Белая. Ирина Баздырева

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ПРОЛОГ
• ЧАСТЬ 1
• ЧАСТЬ 2

АННОТАЦИЯ

Ей суждено было погибнуть от руки краснокожего, но она выжила. Ей суждено было ненавидеть, но она полюбила. Ей суждено было впасть в безумие, но она нашла в себе силы бороться. А тем от кого не раз сбегала, стала предана всей душой. Такова судьба бледнолицей, попавшей в плен к индейцам и связавшей свою жизнь с племенем сиу.

ПРОЛОГ

В резервации Форт Бертольд Северная Дакота умирала белая женщина. В добротном бревенчатом доме собрались ее дети, внуки и те, кого она когда-то учила, а потом учила их детей и их внуков. Возле нее стоял патер, принявший последнюю исповедь умирающей, исповедь человека не сожалевшего ни о чем, не отрекающейся ни от одной минуты своей необычной жизни. Она не желала предавать ни свое горе, ни своих ошибок, ни даже своих врагов, которыми жизнь одарила ее в полной мере. Были трудные дни, дни лишений, дни, когда она умирала от ран, голода и тоски... ах, сколько раз ей приходилось умирать, но смерть все не желала забирать ее, обходя стороной. Она познала как глубокое горе, так и незабываемое счастье, верную дружбу и слепую вражду. Она знала нищету, знала и беспечную жизнь в роскоши. Все было. Но через весь ее нелегкий жизненный путь светила яркая звезда большой любви, что сияла ей и сейчас в минуты смерти. И женщина улыбалась тихой светлой улыбкой, видя ее отблеск в лицах своих детей и внуков.

   Сдержанный, успешный мужчина в дорогом костюме, что сидел у ее постели, держа умирающую за бледную сухую руку - ее сын. Как же он похож на свою мать. Осенний Лист и Широкое Крыло могли бы гордиться им. А ее дочь... еще такая прекрасная в дни своей уходящей молодости. А внуки... Их черты напоминают того, кто так дорог ей и кто давно ушел за далекий предел, откуда нет возврата. Скоро, скоро она встретиться с теми, кого никогда не забывала, и к кому всегда стремилось ее сердце. Они ждут ее... Скоро...Но ведь и здесь она оставляет тех, кого любит, чья тихая скорбь и тоска не отпускает ее. Она с бесконечной любовью смотрела на дорогие ей лица... Что ж, они уже давно могли обходиться без нее, а она душой рвалась к тем, кто оставил ее одну с опустевшим сердцем, но с душой полной верой и любви. Для нее они не умерли, и память о них всегда поддерживала ее в трудные минуты одиночества. Сын видел, что она торопилась, понимала это и дочь, их тоска и боль вечной разлуки сдерживали ее порыв, не отпускали. Неразумные. Она всегда будет с ними до тех пор, пока они помнят ее.

   Вдруг стоящие возле ее кровати расступились, давая дорогу старику настолько дряхлому, что его вели под руку его сын и внук. Кто-то поспешил пододвинуть к кровати стул, на который его осторожно усадили. Дряхлость и годы не пригнули спину этого индейца, и он сидел сохраняя горделивую осанку. Его темные глаза смотрели прямо на умирающую. На его плечах покрытых истертой фланелевой рубашкой лежали седые косы. При появлении старика, глаза умирающей зажглись огнем, словно жизнь снова начала возвращаться к ней. Он чуть шевельнул рукой и прежде чем заговорить, пожевал запавшим ртом. В комнате стояла почтительная тишина. Никто не смел произнести ни слова. Эти двое прощались. Умирающая ждала, смотря на старика с тихой грустью. Ее кожа была почти прозрачной, светлые глаза кротки и мудры, улыбка ласковой и понимающей.

   - Уходишь... - собравшись с силами, проговорил старик.

   Его лицо с глубокими морщинами не дрогнуло, и не понятно было сожалеет он о том, что эта женщина умирает или просто констатирует печальный факт.

   - Ухожу... - прошептала старая женщина. - Великий Дух позвал меня...

   - Да, - склонил голову старик. - Но прежде чем ты ответишь на Его зов, вспомни день, когда я убил тебя.

   Умирающая закрыла глаза. Да... именно с того дня началась ее жизнь.

ЧАСТЬ 1

Меня не интересует где, что и с кем ты изучал. Я хочу знать, что поддерживает тебя изнутри, когда все вокруг рушиться.

   Вождь племени Ория.

   Обоз был уже недалеко от форта, в каких-то жалких три мили, когда на него с дикими воем напали сиу. Фургоны не успели развернуться и встать кругом. Белые, поверившие было, что им несказанно повезло добраться до форта целыми и невредимыми, открыли беспорядочную стрельбу, прикрывая всадника ускакавшего в форт за подмогой, но верткие краснокожие ускользали от нервных выстрелов ружей, прячась за лошадьми. Перекидывая свое тело с одного бока лошади на другой, они умудрялись из-за шей своих скакунов обстреливать обоз. Гибли растерявшиеся обозники, что не успели найти укрытие, тогда как у индейцев падали только лошади. Но и лишившись их, краснокожие умудрялись, обрезав упряжь, уводить фургонных лошадей. Осажденные еще отстреливались, надеясь на помощь из форта, когда вдоль фургонов проскакал краснокожий, в своей устрашающей раскраске похожий на дух смерти. За собой он волочил тело убитого гонца посланного за подмогой. Теперь, упавшие духом осажденные, отчаянно защищались уже из страха плена у краснокожих. А он означал, что умирать они будут долго и мучительно и это придавало обреченным упорство, но стрельба становилась все реже, пока не утихла совсем.

   И вот когда на прерию упали длинные вечерние тени, раздались пронзительные ликующие вопли, ставшие завершением этой неравной короткой стычки. Сиу ликовали. Они захватили обоз с продовольствием для солдат форта, а все его сопровождение перебили. И сейчас индейцы ходили среди убитых, и, склоняясь к ним, собирали свои законные трофеи, с восторженными криками поднимая и потрясая над собой окровавленными скальпами. Откидывая пологи повозок, забирались внутрь и, осматривая доставшиеся им вещи, решали, что забрать с собой, а что бросить здесь за ненадобностью.

   Ярко багровое солнце создавало резкие тени на коричневой земле прерии, на которой высыхала кровь убитых, да лежали перевернутые фургоны с разодранными, утыканными стрелами пологами. Вождь военного отряда, чье тело покрывала зловещая черная краска, а голову венчала пышная корона из перьев, прошел вдоль отбитого обоза, точнее того что от него осталось, и показал шедшим рядом с ним двум воинам на откатившийся в сторону фургон. Никто из индейцев, увлекшихся грабежом повозок, что стояли впереди, пока что не добрался до него. Воины подошли к нему и один из них уже готов был откинуть полог, когда почувствовал зов опасности. Это был едва уловимый зов. Он пах, как только что распустившийся весенний цветок прерий, нежно и сладко. Откуда мог появиться подобный запах в сухой осенней степи? Это мимолетное сомнение, переросшее в настороженность, спасло краснокожего. Он отшатнулся за какой-то миг до выстрела и когда рядом с его головой вжикнула пуля, содрав кожу со лба, его стоящий позади товарищ, метнул нож в темный проем фургона. Оттуда донесся болезненный стон. Метнувший нож, кошкой прыгнул внутрь, схватил поверженного врага и вышвырнул его наружу, спрыгнув вслед за ним. Индеец, зажимавший рану на лбу, вытер кровь, заливавшую глаза, чтобы рассмотреть врага. На земле безвольно раскинув руки, разметав в пыли длинные волосы, лежала молодая женщина. Из ее груди торчала рукоять ножа, темный шелк платья вокруг него набух от крови. Индейцы встали над нею. Краснокожий, зажимавший кровоточащую рану на лбу, наблюдал за тем, как второй наклонился за своим ножом и вдруг жестом остановил его, запретив трогать нож, иначе женщина умрет. Тот удивился: зачем им белая женщина? Они заспорили.

   А ей уже не было никакого дела до своей судьбы. Для нее все было решено. Широко раскрытыми глазами смотрела она в небо, не видя его, и только беспрестанный мелкий кашель сотрясал ее грудь. Из угла рта потекла струйка крови. Отходя в мир иной, она различила склонившиеся над нею фигуры посланцев преисподни, готовых утащить ее за собой в ад. Но появился третий в ярких одеждах со светлым ореолом вокруг головы и отогнал их. Через какое-то время очнувшись, она, припомнив все, очень удивилась, что еще жива и долго рассматривала полог из шкур растянутых над нею, и дыру в потолке через которую лился рассеянный дневной свет, не понимая зачем в потолке дыра... Что за нелепость... Эта дыра собирала вокруг себя обрывки ее мыслей, не давая отвлечься ни на что другое, словно мелководье суетливую стайку мальков, которых пугали темные глубины. Но почему дыра в потолке и наклонившиеся стены, готовые упасть на нее? Где она и почему жива? Теплый воздух пах пылью, кожами и травами. Приятный полумрак щадил глаза. Она разглядывала висящие над нею пучки сухих ломких трав, заячьи шкурки, птичьи кости нанизанные на шнуры, заплетенные косы, свисающие с обрезков кожи, связки бус из игл дикобраза и цветных камешков, и не знала, что обо всем этом думать. Почему-то увиденное не столько тревожило, сколько забавляло ее. Но поскольку она так и не смогла объяснить себе, чтобы все это значила, то просто подняла руку и посмотрела на свою ладонь, уверяя себя в реальности окружающего. От этого незначительного движения ее резануло болью, что разлилась откуда-то слева. Словно недоброе безжалостное существо, боль ожила и принялось терзать ее тело. Через минуту другую девушка почувствовала себя вымотанной в борьбе с ней и, ослабев, провалилась в сон. А когда снова вынырнула из забытьи, то уже бодрствовала дольше, осознавая сильную потребность ответить на вопросы тут же атаковавшие ее встревоженный ум.

   К ней склонилось темное лицо какого-то старика и девушка сильнее сжала край шкуры которой была укрыта, съежившись под ней. Что ему надо от нее? Кто этот старик? Откуда? Она его никогда прежде не видела и он какой-то... дикий. Его скуластое лицо с узкими щелками глаз, изрытое морщинами и грубое, пугало ее. Темное от загара, оно казалось почти черным, оттененное белыми седыми волосами, заплетенными в две косы, обмотанными грязными засаленными шкурками. На шее висело ожерелье из грубо сработанных бус, чьи облезлые шарики перемежались то ли с волчьими, то ли с собачьими клыками. Он поднес к ее губам деревянную чашу, что-то произнеся на незнакомом гортанном языке. Девушка испуганно сжала губы и отвернулась. Тогда он начал петь долго, нудно, с монотонными подвываниями, пока у его подопечной не разболелась голова, и она с неохотой поскорее выпила то, что он ей предлагал, только бы старик поскорее замолчал. Он довольно кивнул и она уснула.

   Каждый день он склонялся над ней с этим отвратительным питьем и она пила отвар из горьких трав, покорно ела безвкусную грубую пищу, которую невозможно было разжевать. Давилась, но ела, потом снова засыпала. К старику приходили какие-то люди, чтобы посмотреть на белую пленницу и, стоя над нею, обсуждали ее на непонятном языке. Она закрывала глаза и отворачивалась к стене палатки. Ей не место здесь. Сколько она сможет продержаться? Она умирала от тоски по дому. Как вообще можно существовать в этой пыльной хлипкой палатке, в подобной нищете? Она украдкой поцеловала крестик, что висел у нее на шее, моля Господа даровать ей терпение и побыстрее окрепнуть. Она едва терпела ту вонь, что поднималась от котла в которой старик варил себе похлебку и благословляла бога, когда он делал это на улице. К тому же старик храпел ночами. В палатку заходили собаки, когда уходя, старик откидывал кожаный полог входа. Бесцеремонно заглядывали женщины, громко переговариваясь и смеясь. Она была у всех на виду, и это становилось невыносимым. Но она была слишком слаба, чтобы бежать именно сейчас, однако мысли о побеге не оставляли ее ни на минуту, они словно сверлили ее мозг. Оставаться здесь для нее казалось равносильно смерти. Все, что она видела вокруг, было чужим, отвратительным, грязным и грубым. Она никогда не сможет принять этого. Это была не жизнь, а какое-то нелепое подобие ее. Эти дикари, не далеко ушедшие в своем развитие от своих первобытных предков, были настолько примитивны, что их удовлетворяла простота и грубость подобного существования. Тогда как их пленница выживала благодаря воспоминаниям о доме. Ночью в душном дымном типи под храп старика, она закрывала глаза и до мельчайших подробностей вспоминала свою комнату в Канзасе, любовно воспроизводя в памяти каждую деталь в ней. Открытое окно балкона, развевающаяся кисейная занавеска, столик покрытый белым лаком, в хрустальной вазе желтые тюльпаны. Трюмо с овальным зеркалом в бронзовой раме, флакон с любимыми духами и розовая баночка с пудрой, а в изящной китайской шкатулке лежит нитка крупного жемчуга. Прохладный ветер доносит из сада запах чайных роз. Но стоило ей открыть глаза и она видела перед собой прогибаемый ветром полог палатки, бряцающие птичьи кости и заплетенные в косу волосы скальпа. Тогда из ее глаз по вискам стекала горячая слеза. Она больше не может этого выносить, ей не место здесь и если она собралась бежать, то делать это надо сейчас. Ветер доносил в палатку запахи опавших листьев и первых заморозков. Осень. Ей же казалось, что она провалялась здесь целую вечность. Бежать! Она попробовала поднять голову, которая тотчас пошла кругом, а рана отозвалась ноющей болью и стала тянуть. Неудивительно, что ей так плохо, в рану наверняка занесена инфекция. Она видела, как старик каждый раз прикладывал к ней какую-то зеленую плесень и резко-пахнущую мазь больше похожую на грязь. Девушка снова погрузилась в сон.

   Старик был доволен, пленница много спала и послушно ела похлебку из мяса. Он не очень церемонился с ней, тыкал корявым пальцем в рану и качал головой. Отводил ее к лохани в которую она справляла нужду и поддерживал за плечи, что-то бормоча и хихикая, потом снова отводил обратно. Эти походы к лохани изматывали девушку, и она понимала, что ей не удастся сбежать до холодов. Но о том, чтобы провести здесь еще и зиму, было невозможно даже подумать, это было просто неприемлемо. Она не выдержит. Она ненавидела себя здесь. Ей казалось, что она покрыта панцирем грязи, а волосы стали жесткими словно пакля, к тому же голова нестерпимо чесалась. Хотелось воды, горячей ванны. Хотелось чаю, кофе, хотелось чистой батистовой сорочки и воздушного платья, а не грубой рубахи из потертой кожи в которой она лежала. Ей хотелось почувствовать свежесть белоснежных накрахмаленных простыней. Тяжелая шкура, которой она укрывалась, давила, под ней было душно, к тому же она воняла и у выздоравливающей возникло подозрение, что в ней полно блох, потому что тело ее иногда нестерпимо зудело. Она потеряла счет дням. Как-то старик склонился к ней не со своей всегдашней миской с мясным бульоном, а с алюминиевой кружкой. Девушка повернула голову на знакомый запах. Кофе? Он принес ей кофе? Она недоверчиво смотрела на старика, а он поднес кружку к ее губам и она жадно глотнула. Кофе оказался отвратительным, но девушка заплакала от счастья. Когда на следующей день ей очень захотелось к лохани, ни старика, ни лохани в палатке не оказалось. Она лежала, глядя на открытый клапан типи через которое виднелось небо, и собиралась с силами и духом, чтобы подняться. Какими бы отсталыми существами не были те, к кому она попала в плен, они все же не справляли нужду в своем жилище, хотя она не удивилась бы обратному. Она поднялась, добрела до выхода из палатки, откинула полог и выбралась наружу. Когда девушка выпрямилась, у нее закружилась голова, и она постояла немного с закрытыми глазами, приходя в себя и кутаясь в одеяло.

   В пыли грызлись две облезлые худые собаки. Вокруг беспорядочно поставленных палаток, простиралась бесконечная пыльная степь, поросшая пуками жухлой и жесткой бизоньей травы. Сидевшая на корточках перед костерком индианка подняла на нее глаза от котла с густой похлебкой, от которой исходил густой мясной запах, с любопытством глядя на нее. У ног индианки лежала шкура только что ободранной собаки, чья голова валялась неподалеку. С ней увлеченно играл обросший нечесаный чумазый ребенок. Мимо прошел дикарь, ведя на веревке двух коней. На него даже смотреть было неприлично, так как на нем имелся всего лишь фартук, прикрывавший нижнюю часть тела. Кожа дикаря влажно блестела, а с длинных волос стекала вода. Он не обратил на бледнолицую пленницу никакого внимания. Кони встряхивали влажными гривами. Пошатываясь, она побрела к чахлым кустам, чувствуя на себе пристальный взгляд индианки. Через какое-то время она вернулась обратно к своему типи. Забравшись в него, она легла на отведенное ей место и бездумно уставилась на кожаный полог палатки. Все, что случилось с ней, ее плен и ранение было просто отвратительно, все казалось безнадежным, а от безысходности хотелось умереть. После того как она прошла тот десяток шагов до кустов, она страшно вымоталась, а степь вокруг не имела конца, если не считать ту не видимую полоску, где ее край смыкался с небом. Но мысль, чтобы перезимовать в палатках дикарей, она брезгливо отбросила. Лучше погибнуть, попытавшись сбежать отсюда, чем влачить жалкое существование, презирая себя в этом убожестве с грязными аборигенами, лиц которых и различить-то невозможно. От отчаяния она тихо заплакала, потом пролежала весь следующий день, равнодушно глядя в полог. Старик ничего не замечая, сидел у очага, что-то бормоча себе под нос, либо дремал сном человека уставшего от жизни. Ей снова пришлось встать, чтобы выйти. От вонючего дыма трубки, которую старик все время курил, у нее разболелась голова. Выбравшись из палатки, она увидела все ту же индианку, сидящую у костра, разговаривавшей с другой женщиной на плечах которой лежала кружевная шаль, некогда принадлежащая ей. Не прерывая разговора, обе вскользь посмотрели на бледнолицую, бредущую к кустам. Видно было, как пленницу шатает от слабости и, не смотря на теплый осенний день, зябко кутавшуюся в дырявое одеяло.

   Зайдя за кусты, девушка встала спиной к ненавистным палаткам, смотря на поросшие прохладным лесом далекие пологие холмы, и вдруг поняла, что должна бежать сейчас или никогда, и пошла от кустов и палаток лагеря сначала медленным, неуверенным шагом, ожидая, что ее вот-вот остановит грубый окрик. Отойдя на приличное расстояние, она подумала, что надо бы побежать, но страшно вымоталась даже от недолгой ходьбы, и потому просто упрямо брела дальше ни о чем не думая, переставляя ноги и радуясь, что уходит от плена все дальше. Лишь раз она вывернулась из забытьи, наткнувшись на нечто странное и, содрогнувшись, прошла мимо человеческих черепов выложенных в круг, обращенных глазницами друг на друга и на бизоний череп, лежащий в центре этого круга смерти. Чьи это были черепа? Бледнолицых? Что с ними сделали краснокожие варвары? Если ее поймают, ее череп тоже пополнит этот сатанинский круг. И она побежала, но через три шага выдохлась, чуть не упала и вынуждена была снова перейти на шаг.

   Временами она словно проваливалась в беспамятство, чтобы вдруг очнувшись, обнаружить себя снова бредущей по степи под жарким полуденным солнцем. Хотелось пить, кружилась голова. Запнувшись, она упала и неизвестно сколько пролежала. Потом, собрав силы, уговаривая и ругая себя, поднялась, чувствуя жар исходящий от раскаленной земли и двинулась дальше с трудом волоча ноги. Она была уверена, что ушла далеко, потому, что брела месяцы, годы, вечность. Ей казалось, что ее не найдут не только индейцы, а вообще ни одна живая душа, потому что она безнадежно заблудилась, плутая по степи бог знает сколько времени. Потом ее захлестнуло видение.

   Полуденное солнце слепило глаза, езда на козлах фургона укачивала, как и болтовня торговца Яга Данига, что разъезжал по прерии, и свободно общался с индейцами.

    - Ворюги эти краснокожие, каких поискать. Тащат все, уж поверьте. У моей Хэтчер ихние бабы шпильки из волос повытаскали, да так, что она и не заметила, покуда коса не упала и не распустилась. Все тащат, ничем не брезгуют. Останавливался я как-то у янктонов, так при мне скандал там разразился. Баба у одного индея возьми и уйди с другим. Обманутый муж, не будь дураком, догнал их, пристрелил обидчика и вернул жену. И она тут же ушла с другим. Нет, чтоб плюнуть на нее и забыть, ясно, что баба пропащая. Так нет, муж вломился в палатку к очередному похитителю, когда тот был на охоте и увел жену, только вот не свою, а хозяина палатки. Что вы смеетесь, мисс, говорю вам нехристи, и законов у них против воровства нет, напротив у них это за доблесть почитается. Порядка не знают. А попрошайки такие, каких свет не видывал. Даришь им подарок, а они удивляются почему не получают все что ты везешь с собой, а как же торговать, скажи на милость, если все разбазаривать на них. С другой стороны попробуй откажи, они тебе сразу же томагавком полбу, вот и весь разговор. А барабаны у них, мисс... – перешел на зловещий шепот возница. - Так если присмотреться, то увидите, натянутую на них человеческую кожу... то-то, а вы думаете почему они снимают скальпы? Потому что верят, что если постучать по такому вот магическому барабану, то им откроется будущее. Знаете, что эти нехристи хотят видеть? Ни много ни мало, где проходят бизоны и численность вражеских отрядов, что рыскают вокруг их деревни, а для этого им вишь скальп нужного размера подавай... А уж, хвастливы. Про предков они вам ничего не скажут, как же... У них что сегодня, что завтра, что год назад - это один день и точка. Зато уж свои подвиги будут расписывать дня три, во всех подробностях. На это они мастаки.

   Солнце палило, пыль забила горло, глаза слезились, а потому найдя какую-то лужу, она жадно припала к ней. Вода отдавала глиной и была мутной от грязи. Она совсем не удивилась, когда ее догнали. Их было трое, темных, с обожженными солнцем плечами и грудью, с перьями в волосах. Эти безбожники окружили ее, придерживая гарцующих коней. Над нею раздались гортанные возгласы. Ее подхватили, перекинули поперек коня, к чему она отнеслась довольно равнодушно. Так же равнодушно смотрела она, очнувшись, на собравшуюся толпу, когда ее полуживую привезли обратно в лагерь. Перед глазами все расплывалось, она чувствовала, что умирает. Дело нескольких минут, когда ее тело последует за душой. Ее ничто не держит на этой земле. Зачем жить? Для нее если и существовал ад, то он был здесь, в лагере сиу.

   Старик не сказал ей ни слова упрека, когда ее скинули у его типи. Только укоризненно покачал головой, помог подняться и завел в палатку. Она равнодушно дала осмотреть себя и свою открывшуюся рану, она так устала... Тем не менее, сколь бы ни была слаба белая девушка, она пережила эту тяжелую зиму, хотя никогда так не мерзла и не голодала. Были дни, когда типи старика заносило снегом, и в нем устанавливалась та гулкая тишина, при которой закладывало уши, как бывает под водой. Старик скрестив ноги и укрывшись шкурой чуть ли не с головой, все говорил, похоже, что-то рассказывая, надеясь, что белая поймет его и заговорит с ним. Но она отворачивалась, либо притворялась, что спит. Она не хотела смотреть на него, и по ее отсутствующему взгляду он видел, что всеми своими помыслами она не здесь. Она грезила наяву. Вправе ли он разрушать ее грезы, которые спасали ее от тоски, зимней стужи и ночного сумрака, что стоял в их типи, занесенное снегом, больше похожим на холодную темную нору. Дуя на озябшие пальцы, она сшивала шкуры, которые вытащил старик, показав жестом, что тогда они могут укрыться ими. И вот она, дрожа от холода, сшивала костяной иглой тонкими бизоньими жилами эти шкуры, больно раня пальцы, но это было ничто по сравнению с голодом, от которого ее мутило. Когда подступала слабость, она по примеру старика укрывалась только что сшитой шкурой, поверх еще нескольких, чтобы согреться и погружалась в сон, молясь о чуде и видя сны о цветущих садах Канзаса. Когда их типи откапали, то очень удивились, найдя старика и белую девушку живыми. Скудные запасы пищи старика, которые они растягивали, как могли, быстро заканчивались, а весна все не наступала. Холода не желали уходить. Кажется, только по-весеннему пригреет солнышко, как снова ударяли морозы. И тогда пришлось голодать по-настоящему. Пленница ослабла настолько, что не было сил подняться, ослаб и старик, но вида не подавал, крепясь и много молясь, заунывно взывая охрипшим голосом к своим богам. И их молитвам вняли.

   В тот день она услышала голоса и тяжело, долго и нехотя просыпалась. Реальность возвращалась к ней урывками. Сначала звуки слышались издалека, потом она поняла, что говорили рядом...

    - О, вот вы и очнулись, мисс, - широко улыбнулся бородатый белый в енотовой шапке.

   У него было лицо добродушного человека, который прожил на этом свете пятьдесят зим в ладу с собой и людьми.

   - Я-то уж было подумал, что никогда этого не случиться, - и от уголков его глаз разошлись светлые морщинки. - Ну, то, что вы очнетесь, мисс... - поправился он, чувствуя, что сказал бестактность. - Вижу, что не сладко вам пришлось.

    - Кто вы? - проговорила девушка слабым голосом, оглядывая его и с удивлением осознавая, что еще не разучилась говорить на собственном языке, но больше тому, что кто-то по доброй воле мог прийти к дикарям.

    - Я, Роб Макрой, мисс, траппер. Охочусь вот вместе с индеями и привожу им кой-какой товар. Индейцы прозвали меня Ступающий Мокасин, потому что брожу по свету где вздумается и когда вздумается, да дружу с этими краснокожими чертяками. Слышал, вы немало хлопот причинили им своим упрямством. Вот ведь, кажется, уже и помирали, а все-таки умудрились сбежать.

    - Помогите мне... - прошептала девушка, отчаянно надеясь на спасение.

    - Э-э нет, - покачал головой Роб Макрой. - Они теперь с вас глаз не спустят. Не знаю, зачем вы им понадобились, этого я пока не смог выведать, - понизил он голос, - но на меня не надейтесь. Мне моя репутация у краснокожих дороже, чем ваше сомнительное спасение. Уж, прошу прощения за прямоту, но говорю как есть.

    - Хотя бы сообщите обо мне в ближайший форт.

    - Эх, милая вы моя, - вздохнул траппер, покачав головой и косясь на индейцев невозмутимо курящих свои трубки. - В форте вас считают погибшей, только удивляются почему это всех убитых скальпировали и оставили валятся, а ваше тело забрали с собой.

    - Но ведь вы же можете сказать, что я жива и что индейцы держат меня у себя. Господи, как прекрасно снова говорить... говорить с человеком... - и девушка, склонив голову, тихо заплакала.

   Макрой Ступающий Мокасин кряхтя поднялся и, подойдя к всхлипывающей девушке, сел рядом и погладил ее по голове.

    - Будет вам убиваться, милая барышня. Скажу вам одно, индеи вас не обидят, а за то, что вы живы и здоровы, должны благодарить шамана Белую Сову, потому как безнадежны вы были. Послушайте-ка меня, девочка, - старый траппер придвинулся к ней так, что в нос ей ударил запах немытого тела, затхлых одежд и терпкого табака. - Послушайте-ка старого бродягу уж больше полувека топчущего грешную землю. Все на этом свете меняется. Сегодня так, а завтра этак. Понимаете?

   Девушка ничего не поняла, но слова Роба Макроя успокаивали ее и она кивнула.

    - И если вы не будете торопиться выкидывать какие-нибудь глупости, то дождетесь своего часа, - продолжал ободренный ее послушанием траппер. - Я скажу в форте, что вы живы и не теряете надежды на спасение и, будь проклята моя душа, ежели они как только представится случай, не пришлют за вами.

   Она нетерпеливо повела плечами под медвежьей шкурой в которую куталась.

    - А что здесь за форт? Не Десс?

    - Десс остался далеко позади, а ближайший форт, это форт Святого Петра. Знаю, знаю, - проворчал он, - вам желается, чтобы все было по вашему прямо сейчас, но потерпите.

   Забурлил, висевший над костерком котелок с варившимся в нем мясом.

    - Это Бурый Медведь, - показал Роб на индейца сидевшего рядом с шаманом. - Он принес мясо. Охотникам нынче повезло, вот вас и откопали, чтобы поделиться добычей. Думали, что придется петь над вами погребальные песни, но Белую Сову не так просто свалить, хоть он и стар, но вот, что вы не выживите, были уверены. А знаете, что сиу прозвали вас Белой? Вы светленькая и, даже сейчас, несмотря на бледность и худобу, миленькая.

   Девушка равнодушно посмотрела на него: ей было не интересно, как зовут ее дикари, важно, что она сама не забыла своего имени. И тут шаман что-то сказал.

    - Не хотите узнать, что он говорит? Ведь он о вас ведет речь, - а когда девушка и тут не проявила любопытства, больше занятая своими несчастьями, чем словами старого шамана, Роб продолжал как ни в чем ни бывало: - Говорит, что вы та, которая видит сны, и что вы много молитесь.

   Шаман снова что-то произнес.

    - Он верит, что в снах к человеку приходят духи. Духи исцелили вас, ему лишь оставалось слушать, что они велели для этого делать.

    - Спросите, зачем они меня вообще спасли?

    - Спрашивать об этом незачем. Бурый Медведь, пока мы вас откапывали, мне все рассказал. Ваш обоз захватил молодой вождь Широкое Крыло. Он и его друг Когтистая Лапа обходили его, осматривая попавшую в их руки добычу, когда увидели откатившийся в сторону фургон. Вот Широкое Крыло и полез туда, и вы в него пальнули, ну а Когтистая Лапа, недолго думая, метнул на выстрел нож, которым ранил вас. Рука у него верная, ни за что не промахнется, но когда он склонился над вами, чтобы забрать свой нож, Широкое Крыло вдруг начал его отговаривать, уверяя, что духи не дают вам уйти к вашим предкам. Они доставили вас к шаману и вы, во имя всех святых угодников, выжили. Когтистая Лапа считал, что сохранять вам жизнь было ни к чему, а когда Широкое Крыло созвал совет, чтобы тот рассудил их, Когтистая Лапа и на нем заявил, что вас нужно убить, а если хотят оставить вам жизнь, то должны отдать ему, так как вы являетесь его пленницей. Но Белая Сова и Широкое Крыло уперлись и ни в какую не уступали вас ему. С той поры у Когтистой Лапы с Широким Крылом дружба разладилась, все простить не может, что помешал ему убить вас и что ваш русый скальп не украшает стену его типи.

    - Лучше мне было умереть, чем жить так. Спросите, зачем старик выходил меня?

   Роб повернулся к старику и что-то спросил. Тот устало прикрыв глаза, долго молчал, потом ответил. Сидящий рядом с ним Бурый Медведь, куря трубку, едва заметно покачал головой.

    - Он говорит, - повернулся к девушке Роб, - что вы способны сломить волю воина.

   Белая странно взглянула на траппера.

    - Зачем мне это нужно? - со злой иронией спросила она. - Я ни в коем случае не собираюсь вмешиваться в их жизнь или как-то касаться ее.

   Макрой перевел ее слова, какой-то уж очень короткой фразой. Бурый Медведь продолжал невозмутимо курить трубку, а шаман зябко кутаясь в шкуры, кивнув, что-то долго с хриплым придыханием говорил. Когда он сделал знак, что все сказал, Роб хлопнул себя по коленке и произнес:

    - Ну, так потому, он ничего и не собирается вам объяснять. Он считает, что нет никакого толку от того, чтобы много говорить. Уверяет, что не нужно много слов, чтобы сказать правду. Слова через миг рассеются как дым, коли не лягут вам на сердце. Сейчас вы смотрите вперед и для вас его слова зыбки словно туман. Но придет время, и вы посмотрите назад и тогда Великий Дух откроет вам все значение его слов. А теперь поешьте, мисс.

   Девушка хоть и жадно, но не торопливо ела горячую похлебку, не ощущая ее вкуса, только чувствуя, как согревается не только телом, но и душой. Старый траппер невольно зажег в ней надежду, от которой проснулась ее воля жить. Теперь она знала, что будет жить. Когда траппер собрался уходить вслед за Бурым Медведем, девушка схватила его за руку.

    - Мистер Макрой, еще одно... спросите у шамана, - она перевела дыхание, собралась с мыслями, чтобы яснее объяснить чего хочет. - Когда в меня метнули нож, и я умирала, то видела нечто странное. Я не уверена, что это не привиделось мне, но это не дает покоя. Вы говорили, что надо мной тогда стояли двое дикарей.

    - Точно так все и было. Когтистая Лапа и Широкое Крыло.

    - Но был третий. Он как будто отогнал их и у него над головой был светящийся ореол.

    - Вон оно что, - удивился Роб Макрой и перевел слова девушки. Бурый Медведь и шаман переглянулись, покачали головами, никак не выразив своего отношения к услышанному.

   Когда вождь и траппер ушли, Белую от сытости и от слабости сморил сон, а шаман сидел у костерка, созерцая в глубинах своей души неясные видения. На следующий день в палатке Белой Совы вновь появился Ступающий Мокасин.

    - Принес я вам новостей, которых вы, уж точно, не ждете. М-да, - он стянул грубо пошитые перчатки и протянул озябшие руки над костром, перед которым все так же неподвижно сидел шаман, завернувшись в бизонью шкуру.

   Траппер сказал ему несколько слов, на что старик ответил молчаливым кивком. Роб сел рядом с, зябко кутавшейся в одеяло, девушкой.

    - Расскажу я вам все так, как об этом говорят по всему стойбищу. Якобы когда два краснокожих спорили за свой трофей и, метнувший в вас нож Когтистая Лапа, утверждал, что его удар смертелен, и вы умрете, и что вас нужно оставить у повозок, как других несчастных и снять скальп, но прежде выдернуть из вашей груди нож. Широкое Крыло стоял на том, что вы еще живы, а раз так, значит, духи не хотят вашей смерти и нож нужно оставить, чтобы еще больше не открывать рану. Вот тут-то к ним и подошел Хения, не все знали, что он присоединиться к отряду молодого вождя. Кажется, Широкое Крыло нравится ему, и он его всячески поддерживает, что даже пошел под его начало. Он сказал им, что нужно уходить: оружие и продовольствие они забрали, остальное барахло бросили здесь же на дороге. Тогда Когтистая Лапа сказал, что им уж точно не следует брать с собой умирающую бледнолицую, так как его удар точен, силен и смертелен, а Широкое Крыло этого не понимает, раз сомневается в меткости его глаза и силе руки. Но этот краснокожий дьявол Хения, посмотрел на вас и, якобы, без всяких слов, сгреб вас за волосы и потащил за собой. Вот, что я услышал, мисс.

    - Индеец? - разочарованно протянула девушка. Светлая фигура, что отогнала посланцев ада, оказалась всего-навсего еще одним кровожадным краснокожим, что тащил ее умирающую за волосы?

    - Как ни на есть индей, - процедил Роб. - Это еще та краснокожая собака, доложу я вам. Никто не понял его поступка, а он не вдается в объяснения. Говорят, он шаман, выбравший путь воина. Вообще его мало кто понимает. Он давно мог быть вождем большой общины, но вишь не желает дробить силу племени, а я подозреваю, что ему просто некогда заниматься мирными делами потому, что все свое время этот сукин сын проводит в набегах, где уж племенем управлять. Белых ненавидит до скрежета зубовного. Потому-то торговцы, в том числе и я, не очень-то рвемся ехать в это племя. Кто знает, что взбредет в голову этому бешеному псу. Но, слава Господу, и на него здесь укорот найдется. Он всего лишь один из трех вождей к словам, которых прислушивается, и которым безоговорочно подчиняется, - продолжал объяснять ей словоохотливый траппер. - А самый главный из троицы вождей - Бурый Медведь, так его слово последнее. Он следит за порядком в племени, вершит суд, разбирает споры. Вторым после него стоит старый уже, но мудрый Олений Бок, он как бы военный советник при Буром Медведе. А уж краснобай каких поискать. Самого кровожадного и свирепого индеея сумеет убедить, что тот невинен и тих, что младенец в колыбели. Только на белых, да разве что еще на Хению его краснобайство не действует. Как по мне, так его речи длинны и нудны, но вот же сумел уговорить двух самых красивых девушек в племени войти в его типи женами. Вот он и старается сдержать Хению, от безумных поступков. Кстати имя, этого черта Хении, переводится, как Воин Духа, но это самый паршивый из индеев каких я знал. Коварен, злобен, дерзок, действует с размахом при своих-то малых возможностях. Договорится с ним невозможно. Ничем его не возьмешь, ни увещеваниями, ни подарками, ни обещаниями... Будет так, как он сказал и все. Помню, капитан форта Сантин, призвал всех вождей, чтобы замириться с ними и под это дело выкупить у них землю аж до реки Каменной. Все переговоры, пока капитан Сантина уламывал вождей, Хения молчал. А когда вожди, под воздействием виски, уже готовы были подписать подсунутую им бумажку, вдруг поднялся и велел переводчику передать капитану его пожелания. А пожелание состояло в том, что бы капитан в течение трех суток вывел гарнизон из Сантина и покинул форт. Тут остальные вожди словно протрезвели и ушли вслед за ним, наплевав на замирение. Через три дня форт был взят, разграблен и сожжен и перестал существовать. Так что Бурому Медведю сложно его контролировать, а Олений Бок его побаивается. Этот Хения на что угодно может подбить молодежь племени, но в свой отряд Равнинных Волков приглашает не всех. Надо, вишь ты, заслужить, чтобы попасть к нему. Бурый Медведь с Оленьим Боком только за голову хватаются, когда задним числом узнают, что он учудил в очередной раз. Так вот, эти три вождя имеют под своим началом вождей рангом пониже, что возглавляют шайки молодых воинов, а зрелые опытные воины уже сами решают к какому из вождей присоединиться. Частенько такие группы соперничают между собой, как группа Широкого Крыла, уже признанного молодого вождя, и Когтистой Лапы. Этот последний хоть и имеет воинственных приверженцев, в вожди так до сих пор и не произведен, что ему не по душе. Зол он еще и потому, что пришлось взять ему к своему очагу жену погибшего брата, Сосновую Иглу, а тут еще ваш обоз, что оказался лакомым кусочком, из-за которого он столкнулся с Широким Крылом. Каждый из них планировал захватить его и прославиться, но предпочтение отдали Широкому Крылу и пришлось Когтистой Лапе отправиться под его начало. Только после того, как с отрядом Широкого Крыла простым воином отправился Хения, думается, Когтистой Лапе это подчинение не так обидно было. Хотя, с другой стороны как посмотреть... Ведь если этот ублюдок поставил себя в том походе простым воином, стало быть, признал Когтистую Лапу равным себе. А вы, небось, думали, что это толпа дикарей? Не вы первая, мисс. Но я вам вот что скажу, банды индеев, конечно, может и выглядят как вольница, но ее сдерживают жесткие рамки правил, и этих правил достаточно, что бы сдержать Когтистую Лапу от бесчинства над вами. Потому что он крепко вбил в свою не оскальпированную еще башку, что вы его законная добыча и даже на последнем совете требовал, чтобы вас отдали ему. Говорят, что после того как Белая Сова предъявил на вас свои права и вас оставили у него, он заявил старику, что раз тот взял себе молодую женщину, пусть сам ее и кормит. Белая Сова сказал, что если Когтистая Лапа будет жить ненавистью, она убьет его.

   Девушка вежливо слушала, посчитав, что таких сложных отношений у дикарей быть не могло и это, скорее всего, надуманно. Однако, она совсем по другому взглянула на старого шамана, испытав к нему благодарность в той степени в какой была способна испытать к существу низшему и неразвитому. Вообще рассказ траппера дела не менял. Все это было даже не интересно, поскольку не имело отношения к главному - ее свободе.

    - Послушайте-ка, мисс, думаю вам просто необходимо выйти и подышать свежим воздухом, - неожиданно предложил траппер.

    - Я вам очень признательна за заботу, мистер Макрой, но не вижу в этом необходимости.

    - А если я скажу, что сварю вам кофе, когда прогуляетесь со мной под ручку, как с каким-нибудь джентльменом из большого города? Что в этом зазорного? - И он достал из-за пазухи бумажный кулек, а поскольку девушка молчала, то он, подхватив латунный чайник, стоявший у очага, вышел на улицу, чтобы набить его снегом для воды.

   Пока траппер хлопотал над стоящим на огне чайником, девушка нехотя собиралась на свою первую прогулку по лагерю сиу. Надев на кожаные леггины меховые мокасины и накинув сверху медвежью шкуру, она вышла на свет божий, опираясь на руку Роба Макроя. Невольно зажмурившись от яркого дня, с наслаждением вдохнула холодный воздух, пахнувший талой водой, только сейчас поняв каким спертым и душным был воздух в типи шамана. Мир был светел от снега, хотя над лесом и дальними горами нависало свинцовое небо. На его фоне типи индейцев смотрелись белоснежными сахарными головами. Снег стал рыхлым и был изрезан длинными льдистыми руслами ручейков.

    - Ох, мисс, - охнул Роб Ступающий Мокасин. - Ну и выглядите вы... Ровно вас только из гроба подняли. Вся зеленая, с темными кругами под глазами...

    - Спасибо за комплимент, - слабо усмехнулась девушка, следя за поднимающимися дымками над конусами палаток, стоящих в снегу.

   От темного леса шли закутанные в одеяла женщины с вязанками хвороста. Возле одного типи на деревянной раме была растянута шкура. Возле другой палатки, сидящая на корточках женщина, отбивала что-то валиком, делая вид, что ее не интересует стоящая рядом пара: миловидная индианка и длинноволосый, как все индейцы, юноша, чью смышленую физиономию можно было назвать даже симпатичной, но скорей всего приятность его черт была заслугой молодости.

    - А вот и наши влюбленные, - с воодушевлением помахал им Роб. - Познакомьтесь, мисс, это ваш спаситель, молодой вождь Широкое Крыло и его невеста Осенний Лист.

   Молодые люди с интересом переводили взгляды то на Роба, то на бледнолицую. По тому удивлению, что мелькнуло в карих глазах Широкого Крыла и по сочувственному, даже жалостливому взгляду, что кинула на нее Осенний Лист, Белая поняла насколько неважно выглядит. Отбивающая валиком шкуру женщина, бросила свою работу и теперь наблюдала за происходящим.

    - Миссис, - поклонился ей Роб, прикоснувшись к своей енотовой шапке. Он был сама галантность.

   Белая сухо кивнула девушке, проигнорировав открытый взгляд Широкого Крыла. Он был одним из ее убийц. Наверное, правда то, что в присутствии убийцы раны его жертв раскрываются и кровоточат, потому, что ее рана под грудью начала ныть.

    - Так, так, - пробормотал Роб, смущенный тем, как разворачиваются события и поспешил увести девушку от недоуменно переглянувшейся молодой пары.

   Навстречу Белой и Робу, что поддерживал ее под руку, решительно шагал, проваливаясь в наст, высокий индеец с луком за спиной, сосредоточенно глядя себе под ноги. Под шерстяным одеяло, кроме леггин, кожаного фартука и мокасин, на нем ничего не было, одеяло прикрывало его голые плечи. Он был хорошо сложен и мускулист. Густые длинные волосы удерживались головной повязкой, за которой сзади торчали три соколиных пера. Лицо его было в меру скуластым с широко расставленными глазами, с длинным носом с резко очерченными, нервно вздрагивающими ноздрями и большим ртом с плотно сжатыми губами.

    - А вот и Когтистая Лапа, собственной персоной, - шепнул ей Роб.

   Только сейчас девушка увидела, что широкую грудь индейца пересекали три глубоких белесых шрама, а на шее висело ожерелье из медвежьих когтей. Услышав скрип наста впереди, индеец поднял голову, чтобы поприветствовать встречного, но остановился неприятно пораженный увиденным. Прямо на него шли двое бледнолицых: Ступающий Мокасин вел серую, как тающий снег под ступнями, Белую. Казалось, она кое-как передвигает ноги под тяжестью медвежьего полога в который была закутана, глаза ее смотрели тускло, бесцветные волосы растрепаны. Крылья носа Когтистой Лапы дрогнули от скрытой ярости. Лучше бы она так и оставалась в типии шамана, а не отвращала людей своим видом бледной мокрицы. Белая же словно и не замечала индейца, смотря мимо Когтистой Лапы, но когда она поравнялась с ним, и он зло сплюнул ей под ноги, вдруг остановилась и смерила его таким высокомерным полным презрения взглядом, будто перед ней стоял не сильный мужчина, а нашкодивший мальчишка. Он посмотрел ненавидяще и, развернувшись, пошел прочь, сдерживая ярость.

    - М-да, - крякнул Макрой, - тут вы спуску ему не дали, но лучше будет, если вы вообще не станете попадаться ему на глаза, - и облегченно вздохнул, когда девушка согласно кивнула.

   Она думала о том, что ее мысли и желания совпадали с мыслями этого простодушного траппера, потому что когда потеплеет и земля немного просохнет, она сделает все, чтобы ее в этом стойбище больше никогда не увидели. Но тут, ее внимание привлекли лошади, пасущиеся недалеко в загоне, и она расстроилась, что все они расседланы. Хотя с другой стороны, их ведь полагается, кажется, расседлывать, когда в них нет необходимости, припомнила она. Это означало, что нужно было как-то улучить момент и брать лошадь, когда с нее не успеют снять седло. От этих мыслей ее отвлекли пронесшиеся мимо всадники. Комья грязи и снега, что летели из-под копыт лошадей, попадали в нее холодными мокрыми шлепками.

    - Помяни дьявола, и сразу же объявится, - проворчал Роб, увернувшись от летевших в него снежных комьев.

   Они вынуждены были остановиться, чтобы пропустить мимо себя конный отряд, отойдя подальше с их пути.

    - Хения со своими Равнинными Волками, - мрачно пояснил Роб, не дожидаясь ее вопроса.

   Белая видела, как высокий индеец с длинными, как у женщины косами, соскочил с коня и, пригнувшись, скрылся в одном из типи, чьи стены были разрисованы по-детски примитивными корявыми рисунками. Следовавшие за ним всадники, спрыгнув с коней, ведя их в поводу и переговариваясь между собой, расходились к своим палаткам, возле которых их поджидали женщины. Подхватив из рук мужчин поводья, они отводили коней в сторону, обтирали их, покрывали одеялами и задавали овса в кожаных мешках, которые навешивали им на морду.

    - Сегодня, мисс, с вас прогулки достаточно, - решил Роб. - Пойдемте-ка домой, пока кофе окончательно не остыл.

   Девушка кивнула, тяжело и часто дыша. Когда в типи старого шамана, они допивали кофе, Роб, решившись, сказал:

    - Сегодня я отправляюсь в обратную дорогу, мисс.

    - Как, вы уже уезжаете? – удивилась и огорчилась девушка.

    - По всему видно, краснокожие затевают очередную свару, - задумчиво проговорил траппер. - Ну, а пока они не отрыли топор войны, мне бы к себе проскользнуть, желательно с уцелевшим скальпом и не продырявленной ни пулями, ни стрелами шкурой.

   И видя, как девушка расстроилась, с бодрым смехом заметил:

    - Ну и ну! Мне, конечно, лестно, мисс, что молодые барышни, вроде вас, еще огорчаются из-за меня. Лучше скажите-ка, что мне привезти вам из форта?

    - А когда вы приедете?

    - Постараюсь обернуться к свадьбе Широкого Крыла и Осеннего Листа, которая должна случиться в начале лета, когда пойдет сюда стада бизонов и у сиу будет вдоволь мяса. Так, что вам привезти? Шпильки, иголки, добротную материю, бусы?

   Впервые за это время Белая улыбнулась, хотя улыбка вышла слабой и мимолетной.

    - Лучше привезите хороших новостей.

    - Так я и думал... так я и думал... - пробормотал Роб, улыбаясь в рыжую бороду. - А уж вы дождитесь меня. Ничего с вами худого теперь не приключиться. Краснокожие не обидят вас, лишь дождитесь меня.

    - Храни вас Господь, - дрожащим, от сдерживаемых слез, голосом, проговорила девушка.

   Этим же вечером, Роб Ступающий Мокасин покинул лагерь сиу, а через три дня Белой пришлось вспомнить его слова о том, что с нею ничего худого не приключиться.

    - Кто против, чтобы эту женщину взял себе Когтистая Лапа?

   Стоящие вокруг люди не двигались и Белая с ужасом поняла, что погибла. Трудно представить каким физическим и моральным унижениям подвергнется она у Когтистой Лапы, от него самого и его желчной, вечно недовольной жены.

    - Я против, чтобы этой женщиной владел Когтистая Лапа, - вышел вперед Широкое Крыло, кутаясь в одеяло, которое накинул наспех, выбегая на крики Белой и теперь с вызовом глядя на своего недавнего друга.

   Самой девушке, сидящей в снегу в одной рубахе, дрожащей от страха и холода, оставалось лишь догадываться о происходящем. Она не понимала, о чем спорят и кричат краснокожие дикари. Как ей, так и каждому, кто собрался сейчас вокруг Когтистой Лапы, Бурого Медведя и Широкого Крыла было понятно, что Широкое Крыло пытается спасти Белую от незавидной участи, только вот непонятно зачем. Смотря на нее, сидящую в грязном снегу, трясущуюся, исхудавшую, с запавшими глазами, каждый понимал, что она не жилец на этом свете и если не сегодня, так завтра духи призовут ее к себе. Но зато, если Широкое Крыло отобьет ее у Когтистой Лапы, она умрет свободной и участь рабы ее минует. Индейцы как никто знали, что значит умереть свободным.

    - Пусть ваш спор решит поединок, - объявил Бурый Медведь. - Здесь и сейчас!

   Решено было, что оба будут драться на ножах. Все были возбуждены и взбудоражены предстоящим зрелищем, и никто не подумал об озябшей, дрожащей в ознобе девушке, а ведь неизвестно сколько продлится поединок. Но Белая не собиралась ничего просить у индейцев, ей не нужна была их жалость. Каждому из поединщиков дали длинный охотничий нож, каким добивали настигнутую добычу, тут же разделывая ее. Зажав его в руке острием вниз, оба начали кружить друг против друга, ища возможность кинуться на противника. Белая обхватив себя руками угрюмо наблюдала за ними. Хотя, как ей думалось, все равно к какому дикарю попасть в рабство, но ужаснулась и поникла, когда Когтистая Лапа, сделав обманное движение, ранил Широкое Крыло в плечо. Что ж, Когтистая Лапа оказался более опытным в драке. Друзья Широкого Крыла подхватили его, истекающего кровью, и увели с места поединка. С улыбкой обещавшей ей все муки ада, Когтистая Лапа направился к скорчившейся, посиневшей от холода, бледнолицей. Теперь уже никто не позариться и не отобьет у него его законный трофей. Но неожиданно дорогу ему преградил еще один претендент на право владения пленницей. Толпа заволновалась, а Когтистая Лапа остановился, поудобнее перехватывая нож. Да что такое с этой белой девкой?! Не уж то и впрямь духи покровительствуют ей? Вот уже третий раз она ускользает из его рук. Белая же совсем не понимала происходящего. Да нет же, такого не могло быть... Но, кажется, за нее собрался драться Хения. Он стоял перед Когтистой Лапой, преграждая ему путь к пленнице, невозмутимо ожидая, когда тот нападет, и Когтистая Лапа начал крадучись обходить его. Выставив перед собой зажатый в руке нож, он делал им круговые движения, тогда как руки Хения оставались свободны. У него вообще не было никакого оружия. Индейцы подступили ближе, сузив круг вокруг дерущихся, боясь пропустить хоть одно их движение в, предчувствии, что еще долго будут говорить об этой схватке. Когтистая Лапа тоже понимал, что если он одержит победу над таким воином как Хения, то слава о его доблести дойдет до других племен. Его будут почитать наравне с Хенией и может даже больше, потому что тогда слава Хении сойдет на нет. Его больше никто не станет слушать и тогда воины пойдут под начало его, Когтистой Лапы. Все будут стремиться отправиться с ним в набег так же, как сейчас стремятся попасть к Равнинным Волкам. И сам Хения поймет, что зря все время брал сторону Широкого Крыла. И Когтистая Лапа с яростью наскочил на него, вкладывая в бросок все свои силы и ловкость. Он свирепел, когда Хения перехватывал его руку с ножом и отшвыривал его в сторону, ярился, вкладывая столько надежд в эту схватку, тогда как Хении нужно было просто усмирить разошедшегося единоплеменника и призвать к порядку. Тогда Когтистая Лапа решил и сейчас применить ту же уловку с помощью, которой ранил Широкое Крыло. К тому же, он устал валяться на земле, куда его то и дело швырял Хения. Когтистая Лапа сделал обманное движение, сделав вид, что метит противнику в бок и когда вождь повернулся, чтобы закрыться от его удара, напал с другой стороны с истошным мяуканьем, вдруг сменившимся возмущенным возгласом. Хения, увернувшись от ножа, перехватил его руку и, схватив за плечо, швырнул на землю, как разыгравшегося щенка, который в азарте игры начал вдруг кусаться. Никто не понял, как это произошло, но по виду Когтистой Лапы, который сжав зубы, держался за плечо, было ясно, что рука вывихнута так, что воин не мог даже двинуть ею. Рядом валялся, упавший в снег, нож.

    - Еще кто-нибудь считает, что должен владеть бледнолицей пленницей? - вопрошал, обращаясь во все стороны Бурый Медведь, в то время, как Хения помогал подняться Когтистой Лапе.

   Молодой вождь протянул ему руку, но Когтистая Лапа смотрел мимо, словно не видя. Он и сейчас восхищался Хенией и в то же время не мог ему простить крушение своих надежд. Тогда не особо церемонясь, Хения схватил его за поврежденную руку, за которую тот держался, и дернул на себя. От неожиданности и резкой боли, Когтистая Лапа вскрикнул и, побледнев, пошатнулся, но не упал, устояв на ногах. Очевидно, Хения, благополучно вправил вывихнутую руку. К Когтистой Лапе поспешила Сосновая Игла и подставила мужу свое плечо. Так, опираясь на нее, Когтистая Лапа, не теряя достоинства, удалился с места поединка. Хения подождав, не предъявит ли кто-нибудь еще право на бледнолицую, и так и не дождавшись, повернулся и ушел в свое типи, даже не взглянув на отвоеванную им женщину.

   А Белая сидела в снегу, дрожа от дикого холода, и не знала, что ей теперь делать. Индейцы, качая головами, расходились. Начинающийся день требовал внимания к своим заботам. Перед Белой осталась стоять лишь Осенний Лист, глядя на нее с сочувствием и тревожным ожиданием. По тем немногим репликам, что отпускал Широкое Крыло, Осенний Лист догадывалась, что вождь был недоволен хвастовством и наглой самоуверенностью Когтистой Лапы и, что дело сейчас было вовсе не в бледнолицей, просто Хении нужно было сбить спесь с Когтистой Лапы и поставить того на место. Но, что же теперь будет с белой девушкой? Как примет ее Легкое Перо, мать вождя? О самом Хении и говорить нечего. Все знали, с какой ненавистью и недоверием относится вождь к бледнолицым с их лживыми языками и безграничной жадностью, чтобы терпеть у себя под боком еще и женщину врага. Оставалась одна надежда на Легкое Перо. Осенний Лист знаками показала Белой, что она должна идти к типи Хении и даже попыталась помочь ей подняться, но та слабо оттолкнула ее, дав понять, что не нуждается ни в чьей помощи. Осенний Лист отошла, в конце концов, и она должна была уйти, чтобы приняться за свои дела. Белая поднялась и, пошатываясь побрела к палатке шамана. С трудом передвигая ноги, она пыталась унять непрекращающуюся зябкую дрожь. Сейчас она заберется под медвежью полость и согреется. Сначала нужно согреться, а там подумает, как быть дальше... непременно подумает... Но когда она подошла к типи шамана, то увидела, что оно разобрано, ни шкур, ни шестов-остовов от него не осталось, только черный круг очага, да мелкий мусор вокруг. В стороне какая-то пожилая индианка пристраивала скатанный кожаный полог на волокушу, в которую была впряжена собака. Подняв голову и увидев дрожащую, посиневшую от холода, всю в грязи, в мокрой рубашке бледнолицую, глядящую на нее бессмысленным взором, индианка кинула ей медвежий полог. Белая тут же укуталась в отсыревшую, холодную и тяжелую шкуру, но все равно не могла согреться. Зубы стучали, голова пылала, тогда, как тело промерзло до каждой косточки.

   Очнулась от того, что индианка, давшая ей шкуру, трясла ее за плечо и делала знаки, чтобы Белая шла за ней. Она помнила, что куда-то шла, точнее даже не это, а то как она все не могла согреться. Потом увидела себя в типи, укутанную в шкуры, а немолодая плотная индианка поила ее приятным отваром со вкусом ягод. Сквозь жар, болезненную дрему и обрывки реальности, больше похожих на бредовые видения, она неуклонно шла на поправку. Она должна жить. Она выживет, потому что у нее появилась надежда вернуться домой, и она вернется.

   Когда, оправившись от болезни, Белая поднялась, повсюду ликовала весна. Воздух пах по новому, прерию покрывала нежная зелень бизоньей травы, но Белая была еще слаба, что бы выходить. Все это время за ней ухаживала все та же суровая индианка, что кинула ей шкуру у разоренного типи шамана. Ее самоотверженная забота тронули Белую, и девушке не раз приходилось напоминать себе о том, где она находиться. Женщина видимо тоже старалась держать бледнолицую рабыню на расстоянии. Она выхаживала ее, но не более того, оставаясь строгой и неприветливой. Только поведение новой хозяйки не могли смутить Белую, по тому что, именно так, по отношению к ней вела себя когда-то ее мать. Так же вела она себя и с братом, считая, что истинного воспитания можно добиться только строгостью. Белая и индианка почти не разговаривали друг с другом, не было нужды, а когда она возникала, объяснялись знаками. Поскольку бледнолицая была еще слаба и заметно исхудала, индианка покуда не загружала ее работой, но и без дела сидеть не позволяла. Прислонившись к стене, Белая сшивала кожи, которые та ей давала. Эта женщина была в типи полновластной хозяйкой и кроме нее, как показалось Белой, здесь никто не жил, но потом она заметила оружие, развешенное по стенам палатки, и вспомнила о голосах, которые слышала над собой, когда лежала в жару, и один из них был мужской. Поэтому она не удивилась, когда в палатку к ним как-то заглянул Хения, и догадалась, что вождь отдал белую пленницу своей матери.

   К концу мая, когда солнце становилось с каждым днем жарче, Белая впервые выбралась из типи, нужно было развесить шкуры, чтобы проветрить и просушить их. Она полной грудью вдохнула весенний воздух, счастливо жмурясь на яркое солнце. Она выжила. И вновь вернулись мысли о побеге, и чем настойчивее они были, тем непереносимее становилось ей оставаться здесь. Она бы сбежала сейчас же, тем более, что племя скоро начнет передвигаться за стадами бизонов, - все чаще в разговорах индейцев слышалось слово "тэйтанка", - и тогда бежать будет сложно. Она не сможет сориентироваться и найти дороги к белым и снова угодит к дикарям. К тому же, как она узнала от словоохотливого возницы фургона, в прерии даже не каждому белому можно было доверять. По словам этого грубого, но добродушного малого, в этих местах шаталось много всякого сброда, от трапперов и авантюристов, мечтающих разбогатеть, до бандитов, разыскиваемых во всех штатах страны. И все же, несмотря на сжигающее ее нетерпение, она должна была дождаться Роба Макроя и подготовиться к побегу. Но главное, она никоим образом не могла вызвать подозрений своей новой хозяйки, которой была отдана в полную власть. Она не должна была раздражать ее, но слушаться и безропотно делать любую работу, которую та ей поручала.

    Как-то она решила помыться в небольшой заводи, что образовывала тихая и спокойная речушка, у которой раскинулось стойбище. Днем у реки вечно кто-то находился. Если не женщины, стирающие одежды, отскребывающие котелки и миски, или готовившие краску для тела, то ребятишки. Эти могли целыми днями плескаться в воде, а Белой очень хотелось помыться. Она видела, что женщины, часто собираясь в группки, уходят дальше по берегу, прихватив с собой мыло, мягкие кожи, смеясь и переговариваясь. Белая остро завидовала им, но пойти с ними не решалась. Женщины были не против и знаками приглашали ее с собой, но слишком неприкрытым было их любопытство, и Белая отказывалась. Но потребность помыться становилась просто нестерпимой. И вот на рассвете, она, выскользнув из палатки, отправилась к реке. Стуча зубами, девушка сползла к воде по глинистому откосу, поросшему осокой. Жёсткие травинки неприятно царапали босые ноги. Над мутными водами стелился туман. Присев на корточки, поплескалась руками в мутной жиже кофейного цвета. Не так уж и страшно. По крайней мере, вода была немного теплее, чем утренний воздух. Позволив накинутому на голое тело одеялу свалиться к ногам, она медленно зашла по колено в воду, увязая в противном илистом дне и застревая в спутанных, как клоки нечёсаных волос, водорослях, наскоро ополоснулась неприятно пахнущей затхлостью водой, брезгливо стряхнув, запутавшуюся в пальцах тину. Фу, гадость! На берегу, она завернуться в одеяло, кисло воняющее псиной и неприятно царапающее кожу. Вот, была нужда, ополаскиваться! Какая разница, чем вонять: потом или псиной.

   Как-то ее хозяйка подала ей сверток кожи и, показав на саму Белую, провела рукой сверху вниз. Девушка поняла, что ей велят сшить для себя новую одежду и растерялась. Тогда индианка сделала ей знак смотреть, взяла у нее сверток и, разложив на земле, широким коротким ножом, уверенно вырезала выкройку длинной туники. Потом указав на остатки кожи, ткнула пальцем на ступни Белой. Из них ей предстояло сшить себе обувь. Девушка с отвращением посмотрела на выделанную кожу, одежду из которой ей придется носить, и, пересилив себя, принялась за работу. У нее не очень-то получалось, судя по тому, как морщилась ее хозяйка, рассматривая ее изделия, но Белая старалась. Еще она заметила, что сосредоточенность на каком-то деле помогало ей переносить свое нелегкое положение, что когда она работала, никто ее не трогал и не обращал внимания, она же могла уноситься мыслями в свою прошлую жизнь. К тому же ее хозяйка, судя по всему, не была злопамятной и жестокой, в отличие от некоторых индианок, хотя строгой и требовательной, заставляя Белую раз за разом переделывать плохо сделанную работу. Белая не возмущалась, отчасти потому что видела, что индианка права и потому старалась следовать ее указаниям.

   Сшивая шкуры, стежок за стежком, она вспоминала свой последний вечер в Канзасе перед тем как отправиться к форту где служил ее брат. Естественно, на вечер были приглашены избранные, например, прокурор Сартон со своей требовательной супругой, от которой трудно было дождаться одобрения. Прибыли мэр и местный нувориш, ухаживавший за ней, но, к сожалению, дорогой фрак не мог скрыть недостатков его рыхлой фигуры. Сама она была на высоте, и, встречая гостей, протягивала джентльменам руку в белоснежной перчатке до локтя, предпочитая не замечать ревнивые и придирчивые взгляды дам на ее платье из темного блестящего газа и на браслет из крупного темного агата, украшавший ее запястье. Никто не знал, что она подняла на ноги весь дом на поиски подобного украшения, такого которое подходило бы к ее платью, и почувствовала себя героиней, когда первая преуспела в этих поисках. В ювелирной лавке "Громберга и К" она нашла то, что искала - чудесные серьги из темного, почти траурного агата и браслет к ним. На том вечере она блистала как никогда. Прием удался, она видела это. Кофе, ситро, шампанское, мороженое, аромат дорогих кубинских сигар и тонких духов... Роскошные веера, элегантные платья, блеск драгоценностей, искусно уложенные прически украшенные цветами, утонченная "Ночь" Вивальди. Все провожали ее в эту поездку, как на войну. Мужчины восхищались ее преданностью и мужеством, дамы пожимая гладкими плечами, говорили, что это просто каприз, и он быстро пройдет.

   Ее первая пара мокасин вышла неудачной. Индианка с усмешкой показала ей на шестилетнюю девочку, давая понять, что эта малышка сошьет мокасины лучше, чем она, взрослая девица.

    - Ну, разумеется, кожи... - презрительно повторяла Белая с отвращением расшивая швы на своей неудачной работе. - И это все, что ты знаешь в жизни. Ты ведь ничего другого не носила кроме этих вонючих кож? Кружева, муар, атлас, бархат, фай, грогрен, шелк... Тебе ведь это ни о чем не говорит? Но нет, тебе подавай кожи, - и она сердито дернула нитку из тонкой бизоньей жилы, разрывая ее. - Ты даже не хочешь сказать, как шить эти нелепые шлепы, а я бы тебе рассказала, как делать шляпку. Например, розовую тюлевую шляпку-капот, всю усеянную цветами из белого жэ, нашитыми на тулье, чьи поля будут покрыты кружевом и окаймлены короткой бахромой, а сбоку был бы пуф белоснежных завитых перьев. А может, тебе бы пошла шляпка довольно большой формы с тульей из скомканного тюля, оканчивающейся длинным вуалем?

   Индианка с удивлением слушала Белую, которая впервые говорила с ней. Слушала, как возвышается ее голос, меняется тон, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик. Щеки Белой пылали, и она едва ли осознавала, что в ярости рвала нитки бизоньих жил, которые индианка вытягивала и сушила три дня кряду.

    - Но тебе подавай шкуры, а не шляпки! Я теперь тоже ношу шкуры, как ты и напоминаю себе шелудивую собаку, копающуюся в куче отбросов! - Выкрикнула девушка, швырнув кожи на землю и впервые за время своего пребывания в плену, расплакалась.

   Индианка ничего не сказала. Она поняла, что со слезами бледнолицей выходит черная болезнь, все это время терзавшая ее. Встав, она подошла к шкурам, с таким презрением отброшенными и, подняв, с невозмутимым видом положила перед Белой, жестом приказав сшивать их.

    - Больше никто здесь не увидит моих слез, - всхлипывая, проговорила Белая, вытерла мокрые щеки и взялась за шитье, низко склонившись над ним.

   Но никто не мог помешать ей, уноситься мыслями туда, куда рвалась она всем сердцем. Никто. Никакая работа не могла отвлечь ее от драгоценных воспоминаний. Она словно существовала в двух мирах. Ее тело, облаченное в грубые одежды из кож, находилось в жаркой пыльной степи, а душа в доме, где она счастливо росла вместе с братом. Иногда, приходя в себя, вынужденная вернуться в жестокую реальность, она начинала подозревать, что просто напросто сошла с ума. Когда ей приходилось взрыхлять землю какой-то палкой, выковыривая из нее дикую репу, ей вспоминались музыкальные вечера и неизменно аккомпанировавший ей мистер Ровир. А глядя в темное жесткое лицо индианки, учившей ее нарезать полосками сырое мясо и развешивать на перекладинах, чтобы оно провялилось на солнце, ей почему-то виделось лицо мисс Бюве ее гувернантки, с кроткими глазами, жидкими рыжими кудряшками, которые она каждую ночь накручивала на папильотки, и тощей фигурой. Рассыпая для просушки молодые побеги трав по шкуре, она думала о театре, тяжелом занавесе сцены и огнях рампы. От работы болело все тело, особенно от таскания воды в кожаном ведре. Ночью ворочаясь на шкурах, расстеленных на земле, когда старалась устроить на них свое тело в котором ныла каждая косточка, она тосковала о своей постели со взбитой периной и накрахмаленными простынями.

   В тот день, когда она с утра мездрила шкуру, занятие тяжелое и препротивное, в лагерь, поднимая пыль, с безумными пронзительными воплями, влетели Равнинные Волки, вернувшиеся после очередного набега. У Белой зарябило в глазах от их раскрашенных тел и ярких перьев. К ним, со всех сторон, с ликующими выкриками бежали соплеменники. Белую от страха взяла оторопь и желание куда-нибудь спрятаться. Слишком свежо было воспоминание о нападение на фургоны, когда ее, смертельно раненую, захватили в плен. Тем временем, воины спихивали на землю тюки с награбленным добром и аккуратно передавали мужчинам винчестеры и карабины. Белая смотрела на все это, с горечью понимая, что вырезан очередной обоз, у каждого вернувшегося воина, на поясе висели окровавленные скальпы. Привезли воины и тело одного из своих. К нему кинулось несколько женщин. Подхватив его, они уложили погибшего на землю и начали пронзительно кричать и выть над ним, кидая себе в лицо пригоршни пыли, рвя на голове волосы, царапая щеки. А рядом, с гомоном и криками, растаскивали по палаткам тюки с награбленным тряпьем. Когда небольшая площадь перед типи Бурого Медведя в центре лагеря, опустела, Белая подошла к валявшимся на земле ботикам, которые не налезли на ногу ни одной женщине в стойбище, а если и налезли, то такая счастливица просто посчитала их неудобными. Рядом с ними, грязной тряпкой, лежала втоптана в пыль юбка, линялая настолько, что потеряла свой первоначальный цвет. Драная, перепачканная кровью, она не прельстила ни одну дикарку. В нерешительности постояв над ними, Белая, оглядевшись, быстро подняла вещи, а когда выпрямилась, увидела Осенний Лист и Широкое Крыло. Она смотрела на них, ожидая, что вот сейчас они с гневными криками заставят ее бросить ненужные никому тряпье обратно на землю. Но молодой человек с равнодушным видом отвернулся, а девушка едва заметно кивнула, и Белая, прижимая вещи к себе, бросилась к своему типи. Доставшиеся ей пожитки, она восприняла, как знак свыше. Помоги, Господи! Но сейчас ей было не до щепетильности. Да, она взяла одежду убитой, опустившись до сиу, этих грязных убийц и воров, раскапывающие могилы белых солдат, чтобы взять одеяла в которых были завернуты покойники. Спрятав ботики в типи под ворохом шкур, Белая пошла к ручью отстирывать юбку.

   Вечером лагерь бурлил, индейцы устроили пир. Вокруг большого костра, под мерный бой барабанов, танцевали женщины со скальпами в поднятых руках. Белая со стороны смотрела на этот отвратительный танец смерти и ликующих дикарей, не скрывая омерзения. От круга стоящих возле костра индейцев вдруг отделился Когтистая Лапа, и быстрым шагом направился к ней, на ходу доставая нож для скальпирования. Его намерения были так недвусмысленны и не прикрыты, что Белая, понимая, что должна бежать, от ужаса застыла на месте. Подойдя к ней, Когтистая Лапа схватил ее за волосы и, откинув ее голову назад, занес над нею нож. Белая не кричала, не звала на помощь, это было бесполезно, - бой барабанов и визгливое протяжное пение индейских женщин, заглушал все звуки, - только смотрела ему в лицо. Он замахнулся и одним движением отсек прядь волос, ровно столько сколько намотал себе на запястье. Потом подняв руку, сжимая в ней белокурую прядь, издал ликующий крик и присоединился к танцующим победно потрясая ею. Закусив губу, чтобы не разреветься от пережитого ужаса, Белая развернулась и ушла в типи. Ее хозяйка тоже танцевала со скальпами, а потому в палатке никого не было, только доносился мерный бой барабанов, выкрики и пение беснующихся индейцев. А Белая задумчиво рассматривала развешанные по стенам дубинки с каменными наконечниками, широкий нож в кожаных ножнах расшитый иглами дикобраза, томагавк со свисающими с рукоятки перьями и скальпы, причем светловолосых было намного больше чем черноволосых. В типи проскользнула возбужденная, опьяненная весельем индианка. Она бережно развесила новые кровавые трофеи с которыми только что танцевала, пополнив ими свою коллекцию, потом дала знак Белой, чтобы та разогрела на костре куски мяса, что она принесла с собой.

   Хения ввалился в типи усталый и угрюмый. Индианка подала ему кожаную полость и он, по-видимому, ушел на реку, потому что вернулся, завернувшись в нее, с мокрыми волосами и без военной раскраски.

   Индеец выбирал из миски куски мяса, стряхивал с них капли сочащегося жира и отправлял в рот. Поев, он вытер руки о шкуру на которой сидел и отправился спать. Растянувшись на циновке, прикрыл глаза сгибом локтя. Напряжение, все это время не оставлявшее Белую, ушло и она вздохнула свободно, поняв, что индеец заснул. Спал он бесшумно, без храпа, а Белая штопала юбку той несчастной, которую возможно, без всякой жалости, убил этот дикарь. Встав на следующее утро, она с облегчением увидела, что вождя в типи нет, как и его матери, а когда вышла наружу, то поняла, что лагерь снимается с места. Палатки вокруг разбирались, и ее хозяйка, уже складывала на волокуши мешки с немудреной утварью. Рядом стояла, ничем не нагруженная лошадь. Белая вместе с индианкой принялась разбирать типи, следуя ее указаниям, которые та отдавала жестами. Они развязали все веревки, привязывающие кожаный полог, что служил стенами типи, к колышкам у самой земли. Стащили его с опорных жердей и Белая порядком повозилась, чтобы сдернуть тяжелую полость с отверстием для дымового клапана с шеста. Сами жерди, длинные и увесистые, она с индианкой повалила на землю, развязав там, где они были связаны вместе ремнями, что являлось верхушкой типи потом, уложив рядышком и просунув кожаные ремни в нижнее отверстие каждой из жердин, привязали их к подпруге лошади, одну над другой, оставив концы свободно волочиться по земле. Тесемки, ремни и деревянные шпильки, скрепляющие полог, были собраны и аккуратно уложены в отдельный мешочек.

   Мужчины и мальчишки сгоняли в табуны лошадей. Мимо прошел грубо размалеванный в желтые и голубые цвета старик в головном уборе из облезлых перьев. Он, что-то монотонно выкрикивая, размахивал жезлом с каменным навершием. Сразу после этого лагерь тронулся с места, сохраняя строй и порядок за которым следили всадники, разъезжающие вдоль всей вереницы. В голове колонны ехали конные, позади тянулся обоз волокуш, дальше тащились пешие: старики, дети, женщины. Поодаль следовали табуны лошадей, которые перегоняли их владельцы. Хозяйка Белой ехала впереди на пони с портфлешами перекинутыми через седло. В них она бережно уложила военные трофеи и священные атрибуты вождя. Сама Белая шагала позади обоза с мешком за плечами, тихо радуясь, что незаметно засунула туда ботики, завернутые в юбку. Рядом шли женщины и старики, чья бедность не позволяла иметь им лишнюю лошадь. Туда, сюда сновала неугомонная детвора, для которой любое расстояние было нипочем. Белая шла, оглядывая однообразие прерии, вспоминая, что никогда так много и долго не ходила. Она теперь была вроде вьючного животного, а ведь когда-то ее ножки знали только изящную обувь, и передвигалась она в рессорном экипаже. Вообще-то, она уже начинала привыкать к жизни без привычных удобств, без комфорта, минимум которого, обеспечивала себе как могла. Мимо проехала Осенний Лист и Белая подумала, что уже начинает различать лица чуждого ей народа. Во всяком случае, они уже не казались ей, как прежде, одинаковыми. Пожалуй, Осенний Лист была единственной к которой Белая невольно испытывала, что-то вроде симпатии. Приветливая улыбка этой девушки всегда подбадривала ее. К тому же у Белой было достаточно времени, чтобы заметить, что участь индианок не легче ее участи, участи пленницы и рабыни. Они выполняли такую же тяжелую работу и всегда молча следовать за своими немногословными мужьями. Но Осенний Лист была счастлива, готовясь стать женой Широкого Крыла, не понимая, что обрекает себя на жалкую долю, потому что другой не знала. Ей некуда было сбегать как Белой. Саму Белую, благодарению Господа, больше никто не обижал, видимо сказывалось то, что она стала собственностью вождя.

   Сиу вошли в лесную полосу, и вереницу людей окутала блаженная тень. Воздух приятно пах молодыми листьями и хвоей. Впереди выкрикнули команду, вдоль обоза промчались воины, как эхо подхватившие ее, донося до тех, кто шел позади. Вереница остановилась. Перво-наперво, утомленные люди начали распрягать лошадей, пуская их пастись в стороне под присмотром подростков. Женщины тащившие на себе поклажу, в том числе и Белая, со вздохами облегчения, освободились от нее, скинув на землю и принялись разводить костры, чтобы заняться стряпней. Тем временем мужчины, что весь путь проделали на конях, а в руках тех кто шел пешком если были не луки со стрелами, то всего лишь ружье, усевшись в кружок раскуривали трубки, что-то обсуждая. Белая отправилась к реке, чтобы принести в кожаном ведре воды, нечаянно спугнув на берегу отчаянно флиртующую парочку. Вдвоем с хозяйкой, они управлялись со стряпней. Теперь Белая понимала, почему у этих дикарей было принято многоженство. Вовсе не из-за того, что их мужчины настолько развратны и темпераментны, что им не хватает одной жены, а из-за того, что бы женщинам было легче справляться с нелегкой работой, которую мужчины полностью взвалили на них. Те семьи в чьем типи хозяин имел две жены и хотя бы одну дочь, управились намного быстрее и теперь отдыхали возле костра, подкрепляя свои силы.

   Вода в котелке только начала закипать, когда из лесу примчались мальчишки, знаками показывая, что они там что-то нашли. Несколько мужчин вооруженные луками и стрелами двинулись за ними. И теперь, хлопотавшие у костров, женщины с любопытством посматривали в сторону, куда удалились охотники. Сидевшим обособленно мужчинам, как будто и дела до этого не было. Ждать пришлось недолго. Вскоре, ушедшие в лес, появились, неся привязанную к шесту серебристую кошку. Пума. Белая впервые видела столь прекрасное животное. Сваренное в котелке мясо, хозяйка Белой отнесла мужчинам, а когда вернулась жестом разрешила Белой поесть, и устроившись напротив, поела сама. Такие молчаливые трапезы уже стали привычны между ними, но когда к их костерку подходили другие женщины, хозяйка Белой охотно болтала с ними. Судя по их возбужденной жестикуляции и радостным возгласам, все стремились поскорее попасть к конечной цели пути. И вот знакомый голос глашатая выкрикнул конец привала, и мужчины терпеливо ожидали, когда женщины закончат сборы, участие в которых самих мужчин состояло лишь в том, что они привели пасущихся коней и впрягли их в волокуши. У Белой со всем этим ловко управилась сама хозяйка, пока Белая собирала мыла и прятала котелок в мешок, потом поддерживала волокуши, пока индианка закрепляла их на упряжи. Тронулись в путь и Белая снова ломала голову, как ей быть. Индейцы обходились без седел, а она не умела даже толком сидеть на лошади, и без седла ей было никак не обойтись. Для побега идеально подходил конь, на нем, даже ее, нелегко было бы догнать. Но кони были у воинов, в частности у Равнинных Волков и они так дорожили ими, что не задумываясь могли убить за кражу одного из них, и разумеется, никогда не оставляли их под седлом. Пони были намного удобнее, с них легко можно соскакивать и забираться, но только на пони далеко не уедешь и от погони не ускачешь. Вообще лошадь для индейца была всем, она являлась мерой его богатства и достатка. Увести у индейца лошадь все равно, что украсть у белого кошелек с деньгами. И укради она коня, ее уже точно не пощадят, а так подмывало увести его непременно у Когтистой Лапы.

   Шли до позднего вечера. На небе уже высыпали и ярко светили звезды, но, даже когда, колонна остановилась, лагерь разбили не сразу, а чего-то ждали, и Белая впервые пожалела, что не знает языка сиу. Хотя, по появившимся из леса всадникам и последовавшей за тем команды двигаться дальше, она поняла, что племя ждало разведчиков. Снова шли в темноте, пока не вышли на какую-то поляну. Белая уже мало что соображала, отупев от усталости. Ставили легкие палатки, разжигали костры, что-то варили, а Белая, которую шатало, кое-как разведя костер, завернулась в одеяло и, не дождавшись ужина, заснула прямо на земле, сразу провалившись в тяжелый сон без сновидений. На рассвете проснулась от промозглого холода и только собралась забраться в палатку, как раздался зычный голос глашатая, поднимавшего лагерь к очередному переходу. Он ходил по лагерю и мало того, что надсадно вопил, как не разрешившаяся от бремени роженица, так шедший за ним, такой же раскрашенный старик, важно бил в барабан. Пока люди поднялись, сходили к реке, пока разожгли костерки и позавтракали, пока свернули палатки, солнце уже поднялось довольно высоко и высушило росу. И снова бесконечный путь.

   Этот день ознаменовался удачной охотой. На привале разделывали оленя и кабана, жарили мясо. Детвора с восторгом забавлялась с пойманным лисенком. У Белой ломило все тело от ночевки на земле, плечи ныли от заплечного мешка, а ноги попросту отваливались. Она так устала, что буквально поняла смысл фразы: "устать смертельно". Устала так, что не могла есть, ей хотелось повалиться на землю и уснуть. Но хозяйка рассердилась и жестами показала, что если бледнолицая не поест, то будет, ни на что негодна и придется бросить ее здесь, на съедение волкам. Пришлось девушке через силу проглотить несколько кусков мяса, вкуса которых она не почувствовала. Остатки разделанного мяса положили, привязав, к волокуше за которой шагала Белая. Всю дорогу ей приходилось отгонять нахальных собак, так и норовивших стянуть свежатину, и Белая вынуждена была взвалить на себя еще и этот груз. Мясо в руках нести было неудобно и девушка сложила его в вещевой мешок, который несла за плечами. Когда остановились на ночлег, и Белая вынула мясо из мешка, хозяйка одобрила ее скупым "хау", но Белая не подала виду, что поняла. Просто она хорошо помнила, что значит голод.

   По окончании третьего дня снова вышли на открытый простор прерии к широкой реке, возле которой раскинулось огромное стойбище. Судя по трем главным палаткам, высившимся в разных его концах, здесь собрались три племени. Навстречу вновь прибывшим с радостным гомоном повалили обитатели стойбища. За ними степенно шествовали вожди в роскошных головных уборах, чьи перья шевелил налетавший ветер. Как ни презирала Белая этих дикарей, она не могла не оценить истинного их достоинства и даже величия, которых так мало осталось в цивилизованном мире. От вновь прибывшего племени навстречу вышли не менее величественные и торжественные вожди сиу. После того, как не спеша были раскурены священные трубки, несколько старейшин-распорядителей показали, где сиу могут поставить свои палатки. Снова поднялся гвалт, суета и неразбериха, как поначалу показалось Белой. Потом она поняла, что почти у каждой семьи здесь были если не родственники, то знакомые и друзья. Хозяйку Белой встретило несколько женщин, выражая радость от того, что их глаза видят ее, а уж после, женщины с открытым интересом рассматривали ее рабыню. Хозяйка Белой, что-то со смехом сказала им, они засмеялись, качая головами и подхватив поклажу, пошли показывать место, где мать вождя должна была поставить свою палатку. Две женщины ушли, а три остались с хозяйкой и Белой, помогая им ставить типи.

   Сначала положили на землю два передних шеста, а сверху на крест положили два задних. Специальным узлом из длинного сыромятного ремня связали эти шесты и подняли их при помощи прочной веревки, используя лошадь, а уж потом расставили другие четыре шеста. Когда хозяйка с еще одной женщиной тянули связанные шесты на веревке, Белая постепенно поднимала их, находясь под ним, продвигаясь от верхушек шестов к их основанию. После того, как эти четыре шеста были поставлены вертикально, на их развилку, по очереди с разных сторон, положили остальные шесты, и начали натягивать на них кожаный полог, привязывая его понизу к шестам с помощью колышек, пришнуровывая к основным шестам дополнительной веревкой. Когда палатка была поставлена, в нее начали вносить пожитки. Проделывая всю эту трудоемкую работу женщины болтали без умолку. Белая видела их тени на стенках типи, когда они закрепляли деревянными шпильками его полог под дымовым клапаном. Вернулись две покинувшие их женщины, неся котелок с мясной похлебкой, полную миску кукурузных лепешек и кувшинчиком меда. Они вошли в палатку как раз тогда, когда Белая разжигала очаг, неловко действуя кресалом, что, по-видимому, стало поводом для шуток. Передав ей котелок и миску с горячими лепешками, женщины чинно расселись вокруг очага, гордые тем, что прислуживать им будет бледнолицая. Белая подала каждой по миске с похлебкой из собачатины, от которой ее воротило, но скрепившись, она старалась сохранять невозмутимый вид. Слава Богу, у женщин накопилось достаточно новостей и им было просто некогда оскорблять Белую своими насмешками и уничижительными взглядами. После того как девушка раздала им лепешки смазанные медом, и каждой подала по кружке с напитком из шалфея, она собрала грязные миски и пустой котелок, знаком попросив у хозяйки разрешения уйти на реку мыть посуду. Кивнув с видом английской королевы, та отпустила ее.

   В лагере царила оживленная суета. На поляне перед стойбищем носились взрослые мужчины и детвора, играя в какую-то игру. Женщины, казалось, делали всю работу на улице: шили, мездрили шкуры растянутые на деревянных рамах, варили еду в котелках, укачивали младенцев. На площади в центре стойбища, складывали большое костровище, а вокруг устанавливали штандарты. По всему лагерю сновала детвора, и взрослые только недовольно вскрикивали, когда сорванцы налетали на них. Ребята постарше, вскакивали на коней и, разгоняясь, сшибались друг с другом, пытаясь удержаться на спинах скакунов, но при этом столкнуть своего противника. Белая недоуменно огляделась. Неужели никто не остановит юнцов в их безрассудной, опасной забаве, на которую, и смотреть-то было страшно. Но, похоже, никому до этого не было дела. У самой реки, какой-то индеец схватил Белую за руку и, не говоря ни слова, потащил за собой, не обращая внимания на сопротивление девушки и падавшие из ее рук миски.

    - Эй, приятель! - раздался за спиной Белой знакомый голос, тут же перешедший на язык лакота.

   Индеец остановился, недоуменно оглянувшись и выслушав обращенные к нему слова, вдруг отдернул от Белой руку, словно обжегшись, недоверчиво воззрившись на нее словно на диковинку. Она же, наконец, вырвавшись от него, поспешила спрятаться за спиной Роба Ступающий Мокасин. Тот продолжал, что-то красноречиво доказывать и махать в сторону лагеря, туда, где стояли палатки сиу. Индеец сначала возмущенно возражал Робу, потом умолкнув, разочарованно покачал головой, окинул Белую с головы до ног оценивающим взглядом, будто прикидывая истинную цену, ушедшего из-под носа товара и отправился своей дорогой.

    - Ну, здравствуйте, мисс, - повернулся к Белой Роб Макрой. - Как же я рад вас видеть в добром здравии и полной сил. О, да вы стали настоящей скво.

    - Спасибо, мистер Макрой. Я тоже рада видеть вас, - сказала Белая сдержанным тоном, который вовсе не соответствовал ее внутреннему состоянию. - Что нужно было этому дикарю?

    - Не вините его, мисс. Индейцы доверчивы, что малые дети, верят всему, чтобы им не сказали. Вот этому кто-то сказал про вас, что вы, уж извините, милая барышня, живете в общей палатке для рабынь. А туда, знаете ли, может торить дорожку всяк кому не лень. Парень решил не упустить своего и очень удивился, что вы принадлежите типи Хении. Признаюсь, это и для меня новость. Когда я вас покидал, вы жили у Белой Совы. И что же? Прошел месяц с небольшим, и я застаю вас у Хении. Как с вами обращается Легкое Перо?

    - Легкое Перо? - подняла голову Белая, подбиравшая с земли миски, складывая их в котелок.

    - Мать Хении на которую вы работаете, мисс. Она вас не обижает? Хорошо обращается с вами?

    - Она достойная женщина, мистер Роб. Я не могу сказать о ней ничего дурного.

    - Вы настоящая леди, мисс. Знаю, как вы ненавидите краснокожих, и, тем не менее словечка худого о них не скажете.

    - Разве я говорила, что ненавижу их? - удивилась Белая.

    - О нет... конечно же, нет. Было бы глупо говорить подобное здесь, это все равно, что тыкать палкой в осиное гнездо. Мне сказали об этом сами краснокожие.

    - О чем сказали? - похолодела Белая. - Что я их ненавижу?

    - Они говорят, что ваш дух сопротивляется, не хочет принять настоящего. Они говорят, что вы видите сны о прошлом с открытыми глазами, при свете дня.

    - Они так говорят обо мне?

   Роб Макрой кивнул.

    - Я разговаривал с Широким Крылом. Кое-что привез из форта ему и его славной невесте Осеннему Листу. У них сегодня свадьба, которую они откладывали к празднику Танца Солнца, когда несколько племен соберутся вместе. Здесь у них куча родственников, так что никто из близкой родни не будет обижен, что их обошли приглашением. Так вот, Широкое Крыло сказал, что после танца скальпов Когтистая Лапа вновь требовал убить вас, и они снова с ним поссорились. Когтистая Лапа твердил, что вы упрямы, злы и не желаете принимать их образ жизни и всем своим видом выказываете отвращение их обычаям. Тогда Широкое Крыло спросил, разве он, Когтистая Лапа, не возмущается сердцем, и не хватается за оружие, зная, что его братьев убивают в плену у бледнолицых? Его слова и на этот раз нашли сочувствие у вождей, и они не пошли на поводу у Когтистой Лапы. Но если вы думаете, что он успокоился, то глубоко ошибаетесь. Через какое-то время он начал баламутить племя требованием, чтобы Хения взял в свое типи индианку, а вас поселил в палатке для рабынь. На что Хения заявил, что не нуждается в женщине, что женщина смягчает дух воина, делает его сердце слабым, заставляет видеть не дальше своего типии, и лежать на боку. Он сказал, что его мать, Легкое Перо довольна белой рабыней, то есть вами, мисс. Что она хвалит вас, что вы послушны и старательны, мало говорите и видите сны наяву. А для краснокожих вера в сны, то же, что для нас, белых вера в триединого духа и "Отче наш". Ну, а вы, по-прежнему не оставили мысли о побеге?

    - О чем вы говорите? - расстроилась девушка. - Вы же видите, они никогда не оставляют лошадей оседланными. Но... у вас есть, что-нибудь для меня?

    - Что вам сказать, - озадаченно поскреб макушку траппер. В этот раз он был без своей меховой шапки, так как погода стояла теплая и ясная. - Утешить мне вас нечем, вот в чем вся штука. В форте, когда я заявил, что вы живы и просите о помощи, мне посмеялись в глаза, сказав, что я простофиля, потому что никто из того обоза, который захватили в сентябре, не выжил. И та, что выдает себя за вас, стало быть, самозванка, и они пальцем не пошевелят ради того, что бы освободить столь сомнительную особу.

   Сначала девушка подумала, что он шутит, но по тому, как Макрой был смущен и старался не смотреть ей в глаза, передавая этот позорный разговор, поняла, что помощи ждать ей действительно не откуда. Ее призрачная надежда растаяла, как горсть снега на раскаленной печи. Она опустила голову, чтобы добросердечный охотник не видел, как тяжело ее разочарование и вдруг прямо взглянула в лицо старому трапперу.

    - А если я предложу выкуп тем, кто меня освободит?

    - Я попробую поговорить с ними, - без всякого энтузиазма отозвался, тертый жизнью траппер, хорошо понимая, как по-детски наивна эта идея и что она ничего не решит, а только все усложнит, но отказать этой девушке у него язык не поворачивался. - Почему не поговорить? Слова не продаются и не покупаются, их произносят даром, от того и веры им никакой.

    - Вы хотите сказать, что в форте не поверят, что я способна заплатить?

    - На что только не пойдет отчаявшийся человек, мисс, - ушел от прямого ответа Макрой.

    - Но даже если бы я и была самозванкой, разве не имела права рассчитывать на помощь, без всяких взяток?! - рассердилась Белая, радуя Роба тем, что правильно все поняла.

    - Ну, ну, не расстраивайтесь так, милая барышня, - утешая, похлопал он ее по плечу. - Конечно, я поговорю о выкупе, раз нет другого выхода, и если дело сладиться, то держитесь меня.

   За таким вот разговором они подошли к загону для лошадей. Облокотившись на жердь ограды, Роб задумчиво покусывая ус, разглядывал белую в коричневых яблоках лошадку, которая, увидев траппера, тихо заржала, словно приветствуя его.

    - А вот и моя Лори, - с теплотой произнес он. - На-ка вот гостинец, - Роб достал из кармана корку хлеба и протянул его лошади. – Ах, ты моя красавица... Она у меня лакомка... и не плачьте. Нечего, чтобы краснокожие видели вас в слезах. Дайте лучше Лори сахару.

   Девушка послушно взяла с его огрубевшей ладони кусок сахара и подала его лошади, украдкой утирая слезы.

    - А я вот все думаю, не отправиться ли мне дальше в путь, но уж больно не хочется обижать Осенний Лист. Она славная девушка и Широкое Крыло сделает ее счастливой. С другой стороны, - продолжал рассуждать Роб Макрой, пытаясь развлечь и занять огорченную девушку. - Уж если краснокожие начнут гулять, то ничего вокруг не видят. Тут хоть преисподняя разверзнись, они и тогда не перестанут прыгать вокруг адского пламени, будто у своего священного костра. Ну, вот и славно, мисс, что вы успокоились.

   Но тут Белая озадачила его вопросом:

    - Мистер Роб, у вас есть рубашка?

    - То есть... Вы говорите рубашка? Какая же вам нужна рубашка? - растерялся он.

    - Любая.

    - Да на что она вам? - Ничего не понимал старик. - Я добрый христианин и отдам последнюю свою рубашку, но только вот она у меня линялая, да штопанная перештопанная, но чистая, про это ничего не скажу.

    - Мне достаточно и этого.

   Роб долго смотрел на девушку, ожидая хоть каких-нибудь объяснений, но когда их так и не последовало, вздохнул:

    - Что ж, пойдемте. Дам я вам рубашку. Хоть признаюсь, мисс, странная она, эта ваша причуда. Но я ведь не безбожник какой, чтобы отказать вам в столь малой просьбе, - ворчал он, шагая к своему типи и, пока там отыскивал рубаху, Белая поджидала его снаружи. Наконец, он вышел, кряхтя и отдуваясь, больше от смущения, чем от самих поисков.

    - Вот, мисс, - подал он ей вылинявшую фланелевую рубашку и, вдруг, испугавшись, отдернул руку. - Вы же не думаете пойти в ней на индейскую свадьбу?

    - Конечно, нет, - схватила ее девушка, потянув к себе. - Просто... просто мне хочется иметь у себя вещь принадлежащую белому человеку...

   Роб сделал вид, что поверил.

    - Ладно, пойду к Черной Лисице, он меня к себе зазывал... - пробормотал Роб, все еще чувствуя неловкость от того, что не в состоянии объяснит себе поступок девушки, что невольно всколыхнул его самые смелые фантазии.

   Когда Белая вернулась в типи Легкого Пера, прижимая к груди рубашку траппера от которой несло табаком, то застала в нем хозяйку. Белая знаками показала, что хочет постирать рубашку траппера. Переплетая волосы и вплетая в них разноцветные ленты, Легкое Перо кивнула, не найдя в просьбе девушки ничего необычного. Вернувшись обратно с постиранной рубахой, Белая нашла палатку пустой. Еще от реки, она услышала размеренные бой барабанов и протяжное пение. Идя обратно к типи, заметила что лагерь опустел, все собрались вокруг большого костра, разложенного в его центре, чьи отблески виднелись далеко, а его искры рассыпались высоко над верхушками типи. Зорко оглядевшись, Белая юркнула в палатку Легкого Пера, быстро вытащила, припрятанный под шкурами мешок с уложенными в него вещами: завернутые в юбку ботики, нож, вяленое мясо, бурдючок с водой и сняла, висевшее на стене, ружье.

   Выйдя наружу, она немного постояла, чутко и настороженно прислушиваясь, но уловить что-либо кроме барабанного боя и протяжного пения индейцев, больше похожее на балаганные вопли, было невозможно, они заглушали все остальные звуки. Между типи не видно было даже шныряющих собак, все они крутились у костра привлеченные аппетитными запахами жарящегося мяса. Сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег, Белая подошла к загону для лошадей. На площади с оглушительным треском вспыхнул костер, выбросив в небо мириады ярких искр, жарким блеском затмившие звезды и тут же угаснувших. Белая вздрогнула и, чуть не вскрикнув от испуга, вцепилась в повод Лори. Лошадь довольно спокойно отнеслась к тому, что девушка распоряжается ею, может быть потому, что хозяин уже "представил" ей незнакомку, чей запах был ей теперь знаком. Так же не торопясь, но замирая от страха и не веря, что это происходит с ней, Белая выехала из лагеря. Ее напряжение было таково, что любой посторонний звук, не относящийся к вою индейцев и барабанному бою, мог довести ее до разрыва сердца. Но, как бы то ни было, ей удалось покинуть лагерь никем незамеченной. Отъехав от него так, что свет костра больше не тревожил ночную тьму прерии, а пение индейцев заглушил стрекот цикад, она пустила Лори вскачь. Сейчас важно уехать от лагеря как можно дальше, но все было в руках Божьих.

   Проскакав, как ей казалось достаточно для того, чтобы можно было остановиться, Белая натянула повод. В седле она держалась неловко, как новичок, судорожно сжимая коленями бока лошади, уверенная, что непременно свалится, если расслабит их, отчего ноги теперь сводило до такой степени, что она их не чувствовала. Нужно было остановиться, размяться, а заодно и переодеться, как она того хотела. Но Белая не была уверена, что сможет потом обратно взобраться на лошадку. Так она и ехала на ней, а Лори не чувствуя повода, все замедляла и замедляла ход, пока, наконец, девушка натянув повод, не остановила ее.

   С трудом перекинув ногу через седло, она то ли соскользнула с него, то ли упала. Бедра ныли и отдавали болью при малейшем движении, но это ее мало волновало. Белая ликовала. Ей удалось сбежать! Боже! Она это сделала! Она смеялась и плакала одновременно. Она свободна! Вряд ли индейцы хватятся пропажи до утра, а когда все-таки обнаружат побег, будет поздно, потому что они не догонят ее. Все это россказни, что дикари якобы могут читать следы на земле, на которой, как ни вглядывайся, ничего кроме камней, песка, пыли да жухлой травы не увидишь. Сняв одежду скво, она переоделась в юбку и еще сырую рубаху Роба, завязав ее узлом на поясе и закатав слишком длинные рукава. Зашнуровывая ботинки, показавшиеся после мокасин жесткими, тесными и неудобными, она подумала, что это не важно, главное было въехать в ближайший форт в одежде цивилизованного человека, пусть это даже будет жалкое тряпье, но только не в том, что носят дикари. Потом, она перевязала щиколотку ремнем, закрепляя на нем короткий нож. Сырая рубаха холодила тело, это было даже к лучшему, не так хотелось спать. Сунув индийское платье и мокасины в свой мешок, Белая открыла седельную сумку Роба, чтобы запихать его туда. Нетрудно было догадаться, что в ней траппер возил продукты, потому что девушка обнаружила, лежавшие там галеты, кульки с остатками сахара, кофе, два мятых бисквита и даже кусочек сыра. Ухватившись за луку седла, Белая кое-как подняла себя в него и со стоном усевшись, тронула Лори. Лошадка послушно потрусила дальше.

    Девушка и не надеялась, что ей повезет встретить на огромном пространстве прерии хоть одного белого человека, а о том, что она может опять столкнуться с индейцами, даже думать не хотелось. Приходилось уповать, что Божье покровительство, счастливый случай, удача или везение, выведут ее к форту. Сиу ее не найдут, откуда бы им узнать в какую сторону она отправилась, когда она сама толком этого не знала. И все же надо было как-то определиться с направлением и, хотя, о таких вещах она много читала в романах про путешественников, даже понятия не имела, куда ехать, и в какой стороне мог находиться ближайший форт. Ей казалось, что если она будет держаться одного направления, например, следуя по солнцу на юго-восток, то выйдет к местам белых поселений, а там всегда сможет договориться с кем-нибудь из фермеров. В этом она была, почему-то, твердо уверена. Ну, а если не повезет и ее встретят недобро или захотят ограбить и обидеть, то у нее есть винчестер вождя. Пусть она ни разу в жизни не брала в руки оружия, но думала, что сумеет воспользоваться им в случае крайней необходимости.

    Она проехала всю ночь, не покидая седла, потому что боялась, что если устроит привал, то лошадь куда-нибудь убредет, и она потеряет ее. Белая готова была вытерпеть все что угодно, не говоря уже о бессонной ночи, лишь бы не возвращаться к ненавистному прозябанию у индейцев и то, что она лишена сна нисколько не тяготило ее. Только было немного странно и необычно... Оказывается ночью, под открытым звездным небом, невольно посещают мысли, которые прежде никогда не пришли бы ей в голову, например понимание того, что раньше было неясным смутным и совсем не главным. И вот в полудреме, под ровный убаюкивающий ход Лори, Белая осознала, что стойкое неприятие чуждой жизни, она приняла за ненависть, которой в ней вовсе нет. Просто она с упрямой яростью отстаивала свое право вернуться в обычный для себя жизненный уклад. Она из другого мира. Но разве индейцы делают не тоже самое, отстаивая свою свободу жить так, как привыкли они. Бледнолицые понимают оседлый образ жизни, индейцы кочуют; белым нужны границы; индейцы просто не понимают их. Оба народа мешают друг другу, мировоззрение их полярно и они, не воспринимая один другого, борются. И что сможет их примирить? Понимают ли краснокожие, что обречены? Ей показалась интересной мысль, что бледнолицый мужчина может принять жизнь индейцев и им даже она нравится, а вот белой женщине нужно на это немалое мужество. И, наоборот, индианка с восторгом входит хозяйкой в дом белого человека, а краснокожему, нужна сила духа, чтобы стать кем-то в мире белых, и не потеряться в нем. В этот момент она, кажется, заснула, потому что очнулась от ясно прозвучавшего голоса, шепнувшего ей из самых глубин мироздания: "Верь!" Вздрогнув, девушка выпрямилась в седле, и с испугом огляделась. Вокруг, под светлым от звезд ночным небом, простиралась темная степь. Но чего ей бояться? Волков? Они уже сыты и теперь редко нападают на человека. К тому же у нее есть ружье и молитва о чуде, которое не заставило себя явить.

   Когда предрассветные сумерки, тяжелые от холодного тумана, уступили первым лучам солнца, она все так же, безмятежно ехала по степи. Куда? Не важно. Лишь бы подальше от своих диких тюремщиков и невыносимости плена, который ничем не заслужила. К утру, она совсем успокоилась насчет погони и отпустила Лори с рыси на шаг. Поднявшееся солнце начало припекать, а ее, похоже, так и не хватились. Никогда в жизни девушка так не радовалась свободе, и именно тогда она увидела вдали движущиеся точки. Они приближались и Белая поняла, что тоже замечена. Сняв винчестер с плеча, она положила его поперек седла.

   Точки вырастали, начиная приобретать очертания приближающихся всадников, и это были не индейцы. Их было трое. Куртки, широкополые шляпы, короткие волосы и бороды. Приближаясь к ней, один из них отсалютовал рукой. Они явно расслабились, разглядев в одиноком всаднике, женщину. А вот она, нет. Чем ближе подъезжала встреченная ею троица, тем сильнее она жалела, что столкнулась с теми, кто имел вид сомнительного отребья. И если Белую совсем не радовала эта встреча, то их, похоже, она не на шутку взбудоражила. Слишком заметны была попытка этой троицы скрыть, охватившее их возбуждение, чтобы не спугнуть так нежданно свалившуюся удачу. В свою очередь, Белая изо всех сил старалась не показать, что напугана и встревожена их циничными усмешками, против воли блуждавших на заросших физиономиях, как и той наглой бесцеремонности с которой они разглядывали ее. Они даже не удосужились достать свое оружие и по их расслабленным, уверенным позам было видно, что воспользоваться им не думали. Винчестер всадницы, что лежал поперек седла, их вовсе не беспокоил. От липких мужских оценивающих взглядов, Белой было не по себе, она уже догадывалась, что попала в переплет, из которого вряд ли выберется.

    - Приветствую вас, мэм, - поднес руку к полям шляпы, подъехавший к ней всадник.

   Белая ответила ему вежливым кивком и натянутой улыбкой.

    - Хорошее время для утреннего моциона, не правда ли, мисс? Вы ведь мисс, а не миссис? Хотя трудно представить, чтобы ваш муж, смог отпустить вас в такой час от себя из-под теплого одеяла? Или он где-то поблизости? А может вы пришили бедолагу и пустились от него в бега?

   Все это он говорил насмешливым тоном, цепко оглядывая ее, и явно пытаясь догадаться, что же на самом деле с ней произошло. Белая молчала, чувствуя, что слова сделают ее уязвимой, что они предадут ее.

    - Позвольте представиться, мисс, я Билл Утка, - с глумливой церемонностью представилась ей эта колоритная личность.

   Воспитание в отчем доме и жизнь у индейцев, помогли Белой проявить невозмутимость и не выдать истинных чувств: гадливости и страха. Хотя человек с нелепым прозвищем какую-то долю секунды с кривой улыбочкой пристально вглядывался в ее лицо, видимо ища в нем намек на насмешку, но увидел лишь напряженное внимание. Этому Биллу Утке было никак не больше тридцати, если можно было вообще определить его возраст под заросшей щетиной и слою пыли лице, но движение худощавой фигуры и осанка, выдавали в нем человека еще молодого и подвижного. Он продолжал наблюдать за нею с холодной усмешкой, а она подумала, что очевидно ему дали прозвище Утка из-за сильно выдававшейся вперед и нависающей, верхней губы. Только мало кому пришло бы в голову смеяться над ним, слишком жестоким было выражение этого некрасивого, отталкивающего лица.

    - Приятно, знаете ли, повстречать ранним утром в местечке, подобном этому, такую красотку, не в обиду вам будет сказано, мисс, - продолжал, растянув свои уродливые губы в нарочито любезной улыбке, Билл Утка.

   Она видела, что он неуклюже пытается заговорить ее, отвлечь внимание в то время, как его спутники не спеша заезжали с боков. И она слышала, что один из них остановился у нее за спиной, отрезая путь к бегству, тогда как второй, остановился почти рядом. Окинув ее взглядом, он цыкнул зубом.

    - Не могу поверить, что женщин, кроме тряпок, булавок, да игры на рояле может интересовать, какая-то ничем не примечательная прерия, кишащая индейцами, что медвежья шкура блохами, - продолжал Утка, и его конь, переступив на месте, немного придвинулся к ней.

    - Я очень спешу, сэр, - тихо произнесла Белая, ежась под его взглядом в котором вспыхивали искры нетерпения.

   Она уже знала, что ей с ними не разъехаться. Разумеется, она даже и не подумала обращаться за помощью к этим троим. Теперь чудо было уже не в том, что бы сбежать от индейцев, а в том, что бы спастись от бледнолицых подонков.

    - О! - поднял обе руки ее собеседник, грязные и заскорузлые, будто только что копался в земле. - Я даже не спрашиваю, что вы поделываете в такое время и в таком месте, как это? Разве это мое дело? Нет, мисс, не мое... Лезть с вопросами, знаете ли, не вежливо, - и его лошадь еще на один шаг приблизилась к всаднице. - Но, я могу предложить вам как свои услуги, так и услуги своих товарищей, - он криво усмехнулся, от чего его лицо стало не столько отвратительным, сколько жутким в своей гротескности. Между тем он все так же вкрадчиво продолжал говорить, потихоньку придвигаясь к ней:

    - Уж, поверьте, Билл Утка знает эти места вдоль и поперек, и скажу вам, не кривя душой, так как я истинный джентльмен: индейцы вам и шагу не дадут ступить. Эти краснокожие животные только тем и заняты, чтобы нападать да убивать одиноких беззащитных путников, волею случая забредших в эти места.

    - Благодарю вас, - сухо произнесла Белая, заставляя Лори, отступая, пятиться от него. - Но меня ждут... позади едут индейцы...

    - Да ну? - с сомнением поскреб небритый подбородок Билл Утка, бросив взгляд исподлобья на своего товарища, остановившегося с боку от Белой.

   Девушка покосилась на него. Из всей троицы этот выглядел настоящим франтом. За его спиной висело сомбреро, а на когда-то белую рубашку, надета потертая кожаная жилетка. Замшевые лоснящиеся брюки украшены по боковому шву почерневшими медными заклепками. Он восседал на черном сильном жеребце, явно краденном, а впереди и позади седла болтались кожаные сумки. Из передней выглядывал приклад ружья. Кроме этого, Белая разглядела рукояти двух пистолетов засунутых за его широкий пояс, прикрытых полами жилетки. Этот тип с черными навыкате глазами, нагло разглядывал девушку, не переставая жевать табак, поминутно сплевывая коричневую слюну и все время ухмыляясь.

    - Кончай уже тянуть, Билл, - сипло произнес он, сплюнув в очередной раз, а Белая стиснув зубы, чтобы не поддаться панике, схватилась за винчестер.

    - Вот ты и сказала свое слово, потаскуха, - ощерился Билл Утка. - Больше я тут разводить церемонии не буду, а наставишь на меня свое ружье, прикончу тебя прежде, чем ты успеешь пальнуть из него.

    - Пусть так и будет, - согласилась Белая, наводя на него свой винчестер.

    - Ага! Никак надумала сорваться с крючка? Ничего у тебя не выйдет, грязная шлюха. Ничего не выйдет... - укоризненно покачал он головой.

    - Билл, - позвал голос из-за спины Белой.

    - Тут, я вынужден тебя огорчить, - продолжал Билл Утка, будто не слыша своего товарища. - Чтобы выстрелить, тебе нужно передернуть затвор, а пока ты это сделаешь, выстрелю я. И заметь, я тебя не убью, а только раню, чтобы ты вела себя покладисто и была послушной.

    - Билл! - уже громче и настойчивее позвали его с ноткой истерики.

    - Что?! - рявкнул раздосадованный вожак. - Тебя не учили, что не вежливо прерывать...

   Неожиданно мексиканец сорвался с места и во весь опор ускакал вперед, нахлестывая коня.

    - Ходу! Индеи!!! - Как сумасшедший заорали из-за спины Белой и всадник, что все время держался позади, промчался вперед мимо нее, поднимая клубы пыли.

   Билл Утка и Белая сорвались с места одновременно, но Утка сразу же обогнал ее и ушел далеко вперед. Трое мужчин впереди Белой, гнали коней, низко пригнувшись к их гривам. Никто из них не обернулся, чтобы посмотреть, что стало с всадницей. Для них сейчас главное спасти свои жизни, а женщина была только обузой, потому что Лори значительно уступала коням мужчин. Белая слышала нагоняющий дробный топот множества копыт, сливающийся в гул и ликующий вой индейцев. В стороне от нее показался полуголый, раскрашенный в белые и красные цвета, всадник. С другой стороны, чуть поотстав, держались двое дикарей, не отставая, но и не обгоняя ее. До нее дошло, что они хотели взять ее живой и невредимой. Снова плен? Только не на этот раз! И она, чуть не плача, то и дело, понукая, гнала тихоню Лори. Впереди вырос пологий холм, поросший редким кустарником. Билл Утка уже взбирался на него, под прикрытием пуль своих товарищей, оказавшихся на нем раньше. Соскочив с коня, он поспешно выдернул из седельной сумки короткоствольный спенсер и направил его на взбирающуюся на холм, на взмыленной лошади, девушку.

   От неожиданности она чуть было не придержала Лори, но опомнившись, стукнула пятками по ее судорожно ходящим бокам. Вокруг слышались беспорядочные выстрелы, и перепуганная лошадь одним прыжком преодолела, отделявший ее от редких кустов, подъем. Неловко скатившись с седла, едва не выпав из него девушка, пригнувшись, кинулась за ближайший камень, но за ним залег Билл Утка и подвигаться не собирался. Тогда она упала на землю там, где стояла, прикрыв голову руками. Двое товарищей Билла Утки уже отстреливались по другую сторону холма. Заняв круговую оборону на его вершине, белые имели шанс отбиться от круживших вокруг них бешеной каруселью, индейцев.

   Заметив, что в нее не стреляют, и что стрелы летят в основном в Утку, не давая ему и носа высунуть из-за камня, Белая рискнула поднять голову. С пронзительными истошными воплями индейцы носились вокруг холма, изредка отвечая на панические и беспорядочные выстрелы до смерти перепуганных бледнолицых. С обнаженными торсами, с раскрашенными и, от того ужасными лицами, размахивая кто ружьями, кто томагавками, они, казалось, не обращали на эти выстрелы внимания. Взметались на скаку длинные косы, мускулистые бедра крепко сжимали лоснящиеся бока неоседланных лошадей, скалились в дьявольском веселье страшные лица. Это были Равнинные Волки.

    - Дьявол вас всех раздери, проклятые дикари! - орал мексиканец из-за трупа коня, за которым укрывался от стрел и пуль. Не целясь, он судорожно палил, куда ни попадя.

    - Сейчас вы у меня еще не так повизжите, получив порцию пуль в одно место, - цедил сквозь зубы Билл Утка, вгоняя патроны в ствол ружья. - Моего скальпа вам уж точно не заполучить.

   А Белую не на шутку встревожило то, что краснокожие вдруг перестали отвечать на выстрелы, продолжая кружить вокруг холма с упорством голодных койотов. Билл Утка старательно прицелился из-за камня, от усердия высунув язык, и выстрелил. Ему удалось ранить одного дикаря и Белая видела, как тот, покачнувшись, схватился за плечо, но оставался в седле и, казалось, совсем позабыв про рану, поскакал дальше. Билл Утка вдруг опустил свой спенсер с таким видом, словно его осенило:

    - Будь оно все проклято! Эй! - крикнул он в сторону мексиканца. - Прекрати палить, безмозглый гринго! Краснозадые дразнят нас. Лучше прибереги патроны, когда эти чертовы ублюдки начнут атаковать!

    -- Похоже, ты прав, Билл! - ответили ему с другой стороны холма. - Но от мексиканца ответа не жди. Ты спохватился слишком поздно. Этот бешеный недоумок умудрился со страху всадить все патроны в белый свет. У меня самого их осталось всего три.

    - Эй, гринго! - позвал Утка, не обращая внимания на слова говорившего. – Где твои пистолеты?

   Мексиканец молчал и за него ответил все тот же голос третьего подельника:

    - Больше не надейся на них, Билл! Не надейся...

    - Я с тебя сам скальп сниму, приблудная ты шавка! - завизжал Билл Утка брызгая слюной. - Проклятый нечестивец!

   Видимо, он уже в мыслях распрощался с жизнью, когда его блуждающий взор, остановился на распластанной на земле, неподалеку от него, девушке. Рядом с ней лежал, столь вожделенный, винчестер. Странно, когда лошади всех троих уже бездыханными тушами валялись на холме, ее лошадка стояла над нею целой и невредимой.

    - У вас же в ружье полно патронов, мисс, - как можно любезнее оскалился Билл Утка. - Бросьте-ка мне его сейчас же.

    - Не много ли вы просите у человека, которого минуту назад собирались прикончить? - Буркнула Белая, подтащив ружье поближе к себе.

    - Сейчас же давай сюда винчестер, бестолковая дура! - заорал, потеряв терпение Билл Утка. - Иначе, мне точно придется прикончить тебя, чтобы взять его!

   Из-за камня на него неожиданно выскочил индеец с зелено желтым лицом. Увы, поспешный выстрел Билла Утки, только заметившего врага, прошел впустую. Индеец ловко припал к земле, а когда Билл Утка принялся судорожно передергивать затвор, бросился на него. Выругавшись, бандит отбросил ружье и, вскочив, сшиб индейца с ног. С другой стороны холма послышался вопль, перешедший в визг, от которого у Белой все в душе перевернулось и словно от озноба, часто застучали зубы.

    - Свиньи! - придушенно закричал, бившийся под индейцем, Билл Утка. - Они снимают с парней скальпы!

   Преодолевая обморочное состояние, Белая встала на ноги, пытаясь поднять ослабевшими дрожащими руками, ружье и навести его на индейца, сидящего на Билле Утке, выдернувшего нож из-за поясной повязки. Молниеносным отработанным движением, он срезал скальп с бьющегося под ним бандита и, издав победный клич, поднял за волосы, окровавленный клок кожи над головой, все еще сидя на умирающем человеке. Не обращая внимание на направленное на него ружье, он встал, деловито прицепил свой страшный трофей к поясу и только потом посмотрел на Белую.

   Перед глазами девушки все плясало, она едва справлялась с подступившей тошнотой. В голове билась одна мысль: если она не выстрелит сейчас, то и с ней поступят как с Биллом Уткой и его товарищами. Но ей предстояло выстрелить в человека. Не в человека, нет, а в кровожадного дикаря с безобразно размалеванным лицом, жаждавшего ее скальпа. Индеец, кажется, чего-то ждал, стоя на месте, во всяком случае, он не торопился нападать на нее. Господи, помоги! Он ждал ее выстрела? Напряжение Белой было таково, что она не замечала, как вокруг них собрались индейцы. Для них битва была завершена. Некоторые даже присели на корточки - поглазеть на происходящее.

   Девушка взглянула в темные глаза индейца, нет... глаза человека, которого она собиралась убить, и поняла, что не сможет этого сделать и тогда безвольно опустила ружье, обреченно смотря, как индеец выхватил его у нее из рук. Краснокожие вдруг разом загомонили, послышались насмешливые выкрики и смех. Они и не ожидали от нее ничего другого. Но Белой не было дела до их насмешек. Такого не могло быть! Это не может произойти с ней снова! Опять плен? Ей ведь, не дадут больше сбежать. Не будет третьей попытки. Но, что же тогда? Ее взгляд наткнулся на, валявшийся неподалеку, кольт Билла Утки, который он потерял в драке. Вот он выход! Она шагнула к нему и подняла, вдруг испугавшись, что Билл Утка расстрелял все патроны, и крутанула барабан. Ее молитвы услышаны, ей был дан последний шанс, избежать ненавистного плена. В барабане оставался еще один патрон.

    Девушка подняла глаза и оглядела индейцев: кто-то смотрел на нее равнодушно с ничего не выражающим лицом, кто-то наблюдал с интересом, другие же вообще не обращали внимания, осматривая добычу, доставшуюся от трех незадачливых бандитов. Она перевела взгляд на индейца, который убил Билла Утку. Теперь он не ухмылялся, а внимательно наблюдал за ней. Пусть! Она сбежит от них, сбежит на их же глазах, сбежит туда, откуда они никогда не смогут вернуть ее. Белая подняла кольт и приставила дуло к своей голове. Желто зеленый сделал было движение к ней, и она вжала дуло в висок. "Ну же, - подбадривала она себя, - это продлится мгновение, всего лишь миг за свободу". Какое-то движение отвлекло ее, заставив вновь вернуться к реальности. Расталкивая собравшихся вокруг Белой воинов, к ней пробирался индеец с выкрашенным черным лицом, на котором поблескивали белки глаз. Разглядеть черты лица за его впечатляющей раскраской было мудрено. Эта раскраска повергла Белую в дрожь.

   Лицо было густо покрыто по подбородку красной краской, а от губ до бровей и висков, выкрашено сплошь черным, будто он повязал маску с прорезями для глаз, из-за которых смотрел на нее неподвижным взглядом. Белая глубоко вдохнула. Как бы, не выкрасился этот дикарь, она все равно узнала его, потому что это было лицо ее смерти. Желто-зеленый жестом остановил его, но и это было неважно. Хения продолжал смотреть на нее остановившимся взглядом, и Белая почувствовала, как сила уходит из ее рук. Нет! Зажмурившись, она, преодолевая проклятую слабость и нерешительность, с усилием нажала на курок, но... выстрела не последовало: патрон прочно застрял в барабане, дав осечку.

   Не может быть! Белая недоверчиво смотрела на Хению и, зажмурившись, снова нажала курок. Резким движением вождь вырвал у нее кольт и жестом показал желто зеленому, чтобы тот связал ей руки. Белую, все еще не верящую в произошедшее, привязали за руки длинной веревкой и потащили обратно в лагерь, словно сбежавшую и вновь найденную, скотину. Она бежала за лошадью Хении, мотаясь из стороны в сторону, остро переживая свое неудавшееся бегство, обернувшееся для нее позором. Но, почему?! Почему Господь так жесток к ней, что отказывает даже в смерти?!

   Ясное зимнее утро. Она сидит за завтраком, волосы еще не уложены и примяли кружево пеньюара. Она читает надушенное письмо. Черный дворецкий Джозеф, подливая в ее чашку с кофе, взбитые сливки, улыбается.

    - Приятные новости, мисс?

    - О, да. Люси приглашает меня в оперетту.

    - Что прикажете передать господину Арно? - спросил вышколенный Джозеф. - Он придет к ужину.

    - Я напишу ему записку, чтобы он не подозревал вас ни в чем.

    - Да, мисс, это было бы очень хорошо. Подать вам тосты?

    - В последний раз он замучил нас с Люси разговорами о геройстве... А мы даже не смогли посмеяться, хотя, уверяю тебя, Джозеф, было очень смешно, потому, что он все время намекал на себя.

    - Охотно верю, мисс.

    - Все то время, что мы находились в его обществе, он уверял нас, что будь он в другой обстановке, он бы сразу проявил себя и, в конце концов, навел на нас страшную тоску.

    - Желаете еще тостов, мисс?

    - Д-да... Скажи-ка, Джозеф, а, по-твоему, что такое геройство?

    - Быть довольным тем, что имеешь, мисс.

   Она упала, и ее проволокли по земле, пока к Хении не подскакал желто-зеленый и жестами не остановил его, показывая на девушку. Хения остановился, обернулся и пожал плечами. Белая, опираясь связанными руками о землю, встала на колени, потом поднялась на дрожащие ноги. Ее шатало и водило, голова кружилась и, чтобы не расплакаться она закусила губу. Но слезы душили ее и чтобы не дать им воли, Белая начала ругаться, взвинчивая в себе злость, как тугую пружину.

    - Чтоб твой конь прошиб тебе голову копытом! Чтоб твоим скальпом побрезговали враги! Чтоб тебя одолело косоглазие, и чтоб никогда больше ты не принес домой добычи! Что б тебе провалиться!! Чтоб ты подавился дымом своей священной трубки! Чтоб ни одна скво не посмотрела в твою сторону! Да, чтоб тебя паралич разбил!!!

   Девушка так увлеклась, что не сразу заметила, что Хения, развернулся в ее сторону и опершись о круп коня внимательно слушал, как и желто-зеленый в котором Белая вдруг узнала Широкое Крыло, словно злость прояснила не только ее разум, но и зрение. Когда она замолчала, они какое-то время, похоже, ждали продолжения, потом переглянулись и Широкое Крыло, тронув лошадь, подъехал к ней. Девушка, молча ждала, что будет дальше, не обращая внимания на саднящую боль от расцарапанных коленей и ободранного плеча. Слава богу, рубашка не порвалась и не расстегнулась, только выбилась из-за пояса юбки. К тому же Белая добилась своего - злость успокоила ее и, теперь, она не без интереса ждала, что будет делать Широкое Крыло. Она не боялась, что оскорбила индейцев своей руганью, вряд ли они даже поняли ее.

   Широкое Крыло снял с ее рук веревку и жестом показал, чтобы она села на коня, позади к одному из Равнинных Волков. Индеец не удосужился подсадить ее, а невозмутимо ждал, когда она вскарабкается и усядется за ним. Снова тронулись в путь и, поскольку пешая беглянка больше не сдерживала их, они могли ехать много быстрее. Перед Белой опять встал нелегкий выбор: нужно было не просто прикоснуться к индейцу, позади которого сидела, а держаться за его плечи. Но всякие сомнения и душевные терзания отпали сами собой, когда индейцы пустили своих скакунов в бешеный галоп, вот тогда она обхватила дикаря так крепко, как никогда никого не обнимала, даже родного брата. Поэтому, когда эта пытка, наконец окончилась и индейцы остановились на привал, Белая буквально сползла с коня, повалившись на землю.

   По-видимому, она впала в забытьи, потому что, очнувшись, обнаружила, что, по-прежнему, лежит на земле, а рядом, вокруг костерка, сидят полуголые раскрашенные дикари. Неподалеку паслись их лошади. Горьковатый дым от костра подавлял тошноту, но голова сильно кружилась, едва Белая поднимала ее. Беспокойные движение девушки заметили. К ней подошел Хения и присев перед пленницей на корточки, задрал юбку. Откуда вдруг у нее, чуть ли не умиравшей от слабости, взялось столько сил, чтобы противостоять здоровенному индейцу. Хения досадливо отмахнулся от ее кулачков, словно от надоедливых москитов и легонько толкнул ее в грудь, опрокидывая навзничь. Она яростно брыкалась, задыхаясь от ярости и ужаса до тех пор, пока он, не перехватив ее рук, не прижал их к земле у нее над головой. Сидящие вокруг костра индейцы не без интереса наблюдали за их возней. Сжав зубы, девушка отвернулась. До нее доносились лишь негромкие насмешливые голоса, переговаривающихся индейцев.

   Нет, она не заплачет... Белая кусала губы, пока не почувствовала, осторожное касание к разбитому колену и неожиданно легкие и умелые круговые движения, которыми втирали в ее кожу что-то прохладное и едко пахнущее. Девушка заставила себя успокоиться, хотя ее до сих пор била нервная дрожь, повторяя себе, что неправильно истолковала намерения краснокожего. Когда подол ее юбки опустился, ее схватили за локоть и рывком подняли, заставляя сесть. На этот раз, она беспрепятственно позволила вождю сдвинуть рубаху со своего плеча и осмотреть царапины. Судя по ним, после того как она упала, сиу, быстро спохватившись, остановились сразу и Хения совсем немного протащил ее по земле. Индеец набрал пальцем вонючую мазь из кожаного кисета и начал втирать в плечо Белой. Девушка продолжала смотреть в сторону, всем своим видом показывая, насколько ей не приятны его прикосновения и что она едва терпит их.

   Еще не известно, зачем он печется о ней, слишком подозрительна его забота. Она знала, что это, отнюдь, не по доброте душевной, а потому, что она его собственность, как конь или тот же винчестер. С другой стороны Белая многого наслушалась в приграничном городке, откуда отправлялась с обозом оружия и продовольствия в форт. Там, бывалые, прожившие всю свою жизнь в приграничье, охотники и трапперы, рассказывали, не ей, разумеется, щадя ее дамскую чувствительность, что сиу любят ставить пленников к столбу пыток, и что они мастаки продлевать жизнь пытаемого, чтобы подольше насладиться его мучениями. Что это излюбленное развлечение индейцев, от которого они ни за что не откажутся. Эти дикари даже лечат человека, выхаживая его, чтобы он подольше продержался у пыточного столба. И впавшая в панику девушка, чуть не разревелась от ужаса, но закусив губу, сдержала слезы.

   Хения перестал втирать мазь в ее плечо и, вытерев пальцы об ее юбку, отошел к костру. А Белая, обессилев от переживаний, улегшись на землю, провалилась в полудрему. Неожиданно ее схватили, вздернув на ноги. Индейцы уже были на конях, и она испугалась, что ей придется опять бежать за всадником на веревке. Но к ней подошел Широкое Крыло и, подталкивая ее в плечо, подвел к своему коню. Его нелепая окраска больше не казалась ей грозной и устрашающей. Он помог ей взобраться на коня, а сам сел позади нее и девушка успокоилась. Они проскакали весь остаток дня и к ночи прибыли в лагерь Бурого Медведя. Лагерь уже спал, тем не менее, к группе всадников от палаток вышел человек. Равнинные Волки ответили на его приветствие и вымотанная Белая, которую Широкое Крыло буквально стащил с лошади, узнала в подошедшем взъерошенного Роба Макроя.

    - Все таки… они вас поймали..., - горько проговорил он, когда Широкое Крыло отошел от них, уводя своего коня.

   Он говорил странно, с усилием делая паузы перед словами, пока девушка не поняла его непреодолимого желания выругаться.

    - О, не стесняйтесь, - мстительно улыбнулась она.

    - Ну что вы... как можно... - смутился старый траппер.

    - А вы? Вы не пострадали? - забеспокоилась девушка.

   Роб покосился на одного из Равнинных Волков, вытирающего рядом своего скакуна, прежде чем завести его в загон.

    - Обо мне не беспокойтесь, уж я-то всегда вывернусь, даст бог, не в первой. Но страха за вас натерпелся... Краснокожие такой вой подняли, обнаружив, что вас нет, даже святым в раю тошно стало. Еще бы! Вы не только сбежали от Хении, но умудрились обокрасть его.

    - Я? - изумилась девушка.

    - Эх, милая, добро бы вы увели только мою Лори. Этим бы дело и ограничилось, уверяю вас. Индейцы бы мне тут, конечно, посочувствовали, но погони бы не собрали, но вы же стащили винчестер Хении, а такого, ни один уважающий себя вождь не спустит.

    - Что теперь со мной будет? - сникла девушка, сразу вспомнив о столбе пыток.

    - Думаю, откажется он от вас, вы ему теперь ни к чему, а это нам на руку.

    - Вы думаете? - его слова вовсе не успокоили ее. - Вы щадите меня, я знаю.

    - Послушайте, что скажу вам я, человек, проживший среди индейцев не один десяток лет. У краснокожих, когда мужчина отказывается от рабыни или от жены, то на нее может претендовать любой. Вот я и хочу предъявить на вас права, если вы не против.

    - О, мистер Макрой!

    - Но радоваться рано, - оборвал он ее порыв вновь вспыхнувшей надежды. - Вы ведь не забыли, что есть еще кое-кто, кто захочет заполучить вас. Не пугайтесь... я собираюсь выкупить вас, прежде чем Когтистая Лапа поймет, что к чему. А ежели он даже и опередит меня, я предложу за вас такой товар, от которого краснокожие не смогут отказаться... ежели вы не против, - счел нужным добавить он, боясь, что невольно оскорбил ее.

    - Но вы уверены, что индейцы действительно ни о чем не подозревают и вам ничего не грозит? - все еще тревожилась Белая, слишком уж хорошо все складывалось, и она опасалась, как бы что-нибудь опять не помешало обрести ей столь желанную свободу. И подвох видела со стороны единственно Когтистой Лапы, только он мог упорствовать в том, чтобы Белая ушла с Робом Макроем и она, предчувствовала, что он сделает все, чтобы не допустить этого.

    - Ох, милая, не думайте об этом. Все выглядело так, будто я сам пострадал от вас, и вы украли у меня лошадку, только лишь потому, что я по забывчивости оставил ее под седлом. Что тут поделать, старый стал. Меня-то во время вашего побега видели возле большого костра на свадьбе Осеннего Листа и Широкого Крыла.

    - И жених оставил новобрачную, пустившись в погоню за мной? - изумилась Белая. Ей стало вдруг обидно за Осенний Лист.

    - Ну, для них это не более чем развлечение, милая. Видели, какими довольными они возвратились? Хотел бы я, чем-нибудь поспособствовать вашему побегу. Да где мне их было задержать. Они меня все выспрашивали, о чем я с вами разговаривал у загона, да почему повел к своему типии? Так я им ответил, что просил вас постирать мне рубашку. Все и обошлось.

    - Я не хотела вас подводить, так вышло... я не смогла отказаться от побега... слишком велико было искушение.

   Она замолчала, потому что мимо них, закончив обтирать своего коня, прошел Хения с бесстрастным, выкрашенным в черную краску, лицом и с таким видом, будто никаких бледнолицых не было на сто миль вокруг.

    - Идите за ним, - шепнул Роб Макрой Белой.

    - Но вы, же говорили...

    - Ступайте же!

   И Белая покорно поплелась за вождем. Но когда они подошли к типи Легкого Пера, он вдруг ушел в сторону палатки Бурого Медведя, а девушка робко вошла к его матери, и, встав у порога, вопросительно посмотрела на нее. Индианка ни словом, ни взглядом не выразила своих чувств и вела себя так, будто ничего не произошло. Ни гнева, ни неудовольствия, ни презрения. Ничего. Только сделала знак, чтобы девушка села к очагу и протянула ей миску с вареным, уже порезанным, бизоньим языком. Пока ее вернувшаяся рабыня ела, индианка занималась своими делами, как будто Белая и не сбегала вовсе, и девушке подумалось, что ее здесь вообще не воспринимают за человека. Утром в ее типии появился сердитый Макрой. Белая, едва выбралась из-под бизоньей шкуры, под которой спала, как траппер накинулся на нее с упреками:

    - Это что же вы такое удумали?! Стыд-то, какой, палить в себя из револьвера! Да как вам только в голову могло прийти подобное? Грех это! Стыдно должно быть, мисс! Надо же удумать такое - руки на себя накладывать!

   Белая могла бы привести в свое оправдание те случаи, когда женщины белых поселенцев именно так и поступали, предпочитая грех самоубийства позору плена у краснокожих, но неожиданно начала оправдываться:

    - Но у меня ведь не получилось... - нерешительно проговорила она, заплетая волосы.

    - То-то... - буркнул Роб. - На все воля божья и не нам ей перечить. Разве краснокожие плохо обращались с вами, чтобы так поступать? Хотя Когтистая Лапа до сих пор беситься, что вы чуть не ушли от них. Я тут побродил по лагерю, да послушал, что индейцы говорят про ваше бегство.

    - И что же они говорят? - насторожилась Белая, по интонации и виду Роба догадавшись, что новости будут не из обнадеживающих.

    - Как я и думал, Хения хочет отказаться от вас, а Когтистая Лапа уже пустил слух, что вы принадлежите ему и что собирается драться за свое право с каждым, кто на этот раз перейдет ему дорожку.

    - Ох, нет! - в испуге прижала руки к груди девушка. - Нет, не делайте этого, прошу вас. Он ловчее и сильнее вас, вам не одолеть его.

    - Это мы еще посмотрим... - нахмурился Макрой.

    - Он одолел Широкое Крыло и только Хения смог противостоять ему, - продолжала со всей горячей убедительностью на какую была только способна, отговаривать его от опасной затеи Белая.

    - Стоит попробовать, - возражал траппер.

    - Нет, нет, не смейте, слышите!

    - Не будем спорить, мисс, думаю, дело обойдется, и драки не будет. Я, почему так говорю, потому как, частенько слышу от индеев о Саха-Сапа, так они называю Черные Холмы. И я тут прикинул, что обстановка возле этих самых гор, что для них являются столь же священными, как для нас храм Господень, прямо скажем, накаляется. Потому, как золото там нашли и старатели лезут в Саха Сапа, ровно тараканы на стол с хлебными крошками. Краснокожим на золотишко наплевать, они в нем для себя никакого проку не видят. Но договор у них с правительством был, что бы белые на Черные Холмы ни ногой... а поскольку для белых золото и есть священная Мекка, то сами понимаете, какая тут заварится каша. Вот я и думаю, что за несколько хороших ружей они уступят вас мне.

    - Вы говорите так, будто сами не бледнолицый, - упрекнула его девушка, не скрывая недовольства.

   Она не могла понять, как можно продавать ружья, чтобы индейцы стреляли из них в белых.

    - А я давно уже перестал им быть, - вызывающе хмыкнул траппер, отлично поняв ее. - Для меня нет ничего милее свободы, да вольного ветра, а индейцы уважают свободу, не в пример нашей бледнолицей братии.

   Белая горько рассмеялась. Не она ли сама, пример того, как индейцы уважают чью-то свободу. Роб посмотрел на нее из-под насупленных бровей. Он не стал говорить, что женщина, бледнолицая ли, черная или белая, изначально, по природе своей создана для того, чтобы кому-то принадлежать, но вместо этого упрямо гнул свое:

    - Знаю, для вас это горький опыт, но лично мне у индейцев дышится свободно. Здесь, не смотрят, туго ли набит твой кошель, а на то каков ты сам. Я индей и есть! Коли хотите думать так, то и бог с вами, я возражать не собираюсь.

    - Долго придется нам ждать, что со мной решат сделать? - предпочла сменить, не очень приятную для обоих тему, девушка.

    - До совета вождей должно быть.

    - А вдруг они решат убить меня? Так ведь будет проще для них? – все таки сомневалась она, зная коварство Когтистой Лапы.

    - Против этого Бурый Медведь, - успокоил ее Макрой. - Когтистой Лапы на совете не будет, он не вождь, а Хения вовсе не жаждет вашей крови, просто он больше не потерпит у себя в типи воровку.

   Девушка с благодарностью коснулась его руки.

    - Спасибо вам, Роб Макрой, за все, что делаете для меня.

   И он осторожно, взяв ее ладошку в свою широкую жесткую руку, пожал ее. Он был тронут ее искренней благодарностью. Белая, всматривалась в простое лицо этого честного человека, который предпочел лямку фермерства на полную лишений и опасностей, но свободную жизнь бродяги. У него был широкий лоб мыслителя, а голубые глаза казались прозрачными на огрубевшей и потемневшей на солнца и ветрах лице. Давно немытые волосы, вечно спутаны и примяты шапкой так, что, Белая была уверена, что их не возьмет никакой гребень, и курчавая светло рыжая борода, казалась на их фоне неожиданно яркой. Он постоянно жевал табак, то и дело, сплевывая коричневой слюной. Через расстегнутую фланелевую рубаху застиранную и чиненную в нескольких местах, среди незатейливых индейских бус и амулетов и повязанного засаленного шейного платка с намертво затянутым узлом, поблескивал на витом кожаном шнурке, дешевый медный крестик. Он носил штаны из оленей кожи, такую же куртку и растоптанные индейские мокасины. Енотовую шапку с пышным хвостом сменила порыжевшая от солнца, пропахшая кислым потом, бесформенная фетровая шляпа с обвисшими полями. В ее тулье зияла дырка, явный след от пули или стрелы. Белая была удивлена тем, что вдруг начала дорожить этим человеком, которого, в своей прежней жизни, едва ли заметила и, уж, конечно же, не опустилась бы до общения с ним.

    - Роб, обещайте, что как бы ни обернулись обстоятельства, вы не будете драться. Я не хочу, чтобы вы рисковали из-за меня. Поклянитесь. Пусть я стану рабой Когтистой Лапы, но не дам вам умереть под его ножом. Учтите, если дело дойдет до драки, я сама уйду к нему.

   Макрой пристально посмотрел на нее. До сего дня Белая относилась к таким как он с холодной, даже настороженной отчужденностью и вежливым равнодушием. То, что делали для нее, будь это слуги или кто-то другой, она принимала как должное, просто потому, что они обязаны были делать это. Остальное ее не интересовало и не потому что она была недобрым, черствым или эгоистичным человеком, а потому что не видела в этом необходимости, да и что общего у нее могло быть с людьми низших сословий. По дороге в форт к брату, она с таким же вежливым отчуждением и сдержанностью, пресекала всякие попытки подобных людей сблизиться с ней и навязать свое общество. Но никогда она не выказывала человеку, стоящим ниже ее по положению своего пренебрежения. Мать строго внушала детям, что как бы ни относились она с братом к низшему сословию и какими бы достоинствами не обладали, показывать свое превосходство было вульгарно и грубо.

   Но то, с каким участием отнесся к ней в ее нелегком положении бродяга траппер, как заботился о ней и выражал горячее сочувствие ее положению, не по обязанности, а лишь по доброте душевной, тронуло Белую. Может быть, это впечатлило ее тем сильнее, что в лагере индейцев, дикари не проявляли к ней никаких чувств. Они не выказывали перед ней своего превосходства, но и не унижали, лишний раз напоминая, что она здесь всего на всего рабыня. Нет, этого, конечно, не было, но вниманием и участием ее не баловали, не считая робких попыток Осеннего Листа и сдержанно деловой заботы Легкого Пера. Когтистая Лапа был особым случаем. Он видел в Белой не столько рабыню, сколько свою промашку, единственный раз его нож не поразил врага насмерть и она была назойливым, неприятным напоминанием этому.

   В сдержанности и чувстве собственного достоинства индейцы нисколько не уступали цивилизованной аристократии. Так в чем же ее превосходство перед ними? В том, что она знает то, чего не знают они, что она образована, воспитана и живет более комфортно, чем они? Но дикари умели то, чего не умела она, они знали много такого о чем она, Белая, не имела представления. Все так, но они были другими и представление о жизни у индейце было другим и все тут. А вот Роб Макрой был свой, и прекрасно понимал ее.

    - Я уже говорил, вам, что больше всего на свете дорожу своей совестью. И я уже в том возрасте, милая барышня, когда начитают думать о своей многогрешной душе...

   Договорить он не успел, полог палатки откинулся, и в нее просунулась голова индейца. Он, что-то сказал Робу, взглядом показав на Белую и исчез.

    - Вот так, так... - сняв свою шляпу, почесал макушку старик. - Вот это, доложу я вам, дела закрутились...

    - А что случилось? - встревожилась девушка, видя его растерянность.

    - Так это... - Роб почти испуганно посмотрел на нее, - нас с вами, выходит, позвали на Совет вождей. Ну, доложу, я вам... это уж... - развел он руками, не в силах выразить обуревавшего его недоумения. - Не знаю, что и подумать... Да, что гадать бестолку, на месте разберемся.

   Пока бледнолицые шли за индейцем к палатке Бурого Медведя, весь лагерь сиу, шошонов и могавков наблюдал за ними. Индейцы прерывали свои дела и провожали их взглядами. Женщины, умолкая с любопытством смотрели вслед Белой, которую позвали на Совет вождей. Сопровождавший их молодой индеец, подошел к ярко раскрашенной палатке и знаком показал им войти. Зайдя туда вслед за Макроем, Белая огляделась.

   В центре просторного типи вокруг очага, выложенного камнями, сидели вожди. Белая сразу узнала Бурого Медведя в высокой короне из перьев, рядом с которым сидел старик и еще два вождя, в не менее роскошных головных уборах. Одно место у костра оставалось не занятым и Белая подумала было, что оно предназначалось для Роба Макроя, но им знаками показали сесть поодаль у стены, на расстеленных циновках. При их появлении никто не сказал им ни слова приветствия, не выказал интереса и даже не пошевелился. В торжественной тишине бледнолицие устроились на предназначенных им циновках. После этого в типи долго ничего не происходило, все также стояла ничем не нарушаемая тишина. Девушка уже успела рассмотреть кожаный щит с деревянными пластинами и свисающими с них перьями, окрашенными в синие и красные цвета, сложенные у стены седло и седельные сумки, и развешенное по стенам оружие: от колчана со стрелами, винтовки, до прислоненного к стене копья. Заметила она, сваленную у входа, кучу сухих ветвей для очага.

   Сами вожди, сидящие вокруг костра, напоминали Белой изваяния языческих королей, полные достоинства и величественности с невозмутимыми лицами и горделивой осанкой. Полог типи откинулся и появился тот, без кого вожди не могли начать Совет. Его головной убор из перьев был украшен бизоньими рогами. Вождь прошел на предназначенное ему место и сел, скрестив ноги. Тогда Бурый Медведь начал Совет, подняв над головой священную трубку с длинным чубуком, украшенной четырьмя перьями и что-то нараспев сказав, неторопливо раскурил, после чего передал ее старику с длинными косами, чья седина была белее снега. Так, передавая трубку по кругу, вожди выкурили ее в благоговейном молчании, следя за терпким дымом, поднимающимся вверх к открытому отверстию.

   Когда Бурый Медведь принял вернувшуюся к нему трубку от вождя в рогатом головном уборе, в котором Белая узнала Хению, то докурил ее в несколько затяжек. После чего вытряхнул из нее пепел на кусок расстеленной перед ним кожи и сбросил пепел в костер. Вожди внимательно следили за этим священнодействием. Завернув трубку в кусок мягкой замши и, отложив ее в сторону, Бурый Медведь произнес длинную речь, которая была выслушана с большим вниманием.

    - О чем он говорит? - Не вытерпев, наклонилась к Робу девушка.

    - Обычная дань вежливости, - прошептал в ответ траппер. - Бурый Медведь приветствует своих гостей, вождей шошонов и могавков.

   Полог входа снова откинулся, и женщины внесли большой котел, полный сваренного бизоньего мяса. За ними следовала девушка со стопой деревянных мисок. Поставив котел на землю, одна из женщин принялась длинной заостренной палкой, поддевать им куски мяса, перекладывая их в миски, которые девушка подавала вождям. Ловко орудуя ножами, гости разрезали мясо на более мелкие куски, тут же отправляя в рот. Ели в полном молчании. Бледнолицых тоже не обошли угощением. Молоденькая индианка поднесла и им миски с дымящимся мясом. Роб умудрился ловко искрошить острым ножом щедрый ломоть в своей миске. После этого, взяв у Белой ее миску, проделал тоже самое с ее порцией. Поухаживав, таким образом, за своей соседкой, он принялся за еду, кидая пригоршни мяса в рот, шумно жуя и чавкая. У Белой как-то пропал аппетит, но если она не притронется к угощению, то тяжко обидит гостеприимного хозяина, а она не хотела показаться невежливой пусть это были всего лишь дикари.

   Мясо оказалось мягким и нежным, чей вкус не портило даже отсутствие соли, которую здесь заменяли пряные травы. Придирчиво и аккуратно выбирая его кусочки из миски, она вспомнила столик в кофейне Штольца. Там рядом с чашечками тонкого фарфора, через который просвечивал черный кофе, стояли подносы с пирожными в кружевных салфетках. Воздушный бисквит таял во рту вместе с нежным ванильным и шоколадным кремом, смягчая терпкость крепкого бразильского кофе. Не снимая шелковых перчаток, она ломала пропитанный ромом бисквит серебряной десертной ложечкой... Белая вынуждена была стряхнуть грезу, возвращаясь в реальность, когда к ней подошла индианка, собиравшая пустые миски. За ней шла другая женщина с миской воды и холстиной, о которую вытирали руки, прежде ополоснув их. Когда женщины вышли, унося с собой опустевший котел и стопу грязных мисок, заговорил Бурый Медведь. На этот раз Роб начала переводил сразу вслед за ним.

    - Он молит Великого Духа дать им мудрость для того, чтобы принять верное решение... Так... ага... Бурый Медведь спрашивает, как ему быть с вами. Он говорит, что вы дважды сбегали и за то, по закону племени, заслуживаете мучительной смерти.

   Бурый Медведь вдруг указал на Белую и все взоры обратились на нее. Девушка чувствовала себя неуютно под строгими, бесстрастными взглядами вождей, но старалась выглядеть спокойной. Бурый Медведь вновь заговорил и Роб взволнованно зашептал ей:

    - Он предлагает мудрым из мудрых решить вашу судьбу. Хения отказался от вас, и значит, вы никому больше не принадлежите. Теперь, если вас никто не возьмет, то просто убьют.

   Один из вождей, что-то сказал и, судя по кивкам остальных, с ним согласились.

    - Плохо дело, - буркнул Роб. - Лучше бы этот кайова вообще не раскрывал рта. Это Желтый Койот и он требует, чтобы вас убили. Это чучело утверждает, что вы не успокоитесь, пока не сбежите.

   Гневно сверкнув глазами, но сохраняя выдержку, Бурый Медведь, что-то отрывисто ответил.

    - Старина Медведь тут напоминает некоторым, что вас уже убивали, а в последний побег, вы даже сами хотели отправится к духам, и они не приняли вас.

   Вождь, чье лицо было украшено черными точками, что-то сказал:

    - Это Хмурый Дождь, вождь шошонов. Он согласен с тем, что духи не хотят вашей крови, но говорит, что вас надо отдать мужчине, который присмотрел бы за вами, и если что, как следует наказал, а то что это такое, целым племенем гоняться за бледнолицей по прерии.

   Желтый Койот с лицом, выкрашенным в желто красные цвета, выдержав приличествующую паузу, начал неторопливо отвечать Хмурому Дождю и Роб поспешил перевести:

    - Он говорит, что вас, мол, уже отдавали сильному мужчине, чью славу отважного вождя разносит по прерии ветер, заставляя сердца врагов сжиматься от страха, и кто захочет взять вас, когда даже он не смог удержать пленницу у своего очага, и кто возьмется решать вашу судьбу, если она находиться в воле духов. Желтый Койот уверен, что васичи будут искать вас и он, черт возьми, не далек от истины. И если найдут здесь, истребят все три племени. Он говорит, что тоже самое случиться, если вам удастся сбежать и добраться до форта и тогда уж, точно, пощады не жди. Вот, по его словам, и выходит, что вас просто необходимо убить. Дьявол его побери, из-за этого раскрашенного пугала наши ставки резко упали и я не дам теперь за вашу жизнь даже своих истертых мокасин.

   Белая и сама это прекрасно понимала. Бурый Медведь степенно кивнул, принимая во внимание мнение вождя кайова. После этого вновь воцарилось молчание. Вожди обдумывали слова Хмурого Дождя и Желтого Койота. Снаружи, за пологом палатки, были слышны постукивание деревянных мисок и котелка, с которыми возились женщины. Роб наклонился к самому уху Белой и, обдавая ее густым ароматом табака, зашептал:

    - На этом Совете мы не имеем право голоса. Нас пригласили, чтобы вы выслушали решение своей участи. И все же, к чему бы они ни пришли, я предложу им через Бурого Медведя, такой выкуп за вас, от которого они, даст бог, не смогут отказаться. Конь и виски! Перед этим ни один краснокожий не устоит, помяните мое слово...

   Хмурый Дождь, вынув изо рта трубку, отличающийся от ритуальной своей простотой, начал говорить скрипучим недовольным голосом. Роб замолчал и воззрился на него, так что, умирающая от любопытства девушка вынуждена была толкнуть его локтем в бок, напоминая о себе.

    - Ох, мисс, хотелось бы думать, что мы не упустим свой шанс, что дает нам этот вождь. Хмурый Дождь говорит, что убить вас они всегда успеют, но не лучше ли пока, попридержать вас. Этот пройдоха уверен, что вы можете сгодиться, если, к примеру, синие мундиры не захотят поступить по-ихнему. Говорит, что духи недаром привели вас к сиу.

   Произнеся свое: "Хау" Хмурый Дождь умолк и остальные закивали, признавая разумность его слов. Бурый Медведь поднял руку, привлекая к себе внимание вождей, давая знать, что желает говорить. Он что-то сказал, и вожди опять закивали, соглашаясь с ним. Потом в полном молчании вожди наблюдали за пляшущими языками огня в очаге, вокруг которого сидели. Роб шепотом пересказывал Белой слова Бурого Медведя.

    - Он согласен с Хмурым Дождем, что вас нужно оставить в живых, иначе можно прогневать духов. Но тогда, опять же, вы должны быть, под чьим-то присмотром. Он говорит, что готов взять вас к себе, для того и созвал Совет. Это нам на руку, он отдаст мне вас без всякого выкупа. Кажется, наши ставки резко пошли вверх.

   Вдруг Хения повернул голову, увенчанную бизоньими рогами, меж которых начинался шлейф из перьев, и бросил короткую фразу, приведшую Роба в замешательство. По невозмутимому виду вождей ничего нельзя было понять, зато седой как лунь старик до того, казалось, мирно дремавший, поднял тяжелые веки, прямо посмотрев на него.

    - Вот ведь красонокожая каналья! - аж крякнул Роб от досады.

    - А что он сказал? Что?

    - Он спрашивает у Бурого Медведя, зачем им нужна белая женщина, если с кольтом произошла простая осечка и духи здесь ни при чем.

   В это время Хении ответил Бурый Медведь.

    - Старина Медведь говорит, пусть ненависть не понукает сердце его брата, как нетерпеливый всадник своего норовистого скакуна. Он говорит, что духи явно благоволят к вам, а потому они, то есть индеи, должны обойтись с вами по-честному. Он напоминает сидящим здесь, о днях Быстрой Смерти, это Бурый Медведь имеет ввиду оспу, мисс. Тогда к ним из форта приходил врач и лечил их женщин и детей.

   Хения, что-то насмешливо ответил, повернувшись к нему, всколыхнув при этом оперение своего роскошного убора.

    - Да что ж ты, за тварь такая неуемная, - выругался сквозь зубы Роб. - Подрубил таки Медведя. Он заявил, что белые обязаны были прислать им своего шамана, потому как сами наслали на индейцев Быструю Смерть и, мол, за это не зачем благодарить бледнолицых.

   Слова Хении вызвали явное одобрение вождей. Бурый Медведь принял предложенную трубку у Хмурого Дождя и невозмутимо затянулся, казалось, не проявляя к словам Хении никакого интереса. Снова повисло молчание. Прежде чем прийти к какому-то решению, вожди обдумывали и взвешивали слова Бурого Медведя и ответ Хении. И тут поднял свою дрожащую ладонь старик. Вожди с почтением обратили к нему свои взгляды.

    - Это шаман кайова Викэса, мудрец по-ихнему, - шепнул траппер Белой, и она с теплотой посмотрела на старика, так напоминавшего ей Белую Сову, что бескорыстно выходил ее.

   Викэса походил на бесплотный туманный дух, чьи седые волосы, заплетенные в две тонкие длинные косицы, сливались с длинной рубахой из белой замши. От неверного света костра, морщины на его лице казались глубже, а из-за впалых щек еще больше выделялся крючковатый нос. Не сводя с Хении выцветших глаз, он медленно с усилием, что придавало вес его словам, начал говорить.

    - Он печалится, что скоро индейцы не смогут говорить с Великим Духом в священном для всего народа месте, в Черных Горах, которые считают центром мира, из-за того, что скоро они будут уничтожены бледнолицыми... ага... Говорит, ему было видение об этом. Говорит, сколь бы храбры и отважны не были сыны Великого Духа, могущество бледнолицых сомнет их и тогда нужны будут не томагавки, а дым священной трубки, чтобы поддержать народ в его бедствиях. Викэса говорит, что жизнь забрала его силы и через одну луну, он уйдет к предкам, он последний из тех шаманов с кем говорили духи священной горы Саха-Сапа и кому они посылали видения. Он говорит, нужен новый сильный шаман, который мог бы смотреть и понимать то, что видит. Настали новые времена и шаманы не понимают видений, а вождей убивают как беглых преступников за то, что они не хотят уходить со своей земли, или новые хозяева прикармливают их словно собак, заставляя служить себе. Теперь никто из детей Великого Духа не знает, как поступить. Верить бледнолицым с их раздвоенными языками нельзя. А индейцев уже не интересуют видения Великого Духа, их интересуют видения насылаемые огненной водой. С давних времен свое право отстаивали отвагой и остротой стрел, теперь они не годятся против...э... стреляющих ружей бледнолицых и чтобы выжить в этой неравной борьбе, нужна сила духа. Нужны новые видения. Нужно подняться на Саха-Сапа, пока белый человек не добрался до ее сердца, убив его своими железными орудиями. Он, наверное, имеет ввиду кирку и лопату, мисс.

   Утомленный долгой речью, Викэса, слабым голосом произнес: "Хау". Какое-то время собрание сохраняло напряженное молчание, пока его не нарушил Хения. Почтительно склонив рогатую голову, он что-то спросил.

    - Адовы врата! Вот ведь настырная шельма! - злился Роб. - Он, видите ли, не понимает, какое отношение имеет ко всему этому бледнолицая пленница.

   Бурый Медведь повернулся к мудрому Викэса, приглашая его ответить. Старик, пожевав губами, все же устало проговорил. Хения отшатнулся, услышав слова старика.

    - Ну, старик, доложу я вам, не дает спуску этому рогатому наглецу. З-зараза...

    - Что он сказал ему? - В нетерпении подергала Роба за рукав девушка.

    - Говорит, что Хения уже не может увидеть за содеянным веления духов, а это серьезное обвинение для вождя. Это означает, что духи ему не помогают и теперь воины не пойдут за ним.

   Сверкнув темными глазами, Хения поднялся со своего места и начал спокойно говорить, но было заметно, что слова шамана сильно задели его. Короткая речь Хении произвела впечатление не только на вождей, но, кажется, и на Роба, потому что, спохватившись, он начал переводить:

    - Братья, все вы знаете, стоящего перед вами воина... ну, сейчас пойдет расписывать свои подвиги...

    - Роб, прошу вас...

    - Обычное бахвальство, мисс, но если вам так хочется.

   В это время, не прерывая речи, Хения прижал ладонь к груди.

    - Он говорит, что этот воин никогда не смирится с алчностью бледнолицых. Разве когда-нибудь он послушался гневного окрика синего мундира? Хоть раз прибегал он послушной собакой на их зов? Кто-нибудь из его братьев видел его в лагере васичу, стоящего у порога их дома, выпрашивая подачки? Разве, не предпочел он кочевать в Метель Зимней Стужи, вместо того, чтобы греться у огня в типи, лишь бы не унижаться перед людьми из Большого Дома, указывающих, как его народу жить? Разве отдал он хоть горсть земли бледнолицему? Видел ли мой брат, Бурый Медведь, и ты, Хмурый Дождь, и ты, Желтый Койот, и ты, мудрый Викэса, его знак на говорящей бумаге с лукавыми обещаниями нашему народу? Разве не убивал он врагов в честном бою и разве его типи не украшают их скальпы? Совесть этого воина не замутнена, как воды Великой реки. В общем, этим хвастовством он укрепляет свой пошатнувшийся авторитет у вождей.

   Викэса смотрел на него из-под прикрытых век. Он молчал. Он молчал и тогда, когда Хения сел на свое место, а когда заговорил, то Белая уже отчаялась услышать его ответ.

    - Ненависть не дает тебе ясно увидеть свой путь, - перевел слова старого шамана Роб. - Следуя лишь тропой войны, ты сбиваешься с дороги своей судьбы. Никто не сомневается в твоей доблести, вождь, но ты уже не способен видеть воли духов из-за ненависти, пожирающей твое сердце. Но ты можешь вернуться на свою дорогу, ты можешь не только увидеть их волю, но и говорить с ними, ибо они дали тебе дух воина. Ты спрашиваешь, зачем нам бледнолицая пленница? Но почему ты не спросишь об этом у себя? Почему ты не оставил умирать бледнолицую в прерии, когда смерть засела глубоко в ее сердце? Почему отбил ее у воина с когтями медведя, когда он захотел взять ее жизнь? Почему не дал ей уйти к предкам, когда она сбежала из твоего типи?

   Теперь, прежде чем ответить, Хения долго молчал.

    - Мой брат, Викэса, стар и мудр, - произнес он, наконец. - Он смотрит далеко вперед и говорит мудрые слова. Он последний кто слышит, что говорят ему духи. И все же, сердце Хении полно сомнений, что посеяли слова моего брата Викэса. Не желает ли Викэса мира с бледнолицыми?

   Вожди оставались невозмутимыми, но вопрос Хении поколебал их веру в правоту шамана. Белая ясно почувствовала это. Роб, как и остальные, собравшиеся в типи Бурого Медведя, напряженно ждал ответа старика кайова и потому, как только прозвучал его слабый голос, начал переводить:

    - Ты сильный воин, но ты потерял себя. Ты знаешь только ненависть и вражду, которая сгубит наш народ. Возмущение людей понятно и каждый понимает справедливость нашей борьбы. Но духи бледнолицых сильны. Они вытягивают жизнь из этой земли, оставляя прерию мертвой, и заставляют нас селиться на пустынных землях. Мы должны научиться слушать и понимать их речи, произнесенные раздвоенными языками. Чтобы выжить мы должны научиться читать их сердца.

   Хения, все это время внимательно слушавший старика, не отрывал взгляда от пляшущих языков костра. Но когда Вивэса умолк, поднял на него холодный жесткий взгляд. Его темные глаза смотрели прямо и непреклонно.

    - Читать в их сердцах... - медленно повторил он. - Нет, старик, я буду целить в сердца бледнолицых стрелами, потому что в их сердцах вижу лишь жадность и ненависть. Дьявольщина! Простите, мисс... ага! Он говорит, что его тело и оружие заговорено, и он пойдет к Саха Сапа, и будет стоять на подступах священной горы и убивать каждого белого, кто сунется туда. И он не понимает, зачем нужно читать что-то в мелких, лживых, алчных сердцах васичу.

   На минуту безгубый рот Викэса тронула точно такая же усмешка, с которой недавно отвечал ему дерзкий молодой вождь:

    - Потому что они сильны, - ответил он. Шаман оказался несгибаем, хоть и был дряхл телом. - Твоя собственная неуязвимость не спасет наш народ, а твоя неукротимость и свирепость не даст увидеть новую тропу жизни, по которой следует идти, чтобы выжить. Ты воин-шаман, говорит Викэса, но духи отказываются действовать через тебя, потому что твоя магия служит только твоей собственной неуязвимости и твоей личной жажде мщения. Тебе был дан великий знак, который мог увидеть даже не шаман, но разве ты увидел его? Посмотри на женщину бледнолицых, посмотри на женщину-врага. Ведь даже если этому слабому существу их духи даровали подобное упорство и прямоту, что говорить об их мужчинах, которых ты считаешь слабыми, только потому, что они делают женскую работу. Брат мой, тебе нужно новое видение. Ты должен говорить с духами Саха Сапа.

   Сложив руки на груди и склонив рогатую голову, Хения неподвижным взглядом смотрел в огонь очага и когда заговорил, так и не отвел от него глаз.

    - Я услышал твои слова, мудрый Викэса, и мое сердце согласилось с ними. Я сделаю, как ты сказал, я пойду в Саха Сапа и буду молить духов даровать мне новое видение.

   Шаман кивнул и поднял руку, давая понять, что это еще не все. Когда он заговорил, Роб начавший было переводить его слова, вдруг остановился, и уставился на него, открыв рот, будто услышал нечто кощунственное, что не в силах был уразуметь. Вожди разом посмотрели на Белую, Бурый Медведь опустил трубку, непонимающе глядя на Викэсу, а Хения резко выпрямился, оскорблено вскинув голову.

    - Что происходит? - Прошептала, перепуганная девушка.

    - Вот значит, как оно вышло... - пробормотал явно растерянный Роб, не слушая ее.

    - Роб... - взмолилась Белая.

   Макрой, словно очнувшись, кашлянув, пояснил:

    - Этот проклятый нехристь отправится к Черным Горам не один, мисс, а с вами.

   Белая недоверчиво смотрела на него, ожидая, хоть какого-то, объяснения.

    - Вы, верно, не совсем его поняли, - сказала она, кивнув в сторону шамана. - Переспросите их. Я ведь бледнолицая, а они сами только что клялись, что ни один белый человек не ступит на их святыню. Конечно, вы ошиблись, Роб.

    - К сожалению, я не ошибся. Именно это и сказал шаман.

    - Не понимаю. Зачем я должна идти туда?

    - Шаман так решил, - как-то неуверенно пожал крепкими плечами Макрой.

    - Вы ведь все мне сказали? - Белая была уверена, что Роб о чем-то умолчал, недоговаривая.

    - Ну да...

    - Хорошо. Тогда объявите им, что я никуда не пойду, и пусть делают, что хотят. Пусть снимают мой скальп и танцуют с ним на здоровье, если им так хочется.

    - Что вы такое говорите? - Возмутился Макрой. - Накликать на себя беду хотите? Погодите... Хения что-то говорит... ага! Похоже, он тоже не в восторге от подобного поворота, - вдруг воспрянул Роб. - Ну-ка... Да ведь он отмазывается от вас, будто чистюля от грязи. А если в двух словах, то он не желает таскаться по прерии, которая кишмя кишит пауни, с бледнолицей. А уж эти собаки будут рады радешеньки такой добычи, потому как умеют воевать только с женщинами и стариками.

   И Хения с достоинством, чуть склонив голову, прижал руку к груди в знак крайнего уважения к Совету. К тому же его слова о пауни, нашли живой отклик у вождей и Хмурый Дождь, как и Желтый Койот жестами и воинственным знаками подтвердили, что пауни действительно собаки. Даже у старого Викэса глаза вспыхнули прежним воинственным огнем. Страсти поумерил Бурый Медведь. Он поднял ладонь, давая понять, что хочет говорить, возвращая Совет к насущному. Обращался он преимущественно к Хении и Роб, немного послушав, кивнул головой:

    - Старина Медведь хочет быть уверенным, что вам ничто не угрожает. Он говорит, что никогда не сомневался в словах своего брата, Хении. Ты, говорит он, прославленный сиу о котором будут помнить, как о воине разбившим синие мундиры и сравнявший форт их с землей. Ты принял и поддержал Бешенного Коня в его решении не сдаваться бледнолицым и не идти в резервацию. Но Великий Дух простер свою волю и над тобою тоже. Теперь ему больше угоден дым священной трубки, чем льющаяся кровь его сынов. Ты должен на время покинуть своих Равнинных Волков и идти к священным горам. Там ты обретешь новый путь, а Белая, если на то будет воля духов, обретет свободу. Если духи будут против того, чтобы Белая подошла к священным горам, они позволят пауни убить ее. Я сказал.

   Роб стиснул зубы. Вон оно как! Девочка полностью в руках краснокожего дъявола. Кто ему помешает, едва отъехав от лагеря, избавиться от нее, а потом, глядя в глаза, соврать, что это чертовы горы не приняли ее и это при том, что у него за поясом будет болтаться ее русый скальп.

    - Черт бы тебя побрал, Медведь, - с досадой пробормотал Роб, - ты не обременяешь Хению безопасностью девчонки.

   Бурый Медведь сел и взяв священную трубку, принялся набивать табак из вышитого кисета в знак того, что Совет закончен. А в это время Макрой и Белая спорили, не замечая, что вожди наблюдают за ними.

    - Хуже и выйти не могло, мисс, откажитесь от поездки как хотели. Это ваше право.

    - Не буду. Послушайте, Роб, могло выйти и хуже. Меня могли приговорить к смерти, а так мне всего-то предстоит прогуляться к этим горам в обществе Хении.

    - Еще неизвестно, что для вас хуже: его общество или быстрая смерть. Откажитесь от поездки, - потребовал он. - Здесь, кому бы вы ни достались, я всегда смогу выкупить вас.

    - Но, вы же слышали, что они отпустят меня, если я отправлюсь с вождем в эти Черные Горы. Вы же мне все правильно перевели?

    - Как не правильно? - Даже оскорбился траппер. - Все слово в слово. Бурый Медведь заявил, что отпустит вас и ни кто из вождей не сказал против, даже Хения и, будь я проклят, если это не так. А вот вы-то меня слушаете или нет? Говорю вам еще раз: откажитесь! Лучше вам никуда не ехать.

    - Нет. Если есть возможность, хоть что-то самой предпринять для своего спасения, я это сделаю.

    - Подумайте, неразумная вы, девчонка! Ведь неизвестно, что случиться с вами в этих самых горах. Может, конечно, все обернется к вашей удаче, а может, и нет. Пауни обязательно пронюхают про вас и попытаются сцапать вождя, вы же пойдете им на десерт. Индей не станет вас защищать. Идти в горы для вас слишком рискованно.

    - И все же, я пойду.

    - Так я и думал, так я и думал, - пробурчал старик. - На все воля божья и я буду горячо молиться за вас. И еще, очень не советую шутить с этим индеем, - и он пристально посмотрел на нее, будто хотел донести больше, чем сказал. - Не верьте краснокожему. Держитесь от него как можно дальше.

   Вдруг он схватил ее за руку, до боли сжав ее.

   - Пообещайте мне это.

    - Хорошо, - неуверенно проговорила Белая напуганная его порывом. - Вы делаете мне больно, - прошептала она.

    - Если что, бегите от него... сразу же бегите. Тогда, если он вернется без вас и без вашего скальпа, я буду искать вас у пауни и, клянусь богом, отыщу, только найдите способ сбежать от него и выжить.

    - Да зачем же? - Она смотрела на него расширенными от страха глазами, губы ее дрожали. Она была напугана, и все же сказала, убивая в Робе последнюю надежду отговорить ее: - Я обязательно вернусь, и меня отпустят.

   Роб со вздохом отпустил ее руку, он вынужден был отступиться и больше не пугать девушку, чтобы не поколебать ее решимость. Но он, черт возьми, был сам напуган.

   Вожди выкурили ритуальную трубку и, пожав Бурому Медведю руку, покинули его типи. Желтый Койот и Хмурый Дождь вывели, поддерживая под руки, старого шамана Викэса. Хения вышел ни на кого не глядя и, тогда, Бурый Медведь жестом пригласил бледнолицых гостей присоединиться к нему у очага. Когда они подсели ближе к огню, спросил:

    - Брат Ступающий Мокасин, твои уши слышали все слова, что были здесь произнесены? – и протянул он ему трубку.

   Макрой принял ее и после того, как несколько раз глубоко затянулся, ответил:

    - Мои глаза все видели, а уши все слышали, брат. И мой язык повторяет то, что говорит сердце: я не видел вождя благороднее и мудрее Бурого Медведя. И когда меня спросят, я скажу, что Бурый Медведь сделал все, чтобы отвести гибель от бледнолицей девушки. Я твой должник, брат.

    - Эта женщина, пахнущая осенними цветами, принадлежит тебе? - Спросил Бурый Медведь.

    - Уже прошло много долгих зим с тех пор, как женщины могли волновать мое сердце и плоть. И теперь уже никто из лукавого Евиного племени не сможет сделать из Роба Макроя своего раба. Но я уважаю волю и желания своей сестры Белой. Она не требует жертв от мужчины, - сказал старик, выпустив дым изо рта.

   Бурый Медведь бросил на него быстрый взгляд, принимая от него трубку.

    - Да, но она требует, чтобы сердца наших мужчин молчали, потому что взор ее все время обращен туда, где встает Солнце, а это для них тяжелая жертва.

   Роб покосился на сидящую рядом девушку. Она ничего не понимала из их разговора. Траппер не потрудился переводить его, а она не смела тормошить старика, напоминая о себе, зная, что потом он скажет ей все. Тем не менее, напряженно прислушивалась к разговору мужчин, стиснув пальцами колени.

    - Мой брат, передал наше решение Белой? - спросил Бурый Медведь.

    - Она знает о вашем мудром решение, - с досадой ответил Роб. - В то время, как мое сердце тревожится о том не станет ли она обузой отважному воину на его пути к прозрению, ее собственное сердце полно решимости, отправиться за своей свободой.

    - Пусть сердце моего бледнолицего брата не тревожится, - проговорил Бурый Медведь, - если дух Саха Сапа не отвергнет ее, она вернется к родному очагу.

    - Что он сказал? - не вытерпев, спросила девушка Роба.

    - Все тоже самое, мисс, ничего нового.

   И тут Бурый Медведь заявил.

    - Я рад, брат Ступающий Мокасин, что твое сердце спокойно. Быстрое расставание с этой женщиной не изжалит его болью.

   Роб не смог скрыть растерянности, и девушка испуганно перевела взгляд с него на Бурого Медведя.

    - Сейчас? - Подавленно спросил Роб.

   Бурый Медведь кивнул. Роб Макрой повернулся к Белой.

   - Бурый Медведь говорит, что Хения выезжает к Черным Холмам этим вечером. Что же, я отдаю вам Лори. Берегите мою дорогую лошадку.

   Девушка кивнув, вышла из типи, а Роб Макрой вновь обратился к вождю:

    - Но почему сейчас?

    - Таково решение Хении. Он отправляется к Саха-Сапа сейчас.

    - Зараза! - Выругался потрясенный Роб. - Не знал я, что все обернется так скверно.

   «Что ж, - думала тем временем, Белая, - Так тому и быть. Чем быстрее я поеду к этим горам, тем быстрее вернусь домой». Ее ничто здесь не держало: вещей, которые нужно собрать к нее не было. И возвращаться в типи к Легкому Перу не хотелось. К девушке, стоящей у жилья Бурого Медведя, подошла тощая собака и обнюхала ее ботинки, а когда Белая, очнувшись, пошла к загону для лошадей, потрусила за ней. Позади послышались нагоняющие ее шаги.

    - Проклятье! - Выругался Роб, поравнявшись с ней, сняв шляпу и вытирая рукавом куртки взмокший лоб.

   Собака оскалилась, показывая клыки, тихо зарычав.

    - Думал, старина Медведь никогда меня не отпустит своими разговорами. А вам негоже так поступать. Неужто вы не собирались даже попрощаться со стариной Робом? - сопя от обиды выговаривал ей старик.

    - Если бы я не ушла сейчас, Роб, у меня не хватило бы духу отправиться к этим горам вообще. А вы... вы, последняя тонкая ниточка что связывает меня с моим миром, который теперь все больше превращается в грезу. Потому берегите себя, мой дорогой друг. Не знаю, как бы я прожила здесь без вашей поддержки. Я так благодарна вам.

   Впервые Роб потерялся. Слова девушки были просты и искренни, и говорила она так... как будто прощалась с ним. Старика бросило в дрожь. Они вошли в загон и Роб, взяв Лори под уздцы, подал их Белой. На сердце у него лежала такая тяжесть, что он не знал, чтобы могло облегчить ее. Почему этой светлой, хрупкой девчушке суждено выносить все это? Он смотрел, как она ласково гладила Лори, и про себя сокрушался, что встретил ее сейчас, когда стал слишком стар. Эх, сбросить бы десяток лет, тогда ему был бы не страшен сам черт и бог не указ. У него были бы крепкие кулаки и быстрые ноги. В те дни он мог горы своротить и уж, по всякому, спас бы эту девчушку и, чего от себя-то скрывать, стал бы ей верным мужем и народил с ней детишек. Но, он так же понимал, что такая девушка, как она, не посмотрела бы в его сторону. Даже вынужденное проживание у индейцев не смогло истребить в ней деликатного воспитания. Она оставалась настоящей леди, держась со всеми ровно. С индейцами, правда, была все же отчужденно холодной. Их добродушие, простота, а иногда детская непосредственность не растопили ее неприязни.

   Индейцы понимали и даже уважали тех, кто не позволял себя жалеть, но им было странно, как можно прожить без человеческого участия. Даже когда она общалась с Легким Пером, а общалась она только с ней, то все, как будто, думала о чем-то своем. Ее красота была хрупкой и как она могла выжить здесь? Индейцы ценили женщин определенного склада, которые могли бы вынести даже много больше мужчин. А ее руки были нежными, кожа белая, черты лица тонки, а большими глазами и полными губами, она больше напоминала ребенка. Да, плен изменил ее, и красота ее стала другой, более яркой. Пусть лицо ее загорело, зато волосы выцвели и стали светлее, а брови и глаза казались темнее. Движения уверенными, но все же сохранилась, располагающие к себе манеры и очарование. Она стала крепче, сильнее и более решительней. После того, как она выжила, а потом пережила зиму, так и не умерев от голода, еще умудрившись при этом два раза сбежать; после того, как она, молча не жалуясь, ставила, разбирала типи и мездрила шкуры, воины-сиу стали по-другому смотреть на нее. И хотя она их всех считала врагами, на самом деле в племени у нее не было врагов, - Макрой это знал доподлинно, - не считая разве Когтистой Лапы с его раненным самолюбием.

    - Только вернись, девочка, - глухо проговорил траппер. - Порадуй старину Роба. Сейчас Осенний Лист принесет сумку со снедью, что собрала тебе в дорогу.

   Он посмотрел в сторону и горько вздохнул.

    - Самое пакостное, что едете вы с этой краснорожей сволочью, а меня даже рядом не будет, чтобы уберечь вас от какой-нибудь глупости, - сокрушался он

    - Так, молитесь обо мне, Роб Макрой, потому что я грешница, - проговорила вдруг Белая, продолжая гладить, довольно пофыркивающую, Лори.

    - Вы? - Удивился траппер.

    - Да. Я не умерла, когда должна была умереть.

   Роб вдруг напрягся и оглянулся, Белая подняла голову, перестав гладить Лори. К загону шел Хения со скатанным одеялом на плече и седельными сумками в руках. Он прошел в загон, не обращая внимания на траппера и девушку. Белая встревожено смотрела, как он перекидывает сумки и накрывает одеялом спину коня, успокаивающе похлопывая его. Роб и девушка растеряно переглянулись.

    - Что, прямо сию минуту? - испугано спросила она у обомлевшего траппера, смотревшего на вскочившего, на коня индейца.

    - Ах ты, подлец, - прошипел он, когда понял, что Хения и правда выезжает именно сейчас, и бросился помогать девушке, подсаживая ее в седло.

    - Да хранит вас Господь и все святые, ибо сам сатана, в облике этого краснокожего, будет сопровождать вас в вашем испытании.

   Проговорив это, он хлопнул Лори по крупу, и от неожиданности лошадка сразу взяла с места в карьер. И вовремя, потому что Хения уже удалился настолько, что легко можно было потерять его в наступавших сумерках. Роб Макрой долго стоял, глядя в ту сторону куда уехала Белая. Его сердце сжималось от тревоги. Слишком много терял он на своем веку и уже порядком устал от этих потерь, и сколько еще жизней молодых, достойных и сильных, будет отбирать эта проклятая прерия. Хватит ли у него сил узнать, что эта отважная и красивая девушка тоже принесена ей в жертву. Никогда еще ему не было так тошно, он отлично понимал, что ее отправили на верную смерть. Духи! Как же! Тут будут решать не духи, а этот живодер Хения. Как мог Бурый Медведь согласиться отпустить с ним девушку. Но все больше и больше его мучила самая худшая из догадок. Ведь если докопаться до сути, то сиу мечтают сделать из этого краснокожего нехристя, который вот уже который год достает все близлежащие форты вокруг, сильного шамана. А что если для этого, духи Черных Гор потребуют кровавую жертву, например, невинной крови? Роб почувствовал, что ему просто необходимо выпить. Кто-то легонько дотронулся до его плеча и старый траппер, чуть не подпрыгнув от неожиданности, схватился за нож. Обернувшись, он увидел индейскую девушку.

    - Что тебе, Осенний Лист?

   Вместо ответа, она протянула ему, набитую снедью седельную сумку, что была собрана для Белой в дорогу. В бешенстве вырвал он эту треклятую сумку из рук ничего не понимающей девушки и швырнул об землю, потом сам повалился в пыль и, обхватив, голову руками, застыл в глубоком отчаянии. Для Роба Макроя было ясно как день, что он больше не увидит Белую.

    Конец первой части.

ЧАСТЬ 2

Не иди позади меня - возможно, я не поведу тебя. Не иди впереди меня - возможно, я не последую за тобой. Иди рядом, и мы будем одним целым.

   Индейская мудрость

   Тем временем, подгоняя Лори и пытаясь догнать индейца, Белая не подозревала о душевных муках своего друга. Нагнав Хению, она, сохраняя небольшую дистанцию так, чтобы не терять его из виду, держалась позади. Хотя он сменил одежду вождя на потертые леггины, а вместо рогатого головного убора в его волосах торчали два жалких пера, ехать рядом с ним все равно было страшновато, да и незачем. Меньше всего думала Белая о щекотливости и недвусмысленности своего положения: одна в прерии с дикарем, у которого бог знает, что на уме и в первую очередь она бы так и подумала в своей прошлой жизни. Тогда таким вещам придавалось не маловажное значение и даже могло испортить репутацию и будущее девицы на выданье. Но не здесь и не сейчас. Она достаточно узнала об индейцах, чтобы бояться за свою честь. За все то время, что она находилась в плену, она не подвергалась насилию со стороны мужчин, если не считать того недоразумения у реки, которое с легкость разрешил Роб Макрой. Индейцы презирали насильников, не считая их за мужчин, достойными быть воинами. Какой ты мужчина, раз не можешь сдержать себя? Но обольщаться не стоило, потому что индейцы, относились к женщинам не как к объекту поклонения и восхищения, а как к рабочей силе, призванной создавать им удобства.

   Так вот, не это тревожило ее, а то, что вождь может бросить ее сейчас, посреди прерии. Он ведь недвусмысленно высказался на Совете, что не желает, чтобы Белая ехала с ним, что она будет только мешать. А если он бросит ее то, имея при себе нож, сумеет ли она, воспользовавшись им защитить себя от кого бы то ни было? Поднимется ли у нее рука, хватит ли решимости не то что убить, а хотя бы ранить человека? Она уже не думала сбегать от вождя в Саха Сапа, где, как она слышала, можно встретить старателей, и где рисковала вновь угодить в руки такого беспринципного негодяя, как Билл Утка. Она уже не мыслила о третьем побеге. И далеко ли она сможет убежать? Ее убьют если не индейцы, то старатели. А значит, оставалось все-таки положиться на слово Бурого Медведя и во что бы то ни стало вернуться с Хенией обратно к сиу. С другой стороны, как не стать для Хении обузой? Как убедить его, что бы не бросал ее? А вдруг ночью, дождавшись, когда она уснет, он тихонько улизнет? Впервые она пожалела, что не знает язык сиу. Тогда, она смогла бы объяснить вождю, что в его интересах после того, как они посетят Саха Сапа, отвезти ее к ближайшему форту. Они ехали уже довольно долго, весь вечер и всю ночь, а привала, похоже, не предвиделось. Она так устала, что не в силах была даже думать. Хотелось, есть, пить, слезть с Лори и, упав на землю, уснуть и уже не знала, чего ей хотелось больше.

   Высокое окно, открытое в сад. Полуденное солнце заливает гостиную. Прохладный ветерок раздувает легкую кисею занавеса так, что он, выгибаясь тугим парусом, касается вазы тонкого фарфора, а потом плавно опадает. Она подходит к окну и оказывается со всех сторон окутанной прильнувшей к ней кисеей.

   Одновременно с этим, она понимает, что это не занавес, а молочно-белый туман, через который пробивается далекий рассвет и она движется в нем. Белая очнулась и, выпрямившись в седле, беспокойно огляделась, кажется, она все-таки задремала. Размеренно вышагивала Лори, а впереди все также маячила спина индейца. Что ж, вот она и узнала, что значит спать в седле. Теперь она, наверное, сможет выдержать многое и даже больше чем позволяют ее силы, и точно знала, что ни за что не будет жаловаться, а потом невесело рассмеялась. Можно жаловаться сколько душе угодно, краснокожий все равно не понимает английского - языка белых. Поистине ты милостив, Господи! Индеец остановился и поднял руку. Девушка натянула поводья, и Лори послушно встала. Обернувшись, он жестом велел ей оставаться на месте, после чего сразу же ускакал. Белая огляделась. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулась прерия. Взгляд упирался в едва приметную вдали гряду гор. Ветер шевелил высокую траву, а над нею простиралось бездонное, просыпающееся утреннее небо, становившееся чище и прозрачнее, с гаснущими на нем потускневшими звездами. Белая глубоко вдохнула свежий утренний воздух, который был подобно глотку холодной воды. Возникло непреодолимое желание сползти с переступающей и тяжело вздыхающей Лори, улечься в мягкую траву и заснуть. Но хоть ее мозг и был одурманен бессонницей, она ясно осознавала, что если сойдет с лошади, то после нипочем не заберется на нее обратно. На это у нее попросту не будет сил.Все же, она задремала, когда прискакал индеец.

   За его спиной, свисая с коня, безвольно болталась голова убитой антилопы. Скинув на землю тушу животного, индеец соскочил с коня и, вытянув из-за пояса нож, начал свежевать ее, сдирая шкуру и полосами срезая куски нежно розового мяса. Когда же он принялся потрошить антилопу, девушку замутило, и она отвернулась, стараясь думать о чем угодно, только не о выпотрошенной туше. Но в воздухе чувствовался густой запах крови, и она повернулась, невольно взглянув, как индеец деловито складывал в седельную сумку сочащиеся кровью куски мяса, а неподалеку лежало то, что осталось от животного. Наконец, индеец, не коснувшись повода, вскочил на коня и, нагнувшись, достал из седельной сумки сырую, еще дымящуюся от горячей крови, печень. Поднеся ее ко рту, жадно впился в нее зубами и оторвав изрядный кусок "деликатеса", принялся с аппетитом жевать. Между его пальцев стекали густые черные капли. Его рот и подбородок окрасились темной кровью. "Сатана будет сопровождать тебя," - вспомнила Белая слова Роба Макроя и в миг ослабела. В ушах нарастал странный гул, небо и земля ушли в сторону и поменялись местами. Закатив глаза, Белая кулем повалилась с лошади в глубоком обмороке.

   Очнувшись, она обнаружила себя лежащей на земле. Солнце стояло высоко, припекая и слепя глаза. Рядом потрескивал костерок, перед ним на корточках сидел индеец, переворачивая на углях мясо. Она медленно села, стараясь не смотреть в его сторону. Вид дикаря внушал отвращение, а запах жареного мяса вызвал голодные спазмы. Она ехала всю ночь и нисколько не отдохнула, если не считать урывки минутной дремы, больше похожей на забвение измученного сознания, да обморока, который трудно назвать отдыхом. Однако, если она сию минуту не поест, ее опять ждет обморок, на этот раз голодный. Добредя до Лори, она открыла седельную сумку, обнаружив в ней то, что осталось от продуктов Роба Макроя: кусок сыра, несколько галет, черствый бисквит и кусок залежалого тыквенного пирога, который она тут же проглотила. После чего положив под голову тощую седельную сумку и завернувшись в одеяло, провалилась в сон, который в ту же минуту был безжалостно прерван - индеец ногой толкнул ее в плечо.

    Девушка вскинулась, рассердившись, - неужели нельзя было дать поспать ей хотя бы пять минут, - и очень удивилась, увидев, что день перевалил за полдень. Индеец уже сидел на коне и с невозмутимым видом ждал ее. Она побрела к Лори остававшуюся все это время под седлом и, как только, взобралась на свою лошадку, тронулись в путь. Впереди опять маячила прямая спина индейца, и Белой казалось, что так было всегда, и уже никогда не будет иначе, и она обречена вечно созерцать эту ненавистную спину. Они все ехали, и ехали, и конца не было их пути. Предзакатное солнце пригревало прощальным теплом прерию, от трав поднимался пряный аромат, воздух дрожал от зыбкого марева и в нем неизменно, не удаляясь и не приближаясь, маячила спина краснокожего, словно неотвязное бредовое видение. Девушка едва держалась в седле. Ей, непривычной к таким долгим переходам, знавшей только комфортную езду в экипажах, он давался тяжко. Лори шагала себе, укачивая всадницу своим мерным ходом, то и дело, вздрагивая всем телом и тряся головой, пока, в конце концов, не издала тихое жалобное ржание.

   Краснокожий обернулся и, развернув коня, подъехал к ним. Взглянув на Лори, он спешился, стянул со своего коня одеяло-попону и кинул на землю седельную сумку. Слава богу, привал! Девушка с трудом сползла с седла, еще полчаса езды и она бы вывалились из него. Упав на теплую землю, она под пение цикад, провалилась в сон-забытье. Сильный толчок в плечо, выдернул ее из этого блаженства. С трудом разлепив глаза, она различила, заслоняющий заходящее солнце темный силуэт индейца, возвышающегося над ней. Он показал на Лори и отошел. Белая со стоном поднялась и посмотрела на солнце. С того времени как она заснула, оно даже не тронулось с места. Господи! Разве она много просит?! Всего лишь полчаса отдыха. Неужели нельзя дать ей даже эту малость?! Она с ненавистью взглянула на свободно пасущегося коня индейца, беспечно отмахивающегося хвостом от мошкары, и на понурую Лори и от жалости к своей лошадке обругала себя. Конечно же, прежде чем отдыхать самой, стоило позаботиться о ней.

    - Прости, - погладила она ее по теплой морде, когда подошла к Лори.

   Та посмотрела на нее кроткими влажными глазами, сморгнув мошку с длинных ресниц, и обиженно мотнула головой. Изредка переступая и пофыркивая, лошадь терпеливо сносила неловкую возню своей хозяйки, пытающейся расстегнуть подпругу, ломающей при этом ногти и сдирая кожу на пальцах. Наконец Белой удалось стащить седло и, взвалив его на живот, неловко освободить от него Лори. Спина лошади была влажной от пота и кое-где натерта. Кинув седло на землю, Белая принялась вытирать лошадь пучками травы, которые обрывала тут же под ногами. Она не раз видела, как это делали в лагере индейцы. Лори благодарно ткнулась ей в плечо и принялась щипать траву. Усевшись на седло, девушка развернула одеяло, рассчитывая поспать, - есть конечно тоже хотелось, но спать больше, - когда позади нее послышалось движение. Она обернулась и не поверила своим глазам: индеец уже сидел на коне, готовясь продолжить свой путь. Ну, нет! Она не отстанет от него. Белая быстро свернула одеяло, после чего вскинув седло на живот, переложила его на спину Лори и принялась затягивать подпругу. Шумно вздохнув, умница Лори, вновь терпеливо сносила неумелые движения своей хозяйки, которая как могла, подтянула подпругу, перекинула седельную сумку и кое-как взгромоздилась на свою смирную лошадку.

   Индеец уже отъехал довольно далеко, но она еще видела его удаляющуюся фигуру и пустилась за ним. От всей этой поспешной возни с седлом и быстрой езды, у девушка расплелась коса, волосы рассыпались по плечам и ветер то и дело кидал их ей в лицо. Подняв руки, она попыталась на ходу собрать растрепавшиеся перепутанные волосы, скрутив их жгутом, при этом, не упуская из виду, видневшегося вдали индейца. И тут ощутила, что медленно, но неуклонно съезжает вместе с седлом на бок. Хорошо, что Лори остановилась, почувствовав неладное, потому что Белая, так и не высвободив ногу из стремян, повалилась под ее копыта. Но сокрушаться по поводу неловкости своего положения, как о содранных ладонях и ушибленном бедре времени не было. Нужно было быстро приладить седло обратно, пока индеец совсем не пропал из вида, и она не потеряла его. Остаться одной в прерии и врагу не пожелаешь. Она не знала, что страшило ее больше - кровожадные пауни, или не менее опасные бандиты, чьи шайки рыскали повсюду в поисках легкой поживы. Но чем больше она торопилась затянуть подпругу, тем хуже у нее выходило.

    - Да, чтоб тебя разнесло на клочки... где же эта треклятая дырка... что же ты не тянешься, собачий ты хвост! - ругалась она так, как ругался когда-то возница фургона, на котором она добиралась до злополучного форта.

   Она разнервничалась, поняв, что уже не видит индейца, что он уже так далеко, что ей нипочем его не догнать потому, что она не умеет читать следы, как это делали краснокожие дикари. Справившись, наконец, с подпругой, девушка поспешно забралась в седло и, вздрогнув, увидела, что ее краснокожий спутник стоит рядом застывшим изваянием. Положив ружье перед собой поперек гривы коня, он смотрел вдаль мимо нее, и как только Белая очутилась в седле, сразу же тронул коня. Но едва переведя дух и откинув за спину разметавшиеся волосы, девушка почувствовала, как под нею опять съезжает набок треклятое седло.

   На этот раз, пусть не совсем ловко и чуть не подвернув ногу, но ей удалось вовремя спрыгнуть с Лори. Пришлось снова заняться подпругой. Все дело было в одной маленькой дырочке, самой последней, на которую следовало ее затянуть. Но если сильный рывок, посадивший дырку на стальной язычок, не составлял для мужчины труда, то для девушки, не державшей ничего тяжелее кофейной чашечки и иголки для шитья, это являлось серьезной проблемой. О краснокожем она даже не подумала. Во-первых, она не унизиться до какой бы то ни было просьбы у индейца, и уж тем более не даст повода думать, что белым не под силу то, с чем легко справляются дикари. Во-вторых, она знала, что помогать вождь не станет, потому что она женщина, а женщина у краснокожих низведена до уровни прислуги и должна уметь выполнять любую работу.

    - Подтяни же свой живот Лори, - чуть не плача попросила девушка, в отчаянии рванув ремень подпруги так, что стальной язычок с ходу попал по своему прямому назначению.

   Девушка не верила своим глазам. У нее получилось? Получилось!!! Она сделала невозможное. Счастливо засмеявшись, она расцеловала Лори. Ах, как жаль, что Роб и Джеймс не видят этого. Сплюнув коричневую от табачной жвачки слюну, Роб сказал бы что-нибудь заковыристое, смешное и неприличное. А Джеймс гордился бы ею. Но, к сожалению, свидетелем ее торжества был только дикарь, принимавший это как должное. Она взлетела в седло, не без удовольствия отметив, что и это стало выходить у нее достаточно ловко. На горизонте от солнца оставался один краешек, а индеец не изъявлял желания сделать привал, явно желая наверстать упущенное из-за непредвиденных остановок. Но, ни упрямство индейца, ни сосущее чувство голода, ни жажда не могли испортить настроения Белой. В довершению ко всем этим напастям, ее стали донимать мелкие, но досадные неприятности.

    Тело покрылось липким потом, лицо стянуло от пыли, а после захода солнца напала назойливая мошкара. Зато она научилась седлать лошадь и, боже мой, как сейчас уверена в себе. Пусть два ее побега не удались, зато она сама подтянула подпругу. Неожиданно всадники вывернули к мелкой речушке строптиво журчащей по гладким камням. Индеец спешился и девушка с облегчением соскочила со своей лошадки. Ноги страшно гудели, руки болели, но это ничего. Разминая ноги и морщась, она присела и погладила щиколотку, где кожаным ремешком был прикреплен нож. Индеец освободил своего коня от веревочной узды и пустил свободно пастись. Белая тоже расседлала Лори, заботливо вытерла ей спину и бока пучком травы и, погладив по теплой бархатной морде, что-то ласково прошептала. Лори ответила ей кротким, понимающим взглядом.

   Вдруг индеец издал неожиданно странный звук, заставив Белую испуганно обернуться к нему. Лори и конь индейца подняли головы и навострили уши. Индеец опять издал звук похожий на лошадиное ржание. Это было бы уморительно, только не здесь в прерии, где на тысячи миль вокруг нет ни одной живой души. Поведение индейца не на шутку встревожило Белую. Дикарь повредился рассудком? И девушка, мигом вспомнив о ноже, напряглась. Худо бедно, но она сможет дать отпор безумцу и спастись от него бегством. Она уже положила руку на спину Лори, что бы тут же вскочить на нее, если дикарь двинется к ней, но, к ее удивлению, лошади пошли за индейцем к речушке, довольно всхрапывая и встряхивая гривами. Словно ребенок, впервые попавший на цирковое представление, девушка, раскрыв рот, смотрела, как лошади следуют за ним, словно дрессированные собачки. Обернувшись на последок, индеец ткнул на валяющуюся на земле ветку велев ей собирать хворост. Сам же повел лошадей вверх по течению, отыскивая место поглубже. Но прежде чем заняться собиранием хвороста, Белая тоже подошла к воде, умыться и напиться.

   Все, то время, что она подбирала ветки и сухую траву, она раздумывала над тем, что ее, человека цивилизованного, заставляет подчиняться дикарю? Страх? Может быть. Но не только.

   Когда она подошла с охапкой хвороста, индеец кресалом высекал огонь над пучком сухих трав. Положив хворост рядом с ним, Белая села напротив, наблюдая как ловко он подкладывает сухие ветки к слабому еще огню и как огненный язычок вырастает в уверенный костерок, набирая силу. Тут ей пришла в голову мысли, что, может быть, неплохо подружиться с вождем. И не высокомерна ли она сама, считая его недалеким надменным дикарем? Вынув из сумки нарезанные полосами мясо, Хения вдруг бросил все обратно в суму и ушел. Костер горел ровно, выбрасывая в небо россыпи искр. Робко мерцающие звезды с наступлением темноты становились ярче, воздух стал по-вечернему свеж, да и от речушки несло прохладой. Рядом паслись лошади, пощипывая траву. У костра, совершенно неожиданно, вновь появился индеец. Возник он как-то вдруг из темноты, словно был ее порождением. У Белой, едва пришедшей в себя от испуга, испарилось все благодушие по отношению к ним. Не считая набедренного фартука и мокасин, он был почти голый. Его кожа влажно блестела, а с расплетенных волос стекала вода. Он присел у костерка в котором умело поддерживал низкое пламя и принялся выкладывать на угли полоски мяса, доставая их из своей седельной сумы.

   Девушка отвела глаза в сторону, пытаясь справиться с глухим раздражением. Она чувствовала свое тело, уже который день не знавшее воды, покрытое потом, с порами забитыми пылью. Нет, она не хочет дружить с ним. Старайся ни старайся, а индеец все равно поступит по своему, и она будет выглядеть жалко со своими потугами расположить того, кто ненавидит бледнолицых. Чего доброго, примет ее дружеский шаг за подхалимство, а это уязвит ее гордость. Нет уж, пусть все остается, как есть. К тому же у индейцев понятие дружбы не распространялось на женщин. Подумав еще немного, она испытала облегчение от принятого решения, все-таки необходимость устанавливать с высокомерным вождем какой-то контакт, вызывало у нее внутренний протест. Она собралась уже, было, встать, как индеец, откладывая в сторону прожаренный кусок мяса, внезапно застыл, пристально глядя в сторону кустов. Он сидел, не шевелясь и, кажется, даже не моргал. Белая с тревогой проследила за его цепким взглядом, но кроме темных кустов и деревьев, обступивших поляну, ничего не увидела.

   Журчала рядом речушка, шелестела листва, и больше ничто не нарушало стоящую вокруг тишину. Но индеец как будто не верил этой тишине, он был само напряжение и, какое-то мгновенье, Белой казалось, что он, вот-вот, броситься вперед. Вдруг из зарослей орешника выступил темный силуэт всадника. Он медленно приблизился к ним и, не доезжая до костра, остановился так, чтобы огонь осветил его и сидящие у огня могли хорошенько разглядеть ночного гостя. Потом, посчитав, что его достаточно разглядели, он поднял ладонь в традиционном приветствии и когда вождь ответил ему тем же, подъехав ближе, спешился. Вождь жестом пригласил его к костру и оба уселись на землю, скрестив ноги. На белую женщину гость не обратил никакого внимания.

   Прибывший индеец оказался много старше. В темных волосах, заплетенных в косы и обмотанных шкурками, виднелась седина. Впалые щеки, тонкогубый рот, близко посаженные глаза, чей взгляд подолгу ни на чем не останавливался, однако с ходу все подмечал. Одет он был в потертые леггины, мокасины и, вышитый цветными иглами дикобраза, передник. По волчьей шкуре, накинутой на голову и плечи, девушка поняла, что перед ней разведчик, именно их дожидались сиу, когда переходили на место другой стоянки. Рубахи на нем не было, а потому Белая с содроганием рассматривала грубые и безобразные шрамы на его крепкой груди. Под темной кожей перекатывались мышцы, живот был впалым, как у голодного койота. Шею разведчика украшало широкое ожерелье из клыков медведя. Так решила девушка, потому что прежде никогда не видела столь крупных клыков. Вождь протянул ему раскуренную трубку и оба индейца по очереди затянулись. Выпустив изо рта дым, гость кинул быстрый взгляд на женщину и отвел глаза. Девушка поднялась, поняв, что будет лучше оставить этих джентльменов одних, и пошла к речке.

   Пройдя немного вверх вдоль ее русла, туда, куда вождь уводил лошадей на водопой, она вышла к небольшой запруде, заросшей по берегам ольхой. Быстро освободившись от одежды и побросав ее на землю, девушка вошла в воду. В этой небольшой запруде вода успела прогреться на солнце до состояния парного молока и еще не остыть и Белая с наслаждением окунулась в нее с головой. Немного поплескавшись, она перевернулась на спину, раскинула руки в воде, смотря вверх на звезды. Они стали ярче, больше и как будто приблизились к земле, и она ясно различала бледный штрих млечного пути. К ней пришло острое чувство, что она плывет в бесконечности среди звезд, на миг показавшееся реальностью. Она бы не могла точно сказать, сколько пролежала так, в теплой воде глядя на небо, испытывая это потрясающее, восхитительное ощущение с которым не хотелось расставаться, но до нее донеслось беспокойное ржание Лори. Пора было выходить из воды. Нехотя выбралась девушка на берег, вытерлась вывернутой наизнанку юбкой, быстро оделась. Легкий ветер обдувал ее распущенные мокрые волосы, высушивая их. Она пошла к месту привала и чем ближе подходила к нему, тем явственнее становился дразнящий запах жаренного мяса.

   Вождь сидел у костра один, переворачивая над огнем прут с нанизанным на нем куском мяса. При появлении Белой, он не поднял головы. Разведчика в волчьей шкуре уже не было. Девушка подтащила поближе к костру, седло и, устроившись на нем, принялась шарить в своей седельной сумке, по дну которой перекатывался твердый как камень сыр, несколько поломанных галет, да помятый бисквит. Уже хорошо. Сегодня она съест бисквит. Лори тронула ее макушку теплыми мягкими губами.

    - Иди, милая, пасись, - попыталась отмахнуться от нее девушка, но Лори шумно вздохнула прямо у нее над ухом.

    - На, - протянула ей на раскрытой ладони бисквит, Белая.

   Скормив Лори бисквит, девушка с сомнением осмотрела засаленный твердый сыр. Стряхивая с него песок, сахар и крошки кофе, она подумала, что запивая водой, сумеет справиться с ним и уж, как-нибудь проглотит. В конце концов, когда ее скудные запасы подойдут к концу, она перейдет на ягоды и какие-нибудь там корешки, раздумывала она, грызя твердый дурно пахнувший сыр. Нет, о еде больше не стоило думать, хотя запах жареного мяса и сжимающийся от голода желудок, упорно возвращал ее мысли к еде и о том где бы ее раздобыть. Стараясь не смотреть на индейца с увлечением разрывающего мясо крепкими зубами, она поднесла ладонь ко рту и украдкой выплюнула в нее сыр. Лучше она съест его потом, а галеты сгрызет сейчас, а еще лучше вообще ничего сегодня не есть. От затхлого сыра во рту стоял неприятный стойкий привкус и девушка отпила из своей фляги. А теперь спать. Она повернется спиной к костру и как-нибудь переживет эту ночь и... и тут свет костра заслонило нечто покачивающееся перед ее глазами. В нос ударил одуряющий запах жареного мяса, рот тут же наполнился голодной слюной.

   Судорожно сглотнув, Белая стиснула зубы, непонимающе глядя на раскачивающийся перед ней на пруте прожаренный золотистый кусок, припорошенный золой. Ее мысли смешались. Она с возмущением взглянула на индейца. Похоже, ему пришла охота забавляться, дразня ее. Не убирая прута с нанизанным на него мясом, он жестом показал, чтобы она ела. Белая недоверчиво и осторожно сняла еще горячий кусок с прута, но сразу есть не стала, переложив его в другую руку. Пусть не думает, что она настолько голодна, что тот час накинется на угощение, вот только бы не подавиться слюной. Она растерла перепачканные жиром и золой пальцы, которыми только что держала мясо и, поднеся их к лицу, зачем-то понюхала, и только после этого отщипнула от куска крохотную полоску, положила в рот и разжевала. Ничего вкуснее в своей жизни ей не доводилось есть, и ничего что мясо было жестковатым и отдавало золой. Все еще жуя, девушка кивком поблагодарила индейца. Тот внимательно наблюдал за ней темными глазами.

    Живя среди сиу ей, волей не волей, пришлось узнать их обычаи, а потому она подтащила к себе сумку и, пошарив в ней, достала боле менее целую галету, которую протянула индейцу. За угощение нужно было отплатить угощением. Потянувшись к ней через потухающий костерок, вождь взял галету, повертел ее в длинных пальцах, как следует рассматривая. Понюхал и осторожно откусив, принялся медленно жевать с крайне подозрительным видом. У девушки вытянулось лицо, а потом, не сдержавшись, она рассмеялась. Неужели у нее был такой вот дурацкий вид, когда она ела предложенное им мясо. Она не знала, что и подумать о такой демонстрации эмоций у бесстрастного краснокожего. Но как же здорово он передразнил ее! Вождь вдруг улыбнулся, и хоть улыбка была сдержанной, она совершенно преобразила его лицо. Все-таки приятно знать, что у твоего, обычно невозмутимого, спутника имеется чувство юмора. И Белая внимательно взглянула на индейца, сидящего напротив.

   Его лицо нельзя было назвать красивым, но это было лицо сильного человека. Типичное для краснокожих выражение гордости и надменности уходило, когда он улыбался, становясь открытым и простодушным. Скуластое, узкое с твердо сжатым суровым ртом, оно смотрелось строгим и непроницаемым. Длинный прямой нос, большой рот, гладкий высокий лоб. Из-под темных прямых бровей смотрели с умным спокойствием глаза, чье выражение никак не вязалось с определением "дикарь". Было в нем нечто такое, что делало эти черты незаурядными, запоминающимися. В обществе такого не сразу приметишь, если вообще обратишь внимание, но если заметишь, то уже не забудешь. Такому не нужно выставлять себя напоказ, рассказывать что-то о себе, рисоваться. А если он сочтет нужным что-то сказать, то его не просто будут слушать, ему будут безоговорочно верить. Он невольно начнет притягивать к себе внимание, даже если будет молча стоять в стороне.

   Странно, но с ним Белой даже в голову не приходило капризничать, возражать и возмущаться, когда он одним движением бровей велел ей, как своей рабыне или скво, собрать хворост для костра. Она подчинилась не потому, что боялась, а потому что ей в голову не пришло оговаривать его приказ. А почему собственно? Потому что он страшный и непонятный дикарь? Потому что вождь? Или потому, что Белая вдруг обнаружила растущее к нему уважение? Он не был обязан ждать ее, но он ждал. Он, может быть, и был недоволен ее нерасторопностью, но молчал, никак не выказывая своего недовольства. И при всей своей внутренней силе, уверенности и чувстве собственного достоинства, он казался удивительно простым, что обескураживало и привлекало. Украдкой поглядывая на него Белая пыталась вспомнить, почему раньше не замечала всего этого? Скорее всего, из-за своей предвзятости к нему и к индейцам вообще, и потому, что редко видела вождя, а если и видела, то, больше, в боевой раскраске, но, наверное, еще и потому, что ей, попросту, было не до него.

   И сейчас тоже ничто не указывало на то, что перед нею вождь, а не рядовой индейский воин. Традиционные две длинные косы, серьги в ушах, на руках медный и серебряный браслеты, висящие на груди на кожаном шнурке лечебный мешочек-амулет и длинные бусы. Ей подумалось, что вождь имеет украшений даже больше, чем храниться в ее китайской лаковой шкатулке. Вообще, ее небольшой жизненный опыт подсказывал избегать людей способных подавлять ее. Она не желала подпадать ни под чье влияние. Обычно, в присутствии подобного человека она замыкалась, не позволяя втянуть себя в какие-либо отношения с ними. Такой была ее тетка, мисс Валери Третьян. Но в ней, кроме тупой властности и амбиций, не имелось больше ничего. Может быть поэтому, как утверждали насмешники, она осталась в старых девах. Она подавляла властностью и делала это сознательно, потому что ей это нравилось. Ее волю должны были исполнять не рассуждая. Белая очень ее боялась и, презирая себя за это, боролась с ее деспотизмом внутренним не согласием и молчанием. Она просто про себя не соглашалась с ней, как бы та не старалась вырвать у нее одобрение и подтверждение своему недалекому расхожему мнению.

   Теперь же ей было не до трепетного оберегания своего "я". Но ведь и индеец не ее тетка. Он уважал чужую свободу, и, кажется, не собирался ни бросать ее на произвол судьбы, ни снимать с нее скальпа, как предсказывал Роб Макрой. Хения уже давно спал, завернувшись в одеяло у догорающего костерка, а она все никак не могла уснуть. Устраиваясь на земле, то заворачиваясь в одеяло, то скидывая его, то убирала мешавшие камни, то поправляла седельную сумку под головой. Проснулась на рассвете от того, что продрогла. Угли потухшего костра покрывала кучка отсыревшей золы. Лошади паслись рядом. Индеец спал на том же месте, а потому, поплотнее завернувшись в тонкое шерстяное одеяло, Белая снова уснула. Ее разбудили как обычно, толкнув в плечо, и она со стоном повернулась на другой бок.

    - Кикта йо, * - сказал индеец.

    - Да встаю я, встаю, - пробормотала девушка, выпутываясь из одеяла, садясь и пытаясь выпрямить одеревеневшую спину.

   Краснокожий уже развел костер. Его распущенные волосы лежали на широкой спине влажными прядями, похоже, он уже успел искупаться. Она поежилась. Промозглый утренний холод еще не ушел из ее тела, и ни что на свете не заставило бы ее подойти к ледяной воде. Хения знаками показал, чтобы она поджарила остатки мяса, и, позвав лошадей, повел их к речке. Белая положила оставшиеся полоски мяса на угли так, как это накануне делал индеец, и занялась собой. Она как могла, расчесала пятерней волосы и собрала их, заплетая в косу. Сложила одеяло в седельную сумку и, поболтав фляжкой, обнаружила, что в ней не осталось воды. Нужно было пополнить ее, а заодно умыться.

   Возвращаясь от речки, она почувствовала запах гари. Мясо!!! Господи, помилуй! Она совсем позабыла о нем. Ее бросило в жар и, подобрав юбку, девушка помчалась к стоянке, с ужасом понимая, что спасать там, собственно, уже нечего. Индеец сидел на корточках у костра и палкой выковыривал из углей обугленные куски мяса. Выхватив у девушки фляжку, залил водой, оставшиеся от завтрака головешки. Белая виновато улыбнулась. Говорить что-то в свое оправдание не имело смысла, индеец все равно не поймет ни слова.

    - Шича*, - покачал он головой, глядя на угли.

   Она развела руками, показывая, что сожалеет о случившимся и, решив исправить свою оплошность, знаком попросила у индейца котелок, а когда он его протянул, выхватив у него из рук, побежала к ручью. Вернувшись, поставила его на огонь. У нее ведь было немного кофе и сахара в бумажном кульке, к ним она прибавит галеты и окончательно закаменевший сыр. Когда вода в котелке закипела, Белая высыпала туда все кофе, что у нее было, и когда он вскипел коричневой пеной, ловко подхватила с огня, схватившись за дужку котелка через рукав рубахи. Осторожно слила кофе в свою кружку так, чтобы туда не попала гуща, положила сахар и, размешав ложкой, подала индейцу. Все это время он, не шелохнувшись, сидел у костра сначала с презрением, потом с интересом наблюдая за бестолковой суетой бледнолицей. В том, что касалось белых людей, вождь был человеком искушенным. Он, например, твердо знал, что бледнолицые берут себе все лучшее, будь то земли или пища. Он спокойно отпил сладкий напиток, потому что Белая тоже пила его из котелка, держа его, спрятанными в длинных рукавах рубахи, ладонями.

    - Пежута сапа*? - спросил он.

   Белая быстро соображала. "Сапа" произносили в связи с Черными Горами, а слово "пежута" она частенько слышала от шамана, когда тот, повторяя его, поил свою подопечную отварами из трав. Слышала она это слово и от Легкого Пера, когда та выхаживала свою рабыню. Значит, оно означало лекарство, а "пежута сапа" - черное лекарство. Так и есть! У индейцев ведь не было слова "кофе".

    - Хаи*, - подтвердила она.

   Она отдала ему сухие галеты, а сама взяла, он видел, "затвердевшее молоко", которое бледнолицые любили употреблять в пищу и которое, по-видимому, всегда насыщало их. Он заметил как она, немного откусив от него, положила кусочек на колени, а потом долго пила черное лекарство. Ей было неудобно держать еще горячий котелок, а тем более пить из него, но это ничего не значило. Как все бледнолицые, она, конечно, взяла себе лучший кусок, и видимо быстро насытившись им, оставила на потом. Отставив кружку в сторону, вождь показал на кусок сыра, который лежал у нее на коленях. Белая смущено взглянула на индейца, и он тут же истолковал это как жадность, свойственной всем васичу. Только бледнолицая, хоть и нерешительно, все же протянула этот желтый твердый кусок пищи ему. И Хения сразу же отправил его в рот. Через секунду другую, лицо его вытянулось, а потом скривилось от отвращения, он шумно выплюнул затхлый сыр в ладонь и с размаха закинул его далеко в кусты. Отплевавшись, он выпил кофе, чтобы хоть как-то заглушить неприятный привкус от сыра и принялся грызть галеты.

   Девушке же остался только котелок с кофе, в котором было больше гущи чем самого кофе, но индеец быстро расправился со своей порцией, знаком велев налить ему еще. Белая осторожно вылила оставшийся кофе в протянутую кружку, и отправилась к ручью мыть котелок, надеясь, что этот скудный завтрак, хоть немного насытит вождя. Когда она вернулась с отмытым котелком, то на том месте у костра, где сидела, обнаружила кружку с недопитым кофе, а рядом лежащие на траве галеты, которыми индеец решил с ней поделиться. Сам он уже сидел на коне. Проглотив галеты почти на ходу и допив кофе, девушка схватила седло и подошла с ним к Лори. Положив его на спину лошади, рывком затянула подпругу, и они направились вверх по безымянной речушке.

   Солнце давно поднялось, прогрев воздух и наполнив мир ласковым весенним теплом. Белая подставила лицо утреннему ветерку, обвевавшего ее приятной прохладой. Было легко, и девушка пребывала в беспечном расположении, пока не заметила, что спина ехавшего впереди вождя, которую она уже успела изучить, как-то уж очень напряжена. К тому же, он то и дело замедлял ход коня, пока вообще не остановил его, что-то пристально разглядывая на земле. Проехав еще немного, он снова остановился, на этот раз, спешившись, начал осматривать землю вокруг. Потом подбежав, вскочил на коня, пустил его галопом, остановился и, наклонившись, что-то напряженно высматривал на земле, опять спешился, покружил на одном месте, как собака, взявшая запутанный след, все больше беспокоя своим поведением Белую. Сначала она подумала, что он выследил оленя или еще какое-нибудь животное, - свежее мясо им не помешает, - а потому набралась терпения и стояла там, где остановилась, ожидая от индейца знака двигаться дальше. Но его явно что-то встревожило, и это был не след добычи.

   Вождь подбежал к коню, с ходу вскочив на него, ударил пятками по бокам и вытащил из чехла ружье, висевшее за спиной, положив его перед собой. Девушка следовала за ним, стараясь не отставать. Она уже поняла, что дело не в добыче. Доскакав до какой-то рощицы, они спешились. Взяв лошадей под уздцы, индеец завел их в густой кустарник, и только потом, словно бы вспомнив о своей спутнице, махнул ей рукой туда, где только что спрятал лошадей, после чего крадучись скрылся за деревьями. Немного подумав, девушка последовала за ним. Она боялась, и ни за что на свете не осталась бы одна, уже догадываясь, что индейца встревожило чье-то враждебное присутствие. Услышав, что бледнолицая идет за ним, индеец обернулся и подбородком указал в сторону кустов, где до этого укрыл лошадей и где велел ей ждать, но она лишь упрямо помотала головой. Отвернувшись от нее, он покрался дальше, ступая бесшумно, замирая на месте и чутко прислушиваясь.

   Девушка старалась ступать по его следам, а главное не шуметь. Подобрав юбку, она шагала, высоко поднимая ноги, и когда останавливался индеец, останавливалась тоже, старательно прислушиваясь к окружающим звукам, как это делала он. В какой-то момент ей показалось, что из-за густо разросшегося возле гикари кустарника раздался глухой, полный такой нечеловеческой муки, стон, что она поежилась от пробежавшего по телу озноба. И тут же услышала возбужденные голоса и довольный смех. Миг и вождь, оказавшийся на земле, верткой ящерицей юркнул в кусты, даже не потревожив их. Неловко упав на землю, девушка, как можно тише поползла за ним, старательно отбрасывая с пути попадающиеся сухие сучки и не трогая, преграждающие ветки. Натыкаясь на корни, обдирая локти и расцарапав колени, она подползла к притаившемуся индейцу, осторожно глянув через просвет в густых переплетениях ветвей. Увиденное, заставило ее зажмуриться, к горлу подкатила тошнота, ее затрясло от ужаса. Такого просто не могло быть, такое не имело право на существование. Опустив голову, она задышала через рот, вдыхая запах земли, слежавшихся листьев и сухой хвои.

   Почему она не послушалась вождя и не осталась там, где он велел, чтобы оградить ее от подобного зрелища? Женщина не должна видеть, какая участь может постигнуть человека, которому она даст жизнь. На небольшой поляне, пять индейцев отвратительного вида, пытали привязанного к дубу человека, в котором Белая с трудом узнала, сидевшего вчера у костра разведчика в волчьей шкуре. У бедняги, еще живого, был вспорот живот и он, неимоверно страдая, мучительно и долго умирал к восторгу пленивших его краснокожих. Судя по их виду, они принадлежали другому племени. Оставшиеся на их выбритых головах волосы, были подняты в виде вздыбленного гребня, выкрашенного в красный цвет. Ничего человеческого не было в их устрашающе размалеванных лицах, свирепость и злобная радость которых потрясла воображение Белой, и казался намного страшнее и отвратительнее тех посланцев ада, каких она себе представляла. Один из мучителей разгуливал в одной набедренной повязке, остальные были в леггинах и только на одном из истязателей, красовался, одетый на голое тело, синий мундир.

   Этот Синий мундир не принимал участие в кровавой вакханалии соплеменников. Он сидел на пне, опираясь на ружье, которое поставил меж колен, уперев его прикладом в землю, и равнодушно наблюдал, как беснуются его товарищи вокруг умирающего пленника. Это были пауни с которым издавна и жестоко враждовали сиу. Ближе всех к притаившимся свидетелям этой ужасной сцены, находился индеец, одетый в набедренную повязку с длинной серьгой в ухе. Скорее всего, это был дозорный, только очень уж нерадивый, поскольку своим обязанностям предпочитал кровавое зрелище, полностью отдавшись его созерцанию. Один из трех индейцев, стоявший возле пленного, что-то сделал ему и тот закричал, мотая головой от нечеловеческой муки, что доставило немалое удовольствие дозорному. Качнув серьгой, он засмеялся каркающим смехом. Это было последнее, что могла выдержать Белая, которую трясло от увиденной звериной жестокости.

    Всхлипнув, она закрыла глаза, борясь с дурнотой, а когда открыла, то с ужасом заметила, что дозорный с длиной серьгой пристально смотрит в их сторону. И в ту же секунду Хения, вскочив на ноги, метнул в мученика нож, вошедший тому в сердце, принеся долгожданное избавление от страданий, и бросился бежать в сторону, шумно продираясь сквозь кустарник. Яростно взвизгнув, пауни бросились за ним, кроме Синего мундира, не двинувшегося с места. Когда вдали между деревьями затихли звуки погони, Белая перестала даже дышать. Неподвижно сидел на своем пеньке и Синий мундир. Ей казалось, что он знает об ее присутствии и ждет когда она, чем-нибудь выдаст себя. Но девушка затаилась, смертельно перепуганным зверьком, учуявшего хищника. В каком-то оцепенении, она смотрела на то, как он вдруг поднялся, медленно оглядывая заросли окаймлявшие поляну. Взгляд его остановился на кустарнике за которым пряталась девушка и его глаза сузились, как у зверя почуявшего жертву. Он смотрел прямо на нее. Белую обдало холодом, и от смертельного ужаса она растеряла всю свою волю.

    - Хо! - довольно воскликнул пауни, когда раздвинув ветки кустарника, увидел женщину.

   Недолго думая, он схватил свою добычу за волосы и выволок на поляну. Девушка ничего не видела перед собой от навернувшихся слез боли и замораживающего страха. Инстинктивно схватившись за руку, тащившую ее за волосы, она ползла за ним на коленях, а когда упала, индеец проволок ее за собой по траве. У пня он остановился, аккуратно прислонив к нему ружье, и не выпуская волос пленницы, достал из-за пояса томагавк. Держа его на отлете, с силой дернул бледнолицую за волосы, заставляя откинуть голову назад. Его взгляду открылось мокрое от слез лицо, перекошенное от боли и ужаса. Разглядывая ее с жадным любопытством, пауни вдруг отвратительно улыбнулся и, видимо, передумав убивать пленницу, сунул томагавк обратно за пояс, но неожиданно дернулся, взгляд его остановился. Издав клекочущий звук, он выпустил волосы женщины и схватился за руку, всадившей ему в живот нож. Бледнолицая вскочила и отступила назад, выдернув нож из его тела. Зажимая толчками бьющую кровь, пауни с ужасом осознал, что погибает позорно, от руки женщины издав возмущенный крик, но захлебнулся хлынувшей изо рта кровью, и рухнул к ногам женщины, жажда жизни которой оказалась сильнее, парализовавшего ее страха.

   Трясясь от дикого напряжения и от того, что только что сотворила, девушка огляделась. Безжалостно вспоротый сиу, привязанный к дереву, висел на веревках с вошедшим в его сердце ножом, и желание с отвращением откинуть свой нож, зажатым в ее руке, пропало. Наоборот, она еще крепче стиснула скользкую от крови рукоятку. Странно, какая малость может привести человека в чувство, превратив его из жертвы в убийцу. Нелепо, но именно стеклянные бусы, какие она увидела на индейце поверх мундира и какие обычно цепляли на себя женщины сомнительного поведения, привели ее в себя. Эта бессмыслица помогла ей собраться с духом, а ненависти взять вверх над страхом и дотянуться до ножа, привязанного к щиколотке ноги, чтобы потом с отчаянием всадить его в человека. С пугающим хладнокровием, она вытерла нож о траву, взяла прислоненное к пню ружье и поспешила в ту сторону, где скрылся вождь, уводя от нее своих преследователей. Надо было выручать его.

   Вскоре она наткнулась на страшное подтверждение того, что идет правильно, чуть не споткнувшись о тело индейца с длинной серьгой, и дальше побежала уже уверенно, прикидывая на ходу, что врагов осталось трое и, боясь опоздать. Она выскочила на них неожиданно, но увлеченные схваткой индейцы не заметили появившейся из-за деревьев женщины. Трое бритоголовых пауни кружили возле прижавшегося к дереву сиу, пытаясь дотянуться до него своими ножами и томагавками. Оскалившись словно загнанный волк, держа на отлете томагавк, вождь цепко следил за ними, ловя каждое их движение и резкими выпадами заставляя отскакивать назад. Белая оценила всю выгодность своего положения. Пауни были уверены, что их тыл надежно защищен Синим мундиром, как и в том, что попавший в их руки сиу, один. Их сжигала злоба из-за того, что он прервал их развлечение, и ослепляла жажда мести за убитого собрата с длинной серьгой, и они жаждали взять врага живым.

   Подняв ружье, девушка, стараясь унять дрожь в руках, не торопясь прицелилась в одного из бритоголовых, ведя за ним дуло мушкета и медленно нажала на курок, щелкнувшего впустую. Ружье дало осечку. Теперь ее заметили - минутное замешательство и к ней уже несся, замахиваясь томагавком индеец, которого она только что пыталась застрелить. Его размалеванное в черные и красные цвета лицо, искаженное животной свирепостью, могло нагнать панику на кого угодно. Подавив в себе желание бросить оружие и с истошным воплем спасаться бегством, девушка вдруг решительно перехватила бесполезное ружье за ствол, взмахнув им как клюшкой, тем пробным движением, каким она обычно готовилась ударить по мячу, когда играла в гольф. Пусть ее удары были не так сильны, зато точны.

   " - Дорогая, - говорил ей Джеймс, - почему бы тебе не вложить побольше сил в свой удар?

    - Но он должен быть не столько сильным сколько изящным, - смеялась она.

   Брат задумчиво смотрел на нее.

    - Думаю, дело не в изяществе и силе, а в характере.

    - Что ты имеешь в виду?

    - Тебе не хватает злости, чтобы, как следует ударить по мячу.

    - Но, это, право, смешно. На кого я должна, по-твоему, злиться? На мяч?

    - Ну-у, - лукаво смотрел на нее Джеймс, - прежде чем ударить по мячу, вспомни хотя бы тетушку Валери..."

   Никто в ее роду не привык пасовать перед опасностью. Она сестра храбрейшего на свете человека, который отправился служить в самый дальний и опасный форт, и она не уронит чести семьи. Сжав зубы, Белая ждала стремительно приближающегося врага, и ее оружием было не ружье-дубинка, а крепость нервов. Похоже, она правильно угадала намерение пауни, на бегу сбить ее с ног своим телом, - он был выше и тяжелее, - а там либо пленить, либо снять скальп. В свою очередь, нападавший прекрасно видел ее взятое наперевес ружье, но для него это ровным счетом ничего не значило. Он был слишком уверен в себе, знал свою силу и ловкость, благодаря которой до сих пор не расстался с собственным скальпом, а главное, смешно считать изнеженную бледнолицую, которая даже не была пауни, своим противником. Но когда, он должен был вот-вот налететь на нее, она вдруг отступила в сторону, пропустив его мимо себя и со всей силы, на какую была только способна, ударила прикладом по его затылку. Два его соплеменника истошно завизжали, увидев, как их товарищ пал от руки женщины. Один из них в страшной ярости перехватив томагавк, замахнулся, но метнуть не успел, повалившись лицом вперед. В его спине засел томагавк брошенный вождем, и теперь он, безоружный, остался один на один с бритоголовым пауни.

   Словно по негласному уговору, оба обратили все свое внимание друг на друга, уже не беря женщину в расчет и, Белая, поняв это, не вмешивалась. Выставив нож перед собой, пауни с воинственным мяуканьем прыгнул на сиу. Вождь ловко увернулся от нацеленного на него лезвия, перехватил запястье противника и отведя руку с ножом, как можно дальше, сковывал его движения. Два воина, сцепившись друг с другом, не уступая один другому в силе, с неистовством обреченных, покатились по земле подминая друг дружку. Белая, знала как щепетильны индейцы в вопросах воинской чести, и видела с какой болезненностью отнеслись к вмешательству в их драку женщины, но сейчас ее больше волновало сохранение своей собственной жизни в случае, если пауни одолеет вдруг сиу. А потому она начала оглядываться в поисках оружия, но на земле валялось лишь сломанное ружье, да томагавки, которыми она не умела пользоваться.

   А сиу, в чьей победе Белая уже сомневалась, кошачьим движением вывернулся из-под навалившегося на него пауни, не отпуская его руки с ножом и подмяв врага под себя, преодолевая отчаянное его сопротивление, прикладывая всю свою силу, налег на нож, вогнав его по рукоять в грудь бритоголового. Какое-то время, оба лежали неподвижно и Белая не на шутку встревожилась, что пауни, каким-то образом, удалось достать Хению смертельным ударом исподволь. Но вождь, пошатываясь, поднялся на ноги, плюнул на бездыханное тело и тяжело дыша, бросил несколько резких отрывистых слов, среди которых Белая уловила знакомое: "Пауни". Вынув нож из безжизненного тела, встав перед ним на колено, вождь ухватил поверженного врага за крашенный гребень волос. Не желая присутствовать при столь варварском действе, Белая побрела на поляну и там села на пенек так, чтобы не видеть тел разведчика сиу и Синего мундира. С этого времени она стала другой. Вскоре на поляну пришел ее спутник, неся в руке окровавленные скальпы. Увидев лежащего ничком Синего мундира, он быстро взглянул на Белую, отрешенно глядящую перед собой.

    - Воште*, - сказал он и, кивнув, повторил: - Воштело*.

   Оттащив тело Синего мундира в кусты, и там скальпировав, вождь занялся погребением своего товарища. Заунывно напевая песню скорби, он надел на мертвеца синий мундир из которого вытряхнул пауни, сложил из веток допотопный помост, орудуя томагавком и положил на него разведчика, сложив к нему скальпы убитых пауни. От тягучего подвывания индейца у Белой разболелась голова, но не было сил, хотя бы сдвинуться с места. Она чувствовала полный упадок и такое опустошение, будто пауни выпотрошили не сиу, которого сейчас хоронил вождь, а ее. Все казалось бессмысленным и безнадежным от пронесшейся вакханалии смерти. Она ненавидела мир, в котором могло происходить подобное и себя. Она не обратила внимания на знак вождя, что пора уходить и равнодушно смотрела как он, не оборачиваясь уходит.

   И вот она одна, не считая того, что с ней на поляне остался погребенный сиу, а в кустах валялся оскальпированный пауни. Она посмотрела на чистое небо и белоснежные облака медленно плывущие по нему, но не испытала ничего, кроме головокружения и гадливости. Ее замутило и, соскользнув с пня, она упала на четвереньки, ее долго и мучительно выворачивало. Когда, казалось, все уже закончилось, спазмы снова начинали сжимать и перекручивать пустой желудок из которого выходила одна лишь желчь. Лоб девушки покрыла холодная испарина, руки и ноги дрожали от слабости, она заплакала, понимая, что умирает. Она все еще стояла на четвереньках, когда в поле ее зрения появились потертые мокасины и обтрепанные леггины с бахромой. Они остановились у зловонной лужи исторгнутой Белой. Подняв голову, она с трудом разглядела возвышающегося над нею индейца. Его лицо виделось ей темным пятном, лучи солнца били ему в спину, ветер шевелил перо в длинных волосах. Она смотрел на него снизу огромными, горящими лихорадочным огнем на бледном лице глазами и дрожала будто в ознобе.

    - Уходи... - прошептала она. - Оставь меня в покое, нехристь... Дай мне спокойно умереть.

   Ее желудок снова скрутило и, опустив голову, она беззвучно заплакала.

    - Животное! Ненавижу тебя... Ненавижу! Ты мне гадок!!!

   Мокасины повернулись и пошли по краю лужи, обходя ее. Все, он ушел, оставив ее, как она хотел. Она умрет здесь и будет валяться на этой поляне и гнить вместе с пауни, где ей и место. После того, что она сотворила, разве достойна она доброго христианского погребения? Сильные руки обхватили ее и подняли. Земля, небо, деревья стремительно переместились, и прежде чем девушку снова стошнило, ей в губы ткнулось холодное горлышко фляги. Она пила до тех пор, пока не захлебнулась. Вода текла по подбородку, шее, груди. Фляжку отняли, а ее, легко подняв, перекинули через плечо, будто мешок с ненужным барахлом, и куда-то понесли. Последнее, что она видела, это собственные упавшие волосы и безвольно свесившиеся руки, что мотались в такт широким шагам вождя, вызывая очередной приступ тошноты.

   Кикта йо - поднимайся

   Шича - плохо

   Хаи - да

   Воште - хорошо

   Воштело - очень хорошо

    Она очнулась на утренней заре, но чувствовала страшную слабость и все никак не могла согреться. Серое предрассветное небо то опускалось на нее, то стремительно взмывало ввысь. Девушка скосила глаза, потому что повернуть голову не было сил, - голова была словно чугунной, - но, ни индейца ни лошадей не увидела. Чуть пошевелилась, поняв, что спелената одеялом, а поверх укрыта еще одним, но, не смотря на это, согреться не могла. Кажется, она снова уснула или впала в беспамятство. Потом ей виделось, что вождь силой поил ее из кружки отвратительным горьким питьем. Сопротивляясь, она отворачивалась, сжимала губы, тогда индеец безжалостно и цепко обхватывал ее щеки, давя на них пальцами так, что она невольно открывала рот. Он вливал в нее горький настой и зажимал рот ладонью, заставляя проглотить его. Она, захлебываясь, глотала, кашляла, плакала, кажется, ее снова тошнило, потому что она лежала животом на чьих-то коленях головой вниз, исторгая из себя горечь. В какой-то момент очнулась от донимающего запаха дыма, слыша над собой негромкое монотонное бормотание. Кого-то хоронили... нет... это индеец намеревается сжечь ее на погребальном костре. Она беспокойно шевельнулась в своих пеленах, крича, что еще жива, что не нужно ее сжигать, но было поздно - тело ее было уже объято огнем. Она хотела схватить за руку того, кто удерживал ее в жарком пламени, не давая спастись, но огонь безжалостно испепелял ее.

   «Стучат колеса фургона. Впереди виден крепкий частокол форта, вырастающий по мере приближения к нему. Они доехали, несмотря на то, что подверглись жестокому нападению сиу. Разве их не перебили всех? Может быть... Но, как бы то, ни было, обоз добрался до форта. Его ворота медленно раскрылись и навстречу прибывшим выступили солдаты в синих мундирах. Среди них она сразу же узнала Джеймса. Вскочив с козел, она закричала ему, зовя по имени, но он так и не услышал ее, радостно обнимая за плечи кого-то из прибывших. Тогда она соскочила с фургона и побежала к нему, раскинув руки, чтобы обнять. Сейчас она его крепко расцелует и обо всем расскажет: и как ее провожали, и как она долго ждала обоз, который должен был направиться в форт, и о том, как на них напали индейцы, и что ей даже пришлось стрелять... Джеймс, так и не видя ее, смеясь, весело переговаривался с траппером и возницей замыкающего фургона. Странно, что он не слышит ее, ведь она совсем близко от него. Он не мог не заметить ее. Она всматривается в такие родные черты. Господи помилуй, как же она соскучилась по нему! Ветер взъерошил его светлые волосы, он улыбнулся и от уголков его глаз разбежались светлые морщинки. Синий мундир на нем расстегнут, на шее повязан желтый платок. Она так ясно видела его, что была просто счастлива. Так и не услышав ее, он поворачивается и медленно уходит прочь. Тогда как она прикладывает все силы, чтобы догнать брата, выбиваясь в тщетной попытке добежать до него но, он, неторопливо уходя, стремительно удаляется...»

   … и она очнулась от страха. Сердце сжимало от ужаса и печали так, что хотелось плакать. Ее обступала темнота и звезды. Пылающее жаром лицо ласково обдувал ветерок. Она жестоко мерзла и, желая согреться, повернулась на бок, чтобы свернуться калачиком, и лбом ткнулась в какую-то преграду. Выпростав руку из-под одеял, она с опаской притронулась к ней. Ладонь уперлась в твердую спину, и она тут же отдернула ее, но было поздно, краснокожий спал чутко. Он резко сел и повернулся к ней. Приложив ладонь к ее лбу, пошарил у себя под боком и достал алюминиевую кружку, отчего-то напугавшую Белую. Вождь, молча, поднес кружку к ее лицу, и девушка уловила знакомый запах горечи. Она помотала головой, давая понять, что чувствует себя просто отлично и больше не нуждается в этой гадости. Ни слова не говоря, вождь протянул руку к ее лицу и знакомо сжал ее щеки жесткими пальцами.

    - Хорошо, хорошо... - заторопилась девушка, пытаясь оттолкнуть его руку. - Я выпью это... выпью... - и жестом попросила отдать кружку ей.

   Быстро отпив несколько глотков, протянула ее обратно. Индеец кружки не взял, а снова подтолкнул ее к ней.

    - Что? - испугалась девушка.

   Вождь жестом велел допить то, что оставалось в кружке, а оставалось там на четыре добрых глотка.

    - Не могу, - с отвращением заглянув в нее, покачала головой Белая. - Я просто не могу... уж лучше брось меня тут одну... лучше смерть от рук пауни, ты хоть сам пробовал это пойло? Ой...

   Индеец вовремя подхватил готовую вывалиться из рук выздоравливающей злополучную кружку, отлично увидев попытку бледнолицей опрокинуть ее содержимое на землю. Больше не слушая возражений Белой и ее обещаний послушно выпить лекарство, он придвинулся к ней и, разжав рот, влил в него горький настой, после чего привычно сжал его ладонью, заставив проглотить.

    - Ты чудовище! Ты злой, бесчувственный... - плакала Белая, откашливаясь и отплевываясь. - Господь накажет тебя, дикарь, за твою бессердечность. Только такие как ты, недалекие и жестокие, способны испытывать удовольствие от мучений других... Правду говорят, что вы, то ли недоразвитые люди, то ли развитые животные... Чтоб тебе пить эту гадость до конца дней своих! - Свободно отводила она душу, зная, что он все равно ее не понимает.

   И, правда, индеец, как ни в чем не бывало, укладывался спать, не обращая внимания на женскую ругань. Повернувшись к ней спиной, он улегся на землю и мерно задышал. Немного погодя успокоилась и Белая. Она легла на спину, укрылась одеялами и смотрела в звездное небо до тех пор, пока не заснула. Утром, когда она, было, поднялась, вождь положив руку ей на плечо, уложил обратно и сел напротив перед небольшим костерком, потрошить какую-то зверушку, ставшей его добычей. Проснулась она под вечер. За горами догорал закат, ночь быстро съедала багровую солнечную дорожку, исчезающую на глазах. Потухая, дымился костерок, а на его углях лежали прожаренные полоски мяса. Почувствовав, что голодна, девушка даже не заметила, как съела все мясо. Поднявшись на ноги, она прислушалась к себе. Голову с непривычки кружило, и чувствовалась небольшая слабость, но и только. Она огляделась и обрадовалась, что они опять вышли к безымянной мелководной речушке. Внимательно осмотревшись и не заметив нигде присутствия индейца, девушка пошла к речке, потом вдоль берега, придирчиво выбирая укромное место. Она больше не намерена была терпеть зловоние своего тела и слипшиеся пряди волос. Найдя подходящее местечко у валуна так, что укрывшись за ним, она видела догорающий костерок, девушка принялась за дело.

   Быстро раздевшись, она кинула одежду в воду, придавив ее камнем, чтобы не уплыла и, зайдя в речку, принялась с наслаждением тереть голову, которая уже начинала зудеть от грязи. Она все еще отмывала волосы, когда заметила индейца и быстро присела за валуном. Слава Богу, что она увидела его раньше, чем он ее, потому что вместо того, чтобы сесть к костерку или просто лечь спать, вождь тревожно заозирался. Привстав из-за валуна, она махнула ему рукой, показывая, что с ней все в порядке, надеясь, что он успокоится и займется своими делами, в конце концов, костер нужно было разжечь заново. Но вместо этого он наоборот затоптал его потухающий огонь и тихонько свистнул. Откуда-то появились лошади. Лори была уже под седлом с перекинутыми через спину седельными сумками. Взяв их под уздцы, индеец направился к Белой и она начала торопливо натягивать на себя мокрые одежды, которые успела кое-как выжать, а с волос еще вовсю стекала вода. Подошедший индеец знаками показал, что нужно ехать. Опять в седло, будь оно все неладно!

    - Что случилось? - С тревогой спросила Белая. - Ночь уже, куда ехать?

   Хения провел ладонью над своей головой ото лба к затылку. Пауни! Он махнул в сторону рощицы, здесь они росли островками, вдали темнели горы Саха-Сапа. Расспрашивать индейца дальше времени не было. Приходилось все додумывать самой, молясь чтобы ее догадка, что пауни идут по их следу, оказалась всего лишь догадкой. Поняв, что им нужно успеть доехать до следующей рощицы и укрыться там, она вскочила на Лори, вздрогнувшей всем телом от мокрых одежд хозяйки, недовольно мотнув головой. По всему выходило, что пауни не дождались отряда, который умудрился полностью истребить Хения, и, пойдя на его поиски, напали на след врага. Хения и Белая пустив лошадей в галоп, примчались к заветной рощицы уже в кромешной темноте. От бешеной скачки одежды и волосы Белой высохли, но натянув поводья и остановив Лори, она вдруг заметила, что эта гонка привела ее одежды в вульгарный и неприличный вид: юбка задралась, обнажая колени, а рубаха съехала с плеча. Быстро приводя себя в порядок, она возблагодарила Господа, что сейчас ночь и спешилась.

   Жестом индеец приказал ей не двигаться и замер. Он стоял, не шевелясь так долго, что девушке в сгущающейся тьме стало казаться, что она осталась одна, а то темное и неподвижное что высилось на его месте, было обрубком какого-то дерева. Но чудилось ей недолго. Где-то впереди сухо треснул сучок, вскрикнула и тут же умолкла потревоженная пичуга. То неподвижное, которое она уже с уверенностью принимала за обломанное дерево, шевельнулось, схватило лошадей под уздцы и повело в густые заросли, двигаясь при этом совершенно бесшумно, словно сказочный лесной дух. Белая шла за ним, ориентируясь на глухую поступь копыт. Прежде чем уйти индеец показал на то место, где она стояла. Девушка кивнула, сообразив, что он велит ей дожидаться его здесь. Тогда он опустил ладонь к земле, показывая, чтобы она пригнулась, и когда Белая послушно опустилась на колени, поднял вверх палец, призывая к полной тишине. Девушка кивнула, и он сунул ей в руку поводья, но прежде чем шагнуть в сторону и раствориться в темноте, замешкался на какую-то долю секунды.

   Она смотрела на него снизу вверх большими испуганными глазами. На этот раз она послушно осталась не из-за того, что испугалась быть убитой, а из-за того, что снова могла убить. Все это время она была подавлена тем, что свершила убийства, взяв на душу тяжкий грех, который вряд ли сможет искупить. То, что ее саму пытались убить, не оправдывало ее в собственных глазах. Кровожадные индеи, были всего лишь неразумными дикарями, не знавшей истинной веры и почитавшие убийство за доблесть. Она - христианка ведала, что творила, а они нет. Как бы то ни была, но девушка не жаждала пройти через весь этот кошмар снова, хотя и боялась оставаться одна в темном лесу. Но сколько бы ни приглядывалась и не прислушивалась, не различила и шороха в траве, ни звука случайно треснувшей ветки под чьей-нибудь крадущейся ногой.

   Привязав поводья к кусту, Белая села на землю, чутко прислушиваясь к ночным звукам. Обступившие ее заросли виделись в темноте плотной стеной. Над головой шелестели листья, неожиданно резко вскрикнула птица. Порыв ветра прошелся по кустам и кронам деревьев, будто по ним провели гигантской ладонью, пригибая в одну сторону. Думать о том, что сейчас происходит с Хенией, не хотелось. Увиденная однажды бесчеловечность и жестокость одним махом разрушили ее иллюзорно-ажурный мир, в котором она жила прежде. Но больше всего ее ужасало то, что ее схватка с пауни принесла собственному, израненному страшным впечатлением, сердцу и странное успокоение тоже. Как будто убив пауни, она победила ту грозную силу, что положила на ее душу тяжкий груз ожесточения и уверенности в том, что в этом мире нет места для справедливости и любви. Теперь все уже было не таким, как прежде. Угол ее мировоззрения, как и душевного восприятия резко поменялся, как метнувшаяся в противоположную сторону стрелка компаса. Она видела все по-другому, но самое главное изменилась ее вера.

   Прежний Бог перестал существовать для нее. Она видела его уже не как добродушного дедушку, относящегося к грешникам, как к проказливым внучатам, а как некую грозную силу, которой один раз было произнесено, что дозволено, а что нет, а после строго взыскующим по этим законам. И пусть человек выбил Его законы на камнях, но следовал и следует ли он им? И когда, перейдя в жизнь вечную, человек по привычке потребует себе райского блаженства, твердо уверенный, что имеет на это право, его спросят: "А за что? Что ты сделал такого, чтобы получить рай? Как ты потрудился для этого душой?" И никакое оправдание не поможет, даже каяться будет и то поздно. Суд пройдет сурово и беспристрастно. А ведь еще совсем недавно, она искренне считала злом то, когда ее лишали комфорта и привычных удобств. О, да! Для нее это было поистине вселенским злом! Что же сейчас? Странно, но теперь она не считала, что судьба обошлась с ней жестоко, даже вспоминая, как Когтистая Лапа волок ее в одной рубахе по мокрому снегу и то, что ее сделали рабой, заставляя выполнять непривычно тяжелую работу. Жестокостью стало то, как убивали разведчика сиу, и тетя Валери виделась теперь не бездушной самовлюбленной тиранкой, а тетушкой, желающей добра племянникам в меру своего разумения.

   И уж, конечно, ни Бурый Медведь, ни Хения, ни, тем более Легкое Перо не были дикарями в отличие от пауни, убивающих ради забавы. Вместе с тем, она ощущала себя страшно одинокой и растерянной потому что, уже была не внучкой, чьи желания беспрекословно выполнялись любящим дедом, а человеком, чьи поступки оценивались собственной совестью, подсказывающей сейчас, что она могла гордиться одним единственным своим поступком: когда, не слушая ничьих заботливых и доброжелательных советов, отправилась в далекий форт к брату.

    - Вы же слышали, он велел нам сидеть тихо, - прошептала Белая, убеждая, скорее саму себя, чем забеспокоившихся лошадей.

   Но конь индейца вдруг опять потянул привязь, возбужденно раздул ноздри и всхрапнул, переступая на месте. Господи, помилуй! Еще немного и он начнет рваться, пока не освободиться? Может отпустить его? Но вождь ничего об этом не говорил. Теперь она с раздражением думала, что ему незачем было следить за пауни? Они могли бы оторваться от погони, ускакав от них или, на худой конец, переждать, притаившись где-нибудь. Только ей ли сердиться на вождя? Это ведь из-за нее их выследили и нагнали. Если бы она не свалилась в горячке, вождь и она, давно бы достигли Саха Сапа и, может быть, уже возвращались обратно. Вот что он сейчас делает? Запутывает следы, сбивая и направляя погоню в другую сторону? Или ввязался в драку, чтобы разжиться еще скальпами врагов?

   Раздавшийся выстрел заставил ее испугано вздрогнуть, а сердце учащенно забиться. После выстрела тишина стала иной - тревожной, пугающей. Все вокруг затаилось, а ожидание стало просто невыносимым. Услышав чьи-то шаги, девушка вся сжалась, и первым ее побуждением было спрятаться. Но судя по тому, что шли открыто, не таясь, кто-то знал, что она находиться именно здесь. Конь индейца тихо заржал. Не отводя взгляда от кустов, Белая потянула из ножен на щиколотке нож. Из кустов к ней вышел Хения и остановился, глядя на стоящую коленями в траве девушку с бледным лицом, темными провалами глаз, с разметавшимися по плечам волосами и поднятым перед собой ножом. И только когда она опустила нож, подошел к рвавшемуся навстречу коню, успокоил и медленно взобрался на него. Спрятав нож, Белая села на Лори, как обычно направив ее за индейцем неторопливо ехавшим впереди, по привычке держась позади так, чтобы видеть его спину.

   Было немного странно плестись за ним, приноравливаясь к неспешному ходу его коня. Она заметила, что Хения все время держался за плечо, то и дело, наклоняясь вперед. Выехав из рощицы, индеец не поехал дальше, а неторопливо и неловко спешился, тут же опустившись на землю. Соскочив с Лори и подойдя ближе, она увидела в его руках кресало. Одной рукой он сгреб в кучку сухую траву и поджег ее. Белая, без всяких напоминаний, не отходя далеко, собрала сухие ветки. Дрожащее, слабое пламя костра, подпитываемое новым топливом, выросло и окрепло. Еды у них не было, но лично ей есть не хотелось. Подбросив в костер сухую ветку, Белая взглянула на индейца. Тот осматривал свое плечо, вся рука его была залита кровью, сочившейся из раны. Первый порыв девушки был помочь. Хения потерял много крови и, продолжая истекать ею, слабел, но он так посмотрел на нее, что поднявшаяся было Белая, тут же села на место.

    - Позволь мне помочь тебе, - все же попросила она, хотя никогда прежде не имела дела с ранеными и не представляла, что нужно делать.

   Индеец достал нож и, придвинувшись ближе к огню, сжав зубы, сделал от раны еще четыре коротких надреза и, скрипнув зубами, раздвинул пальцами ее края. Теперь и она заметила темное от крови древко стрелы. Кое-как ухватив его, индеец дернул, но только причинил себе лишнюю боль, которую перенес с коротким, едва слышным стоном. Не выдержав, Белая поднялась и, подойдя к нему, присела рядом. Хения заметно ослаб, лицо приняло землистый оттенок, лоб покрыла испарина, но сухие бледные губы решительно сжаты. Не мигая, он посмотрел на нее из-под прикрытых век и чуть заметно кивнул, давая понять, что готов принять ее помощь.

   Отбросив впечатлительность, собрав всю свою храбрость и выдержку, она внимательно осмотрела рану. Наконечник стрелы засел глубоко и вождь, видимо пытаясь выдернуть ее, обломав древко почти у самого наконечника. Теперь обломок чуть выступал за края раны, и, пытаясь ухватить его, скользкий от крови, он еще больше бередил рану. Полив на руки водой из фляжки, девушка вернулась к индейцу и, опустившись перед ним на колени, тонкими пальчиками ухватила липкий от крови обломок стрелы. Нужно было выдернуть его с первой же попытки. Она, крепко взяла индейца за плечо и, вцепившись в древко стрелы тремя пальцами, дернула на себя с такой силой, что опрокинулась на спину. Индеец остался сидеть, прерывисто дыша. Опустив голову, он опирался на здоровую руку. Наконец он поднял к ней бледное лицо.

    - Прости, но у меня, кажется, ничего не вышло, - виновато сказала она, поднимаясь с земли.

   И тут ладонь ее наткнулась на что-то острое. Схватив это что-то, она поднесла руку к лицу и, раскрыв ладонь, посмотрела. Это был темный от крови наконечник стрелы. У нее получилось? Нет! У них получилось. Смогла бы она его выдернуть, если бы индеец не заставлял себя сидеть неподвижно. Теперь необходимо было остановить обильно льющуюся кровь, перетянув рану, и она не придумала ничего лучше, чем отодрать рукава от своей рубашки. Между тем, индеец сидел и забавлялся своим ножом, держа его над пламенем костра, переворачивая лезвие из стороны в сторону. Ну, что ты с ним будешь делать!

    - Нужно промыть твою рану и перевязать, иначе она загноится, - назидательно сказала она, подойдя к нему с длинными полосами ткани и фляжкой, в которой еще оставалась вода.

    - Понимаешь? - Присела она перед ним. - Будь добр отложи свою забаву и дай мне перевязать тебя.

   Индеец обратил на нее тяжелый взгляд и, грубо оттолкнул от себя, показав на то место у костра, где она прежде сидела. Чуть не плача от унижения, глубоко оскорбленная Белая поднялась с земли и села на свое место. Ей было до слез обидно. Она же хотела помочь! Губы ее по-детски дрожали. Но нет, этот дикарь и на этот раз не увидит ее слез. А "дикарь", когда клинок раскалился добела, поднес его к плечу и приложил к ране. Зашипела прижигаемая кровь, тошнотворно запахло паленой кожей. Какой-то миг, он еще удерживал нож у раны так, что от нее даже поднялся дымок, сдерживая сквозь зубы рвущийся крик и, наконец, отбросив нож в сторону, повалился на бок. Перед глазами у Белой все плыло и качалось, уши заложило и звуки были слышны словно издалека - все признаки надвигающегося обморока. Глубоко задышав, она усилием воли преодолела обморочное состояние, перебралась к индейцу и тихонько похлопала его по щеке. Он не шелохнулся, вообще не подавая признаков жизни.

    - Господи помилуй! - Перепугалась девушка. - Ты ведь не можешь умереть от раны в плече?

   Он медленно открыл глаза. Алиллуйя! Он не оставил ее, и она всхлипнув, вновь коснулась его щеки. Не глядя на нее, индеец подтянул к себе ружье и заснул. Достав из сумки свое одеяло, девушка укрыла его, накинув сверху еще и его одеяло и, сев к костру, все ночь поддерживала огонь, не давая ему угаснуть. Мужество вождя внушало уважение, и ей было стыдно вспоминать свою детскую обиду. Она расседлала пасшихся рядом лошадей, набрала еще веток и теперь сидя у костра, то и дело подбрасывала их в огонь. Недалеко хрустнул сучок, и девушка резко выпрямилась, настороженно оглядываясь. Она пристально вглядывалась в видневшиеся темной неясной стеной деревья, за которыми кто-то прятался, следя за нею и, терпеливо ожидая, когда она уснет. Быстро перебравшись к индейцу, она утащила его ружье. Страх прогнал сон. Костер начал было потухать и она торопливо, оглядываясь и вздрагивая, побросала в него сухостоя.

   Наконец, нехотя занялся серый рассвет. Воздух стал промозглым и влажным. Белая потрогала лоб индейца, жара не было, дышал он глубоко и спал крепким сном без бреда и метаний. Но он потерял много крови и ослаб, а потому придется задержаться здесь день другой, пока он не окрепнет. Теперь ее главной заботой было подумать, чем накормить вождя и поддержать его силы, потому что ни мяса, ни какой другой пищи у них не было. Что-то надо было делать? Но что? Белая разозлилась. Считала, что выживешь самостоятельно? Так, давай, справляйся! Хорошо бы сперва сварить кофе, тогда она обязательно, что-нибудь придумает. Но как же трудно принимать решения самой. Она раскрыла седельную сумку и, вытащив кулек, посмотрела. В нем оставалось чуть больше пригоршни кофе. Сахар тоже имелся, хоть и совсем немного. Дело оставалось за малым: нужно было найти воду.

    Не зная, сколько продляться ее поиски, Белая подбросила в костерок веток, повесила на плечо ружье и, прихватив котелок, отправилась искать воду. Льдистый холод рассвета уступил ясной бодрящей свежести утра. Возбужденно щебетали пичуги, на траве лежала роса, а это значило, что день выдастся жарким. Интересно, настоем из каких трав поил ее индеец? А вдруг он умрет без лекарств? Может ей вернуться? Мучимая сомнениями: идти за водой или все же остаться, она быстро шагала по оленьей тропе, которую заметила, войдя в рощицу. И тут между деревьев блеснула вода. Подобрав юбку, девушка бегом бросилась к ней. Запахло сырой землей и тиной, и она вышла к небольшому озерцу с глинистыми берегами и мутной стоячей водой. Весь берег был испещрен глубокими и четкими следами маленьких копытец. Зачерпнув котелком воду, она уже собиралась уходить, беспокоясь за вождя, который сейчас был беспомощнее ребенка, когда увидела на противоположном берегу вышедшею на водопой олениху с олененком.

   Девушка заворожено следила за ними. Мясо! Они с вождем были бы сыты три дня. Тем более, вождю просто необходима пища, после того как он потерял столько крови, и... ведь, у нее есть ружье, вспомнила девушка. Может у нее выйдет... Озерцо не широкое и расстояние до оленихи не так уж и велико... Вдруг ей повезет на этот раз, и она не промахнется. Она просто обязана рискнуть, только бы не случилось осечки. "Слишком много сомнений," - одернула себя Белая, ставя котелок на землю и медленно стягивая ружье с плеча. Плавно подняв его, она тщательно прицелилась.

   Олениха подняла голову, чутко принюхиваясь, но Белой нечего бояться, ветер дул в ее сторону и олениха не могла учуять ее. Олененок жался к ногам матери. Девушка плавно нажала курок. Грохнул выстрел. Олениха подскочила и присев на задние ноги, ринулась вперед от воды. Белая расстроилась, ей опять не повезло, она, конечно же, промахнулась. Но олениха вдруг оступилась, пошатнулась, сделала несколько неуверенных шагов, ее передние ноги подломились, и она повалилась набок, откинув назад изящную голову. Девушка радостно взвизгнула. Олененок неверными скачками, оступаясь и спотыкаясь, отбежал за деревья.

    - Прости, малыш, но так было нужно, - бормотала она, бегом обходя озерцо, пробираясь по берегу к своей добыче, даже не предполагая, что повторяет индейский обычай просить прощения у убитой на охоте живности.

   Ее ноги то увязали в чавкающей глине, то скользили по ней и, торопясь добраться до оленихи, она оступилась и упала, проехавшись по мокрой глине. Тогда, поднявшись, она пошлепала по воде. Ей было уже все равно. Прежде чем тащить олениху к привалу, Белая посмотрела, куда угодила ее пуля. Она прошла в бок и вышла где-то под лопаткой. Поздравив себя еще раз с удачным выстрелом, девушка схватила олениху за задние ноги и поволокла к тому месту, где оставила котелок с водой. Там, немного переведя дух, она повесила ружье на шею и, взяв в руку котелок, другой подхватив олениху за заднюю ногу, двинулась по тропе к месту привала. Однако ее возвращение оказалось делом нелегким и она быстрее, чем предполагала, выбилась из сил. Намокший, вымазанный в глине подол юбки тяжело хлопал по ногам, в башмаках хлюпала вода и на них налипли пласты глины. Полкотелка уже расплескалось, нога оленихи постоянно выскальзывала из ее ладони. К тому же она чуть не заблудилась, потеряв тропу и от того, сделала приличный крюк.

   К костру вышла вконец измученная, таща олениху за собой держа ее обеими руками за задние ноги, стискивая в зубах дужку котелка, тогда как ружье болталось на шее. Весь бок юбки и рубахи был перепачкан в уже подсохшей глине. Больше всего сейчас она походила на взмыленную лошадь, проскакавшей без передышки три дня кряду. Подняв голову, охотница остановилась не веря своим глазам. Индеец, которого она ожидала застать чуть ли не бездыханным, сидел на корточках перед костром, переворачивая на тлеющих углях рыбу. Похоже, он тоже не ожидал увидеть нечто подобное, и только самообладание помогло ему не выдать своих чувств. И все же губы его чуть дрогнули в сдержанной улыбке, зато он одобрительно взглянул на олениху, которую она бросила. Разжав зубы, Белая взяла котелок за дужку и подошла к костру. Индеец внимательно следил за ней. Уж кофе-то она точно заслужила. Она заварит его крепким, густым, на одну порцию, а вождю не даст. Он его не получит.

    - Откуда это? - Поставив котелок с плескавшейся в нем остатками мутной воды, показала Белая на рыбу. - Откуда рыба? - знаками спросила она опять.

   Индеец встал, подошел убитой оленихи и, присев перед ней, коснулся своего лба, прося у нее прощение за то, что пришлось отнять у нее жизнь, и уж потом рассеяно махнул в сторону противоположную той, откуда пришла Белая. Недоверчиво наблюдавшая за ним девушка решительно направилась в указанном направлении. Пройдя несколько шагов, она вышла к протекающей в низине речушке. Трудно описать ее состояние в эту минуту. Ее гордость и уверенность в себе были растоптаны и уничтожены в один миг. Столько сил и нервов были затрачено впустую, только потому, что она не удосужилась сделать каких-то лишних десять шагов в сторону. Ей захотелось кофе? Она его получит! И быстро вернувшись к костру, она пинком опрокинула котелок с водой. Вождь, в это время осторожными движениями свежуя олениху, чтобы не потревожить раненое плечо, бесстрастно глянул на нее.

    - Что? - Крикнула ему Белая. - Все просто замечательно! Я лишний раз доказала, какое ничтожество! Господи помилуй, почему ты не дал мне мозгов?! Ненавижу себя! Куда я собиралась бежать, когда даже воду в трех шагах от себя не в силах найти?!

    - Зато ты подстрелила олениху...

    - Да причем тут олениха! - В досаде отмахнулась девушка, на ее глазах задрожали злые слезы. - Ее бы убил даже ребенок... Что?! – отшатнулась она. - Так ты говоришь по-английски?!

   Индеец кивнул, вырезая куски мяса с уже ободранной туши.

    - Все правильно, - обреченно вздохнула Белая, поникнув. - Со мной даже дикарь не считает нужным разговаривать.

   Она плюхнулась на лежащие на земле седло и сжала меж колен ладони. Слез уже не было, они сгорели в эту минуту жестокого разочарования в себе.

    - Я не говорю с васичу, - подтвердил Хения. - О чем с ними говорить? Я слышал от них много слов, но ни одно из них не было словом правды. И я не говорю с женщинами бледнолицых. Их разговоры, что птичьи крики - пусты, бесполезны и утомительны. Слова они ценят больше чем дела, потому что не способны их увидеть. Я знаю лишь одну женщину, которая выбрала тропу дел, а не пустых слов. Она живет по законам своего сердца и отдает лучшее, что у нее есть, оставляя себе худшее не из-за страха и не из-за того, что так надо, а потому что она такая. И она вытащила из моего сердца острие ненависти.

   Белая безучастно слушала его правильную английскую речь и, вдруг, до нее со всей ясностью дошло, что ведь тогда он понимал все те гадости, что она ему говорила. Девушка импульсивно прижала ко роту ладонь, выпустив в нее испуганный и растерянный возглас. И так как он смотрел прямо в ее пунцовое от стыда лицо, через силу выдавила:

    - Прости.

    - Если ты просишь прощения за "грязного дикаря", "надоедливую свинью" и "вонючего краснокожего", то я принимаю их. Хотя так может ругаться скво, а не белая леди. Ешь, - протянул он ей рыбу, подняв ее с углей.

    - Спасибо, - прошептала все еще пунцовая Белая и сразу же занялась рыбой. Что бы скрыть смущение она сосредоточенно выбирала кости из ее мяса, тогда как индеец, ел рыбу вместе с костями.

   За этим занятием она немножко успокоилась, тем более, что индеец кажется больше не сердился на нее. Доев рыбу, девушка взяла котелок и пошла к речушке, где зачерпнула воды и вымыла руки.

   Вернувшись, она занялась варкой кофе, не обращая внимания на вождя, чем немного озадачила его. Он знал, дай женщине повод поговорить, и она будет трещать, не закрывая рта, точно священная погремушка в руках одержимого шамана. Это лишний раз убеждало в том, что Белая необычная девушка, как утверждал Серая Сова, и она либо предпочитает сама искать ответы на свои вопросы, либо упрямо не желает разговаривать с «грязным дикарем». Последнее заметно задело его и это тоже сильно удивляло, как и его желание поговорить с ней, и задать свои вопросы. Белая не была индианкой, и он не знал, как она отнесется к тому, что он ей просто прикажет говорить. Она была из тех женщин, которых бледнолицые зовут "дамами" и "леди" и носятся вокруг них, словно старая скво вокруг найденного тетеревиного яйца. Когда кофе сварилось, она кое-как слила его в кружку и протянула индейцу, но он взял котелок, оставив кружку Белой, ведь рукавов, которыми она перетянула его рану, больше не было. Вождь, довольно ловко удерживая котелок в одной руке, уже допил свое кофе, но до сих пор не представлял, как подступиться к Белой с вопросами. В конце концов, поставив котелок на землю, он просто спросил:

    - Что говорят белые о Хении?

   "Ну и самомнение у него, - подивилась девушка, стараясь скрыть удивление. - Почему он решил, что каждый белый должен знать о нем?" И все же, как ни далека она была от политики, но и до нее доходили слухи с западных границ, которые она ловила, беспокоясь о судьбе Джеймса, и посчитала, что то, что говорили о других племенах, верно и для Хении. Для бледнолицых они все одним миром мазаны.

    - Недоумевают, почему вы до сих пор сопротивляетесь, считая, что это с вашей стороны... не благоразумно, - Белая как могла, сгладила и смягчила те резкие высказывания, которое ей приходилось слышать в гостиных и форте об индейцах, не желающих идти в резервацию.

    - Мы же дикари, - с жесткой усмешкой заметил Хения.

   Белая отвела взгляд, стыд вновь жег ее щеки, хотя она понимала, что это был всего лишь мстительный выпад с его стороны.

    - Я принял твои извинения, - уже мягче проговорил индеец, поняв ее смущение, и изумляясь своей вспышке. - Ты первая бледнолицая, извинившаяся за эти слова.

   "Что ж, приятно сознавать себя хоть в чем-то первой" - усмехнулась про себя девушка. Она встала и пошла к реке, отмываться от глины. Весь день они оставались на месте. Индеец все-таки дал перевязать свою рану, а Белой удалось высушить башмаки и одежду под жарким солнцем, пока индеец спал, а она сидела на берегу речушки. Потом дежурил индеец, весь вечер занимаясь какими-то веревками, а девушка, проведя бессонную ночь, отсыпалась у костра, завернувшись в одеяло. На следующий день, отдохнувшие, пополнив запасы воды и провизии, они двинулись дальше.

    Ехали молча, иногда вождь придерживая коня ехал рядом с ней, но Белую это только сковывало. Поднявшееся солнце пекло во всю, и девушка скинула ботинки, засунув их в седельную сумку, и теперь с удовольствием ощущала, как босые ступни обвевал теплый ветер, он играл прядями ее длинных выцветших волос, гладил лицо. То, что ее кожа покроется загаром, как у какой-нибудь фермерши, больше не волновало. В полдень они устроили привал в тени раскидистых лип, от которых уже веяло медом. Костер разводить не стали, пообедали холодным жареным мясом.

    - Саха Сапа, - вдруг, нарушая молчание, проговорил Хения, показывая на горы к подножию которых они приближались. - Молись, чтобы духи гор оказались благосклонны к тебе, бледнолицая.

   Белая молчала, и когда он уже решил, что она не ответит, неожиданно спросила:

    - Ты действительно думаешь, что погибнем мы или нет, зависит от этого?

   У него опять сжалось сердце, и он уже не знал, что с этим поделать. Ее слова причиняли ему боль, ее лицо причиняло ему боль.

    - Ты до сих пор зовешь смерть? - Тихо спросил он, опустив трубку, которую в это время курил.

    - Нет, - покачала головой девушка, глядя вдаль и давая ему возможность вдоволь насмотреться на нее. - Но тогда, я очень хотела убить себя, у меня не получилось... Это духи? - Повернулась она к нему, взглянув прямо ему в лицо.

   Хения взгляда не отвел.

    - Ты сама ответила на свой вопрос, - бесстрастно проговорил он.

   Она вновь глянула вдаль, не в силах объяснить тот клубок противоречивых чувств, что сплелся в ней. Там на холме, во время второго побега, она жаждала убить себя, убить индейца, у нее была решимость и воля к этому, но... не получилось. Духи? Или ее, человеческая, воля столкнулась с Господней? Тогда каков будет конец ее пути?

    - Как ты оказалась в обозе, что ехал в форт? - спросил Хения.

   Белая улыбнулась про себя, значит не одну ее искушали вопросы?

    - Я ехала к брату, - ответила она коротко, но оказалось, что этого было недостаточно.

    - Зачем? - продолжал расспрашивать вождь.

    - Отец умер, и я осталась одна. Мы с братом долго не виделись.

    - Ты ехала к брату, чтобы он позаботился о тебе?

    - Нет.

    - Есть кто-то, кто заботиться о тебе?

    - Я сама о себе забочусь, - и, вспомнив, что индейцам этого не понять, добавила: - Деньги моих родителей заботятся обо мне.

   Какое-то время Хения отрешенно наблюдал за поднимающимся из трубки дымом.

    - Разве нет, кроме брата, мужчины, который хотел бы заботиться о тебе, когда деньги твоих родителей закончатся? - снова спросил он.

   Белая удивилась, почему раньше никогда об этом не думала. Действительно, что будет, если она, вдруг, потеряет все свое состояние.

    - Женщина не может быть одна, - продолжал индеец. - Она должна принадлежать мужчине, чтобы тот кормил и защищал ее.

    - В нашем мире не обязательно принадлежать мужчине, чтобы выжить, - пожала плечами девушка, чувствуя, как в ней поднимается протест от подобной зависимости. - Например, я могу стать учительницей и учить детей.

    - Своих?

    - Нет. Чужих.

   Он искоса взглянул на нее.

    - У тебя нет своих детей, но ты хочешь учить чужих? Чему же ты сможешь их научить?

    - Писать, считать, правилам поведения в обществе, говорить на других языках... - и Белая замолчала, чувствуя, как нелепо звучит все это здесь, в степи.

   Индеец, прикрыв глаза, курил трубку и, казалось, не слушал ее.

    - Ты посылала брату говорящую бумагу? - Вдруг спросил он.

    - Письмо? Да, конечно.

    - Твой брат ответил на нее?

    - Н-нет.

   И пока индеец молчал, Белая не отрывала от его лица ждущего взгляда. Ведь не просто так он спросил об этом? Наконец он проговорил, по-прежнему не глядя на нее:

    - В год Серого Орла в месяц Сильной Стужи мы взяли форт, что на востоке от реки Ривер. Длинные Ножи называют его фортом Дисс. Его защитники оказались храбрыми воинами. Нам удалось взять форт хитростью, но даже видя, что для них все кончено, они не сдались, предпочтя смерть храбрых, жизни трусов. Мы гордимся, что они были нашими врагами. В начале Месяца Распускающихся Листьев в форт вошел новый гарнизон. Если ты отослала говорящую бумагу в Месяц Когда Линяют Кони, то твой брат уже никогда не ответит на нее. Больше о тебе некому заботиться, Белая.

   Он прямо посмотрел в ее затуманенные слезами глаза, вновь выдерживая боль, полоснувшую по его сердцу. Она не заплакала, не принялась рвать волосы и царапать лицо в исступлении, как это делали индианки в минуты горя, лишь посмотрела на него и сказала:

    - Больше не говори со мной, - и встав, отошла в сторону, сев к нему спиной.

   Он дал сестре храброго воина предаться своей скорби, а потом снова двинулись в путь и к вечеру достигли подножия Саха-Сапа. Развели костер, а после ужина, когда сидели возле него и смотрели на огонь, индеец сказал:

    - Пауни ждут нас. Они знают, что мы идем в Священные Горы, и сторожат все тропы к ним. Нам придется подниматься по скале.

   Он не думал, что она ответит, потому что все время, после их последнего разговора, отворачивалась от него. Он снова стал ее врагом. Но Хения должен был сказать ей правду, и, следуя кодексу чести, выказать дань уважения храброму воину. Скорей всего, как все бледнолицые, она этого не поняла, но сердцем он чувствовал, что ее горе было сильнее всех традиционных правил и обычаев. Она осталась одна. И как скоро появятся сильные решительные руки, которые будут защищать, и беречь ее. Это начинало все больше беспокоить Хению. Пусть ее дух несгибаем, но он обитает в хрупком девичьем теле.

    - Они посмеют убить нас в таком месте? - Все-таки спросила она, подтвердив, что у нее сердце воина, и она умеет сражаться даже со своим горем.

    - Эти жалкие койоты назовут это жертвоприношением, - презрительно усмехнулся вождь.

    - Но откуда они узнали о нас? Им сказал тот несчастный, которого они пытали?

    - Нет. Он ничего не сказал им. Никакая пытка не заставит сиу говорить то, что хочется врагам, - с твердостью, не допускающей никаких сомнений, заявил Хения.

    - Тогда остается одно. Пауни о нас рассказали их духи.

   От него не укрылась злая ирония с какой она произнесла эти слова, - бледнолицые никогда не упускали случая напомнить, что те кто не поклоняется их мертвому богу - язычники, - и он смотрел на нее неподвижно, как змея, которая вот-вот ужалит. Но девушка, завернувшись в плед, легла спиной костру и к нему. Сидя у огня, он скорее угадывал, чем слышал ее слезы. Ее рыдание, которое она доверила холодной ночной темноте, а не его плечу, было беззвучным. Утром девушку разбудило протяжное монотонное пение. Хения священнодействовал, предлагая дым ритуальной трубки Великому Ватанке. Закутанная в одеяло до самых глаз, девушка, какое-то время понаблюдала за ним, а потом перевела взгляд на горы.

   Саха-Сапа не отличались крутизной, но обольщаться их видимой безопасностью не стоило. Белая не боялась предстоящего перехода, может, не зная, что такое подниматься в горы, а может потому, что шла туда с Хенией, в котором была, почему-то, уверена даже больше чем в себе. Она вновь посмотрела на него и заметила на его груди новое ожерелье, широкие бронзовые браслеты обхватывавшие предплечья, и, откинув одеяло, села, натягивая башмаки. Пока Хения молился, бережно ладонью подгоняя к себе дым от священной трубки, Белая сидела в сторонке, зашнуровывая ботинки, а после пыталась умыться водой из фляги. Сиу закончил молиться и, завернув трубку в четыре лоскута кожи, окрашенные в разные цвета, спрятал ее в вышитый бисером мешочек, висящий у него на поясе. Подойдя к Белой, он присел перед нею на корточки.

    - Вон там, - показал он в сторону ближайшей горы, - находится священная пещера, тропу к которой знают только шаманы. Я тоже знаю, но мы не пойдем по ней, потому что у ее подножия нас ждут. Об этом мне сказал Крадущийся Позади, когда выследил пауни. Он слышал, что они будут сторожить нас там, если не смогут поймать на пути к горам. Я тоже это слышал, когда подкрался к ним, чтобы потом перебить их всех. Твои слова, что ты вчера сказала, всю ночь не отпускали мои мысли. Очень странно, что эти собаки знают о тебе, но не знают обо мне. Они думают, что я просто воин, один из Равнинных Волков, который должен проводить тебя к пещере. Кто-то направил их томагавки против тебя, но не против меня.

    - Думаешь, нас кто-то предал?

   Он кивнул, поднялся, подозвал к себе лошадей, снял с них уздечки и седло, произнес что-то гортанное и хлопнул каждую по крупу, отпуская на волю. Конь сиу тотчас ускакал, строптиво задрав хвост. А Лори дождалась, когда хозяйка подойдет к ней и тихо печально заржала. Девушка была так тронута этой тревогой, что от полноты чувств обняла ее и нежно поцеловала в звездочку на лбу.

    - Беги, милая, даст бог, еще свидимся, - и легонько хлопнула ее по спине и лошадка побежала к коню, что поджидал ее, пасясь неподалеку.

   Белая смотрела, как они не спеша потрусили рядом и, спохватившись, поторопилась за индейцем. Он ушел уже довольно далеко, сжимая в руке винтовку, через плечо были перекинуты седельные сумки, седло Хения спрятал в кустах на месте их стоянки. Сначала шли по траве, потом стали попадаться валуны. Белой приходилось обходить их, и она безнадежно отстала от индейца, который попросту перепрыгивал с камня на камень, так часто и достаточно близко друг к другу, они лежали. Девушка попыталась было тоже перепрыгивать, но у нее не получалось это так лихо и ловко, как у индейца, а после того, как она оступилась и ушибла коленку и вовсе отказалась от этой затеи. И теперь ей оставалось бежать между валунами, порой протискиваясь между ними и смотреть на удаляющуюся спину вождя, да на его взметавшиеся косы, стараясь не потерять его из вида.

   Валуны закончились, но бежать стало труднее, начинался подъем. Хения уже неясной точкой маячил где-то впереди... "Да, будь оно все неладно! - Разозлилась, выбившаяся из сил Белая. - Пускай скачет куда хочет". Ей все равно не поспеть за ним. Она остановилась и с трудом отдышалась, переводя и выравнивая дыхание. Пот крупными каплями стекал по лбу и щекам, висел на ресницах, сердце рвалось из груди. Почувствовав, что уже может идти, Белая двинулась в том направлении куда, как она помнила, ускакал индеец. Подъем стал круче, и ей пришлось карабкаться, цепляясь сначала за пуки трав, а потом за выступы, ища трещины и впадины, что бы поставить туда ногу и подтянуться. Она полностью сосредоточилась на подъеме, не беспокоясь больше о том, что потеряет индейца.

   Вождь ждал ее, сидя на плоском уступе. До него оставался, быть может, один подъем, когда Белой вздумалось посмотреть, насколько высоко она поднялась. Обернулась и глянула вниз. Высота, а больше всего крутизна скалы не на шутку перепугали ее. Голова пошла кругом. Пропасть, словно воронка, начала втягивать в себя ее сознание, и девушка распласталась по камню не в силах шевельнуться, тяжело и прерывисто дыша. Она знала, что стоило ей только двинуться и она непременно сорвется вниз. Так оно и будет... так оно и будет...

   Но ее вдруг схватили за руку и рывком втянули на уступ. Она прильнула к камню, приходя в себя, щекой ощущая тепло его нагретой поверхности. Потом медленно и осторожно, всем своим существом чувствуя пространство пустоты за спиной, деревянно развернулась, села и отодвинувшись от края, прижалась к отвесной стене скалы с ужасом смотря на индейца, который сидя на краю уступа, беспечно свесил ноги вниз, не испытывая ни тени беспокойства. Он осматривался. От величественной и суровой красоты, раскинувшейся внизу прерии, у нее, быть может, и захватило дух, но не заставило позабыть о страхе.

    - Я... я не смогу подниматься с тобой дальше, - прошептала она, облизав пересохшие губы. - Я боюсь.

    - Ты посмотрела вниз. Не делай так больше.

   Он открыл сумку, достал оттуда веревку из конского волоса и свернутые уздечки. Она заметила, что ни ружья, ни седельных сумок при нем уже не было. По-видимому, он успел их припрятать где-то между камнями перед самым подъемом на гору.

    - Но... зачем я там? Вы ведь не водите туда белых, зачем вести теперь меня? Вы же убиваете всех чужаков, ступивших на эти камни... Прекрати! - Вдруг истерично выкрикнула она.

   Его размеренные движения дико раздражали и выводили ее из себя. Опустив веревку на колени, он повернулся к ней.

    - Какие слова ты хочешь услышать от меня?

    - Это ты должен услышать меня. Я не смогу с тобой идти дальше.

    - Ты пойдешь, - спокойно проговорил он.

    - Почему ты в этом так уверен?! - Крикнула девушка, цепляясь за камни.

    - Потому что ты, Белая и не станешь прятаться за своим страхом.

    - А я боюсь! С места этого не сдвинусь. Как ты меня заставишь? - Стервозно улыбнулась она.

    - Хорошо, - сказал он. - Ты остаешься здесь. Тебе повезет, если сумеешь спуститься обратно. Если нет, останешься сидеть тут до тех пор, пока духи гор не заберут тебя.

   У девушки задрожали губы.

    - Но я боюсь... и ничего не могу с собой поделать.

    - Я привяжу тебя к себе, - по-будничному просто заявил индеец. - Не смотри вниз и следуй за мной.

   Закусив губу, она беспомощно наблюдала, как он обвязывает ее и себя уздечкой связанной с веревкой сложным узлом, казавшимся ей рыхлым и ненадежным. Она обреченно терпела, пока Хения обматывал ее талию второй веревкой. Проверяя, он несколько раз с силой подергал ее опояску, и, чуть отодвинув, яростно вцепившуюся в него девушку, без видимых усилий начал подниматься по отвесной скалистой стене, цепляясь за неровности и трещины. Перекрестившись, Белая попробовала ближайший выступающий камень, нашла опору для ноги, неуверенно ступив на нее, тут же рукой нашарив следующую трещину или уступ за который судорожно цеплялась мертвой хваткой и осторожно подтягивала свое тело к следующему уступу или трещине.

   Она смотрела только на карабкающегося выше индейца, стараясь запомнить камни и выступы, за которые он хватался и страх немного отступил, но не забылся, конечно. Он захватил ее, заполнил каждую клеточку ее существа, прочно укрепившись в ней, отгоняемый лишь сиюминутной заботой, куда поставить ногу, за какой камень уцепиться, да как удержаться на крохотном выступе, вмещавший лишь носок ее ботинка. Иногда она долго не решалась дотянуться до того или иной неровности. Справиться с собой и страхом, тянущим ее вниз, помогала спокойная уверенность вождя, неторопливо карабкающегося выше. Девушка безнадежно отставала но, как только веревка между ними натягивалась, индеец замирал, дожидаясь ее, иногда не в самой удобной позе, припав к скале.

   Все силы Белой уходили на борьбу с собой. Спина буквально зудела, чувствуя на себе упорный взгляд бездонной пропасти. До сих пор она даже не подозревала, что эта часть тела может быть настолько чувствительна. Казалось, что со спины сняли всю кожу, обнажив нервы, и теперь они болезненно ныли, требуя обернуться на назойливый зов бездны и посмотреть в ее глубину. Тогда Белая буквально вжималась всем телом в камень и твердила себе, что Хения запретил ей оборачиваться, после чего упрямо продолжала подъем. Часто у нее возникало желание остаться на месте, прижавшись к скале и не шевелиться, пока подергивание веревки не заставляло ее двигаться дальше, через силу переставлять ноги, а исцарапанные руки подтягивать дрожащее тело еще выше. Капли пота, щекоча кожу, стекали по виску и щеке на шею.

   Чем выше она поднималась, тем упорнее возвращался вопрос: сумеет ли удержать ее Хения, если она сорвется, учитывая то обстоятельство, что сам удерживается только благодаря цепкости пальцев и силе рук, да верно поставленной ноге. Требовалось как-то перебить назойливость этого опасного вопроса и Белая начала громко читать первое, что пришло на ум:

    «Пусть идолопоклонством преклоненье*

    Перед тобой не называет мир,

    Хоть все хвалы, все песни, все творенья -

    Все для тебя, и ты один - кумир".

   Для Хении все было намного проще. Карабкаясь вверх, он не думал о страхе и уверенно поднимался по скале к священной пещере. Конечно, он понимал, что бледнолицая может сорваться. В таком случае, идущий впереди всегда резал связывающую его веревку, чтобы не упасть вместе с сорвавшимся и уцелеть. Это было правильно. Но для себя он решил, что не будет резать веревку, а во чтобы то ни стало, вытащит Белую. Другое дело, что у нее, он знал это, был припрятан нож, и она вполне способна перерезать страхующую ее веревку, чтобы не быть ему обузой. Если так случиться, и она не поверит, что он сможет вытащить их, что ж... он полетит в пропасть вместе с ней. Либо они вдвоем добираются до пещеры, либо оба погибают. Для него это тоже было правильное решение и приняв его, он оставался спокоен. Снизу до него донесся голос девушки и Хения невольно улыбнулся. Она всыговарила громким речитативом слова, похожие на заклинания. Что ж, пусть молится мертвому богу и, может быть, он убережет ее от духов бездны.

    «Всесильна магия очарованья,

    Одним тобой душа полна:

    Ты с каждым днем сердечней в миг свиданья,

    И песня у меня всегда одна».

   Сверху скатился камешек. Натянутая веревка, соединяющая Белую с индейцем, вдруг провиснув, ослабла. Инстинктивно вжавшись в камень всем телом, желая врасти в него коленями, животом, грудью, щекой и слиться с ним, она осторожно взглянула вверх и чуть не сорвалась от ужаса. Видит Бог, лучше бы она этого не видела. Сердце остановилось, дыхание перехватило, во рту вмиг пересохло. Держась за выступ одной рукой, Хения болтался над пропастью, тогда как другой шарил по скале сбоку от себя. Белую замутило, тело покрылось липкой испариной. Ужас душил ее холодной змеей и требовал эмоционального выхода - паники. Хотелось завопить от ужаса и отпуститься, но она, сжав зубы, принялась выискивать более надежный уступ или расщелину между камнями, что бы надежно закрепиться.

   На этот раз она испугалась не того, что сорвется, а что ей нипочем не удержать Хению, которому она едва доставала до плеча. По левую руку от нее из узкой щели, такой, что даже кончик пальца не втиснешь, росло небольшое чахлое деревце, уже полностью лишившееся своей листвы, а те два-три листочка, что еще держались, пожухли. Скользящим, медленным движением, она потянулась, вцепилась в него и носком башмака попробовала выступающий рядом камень на прочность. Он казался надежным, Белая встала на него и... полетела вниз. Отчетливая ясность того, что она погибает, озарила ее яркой вспышкой, высветив в памяти всю ее жизнь. От неожиданности и вместе с тем от того, что знала - с ней это обязательно произойдет, - она даже не испытала страха... Рывок... и ее полет был резко остановлен.

   Она схватилась за веревку и переводя дыхание, подняла голову. Каким-то непостижимым образом, Хения умудрился ухватиться за уступ, на котором только что беспомощно болтался, двумя руками. Белая мигом поняла, больше животным инстинктом, стремящимся выжить, чем разумом, который все еще не мог постичь катастрофы, произошедшей с ней, что если она и дальше продолжит безвольно болтаться, то, в конце концов, оба рухнут вниз. Нужно было найти опору и прочно встать на нее. Вытянув руку, она потянулась к поросшему мхом камню, осторожно качнув веревку. Сумев ухватиться, налегла на него всем весом. Камень выдержал, не поддался, на этот раз ей попался не блуждающий камень, казавшийся частью монолита. Поставив на него ногу и схватившись за деревце, девушка перенесла на них вес тела, обретя возможность найти следующий уступ и укрепиться на нем.

   Но теперь от тяжести собственного тела ее пальцы начали неметь и она судорожно тыкая носком башмака в скалистую стену, наконец просунула его в небольшую выемку, перенеся тяжесть своего веса на ноги и, давая дрожащим рукам отдохнуть. От только что испытанного ужаса, Белая не сразу решилась отпустить камень, которой уже начинал выворачиваться, и начать поиск новой опоры. Найдя прочный небольшой выступ вверху, тут же, медленно и осторожно, потянулась к нему. Неожиданно веревка натянулась, потащив ее вверх. Она едва успела схватиться за нее двумя руками, и в тот же миг, камень за который она до того держалась, полетел вниз.

   Подъем остановился так же неожиданно, как и начался и девушка уже привычно качнулась на веревке, чтобы прильнуть к спасительной тверди скалы. Она предпочитала придирчиво осматривать следующий участок, на котором могла закрепиться, чем думать о том, что болтается на какой-то жалкой веревке из сплошных узлов над несколькими сот ярдов над землей. Перед ее глазами появилась смуглая рука с крепким запястьем, широкой ладонью и длинными сильными пальцами. Девушка медленно протянула к ней свою руку, которую индеец тут же схватил и сжал. Его пальцы мертвой хваткой обхватили ее запястье и рванули наверх, перехватили за шиворот и втащили на небольшой, но широкий пятачок выступа, вымытый в скале дождями и отшлифованный ветрами. Стоя на коленях, Белая вдруг начала тихо всхлипывать, потом всхлипывания перешли в безудержное рыдание, слезы все лились и лились. Чувствуя, что не сможет остановиться, она, рыдая и заикаясь, проговорила индейцу, разматывавшего пропитанную кровью повязку на плече:

    - У... у... меня и-истерика-ка...

   Хения вопросительно взглянул на нее, не понимая, чего она от него хочет. Вождь понятия не имел как вести себя с рыдающей женщиной, с которой явно что-то было не так. "А не попросить ли у него нюхательной соли?" - вдруг подумалось Белой и вдруг начала взахлеб хохотать. Индеец отшатнулся от нее, сжав в кулаке снятую с плеча повязку. Духи горы не хотят, чтобы бледнолицая взошла в священную пещеру, и помутили ее разум?

    - У-ударь меня, - в перерывах между хохотом, проговорила Белая.

   Он шлепну ее кончиками пальцев по мокрой от слез щеке.

    - Сильнее, черт тебя побери! - То ли заплакали, то ли захохотала она.

   И Хения ударил ее по потемневшим глазам и губам так, что ее голова мотнулась в сторону. Она бы непременно скатилась с выступа, если бы он живо не сграбастал ее за грудки, рванув на себя. Изредка всхлипывая, девушка, прижатая к груди индейца его широкой ладонью, слушала глубокое дыхание, и гулкие удары сердца, постепенно успокаиваясь. Ее голова, покоившаяся на груди Хении, поднималась и опускалась в такт его дыханию. Он держал ее за талию, прижав к себе, хотя на скалистом пятачке места хватало и они помещались на нем свободно. Белая уже вполне успокоилась, перестав судорожно всхлипывать и сделала движение высвободиться. Он тут же отпустил ее, как бы ненароком проведя ладонью по ее спутанным волосам. Он до сих пор кривился от неприятного чувства, будто ударил ребенка, от этого ему было не по себе. Пальцы еще помнили прохладу ее нежной кожи. Чтобы не думать об этом, Хения занялся повязкой: рана на плече открылась от напряжения и усилий и теперь кровоточила.

   Он неторопливо развязал мешочек висевший у него на груди и взяв оттуда щепотку трав, приложил к ране, снова стягивая плечо повязкой, с горькой иронией думая, что все-таки бледнолицая довольно долго терпела его руки, руки "грязного дикаря" и "вонючего индейца". Но ненависти или злости он не испытывал, только тихая печаль сглаживала уже знакомую боль. Эта боль все больше привязывала его к этой девушке, и он даже был не против, что бы она бередила его сердце. Только было немного странно, что бледнолицая вытеснила из него все, что раньше было значимым для Хении. Странно... очень странно. Она уйдет из его жизни, а его сердце будет помнить ее. Он будет вспоминать ее ночами, лежа рядом с другой женщиной, и радоваться боли, которую принесут ему мысли о ней? Но его удел смерть в битве, ее - жизнь, которую эта светлая девушка никогда не свяжет с "вонючим дикарем". Знал он и то, что уходя к Великой Тайне, будет молить, чтобы жизнь ее прошла в довольстве и была долгой.

   Они перекусили остатками мяса, хотя Белой есть совсем не хотелось. Тяжело вздохнув, она поднесла исцарапанные пальцы с обломанными ногтями к глазам.

    - Долго нам еще подниматься?

   Индеец поднял голову и показал на край следующего уступа, которым оканчивалась эта скала, служившая в тоже время подножием для другой, вершину которой можно было разглядеть лишь задрав голову. Может ей показалось, но на первый взгляд расстояние от их пятачка до этого уступа было, едва ли не вдвое больше того, которое они только что преодолели. Во всяком случае, чтобы взглянуть вниз и проверить, так ли это на самом деле, она не решалась. Поняла она и то, что не сможет подниматься дальше, что у нее больше нет ни физических ни моральных сил, чтобы выдерживать страх и напряжение. Хения взглянул на сидящую рядом утомленную девушку. Он бы хотел дать ей еще немного отдыха, но не мог этого позволить. Надо было продолжать подъем, чтобы ночь не застала их висящими на отвесной стене скалы. Но прежде чем начать его он решил подбодрить Белую, которая совсем упала духом.

    - Те слова, что ты произносила, было сильным заклинанием? - Спросил он.

    - Что? Какие слова? - Она не сразу поняла, о чем он говорит.

    - Они звучали слаженно как песня, когда ты произносила их, поднимаясь вслед за мной. Ты говорила их так, как Серая Сова произносил свои молитвы.

    - Да, - тихо улыбнулась Белая. - Это было сильное заклинание.

   Хотя, убей бог, она не помнила, что читала, и что именно тогда пришло ей на ум.

    - Не слушайся своего страха, не верь ему. Ты попадешь в священную пещеру, духи обещали мне это, - сказал он, проверил, подергав, соединяющую их веревку и подошел к каменной стене.

   С тоской глядя на виднеющийся в вышине уступ, девушка прошептала: "Я поднимусь. Я смогу". Хения уже вскарабкался над площадкой на фут. Распластавшись по отвесному каменю, он шарил по ней, ища, за что можно было бы зацепиться, что бы потом, подтянувшись повыше найти опору для ноги. Белая вздохнула, все в ней сопротивлялось предстоящему подъему. Веревка натянулась. Хения, поднялся еще на шаг и, не поворачивая головы, прижавшись щекой к камню, глянул на нее сверху. Дольше медлить нельзя, если сейчас не начать подниматься, она не сделает этого никогда. Еще раз вздохнув, она ухватилась содранными пальцами за выступающий камень, поставила ногу на другой и начала карабкаться вверх, стараясь не обращать внимания на дрожь в коленях и боль в саднящих пальцах.

   На этот раз восхождение прошло много легче, как будто гора сама давала ей подсказки не стараясь обмануть. И, наконец, настал момент, когда поджидавший ее на площадке Хения, снова, бесцеремонно схватил ее за шиворот, попутно, прихватив волосы, причиняя боль, и втащил ее к подножию священной пещеры. Но это было уже не важно. Полежав немного на животе, Белая перевернувшись, поджала ноги, все еще свисавшие с края площадки, и села. Налетевший ветер, закрыл лицо выбившейся из сил девушки завесой ее волос, и торопливо убрав их, она огляделась. То, что открылось ей, не только помогло прийти в себя и позабыть страшный подъем, но и привело в восторг.

   Далеко внизу расстилался зеленый покров то приподнятый холмами, то разглаженный по ровной широкой долине, то опадавший в темные овраги. На нем выделялись темно зеленые островки густых рощ. А дальше простирался лес, среди которого неожиданно вырастала гряда гор с белоснежной шапкой снегов. Внизу лесной ковер прорезала льдистой лентой река, в чьих водах отражалось безоблачное небо. В вышине, над снежными вершинами парил орел. Молчаливый восторг окружающей величественностью, был, быть может, самой искренней, самой чистой, самой сильной и прочувствованной молитвой, которую когда либо, доводилось произносить человеку. И Белая благоговейно взирая на все это, думала, что недостойна открывшейся ей истине. Это была нерукотворная красота божественного мира. Разве способна у кого-то подняться рука, нарушить эту гармонию?

   И правы индейцы, изо всех сил отстаивая ее нетронутую целомудренность, которая и являлась для них ликом Бога, огромной Тайной. Именно она внушала истинное достоинство, а не чванство, и молчаливую гордость, что ты можешь жить в этом мире в гармонии с окружающим, а не от того, что умеешь ловко обирать себе подобных и поворачивать реки вспять. То, что она видела, не было пустой поверхностной красотой, которая хоть и приятна для глаз, но быстро надоедает и забывается, хоть и принесла минутное эстетическое наслаждение. Здесь, все было не так. Горы, лес, безмятежно текущие воды рек, вольно парящий в безоблачной вышине орел, весь этот покой лечил, исцеляя душу. Людская жестокость не сломит, пока можно видеть и понимать подобную красоту.

   Белая была горда тем, что видела и сопереживала всему этому.

    - Велик ты, Господи! - невольно выдохнула Белая, не в силах оторваться от величественности открывшегося ей мироздания.

    - Хечет эло*, - сдержано кивнул, стоящий рядом Хения и они посмотрели друг на друга, понимая, что испытывают одно и то же чувство.

   Но тут индеец словно спохватившись, вернул ее с заоблачных высот, бесстрастно сказав:

    - Разожги огонь, женщина.

   Она и бровью не повела, а начала рассматривать содранные пальцы, легонько дуя на них, чтобы умерить боль. А он не мог на нее сердиться даже за непослушание. Напротив, он страшно гордился, что она прошла с ним нелегкий путь, и немного удивлялся, что она здесь с ним, в священной пещере. Все восхождение на гору он не давал воли своим сомнениям, но они были. И если Белая страшно боялась высоты, то он боялся именно сомнений. Он сомневался, что она дойдет, и ее не убьют пауни, сомневался, что она не сорвется вниз. Вот почему его сердце начинало петь песнь любви, когда он смотрел на нее? Что же ему делать, если кровь его кипит и клокочет, как вода в которую ассинибойн накидал раскаленных камней? Что ему делать, если ее черты причиняют боль своей нежностью, а сердце слабеет, едва он слышит ее голос? Но если в смерти они бы стали неразлучны, то в жизни было не все так просто. Эта девушка не то, что не позволит прикоснуться к себе "дикарю", "грязной свинье" и "вонючему краснокожему", она даже не посмотрит на него. Конечно, когда они вернуться, она станет свободна и он сам проводит ее до ближайшего форта, хотя будет чувствовать себя не лучше, чем Крадущийся Позади пытаемый пауни. И ни к чему ей знать о его любви, она не увидит его просящего взгляда, пусть помнит его гордым вождем. Девушка неловко отвязала от талии уздечку, морщась от боли в израненных пальцах и бросила ее Хении, разбиравшего и сворачивавшего ее. И вот, отвязывая уздечку от веревки, Хения неожиданно накинулся на нее с упреками:

    - Ты храбрая, но бесполезная женщина, - говорил он, складывая веревку и уздечку в сумку.

   Потом встал и начал ободирать растущую на отвесных стенах сухую траву и мох, сложил их в небольшую кучку и, выбив кресалом искру, поджег, продолжая недовольно ворчать:

    - Никчемная и ленивая словно ящерица. Ваши мужчины слишком нежат вас, потому вы так бледны, немощны, и бессильны. От наших детей и то толку больше, чем от вас, бледнолицых неженок.

   Белая, конечно, опешила, не ожидая подобной сварливости от невозмутимого прежде индейца, но в ней тут же поднялся протест и она решила не давать ему спуску, хотя до сих пор чувствовала себя виноватой за те незаслуженные оскорбления, которыми осыпала его в минуты крайнего раздражения. Она же не знала, что он воспримет их так буквально, но, в конце-то концов, он принял ее извинения.

    - И потому ваши жилистые скво, сведены вами до уровня лошадей? - Ехидно заметила она, не двинувшись с места. - Скажи-ка, как на духу, вождь, что для индейца важнее: конь или изработавшаяся женщина?

   Хения мрачно глянул на нее, продолжая стучать кресалом, высекая все новые искры, так как мох только дымился, не давая огня.

    - Вот то-то и оно. Вы больше бережете угнанных лошадей, предпочитая, чтобы тяжелую поклажу несли не они, а ваши женщины, и скво уходят к белым мужчинам, потому что те хотя бы разговаривают с ними, - говорила она, хмурясь и гневно дергая косу, которую заплетала. - Бедняжки, надрываются только потому, что вы считаете физическую работу зазорной для себя, а работа, она и есть работа. Она ни женская и ни мужская. Вы конечно храбрые воины, не спорю, но что вы умеете? Только воевать, да разрушать, а белые мужчины не гнушаются никаким трудом, знают всякие ремесла и берегут своих женщин. Они выживут везде.

   Индеец не перебивал ее, и девушка, запнувшись, вдруг остановилась. Господи помилуй, кому она это говорит! А Хения слушая распалившуюся Белую, отбросившую всю свою воспитанность и безупречность, став такой близкой, живой и горячей, вдруг разволновался. Стало еще хуже. Ему все труднее скрывать свое восхищение. К тому же в пещере они были одни, вознесенные в ней над всем первозданным миром. Но если он не желает, чтобы бледнолицая догадывалась о его чувствах, то должен успокоиться сам, прежде успокоив ее. Ему нужно очистить мысли, сердце и тело в молитве, чтобы духи даровали ему видение. Потом он выведет Белую из Священных Гор живой и невредимой, вернется с ней к своему племени и отправит ее домой, в Страну Высоких Домов, а после постарается забыть.

   Сидя возле жиденького костерка, скрестив ноги, он расплел косы, достал из сумки кисет с табаком; развернул трубку, откидывая один за другим разноцветные лоскуты кожи; кинул на камни пещеры разноцветные перья и птичьи косточки; снял с шеи ожерелья и браслеты украшавшие предплечья, положив их на землю. Белая сначала с недоумением, а потом с испугом наблюдала за его приготовлениями. В дрожащем неверном свете костра его лицо в обрамлении темных волос стало таинственным и необычным. Встав на колени и положив на них ладони, он глубоко вздохнул и, прикрыв глаза, тихо протяжно запел. Через какое-то время умолкнув, медленно поднял веки и его отрешенный взгляд встретился с полным тревоги взглядом Белой. Долгое мгновение они смотрели друг на друга.

    - Я буду говорить с духом Саха Сапа, - проговорил индеец. - Не мешай мне.

   *Сонет Шекспира

   *Хечет эло - воистину так

   Ей было не по себе, но все же она едва заметно кивнула и испуганно сжалась, когда индеец вдруг начал стаскивать с себя леггины, оставшись в одной набедренной повязке. Успокаивало лишь то, что сейчас его больше всего на свете интересовали птичьи косточки и перья. Через какое-то мгновенье, он оторвался от них и посмотрел на девушку, потом развязав мешочек у себя на груди, достал оттуда листья и протянул их Белой.

    - Приложи к пальцам, - сказал он. - Если духи будут благосклонны к нам и разрешат покинуть Саха Сапа, мы уйдем уже другим путем.

   Белая нерешительно взяла сухие листочки и прижала к пальцам, содрогнувшись от мысли, что духи возможно и не будут к ним благосклонны. Тогда, что же? Спускаться с горы, так же как они поднимались на нее, карабкаясь по камням. И ведь вождь был не в лучшей форме. Повязка на его плече снова намокла от крови, и он просовывал под нее такие же листья, что дал ей, прежде раскрошив их. Вождь начал тянуть монотонное: "м-м-м-м", набивая свою ритуальную трубку табаком из вышитого кисета, перед этим бросив щепотку в огонь. Огонь вспыхнул, и от него поднялись клубы дыма, принимая причудливые формы, наполняя пещеру терпким и горьковатым запахом табака. Сизый дым поплыл к, противоположной от входа, стене пещеры и там исчез, растворяясь в непроглядной тьме. Приглядевшись, девушка заметила скрытую темнотой дыру, похожую на нору. Другой вход?

   Именно туда, в недра священной горы, уносило дым табака, который жертвовал духам Хения. Продолжая тянуть свое: "м-м-м", он ножом сделал на правой руке надрез и протянул ее над костром, сжав так, чтобы выступившие капли крови упали в огонь. Пытаясь как-то приладить кусочки сухих листьев к пальцам, наблюдавшая за индейцем Белая вдруг почувствовала приступ голода. Что это? Она становится похожа на дикарей, которые при виде крови, начинают думать о пищи? Но вот Хения же не думает, а если и думает, то ни за что не прервет ритуала ради еды. Она знала, что индейцы часто и помногу постятся, особенно если необходимо принять какое-то важное решение, но для разнеженных бледнолицых это давно стало подвигом, они позабыли о труде очищения духа, но при всем этом, не отказывают себе в удовольствии учить "диких" индейцев. Она потерпит.

   Не обращая на порез внимания, индеец поднял с земли перья, бросил их, наблюдая за тем, как они легли широко раскрытым остановившимся взглядом. Его пение перешло в хриплый шепот, взгляд обратился в себя. Вдруг он замолчал и повалился на бок. Минуту девушка смотрела на него, ожидая, когда же он очнется и встанет, но Хения оставался недвижим. Забыв о своих пальцах и сосущем голоде, она быстро перебралась к нему и несмело тронула за твердое плечо, потом потрясла. Индеец оставался безволен и недвижим, похоже, впав в транс. А если сюда заявятся пауни? Ей то, что прикажете делать, если от индейца теперь никакого толка? Она с сомнением поглядела на него и обвела пещеру растерянным взглядом, впервые за то время, что находилась здесь.

   Нависал над ними ее неровный низкий свод. Пещера была небольшой, а их маленький костерок еще меньше и освещал так слабо, что стены пропадали во тьме, от чего пещера казалась бесконечной. Огонь в костерке теплился каким-то чудом, и Белая даже думать не хотела, что будет делать, когда он потухнет. С открытой площадки уступа там, где пещера не имела стены, ночь сливалась с тяжелой могильной чернотой пещеры и была бы неразличима, если бы не завеса звезд. Но самым пугающим было ощущение, что эта темнота обитаема и на Белую то и дело накатывал страх. Он резко отличался от того страха, который она испытывала перед высотой горы, глубиной пропасти или перед жестокими пауни. Это был страх древней, глубинной памяти, когда в мире не было разума, и царили лишь животные инстинкты. Древнее знание, приобреталось и копилось чутьем и опытом, когда не видишь, не осязаешь, но точно знаешь, что-то есть там, в темноте рядом с тобой и наблюдает, сторожит. Оно следит и решает твою участь, а ты бессильна что либо поделать, потому что не властна противостоять этой силе, потому что это выше и старше твоего разумения, и только сила молитвы...

   Девушка испуганно сжалась. Она боялась обернуться, боялась дышать, боялась смотреть на неподвижного, словно мертвого, индейца. Временами огонь то ослабевал, начиная потухать, то, вспыхивал вновь, откуда-то взяв силы. Девушку окружало беспощадное безжалостное одиночество и страх. Она вздрогнула. Ей показалось, что она что-то услышала, то ли неясный шепот, то ли сопение. В глубине пещеры, там, где находилась дыра, ведущая внутрь горы, что-то стукнуло... Это просто упал камень... камень... Девушка упрашивала себя не поддаваться смятению и страху. Сейчас она просто повернется и увидит сплошную стену непроницаемой тьмы, а... больше там ничего не должно быть... И она медленно, замирая от ужаса, обернулась назад.

   Волосы ее зашевелились, а тело сковало ужасом, когда из тьмы холодно сверкнули и тут же погасли чьи-то глаза. Когда девушка посмотрела туда прямо, там действительно пребывала глубокая непроницаемая тьма, сплошная как монолит. Она быстро перекрестилась и забормотала молитву, заметив, что ее трясет. Она этого не вынесет. Это выше ее сил. Единственной реальной, живой и надежной частью ее мира был Хения. Пусть он бессилен и не сможет защитить ее, но своим присутствием он убережет ее разум от разрушающего давления страха. Индеец велел не мешать ему, но он ведь ничего не говорил, что она не может сесть к нему ближе.

   Вокруг стояла плотная тишина и ничего не происходило. Вдруг на площадке уступа что-то промелькнуло, словно бы шарахнувшись в сторону обрыва, на миг, закрыв звезды. Кто... кто там может быть? Как? Там ведь обрыв... Девушка всхлипнула, но подавила рыдания, зубы ее отбивали нервную дробь. Лежащий до того неподвижно индеец, резко перевернулся на спину и Белая безумно обрадовалась, что он проснулся и теперь она не одна в этом ужасном месте. Но глаза его по-прежнему оставались закрыты. Она взглянула на него неподвижного, распростертого на полу, длинные волосы индейца рассыпались по голому камню пола.

   Белая озадаченно смотрела на это сильное тело и придвинулась поближе, чтобы слышать дыхание и чувствовать его жар, и не думать поминутно о том, что осталась одна в темной пещере, вздрагивая от едва слышного шороха. Хения, хоть и бесчувственный, согревал своим присутствием и отгонял страхи. Она опять с беспокойством посмотрела на него, желая лишний раз убедиться, что он все-таки жив. Под веками двигались глазные яблоки, ресницы трепетали и Белая с удивление заметила, что они у индейца длинные и густые. Он лежал на своих темных распущенных волосах, как на покрывале, гладкий лоб, темные брови, губы чуть приоткрыты. Белая поднесла к ним ладонь, ощущая теплое, ровное дыхание. Потом она решила проверить бьется ли у него сердце и приложила ладонь к его широкой груди, ощущая гладкость горячей кожи.

   Сердце Хении билось сильно и размеренно. Взгляд девушки скользнул по твердому подбородку, невольно прошелся по обнаженному телу, широким плечам, крепкой изборожденной белесыми шрамами груди, плоскому животу, сильным длинным ногам. И Белая вдруг с удивлением поняла, что перед ней лежит потрясающе красивый мужчина. Он показался ей чувственно прекрасным, обладающей силой дикого зверя. Господи помилуй, о чем она думает?! Но впервые она имела возможность вот так, без смущения и безнаказно разглядывать мужское тело, раздетое, беззащитное и беспомощное. Не в силах преодолеть тяги любопытства девушка, сев над ним, робко провела ладонью по его плечу, твердому, гладкому и теплому. Потом, осмелев и, не отрывая ладони, провела по его груди, обвела пальчиком каждый шрам на ней и запустила ладонь в его волосы, пропуская через пальцы густые и, на удивление шелковистые, пряди.

   Ее исследование продолжалось и она была так поглощена созерцанием Хении, что позабыла о своих страхах. Ее палец прошелся по лбу индейца, обвел темные брови, прижался к его губам. Девушка легла рядом, сложила ладони на его груди и, положив на них подбородок, принялась рассматривать его лицо. Не удержавшись, снова провела пальцем по его губам, повторяя их рисунок и чувствуя смутное волнение. Мужское тело притягивало ее так, что она решила, хоть немного отвлечься от его созерцания и, приподняв повязку на его плече, осмотрела рану. С Белой творилось, что-то невообразимое. Хотя, она немного успокоила свои страхи, - рядом с Хенией пусть и беспомощным, было так надежно, - зато теперь вдруг разволновалась и волнение ее росло. Ей захотелось прижаться щекой к его груди, что она и сделала.

   Так лежа рядом с ним, она слушала биение его сердца, ощущала сильное живое тепло. Он дышал глубоко, ровно. Тогда ее рука несмело легла на крепкую шею мужчины, потом погладила грудь, задержавшись там, где ровно и глухо билось сердце, и прошлась по впалому животу. Странно, но никакого стеснения, смущения, а главное стыдливости, она не испытывала. Смогла бы она вот так запросто и даже с интересом исследовать тело другого мужчины? Ответом ей было, всколыхнувшееся в глубине души, отвращение, а когда на ум пришел рыхлый нувориш, который досаждал ей своими ухаживаниями, и имени которого она не помнила, то почувствовала омерзение от мысли, что могла притронуться к его бесформенному вялому телу. Но взглянув на лежащего перед ней мужчину, пришла в себя.

   Тело Хении доставляло ей не только эстетическое удовольствие, оно волновало так, что ее начали осаждать недозволенные мысли. Но, что стыдного и неловкого было в том, что она хотела разобраться... и ведь ей представлялся такой случай... Никто, никто не узнает о ее проступке. Только Господь и она будут знать об этом. Но ей было так страшно и все-таки стыдно. Она подняла голову с его груди, где было так спокойно, и нерешительно заглянула в его лицо. Она поступит нечестно, воспользовавшись его беспомощностью, она не должна этого делать, но... ей так хотелось... Она снова устроилась на его груди, глядя вдоль его тела и решаясь. Его кожа пахла травами прерий и дымом костра, его пот отдавал полынью, а волосы пахли дождем и ветром. Ее ладонь прижалась к его впалому животу, при этом Белая, похожая на испуганного зверька, сторожко прислушиваясь к мужскому дыханию, готовая тут же отдернуть ее.

   Разве ее вина, что романы, распаляя воображение, оставляют недосказанным самое главное. Разве ее вина, что престарелые кузины и тетушки ее подруг, многозначительно замолкают, поджимая губы, когда речь заходит о священном супружеском долге женщины перед мужчиной, и о каких-то его особых правах на нее. Как-то у них с Люси зашел об этом разговор, но обе барышни были настолько наивны и воспитаны, что не решались назвать вещи своими именами, и каждая ждала откровения от другой. Так они ни до чего и не договорились, скрывая друг от друга свое полное незнание в интимном вопросе. И теперь, прижавшись щекой к мужской груди и закусив губу, девушка расхрабрилась и двинула ладонь вниз по его животу, тихо ужасаясь своей дерзости. Вот под набедренной повязкой скрылись ее пальцы, потом ладонь, потом... потом глаза ее остановились и она взвизгнув, выдернула ладонь из-под повязки и, вскочив, в ужасе прикрыла рот рукой. Не от того, что она там обнаружила, а от того, что там что-то шевельнулось.

   Какая-то дрянь залезла индейцу под набедренную повязку! А вдруг она опасна и ядовита? Что делать? Белая в растерянности взглянула в лицо Хении. Но он был неподвижен словно мумия. Что же, придется снова лезть ему под повязку? А вдруг эта ядовитая гадость его уже укусила? Ей что, придется высасывать яд из его раны? Она читала об этом в приключенческих романах о путешественниках. Она сделает это для него? Или не сделает? Но если он погибнет, ей никогда не выбраться отсюда. А с ядовитой дрянью, что делать? Взять камень и раздавить, и камень взять побольше, потому что гадина попалась довольно крупная. Как же Хении не повезло, но она рядом, она спасет его. Да, и нужно взять палку, чтобы спихнуть то, что от нее останется с его тела. Найдя сучок и взвесив на ладони увесистый камень, Белая с сомнением разглядывала набедренную повязку Хении, решая, а не раздавить ли ее через повязку? Но тогда, она может серьезно поранить самого Хению. Положив подле себя камень и сучок, Белая решительно сдвинула с него повязку. Сначала с ужасом, потом задумчиво созерцала то, что она приняла за гадину, и вернула повязку на место, после чего снова легла рядом с ним, спрятав пылающее лицо у него на груди.

   Что ж, Хения стал первым мужчиной, который лишил ее наивности, но ему знать об этом не обязательно. Оправившись, она села и снова посмотрела ему в лицо. Он ничего не узнает. Кто ему об этом скажет? Уж, конечно, не она. Раздумывая, она начала забавляться тем, что заплетала и расплетала его волосы, то сворачивала заплетенные косички калачиками возле его уха, то прижимала ко лбу. Это была ее маленькая месть ему, неважно за что... Когда ей надоело это развлечение, она их, конечно же расплела и снова устроилась у него на груди, слушая биение сильного сердца Хении. Вдруг оно забилось часто, так часто как это бывает у пойманной птицы или зверька, а потом послышался едва слышный утробный рык, поднявшийся из глубин его существа. Девушка подняла голову и испуганно оглядела пещеру, решив, что рычит притаившийся у ее входа хищник, которого она не заметила, увлекшись разглядыванием индейца. Похоже, что это он бродил по уступу, но его отпугнул огонь костерка. Она понимала, что это довольно нелепое объяснение, но не мог же, в самом деле, подобные животные звуки издавать человек? Она посмотрела в лицо Хении и отшатнулась.

   Его верхняя губа хищно приподнялась, обнажая крепкие зубы, скрюченные пальцы заскребли камень пола, и он издал уже явственное рычание тихой угрозы. Неожиданно с глухим стоном он так резко выгнулся, что касался пола только затылком и пятками. Голова откинулась под немыслимым углом, скрюченные пальцы заскребли по камню, веки открылись, показывая белки закатившихся глаз. От ужаса девушка шарахнулась от него, трясясь и тихо всхлипывая. Над нею раздался ответный рык, тихий, угрожающий. Белая замерла, парализованная страхом. Что-то находилось за ее спиной, возвышаясь и нависая над нею. Индеец вскинулся и сдавленно зашипел, открыв сверкнувшие желтым звериным блеском зрачки и, вдруг, издав болезненный стон, обмяк и упал на спину, закрыв глаза.

   Волосы Белой шевельнулись от ледяного дуновения, короткого словно вздох. Шорох. В глубине пещеры, стукнул упавший камешек. Пальцы Хении, до того скребущие пол, будто звериными когтями, сжались в кулак так, что побелели костяшки пальцев. От этого человеческого жеста воли, страх немного отпустил Белую, она опять быстренько перебралась к нему, и, дрожа, прижалась к его теплому боку. Потом, слушая его ровное дыхание, понемногу успокоилась. Он был живой, сильный, от него так знакомо пахло потом и дымом. Упрямо горел костерок. Почувствовав себя рядом с Хенией в полной безопасности, измученная впечатлениями и страхами, девушка пригрелась и уснула, не подозревая, что, тайком приобретенное ею знание, обернется против нее же.

   Когда Хения пришел в себя, то обнаружил ее, свернувшуюся калачиком у себя под боком, но у него были слишком сильные впечатления о видении, что посетили его ночью, что бы отдаться теплому чувству, поднявшемуся в нем при виде спящей рядом девушки. Она видимо искала у него защиты, ей было страшной одной. Ванаги - дух горы, что имел звериный облик и жаждал жертвенной крови, своим видом напугал Хению, но воин устоял перед страхом. Ванаги обещал ему славу и неуязвимость, если воин даст насытиться ему кровью Белой, дочерью его врагов, а когда индеец отказался, попытался прорваться к ней. Но воля Хении сковывала его словно стальные цепи, а сила духа воина и тотемного духа его племени, которого он призвал на помощь, оказалась такова, что чудовище сдалось и отступило.

    - Хорошо, - сказал побежденный ванаги. - Ты сам избрал свою судьбу, великий воин. Женщина твоих врагов будет жить, но тогда ты не получишь неуязвимость.

   Хения согласился, довольствовавшись видением, и ванаги исчез. И сейчас, сидя у костра, в пещере и куря священную трубку, направляя свои мысли по священному кругу этого видения, он раз за разом, убеждался, что поступил правильно, поступившись неуязвимостью ради жизни бледнолицей. Его сердце было твердо в этом. Подгоняя к себе ладонями дым от костерка, Хения, благоговейно шепча молитву, окутывал себя им, омывая лицо и голову, приглаживая волосы. Но когда его ладонь прошлась по волосам, он вдруг обнаружил нечто странное. Молитвенная сосредоточенность прошла и он, хмурясь, продолжал нащупывать то, что обнаружил у себя на голове. Это была тонкая тугая косичка, что затерялась среди густоты его волос. Он никогда так не делал. Что это? Духи? Если это их знак, то, что он означает? Он посмотрел на спящую девушку? Белая? Она... Не может быть, чтобы она касалась его?

    Во сне она сложила губы так, будто попробовала нечто вкусное и даже причмокнула. А ей действительно снился джем Дороти. Когда родители уходили, приглашенные в гости, Джеймс делал вылазки на кухню и приносил в комнату сестренки банку джема, которую они опустошали к их возвращению. Со временем Белая поняла, что кухарка Дороти, дородная негритянка, попросту оставлял ее на видном месте, чтобы Джеймсу было легче утащить ее. А вот когда родители посещали приемы, которые обычно длились допоздна, дети прибегали к ней на кухню. Там горел камелек, по стенам висели начищенные до блеска медные сковороды, на плите грелось молоко, а на столе их поджидала тарелка с овсяным печеньем. Дороти знала много сказок и никогда не заставляла упрашивать себя рассказать их. Похоже, она придумывала их на ходу.

   Слушать ее было одно удовольствие, как и смотреть на аппетитные ямочки на ее щеках, когда она говорила. Они с Джеймсом очень переживали, когда мама недовольно выговаривал Дороти. Но кухарка, обычно потупившись, смиренно выслушивала выговоры хозяйки, с неизменной улыбкой на губах, от чего мама считала ее ужасно глупой. Все-таки, она не уволила эту "бестолковую девицу", отец тоже не рассчитал ее после смерти матери. Дороти рыдала у себя на кухне, когда Джеймсу вздумалось уйти в армию, и тихо горько плакала, когда его сестре взбрела блажь навестить его. И вот теперь Белой снилась уютная кухонька Дороти и она еще девочка сидит за столом и с удивлением смотрит на кухарку, которая с улыбкой и ямочками на щеках, подталкивает к ее стулу рыхлого и очень богатого господина, утверждая, что он очень вкусный и девочке непременно нужно попробовать его. Господин, улыбаясь, приближался к ней и вдруг остановившись перед самым ее стулом, рявкнул: "Кикта йо!"

   Хения удивленно посмотрел на внезапно вскинувшуюся девушку, которая в свою очередь, вопрошающе воззрилась на него и вдруг покраснев, отвела взгляд, не понимая, как сидящий напротив нее индеец, мог крикнуть ей на ухо, если между ними горел костерок.

    - Говори, - сказал он ей, когда они поели в полном молчании.

   Она рассказывала, он внимательно слушал и не мог отделаться от ощущения, что что-то было не так. Белая не слишком была разговорчива, но сейчас тараторила, как будто хотела скрыть за своим потоком слов нечто важное. Сначала она рассказывала, дрожа и заикаясь, и он видел, она хотела пожаловаться, как ей было страшно. Потом рассказ ее стал прерываться, будто она боялась сказать лишнее. Он долго вглядывался в ее лицо и вдруг понял - она изо всех сил избегает смотреть на него. Нахмурившись, Хения украдкой оглядел свое тело, подозревая, что ванаги мог наградить его шкурой или чешуйчатой кожей. Может лицо его стало уродливым, что она все время отводила взгляд? Но проведя ладонью по лицу, убедился, что и в нем ничего не изменилось, а на руках и ногах не выросли когти. Может, пока он боролся с духом горы, здесь еще что-то произошло? Он весь обратился в слух, ожидая, что вот-вот услышат нечто-то подобное, и когда она замолчала, он тоже молчал, ожидая продолжения, потому что не услышал ничего такого, от чего она теперь так смущалась, но продолжения так и не последовало.

    - Это все? - Недоверчиво спросил он, и когда она кивнула, что-то пристально разглядывая на камнях пола, испытующе уставился на нее.

   Ему был слишком хорошо знаком этот ее нервный жест, каким она заправляла волосы за ухо. Что же все-таки случилось? Знай, он, что неизвестность будет терзать его словно гризли, раздирающий острыми когтями добычу, он бы уступил духу горы и способность своего видения тоже, чтобы узнать, что же здесь произошло, пока он боролся с ним.

    - Ты рассказала все? - Опять спросил он.

    - Да, - кивнула она, глядя в сторону, ведь он сидел у костра в одной набедренной повязке, с подозрением вглядываясь в нее - Мы идем? - спросила она нервно, мельком взглянув на него, вдруг залившись жаркой краской.

    - Мы идем, - проговорил он, не шелохнувшись и не сводя с нее пронизывающего взгляда.

   С каких пор бледнолицая девушка начала смущаться его, дикаря? Что, во имя предков, она делала одна в пещере, пока его дух пребывал не с ним? Он ведь был беззащитен, полностью доверившись ей. Может, она что-то делала с ним? Иначе почему, прежде открыто и прямо взиравшая на него, она теперь не в силах даже кинуть на него мимолетного взгляда? И тут его озарило: она касалась его! Он не на шутку разволновался, представив, что она могла творить с ним, пока он был не властен над собой. Его бросило в жар, а потом начала разбирать досада, царапая обидой, что он не мог быть во всем этом вместе с Белой.

   До сих пор он не думал о ней, как, например о Чумэни Росинке, которую часто представлял рядом с собой, под одной шкурой. В это лето он собирался подойти к ее типи с одеялом, а ночью играть для нее на флейте. Его мать, Легкое Перо, очень сердится, что у нее до сих пор нет внуков, а отец Росинки, Гоятхлей - Тот, Кто Зевает, всячески поощряет его ухаживание за своей дочерью. Росинка притягивала тело Хении, но сердце его молчало. Он ни разу не вспоминал о ней в набегах и походах, он никогда не беспокоился, что с ней, и сердце его редко сжимала тревога за нее, когда ее не было рядом. Ему было приятно смотреть на Росинку, тем не менее, он с легкостью отвлекался на другие занятия. С Белой все было не так.

   Ничто не могло отвлечь его от нее. Даже когда он был рядом с ней, сердце сжималось от беспокойства за эту девушку. Он не мог насытиться ее светлой красотой, но в то же время никогда не думал о ней так, как думал о Росинке, потому что это являлось несбыточной мечтой. Он "грязный дикарь" и она... Тело ее было священно для него, и таким же бесплотным, как для белых бесплотен ангел. И вот теперь, то, что раньше было недосягаемой мечтой, чудом, стало вдруг реальным и вполне возможным. Почему нет? Не раз он слышал от Равнинных Волков, что Белая не желает поднимать на воинов взгляд, а если и смотрит, то не видит их. Но вот сейчас, каким-то наитием, он знал, был просто уверен, она увидела его, хотя старалась не встречаться с ним взглядом. Раньше Белая смотрела равнодушно, если вообще смотрела, потом глядела с напряженным вниманием, иногда испуганно, как человек, не знающий чего ожидать от окружающих. После в ее взгляде появилось уважение и доверие, так и должна смотреть на мужчину женщина, со вниманием сообщника, который понимает мужчину с полуслова. Но теперь, она прятала от него глаза... Она старательно избегала смотреть на него, потому что не хотела, чтобы он заметил в них... что? Что случилось за то время, пока он пребывал в мире духов?

    В нем поднялось чувство, что было сильнее его, захватывая его волю и разум. Ему казалось, что оно разорвет ему сердце и грудь, если он не высвободит его в ликующем вопле. Однако Хения был хорошим охотником, и знал, что следует запастись терпением, чтобы раньше времени не спугнуть добычу. Белая еще не отошла от испуга этой ночи и ему не следовало пугать ее еще больше, а потихоньку приручать к себе. Пусть свыкнется с мыслью, что отныне она его женщина. Каждый ее украдкой брошенный взгляд, жест подтверждал его догадку. Теперь он был уверен, что так все и было на самом деле. К несчастью, развитое воображение Хении, сыграло с ним злую шутку, и он люто бесился и чуть не выл в голос, от того, что не мог поучаствовать во всем этом. Сердце билось так, что трудно было дышать, в крови разлился нестерпимый жар, и тело его горело, впалые щеки покрывал темный румянец. Он сделал к ней движение, но остановился. Его пыл и страстность могли перепугать ее. Но в голове стучала кровь, дышать становилось все труднее, грудь Хении бурно поднималась и опускалась и он неотрывно, исподлобья следил за ней, темным жгучим взглядом из-за густой завесы волос.

   Она в отчаянии взглянула на него и, встретив его взгляд, словно приклеенный к ее лицу, не на шутку перепугалась, отодвинувшись от него к стене. Нет, нет, ей лишь кажется, что он знает о том, что она прикасалась к нему. Откуда бы ему знать об этом? Девушка затравленно и умоляюще посмотрела на него. Он неотступно следил за ней темным взглядом, пытаясь прочесть ответ на свой вопрос на ее порозовевшем испуганном лице, пытаясь перехватить, удержать ее ускользающий взгляд. Все-таки надо было уходить отсюда, и Хения нехотя поднялся. Будь сейчас с ним индианка, было бы много проще. Он бы остался с ней в пещере на какое-то время, что бы утолить жгучее желание. Но бледнолицых женщин не поймешь, к тому же все его существо вдруг воспротивилось мысли о том, что он мог быть с другой, а не с Белой. Он украдкой посмотрел на нее долгим горячим взглядом. Да... только с ней... Встал, подошел и присев перед девушкой, взял, сопротивляющуюся было Белую, за руки, внимательно осмотрел их. От него не укрылась дрожь, пробежавшая по ее телу, едва он прикоснулся и он внутренне возликовал хотя лицо его оставалось невозмутимым.

    - Когда мы уйдем? - прошептала она. - Мы начнем спускаться сейчас?

   Он, не выпуская ее рук, поднял взгляд на нее. Как же ей было страшно, если она готова спускаться опять по скале вниз.

    - Спускаться труднее и опаснее, чем подниматься, - мягко напомнил он.

   Белая задумалась. Сколько она может вынести? Как она уже поняла, многое, очень многое. Справится и с этим спуском.

    - Мы не будем спускаться, - покачал головой Хения, отпуская ее руки.

    - Мы пойдем через гору? - содрогнулась девушка. - Почему? Я выдержу, я спущусь... перевяжу каждый палец. Давай спустимся, вождь.

    - Нет.

   На ее глазах появились слезы, которые она быстро сморгнула, сдерживая их. Если бы она начала плакать, умолять, настаивать, он бы молча, отвернулся. Но, как убедить его, что она сможет спуститься?

    - Тебе было страшно в пещере, когда дух Саха Сапа бродил вокруг тебя. Я защищал тебя от него. Почему ты думаешь, что я не защищу тебя и на этот раз?

   Белая в растерянности посмотрела на него расширенными глазами, но потом, что-то вспомнив, снова отвела глаза, потупившись.

    - Ты мне веришь? - тихо спросил Хения.

    - Да, - прошептав, кивнула она. - Верю.

    - Идем, - протянул он ей руку, но она словно не заметив ее, встала сама.

   Натянув леггины и накинув сумку через плечо, Хения, двинулся вглубь пещеры. Только когда они окунулись в темноту промозглых сырых переходов, Белая поняла, как сухо тепло и светло было в священной пещере. Индеец шагал уверенно, словно видел в темноте в отличие от девушки, которая двигалась неуверенно, на ощупь, держась за стены и все время спотыкалась. Иногда она слышала зовущий ее из темноты шепот Хении: "Инахни шни йо" или "Токахан уо?". Но когда она налетела на него в темноте, он остановился и, взяв ее за руку, повел за собой. Девушка бездумно следовала за ним, то и дело, оступаясь. Она уже не боялась ни того, что они заблудятся в темноте, ни страшного монстра, который, быть может, бесшумно крадется сейчас за ними по пятам, потому что уже устала бояться, потому что чувствовала теплую ладонь Хении, сжимающую ее руку и потому что безгранично верила ему. Они шли то, согнувшись в три погибели в темном тесном ходе, похожим на лаз, и Белая чувствовала себя слепым кротом, упрямо продирающимся вперед. То выбирались в просторные коридоры с теряющимися в вышине потолками, больше похожими на приделы соборов, только здесь не знали христианского бога, а служили мессу богам изначального мира жестоким и кровавым, обитающих в вековой тьме.

   Откуда ей было знать, что Хения в этот момент молил Великого Маниту о том, чтобы позволил им выйти из недр Священной горы, потому, что Ванаги был недоволен той жертвой, что принес ему индеец, каких-то несколько жалких капель крови. К тому же, Хения помнил слова Белой, сказавшей, что пауни тоже молятся своим духам, которые вполне возможно, окажутся благосклоннее к ним, чем к бледнолицей девушке. Впереди замерцал слабый свет и по мере того, как они приближались к нему, вокруг становилось светлее. И наконец, из тесного хода они выбрались в пещеру со скругленными стенами, судя по нервностям волнистых стен, вымытых когда-то водой. Она освещалась падавшим сверху дневным светом из отверстия, похожим на глубокий колодец, дно которого расширялось там, где сейчас стояли вождь и Белая. Вдруг Хения попятился в темный ход, откуда они только что выбрались, затолкав девушку обратно. Едва она решила спросить, что происходит, как он зажал ей рот ладонью, заставив опуститься вместе с ним на корточки. Не отнимая ладонь от ее губ, он приблизил лицо к лицу девушки и зашептал:

    - Сюда идут пауни. Они не успокоятся пока не найдут нас. Пусть они найдут меня...

   Она дернулась, и он сильнее прижал ладонь к ее лицу. Глаза девушки расширились от ужаса, опять раня сердце Хении.

    - Я скажу им, что ты сорвалась в пропасть. Они поверят и больше не будут тебя искать. Заметь, через какой ход мы выйдем отсюда, и держись его. Но прежде дождись вечера и только тогда выходи. Поняла?

   Но она поняла только то, что он добровольно идет в руки пауни, а она хорошо представляла, что они с ним сделают. Она поняла, что он предается им в руки, чтобы они перестали искать ее. Она поняла, что он спасает ее.

    - Помнишь Крадущегося Позади, которого убили эти шунка? - презрительно шептал Хения.

   Она кивнула, смотря на него огромными глазами полными слез, ужаса, мольбы и упрека. На его ладонь упала горячая слеза.

    - Он принес слова Бурого Медведя, что племя движется к Черным Холмам и будет кочевать поблизости до тех пор, пока мы не вернемся. Ты выберешься отсюда и пойдешь на запад, там будут ждать Равнинные Волки. Они найдут тебя. Ты слышала мои слова? - шептал он, касаясь губами ее уха, и лишь когда она кивнула, разжал ладонь.

    - Ты сделаешь так, как я тебе сказал?

   Белая помедлила и снова кивнула.

    - Ты сделаешь так, как я тебе сказал, - уже не спрашивая, а приказывая произнес он с металлом в голосе, потом мягко прошептал, осторожно вытирая ее слезы. - Чейе шни йо.

   Снова взял ее ладошку и крепко прижал к своей груди, с удивлением взглянув на нее.

    - Мое тело знает твою руку.

   Девушка покраснела, глаза Хении потемнели.

    - Скажи мне свое имя, которое дали тебе при рождении, - прошептал он требовательно.

    - Что?

    - Как тебя звали родители и брат, кочина? Скажи мне тихо, чтобы не слышали даже духи этих мест, - склонился к ней Хения.

    Девушка обвила его шею руками и прошептала свое имя. Хения выпрямился и, посмотрев ей в глаза, кивнул:

    - Хорошо. Теперь я знаю о ком просить Великую Тайну, когда окажусь перед ее лицом.

    Гулкое эхо, гулявшее под сводами пещерных ходов, донесло до них приближающиеся голоса.

    - Не оставляй меня, - взмолилась Белая.

   Через силу разомкнув ее объятья, он убрал руки девушки, стиснув ее запястье так, что ей стало больно. Быстрым мимолетным движением Хения прижался щекой к ее щеке, провел ладонью по волосам девушки, встал и вышел в пещеру. А через какое-то время до нее донеслись торжествующие вопли пауни.

   *Инахни шни йо - Не спеши.

   *Токахан уо? - Где ты?

   *Шунка - собаки.

   *Чейе шни йо - Не плачь.

   Белая осталась в полном одиночестве, окруженная давящей, недоброй тишины. Когда острие страха притупилось, она ясно осознала, что просто не может принять такой жертвы Хении. Объяснить себе эту решимость она была не в состоянии, просто знала, что не в силах оставить вождя одного в его страшном испытании. Она не хотела от него такой жертвы. Тогда крадучись, девушка двинулась туда, куда ушли пауни, уводя пленника. Пройдя освещенную колодцем пещеру, она снова вошла в мрак подземья и начала медленно и неуверенно, ощупывая стены, двигаться вперед. Так она шла до тех пор, пока ее рука не уперлась во что-то теплое, живое, заставив пережить ничем не передаваемый животный страх и чуть не лишиться чувств от ужаса, а потом испытать облегчение, когда над ее головой раздался истошный человеческий вопль, многократным эхом раскатившийся по пещерным сводам.

   Ее, и без того полубесчувственную, схватили за горло. Что ж, она попала в ловушку к пауни, но все-таки это был человек, а не ужасный пещерный дух, что бродил вокруг нее ночью. Далеко впереди, ответили таким же пронзительным воплем. Схватив пленницу за руку, пауни потащил ее за собой. Он шагал быстро, не заботясь о том, поспевает за ним пленница или нет. Когда она падала, он рывками и чуть ли не пинками, гневно крича на нее, заставлял подняться на ноги, едва не вывихивая ей руку. Видимо, он тоже испытывал суеверный страх в этих пещерах, ему явно было не по себе, и он не собирался щадить пленницу и сбавлять шаг. Темнота скалистого туннеля начала рассеиваться, уступая, сперва, только угадывавшемуся, робкому дневному свету, который по мере приближения к выходу, становился все ярче, уверенно тесня мглу, а потом и вовсе расправился с ней. Когда девушку выволокли из пещеры, она зажмурилась от яркого солнца, резанувшего ей по глазам ослепительными лучами.

   Пауни чуть ли не бегом тащил ее за собой, желая поскорей присоединиться к соплеменникам и похвастаться своей добычей. Когда глаза Белой привыкли к дневному свету, она увидела, что они идут по тропе, спускающейся по пологому склону, поросшему по обе стороны зарослями кустов, но чем ниже они спускались, тем реже становился кустарник сменяясь деревьями, пока не очутились под сенью высоких сосен. У начала тропы, на небольшой поляне усеянной хвоей, их дожидались пауни вместе с пленником. Трое сидели на корточках, двое стояли возле сиу, не спуская с него глаз, и позволили себе отвлечься от него лишь тогда, когда появился их быстро шагающий собрат с бледнолицей женщиной, бегущей за ним из последних сил, мотаясь из стороны в сторону и все время оступаясь. Остановившись, пауни швырнул Белую на землю. Упав, она поднялась, медленно села и, поморщившись, схватилась за щиколотку, с испугом и тревогой оглядываясь. Над нею звучала гортанная речь пауни и она различала слова: ска*, вин' она*, ойупспа*, уайска*, ле митава*... и беспомощно взглянула на Хению.

   Но сиу смотрел перед собой настолько безучастным взором, как будто все происходящее не имело к нему никакого отношения, и было неинтересно. Как будто не под его локти, заведенные за спину, была просунута палка, а руки стянуты кожаными ремнями, как будто не на его плече кровоточила вновь открывшаяся рана, как будто не на его груди виднелись свежие ножевые порезы, а из разбитой губы по подбородку текла кровь. Когда ее бросили на землю к ногам вождя, лицо его оставалось неподвижным и бесстрастным, но что-то из него ушло. Один из сидевших на корточках поднялся и резко выговаривал подошедшему пауни, все время тыча в сторону Белой. Похоже, он интересовался, зачем тот тащил сюда женщину, когда можно было покончить с ней еще в пещерах. Его занимал только пленник и трое, совещавшихся между собой пауни, были раздражены его стойким молчанием. В ответ на выговор, пленивший Белую индеец, выхватил из-за пояса томагавк, занеся его над головой девушки. И тут Хения с глубоким презрением, что-то процедил сквозь зубы.

   Пауни, выговаривавший соплеменнику, сделал знак остановиться. Он недоверчиво смотрел на пленника, который оставался все так же бесстрастен, словно заговоривший и тут же умолкнувший тотемный столб, и не похоже было, что он вообще открывал рот. Желая удостовериться, что ему все это не показалось, пауни по очереди посмотрел на своих людей, но те с таким же недоумением переводили взгляд с пленника на девушку и обратно. Тогда, отдававший приказы пауни, сделал движение и стоящий позади Белой индеец, схватил ее за волосы, запрокинул голову назад, прижав лезвие широкого ножа к ее горлу так, что девушка не могла сглотнуть. Хения метнул на нее быстрый взгляд, что-то сказал и нож, прижатый к горлу, опустился.

   С бесцеремонным любопытством пауни рассматривали Белую и в их взглядах уже не было пренебрежения. По знаку главаря пауни, нож от девушки убрали, ее волосы отпустили, и державший ее индеец, отступил. Белая внимательнее пригляделась к главарю шайки грязных собак. Лицо его отличалось жестоким выражением и надменностью, глаза смотрели зло, узкие губы властно сжаты. Такой человек не знал милосердия и Белая уже успела отметить, что его команды старались выполнять тот час, боясь помедлить хоть миг. От его неподвижного пристального взгляда становилось не по себе. Помимо леггинов на нем была одета красная рубаха на выпуск в белый горошек, а на груди прицеплена медалька. Он что-то спросил Хению и теперь индейцы смотрели на пленника, ожидая от него ответа.

   Ждать пришлось долго. Вообще индейцы отличались изумительным терпением, когда знали чего ждать. Здесь же было ясно, что пленник не заговорит. Тогда вождь пауни, схватил девушку за плечо, резко вздернул на ноги и остервенело хлестнул по лицу, после чего повернулся к Хении. От неожиданности и обжигающей боли, Белая едва не задохнулась. Не удержавшись на ногах, она упала в траву, присыпанную сухой пожелтевшей хвоей. Сморгнув слезы и прижав ладонь к щеке, она неуверенно поднялась. Вождь пауни оторвавшись от созерцания Хении, сперва недоуменно взглянул на девушку, копошащуюся у его ног, а после, караулил каждое ее движение как играющий койот со своей добычей и, как только она выпрямилась, новый удар по лицу, поверг ее снова на землю. Белая всхлипнула, никто и никогда с ней так не обращался, но ведь она у дикарей и ее слезы на них не подействуют. Кроме того, Белая не хотела, чтобы кровожадные шунка видели ее слезы. Она не уронит чести Джеймса и своей, она сестра отважного солдата и плакать, а тем более падать в обморок, было нельзя. Так что, придя в себя и обретя способность различать предметы переставшие, наконец, двоиться, Белая снова медленно поднялась на ноги, с горящим от оплеух лицом.

   На этот раз пауни вложил в свой удар больше сил, словно испытывая бледнолицую на выносливость. До сих пор, она не хныкала и поднималась только из упрямства. Поднимется ли на этот раз? Вождь пауни обернулся на своих воинов, вопросительно подняв брови. Те наблюдали за поединком его и бледнолицей с кривыми ухмылками. Что бы пронять врага, нужно унизить его женщину, а потом, на его глазах, вырвать из ее груди сердце или размозжить ей голову палицей с каменным наконечником. Лежа у ног пауни, девушка отчетливо поняла, что будет жить до тех пор, пока у нее хватит сил подниматься, а потом ее, обессиленную, убьют. Долго ли она выдержит? Она знала, что может выдержать многое. Разве, нет? Медленно сев, Белая подняла голову, глянув в размалеванное свирепое лицо главаря пауни, который с интересом ждал, что последует дальше. Опершись ладонями о землю, она подобрала юбку, чтобы не наступить на нее и попыталась встать, при этом коротко взглянув на ноги, стоящего перед ней шунка. Боковые швы его леггинов украшала странная бахрома. Мало того, что она была неровной, свисая то длинными, то короткими клоками, она казалась еще и разноцветной, то темной, то золотистой, седой... Господи, помилуй! Этот язычник носил нашитые на штаны скальпы убитых людей. Смрадное исчадье ада!

   Белая вскочила в страшном гневе, от которого мутилось сознание. С ней произошел тот миг духовного подъема, когда уже было все равно, умрет ли она и умрет ли вообще. И только вождь пауни со злорадной усмешкой замахнулся для очередной оплеухи, как бледнолицая коротко со всей силы, всадила ему нож в грудь. Стиснув рукоять двумя руками, она как можно глубже вогнала клинок ему в сердце. Глухо всхлипнув, пауни с силой оттолкнул ее, быстро прижав ладони к страшной ране. Долгий миг вокруг стояла тяжелая тишина, в которой индейцы пытались поверить в то, что произошло на их глазах, а потом ее разорвали вопли ярости. Пауни кинулись к ней и даже те, кто сторожил сиу. Ее сбили с ног, над нею взметнулись ножи и томагавки и тут начал говорить Хения. Он говорил быстро с оскорбительной насмешкой, с презрением глядя на них лихорадочно горящими глазами. Опустив оружие, индейцы смотрели то на сиу, то на своего хрипящего умирающего вождя, то на лежащую на земле женщину, обхватившую руками голову. Переглянувшись, они отступили от нее. Один из пауни, подойдя к Хении, развернул его к себе спиной и томагавком перерубил палку, продетую под его локти, не позаботившись разрезать кожаные ремни, стягивающие запястья сиу, видимо решив, что так будет безопаснее и просчитался.

   Не обращая внимания на боль в затекших руках, Хения, рванул распутывавшиеся ремни и, развернувшись, всадил обломок палки в шею пуни, перехватил, выпавший из его руки томагавк, с силой метнув в спину, пленившего Белую, пауни. Сама Белая, не теряя времени, подхватила ружье, которое он, повалившись на землю, еще сжимал в руке, и юркнула за ближайшее дерево. Высунув ружье из-за ствола сосны, она не медля ни секунды, зажмурившись, нажала на курок. Грохнул выстрел, а за ним последовал душераздирающий стон. Неожиданно для самой себя, она в кого-то попала, только бы это был не Хения. Девушка осторожно выглянула из-за дерева, сжимая во вспотевших ладонях ружье.

   На полянке стояла странная тишина. Не было слышно ни звуков борьбы, ни удаляющейся погони, и это тревожило, означая, что враг затаился. Но жив ли Хения? Перед нею на земле неподвижно лежал пауни, убитый ею из ружья по чистой случайности, сухой ковер из сосновых игл щедро пропитался его кровью. На свою беду он кинулся за женщиной, приметив дерево за которым она спряталась, и подошел слишком близко для того, чтобы она не смогла промахнуться. Теперь, по ее прикидкам, в живых оставалось двое пауни, если только Хения уже не разделался с ними, уведя их от нее подальше.

   Через день Хению нашли разведчики хункпапа, дружественного сиу племени. Когда вождь понял, что перед ним союзники, то упал обессиленный на колени, но ноши своей не выпустил. Он позволил им взять у него бесчувственную девушку, и медленно взобрался на лошадь позади одного из всадников. Хункпапа сразу же послали к лагерю сиу гонца, они знали, где кочует клан Бурого Медведя. И к тому времени, когда у их палаток спешились Равнинные Волки, на которых наткнулся гонец, старая знахарка, Поющая в Ночи, уже вынесла свой приговор Белой, который Хения выслушал с замкнутым лицом. Гостеприимные хункпапа рассказывали Равнинным Волкам странные вещи. Якобы, как только посланный за Поющей в Ночи откинул полог ее типи, старуха сказала:

    - Я встала и иду за тобой.

   Старуха была из шошонов, примкнувшая к хункпапа, которые, в отличие от родного племени, не гнали ее из-за того, что она была беззуба, седа и дряхла. На этот раз она шла на удивление легко и быстро. Говорили, что она застала Хению возле Белой, склонившись к ее лицу, он слушал ее дыхание. При появлении шошонки, вождь встал, глядя на нее с тревожным ожиданием и, что самое необычное, чему Равнинные Волки не поверили даже на крупицу речного песка, он смотрел на шаманку с затаенным страхом. Поющая в Ночи заняла его место, ощупала голову, руки и ноги бесчувственной бледнолицей, при этом чутко прислушиваясь к тому, что шептали ей духи. Она зажгла горсть сухой травы и, подняв ее над головой, повернулась на четыре стороны света настолько, насколько позволяло сделать это ее старое тело. Сначала к духу Мудрого Ворона, потом к Могучему Медведю и Горбатому Бизону, после к Вольному Орлу, посмотрела на вождя и прошамкала:

    - Она получила сильный удар по голове и для того, чтобы исцелиться тело ее спит. От того душа ее свободно странствует в мире духов, потерявшись в видениях. Ты поможешь белой скво, если войдешь в ее сны. Пусть ничто тебя не тревожит. Поющая в Ночи будет с ней все время, пока тебя не будет рядом.

   Вождь кивнул и, взяв бизонью шкуру, отправился в прерию. Вот что рассказали Равнинным Волкам хункпапа.

    - Не ищите и не тревожьте своего вождя, - сказали они, и Равнинные Волки остались у очагов гостеприимных хозяев.

   А Хения пройдя по сухой песчаной прерии, покрытой кое-где пучками жесткой бизоньей травы, миновал ольховый овраг с остатками высохшего ручья и тучей москитов и выбрался на то место, где рос конский щавель. Он взобрался на холм, покрытый чахлым кустарником и там молился три дня и три ночи, прося Великого Духа и своего духа-покровителя помочь ему войти в сны Белой. На третий день, когда его тело стало легким от голода, а мысли впечатывались в мозг, как след сапога бледнолицего в речную глину, почувствовал непреодолимое желание спать. Но лишь только растянулся на бизоньей шкуре, как очутился в незнакомом месте, на лугу с высокой травой, доходящей ему до пояса, а ведь он ехал на своем коне, сильном и могучем, бег которого был быстрым и легким и, тем не менее, он не мог догнать, словно сотканную из тумана фигурку, бредущую впереди. Сердце Хении сжалось от тоски, он знал, что это Белая. Он узнал бы ее всюду, даже в мире духов. Она шла не торопясь, останавливаясь и растерянно озираясь по сторонам, и, однако, его конь, несущийся во весь опор, не мог догнать ее. Тогда Хения остановил скакуна, соскочил с него и стал ждать, пока мимо не прошла Белая. Он окликнул ее настоящим именем и девушка, повернувшись к нему, тихо спросила:

    - Почему ты не идешь со мной?

    - Потому что ты заблудилась. Наша тропа ведет в другую сторону.

   Она смотрела на него и как будто не видела, хмурясь и силясь разглядеть.

    - Ты пойдешь со мной? - спросил он. - Я выведу тебя.

   Она кивнула, и по-прежнему ища его глазами, повернулась в другую сторону. Теперь впереди шел почему-то его конь, за ним Белая, а сам он замыкал это шествие. Они шли до тех пор, пока Белая и конь неожиданно не слились в одно...

   На четвертый день, Ахига - Он Борется, один из Равнинных Волков, постарался не показать того ужаса, который овладел им, когда он заметил бредущего к стоянке хункпапа исхудавшего, изможденного вождя. Подхватив его под руку, Ахига помог Хении добраться до типи вождя хункпапа Зазубренный Нож, где лежала Белая под присмотром Поющей в Ночи. Хения, сделал знак, чтобы не беспокоили его, и повалился на циновку. Он спал целый день и в это же время Белая начала приходить в себя. Медленно, но верно она поправлялась, однако смотрела на все так, будто видела впервые, однако, она узнала Хению и очень обрадовалась, что он жив. Она узнала и Равнинных Волков, и когда вождь осторожно спросил, вернется ли она с ним в племя Бурого Медведя к Легкому Перу, девушка посмотрела на него удивленно, как будто он спрашивал о само собой разумеющихся вещах: будет ли она ест, спать, дышать... Белая и бровью не повела, когда он сказал, что она, как и прежде будет жить в его типи. Но она озадачилась, когда он спросил, помнит ли она, для чего они отправились к Саха Сапа?

   В последний день их пребывания у хункпапа, с табаком и сочной лопаткой только что убитого им пекаря*, Хения явился в типи Поющей в Ночи.

    - Не беспокойся, воин, - прошамкала старуха. - Бледнолицей скво повезло, духи благосклонны к ней. Она помнит себя, она помнит тебя. После такого удара, многие больше не знают своих прошлых дней. Дай ей время, не торопи ее память, если, обернувшись назад, она не увидит их.

   Возвращаясь назад, к стойбищу Бурого Медведя, на привалах у вечернего костра Хения рассказывал Равнинным Волкам о своем восхождении к священной пещере. Белая слушала его так, как будто вовсе и не была участницей этих событий и отказывалась подтвердить, или опровергнуть тот или иной случай, когда Хения просил ее об этом. О схватке с пауни, о том, как заболела после, как и о ранении Хении, она ничего сказать не могла. В конце концов, вождь, сам не любивший вспоминать об этом, решил оставить ее в покое. Ему достаточно было того, что она не рвалась домой, так стоило ли напоминать ей о доме? Она и так узнала, что, оказывается, вела себя мужественно, как подобает настоящей скво, и о том, что силой    своего духа поразила вождя пауни и что они не стали убивать ее, когда он сказал, что Синий мундир погиб от ее руки, а еще одному она разбила голову прикладом ружья. Вождь пауни, Земляная Змея не поверил в это. Он сказал, что белые женщины ни на что не годные женщины, что он убеждался в этом не раз. Они начинают плакать и кричать и биться в истерике от одной оплеухи, и он сейчас это докажет. Но доказала Белая... Хения утверждал, что Земляная Змея перед тем как умереть, испытал потрясение, что его, воина, убила никчемная бледнолицая. Рассказывая все это, он вглядывался в лицо девушки и видел, что она ничего не помнит.

   Всю дорогу она ехала позади него, стараясь, к неудовольствию Хении, лишний раз не касаться его. От подобного напряжения она уставала, и он предложил ей сесть впереди. Равнинные Волки только плечами пожимали и переглядывались, догадываясь, что это всего лишь уловка со стороны вождя, потому что он мог взять еще одну лошадь для Белой, хункпапа с радостью одолжили бы ее, но не захотел. Ехать впереди Хении было намного удобнее, если не замечать, что он время от времени стискивал ее своими бедрами, но ее это не тревожило, она знала, что индейцы, не признававшие, ни стремян, ни седел, ни узды, направляли лошадь бедрами и коленями, особенно когда необходимость заставляла стрелять на полном скаку. Все-таки опираться спиной на его грудь было не так вызывающе. Теперь-то она понимала, что приличаи, если не выходили за рамки разумного, были весьма удобны, помогая избежать двусмысленных и неконтролируемых ситуаций, подобной этой. Она могла позволить себе откинуться к нему на грудь, тем более, что вождь не возражал против этого, и иногда, так и засыпала у него на груди под ровный ход коня. Всю дорогу до лагеря Бурого Медведя, раскинувшегося в излучине реки, она ехала молча, и лишь раз спросила его.

    - Что ты сказал пауни, когда они хотели убить меня?

    - Сказал, что духи Саха Сапа защищают тебя.

    - Это было первый или второй раз, когда ты заговорил?

   Хения подумал и сказал:

    - Мозгов у пауни меньше чем у полевой мыши, пришлось им втолковывать, что твоими руками духи убили Синего мундира, а второму ты размозжила голову. Ты воин.

    - Как ты спас меня?

   Он долго молчал.

    - Разве спас? - тихо проговорил Хения и его подбородок коснулся ее макушки. - Пока я схватился с пауни, пытавшимся уйти от меня, второй чуть не убил тебя. Но у тебя было ружье, и ты метко уложила того, кто бросился за тобой.

    - Это вышло случайно. Я не видела в кого стреляла и даже испугалась, что вдруг попала в тебя...

    - Ты испугалась?

   Белая почувствовала, что он улыбается, и смутилась. Среди ночи, когда полная луна стояла высоко, в палатку Легкого Пера вернулся ее сын. Он вошел, пригнувшись, внося, какой-то большой тюк, который осторожно и бережно положил на бизоньи шкуры туда, где раньше спала Белая. Легкое Перо приподнялась было на своем ложе, чтобы встать, покормить сына и посмотреть, что же он принес, но Хения сделал знак, чтобы она не беспокоилась и не вставала. А когда он осторожно откинул одеяло, Легкое Перо увидела спящую Белую и то, как сын, мимолетным, едва уловимым движением коснулся ее щеки.

   Легкое Перо ждала их с тех пор, как гонец хункпапа принес весть, что вождь сиу вернулся с Саха Сапа с бледнолицей. Это вызвало радость и удивление. Старики качали головами, а молодежь, особенно Широкое Крыло и Осенний Лист испытали явное облегчение. Никто не ожидал, что Белая вернется, и уж тем более Легкое Перо не думала, что они войдут в ее палатку вот так... не как хозяин с рабыней. Кажется, все шло как прежде, будто и не было их похода к Черным Горам и каждый из них, существовал сам по себе и только типи Легкого Пера, что было их домом, связывала обоих. Но именно мать Хении, с чисто женской чуткостью и прозорливостью к подобным вещам, когда дело касалось ее сына, подметила, насколько разительно все изменилось. Хения стал часто появляться в ее типии, ночуя в нем каждую ночь, а Белая наслаждалась вольной жизнью. Хения объяснил матери, что бледнолицая больше не рабыня и отныне свободна, что он обязан ей жизнью. Он рассказал, что Белую едва выходила Поющая в Ночи и попросил не нагружать ее работой. И Легкое Перо охотно освободила девушку от всех хозяйственных забот, давая ей возможность набраться солнечного света и летнего тепла. Она не хотела, чтобы иссушили красоту Белой, которая, начала волновать ее сына.

   В это же время Белая сблизилась с Осенним Листом и Широким Крылом. Оба стали часто появляться в типи Легкого Пера. Осенний Лист рассказывала, что серьезно опасалась за жизнь подруги. Через три дня после возвращения Белой, в лагере Бурого Медведя появился Роб Макрой. Он страшно обрадовался, увидев девушку. Они сердечно обнялись и расцеловались. Он сообщил, что привел с собой Лори и коня Хении, которых выкупил у пауни, что поймали их в прерии и привели в форт для продажи. Роб говорил, что торговался с пауни, как сам черт.

    - Ох, мисс, дня не проходило, чтоб я не спрашивал о вестях с Черных Холмов.

    - Вы надеялись услышать что-то обо мне и вожде?

    - А то! Нет ни одной живой души, которая бы называлась таким именем как у вас. Было большим удовольствием услышать, как вы и краснокожий нехристь разделались с нечестивцами пауни... Что случилось, девочка? - Спросил вдруг старый траппер, оборвав себя на полуслове, как только заметил, что девушка слушает, рассеяно и как-то виновато посматривает на него.

    - Простите меня, Роб, но я не смогу вернуть вам вашу рубашку. Я ее порвала.

   Минуту Макрой смотрел на нее так, будто увидел чудо святого дня, он что-то хотел сказать, но вдруг расхохотался.

    - Ох, мисс, даже не знаю, что ответить на это... Рубаха! - вскричал он, потрясая руками. - Мы ведь думали, что вы пропали, сгинули в тех проклятых горах... а вы все о рубахе переживаете.

    - Но это же ваша вещь и я должна была сказать вам о ней.

    - Да пропади она пропадом эта рубаха! Что вы к ней прицепились-то!

    - Мне неприятно... вы мой друг.

    - Ну, раз так, сошьете мне другую... из кожи и дело с концом, - потом он как-то подозрительно посмотрел на нее и с сомнением хмыкнул: - В лагере вот болтают, что вы все начисто позабыли, но вот ведь помните про треклятую рубах и что я ваш друг.

    - Конечно, помню. Что это? - Спросила она, показывая на бумагу, в которую была завернута бутылка виски.

    - Так... это для поправки собственного здоровья, не для продажи, - смущенно и суетливо уточнил Роб, развернул бутылку, собираясь выбросить замусоленный газетный лист.

    - Газета, - прошептала Белая так, как будто была удостоена одного из тех чудес, которые Христос отказывался продемонстрировать Сатане в пустыне.

    - Ну да, газета, - проговорил Роб, брезгливо держа ее двумя пальцами на отлете в вытянутой руке. - У старины Митчела таких бумажек полно, он в них товар заворачивает, когда не найдется чего другого. Он торгует в фактории и...

    - Вы позволите?

    - Да, конечно... - только и осталось сказать изумленному старику, когда девушка буквально выхватила засаленный листок из его рук, словно ворон налетевший на сухую корку.

    - Только она вот тут жирная будет, - говорил он ей, - Митчел, старый пропойца, на нее сало положил.

    - Да, да... конечно... я прочту ее и так... - пробормотала девушка, разглаживая на коленях измятый, перепачканный и кое-где продранный газетный лист, жадно вчитываясь в колонки статей.

   Какое-то время Роб стоял и недоверчиво наблюдал за сидевшей на траве девушкой, потом не выдержал.

    - По всему видать, что вы леди и это так же точно, как то, что краснокожий дьявол, похоже, подозревает, что вы опять замыслили удрать...

    - Что, простите? - подняла голову Белая, с трудом оторвавшись от мятой газетки.

    - Так, я говорю, что вы, вон, даже читать умеете.

    - Нет, вы что-то говорили о краснокожем дьяволе.

    - Так вон же, видите... за теми палатками Хения прошел. Сторожит вас как кот мышку, чуть ли не попятам за вами ходит. А вы-то сами... успокоились? Подзабыли дом-то?

    - Не знаю, Роб.

    - А чувствуете себя как... ну когда вспомнить пытаетесь?

    - А я и не пытаюсь. Голова все время от того кружиться, - ответила девушка, складывая и разглаживая по сгибу газетный лист, который донес до нее отголосок ее прежней жизни, которую она как ни старалась вспомнить не могла. Жизни, в которой придавали значение таким несущественным мелочам; жизни, в которой ее бы оградили от жестокости, боли и неприятностей; жизни, где мужчин по утрам больше интересовало, чем нафабрить свои усы, биржевые колонки в утренних газетах или ставки на скачках; жизни, в которой любовь доказывалась красивыми словами, а не делом. Она посмотрела в сторону палаток, в каждой из которой она была желанным гостем и подняла ладонь, которой прижимала газету к колену. Налетевший ветер, подхватил газетный лист и, то кувыркая его по земле, то вздымая ввысь, унес далеко в прерию. Белая и Роб молча, наблюдали за ним.

    - Так вы сошьете мне рубашку, мисс? - спросил траппер, подавая девушке руку и помогая подняться.

    - Да, если вы привезете ситец или фланель и привезите побольше. Осенний Лист готовится стать матерью.

   Белая знала, о чем говорила, потому что все дни напролет проводила со своей новой подругой и Широким Крылом, если он не охотился или не уходил в набег, что в это лето случалось, на удивление, крайне редко. И хотя молодые люди только поженились, Белая не чувствовала себя с ними лишней. В лагере Бурого Медведя к ней относились доброжелательно и в каждой палатке могли накормить, укрыть от непогоды, дать теплую одежду и предоставить место у очага, ни о чем не спрашивая. Единственный кто отравлял ей жизнь, это Когтистая Лапа. Вот уж он был постоянен в своей ненависти к ней и ее друзьям. Он упрямо искал стычки с Широким Крылом, особенно после одного незначительного случая.

   Как-то Белая с Широким Крылом и Осенним Листом сидели у реки. Девушки смеялись, Широкое Крыло мастерил силок. Внизу, по берегу реки шел Когтистая Лапа, размахивая руками, хмуро глядя перед собой. Широкое Крыло кивнул девушкам на него и они тихо засмеялись, как девчонки, хихикающие над долговязым нескладным юнцом, очень уж забавен был погруженный в себя воин. Когтистая Лапа услышал, остановился и посмотрел на них шальным от злобы взглядом. Потом пошел своей дорогой, так и не сказав в ответ ни слова, но вечером у общего костра, возле которого собралось племя, он и Широкое Крыло подрались. Их разняли сидевшие тут же Равнинные Волки, но противостояние Широкого Крыла с Когтистой Лапой с этого вечера на прекращалось, а наоборот, нарастало день ото дня. Не было ни одного собрания или совета вождей, на котором бы они не повздорили.

   В начале лета Когтистую Лапу избрали вождем и он, старался вовсю обрести влияние, подчинив себе как можно больше воинов, которые бы пошли за ним. Он не уставал высказываться против Хении, осуждая его мнение, что прикосновение к врагу это уже не доблесть, а величайшая глупость, и что прошли те времена, когда враг тоже мог по достоинству оценить такой поступок. Когтистая Лапа до глубины души был возмущен, когда Хения назвал все это детскими играми, в которые бледнолицые не собираются играть. Широкое Крыло принял сторону Хении, спросив, почему же Когтистая Лапа не прикасается к Синим мундирам, а чуть завидев их начинает стрелять. На другом совете Когтистая Лапа припомнил, что Хения не пожелал разорять деревню ютов и брать пленных, довольствовавшись легкой стычкой, попросту угнав у них лошадей. А поскольку Хения не пожелал ни объяснять очевидного, ни оправдываться, то Широкое Крыло заметил, что Когтистая Лапа слеп как старик, раз не видит, что индейцы не должны больше быть врагами и драться друг с другом из-за лошадей, а объединиться против белых, чтобы не дать согнать себя со своих земель.

   Их соперничество достигло такого накала, что как-то встретив Широкое Крыло, возвращавшегося с Осенним Листом и Белой с речки, Когтистая Лапа начал выкрикивать в их сторону обидные оскорбления и всячески задирать его. На этот раз девушки не дали разгневанному Широкому Крылу ввязаться в драку, а схватив за повод его пони и стукнув его по крупу, со смехом умчались втроем от Когтистой Лапы, что оскорбило его тяжелее, чем постоянные победы соперника в их бесконечных перепалках и потасовках. А Широкое Крыло после, еще долго сердился на свою жену и ее подругу. Это было единственное, что омрачало счастье Белой, да еще, пожалуй, стеснял Хения, что стал появляться в типи Легкого Пера чуть ли не каждый день. А между тем положение обоих казалось двусмысленным, ведь она жила в его типи уже не как рабыня, а свободным полноправным членом семьи, что ясно дали ей понять Легкое Перо и сам Хения. Однако все племя знало и то, что вождь так и не притронулся к Белой. Это было видно хотя бы по тому, какими взглядами он провожал девушку, когда встречал ее.

   А вот Легкое Перо, казалось бы, даже поощряла бесконечные отлучки Белой и дружбу с Осенним Листом и Широким Крылом, что ходили неразлучной троицей. Каждое утро молодая пара поджидала Белую у ее типи, отпрашивая ее у Легкого Пера. Та, пряча улыбку, кивала. Она видела, какой радостью озарялось лицо Белой и каким нетерпением загорались ее глаза при виде друзей. Появившись в типи старой женщины, она словно внесла в него тепло и свет. В руках у белой девушки все горело, к тому же отбросив свою угрюмость и замкнутость, она оказалась легка и покладиста, и на нее просто невозможно было сердиться. Сердце Легкого Пера согревалось присутствием Белой. Глядя на ее нежное лицо, старая индианка невольно думала о внуках, но суровая сдержанность сына и то, что у Белой совсем не было времени посмотреть на него, не давали соотносить свои мечты к этим двоим. Она лишь тихо радовалась и изумлялась тому, что ее сын каждый вечер сидит у очага в ее типи, зато Белая почти не появлялась в нем. Легкое Перо с замиранием позволила себе понадеется, что может быть ее сын каждый раз ждет прихода белой девушки. К ее восторгу и радости, ее надежды начали перерастать в уверенность, когда старая индианка начала замечать, как разглаживалось суровое лицо сына при появлении Белой. А его взволнованные взгляды, которые он сначала украдкой бросал на бледнолицую, а потом уже прямо смотрел ей в лицо, долго не отводя от него глаз, не могли бы обмануть ни одну индейскую девушку, потому что были равносильны открытому признанию в чувствах.

   Подперев щеку костяшками пальцев, Хения мог часами смотреть на Белую, хлопотавшую у очага над котелком с похлебкой из оленины и диким луком или склонившуюся над шитьем теплых гетр. Тогда, оставалось только лишь поощрить его, но Белая не была индейской девушкой, а Хения отчего-то не мог поступить с ней, как со своей соплеменницей. Между тем, ему все труднее становилось сдерживать свои чувства. Но и Белая не была так уж беспечна и слепа, как это могло казаться. Просто она не хотела думать о будущем, так хорошо ей было в настоящем. Сейчас у нее было то, о чем не могла мечтать ни одна девушка ее круга. У нее была полная, абсолютная свобода. Белая была ничья, никому не принадлежала, только себе, но вместе с тем, ее окружала забота и внимание, так что она не чувствовала себя одинокой. Своим именем и неоспоримым авторитетом, Хения ограждал ее от открытых посягательств и, может быть, осуждения. Он дал ей надежный кров и разрешил заботиться о ней своей матери. Ей не за кого было отвечать, не перед кем отчитываться, но она знала, покинь она пределы лагеря Бурого Медведя и ее свобода исчезнет так же, как карета Синдереллы с боем часов. Ее свобода была ограничена пределами лагеря сиу. Все это Белая очень хорошо понимала, как и то, что Хения не мог бы дать ей подарка бесценнее, тем более он ничего не требовал взамен, и она была ему бесконечно благодарна за терпение и подобную чуткость. Но один случай заставил ее все-таки подумать о будущем, а не только жить настоящим. Перед ней встал вопрос, так ли уж хорошо никому не принадлежать?

   Когда в то утро она проснулась, циновка вождя была пуста. День обещал быть чудесным. Встав, Белая помогла Легкому Перу освежевать бобров, что накануне принес Хения. Само мясо этих мускулистых зверьков было жестким и невкусным, а вот из шкурок, если набрать их побольше, можно было сшить теплую шубку. К тому же, как сказала ей Легкое Перо, высушенный плоский бобровый хвост едва ли не самое любимое лакомство здесь, и вдруг засмеявшись, кивнула в сторону. Белая повернулась и увидела, поджидавших ее Осенний Лист и Широкое Крыло. Оба держали корзины. Они сказали, что племя собирается на дальнее озеро срезать тростник и собирать водный рис. Белая схватила корзину, что протянула ей Легкое Перо и отправилась со всеми к дальнему озеру. Собирать рис оказалось довольно трудоемким занятием: нужно было не просто его собрать, но вернуться в лагерь, рассыпать на расстеленные по земле шкуры, а потом вновь возвратиться к озеру, на котором стояла оживленная суета. Смех, визги дети были везде и всюду, детвора прыгали с лодок в воду, обдавая смеющихся взрослых фонтанами воды, носились по берегу с вязанками тростника, путались под ногами, но никто не выговаривал им за шалости. Белая и Осенний Лист сновали от озера к лагерю и обратно и, конечно, Широкое Крыло следовал за ними по пятам, помогая им и, перешучиваясь с другими мужчинами.

   После обеда эти трое сидели на берегу реки, отмахиваясь от назойливых москитов и, смеясь, вспоминали, как Широкое Крыло упал с лодки в воду, хотя он, горячась, уверял, что нырнул нарочно.

   Вечером, у кого еще остались силы, собрались у костра. Несмотря на усталость, настроение у всех было приподнятое от осознания того, что потрудились сегодня на славу, а потому и веселились от души, восхваляя духов за щедрый дар этого дня. Благодаря Осеннему Листу и Широкому Крылу Белая уже неплохо изъяснялась на языке сиу и хорошо понимала их песни и танцы. Оба охотно объясняли Белой, что к чему, не могли объяснить лишь непонятную неизменную неприязнь к ним Когтистой Лапы. Расходились за полночь, когда отяжелевшие звезды повисли над землей так низко, что казалось вот-вот сорвутся звездным дождем. Первую проводили Белую, уговорившись завтра пойти за медом, а когда Широкое Крыло, подхватив брыкающуюся Осенний Лист подмышку, поспешил с ней к своему типи, Белая ушла в прерию. Она была слишком счастлива, чтобы заснуть. Она узнала, что значит прожитый не зря день, и она ждала звездный дождь. Небо было буквально светлым от звезд. Взойдя на холм, девушка подняла лицо к небу. Сонный ветер лениво погладил ее по щеке, несколько звезд сорвались в темную прерию, что не имела ни конца и края, и уходила в таинственное никуда. Белая долго сидела, глядя в это никуда, чувствуя, как остывает земля. Пора было возвращаться домой, и она посмотрела вниз на стойбище. Отсюда типи, подсвеченные огнями очагов, казались фонариками, светящимися, в отличие от льдистых звезд, пусть неярким, но таким уютным светом. Да... надо идти, Легкое Перо начнет волноваться и еще, чего доброго, пошлет за ней Хению.

   Белая поднялась и, встав, вдруг раскинула руки, во весь дух сбегая с холма, набирая скорость и, чувствуя, что не может остановиться, еще немного и она взлетит... и со всего маха налетела на высокую мрачную фигуру, стоящую на ее пути. Ее крепко схватили за плечи. От волнения и страха сердце бухало так, что она не понимала, испугалась она все-таки или нет. Раньше она знала, что здесь ей ничего не грозит даже ночью, но теперь... Ей казалось, что биение ее сердца заполняет собой всю прерию от таинственных далеких краев ее и до звезд. И тут почувствовала под ладонью, что упиралась в грудь таинственного незнакомца, такое же глухое и шальное биение чужого сердца, как, будто он тоже бежал во весь дух с холма с ней наперегонки и теперь никак не мог выровнять дыхание. Она отдернула руку, и шепотом извинившись сперва на английском, потом на сиу, почтительно опустив глаза, обошла темную фигуру, но та, двинувшись, заступила ей путь. Белая растерялась и, перепуганная не на шутку, отступила, надеясь обойти незнакомца с другой стороны. Она не могла узнать кто же перед ней, человек был закутан в одеяло, волосы распущены, так что он представлялся ей неясным темным пятном. Белая снова двинулась было в обход, но фигура опять преградила ей путь, причем подступила настолько близко, что девушка чувствовала жар большого сильного тела и горячее дыхание на своих волосах.

   Белая отступила и стала ждать. Какое-то время, она и неизвестный стояли друг против друга. За это время девушка немного пришла в себя и успокоилась, тем более, что таинственная фигура не двигалась, не предпринимая никаких попыток приблизиться к ней и она не чувствовала угрозы. И вот когда девушка уже решила, что так и проведет ночь на этом холме с непонятным незнакомцем, преграждавшим ей путь, он вдруг повернулся и двинулся прочь. Немного подождав, Белая пошла следом и дошла до своего типи так и не нагнав странного любителя ночных прогулок. Когда она пробралась в палатку, бесшумно прокравшись к своей циновке, ни Легкое Перо, ни Хения не подняли головы и утром ни о чем не спросили ее. А на следующее день это ночное происшествие показалось ей дурным сном, может из-за того, что сильно впечатлило. Как бы то ни было, она не стала рассказывать о нем даже Осеннему Листу. Как рассказать другому то, что сама понять не в силах, и разве такое могло бы произойти в действительности?

   *ска - белая

   *вин она - женщина

   *ойупспа - захватить

   *уйаска - пленник

   *ле митава - мое

   *пекарь - прерийный кабанчик

   Да, все стало по-другому. Легкое Перо и Хения только молча переглядывались, когда Белая, уходя утром, возвращалась домой затемно. В этот раз она явилась уставшая с длинной царапиной через весь лоб, зато с кожаной полостью полной сладких слив, которую собирала не под деревом как все скво, а забравшись на самую его верхушку, чтобы стрясти их для Осеннего Листа и Росинки. На следующий день, к удивлению Хении и Легкого Пера, Белая поздним вечером буквально вползла в типи, и, пробормотав, что есть не будет, рухнула на свою циновку, мгновенно уснув. Как оказалось, она полдня носилась по прерии на Лори, а потом мальчишки учили ее запрыгивать на лошадь сзади и еще рыбу ловить. Потом был синяк на щеке. Выяснилось, что она подралась с мальчишками из команды соперников, когда играла в лакрост, но была полна решимости отыграться. Вообще с мальчишками племени у нее сложились особые отношения. Сначала они доводили ее, выслеживая, устраивая засады и ставя на нее ловушки. Набрать воды превращалось в проблему. Как только она вытаскивала из воды полное до краев кожаное ведро, в него обязательно вонзалась стрела кого-нибудь из друзей Пронырливого Барсука. Широкое Крыло научила подругу обходить ловушки, выслеживать мальчишек и распознавать засады. А как-то раз Белая пришла к реке с жестяным ведром, которое по ее просьбе, привез Роб. На следующее утро, после того как Белая вернулась домой с синяком на щеке и исцарапанными коленками, возле типи Легкого Пера, собралась ватага мальчишек.

   Белая завтракала, когда к ним заглянула физиономия Пронырливого Барсука и, покосившись на вождя, сделал Белой знак выходить. Девушка дернулась было, отложив лепешку, но посмотрела на Легкое Перо, спрашивая позволения, та улыбаясь, кивнула и девушка, схватив недоеденную лепешку, выскочила из типи.

    - Что ж, мои глаза опять не увидят Белой до ночной темноты, - вздохнула Легкое Перо, покачав головой.

   Хения раздул ноздри и вдруг решительно вышел из палатки. Легкое Перо поспешила вслед за ним, почему-то испугавшись за Белую. На поле возле палаток собрались две команды, стоявшие друг против друга, готовые к игре, напряженные, в ожидание сигнала. У мальчишек, противников Белой, был обескураженный вид, потому что к ее команде присоединился Широкое Крыло. Пронырливый Барсук обернулся на своих игроков, подбадривая их своей решимостью, но перевес был явно на стороне Белой. Все-таки против команды Пронырливого Барсука играли двое взрослых и не важно, что один из них была девушкой. Пронырливый Барсук не собирался отступать. И вдруг лицо Белой вытянулось, она и Широкое Крыло растерянно переглянулись, а игроки ее команды неуверенно топтались на месте. Позади Пронырливого Барсука послышались восторженные вопли и воодушевленные выкрики приветствия. Мальчишка оглянулся и не поверил глазам, среди его игроков стоял Хения. Глаза мальчишки радостно сверкнули. Сам Хения играл в его команде, которая тут же воспрянула духом. Успокоившаяся Легкое Перо ушла в типи еще до начала игры. Белая покосилась на Широкое Крыло, и он знаком показал, чтобы она сдерживала Хению, прикрывая его, Белая чуть заметно кивнула. Прозвучал свисток - сигнал к началу игры и игроки, сшибаясь, кинулись к мячу.

   Белая, не церемонясь расталкивала юркую мелюзгу, давая Широкому Крылу возможность добраться до мяча и завладеть им, а потом метнулась на перерез Хении, который догоняя, прыгнул на Широкое Крыло, но не достал того. На него налетела Белая, сбив с ног, так что только взметнулись волосы индейца, когда он упал в пыль. Повалившись на него всем весом, так чтобы выбить из Хении весь дух, она прижала его к земле, следя за тем как Широкое Крыло, обходя мальчишек, приближается к воротам противника, и тут же попыталась вскочить, но Хения старался удержать ее на себе. Однако девушка, видя только мяч в руках Широкого Крыла, вывернулась из его рук. С силой оттолкнувшись от него коленом, она вскочила на ноги, боясь, что не успеет к Широкому Крылу на миг, с недоумением и опаской на бегу оглянулась на поверженного Хению. Вождь, зажав ладони между ног, пытался подняться и она вспомнила, что оттолкнулась коленом от чего-то мягкого. Легкое Перо изумленно смотрела на своих вернувшихся детей.

   Она не знала, что и подумать, когда в типи забралась чумазая, но довольная Белая, однако Лекое Перо уже привыкла к подобным возвращениям и тому виду в котором она пребывала в конце дня. Но ее сын... один из трех первых вождей, полный ничем непоколебимого достоинства. Вождь, имени которого боялись синие мундиры и пауни, буквально вполз в палатку, едва передвигая ноги, весь в пыли, вновь похожий на того мальчишку, который возвращался к матери иногда побитый, но не сдавшийся.

    - Сын, - всплеснула руками Легкое Перо. - Ты выглядишь так, как будто с кем-то подрался?

   Хения кивнул и его мать оскорблено выпрямилась.

    - И кто же тот воин, что одолел в драке моего сына? - спросила она, уже зная, что Хения как всегда будет молчать, как когда-то в детстве, чтобы потом самому разобраться с обидчиками.

   Но неожиданно Хения, с кряхтением усаживаясь у очага, показал пальцем на Белую при этом имея на лице выражение одновременно по-детски обиженным и такое простодушно мстительное, что Легкое Перо едва сдержала улыбку. Правильно, мужчина не мог по-мужски разбираться с девушкой, а потому предоставил это дело женщине. Легкое Перо все боялась поверить, что сердце ее сына начинало оттаивать, отвращаясь от войны и смерти, и тому, что Белая имела безраздельную власть над ним, такую, что делала его совершенно беззащитным перед этой девушкой. Потому, Легкое Перо тут же вступилась за него.

    - Ты хочешь оставить меня без внуков? - возмутилась она, поддерживая их игру и едва сохраняя строгое выражение на лице, видя растерянность Белой и ее искреннее раскаяние.

   Девушка испуганно обернулась на Хению, который тут же принял страдальческую мину, старательно кивая словам матери, но взгляд его искрился сдерживаемым смехом. Белая поверить не могла, что гордый, суровый вождь жалуется своей мамочке. Такого она от него не ожидала. Легкое Перо покачала головой, бросив на Хению укоризненный взгляд: девчонка уделала ее сына! Куда это годиться? Из-за ее спины, Белая состроила ему гримаску: "Ябеда!". В ответ он скорчил уморительную мину: "Так тебе и надо!". Старой индианке оставалось только качать головой. Она была довольна, ее сын был счастлив. На следующий день Белая появилась в типи Легкого Пера со связкой крупной свежей рыбы. На вопросительные взгляды индианки и вождя, рассказала, что поскольку она Видящая Сны, то даже при свете солнца, стоит ей закрыть глаза, видит те места в реке, где водится крупная рыба, а потому ей только и оставалось, что протянуть к ней руку во сне и вытянуть улов на берег. Поняв, что его мать приняла слова Белой за чистую монету, Хения засмеялся. Он ясно видел по лицу девушки, что она лукавит. Поев, она опять умчалась, а мать и сын еще долго молча сидели у очага, пока Хения, куря трубку, не произнес задумчиво:

    - Она черпает жизнь полными пригоршнями.

   Легкое Перо взглянула на него. Значит все это время, что сидел здесь, он думал об этой девушке, и она испугалась того, едва различимого упрека, что расслышала в его голосе.

    - Она дала тебе видение духов, - осторожно напомнила ему мать.

   Хения опустил трубку и вздохнул.

    - Она дала мне не только это. Я вижу глубины своего сердца, и не в силах измерить их. И кто заполнит их, кроме Видящей Сны?

   У Легкого Пера радостно забилось сердце, она привязалась к светлой девушке и ей было больно думать, что когда-нибудь она больше не войдет в ее типи, а уж мечтать о том, чтобы Хения взял ее в жены, при его ненависти ко всему, что связано с бледнолицыми, ей и в голову не приходило. Женщина лишь тихо радовалась, что он не выгнал светлую девушку и та продолжает согревать ее душу и защищать от одиночества. И вот теперь ее дети останутся с ней и не просто останутся, а будут радовать ее своим счастьем. Ведь вот, сейчас, ее сын сказал, что берет Белую в жены и на вопросительный взгляд Хении, Легкое Перо ответила не только кивком, но и радостной улыбкой.

   А Белая упивалась свободой, она была переполнена солнечным светом, ее тело стало гибким и крепким. Волосы выгорели на солнце, приобретя золотистый оттенок меда. Нежное, покрытое загаром лицо, уже не омрачала угрюмая отрешенность и отвращение ко всему, оно сияло сдержанной радостью и неизменной приветливостью. В ней горел неугасимый огонь жизни. Она словно очнулась от сомнамбулической спячки и теперь добирала все то, чего была лишена прежде. Она почувствовала вкус к жизни и теперь старалась наверстать упущенное. Говорили, что духи Саха-Сапа зажгли в ней этот огонь, изменив ее, так говорили, но только ее сердце знало правду. Как бы то ни было, она с радостью принимала эту жизнь, с жадностью проживая каждый день и ей некогда было заглядывать в свое сердце. Она уходила в прерию, ища тишины, чтобы посидеть там в одиночестве и отдохнуть от впечатлений дня на вершине холма, смотря в бескрайние просторы и на беспорядочные громады воздушных облаков, проплывавших над нею, у нее перехватывало дыхание от грандиозной величественности и духа вечности, что властвовал здесь. Она испытывала благоговение, которое не могло вызвать никакое церковное песнопение воскресных служб. Она ловила меняющееся направление ветра и наблюдала за всеми оттенками неба взглядом художника, создававших одно из величайших своих творений - свою жизнь.

   Она научилась ездить без седла и носилась на Лори по прерии с мальчишками или Осенним Листом и Широким Крылом. Потом поджарив кролика на костре или другую добытую ими по пути дичь, неслись к реке, купаться. Широкое Крыло редко уходил в набеги, племя больше охотилось на бизонов, запасаясь мясом впрок. Для Белой все это было праздником. Она научилась жарить рыбу и птицу в золе под сильным огнем. И знала, что пред тем как закопать птицу в горячие угли, нужно смочить ей перья, что бы потом, когда она изжариться, содрать с нее кожу целиком вместе с перьями. Мясо получалось вкусным и сочным. Чай ей был уже в диковинку, как и кофе, она научилась пить отвар из шалфея, а вечером, когда зной отпускал землю, и наступающая ночь дарила прохладу, племя собиралось у костра, вокруг которого шли общие разговоры, смеялись, пели, воины рассказывали о своих подвигах, а старики мудрые истории. В один из таких вечеров неразлучная троица: Белая, Осенний Лист и Широкое Крыло, выкупавшись в теплой, прогретой за день, реке, возвращались в лагерь, тихо смеясь над тем, что носят бледнолицые. Широкое Крыло слушал Белую недоверчиво, все удивляясь, зачем мужчине столько всего на себя надевать. У типи Легкого Пера, куда проводила ее молодая пара, их опять разобрал смех.

   В какой-то момент Осенний Лист и Широкое Крыло замолчали, уставившись на Белую. Не оборачиваясь, она округлила глаза, выражением своего лица спрашивая: "Позади кто-то есть?", уже чувству за спиной чье-то присутствие. Широкое Крыло, стараясь казаться невозмутимым, кивком подтвердил это, а Осенний Лист, склонив голову, теребила тесьму своего пояса. Тогда повернувшись, Белая чуть не уткнулась в грудь Хении, так близко он стоял к ней. В этот вечер Хения снова остался в типии своей матери. Он ждал Белую, зная, что она вернется поздно, отдав все свои силы дню, пока не услышал снаружи смех. Его сердце забилось, и он с трудом унял, бурей поднявшееся в нем волнение. Она с кем-то говорила, и он, прислушавшись, услышал, отвечавший ей, мужской голос. Кровь бросилась ему в голову, на миг ослепив его. Он тут же вышел, рывком откинув закрывавшую вход шкуру. Конечно же, она была с Осенним Листом и Широким Крылом, и не было причины для тревоги. Увидев Хению, Широкое Крыло перестал смеяться, изо всех сил, стараясь сохранять невозмутимость. Они кивнули друг другу, приветствуя.

    - Чему вы смеялись? - строго спросил он, когда Белая обернулась к нему.

   Тогда эти трое переглянулись и Широкое Крыло, потер лоб, произнося:

    - Белая рассказывает необычные вещи о том, что надевают на себя бледнолицые скво.

    - И что же они надевают? - недовольно спросил Хения, нисколько не смягчившись. Ревность все еще бродила в нем, как потревоженный ил в реке, не желая улечься и осесть.

    - Короткие штаны... с этими...

    - Оборками, - подсказала Осенний Лист, весело взглянув на Белую.

    - И такой... панцирь, который у них называется... ку... кусет.

   Белая прыснула в ладони, а Осенний Лист, рассмеявшись, поправила мужа:

    - Кор-сет... да, и длинные юбки и длинные тонкие мокасины на ноги, называемые чул-ки... А сверху юбки и кофты.

   У Хении недоверчиво вытянулось лицо:

    - Так много?

    - Я сказал, что тогда уж лучше женщине ничего не носить, мужчина не раз вспотеет, пока снимет это.

   Хения кивнул, приподнял полог типии и когда Белая поспешно нырнула туда, усмехнулся:

    - Ты сказал слова мужчины. Так было бы лучше всего.

   Белая прошмыгнув мимо вождя, устроилась на своей циновке, закутавшись в легкое одеяло. Загнав девушку домой, Хения вернулся на свое место и растянулся на циновке в полный рост. Легкое Перо, лежа на бизоньей шкуре, смотрела в просвет дымовой отдушины на звездное небо и молила всех духов, каких знала, чтобы ее сын оставил свою непонятную сдержанность и отдал Белой весь жар своего сердца, когда услышала шорох и удивленно повернула голову на звук. Кто-то еще, кроме нее, не мог уснуть в поздний час светлой летней ночи. Отвернувшись к стенке, Белая спала, сбив в ноги легкое одеяло, которым укрывалась. Рубаха на ней задралась, оголив ее ногу до бедра. И тут Легкое Перо увидела, что ее сын, приподнявшись на локте, смотрит на спящую девушку долгим взглядом. Его взор был опасен, горяч, глаза блестели волчьим блеском. Его страсть готова была рвануться к ней дикой слепой силой, если бы ее не сдерживал самый прочный повод со времен существования человечества - сила любви и отречения. Он упал на циновку, повернулся к бледнолицей спиной и затих. А Легкое Перо горько вздыхала: "Слепая, слепая Белая. Что за девушка, которая не видит, как иссыхает по ней сердце воина".

   До недавнего времени Хения все время жил в палатке Равнинных Волков, там же, частенько, оставались жить по два три дня женатые воины, отдыхая от семейной жизни. Они-то и принесли ему слух, что черным вороном опасно кружил над именем Белой. Заговорили вдруг, что она якобы желает зла детям племени Бурого Медведя, а когда истребит их всех, проникнет в другое племя. Этот слух упорно держался, что не могло не тревожить Хению, только, что его питало? В тот день Равнинные Волки спешили домой. Они напали на след бизоньего стада. На этот раз Хения, не мешкая, сразу же повернул отряд к стойбищу. Лагерь сиу стоял на берегу Дымной реки. Если ехать с запада по ее берегу, то от глаз лагерь закрывал крутой холм, обрывающийся к реке. Равнинные Волки как раз подъезжали к нему, когда услышали громкий протяжный вопль. Их расслабленность как рукой сняло и они быстро похватались за оружие. А поскольку крики раздавались сверху, с косогора, то Волки направили своих коней туда, на скаку прилаживая стрелы к тетивам. Когда до них донесся смех, они все равно понукали коней. Каково же было их изумление, когда взобравшись на вершину, они увидели мальчишек собравшихся возле кряжистого тополя, склонившегося над обрывом.

   Равнинные Волки спешились, им было любопытно, чем на этот раз забавляются их дети. Вокруг толстого ствола тополя была обмотана веревка, связанная из нескольких длинных и широких полос кожи с петлей на конце. В эту петлю забирался кто-то из мальчишек и, надежно усевшись в ней, с разбега сигал в пропасть, отталкиваясь от края обрыва так, чтобы пролетев вокруг тополя, приземлиться по другую его сторону, твердо встав на землю. Минуту другую воины наблюдали за этими "полетами" и когда их волосы на голове перестали шевелиться, подошли к дереву, отогнав от него ребят. Недовольные мальчишки отошли. Над берегом вновь послышались восторженные вопли тех Равнинных Волков, кто рискнул пролететь над крутым берегом на хлипкой веревке.

    - Вы захотели стать ласточками, чтобы летать? - насмешливо спросил Хения Пронырливого Барсука, что сложив руки на груди, хмуро наблюдал, как резвятся взрослые.

    - Не мы, - коротко и степенно ответил мальчуган. - Но нам тоже захотелось попробовать.

    - Не вы? - недоверчиво переспросил Хения. Ему ли не знать, как щедр на всякие проделки и каверзы Пронырливый Барсук. - Тогда кто вам показал эту забаву? Она опасна.

    - Она не опасна, - мрачно возразил мальчик и Хения чуть кивнул.

   Он помнил, что во времена его детства, взрослые не знали и половины того, чем они, дети, занимались.

    - Если сорваться вниз, - продолжал Пронырливый Барсук, - то упадешь в реку, а не на камень берега. Мы видели, как она сорвалась вниз и выплыла на тот берег.

    - Сорвалась? - насторожился вождь. - Кто?

    - Белая.

   Хения молча смотрел на мальчика, пытаясь не выдать своего потрясения и едва справился с испугом.

    - Так это ее затея? - спросил он.

    - Да. Мы видели, вон из тех кустов, как она и Широкое Крыло пролетали так же, как Равнинные Волки сейчас, над берегом на спор и то, как Белая сорвалась в реку.

    - Она не удержалась в петле? - бесстрастно расспрашивал мальчика Хения, хотя сердце его бешено билось от страха.

    - Узлы у веревки развязались, и она полетела вниз. Хо! Это же Белая! А бледнолицая скво разве умеет вязать веревки?

    - А что делал Широкое Крыло? – хмуро поинтересовался вождь.

    - Он долго смеялся над ней, смотря с берега, как она выплывает и вместе с Осенним Листом спустились вниз, чтобы встретить ее на берегу.

    - С ними была Осенний Лист?

   Мальчик кивнул.

    - Она тоже летала на веревке?

    - Нет. Она сидела на берегу и смотрела, подбадривая их.

   Вождь молчал, смотря на свободно болтавшуюся веревку и смущенно топтавшихся рядом Равнинных Волков, тихо переговаривавшихся между собой. Смельчаков полетать над обрывом больше не находилось. Не дождавшись слов вождя, мальчик с достоинством выпрямившись, солидно заявил:

    - Белая храбрая и красивая. Когда я вырасту, и ее мужчина умрет или погибнет в бою, я возьму ее к своему очагу.

   Хения медленно повернулся к нему и, сложив руки на груди, поинтересовался:

    - А если ее мужчина не умрет и не погибнет в бою?

    - Хо! Я выкраду ее, - уверенно проговорил Пронырливый Барсук.

    - Но к тому времени, когда ты станешь воином и захочешь ввести в свое типи жену, Белая будет старой, и ты уже больше не будешь желать ее.

    - Буду, - уверенно сказал мальчишка, упрямо тряхнув головой. - Она всегда будет красивой. От нее у меня родятся необыкновенные дети. Она храбрая и ты, вождь, знаешь это лучше всех.

    - Я знаю это очень хорошо, брат, - не без уважения и симпатии, проговорил Хения. - Но я не собираюсь умирать и оставлять тебе эту женщину. Пронырливому Барсуку придется долго ждать.

    - Я буду ждать, вождь, - почтительно, но дерзко, пообещал мальчишка.

   Хения улыбнулся ему, как равному, Пронырливый Барсук нравился ему. Он не собирался уступать взрослому, и взгляд его был прям. Перед Хенией стоял будущий вождь. Одобрительно кивнув ему, Хения пошел к тополю, попробовать забаву Белой. Когда пролетев на веревке, стоя одной ногой в петле, он сошел на землю, наконец, утвердившись на ней, чувство полета еще жило в нем. Белая познав ощущение свободы, пробовала повторить его раз за разом. После Саха-Сапа в ней что-то сорвало печати сдержанности, она стала пугать своим безрассудством. "Ей пора узнать уже другую забаву," - подумал вождь, отходя от тополя и уступая веревку другим. Он хотел, что бы она вкусила той жизни, которой была обделена, только он все больше тревожился за нее. После их возвращения из Священных гор, она сильно изменилась. Будто беспамятство сняло какие-то преграды, что старательно возводились воспитанием в ее прошлой жизни, где ты должен чему-то соответствовать и быть как все. Она не просто стала сама собой, она словно пробовала узнать, что ей по силам, считая, что для нее уже нет преград. Казалось, что ей все по плечу, что нет ничего невозможного.

   Утром следующего дня, когда Легкое Перо осталась один на один с Белой, она сделала знак, что хочет говорить с ней.

    - Ты привязала веревку к дереву над обрывом у реки.

    - Да, - кивнула Белая.

    - Нужно отвязать ее. На ней над обрывом вокруг дерева начали кружиться дети.

    - О, Господи! - Белая в ужасе прижала ладонь к груди. - Господи, смилуйся... кто-нибудь... но ведь никто же...

    - Нет, - успокоила ее индианка. - Никто не упал и не покалечился, но Сосновая Игла говорит каждому, что ты сделала это нарочно. Что ты хочешь, что бы в нашем племени покалечилось как можно больше детей.

    - Какая нелепость! - возмутилась девушка, и тут же взмолилась: - Но Легкое Перо ведь не думает так?

    - Нет.

    - Я совсем позабыла об этой веревке. Я даже не думала, что кто-то узнает или догадается, как ею пользоваться.

    - Тебя выследили мальчишки. Они видели, как ты летала над рекой, и захотели сами попробовать. Веревку нужно снять, чтобы не лить на язык Сосновой Иглы яду.

    - Я сейчас же пойду и сниму ее.

    - Нет. Мы пойдем вместе с шаманом и первыми вождями. Они спросят у духов реки и дерева, и если духи обвинят тебя в злом умысле, то Сосновая Игла окажется права. Но если духи оправдают тебя, Сосновой Игле придется замолчать. Впредь, оглядывайся на то, что делаешь.

   Белая расстроено кивнула.

    - Скажи, зачем ты так поступила? - мягко спросила ее Легкое Перо.

   Помолчав, девушка вздохнула и проговорила:

    - Из всего моего детства я помню лишь два слова: "нельзя" и "неприлично". Бегать нельзя, топать по луже нельзя, громко смеяться неприлично, это вульгарно и не красит девочку. Ты должна сидеть прямо, слушать, улыбаться и соглашаться, неважно, что тебе говорят. Повисеть на ветке, уцепившись за нее руками не для девочки, и выглядит со стороны некрасиво. Я, конечно, видела и понимала, что не красиво, но мне так хотелось... Я разучивала ноты в то время, когда мальчишка садовника, качался на скрипучих самодельных качелях и висел на ветке, уцепившись за нее руками, болтая ногами от удовольствия. Я разучивала стихи и минуэты, когда из открытого окна гостиной доносился беспечный смех детей прислуги. А теперь, я это чувствую, судьба дала мне кроху того, что я не имела в детстве.

   На следующее утро пошли снимать веревку. На берегу собралось все племя, и шаман сначала подкинул вверх перья, трижды свистнув в священный свисток. Одно перо полетело сначала вверх, потом плавно опустилось вниз на воду и поплыло по течению, качаясь на легкой волне, так и не затонув. Вожди бесстрастно взирали на священнодействия шамана. Белая же с тревогой посмотрела на стоящую в толпе Осенний Лист и та ответила ей успокаивающим кивком. Хотя стоило бы посмотреть на темное вытянутое, с сухим выражением на нем, лицо Сосновой Иглы. Она была недовольна тем, что дух реки не признал бледнолицую виновной. Но когда шаман, взяв пригоршню песка, подкинул его, снова свистнув в священный свисток три раза, а ветер разнес песок и, ни одна его крупица так и не упала на землю, лицо Сосновой Иглы осветилось торжеством. Шаман, что-то сказал вождям, Бурый Медведь кивнул, соглашаясь, и люди стали расходиться. К Белой подошла Легкое Перо и, положив руку ей на плечо, сказала:

    - Дух реки сохранил перо со знаком твоей жизни. Он не взял его. Духи воды считают, что ты не виновата, мысли твои были чисты, но дух старого дерева смолчал. Сидящий Ворон говорит, что если в течении дня песок не падет на землю, все согласятся, что твои мысли были злы, а забава недоброй.

    - И что будет тогда?

    - Тогда ты должна будешь уйти.

   Эти слова отозвались в Белой болью. Она не может уйти, она не хочет. Легкое Перо сочувственно потрепала ее по плечу.

    - До того как сядет солнце еще далеко, - обнадеживающе сказала она.

   Но как песок может пасть на землю, как это увидят люди, Сидящий Ворон и Хения? Она тревожилась очень. Хотя знала, что ни о чем плохом даже не думала, когда решила показать Широкому Крылу, как развлекаются дети бледнолицых. Почти весь день, Белая не покидала типи, молча переживая за свое будущее. Против обыкновения, Хения в этот день не сидел у очага Легкого Пера, и девушка была предоставлена самой себе и пугающим мыслям. К ней заглянула Осенний Лист.

    - Пойдем к Старому Лису, он расскажет истории, которые позабавят тебя. Ведь они тебе так нравятся.

   Белая молча встала и пошла за ней. Солнце стояло еще высоко и светило ярко.

    - А где Широкое Крыло? - спросила Белая. - Почему ты одна?

    - На совете вождей, старается укоротить язык Когтистой Лапы. Для него сегодня день большой радости.

   Белая поняла. Было бы странно, если бы Когтистая Лапа упустил подобный случай избавится он нее.

    - Широкое Крыло стоял рядом, когда ты привязывала веревку к тополю. Он расскажет, как все было, - успокаивала ее тревогу Осенний Лист.

   Хорошо бы. Только Белой было больно видеть, как молодые матери подхватывают своих детей и скрываются с ними в типи, едва завидев ее. Небольшая палатка Старого Лиса из истертых шкур стояла на краю деревни. Полог ее был поднят, открывая взору нехитрое внутренне убранство жилища. Старик жестам показал, что девушки могут войти и благосклонно принял гостинцы: горячие лепешки, кусок оленьего бока от Белой и кисет табака от Осеннего Листа. Рассказы и сказки Старого Лиса любили все и не упускали случая послушать их. Старик набивал табаком свою трубочку с изъеденным мундштуком из кисета Осеннего Листа, когда к его палатке поспешила детвора, но их тут же перехватила Сосновая Игла, пронзительно выговаривая нерадивым мамашам за недогляд, тыча при этом пальцем в сторону Белой. Из палаток на шум выглядывали мужчины, многие останавливались и глазели в сторону Старого Лиса, рискнувшего привечать у себя бледнолицую, которая, как кричала Сосновая Игла, была здесь чужой, чуть ли не врагом. Так вокруг палатки старого рассказчика историй образовался круг, за чью черту как будто не смели ступить, пока из-за соседних палаток не появился Пронырливый Барсук с ватагой ребят.

   Сметливый мальчишка быстро разглядел то отчуждение, что царило вокруг типи Старого Лиса и, не сбавляя шага, направился прямо к нему. Мальчишки, безгранично доверявшие своему вожаку, шагали за ним. Взрослые качали головами. Пронырливый Барсук уже подходил к платке Старого Лиса, когда его остановил, невесть откуда появившийся Когтистая Лапа и, схватив за плечо, жестом велел ему убираться отсюда. Мальчишка строптиво дернулся. За Когтистой Лапой показались Бурый Медведь и Хения. Пока Бурый Медведь выяснял суть да дело и вступался за Пронырливого Барсука, Хения невозмутимо оглядев, стоящих возле палатки Старого Лиса людей и увидев в ней сидящих у очага Белую и Осенний Лист, молча, прошествовал к ним и уселся позади Белой. Наконец, Когтистая Лапа вынужден был отпустить Пронырливого Барсука и тот не теряя времени, присоединился к Хении. А вскоре подошел Широкое Крыло, для него тоже не было сомнений, войти к Старому Лису или нет, тем более там была его молодая жена. Что ж, Старый Лис начал рассказывать свои байки и прервался только тогда, когда налетевший порыв ветра чуть не сдул одеяло, проветривавшееся на шесте, и не потушил тлеющие в очаге угли. Тогда женщины встали и быстро опустили полог, а через какое-то время по нему застучал дождь. Старый Лис замолчал и закивал, мальчишки возбужденно загалдели, а Широкое Крыло и Осенний Лист с улыбкой переглянулись.

    - Дождь вернул на землю песок, брошенный Сидящим Вороном, - прошептала Белой Осенний Лист. - Ты не виновна, а Сосновая Игла лгунья.

   И на следующий день дождь лил не переставая. В типи Старого Лиса битком набился народ. Разместились вокруг весело потрескивающего в очаге огня, возле которого были сложены гостинцы для хозяина. По пологу типи стучал дождь и в такт его шелестящим струям, лился необычный рассказ старика. В какой-то момент рассказа, полог входного отверстия откинулся и в палатку вошел Хения. Он огляделся и, увидев Белую, пошел и сел за ее спиной, потеснив Пронырливого Барсука. Но через некоторое время, Старый Лис опять был вынужден прерваться из-за появления нового гостя. И если приход Хении не вызвал удивления, то появление Когтистой Лапы было встречено недоуменным шепотом.

   Откинув с головы на плечи мокрое одеяло, Когтистая Лапа, как ни в чем, ни бывало сел у очага, и чтобы обсохнуть, протянул над огнем руки. Слушая старика, он, не отрываясь, смотрел на огонь, то и дело, теребя кожаную повязку, которой с некоторых, пор было обвязано его крепкое запястье. На следующий день, дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и мужчины отправились на охоту. Дождь не принес долгожданной прохлады, дни по-прежнему стояли знойные. Сидя верхом на коне и сложив руки на груди, Хения опустил голову в глубокой задумчивости. После того, как он с Белой вернулся из Саха-Сапа, он испытывал ни с чем не сравнимую радость. Хотя это трудно было назвать радостью, потому что это чувство было больше, полнее и ярче, чем то, что он испытывал раньше. Эта радость была с ним постоянно, а не исчезала, как после ночи пиршества у костра, разведенного в честь удачной охоты, или как радость победы над врагом, которая тоже была недолгой и мгновенной по сравнению с тем, что он чувствовал сейчас. Порою ему казалось, что он просто не в силах вместить эту необычайное чувство, а когда он, переполненный ею, разорвется, то его радость заполнит мир до краев до бездонного неба, но и тогда не сможет вместиться в нем.

   Когда Равнинные Волки начали странно посматривать на него, он поймал себя на том, что порой беспричинно улыбается. А улыбался он тогда, когда думал о Белой, но думал-то он о ней постоянно. Даже если ему казалось, что он ни о чем не думает, то спохватываясь, ловил себя на том, что мечтает о ней. Теперь радость, ликование, гордость и удовольствие от побед над врагом, удачно угнанными лошадьми и охоты казались ему блеклыми, ведь он не испытывал и половины того, когда только думал о Белой. И сейчас все это переполняло его, а ведь он даже не знает, останется с ним Белая или нет. Что же будет, если она останется? Хения вынужден был закрыть глаза, чтобы хоть немного успокоить свое сердце, иначе оно разорвется от сладкой муки. Если бы только он сумел рассказать ей о радости, что она приносит ему, но он не может, просто не сумеет. Слов для этого было мало, а какие были, казались мелкими, незаметными, неуклюжими, невзрачными, как букашки под ярким солнце. Но она должна знать, что его сердце поет песнь любви только для нее.

   Как ему сказать, что бы она поверила в его любовь. Как ей сказать, что он готов встать против всего мира ради нее. Тяжко вздохнув, Хения покачал головой. Раньше он даже не догадывался, что женщина может дать так много, дать целую жизнь. Но иногда, радость уходила. Но тогда в нем оживало нечто нежное и теплое. Он постоянно ощущал это в сердце. Это непонятное нечто было ласковым и мягким, как котенок пумы, что с мягким урчанием трется щекой о бок матери. Так хорошо ему не было никогда и он желал бы, чтобы Белая испытывала такое же чувство щемящей нежности, от которого никуда не деться. Но все чаще, душными ночами, это ласковое и мягкое, вдруг превращалось в нечто жестокое и грозное, причиняя ему нестерпимую муку. Казалось ночь давало этому непонятному чувству небывалую силу и оно словно оборотень раздирало ему сердце и сжигало изнутри так, что иногда приходилось покидать типи и в ночной прерии, подняв лицо к звездам, молить Великого Духа, чтобы его женщина не испытала и крупицы той сжигающей боли, которой он мучился сейчас. Он старался не думать о том, что Белая может гореть вместе с ним в этом огне, на котором он погибал каждую ночь. Разве он мог догадываться, впервые увидев ее, что эта хрупкая девушка окажется сильнее его, закаленного в боях воина, но в ее власти оказалось отнять у него безмерную солнечную радость и причинить смертельную боль. Но и от этой боли, он, наверное, испытал радость, потому что она исходила от Белой. Боль и радость, что причиняла ему эта женщина, были неразделимы. Бледнолицая причиняла ее даже тогда, когда он смотрел ей в лицо. Эта боль ласково терзала его сердце и тогда он становился слабым, у него опускались руки, а тело бросало в жар. Ее лицо... Он видел его во всем и везде: трава, небо, голубая даль, воздушность облаков... Везде она... она была всем.

   Он старался быть к ней ближе, чтобы чувствовать запах ее кожи и волос, что будоражили его. Он хотел смотреть и смотреть на нее, продлевая свою муку. Как же он мог рассказать ей обо всем этом словами? Смешно. Слова самое непостоянное, что есть под этим небом. Хения спрыгнул с коня и принялся выбирать тростник для флейты-пимак. Он делал ее до самого вечера, пока не извлек из нее нежный протяжный, как стон, звук. Он стал приходить раньше в типии матери, что бы смотреть на Белую, когда она укладывалась спать, расчесывая волосы медленными плавными движениями от которых все внутри его переворачивалось и сжималось. Смотреть, как она разглаживает одеяло на циновке, как откидывает волосы, прежде чем положить голову на подушку. Он смотрел как она укрывает плечи одеялом, но ночью обязательно сбрасывала его, скомкав в ногах. В такие минуты Хения не понимал, почему лежит в стороне от нее. Ночи становились длинными и мучительным, но он все равно каждый вечер возвращался в типии Легкого Пера. Это становилось ненормальным. Солнце вставало, и светило для него в том месте, где была Белая.

   Никогда еще его дух не парил так высоко. Он прозревал далекие дали, он парил над землей. И если Белая познавала свободу физическую, то Хения духовную. Он прозрел тайну Великого Маниту и этой тайной была - любовь. Эту тайну знал каждый, но не каждый мог постичь ее. Теперь, как никогда, Хения был уверен, что мир был создан безмерной любовью Великого Духа, бледнолицые даже верили, что сын Великого Духа добровольно отдал свою жизнь не столько за этот мир, сколько за души людей, надеясь что их сердца смогут любить и тем приблизиться к Великому Духу. Ко всему у Хении изменилось отношение. Даже ненависть к пауни притупилась, по крайне мере он мог понять их. Они тоже любили свои семьи, своих детей и свое племя, которое защищали. Да, война для него стала не главным. Сейчас он мог принять слова бога бледнолицых, призывавшего к прощению, а не к мести. Но как быть, если на тебя нападает враг, убивая тех кого ты любишь, кем дорожишь, истребляя твой народ? Хения думал об этом до тех пор, пока не вспомнил слова Черной сутаны, который приходил в племя во времена его детства, проповедовать и учить детей языку белых. Он тогда говорил, что Великому Духу следует отдавать молитву, а вождям то, что они заслуживают. Если пауни встали на тропу войны, то они ее и получат. Хения качал головой: белые странные люди. Они знают, что правильно, а что дурно, но никак не могут справиться с собой и со своей непомерной жадностью, иметь всего много и самое лучшее. Но успокоятся ли они, заимев то, что хотели? Нет. Им нужно еще и еще, им нужно больше. Женщина, которую выбрало его сердце, знает истинную цену всему, но ему хотелось, чтобы она знала, что может получить больше.

   Его жизнь приобрела небывалую полноту. До того, что открылось ему сейчас, он как слепой на один глаз видел все однобоко. Белая замкнула его жизнь священным кругом, дуги их жизни сошлись, слились. Он призван пойти по ее жизненному кругу, она по его. Но если днем он неотступно следовал за нею мыслями, то ночью изнывало его тело. Иногда его тянуло к ней так, что он уходил в прерию и молился, чтобы Великий Дух дал ему победить свое вожделение, чтобы оно не нашептывало ему мыслей, которые подталкивали его к постыдному, уже оправдывая его. Он поступит очень дурно, поддавшись им. Белая свободна и она вольна сделать свой выбор. В его власти лишь сделать так, чтобы она захотела выбрать его, чтобы захотела остаться с ним. А он принадлежал ей уже весь, без остатка. Пусть Великий Дух научит как ему быть с бледнолицей девушкой. Но, что удерживало его от того, чтобы сделать Белую своей женой? О, она была не просто женщиной, она была его женщиной. Той с которой он поднялся в священную пещеру, той которая хранила его видения, той вместе с которой он сражался с пауни. Он уважал ее. Он не мог просто так растоптать ее дружбу к нему. Он не знал захочет ли она его как мужчину. Он не был уверен... Он скорее отрубит себе руку, но не прикоснется к ней, если ей это не нравится. Слишком часто называла она его грязным индейцем, ее брезгливость к нему была невыносима. Хения искал в ее взгляде хоть что-нибудь, что дало бы ему надежду. Но у Белой не было того ищущего взгляда, когда женщина жаждет найти в глазах мужчины восхищение и влечение к ней. Она смотрела на него прямо, открыто, светясь внутренним светом, и напрасно искал он в ее глазах, что ее сердце видит его. Он умирал от жестокой ревности и страха, что это солнце бесконечной радости достанется не ему и чужие руки другого мужчины погасят его.

   В этот раз, возвращавшиеся с разведки Равнинные Волки еще не подъехали к стойбищу Бурого Медведя, как Хения заволновался. Он всегда испытывал волнение, когда чувствовал Белую неподалеку. Такое случалось с ним, когда он только подходил к палатке матери, или въезжал в стойбище, или у реки, куда водил купать коня и искупаться самому, но чтобы так далеко от лагеря... Хения придержал коня и с беспокойством огляделся. Так и есть! В высоких зарослях шалфея он увидел светлую головку. Пока трудно было разглядеть кто же сидел в фиолетовых и красных цветах, ровных и прямых как длинные наконечники стрел, но Хения точно знал, что это Белая, потому что сердце начало бухать убыстряя ритм, как зовущие на тропу войны боевые барабаны. Вдруг от мысли, что вот сейчас он увидит ее, его сердце на мгновенье умерло, а потом забилось так, что Хения какой-то миг не мог справиться с дыханием. Его бросило в жар, тело начало гореть в медленно разгорающемся огне.

   Она сидела в цветах на открытой поляне, когда неподалеку промчался отряд Равнинных Волков. Не обращая на них внимания, Белая рассматривала цветок шалфея, священное растение индейцев. Слишком мелкие цветы, но характерную особенность их толстогубого зева, можно было передать довольно точно. От отряда отделился всадник, остановил неподалеку коня и спешился. Подойдя к ней, он встал над девушкой, ему хотелось увидеть ее лицо, заглянуть в глаза. Наконец, она подняла голову, потому что на нее упала тень, того, кто заслонил ей солнце. Хения бесстрастно смотрел на нее, а она на него. Потом она опять склонилась к цветку, рассматривать его было намного интереснее, чем неподвижное лицо индейца. Тогда он присел перед ней на корточки и взглянул на цветок, который она крутила в пальцах, потом взял его. Она удивилась, но отдала, тут же сорвав другой, более крупный, но он взял у нее и этот цветок. Ничего страшного, она сорвет другой. Минуту другую они опять смотрели друг на друга и вдруг смутившись, она отвела взгляд в сторону. Это снова больно задело его. Он настолько неприятен ей, что она не хочет смотреть на него?

   Конечно, она не хотела смотреть на него, потому что его тело не прикрывало ничего кроме набедренной повязки, да длинных распущенных волос. Она опять сосредоточила все свое внимание на розовом цветке шалфея, в то время, как Хения с такой же сосредоточенностью смотрел на нее. Из-за жары девушка подняла волосы вверх, обнажив шею, под туникой из тонко выделанной кожи угадывались по-детски хрупкие плечи, а тонкие загорелые руки... Как такое слабое, беззащитное существо могло столько вынести? Он вспомнил, как она волокла за собой олениху, держа котелок с водой в зубах, и невольно улыбнулся. С его сердцем что-то творилось, оно уже не было твердым как камень, а плавилось в жаре чувств, которых он прежде не испытывал. Никогда, от одного взгляда на женщину у него не кружилась голова, и он не терял себя. При девичьей угловатости и хрупкости, грудь Белой казалось тяжелой. Какое-то время он заворожено наблюдал,