Маршмеллоу с коньяком. Юлия Лисовец

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ГЛАВА 14
• ГЛАВА 15
• ГЛАВА 16
• ГЛАВА 17
• ГЛАВА 18
• ГЛАВА 19
• ГЛАВА 20
• ГЛАВА 21
• ГЛАВА 22
• ГЛАВА 23
• ГЛАВА 24
• ГЛАВА 25
• ГЛАВА 26
• ГЛАВА 27
• ГЛАВА 28
• ГЛАВА 29
• ГЛАВА 30
• ГЛАВА 31
• ГЛАВА 32
• ГЛАВА 33
• ГЛАВА 34

АННОТАЦИЯ

Что можно назвать любовью?

   Давнее школьное увлечение, целеустремленную коллегу или случайную знакомую?

   Чувства, химическая реакция, а, может, то, что даже объяснения не имеет?

   Что бы это ни было, но оно заставляет бурлить кровь не хуже, чем рюмочка хорошего коньяка...

ГЛАВА 1

Дверь в кабинет начальника с шумом хлопнула, и на пороге появился злющий Сергей. Прямо с него и гаркнул Глебу:

   – Жаб тебя к себе зовет. Орет как потерпевший. Сейчас глаза выпадут на стол.

   Глеб фыркнул. Жаб «просыпался» редко. Периодически занимался личными вопросами и налаживанием необходимых связей. Гораздо чаще – банально спал с открытыми глазами. Подчиненным он больше докучал «полезными житейскими советами» или тем, что внезапно-яростно принимался нечто крайне важное искать. В остальное время – не мешал и даже особо не интересовался, кто чем занят. В общем, трудовому коллективу был весьма удобен.

   Иногда Глеб задумывался, как во главе отдела успешной крупной фирмы мог появиться Жаб. Но среди старожилов фирмы ходили древние легенды, что Жаб не появлялся, а был всегда. Стоял у истоков основания… или незыблемо в кресле сидел? Представить начальника стоящим, а не растекшимся по креслу, Глеб даже в самых ярких фантазиях своих не мог. Еще легенда гласила, что раньше Жаб был другим: собранным, деловитым, активным и въедливым. Возможно (это никак не подтверждено) – представал и строгим. Впрочем, таким Глеб Жаба не застал, хоть знал его довольно долго, и все это время тот являл себя таким: суетливым, рассеянным, кряхтящим, вечно все теряющим, никогда не находящим и всех на подмогу зовущим.

   Поэтому ни злость коллеги, ни ужасная – для сотрудника любой другой фирмы – новость, что его вызывает начальник, никакого сногсшибательного эффекта на Глеба не произвели. Жаб мог просто ненадолго выбраться из спячки, не увидеть никого вокруг, спросонья сему факту удивиться, немного проморгаться, призвать на всяк случай к себе, восставшему, Сергея и ввести его в состояние бешенства нудными размышлениями о жизни бренной.

   Потом Жабу могло показаться, что ему что-то срочно нужно отыскать, и он решил позвать на помощь Глеба.

   Ну и что из того, что в это время рядом был Сергей? Жабу могло почудиться, что именно Глеб в силах найти столь жизненно необходимую начальнику вещицу.

   Ну и что из того, что у каждого сотрудника есть корпоративный телефон? Жаб предпочитает просто кричать. По-старинке. Забывая о закрытой двери. Правда, чаще всего, вспоминая о прогрессе, Жаб попутно, с криком, набирает и нужный ему номер телефона.

   А иногда (и так может делать только он) звонит одновременно и по корпоративному, и по внутреннему. Последним, кстати, кроме него, никто уже давным-давно не пользуется. Но раритетные, пусть и малость бесполезные для современности предметы на кой-то ляд остались и в кабинетах остальных сотрудников. По всей видимости, исключительно для того, чтобы Жаб мог им в моменты просветления своего чудесного звонить.

   Поэтому Глеб поднялся неспешно, аккуратно задвинул стул и размеренным шагом направился к кабинету начальника. Про себя ухмылялся, представляя, как, должно быть, смешно сейчас выглядит Жаб. Орет в стены и порывисто хватает трубки телефонов. Бумаги и скоросшиватели наверняка летят с рабочего стола. От этого Жаб еще больше нервничает и совершает еще больше бесполезных телодвижений.

   Не успел Глеб отойти от стола, как затрезвонил телефон – Жаб нетерпелив. Глебу пришлось вернуться. Но только он коснулся трубки, аппарат тут же замолк. Глеб снова направился в намеченном направлении. Телефон опять ожил. Чертыхаясь, Глеб вернулся, но, по сложившейся традиции, старинное устройство умолкло, как только мужчина приблизился к нему.

   – А чтоб тебя, – беззлобно выругался Глеб. – Ты посидишь три минуты спокойно? – и, не обращая внимания на теперь уже разрывающийся мобильный, уверенно двинулся к двери.

   Еще минута, и Жаб – Железняков Андрей Борисович – выпадет из кабинета и станет орать ему в лицо. Наверняка он уже барахтается в кресле, неуклюже пытаясь покинуть «трон».

   Глеб заглянул без стука:

   – Звали, Андрей Борисович?

   Жаб и правда довольно активно суетился, опираясь на подлокотники и изо всех сил намереваясь встать. Разъезжал взад-вперед на колесиках комфортабельного кресла. Но это тоже ни о чем не должно было Глебу говорить. Наоборот, обычно скорость мельтешения начальника обратно пропорциональна важности проблемы: при известиях о внеплановых проверках Жаб застывал и беззвучно шевелил губами (если вообще не забывал об этом подчиненным рассказать), а при новостях из дома о рожающей кошке на ходу набрасывал пальто и кричал, чтобы срочно отыскали штатного водителя. При этом он обычно забывал в кабинете ключи, телефоны, аппараты для измерения давления и через пять минут звонил с неизвестных номеров, чтобы срочно «подвезли и вынесли к подъезду».

   – Секундочку, – у Жаба затрезвонил мобильный, и он тут же погрузился в милые домашние дела – советовал жене, как вызволить из кладовки непоседливую кошку.

   Вот это Глеба и насторожило. Если Жаб забыл о деле, оно может оказаться важным.

   Сотрудник терпеливо слушал рекомендации начальства жене и домашнему зверю и кивал в особо волнующих местах. Волнующих, конечно, начальство, а не Глеба. Глеба больше волновал отчет важному клиенту, который он был вынужден из-за Жаба отложить.

   Когда кошка, наконец, покинула заточение, а Жаб обстоятельно доложил Глебу обо всех деталях вызволения, как будто тот не слышал этого собственными ушами, начальство вспомнило, для чего прежде голосило… Перед этим, правда, спросив:

   – Чего ж я тебя звал-то?

   Поерзав на стуле какое-то время, что-то панически поискав на столе, начальник все же собрал мысли в кучу. Резко пригладил рукою топорщащийся галстук.

   – Этот звонил, – многозначительно Жаб ткнул пальцем в потолок, и хоть вышестоящий «этот» обитал на нижнем этаже, Глеб понял, о ком «земноводный» повествует. – Задание срочное у него, – и почти беззвучно добавил себе под нос: – Когда уже черти его куда-нибудь утащат… – Но затем Андрей Борисович встрепенулся и отчетливо-громко произнес, скользя взглядом по стене наверх: – Наш же уважаемый Игорь Всеволодович в политику направился. Он же, видишь, у нас какой: энергичный, инициативный. Так уверенно стоит у руля. Молодой! Так предприятие наше развивает, леший его за ногу в болото сцапай. Такие высоты организация при нем берет. Конечно, ему теперь в этих рамках тесно, нужно двигаться вперед. Дай бог, чтобы все у него отлично сложилось, чтобы у власти он укрепился хорошо. – Жаб пошамкал губами и добавил тише сам себе: – А пока он укрепляется, мы хоть спокойно посидим. А там, если высшие силы нам помогут, то и останется у власти.

   Сосредоточенно изучающий стену взгляд мог бы означать боязнь прослушки, но Глеб уже давно привык к тому, что в кабинете Жаба словно витают воздушные потоки, заставляющие мысли начальства двигаться в непредсказуемых и хаотичных направлениях. Поэтому даже на середине предложения мысль его часто делала крутой вираж и устремлялась в неожиданную сторону, а то и вовсе резко менялась на противоположную. По сути Жаб был добродушным человеком, но в силу возраста и флегматичного характера отчаянно желающим спокойствия. Только по этой причине в его сонной голове могли мелькать не совсем доброжелательные мысли, которых он сам тут же пугался, старательно ретушируя свою поврежденную злыми пожеланиями карму целым скопом богоугодных слов.

   – И какое же задание для нас у луноликого? – поинтересовался Глеб.

   Все услышанное ему сразу не понравилось. Ход фантазий Железнякова было не так уж сложно разгадать: если у главного все срастется в политической среде, ему и дела до предприятия родимого не будет. Он переберется в дивную столицу, будет «развиваться и расти» и о фирме, как о досадной ступеньке на пути к успеху, позабудет. На освободившееся место, возможно, усядется его заместитель Трофимыч. Замрет таким же изваянием, как Жаб. А при редких выходах из задумчиво-туманного астрала станет перекидываться с Жабом в преферанс.

   У луноликого – идея-фикс. Он, подобно всем молодым и энергичным, желает заменить предшествующий дремлющий состав на таких, как сам – молодых и энергичных. К его сожалению, идея воплощается медленно. Состав сопротивляется и отчаянно врастает в кресла корнями. К тому же (и луноликому об этом ли не знать): как бы старый состав ни дремал, но полувековой опыт при всем желании не проспишь. В моменты кризисов и форс-мажоров глыбы оживали и действовали скупо-точно. Знали, что и в какой момент нужно предпринять. Да и вообще были как столетние дубы, поросшие необходимыми плющами-связями. Поэтому за пять лет руководящей деятельности луноликому удалось заменить от силы половину неугодных, остальные же, замерев, выжидали своей очереди.

   – Игорь Всеволодович, дай бог ему крепчайшего здоровья, – монотонно разглагольствовал Жаб, – хочет сделать бескорыстный подарок городу. Отстроить «почти» исключительно за собственные средства… ну и за счет лояльно настроенных инвесторов… и, конечно же, за счет города... многоквартирный дом. Комфортабельные помещения, детские площадки, эти… дорожки, ну сам понимаешь, не мне тебе рассказывать. Все по высшему уровню или около того. Исключительно для малоимущих слоев и некоторых… в виде исключения.

   Глеб, не сдержавшись, фыркнул. Может, конечно, парочка героев труда или многодетных мамочек, занимающих крепкую позицию в социальных сетях, а лучше – на всемогущем телевидении, и просочится в комфортабельные помещения дома с дорожками, но остальные квартиры явно будут заселены «исключительными некоторыми». Но его это заботило по касательной и предельно мало. Глеб уже с тоскою понимал, куда так вкрадчиво и осторожно клонит Жаб.

   – Я могу доверить руководство важным проектом только самому ответственному работнику, – в лоб заявил Железняков. – Тебе, Глебушка. Только тебе.

   Глеб еле сдержался, чтобы не стукнуть кулаком по столешнице.

   – Куда мне, Андрей Борисович? – наклонился он к начальнику. – У меня три проекта горят. Синим пламенем, Андрей Борисович. И строительство филиала Центра предоставления услуг населению… загорается. Куда мне многоквартирный дом? Я свои проекты закрыть не успеваю, вы мне Центр Лебедкина «придарили». А теперь еще и это…

   – Лебедкина не я решил уволить, а ОН! – привычно указал пальцем вверх Жаб. – Я, как ты помнишь, был категорически против. Почти в глаза ЕМУ об этом на планерке заявил. Никто нас с Лебедкиным не поддержал. А ЦПУН, как ты сам заметил, загорается. Кому мне его, как не тебе? И не «придарил», Глебушка, а предложил временно возглавить руководство проектом. Пока отдел кадров прочухается.

   – У меня свои три проекта… – настойчиво напомнил Глеб.

   – Так и я ЕМУ об этом, – вспыльчиво отозвался Жаб. – Куда нам, говорю, многоквартирный дом, у нас и так три проекта. Так он разве слушает? Разве можно там что-то доказать? Как о стену! Ничего нам с тобой, Глебушка, не остается, кроме как принять и исполнять. А там выборы пройдут, может, все и замнется. Позабудется многоквартирный дом, заморозится постройка. Нам сейчас главное – видимость создать… ускоренными темпами. Перед выборами этими, на благо города.

    Жаб снова засучил ножками в отчаянной попытке выбраться из кресла. Чертыхался мощно. Хаял во все стороны и на все лады новомодную и комфортабельную мебель:

   – Накупили черти что… ортопедическое, того и гляди засосет. Не подходят ЕМУ предыдущие кресла по… чего-то там, – покрутил рукой «фонарик» Жаб, – интерьера. Тьфу… – с досады сплюнул он и возмущенно запыхтел.

   – Что вы ищете? – поинтересовался со вздохом Глеб.

   – Папку эту. – Борисович с усердием разгребал бумаги по радиусу длины рук, создавая возле себя еще больший беспорядок. – Синенькую такую.

   И опять закопошился в кресле.

   – Сидите, – остановил его Глеб. – Я сам найду.

   И спустя несколько минут все же вытянул из завалов скоросшиватель.

   – Может, бирюзовая? – с недоверием спросил.

   – Нормальная, – отмахнулся Жаб. – Очень даже синяя.

   Он даже открыл ее с почти что интересом. Даже послюнявил пальцы. Пролистнул несколько страниц, устал внезапно и передал нижестоящему звену. Глеб с усмешкой наблюдал за этим действом.

   – Ты изучи там все внимательно, – дал напутствие начальник.

   Глеб, продолжая ухмыляться, кивнул.

   – Тут еще вот что… – задумчиво добавил Железняков и опять одернул галстук. – ОН еще знаешь чего выдумал теперь: сколотил себе предвыборный штаб, усадил во главе его деваху… ото еще, прости господи, на нашу голову, шебушная как ураган. У меня от нее даже голова кружится, как она по помещению петляет – то туда то сюда – ну разве ж так можно? И секунды на месте не сидит. И тарахтит как сорока. ОН ее еще сюда запихнуть желает. По общим вопросам… замом. Тоже должность – хоть кого лепи. Но отдел кадров пока держит оборону… надолго ли. В общем, эта девица уже сюда несется, двадцать раз с утра звонила. Ты ее с собой возьми, свози на объект. Сам посмотри, что там и к чему, и девица, холера в бок ей, пусть посмотрит. Может, угомонится ненадолго.

   – А девица мне зачем? – вскинулся Глеб.

   – Надо так, – аргументировал Жаб. – Потом заедешь в банк, наш который. Они нам оформляют под это все дело кредит. Посмотришь, какие предлагают программы, чтобы я ЕМУ на стол на выбор парочку-тройку положил. В общем, вот так вот.

   Глеб изумленно приподнял брови. Точно – «вот так вот». И «как обычно» – тоже.

   – Где хоть располагается объект? – уточнил он, приподнимаясь. – Адрес, куда ехать-то?

   – А, так в папочке все есть, – уже терял к нему интерес Железняков. – На этом, как его, Красном Камне. Улицу точно не вспомню.

   Глеб резко уселся обратно.

   – Да вы что? – Он даже снова склонился к Жабу. – Там же жить невозможно. Какой в том районе многоквартирный дом? Там же вокруг почти бараки. И уровень преступности зашкаливает.

   – Зато земля дармовая, – сощурился Жаб. – А земля – она везде земля. Кормилица! Тоже, скажешь – «невозможно». Попривыкали все к условиям и выбору условий. Раньше такого не было. – Жаб пустился в воспоминания про лучшие, дорогие сердцу времена. – Радовались тому, что предлагают. Мы с моей Степановной десять лет в очереди на квартиру стояли. И ты удивишься – на какую, не знали. Молились, чтобы не первый этаж и не пятый. Когда еще и не боковая оказалась – Степановна вот такими слезами от счастья плакала. А теперь, видите ли, не такой им район.

   Глеб и зубы сцепил, и контрольно прикусил язык, чтоб не «отбить» начальству: как только жизнь «новая, несовершенная» дала шанс «небоковую квартиру» сменить, Жаб тут же перебрался в престижный жилищный район. И жил себе, припеваючи, в двухуровневой квартире «с видом», плодя и сея небылицы о несказанно трудных, но правильных и честных временах.

   – Ладно, – кивнул он Жабу. – Я на месте посмотрю.

   Потом покинул кресло и подошел к двери.

   – Преступность – это тоже, скажу тебе, от нас зависит, – продолжал философские бурчания ему в спину Жаб. – Все в наших головах. Это мы все на кого-то смотрим, думаем, что лучше везде, где нас нет… Попривыкали… А начинать нужно именно с себя…

   – Да, – согласился равнодушно Глеб.

   Он открыл дверь, и тут же на него с разбегу налетела… Клякса. Разноцветная настолько, что у Глеба отчаянно зарябило в глазах. Он каким-то чудом чудным и непостижимым шестым чувством успел сделать в сторону скользящий шаг.

   Клякса в ядовито-зеленом фееричном одеянии, с ярко-рыжей шевелюрой – Глеб сказал бы даже, что оранжевой, – не обратила на «препятствие» в его лице своего внимания и довольно шустро пошлепала к Жабу:

   – Танцуй, Борисыч! – кричала на ходу. – И в ладошки бей. Обещала презент – за мной не заржавеет. Мальчики – заноси.

   Глеб наблюдал, как Жаб сжимается в кресле и становится с каждым мигом будто меньше. Обескураженно хлопает белесыми ресницами.

   Вслед за Кляксой появилась пятерка крепко сбитых «мальчиков», затягивающих в кабинет громадную коробку. Клякса тем временем заканчивала забег по периметру помещения и уже выходила на следующий круг. От обилия цвета и движения Глеба начало подташнивать.

   – Что это? – проблеял жалко Жаб.

   – Аквариум, Борисыч, – радовалась Клякса. – Я же говорила, неуютно у тебя. Сейчас в моде размах, антураж. Громадный аквариум с пираньями – самое то для тебя. Любой входящий сразу скумекает, что тебя, Борисыч, не раскусить. Что ты в предпринимательстве – опасная рыба.

   – Я не хочу, – почему-то жалостливо смотрел Жаб на Глеба.

   Тот прислонился к косяку и с интересом оценивал зрелище.

   – Мне нравится идея, – поддержал предприимчивую гостью. – А нельзя ли еще к пираньям раздобыть скелет? Будет очень живописно смотреться.

   Жаб нервно щелкнул языком, Клякса призадумалась:

   – Можно попробовать дернуть одного знакомого из «Медсервиса»…

   – Дерните, пожалуйста, – подначил ее Глеб. – Было бы очень масштабно. На худой конец – и череп сойдет.

   – Думаю, череп вообще не проблема, – воодушевилась собеседница. – По крайней мере, часть черепа – точно. Так еще масштабнее будет. Будто даже кости для наших рыбешек – ничтожный пустяк.

   – Я не хочу, – пискляво вторил Жаб.

   – Почему? – вскинул бровь Глеб. – Конкуренты от страха пОтом изойдут… если бы они еще к нам в отдел ходили. Ну ничего, как говорится: были бы пираньи, а конкуренты найдутся.

   Он придирчиво осмотрел размеры коробки.

   – Внушительно, – похвалил.

   – А то, – ликовала Клякса. – Тысяча литров, как ни крути. Дело в том, что при недостатке места рыбки испытывают стресс, а в состоянии стресса проявляют агрессивность. Оно нам надо?

   – Не надо, – быстро согласился Жаб.

   – Вот, – одобрила дарительница. – И малое количество особей для содержания пираний тоже не подходит. От одиночества они также испытывают стресс, отсюда – излишняя нервозность и опять-таки агрессия к собратьям.

   – К собратьям, – ухмыльнулся, повторяя, Глеб.

   – К сожалению, они немножко каннибалы.

   – К-к-каннибалы? – ужаснулся Жаб.

   – Да не переживай, Борисыч, – успокоила Клякса. – Все сделаем, как в аптеке. Подберем десять-пятнадцать штук по одному размеру, этим почти исключим каннибализм. Повреждения, конечно, будут, но максимум – оторванные куски собратьев. Ну, может, если уж кому-то из них слишком не повезет – то лишится глаза. Но они и без того прекрасно себе живут.

   – И долго? – с надеждой полюбопытствовал Жаб.

   – Пятнадцать лет гарантируют, – радостно ответила любительница водного мира. – Но мы, думаю, и до двадцати пяти дотянем.

   – И где же эта прелесть? – оглянулся Глеб. – Не терпится увидеть.

   – Я не всесильна, – развела руками Клякса. – Завтра подвезут. Нам ведь нужно покрупнее? Чтобы – ух! И чтоб одного размера.

   – Я не хочу, – напомнил о себе будущий владелец рыб.

   – Ну чего ты, Борисыч, нервничаешь? – снова изумилась девушка. – Рыбы будут чувствовать твою неуверенность. Отсюда – испытывать стресс. Оно им надо?

   – Я боюсь, – послабил галстук Жаб.

   – Чего там бояться? – пожала плечами Клякса. – Ты же руки в аквариум засовывать не станешь?

   Железняков отшатнулся и резко дернул головой.

   – Ну вот, – одобрила дарительница. – Масштабы кровожадности пираний сильно преувеличены. На самом деле рыбки ужасно пугливы.

   Глеб, не удержавшись, фыркнул:

   – Только от испуга они испытывают стресс, а от стресса – излишнюю нервозность, а от нервозности – агрессию.

   – Это да, – согласилась Клякса. – Но мы же не будем их нервировать? Аквариум оснащен защитной крышкой. А то при стрессе или испуге рыбки запросто выпрыгивают из воды. Кушают пираньи обычно хорошо…

   При этих словах Глеб прыснул со смеху.

   – Так что этот повод для нервозности исключается, – продолжала гостья. – Только вот по поводу кормежки: к сожалению, сухой корм пираньи не приветствуют.

   – А что же кушает рыба-прелесть? – поинтересовался Глеб. – Во избежание стресса и нервозности?

   – Да почти все, – хвалила Клякса. – Говорю же – очень хороший аппетит. Но предпочитает морскую рыбу, мясо. Говяжье сердце – вообще на раз-два отлично лопает. А как прекрасно она лузгает креветку, – входила Клякса в раж, Железняков при этом болезненно бледнел. – Только успевает выплевывать головки… Только это… остатки пищи нужно сразу убирать, не забудьте.

   – Как? – оторопел Железняков.

   – Ну ясно, что не руками, – возмутилась Клякса. – Сачок, кстати, тоже для этих целей не годится. А! И растения пираньям не подходят, они их тут же незамедлительно сжирают. Равно как и пластиковые вещицы, к сожалению. Но можно выбрать что покрепче, я этим займусь… хотя если мы остановились на скелете…

   – Нет! – вскрикнул Жаб и добавил тише, разводя руками: – Давайте хотя бы без скелета.

   – Хорошо, – пошла на уступки Клякса. – Только укрытие для рыб должно быть обязательно. Очень они любят из засады нападать. Без нее испытывают стресс…

   Железняков поерзал в кресле.

   – Вот, Глеб Андреевич, полюбуйтесь… познакомьтесь. – Жаб хлопнул себя рукой по лбу. – Боже, что я такое говорю… Познакомьтесь – Елена Александровна Метельская, ближайший помощник нашего Игоря Всеволодовича. Глеб Андреевич Гвоздинский. Будет с вами работать над проектом. Вот, так сказать, и познакомились.

   Вот и так сказать…

   Глеб с недоверием разглядывал девушку: низенькая, кругленькая, рыжие волосы торчат во все стороны.

   – Имей в виду, – предупредила рыжая. – Я эти все реверансы и всякое «мерси» и «се ля ви» предпочитаю в очень крайних случаях. И в них – себе на горло наступаю. Поэтому будем проще смотреть на этот мир: на «ты» и без занудных отчеств.

   «Хабалка», – констатировал про себя Глеб, а вслух холодно произнес:

   – Как угодно.

   И развернулся к начальству.

   – Я бы хотел просмотреть бумаги перед тем, как ехать на объект.

   – Да, да, – уже полностью самоустранился Жаб. – Только не затягивай. Ознакомьтесь, а подробно изучать будете потом.

   Он явно вознамерился спихнуть неспокойную помощницу Гвоздинскому. Глеб все так же без эмоций уточнил:

   – А разве вы с аквариумом уже закончили?

   – Да, да, – засуетился Жаб. – Мне все предельно понятно: рыб не нервировать. Идите, идите. Не буду вас задерживать.

   Гвоздинский, поджав губы, степенно покинул кабинет. Ладно, долго терпеть сумасбродную Кляксу не придется. Он пробежит взглядом по диагонали бумаги, осмотрят вместе местность, а дальше – станет увиливать от ее общества. Глеб умеет работать в команде, но все-таки он «одиночка». Посидеть вечерком в тесной полудружеской компании – пожалуйста. Передать мелкие дела стажерам – тоже. Но и в компании окажется не всякий, и за стажером будет полнейший контроль. Гвоздинский четко знает основное правило успешной работы: хочешь хороших результатов – делай сам. Со всеми будь любезен, но не позволяй даже шага в зону личного комфорта.

   Елена рассматривала табличку на двери.

   – Ведущий менеджер отдела снабжения и организации строительства, – развернула она к нему лицо. – Красиво.

   Глеб равнодушно пожал плечами. Открыл дверь:

   – Прошу.

   Помощница замерла на пороге. И ни туда и ни сюда. Снова повернулась к Глебу:

   – Все так… серо-бело…

   – Есть еще немного желтых элементов. Проходите, – поторопил ее Гвоздинский.

   – Очень немного. Тебе бы стоило разбавить чем-то более выразительным… Например, цветом зрелого вина. Нет, лучше виски… точно, виски отлично подойдет.

   Гостья все же зашла в помещение и, нахмурив лоб, взяла в руки его чашку. У Глеба будто в животе натянулась струна. Он осторожно вытянул из ладоней помощницы Stripes от Meissen.

   – Это моя чашка… Предложить тебе кофе?

   Он поставил перед ней точно такую же чашку в желто-синюю полоску. Елена подняла на него прищуренные глаза:

   – Это такая же кружка.

   – Нет, – отрезал Глеб.

   – Она такого же цвета, – настаивала Метельская.

   – Это чашка для эспрессо, – спокойно ответил Гвоздинский. – Не кружка.

   – Я отличаю чашки для эспрессо, – разозлилась девушка. – У меня работа такая: знать все и обо всем.

   – Не сомневаюсь, – согласился Глеб, включая кофеварку.

   – На ней точно такой же орнамент, как на той, что ты отобрал. Они одинаковы.

   – Они из одной коллекции.

   – Значит, они одинаковы, – повторила Елена.

   – Нет.

   Помощница сжала за спиной кулаки.

   – В чем же разница? – спросила она, еле сдерживаясь.

   – Эта – моя, – произнес Глеб, отодвигая стул.

   Елена плюхнулась на предложенное место:

   – Тебе чашки жалко?

   – Нет. – Глеб пододвинул стул. – Это просто… негигиенично.

   Гостья насмешливо наморщила нос.

   – А если ты вдруг перепутаешь чашки? Убьешься об стену? Или рот будешь с мылом мыть?

   Глеб со вздохом посмотрел на нее. При упоминании мыла и рта чуть повел бровью.

   – Я не перепутаю.

   – А вдруг? – с азартом допрашивала Елена. – Чашки-то одинаковые.

   – Они не одинаковые, – повысил голос Глеб и, взяв себя в руки, добавил тише: – Они не одинаковые. Орнамент нанесен вручную. Они. Не. Одинаковые.

   – Кошмар какой, – отшатнулась Метельская. – А проще – никак?

   – Вещей должно быть немного, но они должны быть… качественными, – терпеливо пояснил Гвоздинский. – Выполнять свою функцию досконально и этим не отвлекать внимание от действительно важных вещей.

   – И что же важно? – ухмыльнулась девушка.

   – Кофе. Кофе важно. А чашка должна быть правильной формы, из правильного материала и правильного цвета. Она должна хранить нужную температуру, не разрушать структуру напитка, быть предназначенной на определенное его количество, достаточно крепкой, но главное – быть простой, не перетягивать на себя внимание от кофе.

   – Поэтому твоя стоит, как несколько качественных кофейных сервизов, – продолжила Клякса за него.

   – Поэтому она не подведет в нужный момент. Ее цена – залог надежности.

   – К людям у тебя тоже такие же требования? – заломила девушка бровь и потянулась к фоторамке на его столе.

   – Такие же. – Глеб аккуратно забрал рамку и поставил точь-в-точь на то же место на углу стола. – Людей тоже должно быть немного, они должны быть надежными и не отвлекать… Пей кофе, – добавил он, наполнив чашку. – Эспрессо рекомендуется выпить в течение пятнадцати-двадцати секунд.

   Рядом с чашкой демонстративно поставил стакан чистой воды.

   – За сколько глотков? – в голосе Метельской явно слышалась насмешка.

   – За три, – не отреагировал Глеб.

   Елена послушно сделала три неспешных глотка и с вызовом брякнула чашку о дорогущее блюдце. Несколько минут наблюдала, как собеседник аккуратно переворачивает в папке листы. Тот еще фря: даже ногти идеальной формы. И переворачивает идеально и не торопясь.

   Метельская покрутила головой вокруг. В руки, уже понятно, вещи брать не разрешается. Хозяин «немногих» вещей от этого дергается. Вида не подает, но хмурится и вытягивает в ровную линию позвоночник.

   – Все-таки тебе следовало бы рассмотреть более теплые тона для обстановки. – Елена на всякий случай сцепила пальцы в замок: чтобы ничего ненароком снова ими не взять. – На ее фоне и ты бы казался…

   Гвоздинский медленно оторвал взгляд от бумаг. Так же медленно выгнул бровь. Смотрел выжидающе.

   – Мягче, – неуверенно закончила она.

   Глеб чуть заметно поджал губу. Выждал некоторое время, изучая девушку взглядом.

   – Всё?

   – Всё, – подтвердила девушка.

   – Я учту рекомендации.

   – И… – осеклась Елена.

   – Еще что-то? – холодное лицо стало будто немного вытянутей.

   – Что-нибудь, напоминающее о прошлых спортивных достижениях, – заговорила быстрее собеседница. – Кубки там, пояса. Грамоты всякие. Сейчас это очень модно. Ты ведь точно раньше был связан со спортом: чуть подрастерял форму, но что-то еще сохранилось.

   При этих словах лицо Глеба стало еще на добрый сантиметр длиннее.

   – Плечи, руки, задни…

   Лицо слушателя достигло предела вытяжения и застыло неподвижной маской.

   Он захлопнул папку и резко поднялся из-за стола.

   – Я позже изучу документы, – добавил сухо. – В принципе, мне и так все ясно. Тем более мы просто съездим на объект, осмотрим местность. Задерживать я тебя особо не собираюсь… Может, тебе вообще сегодня ехать не с руки? Я могу отправиться один.

   – Нет, – мотнула головой Елена. – Мне сегодня даже очень с руки. Я несколько раз звонила Борисовичу, просила наконец определиться с человеком.

   У мужчины немного прищурился правый глаз.

   Так ему и надо. Пусть не думает, хладнокровный заучка, что он весь такой незаменимый. И о том, что справится без нее, пусть тоже не думает. Елена должна знать все и обо всем, что касается работы. У него пунктик в отношении полосатых кружек и людей? Так вот: у нее тоже есть свои незыблемые правила. И относятся они к ее трудовым обязанностям. Свою репутацию Елена выстраивала годы. Да что там годы – всю свою сознательную жизнь. Начиная со школы, продолжая в университете, где вот таким заносчивым красавчикам доставалось все. Только потому, что он весь из себя такой вот идеальный, белозубо улыбается в нужный момент. И в кого нужно – стреляет серыми глазами.

   Таким не приходится прилагать никаких усилий. На них и так обращают внимание все. Их обожают женщины и постарше, и помладше. И уважают мужчины всех профессий и возрастов. Только за то, что они харизматичные и себя «несут». Награждают мир своим присутствием. Держатся царственно-обособлено, а когда внезапно снисходят до окружающих, те уже только от данного факта в восторге.

   А Елене нужно было изо всех сил стараться. Быть старостой, отличницей, брать шефство над меньшими, нежелающими и отстающими. Участвовать в мероприятиях и побеждать. И наблюдать. Знать, кому и что может показаться интересным, кого и чем можно завлечь и как стать для каждого незаменимой. Все со слезами и пролитым пОтом. Все своим опытом и трудным путем. Своими шишками, поражениями, неудачами и своей же головой. Не на блюдечке и не с каемочкой.

   На стоянке Глеб подошел к своей машине. Большой серьезный автомобиль серьезного и претендующего мужчины. Черный цвет и кожаный салон. Скучно и чересчур ожидаемо.

   – У меня своя, – вздернула подбородок Елена.

   Да, вот так вот – выкуси и съешь-ка. Она важно кивнула в сторону средства передвижения. Противный Гвоздинский сканировал противным взглядом автомобиль.

   – Штаб выделил тебе машину?

   – Почему это штаб? – фыркнула девушка. – Личная. Предлагаю ехать на объект на ней.

   – По всему кузову нанесен орнамент партии, – констатировал мрачно Гвоздинский.

   – Да, – довольно отчеканила Елена. – Я горжусь своей работой.

   – Игорь Всеволодович оценил изображение своего лика на… «лягушонке»?

   – Ему понравилась возможность ненавязчивой рекламы… Что? Почему это на «лягушонке»?

   Елена проследила за тяжелым взглядом Гвоздинского. Да, машинка старенькая. Да, зеленая. И выглядит немного несуразно. Но это обманчивое впечатление. Автомобиль на редкость вместительной модели. По крайней мере, она смогла впихнуть в салон все необходимое. Из-за этого, правда, там осталось не слишком много свободного места. Но высокомерный свою задницу уж умостил бы. Поджал ноги и уселся бы отлично, кресло отодвинул, в случае чего.

   – Мне нужен был маневренный автомобиль, подвижный, – уверенно начала Елена. – Я деловой активный человек, бываю сразу в нескольких местах. Маленький автомобиль очень удобен: везде можно припарковаться и…

   – Разбить не жалко, – добавил Глеб.

   Он покачал головой, пытаясь не допустить привычную усмешку, что неизменно вылезала при упоминании фамилии сиятельного. «Ляпустин – твой кандидат! Нам жить здесь». Где «здесь» – в зеленой машине, что ли?

   Глеб открыл пассажирскую дверцу своего «дома на колесах». Повел призывно головой.

   – Я предлагаю ехать на моей, – уперлась Елена.

   – Нет, – спокойно ответил он.

   – Комплексы? – ухмыльнулась собеседница. – У серьезного мужчины все должно быть внушительных размеров? Смешно! И жалко!

   – Нет. – Гвоздинский выдал рукою приглашающий жест.

   – А как же «вещи не должны отвлекать внимание от по-настоящему важного»? – не могла успокоиться помощница.

   – Вещи должны быть безопасными. – Глеб взял ее за локоть и твердо подтолкнул в нужном направлении. – Тот автомобиль несет угрозу безопасности пассажирам и пешеходам. Лучше ходить пешком. И для здоровья полезней.

   Метельская все же уселась на пассажирское кресло. Ездит за рулем она и правда не очень. Заносчивый сноб будто чувствует это своим высокомерным задом. Опыт оценки рисков, конечно, в себе не придушишь и не убьешь. На то он менеджер и… сноб. Точнее: медлительный надменный удав. Анаконд! Разглядывает жертв из засады, а потом хрясь – и заглатывает. Или кости ломает мощными объятиями. Странно, что еще не на верхушке руководства предприятия. Выжидает! Там, наверное, таких анаконд…

   Глеб краем глаза видел, что девушка исподтишка наблюдает. От этого делал еще более беспристрастное лицо:

   – И с чего ты взяла, что налепить физиономию на крыло автомобиля и светить ею по всему городу называется «ненавязчивой рекламой»?

    Елена промолчала.

   – Думаю, лучше поехать налево, – ожила она через некоторое время. – Так быстрее.

   С кривой гримасой наблюдала, как Гвоздинский поворачивает машину вправо. Удивительно премерзкий характер.

   – Там ведутся ремонтные работы, – пояснил через минуту он.

   «Как же! – подумала про себя Метельская. – И все он, удав самодовольный, знает».

    По приезду на местность она ожидала увидеть на холодно-каменном лице Глеба брезгливость. Даже ей, привыкшей собирать предвыборные встречи по дворам, район показался угнетающим: расположенные на отшибе небольшие перекошенные здания, колдобины на тротуарах и отвратительная весенняя слякоть. И на фоне этого подгнившей ягодкой на таком себе унылом торте – представители района. Пропитые опухшие лица аборигенов у небольшого магазинчика в разгар трудового дня. Обрабатывают полуосознанными взглядами автомобиль претензионного Гвоздинского. Елена даже не представляла, как тот сойдет подошвами дорогущих туфель в грязь за пределами своего уютного средства передвижения.

   Но он сошел. И негативных эмоций лицо его не выдавало. Сохраняло собранное и деловое выражение, мыслительный процесс и прогнозирование. Обладатель дорогущих туфель топал в грязь и не морщился. Оглядывал въедливым взглядом расположенный в окружении дряхлых построек пустырь.

   – Вид из окна у жителей дома будет не слишком живописным, – в отличие от Гвоздинского, Елена долго выбирала, как обойти громадную лужу перед местом предполагаемой застройки.

   – Вид из окна будет на новую детскую площадку, – сухо ответил ей Глеб. – А у второй половины жителей – на проезжую часть. Что довольно-таки неплохо: совсем рядом транспортная развязка: два маршрутных направления, в том числе одно в центр, автобус и трамвай.

   Все он уже, анакондный, изучил. Когда успел-то?

   – Трамвай здесь ходит по непопулярному маршруту, везет в какую-то степь, а автобус, наверное, и вовсе появляется пару раз в день, – внесла свою ложку дегтя Елена.

   – Наверное, – скупо согласился Глеб.

   Хотя что может знать о трамваях хладнокровный питон с кружкой старейшей фарфоровой мануфактуры Европы? Что они где-то есть? Знает, как выглядят, и то уже похвально. А о номерах и маршрутах он вряд ли осведомлен.

   – Трамвай ходит не в степь, а по месту нахождения бывшего завода продтоваров, – добавил все же осведомленный в номерах и маршрутах питон. – Район в свое время застраивался под нужды сотрудников этого предприятия. Большинство жителей – его бывшие работники.

   – Вот именно, – усмехнулась Метельская. – Бывшие работники бывшего завода, а сейчас рвань, брань и упитые лица.

   Гвоздинский развернул к ней холеное лицо и обнажил безукоризненно ровный ряд зубов в язвительной усмешке. Красивый все-таки дядька, хоть и удивительно вредный. Такой уверенный каждой клеточкой тела в своей неотразимости тип. С легким налетом брутальности и плотным слоем принятых в успешных кругах норм.

   – Елена Александровна, как руководителю штаба солцеподобного кандидата, вам следует быть лояльнее к проблемным слоям общества. Они – ваш хлеб.

   – Они политически пассивны, – пробурчала Метельская.

   Собеседник улыбнулся еще шире, но взгляд стал ехиднее. Елена с опаской ожидала, что он скажет в ответ. Однако Гвоздинский мигом потерял к ней интерес и направился неспешной походкой к машине.

   – Как бы там ни было, до проведения топографической съемки и геологической экспертизы ничего загадывать не будем, – бросил он через плечо. – Хотя… не думаю, что возникнут какие-то проблемы. Как не возникли они уже с получением разрешений. Официальный заказчик – представитель государственной власти, жилье – эконом-класса для малоимущих граждан. Все будет быстро и… легко, – усмехнулся он снова криво. – Куда вас подвезти, помощница?

   Елена мотнула головой.

   – Я на такси, спасибо. У вас, насколько мне известно, еще дела в городе? Не беспокойтесь, я прекрасно доберусь сама.

   Гвоздинский не отговаривал, лишь равнодушно пожал плечами. Достал телефон и набрал какой-то номер. Продиктовал район и выжидающе кивнул ей. Елена недоуменно насторожилась.

   – Куда ехать? – терпеливо спросил он уже вслух.

   – На Островского, – ответила недовольно Метельская.

   Почему он сам вызывает такси? Считает, что у нее рук своих нет? И какой службой она обычно пользуется, хамовитый змей не уточнил. Почему если хамло, то хамло во всем? Даже в такой, казалось бы, мелочи. У нее есть приличные скидки на поездки в привычной компании. Зачем платить больше только потому, что высокомерный что-то из себя надумал строить?

   До приезда машины стояли молча. Елена злилась и незаметно разглядывала хама. Интересно, сколько ему лет? Тридцать пять? Сорок? По лощеной морде сходу не определить. И вид спорта, которым он явно долго занимался, самовлюбленный тип так и не назвал.

   Когда приехало такси, Глеб открыл перед Еленой дверцу. Вежливо простился и сунул таксисту деньги. Метельская активно закопошилась в салоне. Он что – за нее заплатил? С какой это, интересно, стати?

   «Ладно, – одернула сама себя. – Пусть почувствует себя галантным какое-то время. А завтра ему деньги верну».

ГЛАВА 2

Когда отъехало такси, Глеб даже вздохнул с облегчением. Неприятная мадам. Грубая, несмышленая и прет, наверное, напролом. Он не был высокого мнения о луноликом, считая его карьерный рост скорее делом везения и удачных связей. Но генеральный строил из себя продвинутого руководителя: любил нововведения, дресс-код, тимбилдинг и прочие красивые слова. Даже кабинеты сотрудникам разрешил оборудовать по личным предпочтениям. Конечно, не всем и в разумных пределах, но считал, что нахождение на рабочем месте должно быть комфортным и радовать «подчиненный» глаз, давая луноликому надежду на продуктивность труда и его же, труда, интенсивность. В общем, любил ноу-хау и бизнес-советы. Даже должность психолога собирался ввести. Уважал красоту, молодость и профессиональную настырность.

   Вот Глеб соответствовал всем представлениям начальства: был умен, спортивен и давал результат. Но Клякса? Из всех требований она пока выдавала лишь только настырность. Причем – непрофессиональную и в неумеренном количестве.

   Глеб уже подходил к автомобилю, как его внимание привлек отирающийся с ним рядом силуэт. Мелкий, темный, сжатый. Вот главный показатель безопасности района: не успел Глеб сделать и шага в сторону, как возле имущества возник какой-то беспризорник и мацает ручонками несвое. В голову Гвоздинскому медленно закрались мысли о неблагородных болезнях, передающихся бытовым путем. Вот не любит он этого. И ладно бы «шпаненок» трогал дверцу пассажира. Так нет же – примостился со стороны водителя. Кряхтит и елозит, пытаясь влезть.

   Гвоздинский осторожно и незаметно обошел автомобиль. Шпаненок так был увлечен своими действиями, что не обратил внимания. Глеб застыл на секунду и в одно мгновение сдавил шею несмышленыша силовым захватом.

   С его спортивным прошлым это было до безобразия легко. Что бы, увидев это, теперь сказала Клякса? Подрастерял он форму или в отличной форме пребывает?

   Шпаненок, не ожидавший возмездия, издал только тоненький писк. Вот звук этот Гвоздинского насторожил. Он за подбородок развернул лицо бродяжки к себе. Внимательно вгляделся в мелкие черты.

   – Ты девка, что ли?

   Воспользовавшись заминкой, девица дернулась. Оказалась довольно прыткой и изворотливой. Глеб быстро покрепче перехватил ее рукой. Бродяжка сердито рыкнула и сжалась.

   – А ты видишь плохо? – предприняла она еще одну безуспешную попытку вырваться. – Повылазило?

   Что тут видеть-то? Размалеванная, как черт лесной. Сажей она, что ли, глаза обмазала? Волосы какие-то спутанные, в веревках… Зеленые. Или не зеленые, а в неравномерно-разноцветных прядях. А вот то, что она уже бумажник сцапала, видел он предельно замечательно.

   – Отдай дяде его кошелек, бестолочь.

   Гвоздинский попытался вырвать из цепких пальцев свою вещь, но зеленоволосая держала мертвой хваткой. Еще и ругалась матом как сапожник. Если бы не тесное сотрудничество со строительными фирмами-подрядчиками, Глеб пожалел бы свои уже гудящие от словоизлияний уши.

   – Фу, – только и ответил он. И в ответ на брань, и как команду.

   Две волшебные буквы возымели воздействие на «дворняжку». Она притихла и очевидно смирилась, что чужое придется отдать. Резко вытянула руку из захвата и бумажник сунула Гвоздинскому под нос.

   – На, подавись.

   Ну наглеж! Глеб еле сдержался, чтобы не отвесить ей затрещину.

   Решив, что инцидент исчерпан, девица шмыгнула некрасиво носом и попыталась отступить назад. Глеб придержал ее за шиворот. Другой рукой, нахмурившись, провел пальцем по царапине на дверце. Ну что за люди! Никакого уважения к добросовестной и качественной работе. Вот не раз Гвоздинский убеждался: кто ни хрена сам в жизни не создал, никогда не оценит труд другого. Это же кощунство – царапать чудо автомобилестроения, как консервную банку, отмычкой. Хотя… пигалица и труд родителей в своем лице не бережет, идиотка мелкая.

   – Ты куда это засобиралась? – хмуро произнес он и так же, за шиворот, дотащил ее до пассажирской двери.

   Девица всеми силами упиралась и царапалась. Гвоздинский открыл дверцу и запихнул бродяжку в салон. Предусмотрительно нажал на кнопку на брелоке, блокируя все выходы. Сажать грязнулю в машину, конечно, не хотелось, но все равно затем придется везти автомобиль на мойку.

   – Эй, – взвизгнула та, когда он обогнул транспортное средство и уселся за руль. – Ты чего это?

   Глеб, не реагируя, завел автомобиль.

   – Ты слышь? – продолжала вопить девица. – Ты чего… маньяк?

   Глеб брезгливо поморщился.

   – Это уже край! – Девка попыталась вцепиться в него, Глеб отпихивал ее локтем. – Маньяки людей средь бела дня похищают. Совсем маньячьё опсихело.

   Гвоздинский перевел на нее неодобрительный взгляд:

   – Нет такого слова.

   – Есть, – нахмурилась девица.

   – Нет, – покачал головой Глеб. – Ни «маньячьё», ни «опсихело». «Слышь», кстати, тоже нет.

   – Самый умный, да? – Девушка предприняла последнюю попытку замахнуться на него, но, осознав бесполезность, буркнула: – Если прецедент есть, значит, и слово есть.

   – Прецедент! – фыркнул насмешливо Гвоздинский. – Ну надо же!

   Девица внимательно присмотрелась к нему. Опомнилась и смерила высокомерным взглядом.

   – Думал, что один умные слова знаешь?

   – Конечно, если вылить себе на голову зеленку, и не такие слова в нее придут. – Глеб искоса взглянул на прическу девицы и от смеха даже прихрюкнул. – А если какие вавки были – заживут.

   – Чего? – возмутилась попутчица. – Какие «вавки»?

   – Ранки, повреждения, – еще больше развеселился Гвоздинский.

   – Ранки… – сердито повторила девушка, отвернувшись к окну. – А «вавки», значит, есть такое слово?

   – Есть, – кивнул Глеб. – «В бою так мы все герои, а как маленькая вавка вскочит, так сразу дети малые».

   Попутчица скривилась. Быстро набрала что-то в телефоне. Долго вглядывалась в экран. Снова потыкала пальцами в устройство и предъявила Глебу.

   – Во – читай. «Опсихел» тоже есть.

   Гвоздинский попытался отодвинуть телефон от своего лица, чтобы разглядеть дорогу. Скосил взгляд на экран. С недоверием перевел его на девушку. Выхватил гаджет у нее из рук и прочитал.

   – Ч-ч-что? – скользнул он взглядом по строчкам. – Что это? Зачем ты мне суешь под нос слова, которые пишут недоучки в своих блогах?

   Девица с удовольствием откинулась на сиденье.

   – Ну так пишут же, – с ухмылкой произнесла. – Значит, слово такое есть.

   – Мне теперь на грамотеев в интернетах равняться? – Гвоздинский скривил губы. – Может, тоже зеленкой обмазаться?

   Собеседница в ответ состроила гримасу. Потянула загребущие ручки к его зажигалке.

   – Положи… – Гвоздинский старался не смотреть, как она приоткрывает крышку над колесиком и с усилием ее захлопывает.

   – Ты вообще о молодежных субкультурах в курсе? – продолжила она открывать и защелкивать крышку, нагло запрокинув ногу на ногу и развернувшись к нему.

   – В курсе, – выбрал Глеб момент, забрал аксессуар и положил на место. – Но смотреть все равно забавно.

   Девушка снова нахмурилась.

   – Куда ты меня везешь?

   – Сюрприз, – подмигнул ей Гвоздинский. – Тебе понравится.

   Та, сцепив зубы, размышляла какое-то время. Бросила быстрый взгляд за окно.

   – Может, сделать так, чтобы понравилось тебе? – потянула руку к его ноге.

   Гвоздинский дернулся, но быстро совладав с собою, с силой хлопнул по ее тыльной стороне ладони.

   – Фу, – поморщился, откинув чужую руку со своих брюк. – Тебе сколько лет-то? Тринадцать?

   – А че – комплексы какие? – ухмыльнулась девица.

   – Не комплексы, а кодексы, – не остался в долгу Гвоздинский. – Вернее, один – уголовный.

   Девица прищурилась.

   – Между прочим, мне скоро будет восемнадцать.

   Глеб оскалился.

   – Скоро – это когда? Через пять лет?

   Но к девице присмотрелся повнимательней. Хотя… мартышкин труд. Рожа размалеванная: и тринадцать дашь, и все сорок. А фигура как у пацана: тощая и мелкая.

   Завидев за окном полицейский участок, попутчица заметно напряглась. Подобралась вмиг на автомобильном кресле. От былой наглости и зубоскальства и следа не осталось.

   – Вы чего? – перешла на уважительную форму обращения.

   – Мы – ничего, – произнес Глеб, останавливая машину. – Прямо к пункту назначения доставили.

   Попутчица размышляла недолго:

   – Говорю же, давайте мирно все решим.

   Глеб вместо ответа склонил голову на бок.

   – Выходи.

   – Больше всех надо, да? Самый порядочный? – Взгляд с поволокой и намеком на томность быстро сменился подростковой колючестью.

   – Выходи, – настойчиво повторил Гвоздинский.

   Девушка нехотя вылезла наружу. Глеб совершенно не сомневался в том, что перед этим наградила его беззвучно совсем нелицеприятной характеристикой.

   Дежурный поднял на вошедших взгляд, и Гвоздинскому показалось, что на его лице мельком отразилась ехидная усмешка. По крайней мере, глаза человека при погонах чуть заметно сощурились и в них заплясали огоньки. Вредный дядька выжидал, разглядывая Глеба с интересом, и даже рта не раскрывал.

   – Добрый день, – стараясь не злиться, поздоровался Гвоздинский. – Мы к Климовой.

   «Будто ты, шар надувной, об этом не в курсе», – добавил про себя.

   Дежурный не торопился, все так же с насмешкой разглядывая Глеба. Под этим взглядом было неуютно, но Гвоздинский мужественно терпел, пока блюститель удовлетворит свои чувства превосходства и любопытства.

   Медленно, крайне медленно, дежурный снял телефонную трубку, так же медленно набрал номер и доложил. Затем молча продолжил рассматривать посетителя, будто видел в первый раз.

   – Спустится сейчас, – все же сообщил презрительно, перед этим еле слышно хмыкнув.

   «Гадюшник, – дал мысленную оценку заведению Гвоздинский. – Мужики, а хуже бабок на подъезде».

   – Отойдите в сторону, чтобы другим не мешать, – брякнул недовольно человек при исполнении. – И ожидайте.

   Глеб стиснул зубы, но отошел на пару шагов, чтобы не мозолить лишний раз дежурному глаза, и был полностью уверен, что как бы тот не делал вид, что занят изучением прессы, а исподтишка продолжает наблюдать.

   Виктория выпорхнула в холл. Собранная и чертовски деловая. Густые каштановые волосы перехвачены в пучок. Форма, туфли без каблуков, лицо почти не тронуто косметикой. Только в зрачках глаз чуть смешинки мерцают. Глеб готов поспорить, что в них даже мельком – радость. Совсем неуловимая, неосязаемая, профессионально и просто в ту же секунду скрываемая за чинным, беспристрастным выражением. Кивает Климова аналогично предельно и донельзя сдержанно. Сначала дежурному, лишь после – Глебу. И только при полном сближении с ним едва слышно роняет:

   – Привет.

   Гвоздинский всего-навсего улыбается в ответ. Здоровается исключительно глазами. И глазами же словно раздевает. На что закономерно получает осуждающе-нахмуренный взгляд.

   – Мне нужна консультация, – произнес Глеб, меняя выражение лица на более серьезное.

   Виктория чуть заметно кивнула ему в ответ.

   – Пройдемте.

   Из-за левого плеча Гвоздинского вынырнула настырная девица. Раздражающе хлюпнув носом, принялась с интересом разглядывать Викторию. Глеб попытался незаметно оттеснить ее локтем. Но любопытная спутница продолжала настойчиво высовывать свое лицо.

   Климова перевела на нее взгляд и насторожилась.

   – Кто это?

   – Она со мной, – быстро ответил Глеб.

   Виктория отвела его за локоть в сторону, перед этим бросив на дежурного беглый взгляд. Нахальная девица неотступно следовала за ними.

   – Послушай, – произнесла Климова так тихо, чтобы было слышно только ему. – Я на работе. Здесь вообще-то отделение полиции. То, что я иногда помогаю тебе в рабочих вопросах… Я делаю это исключительно… по дружбе…

   – По дружбе? – ухмыльнулся Гвоздинский, мазнув по ней взглядом.

   – По дружбе, – подтвердила Виктория, снова скосив на дежурного глаза.

   – Не знал, что это так называется, – прошептал ей в ответ Глеб. – Хочу тебе сказать, что мне очень нравится с тобой… дружить.

   Девица тем временем попыталась вылезти из-за правого плеча. Гвоздинский с силой сжал ее ладонь. Сумасбродная взвизгнула и попробовала резко выхватить руку.

   – Просто хочу напомнить тебе, – продолжала тем временем Виктория, – что действую я неофициально… Перестань, – пресекла она его новую попытку ерничества. – У меня могут быть неприятности.

   – Меньше всего я хочу, чтобы у тебя были неприятности, – серьезно заверил ее Глеб.

   Виктория склонила голову набок и с прищуром посмотрела на него.

   – Пойдем, – сказала через время.

   Они вышли в длинный и пустынный коридор.

   – Как дела? – тут же негромко спросил ее Гвоздинский.

   Виктория старалась сохранять дистанцию и цеплялась внимательным взглядом за закрытые двери кабинетов. Трепетно оберегала имидж «суровой леди», как всегда. Напрасно. Репутация ее была настолько кристальной и прозрачной, что ее совсем не помешало бы немного замарать. По крайней мере, Глебу так казалось. К тому же он довольно частый и заметный гость в этом ее строгом сером кабинете. Многие работники при встрече уже неосознанно здороваются с ним кивками. По роду деятельности Глебу часто требуется информация из первых рук. Неофициальная, но крайне нужная для принятия решений. И бывшая одноклассница всегда готова в этом ему помочь.

   – Работы много, – вздохнула Виктория.

   – А дома как? – Гвоздинский чуть сократил между ними расстояние.

   – Все хорошо.

   – Как Настя?

   – Хорошо. К соревнованиям готовится. Нервничает очень.

   В ее глазах проступила та привычная нежность, с которой Виктория всегда говорила о дочери. Глеб знал, как Климова переживает, считая, что уделяет ей недостаточно внимания. Проклятая работа с трудными подростками почти всецело отбирала мать у единственного ребенка. Вытягивала все жилы и высасывала соки. Была общественно-нужной, но разрушительно-семейной.

   – Встретимся вечером? – Гвоздинский осторожно приобнял Викторию за талию.

   От резкого свиста чуть не подпрыгнул на месте. От противной девицы, о которой на секунду он забыл, не укрылся сей безобидный, в общем-то, жест. В лучших традициях большинства подростков – слепых, когда нужно глядеть в оба глаза внимательно, но не упускающих из виду то, что видеть им не надо бы – малявка с показушной, отметающей нормы приличия наглостью молчать не собиралась.

   На ее свист Виктория дернулась, сжалась. Тут же закрылась в тугой эмоциональный клубок. А Гвоздинский снова был удостоен расстрельным взглядом.

   Но, черт побери, это ему в Климовой и нравилось. Смотреть на предельную строгость и знать, что Вика бывает другой. Очень редко и когда никто не увидит. Никто, кроме него.

   – Потом, – сухо ответила подруга.

   Надо же, колючая какая. Глеб незаметно растянул губы в игривой усмешке. Потом так потом.

   Виктория подвела их к незнакомому для Глеба кабинету.

   – Мой кабинет занят, – пояснила она. – Ты не возражаешь, если мы поговорим в комнате для допросов?

   – Ух ты, – по-мальчишески обрадовался Гвоздинский, а на строгий взгляд Виктории спокойнее добавил: – Я не возражаю.

    Он галантно пропустил Викторию вперед. Сам же негалантно оценил вид сзади. Подтащил за руку к входу противную деваху и прошептал на ухо:

   – Заходи. И рта не раскрывай.

   – А то че? – фыркнула нахалка.

   – По жопе дам. «Че».

   – Грозный какой, – одарила та его презрительным взглядом и демонстративно-медленно проплыла в кабинет.

   Глеб прошел вслед за ней и с интересом огляделся. Неплохо они здесь все обустроили: мягкие кресла, коврики яркие, даже в вазочке печеньки с конфетами. Меньше всего напоминает допросную. Скорее – детскую комнату для ожиданий или работы с психологом.

   Виктория развернулась к Гвоздинскому.

   – Что там у тебя?

   – Главный хочет отбабахать многоквартирный дом на Красном Камне. Ты можешь посмотреть сводки? Меня интересует общий уровень преступности, желательно в разрезе групп по составу преступлений. Просто цифры, которые я могу использовать для отчета начальству и в работе.

   Климова опустила и тут же подняла глаза.

   – А это на что-то повлияет, если «главный хочет»?

   – Смотря какие цифры, – усмехнулся Глеб. – Я, в принципе, не собираюсь воздействовать на его решение. Но знать хотелось бы.

   – Хорошо, – кивнула Виктория. – Я посмотрю и сброшу тебе таблицу.

   Глебу почудилось, что при этих словах девица тихо хмыкнула.

   – Что-то еще? – спросила Виктория и скосила взгляд на девушку.

   – Да, – кровожадно осклабился Гвоздинский. – Тут меня одна недоросль ограбить хотела, машине повреждения нанесла.

   Виктория вздохнула:

   – Заявление хочешь написать?

   – Эй, вы чего? – встрепенулась неудачливая воришка. – Зачем заявление?

   Глеб осмотрел дурочку с головы до ног. Ему было жаль «мартышку», но оставлять ее поступок без возмездия совершенно не хотелось.

   – Пробей ее для начала.

   Девица шумно выдохнула воздух из легких и сжала губы. Виктория подошла к ней ближе.

   – Присаживайтесь.

   Та раскрыла испуганно глаза и автоматом плюхнулась на стул. Переводила взгляд с Виктории на Глеба и обратно. Гвоздинский тоже не отказал себе в удовольствии и присел. На краешек стола. Забросил ногу на ногу и с оскалом наблюдал за разворачиваемым действом. Видеть Викторию в работе было… интересно.

   – Меня зовут Климова Виктория Аркадьевна, – произнесла вежливо-спокойным тоном Виктория, Глеб тем временем стащил из вазочки конфету и старательно снимал с нее обертку. – Я ювенальный полицейский. Вы знаете, что такое ювенальное подразделение полиции?

   – Знаю, – буркнула девица.

   – Конечно, знает, – с аппетитом пережевывая конфету, встрял в разговор Гвоздинский. – Она, несмотря на нежный возраст, все знает… и умеет… Грамотная больно. И всесторонне развитая.

   Ни нарушительница, ни полицейская на его ремарку не отреагировали. Разглядывали друг друга терпеливо и внимательно. Виктория изучающе, девица – настороженно и колко.

   – Управление ювенальной превенции занимается предупреждением правонарушений несовершеннолетними, – продолжила Виктория.

   – Знаю я, – насуплено бросила девушка.

   – Я же говорю – все она прекрасно знает, – снова не удержался Глеб.

   – Как ваше полное имя? – спросила Климова.

   Прямо ух. Глеб даже поерзал, располагаясь поудобней. Очень занимательно.

   Девица нахмурилась, нахохлилась. Молчала угрюмо.

   – Как. Ваше. Полное. Имя, – повторила Виктория.

   – Как зовут тебя, дурочка? – вытянул шею Гвоздинский.

   Воришка, сощурившись, посмотрела на него. Так же исподлобья – на Климову.

   – Камилла, – клацнула зубами. – Павлюченко Камилла Михайловна.

   – Ха! – Глеб от хохота чуть со стола не свалился. – А у твоих родителей есть чувство юмора.

   Он громко ржал под злым взглядом девицы. Виктория осуждающе посмотрела на него. Глеб чуть притих и вытер тыльной стороной ладони выступившие от смеха слезы.

   – Камилла, ну надо же, – еще раз прыснул со смеху, попытался взять себя в руки и оправдался перед Викторией: – Это смешно.

   Та еще раз выразительно взглянула и старательно записала имя девушки.

   – Камилла Михайловна. Еще и Павлюченко, – тихо ухахатывался Гвоздинский.

   – Глеб! – оборвала его Климова резко.

   При этих словах вскинулась девица:

   – Кто бы говорил! Глеб! Кирпичик-буханочка, румяный каравай.

   – Что ты сказала? – лениво протянул Гвоздинский. – Глеб – нормальное человеческое имя, Ка-ми-лллла.

   – Нормальное? – рассмеялась собеседница. – В каком веке?

   – В нормальном веке. Сейчас в моде проверенные временем имена. Следить за тенденциями надо, а не машины вскрывать.

   – Может, вы перестанете оба? – Виктория обращалась скорее к Гвоздинскому. – Детский сад…

   – Во-во, – подначила Камилла.

   – Что «во-во»? – окрысился Глеб. – К тебе это тоже относится.

   – Только у меня есть еще шансы поумнеть, – не умолкала девушка. – В силу возраста. В отличие от престарелых некоторых.

   – Это я-то престарелый? – подобрался Гвоздинский.

   – Перестаньте! – повысила голос Виктория и обратилась к Камилле: – Адрес?

   – Строителей, пятнадцать, – с недовольным видом откинулась на спинку стула девушка.

   – А Красный Камень далеко, – не вытерпел Глеб. – Чего тебе на Строителей-то не сиделось? Тачки закончились?

   – «Тачки», – передразнила его Камилла. – А еще сомневаешься, что престарелый.

   – Глеб, прекрати! – повторила Виктория.

   – А я чего? – возмутился тот.

   – Вы оба друг друга стоите, – пробормотала Климова. – Строителей и правда далеко. Это другой район. Я позвоню Татьяне. Подождите меня здесь.

   Она остановилась взглядом на Камилле, потом выразительно смерила им Глеба и вышла из кабинета. В ее отсутствии мужчина с девушкой придирчиво рассматривали друг друга. Камилла вальяжно облокотилась о спинку стула, закинула ногу на ногу и зло усмехнулась.

   Глеб медленно прошелся взглядом по довольно стройным, но худоватым ногам и потянулся за следующей конфетой.

   – Сейчас приедет Татьяна, – мечтательно сказал, будто для себя. – Сменит тебе фенечки на более качественные металлические браслеты и с собою заберет. Посадит в клетку как мартышку, и будешь из нее на окружающий мир смотреть. И похлебку жиденькую кушать.

   – Идиот, – зло рыкнула Камилла, но ноги и спину выпрямила.

   – А будешь обзываться, – продолжал Глеб, тщательно разжевывая конфету, – расскажу тете Тане, что ты меня склоняла к этому… как его… половому акту с несовершеннолетней. – Он попытался вытянуть языком застрявшую в зубах карамель. – А это проституция, подруга. Такие слова можно несовершеннолетней говорить? А, тебе можно. Вы же у нас все сейчас при правах. И сексуально образованные… «Сексуально» можно говорить? Не повредит неокрепшей психике?

   – Какая проституция? – разозлилась девушка. – Тебе показалось. Ни к чему я тебя не склоняла…

   – Татьяна разберется, – обнадежил ее Глеб. – И с дорогим смартфоном, кстати, тоже.

   – Смарт мой, – бросила Камилла.

   – Ага, как же.

   Он окинул быстрым взглядом девушку. Шмотки тоже дорогие. Отвратительно-вызывающие, но явно брендовые.

   Виктория выглянула из приоткрытой двери:

   – Глеб, можно тебя на минутку?

   – А то, – подпрыгнул Гвоздинский радостно и добавил Камилле: – А ты сиди, думай над своим поведением.

   Он споро подскочил к двери в смежный кабинет и, широко улыбаясь, прикрыл за собою дверь:

   – Как же я давно хотел узнать, что скрывается за этой дверью! – Он присвистнул: – Это что – одностороннее зеркало?

   – Скажешь, что напоминает сцену из фильма про полицейских Лос-Анджелеса, я тебя стукну, – рассмеялась Виктория.

   – Напоминает все фильмы про полицейских, которые я видел, – засветился счастьем Глеб и уточнил: – То есть мы мартышку видим, а она нас – нет?

   Он приблизился вплотную к Виктории:

   – Разрешите вас допросить.

   – Девушка нас не видит, – улыбнулась женщина. – Это комната для участников процесса.

   – Так я участвую… в процессе. – Глеб откинул волосы Виктории с шеи и прошелся по ней губами.

   Никакого запаха духов. Аромат кожи и немного лайма. Гель для душа, которым пахнет она всегда.

   – Глеб, мне нужно с тобой поговорить. – Виктория пыталась отстраниться, но делала это вяло. – О девушке.

   – Ага, – мурлыкнул Глеб, прижимаясь к ней теснее.

   – Татьяна знает эту девушку.

   – Вот и отлично. – Глеб осторожно приподнял край юбки и дотронулся до кружева белья.

   Довольно фыркнул и усадил Викторию на край стола. Вот то, что ему нравилось больше всего. Строгая форма и кружевное белье…

   Когда-то Виктория вскользь обмолвилась, что у нее абсолютно нет красивых, женственных вещей. Форма, домашний и спортивный костюмы, пижама. А ей иногда очень хотелось бы надеть что-нибудь изящное. Но… некуда, некогда и нет смысла покупать.

   Виктория потрясающе красивая женщина. Открытой, очень тонкой красотой. Красотой, представление о которой не меняется с модой и годами. Которая обращает на себя внимание, но делает это очень аккуратно. И выглядит Виктория отлично. И в форме, и в костюме, и нагой. Хотя нет… нагой она выглядит лучше.

   Услышав размышления о нарядной одежде, Глеб сразу потащил ее в магазин белья. Дорогие, качественные вещи были будто созданы для этой женщины. Подсмотрев размер, забрасывал потом кружевными подарками ее сам.

   Ему нравилось знать, что под мешковатой формой на Виктории сумасшедше дорогущее белье. И никто из злюк-коллег и других об этом не узнает. Кроме него… К тому же, обводя кружево кончиками пальцев, он понимал, что Виктория его ждала. Выбирала, надевала, надеялась на встречу. На то, что он придет.

   – Глеб, перестань, – задыхаясь, бормотала Виктория.

   Гвоздинский осторожно приподнял ее за подбородок. Серые глаза постепенно приобретали зеленый оттенок и становились влажными. Он никогда не мог отказать себе в этом удовольствии: наблюдать, как из строгой и серьезной она превращалась в ту, которую знал только он. Что поделать, это было его маленькой странностью.

   Он тихо усмехнулся и снова прижался губами к теплой шее. Осторожно провел по голубой жилке языком и проник рукой под кружево.

   – У девушки были уже приводы, – прошептала Виктория. – Раз за состояние алкогольного опьянения и побег из дома… родители заявление подавали…

   – Ну и черт с ней. – Глеб протянул дорожку из поцелуев к губам и настойчиво приоткрыл их языком.

   Виктория аккуратно увернулась.

   – Если ты напишешь заявление, то ее поставят на учет.

   – Да не хотел я ничего писать, – отстранился Гвоздинский и снова прикоснулся к губам Виктории. – Я собирался припугнуть…

   – Ты издеваешься? – Виктория выскользнула из его объятий и резко одернула юбку.

   – Что? – Глеб развел руки в стороны и с досадой наблюдал, как исчезает за плотной тканью бежевое кружево.

   – Так не делается, Глеб, – вычитывала его Виктория. – Я обязана вызвать ее инспектора, психолога и родителей…

   – Ну так вызови, – с досадой ответил Гвоздинский.

   – Ее будут вынуждены поставить на учет, у Камиллы два правонарушения.

   – Тебе и так не так, и так не этак, – психанул Гвоздинский. – Скажи как, и я сделаю. Надо писать заявление – напишу, нет так нет.

   – Я «скажи»? – возмутилась Виктория. – Это ты ее притащил в отделение. А теперь тебе как будто все равно.

   – Мне и так все равно. Какое мне дело до малявки? – Он взял себя в руки и произнес спокойней: – Родители подали заявление о ее пропаже?

   – Нет, – покачала головой Виктория. – Скорей всего понимают, что на этот раз беседой не отделаться.

   – Вот и отлично, – нашелся Глеб. – Сделаем вид, что ее здесь и не было.

   – Так все просто? – не успокаивалась Виктория.

   – А что сложного-то? Заявления о пропаже малявки нет, о краже и проникновении не будет. Пусть гуляет на все четыре стороны.

   – Ты толкаешь меня на служебное преступление, – стиснув зубы, процедила Виктория.

   Глеб склонил голову набок.

   – Какое преступление, если ничего нет?

   – Это служебная халатность, – талдычила собеседница.

   – Чего ты добиваешься? – снова вскипел Гвоздинский.

   – Я добиваюсь того, чтобы ты повзрослел, – припечатала Климова.

   Глеб ощерился.

   – Что ты имеешь в виду?

   – То, что я сказала.

   – Считаешь меня недостаточно взрослым? – подошел к ней впритык Глеб.

   – Я этого не говорила. Я сказала, что тебе нужно научиться отвечать за свои поступки.

   Гвоздинский сощурился.

   – Ты поэтому не хочешь заводить меня в дом, а шатаешься со мною по отелям?

   Виктория отступила на шаг.

   – Я не хочу снова это обсуждать.

   – А почему бы и нет? Это же интереснее обсуждать, чем мимопроходящую девицу.

   – Потому что мы обсуждали это уже тысячу раз. У нас – свободные, чисто физиологические отношения. Без всяких обязательств.

   – Вот как? – еще больше сузил глаза Гвоздинский.

   – Именно так, – кивнула Виктория. – И ты на эти условия согласился.

   – Согласился? – фыркнул Глеб. – Я просто пытался затащить тебя в постель. Был согласен на любые условия. Да я и не слушал эти твои условия…

   Виктория выразительно приподняла брови.

   – А что? – стушевался Глеб. – Да, я хитер и безнравственен… Ты сама же в этом виновата. Футболила меня больше двадцати лет. Мне пришлось подключать смекалку и природную харизму.

   – Я не футболила, ты мне не нравился, – усмехнулась Виктория.

   – Врешь, – растянул губы в улыбке Гвоздинский. – Ты всегда смотрела на меня так… украдкой…

   – Я удивлялась твоей неблагонадежности и вспыльчивости.

   – Ни хрена, – провел по контуру ее губ подушечкой большого пальца Глеб. – Ты чувствовала мою мужественность и сексуальную изобретательность.

   – Я тебя умоляю, – рассмеялась Виктория.

   – А что? Еще скажи, что не так. – Глеб обнял ее за талию и прикусил за ухо.

   – Так… – Виктория прижалась к нему щекой. – Но в подростковом возрасте ты был невыносим. По крайней мере, до того, как всерьез увлекся спортом и взялся за ум.

   Глеб серьезно посмотрел ей в глаза.

   – Почему ты не хочешь жить со мной? У меня хорошая зарплата. Я уже лет пятнадцать как взялся за ум. И без твоей помощи я не повзрослею.

   – Потому что это не нужно ни мне, ни тебе…

   – За меня только не говори. Я прекрасно сам знаю, что мне нужно.

   – Не знаешь, – покачала головой Виктория. – У тебя совсем другой уровень жизни, дорогие вещи. Важные люди… Ты карьерист. Проводишь время на работе до позднего вечера.

   – Ты тоже проводишь…

   – Именно. Ты знаешь мою ситуацию. Я не смогу уделять тебе достаточно внимания.

   – Я приучен к лотку, – зло выдохнул Глеб, но не выдержал и снова уткнулся ей в плечо. – И приношу в дом радость… Пушист, самостоятелен, в меру игрив.

   Виктория чуть слышно рассмеялась.

   – Я знаю. Просто ничего из этого не выйдет.

   – Познакомь меня хотя бы с дочерью.

   Виктория в который раз медленно покачала головой.

   – Я не могу привести постороннего мужчину в квартиру. Как потом объясню дочери, куда ты делся?

   – А если я никуда не денусь? – вопросительно приподнял бровь Гвоздинский.

   Виктория, закусив губу, пожала плечами.

   – Встретимся вечером? – уточнил Глеб.

   – Сегодня не могу, Настя уезжает на соревнования. Все мамы едут, вот скажи: когда они успевают работать? – прибавила она с горечью. – Все могут поехать, только я не могу.

   – Настя едет с тренером, все будет хорошо.

   – Хорошо, только, как обычно, без меня. – Она помедлила: – Давай завтра. Настя уедет и встретимся.

   – Отлично. – Глеб прижался лбом к ее лбу и вдруг хитро наморщил нос. – А ты сможешь взять с собой наручники на вечер?

   Климова выразительно посмотрела на него.

   – Ну хотя бы можешь прийти в отель в форме? Нет? – Он вздохнул: – Ну я должен был хотя бы попытаться.

   – Пойдем уже. – Виктория направилась к двери. – Я надеюсь, что Камилла не сбежала.

   – Я надеюсь, что ума хватило сбежать, – пробормотал себе под нос Гвоздинский.

   Они одновременно подошли к стеклу. Девчонка сидела на стуле и равнодушно пялилась в смартфон.

   – Не хватило… – мрачно констатировал Глеб.

   При виде того, как Гвоздинский с Викторией выходят из соседней комнаты, девица ехидно хмыкнула и одарила их презрительной гримасой:

   – Ну наконец-то… Что там можно было столько времени делать? На рабочем месте. Гиганты, блин.

   Виктория покраснела, а Глеб за ее спиной демонстративно провел большим пальцем поперек шеи.

   – Спасибо, Виктория Аркадьевна, за консультацию. Буду ждать информацию, – и довольно скорым шагом направился к двери.

   – Глеб, – окликнула Климова. – Ты ни о чем не забыл?

   Гвоздинский похлопал себя по карманам.

   – Вроде бы нет, – и собрался продолжить движение на выход.

   – Девушку, Глеб. Ты забыл Камиллу.

   Глеб чуть поклонился.

   – До свидания, Камилла. Был очень рад знакомству.

   – Глеб! – нахмурилась Виктория. – Забери девушку и отвези домой.

   Гвоздинский вскинул бровь.

   – Разве ее не Татьяна заберет? На красивой машинке с решетчатым окном?

   Виктория сжала губы.

   – Нет. Ты ее привез, ты ее и отвезешь.

   Глеб скосил глаза на девушку.

   – А ножками по дорожке она не дойдет?

   – Глеб! – терпеливо повторила Климова. – Отвези ребенка по месту жительства и передай родителям.

   Глеб возмущенно осмотрел тощую фигуру девушки. Он был уверен, что из-под короткой юбки у нее видно нижнее белье. И не боится же задницу отморозить, дурочка мелкая.

   – Разве «ребенки» не ездят в колясочках в разноцветных шапочках и с резиновыми кляпами во рту?

   – Гвоздинский! – Виктория уже точно рассердилась.

   – Да что с ней станется! – вскинулся в ответ Глеб. – Ей почти восемнадцать. Тем более, детям полезен свежий воздух. Посмотри, какая она у нас бледненькая. Вот пусть дышит полной грудью и топает вдоль деревьев… А я вообще-то на работе.

   – Вообще-то мне плевать, – процедила Виктория.

   – Тоже верно, – согласился Глеб и добавил: – До свидания, Камилла. Успехов тебе в учебе. Передавай привет родителям, – и вышел за дверь.

   Климова и бровью не повела. Даже позы не сменила. Ровно через тридцать секунд дверь открылась.

   – Ты идешь или нет? – прокричал Глеб.

   Камилла нехотя поднялась. Виктория приостановила ее рукой и протянула визитку:

   – Это мой номер телефона. Если вам будет нужна помощь, пожалуйста, не стесняйтесь и звоните в любое время суток.

   У девушки ничего не отразилось на лице. Она равнодушно сунула визитку в карман шубки. Не прощаясь, вышла вслед за Глебом.

   Тот заглянул в кабинет и нахально усмехнулся, скользнув взглядом по Виктории с головы до ног:

   – Жду тебя завтра на прежнем месте в привычное время.

ГЛАВА 3

– Я есть хочу, – проворчала Камилла.

   – Бесполезная для меня информация. – Гвоздинский осматривал двор и щурился на солнце.

   – Та лан, – развернулась к нему девушка.

   – Это ты сейчас на каком языке заговорила? – уточнил Глеб, надевая солнцезащитные очки.

   – Ездишь в дорогой коробке, одет в топовый шмот, а жмотишься ребенку на хот-дог?

   Глеб скосил на девушку глаза и демонстративно скривился.

   – Хот-дог? – переспросил недовольно. – Это вредно. Особенно для растущего организма. Никогда не бери эту гадость в рот. А то через годик-другой желудочек скрутит и глазки выпадут.

   Он подошел к автомобилю и открыл перед девицей дверцу.

   – Ты бы лучше юбку одернула, – заметил вскользь. – А то скоро выше шеи будет.

   Камилла проигнорировала, влезла на сиденье и тут же вперилась глазами в экран смартфона. Глеб, не торопясь, покурил и сел за руль.

   – От желудочных болей глаза не выпадают, – пробурчала девушка, не отрывая взгляда от мобильного.

   – А от бесконечного вытаращивания в телефон выпадают, – ответил Глеб, заводя мотор.

   – Придумал, – хмыкнула девица.

   – Посмотришь, – равнодушно пожал плечами Гвоздинский. – В любой момент, когда меньше всего этого ожидаешь, выпадут и поскользят пря-я-ямо по экрану.

   – Фуууу, – подпрыгнула на месте девушка. – Клоун.

   Спустя десять минут автомобиль завернул в одну из глухих подворотен и остановился перед небольшой, скромно декорированной кафешкой.

   – На что ты меня только подбиваешь, – удрученно покачал головою Глеб и предупредил, когда девушка вылезла из машины: – Задницу прикрой.

   Камилла послушно натянула юбку ниже. И лишь подойдя к самой двери, рассмотрела такую же скромную, как и фасад, табличку – анонс возможностей и предлагаемых услуг. Помимо блюд под заказ и с доставкой к пункту назначения, табличка сообщала между прочим-вскользь и про лучший в городе хот-дог. Само помещение оказалось внутри весьма уютным и располагающим к тет-а-тет беседам или сосредоточенному поглощению в одиночестве самой вкусной в окрестностях булки с такой же достойной на той же территории местности сосиской.

   В зале девушка за стойкой, завидев Глеба, радостно растянула рот в улыбке:

   – Здравствуйте! Присаживайтесь. Вам как обычно?

   – Здравствуйте, – засветился в ответ Гвоздинский. – Как обычно, но в двойном размере.

   Камилла одарила его насмешливым взглядом и собиралась умоститься на один из стульев. Глеб приподнял спутницу за локоть и подтащил ко второму столику возле окна. Девушка дерзко усмехнулась:

   – Говоришь, вредно хот-доги жрать?

   Глеб отпихнул ее от места, которое Камилла уже намеревалась занять, и с невозмутимым видом на него уселся.

   – Вредно, – подтвердил, выравнивая коробочку с салфетками параллельно линии стола.

   – А что тогда значит многобуквие «как обычно»? – уточнила Камилла, садясь напротив.

   – То, что иногда, крайне редко, я позволяю себе заходить в проверенное место.

   Из кухни выглянул повар. Быстрым шагом подошел к Гвоздинскому и крепко пожал тому руку:

   – Приветствую!

   – Рад видеть, – привстал Глеб и улыбнулся.

   – Надеюсь, вам у нас тоже понравится, – обратился мужчина к Камилле.

   Та кивнула, а только повар отошел, громко фыркнула в сторону Гвоздинского.

   – Наверное, повара здесь всех посетителей выбегают в зал встречать. Дружелюбное, однако, заведение.

   – Я не буду есть то, что приготовил незнакомый мне человек, – пробурчал Глеб.

   Девушка, не теряя времени, уставилась в экран смартфона. Гвоздинский с полминуты побарабанил пальцами по столу, посмотрел безразлично в окно и осторожно достал из кармана свой мобильный. Медленно провел пальцами по экрану. Камилла чуть слышно повторила насмешливый «фыр».

   Оба с отстраненным видом пролистывали ленты сайтов.

   – Так ты эту полицейскую интимишь? – между прочим спросила девушка, не отрывая взгляда от экрана.

   Глеб удивленно воззрился на нее.

   – Господи! – закатил глаза.

   Решив оставить без ответа дурацкий вопрос, снова вернулся к телефону. Через минуту бесстрастно спросил:

   – Тебе-то какое дело?

    – Та по, – пожала плечами Камилла.

   – Я не пойму, – вздохнул Гвоздинский. – Тебе лень слова до конца договаривать?

   – Типа того, – согласилась девушка.

   Глеб снова перевел взгляд на телефон. Через пару мгновений не удержался:

   – Чем тебе Виктория не понравилась?

   – Ну вроде норм, – размышляла девушка. – Только… тусклая.

   Гвоздинский окинул взором зеленые пряди.

   – Понятно…

   – Ну и так, в принципе, пенсия, – продолжала размышления Камилла.

   – Что б ты понимала, – проворчал Глеб.

   Спустя время снова не вытерпел:

   – Я вообще-то с ней не веселиться собираюсь, а семью создавать.

   – Ну сорян, – даже не подняла глаз девица.

   Глеб беззвучно зашевелил губами.

   Когда подошла одна из официанток, Камилла все-таки оторвалась от смартфона и подняла на ту недоуменный взгляд. Женщина была ярко накрашена, а из глубокого выреза рубашки аппетитно выглядывала довольно внушительных размеров грудь. Камилла брезгливо поморщилась… в отличие от спутника, который это зрелище явно оценил и натянул на физиономию игривую гримасу.

   – Вы новенькая, – заметил он, сверкая белоснежным рядом зубов в улыбке. – Я бы вас точно запомнил.

   – Сегодня мой первый рабочий день, – стреляла в него женщина глазами.

   – Надеюсь, удачный?

   – О-о-очень, – придвинулась к нему ближе официантка, выставляя на стол тарелки.

   Глеб выразительно прошелся взглядом по фигуре.

   – Аналогично, Свеееетлана, – прочел надпись на бейджике чуть ли не у себя под носом.

   Казалось, быть ближе уже невозможно, но официантке все же удалось сократить между ними и прежде призрачную дистанцию.

   – Думаю, он станет еще удачней, когда вы узнаете, что сегодня пятидесятипроцентные скидки на второй хот-дог.

   – Пф-ф, – выдохнула со смешком Камилла, а когда на нее перевели недоуменные взгляды, довольно отчетливо брякнула: – А от тебя бабецлы прямо текут.

   Глеб неподвижно застыл на месте, брови медленно поползли вверх по, казалось бы, отстраненному лицу. Официантка озадаченно от него отодвинулась. Гвоздинский поиграл губами, осторожно прокашлялся и, не отрывая взгляда от Камиллы, сообщил опешившей женщине:

   – Я отбил эту девочку у отряда воспитавших ее диких обезьян, когда путешествовал с туземцами-каннибалами Ангу по опасным порогам реки Конго на каноэ. К сожалению, у нее банановая болезнь и она так и не смогла влиться в цивилизацию.

   – Да? – изумилась официантка, внимательно оглядывая его спутницу.

   – Даже речь не смогла осилить, – кивнул Глеб. – Только первые слоги выговаривает.

   В его глазах озорные чертики уже готовы были пуститься в ритуальный танец. Гвоздинскому с трудом удавалось сохранять серьезное выражение лица. Только он собрался развить мысль про боевой раскрас, официантка потопталась на месте и, к его удивлению, шепотом спросила:

   – А она опасная… эта болезнь?

   Мужчина так и замер с приоткрытым ртом. Осторожно вытянул губы в аккуратную трубочку. Чуть наклонив голову, разглядывал официантку.

   – Очень, – растягивая слова, пытался найти хоть намек на шутку.

   – Заразная? – не оправдала надежды женщина.

   – Ага, – медленно ответил Глеб. – Передается воздушно-пяточным путем.

   – Это как? – продолжала настойчивые расспросы официантка.

   – Через соприкосновения ступней… Туземцы бегают без обуви. Болезнь через пятки и передается…

   – Ужас какой. – Женщина, осознав, что угрозы пока не представляется, снова приблизилась вплотную: – А вы правда знакомы с туземцами-каннибалами?

   Гвоздинский важно кивнул.

   – Расскажете?

   – Обя-я-язательно.

   Официантка лучезарно улыбнулась и направилась на кухню.

   – Вот это тупи-туп, – прыснула со смеху Камилла. – Первый раз такое вижу.

   Глеб с интересом наблюдал, как женщина, удаляясь, описывает бедрами почти идеальные восьмерки.

   – У нее масса других достоинств, – задумчиво сделал вывод.

   – Ты серьезно? – презрительно высказалась девушка.

   – Подрастешь – узнаешь, – пожал плечами Глеб.

   – Та лан, – бросила любимое выражение собеседница. – Сам вроде ниче так… сасный, а теток выбираешь – печалька.

    Гвоздинский устало посмотрел на нее. Не спеша, придвинул к себе ближе тарелку. Вспомнив про желаемый хот-дог, Камилла с азартом впилась в булку зубами. Соус масляными струйками стекал по подбородку:

   – ГоднотА, – довольно кивнула она с набитым ртом.

   – Это ты сейчас похвалила или выразила недовольство? – печально спросил Глеб.

   – Похвалила, – радостно пояснила девушка. – Очень.

   Гвоздинский передумал настаивать на использовании салфетки и с удовольствием последовал ее примеру.

   – Дааа, – подтвердил, откусив большой кусок. – Сасный я, говоришь? – уточнил он с ехидной усмешкой у девчонки, тщательно пережевывая.

   – Ну вроде норм, – окинула внимательным взглядом его Камилла.

   – Когда там тебе восемнадцать исполняется? – полюбопытствовал Глеб, снова вгрызаясь в хот-дог.

   – Скоро, – насторожилась девушка.

   – Напомни, чтобы я презентовал тебе словарь на торжество.

   Камилла чуть прищурилась, но вместо ответа привычно фыркнула и вернулась к еде.

   Гвоздинский, не торопясь, доел, промокнул губы бумажной салфеткой и сделал небольшой глоток воды.

   – Доедай, а я на минуту отойду, – сообщил девушке, разглядывая стойку.

   – Хвостом перед бабецлом крутить? – Камилла хитро оскалилась, сгребла пальцем с тарелки соус и засунула его в рот.

   – Благодаря бабецлу ты лопаешь хот-дог со скидкой, – не глядя на нее, заметил Глеб.

   – Не мое счастье, – развела руки в стороны нахальная девица. – Платишь все равно ты.

   – Нет в тебе ни человеколюбия, ни благодарности, – заметил тихо Глеб и поднялся из-за стола. – Доедай, потом я отвезу тебя домой. Передам в трудовые руки родителей и поблагодарю за успешное воспитание достойного члена общества.

   – Угу, – промычала безразлично Камилла.

   Глеб выразительно покачал головой и с ухмылкой направился к стойке. На общение с официанткой, по его прикидкам, ушло не больше десяти минут, уже ко второй показавшихся Гвоздинскому целою вечностью. К сожалению, Камилла оказалась права: кроме соблазнительной линии своей пятой точки, женщина ничего предложить не смогла. Хоть, нужно отметить, старалась очень. Глеб любил глупеньких женщин, но глупость эта должна быть… продуманной. Ненавязчивой, милой и тщательно спланированной. Не вызывать желание прислониться лбом к стене. На четвертой минуте общения очертания фигуры новой знакомой уже полностью утратили для Гвоздинского привлекательность, он загрустил и уныло разглядывал надписи на бутылочках за спиной собеседницы.

   А когда обернулся… противной девчонки, ожидаемо, и след простыл. Глеб в размышлениях отбарабанил незатейливый ритм по стойке.

   «Трам-пам-пам»…

   В отделении полиции, значит, мы сидели ровно, а тут не вовремя зашевелились.

   Очень не вовремя.

   Глеб все-таки подумал и с досадой стукнул кулаком по столешнице.

   На что он, собственно, рассчитывал? Хотел позлить девчонку и принялся вертеться ужом вокруг официантки. Осел! Думал, что девица терпеливо дождется конца представления и позволит отвезти себя домой? Туда, откуда не первый раз сбегает?

   Могла бы и дождаться…

   Виктория будет очень недовольна. Ооочень. Он уже видит перед собой ее строгое лицо. О завтрашней встрече Глебу точно придется забыть. Если не обо всех последующих встречах тоже.

   Вот права Виктория, что не хочет знакомить Глеба с дочерью. Понимает, ничего путного из этого не выйдет. Не любит он этих… мелких. Хотя нет, не то чтобы не любит, просто не знает, что с ними делать. И внести в жизнь мелких организмов полезные знания и впечатления Гвоздинский тоже не сумеет.

   Вот по-человечески же с мелкой общался. Заявление не стал писать. Хот-дог ей в руки загребущие вручил. И как отблагодарила его вредная девица? Лишила заслуженного и выстраданного права на пятничный секс!

   Глеб поморщился. Если бы Вика прочла его мысли, сказала бы, что он думает только о себе. Конечно, о себе! Не о дурочке же мелкой ему думать.

   Словно почувствовав неладное, ожил мобильный. Виктория! Неудивительно, она же полицейская. Сразу чувствует, где тонко и где рвется. Гвоздинский печально смотрел на экран… Фото красивое. Он хотел тогда ее запечатлеть спросонья, но Вика дернулась и прикрылась от него рукой. Оттого изображение получилось чуточку смазанным. Даст ли она ему возможность когда-нибудь сделать снимок другой? Хотя и эта фотография Глебу очень нравится…

   Виктория настойчиво продолжала набирать его номер.

   Глеб неспешно прошелся к дамской комнате.

   – Что – нет там никого? – зло спросил у выходящей дамы.

   Та испуганно отшатнулась от него и бесполезно замотала головой.

   – Ну естественно, – смерил ее недовольным взглядом Гвоздинский.

   Так, ладно. Вечно бегать от Виктории он не сможет. Соврать – главный и единственно верный вариант. Только как? Она полицейская, преступников допрашивает. И вообще похожа на детектор лжи. Прямо в душу Глебу иногда заглядывает. Значит, нужно провернуть все аккуратно… чтобы комар Вика носа не подточил. Если что – признаться он всегда успеет. Если что – как раз в субботу утром. Накалякает в письменном виде повинную и в сумку ей перед уходом подбросит.

   – Соскучился за тобой зверски, – жарко прошипел он в трубку. – Так, что ты почувствовала это на расстоянии и не смогла противиться флюидам…

   На том конце замерло напряженное молчание. Да! Он и сам в шоке от того, что мелет.

   – Ты отвез девочку домой? – пришла спустя время в себя Виктория.

   – Все хорошо… – уклончиво ответил Глеб.

   – Я могу не волноваться?

   – Я с ума схожу, когда ты волнуешься…

   Надо, кстати, все перепробовать с ней вечером в пятницу. Все-все, что он себе в мыслях «нафонтанировал». Так как шансов для реализации фантазий ему больше не представится уж точно никогда. Вот каждой буквой себе сейчас яму глубокую копает. Виктории только нужно ножкой притоптать.

   – Очень надеюсь, – произнесла Виктория и сбросила вызов.

   – Да уж, – сообщил в пространство Глеб.

   Вот откуда ему на голову свалилась чумазая с отмычкой? И где теперь ее искать?

   Домой она явно не поедет… На Красный Камень? Вряд ли…

   Ладно, нужно еще в банке проявится. Он-то на работе… вроде как… Девиц теряет. Находит на свою неспокойную голову и тут же теряет.

   Но настроение, как бы сказала новая знакомая, было «тусклым». Глеб печально завел автомобиль и грустно покатился колесами по направлению к банку. По пути вспоминал девчонку и разные слова. Недостойные, грубые и характеризующие жизнь. И ситуацию сложившуюся описывающие в деталях.

   Только уже в банке чуть ожил. Девчонки улыбались. В большом городе весна… Виктория его по стене размажет. Тренировки, в отличие от него, она-то не забросила.

   – Добрый день, Глеб Андреевич, – проворковала одна из девушек. – Ирина Алексеевна вас уже ждет. Я провожу.

   Гвоздинский промурлыкал что-то озорное в ответ…

   Мучительную смерть он примет от Виктории достойно. Хотя лучше пытки и с предварительным согласованием нюансов. А вот от ворот поворот – будет крайне обидно и печально. На этот исход он не согласится ни за что…

   Какая Алексеевна его ждет? Гвоздинский насторожился. Никаких «алексеевн» раньше в банке не водилось.

   – А кто такая… Алексеевна? – спросил у девушки.

   – Новая замуправляющего, – бодро перебирала ножками спутница.

   По этим ножкам Глеб взглядом и поскользил. Эти ножки он помнит… Алексеевну нет. С неба эта Алексеевна в банк упала? И сразу замом…

   – И давно? – выгнул он бровь.

   Ему показалось, или девушка ехидно хмыкнула? Что за новости-старости? И вообще: когда он здесь был в последний раз? На восьмое марта Глеб находился в командировке, заказал девочкам букеты и презенты в коробках. На Алексеевну не заказывал… До этого звонил, «фыр-фыр и мурлык», времени не было ездить… Девчонки документы сами передавали. Тут уже и революция, а Глеб ни сном ни духом. Проворонил Алексеевну. Как-то он в последнее время барышень слегка теряет. И, к сожалению, это может быть не последняя потеря.

   Но с Алексеевной можно и познакомиться. Возрастные женщины его любят...

   Глеб постучал, после разрешения открыл дверь и замер… Вот это Алексеевна! А день, оказывается, не такой тусклый, как показался вначале.

   Алексеевна встала, подошла к нему и протянула руку:

   – Здравствуйте, Глеб Андреевич. Я вас с самого утра жду.

   Конечно, здравствуйте! Даже очень, так скажем! Глеб с энтузиазмом пожал небольшую ладошку… Вспомнил, к чему привела беседа с официанткой, взгрустнул немного и опять забыл.

   Отличная встреча клиентов, кстати. «Жду»! Лучше, чем обычно. Надо не забыть позвонить на горячую линию, «очень доволен» циферкой нужной отметить.

   Алексеевна прошла к двери и провернула ключ:

   – Вы не против? – ослепительно улыбнувшись, уточнила: – Мне нужно с вами побеседовать… без лишних ушей.

   Гвоздинский напрягся. Напоминает сцену из фильмов, которые он «не смотрит» и «никогда не будет смотреть». Что вообще происходит? Это так теперь работа с клиентами проводится?

   – Не против, – растягивая слова, сомневался он.

   Алексеевна пошла вдоль стола, указав тонким пальчиком на кресло напротив. Все страннее и страннее. Глеб, прищурившись, оценил тонкий ажурный шов на колготках от ступней по направлению к юбке. Ну дела… Как там эту Алексеевну зовут? Обычно он все имена запоминал. Прямо по советам Карнеги… Задурили ему голову своими ногами.

   Но на предложенный стул с удовольствием плюхнулся.

   – Кофе? – с неизменной улыбкой предложила девушка.

   Глеб кивнул. Молодец, Алексеевна! Прекрасно работает. Как бы там ее ни звали.

   Пока девушка сообщала о просьбе по телефону, украдкой заглянул на табличку на столе. Ирина! Точно! Теперь он не забудет.

   Гвоздинский с ухмылкой ожидал, что там ему расскажут «без лишних ушей». Ирина снова улыбнулась и чуть наклонилась за столом. Глеб медленно опустил взгляд до первой застегнутой пуговки на белой рубашке… Обычно они здесь построже одеты. Официальней. Хотя претензий у него абсолютно нет. Если показывают, то он, так уж и быть, посмотрит. За просмотр Виктория с него шкуру не сдерет. Ей и так есть за что и без этого.

   Ирина внимательно всмотрелась в плутоватые глаза и с небольшим разочарованием заметила:

   – Вы меня не помните…

   Не помнит. От правды не уйдешь. Получается, он не лучший последователь Карнеги. Нужно книжку перечитать и рекомендации прилежней выполнять. Имена-отчества вслух повторять и дни рождения записывать. Но и правда подозрительно, что он девушек не запоминает. Такого раньше с ним не происходило. Вот и старость, вот и привет.

   – Ну… – протянул многозначительно.

   И это, кстати, правда. На окраинах памяти что-то витает. Кружит так, кружит. Ненавязчиво.

   – Не помните, – припечатала Ирина. – А я вас помню.

   – Вы хотели о чем-то поговорить, – деликатно уронил Гвоздинский.

   Пора сворачивать с этой скользкой темы памяти.

   – Да, – подтвердила девушка.

   В дверь раздался тихий стук. Ирина поднялась, прошла к выходу довольно близко от него… Гвоздинскому так показалось. Приоткрыла дверь, забрала кофе, сообщив там что-то про то, что «она сама».

   – Аристарх Семенович вас к себе вызывает, – пролепетали тихо за дверью.

   – Передай, что я зайду, как только освобожусь.

   Гвоздинский осторожно повел носом по направлению ветра перемен. Значит, так теперь на вызов управляющих замы отвечают? Нужно отрепетировать такие ответы Жабу. Будет время – зайду, нет – сиди спокойно и изучай узор на стенке.

   Ирина закрыла дверь и снова провернула ключ. Развернулась на тонких каблуках вокруг своей оси. Опять проплыла слишком близко. Ну теперь картина стройна и кудрява. У Алексеевны стремительный карьерный взлет. Схватила зубками Аристарха Семеновича за шиворот и с ним рядом безмятежно поплыла. А теперь, видать, Семенович принялся разглядывать разнообразный мир вокруг себя, вот акулка плавниками и захлопала.

   Он радостно наблюдал, как Ирина усаживается в кресло и снова наклоняется к нему.

   Нееет. Тут он ошибся. Разглядел уже Семенович новую рыбешку. А акулка скоро пойдет ко дну. Вот и ищет, за кого другого уцепиться.

   Внезапно до Глеба дошло. Он ее точно раньше видел. Она сидела за окошком на кассе или где-то в том районе кабинета. Серенькая такая была, улыбалась. Он еще думал потом, куда же мышка делась? Декрет подозревал. А тут такое повышение квалификации.

   Вот почему он ее вспомнить не мог! Это было довольно давно и от былой внешности «мышки» ничего не осталось. Да что там Гвоздинский – ее и мама родная наверняка не узнает. Только хирурги, что перекроили лицо. И… остальное все тоже.

   Гвоздинский почувствовал разочарование ребенка, у которого отобрали конфету. Так что получается – грудь ненастоящая? Зачем тогда ему ее показывают? Коварная банкирша. Коварная и… обманщица. И Семеновича бедного «лапошит». Врушка-лгушка!

   – Здесь нам спокойно поговорить не дадут, – быстро проговорила Ирина.

   – Угу, – обиженно ответил Глеб.

   Вспомнился Жаб со своими пираньями. Глеб, конечно, может поразглядывать рыб. Но когда они не зубастые и торчат в аквариуме. Как бы деликатно увильнуть от общества Акулки? Что там советовал мудрый Карнеги по поводу твердого слова «нет»? Упустил Гвоздинский этот раздел из книжки.

   – Вы любите сыр? – спросила его Ирина выразительно. – В городе открылся замечательный сырный ресторан.

   – Люблю, – побарабанил кончиками пальцев Гвоздинский, улыбаясь.

   Любит. И про сырный ресторан он знает. Давно собирался посетить. Уже и о поваре въедливо справки навел. А хитрая уже там побывала. Рассуждает, нахалка, замечательный ресторан или нет. Но, может, просто мимо пробегала? С Аристархом Семеновичем совместно.

   – Может, пригласите меня в сырный ресторан? – Ирина легким вздохом сдула прядку волос со своего лба.

   – Может, – зачарованно наблюдал Глеб.

   Как они это делают?

   Девушка осторожно провернула в ушке сережку.

   – Завтра?

   – А завтра я не могу, – ухмыльнулся лениво Гвоздинский.

   Наверное. Хотелось бы верить.

   – Послезавтра?

   – Послезавтра могу…

   Не, ну а что? Сыр – хорошо. И повар там итальянец. Наверняка в сырах осведомлен. Отзывы о ресторане хорошие. Аристарх Семенович вот с хитрой захаживал.

   Да и в общем интересно, что там у нее на уме. Смотрит «обволакивающе». Главное, вовремя дать в ресторане задний ход.

   – Вот и договорились, – протянула она ему несколько папок и задержала пронизывающий взгляд: – Здесь кредитные программы, которые банк может предложить под проект. Пусть ваше начальство посмотрит и договорится о встрече с моим.

   Уже в машине Гвоздинский рассмеялся. Ну дела! Нужно чаще навещать сотрудниц банковских учреждений.

ГЛАВА 4

Пора уже и на работе появиться.

   В принципе, никто за ним особо не следит. Жабу так вообще по-барабану. Он даже не пытается запомнить, что Глеб куда-то там ушел. Звонит потом по телефону с задумчивым вопросом «А ты где?»

   К тому же рабочий день у Глеба совершенно не нормирован. Вернее, в должностной инструкции он четко обозначен: с девяти до восемнадцати – как штык. Но на деле, когда много работы, Гвоздинский задерживался в кабинете и до ночи, часто бывал на выходных, а во время небольшой передышки мог позволить себе свободный часок-другой. Начальству нужен результат. Присутствие подчиненного организма на рабочем месте для него не так и важно. По крайней мере, до тех пор, пока начальству не окажется позарез нужно что-нибудь.

   Но в этот день обстановка была явно неспокойной. Из кабинета Жаба раздавался визг. Что-то падало и грохотало.

   Он сам покинул насиженное кресло, качался на ногах возле стены и поднимал к небу белы руки. Небо в ответ на его мольбы молчало. Как и молчала пара крепких ребят на входе. И Клякса, которая к удивлению Глеба была уж тут как тут, тоже на стенания Жаба не отвечала.

   Здравствуйте снова, не успели соскучиться. Гвоздинский смерил Кляксу недовольным взглядом.

   – Ты… – завидев его, затрясся в гневе Жаб. – Ты во всем этом виноват. А теперь посмотри, что происходит!

   Глеб поглядел в окно, потом на Жаба. Что он, горемычный, мелет? В чем Глеб, отсутствовавший на рабочем месте полдня, перед ним так провинился?

   Рабочие выходили в коридор, заносили в кабинет стройматериалы и громадные мешки, исчезали снова. Метельская неотступно передвигалась вслед за ними. Контролировала процесс или просто-напросто опасалась оставаться в уединенном месте с разъяренным Жабом и застывшим Глебом.

   – В чем я виноват? – уточнил он негромко у начальника.

   Напоминало реакцию наложницы на известие об отлучении от ложа грозного султана. «Чем, повелитель, я навлек твой гнев, сам того не ведая?» Но Андрей Борисович Железняков был всем своим видом не на шутку взбешен. Даже ноздрями чуть дым не давал. А это могло означать только одно: что-то ставит под сомнение дальнейшее спокойное существование Жаба на благодатно-зеленой планете Земля. Других вариантов для шевеления Жаба Вселенной предусмотрено не было.

   – В том, что ты им это позволил, – прошипел Жаб, когда троица в очередной раз скрылась в коридоре. – Пираньи эти, аквариум. А теперь знаешь что? Чтобы установить на тысячу литров аквариум, им нужно укреплять полы. Экспертам этим!

   Железняков покатился к столу и принялся сгружать папки со стола в какой-то мешок.

   – Так а я причем? – опешил Глеб.

   – А кому мне претензии предъявлять – ей что ли? – Жаб с силой запихивал скоросшиватель в упаковку. – Она ЕГО вообще-то правая рука! Я через тебя до нее достучаться пытаюсь, – шепотом донес он до ушей Глеба свой тонкий психологический ход. – Шире нужно мыслить, Глебушка, масштабней! Но ты тоже хорош. Не предупредил меня обо всех последствиях.

   Скоросшиватель зацепился за мешок, по боку разлезлась трещина. Железняков нервно пнул его ногой.

   – Скажи стажерам – пусть соберут все документы. А лучше – сделай сам. Неси ответственность за свою бездеятельность.

   Он схватил полупустой мешок и потащил его с собой по коридору. Глеб обескураженно вышел вслед за ним. С удивлением смотрел, как Железняков затягивает свою ношу в его личный кабинет. Подскочил на месте и заторопился побыстрей в чутко оберегаемую от нашествия посторонних бесценную «обитель».

   – А… вы здесь будете? – полюбопытствовал о планах руководства.

   – А где? – зло развернулся к нему Жаб. – Говорю же: им нужно укреплять полы. Снимать покрытие, топпинг наносить… О-оо! На что ты меня, Глебушка, толкнул… – Он горемычно поднял руки к потолку. – Где мне в это время – на подоконнике сидеть или в коридоре? – сощурился внезапно. – Это не одного дня, между прочим, дело. Ты виноват, ты меня и приюти.

   Весь ужас происходящего тяжелым небом опускался Гвоздинскому на плечи. Только не Жаб! Нет, нет и нет. Только не в его, Глеба, кабинете.

   Жаб – самый неаккуратный человек из ныне живущих. И из ранее живущих – тоже. Он падает на ровном месте, натыкается на мебели углы, все время что-то бьет и проливает.

   Гвоздинский, заледенев, наблюдал, как Жаб с размаху плюхается в его кресло. Кряхтит, усаживаясь в нем поудобней. И в руки свои его фоторамку берет.

   У Глеба на нервной почве зачесалась спина…

   Он взрослый человек, вещи – всего лишь вещи…

   Кого он, ко всем чертям, сейчас пытается обмануть? Гвоздинский выбирал это кресло четыре вечера подряд. Идеальное кресло, созданное будто для него. В другой город за ним ездил, почтовой службе не доверял.

   Жаб настойчивей поерзал на сиденье. С противным треском возлег на подлокотник.

   Не всем людям от природы дано любить своих ближних! Но природа и таких людей-то создала! Такие люди тоже нужны этому миру. К тому же Глебу поздно меняться, он уже сформировавшаяся личность. И вообще ему плевать! Пусть хоть по три раза на день ему твердят, что он самый худший человек из всего населения планеты. Плевать, плевать, плевать! Только пусть Жаб уберется из его кресла. Пусть кто угодно, пусть хоть Клякса, только не Жаб.

   Бойтесь своих желаний…

   В кабинете расселись трое: Железняков, Глеб и Клякса.

   – Ты тоже собираешься сидеть здесь? – проскрипел зубами Гвоздинский.

   Елена осторожно смотрела на него.

   – В выделенном мне кабинете сейчас идет ремонт. Игорь Всеволодович предложил мне временно расположиться в переговорной. Но я подумала… коль мы вместе работаем над одним проектом… будет удобней…

   Подумала! Процесс передачи нервных импульсов по цепочке нейронов в клетках головного мозга, который к Метельской, по всей видимости, не имеет никакого отношения.

   – И с чего ты так подумала? – полюбопытствовал Глеб. – Что в окружающем мире могло натолкнуть тебя на эту неожиданную мысль?

   Елена аккуратно пожала плечами.

   – Как бы там ни было, а теперь уже поздно рассуждать, – сообщила Глебу. – В переговорной уже устроилась инспекция по охране труда. Так что принимай гостей, хлебосольный.

   Гвоздинский пару минут обдумывал ответ. Чтобы раз и наверняка – полная победа и такой же полный противника разгром…

   Жаб взял в руки его чашку…

   – А что, чашки для эспрессо не должны быть белыми? Ты же сам мне эти правила рассказывал. Мне, значит, унылый белый цвет, а себе так веселенькую… полосатенькую.

   После трех часов в обществе беспрестанно зевающего Жаба и планирующей перестановку Кляксы Гвоздинскому хотелось только трех вещей: дивана, телевизора и коньяка. Перед этим – еще взвыть хотелось, наблюдая, как его «обитель» обрастает мешками с папками и прочими «потусторонними» помещению вещами.

   Откуда у них столько барахла? Жаб никогда ничем не бывает занят. Обкладывается бумагами, чтобы видимость создать, и никто не догадался. Клякса – та вообще только на предприятие «въезжает». Род ее занятий, кроме совместного с Глебом проекта – тайна в сундуке за семью печатями. Кроме туманно-размытых слухов из отдела кадров – «следить». А, ну еще «чтоб ни-ни» и «докладывать».

   Но уйма вещей не только заняла все пространство кабинета, пожитки перегородили все подступы к нему. На участке коридора между комнатами Железнякова с Глебом вообще – как кто-то помирал. Полз из последних сил и разбрасывал листы бумаг в предсмертных муках. И от бессилия папки терял.

   Гвоздинский уже даже видел в вечерних сумерках влекущий силуэт родного дома, как телефон разлился тревожной трелью. На экране высветился Виктории Аркадьевны светлый лик. Ему кажется, или с фото она смотрит с укоризной? Или так на него Климова взирает всегда?

   – Ну что ты за человек, Гвоздинский!

   Глеб предпочел затаиться до полного выяснения всех обстоятельств.

   – Просила же тебя по-человечески!

   Шансы мизерные есть или даже не надеяться?

   – Ну как с тобой можно дело иметь? Просила же, как взрослого вменяемого человека, отвезти девушку домой…

   Как-то уныло и быстро все тайное стало отвратительно явным. И главный вопрос «можно ли как-то спетлять?» остается загадочным и на ответы совсем не намекает.

   – Ты понимаешь, что мне нужно Настю на соревнования собрать? У тебя хоть остатки совести есть, Гвоздинский? До поезда полтора часа, я специально пораньше отпросилась, чтобы вещи ребенку сложить и на вокзал вовремя отвезти.

   – Да, – решился подать признаки жизни Глеб.

   – Мне звонит Камилла, вся в слезах, воем воет. Я ничего не могу понять. С ней что-то случилось! Ты невыносим! Безответственен, эгоистичен… у меня даже слов не хватает.

   – Дай мне ее номер телефона, – оборвал Викторию Глеб. – Я позвоню и все узнаю.

   – Как я могу тебе теперь верить?

   – Дай мне ее номер телефона… Не веря… Я все узнаю и тебе перезвоню.

   Он набрал продиктованный Викторией набор цифр.

   – Это Глеб. Ты где? – спросил, услышав тонкий писк.

   – На Красном Камне… там, где мы познакомились…

   Ну, конечно! Естественно! Где же ей быть, как не там, где Глеб отмел даже вероятность искать.

   А ему теперь еще и переть через полгорода в ночь в этот унылый и стремный район.

   – Я доберусь до нее и сброшу тебе фото в профиль и анфас, – уверял он после Викторию, направляясь на Красный Камень. – Отвезу домой, там сфотографирую всех членов семьи и домашних животных. Ни о чем не волнуйся и занимайся Настей… Вы уже едете на вокзал? Она рядом? – спросил, вспомнив о громком динамике мобильного Виктории. – Передай, что если выиграет соревнования, ее будет ждать большой сюрприз…

   – Не считай себя хитрее других, – пресекла его попытку быть услышанным Виктория и сбросила вызов.

   На Красном Камне темень. В округе – почти ни одного «живого» фонаря. Оставив фары включенными, Гвоздинский нехотя вылез из машины. Обошел ее полтора раза вокруг. Мелкой нет. Кричать? Сбегутся крысы и местные аборигены. Еще непонятно, кто опасней и страшней.

   Камиллу Глеб все же заметил невдалеке. Сидит, как мышь, на каком-то грустном камне. Могла бы хоть голос ему подать.

   Он подошел к девушке ближе и с досады зло сплюнул себе под ноги. Погорячился он Виктории фото обещать. Даже в полумраке видно, что снимок будет очень на любителя.

   – Какого хрена у тебя на лице… с лицом?

   Камилла тихо всхлипнула. Нужно перефразировать слегка вопрос.

   – Что произошло?

   Ответом послужил все тот же всхлип и грустное сопение. Гвоздинский взял ее за руку и подтащил поближе к свету фар.

   Рассечение неглубокое… Швы накладывать скорей всего не нужно. Зрачки не расширены, взор более-менее ясен… Ну насколько он может оставаться ясным сквозь неиссякаемый поток туши и горьких слез. Губа… да, губа разбита. Но это дело наживное. Ну и половина лица, конечно, месиво. Но в целом… в целом «капец».

   Гвоздинский полез за аптечкой, достал перекись и вату. Камилла зашипела и попыталась увернуться. Глеб зажал ее медвежьими объятиями, смочил вату перекисью и прижал ее к брови.

   – Я не пойму, тебя когда по мордасам лупили, ты стояла ровно и ждала? – зло высказался он, довольно грубо придерживая подбородок. – Терпи, солдат… кем-нибудь да станешь…

   – Нет, я вспомнила все приемы кунг-фу, – рыкнула Камилла. – Просто догнать не успела.

   Нормально, значит, все с губой. Раз так заговорила. Гвоздинский взял девушку за руку, приложил ее палец к ватке, чтобы держала сама.

   – Защищаться нужно уметь, – продолжал ворчать. – Блок нужно ставить, бестолочь…

   – Угу, – промычала девушка и постаралась ударить его по руке, когда он приоткрыл ей рот, чтобы взглянуть на зубы.

   – Умыть бы тебя, – придирчиво оглядел ее лицо Глеб. – Ни черта за твоей краской не поймешь… Тошнит? Голова у тебя кружится?

   Камилла зло попыталась его снова оттолкнуть.

   – Голова – это то, что к твоей шее прикреплено сверху. – Гвоздинский с трудом подавил в себе желание по макушке постучать. – Ты ею ешь и всякие глупости рассказываешь… Кружится голова?

   – Нет, – рявкнула девушка и утерла нос.

   – Значит, жить будешь, – поставил диагноз Глеб. – Недолго, уныло и бесполезно… но будешь.

   Он снова осмотрел место повреждения:

   – Видишь, жрешь кетчупы – кровь и не сворачивается… Зеленые овощи нужно жрать…

   Глеб освободил Камиллу от объятий и полез в карман за телефоном.

   – Ты идиотка, – донес до девушки, набирая номер Климовой. – Если какой-нибудь сопливый пацан будет говорить тебе, что ты умная, для того, чтобы затащить в кусты – не верь и уходи. Если скажет, что просто красивая… ну на это посмотрим через месяц. Лучше тоже не верь и тоже уходи… Да, – ответил в трубку. – Да, нашел… Мяукни что-нибудь, – прошептал Камилле.

   – Мяв, – зло бросила в динамик девушка.

   – Что с ней? – обеспокоенно спросила Виктория. – Она в порядке?

   Гвоздинский, поджав губы, кинул оценивающий взгляд на лицо Камиллы… Главное правило непревзойденного лжеца: хоть иногда, в особо крайних случаях, выдавать собеседнику и правду… Хотя бы часть правды выдавать, когда отвертеться возможности не предоставляется.

   – Ну… – протянул он. – Как тебе сказать… Если ты имеешь в виду правую часть лица, то совсем неплохо…

   Виктория замолкла и через секунду спросила с нажимом:

   – Что у нее с лицом, Гвоздинский?

   Глеб, щурясь, отодвинул палец Камиллы с ватой от брови. Увидев, что кровь остановилась, грубо прижал девицу локтями и коленом к машине. Содрал зубами обертку пластыря, соединил края раны и прилепил на место рассечения.

   – Ну… скажем так: она выглядит чуть хуже, чем мы ее помним, – сообщил, придерживая телефон плечом.

   – Что с ней? – продолжала допрашивать Виктория. – Ее избили? Глеб? Ее…

   Глеб, передернув плечами, скользнул взглядом по Камилле. Блин! Она же девушка… И как у нее спросить?

   – Ты… тебя… – обратился он вопросительно к Камилле.

   Та чуть слышно хмыкнула.

   – Меня не изнасиловали, – промычала сквозь разбитую губу.

   – Там все нормально, – с облегчением доложил Виктории обстановку Глеб.

   Климова тоже выдохнула спокойней:

   – Вы сейчас в больницу?

   Это она сейчас спрашивает или утверждает?

   – Зачем? – осторожно поинтересовался Глеб.

   – В смысле – зачем? – опешила Виктория. – Девушку избили, а ты спрашиваешь про больницу «зачем»?

   – Спрашиваю, – кивнул Гвоздинский. – Рану я ей обработал, в очи посмотрел… Ее не тошнит, координация не нарушена… Сознание – ну тут уж как есть, оно и до этого было спутанным.

   Виктория тяжело вздохнула. Ну… понеслось…

   – Значит так, Гвоздинский, – с расстановкой начала она. – Если ты, как обычно, с первого раза не понимаешь, то просто скажи, сколько раз мне сразу повторить, чтобы до тебя дошло, и я на этом не заостряла свое внимание. Отвези. Камиллу. В больницу. Отвези. Камиллу…

   – Ты считаешь, что я уже не в состоянии определить опасность травм? – перебил ее Глеб.

   – Отвези. Камиллу. В больницу.

   Вот упрямая-то!

   – В качестве кого я ее привезу в больницу? – прошипел Гвоздинский. – Ехал, увидел, как кто-то где-то сидит, и приволок в медпункт? Тем более… не в моих интересах тебе напоминать, но все же: не забыла ли ты, что мы поступили с ней не совсем «корректно», не сообщив инспектору и родителям? Психолога, так уж и быть, опустим.

   Он даже почувствовал, как воздух вокруг Виктории уплотнился. Она и дышала, очевидно, через раз.

   – Знаешь, Глеб, – сообщила все же сухо. – У меня иногда складывается такое впечатление, что ты хочешь разрушить мою жизнь. – Она помолчала с минуту. – Хорошо. Отвези ее дяде Мише, пусть он ее осмотрит.

   – Я давно его не видел, – вяло взбрыкнул Глеб.

   – Вот и посмотришь, – припечатала Виктория.

   – Мы завтра встретимся? – быстро спросил Гвоздинский.

   Вместо ответа Виктория привычно сбросила вызов.

   – Знаешь, Камилла, – хмуро произнес мужчина. – У нас с Викторией сложилось мнение, что ты хочешь разрушить нам жизнь.

   Девушка шмыгнула носом и засопела.

   – Куда мы едем? – спросила через несколько минут, когда уселась на пассажирское сиденье, а Глеб завел автомобиль.

   – К дяде Мише, – ответил скупо Гвоздинский.

   – Кто это?

   – Увидишь… Тебе понравится.

   – В прошлый раз мне не слишком понравилось, – буркнула девушка.

   Глеб остановил автомобиль возле продуктового магазина. Молча вышел и вскоре вернулся с лотком яиц. Камилла изумленно разглядывала его.

   – Тебя сейчас только жратва заботит? – спросила ядовито.

   Гвоздинский пропустил ее слова мимо ушей. Проехал еще несколько минут, свернул во двор, остановил машину и, не предлагая следовать за ним, ушел. Исчез в подъезде дома и появился позже… с шахматами. Камилла потерла переносицу.

   – Ты все нужное собрал? – спросила, не надеясь на ответ. – Горшок с фикусом там, нарды? Что мы только шахматы и яйца в больницу тащим?

   – Это не шахматы, а ритуал, – произнес тихо Глеб, поворачивая руль. – И поверь, насколько я дядю Мишу знаю… а знаю я его почти столько же, сколько и себя самого… он пластырь все равно с тебя сдерет, а края рассечения соединит яичной пленкой.

ГЛАВА 5

– Я не поеду к шаману, который раны «выкатывает» яйцом, – непреклонно заявила девушка.

   – К шаману? – скривился Глеб. – Да дядя Миша за неделю столько наблюдает рассечений, сколько ты и за всю свою жизнь не увидишь. Он в этом деле во-о-о-т такую собаку съел.

   – Мне по, что там слопал дядя Миша, – сердито отвернулась Камилла. – Сейчас не каменный век яйцами лечить.

   – У каждого уважающего себя специалиста есть маленькие секретики, – усмехнулся Гвоздинский. – У дяди Миши – это яйца.

   Они подъехали к зданию, на пороге которого их уже поджидал лысый дядька. Само строение не слишком напомнило Камилле больницу. Скорее, что-то устаревше-советское. Частично разрушающееся и выживающее, очевидно, только благодаря усилиям закрепленного за ним коллектива. То ли небольшой дворец культуры, то ли музыкальная школа.

   – Куда ты меня притащил? – возмутилась Камилла.

   Гвоздинский, не ответив, вышел из машины. Девушка с неохотой последовала за ним. Увидев Глеба, встречающий засветился счастьем и с несвойственными возрасту прытью и силой сдавил того в крепких объятиях. Камилла насуплено установилась рядом.

   – Глеб, хороняка! Сто лет тебя не видел! – Мужчина отстранился и придирчиво оглядел его. Затем снова обнял и похлопал по плечу. – Вырос-то как!

   – Да уж, – хмыкнул в ответ Глеб.

   – Мне Викуся позвонила и все объяснила, – шепотом сказал дядя Миша и перевел насмешливый взгляд на Камиллу: – Ну что, боец, не все территории пока нам подконтрольны?

   Девушка настороженно пожала плечами.

   – Ну ничего, – приободрил ее собеседник. – Лучше на один раз меньше пропустить, чем на один раз больше попасть… – Он рассмеялся сам своей же шутке и добавил: – Ну пойдем. Чего на пороге стоять? В нашем деле главное – своевременная помощь.

   Дядька провел их по коридору в кабинет. Закрыл плотно дверь. По-доброму посмотрел на Глеба, на шахматы и снова на Камиллу.

   – Ну, боец, – обратился он к девушке. – Проходим в смотровую и оголяемся до пояса.

   – Не буду я до пояса, – заартачилась та.

   – Проходим в смотровую и оголяемся до пояса, – спокойным тоном повторил дядя Миша. – А ты – расставляй, – кинул через плечо Глебу.

   Гвоздинский с азартом развернул шахматную доску и принялся споро расставлять на ней фигуры. Когда Камилла после тщательного осмотра и неторопливого одевания вышла из смежного помещения, дядя Миша с Глебом уже сосредоточено зависли над желто-коричневыми клетками. Сидели в полном, отрешенно-торжественном молчании, переставляя фигуры со скоростью «одна в несколько минут».

   – Э… – напомнила о своем присутствии Камилла.

   – Посиди… – задумчиво отозвался Гвоздинский, не поднимая глаз.

   Девушка с размаху плюхнулась на кушетку у стены. Подперла рукою подбородок и с минуту разглядывала застывше-скучную картину. Игроки почти не шевелились и гипнотизировали внимательно одним им интересное расположение фигур. Камилла лениво осмотрелась вокруг. В кабинете ничего достойного ее внимания тоже не оказалось.

   – Как она? – пробурчал маловразумительно Гвоздинский через время.

   Снова замерло укутывающее мозг молчание. Веки девушки стали тяжелеть.

   – Состояние удовлетворительное, через день еще результаты анализов посмотрим, – отозвался дядя Миша через «вечность». – Как Викуся? – спросил спустя еще такую же «вечность».

   – Нормально, – через шесть с половиной минут ответил Глеб.

   Минуты Камилла мысленно сама и отсчитала. Чтобы хоть чем-нибудь себя занять.

   – Как Сергей Ильич?

   Та ну блин! Что это за беспредметный диалог?

   – Нормально, – медленно ответил собеседник.

   – Долго еще? – не вытерпела Камилла.

   Ответом послужила тишина. Девушка театрально подняла руки к потолку.

   – Партия, как и бой, может закончиться в любую секунду, – неразборчиво пробухтел дядя Миша.

   Что за мудрые изречения во врачебном кабинете? Этот «недосэнсей» совсем уж не в себе? Какой бой? Что он постоянно ртом своим несет?

   – Ты яйца купил? – спросил дядя Миша, когда Камилла стала плавно входить в летаргию.

   Гвоздинский вытянул руку с яйцом.

   Ну хоть какая-то смена сюжета…

   Дядя Миша, не отрывая взгляда от доски, разбил яйцо и влил одним махом содержимое в рот. Ну бродячий цирк на зеленой лужайке! И прежде, чем Камилла успела моргнуть, сорвал со скорлупы прозрачную пленку, подскочил к девушке, содрал пластырь и торжественно прилепил на его место липкую дрянь.

   – Эй, вы чего! – ошарашено уставилась на него девушка.

   – Всегда помни о подбородке, – нравоучительно заметил дядя Миша. – Если о нем не позаботишься ты, о нем позаботится твой соперник, – и с невозмутимым видом уселся обратно. – У тебя перед глазами должен светящимися буквами лозунг стоять «Ноги и подбородок». – Он обозначил рукою в пространстве воображаемый самим собою транспарант. – Ты можешь маму родную забыть, а о подбородке и ногах должна постоянно и неукоснительно помнить.

   Да это не цирк, это сумасшедший дом!

   – И я сейчас говорю не про «бежать», а про… Глеб?

   – Смещение, – с энтузиазмом закончил фразу Гвоздинский.

   – Вы с головой не дружите? – уточнила девушка у игроков.

   И снова в ответ – застывшее молчание.

   – Пленку менять каждые восемь часов, – пробормотал дядя Миша Глебу.

   Тот в ответ медленно кивнул.

   – Шахматы развивают логическое мышление, – напутствовал Камиллу дядя Миша, когда нудная игра наконец-то закончилась, и он вышел их провожать на крыльцо. – Как в бою не должно быть пустых ударов, так и в партии не может быть пустых ходов. Запомни! – торжественно поднял он указательный палец. – Пустые удары утомляют сильнее точных попаданий.

   «Совсем кукуха набекрень», – подумала девушка, а вслух сказала:

   – До свидания.

   В машине они с Глебом немного помолчали.

   – Твой дядя Миша не в себе? – не выдержала все же Камилла.

   – Ну… – задумался Гвоздинский. – Он своеобразно видит мир. Но специалист отличный.

   – Специалист по чем? – вскинулась девушка. – По яйцам, шахматам и подбородкам? Кто он вообще такой?

   – Детский спортивный врач, – безразлично проговорил Глеб. – Закреплен за СДЮСШОР.

   – Чего закреплен? – насторожилась Камилла.

   – За Специализированной детско-юношеской спортивной школой олимпийского резерва по… – дальше было что-то сумбурно.

   – По чем? – не упустила из внимания неразборчивое собеседница.

   – По боксу, – повел бровями Гвоздинский, еле сдерживая смех.

   – Ты издеваешься? – разозлилась Камилла.

   – Почему это? – обиделся Глеб. – Тебе нет восемнадцати – ты находишься в пределах дяди Мишиной сферы влияния. И поверь, лучше него устранять последствия ударов не может никто… Посмотри на мое лицо. Ты хоть один шрам от рассечения на нем видишь?

   – А… – протянула девушка. – Теперь понятно, почему у тебя не все в порядке с головой.

   – Обывательское мнение, – пожал плечами Гвоздинский. – Бокс – это не уличная драка. В нем главное не сила, а ловкость, изворотливость, быстрый ум, хорошая реакция, дисциплина и волевые качества.

   – Ну-ну, – усмехнулась Камилла. – Боксерское мнение… вернее, самовнушение.

   – Может быть, – кивнул Глеб. – Но без бокса я не стал бы тем, кем я есть.

   – Погоди, – навострилась девушка. – Полицейская этого Мишу знает. Она что – тоже?

   – Ага, – развеселился Гвоздинский. – Прикинь, как я каждую пятницу рискую. Она не только «тоже», а еще и участвует в спортивном проекте для детей, оказавшихся, как Виктория любит выражаться, в неблагоприятных жизненных обстоятельствах. Проще говоря, пытается через спорт вернуть неблагонадежных на путь исправления.

   – С помощью занятий боксом? – недоверчиво посмотрела на него Камилла.

   – Ну… направление энергии в мирное русло. Дисциплина, занятость.

   – Ладно, – вздохнула девушка. – Мне по. Куда ты меня везешь?

   Гвоздинский с энтузиазмом затянул песню об отчем доме. Камилла сощурилась, но промолчала.

   – Я не понял, – проворчал он через время, настраивая навигатор. – Где твой чертов пятнадцатый дом?

   – Там, – равнодушно махнула в сторону Камилла.

   Глеб с недовольством проследил за ее рукой:

   – Где там? В лесу, что ли?

   – Да, там тоже люди живут, – фыркнула девушка.

   – Но Строителей-то здесь, – не успокаивался Гвоздинский.

   – Это улица, а то – поселок, – пожала плечами спутница. – Недавно переименовали.

   – Ну поселок так поселок, – ответил Глеб и направился в указанном направлении.

   С напряженным недопониманием он разглядывал боковым зрением постройки, потом сжал губы до выступивших желваков.

   – Туда, – снова ожила Камилла.

   Гвоздинский остановил автомобиль перед воротами и развернулся к ней.

   – Тебе тут сдают собачью конуру?

   Девушка зло передернула плечами.

   – Здесь кто вообще живет? Персидский шехзаде? – спросил у нее настойчиво Глеб.

   – Почему шехзаде? – вздохнула Камилла. – Мой папа.

   – Та-а-ак… – Гвоздинский осмотрел возвышающийся над машиной дворец, вырвал из блокнота лист и написал на нем ручкой цифры.

   – Что это? – уставилась на него собеседница.

   – Папе передашь, – сощурился Глеб. – Счет за устранение царапины на машине. Пусть присоединяется, а то как-то слишком некисло живет.

   – Можно подумать, что ты уже успел заехать в автосервис, – скривилась в ответ Камилла.

   – Я звонил, – соврал Глеб, настойчиво протягивая ей лист.

   – А ниже что корявенько нацарапано? – развернула бумагу девушка.

   – Половина цены за хот-дог. Я же думал, что бродяжку угощаю, а не наследницу шехзаде.

   – Какой ты мелочный! – возмутилась Камилла. – Тебе мой хот-дог и так вышел в полцены.

   – Ладно, – согласился Гвоздинский, забрал лист и вычеркнул нижнюю цифру. – Я должен был попытаться, вдруг ты об этом забыла.

   Он упорно возвращал клочок обратно. Камилла нехотя взяла.

   – Передашь папе, что я жду деньги… или как вы там сейчас выражаетесь, «кэш»? В общем, жду от папы кэш в любое время, когда ему будет удобно.

   – Ты же не понимаешь сленг, – сцепила губы Камилла.

   – Слово «деньги» я понимаю на всех языках.

   – Родители в Париже, – печально предоставила последний аргумент девушка.

   Глеб сплюнул и выхватил блокнотный лист:

   – Вот почему у папы такой нехилый дом. Он знает, в какой момент нужно свалить из страны. – Гвоздинский насторожился: – А из взрослых дома кто?

   Камилла бросила на него беглый взгляд.

   – Я же не спрашиваю, почему ты, живя в таком доме, на Красном Камне машины вскрываешь, – настаивал Глеб.

   Девушка протяжно вздохнула:

   – Вот и не спрашивай.

   – Так кто из взрослых в доме есть? – повторил вопрос Глеб.

   – Повар, помощница по хозяйству и ответственный за приусадебный участок. Ну и гувернер, но он только два раза в неделю приходит.

   Гвоздинский зло порвал бумагу на куски.

   – Ну хоть гувернеру удалось облапошить твоего папу. Будем считать, что результатом своей работы он за всех и отомстил.

   На следующий день Гвоздинский заходил в рабочий кабинет с предельной неохотой.

   Жаба спозаранку, в девять десять поутру, в своем личном кресле Глебом обнаружено не было. А вот уродливо-разлапистый «трон» самого начальства оказался в наглую придвинутым к его не менее личному столу. Глеб сжал губы и хмуро сдвинул брови.

   Еще более раздражающей выглядела Клякса, пригласившая в «келью» Глеба все тех же здоровенных ребят, и воплощающая с их помощью вожделенную перестановку.

   – Доброе утро.

   От голоса Гвоздинского могла иссохнуть в водопроводном кране вода и птички за окном замолчать на долгие годы, но Клякса на свою беду не иссохла и даже не умолкла.

   – А, ты уже здесь? – прощебетала она. – Жаль, что я не успела все закончить до твоего прихода. Хотела не беспокоить лишний раз и такой тебе сюрприз на временное новоселье устроить. Чтобы ты, как в телепрограмме про ремонт: как вошел, как изумился бы всем изменениям…

   Глеб мрачно и беззвучно открыл и закрыл свой рот. Он и вошел, и изумился – чего уж тут скрывать.

   – А где Андрей Борисович? – спросил, подыскивая следующие слова.

   – Задерживается, скоро будет.

   Медленный взгляд Гвоздинского побрел по определенным точкам кабинета и упрямо замер на белоснежном подоконнике. На подоконнике и… небольших каштанчиках в кадке аккурат посреди него. Глеб даже голову склонил, разглядывая неожиданного жителя кабинета.

   – Что это? – указал пальцем на горшок.

   – Растение, – сообщила Клякса.

   – Небольшое… – констатировал Глеб, с опаской приближаясь к подоконнику. – И оно – не каштан.

   Палец замер на почтительном расстоянии от «флоры», как и его владелец – выжидающе.

   – Не каштан, – подтвердила Елена осторожно. – Мухоловка… Точнее сказать, Венерина мухоловка… Это если по-научному.

   – Ага, – склонил голову на другой бок Глеб. – Я так понимаю, трапезничать данный каштан предпочитает мухами.

   Метельская судорожно кивнула, уже жалея о своей неудавшейся выходке. Помогающие «мальчики» отставили в сторону журнальный стол и встали за спиной у Глеба.

   – Оно что – серьезно мух жрет? – с неподдельным интересом уточнил один из них.

   – А ты в курсе, что природа создала и миролюбивые виды растений и позвоночных? – мельком бросил на Метельскую взгляд Гвоздинский.

   Елена неопределенно пожала плечами.

   – То есть ты предполагаешь, что в свободное от работы время я буду рыскать по подоконникам в поисках мошек и блошек для цветка? – пробормотал Глеб, продолжая скептично рассматривать растение, но его внимательно-хитрый взгляд то и дело уже прицельно стрелял и по углам окна.

   – Необязательно, – несмело ответила девушка. – Достаточно просто поливать… ну и что само найдет для пропитания.

   – А чего там искать? – отозвался из-за спины Глеба рабочий. – Вон в том кабинете, из которого вынесли шкаф, их возле плинтуса – завались, этих мух.

   Гвоздинский степенно оглянулся.

   – Завались, говоришь? – задумчиво приподнял бровь. – Ну так тащи, если завались.

   – Ага, – с готовностью подскочил на месте парень и тут же скрылся из виду.

   Глеб со вторым рабочим продолжали разглядывать горшок. Елена же – с недоумением мужчин. С весьма довольным видом примчался первый.

   – Нашел! – с победной нотой в голосе доложил он и протянул открытую веселую ладонь с хладным телом насекомого.

   Гвоздинский надменно взглянул на него:

   – Ты бы хоть перчатку надел…

   – А че уж там, – стушевался тот. – Ну животное, ну не слишком живое.

   – И то верно, – согласился Глеб.

   – А вдруг живое? – высказался неожиданно второй, а когда остальные развернулись к нему, смущенно добавил: – Вдруг оно спит? А мы его туда… на съедение.

   – Да, задача, – призадумался Гвоздинский.

   – Может, разбудить? – нетерпеливо отозвался первый.

   – Будильник включим мухе? – уточнил хозяин мухоловки.

   – Почему сразу будильник? Можем пощекотать.

   Гвоздинский с выражением посмотрел на говорившего.

   – Будем считать, что у «оно» судьба такая – быть не самым удачливым звеном в пищевой цепочке, – кровожадно оскалился он и пояснил размышляющим над его словами рабочим: – Не хрен спать в разгар трудового дня. Всегда можно быть съеденным в этот момент неспящими. Это жизнь, – развел он руки в стороны, – и ее жестокие законы.

   – Точно, – радостно прихрюкнул один из ребят.

   – А вдруг растение нельзя дохляками кормить? – опять встрял с опасениями второй.

   Гвоздинский с недовольством снова смерил его взглядом.

   – Я понял: жизнь и ее строгие законы, – ответил сам себе «мыслитель».

   – Корми, – дал короткую команду первому Глеб.

   – Ага, – с энтузиазмом подпрыгнул на месте рабочий и приблизился к цветку. – А как? Вдруг оно и мне палец оттяпает?

   – Сложное это дело – цветы кормить, – вздохнул Гвоздинский, размышляя. – Бросай с расстояния.

   Метельская с изумлением наблюдала, как трое, казалось бы, взрослых мужчин бросают несчастное насекомое несчастному цветку. Особенно неожиданно ей было видеть за этим занятием надменного «удава». Он издевается над ней или ему действительно так любопытно знать, как мухоловка съест невезучее крылатое?

   После нескольких неудачных попыток Гвоздинский вспомнил о существовании в большом мире пинцета. Для обладания оным даже лично нанес визит в женскую обитель – бухгалтерию. С мальчишеской изобретательностью они с «подельниками» все же возложили на шипастое соцветие «еду» и с непередаваемым азартом наблюдали, как захлопнулась за беднягой-мухой цветочная ловушка…

   Мужчины вообще когда-нибудь взрослеют? И к какому, интересно, возрасту происходит в их головах такой внезапный рывок сознания?

   Появился Жаб… Отбросил в сторону пальто и со всех ног бросился разглядывать процесс поглощения одним божьим созданием другого… Значит, к шестидесяти годам рывков еще не происходит.

   – Почему вы меня не подождали? – сокрушался он. – Эгоисты… А еще мухи остались?

   – Эй! – ожила Метельская. – Растение перекармливать нельзя. Чаще одного раза в две недели мухоловок не кормят.

   – Две недели ждать? – разочарованно протянул Жаб и повторил: – Эгоисты… А может, предложить ей что-нибудь не такое калорийное? Один раз, так скажем, в виде исключения и в честь праздничного новоселья. – Он огляделся. – Может, колбаска подойдет?

   – Вы ее погубите! – Елена изумленно распахнула глаза.

   – Экспериментируйте, Андрей Борисович, над своими пираньями, – возмутился Глеб. – Кормите хоть колбаской, хоть борщом. А мою Венерину не трогайте… – Он призадумался, нахмурившись. – ВенЕрина… Некрасиво звучит. Напоминает фамилию ведьмы Эдуардовны из бухгалтерии. Даже произносить неприятно.

   – Ага, – согласился Железняков. – Они и внешне схожи. – Жаб растопырил пальцы, изображая шипы.

   Гвоздинский пробуравил его недовольным взглядом.

   – Скажи спасибо, что не Ляпустина, – возрадовался начальник. – Хватит с нас и одного. Слава греческим богам и статуям Таиланда… – Его взор споткнулся о Метельскую. – Хм… В том смысле, что он у нас один… куда же нам еще… В том смысле, что других таких не будет.

   – Я поняла, Андрей Борисович, – оборвала его Клякса.

   – Дай бог, – принялся заунывно бурчать себе под нос Железняков, окончательно возвращаясь в истинную веру. – Дай бог нашему Игорю Всеволодовичу счастьица, крепкого здоровьица, долгие…

   – Годьица, – с готовностью и радостно сверкнул деснами Гвоздинский, прервавшись от размышлений. – Самодержьицью-то нашему…

   – Еще не носила земля… – увеличил размах, масштаб и громкость Жаб.

   – Я по-ня-ла, – разозлилась Клякса.

   – С данного момента, – неожиданно хлопнул в ладоши Гвоздинский, – попрошу обращаться к… называть цветок ВенерИной. Красивым созданиям – красивые названия. ВенерИна! – повторил громогласно он.

   – Фу ты ну ты, – или одобрил, или позавидовал Жаб.

   – Ужас какой! – однозначней высказалась Клякса.

   – Красота! – упорствовал Гвоздинский.

   – Подумаешь! – фыркнул Железняков. – А мне, между прочим, Степановна отличный пирог приготовила на всех. Между прочим, с мясом.

   Он заботливо принялся выгружать из сумки «каравай» и торжественно возлагать его на стол Гвоздинского. Тот насторожился и подскочил поближе к безобразию. С явным беспокойством отслеживал, как плюхается на документы с папками жирное изделие, экономно обернутое лишь тонюсеньким слоем бумажной салфетки. Хаотически пытался что-нибудь спасти, вытягивая в последнюю секунду из-под безжалостного пресса пирогом.

   – Это же мой стол! – взывал он к разуму Железнякова. – И документы подрядчиков.

   – Ох, извини, – довольно чистосердечно раскаивался тот и грязными руками отодвигал бумаги. – Мне, понимаешь ли, нужно часто питаться. Я же не мухобойка, и возраст у меня солидный. К сожалению, пять раз в день придется потерпеть вам старика. Входите в положение, – обратился он и к Елене.

   – Да, конечно, Андрей Борисович, – спешно заверила та и окинула Гвоздинского осуждающим взглядом.

   Тот тяжело вздохнул и молча наблюдал нарезание на салфетке слоеного продукта.

   – А запах-то, а запах! – нахваливал любовно Жаб.

   – Да уж, – мрачно согласился Глеб. – А вы за моим столом планируете располагаться? – уточнил аккуратно, чтобы не навлечь на себя снова осуждение Кляксы.

   – У меня зрение плохое, – с аппетитом облизывая пальцы, поведал Жаб. – Нужен прямой солнечный свет.

   Для чего этому бездельнику нужен прямой свет? Чтобы спать под солнечными зайчиками? Гвоздинский с силой прикусил губу:

   – А мне… мне где располагаться?

   – А, ну это ты у Елены Александровны спроси. – Жаб отпихнул кресло Глеба в сторону бедром и установил свое поближе, с наслаждением уселся на него. – Она же тут интерьером и переездом заведует.

   Вся доброжелательность по отношению к Метельской, что ненадолго поселилась в сердце Глеба после получения презента, вмиг улетучилась при этих неосторожных словах. Он с прищуром посмотрел на Елену.

   – Если тебе удобно, то можешь сесть здесь, – чуть вжав голову в плечи, проблеяла она.

   Гвоздинский с мрачным видом уселся на предложенное место в углу. Под какой-то идиотской раскидистой пальмой, коими у Жаба обставлен весь его рабочий кабинет… Если он перетянет их все сюда… Глеб на одной из них и вздернется. Потому как у начальства их несметное число. Пусть уж стоят, как сейчас – по всему пути следования от обители Гвоздинского к кабинету сего «неюного натуралиста». Чтобы тот обратную дорогу не забыл.

   – Да вы угощайтесь, – гостеприимно предложил Железняков и с удовольствием цапнул зубами громадный кусок пирога.

   Жирное масло тут же плюхнулось на документ. За ним с такой же помпезностью приземлился кусок мяса. Гвоздинский побледнел.

   – Ох, – растерялся Жаб. – Простите, не нарочно. Извини, Глебушка, уберу. Будет как новенькая бумага. Один момент.

   Он попытался поддеть кусок кончиком ногтя, размазал по листу, с усердием потер салфеткой.

   – Ох, – повторил, глядя Гвоздинскому в глаза. – Важный документ… был?

   – Важный, – сквозь зубы прорычал Глеб.

   – Сложно переподписать? – заморгал начальник.

   Вместо ответа Гвоздинский выдал в пространство нечленораздельный звук.

   – Не переживай, Глебушка. – Жаб еще раз потер пальцем пятно, увеличив тем самым размер ущерба, и пояснил Елене: – Он такой аккуратный, хоть в пример его ставь… Я все лично сам переподпишу у подрядчиков, – ободряюще кивнул он Гвоздинскому. – Не переживай. Лично позвоню, все объясню. Извинюсь. Тебе только съездить придется…

   Гвоздинский, застыв, сверлил начальство взглядом. Что тогда значит словосочетание «лично сам переподпишу»? И как оно вяжется с «тебе только съездить придется»? К тому же, даже если Гвоздинского раскаленным железом пытать, он при всем своем желании не сможет вспомнить тот сказочный момент, когда Жаб выполнял данные им обещания. Не от злобы или мелочности, а потому как вспомнить никогда про них не мог.

   – Они нашей страны резиденты? Подрядчики эти? – добил его Железняков.

ГЛАВА 6

Глеб пытался сконцентрироваться. Изо всех своих сил старался.

   Начинался самый сложный и неприятный этап.

   Это потом работа пойдет, как по маслу. А сейчас…

   Нужно вплотную поработать с геодезической компанией. В необходимых моментах поторопить. Проследить, чтобы последующие ее отчеты были в безукоризненном порядке. Именно с помощью геологического анализа и топографической съемки можно понять глубину грунтовых вод, степень усадки грунта, да и в целом дать качественную оценку выбранной территории. От этого зависит вся последующая работа, ее направление и уровень сложности. Только после отчетов компании можно определить технологию предстоящего возведения дома и сделать выбор строительного материала.

   Но как работать, когда Жаб вовсю и беспрестанно кряхтит да зевает? А с количеством приемов пищи вообще он безбожно соврал. Потому как кушает Железняков почти не прекращая, в короткие перерывы – снова сопит и кряхтит, и рецептами от кашля не менее шумную Метельскую снабжает.

   – Это очень действенное средство, – сообщает важно и пальцем пухлым в подтверждение трясет. – На все времена и кошелек. Ты запомни так, чтобы тебя ночью разбудили, а ты – хоп – и все составляющие могла назвать. Я тебе так скажу: у меня пятнадцать лет был хронический бронхит с пневмонией. Да-да, очень редкий случай. В последний раз три месяца лечили – толку нуль! Уже и сознание терял от этих ингаляторов. Я тогда плюнул на эту больницу, кое-как доехал домой, взял продуктов на первое время и уехал на дачу «умирать». В спокойной такой себе обстановке на свежем воздухе.

   Вся телефонная беседа с представителем подрядчика сошла для Гвоздинского на нет, потому как рассказывал Жаб очень громко и в лицах.

   – Сижу, значит, на даче, никому не мешая, кашляю, – продолжает он повествование о наболевшем. – Грустно мне – жуть. Смотрю: стоит в шкафу баночка с чудо-средством от кашля, которую моя Степановна от нечего делать навертела по рецепту из книги «Лечение луком, чесноком и медом»... Ты название-то запиши… Ну я от скуки и съел до вечера семь чайных ложек с чаем. Утром встаю, а кашля-то и нет! На второй день еще ложечек пять скушал и помчал в город учить врача, как лечить пневмонию. Врач, значит, удивляется: «Странно, ведь у вас была вирусная пневмония!». Так в этом и вопрос, говорю. В книге как раз так и написано, что каждый антибиотик лечит избирательно десять-пятнадцать… а лук и чеснок девяносто восемь!

   Глеб подавил в себе желание хлопнуть ладонью по лбу. Девяносто восемь, интересно, чего? Но Жаб не унывал и продолжал свой «увлекательный» рассказ.

   – С тех пор я никогда не болею…

   А это ложь, потому как болеет он всегда! Всегда болеет и лечится, не прекращая. В прошлом квартале, к примеру, полтора месяца на больничном провел.

   – Но средство на всякий случай делаю…

   Вот теперь Гвоздинскому хотелось стукнуть по лбу самого «эскулапа».

   – Кто-то из домашних вдруг кашлянет – я ему сразу ложечку… Записывай, – скомандовал он Кляксе. – Берешь одну крупную луковицу. – Жаб поставил локоть на стол и с важным видом продемонстрировал ладонью размер корнеплода. – Столько же по весу чеснока и корня хрена. Покидала-покидала, так-сяк на мясорубочку, столько же меда – и все.

   Метельская старательно записывала состав чудо-снадобья.

   – Я тебе вот как, Леночка, скажу, – продолжал рекламную кампанию Жаб. – Приходит раз ко мне Трофимович, за стенку еле держится, ползет. Я ему сразу три ложки… Стоит – морда вооот такая красная становится. Спасибо, говорит, Борисович, ты меня прямо с того света вытащил… Я им всем этот рецепт на планерке советую, а они ржут.

   Гвоздинский, не выдержав, сорвался с места.

   – Глебушка, а ты куда?

   – К подрядчикам, – буркнул Гвоздинский и мысленно добавил: «Лучше там “Азбуку здоровья” пересижу. Или вообще попрошу сдать угол, пока эта свистопляска не закончится».

   После визита к подрядчикам, в положенный трудовым кодексом обед, Гвоздинский стоял у полицейского участка. Виктория вышла… и уже весь вид ее словно говорил, что не зря Глеб заблаговременно явился к порогу с букетом, не надеясь на вечернюю встречу.

   Пока Виктория медленно подходила к нему, остатки надежд рассеивались в воздухе. Кажется, так въедливо на него она доселе-то и не глядела. Даже когда Гвоздинский шутил неудачно. Точнее – когда он считал что-то удивительно смешным, но у Виктории складывалось свое мнение на этот счет.

   – Привет, – сказала она тихо и выжидающе посмотрела на него.

   Подошла – уже неплохо. Разговаривает – почти что хорошо.

   – Привет, – осторожно начал Гвоздинский, как по полю минному на ощупь брел.

   – Не стоило, – кивнула Виктория на букет, а Глеб чуть заметно пожал в ответ плечами.

   Климова настороженно перешагнула с ноги на ногу.

   – Думаю, нам стоит пересмотреть форму наших отношений…

   О! Все гораздо хуже, чем казалось.

   – В смысле? – нахмурился Глеб.

   – Вернуть их в первоначальный вид.

   Гвоздинский словно отряхнулся от замысловато-витиеватых предложений.

   – Проще говори, – коротко дернул подбородком. – Ты хочешь расстаться?

   Виктория несмело кивнула.

   – Думаю, мы далеко зашли… Не стоило нам так сближаться, это было ошибкой…

   – То есть ты не хочешь со мной спать, потому что я не довез какую-то мартышку домой, – подытожил мрачно Гвоздинский. – Вернее, отвез ее чуть позже. Из-за этой абсолютно посторонней малявки ты хочешь меня, а заодно и себя, наказать и разбежаться.

   – Отнюдь. – Виктория резко замотала головой. – Ты все перекручиваешь. Камилла абсолютно ни при чем. И даже тот факт, что ты соврал…

   – Соврал? – вскинулся Глеб. – Тебе уже любой повод подходит. Ты думаешь, что я хотел врать? Но тебе же только попробуй правду сказать, ты же одним взглядом испепелишь. – Он задумался: – И что это за дурацкое слово «отнюдь»?

   Женщина озадаченно уставилась на него:

   – Нормальное слово, – моргнула. – Литературное…

   – Оно не нормальное, – упорствовал Гвоздинский, – а дурацкое и некрасивое. «Отнюдь», – передразнил недовольно. – Мерзость какая!

   – Да чего ты прицепился? – закусила Климова губу.

   – Я прицепился? – округлил глаза Гвоздинский. – Это не я с тобой расстаюсь с помощью слова «отнюдь».

   Виктория сощурилась.

   – Какая разница, каким словом расставаться? – спросила медленно.

   Гвоздинский сощурился в ответ.

   – Для тебя нет разницы? – фыркнул едко. – Я тебе объясню. Окончание отношений не менее важная их часть, чем начало и развитие. Расставаться нужно тоже красиво… Ты ведь дорожила нашими отношениями? Почему же для финала выбрала слово «отнюдь»?

   – Да что ты… – начала Виктория и запнулась.

   – Я имею право на красивую точку, – припечатал Глеб. – Если хочешь – я требую этого.

   – Да какая разница-то? – выдохнула Климова.

   – Разница в том, что я хочу напиться с мужиками в баре, пострадать, пустить скупую мужскую слезу… Что мне при этом вспомнить? Это твое «отнюдь»?

   Виктория сцепила зубы:

   – Ты просто тянешь время…

   – Отнюдь, – раскинул в стороны руки Гвоздинский.

   – Ты сам только что сказал это слово, – прорычала женщина.

   – Я хотел, чтобы ты прочувствовала, как это обидно – вот это вот «отнюдь», – передернул плечами Глеб. – А теперь представь, что это последнее слово, которое ты услышишь от любимого человека… Отнюдь, – добавил он презрительно и повторил на разные лады: – Отнюдь… отнюдь… отнюдь.

   Климова тяжело и протяжно вздохнула.

   – Это твой выбор, я его уважаю, – терпеливо пояснил ей Гвоздинский. – И уважаю себя. Если ты хочешь расстаться – пожалуйста. Это твое решение, и я его приму. Но давай смотреть правде в глаза: к расставанию ты подготовилась хреновенько. Ты не придумала красивых фраз типа «давай расстанемся друзьями» или «ты лучший человек на земле, но мы друг другу не подходим»… или что там еще говорят такое же красивое. Ты брякнула уродливое слово, которое первое пришло тебе на ум… Это нечестно по отношению ко мне… к тому, что между нами было.

   – Ладно, – нехотя согласилась собеседница. – Я могу сказать красиво…

   – А нет, – перебил ее Гвоздинский. – На сегодня ты свой шанс, извини, но упустила. Настроение уже не то, – развел он руки в стороны. – Подготовься, пожалуйста, тщательней.

   – Хорошо, – скривилась Виктория. – Если ты так настаиваешь, то я подожду твоего подходящего настроения до завтра…

   – Завтра я не могу, – быстро оборвал ее Глеб. – У меня важная встреча.

   – Вечером? – насторожилась женщина.

   – Вечером, – подтвердил он.

   – Ты врешь! – зло бросила Виктория.

   – Отнюдь, – изогнул бровь Гвоздинский.

   – Прекрати постоянно повторять это слово, – прошипела Климова.

   Глеб выразительно вытянул губы.

   – Отлично, – подняла руки она. – Позволь узнать, когда ты будешь в настроении заслушать речь, которую я подготовлю для расставания?

   – Я думаю. – Гвоздинский принялся лениво разглядывать ногти. – Нам лучше не отходить от традиций и поговорить об этом в пятницу.

   – Ты издеваешься? – Виктория еле сдержалась, чтобы его не стукнуть. – До пятницы целая неделя!

   – Как раз у тебя будет время хорошо подготовиться.

   – Глеб! – Женщина склонила голову, изучая его внимательно. – Это ничего в итоге не изменит.

   – Я понимаю, – согласился он.

   – Через неделю мы все равно вернемся к этому неприятному для нас обоих разговору.

   – Пожалуйста, – кивнул Гвоздинский. – Повторюсь: твое право партнера прекратить отношения, в которых ты не видишь смысла, мое – требовать к себе уважения. Я не буду настаивать на близости, которой не хочет другая сторона.

   Виктория пристально посмотрела на него, Глеб мужественно вытерпел ее «рентгеновский» взгляд. Женщина покачала головой и собралась уходить. Внезапно вернулась:

   – Цветы отдай.

   – Пожалуйста, – ухмыльнулся Гвоздинский и отдал ей букет.

   – Это ничего не значит. – Виктория выразительно подняла указательный палец.

   – Конечно, – серьезно заверил ее Глеб.

   После того, как Климова еще раз одарила его прожигающим взглядом и гордо удалилась, Гвоздинский набрал телефонный номер:

   – Леша! – радостно воскликнул. – Это Глеб Андреевич беспокоит. Леша, я хочу сделать заказ на доставку цветов к знакомому и любимому нами полицейскому участку каждый день в течение недели… Хотя нет, давайте три раза в день, чтобы уж точно наверняка. Три раза в день, Алексей, в течение недели.

   Ну а завершился и без того унылый день и вовсе грустно. Прибыв на работу, Гвоздинский застал в личном кабинете несвойственную помещению картину. Отоспавши день, Железняков решил чуть встрепенуться и пригласил для этой цели в гости друга. Посему окончание рабочей пятницы проводил в весьма культурной атмосфере с Трофимычем за неспешною игрою в преферанс.

   В общем и целом Гвоздинский был не против развернувшегося филиала казино. Во-первых, его и не спрашивали шибко. Во-вторых, игра прилично-тихая. К тому же, к ней присоединилась Клякса, а это значит «меньше слов».

   В игре был лишь один такой себе невзрачный недостаток: лист записи очков. Для расписания последней пульки зубр-диверсант Жаб почему-то схватил со стола листок, оставленный Гвоздинским буквально на секунды по досаднейшей привычке на самом краешке собственного рабочего стола. И со словами «это же не нужный листик?» в мгновение перевернул и резким росчерком разбил на равные сегменты.

   Если понятие «инфарктный мизер» воплотить в реальную жизнь, то его симптомы скопом испытал на себе Гвоздинский. У него просто дыхание перестало изо рта выходить при виде того, как в очередной раз ушел псу под хвост договор с подрядчиком. Кстати, тот, за который Жаб (хоть и было обещано громко) не договорился и не извинился, и который за ненадобностью уже выпихнул из кладовых своей перезаполненной рецептами-советами памяти. И который Глеб ездил сам, как любит выражаться Жаб, «переподписывать» к подрядчикам.

   – Ох, – привычно-грустно крякнул Железняков. – Вот это, конечно, засада. Ну дела – будто проклят этот документ. Вот это подрядчики удивятся, – развеселился он вдруг не к месту. – Когда мы в третий раз переподписывать к ним явимся.

ГЛАВА 7

Сыр… сыр – это хорошо. Особенно когда он не торчит из мышеловки, которую даже не пытаются хоть как-нибудь скрыть.

   Хотя то, что хочет предложить ему Акулка, Глеб и без молочнокислых бактерий подозревал. Не первый день в профессии, да и прежде акулок встречал. К сожалению, фантазия у водоплавающих небезгранична.

   За рыбкой поехал на такси. Гулять, как говорится, так на полную катушку. Карта вин в заведении приличная, а на дворе – суббота. К тому же… он под угрозой свободной холостяцкой жизни, а холостякам по исконной традиции полагается пить. Хмуро, тоскливо и в полный драбадан. Но… с вином это будет провернуть проблематично. Однако ничего не помешает выслушать под винчик откровения Акулки и после отправиться с чистым сердцем в бар. Пусть сыра в баре нет, там есть коньяк. И не настолько зубасты посетительницы.

   Ирина Алексеевна разоделась… облегающе. Даже можно сказать – разделась. Будто не в сырный ресторан, а сразу – к завершению десерта. Села на заднее сиденье молчалива ртом, глазами говорлива. Гвоздинский тоже улыбался и молчал. Потом с все нарастающим энтузиазмом вывалил свои обширные познания о нюансах изготовления бурраты и видах моцареллы. Ирина Алексеевна слушала так, словно он пересказывал ей фрагменты центральной части «Сада земных наслаждений» Босха. Даже рот с придыханием чуть приоткрыла. При слове «упругий» – феноменально ловко заострила кончик языка и провела им по краешку ослепительно-белоснежных зубов. Гвоздинский мысленно решил использовать эпитеты поосторожней.

   «Виктория Аркадьевна! – вспомнил про себя с укором школьную подругу. – Пока ты меня полторы недели футболишь, акулки уже языком и зубы точат. И это было бы забавно, будь по жизни морально я устойчив. Но я, к своему стыду, устойчивостью никогда не отличался».

   Он со вздохом оценил кусочек кружева, ненавязчиво выглядывающий из выреза обтягивающего второй кожей платья. Вот же гадина, по больному бьет! И к сырному ресторану долгая дорога: центр города, а будто на краю Вселенной.

   Спутница провела рукой по длинной шее и невесомо возложила ее на бедро Гвоздинского. Сама с неподдельным интересом разглядывала за окном картинку. Словно там приземлилась вдруг иноземная тарелка или что-то в общем происходило важное. И словно ничего в том удивительного нет, что рука ее слегка не на своем-то месте.

   Глеб медленно отсчитывал секунды до своего «грехопадения». Чертов сырный ресторан и не думал проявляться в перспективе. И водитель вместо того, чтобы выступать в роли хоть малозначительного стоппера, с каменным лицом занят телефонною беседой. Все назло, все вопреки. И Акулка ерзает по алькантаровой обивке. Сейчас он сдуру махнет на все рукой, а потом докажи-ка сам себе, что просто хотел заслушать акульи «дивны речи».

   Но по загорелому плечу спутницы кончиками пальцев легонько так провел. И чтобы человека равнодушием предельным не обидеть, и еще по неизвестной самому себе причине. Уже и дальнейшее следование руки обдумал, как сырный ресторан возник в окне. Ну наконец-то! Еще б на Северном полюсе отстроили свою шарашку. Можно считать, что пока сухим выполз из воды, ну а в мыслях – спишем на парадоксально-временное помутнение. И на духоту в автомобиле по вине водителя.

   Он вышел из машины, подал галантно руку и поспешил с Ириной в заведение. Там хоть люди будут любопытные вокруг. Но в целом он собран и предельно спокоен: нужно знать свои пороки и не обманывать самого себя на свой же счет. И смотреть, не отвлекаясь, на сыры и обстановку. А на рыбку лучше не смотреть и, тем более, вполуха слушать. Сам себе дал установку и себя же похвалил – план отличный.

   Едва присев за стол, Гвоздинский стал придерживаться плана: внимательно слушал доклад официанта о сырах. Про собственную ферму ресторана в девственно-чистой деревне и небольшую частную его же сыроварню. Особенно вникал сосредоточенно в количество нубийских коз и коров такой себе загадочной породы монбельярд. Внимал рассказам про сливочно-пломбирный вкус их молока и нотки в нем ореха да муската.

   Ирина, напротив, не вникала. Приглаживала «плавники» и «рыбий хвост» и острым коготком по столу стучала. Монбельярдами не интересовалась, а, может, слышала «молочно-сырную» лекцию раньше. Зато довольно живо отреагировала на слово «аперитив»: замысловато изогнула спинку и, губку закусив, спросила Глеба мнение. А тот, себя не помня, «варежку» открыл. Горел желанием поделиться знаниями. Сидел, как важнейший фон-барон, и ногой покачивал. Чуть не вывалил ей все, что узнал за свою сознательную жизнь о винах.

   «Э, нет, так дело не пойдет, – одернул сам себя. – Так она меня переиграет. Так она незаметно и печень уговорит продать, а я всю опасность клювиком прощелкаю».

   А все потому, что пока официант бубнил о козах, Глеб подсознательно оценивал размер акулкиной груди. Не с целью «продолжения», а просто – из вполне естественного любопытства. И потому как монбельярдами он тоже интересуется по жизни слабо. Скажем даже, монбельярды Глебу в целом безразличны. При всем уважении к их роли в производстве сыра.

   Дальше все пошло еще загадочней. Пока Гвоздинский долго соображал, выбрать ему «буррату с трюфелями» или «ризотто с камамбером, маскарпоне, пеной из сыра с голубой плесенью и чипсами из пармезана», Акулка просто ткнула пальцем в «жареный лосось со шпинатом»… Пришла, значит, в сырный ресторан.

   Гвоздинский не подал виду и усмехнулся про себя. А еще говорят, что акулы себе подобных не едят. Ирина Алексеевна все-таки ближе к пираньям. С их каннибализмом и агрессией к собратьям.

   – О чем вы хотели поговорить, Ирина? – улыбнулся он, оборвав бессмысленный треп о лососе в Париже.

   Ирина подобралась, о Париже забыла вмиг и посмотрела на него задумчиво.

   – Я могу быть с вами откровенной?

   Гвоздинский передернул плечами. Для этого вроде как и собрались здесь. Не сыр же от коз нубийских есть.

   – Можете, – кивнул.

   Собеседница поразглядывала вино в бокале, затем – с таким же профессионализмом – Глеба.

   – Наверное, вы знаете, Глеб Андреевич, что наша сторона, а конкретно – Аристарх Семенович – имеет свой интерес в проекте.

   Гвоздинский снова, не торопясь, кивнул:

   – Догадываемся.

   – Я говорю сейчас не о кредитной программе. Вернее, не только о ней. Аристарх Семенович, – задумалась она, – выступает и как один из совладельцев проекта. Конечно, через номинальное лицо… но с хорошим паем.

   Глеб усмехнулся. Молодец, Аристарх Семенович, хороший человек. Сам себе кредиты выдает. Потом – приступит к ипотекам. Гвоздинский совершенно не будет удивлен, если владельцы будущих квартир станут обращаться за ними исключительно в банк хорошего же человека. Только зачем Акулка все сейчас ему выкладывает? Гвоздинский относительно безбедного будущего Аристарха Семеновича и до этого был арктически спокоен.

   – У Аристарха Семеновича проблемы со здоровьем, – быстро проговорила Ирина и вздохнула так, что у Глеба чуть кровью сердце не облилось.

   Ну как же не везет хорошему-то человеку: и денежек, казалось бы, много, а со здоровьем беда. А-яй-яй, как же жалко.

   – Через несколько дней он вылетает в Эйн-Бокек. Пройдет лечение, восстановительный период в санатории. Все будет хорошо, – успокоила себя и Гвоздинского Ирина Алексеевна.

   «Поплещется в Мертвом море, почахнет в СПА, – продолжил за нее в своих мыслях Глеб. – Все будет прекрасно и вблизи к историческим корням».

   – Но какое-то время, конечно, восстановление займет, – печально добавила женщина.

   Еще одна любительница красивой точки в отношениях. У той «отнюдь», у этой – «рвано-драно». Нет бы прямо и открыто объяснить: Аристарх Семенович, престарелый пень, развернул свои древние ступни в тревожную сторону «лево». И оттуда, слева, после санатория и процедур, покажет Ирине подлый кукиш. А Ирина за пару «сложных» совместных лет уже привыкла просто и красиво жить. Подозревает, что разглядывать кукиш будет крайне обидно. Но нет же – «драматично, рвано».

   – Я благодарна Аристарху Семеновичу за все, что этот добрейший человек сделал для меня, – продолжала Ирина торопливо. – К его чести сказать, он был очень щедр… в начале отношений. Но жизнь сложна… – дальше следовало философско-жизненное «бла-бла-бла», которое Гвоздинский слушал невнимательно. – Но я всегда знала, что это может случиться. Сердце… оно такое непостоянное… ему никак.

   – Да-да-да, – подтвердил Гвоздинский. Такое и никак. Дальше-то что – очень интересно?

   – Я распорядилась «помощью» Аристарха Семеновича, – повела глазами женщина. – Приобрела небольшую фирму. Конечно, в тайне, чтобы лишний раз не беспокоить святого человека. У него же сердце, гипертония! – и глазами «хлоп».

   И Гвоздинский в ответ глазами поморгал. Дескать, да, поддерживаю.

   – И какая сфера деятельности фирмы? – уточнил аккуратно.

   – Ой, да стройматериалы, прочие мелочи, – воздушно махнула рукою Ирина. – Я в этом не очень разбираюсь. Я же женщина, – взглянула выразительно. – Мне нужно было действовать быстро, а посоветоваться было не с кем. Приобретала на свой страх и риск… Подруга согласилась помочь и выступила в роли учредителя. Ну и исполнительного директора тоже. Очень порядочная женщина, с такой сложной несправедливой судьбой. Так вот я подумала, коль уж так сложилось… получилось, что Аристарх Семенович станет отсутствовать какое-то время, а я его доверенное лицо… может, вы сможете поспособствовать, чтобы тендер на закупку некоторых стройматериалов выиграл новый подрядчик? Объемы небольшие и только на первоначальных этапах. Пока Аристарх Семенович болеет. Двадцать пять процентов разницы – ваши.

   Сказать, что Глеб офонарел – ничего не сказать. Однако к Акулке присмотрелся повнимательней. Его мнение в этом вопросе неизменно: женщина может быть стервозной и даже злой, но она обязана быть со смекалкой. Собственную глупость использовать целенаправленно и обоснованно, врагам во вред. И о своем будущем заботиться, с минимизацией утерянных возможностей.

   И даже то обстоятельство, что его хотели очаровать и вроде как использовать, отношение к Ирине не испортит. Спектакль был чудесен, единственный зритель остался им доволен очень. Спасибо за представление, браво и до новых встреч.

   Только рыбку стало жалко. Аристарх Семенович хоть и древний морж, а на бивень в случае чего насадит ловко. А она все-таки хорошенькая, пусть и дерзкая. Даже любопытно, как выдавила из добрейшего человека денежный взнос в свое условно светленькое будущее? Аристарх Семенович хоть и «щедр в начале отношений», а жлоб, насколько знает Глеб, отменный. За копейку родной маме горло перегрызет.

   И странно… Акулка действует уж прямо в лоб. Флирт идет фоном, скорее – по привычке. Говорит вполне открыто, ни капли не таясь. С одной стороны, удивления деятельность Аристарха Семеновича у Глеба не вызывает. Гораздо поразительней для Гвоздинского был бы как раз тот факт, если бы человек с возможностями эти возможности себе на благо не использовал. Да и говорит Ирина голословно: бумажки при печати нет – слова стремятся в дальний космос. Но с другой стороны – не вяжется милый беззаботный треп и воздушная, казалось бы, наивность собеседницы с талантом вытягивания денег у прижимистого гипертоника. И, в-третьих, опять-таки, настораживает неприцельный флирт. Могла бы в лице Глеба почву подготовить, голову ему чуть дольше покружить. Или понимает, что… бесполезно?

   Гвоздинский на всякий случай широко улыбнулся и, склонившись к Ирине, прошептал доверительно:

   – А Аристарх Семенович не удивится, что среди его фирм-грибочков появится такой себе сморчок?

   – Удивление – неотъемлемая часть нашей жизни. – Ирина в ответ наклонилась к нему и усмехнулась искренне, без мишуры. – Это очень полезное ощущение, раскрашивает мир.

   Она потянулась и развернула его руку на столе ладонью вверх. Медленно и задумчиво изучила прикосновениями линии и борозды. Задержалась чуть дольше на подушечках пальцев.

   – Ты согласишься, – посмотрела внимательно в глаза, от легкости-воздушности и следа не осталось.

   – Нееет, – протянул насмешливо Гвоздинский и откинулся на спинку.

   А вот и любопытный второй этап.

   – Согласишься, – настойчиво повторила собеседница. – Пусть не сейчас, а позже. И я хочу, – немного сощурила она темные глаза, – чтобы это событие мы отпраздновали вместе… в постели. Не сейчас, когда ты можешь подумать, что это лишь способ воздействия, а потом.

   Глеб растянул губы в чуть кривоватой ухмылке. С этой рыбкой, наверное, и правда бывает интересно.

   – Нет, – покачал головой.

   – Тебе сказать, почему я выбрала тебя? – не обратила она внимания на отказ. – Мы похожи. Даже одинаковы. По головам пойдем, если нам будет нужно.

   – Я не люблю ходить по головам, это неудобно, – сложил пальцы домиком Гвоздинский и насмешливо поглядел на собеседницу поверх них. – Предпочитаю бочком и извилистой тропинкой, – изобразил он рукой по столешнице волну и теперь сам прикоснулся к пальчикам Ирины. Так же осторожно, как она, погладил коготочки.

   – А это неважно, – тихо ответила она. – Бочком или по головам, главное – к вершине… Думаешь, я не понимаю, что твоя символическая вершина уже взята?

   Гвоздинский резко оттолкнулся от спинки стула. Так вот на что мы сделали основную ставку! Уголки его губ непроизвольно дернулись и опустились.

   – Да, Глеб. Я вижу все прекрасно, – продолжала Ирина источать медовый яд. – Ты способный, лучший… но все места уже заняты. Выше головы, как ни старайся, не прыгнешь. Ну кем ты станешь при самом удачном раскладе? Железняковым, когда он наконец-то свалит на пенсию? К тому моменту ты уже сам будешь как Железняков: и по возрасту, и по образу жизни. Да и дальше – что? Стена! Нет связей, нет волосатой лапы – таланты не учитываются. Разве что долгое нудное время и такой же долгий упорный труд. Но хочется сейчас ведь, Глеб Андреевич?

   Глеб сжал зубы до физической боли. Мало кому удавалось его так разозлить. Не раньше, а сейчас – когда он полностью контролирует эмоции. Опомнившись, взял себя в руки и хмыкнул.

   – А если я помогу тебе с липовой фирмой-однодневкой, то сразу добьюсь всего.

   – Нет, не сразу, – улыбнулась собеседница. – Это будет началом наших крепких отношений. Вместе, с нашими талантами, мы сможем все.

ГЛАВА 8

Время сеять и время собирать плоды. Время брать и время отдавать…

   В понедельник поутру печально-грустная Венерина мухоловка печально раскрыла свои печальные ловушки.

   Гвоздинский, нахмурившись, разглядывал непереваренный творог, соленый огурчик и даже изъеденный почти до косточек и небольшого хвостика огрызок яблока.

   – Я же просил не кормить мое растение, – развернулся с претензией к Жабу.

   – Творог – это кальций, – озадаченно потер лоб Железняков.

   – На черта кальций цветку? – разозлился Глеб. – А соленый огурчик – закуска? – Он насторожился: – Вы же не давали, я надеюсь, ВенерИне алкоголь?

   – Ну… – отвел глаза Жаб. – Трофимович ей предложил, она не отказалась… Влилась в коллектив, – фыркнул смешливо.

   – А огрызок? – допрашивал Гвоздинский.

   – Это Трофименко Сергей, – оживился Железняков. – Пингвин ленивый. Трудно ему до мусорки дойти. Я предупреждал, чтобы не смел, а он подкинул.

   – Бедные пираньи еще не знают, какой хозяин им достался, – съязвил Глеб.

   – Ий! – вскинулся Жаб. – А сам-то тоже хорош, растениевод. Твою муху, между прочим, Венерина тоже не одолела.

   Да, тут не поспоришь. И муху цветок хотел отдать.

   – Может, она приболела? – обеспокоился Жаб. – Может, нужно вызвать… помощь? Ветеринара или кого? Агронома, что ли? Кто умеет растения лечить?

   – Если бы вы знали, как я жалею о своем поступке, – отозвалась Клякса. – Дернула же меня нелегкая подарить несчастный цветок так и не повзрослевшим подросткам. Ведь объясняла же: кормить раз в две недели. Класть одно насекомое в одну ловушку. Пока ловушка снова не раскроется – ничего больше не давать. Не давать растению человеческую еду. Оно – рас-те-ние! Оно не ест винегреты, жареную картошку, суши. Оно ест только ЖИВЫХ насекомых! Живых! Потому как на дохлых не реагируют рецепторы: если еда не шевелится, пищеварительный секрет не выделяется… Растение мучилось несколько дней, не в силах переварить все, что вы положили.

   – Хотели как лучше, получилось – как всегда, – подобострастно поддакнул Железняков. – Но ничего – скоро май, «хрущи» пойдут. А я говорил тебе, – развернулся он к Глебу. – Давай я у Трофимовича попрошу мотыля. Откормленного, натурального…

   – Вы меня вообще не слушаете! – всплеснула руками Елена. – Ни майских жуков, ни мотыля, ни дождевых червей – нельзя. У первого твердая оболочка, у остальных – слишком много воды. А зимой и вовсе – покой, голод и холод. Лучше – содержание в холодильнике.

   – Это я запомнил, – оскалился Глеб. – Холодильник хороший в бухгалтерии. Надеюсь, первой, кто в него полезет, не глядя, будет старая ведьма Эдуардовна. А там, если Венерина не подведет – будет беспалая ведьма Эдуардовна.

   Клякса молча уперлась в него взглядом.

   – Я куплю своей ВенерИне личный холодильник, – вскинул подбородок Гвоздинский. – Не последние люди… организмы на предприятии. Можем себе позволить.

   Он аккуратно достал из ловушек остатки пищи, залил дистиллированную воду в поддон и засобирался к подрядчикам. Те, конечно, уже немного удивляются такому, мягко скажем, частому и не совсем приглашаемому гостю, но пока пускают в здание, и ладно. Заодно и многострадальный договор «переподпишет». Блин, Гвоздинский уже и взятку предлагал рабочим, чтобы те поторопились и запихнули Жаба обратно в его хоромы. Дожил! Но «технология укладки пола и тра-ля-ля» не оставляют шансов на скорое разрешение вопроса.

   Клякса поднялась и открыла шкаф. Достала медленно пальто. Глеб перехватил одежду и помог накинуть.

   – Уезжаешь? – спросил через плечо.

   – Я с тобой, – чуть развернула Метельская к нему лицо.

   – Куда? – насторожился Гвоздинский.

   – К подрядчикам.

   Елена, не обращая внимания на его округлившиеся глаза, подошла к большому зеркалу прихорашиваться. Глеб, не теряясь, подскочил к ней, стряхнул невидимую пылинку с плеча и поправил воротничок.

   – А что – здесь у тебя нет работы? – поинтересовался.

   – Есть, – согласилась Клякса, равнодушно набрасывая шарф. – Но мне кажется, что в последнее время я уделяю мало времени проекту. Нужно больше участвовать.

   – Ты участвуешь, – проговорил Гвоздинский, усердно выравнивая складочки ее шарфа. – Ты контролируешь и вдохновляешь. А контролирующим Музам ездить к подрядчикам необязательно… Это дело низших.

   Метельская развернулась резко к нему, зло и криво напялила на голову нелепую шапку.

   – Я еду к подрядчикам с тобой, – донесла твердо.

   Глеб сжал в тонкую линию губы. Не будет он ей «колпак» поправлять, пусть так позорится.

   А в офисе геодезистов все пошло по сценарию, предполагаемому Гвоздинским с самого начала. Мало того, что он, как последний лось, третий раз просил распечатать договор после «диверсионной» деятельности Жаба, так еще и Клякса принялась активно вникать в пункты приложения к нему. Расспрашивала представителя с энтузиазмом чекиста, чуть в глаза тому лампой не светила. Даже в количество и глубину скважин любопытный свой нос встромила. Глеб сидел на стуле мрачно и не знал, куда пристроить очи со стыда.

   – Какого черта ты устроила у подрядчиков спектакль? – рыкнул он на нее уже в машине. – Это стандартный договор с определенным, согласно нормативам, перечнем работ. Мы работаем с компанией не первый год и нареканий никогда не случалось.

   Метельская хмуро смотрела в окно.

   – Я привыкла все перепроверять за другими. Таковы особенности моего характера и отпечаток специфики работы.

   – И что теперь? – продолжал рычать Глеб. – Возьмешь буровую установку и станешь рядом с геодезистом скважину сверлить? А потом в лаборатории с лаборантом – пробы грунта и подземных вод исследовать?

   – Это мой характер, я не могу на него влиять, – настойчиво повторила Метельская.

   – А неплохо бы, – высказался Гвоздинский. – Для успешных результатов работы важно подобрать специалистов своего дела, которым можешь доверять, и не мешать им потом. Каждый должен делать то, чему учился. Кто умеет и знает все – ни хрена на самом деле не знает и не умеет.

   – Это ты сейчас мне говоришь? – вскинула бровь Елена. – Человек, который не уживается ни с кем. Который считает остальных запредельными дураками на фоне эрудированного и всезнающего себя. И даже это не скрывает.

   – Я уживаюсь с Венериной, – буркнул в ответ Гвоздинский. – Особенно когда запредельные дураки не бродят по нашему с ней кабинету.

   Он оставил скользкую тему без продолжения, но Метельской, очевидно, показалось мало. Уже утром следующего дня она, лишь только сняв пальто, подошла к нему и с деловитым видом ткнула пальцем в договор.

   – Что это? – поднял на нее взгляд Гвоздинский.

   Настроение у него всегда с утра премерзкое, а тут еще Клякса в торжествующей позе «Давида» Донателло, пусть без меча, но в шляпе, никак не повышает эмоциональный фон.

   – Вот, – многозначительно припечатала Елена.

   – Что – вот? – продолжил раздражаться Глеб.

   – Вот приложение к договору, в нескольких пунктах которого подрядчики продублировали некоторые виды работ.

   – Работы регламентированы, – ощерился Гвоздинский.

   – Да, – согласилась Клякса. – Но в приложении указана детальная расшифровка предоставляемых работ и услуг, и некоторые из них внесены повторно. Например, забор проб грунта вынесен и отдельным пунктом, и входит в перечень четвертого. Посмотри-ка.

   – Угу, – муркнул Гвоздинский и приличия ради вперил взгляд в документ. – Я переговорю с представителем подрядчика. Но уверяю тебя – всему найдется объяснение. Характер у работ специфический, мы не можем знать всех особенностей.

   Еще раз взглянул на приложение. Хотя… чего ему смотреть? Он сам же вместе с Игорьком и составлял статьи в предъявляемом сейчас Метельской перечне. Игорек получал небольшой, но приятный бонус к оплате, а Глеб – необходимые пункты в техотчете. Одни из них нужны ему для личного дополнительного заработка, а остальные – дорогому сердцу предприятию во избежание будущих неразрешимых проблем.

   Так уже сложилось… исторически, до любопытного и вездесущего шнобеля Кляксы… Очень хотелось швырнуть в нее горшком, но Венерину жалко.

   – Но вообще, – лениво высказался он, чуть почесывая мочку уха. – Одно из правил успешного сотрудничества – дать другой стороне украсть в разумных пределах.

   – Ты знал! – порывисто развернулась к нему Клякса.

   – Нет, – отрезал Глеб.

   Елена внимательно пригляделась к нему, но взор Гвоздинского был чист и прозрачен, как байкальский лед, а рядом расположенная пальма придавала в целом образу райско-безмятежный антураж.

   «Крыса пронырливая», – не отражая мысль во взгляде, констатировал Глеб.

   Ему-то нервничать по данному вопросу не придется: в перечне сам чертяка ногу сломит. Неспециалистам, без подготовки, разобраться в нем и вовсе будет сложно. Что там излишне, что продублировано… видов исследований много, а случаи конкретного применения на усмотрение сотрудников, ведущих проект. Тип и особенности местности, предполагаемые проблемы добавляют в объемное приложение дополнительные пункты работ. А без которых из них можно обойтись – еще попробуй-ка пойми и докажи. Но вот Клякса… ох. Как же она Глеба раздражает. Наверняка сидела с документом ночь. Рыла носом и копала. И самое отвратительное то, что так же упрямо станет копошиться и на всех последующих стадиях строительства.

ГЛАВА 9

В отношении Виктории Глеб занял до пятницы выжидающую позицию. Позвонил всего три раза и только узнать, как у нее дела. Слыша «все хорошо», тут же прощался и сбрасывал вызов.

   Алексей исправно доставлял к полицейскому участку цветы, модная пекарня – каждое утро пирожные в красивой упаковке. Один раз Гвоздинский рискнул и заказал в женском магазине новый комплект нижнего белья. В этом деле было важно не перегнуть своими действиями палку: чтобы Климова не упрекнула его в том, что он пытается ее «купить», но постоянно чувствовала ненавязчивые внимание и заботу.

   Поэтому новые сережки Глеб приберег до вечера пятницы. И заказал автомобиль. Сидел на заднем сиденье, наблюдая, как Виктория выходит из здания полиции…

   Выходит и направляется прямехенько к нему. Вот что значит – полицейская. Глеб осторожно выглянул наружу и лукаво улыбнулся.

   – Ты просто Шерлок Холмс и доктор Ватсон в одном лице, – произнес он, затягивая за руку Викторию в салон.

   – Да уж, – вздохнула она. – Так же сложно было догадаться. Перед участком, конечно, каждый день стоят лимузины с распахнутой задней дверью.

   – Просчитался, – кивнул Гвоздинский и закрыл за нею дверцу. – На будущее учту. Но вот очень мне хотелось побывать на месте того актера… не помню, как там его зовут. – Он нашел ее губы и с удовольствием приоткрыл их языком.

   – Того актера задержали за неподобающее поведение в общественном месте, – пробормотала насмешливо Виктория, не отстраняясь.

   – Это у них там за бугром, и у меня надежные связи в полиции. – Гвоздинский настойчиво углубил поцелуй.

   Виктория ненадолго оторвалась и взглянула на водителя.

   – Специально выбирал автомобиль с перегородкой, – сообщил ей Глеб и нажал на кнопку.

   Это словно стало командой человеку за рулем: лимузин осторожно двинулся с места.

   – Какой ты предусмотрительный, – улыбнулась Климова.

   – А то! – Глеб взглянул хитро. – Я еще и два раза перечитал договор: шампанское внутри не открывать, ногами на капот не становиться… Про запрет занятий сексом – и буквы нет.

   – Еще бы, – хмыкнула Вика. – Какой дурак будет вносить такой пункт в договор?

   – Дурак-не дурак, – ухмыльнулся мужчина. – А что не запрещено, то разрешено. Хотя ради такого я бы и на штраф согласился. – Гвоздинский прижал ее крепче и привычным жестом скользнул по кружеву белья.

   Прощальную речь, очевидно, Виктория не готовила… Глеб чуть заметно усмехнулся и продвинул руку дальше. Женщина протяжно вздохнула.

   Гвоздинский провел другой рукой ее по волосам, стянул заколку и неторопливо накрутил один из локонов на палец. Незаметно переместился ладонью по соседству и очутился под бюстгальтером. На тихие протестующие звуки Виктории промурлыкал сквозь поцелуй настаивающее.

   – Глеб, – попыталась хоть немного увернуться она.

   Но Гвоздинский удерживал крепко и не думал отпускать. Одними кончиками пальцев погладил чувствительную вершинку груди. Правда, при этом Виктория чуть отклонилась и прервала поцелуй. Но смотрела так… пронзительно. Глеб еле сдержался, чтобы не опрокинуть ее на спину.

   – Глеб, – повторила Виктория. – Это сейчас не к месту.

   – Почему?

   Вместо ответа Климова скосила взгляд на перегородку, отделяющую водителя от них.

   – Хоть мы и отделены, я… чувствую водителя.

   – А меня чувствуешь? – потерся носом об нос Гвоздинский.

   – Тебя я очень отлично чувствую, – фыркнула Виктория.

   – Это хорошо, – ухмыльнулся довольно Глеб. – Если ты боишься, что я буду слишком громко выражать восторг от нашей близости, – проговорил ей на ухо, – то можешь не переживать, что тебе будет стыдно за мое неподобающе-шумное поведение: перегородка звуконепроницаемая.

   Виктория удивленно посмотрела на него:

   – За этот момент я не сильно переживала.

   – Напрасно. – Гвоздинский все же наклонил Викторию назад и прикусил ключицу. – Я могу и стонать, и рычать. Может, и кричать смогу… мало ли как ты меня заведешь. – Он спускался губами все ниже.

   – Господи! – Виктория прикрыла глаза рукой и рассмеялась. – Что бы ты еще придумал.

   – Я и придумал, – воспрянул Гвоздинский. – Этого актера, между прочим, не просто так задержали. А с отягченным… оскорблением общества. Я тоже так хочу, – добавил капризно.

   – Нет, – строго отрезала Климова.

   – Ты подожди так сразу отказываться, – заторопился Глеб.

   – Я помню, что делала девушка, – снова покачала головой Виктория. – Мы вместе смотрели эту передачу утром в отеле. Я не буду этого делать.

   – Вообще? – оторопел Гвоздинский.

   – Я не буду это делать сейчас.

   – А! – выдохнул он с демонстративным облегчением. – А то вдруг это наказание такое: миссионерская поза, выключенный свет.

   – Нет, – смешливо наморщила нос Виктория. – Но наказание будет.

   – Мне понравится наказание? – Гвоздинский активно принялся освобождать Климову от одежды.

   – Вряд ли, – нахмурилась та.

   Глеб вопросительно взглянул на нее, но через секунду вернулся к продолжению своих действий.

   – Не могу сказать, что я не заинтригован, – проворчал. – Что это может быть за наказание, которое мне не понравится? Обычно я с энтузиазмом отношусь ко всем твоим предложениям и идеям.

   – Это тебе не понравится, – ответила Виктория. – Думаю, ты путаешь сферу применения наказания.

   – А, – кивнул Гвоздинский. – Тогда ладно. – И с удобством расположился у Виктории груди.

   – Так о наказании… – напомнила хрипло она.

   – Я все понял, – не отрываясь, промурчал Глеб. – Это не секс и мне неинтересно.

   – Это интересно, – настаивала женщина.

   Гвоздинский приподнял голову:

   – Это секс?

   – Нет, – ответила Климова.

   – Мне неинтересно.

   Он протянул дорожку поцелуев по животу к самому краешку кружева. Любуясь, снова бережно погладил ткань пальцами.

   – Я бы все же обсудила наказание, – продолжала Виктория.

   – Викусь, я не могу быть занят двумя делами одновременно, – отлынивал Гвоздинский. – Я – мужчина, должен концентрироваться на чем-то одном.

   – Сконцентрируйся на наказании, – посоветовала Климова.

   Глеб недовольно отодвинулся:

   – Знаешь, Вика, ты выбрала очень интересный момент. Сейчас, когда я в таком настроении, – с акцентом он указал ребрами ладоней чуть ниже живота, – что соглашусь со всем, что ты скажешь, особо и не размышляя, ты неожиданно решила побеседовать о наказаниях. Как-то это… коварно, ты не находишь?

   – У тебя учусь, – опустила Виктория глаза и привстала.

   – Ты бы лучше у меня что-нибудь полезное скопировала, – продолжать бурчать Гвоздинский.

   – Воспринимай это не как наказание, а как мою личную просьбу, – накрыла его руку своей ладошкой Климова.

   – Просьбу ты могла озвучить и без вот этих штучек, – насторожился Глеб. – А, значит, чую копчиком, она мне не понравится.

   Виктория промолчала.

   – Говори, – подстегнул ее Гвоздинский.

   – Через неделю в нашем ДЮСШ будет проводиться открытый турнир по боксу среди юношей и девушек на призы главы администрации Заводского района города…

   – Пф-ф, – выдохнул шумно Гвоздинский. – Какое знаменательнейшее событие в городе!

   – За нескольких моих подопечных тоже поданы заявки, – сделав над собой усилие, не отреагировала на его скепсис Климова.

   – Поздравляю подопечных, – кивнул Глеб. – Если повезет, выиграют жестяную чашку и подписанную главой администрации бумажку. Сразу станут на путь исправления: в неиссякаемой благодарности к Заводскому району переместятся пакостить в соседний Южный.

   – Для детей это важно! – произнесла с нажимом Виктория и даже благопристойно прикрыла рукою бюстгальтер.

   Вот! Сейчас! Сейчас она скажет что-нибудь ответственно-общественное. Что-либо в духе: «Это же дети!»

   – Как ты можешь так говорить о детях!

   А, ну чуть-чуть иначе. Смысл, как говорится один. Если бы Климова родилась лет на тридцать раньше, то при каждом удобном случае вязала бы на макушке узел из волос, лезла за трибуну и стреляла, как из пулемета, про «повышение роли физической культуры и спорта в деле всестороннего развития личности и формирование позитивных жизненных установок у подрастающего поколения». Но Гвоздинский… он за частную собственность и удовлетворение низменных порывов. Хотя… определенный шарм Виктории этот лихорадочный румянец придает.

   – Раздевайся, – скомандовал Гвоздинский.

   Климова запнулась и обескураженно посмотрела на него.

   – Раздевайся и продолжай, – склонил голову Глеб. – Про спорт в массы и укрепление дружеских связей в регионах. И перестань уже дергать бюстгальтер – на окнах шторки.

   Глаза Виктории полыхнули гневным огнем, но неожиданно она улыбнулась и медленно принялась стягивать одежду. Гвоздинский удивленно вскинул бровь. Перетащил Викторию поближе и усадил к себе на колени. Лениво откинулся на спинку кресла.

   – А для тебя это, как я погляжу, действительно важно.

   – Важно. – Виктория кивнула и вытянула вперед ребром ладонь, собираясь декламировать и дальше.

   – Не отвлекайся, – пресек ее Гвоздинский.

   Климова прилежно вернулась к раздеванию.

   – Так что там за фестиваль? – Глеб увлеченно рисовал указательным пальцем на ее теле замысловатые узоры.

   – Не фестиваль, а турнир, – поправила Виктория.

   – Один черт, – согласился Глеб.

   Он осторожно начал повторять узоры и изгибы губами.

   – В общем, программа мероприятия такая… – с расстановкой произнесла Климова.

   Гвоздинский прервался и с интересом посмотрел на нее. Не удержавшись, усмехнулся и продолжил целовать.

   – Восемнадцатого с девяти до одиннадцати – взвешивание и мандатная комиссия, – перечисляла Виктория.

   Глеб рассмеялся, прижавшись лбом к ее груди.

   – Ну-ну, – подбодрил, пытаясь сдержать хохот. – А с одиннадцати?

   – Жеребьевка, – простонала хрипло Виктория. – До трех – сбор участников и прибытие официальных лиц.

   – О как! – Глеб ловко орудовал по телу языком.

   – Глава администрации, почетные члены федерации нашего района, заслуженные тренеры города…

   – Ох, – пробормотал Глеб.

   – Нам нужен бывший спортсмен, который своим примером может показать молодежи, что все в их жизни возможно. Что при желании можно развиваться, расти. Стать достойным членом общества, успешным работником…

   – О! – промурлыкал Гвоздинский.

   – Ты подходишь, как никто. – Виктория принялась усиленно «поглаживать» внутреннее эго Гвоздинского, а ладошками – прочие доступные места. – Ты умен, целеустремлен, успешен…

   Глеб даже зарычал от удовольствия:

   – Да.

   – Ты должен выступить на торжественной части…

   Тело Гвоздинского вмиг стало как твердый камень. Он отстраненно уставился в окно:

   – Нет.

   Виктория вздохнула. Этого следовало ожидать.

   – Послушай, – начала она аккуратно. – Больше десяти лет уже прошло.

   Глеб быстро скосил на нее глаза и вместо ответа только фыркнул.

   – Тимоша был и моим другом тоже, – осторожно тянула «ниточку» Виктория. – Это спорт. В любом виде может произойти подобный… несчастный случай.

   – В шахматах не может, – скривился Гвоздинский. – И несчастный случай – это когда ногу подвернул, а не пятидневная кома и цветочки с черной лентой.

   – Ребята выступают в защитных шлемах. – Виктория положила руки ему на плечи. – Это юниоры – безопасность прежде всего. И ты не можешь бегать от воспоминаний бесконечно. Ты забросил тренировки, не заходишь в школу… Ильич и дядя Миша постоянно спрашивают про тебя.

   – Угу, – скептично хмыкнул Глеб.

   – Я уверена, что бы ты ни говорил, а продолжаешь смотреть бои по вечерам наедине с самим собой.

   – По вечерам наедине с самим собой я смотрю порно. – Гвоздинский не отрывал равнодушного взгляда от окна.

   – Глеб, – не отреагировала на грубость Виктория. – Для кого-то из детей это может быть единственным шансом покинуть улицу. Да, пусть через бокс. Ты не привлечешь их внимание вязанием или макраме. А без увлечения каким-либо делом шансов не будет вообще. Тебе нужно только выступить с докладом, рассказать немного о себе. Ты должен стать для них примером, вершиной, к которой они могут стремиться.

   Она прижималась к нему все теснее, ласки становились все откровенней, а острая грудь настойчиво упиралась в его торс. Немного щекотала и слишком дразнила.

   – Ты сделал потрясающий карьерный взлет. Твой облик и образ жизни – это мечта любого мальчишки. Выступать будут лучшие люди города – и ты. Только они по роду своей деятельности, а ты… потому что это… ты.

   – Я могу, – стал ее игриво покусывать Гвоздинский.

   – Доклад я за тебя напишу… Нужно будет только зачитать.

   – Сам напишу. – Глеб уже срывал с себя одежду.

   – Хорошо, – кивнула спешно Виктория. – Ты согласен?

   – Ну если никого другого умного и успешного в городе не нашлось… – Гвоздинский застрял рукой в манжете и торопливо дергал запястьем. – То черт, как говорится с вами… выступлю с докладом.

   – Отлично. – Виктория бережно помогла ему расстегнуть пуговки на манжетах рубашки и провела рукой по ежику волос. – Только нужно будет внести заранее благотворительный взнос на развитие бокса и отксерокопировать для отчета чек.

   Гвоздинский настороженно склонил голову набок.

   – Не понял… Это ты сейчас о чем?

   – Все официальные лица должны уплатить определенную сумму взноса на развитие бокса.

   – Федерации бокса? – уточнил Глеб.

   – Вида спорта бокса, – подкорректировала Климова.

   В его глазах заиграли смешинки, но говорил он серьезным тоном. Даже выдал рукой красивый жест. Как обычно, Виктории не удавалось определить – насмехается он или обстоятельно ей поясняет:

   – Послушай, Вик… Если ты немного не в курсе, что значит определение «благотворительность», то позволь заметить: с ним не вяжется ни понятие «все», ни «должны», ни «определенную». Благотворительность подразумевает легкую добровольность…

   – Это, в общем, такое название взноса, – терпеливо пояснила Виктория.

   – А! – повел подбородком Глеб. – Вроде как «в трубу», но чтобы звучало красиво. Понятно.

   – Почему «в трубу»? – нахмурилась Климова.

   – На развитие бокса, Вика! – Гвоздинский чуть прислонил пальцы ко лбу, но не удержался и снова рассмеялся. – Что это за эфемерное направление? Даже не на развитие клуба – на развитие спорта! Что это такое, Вик? Я – выступи с докладом, я – и за удовольствие это заплати.

   Климова поджала губу.

   – И почем нынче благотворительность? – осведомился Глеб.

   – Взнос – пятьдесят условных единиц.

   Гвоздинский даже изменился в лице.

   – Сколько? – изумленно округлил глаза. – Ни хрена себе расценки… и почему условных единиц, а не родимых «тугряндиков»?

   Климова аккуратно повела плечом.

   – Прямо… хм, – не нашел подходящих слов Глеб.

   – Тебе жалко денег для детей? – вскинулась Виктория. – Ты за раз в ресторане больше проедаешь.

   – Проедаю, – кивнул Гвоздинский. – Но как бы тебе так объяснить…

   Он задумчиво полез за сигаретой и прикурил.

   – Вот сколько ты отдал за пункт «курение в салоне лимузина»? – ухватилась за его действия Виктория.

   – Это да, – размышлял Гвоздинский, выпуская дым. – Но… – Он побарабанил пальцами по подлокотнику. – Образно говоря – деньги любят счет. Каждый последний день месяца я подбиваю итоги… Вношу суммы в колонки «расходы» и «доходы», подкалываю чеки… Это нормальная практика цивилизованных людей… Обед в ресторане я внесу в графу «питание», курение – «расходы на лимузин»…

   – Гвоздинский, не тошни, – предупредила Климова.

   – Да, – согласился Глеб. – Но все же… Как обозначу я пятьдесят условных единиц? Отдал в туман?

   – Внеси в графу «Прочее», – нервно посоветовала Виктория.

   – Хм, – призадумался Гвоздинский. – Прочее…

   Он описал рукою в воздухе петлю.

   – Ты бы отнесла туман на прочие расходы?

   Климова рассерженно сжала губы и процедила сквозь зубы:

   – Гвоздинский, со своей зарплаты я вношу деньги в фонд класса, школы и спортивной секции, плачу коммунальные и раздаю долги. Потом переодалживаю и доживаю до аванса. Никаких статей и итогов я не веду.

   – Напрасно, – покачал головой Глеб. – Даже небольшие обороты требуют счет…

   – Было бы что считать, – пробормотала Виктория, легонько проведя пальцем по брови.

   – Ты бы увидела лазейки и нерациональное использование, – настаивал Гвоздинский. – На крайний случай, рассмотрела бы, что отказываться от моей помощи и дальше неразумно.

   – Я должна исходить из собственных возможностей, – твердила Климова.

   – Внесла бы в графу «помощь третьих лиц», – наморщил нос Гвоздинский. – И были бы собственные возможности.

   Он улыбнулся. Рассуждающая и оголенная по пояс Виктория выглядела уморительно. Но, конечно, не забавнее самого полуобнаженного Гвоздинского. Ему вообще нравилось рассматривать Викторию. Он легонько боднул ее в плечо. Маленькая острая грудь знакомо и упрямо легла в его ладонь. Ладно, потом что-нибудь придумает.

   – Так ты выступишь с докладом? – настойчиво спрашивала Виктория.

   – Хорошо, – ткнулся носом в ее теплую кожу Гвоздинский.

   – Только я заблаговременно прочту твой доклад.

   – Ладно.

   Он глубоко вдохнул капризный запах лайма.

   – Во сколько мне нужно там быть?

   – С девяти до семи, – прижалась к нему щекой Виктория.

   – Как-то ты в обратную сторону счет ведешь, – Гвоздинский убрал прядь волос с плеча и прикоснулся губами.

   – С девяти утра до семи вечера, – уточнила Климова.

   Глеб гладил ее волосы и зарывался в них лицом.

   – Я не смогу столько «докладывать», – чуть покачал головой. – Не настолько разговорчивый.

   – Тебе и не нужно, – прошептала Виктория. – Торжественная часть – с пятнадцати тридцати. Выступление официальных лиц, приветствие судей, гимн, поднятие флага, концерт…

   Гвоздинский медленно прикрыл глаза. Сжал переносицу и смешливо покачал головой.

   – Вик, ты сегодня в ударе… какой, к чертям, концерт?

   – С трех тридцати до четырех и с шести до семи – концерт.

   – То есть их еще и два? – прыснул со смеху Глеб.

   – Он один, – нахохлилась Климова. – Просто с четырех до шести – выступление официальных лиц. Твое, в том числе. И главы администрации, – выразительно она очертила круг на его груди.

   – Оно-то понятно, – перебил Гвоздинский. – А в остальное время мне там чего болтаться?

   – Поднятие флага, гимн, выступление коллективов, – повторила Климова.

   – Флаг, допустим, ладно, – согласился Глеб. – Он быстро поднимается, я пересижу. Но полтора часа разглядывать девчонок в трусах и слушать песенки про море и любовь? Разве что девочки будут очень красивые, а трусики – ну очень маленькие.

   Виктория с укором посмотрела на него.

   – Какие трусики, Гвоздинский? Юношеский турнир!

   – Можно подумать, юноши откажутся на трусики смотреть.

   – Они-то, может, и не откажутся, – вздохнула Климова. – Только кто им их покажет? В концерте примут участие местные коллективы, ВИА из Дворца культуры.

   Гвоздинский оторопело уставился на нее.

   – То есть глава администрации свалит после выступления домой, а мне за пятьдесят купюр разглядывать дядьку с аккордеоном из ДК? Или… народные пляски веселых ансамблей? – Он запрокинул голову и расхохотался. – Вик, я не люблю самодеятельность… Можно я сто условных единиц в благотворительность внесу и выступление коллективов пропущу?

ГЛАВА 10

– Нет, – отрезала Виктория.

   – Веревки из меня вьешь, жестокая.

   Гвоздинский повалил ее на диван, Климова рассмеялась.

   – Давай уже закончим с этими флагами-ансамблями, – прошептал ей Глеб.

   Когда у Виктории зазвонил телефон, Гвоздинский попытался незаметно локтем сбросить аппарат на коврик. Климова, не отрываясь от его губ, потянулась за трубкой рукой. Глеб перехватил ладошку и принялся покрывать поцелуями.

   – Глеб, мне нужно ответить, – проворковала она. – Это секунда дела.

   – Да сколько уже можно. – Гвоздинский твердо подмял женщину под себя. – Пора уже от полуторанедельной прелюдии переходить к проникновению.

   – Это не займет много времени. – Климова все-таки увернулась из настойчивых объятий и при виде своего телефона на полу осуждающе посмотрела на Глеба.

   – Угу, – поджал Гвоздинский губы.

   Климова улыбнулась и провела по его щетине ладонью. Глеб тут же прикоснулся губами к внутренней стороне сгиба локтя. Постепенно поднимался все выше и выше, с грустью улавливая по обрывкам телефонных фраз Виктории невыгодную для себя любимого нить: Насте плохо, у нее температура. И с тренировки ее должна не бабушка забрать, как обычно происходит по долгожданным пятницам, а мать, причем срочно и сейчас.

   Виктория, затаив дыхание, посмотрела на него.

   – Я подвезу, – кивнул Гвоздинский и, пока Климова натягивала одежду, набрал номер водителя, чтобы сообщить об изменениях маршрута.

   Подкативший ко Дворцу культуры лимузин выглядел лайнером, внезапно прибившимся к спонтанно возникшему пляжу у деревенской речушки. Что там классики кинематографа говорили про булочную и такси? Времена меняются, автомобили дорожают…

   Виктория покинула салон и вскоре вернулась вместе с дочерью. Гвоздинский вежливо уступил место и пересел на боковой диван.

   В салоне повисла тишина.

   Вернее, Виктория с Настей о чем-то шептались, голова дочери уютно лежала на коленях матери… Вокруг них плотным коконом установился свой сакральный мир. Гвоздинский был словно… На боковом диване он был.

   Странно, Глеб так давно выпрашивал у Виктории устроить им встречу. Да и язык у него подвешен хорошо. А тут ничего выдавить из себя дельного не может.

   Нужно хоть голос подать, ребенка спросить о чем-то к месту.

   О чем? О температуре Климова уже спросила. Глеб, если честно, и не запомнил ничего. Выхватил мозгом цифру тридцать, на мгновение подумал о своем, пока осознал, что это не все – остальные показания из виду упустил. К чему вообще такие сложности с делениями? Тридцать столько-то и столько… Какой дурак придумал эту шкалу? Нет бы считать по-человечески: один, два, три… труба.

   Гвоздинский, понятно, не окончательный осел. Понятие «тридцать шесть и шесть» у него тоже на слуху. Но тут вовремя не скумекнул, да и цифра абсолютно другая мелькнула. Вот интересно: обычно даже по закрытым рабочим проектам он может сходу все важные числа назвать. А тут – словно за мозг не уцепилось.

   К тому же сам Глеб особо не болеет. При редких недомоганиях звонит в аптеку и просит доставить с курьером «что-нибудь действенное и быстрое от простуды». Колотит порошок в воде и через день бредет обратно на работу. Температуру он себе «не мерит» и, положа руку на сердце, измерение ее ни о чем ему особо и не говорит: при каких показаниях вздохнуть с облегчением, а при каких – качать грустно головой и обреченно цокать языком.

   Первый раз в жизни Гвоздинский жалел, что с ним рядом Жаб-всезнайка не сидит. Тот бы и диагноз выдал с расстояния, и рецепты чеснока с медом прописал. А вот если бы Глеб в прошлую пятницу к подрядчикам с «Азбуки здоровья» не свалил, он бы выдал Климовой полный состав чудо-средства от целителя-эскулапа Жаба. Плюсиков бы себе в карму нахватал.

   Но… Виктория спокойна. Значит, ничего ужасного в тех цифрах температуры нет…

   И про общее самочувствие Насти Виктория сама узнала. И про горло, и болит ли голова. Хоть бы один вопрос – эгоистка – оставила ему.

   Спросить о спорте? О соревнованиях? Это можно… Но их результатом Настя вроде недовольна… Климова по телефону что-то Глебу говорила. Значит, сейчас и этот предмет беседы слегка не в тему.

   О школе? Ребенок болен, взгляд рассеян… При упоминании о школе он станет очень удивленным. По крайней мере, в возрасте Насти сам Гвоздинский о школе и не думал говорить. Вопросы взрослых об уроках казались тухлой вежливостью от нечего спросить. Ответы тоже были в целом риторичны – на неозвученное «отвали».

   Можно, допустим, спросить об игрушках. Если запомнит, то даже купить.

   Кстати, интересно, сколько ей лет? Эти «показания» Вика ему точно сообщала, причем – буквально на днях. Или в прошлом квартале? У дочки был день рождения и цифра была… звучала. Числа, числа, числа… Нужно все-таки внимательнее Климову слушать, а не попутно монстров в ноутбуке «мочить». Выглядит Настя неожиданно взрослой, Гвоздинский как-то ее чуток поменьше представлял. Вернее, не задумывался раньше, но удивился. И с ней, действительно, придется о чем-то говорить.

   – Мне очень неудобно тебя беспокоить, – подняла на него Виктория глаза. – Но мы не могли бы ненадолго заехать в аптеку?

   Гвоздинский кивнул:

   – Говори, что купить – я сбегаю.

   Это же не глупая фраза? Он же не может знать названия нужных лекарств? Лишь бы какой порошок ребенку-то не подойдет?

   Климова улыбнулась. Значит, нормальный вопрос.

   Она бегло назвала… два абсолютно одинаковых окончания и еще несколько букв совсем перед ними. И еще что-то на тот самый случай, если не окажется предыдущих тех двух. Кто придумывает названия лекарств? Каким вундеркиндом нужно быть, чтобы их упомнить? Почему так все сложно с этими болезнями?

   – Я запишу названия. – Виктория улыбнулась чуть шире.

   Ну… лучше побыть секунду недоумком, чем купить самостоятельно невесть что.

   Лица пенсионеров у аптеки рассказали Гвоздинскому всё… Всё красноречиво и до мелких винтиков подробно о весьма сложном отношении «ущемленных в правах» населения слоев. И к дифференциации доходов в целом, и в едкой частности именно к тем, кто ездит за лекарствами в аптеку на длинных, возмутительно дорогостоящих «такси». Открывающий дверцу перед Глебом водитель это отношение лишь усугубил. Мрачно и долго в спину Гвоздинскому «слои» направляли плотный поток невысказанных грубых, возможно, и бранных выражений. И даже, осмелев, бросили до того, как за ним закрылась дверь, обидное оченно «депутат или бандюк». Это с его-то благородно-аристократическим лицом!

    Потом с таким же гнетущим недоумением злосчастный автомобиль был встречен бабками у подъезда Климовой. Будто Глеб у них украл что-то крайне для жизни важное. Теперь уже Виктория была вознаграждена сквозь зубы: «О как – полисменша!»

   Попрощавшись с девочками, Гвоздинский призадумался о том, что на первое время им могут понадобиться какие-нибудь продукты. Мало ли – получится ли у Виктории выйти за ними и сможет ли ее кто-то подменить. Конечно, лучше было уточнить у самой Климовой. Но… хорошая мысль уныло запоздала. А на ум, даже при старательном подключении всех мозговых извилин, приходят только пусть и содержащие витамин С, но все-таки банальные апельсины. Зато – будет сюрприз и опять же, плюсик в карму.

   К супермаркету подкатил на лимузине. Там народ доброжелательней: просто вытаращились и удивлялись. Да, балует себя. Тем более, заранее оплачено.

   В магазине смекалистый мужчина выхватил взглядом внушающую доверие мамочку с ребенком. Ребенок, конечно, на порядок младше Насти, но зато при нем мамаша деловая. Из тех, которые всегда и лучше всех все знают. Такой себе «Жаб» в начале жизненного пути. Глеб сообразительно пошлепал следом, складывая в свою корзинку то, что и они. Апельсины с яблоками добавил без подсказок сам.

   Опять на лимузине двинул к Климовой во двор. Пусть бабульки удивятся уже со всем размахом. Представьте, милые соседи, как привыкли мы к комфорту и должностям. Гоняем, бессовестные хапуги, на лимузинах туда-сюда. Хотим в аптеку, хотим – в ларек. Не желаем, знаете ли, ни в чем себе отказывать. На большие расстояния выписываем вертолет.

   Соседи медленно прожигали в магазинном пакете дыру. Гвоздинский еле сдержался, чтобы его перед «сканерами» не раскрыть, предъявляя честным взорам всех уравнивающие апельсины. Деловито прошествовал в подъезд.

   А вот на лестнице пыл поутих. Что Виктория расскажет визитеру? Логику ее реакций порою сложно предугадать. Особенно когда дело касается чутко оберегаемого ею «я сама».

   С минуту даже под дверью постоял. Нажал твердо на звонок. Эх, как говорится, пропадать, так от любимых рук.

   Климова открыла и застыла. Перевела недоуменный взгляд на громадный пакет. Стояла озадаченно в смешных мохнатых тапках и розовом костюме с какой-то рожицей на груди… То ли цыпленок, то ли… желтая одноглазая дыня. Неизученный наукой, но явно опасный по сути зверь. До безобразия Глебу сия рожица напоминала захворавшего на желтуху милого Жаба. Особенно клочком оставшихся жиденьких волос. Так и чесались руки щелкнуть по носу, если бы он был.

   Необычно… И не привычная темная форма. И вообще по-другому все.

   – Какой интересный… – Гвоздинский примерился и очертил в воздухе контур овала, подумал и ножки «дорисовал». – Желтый… яйцо в штанах.

   Виктория с недоумением отряхнулась от его слов.

   – Это миньон, Гвоздинский, – сделала в сторону шаг, пропуская внутрь квартиры. – Стыдно не знать.

   Глеб незаметно осмотрелся. Как ни интересно, а выдать любопытство нельзя: Климова стесняется и скромной обстановки квартиры, и закономерного для полицейского с дежурствами небольшого беспорядка.

   Он ткнул в рожицу пальцем и как бы случайно перед этим легонько задел грудь Виктории.

   – Стыдно не стыдно, но оно улыбается, а, значит, радо видеть меня.

   Грудь не замедлила отреагировать на знакомое прикосновение знакомых рук. Рядом с рожицей затвердел и проявился сквозь ткань «озорной» сосок. Гвоздинский самодовольно оценил и, растягивая слоги, повторил:

   – Очень радо.

   – Пошляк ты, Гвоздинский, – прошипела Климова. – Пошляк и хам.

   – Это да, – согласился Глеб.

   – И бесконечно озабоченный хитрец.

   – Это тоже да, – кивнул Гвоздинский. – Хоть с «бесконечно» ты малость переборщила, но кое-что могу и предложить.

   Виктория насмешливо улыбнулась и, покачав головой, вздохнула:

   – Явился-то чего?

   Глеб передвинул поближе к ней пакет:

   – Здесь кое-какие продукты на первое время.

   – Хватит на всех жильцов подъезда. – Виктория смотрела неопределенно: и не с укором, и не с издевкой. Странно смотрела… как и в тапках мохнатых – непривычно.

   – Я тебя попрошу, – а вот Гвоздинский глядел серьезно, даже – чуть просяще. – Если тебе что-то понадобится, ты можешь позвонить именно мне?

   – Да, – сказала коротко и чуть хрипло.

   И что-то во взгляде изменилось неуловимо. Стал взгляд немного другим. Или просто чуть расширился и быстро сузился темный зрачок.

   – Мама! – из комнаты слева послышался голос.

   – Иду! – крикнула Климова и тихо проговорила Глебу: – Извини, пожалуйста, что не приглашаю…

   – Да, – усмехнулся он и почти невесомо прижался к губам.

   Уже на выходе Виктория остановила. Придержала за руку и отпустила. Опустила и подняла большущие глаза.

   – Спасибо.

   Гвоздинский улыбнулся и кивнул.

   Вот и логика Климовой в полном расцвете. Когда он пару месяцев назад предложил оплатить годовой абонемент Насте в спортивную секцию, Виктория посмотрела так, словно он ей злейший враг. А за то, что сунул листик аптекарю за окошком – спасибо и неуловимо измененный взгляд.

   Он снова развернулся к двери. Немного задел носком туфли принесенный пакет. Из него выкатилась маленькая банка. Виктория оказалась быстрее и подняла. Озадаченно разглядывала этикетку, потом – Глеба.

   – Это детское пюре? – спросила удивленно.

   Показала изображение беззубого крепыша с измазюканной рожицей на банке. И отчетливой надписью «Малыш». И ниже тоже довольно крупно – с четырех месяцев рекомендуется.

   Вот черт. Он думал, что это какое-то варенье. Тетка взяла, и Гвоздинский взял. Рисунок ребенка не разглядывал.

   – Ну… – протянул задумчиво он. – Если совсем мелким рекомендуется, то более взрослым-то не повредит?

   – Не повредит, – покачала Климова головой и рассмеялась.

ГЛАВА 11

На всю следующую рабочую неделю Глеб с головой погряз в делах. Ускоренными темпами он закрывал зависшие проекты и много времени проводил с подрядчиками за согласованием результатов экспертиз.

   Викторию все это время Гвоздинский не видел. Знал только, что она взяла на работе больничный и всецело занимается Настей. А после, вполне закономерно, вслед за дочерью заболела и сама. Созванивались они часто, болтали ни о чем, а о помощи Вика так и не попросила, вредина. Лишь обмолвилась вскользь, словно поясняя, что задействована «на подхвате» бабушка.

   Жаб с Кляксой тем временем обжились обстоятельно. Даже и не помнили, что они «в гостях». Но и возвращаться «бесприютным» было некуда. Разница в том, кем проводятся ремонтные работы, ощущалась в пространстве явно: штатные сотрудники это не подрядчики, торопиться – совершенно не их рабочий стиль. А когда еще, срывая настил в Жабском кабинете, рабочие повредили и покрытие стен – Гвоздинский уразумел, что ремонт – дело бесконечное и круговое. Спиральное.

   Заметив в руках Кляксы знакомую папку, Глеб навострил чувствительные ушки:

   – Что изучаешь? – будто вскользь спросил у нее.

   – Да так, – протянула Елена. – Взяла закрытый проект, просматриваю между делом. Хочу проникнуться спецификой работы, сравнить. Ты же не против? – взглянула прозрачно. – Я в деле новичок, многих нюансов не знаю. Боюсь… оплошать.

   Против. Глеб категорически против. Перевоплощение Кляксы из разноцветного бегемота в землеройку разрушает его нервную систему.

   Вообще два момента «просматриваю» и «между делом» в одном-единственном кратеньком предложении говорят о том, что, как минимум, человеку делать нехрен и он пытается себя чем-нибудь занять. Это в лучшем случае. Следующий не совсем приятный вариант – землеройка все же роет. Оба варианта предполагают разные способы устранения цветастой досады: или чем-нибудь Кляксу увлечь и занять, или вовсе радикально изжить. Начать, наверное, лучше с мягкого и первого, хоть хочется – раз и наверняка.

   – Что-то ты, Леночка, сегодня выглядишь особенно, – ожил в это время дремавший Жаб. Сплетни «земноводный» безмерно уважал и ни в коем разе не просыпал. – Собираешься куда-то после работы?

   Гвоздинский осторожно выглянул из-за крышки ноутбука. Блин, он уже становится похож на ненавидимый им тип «синего чулка». Но, конечно, занимательно, куда так вырядилась Клякса. Разоделась еще ярче, чем всегда – в вырвиглазный ядовито-алый. Еще бы в голову вставила перо.

   – У меня свидание, Андрей Борисович, – зарделась Клякса и почему-то молниеносно проверила реакцию на новость Глеба.

   Тот в ответ выдал мимикой мрамор. Холодное каменное изваяние с незаметными прожилками интереса.

   Оказывается, у Кляксы есть личная жизнь? Любопытно и неожиданно.

   – Оау, – крякнул Жаб и аккуратно-профессионально вытянул эфемерными клешнями всю информацию об объекте: рост, вес, род занятий, детские травмы, пароли, явки, позывные.

   Клякса раскололась почти моментально. Объектом гордилась до искр в глазах. Особенно старательно нахваливала умственные способности и редкие для современного общества черты характера объекта. Про физические параметры скромно умолчала.

   Гвоздинский скоро заскучал. Личная жизнь – в свободное от работы время. А мешает и раздражающе зудит Клякса в трудовой кодексный «до восемнадцати и с девяти».

   – Ну а грустная-то чего такая? – спросил напоследок Жаб.

   Набив иллюзорное брюшко сплетенной информацией, Жаб снова мостился задремать.

   – Который день не могу попасть к губернатору на прием, – пожаловалась Метельская. – Очень нужно.

   – Ох, – молвила золотая рыбка Жаб. – Что же ты до этого молчала?

   Примерно одноуровнево со сплетнями и рецептами Жаб любил кого-нибудь озадачить. С удовольствием отложил «спящий режим» на неопределенный срок. Гвоздинский даже залюбовался его сосредоточенным тыканьем в кнопки телефона: вот сказочное перевоплощение из медузы в деловитого решателя всех вопросов.

   – Филиппович? – возрадовался он. – Ага… – добавил мстительно.

   После нудной и усыпляющей беседы о колоновидных яблонях и каких-то китайских огурцах Жаб незаметно-быстро обстряпал встречу Метельской с губернатором. У Кляксы медленно поползли тонкие бровки вверх. При виде этого Глеб насмешливо прикусил губу. Да, в этом непредсказуемость и опасность Жаба: тут бубнеж, яблони и огурцы, здесь – стратегически сложная операция.

   – У меня ж с его отцом дача через забор, – пояснил тот, чудесным образом превращаясь обратно в Жаба. – У него таааакие яблони.

   Вечером Гвоздинский был уже за рулем, когда зазвонил телефон. Он в раздумьях посмотрел на незнакомый номер. Какому чертяке в семь вечера спокойно не сидится: лопал бы свои вечерние макароны и таращился в экран.

   Глеб недовольно принял вызов.

   – Привет, – отвратительно знакомый голос, и такой же противный всхлип… или хлюпанье носом.

   – Ну да, – неохотно ответил Гвоздинский.

   Какого рожна она ему звонит? Вроде как данная дверь уже закрыта.

   – Ты можешь мне помочь? – и плаксивое: – Пожалуйста!

   Да вот прямо сразу. Гвоздинский весь из себя – бюро добрых услуг. Бескорыстие и помощь даже не предусмотрены его сложной комплектацией.

   – Нет, – буркнул он и собрался сбросить вызов.

   Вернее, он и сбросил, но Камилла перезвонила.

   – Послушай, мелочь, – лениво протянул Глеб. – Тебе позвонить больше некому? Оглядись вокруг, подбери самого прыщавого подростка, оформите себе льготный тариф и звоните друг другу во время, указанное крупными цифрами на коробочке. Если что – папа в помощь… или дворецкий. Или сама на вскрытых тачках заработай.

   – Пожаааалуйста!

   Чертова кукла. О, точно – зеленоволосый монстр. Он видел таких в витрине, когда примерялся к подарку Насте. Не выбрал ни черта, а от монстра ужаснулся. Какой маньяк для детей такие игрушки делает? Фигура, как у старушки Барби, а рожа – жуть жутчайшая. И надпись «Монстер». Как говорится, со спины девочка, а с морды – ведьма. Интересно: с именем Камилла такая есть?

   – Ну, – смилостивился он. – Только резче говори.

   – Ты можешь меня забрать?

   – Откуда? – вздохнул Гвоздинский.

   – С Матросова.

   При упоминании очередного неблагонадежного района Гвоздинский скривился в окно. Какого лешего эта кикимора лазит по болотам? Ищет, кто бы ее в трясину утянул?

   – А что, с Красного Камня тебя бомжи тапками изгнали? – хмуро осведомился он.

   – Ну не то чтобы бомжи, – сохраняла интригу Камилла. – Так ты приедешь или нет? – спросила в лоб.

   – Вот с какого хрена я приеду? – рыкнул Глеб. – Как женщина ты мне неинтересна. Ты даже не женщина, а худющий таракан. Умилительных эмоций к детям я не испытываю. Хотя ты и здесь не состоялась. Зарабатываю прилично, то есть и финансовой подоплеки в разъездах нет.

   – Приедешь? – повторила Камилла.

   – И где мне там тебя искать? В каждый подвал Матросова заглядывать?

   – Я возле разрушенного магазина, тут его все знают…

   О-хре-неть! Мозгов нет и даже не предвидятся – допустим, обидный, но достоверный факт. Так и чувство самосохранения отсутствует напрочь. Таракан и тот эволюционно подальше-то продвинулся.

   – Сдвинь свою костлявую задницу от заброшенного магазина поближе к людям. Там дорога какая-нибудь есть? Тропинка, например, поляна? Что там еще в дремучих лесах и на отшибах бывает?

   – Тропинка есть, – с готовностью ответила Камилла. – Я по ней иду.

   – Умница, – похвалил Глеб, разворачивая машину. – Мудреешь на глазах. Уже смотри, букашечка, тропинки отличаешь. Фонарь там есть какой?

   – Есть, – радостно сообщила девушка. – Вот прямо там, где тропинка выходит на дорогу, он и стоит.

   – На фонаре лампочка горит? – уточнил Гвоздинский. – Светит в глаз?

   – Светит, – омрачилась снова Камилла. – Ты можешь не быть полным упырем и не говорить со мной, как с отсталой?

   – Вот когда папа купит тебе диплом, а потом депутатское кресло – тогда я свое мнение, конечно, поменяю, – пояснил Глеб. – Но все-таки надеюсь, что тебя вывезут из страны разваливать экономику соседних государств. Стой возле столба вторым столбом, я скоро буду.

   Не умеет он женщинам отказывать. Нужно работать над собой. Интересно: какой-нибудь затхлый психолог состряпал уже на эту тему какой-нибудь трактат? Гвоздинский приобрел бы поучиться.

   Он вышел из машины возле столба, на который опирался плечом знакомый силуэт. Ну надо же, дурочка и сейчас в свой телефон вникает. Наверное, даже если масштабная катастрофа приключится, она все равно будет продолжать пялиться в экран.

   Гвоздинский подошел и презрительно щелкнул языком, разглядывая «роспись на лице»:

   – Ничего не поменялось, – вынес вердикт.

   Камилла соизволила поднять глаза. Развела в стороны тонкие руки, демонстрируя себя:

   – Почему же ничего? Мне уже восемнадцать.

   – А! – равнодушно дернул подбородком Глеб. – И где же чудесное превращение из утки в белого лебедя?