Невезучая, или невеста для Антихриста. Александра Снежная

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ЧАСТЬ 1. Невезучая, или невеста для Антихриста
• ГЛАВА 1
• ГЛАВА 2
• ГЛАВА 3
• ГЛАВА 4
• ГЛАВА 5
• ГЛАВА 6
• ГЛАВА 7
• ГЛАВА 8
• ГЛАВА 9
• ГЛАВА 10
• ГЛАВА 11
• ГЛАВА 12
• ГЛАВА 13
• ЭПИЛОГ
• ЧАСТЬ 2. Бонус. Не люблю козлов

АННОТАЦИЯ

Что делать, если не везёт?

   Многие из вас усмехнутся и скажут, что нужно просто немного подождать, ведь за чёрной полосой обязательно следует белая.

   А что делать, если эта белая полоса даже отдалённо не маячит на горизонте и вся ваша жизнь напоминает сплошной беспросветный фарс?

   Да все просто!

   Если все вокруг плохо-плохо, удача вечно поворачивается к вам отнюдь не лицом, а тем местом, что находится чуть пониже спины, и принцы на белых конях ломятся от вас, как от чумной – не отчаивайтесь! Отправляйтесь за острыми ощущениями в Ад! Понравьтесь родителям самого настоящего чёрта, и жизнь заиграет новыми красками: недостатки обернутся достоинствами, невезение – удачей, а чёртовы рога окажутся милее ангельских крыльев.

   Автор со всей серьёзностью заявляет, что это совершенно несерьёзная история – фарс, стёб и дураковаляние чистой воды. Книга не несёт в себе никакой смысловой нагрузки, не пытается оскорбить чувства верующих и является лёгким антидепрессантом во времена пандемии.

ЧАСТЬ 1. Невезучая, или невеста для Антихриста

Снежная Александра

ГЛАВА 1

Невезучая! Кратко, ёмко и одним словом. Это про меня.

   Если где-то глубоко под снегом будет зарыта собачья какашка, то её обязательно найдёт мой чистый ботинок. Мама так и говорит мне все время:

   – Вечно ты, дочка, куда-то вступаешь, то в «Орифлейм», то в гуано.

   Нет, вы не подумайте, ничего не имею против сетевого маркетинга, просто я отказывать не умею, и поэтому с завидным постоянством мои подруги вечно втягивают меня в какую-нибудь аферу, за которую я потом расплачиваюсь последними кровно нажитыми деньгами. И если непроданной косметикой я худо или бедно могу пользоваться, то что делать с канадскими ёршиками для унитаза, в количестве пятидесяти штук, которые мне благополучно впарила подруга Люська, утверждая, что через месяц они будут стоить в два раза дороже и я на них заработаю целое состояние?

   Ёршики не стали пользоваться спросом ни через месяц, ни через год, зато теперь у меня на все праздники и дни рождения Люси есть замечательный, а главное, очень полезный подарок.

   Нет, она, конечно, поначалу сильно обижалась, а сейчас ничего – привыкла. Моего прихода с очередным унитазным чудом прогресса все гости ждут как священного ритуала. И когда под дружественные аплодисменты и хохот Люська открывает коробку, выволакивая оттуда очередной ёрш, гости начинают изгаляться в фантазиях, куда его ещё можно применить, кроме прямого назначения. Кто-то даже предлагал из них икебану сделать. А один дядечка сказал, что если их покрасить в зелёный цвет, то получится очень креативная, урбанистическая, хэнд-мэйдовская ёлка.

   Но ёршики и косметика – это, конечно, вершина айсберга, потому как не везёт мне во всем!

   Знаете, есть такие фартовые люди, которые рождаются под большой счастливой звездой, и названия у этих звёзд, соответственно, красивые и поэтические – что-то вроде Альтаир, Регул или Арктур. Так вот, я – почти такая же, только с точностью до наоборот. Моя звезда, вероятно, была маленьким жёлтым карликом с очень неприятным названием: Жо784567345629808576... дальше ещё куча циферок, и в конце – тьфу-тьфу-тьфу – три шестёрки.

   В общем, за то, что я под ней родилась, она мне регулярно изощрённо мстила, посылая на мои две первые буквы от её названия всякие неприятности и геморрой. И начала она это делать в аккурат с моего имени. Потому что, вот вы как корабль назовёте, так он и поплывёт.

   И скажите мне, за что так надо не любить собственного ребёнка, чтобы назвать его Гея? И кому объяснишь, что Гея – это богиня земли и мать титанов, и что твои мама и папа историки, и просто помешаны на древнегреческой мифологии? Но это, может, в Древней Греции зваться Геей было почётно и престижно, а в нашей стране, где детей принято называть нормальными славянскими именами, когда на переменке тебя подружки громко подзывали к себе «Гей, Гей, беги к нам скорей», у всех окружающих это обращение вызывало почему-то неоднозначную реакцию.

   Обычно сразу становилось тихо, и все пытались отыскать взглядом в толпе учащихся, где же этот самый… нетрадиционной ориентации, потом, очевидно, понять, что он делает в школе в женском платье, а уж после этого явно осмыслить, зачем ему надо бежать скорее, да ещё и к девочкам.

   Сами понимаете, с мальчиками знакомиться с таким именем тоже было очень проблематично. Когда на вопрос: «Ты кто?» я отвечала: «Гея». Звучало это почти как "гей я". После этого на меня очень пристально смотрели. Ну, очень пристально... Особенно на то место... Ну, вы поняли, на какое место. А потом почему-то спрашивали: «Ты трансвестит, что ли?»

   Обидно до слез!

    Я, конечно, не Мэрилин Монро, но и на мужика в юбке точно не похожа. Наверное.

   Впрочем, после того, как я доходчиво объясняла малообразованным гражданам, что никакой я не гей, а просто богиня, они даже проникались. Так что мальчики у меня, несмотря на моё нетрадиционное имя, все же были. Нет, ну, как были? Ключевые слова в этом моменте – «были» и «недолго». Потому что как только дело доходило до чего-то серьёзного, с ними тут же что-то случалось.

   Первый поцелуй запечатлелся в моей памяти и истории нашей школы знаменательнейшим и будоражащим воображение событием.

   В десятом классе родители, желая, дабы у меня улыбка соответствовала подаренному ими с рождения статусу богини, поставили мне брекеты. И надо же было случиться такому недоразумению, что моему горе-кавалеру, Валерке из 10-Б, их поставили тоже. И вот, когда настал эпический момент кульминации, так сказать, наших с ним коридорно-заугольных отношений, и Валерка, зажав, меня на переменке под лестницей, ведущей на второй этаж, попытался воплотить в жизнь мои самые несмелые девичьи фантазии, его брекеты вдруг воспылали нешуточной страстью к железякам, находившимся на моих зубах.

   Они любили друг друга долго и нежно. Брекеты, в смысле. Потому что мы с Валеркой, тщетно пытаясь отцепить их на протяжении целого урока, к следующей перемене начали друг друга тихо ненавидеть. Через два часа жалких потуг с моей стороны и отборных матов со стороны Валерки, мы выползли из-под лестницы, навечно войдя в анналы истории нашей школы как «целующиеся терминаторы».

   Директриса вызвала МЧС-ников, и разлучить нас смогли только в центральной стоматологической поликлинике города, проведя коридором позора сквозь строй записанных на приём к ортодонту граждан.

   Надо ли объяснять, что после подобной экзекуции желание лобызаться с кем-либо ещё у меня отпало напрочь. Ну, по крайне мере, до тех пор, пока с меня не сняли брекеты.

   В общем, в школе я была почти легендарной личностью. Потому что имя – это было полбеды, главным приложением к нему была я – ходячая катастрофа!

   Там где ступала моя лёгкая ножка или всовывался любопытный нос, обязательно случалась какая-нибудь неожиданность. Если нужно было сорвать урок, отмазаться от физкультуры или загулять контрольную, я была волшебной палочкой-выручалочкой. Там, где появлялась я, все время что-то происходило. Ну так, по мелочам. Например, на зачётной контрольной, когда я позвала учительницу, чтобы уточнить вопрос, у неё случайно сломался каблук, и она, падая, каким-то непостижимым образом сломала себе руку, а пока над ней все кудахтали и вызывали скорую, весь класс благополучно всё списал. У физкультурника сложился гимнастический снаряд в тот момент, когда он показывал мне на брусьях акробатическую фигуру. Когда его откопали из-под металлических столбиков и деревяшек, на лбу у него красовалась здоровенная шишка, а под глазом – приличный такой фофан. И все сочли бы это за досадное недоразумение и случайность, если бы в следующий раз, когда он подстраховывал меня в момент моего героического ползания по канату, этот самый канат не оборвался, и я своей «Марфой Васильевной», в смысле, тем местом, что пониже спины будет, не упала Марку Борисовичу на то место, которым он обычно думал.

   Думать он после этого явно стал через раз. Мозгов-то у физруков и так не ахти, а тут я вышибла последние. Почему последние? Потому что если бы они у него остались, он не дал бы мне в руки мяч для метания и не стал бы ждать пока я им заеду ему прямо в глаз. Опять же случайно, конечно.

   Правда, после этого что-то там у него в голове, видно, стало на место. И когда я с толпой одноклассников подбежала к нему, лежащему на земле, он вышел из ступора и, ткнув в меня пальцем, с благоговейным ужасом произнёс:

   – Знаешь, Антипенко, ты на физкультуру можешь больше не ходить. Я тебе пятёрку автоматом до конца твоей учёбы в школе ставлю.

   Ну, это он сильно погорячился – не ходить! Теперь меня туда специально таскали одноклассники. Вот как только надо было стометровку или три километра сдавать, так и таскали. И что характерно: как только Марк Борисович видел меня, его вдруг срочно куда-то вызывали, вследствие чего – весь урок мы играли в пионербол.

   Мы – это громко сказано… Играть меня, обычно, не брали. Ну, правильно. Кто же даст в руки мяч ходячему невезению, я ведь обязательно его либо через забор переброшу или в голову кому-нибудь попаду, а ещё хуже – проколю.

   Как у меня так получалось, я не знаю, но в моих руках все ломалось, горело и взрывалось. Стоило мне подойти с мелом к доске, как она почему-то обрывалась со стенки и падала. Вот всю жизнь висела, а тут возьми и упади.

   Однажды классуха мне ключ от кабинета дала, пока она в учительскую за журналом ходила. Так вот, как только я ключик в замок вставила, его тут же и заклинило. Радости остальных, конечно, не было предела, трудовик ведь дверь только через полчаса смог открыть, а пока мы все расселись, урок и закончился. А мне в дневник пару влепили и написали «сорвала урок». Можно подумать, что я специально. Трудовик меня вообще тихо ненавидел. Ну да, а с чего бы ему меня любить, если почти каждый день после меня в столовке и туалете краны ремонтировали? И главное, я к ним почти не дотрагивалась, можно сказать, не дышала даже, а они, сволочи, текли и ломались, только я к воде руку подносила.

   В общем, окончанию мною школы, все в школе этому событию, по-моему, радовались больше меня. Меня провожали с песнями, шарами, цветами и бурными овациями. И самое интересное, если ученикам, покидавшим родные пенаты обычно говорили, что будут всегда рады видеть их снова под какую-нибудь душещипательную мелодию типа «Крыша дома моего», то мой звёздный выход на вручение аттестата сопровождала жизнеутверждающая песня группы Ария «Уходи и не возвращайся». Ди-джей потом оправдывался, что, мол, трек попутал, опять же случайно. Но по тому, как притопывала в такт мелодии директриса, пока я шла по проходу, и как яростно хлопал в ладоши физрук, и иже с ним физичка, историчка, химичка и прочая королевская рать, и даже военрук, которому я накануне всего лишь порвала противогаз и прострелила ботинок из винтовки, хотя он утверждал, что патронов в ней отродясь не было, но лично в моем случае раз в году и палка стреляет, я поняла, что музычка таки была мне тонким намёком на толстое аривидерчи.

   Взрослая жизнь встретила меня радостными объятиями на ступенях выбранного мною вуза, причём в буквальном смысле.

   Дабы произвести фурор на будущих одногруппников, чтобы всем и сразу, узнав моё имя, стало понятно, что я просто богиня, я решила надеть прикид, соответствующий высокому статусу жителя Олимпа.

   Роскошное бежевое платье-майка до самых пят к низу расходилось лёгким клёшем и эротично обтягивало мою, нескромно скажем, божественную фигурку, как чешуя хвост русалки, выгодно подчёркивая все, что надо было подчеркнуть. Довершали туалет такого же цвета туфли на высоченной платформе и остром, как шпиль Адмиралтейства каблуке. Критически оглядев себя в зеркале, я сделала вывод: Венера – не Венера, но что-то венерическое во мне есть!

   И вот, когда я вся такая: ветер в лицо, волосики колышутся сзади, походка «от бедра», голова гордо поднята на лебединой шее, совершала свой триумфальный выход, дефилируя по крутой лестнице у входа в «кузницу кадров», шпиль Адмиралтейства зачем-то решил прищемить русалке хвост. Каблук моих шикарных туфель зацепился за подол моего не менее шикарного платья, и богиня была низвергнута с Олимпа.

   Поцеловав носом последнюю ступеньку, я гордо приняла все остальные на грудь, съехав по ним в безобразной позе раненой медузы.

   И лежала я у подножия храма науки, носящего гордое имя – университет, растёкшись там позорной бежевой лужей.

   Платьице, ну, то, которое было до пят, вдруг стало до ушей. Длинная юбочка, пока я считала ступеньки, а их оказалось ровно тридцать три (как несчастья), задралось мне на голову, выставив всем на обозрение мою божественную «Марфу Васильевну». А туфельки я, как порядочная Золушка, потеряла где-то на взлёте. Обе сразу. Так сказать, чтобы всем претендентам на мою пятую точку хватило.

   А чего мелочиться? Два принца всегда лучше, чем один!

   Принцев оказалось намного больше. Отскребать меня с асфальта ломанулась целая толпа. «Марфа Васильевна», затянутая в кружевные танги, впечатлила даже декана.

   – Кто вы, прелестный падший ангел? – помогая мне встать, патетично поинтересовался глава факультета.

   – Гея, – целомудренно оправив юбочку, ответила Гея Андреевна, и всех кавалеров мгновенно сдуло ветром.

   Декан зачем-то даже руки брезгливо об пиджак обтёр.

   – Антипенко Гея Андреевна, – поправилась я в спину стремительно покидающему меня мужчине. – Извиняюсь. Туфельки не подадите?

   И принцы дружно ломанулись обратно.

   Вот зря они это сделали. Или я зря попросила…

   Туфельки-то ведь мои! А у невезучих золушек, соответственно, и туфельки – калоши счастья, в переносном смысле.

   Один из претендентов на мою руку и сердце почему-то поскользнулся в тот момент, когда со счастливой улыбкой собирался, как рыцарь в сияющих доспехах, прискакать мне на помощь и вернуть потерянный элемент гардероба. Остальные, менее удачливые претенденты, оказались совсем неудачливыми, когда летящий вниз с моей туфлей потенциальный принц снёс их всех, как локомотив Анну Каренину.

   Первый раз в жизни мужики у моих ног лежали штабелями. И самым красивым штабелем в разномастной куче был декан. Он скромно пристроился на самом верху свалки, сжимая в вытянутой руке мой офигительный башмак.

   Собравшаяся за моей спиной толпа зевак истерически ржала, радуясь халявному цирковому представлению, а я что, я ничего – тоже себе так тихонько стояла и хихикала. Смешно ведь.

   И тут у декана прорезался голос:

   – А вы, веселящийся очаровательный демон, с какого факультета?

   Уже определился бы с формулировочкой, а то сначала ангел, потом демон. И как-то мне его непоследовательность сильно не понравилась. Попыталась выдрать у него свою туфлю, но он, злобно прищурившись, прижал её к впалой груди и ехидненько так опять спросил:

   – Так с какого факультета?

   Ржать вокруг все почему-то перестали, и даже куча принцев под деканом как-то разом прекратила жужжать и изображать разворошённое осиное гнездо.

   – Экономического, – испуганно проблеяла я.

   – За-ме-ча-тель-но, – как-то сильно подозрительно обрадовался он. – У вас оценки плохие были?

   – Не-а, – а это он вообще, к чему спросил?

   – Будут, – добил меня гражданин преподаватель откровенно хамоватой наружности.

   Угрожаем, значит? Зря. Я ж, когда злая, для себя ни разу не невезучая, а вот для других – полная и абсолютная, та, наименование которой начинается на две первых буквы от имени моей «счастливой» звезды.

   – А у вас в университете несчастные случаи были?

   Кодло прынцев замерло на вздохе, скосив глаза с меня на явно прифигевшего от моей наглости препода. Деканистое хамло перестало слащаво лыбиться и беспардонно лапать мою туфлю.

   – Нет.

   – Будут, – серпом по самому сокровенному рубанула я мужика и выдрала у него из рук свою обувку.

   Глава факультета качнулся, как неваляшка, и грохнулся с «постамента» красиво так задрав вверх ноги.

   – Ну, я ж говорила!

   «Постамент», тихо шкрябая коленками по асфальту, стал расползаться по сторонам.

   – Куда? Стоять! – поставила я босую пятку на спину подло ретирующемуся с моей второй туфлей в зубах «локомотиву». «Локомотив» плюнул мне её под ноги и скромно так представился:

   – Дима.

   – Ползи пока, Дима, – сжалилась я над кандидатом в прынцы номер один, и он благодарно кивнув, пошкрябал дальше.

   Дима оказался то ли мазохистом, то ли непокобелимым мечтателем, потому что так и шкрябал за мной до окончания института, причём в буквальном смысле. Точно не знаю, чем я его так впечатлила, но он с упорством быка, таранящего стену, пытался за мной ухаживать, попадая при этом в совершенно нелепые и идиотские ситуации.

   Сначала он меня благопристойно приглашал в кино. И вот что странно, каждый раз фильм обрывался ровно на середине сеанса, по причине поломки проектора. Самое обидное, что если бы кинотеатр был один и тот же, я бы подумала, что у них техника рухлядь, а так как кинотеатры были разными, то приходилось списывать сие неудобство все на того же непокобелимого Диму. Нет, не из вредности ради, а чисто из соображений логики. Просто когда я ходила туда одна, как ни странно, все работало.

   Однажды, когда потух свет, Дима решил перевести фазу наших с ним, так сказать, поверхностных отношений в глубокую проникающую. Банально полез ко мне целоваться. А у меня, знаете ли, на обмен жидкостями устойчивая нейронная реакция.

   Нет, вы поймите, мне Валеркины брекеты, после того как нас расцепили, год в страшном сне снились. Вот я и дёрнулась назад, когда Дима своей граблей меня за плечи к себе потянул. Но локомотивы, они же с дороги сворачивать не умеют и едут дальше, пока стоп-кран не сорвёшь, поэтому Дима дёрнулся следом. И вот тут раздался жуткий треск…

   Как такое могло произойти, ума не приложу! Ряд, на котором мы сидели, медленно накренился, а потом… хрясь, и рухнул назад вместе со всеми сидящими на нем гражданами.

   Шум, вопли, неразбериха. Все чего-то копошились, кричали, а Дима выполз из-под стульев и восторженно прошептал:

   – Антипенко – ты отпадная женщина!

   И тут я поняла – мазохист!

   Тьфу, да что ж так не везёт-то? Не, ну, обидно, да?

   Глава факультета, в отличие от Димы, оказался более понятливым. Так оно и не мудрено – сказался опыт и тонкое природное чутье той самой, название которой начинается на две первых буквы от имени моей звезды. Что связываться со мной опасно и грозит если не членовредительством, то обязательно нехорошей болезнью на ту самую, которая начинается на две первых буквы от названия моей звезды, он просек, как только взялся внедрять в действие свою неосторожную угрозу «А у вас оценки плохие были?». Потому что рухнувшая под ним кафедра таки скромно намекнула, что несчастные случаи у них в университете все же случаются.

   – Антипенко, твоих рук дело?

   – Что вы, Эдгем Трофимович, – скромно потупила глазки, ковыряя туфелькой старенький паркет. – Это все Лаплас.

   – Чего? – удивлённо поправил очки декан.

   – Не чего, а кто, – серость, таких людей, как Лаплас, надо знать в лицо. А лично в моем случае – ещё и в фас, и в профиль. – Ну, как же! Теория вероятностей! Неужто не знаете?

   Декан нервно сглотнул и подозрительно сузил глазки.

   – Умная, да?

    – Так тут и ума-то большого не надо. Ваша кафедра, поди, самого Менделеева помнит, а паркет под ней, наверно, тоже со времён пламенных трибунов не меняли. Так что, по теории вероятностей…

   – Тяни билет, – перебил мою заумную тираду злой декан. – Вот сейчас мы твою теорию вероятностей и проверим. Ты какой больше всего любишь? – ехидненько так поинтересовался он.

   – Тринадцатый, – чего тут проверять, я по жизни, кроме него, ничего другого не вытягивала.

   Декан порылся в стопке, выудил оттуда билет номер тринадцать, и подло так, на моих глазах, засунул его себе в карман.

   Не, ну вы видели? Хамло недобитое!

   Моя счастливая звезда обиделась и повернулась к декану своими двумя первыми буквами.

   – Тяните, – расплылся в улыбке коварный интриган.

   И я вытянула.

   – Билет номер тринадцать, – громко, во всеуслышание, объявила коварная Гея Андреевна.

   Аудитория замерла. Хамло протёрло очки, потом глаза, потом опять очки, потом уткнулось носом в протянутую мною бумажку и ошеломлённо выдохнуло:

   – Тринадцать!

    – Понимаете, – красиво начала я, – по теории вероятностей...

   Глава факультета нервно сглотнул и вытер платком проступивший на лбу пот. А я что? Я ничего. Мама с папой мне всегда говорили, что если что-то делаешь, то надо делать это хорошо и обязательно до конца, поэтому мозг я выношу качественно и до победных конвульсий.

   – Так вот, – с умным видом продолжила мозговыносительня Гея Андреевна, – по теории вероятностей, есть один случай на миллион, что секретарь, совершенно случайно… Заметьте, совершенно случайно, напечатает два тринадцатых билета вместо одного. По той же теории вероятности – два тринадцатых билета в стопке из тридцати шести увеличивают мои шансы вытянуть его ровно вдвое. И тогда-а-а-а вероятность того, что я вытяну тринадцатый билет, равняется почти ста процентам. Представьте себе, что я вытягиваю билет n раз, причём каждый раз я могу либо вытянуть билет номер тринадцать, либо не вытянуть. То есть либо У (успех), либо Н (неудача). Элементарными событиями можно считать все возможные последовательности У и Н. Их общее число равно 2n. Каждая такая последовательность содержит n символов. В случае…

   – Н-не надо, я понял, – перебил мой звёздный монолог Эдгем Трофимович, ослабив узел галстука и попив водички. – А если я, – упрямо трепыхнулся он, – заметьте, совершенно случайно, спрячу в карман и второй тринадцатый билет?

   – Тогда, – невинно улыбнулась Гея Андреевна, – по той же теории вероятностей, существует такая возможность, что секретарша напечатает их в трёх экземплярах. Опять же, совершенно случайно.

   – Её что, заклинило? – опешил декан. – Секретаршу.

   – Не знаю, – пожала плечиками. – Может, просто циферки понравились. А может, бес попутал!

   И вот мне почему-то кажется, что с этого беса все и началось. Как говорится, помяни черта…

   Оценку мне в зачётку декан поставил «отлично», собственно говоря, они у меня все там были всегда только «отлично», потому как билет тринадцать я стабильно тянула по всем предметам.

   Что примечательно – преподы даже на деньги спорили, вытяну или нет. Тасовали и так, и сяк билеты, затирали номер, прятали и пересчитывали, а потом с замиранием сердца следили, как я, вопреки всем законам физики и здравого смысла, вытягиваю тринадцатый билет, словно из воздуха. Чертовщина, ей-богу. Меня так и прозвали в универе – чёртова отличница. А поскольку с теми, кто пытался невинно вставлять палки в колеса моей успеваемости, регулярно что-то случалось, то в дальнейшем они перестали даже сопротивляться. Тупо записывали в ведомость тринадцатый билет, ещё до того, как я успевала его вытянуть, потом молча выслушивали мой монолог, ставили «отлично», говорили «иди с Богом» и три раза плевали через левое плечо.

   Как результат – учёбу я закончила с «красным» дипломом, а дальше начались суровые рабочие будни. Почему суровые? Как бы это попроще объяснить? Чего там моей звезде не понравилось, не знаю, но к моим работодателям она почему-то регулярно поворачивалась своими двумя первыми буквами.

   Первая фирма, в которую я устроилась, развалилась через полгода. И главное, хорошо же все было, до тех пор, пока начальник не помер в своём рабочем кабинете во время интимного процесса с секретаршей. Если бы я знала, чем они там за закрытой дверью занимаются, ни за что в жизни бы не зашла без стука. А он слабонервный какой-то оказался, нет, что бы сказать: «Зайдите, Антипенко, попозже, я занят», покраснел как рак варёный, и все… как говорится, «инфаркт микарда»(с)*, в общем, полный «рубец».

   Вторую фирму с красивым названием «Золотое дно» после того, как я там появилась, три раза за месяц грабили. Ну, видимо, искали это самое золотое дно, потому что и выносили регулярно все до дна, даже горшки с цветами. А самое странное – сигнализация никогда не срабатывала и на камерах видеонаблюдения – ноль. Чертовщина какая-то…

   В третьей фирме – салоне по продаже машин – хозяин начал бракоразводный процесс со своей женой, и пока они делили имущество, компанию отжал конкурент и тупо продал «на запчасти».

   Четвертая фирма оказалась конторой по отмыванию денег, с директором, как выяснилось, бомжом, найденном на вокзале, и в один прекрасный момент в офис вломились «маски-шоу», положили всех мордой в пол и сказали, что лавочка прикрыта!

   Пятая фирма… Ну, короче, вы поняли, что после того, как развалилась пятая контора, обо мне в городе поползли нехорошие слухи. И как только я появлялась на пороге какого-нибудь приличного заведения, мне мягко и ненавязчиво указывали на дверь, вежливо объясняя, что вакансия занята. Вот так я и скатилась до временных подработок, пресловутого «Орифлейма» и Люськиных канадских ёршиков.

   А на носу был Новый год, который традиционно я отмечала у подруги. Новогодний подарок у меня, соответственно, был приготовлен – канадский унитазный ёршик, обвязанный красивой ленточкой, не помню, какой по счёту, скромно ждал воссоединения со своими близнецами. Кроме Люси, в компании должно было быть ещё пять человек. И я вот подумала, что им ёршики тоже не помешают. Нет, ну а чего? Я такими темпами до пенсии их Люське дарить буду, а так, пусть люди порадуются. Вещь надёжная, и в хозяйстве пригодится.

****

Тридцать первого утром я задекорировала унитазные принадлежности серпантином, так сказать, пусть тоже Новому году порадуются, и, сложив в пакетик, стала готовиться к походу в гости. И мне бы понять сразу, что день сегодня не мой, и моя злосчастная звезда на свои первые две буквы сильно ищет приключений.

   Сначала раздался телефонный звонок:

   – Антипенко, а пойдём в кино? – запел свою старую песню Дима.

   Нет, ну, мазохист, однозначно! Как можно ходить в кино, зная, что ровно на половине сеанса вырубится проектор? Да ещё и перед Новым годом?

   – Извини, Дима, у меня на сегодня другие планы, – злобно пропыхтела я и вырубила трубку. – Знаю я твоё кино, опять целоваться полезешь, и будет потом не кино, а цирк с элементами акробатики!

   Затем оказалось, что мои зимние сапоги самым подлым образом решил поздравить с наступающим бабушкин кот Мурчик. Чем они ему так приглянулись, не знаю, но запах от них теперь шёл такой, что мёртвого поднять можно, нашатырь нервно курит в сторонке. Пришлось лезть на антресоль и вытягивать осенние полуботинки на шпильке.

   И вот тут мне на глаза попалась красивая фетровая шляпа с полями, которую я купила с первой получки.

   На кой она мне сдалась, одному лешему ведомо, но схватив шляпу, я встала перед зеркалом и водрузила её себе на голову.

   Сапоги на шпильке, шуба в пол, шляпа с полями…

   – А ничего так, гламурненько, – скромно сказала сама себе Гея Андреевна, критически осмотрев себя с головы до пят. – Да чего там мелочиться – богиня!

   И вот на этой радостной ноте, богиня в моём лице поскакала навстречу звёздам и ветру, причём в буквальном смысле. Потому что как только вышла из подъезда, злющий ветер звезданул меня прямо в лицо, едва не сорвав с моей головы шляпу.

   – А что б тебя попрыщило, – выругалась я, схватившись за поля головного убора.

   Ветер обиделся, и решил попрыщить меня. Стал громко завывать и сыпать мне в лицо снегом. В результате, к остановке я пробиралась как вражеский диверсант – короткими перебежками.

   Каблуки все время скользили, а шляпа норовила улететь. И нафига я её, спрашивается, надела?

   Ещё не успев перейти дорогу, увидала, что к остановке подъезжает нужная мне маршрутка. Не успею, и следующую, по такой мерзкой погоде, буду ждать минут пятнадцать. И тогда точно – прощай макияж, причёска и ноги.

   Не-е-е! Я решила, что роль отмороженной богини мне не пойдёт, задрала полы шубы одной рукой, схватилась за шляпу другой и побежала…

   – Бум, – сказала моя голова, смачно припечатавшись о кузов маршрутки.

   Мне почему-то казалось, что машина по инерции должна проехать дальше, но из-за того, что я наклонила голову, прикрываясь полями шляпы от метущего снега, не заметила, что она остановилась прямо у меня перед носом. Из окон автомобиля на меня смотрело пар десять округлившихся глаз. Округлялись они недолго, через секунду все пассажиры были похожи на выходцев из Корейской Народной Республики, по причине того, что самым неприличным образом ржали с меня, убогой. И не стеснялись они этого делать даже тогда, когда я с видом неприступного айсберга вплыла в салон маршрутки, хотя на звание «Титаника» видавший виды «рафик» не тянул даже с большой натяжкой.

   Водила окинул меня с ног до головы долгим сканирующим взглядом, и нет, чтобы спросить: "Девушка, вы не ушиблись?", этот юморист, ухмыляясь, заорала на весь салон: "Вы мне там бампер не помяли?" Можно подумать, я бульдозер или трактор. Все пассажиры опять старательно стали изображать узкоглазых. И тут я решила поквитаться за унижение. Не, ну, обидно, да?

   – У вас аптечка в салоне есть? – с очень умным видом спросила сильно злая Гея Андреевна.

   – Нет, – поднапрягся баранкокрутитель. – А вам что, плохо?

   – Плохо сейчас будет вам, – злорадно ухмыльнулась я, помянув свою счастливую звезду, обещавшую наглому мужику полную, ну ту, которая начинается на две первых буквы от её названия. – У вас аварии были?

   – Нет, – опешил маршрутчик.

   – Будут, – добила я дядьку.

   – Ты что, ясновидящая? – тревожно почесал репу водитель.

   – А то, – гордо вскинулась я, и "корейцы" вдруг вспомнили, что им срочно надо в Европу, и почему-то тихой сапой стали выходить из салона. А я что, хуже? Обиделась я, короче, и назло кондуктору тоже решила пойти пешком.

   Злющий ветер мгновенно вспомнил, что он злющий и, припомнив мне неосторожно брошенную фразу «А, чтоб тебя попрыщило!», некрасиво так сдул мою красивую шляпу.

   Шляпу сразу стало жалко, а больше всего себя, потому что я на эту шляпу угрохала половину своей зарплаты – это раз, и я в ней очень загадочно смотрелась – это два.

   Ну, в общем, побежала я за шляпой. Быстро побежала. А шляпа, гадина, вдруг вспомнила, что она всю жизнь мечтала быть бабочкой, а не шляпой, и гордо махая полями, радостно порхала вниз по скользкому переулку.

   Я бегу. Она летит. Каблучок подвернулся на тонкой ледяной корке и я, как в замедленной съёмке, стала падать. Причём вот помню точно – сначала изящно так взмахнула левой рукой, как в той сказке про царевну-лягушку. И вверх полетел пакетик и обвязанные серпантином туалетные ёршики. Потом, грациозно вскинула правую, типа, пыталась зацепиться за воздух, но в результате потеряла перчатку. Она тоже взлетела в воздух, погрозив мне пальчиком, мол, ай-яй-яй. Следом за руками я задрала ноги, слава богу, с них ничего не слетело, и жирной, жизнеутверждающей точкой стала голова, смачно брякнувшаяся об присыпанный снежком асфальт.

   И можно бы было расслабиться и получить удовольствие от полученного полового контакта. Ан нет! Вырубил меня канадский ёршик, приземлившийся своей рукояткой мне прямо в лоб.

   Короче, картина Репина «приехали»: красиво падает снег, лежу вдоль дороги в безобразной позе, вся в туалетных ёршиках, и тишина…

ГЛАВА 2

Пробуждение моё было болезненным и наполненным мерзопакостным шёпотом, почему-то сразу нескольких голосов.

   – Куда её, на сковородку или в котёл? – спросил один.

   – Ты что ж, добро такое портить, глянь, какая девка ладная, мы её Асмодею по спекулятивной цене загоним.

   – Точно, от него ведьма недавно ушла к Велиалу, так у него депрессия жуткая, из игорного дома вторую неделю не вылезает.

   – Вот-вот, Асмодка на драгоценности падкий, а у энтой, глянь, какие «Фаберже».

   И мерзопакостный шёпот перешёл в подленькое ржание. Неприятное такое. Знаете, как будто железякой кто-то по стеклу царапает. А тут царапала не одна железяка, а все четыре.

   Надоели они мне, и я, наконец, решила обнаружить своё высочайшее присутствие в мире здравствующих и бдящих. А открыв глаза, почему-то сразу захотела их обратно закрыть.

   Мамочки, где это я?

   На меня смотрели четыре волосато-рогатые морды. И самое страшное, что волосатыми у них были не только морды. Волосатыми товарищи были везде!

   На меня смотрели такие себе обыкновенные черти, умеренно-средней мохнатости, с рогами, копытами, розовым сморщенным хрюнделем, и даже хвост в наличии имелся. С кисточкой. Причём вот хвост почему-то был лысым.

   …Глюк, подумалось мне. Я либо сплю, либо у меня шиза.

   Мозги начали напряжённо шуршать.

   Я пила? Нет, я не пила. Значит, не глюк. А почему я лежу?

   Лежу… Значит, сплю. И надо же, муть какая снится!

   Закрыла глаза и снова открыла. На меня по-прежнему пристально смотрели наглые бесовские рожи.

   Не, точно глюк, решила я, закрывая глаза. А может, все-таки пила? И допилась до чёртиков?

   Набрав в грудь побольше воздуха, я возмущённо выдохнула:

   – Нема життя без пiстолета!* Шо ж мне везде одни черти мерещатся? А ну изыди, нечистая, а то все рога обломаю!

   Черти замерли и сделали шаг назад, а один с опаской спросил:

   – Хохлушка, что ли?

   – Правильно, волосатики, бойтесь, мы, славянские женщины, такие: ежели что не так – качалкой промеж глаз, и пофиг, на каком рогу у вас тюбетейка!

   Козлорогие засуетились, а один из них почему-то скороговоркой зашептал:

   – В рай её надо! Скажем, что херувимы самогона Панасового перебрали и груз по дороге потеряли. Только быстро, пока ведьма Владыкина не увидела!

   И так бодренько, резвенько они меня за руки-за ноги взяли и стали куда-то тащить.

   – Ангелам спихнём, а у светлых потом её назад зубами не выцарапаешь, у них же план по перевоспитанию заблудших. Им за это потом премию и отпуск внеплановый, а такая, как эта, у них вообще на вес золота, так что они нам ещё и приплатят за неё, – шептались между собой козлины, пока тащили мою послеобморочную тушку.

   Уж куда они меня отнести хотели, не знаю, только накрылся их план, красивой такой ножкой в красных кожаных сапожках на высокой шпильке.

   Выше сапожек была краля...

   О таких мужики шепчут: «Шикарная женщина…», и смотрят ей вслед, провожая с тоской.

   Чернявая. Губки алые бантиком. Глазки карие, веером из черных ресниц опушённые. Бровки соболиные, дугой выгнуты. Щёчки румяные. И сама вся ладненькая такая: попка – персик, груди, как дыньки, талия тонкая – руками обхватить можно. И коску она справно так вокруг головы бубликом закрутила, аки корону.

   Рученьки белые на груди сложила и голоском, ну чисто ангельским, пропела:

   – Куда это мы так крадёмся, сявки парнокопытные?

   Черти испуганно замерли на вздохе.

   Нацепив на лицо маску фурии, тётенька со всей дури тюкнула острым каблучком волосато-копытную лапу впереди идущего беса.

   Меня уронили. Грубо, жёстко и совершенно не по-джентельменски. Опять стукнулась ушибленным местом и взвыла. Перепуганные черти выстроились в рядок, прикрывая меня своими хвостато-волосатыми батонами. А краля вытянула тоненький пальчик с наманикюренным ноготочком и легонечко так козлорогих им в сторону-то и подвинула.

   – Ой, а чёй-то у нас тут? – восхищённо пролепетала она. – Деванька! Хорошенькая! И куда это вы, упыри, её тащите? – звонко рявкнула тётка, и черти тут же позажимали между кривых волосатых коленок свои трясущиеся хвосты. – Никак, к Асмодке, подлюке распутному?! Всех баб в преисподней перепортил, уже и за новопреставленных взялся.

   – Что ты, что ты, матушка Оксана! – черти сморщили хрюндели и умилительно стали отмахиваться от тётки волосатыми граблями. – Это Харуновы демоняки, с бодуна попутали, не туды девку доставили. К светлым её надобно, не наших она грехов тяжких.

   – Какая я тебе матушка? – завыла сиреной краля. – Ты себя в зеркало видел? Пенёк волосатый. От меня такие, как ты, не родятся.

   Краля пнула ногой чертяку по голени и он, подвывая, стал прыгать на одном копытце. И тут началось светопреставление...

   Гром, молнии, треск, как в сказке про Ивана-дурака, только лягушонка в коробчонке почему-то не приехала. Зато вместо неё подъехал огромный «Хаммер», из которого стремительно, как торпеда из пушки, выскочил дядька. И мужик статный такой, видный, харизматичный: грудь колесом, косая сажень в плечах… Ну чистый богатырь! Только с крыльями... Черными... До самого пола.

   Тётка как мужика увидела, сразу спинку-то подобрала, бровки вскинула, попку оттопырила и дыньками на него и попёрла.

   Мужик, хоть и богатырь, но, видно, не железный. Короче, погиб мужик под усиленным артобстрелом её карих глаз. Сглотнул и просевшим голосом просипел:

   – Душа моя, а пойдём, я тебе страшно тёмную сказку расскажу!

   – Люцык, – наигранно надула губки красотка. – Не хочу сказку, хочу девочку!

   – Богиня, все, что пожелаешь, – напёр на неё дядечка, жадно сверкая черными очами. – Ща и девочек вызовем, и мальчиков, там вчера парочка милиционеров прибыла.

   – Да на кой мне твои милиционеры? – разозлилась тётенька.

   – Ну, как же, душа моя, других мальчиков по вызову у меня нет, – огорчился крылатый.

   Тётенька огорчений добавила, долбанув богатыря ладошкой по шее.

   – Ксан, за что?

   – Было бы за что, прибила б, козел безрогий. Я девочку хочу.

   Богатырь неожиданно воспрянул духом, расплылся в дурноватой улыбке, опять выставил грудь колесом и интимненько так замурчал:

   – Так я ж только за! Наконец-то! Душа моя тёмная! Пойдём! Ща я тебе и девочку захочу, и мальчика захочу. Двойню! – жадно клацнул зубами мужик. – Точно! Давай сразу двойню захотим, а?

    – Люцык, прекрати меня нервировать, какая двойня? Мне внуков пора нянчить, а ты ко мне со своими глупостями опять пристаёшь.

   – Так это… – лицо у мужика стало жалобное-жалобное. – А как же девочка?

   – Нет, Люцык, пожалей ребёнка, вдруг в тебя пойдёт, куда я её крылья прятать буду?

   Люцык обиделся, и крылья у него обиженно повисли, как две большие черные тряпки.

   – Задрапировать можно, – грустно вздохнул он. – Бантики там, рюшечки, стразики или ещё какая ваша женская хрень. На кой я для тебя столько модельеров у светлых выменял?

   – Я вот эту девочку хочу, – краля ткнула в меня холеным маникюром, и чернокрылый заинтересовано вздёрнув бровь, внимательно так устремил на меня взгляд своих черных глаз.

   – А твои упыри её Пресветлому отдать хотят, – капризно сморщилась краля, явно собираясь плакать на публику. – Говорят, демоняки по пьяни не туда принесли.

   Нет, ну, нормально? Только мне так может повезти, чтобы по ошибке вместо рая в ад попасть.

   – Ща разберёмся, – богатырь с крыльями вытянул из кармана последнюю модель Vertu из платины и золота, инкрустированную черепом из жёлтых брюликов, и, потыкав пальцем в дисплей, стал ждать, когда на другом конце трубки ему ответят.

   Где-то в стене, у меня над ухом, голосом Голлума из "Властелина колец" завыл рингтон: "Хозяин, не бери трубку, они хотят вызвать нас на работу!"

   – Сеня, – рявкнул крылатый. – Подь сюды!

   Из чёрной стены напротив сначала появилась рука, потом нога, а потом мужик с айпадом, в трениках с отвисшими коленками, чёрной толстовке с капюшоном и надписью на спине – "Смерть, как и интернет, забирает лучших!"

   Стенка неожиданно плюнула ему в спину штукатуркой и выругалась:

   – Нечисть, куды по помытому грязными ботинками? Шоб тебя херувимы в лоб поцеловали! Шоб тебя оживили, а потом ещё раз оживили. Шоб у тебя косилка сдохла!

   Мужик опасливо прижал к груди планшет, потом нажал на кнопочку и, убедившись, что экран загорелся, облегчённо выдохнул. Повернувшись к стенке фейсом, он плюнул ей в ответ:

   – Тьфу, дура, шоб тебя зелёной тиккурилой покрасили и смыть забыли.

   – Хамло костлявое! – обиделась стенка и скрутила плинтуса в комбинацию из трёх пальцев.

   – Адка, – возмутился харизматичный мужик с крылами. – Ты носишь гордое и высокое звание "Врата в чистилище", а ругаешься и ведёшь себя, как дешёвая заборная калитка.

   – Вот именно, – побелела от возмущения стенка. – Чистилище – от слова «чисто»! А энтот хрякер недоделанный вечно об мой коврик Welcome to hell свою грязь с кладбища или помойки вытирает.

   – Хакер я, хакер, – злобно вякнул стенке в ответ чел с айпадом. – Глушь нерадиофицированая. Тормоз преисподней. Пылесос купи!

   – Семён, отберу планшет, верну балахон и косу, – пригрозил крылатый.

   Стенка расплылась в самодовольной улыбке и показала Сене язык.

   – Чего изволите? – недовольно буркнул усмирённый горе-хакер и, засунув руку за спину, показал стенке средний палец.

   – Ты эту прибрал? – кивнул в мою сторону чернокрылый.

   Моему возмущению не было предела. Что значит прибрал? Я что, мусор какой? О чём незамедлительно попыталась донести до высокого собрания присутствующих. На что крылатый махнул рукой, сказав, что мусора – они тоже люди, и прибирать их, как и всех, приходится.

   – Посмотри, по нашей части или дед Панас вчера опять на демоняках новый рецепт самогона испытывал?

   – Ты кто? – зыркнул на меня Семён и стал рыться в планшете.

    – Гея, – пискнула я.

   – А-а-а-а, – обрадовался он, оскалившись крылатому, и ярко сверкнув золотой фиксой спереди. – Так эти по нашей части, можете не сумлеваться, Владыка. Они на первом же собеседовании у светлых тест-контроль не проходят, – заржал Сеня. – Вот, как у ангелов спросят: «Ух ты, а у вас тут в платьях ходить можно?» Так и не проходят.

   – Извиняюсь, – робко вклинилась я. – Я не гей, я Гея – ну, эта... знаете… мать титанов там…

   – Чья мать? – хором переспросили черти.

   – Титанов. Мужики такие большие, ну, там, боги первого поколения… с Зевсом боролись… их в Тартар за это. Не, не знаете? – жалобно пискнула я.

   – Богиня! – восторженно всплеснула ручками краля, аж бублик у ней на голове подпрыгнул.

   – Не, не богиня, кошу под неё, – извинительно расстроила я тётеньку. – Антипенко Гея Андреевна.

   – Тьфу, адова сковородка, какой же идиот тебя так назвал? – почесал маковку богатырь с крылами.

   – Видно, такой же, что и твоего сына, – вызверилась на крылатого краля. И как-то разом у него и грудь, и голова, и крылья сникли.

   – Так я ж тебе говорил, Ксан, пьяный был! Ну смог я выговорить твоё – Аристарх. А этот Пресветлый привязался: Антихрист, Антихрист. А фея в загсе как морду его ванильную увидела, так и запела: «Не извольте беспокоиться, как скажете, так и запишем!»

   Тётка возмущённо встряхнула дыньками и бубликом.

   – А не надо было напиваться до чёртиков, когда сына регистрировать ходил!

   – Почему сразу до чёртиков? – богатырь обижено засопел и снова почесал репу.

   Черти протестующе стали мычать, дёргать всеми конечностями и сопеть хрюнделями. Видать, подтверждая, что до них хозяин ещё не допивался.

   – Нас, между прочим, ангелы выносили, в смысле, провожали.

   – Позорище, – закивала чернокрылому головой краля. – Так что там с богиней? – деловито одёрнула она Сеню.

   Семён чего-то долго тыкал в своём планшете, а потом удручённо протянул его тётке:

   – Вот!

   – Чего «вот»? – фыркнула красотка, нетерпеливо постукивая каблучком.

   – Все-таки Панас!

   Сеня извинительно шаркнул кроссовкой с развязанным шнурком и замер перед кралей в позе «гипноза», вызвав у внимательно наблюдавшей за ним стенки нездоровую реакцию. Плинтуса скрутились в странную конструкцию, похожую на клацающие челюсти, и тихо чавкая, стали наезжать на шнурок. Семён поднял ногу, челюсти подпрыгнули в воздух, как бультерьер за палкой, но шнурок так и не достали.

   На подлый Сенин смех стенка отреагировала традиционно – плюнула ему в спину штукатуркой и показала язык.

   А тётка в это время, дочитав в планшете подсунутую Семёном информацию, явно расстроилась, дыньки огорчительно повисли, и даже бублик на голове жалко съехал набок.

   – Люцык, – истерично хлюпнула носом она, – сделай что-нибудь! – краля поставила руки в боки и самым наглым образом стала шантажировать богатыря. – Или я сейчас буду плакать!

   Черти тут же стали нервно бегать взад-вперёд под стенкой, пытаясь найти у неё угол, но она, расплывшись в ехидной улыбке, быстро выпрямилась, показала им из плинтусов ту же комбинацию, которой её неосторожно научил Семён, и вывесила огромную табличку «Обеденный перерыв».

   – Дай сюда! – рявкнул чернокрылый, отбирая у тётеньки планшет.

   У Семёна аж руки затряслись. Он картинно схватился за сердце, упал на меня, изображая умирающего лебедя, а стенка подленько захихикала, тряся штукатуркой, табличкой и плинтусами.

   – Антипенко Гея Андреевна, скончалась тридцать первого декабря. Место доставки – рай, – громко озвучил мужик с крыльями и, нахмурившись, стал чесать маковку.

   Сеня мгновенно перестал изображать параличного, выхватил айпад у него из рук, засунул себе за пазуху и спрятался за меня.

   – Значится, в рай… – протяну мужик, тот, который Люцык, и очень подозрительно прищурился, разглядывая мой не очень презентабельный внешний вид.

   Я прижалась к Сене и жалобно хлюпнула носом.

   – Ты чего? – погладил меня по голове Семён. Ласково так погладил.

   – С-смерти боюсь, – заикаясь, сообщила я.

   – А чего меня бояться? – плотоядно улыбнулся Сеня. – От смерти ещё никто не умирал.

   – А а-а, вы… – заклинило меня.

   – Смерть Семён Семёнович, – протянул мне руку дядька, и кому-то, то есть мне, сразу стало по-японски плохо. В смысле, херовато.

   – А вы ж не женщина… а коса где? А плащ с капюшоном? Вы ж... она ж... должны быть, – и страшно мне так сразу стало.

   – Нет, и ты туда же? – оскорбился Сеня. – Ну, не баба я! Не баба! Ладно Адка – деревня деревней. Ей простительно. Её ещё в каменном веке неандертальцы построили, а штукатурка у ней модная только лет десять назад появилась. И то, ежели бы Женька Версаче Оксане Ивановне не намекнул, что интерьерчик у нас не комильфо, так и стояла бы коровьими какашками обмазанная. Стереотипы надо менять! – поднял он вверх указательный палец. – На дворе двадцать первый век, а вы все думаете, что смерть к людям приходит в балахоне и с косой, а к мухам – в трусах, в майке и с газетой.

   – А что, она к мухам по-другому приходит? – наметился у меня вопрос двадцать первого века.

   – Колхоз! На, смотри, – Сеня вытащил из кармана баллончик с «раптором» и ткнул мне его в лицо. – Быстро, эффективно, и мухам в кайф.

   – А чего это им в кайф?

   – Так они ж нанюхаются и от передоза помирают, потому и в кайф. Вон, глянь, – Сеня указал взглядом на двух зелёных мух, висящих на чёрной стенке в обнимку с дихлофосом. Мухи по очереди нажимали лапками на кнопку дозатора, и когда из распылителя вылетала тоненькая струйка, жадно вдыхали пары, потом уморительно дёргали лапками и крыльями, а опосля пискляво жужжали мотивчик Битлов «Жёлтая субмарина».

   – А вы, люди, кровожадные, – глубокомысленно изрёк Семён. – Вам всё надо, чтобы мозги по стенке и кишки по газетке. Смерть, она обоюдоудобственной должна быть: мы рады вам, вы благодарны нам!

   – Так косы у вас нет? – радостно выдохнула я.

   – Почему нет, – сильно огорчил меня Сеня. – Есть! Гляди, – Семён достал из-за пазухи айпад и провёл пальцем по экрану. В мониторе ярко вспыхнула картинка и заиграла ритмичная мелодия. На экране, по длинным коридорам и лестницам, перепрыгивая через пролёты и преграды, бегала смерть с косой. Косой она махала налево и направо, хайдокая попадавшихся на пути граждан. С трупиков она собирала жизни, трясла в воздухе косой, зловеще хохотала, а затем продолжала свой путь по тёмным лабиринтам в поисках новой жертвы.

   – А чего это у вас?

   – Так косилка, – ласково погладил планшет Сеня, и на морде у него появилось выражение полного и абсолютного счастья. – Последняя версия. Слышь? А ты не знаешь, как десятый уровень пройти? – морда у Семёна вдруг стала такая жалобно-просительная, аж к груди прижать захотелось. Ну, пожалеть типа.

   – Не-а, не знаю.

   – Ты понимаешь, никак десятый уровень пройти не могу. Все жизни на студента, гада, уходят.

   – Какого студента?

   – Да паразит один, ну, тот, что мне эту косилку впарил. И главное, развёл меня как херувима черти. Я ж, когда за ним пришёл, ни разу не продвинутый был. Собирайся, мол, говорю, я за тобой. А он мне: «А чего это у вас прикид такой отстойный? И зачем вам клюшка?» Нет, ты представляешь? Это он мою платиновую косу клюшкой обозвал?! А мне её Владыка на, хрен знает, какое-летие подарил. Именная была, – Семён горько вздохнул и ткнул пальцем в сенсор. – О, гляди, чего делается!

   На экране Сениной косилки появилось изображение комнаты в общежитии и сидящего за столом перед компом студента. За его спиной, словно из воздуха, возникла смерть с косой, и парень, услужливо отодвинув стул, предложил ей поиграть в танчики.

   Пока смерть, оттопырив челюсть и вывалив язык, с безуминкой во взоре лупила из всех орудий по вражеским позициям, студент, собрав рюкзак, натянув бейсболку и кроссовки, сделал ноги. Смерть, спохватившись, что клиент ушёл, тряся косой и посыпая голову пеплом, ломанулась следом. И вот тут начиналось самое интересное: пацан, с профессионализмом паркурщика, перелетал через возникающие на пути преграды, периодически оглядываясь на метущуюся за ним следом смерть. Поднявшись на крышу, он с разбегу перепрыгнул на соседний дом, оставив захекавшуюся смерть яростно метаться вдоль ограждающего бортика и угрожающе трясти косой. И вот, пока незадачливая собирательница жизней громко материлась и обещала пацану догнать и устроить секир башку, он, развернувшись, показал костлявой средний палец и, вставив в уши наушники, вразвалочку пошагал дальше.

   Смерть схватилась за то место, где положено быть сердцу, и картинно рухнула на пол, под соответствующую случаю музыку похоронного марша и выскочившую на экран картинку «game over».

   – Паразит, – в сердцах произнёс Сеня. – Как есть паразит!

   Крылатый дяденька, в это время, подобравшись к тылам тётки с бубликом на голове, глупо мурлыкал ей что-то на ухо и вызывающе нескромно ездил по ней своими загребущими ручищами.

   – Люся, хочу деваньку, – не оставляя своей затеи, топнула ножкой краля и надула губки.

   – О, денница моего тёмного восхода, я же просил, не называть меня Люсей. И на кой она тебе сдалась, пламень моего адского сердца?

   – Люцык, так мне по душам тут и поговорить не с кем. И потом... У тебя сын растёт! А ты подумал о внуках?

   – Ксана, любимая, так вон ведьм сколько, чем тебе не... – крылатый богатырь вдруг заткнулся на полуслове и побледнел.

   Семён Семёныч, тот, который Смерть, мгновенно вставил в уши наушники, включил трек Арии «Я свободен» на всю громкость и, переключив косу в демо-режим, стал играть в свою косилку. Черти зачем-то некультурно повернулись к честному народу волосатыми булками, зажали хвост между ног и стали ковырять ногтём стенку, и ковыряли они там явно что-то неприличное, потому что стенка обиделась. Сначала по ней поползли длинные трещины, потом появился хищный оскал, а затем, громко клацнув огромными зубами, стенка укусила всех чертей сразу. И чего-то там она у них, видно, откусила... Черти, тихо подвывая, крутились, как юла, вокруг своей оси, а стенка, смачно облизавшись, оглушила присутствующих очень громкой благородной отрыжкой.

   Тётка, между тем, покраснела, как помидор, уперлась дыньками в богатырскую грудь и завыла полицейской сиреной:

   – Ах ты, козлина безрогая, значит, как маме твоей, так я – святая женщина, а как мне – так в невестки ведьму? И что потом? Внуки у меня ведьмовское отродье будут? Уйду! – тётка яростно напирала на мужика, беспощадно тараня его аппетитными дыньками. – Завтра же уйду. Меня вон Пресветлый давно к себе зовёт. Говорит, что ты не ценишь моих выдающихся талантов.

   Мужик с крыльями жадно посмотрел на выдающиеся таланты, подпиравшие его недюжинную грудь, накрыл их своими здоровенными лапищами, явно демонстрируя всем как сильно он их ценит, и злобно зашипел:

   – Вот же Пресветлый с-c-cу...

   Черти тут же закрыли глаза, зажали уши и присели под стенкой. Та в свою очередь вывалила шухлядку, а затем проглотила мух с дихлофосом. Сеня вытащил из ушей наушники, а мужик, так и не закрыв рот, часто-часто захлопал глазами, с тоской во взгляде снял грабли с выдающихся талантов и осторожненько сделал шаг назад.

   – Ты же обещал не богохульствовать! – взвизгнула тётенька. – Ну, придёшь ты, свинья, за желудями, – мстительно сощурилась она.

   Не знаю, что она имела в виду под желудями, но жёлуди дядька явно сильно любил. И отсутствие оных явно грозило ему инфарктом, ибо стал он красным, аки варёный рак, и забыл как дышать.

   – Су... су... суслик мой ненаглядный, – наконец вспомнил как дышать дядька. – Гад ползучий, этот твой Пресветлый. Только вчера говорил мне, что я подкаблучник, что ты у меня от рук отбилась, что с тобой надо построже.

   – Ах, так? – и теперь уже совершенно злющая тётка вздёрнула нос, а брови собрала индейским жилищем. Поставив руки в боки, всем видом изображая разгневанную богиню, краля голосом подколодной змеи сладко пропела: – Люся, ты просто обязан отомстить за мою поруганную честь и достоинство.

   – Готов! – дядька сделал шаг вперёд, и крылья у него сзади зареяли, как пионерский галстук. – Всегда готов! Пойдём, душа моя, сильно ему отомстим!

   Облизав губы и ярко сверкая глазами, дядька сделал ещё один шаг, упираясь богатырской грудью в выдающиеся таланты, а лапами накрыл... тоже выдающиеся таланты, но только те, которые сильно выдаются сзади.

   – Деваньку у светлого забери, – остановила крестовый поход крылатого краля, упёршись пальчиком в тяжело вздымающуюся грудь сильно перевозбуждённого дядьки и выписывая на ней остро заточенным маникюром захухренистые кренделя.

   Дядька завыл. Вот совершенно, как волки в лесу на луну воют. И у меня мурашки по коже побежали, как тараканы по стенкам студенческого общежития. Черти боязливо обняли стенку. Стенка закрыла шухлядку и побелела. Сеня быстро всунул в уши наушники, втянул шею и накрыл голову капюшоном.

   – Ксана, и ты вот эту в невестки хочешь? – тяжело вздохнул дядька. – Душа моя, пожалей мальчика, ты на ауру её посмотри, ходячая катастрофа.

   Я обиделась. Чем это ему моя аура не понравилась? Он бы на свою посмотрел.

   – А экстрасексы твои, дармоеды, что, зря мне тут харчи переводят? – не растерялась тётка. – Пусть почистят.

   – Ксан, так мне ж опять звонить Пресветлому придётся и кланяться, – недовольно засопел чернокрылый.

   – Ой, – ехидно прищурилась краля, тряхнула бубликом и сложила на выдающихся талантах белы рученьки, – прям уж, и кланяться? А чего это мы вчера с ним до полночи в райских кущах сидели?

   Мужик подозрительно покосился на чертей. Те стали мотылять волосатыми граблями и громко сопеть хрюнделями, всем видом давая понять, что сдали дядьку не они.

   – Так это… Бизнес-план составляли, – соврал не моргнув ни одним глазом крылатый, и даже перья у него на крыльях не шелохнулись.

   Тётеньке, видать, экстрасексы по секрету всему свету, уже донесли, чем там дядька в кустах непонятно с кем занимался, потому что морда у ней стала похожа на агитационный плакат времён Великой Отечественной «А ты записался в добровольцы?»

   Тётка приняла позу «Родина-мать», наставила на дядьку указательный палец, как пистолет, и зашипела:

   – Значит, пульку расписать – это теперь бизнес-план называется? И во сколько же мне твой бизнес-план обошёлся? – топнула ногой она. – Кого ты на этот раз проиграл, паразит?

   – Почему сразу проиграл? – выпятил богатырскую грудь крылатый. – Я, вообще-то, выиграл.

   Хитрая тётка, очевидно, только этого и ждала. Красиво качнула бёдрами, вызвав у крылатого повышенное слюноотделение и нездоровый блеск в глазах.

   – Вот и отлично, Люся! Деваньку забери, – с наглостью бульдозера опять наехала она на богатыря.

   – Душа моя, у меня ходовая барахлит, а к Пресветлому автослесарь сегодня преставился, так я, это… долг предъявить хотел, – стал возмущаться дядька.

   – На моем Пежо поездишь, – отмахнулась от крылатого тётенька, разглядывая меня алчно-жадным взглядом.

   – Ксан, сжалься, у меня в твою «косметичку» крылья не влезают.

   – Уйду, – снова стала шантажировать крылатого тётенька.

   – Хорошо-хорошо, – грустно вздохнул дядька, расправив охренительно здоровенные крылья. – Вспомню молодость, полетаю пока. Хотя по мне, – богатырь повернул ко мне кислую физиономию и смерил недовольным взглядом, – не стоит она автослесаря. И что ты в ней нашла? Тютёха растютёхой!

   – Она петь умеет, Люцык, – приободрилась краля. – Правда же, умеешь, милая? – тётка пнула меня ножкой в сапоге от Версаче и прошипела:

   – Пой!.

   Я, зачарованно глядя на красивого дядьку, затянула дурным голосом:

   – Ой, чий то кінь стоїть, що сива гривонька. Сподобалась мені, сподобалась мені, тая дівчинонька.*

   Дядька с тёткой заинтересованно переглянулись и одновременно спросили:

   – Хохлушка, что ли?

   – У вас что, пунктик насчёт хохлушек?

   А лица у этих двоих, между тем, прибрели выражение такое себе, любвеудавительное. Ну, это когда удав на кролика смотрит и всем своим видом говорит, что сильно-сильно его любит. Всего. И шёрстку. И ушки. И пимпочку.

   – Борщ варить умеешь? – напрягся дядька.

   И дёрнул же меня черт ляпнуть. Не знаю, какой именно, потому что на данный момент вокруг меня их было много, и все они, прикинувшись шлангом, тихо теребили хвосты и целовали стенку в углу, видно, просили отдать то, что она перед этим откусила. Только правое ухо у каждого торчало, как спутниковая антенна, явно свидетельствуя, что черти безобразнейшим образом подслушивают.

   – Вам какой: с галушками, постный или обыкновенный?

   Дядька хищно так сглотнул, и теперь, лицо у него было... бесовское такое лицо, я вам скажу. Змей, когда Еве яблоко подсовывал, поди, тоже так смотрел.

   – Любви хочешь? – напёр на меня всей своей крылатой фактурой дядька.

   И сильно-сильно перепуганная я, заикаясь, спросила:

   – Б-большой и ч-чистой?

   – Чистой не обещаю, но много и везде будет, – хрюкнул дядька, и они с тёткой стали неприлично ржать. Потом стали ржать черти, следом за ними пристроился Сеня со своей косилкой, причём в косилке у него тоже что-то громко кряхтело и хрюкало. И даже стенка, плюясь штукатуркой, тоже ржала. Громко так. Не, ну, обидно, да?

   – Вы намекаете, что я ночью на сеновал должна прийти? – осторожно предположила я.

   Тётка и дядька перестали ржать, переглянулись с пониманием дела, и одновременно выдохнули:

   – Сойдёт!

   И тут мне от ихнего «сойдёт» чего-то как-то дурно стало. «Марфа Васильевна» боязливо сжалась, явно предчувствуя беду на её северное и южное полушарие. Громко хлюпнув носом, я жалостливо протянула:

   – Я домой хочу, отпустите меня, пожалуйста. Я больше не буду, – чего я больше не буду, я толком и не знала, но пообещать в этот момент готова была все, что угодно.

   – А вот этого не надо, – погрозил мне пальцем крылатый богатырь. – Будешь. Ещё как будешь!

   Тон мне его не понравился. Морда тоже. Уж больно наглая она в этот момент была.

   – Отпустите, а? А я вам за это ничего не поломаю, – попыталась найти компромисс.

   Тётка с дядькой опять переглянулись, расплылись в довольных улыбках и опять дружно заявили:

   – Однозначно сойдёт!

   Крылатый вытянул свой мобильник и стал набирать номер. Тётенька, молитвенно сцепив белы рученьки в замок, уставилась на него взглядом, полным обожания. Бублик и все её выдающиеся таланты тоже приняли соответствующую позу, демонстрируя богатырю всю степень их готовности к труду и обороне. Богатырь предвкушающее облизался, послал крале воздушный поцелуй, а затем, скорчив суровую рожу, поднёс трубку к уху.

   Сеня дружественно похлопал меня по плечу и громко цвиркнул, сверкнув фиксой:

   – Не ссы, малая, ща босс все разрулит.

   – Здорово праведникам! – начал за здравие тот, который Люцык, и нажал кнопку громкой связи.

   – И вам, грешникам, гореть в аду, – приятным голосом закончил за упокой кто-то на другом конце провода.

   – Ы-ы, Оксану Ивановну ему никак простить не может, – расплывшись в коварной улыбке, подмигнул мне Сеня и радостно толкнул в плечо.

   – Что, тоже в преферанс выиграл? – покосившись на кралю с бубликом, поинтересовалась я.

   – Хуже, – морда у Семёна стала серьёзной, как у женщины с веслом, короче, распирало Сеню от гордости и восторга. – Все по-честному было. Она сама босса выбрала.

   – Это как?

   – Ты понимаешь, – обнял меня за плечо Семён и стал тихо шептать на ухо: – Хохлушек, их же всех сразу в рай.

   – Чего это? – нет, я, конечно, не против. Я вообще практически святая. Местами.

   – Шо значит – «чего»? – удивился моей тупости Сеня. – Ангелы, они хоть и небожители, а пожрать любят, как и все. А ведьмы что? От ихних зелий один понос да изжога. А потом, светлые они ж чистюли, вон вроде нашей Адки, – Семён повернулся в сторону гладкой, как зеркало, чёрной стенки и брезгливо сплюнул. Стенка скрутила ему в ответ из плинтусов дулю. – Имидж у них такой – белый и пушистый. И кто, спрашивается, все это белое безобразие стирать и гладить будет?

   И тут мне, значит, обидно за соотечественниц стало:

   – Интересная фигня получается, ведьмы тут в аду байдыки бьют, а хохлушки в раю батрачат, как негры?

   – Так там все – рабы Божьи, – развёл руками Семён и нагло улыбнулся.

   И тут мне чего-то в рай перехотелось. Чисто из вредности.

   – А ничего у вас тут, – пооглядевшись по сторонам, заявила я.

   – Это все Оксана Ивановна – святая женщина, – поднял вверх указательный палец Сеня, потом, опомнившись, побил себя рукой по губам и поправился: – В смысле, адская баба. Евроремонт в преисподней сделала. Адку поштукатурила, сковородки и котлы грешников почистить заставила, Владыку к ногтю прижала… Пардон, стиль ему поменяла. Даже чертям хвосты побрила. Красота…

   – А хвосты зачем?

   – Так для гламуру! Они ж его суют везде. Опять же – волоснёй трясут. А у Оксаны Ивановны на шерсть аллергия. А борщ она какой варит… М-м-м, – Семён мечтательно прикрыл глаза. – С пампушками. А холодец! На запах даже серафимы и архангелы слетаются.

   Черти возле стенки, с выставленным параболической антенной ухом, тут же начали неприлично чавкать, трясти лысым хвостом и смешно шевелить хрюнделем. Даже Адка облизалась и пустила голодную волну по штукатурке.

   – Так они ж, вроде, вегетарианцы? – шёпотом спросила я Семёна. – Ну, эти… пресветлые.

   – Во-о-от, – потянул Сеня. – Потому и слетаются. Кормят их там, в раю, силосом одним, а мужику мясо надо! А Оксана Ивановна – добрая женщина, – опомнившись, Семён опять похлопал себя рукой по губам и поправился: – Вредная баба. Поэтому ангелов и подкармливает. А то они с голодухи вечно на нашу вышку ретрансляционную падают, а у Владыки потом мобильная связь барахлит. О, гляди, чё сейчас будет, – Семён вытянул шею и уставился на чернокрылого Люцыка почти таким же влюблённым взглядом, как и стоящая рядом с тем краля.

   – Ты чего звонишь? – недовольно послышалось из трубки. – Что, долг предъявить? Автослесаря не отдам. Имей в виду. У самого кардан стучит.

   – Да нет. У меня тут твои херувимы груз потеряли. Гей… я тут эп… понимаешь один… на затесал… ся, – почему-то стал глотать буквы дядька.

   – Что ты говоришь? – переспросил его собеседник в трубке.

   – Плохо слышно? – коварно усмехнулся крылатый, и подмигнул тётке с бубликом. – Связь такая. Поди, опять твои эп… соколы мне антенну сбили. Так я тут что подумал. Он… на все равно эп… дресс-код у вас не пройдёт. Чего чертей туда-сюда гонять, пусть у меня остаётся…

   – Чур, в счёт долга, – встрепенулся приятный голос.

   – Ась? В зачёт долга? – расплылся в улыбке чернокрылый. – Ну, ладно, эп… пусть будет в зачёт долга. Прощаю, – дядька щёлкнул пальцами, и серебристый росчерк молнии яркой вспышкой разрисовал окружающее пространство, а затем шандарахнул раскат грома.

   – У, ты ж, мой лукавый, – любовно потянула краля с коской и ласково чмокнула крылатого в богатырский бицепс.

   Богатырь выпятил грудь, гордо взмахнул крылами, и чертей из-под стенки сдуло ветром, а нас с Сеней, наоборот, смачно припечатало к её холеной чёрной поверхности.

   Изогнувшись дугой, стенка зачем-то некультурно пнула плинтусами меня под зад.

    – Пшла отседа, убогая, – гаденько прошипела она. – Трутся тут всякие, а мне потом дезинсекцию проводи.

   Плинтуса скрутились в пятерню и стали стряхивать со стенки невидимую пыль.

   Не, ну обидно, да? Я что, пёс какой блохастый?

   – Слышь, ты, оградка кладбищенская, – напыжилась я. – Ещё раз убогой обзовёшь, я на тебя гастарбайтеров натравлю. Неандертальские какашки финской шпаклёвкой покажутся. Для тебя – Антипенко Гея Андреевна. И на вы и шёпотом.

   Стенка побелела от моей наглости.

   – Гы-ы-ы, – злобно захихикал Сеня и показал Адке средний палец.

   – Фулюганка, – открыла шухлядку Адка. – Я Владыке пожалуюсь!

   – Сдача, – вступился за меня Семён.

   – А тебе, хамло костлявое, вообще слова не давали, – плюнула в него штукатуркой стенка.

   – Выпей яду и убей себя об стену, – заржал в ответ Сеня и, обняв меня за плечи, потащил подальше от мигающей, как семафор то белым, то черным, стены.

   А богатырь, между тем, воодушевлённый кралиным поцелуем, пошёл в контрнаступление.

   – Душа моя, – жарко начал он, заворачивая её в свои охренительные черные крылья.

   Тётка кокетливо заелозила по его груди тонкими пальчиками.

   – Скажешь тоже, душа... нет у тебя её, сатанюка лукавая.

   – Сердце моё, – продолжил чернокрылый

   – У тебя его тоже отродясь не было, – приопустив глазки и выгнув соболиные бровки дугой, зарделась тётенька, и уже крайне неприлично стала поощрять дядьку, прижавшись к нему выдающимися спереди талантами. У мужика с крыльями из ушей пошёл пар. Накрыв граблями все выдающиеся тёткины таланты, до которых мог дотянуться, он прохрипел:

   – О, моё адово пламя! Геенна моя огненная!

   Тётка красиво тряхнула головой, задрала нос, демонстрируя всем – мол, да, я такая, и страстно прошептала:

   – Ты мой демон-искуситель.

   У богатыря снесло крышу. Схватив кралю в охапку, он взмыл с ней в тёмное небо и исчез в неизвестном направлении.

   – Тьфу, – в сердцах сплюнул Семён. – Опять двадцать пять. Ну, все, это надолго. Как дети малые, ей-бо... – опять шлёпнув себя по губам, заткнулся на полуслове Семён.

   – Куда это он её? – поинтересовалась я не то, чтобы из праздного любопытства, а чисто для проформы. Не, ну, интересно же куда в аду крылатые мужики баб таскают.

   – Куда, куда, – фыркнул Сеня. – Знамо, куда. В гнездо разврата!

   – Куда?! – у меня глаза полезли на лоб.

   – Ну, домой, в смысле, – доходчиво объяснил Семён тупой мне.

   – А дом у нас где? – нет, я, конечно, дико извиняюсь за любопытство, но опять же, чисто для проформы.

   – У нас? – Сеня цвиркнул, сверкнув фиксой. – А ты ничего, малая. Не теряешься. Наш человек. А молодца Оксана Ивановна, адская баба, глаз намётанный. Сразу просекла. А дом у нас за седьмым транспортным.

   – За МКАДом, что ли?

   – За СКАДом, – поправил меня Семён. – Седьмым кругом ада. Престижный райончик, я тебе скажу.

   – Что-то вроде «Рублёвки»? – хмыкнула я.

   – Э-э-э, «Рублёвки»… Село! – опустил меня ниже Адкиного плинтуса Сеня. – Мелко плаваешь, малая. На кой нам ваш презренный металл? У нас в ходу другая валюта, – порывшись в карманах, он, наконец, выудил бумажку с кучей водных знаков, на которой черным по красному было написано «одна душа», а внизу по-английски – one soul. – Видала! Конвертируемая! Интернациональная!

   Достав из кармана зажигалку, Семён зачем-то стал поджигать денежку и тут произошло что-то странное – из неё вылезла морда Мао Цзэдуна, изображённая на купюре, громко выругалась на китайском, а затем, показав Сене кулак, задула огонь и залезла обратно.

   – Во! – любовно разгладив бумажку, гордо изрёк Семён. – В огне не горит, в воде не тонет. Ну что, малая, поехали?

   – Куда? – поглядевшись по сторонам и не обнаружив вокруг никакого транспортного средства, на всякий случай сделала шаг назад.

   Нет, Сеня, конечно, чувак прикольный, но ехать на нем в ад, как кузнец Вакула на черте в Петербург, как-то моветон и не комильфо. И потом – пиетет, респект, уважуха и все такое. Смерть же все-таки!

   – А поедемте в номера! – похабно ухмыльнулся Семён и, вставив в рот два пальца, свистнул так, что у меня в ушах заложило.

   Из-за угла послышался жуткий вой двигателя, визг рессор, а затем вылетел красный болид Ferrari весь в чёрной аэрографии изображающей оскаленные лошадиные черепа.

   Машинка резко тормознув возле Семён Семёныча, ласково потёрлась о его ногу, радостно виляя приподнятым задом.

   – Что это? – тихонько так отошла в сторону, а то мало ли, что у этой продвинутой скелетины на уме.

   – Тыгыдынский адский конь, – гомерически заржал Сеня, и Ferrari, неприлично стреляя выхлопными газами, громко заржала ему в унисон. – Девятьсот лошадиных сил, – гордо похвастался Семён, заботливо погладив конские черепушки на капоте.

    Черепушки благодарно облобызали его руку и умиротворённо притихли, не сводя с Семы влюблённого взгляда зияющих провалам глазниц.

   – Ну шо? Поедем, красотка, кататься? – услужливо открыл передо мной дверку Сеня. – Ща я те «скурсию» по преисподней организую.

   Болидик похотливо вытянул свою лошадиную морду и заценивающе заелозил по мне включёнными фарами, а опосля нагло подмигнул одной из них.

   Конечно, ездить на тыгыдынских конях, не с моим-то везением, а на адских – так тем более. Но с другой стороны, я ж вроде как того – умерла, так умерла! Так что боятся мне уже нечего. А Сеня он вообще – смерть. А конь? Ну что конь! Сам напросился. И нечего тут мне фары строить.

   – А поехали! – махнула я рукой и вальяжно плюхнулась на красное кожаное сиденье.

   Семён Семёныч ослепительно сверкнув золотой фиксой, приземлился рядом и, повернув бейсболку козырьком назад, с нездоровым азартом вцепился в руль.

   – Мотя, но-о! – залихватски приказал он машинке.

   Феррари, яростно пробуксовав задними колёсами, выстрелила в наблюдавших за нами Адку и чертей черными выхлопными газами, и рванула с места аки ракета в космос.

   Меня мгновенно вплющило в сиденье. Вернее сиденье как-то подозрительно стало плющить меня. Всю. И главное нагло так. Не ну нормально, да?

   – А у твоего тыгыдынского «ферраря» колёсики никогда не отваливались? – пока ещё очень любезно поинтересовалась не очень злая я.

   Семён резко дал по тормозам и с ужасом на меня уставился. – Ты это…Ты мне не это… – погрозив пальцем, очень доходчиво объяснил мне он. – Ты знаешь, как тяжело на этот свет колеса от Феррари сквозь Адку протаскивать? Она ж все время Владыке стучит, что я с помойки всякий мусор в преисподнюю таскаю.

   – А ты их что, правда на помойке находишь? – хотя черт его знает, чего на наших мусорках только не водится.

   – Вы с Адкой часом не родственницы? – снова намекая на мою непроходимую тупость, поинтересовался Семён. – Какая помойка? У нас с Мишкой Шумахером коммерческое соглашение. Взаимоудобственное!

   – Мы рады вам, вы благодарны нам?

   – Ну, типа того. Он мне колеса и запчасти, а ему мир и благоденствие. Ты думаешь почему он болиды один за другим разбивает и до сих пор живой?

   – А-а-а.

   – Бэ-э.

   – Ну, так ты скажи своему Моте, если он не перестанет меня лапать своим сиденьем, то я ему колеса-то повыдёргиваю, и выхлопную трубу засуну… – стала оглядываться по сторонам в поисках подходящего места. – Засуну, в общем… Куда-нибудь. Ни одна собака не найдёт.

   Сиденье подозрительно быстро обрело твёрдость, потом машинка боязливо хлопнула антикрылом и, не жужжа, опустила возле меня боковое стекло.

    – Ну, так-то оно лучше, – выглянув в окно, улыбнулась я. – А тут кто живёт? – с удивлением не обнаружила никого движения в районе – все было серенько, мрачненько и только повсюду торчащие фонарные столбы изредка мигали лампочками, создавая некое оживление.

   – Вбивцы, развратники, маньяки, – лениво сообщил Сеня, и мне сразу перехотелось ехать на его «скурсию». Как говорится, чем дальше в ад, тем веселее трупы.

   – И собачка тоже маньяк? – с ужасом проводила взглядом одинокого пёсика, сначала активно пытавшегося полюбить столб, а опосля, бросившего эту гнусную затею, поднявшего ногу и обильно полившего его отходами своей жизнедеятельности.

   – Ты чего? – покрутил мне у виска Семён. – Столбы – это маньяки, а собачка – их вечная кара.

   – Жуть, – передёрнуло меня, когда собачка со знанием дела пошла насиловать очередной столб.

   Машинка медленно тронулась с места, и мой взгляд упал на красивые чёрненькие указатели, висевшие вдоль дороги. На одном из них жирными белыми буквами было написано «Рай – девятьсот девяносто девять километров».

   – А почему девятьсот девяносто девять? – не поняла я.

   – Так адская цифра, ты чего, не знала? – страшным шёпотом поведал Сеня.

   – Так вроде ж три шестёрки, – таким же страшным шёпотом поправила его я.

   – Какие вы, люди, недалёкие, как две извилины, – опустил весь род людской Семён. – Так просто вам все тайны и рассказали. Два умножить на девять сколько будет?

   – Ну, восемнадцать, – почесала макушку, по-прежнему ничего не понимая.

   – Вот! – поднял вверх совершенно не костлявый указательный палец товарищ Смерть.

   – Чего «вот»? – опять протупила я.

   – А теперь восемь плюс один, сколько будет? – рыкнул Сеня.

   – Девять.

   – Вот!

   – Чего вот-то? – у меня почему-то возникло болезненное ощущение, что я на экзамене у Эдгема Трофимовича и мне популярно объясняют, что по теории вероятностей я круглая дура.

   – Ну, ты и тупая, – подтвердил мои страшные догадки Семён. – Умножь на девять любое число, потом сложи цифры, которые получатся, и выйдет девять. Адская цифра! А шестёрками у нас в аду только черти числятся. Поди, подай, принеси. Усекла?

   Поняла я смутно. Но подавать видимость Сене, что я совсем безнадёжна, не стала.

   – А при чем тут рай? – дёрнула я Семёна. – Мы ж вроде как в аду?

   – Ну, ты тёмная! – поразился Семён. – Так дорога в рай через чистилище лежит. У нас все схвачено. Ни один новопреставленный мимо не проползёт. Думаешь, ты как здесь оказалась? – подмигнул мне он.

   – Как? – не, ну, интересно же, как меня вместо рая в ад притащили.

   – Знамо как – дед Панас на снежках новую сказку испытывал. Вот они тебя с похмелья, пардон, от избытка чувств и потеряли.

   – Какие снежки? Какую сказку? И дед Панас – это кто? – что-то я ничего не поняла.

   – Снежки – это ангелы, ну, белые они и пушистые, как снежки, поняла, да? А дед Панас, можно сказать, личность легендарная – таможенник-сказочник, он при жизни, той, которая не загробная была, передачу "Вечерняя сказка" вёл.

   – За что ж его в ад-то?

   – Дык всё за те же сказки! Сказка, она ж особого настрою требует, – Семён, как алкаш со стажем, щёлкнул пальцами по подбородку, недвусмысленно намекая, какого именно настрою требует сказка. – Ну, и переборщил дед с настроем-то. Прямо в прямом эфире и переборщил.

   – Как переборщил?

   – Как, как? – коварно ухмыльнулся Семён. – Рассказал дитяткам сказку, а в конце добавил: "Вот такая х*ня, малята!"

   – И что дальше? – приходя в себя от шока, поинтересовалась я.

   – Шо, шо, сидит теперь у входа в преисподнюю и сказки гонит, пардон, рассказывает. Самая шедевральная была, когда Оксану Ивановну принесли. Ангелы потом три дня вспомнить не могли, кого они приволокли. И рыдали-то так натурально, все причитали – птичку жалко, птичку жалко.

   – Какую птичку? – не, ну, я офигеваю с их загробного дурдома.

   – Так Панас им сказку про гордого орла рассказывал, пока Владыка Оксане Ивановне по ушам ездил, в смысле, предложение руки и сердца делал, – Семён задумчиво почесал затылок и поправился: – Не. Не сердца. Какую-то он ей другую часть тела предлагал. Не помню. Помню только, что по морде она ему красиво въехала.

   Тут я, конечно, к крале респектом сразу прониклась. Там такой чернокрылый бугаина, что железный Арни супротив него дистрофик, а она его по морде. Красивой, между прочим, морде. Самоубийца. Уважаю.

   – А дальше?

   – А что могло быть дальше? – выдал Сеня как само собой разумеющееся. – Владыка рубашку на груди порвал, крылья сложил и под «жалко птичку» с небес-то на землю и кинулся.

   – Зачем?

   Нет, я понимаю, что он вроде как падший, но если из-за каждой бабы с небес падать, так и отбить себе чего-нибудь можно. Хотя как я на него посмотрела, так он, по-моему, на всю голову на этой своей Оксане Ивановне отбитый.

   – Как зачем? – вытаращил глаза Семён. – Он же, пока в гипсе лежал, Оксана Ивановна, доброе сердце, – тут Семён опять нервно побил себя по губам и поправился: – Бессердечная тварь, пытала Владыку своими бульонами, котлетами и бужениной.

   И вот после слова "буженина" Сёма зачем-то заляпал слюной приборную панельку.

   – А дальше? – даже не знаю, почему я так прониклась, но жутко хотелось знать, запытала ли краля чернокрылого до победных конвульсий али нет.

   – А дальше случилась беда, – трагично поведал Семён. – Запах котлет, буженины и пирожков долетел до рая. В палату к симулянту, пардон, больному, явился Пресветлый, и его ванильная морда стала требовать контрабанду, в смысле, Оксану Ивановну обратно.

   – А она что?

   – А она… – Семён выдержал долгую паузу, вероятно, чтобы я прочувствовала всю торжественности момента. – Стерва! – гордо изрёк он. – Поправила Владыке подушки, допытала его борщом, а потом повернулась к Пресветлому и нагло так ему заявила, что по законам Божьим она несёт ответственность за того, кого прикормила, и теперь, как порядочная женщина, обязана на нем жениться.

   – Замуж выйти, – поправила я Сёму.

   – Да один черт, – отмахнулся от меня товарищ Смерть. – Муж и жена – одна сатана. Главное, что она самому Пресветлому гарбузовую кашу подсунула!

   – Это типа, от ворот поворот? – хмыкнула я.

   – Это типа – Пресветлый – я не ваша навеки.

   – И чего Пресветлый?

   – Чего, чего… Обиделся. Сильно.

   – И? – не, ну что, я у него интимные подробности так и буду клещами вытягивать?

   – И испортил мальчику родословную, – тяжело вздохнул Сёма.

   – Какому мальчику?

   – Такому, что через девять месяцев после котлетно-бульонных пыток родился, – пояснил костлявый.

   Я ненароком выглянула в любезно открытое Мотей окошко и челюсть у меня отвалилась, приблизительно аки у Адки шухлядка.

   Картина напоминала эпизод из знаменитой рекламы «Фэйри» про Вилла-Рибо и Вилла-Баджо, когда хозяйственные граждане опосля того, как кого-то зажарили и съели, дружно заметали следы преступления. Огромные котлы со сковородками были вывешены прямо посредине улицы, и толпы маниакально чистоплотных граждан совершенно нечистоплотно вазюкали по ним своими языками.

    – А это кто? – пришла в себя я от первоначального шока.

   – А-а-а, это… – Семён брезгливо покосился на динамично лижущих котлы и сковороды граждан, – Так лизоблюды, холуи и подхалимы.

   – А зачем они сковородки лижут?

   – Дурная привычка, – поморщился Семён. – Они поначалу кой-чего другое тут у всех лизать пытались, – Сеня весомо так поглядел на мою «Марфу Васильевну», и мы с ней мгновенно вжались в сиденье и густо покраснели. – А потом Оксана Ивановна, светлая душа, то есть тёмное отродье, – тут же поправился он, – нашла им правильное применение. И при деле, и на чистящем порошке экономия.

   – А сковородки потом куда? – мало ли, я про всякий случай спросила, а то вдруг меня тут тоже котлетами и бужениной пытать станут, так я лучше помру голодной смертью храбрых.

   – Ты про эти, что ли? – махнул на облизанную посуду рукой Сёма. – Так на них дед Панас семечки жарит и потом «снежкам» по спекулятивной цене загоняет.

   – А зачем снежкам семечки? – любопытство, конечно, свинство, но раз уж я тут как бы прописалась, должна же быть в курсе всех местных традиций.

   – Сказку закусывать, – ехидненько заржал Семён. – Они когда закуской вход в чистилище заплёвывают, Адка белеет, нервически трясёт плинтусами и бросается им в морду штукатуркой.

   – За что ж вы её так? – я, конечно, не ярый защитник униженных и угнетённых, но с точки зрения чисто женской солидарности решила вставить свои пять копеек.

   – Сдача она! Калитка заборная, баба базарная, – зло пожаловался Семён. – Поставила ей Оксана Ивановна навороты новомодные на нашу голову. У ней же встроенный блютус и вай-фай беспроводной. Вот она, как только кто контрофакт в Ад проносит, так тут же и стучит Оксане Ивановне. А Оксана Ивановна, как женщина хозяйственная – скупая баба, в смысле, – опять оговорился костлявый, – ставит все на баланс и заставляет инвентарный номер присваивать. Вот скажи мне: на кой ляд моей косилке инвентарный номер, а Моте ейная амортизация, износ и матюги на капоте? Тьфу, – плюнул в окно Сёма.

   Мотя резко затормозил у огромного стеклянного здания с кричащей жёлто-красной вывеской «Аддональдс».

   Из открывшегося в стене окошка выползла наглая бесовская рожа и, ляпнув мухобойкой ползущую по стойке муху, чертяка торжественно провещал:

   – Свободная касса!

   – Жрать будешь? – повернулся ко мне Семён.

   – Я фаст-фуд не ем, – брезгливо поморщила нос.

   – Я тоже, – гыкнул Сёма. – У меня тут товарообмен. Взаимоудобственный.

   – Мы рады вам, вы благодарны нам? – догадалась я.

   – Сечёшь, – довольно подмигнул мне товарищ Смерть, вытаскивая из-под сиденья связку чеснока.

   – Это чего?

   – Это дефицитный ингредиент для пампушек, подчерёвка и кровяной колбасы, – ухмыльнулся адский недохакер.

   Что-то я совсем запуталась. Причём тут пампушки и колбаса?

   Сёма в этот момент протянул чеснок черту, и тот, воровато озираясь по сторонам, быстро спрятал его под прилавок, а оттуда вытащил какой-то увесистый свёрток.

   По салону разнёсся сногсшибательный запах запечённого мяса, вызвавший у нас с Семёном повышенное слюноотделение.

   – Фирменное, от Оксаны Ивановны, – шурша бумажкой, облизался легендарный собиратель жизней. – На, попробуй, – протянул он мне ломоть чёрного хлеба с куском сочной подчерёвины.

   – Тут такое готовят? – поинтересовалась я, удивлённо покосившись на вывеску заведения.

   – Ты что, дура? – запихиваясь бутербродом, покрутил мне у виска Семён. – Это же седьмой круг Ада! Тут обжоры, гурманы и чревоугодники живут. Гамбургер – их вечная кара! Бес, гляди, – указал он чертяке на выползающего на карачках их дверей «Аддональдса» посетителя, – у тебя клиент сейчас сдымит.

   – Куда? – ехидно прищурившись, ляпнул по стойке мухобойкой черт. – Свободная касса!

   Ретирующийся по полу в сторону выхода мужик, всем своим внешним видом напоминающий большую сосиску, затравлено сглотнул, подскочил вверх, словно его кто вздёрнул на верёвочках, а потом медленно поплёлся обратно. Взяв с прилавка жирный гамбургер, он обречённо засунул его себе в рот и, с остекленевшим взглядом принялся жевать.

   – Так-то! – подмигнул мне Семён. – А чеснок мне вомперы в обмен на кровяную колбасу поставляют. У них общага в аккурат на границе с Раем находится. Они по утрам зубы томатной пастой красят и херувимам жуткие рожи корчат, а те в них с перепуга связками чеснока бросаются.

   – И? – пытаясь понять логическую цепочку, выстроенную Семой, потянула я.

   – Чего «и»? – передразнил меня он. – Не растёт в Аду чеснок! А без чеснока какие пампушки и буженина?

   – Логично, – дожёвывая, надо сказать, очень вкусное мясо, кивнула я.

   – Вот и приходится выкручиваться, – вздохнул товарищ Смерть. – Клыкастые мне поставляют чеснок, я его отдаю чертям, черти его приносят Оксане Ивановне, а она за это расплачивается мясом, колбасой, салом и подчерёвком. Товарообмен! Взаимоудобственый!

   – Сложно-то как у вас все, – удивилась я. – А не проще ли организовать поставки чеснока напрямую из мира живых?

   – Ты что? – аж затрясся Семён. – Это же с Адкой делиться придётся, а у неё глотка безразмерная, сколько ни дай – все мало. Вот ей, – мстительно скрутив кукиш, выдохнул он. – Облезет!

   Облизав пальцы, Сёма довольно погладил своё пузо, а затем, нажав на педаль газа, резко рванул с места.

   Впереди замаячили высокие крыши, судя по всему, какого-то элитного посёлка, и Мотя, клаксоня и газуя, помчался вперёд, подмигивая всеми лошадиными мордами на своём капоте.

   – Ну чё, малая, – сверкнул золотой фиксой Семён, затормозив перед воротами огромного чёрного особняка. – Приехали! Ща будем судьбу твою дальнейшую решать!

   – Где это мы? – поёрзав «Марфой Васильевной» по сидушке напряглась я.

   Нет, двум смертям оно, конечно, не бывать, но как-то мне фраза насчёт моей дальнейшей судьбы сильно не понравилась.

   – Знамо где! – гордо расправил плечи Семён. – За СКАДом! Оно самое, – восхищённо кивнул он на роскошный особняк за забором. – «Гнездо разврата»!

   «Гнездо разврата» выглядело до развратности непристойно. В смысле, забор из скелетов, выставивших на показ свои ничем не прикрытые тазобедренные кости, не давал усомниться в том, что развратят вас здесь вас до самого основания. Особенно эротично смотрелись разрисованные под этнос глиняные горшки на их аккуратно обглоданных, ласково улыбающихся черепах.

   Сёма нажал на кнопочку у себя на приборной панельке, зазвучала мелодия «Люди гибнут за металл», и скелетоны, изображавшие калитку, присели в глубоком реверансе, а затем, взявшись за руки, исполняя танец дохлых лебедей и гремя в такт костями, стали расползаться в стороны, как отъезжающие ролеты.

   Мотя, проехав по мощёной дорогущей плиткой дорожке, остановился у блестящих мраморных ступеней особняка, на которых вместо положенных по статусу спящих львов почему-то, похрапывая, дремали розовые откормленные свиньи.

   Двери дома резко распахнулись, и на крыльцо, вальяжно озираясь по сторонам, вышел уже знакомый мне крылатый богатырь. Дядька сладко потянулся, расправив охренительные крылья, а опосля, почесав мускулистую голую грудь, радостно запел красивым баритоном:

   – Выйду на улицу, гляну на село, черти гуляют и мне весело…

   Из-за его необъятной спины высунулась краля, уже без бублика, с распущенными по плечам черными волнистыми волосами, тоже удовлетворённо мурлыча себе поднос:

   – Ой, не питай де була я, чому розплетена коса...*

   На шее у тётки красовался жизнеутверждающий фиолетово-синий засос, юбка почему-то была повёрнута змейкой вперёд, а пуговички на кофточке через одну отсутствовали.

   Дядька лукаво улыбнулся и, завернув в левое крыло разрумянившуюся тётку, жарко прижал её к своему нехилому торсу.

   – Люся, – сладко замурлыкала краля, вырисовывая коготком на груди крылатого богатыря неприличное слово. – Ты не забыл, что ты на мне обещал?

   – Чего я только на тебе не обещал… – расплылся в белозубой улыбке мужик.

   Краля игриво ткнула Люцика локотком в бок и таки состроила ему глазки.

   Эта чумовая парочка как-то странно подмигнула друг другу, а потом уставилась на меня, как голодные хищники на тушку ягнёнка.

   Извращенцы! Точно! Не сожрут, так развратом со мной займутся! Боязно так стало. И как-то мне их Ад сразу разонравился. Как бабка пошептала.

   – Ну что, Гея, жить хочешь? – голосом змея-искусителя поинтересовался Люцик.

   – Х-хочу, – боязливо попятилась назад я. Фиг его знает, что у этого маньяка чернокрылого на уме.

   – Это твоё последнее желание? – голос у Люцыка стал приобретать какие-то странные свойства. Теперь казалось, что он звучит в моей голове.

   – У, ты ж, мой гад ползучий, – краля ласково потёрлась щекой о богатырское плечо, и крылатый резко щёлкнул пальцами. Меня шандарахнуло так, что искры из глаз посыпались, а потом мир, стремительно ускользая, стал вращаться у меня перед глазами…

ГЛАВА 3

Лежу.

   На холодном асфальте.

   Все в той же безобразной позе.

   Тихо падает снег.

   И вроде все хорошо, но не покидает ощущение, что чего-то не хватает.

   Ёршики!

   Ну нормально? Пока я лежала пришибленная и видела странные сны про смерть, преисподнюю, сатанюку, чертей и прочую лабуду, у меня стырили сумку, шляпу и все, шо нажила непосильным трудом – ёршики, в смысле. А хотя… На моей груди, как прощальный букет «спи спокойно», лежал обвязанный жёлтеньким серпантином унитазный борец с отходами активной человеческой жизнедеятельности.

   Недолго, правда…

   Сначала мне в лицо заглянула лохматая собачья морда с высунутым языком, от которой несло стойким запахом парфюма «Помойка №5», потом псина ласково лизнула меня в щеку, оставив на ней след отворотного амбре, а затем эта подлая дворняга, хищно оскалившись, схватила зубами последний ёршик и благополучно стала делать ноги.

   Зашибись! Что я Люське, спрашивается, дарить буду?

   Схватившись как подорванная, я дёрнула за псиной следом. Собака, узрев погоню, побежала быстрее, я – за ней, и вот тут «Титаник» встретился с айсбергом: моя грудь приняла на себя капот выезжающей из-за угла машины.

   Да что ж так не прёт-то сегодня?

   Собрав глаза в кучку и отмахнувшись от летавших перед ними звёздочек, с досадой обнаружила, что протаранила меня чёрная, как смерть, машина с красным кожаным салоном и соответствующими номерами: три шестёрки АД.

   Одним словом – гроб!

   Дверца гроба открылась, и оттуда вышло нечто!

   «Антихрист», – подумалось мне.

   Внешний вид у антихриста был сопутствующий: ликом темен и прекрасен. Жёсткий квадратный подбородок, угольные, сверкающие, как дно сковородки в преисподней, глаза. Густые, иссиня-чёрные вьющиеся волосы, коротко постриженные и красиво уложенные. Одет антихрист тоже был адски неприлично: запоночки, костюмчик, галстучек, лакированные туфельки, пальтишко и… походу, его погребальное барахло стоило дороже, чем его гроб.

   Нечто зависло надо мной хмурой тенью и голосом, способным поднять всех мертвецов из Ада, любезно поинтересовалось:

   – Девушка, с вами все в порядке?

   Не, ну издевается, да? Лежу помятая. Ёршики спёрли. Наехали. Жо… в смысле, «Марфу Васильевну» покалечили… А у меня, может, дороже и ближе её никого нету.

   – Уйди, антихрист, – простонала я.

   – Мы что, знакомы? – антихрист весь подобрался и как-то очень подозрительно на меня посмотрел. И кого-то до боли знакомого он мне в этот момент напомнил. Я вот только вспомнить никак не могу – кого.

   – Ну, конечно, знакомы, – попёрло меня. – Все придурки мира – мои друзья.

   – Вы на меня намекаете? – удивился незнакомец.

   – Почему намекаю, я вам прямым текстом говорю. А вы ещё и тугодогоняемый к тому же.

   Мужик обиделся. Потом чего-то там у себя покрутив в упыриных мозгах, благопристойно изрёк:

   – У вас шок. Давайте я вас к врачу отвезу.

   – Да вам самому бы к врачу, и я даже знаю к какому – к окулисту, – возмутилась я.

   И вот пока я лежала, попирая божественной «Марфой Васильевной» унылый раздолбанный асфальт, а упырь тупо соображал, зачем ему к окулисту, вдруг, откуда ни возьмись, появилась бабка. Колоритная такая. С замусоленной хозяйственной сумкой. И вот этой видавшей виды торбой, пахнущей явно не одуванчиками, бабка стала охаживать холеную сытую морду, яростно приговаривая:

   – Антихрист! Развелось вас с вашими хвальсхвагинами, людЯм проходу нет.

   – У меня БМВ, – прикрываясь запоночками, оправдывался упырь.

   Запоночки почему-то разозлили бабулю ещё больше. Заметив их, она прищурилась и стала лупить мужика с особым пристрастием.

   – Ишь, алигаторх, думаешь, машину купил – людёв давить можно?

   Отступая назад, как немцы под Сталинградом, упырь позорно сдавал свои позиции и, быстро ретировавшись в салон, словно жалкий вомпер, захлопнул за собой крышку своего гроба, БМВ то бишь. Бабка, подперев его дверку задом, так сказать, поставив надёжный блокиратор, окинула меня хозяйским взглядом.

   – Кикетку одёрни, весь срам наружу, – сурово зыркнула она на мою задратую до пупка шубку.

   – Чего?

   – Ты у нас кто, деточка, будешь?

   – Гея, – жалко проблеяла я.

   – Тьфу, – зачем-то плюнула на меня бабка, потом, постучав кулаком в окно «гроба», ласково пропела: – Ехай, сынок, ехай. Развелось тут, понимаешь, педерастов, нормальным людЯм проехать на машине негде.

   «Сынок» мгновенно завёл мотор, слегка проехал вперёд и, поравнявшись со мной, вдруг резко открыл дверку.

   – Быстро садитесь в машину! – раздражённо приказал он.

   Из двух зол: безумной бабкой и наехавшим на меня «антихристом», моя «Марфа Васильевна», как ни странно, выбрала второе.

   Запрыгнув в БМВ, я едва успела поджать коленки, как бесноватый мужик рванул с места с такой скоростью, словно за ним гнались черти, хотя размахивающая авоськой бабка, кричащая нам вслед: «Извращенцы!», пожалуй, пострашнее чертей была.

   – Пристегнитесь! – оцарапав меня колючим взглядом черных глаз, сурово нахмурился незнакомец.

   Хамло!

   Можно подумать, если я пристегнусь, здоровенный синяк на моей жо… простите, «Марфе Васильевне» мистическим образом рассосётся.

   – Надо быть более внимательной и осторожной на дороге, девушка! – нравоучительно затянул пижон, явно намереваясь прочитать мне мораль вместо того, чтобы извиниться.

   – Да неужели? – ехидно искривив губы, припечатала взглядом зажравшегося «алигаторха». – То есть это я – счастливый владелец БМВ, нагло наехавший на вас посреди жилого квартала?

   Морду у красавчика мгновенно перекосило, и он запыхтел, как паровоз, гневно раздувая ноздри аристократично-породистого носа.

   – Вы сами бросились мне прямо под колеса! – не желая сдавать позиции, возразил он.

   – А не надо так коварно выпрыгивать из-за угла! Здесь, между прочим, дети ходят! – резонно заметила я, болезненно поморщившись, когда машина подпрыгнула на ухабе, и изрядно помятая «Марфа Васильевна» смачно припечаталась об сиденье комфортабельного «гроба».

   – Я отвезу вас в больницу, – искоса на меня зыркнув, мрачно заявил мужик, кажется, совершенно не собираясь спрашивать моего мнения на этот счёт.

   А я, надо сказать, всеми фибрами души была против. Перспектива провести Новый Год в приёмном отделении травматологии, созерцая вместо Деда Мороза и «Голубого огонька» людей в белых халатах, мне как-то не улыбалась. В аду я сегодня уже была.

   – Значит, так! – громко хлопнула ладошкой по приборной панельке. – Снежков с меня на сегодня хватит!

   – Кого? – вытаращился на меня мужик.

   – На дорогу смотри, антихрист! Ты, поди, не Мишка Шумахер и договорённости у тебя с Семён Семёнычем явно нету!

   – Что? Какой ещё договорённости? – у красавчика нервно задёргался глаз, а следом за ним и гладковыбритая щека.

   – Взаимоудобственной! Мы рады вам – вы благодарны нам! Остановишь свой «гроб» возле того дома, – показательно ткнула пальцем в девятиэтажку, в которой жила Люська.

   – Зачем? – подозрительно прищурился черноглазый, но все же вырулил к нужному мне дому.

   – Мы с «Марфой Васильевной» ещё перед тобой не отчитывались! – решила съязвить я напоследок.

   Красавчик воровато оглянулся на заднее сиденье, кого-то там выискивая взглядом, а не найдя, опасливо переспросил:

   – Может, все-таки к врачу?

   – Это, молодой человек, без меня! Надеюсь, вас вылечат! – с гордым видом покидая машину, хотела картинно хлопнуть дверкой, и тут наехавший на меня членовредитель подал голос:

   – Девушка, подождите!

   Думала, у пижона проснулась совесть, ан нет – явно что-то другое!

   Наклонившись, хмырь протянул мне прямоугольную бумажку, небрежно добавив:

   – Возьмите, вдруг у вас возникнут проблемы.

   – У кого это – у нас?

    – У вас с Марфой Васильевной, – нагло посмотрел мне в глаза мужик, явно намекая на то, что я ищу приключения на свою пятую точку.

   Предела нашему с ней возмущению просто не было.

   – Хам! – обиделась я, в сердцах бахнув со всей дури дверкой машины «антихриста».

   А чтобы поставить жирную точку в наших с ним недолгих отношениях, решила ещё и пнуть ногой сверкающую дверку уже сильно раздражающего меня БМВ.

   Красавчик, видать, испугавшись, что месть моя за помятую заднюю часть будет адекватной и равноценной, в смысле, бампер за бампер, резво газанул с места, исчезая за поворотом. Моя занесённая для удара нога поймала воздух, каблук второй, пробуксовывая на присыпанном снегом льду, жалко хрустнул, и божественная «Марфа Васильевна» второй раз за злополучный вечер нашла приют в недружественных объятиях асфальта.

   Жизнь удалась! Шляпа улетела в тёплые края, колготки порваны, каблук сломался, последний подарочный ёршик спёрла дворняга, а про «Марфу Васильевну» я вообще помолчу.

   Прихрамывая и поминая на чем стоит свет свою счастливую звезду, я грустно поковыляла к Люське встречать Новый Год.

   Подруга, узрев мой жалкий вид, с порога устроила мне допрос с особым пристрастием. Про приснившихся мне в бреду тётку, чернокрылого маньяка и чертей я ей, конечно, рассказывать не стала, но зато во всех красках расписала гламурного подонка, посмевшего приложить меня своим элитным «катафалком».

   – Ты что же натворила? – мгновенно сработала у подруги коммерческая жилка. – Надо было денег с него стребовать! За физический и моральный ущерб! Ты марку и номер машины его запомнила?

   – Да чего там запоминать, – помахала перед носом Люськи бумажкой, всунутой мне владельцем помявшей меня иномарки. – Упырь какой-то! Номеру него адский, с тремя шестёрками. И машина – в аккурат гроб!

   – А это что? – Люська молниеносно выдернула у меня из рук чёрную карточку.

   – А это мне тот гад напомаженный презентовал! – фыркнула я. – А что это, кстати?

   Подруга бегло пробежалась взглядом по бумажке и вдруг расплылась в той самой улыбке, которой позавидовали бы злодеи из Диснеевских мультиков.

   – Визитка! Лизинговая компания «Адамант», – хищно облизываясь, промурлыкала она, и мне почему-то эту самую компанию сразу стало жалко. – Генеральный директор Люциферов А.Л., – алчный блеск в глазах подруги явно свидетельствовал о том, что А.Л. Люциферов уже почти среднестатистический труп, со всеми вытекающими отсюда последствиями. – Все, А.Л., ты у нас на крючке! – зачем-то записала меня в подельники Люська.

   – Не-не-не, – пытаясь заработать себе алиби, быстренько стала надевать сапоги, чтобы благополучно слинять. – Это без меня!

   – Ты что, дура? – вцепилась в меня мёртвой хваткой Люська. – Тебе работа нужна или нет?

   – Работа нужна, а неприятностей у меня и так хватает, – отчаянно пропыхтела я.

   – Адамант! – с каким-то восторженным пафосом провещала Люська. – Вот он – твой путь к успеху!

   – Чего? Ты уже напилась, что ли? – наконец догадалась я.

   – Сама ты напилась, – ощерилась Люська и, метнувшись в другую комнату, спустя минуту вернулась оттуда с зажатой в руке газетой. – Вот, гляди! – подруга ткнула пальцем в обведённое красным фломастером объявление, в котором жирным шрифтом значилось, что в лизинговую компанию «Адамант» требуется секретарь-референт.

   – Меня туда не возьмут, – вспомнив количество моих обанкротившихся начальников, вяло отмахнулась я. – Вот этот самый Люциферов и не возьмёт.

   – Пусть только попробует! – воинственно подбоченилась Люська. – У нас компромат на него имеется!

   – Какой?

   Люська недвусмысленно посмотрела на мою «Марфу Васильевну», и внезапно проснувшийся в моей голове бес вдруг радостно протянул: «О, да-а-а!»

ГЛАВА 4

Спустя два дня, доведённая подругой до нужной кондиции, я стояла на пороге шикарного офиса пресловутой компании «Адамант», разглядывая своё божественное отражение в сияющих чистотой и дороговизной зеркальных стенах.

   План был до безобразия прост: вооружившись всунутой мне визиткой и любительским снимком моей искалеченной нежнейшей части тела, сделанным липовым «судмедэкспертом» Люськой, я должна была явиться на собеседование к упырю и, используя гнусный шантаж, заставить его взять меня на работу.

   С целью мгновенной дезориентации противника, Люська раскрасила мою морду агрессивным макияжем и надела на меня юбку «прощай молодость – здравствуй голопопое детство». Нет, гланды у меня в ней, конечно, были не видны, но «Марфа Васильевна», если сильно наклониться, исподтишка пыталась передать всем привет.

   На входе, как и полагается, стоял «шкаф»: двухстворчатый, бронебойный, мордоквадратноинтелектонеобезображенный, с модной инкрустацией. То есть из уха у него торчали белые проводочки, закрученные спиралькой – видать, ещё и связь с космосом поддерживал. В руке «шкаф» держал чёрненькую шипящую, как гадюка, рацию, демонстрируя всем, что он – мордоворотина не только продвинутая, но ещё и радиофицированная.

   – Здрассте, – почтительно поклонилась я мордоворотине.

   – Забор покрасьте! – мордоворотина подло отворотила от меня свою суровую рожу и, угрюмо выдвинув вперёд квадратную челюсть, стала передавать сигналы в космос.

   – Чего встала? – неожиданно полюбопытствовал в моей голове бес приятным мужским голосом. – Нам туда!

   Неведомая сила развернула меня в сторону лестницы, рядом с которой висели блестящие указатели. На одном из них значилось, что кабинет директора находится на втором этаже. Недоуменно пожав плечиками, я потопала дальше, попутно разглядывая место своей будущей работы. Ну что сказать? Чистенько, стильненько и со вкусом. Для сельской местности сойдёт!

   – Кажись, мне сюда! – удовлетворённо вздохнула я, войдя в приёмную и остановившись перед роскошными дверями с привинченной к ним золотой табличкой, на которой витиевато было выгравировано: «Генеральный директор Люциферов А.Л.»

   Сидевшая у входа за полукруглой стойкой секретутка мгновенно приняла выражение лица адского Цербера, злобно гавкнув:

   – Девушка, туда нельзя!

   Наивная, разве можно остановить наш с «Марфой Васильевной» крестовый поход, когда счастливая звезда указывает нам путь?

    Включив полный игнор, дёрнула ручку, и с резким рывком открывшейся двери кабинета генерального в приёмную ворвался ужасный сквозняк. Все бумаги, лежавшие у секретарши на столе, мгновенно сделали «фур-р-р» и стали изображать японских журавликов, красиво летая по комнате. Секретарша мигом бросилась их ловить, а мы с «Марфой Васильевной» беспрепятственно проникли в просторный светлый кабинет, отделанный деревом и стеклом.

   Люциферов А.Л. стоял к нам спиной, закрывая распахнувшееся окно, и пока он возился с защёлкой, я, подкравшись поближе, приняла позу атакующей кобры.

   – Ы-хы, ы-хы, – ткнула в потенциального работодателя своим резюме.

   – Вы кто? – удивлённо вытаращился на меня антихрист, сначала задержавшись порицающим взглядом на длине моей юбки, а затем брезгливо уставившись на протянутое мною резюме.

   – Гея, – предательски дрогнувшим голосом сообщила я.

   – Меня ваша сексуальная ориентация не интересует, – деловито фыркнул упырь, вытащив у меня из рук бумаги. – Ко мне зачем пришли?

   – На собеседование. Секретаря вашего…

   Вот не понравилось мне, как он на меня после этого посмотрел.

   – Мда, геев-секретарш у меня ещё не было, – поскрёб подбородок антихрист. – Вы мне не подходите. Всего хорошего, – упырь скривился, как будто я его кислым борщом накормила, и вернул мне моё резюме, даже не читая. Нет, ну обидно, да?

   И тут бесноватый черт у меня в голове истерично завопил:

   – И что ж ты за рохля такая, так и будешь смотреть, как он об тебя свои холеные ноги вытирает?

   – Сам вы гей, – разозлилась я. – Богиня я! Гея! Ге-я. Гея Андреевна Антипенко. Вас точно к окулисту свозить надо было, – ткнула в грудь опешившему упырю бумажки с сочинением на тему «Как я такая умная и красивая родилась, училась и выживала в этом убогом мире», после прочтения которого он должен был проникнуться мыслью «Какое редкое счастье ему досталось» и просто на коленях умолять меня стать его секретарём.

   – Чего? – фейс у антихриста вытянулся и черные, как ночь, глазищи недовольно покосились на резюме.

   – Вы на меня наехали и чуть не убили! – нагло заявила я, помахав перед носом красавчика его же подаренной мне визиткой.

   Упырь отвёл взгляд от моего сильно потрёпанного послужного списка и теперь смотрел на меня крайне внимательно и заинтересованно.

   – А-а-а, так это вы пытались свести счёты с жизнью под колёсами моего автомобиля, – красиво изогнув густую бровь, наконец вспомнил он.

   – Велика честь для вашего автомобиля, – продолжала наглеть я. – В качестве погребально склепа я себе что-нибудь более презентабельное найду. Хаммер, например, – и на кой я про тот Хаммер, спрашивается, вспомнила?

   Морду у красавчика почему-то передёрнуло, и он осторожно спросил:

   – Почему Хаммер?

   – Во-о-от! Видишь! Клюнул. Ату его! Ату! – подначивал меня внутренний бес почему-то до боли знакомым женским голосом. – Ты на морду его посмотри – ну гладкий же и прилизанный, как плакат! И запоночки... И костюмчик с иголочки. Интеллигент хренов! Да для такого штрафная квитанция, как дерьмо голубя на его сверкающей туфле, – не унималась чертобаба.

   Невзначай так бросила взгляд на его штиблеты.

   Мда... Туфли у антихриста действительно блестели – ну, как у кота эти самые...

   И тут я зачем-то на его «эти самые» и посмотрела. Не знаю, зачем. Черт дёрнул. Опять же, какой из двоих, сидевших в моей голове, не знаю.

   – А большой он… – меланхолично изрекла я.

   – Кто? – мужик вздрогнул и мгновенно прикрыл "эти самые" моим резюме.

   Сволочь, и как я его в руки после этого брать буду!

    – Хаммер, – грозно выдохнула я, прожигая взглядом бумажки с моей драгоценной биографией.

   – А вы все большое любите? – опасливо сделал шаг назад упырь.

   – А чего мелочиться? – попёрло меня. – Полюбить – так короля, проиграть – так миллион!

   Товарищ Люциферов вдруг красиво сложил руки на своей широкой холеной груди и хищно сверкнул агатовым глазом:

   – Так вы значит, перфекционистка?

   Ах ты, упырь, авоськой недобитый! Ещё и издеваемся?

   – А интересненько, сколько с вас штрафа сдерут за наезд и членовредительство? А может, и права отберут, – невинно так подняла глазки в потолок.

   – Правильно, детка, – бесновались черти в моей голове. – Так его. Фас. Куси!

   – Вы намекаете на то, что собираетесь меня шантажировать, – тупо моргнул красавчик.

   – Идиот! – выругалась в моей голове чертобаба. – Она тебя натурально шантажирует.

   – Идиот, я вас натурально шантажирую, – зачем-то повторила я.

   – Вы что, ненормальная? – в голосе мужика зазвучали откровенно жалостливые нотки.

   – Ну, я бы не стала так однозначно формулировать степень моего душевного равновесия.

   Мужик нахмурился и, основательно задумавшись, снова потёр ухоженный квадратный подбородок.

   – Дожимай детка, – радовался черт в моей голове все тем же бабским голосом. – Видишь, поплыл.

   – А у меня даже доказательство есть. Так сказать, телесновредительные, – совсем не в ту степь понесло меня. – Могу показать, – внутренний бес отчаянно требовал показать красавчику здоровенный синяк на моей нежной попе, и, отбросив все сомнения и стыд, я потянулась к подолу юбки, ну, чтобы предъявить искалеченную «Марфу Васильевну» холеной сытой морде.

   Мужик сделал шаг назад и интенсивно затряс моим резюме, пытаясь им от меня откреститься.

   – Мать твою... – восторженно потянул второй черт в моей голове.

   – И маме вашей покажу, – злорадно добавила я, поднимая край юбочки выше.

   – Все! Я возьму вас, – истерично заорал мужик.

   – Фух, – выдохнула чертобаба в моей голове.

   И тут взбудораженная Гея Андреевна, то есть я, взяла себя в руки и встрепенулась:

   – Что значит – возьмёте?

   Мы, между прочим, с «Марфой Васильевной» вообще ещё ни разу не женщины, и вот эти его «возьму» нам и даром не нать.

   – Молчи, дура, – взвыла чертобаба.

   Но Гею Андреевну пёрло, так пёрло и, наступая на упыря, она, сурово сведя бровки индейской национальной избой, поинтересовалась:

   – Ты на что намекаешь, антихрист?

   – Попрошу без фамильярностей, – попятился назад упырь. – Для вас – Антон Люциевич, и на Вы!

   Это чёй-то? Я, значится, всякое г…, покушающееся на честь и достоинство невинных дев, буду на «Вы» называть?

   – А я вашей маме ещё и про домогательства расскажу! – выдернув из рук этого, который Люциевич, своё резюме, совсем разошлась я.

   Нет, ну чего там? Блефовать, так блефовать. Маму-то я его в жизни не видела.

   – Не надо маме, – взгляд у упыря стал рассеяно-бегающим, как вроде я его сковородкой по башке лупанула. – Что вы хотите?

   А-а-а, вон как заговорил? Уже и хочу? А я хочу много: квартиру, машину, виллу в Испании, депозит в банке с шестью нулями, хорошую зарплату и мужика-жеребца с упругой задницей. А чего? Должен же у моей «Марфы Васильевны» достойный, так сказать, претендент на обе её половинки быть? Но я не наглая! Мне все сразу не надо, я могу и в рассрочку, поэтому для начала обойдёмся малой кровью.

   – Должность вашего личного секретаря без испытательного срока, с ежемесячной стопроцентной премией и контрактом без права увольнения на год.

   – Почему только на год? – застыл столбом упырь.

   – Ну, если вы через год не обанкротитесь – продлим, – благочестиво поправила юбочку я.

   Упырь судорожно дёрнул галстук на своей шее, видать, чувствуя, что удавка-то затягивается и разлучить нас теперь может только смерть (тьфу-тьфу-тьфу – точно не моя), а затем обречённо выдохнул:

   – Зайдите в отдел кадров, я сейчас позвоню и распоряжусь, чтобы вас оформили.

   – И когда я могу приступать к работе? – чего уж там? Наглеть, так наглеть! Я ж типа шантажистка!

   – А когда вы можете? – надеясь, что я смогу не скоро, вопросом на вопрос ответил мой без пяти минут босс.

   – Да хоть сейчас, – зарубила его надежду на корню я.

   – Нет уж, лучше давайте завтра, – мрачно прогудел Люциевич.

   Обнадеживающе улыбнулась:

   – Да перед смертью все равно не надышитесь!

   – Что?! – возмутился мужик, и у меня возникли сильные сомнения: а протянет ли он со мной год?

   – Отдел кадров у нас, спрашиваю, где? – спросила я почти ласково, начиная оттачивать на начальстве свой новый должностной тон.

   Личный помощник – это вам не хухры-мухры! Сами понимаете! Голос должен быть как у этих, которые интимно и с придыханием «мы рады вам – вы благодарны нам» по телефону предоставляют. Звонят, например, Люциевичу с требованием долг вернуть, а трубку поднимаю я. И все…! Долг простили, зачем звонили – забыли!

   – Отдел кадров этажом выше, – пробурчал упырь, демонстрируя всем своим кислым видом, как сильно он рад такому ценному приобретению, как я. – И внимательно прочитайте, каким должен быть дресс-код личного помощника, – зло оцарапал взглядом мою антистрессовую юбку он.

   Я не поняла, то есть это ему моя «Марфа Васильевна» не понравилась? Мы и моя счастливая звезда обиделись.

   – Вы отдыхайте. Пока. А завтра как поработаем! – угрожающе пообещала я, захлопнув за собой двери.

   У секретарши в приёмной снова взлетели «журавлики».

   – Красиво летают, – подумалось мне. – Наверное, к весне!

****

Тётка из отдела кадров оказалась душевно милой женщиной, и пока я писала заявление и оформляла всякие бумажки, она мне подробно рассказала, чем занимается лизинговая компания с подозрительным названием «Адамант», и как себя нужно вести, чтобы её адский босс не выпер меня без испытательного срока на улицу на следующий же день. Нет, ну, в моем случае эта схема, конечно, не прокатывала, так как у нас с Люциевичем было соглашение, так сказать взаимоудобственное, но кадровичку я посвящать в его детали не стала, а даже наоборот, прислушалась к её совету насчёт дресс-кода, поэтому вечер мы с Люськой потратили на обнос местных магазинов в поисках приличной, но недорогой одежды.

   И что характерно – «счастливая звезда» сегодня мне явно благоволила!

   В первом же бутике на мой вопрос: «Сколько стоит этот костюм?» продавщица, побелев до состояния глянцевой стены, под которой стояла, вдруг промямлила невнятное: «Одну минуточку» и растворилась в недрах скрытой за дверками подсобки.

   Недоуменно переглянувшись с Люськой, мы уже собирались покинуть этот склад гламурных тряпок, видимо, с такими отпугивающими покупателей ценами, что продавцам было даже страшно их озвучивать, как вдруг в салон магазина из-за дверки вылетела дородная мадам, словно сошедшая с полотна Кустодиевской купчихи.

   Тряхнув необъятной грудью, увешенной золотыми цепями (явно всеми, шо нажила непосильным трудом), женщина расплылась в сладчайшей улыбке, заявив, что у них сегодня акция: любой костюм за полцены!

   Пока тётка порхала по магазину, стаскивая со стоек один костюм за другим, я все силилась понять, где я её раньше видела, уж больно подозрительно знакомой мне казалась её любезная морда. На помощь, как всегда, пришла Люська. Толкнув меня локтём в бок, она гаденько подсказала:

   – Гейка, это ж та самая мымра, которая тебе в прошлом году отказалась показать сумочку, сказала, что у тебя столько денег нет!

   И вот тут моя счастливая звезда взошла в зенит! Я вдруг вспомнила, как эта самая мадам Грицацуева жёстко осадила меня, когда я во время очередного болтания с Люськой по магазинам заметила в одном из них совершенно потрясную сумку. Понятное дело, что делать такие покупки не с моим везением и зарплатой, но хоть помечтать-то было можно? А эта крокодилица все мои мечты своим хамством на корню и перекусила. Ну, я и ляпнула ей напоследок, что гори её китайская подделка синим пламенем, я себе оригинал в Париже куплю.

   – А вы, я смотрю, ремонт сделали, – сладко улыбнулась я медленно зеленеющей от ужаса хозяйке.

   Ага! Помнит меня, значит. Ещё бы не помнить, если через минуту после моего ухода в её магазине случился пожар. Кажется, проводка загорелась.

   – Ничего так ремонт, – придирчиво скользнув взглядом по оправленным в золотую оплётку зеркалам, заметила я. – Скромненько, но со вкусом.

   Тётка затравленно огляделась по сторонам, и вешалки в её руках стали мелко трястись.

   – Так что у нас там за акция? Два костюма по цене одного? – от моего любезного тона у мадам на лбу проступила испарина.

   – Один за полцены, второй в подарок, – не задумываясь, выпалила она.

   – Это хорошо, – вытащила из её рук два приглянувшихся мне шикарных костюма. – Мы берём!

   Тётка облегчённо выдохнула, и тут возмущённо встрепенулась Люська:

   – А туфли?

   – Туфли вам, как юбилейному, трёхтысячному покупателю, достанутся в качестве бонуса! – как Отче наш отчеканила продавщица, подоспевшая на помощь потерявшей дар речи хозяйке.

   Под обречённо-несчастные взгляды женщин, Люська нагло стащила с полки совершенно бесподобную пару туфель, и пока никто не передумал, быстро расплатившись за покупку, потащила меня к выходу.

   – Желаю вам… – обернувшись у самой двери, воодушевлённо начала я.

   Хозяйка беззвучно открыла рот и схватилась за сердце, а продавщица нервно вцепилась маникюром в прилавок.

   – Мира и процветания! – благодушно пожелала я. – Получу первую зарплату, приду к вам ещё.

   Тётка закатила глаза и под жалобный вопль своей работницы грузно съехала на пол, а мы с Люськой, довольные и счастливые, отправились в парикмахерскую довершать мой образ бизнес-вумен соответствующей причёской.

****

Уже дома, разглядывая себя в зеркале, я раздувалась от гордости, как пригревшаяся на солнце лягушка. Деловой костюм консервативного темно-синего цвета сидел на моей фигуре как влитой. Пиджак, застёгивающийся на одну пуговицу, выгодно подчёркивал мою талию, а обтягивающая «Марфу Васильевну» юбка-карандаш всем своим видом намекала на неприступность её хозяйки. Да я просто богиня строгости и целомудрия, и пусть адский босс только попробует что-нибудь вякнуть насчёт моего несоответствующего высокому статусу личного секретаря дресс-кода – хана его адскому лизингу!

   Всю ночь я вертелась как уж на сковородке. Мне снились черти, Семён с косилкой и чернокрылый маньяк, тискающий неприлично-счастливую от его телодвижений кралю. А под утро вся эта бесовщина разбудила меня воющим сигналом будильника, который уже несколько лет как не тикал и не звонил, а тут вдруг взял и ни с того ни с сего заработал.

   Восприняла это все же как добрый знак: опоздать в первый же день на работу – слишком даже для такой отчаянной дамы, как я. А поскольку суеверно считала, что появляться на новом месте без подарка неприлично, я прихватила с собой многофункциональный канадский ёршик, в качестве моей безвозмездной инвестиции в мировой рынок лизинга.

   Заявившись в кабинет почти за сорок минут до начала рабочего времени, я включила компьютер, проветрила помещение, набрала в кофеварку воды и, пристроив ёршик по месту назначения, довольная жизнью, уселась в обозначенном для личного секретаря уголке в ожидании триумфального появления начальника.

   Вот только его появление скорее выглядело торпедной атакой, нежели триумфальным шествием. Дверь с грохотом распахнулась, и ворвавшийся в кабинет Люциевич практически укокошил меняя взглядом своих черных глаз, явно пытаясь соответствовать своей сатанинской фамилии.

   Понятно теперь, почему у него секретарши меняются как перчатки. Была бы я собакой, от страха испортила бы паркет, но мы с «Марфой Васильевной» не из робкого десятка и не таких фраеров опускали с небес на грешную землю.

   Изобразив на лице подчёркнутое внимание, я высоко приподняла правую бровь, ожидая дальнейших действий.

   – Антипенко! – как-то изощрённо-злобно выплюнул мою фамилию ставший похожим на разъярённого быка товарищ Люциферов.

   – И вам доброе утро, Антон Люциевич! – нараспев произнесла я.

   – Что это такое?! – прогудел, как закипающий чайник, упырь, швырнув на полированный стол канадский ёршик и бумажку формата А4 с подробным описанием того, как с ним надо обращаться, которую я предусмотрительно повесила в туалете рядом.

   – Это инструкция к применению. Неужели непонятно? – беспечно передёрнула плечиком я.

   – Если ваши возможности превзошли все ваши ожидания – воспользуйтесь ёршиком! – продекламировал моё сочинение шеф. – Вы считаете, ЭТОМУ место у меня в офисе? – гневно постучал он пальцем по офисному столу, указывая взглядом на ёршик.

   – Смотря что вы подразумеваете под своим офисом, – невозмутимо заметила я. – Если этот шикарный кабинет, то, пожалуй – нет, а если обложенную кафелем кабинку размером два на два, откуда вы ЭТО приволокли, – сделала многозначительную паузу, взяв ёршик двумя пальцами, – то однозначно – да!

   – Антипенко! – со свистом выдохнул воздух шеф. – Вы издеваетесь?

   – Ну что вы, Антон Люциевич, я пытаюсь уточнить, где у нас таки офис? Мне ж с вами там ещё работать предстоит.

   – Антипенко! – теряя терпение, рявкнул адский босс.

   – Нет, если