.

   Музыка оборвалась, тоскливо и печально упал последний аккорд, послышался странный скрежет. Хагал дернулся.

   — Мне кажется, придется лезть без приглашения.

   Мастер Айнир в задумчивости потушил недокуренную сигарету о собственную ладонь.

   — Благо, мы не нечисть, и нам приглашение не нужно.

   — Попадет, — мрачно предрек Хагал. — Вам даже больше, чем мне.

   Мастер Айнир пожал плечами.

   — Даст Небо, магистр прикроет.

   Они вошли через заднюю дверь, запертую и даже заставленную какой-то рухлядью, c которой пришлось повозиться, чтобы расчистить путь. Переглянулись. Еще один знак, что тут что-то нечисто. Прошли крадучись по широкому коридору, пачкая грязью кремовый ковер. Музыка нарастала, накатывала волнами. В механической, однообразной игре послышалось некое чувство. Знаменитая пианистка Анна Бейли сидела за фортепиано в одном пеньюаре, боком к возникшим в дверях некромантам. Тонкие бледные пальцы взлетали над клавишами, лицо её без единой кровинки было спокойно и сосредоточенно. Анна Бейли была давно и бесповоротно мертва. Нельзя жить и спокойно играть на фортепиано, если у тебя нет половины черепа.

   — Она покончила с собой, — произнес кто-то за их спиной. — Дура.

   Эллен Бейли стояла, нацелив на незваных гостей изящный дамский пистолет.

   — Из-за несчастной любви. Рано утром я услышала выстрел, зашла к Энни в комнату… Она лежала у секретера, в одной руке пистолет, в другой письмо… Я сказала: «Энни, что ты натворила? Вставай!» И она встала… Она всегда была послушной девочкой.

   Послушная девочка, лишенная половины головы, наконец, перестала играть, повернулась в их сторону. Лицо её, красивое, благородное, еще не начало разлагаться.

   — Я думала, — сказала госпожа Бейли, — что куплю парик, и никто не заметит перемен. Но пришли вы… Убей их, Энн!

   Потом произошло несколько вещей одновременно: госпожа Эллен Бейли выстрелила, поднятый труп её дочери набросился на Хагала… Битвы в таких случаях коротки, но довольно разрушительны. Стоит подпустить труп поближе, может, даже дать укусить — у некромантов иммунитет к трупным ядам. Потом упокоить, прикрываясь упокоенным телом от пуль сумасшедших родственников.

   — Бездновы аристократы, — прохрипел Хагал, когда все закончилось. — Готовы идти на любой риск, лишь бы не опорочить род появлением в нем некроманта. Вот чем это заканчивается.

   — Я люблю свою работу, — ответил мастер Айнир, связывая руки необученной некромантке. Та плакала, не глядя в сторону дочери. — А такое недоверие к магам смерти, поверь, не самое страшное.

   Мартин дотронулся до шеи, чувствуя, как течет кровь, портя рубашку.

   — Все-таки прокусила.

   Мастер отогнул ворот рубашки, провел пальцем по ране. Мартин страдальчески поморщился.

   — Вам нужно в госпиталь, Хагал. Сейчас вызову вам лекарей для сопровождения, а сам подожду службу зачистки.

   — Не стоит, мастер, — хорохорясь, сказал Мартин. — Я себя прекрасно чувствую!

   И потерял сознание, как кисейная барышня. Стыд какой!

   Очнулся Мартин уже в госпитале. Лежал, бездумно разглядывая паутинку на потолке — её шевелил по-летнему теплый ветер.

   — Как вы себя чувствуете, подмастерье Хагал? — услышал он мягкий, бархатный, будто бы приглушенный голос и тут же попытался подскочить, приветствуя высокое орденское начальство.

   Магистр Рейнхальд сидел, по своему обыкновению сложив руки на коленях и выпрямившись. Стекали холодными струями на пол складки светло-серой мантии, мерцали драгоценные камни в глазницах изящной маски, старой почти как мир, ровесницы их общей страны. У магистра был мягкий голос, обходительные манеры, он умел добиваться своего исподволь… И был он клинком, завернутым в бархат. И сталь иногда проступала сквозь светскую любезность и дипломатичность почти побежденного перед почти победителями. Будто бы в магистре помещались два человека — один несгибаемый воин, жесткий и жестокий, другой — образованный, мудрый и все же изнеженный аристократ. Две стороны его характера, каждая по-своему, обеспечили ордену Тьмы если не победу в Последней войне, то по крайней мере возможность жить достойно…

   Но не время и не место было рассуждать об орденской политике и роли личности в истории. Тем более, что историческая личность терпеливо ждала ответа на поставленный вопрос.

   — Магистр, — прохрипел Мартин, ощупывая раненое плечо и шею. Рана, кажется, уже зажила.

   — Вы еще довольно молоды, подмастерье Хагал, — не меняя мягкости тона, сказал лорд Рейнхольд. — Трупный яд для вас еще представляет опасность.

   — О, — только и сказал Мартин.

   — Вы так стремитесь взобраться вверх по карьерной лестнице. Прошли путь от послушника до подмастерья всего за год, закончив только основные курсы. Это впечатляет.

   Мартин опустил глаза и покраснел.

   — Моя невеста, Маргарита, она, ну вы знаете... Вернее не она, а её отец против нашего брака. Пока я не стою крепко на ногах. Под этим он понимает как минимум звание мастера… А время идет. Он ищет для Риты женихов из своего круга… Вдруг Рита не выдержит напора и сдастся?

   Магистр склонил голову.

   — Я знаю ваши обстоятельства, подмастерье. И знаю отца вашей возлюбленной. Видный промышленник — он уже наступает себе на горло, позволяя вам общаться со своей единственной дочерью. Я несу за вас, как и за каждого темного на континенте, ответственность и не хочу, чтобы вы натворили глупостей, Мартин…

   Он все же вскочил.

   — Магистр! Вы тоже против?

   — Ложитесь, подмастерье! Ложитесь и слушайте!

   Конечно же Мартин послушался этого голоса, подкрепленного волной темной силы. Нельзя было не послушаться.

   — Вы очень вовремя оказались ранены, — в голосе послышалась усталость и насмешка. — Вы слышали, что в Доме Слез начали умирать пациенты?

   Мартин удивленно покачал головой. Дом Слез был общей вотчиной всех четырех магических Орденов: Тьмы, Света, Грозы и Разума. Когда-то он возник, чтобы лечить тех, кто был ранен во время Последней войны, потом переквалифицировался на лечение магических недугов вообще. Несмотря на совсем не веселое название, в Доме Слез смерть была очень редкой гостьей. Если уж здесь не могли вылечить, то хотя бы запирали болезнь, давая больному возможность жить долгие годы полноценно и безмятежно, иногда даже покидая стены больницы.

   — За последний год шесть смертей. Шесть! — сказал магистр и, встав с белого больничного стула, подошел к высокому и узкому окну.

   — Но что я могу, магистр?

   Он резко обернулся. Зашелестел серый шелк.

   — Вы, Хагал? Вы можете стать моими глазами и ушами. Я временно лишу вас магических сил и отправлю проходить лечение в Дом Слез.

   Перспектива лишиться магии пугала. Кто бы мог подумать, что сын бакалейщика с поздно раскрывшимся даром может так бояться лишиться силы, окутывавшей его, как кокон…

   — Магистр, я…

   — Вы не лишитесь сил по-настоящему, — прошипел он, и сияние драгоценных камней в глазницах стало почти ослепительным. — Но, поверьте, ни один маг не распознает у вас здоровые магические волокна. Я достаточно силен для этого.

   Хагал нервно улыбнулся. Он в этом не сомневался.

   — Мне можно… попрощаться с Ритой?

   — У вас будет неделя, — кивнул магистр. — Ложитесь и закройте глаза.

   Мартин послушно лег на спину, сложил руки на груди, закрыл глаза. И чуть не заорал, чувствуя, будто в его едва зажившую рану на шее воткнули прут, одновременно обжигающий, плавящий кожу и мясо, и холодный, как самая глубокая из бездн. Ему казалось, что эта пытка длилась века. А когда очнулся, то обнаружил, что за окном светло, а на месте магистра сидит, держа его за руку, его Жемчужинка, Маргарита.

   Прекрасные, теплые карие глаза Риты покраснели, лицо было бледным, и даже перышки на щегольской шляпке, казалось, поникли.

   — Рита, — сказал он виновато. Он всегда чувствовал себя рядом с ней слоном в посудной лавке. Но любить им друг друга это не мешало.

   Она улыбнулась сквозь выступившие слезы.

   — Меня повысят, может…

   — Ты ради этого под пули и под клыки? Глупый, глупый! — горячо произнесла она, стискивая его широкую ладонь тоненькими пальчиками. — Я лучше из дома сбегу!

   — Что ты, Жемчужинка? — почти испугался Мартин. — Куда? В орденское общежитие? Нет, нет, я приведу тебя в наш, отдельный дом, я коплю уже.

   Рита засмеялась.

   — Вы с папенькой так похожи, потому и не выносите друг друга! Два ретрограда. Как только папенька мне работать разрешил, всегда поражаюсь. Не ты ли поколдовал?

   Мартин засмеялся.

   — Уж точно не я! Я ведь все-таки темный маг, могу только убивать…

   — А еще что? — промурлыкала Рита, потерлась щекой о его руку.

   — Еще могу не убивать, — с улыбкой ответил он.

   Рита перевела разговор на обычные светские милые глупости. Прием в доме магистра Света, большую партию морского шелка из Гелиата — переливается на солнце, очень красиво! — и много про что еще говорили. Так много, что Мартин в какой-то момент обнаружил, что обещал сводить Риту в Оперу.Что ж, неделю ему магистр обещал.

   Вскоре пришла леди Морган, знаменитая целительница, тоже темная, как и большинство лекарей в госпитале. Нахмурилась, долго сверлила Мартина взглядом. Он поежился. Все же неприятно, когда кто-то просматривает тонкое тело, магические волокна, невидимую сеть вен, по которым течет сила… Хуже, чем недавно открытые Х-лучи, которыми просвечивают кости.

   — Милочка, — сказала леди Морган, обращаясь к Рите. В голосе её – скрежет металла, треск огня. — Выйдите на пару минут.

   Жемчужинка побледнела, испуганно перевела взгляд с Мартина на целительницу. Он улыбнулся ободряюще. Леди Морган бесцеремонно отбросила одеяло, положила руки на голый живот Мартина, закрыла глаза.

   — Что там? — с тревогой спросил Мартин.

   — Плохо, — пробормотала леди Морган, не открывая глаз. Лицо её, холодное, безвозрастное, резко осунулось. — Очень плохо, подмастерье Хагал.

***

В полупустом орденском общежитии Мартин занимал угловую комнату, маленькую, зато с двумя окнами. Деревянная кровать с рейками, к которым прежде крепился полог, стояла у окна, выходившего на восток. Рабочий стол — у окна, выходящего на юг. Между ними — книжный шкаф, прадедушкин неподъемный сундук в морском стиле с вырезанным на крышке тонущим кораблем. В волнах пряталось чудище с отколотым щупальцем, способным при желании выжать из корабельной древесины весь сок.

   У противоположной стены два кресла и новомодная штука меж ними — дитя магомеханического гения — музыкальная шкатулка, работающая на передачу и прием, так называемое радио. Занятная вещь, только громоздкая очень. Впрочем, говорят, в ближайшие лет двадцать она не только полегчает, но и уменьшится. И научится ловить и передавать не только звук, но и изображение. У двери вешалка, мусорное ведро, в углу кухонный стол с холодильным ящиком и плоским камнем, на котором, предварительно разогрев его, Мартин готовил еду. Рядом стояла единственная кастрюля, она же чайник и сковорода, миска, тарелка, кружка, из которой букетом торчали две ложки, вилка и нож с костяным черенком. Сюда, наверно, вполне можно было бы привести жену, как делали это некоторые другие подмастерья и даже младшие мастера. Если бы, конечно, это была не Маргарита Крайс, дочь миллиардера, владельца нескольких заводов, без пяти минут сенатора… Разве Маргарита смогла бы здесь жить? Нет, нет. Даже и подумать нельзя.

   Мартин скинул обувь, упал ничком на заправленную кровать, потом перевернулся на спину, закинул руки за голову. Ехать ни в какой Дом Слез, конечно, не было никакого желания. Он вообще не любил больницы. Да еще и перспектива притворяться больным совершенно не радовала. Не то, чтобы он был суеверен, но примерять на себя чужие болезни… Отчего бы магистру Рейнхальду не съездить самому, не поправить своё здоровье? Он же стар как мир, ладно чуть моложе мира, но ненамного. Уж за свою долгую жизнь вполне мог нахватать и отсроченных проклятий и прочих магических травм. Жаловаться, конечно, было глупо и постыдно, особенно после того, как магистр обещал негласно помочь с продвижением по службе и с кредитом на дом. Но это все тайно. Официально же все было не так радужно.

   Тело несчастной Анны Бейли уже предали огню, хотя еще не прошло и двух суток — в заключении магическо-судебной экспертизы было написано, что она тоже неинициированный темный, а потому её укус оказался неожиданно ядовит и опасен и принес тонкому телу подмастерья Хагала значительный урон. Её мать была признана невменяемой и направлена на лечение в тот самый Дом Слез, куда должен был ехать через четыре дня и сам Мартин.

   В его собственном скорбном листе стоял не подтвержденный пока диагноз о повреждении магических волокон второго уровня, несовместимом с высвобождением магии. Если в течение полугода ничего не изменится — а вторая степень намекала, что вряд ли это произойдет, — он просто перестанет быть магом. Страшно. Хуже только повреждение магических волокон первой степени — неотвратимая смерть в течение недолгого времени. Конечно, и без магии люди живут, но как? Даже у людей, сроду не изучивших ни одного заклинания, все же есть магические волокна. И магия, как кровь, циркулирует по телу. Она нужна хотя бы для того, чтобы взаимодействовать с магомеханическими артефактами — теми же радиокристаллами, самоходами, и прочим, и прочим оборудованием, которого становится все больше.

   Маргарита, узнав о том, что её жених может перестать быть магом, конечно, принялась его утешать, но в то же время чувствовалось, что она не против такого развития событий.

   — Ты сможешь пойти работать у отца, — робко заметила она. — Папенька даже обрадуется. Отдать дочь клерку ему будет легче, чем темному магу.

   Мартин только вздыхал и целовал тонкие пальчики Риты.

   Встретились они с Жемчужинкой случайно. Мартин закончил тогда второй курс семинарии, шел к родителям слегка навеселе — отмечали сданные экзамены с размахом. Да и тем, кто закончил год хотя бы на «хорошо», выдали наградные по золотому. А отличникам – по два золотых.

   Свой золотой, блестящий, новенький, он спрятал, в пирушку вложился остатками стипендии, а золотой нес матери.

   Шел короткой дорогой, через дворы, проверяя, в кармане ли нечаянное богатство. И не сразу заметил, что неосознанно подстраивается под шаги идущей впереди девушки. Залюбовался каштановыми кудрями, платьем гелиатского шелка, обрисовавшим ладную фигуру, тем, как цокают по каменной мостовой изящные полуботинки, скрывающие, без сомнения, прекраснейшие ножки. Шел и думал, что не про него эта красота, пусть он хоть мастером станет…

   Нападавшие выскочили из покосившихся ворот. Двое схватили незнакомку за руки и стали тащить во двор, а третий отобрал папку, которую она несла в руках, принялся затыкать ей рот. Девушка оказалась не робкого десятка, пиналась и кусалась. У нее был при себе стилет, успела даже кого-то поцарапать. Мартин крикнул: «А ну, прекратить!». Бросился вперед. Из темного двора выскочил четвёртый с ножом в руке, но Мартин оказался рядом почти одновременно.

   Девушка отряхнула платье, подобрала стилет и папку. И сказала:

   — Здорово!

   Раздался свист городского стражника, девушка предложила:

   — Побежали?

   И они побежали. В разные, увы, стороны.

   Имена друг друга узнали они потом, между прочим, благодаря магистру Рейнхальду. Он постоянно выводил молодых некромантов, вчерашних семинаристов, в свет. Весь светский прием Мартин простоял за спиной магистра, переминаясь с ноги на ногу и вздыхая. Пахло лавандой и свечами — богатеи избегали простонародных светильников, которые способны служить очень долго — днем вбирая солнечный свет, ночью его отдавая. Свечи казались им более изысканными. Ну да в каждом доме, как известно, свои тараканы. А потом появилась она — Маргарита. И он сразу ее узнал, конечно.

   Нет, не так… Она давно уже была на приеме, стояла, заслоненная от Мартина спиной жреца, одетого во все белое. Так жрецы одевались только в Айзакане. Одежда могла быть любого покроя, но всегда белая. Никаких узоров и вышивок, ничего. Эуропейские жрецы носили долгополые рясы, похожие на парадные мантии магов. Когда-то магия и вера шли рука об руку, Хозяин и Хозяйка не делили своих детей на способных к магии и неспособных. С тех пор много воды утекло.

   Мартин слушал, как девушка смеется, пока магистр не повернул к нему скрытое белой маской лицо. Сверкнули аметисты в уголках закрытых глаз.

   — Прогуляйтесь по залу, Хагал, заведите знакомства. Вы своей мрачной громадой за моей спиной мешаете интегрировать темных в общество.

   Мартин послушался. В ту пору он, рано повзрослевший внешне, был сущим ребенком — вырванным из своей среды и отправленным учиться. Науки поначалу давались ему нелегко, но упорство и трудолюбие давали свои плоды. Некроманты нужны были в большом количестве, и потому шестилетние курсы семинарии при ордене сократили до четырех лет, остались только магические дисциплины, занятия по грамматике и основы вычисления. Исключительно для того, чтобы молодые подмастерья не писали совсем уж безграмотных отчетов. А ведь когда-то семинаристы изучали и историю, и философию, и иностранные языки, и вычислительные науки, изучали движение звезд, многообразие живых существ.

   Новой поросли некромантов предстояло бы стать компанией неотесанных деревенщин, но лорд Рейнхальд боролся с этим, как мог. В том числе и таская семинаристов и подмастерьев по светским раутам и отправляя их в свободное от напряженной службы время то в театр, то в библиотеку. Они ворчали, но слушались.

   Мартин послонялся тогда по залу, украдкой достал из кармана записную книжку, записал произнесенное магистром новое слово, чтоб не забыть посмотреть в словаре его смысл, о котором он, впрочем, догадывался. А затем направился к так заинтересовавшей его девушке, все еще беседовавшей с айзаканским жрецом.

   — А разве это не багрийский царь сказал: «Этот год был сложен и плодотворен, и наступающий будет сложным. И плодотворным».

   Жрец рассмеялся.

   — Я достаточно близок ко двору, но никогда такого не слышал. Думаю, это выдумка.

   — Однако фраза хороша…

   — Вполне. И очень в характере покойного царя Исари, — улыбнулся жрец и странным жестом провел по зачесанным назад гладким ярко-рыжим волосам.

   — О, я видела чудесную постановку багрийской оперы, — оживленно продолжала девушка. — «Амиран и Лейла», прекраснейшая вещь, но ваш всемерно почитаемый царь показан там несколько неоднозначно… Но ария «А над любовью и цари не властны…" просто безупречна!

   — И над своей любовью, и чужой… — с непонятной улыбкой продолжил жрец. — Что ж, из песни слов не выкинешь… Говорят, либретто принадлежит перу, простите за каламбур, Небесного Всадника, а они не склонны лгать.

   — Так вы не отрицаете существование Небесных Всадников?

   — Как же я могу его отрицать? — удивленно развел руками жрец. — Разве вера в их существование не составляет сути учения, которое я несу своим прихожанам?

   — Но ведь наши жрецы не говорят том, что Хозяин и Хозяйка живут среди нас и вообще могут воплощаться в человекообразных телах. И никто не называет ни князей, ни царей ни потомками, ни воплощениями богов.

   — Человекообразных, — повторил жрец задумчиво. — Вы не находите, дитя мое Маргарита, что есть в этом слове некая лишняя тяжеловесность и наукообразность?

   — И ее примерно столько же, сколько и в слове «наукообразность», — не осталась девушка в долгу.

   Так Мартин узнал, как зовут прекрасную незнакомку.

   — И все же? При чем здесь человекообразность? Я разве называю их богами? Не в большей степени, чем магов. Ни в одном айзаканском языке такого слова нет.

   Девушка несколько смешалась под напором жреца.

   — Но ведь они не люди…

   — Разве? Что же их отличает от людей? Пара крыльев за спиной? Химерология не стоит на месте, и те же казгийские жрицы славились тем, что приживляли себе рога, когти, перья, змеиную кожу…

   — А что же до силы? Если они действительно существуют… Вы ведь возносите им молитвы, просите о защите.

   — Для жителя Айзакана существуют безусловно. Что же до силы… Если говорить языком крайне упрощенным, один Всадник — это примерно сотня магов. По двадцать пять из каждого ордена… Они-то не сказка?

   Жрец указал рукой на Мартина. Девушка тоже на него оглянулась — и узнала. Мартин поклонился.

   — Семинарист Хагал, к вашим услугам, из ордена Тьмы, — и чуть было все не испортил, спросив, как она себя чувствует после той истории.

   Жрец привычным жестом осенил его благословением.

   — Маргарита Крайс, журналист. Пишу статьи для «Хрустального копья». — Девушка подала ему руку жестом быстрым и решительным. И подразумевающим пожатие, а не поцелуй. Фамилия ее показалась Хагалу знакомой. Он энергично, хоть и несколько смущенно пожал протянутую ему руку. Девушка улыбнулась, спросила:

   — Вы хотите сломать мне пальцы?

   — Что вы! Нет! — возмутился он в ответ и выпустил, наконец, ее руку.

   Маргарита демонстративно потрясла ладошкой, продолжая лукаво улыбаться.

   — Я оставлю вас, дети мои, — сказал им жрец, и, легко коснувшись плеча Хагала, шепнул: — Берегитесь, юноша, она устроит вам форменный допрос. Но ради столь прекрасной девушки можно вытерпеть и не такие пытки, правда?

   И, подмигнув, растворился в толпе. Маргарита проводила его взглядом и покаянно вздохнула:

   — Ничего не поделаешь, профессия обязывает. Мне нужны интересные истории, скоро заканчивается мой испытательный срок в «Копье»… Ах, расскажите же мне о том, что некроманты думают об Айзаканской теории купола!

   Мартин пожал плечами. Жаль, что в мантии не было карманов, он бы сейчас сунул в них руки, а то болтаются, и деть их некуда.

   — О теории купола я знаю только то, что она существует… Мы сейчас ничего не изучаем, кроме классификации нежити и правил поведения при прорывах Бездны. Нет времени изучать всякие… теории.

   Хагал немного привирал. Пусть у них и не было времени получить серьезное образование, они ходили на факультативы. Факультатив по теории магии вела мастер Игла — очень строгая дама неопределенного возраста, с выбитым глазом и шрамом на пол-лица. Шрамы свои она свести не пыталась и носила с гордостью. Когда-то она была обычной девушкой из разоренной войной деревни, чтобы выжить, ей приходилось продавать свое тело. Она поздно, ближе к двадцати годам, обрела дар и прибилась к армии тогда еще не магистра, а лорда Рейнхальда. С тех пор она всегда ходила в глухом платье и перчатках и не терпела ничьих прикосновений. Говорят, она счастлива была, когда мавка выбила ей глаз на болотах близ Синекамья. Радовалась, что теперь на нее никто с вожделением не взглянет.

   Лорд Рейнхальд относился к ней со странной теплотой и пониманием и часто посещал читаемые ею лекции. Сидел, как всегда прямой и спокойный, незаметно и недвижно, и семинаристы легко забывали о нем. У мастера Иглы не забалуешь — чуть что, и с ее пальцев срывались ветвящиеся молнии, наказывавшие и правых, и виноватых, и просто под руку подвернувшихся.

   — Теория купола имеет право на жизнь, — наконец авторитетно произнес Мартин. — Ибо достаточно близка к теории луковицы…

   Маргарита приподняла брови.

   — Теории луковицы?

   — Так иногда называют теорию Граней…

   — О, расскажите поподробнее, — восхитилась Маргарита и достала блокнот.

   Хагал только теперь заметил, что она в брючном костюме — широкие штанины издалека вполне могли сойти за традиционную юбку. И карманы в них вместительные. Маргарита заметила его взгляд:

   — Да, да, я чудовищно нарушаю правила приличия, но мне так надоели эти напыщенные аристо! Рассказывайте же скорее, я так ужасно мало знаю о магических науках. Впрочем… — она задумалась. — О физических науках я знаю и того меньше. Все же магия так романтична!

   — А физика? — улыбнулся Хагал. Она лишь махнула рукой, предлагая продолжать. И жестом подозвала официанта, взяла с подноса два бокала шампанского.

   Мартин принялся излагать ей теорию Граней.

   — Граней на самом деле очень много, — произнес он и попробовал шампанское на вкус. Пузыри ему не нравились. — Но не всем они доступны. Теория луковицы, она гласит, что центром мира является наш, материальный, а все остальное — слои как у…

   — Луковицы. Я поняла, — кивнула Маргарита.

   — Да, — кивнул Мартин и, не давая сбить себя с толку, продолжил: — Мир похож на луковицу. Сердцевина — материальный мир, вокруг него слои. Нам, некромантам, доступны три из них. Условные названия: Первая грань, Вторая Грань и Ничто. На Первой Грани живет разнообразная нечисть, мелкая и не очень. Одни питаются плотью и кровью, другие — людскими страхами. Здесь же можно встретить Хранителей, хотя они предпочитают обитать на Второй Грани, среди душ умерших. Также на Первой Грани можно встретить нежить — деформированных магией людей, хотя нежить предпочитает материальный мир.

   — Хранителей? — переспросила Маргарита. — А разве они не сказка? Примерно как… Небесные Всадники?

   Она указала взглядом на того Айзаканского жреца, беседовавшего в это время с магистром Рейнхальдом.

   — Ничего не могу сказать о Небесных Всадниках, а вот Хранители — не легенда и не сказка. Они существуют. Никто не знает, откуда они появились.

   Маргарита ответила шепотом:

   — Я слышала, что это маги, над которыми во время войны проводили чудовищные опыты. На острове Брока. И в Эйлин-дане. Недаром теперь эти места закрыты от всех.

   — Остров закрыт от посторонних потому, что это одно большое кладбище некромантов. И там, конечно, неспокойно… Не всем мертвецам лежится в могилах. И только соленая вода их останавливает, — возразил Хагал. — А в замке Эйлин-дан, там теперь крупнейший разлом в Бездну.

   — Почему маги так редко позволяют сжигать свои тела? Ведь прах гарантированно никому не причинит вреда? А вслед за ними и обычные люди… И вот — пожалуйста, каждый год по весне по кладбищам бродят мертвецы.

   Мартин вздохнул.

   — Может быть, потому, — помедлив, объяснил он, — что тех, чьи тела сожгли, нет на Второй Грани? Там, среди отпечатков, слепков умерших людей?

   Увлеченные разговором, они и не заметили, что официальная часть вечера подошла к концу, начались танцы. В том углу, где они стояли, было довольно темно, темная одежда Хагала сливалась с обивкой стен. После короткой паузы он сказал:

   — Но это, конечно, ни о чем не говорит. Граней-то много. И эти слепки — они же безмозглые совсем. Мало похожи на человеческие души. Так, невнятные тени.

   Сам Мартин еще не бывал за пределами материального мира, подмастерьям и здесь хватало работы. Хранители хранят, конечно, но нежити и нечисти за годы войны и ошалелого и неуверенного безвременья, наступившего после подписания мирного договора, расплодилось огромное количество.

   — И где-нибудь есть Небесные Сады, — улыбаясь шепнула Маргарита. — И Хозяин с Хозяйкой рука об руку стоят во вратах, встречают своих уставших детей…

   Мартин снова пожал плечами.

   — Может и есть. Но нам, магам, эти места недоступны.

   — А вы были там, на гранях? — как можно небрежнее спросила его Маргарита.

   — Не приходилось, — не менее небрежно ответил Мартин. — Нам сейчас и в материальном мире хлопот довольно, только успевай поворачиваться.

   Они наконец сменили тему, поговорили о пустяках и пошли танцевать. Хагал не ударил в грязь лицом — спасибо факультативу по культуре и тому, что при свечах не очень-то светло. Он не ощущал на себе чужих взглядов, а потому не чувствовал мучительного и сковывающего стеснения. Подумать только, каким забавным пареньком был этот семинарист Хагал. Подмастерье Хагал не очень на него похож. Разве что в самой сути, стержне — в вере в то, что его служба человечеству хоть и сложна, но нужна, и в любви к Жемчужинке они похожи. Интересно, насколько сильно мастер Хагал будет отличаться от сегодняшнего подмастерья?

   А в той папке были эскизы платья. А Мартин одно время думал, что материалы к жутко скандальной статье...

***

Крики и звон разбитой посуды вывели Мартина из задумчивости.

   — Скотина, скотина, гадина! — кричал высокий женский голос. Мартин выскочил комнаты, едва успев натянуть в незашнурованные ботинки, и уже в коридоре успокоился — эта парочка была самой взрывной в их ордене. Впрочем, дому Тьмы принадлежало ровно пятьдесят процентов этой чудесной пары. Подмастерье Ланетта, в отличие от супруга, Генриха, была магом Разума. Как и все разумники, она отличалась особенными извивами логики. Говорят, с точки зрения обычного человека любой маг выглядит сумасшедшим, но маги разума пересекают так называемую «черту обыденности» с особенным шиком и очень быстро.

   Мартин подошел ближе к приоткрытой двери. Миниатюрная, как фея из сказок, Ланетта стояла ровно посередине комнаты и швыряла на пол фаянсовую миску. Каждое ее разбивание вдребезги сопровождалось выкрикнутым оскорблением. Затем Ланетта замирала, осколки миски на полу начинали дрожать и подбираться друг к другу и снова становились одним целым.

   Лица ее мужа, подмастерья Генриха, видно не было, он сидел к двери спиной. Генрих-младший, их двухлетний сын, сидел в своей постельке, засунув в рот ногу игрушечного оленя, и наблюдал за материнскими действиями.

   — Отлично, дорогая, молодец, — произнес глава семейства. — Теперь очищаем сознание, вдох, выдох… Раз-два-три… Меняем эмоцию. Гнев убираем, удивление!

   Ланетта зажмурилась, лицо ее стало спокойным и отрешенным. А потом она распахнула глаза и произнесла дрожащим голосом:

   — Как? Как это возможно?

   Миска выпала из ее рук. Ланетта замерла, наблюдая за тем, как осколки склеиваются. Подошла к столу, взяла графин, полный воды, глотнула прямо из горлышка, вытерла кухонным полотенцем пот со лба. А потом заметила Мартина, улыбнулась и помахала ему рукой.

   — Готовлюсь к экзамену на мастерство. Словесно-эмоциональное моделирование реальности сидит просто в печенках.

   — У тебя прекрасно все получается, дорогая, — сказал Генрих. — Уверен, в этот раз ты сделаешь все задания.

   — В этот раз! — обиженно фыркнула Ланетта. Она достала из ящика стола спички и портсигар и с видом оскорбленного достоинства уселась на подоконник курить. Ее профиль — аккуратная, коротко стриженая головка на фоне освещенного окна, изящные плечи, прикрытые полупрозрачной блузкой… Все это казалось картиной, вышедшей из-под кисти талантливого художника. Таковы они, маги разума — всегда производят эффект. И с этим эффектом работают, опираясь на вызванные у окружающих эмоции.

   Мартин зашел в комнату, заглянул в книгу, которую Генрих держал в руках.

   — Хозяин и Хозяйка, — восхитился он, скользя взглядом по длинным, бессмысленным сочетаниям букв, кое-где подчеркнутых красным карандашом. — Какая поразительная галиматья. Как ты не путаешь, где у этого верх, а где низ?

   Генрих довольно невежливо захлопнул перед его носом книгу. На обложке было вытиснено золотом: «Словесное моделирование материальной реальности. Том 3", внизу приписка, пером, наискосок: «только для специалистов».

   — Не советую заглядывать, Хагал, — заметил он. — Заработаешь головную боль. Здесь возможен только комплексный подход.

   — Генрих вполне мог бы стать магом разума, — заметила его жена. — Не самым сильным, но… кое-что он в этом смыслит.

   — Может, нет так уж и не правы гелиатские маги, — вслух подумал Мартин, опускаясь на диван, — что не делят себя на отдельные группы. И изучают все доступные разделы магии.

   — Молодцы, — согласилась Ланетта, — когда друг другом не закусывают.

   — Не существует системы без изъянов, — согласился Хагал. — Увы. Увы. Увы.

   — Да, не нашей корове мычать, — зевнул Генрих. — После семидесятилетней войны на уничтожение.

   — Есть будешь? — вспомнила о долге гостеприимства Ланетта, и легко соскочила с подоконника. Пепел, упавший с ее сигареты, превращался в бабочек и, сделав круг под потолком, вылетал в окно. Генрих-младший громко, но невнятно восхищался.

   Ланетта приподняла крышку с одной из кастрюлек, стоящих на столе, сморщила носик:

   — Я, конечно, знаю, что у темных желудок луженый, но… картошку с грибами будешь?

   — Смотря какими, — задумался Хагал. — Но жареную картошку я люблю…

   Подбородок Ланетты задрожал от едва сдерживаемого смеха.

   — Боюсь, ты не понял… Там пюре, с грибами, — сипло ответила она. — С простейшим.

   — Короче говоря, пюре наше зацвело, — перевел ее слова Генрих, складывая пальцы домиком и иронично выгибая брови. — Чем мы мелкого кормить будем?

   — Мелкого покормлю я.

   Дверь в комнату снова распахнулась. Несмотря на ясный весенний денек, Мартину показалось, что в комнате похолодало и потемнело, и вот-вот должен прогреметь гром. На пороге стояла мастер Игла. Тень очень неудачно падала на ее лицо, скрывая здоровую половину лица и высокий чистый лоб и подчеркивая шрамы и пустую, прикрытую сморщенным веком глазницу. Генрих-младший выронил своего оленя и радостно завопил:

   — Игла!

   Мартин вскочил с кровати, коротко поклонился:

   — Мастер…

   Она сухо кивнула.

   — Подмастерья Генрих, Ланетта, Мартин… Прошу простить за излишне эффектное появление: я только что из Бездны, магистр говорил с Хранителями, и те смогли отложить большой Ураган на десяток лет. Это победа, и важная, сейчас у нас нет сил, но через десяток лет мы восстановим численность, и Ураган пройдет без потерь.

   Ланетта вздохнула.

   — Грань Черного солнца для меня все еще закрыта, как и Долина Теней… Ах, как бы я хотела своими глазами…

   Мастер Игла, будто не слыша ее, прошла вглубь комнаты, аккуратно обошла все еще лежащую на полу миску и протянула руки к стоящему в кровати с высокими бортиками Генриху-младшему. Его белобрысые, торчащие на макушке волосы, казалось, сияли. Да и весь он сиял от счастья.

   — Не буду вам мешать, подмастерье Ланетта, готовиться к важному экзамену.

   — Игла, — улыбаясь во все свои двадцать зубов, сказал Генрих-младший и потянулся к изуродованной женщине, легко касаясь пальцами ее шрамов.

   — Тетя Игла, — улыбаясь, поправила она его. — Пошли гулять.

   Он вылез из кровати, и держа самого строгого и нелюдимого мастера Ордена Тьмы за палец, потащил ее к коврику у двери, к своим брошенным как попало ботиночкам.

   Генрих-младший был наверное, единственным человеком, чьи прикосновения мастер Игла терпела.

   Дверь за женщиной и ребенком захлопнулась. Мартин неловко сказал:

   — Ну, пошел я.

   — Стой, Мартин, как твое здоровье? — хлопнув себя по лбу, спросил Генрих. — Совсем с этими экзаменами двинулся, уж прости, Ланетта!

   Мартин повел плечами.

   — Не знаю. Что-то измеряют, изучают, в динамике и статике, дают делать какие-то упражнения. Я так понимаю, результаты неутешительные.

   Ланетта сочувственно погладила его по плечу.

   — То, что тебя отправляют в Дом Слез, еще ничего не значит. Я в свое время словила распад сознания, полгода в Доме просидела… Там хорошо. Лес, озеро, кормят вкусно. То, что из него не возвращаются, это полная ерунда. Страшилка.

   Мартин покладисто кивнул. Он знал это, как и знал то, что магистр сделал его болезнь неизлечимой, просто потому, что умершие, все как один, были безнадежно больны.

   — Я чего зашел, — как можно небрежнее и жизнерадостнее сказал он. — Мне бы пуговицу к рубашке пришить… Ланетта, вся надежда на тебя, мне сегодня к магистру вечером…

   — А что так? — спросил Генрих, подаваясь вперед с доброжелательным интересом.

   — Магистр хочет показать меня одному гелиатскому магу, надеется, что он сможет мне помочь.

   Генрих пренебрежительно махнул рукой:

   — Что гелиатские маги, что выпускники новомодной Виннетской Академии… Дилетанты.

   — Магистру виднее, — дипломатично ответил Мартин.

   — Гелиатцы слишком разбрасываются, пытаясь изучить все. Посмотри на их боевиков: не то светлые, не то стихийники, не то темные с налетом магии разума…

   — Наша система наверняка кажется им не менее странной, — хмыкнул Мартин.

   Генрих раздраженно махнул рукой.

   — Ты слишком много времени проводишь в обществе мастера Айнира, а он, как и все айзаканцы, не умеет говорить прямо. Любому понятно, что наши Ордена более других систем подходят для объединения магов по основным направлениям силы.

   Ланетта зевнула, прикрыв ладошкой рот.

   — Но всевозможных ведьм и шаманов мы не учитываем.

   — С чего бы? — тут же возмутился Генрих. — Пресловутые маги крови — явно слабые некроманты. Шаманы Ледяных островов — тяготеют к магии разума… Ведьмаки и ведьмы Словенны явные природники. Все можно разложить по классическим полочкам наших с вами магических домов. Нет нужды заново изобретать ложку.

   — Неси свою рубашку, Хагал, — громким шепотом сказала Ланетта, неистово подмигивая обоими глазами по очереди. — Эти разглагольствования затянутся надолго.

   Мартин принес рубашку, за это время Генрих успел сходить во двор за водой и сесть к столу.

   — Может, все же накинуть на пюре иллюзию? — задумчиво спросила Ланетта, держа кастрюлю на вытянутых руках.

   Генрих, плотно поджав губы, жестом сурового тирана простер руку к двери.

   — Нет, дорогая. Ты испортила пюре, позволила завестись в нем плесени… Теперь ты должна искупить свою вину и самостоятельно вынести эту гадость на помойку!

   — Деспот! — возмутилась Ланетта.

   Мартин хмыкнул.

   — Слышали анекдот про рассеянного мага разума? Который сливал остатки эликсиров в супницу и ставил в холодильный шкаф?

   — Нет, — ответил Генрих. — Рассказывай. Только без лишних подробностей. А то такое чувство, что ты читаешь протокол, а не шутишь.

   — Открыл он холодильный шкаф, а из супницы на него глядят глаза и щупальца высовываются… Это я к чему: мало ли что вывелось бы из вашей плесени?

   — Предатель, — прошипела Ланетта и покинула комнату, все так же неся кастрюлю на вытянутых руках.

   — А чем анекдот-то закончился? — спросил Генрих — Я так и не понял, где смеяться.

   Мартин покаянно развел руками, в которых были зажаты рубашка и иголка с ниткой.

   — А вот этого я не помню. Кажется, маг сказал: "Извините за беспокойство». И закрыл крышку холодильного ящика.

   Вернулась Ланетта, все такая же обиженная, но за рубашку взялась, залив злополучную кастрюлю водой.

   — Магия магией, иллюзии иллюзиями, — наставительно произнесла она, всовывая нитку в иголку. — А с простыми, материальными предметами ничто не сравнится!

***

Мартина пригласили в так называемую «ханьскую» гостиную. Мода на Айзакан, на вещи из-за хребта, никак не проходила. Здесь журчал небольшой водопад в углу у высокого окна, задернутого полупрозрачной шелковой тканью, держащейся на бамбуковых рейках. В водопаде вода была явно зациклена магами из дома Грозы, и из бассейна возвращалась на поросшую карликовыми соснами скалу. По выложенному самоцветными камнями дну сновали золотистые рыбки. Белые стены были украшены акварельными рисунками в простых рамках. Мартина заинтересовал один из них: серое небо, черное солнце, листья хороводом…

   В комнате было две двери. Через одну из них Мартин вошел из коридора, она была самой обычной, другая, полупрозрачная, из рисовой бумаги, раздвижная, вела в смежную комнату. Он подошел к ней и услышал обрывки разговора, возможно, не предназначавшегося для чужих ушей.

   — Иногда я смотрю в зеркало и не узнаю свое лицо. Оно кажется мне чужим и ненастоящим. Но дело не в годах, а в опыте, конечно, магистр.

   Голос был знакомым. Мягкий акцент, наверняка айзаканский, что-то еще, неуловимое, но когда-то ранее слышанное.

   — Как продвигаются ваши изыскания, господин Исари? — спросил магистр довольно холодно. Скрывая лицо за маской, не имея в распоряжении мимики, он умел очень многое показать голосом.

   — Мое мнение вы знаете: что наши, айзаканские отвергающие, что ваши, эуропейские ждущие, суть одинаково опасные секты. И это я говорю не только как представитель духовной власти…

   — В доме Слез… — начал магистр и сам себя прервал. — Мне кажется, подмастерье Хагал должен был уже прибыть.

   — Пойду взглянуть, магистр, с вашего позволения, — произнес третий голос, женский.

   — Благодарю, княгиня.

   — Ах, что вы, магистр, — ответила она, и Мартин услышал стук каблучков — Я уже почти пять лет как не княгиня. Мой удел — следовать за мужем, быть ему опорой…

   Мартин отпрянул, и сел на диван — мебель, к счастью была волне эуропейская. Створки двери разъехались в разные стороны, и Хагал не без любопытства заглянул во второе помещение. Вот там мебель была ханьская. Низкие столики, плоские подушки на полу. Магистр по своему обыкновению сидел не шевелясь и, кажется, даже не дыша. За его спиной блестело укрепленное на специальных стойках оружие. Лук, рядом с ним полный колчан стрел, очень длинный и узкий меч, несколько раскрытых вееров, под тонкой тканью которых были спрятаны острые лезвия.

   В дверях стояла женщина в кремовом деловом платье, очень скромном, но дорогом. Черные, как вороново крыло, волосы были уложены вокруг головы короной.

   — Вы, должно быть, так ожидаемый всеми подмастерье Хагал? — спросила она, и улыбнулась. — Приятно познакомиться.

   Простым и естественным жестом она протянула ему руку для поцелуя. Блеснуло кольцо с крупным изумрудом. Мартин поклонился, едва касаясь бархатной смуглой кожи губами. Женщина улыбнулась.

   — Меня можно звать Этери.

   — Очень красивое и необычное имя, — выдавил Хагал банальную любезность.

   — Не для моей родины, Багры, — ответила она. — Там каждая третья девушка — Этери.

   Мартин вошел во вторую комнату, увидел собеседника магистра. Высокий рыжий жрец в белом стоял, заложив руки за спину, и смотрел в окно. Он обернулся, улыбаясь приветливо и вежливо. Мартин оглянулся на магистра.

   — Господин Исари оказывает мне любезность, подмастерье Хагал, — спокойно произнес лорд Рейнхальд. — Он сведущ в магии крови и кое в чем превосходит магов разума. Он поможет вам запомнить все сведения о Доме Слез, которые имеются у меня в распоряжении. Возможно, что-то из этого вам пригодится. А также он сделает возможной постоянную слежку за вами. В случае опасности я буду рядом.

   Мартин кивнул. Айзаканский жрец подошел ближе, опустился на колени рядом с низким стеклянным столиком, ножками которому служило кованое дерево, усыпанное крупными цветами. Он взял со стола острый скальпель и круглую глиняную чашу. Не поморщившись, просто и скучно полоснул себя по запястью. Алая кровь текла в чашу толчками. Госпожа Этери, опустившаяся на подушки рядом с магистром, отвернулась и пробормотала:

   — Все еще не могу смотреть на это без содрогания.

   Жрец остановил кровь, добавил в чашу что-то похожее на вино из фарфорового чайничка. Ханьцы затейники, подумал Мартин отстраненно. Держат вино в чайниках. Потом жрец посыпал трав и пряностей, долго размешивал сомнительное зелье. Мартин нервно переступил с ноги на ногу. Жрец сказал, не оборачиваясь:

   — В ногах правды нет, подмастерье Хагал. Не стойте столбом.

   Мартин сел на подушки. Жрец протянул ему чашу, держа ее на раскрытой ладони.

   — Пейте, Хагал.

   Он подчинился. Смесь вина, крови и неизвестных пряностей оказалась невероятно вкусной. Когда чаша опустела, Мартин почувствовал, как на его виски опустились холодные пальцы.

   — Вкусно? — спросил жрец. В голосе его, мягком, с непривычным акцентом, была явственно слышна насмешка. — Да, кровь Небесного Всадника необыкновенно вкусна. Пить ее неразбавленной — вступить на путь, ведущий к безумию и зависимости. С вином и особыми травами — это чудесное снадобье на все случаи жизни. Сейчас я сделаю вашу память абсолютной. На время, конечно.

   Мартин услышал странный шорох и звон за своей спиной и не выдержал, обернулся: за спиной жреца сияли крылья, серебристые, невероятные крылья…

   — Так вы — Небесный всадник? — спросил он удивленно.

   Пальцы, лежащие на висках, больно надавили, повернули его голову вперед, заставляя смотреть прямо перед собой. Теперь Мартин видел легкий бамбуковый столик, и разложенные на нем бумаги.

   — Досье на триста двадцать пациентов дома, их родственников, лекарей и утешителей, садовников, прачек и поваров, жителей трех окрестных деревень… — сказал лорд Рейнхальд, сидевший все так же неподвижно.

   — Я все это должен запомнить? — пораженно протянул Мартин.

   — Вы запомните и даже не заметите этого. Начинайте, — ответил жрец.

   Мартин потянулся к ближайшей папке, раскрыл ее и погрузился в текст. Он ничего не видел, кроме отпечатывавшихся на сетчатке букв, мелькавших с удивительной быстротой и запоминавшихся с кристальной четкостью. И почти ничего не слышал, кроме, кажется, тиканья часов в кармане Небесного всадника. Иногда до него долетали обрывки разговора:

   — Акварель «Черное солнце» в соседней комнате? Да, эта картина кисти мастера Айнира. Эти комнаты обставил он, верно, — это говорит магистр.

   — Не желаете ли обставить пару комнат в багрийском стиле? У меня… то есть у Лали, княгини гатенской, прекрасная коллекция ковров и ваз. Я бы прислала… — Это жена жреца.

   — Нет, в таком, черно-белом цвете почти ничего нет. Мы, багрийцы, склонны к яркости. — Снова она.

   — Что же до магомеханических протезов гелиатского производства... — Это голос жреца. — То, конечно, исскуственное сердце царя Исари стало прорывом в алхимии и магомеханике… Нет, о глазных протезах речи пока не идет… Там что-то с преломлением света, не знаю подробностей… Разве эуропейские целители не… Печально, печально.

   — Магистр, ханьцы сочли бы вас средоточием всех превосходных качеств, данных человеку. Да вы и сами знаете, сколь безупречны…

   Чей-то смех, голоса сливаются в гул. Бессмысленный обрывок диалога:

   — Подумайте над моим предложением.

   — Я давно подумал. Я нужен на своем месте. И иного не хочу.

   — Важно другое, магистр. Нужно ли вам это место?..

   Снова гул, строчки скользят перед глазами, даты, судьбы… Большие и маленькие трагедии…

   — Почему вы мне помогаете, господин Исари?

   — А почему я вам не должен помогать?

ГЛАВА 2

— Бездна есть пустота бытия, — сказал Герайн, устало и привычно наблюдая за тем, как его слова опавшими листьями ложатся под ноги. — Пустота бытия. Которая является собранием всех возможных форм, где каждая в равной степени пуста и жаждет наполниться.

   Какой философ или маг написал эти строки? В какой книге Герайн прочел их и запомнил? Здесь, на грани между жизнью и смертью, где он застрял, не было ничего, кроме его слабого и затуманенного сознания. Не будь он магом из ордена Разума, давно бы уже растворился в липком сумраке, окружавшей его. Вокруг него была пустыня, и солнце, черное и холодное, вечно стояло в зените на сером небе.

   Его тело было здорово, он это чувствовал. Его кормили, поили, мыли… Кажется, даже водили гулять — он это понимал по тому, что какая-то сила мягко вела его вперед. Но ничто иное не достигало сознания.

   А вот тварь, которая его сюда затащила, сбежала. Вывернулась из своей нелепой, наспех собранной из обрывков людских кошмаров шкуры и была такова. Герайн оглянулся, сел на землю, подобрал иссохший лист. Его закуток бездны — самое бессмысленное из мест, где можно провести выпавшую ему на долю вечность.

   — Каждая возможная форма бессмысленна и жаждет стать реальной, — снова слова улетают куда-то.

   Да, жаждет. И единственный способ утолить эту жажду — выйти в реальный, материальный, тварный мир. И стать частью человеческого кошмара. Такого ужасного, что еще во сне человек захочет умереть. И напитавшись этим страхом, как первым материнским молоком, тварь выйдет в мир, и начнется ее нежизнь, за которую она будет бороться долго и яростно.

   Форму ей придаст та бессознательная часть человеческого разума, которая населяет любую тень страшными созданиями. И однажды эти создания выходят из тени. Иногда к своему создателю, иногда к кому-то другому…

   Есть и другие способы пробраться, в человеческий мир. И все это так или иначе связано с отрицательными эмоциями. Страх, гнев, отвращение — вот ключи для дверей, которыми пользуются эти твари. Оттого их так много на полях битв. Не считая, конечно, Поля Пепла. Оно девственно чисто. Будто ни один человек не испытал здесь ни горя, ни страха. Последний дар Проклятого миру, в котором для таких, как он, не было больше места. Он ведь тоже был своего рода тварью, порождением человеческой злобы.

   — Лучше бы вам не знать, что случится, когда комья земли падают на крышку вашего гроба. Лучше бы вам не знать, что случится, когда черное солнце встанет над головой, — пропел Герайн. Вот он узнал об этом. И что случилось? Ровным счетом ничего. И не случится, должно быть, уже никогда.

   Иногда он пытался воскресить свое прошлое, памятные моменты, чтобы окончательно не сойти с ума. Если это, конечно, еще возможно. Лет двадцать назад братья по ордену подарили бы ему удар милосердия — быструю и безболезненную смерть. Теперь это невозможно. Война закончилась, мир стал гуманнее. Где-то даже слишком… И магов, перегоревших, сошедших с ума, искалеченных, отправляют в Дом Слез, место, где невозможно умереть. И жить невозможно тоже.

   Здесь служат самые сострадательные целители и сиделки, здесь мягкие ковры и безопасные лестницы, чтобы постояльцы, находящиеся в состоянии помрачения сознания, как, например, сам Герайн, не нанесли себе случайно увечий.

   Когда-то он вез сюда, в Дом Слез своего друга, светлого мага, всю дорогу молившего его об одном. Об ударе милосердия или хотя бы о подушке на лицо… И, конечно, ничего не сделал, довез то, что осталось от друга после встречи с восемью созревшими гулями, в целости и сохранности…

   Навещал потом несколько раз. И видел, в каком Кайен отчаянии. Как ему душно здесь, среди ухоженных лужаек, тенистых аллей и ручных белок. В Доме Слез будто нечем дышать. Кайену отрастили и ноги, и руки, и глаза, но все это работало только тут, на территории Дома Слез. Он мог быть здоров в этом месте, уникальном и удивительном, построенном на месте магической аномалии, на поле Пепла. Где двадцать лет назад Проклятый, полководец некромантов, развеял свою чудовищную армию мертвых, почти полтора миллиона тел. Это была последняя битва в войне, которую принято было называть Последней.

   Магов ордена Тьмы осталось после вырванной великими жертвами и трудами победы очень мало. Мир медленно погружался в хаос — появлялись потусторонние феномены один за другим. Наглядный пример того, чем обернулась идея-фикс ордена Света об уничтожении некромантов, которых они считали порождениями темных магов, приходящими на их эманации. Некроманты, в свою очередь, обладавшие резким и неуступчивым нравом, легко ввязались в противостояние.

   С магическими феноменами, в просторечии нежитью и нечистью, разбираться пришлось всем четырем орденам. И природники, и разумники, и темные и светлые были вынуждены работать вместе, потому что в местах пролития крови и каждом темном углу росли и множились потусторонние существа, как грибы после дождя растущие на лучшем из удобрений — страхе, горе, ужасе и ненависти тысяч и тысяч людей.

   В таком месте и пропал Герайн. Старая школа, темных учеников которой убили во дворе, обзавелась шикарным, широким и незарастающим проломом в Бездну, в те места, откуда приходят всевозможные нечистики. В их отряде было два природника, светлый, два мага разума, и темный. Темного берегли, негласно. Даже светлый, стиснув зубы, соглашался с этим.

   И когда из пролома скользнуло в мир нечто, Герайн не раздумывая бросился наперерез мальчишке, полгода назад закончившему ускоренный курс при ордене Тьмы. Герайн успел только подумать, что этот парень ненамного старше Лучика, и его поглотила тьма. Он и сам уже кое-что умел из некромантского арсенала, тут хочешь не хочешь научишься, но ничего не успел применить. Тварь на ощупь была мягкой, как пудинг, и вязкой, как лужа нефти. Что ж, если он оказался в Доме Слез, значит, они выжили. Наверное. Все хватит вспоминать! Спаслись, не спаслись… Герайн об этом, скорее всего, так никогда и не узнает. Лучше подумать о чем-нибудь другом… О Лучике например, да. О Лучике.

   Герайн закрыл глаза, чтобы не видеть этой сидевшей в печенках пустыни, черного солнца и серого неба. Лючиано встал перед глазами, до последней веснушки на курносом носу и до последнего вихра на макушке. В пять лет он любил спрашивать:

   — Знаешь, как я тебя люблю?

   — Как? — отвечал Герайн.

   Лучик набирал воздух в грудь и сообщал:

   — Десять тысяч миллионов восемьдесят семь тысяч два!

   — Два чего? — спрашивал Герайн. Он тоже с удовольствием играл.

   — Яблока! — выкрикивал мальчишка и заливисто хохотал.

   Лучик, Лючиано, младший братишка, липучка-приставучка… Должно быть, уже закончил школу. Родной крови у них нет — фиктивный было брак беженки из Астурии и гражданина Веннетского княжества, оставшегося вдовцом с новорожденным сыном на руках, перерос если не в любовь, то в крепкую дружбу. Герайну тогда было девять. Он смотрел на тощего, бледного младенца, пившего козье молоко, которое он толком не переваривал. А потом Лучик улыбнулся. Ему улыбнулся, Герайну! И будто солнце вышло из-за туч.

   Когда Герайну было двенадцать, мама умерла, и ему пришлось оставить в прошлом мечты о Веннетском магическом университете. Из княжеской казны ему оплатили полугодичные курсы и отправили работать в «Оринду», крупнейший завод по изготовлению магических артефактов бытового назначения. Два года Герайн занимался тем, что наполнял кристаллы силой, а те позже становились деталями переговорных аппаратов, стиральных машин, токарных и слесарных станков, поездов и самоходов, скрываясь за деревянными и железными корпусами. Магу нельзя не колдовать — запертая сила разорвет его изнутри. «Оринда» и прочие подобные фирмы были спасениями для таких, как он — бежавших от войны между орденами и неспособных заплатить за учебу. Но это не было настоящей магией — лишь способом не умереть и не сойти с ума.

   По ночам, когда отец после основной работы уходил на подработки, Герайн сидел с Лючиано. Они до поздней ночи играли в театр теней, и однажды тени ожили, заскользили по стенам, складываясь в невообразимые картины, необычные и прекрасные. Лучик от восторга свалился с кровати и даже не обратил внимания на шишку аккурат посередине лба. И даже когда Герайн побежал на кухню за льдом, его иллюзии не рассеялись. Так Герайн понял, что имей он возможность всерьез учиться магии, быть ему магом Разума, кроить реальность силой своего воображения. В ту ночь снились ему битвы с какими-то существами в каком-то бесконечно изменяющемся и текучем мире. Под рукой у него сопел Лучик, обнявший его перед сном.

   Однажды отец стукнул Герайна по плечу и сказал:

   — Бросай работу в «Оринде», сын, и садись за учебники. Мне одобрили кредит на твое образование.

   Все жалованье Герайна и все деньги с отцовских подработок откладывались, как оказалось, на его учебу. Герайн к тому времени давно уже ни о чем не мечтал…

   Мир вокруг дрогнул и неуловимо изменился, и с серого неба полилась теплая вода. Должно быть, тело Герайна принимало душ. Он переступил с ноги на ногу, послушно опустил голову, отвечая на прикосновение. Вот она сила иллюзий, способная раскроить реальность. Герайн раскроил, на свою голову, и создал для себя этот мир. Обрекая себя на одиночество, ибо никто сюда проникнуть не сможет. Грустно. Обидно и грустно это.

***

Первые полгода, не получая писем от сводного брата, Лючиано не волновался — мало ли чем занят Герайн в своей далекой стране, только-только приходившей в себя после затянувшейся гражданской войны? Магам там есть чем заняться, и темным, и светлым, и погодникам, и магам разума, к которым Герайн и принадлежал.

   Самому Лючиано повезло меньше — он родился обычным человеком. Впрочем, о магической силе он не особо и мечтал, разве что в детстве, когда брат возвращался из Академии с белыми мышами в карманах и в вышитой серебром форменной мантии голубого цвета, показывал фокусы… Которых он, маг разума и иллюзий, знал огромное количество.

   А как закончил обучение, отказался от статуса беженца, которого с таким трудом добилась его мать, мачеха Лючиано, и вернулся назад, в Астурию. Вот уже семь лет он работал там, не забывая впрочем, писать письма и присылать посылки…

   Итак, первые полгода Лючиано не переживал или старался делать вид, что не переживал, чтобы не беспокоить отца, волнующегося за пасынка, как за родного. Но потом решил обратиться в Астурийское посольство. Он не особо надеялся, что ему помогут, по крайней мере, сразу, но сотрудница посольства, к которой он обратился, молодая девушка одних с ним лет, попросила присесть на диван и подождать.

   Лючиано послушался. Девушка говорила с кем-то по переговорному кристаллу, озадаченно хмуря брови. Лючиано пригляделся к подставке переговорного аппарата — стилизованную «О», логотип фирмы «Оринда», выпускающую магомеханические средства связи, знает каждый. На одном из заводов, выпускающих переговорные кристаллы, работал и Лючиано. Он резчик по дереву — делает эксклюзивные футляры для богачей. И Герайн мог бы работать с ним, а не возвращаться на родину, где он ничего хорошего не видел… Он мог бы не вступать ни в какие ордена, принадлежать самому себе и быть богатым и уважаемым человеком. А предпочел мокнуть под дождями среди руин, в которые превратилась его родина.

   — Прошу вас, — нарушила его размышления работница посольства. — Заместитель посла по делам, связанным с магическим обществом, ждет вас.

   Лючиано проводили дальше по коридору, он ловил собственный испуганный взгляд в развешанных по стенам зеркалах, в которых отражались магические светильники, горевшие ровным золотистым цветом.

   Дубовая дверь перед ним распахнулась, блеснула бронзовая табличка: «Мастер Кайен из дома Света, заместитель посла Астурии по делам, связанным с магическим обществом». Лючиано оглянулся — его сопровождающая исчезла, будто бы растворилась. Он, наконец, переступил порог, и дверь за ним захлопнулась сама по себе. Заместитель посла по связям с магическим обществом и сам являлся магом. Не молодым и не старым, не красивым и не безобразным — попросту никаким. Никаким было его лицо с глазами неопределенного цвета, коротко стрижеными волосами, несколько выпирающим вперед подбородком. И никаким было выражение лица — ни добродушным, ни злобным, ни холодным, ни любезным. И голос его тоже был лишен эмоций:

   — Садитесь, господин Висконти…

   Лючиано послушно опустился в глубокое кресло, стоявшее напротив огромного стола, занимавшего по меньшей мере четверть кабинета, бывшего примерно такого же размера, как крошечная квартира Лючиано.

   — Кем вы приходитесь мастеру Герайну из дома Разума?

   Что-то в этом вопросе заставило Лючиано насторожиться:

   — Что с ним? Он жив?

   Второй раз обманчиво спокойно прозвучал вопрос:

   — Кем вы приходитесь мастеру Герайну из дома Разума?

   — Он мой сводный брат, — выдохнул Лючиано.

   — Значит, кровного родства меж вами нет? — быстро спросил маг.

   Лючиано покачал головой.

   — Кровных родственников у него не осталось… — добавил маг вполголоса, будто размышляя вслух.

   — Насколько мне известно, нет, — ответил Лючиано.

   Его отец женился на беженке из Астурии скорее из чувства сострадания, чем из романтических соображений. К тому же ему тяжело было одному справляться с грудным ребенком, оставшимся без матери. Однако сострадание и благодарность, которые испытывали друг к другу пережившие одинаковое горе вдовец и вдова. Обремененные детьми, вскоре превратились в гораздо более сильное чувство, чем то, которое способна породить страсть. Они любили друг друга до того дня, когда мать Герайна, погруженная сыном в сладостный сон, не скончалась без боли и мучений. Отец, Лючиано был уверен, любил ее до сих пор, как и сам Лючиано, не помнящий родной матери…

   — В таком случае, помочь вы ему ничем не сможете, — вздохнул маг и протянул Лючиано какие-то бумаги.

   — Что это?

   — Завещание. «Я, маг Герайн из дома Разума»… далее магическая печать, которую невозможно подделать и по которой можно определить, был ли составитель в здравом уме, и по собственному ли желанию он его писал… «Завещаю все свое движимое и недвижимое имущество своему сводному брату Лючиано Висконти» Это ведь вы?

   — Мне не нужны никакие деньги! — выкрикнул Лючиано. — Мне нужен мой брат! Где он? Что с ним? Он жив?

   Маг внезапно отвел глаза. Впервые за весь разговор на его лице можно было разглядеть что-то похожее на эмоции.

   — Ваш брат – настоящий герой, господин Висконти. Он сделал все, что в его силах…

   — Где он? — повторил Лючиано. — Где он? Если мертв… то где его могила? Если жив… то что с ним?

   — Простите, господин Висконти… Ваш брат — не жив и не мертв. Тело его живо, но разум угас.

   Лючиано прикрыл глаза, чувствуя, что ему нечем дышать. Вспомнил, как в детстве допытывался у брата, чего же боятся маги. Они сидели у озера, в десяти минутах ходьбы от родительского дома, стрекотали кузнечики, нещадно жгло летнее солнце, и Герайн без своей форменной мантии казался самым обычным человеком. Казался бы, если бы не дразнил гадюку, бесстрашно подползшую к нему и терпевшую то, что молодой маг щелкает ее по носу.

   — Чего же боятся маги? — в который раз спросил Лючиано. — Вы не можете бояться высоты — вы умеете летать, темноты тоже, у вас есть магическое зрение… Так чего?

   Брат отпустил, наконец, гадюку, перевернулся на спину, долго смотрел на палящее солнце, потом ответил:

   — Мы, маги разума, боимся безумия. Мы лучше других знаем, что там, по ту сторону человеческого разума. Чего боятся другие? Не знаю. Стоит спросить их.

   Лючиано открыл глаза:

   — Как такое могло произойти, мастер Кайен?

   — В прежние времена, до войны и во время нее, братья по ордену подарили бы вашему брату удар милосердия. Теперь это запрещено. Магистры все четырех домов подписали указ о том, что теперь настали другие времена, что мы должны стать гуманнее, если хотим выжить. Не знаю, на благо ли это нам? Что ценного в такой жизни?

   — Я должен увидеть его, — резко бросил Лючиано, вставая. — Где он?

   — Он вас не узнает, господин Висконти!

   — Хватит того, что я его узнаю. Пожалуйста, мастер!

   — Мы с Герайном были добрыми друзьями, господин Висконти… Лючиано. И я не могу не исполнить его волю, простите. Он не желал, чтобы кто-либо видел его в таком стоянии, тем паче вы.

   — Я очень непослушный младший брат!

   — Он не желал, чтобы кто-то видел его таким, раз уж чистую смерть по новым законам он получить не может. Кроме служащих в Доме Слез, разумеется, но это неизбежно…

   — Дома Слез? Так называется место, куда вы его запихнули? Как туда попасть, и что это? Место, куда отправляют безнадежно больных?

   Маг совершенно неожиданно широко улыбнулся.

   — А это вам, господин Висконти, придется выяснять самому.

   Лючиано почувствовал, что сейчас он задохнется. Уже не от горя, а от негодования и злости.

   — Вы…

   — Я не мог нарушить слово, данное другу. Разве что случайно.

   — Это просто ни в какие рамки!

   — Маги не нарушают данного слова. Простите, — развел руками мастер Кайен.

   Лючиано вскочил, выбежал из кабинета, напоследок хлопнув дверью. Завещание, глупое завещание осталось там, на столе. Лючиано казалось, будто так и надо, так правильно. Что если он возьмет в руки бумагу, делающую его наследником Герайна, то это будет предательством.

   Лючиано вернулся домой пешком, оттягивая встречу с отцом. Шел, засунув руки в карманы брюк, шаркая ботинками, купленными на деньги Герайна, о каменную мостовую. Он думал о брате, никакие больше мысли у него в голове не помещались.

   Отец сидел в своем кресле, раскачивался, следил за кольцами дыма, которые он выпускал изо рта, покуривая трубку. Был бы тут Герайн, он бы превратил кольца дыма в невероятные картины, одним движением руки создавал бы и развеивал их, одну за другой, до тех пор, пока они не потерялись в мире, созданном из сизого табачного дыма. Но Герайна здесь не было. Может быть, его вовсе нигде нет теперь?

   — Па, — сказал Лючиано, и отец поднял голову. Из-под насупленных кустистых бровей взглянули молодые глаза. — Мне уехать надо. Я денег оставлю. Проживешь?

   Тот усмехнулся.

   — А что, помирать прикажешь, Лучик?

   — Ну, ты как скажешь, па! — возмутился Лючиано, проходя на кухню и снимая крышку с теплой еще кастрюли. — С чего тебе помирать, лосю здоровому?

   — Но-но, — стукнул отец по столу, — ты, конечно, мужик и кормилец, но о субординации будь добр не забывать! Куда собрался-то? Жениться?

   Можно было солгать, сказать, что по работе посылают, но Лючиано не привык лгать. По крайней мере, отцу.

   — Я еду в Астурию, па. За Герайном.

   Стало тихо, так тихо, что слышно было, как тикают часы на стене.

   — Он жив? Что с ним? — спросил отец. Голос его дрожал, и в том, как он произнес эти слова, Лючиано узнал и свои интонации. Точно так же всего несколько часов назад он пытался вызнать хоть что-то у мастера Кайена.

   — Я не знаю, — сказал он, возвращаясь из кухни в комнату. — Па, я сам ничего не знаю.

   — Если сможешь, — выдохнул тот, — верни моего старшего сына домой. Если нет — то это не твоя вина, слышишь, Лучик?

   Лючиано кивнул. Вечер прошел в молчании. И по радиокристаллу, как назло, передавали какую-то чушь.

   Удивительно легко оказалось выбить себе отпуск на три с половиной недели и оформить все документы для поездки в Астурию — они не принимали, но «семейные обстоятельства» в графе «цель поездки» сработали как надо. Лючиано подозревал, что и здесь не обошлось без мастера Кайена. Лючиано предстояло пересечь страну по диагонали на поезде — на это должна была уйти сикстета — два дня по эту сторону границы, четыре в пути до Нового Лестера, столицы. Там следовало получить разрешение от всех четырех орденов на посещение Дома Слез. И ехать дальше, до Трассены, до поля Пепла.

   О Доме Слез он узнал очень немногое, то, что можно было разузнать из открытых источников — лечебница основана магами-энтузиастами из всех четырех орденов сразу после окончания войны. Но сама идея такого места появилась гораздо раньше. Маги-основатели Дома Слез были бунтарями. Каждый из них пошел против своего ордена, предал идеалы своей стороны, не желая становиться предателем всего человечества. В то время, как маги Тьмы и их союзники, маги Разума, убивали и пытали магов Света и примкнувших к ним природников, а те отвечали им полной взаимностью, эти изгои принимали и лечили всех: и магов, и простых людей, пострадавших от произвола всесильных властителей стихий. На таких людях, должно быть, и держится еще бренный мир, переполненный несправедливостью до самого края. Такие люди и делают его, должно быть, прекрасным.

   Новый Лестер оказался огромным. Во время войны город, стоявший здесь, был очень сильно поврежден, и лишь в паре мест можно было найти более или менее неповрежденные дома и участки мостовых. И жизнь тут кипела.Ожидаемой разрухи видно не было.

   Он выразил восхищение кому-то из случайных собеседников в забегаловке во время завтрака и получил ответ. Разрушенных домов и мертвых улиц все еще полно в городе, но они закрыты иллюзиями и отвращающими знаками и обычным людям не видны. Горожане и сами иногда забывают о том, что теперь от Монетной до Липовой идти на восемь минут быстрее, чем раньше — а ведь между ними путь не сократишь, два переулка, в общей сложности пятьдесят домов, закрыты от чужих глаз. Там маги все еще ведут войну с разжиревшей нечистью.

   Рассказал и о том, что в любой час, дня ли, ночи, в дверь могут постучать отряды, состоящие из усталых мужчин и женщин в мантиях, и потребовать освободить помещение. И люди ворчат, но собирают вещи, и идут ночевать к друзьям. И возвращаются домой через неделю, через месяц, — как повезет. В кристально чистые комнаты — ни одной пылинки. И только тревожный, кисло-сладкий, гнилостный запах и другой, названия которому не подберешь, именуемый запахом Бездны, запахом Той Стороны, так долгой держащийся, напоминает о том, что здесь недавно окончилось еще одно сражение.

   И Лючиано понял, что сытое и красивое житье столицы – не более чем маска. И то, что астурианцы носят свои маски с удовольствием и гордостью. И благодарностью к магам. Они не забывают тех, кто поднимал страну из пепла и руин. Но и не забывают того, кто именно виноват в падении в руины. Астурийцы говорят — ложь многолика, а у истины нет лица. И еще говорят, что истина носит маску правды. И сами с удовольствием следуют этой пословице, делая правду истиной. Или изо всех сил приближая то время, когда это произойдет. Что, в общем, одно и то же. И когда-нибудь этот город, яркий, праздничный и беззаботный, действительно станет таким. И это будет магия людей, магия надежды.

   Лючиано ходил по инстанциям даже с некоторым удовольствием — с ним были неизменно вежливы. Пришлось посетить резиденции всех четырех орденов, дабы получить разрешение на посещение Дома Слез. Это оказалось не так уж легко. Маги берегли своих друзей и коллег, ставших невероятно уязвимыми.

   И вот, наконец, последняя резолюция была поставлена. Лючиано ознакомили с правилами поведения на территории Дома Слез, где среди всего прочего под страхом чуть ли не смертной казни и гарантированного тюремного заключения сроком до двух лет запрещалось наносить его обитателям любой урон, будь то материальный, физический и моральный, а также любые оскорбительные высказывания, взгляды, интонации и жесты.

   — Жестче, чем подготовка к приему у князя, — хмыкнул Лючиано.

   Молодой маг, следивший за тем, чтобы Лючиано не пропустил ни одной строчки и понял все верно, ответил:

   — Они там, как натянутые струны. Там совсем не так здорово, как можно подумать. Там дышать нечем. По крайней мере, магам. Это самое близкое к Той стороне место. И в то же время самое защищенное. От всего. И уйти оттуда невозможно. Одни тут же рассыплются прахом, другие просто умрут в течение недолгого времени.

   — Простите, — пробормотал Лючиано. Он совсем не хотел обижать этого мага. Видно было, что его эта тема беспокоит, что тема Дома Слез — больное место.

   Маг замолчал, переводя дух. И добавил совсем другим тоном, немного извиняющимся:

   — Я знаю. У меня сестра там. И прапрадед… Или прапрапрадед. Вечно путаю.

   — А у меня брат, — ответил Лючиано.

   Маг вытер лоб платком, проговорил, почти незаметно улыбнувшись:

   — Тогда ты поймешь, почему и от чего я их защищаю.

   Тем же вечером Лючиано купил билет на поезд до Трассены — ближайшего города рядом с Полем Пепла, на котором и располагался Дом Слез. Трястись в купе второго класса предстояло трое суток. Общительный Лючиано лишь надеялся, что ему попадутся интересные и разговорчивые попутчики. Молчания в дороге он не выносил. Лючиано как раз сложил вещи под полку и услышал два голоса в коридоре. Один, довольно высокий, но определенно мужской, раздраженно спросил:

   — Второй класс? Хагал, вы меня убиваете. Я ведь сам видел смету, там было сказано: первый класс, без попутчиков.

   Второй расстроенно пробасил:

   — Учитель! Ну, разменял я его, что я, лорд какой, первым классом путешествовать?

   — Вам прописан покой! А какой покой в четырехместном купе? На нижнем — будут дергать, проситься во время обеда посидеть, на верхнем — каждый раз спустись да подымись по шаткой лесенке.

   — Учитель, а вы как в страну прибыли?

   — Я? — удивился он. — Это здесь при чем? Через Багру, через Золотые ворота, естественно.

   — Первым классом?

   Обладатель высокого голоса раздраженно фыркнул.

   — Между двумя мешками ханьского риса… Нелегально. На помощь братьям-некромантам. Это здесь при чем?

   — Вот вам и стоит путешествовать первым классом. В виде компенсации.

   — Скажешь тоже. Ты мне зубы не заговаривай, дорогой ученик. Лучше скажи, что купил на разницу? Небось, цветы невесте своей.

   — Да не возьмись вы меня провожать, учитель, никто бы и не узнал о перепродаже билета!

   — Ох, и покаблучник ты, Хагал! — развеселился высокий голос.

   Бас покаянно ответил:

   — Я просто люблю ее. А она меня.

   Дверь в купе раскрылась, и возникший дверях невысокий и изящный ханец, не старый и не молодой, цепко окинул взглядом купе и сказал:

   — Ну, иди, герой любовных романов. Удачи тебе, ученик.

   Стоявший за ним молодой человек одних примерно с Лючиано лет спокойно ответил

   — Благодарю, учитель.

   И, кивнув Лючиано, опустился на вторую нижнюю полку. Ханец ушел, поезд тронулся, верхние полки в купе так и остались пустыми. Первым не выдержал Лючиано, представился, протягивая руку. Его попутчик ответил на рукопожатие:

   — Меня можно называть Хагал.

   — Я еду в Дом Слез, навестить брата, — поделился сокровенным Лючиано.

   — Интересное совпадение, — ответил Хагал. — Я еду туда же. Лечиться.

   — О, — сочувственно ответил Лючиано. — А что с вами случилось, если вас не задевает эта тема, конечно…

   Хагал пожал мощными плечами. Вообще, весь его вид говорил о силе. Пожалуй, Лючиано ему в этом проигрывал.

   — Да так, — неопределенно ответил он, рассматривая свои крупные руки. — Производственная, можно сказать, травма. У всех случается.

   Лючиано рассмеялся.

   — В моем случае производственная травма — заноза в пальце.

   — Так ведь и производства разные. Я вот как бы произвожу для мира покой и благолепие. И отсутствие мертвяков.

   — Очень полезное производство. Если бывает производство с приставкой «не».

   — Думаю, бывает, — серьезно сказал Хагал.

   Через полчаса они уже непринужденно болтали. Лючиано знал свою слабую сторону — рот у него не закрывался. С другой стороны, это можно было считать и положительным качеством, Лючиано умел располагать к себе. Когда он устроился учеником к резчику по дереву, именно это угнетало его больше всего — то, что во время работы не поговоришь. Но превращать кусок мертвого дерева в красивую вещь гораздо интереснее, чем продавать. Как ему, предлагал мастер.

   Вот Хагалу, по всей видимости, для душевного комфорта такое количество слов не требовалось Говорил он мало, но как-то значительно. Чувствовалось, что за скупыми фразами прячется работа ума. Даже если в этот момент Хагал травил анекдоты.

   — Едут в одном вагоне маги Света и маги Разума. Маги Света купили билеты на каждого, маги Разума один на десятерых…

   — Ушел муж на работу, а жена…

   — Пришла к некроманту смерть, он ей и говорит…

   Спать легли рано. Хагал вдруг вспомнил, что ему прописан покой, и через десять минут уже мирно спал. Лючиано выключил свет и долго смотрел в окно. Ни одного огонька. Только кое-где освещенные неровным светом луны руины. Он зевнул и подумал о том, что для таких вот случаев стоит изобрести радиокристалл, передачи с которого слышны только одному человеку. Когда кто-то рядом спит, а скучно невероятно…

   Лючиано тоже лег, убаюканный мерным движением. Снился ему Герайн, совсем юный, в своей форменной мантии. Он стоял на каком-то лугу и прижимал к груди охапку ярких осенних листьев.

***

Чужие слова лезли в голову, одно за другим. Стоило чуть-чуть расслабиться, и сознание Герайна уплывало. Покачиваясь на успокаивающих волнах Бездны. Перемещалось в другую плоскость, внутрь собственной черепной коробки, где он, Герайн, был лишь тенью. Распластанной на внутренней стороне черепа, а его мысли — юркими сколопендрами, каждая, наверно, метра два в длину. Они появлялись и исчезали в окнах пустых глазниц. А под ногами шуршали опавшие листья.

   Герайн тряхнул головой, растрепал волосы. Здесь нельзя расслабляться, нельзя! Иначе Бездна поглотит то, что от него осталось. Бездна без дна… Он станет пищей для твари, желающей воплощения. Он чувствует ее голодный взгляд. А может и не стоит сопротивляться? Разве быть ничем не лучше, чем быть запертым здесь кем-то… чем-то?

   — Мы скользим по жизни в облаке внимания, — опять чьи-то чужие, сухие, безжизненные мысли. — Внимание определяет то, что выделить из массы звуков, красок, мыслей, впечатлений, встречающихся нам на пути. Как? Путём сортировки по принципу: может быть — не может быть. Таким образом, в программу жизни включается механизм веры. Кто из нас не верит в смерть? А смерть верит ли в нас?

   Как, оказывается, Герайн был начитан… Он не помнил и половины всей этой философской галиматьи, которой кормил его теперь воспаленный мозг.

   — Всё дело в том, что мы, подобно детям, разбирая мир на отдельные пазлы, мним, что вот мы соединим все составляющие части, и получим желанное Единство. Но это ошибочное представление. Мало того, что есть влияние наблюдателя, открытое магами Разума уже давно…

   Да, да, это он помнит. Влияние наблюдателя… То, что мы называем реальностью, — это мягкая, податливая и пластичная субстанция. Подвластная любым изменениям и с готовностью подстраивающаяся под наши чаяния и убеждения. Герайн хмыкнул. А ему вот не подчиняется… Больше не подчиняется. Только сколопендры снуют по выбеленным костям черепа. Бедные сколопендры. Мозг съеден, им нечем питаться. Черные, жирные сколопендры. Пока они сыты.

   Герайн вспомнил свои мучился над учебниками. Он делал бесконечные задания, позволяющие расширять сознание, управлять собой и миром в мелочах. Тогда в мелочах… Поначалу каждое задание кажется бредом. «Представьте себя в форме овала, а затем поместите в треугольник». Что это, о чем? Но это единственный способ заставить свое сознание вылететь из тела, как пробку из бутылки. Герайн жаловался, не всерьёз конечно, отцу на задания для идиотов. Отец говорил:

   — Хорошенько поешь и ложись спать. Чтобы во всем разобраться, надо хорошо кушать и спать.

   Герайн слушался, ложился на нижнюю полку двухэтажной кровати — на семилетие Лучик отвоевал себе право спать наверху — и под воспаленными веками вновь и вновь овалы помещали себя в треугольники. А мир превращался в огромный музыкальный инструмент, где каждая малая частица — струна. Пальцы подрагивали от желания сыграть на этих струнах. Но когда Герайн просыпался, это ощущение уходило.

   Везет же светлым и темным, думал он, лениво пиная кожаный мяч в обществе Лучика. Им для совершения магии нужно раскачивать не разум, а эмоции. Магам Света вообще нет нужды слишком сильно приближаться к Бездне, а некроманты приходят сюда, следуя по дорогам предсмертного ужаса. Как твари, только наоборот…

   Но однажды он прорвался сквозь эти бессмысленные задания, поднял голову от учебника и поразился хрустальной хрупкости мира вокруг. Его логичности, гармоничности, тому, как одно действие рождает другое, тому как…

   — Как красиво… — шепнул он и поразился тому, как пошло и неуместно звучат эти слова сейчас. Ни на одном языке не было слов, способных объять, выразить это необъятное. Недаром маги говорят: «Объясняя — лишаем смысла». Каждый маг проходит путь открытия силы сам по себе. Следы идущих впереди так легко заносит песком. Одно спасает — знание, что этим путем уже ходили…

   Через неделю Герайн сдал вступительные экзамены. Разумеется, блестяще. Его сразу перевели на второй курс — оказалось, что весь первый год студенты именно этим и занимаются — пытаются увидеть мир во всем своем многообразии и красоте посредством магических практик. А если повезет — еще и найти свое место в нем. Тогда он своего места не увидел. Потом, позже, на четвертом курсе, когда скопленные отцом деньги начали таять, один из преподавателей предложил вступить в орден Разума. И Герайн согласился. Учебу ему оплатили, выдавали стипендию. И ждали, конечно ждали, ответного хода — возвращения на родину, в Астурию. Никто не делает благодеяний просто так.

   Да он и сам этого желал. Конечно, теперь перед ним открывались заманчивые перспективы — магов такого уровня вне орденов было мало. Он мог бы заниматься чем угодно: охраной, сотрудничеством с полицией, искусством, прикладной магией… Везде у него не было бы отбоя от заказчиков.

   Но Герайн вернулся домой. На свое место. И знал, что поступил правильно. Даже теперь.

   — Знаешь, как я тебя люблю? — спросил Лучик, семилетний мальчик, стоящий так близко к Герайну и так от далеко от него, на самом горизонте. Ноги его утопали в серебристой траве. Черная жирная тень колыхалась за спиной, иногда приподнимаясь.

   Герайн молчал, наблюдая потуги твари выглядеть человеком. Потом сказал:

   — Так же сильно, как я тебя, Лучик.

***

Лючиано проснулся от собственного храпа — он замерз под тонким казенным одеялом, заложило нос. Астурия гораздо севернее Винетты, здесь холоднее. Из форточки немилосердно дуло. Он повернулся на бок, пытаясь устроиться в такт движению поезда, скользнул взглядом по спящему Хагалу и подскочил, чуть не ударившись головой о верхнюю койку.

   В неверном свете луны уродливая тень, склонившаяся над Хагалом, казалась скорее нелепой, чем страшной. По крайней мере, до того момента, пока мозг Лючиано не проснулся. Тень повернула голову в сторону Лючиано, прошамкала так, что он едва понял:

   — Он убил Энни. Мою дочь. Мою послушную дочь. Мою хорошую девочку.

   Хагал, кажется, не дышал. Лючиано цветисто выругался. Вначале на виннетском, потом на астурийском. Герайн говорил, что ругательства могут отпугнуть нечисть и нежить. Что следует сменить эмоции — страх на злость. Лишиться привлекательного запаха жертвы. Шутил он или нет, пойди пойми.

   Потом Хагал одним движением сел и схватил нависшую над ним тень. Та захрипела, вырываясь. А глаза у Хагала светились в темноте...

   — Вырвались из-под надзора, миссис Бейли? — спросил он хриплым со сна голосом.

   — Ты убил мою Энни! — отвечала тень. — Убил! Убил!

   — Вольно же обвинять в своих ошибках всех вокруг, кроме себя, — ответил Хагал, щелкая пальцами свободной руки и зажигая висящий под потолком осветительный шар. Мертвенный, голубоватый свет залил крошечное помещение. Тень на поверку оказалась немолодой растрепанной женщиной. Вовсе не страшной. На всякий случай Лючиано еще раз заковыристо выругался. Отвел душу. Хагал, все так же держа женщину за шею, сел, поудобнее устраиваясь, попросил:

   — Лючиано, позовите проводника, пожалуйста. Пусть он приведет сюда этих горе-сопроводителей леди Бейли.

   Лючиано кивнул, нашарил сброшенные туфли, отворил дверь купе. Поезд резко дернулся и остановился.

   — Это еще что такое... — начал Хагал и осекся. Женщина, которую он все еще держал, вывернулась из хватки, по-видимому, укусив его за запястье, и бросилась к открытой купейной двери. Несмотря на то, что была она маленькой и сухонькой, сил ей вполне хватило на то, чтобы сбить Лючиано с ног и, перепрыгнув его, помчаться по коридору.

   Хагал вылетел из купе за ней, запнулся о растянувшегося на полу Лючиано, упал, ударился носом, коротко рыкнул и подскочил. Из остальных купе начали выглядывать пассажиры.

   — Это возмутительно! — кричал один из пассажиров. — Мы платим такие деньги!

   — Да они пьяны!

   — Высадить их, и дело с концом...

   Хагал достал из кармана мятых брюк эмблему некромантов — черное солнце, на серебряной цепочке.

   — Всем оставаться на местах, — хорошо поставленным командным голосом крикнул он. — Вы мешаете обезвреживанию мага - преступника.

   И под нос шепнул так, что услышал только стоящий рядом Лючиано:

   — Вот старая карга. Куснула от всей души...

   Наконец, объявились проводники, помогли разогнать пассажиров по купе. Лючиано сделал вид, что он в курсе всего происходящего и вообще наипервейший помощник Хагала. Некромант на него внимания не обращал.

   — Обыскать поезд, — сказал он. — Далеко она не уйдет.

   И его послушались. И проводники, и усатый вагонный стражник в кителе поверх халата и блестящей каске. Хагал хотел, кажется, сотворить какое-то заклинание, но вдруг зашипел, схватившись за плечо. Откуда-то вынырнули двое магов в зеленых мантиях, один из них бросился к нему.

   — Вам нельзя напрягаться, господин Хагал! То, что вы отвоевали право ехать в Дом без сопровождения, не значит, что...

   — Вы формально уже наш пациент, - второй маг положил руку на плечо некроманта, и, кажется, сумел ему помочь. Хагал перестал кривиться и морщиться. — Мы несем за вас ответственность.

   — Хороши ответственные лица, - огрызнулся Хагал скидывая руку с плеча. — Не ваша ли подопечная меня только что чуть не убила?

   Маги в зеленом смешались.

   — Помогайте теперь свою потеряшку искать.

   Они двинулись вперед по вагону, Лючиано за ними. Хагал искоса взглянул.

   — Все маги — сумасшедшие. И сумасшествие делает нас сильнее. Ненадолго, пока не убьют. Когда оно под контролем — все в порядке. Когда нет — получаются вот такие вот... как госпожа Бейли. Между прочим — троюродная племянница магистра ордена Света, лорда Элмириона. Ему в родне некроманты ни к чему. Брезгуют... Мы ведь почти что могильщики.

   Они шли из вагона в вагон. Впереди один маг в зеленом, потом Хагал, вооружённый кинжалом, клинок которого едва заметно светился. Потом Лючиано, трепетавший от восторга, что удалось нечаянно-негаданно поучаствовать в таком приключении. За ним испуганно озирающийся второй маг в зелёном.

   Хагал остановился, сделал знак замолчать. Из вагона, который находился впереди, слышался невнятный шум. Чей-то смех, звук, похожий, пробку выскочившую из бутылки игристого вина.

   — Впереди вагон-ресторан, — сообщил маг в зеленом, стоящий позади Лючиано.

   — Старушка празднует побег? — неловко пошутил маг, идущий первым.

   Шутка вышла несмешная, но Лючиано почувствовал, как невольно губы разъезжаются в ухмылке. И маги, все трое, тоже усмехались. Пока не услышали крик. Душераздирающий, и чем дальше, тем меньше похожий на человеческий.

   Всё помчались вперёд. Хагал остановился, ударил пяткой по ближайшей двери пустого купе, неведомым образом открыл. Схватив Лючиано за ворот рубашки, втолкнул его внутрь и сказал:

   — Сиди и не высовывайся. Не хватало еще притащить твоему брату твой труп. Ему и так несладко.

   В купе заглянул один из магов в зеленом, вежливо улыбнулся:

   — Вы поспите чуть-чуть...

   Лючиано почувствовал, как тяжелеют веки. Бросил взгляд, за окном понемногу светело. И тут сон сняло как рукой: госпожа Бейли, свесившись, вероятно, с крыши, смотрела и улыбалась. У нее были редкие, слишком крупные для человека зубы, глаза-щелочки и длинная жидкая косица.

   — Там, — проговорил Лючиано и вытянул вперед дрожащую руку.

   Хагал рванул к окну. Заскрипел и, кажется, треснул под тяжелой ногой некроманта откидной столик.

   Он не раздумывая разбил стекло, чуть было не застрял в окне, изодрал рубашку, но все же выбрался. Маги в зеленом топтались в коридоре, что-то кому-то объясняя. А Лючиано снова страшно хотелось спать. И он уснул, успев перед этим подумать, что это нечестно со стороны магов, вот так погружать его в сон. Ему снова приснился Герайн.

***

В виннетской академии магии готовили кого угодно, только не магов, пришел выводу Герайн, едва войдя в ряды послушников ордена Разума. Их обучали в семинарии, одной на два ордена, Тьмы и Разума, носившей романтичное название Дом Снов. Старинное здание на пересечении двух улиц: Звездной и Снов, давшей семинарии название. На первой же лекции им заявили, что таких, как они, ученых-академиков, легче убить, чем переучить. Но сейчас каждый одаренный на счету, и поэтомунаставники постараются.

   — Вот снобы, — восхитился тогда сосед Герайна по столу.

   Герайн был с ним, конечно, согласен, но... Он и сам чувствовал себя там кем угодно, но только не магом. Он стал бы мастером Разума, крепко стоящим на своих двоих, хорошо зарабатывающим и видящим в магии лишь инструмент. Может, так и лучше, но Герайну претил такой подход. Он чувствовал, что магия — это нечто гораздо более сложное, чем законы материальной стороны мира.

   На следующей лекции преподавателл обрадовал послушников тем, что его дисциплина теория магии — совершенно бессмысленна. Он сидел на краю стола и беззаботно болтал ногами:

   — Теория магии, как известно, является сборищем бессмысленных ответов на нерешаемые вопросы.

   И как тут учиться, скажите на милость?! Те, кто не выдерживал, уходили из послушников, в ремесленную магию молодых государств, возникших после развала Астурийской империи. Маги-ремесленники тоже были нужны как воздух. Особенно теперь, когда семимильными шагами начала развиваться механика. Когда заполнявшая кристаллы магия, стала топливом для причудливых машин. Теперь не было нужды становиться магом, понемногу отказываясь от человеческого в себе. Чтобы не сойти достаточно сливать излишки магии в кристаллы и получая за это неплохие деньги. Можно было жить, не беспокоясь ни о чем...Пока другие воюют за тебя.

    Ибо Бездна, Бездна не перестала существовать оттого, что кто-то не желал ее замечать.

   Герайн, как завороженный, слушал лекции про болезни разума, которым подвержены и маги, и обычные люди, много думал о том, насколько все связано. Так связано, что и не определишь, что именно стало толчком к тому или иному психическому расстройству — сбой в организме или пронизывающий весь мир ветер из Бездны?

   Герайн не мог оставаться в стороне. Не мог и не сражаться. Мать хотела для него долгой, спокойной, обеспеченной и счастливой жизни. Но он не видел смысла в таком полурастительном существовании. Ха! В полурастительном не видел, а в теперешнем, растительном? Тело отдельно, разум отдельно. Так себе веселье.

   Об этом лучше не думать. Не думать! Не думать. Не то сколопендры в черепе начинают двигаться слишком быстро, это неприятно.

   Однажды он почувствовал что именно переживают путники, забравшиеся на самую высокую вершину из тех, что могли себе представить. И сквозь трепет и невообразимый восторг, едва переведя дух, обнаружили, что там, за этой вершиной, еще одна. В два раза выше. В ту секунду захотелось шагнуть в пропасть, вниз, ощутить краткий полет, а за ним — ничего, полный покой.

   Он знал, что это одно из тех чувств, что приносят с собой ветра из Бездны, зеакомое и магам, и людям. Добрые чувства оттуда не приходили, а если и попадали под влияние Бездны, то совершенно преображались: любовь становилась похотью, вера — слепым фанатизмом, любое чувство приобретало порочную суть. Как тут определить — чудовища из Бездны его извратили, или они лишь разожгли тлеющие искры, чтобы приготовить обед из души и разума подвернувшегося им человека?

   А как бы было просто — добро внутри человека, а зло приходит извне. Как это было бы хорошо. Придумать, что Бездна не только злобна и голодна, а еще и обладает волей и разумом, расставляет силки. Но нет, Бездна не более разумна, чем какое-нибудь простейшее, вроде инфузории. Огромной инфузории, реагирующей на раздражители: свет, пищу, холод, жару. Беда в том, что пищей ей служат человеческие эмоции, что она все-таки неразумна и не умеет расставлять силки осознанно. Впрочем, ничего не мешает людям скармливать ей самих себя.

   Еще одна цитата выплыла на поверхность из памяти, сухими листьями царапая горло, и Герайн не стал ей противиться, сказал:

   — Мы глядим в Бездну — у нас кружится голова — мы готовы умереть. Тот, кто сделает последний шаг, — тот добьется желаемого. Желаемого Бездной.

   Он постоянно слышал этот пресловутый зов Бездны и, стиснув зубы, не отвечал на него. Черное солнце, как всегда в зените, морозило и обжигало одновременно. В желудке чувствовалась приятная сытость. Должно быть, там, в далеком мире материальных предметов его тело покормил с ложки какой-нибудь брат-утешитель.

   Герайн представлял себе жизнь своего тела, пустоглазого, послушного воле присматривающих за ним. Подумал о том, как жалко он выглядит... Но хотел ли он смерти? Небытия? Нет, не хотел. Он хотел бороться, если не победить, то хотя бы не проиграть. Хотел существовать хотя бы так, в собственных мыслях. Возможно, глупо и недальновидно обрекать себя на долгие мучения, но это лучше, чем вечная пустота. Пусть даже тогда некому будет страдать и раздумывать, и все это не будет иметь никакого смысла.

   Ха! Будто сейчас оно имеет какой-то смысл...

***

Выбравшись на крышу поезда, Мартин подумал, что зря в пылу погони сбросил куртку. Еще и плечо противно ноет. Леди Бейли никуда бежать не собиралась. Хихикала себе, свесив ноги и баюкая оторванную голову повара.

   Она обернулась к Мартину, странно постаревшая и пострашневшая, сообщила:

   — А Энни считает, что поезда живые.

   — Очень мило, — пробормотал Мартин, сплетая пальцами ловчую сеть. Заклинание не столько боевое, сколько бытовое, зато его сложно засечь.

   Леди Бейли засмеялась.

   — Ты это прекрати, мальчик. В бытовой магии я шелковинку съела и не одну.

   — Вы злодейка, леди Бейли, — ответил Мартин, бросая полусплетенную сеть. Она тут же расползлась, становясь тем, чем была — воздухом, росой, предутренним туманом… — Одно дело здоровым мужикам головы отрывать, а другое — есть беззащитных шелковинок.

   Леди Бейли по-девически кокетливо хихикнула, поправляя локон. Пальцы Мартина сжали висевшее на цепочке черное солнце. Остро заточенные лучи были неплохим оружием на случай, если придется сражаться с живыми. Магам запрещено носить оружие, способное убить человека. не оставляя при этом следа личной магии, по которой можно отследить убийцу. Да Мартин никогда и не планировал убивать, но его учитель считал, что глупо ходить среди людей безоружным.

   На его далекой родине, в Ханьской империи, в оружие обожали превращать любые предметы: веера, пояса, заколки для волос, каблуки туфель, украшения… И пользоваться этим не умел только ленивый. Искусством метания «лезвия, скрытого в руке» в данном случае, носимого на шее, Мартин более или менее овладел. И совсем недавно почти перестал об это лезвие чуть что резаться…

   Метать его можно было двумя способами. Один назывался мудрёно, второй — еще мудренее. И разница состояла в том, что в первом случае лезвие во время полета вращалось, а в случае применения второго способа - нет. Лишь бы рука не подвела.

   — Энни считает, что поезда живые, — повторила леди Бейли. — Что поезда — это железные драконы с большими горячими сердцами.

   — Энни, вероятно, маг, — ответил Мартин. — И видела магически заряженные кристаллы, которые двигают весь этот механизм.

   — А вот разума у них нет, — печально сказала леди Бейли. — И к лучшему. Зачем поезду разум.

   Раз-два-три… Мартин почувствовал, что готовую для броска руку кто-то удержал. Он обернулся, почти оступился, но был пойман за запястье. Рядом стоял лорд Рейнхальд Аметистовые слезы сияли в уголках закрытых глаз его маски.

   — Что вы… — голос охрип. — Что вы здесь делаете, магистр?

   Он отпустил руку Мартина, опустился на колени перед обезумевшей леди Бейли, отложил подальше окровавленную голову, которую она держала в руках. Очистил запачкавшиеся в крови белые перчатки одним коротким заклинанием.

   — Элен, — тихо сказал магистр. — Ты помнишь меня, девочка?

   Что-то мелькнуло в ее лице. Что-что почти нормальное.

   — Конечно, — сказала она, застенчиво улыбаясь. — Вы приходили ко мне сразу после войны, по настоянию дяди. Запечатали мою силу.

   — Помнишь, о чем мы с тобой говорили, Элен? — все также вкрадчиво продолжал магистр.

   Хагал переступил с ноги на ногу. На него не обращали внимания.

   — Помнишь, о чем мы говорили, Элен?

   — О вашем сыне, магистр…

   — Мне жаль, что Энни мертва, — сказал он, беря неудавшуюся некромантку за руку, вынуждая ее подняться. Леди Бейли подчинилась, лицо ее разгладилось, почти перестав быть уродливой маской.

   — Энни мертва? — спросила она удивленно. — Вы были на дне ее имянаречения, помните?

   Магистр привлек ее к себе, прижал к груди.

   — Все будет хорошо, Элен. Однажды ты встретишься с ней…

   — В доме на берегу моря? Там, где всегда осень?

   Голос магистра звучал глухо.

   — Да, Элен. Энни будет ждать тебя…

   Леди Бейли затрясло. Она заплакала, вцепилась пальцами в рукава робы магистра. С его головы соскользнул капюшон, длинные, густые, серебряные волосы рассыпались по плечам. Они тускло светились. Такое бывает с очень сильными магами — когда магия уже не умещается в бренном человеческом теле, ищет выхода. Плач леди Бейли сменился хихиканьем, от которого одновременно вздрогнули и Мартин, и лорд Рейнхальд.

   Она оттолкнула от себя магистра.

   — Старый дурак! Ты думал, мне нужно твое притворное милосердие?

   Она вывернулась. Легко, словно ничего не весила, спрыгнула с крыши вагона. Магистр бросился за ней. Мартин на мгновение помедлил. Голова повара неистово вращала глазами. Он упокоил то, что осталось от бедняги. С крыши вагона Мартин спрыгнул с меньшим изяществом, чем магистр, чья серая роба мелькала неподалеку.

   Он крепко держал беглянку за плечи.

   — Где ты всего этого нахваталась, ответь, во имя Хозяина и Хозяйки?

   Она рассмеялась.

   — Ты думаешь, что схоронил всех своих врагов, магистр? Есть те, кто не простит тебе ни мира, который ты строишь на костях, ни смерти тех, кого ты предал. Проклятый…

   — Проклятый принес себя в жертву, глупая женщина! Он был согласен с тем, что я делаю. Кто дал тебе знания? Это сектанты? Ждущие? Отвечай!

   Леди Бейли молчала. А потом заговорила без всяких ужимок и хихиканий.

   — Энни любила поезда. Говорила, что они живые. Она видела, как бежит по трубкам магия и оживляет поезд, да?

   — Я не знаю, — устало ответил магистр.

   — Вы похожи на механизм, лорд Рейнхальд. Вы так же бездушны. Что произойдет, когда в вас кончится заряд?

   — Вероятно, я упаду и умру на месте, — ответил он. — Но это произойдет не раньше, чем я перестану быть нужным своей стране.

   — Убейте меня, лорд Рейнхальд, прошу вас. Я все равно ничего не скажу.

   Он покачал головой.

   — Нет, Элен, нет. Ты будешь жить. Жизнь лучше смерти.

   — Любая?

   — Любая.

   — Мне говорили, вы убили Проклятого…

   — Нет, — ответил лорд Рейнхальд, и Элен Бейли обмякла в его руках. — Я его не убивал.

   Он обернулся, крикнул:

   — Хагал! Дело принимает скверный оборот. Я ухожу. Меня здесь не было вовсе. Преступницу поймали вы.

   Мартин коротко поклонился.

   — Мне надо спешить, — сказал магистр, возвращаясь к поезду.

   — Простите, — окликнул его Мартин, закинув тело леди на плечо. — Не могу понять, как вы здесь оказались, мой лорд?

   — Я пришел Бездной. И уйду так же.

   — Я думал, — начал было Мартин, стыдясь своего невежества, — что прохода для идти через Бездну, нужна специальная подготовка.

   — Я достаточно силен, чтобы не нуждаться в дополнительной стимуляции. Впрочем, — магистр поднял голову, глядя на вагон, к которому они подошли. — Переходить из одного состояния в другое достаточно удобно на скорости.

   Он отступил на пару шагов назад легко, по-кошачьи пружинисто, вспрыгнул на крышу вагона. Только шелковая роба взметнулась и легла аккуратными складками. Хагал заметил, что магистр все это время был босиком.

   — Господин Хагал! — бросились к нему целители в зеленых мантиях. Очень вовремя, плечо под тяжестью леди Бейли принялось ныть.

   Когда он обернулся, магистра видно уже не было.

ГЛАВА 3

Женщина шла по ухоженной дорожке, ведущей к главному корпусу Дома Слёз. День только начался, светило солнце, пели птицы, но хрупкая фигурка в потрепанной, местами грязной мантии, торопливо шагающая через огромный пустой парк, была словно полускрыта тенью. Следом за женщиной невысоко, чтобы только не примять травы, летел огромный, окованный железом сундук. И то, что было внутри него, желало выбраться наружу.

   Поднялась на крыльцо, рядом тяжело опустился сундук, смахнула тыльной стороной ладони пот со лба, поправила посеревшую повязку на левом глазу. Спросила:

   — Есть кто живой?

   За ее спиной засмеялись:

   — Здесь, в Доме Слёз? Лишь живые мертвецы. Одни из них честно лежат в земле и удобряют почву, другие — притворяются, что всё еще живы.

   Женщина сказала:

   — Мне всё равно. — Рукой указала на ящик. — Здесь лежит младенец. Не живой, но и не мертвый. Магистр приказал привезти его сюда.

   — И что с ним следует сделать? — спросили за ее спиной.

   Она устало развела руками.

   — Понятия не имею. Предполагается, что здесь лечебница. Вероятно, вы должны его лечить.

   — Лечить от смерти?

   — Мне все равно, вылечите вы его или нет, — сказала и ушла. Может быть, она бросила прощальный взгляд на оставленный сундук, а может, нет… А может, все было совсем по-другому

   Не было тогда главного корпуса с высоким крыльцом. Новых пациентов принимали во времянке у ворот, там, где теперь клумба в виде павлина с роскошным хвостом из цветов. И никто не смеялся за спиной женщины с сундуком, ведь Мертвеца, главного шутника Дома Слёз, тогда еще не существовало. И, может быть, у женщины тогда оба глаза были на месте.

   А вот сундук был точно. И младенец, не мертвый и не живой, был в нем тоже. Первые несколько лет лекари не знали, что с ним делать, потом после долгих попыток смогли довести его тело и разум до состояния более или менее взрослого человека. Он был невысок, не особенно приятен лицом, и с живым человеком его можно было спутать разве что в полной темноте, но зато он не бросался на людей, не нуждался в утолении голода ни плотью, ни кровью, ни магией. Имени у него не было, только прозвище — Мертвец.

   Иногда его навещала та одноглазая женщина, мастер Игла из магического ордена Тьмы. Поговаривали, что когда-то она была невероятно красива. И даже сейчас отголоски этой редкостной красоты угадывались в исполосованном шрамами лице. В ее чертах Мертвец видел отражение своих, как в пыльном и кривом зеркале. Мастер Игла приносила ему собственноручно приготовленные сладости. На каждом печенье Мертвец, благодаря своим обостренным чувствам, видел отпечатки ее рук, а на ее руках — остатки муки, имбиря и меда. И хотя вся человеческая пища была для него не слаще комка глины, это печенье он ел. Ел и давился под обиженным, злым и раздраженным взглядом своей гостьи.

   И в тот день она тоже пришла, как всегда, раздраженная и срывающая свое раздражение на нем. И, как всегда, Мертвец вскочил ей навстречу, роняя на пол гадальные карты — свое новое увлечение. Как всегда, мастер Игла сказала:

   — Магистр Рейнхальд приказал навестить тебя.

   И он, как всегда, ответил:

   — Я рад вас видеть, мастер. Право, не стоило утруждаться. — И не удержался от шпильки: — Я поблагодарю магистра за заботу в следующем письме.

   Она прошлась по комнате, оглядывая большое, полупустое помещение — нечто среднее между кабинетом и библиотекой. На стенах акварели — предпоследнее увлечение Мертвеца. Много шкафов с книгами, стол, стулья, узкий диван, пушистый ковер на полу. И никакой кровати. Мертвецу она была без надобности, а читать он предпочитал, растянувшись на ковре. Мастер Игла раздраженно спросила:

   — Твой брат-утешитель сказал, что ты подал документы в университет? Опять?

   — А что мне еще делать, мастер? — ответил Мертвец, с некрасивым удовольствием наблюдая, как она дернулась, услышав это обращение из его уст. — Стоять в углу и покрываться пылью?

   Мастер подошла к окну, оперлась руками в перчатках о низкий подоконник.

   — Здесь исполняют любые прихоти пациентов, это правда, — сквозь зубы ответила она. — Но большинство из них воевали, получили свои болезни не просто так, пострадали от…

   — А я разве не пострадал? — удивился Мертвец. — Если бы не война, я родился бы нормальным.

   Мастер не дала ему договорить, со всей силы ударила кулаком по подоконнику, так, что зазвенели стекла.

   — Если бы не война, тебя, отродье, и вовсе бы не существовало, — она сорвалась на крик, и в крике этом были слышны злые слезы.

   В дверь тут же постучали.

   — Войдите, — пригласил Мертвец.

   На пороге стоял брат-утешитель, приставленный к Мертвецу, и растерянно улыбался. Он был молод и ревностно относился к своим обязанностям, утешал и развлекал Мертвеца и двух других своих подопечных, как мог.

   — Мы не ругаемся, — уверил его Мертвец. — А если и так, я не сахарный, не растаю.

   Брат-утешитель продолжал топтаться на пороге.

   — Госпожа… мастер… — наконец промямлил он. — Можно вас на два слова?

   Мастер Игла повернулась к нему, произнесла ледяным тоном:

   — Что случилось?

   Брат-утешитель разыграл целую пантомиму: слишком заметно подмигнул, скосил глаза в сторону Мертвеца и шепнул:

   — Такие новости… не при нем. Я должен охранять его покой.

   — Я всегда говорила, — поджала губы мастер, — что ставить всех здесь живущих в одинаково привилегированное положение — несусветная глупость. Но у магистра слишком доброе сердце. Что случилось, говорите? Он не сахарный, не растает.

   Мертвец усмехнулся, услышав из ее уст собственное выражение. У брата-утешителя новость была готова сорваться с языка и легко сорвалась:

   — Около получаса назад… одного из пациентов, мастера Тристана из ордена Грозы… нашли мертвым…

   — Когда его видели в последний раз живым? — тут же спросила мастер, стремительно подходя, почти подбегая к брату-утешителю.

   — После завтрака…

   Мастер качнула головой.

   — Значит, у этого алиби, я уже была здесь. Хорошо.

   И ушла, даже не кивнув на прощание. К тому времени, как Мертвец пришел на берег озера, труп уже унесли. У мастера Тристана была хорошая смерть, очень хорошая. Его тело обнаружили на берегу озера, куда он каждый день ходил кормить уток. На скамейке под магической сливой, цветущей круглый год и никогда не приносящей плодов. Он улыбался, умирая, так сказал Мертвецу приятель из ордена Разума. Улыбался, будто обрел свободу. И никто в Доме Слез не плакал. Мастеру Тристану завидовали. Никто не плакал, кроме его ручного зверька, шелковинки, его верного компаньона. Он к следующему утру околел.

   Вечером Мастер Игла заглянула к Мертвецу. От нее пахло магией Тьмы и соприкосновением с Гранью мертвых, с долиной теней. Должно быть, она допрашивала труп.

   — Ради Хозяина и Хозяйки, — сказала она, снимая и надевая перчатку на руку. — Ни во что не вмешивайся.

   — Хорошо, — ответил Мертвец.

   Мастер Игла постояла какое-то время молча, глядя сквозь Мертвеца, потом добавила каким-то другим, незнакомым тоном:

   — Ешь печенье и ни о чем не беспокойся.

   — Хорошо, — повторил Мертвец.

   Игла покачала головой и вышла из комнаты. Мертвец слушал, как шелестит ее мантия и цокают подкованные каблуки армейских сапог. Он позвал брата-утешителя, отдал печенье ему. Зачем-то сказал:

   — Когда моему телу и сознанию было лет пять, я думал, что мастер Игла приходится мне матерью.

   — А теперь? — спросил брат-утешитель.

   А теперь Мертвец просто это знал. Он хранил в коробке из-под красок ее вещи: носовой платок, пуговицу и приготовленное для него печенье, отвратительное на вкус, но такое ароматное.

   В ту ночь весь Дом Слез спал крепче обычного. Спали под действием успокаивающих чар даже самые буйные пациенты, те из них, кто давно потерялся в лабиринтах своего разума. Спали и те, кто был в ясном сознании, но для кого жизнь в этом гнилом месте, лишенном естественного течения магии, была мучительна. Спали целители, удивительные люди, настоящие подвижники магической науки, которые действительно пытались облегчить жизнь обитателям Дома Слез. Еще бы забыть, что многие из них проводили бесчеловечные опыты во время не так давно закончившейся войны. Но не стоит о прошлом, в конце концов, благодаря тем временам они накопили знания, которые теперь позволяли если не спасать, то продлевать и делать сносной жизнь страдающих всевозможными магическими недугами. Одних калечили, других лечат…

   Дом Слез спал. Его обитатели забылись в нервном сне, пытаясь хоть на время вычеркнуть, отменить сегодняшнее событие — смерть своего собрата. Первую смерть на территории Дома со времени его основания. Им ведь обещали, что здесь, за кованым забором, среди цветочных аллей и высоких дубов, им не придется страдать вовсе или лишь в малых, терпимых дозах. Их обманули, лишили последней надежды. А ведь всего за месяц до этого целители и пациенты вместе праздновали победу, неожиданную и оттого драгоценную — исцеление мистера Кайена из ордена Света. Его привезли сюда несколько лет назад, лишенного ног, рук и зрения. Из Дома Слез он ушел на своих двоих, и взгляд его был остер, как прежде, а может, и еще острее. И рука его, как и прежде, была сильна, и магия его слушалась, а ведь целители считали, что приращенные конечности и новые глаза будут работать только здесь… И вот, пожалуйста, будто в противовес этому нежданному и необъяснимому чуду в Дом Слез пришла смерть.

   Наверное, это было нечестно со стороны чуда — дать надежду, а потом отобрать, но жизнь такова, где прибыло, там и убыло…

   Дом Слез спал, придя в себя после сегодняшних похорон, не спал только Мертвец. Он редко спал, это действие требовало от него недюжинной силы воли, качаться на волнах сна ему скорее не нравилось. К тому же он имел отвратительную привычку проходить в чужие сны и застревать в них надолго… Мертвецу это не нравилось. Бродить ночью по Дому одному было скучно, и Мертвец жег один осветительный шар за другим, повергая кастеляна в горестные подсчеты убытков.

   А еще он чувствовал, что все вокруг меняется. И ему это не нравилось.

***

Толпа, окружившая молельню, возбужденно галдела. Кто-то крикнул: «Мертвец», подбадривая его. Кто-то, наоборот, выкрикивал имя его противницы. Мертвец помахал приятелям рукой, покрепче уцепился за черепицу босыми пальцами ног. Копье, которое он держал в руках, двигалось будто само по себе, не давая нападавшей на него светлой леди ни секунды передышки. Впрочем, она в передышке и не нуждалась. Ее меч, Серебряная Рыбка, мелькал так же быстро, как и копье Мертвеца.

   — Что-то ты сегодня не в форме, Ладонна, — усмехнулся он, обнажая крупные, чуть желтоватые зубы. — Еще ни разу меня не проткнула. Весь день песьеглавцу под хвост.

   — Нет у меня хвоста! — тут же обижено пролаял Рик, химероидное существо на основе человека. Единственное в своем роде чудовище, как и они все, в общем-то, каждый по-своему. Один из многочисленных осколков последней войны. Мертвец шутовски ему поклонился.

   — Кто там разберет, Рик, где у тебя заканчивается шерсть, а где начинается хвост.

   Рик обиженно рыкнул, запустил в приятеля куриной костью, но не попал, хоть и отвлек немного.

   Поединок Мертвеца и Ладонны, леди из ордена Света, привлекла под стены храма почти всех обитателей Дома Слез, тех, кто, разумеется, не скорбен разумом. А нет, мастер Герайн, к примеру, тоже тут, хотя, конечно, его привел азартный брат-утешитель, который за ним присматривает. Герайна усадили на складной стул, вручил ему бумажку — на каждой стороне написано «переверни». Мастер Герайн старается, вертит листок. Ему бы, наверное, понравилась такая шутка: все маги разума с большим прибабахом. Разумники и природники прибабах этот растят и пестуют, темные и светлые пытаются изображать из себя нормальных людей... Но больше занимаются самообманом, конечно. Это его брат-утешитель издает поддерживающие выкрики, вытирая блестящую лысину платком. Даже некоторых неходячих принесли или прикатили на каталках братья и сестры-утешители. Светлые, конечно, болеют за Ладонну, свою леди, навеки застрявшую внутри магических доспехов. Еще один осколок недавно закончившейся войны.

   Пока Мертвец раздумывал, Ладонна исхитрилась и чуть было не перерубила его копье пополам. Он показал ей язык:

   — Ты что-то бледна сегодня, плохо спала, дорогая?

   — А ты что-то мертв сегодня! — огрызнулась Ладонна. Черепица заскрипела под ее коваными сапогами.

   Мертвец усмехнулся. Его такие шутки не задевали. Он учил и себя, и других шутить над своими невзгодами, во всем видеть что-то еще помимо повода для вечного траура. Да, он был нежитью, но нежитью разумной и в перспективе полезной. Маги заставляли его скрюченное, навечно младенческое, как казалось, тело расти. Развивали и его разум. Мертвец был низок, тощ, и глаза его смотрели, не мигая, светло-серые, почти белые. Он был уродлив и гордился этим. Быть уродом среди уродов — было его девизом.

   Ладонна выбила у него копье, он продул всухую. Ну и ладно. Пусть светлая порадуется. Мертвец, регулярно подслушивавший, о чем говорят целители и утешители, знал, что для леди придумали новую экзекуцию — ставший частью ее тела доспех будут спиливать. Это было все равно что вытаскивать черепаху из панциря. И черепаха ничего не имела против, несмотря на боль. Она очень хотела вернуться к нормальной жизни, к нормальному человеческому телу.

   Мертвец не знал, что такое нормальность. Его домом был Дом Слез, его миром — Бездна. Он знал, что люди считают нормой: две руки, две ноги, два глаза, рост между полутора и двумя метрами, никакой шерсти, кроме волос, бровей, ресниц… Никакой жажды крови, разумеется, когтей и клыков, нечленораздельной речи и прочего, прочего, прочего. В Доме Слез отсутствием этого могли похвастаться разве что братья и сестры целители и утешители. Среди пациентов ни одного такого не встретишь.

   Мертвец спрыгнул с шестиметровой высоты, мягко приземлившись на плоский, поросший мхом камень, обернулся, подбадривая Ладонну. Она тоже приготовились к прыжку. Не столь изящному, конечно, и очень громкому: доспехи гремели, кажется, даже когда она стояла неподвижно.

   — Остановитесь! — выкрикнул чей-то голос. Мертвец обернулся.

   О, конечно, отец Леннард, «Ленни», как его называли за глаза все знакомые Мертвецу от трех до трех сот лет включительно. А мастер Игла называла его "мой хороший". Когда думала, что никто не слышит.

   Он стремительно шагал по дороге, и полы серой рясы развевались в такт шагам. Ладонна все же не удержалась на ногах из-за тяжелых доспехов и села на траву. Он удостоил светлую леди только кивком, и все внимание сосредоточил на Мертвеце.

   — Вы не ушиблись? — кажется, он единственный обращался к Мертвецу на «вы».

   Мертвец осклабился.

   — Да меня с любой высоты ронять можно! Тем более здесь, в Доме Слез.

   Отец Леннард изменился в лице.

   — Не стоит... — сказал он, — ниоткуда падать, я верю вам на слово.

   За его спиной два брата-утешителя поднимали с земли Ладонну. Пластины доспеха скрипели, кажется, где то заели — Ладонна не могла никак разогнуться. Настроение ее испортилось, никакая победа тут помочь не могла. Отец Леннард даже не обернулся на ее ворчание о том, что невежливо стоять в двух шагах от мучающейся дамы и не помочь ей. От Мертвеца-то, якобы, она ничего иного не ожидала, но уж сердце-то жреца должно быть полно сострадания...

   Ладонна была неверующей, причем не верила она воинственно и даже агрессивно. И жрецов терпеть не могла. Особенно отца Леннарда, называла его сектантом, забивающим мозги прихожан всякой чушью. С отцом Энтони, представителем традиционной астурианской церкви Хозяина и Хозяйки, у нее был вооруженный нейтралитет. Как маг из ордена Света, она вынуждена была отдавать должное традиционным ценностям, защитницей которых являлась с точки зрения общественного мнения.

   — Вы придете на службу, Мертвец? — с надеждой спросил отец Леннард, глядя в глаза.

   — Приду, — ответил Мертвец, мысленно вздыхая.

   Службы в храме навевали на него тоску. К отцу Леннарду на проповеди приходили в основном дамы, скорее ради его прекрасных золотистый миндалевидных глаз. А Мертвец — из сострадания, так как никто не слушал, кроме него, этих проповедей и ни о чем беднягу не спрашивал. Он же с горем пополам сумел разобраться в том, что собой являет эта новомодная вера Ждущих, возникшая в период Последней войны, лет тридцать пять назад. Кто был ее провозвестником — непонятно, наверняка он сгинул давно.

   Ждущие считали, что у Хозяина и Хозяйки якобы было дитя, не имевшее собственного тела, но воплотившееся в человеке, маге, много страдавшем и страданием своим улучшающем мир, и пробуждающем в себе божественное начало. Откровенно говоря, тот еще бред — страдание ослабляет и озлобляет, а не возвышает. Или Мертвец не знает чего-то о людях...

   Из кустов этого нового верования виднелись айзаканские уши, торчащие последние десять лет просто отовсюду. С их верой в то, что небесный всадник Исари оградил кровью и магией свою страну, Багру, от всего возможного зла. Раньше, до постройки Золотого тоннеля через Рассветный хребет, каждая из частей континента варилась в собственном котле. Теперь эти замкнутые в себе системы превратились в сообщающиеся сосуды. Ну и всякое лезет теперь, спасибо княгине Этери, чью голову осенила эта замечательная идея. А также астурийским олигархам, виннетским дожам и прочим толстосумам, вложившимся в этот прожект.

   Шиповничек перехватила Мертвеца по дороге в столовую, возбужденно размахивая руками, выкрикнула:

   — Новеньких привезли!

   Мертвец остановился перед ней, засунув руки в карманы брюк, и радостно улыбался, как дурак, ждал, что она еще скажет. При виде Шиповничка на фоне сиреневых кустов у него каждый раз захватывало бы дух, нуждайся он в воздухе. Шиповничек была самой красивой девушкой в Доме, и самой, хм... человечной. Ни клешней, ни клыков, ни даже каких завалящих усиков на голове. Только манера крепко засыпать где угодно и спать неделями. С ее болезнью и было связано прозвище. Шиповничек так прозвали в честь принцессы из сказки, уснувшую на сто лет после того, как уколола палец о заколдованную темным магом колючку. В бодрствующем состоянии она всегда была полна неуемной энергии, компенсируя периоды продолжительного сна. Лучшего товарища по вылазкам и розыгрышам Мертвецу нельзя было и желать.

   — Оба темные. Старуха — совершенно сумасшедшая! Будут в изоляторе держать. Второй — молодой некромант, не красавец, но ничего, интересный. На завтрак пойдешь?

   Шиповничек зевнула, прикрыла рот ладошкой.

   — Спать хочешь? — участливо спросил Мертвец, беря ее под руку.

   Она мотнула головой, непослушные волосы тут же выбились из длинной косы-колоска, на которую сестра-утешительница Шиповничка наверняка потратила не меньше получаса.

   — Вот еще! До следующего приступа не меньше трех недель. И не мечтай от меня избавиться!

   Мертвец молча покачал головой. Дни без Шиповничка, когда она, побежденная болезнью, спала, он не любил. Они были полной противоположностью друг другу — ему требовалось приложить немалые усилия, чтобы уснуть, ей — чтобы проснутся. Шиповничек была очень хороша собой — длинные светлые волосы, молочно-белая кожа с легким румянцем, распахнутые навстречу миру голубые глаза. И Мертвец... да мертвец и есть — кости, обтянутые тонкой пергаментной кожей, живая иллюстрация к пляске смерти, макабрическому танцу, жанру поэтическому и изобразительному, созданному некромантами. Противоположности, говорят, притягиваются. Шиповничек и Мертвец тянулись друг к другу.

   Они пошли по тенистой дорожке, рука об руку, мимо скрытых среди деревьев небольших домиков, на пять-шесть комнат. За дверьми каждого — несколько драм, приведших их жильцов сюда. И немного спокойствия — от утешителей, хранителей хрупкого душевного равновесия.

   Нового пациента они встретили по дороге к столовой. Он был монументален, высок и широкоплеч, особенно на фоне своего спутника, судя по выговору — виннетца, чрезвычайно подвижного молодого человека. Высокий и массивный некромант в черном и его спутник в коричневом костюме напоминал Мертвецу иллюстрацию к сказке про медведя и бурундука. Виннетец носился вокруг, заглядывая, кажется, под каждый камень и в каждое окно, восторгаясь всему, что видел:

   — Хагал, вы видели этот фонтан?

   Некромант кивал, улыбаясь краем губ. Он остановился, поставил на землю саквояж и, поморщившись, растер левое плечо. От спутника некромант это движение не укрылось, хотя он как раз цокал, подзывая белку. Белка смотрела на виннетца с крайним неодобрением, людей без орехов она не любила.

   — Болит? — участливо спросил он. — Я понесу вещи?

   Мертвец подумал, что из этого парня вышел бы хороший утешитель — его не хочется убить на месте за назойливую заботу. И он забавный.

   Некромант ответил:

   — Я сам.

   Виннетец тут же перевел тему.

   — Жду не дождусь встречи с братом! Хагал, как вы думаете... он совсем меня не узнает?

   Некромант, взявший свой саквояж в руки, пошел по дорожке вперед. Он прошел мимо Мертвеца и Шиповничка, окинув их равнодушно-приветливым взглядом. Мертвец восхитился его выдержкой — обычно новички реагировали на его внешность нежити довольно нервно. Кажется, он только едва слышно шепнул: «Мертвец».

   — Добрый день, уважаемые! — расплылся в улыбке виннетец, снимая с головы плоскую соломенную шляпу с короткими полями и обнажая светлые кудри. — Мы правильно идем к столовой? Мой друг голоден.

   Некромант посмотрел на своего спутника с удивлением. Тот пожал плечами:

   — Вы не завтракали. А что вам твердил лекарь? Вам следует правильно питаться и отдыхать.

   Шиповничек радостно указала дорогу, они пропустили гостей вперед, а сами пошли следом. Некромант сказал несколько ядовито:

   — Благодарю за заботу. Вы не забыли, Висконти, что вы не мой брат-утешитель?

   Виннетец рассмеялся.

   — Простите великодушно, Хагал. Я, благодаря тому, что пристал к вам, как репей, попал на территорию Дома на несколько часов раньше... — Он понизил голос до шепота, но Мертвецу такие мелочи никогда не мешали подслушивать. — Откровенно говоря, когда я встречусь с Герайном... мне понадобится ваша поддержка, дружище. Стыдно в таком сознаваться, но я боюсь...

   Шиповничек ткнула Мертвеца в ребра.

   — О чем они шепчутся?

   — Виннетец приехал к мастеру Герайну.

   Шиповничек присвистнула.

   — Прежде его не навещали.

   — Не думаю, чтобы он хотел, чтоб его видели в таком состоянии.

   Девушка погрустнела.

   — Мама плачет, когда навещает меня. Хотя ей-то чего плакать. Я жива, способна отвечать ей, читать ее письма, шутить и обнимать.... Просто живу далеко от нее. Но разве я не съехала бы в иное место, став взрослой? Можно представить, что я переехала, и теперь просто страшная домоседка!

   Мертвецу нечего было сказать. Они дошли, наконец, до столовой, некромант поставил свой саквояж на крыльцо. В дверях виннетец остановился как вкопанный. Потом обернулся к некроманту, сиплым шепотом сказал:

   — Я его вижу, Хагал, — потом отвернулся и шепнул: — Его кормят с ложки.

   Некромант положил руку на его плечо.

   — Это все еще ваш брат.

   Они, наконец, вошли внутрь. Шиповничек скользнула вслед за ними, Мертвец переступил порог неохотно. Им замахали руками, предлагая присоединиться. Некромант опустился за пустой столик так, чтобы видеть, где сидит мастер Герайн со своим братом-утешителем.

   На каждом столе — классический астурийский завтрак. Свежайший хлеб, масло, бекон и омлет, варенье и джемы трех сортов, подслащенные настои всевозможных полезных трав... Мертвецу приносят воду, ничего иное ему не лезет. Пока он лениво цедит прозрачную жидкость почти без вкуса и запаха, Шиповничек делится новостями с соседями по столу. С псоглавцем Риком и его приятелем, крайне неуклюжим парнем по прозвищу Деревяшка. Периодически его тело предпринимало попытки стать деревянной статуей. Целители с этими попытками вполне плодотворно боролись. Сидел он за столом боком, повернувшись к Шиповничку слышащим ухом и постоянно переспрашивая.

   Виннетец, удостоверившись, что его приятеля некроманта накормят, направился к столу мастера Герайна. Маг послушно пережевывал попадающую в рот пищу, смотрел куда-то поверх лысой головы своего утешителя. Виннетец что-то коротко сказал, улыбаясь. Герайн повернул к нему голову. В столовой стало тихо, очень тихо — мастер никогда и ни на что не реагировал...

   Его утешитель напрягся, отложил вилку, готовый как защитить своего подопечного, так и порадоваться за него. В светлых, пустых глазах Герайна что-то мелькнуло, как отсвет молнии промеж туч. Мелькнуло и пропало. Утешитель кивнул Лючиано, предлагая сесть за стол.

   Он сел, взял брата за безвольно лежащую на столе руку, сказал на виннетском:

   — Чего больше всего боятся маги разума, Герайн?

   Мастер молчал. Потом шевельнул губами, и Мертвец прочитал по ним ответ:

   — Безумия.

   Завтрак продолжался. Чуда, еще одного исцеления не случилось. Все так же мастер Герайн продолжал жевать омлет, все так же пуст был его взгляд, все так же безвольно лежала его рука в руке брата. Пальцы его слегка подрагивали. Мертвец был уверен, что он ответил бы на прикосновение, если бы сумел совладать со своим телом.

***

Мертвец увлекся разговором с Риком и его приятелями и не обратил внимания на то, что Шиповничек ускользнула из столовой. Она шла напрямик, по газону, к домику, стоявшему неподалеку — там проводили свой досуг работники Дома Слез. Энтони был там, сидел за столиком у окна, склонив полуседую, коротко стриженую голову к книге, меланхолично пил остывший кофе, заедая его пончиком с повидлом. Пациенты старались сюда не заходить, давая работникам дома немного отдохнуть от бесконечного круговорота.

   На мгновение Шиповничек замерла в дверях, потупив взгляд и опустив плечи, потом, встряхнулась и, придав лицу нагловатое и пробивное выражение, прошла к столику Энтони. Отодвинула тяжелый, противно скрипящий железный стул, села, положив локти на стол.

   Энтони поднял на нее глаза. Светло-серые. Тоже какие-то седые. Когда она в него влюбилась? Совсем еще ребенком, года два или три назад, и сама поначалу посчитала это блажью. Кто из юных девиц не влюбляется в бывших военных? Пусть даже теперь облаченных в рясу жреца… Шиповничек не выдержала, улыбнулась. Энтони нахмурился.

   — Что вам, Койра?

   Он единственный звал Шиповничка ее официальным именем, записанным в документах.

   — Доброго утра вам, отец Энтони, — сказала она. — Снова на «вы»? А я, может, пришла… покаяться в своих грехах.

   Он раздраженно захлопнул книгу. Блеснула на черной сафьяновой обложке золотая молния, соединяющая небо и землю — символ храма Хозяина и Хозяйки.

   — Не мелите чепухи, Койра! Какие еще грехи?

   Шиповничек склонила голову набок, чувственно облизнула губы. Это целая наука: если быстро — будто змея воздух пробует, медленно — вульгарно, вывалить язык — еще хуже, будет похоже на Рика, псоглавца, когда ему жарко… В глазах Энтони что-то сверкнуло. Возможно, отблеск молнии с обложки молитвенника.

   — Что вы себе позволяете, — прошипел он.

   — Я вас люблю, — в который раз сказала Шиповничек. И в который раз он ее не услышал.

   — Мне шестьдесят лет. Я в три раза старше вас, Койра… Я жрец, и должен быть образцом… образцом…

   Шиповничек пересела на край стола. Энтони вцепился в свою Книгу, того и гляди останутся следы от ногтей на сафьяне.

   — Вы ведете себя развязно, — наконец с раздражением сказал он. — Я не намерен это терпеть.

   Он встал, задел стол локтем, зазвенела посуда, разлился кофе. Шиповничек подскочила, поскользнулась на гладком полу. В столовой — большом и гулком, лишенном всякого уюта помещении стало тихо. Энтони раздраженно оттирал промокший переплет.

   — Вы маленькая негодяйка, Койра, — сказал он.

   Шиповничек тряхнула длинными волосами и засмеялась.

   — Ну так исправьте меня…

   — Вы неисправимы.

   Он оглянулся, скользя глазами по толпе завтракавших целителей и утешителей.

   — В этом я тоже должен ей потакать? Может мне на ней… жениться? Или это слишком старомодно по нынешним временам, и хватит только…

   Он рубанул рукой воздух. Шиповничек чувствовала, как алеют, наливаются жаром щеки и уши. Наверняка сияют сквозь светлые волосы. «Разве я прошу того или другого?» — раздраженно подумала она.

   Ей просто хотелось, чтоб он знал. Целители молчали.

   — Или, быть может, мне, злодею, разбивателю девичьих сердец, стоит и вовсе уйти из Дома? Чтобы на мое место взяли еще одного сектанта?

   Шиповничек перестала улыбаться, тихо сказала:

   — Я приду на вашу проповедь.

   Жрец покачал головой.

   — Она не принесет вам спасения. Ходите к своему сектанту.

   Он развернулся на каблуках, демонстрируя военную выправку, хотел было хлопнуть дверью с большим стеклянным витражом, но потом передумал: сказалась привычка вести себя деликатно. Это пациентам здесь все разрешалось и прощалось.

   Шиповничек нахмурилась, несколько раз сжала и разжала кулаки, сказала, ни к кому не обращаясь:

   — Я все равно его люблю.

   И отошла от стола, позволяя уборщику вытереть потекли кофе со стола и пола. Темно-синяя ряса Энтони была хорошо видна на фоне зелени и бревенчатых домиков. Шиповничек поспешила за ним, таясь за кустами. Растения и животные льнули к ней, чувствуя магический дар. Не окажись она проклята еще в детстве, быть ей магом-природником, и не из слабых. И была бы не первым магом в семье — ее прадед, лорд Шамс, являлся нынче старейшим из известных магов Астурии. Какое-то время даже являлся магистром, но проиграл в битве за власть, был вынужден две сотни лет просидеть в родовом особняке, зализывая раны, потом перебрался сюда, в Дом Слез. Старший брат Шиповничка был секретарем нынешнего магистра ордена Грозы, возможно, того самого, что подсидел деда. Здесь хорошо работала только целительская магия, и получить в полной мере образование у Шиповничка не вышло. Она, впрочем, и не переживала — помогать садовнику отсутствие образования отнюдь не мешало.

   У розария она наткнулась на мастера Герайна, которого все так же держал за руку приехавший родственник. Это был жест ребенка, хватающегося за взрослого, как за соломинку… Но в этот раз спасения не будет. Он рассказывал что-то, заглядывая в пустые глаза, мастер Герайн стоял прямо.

   — Вырезаю узоры на шкатулках для кристаллов Оринды… — донеслось до Шиповничка. — А магам, между прочим, жалованье на пятнадцать процентов подняли… А ты знаешь, меня обещали в мастера произвести, если я тебя верну на работу.

   Он усмехнулся.

   — Так и сказали — нам требуются маги, кристаллы пользуются спросом, но заряжать их можно только напрямую… тот, кто знаком с магами, должен помочь родному предприятию. Патриотичней надо быть.

   Мастер Герайн мягко высвободил руку и отвернулся.

   — Простите, — расстроено улыбаясь, сказал брат-утешитель мастера. — Он устал. И вы отдохните — в деревне очень хорошая гостиница со скидкой для родственников пациентов Дома. Отдохните тоже, посетите Трассену — это всего в часе езды отсюда. Там красиво в это время года.

   — Он не реагирует на меня… — ответил устало посетитель, почесал в затылке, сдвигая шляпу-котелок на глаза.

   Брат-утешитель покачал головой.

   — Отчего же… на моей памяти он ни от кого не отворачивался.

   Шиповничку стало стыдно подслушивать, и она, никем не замеченная, прошла мимо, ловя взглядом знакомый силуэт в темно-синем. Энтони направлялся к дому деда.

   Лорд Шамс, по прозвищу Старый пень, жил в отдельном особняке. В местах скопления народа не появлялся, у него был собственный штат прислуги, повар, горничная, секретарь. Все они, как и братья-утешители, жили в Доме Слез. Это уже само по себе являлось платой за услуги, платой временем — живущие здесь не старели, время для них замирало, продолжая свой бег только за воротами. Не просто так эмблемой дома являлись песочные часы — их всегда можно перевернуть.

   Решетки на окнах дедушкиного особняка представляли собой стилизованный герб ордена Грозы — древо мира, корни которого переплелись с короной. Ствол его — материальный мир, ветви и корни — то, что лежит за пределами восприятия. В ордене Грозы их называют ветвями, в ордене света — гранями, некроманты называют слоями или гранями, разумники — нитями или струнами… Но суть всего этого одна, хотя разным орденам доступны разные места в безграничной Бездне, окружающей тварный мир.

   Энтони уже вошел в дом, Шиповничек вскарабкалась на абрикосовое дерево, ветви которого услужливо тянулись к окнам дедушкиного кабинета, открытым по теплому времени года. Жрец сидел спиной к окну, раздраженно постукивал по столешнице мореного дуба, дед равнодушно листал справочник. Наконец сказал, поглаживая густую бороду:

   — Повлиять на нее? Все равно, что на силу природы…

   Энтони усмехнулся:

   — Влиять на силы природы ваша прямая обязанность, разве нет?

   — Влиять? Упаси Хозяин! Природа — не свет и не тьма, и даже не разум. С силами природы можно только договариваться.

   — Ну так договоритесь… Или я уйду.

   Дед усмехнулся, покачал головой.

   — Вы ведь понимаете, что я этого сделать не могу… По крайней мере, пока наш эксперимент не увенчается успехом.

   Энтони шумно сглотнул. Он сидел перед дедом, как кролик перед удавом.

   — Не считаю нужным доводить эксперимент до конца — то, каков он сейчас — это честная сделка… Они знают, на что идут. Две смерти за одно исцеление — великая, но оправданная плата. То, что предлагаете вы — бесчестье.

   Дед покачал головой.

   — Я не могу надеяться на слепой жребий. К тому же сегодня в дом прибыло прекрасное, молодое, сильное тело — отличное вместилище для…

   Если бы Шиповничек стояла на земле, она бы подумала, что земля вот-вот уйдет из-под ног, но она висела на ветке, держась за нее руками и ногами, и не могла даже зажать себе рот, чтобы не ахнуть потрясенно.

   «Две смерти за одно исцеление», — пронеслось у нее в голове. Нет, об этом лучше подумать потом, тряхнула головой Шиповничек и обратилась в слух.

   — Разве для него ты не хочешь того же? — спросил дед, грозно сводя кустистые седые брови. Только глаза его, очень молодые, неуместные на покрытом морщинами лице, выражали пренебрежение и насмешку. — Не потому ли ты медлишь, не говоря ему ничего? Он ведь достаточно бесстрашен, чтобы очертя голову стать жертвой во имя чужого исцеления. Но ты ведь хочешь, чтобы он жил. Он, а не какой-нибудь незнакомый тебе маг… Разве вы с Иглой не приготовили заботливо для любимого сына другое тело? Молодое, красивое тело юного, трепетного жреца? Он ведь кажется ровесник Мертвеца…

   — У него есть имя!

   — И какое же? То, что выбито на камне фамильного кладбища у крепостных стен твоего замка, Энтони? Капитан республиканских регулярных войск, Энтони Бард, любитель позабавиться с пленными темными?

   — Мой дом разрушен… — прошипел он. — Мой дом разрушен, мой род не отмщен. Проклятый еще заплатит за это.

   — Если его отыщешь. Магистр Рейнхальд, кстати, неравнодушен к твоему мальчишке. Он любит брать под крыло чудовищ… Что Проклятый, что Мертвец… прошу прощения… Энтони-младший…

   Шиповничек спустилась на подгибающихся ногах, юркнула в ближайшую тень дерева. Срочно все рассказать Мертвецу! Пока ничего не забыла и не напутала! Она замерла, вцепилась в волосы. Но дело касается Энтони… Что, если ее слова навредят ему… Он преступник? И дед тоже? Они стоят за смертями в Доме? Тело и разум приняли решение за нее. Проклятие вечного сна, которым наградил ее кто-то из дедовых недоброжелателей, тут же сбросило сдерживавшие его путы.

   Она бежала назад, не разбирая дороги, но сон сморил ее у шиповникового куста.

***

Тварь, ждавшая, когда, наконец, Герайн сдастся, совершенно обнаглела. Сегодня она приняла облик повзрослевшего Лючиано, подошла так близко, как никогда не подходила. Герайн не смотрел на нее, отворачивался, не слушал несвязные бредни об Оринде, о шкатулках, о жаловании магам. Слова были шелестом, шумом ветра, прикосновения — болезненно холодны. И все же… все же было что-то в этом притягательное, родное, настоящее, будто солнечный луч скользил по щеке, пробивался сквозь плотно сомкнутые веки. Герайн испытал смутный страх и муторную слабость, и сожаление, когда призрачная рука, сжимавшая его ладонь, исчезла. Он сел на серые листья, которыми становились его слова, прикрыл было глаза, но чьи-то настойчивые руки повлекли его вперед, усадили на что-то твердое, вероятно, скамью. Герайн поднял руку, наткнулся вдруг на плечо, провел рукой выше, ощупал мясистый нос, пухлые щеки…

   И отдернул руку со страхом и недоверием, вдруг осознавая, что стена меж ним и тварным миром утончилась после того, как тварь прикоснулась к нему.

   — Сколько лет? — спросил он странным ломким голосом, и впервые слова не упали к его ногам серыми, ломкими листьями. — Сколько лет я здесь?

   Ответа он не услышал. Только что-то похожее на шум воды в мелкой горной реке. А потом он снова остался один на один со своим внутренним миром. И голодными глазами твари, следившей за ним все так же издалека.

***

Мертвец встретил новичка у жилых домов. Судя по всему, они будут соседями. Возможно даже один брат-утешитель будет следить за тем, чтобы они оба не свихнулись и не впали в уныние. Он подкрался со спины, неслышно. Проникновенно шепнул на ухо:

   — Не знаете, чем заняться?

   Некромант даже не вздрогнул. Отлично! С ним можно иметь дело.

   Мертвец представился, протянул сухую руку. Его новый знакомый ответил, не выказывая ни страха, ни брезгливости.

   — Мартин Хагал, подмастерье, орден Тьмы.

   — Сейчас вам нечего делать, подмастерье. Как минимум до обеда вас трогать не будут. Не желаете прогуляться? Я, говорят, хороший сопровождающий и собеседник остроумный.

   Некромант хмыкнул.

   — Целители здесь не спешат встретить нового пациента.

   — Вы в Доме Слез, господин Хагал. Время над вами больше не властно. Вам некуда спешить.

   — Звучит весьма пугающе. В таком случае почту за честь воспользоваться вашим предложением.

   Они пошли рядом. Хагал оглядывался, цепко, но без агрессии.

   — Как вы относитесь к богам, господин Хагал?

   — Я человек, — хмыкнул он, — следовательно, никак к ним не отношусь.

   Мертвец рассмеялся.

   — Я это к чему, — ответил он. — У нас здесь два храма: Хозяина и Хозяйки и Ждущих.

   — Ждущих? — переспросил некромант. Он стал вдруг похож на собаку какой-нибудь крупной породы, которая услышала команду: «Взять».

   — Точнее, Ожидающих Прихода Дитя Небесного… — ответил Мертвец. — Жрец, отец Леннард, довольно забавный. А многим, недавно прибывшим сюда, нужны услуги жрецов.

   — И чем он платит вам за привлечение паствы?

   Мертвец сложил руки на груди:

   — Возможностью проявлять свои таланты в стенах его храма.

   Некромант улыбнулся своим мыслям.

   — Что ж, отчего бы не начать знакомство с Домом со жреца? И со знакомства с вашими талантами, господин Мертвец.

   Мертвец подмигнул и изящно поклонился.

   — Буду счастлив и горд.

   По пути к храму он успел узнать, что новичок мало что знает о Ждущих, но жаждет узнать. Мертвеца этот интерес удивил, Хагал не выглядел отчаявшимся и готовым на что угодно, лишь бы вернуть здоровье или умереть.

   — Говорят, первыми ждущими были светлый маг и жрец. Еще в разгар Последней войны. Ну, время было такое, располагающее к созданию утешительных сказок.

   Некромант кивнул.

   — Придумали красивую историю о том, как придет спаситель, непременно маг, много страдавший, и спасет мир.

   Хагал остановился.

   — Проклятый.

   Мертвец хлопнул в ладоши.

   — А кто же еще? Самый сильный некромант в истории, и если не он настрадался, то кто? Мир спас и сгинул.

   Некромант тряхнул головой.

   — Так Ждущие поклоняются, — он кашлянул, — Проклятому?

   — Вообразите, да! Если верить отцу Леннарду. А у него такой сумбур в голове.

   — Забавно. В Доме, однако, кандидатов на роль спасителя не перечесть.

   Мертвец скосил на него белесый глаз.

   — А вы думаете, зачем отец Леннард здесь сидит? Паствы у него немного. Я да романтичные дамы.

   — Так хорош собой?

   — Просто отвратительно хорош! — с жаром ответил Мертвец и рассмеялся.

   — И зачем же им Проклятый?

   Мертвец пожал плечами.

   — Примерно затем же, зачем и статуи Хозяина и Хозяйки. Да и вообще, Проклятый мир до конца не спас. С такими способностями и не… Не знаю…

   — Озолотить бедных, накормить голодных, вылечить больных…

   — Да, да, — с жаром закивал Мертвец. — Все в таком роде. И в отличие от статуй — с него можно требовать и требовать. И обвинять в лицо.

   — Если уничтожить всех людей, некому будет просить.

   — Невероятно некромантская логика! — обрадовался Мертвец. — Я думаю, именно потому наш с вами драгоценный магистр Рейнхальд и попросил Проклятого уйти после войны.

   Некромант пожал плечами.

   — Я слышал, они были друзьями.

   — Если с Проклятым можно было дружить. Воображаю, как они рядом смотрелись: магистр в маске и Проклятый с изуродованным лицом. Точная иллюстрация к пословице: истина носит маску правды, а у правды нет лица.

   Собеседник окинул Мертвеца долгим взглядом. Кажется, хотел что-то сказать, но промолчал. Мертвец представлял, что именно. О собственном уродстве он не забывал ни на мгновение.

   Хагал почел за лучшее сменить тему. Поначалу это получалось у него неловко: он спросил о том, как кормят в Доме, но потом напал наконец на золотую жилу: обсуждение библиотеки. Когда они дошли до храма, от неловкости не осталось ни следа.

   Под храм Ожидающих Прихода Дитя Небесного был отдан маленький коттедж. В одной из комнат отец Леннард спал, в двух других проводил служения.

   — Посмотрите вот сюда, — широким жестом указал на расписанную стену Мертвец.Он стал так, чтобы видеть и картину, и лицо своего нового знакомого. Эту свою работу он любил больше всех остальных.

   Внизу, у самого пола, горы вдалеке, а на первом плане стоят облаченные в доспехи люди с лицами мелкими, каждое с ноготь, но выписанными тщательно, и ни одно из почти трех сотен не похоже на другое. И над ними, в безбрежном небе — человеческая фигура, раскинувшая руки и крылья в открытом, расслабленном и беззащитном жесте. Будто желающая обнять весь мир. В раскрытой грудной клетке сияет бьющееся еще сердце, алая кровь стекает по рукам и ногам. Лица, скрытого волосами, похожими на пламя, почти не видно. Только узкий подбородок и едва улыбающиеся губы.

   — Небесный Всадник Исари… — шепнул некромант.

   — Вы знаете об этой багрийской истории? Мне кажется наши Ждущие вдохновились именно ею.

   Хагал тряхнул головой.

   — Я знаком… с одним айзаканским жрецом. Откуда вы… — он кивнул на картину. — Это лицо, руки, крылья?

   — Я всего лишь перерисовал картину знаменитого багрийского художника. Аче из Гатены. Его кисти принадлежат портреты, кажется, всех важных людей Айзакана. И предыдущего, и нынешнего царей Багры, и гелиатской императрицы, приходящейся по матери троюродной внучкой магистру Рейнхальду, и главы тамошнего Общества магов, ректора гелиатской Академии Магии, и нынешнего халифа Камайна, Салахада Второго.

   Хагал кивал, не слушая, не отрывая взгляда от картины. Мертвец был польщен.

   — У меня есть альбом с репродукциями его работ. Магистр Рейнхальд подарил мне его после очередного витка моего лечения.

   — Лечения?

   — Да, так сразу и не скажешь, что меня лечат, — ответил Мертвец. — Это довольно неприятная процедура. Чтобы заставить мои кости расти, их периодически ломали, вставляли в специальный аппарат, стоящий из металлических кругов и спиц, протыкающих кости. Сломанные кости растягивали в разные стороны, заставляя тело регенерировать.

   — Было больно?

   — Скучно скорее. Боли я почти не чувствую. Но лежать без движения — настоящая мука. Магистр привозил мне разные диковинки. Зато я послужил науке — с помощью аппарата теперь лечат переломы и удлиняют руки и ноги тем, кому это нужно. Вот они-то чувствуют боль…

   Некромант склонил голову к плечу, прищурился, будто что-то разглядывая над головой своего собеседника. Потом сказал:

   — Вы хороший человек, Мертвец.

   Он усмехнулся.

   — Не человек. Так, думающая нежить. Не живи я в Доме Слез, шлялся бы по кладбищу, жрал бы людей. Ах да… не шлялся бы… я же был младенцем. Вряд ли бы кому-то пришла бы в голову мысль откармливать меня куриной кровью, чтобы я превратился в полноценную нежить. Так бы и лежал себе в гробу, орал от голода и злости до конца мира.

   После этой шутки Хагал явно почувствовал себя неловко, и Мертвец подумал, что, должно быть, перегнул палку.

   — Покажите свои руки, — сказал он.

   Его новый знакомый сначала протянул ладони, а потом уже спросил, зачем.

   — Какое-то время я увлекался гаданиями по руке, — пояснил Мертвец. — И теперь всегда узнаю, сложатся ли у меня с человеком приятельские отношения.

   — Как же?

   — Если руки пытаются сомкнуться на моей шее, значит дружбы не получится, — рассмеялся Мертвец. — Не всем нравятся мои шутки.

   Некромант пожал плечами.

   — Не беспокойтесь, Мертвец. Я легко нахожу общий язык с магами разума, а это кое-чего стоит.

   Он смотрел открыто. Мертвец отвлекся на приглушенные звуки, слышимые через стену. Отец Леннард вышел из свой спальни, обо что-то споткнулся, тихо охнул. Там, в спальне, совсем недавно побывала мастер Игла. Мертвец не держал обиды — Игле, должно быть, нужен был именно такой человек рядом, тот, кого она сможет защищать, и на кого смотреть не противно. И все же, думать об отце Леннарде как о возможном отчиме было забавно.

   Подошли и другие участники служения, Шиповничка среди них не было. Шумно дышал псоглавец Рик, прдавляя своим присутвием все запахи. Они прошли во вторую комнату с пустым алтарем меж двух витражных окон. На левом витраже Хозяйка, по-северному светлокосая и пышногрудая, с соколом на плече и букетом из пшеничных колосков, ветвей деревьев и диких цветов в руках. На правом витраже — Хозяин. Темноглазый и смуглый по-южному, в легких доспехах. С серпом в руках. У ног — собака. Алтарь из чёрного дерева, инкрутированный серебром, пуст. На нем горит витая свечи. Это алтарь Дитя Хозяина и Хозяйки, безликому и еще менее существующего, чем его божественные родители.

   Его олицетворяет свеча. Светя другим, сгорает сам… именно с этой фразы отец Леннард начинает каждое свое служение.

   Прихожане нестройным хором повторили за ним. Мертвец молча оглянулся. Отец Леннард вдохновенно продолжал. Легкий румянец ещё больше украсил лицо.

   — Хозяин и Хозяйка создали людей, мужчин и женщин, чистыми и мудрыми. Сильными и прекрасными. Но выбранный ими путь исказил природу человека, и каждое новое поколение всё добавляло и добавляло в общую копилку грехи, пока, наконец, не родился некто, призванный уменьшить количество уродства и ужаса. Некто, являющий истинный облик рода человеческого.

   Глаза Рика, несчастного псоглавца, горели огнём. Пожалуй, из всех обитателей Дома Слез они с Мертвецом были самыми уродливыми. Мертвец наклонился к Хагалу.

   — Вы не находите, что из его уст слушать об уродстве наиболее странно?

   Некромант вздрогнул, обернулся.

   Мертвец украдкой следил за Хагалом. Он любил наблюдать за людьми, недавно попавшими в Дом, еще пахнущими недоступным Мертвецу миром. Еще помнящими о том, что такое быть нормальными, здоровыми. Он перенимал их жесты и мелкие безобидные привычки, ведь у него самого ничего подобного не имелось. Одно время он подражал Шиповничку, пока не поймал себя на том, что кокетливо откидывает волосы назад.

   Живой человек постоянно двигается. Меняет положение, шевелит руками, совершает тысячи мелких и бессмысленных телодвижений или поправляет рукава. Единственным из знакомых Мертвецу людей, кто не воспроизводил всего этого едва заметного мельтешения, был магистр Рейнхальд. Он почти не дышал, не имел естественного запаха, но люди принимали его за своего. Причина, скорее всего, была в том, что он был очень стар и очень силен. Мертвецу всему этому приходилось учиться. Его тело не был живым, всего лишь искусной имитацией жизни. Со вполне живым разумом внутри. Совместная работа природников и разумников. Почти что голем, человекообразный артефакт. Штука весьма полезная и лишенная какой бы то ни было индивидуальности. Специально для того, чтобы не быть слишком человечным. Маги разума называли это состояние долиной ужаса. Мертвец стоял ровно в середине этой долины. Потому и шутил над тем, над чем другие не шутят. Пусть лучше раздражаются, чем боятся.

   Он наклонился к Хагалу, шепнул:

   — Воображаю себе мою встречу с этим несчастным сыном Земли и Зеба… «Как ты меня напугал! — На себя посмотри!»

   Некромант хмыкнул.

   — Вы помогаете мне смотреть на все под другим углом, — сказал он некоторое время спустя. — Я благодарен за это, Мертвец.

***

Вот на следующий день за Мартина взялись. После сытного и обильного завтрака процедуры последовали одна за другой. Он давно потерялся бы в светло-серых коридорах Большого Дома, как называли здесь главный корпус, если бы не брат-утешитель, таскавший его чуть ли не за рукав от одного кабинета к другому.

   Зелёная мантия целителя невысокому мужчине без возраста не шла, она делала его мелкое лицо еще более мелким и незначительным.

   — А я сюда из-за дочки попал, — говорил он на ходу, заглядывая в Мартинов скорбный лист. — Ну, погрызли её гули, тут её спасти пытались... не смогли. Я за ней смотрел, пока она в себе была, а потом, как моя Миринка того, отошла, так я другим решил помогать. Иного-то у меня ничего в этом мире и нет.

   Магией брат-утешитель не владел, однако в том, что и как чувствует маг, разбирался прекрасно. Жаль, что общедоступная бытовая магия понемногу теряется. Зачем выучивать заклинания освежения воздуха, морочиться с их правильным применением, когда можно купить артефакт, поставить на полочку, и в нужный срок он всё сделает сам?

   Учитель Айнир говорил, что чем дальше, тем менее самостоятельными становятся люди. Возможность перекладывать свои мелкие и крупные проблемы на механизмы и артефакты — это как с таблицей умножения: ты либо знаешь её, (молодец, всегда пригодится) либо сложные примеры считает за тебя счётный механизм. А он ведь из строя может выйти.

   Мартин был не во всем согласен с учителем. В конце концов, механизмы и артефакты здорово облегчают быт. Он помнил, как счастлива была мама, получив возможность не стоять при каждой стирке, согнувшись в три погибели. Вначале она была недовольна тем, сколько денег Мартин отдал за стиральный механизм. А теперь проводит то время, что раньше проводила в душной маленькой комнате среди порошка и грязного белья, сидя с чашкой чая и наблюдая, как крутится одежда за стеклянной крышкой стиралки.

   А ещё он понимал, что мастера не столько раздражает мнимая или настоящая беспомощность людей, сколько то, что сотни молодых магов, вместо того чтобы развиваться, познавать свою силу, сидят в цехах Оринды. Повторяют день за днём одно и то же действие — перекачивают свою силу в кристаллы, без которых не заработает ни самоход, ни музыкальная шкатулка, ни счётный или стиральный механизм.

   Мартина между тем еще раз измерили, взвесили, проверили зрение, слух, засунули в желудок длинную трубку с чем-то, напоминающим глаз. Трубка эта передавала на сложный артефакт из четырех изобразительных кристаллов четкую и цветную картинку Мартинового желудка и его завтрака.

   — И последнее на сегодня испытание, мастер, — сказал его сопровождающий. — Изучение магических волокон в напряжении и статике.

   — Подмастерье, — поправил его Мартин.

   Брат-утешитель всплеснул руками:

   — Не примите за лесть, подмастерье Хагал, думаю, станете вы ещё мастером...

   Мартин улыбнулся. Чувствовал он себя прекрасно, но магистр наказал быть подавленным и боятся лишиться силы. Изображать такое ему не хотелось. Ну, тут уж никуда не денешься.

   В этой комнате стены были обшиты тонкими пластинами магически очищенного золота. Мартин чувствовал, как они на него давят. Брат-утешитель усадил его в удобное кресло, вручил какое-то питьё и, извинившись, вышел. Мартин принялся осматриваться. От зелёных мантий утешителей рябило в глазах. Кто решил, что зелёный успокаивает?

   Больных, пришедших сдавать анализ, на работу магических волокон, было немного, и не все из них были магами. Мартин сморгнул, тряхнул головой. Магия, с помощью которой Небесный Всадник Исари впихнул в его голову исчерпывающие знания о Доме Слёз, работала весьма своеобразно. Над головой людей, чьи изображения были среди предоставленных Мартину на изучение документов, появлялись аккуратные свитки. Их при желании можно было открыть и узнать о человеке всё, записанное в личном деле.

   Вот сидят на диване и воркуют, иначе не назовешь, два мага: темный и светлая. Лорена сен'Крайнор и Эжен син'Эриад, больше известный как Хозяин Тёмной башни. Прототип главного героя из широко известного романа, который Мартин так и не прочитал, но прослушал в пересказе Жемчужинки. Формально, но только формально, является наместником магистра ордена Тьмы в Орнеттском княжестве. На самом деле — сам себе магистр: для себя и своих учеников, единственной группы тёмных магов в княжестве. В орденскую казну взносов не платит, но и помощи не требует. Конечно, будь сейчас другие времена и другой человек во главе ордена, от син'Эриада и его учеников ничего бы не осталось. Но лорд Рейнхальд предпочитал терпеть открытое неповиновение, лишь бы делалось дело.

   О проблемах со здоровьем этого мага Мартин был наслышан и теперь с удивлением узнал, что супруги приезжают не для изучения его проблем с памятью, а пытаясь зачать ребёнка.

   Чуть дальше, сидя прямо на полу у дверей следующего кабинета, играли в кости мужчина и женщина. У женщины были всклокоченные короткие волосы и не хватало переднего зуба. Магом она, кажется, не была. Краткая справка над её головой гласила: словенская ведунья Яггелия. Возможно, неразбуженный маг разума. Больше двухсот лет живет у незакрывающегося разлома в Бездну, неподалеку от деревни Калиновая.

   Прочитав краткую сводку о втором игроке, Мартин удивился: так вот куда пропадает каждое лето преподаватель с кафедры алхимии Виннетского магического университета! Ездит лечить свою пагубную страсть к собственноручно создаваемому самогону. А у Виннетских студентов какие только слухи не ходят. Он тоже был родом из Словенны и был стар, почти как мир — на несколько лет старше магистра Рейнхальда.

   Последним пациентом был ничем не примечательный маг, сидевший с газетой напротив Мартина. Ничем не примечательным он был только на первый взгляд. Звали его мастер Кайен, и самым главным событием в его биографии являлось то, что он был одним из двух полностью исцеливших пациентов Дома Слёз. Лишенный в битве большей части лица и тела он не мог покинуть Дом Слёз на искусственно приживленных конечностях. Но он излечился неким таинственным способом. Чуть позже, после его выписки, погибли два пациента... потом ещё два.

   Мастер Кайен, почувствовав взгляд, оторвался от газеты.

   — Прошу прощения, — сказал Мартин, чувствуя себя неуютно. Глазел, как на рынке.

   Мастер улыбнулся, протянул руку. Ничем не примечательная кисть. С круглым ожогом, напоминающим отпечаток монеты на тыльной стороне ладони. Мартин пожал руку.

   — Подмастерье Хагал, к вашим услугам, — поспешил представиться он, как младший.

   — Мастер Кайен, к вашим.

   Мартин тоже улыбнулся, подумал о том, что с новообретёнными знаниями следует быть аккуратным. Что-то еще мелькнуло на самом краю сознания и пропало. Мастер Кайен сказал:

   — Вы, должно быть, в курсе некоторых деталей моей биографии, подмастерье. И, разумеется, раз мы встретились здесь, вам, возможно, тоже требуется чудо...

   Будь Мартин болен, пошел бы он на что угодно, чтобы получить исцеление? Стоит ли считать мастера Кайена подозреваемым? Мартин вздохнул. Его учили допрашивать трупы и упокаивать их, а не разгадывать загадки. Ждать трупа? Или быть, как сказал магистр, только глазами и ушами — не зря ведь той ночью он так быстро появился. Наверняка за Мартином так или иначе следят. Трупа ждать не пришлось — Мартина вызвали к целителю, чей кабинет был за ещё одной дверью.

***

В просторном полупустом помещении был свежо. Мартин подумал, что, пожалуй, кабинет великоват. И стоит обойти Большой дом вокруг, как только целители закончат свои экзекуции. Посмотреть, точно ли может в нём поместиться такое количество комнат. Изнутри целебный корпус оказался больше, чем снаружи.Смущало ещё и отсутствие окон.

   За белой ширмой послышался шум воды, затем голос:

   — Раздевайтесь до пояса, подмастерье Хагал, садитесь на кушетку.

   — На какую кушетку? — спросил он, оглядываясь. И тут же она возникла сама по себе. Выросло из пола.

   Из-за ширмы вышел, вытирая руки полотенцем, мужчина с редкой бородкой клинышком, залысинами и в блестящих очках, скрывающих глаза.

   — Видели мастера Кайена?

   Мартин кивнул.

   — Моя работа. Отпечатки пальцев воссозданы по остаточным следам на тонком теле.

   Мартин вежливо хмыкнул. Целитель понимающе кивнул.

   — Конечно, слушать про других неинтересно, когда у самого беда… Давайте посмотрим, дорогой мой подмастерье, чем я могу вам помочь.

   Хагал, снявший уже и мантию, и рубашку, поёжился.

   Целитель провел пальцем по краям раны, что-то прошептал, очки его еще ярче заблестели.

   — А теперь встаньте сюда, — велел целитель. На полу, в двух шагах, замерцало схематическое изображение следов от босых ног. Мартин послушно встал, с удивлением чувствуя, как кружится голова. Целитель, тщедушный и невысокий, мягко подхватил его под руку.

   — Все в порядке. Головокружение? Не страшно. Расслабьтесь, подмастерье.

   Проще сказать, чем сделать.

   Перед Мартином развернулся экран. А на нем — чёткая, точная картина его магических волокон, ярких, переливающихся, пульсирующих, окутывающих тело с ног до головы.

   Пульсирование постепенно стихало, краски меркли. Особенно хорошо эти перемены видны были на поврежденном, все ещё ноющем плече. Мартин протянул руку, коснулся затянувшейся раны. Фигура на экране сделала то же самое.

   — Я перестану быть магом? — тихо спросил он.

   Целитель взял его за руку.

   — Я постараюсь сделать всё, чтобы этого не произошло, подмастерье Хагал.

   Свиток над его головой зашуршал, открываясь. Мартин вздрогнул, вчитываясь в текст.

   — Вы были на острове Брока, мастер? — спросил он.

   Целитель отпустил его руку, снял очки, принялся протирать полой мантии.

   — Если я скажу, что жалею о том времени, и о том, что я делал, я солгу.

   — Вам всё равно, лечить или калечить?

   — Среди тех, кто сейчас живет в доме Слез, довольно много моих бывших подопытных.

   — А Проклятый?

   Целитель покачал головой. Мартин читал скупые строки досье. Занимался исследованиями в сфере химерологии. Эксперимент, увенчавшийся успехом: стабильная химера на основе человеческого и собачьего организмов, псоглавец Рик.

   — Проклятого я видел только раз. Когда он пришел и разрушил мою лабораторию. И тех, кто в ней был. Проклятый убил бы и подопытных, и мастеров, если бы лорд Рейнхальд не вмешался.

   Целитель коснулся пальцем высокого воротника.

   — Он чуть не задушил меня.

   Мартин передернул плечами.

   — Вероятно, за дело?

   — Не ему, убийце, судить. Как вы меня узнали?

   Мартин скрестил руки на груди.

   — Слышал кое-что от старших товарищей.

   Целитель отошел подальше, почти скрылся за ширмой:

   — Если ваши убеждения не позволяют вам лечиться у меня, я могу порекомендовать других целителей, не запятнавших себя на острове Брока. Но могу добавить, что я не способен причинить вред никому в этом кабинете.

   — А вне его?

   — А вне его я не бываю. Это моя тюрьма. Я не могу лгать, причинять вред, покидать это место.

   — Иначе?

   Он снова прикоснулся к шее.

   — Иначе я перестану дышать.

   Мартин покачал головой.

   — Я не имею никаких предубеждений. — И не удержался от вопроса: — Это Проклятый с вами сделал?

   Целитель открыто улыбнулся. Морщинки лучиками разбежались к вискам.

   — Он знал толк в пытках, пусть дух его обретёт покой, если сможет, конечно.

   Мартин снова поёжился. Целитель, потянувшись, замер. Потом сказал:

   — Я смогу вам помочь, Хагал. Благодаря опыту, который я приобрел на острове Брока. Но мне нужно время, чтобы всё подготовить.

***

От целителя Мартин вышел на негнущихся ногах, изо всех сил пытаясь представить себе, что бы чувствовал, будь он действительно болен. Лицедейство не было ему свойственно никогда. Он зажмурился, представляя себе, что никогда не увидит Маргариту. Заныли стиснутые зубы, кто-то дотронулся до его плеча. Мартин открыл глаза.

   Все смотрели на него, с тайным сочувствием и явным желанием поддержать. И словенская ведунья и виннетский профессор оторвались от игральных костей. И чета син' Эриадов отвлеклась от милования на узком диванчике. Мастер Кайен протянул ему полный стакан. Мартин благодарно кивнул, выпил воду залпом.

   — Что бы с вами ни случилось, подмастерье, — шепнул мастер, — это можно исправить. Доказательство перед вами.

   Он дотронулся до своего лица, будто смахивая с него паутинку.

   — Однако вы не делитесь с нами, столь же страждущими исцеления, тайным рецептом, — протянул сидевший на диване тёмный. Его светлая жена предупреждающе стиснула его руку.

   Мастер Кайен обернулся.

   — Лорд син'Эриад, — произнес он ровно. — Чтобы что-то получить, надо что-то отдать.

   — К примеру, деньги? Кажется, с этого мальчика взять нечего, мастер.

   — Веру, лорд син'Эриад. Веру. Вам известно такое слово?

   Тёмный сделал вид, что задумался.

   — Мне известно слово мошенничество. А вам, мастер Кайен?

   Мастер отвернулся от Мартина, скрестил руки на груди.

   — Вы меня в чём-то подозреваете?

   Тёмный встал с дивана. Его супруга с напряжением следила за ними, но не вмешивалась.

   — Я умею считать и думать, мастер. И слишком много здешних целителей склонны к бесчеловечным экспериментам. Я уважаю магистра Рейнхальда, но не считаю, что его благодельня так хороша, как он думает.

   Магистр Рейнхальд тоже, кажется, так не думает.

   — Я не был на острове Брока, и в крепости Эйли-Дан... — начал Кайен.

   — А я был, — ответил лорд. — Мало что помню с тех времен, если честно...

   Его супруга усмехнулась.

   — Однако лечитесь здесь, — проронил мастер Кайен.

   Лорд син'Эриад пожал плечами.

   — Мне не претит роль подопытного кролика. Но я сам хочу им быть. Я не лишен жизни и не заперт здесь, оттого и не иду на самые отчаянные меры. Но забивать мозги другим не позволю. — Он обернулся к Мартину. — Не советую вам, молодой человек, слушать других и ждать чудес.

   Мастер Кайен усмехнулся:

   — Разрешите откланяться, дамы, господа...

   И вышел за дверь. Брат-утешитель, судя по всему, приставлен к нему не был. Можно ли это считать привилегированным положением?

   Мартин обратился к син'Эриаду.

   — Лорд, простите, но из ваших слов я совершенно ничего не понял.

   Лорд Син'Эриад пожал плечами.

   — Что здесь понимать? Я не верю в чудеса и внезапные исцеления. Особенно если они сопровождаются смертями. Но и доказательств никаких нет. Будьте осторожны, подмастерье.

   — Вы говорили что-то насчет денег...

   Син'Эриад подмигнул.

   — Все, и исцеленные, и погибшие, были весьма состоятельны. Кем бы ни были эти неизвестные исцелители, работают они совсем не бесплатно.

   — А ваш недуг, лорд?

   — Он не слишком мне мешает.

   — Не стойте над нами, подмастерье, — вмешалась в разговор его супруга. — Садитесь.

   Мартин послушно сел. Светлая супруга темного мага, Лорена, урожденная Сен'Крайнор, приходилась внучкой магу, отделившему маленькое княжество от большой империи, пользуясь смутой. Она была не особенно красива, но, безусловно, мила и любезна.

   — Вы ведь родились после окончания последней войны, верно, подмастерье?

   — Да.

   — А мы родились во время неё. Росли, учились, принялись строить карьеру под вечным острием меча над головой, и конца-края войне не видели.

   — Пока не пришел Проклятый?

   Супруги переглянулись.

   — Да. В то время я был в плену. Сначала в Эйлин-Дане, в самом большом лагере для военнопленных. И самом ужасном. Потом на родине... — маг тряхнул головой. — По всему выходит, что Проклятый должен быть мне ровесником, чуть старше или чуть младше, быть может. Я вспоминаю всех, кто погиб и пропал без вести. Всё ещё пытаюсь понять, чьё лицо скрыто было под его шрамами.

   Лорена погладила мужа по колену.

   — Он мог быть самоучкой. С поздно раскрывшимся даром.

   Лорд син'Эриад прикрыл на мгновение глаза, потом продолжил:

   — Идея Дома Слёз — прекрасна и утопична. Это последнее желание Проклятого, мага... человека, остановившего бойню. Ему так хотелось, чтобы где-нибудь в мире было место, способное противопоставить себя этой чудовищной войне. Служить вечным о ней напоминанием.

   — И конечно старый дурак Рейнхальд пошел у него на поводу. Он всегда был слишком сентиментален для некроманта, — хмыкнул подошедший к ним виннетский профессор. Ходить и говорить тихо он, кажется, не умел. Голос у него был похож на раскаты грома. — Он и так-то носился в юности с идеей о том, что смерть неестественна. А потом потерял сына. А на старости лет Рейнхальду Проклятый подвернулся, со своей силой и желанием причинять добро всем, до кого дотянется. Здесь невозможно решать, хочешь ли ты жить или нет.

   Он хмыкнул, почесал бороду, добавил:

   — Любая жизнь бесценна. Любая жизнь лучше смерти.

   Мартин вздрогнул. Именно так сказал магистр сумасшедшей некромантке леди Бейли в ту ночь, когда она пыталась сбежать.

   — Мы его медовым некромантом прозвали. От его философии у всей академии слипалось. Особенно если самогоном моим напоить. Все ему хотелось, чтобы мир был как на картинке — чистенький, опрятный, чтоб, значит, сокол перепелку не когтил, а лев козленку травку приносил. Ну и люди друг другу братья. Но природу человеческую не переделаешь

   — А ваш недуг… — начал Мартин.

   Старый алхимик хохотнул.

   — А что мой недуг? Я им, можно сказать, и не страдаю. Я им, можно сказать, наслаждаюсь. Начальству вот моему он не по нраву, ну так и ладно. Тут нормально, если не долго. За месяц я в этом болоте стухнуть не успеваю. Но я тебе вот что скажу: душно здесь. И ни от чего не лечат. Не от чего мертвецов лечить. А тем, кто вне Дома жить может, им это болото тоже побоку. Не всё ли равно, где страдать?

   — Может быть идеальное общество — это общество мертвецов? — подала голос светлая.

   — Ты переобщалась с некромантами, дорогая, — ответил ей муж. — Почаще бывай среди своих.

   — Отчего бы и нет, — ответила ей словенская ведунья. Она присела на край журнального столика, вертя в руках и подкидывая игральные кости. — Мертвецы — ребята спокойные. Страсти над ними не властны, лгать, извиваться, корчить из себя невесть что им резону нет.

   — Ты так говоришь, Яга, будто каждый день с ними в кости играешь, — хмыкнул алхимик.

   — Отчего бы и нет, — снова повторила она и подмигнула. — Под твой самогон чего бы и не посекретничать с пролетающими мимо душами.

   — Ааа! — протянул алхимик. — Под мой самогон? Под него и с Хозяином и Хозяйкой поболтать можно, не только с душами...

   — Для такого мне самогон не потребен, — усмехнулась Яггелия и постучала себя по виску. — Я еще слышу, что мне говорят.

   — А не от этого ли тебя лечат в Доме, подруга? Когда мы говорим с Хозяином, это называется молитва, но когда Хозяин нам отвечает...

   Ведунья смерила его презрительным взглядом.

   — Твоя шутка старше мира, дружище.

   Мартин подумал, что ему стоит что-то сказать. Хотя бы для того, чтобы супруги Син'Эриад перестали так внимательно на него смотреть. Раз уж ему столь тщательно заговаривают зубы, лишь бы он не пошел искать альтернативных способов лечения, стоит показать, что он забыл уже и думать о мастере Кайене.

   — Вы знали магистра Рейнхальда в юности? — спросил он наконец.

   Алхимик фыркнул, отрываясь от перепалки.

   — Сомневаюсь, что кто-то вообще его хорошо знал. Ну, во времена Великого Самогонного Заговора, — он выделил эти слова так - сразу стало понятно, что произносить их стоит лишь с большой буквы, — мы с ним, конечно, близко общались. Потом все сошло на нет. Рейнхальд всегда был нелюдим, а став магистром, растерял последних друзей.

   — Какого заговора, простите, мастер?

   Маг вскочил, простер руки к потолку и рявкнул, побагровев:

   — Ты не знаешь о Великом Самогонном Заговоре, малец? — Палец его уперся Мартину в грудь. Против воли перед глазами промелькнули страницы учебника истории, спешно пролистанного перед экзаменом два года назад. — Благодаря ему ты не платишь в казну больше денег, чем зарабатываешь.

   Мартин покачал головой. В истории он был не силён.

   — Кажется, магистр говорил... — неуверенно начал он.

   Старик махнул рукой. В воздухе запахло чем-то горелым.

   — Что там Рейнхальд об этом знает? Он тогда пешком под стол ходил, когда проклятые имперцы решили навязать нам какие-то там налоги… Но мы маги, а не какие-нибудь...

   Он порылся в объёмистом кошеле, висевшем на поясе, извлёк оттуда потрепанную книгу с дымящимся котлом на обложке.

   — Почитай на досуге, мальчик, — прогремел он. — Разберёшься, наконец, в политике и жизни вообще.

   На обложке высокими острыми буквами было отпечатано название: «Магия сложнее самогона». Грамматика староимперская, зубодробительная. Так перестали писать лет сто назад. Только магистр Рейнхальд еще использовал иногда упразднённые во время реформы языка буквы.

   Входная дверь скрипнула, в комнату вошли сразу несколько братьев-утешителей. Мартин раскрыл книгу, зачем-то понюхал. Одна страница пахла жарким, другая — острым, маринованным перцем.

   — Вы не бойтесь, — сказал подошедший к ним брат-утешитель. — Мастер, когда не пьет, он адекватный. А в Доме алкоголь, знаете ли, выводится из крови, как любой яд.

   — Даже алхимический самогон?

   Брат-утешитель развел руками.

   — Не так быстро, как хотелось бы. Но мы мастера подлечим, он вернется в академию к началу учебного года.

   Мартин понимающе кивнул.

   — И книгу верните, господин Хагал. Это единственный сохранившийся экземпляр из первого издания.

   Мартин бросил взгляд на дату. Будущий магистр Рейнхальд как раз должен был окончить семинарию. Интересно, подумал он, что больше повлияло на отмену налогов — Великий Самогонный Заговор или то, что принц крови вступил в магический орден?

   Молодой некромант оглянулся. Его собеседники разошлись. Он ещё успел увидеть, как идет к двери, подволакивая ногу, словенская ведунья Яггелия.

***

В бесконечных и однообразных днях Дома Слёз легко можно было раствориться. Мартин спал, ел, принимал участие в развлечениях, устраиваемых Мертвецом.

   Его периодически вызывал то один целитель, то другой. Лечение не сдвигалось с мертвой точки, расследование тоже. Иногда Мартин ловил себя на мысли, что может быть никакого таинственного убийцы и вовсе не существует, что смерти лишь погрешность в безупречном расчёте магов, обещавших сохранить любую жизнь на территории Дома. Что магистр придумал для подмастерья сладенькую сказочку о расследовании, а на самом деле Мартин болен. И что он никогда не выйдет отсюда.

   Глупости. Зачем магистру этот спектакль? Из страха, что по собственной воле Мартин в Дом не поедет? А какая магистру разница? Одним больным в Доме больше, одним меньше. Не потому же, в самом деле, что магистр ордена Тьмы несет ответственность за каждого тёмного на континенте.

   Расшалившееся воображение начинало подкидывать теории, одна другой бредовее.

   Например, что магистр на самом деле питается душами заключенных в Дом магов, оттого он так силен. Или что это Проклятый ими питается, а магистр его прикрывает. Или… впрочем, любая теория была лишь переложением услышанных сплетен и слухов. Или вариацией на тему сюжетов статеек из дешевых газет, над которыми всегда посмеивалась его Жемчужинка. Особенно роскошной была мысль, пришедшая в голову в три часа утра, — и заключалась она в том, что на самом деле Мартин мёртв, и всё происходящее ему мерещится. Он рискнул рассказать о своих страхах своему брату-утешителю, и тот посоветовал писать письма друзьям и знакомым. А лорд Син’Эриад предложил вести дневник. Сказал, что ему записи не дают потеряться во времени. Здесь, в Доме Слез, его память работает, как у всех, но едва он выйдет за порог, как потеряет свое прошлое. И, проснувшись, окажется один на один с событиями тридцатилетней давности, с Последней войной, точнее, с воспоминаниями о плене.

   Мартин писал Маргарите бесконечные письма, друзьям короткие заметки, писал матери и сестрам. Пытался вести дневник, но из этого ничего не вышло.

   Спасением от этого бреда становились беседы с жителями Дома, расспросы, настолько незаметные и не вызывающие подозрений, насколько это было возможно.

   Пока Мертвец его не спросил, спрыгнув с крыши перед самым носом:

   — Вы что-то потеряли, друг мой?

   Мартин остановился, оглянулся. Он шёл по аллее в сторону столовой, на ужин, и желудок намекал ему на то, что не стоит делать остановки на своем пути.

   — А почему вы спрашиваете, Мертвец? — ответил он вопросом на вопрос.

   — Может, я смогу помочь? Я здесь, в Доме, знаю всё и обо всех.

   Мертвец уселся на дорожку, свернул ноги по-камайнски, пошире распахнул и так большие глаза, светло-серые, с почти не заметной радужкой.

   Мартин сдался.

   — Я ищу здоровье, — осторожно сказал он, раздумывая о том, что, может, и правда попросить своего приятеля помочь.

   Лицо Мертвеца вытянулось.

   — А-а, — протянул он. — Я его не находил. Где мое, я тоже не знаю.

   Он поднялся, отряхнулся.

   — Расскажите мне о жизни там, за пределами Дома? Книги, картины и кристаллы не дают мне полного представления.

   — Там хорошо, — с тоской ответил Мартин. Безделье его уже порядком утомило. — Что если я застрял здесь? Я жениться собирался.

   Мертвец положил сухую руку на его плечо, заглянул в глаза. Для этого ему пришлось подняться на цыпочки.

   — Нет. Я верю, что вы выберетесь отсюда. Ваша невеста… Вы любите её?

   — Больше жизни! — горячо ответил Мартин.

   — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вы к ней вернулись. — Мертвец сказал это так проникновенно, что не поверить ему было невозможно. Потом он тряхнул головой, будто выкидывая прочь ненужные мысли. — Хватит чахнуть, друг мой! Леди Ладонне прислали камайнский лук. Она теперь желает провести испытания и решить, какое оружие лучше — айзаканское или наше.

   Он умчался вперёд, вприпрыжку и напевая под нос что-то смутно знакомое по урокам астурийской литературы:

   — Стрела пробивает доспехи.

   Доспехи — охрана для тела,

   Только защиты нет.

   И достигает сердца.

   Сердца, которое билось.

   Сердце, которое билось —

   Больше не ищет ответ.

   Была бы здесь Жемчужинка, она бы сказала, кто и в каком веке эти стихи написал. Мартину оставалось только кротко вздохнуть и последовать за Мертвецом.

***

В Доме Слез была, конечно, и оружейная. И охотничьи угодья были, в которых никто не охотился, и олени, и лисы, и даже кабаны бродили по довольно густому лесу совершенно непуганые. Пациенты Дома Слёз, чьи жизни висели на волоске, не хотели чужих смертей и даже мяса почти не ели.

   В оружейной пахло маслом, кожей, металлом и травами, отгоняющими жучков и грызунов. И лук, камайнский, с изогнутыми плечами, красовался уже на стойке.

   А рядом с ним — леди Ладонна нежно гладила опасное и красивое оружие.

   У стрельбища собирался народ, охочий до зрелищ, устраиваемых Мертвецом. И сам он мелькал то там, то тут, маленький и юркий, как ящерица. Мартин заметил и своего знакомца из поезда, Лючиано Висконти, подошел поздороваться.

   Его брат, маг Разума, стоял рядом всё с тем же отсутствующим выражением лица, но крепко держал Висконти за руку.

   Лючиано выглядел озадаченным, но всё же нашел в себе силы улыбнуться Мартину:

   — Господин Хагал! Рад видеть. Как ваше здоровье? Вы знаете… — затараторил он на одном дыхании. Быстро, путая окончания слов и почти не спрягая глаголов, принялся рассказывать о том, что его брату, Герайну, стало лучше. Что он, кажется, узнает Лючиано, вот, даже держит за руку.

   Мартин улыбался, кивал и действительно был рад за бедного разумника, заплутавшего в самом себе.

   А затем Лючиано добавил:

   — А ещё вдруг отец сюда засобирался, уж не знаю, зачем. А мастер Кайен… Вы знаете мастера Кайена, господин Хагал?

   Мартин кивнул.

   — Имел честь беседовать.

   — Так вот, мастер Кайен, он сказал мне, что есть способ вылечить Герайна окончательно. Я не очень понял, но… — Висконти наклонился к самому уху. — Кажется это не совсем законно. Я здесь никого не знаю, не у кого спросить.

   — Не совсем законно? — сердце Мартина забилось. Да неужто? Вот он? Один болтливый виннетец, и, наконец, есть след? Да не может такого быть! Не может же на пустом месте взять и повезти?

   Висконти вдруг отвлекся, уставившись на что-то за спиной Мартина. Обернувшись он увидел своих старых знакомых: лорда Син’Эриада и его супругу. Они вышли на стрельбище, и лорд с самым независимым видом установил на место дальних мишеней два портрета: на одном магистр Рейнхальд, изображенный в своем кабинете у стола, в неизменной маске, на другом — магистр Элмирион, рыжий бородач с топором. Светлая леди Лорена, обмахиваясь веером и держа над головой кружевной зонтик, оглядывалась в поисках удобного места. Заметив Мартина, она улыбнулась и кивнула ему. Мартин поклонился.

   Какой-то мужчина, стоявший чуть позади Мартина, сказал:

   — Ну, это уже слишком!

   Ему ответили:

   — Говорят, у лорда Син’Эриада есть письменное разрешение от обоих магистров на такое безобразие.

   Пока Лорд син’Эриад укреплял портреты, к леди Лорене подошел мастер Кайен, учтиво предложил ей руку. Под руководством Мертвеца двое братьев-утешителей приволокли кресло. Леди расположилась недалеко от Мартина, и он слышал, как она со смехом рассказывала полноватой даме в огромной шляпе:

   — О, супруг мой всегда был для меня источником вдохновения и седых волос. Что же до отношений с магистрами, — она изящно пожала плечиками и переложила зонтик из одной руки в другую, — боюсь, если сильные мира сего прознают обо всех его каламбурах и двусмысленных шутках, то нас отправят колонизировать Бездну.

   — Убьют? — ахнула полная дама, широко раскрывая ярко накрашенные глаза.

   — Что вы! Живьем отправят, чтоб дольше мучились, — беспечно ответила светлая леди. — Возможно, перед этим обмажут в меду и вываляют в перьях, чтобы другим неповадно было.

   Тем временем мишени, наконец, установили, и лорд Син’Эриад показал на радость публике своё искусство в метании кинжалов. Леди Лорена зевнула, прикрыв рот веером. Мастер Кайен что-то настойчиво втолковывал Лючиано.

   Леди Ладонна взяла, наконец, со стойки камайнский лук, натянула тетиву. Медленно развернулась и нацелилась точно в грудь стоявшего рядом син’Эриада. Он не шевельнулся, только с интересом глядел на острый наконечник.

   — Когда-то я предпочитала бить тёмных в грудь.

   Лорд улыбнулся.

   — Не сомневаюсь, леди, что вы всегда попадали в цель.

   Она покачала головой.

   — Мы осколки последней войны, тёмный.

   — Я себя осколком не считаю, светлая. Я нашел свое место в мире. И сделаю всё, чтобы последняя война так и оставалась последней.

   Она кивнула, отвела оружие.

   — Устроим состязание, леди Ладонна? — весело сказал тёмный. — Ваши стрелы против моих кинжалов.

   Она снова натянула тетиву, и лицо её стало пустым и неподвижным, как будто сознание переместилось в наконечник стрелы. Тетива загудела, мелькнуло оперение, поднявшийся на цыпочки Мартин увидел невероятное: стрела пошла ниже, чем надо, но на полпути вдруг «всплыла» вверх и вошла точно в центр мишени, пронзив прикрепленный к ней портрет магистра Рейнхальда насквозь.

   Толпа зааплодировала, кто-то резко и пронзительно свистнул. Леди Ладонна раскланивалась:

   — И главное, никакой магии! — гордо сказала она. — Полстолетия ежедневных тренировок, дамы и господа. И, без ложной скромности, врождённый талант.

   За спиной Мартина в наступившей внезапно тишине послышались негромкие, приглушенные хлопки. Мартин обернулся и встретился взглядом с аметистами в глазницах маски магистра Рейнхальда.

   — Великолепно, леди Ладонна, — произнес он ровно и спокойно. — Мастер Син’Эриад…

   — Лорд, с вашего позволения… — откликнулся он.

   — Не помню, чтобы вручал вам регалии высшего мага, — ответил магистр. — Мне стоит распорядиться выслать вам новый портрет, или этот ещё послужит?

   А потом магистр приподнял полы мантии и спрыгнул с табурета, становясь гораздо ниже ростом. Отодвинул маску на лоб и хитро улыбнулся, превращаясь в Мертвеца.

   — Здорово я вас разыграл, да?

   Стоявший рядом с Мертвецом псоглавец Рик стиснул его так, что Мартину, на расстоянии нескольких шагов, было слышно, как хрустнули косточки.

   — Ну ты даёшь, дружище. И ведь не отличишь!

   — Ага, — обрадовался Мертвец. — Пока стою, не двигаясь!

   Леди Ладонна принялась учить всех желающих стрельбе из лука, Мартин поискал было в толпе Висконти, но так и не нашёл. Вернулся в свой коттедж с намерением написать магистру Рейнхальду письмо о возможной зацепке и обнаружил на своей кровати Мертвеца, снова при параде: в маске и мантии.

   — Тебе не идет, — сообщил Мартин, швыряя в приятеля подушкой с софы. — Давай, снимай всю эту, как ее… амуницию.

   — Я учту ваше мнение, подмастерье, — ответил ему магистр, ловя на лету подушку.

   — Простите, магистр, — оторопело произнес Мартин. — Сегодня Мертвец…

   — Да, — ответил лорд Рейнхальд. — Однажды я дарил ему маску, такую же, как у меня, по его просьбе. О чем вы хотели со мной поговорить?

   — Поговорить?

   — Мы ведь договорились, что вы мои глаза и уши.

   — Да… — встрепенулся Мартин. — Я тут кое-что услышал.

   Сложно было облечь свои подозрения в слова, но, кажется, получилось. То, что мастер Кайен что-то знает, ясно как светлый день. И целители предлагают незаконные услуги.

   — Хорошо, — кивнул магистр. — В свою очередь, хочу сообщить вам, что Маргарита Крайс продала все имеющиеся у неё драгоценности, выручила достаточно крупную сумму и перевела деньги на неизвестно кому принадлежащий счет. Вы что-то знаете об этом?

   — Она мне ничего об этом не писала.

   — Кое-что начало проясняться, — ответил магистр и направился к двери. — Погуляйте завтра недалеко от дома, где живет лорд Шамс. Попросите Мертвеца познакомить вас с Шиповничком. Разумеется, невзначай.

   — Лорд Рейнхальд, — окликнул его Мартин. — Для чего вы создавали Дом Слёз?

   Он остановился. Ответил не оборачиваясь:

   — Для того чтобы победить смерть.

   — Но не все, кто живет здесь, чувствуют себя победителями.

   — Иногда победа неотличима от поражения, подмастерье.

   — Мне кажется, многие здесь предпочли бы умереть.

   — Разве? Люди не хотят умирать, они хотят перестать страдать.

   — Здесь почти нет страданий, но…

   — Здесь бездна страдания, подмастерье. И я не знаю, что с этим делать. Возможно, я проиграл.

   Магистр вышел за дверь, Мартин рванул за ним. Коридор был предсказуемо пуст.

ГЛАВА 4

Чтобы попасть домой, Мертвецу пришлось сделать крюк — не хотел мешать засевшей в беседке среди парка парочке, и то, чем они там заняты, тоже слышать не хотел. При его слухе и обонянии крюк пришлось делать довольно большой. В окнах отдельно стоящего и даже огороженного коттеджа лорда Шамса, мимо которого пролег теперь путь Мертвеца, горел свет. У лорда Шамса, единственного из живущих ныне бывших магистров, было два гостя. Отец Энтони и мастер Кайен.

   Мертвец прошел бы мимо, со всей силы не вслушиваясь в беседу, если бы мастер Кайен не произнес его прозвище.

   — Тише, — ответил ему отец Энтони. — Если он где-то поблизости, то услышит.

   Мастер Кайен хохотнул.

   — Это же надо было такое чудовище породить!

   Мертвец даже оскорбился и застыл, вслушиваясь. Как не вовремя уснула Шиповничек! Она так любит всякие тайны.

   Мастер Кайен продолжал:

   — Я отвык от здешней духоты, совершенно отвык от этой концентрированной ненормальности. А вы, отец Энтони, кажется, обзавелись поклонницей.

   — Койра — несчастное дитя! — ответил тот.

   Мертвец сел на землю, перестал имитировать дыхание, весь превратился в слух. О симпатии Шиповничка он был осведомлен, и его мысль об этом раздражала, как овод коня.

   Конечно, он не ожидал от Шиповничка, что она может испытать некие чувства к нему, уроду и нежити, но… Надежда это цветок, который может расцвести в любой пустыне, как говорят камайнцы. Мастер Кайен продолжал:

   — Не понимаю, отчего вы носитесь с этим ублюдком. Разве вы единственный солдат, обрюхативший селянку во время войны? Пусть даже и оказавшуюся необученным магом? Она уже была тогда так великолепно уродлива?

   — Еще одно слово, и я выколю вам глаза и оборву руки второй раз, безо всякой магии, мастер, — огрызнулся отец Энтони. Заскрипел стул, похоже, жрец действительно готов был ввязаться в драку.

   — Хватит! — Оборвал их лорд Шамс. — Кайен, Кайен, друг мой, откуда у вас, молодого, здорового мужчины, столько желчи? Нельзя так отзываться о даме за глаза. Тем более о нашей союзнице. Особенно когда все уже практически готово, все фигуры на местах, и скоро каждый получит то, что пожелал: вы, отец Энтони, здорового сына и наследника, возможного жениха моей внучки, вы мастер Кайен — отдадите долг своему спасителю и другу. Стоит ли нам ссориться сейчас?

   Разговор дальше пошёл о неважном и несущественном, а чуть позже, когда отец Энтони поравнялся с кустами, в которых, не шевелясь, сидел Мертвец, тот одним слитным движение бросился ему на спину. Закрыл одной рукой рот, а другой надавил на сонную артерию, туда, где так соблазнительно шумел ток крови. Звук этот Мертвец мог расслышать всегда.

   Отец Энтони, бывший военный, тоже был не старой ниткой шит — он попытался скинуть с себя Мертвеца, извернуться, а когда не получилось, упал навзничь, давя на противника всем весом. Мертвец почувствовал, как у него захрустели ребра, а рука, все так же зажимавшая отцу Энтони рот, неестественно выгнулась.

   Отец Энтони запрокинул голову, ударяя противнику по носу. Будь на месте Мертвеца обычный человек, он бы давно проиграл. Но Мертвец не разжимал рук, и вскоре отец Энтони затих. Мертвец выполз из-под достаточно тяжелого тела и понял, что предплечье левой руки сломано. Он почти не чувствовал боли, и такие травмы с ним иногда случались.

   Придется навестить лекаря — мертвая плоть не загниет, но и не срастется сама.

   Он встал, отряхнулся, почесал затылок и потащил отца Энтони к ближайшему из пустующих домиков.

   Уложив жреца на лишенную матраца кровать, сам уселся рядом на полу, почти неосознанно покусывая пострадавшую в короткой схватке руку. Отец Энтони спокойно и расслабленно дышал. Мертвец взглянул ему в лицо, увидел, как хмурятся брови, и не удержался, скользнул в его сны.

   Этому трюку его обучил приехавший за какой-то надобностью в Дом один из высших магов ордена Разума. Когда обычные люди спят, говорил он, они необычайно близки к Бездне, так же близки, как обученные маги в любом состоянии своего сознания, но не умеют защищаться. Бездна влияет на нас через сны, а ты создание Бездны, Мертвец, пользуйся своими преимуществами.

   Мертвец пользовался. Он успокаивал тех, кому не могли помочь ни лекари, ни утешители, пусть и на короткий срок, пусть только во сне, но и это лучше, чем ничего.

   Он подул на нахмуренные брови отца Энтони, несколько раз глубоко вдохнул, выдохнул, вводя себя в нужное состояние, и шепнул:

   — Пусть тебе приснится твоя сокровенная мечта. Пусть она сбудется, в лучшем виде.

   Морщины на лице отца Энтони разгладились. Он впервые улыбнулся. Мертвец скользнул за ним, в его сон.

   Яркий солнечный свет ослепил на мгновение, а проморгавшись, он обнаружил себя в холле старинного особняка. Здесь была огромная лестница, ведущая на верхние этажи, и витражные окна, из которых лился чистый и яркий солнечный свет. Такого наяву не бывает. Тот высший учил Мертвеца не приглядываться к солнцу в чужих снах — чтобы не обнаружить на сером небе черный круг — настоящее светило Бездны, проглядывающее через тонкую пленку человеческого подсознания.

   Мертвец моргнул и сосредоточил внимание на своих руках. Нормальных руках молодого человека лет тридцати или около того. С розовыми лунками ногтей, золотистым загаром, слегка знакомой родинкой на внутренней стороне ладони и четким белым кругом размером с монету.

   За спиной послышались шаги. Мертвец обернулся и на мгновение потерял дар речи. Они, отец Энтони и мастер Игла, шли, держась за руки, беззаботно смеясь, счастливые, довольные и помолодевшие. У мастера, вдобавок, оба глаза были на месте.

   — Энтони, — сказала мастер Игла, протягивая к нему руки, — ты вернулся к нам!

   — Мама, — проблеял Мертвец, не столько сам, сколько подчиняясь режиссуре сна. А потом быстро, захлебываясь повторил, крикнул: — Мама, мама!

   Ноги, полнокровные, живые человеческие ноги, не держали его. Он рухнул на колени, ткнулся лицом в живот мастера Иглы, повторял как заведенный.

   Отец Энтони смотрел на него, опустив голову, глаза его блестели.

   — Разве это того не стоило, сын? Разве их смерти, разве падение ордена Тьмы не стоили твоей жизни, сынок?

   Мертвец встал. Мастер Игла застыла, как кукла, счастливо пялясь в никуда. Мертвец обошел её, устремился к большому золоченому зеркалу за её спиной, уткнулся в него чуть ли не носом, разглядывая чужое лицо в рамке. Миловидное и наивное лицо отца Леннарда вместо своей образины.

   Зеркало треснуло и распалось, дом посерел, стал терять краски, отец Энтони просыпался.

   — Стой, — крикнул Мертвец. — Постойте! Я хочу знать всё!

   Отец Энтони, стоявший на самой границе между сном и явью, обернулся.

   — Я предпочел бы, чтобы ты ничего не знал.

   Они очнулись