Оглавление
АННОТАЦИЯ
Одно событие шальной молодости Вадима привело к тяжелым последствиям.
Ступень за ступенью он падал все ниже, пока не оказался на самом дне. Но отобрав одно, жизнь предложила другое. И теперь ему предстоит преодолеть себя и подняться с колен, чтобы стать достойным чуда, подаренного судьбой.
Небольшой самостоятельный рассказ о герое из истории «Сквозь паутину».
ГЛАВА 1.
Ранняя осень вступала в свои права. Понемногу увядала зелень природы, отдавая предпочтение в украшениях золоту и багрянцу. Эти широты страны славились жаркими днями и ранним наступлением вечерних холодов.
Пассажирский поезд подходил ночью к маленькой станции под названием «Лесная», стоянка на которой была всего две минуты. За много лет работы проводник плацкартного вагона видел всего несколько человек, заходивших в этом глухом малонаселенном пункте, и все они были из мест, «не столь отдаленных». Мужчина, предъявивший ему билет, тоже был оттуда же, и это не вызывало сомнений: темная куртка с капюшоном, черные брюки, ботинки на толстой подошве и небольшой вещмешок старого образца за плечом. Высокий, худощавый, лет сорока или чуть меньше, он поздоровался и прошел на свое боковое место в другом от проводника конце вагона. Все пассажиры уже спали. Он не стал раскладывать свою полку, просто сел по ходу поезда и устремил взгляд в темноту за окном.
Мужчина не двигался в течение долгого времени. Редкие огни полустанков заставляли его вздрагивать, словно напоминая, что теперь это другая жизнь: та, которая ушла вперед, пока он отбывал наказание.
Проводник проследовал туда-обратно несколько раз, проверил двери в тамбуре и вернулся к молчаливому пассажиру.
– Может, чаю налить?
– Спасибо, не надо, – тихо ответил тот.
– Если что-то будет нужно, я в другом конце вагона. Обращайтесь. Спокойной ночи.
Пассажир лишь кивнул ему в ответ и снова отвернулся к темному окну. Проводник, уже сидя в своем служебном купе, изучал данные, указанные на сайте напротив места, занятого только что:
– Сычев Вадим Анатольевич, тридцать шесть лет, до *** без пересадок. Чуть меньше суток в пути. Он не собирается спать совсем? Что же за его плечами, раз не идет к нему сон? Не зря говорят: чужая – душа потёмки.
С этими словами он улегся спать, пока была возможность перехватить несколько часов до того, как проснувшиеся пассажиры начнут требовать к себе внимания. А мужчина в конце вагона продолжал сидеть, привалившись к стене вагона, то закрывая глаза, то вновь распахивая их и озираясь, словно не веря, что он на свободе, и скоро увидит самого дорого в его жизни человека, ради которого прошел все круги ада.
В памяти всплывали события далекого прошлого, и сколько бы Сычев ни пытался не вспоминать то, за что получил срок, ничего не получалось. Уж, казалось бы, тысячи раз все взвешено, оценено, и вынесен приговор самому себе, а покоя душе не было. Преступление свершилось, когда ему было двадцать два, осенью, первого сентября. С той поры не любил ни это время года, ни день начала учебного процесса. Не представлял, что когда-нибудь сможет изменить свое восприятие «осенней поры, очей очарованья».
Тогда его и еще двух парней на «небольшую шутку» подбила сокурсница, которая имела конкретные цели и планы, разработанные для их достижения. Сыч – а тогда его звали только так, словно и не было у него нормального имени – не вникал в суть затеянного Евой дела. У него с ней начинались отношения, и ему хотелось добиться благосклонности строптивой девушки. Но когда это случилось слишком быстро, какие-то сомнения закрались в его сознание, однако разложить все по полочкам не хватило времени – игра уже началась. Все свелось к издевательствам над девушкой, которой сам Сыч тогда нравился и начал «пускать пыль в глаза», чтобы она доверилась ему. Так и получилось, в результате чего ее похитили, предварительно опоив снотворным. Беззащитную девушку, находившуюся без сознания, раздели и принимали рядом с ней откровенные позы, имитируя интимную связь со всеми участниками. Весь процесс был запечатлен на видео лично Евой. Жертву никто и пальцем не тронул, но со стороны все выглядело непристойно и полностью уничтожало ее репутацию. Никто из участников того действа не мог предположить, во что выльется их «шутка».
Смонтированное видео отправили отцу девушки, чтобы шантажом заставить его подписать документы о передаче или нулевой продаже его спортивного комплекса, о котором мечтала организатор преступления. Ранее она пыталась через дочь воздействовать на владельца, но девушка жестко отказала ей, чем и навлекла на свою голову беду. Однако Ева не учла того, что у мужчины было слабое больное сердце: он умер, даже не успев открыть то сообщение, лишь поняв, что с его единственной дочерью случилось нечто непоправимое. Грандиозные планы рухнули. Шантаж самой жертвы тоже ни к чему не привел; она вообще уехала из города сразу после похорон отца. Но вернулась, спустя долгие восемь лет, чтобы воздать должное виновным в поломанной собственной судьбе. И ей это удалось: все соучастники преступления попались в сплетенную ею паутину и получили разные сроки.
Незадолго до задержания Вадим снова имел связь с той самой своей бывшей сокурсницей, что организовала преступление и воплотила его в жизнь, хотя все восемь лет старался избегать встреч с ней. Но Ева обратилась к нему за помощью, и он опять не отказал ей. В результате их единственного за долгое время «контакта» она забеременела. К моменту, когда точно стало понятно, что их свидание оказалось «плодотворным», все участники преступления находились под следствием. Ева, узнав о своем интересном положении, отказывалась сообщать кому бы то ни было, кто является отцом ребенка. Даже в такой ситуации умудрялась манипулировать своим отцом, добиваясь низменных целей. Сычев, еще находясь в следственном изоляторе, отказывался давать показания, надеясь вылезти из затягивавшейся вокруг него петли. Однако, взвесив все свои грехи, и после разговора с начальником отделения полиции, решил пойти на сделку со следствием, не называя имени жертвы, а также и организатора преступления. Почему молчал? Да потому что считал себя виноватым перед Юлей, над которой они так жестоко «подшутили» – во-первых; а во-вторых, не мог представить, как будут склонять имена девушек, сыгравших в его жизни очень важную роль, перевернувших ее с ног на голову.
Дав показания один раз, потом он только молчал; отказывался от свиданий с родителями, не говорил ни слова при встрече с адвокатом, нанятым ими для его освобождения. Не шел на контакт ни с кем; поставил крест на своей жизни в тридцать лет. Эта «игра в благородную молчанку» длилась до того момента, когда ему организовали разговор с отцом Евы, что очень удивило Сыча, но отказаться от встречи он не мог. Яков Семенович и сообщил, что его дочь беременна, а имя отца будущего ребенка скрывает. Молчавший и на этом свидании Сычев сначала никак не отреагировал на новость, но потом…
«Ведь тогда сразу понял, что она от меня беременна. Просто не мог поверить в такое счастье для себя – не заслужил я того, чтобы после меня остался след на земле. Но стало страшно: а вдруг она не захочет рожать ребенка? Вдруг самые гадкие мысли придут в ее дурную голову. А она могла бы что угодно сделать с малышом, который представлял в то время всего лишь сгусток клеток. Нельзя было этого допустить. Спасибо Якову, что не испугался тогда моей реакции, больше похожей на панику или истерику. Поверил мне. Сыном назвал. Как я не умер в тот момент от боли, разрывавшей сердце! Сын… Он назвал меня сыном, а я был уверен, что тоже буду отцом сына. И ради него я должен все вынести: оказать содействие следствию, принять наказание, а главное – достойно его выдержать. Даже Яков просил о помощи при расследовании того, старого дела, а Ева уж успела еще натворить безобразий. Он не стал жалеть единственная дочь, зная лучше других ее настоящую суть, считал, что виновная в преступлении должна получить по заслугам. А его супруга в то время перенесла сложную операцию и боролась с онкологическим заболеванием… Я обещал ему. Я сделал. Не смог лишь назвать имя жертвы. Почему не смог? Только ли, потому что виноват перед Юлей? Нет. Себя обманывать уже нет смысла. Все давно ушло. А тогда… тогда я был отравлен ее беззащитностью, чистотой, невинностью – всем тем, над чем мы посмеялись, так и не сумев понять, что убили себя. Я уж точно был уничтожен. Когда она вернулась через восемь лет, сильная до безрассудства, больше похожая на смертоносную машину, овладевшую всеми видами боевых единоборств, и заставила меня жрать землю, чтобы очистить от скверны; когда разбила нос и врезала по самому дорогому, что есть у мужиков, вот тогда я понял, в кого мы ее превратили своей «шуткой». Все правильно она сделала, только мягко с нами, уродами, обошлась. И следователь тоже точно сказал тогда: «Вы все заслуживаете «вышки». Жаль, что ее отменили». Я с ним согласился. Что спасло нас той осенью от безжалостной мести нашей жертвы? Наверное, то, что она полюбила: будущий муж смог остановить огонь возмездия, съедавший ее… В любом случае, каждый человек, встреченный в то время, оставил свой след во мне. Кто-то научил бороться, кто-то ненавидеть, кто-то верить, кто-то уважать. И каждому я благодарен, потому что продолжаю жить, стараюсь стать лучше, чтобы сын не стеснялся меня. Сын. Володька. Уж пять лет ему. Яков говорил, что он знает меня по фотографиям. Но это внешние признаки, а как он отнесется при встрече к отцу-преступнику, пусть и бывшему?»
Вадим снова и снова думал о том, что все люди, появлявшиеся в его жизни, оставили свой отпечаток, хороший или плохой. Даже Ева, переломившая его судьбу, как щепку, подарила сына, от которого отказалась сразу же, еще в родильном доме, когда следствие подходило к концу.
«Как к ней относиться? И не хочу помнить, а должен поблагодарить за Володю. Хотя понятно, что беременность была нужна ей лишь для манипуляции родителями и более мягкого отношения со стороны правоохранительных органов. Для меня это уже не имеет значения. Ее след остался лишь в свидетельстве о рождении, а в жизни сына она отсутствует. А я есть. И сына моего зовут Сычев Владимир Вадимович».
Глаза защипало, горло сдавило. Он подумал о том, как хорошо, что все спят и не видят слез на его лице; горячих слез хмурого мужчины с поседевшими висками и настороженным взглядом серых глаз. Вадим четко осознавал, что производит гнетущее впечатление на людей, но его это мало трогало.
Он так и просидел всю ночь на своем боковом сидении рядом с тамбуром. Небольшой вещмешок лежал под ногами. Еще не пришло время открывать его, чтобы достать дешевенькую бритву, помазок и попробовать хоть немного сбрить щетину, местами уже седую. Пару раз Сычев выходил в тамбур покурить; затягивался так, словно последний день живет. А все, потому что решил отказаться от этой вредной привычки, не хотел подавать сыну дурной пример.
Пассажиры потихоньку просыпались, занимались своими делами, ворчали, завтракали, поглядывали искоса на одинокого человека, смотревшего все время в окно. К нему снова подошел проводник.
– Доброе утро. Чай будете с сахаром или без? – настойчиво спросил он.
Вадим повернулся к нему и чуть улыбнулся.
– С сахаром. Давно не пробовал таких вкусных вещей. Житейская роскошь.
– Может, печенья еще?
– Нет, это уже слишком, через край. Надо понемногу, по капле учиться радоваться жизни.
Проводник задумался над его словами, потом согласно кивнул и ушел за чаем.
Запахи всяческой еды наполняли вагон: вареные яйца, колбаса, жареная курица, кофе из термоса, даже леденцы. Все это казалось сказкой, фильмом, который сейчас показывали Сычеву, как было «там», в редкие моменты отдыха. И так бы он и думал, что все это – кино, если бы не те самые запахи. Они помогали верить в реальность происходящего вокруг.
Перед ним на столике возник чай в граненом стакане и металлическом подстаканнике, на котором был выдавлен герб города, откуда уехал Вадим, и который навсегда остался позади. Туда больше никогда не вернется, в это он свято верил.
– Угощайтесь, – сказал проводник и сразу ушел, чтобы не мешать нелюдимому пассажиру в наслаждении крепким сладким напитком.
– Спасибо, – ответил Сычев вслед доброму, все понимающему человеку.
Напротив него никто не садился: сосед, спавший на верхней полке, пересел за общий стол к своим друзьям. Вадим и на это не обратил внимания. Одиночество не тяготило его. Там, где он был последние пять лет, редко удавалось остаться в тишине даже ночью. А потому сладкий чай и мысли о прошлом и настоящем дарили ему странное сочетание покоя и тоски.
Утро медленно перебиралось в день, поезд продолжал поглощать километры, приближая такую долгожданную встречу с сыном.
«Как я найду его? Кто придет встречать? Да и придет ли? Вдруг изменились обстоятельства? Яков обещал. И Алёна Витальевна пять с лишним лет назад говорила, что придет. Справилась ли с болезнью? Ничего не знаю о ней. И Яков молчит о жене. Мои-то родители вряд ли будут: далеко им ехать, да и возраст уже берет свое. Все же надеюсь, что кто-то захочет встретить меня».
Мысли, мечты, надежды…
Словно ступеньку за ступенькой преодолевал сложный путь возвращения из прошлого, оставляя на каждой из них частицу души и сил, подпитываясь верой, что еще нужен кому-то, надеждой на лучшую долю, если сможет быть достойным ее.
За час до прибытия в родной город Вадим выкинул начатую пачку сигарет, побрился, насколько это было возможно сделать дрожащими руками, и сел ждать, когда покажется на горизонте вокзал. Сердце билось все быстрее, заставляя закипать кровь; виски сдавило; ладони похолодели и стали влажными.
«Черт! Как девица нервная перед первым балом. Да может, и нет никого на перроне, а я тут…»
– Ваша станция, – совершенно неожиданно сказал подошедший к нему проводник. – Счастливого пути вам по жизни.
– И вам, – произнес сдавленным горлом Сычев.
Стоя в тамбуре, он никак не решался сделать шаг на перрон. Ему казалось, что вот именно сейчас совершит что-то самое важное не только для себя. Время уходило, проводник стоял за спиной, терпеливо ожидая, когда же измученный думами человек шагнет вперед, навстречу новой жизни.
Он вышел последним из плацкартного вагона, оттягивая до последнего мига реальность, которая ждала его здесь, в родном городе. Оглянулся вокруг: обычная бегущая суета. Кто-то встречал, обнимал, целовал близких; кто-то тащил сумки, задавая вопросы на ходу; кто-то еще ждал, поставив багаж под ноги. Сычев из-под нахмуренных бровей бросал косые взгляды по сторонам, не зная, то ли уходить с перрона, то ли высматривать кого-то, но кого? И вдруг…
– Папа! Папа! – взлетел над толпой детский голосок. – Папочка, я здесь!
Людская масса расступалась, расплывалась в разные стороны, открывая путь летевшему, как маленький метеор, мальчику в синей курточке. Он первым нашел в толпе отца, которого видел только на фотографиях, но узнал его сразу. Даже дед, который пришел с ним на вокзал, не успел еще найти глазами своего нареченного сына.
Двумя минутами ранее внук нетерпеливо дергал Якова за руку.
– Деда, скоро? – спрашивал мальчик, внимательно вглядываясь серыми глазами в людей, выходивших из вагонов.
– Скоро, скоро, папа, наверное, помогает кому-нибудь с вещами. Сейчас мы его уви…
– Вот он! – закричал малыш, показывая пальчиком вперед и одновременно вырываясь из рук деда. – Там, смотри!
Яков увидел похудевшего и повзрослевшего Сыча, который тяжелым взглядом выискивал родных на перроне. Услышав такое незнакомое слуху слово, Вадим прищурился, высматривая, кто и кого зовет так душераздирающе. А когда в него врезался мальчишка и обнял за ноги, осознал, что это его сын назвал папой…
Восхищенные возгласы, восторженный взгляд таких знакомых серых глаз, крепкие пальчики, державшие его за брюки, и шепот, который казался криком:
– Папа!
Подхватив сына на руки, Сычев прижал его к себе, чувствуя, как колотится детское сердечко, и вторит ему уставшее, исстрадавшееся собственное сердце. Рыдания сдавили грудь, огонь обжигал веки, и так горячо стало от теплых ладошек, гладивших его плохо выбритые щеки, что Вадим не смог больше сдержать себя – он беззвучно заплакал, уткнувшись в курточку сына, бессвязно шепча самые дорогие для него слова:
– Володька, сын… сын!
– Я здесь, не плачь, папа. И дедушка Яша здесь. А дома все тебя ждут. Не плачь, папочка, – уже хлюпая носом, просил мальчик.
– Не буду, не буду. И бабушка Лена ждет?
– А как же, – ответил ему подошедший Яков. Он обнял обоих сразу: и внука, и Вадима, которого считал своим заблудшим ребенком, подаренным ему судьбой взамен дочери, отказавшейся от родителей и сына. – Справилась наша Алёнушка. Ради внука и ради тебя старалась изо всех своих силенок. Поехали домой…
Вадим смотрел на человека, ставшего ему вторым отцом. Якову Семеновичу уже исполнилось шестьдесят три, но выглядел он моложаво и бодро: джинсовый костюм с утепленной курткой и ботинки с высокой шнуровкой никак не вязались с его возрастом. Лишь почти белые волосы выдавали Якова.
«А ведь именно на него столько всего свалилось и тогда, и сейчас, – думал Сычев, следуя за Кулагиным. – Он помогал мне во время следствия и суда, ездил все пять лет в чертову глушь, ребенка моего растил, за больной супругой ухаживал. Откуда столько сил? Как-то он сказал, что другого выхода нет, надо идти вперед, продираться через преграды, преодолевать себя и обстоятельства, даже если кажется, что остался последний вздох. Да, Яков Семенович, надо. И я буду стараться, учиться, жить по-новому. С таким примером перед глазами… Я и сам должен стать примером для сына».
Он нес на руках сынишку, который обнимал его за шею и изредка хихикал из-за колючей щетины, щекотавшей нежную кожу его щек. Но Володя все равно не выпускал отца из объятий, уж очень боялся, что тот исчезнет.
«Осень отняла надежду на нормальную жизнь, а теперь она дарит мне шанс вернуться. Я изменился, стал другим, но и все вокруг ушло далеко вперед. Надо догонять, не изменив вере в меня близких людей. Может, когда-нибудь мне понравится осень?» – думал Вадим, ощущая, как робкая надежда греет зачерствевшую душу.
Пока дошли до машины Якова, Сычев уже знал, что завтра надо вести сына в детский сад, где у него есть лучший друг Борька, которого почему-то все называют Боись-Боись.
– Борис Борисович его зовут, – пояснил дедушка Яша. – Просто не выговаривал свое имя-отчество, когда был совсем малышом. Вот так и прилипло к нему прозвище. Хороший мальчишка этот Борька. Настоящий кореш нашего Володьки.
– Познакомишь меня со своим другом? – спросил Вадим сына.
– Да запросто! Его всегда раньше приводят. Завтра и познакомлю.
Яков Семенович вел машину, не торопясь, давая возможность Сычеву рассмотреть изменившийся город. Володя сидел в автомобильном детском кресле, пристегнутый по всем правилам, но руку отца не выпускал. В салоне только и было слышно:
– Папа, смотри, там новый фонтан! Он с музыкой и цветными огнями. Сходим туда, да? А там зоопарк, мы с дедушкой видели смешных мартышек, и еще тигров, осликов, да много зверей. Пойдем, да? Вот, а в этот парк мы с бабушкой ходим: тут столько детских площадок!
Мальчик крутил головой, глядя то Вадиму в глаза, то в окно на мелькавшие улицы. Его маленький пальчик тыкал в стекло, привлекая внимание к тому, что было интересно ему. И к парку, в котором находился памятный спортивный комплекс – возле него и был задержан Сычев в компании подельников. Никак не получалось проехать к дому Кулагиных, минуя здание, из-за которого было задумано и совершено преступление. Но теперь это не волновало Вадима: он отбыл свой срок, получил условно-досрочное освобождение, встретился с сыном… И все же память не отпускала: виновен перед той, которую чуть не сломали организованной шайкой.
– Не думай об этом сейчас, – словно прочитав мысли Вадима, негромко сказал Яков. – Город у нас маленький, все равно придется встретиться когда-нибудь; ни с ней, так с ее мужем. Двое детей у них, и она занята семьей, работой, домом. Редко вижу ее… А вот мы уже и приехали.
Дом, в котором жил Яков Семенович с супругой Алёной Витальевной, был трехэтажным, когда-то относился к элитным. Квартиры здесь строились большими по площади. В далеком прошлом и Сычев жил в роскоши. Единственный сын своих небедных родителей, избалованный матерью, ни дня не работавший до тридцати лет, он столкнулся тогда со страшной силой, носившей имя «возмездие», и лишился почти всего из материальных благ, да и себя самого потерял. Теперь для него эти здания казались хоромами. Что там внутри, он даже не мог предположить.
Все вышли из машины. Вадим нерешительно мялся, держась за руку сына, словно за спасательный круг.
– Ты чего? Стесняешься, что ли? Там же только свои: твои родители и моя супруга. Пошли скорей! Алёна моя уж извелась, наверное, совсем, – спокойно сказал ему Яков.
– Не могу. Боюсь. Будто иду на экзамен, не выучив ничего, – чуть севшим голосом проскрипел Сыч. – Тебя-то я хоть изредка видел, а их… пять лет уж прошло. Я стал другим.
– Брось! Ты наш сын. И все тебя ждут. Соскучились. Если ты боишься родных, что же будет с тобой, когда придется выйти на улицу, на работу? Люди любопытны и безжалостны. Не мне тебе об этом говорить. Каждый шаг будет, словно впервые. Но они будут вести тебя вперед, навстречу следующему новому дню. А мы, твои родители, будем рядом, поддержим, поможем. Иначе, зачем мы столько всего вместе прошли? Ну? Успокоился? Идем?
– Деда, ты ругаешь папу? – осторожно спросил мальчик, подвинувшись вплотную к отцу.
– Нет, сынок, – ответил за Якова Вадим, – дедушка меня учит. Я немного забыл, как надо себя вести, вот он мне и объясняет.
– Пойдем, пап, я тебе сам все покажу. У меня своя комната есть, игрушки, книжки, карандаши. Пойдем?
– Пойдем, Володя... Яков Семенович, я готов.
Трое мужчин разных поколений неспешно направились в подъезд, поднялись по широкой лестнице и остановились у нужной двери.
– Нажимай звонок, Вадим. Поверь, тебя все заждались, – похлопав Сычева по плечу, сказал Яков.
Вадим надавил на кнопку и глубоко вздохнул, но даже и не успел выдохнуть, как дверь открылась, и он увидел Алёну Витальевну и свою маму. Женщины стояли, прислонив сжатые в кулачки руки к груди, и смотрели на него. Обе были одеты в нарядные платья и даже чуть накрашены. Глаза матерей быстро наполнялись слезами, отчего и ему, виновнику этих переживаний, стало до боли горячо на сердце, видя, как изменились, постарели женщины. Позади них показался Сычев-старший и наигранно грозно сказал:
– Ну-ка, мамы, не разводить сырость. Сын вернулся издалека, а вы тут рыдать собрались.
Вадим заметил, что и отец похудел, даже стал как-то ниже ростом. Алёна Витальевна и шесть лет назад была словно полупрозрачной из-за своей болезни. Теперь у нее вместо красивой укладки седых волос топорщился короткий ежик, очень похожий на его собственный.
– Вадим! Сынок! – сквозь сдерживаемые слезы шептали матери.
Они бросились к нему… Обнимали, гладили, трогали лицо с заметными морщинками около рта и вокруг глаз от постоянного прищура. Он не отпустил руки Володи, лишь одной прижимал к груди своих мам, тихо приговаривая:
– Не надо плакать. Я дома. Насовсем. Больше никуда от вас ни ногой. Все будет иначе, обещаю.
– Ба, хватит реветь, – недовольно сказал Вова, подражая взрослым. – Что вы, как девчонки? Слезы льете тут в три ручья, а мы все еще в дверях стоим, а папе есть хочется. Грибным супом пахнет и пирожками.
И его нравоучительный тон подействовал на всех сразу. Мужчины посмеивались, глядя на внука, а женщины засуетились, буквально затаскивая Вадима в квартиру. Только после этого он смог обнять и отца, сразу почувствовав аромат парфюма, знакомого с детства. Склонив голову, зажав пальцами веки, Сычев прохрипел осипшим голосом:
– Простите меня.
Секундная тишина почти сразу сменилась одновременным активным движением вокруг него. Рука Якова на плече Вадима дала ему понять, что все давно пережито и прощено.
– Ты давай-ка в ванную, смой дорожную пыль. Там твои спортивные вещи лежат. Думаю, ты не сильно изменился в фигуре. А мы пока на стол накроем.
– А я? – недоуменно спросил Володя.
Было видно, что он боится отпустить отца даже на минуту.
– Я быстро, – ответил ему Вадим, – только душ приму да побреюсь, а то зарос, как старый еж. Как ты относишься к этому предложению?
Мальчик посмотрел на него очень серьезно, словно взвешивал, можно ли ему верить, и все же кивнул, соглашаясь подождать. Оставшись наедине с собой, Сычев судорожно выдохнул. Он сел на край ванной, чувствуя, как ослабели и даже задрожали ноги: так много было острой боли, невыплаканной мужской тоски, огромной родительской любви и всеобщей надежды, веры в лучшее. Все это читалось во взглядах, направленных на него. Хотелось ответить, пообещать, что сделает невозможное, лишь бы увидеть счастье в глазах родных, но понимал, что сейчас это будет пустым звуком: слова ничего не значили, главное результат.
Немного успокоившись, встал перед зеркалом и посмотрел на себя.
– Да… По паспорту тридцать шесть, а на вид лет на десять больше. – Скинув с себя вещи, которые напоминали о долгой дороге домой, снова бросил взгляд в зеркало. – Не скелет, конечно, но уже близок к такому состоянию.
Как и обещал сыну, Сычев быстро принял душ, надел темно-серую футболку, спортивные брюки того же цвета и открыл дверь. Володя сидел на детском стульчике рядом с ванной комнатой, сложив ладошки на коленях. На нем была такая же одежда, как и на отце. Увидев его, он привстал, разглядел рисунок на руке Вадима, уходивший куда-то на плечо, и удивленно изрек:
– Вот это да! Татуировка! А мне никто не говорил, что она у тебя есть. Большая?
– Потом посмотришь. Это все по молодости, по глупости. Ни к чему метить свое тело.
– Да? – еще больше удивился Вова и высказал свое мнение. – А красиво же.
– И больно, между прочим, ее делать.
Мальчик поморщился.
– Не люблю, когда больно. Но я хочу, как ты.
– Не надо все, как я. Пойдем, покажешь мне свою комнату, пока нас не позвали к столу.
Экскурсия по квартире заняла некоторое время: комната сына; рядом с ней большая спальня, видимо, когда-то принадлежавшая Еве; кабинет Якова; спальня родителей; гостевая комната и большой зал, объединенный со столовой-кухней; пара широких лоджий, заставленных цветами.
– Да, квартира впечатляет, – констатировал Вадим, держа за руку сына. – Пожалуй, и заблудиться можно.
Вова засмеялся, понимая, что отец шутит.
– Все за стол, – позвала Алёна Витальевна. – Приготовили по заказам. Тебе, Вадим, то, что твоя мама сказала. Ты вроде все по грибам скучал. Вот, на любой вкус.
За ужином все старались не смотреть на Вадима, а он очень осторожно, стараясь не торопиться, ел грибной суп, как манну небесную; потом картофельное пюре с котлетами – любимое с детства блюдо оказалось самым-самым и для его сына. При этом часто покачивал головой, выражая свое удовольствие и наслаждение от домашней еды.
За окном совсем стемнело, когда родители Вадима вызвали такси, собираясь к себе домой. Они жили в районном городке соседней области, куда перебрались еще до суда над сыном, чтобы избежать волны негатива, накрывшего тогда их семью. Мать, работавшая в городской администрации, вынуждена была оставить свой пост, но не пожалела об этом ни разу. За долгое время Сычевы-старшие уже привыкли к новому месту и считали его своим домом, где они ждали возвращения сына.
Как ни уговаривали их остаться с ночевкой, ничего не вышло.
– У нас там живность: собака, кот, курочки. Их же нельзя оставлять без внимания, особенно Пирата, потому что у него очень обидчивая кошачья натура. Он подолгу не разговаривает с нами, если что-то не по его нраву. Да Володя с ним знаком, видел нашего бандита. Теперь уж вы к нам приезжайте... Вадим, вот ключи от твоей квартиры. Мы не стали ее продавать. Сам решай, как с ней быть.
Это стало для него шоком: не мог представить, что родители оставят «в живых» его холостяцкую берлогу. Вадим взял ключи и просто склонил голову в знак благодарности, потому что эмоции отнимали последние силы. Отец так же молча обнял его, мама улыбалась, часто моргая.
– Приедем, обязательно приедем. Восстановлю права… разных категорий, и приедем все вместе. Яков Семенович проверит мою готовность к вождению, и можно ли мне доверять.
Голос звучал глухо, но уверенно, а родители переглянулись, словно знали какую-то тайну. Проводив родных, Сычев задумался: а куда теперь ему деваться? Оставят ли с сыном, или надо уходить в свою квартиру? Недаром же ему напомнили о ней.
– Чего пригорюнился? Устал, наверное? – спросил его Яков. – Понятное дело: еще утром был в поезде, а тут сразу столько шума, разговоров. А что делать? Надо привыкать, Вадим. Так, Вовке спать пора, завтра рано в садик. Обычно к половине восьмого я его водил. Но теперь-то он только с тобой ходить будет, так мне и сказал. В общем, дал деду отставку… Давайте-ка, укладывайтесь спать.
– Здесь? – с грустью и сомнением в голосе спросил Вадим.
– А где же еще? Это твой дом.
Кулагин продолжил говорить, стараясь выдержать взгляд серых глаз, в глубине которых затаилось что-то страшное, пережитое вдали от близких людей:
– Комнату рядом с Володиной ремонтировали специально для тебя. Но вообще, мы после Евы везде ремонт сделали, чтобы ни следа, ни духа не осталось.
– А она-то где? Как? – осторожно поинтересовался Сычев, понимая, что ступает на зыбкую почву; все-таки не знал, что с их дочерью.
– Отреклась от нас совсем. Я, честно говоря, пытался тайком от Алёны встретиться с ней. Даже ездил туда, где она «сидит», на обратном пути от тебя завернул к дочери, но она не согласилась на свидание; сообщила в записке, что нашла себе покровителя и не нуждается ни в ком. Я поговорил там кое с кем, и меня успокоили, если можно так выразиться, что Ева вполне счастлива в своем виртуальном царстве, где нет людей. Поначалу я изматывал себя упреками: как получилось, что мы с женой вырастили такого монстра? Ведь все ей давали, только самое лучшее. Что не так? Чего не хватало? Почему всю свою жизнь наша дочь положила на то, чтобы отнять чужое? Не смог я понять ее. Будто чужой человек жил с нами в доме. Больно, думаешь? Нет, уже ничего не чувствую, да и Алёна не вспоминает о ней. Когда матери делали операцию, Ева не поехала со мной – нашлись более важные дела в виде подготовки очередного преступления. Теперь у нее есть только она сама, и ей никто больше не нужен. Володька ничего о ней не знает и не спрашивает. Если бы можно было убрать запись в свидетельстве о рождении внука о том, как зовут его мать, я бы это сделал. Но – увы. Все, закрыли тему. Нет у нас дочери уже давно… Зато есть внук и сын. И мы этому очень рады.
– Деда, а можно папа будет со мной спать? – спросил подбежавший к ним Володя, уже умытый и одетый в пижаму.
Взгляд его выражал надежду на то, что дед не откажет.
– И где же с тобой папа ляжет? На полу, что ли? Не поместится он на твоей кровати, да ведь, наверное, еще и храпит. Не волнуйся, папа никуда не уйдет, будет спать в комнате, которая рядом с твоей.
Мальчик, насупившись, посмотрел на отца. Тот усмехнулся и негромко сказал, обращаясь к Якову, не заметив Алёну Витальевну в дверях комнаты:
– Я не умею храпеть, не успел приобрести этот навык. А кашлять, чихать и производить любые другие звуки успешно разучился. Сами понимаете, не один же находился ночью в помещении, а характеры у всех разные.
Женщина приложила ладонь к губам, не давая вырваться ни слову, ни вздоху. Лишь слеза снова блеснула в глазах.
– Но дедушка прав, Володя, ложись спать, а я буду рядом с тобой, чтобы завтра вместе пойти в садик.
– Так! Все, отбой без разговоров, – закончил прения Яков, отправляясь к жене.
– Я лягу, – согласился мальчик, – а ты посиди со мной, ладно?
Вадим с видимым удовольствием уселся в кресло в комнате сына, рядом с кроватью и взял альбом с его рисунками. Пока Володя укладывался, он листал страницы, где на каждой были изображены двое – отец и сын. И подписи гласили о том же. Под некоторыми, более ранними картинками буквы отражались, как в зеркале, и выглядели перевертышами, но к концу альбома надписи стали ровными, красивыми, правильными.
– Это бабушка Лена учит меня рисовать и буквы писать, а дедушка Яша математикой