На неведомых тропинках. Сквозь чащу. Аня Сокол

Оглавление

• АННОТАЦИЯ
• ГЛАВА 1. Будущее и прошлое
• ГЛАВА 2. Сделка
• ГЛАВА 3. Почетные гости
• ГЛАВА 4. Не сотвори себе кумира
• ГЛАВА 5. Истинные чувства
• ГЛАВА 6. Похороны

АННОТАЦИЯ

Вот и сбылась девичья мечта.

   Чужая воля наградила меня волшебной силой, как в лучших фильмах и романах. Только я не стала доброй феей или красоткой-магичкой. А жаль.

   Я превратилась… Да какая разница во что именно?

   Лишь бы быть рядом с теми, кто дорог.

   Впрочем, обо всем по порядку.

ГЛАВА 1. Будущее и прошлое

Наверное, каждый водитель хоть раз испытывал это мимолетное ощущение паники, когда колеса теряют сцепление с дорогой. Для кого-то это всего лишь миг, для кого-то вечность.

   Я потеряла сцепление с дорогой двадцать восьмого сентября одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года и смогла вернуться на нее лишь через тридцать с небольшим лет. Но до сих пор не уверена, что она не исчезнет в один миг, а мне снова не придется блуждать в тумане.

   В молочно-белом мареве не было видно даже света фар, не говоря уже о дороге. Я взвизгнула, машину повело вбок, сквозь плотную пелену вдруг проступили высокие деревья. В последний момент я вывернула руль, бампер разминулся с черной корой буквально на десяток сантиметров. Стрелка спидометра лениво описала круг сперва в одну сторону, потом во вторую.

   «Сломалась, — пришла непрошенная мысль. — Но я не могу оставаться в этом тумане, он не кусается, но… не могу и все». Как кошка, которая боится дотронуться до воды, я боялась этого белого марева, боялась того, что может появиться из него. Или не появиться, например, исчезнувшая дорога.

   Темнота, туман и полное отсутствие звуков, когда даже собственное дыхание кажется оглушающим.

   Надо уходить. Прямо сейчас. Бежать, не медля ни секунды. Не раздумывай, Ольга, просто открой дверь и выйди.

   Крик застрял в горле, я едва осознавала, что продолжаю истерически нажимать на газ. Но скорость, вопреки всякой логике, упала до нуля. Я не ехала, я плыла в тумане.

   Все, что угодно, только бы убраться отсюда, все, что угодно только бы «вынырнуть». Тогда мне в первый раз пришло в голову это слово, странное, не особо применимое к дороге, но такое правильное. Я нырнула на стежку и очень боялась, что не вынырну.

   На одну томительную секунду двигатель замолк, а потом застучал, на холостых оборотах. Я закрыла глаза и представила, как выхожу из машины, хлопаю дверью и бегу. Бегу как можно дальше от этого места, пока не кончатся силы, пока не кончатся мысли, пока не кончится туман.

   Машину тряхнуло, я, клацнув зубами, вцепилась в руль. Колеса нашли дорогу, двигатель взревел, и меня бросило вперед. Асфальт, всплывший из расползающихся в сторону хлопьев тумана, казался настолько старым, что мог рассыпаться от малейшего касания.

   Я проехала еще пятьсот метров, остановилась и, закрыв лицо руками, судорожно выдохнула. Пахло старой обивочной тканью и сигаретным дымом, доставшимся в наследство от предыдущего владельца. Внезапно накатившая паника так же внезапно отступала. Неистово колотящееся сердце постепенно успокаивалось, дыхание становились тише и размеренней. Я опустила ладони, поставила машину на ручник, вышла и первым делом, конечно, оглянулась. Не могла не обернуться, как жена Лота .

   Всего лишь овраг, наполненный туманом, всего лишь влажный сгустившийся воздух, ничего более. Тогда почему внутри все дрожит? Почему я ни за что не решусь возвращаться этой дорогой, а поищу другую?

   Я сжала ключи в кулаке, это нервы. Столько всего произошло, немудрено начать психовать по всяким пустякам.

   Сквозь деревья уже видно крыши домов, покрытые растрескавшимся шифером. Я просто дойду до ближайшего и спрошу, как выбраться обратно на трассу, минуя овраг?

   Стоп. А зачем тогда я вообще сюда ехала? Чтобы полюбоваться на туман и дать волю чувствам?

   Нет, не годится, надо найти дом Твердина. Я достала квитанцию об оплате. Июньская улица, дом одиннадцать. Ничего сложного. Тогда почему меня все еще трясет? От предвкушения встречи? Несомненно. Но отчего же еще?

   — Пора пить успокоительное, — пробормотала я, потирая лоб, но умных мыслей от этого не прибавилось, глупых тоже.

   К первому дому я вышла через две минуты, не встретив ни одного человека и не услышав ни единого звука. Ни собачьего лая, ни скрипа калитки. Хотя чему удивляться, дачный сезон уже закончился, и вряд ли я увижу больше, чем заколоченные на зиму двери и окна.

   Низкое приземистое строение, черная крыша, перила террасы, выкрашенные в отвратительный коричневый цвет, неухоженный замусоренный участок и не одного забора. Осенний ветер взметнул с деревянных досок листья. От пробравшего холода я обхватила себя руками, обернулась и, вскрикнув, отпрянула.

   Мужчина стоял прямо за спиной. Он подошел абсолютно неслышно и незаметно, так, что я увидела его в последнюю секунду, когда он стоял почти вплотную, и казалось… очень надеюсь, что только казалось, принюхивался к моим волосам. Высокий, немного сутулый, что делало его еще массивнее, с неровно подстриженными русыми волосами и внимательными карими глазами.

   — Здра… здравствуйте, — произнесла я, отступая на шаг.

   Его глаза не отрывались от моего рта, словно он был глухим и читал по губам.

   — Не…не подскажете, где Июньская улица? — Незнакомец шагнул вперед и сделал это так быстро и плавно, что я едва уловила движение, словно моргнула, а он же рядом. — Мне нужен одиннадцатый дом… и… я… я…

   Больше ничего сказать не смогла, только повторять это беспомощное «я», потому что так на меня никогда не смотрели. Ни один мужчина, включая Кирилла, никогда не смотрел с такой невообразимой жадностью.

   Подобное я видела лишь раз, когда алкаш дядя Вася, промаявшись целый день, к вечеру все же нашел деньги на поллитровку. И уселся с заветной бутылочкой на лавочке у третьего подъезда. Казалось, он не может оторвать от нее глаз, посекундно сглатывая слюну. Я помню, как отвернулась, смущенно и немного брезгливо, будто подглядела в замочную скважину чужую слабость.

   — Я... — в последний раз сорвалось с губ, когда широкая ладонь с показавшимися неимоверно длинными ногтями обхватила мою руку.

   — К старику? — низким голосом спросил незнакомец, склоняясь к лицу. — И без метки? Вряд ли он тебя ждет, сладкая.

   Наверное, я выпала на какое-то время из реальности, потому что ничем другим объяснить последующее не берусь. Одним резким движением мужчина развернул меня и прижал спиной к себе. А я позволила ему это сделать. Не закричала, не стала вырываться, а лишь стояла, закусив губу, не в силах двинуться с места. Не в силах осознать то, что происходило. Я была обычной женщиной, женой, матерью, которая чистила каждый вечер картошку и поправляла дочери сбившееся одеяло, но именно в тот миг мир дал первую трещину, приоткрывая гнилое нутро. Не выскакивающие иногда когти и клыки дочери разрушили хрустальный замок, а незнакомый мужчина на пыльной дороге.

   Он не сделал мне больно физически, он просто отвел волосы с шеи и лизнул. Медленно. Нарочито неторопливо, так что я задрожала от отвращения. И, словно очнувшись, мгновенно поняла, что было неправильно в этом Юково, ну, помимо мужчины, который вылизывал мне шею посреди улицы. То, что встревожило сразу, как я вышла из машины, как увидела проступающие сквозь скудную осеннюю листву крыши домов, но напуганная туманом перехода предпочла не думать о новых странностях, их и так было много для одного дня. Я вспомнила указатель Юково, выхваченный фарами из полной темноты, я выехала из города в ночь, а въехала в ранний вечер, когда тени еще только начали собираться в укромных местечках. Не будь переход по стежке столь опустошающим, вряд ли бы мне удалось отмахнуться от такого странного явления, даже по прошествии нескольких лет я не смогла найти ему объяснение, с точки зрения обывателя.

   Тьма сменилась сумеречным светом. Не человечески шершавый язык второй раз прошелся по коже, но на этот раз чужие зубы ощутимо прикусили кожу.

   Я взвизгнула, пытаясь вырваться, но...

   — Раньше ты предпочитал развлекаться в доме, — раздался ленивый голос.

   Из серого переулка меж домами вышел мужчина.

   — Помогите, пожалуйс… — Я подавилась криком и, вопреки всякой логике, стала вжиматься в того, кто стоял за спиной, кто продолжал покусывать шею.

   Привычная картинка мира покрылась ветвистыми трещинами. Тот, кто медленно приближался ко мне, был кем угодно, только не помощником, только не спасителем попавших в беду девушек. Человек просто не мог двигаться так, как он, так, словно его тело лишено костей. Человек не мог смотреть в пространство таким стеклянным взглядом, у людей не бывает столь гладких и лишенных эмоций кукольных лиц. Но в тот момент я могла испытывать лишь иррациональный страх и была далека от предположений, что передо мной не человек. Скорее я была близка к простому и логическому выводу о собственном сумасшествии.

   — Она сама пришла, ветер. — Мужчина за спиной на миг оторвался от шеи.

   — Не сомневаюсь, — взгляд стеклянных глаз прошелся по мне от ботинок до растрепанных волос на макушке, — но не к тебе, падальщик. — Он улыбнулся, поднимая руку.

   Я закрыла глаза, повторяя про себя глупые слова: «Так не бывает, так не бывает, так…»

   Но клыки незнакомца и не думали исчезать. Видимо, заклинание было неправильным.

   Тот, кого называли ветром, остановился, не видела его, но чувствовала. Даже слишком остро.

   — Опять мужики какую-то дрянь на стежку притащили, — раздался немного сварливый женский голос, и я распахнула глаза.

   По дороге шла девушка в коротком платье. Красивая девушка, уходящий свет играл в ее светлых волосах, полные губы кривились в подобии улыбки, и только голос, вернее, тон, больше походил на старушечий.

   — Машка, — оскалился мужчина с неподвижным лицом.

   — Почему вас вечно на всякую пакость тянет, и чем дурнее пахнет добыча, тем веселее?

   — Не завидуй, и до тебя очередь дойдет, — прохрипел стоящий за спиной мужчина, его пальцы чуть сжались, и ногти царапнули шею, я дернулась, уходя от прикосновения. — Шла бы ты, Маш…

   — Помогите, — прошептала я и, собравшись силами, заорала: — Пожалуйста, вызовите милицию!

   Она была женщиной, а я все еще находилась во власти вбитых с рождения истин или заблуждений. Глянец, покрывавший картину мира, уже растрескался, но еще не облетел. В женщине я увидела надежду на спасение. Один из самых смешных предрассудков, зло не имеет ни пола, ни возраста.

   Мужчины засмеялись. Громко, вызывающе, словно я придумала лучшую шутку года, и даже неподвижное лицо того, кого называли Ветром, ожило.

   — Ухожу, ухожу, — по-старушечьи пробормотала девушка. — Куда уж мне, глупой бабе, с советами лезть. Конечно, запах почти выветрился, ага, почти. Но уж его я узнаю из тысячи, — она прошла мимо, не поворачивая головы и продолжая бормотать, — но большим мальчикам, конечно, виднее.

   Тот, что стоял за спиной с шумом втянул воздух, наверное, машинально, а тот, что стоял впереди, наклонил голову набок.

   — Кто ты? И зачем пришла? — ровным голосом спросил он. — Отвечать, не молчать.

   Он поднял руку, и я увидела, как из пальцев словно в замедленной съемке вырастают серо-стальные когти.

   — Аааа, — только и смогла проскулить я.

   — Она искала дом старика, — ответил тот, что стоял за спиной, по-прежнему прижимая меня к себе.

   — Куда ты шла? — Коготь перед глазами чуть качнулся.

   — Нужен дом Твердина, там… Там… там... я ищу мужа и…

   Слова сменились всхлипом. Зачем я рассказала этим психам, где может находиться моя семья? Горло сжалось.

   — Ты знаешь посредника ведьмака? — удивился сутулый, ласково отводя волосы с шеи.

   — Зачем тебе Семеныч? — продолжал спрашивать ветер. — Если не откроешь ротик и не начнешь говорить, начнешь кричать, и поверь, будешь очень рада, если мы все-таки выслушаем.

   Коготь коснулся щеки под глазом, и я заговорила. Быстро, глотая слова и продолжая вжиматься спиной в того, кто стоял позади, и думаю, ему это нравилось.

   — Там прячется мой муж, Твердин ему помогает. Кирилл Седов. Я просто ищу мужа, пожалуйста, отпустите.

   — Запах хозяина, — с сожалением констатировал лишенный эмоций, опуская пальцы. — Хотя пересекались они не сегодня. Ты идиот, падаль.

   Тот, что держал меня за плечи, выругался и отступил на шаг, убирая руки. Без опоры, я упала в пыль, больно ударившись коленками. Девушка с голосом старухи, так и не успевшая уйти далеко, скрипуче рассмеялась.

   — Не дурнее тебя.

   — Я это запомнил. Вставай, гостья, пойдем в гости. — Он пнул меня носком ботинка по ребрам, не сильно, скорее для острастки, заставив хватать ртом воздух. — Метка есть? А то могу, дать. — В его пальцах появилась и затанцевала узкая полоска стали.

   — Лучше мою, — проговорил лохматый.

   А я все стояла на коленях и смотрела на грязную дорогу, на землю. Очень хотелось плакать. Это единственное, чего на самом деле хотелось. Я рассказала этим психам о Кирилле, о дочери не смогла, но сейчас они пойдут туда…

   Кто-то схватил меня за голову, ухо пронзила дикая боль, я закричала, извиваясь, стараясь вырвать голову из жестких рук.

   — Так-то лучше, — проговорил сутулый, отпуская.

   Я повалилась вперед, схватившись за ухо, в пыль закапала кровь. Мужчина вышел вперед, его пальцы были изляпаны в крови. В моей крови.

   Ухо пульсировало горячей болью. В ушную раковину было воткнуто что-то острое, что-то, похожее на спицу с навершием. Или булавку, или брошку, которую мама иногда втыкала в шляпу, но сейчас ее воткнули в мое ухо, проткнув в двух местах, сверху и снизу, словно ткань.

   Лохматый поднес руку к лицу, и его ноздри по-звериному раздулись, а потом… Потом он слизнул алые капли. Слизнул тем же самым языком, что касался моей шеи.

   И именно в этот момент я поняла — все изменилось. Мир изменился и уже никогда не станет прежним. Уже не получится закрыть глаза и уговорить себя, что все в порядке. Я могла перепутать время… А почему нет? Люди видят солнечные блики, а потом уверяют, что наблюдали НЛО. Я тоже так смогла бы… наверное. А девушка, которая просто прошла мимо, наверняка деревенская сумасшедшая.

   Одинокая женщина нарвалась на шпану, о которой пишут в газетах, и они вполне могли поразвлекаться за ее счет. Могли воткнуть иголку в ухо, непонятно, зачем, но психов полно. Воткнули, а потом стали рассуждать о чем-то посреди дороги. Такие многое могли, но не слизывать кровь с рук, подобно животным. А клыки? А гладкое лицо? А…

   Глянец мира облетел прозрачной шелухой. Я не дома, не в масштабе квартиры, города или страны. Я не дома в масштабе мира. Я упала в черную кроличью нору, наполненную туманом.

   — Пусть старик посмотрит, где она могла с Седым пересечься. А потом уж с чистой совестью развлекайся.

   Я коснулась пульсирующего уха. Черт, как же больно! Выдохнула, в предчувствии нового всплеска боли и… Наверное, им было смешно наблюдать за потугами человека, который еще только поднимал руки, а они уже знали, что тот собирается сделать. Как и Кирилл.

   Я ухватила спицу и выдернула, не удержавшись от крика. Отбросила железку в сторону и, не обращая внимания на боль, на заливающую воротник кровь, встала и побежала. Оттолкнулась ладонями от земли, вскочила и ринулась прочь, под мужской смех, казавшийся почти добродушным.

   Растрескавшийся асфальт под ногами сливался в сплошную серую ленту, мелькали деревья, а за спиной все смеялись и смеялись психи с когтями и клыками. Я бежала, пока не увидела впереди свою машину. Увидела и пронеслась мимо, даже не повернув головы. Если остановлюсь сейчас, если потеряю минуту, чтобы открыть дверь, найти ключи, вставить в зажигание, завести, развернуться — не выберусь. Я знала это так же точно, как и то, что тот мужчина слизывал кровь с рук. Как показало время, я была чересчур оптимистична. Шанса не было с того момента, как машина преодолела переход.

   Я бежала, когда ног коснулись первые рваные клочки тумана, бежала, когда дорога сузилась и пошла вниз, бежала, пока могла дышать, а не хрипеть. Вряд ли меня можно назвать спортивной, но тогда я вложила в рывок все силы и остановилась, только когда в боку кололо так, что на второй план отступила даже пульсация в ухе, колени дрожали, мышцы подергивались. Несколько минут я стояла, наклонившись, упираясь руками в бедра, и просто дышала.

   А когда нашла в себе силы выпрямиться, вокруг был туман. Непроницаемое белое марево, а не предрассветная, наброшенная на мир пелена. Воздух был сух и неподвижен, словно кисель.

   Неправильный кисель, как и все вокруг. Надо убираться отсюда! И быстро.

   Я ведь совсем недалеко ушла, и те мужчины могут быть здесь в течение минуты, если не раньше.

   Я оглянулась, посмотрела в туман, повернулась. И поняла, что не знаю, с какой стороны прибежала. Чувство направления дало сбой, да и все остальные тоже. Все, кроме страха.

   Любой из них может выступить из тумана. А ведь у одного есть нож и, судя по всему, он умеет с ним обращаться. И уйти ты не успеешь. Уже нет…

   Вокруг стояла плотная ватная тишина. Ни шагов, ни других звуков, и это почему-то пугало еще больше.

   То, что ты их не слышишь, Ольга, не значит, что их нет, что они не рядом!

   Я сделала один неуверенный шаг в сторону, на миг показалось, что в тумане мелькнуло что-то красное. Так живо показалось, что я попятилась

   «Прячься, немедленно!»

   Чья эта мысль? Моя или чужая?

   «Быстрее!»

   Я кинулась в сторону, из белой мути проступили очертания деревьев, нереально широкие стволы, корявые ветви, свернувшиеся ломкие листья.

   «Они рядом!»

   Я споткнулась, зацепившись за что-то ногой, и упала. Очень неловко, плашмя, как ребенок, который ударяется носом об землю и оглашает округу громким ревом. Я приложилась виском об асфальт и ободрала ладони почти до мяса. Перед глазами замерцали цветные искры, очень похожие на те, что появляются, если долго смотреть на свет, а потом зажмуриться.

   С губ сорвался стон, я перевернулась на спину и подняла руки. Грязь вперемешку с кровью. И боль. Везде: в голове, в руках, ногах, в боку и даже в груди. Глаза защипало, самое время заплакать.

   «А ведь почти успела, — пришла наполненная сожалением мысль, — деревья были так близко, а теперь…»

   Ступни что-то коснулось, что-то невидимое. Сердце забилось от испуга так громко, что его наверняка слышали все в округе. Я закричала. Звук всколыхнул воздух и растворился в нем. Меня схватили за ногу и рывком дернули обратно. Зубы клацнули, по затылку словно прошлись наждаком, когда голова проехалась по асфальту, кожу обожгла боль. Сквозь пелену тумана проступила темная фигура, на месте глаз которой тлели ярко-красные угли. Их я запомнила особенно ярко, не раз возвращаясь в кошмарах в свой первый день на стежке. И каждый раз громко кричала, словно базарная торговка, у которой увели мешок картошки. Но туман смыкался, поглощая звуки, оставляя меня в тишине, и беспомощности.

   Пар от кадки с горячей водой наполнял комнату теплыми ласковыми клубами и мало чем напоминал туман перехода. Я подняла голову, стряхивая с себя воспоминания, словно капли воды. Что было, то прошло. С некоторых пор я не переставала наслаждаться ощущением чистоты и принимала ванну за последние два дня раза четыре, скребя кожу мочалкой и стараясь избавиться от ощущения колющегося песка.

   Вода стекала по телу, принося с собой чистоту и свежесть. Теплый каменный пол под ногами, пушистое полотенце на плечах. Я была… Чуть не подумала «дома», но после пропажи Юково комната в серой цитадели максимально близко подошла к этому понятию. Она не стала местом, в которое хотелось бы вернуться, она не стала местом, в котором я могла чувствовать себя в безопасности. Такие понятия, как защищенность и серая цитадель, несовместимы. И все же… замок стал местом, где мне давали передышку, краткую, иногда болезненную, но такую нужную.

   Просторная спальня с шелковыми гобеленами, вышитыми картинами, с большой кроватью и… белым туалетным столиком напротив.

   Святые, еще минуту назад его здесь не было. Как не было и час назад, и день, и два…

   Я подошла к гуляющей мебели, провела ладонями по столешнице, словно не в силах поверить в то, что вижу, словно мне нужно не только видеть, но и коснуться шероховатой поверхности, вырезанного орнамента, прохладных металлических колец-ручек. Я потянула за правую, выдвигая ящик.

   Они были там, перекатываясь по широкому дну, чуть звякая железом. Стилет, изогнутый нож, атам Раады — мое оружие. Я дотронулась до серебряного лезвия

   — Где ты был, когда я в тебе нуждалась? — Сперва с губ сорвался лишь шепот. — Где? — А затем крик: — Где? — Я выдернула ящик из пазов.

   Вылетевшие ножи упали, глухо стукнувшись о ковер. Злость пришла настолько неожиданно, что я даже не успела осознать, что делаю и зачем. Дернула рукой и, размахнувшись, ударила ящиком о серую стену. Дерево жалобно треснуло.

   — Где? — продолжала спрашивать я, ударяя снова, боковая стенка треснула. — Где, черт возьми? — Еще удар, дно раскололось. — Где?

   Ящик, любовно восстановленный Борисом, распался словно картонный, но я продолжала в исступлении бить фасадом о камень. В первый раз я поверила, пусть неживому существу, в первый раз ждала помощи и испугалась, не получив ее. Проще всего было обвинять обычную деревяшку в том, что случилось в желтой цитадели, в страхе, который испытала, в неспособности взять в руки оружие и дать сдачи. Проще, но вряд ли правильнее.

   — Он не может пройти сквозь стены цитадели. Любой цитадели, кроме этой, — раздался спокойный голос.

   Пальцы разжались, остатки ящика упали на пол. В спальню, как всегда неслышно, вошел Кирилл. Таким, как я его помнила, таким, как хотела помнить, в домашних спортивных брюках, в белой майке и с чуть взъерошенными, словно после сна, волосами.

   — Истерика? — Он поддел ногой остатки деревянного ящика.

   — Да. Смотреть необязательно. — Глазам стало горячо, сама не знаю, почему. Меньше всего мне хотелось лить слезы перед этим мужчиной. — Знаешь, как вернуть Юково? — только чтобы не молчать, спросила я, затягивая концы кушака на халате. — Ты вытянул из того человека… он сказал, как… — Я терялась в словах, в наскакивающих друг на друга мыслях, в его прозрачных глазах.

   — Пока нет. Я не открывал его. Не стал. — Он развел руками и сел на кровать.

   Столько всего было в его жесте, может, чуть неловком, человеческом. Сейчас в комнате был не демон, а мужчина. Тот, что каждый день возвращался домой с завода и, с улыбкой прося добавки жареной картошки, рассказывал про самодура начальника, идиотов коллег и лучшего друга Леху, прикрывавшего его при очередной расцентровке станка. Легкая неуверенность в голосе, от которой сердце так сладко заныло.

   После всего, что было, он просто не имел права быть таким. Я давно перестала мечтать о нем, давно остыла. Хотя, вру, прежде всего, себе, угли тлели, и из них еще можно было раздуть костер. Но была еще и обида. Уязвленное женское самолюбие. Но и оно потеряло остроту. Глупо страдать вечно. Все, что от него требовалось, это оставаться таким же равнодушно отстраненным. Но что-то изменилось. Не в нас, в окружающем мире. Что-то требовало от него новой роли. Вернее, старой. Но нельзя три года трахать все, что движется, пусть в это «все» изредка включали и меня, а потом делать вид, что ничего не случилось. Нельзя ждать, что я кинусь после этого на шею. В моем мире нельзя.

   Я медленно встала. Кирилл посмотрел на обломки.

   — Есть законы, которым подчиняются даже предметы. Стены цитадели демона не преодолеть никому и ничему, пока жив хозяин. И пока он не даст разрешение. — Седой наклонился и поднял боковую стенку ящика. — Этот стол всего лишь артефакт, хоть и не совсем обычный. Но, прежде всего, это вещь. — Он бросил доску на пол. — Если хочешь, чтобы он работал, найди плотника. — Кирилл встал, оглядел комнату так, словно видел ее впервые в жизни. — Ты ничего не хочешь здесь изменить? Мебель? Ковер? Шторы? Что-нибудь еще?

   — А ты не хочешь показаться психиатру? Шизофрения? Психоз? Чем еще страдает нечисть?

   Знакомое до малейших черт лицо застыло, серые глаза посветлели, сквозь надетую маску заботливого мужа, проступила морда демона. Лик Седого.

   — Я не об этом хотел поговорить.

   — А о чем? — вышло сипло, почти шепотом.

   — Об этом. — Теплые пальцы обхватили мою руку, заставляя сделать шаг вперед, подойти почти вплотную, он коснулся бугристого, выжженного на ладони следа и спросил: — Больно?

   Когда-то давно он так же задавал вопросы, но и тогда в его глазах было что-то такое, отчего я чувствовала себя не просто нужной, я чувствовала себя единственной.

   — Да, — ответила я, имея в виду совсем другую боль, впрочем, он вряд ли нуждался в объяснениях. — Теперь у меня нет выбора.

   — Есть, — он улыбнулся, — я его тебе дам.

   Широкая ладонь снова сжалась, и увиденное едва не заставило меня задохнуться то ли от счастья, то ли от ужаса. На безымянном пальце блестела полоска золотого кольца. Дело плохо. Очень плохо.

   До дрожи в коленках меня пугала не руна обязательств, не перспектива питаться сырым мясом, и не превращение в хищника. А широкий ободок на его пальце, то самое кольцо, что я надела на палец тринадцать лет назад. Почти четырнадцать. В последний раз, когда он вспомнил об узах брака, мне надлежало воткнуть в его тело зеркальный клинок.

   Красноватое с примесью меди кольцо из золота весьма низкой пробы обхватывало его безымянный палец. Свое я выбросила. Давно. Просто ехала на машине, открыла окно и вышвырнула этот символ супружеской верности. Случилось это где-то между третьей и четвертой любовницей, объявившейся на моем пороге.

   Я с шумом втянула воздух.

   — Не тот выбор, который бы тебе хотелось. — Он мягко коснулся пальцем плеча, — Ты дала слово. Придется его сдержать. Вопрос в том, как это будет?

   — Опять игра словами.

   — Верно. — Его палец ласково прошелся по коже. — Оцени разницу, я могу сделать тебя очень сильной, достойной рода Седых, достойной Алисы. Но, — он наклонил голову, — ты должна прийти ко мне сама. Прийти, попросить и остаться навсегда. Я сберегу твою душу. Слово демона.

   — У меня есть еще время. — Возражение вышло жалким и беспомощным, сотня дней там, или десять здесь — все, что у меня осталось. Истекающее время и теперь еще слово демона.

   — Нет. Его у тебя нет. — Стоило словам слететь с его губ, как руку свело от горячей боли, тот раскаленный гвоздь, что воткнул Простой, так и не вытащили из раны. — Вы долго добирались. Срок почти истек.

   Я знала, что он прав, мы появились в цитадели через семь дней по внутреннему кругу. И видят ушедшие, можно было бы давно все закончить, но каждый раз подходя к черте, я отступала. Как всегда.

   — И тогда где же тут выбор?

   — Выбор не в том, закладывать душу или нет, а в том, как и кому это сделать. — Он говорил с невыносимой мягкостью, как с маленьким ребенком, как с Алисой, когда она в первый раз подралась с Муськой.

   Простой говорил Пашке, что она расскажет о своем проступке сама, на своих условиях. То же самое теперь предлагал Кирилл. Сегодня я узнала, что ни черта от этого не легче.

   — У тебя чуть больше суток. — Он встал.

   — Я могу заключить сделку с Александром, — запальчиво сказала я.

   — Можешь, — мужчина пошел к выходу, — это и будет обещанным выбором. Я или мой вестник.

   — Кирилл, — окликнула я, и он, остановившись, повернул голову, — зачем все это? К чему?

   Его глаза посветлели, из их прозрачной глубины выглянул тот, кто всегда был там, до того, как мы встретились, до того, как расстались. Настоящий Кирилл, демон, холодный, расчетливый и жестокий. Не человек. Зверь. Затянувшаяся на десять лет роль сыграна на бис еще раз. Привычная маска хорошо легла поверх холода севера, но уже не смогла скрыть истины.

   — Ты придешь, — ровно сказал он, — или тебя приведут. Это тоже выбор.

   Дверь мягко закрылась. Я села на ковер рядом с обломками ящика. Все навалилось как-то вдруг, разом, на самые обычные человеческие плечи. Пока человеческие. Мы действительно слишком долго возвращались, может, потому, что не очень хотели? Мы шли с победой, которая горьким привкусом поражения осела на языке. Каждый шаг приближал к выполнению обязательств. Мы знали, что на этот раз не отвертимся. И я, и Мартын, и молчаливая Пашка. Это знание отнюдь не наполняло счастьем и не заставляло мчаться ему на встречу со всех ног.

   А теперь, оказалось, что время почти истекло. Я вспомнила каждый год, день, час, прочувствовала каждую прожитую секунду, когда мы пробирались по склонам гор, обдумала каждый километр, что мы преодолели на автобусе, поезде, своих двоих с сумками через плечо.

   Мир людей был щедр, он дарил время почти без ограничений, тогда как стоило ступить на графитовый пол и оно потащило меня к финишу. Где-то внутри странное обреченное нечто даже радовалось уходящим часам, зная, нет, даже желая опоздать. Умереть, но умереть, человеком. Трусливый путь, но даже мне иногда хочется сдаться и опустить руки.

   Я запуталась, была напугана, а Седой смешал все карты окончательно. Зачем я ему в качестве вестника? Или демоны могут обращать не только в торговцев душами? Зачем этот спектакль с возвращением к прежним временам? К кольцу на его пальце?

   Злость схлынула, сломанный артефакт немым укором валялся на полу. Более бессмысленного выплеска эмоций, чем гнев на деревяшку, придумать трудно. Я стала поднимать обломки, надо при случае найти плотника. Фасад треснул, железное колечко отлетело, дно ящика разломилось надвое. Я собирала куски один за другим, чтобы отнести в угол комнаты. Подняла разломившееся дно, нахмурилась и присмотрелась внимательнее, чувствуя, как замершее сердце начинает ускорять ритм.

   Столик сделали в те времена, когда о ДСП и слыхом не слыхивали. Дно ящика состояло не из одной, а из двух тонких положенных друг на друга досок. Материал был пористым и очень легким. Древесина, скорее всего, местная, наша тяжела и прочна, и колотить бы мне ей о стены пока руки не устанут. Эти же доски были сломаны, а между ними выглядывал уголок коричневой бумаги. Прикрепи его неизвестный просто ко дну, Борис нашел бы тайник в первый же день, но кто-то постарался спрятать бумажку получше, продублировав дно.

   Я потянула за уголок и вытащила на свет большой конверт, явно сложенный вручную. Не заклеенный и не подписанный. Бумага сломалась в трех местах, прежде чем удалось извлечь содержимое. Слава святым, это было не очередное слезливое письмо из прошлого, это была сложенная вчетверо ткань. Шелк, если не ошибаюсь.

   Разворачивая тонкий платок, я ожидала всего, что угодно, от засушенного цветка, до порции яда, но все равно оказалась не готова к действительности. Вскрикнула и уронила находку на ковер. Под гладкой скользящей тканью скрывался живой огонь, брызнувший подвижными бликами во все стороны. Я вытерла о халат повлажневшую ладонь, протянула руку, отдернула и протянула снова.

   В шелковый платок было завернуто перо. Нереальное, переливающееся золотыми всполохами перо. Оно было совсем негорячее, хотя огонь танцевал по его краям словно живой. Я была не в силах оторвать глаз от разбегающихся искр. Наверное, так себя чувствовал герой сказки, державший в руках перо легендарной жар-птицы. Жаль, что они в нашей тили-мили-тряндии не водятся. Зато водится кое-кто поопаснее, например, фениксы, за спинами которых разворачивались полные огня крылья. Я набросила на перо шелковую тряпку, чтобы спрятать от глаз эту обжигающую красоту, и снова замерла.

   Ткань была не просто оберткой, платок не был платком. Он был холстом, не тем плотным материалом, что полюбился художникам, а тоненьким шелковым полотном, расписанным легкими четкими штрихами. Картина, удивительная в своей нереальности. Миловидная женщина с короткими волосами обнимала за плечи двух белоголовых мальчишек. Рядом наклонив голову, стояла тоненькая девочка с такой же, как у матери, стрижкой. Сколько ей лет? Десять? Одиннадцать? Двенадцать? Вряд ли больше.

   Фон был не прорисован, только эти четверо. Мать и трое детей. Нинея Седая, Кирилл, Игнат и безымянная девочка, принесенная в жертву во славу рода. Я знала это и раньше. Но одно дело знать, а другое смотреть в ее светлые, как у братьев, глаза. Несколько минут я не могла пошевелиться, потому что было еще кое-что, поразившее сильнее остального.

   Мальчишки, которых обнимали материнские руки, были совершенно одинаковыми. Близнецы. Одинаковые лица, одинаковые позы, глаза, черты лица. Только если внимательно присмотреться, тот, что справа, казался более недовольным, тогда как тот, что слева, смотрел вперед прямо и равнодушно. Что это, дрогнувшая рука художника или мастерство, с помощью которого он передал единственное отличие мальчишек? Уверена, равнодушие одного из них я видела в этой комнате не далее чем пять минут назад.

   Стены овального зала памяти на третьем этаже все еще были увешаны портретами. Там почти ничего не изменилось, только убрали постамент, на котором лежало жало Раады. Я смотрела на мертвые лица, комкая платок в руке, скользкая ткань, казалось, обжигала кожу, хотя перо, для надежности убранное под подушку, осталось в комнате.

   Портрет Нинеи висел на прежнем месте, она все еще опиралась на туалетный столик и будет опираться на него вечно. Трифон Седой в паре сантиметров правее, спокойный и немного презрительный. Чуть ниже девочка с наивным миловидным личиком на холсте гораздо меньших размеров.

   Каково это — вонзать атам в собственную дочь? А каково матери жить после этого? Делить с убийцей постель? Стол? Замок? Мир? Не уверена, что хочу знать ответ.

   Но в этой комнате- музее не хватало одного изображения. Портрета Игната. Того, кто получил на испытании статус «слышащего холод», как рассказала мне ныне покойная Прекрасная. Кирилл был всего лишь «зимним воином», по рангам демонов, можно сказать, троечником, но именно он правил северным пределом, а не его способный брат.

   По семейной традиции изображения членов семьи появлялись здесь лишь после смерти. Значит ли это, что Игнатий жив?

   — Опять интересуешься историей? — раздался знакомый голос, я обернулась, испытав сильнейшее дежавю. — Это снова я, — развел руками вестник, — увы.

   — И мне нечем вас порадовать.

   — Тебя, — поправил Александр. — Ольга, давай не будем начинать все заново.

   — Давай, — согласилась я, силясь отогнать видение его мертвого тела и чувство гадливости обрушившееся на меня, когда мертвец встал.

   — Я могу помочь? — Он кивнул на картины.

   — В этом? Вряд ли.

   — А в чем могу? — Его взгляд стал чуть более напряженным.

   Я молчала, не торопясь отвечать.

   — У меня приказ, — чуть помедлив, добавил мужчина, — облегчить тебе переход настолько, насколько это возможно. Отвечать на любые вопросы, помогать, если понадобиться, направлять.

   — В нужную Седому сторону.

   — Само собой. — Александр прошел вперед.

   — Кем я стану?

   — Не знаю. Как хозяин решит. — Он пожал плечами.

   Ни слова вранья, но и ни слова утешения.

   — А ты?

   — Я? — Он сунул руки в карманы. — Я вообще ничего не решаю. Те, кто вручают души вестнику, становятся теми, кем заслужили. Своей жизнью, своими желаниями.

   — Много их было? Тех, кого ты уже…

   — Полтора десятка, — без колебаний ответил вестник.

   — И кем они стали? Эти пятнадцать?

   — Одиннадцать. — Вестник посмотрел на высокую урну с очередным ценным прахом. — С четырьмя вышла промашка, — он поймал мой напряженный взгляд, — двое впали в кому. Двое сошли с ума, один из них уже мертв, другой сидит в подвале и ласково улыбается отхожему месту. Если ничего не изменится, его подадут к столу в ближайший ужин.

   — Святые. — Я почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. — Почему так получилось? Почему одни засыпают, другие сходят с ума, а третьи… живут?

   — Впавшие в кому, — он пробежался ладонью по медной статуе, мальчик лет семи застыл навсегда, вытянув руку к чему-то недостижимому, к босым ногам жался лопоухий щенок, — были верующими. Набожными, можно сказать, до идиотизма. Они не смогли смириться с потерей души, для них она равнозначна самой жизни.

   — Зачем ты вообще купил их?

   — Зачем? — Он отвернулся. — Именно поэтому и купил. Души тех, кто мнит себя праведниками, это как…

   — Орден на грудь, — закончила я. — Ты…

   — Самонадеянный дурак, — выдохнул он.

   — Почему другие сошли с ума? — после паузы спросила я.

   — Хозяин сказал, из-за несоответствия того, кем они хотели стать, и кем или чем стали.

   — Как это? — Я нахмурилась.

   — К примеру, человек, до обморока боящийся вида крови, становится лгуной или падальщиком. Такие сходят с ума. Дым говорит, я пока лишен чутья.

   — А остальные?

   — Две сваары, морок, три шептуна , падальщик и два лихача — все живы, здоровы, привыкают к новой жизни.

   — Еще один? Пятнадцатый?

   — Хозяин отменил сделку, — вестник вздохнул, — мою единственную стоящую сделку.

   — Расскажи, — попросила я.

   — Не хочу.

   — Именно поэтому и расскажи.

   — Мальчишка лет пятнадцати, инвалид без обеих ног. Года три назад попал под поезд, еле спасли. И знаешь, о чем он попросил? Об исцелении младшей сестры от ветрянки. Представляешь? Она заболела, и он испугался, что она умрет. Он не поверил взрослым и их уверениям. Он давно им не верил, с тех пор, как его самого убеждали, что все будет в порядке, и не сдержали слово. Я сдержал.

   — Сделку отменили, потому что он несовершеннолетний?

   — Нет. Не только. — Он горько рассмеялся. — Я лишь чуть помог ему перефразировать желание на «здоровье для него и сестры». За эту помощь и наказали. Меня. Люди не в счет.

   — Печально.

   — Весь этот мир печален. — Вестник встряхнулся, словно большой пес. — С тобой этого не будет, ты давно живешь здесь и знаешь, на что идешь.

   — Напоминает утешение тех взрослых, которым не поверил мальчик, не находишь?

   Александр улыбнулся краешком губ.

   — Говорят, Дым может видеть, кем станет человек, заключающий сделку, — задумчиво проговорил вестник.

   — Дым? Ты второй раз произносишь это имя. Предсказатель?

   — Вестник. Очень старый. На самом деле, думаю, старейший в северных пределах. Он давно не торгует. Его душу принял в оплату еще Трифон Седой.

   Я мысленно присвистнула, исход Общей эпохи. Еще один старожил, еще один живой памятник ушедших столетий. С первым у нас вышло не очень продолжительное знакомство. Сергий умер.

   — Есть возможность с ним увидеться. — На этот раз улыбка Александра была искренней, — Он живет неподалеку. — Он неопределенно мотнул головой. — Вполне укладывается в приказ о помощи, — и протянул руку.

   Ухватиться за его ладонь, за его помощь, оказалось самым естественным. Впервые появилась надежда. Нет, не избежать обязательств, а на то, что я все еще что-то контролирую и смогу вовремя уйти с пути мчащегося поезда под названием жизнь.

   Селение, льнувшее к стенам цитадели, при свете зимнего дня выглядело еще более темным, чем в серых сумерках. Замшелые камни, гниющее дерево, черепица и пласты рубероида, засыпанные мусором. Мутные окна и мелькающие за ними силуэты. Звери с всклокоченной шерстью и отхожие ямы. Черный внедорожник проезжал улицу за улицей, рифленые покрышки оставляли на белом снегу глубокие следы. Вестник уверенно следовал по одному ему известному маршруту. Готова спорить, он бывал у этого Дыма не раз, в противном случае я бы в нем разочаровалась.

   Когда последний дом и стоящий возле него лохматый мужчина в фуфайке с лопатой наперевес остались позади, я поняла, что понятие «неподалеку» у нас с вестником разные. Желтую цитадель окружали пески и каменистая равнина, серую — лес. Иногда темный и мрачный, редко светлеющий прогалинами и полосами вырубки, сейчас полностью покрытыми снегом. Голые черные ветки сплетались в путанную сеть над головами. Одна из просек заканчивалась невысоким курганом. Более низкий автомобиль здесь не проехал бы, даже высокий джип в один момент стал яростно зарываться колесами в светлую кашу.

   Вылезая из машины, я ухнула в снег до середины икр, ледяное крошево тут же забилось в ботинки, царапая кожу. Домом старому вестнику служила сложенная из округлых камней землянка, словно он уже похоронил себя. Вход прикрывал толстый деревянный щит, который Александр просто сдвинул в сторону. Квадратный, словно шахта, ход нырял в толщу промерзшей земли, теряясь в уходящем вниз мраке.

   Я подняла воротник куртки, в темном коридоре гулял пронизывающий ветер, под ногами шуршали листья. С каждым шагом становилось все темнее и темнее, сперва я видела на пару шагов, потом на один, а потом перестала различать даже очертания ступней. Но заблудиться в прямом, словно улица, коридоре сложно даже человеку вроде меня. Ход закончился второй дверью. Я просто на нее наткнулась, едва не разбив голову.

   — Иногда мне этого не хватает. — Резкий росчерк, и легкий огонек затанцевал на спичке в руках у Вестника, осветив личину замка с массивным кольцом по центру.

   — Чего? Слепоты? Беспомощности?

   — Непредсказуемости. Теперь я всегда знаю, что скрывается в темноте. — Александр схватился за кольцо и гулко постучал.

   — А я боюсь того, что могу увидеть.

   Открыла нам женщина в платке, из-под которого выбивались седые пряди, глубокие морщины вспарывали ее широкое скуластое лицо. Под впалыми губами не было ни одного целого зуба, лишь обнажившиеся в оскале пеньки и красноватые десны.

   — Ты можешь прекратить это в любой момент. Можешь отказаться от страха. — Вестник смотрел только на меня.

   Старуха развернулась и пошла обратно без единого слова, без вопроса или удивления. Не дождавшись ответа, Александр развернулся и последовал за ней.

   Мы вошли в просторный зал с низким потолком. Большая комната, наполненная холодом, старой мебелью и… дверьми. Они, словно портреты в рамках, шли по обе стороны на расстоянии в локоть друг от друга. Одна, две, три… десять.

   У дальней стены мягко потрескивали дрова в камине. Столы, стулья, кресла, маленькие пуфики и скамейки были расставлены по помещению без всякого порядка, словно в лавке старьевщика.

   Старуха довольно ловко ковыляла между вещами, не задевая ни одной. Чего нельзя сказать обо мне, с грохотом повалившей стул времен Эпохи Истребления, с кожаными ремнями и кандалами, прикрученными к ножкам. Вряд ли я буду скучать по этому, как вестник.

   Три головы одновременно повернулись в мою сторону. Старуха подслеповато прищурилась, Александр недовольно поморщился, и лишь пожилой мужчина у камина остался равнодушным. Хозяин землянки, или лавки антикварной мебели, зарытой под землю, сидел в глубоком, поскрипывающем от каждого движения кресле. Приятно представлять себя в таком с пледом, чашкой чая и любимой книжкой. Последняя, кстати, была. Небольшой томик, заложенный пальцем с черным ногтем.

   — Извините, — промямлила я, поднимая стул за рассохшуюся спинку.

   Старуха фыркнула и скрылась за одной из дверей. Старый вестник перевел взгляд обратно на огонь.

   — Дым, это мать легенды зимы, Ольга, — представил меня Александр, обходя кресло.

   — Рад за нее, — ответил тот, кого называли Дымом.

   — Можешь сказать, кем она станет после залога? — сразу перешел к делу молодой вестник.

   — Я много чего могу. — Голос, словно нарочно стал брюзжащим, хотя сидящий в кресле был отнюдь не старым, пожилым, но не развалиной, встретившая нас женщина и та выглядела старше. — Вопрос в том, зачем мне это делать?

   — Приказ хозяина.

   — Ха, пусть придет и прикажет лично. — Дым посмотрел на меня. — Тебе-то это зачем?

   Вытянув руку, я показала ему ладонь. Выцветшие карие глаза под набрякшими веками внимательно осмотрели бугристую руну.

   — Я спросил не о том, зачем тебе сделка. У девок всегда сотни желаний. Я спросил, зачем тебе знать? Это будет чудище, вот и весь сказ.

   — Чудища бывают разными. — Я опустила руку.

   — Это да. Я тоже первую сотню лет так думал. — Старый вестник глумливо хихикнул. — Хочешь совет? Пошепчи демону на ушко в постельке, поработай губками и станешь вестницей. Лучший выход для такой, как ты.

   — Этот вариант обсуждается, — ровно ответил Александр, не обращая внимания на пакостное лицо Дыма. — Она хочет знать…

   — Я хочу знать, кем стану, если, например, приду к вам, — перебила я. — Губки, знаете ли, устали.

   — Занятная нынче молодежь пошла. И ленивая. — Он погрозил мне пальцем, страницы лежавшей на коленях книги медленно качнулась из стороны в сторону, мелькнули строчки, написанные убористым почерком, жирными, чуть расплывчатыми чернилами, и чудилось мне в этих строчках что-то знакомое. — И что же ты потребуешь взамен? Чего тебе не хватает? Денег? Власти? Мужчин? Силы? Красоты? Чего?

   — Ни одна магия не вернет мне семью. Я хочу, чтобы те, кто мне дорог, всегда были рядом. Хоть в радости, хоть в боли. Потянешь такое желание, торговец?

   — А ты? — вопросом на вопрос ответил Дым. — Потянешь его исполнение? Иногда кусок бывает слишком велик. — Морщинистые руки ухватили книгу за кожаный переплет. — Можешь увести ее, мальчик.

   — Ты не ответил, — сказал молодой вестник.

   — Ответил, но вы не услышали.

   — Что вы читаете? — неожиданно вырвалось у меня, глаза не отрывались от шуршащих страниц, буквы с наклоном складывались в слова, слова в предложения. Кривые слова, на кривых строчках. Почему я не могу оторвать от них взгляда? Где я уже видела этот почерк?

   «…настась…наспасть… наспастье… или ненастье», — попыталась разобрать я.

   Точно видела и совсем недавно.

   — Дневник одного ученичка. Глупость на глупости, но временами это меня развлекает.

   — У меня есть похожая тетрадь. — Я вытянула шею, стараясь прочитать больше.

   — Рад за тебя, девонька. Марька! — рявкнул он, и бабка выглянула из-за ближайшей двери. — Проводи.

   Я снова открыла рот, но руки вестника опустились на плечи, невысказанные слова остались невысказанными.

   — Бесполезно,— тихо сказал мужчина, — если он не захочет, не скажет ни слова.

   Я знала, видела, что он прав, по поджатым губам старого вестника, по равнодушию в глазах. Наверняка таких, как я, у него было много, и все о чем-то просили, а некоторые еще и получали. Мне была знакома эта несговорчивая порода стариков, управляющий нашим Юково был не менее упрям.

   Да и Святые с ним… Только почему мне до зуда в пальцах хочется взять в руки тетрадь, что лежала у вестника на коленях?

   — Он однажды сказал мне, что слишком стар, чтобы выслушивать людскую ахинею, — словно извиняясь, проговорил Александр, когда мы садились в машину.

   — Зачем ты вообще ходил туда? — спросила я и тут же сама ответила. — Ты хотел у него учиться?

   — «Хотел» — хорошее слово. — Вестник завел двигатель и выехал обратно на дорогу. — От моего желания мало что зависит. Дым на все вопросы отвечает так же туманно. И через раз.

   — Есть и другие вестники. — Я посмотрела на резко очерченный профиль, мужчина был недоволен и не скрывал этого.

   — Есть. Но мне нужен лучший. Его сделки вошли в историю.

   — А если кто-то пожелает стать демоном? — спросила я, поворачиваясь. — Ты сможешь выполнить?

   — А ты желаешь? — Он смотрел только вперед.

   — Да.

   Он резко повернулся, в глубине темных глазах стала закручиваться спираль, словно в зрачок вдруг стали вплетаться серебристые нити, машина сбросила скорость.

   — Если это позволит мне быть рядом с Алисой, то да.

   — Врешь, — уверенно сказал мужчина и отвернулся. — В тебе нет желания, один только страх.

   — Но тебе-то не все ли равно? Желание высказано. Выполнишь? — попросила я.

   — Исполнить желание можно по-разному. Можно вложить в человеческое тело силу демона, и она разорвет его на куски. — Он на секунду поднял руки и тут же снова положил на руль. — Де-факто, желание исполнится. А можно, заставить человека поверить, что он демон. Но создать из смертного, — он покачал головой, — нет. Удивлен, что тебе надо это объяснять.

   — Я тоже удивлена, — горько пробормотала я. — А говорят, любой каприз за вашу душу.

   — Извини, но создать из кошки кашалота не под силу даже хозяину.

   — А если я пожелаю возвращения Юково? Ты вернешь мой дом? — Надежда, странная, отдающая горчинкой, но такая прекрасная, вдруг проснулась во мне, если уж суждено нырнуть в омут с головой, то не зря.

   Несколько секунд вестник смотрел на однообразный зимний пейзаж, разбавленный черными хибарами поселка, а потом нехотя ответил:

   — Я мог бы соврать. Но не буду. Не тебе. Ответ — нет. И не потому, что это не в моей власти. В моей, если бы оно существовало. Если бы оно пряталось за пеленой заклинаний, но… Ольга, пойми, его нет, стежку выдернули из одеяла мира. Его просто не существует. Хочешь, я по твоему приказу поставлю дома, проложу дороги и даже посажу яблони? Легко. Но я не могу создать его жителей. Вестник не творец. Но я все еще могу заставить тебя поверить, что твой дом на месте. Или забыть его навсегда.

   — Святые, — я отвернулась, — всегда есть подвох, вся жизнь игра словами. — Машина подпрыгнула на ухабе, и я едва не прикусила язык. — Отдать душу за пшик, за видимость? — Я откинула голову назад. — Отдать все и не получить ничего. Самое время рассмеяться.

   — Мы можем разобрать случаи залога и попробовать вывести статистическую вероятность перерождения, так можно хоть предположить…

   — Не надо.

   — Почему?

   — Это ничего не даст, лишь займет меня на некоторое время. Понимаю, зачем ты это делаешь, но не надо. Я должна принять решение. Должна подумать. Одна. Извини.

   — Не извиняйся.

   Он довез меня до ворот цитадели, лишь раз, для проформы, спросив, уверена ли я, что он мне не нужен. Я ни в чем не была уверена, но Александр не настаивал.

   В замке царило оживление, не столь явное, как перед балом, но все же заметное. Увеличившееся количество слуг, чуть торопливее и суетливее движения, чуть больше подносов в руках. Надеюсь, не очередной торжественный ужин на подходе.

   Я свернула в крыло первого этажа, вплотную примыкавшее к служебным помещениям. Дверь в нужную комнату открыла без стука. Закрыла и выпалила:

   — Надо поговорить.

   Сидящая на кровати Пашка отставила тарелку с остатками мяса, и уставилась на меня медными глазами с двойными зрачками.

   — Что опять?

   — Я видела второй дневник Тура Бегущего, или другую его часть, или продолжение… Не знаю. Вестник сказал, что это писал его ученик. Как такое может быть? Тур был подвием, Дым — вестник.

   — Ольга, — попеняла мне девушка, — что сказал хозяин? Когда ты заключишь сделку?

   — Завтра, — выдохнула я.

   — Тогда понятно, с чего тебя так разбирает. — Она задумчиво осмотрела меня с ног до головы. — Ты можешь говорить о чем угодно, только не о том, что произойдет завтра, так? — Я не стала отвечать, к чему озвучивать очевидное. — В какой-то степени тебе повезло, отмучаешься сразу, и никаких бессонных ночей, раздумий. Как представлю разговор с Костей, так…

   — Интересно было бы послушать, — раздался хриплый голос, дверь снова бесшумно открылась и закрылась.

   Я повернулась к молодому целителю и не сдержала шумного выдоха. За прошедшие сутки Мартын обзавелся украшением в виде трех набухших багровых рубцов, начинающихся на шее и заканчивающихся на щеке под левым глазом.

   — Это он один раз без спроса сюда ввалился, — пояснила Пашка, — и даже что-то похожее ляпнул. Только на твоем месте хозяин стоял.

   — Я «ляпнул», что собираюсь навестить брата в filii de terra. Для тебя, между прочим, старался.

   Мартын качнулся с носков на пятки. Он не проявлял к змее открытой агрессии, но после откровений Простого, что-то меж ними изменилось, и иногда парня прорывало.

   — В результате тебе разукрасили личико и запретили исцелять. А я не могу покинуть цитадель. В следующий раз сделай милость, не утруждайся. — Змея отвернулась.

   — Конечно, ты этого все равно не заслуживаешь. — Парень скривился. — Бедный Невер, бедный отец.

   — Бедная я! — зарычала явидь.

   — Что происходит? Вы в шкафу сваару прячете? Или на вас так цитадель действует? — Я покачала головой. — Март, не будь ребенком, что бы не произошло между Пашкой и твоим отцом, это только между ними. Тебе оно надо? Ты не он. Пусть сами, к низшим, разбираются. — Я подошла к парню, рассматривая воспаленные покрасневшие следы прикосновения Кирилла. — А почему вам нельзя выходить из цитадели?

   — Хозяин не объяснил, — буркнул парень. — Как ты понимаешь, расспрашивать мы не стали. А сейчас, я и сам за эти стены не ногой.

   — С чего бы это? — фыркнула явидь, приподнимаясь, вилка звякнула о тарелку.

   — По приказу Седого в цитадель прибыл Шорох Бесцветный.

   Прозвучало излишне торжественно, так что я не удержалась и спросила:

   — Кто это?

   — Шутишь? — простонал парень. — Он легенда, единственный целитель вне цветов, вне уровней. И возможность увидеть его я не упущу.

   — В ученики не забудь попроситься, — ехидно заметила Пашка. — Не забывай, тебя на цепь посадили, дом охранять.

   — Вы задушите друг друга, не успеет время обежать внешний круг, — сказала я, — и про это тоже сложат легенду.

   Явидь захихикала, парень попытался состроить серьезное лицо, но не преуспел и едва слышно рассмеялся, хотя было видно, что рана доставляет ему боль.

   — Она не будет пользоваться популярностью, таких легенд на каждой стежке с чертову дюжину. Это легенда о Простом одна. Или о Шорохе Бесцветном, — все еще улыбаясь, добавил парень.

   — Или о фениксе — ясном Соколе, — вставила явидь.

   — Серьезно? — Я присела на кровать, — О Фениксе — молодце из детской сказки?

   — О да. Только он отнюдь не молодец, и сказка совсем не детская, — фыркнула Пашка. — Вечно людям нужно все «прилизать». Сказочка о Простом не менее слюнява.

   — Точно, — подтвердил целитель. — О том, как он дал слово девушке, влюбленной в другого, сохранить сопернику жизнь, если та останется с ним. Не сдержал. И был наказан высшими ушедшими, но девушка все равно осталась с ним, для нее данное слово не пустой звук. Сказка для молоденьких ведьмочек. Любовь, ля-ля-ля, и все такое. Правду мы видели.

   — Любовь, и все такое, — снова помрачнела змея.

   — Давайте о чем-нибудь более веселом. — Парень повернулся ко мне. — Когда день икс?

   Я отвернулась к графитовой стене.

   — Нашел веселость. Ольга предпочитает говорить о еще одном дневнике Тура Бегущего. Не понимаю только, зачем он ей нужен.

   — Правда? — Парень поднял брови. — И где ты его нашла?

   — У Дыма, еще одна легенда. Старейший из вестников.

   — Интересно, зачем хозяину столько легенд в одном месте и в одно время? — задумчиво протянул Мартын.

   — А ты спроси, если башка запасная есть, — посоветовала явидь. — Радоваться надо, что нас в торжественный комитет по встрече не включили.

   В чем, в чем, а в этом я была с ней полностью согласна.

   На кровати сидел мужчина. Но моей кровати в моей комнате. Наверное, это должно было мне польстить, но вызвало лишь глухое раздражение. Все, чего я хотела, это зарыться лицом в подушку и впасть в забытье до утра. Незнакомец в деловом костюме, белой рубашке, черном галстуке и лаковых ботинках. На вид то ли адвокат, то ли работник похоронного бюро.

   Рядом стояла открытая коробка из белого картона, мужчина напряженно вглядывался в ее содержимое. Я не стала деланно возмущаться, кричать и задавать бесполезные вопросы, как сделала бы еще год и одно путешествие в пески назад.

   Визитер поднял седую безупречно причесанную голову. Я увидела голубые глаза, горбатый выступающий нос, упрямый подбородок.

   — Его зов так же силен, как и век назад, — проговорил незнакомец.

   — Зов?

   — Его слышат все, кто хоть раз брал доспех в руки, кто хоть раз собирал его и получал «алафу велицею». Не хотите попробовать? — Он протянул мне мою же, по сути, коробку.

   — Нет. И вам не советую.

   — Поздно. Я уже получил свою смертельную награду. Все, что могла, эта вещица для меня уже сделала. Стоит оказаться рядом, как ее голос проникает даже сквозь стены цитадели и манит, как дева чистой крови в лунную ночь.

   Я вспомнила жадное выражение на лице у ведьмака из пустоши, Ксьян не остановился даже перед убийством племянника, чтобы заполучить артефакт. Чего еще я не знаю об этом доспехе?

   — Говорят, его зов может остановить только земля.

   — Именно туда я и собираюсь его отправить. — Мне вспомнилась хрупкая девушка в кимоно, и данное ей обещание.

   — Тогда не тяни. — Он встал, с трудом отводя взгляд от белой коробки Киу. — Сделаешь — заполучишь Шороха Бесцветного в должники. — Мужчина оправил пиджак. — И даю тебе слово, игрушка Седого, я верну этот долг даже из-за черты ушедших.

   Одну томительную минуту он смотрел на меня, словно старясь запомнить каждую черточку, а потом, не оглядываясь, вышел. Ничего не сказав и не добавив.

   А я ничего не спросила, оставшись наедине с невеселыми мыслями и неприятным удивлением, что вот так, между делом, познакомилась с еще одной легендой эпохи.

   Коробку я запихнула на дно старого чемодана к не менее старому белью, но как сказал очередной старик, против зова это вряд ли поможет. Вот уж не было печали.

   Я упала на подушку и закрыла глаза. Что ты отдала мне в руки Киу? Что это на самом деле?

   Упругий ветер ударил в лицо, мир уменьшился, отдаляясь с каждым взмахом. Над головой было безграничное голубое небо, крылья огненными парусами развевались за спиной, ловя восходящие потоки воздуха. Нет ничего лучше этого ощущения, этого скольжения в пустоте, заполненной лишь солнечным светом.

   Взмах, рывок — и огонь за спиной коснулся влажных облаков. Она прошла их насквозь, нырнула и вынырнула. Завертелась, словно танцовщица, раскинула руки и, взлетев, рухнула вниз. Земля приближалась с невероятной головокружительной скоростью. Как же она любила эти мгновения свободы, без раздумий, без обязательств, без вгрызающейся в сердце тревоги, ставшей, казалось, постоянной спутницей жизни.

   Мир трещал по швам, лихорадочно вздрагивая от раздирающих его противоречий. Высшие создали тех, кому оказались не в состоянии противостоять. Великие переоценили свои силы, и страшные создания восстали против творцов, обладатели самых сильных тел — демоны, и самых сильных душ — бестелесые. Их союз стал приговором для высших. Творцов сбросили с пьедестала.

   Девушка кувыркнулась в воздухе, резко прерывая падение. Ветер тут же перестал быть ласковым, силясь уронить, ударить о землю хрупкую фигурку. Она замахала огненными крыльями и в очередной раз победила стихию. Зависнув в прозрачном воздухе, феникс уже по своей воле опустилась на землю.

   Она пошла по грунтовой дороге, как все бескрылые, просто переставляя ноги. Пошла к маленькому городку на склоне холма. Изящные дома с высокими шпилями утопали в крупных и ярких цветах. Раньше она подлетала к ним вплотную и, садясь на смотровые площадки, болтала ногами в воздухе. Раньше… Эти беззаботные дни в прошлом, и маленькой Рааде уже не порезвиться так же, как ее матери в детстве. Ошеры стали очень раздражительными, их ледяные мечи сперва разили, а потом спрашивали.

   Девушка прошла сквозь хрустальную арку, прозрачный свод был украшен покачивающимися хрустальными колокольчиками. Их перезвон был неслышен. Никто не стерег вход в город. Чужаки не могли миновать хрустальный свод, высшие об этом позаботились. Стоило противнику ступить за черту, как артефакты начинали петь, но слышали их только враги. Колокола звонили, сердца останавливались.

   Улицы, на которых всегда звучал смех, играли дети, выглядели пустынными. Страх поселился в сердцах жителей Дивного города, который теперь впору называть Покинутым. Многие сбежали, те, кому было куда. Еще больше перешло на сторону новых, обретающих силу хозяев. Безжалостных и беспощадных. Они спалят весь мир в огне своей власти, в своей алчности и с хохотом искупаются в его крови.

   Иногда, на одно кощунственное мгновение закрадывалось сожаление, что великие Святые не такие. Они не могли быть такими, как демоны, подобные им не создают миры, они их уничтожают.

   Девушка свернула на боковую улочку к дому, столбики крыльца и фасад так плотно заросли вьюнком, что казалось, он не построен, а сплетен из живых стеблей и листьев. С крыльца, неуклюже размахивая руками, сбежала девочка. Маленькие ножки с трудом преодолели высокие ступеньки, в какой-то момент ребенок покачнулся и едва не упал, но, взмахнув пухлыми ладошками, непостижимым образом обрел равновесие. Девочка с криком радости бросилась в распахнутые материнские объятия.

   Феникс, которой самой на вид было не больше двадцати, крепко обняла малышку и вдохнула сладкий запах золотистых волос. Для нее не было на свете ничего важнее дочери. И не было ничего, от чего она не защитила бы ее, будь это сам белоголовый, уважительно называемый последователями Седым. Чудовище снаружи и внутри, даже не зверь, те не убивают ради удовольствия. Во время прошлого штурма он сам вырвал сердце ее подруги Таари и перебросил через арку. Оно еще билось, когда упало.

   Малышка залепетала что-то на своем языке, что-то понятное лишь детям и их родителям. На крыльцо вышел высокий мужчина, его кожаный доспех в нескольких местах был поцарапан, над плечом виднелась рукоять меча. Кудрявые светло-каштановые, как у девочки, волосы растрепаны, под золотистыми глазами залегли глубокие тени смертельно усталого человека.

   — Шаара ушла, — без эмоций проговорил он.

   — Нет, она не могла. — Девушка продолжала прижимать к себе ребенка.

   — Крысы всегда бегут первыми.

   — Не верю. Шаара не такая, скоро церемония огня, радная не могла бросить ребенка.

   — Время мира закончилось, и каждый покажет свою истинную суть.

   Феникс подхватила дочь на руки, лицо девушки побледнело, внутри образовалась холодная пустота. Казалось, воздух с каждым вздохом становился все тяжелее и тяжелее.

   — Без радной, — девушка закрыла глаза, — нашу дочь ждет чистый огонь. Настоящий. И только рок рассудит, жить ей или умереть.

   Малышка тревожно схватила мать за волосы и спрятала в них личико. Она не понимала, что происходит, но чувствовала повисшее вокруг напряжение и страх. Мужчина приблизился, взял в ладони лицо девушки и провел большим пальцем по щеке, стирая влагу.

   Где-то в вышине над городом завибрировала невидимая нить. Небо еще недавно такое голубое с редкими перьями облаков, стало стремительно багроветь.

   — Демоны, — девушка выплюнула слово, будто оно имело гадкий привкус.

   — До церемонии еще надо дожить, — грустно сказал мужчина. — Место ошера у рубежа.

   — А феникса — на башне.

   — Не сегодня. — На секунду, такую короткую и такую длинную, он прижался к ее губам. — Берегите себя, мои огненокрылые. Высшие выстояли сотню раз до этого, выстоят и сегодня. — Его рука легла на маленькую макушку, в этом жесте и в выражении золотистых глаз было что-то такое, не дающее поверить в его слова, он и сам в них не верил.

   Земля под ногами вздрогнула. Мужчина ушел, не оглядываясь.

   Очередной штурм, она уже потеряла им счет. Яростный, кровавый. Сколько еще тех, кого она знает с рождения, не вернется сегодня с рубежей? Да и останутся ли эти рубежи? Северо-западная башня превратилась в пыль еще две атаки назад. Восточная стена осела от заклинаний вчера, если бы не хрустальные арки с колоколами, если бы не зеркальное озеро, в котором великие могли черпать силы бесконечно, все было бы кончено уже давно.

   Рааду теперь было не с кем оставить, чтобы полететь следом, чтобы выполнить свой долг. Войти в безвременье и вырезать пару красноглазых тварей до того, как они украдут тело и твоими же руками перережут горло товарищам. Сегодня бой пройдет без нее, дочь она на смотровую башню не потащит, у малышки пока нет крыльев, и может статься так, что и не будет.

   То, что на этот раз защитникам придется туго, девушка поняла, когда упала северо-восточная башня. Малышка к тому времени уже спала, а феникс стояла на крыльце, сжимая кулаки, не в силах поверить в то, что видит. Северные башни самые высокие, их арки самые широкие, на них с десяток колоколов. И, тем не менее, северного рубежа больше не существовало. Резной шпиль опускался так медленно, вспарывая крыши окрестных домов, словно те были слюдяными. Земля снова задрожала, мир застонал, вход в Дивный город открылся. И демонов не потребуется приглашать дважды.

   Феникс бросилась в дом, на ходу подхватывая малышку, и, обмотав широким платком, повесила себе на грудь. Девочка зашевелилась, она давно выросла из наплечного мешка и отвыкла от такого способа перемещения, но ничего другого молодая мать придумать не могла.

   — Спи Раада, спи, — успокаивающе похлопала она по спине завозившуюся дочку, и та затихла под материнской рукой.

   Феникс вздохнула, с прильнувшей к груди малышкой она снова стала неповоротливой, как во время беременности. В любом случае, выбора не было, ей нужны свободные руки и крылья, хоть с такой ношей и не взлетишь. Девушка подхватила со стойки короткий, с локоть, меч. Прозрачное лезвие чуть светилось, казалось, его сделали из стекла, но первый, кто решил бы проверить его крепость на своей шкуре, ее и лишится. Подумав, огнекрылая сунула за пояс еще и обоюдоострый нож, сделанный из яркого, как трава, зеленого камня. Подарок Сива на рождение Раады. Клинок силы, созданный лишь для ее руки, для единственной хозяйки. Ни один белоголовой никогда не сможет коснуться его.

   Девушка в последний раз огляделась, что-то подсказывало, что в эти стены, хранящие помять о стольких счастливых мгновениях, они больше не вернутся. Один взгляд, и она вышла, времени оставалось очень мало.

   Феникс сразу свернула к востоку, обходя брошенные в спешке дома, стараясь не вглядываться в темные провалы окон и дверей. Кто-то погиб, кто-то сбежал. И она тоже бежит, но не от демонов. Будь ее воля, она бы бросилась на тварей тотчас и убила всех, до кого смогла дотянуться. Она не боялась смерти и бежала не от нее. Она спешила к зеркальному озеру, к высшим, к Сиву. Там будет последний рубеж обороны, маги не отдадут источник, пока жив хоть один из них. Чем бы ни закончился сегодняшний день, феникс будет там. Она посмотрела на малышку, почувствовала панический неконтролируемый страх. Неужели для нее тоже все закончится так быстро? Руки непроизвольно сжались вокруг девочки. Своя смерть не пугала феникса, но мысль о дочери, о ее гибели, едва не заставляла кричать от бессилия.

   Она успела миновать центральную площадь, где из камня правды всегда бил фонтан. Раньше жители приходили сюда, касались холодного булыжника и говорили. Ни один высший не мог сомневаться в этих словах. Словах правды. Сегодня влага едва сочилась, омывая гладкие бока, всю магию стянули к рубежам, даже такую незначительную, что требовалось для поддержания фонтана. Феникс свернула за угол низкого домика, когда кто-то схватил ее за руку и втащил в тень усыпанного синими цветами дерева. Девушка взмахнула клинком. Прозрачные лезвия столкнулись, свет брызнул в стороны, искрами пробежавшись по острым кромкам.

   — Помнишь, ты сказала, что день, когда скрестятся наши клинки, станет для всех последним, — грустно улыбнувшись, проговорил Сив. — Похоже, ты была права.

   Девушка всхлипнула и, уронив руку с мечом, спрятала лицо на груди мужчины. Ребенок, прижатый их телами, недовольно зашевелился. Доспех ошера был рассечен в двух местах, кровь заливала правое плечо, спутанные волосы висели грязными сосульками.

   Сколько ударов он пропустил? Сколько отразил? Сколько нанес?

   — Великие решили уйти, — проговорил воин, девушка подняла голову. — Маги нашли мир, в котором никого нет

   — Совсем?

   — Лишь моря, леса, горы и поля.

   — Звучит красиво.

   — Да. Высшие не могут убить тех, кого создали, — он вздохнул. — Они предоставят их собственной судьбе и уйдут через зеркальное озеро. И ты, — ошер отстранил девушку и поправился, — вы отправитесь вместе с ними.

   — Без тебя я не пойду, — быстро сказала девушка.

   — Чтобы соединить миры, потребуется вся магия. — Он покачал головой.

   — И они снимут оборону с Дивного, — прошептала феникс.

   — Ошеры будут прикрывать уходящих от демонов столько, сколько смогут.

   — Но…

   — Нет, — он прижал палец к ее губам, — не хорони меня раньше времени. — Мужчина едва заметно улыбнулся, и впервые на его лице не было горечи. — С нами остаются Кайор и Джар Аш.

   — Младший великий рвется в бой. — Она не могла не ответить на улыбку.

   — Угадала. Джар против ухода. — Сив взял девушку за руку и повел за собой. — Мы прикрываем их, они нас. Выжившие уйдут вместе с высшими. Этот мир останется на растерзание низшим.

   Она сделала шаг по покрытой яркими лепестками земле и только сейчас заметила, что ошер, ее Сив, едва заметно прихрамывал на правую ногу.

   До озера они не добрались. Не успели. Демоны оказались быстрее, чем они предполагали. Или надеялись. Они вошли в город, смяв линию обороны тех, кто еще оставались на рубежах после отхода магов. Небо над Дивным и земля под ним — почернели от крови.

   Феникс уже видела мелькающую между домами зеркальную гладь озера, когда из боковой улочки на них вылетели три тени. Три быстрых, бесшумных зверя, от которых разило смертью. Очередное порождение безвременья, с которым она еще не сталкивалась.

   Мужчина успел оттолкнуть девушку, вскидывая ледяной меч и принимая на него первую тварь. Ни капли крови не пролилось из перерубленного пополам тела. Мало того, тень попыталась встать, безмолвно щеря зубы и скребя лапами по земле. Следующая тварь обходила Сива, а третья выбрала более неповоротливую добычу, уставившись на феникса белесыми, как ночные светлячки, глазами. Девушка не стала убегать, зная, что проиграет и в скорости, и проворстве, она ухватилась за клинок и ждала атаки.

   Тени прыгнули одновременно. Ошер ударил тварь, отбрасывая к стене дома. Девушка вогнала лезвие в туловище третьей. И едва успела уклониться, когда зубы щелкнули в волоске от ее рук. Порождения магии демонов отказывались умирать. Она выпустила меч, отскакивая. Тень упала на землю и тут же вскочила, застрявшее в брюхе лезвие ей нисколько не мешало. Сив проткнул зверя мечом, пригвождая к земле и не давая прыгнуть на девушку. Прозрачные клинки снова звякнули скрестившись.

   — Уходи, — приказал Ошер, поворачивая лезвие в ране, зверь изогнулся.

   — Нет. — Феникс схватилась за нож.

   Тварь, которую мужчина отбросил раньше, уже была на ногах и, встряхнувшись, вышла на дистанцию прыжка. Из-за дома показались еще четыре тени.

   — Прошу, — он посмотрел на девушку, так же как в день, когда они соединили судьбы, как в день, когда он впервые взял на руки Рааду. Весь мир был там, в его глазах, — унеси нашу дочь!

   Девушка сжала оружие и отпустила. За этого ошера она, не раздумывая, отдала бы жизнь, и свою, и еще десятка высших. Но она не могла противопоставить его дочери. Выбор был страшен. Но он был.

   — Увидимся на той стороне, огнекрылая. — Сив, как всегда, понял все раньше ее самой.

   Сразу две тени прыгнули на него, первой он отрубил лапы, вторую едва задел по касательной, вспарывая темный мех.

   — Беги!

   И она побежала, так быстро, как только могла, прижимая к себе девочку. Позади появлялись все новые и новые тени, меч со свистом рассекал воздух. Где-то впереди раздался рев и отчаянный, полный боли крик. Демоны вошли в Дивный.

   Улица сменяла улицу, дорога пошла под уклон. Феникс бежала к видневшемуся за домами зеркалу озера, а по лицу текли слезы. Она бросила Сива. Оставила его вместо того, чтобы драться плечом к плечу, до последнего вздоха. В легендах это всегда звучало красиво, чтобы не воспевали певцы, совместную жизнь или совместную смерть. В них героини не спасают детей ценой жизни любимого, потому что никто не будет слушать такие сказания.

   Девушка выбежала на берег, ноги загребли белый, словно мука, песок. Озеро было спокойно, слишком спокойно, по его поверхности не пробегало ни одной морщинки, ни одной волны. Чуть дальше, где южная дорога огибала город, с берега к воде тянулись серебристые нити. Они сплетались между собой, образуя сверкающую дорожку моста, без всякой опоры повисающую над водой. Девушка прищурилась, там, где заканчивался созданный магами мост, озеро проваливалось в темную дыру воронки. Бесшумное страшное вращение в центре не затрагивало окружающей неподвижности озера, пространство вокруг по-прежнему оставалось безмятежным.

   Значит, великие уже открыли проход, по сплетенному из серебряных нитей мосту уже шли те, кто решился оставить мир. На ее глазах пара огнекрылых сородичей спикировала в крутящуюся тьму водоворота.

   — Нет, подождите, — с надрывом простонала она, бросаясь вперед и увязая в песке по щиколотки.

   На примыкавших к берегу улицах что-то визжало и хохотало. Крыша одного из домов вдруг шевельнулась и стала проседать внутрь, распадаясь невесомыми, похожими на рыбьи, чешуйками. Феникс чуть не упала, но развернувшиеся за спиной крылья позволили сохранить равновесие. Если б она только могла подняться в воздух, если б… Нет, она не будет думать об этом. Раада не обуза. Не размышлять, не оглядываться, только бежать. Малышка завозилась, открыла глазки и ухватила пальчиками край платка.

   А мост приближался так медленно. Феникс все еще надеялась, когда позади нее на песок выкатился визжащий клубок, из которого торчали многочисленные лапы с когтями. Крючник , питающийся плотью, вечно голодный и вечно охотящийся. К какой магии обратились демоны, чтобы создать их, огненная знать не хотела.

   Тварь сложила лапы-крючья вдоль шарообразного тела и покатилась за девушкой. Феникс выхватила нож из зеленоватого камня, развернулась и прижала крылья к спине. Крючник притормозил и привстал на изогнутых лапах, разворачивая верхние для удара. Девушка поднырнула под них и резанула ножом по шарообразному телу, в котором тут же открылась широкая щель с зубами. Раада закричала, тварь ответила визгливым хохотом. Зеленое лезвие вошло в покрытую жесткими волосами плоть. Искра жизни, неизвестно кем и как вложенная в это противоестественное создание, скользнула от кончика ножа к рукояти и влилась в ладонь. Хохот смолк. Феникс передернуло. Мерзость.

   Крючья упали, тело покатилось по белому песку, оставляя за собой черную полосу крови. Малышка зашлась плачем. Девушка развернулась, чтобы снова бежать к мосту, и пропустила сокрушительный, опрокинувший ее на песок, удар в спину. Противник был бесшумен и быстр.

   Крылатая едва успела выставить вперед руку, чтобы не упасть на ребенка.

   — Феникс и ее горластый приплод, — сказал знакомый голос.

   Девушка обернулась. Раньше все знали Тира как веселого, готового в любой момент прийти на помощь парня, одного из самых юных ошеров великих. Раньше. Сколько раз она произнесла это слово? Сейчас со знакомого лица, на котором расцветала безумная улыбка, на нее смотрели наполненные красным огнем глаза. В теле добродушного парня, еще неделю назад катавшего Рааду на плечах, теперь хозяйничала тварь из безвременья.

   Он пнул ее, метя так, чтобы попасть по ребенку, но феникс смогла отклониться, и удар пришелся в бок. Она встала на колено и вскинула руку с ножом. И в тот момент, когда зеленое лезвие было в ладони от бедра бывшего ошера, кто-то подскочил сзади и, схватив за волосы, дернул, смазывая удар. Нож разминулся с плотью.

   Девушка забила крыльями, стараясь вырваться, оттолкнуть того, кто стоял позади. Бестелесая тварь ударила по запястью, выбивая из ладони нож, ее последнее оружие. Стоявший позади отпустил волосы и толкнул, снова опрокидывая девушку на песок. Тир нагнулся и схватился за зеленую рукоять. Кожа тут же зашипела и обуглилась. В воздухе запахло горелым мясом. Мужчина улыбнулся еще шире. Нож прожег руку до кости, но красноглазой твари было все равно. Это не ее тело.

   В другой руке он сжимал ледяной меч ошера, кожаные доспехи с металлическими кольцами были рассечены в нескольких местах.

   Феникс обхватила руками дочку и развернулась. Надрывный плач перешел в тихое хныканье. За спиной девушки стояла Шаара, и ее глаза были таким же зелеными, как несколько часов назад.

   — Встать, — скомандовало нечто губами Тира.

   Молодая мать подчинилась, не в силах отвернуться от той, что схватила ее за волосы. Девушка знала, как умеют притворяться бестелесые. Эти глаза могли больше не принадлежать радной, но оставаться такими же, как всегда. Тварь выглянет из них, только когда сама захочет. Но то, что она видела перед собой, было слишком похоже на Шаару, как она бессознательно заправила прядь волос за ухо, как поворачивала голову, как переминалась с ноги на ногу, мелочи, из которых и состоит личность, которую полностью заменял бестелесый. Но девушка все равно надеялась, что ошибается, надеялась, что радную ее дочери забрала тварь. С этим знанием она могла бы жить и могла умереть, а вот с предательством родной крови — нет.

   — Пошла, — ударил ее в плечо Тир. — И заткни свое отродье, пока этого не сделал я.

   Ее привели туда, куда она сама так стремилась, к подножью моста. Девушку толкнули в круг таких же отчаявшихся и зачастую окровавленных пленников. Их было немного, не больше десятка, большинство предпочло погибнуть. Крючник, стоящий чуть поодаль, щелкнул когтями. Ее и остальных предупреждали, конвоиры голодны. Еще две круглых твари стояли по разные стороны от пленников, а на песке лежала белоглазая тень, так похожая на тех, что напали на них с Сивом в переулке.

   — Ки, — вскрикнула феникс, увидев сидящую на песке пленницу, — Киу!

   Этого она не ожидала, уверенная, что уж о девушке, на которую, словно зачарованный, смотрел младший великий, позаботятся.

   Подруга сидела, сгорбившись, длинные черные волосы закрывали лицо. Услышав голос, девушка подняла голову, темные раскосые глаз расширились. Она смотрела, но не видела никого, кроме того, кто шел за спиной, кто всю дорогу бил ее, подгоняя. Ки вскочила и босиком побежала к Тиру. Ближайший крючник предупреждающе вытянул лапы, но его вмешательства не потребовалось. Ошер схватил подбежавшую девушку за волосы, вздернул так, что та вскрикнула, и впился в губы. Грубо и жестоко. Она застонала. Высшие всегда уважали чужой выбор, они никогда не отдали бы ее Джар Ашу против воли. Киу здесь, потому что здесь Тир, тот настоящий ошер, так любивший смеяться.

   Тварь оттолкнула девушку, та упала на песок, словно этот поцелуй лишил ее сил, кровь тягучими медленными каплями сочилась из уголка распухшего рта. Феникс не хотела даже представлять, что чувствует Киу. Не дай великие, доведется увидеть эту безумную ухмылку на лице Сива. Не дай.

   — Сидеть и не дергаться, — скомандовал красноглазый, — иначе пойдете на корм. — Он кивнул Шааре, и та продемонстрировала пленникам браслет. Твари, как по команде, повернули к бывшей радной головы. Нет, не браслет, у нее на руке был управляющий артефакт. Сиди в ней бестелесая тварь, надобности бы в нем не было. Звери всегда чувствуют начинку, независимо от упаковки. Значит, она именно та девушка, что ушла из дома рано утром. Ушла, ни с кем не простившись. Ушла к врагу.

   Феникс обхватила руками притихшую дочь и стала покачиваться из стороны в сторону, как делала это всю дорогу, надеясь, что Раада снова заснет. Девочка возилась, что-то лепетала и иногда всхлипывала.

   Схватка на мосту становилась все яростнее, все ожесточеннее. Ошеры отбрасывали тварей, но те поднимались вновь, чего не скажешь о воинах. К озеру стремительно приближался тот, чьим именем пугали детей, тот, кто заставлял кулаки девушки бессильно сжиматься. Белоголовый, развязавший эту войну. Серокожее рогатое чудовище с кожистыми крыльями, бесцветными волосам и костяными шипами на лапах. Не останавливаясь, он врубился в гущу битвы.

   Его заметили и закричали. От уходящих по серебряному мосту отделились два силуэта. Девушка узнала легкую поступь Джар Аша и стремительные движения Кайора. Ошеры, повинуясь команде, разошлись, сдерживая тварей с флангов, и клинки высших столкнулись с тьмой в лапах Седого. Они напали на него вдвоем, время поединков закончилось, шла война на уничтожение.

   Белоголовый был быстр, он успевал отражать удары и наносить свои. Успевал отпрыгивать, когда из земли вдруг стали подниматься прозрачные колья. Магия огня, превращающая песок в стекло, младший великий владел ею в совершенстве. Свет сталкивался с тьмой. Звон мечей, удар, крик, отступление и снова атака. Седой дрался и отказывался умирать. Они могли танцевать так до бесконечности, и в какой-то момент это поняли все.

   Демон задрал рогатую харю к небу и закричал:

   — Тер мэ тоо! — и с размаху воткнул черный меч в землю.

   Он просил слова, просил по законам великих, по законам, которые сам не соблюдал. Его твари, его солдаты, и те, кто взял чужие тела, замерли. Ошеры, пользуясь передышкой, перестроились. Феникс видела, как подрагивает меч в руках у младшего великого, как ему нестерпимо хочется ударить прямо сейчас, пока Белоголовый безоружен. И она мысленно одобрила этот удар, даже ждала его. Но вперед вышел Кайор и таким же жестом вогнал сверкающее лезвие в песок. Он признал право противника говорить.

   — Дай нам уйти, низший, этот мир останется тебе — пророкотал он.

   Феникс вслушивалась в далекие разносимые ветром слова и ловила себя на мысли, что все еще надеется. Возможно, они договорятся, возможно, демоны выторгуют еще силы, а остальным позволят уйти. Ведь это же так просто. Она надеялась и вместе с тем знала, что эти надежды несбыточны.

   — Вас никто не держит, — ответила рогатая тварь

   — Тогда к чему лить кровь?

   — К тому, что ты врешь.

   Девушка возмущенно распахнула глаза, великие не врали. Никогда. Не могли.

   — Да как ты смеешь?! — закричал Джар Аш, делая шаг вперед и занося руку для удара.

   — Смею, мальчик. Вы уйдете и заберете всю магию с собой.

   — Это наша магия, — проговорил Кайор. — Всегда была и всегда будет.

   — Да неужели. — Тварь качнула беловолосой головой. — Ваши маги открыли проход, я чувствую, как он сосет силу из мира, будто воду через соломинку. И когда вы уйдете, здесь ничего не останется.

   — Неправда! — закричал Джар Аш, рука с оружием дрожала, еще немного и он сорвется.

   — А ты спроси у старшего, — гротескная улыбка скривила морду Седого, — спроси, что станет с теми, кто останется в мире без магии?

   Младший великий повернулся к Кайору. Но тот молчал.

   — Те, кто останется в таком мире, станут слабее новорожденных кутят, — ответил за него белоголовый.

   — Неправда!

   — Их сила и скорость исчезнут, зрение сядет, слух будет улавливать только то, что говорят на расстоянии вытянутой руки. Они станут калеками в искалеченном мире.

   — Он ведь врет, да?

   — И никакой магии, ни целителей, ни шаманов, ни предсказателей, ни фениксов, ни саламандр, ни ошеров, — буднично продолжал демон.

   — Ты сам все это начал, — не стал отрицать Кайор.

   Феникс застыла, замерла, обхватывая ребенка руками. Не ей осуждать или одобрять высших, но она скорее умрет, чем останется в таком мире.

   — Я не дам закрыть проход, не дам разрушить мой дом. И дом тех, кто пошел за мной. — Седой взмахнул рукой в их сторону.

   Старший продолжал смотреть на серокожего, а вот младший бессознательно повернул голову. Тир, словно ожидая этого момента, ухватил Киу за волосы и дернул вверх, девушка закричала. Даже отсюда феникс увидела, как побледнел Джар Аш.

   — Тогда ты зря остановил бой. — Кайор шагнул к воткнутому в песок мечу. — Мы уйдем, ты останешься, такова расплата.

   Седой не шевельнулся, все таким же спокойным тоном он отдал приказ:

   — Остановите их.

   И все те, кто стоял за его спиной, все те, кто не имел собственного тела, вдруг стали изливаться в воздух, сперва красным, а потом быстро чернеющим дымом. И этот дым рванулся к мосту. Один из ошеров взмахнул мечом, но лезвие беспрепятственно прошло сквозь темный воздух, не причинив твари из безвременья никакого вреда.

   Кайор схватился за меч, но светлое лезвие, так похожее на его собственное, свистнуло в воздухе, и голова высшего упала к ногам демона.

   Феникс закричала. Вместе с ней закричала и Раада.

   Тело Кайора грузно повалилось на песок, за мертвый великим стоял Джар Аш, и его клинок был вымазан в крови.

   — Добро пожаловать, — поприветствовала серая тварь и, выхватив из песка свой меч, ринулась на оставшихся ошеров. А младший остался стоять, стоять и смотреть на мертвого Кайора, не в силах ни пошевелиться, ни опустить меч.

   — Тир! — услышала феникс полный боли крик и обернулась.

   Тварь, сидевшая в ошере, тоже поспешила на мост, оставив чужое тело лежать на песке. Киу держала в руках лицо Тира, и слезы градом катились из ее темных глаз. Он был еще жив, но девушка чувствовала, как много разрушил бестелесый, слышала прерывистое дыхание, видела ломанные движения. Жизнь уходила из парня с каждой минутой, так же, как и магия из этого мира.

   — Ки, — прохрипел воин, и внутри его что-то булькнуло.

   — Молчи. — Девушка провела по небритой щеке. — Все будет хорошо.

   Она продолжала плакать, она чувствовала то же самое, что и феникс, видела, как внутри парня все медленно разрушается. Бестелесые могли исцелять тела, которые носили, а могли и разрушать. Единственный шанс для спасения ошера был лишь в повторном вселении красноглазого, единственного, кто мог повернуть процесс вспять. Тир предпочел смерть, любой бы предпочел.

   — Я уйду с тобой. — Киу выпрямилась.

   Она намеревалась сделать то, в чем фениксу было отказано.

   — И оста…вишь меня на ко…рм этим, — парень запнулся, из его рта потекла кровь, пачкая подбородок и тонкие пальцы Ки. — Не предашь земле, даже если я попрошу? Лишишь шанса родиться вновь?

   Феникс закрыла глаза и отвернулась. Когда же все это кончится, когда же она перестанет представлять, как Сива сожрали тени? Его сила никогда не вернется в мир, не проснется в ком-нибудь другом. Он не ушел в землю, чтобы возродиться. То, о чем просил Киу Тир было не просто красивым ритуалом. Великие говорили, что каждый преданный земле однажды вернется. И у феникса не было причин сомневаться. До сегодняшнего дня.

   У просьбы Тира была и обратная сторона. Пока Киу не выполнит его последнее желание, она будет жить. Он смог подарить ей несколько дней при условии, что пленников не скормят крючникам.

   Ошер обмакнул указательный палец в собственную кровь и стал рисовать на второй руке знак. На коже одна за другой появлялись смазанные линии, складываясь в символ, чуть корявый, но вполне узнаваемый.

   — Не делай этого с собой. С нами! Нет, не превращай… — Киу поймала руку Тира, останавливая изменения.

   Ошер улыбнулся, лицо мужчины напоминало белую маску, из уголков рта которой текла темная кровь.

   — Да, — сказал он. — Преподнесу сюрприз тому, кто остановит мое сердце, или захочет поиграть на твоих чувствах после этого.

   Женская рука дрогнула, а мужская завершила рисунок. Знак последнего-в-роду, нанесенный умирающим ошером, умирающей кровью. Феникс даже не могла представить, чем он станет, когда магия, заложенная в символ, высвободится. Она не подойдет к телу даже под страхом смерти. Стать последним, как Тир, остаться одному, что может быть страшнее?

   Феникс поцеловала мягкие кудряшки Раады, черпая силы в этом прикосновении.

   — Киу. — Взметнув песок, к пленникам подбежал Джар Аш. Феникс обернулась, бойня на мосту продолжалась. Кто-то дрался, кто-то кричал, кто-то умирал. Над озером нарастал гул, то одна, то другая нить, из которых состоял мост, лопалась и опадала, растворяясь в темной глубине озера. Это означало только одно, маг, который ее создал либо мертв, либо вот-вот готовится умереть. Одна нить — один великий.

   — Идем со мной. — Младший великий попытался оттащить Киу от Тира, но та закричала и оттолкнула чужие руки. Феникс смотрела на молодого человека и словно впервые его видела.

   — Что с тобой? — Вопрос сорвался с губ непроизвольно, и девушка, испугавшись собственных слов, обхватила руками дочку, будто искала поддержки у этой маленькой жизни.

   Джар Аш выглядел плохо, кожа на лице потемнела и шелушилась, облетая пепельными чешуйками, обнажая красные мышцы.

   — Он предал свою расу, — Тир хрипло рассмеялся, кровь брызнула на лицо Ки, но та и не подумала отстраняться, — И теперь расплачивается.

   — Закрой рот!

   Ошер продолжал смеяться, некрасиво и с надрывом, брызгая кровью, но все равно это был именно смех.

   Младший великий был испуган, и этот страх довлел над всем, что он делал. Страх и разрушающийся мир. Его руки задрожали. Меч, на котором еще не высохла кровь Высшего, вошел в плоть смеющегося Тира. Рисунок на его руке вспыхнул алым, кольца доспеха съехали с локтя, когда кто-то рассек кожаное крепление наплечника.

   — Нет! — взвыла Ки, хватаясь пальцами за лезвие, раня руки. Одна кровь смешалась с другой.

   Тир мигнул, повернулся к девушке, останавливая свой последний взгляд на ее лице. Киу кричала. Джар Аш выдернул клинок и ударил еще раз, просто от страха, от безнадежности, от чего-то такого, что было в голосе девушки, чего он просто не мог вынести. Второй удар пришелся в шею и почти отделил голову от тела. Ки взвыла, вскочила, налетела на младшего великого, ударила кулаками в грудь, вцепилась в лицо, сдирая слоящуюся кожу. Парень уронил меч, схватил девушку за руки и потащил в сторону. Один из крючников попытался преградить им дорогу, Джар Аш мотнул головой, и шарообразное тело проткнул выскочивший из песка стеклянный кол. Шаара подняла руку с браслетом, но так ничего и не сделала. Другие твари геройствовать не стали, еды оставалось еще много.

   Один из пленных мужчин сидящий там, где линия белого песка сменялась растительностью, безучастно проследил, как девушка продолжает вырываться, и как младший великий продолжает тащить ее прочь, а потом перевел взгляд на упавший меч. Заплакала девочка лет шести, Раада вздрогнула и завозилась. Гул, идущий с воды, поменял тональность, лопались нити моста, озеро на глазах стало зарастать тонкой, похожей на стекло коркой. Высшие закрывали проход, оставляя этот мир умирать. Вместе с ними. Вместе с Радой.

   Решение было. Единственно верное, грозящее болью и безумием, но феникс не видела ни одного повода цепляться за ускользающий рассудок. Она пошла вперед, на ходу развязывая концы платка, тень впереди беззвучно оскалилась и поднялась. Но Шаара успокаивающе опустила руку, и тварь не двинулась с места.

   — Сбереги ее в этом новом мире, — попросила феникс, протягивая девочку, — ты ее радная.

   Руки, принявшие ребенка, дрогнули, дочка, увидев знакомое лицо, почувствовав родную кровь, радостно залепетала.

   — Нита, я все могу объяснить, — начала предательница.

   — Не надо, — молодая мать поймала пухленькую, сжатую в кулачек ладошку Раады и поцеловала, — время разговоров прошло.

   И, взмахнув огненными крыльями, феникс взлетела к желтому равнодушному солнцу. Она рванулась ввысь и, крутанувшись, нырнула к мосту. Белоголовый прошел уже половину пути, оставляя за собой трупы. Девушка невольно задалась вопросом, который мог возникнуть только в голове одного летающего создания к другому, а почему он не воспользовался серыми кожистыми крыльями? Атака с воздуха куда эффективнее, чем открытый поединок? Впрочем, это уже не имело особого значения. Ничто не имело.

   Феникс спикировала к нависшему над водоворотом серебристому мосту, уже лишившемуся половины нитей, и с размаху врезалась в одного из ошеров, сталкивая его в крутящуюся глубину. Кто-то закричал, указывая на нее оружием. Девушка взмыла, развернулась и зашла на новый круг. Седой проводил ее прозрачными глазами и вдруг отсалютовал темным мечом. Своеобразное «добро пожаловать».

   Второй заход феникса ошеры встретили оружием, искаженными от ярости лицами и ненавистью, которая осязаемой тяжестью повисла в воздухе. Слишком много предателей сегодня. От первого удара она увернулась, второй пришелся плашмя, оставил на боку всего лишь синяк и сбил с намеченного курса, но она успела зацепить еще одного из защитников. Он упал, продолжая размахивать мечом, но не попал в проход, а приземлился на прозрачную корку, которой почти заросло озеро. Лед треснул, осколки встали почти вертикально. Ошер взмахнул руками, коснулся чернеющей воды и… застыл, на глазах превращаясь в ледяную статую. Магия, разливающаяся по поверхности воды, была смертельна.

   Феникс заложила вираж, внутри все кричало от ужаса, от несправедливости, от того, что она творила своими руками. Но этот мир был и ее домом тоже. Сейчас не время искать виноватых, не время думать о том, кто все это начал, сейчас надо все закончить.

   Девушка пошла на новую атаку, но высокая фигура в окружении ошеров вдруг развернулась в ее сторону. Высший! Не все они успели уйти! И огонь в его глазах заставил ее закричать. Она дернулась в сторону, силясь стряхнуть чужой, приносящий взгляд боль. Но ничего не получалось, тело перестало слушаться, крылья махали как заведенные. Великий крепко держал ее сознание, не давая свернуть, не давая сменить курс, заставляя лететь прямо в гущу мечей, на их острия.

   Феникс зажмурилась, совсем как в детстве, когда отец учил ее летать, когда земля приближалась с головокружительной скоростью, а она не могла заставить себя развернуть крылья. Что ж этот конец ни чем не хуже того, что приняли сегодня многие, она, по крайней мере, попыталась.

   Меч свистнул рядом с головой, и тело вдруг стряхнуло чужую волю, это было настолько неожиданно, что девушка не успела сориентироваться и упала на мост, кувырком перелетев через голову. Она вскочила на ноги, готовая к чему угодно, но только не к тому, что высший с мечом в груди свалится на лед озера и тут же замерзнет, навеки став одним из его страшных украшений. Ближайший к магу ошер повернулся, и она увидела вызывающую красноту его глаз. Помощь от бестелесого, самое время начитать смеяться. Меч защитника тут же снес ему голову, чернеющий дым взвился в воздух.

   Бестелесные не умирают вместе с телом, даже если его разрезать на куски. Чтобы убить тварь, вам придется войти в безвременье. Жаль, что для вас этот шаг будет последним. Секунда там — и от вашего разума не останется и воспоминания.

   Еще один высший на краю моста поднял руки, и над озером зазвучали рваные рычащие звуки. Язык творцов, язык магии. Гул истончился, поверхность озера, покрытая белесыми морозными узорами, стала светлеть, превращаясь в зеркало. Оставшийся маг закрывал проход, принося себя и тех, кто его окружал, в жертву.

   Острая боль пронзила спину, и феникс закричала, падая на мост, кровь залила плечо. Она откатилась как раз в тот момент, когда прозрачное лезвие чиркнуло по серебру моста. Ошер с искаженным от ярости лицом снова поднял меч, девушка взмахнула крыльями в попытке взлететь и закричала еще сильнее. Воин опустил клинок ей на спину.

   У боли есть цвет, и он отнюдь не красный. Цвет боли — белый, он звенит в голове, стирая все, что там было важного и не важного, оставляя после себя лишь пустоту. Феникс забилась всем телом, ногами, руками, крыльями, чувствуя, слыша, как рвутся мышцы и сухожилия, как что-то чужеродное отсекает часть ее тела, как горячая кровь течет по коже. Огненное крыло осталось лежать на мосту. А она поползла вперед, слыша за спиной судорожное дыхание своего палача и звон мечей, слыша, как где-то рядом взревел белоголовый. Она ждала последнего удара, которого все не было и не было.

   Она ползла, ошеры падали, гул перешел в тонкую скулящую вибрацию невидимой струны, которая скоро лопнет. В какой-то момент девушка поняла, что находится на краю моста, что дальше только покрытый стеклом водоворот и ноги Высшего, который по-прежнему произносил слова, убивающие этот мир.

   Все, что она могла сделать, все, на что ее хватило, это обхватить руками ступни мага и повалиться вперед. Изо всех сил толкая высшего в бездну. Она хрипела, скулила от боли, от слепящей глаза безысходности.

   Они упали вместе. Высший и глупая девчонка-феникс. Прямо в клубившуюся тьму водоворота.

   Зеркало озера треснуло, разлетаясь миллионом острых осколков, разя и пробивая всех и вся на своем пути, нападающих и отступающих. Мост распался на тонкие налившиеся силой нити, одни нырнули в пролом, другие рванулись ввысь. Два тела упали на лед, но вместо того, чтобы замерзнуть, замереть навеки, они взломали стекло заклинания, вновь открывая проход и связывая миры между собой серебряными стежками.

   И прежде чем рассыпаться огненными искрами феникс успела пожалеть лишь об одном, что умрет не в полете, не в рассекающем воздух движении вверх.

   Боль вырвала меня из сна. Боль от сотни прошедших сквозь тело острых осколков. Боль от разливающегося по руке огня. Руна решила напомнить о взятых на себя обязательствах. Сон и реальность смешались, и несколько минут я могла только хрипло дышать, прижимая к себе ладонь. Мое время истекало.

   Огонь отступал очень медленно миллиметр за миллиметром, нехотя возвращая мне руку назад. Я села, стараясь отдышаться. Подняла ладонь, желая убедиться, что она все еще принадлежит мне. И замерла, потому что между пальцами танцевал жидкий огонь. Я сжимала в кулаке перо из крыла феникса и была уверена, что теперь знаю, где и когда его отделили от тела.

ГЛАВА 2. Сделка

Я подошла к двери и постучала. Не знаю, закончилась уже ночь, или утро еще только готовилось сдернуть пелену тьмы с мира. Не думаю, что это имело значение. Не для нечисти.

   Он открыл, смерил меня взглядом с головы до ног и посторонился, пропуская в комнату. Смешно сказать, но я ни разу не была здесь. Супруга, которая никогда не заходила в спальню к мужу, пусть и женаты мы были по законам людей, на которые он плевать хотел. Широкая полоска из тусклого золотистого металла все еще украшала его безымянный палец. Сейчас чужое желание поиграть было только на руку. На нем домашние брюки и футболка, и так легко представить, что передо мной обычный человек, обычный мужчина.

   — Ты пришла сделать выбор? — спросил Кирилл.

   Я покачал головой, не имея ни малейшего понятия, сколько времени осталось. Час? Два? Десять? Не за этим я пришла сюда, не за этим.

   Он втянул носом воздух и едва заметно улыбнулся.

   — Ты меня удивляешь, — сказал он, обманчиво неторопливо заходя мне за спину, — приятно удивляешь. — Пальцы, показавшиеся обжигающе горячими, легли на плечи.

   Мне никогда не приходилось ничего объяснять этому мужчине, не приходилось стыдиться желаний, притворяться кем-то другим. Мысль, пришедшая следом, заставила похолодеть. Это мне не приходилось, а ему? Он каждый день играл роль. Каждый божий день и ни разу за десять лет не сорвался, ни разу не причинил боли, до того дня, когда взял Алису и исчез.

   — Ты слишком много думаешь. — Он отвел мои волосы в сторону и поцеловал в шею.

   По коже побежали мурашки, одно прикосновение, и тело превращалось в пластилин. Он мог делать все, что вздумается, а я благодарила. Сейчас ему было нужно мое решение, а мне был нужен он, вполне возможно, что в последний раз. И я не видела причин не удовлетворить желания друг друга.

   Его пальцы скользнули ниже, пробежались по позвоночнику и замерли на талии, там, где футболка граничила с поясом брюк. Кирилл погладил полоску обнаженной кожи. Безумно хотелось, чтобы он содрал ткань, содрал преграду и коснулся уже по-настоящему. И он, как всегда, это почувствовал. Рывком развернул лицом к себе и дернул футболку, разорванная тряпка упала на пол, горячие руки, наконец, легли на кожу.

   По телу прошла дрожь. Он толкнул меня, и я упала на кровать, совершенно не помня, когда мы успели отойти от двери.

   — Ты приняла решение? — Кирилл наклонился.

   Рука скользнула по животу, дразнящее поднимаясь все выше и выше. Я не могла ответить, даже думать не могла. На это он и рассчитывал. Придя сюда, я знала, что он воспользуется своей властью. У него была цель, и глупо ожидать, что демон отступит сейчас, на своем поле. Я бы не отступила. Он мог бы меня заставить, но по каким-то причинам этого не делал.

   Кирилл медленно провел руками по бедрам, сминая плотную ткань, и я выгнулась, не сдержав тихий стон предвкушения. Я чувствовала себя стоящей на краю обрыва, на последнем покачивающемся камушке, когда любой порыв ветра мог столкнуть вниз. А этот мужчина был не просто порывом, он был ураганом.

   После ночи в прошлом меня ждало будущее. До того, как снова сядет и взойдет солнце, я должна перестать быть человеком, или умереть им. Страшно было до чертиков, и все, что мне было нужно в это утро, это побыть женщиной.

   Мужчина склонил голову, теплые губы прижались к ключице, где бешено бился пульс, а рука расстегнула пуговицу на брюках, стягивая казавшуюся грубой по сравнению с прикосновениями одежду. Я лихорадочно стаскивала с него одежду, дёргая за штаны, срывая все, до чего могла дотянуться, любой кусок ткани, мешающий прикасаться к телу.

   Кирилл зарычал, затрещало белье, тут же отброшенное в сторону за ненадобностью. Его руки скользили по моей груди, чуть сжимая, дразня и заставляя задыхаться от ощущений. Спустились к животу, коснулись бедер, раздвигая и касаясь так нежно и так требовательно. Я вцепилась в плечи, подрагивая от предвкушения.

   — Решение. — Седой подался вперед.

   Я вскрикнула, почувствовав его внутри себя. Горячо и сильно, не оставляя места ни для чего иного. Он всегда был таким, наполняющим без остатка, почти заслоняющим небо, таким же великолепным, как и в первый раз, как все разы после этого.

   — Давай… — Голос с рычащими нотками стал ласковым.

   Это в рыцарских романах о прекрасных принцессах ночь между героями возводится на пьедестал и стыдливо укрывается многозначительной недосказанностью. В нашей тили-мили-тряндии секс — это оружие, но подобное определение отнюдь не лишало его привлекательности.

   Он двигался так медленно, растягивая, каждое прикосновение, каждое единение до бесконечности. Из моего горла выходило лишь что-то очень похожее на мяуканье. Чужое дыхание опаляло шею, ногами я обхватила его талию, словно боясь, что он отстранится. Будто моих сил хватило бы, чтобы удержать демона.

   Одно движение за другим, сладкое предвкушение и его воплощение. Без конца.

   — Ты и так моя. Все что нужно, это сказать «да». — Его пальцы сжали бедра.

   Мне не было дела до его слов, только до его тела. Я замерла на краю. Всего одно движение, и мир сорвется в пропасть, в восхитительную бездну. Одно из падений, которых ждут с нетерпением.

   — Ааах… — Я была способна только на отрывистые бессмысленные звуки, и совершенно не понимала, о чем он говорит.

   Но понимал он. Все исчезло. Мягкость рук сменилась требовательной жесткостью, тело окаменело. Кирилл снова подался вперед грубо и резко, желая причинить боль, желая заставить кричать.

   И я закричала. Не от боли, от наслаждения. Он сам привел меня на грань, когда стирается разница между сладостью пытки и ее горечью.

   — Посмотри на меня, — приказал он. — Посмотри!

   Я распахнула затянутые пеленой удовольствия глаза. Лицо, замершее в сантиметре от моего, искажалось от гнева. От виска к скуле побежала цепочка чешуек.

   — Ты приняла решение, — он не спрашивал, он знал ответ, — и я хочу его услышать.

   — Кирилл, пожалуйста. — Я выгнулась, недовольная тем, что он остановился, продолжая цепляться за плечи, продолжая прижиматься к нему, продолжая желать.

   — Ольга! Ты отдашь душу мне?

   Не знаю, что меня отрезвило, холодность в голосе или произнесенное имя. Мое имя — его голосом.

   — Не знаю. — И это было правдой, любую ложь он бы почувствовал, едва она слетела бы с губ, и, скорее всего, затолкал бы ее обратно. — Мне страшно.

   — Тогда ты пришла не по адресу. — Нехорошая ленивая усмешка скривила его губы, так же он улыбался, когда однажды пьяненький сосед ухватил меня за зад и выдал что-то скабрезное, он продолжал улыбаться, ломая ему руку. — Я не рассеиваю страхи, я их умножаю.

   Руки сжались на талии, и он снова погрузился в меня с той же резкостью и силой. И в тот момент, когда я закусила губу, удерживая внутри очередной крик, Кирилл изменился. Только что со мной был мужчина, а секунду спустя — демон. Хозяин северных пределов принял истинный облик.

   Грубая чешуя цвета пепла заменила кожу. В прошлый раз она показалась мне ледяной, сейчас — обожгла прикосновением. На пальцах вытянулись когти, один из них проткнул кожу над грудью, потекла кровь. Черты лица заострились, волосы превратились в тонкие стальные иглы. На меня узкими вертикальными зрачками белесых глаз смотрел хищник. Он склонил голову и коснулся шершавым языком только что нанесенной раны, слизывая алую кровь, одновременно двигаясь внутри меня.

   Больше не было притворства в угоду слабому человеку, он стал собой. Я должна была завизжать. Он ждал этого. Должна была забрыкаться, и тогда бы он с удовольствием закончил начатое. Закончил урок, который решил преподать.

   Я впервые видела его столь близко и впервые по-настоящему, во всей неприкрытой грубости и чуждости. Он двинулся, проникая глубже, и наслаждение, все такое же острое, пронзило меня с удвоенной силой. Я ничего не могла поделать с этим, да и не хотела. Телу, стоящему на грани срыва, не было дела до масок и обличий.

   Над ухом раздалось ворчание, на меня смотрел зверь, но на этот раз в его нечеловеческих глазах не было злости, в них было удивление. Он хотел отстраниться, но я не позволила. Это потом мне наверняка станет хреново и стыдно, потом я сама себе поставлю кучу диагнозов и поклянусь, что больше никому никогда такого не позволю. И не позволю… никому, кроме него.

   Шершавый язык скользнул по скуле, наши сплетенные тела качнулись.

   Или буду вспоминать сладость того, что происходило сейчас, раз за разом, мечтая о продолжении.

   Я коснулась его спины, царапая ладонь чешуей и едва замечая это. Приподняла голову и обреченно прижалась к твердым губам. Да, решение было принято и давно.

   Святые, какой он был неправильно горячий, какой сильный, какой недосягаемый. То, что произошло дальше, не поддавалось логике, ни моей, ни его. Мы просто вцепились друг в друга, забывая, кто из нас зверь, а кто человек. Сердце билось как сумасшедшее, грудь приподнималась, прижимаясь к чешуе, кровь текла, бедра дрожали, встречая каждое движение. Крики чередовались с рычанием. Что-то обвило запястье и с силой прижало руку к простыне, и я без всякого удивления увидела извивающийся хвост. Костяной наконечник лег в ладонь, вот он был прохладным.

   Если бы сейчас он попросил у меня душу, отдала бы, не задумываясь. Но Кириллу было не до сделок. Сегодня впервые в сумасшествии участвовали двое.

   Он прижался губами к ране, втягивая кровь, одновременно врываясь в меня так глубоко, как только можно. Кричать я уже не могла, лишь дрожать и судорожно ловить ртом воздух.

   По телу волной прошлось удовольствие, яркое и чистое, как нарождающееся утреннее небо. Ответом был глухой рык и точно такая же дрожь горячего тела.

   С минуту Кирилл смотрел на меня, а, потом, не говоря ни слова, откатился в сторону. Сразу стало холодно. Маски действительно были сброшены.

   Звякнуло стекло, я приподнялась, в комнате снова был обнаженный мужчина, наливавший себе что-то из графина с красной жидкостью. Вино? Кровь? Сок? Вряд ли последнее.

   — Выпьешь? — не оборачиваясь, спросил Кирилл.

   — Нет. — Я завернулась в простыню, теперь нагота казалась излишней, почти постыдной, но только своя, не его.

   — Тогда сделай одолжение, исчезни.

   — Кирилл я…

   — Убирайся. — Он чуть повернул голову.

   И я мгновенно потеряла голос. Седой не был зол, он был в ярости. Я видела ее в резко очерченных скулах, в сузившихся глаза, в пальцах, сжимающих стакан, слышала в голосе. И самое страшное, что злился он даже не на меня, а, скорее, на себя за потерю контроля.

   — Как же я устал от этой ереси, — стакан треснул, в стороны осколками брызнуло стекло, — так и тянет закончить все одним махом.

   Я встала, прижимая простыню к телу, и быстро вышла, практически выбежала. Вот так выглядит счастливый финал сказки в нашей тили-мили-тряндии. Все живы, и это уже немало.

   Я даже почти успела дойти до своего крыла, почти вошла в комнату с холодной кроватью и сбившимся бельем. Но в двух шагах от двери на меня накатило, догнало то, что я надеялась оставить в спальне Кирилла, то, из-за чего он бьет стаканы. Ноги ослабели, и я упала на графитовый пол, стараясь унять головокружение.

   Что я только что сделала? Чем занималась? С кем? Глупые вопросы — глупые ответы. Страшным было не то, что моего тела касался нечеловек. Страшным было то, какое удовольствие я от этого получила.

   Никогда не испытывала пристрастия к боли, черной коже, плеткам и прочим атрибутам странной жизни, о которой я знала лишь из паршивых фильмов. Никогда не мечтала стать той, что кричит от наслаждения, когда ей пускают кровь. Но ведь кричала же, только что, когда внутри меня двигался зверь.

   Я отняла руки от груди, на светлой простыне расползалось кровавое пятно. В горле заклокотало, и меня вырвало. Все вокруг кружилось, камни стен, проемы дверей. Я вытерла рот простыней и прислонилась лбом к прохладному полу.

   Разве может кто-то вроде меня назваться человеком? Ответ давно известен. Наверное, с того дня, когда я даже не поинтересовалась именами тех, кого убила моя дочь в первую охоту. Именами обычных людей, скорее всего, не очень хороших, тех, кого не будут искать, преступников, проституток, алкоголиков, бомжей. Но кто дал мне право выбирать достойных жить или достойных умереть?

   Почему-то думать о тех давних событиях было легче, чем о произошедшем несколько минут назад. Ступеньки во тьму… им нет числа.

   Плеча легонько коснулись, и я с трудом подняла голову. В коридоре стояла карка, распорядительница обедов, кажется, или еще кто. Помню, как она танцевала в ночь убийства Прекрасной, тогда ее глаза сияли. Прямо как сейчас.

   — Вставай, — скомандовала женщина, подавая руку. — Давай, можно подумать ты первая, кто выползает на четвереньках из его спальни. Вымоешься, поспишь и выпросишь подарок. — Она помогла мне подняться. — Главное, не продешеви. Я, например, получила работу. Мммм… как же сладко здесь пахнет.

   Я развернулась и похолодела, молодая женщина улыбалась, как может улыбаться только абсолютно счастливый человек.

   — Помочь дойти?

   — Обойдусь, — прохрипела я, отшатываясь.

   А она рассмеялась, обхватила себя руками и вдруг закружилась.

   «Последний раз, когда карка танцевала, убили Трифона Седого и Нинею», — так сказал бессмертник, смерть которого была на моих руках. Человек ли я? Не думаю. Это давно уже просто значимое слово.

   «Прольется кровь демона», — предрек он, и оказался прав.

   И вот карка танцевала снова, а в цитадели был лишь один демон. Я подхватила простыню и бросилась бежать по коридору. В голове была одна четкая мысль, противная, но совсем ненеожиданная, он не посмеет сдохнуть, пока… пока… А пока что? Не знаю, но я точно не готова видеть его труп, даже несмотря на то, что минутой ранее меня рвало от воспоминаний. Мне был противен не он, а я сама.

   Удерживая на груди окровавленную простыню, я едва не упала. Всего несколько шагов, которые нечисть могла бы преодолеть мгновенно и на которые человек потратил десяток секунд.

   Мне вспоминалась Прекрасная, вспомнился зеркальный клинок. В прошлый раз в убийцы Кирилла прочили меня, как члена семьи, потому что демона может убить только такой. А в этот? Алиса в filii de terra. Кто тогда? Опять все на хрупкие плечи той, кого зовут игрушкой? Я завернула за угол, подбежала к двери, понимая, что почти смеюсь. От страха, потому что тогда Кирилл тоже играл в семью, потому что человека всегда можно заставить, надо только придумать правильную мотивацию. За нее вполне сойдут когти у горла и даже необязательно моего. Здесь уже слишком много тех, кто мне не безразличен, слишком много корней, слишком много того, что дорого. Наверное, уже пора признать это.

   Я подняла руку, чтобы постучать в дверь и отбросить уже притворство. Подняла и едва не закричала, ладонь свело от боли от воткнутого в нее раскаленного гвоздя. Руку свело до плеча. Невидимый металл поворачивался под кожей, проникая все глубже и глубже.

   — Нет, — захрипела я, — нет, не сейчас!

   Пальцы скрючились, словно кто-то ухватил за сухожилия и потянул, ногти поскребли по двери, в которую я так и не постучала, обычные человеческие ногти. Тот, к кому я шла, мог давно спать, мог уйти из цитадели, мог весело проводить вечер с одной из служанок, много чего мог. Но в глубине души я верила, что он там, сидит на кровати или читает одну из бесчисленных книг, проводя очередное исследование. Он был там, потому что хозяин ему это приказал, потому что в цитадели был человек, которому до зареза нужно продать душу.

   Я осела на пол, чувствуя, как разгорается огонь руны, как рисунок испепеляет кожу. Время кончилось, а в нашей тили-мили-тряндии это смертельно. С губ сорвался всхлип. Это было обидно и предсказуемо. Как может быть предсказуем ожог, если окунуть руку в кипяток, но мало кому придет в голову винить воду. У меня была тысяча возможностей, и ни одна не была использована. А теперь поздно.

   Падая, я ударилась затылком о стену, чувствуя холодный камень обнаженной спиной, но эта боль была ничтожной по сравнению с той, что зарождалась в ладони.

   — Нет! — кажется, я закричала. Кажется, потому что от боли перестала понимать, где нахожусь.

   Огонь обхватил предплечье, сжигая кожу и заставляя кровь кипеть. Я даже не поняла, что дверь открылась, не поняла, что я не одна, что на боль, как на сладкий запах может слететься вся нечисть цитадели. Не поняла, пока он не присел рядом, обеспокоено заглядывая в лицо.

   — Ольга? — Прохладная рука легла на запястье, притушив жидкий огонь.

   — Сделку, вестник, — смогла прошептать я, — хочу заключить сделку.

   В глазах склонившегося надо мной Александра стала закручиваться светлая спираль водоворота. Мужская ладонь сжалась на горящей руне, я взвизгнула, пытаясь оторвать от себя его пальцы, простыня сползла на талию.

   — Сделка, человек, — согласился Вестник Седого, и его слова пролились на мою кожу ушатом холодной воды. Танцующий огонь исчез, словно кто-то повернул рукоять старой плиты. — Душу в обмен на желание. Желай!

   Его ледяные пальцы коснулись обнаженной груди в жуткой пародии на ласку. На руке не было когтей, но мне показалось, что пальцы прошли сквозь кожу и коснулись чего-то такого… не знаю, чего. Он не причинял боли, но на меня удушливой волной накатило ощущение жуткой неправильности, и я едва не пошла на попятный. Но не пошла, потому что боль человека пугала больше. Не смерть, а перспектива сгореть заживо. Как сказала феникс из прошлого, время разговоров прошло, наступило время решений.

   — Желание, — потребовал Александр.

   Я с трудом подняла голову, вглядываясь в карие глаза, во вращающийся светлый водоворот.

   — Не в твоих силах дать мне желаемое.

   — Это не имеет значения, важна лишь потребность, — вкрадчиво, прошептал вестник, ледяные пальцы во мне дрогнули. — Сделка?

   — Сделка, — подтвердила я. — Забирай так. В подарок.

   Водоворот в его глазах замер и вдруг растекся по зрачку, заливая его, почти сравнивая с белком. Рука в моей груди сжалась в кулак, в ушах оглушительно щелкнуло, словно в детстве, когда во время отита барабанная перегородка, не выдержав давления жидкости, лопнула с тонким болезненным звуком.

   А потом он засмеялся, громко, от души. Изогнувшиеся губы стали полнее, плечи шире, волосы посветлели, как и глаза, как и кожа.

   — Ты так предсказуема, милая, — проговорил Кирилл. — Как северный ветер, который никогда не станет южным. Теперь уже нет.

   Седой рывком вытащил сжатую руку из моей груди.

   Тонкие блестящие нити, так похожие на покрытую росой паутину, тянулись от этого живого комочка к моему телу.

   — Я не ошибся, — прошептал Кирилл, раздвигая губы.

   Такую победную и бесшабашную улыбку на его лице я видела и раньше. Но лишь один раз, когда он впервые взял на руки нашу дочь.

   Мягкие переливы отраженного от капли света легли на лицо демона, сверкнули в белых глазах. Сейчас он был намного страшнее того, что был со мной в спальне. Страшнее и одновременно привычнее. Демон — это не только чешуя и когти, демон — это чуждость, бездна. И именно она сейчас смотрела с человеческого лица. Он снова сжал кулак, в котором продолжала биться душа. Точно так же, как пульсировал якорь Киу в пальцах джина. Душа давно мертвой девушки и душа давно живой.

   Кирилл дернул рукой, светлые, соединяющие нас нити погасли, и я стала падать. Словно не сидела до этого на сером полу в одной простыне. Падать куда-то за пределы замка, мира и времени, падать в туман, просто падать. И падая, продолжала слышать его смех.

   Я знала, что они там, слышала грубоватый низкий смех, видела огрызки теней, танцующих по узкой полоске света под дверью. Пальцы дрожали и болели, но я продолжала расшатывать маленькую железную скобу. Единственное украшение комнаты, вернее, подвала.

   Меня вытащили из тумана, и запихнули сюда, не дав даже покричать вдоволь, заткнули рот и заперли. Я ничего не успела понять, но успела испугаться. За прошедшие пять часов страха стало в избытке.

   Тени под дверью качнулись, и я прижалась к стене, облизав пересохшие губы. В другом мире все по-другому, можно ловить женщин и сажать в подвал, можно слизывать кровь и смеяться над этим, последнее почему-то тревожило больше всего.

   Пустой чулан, ни стула, ни стола — ничего, даже лампочки и той нет. Лишь грязь на полу да ржавый железный уголок, прикрученный к стене. Наверно остался с тех времен, когда, здесь висели полки, уставленные соленьями. Поправка, был прикручен, пока я не начала его расшатывать. Металл впивался в пальцы, но я не остановилась, пока не выкрутила, не обращая внимания на боль. Уголок был всего лишь ржавым старьем, а вот гвоздь… Я покрутила в пальцах оружие. Не ахти что, но другого не было.

   Быстро перебравшись к выходу, я села на пол, обхватив колени руками. Очень хотелось в туалет, а еще больше — открыть глаза и обнаружить, что все это сон. Все, и исчезновение Кирилла, Алисы, разговор с Сальниковым — Твердиным, Юково, в котором ночь не ночь, а люди не люди. Я коснулась пальцами толстой с металлическими заклепками двери и наткнулись на тонкие борозды, явно оставленные ногтями. Их было много. Каморку не раз использовали в качестве тюрьмы. И пленники могли вдоволь царапать каменные стены или кричать.

   Тени качнулись, звякнул засов. Я едва не уронила гвоздь, пытаясь перехватить покрепче. Дверь открылась, за ней было двое.

   Один, можно сказать, старый знакомый, прикосновения, которого я уже успела почувствовать. Тот, кого называли падалью. Второй был молод и излишне волосат, мускулистые руки от локтя до запястья руки покрывала бурая шерсть. Именно так, не волосы, а жесткая щетина. Все это я успела рассмотреть мельком, бросившись между мужчинами, поднимая гвоздь и вгоняя острие в бок старого знакомого, это ему за слюни на шее.

   Падальщик отпрянул, я бросилась между ними, выскочила в коридор и взбежала по лестнице, перепрыгивая через две ступени. Получилось! Я почти выбралась, почти. Смущало только одно, они продолжали смеяться.

   Дверь, ведущая на первый этаж, оказалась не заперта, я кинулась вон из подвала, не особо представляя, где нахожусь. Главное, бежать, главное, не останавливаться.

   — А она упорная, — раздался голос за спиной.

   Коридор закончился, я оказалась в просторной комнате, задела обо что-то ногой, едва не упала. Диван, камин, буфет с посудой. Некогда рассматривать, некогда удивиться тому, что гостиная выглядит слишком обыденно для другого мира. Я выскочила в арочный проем и едва не врезалась в стоящий в центре комнаты стол, ударилась о него бедром, смахнув какие-то бумаги с угла. За столом сидел седовласый мужчина и читал. В одной руке книга, в другой чашка с чаем, разве можно представить более идеалистическую картину? Сильнее меня удивила бы только бабушка с вязанием.

   Старик поднял взгляд.

   — Чего так долго? — спросил он и поставил чашку на блюдце.

   — Девушка решила подняться сама, — ответил голос из-за спины.

   Я обернулась и вздрогнула, в кабинете стоял падальщик, за ним весело скалил зубы второй, помладше и пониже ростом.

   — Похвально, — старик захлопнул толстый том. — Я получил ответ от хозяина.

   — Быстро, — сказал волосатый.

   — Он в верхнем мире, а там слишком много времени.

   — Кто вы такие? Что происходит? — не выдержав, закричала я.

   — И? — спросил сутулый.

   Старик поднял со стола сложенный листок, развернул и зачитал:

   — На твое усмотрение.

   Я оглядывалась, а они словно не замечали этого. Или принимали как должное панику и тяжелое дыхание растрепанной женщины, не представляющей, что делать? Их спокойствие, их неторопливый разговор пугал больше крика. Выход из комнаты перекрывали мужчины, второго не было, если не считать окна, но чтобы добраться до него, надо обойти стол и, наверное, выбить стекла, а я до этого подобное только в кино видела.

   — Нам скажи, что ты там конкретно усматриваешь? — высокий потрогал рубашку, на которой расползалось темное пятно, подцепил ногтем гвоздь и выдернул.

   — Ну, — протянул старик. — Она добыча и по праву первого принадлежит…

   — Мне, — закончил падальщик, демонстративно покачивая перед глазами гвоздем. — Сперва заставлю его съесть, а потом попробую на вкус ее саму.

   От хриплого голоса по телу побежали мурашки. В его словах не было угрозы, лишь констатация факта.

   — Наверное, ты прав, и так будет лучше всего, — протянул старик.

   — Нет, пожалуйста, послушайте! — Я развернулась.

   — Хорошо, забирай, только…

   — Нет! — взвизгнула я, не успев даже уловить движение сутулого.

   Сильные руки оказались на талии, он дернул меня на себя. Со стороны смотрелось, наверное, страстно. На деле же я врезалась в его грудь, показавшуюся каменной, и прикусила губу до крови. Мужчина улыбнулся и наклонил голову. Еще до того, как он сделал это, я поняла, что сейчас произойдет, и едва не заревела от беспомощности.

   — Смотри не перестарайся, Веник, станешь amans , потом не расхлебаешь, — раздался звонкий женский голос.

   Я отреагировала почти так же, как несколькими часами ранее, то есть уперлась руками мужчине в грудь и закричала:

   — Помогите! Пожалуйста, помогите!

   — Чего тебе, Пашка? Не помню, чтоб вызывал, — проворчал старик.

   Я могла продолжать кричать, могла сорвать горло, а он не повернул бы головы.

   — Слухи по стежке так и летают, говорят, к нам полоумную занесло, которая уверяет, что знает Седого. — На пороге кабинета стояла миниатюрная девушка с черными волосами

   — Его многие знают. Свободны, и заберите эту.

   Падальщик все-таки сделал это. Слизнул кровь с моей губы и даже зажмурился от удовольствия. Его язык был шершавым, теплым и… Я застонала, чем, похоже, только подлила масла в огонь. Да, это было отвратительно, но проблема была в том, что за этим могли последовать куда более страшные вещи. Я не была невинной девочкой и примерно представляла направление его мыслей. Как оказалось позднее, не угадала даже близко.

   — Веник, не здесь, — поморщился хозяин кабинета.

   — Ну, раз ты все решил… — Девушка пожала точеными плечиками.

   Я стала вырываться, но падальщик перехватил мои руки и прижал к телу. К своему телу.

   — Что тебя смущает? — удивился волосатый. — Обычная девка, у хозяина таких сотни были, а будут тысячи.

   — Да почти ничего, кроме факта, что до сих пор никто не знает, кто мать наследницы.

   — И ты думаешь?..

   Они все посмотрели на меня, зло, оценивающе и даже немного растеряно.

   — Не, — замотал головой волосатый. — Ходят слухи, что она человек, но не эта же. — Молодой скривился. — Можно у Твердина спросить, все говорят, что он знает.

   — Думаешь, один такой умный? — хохотнул старик. — Хозяин давно моему посреднику рот запечатал. Откроет не по делу, ни звука не произнесет. Откроет второй раз — без головы останется. — Мужчина вытянул руки, сцепил пальцы и нехотя добавил: — Сам пытался дознаться.

   — Так чего же проще, спросите ее? — предложила девушка.

   — Верить людям? — Он покачал головой. — Сначала врут, так что баюн покраснеет, а когда берешься за них всерьез, говорят все, что хочешь услышать. Иногда от страха начинают верить в россказни сами. Одна грязь от них.

   Тот, кого назвали Веником, сделал шаг к выходу, таща меня за собой. В голове билась паническая мысль, как только мы скроемся от посторонних глаз, он возьмется за меня всерьез, и эти липкие прикосновения покажутся едва ли не целомудренными.

   — Пожалуйста, отпустите! Я ничего не знаю ни о каком хозяине, и я никому ничего не скажу, обещаю!

   — Разве так трудно проверить, носил ли этот сосуд внутри себя демона? — фыркнула девушка, и я почувствовала, как удерживающие меня руки окаменели, увидела, как замерли все в комнате, как все снова повернулись в мою сторону.

   — А ведь верно, — крякнул старик, поднимаясь и выходя из-за стола, если бы я стояла на прежнем месте, могла бы попытаться прорваться к окну. Могла бы… главное здесь прошедшее время. Я еще не понимала, что время, за которое цепляюсь, теперь стало прошедшим.

   — Даже не думай, — едва слышно прошептал падальщик и, обхватив мое запястье, заставил вытянуть руку.

   — Пожалуйста. — В тот день это слово они слышали от меня чаще остальных.

   Я мало что понимала, продолжая каждым вздохом, жестом доказывать, что перед ними добыча. И выжила лишь потому, что они любили играть с напуганной едой, и чем ей страшнее, тем лучше.

   В широких, совсем нестарческих руках хозяина кабинета сверкнула бритва. Старая и опасная, из тех, что вполне годятся не только для бритья, но и для убийства.

   Движения старика были точны и быстры, я даже не успела в очередной раз их попросить, стальная полоска коснулась ладони. Боль была такой же быстрой и острой, такой же неотвратимой. Не выдержав, я всхлипнула, сжимая руку в кулак. Отпустив запястья, Веник, снова положил ладони мне на талию и ласково провел. Ему нравился запах крови и боль, они его возбуждали. Я знала это так же точно, как и то, что предпочту сдохнуть, нежели позволю дотронуться до себя добровольно. Ушедшие любят насмехаться над данными себе зароками. Над любыми зароками.

   С ладони на светлый деревянный пол полилась кровь. Старик подставил блюдце, и несколько капель разбились о фарфоровую поверхность. По щекам текли слезы, по коже — кровь. Хозяин кабинета поставил блюдце на стол, повернулся к полке и стал переставлять склянки. Я прижала порезанную руку к груди и услышала над ухом довольное рычание, так ворчал старый соседский пес, когда его чесали за ухом. Это, наверное, первый раз, когда мне пришло в голову сравнить обитателей стежки с животными, но далеко не последний.

   Взяв пузатый пузырек с порошком, старик ловко перевернул его над блюдцем. Несколько белых крупинок осело на ободке, а те, что попали в кровь, вдруг вспыхнули синим пламенем и загудели, словно в старой горелке.

   И все разом изменилось, еще секунду назад я была добычей, а теперь стала... нет, не хищником, я превратилась в отраву, которую не всякое брюхо переварит.

   — Ой-е, — емко высказался волосатый.

   Падальщик отступил, девушка закатила глаза, старик посмотрел в окно и повторил прочитанные с листка слова:

   — На твое усмотрение, — сжал кулак и оперся о стол, — опять.

   Сутулый сплюнул и молча вышел из кабинета, его лицо пылало от гнева, за ним последовал второй.

   — Вот видишь, не так трудно. — Пропустив их, девушка подошла ближе.

   — Теперь я в долгу перед тобой, — процедил старик, — а я этого не люблю.

   У меня вырвался всхлип. Странное дело, когда держали — вырывалась, а стоило отпустить — замерла, не в силах сдвинуться с места.

   — Уходи, — глухо сказал старик, и я не сразу поняла, что на этот раз он обращается ко мне, — и больше никогда не возвращайся. Я закрою для тебя стежку. Ну, чего ждешь? Кто только что орал «отпустите»? Или так понравились обниматься с Веником? Пошла прочь!

   Я прижала разрезанную ладонь к груди и выскочила вон, пробежала мимо девушки, мимо гостиной, мимо дивана, камина, мимо каких-то комнат. Я плохо помню, как убегала, в этом память подводит. А может, глаза ничего не видели из-за слез? Зато все, что произошло следом, забыть сложно.

   Выскочила на крыльцо в прохладную темноту. Ночь, от которой я нырнула в туман, нагнала человека здесь. Дорога была прямой, и я не заблудилась и не попала ни в чью ловчую яму или подвал. Тогда не попала. Добежала до машины, еле разглядев силуэт на черной дороге. Захлопнула дверь, дрожащими руками вставила ключ в замок зажигания и вывернула руль, оставляя на оплетке влажные кровавые пятна.

   Педаль газа ушла в пол. Несколько минут и меня здесь не будет. А слезы все текли и текли. Не сейчас. Потом наревусь вдоволь. Все потом, когда смогу думать.

   Двигатель взревел, фары выхватили из темноты старый асфальт, деревья и силуэт давешнего старика. Он даже не потрудился сменить домашнюю одежду, так и стоял в старых штанах и клетчатой рубашке, ветер развевал седые волосы. Но не это заставило меня вывернуть руль и нажать на тормоз, не это заставило сердце скакнуть к горлу. Стоявший посреди дороги старик держал за руку девочку с длинной белой косой, на ней была розовая ситцевая пижама, та самая, в которой она спала в свою последнюю ночь дома.

   Машина свернула к обочине, нырнула носом в канаву и заглохла. Я выскочила на дорогу. Пробежала вперед и закричала:

   — Алиса!

   Но там никого не было. Ни в темноте, ни в редком свете нарождающихся звезд. Лишь пустая узкая дорога в туман.

   — Алиса, — вышло совсем беспомощно.

   — Ты что творишь? — Меня схватили за руку.

   Вздрогнув от неожиданности, я едва не закричала, сперва от страха, а потом от облегчения.

   — Немедленно уезжай, — зашептал Алексей. Или Михаил Твердин, или как там его на самом деле.

   Куда делась злость и чувство превосходства, куда исчезло снисхождение. Сейчас в его глазах я видела лишь страх.

   — Мне хозяин голову оторвет, что недосмотрел и на хвосте приволок. — Он потащил меня обратно к машине.

   — Я видела, — не слова, беспомощный лепет, — свою дочь. Я ее видела!

   — Повторяю, ты никогда ее не увидишь. — Он встряхнул меня, открывая дверь. — Садись и уезжай, немедленно!

   Не знаю, его присутствие или то, как он старался запихнуть меня в машину, подействовало отрезвляюще. Я словно очнулась, словно кто-то по щелчку пальцев вернул мне разум. Или забрал его навсегда. Но именно с этого момента мир обрел четкость. Происходящее здесь было иррационально, но он, этот мужчина из моего мира, реален. И я уже не смогу выкинуть все из головы и убедить себя, что это неправда. Он был здесь, он был там. Он был в обоих мирах. Точка.

   Я ударила его отталкивая.

   — Где моя дочь? Кто такой ваш хозяин? И почему все говорят, что я с ним знакома?

   Он открыл рот, скривил губы и ничего не сказал. Не захотел или не смог.

   — Уходи немедленно, — неистово зашептал Алексей, брызгая слюной.

   В этот момент он не показался мне ни значительным, ни сильным, скорее, озабоченным, как может быть озабочен старик, стыдящий соседку, носящую слишком короткую юбку.

   — Если я уйду, вы поговорите со мной потом? — спросила я, уцепившись за дверь. — Поможете найти мужа и дочь?

   Он мог соврать, но замялся, всего на мгновение, но я поняла, что ответ — «нет», даже если он сейчас уверит в обратном. Должен уверить, чтобы я ушла. Но кое-кто сказал правду за него.

   — Нет, не поможет. Теперь тебе никто не поможет.

   Он появился из темноты, словно призрак или видение. Хотя, почему словно? Так и было, но в тот момент было не до того. Слишком много загадок для одного дня. В шаге от бампера стоял рыжий, похожий на драгуна из учебника истории, парень с саблей у пояса. Я вцепилась в стойку, готовая к чему угодно или, думая, что готова. Он быстро развеял мои иллюзии, подняв руку. Мужские пальцы сжимали полоску кожи, украшенную бусинами и лентами.

   Лучше бы он разрезал мне ладонь, вылизал шею — это было менее болезненно, чем самодельный браслет в мужских пальцах. Алиса смастерила его на уроке труда в школе и подарила мне на день рождения. Но как водится, подарок нравился ей больше, более того, я частенько «одалживала» его дочери. Собственно она таскала его постоянно, не забывая, правда, пять раз на дню спросить, не против ли мама. Я была не против.

   В день, когда она исчезла, браслет мог быть на ее тонком запястье, как был весь предыдущий месяц. В моем крике осталось мало человеческого. Я бросилась к солдату, выхватывая из руки кожаную поделку. Незнакомец не сопротивлялся.

   — Ты знаешь, что твоя дочь — не человек, — проговорил он, — и знаешь давно. Этот мир — не для людей, а для таких, как она. У тебя есть выбор: уйти и забыть.

   — Или? — дрожащим голосом спросила я, сминая полоску кожи.

   — Остаться.

   — И умереть к утру, — выкрикнул Алексей. — Что ты несешь хранитель?

   — Моя дочь здесь? Это точно? — Я посмотрела в голубые глаза незнакомца.

   — Не притворяйтесь, леди. Вы напуганы, но неглупы. И можете сложить два плюс два. Твоя дочь спустилась в мир через нашу стежку. И сейчас ушла уже далеко. Но она здесь, а не там. — Он указал на туман.

   Я посмотрела на уходящую во тьму дорогу.

   — Если вы останетесь, пути назад не будет.

   — Зачем она тебе здесь? — выкрикнул Алексей. — Пусть убирается.

   — Решать надо сейчас. — Солдат даже не посмотрел на него.

   — И решать с открытыми глазами, — раздался знакомый голос, и на дорогу вышла девушка, та самая, что остановила старика и падальщика. — Сегодня ты видела лишь малую часть того, что может случиться, и не самую худшую.

   Она шла медленно, с каждым шагом приближаясь к машине и с каждым шагом изменяясь. Потемнела кожа, волосы слиплись в укрывающий голову капюшон, срослись в хвост ноги, зажглись глаза. Она уже не шла, а ползла.

   — Смотри, человек.

   Я попятилась, что-то промычала. Девушка исчезла, на ее месте стояла… стояла… не знаю, кто. Гигантская змея? Рептилия? Это было что-то чужое, чуждое человеческому взгляду и разуму. Я осознала, что сижу за рулем и давлю на газ, а рычащая двигателем машина пытается выехать из неглубокой канавы на обочине. Еще и еще, пока автомобиль не выровнялся. Я вывернула руль и направила ее в туман, подальше от этого мракобесия.

   Уехать и не оборачиваться. Каждый раз, когда казалось, что можно смириться с действительностью, та, словно в насмешку, доказывала всю глубину человеческих заблуждений. Я бросила взгляд в зеркало. Еще секунду назад они стояли там. Страшная чешуйчатая тварь, солдат в старой музейной форме и растерянный мужчина в пальто и клетчатой кепке. И вот темнота уже скрыла силуэты.

   Я убрала ногу с газа, не до конца веря в то, что делаю. Машина остановилась, едва коснувшись бампером выползающего из провала дороги тумана. Несколько минут я неподвижно сидела, вцепившись в руль. Вглядывалась в стелющийся туман и ничего не видела. На соседнем сиденье лежал кожаный браслет. Солдат был прав, страх довлел над всем. Он мешал думать, но не мешал видеть и слышать. Да, я кричала и уговаривала, просила и плакала, но я их слышала. Седой — Седов, не очень сложна ассоциация. Если уж моя дочь не человек, то он тем более.

   Я коснулась браслета, по щекам снова потекли слезы, кожаные завязки то и дело выскакивали из пальцев. В конце концов, помогая себе зубами, я смогла надеть подарок дочери.

   — Так-то лучше, Алиси, — пробормотала я, коверкая имя, как делала это не раз и не два до этого. Наверное, у каждой семьи есть такие вот слова, милые прозвища, имена, понятные им одним, только для них одних и предназначенные. — Твоя мама спятила, но кому какое дело, — у меня вырвался смешок.

   Я продолжала улыбаться и когда разворачивала машину, и когда въезжала в поселок.

   — Решать надо сейчас, — слетели с губ чужие слова. — Ошибаетесь, я решила все еще тогда, когда обнаружила свой дом пустым.

   Испугаться и бежать — самое простое и логичное, что можно сделать. Поступок, за которым придет острое, как нож, сожаление. Я знала, что пожалею, и знала, что после череды бессонных ночей вновь попытаюсь вернуться сюда. В бегстве не было ни малейшего смысла. Это желание продиктовано страхом, а не разумом.

   Я наклонилась, открыла бардачок и стала выбрасывать хлам, чужие квитанции, бумаги, вязанные перчатки, что-то еще, пока не наткнулась на холодную пластиковую ручку и вытащила длинную тонкую отвертку, которой так удобно стучать по разным железкам под капотом, изображая, под смех Кирилла, бурную деятельность. О да, сегодня просто день слесаря, сперва, гвоздь, а теперь это.

   — Пусть только подойдет, — пробормотала я, вспоминая шершавый язык падальщика, и истеричный смех сменился всхлипом. — Пусть только попробует.

   Где-то впереди раздался тонкий крик, быстро перешедший в захлебывающийся вой. Мне показали лишь часть мира, которому принадлежала дочь, теперь же предстояло увидеть его целиком. Вряд ли я переживу такое счастье. Но это уже не имело значения.

   Нога соскользнула, отпуская сцепление, и машина заглохла посреди дороги. Темнота за окнами казалась неживой, словно на автомобиль опустили черное покрывало.

   Пробуждение было до обидного обычным, ничем не выделяющимся среди сотен таких же. Я распахнула глаза и уставилась на серый растрескавшийся потолок. Трещины извивались, ветвились, то соединяясь, то разбегаясь, как ручейки во время весенних паводков. Я сморщила нос, чихнула... И разом вспомнила все — Кирилла, кровь, простыню и серебро души.

   Вскрикнула, вскакивая с кровати. Привычная комната, которую, уже считали моей. Постель, портьеры, табурет с кувшином и круглое зеркало на высоком туалетном столике. Я бросилась к нему, с ужасом вглядываясь в отражающую поверхность, ожидая увидеть то ли клыки, то ли рога.

   И ощутила облегчение и немного разочарования, не увидев ни того, ни другого. Обычно круглая физиономия осунулась, испуганные, как у загнанного зверя, глаза, искусанные припухшие губы, бледная кожа. Бывали дни и похуже.

   Тогда что же произошло? Я искала перемены и не находила их. Словно ничего не случилось. Так заманчиво в очередной раз закрыть глаза и отвернуться, сделать вид, что ничего не было. Но такая слепота губительна.

   Я откинула спутанные волосы с плеча, только сейчас поняв, что все еще обнажена. Но не это заставило меня стиснуть зубы. Разрез над грудью, тот с которого демон слизывал кровь, исчез. Полностью, не оставив после себя даже царапины. Я приблизила лицо к стеклу. Не было не только этой последней отметины, но и тонкого шрама, оставшегося у меня от знакомства с кроватью в далеком детстве. Ладонь, на которой горела руна, превращая кожу в пепел, тоже была чистой и сжималась и разжималась без боли.

   Дверь открылась, и в комнату с подносом в руках вошла молодая карка.

   — Хозяин сказал, что вы будете голодны, — проговорила она, ставя еду на кровать.

   Я бросилась к сундуку, выхватывая первую попавшуюся длинную футболку.

   — Стой, — крикнула я, одеваясь.

   Девушка переступила с ноги на ногу, ей не терпелось уйти, даже носик сморщила, будто находиться рядом со мной было неприятно.

   — Скажи, кто я?

   Ее глаза распахнулись.

   — Ты же чувствуешь? Скажи. Вестник? Падаль? Лгуна? Морок? Заговорщица? Потрошитель? Кто?

   Она открыла рот, подняла руки и схватилась за шею.

   — Неужели так плохо?

   — Агхл, — что-то булькнуло в горле у карки, а потом лопнуло, как переполненный сосуд. От шеи остались… мало что осталось. Словно кто-то запихнул ей в рот гранату и заставил проглотить, но взрыватель сработал раньше.

   Кровь веером осела на стенах, портьерах, зеркале и белой футболке, что я только что надела. Безголовое тело с глухим стуком упало на пол.

   — Ох, — прошептала я, отступая на шаг. — Нет-нет-нет!

   Я замотала головой, не в силах поверить в случившееся. Глупое ребяческое отрицание. Так делала Алиса, когда не хотела есть кашу.

   — Ушедшие. — Колени подогнулись, и я сползла на пол. — Нет, это не я, не я…

   А кровь продолжала течь, напитывая ковер.

   — Не я.

   — Не ты.

   Я подняла голову, в комнате стоял вестник, или кто-то очень похожий.

   — Ты… ты… — Я поняла, что закаюсь и не могу сказать ни слова, продолжая поджимать под себя ноги.

   — Это я, Ольга. На этот раз я. — Он перешагнул через безголовое тело.

   Я отвернулась не в силах смотреть на карку. На то, что когда-то было ею. В нос ударил запах крови. Святые, никогда не привыкну к ее медному привкусу, ржавчиной оседающему на языке.

   — Это действительно сделала не ты, — склонился ко мне мужчина.

   — А кто? Я только спросила у нее, кто…

   Он прижал пальцы к губам, заставляя замолчать.

   — Если повторишь вопрос, такое может случиться и со мной. Или с ними. — Он обернулся.

   В комнату вошла Пашка, за ней следовал Мартын, лицо парня все еще было красным от воспаленных рубцов, но, несмотря на это, он улыбался.

   — Ты сказал, что это не я? — Я сцепила руки.

   — Не ты, — он осторожно коснулся пальцев, — Хозяин. Он запечатал всех. Каждый, кто откроет рот, чтобы ответить — умрет. Вставай, хватит стенать.

   — Но, — я вцепилась в его теплую ладонь, медленно поднимаясь, — но кто же… — Он снова зажал мне рот.

   — Произнесешь, ничего не случится. Но если один из нас на миг допустит мысль об ответе. — Вестник многозначительно замолчал, посмотрел на тело, над которым с интересом склонился молодой целитель, и отдал резкий приказ. — Убрать. Хозяйка поест и примет ванну позднее.

   Вслед за Мартом в комнату зашли двое: женщина в сером платье горничной и мужчина в жилете. Вошли и первым делом поклонились. Босоногой и напуганной мне.

   — Хозяйка? — спросила я, стараясь не смотреть на то, как мужчина схватил мертвую карку за ногу и потащил к двери, за огрызком шеи, из которого торчали сломы костей, по полу тянулся влажный след. — А ты не преувеличиваешь?

   — Все претензии к Седому, он слугам сам так объявил.

   — Святые, отчего же хреново-то как?

   — Странная реакция на сбывшуюся мечту всей женской половины предела, — рассмеялся Александр.

   Пашка выразительно присвистнула, посмотрела куда-то поверх моей головы, точеные ноздри раздулись, и на миг, на одну секунду, перед тем как она обошла кровавое пятно на ковре, в ее глазах сверкнуло что-то подозрительно похожее на разочарование, уголки губ опустились. Презрение, вернее, его легкая тень. Плохой признак — очень плохой.

   Явидь подошла к кровати, присмотрелась к тарелкам и предложила:

   — На кухне мясо есть. Если хочешь, принесут любое, хоть суслика, хоть нелюдя. Приказать?

   Медные глаза испытывающее светились. На подносе лежали овощи и хлеб, она же предлагала плоть. Она знала, кто я, и почему-то ответ на вопрос был для змеи важен.

   Вытаскиваемый труп зацепился за косяк, и слуга, судя по загнутым внутрь когтям, потрошитель, дернул чуть сильнее, кровь брызнула на стену, несколько капель осело на столике.

   — Я не голодна.

   Змея скривилась. Неправильный ответ.

   — Собирайся, на приеме поешь, времени почти не осталось. — Вестник убрал руки.

   — Приеме?

   Служанка скатала ковер и выволокла следом.

   — А по какому поводу, думаешь, в замке переполох? — усмехнулся Март. — Уж не в честь ли твоего залога? Увы, ты еще не настолько значимая фигура, а замок полон высокородных тварей. И наше присутствие обязательно, — протянул он и тоскливо добавил: — У меня левая пятка чешется.

   — Слава Святым, что не задница, — огрызнулась Пашка.

   — Что празднуем? — спросила я, отворачиваясь.

   Все было неправильно. Комната, разговоры, поднос на кровати. Все вели себя так, словно здесь опрокинули кувшин с чаем, а не оторвали голову девушке. Все, и даже я, наблюдающая, как вернувшийся слуга посыпал пятна сухой смесью. Зола с солью, белые кристаллики быстро впитывали кровь, становясь розовыми, а служанка заметала их на совок.

   Первый шок прошел, и теперь я не чувствовала к бывшей заложнице ничего из того, что должна. Было ли мне жаль, что она умерла? Чисто абстрактно — да, но другая моя часть вспоминала, как она танцевала в коридоре, как чувствовала смерть, как говорила, что получила работу после того, как вышла из спальни Кирилла.

   Неужели это и есть первый признак того, что я стала бездушной нечистью? Это равнодушие?

   — Без понятия, — ответил вестник, — Хозяин приказал, мы подпрыгнули.

   На полу расстелили новый ковер, девушка прошлась тряпкой по стенам и мебели, ярко-алые капли стали розовыми разводами.

   — Может, я и не нечисть вовсе? — с надеждой спросила я. — Может, залог не удался?

   — Мечтай, — хмыкнул Мартын и этим словом почему-то живо напомнил мне Веника.

   Через час я спускалась по широкой лестнице, туфли отсчитывали ступени. Тук-тук-тук, словно удары заходящегося в тревоге сердца. Вот слуга с подносом отошел в сторону, освобождая дорогу, вот девушка торопливо скрылась в боковой нише.

   Вместо радости или хотя бы удовлетворения от того, что меня опасаются, я ощущала только беспокойство. Непрерывное, не оставляющее ни на миг волнение, причины которого по-прежнему были скрыты в тумане. И ничего хорошего впереди, я была в этом столь же уверена, как и в том, что камень стен — серый.

   Словно мне восемь лет и я несу домой первую двойку. Тогда это казалось концом света, тогда казалось невозможным поднять глаза и посмотреть в лицо матери. Детские трагедии всегда самые сильные и самые чистые. С тех пор чистоту я утратила, но сердце колотилось совсем как тогда. Мною владело нехорошее предчувствие, знание на уровне интуиции, но от этого еще более значимое. В мире нечисти ощущения куда важнее фактов.

   Я остановилась перед резными створками и, закрыв глаза, попыталась представить, что увидят гости за ними. Или кого? Девушку в черном платье, которая словно перепутала прием с похоронами? Или выскочку, нацепившую серебряный стилет на предплечье. Я долго думала, куда девать оружие, потому что идти на торжество без него все равно, что идти голой. Но у платья не было ни карманов, ни рукавов. И я решила не прятать серебро, а просто прицепить к руке. Если они стерпят такую наглость — значит, стерпят что угодно. А при условии, что от меня за несколько метров разило демоном севера… Обычная бравада человека, вернее, уже не совсем человека.

   Двери открылись, и гулкий голос распорядителя взлетел к потолку:

   — Волею и законом, плотью и кровью повелителя нечисти и стража переходов Седого демона — Повелительница северных пределов Ольга Седая.

   На мгновение, на один удар сердца зудящие, словно мухи, разговоры смолкли. А потом нарастающий шепоток пробежался по залу, как волна, он коснулся каждого, каждой повернувшейся головы, каждой презрительно скривленной морды. Я переступила порог и заставила себя смотреть куда угодно: на стены, на расписной потолок, пол, портьеры, столбы и перила балкона, только не на нечисть, не на их улыбки, за которыми скрывались звериные оскалы.

   Навстречу тут же вышел вестник и протянул мне руку с черными ногтями. Я была благодарна ему за этот жест, за шаг вперед, за протянутую руку, за единственную искреннюю улыбку. И он знал это.

   Я схватилась за мужскую ладонь, наблюдая, как сперва один гость отвернулся, затем второй, услышала отдаленный женский смех... И выдохнула. Неважно, даже если смеялись надо мной, смех — это не смертельно.

   — Спасибо, — проговорила я, следуя за Александром в центр зала.

   — Не за что. — Он провел меня между двумя девушками в лиловых платьях, открытые плечи красавиц были покрыты чешуей. — К тому же приказ о помощи еще никто не отменял. Ты молодой – заложник, я – вестник.

   Гостей в цитадели собралось много, люди или, скорее, те, кто ими успешно притворялся, нелюди, ведьмы, изменяющиеся. Слышалась ругань, рычание, проклятия и визгливые выкрики. Звякали бокалы, лились вино, кровь, разговоры.

   — Знаете, пески Простого зашевелились? — Высокий мужчина снял цилиндр, под которым оказались серые и немного облезлые рога.

   — Да прям, — возразила женщина, с острым хищным лицом, одетая в современный деловой костюм, на поясе юбки болталось с пяток склянок с мутным содержимым. — Ни за что не поверю, что восточник вышел из затворничества.

   — А придется, — хмыкнул полный мужчина в рубашке с жабо, которое я видела на рисунке в учебнике истории, правда, там не было, раздувающихся при каждом вздохе пузырей за ушами. Скорее всего, водяник , из тех, кто с одинаковым успехом мог дышать как под водой, так и над ней. — Говорят, он нанес визит Прекрасной.

   — Кто говорит? Неужели сама прекрасная южанка…

   Я шла, смотрела, слушала, задаваясь простым вопросом, а что, собственно, здесь делаю?

   — Ты нервничаешь, — констатировал вестник, останавливаясь у столов с угощением. — Что не так? Не молчи.

   — Если скажу «все», что-то изменится? — Я отвернулась. — Можно ведь здорово развлечься, задавая запрещенный вопрос. И живописно украсить округу трупами.

   — Тебе их не жаль? Совсем?

   — Нет. Может, это и есть превращение?

   — Лишь отчасти. Вспомни, насколько ты жалела их раньше? — Вестник потянул меня за руку, уводя дальше.

   — Ни насколько. Но я не хотела их убивать.

   — Скорее, не имела возможности. — Он посмотрел на гостей. — Ты внесешь панику в стройные ряды северной нечисти и здорово развлечешь чужаков. С кого начнем?

   Кажется, Александр был серьезен. Я натолкнулась плечом на мужчину в черном киношном плаще и в светлых кроссовках. Очередная смесь стилей, времен и эпох. Высокий незнакомец ожег меня сердитым взглядом зеленых глаз. Александр тут же скользнул вперед. Вопросов о случайности столкновения не возникало, потому что если нечисть не хочет соприкоснуться с чем-либо, она не соприкасается, во всяком случае, в мирной ситуации бального зала.

   — У тебя вопрос к хозяйке? — поинтересовался вестник.

   — Нет, — выплюнул зеленоглазый. — У меня нет к ней вопросов. Только к тому, кто ее валяет.

   — Так пойди и задай, лешак.

   — Так и сделаю. — Он развернулся и грациозно скользнул в толпу.

   — Больно? — спросил вестник.

   Я потерла плечо, нахмурилась и ответила правду:

   — Нет.

   — Теперь вы в одной весовой категории.

   — Он ведь северный? Или нет? Чужой?

   — Восточник. — Он посмотрел вслед уходящему мужчине. — На самом деле, пример не очень удачный. Почему ты сначала решила, что он наш?

   — Не знаю.

   — Посмотри на девушку в зеленом. — Он указал рукой вправо. — Наша? Чужая?

   Незнакомка как раз смеялась.

   — Да-да, — уверил ее собеседник. — Сегодня состоится жертвоприношение. Только для ближнего круга и особых гостей. Так что раз ты об этом не слышала… — Мужчина в вечернем костюме и волосатыми глазами многозначительно замолчал.

   — Но раз знаешь ты… — Теперь она не закончила фразу, придвигаясь к собеседнику.

   — Она чужая, он северный, — не давая себе труда задуматься, ответила я и была уверена, что не ошиблась. — Это похоже на…

   — Не отпускай это ощущение. — Он сжал мое предплечье и тут же, обжегшись, отдернул ладонь.

   Стилет, от которого все так старательно отводили глаза, был все еще там.

   — Извини, — сказала я, не чувствуя, впрочем, особых сожалений.

   — Не стоит. — Вестник, конечно же, слышал фальшь, но не стал упрекать, не стал вообще говорить об этом. — Сосредоточься, попробуй понять, что это за чувство, сконцентрируйся на нем.

   — Дежавю, — ответила я, снова приглядевшись к девушке, которая водила золотистыми коготками по рукаву северника, напрашиваясь на приватное приглашение к алтарю. — Словно мы где-то уже встречались.

   — Чувство узнавания, — улыбнулся Александр. — Что ж система свой — чужой у тебя работает, уже неплохо. Но помни, это на поверхности, чем выше нечисть, тем выше вероятность ошибки. Многие умеют… — Он щелкнул пальцами, подбирая слово.

   — Закрываться?

   — Близко, но не совсем. Закрытие это способность демонов, а здесь, скорее, наложение, путаница, глушение этих сигналов, — нашелся вестник, а я сразу вспомнила джина из Поберково, или из Кощухино, или из другой солнечной системы, он был загадкой для моих спутников. К слову, так ей и остался.

   — То есть ничего не изменилось? Верить по-прежнему никому нельзя? Даже себе?

   — Увы. — Мужчина развел руками. — Плюс всегда есть шанс натолкнутся на перебежчика, такого, как тот лешак.

   — Он что, был северным?

   — Был. Теперь служит востоку.

   — Но я никогда не видела тех, кто уходит, меняет предел. Думала, что таких не существует. И Кирилл его отпустил? Не верю.

   — Я тоже не верю. Вернее, не поверил бы, если не видел лешака собственными глазами. И живым.

   Мы подошли к одной из поддерживающих балюстраду колонн. Стоящий неподалеку пожилой мужчина скупо отсалютовал мне бокалом. Он сменил вязаную кофту, кресло и огонь в камине на старомодный костюм и бальный зал с колоннами, но все-таки остался собой. Дым, старейший из вестников, приветствовал ту, которой отказался отвечать на вопросы, ту, что по воле Седого сменила статус наорочи на титул хозяйки. Даже если это временно. Даже если смертельно. В его глазах плескалась печаль. Если бы я не знала, что нечисть в принципе не способна на сожаления, то почти поверила бы.

   Александр оперся о холодный камень, явно собираясь продолжить лекцию, но вместо этого вдруг нахмурился и дернул головой, словно отгоняя назойливую, жужжащую над ухом муху. Может, я и стала нечистью, но услышать то, что предназначалось вестнику, не смогла.

   — Я должен отлучиться. — Мужчина выпустил мою руку.

   — Что-то случилось? — Я скользнула взглядом по толпе, ничего необычного, ничего настораживающего, все живы, никто никому голову пока не откусывает.

   — Дела торговые. — Он повернулся, в карих глазах начали круговые движения первые сполохи спирали, вестник чувствовал чужую душу. — Продержишься без меня?

   — Конечно.

   Вестник рассеянно кивнул, его мысли были уже не здесь, о чем-то ином. Мужчина пошел прочь, ловко уворачиваясь от поднятых бокалов, взмахов когтей и ядовитых улыбок гостей.

   Я продержусь, Кирилл не любил, когда бал превращали в мясницкую лавку. Для этого отведено совсем другое время и место.

   Почему я здесь? Ответ очевиден, так велел Седой. Игрушка еще зачем-то нужна хозяину. Было время, когда за эти слова я бы, не задумываясь, продала душу, жаль, что тогда никто не предлагал. А потом слова обесценились, и хорошие, и плохие. На деле же почти уверена, это выйдет мне боком. И, тем не менее, несмотря на страх, несмотря на то, что внутри все скручивается в тугой холодный узел, я здесь. Есть, над чем задуматься.

   — Наорочи, — протянул знакомый голос, я повернулась. — Шкура на месте и пальцы целые, — он осмотрел меня от макушки до пяток, — даже жаль.

   — Сожаления ничего не стоят, — ответила я Радифу.

   Черные глаза, черные волосы и, если уж совсем свалиться в патетику, можно сказать, черная душа. Но, увы, ее у него просто не было. По сути, он всего лишь служил своему демону. Так почему же мне неконтролируемо хочется разодрать его морду ногтями?

   Один вестник ушел, другой пришел. Мужчина принюхался и оскалился, что, надо полагать, должно сойти за улыбку. Да, я пахла страхом и не им одним. На плечо Радифа легла тонкая белая рука, и мелодичный голос произнес:

   — Ор ихе аш? — к нам подошла красивая высокая девушка, которой Радиф аккуратно поцеловал руку. — Шеми ры?

   — Ры наорочи Аш Вешер, — повернулся к ней Радиф. — Ши овохе. — Он провел черным ногтем по ее животу, грубый, неприличный, почти вызывающий жест.

   Незнакомка улыбнулась, разглядывая мое платье, открытую шею, распущенные волосы. Ее губы чуть приоткрылись, по верхней скользнул розовый язычок. Сережки в виде цветов качнулись в ушах, отбрасывая на кожу блики света. Вздох, от которого откровенное платье натянулось на груди, цветочный кулон из самоцветов провокационно качнулся. Я так не умею, надень это платье на меня, от томности и элегантности не останется и следа, а кулон точно провалится куда-нибудь в вырез, и фиг достанешь. Некоторые женщины просто созданы быть прекрасными. Некоторые нет.

   — Она не говорит по-русски, — он отвернулся, — хотя не прочь продолжить знакомство и закончить его. — Он вытянул руку и провел ногтями в воздухе уже вдоль моего живота. Не касаясь и продолжая усмехаться.

   Я смотрела в глаза девушки, в старые глаза на молодом лице, и вспоминала. Не хотела, но ничего не могла с собой поделать, картинки причиняли боль, но отказывались исчезать.

   «Она не говорит по-русски».

   А ведь это очень верно. Они восточники. Святые, мы побывали в сердце песков и очень радовались тому, что выбрались живыми. А те, что стояли за занавесом, наверняка покатывались со смеху.

   Ни меня, ни Пашку, ни Марта не смутило то, что вся желтая цитадель говорит на русском. Я считала это само собой разумеющимся. Но так не бывает, на востоке куда более распространен китайский диалект, та же инопись или совершенно дикая смесь обоих. Пусть русский язык знает Джар Аш, его вестник, даже джин. Но повар? Палач? Слуги? И ведь ничего не екнуло в груди, вернее, оно екало постоянно, но не по столь прозаическому поводу, как лингвистика. И лишь Киу не притворялась, они не смогли ни заставить ее, ни удалить из замка.

   Я выдохнула, девушка улыбнулась еще шире, поднимая руку к груди и касаясь пальцами цветка, привлекая к нему внимание. Старые глаза, блестящая побрякушка и молодая кожа. А ведь этот кулон еще недавно касался старой. Дряхлой, почти расползающейся.

   — Лгуна, — прошептала я, отступая от вестника и его руки, повторяющей жест, которым она вспорола кожу на моем животе, небольшой и неглубокий разрез, несомненно, оставил в душе заложницы гораздо больший след, чем на теле. — Демоны играли в поддавки.

   — Видишь, как все просто, наорочи. — Он положил руку девушки на сгиб локтя. — Ты же не думала, что каждый может прогуляться по дому хозяина и выйти, отделавшись лишь мелкими мечтами? Ты именно то, чем тебя хотят видеть, и идешь именно туда, куда должна.

   Они засмеялись, он низко и сдержанно, она звонко и мелодично. Несколько стоящих поодаль гостей обернулось.

   — Наслаждайся вечером, наорочи, радуйся, пока можешь, пока…

   — Ольга, — раздался резкий окрик сверху.

   Я задрала голову, на балюстраде стояли Пашка с Мартыном, глаза явиди горели злостью.

   — Восточная тварь, — крикнула Пашка, направляясь к лестнице, и сразу несколько нечеловек повернули головы, те, кому не впервой слышать подобное обращение.

   — Сарам, — сразу поскучнел Радиф, отворачиваясь и делая шаг в сторону, его спутница мягко улыбнулась и последовала за мужчиной.

   Я закрыла глаза и открыла. Скользкий узел страха, образовавшийся в животе, никуда не делся. В зале продолжали говорить, двигаться, смеяться. На потолке все так же продолжали сражаться люди и нелюди. Кто-то запечатлел эти страшные картины на графитовых стенах. Задирая голову и рассматривая кровавые детали, каждый раз я находила в них что-то новое. Эпоха истребления прошла, а ничего не изменилось. Кроме того, что мы… пора уже начитать говорить «мы»… спрятали тесаки за пояс, втянули когти. Растянули губы в улыбке и перешли на приватные разговоры и ультиматумы. Как сказал Сергий, стали торгашами и дипломатами, на свой жестокий, извращенный лад. Но кто сказал, что нельзя достать тесак и снова оскалить зубы. Это именно то, чего мне хотелось в данный момент. А еще закричать или закрыть глаза и попросить Святых стереть этот мир даже из воспоминаний.

   От меня ничего не зависело. Куколку в очередной раз подергали за нитки. Пора бы уже привыкнуть. Пора.

   Стол с напитками стоял у соседнего опорного столба, и пухленькая нелюдь отошла, взяв стакан с янтарным содержимым. Какая разница, что будет дальше? Роли расписаны.

   Март оказался рядом, когда я, схватив бокал, одним глотком отпила сразу четверть. Горло обожгло, и я закашлялась.

   — Как тебе виски?

   — Никак, — прохрипела я. — На бабкину самогонку похоже.

   — Что тебя так разозлило?

   Вместо ответа я подняла бокал, и очередная порция жидкого огня осела внутри. Праздник продолжался, пир на костях врагов и друзей. Я могла делать все, что угодно, на результат это не повлияет. Более того, думаю, даже все мои демарши уже вписаны в сценарий, так какой смысл разочаровывать Седого?

   — То, что мы марионетки, которых дергают за нитки, — ответила за меня подошедшая явидь.

   На мгновение вместо девушки в коротком лиловом платье передо мной появилась черная змея, чешуйчатый хвост ударил по каменному полу и исчез. Пашка провела когтем по столу, оставляя светлые борозды. В воздухе разливался запах жженого миндаля, теперь я знаю, как пахнет злость.

   — Кто дергает? — уточнил молодой целитель.

   — Хозяин. Восточник сказал, что наша прогулка к Простому была спланирована.

   — Пусть так. Чего ты злишься? Воля Седого. Прикажи он прямо, стало бы легче?

   — Мне да, — прошептала я, отставляя пустой стакан.

   Явидь оборвала злое шипение. Я взялась за вторую порцию спиртного.

   — Лучше бы подумала о том, зачем восточник тебе это сказал?

   Март отвернулся и вдруг склонил голову в уважительном приветствии. Чуть дальше, метрах в пяти, стоял седой мужчина в черном костюме гробовщика. Он ничего не делал, не говорил с гостями, не пил, не разговаривал, просто смотрел на нас. Шорох Бесцветный. Целитель вне уровней.

   — Не хочу, — ответила я правду, ставя опустошенный бокал на стойку. — Не буду об этом думать. Надоело.

   — Воля и закон, плоть и кровь северных пределов, повелитель нечисти и страж переходов, Седой демон!

   Голос вспорол толпу, словно нож ветхую ткань, гости стали расступаться, бросая опасливые взгляды друг на друга, на меня, на стены и даже на потолок. Они отходили в стороны, пока от возвышения, на котором стоял Хозяин, до резных столбов не образовалось пустое пространство. От Седого до той, что он сам назвал хозяйкой.

   Очень впечатляюще. Словно море перед Моисеем. Что-то в последнее время меня тянет на религию, в которой я мало что смыслю.

   Воцарившаяся тишина изредка нарушалась шорохом одежды да стуком каблуков. Все ждали. Хозяин стоял на возвышении и тоже ждал. Меня.

   Я отпила из бокала, сзади тихо зашипела Пашка. Чужие взгляды кололи. Надо полагать, игрушке надлежало со всех ног броситься на шею благодетелю. Хотя, какой смыл кочевряжиться?

   Глупое ребячество, легче не стало, да и страх никуда не исчез, спиртное лишь немного притупило его. А ведь все это уже было, и зал, и люди, и внимательный взгляд Кирилла. Самое поразительное, что ничего не изменилось. Совсем. Даже перейдя на другую сторону, добыча осталась для них добычей, а ее страх — острой приправой.

   Взгляд Седого обжигал, как совсем недавно глоток виски. Первый шаг дался с трудом, второй легче, третий вышел чуть торопливым. На четвертом кто-то что-то сказал, вызвав взрыв смеха. Я вложила руку в ладонь Седого, и все снова пришло в движение, зазвучали голоса, рычание, шорох одежд.

   Стоило пройти через все это и почти все потерять, чтобы понять, страх остается с нами навсегда. Неважно, какого размера слон, если он все еще боится мышей. Человек, нечисть… Я останусь дичью, пока не перестану бояться.

   Я сделала глоток, словно алкоголик, который не в силах выпустить из рук спиртное, и села на так похожий на мягкое кресло стул или трон, сразу некстати вспомнив, что Влада отсюда отправилась прямиком на алтарь.

   — Собираюсь напиться, — известила я Кирилла. — Есть возражения?

   — Ни малейших. — Седой поднял руку, и к нам тут же подскочил официант, забрал пустой стакан и вручил нам по-новому.

   — За будущее. — Кирилл поднял бокал, не глядя в мою сторону.

   — За прошлое. — Я ополовинила свой. — Если попрошу, скажешь кто я?

   — Смотря, как попросишь. — Он дернул уголком рта. — Можешь начинать.

   Я перевела взгляд на гостей, на толпу высокородной нечисти, как назвал их Март. Парень смотрел на меня из глубины зала, а в глазах плескалась такая тревога, что становится тошно. Не ужас, от которого убегаешь сломя голову, а неизбежность, с которой давно смирился. Я не на возвышение поднялась, а на эшафот.

   — Кого вы с Простым из меня сделали?

   Седой не сдержал улыбки, словно я произносила нечто приятное, даже интимное, таким предвкушающим был его брошенный искоса взгляд.

   — И зачем? — Я снова отпила, не чувствуя вкуса, бокал неприятно клацнул о зубы. — Ведь не ради человека? Меня можно было просто привязать к кровати и пользовать, пока не соображу, как следует отвечать на вопросы, — я посмотрела на нелюдей и нелюдей в зале. — Седой и Простой. — Жидкость в бокале качнулась. — Так ради чего? Или кого?

   Я почувствовала чужой горящий взгляд, он был похож не на зуд, он был похож на удар, словно кто-то заехал под дых и теперь наблюдал, смогу ли я набрать в грудь воздуха. Злость, жалость и снова злость, желание причинить боль. На меня смотрели из толпы сверкающим серебром глазами, в которых полыхала ненависть. Тамария Прекрасная вызывающе вскинула голову и сказала что-то своему светловолосому спутнику. Я была почти уверена, что услышала: «Эта тварь». Это могло относиться ко мне, к Кириллу и еще сотне другой гостей.

   — Ради Алисы. Ради нашей дочери скажи, в кого ты превратил меня?

   Реплика прозвучала чересчур трагично, Кирилл даже поморщился, повернулся и ответил. Просто, взял и ответил, словно не было никаких тайн.

   — В подвию .

   — Что? — не сразу поняла я.

   — Ты подвия, Ольга.

   — Подлость или подвиг? — прошептала я охрипшим голосом и допила виски.

   — Да.

   — И мне не нужно есть людей?

   — А хочешь? Если надо, я распоряжусь. — Повинуясь жесту, к нам снова подошел официант, не так давно сменивший жилет слуги на черный пиджак. — Кого предпочитаешь? Мужчину? Женщину? Ребенка?

   — Никого. Святые, только не говори, что у тебя на кухне есть на убой дети…

   — Свежих нет, но полуфабрикаты найдем, — прогудел слуга.

   — А что, если это не дети, значит, их можно на убой? — иронично спросил Седой.

   — Я не могу об этом думать, если начну, то спалю твою кухню вместе с поварами и «продуктами». — Я повернулась к мужчине с подносом. — Есть вообще не хочу, только напиться. — Официант тут же заменил пустой бокал на полный.

   — Вынужден разочаровать, не получится. — Кирилл даже не смотрел на меня.

   — Почему?

   — Пьешь чистый виски, бокал пятый, а раньше засыпала уже после двух рюмок.

   Я прислушалась к себе и нехотя признала, что он прав, как всегда. Никакого опьянения, никакого шума в голове, лишь приятное тепло. Как сказал Александр, организм не изменился, но все процессы ускорились в несколько раз.

   — Они боятся даже приближаться ко мне, — проговорила я. — Сила, которую трудно контролировать. Буду нечисть распугивать. Нужно раздобыть повязку со знаком опасности. — Мне вспомнился злыдень из filii de terra и какими невезучими становились все в его присутствии. Нерадостная картинка.

   — Силой, данной мне свыше, — Кирилл взмахнул рукой, — разрешаю не носить. А если привяжутся, шли в чащу. Или ко мне, — улыбка так никуда и не исчезла, то, что происходило, по непонятным причинам нравилось демону, — я объясню в разы доходчивей.

   — Сила подвий инертна и опасна.

   — Для них, не для тебя, — Седой наклонил голову и вкрадчиво произнес, — но если тебя это волнует, могу выдать ограничитель.

   Кирилл поднял левую ладонь и стал стаскивать кольцо, не дававшее мне покоя последние сутки. Обручальное кольцо. Я замотала головой, уронила бокал. Тот тяжело ударился о пол, чудом не разбился, а лишь упал на бок. Спиртное разлилось, обрызгав ногу.

   — Я настаиваю. — Седой коснулся руки, не обращая внимания на то, что мои ладони дрожат. — Сама потом себя не простишь, если что-то случится. Это, — он надел кольцо на безымянный, — не даст твоей магии вырваться из-под контроля.

   Серые глаза посветлели, кожу кольнуло холодом, ледяные крупинки разбежались по венам. На этот раз магия Севера влилась в металл почти безболезненно, и кольцо сжалось, обхватывая палец, уменьшаясь до нужного размера.

   — Кирилл, — прошептала я, не в силах отвести глаз от золотистой полоски металла. — Скажи, что тебе надо? Я все сделаю, обещаю. Ты только скажи без всех этих игр, — он молчал, — зачем все это? По законам пределов мы не женаты. И признание меня хозяйкой — всего лишь слова, которые ты в любой момент заберешь назад, несмотря ни на какие атрибуты и символы. — Я указала на кольцо.

   — А ты хочешь, чтобы это стало правдой? — Кирилл расхохотался. — Такого лестного предложения я не получал уже более века. Любые слова подтверждают делом. Хочешь, распоряжусь принести алтарь, и мы повторим прошедшую ночь уже на законных правах и обязанностях? После этого ни одна тварь не посмеет раскрыть пасть, даже ты, милая.

   — Обойдусь, — ответила я, оглядываясь и понимая, что вокруг установилась тишина, твари, о которых он говорил, смотрели, слушали и ждали.

   — Тогда не смей обвинять меня во лжи, если сама не готова жить с правдой. — Он махнул рукой, и заводные игрушки под названием «гости» снова стали двигаться.

   Все, кроме одной. Прекрасная все еще стояла, не сводя взгляда с Седого. Он поднялся и потянул меня за собой.

   — Пойдем, Тамария в ярости и жаждет пообщаться. Не можем же мы позволить ей развлекать гостей в одиночку.

   Чужая, но такая знакомая ладонь сильнее сжалась вокруг моей, и пульс тут же участился. Видимо, есть вещи, изменить которые не в силах ни один залог. Я следовала за Кириллом, не замечая почти ничего и никого.

   Подвия! Я подвия, которой даже необязательно есть мясо, которой необязательно меняться. Нечисть, на которую, будут смотреть с подозрением. Взвешивать каждый поступок и думать, совершен ли он по собственному желанию или по чужой воле. Радиф раскрыл рот, потому что хотел или я подтолкнула его к подлости? Хотя в случае с нечистью это одно и то же. Кольцо приятно холодило кожу. Возможно, Кирилл был прав, вручая мне ограничитель. Если это и вправду ограничитель.

   — Тамария — поприветствовал Седой прекрасную гостью.

   — Кирилл. — Она тут же подхватила его под руку с другой стороны.

   — Говорят, тебе нанесли визиты Простой и Видящий? — спросил он. — Я даже обижен, что не получил приглашение в спальню белой цитадели.

   — Самоуверен как всегда. В следующий раз пришлю, но не тебе, а ей, — Тамария посмотрела на меня, — и мы, наконец, сможем сравнить ощущения. И демонов.

   — Боюсь, я не столь гостеприимна, — ответила я.

   — Ты себя недооцениваешь, — она улыбнулась, на коже выступили прозрачные капельки и пробежались по скуле. — Ты не рассказывал ей об обычае демонов меняться игрушками? В прошлую эпоху вы с Видящим часто так развлекались.

   — И в каком месте этого увлекательного рассказа мне полагается убежать, размазывая слезы? — Я посмотрела на девушку.

   Та не стала отвечать, лишь исходящее от нее негодование отдавало чем-то болезненно-резким. Я наконец-то смогла четко уловить чужие эмоции. Не гадать, не предполагать, не делать выводы, а именно почувствовать и понять. Это походило на экран эквалайзера музыкального центра. Показатели подпрыгивали вверх-вниз, иногда застывая на одной линии, а иногда, когда включались басы, просто взлетали кверху. Я их чувствовала! На самом деле чувствовала! Осознание этого было куда важнее слов.

   — Если вам нужно поговорить, — я сжала ладонь, и Кирилл тут же отпустил меня, — с твоего разрешения, пойду подействую на нервы гостям.

   До того, как я отступила, меня снова коснулось ощущение, на этот раз показатели замерли в одной линии, чуть подрагивая. Чувство походило на идущее от костра тепло, когда вытягиваешь над ним руки, и что-то горячее толкает ладони. Сейчас это тепло шло от Кирилла, от Седого демона севера. Одобрение, которое он не скрывал ни от меня, ни от Прекрасной.

   Я знала, что меня будут провоцировать, проверять, заставлять прогнуться. Раз за разом пробовать переступить границы дозволенного, а мне раз за разом придется их отстаивать. Так уже было, когда я в первый раз очутилась на стежке. Все повторялось, они хотели знать, чего можно ждать от новой заложницы.

   Гости продолжали расступаться, словно со мной рядом все еще продолжал идти Кирилл. Но он остался за спиной отвечать на возмущение Тамарии. Притворное, потому что стоит Седому коснуться древней клятвы, и она так же, как и все остальные, подпрыгнет.

   Я шла вперед без особой цели, лица сменялись мордами, алые глаза голубыми, черными и, наконец, зелеными. Передо мной снова был лешак, на этот раз он ни с кем не спорил и не ссорился. Но от его взгляда показатели моего личного эквалайзера взлетели под потолок. От него разило даже не злостью, а злобой, дикой, звериной. Необъяснимой, потому что я видела его во второй, а может, и в последний раз в жизни. Это — не гнев Прекрасной и не издевка Радифа, а ярость, поддавшись которой начинают крушить стены и резать глотки.

   Он смотрел, и в его глазах пылал такой яростный огонь… На несколько секунд чужие эмоции заставили меня забыть, кто я. Заставили забыть, что рядом Пашка, Март, Кирилл, который не потерпит, чтобы к его слову относились, как к прогнозу погоды, то есть слышать слышали, но всерьез не приняли. Я не выдержала, не смогла. Попятилась, позволила себе всего несколько шагов назад, можно подумать, что девушка просто забыла на стойке очередной стакан с выпивкой и решила вернуться.

   Наверное, дверь в зал распахнулась, должна была, иначе как бы он вошел. Но распорядитель молчал, и, мало того, замолкали все, кто хоть раз повернул голову в нашу сторону. Взгляд лешака изменился, радар эмоций уловил, как ярость сменилась потрясением, надеждой, а потом ужасом. Отступая, я наткнулась спиной на гостя, на того, кто не захотел отойти в сторону. Или наоборот, шагнул вперед, чтобы мы соприкоснулись. Руки легли мне на плечи, и до дрожи знакомый голос произнес:

   — Давно не виделись.

   Я повернулась, и… воздух в легких кончился. Передо мной стоял Кирилл. Но не тот Седой, руку, которого я отпустила несколько минут назад. Тот не стал бы так говорить, не стал бы улыбаться, словно старому другу или врагу. Мой Седой всегда смотрел по-другому.

   — Я почти рад.

   Его волосы были длиннее, чем у Кирилла, зачесаны назад и собраны в небрежный хвост, иная одежда, пиджак, брюки, ботинки, иная…

   Он схватил мое лицо в ладони и прикоснулся к губам. В первый момент неловко, словно не был уверен в том, что делает. А потом все настойчивей, раскрывая мои губы языком и царапая их зубами.

   Так мог бы целовать и Кирилл, с той только разницей, что от его прикосновения я пищала бы от восторга. А тут всего лишь боль с привкусом крови. Я толкнула демона в грудь, и он с готовностью отстранился, словно ждал этого. То, что он делал, не доставляло удовольствия, лишь одинокий пик любопытства коснулся моих новых, не знаю, как все-таки их назвать, чувств.

   Я отпрянула в сторону и тут же оказалась в кольце знакомых рук, но на этот раз вырываться не было ни малейшего желания.

   — Тсс, — прошипел Кирилл, обхватывая еще крепче, словно я могла убежать. Или захотела бы.

   — Интересно, — задумчиво проговорил стоящий напротив демон.

   — Игнат? — прошептала я.

   — Да не совсем, наорочи, — ответил тот, касаясь пальцами перемазанных в крови губ. — Так вас можно поздравить? Или принести соболезнования?

   Догадка была мгновенной, ослепляющей, как может быть ослепляющей молния.

   — Простой, — проговорила я.

   — Наорочи, — повторил тот, кто выглядел, как Седой, но совсем им не был,— хотел убедиться, что все это, — скованным, деревянным жестом памятника он склонил голову набок, — настоящее.

   — Убедился? — Кирилл чуть сильнее сжал руки, холод демона севера окутал меня со спины, заставив вздрогнуть.

   — Почти. — Серые, такие же, как у Кирилла, глаза продолжали смотреть на меня. — Я был невежлив? Наверное, надлежит извиниться или даже сделать подарок? Ничего ведь не изменилось, и женщины по-прежнему любят подношения? — Он скупо улыбнулся непослушными губами, рука нырнула в карман старомодного коричневого пиджака. Он вытащил флакон, в котором могли продавать духи или настойку боярышника. За прозрачными стеклянными стенками едва заметно шевелился желтоватый песок. — Знаменитый и страшный песок Простого, — он рассмеялся. У него снова было тело, были голосовые связки, а смех все равно звучал словно скрип заржавелых дверных петель. — Подарок хозяйке Севера. Какой по счету? Третьей? Второй? Ты так быстро их убиваешь, что я не успеваю даже запоминать имена. — Он протянул склянку. — Может, у наорочи есть на примете нечисть, которая хочет очиститься?

   — Я… — Слова застревали в горле, не желая выходить.

   Да и что я могла сказать? Ай-ай-ай, нехороший демон! И погрозить пальцем. Сказать, что нельзя скинуть человека в яму, а потом протянуть ему лестницу? Почему, собственно?

   Святые! Я стремительно скатывалась даже не в яму, а в пропасть, в какой-то внутренний разлад. Впервые в жизни я не знала, кто я. Подвия? Пусть так, но для меня это просто слово. Ольгу Лесину разбили на тысячу кусочков, и теперь мне предстояло собрать себя вновь. А все остальное было лишь следствием, и спиртное, и страх, и путаница в голове. Меня стерли, а новую пока не нарисовали.

   — Уверен, она найдет ему применение, — сказал Кирилл.

   Поднос появившегося рядом слуги дрогнул, когда Простой поставил флакон на металлическую поверхность.

   — А пока ты мой гость. — Седой сделал шаг к двери, мне ничего не оставалось, как шагнуть вместе с ним. — Почетный гость.

   Демон, так похожий на Кирилла, снова склонил голову, наблюдая, как мы выходим из зала, и уголки его губ чуть подрагивали, словно он хотел и не мог улыбаться. Двери закрылись, распорядитель так и не сказал ни слова.

   Седой свернул в первый коридор по правую сторону от зала и стал спускаться. Быстро, молча и крепко держа меня за руку. От него волнами накатывали эмоции, они касались кожи и разбегались по ней, словно пузырьки газировки. Едва уловимо пахло корицей. Чем я это чувствую? Носом? Кожей? Или чем-то непонятным, что находится у меня в голове? Чем-то, чему еще нет названия? Что-то среднее между кошачьими усами и интуицией. Я ощущала его терпкую злость и колющее нехорошее предвкушение.

   — Кирилл, — позвала я, едва не слетев со ступеней.

   Он был целеустремлен и быстр, он тащил меня вниз совсем как Радиф, но на этот раз я видела, как камень сменил светло-серый цвет на почти черный, видела, как лестница уходила вниз, ступени становились шире и грубее.

   — Кирилл, — повторила я, и тут же оказалась прижата к шершавой каменной стене.

   Больше ничего сказать не успела, даже выдохнуть не смогла, так стремительно он припал к моим губам. Два поцелуя, два демона, с разницей в несколько минут. И в миллион ощущений. Он целовал меня грубее, чем демон востока, даже жестоко, касаясь там, где еще недавно были губы Простого. Он делал это с яростью и удовлетворением, с рычанием проводя языком по оставленным царапинам. Я почти стонала, вжимаясь в его тело и больше всего боясь, что он остановится. И в тот момент, когда мужчина отстранился, когда седая бездна его глаз оказалась напротив моих, я поняла, что он только что сделал. Он стер чужие прикосновения, чужие следы. Так кобель метит территорию, перебивая чужие метки и ставя поверх них свои. Это привело его в большее исступление, чем любое прикосновение до этого. Зверь, которому перешли дорогу.

   — Он заплатит за это, — прошептал Кирилл, прислоняясь лбом к стене над моим плечом, — даю слово.

   — Ты отдал ему тело своего брата? — сказала я, стараясь унять возбуждение, подавить желание запустить в светлые короткие волосы руки и снова притянуть к себе. — Святые, только не говори, что у тебя в подвале еще и трупы родителей прикопаны, и при необходимости ты их отроешь. У тебя там морг?

   — Устроить экскурсию?

   — Обойдусь. — Я всматривалась в серые глаза. — Почему? Он же твой брат. Был твоим братом.

   Седой выпрямился, по коже ознобом пробежалось его разочарование. Опять в моем голосе никому не нужный пафос, опять трагизм.

   — Ты еще не поняла? Обещание: если Аш поможет в поисках исчезнувшего, я помогу в добыче несуществующего.

   — А несуществующее — это тело демона, — дошло до меня, что имели в виду хозяева пределов, заключая сделку. — Киу ушла, и он решил двигаться дальше, жить и умереть от руки потомка.

   — Я сдержал слово.

   — Он рассказал, как вернуть Юково?

   — Да, — ответил Кирилл отрывисто и кратко, что я сразу поняла, за этим «да» скрывался очередной обман.

   — Ты говорил, что не вытаскивал сведения из бывшего травителя, того, кого мы привезли? — спросила я и тут же сама себе ответила, — Соврал, конечно. А Простой? Тоже соврал?

   — Нет.

   Опять отрывистый ответ и взгляд глаз, так похожих на серебряные монетки.

   — Но?

   — Юково может вернуть лишь тот, кто умеет прокладывать стёжки. Тот, кто создавал дороги из мира в мир задолго до нашего рождения.

   — И кто это?

   — Начинай думать, Ольга! Залог же не отнял у тебя мозги.

   — Великие ушедшие.

   — И только один из них не ушел.

   — Джар Аш. — Я закрыла глаза, тепло исчезло, кишки снова скрутило ледяным узлом. — Вот почему он один возвращал свои стежки, только один из демонов. Потому что он не демон вовсе.

   — Он сделает это для нас. Вернет Юково.

   — Ты обменял брата на рядовую стежку? — не поверила я. — Что в Юково стоит тела демона? — Кирилл не спешил отвечать, выдавая часть информации, он всегда следил, чтобы это была очень малая часть. — Ладно, это твое дело. Но что теперь?

   — Что? — Его пальцы скользнули по скуле, шее, опустились на ключицу, ловя ускоряющийся пульс. — Сегодня Джар Аш вернет Юково, и мы убьем его.

   — Мы?

   — Ты же сама просила сказать, — прищурился Седой. — Почти умоляла, обещала сделать все, стоит мне только перестать играть. Я, наконец, говорю с тобой. — Мужская рука опустилась ниже, обхватывая грудь. — Убьем, а потом отпразднуем так, что чертям станет тошно. Обещаю, всю ночь ты будешь кричать от наслаждения, и я буду кричать вместе с тобой. Как тебе план?

   — Никак. Со второй частью, я бы справилась, а вот с первой...

   — Соглашайся и получишь подарок.

   — Очередное кольцо? — Я покачала головой.

   — Лучше. Когда Простой умрет, я отдам тебе его вестника в личное пользование. Сможешь отыграться, сделать все, о чем мечтаешь, когда видишь восточника. И никто тебя не остановит, даже я, хоть в крови искупайся.

   — Кирилл, я не смогу.

   — Знаю. — Я уловила его разочарование, ладонь сместились к предплечью, напрягшаяся от его прикосновения грудь болезненно терлась о ткань платья. — Но меня он к себе не подпустит. Никого не подпустит, ожидая удара в спину, а вот наорочи, — пальцы пробежались по креплению стилета, — он не откажется поиграть на сходстве и позлить меня. Я предлагаю тебе не сдерживаться. Хватит отталкивать неугодных, пора давать сдачи. — Кожа на руке покрылась чешуей. — Один удар, и ему станет не до окружающего. — Демон коснулся металла. — Остальное сделаю я.

   — Того же хотела и Прекрасная. Мы с тобой семья, ненастоящая, изломанная, но семья, это значит, я могу убить твоего брата. Убить его тело.

   — Не преувеличивай. — Запахло горелым, чешуя на пальцах оплавилась. — Ты родилась вне семьи. Сестра, будь она жива, могла бы, мать, отец. Но не ты. Наше родство оно…

   — Искусственное?

   — Скорее, внешнее. Родство со мной и только со мной. Ты носила мою кровь, будь у меня девка, которая носила кровь Игната, тогда другое дело. Ты опасна лишь для меня и Алисы. Поправка, думаешь, что опасна.

   — Я не убийца, — прошептала я.

   — Не ври. Швырну на алтарь змеюку, запоешь по-другому. Я — убийца. Все, что требуется от тебя, это дать мне сотую долю секунды, отвлечь. Твой удар никого не убьет, только ранит, поверить не могу, что это кому-нибудь может нравиться.

   — Тогда почему я? Тамария справится лучше. Святые, да любой справится лучше.

   — Хватит! — рявкнул Седой, с лица исчезли все эмоции. — Он ждет подвоха от любого, кроме тебя. И ты ударишь. — Он резко ухватил меня за подбородок, приподнимая лицо. — Без вариантов, а я перегрызу ему горло. Разговор окончен.

   Я смотрела на Кирилла, еще минуту назад мы целовались, а теперь обсуждаем убийство. Пахло горелой плотью, чешуя ладони впивалась в кожу. Смотрела и не верила собственным глазам.

   Кирилл мгновенно уловил произошедшую перемену, я и сама её уловила, она походила на порыв ветра, что ударяет с лицо, сбивая дыхание. Его мышцы тут же напряглись, он замер готовый ко всему, даже к удару. И я не сдержалась, не видела смысла. Ведь именно об этом он просил. Чуть повернула ладонь, изменяя траекторию, и сдернула пружину. Стилет задел его запястье, вспорол ткань и оцарапал бок.

   Запах гари сменился сладковатым привкусом крови, смешиваясь с ароматом корицы. Сладость и медь, теперь я знаю, как пахнут демоны.

   Седой даже не вздрогнул, не заломил руку, разоружая, а лишь качнулся вперед. Он не боялся.

   — Кто я? Не подвия, не ври.

   Не отводя взгляда, я ухватилась за стилет, пачкая руки в его крови, и вернула лезвие на место, взводя пружину вновь.

   — Меня не обжигает серебро. Нет жажды плоти и крови. Кто я?

   — Это ты мне скажи, — прошептал Кирилл, обхватывая пальцами мою шею и прижимая затылком к серой стене. На этот раз в его прикосновении не было ласки, только грубость. — Но кем бы ты ни стала, я не тот, с кем можно меряться силой.

   Я схватилась за его ладонь, стараясь вдохнуть хоть немного воздуха.

   — Помни об этом, когда кто-то попытается вложить эту дурную мысль тебе в голову.

   Говорить я не могла, только хрипеть. И чувствовать, как он прижимается ко мне. Да, страха в нем не было, лишь возбуждение. Ему нравился запах собственной крови, ему хотелось слышать хрипы и смотреть в глаза, ощущать близость серебра и моего тела. Нравилось все вместе, как порой может нравиться мужчине черное кружевное белье. Его это заводило.

   Цитадель вздрогнула, стены отозвались гулом, под ногами завибрировал пол, совсем как в тот раз. Жертвоприношение началось.

   — Ты сделала выбор, так следуй ему до конца. — Он опустил руку и совершенно по-будничному произнес: — Идем, нас ждут почетные гости.

ГЛАВА 3. Почетные гости

Как-то раз нас вывезли на экскурсию. До сих пор не понимаю, кому это могло понадобиться, но раз сверху спустили распоряжение, бригадир ответил «есть», и вся наша едва закончившая институт компания загрузилась в автобус.

   Музей — усадьба Гаршиных , чуть больше трех часов автобусом на юго-запад от Ярославля. Дорога запомнилась песнями, смехом и сушками, которыми делился со всеми Олег, красавец и любимец девчонок. Раньше я не смотрела его сторону, справедливо полагая, что таким, как я, ничего там не светит, к тому же Маринка уже положила на него глаз и снимать явно не собиралась. Теперь же он стал мне безразличен. Потому что несколько дней назад я встретила его. Нет, не так ЕГО.

   Кирилл подошел ко мне как раз в тот момент, когда я расписывала забор остатками дедовой краски крамольными надписями из трех букв. О да, мне не было и двадцати, и тогда эта глупость казалась верхом бунтарства. На самом деле днем ранее в общежитии я проиграла в карты желание, и это был еще не худший вариант, хотя сердце колотилось от страха. Я очень боялась, что сейчас кто-нибудь появится, и одновременно гордилась собственной смелостью, почти не веря, что это моя рука держится за кисть.

   Он подошел ко мне со спины, неслышно, как могут только охотящиеся хищники, и сказал: «Привет». Я ожидаемо подпрыгнула, роняя майонезную банку с белой краской. Развернулась и целых пять секунд не могла сделать вдох, только таращилась на молодого мужчину с короткими светлыми волосами. А потом справа послышались тихие шаги, мой взгляд затравленно метнулся в сторону, ведь стоило кому-то появиться, и порицание, строгий выговор, разбор на партсобрании мне обеспечены, тогда все это казалось верхом наказания.

   Незнакомец осмотрел «место преступления» — забор, недописанную родословную коменданта общежития, кисть, одинокий мазок на черном ботинке, осколки банки, а потом сделал нечто невозможное. Он улыбнулся, схватил меня за руку и потянул за угол. Он был старше, и такие обычно если не читали нотации, как старики, то проходили мимо, занятые собственными проблемами. Этот мужчина был другим, он прижал меня к кирпичной стене, и несколько минут мы стояли, соприкасаясь телами, а сердце то замирало, то пускалось вскачь, пока одинокий прохожий не прошел мимо. А потом Кирилл посмотрел мне в глаза и повторил: «Привет».

   В общем, у меня не было ни единого шанса.

   В ту поездку я пребывала в сладких девичьих грезах, оттого сама усадьба запомнилась смутно. Это не дом помещика, обстановка которого могла плохо повлиять на неокрепшие молодые умы почище, чем песни «Биттлз» , а домом, где В. И Ленин написал один из бессмертных трудов. Какой, уже и не вспомнить. Мы же были молодыми специалистами, вернее, раздолбаями, хотя вполне приличными, если сравнивать с современностью.

   Зато отложилась в памяти одна из хозпостроек, мельница на реке Шахе у запруды. Не само строение, к тому моменту уже напоминавшее сарай, а гигантское колесо, валяющееся неподалеку. Оно было столь большим, что я даже не сразу решилась подойти. Помню, каким холодным оно было и мокрым от прошедшего ночью дождя. А рядом лежал жернов, и вряд ли нашелся бы тот, кто рискнул уволочь его в свое хозяйство, до того неподъемно-огромным выглядел камень. Маринка тут же со смехом забралась на него и улеглась сверху, раскинув руки, словно морская звезда из передачи о живой природе. Она смотрела в хмурое небо, смеялась, что-то кричала остальным, не замечая, как к одежде прилипают листья.

   Потом я не раз видела похожие каменные диски в нашей тили-мили-тряндии, они были гораздо меньше, только называли их алтари и, уж конечно, никогда не использовали для перетирания зерна, только костей и кишок. Но ту мельницу я запомнила, черт его знает, почему. Второй раз, когда я оказалась лицом к лицу с таким поражающим воображение камнем, был менее радостным. Серая цитадель куда как масштабнее мельницы у запруды.

   Я спускалась, следуя за Кириллом, сворачивая в очередной коридор, чувствуя, как едва заметно вибрируют стены. Энергия впитывалась в древние камни, и с каждым шагом ее становилось все больше и больше. Я ощущала ее словно тепло, идущее от очага в ледяной день, когда так и хочется скинуть куртку и усесться рядом с огнем. Летела на ее тепло, словно мотылек на свет, и не осознавала этого.

   Помню, как он потянул меня за собой все дальше в темноту, помню, как шла за ним. Но не помню, как обогнала Кирилла, не помню, как свернула в левый коридор, как подняла руку, чтобы открыть дверь и окунуться, наконец, в этот манящий жар.

   — Нет, — он подошел сзади, перехватил ладонь и чуть прижал меня к себе, словно успокаивая. — Нам не сюда. Не сейчас.

   Я не понимала, о чем он говорит. Хотелось туда, к теплу, оно было знакомо, как запах овсяного печенья, что пекла бабушка, как сдоба из булочной по утрам, как что-то неуловимо свое, родное...

   И это что-то заставило меня очнуться. Я знала, что там за дверью. Помнила. Тепло чужой жизни, когда-то скользнувшее в ладонь из жала Раады — атама, которым я убила бессмертника. И теперь я была уверена, что в эту минуту за дверью кто-то делал тоже самое. Кто-то отнимал жизнь.

   — Не сейчас, — повторил Седой,

   — Там, — я облизнула пересохшие губы, — там…

   — Там льется кровь, — подтвердил он. — Обычное жертвоприношение для наших гостей. И пока они заняты, нам нужно совершить кое-что особенное, не забыла?

   — Юково? — прошептала я.

   — Да. — Он коснулся щекой моей макушки. — Потом, если ты все еще будешь в настроении, я устрою для тебя такое жертвоприношении, какое только сможешь пережить, обещаю.

   Я поверила. И испугалась. Чтобы со мной не происходило этой ночью, оно было сильным, и оно постепенно брало верх. На миг я хотела развернуться, прижаться к его телу и пожелать… даже попросить, чтобы это произошло поскорее. Именно это и пугало.

   От двери, за которую мне не дали войти, коридор уходил прямо на два десятка метров и заканчивался широкой наружной площадкой, что-то вроде балкона или террасы, на которую вполне можно посадить самолет. Кожи коснулся ледяной ветер уходящей зимы, под ногами заскрипел талый снег. Сверху белыми точками звезд на нас смотрела ночь. Черный бархат успел подернуться серым налетом пыли. Скоро рассвет.

   Кирилл потянул меня дальше, пересек террасу и вошел в противоположную дверь. Я шумно выдохнула. Это была не комната, а очередной выверт психики Седых. Круглый зал с четырьмя дверьми и стеклянной крышей, напоминающей по форме купол собора, или круглую теплицу для огурцов. Ветер сдувал со стекла белое крошево. Яркая лампа делала купол похожим на елочную игрушку, припорошенную сверкающим снегом.

   Вспомнилось, что уже миновали новый год и Рождество, что в мире людей уже наступил две тысячи тринадцатый год. Но ни сожалений, ни ностальгии я не испытала.

   Центр зала занимал круглый необработанный камень, заставивший меня снова вспомнить мельницу. Только в этом «жернове» не было дыры в центре, не было выемки для механизма, зато там было кое-что другое. На алтаре лежал голый мужчина и задумчиво разглядывал прозрачный потолок. Он не был привязан или обездвижен, но не делал ни малейшей попытки встать. Обнаженная сухощавая фигура, в которой не было ничего привлекательного и ничего отталкивающего. В ней вообще ничего не было. Смуглая кожа и отрешенный взгляд. Я не чувствовала его, мой личный эквалайзер молчал, словно мужчина был продолжением камня. И, тем не менее, его грудь вздымалась, он дышал. Сын травителя Ависа, которого Простой использовал вместо флешки, был еще жив.

   — Вы заставляете себя ждать, — констатировал хозяин востока, огибая алтарь. — Или нетерпение — это особенность живых?

   Тамария молчала, на прекрасном лице не было ничего кроме скуки, словно она видела все это не раз. Я осмотрела зал и тех, кто был в этот час здесь. Три демона и семь нечеловек, включая меня и сына Ависа, пришли сюда вместо того, чтобы наслаждаться показательным жертвоприношением для гостей. Возможно, потому что здесь готовилось не менее сладкое блюдо.

   Алтарь и семеро претендентов на смерть. Будь это иначе, Кирилл устроил бы встречу старых друзей у камина и с выпивкой, на крайний случай, в пыточной или столовой. Но мы стояли в жертвенном зале, и первая жертва уже лежала, ожидая своей участи. Остальные могли лишь гадать, кто станет следующим. Поправка, я гадала, а кое-кто знал наверняка.

   Демон, так похожий на Кирилла, поднял руку, пошевелил пальцами, и… ничего не произошло. Джар Аш выжидающе посмотрел на Седого. Тот усмехнулся. Безмолвный диалог демонов. Кирилл поднял бровь, и часть камня на полу посветлела, выгнулась, лопнула желтым песком. В руку Простого скользнул мутный стеклянный кол. Хозяин востока выразил желание, и хозяин севера пропустил в свою цитадель часть магии песка.

   Восточник поймал выскочившую из пола, сосульку, развернулся и вогнал ее в грудь лежащему на камне человеку. Вот так просто. Без предупреждения, без слов и заклинаний и, судя по лицу, даже без удовольствия. Так швея втыкает портновскую булавку в подушечку. Он сделал это, потому что это надо было сделать.

   Тихо вздохнул стоявший у стены Март, парень был все еще в костюме и с красными рубцами на щеке и шее. Рядом таращилась на алтарь крепко вцепившаяся в его руку, Пашка. Глаза явиди горели, ноздри трепетали, вдыхая чужую смерть. От нее разило негой и томностью, тем неуловимым чувством, которое охватывает тебя по утрам, когда просыпаешься и понимаешь, все будет хорошо. Чудовищное ощущение. Чудовищно приятное.

   Но испугало меня не это и не собственное удовольствие, что разлилось по телу, когда я вдохнула его смерть вместе с остальными. Меня пугал сам факт их присутствия. Двоих нелюдей, не входящих в ближний круг Седого, позвали на приватный танец у алтаря. И позвали не просто так.

   Стоящий у противоположной двери мужчина не разделял моей тревоги, он разделял желание выпить. Шорох Бесцветный, седовласый и прямой, как палка, пил из бокала, не глядя на алтарь. Его решимость была острой и колючей, но самую малость горчила. Мужчине не нравилось принятое решение, но отступать целитель не собирался.

   Зато еще один из присутствующих был более прямолинеен в эмоциях. И в словах. Дым, старый вестник, стоял на коленах, с заломленными слугой руками и матерился на инописи. Я не понимала ни слова, но общий тон улавливался без труда, нам всем желали провалиться в преисподнюю или даже дальше.

   — Аш Вешер, — закричал Дым Кириллу, но тут же получил удар от стоящего над ним потрошителя.

   Аш Вешер? Звучит до мурашек шуршаще. Демон севера? Хозяин предела? Седой демон?

   — Мы сегодня начнем? — фыркнула Прекрасная.

   Кол в груди мертвого сына травителя осыпался песком. Простой одним движением сбросил труп на пол.

   — Мы уже начали, — ухмыльнулся Кирилл.

   Тело упало набок, освободив алтарь. Камень, где умирали и будут умирать. По гладкой, похожей на гранит поверхности разбегались линии, образовывая рисунок. Такой чистый и такой светлый, если задуматься, почти детский. Солнце с -бороздами, в которых скапливалась кровь. Ее было совсем немного, первую жертву принесли слишком быстро.

   И почему мне его не жалко? Где острое чувство несправедливости от того, что эти твари могут нас убивать, а мы их нет? «Мы начали», — эхом отдались в голове слова Седого. Я посмотрела на Марта, Пашку, Кирилла, Простого, Тамарию, Шороха и Дыма. Кто из них… из нас? Кто следующий?

   — Аш Вешер, — повторил Дым, и Кирилл посмотрел на вестника своего отца.

   Что увидел в глазах Седого старик, неизвестно, но вряд ли что-то хорошее. Слуга продолжал заламывать ему руки, не давая подняться. А зачем собственно? Дым — северный, если Кирилл прикажет, вестник станет послушным, как комнатная собачка. Или нет?

   Когда я вновь посмотрела на алтарь, Кирилл уже протягивал стоящему рядом с камнем Простому зеркальный клинок. Очень знакомый клинок. Осколок зеркала ушедших, из-за которого исчезло Юково. Поправка, не из-за куска волшебного стекла, а из-за руки, его державшей.

   — Н-да, — сказал восточник, рассматривая отражающую поверхность, деревянную самодельную рукоять, обмотанную синей изолентой. — Я помню, как разбилось зеркало. Помню, скольких убило.

   — И скольких? — спросила Тамария.

   — Всех. — Простой взялся за оружие и спросил у Кирилла: — Многих положил, чтобы достать?

   — Не имеет значения, — ответил тот.

   Джар Аш перехватил клинок и, взявшись за зеркало лезвия, вдруг протянул его мне.

   — Хочешь вернуть стежку?

   Я посмотрела на Седого, но тот остался спокоен. Единственный из нас, кто знал финал разыгрываемой пьесы. Шорох допил спиртное и разбил бокал о пол, но никто даже не оглянулся. Пашка закусила губу, Март обеспокоенно переводил взгляд с одного демона на другого, с клинка на меня. Парень не был дураком и предполагал, что их не выпивку сюда разносить пригласили.

   — Так хочешь или нет?

   — Хочу. — Я коснулась теплой рукояти, в ушах на миг заиграла музыка, словно кто-то крутил ручку радио и вдруг наткнулся на станцию. Я вздрогнула, а Простой засмеялся, на этот раз не скрипом расшатанных шарнир, а таким знакомым смехом Кирилла.

   — Нам обязательно заниматься этим здесь и сейчас? — Прекрасная закатила глаза.

   — Ты можешь заниматься чем угодно и где угодно, ты мне здесь точно не нужна, — даже не повернувшись к девушке, ответил Джар Аш. Тамария зарычала, тихо размеренно, но очень зло. По коже словно наждаком провели. — Давай, наорочи.

   Я снова подняла руку и взялась за обмотанную изолентой рукоять. В голову ворвалась музыка, кто-то невидимый провел пальцами по грифу гитары. Легко, аккуратно, непринужденно.

   Я держала клинок за рукоять, а Простой за лезвие, но вместо того, чтобы выпустить его, вдруг приставил к собственной груди, к старомодному пиджаку прямо напротив сердца. Если оно вообще есть у демонов.

   — Давай. — Серые глаза сверкнули. — Уверен Аш Вешер уже успел проинструктировать. Ну же, один удар, и все закончится так, как хочется ему. Давай, наорочи, не томи. — Простой убрал ладонь, лезвие зацепилось за ткань рубчик.

   Я разжала руку, осколок зеркала ушедших тихо звякнув, упал на камень, но не разбился, как стакан Шороха, а лишь отскочил, ловя и отражая холодный электрический свет ламп.

   — Допускаешь ту же ошибку, что и моя мать, — оскалилась Прекрасная, ее кожа стала смуглой, а глаза, наоборот, загорелись насыщенным синим цветом. — Чтобы убить, мало оружия, мало возможности и родства. Главное, нужно хотеть сделать это. Она не хочет. И вряд ли что изменится. Больно смотреть.

   — Тогда не смотри. — Седой наклонился, поднял осколок и вновь передал его Простому. — Заканчивай представление.

   Остальные замерли у стен, когда на сцене играют примы, статистам положено молчать, быть тенями и не вылезать на первый план.

   — Да, нетерпение — черта живых. Иногда неплохо быть мертвым. — Восточный демон взял клинок, размахнулся и с силой опустил острие в центр круга на алтаре. Даже зная, что это не стекло, я не удержалась от вскрика. Дым выругался. Шорох обернулся, но происходящее на каменном кругу не вызвало у целителя особого интереса. Я слышала, как дышит Март, как шуршит о камень чешуя явиди.

   Стекло соприкоснулось с камнем, и цитадель вздрогнула. Я снова услышала перелив струн, на этот раз намного четче и ближе, словно они были натянуты прямо здесь, в этой комнате.

   Клинок коснулся камня и замер, словно его пытались не воткнуть, а аккуратно вогнать в невидимую подставку. Видели, как стоит на тонком острие заведенная юла? Точно так же замер и осколок зеркала ушедших, чуть вибрируя и играя струнами. Одна звучала очень высоко, готовилась в любой момент лопнуть, другая, наоборот, дребезжала, как давно вытянутая и пришедшая в негодность.

   — Что ты слышишь? — повернулся ко мне Простой.

   — Струны, — не раздумывая, ответила я, Прекрасная шипяще рассмеялась. — Они дрожат.

   — Верно, наорочи. — Восточник задумался. — Раньше не было ни одной твари, оставшейся глухой к их мелодии. Сейчас это удел избранных калек. — Он посмотрела на Дыма, тот, казалось, был не в силах отвести взгляд от лезвия.

   Не знаю, как вестник, а я слышала каждый аккорд, каждую вибрацию, и звук казался странно знакомым.

   — Вибрация стежки, — вспомнила я. — Так она дрожит в переходе.

   — Да, — пожал плечами Джар Аш. — Какая глупость объяснять очевидное, словно рассказывать слепому о зрении. — Он на секунду закрыл глаза. — Я так давно никого не учил, что забыл, как это делается. Хотя вру, — голос восточника снова стал равнодушно-отстраненным, памятник вселился в живое тело, но внутри все еще остался мертвой статуей, — я никогда никого не учил.

   Пашка смотрела на демона Востока, вжималась в серую стену.

   — Струны, которые ты слышишь — это нити. Нити перехода — сказал Кирилл.

   — А нож — это?..

   — Игла, — ответил Простой, — которой прошили миры, как старые покрывала, которые давно пора выбросить, а не латать прорехи.

   — Игла? — переспросила я, смотря на зеркальное лезвие.

   — Не будь столь ограничена, наорочи. То, что ты видишь, не имеет значения, форма может быть любой. — Восточный демон зашел мне за спину и, встав почти вплотную, прошептал: — Форма не важна, важно содержание. Иглой может быть и кайло, веретено, жемчужное ожерелье и…

   — Чаша жизни. — Я вспомнила о еще одном артефакте.

   — Да. — Дыхание Простого согрело шею, я почувствовала, как кожи касается недовольство, исходящее от Кирилла, словно в противовес эмоциям его восточной копии. — Любой предмет, любая форма, сквозь которую прошли стежки, когда связывали миры. Мост Уходящих распался на тысячи нитей, которые прошли сквозь озеро, сквозь тела, сердца и души павших, сквозь…

   — Вряд ли девочка, — прервала его Тамария, — так сильна в истории, как ты думааеешшшь…

   Я больше не была человеком, но даже для нечисти движение демона востока вышло смазанным. Только что он стоял позади меня, а в следующий миг схватил Прекрасную за шею, не дав договорить.

   Схватил, сжал, слова сменились шипением, и тут же отпустил, демонстрируя отсутствие желания убивать. Хозяйка юга покачнулась. Между ними не было произнесено ни слова, ни угроз, ни требований. Но я видела, какое предостережение горит в глазах Простого. Видела его и засмеявшаяся Тамария.

   — Потом выберете себе спальню и развлечетесь, — высказался Кирилл. — Сперва дело.

   — Почти все, — отвернулся от Прекрасной Джар Аш. — Осталось распутать нить вашего Юково.

   — Нить? — Я невольно нахмурилась. — Но я не вижу никаких нитей, только слышу струны.

   — Струны... Нити... Сколько одинаковых и разных слов, — попенял Простой. — Никто не видит, наорочи, пока не напитаешь их кровью.

   — Я знала, что сегодня здесь будет интереснее, чем там. — Тамария, словно маленькая девочка, хлопнула в ладоши. — Кого возьмем? — Она оглядела жертвенный зал. — Я бы проголосовала за девчонку, но она тебе пока нужна, — быстрый взгляд синих глаз переместился с меня на молчаливого Кирилла, — змея мне не нравится и пахнет отвратно. Тогда берем пацана. — Она указала на Марта. — Чем моложе, тем нежнее. И так и быть, я сама вскрою ему горло.

   — Нет!

   Мы сказали это одновременно, я и Простой. Если моя реплика была предсказуема, то поведение восточника вызывало вопросы. Но с ними можно было подождать, потому что Прекрасная, словно не слыша, двинулась к парню. Тот пробормотал ругательство, шипение явиди переросло в рык. Нет, она не загородила пасынка собой, есть вещи, которых ждать от нечисти бесполезно, но она выразила готовность драться, если позволит Кирилл, конечно. Но одно это уже выходило за всякие рамки.

   — Нет, — повторила я, заступая дорогу хозяйке юга. — Этого не будет.

   — Ушедшие, Кир, твоя девка сошла с ума. Чем этот парень так ей дорог?

   — Тем, что стал моим другом. Нет, не так, — я мотнула головой, — тем, что стал моим ближним кругом.

   — А кто ты сама такая?

   Вопрос был с подвохом. Меня так и подмывало переадресовать его ей. Спросить у Прекрасной, кто я такая? Она ведь не сможет ответить. Смертельно не сможет.

   — Я хозяйка Севера, по его словам. — Я смогла улыбнуться Кириллу, хотя больше всего мне хотелось закричать. — Хочешь оспорить? Это к нему.

   — Наглая тварь.

   — Да, и всесильный демон спорит с этой наглой тварью, остальным впору плакать.

   — Хватит, — Седой оборвал наш диалог одним словом, словно выплеснутым на склочниц ведром воды.

   — Я не верю, что трачу на вас свое время, — покачал головой Простой, присаживаясь на край алтаря.

   — Тогда не тяни. Нужна кровь — бери. Нужна плоть — вперед, — рявкнул Кирилл. — Выполни обещание!

   — Как скажешь, — Джар Аш ухмыльнулся. — Из-за каких пустяков порой разгораются страсти. Это утомительно. — Он стал стаскивать старомодный пиджак. — Нельзя просто взять и принести жертвы. Нужна кровь того, кто связан с обоими мирами, с миром людей и с миром нечисти.

   — Заложник! — неожиданно громко выкрикнула Пашка.

   Я посмотрела на коленопреклоненного Дыма, а он, в свою очередь, посмотрел на меня. Шорох Бесцветный нервно хохотнул.

   — Тот, кто был человеком, а стал нечистью, — прошептала я.

   — Именно. — Восточник бросил пиджак на пол. — И далеко не любой. И не один. Мне нужны три жертвы.

   — Святая троица? — подняла бровь Тамария.

   — Какая троица? — не поняла я. — Только не говорите, что у нечисти есть свои символы веры… или неверия.

   — Не скажем, — уверил меня Кирилл. — Мы не нуждаемся в символах. То, во что мы верим, всегда можно потрогать. Или убить.

   Повинуясь жесту хозяина, слуга-потрошитель отступил в сторону. Джар Аш схватил старого вестника за плечо, подтащил к алтарю и швырнул на пол.

   Старик упал, ударился о камень, приподнялся, прислоняясь к боку жернова. Две знакомые прозрачные ленты выскочили из камня и, следуя за рукой восточника, приковали вестника к алтарю, одна за шею, вторая за плечо, заставив его замереть в неудобной позе. Не на алтаре, а подле него

   — Мне нужна жизнь, — сказал Джар Аш, — самого старого, — он посмотрел на тяжело дышавшего Дыма, — сердце самого сильного. — Демон неожиданно повернулся к Шороху.

   — Не стоит. Я сам, — усмехнулся целитель и подошел к алтарю, я снова почувствовала в нем эту обреченную решимость.

   — Он не заложник! — закричал Мартын.

   Не обращая внимания на парня, старик уселся на край каменного круга.

   — Старое поверье, — невесело улыбнулся Шорох. — Никогда не думал, что стану его частью. — Целитель расстегнул манжеты рубашки и продекламировал: — Правду проявят трое проданных: старый, сильный, молодой. Я всегда считал, что это о камнях правды.

   — Я тоже, — проговорил Март, я смогла лишь согласно кивнуть.

   Старый, сильный, молодой — камни правды… Артефакты, коснувшись которых не мог соврать никто. Когда-то они были просто камнями. Один из них был древним, как само время. Второй был крепок настолько, что его не могли расколоть даже демоны. Врали поди, вряд ли тот же Кирилл пробовал. Ну, и самый молодой камень, который по сравнению со мной, убеленный сединами старец. А это возможно? Определить возраст камней? Наверное, да, раз из них сделали артефакты.

   — Оказалось, не так, — седовласый целитель рассмеялся, но от его смеха хотелось плакать. — Старый, — теперь уже он посмотрел на Дыма, — сильный, — обреченный вздох, — и молодой. — Он обвел взглядом зал, выцветшие глаза остановилась на мне.

   Я почувствовала, как воздух вышел из легких, а пространство вокруг наполнилось свистом, словно каждая молекула, атом и пустота между ними могли издавать звуки. Миг оглушающего понимания, зачем на самом деле я здесь. Кольнула досада, в основном на себя. За то, что поверила в обещания Кирилла, пусть они и были чудовищны. Очередное разочарование оказалось почти безболезненным. А потом ему на смену пришло возмущение. Мою жизнь обменяют на Юково, обменяют на сборище жестокой и циничной нечисти, большую часть которой я удавила бы собственными руками.

   И я вдруг поняла, что не готова, что попросту не хочу умирать. Такая цена меня не устраивает, даже если кое-кто исчезнет навсегда: Семеныч, бабка, Веник, что больше я их не увижу. Пусть так.

   Что это? Куда исчез синдром Жанны д´Арк? Я почувствовала неловкость. А может, превращение — это не клыки и когти? Может, настоящее превращение подкрадывается незаметно? Вот так буднично в один день понимаешь, что, упав с лодки, будешь спасаться сам, а не тащить на горбу товарища. В конце концов, намеренно отказать в помощи — это одно, а не протянуть руку, когда на кону собственная жизнь — совсем другое.

   Я почувствовала решимость и отвращение. Теперь я знаю, каково оно на вкус. Оно, как сладковато-приторное, как гнилое мясо. Я никогда его не пробовала, но представляла именно так.

   За спиной шипела явидь, и от нее веяло поддержкой и одобрением. Еще одна неожиданность.

   — Кир, я в восхищении, — высказалась Тамария.

   — Я рад, — ответил Седой, разглядывая меня с таким видом, словно увидел впервые. Не пятнадцать лет назад, а именно сегодня.

   — Не думала, что ты уже наигрался.

   Простой, не слушая их, зашел мне за спину, а я почему-то очень ярко представила, как Пашка, изгибаясь, впивается ему в загривок. Представила и испугалась.

   Джар Аш коснулся моих волос. Зажал прядку между пальцами, понюхал и небрежно отбросил обратно на плечо.

   Кирилл, как всегда, оказался прав, восточник не смог удержаться, не смог не поиграть на их сходстве. Беда в том, что я видала, каков он на самом деле. Видела статую из песка, ее отстраненность, и даже сейчас, когда демон стал почти живым, его равнодушие казалось мне искреннее любых выражений чувств.

   — Наорочи не подходит, Аш Шерия. Уже нет, — разочаровал он Прекрасную. Потрошитель открыл ближайшую дверь. — Нужен самый младший. А есть кое-кто, заложивший душу позднее наорочи.

   В зал вошла женщина, она больше не была старой, но, видимо, по привычке куталась в видавший виды шерстяной платок. Вряд ли теперь, будучи нечистью, она на самом деле мерзла. Зеленые глаза сияли, волосы, бывшие в прошлую встречу седыми и ломкими, теперь спадали на спину густым водопадом, молодая кожа сияла румянцем, полные губы изгибались на молодом лице. Она снова была красива, мечта исполнилась. Она всегда была упорна.

   — Марина, — прошептала я, в моем голосе не было раздражения, не было даже удивления, лишь страх. Он был соленым и чуть щипал кожу. У ушедших хреновое чувство юмора.

   — Привет, — поздоровалась она, не в силах сдержать улыбку.

   — Зачем? — спросила я Кирилла.

   — Я велел вестнику заключить сделку. Любую, меня не интересовали подробности, — ответил хозяин севера. — А он привел ее.

   Сердце забилось, и я ощутила что-то похожее на порыв свежего ветра. Седой был недоволен. Совсем немного. То ли собой, то ли мной, то ли скупщиком душ. Значит, он отдал приказ. Жестокий и циничный. Приказ, сохранивший мне жизнь, но положивший на алтарь другого заложника. Вот почему Александр ушел с приема. «Дела торговые» — сказал он и не соврал.

   — Начну все сначала, как и говорила. — Бывшая подруга качнулась, платье, которое больше подошло бы старухе, болталось на тонкой талии. — Я всегда буду молода. Вечно.

   Простой расхохотался. Громко, от души, и на этот раз скрип почти исчез из его голоса.

   — Верно, — кивнул Кирилл. — Ты останешься молодой до смерти.

   — Дура, теперь тебя зарежут на алтаре, как овцу, — высказался Дым.

   — Сколько патетики. Они у тебя забавные, — сказала Тамария.

   — Нет, Ольга не позволит. Мы старые друзья. А они что, близнецы? — невпопад спросила девушка, переводя взгляд с Седого на Простого. — Я и не знала, что у Кирилла есть…

   Все-таки она что-то почувствовала, потому что стала комкать руками края платка. Почувствовала, но не могла поверить. Она еще только начинала заигрывать с силами, сути которых не понимала. Подруга совершила ту же ошибку, что и я, она видела перед собой лицо Кирилла, человека, с которым общалась когда-то. Человека, не демона.

   От нее пахло терпким вином и еще ванилью. Немного радостью, тревогой, слезами и еще ушедшие знает чем. Я отвернулась, не в силах выдержать ее взгляд. Моей старой подруги Марины здесь больше не было, перед алтарем стоял кто-то другой, с чужой холодной улыбкой на знакомом лице.

   Я позволила ей увидеть себя, позволила узнать о Юково и, наконец, я предложила ее на роль чистой Кощухино. Предложила и выкинула из головы, не интересуясь, к чему привело мое предложение. Зачем? Мы слишком далеко ушли друг от друга. Это ли не предвестник грядущего равнодушия? Пришла пора пожинать плоды. Маринка всегда была настойчива, всегда добивалась своего. Добилась и сейчас, совершенно не понимая, что служит чужим интересам.

   — Брат? — Простой вышел из-за моей спины.

   — Брат, — самоуверенно ответила подруга, чуть откидывая голову и провокационно разглядывая восточника. — Ты ведь не Кирилл?

   В голосе появились нотки тщательно отмеренной неуверенности. Уж хозяина своего предела нечисть чувствовала всегда. Интересно, кем она его считает? А меня? Тамарию? Она никогда не была глупой и явно догадывалась, куда и к кому шла. Просто наша тили-мили-тряндия мало у кого укладывается в голове с первого раза.

   — Нет, — мягко сказал мужчина и скользнул вперед.

   — Хорошо.

   Я знала цену ее улыбке, видела не раз, как после нее мужчины предлагали ей руку, сердце, поход в кино или на сеновал.

   — Ничего хорошего, — буркнула я. — Маринка, ты…

   — Она подходит, — сказал Джар Аш. — Она младше.

   — Конечно. — Подруга победно посмотрела на меня. — Всегда была, а теперь это видно невооруженным взглядом. — Еще одна улыбка Простому.

   Она словно не видела в нем хищника, кружащего вокруг жертвы. Она повела плечами, платок упал.

   Ей нравился его раздевающий взгляд. А меня привел в ужас. Потому что я поняла буквально в это мгновение, кто она и кем не являюсь я. Маринка — ласка, их еще называют суккубами. Она еще не ощутила силу в полной мере, но инстинкты… их не обманешь.

   Она словно предлагала оценить себя. Он и оценивал.

   — Разве душа не стоит этого? — спросила она меня.

   — Нет, не стоит.

   — Ну и плевать. — Маринка рассмеялась звонко и весело, как девушка.

   — Мне тоже, — высказалась Тамария.

   — Чудно, — констатировал Седой. — Тогда продолжим.

   Неторопливое кружение Простого закончилось смазанным рывком. Он больше не рассыпался песком и не собирался в другом месте, тело Игната было другим, но слушалось не хуже. Размытое очертание мужской фигуры, и вот он уже приподнял Маринку на руках, словно собираясь закружить в танце. Приподнял и прижал к себе с такой силой, что сломал ей позвоночник, как сухую ветку, на которую наступил ботинком.

   Если вы хоть раз слышали треск, с которым ломается кость, забыть или перепутать его трудно.

   Она даже не закричала, наверное, не смогла. Зато смогла я.

   — Нет. Не смей!

   Я хотела броситься к ним, к замершей у алтаря паре, оттащить друг от друга, надавать подруге пощечин и выбросить из замка, раз уж выбрасывать из тили-мили-тряндии поздно. Хотела, но знала, что не сделаю, мне не позволят.

   — Не надо, — зашипела Пашка, вцепившись в плечо.

   И самое интересное, я знала, что она это сделает, за миг до прикосновения чешуйчатых пальцев. Видимо, на этот раз мне дали одним глазком глянуть на сценарий.

   Простой словно не слышал и не видел ничего, кроме красивого и чуть удивленного лица девушки, которую держал в руках.

   Демон вдохнул рваный аромат ее страха и удивления. А потом, склонив голову, неторопливо и ласково коснулся губами шеи. Нет, не коснулся, а рванул зубами тонкую кожу, как бешеный пес…

   Маринка выдохнула. А вздохнуть не смогла. Из раны потекла кровь. Плеснулась, хлынула, окатив восточника с головы до ног, выкрасив их одежду в красный цвет. Подруга открыла рот, и воздух запузырился в ране. Джар Аш поднял голову, с губ и подбородка капала кровь, но он продолжал вглядываться в лицо своей жертвы, ловя миг, пока глаза потускнеют и замрут уже навсегда.

   Хрип, Маринка задрожала, на пол упал ботинок, крепкий, добротный, на плоской подошве, что так любят пожилые люди. Нечто легкое и сладкое коснулось меня, наполняя тело сладостью. Подруга умирала, а Простой продолжал смотреть ей в глаза.

   Победно на одной ноте завыл потрошитель, хвост Пашки стегал по полу, Март молчал. Все молчали.

   — На алтарь! — рявкнул Кирилл.

   Я моргнула, стараясь сбросить с себя наслаждение чужой смертью, Тамария замурлыкала песенку, восточник швырнул тело. Оно упало неловко, стукнувшись головой о камень. Верхняя половина туловища осталась на алтаре, тогда как нижняя сползла на пол, правая рука замерла ладонью вверх, мертвые зеленые глаза смотрели прямо на меня. Кровь продолжала заливать темный камень.

   Девушка, когда-то танцевавшая на старом жернове мельницы, теперь была мертва. Вот и кончилась наша дружба, смерть имеет обыкновение ставить точку во всем, чего коснется.

   — Глупая ласка, — проговорила Прекрасная. — Вечная жизнь и вечная молодость — разные вещи.

   Борозды алтаря стали наполняться кровью. Может, все дело в наклоне камня, а может, в магии, но кровь, словно живая, стекалась к лучам рисунка, наполнила его до краев и устремилась к центру. Там в круге подрагивал, перебирая струнами перехода, ждал осколок ушедших.

   Простой развернулся к Шороху. Кирилл к Дыму. Два одинаковых почти зеркальных движения, два демона, две жертвы.

   — Не надо, — в защитном жесте поднял руки сидящий на краю алтаря Шорох, и повторил, — я сам.

   — Он не заложник! — закричал Март, бросаясь вперед. Мы с явидью едва успели остановить его. Пашка вцепилась в плечо, я уперлась руками в грудь молодому целителю, уже сделавшему свой первый шаг в бездну. Осмелившемуся возразить хозяину. — Не заложник, — беспомощно повторил парень, а я почувствовала, как он дрожит под моими ладонями, дрожит от ужаса и сладости. Воздух пропитывал запах крови. Новый аромат, не крови молодой ласки, а старого целителя. Она пахла, как выдержанное вино, и пьянила не хуже. Я не смогла отмахнуться от ее манящего запаха, не выдержала и повернулась.

   Шорох Бесцветный вскрывал себе вены. Сам, как и сказал. Мужчина закатал рукав и провел когтем поперек запястья, а потом вдоль руки почти до самого локтя и снова поперек.

   Не показуха и не желание пустить пыль в глаза, а спокойное действие, рассчитанное на результат. Порез быстро набухал кровью, она раскрыла края раны и потекла по коже, капая на алтарь. Шорох оглядел руку, удовлетворенно кивнул и взялся за вторую.

   — Ненавижу, — сплюнул Дым. — Говорил я хозяину, что тебя надо удавить в колыбели. Да Нинея воспротивилась, а он пошел у нее на поводу.

   — Далеко не первая и не последняя ошибка отца, — ровным голосом ответил Седой.

   Возможно, даже слишком ровным, потому что внутри демона севера начало закручиваться что-то темное и морозное.

   — Хозяин, пожалуйста, — попросил парень, грудь ходила ходуном. — Он же целитель.

   Думаю, он мог бы отбросить меня, если бы хотел, но продолжал стоять, не сводя взгляда с Шороха Бесцветного. Не так часто в нашей тили-мили-тряндии появляются кумиры. И, тем не менее, парень все еще стоял, а не дрался. Он тоже читал сценарий. Спасибо ушедшим за маленькие радости.

   — А парень не трус, — хихикнула Тамария. — Не трус, а всего лишь дурак, а такие долго не живут.

   — Целитель – вор, — сказал Марту Дым. — Его сила краденая.

   — Как и твоя, — спокойно ответил Шорох. — Не надо мальчик, — это уже Мартыну, — не стоит. Я заложник, такой же, как и остальные. Я просто смог сжульничать. Взял в руки артефакт, — он перевел взгляд на меня, — девочка знает, какой. И изменил данную при залоге силу. Пришла пора платить по счету.

   Кровь из второй руки потекла на гладкую поверхность алтаря. Круг, который так походил на солнце, замкнулся. Струны взяли высокий аккорд, и вокруг стеклянного лезвия появилась… Я даже не сразу поняла, что это.

   Струйки крови приподнялись, словно живые, и окутали осколок. Нож окружила сфера из перепутанных ниток или трубок, по которым пустили красную жидкость. Будто кто-то вытащил из человека артерии и смотал их в клубок вокруг оружия.

   Нет, это были не вены, это были нити переходов, которые мы увидели, после того как на алтарь попала кровь заложников. Они начинались под острием, закручивались у лезвия, выходили над обмотанной изолентой рукоятью и исчезали в воздухе.

   Как-то на уроке труда Алиса соорудила странную штуку. Под руководством учителя второклашки надули воздушные шарики, обмазали клеем и обмотали цветными нитками. А когда поделка высохла, учительница прошлась по рядам, лопая шарики иголкой к вящему восторгу детей. Итог, домой моя дочь принесла полупрозрачную сферу из цветных шерстяных ниток. Я долго не знала, куда пристроить эдакую красоту, перекладывая с места на место, пока кошка, ко всеобщему облегчению, не разодрала ее в хлам. Так вот, если бы все нитки были красными и если бы в этот шар поместили осколок стекла, то та поделка очень напоминала то, что я видела сейчас над алтарем.

   — Да пошел ты, — зарычал Дым. — Я у этого ничего не занимал, мой хозяин Трифон.

   — Вот и отправляйся к нему, — заключил Седой.

   Все произошло еще быстрее, чем с Мариной. Простой схватил Дыма за волосы и запрокинул голову заложника назад.

   Обездвиженный старик не мог ни уклониться, ни дать отпор. Но кое-что он сделал. В отведенные ему доли секунды Дым поймал мой взгляд и четко произнес:

   — Найди Настасью.

   Восточный демон предвкушающе рыкнул и без всякого изящества разбил затылок вестника о кромку камня.

   Голова старика лопнула как перезрелый орех. Темная кровь третьего заложника брызнула на алтарь. Сразу вспомнилась университетская лекция по оказанию первой медицинской помощи, гнусавый и монотонный голос преподавателя и слова, сказанные равнодушным тоном: «раны на голове всегда самые кровавые».

   Вой потрошителя стал прерывистым и больше похожим на лай. В клубок вплелось еще несколько нитей, они светились почти рубиновым светом. Одна из них несколько раз обвилась вокруг лезвия, прилегая вплотную. Острая кромка могла в любой момент перерезать тонкую нить. Тонкую стежку. Тональность струн стала выше на целую октаву.

   — Где она тебе ее найдет? — фыркнула Тамария, поддевая носком туфельки ногу старого вестника, ее серебристое вечернее платье казалось совсем неуместным здесь. — Опоздала на пару веков как минимум. Если только на тот свет заглянет, и в этом я готова ей помочь.

   — Кем ты был? — спросил Март у целителя вне уровней. — Кем ты был до того, как взял в руки доспех павшего?

   Шорох поднял голову, взгляд был мутным, кровь продолжала течь на камень. Он все еще обладал властью над собственным телом и не давал ранам закрыться. Целитель тоже читал пьесу и был полон решимости доиграть до конца. Его последняя роль.

   — Я был падальщиком, парень, — тихо ответил целитель и ухмыльнулся. — Что, таким нравлюсь меньше? Уже не пример для подражания?

   Мартын отступил, и я опустила руки. Вот и весь ответ. Только что он осмелился противоречить своему хозяину, а теперь отходит в сторону. Такие, как он и его отец, называли Веника падалью. Ни убавить, ни прибавить.

   Простой остановился напротив целителя, словно раздумывая.

   — Хозяин, — позвал Шорох заплетающимся языком, — сделка?

   Его кожа побелела, жизнь покидала старика с каждой падающей на алтарь каплей крови. Еще несколько секунд, максимум минута, и он не сможет осознанно держать раны открытыми. И как только он утратит контроль, случится одно из двух: либо нечистый организм попробует восстановиться, и дело закончат демоны, либо уже поздно. У всех есть предел, но такие, как Шорох Бесцветный, редко его достигают.

   — Сделка, — ответил Кирилл, поднимая руку.

   Пашка охнула, вмиг превращаясь из змеи в хрупкую девушку. Тот водоворот, который я чувствовала внутри Седого, вдруг ускорился, вырываясь наружу. Магия севера порывом ледяного ветра закружилась вокруг тела демона, поднялась до плеча, локтя, кисти. Кирилл поднял руку и сжал над головой что-то невидимое. Хотя, нет, уже не рукой, а когтистой лапой. Ухватил и потянул вниз. Точно таким же жестом, как он дотягивался до покрытых снегом еловых лап, стряхивая белое крошево нам с Алисой на шапки. Как же мы смеялись тогда…

   Меня коснулась волна чужого тепла, горьковатого, пахнущего травой, знакомого. Я посмотрела на явидь. Ушедшие, Пашка что, пыталась меня поддержать, передав часть эмоций? Неловко и неуклюже. Но пыталась. Что это?

   Март продолжал отступать, не сводя взгляда с пространства над головой Кирилла. В воздухе проступали очертания чего-то серебристого. Черточки, штрихи, мазки, ломаные линии появлялись словно из-под кисти невидимого художника.

   — Дерево, — прошептал Март. — Древо душ, — повторил парень, и картинка тут же сложилась, обретая целостность.

   Серебристые линии слились над головой Седого, образовывая ветку с крохотными, трепещущими на несуществующем ветру листиками. Мартын отступал, пока не уперся спиной в стену.

   — Давай, — скомандовал Кирилл, срывая лист… Нет, не листок, серебристую капельку.

   Демоны снова действовали синхронно, одинаковые на вид, они делали одно дело. Седой скомкал лист. Джар Аш ударил Шороха в грудь, как в дрянном фильме ужасов его рука вошла в тело, словно не было никаких препятствий, не было ни одежды, ни кожи, ни ребер — никаких преград на пути к сердцу. Целитель вне уровней продолжал смотреть на кулак Седого, совсем не интересуясь тем, чье сердце сейчас вырвут из груди. Восточник сжал бьющийся комок и дернул, а Кирилл раскрыл ладонь, на которой тоже что-то пульсировало серебристым отраженным светом.

   Ветка над головой Седого исчезла, словно стертая ластиком.

   В тот миг, когда Простой вырвал сердце Шороха, Седой опустил в окровавленную дыру серебристую каплю души, словно совершая обмен. Она коснулась кожи, смешалась с кровью и провалилась в дыру, заменяя собой сердце. Джар Аш раздавил окровавленный комок одним легким движением, останавливая его биение навсегда.

   Рана заполнилась светящимся серебром, которое спустя секунду отразилось в глазах старого целителя. Шорох Бесцветный улыбался, будто ему только что преподнесли дорогой и желанный подарок.

   Джар Аш отбросил сердце в сторону, как кусок мяса, как мусор.

   Свет в глазах Шороха сменился красным огнем, а затем почернел и выплеснулся из тела черным дымом.

   А я все стояла и смотрела. Смотрела, как демоны убивали, перебрасываясь словами, словно жонглеры. Смотрела и, кажется, не имела ничего против пассивной роли зрителя. Герои умирают каждый день, на сцене театра, на страницах книги, на экранах телевизора, и редко кто плачет, когда они падают в кадре. Сейчас я смотрела именно такой фильм. Нет, я знала, что они умирали, знала, но… Не могу объяснить, вернее, могу, но не хочу произносить вслух, ведь пока слова не сказаны, их как бы нет.

   Я смотрела на черный дым, покидающий тело Шороха, до боли закусывая губы от ярости и сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони. Предо мной снова была эта чертова тварь. Бестелесый. Тело старого целителя опустело и упало на алтарь прямо в кровавую лужу. В черном дыму зажглись красные угли глаз.

   Бес посмотрел на Простого с красными от крови руками, на прижимающегося к стене Марта, на Пашку так и не решившуюся приблизиться к алтарю, Седого сосредоточенно о чем-то размышляющего, Тамарию, Потрошителя, меня…

   В алых угольях глаз горели торжество и вызов. А я вдруг живо представила, как хорошо будет погрузить пальцы в эти алые огни и вырвать их к ушедшим.

   «Ну, давай же, старый враг», — мысленно подначила я, почти пьянея от предвкушения и азарта.

   — Сделка. Уходи, — сказал Кирилл, — я сдержал слово.

   Секунду черный дым колебался, а потом рванулся к потолку, к припорошенному снегом куполу, врезался в него и исчез, растворяясь в белой круговерти метели.

   А я все продолжала смотреть ему вслед, не в силах оторвать взгляда от темноты над головой, надеясь, что беслетесая тварь вернется. Так кошка не в силах отвернуться от прыгающей с ветки на ветку птицы. Я почти хотела, чтобы он вернулся, чтобы…

   — Ольга, — я моргнула и поняла, что Кирилл заглядывает мне в лицо, — тебе все еще нужно Юково?

   Я снова стояла в жертвенном зале, снова была собой, вроде бы. Март держался за стену и, по-моему, собирался блевать или рассматривал что-то у себя под ногами. Пашка стояла за Кириллом. Ее взгляд был более чем красноречив, так смотрят на дурную собаку, мелкую, непредсказуемую, готовую в любой момент броситься и покусать. Тамария хмурилась, а Простой, наоборот, улыбался неизвестно чему.

   — Она же почти открыла охоту на… — начала Пашка, но Седой не дал ей договорить, развернулся и ударил. Сильно, с разворота, так что она повалилась на пол. А потом еще раз спросил: — Так нужно или нет?

   — Нужно. — Я, наверное, впервые не отреагировала на его прикосновение, сделала шаг к Пашке и тут же наткнулась на острые пики ее ярости, она не хотела, чтоб ее жалели, не могла этого вынести. Змея предпочитала сплевывать кровь и, спрятав клыки, принимать удары хозяина, чем сострадание.

   — А если да, наорочи, то приступай. — Джар Аш приглашающе махнул на алтарь, капля крови сорвалась с его ладони и упала на пол. Я поймала себя на том, что наблюдаю за ее полетом с куда большим интересом, чем за тем, что происходит вокруг. — Кровь долго не продержится, и придется начинать все сначала. Новых заложников найти нетрудно, всегда есть кто-то моложе, или сильнее, или старше, сколько ни убивай, но я не люблю что-то делать просто так.

   — Что от меня нужно? — спросила я, не узнавая собственного голоса.

   — Ты должна захотеть. Как сказала Аш Шерия, важна не только возможность, нужно желание. А сильнее тебя вернуть Юково не хочет никто. Я так совсем не хочу.

   Я посмотрела на Кирилла. Ни одной эмоции не прорывалось сквозь ледяной панцирь. Что это означает? Да? Нет? Вписывалось все это в его план?

   Март поднял голову и ошалело посмотрел на меня.

   — Время истекает, наорочи. Либо распутывай нить перехода, либо рви ее. Последнее, конечно, быстрей.

   Я тряхнула головой, стараясь отогнать видения черного дыма. Потом. Все потом. Разберусь и с этим, и со всем остальным, чем бы оно ни было. Во всяком случае, постараюсь. Хотя, зачем врать себе? Рождение бестелесого — вот что это было. На моих глазах из тела и души Шороха появился бес. Мерзкая тварь, ненавижу…

   — Видишь нить, закрученную вокруг лезвия?

   — Да.

   — Если использовать осколок по назначению, например, убить кого-либо, она порвется, и ваше Юково уйдет навсегда. Или, — Джар Аш подал мне перемазанную в крови руку, — распутать, вынуть нить из ушка иглы.

   — И как? Технически? Танцевать канкан? Или ламбаду? Распевать матерные частушки? — Я поколебалась, но все-таки вложила пальцы в окровавленную ладонь.

   — Хотел бы послушать, но нет. Пальчиками, наорочи. Берешь и распутываешь, как веревку–путанку, или чего еще там люди придумали.

   — Ушедшие, мы еще должны ее уговаривать, — скривилась Прекрасная. — Да, не хочешь — не делай. Такие, как ты, ве…

   Кирилл поднял руку, порыв ледяной магии окутал демоницу, и та, недоговорив, схватилась за горло и проглотила слово. Важное, черт возьми, слово. Я бы не отказалась его услышать.

   Меня обожгла мгновенно вспыхнувшая ярость. Я должна знать! Не они, а я!

   — Кир, — прохрипела Тамария, Седой, поколебавшись, опустил ладонь.

   — Наорочи, — позвал Джар Аш.

   Чего они хотят? Чего им всем от меня надо? Чтобы я распутала чертову нитку?

   Выдернув руку из ладони Простого, я полезла на алтарь. Тело Маринки съехало на пол.

   Я вляпалась коленом в лужу. Противно, но не страшно, даже в нашей тили-мили-тряндии кровь редко кусается.

   Каждая хозяйка хоть раз потрошила рыбу, вытаскивала пузырь, кишки, жабры, вытирая натруженные окровавленные руки, и никому в голову не приходило называть ее чудовищем. Один раз я не додержала курицу на огне, а Кирилл все равно съел.

   Мы сталкиваемся с кровью гораздо чаще, чем думаем. Мы режем пальцы на кухне, суем в рот, а потом заматываем пластырем. Мы жарим печенку и смотрим телевизор, и ничего не вызывает у нас особых эмоций, ни дурноты, ни гадливости. На рынках каждый день работают мясники, в больницах оперируют хирурги, в парках маньяки. Кровь — это часть человеческой жизни.

   Я так думала. Наверное, мне хотелось оправдаться, хотя бы перед собой, потому что, вляпавшись в лужу крови, я не почувствовала ничего кроме раздражения и еще, пожалуй, желания закончить все побыстрее.

   Я встала на алтарь, перешагнула тело Шороха и тронула испачканной туфлей переплетение кровавых стежек. Нога беспрепятственно прошла сквозь клубок и коснулась зеркального обломка. В голове грянула музыка, словно кто-то прибавил громкости, слушая инструментальный концерт.

   Осколок качнулся, но устоял. Я опустилась на колени, не обращая внимания на липкую кровь, подняла руку к спутанным эфемерным нитям. Видела их, но не могла коснуться. Пальцы прошли сквозь клубок и остановились на клинке.

   Я ничего не почувствовала, только зеркальную гладкость стекла и музыку. Как распутать то, чего нет в нашем мире? То, до чего нельзя дотронуться?

   — Не думай, Оля, — я вздрогнула от того, как он произнес мое имя, совсем как в те времена, когда он каждое утро просыпался рядом, — просто делай!

   Я почти возненавидела его за эти слова. За тон, которым он их произнес. За ласку и предвкушение в голосе.

   Не думать? Проще сказать, чем сделать.

   Я посмотрела на перекрученную нить и попыталась подцепить ее пальцами. Тонко запела струна, та самая, что выбивалась из общей симфонии. Она плакала, словно моля о помощи.

   Не смотреть, не думать, просто делать.

   Я потянула нить в сторону, не чувствуя ее. Потащила, словно мим, играющий с невидимыми предметами. Стежки, как сказал Александр, не существовало в нашем мире, и мне предстояло вернуть ее обратно.

   Потянула, и кровавая нить, которую нельзя ощутить последовала за рукой.

   Первый виток, второй, третий. Струна слетела с осколка, оставив на зеркале темный рыжеватый след, выскользнула из пальцев и прилипла к клубку, словно намагниченная. Несколько секунд нити вибрировали, а потом струны снова заиграли, на этот раз чисто и слаженно.

   — Получилось? — спросила я.

   Но мне не ответили. Демоны продолжали стоять, они все еще чего-то ждали. Я снова посмотрела на клубок, окружавший клинок. На грязный прерывистый отпечаток, что оставила нить на зеркальной поверхности.

   А что если убрать нужно не только нить, но и след?

   Я коснулась лезвия, струны снова заиграли, но на этот раз низко и печально. Что ж пойдем по проторенному пути. Раз можно ухватить несуществующую нить, можно и проделать то же самое с отпечатком? Я не имела ни малейшего понятия, послушается ли она меня, но все равно потянула. Послушалась. В голове что-то задребезжало, а потом ноты сменились криками.

   — Нет, — Кирилл поднял руку.

   — Остановись! — рявкнул Джар Аш.

   — Я же говорила… — начала Тамария.

   — Прекрати! — взвыла Пашка, падая на колени и зажимая уши руками.

   А струна все дребезжала, низко и обреченно. Я успела распутать один виток, когда меня схватили за руку.

   — Стоять. — Восточник в мгновение оказался рядом.

   Он был в крови с головы до ног, напускная человечность, веселость и показуха, с которой он трогал мои волосы, дразня Седого, исчезла. Рядом со мной снова был памятник, только заключенный в живое тело. Низкий перебор струн сменился высоким. Не стежка, а скорее ее след, вырвался из пальцев и снова осел на зеркальном клинке.

   — Нельзя, наорочи.

   — Так объясните, наконец. — Я попыталась вырвать свою руку из его.

   — Это не Юково, идиотка, — закричала Тамария.

   Я обернулась, Прекрасная стояла у алтаря готовая в любой момент кинуться и разорвать меня на части. А вот Кирилл был абсолютно спокоен и собран, но его молчаливая готовность пугала сильнее, чем ярость хозяйки юга.

   Седой поймал мой взгляд, и уголки его губ едва заметно дрогнули. Ушедшие, ему почти весело. И это веселье походило на ударившее в голову шампанское. Ему нравилось то, что происходило здесь и сейчас на алтаре.

   И как только я это поняла, остальное перестало иметь значение.

   Не стараясь больше вырвать правую руку из ладони восточника, левой я опять подхватила грязный след струны. Простой рыкнул и дернул меня в сторону, а вместе со мной и нить. Второй виток соскочил с лезвия.

   Я кожей чувствовала, как беснуется Тамария, ощущала колкую досаду хозяина востока, и мне хотелось смеяться. Чужая ярость оказалась не менее вкусна, чем смерть. Она как острая приправа придавала жизни вкус. Прекрасная была на грани, но все еще стояла в стороне, а не бросалась. Хотя казалось, чего же проще, не игрушке тягаться силой с демоном. И это могло навести на размышления, если бы среди нас был тот, кто еще мог думать.

   В низкое гудение струны вплелось подвывание явиди, которая так и не поднялась с колен. Март смотрел стеклянным остановившимся взглядом и, слава ушедшим, вроде не собирался вмешиваться. Потрошитель стоял на четвереньках и с остервенением лизал брошенное восточником сердце Шороха Бесцветного, едва не хрюкая от удовольствия. У всех свои приоритеты.

   Простой выкрутил мне левую руку, заставляя выпустить ржавую нить, и ударил в грудь, опрокидывая на спину. Струна обиженно загудела, возвращаясь к осколку. Я упала на тело старого целителя. Одежда тут же стала липкой от крови, и это почему-то разозлило сильнее, чем удар. Я скатилась с тела Шороха, размазывая ладонями кровь по камню. Джар Аш ухватился за обмотанную изолентой рукоять и поднял осколок. Окружающий его клубок стежек тут же исчез. Хотя я все еще продолжала слышать его перезвон.

   Вмешательство Простого разозлило меня, словно в полной темноте кто-то крутанул колесико зажигалки, забыв убавить мощность, и пламя вдруг взвилось кверху.

   Я приподнялась и толкнула его в живот, вложив в удар всю силу, навалилась, опрокинула на алтарь и, не удержавшись, грохнулась сверху. Джар Аш клацнул зубами, зеркальный клинок в его руке замер в миллиметре от его груди. Я весело представила, как он воткнул бы с лезвие сам в себя. Интересно, а демоны могут покончить с собой?

   — Юродивая, — простонала Тамария. — Это не Юково. Это мой Байкулов Яр. Я убила осколком мать и лишилась стежки. Ты должна помнить об этом.

   — Наорочи, — ухмыльнулся Простой, острие клинка почти касалось его груди. — Стежка юга давно ушла в безверменье. От нее остался лишь след на стекле, но и он скоро исчезнет. Ты пытаешься вытащить мертвецов. Наорочи, ты действительно этого хочешь? Увидеть целую стежку покойников?

   — Да. — В моем ответе было больше вызова, чем смысла.

   — Врешь.

   — Вру, — согласилась я, положила руку ему на грудь и сдернула пружину стилета.

   Простой знал, что-то произойдет. Нечисть всегда чувствует такие вещи, и дело не в магии, дело в звериных инстинктах. Перед ударом мышцы противника напрягаются, сердце замирает, дыхание замедляется. И он наносит удар, всегда на выдохе. Джар Аш знал, что-то будет. Не мог не знать.

   Все произошло очень быстро, человек бы ничего не увидел. Серебро вошло в тело Простого. Джар Аш вздрогнул, не пыталась ни избежать удара, ни врезать в ответ. Он не сделал ничего, лишь крепче сжал руку на зеркальном клинке. Демона трудно убить, и возможно, в этом крылась причина его бездействия: кто будет отмахиваться от комара, трофеем ушедших?

   Стилет почти пришпилил его к алтарю. Глаза восточника вспыхнули.

   — Наорочи, — позвал Простой, кровь брызнула из его рта, смешиваясь с кровью тех, кого он сегодня принес в жертву.

   Холодная сила Седого коснулась моей щеки. Беззвучный и хлесткий, как пощечина приказ, убраться с дороги. Сколько раз я наблюдала, как нечисть общается вот так, и теперь поняла, каково это. Не говорить, а ощущать самой сутью, тем самым новым органом чувств. Тепло явиди, предостережение Седого, колючие удары презрения Тамарии.

   Я поняла Кирилла без слов, еще до того как он начал двигаться, до того, как выдернула вошедший в грудь Джар Аша стилет.

   Осколок зеркала ушедших выпал из руки восточника, и я даже успела схватить его до того, как меня отбросили в сторону. Отшвырнули, как досадную помеху. Кирилл никогда не отличался терпением. Он отдал приказ и ему должны подчиняться мгновенно. Я секунду промедлила.

   И свалилась с алтаря, зеркальный клинок ударился о каменный пол и высек сноп искр, на миг осветив клубок нитей, все еще окружавших артефакт. Я кувырнулась через голову. Кажется, я даже успела подумать о том, что вполне могу напороться на лезвие и буквально покончу с собой, как совсем недавно пророчила Простому. Инерция потащила меня дальше. Либо Кирилл перестарался, либо сделал это намеренно.

   Осколок ушедших сверкнул, рука вывернулась, и я навалилась на острие всем телом, не в силах остановиться. Последняя мысль была не о крови и Юково, не о магии и демонах… она была о дочери. Сожаление, что больше не увижу ее, и надежда, что она справится с этой жизнью лучше, чем я.

   Мысли прервал тонкий звонкий звук разбивающегося стекла. Лезвие вспороло платье, но вместо того, чтобы войти в плоть, вдруг рассыпалось на осколки. Я почувствовала остроту битого стекла и плотность перепутанных нитей. Ушедшие, я их ощущала. Казалось, пальцы попали в неплотный моток колючих ниток.

   Мир, наконец, остановился. Я была еще жива и, сидя на каменном полу, прижимала к животу то, что осталось от осколка зеркала ушедших. В платье была дыра размером с ладонь, но не одного пореза на коже. Я шевельнула ногами, вяло обрадовавшись тому, что обошлось без переломов.

   — Давай! — закричал Кирилл, я посмотрела на алтарь, с которого меня скинули.

   Седой стоял на камне, а у его ног распласталось тело Простого. Но вместо того чтобы перегрызть восточнику горло, демон орал на Марта. Видимо, молчаливый приказ получила не только я. Парень стоял на коленях над Джар Ашем и, кажется, пытался что-то сделать.

   — Вытягивай его! — скомандовал Кирилл. — Не зря же я запретил тебе пользоваться силой, ее должно было скопиться столько, что… — Он почти рычал. — Не заставляй меня пожалеть, что на алтаре оказался Шорох, а не ты.

   Магия целителя пахла сыростью и плесенью, как в старых замшелых домах. Она волнами падала на тело Простого. То, что это было именно тело, я поняла сразу. Сердце восточника не билось. Вернулось чувство неопределенности. Кириллу все-таки удалось всучить мне неправильный сценарий, потому что сейчас я играла роль в пьесе абсурда.

   — Ты все еще думаешь, что знаешь его? — Тамария ухватила меня за волосы, заставляя поднять голову. — Знаешь и понимаешь демона? Ты, обычная человеческая девчонка?

   Ответа у меня не было.

   — Когда ж до тебя дойдет…

   Черный чешуйчатый хвост сбил Прекрасную с ног, не дав договорить. Да, Пашка была хороша, я не уловила ее приближения, пока змея не нанесла удар. Южанка упала, едва не оторвав мне голову вместе с волосами.

   Я вскрикнула, уронила сломанный артефакт, или что там от него осталось, на пол. Вымазанный в крови клубок, так похожий на тот, в которой бабушки сматывают нитки для вязания, откатился в сторону и, ударившись о камень алтаря, остановился. И на этот раз он был настоящим, на этот раз его видели все. Путаница нитей и сверкающих осколков зеркала, словно сквозь моток пропустили люрекс.

   — Ну же! — продолжал кричать Кирилл. — Он нужен мне!

   Седой поднял руку и будто в исступлении впился зубами в собственное запястье, разрывая плоть. На алтарь снова потекла кровь. Сегодня круглый камень напьется ее досыта. Демон мотнул головой и приложил разодранную ладонь к щеке парня. Со стороны это касание смотрелось почти ласковым.

   Кровь хозяина попала на распухшие рубцы раны, которую Седой сам же и нанес день назад. Ушедшие, он ничего не делает просто так. Никогда. Засохшая, покрывшаяся коркой рана Марта загорелась алым, а сквозь зелень глаз целителя проступило ледяное серебро севера. Температура воздуха в зале понизилась почти до нуля, заставляя все волоски на теле встать дыбом. Хозяин поделился силой с Мартом. Лицо парня подернулось изморозью, он сдавлено вскрикнул, но рук не убрал, продолжая прижимать их к груди Простого.

   — Смелая змеюка. У вас вся семейка такая. Я этого не забуду. — Южанка поднималась.

   Если на пол упала девушка, то встала с него уже Прекрасная. Смуглая кожа, синие глаза и капельки драгоценных камней, водящих по безупречному телу затейливые хороводы. Разве может кто-то из смертных соперничать с ней в красоте и грации?

   Пашка зашипела, но Тамария не впечатлилась. Она была больше заинтересована перепутанными нитями стежек, что когда-то окружали лезвие, чем яростью нелюди.

   — Вот как они создаются, — Прекрасная задумчиво подняла клубок и вдруг спросила. — Знаешь, что это?

   — Нет и не хочу. — Я медленно поднималась. — Можешь, забрать себе.

   — У меня был такой. Я подарила его Киру. — Она запрокинула голову и хрипло рассмеялась. — Говоря современным языком, это поисковая система. Как Google. Он может найти все, что угодно, кого угодно, отыщет дорогу к мечте или к смерти. Надо лишь кинуть клубок на землю и поставить задачу. Короткий путь к любой стежке, источнику, артефакту, останкам… Идеальный указатель.

   — К Василисе Премудрой или к Иванушке-дурачку? — спросила я.

   — К ним, родимым.

   — Пашка, — рыкнул Седой.

   Я подняла голову, чтобы увидеть, как падает Мартын, на лице целителя горел кровавый отпечаток чужой ладони.

   Змея рванулась вперед, подхватывая парня за миг до того, как его затылок соприкоснулся с краем алтаря, буквально в сантиметре от головы Дыма. Молодой целитель шевельнулся, недовольно мыча. Он был жив, но вымотан до предела. Над камнем показалась голова потрошителя, он что-то жевал, вернее, кого-то. Тело Дыма дернулось, когда слуга оторвал от него кусок. Угощение подано, праздник продолжается.

   — Пошел вон! — не удержавшись, закричала я.

   Странно, но даже смерть не вызвала у меня столько эмоций, сколько это... этот… эта трапеза… Ушедшие, я слышала, как он чавкал!

   А как же все рассуждения о хирургах и мясниках? Да никак. Все это чушь собачья. Оправдание равнодушия и ничего больше. Никогда не верьте нечисти. Даже если она рассказывает вам эту историю со страниц книги.

   — Унеси его отсюда, нельзя, чтобы он сдох здесь, — скомандовал Седой, и явидь, подхватив парня, стала оттаскивать его к ближайшей двери. Он вяло пытался ей помочь, отталкиваясь ногами от серого камня, но получалось плохо. Очень плохо.

   — Кир, помнишь, чего ты хотел в прошлый раз? Нет? А я помню. Ты пожелал могущества великих, власти не над пределом, а над мирами. — Прекрасная рассмеялась.

   Седой спрыгнул с алтаря. Шорох все еще смотрел в стеклянный потолок несуществующими глазами. Джар Аш остался недвижим, но что-то в нем изменилось, что-то…

   — Пожелал и бросил. Мы вместе пошли за Клубком. Угадай, куда он нас привел?

   Серебряный стилет все еще болтался у ладони, кожу покрывали кровавые разводы, но металлическая поверхность оставалась чистой, словно новенькая монетка.

   — Он привел нас к девчонке, которая что-то