Купить

Шоколадница в академии магии. Татьяна Коростышевская

Все книги автора


 

Оглавление

 

 

АННОТАЦИЯ

Ох уж эти академии, юные девы попадают в них совсем этого не желая под гнетом непреодолимых обстоятельств. Знакомьтесь, дамы и господа, Катарина Гаррель и ее обстоятельства.

   

***

Первый том запланированного цикла "Академия Заотар"

   Обложка от Анны Гринь

   

ГЛАВА 1. Сложные обстоятельства Катарины Гаррель

После, трясясь в душной тесноте дилижанса на пути в Ордонанс, я припоминала все плохие приметы, которые могли бы предупредить меня о приближении черной полосы жизни. Но в тот погожий денек исхода лета я не заметила ровным счетом ничего. Утром горничная разбила зеркало, учитель месье Ловкач за завтраком рассыпал соль, а кухарка обнаружила в молоке жабу. Ничего из этого меня не насторожило. Розетта часто роняла предметы, учитель страдал рассеянностью, а жаба, слава святому Партолону, оказалась жива, за ночь она успела сбить в крынке масло и, когда кухарка отодвинула с горлышка тряпицу, выпрыгнула, испугав достойную женщину.

   «Все, что ни делается, к лучшему», — думала я, намазывая на гренку прекрасное сливочное масло и наблюдая, как Розетта прибирает осколки с пола. Зеркало это мне не нравилось, точнее, то, что оно отражало, когда я в него смотрелась. Сплошная посредственность — полудетское личико с чуть вздернутым носом, вечно кажущимися сонными глазами и крупным ртом. Вряд ли подобные черты были способны вдохновлять портретистов или скульпторов. Так что, ну его, это зеркало.

   Даже когда после полудня на виллу Гаррель прибыла матушка, тревоги я не ощутила, только любопытство.

   Мадам Шанталь вышла из украшенной гербами кареты, осмотрела домочадцев, выстроившихся у крыльца, чтоб ее приветствовать, остановила взгляд прекрасных лазоревых глаз на мне:

   — Как вы изменились, Катарина.

   Я присела в почтительном реверансе. Когда мы с матушкой виделись в прошлый раз, мне было тринадцать, сейчас — полных восемнадцать лет, разумеется, я изменилась. Она же, кажется, стала еще красивее.

   Высокая, стройная, величественная, с белоснежной фарфоровой кожей, твердым подбородком, прямым носом и аккуратным ротиком, мадам Шанталь была сейчас одета с невероятной роскошью, ее платье с широкими фижмами струилось лиловыми волнами к острым носочкам бархатных туфелек, из под украшенной перьями и гагатовой брошью шляпки на плечи спадали туго завитые белоснежные локоны. Вообще-то матушка, в отличие от меня, невнятно-рыжевато-русой посредственности, была брюнеткой, но парики и волосяная пудра творят чудеса с дамской внешностью. Раньше, когда мадам Шанталь выступала на театральных подмостках под псевдонимом Дива, она любила, противореча моде, распускать свои кудри по плечам, но все изменилось в один момент, когда нашим покровителем стал его сиятельство маркиз де Буйе, именно его герб сейчас украшал дверцы матушкиной кареты. Почему «нашим покровителем», а не «ее»? Потому что все мы здесь на вилле Гаррель существуем лишь благодаря щедрости его сиятельства. И я, и мой пожилой учитель месье Ловкач, и кухарка Бабетта, садовник Петруччи, горничная Розетта и старики Симона, Шарль и Тидо. Все обитатели виллы Гаррель были в прошлом актерами, вынужденными оставить подмостки в силу возраста, или, как Розетта, из-за изуродовавшего ее лицо ожога. Все, даже я. До тринадцати лет я неплохо изображала бессловесного третьего стражника в последнем акте «Девственной Лили», или второго пажа в «Королеве снегов», или одного из послушников святого Партолона в праздничных мистериях. Эту карьеру мне пришлось оставить по приказу родственницы. Решительно невозможно, чтоб дочь, беснующаяся на подмостках, бросала тень на официальную пассию маркиза. То есть, опосредованно, и на его сиятельство.

   Матушка прибыла на виллу не одна, кроме кучера ее сопровождала пара ливрейных лакеев и неприятная девица преклонных лет, наверное, личная горничная. Слуги маркиза высокомерно кривили лица, разглядывая покосившийся двухэтажный дом, запущенный сад, наши ветхие наряды.

   — Ждите здесь, — велела мадам Шанталь, поднимаясь на крыльцо. — Розетта, подготовь багаж мадемуазель Катарины, через час, самое позднее, мы отбываем.

   Мои домочадцы, сперва оробевшие от явленного нам столичного великолепия, хором выразили недоумение, войдя следом за гостьей в гостиную. Месье Ловкач на правах старого друга, наклонился к маменьке:

   — Нашей дражайшей покровительнице придется объясниться.

   Шанталь посмотрела на свою горничную, которая и не подумала остаться снаружи. Равнодушный холодный взгляд. Месье Ловкач за ним проследил, поморщился:

   — Кати, детка, покажи маменьке свои акварели. Да, в кабинете. Я присоединюсь к вам чуть попозже.

   Его подвижное лицо преобразила широкая улыбка:

   — Сначала мне непременно нужно убедиться, что прекрасная мадемуазель… Софи? Какое чудесное имя! Тидо, отворяй свой погребок, мы непременно должны угостить красотку Софи!

   Моего учителя недаром звали Ловкач, именно в этом амплуа он некогда блистал перед зрителями. Я почтительно отвела мадам Шанталь в кабинет или, если угодно, свою классную комнату, и даже развернула на столе акварели. Мы молчали, я не знала, как начать разговор. Как же я ее ненавидела, подлую высокомерную изменщицу, которая предпочла свою дочь великолепию придворной жизни. Наконец маменька проговорила:

   — Через три дня, Катарина Гаррель, вы примете участие во вступительном экзамене в академию Заотар.

   — Простите, — пробормотала я. — Заотар? Но…Там учатся аристократы, сливки сливок аристократии или дети богачей.

   — Его сиятельство составил для вас рекомендательное письмо, — мадам Шанталь достала из сумочки трубочку пергамента, — и оплатил первый год учебы, в письме вексель. Дело за малым, вам нужно выдержать вступительный экзамен.

   — Экзамен? — переспросил месье Ловкач, прикрывая дверь кабинета. —Я пропустил название учебного заведения.

   Мадам Шанталь его повторила. Учитель прищелкнул пальцами:

   — Браво, Дива, не знаю, чего тебе стоило уговорить своего… гмм… маркиза, но это великолепно. Кати сдаст все экзамены без труда.

   — Если захочет это делать, — пробормотала я себе под нос.

   Но меня услышали, пришлось объяснять:

   — Не имею ни малейшей склонности к магическим наукам

   Мадам Шанталь раздраженным жестом смела со стола акварели:

   — А к чему ты имеешь склонность? К этой мазне?

   Ловкач предупреждающе поднял руку, но меня уже ничто не могло остановить.

   — Не думаю, мадам, что мои мечты хоть сколько вам интересны. Посему не смею вас больше задерживать, — отчеканила я холодно. — Отправляйтесь к своему любовнику и…

   Хляп! Мою щеку обожгла пощечина, маменька посмотрела на свою ладонь, улыбнулась, продемонстрировав прекрасные жемчужные зубки:

   — Я жду тебя в карете, мелкая злоязыкая дрянь. Через самое позднее четверть часа. А ты, Ловкач, употреби это время с пользой, объясни мадемуазель Катарине, что, если она не поступит в магическую академию Заотар, от нежелания или, храни вас всех святой Партолон, из-за собственной глупости, вилла Гаррель перестанет получать от меня ежемесячное пособие.

   Раньше меня никогда не били, поэтому все отпущенные четверть часа я прорыдала.

   — Так бывает, — успокаивал меня учитель, похлопывая по плечам, — ты ее оскорбила. Зачем назвала маркиза любовником?

   — Потому что он именно любовник и е-есть…

   — И что, тебе от этого легче?

   Не было, было горько и противно. О маменьке с учителем говорили мы нечасто, но всегда месье Ловкач был на стороне Шанталь:

   — В нашем мире, девочка, жизнь женщины невероятно трудна, особенно, если она вдова и обременена детьми. У Дивы не было другого выхода… она любит тебя…

   Горничная Розетта однажды сообщила мне по секрету, что в прошлом мою маменьку и Ловкача связывало нечто большее, чем дружба, и его чувства со временем нисколько не остыли.

   Поэтому теперь я и не ждала от учителя слов поддержки, продолжая рыдать:

   — Не хочу-у-у… Академия…

   — Тебя никто не заставляет становиться верховным магом, к тому же, у тебя это вряд ли получится, закончишь первую ступень, получишь зеленую сутану овата…

   Я трубно высморкалась и переспросила уже без слез:

   — Оваты могут работать библиотекарями?

   — Именно, девочка. Ты получишь диплом мастера, найдешь работу и перестанешь зависеть от чужих милостей.

   Библиотекарь? Это мне понравилось. Книги я обожала.

   — Но, — пришло мне в голову, — вы говорили, что в Заотар поступают подростками.

   — В тринадцать-четырнадцать лет, — подтвердил Ловкач. — Но это не закон, а всего лишь обычай, не думаю, что тебе смогут отказать из-за возраста. Тем более с рекомендательным письмом Амура де Шариоля.

   Он сунул мне в руку трубочку пергамента:

   — Надежно спрячь.

   — Амур? — я засунула послание в кармашек платья за поясом.

   — Так зовут нашего щедрого покровителя — Амур де Шариоль, маркиз де Буйе. — Ловкач мне подмигнул. — Пойдем, девочка, не будем заставлять Шанталь ждать.

   Так я покинула виллу Гаррель, зареванная, с багровым пятном на скуле и с небольшим саквояжем, в который Розетта запихнула все мои пожитки. Покинула без горничной. Поначалу матушка намеревалась лично отвезти меня в Ордонанс, но не успели мы миновать Анси, карету нагнал всадник в черном запыленном плаще. Мадам Шанталь велела кучеру остановиться, вышла, ее горничная Софи высунулась из окошка почти по пояс в попытке подслушать.

   — Планы поменялись, — сообщила маменька, вернувшись к карете. — Мы возвращаемся, вам, Катарина, придется продолжить путешествие в одиночестве.

   Меня высадили на городской площади вместе с саквояжем, сунули в руку кошель с деньгами, и украшенная гербами карета, круто развернувшись, понеслась из Анси, как будто за ней гналась орда демонических тварей с еретиком Болором во главе.

   — Мадемуазель Катарина, — сказал почтительно тот самый вестник в пыльном плаще, — мадам Шанталь велела мне посадить вас в дилижанс до столицы.

   Слугу звали Ришар, и больше ничего о себе он не сообщил. Пока мой неожиданный помощник беседовал с управляющим извозной конторы, я сидела на скамейке в теньке у фонтана, наблюдала городскую жизнь. Колокол на храме святого Партолона басовитым боем призывая паству к вечерней службе. Когда эхо последнего удара еще не успело раствориться в знойном воздухе, на площадь ворвалась целая группа всадников, копыта коней выбивали искры из брусчатки, прохожие испуганно разбегались.

   — Столичные дворяне опять бесчинствуют, — пробормотала какая-то женщина.

   Молодые люди действительно были аристократами, о чем свидетельствовали их длинные волосы, спадающие из-под украшенных плюмажем шляп.

   Один из всадников зычно прокричал:

   — Вилла Гаррель! Где она находится?

   Ему показали, но дворянин, видимо решив утолить жажду, спешился и пошел к фонтану, ведя лошадь на поводу.

   — Мадемуазель Катарина, — Ришар крепко взял меня за локоть и приподнял со скамейки, — будьте любезны пройти в дилижанс.

   Свободной рукой мой помощник подхватил саквояж, и, низко надвинув на лицо поля шляпы, повел меня к экипажу, бормоча инструкции:

   — Экзамен в академию Заотар будет проходить в зале Наук на площади Карломана, вы без труда найдете дорогу, расспросив прохожих. Дата — первое число септомбра, время — за час до полудня.

   Он помог мне подняться на подножку, засунул под лавку саквояж и, поклонившись на прощание, исчез.

   Так во второй раз началось мое путешествие.

   Когда дилижанс, в котором, кроме меня сидело еще восемь пассажиров, покидал Анси, сквозь щель в занавесках мне было видно, что столичные дворяне пока визит на виллу Гаррель отложили, они с удобством расположились у фонтана, на бортиках которого уже стояло с дюжину винных бутылок, пили вино и воду, горланили, задирали прохожих и приставали к девушкам. Беспутники! Интересно, что им понадобилось на вилле? И смогут ли мои домочадцы им противостоять?

   А потом я подумала, что там находится и грозная мадам Шанталь, потерла ноющую щеку и успокоилась.

   В кошеле обнаружилось пятьдесят серебряных монет с неровными краями и горсть мелочи. Серебряные назывались «короны», маленькие — «зубцы», или «зу». Целое состояние, на эту сумму вилла Гаррель могла бы безбедно существовать несколько месяцев.

   Расспросив попутчиков, я выяснила, что дорога до Ордонанса займет те самые три дня, которые оставались до начала первого осеннего месяца септомбра. Значит, мне предстояло отправляться на экзамен сразу из дилижанса, даже не успев переодеться.

   Со страдальческим вздохом я посмотрела на сбитые носки добротных дорожных башмаков. На мне серое строгое платье с крахмальной нижней юбкой и крахмальным же большим воротником, пристойный чепец и (надеюсь, святой Партолон зачтет мне эту добродетель), несмотря на жару, плотные чулки. Я одета как любая лавочница в Анси.

   Ею я и представилась попутчикам: девицу Катарину послала в столицу к отцу прихворнувшая матушка. Подробностей у меня не потребовали. Мадам Дюшес, соседка, супруг которой дремал на противоположной лавке, больше хотела рассказывать, чем слушать. С нами ехали также их дети — две взрослые некрасивые девицы и мальчик-подросток, пара молодых священников-филидов в лазоревых сутанах — брат Симон и брат Анри. Последним попутчиком был месье Шапокляк, суетливый неприятный господин средних лет. Он поминутно проверял свой багаж — нечто обтянутое мешковиной, размером со шляпную картонку. Девицы строили глазки филидам, стараясь рассмотреть их запястья под рукавами сутан – нет ли там брачных знаков, месье Дюшес храпел, мадам рассказывала бесконечную историю о кузине Мари, которая, о ужас, отдала свое сердце особе абсолютно неподходящей, мальчишка старался исподтишка расковырять мешковину, укутывающую багаж господина Шапокляка, священники скучали, игнорируя авансы некрасивых мадемуазель.

   Я прикрыла глаза, сделав вид, что задремала и стала припоминать все, что знала об академии Заотар от учителя.

   Нижняя ступень — оваты, цвет — зеленый, направление магии – скорее утилитарное. Аптекари, ювелиры, портные и куафюры с зелеными дипломами высоко ценились как в нашем королевстве Лавандер, так и, по слухам, за его пределами. Инженеры были вообще на вес золота. Считалось, что оваты работают только с неживой материей, хотя, например, аптекари или парикмахеры колдовали над вполне живыми людьми. Вторая ступень — филиды, цвет — голубой. Из них получаются менталисты: священники, барды, труверы и пророки. К примеру, мои попутчики, братья Симон и Анри, тоже выпустились из академии, не перейдя на высшую ступень. Но это и не удивительно, мало кому удается надеть на себя белоснежные сутаны сорбиров.

   Третья ступень — безупречные или сорбиры. Именно они приносят победы в войнах, сражаясь на поле боя магическими заклинаниями, из них получаются великие врачи и жрецы самых высоких рангов, способные напрямую общаются с богами. Например, Партолон, святой покровитель нашего королевства, тоже был сорбиром, как и его извечный враг отступник Балор до того, как стал предателем и запятнал кровью друга свои белые одежды. Что ж, стать сорбиром мне, в любом случае, не предстоит. Во-первых, для полного счастья мне достаточно зеленого диплома, а во-вторых, на третью ступень допускают не просто самых достойных, а самых достойных из наследников аристократических родов Лавандера. Об этом всем мне рассказал месье Ловкач во время наших уроков.

   — Наше общество, Кати, — говорил он, — разделено строгими границами иерархий. Во главе его находится король, наше длинноволосое безупречное величество, у подножия его трона — аристократы, под ними — мы, обычные люди, общинники. Маги представляют из себя третье сословие. Общинник может стать магом, но не сможет стать аристократом. Аристократ же, даже сорбир, может потерять титул и превратиться в простолюдина.

   Сейчас это все неважно. Что от меня может потребоваться на экзамене? Не представляю.

   Решив расспросить об этом своих попутчиков-филидов, я действительно заснула и проснулась уже на закате.

   Дилижанс несся по дорогам провинции без остановок, два кучера менялись местами на ходу, один отдыхал в дощатом закутке, оборудованном за козлами, другой правил. Пассажиры не возражали. Когда я открыла заспанные глаза, они как раз готовились к ужину. Запасливая мадам Дюшес раздавала семейству влажные от масла ломти хлеба, чесночные сосиски и сваренные вкрутую куриные яйца, священники отщипывали от своей серой краюхи крошечные порции и по очереди пили из пузатой фляги воду, месье Шапокляк ел селедку, запивая ее вином. От разнообразных запахов меня замутило. Старушка Бабетта собрала мне какой-то снеди в дорогу, но есть мне не хотелось, хотелось пить. Наклонившись под лавку, я извлекла свой саквояж. Промасленный бумажный сверток там обнаружился, а вот о фляге моя кухарка, кажется, позабыла. Сглотнув, я распрямилась. Жажда была почти нестерпимой.

   — Мадемуазель, — брат Симон протягивал мне флягу.

   Я не отказалась, металл приятно холодил влажную от пота ладонь, захотелось протереть рукавом горлышко, но, решив, что этот жест может обидеть священника, я просто отпила.

   — Благодарю, месье, — вернула я флягу, с удивлением отмечая, что жидкости в ней нисколько не убавилось, видимо, сосуд был зачарован.

   От моей дружелюбной улыбки юноша отчего-то смутился, отвел глаза. Его товарищ хихикнул:

   — Лап то лертс ивбюл?

   — Синктаз навлоб! — прикрикнул на него Симон и продолжил слегка развязным тоном. — Ацивед от яакьнешорох.

   Попутчики почтительно притихли, видимо, вообразив, что священники беседуют на древнем волшебном наречии. А мне захотелось сказать: «И онсаркерп сав теаминоп!»

   Какая глупая детская проделка! Парни просто произносили слова задом наперед! Сначала Анри подколол друга: «Пал от стрел любви?», тот ответил: «Заткнись, болван! Девица-то хорошенькая». Мое заготовленное «И прекрасно вас понимает!» послужило бы эффектной точкой. Но я промолчала. Как потом выяснилось, это было правильным решением. Филиды, не опасаясь разоблачения, продолжали беседу на своем «перевертансе», как они его между собой называли, а у меня появился прекрасный способ отвлечься от историй о кузине мадам Дюшес.

   — Страшилы дочери лавочника явно положили на нас глаз, — говорил Симон. — Хорошо, что мы выходим в Ле-Моне.

   — Оставшееся время я с удовольствием провел бы с зеленоглазой кошечкой Кати, — веселился Анри. — Какая жалость, что здесь нет никакой возможности с ней уединиться.

   — Она приличная девушка.

   — С такой-то пикантной мордашкой? Брось, дружище…

   Парни на меня посмотрели, пришлось отвернуться и сделать вид, что я всматриваюсь в темноту окна поверх массивного бюста мадам Дюшес. Она расценила мое движение как приглашение к разговору, я спросила, когда будет остановка. Выпитая вода уже просилась наружу, да и ноги затекли от долгого сидения, хотелось пройтись, размяться.

   — В Ле-Моне, — ответила соседка, — мы прибудем туда на рассвете. Нам заменят лошадей, кучера получат мешки с корреспонденцией для столицы…

   Месье Шапокляк, прикончивший уже бутыль вина, икнул и сообщил, что в Ордонанс он не собирается, потому что в Ле-Моне как раз проходит ежегодная ярмарка и он, и-ик, неплохо заработает на продаже. Далее месье многозначительно ткнул пальцем куда-то себе под ноги. Сын Дюшесов сразу стал просить показать нам предмет торговли, а мадам обрадовалась, что после остановки в дилижансе станет посвободнее.

   — Там сова, — сказал приятелю Анри на перевертансе, — зуб даю, этот господин — птицелов.

   Я посмотрела на месье Шапокляка повнимательней. Птичьи перья на шляпе, но это можно списать на моду, вытертая на локтях стеганная куртка, кожаные штаны, на поясе ножны с парой кинжалов, цепочка от поясного кольца скрывается в нагрудном кармане. Часы? Нет, слишком дорогая безделушка для такого оборванца. Манок! Он точно птицелов.

   Господин, которого я столь бесцеремонно разглядывала, тем временем внял просьбам и извлек из-под лавки свой багаж. Под мешковиной оказалась плетенная из лозы клеть, из нее на нас уставились желтые совиные глазищи. Птице было тесно, она явно была нездорова и страдала от голода и жажды.

   — Двадцать корон за нее получу! — хвастался птицелов. — Благородные дамы обожают совиными крыльями шляпки свои украшать. Или на амулеты магические пустят.

   Разговор перетек на другую тему, о странностях длинноволосых аристократов. Ага, о тех самых, шевалье. Потому они так и называются, от слова шевелюра. Я знала, что шевалье, это просто видоизмененное за несколько поколений «кавалер» — «тот, кто едет на лошади», так называли оруженосцев древних рыцарей, но знаний своих демонстрировать не стала, смотрела в полные страдания желтые птичьи глаза, а потом предложила:

   — Месье Шапокляк, продайте сову мне.

   — Вам-то, мадемуазель, она на что?

   Я пожала плечами:

   — Это важно? На шляпку или для амулета. Двадцать корон.

   — Двадцать пять!

   — По рукам.

   Достав из-за пояса кошель, я отсчитала монеты. Девицы испуганно запищали, когда птица издала горловой громкий клекот, одна из мадемуазель даже попыталась найти защиту на груди брата Симона. Парень возражал, сова еще больше возбудилась от образовавшейся возни.

   — Не бойся, девочка, — погладила я пальцами прутья клетки, — сейчас.

   Дверцы в плетенке не было, прутья просто скрепили кожаным шнуром. Я попросила птицелова:

   — Позвольте ваш нож, месье.

   Тот, видимо, решил, что я немедленно желаю украсить свой чепец крыльями, и протянул мне кинжал с неохотой. Разрезав шнур, я, придерживая плетенку, вернула оружие владельцу:






Чтобы прочитать продолжение, купите книгу

150,00 руб Купить