Лесная ведунья. Книга третья. Часть вторая. Елена Звездная

Аннотация

   Аспид ведет созванное войско в Гиблый Яр, Агнехран смыкает кольцо вокруг леса… А Веся узнает страшную правду о гибели лесных ведуний. Кто друг, кто враг, от кого ждать удара в спину?

   Веся замечает все больше странностей в связи аспида Адана и архимага Агнехрана. А чародеи тем временем готовят решающий удар для обретения могущества.

   В заповедном лесу ждут нового удара чародеев. Аспид пытается обезопасить Весю, Агнехран пытается перетянуть удар на себя… Стоит ли им доверять? И что связывает тех, чья сила огонь?

   Часть вторая

***

   — У тебя взгляд такой, будто опять о делах самосмертоубийственных задумалась, — Водя вынырнул и сел рядом.

   Я сидела, чувствуя, как по спине с мокрых волос стекает вода ледяная, да холодно мне было не от этого.

   — Весь, переоделась бы, я отвернусь, — водяной глядел на меня с тревогою.

   — Красиво здесь, — ответила ему, да вновь колени руками обняла, голову поверх уместила, и в никуда смотреть продолжила.

   Но было красиво, что есть, то есть.

   Тишина исчезающей ночи сменялась шелестом ив, склонившихся до самой воды, да тонкими ветвями своими той воды касаясь. Дымка тумана предрассветного скрывала берега, создавая ощущение бесконечности. Темная вода казалась бездонной топью. Красиво, волшебно, завораживающе… только холодно очень на душе.

   — Ведьм к себе позвала, — проговорила отрешенно.

   — Горы им выделишь? — Водя надеяться на мою разумность перестал, сходил сам взял мое полотенце, вернувшись, на плечи мне накинул.

   — Одну гору, да, — подтвердила его предположение.

   — Это хорошо, наверное, — не слишком уверенно сказал Водя.

   — Наверное, — и у меня уверенности не было никакой.

   Посмотрел на меня водяной, ближе придвинулся, обнял, к себе привлек, да едва уткнулась носом в грудь его широкую, сказал тихо:

   — Все пройдет, Веся, все пройдет. А я с тобой останусь навсегда, не смотря ни на что.

   Кивнула, с трудом слезы сдерживая.

   — Ты же знаешь — лес лечит, и вода лечит тоже.

   — Знаю, — обреченно прошептала в ответ.

   Помолчал Водя, помолчал, да и молвит вдруг:

   — А хошь сегодня на ярмарку? Леденца тебе куплю на палочке, бус ярких, платок серебром вышитый? А опосля через костер прыгать будем, да хороводы водить!

   Отстранилась от него, поглядела недоуменно.

   — Чай не суббота сегодня? — вопросила растерянно.

   — Она самая, — подтвердил Водя.

   Призадумалась я, настороженно на водяного глядя, да и прикинула — в ситуации военного положения нашенского ходу из лесу моего мне не было, если только не на территории Води Водимыча. А в его территории входил и построенный на болотах Выборг, и тамочки с водяным рядом мне ничего не угрожало-то. А потому, слезы смахнув непрошенные, сказала решительно:

   — А пошли!

   — И пойдем! — Водя сам обрадовался, словно груз тяжелый с плеч скинул.

   — Через четверть часу на опушке встречаемся? — поднимаясь, спросила я.

   — За тобой зайду, — решил водяной.

   А я про аспида-архимага вспомнила, содрогнулась мысленно, побледнела, кровь от лица-то ощутимо отхлынула, да и решила:

   — У Заводи твоей встретимся, тут жди.

   Посмотрел на меня Водя пристально, но говорить ничего не стал, кивнул лишь.

***

В Выборг я ходила сироткой разнесчастной, у коей мачеха злее самой злой ведьмы. Косы мои были цвета соломы серой, без лент да без украшений. Веснушки по лицу всему убогому, сарафан унылый выцветший, да лапти сношенные. Насилу все нашла — опосля прошлого похода в Выборг уж столько всего случилось, да и в шкафу моем вещей прибавилось сполна, так что повозиться пришлось изрядно. Но нашла, насилу лапти под кроватью разыскала, долго пытаясь припомнить какие из них для какого городища-то. В Выборг я ходила аки сирота, но сирота при мачехе, а в Нермин как сирота круглая. И вот поди выбери нужные лапти из двух пар в меру сношенных да стоптанных. По всему разумению в Выборг требовалось бы те, что к воде устойчивые, а значица вот эти, с подошвой из лозы ивовой сплетенные, но они как-то совсем плохо выглядели, имелись опасения, что на ногах-то и развалятся.

   Тут дверь скрипнула.

   — Тихон, — не оборачиваясь, позвала я, — подскажи, будь другом, лапти эти еще день выдержат, али как?

   Молчание тягостное ответом мне было. Но Тихон всегда молчит, привыкла уж.

   — А что у нас сейчас? — призадумалась вдруг. — Лето, али осень уже?

   — Осень. Дождливо.

   От голоса того вздрогнула я, обернулась медленно — у двери аспид стоял.

   — Я бы даже сказал — ливень проливной.

   Смотрел на меня аспид взглядом злым, колючим, а слова чеканил, каждое — как удар отточенный. Только вот одного он не знал, не ведал — для меня весь вид его словно один удар отточенный, и попал тот удар в сердце, в самый центр его, да и остался там кинжалом острым.

   — Оклемался уже? — спросила безразлично, вновь на лапти задумчиво уставившись. — Ну, коли оклемался, ступай делом займись, не мозоль глаза понапрасну.

   Хмыкнул, но гнев даже в усмешке чувствовался.

   — А ты, как я погляжу, лес покинуть собралась? По делу, али как?

   Смотрю на лапти, а они мне такими убогими показались вдруг. Ну и разумею ведь, что не чародейские туфельки то, а все же желания надевать эти лапти вдруг не стало, испарилось оно, аки первый снег на осеннем ярком солнышке.

   — Аспид, — выбрала те лапти, что на ивовой подошве, у кровати кинула, да поднялась резко, — ты если забыл, кто в лесу этом хозяйка, то лучше вспомни. Иначе мне напомнить придется!

   Оглянулась через плечо — стоял аспид, глаза змеиные, что две щелочки, руки на груди могучей сложены, да так, что хочешь — не хочешь, а браслет видно. И браслет тот без алмазов зеленых, каким был, таким и стал вновь. Моргнула я, надеясь, что морок то, али просто почудилось — но вот он аспид, и браслет обручальный на нем таков, каков был, когда сама ему отдавала.

   — Тебе опасно выходить из лесу, — мягко, вкрадчиво, плавно как-то произнес аспид.

   Агнехран так не говорит, ни разу не слышала.

   Да только я о том думать не стану. Ни сейчас, ни на ярмарке, ни опосля нее. Никогда не стану.

   — Перед тобой отчитываться предлагаешь? — спросила безразлично.

   Промолчал, а глядит все так же пристально.

   Я же глядеть не стала, вернулась к сборам хитрым, весьма хитрым — при виде аспида напрочь позабыла я о том, какие бусики носила в Выборг. Или не носила? Остановилась перед шкафом своим, смотрю задумчиво, вспомнить пытаюсь… А от двери вдруг раздалось:

   — Веся, что я сделал не так? Прямо скажи, не терзай душу мне.

   Не оборачиваясь, со вздохом тяжелым молвила:

   — А она у тебя есть разве?

   Ответом мне грохот двери стал — захлопнул видать, с яростью дом мой покинув.

   А я как стояла, так голову запрокинула, слезы в глазах сдерживая, чтобы не сорвались с ресниц, не потекли по щекам, не…

   — Даже не знаю, кому из нас ты душу сильнее терзаешь — мне али себе! — гневно аспид произнес.

   Замерла в растерянности, вздохнула судорожно, да и… Сарафан схватила, бусы, ленты, лапти со скамьи и топнув ногой, открыла тропу заповедную, хоть и тяжело, ой тяжело ее из избы открывать.

   — Веся! — окрик, исчезающий вдали.

***

На водяного налетела чуть ли не с разбегу, удачно на руки подхватил, а то свалились бы с ним вместе в Заводь прямо, как есть свалились бы.

   — Веся, — к себе прижимая, да в лицо мое вглядываясь, протянул Водя, — ты что, плакала?

   — Собиралась. Пусти, переодеться надобно.

   Пускать не стал. Оглядел лес мой с подозрением, опосля прямо так в воду и шагнул, водный путь открывая. И я пригрелась на груди у него, глядя как идем мимо рыб, тоннель воздушный оплывающих, на кракенов, что тренировались ныне в рукопашной, да русалов — и у тех тренировка была, сражались саблями серебряными, оттого блики вокруг рассеивались, красиво было.

   — Дай угадаю — аспид довел? — спросил Водя, сворачивая по излучине реки к болотам.

   Промолчала я.

   — Молчи — не молчи, все на лице твоем написано, — водяной шел размеренно, говорил так же. — Об одном тебе напомнить хочу, а ты не отвечай, просто послушай — я всегда рядом буду.

   Улыбнулась грустно, спросила с горькой усмешкою:

   — Дай-ка угадаю, это от того, что вину свою за чародеев и Гиблый яр чувствуешь?

   — Нет, — Водя даже с шагу не сбился, — это от того, что люблю тебя сильнее жизни.

   И вот скажи аспид такое промолчала бы, с Водей мне было проще.

   — А за что любишь-то? — спросила тихо.

   — А кто ж его знает? — водяной плечами могучими пожал. — За все люблю. За глаза твои ясные, за улыбку, от которой на душе становится теплее, за сердце открытое доброе, за нрав неспокойный, за мудрость житейскую… Веся, я ежели перечислять начну, до вечера продолжать придется, а это вот уже плохая идея.

   — Почему? — просто так вопрос задала, вообще не о том думала.

   — Потому что за вечером следует ночь, — несколько раздраженно сказал Водя, — а ночь и объяснения в любви ведут к доказательству чувств любовных посредством дел, и вовсе не героических, а тех самых, сторонницей которых чаща твоя Заповедная является.

   Поняла о чем он, промолчала.

   Водя это к сведению принял, да и продолжил об ином:

   — Ты же сама любила, Веся. И как, сможешь ответить на вопрос «за что»?

   Он сейчас о Тиромире спрашивал, а я в сердце своем вовсе не Тиромира видела — охранябушка там был. Глаза его синие, аки небо летнее перед грозой, руки сильные, движения смелые, уверенные, и душа открытая, мне открытая… Он ведь ее только мне открыл, а я… И больно так стало, больно, что хоть вой. Прижалась сильнее к водяному, лицо у него на груди прикрытой рубахой парня деревенского спрятала, и даже дыхание задержала, пытаясь не сорваться, не дойти до слез.

   — Я понял, — тихо Водя произнес, — все понял. Сердце свое магу отдала?

   Всхлипнула я, и прошептала:

   — Да. А как случилось-то это, и сама не ведаю.

   Несколько минут Водя молча шел, а затем так сказал:

   — Тот, кого любила раньше ты, он сколько — полгода к месту тому ходил, так?

   — Так, — шепот мой тише течения воды был.

   — Но он ведь… любил, Веся. И то не только русалки мои подтвердили, но и ведьмы речные, я даже морскую приволок, да и ее вердикт был неизменен. Маг светловолосый тебя любил, по тебе страдал, из-за тебя сердце его кровью обливалось. И ты ведьма, ты все это знала, но из лесу ни разу не вышла… ты так и не вышла. От чего, Веся? Прости, что в душу лезу, но знать хотел бы. А еще хочу знать, известен ли тебе самой ответ на этот вопрос.

   Всхлипнула невольно, голову подняла, в глаза голубые как река горная взглянула, да и ответила как есть:

   — Маги, Воденька, они другие. От чего так я не ведаю, может обучением им душу калечат, а может магия лишь в таких просыпается — кто их разберет? Да только душа у них черствая, а сердце, даже любящее, разум ледяной стужей вмиг заморозить способен. Магам одно надобно сильнее, чем жизни дыхание — сила. Ведь сила, это власть, а за власть любой маг убьет не задумываясь. И не важно — быстро убьет, одним ударом, или медленнее, забирая с каждым разом все больше и больше…

   И соскользнули слезы с ресниц, а в памяти пронеслось страшное: «Давай, Валкирин, ты сможешь! Быстрее, Валкирин, поторопись». И я торопилась, себя всю отдавая, силой чуждой маговой разрывая сердце свое, отрывая от него по кусочку и вручая тому, кого любила беззаветно. Я ведь ведьма, если люблю то всем сердцем, без оглядки, без раздумий, без сомнений. Как в омут с головой, и светом остается лишь тот, кому свое сердце вверяю… пусть даже и разрывая его на куски кровоточащие… И ведь не поймешь, не догадаешься, не уловить той черты страшной, за которой тот, кого любишь беззаветно, с «Веся, осторожно, если не сможешь, то не нужно», переходит на «Давай, Валкирин, ты сможешь! Быстрее»…

   Помолчала, грустно глядя в глубины водные, мы уж мимо валунов речных шли, значится болото скоро, а там и Выборг.

   — Не хочу быть использованной, — слова сами сорвались. — Как мамочка моя, как дед. Не хочу судьбы такой. Не хочу я, понимаешь? Коли дам волю чувствам, не справлюсь я, не сумею, а доверия к магам нет и не будет никогда. И не одна ведь я больше, столько жизней на мне нынче завязано, за стольких ответственность несу… Не в праве я рисковать, нет у меня такого права! А лес… он ведь лечит, правда, Водя?

   — И река… — добавил водяной тихо.

   — И река, — согласилась я.

   А Водя возьми да и еще добавь:

   — Ты только учти, если топиться придешь, я ж уже все охальные мысли тебе высказал, так что, не взыщи, но воплощать начну.

   — Это ты сейчас сказал, чтобы я утопленницей не стала? — спросила с подозрением.

   Улыбнулся водяной, подмигнул похабно, да и признался:

   — Весь, правду скажу — ты мне теплой и живой нравишься больше, а потому не забывай — река лечит, спорить не стану, но коли утопнуть решишь, в полной моей власти окажешься. Причем живой.

   — Ой, напугал, дрожу вся! — не сдержала раздражения.

   Улыбнулся широко, зубами белыми сверкнув, и решил:

   — И пряник тоже куплю.

   — С маком? — поддержала смену темы.

   — И с маком, и с вареньем, и с чем душа твоя пожелает, душа моя.

   Ну тут уж молчать не стала:

   — Если я твоя душа, то все желания моей души, и твоя жаждет. И что ж, Воденька, себе тоже петушка на палочке купишь?

   Скривился. Леденцы водяной не особо любил, и вообще не переваривал.

   — Разве что своим поделишься, — выкрутился как смог.

   — Не, своим не поделюсь, — решила я.

   — Поделишься, — как-то с намеком водяной протянул. — У нас с тобой и лес и река имеются, что надобно, то излечат, а когда излечат, тогда зацелую тебя, Веся, всю.

   — Чай устанешь всю целовать-то, — заметила скептически.

   — Нет, — и очень серьезно на меня Водя посмотрел, — не устану. Никогда не устану.

   И тут же улыбнулся широко, да и спросил провокационно:

   — С какого пряника начнем?

   Это мы уже почти пришли.

   — С бусиков, — решила я, — начнем с бусиков. Рябиновые хочу!

***

На ярмарке в Выборге было весело. Мы появились аккурат к обеду, так что торговля потихоньку утихала, зато праздник разгорался, как и костер на широкой поляне в центре городища. Повсюду сновали разряженные парни и девушки, среди них под личиною мелькали русалы и русалки — в этом весь Водя, если уж дело происходит на его территории, за безопасность мою отвечает он. В прошлый раз до смешного дошло — приставил ко мне двух русалок, и те язвительно делали замечания по поводу каждого встречного-поперечного, дабы я ни на кого не засмотрелась, ведь меня водяной-де любит. Я в тот день исключительно из вредности каждому парню улыбалась призывно, аккурат до тех пор, пока заезжая торговка не попыталась мне сыр плесневелый подсунуть заместо хорошего. И я на нее, а она как встанет, сама громадная, руки в боки… вот тогда-то мне русалки и пригодились. В тот раз, пока они с бабой базарной препирались, я и фруктов, и трав, и спирта, и даже бутылочек нужных прикупить успела, а потом набрав семечек жаренных, сидела и слушала как ругаются.

   Хорошо ругались, красиво, все вокруг слушали с интересом. Узнать то пришлось многое — про всю личную жизнь русалок, всем видившимся девушками простыми, да про то как они и по пастухам, и по табунщикам, и по кузнецам… такая насыщенная у них личная жизнь выходила, что по самым простым подсчетам им сейчас следовало не с бабой браниться, а спешно передвигаться путем перелета из одного сеновала в другой, причем и трех жизней при таком ритме не хватило бы, чтобы на этом самом сеновале задержаться хоть на минуточку. В общем все кто что-либо покупал у тетки той тут же взялись деньги пересчитывать, потому как поняли, что с математикой у женщины явно туго. Но опосля рот открыли потрясенные своей насыщенной перелетной личной жизнью русалки, и вот так все узнали, что тетка-то извращенка. Она и с рыбами, и с кракенами, и даже со всеми сразу. Все невольно обратили свои взоры на рыб, обалдело лежавших на прилавках у рыболовов, и подумали, что они крайне мало знают о жизни водоплавающих. Уже вскоре знали много. Так много, что рыбу в Выборге потом с месяц не покупали. Мне тогда русала ближайшего звать пришлось. Он как раз вовремя появился — торговка кинулась рвать русалкам волосы. Зря. Русал уносил их, гордых и с патлами торговки, под крики восторженной публики. А торговка готовилась — к ней выстроилась целая очередь из недавних покупателей, которые желали произвести обратный обмен товара на деньги. Я не досмотрела чем дело закончилось, мне в лес возвращаться уж надобно было, леший на опушке ждал.

   Сегодня не ждал. Сегодня меня никто не ждал и никто не торопил.

   — Душа моя, выбирай что сердцу угодно, весь мир тебе купить готов! — объявил Водя, едва подошли мы к спешно сворачивающимся торговым рядам.

   Торговый люд быстро глянул на водяного, представляющегося славным парубком лет так тридцати, да пуще на кошель его с золотом, что на поясе висел, и быстро передумал сворачиваться.

   — Весена, солнышко, ох как выросла-то, — запричитала баба Токна, торопливо придавая товарный вид платкам расшитым. — Это сколько тебе уж готков-то, семнадцать?

   — Осьмнадцать! — гордо поправила я.

   Понятно было, что это представление баба Токна устроила исключительно выгоды ради, но кто ж знал, что Водя поддержит.

   — Сколько? Осьмнадцать? — возопил он, картинно прижав руки могучие к сердцу. — А говорила шестнадцать всего, а ты выходит старая! Люди добрые, посередь белого дня обманывают!

   Люди азартно достали семечки.

   — Вот ты ж сволочь, — сплюнула с досады.

   Потому что знала я Выборг и знала, что сейчас начнется.

   — Это ты кого старой назвал? — со ближайшей лавки старуха поднялась, годков сто, не меньше. Но крепкая, в руках клюка изогнутая, в глазах желание посваритыся. — А может и меня, старую, старой назовешь?

   «И где логика?» — потрясенно спросил у меня Водя.

   «Как будто тут кому-то нужна логика. Народ хочет веселья, наслаждайся».

   И ушла к бабе Токне, та со мной добродушно семечками поделилась, и мы принялись лузгать, с интересом наблюдая за разворачивающимся представлением.

   — Ну что вы, уважаемая, — начал пытаться выкрутиться из ситуации Водя, — вы юна, аки… — тут ви дать нервы у него сдали, и он мрачно добавил, — аки дуб столетний.

   — Ах ты ирод! — возопила бабка, замахиваясь клюкой.

   Выставив ладони, Водя отступил, поспешно изменив линию своего поведения:

   — Хотел сказать, что вы самая красивая девушка в Выборге, юная и стройная аки береза молодая!

   Зря он это сказал, это ж ярмарка после полудня — тут девушек да молодух пруд пруди, а он их всех взял и оскорбил разом.

   — Эх, надо было больше семок прикупить, — вздохнула торговка рядом.

   Это точно.

   — Ирод! — воскликнула молодая баба с ребенком. — А я что, значит, младенчик мокрогубый?

   А Водя он к такому обращению не привыкший, русалок то своих строит не задумываясь, вот и тут не сдержался:

   — Головастик мокрозадый, — буркнул он, с мольбой глядя на меня.

   «Не-а, — нагло ответила ему, — ты это все начал, вот ты и разбирайся».

   «Веська, ну сглупил, прости».

   «Мне вообще-то двадцать один, — напомнила свой возраст».

   «Да знаю я, — возмутился Водя».

   Но больше ничего мне сказать не успел, молодуха с дитенком, ошалев от такого сравнения, как заорет:

   — Мужинек, сокол мой ясный, жену твою тут оскарблят кто ни попадя!

   Про сокола соврала, это не был сокол, это был бугай. Мужик огромной и зверской наружности прискакал словно прямо из кузни, в руке молот, в бороде искорки тлеющие. Мужик впечатлял. Водяной впечатлился. Да что там он — все впечатлились, треск лузгаемых семечек стоял такой, что треск костра разводимого на площади перекрывал. А так тишина, где-то даже сверчки пели.

   И мы все на Водю глядим, а он стоит, да мнется неловко. Оно ж как — привык уже к власти, что одного взгляда хватает, чтобы склонили перед ним головы все подданные, а тут как — силу свою не покажешь, я прибью, мощь свою не призовешь — опять же я прибью, а в рукопашную с кузнецом не пойдешь, потому как Водя сильнее, и он ему может невольно руку там сломать, или шею. Так что стоял водяной целой реки Повелитель и спешно решал что делать. Пришлось на подмогу идти.

   — Ой, а какой у вас ребеночек-то сладкий, весь в отца! — сказала я.

   Молодуха тут же забыла о своей красе попранной, и к младенчику обратила взор исполненный любви материнской, и проворковала:

   — Да вот только спит в последнее время неспокойно, а так здоровенький, Елисеюшка.

   — А имя то какое славное,- добавила я еще ложку меда.

   Водя молчал. Молчал, а потом возьми и спроси:

   «А это вообще нормально, что ты ребенка сладким назвала? Это ж вроде как синоним термина «вкусный». И что, никого не напрягает, что ты младенца вкусным сочла?»

   «Не-а», — нагло ответила ему.

   А между тем мужик-то на похвальбу младенцу не купился, и начал переть на Водю, угрожающе перехватив молот и прорычав:

   — Ты что, на Любу мою заглядываешься, ирод проклятый?

   «Почему сразу ирод?» — возмутился водяной.

   «Потому что чужой, а чужих тут не любят».

   «Веся, ты издеваешься? Это ярмарка. Здесь три сотни чужих сегодня!»

   «Купцы это купцы, они не чужие, они свои», — глубокомысленно объяснила я.

   Но Водя мысль ухватил, повернулся к кузнецу да и спросил деловито:

   — Почём топор, уважаемый?

   Уважаемый прищурился и с подозрением уточнил:

   — А ты кто будешь? Неужто, купец?

   — Купец! — гордо подтвердил Водя.

   — А есть, кому за тебя поручиться-то? — кузнец оказался опытным, такого не проведешь.

   Но и Водя не ударил в грязь лицом, и заявил:

   — Савран. Савран сын Горда-кузнеца поручитель мой.

   И загудел народ уважительно, Саврана тут знали, опустил молот кузнец, да и подойдя ближе, сказал:

   — Ну, коли купец, пошли товар свой покажу. А Савран-то где сам? Он у меня скобы заказывал, топоры, да пруты странные железные, сам не понял к чему. Расскажешь?

   — Заказ оплачу, — решил Водя.

   Это было правильное решение.

   — Душа моя, а ты пока выбери что тебе по нраву, — уходя, бросил мне водяной.

   Это было неправильное решение, потому как быстро люд торговый соображает, очень быстро.

   — Весена, а хошь бусиков нарядных? — раздалось справа.

   — Монисто золотое! — сразу сделал ход конем зототенщик слева.

   — Сковорода чугунная! — заорала бабка с конца ряда, замахнувшись сходу на жизнь мою семейную.

   Ну а я подумала — почему нет? Хочу бусиков. Про монисто не уверна. Сковороду… а тоже хочу, от чего нет? И пошла я по рядам торговым, прикидывая, чего бы мне хотелось то бы. И оказалось что многого.

***

— Детей вам, детишек побольше, — забирая плату, которую вдвое завысила, сказала кланяясь Воде и сильно похудевшему кошелю очередная торговка.

   — Спасибо, будем стараться, кровать-то уже есть, — прошипел водяной.

   А я что? Стою себе, петушка на палочке посасываю с видом невозмутимым. Водя на меня глядит, опосля на телегу, которую тоже купить пришлось втрое дороже, и снова на меня, потому как на телеге таки да, кровать имелась, и матрац, и перина, и полотенца расписные праздничные и простые белые, и скатерть, и стол, и стулья, и ковры настенный да напольный, и подушки, и к ним наволочки расшитые цветами, и чашки, и тарелки, и…

   — Не виноватая я, — плечами пожала невозмутимо, — ты просто слишком долго у кузнеца был.

   — Десять минут! — констатировал Водя.

   — Был бы двадцать телег было бы две, — ничуть не смутилась я.- Петушка хошь?

   Зря спросила, тут же со рядов к Воде кинулись бабы с петухами.

   — Вот, гляди, купец, красавец какой. Всех кур за день перетопчет, гарантирую!

   — А мой перетопчет твоего, унеси куренка, не позорься, — осадила ее вторая. — На, купец, гляди петух какой! Всем петухам петух! Королевский петух! Лучший петух в округе!

   Я поглядела на петуха — тот выглядел печально, явно насильно уволоченный от своих курочек, да проведший весь день на базаре без крошки хлеба, и потому петух был печальный такой, грустный, одинокий.

   — Хочу петуха, Водь, хороший же петух, — сказала я.

   Незабываемый взгляд водяного стал еще более незабываемым, когда торговка добавила:

   — А к петуху надо бы курочек, чтобы не заскучал-то в одиночестве.

   — Хороший петух, — я с трудом улыбочку сдержала, — а главное такой одинокий. Жалко же.

   Через пять минут у нас были петух, десять курочек, коза, корова со бычком который «за год во какой вырастит» и две овцы с бараном. Откуда взялись овцы я не ведаю, я их точно не покупала, мне только баран понравился, какая-то новая порода, но Водя покорно за все заплатил. Кошелек на его поясе тоскливо испустил дух, расставшись с последним золотым и все бы ничего, но тут водяной взял и достал второй кошелек из-за пазухи. Я взвыла, а кто-то в народе решил:

   — И дом бы вам надо бы справный! У меня теща как раз продает!

   «Реки ради, скажи, что в кошельке одни медяки, пожалуйста!» — потребовала я.

   Водя на меня поглядел с хитринкою, и уже собирался было сказать что-то другое, да я опередила:

   — Дом не можем, у маменьки жить будем, — и вздохнула скорбно.

   — У грымзы ентой, что тебя, сиротинушку, завсегда обижала? — вопросил кто-то.

   Кажется, перестаралась я с вызыванием жалости к судьбе несчастной угнетаемой мачехой сиротки. Но и Воде все это надоело, и произнес он:

   — Так, а где ж тут работнички мои?

   Из толпы мгновенно явились два русала. Русалы стояли гордо и ровно, но смех сдерживали с трудом — еще бы, тут и русалки все были, где ж еще видано, чтобы грозный владыка речной такое то да стерпел молча. Так что всем было весело, ну кроме Води.

   — Все это вот взять и во двор к моей невесте, — взгляд на меня, — свезти.

   — Так точно, пове… — нрачал было один русал.

   — Ясно, хозяин, — быстро перебил его второй.

   И на этом отправились мы с Водей к костру да молодежи танцующей, а вслед нам раздалось осторожное:

   — А в кошеле-то что? Небось золото…

   — Нельзя, ох нельзя такой паре красивой да со злой мачехой жить, — постановил кто-то.

   — Купец, да мы тебе всем Выборгом такой дом справим! Всем домам дом!

   — Спасибо, — еще вежливо, но уже раздраженно сказал водяной, — у меня уже есть… петух.

   — Так не в курятнике же жить будешь! — крикнул еще кто-то нам вслед.

   И Водя хотел было ответить, развернулся даже, но я ему ловко в рот петушка наполовину съеденного сунула, под руку взяла и к костру повела.

   — Хватит с меня покупок на сегодня, — сказала устало.- Я за всю свою жизнь столько не покупала.

   — Надо же, — Водя остатки петушка изо рта вытащил, на свет карамель алую проглядел, — ну, хоть чем-то порадовал, и то хорошо. А пива хочешь?

   — Медовухи, — взглянула на него просительно. — Медовухи очень хочу, я ее последний раз перед тем, как ловить графа Гыркулу пила. Славные времена были.

   — И будут, Веся, — очень серьезно ответил мне водяной. — И будут еще славнее, поверь мне.

   Я поверила.

   И схватив водяного за руку, уволокла к парням да девушкам, что уж водили хороводы вокруг костра разгорающегося, да пели песни веселые, увлекая во что-то светлое, полное надежд, яркое как сама молодость.

   И все смешалось, замельтешило сарафанами яркими, рубахами вышитыми, улыбками счастливыми, смехом радостным, да хмелем некрепким. Уж сколько танцевала и не помню я, Водя давно отошел в сторону, да на меня смотрел с улыбкой нежности полной, а я плясала, опосля пива мятного, что сам же водяной мне и принес, да не думала ни о чем. Это я умела — ни о чем не думать. В юности порой сбегая с Тиромиром из школы Славастены, я точно знала, что по возвращению ждет меня кара неминуемая, да только когда ж меня такое останавливало? Не остановило и сейчас. От жизни порой нужно брать что-то здесь и сейчас, не думая про потом и недовольство тех, кто это недовольство непременно проявит… Но каждый раз, мельком видя костер, мне казалось, что кто-то мрачно смотрит на меня из него. Странное ощущение.

   — А для меня попляшешь? — крупного сложения парень возник передо мной, закрывая отошедшего Водю.

   Да сказать более не успел ничего — обступили его парни плечистые не самой безобидной наружности, да смекнув, что дело нечисто, увалень деревенский отступил быстро. А я тряхнула косой полурасплетенной, да закружилась в центре хоровода, руки раскинув.

   Наступила хмельная ночь, прогоняя веселый вечер. Расходились парочки влюбленные, стоял уж близ меня Водя, обнимал одной рукой за талию обережно, но пела свирель, и продолжала изгибаться в танце я — захмелевшая, раскрасневшаяся, почти обо всем забывшая, едва протянула Воде пустую кружку деревянную. Хорошо так на душе было. Неправильно немного, но хорошо. Уходила печаль-тоска, отпускала горечь горькая, вот только обида… обида осталась несмотря ни на что. А от нее тоже хотелось избавиться.

   — Ну, кто первый через костер? — крикнул кто-то из парубков.

   Первыми всегда прыгали те, кто в любви признался, да готов по осени и свадьбу сыграть. Порой признавались прямо на ярмарке, да прыгали через костер вместе, всему городищу, всем людям вызов бросая, словно говоря — я за любимым-любимой и в огонь и в воду без сомнений последую. Удивительное таинство отчаянной молодости, что готова рисковать да очертя голову ради любви и преграду огненную миновать.

   Отошли мы с Водей от кострища, что почти догорело уже, от того и прыгать можно было, не боясь сгореть, да обняв меня со спины, согревая, водяной спросил:

   — Как думаешь, кто первый будет?

   Огляделась с интересом, чувства да эмоции считывая, я же ведьма, я такое могу. Увидала парня, он в стороне стоял — плечистый, мрачный, вихры солнцем вызолоченные, а кожа смуглая и глаза темные, вот только пылал он болью, да печалью неутолимой. И тогда на одежду обратила я внимание — рубаха поношенная, руки мозолистые, взгляд усталый, да обращен он на девушку, что весь вечер рядом с другим стояла. А тот и ростом пониже, и живота окружность поболее плеч была, зато рубаха новая, на пальце перстень золотой, на поясе кошель, напоказ выставленный. И любви в нем не было, так только желание одно, что похотью в народе зовется, но видать для девушки той кошель был весомее чувств. И потому, когда потянул ее толстопузый к костру, пошла не оглядываясь.

   — Ой, я на такое смотреть не могу, — отвернулась тут же.

   — Это на какое? — лениво спросил Водя, задумчиво накручивая на палец прядь моих волос.

   — Да вот тот ее любит любовью сильной, вот только не повезло ему, в семье богатой не родился, от того трудится от зари до зари, а возлюбленной его только золото подавай. Вот и идет за тем, у кого кошель на пузе.

   — Под пузом, — хмыкнул водяной.

   — Согласна, под пузом. И ведь не любит он ее, ни капельки не любит.

   — Да ей этого и не надь видимо.

   — Видимо, — я все же вновь на плечистого парубка взглянула, — только жалко так его, он ведь по-настоящему любит.

   Ничего на это не сказал водяной, вот только когда побежали богач да девушка к костру, богатей вдруг на ровном месте подскользнулся и мордой в грязь упал. Хотя грязи там до момента этого совершенно не было. И грянул смех на поляне, веселился хмельной народ от души, а для чей-то души это как знак выше стало. И рванулся парень плечистый, помчался как ветер, как олень молодой по весне, подхватил свою ненаглядную на руки, да вместе с ней, почти не останавливаясь и прыгнул через костер.

   Ахнули все!

   А он перепрыгнул, любимую удержав. Взял и перепрыгнул, хотя где ж это видано, чтобы через такой костер да с ношею, но он сумел. И полыхнула тут злость да ненависть, оглянулась я — отец, на ту девушку так похожий, стоял мрачнее тучи, а девушка… Девушка никого не видела больше — сбросила она груз обещания что дала под давлением, про весь мир забыла, и теперь смотрела только на любимого своего… и мира больше без него не видела.

   — Она любит его, — прошептала я Воде.

   Обернулась, взглянула в глаза веселые и добавила:

   — Спасибо.

   — Да мелочи, — улыбнулся он, — сама знаешь тут болота под низом, мне ничего не стоило призвать немного воды.

   Ничего не стоило, но не просто воду же призвал — жизни спас, целых две жизни, целый мир для них двоих, просто взял и спас.

   А через костер уже прыгали и пары, и парни, и девушки.

   Разбегались быстро-быстро, да прыгали! Кто резко да решительно, кто глаза от страха зажмурив, а кто и завизжав так, что хоть уши закрывай. Но не закрывал никто — самое веселье началось. Вновь запели да заплясали хороводы, девушка какая-то увлекла меня в хмельной пляс, а опосля, и не заметила я, что оказывается стою, очереди своей дожидаюсь, да прыгнуть через костер собираюсь. Оглянулась на Водю, тот стоял, что-то с русалом одним парубком пригожим прикинувшимся, обсуждал серьезно, но я не обижалась — Водя он водяной, ему через костер прыгать не пристало, да и затушит костер же неглядя, рефлексы они у нас работают порой независимо от желания. А вот я прыгнуть могла. Желание загадать самое шальное, из всех возможных, разбежаться, да прыгнуть прямо через жар полыхающего пламени.

   И уж в прыжке от земли отталкивалась, когда услыхала крик водяного «Веся, стой!», да визг девчачий, да крики, да…

   Да ничего более, ведь пущенную стрелу не остановишь и я уже летела!

   Взмывала над травой, что водой быстро покрываться начала, быстро, да не достаточно. И потрясенными глазами взирая на чудище, что из огня явилось, меня в полете рывком схватило, к себе прижало… Да и рухнули мы с ним куда-то далеко…

   Но не визжала я, не брыкалась, не дергалась даже. Я эти руки узнала сразу.

***

Рухнули мы на песок.

   Наверху луна яркая да огромная, такой яркой ее никогда не видела, да и большой такой не видала. Звезды что блюдца — слепят взгляд. Черный песок повсюду, куда ни глянешь, а на до мной аспид злой. Да такой злой, каковым я его никогда не видела.

   А я не испугалась, поднялась с песка, руки отряхнула деловито, опосля сарафан, затем подбородок вскинула гордо, и сообщила:

   — Ты, аспид-маг, видать позабыл слегка, с кем дело имеешь!

   Усмехнулся он, в свете луны яркой белые зубы сверкнули, да и ответ дал такой:

   — Разговор есть, ведьма. И договор. А по договору ты мне сына должна. Я свою часть сделки выполнил — Гиблый яр тебе завоевал, войну выиграл. Пришла пора расплачиваться, Веся. Вот и пошли, делом займемся.

   Да головой дернул, в сторону неприметной пещеры, как бы на направление пути намекая.

   Напугал страшнее некуда. Дрожу вся!

   — Аспид, — я руки на груди сложила, — ты договор-то вспомни отчетливо. Что говорил, что требовал, что ценою своею назвал.

   Но не поддался на провокацию маг, лишь глаза пылающие гневом прищурил зло, да и ответил:

   — Сына.

   — Сына значит, — постояла я, на чудище огненное взираючи, да и не удержалась: — А коли дочка родится, тогда что?

   Думала смутить? Зря, не смутился ни капли, да и ответил сразу:

   — Тогда порадуюсь я дочке, и сыном займемся.

   Интересно-то как.

   — А коли снова дочка? — уж азарт меня взял.

   Нельзя ведьме пить, ох и нельзя, а я напилась так, что в ушах звон, а пустыня черная под звездами-блюдцами пошатывается.

   — Снова порадуюсь, — только уж не шипел аспид, да и оказался вдруг близко так, что неприлично даже, — и снова займемся сыном.

   Упорный какой.

   — А коли опять будет дочь? — не унималась я.

   Отвечать не стал. Дыханием жарким губы опалил, да дышал тяжело, так что ясно стало — поцелует сейчас. Только вот я с чудищем лобызаться не хотела от слова совсем, отвернулась резко, на луну поглядела, на звезды, да и сказала тихо:

   — Договор был. И в договоре том сказано было «крови втрое меньше чем в тебе, да крова сроком почти на год». Вот от того, аспид-маг, я тебя как правда открылась, из лесу то и не вышвырнула. Мой лес тебе домом весь затребованный срок будет, и крови я тебе нацежу столько, сколько просил. И на этом все, маг.

   И вновь поглядела на аспида. Сила в моем взгляде была, уверенность, решимость, а страха не было. Что-то другое было, что-то странное.

   — Маг? — переспросил хрипло.

   И не ожидала я от себя такого, мне бы от разговора уйти, к себе возвернуться, да видать хмель в голову ударил, иначе как объяснить то, что молвила:

   — Агнехран, зачем лгал?

   Вздрогнул аспид. Несколько секунд вглядывался в меня неверяще, словно думал, что оговорилась я, али сказала не подумав… Но секунда за секундой и зашуршала чешуя, стремительно сменяясь кожей человеческой, сверкнули глаза, да зрачок змеиный в человеческий сузился, и опустились руки у меня, по тому как до последнего надеялась, пусть даже глупой надеждой было, но надеялась — не он это. А это он оказался. Злой, не выспавшийся, с кругами темными под глазами, голодный явно, бледный такой, что даже под луной это видно и несчастный. До того несчастный, что не смогла я в стороне стоять — руку протянула, к щеке его небритой прикоснулась, а опосля к волосам коротким, и скользнули пальцы по ним, думала руку убрать, а она от чего-то обратно вернулась, к щеке прижалась. И попросила я, хоть и не собиралась:

   — Скажи, что ты никогда аспидом не был, что заклинание это какое-нибудь, пожалуйста…

   Он щекой к ладони моей сильнее прижался, в глаза мои посмотрел, да и спросил неожиданное:

   — Почему ты об этом просишь, Веся?

   Его глаза блестели тревогой, поражением, напряжением и болью, я видела все эмоции как на ладони и я знала, больше никогда не спрошу, только сегодня, когда голова хмельная, а на душе легко от все того же хмеля, и потому тяжесть не придавила все слова, коим вырываться не следовало. И я спросила то, о чем бы стоило промолчать:

   — Твой ребенок, та история, что рассказал, была правдою?

   И губу прикусила, чтобы не сорвалось полное боли «только не говори, что это было правдой, только не говори». И Агнехран не сказал, словно призыв мой мысленный услышал, так что этого он не сказал. Иное молвил:

   — Наши дети при рождении менять облик не способны. Они мимикрируют быстро, в течение нескольких часов, но при родах… Я этого не знал.

   А я не знала, почему вдруг обняла его. Обхватила шею, на пальцах приподнялась, теряя лапти, да прижавшись всем телом, обняла крепко-крепко, так что он выдохнул от неожиданности, да обнял в ответ, бережно к себе прижимая.

   — Если бы могла, забрала боль твою, до последней капельки, — прошептала, грудью чувствуя, как бешено бьется сердце его.

   — Ты уже забрала, — тихо ответил Агнехран. — Боль забрала, горечь потери, да и рана что все годы кровоточила, затянулась уродливыми шрамами. Прости за обман, да не нашел я другого способа.

   Медленно я в лапти свои вернулась, голову запрокинула, в глаза его вглядываясь, и сказала бы… многое бы сказала, стой он передо мной аспидом. А он человечным был. И не архимаг и не аспид, а весь мой родной охранябушка, что охранял да берег как мог, любыми путями, любыми средствами.

   — И кровь твоя мне не нужна, — добавил так же тихо. — Но вот от крова не откажусь — десять месяцев рядом с тобой быть это целая жизнь для меня. Светлая, радостная, счастливая жизнь. А без тебя я не живу, Веся, и не жил.

   — Жил же, до того как заманили тебя в ловушку подлую, нормально жил, — сказала я.

   А он головой покачал отрицательно, да и ответил:

   — Нет, Веся, не жил. Чем угодно это было, только не жизнью. Что такое жизнь я понял, лишь оказавшись с тобой.

   И я смотрела на него и думала… о том я думала, что если бы он на месте Тиромира был, я бы из лесу вышла. Вышла бы, даже если бы предал, но я бы все равно вышла, потому что его боль сильнее своей чувствовала. И смотрю в глаза его, они сухие — это из моих слезы катятся, а над нами луна огромная, да звезды яркие слепят сиянием, а под ногами песок черный, и такое ощущение, словно все не правильно, словно не земля под нами, а черное беспросветное небо, а звезды и луна они на земле. Все не правильно, все вот это вообще не правильно, не должно так быть…

   Отступила я от мага, только за руку взяла, сама не знаю почему, огляделась, спросила тихо:

   — Где это мы?

   — Дом мой, — тихо так же ответил Агнехран, — здесь я родился.

   Глянула на проход тьмой зияющий, вспомнила те пещеры, в которые часть жизненного огня влила, когда сама в огне горела, но не слышно было ни звука из прохода, ни шороха.

   — Там нет никого, да? — не знаю, зачем вопрос задала, итак чувствовала, что нету.

   — Никого, — выдохнул маг.

   Да так он это слово сказал, что сердцем почувствовала — не только сына он потерял, потерь было больше. Гораздо больше.

   — Но я восстановил все, — вдруг ожесточенно произнес Агнехран, — дома, крепость, даже конуры собачьи и для скакунов загоны. Все как было восстановил, как помнил. Только могила там всего одна — моего сына.

   Остальных не нашел значит, и не похоронил. Селение? Целое селение? О, Земля-матушка, иным столько боли отмеряешь, сколько и скала не выдержит.

   И ни о чем я больше спрашивать не стала, лишь сжала его ладонь сильнее, да сказала тихо:

   — Идем домой.

   Вспыхнул вокруг нас круг алхимический, закружились как карусель руны да символы магические, да и оказалась под ногами трава зеленая, только из лаптей песок черный сыпался. Но я то не сразу заметила — на Агнехрана смотрела, на то как меняется облик его, как вновь чешуей становится кожа, как вытягивается вертикальный зрачок, и как становится он лютым чудищем… да только чудища я в нем больше не видела, человеком он был. Для меня человеком. Ни магом, ни аспидом, ни чудовищем — а мужчиною, от которого сердце мое то билось так быстро, что ни вздохнуть, то замирало, а то сжималось от боли за него.

   Но не долго я о том думала — первым явился леший.

   Огромный, злой, кожа трещит, глаза горят, рык из груди вырывается, того и гляди сейчас изукрасит угольное лицо аспида синяком разноцветным. Хотя это вряд ли, аспида тумаками может и угостил бы, а вот Агнехрана не выйдет, и пытаться не стоит.

   — Лешенька, — позвала я, вперед выступая да Агнехрана в аспидовом виде собой закрывая, — Воденьку успокой, скажи что хорошо все со мной.

   Зарычал леший, на меня посмотрел недобро, опосля на аспида, а на руки наши и вовсе уставился так, словно впервые такое в жизни своей увидал.

   — Лешенька, мы домой вернулись, — молвила, глядя на друга верного выразительно.

   «Я с тобой позже поговорю» — прорычал мысленно.

   А я ему в ответ:

   «Знаешь, а у него ведь нет дома — могильник один, а дома нет».

   «Он — маг!» — ярился лешенька.

   «Он аспид, мы ему кров обещали, помнишь?»

   «И кровь, — недобро напомнил друг мой сердешный».

   «От крови отказался, но коли потребуется — нацежу».

   Глянул на меня лешенька неодобрительно, помянул пень замшелый в ругательстве, да и исчез, неся Воде весть радостную, что нашлась я, и хорошо все со мной. А я вздохнула и хотела было клюку призвать, но не успела — Леся явилась первая! Да как явилась, глаза, что себе из листьев вмиг сотворила на руки наши вытаращила и давай плясать. Ох, как плясала! И с бубном, и без, и радостный танец, и ликующий, и торжествующий, и… И потом Ярина явилась. Та теперь посильнее Леси была, и казалось бы поумнее тоже, как минимум поопытнее, по сдержаннее, но нет — обозрев руки наши сцепленные, эта умная и ответственная чаща… принялась танцевать. И торжествующе, и ликующе, и вообще очень выразительно. И вот стоим мы с Агнехраном, а вокруг нас чащи Заповедные, между прочим клыки и зубы леса, танцуют радостно.

   — А ты уверена, что нам нужен такой дом? — мрачно спросил аспид-охранятельный.

   — Ну, какой есть, — пожала плечами я.

   И аккуратно руку высвободила.

   И не то, чтобы чащи движения моего не заметили, они-то заметили, они все замечают, но на ликование это действия не возымело вообще никакого. Так мы и ушли с поляны, на которой веселились клыки и зубы… то же мне, защитницы… развратницы они, а не защитницы.

   — Такой момент испортили, — сказал Агнехран и снова взял меня за руку.

   И я подумала, что… нет, не испортили, такой момент вообще ничем не испортишь.

***

К избе пришли мы вместе. Я не очень быстро шла, да и тропу заповедную спустя рукава использовала — не хотелось мне торопиться, хотелось идти, идти и идти, неспешно, спокойно, под светом яркой луны, под пение цикад, да соловья где-то в ветвях заливающегося и рядом, просто рядом с тем, кто все так же держал за руку. И говорить не хотелось, и спрашивать ни о чем не хотелось тоже. Спокойствие было такое хрупкое, как ваза тонкая, что казалось одно движение, один вопрос и лопнет она, осколками осыплется и не станет покоя, места ему не останется.

   А потом подошли мы к избе, да и остановились, до самой избушки моей не доходя — там спокойствию не было. Истово голосил петух, доказывая, что он всем петухам петух, мычала корова, мекали козы, овцы хоть молчали, хвала им, а домовой мой стоял, на все это добро взирал головенку ручками обхвативши, и вот хоть и тихим был мой Тихон, а чувствовалось — взвоет сейчас на весь лес.

   — Охранябушка, — тихо сказала я, — а пошли обратно, а?

   — В Пустошь черную? — спросил он.

   — Не, не так далеко.

   Я призадумалась.

   — В бор сосновый идем, у меня дел по горло, так что в бор.

   И развернулись мы и пошли в бор. И даже не спросил аспид-маг, от чего не зову я тропу Заповедную. А не хотелось мне, просто не хотелось, хотелось дальше так идти, когда рука в руке, и тепло его меня согревает, просто идти и не думать ни о чем.

***

Ведьмы начали прибывать утром. Я стояла на вершине горы, на мне платье было чародейское, да плащ теплый, на меху, коим по утру Агнехран меня укрыл, покидая. И двигался он осторожно так, бережно, сразу ясно стало, что будить не хотел, но я проснулась, как только руки его обнимать перестали, от холода проснулась, и никакой плащ не согрел, пусть даже и на меху. Куда ушел мой охранябушка я знала — по делам своим архимаговским, а потому не удерживала, даже притворилась, что сплю… Но едва он ушел, поднялась и я, дел на сегодня было много.

   — Хорошо летят, — произнес лешенька, вглядываясь в косяк приближающихся ведьм.

   — Угу, красиво, — глядя в горизонт, согласилась я.

   — Так значит прав я был, аспид оказался архимагом, — леший впервые с утра темы этой коснулся.

   — Ты был прав, — кротко ему ответила.

   — Но в лесу он и дальше будет аспидом притворяться? — зол был мой друг сердешный, очень зол, но сдерживался.

   А как не сдержаться? Многое для нас аспид сделал, а меня так вообще спас — не появись он вовремя, ловушка чародейская от меня бы один пепел и оставила. Вот только страшно было об ином сказать:

   — Не притворяется он, лешенька, — я все же это сказала.

   — Как это? — не понял верный мой друг и соратник.

   Повернула голову, взглянула на лешего устало, да и пояснила:

   — Он — аспид.

   Застыл лешенька, на меня глядя потрясенно, горло прочистил, да и вопросил:

   — Это как?

   Ну, ведьмы были еще далеко, Агнехрана тут не было, так что рассказать торопливо я могла. Только вслух говорить ничего не стала, чуть отступила, ногу из туфельки высвободила, пальцами вмиг замерзшими к мху чудом в такой температуре выжившему прикоснулась, чтобы связь с лешим была более закрытая, да и передала мысленно:

   «Думаю, дело было так — он родился аспидом, прямо вот в Черной пустоши и родился. Там у них, я когда жизненную силу распределяла, чтобы она меня не сожгла, видела жилья устройство — живут они в пещерах, на поверхности-то не выжить, а в пещерах там где вода есть, там жить можно. И вот он в одном таком поселении жил. Да жил недолго, видимо, кто-то на селение напал, да всех убил. И так убил, что ни одной души живой не осталось там, видать по всему племя иное напало, али совсем страшное случилось, но он остался чудом каким-то, а больше там никого, ни одной живой души не было. И знаешь, сказал он мне, что по памяти как мог селение восстановил, но так он это сказал, что чувство появилось, будто он в детстве всего лишился, и отца, и матери, и сестер-братьев, друзей-соседей. Всего лишился».

   Промолчал леший, лишь на меня смотрел сурово и вопросительно, дальше что было знать хотел.

   «Как он из Пустоши выбрался не ведаю, — продолжила я, — видать эффа помогла, та что у них травница-целительница, но как-то вышло так, что стал Аедан магом, да имя сменил на Агнехран».

   Нахмурился леший, но не перебивал, слушал все так же внимательно.

   «А потом, знаешь, семью создать попытался. Оно ж как — семья всем нужна, очаг родной, угол теплый, только женился он на магичке и та не ведала, с кем очаг делит, да от кого дитя в себе носит. Поняла все, когда родила не ребеночка розовощекого, а аспида черного…»

   Тут замолчала я. И вроде боль не моя, а у меня сердце сжимается. За ребеночка того, да за охранябушку моего.

   «А маги, они знаешь, лешенька, они другие, — продолжила, боли не скрывая, — первая ценность у них — это сила. Силу они завсегда хотят больше, чем что бы то ни было. И сохранила та магичка в тайне, что о расе мужа своего, да ребенка ведает, видимо ничего не сказала, от того и не ждал Агнехран опасности со стороны родной матери сына своего. А следовало бы…»

   «Это та, у которой могилы нет?» — уточнил леший.

   Он наш прошлый разговор с аспидом слышал.

   «Она, — кивнула я».

   «Поделом», — сказал лешенька.

   И тут согласна я с ним была, наверное, что поделом ей.

   «А сына он похоронил там, где жил раньше… где восстановил все по памяти…Страшно, правда?»

   Леший не ответил. И я на него взглянула, а заметила только сейчас — глаза у него пустые стали. Совсем пустые. Словно свет в них погас.

   «Лешенька, случилось что?» — я руку протянула, его руки коснулась.

   «Ничего, — отвернулся друг сердешный, — ничего, Весь. Не ожидал лишь, что между мной и этим магом проклятым, так много… общего».

   Замерла я, аж дыхание перехватило, в ужасе на лешеньку гляжу, а он усмехнулся криво, да и сказал:

   «Ничего, Веся, это все прошлое, прошло уже. Да и мой сын так и не родился, избавилась она от него травами ядовитыми… Напрасно вспомнил. Иной раз, кажется, вот, задеревенел уже весь, руки-ноги деревянные, сердце навродь больше не бьется. Не бьется, Веся, но болит. Так значит аспид он по рождению?»

   Кивнула я, а сказать ничего не смогла. Что тут скажешь? Помочь уж нечем, как ни пытайся.

   «Но по лесу ходит он аспидом? — продолжил леший.

   «Магом я его в лес Заповедный пустить не могу, — сказала твердо».

   Не могу, потому что с аспидом-то я справлюсь, а вот с архимагом силы его — нет. И рада, что вчера Агнехран спрашивать ничего не стал, ведь коли спросил, пришлось бы ответить.

   «Правильное решение, — поддержал леший».

   «Знаю, что правильное, — согласилась я. — Не знаю, правильно ли было иное решение принять, как и истину».

   Посмотрел на меня леший, прямо в глаза посмотрел, да и спросил:

   «А без него, Веся, мы бы справились?»

   Мы оба знали, что нет. Мы это знали. Но знали и другое — как архимагу ему в лесу Заповедном делать нечего, в смысле… он то может и нашел бы, чем заняться, но ужас в том, что изнутри он весь мой лес уничтожить может. Никто не сумеет, даже с чародейскими ловушками я бы справилась, пусть и ценой своей жизни, а вот с ним не справлюсь, хоть сто раз умри.

   «Как аспиду ему путь год будет открыт, что бы ни случилось, дальше поглядим, а вот как мага — не пущу никогда, потому как не только за себя несу ответственность, и я не вправе рисковать лесом Заповедным, нет у меня такого права».

   «Решение верное, — согласился сотоварищ мой, — только одного понять не могу — любишь ты его, Веся, это я вижу, и чувствую — отголосок твоих чувств я ведь тоже ощущаю, и коли хотел бы маг твой вред причинить, давно мог бы. Так объясни, не осуждаю, спрашиваю лишь, от чего недоверие такое?»

   Холодно мне стало, зябко.

   Ногу в туфельку вернула, под плащом меховым поежилась, да и ответила правду:

   — Маг он, лешенька, маг. К магам у меня доверия нет.

   Помолчал леший, да и спросил вдруг:

   — Тогда что, получается, в лес не пустишь, но вне его время с магом своим проводить будешь?

   И вроде только вопрос, а то что ирония в нем слышится, да насмешка дружеская, дело второе, или даже третье, но… леший был прав — коли простила да приняла, я Агнехрану путь в сердце свое открыла, впрочем там он, боюсь давно уж был. И как жить теперь? В лес пустить не могу, лес он не только мой, но в душу пустила, сердце отдала, а теперь… страшно мне. Обжегшись на молоке, дуешь и на воду, и я боялась, до крика боялась, что однажды услышу что-то вроде: «Валкирин, ты сможешь. Давай быстрее, Валкирин».

   — Боюсь я, лешенька, совсем страшно мне, — прошептала тише ветра.

   Прошептала да и улыбнулась не знамо от чего.

   Проснулись мы вместе, на рассвете. Моя рука в его руке. Мои глаза первым делом в его глаза взглянули, перво-наперво, первее чем осознала, где нахожусь. А он улыбался, смотрел на меня и просто улыбался. Черный весь, матово-угольный, глаза змеиные, а улыбка самая что ни на есть человеческая, теплая улыбка, светлая, добрая.

   Есть счастье на свете, и я сейчас была счастлива. Надолго ли не ведаю, но день сегодняшний был радостным и счастливым, а день завтрашний… поживем-увидим.

   — Улыбаешься, — заметил лешенька.

   — Улыбаюсь, — согласилась я.

   — Ведьмы заметят, — предупредил друг сердешный.

   Заметят это точно, только вот знать им не надобно, что влюбилась я в чудище огненное, магом по сути являющееся. Посмотрела я на лешего внимательно, он под моим взглядом напрягся заметно, а мне пришлось покаяться заранее.

   — Уж, прости.

   — Уж, точно прощу, — но лешеньке явно мой взгляд да слова не понравились, — ты только скажи за что.

   Говорить не стала — клюку в его сторону протянула, глаза закрыла, да и направила силу в лешеньку, силы то у меня опосля ловушек чародейских было с избытком, вот и плеснула щедро, друга не спросивши.

   — Ну, Веська, ну закончится дело это, уж я с тобой побеседую! — взбеленился верный мой соратник.

   Я осторожненько один глаз приоткрыла — ну, навроде ничего так мужчина получился. Второй глаз тоже приоткрыла — действительно ничего. В меру возрастной, в плечах широкий, в кости крепкий, телосложением матерый, взгляд вострый, умный, изучающее-пристальный, волосы каштановые, глаза каре-голубые, необычные, подбородок квадратный, руки могучие…

   — Уж, прости, — повторила снова, и пояснила. — Ты прав, лешенька, ведьмы все увидят, да только аспида я им показывать не хочу и не буду, опасно это. Для него опасно. А ты мне ближе всех на свете, ты леший мой, и ты сам знаешь — леший да ведунья лесная часто союз образуют не только дружественный.

   Хмыкнул, на меня поглядел, да и сказал:

   — Веся, ты же знаешь, неполноценный я, ни зверем, ни человеком мне не быть.

   Кивнула, соглашаясь, но заметила:

   — Мне это ведомо, а ведьмам-то нет.

   Пожал плечами могучими леший, постоял, подумал, да и позвал Лесю. Заповедная была шелковая — счастливая, цветущая до такой степени, что все ее ивовые волосы кувшинками цвели, и на все вообще согласная. И указание лешеньки исполнила быстро, а леший быстро переоделся и теперь стоял рядом со мной в рубахе-вышиванке, поясом алым подпоясанный, штаны в сапоги заправлены.

   — Бороду добавь, — сказал основательно.

   Основательно он ко всему подходил.

   Добавила, мне для хорошего лешего ничего не жалко.

   И вот стоим мы — леший мой мужик крепкий, основательный, суровый, но справедливый, и я на фоне его пигалица-пигалицей. Вот только сейчас подумала, что надо было бы тоже сарафан со рубахою надеть, так нет же, решила впечатление произвести, натянула темно-зеленое бархатное платье чародейское, туфельки на каблучке, да украшения Водей подаренные — а там изумруды такие, что в их отсветах и глаза мои зелеными стали. И с другой стороны мои волосы сейчас чернее воронова крыла, от нападения навкары еще я не отошла, от того и предпочла платье тонкое, стан обнимающее, думала на фоне его волосы темные сочтут крашенными.

   И тут леший возьми да и скажи:

   — Весь, у меня сердце бьется…

   Чуть не рухнула.

   На друга верного посмотрела с сомнением, ближе подошла, ухо к груди приложила — стучит. Я ошалело на лешего гляжу, он точно так же на меня. Шок у нас обоюдный. Рукав рубахи закатал, в вены вгляделся, недолго думая ногтем оцарапал… закапала наземь кровушка алая.

   — Вот ты ж пень гнилой! — выругался леший.

   Я стояла. Молча. Шокированно. Потрясенно. Опосля на свои руки поглядела, да на клюку, снова на руки. А леший на меня глядит, злой аки медведь-шатун, что посередь зимы от голода лютого проснулся.

   — Слушай, — протянула извинятельно, — я не знаю, что это, но, я это… я узнаю… у аспида.

   — Веська, — прорычал зверея леший, — я же тебя прибью же!

   Уж думала испугаться, да только:

   — Ты же меня же не прибьешь же, потому что некому тогда будет у аспида спрашивать! — заявила с видом невозмутимым.

   Только вот не было во мне невозмутимости. Я знала, что это была не моя магия. Моей хватило бы на иллюзию, качественную, на всей территории леса Заповедного устойчивую, но вернуть лешему человеческую ипостась я не могла. Чародеи могли. Вот они да — коли собрались бы человек сорок зараз, да силу в заклинании едином объединили. И так если подумать, у меня же одни остатки остались, крупицы только, а иллюзию они обратили в быль. И то, что у лешеньки облик человеческий появился, это мелочи сущие, он все равно сможет свой истинный возвратить в любой миг по желанию, но я же в ту страшную ночь магию эту выплескивала на все, что только могла. А то, что не могла, то Агнехран забрал, меня от пламени чародейского спасая.

   — Нужно будет замеры сделать, во лесу да яру, и во всех садах, куда сила хлынула, — обстоятельный у меня был леший, и опытный, и мудрый — сразу смекнул что к чему.

   Переглянулись мы встревожено. А с руки лешеньки все так же капала кровь. Он на рану свою глянул, чуть глаза сузил и затянулась та корой древесной, древесная кора едва срослась, приняла облик кожи человеческой, и мы с лешим снова переглянулись. Не по себе было. И мне и ему.

   — У тебя волосы темнее стали, — заметил друг мой верный.

   — Еще бы не стать, я же магию через себя пропускаю, вот и потемнели, — и совсем хорошее настроение мое пропало.

   На смену ему тревога пришла, да в душе поселилась, свернувшись змеей ядовитою.

   — Успокойся, разберемся во всем, — решил лешинька, да меня за плечи обнял.

   Так бывает дуб столетний тонкую слабую березку поддерживает, чтобы не упала та от ветра сильного, да дождя проливного. Вот и мне леший был опорою.

   — У Води Заводь навсегда осталась с водой ключевой, — не знаю, от чего вспомнила. — Навеки изменилась.

   — Я не изменился, — твердо сказал леший, — встретим ведьм и обратно облик свой приму. Не тревожься понапрасну.

   «Надо будет с Агнехраном поговорить» — решила для себя я.

   И на том успокоилась.

   Встала ровно, горделиво да величаво, и может я и пигалица, да зато у меня клюка всем на зависть, и леший тоже, и лес, и яр, и две чащи Заповедные и… и счастье, тихое, согревающее душу теплом радостным счастье.

   И тут на думы про счастье да тревоги времени не осталось — ведьмы подлетали.

   Леший правду сказал — красиво летели. Косяками. У ведьм построение такое — впереди десятник летит, в смысле десятница, за нею косяком десять ведьм, по пять в каждой ветви. Такие десятки в сотни формируются. Издали кажется, что птицы математику освоили, да летят в строгой пропорции, а в близи понимаешь — главная ведьма десятка или сотни, она метлы своих подопечных контролирует. И вот не ждали мы, совсем не ждали, что случится страшное — поломается строй ведьминский, едва они к незримой границе Гиблого яра прикоснутся.

   Да только вышло, как вышло.

   Тысячница, одна из самых верховных, что на метле летела с царственным видом коронованной княжны, в стену воздушную влетела аки птица в дерево. На метле не удержалась, и по склону стены покатилась презабавно — мелькали руки, ноги, голова… слетел парик, демонстрируя залысину существенную на макушке, потом кулон странный — он за стену пролетел, а вот ведьма нет. Рухнула она в кусты от нас недалече, шагах в тридцати, поднялась на четвереньки, головой затрясла ошалело. Опосля не поднимаясь, на нас потрясенно вытаращилась. Мы на нее. Она на нас.

   Подлетела метла ее, остановилась с моей клюкой парой слов перекинуться, прикатился и медальон, у ног моих улегся, ведьмы на высоте крон древесных влетали на территорию Заповедного яра, а чародейка все еще стояла на четвереньках, да головой трясла, все пытаясь понять, от чего ж такой конфуз вышел.

   «Нет, ну кто бы мог подумать!» — возмущалась метла падшей неведьмы.

   «Ты же метла, метла как и жена измену завсегда чувствует», — в свою очередь высказывалась клюка.

   «Да не чувствовала я ничего! Ну оставит раз-другой в углу стоять, так может гуляла ножками, фигуры тонкой заради. А твоя-то гляди, тоже тоненькая, может нежить?»

   «Тресну.» — мрачно пообещала моя клюка.

   Мы с лешим разговор не то чтобы слышали, скорее ощущали на грани шелеста травы, но понимали, в силу своей сущности, а вот ведьмам сия беседа была недоступна.

   — Здравствуй, Валкирин, — величественно проговорила вторая из тысячниц, и грациозно, по спирали, спустилась вниз.

   «Рисуется, — по секрету сообщила ее метла моей клюке. — Ох, и намаялась я с этим ее коронным спуском, сил моих нет».

   «Хорошо спустилась, — поддержала беседу клюка».

   «А то — заклинание приклеивания использовала. Сейчас смотри внимательно, будет отклеивать».

   Тысячная ведьма опустилась на траву разом обеими ногами, выпрямилась, держа метлу, да и попыталась ее от того места, коим на ней сидела, оторвать… а оно не отрывается.

   «Хи-хи», — издала метла.

   «Заклинание усилила?» — поинтересовалась клюка.

   «Да нет, — метла тысячницы была очень довольна собой, — слегка клеем измазалась, вторая метла помогла».

   Между тем величественность ведьмы напротив сменялась нервозностью, а метла все так же отказывалась отлипать от того самого места, на котором сидят.

   — А вы ее так оставьте, — внезапно предложил мой леший.

   Две метлы и одна клюка уржались на месте, точно так же тихо ржали Леся с Яриной, нет, их тут не было, но два побега, один светлый, другой с темной зеленью, определенно являлись их ушами и глазами, и сейчас подрагивали определенно со смеху.

   — Главенствующая, — раздался напряженный голос сверху, — наши метлы дрожат. Что происходит?

   Угорают они со смеху, вот что происходит.

   Главенствующая ведьма предприняла очередную попытку оторвать от себя предмет передвижения, но тут опасно затрещала ткань платья, и ведьме пришлось смириться с неизбежным.

   — Да, вы правы, — величественно кивнула она лешеньке, — лучше оставить так.

   Парочка метел со смеху чуть не пороняли свою ведьминскую ношу, я очень старалась не улыбнуться, и не смотреть на ведьму, у которой к определенной части тела прилипла метла и теперь вызывающе торчала по обе стороны от собственно ведьмы.

   — Метлы иной раз дают сбой, — попыталась оправдаться главенствующая. — Переизбыток магии может выдержать не каждая… утварь.

   «Я вот не поняла, это она меня сейчас тварью назвала?» — возмутилась намертво прилипшая метла.

   «Нет, предметом мебели, — пояснила ей моя клюка».

   Я бы вмешалась в разговор, но не хотелось выдавать свои возможности. В том смысле, что метлы у ведьм те еще затейницы, так что осознай ведьмы что с метлами говорить можно, каждая определенно провести воспитательную беседу пожелает, а мне оно надо? Чай своих дел выше крыши.

   — Приветствую вас на территории Заповедного яра, — вежливо произнесла я, склонив голову в знак приветствия.

   Ведьма пыталась держать лицо, но прилипшая к платью метла определено не способствовала величавости.

   — Благодарю за помощь оказанную, Валкирин, — ведьма отчаянно пыталась держаться.

   — Я не Валкирин, не мое это имя, — сказала твердо.- Я — Весена, ведунья лесная, хозяйка Гиблого яра да Заповедного леса.

   И тут меня леший осторожно обнял, да на шаг отойти назад заставил. Искоса взглянула на него — он молча указал на тех ведьм, что не миновали границу Заповедного яра. Их было пятеро. Шестая все так же на четвереньках стояла, в себя прийти никак не могла. Но ее медальон круглый передо мной упал, и вот такой же примерно сейчас на груди одной из пятерки ренегатов был, а я уж знала — чародеи удар наносят парный.

   — Сейчас бой будет, — сказала, на второй медальон глядя пристально да напряженно, — улетайте отсюда. В вашем ведении горы, любую выбирайте, а можете несколько. В леса вам мои пути нет, своя экосистема там, ваша магия ее нарушить может. Коли трудности будут лешего моего зовите, он зов в любом месте территорий моих услышит. А сейчас улетайте, и быстро.

   Хотела было возразить главенствующая, но тут, нарушая субординацию, слетела вниз Ульгерда, ее метла была сурова и сдержанна как и ее хозяйка.

   — Здравствуй, Веся, — оставаясь на метле, произнесла ведьма.

   — Здравствуй, Ульгерда, — не отрывая взгляда от чародеек, произнесла я.

   — Мы всех проверили, — напряженно сообщила она, — нежити с нами не было, но лес их не пустил. Почему так?

   Быстро взглянула я на нее, подурнела Ульгерда пуще прежнего — кожа серо-зеленая, нос крючком, ногти да зубы желтизной пугают, взгляд мутный. Колдовала ты, Ульгерда, колдовала больше положенного. Сколько теперь тебе времени отмерено? Год? Полгода? Что же ты с собой сделала, ведьма?

   — Это яр Заповедный, Ульгерда, — голос мой дрогнул, едва назвала ее по имени, — я приказ отдала пропустить только нечисть. Ведьмы — нечисть, а вот чародейки — они люди, к нечисти они непричастные. От того и миновать барьер не смогли. Но я опосля объясню, улетайте сейчас.

   Оглянулась Ульгерда на своих — боль ее я почти физически чувствовала, ничто не ранит так, как предательство… а ее похоже предали.

   — Главенствующая, — напряженно произнесла она, — здесь ведунья хозяйка, коли сказано улетать, прислушаться следует.

   «О, а может еще и к рукам прилипнуть?» — призадумалась метла ведьмы главной.

   Мы с лешим разом чуть не застонали, но на эмоции времени не было.

   — Улетайте! — приказала ведьмам.

   — Мы не слабые, — гордость у главенствующей имелась в наличии определенно, — и бой принять готовы, в стороне не останемся.

   Я даже отвечать не стала.

   Лешенька за меня все сказал:

   — Не будет боя, бойня будет. Это наша территория, здесь равных нам нет.

   Улыбнулась я лешему, да клюку вскинула, магию леса Заповедного призывая и увидев, хоть и мелькнула на краткое мгновение всего, но я увидела — усмешку торжествующую у главной из пяти чародеек. Наивная…

   И клюку я как подняла, так и опустила, к изумлению всей ренегатствующей публики. Опосля концом клюки споро круг алхимический начертала, медальон упавший очертив, магией руны добавила и как было, так и отправила я медальон этот прямиком к Агнехрану — магия это его стихия, ему и разбираться. А едва исчез медальон опасный, улыбнулась я потрясенной публике по ту сторону стены невидимой, и ручкой им помахала, недвусмысленно предлагая валить отсюдова на максимальной скорости.

   Увы, совету доброму не вняли.

   Встряхнулась аки зверь, да и подскочила упавшая чародейка. Глаза ее загорелись светом рубиново-фиолетовым, руки развела, магию собирая, да со всей дури-то и вдарила по мне. Зря она так, мы-то с лешим ладно, мы отходчивые, но Ярина это им не Леся, она таких выкрутас не терпит. Когда спеленутую по рукам и ногам чародейку чаща Заповедная уносила на воспитание к местной нежити, чародейка выла аки блаженная, но это ей не помогло. Иные чародейки пытались спасти коллегу от участи печальной, но Ярина это Ярина, с ее силой, опытом, да ненавистью к ворогу, сравниться мало что может.

   Ну, кроме меня.

   — Метлы, — крикнула, тайну свою выдавая, — на вашем месте, я бы к остальным ведьмам летела. Чародейки народ ненадежный, того и гляди спалят во костре там, али в печи.

   Метлы подумали, да и рванули прочь, сбивая чародеек с пути летного, да отправляя в кусты приграничные. Не уверена, что все приземлились без травм там, и колючек, ибо прямиком в чертополох угодили. Но это уже было не мое дело — чтобы дать полноценный бой за пределами Заповедных территорий у меня не хватало ни сил, ни знаний, а чародейки уже смекнули, что им до меня не добраться.

   — Ну, с этим разобрались, — решила я, глядя, как улепетывают в портал чародейки.

   — Навродь разобрались, — согласился леший.

   — Тады пошли дальше воевать, — порешила я, и ударом клюки оземь открыла тропу Заповедную.

***

Но до «воевать» мы не добрались. До позднего вечера мотались по лесу да яру замеряя рост тех лесопосадок, в которые влила я силу чародейскую. На первый взгляд ничего особенного не заметили, на второй тоже, и даже на третий, но это не остановило — хватало одного взляда на лешего, чтобы понять, что просто не будет.

   Водя как меня увидал, хотел было по поводу моего исчезновения с ярмарки да наглого поведения аспида высказаться, но получил линейку измерительную и ринулся к себе рост водорослей, рыб, да особливо кракенов измерять. Хотя вот за кракенов боялись мы менее всего, они сами по себе магией сотворенные, им любые мутации нипочем.

   Итого к ночи для войска моего опять устроили пир, а я сидела в избушке своей за новым столом, на новом стуле, который не грозился рассыпаться от любого неосторожного, да читала книги чародейские, попивая чай с молоком. Живность, что Водя мне на ярмарке купил, леший к Ульяне да Саврану отправил, мне то она ни к чему. Корова оказалась дойная, так что мне Ульяна передала молочка свежего, и оказалось так я за парным-то соскучилась.

   Хлопнула дверь.

   Головы не поднимая, спросила устало:

   — Лешенька, аспид еще не приходил?

   А следом услышала, как хмыкнул кто-то знакомо, и улыбнулась, стараясь улыбку скрыть.

   Агнехран же обошел стол, подошел со спины, обнял и склонившись к самому уху прошептал:

   — Пришел уже. Что-то передать хотела?

   — Хотела, — не удержалась от тона игривого я.

   — Говори, — теплые губы коснулись щеки моей, — все передам, из уст в уста, как говорится.

   Обернулась, содрогнулась, да и прямо спросила:

   — Аспидушка, это ты страшнее стал, или мне в свете свечей такое причудилось?

   — Страшнее стал, — честно признал Агнехран. И добавил как-то многозначительно:- Спасибо за медальон.

   Тут уж мне совсем не по себе стало. Подчеркнула место, где читала, книгу захлопнула, развернулась к аспиду да и спросила встревожено:

   — Случилось что?

   Не отвечая, Агнехран сел за стол, затем не долго думая, отодвинулся, меня вдруг подхватил, на колени к себе усадил, да и спросил, проникновенно глядя мне в глаза глазами своими змеиными:

   — Ведьмочка моя, склонная к разного рода экспериментам, ты что со мной сделала?

   Ну, промолчала я. Откуда мне знать, что я с ним сделала?

   — Не знаешь? — догадался Агнехран.

   — Не-а,- честно созналась.

   — Так я и думал, — трагически созналось чудище. — Что ж, бывало и хуже.

   — Правда? — заинтересовалась я.

   — Правда, — подтвердил он, — вот когда ты из меня охраняба делала, тогда было хуже.

   — Ну… — замялась я, — тогда было не хуже, тогда было совсем все плохо.

   — Ну… — начал было Агнехран.

   Затем взглянул на меня, улыбнулся и беззаботно сказал:

   — Справлюсь. Когда ты со мной, да смотришь вот так, без страха, тревоги и осторожности, я со всем справлюсь, даже с этим. Поцелуешь?

   Посмотрела я на лицо угольное, на губы черные, в глаза змеиные и ответила:

   — Ннннееееет.

   — Совсем нет? — расстроился он.

   — Ты себя в зеркало видел? — возмутилась я.

   Агнехран не растерялся и предложил:

   — А ты глаза закрой.

   Я закрыла. Да к щеке его прикоснулась ладонью и тут же решила, что:

   — Нет. Даже с закрытыми глазами.

   И открыв, на него посмотрела. Опечалился аспид, вздохнул тяжело, да и сказал:

   — А полюби меня такого, какой есть.

   Оглядела я его, такого какой есть, да и вопросила скептически:

   — Агнехранушка, любимый мой, еще раз спрошу — ты себя в зеркало видел?

   Помрачнел. Совсем помрачнел. Вздохнул, почти трагически, и выдал:

   — В одном из северных королевств есть сказка про красавицу и чудовище.

   — Иии чего? — заинтересовалась я.

   Аспид на меня поглядел и пояснил намекательно:

   — В сказке той красавица полюбила чудовище, несмотря на то, что он чудовищем был.

   Тут я призадумалась. Представила себе Агнехрана в образе Аедана, черного такого, матового, с кожей змеиной, его да детишек наших черненьких… Не то чтобы я родить могла, хотя учитывая изменения, да магию чародейскую может и могла, вон обрел же леший облик человеческий, ну в общим детишки черненькие меня не пугали как-то, а вот архимаг в обличии аспида очень даже. Как с таким вообще делами интимными заниматься?

   — Что-то мне подсказывает, что детей у этой пары не было, — задумчиво решила я.

   Аспид рот было открыл, да тут же и закрыл, задумался.

   Потом вдруг взглянул на меня, улыбнулся, да и повторил слова мною сказанные:

   — «Агнехранушка, любимый мой»?

   И покраснела я как маков цвет. А он возьми да и скажи:

   — Весенька, любимая моя…

   И неважно, что черный и страшный, потянулся ко мне и поцеловал. А я ответила, глаза зажмурив и обняв его за шею. И не важно, что аспид, не важно, что чудище угольно-темное… от поцелуев его на душе светлее становилось. И тепло так, и весной веяло, и, если глаза не открывать, тогда…

   — Но ты права — детей у них, кажется, не было, — прервав поцелуй, заметил Агнехран.

   — А я знаю почему, — открыв глаза и мрачно взглянув на него, сообщила не ласково. — Вероятно, чудище это разговор начинало всяческий раз, как доходило до моментов родопродолжательных!

   Рассмеялся, потянулся к губам моим, поцеловал легко, и прошептал, обжигая дыханием:

   — У того чудища не имелось такого отвлекающего фактора, как две окончательно двинувшиеся на фоне дел родопродолжательных Заповедные чащи.

   Моргнула я удивленно, потянулась к лесу, ощущая пространство окружающее и да — обе тут были! Притаились главное! Одна метлой прикидывалась, вторая веником!

   — Да чтоб вас!

   Веник и метла шустро проследовали к выходу, делая вид, что их тут вообще никогда не было.

   Но сердиться по-настоящему не вышло, трудно вообще гневаться, когда на тебя с такой любовью и нежностью взирают, пусть даже глазами змеиными. А когда дверь за любительницами подглядывать захлопнулась, Агнехран вдруг взял да и спросил:

   — Веся, ни как аспид, ни как архимаг я тебе не люб, я же вижу это. Как аспид слишком чужероден, как магу ты мне никогда доверять не станешь, я тебя уже знаю. Но ведь любишь, это очевидно. Так за что?

   Вздохнула я тяжело, да и призналась как есть:

   — Понятия не имею.

   Помолчала, на лицо его в сумраке теряющееся глядя, и спросила осторожно:

   — А что?

   Повел плечом, взгляд серьезным стал, да и явно смолчать хотел, но внезапно решил, что честность, она самое верное решение. Вот и честно сказал:

   — Я боюсь, что могу потерять тебя, и даже не понять и не узнать по какой причине. Боюсь, что ты молча уйдешь, не дав возможность ни оправдаться, ни осмыслить в чем был не прав. Боюсь, что исчезнешь из моей жизни и в лес свой не впустишь. Боюсь проснуться однажды с чудовищным чувством потери.

   Промолчала я.

   По многим причинам промолчала. И потому, что не ожидала слов таких. И от того, что Агнехран понял меня, понял как поступлю, если… Если что?

   «Валкирин, ты сможешь. Давай быстрее, Валкирин» — словно молнией сверкнули в памяти слова страшные.

   — Я тоже боюсь, — прошептала, взгляд опустив. — Мне есть, чего бояться.

   — И чего же? — мгновенно спросил Агнехран.

   И казалось бы только вопрос, но задал он его проникновенно так, вкрадчиво, чуть напряженно, и голос немного дрогнул. Потому что важным для него вопрос был, видать очень важным, почти жизненно важным, а я это только сейчас поняла.

   Посмотрела в глаза его, вздохнула тяжело, да и сказала:

   — Я скажу, когда время придет. И оправдаться возможность дам, и выслушаю. Клянусь тебе в том. Так пойдет?

   Помрачнел он, и произнес с горечью:

   — Не «если», а «когда»?

   Улыбнулась с горечью не меньшей, и произнесла для себя страшное:

   — Ты — маг. Рано или поздно… Так что «когда», а не «если».

   Отвернулся, в окно посмотрел, вздохнул.

   — Не маг, — произнес помедлив,- и не аспид…

   Еще помолчал, да и сказал вдруг:

   — Никогда себя не чувствовал своим ни среди первых, ни среди вторых. А вот когда охранябом стал, когда за тобой, бедовой, присматривать пришлось, тогда знаешь, я понял, что я это я, вот такой.

   Улыбнулась я, и не стала говорить, что и мне он вот такой нравился — человечный, простой, ни маг-архимаг, а мужчина, что и руками по дому все делать умеет, и суп мясной сварит, и поможет, и поддержит, и предостережет. Обняла его крепче, щекой к груди его прижалась, да и хорошо так стало, спокойственно. И он тоже обнял крепче и сидели мы молча, тихо наслаждаясь нашим тихим счастьем.

   — Что делали сегодня? — наконец вопросил Агнехран.

   И тут я вспомнила, что поговорить-то с ним хотела, и разговор-то серьезным был.

   — А мы сегодня по лесу носились с линейками измерительными, — отстранившись от аспида и в глаза его змеиные глядя, сообщила я.

   — Случилось чего? — встревожено спросил он.

   — Случилось, — подтвердила растерянно. — Я лешеньке облик делала человеческий, перед встречей ведьм, чтобы значиться истиной ведуньей предстать, той, что в паре с лешим своим, и знаешь что?

   — Что? — напряжение теперь в его голосе слышалось.

   — Лешинька облик обрел человеческий. А как то получилось, мне до сих пор невдомек.

   И тут глаза змеиные медленно сузились, взгляд стал недобрым, а на лице угольном желваки обозначились — серчал аспидушка, а от чего непонятно.

   — То есть мало мне водяного было, — прошипел практически.

   Моргнула я удивленно, да и спросила шепотом:

   — А ты об чем сейчас, Агнехранушка?

   — О своем, о личном, — только сарказм мне в том ответе послышался. — И что там с лешим-то твоим?

   — А сердце у него бьется, когда он в образе человеческом, — сказала как есть.

   — Потрясающе! — гневно произнес Агнехран. — Так значит, леший теперь у нас к размножению годен?

   — А мне почем знать? — разозлилась вдруг. — Слушай, коли знала бы все, тебя бы ни о чем не спрашивала.

   — А ты спрашивала? — злой сидел охранябушка мой в виде аспида, совсем злой.

   — Ну так да! — воскликнула возмущенно. — С чего бы тогда рассказывать стала?

   — А действительно… — прошипел почти.

   Смотрю на него и понять не могу, что происходит-то.

   — Так в чем вопрос? — вкрадчиво, и пугающе как-то вопросил Агнехран.

   Моргнула потрясенно, вгляделась в лицо его темное, в глаза змеиные, да и ответила:

   — В том, что мне надобно знать, чего от магии чародейской ожидать-то. А то знаешь, неприятственно как-то — я лишь иллюзию навела, а она возьми да и стань реальностью. И ладно с лешенькой, с ним разберусь, а что если со всеми лесопосадками случится неведомое? Я же силу расплескивала, как могла и куда могла, подвоха не ожидая, а видать был он.

   Нахмурился Агнехран, призадумался, да спустя время недолгое спросил:

   — И что линейки измерительные показали?

   — А ничего, — сказала с тревогою. — Уж что могли, все измерили, но ничего, а сердцу-то совсем неспокойно.

   — Понимаю, — кивнул архимаг мой. — Лешего покличь мне.

   — Так сразу? — не ведаю, от чего спросила-то.

   Улыбнулся мне аспид, пальцами темными по щеке провел нежно и сказал:

   — Можно позже. И вообще потом сам найду. Посиди со мной еще вот так.

   И хорошо так на душе стало, пуще прежнего хорошо, и тепло, и светло, и радостно. И сидела бы я так и сидела, а только дел-то еще невпроворот. Да и еще момент один душу тревожит:

   — Дьявол сказал «Цена открытия врат Жизни — жизнь архимага» и «Цена уничтожения врат Смерти — жизнь аспида». Ты знал об этом?

   Спокойно встретил взгляд мой тревоги полный Агнехранушка, и ответ дал прямой:

   — Знал, Веся, это я знал. От того и хотел разом уничтожить и Гиблый яр и врата Смерти, чудовищную нежить в него впускающие.

   Вздохнула я, печали не скрывая, да и ничего говорить ему не стала.

   — Я же не знал, что лес этот Гиблый возродить можно, — повинился аспид.

   — Да кто ж знал-то, — с грустью посмотрела на него, — я вот тоже не знала.

   И открыл было рот Агнехранушка, да так и закрыл, говорить ничего не стал. Но я то увидела и ответа потребовала:

   — Говори, что сказать хотел! Сейчас же говори!

   Опустил аспид взгляд, усмехнулся только, а опосля возьми да и скажи:

   — Веся, а ты вообще хоть что-то знаешь?!

   Чуть со стула не упала. Не сиди на нем маг, да меня на коленях не удерживай, то точно упала бы. А так лишь проговорила, злости не скрывая:

   — Все знать невозможно, архимаг. А то что мне надобно, я по мере событий вполне себе изучаю. А теперь пусти меня, дел, знаешь ли, невпроворот!

   Но он взял, да и пускать не стал. Улыбнулся лишь мне, с грустью нескрываемой, да и произнес:

   — А я многое знаю, Весенька, очень многое, а вот как ты, быстро так, да хватко, так я учиться не умею.

   И вроде обидел, а вышло так, что похвалил. Сижу, гляжу на него, а чувствую — нет в сердце обиды. Только тревога за него, вот я и спросила:

   — Может помочь с чем? Ты не молчи, говори, если нужно что, я же рядом.

   — Рядом, — прошептал хрипло он, — рядом, да только научи меня, как сделать так, чтобы ты всегда рядом была? Этого я не знаю, этого не умею, а с остальным, поверь, разберусь сам.

   Посидела я, ногами болтая, до пола то ой как далеко было, да и призналась:

   — Понятия не имею, что тебе сказать-то.

   Вздохнул аспид, в плечо мое уткнулся лбом, да и промолчал.

   — А между тем у нас три ведуньи мертвые по лесу моему шастают, — сказала я, неловкость ощущая, — да чародейки подлые точно что-то затевают.

   — Да пошли они, — выругался аспид.

   — Ага, лесом, да только главное чтобы не моим, — вздохнула я.

   Агнехранушка взял да и прижал к себе, с силою прижал, губами волос моих коснулся и произнес тихонечко:

   — Разберусь я. И с ведуньями мертвыми и с чародейками. Ты только из лесу не выходи, с водяным не обнимайся, лешего на предмет родопродолжения не допрашивай, в неприятности не влипай, и вот тогда я со всем за пару дней разберусь, клянусь тебе.

   Поразмыслила я об том, что сказано было, да и спросила недоуменно:

   — Агнехранушка, а чем же мне тогда заниматься-то целых двое суток-то?

   Взвыл, тихо, но отчаянно.

   Помолчал.

   Затем в глаза мне взглянул, да и спросил:

   — А коли браслет обручальный не сниму, я тебя в любой момент, откуда угодно достать смогу?

   Чуть зубами не заскрежетала.

   — Браслет отдай! — потребовала.

   — Уже, — усмехнулся он.

   — Отдай, сказала!

   — Тоже тебя люблю, — ответил нагло.

   И в глаза смотрит внимательно, улыбки не скрывая.

   Молча руку с шеи его убрала, поднесла ладонь к запястью левому, на замочек нажала, расстегивая тот браслет, что на мне был… да так и замерла. Браслет мой, мною сотворенный, он как на запястье был, так там и остался — я на замок нажала, еще нажала, на второй замочек, на третий… а браслет сидел, как влитой на руке моей!

   — Да, теперь не снимешь,- коварно прошептал архимаг.

   — Вот тресну, клюкой тресну! Мало не покажется! — прошипела, все пытаясь браслет с себя снять.

   — Ногти не ломай, — почти попросил Агнехран, да руку мою перехватив, к губам поднес своим, поцеловал нежно, и сказал тоже с нежностью:- Весенька, безголовая ты моя любительница обязательно ринуться на спасение всех и вся, браслет этот я сниму с тебя только при одном условии.

   — Это при каком? — вопросила воинственно, с гневом на аспида взирая.

   А тот взял да и из кармана кольцо достал.

   Красивое кольцо, древнее, камень в нем зеленый, в свете свечи переливается, золото да серебро черные, и россыпь бриллиантов крохотных, как по млечному пути звезды.

   — Нравится? — спросил, почти дыхание затаив.

   В глаза его змеиные взглянула, да и ответила нагло:

   — Не очень.

   Вздохнул скорбно, с печатью печали на лице кольцо мне на палец водрузил указательный и снова в карман полез. И главное опять кольцо достал — из красного золота, да с камнем-рубином. Красивущее!

   — А это нравится? — спросил вкрадчиво.

   — Вообще нет! — еще наглее ответила.

   Совсем опечалился, да сказав:

   — Ну тогда сделай милость, подержи пока, я другое достану.

   И на указательный палец уже правой руки надел. И возмутиться бы мне, но я все понять не могла — откуда он их достает-то? Не удержавшись, потянулась, карман его пальцем с кольцом рубиновым оттянула, заглянула — а там круг алхимический. Прямо в кармане.

   — Ладно, следующее достаешь ты, так и быть, — сдался Агнехран.

   Я себя лисой любопытной почувствовала, но не удержалась — двумя пальцами в карман, а следом и в круг алхимический залезла, первое что подвернулось схватила, да и вытащила. А там серьги были. Красивущие, с изумрудами, да серебром червленым.

   — Хороший выбор, — похвалил Агнехран, как-то загадочно улыбаясь, но не уверен, что к глазам подойдут. Дай мгновение.

   И забрав серьги с руки моей, в уши вдел, отстранился, посмотрел, да и сказал с видом авторитетным:

   — Тебе идет. Что еще вытащишь?

   И азарт меня захватил.

   Чего там в том пространстве, куда вел круг алхимический, только не было! Опосля серег достала я кулон с изумрудом формы удивительной — камень так огранили, что был он в форме розы распустившейся. Глазам своим не поверила, никогда такого не видела. Опосля браслет был, с тем же изумрудом в форме розы. И кольцо. И другие серьги — Агнехранушка мне их надел, сказал, что они мне больше идут. А потом было кольцо, и еще кольцо, и одно маленькое, тоненькое, из почерненного серебра, и даже штука странная, с розой изумрудной, да только браслет этот был не ручной, а ножной. Надевал его на меня маг осторожно, да от чего-то все улыбку скрыть пытался, хотя с чего вот? И так понимала, что веду себя как дитя, но любопытно было и весело.

   И к зеркалу я бегала, на слово Агнехрану не веря и собственнолично проверяя, идет оно мне или не идет. Все что с изумрудами ограненными в форме розы было, мне очень шло, как для меня было сделано. Остальное, критически оглядев снимала, да магу возвращала. Это было как мозаику собрать, я и собирала. Колец только было многовато, все пальцы унизаны, да те, что тоненькими были, они по три-пять на палец нанизывались, это мне Агнехранушка объяснил.

   И вот в итоге стою я, сверкаю изумрудами да бриллиантами, красивое все такое, просто ух. Ну да налюбовавшись, я обратно к магу вернулась, на коленях его устроилась, и сказала:

   — Сережки снять помоги, да кулон с цепочкою, сама не расстегну.

   И тут улыбнулся Агнехран, да так что сразу стало ясно — коварен он сверх меры, да и сказал тихо:

   — Тут ты верно подметила — сама не расстегнешь.

   Оторопела я.

   На Агнехрана смотрю потрясенно, да и сжалось сердце от чего-то, словно подвох чувствовало, опосля на украшения, что горкой на столе высились, и на кольца, коими пальцы были унизаны поглядела, да и схватив то с рубином, что вторым на меня маг надел, я его с себя попыталась стянуть.

   Попыталась только, потому что кольцо, что палец даже не перетягивало, и на руке не ощущалось почти, оно засело там намертво!

   — Это… — голос от растерянности сиплым стал.- Да как ты… — совсем сорвался голос мой, а следом и я сорвалась: — Это что такое соизволь объяснить!

   — А это месть, Веся, — спокойно глядя мне в глаза, ответил аспид. — Месть, самая что ни на есть натуральная. Это тебе за тот случай, когда ты у ручья вся в крови лежала, а на тебе артефакты да амулеты один за другим гасли… Эти не погаснут никогда, хоть в ад сунься!

   Вскочила я с колен его. Стою, гневно на аспида взираю, он с вызовом на меня, я сияющая вся на него, он черный матовый только глазами и сиял, и сиял он победно. А я сверкала пораженчески, но с поражением точно никогда не смирюсь.

   — Маг, ты что удумал-то? — вопросила разъяренно.

   А у него вдруг взгляд таким мечтательным сделался, и протянул он голосом тихим:

   — Мноооооогое…

   — Так, вот сейчас тресну! — угрожающе пообещала я.

   Улыбнулся. Нагло так, широко.

   — И чего улыбаешься? — нервы у меня сдавали уже.

   — Красивая, — сказал он искренне, — ты у меня самая красивая, просто глаз не отвести.

   Замерла я, а аспид вдруг к себе притянул, на колени вновь усадил, пальцы его моих, кольцами унизанных коснулись, и рассказал он вдруг:

   — У моего народа есть такая традиция — каждый раз, когда сердце желает, мужчина дарит своей женщине украшения. Сам выбирает, если создать не в силах, да сам надевает. И тогда весь вид любимой хранит в себе воспоминания о самых трогательных моментах жизни. Первая улыбка, первое прикосновение, первый поцелуй…

   Проговаривая все это, он провел кончиками пальцев по моей левой руке, по пальцу указательному, где одно за другим сверкали три тоненьких кольца, едва заметные по отдельности, вместе они во что-то прекрасное превращались. И проведя, прямо в глаза мне взглянул. А у меня биением сердца отдавалось в груди «Первая улыбка, первое прикосновение, первый поцелуй»…

   А он ладонь к губам поднес, поцеловал с нежностью, и добавил:

   — До встречи с тобой не понимал этого, сам украшения никогда не дарил, и уж тем более не делал, да и желания время тратить на глупости подобные не было. А с тобой изменилось все. То, что глупостью раньше казалось, стало важнее жизни. То, чему значения никогда не придавал, теперь дыхание перехватывает. То, что раньше серым было, с тобой рядом сверкает всеми гранями жизни.

   — Змей ты, — сказала сердито. — Специально говоришь, чтобы клюку не призвала?

   Покачал головой отрицательно, да и ответил:

   — Специально говорю, чтобы не бросала меня. И ни о ком другом никогда не думала. И я не Тиромир, Веся, он от своей любви отказался и дальше живет, а я так не сумею.

   Нахмурилась, руку отобрала, к окну отвернулась, да и слов не сдержала:

   — Он отказался не сразу. Но время все лечит. Пора мне, Агнехран, дел много.

   И встала решительно, стараясь ни в зеркало, ни на аспида не взглянуть. Выйти хотелось. Одной побыть. По лесу пройтись, собирая подолом платья капли полночной росы. В свете луны постоять. Вой волчий послушать…

   Да только вдруг вспомнилось мне то, что сказал он. Про то, что знал о вратах Смерти, да про то, что ценой жизни своей хотел уничтожить их вместе с Гиблым яром. И ведь уничтожил бы. Ему на то и сил и знаний хватало в миг тот страшный с избытком, и он бы погубил наследие чародеев, ради одного того, чтобы меня защитить. А маг, истинный маг, он бы так никогда не поступил, уж магов я знаю.

   И развернулась я к аспиду, встретились взгляды наши — мой непонимающий и его полный боли затаенной, и он ее скрыть пытался. И скрыл бы, от любой другой скрыл, только я ведьма.

   — Агнехран… — позвала тихо.

   Да замолчала, губы кусая нервно.

   — Что, Веся? — тихо спросил в ответ.

   А я… я вот о чем подумала:

   — А как звать-то тебя? Аеданом или Агнехраном? Как правильно?

   — Хранящий огонь, — ответил он и улыбнулся едва заметно, с грустью улыбнулся. — Аедан — на моем языке. Агнехран — на вашем.

   — Вот оно как… — протянула задумчиво. И не удержавшись, спросила: — А ты когда аспидом являешься, ты такой же, как и когда маг?

   Не хотел отвечать, явно не хотел, даже руки на груди сложил, от меня и вопросов моих отгораживаясь, но на меня поглядел-поглядел, да и ответил:

   — Не совсем. Аспидом я был только в юности, но и тогда на мне маска была. А как в земли человеческие пришел, я не одну — с десяток надел. Аспидом я несдержан, сложнее контролировать эмоции, пламя по венам бежит вместо крови, вспыхиваю быстро. Магом-то я поспокойнее буду, рассудительнее, сдержаннее. А тебе я каким больше нравлюсь?

   — Простым, — от улыбки не сдержалась, — простым охранябушкой, и не магом и не аспидом, а человеком.

   Усмехнулся, да и признался:

   — Человеком я только рядом с тобой становлюсь, а так не человек я, Веся, прости.

   — За что прощать? Меня все устраивает, — только тут на кольца взглянула, и ответила, — все кроме этого. Сними, имей совесть.

   И руку ему протянула.

   Вздохнул тяжело Агнехран, но хоть и был аспидом, а сдержался. И медленно с моей руки левой кольцо с рубином стянул.

   — Ты все сними, только, наверное, эти три тоненькие ты оставь…- сказала вдруг.

   Усмехнулся он, притянул, обратно на колени к себе усадил, и началось:

   — Это не простой рубин, сам его сделал, не с первого раза, ночей семь не спал, но вышло все как хотел. Перстень этот твою кровь убережет от яда, от ран, от порезов.

   И в глаза мне взглянул вопросительно.

   А я на кольцо посмотрела уже иначе — для меня не просто камень это был, для меня это было целых семь бессонных ночей Агнехрана. И я сильно подозревала, что если кольцо это его заставлю забрать, он же… он еще столько же спать не будет, что-то другое для меня придумывая.

   — Ладно, оставь. Назад надень, кому сказала. Хороший перстень, красивый, мне нравится!

   И руку забрала. И на груди вообще их сложила. И на мага посмотрела взглядом мрачным, да суровым. А маг возьми и начни вредничать.

   — И с чего это он вдруг тебе понравился? — вопросил издевательски.

   — Красивый потому что! И другого мне не надо, понял?

   — Нет, ничего не понял, — точно издевается.

   — Я сказала — хороший перстень! — так и сказала.

   Затем на ту горку украшений, что на столе остались посмотрела, подумала, и добавила:

   — Эти тоже хорошие. Оставляй.

   — Все оставить? — спросил с усмешкою.

   — Тебе что, жалко? — вопросила воинственно.

   — Нет, — улыбнулся весело, — мне не жалко.

   — Вот и оставляй! — я с ног его спрыгнула, сходила к сундуку, оттуда ящик, в котором хранились прежние мои артефакты с амулетами принесла, все со стола в него сгребла, и, относя обратно, добавила: — А по ночам, Агнехран, между прочим, спать надо!

   А он взял и рассмеялся. От души, громко, так что клюку очень призвать захотелось. Но в то же время так легко и с облегчением каким-то, что призывать не стала. Просто подошла к нему, стою суровая.

   — Так дело в том, что я не спал? — отсмеявшись, вопросил Агнехран. — А я уж думаю, с чего такая щедрость-то…

   Улыбнулась неловко, он снова на колени к себе усадил, обнял. Чудовище мое огненное. Посидели так, молча, а потом вдруг маг к теме разговора вернулся:

   — Двое суток в своем Заповедном лесу сидишь, никуда свой симпатичный носик не высовываешь.

   — Это уж как получится, — протянула я вот точно уверенная, что так оно не получится.

   — Веся, — Агнехран от себя отодвинул, в глаза мне взглянул, — дело серьезное, пойми. Ту побрякушку чародейскую, что сегодня ко мне отправила, мне пришлось в аду оставить, в прямо смысле.

   — От чего так? — не поняла я.

   — А от того, радость моя, что чародейские артефакты в паре завсегда работают. И конкретно этот открывал путь тому, кто вторым владеет.

   Взглянула на него недоверчиво, да и вопросила:

   — Неужто и в лес Заповедный путь бы открылся?

   Агнехран молча кивнул.

   Призадумалась я. Думы были недобрые.

   — Никуда не ходи, — продолжил серьезно и напряженно Агнехран, — ни с кем не встречайся, особенно с ведьмами.

   Вспомнила я тут Ульгерду. Когда на нас огонь жизни чародейский хлынул, я этой ведьме молодость вернула и силу, а когда прилетели ведьмы в яр Заповедный, Ульгерда снова была кожей зелена, силой опустошена. На что она ее потратила, вот в чем вопрос. И мне бы поговорить с ней, но…

   — Весенька, счастье мое, в глаза мне погляди, да пообещай, что сделаешь, как прошу.

   В глаза его змеиные взглянула, а что сказать-то и не ведаю. Тут что ни день, то все веселее становится, и не знаю я, что в следующий час случится, не то, что на следующий день.

   — Веся, — совсем серьезным стал, посуровел даже, — мне уверенность нужна, что пока я далеко буду, с тобой ничего не случится. Потому что если с тобой что-то случится, смысла жить дальше для меня не останется.

   Смотрю на него, о своем думаю, да и что сказать не ведаю.

   Сказала, что в голову пришло:

   — От чего в яр нельзя?

   — Там три ведуньи остались, — сказал как есть Агнехран. — И не ведаю, что еще. Гиблый яр от того и гиблый, что как топь-болото — никогда не ведаешь, что из этого омута еще вылезет. Ты в своем лесу под защитой, лешему я доверяю, Леся за тебя любого порвет, ведьмак изолирован, так что никто не пролезет не проникнет. Только ты лес не покидай, прошу тебя.

   И ответила я то, что могла ответить:

   — Я постараюсь.

   Обнял Агнехран, к себе прижал крепко-крепко, опосля на стул пересадил, встал да и вышел.

   А я сидеть осталась в задумчивости.

   Затем встала, платье на сорочку сменила, плащ поверх накинула, клюку взяла верную да и направилась туда, где можно было вопросы задать, да ответы получить.

***

Вода в Заводи была ключевая, ледяная значится. И время от времени опускала я в нее руку, чтобы ладонью влажной к лицу прикоснуться, усталость да сон прогоняя. Водя сидел рядом, как и я в книги погруженный, с нами и кот Ученый книги чародейские штудировал. А домовой Тихон угощение готовил — грибы над костром жарил, да похлебку со странным ароматом варил. И потому светлячки, что нам светили, от него старались держаться подальше.

   — Кажется, нашел, — воскликнул Водя.

   Мы с котом тут же придвинулись к нему и водяной указал на рисунок медальона, точь-в-точь такого, какой сегодня к ногам моим прикатывался.

   — Пу-те-во-проводник, — кот Ученый чародейский язык плохо знал, от того и читал порой по слогам.

   — Да, похож, — согласилась я.

   — Только загвоздка имеется, — Водя страницу перевернул и узрели мы неожиданное.

   У этих путепроводных медальонов особенность имелась — они не по паре были, они были так — один заглавный, и от него дюжина второстепенных.

   — Я видела лишь два, — сообщила друзьям верным, забирая книгу у Води.

   — А что еще видела? — обиженно как-то водяной спросил.

   — Ульгерду видела, — ответила, головы от книги не поднимая. — И честно скажу — то, что видела, то не понравилось мне.

   — Покажи, — попросил Водя.

   Руку протянула, к щеке его прикоснулась, в глаза заглянула да и передала образ Ульгерды таким, каким в последний раз наблюдала. Затем, не долго думая, передала и тот, коим эту ведьму одарила, когда свечи зажигала, чародейскую, жизненную силу распределяя. И увидал Водя, как хватается ведьма за кулон свой малахитовый, как преисполняется решимости да силы, как решается сделать шаг.

   — Весь, как вспомню тебя в костре том, так у самого пламя в груди жжет! — высказался Водя.

   Затем призадумался, и попросил:

   — Покажи последний образ.

   Показала снова.

   — Силы в ней нет, — отметил водяной. — Где растеряла?

   — Мне это не ведомо, — я руку убрала, снова к книге вернулась. — Чародеев то, как я погляжу, голыми руками не возьмешь.

   — Да уж и ежовые рукавицы не помогут, — подтвердил властитель просторов речных.

   А потом вдруг спросил:

   — Весь, что у тебя с аспидом?

   — Любовь! — с чувством ответил кот Ученый.

   Мы с Водей молча на кота посмотрели, кот понятливо умолк.

   — Сложно все, — правду я водяному ответила.

   И взялась про кулоны эти путепроводные и путеводные читать. Сложно было, язык-то совсем древний. И тут Водя возьми да и скажи:

   — Веся, не хочу тебя ни обидеть, ни унизить, ни оскорбить как-либо, да только — ведунья ты, Веся. Пока молодая совсем, пока в тебе сила ведьминская кипит, да юность свое берет, несмотря на то, что весну свою ты отдала, пытаясь спасти Кевина. Но ты ведунья, Веся, лесная ведунья, и чем дольше в лесу живешь, тем меньше у тебя эмоций человеческих будет. Вижу я, что аспид к тебе не равнодушен, понять это не сложно, с самого начала ясно все было. Но ты… ты, Веся, уверена ли ты, что чувствуешь свое сердце? Что не отголосок это эмоций, чувств, да желаний аспида?

   Поглядела на него искоса, взглянула да и вернулася ко чтению.

   — Я сказал, ты услышала, — сказал Водя.

   — Услышала, — отрицать не стала, — да только в случае том, напомнить должна — и ты мне не пара, воевода водный.

   Нахмурился, голову опустил, задумался.

   Опосля возьми да и скажи:

   — Твоя правда, прочную пару лишь ведунья да леший образуют. Но твой леший человеком обратится не способен.

   И тут из кустов прорычало:

   — Ошибаешься, водяной, теперь и зверем могу.

   И как из-под земли выскочил одним прыжком к Заводи зверь-чудище. Более всего чудище походило на пса черного, с ушами острыми, мордой хищной, шерстью сумрачной, пастью такой, что и волкам не по себе бы стало. А мне вот стало — вскочила я, книгу едва не обронив, кинулась к зверю-чудищу, морду его ладонями обхватила, и вопросила радостно:

   — Ты ли это, лешинька?

   — Я, Веся, я, — и носом в мой нос уткнулся.

   — Как? — зарываясь в шерсть его пальцами, спросила не веря в то, что вижу-то.

   — А хрен его ведает… точнее аспид, но вышло как-то так. Веся, сам поверить не в силах.

   А кто в силах?! Я гладила его морду, касалась шерсти и поверить не могла. Ни на единую секунду не могла. А леший носом еще раз в мой ткнулся, и снова лешим стал, натуральным, деревянным, большим и суровым.

   — Вот знала бы что так можно, давно бы в Гиблый яр сунулась, — глядя на него огромного снизу вверх, сказала в сердцах.

   Леший мигом ощетинился, да и ответил:

   — А подзатыльника моего отведать не хочешь, Веся?

   Вот никакой радости с этими мужчинами.

   — Клюкой отвечу! — ответила я, и ушла обратно к водяному.

   Села рядышком, книгу взяла галантно протянутую, частью куртки его укрылась и засела дальше читать.

   — Весь, — понял леший, что не то сказал, все понял, да поздно уж.

   — Занята я, — ответила, головы не поднимая.

   А опосля и ушел. Молча. Осталась я дальше книгу читать, и все бы ничего, да только в книгу гляжу, ничерта не вижу.

   — Весь, — Водя ласково руки коснулся, — как так вышло?

   И даже без уточнения, поняла, о чем он.

   — Чародейская сила живительная, она с подвохом оказалась.

   — Я отклонений от нормы не отметил, хотя все проверил как есть, — взмахнув длинным серебристым рыбьим хвостом, сообщил водяной.

   — Да я тоже все проверила, и даже перепроверила, и на всякий случай проверила еще раз. Но когда на лешего иллюзию человеческую накинула, он вдруг возьми, да и человеком стань.

   Поразмыслив немного, Водя сказал:

   — Плохо это, теперь с магией осторожнее нужно будет обращаться.

   Кивнула молча, да сызнова в книгу погрузилась. Было о чем почитать. Чародеи завсегда действующие по принципу «каждой твари по паре», в особо крайних случаях переходили на правило «двенадцать пар». И тот медальон, что пыталась закинуть ко мне одна из чародеек, он имел не только одиннадцать присоединяющих, он имел и парный медальон, и в нем тоже было одиннадцать присоединяющихся. И по всему выходило, что существует еще кто-то, со вторым центральным артефактом.

   Я повернулась, поискала прутик, да и нарисовала для начала одну линию — границу мою. Опосля подле нее один напротив другого два круга — основные медальоны. От них полукругом по одну сторону одиннадцать кружков, да по другую тоже одиннадцать. Подсветила рисунок магией, присмотрелась. Водя тоже интерес проявил. И кот ученый. Я же молча смотрела на то, что, сработай оно верно — защиту яра Гиблого проломило бы. Границу леса моего Заповедного нет, там граница широка, в полторы мили шириной, там так не сдюжишь, а вот у яра граница тонкая, в шаг всего толщиной, и сломить ее таким путем хоть и сложно, да можно.

   — Весь, что не так-то? — тихо Водя спросил.

   Поразмыслив, ответила так тихо, как трава шелестит:

   — Об одном чародее знаю я, о Заратаре эль Тарге, но коли есть еще одиннадцать чародеев, да двенадцать чародеек… то не окончена наша война, даже к завершению не близится.

   И не поднимаясь, клюки не призывая, позвала лишь мысленно:

   «Ярина».

   Чаща заповедная явилась кошкою черною, из ветвей смоляных сотканною, да только кошка эта размером с телка годовалого была. Прогнулась всей спиною, мурлыкнула, и ближе подойдя, уселась передо мной, пристально глядя тускло-сияющими зелеными пустыми глазницами.

   — Границу увеличить придется. Да усилить.

   «И где ведьмы?» — вопросила Ярина.

   — Где ведьмы там особливо. А еще знай — никаких артефактов, никаких амулетов, ничего магического на территорию яра не допускай!

   «Как прикажете, госпожа лесная ведунья», — ответила Ярина.

   И исчезла.

   Леся явилась тут же, и гордо, с нескрываемым чувством превосходства, заявила:

   «Тоже границу усилю, причем сама, мне даже подсказывать не надобно!»

   И исчезла. Один росток остался, который ждал что похвалят. Пришлось похвалить:

   — Ох ты моя умница, ты моя красавица, ты надежная аки крепости все разом, ты…

   Засмущался росточек, да и исчез.

   А Водя посмотрел на меня и тоже исчез — не только мне о границах позаботиться следовало.

   И едва плеснула вода, сомкнувшись над воеводой своим, кот Ученый протянул задумчиво:

   — Да, дела-а-а…

   — И не говори, — тихо отозвалась, на медальоны страшные глядя.

   Пугали они меня, особенно после того, как с силой жизненной в Гиблом яру заложенной столкнулась. И перед кем угодно храбриться могла, да только боли, как тогда, когда в костре горела, никогда не испытывала. И повторно испытать не хочу, не хочу вовсе.

   — Так а, Весь, с аспидом у тебя что?

   «Любовь», — тихо ответило сердце.

   И улыбнулась я невольно, страх прочь отпуская. Что завтра случится, то мне неведомо, что послезавтра — не ведомо тоже, а вот прямо сейчас счастье было в душе. Тихое, светлое счастье. Только холодно очень, замерзла совсем, оно и не удивительно — столько часов у воды ключевой-студеной просидеть.

   — Пошли в избу, котенька, — предложила, поднимаясь.

   Да и пошла, головы от книги толком не поднимая.

***

Кот со мной долго не шел, он книги какие мог похватал, да и умчался. Клюка тоже давно вперед ускакала, и ей книги нести пришлось. Я шла по лесу ночному, светлячки надо мной натужно летели, текст в книге мне освещая, а потом вдруг на поляну вышел олень.

   Я на оленя поглядела, он на меня, я на него.

   — Случилось чего? — спросила, наконец.

   «Бык забегал, — ответило мне гордое рогатое животное, — сказал передать хозяйке лесной, что маг до баб охотчий в лесу завелся».

   Представила себе аспида, представила себе клюку верную, представила себе, как клюка верная на голову аспида опускается случайно раз так двадцать, и полегчало.

   — Быку привет передавай, — велела оленю.

   Олень с тропы отступил и в лесу скрылся.

   Я постояла, похмурилась, и дальше пошла, в книгу вчитываясь.

   И тут на тропу выпрыгнул волк. Новенький, кстати, видать недавно пришел. Склонил голову передо мной волк, да и сказал мысленно:

   «Сида, волчица-вожак, просила передать, что в лесу твоем, хозяйка, маг завелся, до баб охотчий».

   Нет, ну надо же! Ну аспид, ну побеседую с тобой!

   — Благодарствую за весть важную, Сиде поклон мой, — сказала, ко книге магической весь интерес теряя.

   Иду далее, мрачнее тучи иду, аж светлячки поразлетались с испугу, и тут на тропинку вышел лесовик.

   Шляпу снял, поклонился чин-по-чину, да и молвил:

   — Госпожа хозяйка лесная, в лесу маговским духом пахнет, да маг тот до баб охотчий уж очень.

   Да чтоб вас всех!

   — Спасибо, уважаемый, за информацию-предупреждение, от всего сердца благодарю.

   И книгу захлопнула.

   А сама злющая, как десяток бурь зимних, тучей черною, поземкою ледяною, глыбою недвижимой — душа стала. И вот иду я, с каждым шагом все злее становлюсь, и тут вдруг вспышка яркая! Да прямо на тропу мою из пустоты маг ступает. И как увидела я его, в тот же миг сердце отпустило, гнев испарился, на душе потеплело!

   И от избытка эмоций, кинулась я к этой сволочи баболюбственной, с криком радостным:

   — Заратаренька, счастье мое, так это ты был!

   Остолбенел маг, не ожидал он приема такого радушного, замер весь, но объятия мои растопили лед недоверия.

   — Здравствуй, ведьмочка, — сказал радостно, — здравствуй, очей моих свет.

   Смутилась я, отступила на полшага, волосы поправила кокетливо, да и говорю:

   — А мне тут каждый встречный зверь да нечисть все об одном маге твердили, что, мол, в лесу моем тот есть, кто до баб очень охотчий, а я и не догадалась что это ты.

   — А это я, — мрачнее лицом, подтвердил Заратар.

   — Так хорошо же, что ты! — и вправду обрадовалась. — Ну как ты, Заратаренька? Как жизнь твоя? Как дела? Что нового?

   И под локоток ухватив, развернула к избушке своей, да повела его, ошалелого, прямиком к себе. А чародей магом прикидывающийся растерялся как-то, то ли от вопросов, то ли от приема радостного, да и сказал неуверенно:

   — Хорошо все, воюю, ведьмака найти удалось.

   — Целого ведьмака? — ахнула я. — Так нету их!

   — Не было, — Заратар руку мою, что за локоток его уцепилась, ладонью своей накрыл, — но пришлось тут слегка на одну ведьму нажать, и появился у меня ведьмак-то.

   — Надо же!- уж удивил так удивил.- И как ведьмак?

   — Не обученный еще, зеленый совсем, да схватывает налету, — не без гордости Заратар сказал.

   — Удивительно! — выдохнула, донельзя удивленная.

   Зеленый ведьмак — это тот, что с силой матери-ведьмы и проклятие ее получил, такой силен, спору нет, да не долговечен. И любая ведьма знает об этом прекрасно. Что ж за мать могла сына своего на жизнь недолгую, да боли полную облечь? И Ульгерда мне почему-то вспомнилась вдруг… Хотя с чего? Ульгерда ведьма умная, да детей и внуков любящая, она бы на такое не пошла бы. Но коли с иной стороны посмотреть — куда-то же делись силы ее?

   — Совсем зеленый? — спросила осторожно.

   — Что трава по весне, — заверил Заратар-маг чародейский.

   И от того, что маг и чародей, он точно не ведал, что ведьмак с кожей зеленый, это ведьмак на смерть скорую обреченный. Ведьмам редким то было ведомо, а более никому. Но загнала поглубже мысли мрачные, да вопросила ласково:

   — А меня зачем искал, Заратаренька? Неужто соскучился?

   Улыбнулся чародей. Зубами в полумраке сверкнул. Был он весь как полагается — камзол синий, маговский. На лице сурьмой глаза подведены, да и кожа защищена, от того смуглой кажется. И по руке моей похлопав снисходительно, так сказал:

   — По тебе скучал, ведьмочка, отрицать не буду, и тебя искал — тут тоже врать смысла не вижу. Да вот конкретно сейчас мне помимо тебя еще и лесная ведунья надобна безмерно. Не скажешь, где искать-то?

   — Да почитай дошли уже, — улыбнулась я широко, спокойно. Лес-то мой, бояться мне было нечего. — А что, дело есть срочное?

   — Есть, — и недоброе что-то в голосе его промелькнуло.

   — Случилось что? — беззаботно спросила я, весело.

   — Случилось, — подтвердил Заратар-маг, да в руке его свободной игла сверкнула.

   Махонькая такая иголочка, но не безобидная — опасно сверкнула сталь магическая, едва по ней отблеск улепетывающего светлячка прошелся.

   — О, иголка! — возопила радостно. — Заратеренька, милый, как знал что подарить! А я-то уж не чаяла ярмарки дождаться! А тут подарок такой! Ну, маг, ну вот умеешь ты растопить сердце девичье!

   И пока пытался хоть как-то объясниться чародей, я у него иглу ловко отняла, и давай рассматривать восторженно.

   — Надо же, тоненькая какая! — подтянулась, в щеку мага чмокнула благодарственно. — Самое то для вышивки-то!

   Наклонилась, веточку подхватила с земли упавшую да высохшую давным-давно, в нее иглу загнала, с предосторожностью, да в карман засунув, улыбнулась широко и приятственно магу-чародею остолбеневшему.

   — Девочка, ты что творишь? — вопросил голосом сиплым.

   Да глаза его нехорошо блеснули магией, призываемой.

   — Так подарок-то получаю-то, — растерялась демонстративно. — А что не так-то?

   Ничего не ответил Заратар-маг, ни словом не ответил, ни движением. Только это не спасло его, потому как я ведунья лесная да во своем лесу, и магию призываемую я всем существом своим ощутила. Ощутила, да позвала мысленно:

   «Чаща».

   И вот тут ошибка с моей стороны была большая — не уточнила я, какая именно чаща. На беду свою не уточнила, потому как явились обе разом! Леся, в виде все такой же голозадой девы лесной, стыдоба-то какая, и Ярина дикой кошкою. И ладно бы если бы явились — так нет же, соперничество у них обоюдное, и от того, узрев размер Леси, тут же вымахала в размерах Ярина, став не с кошку — с быка трехлетку размером. Леся аж рот от такого поворота событий открыла, да изо рта того быстренько пташка махонькая вылетела — видать до того, как позвала ее, Леся сгоняла живность и птиц подальше от границ леса Заповедного, ну так, на всякий случай. Леся вообще особой любовью к предосторожностям отличалась. Да только любовь та у нее была до поры до времени, и вот вышло то время, совсем вышло.

   «Ах, ты так!» — прошипела чаща моя.

   И вымахала. В три человеческих роста вымахала разом. Ярина, как выяснилось, тоже сдержанностью не отличалась и тоже вымахала, разом с верхушками сосен сравнявшись. Леся ногой от злости топнула, и сравнялась с облаками.

   А мы стоим с магом-чародеем, что сказать-то и не ведаем. А что тут скажешь-то? Стыдоба такая, что и слов не осталось.

   — Эмм, — протянула, под вопросительным взором его. Опосля плечами пожала, да и сообщила: — Бывает.

   Заратар эль Тарг по началу головой покивал, мол да, бывает, а затем усмехнулся зло. И засветились его руки серебром магическим, засияли глаза зеленью волшебственной.

   Отпустила тут же локоть его, отступила на шаг, затем еще на один, удивившись существенно. Чародей со мной как с нечистью разобраться решил — серебро использовав. Только не мечом, не цепью, не кинжалом каким, он куда любопытнее поступил — какое-то серебро-воспроизводящее заклинание призвав. И вот я такого никогда не видела. Вообще никогда.

   — Испугалась? — вопросил почти ласково.

   — Удивилась, — ответила холодно.

   — Удивилась и только? — совсем недобрым взгляд его стал, совсем злым голос.

   И опустив ладони вниз, пустил маг серебро поземкою, да потекло то, как ртуть, как вода серебряная, по тропе-тропинушке, окружая меня, заключая в круг сверкающий, да угрожая смертью безвременной. Огляделась я, головой стараясь не крутить, да на мага посмотрела пристально.

   — Вижу, побледнела, — усмехнулся Заратар.

   «Нет, просто освещение такое», — подумала про себя, но отвечать не стала.

   Не стоит показывать врагу силу свою, коли уж враг в бой открытый вступил. Как говорил мне когда-то Гыркула «Козыри лучше всегда держать в рукаве». А Заратар стоял и улыбался. Уж не ведаю, в чем был план его, но первый этап явно, по его мнению, прошел успешно — если я ведьма, причем природная, серебро для меня, как и для любой нечисти, чистый яд. И теперь, чувствуя себя победителем, чародей не спешил нападать.

   Шаг и он направился ко мне, переступив границу кипящего серебряного круга, и уверенный в своем превосходстве, медленно приближался, не отрывая взгляда от моих глаз.

   И в этот момент я призвала магию Заповедной тропы.

   Шаг, еще шаг, и следующий шаг, и еще один, и стремительно ускорившаяся поступь того, кто никак не мог понять — что ж он ко мне идет и идет, а приблизиться все никак не выходит. Заратар остановился, под ноги себе поглядел, опосля вновь на меня — я стояла как и прежде, испуганно на него глядя, а маг-чародей никакой магии не почуял вовсе, но очередной его шаг закончился тем, что на месте он остался. И окончательно понял, что дело тут не чисто.

   — Твоя работа? — вопросил угрожающе.

   — Нет, не моя, — и плечами пожала, демонстрируя, что я тут вообще не причем.

   И почти не солгала же — это и в правду была не я, это была магия леса Заповедного.

   — Стой на месте! — потребовал Заратар.

   — Ну, если ты так вежливо просишь, — ответила безразлично.

   И подняв ладонь, принялась кольцом своим любоваться, тем которое с изумрудом в виде розы распустившейся было. Красивый перстень, да камень в отблесках серебра кипящего сверкал удивительно, а то что чародей бежит ко мне со всех ног, это так, момент отвлекающий да не сильно досаждающий — как комар, что жужжит, но точно не укусит.

   Вот только упустила я момент, когда Заратар с бега на шаг перешел. Ветер сдувал его, бил в лицо, трепал волосы и одежду, но чародей упорно шел против ветра, видимо найдя какую-то точку опоры, и теперь с трудом, но преодолевая магию Заповедной тропы.

   Опустила я ладонь, внимательно за магом следя. А тот шел, упорно шел, шаг за шагом, и видела я — путь он преодолел почти. Пусть и стоял пока на месте, но вот-вот, уже почти вот-вот, и соскользнет с Заповедной тропы, в реальность вступит. Каким образом? Как сумел пройти? Как смог найти опору там, где для таких как он опоры не было? Неужто вновь ведьмака использовал? Если да, тогда ясно все. Если нет, то я понятия не имею, как сумел с подобным справиться. Но продолжать бездействовать становилось опасно — Заратару из подвласного ведьмака видать не сложно было силу тянуть, а так ведь и всю силушку вытянуть можно, всю до последней капли жизненной.

   Подошла быстро, иглу стальную чародейскую поместив да зажав между пальцами, и с оплеухой вместе вогнала в кожу мага, аккурат туда же, куда и чмокнула от избытка радости благодарственной. Ведь там, губами моими, сурьма защитная была смазана. Отступила так же быстро, и осталась стоять, глядя, как стремительно покрывается черной паутиной яда лицо чародея. И яд, судя по тому, как застыл маг, ошалело вращая глазами, был парализующий.

   — Что, Заратеренька, не ожидал? — вопросила с улыбкою.

   Ждал али не ждал — ответить он уже не мог. А вот я смогла, клюку призвать, той клюкой нить от чародея до ведьмака перехватить, на нее намотать, да рвануть, ведьмака к себе через пространство. И когда упал у ног моих ведьмак с кожею зеленой — оторопел Заратар. И уж не ведаю, как у него это вышло, парализован же был, да только оторопел он, глаза вращаться перестали, дыхание замерло, шок у него был.

   Вот только и я удивлена была не меньше — на тропу передо мной рухнул не кто-нибудь, а сын барона Коварда, Осол Ковард. Тот самый, что в охоте на меня участвовать пытался, да улепетывал опосля быстрее быстрого. Тот же, кто едва на нежити не женился, уверовав что это «дева лесная и от поцелуя вона красою неписанной станет». И вот теперь лежит у ног моих такой красавец, по сравнению с коим любая моя маскировка пасовала.

   — Осол, — прошептала потрясенно, над юношей склонившись.

   Да повинуясь чутью ведьминскому, рванула рубашку на теле его. Рванула да и замерла — по плечам молодецким, по груди выразительной, по животу плоскому (не в отца пузатого уродился Осол, а в матушку что была стройной как осина), так вот по всему телу его черные письмена проклятий шли. И видела я уже таковые — у охранябушки! Только вот архимаг он и даже заклейменный архимагом остался, и проклятие в узде держал, у Осола и шанса на такое не было.

   И стало мне ясно все — от чего Ульгерда вновь постарела так стремительно, да кому силы отдала, да и почему отдала — иначе внука не спасти было, никак не спасти. Вот она что могла, то и сделала.

   И выпрямилась я, на чародея взглянула, гнева не скрывая, да и вопросила, злости не скрывая:

   — Да что ж не угомонишься ты никак, Заратар?!

   Молчал чародей, магом прикидывающийся. Стоял, смотрел на меня и молчал. И чтобы ответ его услыхать, надобно мне было иглу вынуть, что ныне тело его ядом проклятия отравляла, а я… не собиралась я делать этого.

   — Леся! Ярина! — вслух прикрикнула.

   Явились тут же обе, мигом явились, от тона моего про спор да противостояние быстро позабыв. А я и на них тоже злилась, и причина была — нашли, когда спорить!

   — Леся, бери ведьмака, к избушке моей неси. Ярина, с осторожностью великой, иглы в щеке его не потревожив, хватай да неси за пределы яра Заповедного, среди скал оставь, там куда никому не добраться, да откуда с трудом великим можно выбраться. Опосля обороной яра займись, неспроста чародей к нам заявился, часть плана это, и предстоит выяснить какого. Лешинька.

   Леший явился зверем. Постоял, шерстью черной, да пастью клыкастой пугая, подумал, в лешего перекинулся.

   — К ведьмам сходи, — попросила его. — Ульгерду в сторону отзови, да передай ей, что внук ее у меня. Коли смогу — спасу, коли нет… пусть скажет, где похоронить.

   И воззрились на меня потрясенно все трое — что Леся, что Ярина, что лешинька родненький. Ничего более говорить я не стала, лишь кончиком клюки рубашку порванную с груди молодца отвела, да и стали всем видны ядовитые письмена проклятия.

   — Не спасешь, — тихо леший сказал.

   Я это и сама видела.

   — Делайте, что велено, — приказала тихо.

   Исполнили мигом.

***

До избы дошла быстро. На поляне перед нею снова пир шел, да с каждым днем пирующие, как я погляжу, все роднее да ближе становились. До того дошло, что породниться в прямом смысле слова порешили.

   — А у меня дочь во! — показал большой мохнатый палец вождь Далак. — Быстрая, веселая, шустрая, ловкая, и наготовит, и накормит, и гостей привечает, и мужу будет помощница ответственная, с уважением, а уж детей нарожает — не одного двух, цельный выводок.

   — А у меня сын мозговитый, — в тон ему Гыркула