Змеиные дети - 3. Коготь и Цепь. Анастасия Машевская

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12

АННОТАЦИЯ

Пепел войны осел, и Бансабире пришло время заняться личной жизнью. Время уже давно развело их с Гором дороги. Раньше это казалось божественным промыслом, теперь Гор не был в этом уверен. Он знал, что божественный промысел можно менять, если руку божества, вращающего колесо судьбы, направить самому. Он ждал встречи с Бану. А она... Она ждала встречи совсем не с ним.

   История представляет собой сагу и имеет сквозной сюжет, основанный на жизни главной героини, которую можно было бы охарактеризовать "между войной и любовью".

***

Нет религии без противоречий. Ни одна религия

   Карл Каутский. Происхождение христианства

ГЛАВА 1

Великодержавный Яс, перед которым дрожало Великое море, когда Бану обучалась в Храме Даг, был здесь, в Гавани Теней, обители государей-раманов. Квадратные и продолговатые здания с купольными крышами с виду перекликались с остриженными кустарниками вдоль дорог. Растущие среди невысоких домов стройные мраморные башни из привозного материала казались каменными копиями кипарисов и лавров. Бесчисленные арыки журчали как ручьи, и в целом город больше всего напоминал сад.

   Все обитатели этого сада ощетинились против тех, кто решил посягнуть на его вечнозеленое убранство.

   Отряд Бансабиры поднял белое знамя. Но пурпурного — тоже не опустил.

   Танша вошла в столицу с войском в полторы тысячи мечей — больше ей не потребуется. Остальным, под управлением Гобрия, Бугута и их проверенных сотников, было велено занять заранее оговоренные позиции вокруг города, чтобы в случае необходимости иметь возможность для атаки. Местность была непростой, действовать в ней нелегко. Поэтому Бансабира вручила Улу, который после событий в Зеленом танааре был назначен Бану командиром четвертого подразделения, две карманных сумки с золотом, велев добыть корабли. Кроме того, Ул должен был окольными путями провести к закупленным кораблям часть армии, чтобы блокировать выход к морю и иметь возможность удара из бухты. Юдейр и его разведчики заняли условные пункты — в любой момент отправиться с сообщением к Сабиру Свирепому.

   В числе тех, кто вошел в столицу с Маленькой таншей, был один из аамутских отпрысков, не имеющий права голоса в силу своего двенадцатилетнего возраста, и Ранди Шаут. Под присмотром Такула, помощника Гистаспа, остались их родственники, чтобы избежать какого-нибудь подвоха.

   Перед въездом в ворота тану сделала небольшой бивак — чтобы войска отдохнули после перехода, набрались сил, подкрепились. Ближайшее будущее представлялось совершенно непредсказуемым, а ошибки, которую она допустила при входе в Сиреневый танаар, Бану повторить не могла. Поэтому Гистасп с несколькими сотнями остался в лагере поодаль, чтобы встретить на подходах к столице Сабира Свирепого. Мало ли что на уме у тана Яввуза — меньше всего Бану надо, чтобы отец напал на Гавань Теней, пока она будет вести переговоры. Зато если переговоры провалятся — больше всего Бансабира надеялась, что северяне за нее отомстят.

   Лигдам по просьбе танши расстарался на славу, облачив ее в кожаные штаны и тунику с головой пурпурного волка над левой грудью; закрепив пурпурный пояс с драгоценной пряжкой, сдержанно украсив госпожу золотыми браслетами и тонким воротником. В роскошные, богато расшитые золотом и рубинами ножны Лигдам поместил длинный клинок с утяжеленной камнями рукоятью. Отросшие волосы женщины ловко заплел в пышную косу набок и, кинув на плечо, закрепил снизу заколкой с большим ромбовидным яхонтом. Добытой у Аамутов сурьмой Бансабира подвела глаза, вспоминая уроки Габи из Багрового храма.

   Женщина критически оглядела себя в бронзовом зеркале — и не скажешь, что она третий год мотается по стране с мечом наперевес и нестабильными ночлегами в походном шатре. Когда вышла на улицу и поднялась в седло, Дан Смелый непроизвольно бросил в сторону танши заинтересованный взгляд. В голову закрались крамольные мысли, но молодой мужчина мгновенно их отогнал: приударять за командованием не в его привычках.

   Весь город смотрел на них волком. Наемники, нанятые Тахивом для охраны столицы, стояли караулом, держа ладони на рукоятях. Знают кто, знают зачем, думала Бану. Знают, что отбиваться придется насмерть.

   На подступах ко дворцу раманов Бансабиру в полной боевой готовности остановила стража: внутрь больше сотни не пройдет. Тану пожала плечами — делать нечего. Наскоро прикинув в уме ситуацию, назначила Дана руководить теми, кто остается, а Серта взяла с собой. Дан, конечно, намного импульсивнее, и в случае неудачи ему вряд ли хватит ума принять взвешенное решение. Но, по крайней мере, он наверняка сможет вырваться из окружения городских стен. Серт справился бы не хуже, но его определенная рассудительность и легкость в общении придется к месту на переговорах — этот, во всяком случае, не вспылит и не сболтнет что попало.

   Услышав, что его сотня остается снаружи, Серт посмотрел на таншу с немым недоумением. Бансабира не стала отвечать. По факту Серт подчинялся напрямую танше, но в ее отсутствие, как обычный сотник, должен был выполнять указания замкомандира. Хотя Дан и Серт имели относительно спокойные отношения здорового соперничества, ставить их в один отряд Бану не рисковала — каждый потянет одеяло на себя, и, поскольку методы действия у них разные, а хватка зверская у обоих, от одеяла останутся клочья.

   В оконцовке Бансабира взяла личную охрану и лучших бойцов из «меднотелых», которые были в отряде. Однако и этого оказалось недостаточно. О Бану Кошмарной наслышана вся страна, а дураков тут нет — гостья должна сдать оружие.

   Бансабира лениво поглядела в сторону от охраны:

   — Ну, раз я действительно пришла как гость, в этом требовании есть смысл.

   С беспримерной ловкостью Бансабира выхватила меч из ножен, провернула и перехватила рукоять так, чтобы безопасно подать оружие стражникам. Но когда начальник охраны протянул руку, Бану придержала клинок. Обвела всех снисходительным взглядом:

   — Этот меч стоит как вся ваша амуниция. Я заберу на выходе.

   — Если найдешь выход, — нахально отозвался страж.

   — Пройду сквозь стены. — В уголках женских губ мелькнула ухмылка.

   — А ножны? — спросил страж, когда женщина сделала шаг за ворота дворца.

   — Мне не мешают, — снисходительно ответила Бану. — Брось, мы идем поговорить.

   По эту сторону дворцовых ворот впечатление от окружающего вида усилилось стократ. И город, и особенно дворцовый комплекс были совершенно не похожи на тяжелые постройки центральных, и уж тем более северных, земель страны. Самые яркие напоминания о давно почившей и обросшей легендами Ласбарнской империи хранились здесь, в Гавани Теней, портовом городе торгашей, актеров, политиков и жрецов.

   В то же время занявший позицию над городом Гистасп, приветствуя спешившегося Сабира, прижал к сердцу правый кулак и склонил голову.

   — Господин!

   — Будь здоров, Гистасп! Будь здоров! — Сабир широким шагом подошел к командующему, грубо потрепал по плечу. Почти следом, здороваясь, спешился чернобровый Русса.

   — Благослови Иллана и Акаб! — Гистасп поклонился в ответ.

   — Ну, выкладывай, — потребовал Сабир.

   Гистасп коротко обрисовал ситуацию.

   — Вот как, — отозвался Сабир, оглядывая Гавань Теней с того же плато, где не так давно с этим же альбиносом беседовала дочь. — Стало быть, лучше пока подождать.

   Русса с этим согласен не был — не лучше ли оставить отряд Гистаспа на месте, а свои войска подвести ближе к столице? Пусть Тахивран понервничает лишний раз, пусть знает, чем грозит Гавани Теней малейший вред, нанесенный тану Яввуз.

   — Бред, — махнул рукой Сабир. — Лучше поохотимся.

   Как бы Гистасп ни верил в Бану, сейчас он был склонен согласиться с Руссой: пожалуй, именно он лучше всех знал подноготную событий в Сиреневом танааре. И если там войска, подошедшие к ставке тана, были залогом провала, то сейчас только союзная армия у стен города могла спасти Мать лагерей от опасности.

   — Ну что вы раскудахтались, как куры? — недовольно прикрикнул Сабир. — Русса, иди, скажи Видарне, пока не вернемся, пусть следит за порядком. И собери с десяток своих людей.

   Скрепя сердце Русса кивнул и поспешил с поручением. Сабир, немного скривив губы в сторону, проводил сына глазами.

   — Тан, может, следует послать в столицу для поддержки хотя бы тайный отряд. Опытных разведчиков, способных действовать скрытно, или ещ…

   — Гистасп, — беззлобно, но твердо перебил Сабир, наблюдая за лицом подчиненного. Сколь ни прячь, понял тан, а альбинос волнуется. — После того как мы с молодым Дайхаттом достигли соглашения, хотя и перебив перед тем кучу родичей друг друга, я на весь Яс заявил о том, что выхожу из войны. Бану такого слова не давала, она может делать, что хочет. Но я — от сказанного не откажусь.

   Альбинос мысленно вздохнул: ох, уж эта Яввузова упертость.

   — Я понимаю, что здесь затронута ваша честь, господин, но ведь там ваша дочь.

   — Именно, — сказал Сабир так, что Гистасп примолк. — Там моя дочь, — поглядел как-то особенно, так, что Гистасп сразу все понял и, кивнув, коротко улыбнулся в ответ.

   На охоту в ближайшей кудрявой роще, полной диких свиней и дичи, выехало двенадцать человек. Взяли и волкодавов, глядя на которых Гистасп ностальгически хмыкнул: давно в армии танши не было этих чудесных и свирепых бойцов. Сабир пребывал в крайне хорошем расположении духа и очень скоро велел разбиться на пары: первые вернувшиеся в лагерь с вепрем получат мешок серебра на двоих, размером с кабанью голову. Тан же, отказавшись от состязания, выбрал в напарники Гистаспа, сказав, что командующий сам в свое время заявил, что ему от тана ничего не надо. Собак Сабир брать не стал, распределив псов между пятью парами соревнующихся: они с Гистаспом и сами управятся, им не к лицу гоняться за столь преходящим трофеем, так что их ничто не торопит. Гистасп весело вскинул брови, кивнул и пришпорил коня.

   В конце тронного зала на мягких креслах, обложенных подушками в желто-красных тонах, сидела государыня — гордая собой, холодная, с сединами в черных волосах, убранных мельхиоровым венцом с сапфирами. В коричневом платье, с чересчур длинными серьгами до плеч, с очень узкими кистями, из которых росли длинные тонкие пальцы в многочисленных кольцах, она казалась ухоженной, ладной, но ни один человек даже в лучшие годы раману Тахивран не назвал бы ее красавицей. Владычица встретила Бансабиру ледяным и полным презрения взглядом — именно он обычно заставлял людей смотреть в пол.

   Бану шла под настороженным наблюдением стражи. Вслед за ней охранники у двери пропустили только десять человек. Перед троном «высшей госпожи» выстроилось несколько воинов, но стоило Бану остановиться напротив, раману велела расступиться. Танша изменилась в лице, усмехаясь: значит, раману делает вид, что нисколько не нервничает?

   — Маленькая танша, — медленно протянула раману, не улыбаясь.

   — Бансабира Изящная, — поправила северянка, не колеблясь. — И, может, вам плохо видно с трона, но я все-таки среднего роста. Или даже выше среднего, — вдумчиво потерла подбородок тану.

   — Как ты разговариваешь со Светлейшей! — Один из стражников рванулся в сторону Бану, но государыня остановила его жестом. Стиснула зубы: молва не лгала — Маленькая танша та еще нахалка.

   — А где же государь Яса? — ни на секунду не дрогнув, осведомилась тану, шаря глазами по помещению. Стало быть, эти солдаты верны только ей, Тахивран. — Неужели развал страны его нисколько не занимает?

   — Раман Кхазар Четвертый занят по-настоящему важными делами, а с выскочкой, которая трех лет не живет в Ясе и мнит о себе невесть что, по силам разобраться и мне.

   — Иными словами, раман просто не знает, что вы учинили? Ведь сведениями личной разведки вы наверняка не делились с мужем. Не удивлюсь, если его всеизвестное увлечение духовным постижением тайн жречества тоже ваша заслуга.

   Нахальная и сообразительная, мерзавка.

   — Я считаю, что подобные разговоры нам стоит вести наедине, как женщинам, — высказалась раману.

   Бансабира, не сдерживаясь, расхохоталась.

   — Мне кажется, вы несколько превратно понимаете слово «наедине», — уточнила сквозь слезы смеха.

   — Это ты неверно понимаешь слово «женщина». — Раману почувствовала, что чаша ее терпения противно звякнула, словно от удара о другую такую же чашу. — Если бы ты поменьше махала мечом, до этого, — раману обвела взглядом тронный зал, полный телохранителей, — не дошло бы.

   — До этого не дошло бы, если бы вы отчетливо представляли себе, что должны делать.

   — Явно не тебе учить меня, что должна делать раману и как хранить величие династии Теней.

   — Не тот достигает величия, кто встает на цыпочки, надеясь достать до звезд, или раз за разом, как собака, прыгает вверх, пытаясь поймать в прыжке кость в руке хозяина, а тот, кто неуклонно выполняет свой долг.

   — Что может знать о долге раману самонадеянная соплячка вроде тебя? Не думай, что управлять страной — то же самое, что командовать ордой неотесанной солдатни, которым вся потеха — есть, спать и иметь девок!

   Бансабира глубоко и тихо вдохнула, справляясь с негодованием:

   — Коль уж мы говорим «наедине», не смейте оскорблять моих людей. Кстати сказать, и вашим солдатам, да и вообще всем людям, хочется в первую очередь есть, спать и иметь девок.

   Тахивран наигранно засмеялась:

   — Аха-ха-ха! Не знаю, не знаю. Мне вот иметь девок совсем не хочется!

   Бану пожала плечами, заявив таким тоном, будто имела в подобном колоссальный опыт:

   — У вас просто не было случая попробовать. Сплошные дела, долг, величие… — В сочувствии танши слышалась неприкрытая ирония. — Какие уж тут удовольствия. Если интересно, ничем не хуже, чем с мужчиной, хотя иногда прямо не хватает их грубости. Когда в грабеже собственной страны у вас выделится свободная минутка, попробуйте, — почти по-дружески посоветовала Бану. Мужчины в зале стояли, окаменев, кто с какими лицами: одни выкатили на таншу глаза, не веря ушам, другие — например, Серт и Ниим — едва сдерживали смех, третьи просто замерли, не зная, что будет дальше.

   По лицу Тахивран прошел спазм. Кровь прилила к щекам, на лбу вздулась венка, сколь бы женщина ни пыталась сдерживать себя.

   — Ты себе что позволяешь? — спросила раману до жути медленно и тихо.

   — Ой, прошу, оставьте эти балаганные позы, — бросила Бану совершенно небрежно.

   У Тахивран затряслась челюсть, но раману удалось достаточно взять себя в руки, чтобы выплюнуть:

   — Ты дрянь.

   — Вообще, — Бансабира прошлась из стороны в сторону, разминая пальцы, — я заметила, что в Ясе все любят пышные сборища. Особенно на переговорах. Мой дед тоже в свое время собрал какую-то прорву родственников на обсуждение дел, видимо, чтобы никто не забыл со мной познакомиться. Кстати о родственниках, — остановилась прямо напротив раману, уставилась глаза в глаза, — хотите, я представлю вам ваших? Они ждут за воротами, — Бану говорила без тени усмешки, пристально следя за лицом женщины. И, не дождавшись ответа, осведомилась: — Полагаю, вы слышали о последних событиях в Зеленом танааре?

   Это стало последней каплей.

   — Да как у тебя хватило духу?! — Тонкие губы в напряжении искривились. — Они же дети! И моя племянница…

   — Что? — Лицо Бану наконец преобразилось, выражая теперь интерес к происходящему. — Неужели вы любите свою родню?

   Не в любви дело — Бансабира знала из добытых за годы войны писем раману и ее отца, из донесений разведки, из сообщений шпионов. Дело в том, что тан Аамут очень быстро определил будущее старшей дочери и с малых лет сумел ей внушить, что трон под бедрами дан ей не Праматерью, а им, ее родителем, и для заботы не о стране, а о своих кровных родственниках.

   — Она же просто маленькая девочка, бессовестная ты мразь!

   Не такая уж маленькая, подумала Бану, вспоминая, на что она сама была способна в тринадцать-то лет.

   — Не вам говорить мне о совести, — ледяным тоном припечатала танша.

   — Ну да, не мне, — со злобой бросила раману. — Что сделала бы на моем месте ты, вечно правильная Бану Кошмарная, если бы Шаут развернул свои бесчисленные орды в сторону твоего дома?!

   У Бану щелкнуло в голове. Она облизнула губы и сделала шаг навстречу раману, поднимая голову и игнорируя подавшихся в ее сторону стражников. Охранники самой танши тоже напряглись сильнее прежнего.

   — Шаут со своими ордами, — подчеркнула каждое слово, — держал меня в осаде двадцать недель. Меня и еще четыре тысячи бойцов. И даже когда было ясно, чем все закончится, — Бансабира сделала еще шаг, — ни один из них не отступил! Не предал меня, не сбежал и не подставил стоящего рядом! Ни один член ни одной танской семьи, — заголосила Бану так, что звук стал эхом отражаться от стен, — никогда не позволил бы себе из трусости продавать тех, кого обязан был защищать!

   Вцепившись в подлокотники, раману вскочила с трона, яростно отвечая.

   — Все верно, Маленькая танша, — презрительно бросила государыня. — Член танской семьи не позволил бы, но я не принадлежу к сословию защитников! Я — раману великодержавного Яса, Светлейшая, — вздернула она голову, и без того возвышаясь над Бансабирой во всю высоту лестничного подъема к трону, — Тень Богов, и мои решения не могут быть продиктованы какой-то там танской прихотью! Развалить танаар можно, и даже все двенадцать — тоже! Но позволить одному из тех, кто, как ты говоришь, обязан защищать Яс, разрушить столицу — значит уничтожить само государство! И не говори мне, малолетка, что поступила бы иначе в подобной ситуации, имея власть над двенадцатью танами!

   От такого заявления Бансабиру затрясло.

   — У вас нет ника…

   — Стража!

   — …кой власти над танами! И знаете почему? — наконец взяв себя в руки, ехидно бросила тану. Бансабиру окружили, но пока не трогали. Тахивран молчала и не двигалась. Бансабира демонстративно медленно вытащила нож, закрепленный у запястья, и бросила на пол. Следом бросила еще один, начала восхождение по ступенькам, последовательно избавляясь от оружия. — Может, ваш муж, Кхазар Четвертый Яасдур, и принадлежит к династии, которая имеет какое-то отношение к жречеству — недаром ведь он столько лет пытается постичь мудрость Праматери, — но вы по рождению то же, что и я — та-нин А-а-мут.

   Бансабира поднялась почти доверху. Ее аура вынуждала Тахивран пятиться, но за спиной государыни находился недвижимый трон, так что обратной стороной бедер она даже через ткань платья чувствовала леденящую поверхность мрамора.

   — Вы не имеете власти над танами, в том числе и надо мной, потому что по происхождению мы равны, а по выслуге — давайте признаемся — я превосхожу вас на голову. — Бану окончательно сравнялась с Тахивран на помосте и теперь и впрямь возвышалась над ней на полголовы.

   Собрав все мужество, Тахивран не дрогнула под натиском, не позволяя солдатам вмешиваться. Посмотрела Бансабире прямо в глаза, вздернув подбородок.

   — Длинная, ширококостная, бледная, — надменно кивнула Тахивран в сторону Бану, намекая на светлые волосы и белую кожу, — и годишься только на то, чтобы махать мечом. Не равняй меня с собой, выскочка! Чем ты будешь без своих командиров, генералов, телохранителей, без армии? А? — высокомерно спросила Светлейшая. — Обычной девчонкой, которая овдовела до того, как узнала семью мужа? А я — Тень Илланы, Мать этих земель, и не тебе указывать мне, какие решения правильны, как нести жреческий долг и как понимать богов.

   Краски с лица Бану отхлынули. Отступили гнев, ярость, роковое изумление, сопровождавшее мысли о раману в последние годы, и даже ненависть, поселившаяся в сердце с тринадцати лет. Вот, значит, как. Настолько незамысловато, несложно, примитивно… Все прежние противники казались Бану достойными ее усилий: кто-то был умен и терпелив, как змей; кто-то лукав и хитер, как лис; кто-то настойчив и силен, как бык. А раману Тахивран оказалась просто гордячкой, самонадеянной до того, что даже Гор, который во все времена раздражал Бану самомнением, самолюбием и безразмерно раздутым тщеславием, присвистнул бы с завистью.

   — Посеяв вражду между двумя домами, вы не попытались ее унять — напротив, вы изыскали тысячу способов напомнить остальным «защитникам» старые счеты. Стравив танов, вы лишили Яс главной опоры в лице опытного командования и огромной части армии. Что будет, если завтра на нас нападет внешний враг? Вы думали об этом, отстаивая собственную важность в глазах придворных и семьи?

   — Если бы ты не появилась, война закончилась бы два года назад победой трех танских домов. Но когда из-за тебя Сабир с новой прытью ввязался в бойню, когда ты взбаламутила один из наиболее важных союзов, все закрутилось с новой силой. И вместо того чтобы дать всем танам расползтись зализывать раны, ты устроила какие-то одной тебе понятные игрища! Носилась по стране с ордой конных головорезов, а теперь твердишь, что я повинна в происходящем?

   Бансабира не слушала женщину.

   — Ответьте на мой вопрос, — попросила танша. — Что будет, если на нас нападут Бледные острова? Или Мирасийская империя? Или страны востока?

   — А разве не очевидно? — Тахивран огрызнулась, почти рявкнув. — Яс — единственная страна, занимающая целый континент. Даже сейчас наша армия превосходит любой восточный альянс.

   Бансабира не верила глазам и ушам. Бесконтрольно сжала кулаки.

   — Ваша армия лишилась лучших бойцов и генералов. Ванбир Яввуз и оба его сына, все ахтанаты дома Наадал, бывший глава Черного дома Дайхатт, в прошлом гроза всех южных земель, сыновья Ранди Шаута и его дочь, Сцира Алая…

   — Эта сучка только и умела, что пользоваться мужиками через постель!

   — Сцира Алая была хорошим командующим, — бескомпромиссно пригвоздила Бану. — Она не годилась в генералы, это правда, но тысячница из нее вышла бы превосходная.

   Замолчав, Бансабира оглядела лицо раману, пристально всматриваясь в высокомерное выражение глаз. Чувство разочарования, которое испытываешь, когда твои надежды не оправдывает близкий друг или товарищ, ничуть не больше того, какое настигает, если их не оправдывает враг.

   — Вы совсем не знаете, что такое война, — с упавшим сердцем резюмировала танша. — Вы ни разу в жизни не видели того, что остается на поле после сражения. Вы никогда не хватались ночами за виски от того, что в ушах стоит гомон и стон тех, кому уже не помочь, кто погиб по вашей вине.

   — Не тебе, чьи руки по плечи в крови, говорить мне о богах, — прошипела раману. От слов Бану дыхание женщины сбилось — контролировать себя рядом с той, кто одной своей славой внушала страх, становилось невыносимо.

   Бану не собиралась отступать — она слишком хорошо помнила тот прекрасный закат — самый прекрасный из всех, — когда, путешествуя с Гором, встретила Таланара Тайи. Уникальное ощущение, которое Бану испытала тогда, и сегодня не спутала бы ни с каким. Поэтому сейчас Бансабира наверняка знала, о чем говорит.

   Отступив на шаг назад, Бану заговорила тем тоном, к которому больше всего привыкли ее сопровождающие, — легким, немного снисходительным, чуточку ехидным, но по существу мало что выражающим.

   — Лучше иметь грязные руки, чем душу, — сказала и, развернувшись, зашагала вниз по лестнице в той же расслабленно-небрежной манере.

   — Не смей поворачиваться ко мне спиной, — предупредила Тахивран. Ее стражники стояли совсем близко к Бану, словно заужая для танши проход и отделяя ее от собственной охраны.

   — Выяснение отношений ничего нам не даст, — деловито проговорила Мать лагерей. — Уверена, вы понимаете, почему я взяла в плен только ваших племянников и племянниц? Их матери в том возрасте, когда следующие роды могут стать роковыми и для новорожденных, и для них самих. Их отцы связаны священным браком по рукам и ногам, и вы, как, — Бану облизнулась, сделав многозначительную паузу, — Тень Илланы, на которую возложена верховная жреческая обязанность этой страны, лучше других знаете, что ваши братья больше никогда не женятся. Даже если овдовеют — ведь, по существу, танин моего поколения почти не осталось. Да и те, что живы, никогда не станут заключать браки с домом, который повинен в том, что их семьи лишились сыновей и дочерей. При таких обстоятельствах ваш единственный шанс удержать Зеленый танаар в руках своей родни — договориться со мной. Поэтому предлагаю отослать мужчин и поговорить все же наедине.

   Тахивран стояла без движения. Еще немного, подумала раману. Еще немного, и она покажет зарвавшейся девчонке, как ничтожны и тщетны все ее происки. Главное, не поддаваться эмоциям.

   Повелительным движением руки Тахивран велела стражникам расступиться. Преисполненная гордости, она спустилась по лестнице, наказав собравшимся мужчинам проводить их с Маленькой таншей в кабинет раману и охранять с обратной стороны двери. Бансабира внутренне напряглась — что это раману удумала? — но виду не подала.

   Они двигались по широким коридорам с высокими потолками, покрашенными золотистыми, серебристыми и голубыми красками. Стены изображали морских чудищ в окружении могучих волн и густой пены грозного Великого моря, выложенных из смальты. С древними хозяевами морей то сражались, то беседовали рослые мужчины и женщины в длинных голубых одеяниях, с трезубцами в руках.

   «Волна и смерть» — гласил девиз дома Яасдур, и сейчас, искоса глядя на изображения, Бану впервые задумалась над тем, что, возможно, именно на этом и выросла когда-то власть раманов — на умении якобы договариваться с хозяевами вод, испрашивать у них благословения для мореплавателей. И, возможно, когда-то и впрямь Яасдуры имели какое-то отношение к ангоратскому жречеству — тому, что давным-давно запало в душу Бану приятным тянущим чувством цельности и запахом смолы и трав.

   Бансабира, полагаясь на рассказы Серта о временах, когда она была еще маленькой, верила, что и по сей день тех, кто служит в столичных храмах Двуединства — Матери Илланы и Владыки вод Акаба, — готовили ангоратские наставники. И знала наверняка: раману Тахивран не имеет отношения ни к Ангорату, ни к Яасдурам.

   Кабинет раману больше напоминал спальню. Во всю длину одной из стен стоял невысокий, но огромный диван, обитый дорогой белой тканью с черными, зелеными и серебристо-золотистыми мелкими узорами-штрихами. Множество тонких подушек — насыщенно-черных, персиковых, глубоко кровавых и коричневых — было разбросано по всей длине этого сооружения, которое помимо основной части имело еще два своеобразных «крыла». Каждое из них заменяло отсутствующие валики, будто продолжая диван под прямым углом вдоль южной и северной стен комнаты.

   Диван возвышался над уровнем остальной комнаты из-за того, что стоял на помосте футовой вышины. Кроме того, он и все пространство внутри этой П-образной конструкции было отделено занавесью из легкой просвечивающей ткани синего оттенка.

   Перед по-настоящему царским восседалищем возвышались круглые столы из черного дерева с драгоценной инкрустацией по боковому срезу столешниц. Бану мысленно прицокнула от одного взгляда на них — ей ли не знать, каких баснословных денег стоит это дерево, которое с самых южных провинций Ласбарна доставляли сначала в Орс, а оттуда, с еще более завышенной ценой — в Яс.

   Бансабира едва не вздрогнула, но в последний миг смогла ограничиться придыханием — захлопнувшаяся дверь неожиданно вывела из раздумий. Тахивран велела страже не беспокоить их ни при каких обстоятельствах.

   — Никогда бы не подумала, что малолетка вроде тебя сможет добраться до Гавани Теней, — произнесла Тахивран, мгновенно переменившись. Теперь, без свидетелей, ей не было смысла сдерживать чувства.

   Вот как, удивилась Бану, хмыкнув.

   — Да вы, похоже, вообще не обременяли себя домыслами.

   — Перво-наперво позволь выразить тебе соболезнования.

   Бану мгновенно напряглась, пристально разглядывая манипуляции раману у бюро напротив половины комнаты с диваном. Достав что-то, Тахивран жестом предложила Бану сесть на мягкие подушки и лично подала пример. Бансабира осталась стоять.

   — Возраст позволяет мне держаться на ногах дольше, — не думая, отозвалась танша чересчур вдумчиво для такой нелепой фразы. — Какие еще соболезнования?

   — Ну как же, ваш супруг совсем недавно погиб.

   — Да по вашей вине в Ясе у каждого танского дома бесчисленные потери в мужьях, женах, родителях и детях. Не лицемерьте.

   — А ты не зарывайся, Маленькая танша, — осадила ее Тахивран. Здесь, запертая четырьмя стенами, Светлейшая стала куда увереннее.

   — Мне кажется, я достаточно ясно обрисовала вам ситуацию…

   — А твой сын? — спросила раману в лоб. Бансабира нахмурилась. — Пурпурным танааром должен владеть он после тебя, не так ли?

   — К чему вы ведете?

   — Я уже привела. — Тахивран откинулась на мягкую спинку. — Ты угрожаешь наследникам моей семьи, и я делаю то же.

   — Разница в том, что ваши родственники у меня под рукой, они погибнут, стоит мне задержаться в вашем дворце на пару часов дольше обещанного. А вам Гайера не достать.

   Любила она этого ребенка так, как должна любить мать, или нет — не имело значения. Ради его появления на свет Бансабира поступилась всеми желаниями, надеждами и частично планами. Ради его появления на свет она сносила близость с мужчиной, которого и назвать таковым никогда не могла. И сейчас, когда он мертв, Гайер остался единственным звеном, соединяющим дома Яввуз и Каамал.

   — Гайера вам не достать, — непререкаемо пригвоздила Бану, прямо встретив взгляд черных глаз.

   Вопрос Тахивран заставил таншу вздрогнуть:

   — Разве?

   Догадки, одна страшнее другой, пронеслись в голове Бану подобно стае саранчи, оставляя за собой лишь опустошение и растерянность. Кто? Как? Когда? Ну ведь не отец? Хотя бы не отец, верно? И не Русса? Праматерь, кто угодно, только бы не ее кровный родственник! И не командир, и не офицер…Кто угодно, но не свои…

   — На, прочти, — ласково предложила Тахивран, протягивая бумагу, которую прежде достала из бюро. — Ты говорила, что никто из сподвижников тебя не предавал, но, кажется, совсем забыла, как велик ваш северный лагерь.

   С трудом унимая дрожь в руке, Бану взяла свернутый лист, раскрыла, бегло пробежав глазами.

   — Поскольку он не входил в число действующих генералов, в нужный момент ахтанат не стал ввязываться в бойни, а предпочел на правах единственного ближайшего родственника подходящего возраста гостить в семейном чертоге Яввузов. Ты правда думала, что Этер Каамал поехал нянчить твоего ребенка из родственных чувств?

   И эта часть загадки тоже сошлась, мгновенно поняла Бансабира. Схватила суть мгновенно и интуитивно, чутьем, задолго до того как сознание сложило все в одну цепочку. Скорее всего, даже Нер покинул позиции в свое время, уступив натиску Раггаров, по указке старшего брата, перед которым всегда благоговел. В том, что Этер мог добыть сведения о ситуации, Бану не сомневалась.

   — Когда Яввузы, Каамалы и Маатхасы внезапно отошли от боевых действий через полтора года после их начала, я поняла, что единственный способ контролировать ход войны — нейтрализовать непредсказуемых северян. Твой отец имел все, чтобы нельзя было соблазнить его выгодами, и был слишком горд собой, чтобы с ним можно было договориться. Предыдущий тан Маатхас был похож на нынешнего и без конца бубнил про честь и достоинство. Зато Каамалы имели большие амбиции и давние счеты к Яввузам. Заносчивый Пурпурный дом перестал заключать браки с Серебряным с тех самых пор, как север Яса присягнул Гавани Теней почти двести лет назад. Вот что написал мне Яфур в ответ на мое предложение. Но, к сожалению, даже Каамалы оказались закостенелыми приверженцами старых порядков.

   — А поскольку золота у них и без вас хватало, купить их у вас не получалось, — продолжила Бансабира, наконец улавливая ход мыслей раману. — Но вы же не могли знать, что я вернусь? Или вы как-то узнали и смогли уговорить моего отца выдать меня за Каамала? Так, что ли? — Бансабира всплеснула руками. — Да я в жизни не поверю, что вы имеете контакты с Храмом Даг или знаете Гора!

   Тут Бану не соврала: даже вообразить, что в таком ключе ее предал именно Гор, было невозможно, хотя бы потому что наставник считал ее, Бану, личной собственностью и явно не стал бы участвовать в планировании ее замужества. Праматерь, что за абсурд творится у нее в голове?!

   — Кто такой Гор? — вполне искренне спросила Тахивран. Бану мысленно вздохнула.

   Раману махнула рукой.

   — Да я знать не знала о твоем существовании, Бану Кошмарная. Получив отказ Яфура Каамала, я почти шесть лет потом вздрагивала при одном упоминании о севере. Но тут появилась ты, и все стало ясно. Каамалы никогда особенно не рвались заключать браки с домом Маатхас, хотя, конечно, устраивали для поддержания отношений. Просто потому что Маатхасы находились в том же положении, что сами Каамалы. Таны Яввуз издавна считались верховными владыками севера. Вы никогда не выпячивали грудь колесом, если исторические хроники в библиотеках столицы не врут, и старались не ссориться с соседями. Но ваши бесчисленные орды делали вас негласным лидером среди снежных кланов. Вот почему Каамал так жаждал брака именно с твоей семьей.

   — Я это все и без вас знаю, — хмуро отозвалась Бансабира. — Странно, что вам потребовалось шесть лет, чтобы это понять.

   Раману поморщилась, запрещая себе реагировать на колкость, и продолжила.

   — После того как Сабир Свирепый вновь обрел дочь, стоило ожидать, что Яфур Каамал зашлет сватов. И судя по всему, он и заслал. Просто твой отец довольно долго строил из себя невесть что, давая мне возможность действовать. Если Каамалы так хотели брака с силой и властью, я, раману Тахивран, могла предложить им гораздо больше, чем тан каких-то невероятно далеких и богами забытых земель. Но Каамал Льстивый Язык и тогда не сдался, будь он проклят! Написал мне: «Я подумаю», — и как одержимый твердил о браке наследника с тобой, надеясь объединить земли. И когда наконец мне почти удалось уговорить Яфура перейти на мою сторону, твой отец — поглоти его Акаб! — объявил о свадьбе.

   — Не смейте желать зла моему отцу, — прошипела Бану, трясясь от злости.

   — Да только из безвыходной ситуации меня спасла твоя глупость. Ахтанат Каамал написал, что ты настояла на браке с его младшим братом. Значит, сам Этер оставался свободен и, значит, действовать стоило через него, а не через несговорчивого Яфура. Не знаю почему, Этер не страдает одержимостью отца объединиться с вашим домом. По крайней мере, мирным путем. Когда он выпустил пар в отмщении за брата и вернулся стеречь твоего сына, я сделала предложение, от которого нельзя отказаться.

   Насладившись эффектом, который производила на Бану мучительно долгая пауза, Тахивран пояснила:

   — Если он убьет Гайера, я позволю ему войти в семью Яасдур на правах зятя.

   — Гайер его племянник, тоже ахтанат дома Каамал, — сдержанно заметила Бану.

   — Мне показалось, Этер не совсем в этом уверен. Так что сейчас все твои труды поставлены под удар одного моего слова, — Тахивран расплылась в ухмылке.

   — Так отчего не скажете его? — с вызовом спросила Бану. Даже если такое случится, она найдет выход. Она всегда находила или выход, или тех, кто за нее открывал нужную дверь.

   — Потому что среди твоих пленников четверо ахтанатов дома Аамут.

   — И что вам мешало поставить мне ультиматум раньше? Что мешало прислать мне требование оставить в покое ваш дом в обмен на жизнь моего сына? — дерзко спросила Мать лагерей. Тахивран молчала, и Бану сама высказала единственную возможную причину: — Неужели согласие Этера Каамала устранить возможного претендента на танское кресло пришло совсем недавно? — Проследив за лицом раману, танша продолжила: — Вы ведь довольно долго пытались сообразить, как быть, верно? К тому же, полагаю, решались на это предложение еще дольше. Как же так, отдать дочь династии Яасдур, девицу из рода Теней Богов за ахтаната «каких-то там богами забытых земель»! — Бансабира начала открыто издеваться. — Аха-ха-ха-ха! Сколько же в вас тщеславия и страха! Ведь мало того, что вам претит сама мысль выдать дочь замуж за мужчину ниже нее сословием, вы трясетесь, как бы Этер, который так легко согласился на предательство кровной родни, не отрубил вашей славной дочурке голову за какую-нибудь оплошность, заносчивость вроде вашей или просто по пьяни!

   Бану не умолкала, чем невыразимо бесила Тахивран. У последней застучало в висках от ехидного голоса, от злобной правды, которую этот голос проговаривал с таким пренебрежением.

   — Вас можно понять — ведь, в отличие, например, от меня, случись что с вашим ребенком, вы уже не сможете родить другого. Раману, — брезгливо протянула Мать лагерей. — У вас нет опыта в войне, и вы просто не умеете принимать решения быстро, мгновенно взвешивая все плюсы и минусы обстоятельств, не колеблясь. Будь вы немного расторопнее, победа осталась бы за вами.

   — Она и так за мной. Не думай, что можешь мне угрожать! Если со мной что-то случится, Этер незамедлительно убьет твоего отпрыска и приедет в столицу, чтобы жениться и убедить весь Яс огнем и мечом угомонить Яввузов. На это он тоже согласился, как и моя дочь.

   Бансабира вразвалку приблизилась к государыне и уселась перед ней прямо на стол, закинув ногу на ногу.

   — Я провела среди вояк достаточно много времени, чтобы понять, что не все можно решить убийством. Хотя, конечно, честности ради, большинство проблем можно устранить этим способом, но, — Бану развела руками, — не все. Итак, вы хотите, чтобы я отдала вам ваших племянников в обмен на жизнь моего сына. Но один к четырем — неравный обмен, вам не кажется? Двоих я оставлю у себя.

   — Нет.

   — Да. Мальчика и девочку.

   — Я сказала — нет!

   — Вы тут много чего сказали, но мало что из этого имело смысл, — деловым тоном заметила танша. — Не беспокойтесь, ваши родственники не будут ни в чем нуждаться. Кроме, быть может, материнской заботы и любви, — хихикнула Бану.

   — Тебе кажется это смешным?

   — Не нужно меня перебивать, раману. Выбирать, конечно, вам: или погибнут пятеро детей, и вы поступитесь своей заскорузлой гордостью, простившись с дочерью, — или она останется у вас под рукой, и никто не умрет. В конце концов, если Этер убьет моего сына от Нера — что помешает мне выйти за самого Этера и родить еще одного наследника? — Бансабира хмыкнула. — А вот вам такое уже не грозит.

   Тахивран сидела молча, отведя глаза от Бану. Смотреть на эту бестию было невыносимо. Когда прошло уже больше минуты, Бансабира недовольно хмыкнула — раману действительно до жути медленно оценивает ситуацию. Бану начала легонько раскачиваться, придерживаясь за край столешницы руками, намеренно выдавая нетерпение.

   — Я согласна, — тихо, сжав зубы, процедила Тахивран, намереваясь встать.

   — Ну наконец-то. Теперь о том, как вы будете рассчитываться со мной.

   — Что?! — раману вскочила, глядя на Бану сверху вниз.

   — Не кипятитесь, — посоветовала танша. — В вашем возрасте волнение не идет на пользу.

   — Да как ты…

   — Мое молчание имеет цену, раману Тахивран. — Бану принялась пристально изучать собственные ногти. Да, когда вернется домой, о руках придется позаботиться особенно сильно: за время похода они приобрели какой-то совсем уж жалкий вид.

   — Какое еще молчание?!

   — Вашу роль в Бойне Двенадцати Красок воистину нельзя переоценить. Думаю, все таны, кроме вашего отца, согласятся со мной. Интересно, как долго после этого династия вообще удержится на троне?

   — Ты не сможешь их убедить, у тебя нет…

   — Да в одном вашем бюро у той стены, — движением головы указала танша, — полно доказательств! И даже без оружия мне не составит труда их забрать!

   — Этер Каамал…

   — Ничего мне не сделает, — поднялась Бану, вынуждая Тахивран отступить на полшага, — потому что, в конечном счете, и его брат Нер пал жертвой ваших поступков! Поверьте, я позабочусь о том, чтобы новости о ваших происках дошли до моего деверя быстрее, чем известие о смерти Светлейшей Яса! В этой стране нет ни одного человека, который бы не возненавидел вас всем сердцем, стоит ему узнать правду. Каждая женщина захочет лично выцарапать вам глаза, а каждый мужчина — на этих самых глазах — растлить вашу бесценную дочь!

   — Закрой рот! — закричала Тахивран: земля шла из-под ног, когда воображение услужливо нарисовало в голове картины насилия. — Замолчи! Замолчи!!!

   — Если вы хотите, чтобы я закрыла рот, вам придется заплатить за молчание золотом. Как полагается.

   — Сколько ты хочешь?! — Тахивран вскинула голову, уставившись на Бану обезумевшими глазами с покрасневшими от напряжения сосудами. — СКОЛЬКО?!

   Бану облизнулась, предвкушая.

   — Столько, сколько нужно, чтобы вам было нечем заплатить наемникам в столице.

   Глаза раману округлились до формы тех жестянок, которые сыграли ключевую роль в событиях последних десяти лет.

   — Ты с ума сошла?! — в отчаянии выкрикнула женщина. Бану с пониманием легко качнула головой: да, это колоссально страшное чувство, когда понимаешь, что все твои труды пропали даром. Ей оно знакомо с тех времен, когда пришлось бросить Астароше, и сейчас, несколько минут назад, угрозы раману вновь напомнили его.

   — Мои войска и так загружены золотом. Именно поэтому отец не только выдвинулся к столице сам, но и созвал всю нашу родню: чтобы в безопасности доставить трофеи домой. Тракт-то немалый. Поэтому мы сможем вывезти не так уж и много, — утешила Бану. — Но все, что сможем, — возьмем. А что не возьмем золотом — возьмем едой и лошадьми. Не на горбу же тащить ваши сундуки! — претенциозно заявила Бансабира. Молниеносно она наклонилась, сорвав с шеи государыни цепочку с ключом, повернулась и пошла к бюро.

   — Что ты делаешь? — судорожно спросила Тахивран. Бансабира обернулась, не успев дотронуться до шкафа с бумагами.

   — Вы согласны с моими условиями? — Раману кивнула. — Тогда… — Мать лагерей по-свойски открыла бюро и принялась в нем копошиться.

   — Немедленно прекрати! — Тахивран подбежала к Бану, протянула к ней руки, пытаясь остановить, но Бансабира ловко выкрутила локти и кисти и с силой оттолкнула раману так, что та, отступив, не удержала равновесия и повалилась с ног. — Что ты творишь?! — завопила почти истошно.

   — Вы что, думаете, я поверю на слово? Вам?! Мне нужны гарантии безопасности моих войск и моего сына. — С безразличным видом Бану вытащила наконец стопку каких-то бумаг и поглядела на дверь. — Сейчас у меня нет времени разбираться, что здесь что. Переберу на биваке. То, что меня не заинтересует, я пришлю вам обратно с гонцом. Лишний хлам мне даром не нужен.

   Тахивран сидела на полу, растерянно глядя на северянку. Праматерь Земли и Неба, что это за напасть? Как где-то вообще могло родиться такое чудовище? Она что, не шутит, что ли, эта Бансабира Изящная? Бану уже открыла дверь, впустив «живой», «подвижный» воздух в комнату, которая, казалось, застыла от напряжения, как желе. Перешагнув порог, Бану замерла, глубоко вдохнула, смежив веки. Приятно понимать, что дела закончены. Тахивран позвала стражу, выбежав в коридор и толкнув при этом Бану из-за узости проема. Но стража лежала вдоль стен, не подавая признаков жизни. Зато охранников Бану было куда больше десяти человек. Увидев госпожу, рассевшиеся прежде на полу бойцы повскакивали с мест и, вытянувшись, ждали в готовности указаний.

   — Ты… Что ты наделала?! — шипела раману, понимая, что здесь, в коридоре, нельзя выдавать себя. Во дворце полно тех, кто верен ее мужу, а не ей. Необходимость тщательно скрываться от рамана до того срослась с сущностью Тахивран, что не подводила ее даже на грани истерики.

   — Да ничего страшного. Я же сказала, что если вы примите мои условия, никто не умрет. Их просто оглушили. В ближайшее время, — Бансабира обошла Тахивран и посмотрела ей в глаза, — к вам съедутся представители всех танских семейств. Заявите о своих полномочиях и урегулируйте конфликт, который сами и начали. Используйте власть Теней, чтобы угомонить танов. Сейчас это сделать проще всего: воевать никто не хочет, да и не может уже, честно сказать. У всех закончились силы, так что в этой ситуации приказ прекратить распри со стороны будет для танов как бальзам на душу.

   На лице Тахивран дрогнуло несколько мускулов. Кажется, до нее только сейчас начало доходить, почему Бансабира именно в дом Аамут проникла тайно и сделала все без лишнего шума. Она и впрямь была не заинтересована в том, чтобы всем рассказывать о причастности к Бойне Двенадцати Красок раману Тахивран, если ей хорошо заплатят.

   — И еще проводите меня обратно в тронный зал: чтобы избежать атаки ваших солдат, мне пришлось оставить там шесть ножей.

   — Я их уже собрал. — Опередив раману, вперед подался Серт и протянул шесть клинков, завернутых в какую-то ткань. Бану поняла, что это — не что иное, как обрывок плаща кого-то из охраны раману.

   Бансабира, кивнув, приняла сверток, взглядом подозвала Ниима, вложила оружие в его руки, чтобы иметь возможность по одному проверить клинки и распределить их в привычные «тайнички». Серт тем временем приблизился к дрогнувшей Тахивран, дружественно приобнял за плечи и развернул лицом к двери.

   — Вам не нужно знать, где именно тану Яввуз прячет свои ножи, — шепнул мужчина ей на ухо. — И хотя вы видели это прежде, полагаю, вы сможете сами без труда обо всем забыть, не так ли? — Тахивран, нервно косясь на воина, кивнула. — Вот и славно. Знаете, вы не очень хорошо выглядите, вам нужно отдохнуть. Боюсь, вы не сможете проводить нас до выхода, поэтому, чтобы мы больше не смели тревожить ваш покой, Светлейшая, напишите письмо со своей печатью, чтобы нас беспрепятственно выпустили из дворца и столицы. Будем очень признательны.

   Он лично проследил, чтобы текст, наскоро набросанный раману неровным от дрожания руки почерком, полностью удовлетворял пожеланию.

   — Да благословит вас Мать Сумерек! — до издевки торжественно простилась Бану, приложив ладонь к сердцу. — Надеюсь, наша следующая встреча не состоится никогда.

   Она развернулась и пошла прочь, не опуская головы. И даже когда Мать лагерей уже вышла за ворота дворца, забрав у хмурого недовольного стражника дорогущий меч с рукоятью о драгоценных камнях, раману Тахивран все еще стояла, не сдвинувшись с места. Держась за косяк одеревеневшими белыми пальцами, чувствуя, как трещит в голове, дрожит в коленях и горит в груди, и надеясь, что Бану Кошмарная умрет еще до того, как доберется до дома. Однако теперь у Тахивран не было ничего, чтобы помочь провидению забрать жизнь оборванки из Храма Даг, и ей оставалось уповать на одну лишь Праматерь.

   Согласно бумаге, выписанной раману, начальник городской стражи, который прежде разоружил Бансабиру на въезде во дворец, в сопровождении пятидесяти человек должен был лично проследовать за Матерью лагерей и сопроводить двух ахтанатов дома Аамут к их тетке.

   Два отряда двигались в совершенном молчании. Когда достигли разбитого лагеря пурпурных, Бану отдала пленников. Многочисленные бойцы в готовности к атаке убеждали стражу поскорее убраться за стены города.

   На том и разошлись.

   Бану вскочила на коня и дала сигнал выдвигаться. Ее роль в междоусобице Яса исчерпана. Бойня Двенадцати Красок подошла к концу.

   Не пройдет и месяца, как будет достигнуто мирное соглашение. Условия, которые нужны Пурпурному дому, Тахивран, как надеялась Бану, поняла отчетливо. Да и гарантия того, что Яввузов раманы оставят в покое и приведут к согласию остальных танов, у Бансабиры тоже имелась. Светлейшая получила хороший урок в этой встрече, как и сама Мать лагерей: у Тахивран стоило поучиться пользоваться желаниями людей. Бану, конечно, давно это делала, но никогда — настолько нагло.

   Однако сейчас не то время и не то настроение, чтобы думать об уроках судьбы.

   В сердце молодой женщины великолепным хвостом огненной птицы распустились воодушевление, предвкушение, восторг и облегчение. Все, все прошедшее за минувший срок показалось Бансабире маловажным. Ничто не имело больше ценности, кроме осознания того, что совсем скоро она наконец-то вернется домой, приведет в родные земли тысячи северян, увидит отца и брата и вместе с ними поднимется в высокий фамильный чертог древнего рода Яввуз.

   Русса проведет их к танским креслам, которые еще двести лет назад законно именовались троном. Остановится у подножья лестницы и вместе со всеми восславит тана и тану Пурпурного дома, которые впервые за много лет плечом к плечу воссядут в великой зале героев. И ее сын, мальчик, которому, рискуя всем, она дала жизнь посреди войны, увидит и обретет в ней мать, а в Сабире — деда. Она сложит меч, спрячет ножи и забудет прошлое, как страшный сон.

   А когда минет год траура по Неру, Бану спросит отца о Маатхасе.

   У Яввуза больше не будет причин отказать, если Сагромах не женится до того времени. Значит, когда северяне — Бану не сомневалась — будут совместно праздновать выход из военных действий и в некотором смысле победу, надо поговорить с Маатхасом. Бансабира не могла определить, что за чувства испытывала к тану Лазурного дома, но в нем она видела ту уверенность, какой никогда не находила в себе. Этого было достаточно.

   Раману Тахивран пришла в себя довольно скоро. Она не корила себя ни за что — раману поступила именно так, как велел ей долг крови: спасла жизнь своих родственников, тех, кому предстояло стать будущим дома Аамут. В конце концов, Тахив «добыл» для нее трон Яса, вложил в руки такую непомерную власть, когда ей было всего двенадцать лет, а раз так, ни он, никто иной из ее семьи не должны знать никаких бед. Тахивран просто не могла поступить иначе.

   Ситуацию с документами, которые Бансабира вытащила из ее тайника, раману тоже оценила трезво. Маленькая танша вновь сделала глупость: теперь, если у кого-то из собирающихся в столице танов имеются хоть какие-то подозрения на ее счет, даже переверни они дворец вверх дном — ни одного доказательства причастности раману или Аамутов к Бойне Двенадцати Красок нет. Если кто-то из защитников попробует угрожать, объясняя это тем, что раманы не вмешались вовремя, она ответит то же, что все эти годы твердил ее муж: дело жреца — молитва об успокоении диких собак, но явно не участие в их драке. Она, раману, как Тень Праматери, как единственная женщина страны, лично благословленная Верховной жрицей Ангората, делала максимум того, что могла, — молилась денно и нощно, до сухости губ и боли в суставах.

   Хотя следовало дождаться тех, кто был занят в гавани столицы, хотя Улу требовалось время, чтобы отрядить приобретенные корабли вкруговую держать путь до северных земель и самому воссоединиться с войском госпожи, Бансабира велела двигаться быстро и добраться к лагерю отца до темноты. Ул не маленький, сам прекрасно найдет дорогу, к тому же по округе расставлено несколько союзных отрядов, которые, собравшись в один, сами достигнут бивака Яввуза-старшего. Чем сильнее он приближался, тем быстрее Маленькая танша гнала коня, отрываясь от остальных.

   Узнать шатер Сабира Свирепого не составляло труда: черная волчья голова в профиль с рубиновым глазом на пурпурном полотнище, развевающемся высоко над землей, бесспорно выдавала укрытие тана.

   — Тану! — не то приветствуя, не то как-то беспокоясь обратился один из «меднотелых», перехватывая уздцы коня Бану и явно пытаясь как-то задержать госпожу. Ее прибытие вносило суматоху.

   — Потом, — Бану, не глядя, махнула рукой. Все, что она видела, слышала и знала, — шатер отца. Широким движением отдернула полог, впуская внутрь яркое утреннее солнце.

   — Оте…

   Бансабира застыла. Полог шатра опустился, и заискрившийся прежде панцирь мужчины угас. Впереди, спиной к ней, стоял Гистасп.

   — Что ты здесь делаешь? — спросила строго, твердо обхватив пальцами рукоять меча. Гистасп молчал. Он не шевельнулся, даже когда услышал знакомый присвист клинка, покидающего ножны.

   Взгляд Бану — напряженный, грозный, из-под насупленных бровей — приклеился к спине подчиненного. Версии, каждая следующая страшнее предыдущей, сковывали волю, теснили горло, пережимали запястье, держащее меч, делая Бану уязвимой.

   «А я все думал, как посмотрю ей в глаза», — мрачно подумал Гистасп, внутренне сжался и со страхом повернулся.

   Бану вгляделась в его глаза, почти не имеющие цвета, но преисполненные сожаления и как будто раскаяния, глубоко вздохнула и опустила меч.

   Гистасп склонил голову. Перед ним на застеленной земле, ногами к выходу, лежал тан Сабир. Еще в крови, еще в доспехе, но уже без капли жизненных сил. Прошло несколько тяжелых, молчаливых минут. Бану смотрела на склоненный светлеющий затылок и неслышно задыхалась. Это что же? Это теперь она что, не войдет с отцом в танскую залу чертога? Не сядет в соседнее с ним кресло? Это теперь все зря, что ли?

   Бансабира тоже опустила взгляд, разжала пальцы. Меч упал на войлок с тихим глухим звуком — тем же, с каким сердце Маленькой танши сорвалось в пропасть. Шатаясь, она сделала шаг. Гистасп, наблюдая за таншей, предусмотрительно отступил, пропуская к отцу. Ее нетвердая и вместе с тем тяжелая походка, не имевшая ничего общего с привычной пружинной легкостью, заставила Гистаспа обратиться к Матери лагерей, протянув руку. Бану нервно мотнула головой в ответ, не осознавая, что кусает подрагивающие губы. Рухнула на колени рядом с телом, откинула плед, которым Гистасп накрыл вождя, начала методично снимать доспех и поддоспешник. Одной было не управиться, не поднять тяжелого рослого северянина — попросила Гистаспа помочь.

   Тот с трудом понимал, что происходит. Бансабира имела растерянный, испуганный и до ломоты в сердце несчастный вид. Пытаться заговорить с ней сейчас было чревато, Гистасп радовался уже хотя бы тому, что танша не обвиняет в случившемся его. Хотя это, скорее всего, временно. До нее, видно, не до конца доходило случившееся.

   Когда Сабир остался в одних штанах и рубашке, Бансабира закатала последнюю до самых плеч. Не меняясь в лице, которое выглядело постаревшим на десять лет, вздохнула, прижала к губам тыльную сторону ладони. Сломана половина ребер, на раздувшемся животе страшные гематомы, наверняка еще и внутренние, наплывшие до опухолей. Бансабира дрожащими пальцами коснулась травм отца, опустила руку ниже, к ранению на бедре. Размазанная кровь все еще была чуть теплой. Женщина положила руку отцу на лоб, убрала спутавшуюся прядку волос, оставляя красный след.

   — Не таким должен был быть твой конец, — шепнула Бану.

   — Мы загоняли вепря, — осмелился наконец Гистасп. — Вождь завел копье для броска, но не удержал поводьев из-за болей в плече. Тан выпал из седла и попал под копыта. Вепрь был уже ранен и безумен, кинулся назад и вспорол вашему отцу бедренную артерию, прежде чем мне удалось добить животное.

   Бансабира никак не реагировала на рассказ подчиненного, но Гистасп видел, что меньше всего ей сейчас хочется слушать командующего.

   — Всю дорогу, — расхрабрился напоследок альбинос, неотрывно наблюдая за госпожой, — покуда тан дышал, он произносил ваше имя. И велел мне беречь вас, тану.

   Бансабира игнорировала то, что там говорил Гистасп. Она наконец упала на размягшую от переломанных костей грудь отца и тихонько, безудержно заплакала. Да за что ей все это? Хотелось растормошить отца, надавать по щекам, сказав, что все это ничуточки не смешно, и он должен немедленно встать и заняться делами! Хотелось убить Гистаспа, который не уследил за господином, из-за которого Сабир Свирепый погиб по вине коня, свиньи и неизвестно кого еще, пусть и знала Бану, что отца давно уже подводило плечо! Бану хотелось проклясть весь мир, вернуться в Гавань Теней, убить Тахивран, найти Гора и пойти на самую гнусную сделку с ним, лишь бы вернуть все на свои места!

   Но сил не хватало, чтобы просто поднять голову.

   Гистасп молча вышел и шепотом сообщил приближенным, что тан скончался. Голосить об этом не стоило — Бансабира и так едва держится, чтобы не завыть.

   Подоспели последние из уезжавших на охоту — Русса с напарником. О награде, которая досталась кому-то из тех, кто приехал гораздо раньше, никто и не вспоминал. Отстающие бойцы из воинства Бану тоже постепенно присоединялись к ставке.

   Утерев слезы, танша вышла почти следом, дыша тяжело и медленно.

   — Пусть лекари займутся его телом, — приказала госпожа не громко и не тихо. Главное — достаточно твердо.

   Приложив правый кулак к сердцу, Гистасп опустился на колено первым:

   — Тан Сабир Свирепый Яввуз, защитник Пурпурного дома, воссоединился с предками в залах Нанданы! Да благословит Праматерь тану Бансабиру Яввуз, защитницу Пурпурного дома и Мать лагерей! Да вознесет Иллана твою славу на солнечной колеснице, высокая госпожа! — произнес Гистасп первые слова клятвы. К нему присоединились те, кто стоял неподалеку и все слышал.

   — Мы клянемся следовать за тобой, охранять тебя, держаться тебя и почитать, равно как всех твоих предков! — один за другим воины, лекари, каптенармусы опускались на колени, подхватывая слова обета. — Меч в твоей руке остр, и это — мы! Щит в твоей руке прочен — и это мы! Вера в наших сердцах крепка — и это ты! Преданность в наших делах сильна — и это ты! Мы возлагаем священный долг защиты края на твои плечи! Мы отдаем свою жизнь для защиты края — в твои руки! Пусть!

   — Пусть!

   Весь лагерь замер, коленопреклоненный. Только спешившийся Русса недвижно стоял напротив и глядел прямо на сестру.

   — Пусть, — отозвалась Бансабира на клятву орды. Подошла к брату вплотную, выпачканными в крови отца пальцами мазнула по щеке и не глядя пошла вперед. Русса обернулся вслед сестре, сделал несколько шагов, поймал за руку и заставил посмотреть на себя. В глазах — и черных, и зеленых — стояли слезы. Русса задрожал в плечах, Бану поняла, что брат не сдержится. Она притянула его голову, наклоняя мужчину, прижала к груди.

   Каменными пальцами Русса вцепился в плечи сестры, хватаясь так, будто пытался удержаться за нее, как за стену, чтобы не упасть. Бансабира гладила черные грязные волосы надломленного, почти опустившегося на землю брата. Когда-то, когда она была маленькой, она вот так же цеплялась за Руссу в своих мыслях, и это придавало ей сил. Теперь ее черед.

   С тоской, любовью и немыслимой болью, которую могли разделить только эти двое, Бану прижала голову согбенного крепче, затем отстранила, посмотрела в глаза, провела пальцем по щеке, оставляя еще один, едва заметный красноватый след. Отвела глаза и пошла вдаль от лагеря. Больше невыносимо находиться среди людей.

   — Поставьте мне шатер рядом с отцовским и займитесь подготовкой тела. Тана Сабира надо доставить на север, — приказала, не оборачиваясь.

   За спиной танши Русса ударил себя в грудь и упал на колено вместе с остальными:

   — Я присягаю тебе, сестра! Я клянусь тебе в верности!

   Бану сделала непонятный жест рукой, не чувствуя ног, которые переставляла безотчетно. Когда она удалилась на несколько шагов, лагерь поднялся с колен.

   Создалось впечатление, что с отдаления тану на биваке занялась суматоха. Только Гистасп стоял недвижно, неотрывно глядя вослед юной госпоже. Там, в шатре, у трупа Сабира, он так и не нашел слов утешения и поддержки, вполне искренне переживая как смерть Свирепого, так и горе Матери лагерей. Он даже не посмел дотронуться до вздрагивающего плеча. Ничего не сделал. Вышел и провозгласил весть, заставив таншу тем самым как можно быстрее взять себя в руки и выйти к людям. Взвалил на ее плечи ношу еще больше той, что тану и так приходилось тащить изо дня в день.

   Несмотря на то что Бансабира была полноправной тану Пурпурного дома, прежде Гистасп мог позволить себе маленькие вольности в общении — танша располагала сама, да и всегда оставалась мысль, что есть нечто большее, чем она, есть тан Сабир. Но теперь выше нее в Пурпурном танааре нет никого. Бансабира Изящная стала главой самого крупного надела в стране, даже после войны самого большого воинства, и, как ни крути, мысленно ухмыляясь, признавал Гистасп — самой лучшей разведки.

   Бансабире придется провести реорганизацию всех войск, во многом разобраться, освоить управление. Он бы хотел помочь ей, но не имел права претендовать на роль наставника или помощника в подобных делах. Гистасп не принадлежал прямой танской ветви и понимал, что его шансы удержать прежние позиции не так уж и велики, когда солдат у тану больше не пять тысяч, а сорок. Да и то, что Сабир погиб на охоте, когда рядом был только он, Гистасп, явно бросало тень на его имя.

   Мужчина едва слышно вздохнул. Жаль, ему так и не удалось добиться безоговорочного доверия танши. Оставалось надеяться, что она не забудет его участия в походе, — он редко знавал людей такой крайней честности в общении. Личное и деловое Бану не путала никогда и никогда не смешивала: на войне нельзя быть честным, говорила танша каждым поступком, но в отношениях нельзя лгать. И он тоже не солжет, не обманет. Ведь, честности ради, время, проведенное рядом с Матерью лагерей, было по-настоящему интересным.

   Он мог бы пойти за ней сейчас, уверенный, что тану не прогонит. Хотя, конечно, наверняка не скажешь — ее решения удавалось предугадывать далеко не всегда. Но Гистасп не пойдет, не станет усложнять все еще больше. Бансабира не верит ему до конца, возможно, потому, что он никогда не понимал, когда надо провожать глазами, а когда идти рядом.

   У Бансабиры не было счастливого детства, цветущей юности, не будет и беззаботной молодости, осознал мужчина. Она не знала толком любви матери, заботы отца, насмешек старшего брата; не влюблялась и, скорее всего, не заводила друзей. Она жила одной целью, навязчивой и безумной, одержимая долгом и отчаянием. На нее было больно смотреть.

   Просто тану никогда не смешивала деловое и личное. Не знала, что в бурной реке жизни, как и в огненной реке войны, можно не только твердо стоять на двух своих, как бы силен ни был поток, но и плыть по течению — ведь как ни сопротивляйся, оно несет тебя вперед.

   За четверть часа она добралась до обрыва плато. Пока ей устанавливают шатер, можно посидеть вдалеке ото всех. Когда лекари закончат омывать тело Сабира, Лигдам придет за ней. Все ведь видели, куда танша ушла.

   Опустилась на прохладную землю, обхватила руками лоб: подобных чувств она не испытывала с того дня, когда Гор сломал Астароше колено. Но даже тогда ей не было так страшно.

   Далеко на горизонте тлеющим углем мерцал осколок закатного солнца, заливая небо желтоватыми, лиловыми и свинцовыми пятнами. В Ясе в очередной раз воцарялся переходный час Матери Сумерек.

   Рано утром Бансабира велела Лигдаму и телохранителям собрать в ее шатре всех тысячников и десятитысячников. Вся армия Пурпурного дома собралась наконец в одном месте. Мужчины, входя, кланялись с серьезными, сосредоточенными лицами. Наскоро рассаживались в шатре, не сводя глаз с молодой и теперь единственной госпожи.

   — Доброго всем утра, — поприветствовала танша сухо. — Вашу клятву я приняла вчера, а для прочих формальностей сейчас не время и не место. Что бы ни случилось в Гавани Теней, как бы дальше ни развивались события, мы выходим из Бойни Двенадцати Красок бесповоротно.

   Она наследует не только надел, сообразили командиры, вслушиваясь в каждый звук. Она наследует желания Сабира, его цели, волю, будто его самого. Он, защитник Пурпурного дома, дал слово покинуть поле брани после разгрома Зеленого танаара и разграбления дворца. Теперь она, как защитник Пурпурного дома, держит это слово, как если бы оно было сказано ею самой.

   — Мы достигли отношения ненападения с двумя домами, взыскали контрибуцию с еще двух, забрали у раману Тахивран главное оружие, которым она вела войну, взяли пленных. Дележ подождет до возвращения на родину. Русса, Гистасп и Отан поедут со мной вперед с телом отца, его надо как можно скорее доставить в семейный склеп. Остальные выйдут следом. Ответственным за отход будут Гобрий и Махран, — Бансабира перевела глаза на последнего. Махран, единственный сын погибшего Доно-Ранбира, ее кузен и один из командиров разведки отца, сухощавый и неприметный, напоминал ей чем-то Рамира.

   — Кто-то из родственников Сабира Свирепого должен быть с такой ордой при отходе. Из нас троих ты подходишь лучше других, надеюсь, твой отряд обеспечит безопасность при переходе, — ровно закончила женщина.

   Упомянутый Отан — седовласый, но с большими залысинами, смуглый, одних лет с Гобрием — с недоверием посмотрел на таншу от природы круглыми глазами лазурного оттенка.

   — Я прошу прощения, госпожа. Я-то вам родня сторонняя, а каким образом среди родичей тана Сабира, сопровождающих вас, оказался Гистасп? — недобро глянул Отан на командира второго подразделения, если Гистасп еще мог так называться.

   — Гистасп оказался в числе сопровождающих меня и отца командиров по той же причине, что и ты, — надменно отозвалась тану. — Он мой генерал, только, в отличие от тебя, в нем я уверена больше. Вот почему с Гобрием за отход отвечаешь не ты, а менее опытный Махран.

   Что она делает, ужаснулись Гистасп, Гобрий, Видарна.

   — Ты приходишься дядей моему брату, и тебя не было в моей армии в военное время, чтобы мои права на танское кресло были для тебя неоспоримы. По дороге домой хорошенько обдумай, на чьей ты стороне, Отан. Нож промеж лопаток, когда Адар достигнет юности, мне даром не нужен. Малейший намек на мятеж или заговор… — Бану отвела глаза, не став продолжать мысль.

   С улицы донесся извиняющийся голос Дана Смелого. Получив разрешение войти, он сообщил, что часть армии, которой приказано сопровождать таншу до чертога, полностью выстроена в боевые порядки. Прочие сотники и полководцы безразмерного воинства заканчивают построение. Пленники также готовы к транспортировке в дом тану Яввуз.

   — Хорошо, — бесстрастно кивнула Бану, теряя к докладу замкомандира всякий интерес. Дан уходить не торопился.

   — Когда прикажете сняться с места? — спросил с готовностью. Бансабира метнула обязывающий взгляд:

   — Боишься, что не услышишь сигнала?

   Дан сконфуженно замялся, танша сделала движение головой, веля выйти.

   — Ул, определи к нам пару хороших каптенармусов в дорогу. И иди, лично проверь вооружение сотни Серта. Они должны быть готовы к схватке в лучшем виде.

   Ул без лишних слов встал, поклонился, вышел.

   — Видарна, напиши приглашения танам Каамал и Маатхас на сорокоднев по отцу. И напиши сообщение Идену Ниитасу. Никаких причитаний по поводу Сабира Свирепого, только то, что главой Пурпурного дома отныне являюсь я. Этого достаточно. Отошли гонцов предельно быстро. В отходе не задерживаться и не спорить ни по каким вопросам с временным командованием.

   — М-м, — опешил Видарна. Он бросил короткий взгляд на Отана и нашел в нем поддержку. — Я прошу прощения, но не кажется ли вам, что разумнее…

   Видарна замолчал: Бансабира, чуть подняв брови, перевела на него взгляд, имея до того недоуменное лицо, будто вообще только сейчас обнаружила среди собравшихся этого Видарну и теперь отчаянно интересовалась, кто его сюда позвал. Тот, впрочем, окончательно растерялся и тоже, кажется, забыл, зачем явился в шатер.

   Проследив этот взгляд, Гистасп отвел глаза: не хихикнуть бы прилюдно.

   — Мы имеем в виду, — подключился Отан, видя, что Видарна почему-то прижух, — что все-таки стоит написать тану Ниитасу о кончине тана Сабира. Это будет намного правильнее и к тому же благодарней по отношению к вашему отцу.

   Лицо Бансабиры вытянулось настолько, насколько она вообще могла позволить себе проявлять изумление. Похоже, пререкания с командующими в ее собственном лагере завершились слишком давно, чтобы сейчас ей оставаться бесстрастной. Командиры второго и третьего подразделений тоже с пониманием переглянулись. Гобрий принял чрезвычайно самодовольный горделивый вид, а из его единственного глаза светилось непомерное чувство собственного превосходства. Гистасп и вовсе в открытую откинулся на спинку походного стула и ехидно оскалился. Даже самым невнимательным становилась очевидна солидарность этих двух: уж кто в свое потратил кучу времени и сил, пытаясь переспорить Маленькую таншу! Да только она все равно все делала по-своему, прослыв Матерью лагерей.

   Танша между тем повела головой, будто привыкая к мысли, что это опять будет доставлять неудобства некоторое время, и сказала:

   — Видарна, сделай как велено.

   — Госпожа, я…

   Бану коротко глянула, и тот подавился словом, которого не успел произнести.

   — Тану! — вновь раздался из-за полога голос Дана. Тон существенно отличался от прежнего. — У нас гость.

   Бансабира тихонько скрипнула зубами. Что еще?

   — Гистасп, подмени меня.

   Тот кивнул, Бану вышла из шатра. Неподалеку замерло с десяток всадников. У одного в руках был штандарт с черным знаменем, у другого — белый флаг. Впереди всех сидел молодой широколобый брюнет в черной кожаной куртке. Небольшие карие глаза заинтересованно смотрели на Бансабиру с остроскулого гладковыбритого лица, сужающегося к подбородку, как наконечник копья. Мужчина, кивнув какой-то собственной мысли, остановил лошадь и спешился.

   — Тан Дайхатт, — не то предположила, не то определила Бансабира.

   — Тану Яввуз… — Дайхатт вновь кивнул, четким движением стянул длинные перчатки и протянул женщине руку. Бану вложила ладонь для рукопожатия, но моложавый тан проявил галантность, мимолетно прислонив оголенные пальцы к губам. Отстранился и оглядел Бану с головы до ног. — Вы не совсем такая, какой я вас представлял.

   Словно по команде спешились сопровождающие тана и поклонились.

   — О, у вас был для этого повод? — осведомилась танша, отнимая руку.

   — Он был и есть у всей страны с некоторых пор. Не хочу задеть ваших чувств, но до меня дошли слухи о тане Сабире. Это правда?

   Плохие вести расходятся не просто быстро — они разлетаются со скоростью молнии, настигающей воина в доспехах на вершине горы. Бансабира, едва не скрипнув зубами, кивнула — да, Сабир Свирепый, объявив о выходе из войны, не протянул и месяца, пал нелепой смертью на охоте. Предначертание, не иначе.

   — Примите мои соболезнования, — не особо убедительно произнес тан, мгновенно меняясь в лице. Бансабира отчетливо уловила деловитость, какой могли похвастаться лучшие купцы в торговом квартале Храма Даг. — Раз уж теперь вы возглавляете дом Яввуз, не уделите пару минут?

   — Только пару. Мы уже выдвигаемся. Но если сдадите оружие Дану, я пройдусь с вами, — решила тану. Дайхатт подчинился без колебаний.

   Несмотря на то что лицо тана — открытое, выточенное — имело несколько сосредоточенное выражение, Бансабира мгновенно отнесла его к улыбчивым людям. Однако ничего общего с неугасимой радостью, граничащей с глупостью, в Дайхатте не было. Такие обычно хорошо знают, что им нужно.

   Под недовольными взглядами сторонников, которые еще совсем недавно сходились в открытых боях, Бану и Дайхатт, беседуя, прошлись вокруг шатров. Сопроводители Дайхатта, застывшие, где стояли, молча держали под уздцы коней; солдаты Бану стерегли парламентеров.

   — Вам, полагаю, теперь не до собрания в Гавани Теней?

   — Очевидно так.

   Дайхатт покосился на собеседницу: суженные зеленые глаза, напряженные надбровные дуги, узкая полоска сжатых бесцветных губ, но — никакого интереса к происходящему. Не потому что Мать лагерей имеет убитый горем вид, скорее наоборот: озадаченный, обремененный неисчислимым количеством дел. Мужчине даже понравилось — пожалуй, есть шанс найти общий язык и договориться, несмотря на их трудное «общее прошлое».

   — Вы отослали письма танам, сообщая, что имеете некие доказательства причастности к бедам последних лет правящей семьи. Можете поделиться чем-то?

   Бансабира качнула головой:

   — Простая уловка, чтобы покончить с войной. Я подумала, что если таны найдут причину съехаться для переговоров в присутствии рамана и раману, смогут достичь соглашения. Пусть не все, но стоит заключить перемирие хотя бы семерым, и остальные притихнут.

   Дайхатт слушал внимательно, быстро прикидывая в уме: Яввузы обозначили свою позицию, а с ними, надо полагать, мирный путь выберут и Каамалы с Маатхасами. Иден Ниитас тоже наверняка поддержит внучку. Разбитые наголову Ююлы и Наадалы латают собственные дыры уже не первый день, и новых им даром не надо. Уже шестеро.

   Аамут, если донесения Дайхатта не врали, отхватил от Матери лагерей самую страшную оплеуху и хотя бы для виду первое время точно будет держаться неконфликтных отношений. Да и раману наверняка поставит отца, тана Тахива, в пример, чтобы показать, что всех событий Бойни Двенадцати Красок можно было избежать, если бы таны с самого начала не поддавались на провокации. Тахив, без сомнения, поддержит дочь, обязанностью которой сейчас является во что бы то ни стало примирить «защитников» страны. Итого — даже без него, Дайхатта, сторонников мира семеро, если и он поддержит сложившуюся ситуацию, надежда Маленькой танши оправдается.

   Он поддержит, потому что этого требовало прошлое, в котором погибло множество его родственников; истерзанное усталостью и потерями настоящее; будущее, которое предстояло построить. И первый кирпич был здесь, у шатра тана Яввуза. Хорошо, что Старый Волк помер, — с девчонкой договориться будет легче, она молодая совсем и неопытная в таких делах.

   — В любом случае, — продолжала Бансабира, — раманы обладают достаточной властью, а все нынешние таны — достаточной слабостью. Всем просто нужен пинок, чтобы заткнуться. Если получится, попробуйте отхватить себе куш в общей дележке. Мне, как вы верно заметили, уже не до этого.

   — Все, чего хотел мой отец, он отбил у Луатаров. Мне большего не надо. — Мужчина потер подбородок, будто подчеркивая его узость, и многозначительно поглядел на Бану. Зрачок тана расползался, несмотря на ранний час. Бансабира с трудом сдержалась, чтобы не вздрогнуть: что-то недоброе в этом взгляде, как ни крути.

   И тут же, отследив собственные чувства, Бану мысленно усмехнулась: неужели нервы ее настолько расшатаны, что подобная мелочь смогла взбаламутить внутреннее равновесие? Надо поскорее добраться до дома, захоронить отца и осознать, что к чему.

   — Во всяком случае, сейчас, — твердо закончил Дайхатт, и Бану даже не вспомнила, что мужчина говорил до этого. Выдохнув, Бансабира решила как-то переменить тему и не нашла ничего лучше, чем напомнить о ситуации.

   — Одна из наставниц храма, где я выросла, как-то сказала, что природой устроено так, чтобы дети хоронили родителей. Должна сказать, весьма мерзкая истина. Хотя, конечно, справедливости ради, и ваш отец, и мой скончались по совсем другим причинам. И, учитывая, что именно Сабир Свирепый убил вашего предшественника, думаю, соболезнования будут двусмысленны.

   — Пожалуй, — отозвался Дайхатт, вздохнув так, что приопустились уголки губ. Но продолжил так, что было ясно: Бансабиру он не упрекает ни в чем и ни в чем не видит повода для встречного упрека за смерть Ванбира и двух его сыновей в Черных землях. — Войска Сабира Свирепого перебили многих моих родственников.

   — А ваши родственники перебили моих. Дайхатты, бесспорно, были для отца самым тяжелым противником, — заметила Бансабира. На взгляд окружения, которого в прогулке вновь достигли таны, слишком уж спокойно заметила.

   «Тоже мне, похвала», — подумал Раду, слушая голоса возвращающихся танов.

   — Поэтому, думаю, в наших силах положить этому конец. В конце концов, мы с вами вряд ли выбирали себе этот путь. — Дайхатт остановился, развернувшись к Бану, и склонил голову. — Спасибо, что уделили время, тану Яввуз. Я пришлю в Пурпурный дом останки ахтаната Ванбира и его сыновей, чтобы вы могли подобающе их захоронить.

   Мужчина протянул ей руку для пожатия и на этот раз ограничился именно им. Бансабира с достоинством кивнула.

   — Я питаю симпатию к людям, которые умеют, приняв решение, не оглядываться на то, что было прежде, — равнодушно отозвалась Мать лагерей, сжав пальцы в ответ.

   Еще раз высказав соболезнование, Дайхатт ободряюще улыбнулся и поднялся в седло. Его приближенные последовали примеру. Бану тоже времени не теряла: Лигдам подал ей кожаные перчатки.

   — Да, госпожа, — позвал Дайхатт из седла. — У меня хорошие отношения с Каамалами.

   Конечно, мысленно поморщилась Бану: кровная тетка Дайхатта приходилась бы ей свекровью, доживи до минувшего замужества Бансабиры.

   — Тем не менее, — продолжал мужчина, — за следующий год я намерен укрепить их еще больше. Что касается моего положения в южных землях, оно широко известно. Благослови Иллана и Акаб!

   Дайхатт тронул коня. Бансабира улыбнулась, поправив волосы, и еще несколько минут смотрела Черному защитнику вслед, бесконтрольно сжимая кулаки так, что, казалось, напряженные фаланги вот-вот прорежут белую кожу.

   — И что он имел в виду? — подал голос Русса, подходя к сестре из-за спины. Он положил Бансабире руку на плечо, и та вздрогнула. Совсем незаметно — только Русса почувствовал это по сжавшимся, как моллюск на берегу Великого моря, мышцам.

   — Что отец был прав.

   Губы Бану вытянулись в линию — тонкую, почти прямую, как росчерк пера от твердой руки, — когда она вспомнила разговор со Свирепым в день рождения Маатхаса на берегу Бенры. Она не ошиблась, у нее и впрямь есть украшение, что привлекает мужчин сильнее, чем нектар пчел.

   — Выступаем, — скомандовала тану, справившись с эмоциями и игнорируя некоторые вопросительные взгляды. Гистасп махнул рукой, чтобы дали сигнал. — Закрепите носилки отца, и побыстрее.

   Женщина прошла вперед к Валу, что уже подвел ее лошадь, и с несколько чрезмерной даже для себя ловкостью вскочила в седло. Командиры вокруг засуетились, будто только сейчас осознали всю серьезность настроя молодой танши. Отан поспешно заозирался в поисках коня, а не найдя, начал голосить, выискивая оруженосца. Дан и Серт мгновенно дали знак трубить сигнал, чтобы построить подразделение. Охрана и подоспевшие каптенармусы занимались тем, что определяли тело Сабира в повозку. Русса наскоро переговаривался с каким-то воином из «меднотелых», имени которого Бану не знала и, честно сказать, пока не хотела знать. Только Гистасп уже сидел верхом, тайно поглядывая на таншу и не задавая вопросов. А чего спрашивать, думал командир, нет-нет да и подмечая недоверчивые, вопросительные, непонимающие взгляды соратников. И так ведь все ясно, и так бело как день, хотя тело Сабира Свирепого вряд ли успело полностью остыть.

   Гобрий искренне, не скрываясь, таращился на Гистаспа, да и некоторые другие офицеры тоже подмечали: нельзя так откровенно глазеть на госпожу. Гистасп в ответ брал пример с тану Яввуз, нисколько не придавая значения происходящему.

   — И что это было? — спросил Дайхатта один из самых ближайших сподвижников — правая рука и один из лучших лучников Черного танаара. — Что за намеки на прощанье?

   Делегация парламентеров уже воссоединилась с войском и теперь двигалась к Гавани Теней трактом, которым прежде проходила Бану. Дайхатт и его друг шли впереди других, чуть поодаль держались полководцы и родня тана.

   — Задел на будущее. — В лице Дайхатта больше не было никаких улыбчивых или дружелюбно-вежливых проявлений. Лишь сосредоточенность.

   — Хм, — отозвался Атти, друг Дайхатта, вскинув брови. — Пояснишь?

   — Что тут пояснять? Через год Бансабира Яввуз будет самой желанной невестой в стране: единоличная хозяйка крупнейшего танаара страны с впечатляющей армией и деньгами, плодовитая, как доказывает имеющийся у нее ребенок, молодая. Как только весть об ее вступлении в права защитницы разойдется, все таны накинутся на девчонку как беркуты. Правда, пока ее сдерживает двойной траур по мужу и отцу, и последний продлится еще год, но это не такой уж большой срок.

   — И ко всему, как выяснилось сегодня, она вовсе не страшная и не кошмарная, как говорят. Высокая, — зачем-то прибавил в конце молодой мужчина.

   Дайхатт согласился:

   — И умная. А значит, прекрасно все понимает и не станет вступать в брак с тем, кто имеет проблемы в отношениях с ее союзниками. За этот год надо сделать сверх своих возможностей в этом направлении, раз уж удалось первым засвидетельствовать почтение Матери лагерей.

   Собеседник покосился на Дайхатта.

   — Уверен, что овчинка достойна выделки?

   — Больше тридцати тысяч копий, бескрайние просторы, едва ли не лучшая военная академия, опытное командование, не говоря о том, что мой пасынок будет в числе первых претендентов на танское кресло Каамала. — Подытожив перечень предвкушаемых побед, Дайхатт самодовольно улыбнулся. — Я, Атти, знаешь ли, тоже не дурак. Конечно, я уверен. Надо предельно быстро договориться о мирных отношениях с Каамалом и особенно с Ниитасами.

   — Я слышал, Иден Ниитас обладает непростым характером, — прокомментировал Атти решимость Дайхатта.

   — И железными нервами, — согласился тан. — Мой отец любил повторять, что Иден — самый злобный старикашка в нашей стране. Думаю, его надо проведать первым.

   — Только как? Иден ведь объявил, что до тех пор, пока не закончится Бойня Двенадцати Красок, любой, кто пересечет границу его танаара, будет воспринят как враг, которого следует уничтожить.

   — Значит, перво-наперво поедем в Гавань Теней и кинем свой грош в общий котел перемирия. Новые жертвы ничего не дадут, боевые действия зашли в тупик. У всех еще полно обид и претензий, но те из танов, что не являются идиотами, должны понимать, что сейчас не время их предъявлять. Нужна большая передышка, время, надежные тылы и хорошие планы.

   — А что делать с теми, которые все же больше идиоты, чем нет? — хмыкнув, поинтересовался Атти.

   — А они не представляют угрозы.

   Атти ничего не ответил на заносчивый выпад друга. Последний вдруг самодовольно рыкнул, выкрикнул:

   — Давай-ка проветримся! — и с силой подстегнул коня.

   У всех еще полно обид и претензий, но те из танов, кто не является дураком, должны понимать, что сейчас не время их предъявлять. Нужна передышка, надежные тылы и хороший план. А прежде всего надо закончить то, что начал отец, думала Бану, ритмично покачиваясь в седле. И просто отдохнуть. Переступить родной порог, вдохнуть родной воздух, услышать лай танаарских псов не из передвижных псарен, а просто так, оттого что это пушистое зверье путается под ногами.

   Надо каким-нибудь мистическим чудом найти силы жить.

ГЛАВА 2

Королева Гвендиор откинулась на подушки повозки. Осталось не больше получаса пути. Несмотря на то что владения Клиона Хорнтелла являлись самым близко расположенным к столице герцогством, дорога до него в повозке занимала почти четыре дня.

   Четыре дня назад, в ночь, гонец доставил письмо от царя Западного Орса Алая. Он предлагал перво-наперво скрепить их уговор браком. Ну что ж, Гвен была к этому готова. Решение нашлось моментально — среди дам Иландара имелась такая, что по всем параметрам подходила на роль: достаточно знатна, юна и очень набожна. Остальное приложится. Потому, отправив Изотту за снедью для гонца и дав тому отоспаться несколько часов, королева написала положительный ответ. Бог ей в помощь.

   Дорога осталась позади. Повозка остановилась, один из слуг помог королеве сойти. Герцогская родня уже замерла в поклоне.

   — Ваше величество… — Клион Хорнтелл, отец четырех законных детей и двух бастардов, поцеловал протянутую ему руку и поднялся. Вслед за ним выпрямились его домочадцы. — Добро пожаловать в Хорнтелл, замок на излучине.

   Гвендиор старалась не показывать, но в душе страшно завидовала Хорнтеллам: они до сих пор выглядели счастливыми в браке, их замок имел мало общего с шумной смрадной столицей и был окружен кольцом густого леса в самой излучине Тарса, у них были дочери. У Гвендиор был только венец, и он никогда — ни теперь, ни прежде — не приносил и тени радости. Только непоколебимую, озлобленную гордость, которая от непонимания и обид становилась еще невыносимее.

   Королева, не улыбнувшись, обратилась к супруге Клиона требовательным взглядом.

   — Моя королева, — присела та. — Рады принимать вас. Это большая честь.

   — Рада встрече, Гета.

   Чета Клиона и Геты Хорнтелл по всем меркам выглядела образцовой. Герцог, примерный отец семейства, всегда был верен законам чести, служил стране, оберегал семью, любил жену и детей, карал преступников и помогал немощным. Клион одинаково хорошо относился к сторонникам Богини и Бога, ибо сам некогда был язычником, зачавшим в ночах Нэлейма с Неллой Сирин одного из сыновей — Тиранта. Только с рождением младшей из дочерей он обратился к Христу, поддаваясь скорее веянию в обществе, нежели велению сердца. Несмотря на трудную и извилистую жизнь, Клион Хорнтелл выглядел ровно на свои пятьдесят четыре года — ни днем меньше или больше.

   Гета Хорнтелл была не намного моложе супруга и принадлежала к тому типу женщин, которые и в возрасте остаются хороши. Трудно сказать, разделяла ли герцогиня религиозные убеждения мужа изначально или приобщилась со временем. Так или иначе, с обоюдного согласия Хорнтеллы отдали дань каждому из божеств Иландара: старшую дочь Айхас когда-то отправили на Ангорат, к младшей в качестве учителя приставили священника. Кто знает, может, им удастся донести до людей, что не так уж и важно для мира в отношениях верить в одно и то же?

   Клион наскоро представил семью:

   — Надеюсь, вы помните наших сыновей, Клеоса и Клиама.

   — Ваше величество, — раздалось вместо приветствия.

   — Наша младшая дочь Ахиль.

   — Моя королева, — девочка шустро присела.

   Гвен кивнула.

   — И мой племянник Аксель.

   — Ваша милость, — поклонился тот.

   Гвендиор еще раз обвела взглядом собравшихся. Не нужно быть жрицей, чтобы понять, что они родственники, хмыкнула королева мысленно: все унаследовали немного неровный нос с широкой переносицей и буйные светлые кудри Хорнтеллов. Отличалась только девчонка. Гвен остановилась строго напротив и бесцеремонно вцепилась в нее глазами.

   Ахиль, ни дать ни взять, была хорошенькой. Чуть ниже среднего, ладная, с густыми волосами необычного цвета: каштан и яркая позолота боролись в копне, словно медведь и лев. Небольшие кругловатые синие глаза — куда ярче и темнее, чем у отца и братьев, — смотрели с лица, с которого еще не сошла до конца детская одутловатость.

   — Помнится, Клион, у вас было две дочери, — хмуро спросила королева, все еще разглядывая Ахиль с критической оценкой. Девушка уже залилась краской.

   — Вы правы.

   — И старшая по-прежнему в том проклятом месте?

   — Да, Айхас служит… на Ангорате, — уклончиво ответил Клион. Не стоит упоминать о Праматери в присутствии Гвендиор.

   — Негоже христианину иметь дочь-язычницу, Хорнтелл. Приручили бы.

   Клион ничего не ответил и оправдываться не стал.

   Понимая, что большего не добьется, Гвен приосанилась, вздернула подбородок и с некоторым недовольством велела идти внутрь:

   — Я устала с дороги.

   Через два часа, приняв ванну, переодев платье и просушив волосы, королева спустилась в трапезную.

   — Добро пожаловать, — поднялся Клион. Блюда на столах стояли нетронутыми.

   За едой Хорнтеллы старались всячески поддерживать беседу, но королева не отличалась словоохотливостью и больше наблюдала за девчонкой Хорнтеллов. Наскоро покончив с едой, она прямо обратилась к хозяину замка с просьбой поговорить наедине. Клион быстро проглотил недожеванный кусок, приложил салфетку к губам и, откашливаясь, велел остальным выйти. Гвен пошла на широкий жест:

   — Не стоит беспокоить семейство. Пройдемте в ваш кабинет.

   — Разумеется. — Клион поднялся и, дождавшись королевы, пригласил следовать рядом.

   Хотя кабинет герцога находился едва ли не в другом конце замка, путь прошли молча. Только когда за их спинами стража закрыла дверь, мужчина спросил:

   — Приказать принести вам что-нибудь?

   — Не нужно.

   — В таком случае, я вас слушаю. Чем обязаны вашему визиту, к тому же столь неожиданному?

   — Все знают об отношениях Иландара с племенами варваров и знают, что новое вторжение не за горами, — начала Гвен говорить тоном настоятеля монастыря, и Клион понял, что это надолго. — Последняя их атака стоила больших потерь. В такой ситуации следует запасаться друзьями и союзниками. Нашим ключевым помощником был Архон, но последние события таковы, что Иландар больше не полагается на него. Потому мы ищем союза с христианнейшей страной Этана Западным Орсом и надеемся, вы не откажетесь помочь.

   — Разумеется, служить стране — долг каждого. Что требуется от дома Хорнтелл?

   — Брачный союз. Ахиль должна выйти замуж за наследного царевича Орса.

   Хорнтелл не стал переспрашивать, но отозвался далеко не сразу.

   — За горца? Но они дикари.

   — Они христиане, Клион, это главное.

   — Орс слишком далеко, да и Ахили всего четырнадцать.

   — Ахили уже четырнадцать! — Еще и препирается! Его дочери предлагают царский венец, а он! Можно подумать, она, Гвен, тут его спрашивает! — Я была ненамного старше нее, когда выходила замуж за короля. Алай согласен на альянс только на условиях брачного договора. А теперь подумай, почему я приехала к тебе?

   По одному взгляду Хортнелла стало ясно, что мужчина уже парой минут раньше ответил себе на этот вопрос.

   — Вот именно: у меня нет ни дочерей, ни племянниц. Единственная племянница короля уже замужем. Так что остаются только герцогские семьи. У Стансоров, кроме Шиады, никого нет, дочери Ладомара всего одиннадцать, она еще не годна. Остаешься только ты, да и у вас с Гетой не разбежишься.

   — Вы считаете, это достаточный аргумент, чтобы я выслал еще и вторую свою дочь в такую даль, где я толком и навестить ее не смогу?

   — Я не понимаю, Клион… — Никто из них не заметил, что королева уже давно перешла на «ты», это было привычным для обоих. — Ты против того, чтобы твоя дочь стала следующей царицей Орса?

   — Поймите верно, Орс сегодня не в лучшем положении, кто знает, что станет с ним завтра.

   — С карты Этана целую страну за один день точно никто не сотрет.

   — Это верно. Но как быть с Ахилью? Она никогда не воспитывалась для такой роли.

   — Я в свое время тоже. Препятствием это не стало, — весомо произнесла Гвен. Хорнтелл тяжело вздохнул: если предложение делает королева, значит, исходит оно от короля. А король не просит подданных. Однако согласиться вот так, сразу, даже не попытавшись найти какой-нибудь выход… Все-таки он уже давно придумал, как устроить Ахиль наиболее удачно для всех, менять ничего не хотелось.

   — Я… я бы хотел немного подумать, ваше величество.

   — Подумай, Хорнтелл, — высокомерно отозвалась королева. — Лучшего предложения для твоей дочери просто не существует. Если надо, посоветуйся с женой, к утру я жду решения. И если оно окажется положительным, обещаю, что твой младший сын Клиам войдет в первую дюжину королевских гвардейцев еще до наступления лета.

   Гвендиор видела, что Хорнтелл уже почти сделал выбор, и, дабы подтолкнуть наверняка, добавила:

   — Ты всю жизнь верой и правдой служил государству, Клион Хорнтелл, так не позволяй своей семье срамить доброе имя дома: пусть и они служат Иландару всеми силами и средствами, какими наделил их Господь.

   Королева поднялась. Клион поднялся тут же.

   — Да пребудет с тобой Бог, лорд Излучины Тарса. И имей в виду, Ахиль Далхор звучит не хуже, чем Ахиль Хорнтелл.

   Клион лежал в кровати, обнимая супругу. Любимую женщину, улыбнулся он. Воистину любимую: уж сколько жизнь их испытывала, и она, его Гета, всегда была рядом, всегда безмолвно шла за ним, как тень, в самое страшное пекло; всегда смиренно провожала на войну и ждала в неусыпных молитвах; берегла детей и — на удивление всякого лорда в Этане — терпимо относилась к его бастардам. Возможно, потому что он ни разу не обмолвился об их матерях, хотя Гета и знала, что Тирант — сын Неллы. Она смогла себя убедить: Нелла не была женщиной для Клиона — в ночь Нэлейма всякая женщина суть Богиня, и все, что творится в такую ночь, — всего лишь долг. Как молитва или жертва на алтаре. Боги требуют жертв, она знала. Боги отняли у них с Клионом двух детей, еще во младенчестве, но дали ей возможность возместить утрату с бастардами мужа. Он принес в жертву Праматери свое семя, а она — свою доброту.

   Теперь, когда позади долгий путь, когда в их совместную судьбу вложено так много сил, терпения, выдержки и заботы, не любить невозможно. Человек больше всего на свете любит самого себя и потому в любых отношениях ценит в первую очередь свой собственный, вложенный в них труд.

   Гета тихонечко прижалась к мужу:

   — Гвендиор сказала, что уезжает завтра. О чем ты говорил с ней?

   — О том, о чем сейчас хочу поговорить с тобой.

   — Гвендиор приехала по нашу дочь.

   — Что?

   — Она хочет, чтобы Ахиль вышла замуж за Халия Далхора, которого однажды назовут Вторым.

   — За сына Алая? Горца?

   Клион улыбнулся:

   — Я спросил у нее так же.

   — И что ты сказал?

   — Ничего. Королева ждет ответа утром. Что ты думаешь на этот счет?

   Что она думала? Гета мысленно усмехнулась: конечно, Гвендиор знала на что ставить — какая мать не захочет видеть собственную дочь царицей? Но Гета была уже не в том возрасте, чтобы вестись на зов гордыни.

   — Нам уже далеко не по двадцать лет, Клион, а Ахиль — не первое наше дитя. В двадцать и правда хочется, чтобы твои дети сидели на троне, но когда через пару лет минет полвека, надо, чтобы дети были рядом, радуя теплотой и внуками. Я знаю, однажды придется с ней расстаться, однако одно дело отдать Ахиль за иландарца и видеть изредка, а другое — выдать за горца из Орса и не увидеть никогда.

   — Не преувеличивай, — улыбнулся Клион, отставив бокал.

   Гета покачала головой.

   — Клион, я прошу тебя. Восемнадцать лет назад мы отослали одну нашу дочь на Ангорат, заведомо зная, что расстаемся с ней навсегда, ибо путь, который мы для нее выбрали, не даст ей и дальше быть нашей дочерью. А теперь ты просишь, чтобы я и вторую отослала на другой конец света? Ты ведь согласен на предложение, не так ли?

   — Гета, но это и вправду честь… — Клион чувствовал себя очень неуютно. — К тому же, если мы согласимся, Клиаму светит место в первой дюжине королевской гвардии.

   Теперь поднялась Гета.

   — Ох, Клион, бог с тобой! Клиам может получить это место и без помощи королевы, стоит тебе попросить Нироха лично! Тебе он не откажет.

   — Гета, — протянул супруг. Ох, уж это ее материнское упрямство.

   — Клион, ты — герцог, — отчеканила она. — Ты лорд дома Хорнтелл, один из четырех герцогов Иландара. Выше тебя стоит только король.

   — Вот именно, — спокойно и глубоко проговорил мужчина. — Так за кого ты собралась отдать нашу дочь в этой стране?

   — У Ладомара двое сыновей, — быстро нашлась женщина.

   — Не женат из них младший, — резонно заметил герцог. — Ты пойдешь на это?

   «Нет, конечно», — женщина мысленно прикусила язык, но с курса не сбилась.

   — Ну, хорошо, а Берад? Его сын Кэй все еще холост. И Бирюзовое озеро находится в нашей стране, а не на чужбине.

   Клион вскинул на жену глаза.

   Агравейн дожидался, переминаясь с ноги на ногу. Наконец ладья прибилась к берегу. Архонец поприветствовал женщину и ступил в лодку. Он сильно задержался в пути из Шамши-Аддада и теперь, опаздывая почти на сутки, немного переживал.

   Жрица ладонью пригласила принца и села напротив. Весла неслышно коснулись озерной глади, приближая архонца к Ангорату. Одиннадцать лет минуло с тех пор, как он в последний раз бывал здесь. Подумаешь, говорил Агравейн сам себе, нет тут никакой лирики, но волнение брало свое. Встреча с таинством всегда непредсказуема.

   Вечер клонился к закату, и красные лучи заходящего солнца по-особому освещали магическую завесу между копьями Часовых. В преднощном зареве Агравейну казалось, будто вздернутый оранжево-алый парус, посеребренный звездной россыпью, распахнулся во весь рост от озера к небу. Наблюдая за этим парусом, в немом восхищении, похоже, замерла сама жизнь.

   Жрица, безмолвная женщина тридцати шести лет с жидкими красно-коричневыми волосами, туго переплетенными в мелкие косы, поднялась и воздела руки к Богине. Ради истины Праматери! — опустила рукава, и пали, развелись по две стороны проема копья исполинов древности. Забрезжила легкая тень, заискрилась матовым блеском завеса и опала, точно покров невесты в свадебную ночь. Увидев Священный остров, Агравейн перестал дышать.

   Лодка прибилась к берегу, архонец, отстраненно озираясь, вышел и протянул жрице руку, помогая сойти. На суше ждала еще одна служительница культа, ненамного старше той, что провела его сюда. Она вежливо сложила руки и склонила к ним голову в приветственном жесте:

   — Да пребудет с вами Праматерь, ваше высочество. Король Удгар уже здесь, все собрались в священном круге, поспешим.

   — Разумеется. Как отреагировала храмовница на мою невольную задержку?

   — Достойно, конечно. Вчера Верховный друид Таланар сообщил, что у вас случились сложности в дороге. Никаких неудобств не возникло.

   У Агравейна отлегло от сердца. Что-что, а в определенные моменты иметь дело со жрицами и жрецами, наделенными даром предчувствия, — особенно выгодно.

   Принца повели в самый крупный из всех Круг Камней на вершине острова, туда, где высился огромный ясень, вечнозеленое мировое древо, хранящее древние тайны и окруженное петлей ручья подобно рву. В груди Агравейна вновь замерло: сюда нет входа никому, кроме храмовницы, сохранителя, наследников и — только по поводу наиболее серьезных ритуалов — старших жрецов. И он не бывал здесь никогда.

   «Здесь бьется сердце всего Этана», — подумал молодой мужчина.

   — Истинно так, — раздался за спиной снисходительный женский голос. Он обернулся и увидел статную величественную женщину. Храмовница, то ли приветствовал, то ли испугался принц. Давненько он с ней не пересекался, сглотнув, подумал мужчина. Отчего-то мгновенно стало жутко стыдно, будто прямо сейчас, в одну секунду, Верховная жрица могла мгновенно как на ладони разглядеть все грешки архонца, все не очень хорошие дела —пьянство, жестокость, распутство, — которыми он больше не мог гордиться. Нелла и впрямь как-то загадочно улыбнулась, магически сверкнув глазами, но ничего не сказала.

   Прошла вперед, по узкому мосточку поперек ручья перешла в центр круга. За ней следовал Таланар (Агравейн склонился в почтении), Сайдр (принц кивнул), а за тем — король Удгар.

   — Отец!

   — Сынок! — Это было, пожалуй, самое теплое их объятие с тех пор, как Агравейну стукнуло десять. Удгар обхватил мозолистыми ладонями лицо сына и расцеловал его в щеки. — Я верил, что ты непременно будешь жить! Тандариона не убить каким-то христианским выродкам!

   — Не горячись, владыка, — проговорил Таланар. Все же не след принижать чужое учение только потому, что те, кто его проповедует, просто не способны верить во что-то большее.

   Вслед за ними в центр Круга прошло двенадцать самых опытных старших жрецов и жриц, каждый из которых встал у одного из двенадцати камней кольца. У всякого служителя в руках было по два незажженных факела. Еще несколько встали таким же кругом по внешнему диаметру ручья. Перед жрецами заблаговременно расставили высокие котлобарабаны, жрицы стояли, вытянув руки вниз. Храмовница, сохранитель и Тандарионы встали у алтаря. Здесь был сложен костер, выставлены многочисленные чаши с различным содержимым и прочие атрибуты обряда.

   Нелла подняла лицо к небу. Солнце почти скрылось.

   — Закат гаснет… — Голос сделался совсем отстраненным. — Время начинать.

   Жрица подняла руку и сделала резкий мах вниз. Занялось.

   Шестеро друидов внешнего круга загудели гулкими медленными ударами колотушек о мембраны барабанов. Четкие медленные ритмы наполнили воздух, делая его тугим, упругим, полным какой-то энергией, еще едва различимой, но уже грозящей прорваться стихией.

   — Я призываю Дочь, — прозвучал голос храмовницы.

   — Я призываю Мать, — через большую паузу так же отрешенно, заполняя, казалось бы, пустое пространство, зазвучал голос Таланара.

   — Я призываю Силу Перемен.

   — Я призываю Смерть.

   Сделав еще одну большую паузу, два хранителя заговорили вместе:

   — Богиня в сердце и разуме, на Земле и на Небе, да воссветись — солнцем! Да отемнись — месяцем! Да разверзнись клинком воздаяния! Да излейся чашею — Вечности! Пребуди, Владычица!

   Котлобарабаны загудели громче, ритмы переменились, сделались ломаными, с необычными акцентами. Внутренний круг о двенадцати жрецах воздел факелы вверх. Говорил Таланар:

   — Круг из двенадцати перстов движется!

   — Движется, — мистически глухим хором вторили все жрецы.

   — Круг из двенадцати перстов зиждется!

   — Зиждется.

   — Круг из двенадцати перстов каменных озаряется светом пламенным!

   Жрецы внутреннего круга зажгли факелы в руках той, не пользуясь ничем, только силой, которой наделил их путь служителей веры. Надвигающаяся темнота озарилась огнями. Таланар продолжал:

   — Солнце короновано лучами, луна — солнцем. Солнце укрыто плащом из облаков, луна — плащом о тысяче звезд. Корона к короне, плащ к плащу, дневное к темному, ночное к белому! Пусть!

   Жрецы забили в барабаны новый ритм, с четким дроблением и равномерными акцентами. На каждый из них жрецы внутреннего круга стали подбрасывать факелы в воздух. Проворачиваясь, те, будто зачарованные, падали обратно ровно в жреческую ладонь. Это была знатная выучка.

   Заговорила храмовница, так же медленно, как говорил Таланар, чуть нараспев, возвеличенно:

   — Круг-колесо двенадцати перстов движется. Так движется и воздвижется человеческое рождение и перерождение — о двенадцати раз. Так движется и воздвижется возрождение человеческой души на земле, будь то служители или не служители — о двенадцати раз. Так движутся и воздвижутся месяцы в году — о двенадцати смен. Так движутся и воздвижутся знаки на небесах, от пламенного Овна до водных Рыб — о двенадцати перемен. Так движутся и воздвижутся знаки среди и между небес, от Ястреба до Пса — о двенадцати сил. Так движутся и воздвижутся звезды на небесах — о двенадцати тел. Так движется и воздвижется Жизнь — о двенадцати смертей. Все есть начало, и все — конец, все есть исток, и все — итог; все есть заря, и все — закат. Нет ни остановок, ни пауз, ни рук, ни глаз, только души, только мысли, только Круг спирали о двенадцати витках. В каждой точке круга можно начать сначала, можно — начать заново. В каждой точке круга можно родиться и умереть, и возродиться, и опять умереть. Смерть и Жизнь — как витки спирали — одна в другую, ибо между ними нет разницы. Здесь и Сейчас едино вовек, и всякая точка круга Здесь и Сейчас, ни до смерти, ни после нее, ни до жизни, ни после нее. Все суть Жизнь. Жизнь суть Смерть. Смерть — суть возрождение. Возрождение — суть Круга. Пусть!

   Барабаны стали отбивать четкий ритм скачки с хаотичными на первый взгляд акцентами. Но в них был порядок — самый сложный из тех, какие доводилось слышать Тандарионам. Удгар, а особенно Агравейн, с самого начала чувствовали, как некая стихийная, неподвластная им сила волнами кружит изнутри. Когда барабаны вошли в новый ритм, тела этих двух стали непроизвольно едва уловимо двигаться против часовой стрелки. Древняя власть уносила сознание в неведомое, древняя память староверов вела инстинктом действия.

   В момент, когда от барабанов раздался первый удар нового ритма, жрецы внутреннего круга, строго симметрично акцентам в ударах, стали перебрасывать друг другу факелы. Занятная, нигде больше в Этане невиданная ловкость: пляска костров. Сначала перекидывали по два факела и в одном направлении, затем по два в обратную сторону, затем по одному крест-накрест — то налево, то направо. А на этом фоне зазвучали голоса шести жриц во внешнем круге: они распевали древнейший напев без слов, три — на простое «а-а-а», три — закрытым ртом. Звук был едва различим за громом барабанов.    

   Тем временем Сайдр, исполнявший обязанности помощника в обряде, тихо подсказал Тандарионам снять всю одежду. Удгар и Агравейн послушно и быстро разделись.

   — Войдите в ручей, — подсказал Сайдр. Те вошли. Говорил Таланар:

   — Из воды рождается жизнь, в огне обретается смерть. Воздух и воздух сгорают вместе, и рождается вода, а в воде рождается жизнь. Круговорот вечен. И цикл начинается и продолжается в воде, в огне, в воздухе. Так и вы сейчас, Удгар Тандарион и Агравейн Тандарион, отец и сын, выйдите из воды в жизнь, дабы однажды снова войти в воду.

   Акценты в музыке сменились, жрецы вновь стали бросать факелы вверх, но теперь каждой рукой перед броском описывая полукруг вверх. Таланар усилием воли зажег костер на алтаре. Сайдр подвел к огню Тандарионов. Нелла зачитала молитвы над чашами, в которых (отдельно для сына и для отца) были смешаны соки трав, масла и змеиные яды. Вместе с ней молились остальные: Таланар — вторил, жрецы — барабанили, подкидывали факелы; шестеро жриц пели древние молебны. Затем храмовница, обмакивая пальцы в одной из чаш, стала рисовать средним и указательным линии на теле Удгара: от макушки, по волосам — вниз, через лицо, шею и до пупка; очертила пуп кругом и двинулась ниже. Две продольные линии вывела по ногам, на стопах нарисовала круги. Затем начертила четыре кольца вокруг тела короля Архона, приговаривая:

   — Змея — это закольцованная Мудрость. Она сворачивает кольца и затягивает их. Змея суть Круг. Змей, заглотивший собственный хвост, — вечность, ибо там, где у него начало, там у него итог, а там, где закат, — начало. Змей затягивает кольцо Мудрости и очерчивает круг дозволенного. Змея бережет кольцами и душит кольцами. Четыре кольца по Матери-Богине удержат в равновесии твой цикл рождения, Удгар Тандарион. И все дозволенное для передачи — пусть будет передано.

   У Неллы жгло пальцы от змеиного яда, у Удгара горело все тело, но он знал, что иначе нельзя. Между тем Таланар достал из костра на алтаре тонкий дымящийся прутик и, постоянно возвращая его в огонь и поддерживая жар, стал повторно обводить линии, начертанные жрицей.

   С Агравейном все повторилось в точности.

   Когда с благословением закончили, Нелла взяла одежду мужчин и кинула в костер.

   — Станьте ближе, — подсказал Сайдр.

   — Как древняя Птица, воспрявшая из пепла и сгорающая в огне, сгорают ныне сын и отец, принц и король. В огне обретается смерть.

   — В огне обретается смерть! — загудели жрецы и жрицы.

   Сайдр подошел вплотную к Тандарионам и зашептал наставления:

   — Сейчас храмовница будет передавать вам амулеты смерти через огонь. Вы должны выхватить их прямо в пламени.

   Мужчины сделали все в точности, как указал наследник Таланара. И Удгар, и Агравейн чувствовали, как по всему телу жглись полосы, нанесенные маслами, ядом и обугленным прутиком. Каждому к этим ощущениям теперь добавилась ноющая боль ожога на запястье. Но в руках оказалось по бронзовому медальону с выбитым на нем изображением древнего ясеня.

   Сайдр взял припасенную заранее веревку; один конец подал Удгару, другой — Агравейну. Подтолкнул принца вперед, напутствовав: «Иди с остальными», — и двенадцать жрецов с факелами отошли от камней Круга, сомкнувшись плотным кольцом вокруг молодого принца и двинувшись к ручью. Архонца ввели в воду по колено. Храмовница, Верховный друид, Удгар и Сайдр встали ближе к краю берега.

   — Вы взяли в руки свою смерть, — заговорил Верховный друид. — Так клянитесь в ней.

   Шестеро жриц во внешнем круге затянули плач-причет, каким провожают мертвых; огни плясали, барабаны гремели. Сайдр велел «повторять за владыкой».

   — Я, сын Той-Что-Дарует-Жизнь,

   Я, сын Той, по ком тишизн —

   Звон, сумрака — свет,

   По которой ночь — днем,

   По которой смерти нет,

   Клянусь!

   Я, Удгар, Агравейн Тандарион,

   Выхватив из пламени медальон,

   Познав змеиную круговерть,

   Взяв в руки Смерть,

   Клянусь!

   Умереть за Мать и во имя Матери — клянусь!

   Воскреснуть за Мать и во имя Матери — клянусь!

   Чтить Дочь, Мать, Силу, Покой — клянусь!

   Голову смиренно схоронить за своей судьбой — клянусь!

   Кровь к крови, огонь к огню, умираю королем, принцем, с собой беру

   Знание.

   Возрождаюсь впоследствии знанием.

   Удгару: я вхожу в Храм Нанданы, дабы венчать круг.

   Я развеюсь силой разума, глаз и рук,

   И все данное мне поделю на два,

   Дабы сына моего венценосной была глава.

   Агравейну: я вхожу в Храм Илланы, дабы начать круг.

   Я развеюсь по ветру юностью глаз и рук,

   И дарованное отцом приму как свет,

   Дабы возродиться в водах во цвете лет.1

   # # 1 Здесь и далее стихи автора книги.

   Женщины пели надрывнее, котлобарабаны гремели еще громче, факелы плясали, а ритмы неслись быстрее, точно орда архонцев в немыслимой скачке верхом на воинственных «грозных гривах». Одежда Тандарионов уже догорала. Сайдр подал Нелле маленькую глиняную пиалу, и жрица с силой высыпала в воздух над огнями жрецов крупную щепоть серы. Агравейн дернулся он возникших всполохов.

   — В этом пламени сгорает принц!

   Затихло. Вдруг. В самый момент кульминации. И с последним четким ударом барабанов двенадцать жрецов согнулись пополам, опустив факелы в ручей. Храмовница воздела руки к небу и созвала тучи; Таланар трижды ударил посохом в берег. Через несколько минут на лицо Агравейна упала первая капля. Голос Неллы звучал в ночной тишине предзнаменованием из другого мира.

   — В этих водах восстает король.

   Дождь хлынул в полную силу, и двенадцать жрецов упругим движением угасших факелов из-под воды обрушили на Агравейна скопище брызг. Занявшиеся пламенем края сухих деревьев под дождем постепенно гасли. Только вечнозеленый Ясень смотрел на обряд живым взором из древности.

   — Змий сын Змеи. Так я сын Матери, — говорила Нелла, и Агравейн понял, что должен повторять. Он старался говорить громко и уверенно. Вместе с голосом храмовницы — вновь тихо зазвучали глухие, будто отдаленные удары барабанов. Женщины пели закрытым ртом, а после зазвучал гимн приветствия новой жизни.

   — Щит и меч — своему государству,

   Долг и честь — своему царству,

   Совесть и сердце — своему дому,

   Я, змеиный сын, по святому закону

   Матери Богини, Дочери и Девы,

   Отдать клянусь, где бы я ни был!

   Сын своего отца! Сын своего рода!

   Ныне два конца у моего порога!

   Перед Древним Ясенем, у Источника Вечности

   Приношу свою клятву Матери бесконечности!

   Нелла умолкла, в это время Сайдр сделал знак, чтобы Агравейн выходил из воды, нагим, как есть. Сам он шустро поднес Таланару и храмовнице два черно-белых плаща, раскрашенных ровно наполовину по центральной продольной линии. На одном белой была правая часть, на другом — левая. Прежде чем принять одеяния, Таланар обратился к Удгару:

   — Ты схоронил единовластие, король Удгар. Поклянись в равноправии.

   Сайдр указал Удгару пальцем в землю. Владыка Архона склонился и поцеловал ее. Затем Агравейн и Удгар стали вровень, а верховные жрецы — точно напротив них. В руках отца и сына до сих пор была веревка.

   — Вы рождены заново. Каждый младенец, что выходит из чрева матери, нуждается в одежде. — И пока друид и жрица одевали Тандарионов, они по очереди говорили:

   — Каждому новому — одежда о пеленах.

   Каждому старому — весть о забытых снах.

   Пища из рук Богини каждому — сызмала.

   Влага из уст Богини каждому — издавна.

   Сайдр подал еще по одной — последней — чаше высшим жрецам.

   — Выпейте.

   Тандарионы опорожнили чаши с молоком, к которому было примешано по четыре капли яда. На дне каждой из чаш лежало по бронзовой монете с чеканным Ясенем.

   — Испив молока матери, вы достали амулет жизни. Пусть оба они пребудут с вами до конца времен, — проговорил Таланар.

   Нелла продолжила:

   — Все, что даровано одному, — даровано другому. Все, что отнято у одного, — отнято и у другого. Едины кровью, костью, плотью; долгом, честью, семьею; истиной, сутью, правдой. Едины!

   Наконец высшие служители произнесли заключительные слова:

   — Восходит солнце, и всходит жизнь! Да прибудет рассвет тишизн! Корона к короне, плащ к плащу, дневное к черному, ночное к белому! Пусть!

   Нелла звонко хлопнула в ладоши, Таланар ударил посохом. Все стихло. Сайдр забрал веревку у двоих. Обряд завершился.

   Священная тишина повисла между небом и землей, и никто не стремился ее нарушать. Агравейн пытался понять ощущения. Когда вихри обряда унесли его прочь от всех реалий, все чувства принца, даже самые простые, казалось, исчезли, а теперь, когда жреческая буря утихла, требовали вернуться.

   Прочие жрецы незаметно куда-то делись, но главные участники ритуала оставались на местах, в центре Круга Камней. Прошло время, прежде чем храмовница проговорила:

   — Ну что ж, Агравейн, сын своего отца, я поздравляю тебя с обретением власти и силы короля. Удгар, мой давний друг, я поздравляю и тебя с тем, что твой сын стал воистину тебя достоин.

   — Истинно так, — поблагодарил Удгар. Таланар и Сайдр также поздравили архонцев.

   — Да, — совершенно просто вспомнила Нелла, — у меня для вас двоих есть еще одна радостная весть!

   Тандарионы воззрились на жрицу. А та, широко улыбаясь, известила:

   — Прошлой ночью сиятельная Виллина — твоя дочь, король Удгар, и твоя сестра, король Агравейн, — родила девочку. Маленькую малышку из родов Тандарион и Страбон. Да пошлет ей Праматерь здоровье и красоту, и пусть звезды каждый миг освещают ее путь, делая счастливой!

   — Пусть!

   — Пусть! — поддержали Таланар и Сайдр.

   — Благодарю, — одновременно ответили короли. Их лица, и без того схожие, сияли широкими улыбками — до того по-мальчишески самодовольными, что создавалось впечатление, будто сейчас, того и гляди, вовсе выползут за пределы физиономий. Агравейн запоздало сообразил, что новорожденная племянница — родственница не только ему, но и Нелле.

   Вот уж истинная черта жрецов — быть одинаково безличными и беспристрастными ко всем людям, включая родню, и быть одинаково участливыми ко всем, включая совершенно чужих. Удивительное умение, мысленно признал Агравейн, не ведая, что оно относится к тем, по врожденному наличию которых вообще определяется пригодность к жречеству.

   — А сейчас, — проговорил Таланар, — я предлагаю устроить небольшой ранний праздничный завтрак… или чересчур поздний ужин.

   Таланар вдруг стал похож на самого обычного деда, который никак не мог определиться в простых вещах, дабы возрадоваться сразу двум прекрасным событиям.

   Все поддержали, хотя Агравейн с куда большим удовольствием сейчас лег бы спать.

   Тандарионы гостили на Священном острове всего полтора суток. Через рассвет после обряда, с благословения служителей культа, Удгар и Агравейн отплыли от озера с чувством спокойствия, какого не было уже несколько лет.

   Их амулеты смерти и жизни по наставлению храмовницы были закопаны в корнях древнего Ясеня: вот теперь судьба каждого из них и впрямь в ладони Праматери, сказала жрица.

   Когда за владыками Архона, двумя королями Тандарионами, свели копья Часовые, и между ними пала мерцающая приглушенным золотом завеса, звенящая, прохладная тишина рассвета разлетелась над островом, словно какое-то молчаливое одобрение Той-Что-Дает-Жизнь.

   Сайдр вошел в комнаты Верховного друида — светлые, просторные, в тонах голубых, синих, белых — вслед за Таланаром. Сайдр прибыл на Ангорат ненамного раньше Агравейна, и, обязанный прежде сообщить о состоянии Шиады храмовнице, поговорить с наставником не успел. А было о чем, безошибочно распознал Таланар, едва взглянув в лицо преемника.

   Сайдр рассказал о путешествии в Иландар, о маленькой Тайрис, которую довелось увидеть только мельком, о странных знамениях в небе над Бирюзовым озером. Таланар выслушал внимательно, потер колено — беспокоило уже который день, — вдумчиво кивнул, а потом улыбнулся.

   — Малая Медведица, значит. Что думаешь сам?

   Сайдр, наблюдавший за лицом старца со всем тщанием, давно привыкший читать среди морщин и бороды как в книге, расслабился от этой улыбки.

   — Тогда мне неожиданно стало интересно, будет ли у короля Нироха внучка. А пока я добрался сюда, она уже родилась.

   — Похоже, речь и впрямь о ней. Да только слов не разобрать: ковш, стрела… — друид пожал плечами. — Ума не приложу, к чему это.

   Сайдр тихонько улыбнулся, опустив лицо: все этот старый прохиндей хорошо прикладывал, и ум тоже. Все сообразил, что к чему. Или увидел. Не суть важно.

   — Ну, не такой уж я прохиндей, — беззлобно посмеялся Таланар. — Просто пока не бери в голову, я принял к сведению твое послание. Мы с храмовницей обсудим его.

   Преемник кивнул.

   — Шиада передала еще один вопрос, и он — она просила — адресован только тебе, о, почтенный.

   — Говори, — Таланар чуть наклонил голову.

   Сайдр рассказал о странной женщине, которая, не будучи жрицей, кажется, верна Матери Сумерек, имеет по-северному светлую голову и по-ангоратски бледную кожу, ходит в сопровождении собак и носит на своем теле змей.

   — Что ты сказал? — перебил Таланар, прежде никак не подававший вида, что описание хоть немного знакомо ему.

   Сайдр повторил последнюю фразу. Таланар повторил тут же, чуть переиначив:

   — Тот, что несет на своем теле змей, или Заклинатель, что носит змей в себе? Как именно сказала Шиада?

   Сайдр, теряя осмысление ситуации, сказал, что первое. Таланар кивнул и надолго умолк. Сайдр не торопился болтать.

   — И чем она беспокоит Шиаду? — спросил наконец старик.

   — Не знаю, — отозвался мужчина. — Но она сказала, что спрашивать, где ее найти, нужно тебя, владыка.

   Память старика не столько услужливо подкидывала, сколько нехотя, с трудом и сомнением, подбирала воспоминание в своих недрах, будто выталкивая его наружу.

   — Когда в небе воцарится Охраняющий море, что никуда не торопится, я поеду в Кольдерт. Если мне удастся поговорить там с Шиадой, я сам отвечу на ее вопрос. Если нет, то, когда место в колеснице Солнца займет Золотогривый, что хвостом отгоняет оводов, я пришлю сюда Гленна, и ты бросишь все дела, все поездки, все обряды. Ты поедешь тогда к Шиаде сам, дашь ей ответ и, если потребуется, насильно увезешь от Лигара.

   Таланар посмотрел на Сайдра твердым взглядом из-под густых седых бровей.

   — Яс.

   В голове Сайдра взорвалась тысяча вопросов.

   — Отчего не сказать сейчас? Не сообщить сегодня же? Расстояние, ты сам знаешь, отец, не препятствует.

   Таланар качнул сединами: «Они обе растеряны. Не только духовно. Они не там, где должны быть, они не найдутся сейчас».

   — Ты знаешь эту женщину, мудрейший?

   Таланар промолчал.

   — Кто она? Какое отношение имеет к Шиаде? К Ангорату?..

   Сайдр спрашивал еще долго, но Таланар больше ничего не сказал, и его наследник тоже умолк. Прошло несколько тяжелых молчаливых минут, прежде чем преемник решил сменить русло разговора:

   — Она беспокоит меня.

   — Северянка? — безотчетно поинтересовался Таланар еще до того, как Сайдр закончил фразу.

   — Шиада.

   Теперь неспешно озадачился и дед, требуя пояснений. Сайдр отвел глаза, не зная, как сказать деликатней.

   — Не вам с храмовницей мне говорить, насколько Шиада отличается от всех нас. Проблема в том, что ее воля все меньше может подавлять ее стихию.

   Таланар пристально поглядел на сына. Опираясь на посох, встал, распрямился, медленно заходил из стороны в сторону, понимая, что лучше объяснить сейчас.

   — Дело не в том, насколько Шиада отличается от нас, а в том, чем она отличается. У тебя не так давно родилась дочь, и ты видел, как она появилась на свет. Когда ты смог успокоиться, ты прибежал ко мне и рассказал о Небесном духе, который будто бы наблюдал, пока девочка не родится, помнишь?

   Сайдр даже кивать не стал — просто вытаращил глаза и сглотнул: забудешь такое! Пока женщины принимали роды, будто из облака соткался в покое призрак, и когда роды закончились, растворился, невидимый и неслышный.

   — Небесные Стражи — хотя, говоря между нами, «стражи» не совсем уместное слово — не провожают всех подряд. Когда они приходят, мы узнаем избранных. В первую очередь — храмовниц, но бывают и другие случаи. Твою дочь довел до этого мира один из Светлых Стражей, можно предположить, однажды она возглавит храм Тинар или храм Илланы. Артмаэля когда-то проводил Страж перемен, он возглавил храм Шиады. Твою покойную сестру Ринну не провожал никто. Мы решили рискнуть, воспитать из нее Первую среди жриц… — Таланар опечалился. — Как самонадеянно. Всех без исключения храмовниц при рождении сопровождает один из Стражей Праматери, это должно было стать нам знаком, но мы не вняли.

   Сайдр побыстрее увел тему:

   — Храмовницу тоже провожали?

   — Аж двое.

   — А Шиаду?

   Таланар замер:

   — Девятеро.

   — Что? — Сайдр даже не поверил.

   — Нелла тогда вызвалась сама принимать роды сестры. Я поехал сопровождать ее. И вряд ли забуду тот день.

   — Э… — Сайдр прочистил горло, — а эти стражи… Они были сотканы из света или из тени?

   — Были разные, — пояснил друид и вновь зашевелился. Подошел к кровати, опустился. — Некоторых я не встречал прежде, но когда увидел, понял, что знал всегда. Как всегда знаешь свою мать или отца, если растешь подле них. — Старик принялся загибать пальцы. — Страж плодородия, Страж исцеления, Страж силы, Страж милосердия, Страж убеждения, Страж всеведения, Страж мудрости, Страж баланса и Страж перемен.

   Сайдр не торопился или не рисковал спрашивать. Помолчав, жуя губы, Таланар продолжил.

   — В первый раз мы написали Стансорам, что Ангорат призывает их дочь, когда Шиаде было два.

   — ДВА?!

   — Ей нечего делать в Этане. Она никогда, ни-ког-да не принадлежала тому миру, — бесстрастно, но непреклонно произнес старец. — Ни с этого рождения, ни в одном из тех, что с ней уже случались.

   — Да как тогда вышло, что она оказалась замужем? — Две принципиально разные картины мира никак не складывались для Сайдра в одном человеке.

   Таланар нахмурился:

   — Я часто думаю, что Шиада — сама Небесный Страж, который по каким-то причинам не снизошел бесплотным призраком, а был рожден в облике женщины, обладающей в нашу эпоху наибольшим могуществом. Если бы храмовница смогла тогда вразумить Шиаду или доверила это мне, думаю, обошлось бы. Но Нелла из гордыни предпочла приказать, а Шиада из гордыни — не подчиниться.

   — Ее муж последняя скотина, — в сердцах заметил Сайдр.

   Таланар принял грозный вид:

   — Он плохо с ней обращается?

   Сайдр пожал плечами, отводя глаза:

   — По их меркам, может, и неплохо. Но со Второй среди жриц…

   Таланар улыбнулся, хохотнул, еще раз и еще, и наконец зашелся смехом.

   — Что такое? — озадаченно хмурясь, спросил сын.

   — Вот поэтому Нелла и не торопится возвращать Шиаду. Теперь понимаю, — кивнул старик самому себе. — Шиада должна осознать, что значит быть Второй среди жриц, и тогда Лигар больше не коснется ее. Шиаде настает срок повзрослеть, признать свою природу и примириться с ней. Ты принес хорошие новости, Сайдр: если жречество берет верх, чем бы это ни грозило, значит, все идет как желает Праматерь.

   — Так что с ней делать? Ее место здесь.

   Таланар, все еще улыбаясь, поглядел на сына благожелательно, тепло и чуточку снисходительно: сам уже отец двоих детей, давно носит титул наследника Тайи, вроде стал рассудительным и спокойным, — но внутри все тот же импульсивный, взбалмошный мальчишка, каким был в шестнадцать лет.

   — Хорошо, что ты беспокоишься за Шиаду. Оберегать Сирин Праматерь обязала нас, Тайи. Но пока оставь ее на волю Всеединой. Как посланник Богов ты выполнил порученное, иди к детям, Сайдр. Цени возможность держать их на руках.

   Молодой мужчина как ком в горле проглотил растерянность и вопросы, поднялся, поблагодарил отца и, испросив благословения, ушел.

   «Когда наш долг свалится на вас, вы оба поймете», — додумал Верховный друид, не позволив сыну услышать.

   Полусуток не прошло, как королева Гвендиор возвратилась в Кольдерт, а Гленн уже стоял в комнате Линетты, прощаясь.

   — Королева велела нам с Тирантом привезти какого-то аптекаря из Гуданского монастыря. Знать бы, чего ей тут не хватило, — недовольно проворчал друид. — Врачи здесь всяко получше.

   — Ну да, если мы говорим о нас, — улыбнулась жрица.

   — Мы в глазах Гвен сущее зло.

   — Я заметила, — вновь улыбнулась Линетта.

   — Мы постараемся вернуться как можно скорее, — спустя пару минут проговорил Гленн, взяв девушку за руки.

   — Да благословит ваш путь Праматерь. Я буду ждать тебя.

   Гленн улыбнулся и тут же помрачнел.

   — К чему?

   — Что? — недоуменно воззрилась.

   — К чему ждать? — с явно претенциозным видом повторил жрец. Похоже, ему было что сказать о ситуации, в которой они оказались.

   — Что еще за «к чему»? — Линетта надулась: ну что он, такой дурак, что простых вещей не понимает? Должен был сообразить уже, ясно же, что ей самой духу не хватит признаться вслух!

   Что ж, играть в недосказанности Линетта любила очень, Гленн давно привык и принял такие условия их отношений. Как и все другие. Но терпение явно заканчивалось. Друид решительно шагнул вперед, надвинувшись на девушку и заставляя отступить, положил ладонь на щеку — совсем не нежно, как Линетте хотелось бы. Недвусмысленно пытался объяснить, что именно его не устраивает:

   — Вот видишь, — объяснил он, отстраняясь. — Как всегда, шарахаешься.

   — Но ты же прекрасно знаешь почему! — задетая в малообъяснимой жреческой гордости, Линетта зарделась и попыталась атаковать Гленна в ответ. Не раз уже подходило к таким разговорам. — Храмовница велела мне беречь себя. Ну, Гленн, — позвала невинно, почти с детской наивностью. — Просто подожди еще немного. Я обращусь к Первой среди жриц, спрошу. И когда пройдет мой первый Нэлейм, мы сможем наконец быть вместе.

   Гленн озлобился страшно, но смолчал — не говорить же ей, что ни одному по-настоящему любящему мужчине не хочется быть вторым.

   — Если только моя мать не велит тебе потом еще что-нибудь, — буркнул он вместо этого.

   — Но твоя мать…

   — Моя мать, в отличие от меня, не любит тебя ни капли, — непреложно заключил жрец. — Впрочем, ты столь же жестока, как она.

   Не дав девушке опомниться, друид покинул маленькую комнатушку жрицы. Та вслед не кинулась — да сколько можно! Любовь — это одно, но ведь клятвы — клятвы совсем другое! Клятвы Нелле Сирин, а значит, через нее — Той-Что-Дает-Жизнь. Да и Мать с ними, с клятвами, приуныла жрица. Нелла подобрала ее, Линетту, с улицы, Нелла взрастила ее, как родную, и наверняка испытывает какую-то привязанность. А даже если и нет — нельзя предавать доверия человека, от которого ты видел только добро.

   Эти мужчины и правда смыслят так немного, посетовала Линетта в душе и начала собираться к принцессе. Стоит проведать госпожу и… подругу.

   Виллина и Линетта стояли у окна покоя принцессы и о чем-то болтали. Рядышком спала крохотная Инна. Внизу, во внутреннем дворе, суетились слуги, куда-то сновала охрана, раздавал указания управляющий, иногда выходивший за чем-то. Кажется, через пару недель должны привезти гостью королевы, сообщила Виллина. Да, это так, подтвердила жрица, Гленн выехал вот-вот.

   — Успела с ним попрощаться? — прямо спросила принцесса. Девушка залилась краской.

   — Д-да, конечно, — отвела глаза.

   — Да ладно тебе, все же видно, — ободряюще улыбнулась молодая женщина. — Он очень к тебе привя…

   Что-то сильно, с треском заскреблось в глубине стен, и женщины обернулись. Напряженно вслушиваясь, ждали. Пока было тихо.

   — Что это за звук? — нахмурившись, осторожно спросила Виллина.

   — Не знаю, госпожа, — так же отозвалась жрица. — Может, в соседней комнате что-то чинят?

   — Может, — медленно и недоверчиво согласилась Виллина. Она едва отвернулась, как заскреблось опять. Женщины вздрогнули и синхронно уставились на стену так, будто из нее вот-вот должно было вылезти какое-нибудь немыслимое чудовище. Но сколь бы они ни ждали, больше ничего не происходило: чудища не появлялись, и ничто нигде не скреблось. Должно быть, и впрямь ремонт.

   Через несколько часов братья Гленн и Тирант выехали из Кольдерта. Гвендиор между тем испросила аудиенции короля и рассказала о предпринятой поездке. Нирох выглядел озадаченным:

   — Какая неожиданная головная боль.

   Теперь и Гвен приобрела озадаченный вид:

   — С какой стати девчонка Хорнтеллов — твоя головная боль?

   И впрямь, с какой, мысленно подбодрила себя женщина: их-то сын, Тройд, уже женат. Не пойми на ком, конечно, но ее не спрашивали.

   — Берад мне тут письмецо прислал, говорит, они с Шиадой к Хорнтеллам сватов заслали. Вроде как пора женить твоего племянника.

   В другой ситуации Гвен, может, и прислушалась бы к словам мужа, но одно упоминание о Шиаде начисто выбивало из головы трезвость рассудка.

   — Да какое тебе до этого дело! — взвилась женщина. — Я всегда считала, король должен в первую очередь учитывать выгоду государства, а не личные привязанности!

   Нирох даже немного обомлел — давненько Гвен не повышала на него голос. Гвендиор, воспользовавшись замешательством супруга, немедленно привела аргумент:

   — Скажешь, ты учитывал какие-то предпочтения Тройда, когда женил его на незнакомке? К тому же… — А вот о религии Виллины лучше промолчать. — Для тебя был важен только союз! Так чем отличается эта ситуация от той?

   — Ну хотя бы тем, что я не вижу ценности альянса с Орсом, — с трудом подбирая слова, отозвался король. Спорить с Гвен он до страшного не любил.

   В ответ на это Гвендиор сделала безумные глаза и возмущенно развела руками, будто не в силах справиться с эмоциями и крикнуть вслух: «Как это ты не видишь ценности?! Это же союз! Союз!»

   Будто прочитав ее мысли, Нирох, пристально следивший за супругой, откинулся на спинку кресла и выдал:

   — Никакой альянс не гарантирует, что, сев за один стол, ты сможешь встать из-за него без ножа в спине. Союзы имеет смысл заключать только с теми, кому можешь доверять хотя бы на пять процентов из ста. Горцам я не верю и на один.

   От обиды королева скрипнула зубами, но ничего доказывать не стала. Много он понимает, этот седеющий обрюзгший недоумок! Пусть думает что хочет, пусть делает что хочет! Она, Гвен, знала, как поступить правильно, и ей хватит духу решить этот вопрос самой. Господь был милостив, он открыл ей путь и предназначенье, с которым отправил ее в непотребную семью, погрязшую в идолопоклонстве.

   Весть о том, что Агравейн Тандарион выжил и стал соправителем отца, разлетелась по Этану, как молния в реке. Алай Далхор, и без того в те дни грозный и задумчивый, как никогда, узнав, посуровел окончательно. Значит, не соврали слухи. Значит, не ошибся Змей — жив мерзавец, жив увалень… Что ж, тогда согласие Яасдуров на свадьбу их наследника и его, Алая, старшей дочери становится необходимым до крайности. Чем бы ни пришлось поступиться, он, вероятнее всего, поступится. И понадеется на Змея — тот обещал помочь, говорил, знает кое-что о нравах вояк западного континента.

   Запрокинув голову и уставившись в потолок, Алай тяжело задышал. Противно, совершенно не царским образом заурчал желудок — Алай затруднялся вспомнить, когда в последний раз нормально ел, спал, видел детей. Через какое-то время выпрямился, бессмысленно и неотрывно уставился на тяжелые браслеты на запястьях, бездумно повертел их. Ждать он ненавидел.

   Когда наконец Джайя доставила отцу послание за печатью Яасдуров, тот, с трудом подавив желание наброситься на дочь через стол, как зверь, и разорвать бумагу в клочья, парой резких движений сломал сургуч и развернул листок. Он перечитал сообщение дважды: первый раз второпях, чтобы просто вызнать суть, второй — вдумчиво и медленно, дабы убедиться, что не показалось. Джайя ждала, не зная, стоит ей уйти или остаться, — никаких распоряжений царь не дал. Так что царевна просто молча глядела на него, игнорируя гнетущее настроение: рядом с отцом никогда не было уютно и тепло, ей не привыкать. Наконец Алай едва заметно выдохнул, странно, будто в беззвучной молитве, шевельнул губами и откинулся на спинку кресла. Только тогда он поглядел на дочь: она все еще здесь?

   — Добрые вести? — робко спросила Джайя, уловив легкое недоумение отца.

   В другой ситуации он бы ответил, что ее это не касается, но поскольку в этот раз дело в самом прямом смысле касалось именно Джайи, Алай счел допустимым ответить:

   — Нужные, ваше высочество. У нас появляется возможность вернуть ваших братьев и сестер или, по крайней мере, отомстить за них.

   В глазах девушки мелькнул вопрос, но Стальной царь только в паре сухих выражений велел ей срочно найти управляющего дворцом и готовиться к приему гостей к началу июня.

   Молодой Кэй с аппетитом уплетал ужин. Еще бы не уплетать! Позади остался Великий Пост, и теперь молодой герцог с усилием налегал на жареную баранину, овощи в масле, горошек с копченостями и медовые тосты с кедровыми орешками, обильно запивая все это сначала вином, затем настоянным травяным чаем. Закончив, довольный, заулыбался и отвалился на спинку стула.

   — Чудесный обед, — сиял Кэй, — матушка? — посмеялся он.

   — Перестань, — мягко отмахнулась молодая женщина. Они сидели друг напротив друга, по правую и левую сторону от пустующего места Берада.

   — Ма-атушка, — поддразнил Кэй вновь.

   — Кэй! — Черные глаза блестели весело.

   — Ладно-ладно! Но обед правда хорош, спасибо.

   — Скажи это на кухнях… сын. — Она пригубила воды.

   — Тогда уж пасынок, — продолжал тот. — Я старше тебя, если ты помнишь.

   Как тут забудешь.

   — Чем занимался сегодня?

   — Упражнялся с копьем, посидел с Тайрис немного, потом отец позвал, что-то там говорил начет женитьбы…

   — Тебе это, похоже, изрядно надоело, — усмехнулась жрица.

   — А ты как думаешь?

   — Ну, ты бы мог принять участие в выборе невесты. Тебе ведь предстоит жить с ней потом. Ну же, Кэй, подумай. Ты ведь видел знатных девиц, когда был в Кольдерте, может, кто понравился? — Женщина сделала жест служанке, чтобы та налила ей чаю.

   — Ты знаешь, — посмеялся Кэй, — глядя, как отец женился на той, которая ему нравилась, я воздержусь от симпатий. С моей матерью они не питали друг к другу пылких чувств, и их брак был… — Молодой мужчина потух и неловко сжался, осознав, что следовало подумать, прежде чем говорить.

   — Забудь, — небрежно отмахнулась Шиада. — Должен же хоть кто-то говорить мне правду в лицо.

   Кэй облегченно выдохнул, пожал плечами и продолжил:

   — А что до девицы, которая мне нравится… Скажем так, она уже не совсем девица и к тому же живет здесь неподалеку.

   — В городском трактире, насколько я помню, — посмеялась женщина.

   — Именно, — подтвердил Кэй, — матушка.

   — Еще раз назовешь меня матушкой — кину в тебя кружку, — шутя пригрозила она.

   — Испугался! — притворно расширил глаза и вскинул кисти Кэй.

   — И посажу на луковую диету.

   — А вот это уже угроза.

   — Я смотрю, семейство развлекается, — в бодром расположении духа в трапезную вошел старший Лигар. Шиада и Кэй тут же обернулись в его сторону, сияя улыбками. Герцог приблизился к жене, поколебавшись поцеловал в щеку и сел на свое место. С того визита Сайдра Берада не покидало двоякое чувство: Шиада будто стала подпускать к себе ближе, но в то же время отстранялась с каждым днем сильнее, как если бы для нее вовсе перестали иметь значение Лигар и все, что он делает.

   Шиада велела служанкам подать горячего, те засуетились.

   — Ну и над чем вы тут смеялись? — поинтересовался герцог, видя, как переменилась жена.

   — Герцогиня грозится кормить меня только луком! — по-прежнему бодро отозвался Кэй.

   — Луком? Так не пойдет, — сказал Берад с важным видом, — что это будет за рыцарь? Хилый, тощий, немощный и…

   — Луковый, — добавил Кэй.

   — Вот именно. И все враги будут плакать не от страха перед ним, а от жалости к парню, — засмеялся Берад. — Не дело.

   — Этот Луковый Рыцарь обзывает меня матушкой, — невыразительно пожаловалась Шиада.

   — Ну, отчасти это правильно.

   Шиада возвела на мужа глаза, словно спрашивая: и ты туда же? Тот быстро поправился:

   — Но, сын, женщины не любят, когда мы, мужчины, преувеличиваем их возраст. — Он коротко коснулся рукой кисти жены и принялся за обед.

   Кэй поглядел на это все и встал.

   — Пойду я, пожалуй. Хорошего дня, отец. — Он сделал паузу и вновь заулыбался: — Матушка.

   — Вот поганец, — пробормотала женщина, когда дверь за пасынком захлопнулась, и сделала несколько глотков остывающего чая. Поглядела на мужа. — Какие новости? — спросила герцогиня спокойно.

   Берад понимал, что уж кого, а Шиаду вообще трудно удивить новостями. После рождения Тайрис у герцога возникло чувство, что Шиаде вообще стало очень скучно жить, и только дочь еще возвращала жрицу к необходимости идти на контакт с этим миром. Потому заданные вслух вопросы он воспринимал правильно, как явное проявление вежливости со стороны женщины.

   — Все благополучно, ремонтные работы полностью закончены, поля запаханы. Все идет как надо, — как мог благожелательно отозвался Лигар. — Отличная весна!

   — Тогда почему ты напряжен днем и ночью?

   Берад промолчал.

   — Ты боишься перемен, потому что чувствуешь, что они неотвратимы.

   Берад потускнел совсем и не сразу понял, что услышал дальше.

   — Я их тоже боюсь, — шепнула жрица.

   Берад вскинул удивленные глаза: не ослышался? Это точно сказала та женщина, которая, когда он вошел в родовой покой в день появления у них дочери, глядела на него, будто он был вещью.

   — Ты что-то видела? — спросил Берад единственное, что показалось возможным.

   — Все что-то видят, и я тоже. — Распространяться не хотелось. Берад настоял:

   — Шиада, — с нажимом позвал герцог.

   Жрица отвела глаза:

   — Ничего определенного. Только голубые и синие круги, как когда вода волнуется.

   Берад обалдел еще сильнее: и всего-то?! Что за ерунда!

   — Ну, чтобы увидеть это, не надо быть жрицей, — улыбнулся герцог, принявшись за медовые тосты. — Тебе просто снится наше озеро. Ну или, может, то, твое, — неопределенно намекнул Лигар на ангоратские воды.

   — Природа, в отличие от людей, никогда не волнуется без причины.

   Они остановили взгляды друг на друге. В сердце Берада кольнуло: горячо, остро, почти до слез от обиды, что не в силах отказаться от этой женщины, которая за прошедшие годы нисколько не утратила прелести.

   — Ты знаешь, — изрек он вдруг, — мы знакомы уже пять лет.

   Губы Шиады дрогнули в беззлобной усмешке:

   — Мы знакомы уже пять лет, — повторила она. — Мы спим в одной постели, едим с одного стола, и я родила от тебя дочь. И это совсем нам не помогло.

   Берад закусил губы.

   — Просто ты почти не стараешься, — как можно мягче указал герцог.

   — А должна?

   — Шиада…

   Женщина вздохнула так судорожно и глубоко, что у Берада зашлось дыхание. Что же с ней происходит?

   — Иногда я так жалею, что не могу видеть больше, ведь если бы могла, ни за что не вернулась бы в Этан. Но чаще даже того, что я вижу, мне много.

   Берад утратил всякое желание перебивать жену, разрываясь между трогательным умилением, колоссальным сочувствием и злобной насмешкой: если сейчас он смолчит, то станет свидетелем самой что ни на есть настоящей исповеди Шиады Сирин! Событие воистину невиданное.

   — Раньше я либо видела меньше, либо больше умела жить как Вторая среди жриц. Здесь я забываю, чем должна быть, теряя свою суть. Но хуже всего, что мои видения от этого только разрастаются.

   Берад видел, как женщина задрожала, и с трудом поборол желание подойти и обнять за плечи.

    — Знание — это драгоценность, и чем глубже и недоступнее таинство, которое ты постиг, тем оно ценнее. Так мне всегда говорили. Но это неправда, Берад. Знание — это, как вы бы сказали, крест, который надо затащить на гору. И если все же считать его сокровищем, то те, кому оно доступно, превращаются в драконов. В том числе и я. А ты когда-нибудь где-нибудь слышал историю, в которой дракон, стерегущий золото, был в своей пещере не один?

   Лигар растерялся окончательно. Воздуха стало не хватать, мужчина поискал глазами, будто что-то из того, что он видел, могло подсказать ответ на вопрос, повергший его в замешательство.

   Шиада спряталась за ладонями и вдохнула до самого дна легких глоток иллюзорной смелости:

   — Можешь пообещать мне одну вещь? — спросила, вновь подняв голову. Прежде, чем мужчина успел открыть рот, тут же добавила: — Пожалуйста.

   — Я слушаю, — кивнул Берад.

   — Если со мной что-то случится, поклянись, что не отправишь Тайрис в монастырь. — Берад округлил глаза, насупив брови, но продолжал слушать. — Пообещай, что дашь ей вырасти свободной женщиной, будешь любить ее, и если все же откажешься отправить на Ангорат и предпочтешь выдать замуж, то дашь ей право голоса. Я прошу тебя.

   Такой неспокойной Берад не видел жену, пожалуй, никогда. Разве что в ночь, когда Шиада оплакивала кузину. Сейчас уже кажется, тот далекий вечер случился не с ним и в другой жизни. Ведь в этой Шиада Сирин никогда и никого ни о чем не просит.

   — Я клянусь, — как можно внушительнее заговорил Берад, — что сделаю все, чтобы Тайрис была счастливой. У нее будут лучшие учителя, лучшие блага, у нее будет право выбрать, чьей женой стать, и после брака у нее будет моя протекция. Да и не только моя, ведь ее мать, — Берад набрал воздуха в грудь, — Вторая среди жриц.

   Берад старался говорить очень мягко и уверенно одновременно, но это не изгладило морщин на лбу Шиады, и беспокойство ее не убыло. Впрочем, сказала себе жрица, если уж у Лигара и есть какие достоинства, то в их числе непременно честность. Когда он обещает, ложится костьми.

   Лигар сильнее сжал руку жены, и она тут же поднялась, приблизилась, опустилась на пол возле его стула, порывисто потянулась за поцелуем. Отстранилась, взирая на мужа снизу-вверх:

   — Спасибо.

   — Родная… — Берад чувствовал, как в груди начало цвести. Он положил Шиаде руку на щеку, призывая подняться, сесть к нему на колени, но женщина, выпрямляясь, только коротко коснулась губами ладони и отошла.

   — Я пойду прогуляюсь на озеро.

   Лигар вздохнул и смирился: ладно уж, это вообще второй раз за три года их брака, когда Шиада дошла до подобных чувств.

   — Оденься теплее, сегодня ветрено.

   Когда жена, не обернувшись, вышла, Берад откинулся на спинку стула. Перемены и впрямь настигали, и Берад их не любил. Но тем из них, которые происходили с Шиадой, похоже, радовался, признавая в душе, что они сводят жену с ума. Достойная, пожалуй, цена за нервы, которые она ему вытрепала.

   Герцог обратился к столу, сделал глоток — чай совсем остыл и приобрел довольно гадкий вкус. Берад кликнул слуг.

   Берад был прав, когда думал, что перемены терзают Шиаду нещадно. И все они были связаны с тем, что то, что прежде мешало спать, теперь не давало и бодрствовать. Молодая женщина с волосами, которые в каждом видении меняли длину, с большущими собаками непонятной породы по обе стороны, с пурпурными змеями на руках стала мерещиться едва ли не в каждой второй блондинке. Всякий раз, когда видение настигало днем, Шиаде начинал чудиться морозный воздух, какой бывает самыми холодными зимами; когда настигало ночью, во сне — слышался грохот, словно орда солдат колотит копьями о щиты.

   Вторая среди жриц уже несколько месяцев тщилась разгадать незнакомку. Женщина воистину напоминала Шиаде удава или гадюку: они не агрессивны и всегда притягивают, привлекают внимание некой ворожбой действия, которая нисколько не умаляет опасности всего одного рокового броска.

   Если узоры в виде пурпурной дымки на руках женщины красноречиво убеждали, что она верна Матери Сумерек и Госпоже Войны, то лохматые собаки с глазами-яхонтами, достающие в холке до талии хозяйки, недвусмысленно указывали на Храм Нанданы. В этом был парадокс: наблюдая в видениях за незнакомкой, Шиада ощущала на языке присущий «детям» Матери Сумерек металлический привкус крови, но ни запаха дыма, ни тихого причета, свойственных тем, кто верен Нандане-Смерти, не слышала. Напротив, несмотря на то, что блондинка являлась в видениях Шиады исключительно молча, жрица знала неведомым образом, что голос у той звонкий. Собаки, сопровождавшие морок, всегда шли чуть позади, не подталкивая и не указывая дорогу, как было бы, если бы они вели ее в Загробные Залы Праматери. Значит, Смерть ее не ждет, а ограждает, словно показывая: смотрите все, у нее есть Мое благословение, и сколь бы ее ни убивали, Я, хозяйка ночи, охраняю ее, не допуская к Себе.

   И на этом — все. Ничего большего Шиада сообразить не могла: кто она такая, зачем Праматерь показывает ее жрице, где искать и надо ли вообще — ничего.

   Шиада подошла к самому берегу, почти касаясь воды носками туфель. Хорошо бы пошел дождь: может, ему удастся смыть со жрицы усталость незнания и измотанность от домыслов. Женщина подняла лицо, вдыхая до кончиков пальцев. Древняя сила столбом пронзила сущность, уходя одним концом глубоко в землю и достигая недр Праматери, а другим устремляясь ввысь, где Великая Мать восседает, окруженная теми, кто был Ею рожден. Позвоночник, распрямившийся и несгибаемый, как железный прут, сердце, горло, лоб и голова, руки, ноги — все горело так, что собственное тело казалось чужим и разряженным, как предгрозовой воздух.

   Гроза грянула почти сразу, и Шиада не торопилась уходить. Ей не понадобилось усилий для того, что прежде их требовало, и это осознание так и не пришло жрице на ум.

ГЛАВА 3

Весной этого года солнце поднялось особенно быстро. Снега таяли, обнажая проплешины измученной земли, местами не знавшей ухода и обработки долгие военные годы. Тракт развертывался, минуя одно разоренное поселение за другим, — ничего общего с раздольем Гавани Теней. И чем дальше на север вел путь, тем более странная атмосфера обступала со всех сторон: голые холмы, скалистые отроги, кажущиеся неприступной крепостью какого-то легендарного тана, ободранные деревья, сквозь пустующие кроны которых разливался блеск одичалого, нещадного светила. Представить песок вокруг и барханы вместо перевалов — и можно решить, что это красные земли Ласбарна, а не подступы к Пурпурному танаару.

   Кони двигались с трудом, ворочая грязь копытами. Повозки и клетки с пленными застревали, приходилось останавливаться, тащить их или толкать. Из-за того что путь занимал больше времени, чем планировалось, Бансабира раздражалась, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на подчиненных, и в итоге не разговаривала вовсе. Ей было достаточно взгляда, чтобы подгонять остальных на биваках и пресекать разговоры брата с Раду, которые явно бубнили что-то про ее состояние.

   Весь масштаб происшедшего достиг сознания Бану именно в дороге. Потрясение оказалось столь велико, что измочаленный походами организм просто отказался испытывать какие-либо эмоции по этому поводу. Оттого чаще всего таншу можно было застать в одиночестве ночью в шатре или верхом на лошади с совершенно непроницаемым взглядом и абсолютно отсутствующим видом.

   Пальцев одной руки было много, чтобы перечесть количество приказов, которые тану отдала за несколько дней перехода. Молча все так же упорно двигалась дальше, возглавляя колонну плечом к плечу с братом.

   Русса горевал страшно.

   Наблюдательный Гистасп, временами подмечавший отечность век госпожи от недостатка сна, как-то заявил, что «за тем перевалом» начинаются владения Пурпурного дома, надеясь, что это взбодрит таншу. Та сдержанно кивнула, никак больше не обозначив, что вообще слушала. Но когда означенный перевал остался позади, воздела руку, безмолвно приказывая воинству остановиться.

   — Бану? — спросил Русса.

   — Это уже наши земли? — с усилием прохрипела женщина. Не от чувств — слишком мало пользовалась голосом в последние дни.

   Брат подтвердил, и Бансабира спрыгнула с лошади.

   — Бану? — непонимающе позвал Русса.

   — Госпожа? — следом окликнул и Гистасп, от которого, впрочем, не укрылось, что лицо Бану впервые за последние дни приобрело осмысленное выражение, как если бы она проснулась наконец от долгого сна.

   Бансабира, ничего не объясняя, принялась снимать сапоги.

   — Бану, ты с ума сошла?! Земля еще слишком холодная! — взвился Русса, тут же спешиваясь. Гистасп согласился с бастардом:

   — И тут кругом грязь, тану!

   — Не имеет значения, — отозвалась танша самым привычным для войск, ничего не значащим тоном. — Это не займет много времени.

   Избавившись от обуви, Бану закатала форменные штаны Храма Даг, подвязав их у колен, и, прикрыв глаза, с трепетом сделала шаг по грязи.

   По ее грязи.

   По ее родной земле, замешанной талыми водами так, что она казалась глиной. По земле, что пронзила Бану электрическим разрядом молнии от пальцев ног до темечка, выбив из головы уныние, слабость и злость. Только в этот момент свежий северный воздух наконец достиг сознания, будто резонируя в черепе, выдувая нерешительность и жалость к себе. И с каждым сделанным шагом чувство свежести внутри Бану все прибывало. Будто где-то рядом раздался насмешливый подкол Гора, сопровожденный подзатыльником.

   Бансабира, открывая глаза, наконец вдохнула до самого дна легких, почти ощущая, как прогибается диафрагма. Как хорошо, когда дует ветер. Все равно, несет он перемены к лучшему или нет — он всегда уносит отголоски прошлого. Ничто еще не потеряно. Она, Бансабира Изящная и тану Яввуз, придет в себя.

   Со временем. С заботами. С надеждой, которая неминуемо сопровождает, держа за руку, каждый восход солнца и каждый воздушный поток.

   Земля и впрямь холодная, осознала танша, опуская штанины. Вытерла ноги о брошенное Лигдамом полотно, обмотала стопы, обулась, вернулась в седло. Русса, прежде не отходивший от сестры ни на шаг, сосредоточенно хмурился, глядя на нее, и запоздало сообразил тоже влезть на лошадь.

   — Я бы хотела, чтобы он дожил до этого момента, — произнесла Бану. Охрана и приближенные танши в мыслях облегченно вздохнули, практически услышав в мыслях танши: «Ну, раз не дожил, что поделать». — Поторопимся, — позвала Бану.

   Каждая проделанная во владениях миля отдавалась судорогой в теле Бансабиры, замиранием в сердце, кошачьими когтями царапала горло. Чувств в душе было до того много, что танша впервые испугалась, насколько в них все перемешано. Любой другой человек, ощутив подобное, постарался бы перекинуть переживания на другого, выплеснуть хоть как-то, но Бану, не имея возможности, только давилась ими.

   Потому что навалились они все внезапно. Возможно, если Бану не удастся куда-нибудь их деть, после похорон отца стоит поговорить с Гистаспом. Русса, конечно, понял бы куда лучше — его горе схоже, — но вот поддержать сможет только этот вечно улыбчивый и жестокосердный болван.

   Еще пару дней Бану держалась по обыкновению безразлично и ко всему равнодушно. Но когда в конце заснеженной тропы с проталинами к вершине горы во весь рост вырос фамильный чертог Яввузов, Бансабира натянула поводья, повела плечиками, которые окружению показались почему-то неправдоподобно узкими, и неслышно залилась слезами.

   Все так, как она помнила: широкая дорога, петлявшая по склону удавом, по обе стороны которой раскинулись, подобно крыльям, луга, что спустя месяц-другой окрасятся цветами «славы снегов», весенников и ириса. И вдали точно шипы на «вершинах» кожистых складок — смешанные и хвойные чащи.

   Все так, как было десять лет назад. И сто, и двести, и даже, наверное, тысячу. И когда Бансабира умрет, чертог и земли вокруг него ничего не заметят. Как и положено.

   Возвращение Бану не праздновали, как и выход из войны и воссоединение с другими членами семьи: госпожа запретила тратить время на всякую дурь. Помогла лекарям и жрецам омыть тело отца — и тогда, в лагере, и сейчас, дома. Сабира похоронили в день прибытия, хотя дело и близилось к вечеру. Без пышности, с какой следовало отдать почести, — тело требовало скорейшего погребения. Рядом были только родственники и приближенные.

   Фамильный склеп Яввузов еще с детства казался Бану безразмерным, и, как оказалось, прожитые годы впечатления не изменили нисколько. Тяжелая гранитная плита входа с трудом поддалась, заскрежетав древностью. Из обложенного черным базальтом прохода дохнуло морозной сыростью. Бану, держа в одной руке ритуальную чашу, взяла у сопроводителей заготовленный факел и шагнула во мрак коридора; родичи ступили следом. Жрицы и жрецы из храма Илланы и Акаба затянули старинный мотив провожания.

   Наконец проход привел их к лестнице, которая спускалась в громадную каменную галерею, и конца ее даже в свете огней было не разглядеть. Бансабира шла первой, мужчины двигались за ней, неся гроб Старого Волка. Малолетний Гайер на руках одной из кузин Бану плакал из-за пугающих сырости и сумрака. Еще одна из родственниц несла кожаный мешок с клыками.

   Они проходили погребения сотен Яввузов: минувших полководцев, первых танов семьи, основателей дома, женщин, пришедших в Пурпурный танаар невестками и рожденных законными танин, подростков и детей, умерших не своей смертью. Вот захоронение Бирхана Яввуза, ее деда, вот — бабки Бануни, часть имени которой сохранилось в ее собственном. Вот — могила ахтаната Лаатбира, младшего из земных братьев отца. Бану знала, что Лаатбир был последним сыном Бирхана и Бануни и умер в возрасте восьми лет от осложнений простуды. Бансабира никогда не встречала этого родственника, но почему-то, проходя мимо, задержалась на мгновение, коснувшись ладонью могильной плиты. Странно, думала женщина, что в этом склепе никогда не окажутся ни Ванбир, ни его дети — кузены Тавван и Хальван, с которыми в ходе войны Бану успела наладить дружественные связи. Но закон Яса прост: водные жены и их потомство (из братьев отца Ванбир и Доно-Ранбир) не имеют прав на погребение в семейном склепе.

   Впереди, в глубине, было еще множество пустых гробниц. Бансабира остановилась за той, что с замершим сердцем признала могилой матери.

   Когда тело уложили, Бану и Тахбир, как наиболее влиятельный ахтанат дома, повторили слова молитвы упокоения и возрождения, дабы великий Круг позволил Сабиру Свирепому и в следующей жизни служить Праматери Богов и людей, Ее достойному Брату Акабу, верша их промысел ледяным клинком Матери Сумерек.

   В стене над резным мрамором и базальтом усыпальницы был закреплен обруч для единственного факела. Бансабира установила в нем принесенное огниво и обернулась к двоюродным сестрам. Та, что держала в руках небольшой мешочек подошла ближе к свежему захоронению. В чем-то похожая на саму Бану, девушка, несколько нервничая, потянула завязки и высыпала на горизонтальную могильную плиту клыки, чтобы выложить из них силуэт волчьей головы. Девице, несмотря на старания, никак это не удавалось, и Тахбир поспешил помочь дочери — ему уже доводилось делать это раньше, неоднократно. Он справился.

   Во имя ритуала самый крупный и могучий волкодав танаара пал от руки Руссы. Когда зубы животного были уложены символом дома, Бансабира облила их волчьей кровью из жертвенной чаши, дабы дух убитого зверя, охраняя, сопровождал Сабира Свирепого в чертоги Старой Нанданы. Эта традиция не помнила собственного корня, но соблюдалась неукоснительно, ибо каждый знал, что пес — самый верный среди животных именно потому, что провожает человека туда, куда нет пути никому из людей и созданий, пока они живы.

   Когда обряд закончился, возле последнего пристанища Сабира Свирепого остались Бану, Русса, малолетний Адар и их дядя Тахбир. Они сидели у могилы, не роняя ни звука. Даже Адар примолк, время от времени размазывая кулачками по лицу ручьем бегущие слезы. Неплохой он, этот Адар, подумала Бану, наблюдая за чуждым ей братом. И очень похож на ее собственного сына: ни тот, ни другой толком не знали своей семьи, подрастая, как сорняки, сами по себе, без возможности положиться хоть на кого-то, без тени истинной любви. Но, в отличие от Адара, Гайер не прожил еще и года, и никакому браку не обещан. Если очень постараться, все можно исправить.

   Бансабира прикрыла глаза, зная, что никто не обратит особого внимания. Несчастное создание, ее сын. Ведь единственная причина, по которой этот мальчишка вообще появился на свет, — союз во имя победы.

   Во имя победы, повторила в голове Бану по слогам. Во имя победы… Какой еще победы? Чего она добилась в этой Бойне? Золото Аамутов у нее, северяне остались в мире между собой, распалась пара вражеских альянсов. Но это — далеко не цена войны: власти Бану не прибавилось, как и земель, армии или доходов. Впрочем, надел ее и без того велик, надо сначала разобраться с тем, что есть, прежде чем думать о расширении границ.

   Ох, отец-отец, думала Бану, как не вовремя оставил. Они ведь так и не поговорили, и Сабир так и не успел дать дочери главных уроков в жизни тана: как управлять землями, как распоряжаться людьми, которые не имеют отношения к ремеслу воинов, как контролировать лаванов и «золотоделателей» хатов, как договариваться со жрецами, как вести хозяйство, как воспитывать детей — как, как, как?!

   Если конечная цель воспитания — научить обходиться без воспитателя, то надо признать, размышляла Бану, отец с поставленной задачей совсем не справился.

   В отличие от Гора, с расширившимися глазами поняла женщина. В том, чему ее учил этот мерзавец, она безо всяких сомнений полагается на себя.

   — Пора, — шепнула женщина, поднимаясь. Она взяла из рук Тахбира еще один факел, который прежде оставил ему один из подчиненных. Свой, тот, что Бану в процессии несла сама, согласно традиции, женщина оставила над могилой.

   — Дядя, подготовьте обед на завтра для почитания отца. Русса, ты поможешь мне с командирами, которые вскоре прибудут. Адар, тебе придется…

   Бану осеклась. Тебе придется позаботиться о Гайере, хотела она сказать. Но брат и правда был всего лишь мальчишкой, без особых талантов в вопросе выдержки и вообще с трудом понимал, что происходит и откуда его слезы.

   — Тебе надо отдохнуть, — твердо поправилась тану. — И перестань реветь.

   Но тот от оклика только сильнее зашелся, теперь еще и взвыв.

   Бансабира попросту не обратила внимания: слезы, домыслы, проблемы — все это не имеет значения. По мере того как они будут удаляться от могилы Сабира к выходу, там, вдалеке, одинокой точкой, словно угасающая звезда, будет гореть факел — ровно столько, сколько дух Свирепого будет отделяться от тела и подниматься вверх. А когда догорит — только свирепый северный волк с рубиновыми глазами, чья голова изображена на плите, останется рядом с покойным таном. Поведет через длинные заснеженные равнины между мирами, обдуваемыми безжалостными ветрами, которые за каждый содеянный грех от души умершего будут отрывать часть. И когда они достигнут врат в залы Старой Нанданы, Всемудрой Госпожи Вселенной, от Сабира Яввуза останется только маленький безупречно чистый огонек, не подверженный примесям прожитых лет, не подвластный тяжелой руке опыта. Огонек, готовый к тому, чтобы быть вновь рожденным в безвинном теле младенца, с годами разрастись до пожара и повторно угаснуть подобно пламени факела, что остается далеко позади.

   Тахбир глядел в спину племяннице по дороге из склепа: не разменивается, неплохо. Он немного ускорился, поравнявшись с таншей. В отличие от Сабира, Тахбир обладал ростом немного выше среднего, поэтому не так отчаянно возвышался над Бану, как его почивший брат.

   — Бану, — по-свойски, по-родственному обратился Тахбир. Выдернутая из размышлений, женщина едва вздрогнула. — Адар довольно угрюмый мальчик и боится темноты. Ты бы с ним помягче, — шепнул мужчина, стараясь, чтобы племянники позади не слышали.

   — Боится темноты? — неуловимо нахмурилась танша. — Что за глупость!

   Тахбир стал, как вкопанный: она что, и правда изумилась этому искренне?

   В самое скорое время Бану заняла покои отца, привечала родственников, познакомилась с прислугой, управляющими замка, старшими конюшими, смотрителями псарен, местными жрицами и жрецами, запоздало соображая, что попросту не может запомнить всех по именам. Как только прошел памятный обед по Сабиру, тану с головой кинулась в омут дел, с ужасом осознав, сколько предстоит работы, чтобы поднять танаар: военные годы выдоили его до последней капли.

   Перво-наперво она отослала из чертога Этера Каамала, ничем не выдавая собственной осведомленности о его предательстве. Спасибо, конечно, что он столько времени приглядывал за ее сыном, но это было излишне, заверила Бану. А на сорокоднев по Сабиру ей бы очень хотелось увидеть свекра, а то даже как-то смешно: она является матерью первого внука Яфура, а так ни разу с ним и не встретилась.

   Затем в течение пары дней объехала весь внутренний комплекс чертога и ряд крупных построек и цехов города: ремесленных, торговых, военных. Дальше следовало отправиться в военную академию, о которой она столько слышала от собственных полководцев, но прежде нужно дождаться подхода армии и распорядиться золотом.

   Бану не зря всегда доверяла отходы войск именно Гобрию, а особенно — в этот раз, когда ее рядом не было, а трофеев везли огромное множество.

   Армии подошли в считаные дни, Бансабира всерьез занялась изучением ситуации. Знакомилась с командирами, перебирала имена утвержденных сотников, перераспределяла для уверенности некоторые должности. Русса как был, так и остался начальником личной гвардии действующего тана — «меднотелых». Дядю Тахбира Бану назначила казначеем — одного взгляда на этого человека хватило, чтобы понять, что он не склонен кривить душой. Привычка быть подле правящего выработалась у ахтаната едва ли не во младенчестве, и отведенная роль вполне ему подходила. Из тысячников, которые были назначены прежде, на своих местах остались только Ул и Бугут, кроме которых пришлось выбрать из отличившихся еще тридцать шесть командиров. В число таковых вошли наконец Серт и Дан. Первый как-то скомканно помялся, почесал пальцем щеку, глядя в пол, даже покраснел немного, когда благодарил таншу.

   Зато Дан засиял, как ледник, который танша видела вдалеке из окна своей спальни! Да, он уже, по существу, возвышался над тысячей солдат, но ведь одно дело быть замкомандира, а другое — самому командовать! В начале похода должность казалась ему совершенно недостижимой, потом мало-помалу фантазии стали обретать контур. Все-таки хорошо получилось, когда в самом начале, при взятии пяти заброшенных застав между Сиреневым и Оранжевым танаарами, он удачно выполнил порученное! Если бы не это, несмотря на протекцию Гобрия, танша в жизни не обратила бы на него внимания. Когда со временем освободилось место командира четвертого подразделения, Дан был уверен, что теперь-то точно у него все карты на руках, но танша так и не доверила ему командования, назначив Ула. Помнится, Дан в тот день здорово схватился с Сертом — тот ведь обещал помочь, замолвить словечко, как-то повлиять на тану! Серт оправдываться не стал, заявив, что благоприятного момента так и не представилось, но от своих слов отступать намерен не был и повышения для Дана добиться по-прежнему обещал. Дан тогда плюнул в Серта чем-то в духе: «Да этот Ул по сравнению со мной!..» — развернулся и унесся куда-то вымещать гнев.

   А теперь вон как. То ли от нехватки командиров, то ли еще отчего, тану Яввуз вверила ему подразделение, которым прежде руководила сама, заявив, что теперь ей «явно не до этого». Серт, который был определен на место Гистаспа, выйдя от танши, коротко глянул на Дана, усмехнулся, вздернув уголок губ, и с некой новой легкостью зашагал прочь. Вид он при этом имел до того хитрющий, что для Дана стало очевидно: без него, Серта, тут не обошлось.

   Помимо прочего, Бансабире вместо привычных пятидесяти сотников неожиданно потребовалось без малого четыреста. Ночи напролет она разбирала множество бумаг, в том числе сообщения, донесения, рекомендации и отчеты о тех, кто намеревался занять место в среднем офицерском составе. Лигдам не покидал госпожу ни днем, ни ночью, принося еду, воду, беспрестанно меняя свечи. Кажется, шутила танша, потирая красные от недосыпа глаза, пасечники после войны восстановят свое хозяйство самыми первыми. Правда, цветов еще нет.

   Лигдам в ответ улыбался.

   Основную часть воинства, за исключением «меднотелых», Бану разделила на четыре армии по восемь тысяч в каждой и поставила во главе их Видарну, Отана, Гистаспа и Гобрия. Последний за особливое рвение в доставке золота в чертог молча ожидал какой-нибудь ощутимой похвалы. Ничего не просил, но глаза сияли так, что и без слов было все понятно. Бану не была бы собой, если бы не знала, как удовлетворить разумные чаяния тех, на кого теперь придется опираться с еще большей силой.

   Большая часть тех, кто примкнул к Бану по приказу Идена Ниитаса, вернулись с приветом и поклоном от госпожи в родные земли. Правда, с полторы сотни человек, с согласия танов Пурпурного и Сиреневого домов, остались в ставке Бансабиры. Как и две тысячи бойцов, которых предоставил танше плененный Ранди Шаут. Их Бану маленькими группками раскидала по всем тридцати восьми подразделениям и наказала своим держать ухо востро.

   Разделение трофеев при роспуске армии в некоторых слоях вызвало такую волну недовольства, что Бансабире невольно вспомнился фамильный герб дома Яасдур со вздыбленным морским валом и мельхиоровым трезубцем в центре, на котором красовался девиз дома «Волна и смерть». Часть добычи, которая перепала на руки каждому, казалась ничтожно малой.

   — Вы поймете, что себе я возьму тоже не столько, сколько хочется. Моя забота — весь танаар, ему нужны средства.

   Чем выше был пост и чем больше амбиции, тем меньше подходила для полководцев позиция танши. Но препятствовать или противиться никто не посмел. Трое из темников Бану должны были разъехаться по своим наделам еще до сорокоднева Сабира, в чертоге оставался только Гистасп. Однако Гобрий по старой памяти попросил задержаться, а если возможно, заявил он позже, и вовсе остаться при госпоже. В конце концов, пожалованным его роду наделом уже давным-давно управляет его жена, ей помогают родственники и подрастающий сын, так что в нем надобности нет. По семье он, разумеется, соскучился и намерен как можно скорее их проведать, заверял командующий, заметно нервничая по неясной для Бансабиры причине, но остаться жить в глухой тиши сейчас просто не сможет. Поэтому, если можно, он бы хотел время от времени навещать вверенные земли, видеться с родными, но жить и действовать — в фамильном чертоге Яввузов.

   Бансабира поперхнулась воздухом. Ничего себе просьба. Там видно будет, сказала женщина в ответ, взяв себя в руки, время покажет, а пока — нельзя. Гобрий от отказа надулся, напомнив Бансабире индюка, но клятвенно пообещал после сорокоднева Сабира Свирепого убраться восвояси.

   — Но до тех пор, — непреклонно выстрелил голос Гобрия в оконцовке, — я останусь здесь!

   Бану мысленно хмыкнула. Да уж, в этой армии точно дурак на дураке. И руководит ими, кажется, бестолочь, которая ни в чем не может разобраться. Особенно, конечно, в себе, додумала Бану. В шутку — зло, но червячок недовольства в груди закопошился отчетливо.

   Действительно, недовольства среди тех, кто, вернувшись домой, воротился к семьям, было куда меньше: в первые же дни тану приказала не собирать с населения налогов в течение полутора лет. Следом было оглашено, что часть средств пойдет на ремонт пострадавших (особенно в южных провинциях) домов и общественных зданий, а также на постройку нового жилья, школ, больниц, храмов, приютов, псарен, кузен, оружейных, местных академий для солдат, верфей и много чего еще. Будут налажены переправы и подлатаны дороги, заверила танша. Тут уж на скудность трофейной дележки стали смотреть еще проще: и крыша над головой вроде есть, и работа будет, да и тех денег, что перепало, вполне хватит, чтобы прожить до лета, когда прокормиться легче, наверняка удастся даже что-то отложить.

   Поэтому, как только Бансабира закончила разбирать дела командующего состава, чтобы понять, кто что собой представляет, к ней неиссякаемым потоком зачастили зодчие. К тому сроку, когда пройдет сорокоднев Сабира Свирепого, им было поручено подготовить разработки необходимых сооружений и предположительные места построек в каждом конкретном случае. Так что нечего просиживать штаны, заключила госпожа и велела поскорее взнуздать лошадей и выдвигаться каждому в надлежащую провинцию.

   Почти сразу тану пригласила к себе нескольких представителей сословия лаванов, которые жили здесь же, в городе вокруг чертога. Устройство было таково, что на каждый танский род в Ясе приходилось двенадцать родов лаванов, или иначе — законоведов, хранителей знания, а на каждого лавана приходилось двенадцать кланов хатов — «владетелей». Разумеется, в результате семьи разрастались до громадного количества представителей, и не сказать чтобы все социальные условности «чистоты сословия» сохранялись слишком уж строго, но, тем не менее, такое деление имело место, поэтому Бану сочла необходимым в нем разбираться.

   И не зря. В первый же визит двух лаванов и одной лавану госпожа потребовала вкратце рассказать основные порядки в Пурпурном танааре и особенности положения северян в Ясе, о которых она столько слышала, но не имела толковых представлений. В конечном счете удалось узнать, что северные кланы и впрямь имеют некоторые свободы (впрочем, ненадолго, мысленно спрогнозировала женщина), а внутренним устройством принципиально отличаются от Храма Даг, на который ориентировалась Бансабира, только отсутствием рабов. Поэтому еще через четыре дня в фамильный чертог Яввузов съехались представители многочисленных хатских семей.

   Бану собрала их в так называемой большой зале советов — огромном просторном холле с колоннами, гобеленами и фамильными гербами, в вершине которого были установлены танские кресла, пуще всего выдававшие, что прежде, в стародавние времена, все танаары Яса были самостоятельными княжескими государствами. Суть ее сообщения была простой: о танском решении обеспечения населения необходимым знает уже весь надел. Но даже при разумном использовании средств, если удастся покрыть все расходы на ремонтные работы и строительство, без налогов и за вычетом неприкосновенного запаса они наверняка протянут, в лучшем случае, год. Вранье, конечно, мысленно признала танша, зато хаты задумаются.

   Веление госпожи оказалось таким: каждому «владетелю» будет выдана небольшая сумма денег из числа захваченных трофеев с одной целью — через два месяца каждый из них должен отчитаться от и до в том, как ему удалось эту сумму приумножить. У каждого из них есть имущество, которое позволяет им взращивать состояние танаара, и в том числе собственное: ремесленные цехи, мастерские, кузни, многочисленные торговые лавки, пивоварни, пекарни, трактиры, бордели, в редких случаях даже военные арсеналы. Если результаты окажутся неудовлетворительными, безапелляционно заявила тану, все имущество семьи будет изъято и доверено более предприимчивым кланам.

   До потолка поднялся недовольный гомон, и потребовалось время, чтобы унять хатов и продолжить.

   — Даже если это потребует смены главы семьи, советую не роптать, — напомнила Бану в завершение разговора. — Сколько ни возмущайтесь, а результат не изменится: хаты — единственное сословие, которое никогда и ни при каких обстоятельствах не освобождается от налогообложения. Либо вы полезны, либо нет. Не забывайте, что время и золото требуют опытных рук, и выполняйте возложенные на вас обязанности достойно. В конце концов, если бы я, как тан, трудилась вполсилы, сейчас вообще не с чего было бы восстанавливать и поднимать танаар. А если бы еще и Сабир Свирепый защищал вас абы как, так и танаар бы уже давно развалили.

   Аргумент был не утешающим, но весомым. Предвосхищая возможные вопросы, Бану выставила вперед ладонь в пресекающем жесте.

   — Я буду только проверять. Детали решайте с казначеем, — и указала на безропотно сидящего по правую руку ахтаната Тахбира.

   Она вышла, оставляя дальнейшее дяде. Слушать все эти препирания и наблюдать возню Бану не хотелось, да и времени не было. А разместить для беседы полторы сотни человек где-то надо. Поэтому пусть лучше они сидят в большой зале советов, а сама Бану ограничится и малой. В конце концов, чем меньше народу в комнате, тем тише.

   За дверью залы Бансабиру поджидал Гистасп. Это был, пожалуй, первый раз, когда командующий с искренним изумлением обнаружил, что от недостатка общения с таншей он начал о ней скучать. Изредка, как вот сейчас, ему удавалось перехватить ее между делами и проводить от одного помещения до другого. Дожил, посмеивался мужчина над собой — вроде, казалось, был другом, а теперь как пес — только и ждет у порога.

   Бансабира улыбнулась альбиносу коротко, почти безлично, и зашагала вперед, зная наверняка, что Гистасп пойдет рядом. Тот все же дал танше фору в пару шагов — только чтобы, чуть склонив набок голову, поглядеть на то, как на бедрах колышется черное платье. Вспоминая ее беременность, Гистасп был готов поклясться: заведенные порядки, в особенности те, что рекомендовали женщинам в невоенное время ходить в платьях, бесили Бану несказанно. Зато приятно удивляли всех тех, кто был с таншей в походе: недурно, когда женщина, которой ты подчиняешься, не только умная, но еще и вполне женщина.

   Поравнявшись с таншей, Гистасп указал большим пальцем себе за спину, в закрытую дверь зала советов:

   — Не думаете, что от такого решения хаты могут вас возненавидеть? Особенно, конечно, те, у кого вы потом отнимете семейное добро, чтобы отдать кому-то другому.

   — А ты не думаешь, что мне и даром не нужна их любовь? — Гистасп удивленно поднял брови, как бы спрашивая. Бану объяснила: — Любить меня должна армия, а те, кто корпит над золотом, должны меня бояться. Иначе есть шанс, что я умру просто возмутительно молодой.

   Гистасп молча кивнул: позиция не лишена смысла. Всем ведь угодить нельзя.

   Вскоре Гистасп остановился вместе с госпожой у палаты малого совета. Он хотел спросить что-нибудь еще, чтобы задержать Бану для разговора хотя бы на пару минут, но в голову ничего не шло. Видно, опять придется в одиночку бродить во дворах чертога: Тахбир и Серт в эти дни жутко заняты, Русса пропадает где-то в городе, а больше поболтать Гистаспу было не с кем. Был, конечно, Гобрий, но его видеть вообще не хотелось — и так глаза намозолил за годы похода.

   Пока Гистасп прикидывал ситуацию, Бану велела ему позвать Лигдама и скрылась за дверью комнаты.

   Сев за стол, прикинула, с чем успела разобраться. Вскоре позвала управляющего: надо обсудить добычу металлов, разработку рудников и шахт, производство оружия, парусины, работу верфей и соответственно заготовку леса.

   Дел было действительно множество, и Бану едва справлялась. Уделять время сыну и младшему брату ей удавалось, если повезет, полчаса или четверть часа в день, даже при том, что уже Лигдам стал всерьез опасаться, как бы тану не слегла от переутомления, потому что спала она, откровенно говоря, урывками.

   Единственным, кто удостоился от танши по-настоящему особой и совершенно неожидаемой награды, оказался Бугут. Если бы не он и его люди, в жизни бы им не пройти гор Раггаров, не победить Шаутов, не застать врасплох Аамутов, сказала танша в малой зале совета… и пожаловала надел с замком в родных для Бугута землях.

   — Наверное, ты бы хотел получить что-то ближе к моему чертогу, южнее Астахирского хребта, где потеплее, но я все же настаиваю, чтобы ты владел землями там, где родился. Сколь бы ни был суров родной край, он неминуемо придает сил, по себе знаю, — рассмеялась Бану в конце.

   Бугут не стал говорить, что он, прежде не имевший ничего, кроме личной выслуги, в принципе и не ожидал получить ничего подобного. Запинаясь, подошел к госпоже на негнущихся столбообразных ногах, неуклюже опустился на колени, склонив голову, но так и не смог сказать ничего вразумительного. Слова просто не шли с языка, застряли где-то в горле, царапая гортань, и от этого как-то подозрительно щипало глаза. Бансабира по-доброму усмехалась: ладно уж, Бугут никогда не славился красноречием и вообще никогда не отличался склонностью лишний раз открывать рот. Зато к работе его не подкопаешься, так что пусть себе.

   — Вставай давай, — позвала тану, сделав легкий отгоняющий жест рукой. — Собирай вещи и езжай домой, порадуй семью. К сорокодневу отца чтобы вернулся. Потом будет что обсудить.

   — К… как прикажете, тану. — Немолодой вояка выпрямился и наконец сумел выдохнуть весь воздух из груди: — Спасибо большое, госпожа! Да благословит вас Праматерь!

   — Благодарю, Бугут. У тебя семья-то хоть есть? — немного нахмурилась женщина.

   Бугут пожал плечами, заметно сникнув:

   — Мать с отцом, если живы еще, да сестра с двумя детьми. Ее муж был в моем подразделении, погиб года полтора назад.

   Бансабира кивнула.

   — Зато теперь у тебя есть все возможности, чтобы создать собственное гнездо. Если что, дай знать, я неплохо разбираюсь в женщинах, — очевидно польстила себе Бану, засмеявшись.

   — Да уж, мы знаем, — рассмеялся и Бугут, и остальные присутствующие.

   Видно, тот ее разговор с раману Тахивран, когда Бану давала Светлейшей урок об отношениях женщин с женщинами, разошелся в рядах быстро. Ладно уж, мысленно махнула рукой Бансабира, подумаешь.

   Раду был здорово не в духе. Вот уже который день он бессмысленно слонялся по замку и его окрестностям, не зная, чем себя занять. По возвращении в родной город он как-то резко сдал в позициях. Нет, он по-прежнему оставался командиром личной охраны тану, да только сама должность сейчас выглядела не особенно актуальной. Ну от кого ее защищать? От малолетнего брата? Или от бастарда, который, столько лет терзаясь чувством вины, готов хоть на руках ходить, лишь бы угодить сестре? Или от кузин, которые смотрят на Бансабиру разинув рот и не слишком хорошо понимают, кто это такая и откуда взялась?

   Конечно, кабинет и залы советов все время кто-то охранял, за патрули отвечали как раз ребята из его отряда. А уж собственный покой танши и вовсе стерегли только они, телохранители. Но это совсем несоизмеримо! Прежде как было? Он от нее без приказа на шаг отойти не смел, всюду таскался громадной тенью, нависая, словно коршун над соколицей, одним грозным видом отгонял всяких назойливых типов. Теперь же он видел госпожу в лучшем случае дважды в неделю. Разумеется, Лигдам между делом, когда они вечерами выпивали привычной компанией, говорил, что тану работает, не поднимая головы, и у нее вечно ошиваются какие-то служилые, — Раду это все мало интересовало. Ну неужели, если он не зодчий, кашевар, наставник из военной академии, каменщик или кузнец, он вообще ни на что не годен?!

   Намекать на глупость подобной детской обиды пытались многие товарищи, пока однажды, взбесившись, Вал не заявил прямо, чтобы командир постыдился, заткнулся и просто по-человечески отдохнул, пока есть такая возможность.

   На Раду подобная выволочка не произвела ровным счетом никакого эффекта. Оказавшись временно ненужным, он совершенно сник.

   Назначив охрану у спальни госпожи на три дня вперед, мужчина попытался целенаправленно уйти в загул, таскаясь по городу вокруг крепости, в котором давненько уже не был. Удовольствие получил только в первый вечер, в особенности еще и потому, что провел его не один. Наутро было как-то скверно, так что к ночи Раду предпочел надраться до невменяемого состояния, чтобы на другой день проспать подольше, и чтобы думать или осознавать последствия не получалось вовсе.

   Затея Раду удалась: проснулся он непонятно где, далеко за полдень, с горящими глазами, и в голове гудело так, что хоть на стенку лезь. Впрочем, за исключением того, что шаги людей за дверью комнаты, в которой мужчина разлепил глаза, казались ему залпами осадных орудий по стенам штурмуемого города, его все устраивало. Настолько, что к вечеру, немного протрезвев, он даже вернулся в крепость — проверить, все ли в порядке. Ну и наугад ткнуть пальцем в еще парочку бойцов, присоединившихся к личной охране тану самыми последними, указывая, что именно они будут дежурить через день или два, в общем, следующими за кем-то еще.

   Потом Раду выловил Одхана, спросил, не спрашивала ли о нем тану, и, получив отрицательный ответ, вздохнул — с печалью и облегчением одновременно. Правда, тут же в коридоре показалась сама тану Яввуз. Она смешно поморщила нос, явно уличив кого-то в подпитии, бросила короткий испытующий взгляд на стоящих мужчин, двинулась в их сторону — ко входу в малую залу совета. Поравнявшись с Раду, Бансабира посмотрела на него так, будто он был пустым местом, и скрылась за дверью, которую для нее предусмотрительно открыл охранник.

   Раду же от ее взгляда едва не подавился собственным языком, уловив в глазах танши немой вопрос: «Как? Неужели я могла полагаться на это?» С трудом проглотив ком, запнувшийся прежде на полуслове Раду нахмурился, надулся и, не договорив, покинул Одхана.

   Больше он не пил. Но пришлось искать иных развлечений.

   В городе что-то было, да и денег пока хватало. В каком-то трактире какой-то менестрель пел какую-то балладу о победе Матери лагерей над Бестией Яса. Скука смертная, думал Раду, слушая невнятную тягомотину барда. Да еще и врет половину! Как будто Раду сам не видел, как там все было на самом деле.

   Сообразив, что такое развлечение не по нем, Раду вернулся к варианту борделей. Старый и добрый метод спасал его еще три дня. Потом воин вновь нагрянул в крепость, получил втык от Гистаспа за то, что тот в свою очередь получил втык от танши за то, что «этот обормот у нее получит!».

   — Одно дело, сказала тану, отдохнуть, а другое — обнаглеть, — сообщил Гистасп. — И еще сказала, что, когда вернешься, спустит три шкуры.

   Это было уже что-то. Возможно, он ей понадобился. Но когда Раду подошел к малой зале совета и велел сообщить о себе, из-за двери неожиданно выглянул Лигдам, в двух словах объяснил, что «тану на пределе и ей не до тебя», и юркнул обратно. Раду обреченно вздохнул, глядя в запертую дверь, почесал затылок и угрюмо вперился взглядом в стоящего на страже Шухрана. Тот даже немного отстранился и запоздало предложил командиру вернуться к тренировкам, потому что без него «не так».

   — Замолчи, — буркнул Раду и поплелся по коридорам во внутренний двор чертога. Лишний раз тренироваться не хотелось по понятным причинам — да сколько можно! Вон даже танша стала реже показываться на площадках! А ведь уж кто-кто, а эта и мертвая нашла бы силы помахать мечом!

   Впрочем, бесцельно шляться по городу в надежде напиться, подраться или с кем-нибудь переспать Раду в тот день не стал. И вообще бросил эту затею — все равно толку мало. Поэтому теперь он слонялся по оружейной, разглядывая имеющийся инвентарь, но не опробуя в руке ничего конкретно. За этим занятием его и застал Серт.

   — Что-то ты стал сам на себя не похож, — сообщил блондин в лоб. — Случилось что?

   — Нет, — хмуро отозвался Раду, бросив на вошедшего короткий взгляд. Серта он хотел видеть едва ли не меньше других: этому, насколько Раду знал, танша ежедневно вменяла какое-нибудь дело. Что она, доверяет ему больше? — Ты по делу или как?

   — Вроде того, — легкомысленно кивнул Серт. — Русса велел, чтобы ты немедленно занялся организацией караулов в восточной части города и сегодня вечером доложил о результатах, сам он не успевает. Вообще ты должен был сделать это еще вчера, но тебя же хрен найдешь! — Серт не выглядел рассерженным или злым, напротив, даже улыбался, но в голосе отчетливо слышался упрек.

   — То есть раньше я отвечал за сохранность тану, а теперь должен зеленых юнцов раскидывать по постам?

   — Зелеными они были в начале похода, — осадил его Серт. Раду ничего не ответил, помрачнел еще больше и отвернулся. Серт поглядел на него опытным глазом и с пониманием вздохнул. — Ладно уж. — Он прошел в глубь оружейной. Не пользуясь имеющейся короткой лестницей, ловким прыжком поднялся на широкое метровое возвышение, где, расставленные одна к одной, хранились многочисленные алебарды. Взял оружие и обернулся к Раду. — Давай выкладывай.

   — Да я просто не понимаю! — вспылил тот немедленно, размахавшись руками и сделав жуткое лицо. — Что с того, что мы вернулись! Ей теперь что, не нужна охрана?

   Благоразумный Серт сразу смекнул, в чем дело.

   — Нужна, конечно, — авторитетно кивнул блондин и провернул в руках оружие. — Именно поэтому отряд телохранителей и стережет ее, как всегда.

   — А я, стало быть, не телохранитель?! Я за месяц к ней на десять метров не подошел! Ну я же нигде не провинился так, чтобы меня отстранять!

   — Да тебя никто и не отстранял, — попытался угомонить товарища Серт.

   — А ну как же! Пока мы мотались по всей стране, она на меня все дела вешала, а теперь что? Теперь я никто, что ли?!

   — Теперь ты исключительно начальник танской стражи, а начальники не выполняют одну работу с подчиненными, — резонно заметило Серт.

   Раду было все равно, он уперся, как баран.

   — И чего она со всеми, как с людьми, а на меня все время как на пустое место смотрит?! А? Да с тех пор, как Старый Волк помер, она вообще перестала меня замечать!

   Серт перестал вертеть в руках алебарду, замер, уставившись на увальня, и через несколько секунд расхохотался.

   — А ты как хотел чтобы она на тебя смотрела? Как на кровного брата, что ли? — Серт продолжал неудержимо гоготать, чем безумно раздражал собеседника. — Да тану на всех смотрит как на ничтожество, не помню, чтобы раньше тебя это волновало.

   — Ну на какого-нибудь Гистаспа она смотрит совсем иначе! И его она всегда замечает! — вызверился Раду.

   — Это потому что у Гистаспа с ней дружеские отношения, — насмешливо ответил Серт.

   Раду выкатил глаза на лоб.

   — В каком смысле дружеские?

   — Ну в каком? — Серт раздраженно развел руками. — В самом обычном.

   — Мы точно про нашу таншу говорим? — решил Раду уточнить.

   Серт молча кивнул.

   — То есть на меня она смотрит как на дерьмо только потому, что я не такой улыбчивый добряк? — не сдержался Раду.

   Серт прикрыл лицо ладонью. Праматерь, какой здоровенный вымахал этот Раду, а такой дурак.

   — Это Гистасп добряк? — спросил он искренне. — Гистасп скользкий, как уж, и хитрый, как лис. — Серт не говорил серьезным тоном, но чувства, будто он шутит, у Раду не возникало. Здоровяк недоуменно заморгал, разглядывая блондина.

   — Но в таком случае, — с важным видом заявил телохранитель, — они точно никак не могут быть друзьями! Я понимаю, если бы наша танша была как ее дед, тогда бы они с Гистаспом и впрямь спелись. А тут!

   — Напротив. — Серт наконец оставил алебарду в покое и спрыгнул с возвышенности на пол. — Именно в этом и есть фундамент их дружбы. Они не обращают внимания на привычки друг друга. Она высокомерна, он ехиден, но обоим плевать.

   Раду продолжал недоуменно таращиться на соратника. Кусочки головоломки никак не желали складываться у него в голове.

   — Ерунду ты говоришь, — заключил телохранитель в конце концов.

   — Раду… — Серт уже понял, что проще дать себе труд объяснить Раду некоторые вещи, пока тот в своем непонятном поведении не увлекся настолько, чтобы тану приказала отрубить ему голову за неподчинение. Парень хороший, толковый и честный. Такие всегда нужны. — Что конкретно тебя не устраивает в сложившейся ситуации?

   Раду призадумался, как бы поточнее выразить чувства, и наконец выдал:

   — То, что как только закончилась война, я стал для нее ничем.

   «Ты и был для нее ничем», — мысленно усмехнулся Серт. Но вслух решил промолчать — не та ситуация, лучше пощадить гордость здоровяка.

   — Я ведь все делал правильно, старался нигде не оплошать! Была, конечно, неприятность с Наадалом, но все же обошлось! А за этот месяц выяснилось, что для прочих дел я из рук вон плох… — Раду махнул рукой.

   Серт поймал товарища и надавил на плечо, вынуждая сесть прямо на холодный пол. Сам пристроился рядом.

   — Слушай, давай начистоту: а чего ты ждал? Я тебе серьезно говорю, тану на всех смотрит свысока. Да, даже на Гистаспа, просто он это игнорирует, потому и притерлись. Наша танша, безусловно, женщина достойная и все такое, но она совсем не производит впечатления человека, который хоть что-нибудь смыслит в отношениях между людьми.

   Раду нахмурился, но перебивать не стал. Серт подтянул согнутые ноги и обхватил руками колени.

   — Для нее все отношения с составом регулируются только регламентом: она знает, что она — командующая, а мы подчиненные, и большего ей не надо. Ей так проще. Ты ее отношения с родным отцом вспомни!

   Раду задумался и вскоре молча кивнул: и впрямь, до него доходили слухи о некоторых приказах Старого Волка, которые тану выполняла, сжав зубы. Но выполняла ведь, даже не помыслив о возможности неповиновения.

   Серт не унимался и вещал:

   — До тех пор, пока с тобой комфортно и ты пригоден для конкретных целей, ты абсолютно устраиваешь ее таким, какой есть. Просто сейчас для тебя нет дела по руке, вот ты и маешься от безделья какой-то чертовщиной.

   — Но как же… — попытался влезть Раду.

   — Так что, как старший телохранитель, ты по-прежнему вполне ей подходишь, хватит себе сочинять, — с круглыми для убедительности глазами настойчивым тоном попытался заверить Серт. И тут же, повеселев, добавил: — Другое дело, что вникать, какой ты там из себя есть, танша попросту ленится.

   Последнее заявление вызвало у Раду новую волну непонимания. Ленится? Что это значит? Танша-то? Серт принялся рассуждать вслух:

   — Прежде я, правда, считал, что она вообще не считает нужным во что-то там вникать, но присмотрелся и сейчас убежден, что это не так. Напрямик спрашивать не рискую, но чувствую, как выслушаю в ответ что-нибудь в духе: «Неужели ты считаешь, Серт, что на поле сражения человек, будь он в роли бойца или полководца, может выдать что-то сверх того, чем суть является сам?»

   Несмотря на скверное настроение, Раду улыбнулся: Серт довольно точно воспроизвел немного снисходительную, но в общем безразличную манеру, с которой обычно разговаривала тану Яввуз.

   — И все-таки в то, какой есть ты, она вникла, — прежним тоном проворчал Раду.

   — С чего ты взял? — изумился Серт.

   — Ну, с того, что с тобой она, между прочим, тоже сошлась накоротке! — обвиняющим тоном пригвоздил Раду.

   Серт вновь заржал. Раду испытал настойчивое желание врезать этому худосочному придурку по морде.

   — Это только потому, — с трудом выговорил блондин, давясь хохотом и словами, — что я могу с умной рожей болтать с ней о ласбарнских сказаниях. А в остальном я в том же положении, что и ты. Со мной танша никак не сходилась — я сам набился к ней в приятели.

   Раду уставился на Серта с откровенным ужасом: ну, что еще выдаст этот белобрысый весельчак?

   — И каким образом? — вскинулся Раду, не зная, яриться ему или уже просто замолчать. Серт, успокоившись, невинно пожал плечами:

   — Да не знаю, само как-то получилось.

   Раду принялся расхаживать по оружейной взад-вперед. Серту пришлось тоже встать.

   — Мой тебе совет, — Серт неожиданно переменился в лице, посерьезнев, — давай без мальчишеских выходок вроде загулов и приступов беспочвенной ревности. Один такой уже был. Где он теперь?

   Раду помрачнел окончательно. Не было необходимости уточнять, о ком идет речь.

   — Не хочешь повторить судьбу Юдейра — закрой рот и делай что велят. Велят отдыхать — так радуйся и отдыхай. Я тебя уверяю, весь отряд личной охраны тебе сейчас назавидоваться не может, а ты тут страдаешь безо всякой причины.

   Раду в ответ на все это промолчал. Серт еще несколько секунд посмотрел на соратника, подумал о чем-то своем, потом спохватился, что и так проболтал тут кучу времени, и вообще у него дел по горло, и скрылся из оружейной, оставив Раду переваривать услышанное.

   Ничего он не понимает! — в сердцах разозлился телохранитель. Хотя, может, как раз и наоборот.

   Все еще угрюмый, как туча, Раду потер затылок, осмотрелся так, будто не он битый час шатался по этому помещению, и наконец вспомнил, зачем приходил Серт. Русса же на него повесил караулы в восточной стороне города. Надо приниматься.

ГЛАВА 4

— Она точно не заболела? — озадаченно спросил Тахбир.

   Лигдам покачал головой, испуганно оглядывая собравшихся у двери танского покоя.

   — Она просто спит, — подтвердил оруженосец.

   Гобрий почесал седой ус:

   — Все-таки лучше позвать лекаря. Не помню, чтобы она хоть раз столько спала.

   — Да вроде нормально с ней все, — немного обиженно отозвался Лигдам.

   — Уже час пополудни, — заметил Русса. — Не очень-то это и нормально.

   — Праматерь, ну что вы тут развели галдеж. Тану просто устала, — с благосклонной улыбкой заметил Гистасп. — Пусть себе спит, пойдемте отсюда.

   И уволок собравшихся подальше. Сам пошел замыкающим, чтобы наверняка, и вдруг замер: немного отстав от остальных, одна из кузин Бану, Иттая, обернулась и застыла, упрямо сдвинув брови. Гистасп мысленно посмеялся: совсем как танша. Да и во внешности двоюродных сестер есть что-то общее, несмотря на то что Иттая скорее шатенка, чем блондинка, и уступает Бану в росте. Самоуверенности ей, по мнению полководца, тоже не хватает, но зато и взгляд у нее не такой категоричный.

   — Я вас слушаю, танин, — приветливо обратился Гистасп. — Вы чего-то хотели?

   Девушка кивнула.

   — Вчера сестра сообщила мне, что назначила вас наставником в военном ремесле для нас с Ниильтах. Вы уже получили ее распоряжение?

   Гистасп вдумчиво кивнул:

   — Разумеется, тану Яввуз поставила меня в известность о моих новых обязанностях.

   — Вы ведь тренировали Руссу?

   Гистасп подтвердил, не совсем понимая, куда ведет девица.

   — А вы когда-нибудь тренировали женщин?

   Альбинос покачал головой: нет, прежде не доводилось. Девушка замолчала и как-то необъяснимо замялась. Гистасп терпеливо ждал, когда же танин соберется наконец с духом.

   — О моей сестре, — решилась Иттая, — ходят почти неправдоподобные слухи. Будто она смогла одолеть самого Руссу.

   — Да, был такой инцидент, — посмеялся Гистасп вслух, — почти три года прошло. Вот вы сказали, и я вспомнил, будто вчера это видел.

   — Я не хочу стать такой, как она, — вставила девушка, почти перебив командующего.

   Гистасп в удивлении уставился на девушку, неторопливо окинул ее критическим взглядом, едва заметно качнул головой:

   — Не переживайте, такой, как она, вы точно не сможете стать. — Сообразив, что вышло грубовато, Гистасп решил, что надо как-то поправить себя. С кем другим можно и не церемониться, но Иттая — родственница танши, мало ли что. — Не сможете хотя бы потому, что я тренировал Руссу, и он, как вам известно, в схватке с сестрой проиграл. Наша госпожа только хочет, чтобы, как представительницы танского сословия, вы могли при необходимости защитить себя. И, скажу честно, не вижу в этом ничего дурного. Скорее наоборот, это ваша прямая обязанность, танин.

   Иттая отступила на шаг, вздергивая подбородок. Находиться рядом с Гистаспом ей было крайне неуютно.

   — И когда приступим?

   — Давайте часа через два? Подойдет?

   Иттая согласилась.

   — Мне прийти одной или привести Ниильтах тоже?

   Гистасп велел девице взять сестру тоже — без поединка в конце тренировки результата не добьешься. А теперь, если Иттая не против, лучше бы им уйти подальше от танского покоя — госпожа спит, еще разбудят разговорами.

   Бансабира с трудом разлепила глаза только к трем часам. Вымученно потерла виски, с усилием опираясь на локти, приняла сидячее положение и бездумно уставилась в стену напротив. Сегодня была непростая ночь: прибыл наконец Юдейр, с которым Бану отконвоировала на родину Ранди Шаута. Разумеется, договорившись с ним прежде обо всех делах. Ранди и впрямь не был дураком, как и Бану, поэтому договориться шанс был с самого начала, даже при условии, что оба тана по природе своей страшно гордые и принципов держатся с убийственным упорством.

   Несколькими неделями раньше Бану в компании Вала в очередной раз наведалась в темницу, где на койке сидел Ранди. Юдейр для подобного сопровождения, конечно, подошел бы лучше всех, но его Бану предпочитала держать подальше от чертога: слишком многие могут узнать, слишком многое может вскрыться. Никому все это не надо.

   — Давай будем честны, — заявила Бану алому тану с порога, — когда мне пришлют твоего внука, вероятнее всего я получу безродного перепуганного мальчишку, лишь издали похожего на того, кто мне нужен. Поскольку его я ни разу не видела, с вероятностью в сто процентов, меня обманут, и я даже не смогу ничего возразить.

   Ранди тогда хмыкнул. Обращались с ним тут неплохо. Прознав о его возрастном недомогании, Мать лагерей даже дала распоряжение местному лекарю раз в неделю проверять состояние пленника. Очевидно же, что он ей живой нужен. Однако гордость тана не позволяла Ранди поддерживать сколько-нибудь дружелюбный тон в ответ.

   — И что ты надумала? — фыркнул пленник.

   — Я тебя отпущу. С надежной охраной, тайно. Но только тебя одного.

   Шаут второй раз за все время их знакомства поглядел на Бану с интересом.

   — Ну давай, не молчи, — подначил тан, — называй цену и пугай меня угрозами, что будет, если я откажусь.

   Бану насмешливо прищурилась, глядя на пленника через решетки.

   — Люблю деловой подход, — одобрительно кивнула она. — Условия, в общем, не изменились: мне нужен твой внук. Поэтому ты вернешься назад домой, живой и здоровый, и всерьез займешься его воспитанием. Не подумай лишнего, — Бану эффекта ради сделала предостерегающий жест ладонью, — ни о какой мировой речи не идет. Только сделка. Если я верно представляю картину, вся суматоха началась с того, что ты хотел получить Зеленый танаар. И в связи с этим у меня возникает вполне закономерный вопрос… — Танша приблизилась к решетке почти вплотную: — А чего же тогда не получил?

   На давно посеревшем лице Ранди в удивлении взметнулись косматые брови:

   — А разве не об этом ты спрашивала на подступах к Гавани Теней?

   Бансабира заливисто рассмеялась.

   — Надо же, немолодой, а память хорошая, — прокомментировала женщина, вроде как ни к кому не обращаясь. — Ладно-ладно, не кипятись. В общем, что мне нужно? То же, что и тебе — Зеленый танаар. Согласись, мы с тобой оба прекрасно знаем, каким тан должен быть, и оба знаем, что ни при каких обстоятельствах танский надел не должен возглавлять трус.

   Ранди кивнул, соглашаясь вполне искренне. Длительная осада Маленькой танши полугодовой давности многое ему показала. Она, эта сопливая девчонка, не уступит ему ни в выдержке, ни в верности собственным принципам, ни в отваге, граничащей с безрассудством.

   — Так почему бы не объединить усилия? Не сейчас, — пресекла возможные вопросы танша. — Намного позже. Видишь ли, даже мне весь этот балаган надоел страшно, а ведь я воевала меньше трех лет, между тем как… безобразия, — наконец подобрала слово, — творились лет десять. Сейчас у меня совсем другие заботы: надо свыкаться с новой ролью, налаживать отношения с семьей, растить сына, да и, говоря откровенно, обзавестись еще парочкой. Для уверенности, — непритязательно рассуждала тану, шагая взад-вперед перед клеткой узника. — Тебе я предлагаю делать то же самое. На сына влияние твое не так уж велико, насколько я знаю, впрочем, не возьмусь утверждать наверняка. Зато внук вполне еще подвластен любому внушению. Так убеди его, что в поражении Шаутов виновны не Яввузы, а Яасдуры. Ну сам посуди, это правда: я лишь следовала тому пути, который мне без выбора предлагали другие, в первую очередь раману и, конечно, в случае осады — ты сам, Ранди Шаут. Признаю, это был хороший расчет, и если бы не Маатхас… — Бансабира почти играючи развела руками, будто договаривая: «Ну вышло бы, что вышло. Что уж тут».

   Ранди наблюдал за молодой женщиной теперь уже с по-настоящему искренним любопытством. У него складывалось явственное впечатление, что его водят за нос. Нет, не в том, что танша говорит, а в том, как. Возможности наблюдать за ней регулярно у Шаута, само собой, не было, но каждая новая встреча с дочкой Сабира Свирепого добавляла в представления Ранди о ней какую-то новую маску. Сколько их еще, этих масок, в запасе у Матери лагерей? И каждая сидит, как влитая.

   — Я же не доживу, — быстро уловил он, куда Бану клонит, но пока не знал, как реагировать и откуда ждать подвоха, поэтому решил потянуть время. — Сколько уйдет времени? Десять лет? Двадцать?

   Бансабира благосклонно кивнула и вновь принялась расхаживать перед камерой туда-сюда.

   — Само собой, не доживешь. Вот именно поэтому мы тут и говорим про твоего внука.

   — То есть моя выгода только в том, что я останусь жив?

   — А тебе мало? — искренне изумляясь такому нахальству, спросила Бану.

   — Это не цена предательства.

   — А я и не предлагаю тебе предавать семью. Наоборот, твои потомки доделают то, чего не сумел добиться ты. — И вдруг с сожалением добавила: — И ведь не обидно, а? Самому не жалко, что продул войну только потому, что решил переключиться с одного противника на другого? Не распознал сразу, за кем сила? — Бансабира сокрушенно покачала головой — мол, ну как это так? Как она едва не продула настолько недальновидному придурку?

   Ранди от такого ее выражения лица даже оскорбился, хотя явно не относился к числу людей, которых легко вывести из себя.

   — Я так понимаю, — проговорил он надменно, — моего мнения спрашивать ты даже не подумаешь?

   — Ну само собой, — довольно ухмыльнулась Бану. — Нет, конечно, если хочешь, ты можешь очень сильно упорствовать, и тогда тебя убьют. Мстить алые не решатся, остальные ведь твои родичи в подавляющем большинстве тоже у меня, а без тебя… Слушай, ты правда считаешь, что в Алом танааре, кроме тебя, есть хоть кто-то, кого мне следует опасаться на поле боя?

   Ранди молчал, вообще не желая разговаривать с высокомерной сучкой.

   — Нет, была, конечно, Сцира, но она доставляла мне беспокойство только потому, что ее вел Рамир.

   Даже в темноте было видно, как сжались кулаки Ранди, когда он взметнулся с койки и подлетел к решетке с обратной стороны.

   — Не надо реагировать так остро, — проговорила Бану неожиданно сухо, совершенно ледяным тоном, в котором не было ни намека на былую веселость. — И на твоих руках есть смерть, которой я никогда не прощу.

   — Я ее не убивал! — прошипел Ранди, вцепившись в железные прутья.

   — Я Сциру тоже, — надменно сообщила Бану в ответ. Отступила от клетки на пару шагов и вновь принялась размышлять вслух, не давая Шауту опомниться и заставляя его давиться собственным возмущением:

   — По существу, все смерти этой страны на твоей совести. Если бы с самого начала ты не удумал воевать, или хотя бы держался затеи разнести Зеленый танаар и не лез к северянам, все вполне обошлось бы. Согласись, при других обстоятельствах не Яфур Каамал, а ты мог бы стать моим свекром. — Глаза Бансабиры сверкнули огнем неопровержимого здравого смысла. Поскольку теперь она говорила, стоя на месте, Ранди мог видеть это отчетливо.

   Он замолк, всерьез задумавшись. А ведь и впрямь, к Яввузам у него не было ровным счетом никаких счетов. Река Ашир, из-за которой уже не раз разгорались конфликты, затрагивала только владения Маатхаса, кровавых распрей с Яввузами Алый дом тоже не имел, так что… Да, учитывая, что Бансабира с самого рождения была провозглашена наследной танин Пурпурного танаара, будь он не так слеп, еще лет пятнадцать назад заслал бы к Сабиру Свирепому сватов.

   Ранди, не ответив, опустил глаза в пол и отцепился от разделявшей танов решетки. И так ведь все понятно.

   Бансабира недобро прищурилась, приподняв уголок губ. Вал, бросив искоса взгляд на госпожу, невольно поежился. Все-таки да, в темноте глаза у нее какими-то совсем другими становятся, это уже не раз подмечали в ближайшем окружении — и он, и Ниим, и Маджрух с приятелем Ри, да даже командующий Гистасп! Даже он нет-нет да и безотчетно отступал подальше, когда танша смотрела на него этими глазами. Все-таки она оставила в прошлом что-то не совсем обыденное.

   — Словом, подумай об этом, — продолжала Бану. — Мне Зеленый танаар даром не нужен, и все, что в надежде отмщения Тахив скопит к тому сроку, можешь забрать себе. Меня волнует только Гавань Теней, и даже точнее — династия Яасдур. Цена невелика — просто убеди своего отпрыска искать моей дружбы, я не откажу. Несмотря ни на что. — Ранди едва уловимо покачал головой, не столько соглашаясь, сколько уже раздумывая над чем-то. — Да, надумаешь соврать — я узнаю. Ты же не надеешься, что Рамир был единственным моим осведомителем и убийцей в алом лагере?

   Ранди дернулся, не успев до конца остановить инстинкт и все же вжав немного голову в плечи. Хорошо, мысленно оценила Бану, не меняясь в лице.

   — У тебя два дня. Пошли, Вал.

   Тот молча кивнул и вышел вслед за госпожой. Только когда они выбрались из подземелья темниц, телохранитель решился спросить:

   — Тану, а у вас и правда есть верные вам убийцы в Алом танааре?

   Бансабира покосилась на Вала с недоверием.

   — Не твое дело.

   — Простите, — отозвался телохранитель. Бану поглядела на него еще раз, немного неуверенно и испытующе, но Вал шел как ни в чем не бывало.

   — На данный момент, думаю, ни одного, — ответила танша.

   — То есть если этот тип предаст вас… — шепнул Вал, но договорить так и не сумел.

   — Вал, — мягко протянула молодая женщина, — ну ты хоть представляешь, как «этот тип» будет чувствовать себя в собственном доме, когда вернется? Да он в родной кровати заснуть спокойно не сможет еще минимум полгода, и это в том случае, если я не польстила его нервам. Он не видел семьи несколько месяцев, с сыном у него и впрямь не лучшие отношения, это мне во время снятия осады еще Маатхас сообщал, так что под подозрение попасть может кто угодно. В конце концов, об этом мало кто знает, но у Ранди Шаута уже был печальный опыт.

   — Тот самый Рамир?

   Вал не имел особого представления, что за Рамир такой, но смутно подозревал, что речь о парне, которого они однажды встретили на берегу речки, когда шли из Оранжевого танаара к ставке тана Сабира.

   Бану утвердительно кивнула:

   — Изначально он был старшим разведчиком Шаута, но по мере необходимости стал любовником Сциры Алой и, должна признать, очень нам помог.

   Вал встал как вкопанный. Бансабира нарочно не придала этому значения, и Вал, отмерев, прибавил шагу, догоняя таншу. Вал, как и Ниим, Маджрух, Ри, Раду, убитый Энку и еще дюжина молодцов, был с госпожой в выходящей за рамки разумного вылазке в Оранжевый танаар, когда Ююлам на помощь подходили полторы тысячи алых. В их отряде было всего двадцать семь человек, но тану удалось обвести вокруг пальца толпу общим счетом в десятки раз больше, что привело к распаду грозного альянса. С того дня Вал, как и его товарищи, дал себе слово следовать за тану без вопросов. Она взяла из лагеря двадцать шесть человек и вернула все двадцать шесть. Тогда казалось, в Матери лагерей и впрямь смешались гениальность, граничащая с безумством, и абсолютная неустрашимость. Тогда казалось, что любой из тех двадцати шести смельчаков отныне не удивится никакой ее тайне.

   На заре похода под ее началом, что говорить, были недопонимания, ее решения критиковали, над теми, кто безоговорочно принял сторону тану Яввуз, нередко посмеивались и даже открыто издевались. Время все расставило на места, показав: единственным, что преследовала танша в любом поступке, решении и приказе, было сохранить как можно больше жизней.

   Бансабира молча посмотрела на мужчину рядом. Надо же, на лице все написано. Будто подтверждая его мысли, танша заговорила:

   — Мой наставник очень сильно любил невыполнимые задания.

   Пожалуй, для человека, вынужденного воевать всю сознательную жизнь, тану выбрала позицию удачную. Во всяком случае, Валу она казалась наиболее предпочтительной.

   — Надеюсь на твое молчание, — как бы между прочим заметила женщина. Вал не стал уточнять, насчет чего именно: он вообще был неболтлив.

   С того дня прошло двое суток, и тогда среди ночи явился Юдейр. С ним все было решено очень быстро: если будет замечено хоть что-то подозрительное, Ранди Шаута следует убрать незамедлительно. Действовать, конечно, придется по ситуации, но лучше бы порешить его уже в родных землях или даже в фамильном чертоге. Ну так, чтобы непричастность к этому Бансабиры совсем уж не вызывала сомнений.

   — Словом, полагаюсь на тебя, — обезоруживающе улыбнулась танша, глядя на давнего знакомца. Юдейр восхищенно покачал головой:

   — Неужели у вас и правда ни разу не возникали сомнения на мой счет?

   Да уж, так восторгаться самим собой надо уметь, признала Бану, подходя ближе. Все-таки Юдейр всегда был несколько заносчив.

   Женщина положила ладонь Юдейру на щеку:

   — Эта твоя щека лучше прочего должна напоминать, что я сомневалась и в тебе. — Юдейр вздрогнул. — Но сейчас все в порядке, — заверила танша. — В конце концов, ты единственный мужчина, который позволяет себе беспокоить меня ночами. — Бану засмеялась и, убрав руку, отстранилась. — Верю я тебе, верю. Потому и прошу при необходимости сделать что-нибудь своевременное. Золота, что я дала сегодня, хватит, чтобы утолить голод твоих помощников. Что до тебя самого, есть пара идей на уме. К лету обсудим награду, раз уж я по-прежнему не имею власти над собой.

   Юдейр усмехнулся вместе с таншей. И вроде усмехнулся горько, а вроде — даже по-доброму, вполне дружески. Любовь и впрямь придает сил, думал мужчина. Ради нее он стал способен на то, что прежде считал невозможным. Кто знает, может быть, сейчас он с легкостью уложит Бану на лопатки? Хотя, наверное, все еще нет. Она ведь приложила руку к его нынешнему стилю, а стало быть, легко считает боевой почерк и сыграет на инерции рефлексов. В этом секрет ее собственного ведения боя.

   Бансабира оглядывала размышлявшего мужчину с ног до головы. Он сильно изменился: еще больше подобрался и, прежде сухощавый, стал совсем похож на гончую. Лицо потемнело, обветрилось, во взгляде появилось какое-то заматеревшее выражение. А ведь позади всего ничего — полтора года.

   Они еще раз коротко переглянулись и, поняв все, что нужно, отправились в темницы. Подручные Юдейра ждали снаружи. Ранди Шаут, не имея, по сути, альтернатив, выбрал наиболее удачным согласиться на предложение Матери лагерей добровольно. Дозорные в ту ночь были выставлены лично Гистаспом, который единственный из армии знал, что Юдейр жив, поэтому обойти караулы без лишнего шума не вызвало затруднений.

   К тому же легкий шум для часовых вполне объяснялся известным фактом: танша ведь частенько упражняется ночью с клинком, копьем и стрелами.

   Как только Юдейр с помощниками и связанным Ранди Шаутом скрылись из виду, Бану почувствовала себя так, как если бы какой-нибудь ангоратский жрец в мгновение ока перенес ее на дно Великого моря: все тело будто придавило непомерной толщей воды, грозя вот-вот попросту расплющить. Месячная усталость навалилась разом, одной волной, выгрести на поверхность из которой не было никаких сил.

   Едва переставляя ноги, Бансабира, шатаясь и держась за стены, кое-как добралась до спальни и рухнула в постель, не раздеваясь. Стражники у дверей, заметив такое ее состояние, перекинулись парой фраз и решили поднять Лигдама. Один из телохранителей привел оруженосца, и тот осторожно, привычными мягкими действиями, устроил Бану поудобнее: раздевать до конца не стал, но снял обувь, стянул одеяние и корсаж (с платьями оруженосец управлялся еще пока из рук вон плохо, так что в корсаже треснуло несколько тесемок). Оставив женщину в нательной рубашке, убрал из-под головы подушку, спать на которых Бансабира категорически не могла, укрыл одеялом. Тану все это время что-то неразборчиво лепетала, не до конца понимая, что вообще с ней делают, а потом свернулась калачиком, обхватив край одеяла, и даже не услышала, как Лигдам вышел.

   Бансабира, бессмысленно потаращившись в стену минут пять, наконец стащила себя с кровати. Ощущения были двоякими. С одной стороны, ее состояние можно было назвать замечательным: Бану отоспалась и чувствовала себя готовой к решению сколь угодно сложных задач. С другой — даже вспоминать, что это были за задачи, оказалось невообразимо лень. Нелепым жестом потерев лицо, Бану огляделась. На высокой спинке деревянного кресла висело черное платье. Что ж, в вынужденном трауре оказался хоть один плюс: за текущий сорокоднев у портних есть время пошить для танши нормальную одежду. Эту единственную годную тряпку Бансабира сняла с плеча младшей дочери Тахбира Ниильтах, которая, в отличие от Иттаи, куда больше совпадала с госпожой в телосложении.

   Выглянув из громадного танского покоя, женщина велела телохранителям прислать Лигдама: следовало привести себя в приличный вид.

   Спустя час, замаскировав некоторую помятость физиономии, Бансабира, отбросив угрызения совести, отправилась проверять, как работают другие.

   Гистасп нашел тану уже на закате, на внутреннем дворе с западной стороны донжона. Бансабира уселась прямо на нижнюю ступеньку лестницы, уводящей в крыло замка, облокотившись на согнутые в коленях ноги. Подперев кулаком щеку, танша не слишком старательно делала вид, что ей интересно наблюдать, как Серт распределяет своих сотников для организации патрулей в арсеналах и на верфях. Тот подробно рассказывал, какие указания следует передать десятникам — командирам каждой отдельно взятой патрульной группы, — призывал быть особо бдительными на время поминания тана Сабира в сорокоднев, мало ли что, объяснял, какие за кем объекты будут закреплены.

   Не столько услышав, сколько кожей почуяв знакомые шаги, Бану, не обернувшись, заявила:

   — Если хочешь о чем-то доложить, садись рядом. Смотреть на тебя снизу-вверх я не буду.

   Лучезарно улыбаясь, Гистасп не стал спорить и деликатно пристроился рядом с госпожой, стараясь отодвинуться, насколько позволяла длина ступеньки. Верно уловив настроение Бансабиры, мужчина не торопился начинать разговор. Бану нехотя покосилась.

   — Ты чего сверкаешь, как бриллиант?

   — Выполнил поручение, — довольно отчитался альбинос. — Провел тренировку для ваших кузин.

   — А вид такой, будто ты мне голову раману Тахивран принес, — как бы между прочим, вполголоса заметила женщина. Гистасп захихикал, чем привлек внимание некоторых сотников Серта. Сам новоизбранный тысячник предпочитал не отвлекаться. Видно было, что в присутствии танши и генерала он заметно нервничает: в конце концов, именно бывшее подразделение Гистаспа Бану ему и доверила.

   — Ну и что скажешь?

   — Ничего общего с вами, — заулыбался Гистасп еще шире.

   Бансабира хмыкнула:

   — Не думай, что я поведусь на лесть. Ты со мной никогда не сражался.

   — Ну я же не идиот какой, — с возмущением заметил Гистасп.

   — Ладно, льсти себе на здоровье, — разрешила танша, вновь отворачиваясь в сторону Серта с его сотниками. Впрочем, интереса в ее глазах Гистасп по-прежнему не замечал. — Так что конкретно ты можешь сказать?

   — Чему-то их, конечно, научили. Ниильтах, хотя ей всего пятнадцать, будет покрепче, сила удара у нее больше по понятным причинам, однако кроме этого — рашительно ничего. Иттая… — Гистасп задумался, как сказать лучше. — Она шустрее, у нее стойка лучше, и глаза хорошие — видят шире и четче, но…

   — Жилы не тяни, — подтолкнула Бану.

   — Иттая скорее умная, чем сильная. Она знает, что не обладает талантами бойца, поэтому ее действия напоминают постоянную попытку избежать атаки. Она быстро анализирует происходящее, складывает одно к другому и, — Гистасп с несколько торжествующим видом развел руками, — успевает уклониться. Не всегда, само собой, но она старается.

   — Да ей и не надо быть генералом, — махнула рукой танша. — Биться в авангарде ее тоже никто не пошлет. Просто я не могу наплевать на традиции: все мужчины и женщины танских семей должны уметь обращаться с оружием. Так что пока повозись с ними сам, а там видно будет.

   — Как прикажете.

   — И еще найди Ниима, скажи — пусть займется их обучением в сражении верхом. Хотя бы основы.

   Гистасп нахмурился — уж больно Ниим незначителен в своем положении, чтобы тренировать танин Пурпурного дома:

   — Может, с этим лучше обратиться к Руссе? Или опасаетесь, что они могут не принять бастарда…

   — Не в этом дело. Просто из тех, кого я видела в деле верхом на коне, — Ниим лучший. А брата я верхом не видела. К тому же Руссе предстоит натаскивать Адара, для него это и так окажется ой, как нелегко, не стоит усложнять брату жизнь. — Бансабира натужно выдохнула. — Если я не собью с Адара спесь, этот сопляк к моим годам станет совершенно невыносимым задирой с неугасимой манией превосходства.

   Гистасп нахмурился еще сильнее, явно недоумевая:

   — В таком случае почему вы не возьметесь тренировать брата и кузин лично? Просто распределите часть обязанностей между подчиненными, и у вас освободится достаточно для этого времени.

   Бансабира терпеливо дождалась, когда Гистасп закончит, а потом повернулась к нему лицом и поглядела так, что командующий поперхнулся воздухом, в самом деле ощутив себя пустым местом. Что-то в духе: «Что тут сидит? Что это мне предлагает? Быть нянькой?»

   Гистасп мотнул головой, приходя в себя.

   — Да, кстати, — произнес он неуверенно, — если говорить о хороших конниках. Я тут вспомнил о вашем поединке с таном Маатхасом на берегу Бенры. Он ведь тоже очень опытен в бою верхом.

   Бансабира уставилась на мужчину с нескрываемым изумлением. Поскольку Гистасп молчал, тану произнесла вслух:

   — И какое это имеет значение?

   — Ну, — растерявшись, Гистасп попытался объяснить, — просто он приехал.

   — Кто? — не поняла Бану.

   — Тан Маатхас. Вот сейчас уже, должно быть, въезжает в ворота города. Мне дозорный сообщил с четверть часа назад о путниках под лазурным знаменем. Я сказал, что сам вас найду.

   К концу его монолога Бансабира глядела на умника совершенно круглыми глазами: надо же быть таким нахалом!

   — Гистасп, — позвала танша тихо, но мужчина непроизвольно съежился, безошибочно учуяв нотки смертельной угрозы, — и ты все время молчал?

   Мужчина понял, что это не последний вопрос и лучше пока подождать с ответами.

   — Не боишься заиграться?

   Гистасп, сидя, распрямился туловищем, со всей готовностью заглянул танше прямо в глаза и произнес все тем же немного легкомысленным тоном.

   — Признаться, очень боюсь, тану. Знаете, когда-то я сам пришел к Сабиру Свирепому и набился к вам в сопроводители. Приключения ради. Да и покойный тан полагался на мой расчет… — Голос командующего внезапно потух. — В первый же год я сильно об этом пожалел. Знаете, почему? В отличие от вашего от…

   Бану вскочила с места:

   — Заткнись!

   Сотники Серта и сам тысячник обернулись мгновенно. Танша молчала, бойцы замерли в ожидании, обнажив на ладонь мечи. Гистасп немного отодвинулся от госпожи: ему хорошо было видно, что взгляд у нее не только гневный, но частично даже умоляющий. Да, конечно, само собой, он идиот. Ясно же, что сегодня она надеялась избежать необходимости принимать решения и даже размышлять о чем-то важном. А тут мало того что Маатхас приперся не ко времени, так еще и он, Гистасп, со своими драматичными признаниями. Он просто жалок.

   Гистасп опустил голову так низко, как позволял позвоночник, и пробурчал куда-то в землю:

   — Прошу прощения, тану.

   — Госпожа! — запыхавшись, окликнул подоспевший солдат из «меднотелых». Подбежав напрямик через двор, он склонился в поясном поклоне, а потом, не удержавшись, в этой позе схватился за бок. — Извините, — выпалил, с трудом распрямляясь. — В город въехала делегация Лазурного дома. Похоже, сам тан прибыл. Они двигаются к донжону.

   Бансабира коротко взглянула на него. А, этот. Бану не знала его имени, но давно приметила парня среди солдат — чернобровый, белокожий, отлично сложен, словом, слишком красивый на фоне остальных. Бросается в глаза.

   — Твое имя, — ледяным тоном скомандовала тану.

   — М-мард, — заикаясь, представился «меднотелый».

   Танша сделала едва заметный жест, будто движением брови веля посыльному убраться, пока не попал под горячую руку. Тот поспешил отойти в сторону шагов на пять.

   — За удобство Маатхаса отвечать будешь лично, — вновь глянула Бансабира на Гистаспа. Тот поднял на таншу взгляд, откликаясь на голос, но встать с колена не посмел. — И помоги тебе Мать Сумерек, Гистасп, если тан хоть раз на тебя пожалуется.

   Она мгновенно подобралась, развернулась и упруго взлетела по лестнице, скрывшись в донжоне. Хотя бы намека на ту, предыдущую Бану, которая ленилась даже вникнуть в смысл собрания, происходящего в полусотне метров, не осталось.

   Гистасп спохватился, подскочил и быстрым шагом помчался в замок с другой лестницы, чтобы ненароком не наткнуться на госпожу. Мимоходом он вскользь прошелся взглядом по физиономии Марда. Кажись, парень только что спас его от позорной прилюдной оплеухи. Отвлек внимание тану, и этого хватило.

   Гистасп торопился, размышляя над ситуацией. Конечно, сам виноват. Знал, что рискует безбожно, когда решил отложить главное сообщение. Но отказать себе в удовольствии посидеть рядом с Бану, как это бывало в походном шатре, и поговорить о чем-то не особенно принципиальном, даже о ерунде — не мог. Ладно, если Маатхас будет доволен, танша, может, не вспомнит, что грозилась всыпать ему, Гистаспу, по первое число. Обойдется как-нибудь.

   Управляющий чертога давно получил распоряжение готовиться к приему гостей-союзников: Каамала и Маатхаса. Поэтому первым делом Гистасп кинулся к нему. Несмотря на все таланты, в организации бытовых дел Гистасп силен не был, так что сейчас зря торопился: как подступиться к порученному таншей, представлял слабо.

   Бансабира между тем слегка похлопала себя по щекам, чтобы собраться с мыслями. Однако мысли никак не желали собираться — напротив, разбегались в панике с еще большей скоростью.

   Весь этот месяц Бану неспроста нагружала себя работой так, что в самом деле если и поднимала голову от стола, то лишь для того, чтобы наведаться в какое-нибудь очередное здание с указаниями, проверками, чертежами. Если не можешь терпеть собственные чувства, если не хватает сил и опыта, чтобы разобраться в них, — усердно тренируйся, приумножай золото, распределяй время и людей, занимайся делами ежечасно, до того состояния, когда даже дышать станет утомительно. Бансабира отдавала себе отчет в происходящем очень явственно: науки Храма Даг и правда так просто не забыть.

   Боль потери, растерянность, гнев и страх — от навалившейся ответственности за огромный танаар, за многие десятки тысяч людей и в конце концов за собственную жизнь. Бану замерла посреди каменного коридора: она ведь так давно мечтала именно об этом! Семь лет под твердой и безжалостной дланью Гора, почти три года впереди армии, под беспрекословной волей отца — все это время она мечтала именно о том, чтобы наконец самой распоряжаться своей жизнью. И вот Праматерь преподнесла Бансабире чаемое на золотом блюде: богата, знатна, в расцвете лет, сама себе хозяйка!

   Бансабира затряслась мелкой дрожью, все еще стоя в пустом коридоре. Да какая из нее хозяйка — обычная напуганная девчонка! Как оказалось, было здорово, когда за твоим плечом стоял кто-то еще, кто-то старше, мудрее, опытнее, да попросту важнее! Кто-то, кто мог решить все проблемы одним приказом, кто в любой ситуации, сколь бы скверной она ни была, мог, не спрашивая, сказать, что делать. Бану считала, что уже давно поняла, что подчиняться куда легче, чем управлять, но вся глубина пропасти между первым и вторым разверзлась перед ней только сейчас.

   Приезд Маатхаса — слишком внезапный, ведь до сорокоднева еще пять дней! — всколыхнул то, что Бану предпочла бы наглухо утопить в себе. Ее чувства к союзному тану, как бы трудно молодой женщине ни давалось их определение, напоминали туго переплетенный клубок редкой дорогостоящей пряжи — распутывать не возьмешься, отдать кому-то пожадничаешь, хотя и понимаешь, что на целое платье все равно не хватит.

   Сделав глубокий, прерывистый вдох, Бансабира закусила губу: теперь и с Сагромахом придется что-то решать самой. За спину отца больше не спрячешься. Хотя… Пожалуй, последний его приказ все еще дает танше возможность оттянуть нежелательный разговор, разобраться в себе, а если уж совсем не выйдет — обратиться за советом хоть к кому-нибудь.

   Может, поговорить с дядей? Он ахтанат дома, он давно знает Маатхаса, и ему всяко больше восемнадцати лет!

   Опомнилась тану, только когда раздались шаги стражников в конце коридора. Наскоро взяв себя в руки, Бансабира вздернула подбородок и решительным шагом направилась навстречу солдатам. Холодно осведомилась о том, где сейчас находится тан Маатхас с сопровождающими, и, выслушав, что «гости вскоре будут здесь», сделала жест ребятам идти куда шли.

   Намотав еще несколько неспешных «кругов» по замковым коридорам, Бану наконец двинулась к парадному входу в донжон. Все равно дождаться Маатхаса спокойно ей не удалось бы, а минувшего получаса, как танше казалось, с лихвой хватило бы, чтобы, терзаясь волнением от предстоящей встречи, попросту свихнуться.

   Когда тану Яввуз вышла на крыльцо, Маатхас с двумя сопровождающими (остальные остались перед парадной лестницей) уже поднимался. Едва заметив Бансабиру, он быстро опустил глаза и избегал встречаться с таншей взглядом до тех пор, пока не поравнялся с ней. Они давно не виделись, и сейчас тан слышал шум собственной крови в ушах.

   — Благослови Иллана и Акаб, тану Яввуз, — сказал тан, поклонившись. Когда он распрямился, Бансабира наткнулась на такое знакомое и уже почти родное смешливое выражение чернючих глаз. Свита тана поклонилась Бансабире вслед за Маатхасом.

   — Да пребудет с вами Мать Сумерек, — столь же вежливо отозвалась Бану, приветствуя сразу всех и радуясь в душе, что голос звучит ровно. — Я получила ваше письмо с соболезнованиями, благодарю за сочувствие.

   — Ну что вы, госпожа, не благодарите в таких обстоятельствах. Это тяжелая утрата для всех нас. Я… — набрав в грудь побольше воздуха, Маатхас взял деловой тон. — Я бы хотел сразу прояснить один момент, тану. Мы приехали очень рано, полагаю, вы ждали нас, в лучшем случае, дня через три. Поэтому, если это причиняет неудобства, я со своими людьми могу расположиться в городе.

   — Не говорите глупостей, тан, — ответила Бану, и Маатхас уловил нервные нотки в ее голосе. Раздражение, волнение, печаль, усталость, может, что-то еще, прикинул он в уме. — Мы с радостью примем вас и ваших людей.

   Сагромах обезоруживающе улыбнулся:

   — Хорошо. Тогда основную часть охраны я все-таки расквартирую в городе, а сам с этими двумя воспользуюсь вашим гостеприимством.

   Бансабира не изменилась в лице, мысленно подивившись: оставляет подле себя всего двоих? Что он пытается сказать таким демонстративным проявлением доверия?

   — Вы ведь помните Хабура? — продолжал Сагромах. Коренастый Хабур, знакомый Бансабире с начала похода, но особенно — по снятию осады, в которой танша едва не отдала душу Праматери, с глухим рыком улыбнулся, чем вызвал у Бану легкое недоумение.

   — Конечно, — с непроницаемым лицом отозвалась танша.

   Маатхас представил второго сопровождающего его бойца — Аргата, командующего «воителями неба», личной гвардией лазурных танов. Бану пригласила гостей в дом. Наскоро отдав несколько распоряжений, Сагромах отрядил своих вояк за стены чертога и поспешил в фамильный донжон Яввузов.

   Бансабира шла немного впереди. Тан, с улыбкой и теплом в сердце окинув знакомую фигурку взглядом, поспешил догнать молодую женщину. Двое сопровождающих намеренно отстали: седоусый Хабур давно был в курсе происходящего и инструктировал товарища, который и сам уже представлял ситуацию.

   Они двигались молча, пока наконец их не нашел управляющий. Бансабира передала гостей с рук на руки, попросила проследовать в отведенные покои, отдохнуть и вскоре прийти к ужину.

   За столом собрались все Яввузы, Маатхас с сопроводителями, Гистасп с Гобрием, поэтому все прошло самым чинным образом. Бану старалась лишний раз не глядеть на гостя и вообще была удивительно молчалива. Только когда в конце трапезы Маатхас целенаправленно поймал ее взгляд, Бансабире пришлось, смирившись с неизбежным, отослать остальных восвояси. Все равно ведь рано или поздно придется остаться с ним вдвоем.

   Когда закрылась дверь, Бансабира, толкнувшись ладонями от края стола, отодвинулась вместе со стулом и откинулась на спинку. Взгляд Маатхаса сам собой скользнул к треугольнику в основании ног, где характерной складочкой смялось танское платье. Он поспешил отвести взгляд, делая вид, что не имеет отношения к этому непроизвольному рефлексу и всерьез заинтересован отделкой стен и потолка в трапезной. Все-таки слишком непривычно видеть Бансабиру в по-настоящему женском одеянии, которое, когда танша сидит, подчеркивает плавные линии. Так непривычно, что даже легкие в ее присутствии невыносимо горят огнем.

   — Мне показалось, — сказала Бану, изредка покусывая обсохшие губы, — вы хотели о чем-то поговорить, тан?

   Сагромах сглотнул:

   — Комплимент неуместный в такой ситуации, но вам невероятно идет черный.

   Бану улыбнулась почти неуловимо, уголком губ.

   — Мне показалось, или вы хотели о чем-то поговорить, тан? — с небольшим нажимом повторила танша. Ну не говорить же ему, что подобный комплимент и впрямь звучит как издевка!

   Маатхас оценил беззлобность упрека и по-честному постарался сосредоточиться на главном.

   — Да, тану. Признаюсь, я прибыл раньше срока не без умысла. Я бы хотел попросить вас об одолжении.

   — Все, что в моих силах, — Бану величественно качнула головой.

   — Я хочу проститься с Сабиром Свирепым лично, до официального обряда. — Он посмотрел в глаза женщины с самой неподдельной надеждой. — Пока не поздно.

   Пока не поздно, мысленно протянула Бану. Да, это вполне искренно. Душа умершего сорок дней преодолевает заснеженную северную пустыню с ее свирепствующими ветрами в сопровождении рубиноглазой собаки. И когда срок истекает, за умершим захлопываются врата Залы Нанданы, для этого мира он становится недостижим до тех самых пор, пока не вернется в него в теле младенца. Поэтому, если есть что сказать почившему напоследок, надо успеть раньше.

   — Завтра утром, — не колеблясь, согласилась Бану. Такая просьба со стороны Маатхаса значила немало. — Я провожу вас.

   Бану и самой хотелось бы наведаться в склеп, к отцу, на прощание. Но так, чтобы рядом не было вездесущих родственников.

   — Большое спасибо. — Было видно, как тан погрустнел.

   — В остальном… — заговорила Бансабира через паузу. Голос ее звучал теперь уверенней. — Я надеюсь на ваше понимание: мне придется поручить вас заботам Гистаспа. Дел слишком много. Думаю, вы столкнулись с подобным, вернувшись на родину спустя такой-то срок.

   Тан подтвердил. Никаких обид, отозвался Маатхас, он будет рад любой минуте, которую тану сумеет ему уделить.

   В склепе было тихо и темно, пламени двух факелов едва хватало, чтобы осветить небольшую часть пространства рядом с надгробием Сабира. По традиции, через несколько дней после похорон или поминок кто-то из смотрителей вынимает погасший факел и устанавливает в кольце над могилой новый, чтобы пришедшие почтить память могли его зажечь. Так случилось и в этот раз. Тот светоч, что она принесла с собой, Бану закрепила в кольце над соседним, пока пустующим местом в склепе. Кто знает, возможно, оно уготовано именно ей?

   Маатхас прочитал молитву, потом несколько минут стоял недвижно, обращаясь к покойному с чем-то, известным только ему. Закончив, Сагромах сел прямо на пол, облокотившись на гробницу, и Бансабира примостилась рядышком. Они сидели молча, не имея представления, сколько прошло времени.

   — Он очень вас любил. — Раздавшийся в глухой тишине склепа голос Маатхаса одним своим звучанием внушил Бану тревогу.

   — И я его, — отозвалась она, не задумываясь, слушая, как их голоса отдаются эхом от толстых стен. Сделала до треска в ребрах глубокий вдох и тихонечко призналась: — Все, что я делала, я делала только для того, чтобы он гордился мной.

   — Он и гордился, — без промедлений заверил тан. — Вы даже не представляете, как. Мы ведь часто с ним говорили, в… — Маатхас осекся, задумавшись, уместно ли сейчас говорить дальше. — В том числе о вас.

   Бану не стала возмущаться, понадеявшись, что тан сам не задержится на остром углу. Сагромах не подвел.

   — Сабир Свирепый был замечательным человеком, достойнейшим таном и отличным другом. Я знал его в пору, когда сам был еще мальчишкой. — Маатхас наконец вздохнул по-настоящему тяжело. — Видел, как он постигал мастерство боя, как он дружит с моим отцом, видел, как давит на него семья за безбрачие. Видел, как он любил, видел, — мужчина коротко посмотрел на женщину по соседству, — как родились вы, и как он радовался. Он никогда и ни в чем не отказывал тем, кого считал друзьями. Кроме, — чуть бодрее, с легкой смешинкой поправил тан сам себя, — пожалуй, одного случая.

   Маатхас вновь посмотрел на Бансабиру, и та, кожей почуяв, перевела на тана ответный взгляд.

   — Впрочем, — Сагромах спокойно скользил взором по всему облику Бану, — я бы тоже пожадничал.

   Он отвернулся, помолчал, а потом закрыл лицо рукой:

   — Не вам мне это говорить, тану, но я потерял такого друга.

   Бансабира молча прикрыла глаза.

   В склепе больше не раздавалось ни звука. Такая удивительная тишина… Бану казалось, что после подземелий Багрового храма она не услышит ее больше нигде. Сейчас в ней было что-то особенно сакральное: будто молчанием Бансабира могла в последний раз прикоснуться к умершему отцу.

   Когда Бану шевельнулась, чтобы встать, Маатхас вздрогнул от неожиданности.

   — Мне нужно возвращаться, тан, — произнесла Бану скорее учтиво, чем как-то еще. — Поскольку факел у нас один, придется идти вдвоем, но вы можете вернуться сюда в любое время. Гистасп или дядя вас проводят. Я распоряжусь.

   — Тану, подождите, — Сагромах удержался от того, чтобы поймать ее за руку, когда Бану вставала. Он поднялся следом, возвысившись над госпожой. Кожа мужчины в отсветах факела отливала бронзой, и танша не могла оторвать взгляда. — Я хочу сказать вам кое-что.

   Приказав себе держаться бесстрастно, Бану изобразила во взгляде готовность слушать.

   — Вы можете подумать, что во мне говорит признательность Сабиру, не стану отрицать, возможно, частично так и есть, в конце концов, в какой-то момент у меня сильно испортились отношения с моим отцом, так что я все чаще спрашивал совета у вашего. Но, повторю, это лишь часть причины, самая незначительная. Тану, — Маатхас выдохнул из легких все, что там было, и решимости для втянул новый глоток воздуха, — что бы ни случилось, вы можете всегда на меня полагаться. Не только тана Сабира, но и вас, госпожа, я искренне считаю другом.

   У Бансабиры подогнулись колени и дрогнули губы.

   «Врешь ведь», — в мыслях возмутилась танша, уставившись на мужчину широко раскрытыми глазами. И, только наблюдая, как черные глаза Маатхаса становятся все удивленнее, Бану поняла, что подумала шепотом.

   Маатхас смотрел на Бансабиру, не двигаясь и затаив дыхание. Он знал, что надо делать, и сделал бы это, если бы тело хоть немного слушалось. Если бы он просто мог пошевелиться. Но все, на что хватало оглушенного сознания, — замереть с видом непонимания происходящего.

   Бану судорожно глотнула губами воздух и поспешно прикрыла ладонью рот, сводя брови так, будто вот-вот расплачется — то ли от ужаса, то ли от позора. Закрыла глаза, чтобы не видеть этого лица, чтобы самой от него хоть как-то спрятаться.

   — Бансабира. — Маатхас пришел в себя и протянул руку, намереваясь обхватить таншу за плечо. Звук его голоса подействовал на Бану подобно встряске: она развернулась на пятках и, не дав себя поймать, опрометью бросилась в черноту усыпальницы. — Подожди! — крикнул вслед Маатхас. Он сделал два громадных шага за ней, но, почти поймав, опять замер. Будь она готова составить хоть какой-то разговор, не стала бы убегать с риском переломать в темноте ноги. Маатхас сделал над собой усилие.

   — Тану, подождите меня, у нас же всего один факел! — Зычный баритон гулом отразился от стен. Сагромах знал, что Бансабира услышала его, но шаги женщины доносились с прежней скоростью, и тан не стал настаивать.

   Пусть бежит. В этот раз он все еще позволит ей уйти, но этот раз — последний. Потому что Бану больше не сможет делать вид, будто ничего не случилось.

   Тан вытащил из крепления факел, подождал немного, давая женщине фору, и неторопливо пошел следом.

   Это поняла и сама Бану. Мгновенно, сразу, как выдала, что было на духу. Ей больше ни за что не спрятаться, и хоть бы Маатхас и дал ей уйти сейчас, как только пройдет сорокоднев, от разговора она не отвертится.

   Нужно что-то решать.

ГЛАВА 5

Если прежде можно было сказать, что тану Яввуз работает не поднимая головы, то теперь, в последние пять дней до обряда, впору было говорить, что она ведет дела круглосуточно, не зная ни сна, ни отдыха, и даже питаясь не очень-то регулярно. Да она вообще забыла бы о еде, если бы над ней денно и нощно коршуном не висел Лигдам, который осмелел настолько, что стал периодически читать нотации. Бану называла его «старым брюзгой», хотя оруженосец не очень превосходил ее в возрасте, и, не глядя, заталкивала в рот то, что пальцы находили на услужливо придвинутой тарелке.

   От тренировок в этот срок пришлось отказаться — мало ли, за Маатхасом давно известна привычка наблюдать за ней в это время. Так что пока Бансабира вычеркнула этот пункт из ежедневных дел. Теперь, едва высвобождалась минутка, она начинала с каким-то остервенелым интересом нянчиться с сыном, который на ее руках не знал покоя и больше кричал, или беседовать с Адаром, хотя он не особо тянулся к сестре.

   За Маатхаса танша не беспокоилась: последний нагоняй Гистасп, как пить дать, запомнил хорошо, теперь будет из кожи вон лезть. Ну а на время, когда он занят с кузинами, Сагромаха вполне можно поручить Тахбиру, с которым у Маатхаса немало тем для болтовни, или Руссе, которому, помимо всего прочего, вместе с Махраном велено организовать встречу тана Яфура Каамала.

   О том, что случится, если вдруг еще до сорокоднева у нее закончатся все мало-мальски срочные дела, Бану предпочитала не рассуждать: для других находит занятия — и себе сыщет.

   Лигдам сидел в кресле неподалеку и клевал носом. Время от времени, когда обмякшее тело грозило свалиться на пол, оруженосец вскидывался, растерянно моргая, оглядывался по сторонам, будто вспоминая, где он и кто, потом, увидев таншу, как будто успокаивался, принимался за ней пристально наблюдать… и через пару минут засыпал вновь.

   Немного за полночь Бану, душераздирающе зевнув, покосилась на парня в очередной раз. Несчастный. Ладно она — загоняет себя по известным причинам, а вот Лигдам ни при чем. Она поднялась, растолкала оруженосца (он опять взбудораженно замотал головой, оглядываясь) и, заткнув посреди извинений, отослала спать нормально.

   Бансабира потянулась, прогнулась в спине, вытянув вверх руку, ладонь другой положила на локоть и потянула вниз, таким образом наклоняясь немного сначала в одну сторону, потом, поменяв руки, в другую. Спать хотелось страшно. Но Бану твердо решила измотать себя до того состояния, когда она просто свалится без чувств, как это было совсем недавно, и проспит до самых сороковин.

   Чтобы хоть как-то взбодриться, женщина накинула черный плащ и вышла на одну из лоджий чертога. Это немного помогло — прохладный ночной ветер освежал и неплохо продувал голову, донося до слуха отдаленные голоса коротких мужских разговоров в охране, редкий и гулкий из-за расстояния грохот со стороны осадных мастерских, почти призрачный шум бушующей реки Тархи.

   Поморозившись с четверть часа, Бану